«Наш Современник 2006 №11»

Журнал Наш Современник Журнал Наш Современник 2006 #11 (Журнал Наш Современник — 2006)

Журнал Наш Современник Журнал Наш Современник 2006 #11 (Журнал Наш Современник — 2006)

Мозаика войны

ОТРЯД ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ

Из воспоминаний

Виктору Николаевичу Леонову, дважды Герою Советского Союза, легендарному разведчику Северного флота, 21 ноября этого года исполнилось бы девяносто лет. Во время Великой Отечественной войны он, сражаясь на Кольском полуострове, прошёл путь от рядового бойца разведывательно-диверсионного отряда — отряда особого назначения, до командира этого отряда и… личного врага Гитлера. За его голову фюрер фашистской Германии установил награду в 100 тысяч марок. На что наш разведчик ответил письмом в духе запорожских казаков: “Мало даёшь, давай больше. Сам приду за деньгами”. Но до этой славы было ещё далеко. А война началась с первых испытаний…

Первые испытания

…Нас было двадцать два разведчика.

Мы погрузились на бот, вооружённый двумя пулемётами, и взяли курс к устью реки Большая Западная Лица. Мы знали, что в районе высадки нам придётся атаковать опорный пункт неприятеля. Наша задача — разгромить этот пункт и при возможности захватить “языка”. Опорный пункт — на высоте 670, в восьми километрах от берега. Наша группа обходила каменистую сопку с юга, а другая группа десантников — с севера. И вот, выглянув из-за большого камня, я увидел врагов — пять или шесть немцев. Так вот они какие, эти егеря! Высокие, в тёмно-серых брюках, заправленных в короткие чулки, и в такого же цвета мундирах с красными кружочками на рукавах. Они стояли во весь рост с непокрытыми головами, и руки их спокойно лежали на висевших впереди автоматах. Завоеватели! Меня это взъярило: сами лежим, прячась за камни, а они на нашей земле чувствуют себя хозяевами!

Я прильнул к автомату и взял на прицел немецкого офицера.

— Не стреляй! — услышал я голос моего командира Лебедева и вздрогнул от неожиданности. — Надо его взять живым. Товьсь!

Я ринулся вперёд и от неопытности даже забыл примкнуть штык к своему оружию, а немецкий офицер выхватил пистолет и выстрелил в меня в упор. Промах! Я кинулся за камень — егеря уже подняли бешеную стрельбу по нам.

Бой шёл своим чередом. Пока немецкие егеря вели с нами перестрелку, Лебедев повел часть наших людей в обход и сумел захватить “языка”. А мы оборонялись, сдерживая натиск врага. Появились у нас первые потери. Матроса Николая Рябова смертельно ранило в живот. Мы прикрывали раненого товарища огнём своих автоматов, но егеря уже приблизились настолько, что пришлось вынимать гранаты. Я тоже достал гранату, но от волнения (первый бой!) никак не мог вставить запал в отверстие.

— Ручку оттяни, вояка! — услышал я насмешливый голос своего друга Даманова.

Обескураженный своей неопытностью, я вставил запал и тут же метнул гранату. Взрыва не было. А через две-три секунды эта граната уже летела обратно. Она упала недалеко от Даманова и тут же взорвалась. К счастью, опытный Даманов надёжно укрылся в камнях, и его не задело.

— Спасибо, друг! — прочувствованно сказал Даманов и дал дельный совет: — Встряхни гранату. Да ей зашипеть…

Я поразился спокойствию бывалого бойца и теперь, уже не спеша, далеко метнул две гранаты…

После их взрывов стало тихо. Никто не стрелял. Видимо, уже было некому.

Обогнув отвесную скалу, наша группа поднялась на гребень сопки, и тут увидели трупы трёх егерей. В стороне, лицом вниз, лежал наш разведчик.

— Сенчук!

Я сразу узнал своего кореша Сашу Сенчука и кинулся к нему. Когда его перевернули на спину, чёрные пряди волос рассыпались по высокому Сашиному лбу. Лицо его потемнело, рот был полуоткрыт… Казалось, Саша собирался спросить нас: “Как же это, братцы, со мной такое случилось?”

…Когда мы наконец оказались в боте и, лёжа на палубе, подставляли разгорячённые лица освежающему ветру и брызгам студёной воды, меня окликнул старший лейтенант Лебедев. Он стоял на зыбкой палубе бота, широко расставив ноги, весь затянутый в кожанку, перехваченную ремнями. Я встал, но он усадил меня, сам сел рядом и сказал:

— Тяжело потерять друга. Ты видел убитых егерей на гребне высоты? Саша первый туда поднялся и сразил троих. Сгоряча ринулся вперёд во весь рост. Такая у него, должно быть, была натура. Проложил нам дорогу, а сам погиб. У тебя, Виктор, был очень хороший товарищ. И Рябов Николай… Представляешь, жили — дружили три Николая. Одногодки. Все с одного катера, в одной футбольной команде играли. А в базу возвращаются двое. Что поделаешь? Война… К этому надо привыкнуть.

И мы привыкли.

Маленькая женщина

на большой войне

Близ устья реки Большая Западная Лица косой вдаётся в Мотовский залив отлогий мыс под названием Пикшуев. На этом мысе враг расположил свои наблюдательные пункты, доты, гарнизон горных егерей-пехотинцев и артиллерию. Не случайно расположил. Ведь мимо этого мыса проходил маршрут наших транспортов, снабжающих всем необходимым советские войска, держащие фронт на хребте Муста-Тунтури. Ликвидировать этот зловредный вражеский укрепрайон и было поручено нашему отряду.

И тут мне не повезло! Сразу после высадки меня ранило осколком мины в правую ступню. Идти невозможно, адская боль при каждом шаге, но оставаться в укрытии, куда меня положили мои товарищи, мне очень не хотелось. Кое-как, прыгая на одной ноге, я догнал своих разведчиков, но тут же и расстался с ними. Сбив боевое охранение врага, взводы ушли вперёд и сосредоточились для атаки дотов. Командир нашего отряда майор Добротин приказал мне остаться и оставил со мной нашу санитарку Ольгу Параеву — маленькую стройную миловидную блондинку, карелку по национальности. Я с ней не ладил — однажды она, как санинструктор, сделала мне выговор за то, что я давно не стригся, и хотела остричь мою отросшую шевелюру. Ольга, к слову сказать, была единственной женщиной в нашем отряде. Выполняла также работу переводчика. И вот сидим мы на одном камне спиной друг к другу и чувствуем себя довольно глупо — впереди идёт бой, раздались выстрелы, застрочил пулемёт…

— Слышите? — Ольга тревожно посмотрела на меня. Я не выдержал, закричал:

— Что ж вы сидите? Там бой идёт. Бегите туда!

— Но майор? Он мне приказал…

— А мы, Оля, — я первый раз назвал её по имени, — вместе пойдём. Ладно? Вдвоём веселей, вы только чуточку помогите мне.

Опираясь на автомат, я встал. Ольга положила мою левую руку себе на плечо. И мы пошли бить фашистов. Комичная, должно быть, это была картина — хромой боец и хрупкая девушка идут-ковыляют бить врага. Но уже через десять минут я лежал в цепи, рядом с пулемётчиком, показывал ему цели и сам бил из автомата. А Ольга присоединилась к разведчикам, атакующим доты.

Я допрыгал до большого дота, когда тот уже пал. В развороченных амбразурах были видны погнутые взрывами гранат стволы пулемётов. На полу у порога лежал убитый немецкий офицер. Другой офицер, высокий финн, стоял навытяжку перед маленькой Ольгой и что-то быстро говорил. Шесть обезоруженных финских солдат выстроились у стены и смотрят на Параеву. А на столе финские автоматы и одна винтовка с оптическим прицелом. И ещё на столе стоит телефон. Ольга тревожно на него посматривала, когда переводила допрос финского офицера. Финн отвечал на все вопросы майора Добротина очень старательно и подробно.

— Передайте ему, — обратился Добротин в конце допроса к Ольге, — что ему и его солдатам ничего не угрожает. Пусть лягут в котловине за дотом. А охранять их будет… Сможете? — он посмотрел на меня и, не дождавшись ответа, скомандовал: — Остальным — за мной!

Но тут загудел зуммер телефона. Майор подошёл к аппарату, взял трубку и, подражая голосу финна, заговорил по-немецки:

— У аппарата Хейно. Я вас слушаю… Нет, не надо открывать огня. Атака отбита. Обер — в соседнем доте. Скоро прибудут?.. Благодарю!

Мы неподвижно стояли, настороженно прислушиваясь к этому разговору, и облегченно вздохнули, когда майор положил трубку.

— Комендант укрепрайона благодарит вас, Хейно! — едва сдерживая улыбку, обратился майор к финну, а потом сказал нам: — Обещает прислать подкрепление и сам сюда пожалует. Что ж! Встретим гостей…

Майор вышел из дота. Разведчики последовали за ним.

Пока разведчики уничтожали склады, доты и оборудование наблюдательных пунктов, из Титовки к мысу подошла колонна егерей. Пленные финны ещё издали заметили немцев и дали мне знать. Я послал к майору предупредить об опасности.

Из Титовки по Пикшуеву били пушки и миномёты, но с моря к берегу уже шли два наших “морских охотника” и мотобот майора — “Касатка”. Забравшись на вершину мыса, Даманов флажками просигналил кораблям: “Поддержите нас огнём!” Моряки ударили из пушек и пулемётов, не дали егерям обойти нас со стороны побережья. Первыми на посадку привели раненых, потом военнопленных. А позади нас разведчики вели бой с наседавшими егерями. Последним отошёл от берега командирский мотобот. И вот ему-то не повезло — на него налетели “мессершмитты”. Пулемётчик с “Касатки” отбивался как мог, но недалеко от нашего берега корабль затонул. Сам майор Добротин был ранен, и тут ему на помощь пришла наша маленькая Ольга Параева. Она сама плыла в ледяной воде и помогала плыть майору. Какой же славной девушкой оказалась она! А я ведь с ней не ладил, она всё хотела состричь мои буйные чёрные кудри.

Первомайская операция

Началась эта операция в канун Первомая 1942 года. К тому времени я уже командовал группой в составе десяти разведчиков. Петляя по ущельям, пробились вперёд к высоте 415 — опорному пункту врага в глубоком их тылу. Эта высота контролирует дороги, ведущие к базам снабжения врага — из Титовки к Западной Лице и к мысу Могильному. Мы с боем заняли эту высоту, но удержать её оказалось во много раз труднее.

Миновал второй день боя.

Тяжёлый переход, две бессонные ночи, пронизывающий холодный ветер со снегопадом и непрерывные бои утомили некоторых разведчиков настолько, что они едва держались на ногах. Никогда раньше, находясь в разведке, мы не дотрагивались до вина, а сейчас, когда забрезжил мутный рассвет, лейтенант Заседателев поднёс кой-кому из коченеющих разведчиков считанные граммы разведённого спирта. Поднёс, но не всем! Лишь ослабевшим. А закалённые в походах разведчики только покрякивали с досады, когда “доктор” обносил их. А ведь праздник! Семён Агафонов упросил дать ему хоть понюхать пустую мензурку.

— Порядок! — сказал он, потирая кончик носа. — Сейчас бы щей флотских!

— Гуся с яблоками! Шашлык по-кавказски! Вологодских отбивных! — весело дразнили разведчики друг друга.

— По местам! — скомандовал я, заметив сигнал наблюдателя.

И снова бой, который не прекращался уже до сумерек.

В этот день мы отбили двенадцать атак. Должно быть, у егерей был с нами, с морскими разведчиками, особый счёт. Они решили любой ценой разгромить отряд.

Опять разгорается бой. Егеря стреляют почти в упор, хотя их и не видно. Прильнув к каменной глыбе, Манин высовывает наружу краешек своего треуха, и его начисто срезает пулемётной очередью. Я подползаю к Манину и отсылаю его к командиру, капитану Инзарцеву, чтобы доложить обстановку, а сам веду наблюдение. И тут, получив страшный удар в голову, теряю сознание.

К счастью, егерь стрелял не очень метко. Пуля пробила мне щёку и застряла там. Конец пули торчал во рту.

— Бывает же такое! — удивлялся лейтенант медицинской службы Заседателев, пытаясь извлечь пулю из щеки. Ему это не удалось. Он обмотал мне голову бинтом так, что остались только отверстия для глаз и для рта. Так и пришлось воевать. А вот когда я вышел из боя и самостоятельно добрался до берега, чтобы сесть на санитарный бот, тут меня едва не прикончили свои же. Он приняли меня за немецкого или финского снайпера в белом маскировочном капюшоне и дали дёру от берега.

К счастью, в боте находился раненый офицер моряк, который узнал меня:

— Стойте! Какой, к чёрту, фашист вам мерещится? Это же Леонов! Из отряда морских разведчиков…

Я спасён!

Измученный, спотыкаясь на каждом шагу, подхожу к берегу.

— Кто их разберёт, этих разведчиков! — ворчал уже потом капитан бота. — Нацепят на себя всякую дрянь, — он даже погрозил мне пальцем. — Я ведь тебя за егеря принял и, грешным делом, думал, что враги у берега — в засаду нас заманивают…

— Заманивают!.. Экипаж бота, даже раненые хохочут.

Санитарная часть пополнилась разведчиками, получившими лёгкие ранения, но больше было обмороженных, вернувшихся из этого майского рейда, да и не мудрено. Семь дней мы дрались в обороне, семь дней на жутком холоде и ветру. Таков уж май в нашем Заполярье!

Прорыв из окружения

Пришла осень 1943 года. Я командовал авангардной группой разведчиков, пробивавшихся к мысу Могильному.

— Вредный мыс! — сказал кто-то из разведчиков, имея в виду опорный пункт егерей, оборудованный у самого моря, а нам предстояло этот опорный пункт врага разгромить.

Забрезжил рассвет, когда мы приблизились к ровной лощине, за которой начинался крутой подъём к двум опорным пунктам на вершинах седловидного мыса.

Что делать? Какое решение примет командир? А враги уже обнаружили нас, и их артиллерийские батареи из огневых точек на подступах к Титовке ударили по нам. Промедление могло стоить нам дорогих потерь…

— Вперёд! За Родину!

Точно вихрем подхваченные, помчались мы через лощину и с ходу стали взбираться на первую возвышенность.

Позади рвутся мины, впереди — гранаты. В неуёмном грохоте мы не слышим ни свиста пуль, ни крика раненых. Уже два десятка метров остаются до первого немецкого дота.

— Вперёд, моряки, вперёд! — кричит раненый младший лейтенант Шелавин.

Егерей ошеломила наша атака. Они отступили на конец мыса, ко второму опорному пункту. А мы закрепились на возвышенности, осмотрелись и тут только поняли, в каком положении оказались. Наша небольшая группа оказалась в окружении. Основные силы десанта были прижаты массированным огнём неприятеля к земле и оттеснены к берегу. Стало совершенно ясно: мы отрезаны от основных сил, окружены егерями на их же опорном пункте.

Я подсчитал силы. На маленьком клочке каменистой земли, на “пятачке” мыса Могильного, было пятнадцать разведчиков…

Мы уже отбили третью атаку, когда неожиданно наступила тишина. Егеря что-то замышляли. Я приказал усилить наблюдение и беречь боеприпасы.

— Воздух!

С истошным воем пронеслись над нами три “мессера”. Взмыв к зениту, они стали пикировать на наш “пятачок” и сбросили бомбы. Снова ударила вражеская батарея, и егеря пошли в атаку вслед за огневым валом. Они приблизились настолько, что мы слышали их гортанные крики:

— Русс! Сдафайс! Русс капут!

“Пятачок” безмолствовал. Разведчики ждали, когда егеря подойдут на дистанцию броска гранаты. И вот наши гранаты разорвались в цепи атакующих.

Егеря с криком откатились.

Любимец отряда, гармонист и затейник Евгений Уленков находился на левом фланге “пятачка”, чтобы держать под обстрелом лощину, по которой могли просочиться егеря. Даже здесь, на Могильном, Уленкову не изменил его весёлый нрав. Явившись по вызову, он присел на корточки, козырнул и бойко доложил, перефразировав слова песни:

— Врагу не сдаётся наш гордый десант!

Егеря опять пошли в атаку. Они решили покончить с нами до наступления ночи. По нам снова ударила вражеская артиллерия. Большие камни с треском лопались и рассыпались от близких разрывов снарядов. Рядом разорвались четыре мины. Налёт был особенно длительным и жестоким. Надо было прорываться из этого “мешка”, но сделать это можно было только ночью. Мы начали готовиться к прорыву.

В это время ко мне подбежал Алексей Каштанов, он знал немецкий язык, и шепнул:

— Егеря рядом.

— Откуда ты взял?

— Я был на левом фланге. Мы слышали, как их офицер кричал: “Кто повернёт назад — расстреляю! Русских надо уничтожить до ночи!”

То, что произошло вслед за этим, подтвердило его сведения.

С неистовыми криками: “Аля-ля!”, цепляясь за камни, егеря упорно лезли вверх.

Дальше медлить было нельзя. Люди ждут команды.

— Агафонов — уничтожим пулемёты! Курносенко, Бабиков — прикрыть отход. Остальным — к Шелавину.

В моём диске остались последние патроны. Поднимаюсь во весь рост, вижу две головы немецких пулемётчиков и нажимаю спусковой крючок. Пулемётчики нырнули за камень, и Семён Агафонов тотчас метнул туда гранату.

Мы прорвали внутреннее кольцо окружения. Наш путь лежал через простреливаемую егерями лощину. Выход к лощине преграждал неумолчно строчивший из блиндажа пулемёт. И тут вперёд выступил Юрий Михеев.

— Товарищ старшина, прикажите приготовить мне связку гранат. Я в левую руку ранен. А правая…

Он поднимает сжатую в кулак правую руку, ждёт, что я отвечу. А я думаю, что для такой связки каждый должен будет отдать свою последнюю гранату. Но другого выхода нет. Лучший гранатомётчик первым заявил о своём праве пойти на уничтожение вражеского блиндажа, о праве отомстить за смерть товарищей.

И Юрий Михеев пополз со связкой гранат.

Слышен хлопок ракетницы, и синий мерцающий свет озаряет лощину и приникшую к валуну фигуру разведчика. И вдруг Юрий вскакивает. Волоча ногу, он бежит вперёд, потом припадает на правое колено, замахивается и сильно кидает связку гранат. Она ещё летит в воздухе, а он уже падает, сражённый очередью вражеского пулемёта…

Взрыв блиндажа отозвался в горах многократным эхом.

Так салютовал нам, живым, последний из погибших на Могильном разведчик.

Мы пересекли лощину и ушли в сторону моря. Нас оставалось восемь: двое здоровых и шестеро раненых.

За бои на мысе Могильном контр-адмирал Николаев присвоил мне первое офицерское звание — младший лейтенант. А впереди были новые операции — уже в глубоком вражеском тылу на территории захваченной фашистами Норвегии.

Решающие бои

Уже миновало лето 1944 года. Наши войска очищали от оккупантов Украину, Белоруссию, перешли рубежи СССР на границах с Румынией, Польшей. Мы знали: скоро последует сокрушительный удар по северной группировке фашистских войск. Жители Северной Норвегии встречали первых советских морских разведчиков как вестников скорого освобождения от фашистской тирании.

По всему чувствовалось, что скоро грянет решающий бой.

Мы, разведчики, хорошо знали, что творится в стане врага. Егеря нервничали в ожидании нашего наступления. На север, в распоряжение 20-й Лапландской армии, прибыли специальные инженерные части. Они занялись усовершенствованием и без того мощной обороны. Газета лапландцев “Варт им Норден” требовала, чтобы командиры горных частей пресекали всякие слухи о русских разведчиках, которые якобы, когда им только вздумается, проникают через линию фронта. “Наши рубежи неприступны, — хвастала “Варт им Норден”. — Через наш фронт ничто живое не проскользнёт!”

Как-то раз вызвали меня к генерал-майору Дубовцеву.

— Будьте готовы выступить сегодня ночью, — приказал мне генерал. — Надеюсь, что скоро встретимся вот здесь, — генерал показал на карте обведённый красным карандашом порт в тылу неприятеля — он находился совсем близко, в каких-нибудь десяти километрах от Печенги. — Встретимся, Леонов, если отряд выполнит задачу. — Генерал показал карандашом на две линии, которыми были накрест перечёркнуты батареи егерей на мысе Крестовом: — Для наших десантных катеров эти батареи опаснее всех других. И они должны умолкнуть, чтобы не мешать морскому десанту достигнуть конечного пункта, — карандаш генерала своим остриём опять нацелился на вражеский порт Лиинхамари. — Вот где ключ от Печенги! Вы должны уничтожить батареи на мысе Крестовом и, таким образом, дать возможность нашим катерам с десантом прорваться к Лиинхамари. Об этом десанте знают в Москве. Вам ясна задача?

— Ясна, товарищ генерал!

— Желаю удачи.

И вот в куртках и болотных сапогах, а кто — в специальных комбинезонах, заправленных в шерстяные чулки, и в ботинках, покрыв головы непромокаемыми шлемами катерников, разведчики выстроились на причале. Провожать нас прибыл член Военного совета фронта контр-адмирал Николаев. Докладываю контр-адмиралу о готовности к посадке. Контр-адмирал медленно обходит строй разведчиков, старается в темноте разглядеть каждого и каждому жмёт руку. Голос его в ночной тиши звучит торжественно:

— В добрый путь, морские разведчики! Когда окажетесь там, на том берегу, — он поворачивает голову к морю, — то услышите гул канонады. Началось, друзья! Идёт великое наступление. А вы знаете, на какое дело идёте… Попутного вам ветра, дорогие товарищи!

Норд-вест гонит навстречу катеру крупную волну. Над головой собираются тучи. Они обложили всё небо, ещё больше сгущая мрак полярной ночи. Далеко впереди появляются и исчезают лучи прожекторов, обозначая землю. А берега не видно. Рассекая волны, катер идёт туда, где мечутся прожекторные лучи и откуда, пока едва слышно, доносится канонада.

В кромешной тьме ночи берега не видать. Катер замедляет ход, стопорит. Катерные матросы прыгают в ледяную воду и держат сходни, чтобы мы, разведчики, смогли сойти на берег посуху. Пожимаю руку капитану катера Борису Ляху.

— Хорошие у тебя ребята! — говорю я ему. — Поблагодари их.

Сбегаю по сходне и прыгаю на скользкие прибрежные камни. Наш путь на Крестовый начался.

В полночь штурмуем крутую сопку. Вырубаем ступени в граните скалы, взбираемся на вершину сопки и видим новые, ещё более крутые горы. Пересекаем засыпанную снегом равнину на вершине горы. Здесь опасно! Каждую минуту можно провалиться в невидимую под снегом расщелину. Приходится ползти по снегу. Здесь и отдыхаем, засыпавшись для маскировки снегом.

Радист Дмитрий Кажаев устанавливает связь со штабом. Нам сообщают, что хребет Муста-Тунтури очищен от неприятеля и пехотные части Карельского фронта вышли на дорогу к Петсамо. А мы всё ещё не дошли до Крестового! Командование требует ускорить движение.

Я приказал поднять людей. Рассказал об успехах наших войск, подбодрил уставших. И — снова в путь.

Смеркалось, когда впереди чёрной стеной навис над нами мыс Крестовый. Высоко забрались егеря со своими пушками! Оттуда им виден залив Петсамо и наш полуостров Рыбачий — всё простреливается стволами их дальнобойных орудий. Завтра в это время наши десантные катера начнут свой рейд в Лиинхамари мимо мыса Крестового. К этому времени он должен быть наш, хоть бы нам всем пришлось полечь здесь.

Бесшумно ползём меж больших и малых камней, подбираясь всё ближе к площадке мыса. И вдруг кто-то задел тонкую проволоку. Задребезжал один колокольчик, другой… В небо взметнулись серии разноцветных ракет, и слепящий глаза свет прижал нас к земле. Мы увидели прямо перед собой забор из колючей проволоки и вкопанный в землю барак за забором. И ещё мы заметили две пушки с задранными вверх стволами, которые медленно опускались в нашу сторону. Медлить было нельзя.

— Вперёд! — скомандовал я.

— Вперёд, североморцы! — подхватил мой клич замполит Иван Гузенков.

Скинули с себя стёганые куртки и кидаем их на колючую проволоку. Первым переваливает через колючку Павел Баринов. Высокий Гузенков с ходу перемахнул через проволоку, упал, отполз и тут же открыл огонь по дверям барака. А Иван Лысенков подбежал к железной крестовине, на которой висела проволока, нагнулся, сильным рывком поднял крестовину на плечи, поднялся во весь рост и, широко расставив ноги, крикнул:

— Вперёд, братва! Ныряй!

— Молодец, Лысенков!

Я проскочил в образовавшуюся под забором брешь.

Обгоняя меня, к бараку и пушкам, к блиндажам и землянкам бежали наши разведчики, гранатами и очередями из автоматов прокладывая себе путь.

…Стрельба затихла. К рассвету сопротивление последних очагов было подавлено. Первая батарея на вершине скалы была в наших руках. Но и мы понесли серьёзные потери. Пали смертью храбрых старшина Баринов и матрос Володя Фатькин, погиб комсорг Саша Манин, матрос Смирнов и наш доктор лейтенант Луппов. Было много раненых. Да, нелегко досталась нам эта батарея.

Немцы пытались отбить свою батарею. Высаживали свой десант и поднимались по нашему маршруту, неоднократно штурмуя высоту. Но мы держались. И мыс Крестовый молчал, когда мимо него курсом на Лиинхамари шли и шли наши катера с десантом. А вражеские батареи из самого Лиинхамари били наугад. А мыс Крестовый молчит! Ведь замки от вражеских орудий в наших руках!

Это придало нам силы.

— Ура! — поднялся во весь рост Гузенков, приветствуя заходящие в залив катера.

— У-рр-а! — прокатилось по гребню сопки.

И, уже не ожидая команды, разведчики ринулись в бой. Морально надломленные, объятые паническим страхом егеря дрогнули и, не выдержав нашего натиска, побежали к морю. Но бежать далеко некуда — море рядом. К утру бой шёл уже на узкой полоске побережья. Сопротивлялись только самые отчаянные гитлеровцы из гарнизона Крестового.

Пылали пожары в Лиинхамари, на подступах к которому уже находилась высаженная с катеров пехота. Шли бои на восточном берегу залива. Только на мысе Крестовом было тихо. Вторая батарея капитулировала, и пленных собирали в одно место.

Нам передали приказ генерал-майора Дубовцева: идти на помощь морской пехоте, штурмующей Лиинхамари.

Адмирал Головко распорядился оставить патрули на Крестовом для охраны наиболее важных объектов. Я попросил у адмирала разрешения вернуться на Крестовый для похорон наших погибших разведчиков.

— Отряд дрался геройски! — сказал адмирал. — Всех до единого представьте к награде. Не скупитесь! А вас мы представляем к званию Героя…

Впереди нас ждали новые боевые задания.

Немногое из книги воспоминаний дважды Героя Советского Союза Виктора Николаевича Леонова мы смогли представить в этой публикации. С разгромом фашистской Германии война для него не закончилась. Впереди ещё были бои на Тихом океане с самурайской Японией, где Леонов командовал отдельным разведотрядом Тихоокеанского флота, первым высадившимся на побережье Северной Кореи. После войны Виктор Николаевич окончил Каспийское высшее военно-морское училище, служил в центральном аппарате ВМФ. В 1956 году уволился в запас в звании капитана 2-го ранга. Скончался прославленный воин 7 октября 2003 года в Москве. Делами и трудами таких людей определилась наша победа.

Мозаика войны

СТАНИСЛАВ ЗОЛОТЦЕВ КАК ПОГИБ ГАВРЯ

Партизанские были

Гавря — так в нашем селе Крестки родные и односельчане звали при жизни младшего брата моего деда. А жизнь его оборвалась поздней осенью 1941 года.

Конечно, и люди, с которыми он служил, и младшие земляки величали его иначе, почтительно — Гавриилом Александровичем. Но в моей памяти он запечатлелся под этим домашне-деревенским именем, которое я слышал мальчишкой во множестве устных воспоминаний от моих старших родичей, вспоминавших и поминавших его: Гавря… А теперь почти уже и некому его вспоминать и поминать. Давно уже нет его вдовы Ольги (я её звал бабкой Лёлей), нет даже их сыновей, ушедших совсем не дряхлыми, а их внуки разлетелись по разным краям, и вряд ли они вспоминают деда, которого никто из них и видеть не мог.

И я, разумеется, не мог никогда видеть этого моего двоюродного деда (в нашем талабском говоре — “дедуха”). Но столько мне довелось слышать о нём, что вижу его — как наяву, как если б знал его. Про Гаврю мне рассказывал и мой отец, в мальчишеские годы просто обожавший своего ладного и складного дядьку, столь не схожего с другими мужиками окрестной сельщины. И, конечно же, мой дед, которому Гавря навсегда остался любимым братом, самым “младшеньким” из восьми братьев Чудинцевых, родившихся в конце XIX века. Настолько любимым, что в дедовом доме всегда висел на стене его большой раскрашенный портрет, увеличенное старое фото: бравый молодец, хоть и зрелых лет, в чёрном бушлате и в “мичманке” с золотым “крабом”…

Никогда Гавря Чудинцев моряком не был, хотя форму эту носил по праву, по службе. А вот бравым, лихим — это уж точно, был. “Лихой был мушшына!” — так, не по возрасту делая губки бантиком, говаривали о нём бабки разных калибров старости. А уж женщины, особенно пожилые, в таких случаях дают безошибочную оценку. Лихостью Гавря отличался настолько, что, когда в 17-м году для России завершилась Первая мировая война (позже её назвали “империалистической”, а тогда она звалась просто “германской”), он не вернулся в родной дом вместе с миллионами фронтовиков. Он ввязался в революционную бучу, окунулся в её кроваво-грозовые волны. В отличие от своих старших братьев. Все они, кроме самого старшего, моего деда (того, как мастера-путейца, на войну не призвали), тоже досыта покормив окопных вшей, ещё до Октября “сбёгли” до дому и в меру возможностей занялись прежними делами — землёй и ремеслом… Он, Гавря, и обличьем-то не походил на мужиков из нашей “родовых”, как правило, приземистых и коренастых, хотя и крепко сбитых. Высок был и статен, да и голос имел, что называется, командирский. Однако же на Гражданской войне ни в какие командиры не вышел, да и не тянуло его туда… Зато! — ещё подростком, во время ученья в талабском Доме трудолюбия (что-то вроде ремесленных училищ для детей простонародья) пристрастившийся ко всякой “машинерии”, Гавря в годину гражданских баталий ухитрился стать заправским механиком и мотористом. Да, знаток разнообразной техники из него получился, не только боевой. Хотя, по его словам, и английские трофейные танки ему доводилось починять на Перекопе.

Слова эти он доказал делом, вернувшись всё-таки в родные Крестки, где его и ждать перестали. Перво-наперво привёл в рабочее состояние трактор, выписанный из-за моря одним талабским помещиком аккурат в 1914 году, перед началом войны, и с тех пор уныло ржавевший почти десяток лет. И сам же на нём первый проехался, поле брату вспахал! И, казалось бы, благоденствовать Гавре с помощью этих своих умений в пору расцветавшего нэпа… Да куда там!

Ведь мой “дедух” с гражданской вернулся не просто героем — хоть и без ордена (в те года такие награды исключительно редко давали), но — с именными часами, подаренными ему самим Фрунзе. А ещё — с партбилетом коммуниста! Да, с документом, свидетельствовавшим о его членстве в победившей, правящей и, кажется, тогда уже единственной партии в стране. А таких, “партейных”, во всей нашей тогдашней округе, что и поныне зовётся Завеличьем, в пригородных сёлах и деревнях по левому берегу реки Великой под Талабском, было совсем немного. А что ещё и руки дельные, и голова на месте у “партейного”-то — раз-два и обчёлся…

Вот и стали Гаврю “выдвигать”. Помнит ли ещё кто такое словцо -”выдвиженец”… Вот он и стал им почти что поневоле. Некоторое время посидел в уездном комитете партии, но “перекладывать бумажки” ему стало тошно. Да и ораторствовать он не любил… Оттого и зарадовался, когда его “бросили на подъём” различных местных производств, возрождать послали пригородное ремесло, слесарки и столярки, кузницы, паяльно-лудильные дела и всё прочее, звавшееся у нас “мастеровщиной”. На том поприще Гавря немалых успехов добился. И в губернской печати его не раз упоминали как “талантливого организатора и вдохновителя”, и в президиумы начали усаживать. И, скорее всего, пошёл бы мой двоюродный дед ввысь по лестнице “красных промышленников”. Да вновь загвоздка получилась!

“Мушшыной”-то Гавря был уже в самом соку, но всё ещё в парнях ходил, так и не женившись из-за бурных событий эпохи. “Товару”, конечно, наличествовало хоть пруд пруди — и девок давно на выданье, и вдовых справных молодух. Так ведь ему и “чуйства” требовались, и чтоб невеста не “тёмной” была — однако же и чтоб своей, не городской! Наконец одна такая вскружила ему голову — та, которую я уже через многие годы звал “бабкой Лёлей”. Она и в старости редкостную красоту сохраняла, а уж в юные лета всех сверстниц затмевала ею. Вдобавок читать-писать довольно бегло умела… Да вот беда: её мать-отец, “культурные хозяева”, как тогда звались будущие кулаки, не соглашались отдать дочку без венца. А как коммунисту венчаться, да ещё и не рядовому?!. Но, долго ли, коротко ли, взяла верх любовь над уставом. Увидал Гавря, что более молодые да бойкие могут его в буквальном смысле на вороных свадебных конях обойти, — решился на церковный обряд. Правда, упросил попа чуть ли не под покровом ночи тот обряд свершить. Да разве что в сельщине скроешь?! И вскоре пришлось ему расстаться и с партбилетом, и с начальственной должностью. И ещё хорошо отделался, как считал он сам и его родичи: времена-то шли во всех смыслах безбожные…

Но Гавря не шибко расстраивался. Во-первых, счастлив стал донельзя со своей Ольгой, родившей ему двух сыновей одного за другим (правда, потом у них дети что-то не задались). Да и не по нутру ему пришлось его “начальственное положение”. Ведь младший брат моего деда был настоящим русским мастеровым, работящим мужиком: ему с моторами возиться, с поршнями-шестерёнками да с коробками скоростей — вот это дело! Вот этим он вскоре и занялся.

На Талабском озере наши пограничники к концу 20-х завели прочную охрану водного рубежа, означенного Тартуским договором меж Москвою и Таллином. Кораблики в пограничную флотилию были собраны поистине с бору по сосенке. (“Иные — чуть помлаже ботика Петра!” — шутил Гавря.) И рыбацкие мотоботы, и дореволюционные колёсные пароходики, что когда-то бегали из Талабска в Тарту и обратно, и грузовые баржи-самоходки. Машины, механизмы у большинства из этих плавсредств отличались крайней степенью изношенности, уход и ремонт им требовались постоянные и тщательные. Их и стал осуществлять Гавря вместе с несколькими подчинёнными ему служивыми мастеровыми, что были зачислены в матросы флотилии. Он же гордо именовался её старшим механиком. Несмотря на его “пятно по партийной линии”, командование взяло его “с руками”, ибо руки те и впрямь золотыми могли именоваться…

Базировался же сей могучий плавщит озёрной границы совсем неподалёку от наших Кресток, в устье Великой, впадавшей в озеро, в небольшой бухте. Так что служебного жилья старшему механику не требовалось. Каждое утро, нередко ещё и затемно, он отправлялся из дому по большаку, а потом по мощёному просёлку к месту службы, к причалам и сходням. Кстати, ездил туда иногда даже и зимой, если сугробов не наметало, на велосипеде — да, на велосипеде! А ведь этот двухколёсный вид личного транспорта в те годы нечасто встречался даже в пригородных деревнях. Гавря сам собрал его из множества разных велосипедных и мотоциклетных останков, добытых им в городе. (Потом и мальцам своим такие же смастерил, — и они гоняли по ухабистым сельским дорожкам на “лисапетах”, вызывая жгучую зависть сверстников…)

Там-то, на базе, на службе, он, конечно, не вылезал из своей спецовки, чёрной и лоснящейся от машинных масел. Но именно тогда, в тридцатые годы, он и запомнился односельчанам в своей моряцкой форме. Любо-дорого было смотреть землякам, когда на редких в ту пору праздниках Гавря проходил по селу с принаряженной цветущей женой, сверкая золотом якорей, пряжки, пуговиц и “капусты”, особенно ярким на чёрном фирменном сукне…

Так оно и длилось, его погранично-озёрное служение, до тех пор, пока в 1940 году буржуазная Эстония не стала советской союзной республикой. Пограничную бригаду — то есть её личный состав — перевели на Балтику. А “дедух” мой остался в родном краю — но всё при том же деле. Те суда, которые ещё на что-то годились, перешли в местное пароходство, где он и продолжил свои труды по их ремонту и обиходу.

Но тут надобно вспомнить то, что является очень существенным для дальнейшего сюжета. Годом раньше, в 39-м, “выдернули” Гаврю, уже в годах мужика, со ставшей ему уже родной озёрной заставы военным приказом, — и он ровно три месяца, всю ту страшную зиму, провёл на Карельском перешейке. То есть, как тогда говорилось, “отражал нападение белофиннов”. Вернулся с финской войны столь же нежданно, как и ушёл на неё. И вернулся без единой царапины — но с обмороженными ногами. Поначалу они у него даже подволакивались, а потом он просто прихрамывал, особенно на правую. И отмалчивался даже на расспросы родных о том, как ему там пришлось. Лишь в разговоре со старшим братом, дедом моим, он, по воспоминаниям последнего, как-то обмолвился: “То ж делал, что и тут, только на холодине лютой”. И ещё: “В будёновке да в обмотках на морозе сатанинском хрен победишь!”.

Но этому удивляться не приходится: зрелые люди в те годы о военных делах не откровенничали даже с самыми близкими. Другое удивляет: лишь Ольга, жена Гаври, да тот же старший брат знали, что с финской войны он вернулся ещё и с партбилетом. Причём со своим прежним: отобрали его в Талабске, а вернули на Карельском перешейке — тоже странности тех лет. Как бы там ни было, новую, небывалую, великую войну Гавря встретил коммунистом, но, говорю, об этом почти никто не знал…

Фашисты захватили Талабск буквально через две недели после начала войны. Оккупация пришла так стремительно, что в Красную Армию не успели мобилизовать даже многих парней, самых что ни на есть призывных годов, не говоря уже о мужиках постарше. В добровольцы же, как вспоминали мои родичи, коим не доверять я не могу, на селе записываться шли совсем не многие.

А вот Гавря сходил, сам, без повестки, — и в военкомат, и в райком. И ещё где-то побывал. Сходил, несмотря на слёзы и причитания Ольги: “Куцы тебе в твои-то годы да с твоими-то лапами обмёрзлыми, на каку таку войну бечь?!”. Но — вернулся невероятно хмурым и неразговорчивым, таким остался и до последнего своего дня, а в былые времена широкая улыбка редко покидала его лицо… Лишь после войны, когда с его гибелью всё уже стало ясно, вдова поведала: “Пришёл и одно сказал: “Велели оставаться!” Кто велел, спрашиваю, а он: “Кто надо. Но не дай те Бог хоть кому о том проколоколить: и себя, и детей погубишь. Тебе одной говорю, как ты жонка моя и знать должна, коль что со мной стрясётся…”. Вот так и сказал, и замок амбарный на язык навесил мне!”.

…Но что совсем удивительно: немцы Гаврю оставили в той же должности!

Хотя, с другой стороны, всё просто: они оценили его практические знания и смётку, он был им нужен, он был незаменим как знаток судовых механизмов. Ведь судоходство по Великой и по Талабскому озеру с началом оккупации не только не прекратилось — оно стало чуть ли не втрое более напряжённым. Вокруг Ленинграда уже сжималось кольцо гитлеровских войск, и одноколейный железнодорожный путь к фронту не выдерживал перегрузок. И потому ежедневно из Талабска по Великой, а потом через всё озеро к другому, северному его краю в порт уже захваченной фашистами Усть-Нарвы шли большие и маломерные суда. Шли опять-таки и старые советские кораблики, и буксиры с баржами, и пароходы уже советского производства. Они везли боеприпасы, продовольствие, горючее и многие стратегические грузы для фашистских частей, осаждавших Питер…

И во многом успех этих рейсов зависел от качества работы Гаври. Конечно, и его, ежедневно проверявшего и досматривавшего машинные отделения теперь уже гитлеровских судов, тоже проверяли и досматривали за ним строго. Бок о бок с ним почти неотступно, а поначалу всё рабочее время находился не просто “фендрик”, младший офицер, — нет, опытнейший корабельный механик из славного германского города-порта Киль. Уж от его-то педантичного взора никакие неполадки в работе русских технарей, подчинённых Гаври, тем паче неполадки преднамеренные, не укрылись бы… Но именно с ним, со своим коллегой и сверстником из Киля, мой “дедух” быстро нашёл общий язык, тем более что и шнапс, и наша “злодейка” хорошо помогали их взаимопониманию…

Но и то сказать: за все четыре месяца, что Гавря состоял на службе у оккупантов, ни единого “сбоя” на водном транспорте по его или его бригады вине не произошло. Ни единый рейс не сорвался из-за каких-либо поломок двигателей и прочего оборудования. А если уж и выходило что-то из строя, то при проверке и неспециалисту становилось очевидно — русские мастера тут ни при чём!

…Правда, бабка Лёля как-то рассказывала такое:

“Месяц Гавря ещё не был у них проработавши, а раз пришёл домой и говорит: “Ну, не думал я, что у нас в Крестках столько грамотеев наберётся! Да какое там в Крестках — на всём Завеличье!”. Я ему: что стряслось?!. А он: “В гестапо вызывали, а там аж десяток доносов на меня. Да мне же и показали. Да всё от наших, от крестовских, от завеличенских… Во, грамотеи, говорит, во писатели!”.

В одних доносах утверждалось, что Гавря — тайный вредитель, который вскоре пустит на дно весь талабский речной флот. В других — что он уже подготовил покушение на коменданта порта и вот-вот его осуществит. Кое-где обвинения звучали серьёзнее, да и с действительностью были теснее связаны. Некий доносчик утверждал, что Чудинцев сообщает сведения о передвижении транспорта по озеру “советским лесным бандитам” (слово “партизаны” в первые месяцы войны ещё не стало общепринятым), и те не сегодня-завтра совершат на озере диверсии, а то и весь порт на воздух поднимут. А один весьма квалифицированный стукач информировал: русский “обермайстер” является глубоко законспирированным агентом НКВД, с младых ногтей коммунистом, и его надо немедля разоблачить и ликвидировать…

Но — хозяева “орднунга”, немецкого порядка в древнем русском городе, доверяли талабскому “машиненмайстеру”.

Что до диверсий, то они действительно вскоре начались, хотя и были нечастыми. Однако именно в одной из них мой двоюродный дед и доказал свою поистине верноподданническую верность рейху. В сентябре предстал в боевой готовности пароход, сложный ремонт которого Гавря с бригадой начал ещё до оккупации, — судно внушительных размеров, двухпалубное, и с водоизмещением, максимально возможным в неглубоком нашем озере. Пароход этот был построен перед Первой мировой войной и звался тогда именем Гавриного небесного покровителя — “Святой Гавриил”. Потом он последовательно переименовывался в честь Троцкого и Тухачевского; наконец перед новой мировой войной его нарекли именем ещё одного святого, но не архангела, а князя. Это новое имя — “Александр Невский” — пришлось по сердцу талабцам всех убеждений — и “старых”, и советских: ведь именно под водительством этого князя их предки разгромили тевтонских псов-рыцарей в Ледовом побоище на Талабском озере. Естественно, потомкам псов-рыцарей такое имя парохода оказалось не по нутру, и они назвали судно именем своего героя — “Зигфридом”. Любому флотскому человеку ведомо: смены титулов, да ещё и столь частые, добра судьбе корабля не сулят. Но на первый раз всё обошлось.

Вместе с экипажем, состоявшим из немецких речников, эстонцев (те ведь тоже хорошо знали фарватеры озера, издревле общего для них и русских) и людей из озёрно-речной полицай-команды, на ходовые испытания вышел и “руссише машиненмайстер”.

И не успел “Зигфрид” выйти из дельты реки, где к осени буйными джунглями акваторию заполонили камышовые плавни, как из их глуби, словно чёртик из табакерки, выскочил юркий мотобот. Тут же с его борта аж два крупнокалиберных пулемёта стали поливать обе палубы, а потом это наглое судёнышко сделало “глиссаду” рядом с кораблём, во время которой шарахнуло по нему из миномёта. После чего мотоботик юркнул в плавни…

Мина не долетела, из команды никто не погиб, лишь двоих-троих слегка ранило. Однако в Талабске шум по поводу произошедшего поднялся немалый. Арестовали кое-кого из полицайского начальства и из окружения бургомистра…

Гавря же не только остался вне подозрений, но и благодарность заслужил за своё мужественное поведение. Во время этого обстрела он, в отличие от эстонцев и русских, не ринулся в каюту или в трюм и не остался в машинном отделении: он схватил “шмайсер”, принадлежавший его “камраду” из Киля, и стал, выбежав на палубу, шмалять из него по судёнышку диверсантов… Нет, в глазах оккупантов Гавря был на высоте!

Но всё окончилось внезапно. В ноябре, уже перед самыми морозами.

Гавря исхлопотал у немецкого начальства разрешение на два дня озёрной рыбалки. “Душу хочу отвести, давно с челна не ловил, давно водяным делом не тешился, а нынче, перед ледоставом, судак с окунем сами на крюк бегут…”. Тут надо заметить, что гитлеровские власти строго контролировали водоёмы не только из-за возможных диверсий, нет — с настоящим коммерческим размахом они стали продавать лицензии желающим видеть рыбу на своём столе. (Так что у нынешних российских властей, загоняющих простого рыбака в глухой голодный угол, были свои достойные предшественники…)

…По воспоминаниям бабки Лёли и моего деда, видевших тогда своего мужа и брата в последний раз, вышел он на тот лов как-то “несуразно и несурьёзно”. Что и зародило в них смутные подозрения. Вышел на вёслах, а в челноке находился латаный-перелатаный мотор — но никакой ёмкости с горючим Гавря с собой не взял. “Сказывал, что станет у Большого Талабского острова, а в челноке мерёжа лежала — стало быть, в протоки собирался заходить, а не на большую воду. Спросил я его про то — он только отмахнулся. Флягу вот литровую со шнапсом прихватил, а провиянту почти никакого. А уж снасти, удочки у него и вовсе никудышные на стланях валялись, — вспоминал дед. И добавлял: — Я враз почуял — чтой-то неладное братка задумал!”.

Неладное произошло, да и самое неладное. Через два дня на отмели в самом устье Великой нашли перевёрнутую, с пробитым явно снаружи дном, лодку Гаври. А неподалёку от неё — его уже раскисшую, кожаную, ещё с Гражданской войны оставшуюся куртку. А в ней, в потайном кармане, — завёрнутый в клеёнку, размокший “аусвайс” — пропуск на выход в озеро… Выходило, что Гавря, видимо, то ли в предвечерье, то ли рано поутру шёл при большой волне, да в сумраке и не заметил подводный валун. И не выбрался из воды, не доплыл до берега. Такое с нашими рыбаками глубокой осенью случалось и по сей день случается, хоть и не часто…

Гаврю отпели в завеличенском ближнем храме, хотя его тело так и не отыскалось. Ольга же с детьми покинула “старину”, дедовский дом мужа, оставила его на догляд моего деда и с разрешения немецких властей уехала к родне в дальнюю деревню на другом берегу озера… Вернулась же лишь через год после Победы, когда более или менее стало ясно, что советские “органы” не станут её терзать как жену человека, сотрудничавшего с оккупантами.

И ещё год бабка Лёля не знала, что овдовела-то она по-настоящему не тогда, когда нашли Гаврину разбитую лодку, а — двумя днями позже.

…Ибо никто не связывал гибель Гаври с гибелью того самого двухпалубного парохода “Зигфрид”. А она двумя днями позже и произошла.

“Зигфрид” вышел из Талабска, чтобы дойти через озеро до Усть-Нарвы и там остаться на приколе до весеннего паводка: ледовое “сало” уже вовсю плыло по воде.

На борту бывшего “Александра Невского” находилась немалая, численностью примерно с батальон, группа немецких диверсантов. У стен Ленинграда она должна была пройти дополнительную подготовку, после чего выполнить свою главную и единственную задачу — десантироваться в город и ликвидировать всех находившихся в Смольном. Что означало бы полное обезглавливание обороны Питера… Кроме того, “Зигфрид” вёз и боеприпасы, и всё прочее, необходимое для действий этой группы.

Из нашего города “Зигфрид” отчалил под покровом ночи, шёл на “самом малом” и во тьме успел пройти лишь первое, Малое Талабское озеро. Оно отделяется от Большого — русские издревле зовут его Чухонским — озера узким протоком, он и зовётся Узменем. (Именно на его вешнем льду князь Александр Ярославич некогда разбил войско псов-рыцарей.)

Расчёт немцев был, в общем-то, верен: на Малом Талабском можно было ждать неприятных неожиданностей от русских партизан, а по Чухонскому можно было идти уже без опаски, при дневном свете — оно насквозь контролировалось сверхверными рейху полицай-командами “эстляндцев”.

Но едва “Зигфрид” вошёл в Узмень, перед ним, а затем и справа, и слева от него раздалось несколько взрывов, — так сообщили командованию гитлеровцев двое чудом уцелевших “пассажиров”. Немцы открыли с корабля в рассветном сумраке беспорядочную стрельбу, палили во все четыре стороны, и корабль резко ускорил ход.

…А затем — по словам тех же выживших очевидцев — в борт “Зигфрида” врезалась, судя по всему, торпеда! Хотя расследовавшие то дело специалисты и гестаповцы недоумевали: никаких торпедных катеров у партизан быть не могло! Ведь их не было не только у пограничников в недавние предвоенные годы, но их нет и в распоряжении германского командования на этом озере, — так откуда же они могли тут взяться?! Откуда могла быть запущена торпеда? И торпедой ли являлось то, что врезалось в борт “Зигфрида”?.. Но, с другой стороны, продолговатый предмет, на бешеной скорости саданувший собой по борту, ничем иным, кроме как торпедой, быть не мог. Ведь, как утверждали те же спасшиеся гитлеровцы, ни единого человека не виднелось ни на том предмете, ни рядом с ним. Значит — торпеда!

От взрыва той торпеды сдетонировало всё, что могло взорваться внутри корабля. Он раскололся на несколько неравных частей и затонул почти мгновенно. (И немалых трудов стоило нашим водолазам летом 45-го года очистить дно Узменя от тех здоровенных обломков, когда вновь надобно стало открыть по озеру судоходство…)

…А через два года после Победы в дом к бабке Лёле, к Ольге Чудинцевой, вдове Гаври, пришли человек пять гостей. Один — из Москвы, один — из Ленинграда, другие — местные. Трое в военной форме, двое в гражданском… Одного местного она давно знала. То был Алексей, троюродный брат Гаври, житель Большого Талабского острова на озере, бригадирствовавший там ещё до войны и лет тридцать после неё. (На картине знаменитого ныне художника Петра Оссовского “Рыбаки Талабского озера” он изображён со стаканом денатурата в руке…)

Пришедшие поклонились Ольге и вручили ей орден Боевого Красного знамени — награду её покойного мужа за свершённый им подвиг. (А ещё, замечу, вручили ей “наградные”, полагавшиеся в те годы за ордена и медали. Ох, как пригодились вдове те рубли: время шло ещё полуголодное…)

“Он, Гавря-то, — рассказывал Алексей (тот рассказ я и сам от него не раз слышал), — загодя про тот рейс проведал. До часу его расписание знал. А главное дело, точно и то знал, что сам должен был на том “Зигфриде” идти — чтоб в машине ни малого хрипа не случилось. Так что понимал брательник: там, на пароходе, ему вряд ли выжить удастся. Знал, что мы минное поле в Узмене оборудуем! Вот и надумал… И в тот день, как его челнок нашли, он уже у нас на острове был, а следующим часом мы с ним на Узмень к нашим в плавни подались.

Попервоначалу-то Гавря не то что гибнуть, а и кидаться вплавь на “Зигфрида” того не думал. Его дело было одно — нас держать наготове, минута в минуту, как пароход появиться должон был. Чтоб никто из немцев не спасся… Да наши мины самодельные, заране поставленные, хреново сработали. Одне и вовсе не взорвались, а другие, видать, от водяного давления да от машинного шума сдетонировали. “Зигфрида” от их взрывов токо с боку на бок качнуло! А фрицы с него таку пальбу почали — аж вода вскипела. И видим — уходит… А — не должон уйти!

А мы и не знали, чего там у Гаври на тот крайний случай бывши надумано. А он — скок в ту моторку-маломерку, а там шашек динамитных немерено! Мы ему: “Куды?!”. А он: “Одну зажгу, другие сами сработают, успею соскочить, надо бечь туды, на него, покуда ещё он не ушёл!”. И завёл мотор, да и рванул прямым курсом на тот “Зигфрид”. Да, видать, не успел соскочить… А может, оглоушило его да волной накрыло от взрыва, не выплыл. Нас в плавнях и то с головами волной залило, когда та его лодчонка в борт стукнулась да взорвалась, а уж от неё и “Зигфрид”. Большущая волна поднялась! И все мы враз оглохли…”.

Так повествовал рыбак с Талабского озера, бывший партизан, единственный оставшийся в живых очевидец подвига Гаври…

Теперь я каждый год Девятого мая вместе с моими новыми товарищами, моряками-пограничниками, охраняющими наш государственный рубеж всё на том же Озере (ведь Эстония ныне опять, как говорят сами её простые граждане, “в суверенитете по самое горло”), опускаю с борта погранкатера венки на воду. И знаю — это и моему двоюродному деду Гавре поминальные, поклонные цветы. Русскому советскому труженику, погибшему здесь, на нашем Озере. На том самом, о котором когда-то друг Пушкина, тартуский, дерптский студент Николай Языков написал песню: “Нелюдимо наше море, день и ночь шумит оно. В роковом его просторе много бед погребено…”.

Да, нелюдимо бывает, сурово бывает к людям “наше море” — наше Озеро. Но оно — наше!

Вот затем, чтобы оно оставалось нашим, и погиб Гавря.

К 65-летию победы под Москвой и подвига Зои Космодемьянской

Правда о подвиге Зои и Саши

Героям Советского Союза

Зое и Александру Космодемьянским посвящается

Никогда не думал, что к моему простому и безыскусному стихотворению о Зое и Саше Космодемьянских когда-нибудь потребуется писать послесловие. Поскольку стихи, если они стихи, не нуждаются в объяснениях. Но здесь особый случай. Скажу без интриги, с момента написания и до первой публикации стихотворения все было как-то странно и необычно. Судите сами.

Это случилось в сентябре 2001 года. Да, именно случилось. Вырвавшись на недельку из душной, суматошной Москвы на море, я беспечно отдыхал на черноморском побережье у тихой станции Лоо. Представьте: жаркое полуденное солнце, теплая волна, набегающая на прибрежные камни, ласковая ажурная пена у ног… Короче, чудный бархатный сезон. Особая пора, навевающая поэтам соответствующие времени и месту действия ассоциации. Писать бы стихи о море да о любви. Мне же почему-то стали приходить такие слова:

Молитесь за Зою и Сашу,

За бедную Родину нашу…

То есть начало писаться стихотворение о Великой Отечественной войне, о подвиге десятиклассницы 201-й московской школы, комсомолки Зои Космодемьянской, и её брата Саши.

И это была первая странность, которую я про себя отметил.

Вернувшись в Москву, поздно вечером встретился с главным редактором газеты “Трибуна” (бывшая “Социалистическая индустрия”) добрейшим Виктором Ивановичем Андрияновым и передал ему рукопись стихотворения “Молитесь за Зою и Сашу”, без всякой надежды увидеть его напечатанным. Тем более что накануне стихотворение отвергли “Комсомольская правда” и “Московский комсомолец” — издания, которые, сменив ориентацию и политическую, и сексуальную (ибо пишут в основном о похождениях геев и лесбиянок), почему-то забыли поменять свои названия, рядом с которыми, между прочим, по-прежнему стоят высокие правительственные награды. Чудовищная провокация пятой колонны. Причем настолько очевидная, что последние два слова я пишу без традиционных кавычек. Но оставим пока в стороне пошлые игры либералов и вернемся к нашей теме.

Третьего дня я позвонил в “Трибуну” и попросил заменить одну строку.

— Поздно, — с сожалением ответил Виктор Иванович, — стихотворение уже напечатано. Читайте в сегодняшнем номере.

И это была вторая странность. Ибо стихи в России так быстро не печатают. Тем более в политической газете.

Третья странность — впереди.

Через некоторое время я “случайно” оказался в конференц-зале МГУ имени Ломоносова на торжественном собрании ученых, посвященном 60-летию разгрома немецких войск под Москвой. Помню, какая-то неведомая сила, словно магнитом, тащила меня на Воробьёвы горы, в здание МГУ. Попросил слова. Мне разрешили выступить. Я поднялся на сцену и вместо полагающейся “речи” на объявленную тему прочитал стихотворение о Зое и Саше. Зал взорвался аплодисментами. Вслед за мной на трибуну взошла миловидная женщина средних лет, доктор исторических наук. Отодвинув в сторону приготовленное научное сообщение, она отметила достоинства стихотворения, подчеркнув, что среди многих, ранее написанных другими авторами про Зою и Сашу, это первое произведение, созданное с позиций Православного Духа, да ещё с пророческим подтекстом. Затем произнесла слова, которые буквально заставили меня вздрогнуть и вспомнить о существовании Божьего Чуда:

— А вы знаете, что дедушка Зои и Саши, Петр Иоаннович Космодемьянский, был священником и ныне причислен к лику святых?

Этого я не знал. Так вот, оказывается, в чем разгадка череды странностей и случайностей. Теперь понятно, КТО вел меня дорогой Зои и Саши, КТО руководил моими мыслями и поступками. САМ ГОСПОДЬ ВСЕДЕРЖИТЕЛЬ, по молитвам о. Петра, небесного заступника и покровителя своих внуков, Пречудным Промыслом Своим вел меня, грешного и недостойного, к Истине, о которой я не ведал. Все, все стало понятным в звёздной судьбе девочки и её брата.

…Зоечка, дитя человеческое, была такая по-ангельски красивая, что её не брали в партизанский отряд: слишком приметная для врага. И она всю ночь просидела в горкоме комсомола, чтобы добиться зачисления. И вот первый выход на боевое задание у ставшей теперь легендарной деревни Петрищево.

Затем арест. Фашистские застенки. Нечеловеческие пытки, сравнимые разве что с пытками первых христиан. Истязания и муки вынесла она с необыкновенной стойкостью. Не выдала товарищей по отряду. Даже имени своего не назвала. Сказала: “Я — Таня”. Редкий пример силы Духа. Замечательный русский поэт Ярослав Смеляков лучше меня написал:

И не знала она, хорошея,

Что настигнет её впереди -

Воровская верёвка на шее,

Золотая Звезда на груди.

Больше месяца истерзанное, изувеченное тело отважной партизанки провисело на виселице. Его сняли занявшие деревню наступавшие советские войска. В том передовом отряде “случайно” находился фронтовой корреспондент “Правды”, писатель Петр Лидин (кстати, “случайно” и “луч” — однокоренные слова). В “Правде” появляется очерк, озаглавленный “Таня”, с фотоснимком замученной героини.

— Да какая же это Таня, — с грустью сказали в московском горкоме комсомола, рассматривая газету, — это же Зоя, Зоя Космодемьянская. Та, что недавно просилась в партизанский отряд.

Тело оказалось почти нетленным. Оно сохранило красоту юности и легко узнаваемый Божий Лик.

Такие же чудеса произошли и с телом убиенного священника Петра Космодемьянского, новомученика российского, дедушки Зои и Саши. Но об этом чуть позже.

Услышав тогда в МГУ сенсационное для меня и для других сообщение о Петре Иоанновиче Космодемьянском, я стал изучать материалы о нем, собирать факты из его жизни. И вот что выяснилось.

Космодемьянские — известный с XVII века священнический род из Тамбовской губернии. Имена его представителей, как увлечённо пишет Валентина Кученкова на страницах журнала “Мир Божий” (см. N 1 за 2001 год), впервые встречаются в списках воспитанников Тамбовской духовной семинарии с 1838 года.

Церковнослужители рода Космодемьянских священствовали в храмах Тамбовского края вплоть до 1919 года, а некоторые из них — и до 30-х годов прошлого века. Как и многих других, тамбовских священников Космодемьянских постигла жестокая участь репрессированных. Один из них, к примеру, священник Николай Павлович Космодемьянский из села Вятка Кирсановского уезда, был расстрелян 4 февраля 1938 года и лишь в 1989-м признан невиновным и реабилитирован.

Среди этой обширной тамбовской ветви был и Пётр Иоаннович Космодемьянский, настоятель Знаменской церкви села Осиновые Гаи Моршанского уезда Тамбовской губернии, дедушка двух Героев Советского Союза.

Он родился в семье священника 22 августа 1872 года и по примеру отца избрал для себя путь духовного служения. В течение многих лет священник Петр Космодемьянский делил со своим приходом радости и печали, учил грамоте детей (был учителем по всем предметам в церковно-приходской школе), наполняя сердца пасомых милосердием и добротою.

Приход Знаменской церкви был достаточно большим: кроме села Осиновые Гаи в него входило несколько сел и деревень — Павловка, Соловьянка, Прудки, Никольское.

Не раз о. Петр входил в дома своих прихожан, либо напутствуя уходящего в мир иной, либо разделяя радость создания новой семьи, рождения и крещения детей. Люди любили своего батюшку и ждали его с нетерпением. Нередко после его посещения жилища бедняков в каком-нибудь неприметном месте хозяин вдруг обнаруживал деньги, оставленные милосердным священником. Усердные труды батюшки на пользу Матери-Церкви были отмечены в 1916 году грамотой и камилавкой правящего архиерея.

Благочестивое семейство о. Петра в 1916 году состояло из жены, Лидии Фёдоровны (1874 г. р.), и четырёх сыновей: Анатолия (род. 24 октября 1900 года) — будущего отца Зои и Саши, а в то время воспитанника 4-го класса Тамбовской духовной семинарии; Алексея (1903 г. р.), воспитанника 1-го класса той же семинарии; Александра (1905 г. р.) и Фёдора (1907 г. р.).

О. Петр был добропорядочным семьянином. Помимо обязанностей, определенных саном, батюшка сеял и убирал хлеб, короче, жил трудами и заботами сельской общины.

Надвигался страшный 1918 год. Год святотатственного убийства царской семьи. Безбожные власти словно объявили настоящую войну Церкви и народу Божию. Святейший патриарх Тихон в одном из посланий Советам в октябре 1918 года писал: “Казнят епископов, священников, монахов… а тела убитых не выдают родственникам для христианского погребения”. Этот год стал годом трагической гибели и сельского священника Петра Космодемьянского.

Метрические книги Знаменской церкви села Осиновые Гаи за 1918 год позволили проследить судьбу о. Петра до последнего дня его земной жизни. В этих книгах больше записей об умерших и значительно меньше — о родившихся.

Поражает высокая смертность среди детей, так, например, последнее отпевание о. Петр совершил над телом двухлетнего мальчика Алексея Павлова 6 августа. А последнее таинство крещения 26 августа, когда была крещена младенец Александра, родившаяся 23 августа 1918 года в семье крестьян Никиты Фёдоровича и Василисы Дмитриевны Абловых. Возможно, когда-нибудь удастся установить, как сложилась судьба этой девочки, которую о. Пётр поднял над купелью в последний день своей жизни. После 26 августа его имя в метрических книгах уже не упоминается.

В тот же день батюшку схватили устроители новой жизни. Поводом для ареста послужило его выступление на сельском сходе в защиту Церкви Христовой от распоясавшихся богохульников. Вменялось ему в вину и то, чего не было, — будто бы прятал он в храме контрреволюционеров, или, как сказали бы сейчас, “международных террористов”. Жестоко избитый комиссарами на глазах у жены и малолетних детей, священномученик Пётр Космодемьянский был брошен на телегу и вывезен за пределы села. Всю ночь телега с умирающим праведником колесила безлюдными тропами. И на всем протяжении своего крестного пути священник окровавленными устами шептал молитвы, от которых мучители его испытывали страх и отчаяние. На рассвете следующего дня полуживой о. Пётр был безжалостно сброшен в Сосулинский пруд…

В день мученической кончины о. Петра, 27 августа, Русская православная церковь отмечает канун праздника Успения Пресвятой Богородицы. В этот день Сама Матерь Божия незримо призвала праведника в жизнь Небесную и Вечную.

Тело священника Знаменской церкви было обнаружено пастухами лишь весной следующего, 1919, года, когда разлившаяся полая вода бережно вынесла его на берег. По свидетельствам очевидцев, “тело батюшки было совершенно неиспорченным и имело восковой цвет”. Как и тело приснопамятной внученьки, умученной оккупантами 23 года спустя.

Добившись разрешения местных властей, матушка Лидия Фёдоровна вместе со старшим сыном Анатолием похоронила мужа возле Знаменской церкви 31 мая 1919 года, в Духов день.

По воспоминаниям старожилов, на месте, где обнаружили тело священника Космодемьянского, жители часто видели горящие свечи и нередко ходили туда поклониться памяти страдальца.

Деревянная Знаменская церковь, возведенная ещё в 1875 году, подлежала разборке, но чудесным образом нетронутой простояла до наших дней и официально не закрывалась. В ней сохранились почти все иконы, утварь, старинные книги. Верующие Осинового Гая убеждены, что их храм сохранен молитвенным предстательством пред Господом священномученика Петра Космодемьянского. Место его погребения свято и особо почитаемо местными жителями.

Судьба потомков Петра Ивановича Космодемьянского известна всей стране: его внукам посмертно присвоено звание Героев Советского Союза. Они похоронены рядом, в главном некрополе страны — на Новодевичьем кладбище. О звёздной судьбе своих детей рассказала их мать Любовь Тимофеевна Космодемьянская (урожденная Чурикова) в книге “Повесть о Зое и Шуре”, вышедшей в 1978 году. В книге много неточностей и недосказанностей. Ни в самой книге, ни в публичных выступлениях, нигде и никогда Любовь Тимофеевна не упоминала о том, что родовые корни её детей исходят от священнической ветви Петра Иоанновича Космодемьянского.

После мученической смерти отца все заботы о семье, оставшейся без кормильца, взял на себя старший сын Анатолий. Как образованный человек, он работал в избе-читальне, сотрудничал в комбедах. Общая работа сблизила его с дочерью волостного писаря Любой Чуриковой, которая окончила гимназию в Кирсанове и учительствовала в школах. Они поженились, и 13 сентября 1923 года в их семье родилась Зоя, а через два года — Саша.

Внезапно, в 1929 году, молодая семья покидает Осиновые Гаи и уезжает в Сибирь, в далёкий Енисейский округ. На некоторое время осела в селе Шиткино, что под Канском. Затем перебралась в Москву, где обосновались родственники Любови Тимофеевны.

Объяснение этим странным переездам может быть только одно: семья Космодемьянских бежала из родного села от начавшихся гонений и преследований, чтобы как можно быстрее и надежнее затеряться на просторах великой страны и скрыть свою принадлежность к историческому роду священнослужителей.

В Москве Анатолий Петрович удачно устроился на работу в Тимирязевскую академию, получил квартиру, и всё, казалось, пошло на лад, но в 1933 году, в 33 года, он умер. Какова причина его смерти — неизвестно.

Осенью 1940 года тяжело (менингитом) заболела Зоя. После выздоровления, в октябре 41-го, добровольцем ушла защищать Родину и погибла за неё 29 ноября того же года. Добровольцем ушёл на фронт её брат Саша. Он пал смертью храбрых в боях за освобождение Кенигсберга в апреле 1945 года. Имена их стали легендарными.

Сталин разрешил Любови Тимофеевне привезти прах сына в Москву и предать земле рядом с Зоей. Тоже ведь не случайное решение. Во всем присутствует Промысел Божий.

В память бессмертного подвига Зои в центре Тамбова в 1947 году воздвигнут памятник. В 1957 году — в Дорохове. В 1995-м — на малой родине, в Осиновых Гаях, где за пять лет до рождения легендарной героини погиб её дедушка, не пожелавший отречься от веры Христовой…

Памятника Петру Иоанновичу Космодемьянскому в селе Осиновые Гаи, разумеется, нет, но возле Знаменской церкви, у его могилы, каждый приходящий вместе с грустью испытывает необыкновенное чувство светлой радости и благодати.

Когда внуки приснопамятного батюшки появились на свет Божий, метрические книги уже были изъяты из Знаменской церкви и переданы волостным совдепам. Теперь уже нельзя узнать, удалось ли сыну священника крестить своих детей. Это тайна. И ведает её один Господь.

Такова история семьи Космодемьянских. Она взволновала меня до слёз. А ведь я мог её и не знать до сего часа, не напиши тогда, на берегу Черного моря, стихотворение о Зое и Саше.

До сих пор недоумеваю, как, каким чудодейственным образом, не зная истинной, скрытой от глаз истории своих героев, удалось мне написать промыслительное стихотворение о них, которое и критика, и читатели единогласно признали удачными и даже пророческими.

Слава Богу за всё!

МОЛИТЕСЬ ЗА ЗОЮ И САШУ

Героям Советского Союза Зое

и Александру КОСМОДЕМЬЯНСКИМ

Молитесь за Зою и Сашу,

За бедную Родину нашу.

Спаси, Богородице Дево, -

Погибли за правое дело,

За землю, леса и поля,

За юность и други своя.

Пусть были они комсомольцы,

Но в выборе смерти своей — добровольцы.

Молитесь за Сашу и Зою -

Лежат под масонской звездою,

Но принял Господь покаянье

За смертные муки, страданье.

В бою причастились Превечною Кровью,

Пылая к России небесной любовью.

Поставьте им Крест на могиле, -

Поднимется Троица в силе.

Подайте записочку в храме, -

Да будем живые не в сраме.

…Ничто не принизит мгновения эти -

Космы, Дамиана ведь дети.

Я воинов словом простым

Причислю смиренно к святым…

Молитесь за Зою и Сашу!

От бед заслонят они Родину нашу!

г. Нижний Новгород

Уважаемый Станислав Юрьевич!

Я с интересом и волнением прочитал в шестом номере журнала “Наш современник” за 2004 год очерк Евгения Болотина “Какой-то крестьянин Опекушин…” о жизни и деятельности моего великого прапрадеда. Согласен, хотя и с определённой натяжкой, с высказанным в очерке упрёком “в душной чёрствости русских, короткой исторической памяти”, а также с выводом автора об осознанной “культурной” политике замалчивания жизни и творчества Александра Михайловича Опекушина. И всё же… Евгением Болотиным допущена серьёзная ошибка — и молчать об этом было бы грешно. Я имею в виду высказанные автором совершенно незаслуженные обвинения в адрес знатока жизни и творчества Опекушина — Александра Ивановича Скребкова, хорошо известного исследователя творчества скульптора. А. И. Скребков почему-то назван в очерке “аферистом, вымогателем, растранжиривающим национальное достояние”, “пройдохой, самозванцем, краеведом”, “шустрым агентом потребкооперации” и т. п. При этом свои обвинительные выводы автор основывает лишь на словесных утверждениях двух упомянутых в очерке лиц — внука скульптора Н. В. Опекушина и Е. П. Юдиной, сотрудницы Ярославского музея. Но любой исследователь достаточно хорошо понимает, что личные заявления или воспоминания нередко бывают, мягко выражаясь, пристрастными, не соответствующими действительности и всегда требуют дополнительной проверки фактами. Так, я смогу привести и совершенно противоположные характеристики А. И. Скребкова. Например, хорошо знавший Александра Ивановича знаменитый русский учёный-геохимик и организатор многочисленных экспедиций академик Александр Евгеньевич Ферсман называл Скребкова “ярославским самородком, глубоким специалистом” и “убеждённым краеведом”. Так кем же был этот человек в действительности?

Буду приводить только подлинные факты, пусть читатель рассудит сам.

Александр Иванович Скребков родился в Ярославской губернии в крестьянской семье потомственных мастеров камнерезного дела. С восьми лет начался его тяжёлый трудовой путь. В 20-30-х годах Скребков был членом литературной группы “Резец”, объединявшей поэтов и прозаиков из рабоче-крестьянской среды. В литературно-художественном журнале этой группы стихи и очерки Скребкова печатались рядом с произведениями А. Твардовского, А. Прокофьева, О. Берггольц, И. Сельвинского, А. Чуркина и др. Большая личная дружба связывала его с писателями И. Белоусовым, И. Малютиным, С. Подъячевым и А. Золотарёвым. Об этом свидетельствует их личная переписка, хранящаяся ныне в фондах Российского государственного архива литературы и искусства.

А. И. Скребков был активным участником научных краеведческих съездов. В самый разгар “революционного интернационализма” он взял на себя смелость выступить в защиту русского народного крестьянского искусства. Кстати, именно А. И. Скребковым был впервые поднят вопрос о сооружении на могиле Александра Михайловича Опекушина памятника. Это произошло на VII Краеведческом съезде в г. Рыбинске в августе 1927 года. Тогда по его докладу была принята соответствующая резолюция.

Судьба же самого Александра Ивановича Скребкова между тем сложилась трагически. В 1937 году его арестовывают по сфабрикованному делу “ярославских писателей”. 15 лет проведёт этот человек в лагерях и после освобождения и полной официальной реабилитации вернётся в родной Ярославль.

Хочу сказать и по поводу обвинения в адрес А. И. Скребкова в растранжировании опекушинского наследия. Ныне в Ярославском художественном музее хранится уникальное произведение А. М. Опекушина — терракотовая скульптура головы А. С. Пушкина — в натуральную величину московского памятника. Так вот: это опекушинское творение в начале 20-х годов было найдено А. И. Скребковым… в мусорной яме, приведено в порядок и затем передано в Ярославский музей. После смерти скульптора в селе Рыбницы среди различного хлама, вынесенного в сарай, Скребковым были найдены и спасены для потомков два подлинных письма Ивана Сергеевича Тургенева 1880 года, адресованных А. М. Опекушину. Это бесценные реликвии для всех русских, для исследователей жизни и творчества как знаменитого писателя, так и знаменитого скульптора.

С чужих слов Е. Болотин сочинил детективную историю, как однажды Скребков, “тайно пробравшись на кладбище, снял с пьедестала бронзовый бюст отца скульптора, Михаила Евдокимовича Опекушина, и продал его… Ярославскому художественному музею”. На самом деле, как свидетельствуют учёные документы этого музея, памятник официально был передан в 1949 году Ярославскому художественному музею женой брата скульптора М. Ф. Опекушиной. Тогда это был единственный способ спасти надгробие: на сельском кладбище неоднократно случались кражи, надгробные памятники разрушали и местные хулиганы.

Именно А. И. Скребковым был бережно собран, тщательно описан и сохранён для последующих поколений исследователей единственный, наиболее полный архив скульптора.

Чем же руководствовались Н. В. Опекушин и Е. П. Юдина, дав в то далёкое лето 1966 года приехавшему в село Рыбницы автору очерка, мягко говоря, неверные сведения о деятельности краеведа Александра Ивановича Скребкова? Мне не хочется, да и нужды нет, разбираться во всех извивах и сложностях человеческой психологии, тем более что людей этих уже нет в живых. Скажу только, что сей прискорбный факт остался на их совести, как и небрежение к могиле великого скульптора, которая была буквально заброшена. Ведь она оказалась в таком состоянии не ко времени приезда Е. М. Болотина, а приходила в запустение долгие годы.

Я знаю Евгения Михайловича Болотина как честного публициста, но в данном случае его подвела непростительная для профессионала доверчивость, а также поспешность в выводах.

КЛИМАКОВ Ю. В.,

кандидат педагогических наук,

праправнук скульптора А. М. Опекушина

Москва

Николай РЫЖКОВ “НЕЗАЛЕЖНА” УКРАИНА

РУССКИЙ ЯЗЫК И УКРАИНСЬКА МОВА

Этот раздел я хотел бы начать с такой шутки-были. На одном высоком собрании в столице незалежной Украины председатель собрания обращается к присутствующим с вопросом: “Чи е в залi москалi?” Ответ: “Немае”. “Тодi переходимо на россiйску мову”.

Эта шутка показывает реально сложившееся положение с русским языком на Украине. В бывшей советской республике сегодня имеется противостояние не только между Востоком и Западом, между различными политическими партиями, но и по языковому признаку.

Как и в Прибалтике, на Украине в конце 80-х и в 90-х годах прошлого века языковая проблема была взята на вооружение националистическими движениями и их лидерами. Ими проводилась линия по верховенству украинского языка как основы национального самосознания, духовности украинцев. Одновременно с этим в республике разрасталась языковая нетерпимость, перерастающая в настоящий “лингвисцид”. Все это раскрутило виток махрового национализма, который явился источником и питательной средой обострения межнациональных отношений.

Говоря о проблеме русского языка и украинской мовы на Украине, полагаю, есть необходимость оглянуться на нашу общую историю. Иначе трудно дать оценку этому вопросу, который благодаря стараниям политиканов-националистов перерос в большую политическую и гуманитарную проблему.

Юго-запад России был колыбелью русской государственности. В XIII веке, после татарского нашествия, единая Русь оказалась разделенной на две части, получившие названия Малой и Великой Руси. Наименования “Малая Русь” и “Великая Русь” пустили в обиход византийские греки, которым для продолжения церковных отношений потребовалось отличать одну ее часть от другой. По их тогдашним понятиям, “малая” значит “исконная”, “изначальная”, где изначально пребывал народ и зарождалась его собственная цивилизация. “Великая” — это область дальнейшего распространения народа, расширения его владений.

Как известно, Малая Русь длительное время пребывала под иностранным владычеством, но народ твердо хранил свое русское имя и отстаивал православную веру. Вплоть до 1917 года население Малой Руси считало себя русским, принадлежащим к одной из трех ветвей триединого русского народа.

Впервые в Малороссии попытки писать на языке, отличном от литературного русского, приходятся на вторую половину XIX века, когда сюда пришла общая для того времени демократическая мода просвещать народ посредством издания для него литературы на “народном” языке. “Прогрессивные” люди принялись писать “для народа”, подлаживаясь под образовательный уровень неграмотных крестьян, вместо того чтобы подтягивать их к литературному языку.

Разговорная сельская “мова” исторически сложилась в оккупированной поляками юго-западной Руси в XV-XVII веках. Ее стали использовать русские крепостные крестьяне Речи Посполитой. Приспосабливаясь к языку помещика, польского пана, они в общении с ним и его польской челядью постепенно перешли на разговорный русско-польский жаргон, который намного позже получил название “украинского языка”. Как уже было сказано, во второй половине XIX-го и начале XX века этот “суржик” усовершенствовали, создав некоторое подобие литературного языка, и стали писать на нем беллетристические и исторические произведения.

В послереволюционное время цели украинских самостийников и большевиков совпали: скорее покончить с ненавистными тем и другим старыми российскими порядками и со всем тем, что могло бы напомнить о прежней России. В первую очередь на вооружение был взят атеизм. Он разрушил то, что объединяло народ — православие. Именно православная вера, общая вера малороссов и великороссов, препятствовала попыткам врагов России вынудить население Малой Руси изменить свой национальный, культурный и духовный облик.

Вытеснению и замалчиванию великой русской культуры способствовала установка на полный разрыв с дореволюционной Россией, ее историей, наследием, преданиями. Стремление разрушить “до основанья” прежний порядок вещей, а затем на его месте строить “новый мир” развязало руки сепаратистам и националистам Украины.

Подробно останавливаясь на истории возникновения украинского языка, я не преследую цели доказать, что он не имеет права на существование. Мне лишь хотелось бы показать, как его рождение и дальнейшее существование использовалось для достижения определенных политических целей. Так, Австро-Венгрия с его помощью добивалась противостояния и разъединения русского и украинского народов. Подобная цель была и у панской Польши. Украинские сепаратисты-националисты в XIX-XX веках использовали его для создания отдельной от России “незалежной” Украины.

Альфред Розенберг, министр оккупированных областей Востока, видный идеолог нацизма, придавал большое значение пробуждению “национального самосознания” на Украине, враждебного истории и культуре России, ее языку. Для этих целей в его министерстве был создан учебник по истории Украины, украинцам разрешили вести занятия в школах на украинском языке. Розенберг настаивал даже на открытии в Киеве университета и широкой сети технических вузов и техникумов на всей территории Украины. Для русских же областей в городах было разрешено открывать семилетние общеобразовательные школы, а в сельской местности — только четырехлетние начальные школы. Альфред Розенберг, как известно, закончил свой жизненный путь на виселице…

Мина замедленного действия по противостоянию украинской мовы и русского языка, украинцев и русских, противостоянию Украины и России сознательно заложена в действующую конституцию Украины. Русский язык отнесен к языкам национальных меньшинств, и это в стране, где этнических русских проживает более 12 млн человек! Русский язык считают родным около 30 процентов населения страны, в том числе почти 15 процентов этнических украинцев.

Согласно исследованию, которое в 2005 году провели Киевский международный институт социологии и фонд “Демократические инициативы”, в повседневном общении русский язык используют 38% граждан Украины, а украинский — только 34%. На обоих языках, в зависимости от обстоятельств, говорят 27% украинцев. Сходные данные получены и об использовании языка на работе — только по-русски говорят 32% граждан, только по-украински — 30%, а 22% украинцев разговаривают на службе попеременно на двух языках.

Надо полагать, что руководители страны постсоветского периода — Кравчук, Кучма и Ющенко — были информированы своими специалистами, что в мире есть страны, где для поддержания мира и стабильности введены два и более государственных языков: Канада — английский и французский, хотя франкоговорящих всего 14%; Финляндия — финский и шведский, хотя шведов в стране всего 6%; в Швейцарии — сразу четыре языка имеют равные права.

Совершенно очевидно, что и после победы “оранжистов” на Украине сохранится курс на создание в перспективе моноэтнической нации и на тотальный унитаризм. Многие политики на Украине и в России считают, что нынешний внутриукраинский раздор по языковому вопросу может привести к разрушению единого государства. Консолидация же народа по языковому принципу после придания русскому языку статуса второго государственного могла бы принести Киеву большие политические дивиденды.

Большинство населения страны, в отличие от ее политиков, не видит ничего плохого в том, чтобы закрепить за русским языком тот статус, который он, в общем, и так имеет. В 2005 году Киевский международный институт социологии по заказу Центра стратегического планирования провел опрос на эту тему. Выяснилось, что 58% украинцев согласны с тем, что русский язык на Украине должен иметь статус государственного. Не согласны — 37%. Правда, мнения опрошенных украинцев распределились совсем неравномерно с географической точки зрения. Если на востоке и юге Украины за статус государственного для русского языка высказались до 90% опрошенных, то в западных регионах страны около 80% были категорически против этого.

На взгляд многих политиков и общественных деятелей Украины, принятие специального закона о статусе русского языка ничего не даст. Даже если он и будет принят, что трудно ожидать от нынешнего парламента, найдутся 50 депутатов Верховной Рады, чтобы направить его в Конституционный суд, который, как показало время, достаточно ангажирован в этом вопросе.

На многочисленные требования повысить правовой статус русского языка и старые, и новые украинские власти неизменно отвечают ссылками на количество театров, учебных заведений, книг и т. д., будто бы обеспечивающих вполне удовлетворительное положение “русской мовы”. Власть пытается загнать проблему внутрь, но она неминуемо прорвется наружу. Причем в новой и куда более острой форме, чем это случилось во время прошедших президентских и парламентских выборов. Не проще ли решить проблему сейчас, закрепив государственный статус русского языка в конституции Украины? Хотя бы для того, чтобы не ставить под удар судьбу страны уже в ближайшей перспективе.

К сожалению, у киевских властей иная позиция. “В Украине не существует проблемы русского языка”, — заявил президент Виктор Ющенко. По его словам, дискуссия вокруг данного вопроса имеет “исключительно политический” и “спекулятивный” характер. Ему вторят националистически настроенные высокопоставленные соратники, общественные деятели, руководители определенных институтов и центров.

Что же происходит на самом деле в области образования?

Судя по официальной статистике, с 1992 года число общеобразовательных школ с русским языком обучения сократилось более чем в два раза. В 1992 году их насчитывалось 3364 (16% от общего числа), а в 2004-м — 1411, то есть только 6%. Если говорить о ситуации по количеству обучающихся на русском языке, то в 1992 году таковых было 48% от общего числа учеников общеобразовательных школ, а в 2004 году — 22%.

В отдельных регионах положение значительно хуже, можно сказать, катастрофическое. Так, на западе Украины на 180 тысяч русскоговорящего населения лишь 15 школ, а в некоторых областях, таких как Ровенская, Тернопольская, Хмельницкая, не осталось ни одной русской школы. Закрыты почти все русские театры, а на весь регион приходится один Русский культурный центр, расположенный во Львове. Его помещение регулярно громят и поджигают местные националисты. Что касается высшего образования, то в Украине сейчас нет ни одного украинского вуза с официально применяемым русским языком.

Некоторые области пошли еще дальше. Городской совет Ивано-Франковска запретил русский язык в учебных заведениях. Таким способом депутаты заботятся о развитии украинского языка. Они убеждены, что украинская мова только тогда расцветет пышным цветом, когда с корнем вырвут русский язык. Принятая ими программа обязывает детей общаться только на украинском. При этом пострадали не только русскоязычные, но и польские школьники тех классов, где обучение проводится на родном языке. В этом смысле не стал исключением и Институт филологии Прикарпатского национального университета имени Стефаника. Продумана и система контроля в старых “добрых” традициях доносительства. Его будет осуществлять специальный “комитет общественного языкового контроля” с привлечением общественных организаций. Более того, горсовет Ивано-Франковска обнародовал номера телефонов, по которым все национально сознательные жители города должны информировать о “языковых нарушениях”.

Русскоязычные учебные заведения Украины тают на глазах. Процесс приобрел лавинообразный характер. Каждый год статус русскоязычных теряет около 130 учебных заведений. При этом технология закрытия во всех случаях примерно одна и та же: если школа отказывается перейти на украинский язык, то после предупреждения ее просто закрывают. Таким образом в Киеве из 150 русских школ, которые действовали еще в начале 1990-х, на сегодняшний день осталось только 8. На этом фоне учебные заведения, где русскому языку удалось сохраниться хотя бы в качестве дополнительного предмета, воспринимаются как чудо.

Драматичная языковая ситуация сложилась в Крыму. Ее обострил лично премьер Автономной Республики Крым Анатолий Матвиенко, соратник и ставленник Юлии Тимошенко. Премьер пригрозил уволить 114 работников крымского правительства, если они в ближайшее время не выучат украинскую мову. Им было сделано заявление, что за пять лет мышление крымчан будет переведено на украинское на подсознательном уровне.

Соратники Матвиенко говорят, что “через пять лет среди крымской молодежи будет модно говорить по-украински. Давайте говорить откровенно: общение на украинском языке будет органичным для нового поколения молодых ребят. А тех людей, которым за 50, наверное, уже не переделать”.

Для воспитания этого самого “нового поколения” и закрывают в Крыму русские школы. Как сообщил министр образования автономии Александр Глузман, в ближайшее время будет реорганизовано около 25 школ “с украинским и русским языком обучения”. Постепенно эти школы будут полностью переведены на украинский. Сейчас в Крыму действует 600 школ с обучением на русском языке, 14 — на крымско-татарском и 6 — на украинском. Во всех “русских” школах изучаются украинский язык и литература. При этом русские составляют 58% населения Крыма, русский язык считают родным 77% крымчан, тогда как украинский — только 10%.

В 2005 году жители поселка Комсомольский узнали, что в недавно построенной в поселке школе все предметы будут преподаваться на украинском. Русский и крымско-татарский языки станут факультативными. Первыми возмутились родители второклашек, затем к ним присоединились остальные. Под письмом протеста, направленным в министерство образования Республики Крым, было поставлено 800 подписей, 150 родителей высказались за то, чтобы их дети учились на украинском языке. Школа рассчитана на 1000 мест. Первой реакцией министерства было компромиссное решение — создать в школе и украинские, и русские классы. Но от него пришлось тут же отказаться, поскольку премьер автономии А. Матвиенко продолжает стоять на своем. Он заявил, что лично выбил внебюджетные средства на окончание долгостроя — школы в Комсомольском — и рассчитывает сделать ее образцово-показательной национальной сельской школой.

Несколько лет назад министерство образования Украины в одночасье закрыло десятки частных вузов Крыма, выбросив за ворота почти десять тысяч студентов. Сложную процедуру министерской аккредитации смогли пройти только 44 высших учебных заведения автономии.

Киевские чиновники ссылаются на подписанную украинским правительством Лиссабонскую хартию, обязывающую государство повышать уровень подготовки в высших учебных заведениях. В принципе требование правильное. Прежнее число вузов в Крыму почти сравнялось с количеством школ. Однако получилось так, что теперь на крымской земле аккредитованы только вузы с украинским языком обучения. Даже Черноморский филиал МГУ им. М. Ломоносова в Севастополе до сих пор не имеет аккредитации министерства образования Украины. Неужели уровень подготовки Московского университета тоже не соответствует украинским требованиям? Скорее всего московским профессорам придется заговорить на украинской мове, если они хотят продолжить работу в “городе русской славы”.

Одних закрывают, а другие процветают, несмотря на совершенную ненужность. Львовский национальный университет открывает филиал своего журналистского факультета в Крыму. Хотя по всему полуострову издается только одна украинская газета, спроса на нее нет, тираж мизерный, и выживает издание только благодаря постоянному бюджетному “кормлению”. Однако с благословения правительства Крыма львовские преподаватели уже отправлены в Симферополь, чтобы готовить украиноязычных журналистов.

На Украине с упорством проводится линия по формированию резко отрицательного образа истории России.

Украинские историки, в отличие от российских, все 15 постперестроечных лет ведущих ожесточенную перебранку, хорошо усвоили европейский и американский опыт использования национальной истории в политических и идеологических целях. С 5-го класса украинский школьник должен назубок усвоить, что “Иван Мазепа стремился сделать Украину великим и сильным европейским государством, освободить из-под гнета Московского царства”, а Петр I относился к Украине исключительно “враждебно”, видя в ней “извечную рабу, которая не имеет права ни на собственный язык, ни на культуру, не говоря уже о свободе”.

История не знает сослагательного наклонения, но можно смело утверждать, что созданный в современной Украине негативный во всех отношениях исторический образ России пришелся бы по душе Альфреду Розенбергу и другим нацистам, стремившимся как можно сильнее рассорить русских и украинцев. Воспринимая Россию как главного, извечного врага Украины с самых ранних лет, украинцы становятся жертвами бессовестного искажения истории не только России, но и самой Украины.

Какова же позиция России в создавшейся ситуации? В 2005 году Киев посетил министр образования и науки РФ А. Фурсенко. После встречи с властями он сделал заявление, что “языковая проблема очень серьезно рассматривается на Украине, причем на всех уровнях. Очень важно, чтобы люди сами смогли выбрать язык обучения”.

Украинский министр образования и науки С. Николаенко вторит ему: “В Крыму нет никаких языковых ограничений для русскоязычных граждан”. И это сказано, когда в преддверии визита нашего министра жители крымского поселка Комсомольский провели акции протеста против перевода одной из местных школ на украинский язык обучения!

Все мировые державы озабочены распространением своего языка за пределами своих границ. Особенно это видно на примере Британского содружества, в которое входят Великобритания, Австралия, Новая Зеландия и несколько десятков других государств. Созданный в начале 30-х годов прошлого столетия Британский совет предоставляет услуги по изучению английского языка и культуры в 110 государствах мира. Россия не составляет исключения: на Северном Кавказе, и в первую очередь в Чечне, англичане довольно бойко распространяют методические региональные программы по изучению английского языка.

Языковые курсы вызывают интерес к образу жизни народа — носителя языка, уважение к нему, пропагандируют его идеалы. Война мировых языков — это война за мозги, которые уплывают в страну, говорящую на понятном языке. Борьбу за интеллектуальные ресурсы ведет не только Британский совет, но и Немецкий институт Гете и Международная организация франкофонии. Во французском правительстве есть даже специальная должность — министр-делегат по вопросам сотрудничества, развития и франкофонии. В данный момент создается Иберийский союз — союз испаноязычных стран.

Для России создание аналогичного общества распространения языка и культуры — насущная необходимость. В Прибалтике, Грузии, Туркмении, в странах Восточной Европы, где раньше все дети в школах изучали русский язык, теперь его могут забыть в течение одного поколения!

Русский язык входит в пятерку мировых языков. По числу говорящих на нем он следует за китайским, английским, хинди и испанским. На китайском говорят почти полтора миллиарда человек, на английском — более миллиарда, на испанском — 400 миллионов. На русском разговаривают примерно 300 миллионов жителей планеты. До 1989 года русский язык был обязательным для изучения в школах Восточной Европы. Сегодня его забывают не только в странах бывшего соцлагеря, но и в некоторых республиках СНГ.

Про положение с обучением русскому языку на Украине сейчас было сказано очень много. Как же обстоят дела в этом вопросе в других странах СНГ?

По данным издательства “Просвещение”, в Азербайджане осталось 29 русских школ, в Грузии — 59, в Киргизии — 138, в Таджикистане — 3 школы, в Туркмении несколько лет назад была закрыта последняя русская школа. Это при том, что русский язык по-прежнему является главным и практически единственным средством общения между народами бывшего СССР. Обладая в этом вопросе монополией, Россия может и должна получать и постоянно увеличивать политические и экономические дивиденды на просторах СНГ, укреплять свое влияние.

Главным конкурентом русского языка в мире является английский. В системе школьного и вузовского обучения всех стран мира в последние 20 лет число людей, желающих овладеть английским языком, неуклонно растет. Вместе с тем количество желающих выучить русский, немецкий или французский уменьшается. В докладе МИД РФ “Русский язык в мире”, выполненном по заказу правительства, говорится, что через 10 лет число владеющих русским языком в странах СНГ уменьшится более чем вдвое. И если из 300 миллионов русскоговорящих в данный момент 100 проживают в СНГ, то через десятилетие их будет уже 50 миллионов. Вычтите отсюда годовую убыль населения в миллион человек, и окажется, что уже через десятилетие русский, возможно, перестанет входить в число мировых языков.

Проблема русского языка на Украине, как уже было сказано, не сходит с повестки политической жизни уже два десятка лет. Первый президент Украины Л. Кравчук в 1991 году пришел к власти благодаря — не в последнюю очередь — обещаниям украинизировать страну.

В 1994 году он проиграл выборы Л. Кучме, который пообещал сделать русский язык вторым государственным языком на Украине. Дальше обещаний дело не пошло, однако в 1999 году Кучма снова разыграл языковую карту и переизбрался на второй срок. В 2004 году языковую тему взял на вооружение кандидат в президенты В. Янукович. Выборы, как известно, он проиграл, но от идеи придать русскому языку статус второго государственного языка не отказался и сделал этот пункт ключевым в программе своей партии на выборах в парламент страны в 2006 году.

В 2003 году Верховная Рада Украины ратифицировала Европейскую хартию региональных языков или языков региональных меньшинств. Надо полагать, что власти Украины, ратифицируя этот документ, прежде всего преследовали цель “интегрироваться” в Европейское сообщество и, по-видимому, не думали об истинном положении языков нацменьшинств, к которым в первую очередь отнесли русских. Однако на местах ухватились лишь за букву закона. В марте-мае 2006 года решение о придании русскому языку статуса регионального было принято в шести городах Украины: Харькове, Севастополе, Днепропетровске, Донецке, Ялте и Луганске.

Однако министерство юстиции республики, по поручению Ющенко, признало эти действия не соответствующими конституции страны. Комментируя скандальное заключение, министр юстиции Украины заявил, что право определять статус языков принадлежит исключительно народу Украины путем референдума. По его мнению, придав русскому языку статус регионального, Луганский облсовет, а также городские советы Харькова, Севастополя и других городов вышли за рамки своих полномочий. По словам министра, целью Европейской хартии, к которой апеллируют поборники расширения правового пространства русского языка, является не защита прав национальных меньшинств, а защита языков, которые находятся на грани исчезновения. По его словам, в Украине к таким языкам относятся караимский, крымско-татарский, ассирийский, идиш и ромский.

Несмотря на отрицательное заключение министерства юстиции, на Украине началась “русскоязычная революция”.

Донецкий областной совет 18 мая принял решение о придании русскому языку статуса регионального на территории области. Русский можно использовать на территории области наряду с государственным “в качестве языка работы, делопроизводства, документации и взаимоотношений населения, государственных, общественных органов, предприятий, учреждений и организаций, а также образования, науки и культуры”. Совет решил также направить в Верховную Раду предложение придать русскому языку статус государственного наряду с украинским. На сессии Донецкого городского совета 26 мая единогласно было принято решение о придании русскому языку статуса регионального.

Решение Днепропетровского городского совета от 24 мая о предоставлении русскому языку статуса регионального было обжаловано в суде. Прокурор Днепропетровска обратился в хозяйственный суд области с исковым заявлением о признании решения горсовета противоправным. Как подчеркивает в своем иске прокурор, решение о статусе противоречит требованиям конституции Украины и действующему законодательству. Действие решения о присвоении русскому языку статуса регионального на территории города было остановлено с момента обращения прокурора города Днепропетровска в суд.

30 мая 2006 года Николаевская область присоединилась к русскоязычному статусу. Николаевский облсовет постановил предоставить русскому языку статус регионального на территории области. Сессия Николаевского горсовета отклонила большинством голосов протест прокурора против придания русскому языку статуса регионального.

Так развивались события по признанию статуса русского языка в регионах Украины. В этот вопрос вмешался президент страны В. Ющенко. В начале июня 2006 года он сделал заявление, что убежден в незаконности решений ряда областных и местных советов относительно предоставления русскому языку статуса регионального. “Это грубое нарушение конституции”, — сказал он журналистам.

По его словам, соответствующие решения может принимать только Верховная Рада конституционным большинством состава парламента. Ющенко выразил убеждение, что Конституционный суд даст “быструю и легкую оценку этим событиям”.

“От какого языка надо защищать русский?” — задал риторический вопрос президент Украины и резюмировал: “Россия заканчивается там, где заканчивается русский язык”.

Прошу обратить внимание читателя на вторую часть этой политической тирады. Для того чтобы закончилась Россия, необходимо в ближайшее время прикончить на Украине русский язык. Читая эти “откровения”, невольно задумываешься: в каком состоянии находился президент, говоря это? Осознает ли он как глава многонационального государства, где русские по численности занимают второе место, свою ответственность за судьбу народа, поверившего его сладким речам во время “оранжевой революции”? Полагаю, что подобные руководители не имеют права ни на управление государством, ни на доверие обманутых людей.

Не менее интересна, да и не менее цинична позиция представителей Совета Европы, в недрах которого была разработана Европейская хартия. Они одобряют действия центральных украинских властей, препятствующих приданию особого статуса русскому языку. По словам директора украинского бюро Совета Европы, в хартии нет отдельного понятия “международного языка”, а говорится о “региональном языке” и “языке национальных меньшинств”.

Наступление на русский язык идет не только в области образования, делопроизводства, официальных документов и т. д. Еще в 1996 году в Киеве, с подачи президента Кучмы, состоялся “круглый стол” под названием “Государственный язык и информационный простор Украины”. Результатом этого собрания стали “Рекомендации”.

Языковая ситуация на Украине оценивается авторами документа как “ненормальная” и названа “тяжелым наследием империи”. Исправление ее возможно лишь путем “утверждения полноценного функционирования государственного языка и целенаправленного уничтожения негосударственного”. Под “негосударственным” языком, как несложно догадаться, понимается русский. Употребление русского языка в эфире, а также издание газет и журналов на русском предложено считать деянием, которое “своими негативными последствиями представляет не меньшую угрозу безопасности Украины, чем пропаганда насилия, проституции, а также разные формы антиукраинской пропаганды”.

Через несколько дней Кучма раздал поручения различным государственным деятелям по “результатам рассмотрения вопроса о порядке выполнения законодательства о языке на Украине”. Суть их сводится к обеспечению финансирования и административной поддержки “Рекомендаций”. Премьер-министру предложено было рассмотреть вопрос об обеспечении льготных условий финансирования издания и реализации печатной продукции, учебников и учебной литературы на государственном языке, а также “усилить контроль за внедрением украинского языка как государственного в делопроизводство и функционирование органов государственного управления, прочие сферы общественной жизни всех регионов Украины”.

Уже в то время многие отметили, как сильно — с умеренно антироссийского на откровенно русофобский — изменился тон украинского телевидения, когда к его руководству пришел галичанин Зиновий Кулик. Русскоязычные телекомпании, пытающиеся получить лицензии на вещание, например в Крыму и в Закарпатье, сталкиваются с открытым противодействием националистически настроенных чиновников. Теперь эта практика выдавливания русского языка с телеэкрана и из радиоэфира в общеукраинском масштабе получила теоретическое и законодательное обоснование.

Президент Украины В. Ющенко еще более ужесточил борьбу с русским языком в эфире. Под угрозой оказался и общенациональный канал “Украина”, вещающий на русском и считающийся оппозиционным. Националисты потребовали закрыть канал за то, что футбольный репортаж шел на русском языке! Они заявили, что “по законодательству и регламенту Федерации футбола Украины языком футбольных репортажей является украинский”.

Подводя итог о положении русского языка в средствах массовой информации Украины, следует сделать вывод, что власти “незалежной” преследуют одну цель: “Геть з iнформацiйного простору!”.

Украинские депутаты уверены, что ни один из 12 законопроектов о предоставлении русскому языку официального статуса не будет принят Верховной Радой.

Украинские власти не останавливаются на изгнании русского языка с информационного поля. Гонения принимают самые уродливые формы! Диву даешься, когда читаешь о том, что уже и песни на русском языке на Украине начали подвергаться преследованиям. Во Львове решением горсовета было принято решение о запрете исполнения песен на русском языке на улицах, площадях и в общественном транспорте. Нарушители будут подвергаться штрафу в размере 50 гривен.

На этом русофобские выверты в “незалежной” Украине не заканчиваются. В преддверии выборов в Верхвную Раду власти решили перевести на украинский язык списки избирателей. Машина добросовестно переделала фамилии на украинский лад. Был Мельников — стал Мирошников. Мельников ищет себя — и не находит. Но это еще полбеды. И Мельников, и Мирошников хотя бы с одной буквы алфавита начинаются. А как быть Телегиным? Будешь искать себя, как привык, на букву “т”. И где уж тут догадаться, что теперь на “б” надо искать, потому как Телегин на украинский манер зовётся Брычкин.

Кому-то вовсе не повезло, поскольку в одночасье сменилась не только фамилия, но и имя. Был человек Николаем Скворцовым, а превратился в Мыколу Шпака. Другого все знали как Филиппа Хохлова, теперь же он Пылып Чубьев. Кузнецовы немедленно превратились в Ковалевых, Дубинины — в Дрюковых, Крюковы — в Гаковых, а Портновы — в Кравцовых.

Увидев новые списки, люди атаковали главный штаб выборов и его территориальные комиссии жалобами на безграмотный компьютер. Например, в результате автоматического перевода Зонтикова стала Парасолькиной, Пуговкин — Гудзыковым. Удивительные метаморфозы произошли и с адресами: улица Воровского переименована в Крадижную, поселок Земляничный — в Полунычный…

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Грустно мне писать о позорных действиях украинских националистов по уничтожению русского языка. Грустно писать об этом мне, родившемуся в украинском Донбассе. Там я провел детство и юность. Мы, русские, жили обычной трудовой жизнью бок о бок с украинцами, понимали друг друга, и никогда не возникал вопрос, как будет звучать моя фамилия. Мне нравился их певучий говор, украинский юмор, задушевные песни. У меня много друзей-украинцев, я дорожу их дружбой и постоянно переживаю — как они чувствуют себя там, в “незалежной” Украине.

Я задаю вам, господа политики, вопрос: во имя чего вы это творите? Не думаете ли, что вам все сойдет с рук и не придется нести ответ за натравленных друг на друга родных братьев? И отвечать за свои деяния и в этой жизни, и перед Богом!

Закончить эту главу я хочу словами великого русского и украинского писателя Николая Васильевича Гоголя: “…Сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и, как нарочно, каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой — явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожими одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характеров, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве”.

(Продолжение следует)

АЛЕКСАНДР КАЗИНЦЕВ ВОЗВРАЩЕНИЕ МАСС Часть I

“ОСНОВНАЯ ПРОБЛЕМА НАШЕГО ВРЕМЕНИ”

Политические циклы ХХ века

Политическая история минувшего столетия ц и к л и ч н а. Конечно, эти циклы не столь регулярны, как экономические, открытые Кондратьевым. Однако и в политике можно обнаружить ч е р е д о в а н и е форм правления, тяготеющих к двум полюсам — п р я м о й д е м о к р а т и и, институционально оформляющей выход масс на арену истории, и д и к т а т у р ы. Между ними располагаются менее очерченные режимы — от парламентской демократии до авторитаризма.

Наиболее чуткие исследователи улавливают к о л е б а т е л ь н ы й характер политического развития. Так, известный С. Хантингтон писал о “волновом” движении демократических процессов. Правда, такое определение представляется не вполне корректным: во-первых, потому, что демократия в данной схеме оказывается некой высшей точкой исторического “прилива”; во-вторых, потому, что само понятие “демократия” у Хантингтона чрезмерно американизировано (а мы могли убедиться — особенно в последние годы, — что демократия по-американски имеет мало общего с классическим прообразом). И все-таки суть дела знаменитый политолог ухватил верно: новейшая политическая история основана на ч е р е д о в а н и и форм правления; а уж какую считать наивысшим достижением, какую — провалом, решать самим народам.

Если непредвзято посмотреть на политическое развитие ХХ века, то очевидными станут ч е т ы р е э т а п а: небывалый рост активности масс (“восстание масс”) в 1910-1920 годах; “эра диктаторов” — 1930-е — 1945 годы; деколонизация и демократизация — 1945-1980-е; эпоха “однополярного мира” с явной тенденцией к диктату мирового капитала в международной и внутренней политике — 1990-е.

Первый период начался сразу с двух крупных потрясений. 21 мая 1911 года лишился власти многолетний диктатор Мексики Порфирио Диас (здесь и далее хроника событий изложена по книге Нейла Гранта “Конфликты ХХ века”. Пер. с англ. М., 1995). Страна оказалась ввергнута в длительный период турбулентности, где главную роль играли повстанческие армии крестьянских вождей Эмилиано Сапаты и Панчо Вильи.

Характерный штрих, передающий атмосферу разворачивающегося “восстания масс”: акт об отречении Диас подписывал не во дворце, а н а у л и ц е — стол, на котором лежал документ, освещали фары автомобилей.

В октябре того же года началась революция в Китае. В разных районах страны произошли вооружённые выступления оппозиции. Императорским войскам удалось разгромить революционеров. Но уже в декабре 1911 года социалистически ориентированный националист Сунь Ятсен был избран временным президентом республики. Двухтысячелетняя китайская монархия пала.

Начавшаяся в 1914 году мировая война переключила взрывчатую динамику в иное русло. Однако на исходе войны энергия масс в противоборствующих лагерях обратилась против собственных правительств. В апреле 1916 года в Дублине была провозглашена Ирландская республика — началось так называемое “Пасхальное восстание”. Английские власти подавили его с вызывающей жестокостью. Вожаков расстреляли; всего погибло около пятисот человек.

В июне 1916-го арабы под предводительством шерифа Мекки (главы местной теократии) Хусейна ибн Али подняли восстание против турок в Хиджазе. За Хусейном стояли англичане, стремившиеся таким образом ослабить Османскую империю. (Поразительна та лёгкость, с какой Англия совмещала роли палача и вдохновителя восстаний, что лишний раз подтверждает правоту слов небезызвестного генерала Дубельта, сказанных о “коварном Альбионе” ещё в середине ХIХ века: “…В одно и то же время продаёт цепи тиранам и кинжалы рабам”)*.

Кстати, правительство Его Величества выбирало прелюбопытных союзников! Хусейн, объявивший себя королем Хиджаза и всей Аравии, известен, в частности, тем, что активно поощрял работорговлю (Большая советская энциклопедия. 1-е изд., т. 14. М., 1929).

На Востоке “восстание масс” принимало и такие причудливые формы.

Ну а в 1917-1918 годах произошли события, определившие весь ход ХХ столетия — революции в России и Германии.

Не стану повторять банальные характеристики. Мне представляется куда более плодотворным напомнить о книге Джона Рида “10 дней, которые потрясли мир”. В 20-е годы она была бестселлером, а ныне незаслуженно забыта. Едва ли кто еще с такой силой и чуткостью передал атмосферу эпохи революций.

До 1917 года Джон Рид успел побывать в Мексике. Несмотря на угрозу расстрела, полученную от генерала правительственной армии, Рид перешёл границу и в качестве корреспондента нескольких американских газет присоединился к повстанцам Панчо Вильи. Четыре месяца он скакал на коне вместе с его отрядами, спал на земле, участвовал в погонях и отступлениях. Однажды, когда отряд, с которым он передвигался, был разгромлен и истреблён правительственными войсками, Рид в одиночку прошёл сто миль по пустыне, пока не добрался до армии Вильи**.

Да простится мне этот биографический экскурс. Что поделать, я с детства нахожусь под обаянием образа Рида и его книги. Когда другие подростки зачитывались приключенческой литературой, я читал его петроградскую хронику. События, воссозданные автором на основании живых впечатлений и многочисленных документов, казались мне несравненно увлекательнее придуманных историй. И сегодня “10 дней……” наряду с “Хронографией” мрачного византийца Михаила Пселла и истинно трагическими, несмотря на французскую аффектированность, “Замогильными записками” Франсуа Рене де Шатобриана относится к наиболее дорогим для меня книгам.

О мексиканских странствиях Рида я упомянул ещё и потому, что его судьба, на мой взгляд, не менее общественно значима и выразительна, чем его книга. Надеюсь, что она хоть в какой-то мере поможет нам разобраться в явлении, обозначенном в названии моей работы.

Это ведь мы с читателями со смелостью неофитов рассуждаем о роли масс, а у специалистов сразу же возникает множество вопросов: а что такое массы? какова их политическая, идеологическая ориентация в каждом конкретном случае? и т. д. и т. п. Не отрицая значимости таких уточнений, я оставляю за собой право говорить о массах так, как говорил Рид — как о стихийной, своего рода “о н т о л о г и ч е с к о й” силе, извечно противостоящей в л а с т и — государственной, финансовой и пр.

В СССР Рида представляли профессиональным революционером — начало этой традиции положила Н. К. Крупская: “Джон Рид не был равнодушным наблюдателем, он был страстным революционером, коммунистом” (здесь и далее цитаты приведены по изданию: Р и д Д. “10 дней, которые потрясли мир”. Пер. с англ. М., 1957). Тем самым значение его книги сужалось до к л а с с о в о й хроники. Между тем сама Крупская с неожиданным художественным чутьём утверждала: “Книжка Рида — своего рода эпос”. А эпос не знает классовых и прочих ограничений. Он в с е о х в а т е н. Это всегда картина борьбы мировых и даже (если вспомнить греческий первообраз) вселенских сил*.

Автор “10 дней……” менее всего походил на профессионального революционера. Он был поэтом (Рид писал стихи, и его петроградская хроника исполнена поэзии!) и аристократом. О себе он не раз говорил, что родился в замке. И это было правдой — его детство прошло в родовом имении Кедровый Холм. Рид окончил самый престижный в Америке университет — Гарвардский. И был наиболее известным и высокооплачиваемым очеркистом Соединённых Штатов. Сам Редьярд Киплинг восхищался его репортажами из восставшей Мексики!

И если Рид с восторгом отдался революции, то не потому, что так повелел ему классовый долг, а потому, что врождённое аристократическое чутьё подсказало ему: история вершится не в кабинетах министерств и не в кулуарах парламентов, её ход определяется на полях сражений и на площадях, захлестнутых людской волной.

Книга Рида снимает как теоретически отвлечённый, более того — праздный, вопрос, что есть массы. Она даёт предельно динамичный портрет масс, наделяет моментально узнаваемыми чертами, жестами, голосом. “…Россию затоплял такой поток живого слова, — пишет Рид, — что по сравнению с ним “потоп французской речи”, о котором пишет Карлейль, кажется мелким ручейком. Лекции, дискуссии, речи — в театрах, школах, клубах, залах Советов, помещениях профсоюзов, казармах…… Митинги в окопах на фронте, на деревенских лужайках, на фабричных дворах…… Какое изумительное зрелище являет собой Путиловский завод, когда из его стен густым потоком выходят сорок тысяч рабочих, выходят, чтобы слушать социал-демократов, эсеров, анархистов, — кого угодно, о чём угодно и сколько бы они ни говорили” (выделено мною. — А. К. Это эстетическое — не политическое: оно уже, а именно эстетическое — кредо Джона Рида).

Взбудораженная, мятущаяся, ищущая свой путь страна встаёт со страниц книги. “10 дней……” говорят о русской революции больше, чем все учебники, которые мы зубрили в школе и в университете, а пожалуй, и больше, чем солидные исторические исследования, с которыми знакомились в более зрелые годы.

И всюду — лица, лица, лица. Тысячи людей на перегороженных патрулями проспектах, в залах Думы, на съездах, конференциях и собраниях всевозможных движений и партий, в коридорах Смольного, на пустырях у заводов. Это и впрямь восстание масс, коллективное действо, народный порыв не только к мирной жизни и социальной справедливости, но и к чему-то большему, тому, что испокон веков на Руси звалось “правдой-истиной”.

“Митинг состоялся в громадном недостроенном корпусе с голыми кирпичными стенами. Вокруг трибуны, задрапированной красным, сгрудилась десятитысячная толпа. Все в чёрном. Люди теснились на штабелях дров и кучах кирпича, взбирались высоко вверх на мрачно чернеющие брусья. То была напряжённо внимательная и громкоголосая аудитория. Сквозь тяжёлые, тёмные тучи время от времени пробивалось солнце, заливая красноватым светом пустые оконные переплёты и море обращённых к нам простых человеческих лиц” (выделено мною. — А. К.).

Собрание на Обуховском военном заводе. Запечатлённая Ридом устремлённость толпы “высоко вверх”, равно как строгая двухцветная гамма: чёрный-красный, разумеется, не случайны.

Крупская и Ленин (он написал краткое предисловие к изданию 1920 года), изумлялись тому, как верно американский наблюдатель понял природу русской революции. Они имели в виду, прежде всего, чёткий классовый анализ. На самом деле куда важнее другое: Рид сумел почувствовать и запечатлеть духовную суть, т р а г и ч е с к у ю а с к е з у русской революции, эсхатологический отсвет, придающий восстанию масс подобие религиозного действа.

Чёрный и красный — доминирующие цвета. Тёмные ноябрьские сумерки, чёрные провалы петроградских улиц, чёрные бушлаты и пальто — и красные костры, ярко освещённые окна, яркие выстрелы в ночи.

Книга оформлена в те же два цвета.

Поразительно: хроника победившей революции, но её эмоциональной да и смысловой вершиной становится грандиозная сцена похорон жертв ноябрьских боёв в Москве. Она столь художественно выразительна и понятийно наполнена, что я позволю себе привести обширные выписки. Охотно бы прибег к шрифтовому выделению, но такой массив полужирного текста трудно было бы читать.

Тема смерти, как в музыкальном произведении, рождается исподволь — на подступах к ночному Кремлю. “Поздней ночью, — пишет Рид, — мы прошли по опустевшим улицам и через Иверские ворота вышли на огромную Красную площадь, к Кремлю. В темноте были смутно видны фантастические очерки ярко расписанных, витых и резных куполов Василия Блаженного, не было заметно никаких признаков каких-либо повреждений (после обстрела Кремля большевиками. — А. К.). На одной стороне площади вздымались ввысь тёмные башни и стены Кремля. На высокой стене вспыхивали красные отблески невидимых огней. Через всю огромную площадь до нас долетали голоса и стук ломов и лопат. Мы перешли площадь.

У подножия стены были навалены горы земли и булыжника. Взобравшись повыше, мы заглянули вниз и увидели две огромные ямы в десять-пятнадцать футов глубины и пятьдесят ярдов ширины, где при свете больших костров работали лопатами сотни рабочих и солдат”.

И снова возникает траурный мотив — опять отдалённо, растворённый в предутренних голосах, приближающихся с окраин: “Мы поднялись ещё до восхода солнца и поспешили по тёмным улицам к Скобелевской площади. Во всём огромном городе не было видно ни души. Но со всех сторон издалека и вблизи был слышен тихий и глухой шум движения, словно начинался вихрь”.

И вот наконец — крещендо: “Резкий ветер пролетал по площади, развевая знамёна. Теперь начали прибывать рабочие фабрик и заводов отдалённейших районов города; они несли сюда своих мертвецов. Можно было видеть, как они идут через ворота под трепещущими знамёнами, неся красные как кровь гробы. То были грубые ящики из нетесаных досок, покрытые красной краской, и их высоко держали на плечах простые люди с лицами, залитыми слезами. За гробами шли женщины, громко рыдая или молча, окаменевшие, мертвенно-бледные; некоторые гробы были открыты, и за ними отдельно несли крышки; иные были покрыты золотой или серебряной парчой, или к крышке была прикреплена фуражка солдата. Было много венков из неживых искусственных цветов……

Процессия медленно подвигалась к нам по открывавшемуся перед нею и снова сдвигавшемуся неровному проходу. Теперь через ворота лился бесконечный поток знамён всех оттенков красного цвета с золотыми и серебряными надписями, с чёрным крепом на верхушках древков. Было и несколько анархистских знамён, чёрных с белыми надписями. Оркестр играл революционный похоронный марш, и вся огромная толпа, стоявшая с непокрытыми головами, вторила ему. Печальное пение часто прерывалось рыданиями”.

Будто подчёркивая мастерское “музыкальное” построение сцены, Рид в последний раз проводит замирающий вдали мотив смерти: “Один за другим уложены в могилу пятьсот гробов. Уже спускались сумерки, а знамёна всё ещё развевались и шелестели в воздухе…… Над могилой на обнажённых ветвях деревьев, словно странные многокрасочные цветы, повисли венки. Двести человек взялись за лопаты и стали засыпать могилу. Земля гулко стучала по гробам, и этот резкий звук был ясно слышен, несмотря на пение.

Зажглись фонари. Пронесли последнее знамя, прошла, с ужасной напряжённостью оглядываясь назад, последняя плачущая женщина. Пролетарская волна медленно схлынула с Красной площади”.

Финал? Нет, остаётся последний абзац главы, и в нём Рид с потрясающим для стороннего (хотя и сочувственно проницательного) наблюдателя проникновением в н а ц и о н а л ь н ы й характер русской революции ставит смысловую точку: “Я вдруг понял, что набожному русскому народу уже не нужны больше священники, которые помогали бы ему вымаливать царство небесное. Этот народ строил на земле такое светлое царство, которого не найдёшь ни на каком небе, такое царство, за которое умереть — счастье……”.

Разумеется, здесь можно обнаружить толику революционной догматики. И наивность новообращённого: то, что Рид принял за новую веру, на самом деле не более чем древний хилиастический соблазн. Затаившийся, после того как христианство обрело официальный статус в Византии, но до конца не изжитый, вновь и вновь возрождавшийся в идеологии всевозможных сект. Он был популярен прежде всего в среде славянства (богомилы и особенно табориты, мечтавшие силой низвести на землю Царство Небесное) и — как ни странно выглядит такое сближение — у англосаксов (индепенденты, левеллеры, анабаптисты, адвентисты и пр.). Между прочим, адвентистские проповедники ХIХ века предрекали пришествие “тысячелетнего царства” в 1914 году*.

России, где хилиастические настроения были традиционно сильны, дано было не только вдохновляться идеей построения рая на земле, но и заплатить за неё страшную цену. Полтысячи погребённых у Кремлёвской стены — одно из первых в бесчисленной череде жертвоприношений.

С другой стороны, в нашем национальном темпераменте, культуре и в самой нашей вере есть, видимо, нечто, что делает русских исповедниками и жертвами утопических устремлений. Ещё патриарх Никон в середине ХVII века возносил над подмосковной Палестиной белые стены и золотые купола Нового Иерусалима — Града Небесного, который нетерпеливое воображение народа нудило немедля возвести на земле.

“Русский народ, — проницательно писал Н. Бердяев, — по своей вечной идее, не любит устройства земного града и устремлён к Граду Грядущему” (Б е р д я е в Н. Русская идея. В сб.: “О России и русской философской культуре”. М., 1990). В этой устремлённости проявляет себя и б л а г о ч е с т и е и п р е л ь- щ е н и е, на которое тот же Бердяев (и далеко не он один) указал: “Русская апокалиптика заключает в себе величайшие опасности и соблазны…” (Б е р д я е в Н. Духи русской революции. В сб.: “Вехи. Из глубины”. М., 1991).

Сделав эти необходимые уточнения, скажу всё-таки и об ином. В высшем смысле, поднявшемся над греховными человеческими помыслами, шествие масс, с гениальной силой запечатлённое Ридом, глубоко — и подлинно — религиозно. Оно выражает с у т ь и с т о р и- ч е с к о г о п р о ц е с с а, завершающегося обетованием Христа: “Приидите ко Мне, вси труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы” (Матф. 11,28). Это и есть в е н е ц мировой истории — Страшный суд, который, по моему дерзновенному разумению, для “труждающихся и обременённых” означает не муку и страх, а т о р ж е с т в о с п р а в е д л и в о с т и**. Ибо они — в отличие от сильных мира сего — не притесняли неимущих, не развязывали войн, не извращали истины в “словесах лукавства”.

Простецы, не имеющие не только гроша за душой, но и членораздельного слова, чтобы сказать о своей беде и оплакать свою участь в нескончаемом ходе к концу времён, обретают и личное достоинство, и место в истории. И отсвет этой всеохватной перспективы видится мне в сцене из “10 дней……”, вобравшей в себя смысл (не цели — они, как водится, были сугубо прагматичные, а именно смысл) революции……

……Годом позже красный таран, сокрушивший Петербург и Москву, обрушился на Берлин. И снова — людское море. “Первая пролетарская революция в Германии, — провозглашала коммунистическая газета “Роте фане”, — будет твориться на улицах, на виду у всего мира…… Рабочие! Товарищи! Выходите из своих цехов!” (здесь и далее революционные события в Германии изложены по книге: У т к и н А. Унижение России. Брест, Версаль, Мюнхен. М., 2004).

В декабре 18-го общим местом стало сравнение правого социал-демократического правительства Эберта с режимом Керенского и революционного Берлина с красным Петроградом. Те же восставшие матросы на улицах, осады правительственных зданий. Те же “праздники революции”: “25 декабря — в Рождество — спартаковцы (немецкие коммунисты. — А. К.) мобилизовали свои силы и прошли мимо Колонны Победы, повернули на Бель-Альянсплац и “взяли штурмом” — просто заполонили редакцию газеты социал-демократов “Форвертс”…… Новый номер газеты — под руководством нового коллективного (так!) редактора — был напечатан на бумаге красного цвета с таким чарующим слух подлинных революционеров текстом: “Да здравствует дивизион революционных матросов, революционный пролетариат, международная социалистическая мировая революция! Вся власть рабочим и солдатским Советам! Долой правительство Эберта-Шейдемана!”.

Три дня спустя, 28 декабря, красный Берлин хоронил матросов, погибших в Королевском замке, обстрелянном правительственными войсками.

В начале января власть перешла в контрнаступление. Был смещён полицайпрезидент Берлина Эйхгорн — главная опора революционеров. В тот же день спартаковцы вывели народ на улицы. Многотысячная демонстрация прошла по Аллее Победителей. 6 января революционные толпы устремились на штурм рейхстага. Бои продолжались пять дней — сражения разворачивались за городские вокзалы, за здания и площади в центре Берлина. Над германской столицей висел дым, не стихала пулемётная стрельба. В пятницу 10 января в бой были брошены танки.

11 января восстание подавили. Неудачей закончились рабочие выступления в Руре, Гамбурге, других городах.

В марте коммунисты предприняли ещё одну попытку захватить Берлин. На третье число была назначена всеобщая забастовка. Начались погромы в центре столицы. Ночью вооружённые группы захватывали полицейские участки. Правительство ввело в город 30 тысяч бойцов так называемых свободных корпусов (“фрайкоров”).

Берлин прорезали противотанковые рвы, на центральных площадях установили пулемётные гнёзда и укрепили колючую проволоку. Снова дело дошло до применения танков и огнемётов. 10 марта всё было кончено.

Историки, в частности советские, представляют неудачу восстания как поражение масс. Действительно — гора трупов в центре “просвещённой Европы”! И как символ того, что революционные толпы отныне отстранены от политики, победители перенесли столицу — правительство и новоизбранный парламент переехали в Веймар, крошечный сонный городок с 50-тысячным населением.

Но с другой стороны — разве не массы встали на пути германской революции? Кто сражался с красными матросами, проявляя устрашающую тевтонскую жестокость? Правительство Эберта — Шейдемана? О нет! Эти кабинетные деятели все три месяца восстания благовоспитанно вибрировали, столь же опасаясь душителей революции, как и самих революционеров. Эберт разъезжал от одних к другим, уговаривая: “Достаточно пролито крови. Для германских граждан нет причины бросаться в гражданскую войну”.

Правительство, чуть ли не против его воли, спасли бойцы “фрайкоров” — нижние чины распавшейся армии кайзера. Четыре года они сидели в окопах, катастрофически теряя навыки, полученные на “гражданке”, и теперь оказались во взбаламученном мире без профессии, без денег и даже без сознания того, что фронтовые мытарства были необходимы. Поэтому когда их бывшие сослуживцы, лейтенанты и ефрейторы, объявили набор в нерегулярные военные формирования — “фрайкоры”, вся эта озлобленная голытьба, городские низы без прошлого и будущего, повалила в отряды, как в обустроенный на скорую руку солдатский рай.

Социально и психологически эти люди были не чужды революционности. Буржуазию, её идеалы и ценности, её сытость и спекулятивное благополучие они ненавидели не меньше, чем сторонники “Спартака”. И однако же они не пошли за “Карлом Великим”, как в те дни именовали Либкнехта. Более того, у вождя немецких рабочих не было врагов злее и беспощаднее, чем они.

Почему? Потому что они были н е м ц а м и п о п р е и м у щ е с т в у. Сначала немцами, а уж затем революционерами. Показательны слова фельдмаршала Гинденбурга, адресованные “комиссару” Эберту: “Меня уведомили, что Вы, как подлинный немец, п р е ж д е в с е г о л ю б и т е с в о ё о т е ч е с т в о (разрядка моя. — А. К.) и постараетесь сделать всё возможное для предотвращения коллапса. Верховное командование обязуется в этом сотрудничать……”.

Для “подлинных немцев” Германия была превыше всего. Какие бы политические позиции они ни занимали, какой бы идеологией ни вдохновлялись. С предельной выразительностью об этом сказал Конрад Хэниш, начинавший как автор радикальных социал-демократических листовок, а позже ставший прусским министром: “Никому из нас не давалась легко эта борьба двух душ в одной груди…… Ни за что на свете я не хотел бы пережить ещё раз те дни внутренней борьбы! Это страстное желание ринуться в г и г а н т с к у ю в о л н у в с е о б щ е г о н а ц и о- н а л ь н о г о п о л о в о д ь я (разрядка моя. — А. К.), а с другой стороны, ужасный душевный страх безоговорочно отдаться этому желанию и настроению, которое бушует вокруг тебя и которое, если заглянуть себе в душу, уже давно овладело и тобой! Вот страх, терзавший меня тогда: и ты хочешь стать подлецом перед самим собой и своим делом (революционным интернационализмом. — А. К.)? Разве ты вправе чувствовать себя так, как подсказывает тебе твоё сердце? Я никогда не забуду тот день и час, когда это страшное напряжение вдруг спало и я решился стать тем, кем был, и впервые (впервые за четверть века), вопреки всем застывшим принципам и железобетонным теориям, решил с чистой совестью и без страха прослыть предателем включиться в общий набатно-призывный хор: Германия, Германия превыше всего!” (цит. по: Л а ф о н т е н О. Общество будущего. Пер. с нем. М., 1990).

Спартаковцы во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург стояли за союз с коммунистической Москвой и грезили мировой революцией. В пропитанной национализмом Германии они оказались в меньшинстве. Причём не только в политике, но и на берлинской улице. Отнюдь не карикатурный жирный буржуй с цилиндром и во фраке и даже не прусский милитарист с моноклем, а некий рядовой Рунге нанёс сокрушительный удар прикладом в голову пленённого Либкнехта.

В январе 1919 года произошёл кровавый размен ритуальными жестами. 15 января в Берлине были убиты вожди германской революции. А 27 января в Петрограде в о т м е с т к у за смерть немецких товарищей большевики расстреляли четырёх великих князей — Георгия Михайловича, Николая Михайловича, Дмитрия Константиновича и Павла Александровича. Акту бесчеловечного н а ц и о н а л и з м а немцев русские противопоставили столь же людоедский и н т е р н а ц и о н а л и з м.

К слову, русская масса также не была однородна. Мятежные матросы Кронштадта и восставшие тамбовские крестьяне представляли те же трудовые низы, что и красноармейцы, брошенные на расправу с ними. Да и среди участников белого движения, как убедительно показал В. Кожинов, процент простонародья был почти столь же велик, как и в Красной Армии.

Народы не просто выходили на историческую сцену. Они мучительно, во взаимной борьбе (а не только в противостоянии имущим классам) искали свой путь. Определяли свою судьбу. И если в Германии активная часть народа выбрала заявленный с предельной агрессивностью национальный проект, то в Советской России победа осталась за утопией устроения земного рая, где не различают ни русского, ни иудея……

А в Италии в те же годы по древним дорогам, проложенным ещё при римских императорах, маршировали отряды чернорубашечников. 12 сентября 1919 года поэт Габриеле Д’Аннунцио, которого не без оснований принято считать предтечей итальянского фашизма, с группой добровольцев захватил порт Фиуме. На этот город на Адриатическом побережье претендовали Италия и Югославия. Его судьбу должна была решить международная конференция. Но Д’Аннунцио вывел на улицы Фиуме массы. Наверное, только в тот период территориальные споры могли решаться столь неординарным способом.

Три года спустя Муссолини воспользовался прецедентом. На этот раз призом в азартной игре стал сам Вечный город. Когда 25 тысяч фашистов маршем двинулись к Риму, король Виктор-Эммануил счёл за лучшее поручить Муссолини возглавить кабинет министров. “Я мог бы превратить этот серый зал в вооружённый лагерь чернорубашечников”, — начал своё первое обращение к сенату новоявленный дуче (цит. по: Х и б б е р т К. Бенито Муссолини. Пер. с англ. М., 1996).

Казалось, вся Европа высыпала на улицу, и человеческие громады неудержимо устремились во всех направлениях. Недаром в ту эпоху в сознании русского гения возник образ города Чевенгура, где вслед за людьми дома и деревья сдвинулись с мест, вовлекаясь во всеобщее движение.

Массы поднимались не только на политическую борьбу. В Западной Европе, оправлявшейся после мировой войны, люди наводнили улицы, чтобы покупать, посещать кафе, бездумно фланировать. Рынок, с присущей ему хищной чуткостью, тут же переориентировался на их запросы. Драгоценности богачей заменили искусственные камни. Одежды знати, пошитые на заказ, копировались на гигантских фабриках. Простолюдин оказался в центре внимания производителей, модельеров, музыкантов. Он стал главным героем послевоенной эпохи.

И Европа буржуа, в подлинном смысле слова Старый Свет, где утончённостью вкуса и обихода гордились не меньше, чем счётом в банке, буквально взорвалась негодованием. В 1930 году появился своего рода манифест, осмыслявший и подводивший итог двух бурных десятилетий — знаменитая работа испанского мыслителя Хосе Ортеги-и-Гассета “Восстание масс”.

“В современной общественной жизни Европы, — предуведомлял философ в первом же абзаце, — есть — к добру ли, к худу ли — один исключительно важный факт: вся власть в обществе перешла к массам” (здесь и далее цит. по: О р т е г а — и — Г а с с е т Х. Восстание масс. “Вопросы философии”, N 3, 4, 1989).

В России работа Ортеги была переведена с более чем полувековым опозданием, но тоже ко времени: горбачёвская перестройка стала круто сворачивать от прекраснодушных лозунгов к жёсткому переформатированию общества. Оно вновь разделилось на массу, господство которой обличал Ортега, и избранное меньшинство, призванное, по мнению испанского философа (и, очевидно, его российских публикаторов), безраздельно господствовать над “толпой”.

Тем не менее работу провели по разделу эстетики, дескать, великий мыслитель обличал массовую культуру. Ортега действительно затрагивал вопросы культуры, так же как и вопросы науки, техники — книга поистине всеохватна. Но на первом месте у него, безусловно, политика: “…Массы решили двинуться на авансцену социальной жизни, занять там места, использовать достижения техники и наслаждаться всем тем, что раньше было предоставлено лишь немногим…… Сегодня мы присутствуем при триумфе гипердемократии, когда массы действуют непосредственно, помимо закона, навязывая всему обществу свою волю и вкусы”.

Работа Ортеги вторично обрела политическую злободневность, но её смысл по возможности завуалировали от непосвящённых эстетической болтовнёй комментаторов. Почему? Возможно, до времени решили не раскрывать карты. Антидемократизм “Восстания…” не только притягивал тех, кто претендовал стать новыми хозяевами жизни, но и пугал их своей откровенностью. Многие пассажи Ортеги перекликаются с положениями “Майн Кампф”. Но одно дело — поверженный, ославленный “бесноватым” Гитлер, другое — один из самых блистательных европейских умов.

Однако не будем оглядываться на имена, куда плодотворнее вчитаться в тексты. Тем более, что в своей ненависти (“смесь ненависти и отвращения”, — уточняет Ортега) автор “Восстания……” чрезвычайно выразителен: “Массы перестали быть послушными…… меньшинствам, они не повинуются им, не следуют за ними, не уважают их, а, наоборот, отстраняют и вытесняют их”; “Такого ещё не бывало в истории — мы живём под грубым господством масс”.

Книга Ортеги показала: восстание масс — это новое явление в политической жизни — к началу 30-х получило всестороннее осмысление в среде европейских элит. Изучив своего противника, истеблишмент Старого Света готов был начать с ним борьбу.

Тот же Ортега подсказывал выход: “……Кто живо ощущает высокое призвание аристократии, того зрелище масс должно возбуждать и воспламенять, как д е в с т в е н н ы й м р а м о р (разрядка моя. — А. К.) возбуждает скульптора”. Если перевести эту выспренную фразу на язык прагматики, с массами предлагалось работать, точнее, м а н и п у л и р о в а т ь ими. Ибо — с этого философ начинает книгу — “массы по определению не должны и не могут управлять даже собственной судьбой, не говоря уже о целом обществе”.

Так готовилась политическая сцена для появления д и к т а т о р а. Запомним: уподобление масс “девственному мрамору” — не результат интеллектуальных потуг Гитлера или Муссолини, а итог размышлений крупнейшего философа Европы, выступавшего от имени её элит. Целый сонм политиков, социальных психологов, философов, историков и — что особенно важно — буржуа утверждал: “сильная рука” необходима. Более того, её явление якобы п р е д о п р е д е л е н о самим актом высвобождения масс из-под власти “избранного меньшинства”, “людей высокого пути”. Обретя свободу, — утверждали лукавцы, — народы не умеют воспользоваться ею и сами охотно вручают свою судьбу в руки господина.

Между прочим, многие авторы (тот же С. Хантингтон) начинают отсчёт так называемой “эпохи диктаторов” с конца 10-х годов. В их схемах революция а в т о м а т и ч е с к и порождает диктатора. Что не соответствует историческим фактам и свидетельствует о социальной ангажированности исследователей. Не могут же они не знать, что между восстанием “Спартака” и приходом Гитлера — интервал в 14 лет. Что Сталин только к середине 30-х сумел сконцентрировать в своих руках полноту власти. Временные отрезки, не укладывающиеся в расхожие схемы, безжалостно выбрасывают из истории, хотя по драматизму и яркости они, безусловно, превосходят периоды диктаторского правления.

Конечно, стороннему, а тем более предвзято настроенному наблюдателю активность масс представляется сшибкой бесконечного множества интересов, броуновским движением, погружающим народ в хаос. На самом деле этот бурный поток при желании не так уж трудно ввести в берега здравого смысла и политического права, институционализировать в форме прямой демократии. Чинная бюргерская Швейцария благоденствует в таком режиме не одну сотню лет, любое важное решение вынося на суд народа — референдум*.

Та же форма прямой демократии стихийно родилась в Приднестровье из деятельности хорошо знакомых нам по годам перестройки Советов трудовых коллективов. В республиках бывшего Союза сильная номенклатура тут же выхолостила эту форму народоправства, а в Приднестровье, где административные структуры существовали лишь на районном уровне, она смогла развиться, охватить общество снизу доверху, сплотить народ. СТК стали костяком созданной фактически с чистого листа Приднестровской Молдавской Республики.

Другое дело, что власть имущие зачастую п о л ь з у ю т с я недостаточной организованностью масс и после короткого периода “своеволия”, “буйства черни”, когда элиты ещё недостаточно сильны, чтобы совладать с народной стихией, подчиняют её жёсткому диктату. Но означает ли это, что колоссальный выплеск человеческой энергии, расцвет самобытной народной мысли — напрасная трата сил, средств и времени? Ни в коем случае! Повторю — массы и щ у т п у т ь. И лидера, способного повести народ по избранному пути. Да, они подчиняют себя вождю, на что с торжеством (а порою с отнюдь не научным глумлением над “незадачливым” “человеком толпы”) указывают исследователи. Но вдумаемся — народы принимают далеко не в с я к у ю власть. Не к а ж- д о м у подчиняются.

В Советской России не только Сталин претендовал на роль вождя “трудящихся”. По крайней мере полдюжины “красных Моисеев”, вдохновенных витий, соратников Ленина, с куда большим, как казалось в 20-е годы, основанием претендовали на неё. А народ в конечном счёте остановил свой выбор на Сталине. Понятно, в данном случае речь не идёт о формальной демократической процедуре голосования. Хотя тот же Сталин исправно получал голоса депутатов на партийных съездах. Но как бы ни оценивать законность такой г р у п п о в о й поддержки, дело не только в ней, а в том — прежде всего в том! — что Сталин опирался на многомиллионную массу и в годы внутрипартийной борьбы, и в период жестокой коллективизации и сверхнапряжённой индустриализации, и в ходе Великой войны. Согласитесь — т а к у ю поддержку получить куда сложнее, чем электоральную, которая требуется раз в четыре или пять лет……

В Германии парадный мундир фюрера примеряли на себя всевозможные персонажи. И фельдмаршал Гинденбург, избранный президентом в 1925 году, и амбициозный канцлер Густав Штреземан, и лидеры бесчисленных полуфашистских организаций, расплодившихся в Веймарской республике. А немцы поддержали Гитлера. Почему? Видимо, потому что он наиболее динамично совместил тягу к прусскому военному порядку с революционной устремлённостью, так и не выветрившейся из германской нации до начала 30-х, несмотря на поражение восстания 1919-го.

Этот синтез не был случайным. Глубокие умы напряжённо обдумывали перспективу подобного развития. А. Уткин в своей содержательной книге приводит показательное высказывание Гарри Кесслера: “Возможно, однажды традиционная прусская дисциплина и новая социалистическая идея сомкнутся, чтобы образовать пролетарскую правящую касту, которая возьмёт на себя роль нового Рима, распространяющего новый тип цивилизации, держащейся на острие меча. Большевизм — либо любое другое название — могут вполне подойти”.

Поразительно — эти мысли Кесслеру навеяла леденящая кровь сцена расстрела “фрайкоровцами” революционных матросов в 1919 году.

Впрочем, дело не в том, какие прихотливые фантазии возникали в сознании немецких интеллектуалов. Куда важнее то, что немецкая элита готова была воплотить их в реальные дела. А. Уткин сообщает о планах свержения социал-демократического кабинета и формирования революционного правительства, где главная роль отводилась одному из столпов старой аристократии графу Брокдорфу-Ранцау. К слову, граф был сторонником сближения с Советской Россией. И если заговор так и не осуществился, то курс Ранцау на активное сотрудничество с Россией в экономике, и прежде всего в военной области, на полтора десятка лет (до 1933 года) предопределил политику Берлина.

В конечном счёте упорные германские “селекционеры” выпестовали диковинный гибрид прусского военизированного порядка и социализма. Кесслер гадал: каким будет его название. Гитлер предложил формулу: н а ц и о н а л-с о ц и а л и з м.

Не станем на аптекарских весах взвешивать, сколько процентов национализма и социализма наличествовало в новой доктрине. Ограничимся констатацией: важнейшие компоненты гремучей смеси настроений, определявших жизнь Германии в 20-е годы, были и с п о л ь з о в а н ы Гитлером для достижения целей, которые немецкий народ, униженный Версалем, ставил перед своими правителями после Первой мировой.

Другое дело, что в 33-м — как впоследствии и в 45-м — начисто поменялась политическая карта страны. Ведущие партии попали под запрет, а их лидеры закончили жизнь в заключении или на эшафоте. Игнорировать кровавую конкретику невозможно. Но в сущности она лишь подтверждает непреложное: фюреры приходят и уходят, а национальный проект сохраняется, пусть и с коррективами, приличествующими духу эпохи.

Коридор возможностей, определённых каждому народу, конечно, предусматривает некоторую вариативность, однако он достаточно узок.

Можно высказать гипотезу и о том, что гэдээровский вариант социализма в известной мере воплощал черты всё того же национального проекта. Равно как и альтернативная по видимости модель эрхардовского государства “благосостояния для всех” с его “Законом о выравнивании тягот” — вполне социалистическим по названию и по сути (подробнее об этом: Р о д и н В. Wohlstand fьr alle. “Наш современник”, N 8, 2006).

В любом случае связь властителя и народа неизмеримо сложнее отношения скульптора к “девственному мрамору”. Подчиняясь вождю, массы одновременно подчиняют его своим целям. И народным традициям, и народным представлениям о лидере. И тому своду бесчисленных заветов и правил, без которых невозможна неформальная, но тем более значимая легитимация вождя.

Конечно, претендент может применить силу — как Керенский летом 1917-го. Или как Густав Штреземан, который ввёл чрезвычайное положение в Германии в сентябре 1923 года. Но как раз их пример показывает — на одних штыках долго не удержаться……

Справедливости ради следует сделать немаловажное уточнение: о р г а- н и ч е с к а я связь с вождём налагает на массы ответственность за его деяния. Большинство самых кровавых преступлений минувшего века совершались “именем народа”. Забывать об этом, идеализировать массы столь же непродуктивно, как и принижать их историческую роль.

Эра диктаторов зарождается во второй половине 20-х. Пионерами стали даже не итальянцы, а поляки: в 1926 году маршал Пилсудский с помощью преданных ему войск овладевает Варшавой и вносит в конституцию изменения, наделяющие президента неограниченными полномочиями. В ноябре Муссолини запрещает деятельность оппозиционных партий. В декабре местные националисты (“таутиники”) при поддержке военных осуществляют переворот в Литве.

В январе 1929 года король Югославии Александр приостановил действие конституции и провозгласил себя диктатором. В 1930 году Пилсудский укрепляет свою власть над Польшей, удалив из сейма, а затем и подвергнув аресту руководителей оппозиции. В том же году в крупнейших странах Латинской Америки — Аргентине и Бразилии — устанавливаются диктаторские режимы генерала Хозе Урибуру и Жетулиу Варгаса. Годом позже уже половина стран континента находилась под властью авторитарных режимов. Эра диктаторов становится всемирным явлением.

В январе 1933 года президент Германии фельдмаршал Гинденбург назначает лидера национал-социалистов Гитлера канцлером. В феврале, очень кстати для будущего фюрера, огонь охватывает здание Рейхстага. Обвинив в поджоге коммунистов, новый канцлер проводит ряд чрезвычайных декретов, которые практически ликвидируют гражданские свободы. Неделю спустя в стране проходят выборы, на которых национал-социалистическая партия получает 44 процента голосов. Образовать правящее большинство помогли националисты — они собрали ещё 8 процентов. Впрочем, вскоре коалиция теряет своё значение: Гитлер перераспределяет полномочия, фактически лишая власти парламент.

В марте того же года австрийский канцлер Энгельберт Дольфус приостанавливает парламентское правление в стране. Читатели, наверное, смутно помнят эту фамилию. О Дольфусе принято говорить как о жертве Гитлера. Но в том-то и особенность безжалостной эпохи, что жертвы и палачи зачастую стоили друг друга.

В феврале 1934 года в Вене восстали социал-демократы, и Дольфус позволил австрийской армии с показательной жестокостью расправиться с ними. В апреле 34-го Дольфус получил полномочия диктатора. А 25 июля был убит агентами Гитлера — фюреру германской нации не нужен был сильный лидер в соседней стране, приуготовляемой к аншлюсу.

В мае 1934 года президент Латвии К. Ульманис сосредоточивает в своих руках всю полноту власти. В том же месяце в Болгарии происходит военный переворот. На какое-то время всемирное наступление диктатур приостанавливается, но уже в 1936 году генерал Франко поднимает восстание против республиканского правительства Испании. В 1938-м король Румынии Кароль присоединяется к клубу диктаторов.

К началу Второй мировой большая часть территории Европы, от Балкан до Пиренеев, от Урала и до Рейна, находилась под властью режимов, представлявших собой различные варианты авторитаризма и тоталитаризма.

Понимаю, что часть читателей не согласится записать в число диктаторов Иосифа Сталина. Однако спорить с очевидным бессмысленно. К концу 30-х, после тройной волны “чисток”, Сталин сосредоточил в своих руках контроль над партией, спецслужбами, армией и аппаратом правительства. Последним из старой гвардии был смещён нарком иностранных дел Литвинов — еврей (что не раз с раздражением отмечали немецкие дипломаты), пытавшийся с помощью своих давних связей с англосаксонским истеблишментом организовать широкую коалицию против Гитлера. В мае 1939 года его сменил В. Молотов, полностью ориентированный на волю вождя.

Мы чрезмерно идеологизируем собственную историю. Долгие годы настаивали, что мы — самые праведные, “первое в мире государство рабочих и крестьян”. Хотели исключительности со знаком “плюс”, а получили в итоге громадный “минус”. Нас ославили как “империю зла”, и не только давние противники, но и вчерашние союзники вкупе с отечественными “демократами” повторили эту возмутительную ложь.

Между тем нам нечего стыдиться своей истории. Нам даже нет нужды разменивать золото Победы 45-го, чтобы опровергнуть врагов. Если взглянуть на эпоху без идеологических шор, следует признать: жёсткий авторитаризм — н о р м а для 30-х. Простите за банальность: выжить в этих условиях по-другому не получалось! Мировую экономику сокрушал небывалый кризис, к тому же в воздухе явно пахло новой войной*.

Возразят: а как же демократические страны — Англия, Франция, США? Но в том-то и дело, что судьбы двух ведущих держав Европы только подтверждают тезис о неизбежности диктатур на крутом историческом вираже. Слабые демократии чуть не погубили Францию и Англию. Одна была оккупирована немцами, другая — полностью изолирована ими. Сражаться за свободу парламентских говорунов пришлось другим!

Характерна оценка, данная в те годы Муссолини английским лидерам — премьеру Н. Чемберлену и министру иностранных дел лорду Галифаксу: “Эти люди выпечены из иного теста, нежели Фрэнсис Дрейк и другие великие авантюристы, которые создали Британскую Империю. Они — выхолощенные, физически и морально, потомки энергичных предков, ушедших в небытие в далёком прошлом, и они потеряют свою Империю” (цит. по: Х и б б е р т К. Бенито Муссолини).

А вот Соединённые Штаты в те годы возглавлял человек другого закала. Был ли Франклин Рузвельт диктатором в традиционном смысле этого слова? Его соперники — республиканцы не только отвечали утвердительно, но и громогласно обличали президента. В 1938 году ему пришлось оправдываться: “Я не имею никаких наклонностей стать диктатором. У меня нет качеств, необходимых для хорошего диктатора” (здесь и далее биографический материал дан по книге: П о н о м а р ё в а Т. Франклин Рузвельт. Минск, 1998).

Поклонники президента, разумеется, не считали его диктатором, но отзывались о нём показательно: “величайший вождь”, “хозяин”, “глава”, “великий белый отец”. Не правда ли, знакомая и нам лексика?

Впрочем, суть не в словах, во всяком случае не только в них. Дела куда более показательны, а иной раз и красноречивы.

Начнём с формальностей. Уже выдвижение Рузвельта в президенты ломало устоявшиеся традиции. Его кандидатуру лоббировали около полусотни клубов “Друзей Рузвельта” по всей стране. Понятно, любой претендент пытается заручиться благосклонностью влиятельных организаций. Но чтобы эти организации с п е ц и а л ь н о создавались для поддержки о д н о г о человека — такого в Америке не было ни до, ни после Рузвельта.

Он был е д и н с т в е н н ы м президентом, избранным — вопреки обычаю — на третий и на четвёртый (о чём мало кто знает) сроки. Фактически президентство стало для Рузвельта пожизненным, он умер на посту. Причём если четвёртое голосование (ноябрь 1944-го) можно объяснить исключительными условиями войны — “коней на переправе не меняют”, то третьи выборы Рузвельт прошёл ещё в 1940-м, когда США занимали изоляционистскую позицию — дескать, война в Европе нас не касается. Тем не менее эти выборы провели под лозунгом “Спасение нации находится в руках одного человека”.

Теперь к более существенным моментам. После избрания на первый срок в 1932 году Рузвельт получил полномочия, которых не имел ни один президент Соединённых Штатов, во всяком случае в ХХ веке. Показательно: за первые 11 дней его правления конгресс принял больше законов (подготовленных президентской администрацией), чем за все предшествующие 70 лет, начиная с Гражданской войны.

Чрезвычайный характер правления соответствовал драматизму ситуации. К 1933 году, когда мировой кризис достиг пика, в США обанкротились 11 из 18 тысяч банков, 17 миллионов человек не могли найти работу, 2 миллиона не имели жилья.

4 марта 1933 года, когда Рузвельт принимал присягу, Вашингтон напоминал осаждённый город. Военные части вошли в столицу, и генералу Макартуру, в случае необходимости, было поручено использовать эти силы для “серьёзной миссии”. Надо сказать, у начальника штаба американской армии уже был опыт использования войск против народа: годом ранее по приказу тогдашнего президента Гувера он разогнал и сжёг лагерь ветеранов Первой мировой, устроенный на берегу Потомака.

Сразу после вступления в должность Рузвельт объявил о проведении “нового курса”. Наверное, нет человека, который бы не слышал о нём. В советское время о “новом курсе” говорили сочувственно, противопоставляя его политике других американских администраций. В 90-е годы к курсу Рузвельта апеллировали ведущие российские оппозиционеры. Однако мало кто из читателей знает, что крылось за этим броским определением. Между тем законы, легшие в основу “нового курса”, весьма любопытны.

Один из них учреждал Гражданский корпус консервации природных ресурсов (аббревиатура ССС). То была первая в истории США программа социальной помощи. Она предполагала создание сети трудовых лагерей, где безработные (в основном молодёжь и ветераны) получали кров, одежду, питание, медицинское обслуживание и скромную плату, предназначенную для перевода их семьям. Взамен они проводили работы по лесонасаждению, предотвращению эрозии почвы, прокладке дорог.

Строительство лагерей, снабжение, перевозку и размещение людей, а также руководство ими взяла на себя армия. Страну разбили на 9 зон, во главе поставили генералов. Им подчинялись окружные офицеры — всего около 10 тысяч. Режим в лагерях мало отличался от армейского: строгий распорядок дня, повиновение приказам, в свободное время — строевая подготовка.

За 10 лет существования лагеря обеспечили кровом и пищей свыше 3 миллионов человек, в том числе 2 966 000 юношей. Гражданский корпус не только спас американскую молодёжь — он возродил природную среду Америки.

Другим законом, принятым в первоочередном порядке, был закон о восстановлении сельского хозяйства (ААА): в условиях перепроизводства сельхозпродукции фермерам предоставлялись субсидии взамен сокращения посевных.

Ещё одна срочная мера — “Акт 1933 года о чрезвычайной федеральной помощи”. Он позволил создать федерально-штатную структуру помощи безработным.

16 июня 1933 года Рузвельт подписал закон о восстановлении промышленности (НИРА). В его рамках были разработаны “кодексы честной конкуренции”, регламентирующие производство, сбыт и коммерческий кредит.

Все эти законы требовали повседневного государственного участия и жёсткого контроля. Для реализации задач Рузвельт создавал новые, невиданные в Соединённых Штатах органы с широчайшими полномочиями. Так, для координации социальных программ учреждалось Управление чрезвычайной федеральной помощи во главе с ближайшим сотрудником президента Г. Гопкинсом. Вопросы развития промышленности призвана была решать Национальная администрация, которую возглавил генерал Джонсон.

Нетрудно убедиться, что структуры, создаваемые Рузвельтом, да и сам стиль его управления соответствовали духу эпохи. В названиях организаций то и дело повторяется слово “чрезвычайный”. Их возглавляют генералы. Военная дисциплина устанавливается в трудовых отношениях, производстве, самой жизни страны.

Начинания Рузвельта привлекли внимание Верховного суда — органа, отвечающего в Соединённых Штатах за соблюдение и трактовку конституции. В 1934-36 годах Верховный суд отменил 5 законов, предложенных президентом (для сравнения — за предыдущие 150 лет неконституционными были признаны всего 10 важных законов). Конфликт с Верховным судом — одна из самых серьёзных проблем, с которой столкнулся Рузвельт за время своего правления. С и т у а ц и я т и п и ч н а я д л я д и к т а т о р а.

С другой стороны, “чрезвычайщина” (поговаривали даже о “революции” Рузвельта) позволила стабилизовать положение в стране. Хотя президент самокритично признавал, что предпринятые меры дали лишь ограниченный эффект.

В начале 1938 года Рузвельт заявил: “Ни одна страна не разрешила удовлетворительным образом проблему, как дать народу работу во время депрессии. Единственный метод, разработанный до сих пор, который, по-видимому, обеспечивает 100 процентов восстановления или около этого, заключается в переходе на военную экономику”. Важное признание! Показывающее, во-первых, что преодоление кризиса виделось Рузвельту в ещё большем ужесточении (милитаризации) созданной им системы. Во-вторых, эта декларация позволяет по-новому взглянуть на американскую политику накануне войны.

Официально США придерживались нейтралитета. Но по дипломатическим каналам Рузвельт энергично направлял события в военное русло. Узнав о подготовке Пакта о ненападении между СССР и Германией, президент тут же отправил Сталину послание, в котором предостерегал от соглашения с Гитлером, оговаривая одновременно, что “конечно, он не может взять на себя никакой ответственности или дать какие-либо заверения”.

У Сталина хватило мудрости проигнорировать ничем не обеспеченный совет. А вот английский премьер Н. Чемберлен оказался куда более доверчивым. По утверждению американского посла в Лондоне Дж. Кеннеди, Германия не вступила бы в войну с Англией, если бы та сама не ввязалась в конфликт. Кеннеди уверял, что “Америка…… вынудила Англию вступить в войну. В своих телефонных разговорах…… летом 1939 года президент постоянно приказывал ему (Кеннеди) припекать зад Чемберлену какой-нибудь раскалённой железиной” (воспоминания Дж. Кеннеди приведены в записи Дж. Форестолла, в то время заместителя министра обороны США)*.

Показательно, что, подтолкнув своего европейского союзника к войне, сам Рузвельт еще д в а г о д а держал нейтралитет, что позволило Америке крупно заработать на поставках вооружения той же Англии. К концу войны все экономические проблемы Соединённых Штатов благополучно разрешились. В том числе и вопрос с безработицей. Если в 1940 году в Америке насчитывалось 10 млн безработных, то уже к 1943 году их число снизилось более чем в 10 раз!

В этой связи не могу не вспомнить историю с ещё одной, на этот раз недавней, американской “подставой”. По утверждению бывшего главы ельцинской администрации С. Филатова, войну в Чечне развязали отнюдь не “кровожадные” силовики. Выступая в большой аудитории, Филатов рассказал, что инициатором трагического марша на Грозный в декабре 1994 года был тогдашний министр иностранных дел РФ А. Козырев. Якобы, вернувшись из Вашингтона, он сообщил Ельцину, что Клинтон выразил недовольство хаосом в Чечне. ЕБН принял это как указание к действию. В результате США получили важнейший рычаг давления на Россию, который они эффективно используют до сих пор……

Но вернёмся к Рузвельту. На вопрос: “Был ли он диктатором?” можно ответить: он был человеком своего времени — руководителем э п о х и д и к т а т о р о в. Рузвельт не чуждался авторитарных методов, но по-другому эффективно решать вопросы в то время было невозможно.

Окончание Второй мировой освободило людей от страшного гнёта. Для одних оно означало прекращение оккупации, для других — увольнение из армии с её опасным и нелёгким бытом. Для большинства — обретение жизненных перспектив. Всё это может показаться риторикой, но если вспомним кадры кинохроники, запечатлевшей празднование 9 Мая на Красной площади, мы увидим, как п р е о б- р а ж а л а лица и само существо людей Победа.

То был колоссальный выплеск человеческой активности. Разумеется, этот избыток энергии не мог не сказаться во всех сферах деятельности, в том числе и в политике. Тем более что уход миллионных армий держав “Оси”, оккупационных администраций и связанных с ними коллаборационистов оставлял своего рода пустоты, политический вакуум — не только в Европе, но и по всему миру, — и эти лакуны стали быстро заполняться новыми людьми и движениями.

С 1945 года начался второй этап демократизации. Причём его особенностью было то, что процесс разворачивался не столько в Старом Свете, сколько на мировой периферии. Противоборство недавних союзников по антигитлеровской коалиции на десятилетия вперёд жёстко отформатировало Европу, разделив на два лагеря.

В последние годы в этой связи обычно говорят о “поглощении” Советским Союзом Восточной Европы, установлении тоталитарных режимов и подавлении всевозможных свобод. При этом, как правило, игнорируют тот факт, что жёсткие ограничения налагались с о б е и х сторон. Послевоенные события мало напоминают борьбу добра со злом, свободы и тоталитаризма, как пытаются нам внушить ангажированные историки и политологи. Скорее речь следует вести об о б о ю д н о й регламентации жизни, продиктованной логикой глобального противостояния.

Западные историки, тот же Нейл Грант, на чью книгу “Конфликты ХХ века” я буду по преимуществу опираться при дальнейшем изложении событий, р у б е ж н ы м считают чешский кризис 1948 года. “Захват власти в Чехословакии явился наиболее ярким примером использования Советским Союзом политики устрашения для установления контроля в соседних восточноевропейских странах” (Н. Грант). Не стану спорить, хотя на выборах 1946 года чешские коммунисты получили 38 процентов голосов и в союзе с другими левыми силами вполне демократически сформировали правительство. Другое дело, что после загадочной гибели министра иностранных дел Яна Масарика они монополизировали власть. Но если сохранять объективность, следует вспомнить и об изгнании коммунистических министров из правительства Франции в мае 1947 года. Коммунисты были также удалены из бельгийского и итальянского правительств — во всех этих случаях решающим было давление США.

Усмирение берлинского восстания 1953 года советскими танками стало притчей во языцех. Но ведь и английские войска “отметились” в Греции в 1945-1947-м, разгромив временное коммунистическое правительство, контролировавшее (мало кто знает об этом) две трети территории страны.

И в дальнейшем все масштабные репрессалии осуществлялись в порядке своеобразного “взаимообмена”, что вовсе не было историческим казусом, а диктовалось логикой противостояния. Усмирение венгерского восстания 1956 года разворачивалось на фоне англо-французского вторжения в Египет. Подавление “Пражской весны” в 1968-м “уравновешивалось” подавлением студенческой революции в Париже. Скажут: но Советский Союз и другие страны Варшавского договора ввели в Чехословакию войска! Но и здесь отыщутся параллели: в следующем, 1969 году Англия ввела войска в Северную Ирландию, где они три года спустя устроили бойню в Лондондерри, убив 13 человек. Между прочим, советские “оккупанты” обходились с чехами куда снисходительнее……

— В любом случае где же здесь демократизация? — волен спросить читатель.

Она разворачивалась на других континентах и была сопряжена прежде всего с освобождением колоний.

Деколонизация — особая тема, и если я упоминаю её в этой работе, то лишь потому, что обретение независимости десятками стран Азии и Африки, как правило, являлось итогом борьбы масс. Это было и х торжество, венец усилий м и л л и о н о в.

Борьба, зачастую кровавая — результат корыстной неуступчивости западных демократий. Сегодня они представляются менторами, обучающими новичков, в том числе и Россию, азам толерантности и политкорректности. Но когда дело касалось их собственных интересов, в Лондоне и Париже о политкорректности забывали……

Правительство Её Величества в послевоенные годы оказалось вовлечено по меньшей мере в д е в я т ь кровавых конфликтов. В 1948 году англичане начали войну в Малайе, затянувшуюся на много лет и обернувшуюся перемещением сотен тысяч жителей и гибелью тысяч повстанцев движения “Мин йен”. В 1952 году начинается преследование кенийских националистов. Борьба длилась 11 лет и была невероятно жестокой. В ходе боёв погибло 11,5 тысячи местных жителей. В лагерях оказались десятки тысяч. Только за один месяц 1954 года англичане упрятали за решётку 20 тысяч человек, заподозренных в причастности к движению “Мау-мау”.

В 1954 году вспыхивают волнения на Кипре, который нынче рекламные агентства представляют как “остров вечной любви”. Однако в середине 50-х “остров любви” скорее напоминал военный лагерь — здесь стояла 40-тысячная английская оккупационная армия. Лидер сопротивления архиепископ Макариос был арестован и выслан на континент. 1956 год отмечен войной с Египтом. 1957-й — подавлением восстания в Омане. Английские войска также принимали участие в ожесточённых конфликтах в Британской Гайане, Ньясаленде, Южной Родезии. Тем, кто будет утверждать, будто всё случившееся в середине века ныне утратило актуальность, так сказать, “быльём поросло”, напомню об усмирении восстания в Адене в сравнительно недавнем 1967 году, когда погибли арабские школьники.

О войнах на выживание, которые Франция вела во Вьетнаме и в Алжире, известно куда больше. Между прочим, для самой Франции противостояние в Алжире обернулось тремя восстаниями белых поселенцев и падением IV Республики в 1958 году. Со стороны вьетнамцев и алжирцев жертвы исчислялись десятками тысяч.

Даже империалисты-карлики — Голландия, Бельгия, Португалия — запятнали себя жестоким подавлением национального сопротивления. Португалия завершила колониальные войны только в 1975 году. Предоставление независимости её колониям — Анголе и Мозамбику — обозначило окончание процесса деколонизации.

Однако к тому времени в передел мира активно включились американские “поборники демократии”. В книге британских авторов З. Сардара и М. Вин Дэвис “Почему люди ненавидят Америку?” (пер. с англ. М., 2003) приведены поразительные данные: “После Второй мировой войны… Соединённые Штаты совершали в среднем около 1,15 интервенции в год; эта цифра увеличилась до 1,29 во время “холодной войны”. После падения Берлинской стены эта цифра увеличилась до 2,0 в год”.

“Поведение Америки, — констатируют авторы, — её упорное стремление к свободе действий не только накладывают серьёзные ограничения на свободу других стран и на их выбор собственного пути развития, — это также ставит под угрозу их выживание. Ничего нет странного в том, что от Америки исходит ощущение, как будто она объявила войну всему неевропейскому миру, самым бедным, слабым и обездоленным”.

О многочисленных локальных конфликтах послевоенного периода необходимо напомнить не только в полемических целях. Хотя, разумеется, мы не должны позволять сваливать все беды ХХ века на одну Россию. Расхожее определение “руки по локоть в крови” вполне применимо к нашим западным оппонентам. И всё-таки основной смысл экскурса в послевоенную историю — напоминание о тривиальной, но от этого не менее важной истине: права, будь то национальные или социальные, з а в о ё в ы в а ю т в б о р ь б е.

Вовсе не обязательно эта борьба вооружённая. Кровавые конфликты — лишь наиболее яркие, но отнюдь не самые характерные моменты в противостоянии. В основном борьба велась традиционными для демократического процесса методами. Причём “по правилам” действовали как раз “дикари” (с точки зрения колонизаторов), а западные демократии то и дело прибегали к запрещённым приёмам.

Показательна ситуация 50-х годов в Британской Гайане. В 1950-м в этой латиноамериканской колонии Великобритании была образована партия социалистической ориентации — Народно-прогрессивная (НПП). Она возглавила борьбу за независимость и на выборах 1953 года получила большинство голосов. Однако вместо того чтобы сформировать правительство, лидеры НПП угодили в тюрьму: Лондон приостановил действие конституции, провёл аресты и ввёл в страну войска.

Что бы вы думали — это не только не снизило накала борьбы, но лишь обострило её. Через 6 месяцев колониальные власти вынуждены были освободить руководство НПП. Тогда англичане решили расколоть партию (кремлёвские политтехнологи неплохо изучали историю). Но и здесь их ждала неудача. Это “дорогих россиян” ничего не стоит сбить с толку, заставить голосовать за фантомные образования. А в “полудикой” Гайане на дело смотрели просто: эти — за нас, а те — за колонизаторов. На новых выборах 1957 года НПП одержала победу и сформировала правительство.

Схожая ситуация в те же годы сложилась в другой английской колонии — Кении. Там освободительную борьбу возглавила партия Африканский национальный союз (КАНУ) во главе с легендарным Джомо Кениато. Как проще всего не допустить партию до выборов? В нынешней эрэфии любой знает рецепт: отказать в регистрации. Так англичане и поступили с КАНУ. Заодно, подстраховавшись, создали “системную оппозицию” (ну совсем как наш Сурков!) — КАДУ. А чтобы никаких сомнений в исходе борьбы не возникало, “впаяли” Джомо Кениато немалый срок — 7 лет.

Кенийцы, к тому времени ещё не до конца изжившие родоплеменные отношения, языческие суеверия и прочее “мрачное наследие прошлого”, не только не смирились с произволом, но проявили политическую волю и правовую дисциплину, достаточную для того, чтобы зарегистрировать КАНУ, а затем обеспечить ей победу на выборах.

Победить-то они победили, но их лидер оставался в заключении. И вот представьте себе картину: в тюрьму направляется правительственная делегация — на совещание! Министры приезжали к Кениато не раз и не два. Более того, они отказывались занять кабинеты до тех пор, пока их вождь не выйдет на свободу*.

Так-то в мире борются за свои интересы!

……Ну а потом настала эпоха 70-80-х, а затем откат демократии на рубеже веков. Об этом мы говорили в первой главе. Не стану повторяться.

Надеюсь, предложенный очерк политических циклов ХХ века будет интересен для читателей. Я бы хотел, чтобы они извлекли из него и практическую пользу.

К сожалению, мы плохо знаем историю — собственную и особенно мировую. Поэтому любой эпохальный поворот приобретает в сознании русского человека характер л о ж н о й т о т а л ь н о с т и. “Всё кончено!”, “Никаких перспектив!” — вопиют те, кто ещё вчера твердил о нашем особом пути, избранничестве, “Третьем Риме”. Цивилизация у нас и впрямь особая, и мы можем по праву гордиться ею. Но особая — не значит изолированная. Россия проходит те же стадии, что и весь мир.

Те, кто стонет под катком жизни, не догадываются, что политический процесс цикличен и с е й ч а с з а к а н ч и в а е т с я один из самых мрачных его этапов. Да, сегодня политическая жизнь в России замерла, но этот морок не будет длиться вечно. Западная Европа, арабские страны, Латинская Америка совсем недавно находились в том же положении. Арабские журналисты рассказывали мне о чувстве отчаяния, которое охватывало миллионы: с объединённым Западом, вставшим на сторону сионизма, не справиться! А теперь вся армия Израиля ничего не может поделать с пятью тысячами храбрецов “Хезбаллы”! И Запад, уважающий только силу, начал косо поглядывать на неудачливого союзника в Тель-Авиве, создающего слишком много проблем.

На самом Западе социальная активность пришла на смену апатии. Ведь только что европейские политологи сетовали: политика умерла, люди откликаются лишь на м е с т н ы е инициативы. Забегая вперёд, отмечу: как раз на этой стадии ныне находится Россия. Смотрите, как “выстрелили”, казалось бы, сугубо локальный конфликт в Южном Бутове, дело Щербинского (“Все мы — Щербинские”, — митинговали автолюбители по России). Какой резонанс получила расправа кавказцев с русскими жителями в Кондопоге. Протестный потенциал огромен. Но люди, митингующие против произвола в конкретном посёлке, пока не решаются говорить о произволе в масштабах страны. Даже думать об этом боятся! Конечно, есть опасность запугать себя так, что всю оставшуюся жизнь просидим под диваном. Чтобы не оказаться в таком дурацком положении, полезно покрутить головой по сторонам: у тех получилось! у этих дело идёт! а мы — чем хуже?

Сам ход событий выталкивает нас на сцену. От нашей готовности зависит, какая роль достанется русским — роль мальчиков для битья или полноправных творцов Истории.

(Продолжение следует)

Вардан Багдасарян “Русский крест”

Духовно-психологический надлом

как фактор русской депопуляции

Одним из главных показателей провала реформаторской практики в постсоветской России выступает сопряженный с ней демографический кризис. Понятие “русский крест”, фиксирующее пересечение резко понизившейся кривой рождаемости и столь же стремительно возросшей кривой смертности, явилось образным отражением народной трагедии1. Противоположная точка зрения определяется тезисом об отсутствии какого бы то ни было демографического кризиса, естественности снижения репродукционных потенциалов при переходе к современному типу воспроизводства. Утверждается соотносимость современной динамики рождаемости в России с аналогичными показателями развитых стран Запада. Низкий уровень демографического воспроизводства объясняется фатальным следствием урбанизационных процессов, вступлением в фазу индустриального развития2.

В предлагаемом исследовании тезис о неизбежном снижении рождаемости подвергнут критическому рассмотрению. В противоположность ему выдвигается гипотеза о связи демографической динамики с факторами мировоззренческого и аксиологического характера. Современная репродуктивная пассивность западных обществ рассматривается в этой связи не только и не столько как результат производственно-экономической трансформации, а как следствие широко понимаемого процесса секуляризации.

I. Этноконфессиональные границы

демографического кризиса в России

Соотношение статистических показателей переписей 1989 и 2002 гг. обнаруживает резкий контраст репродуктивной динамики по отношению к различным национальностям РФ. Демографический кризис России удивительным образом совпадает с этноконфессиональными параметрами. Отнюдь не все из российских народов подпали под крест пересечения кривых рождаемости и смертности. При общем сокращении населения до уровня в 98,7% по отношению к показателям 1989 г. численность русских понизилась до 96,7%, то есть шла с двухпроцентным опережением среднестатистических кризисных характеристик. Демографы же утверждают, что динамика демографического кризиса русского народа могла оказаться и более регрессирующей, если бы в качестве русских в переписи 2002 г. не было учтено значительное число представителей иных этнических групп (прежде всего украинцев), некоторые из которых даже не владели языком идентифицируемой национальности.

Убыль населения наблюдается не только у русских, но и у всех прочих народов России (за исключением осетин), принадлежащих к православному культурному ареалу. Для карелов, коми, удмуртов, мордвы и других российских этносов, традиционно придерживавшихся православия, последствия демографической катастрофы оказались еще значительней, чем для русских. В то же время у всех без исключения мусульманских и буддистских народов России отмечался численный рост. Демографический кризис их попросту миновал. В ракурсе пафосных обличений военных действий федеральных властей в Чечне не раз в средствах массовой информации говорилось о геноциде чеченского народа. Вопреки данному посылу, статистика свидетельствует о возрастании численности чеченцев в России за межпереписной период в 1,5 раза. Количество ингушей за тот же временной отрезок возросло и вовсе — в 1,9 раза. Могут возразить, что мусульманские и буддистские народы России связаны, в отличие от русских, не с индустриально-урбанистической, а аграрно-сельской общественной инфраструктурой, а потому и сравнение с ними не представляется корректным. Однако, сопоставив демографические характеристики русского народа с обладающими сходными квалификационными потенциалами татарами и башкирами, обнаружим ту же тенденцию — увеличения (пусть и не столь стремительного, как у ингушей) численности мусульманских этносов, особо контрастно проявляющегося на фоне регрессирующих репродуктивных показателей соседствующих с ними в Поволжье и на Урале православных народов1.

Другим возражением может стать указание на преимущественно южные региональные рамки активного репродуктивного поведения населения. Специфика климата юга России определяет меньший объем потребительской корзины, а соответственно снижает уровень материальной зависимости многодетных семей. Однако рождаемость среди русских женщин, проживающих в национальных республиках южнороссийской периферии, оказывается опять-таки ниже, чем у представительниц автохтонных наций мусульманского или буддистского исповедания. Характерно, что она заметно повышается в случае замужества русской за представителем иноконфессиональной этнической общности.

Вопреки предположению о прямой климатологической зависимости репродуктивного поведения, существенный рост численности населения в постсоветский период наблюдается у языческих народов Дальнего Востока, Сибири и Севера. Тяжелые природные условия не стали для них принципиальным препятствием для многодетности. За межпереписной период численность манси возросла на 44,6%, хантов — на 30%, ительментов — на четверть и т.д. Причины такого возрастания заключаются не только в том, что принадлежность к коренным малочисленным народам предоставляет определенные преференции, ввиду чего некоторые этнические русские предпочитают записываться автохтонами. Более важным фактором демографической динамики у указанных народов является их ориентация на поведенческие стереотипы, базирующиеся на аксиологии рода. Средняя рождаемость у ненцев превышает отметку в три ребенка, фиксируя в этом отношении один из самых высоких показателей среди народов России (среди титульных народов РФ только чеченцы и ингуши имеют столь же высокие цифры репродуктивности). В диапазоне от 2,5 до 3 детей находится репродуктивная динамика долган, хантов, чукчей, эвенков и др. Показатели рождаемости мусульманских, буддистских и языческих народов России соотносятся, таким образом, с единым для них типом демографического воспроизводства2.

В то же время репродуктивное поведение у еврейских семей оказывается даже менее активным, чем у христианских. Уровень рождаемости у евреев является наихудшим среди всех народов России. И это при том, что еще в XIX веке показатели рождаемости у них были одними из самых высоких, опережая, к примеру, соответствующую демографическую статистику многих мусульманских народов. Сравнительно высокая рождаемость, в применении к эталонам западных стран, существует и в Израиле (общий коэффициент рождаемости — 21,7%), что явно диссонирует с характером репродуктивного поведения современных российских евреев. Следует предположить, что столь очевидные демографические различия определяются прежде всего статусом религии в системе общественных ценностей. Иудаизм, как известно, сакрализует многодетность и ориентирует верующих на активное воспроизводство. Распад замкнутой системы еврейских религиозных общин и десекуляризация жизни евреев в СССР (феномен безрелигиозного еврейства) незамедлительно привели к демографической инверсии. Напротив, закрепление особого статуса иудаизма в Израиле коррелируется с сохранением сравнительно высокой рождаемости у ортодоксальных израильских евреев.

Характерно, что у более молодой генерации еврейских женщин в сравнении с поколениями, ментально сформировавшимися в советский период, показатели репродуктивной ориентации несколько возрастают, будучи соотнесены с некоторой реанимацией роли иудейского религиозного воспитания. Следует, таким образом, предположить, что и у народов православного культурного ареала низкая репродуктивная активность определена прежде всего разрывом с традиционной системой ценностей. Следует ли говорить, что именно православие являлось основной мишенью атеистической пропаганды в СССР. Тем же этносам России, которые сохранили преемство религиозной традиции (мусульмане, буддисты, язычники), демографического кризиса удалось избежать1.

II. Недетерменированность демографического процесса: высокая репродуктивность и индустриальное общество

Историческая демография представляет широкую череду примеров, противоречащих концепту об индустриально-урбанистической обусловленности “современного типа воспроизводства”. Да и по логике данного предопределения современная деурбанизация Запада должна, казалось бы, несколько увеличить динамику рождаемости. Однако этого не происходит. Даже наоборот, тенденция снижения репродуктивной активности в последнее время здесь только возросла. Не отличаются многодетностью и проживающие за пределами урбанистической черты — в частности, в подмосковных высококомфортабельных коттеджах — семьи новой российской элиты.

Методика контрфактического моделирования основана, как известно, на оценке значения того или иного явления посредством его купирования. Чтобы оценить влияние на демографические показатели индустриально-урбанистической конъюнктуры, следует создать модель, максимально исключающую ее воздействие2. Деурбанизированные постиндустриальные анклавы (всевозможные элитные посёлки и пр.) как раз и предоставляют такую возможность. Констатация того, что демографические показатели в них существенно не изменились, может рассматриваться как доказательство отсутствия причинной связи между индустриально-урбанистическим укладом и уровнем рождаемости.

Ф р а н ц и я

Первой страной, исторически перешедшей к современному типу воспроизводства, являлась Франция. Устойчивая тенденция сокращения рождаемости наблюдалась там еще с XVIII века. “Французский демографический крест” обрел свою реальность задолго до “русского креста”. Однако по степени урбанизации Франция заметно отставала от других ведущих стран Запада. В 90-е годы XIX в., являющиеся периодом особо острого кризиса репродуктивности, доля городского населения страны составляла лишь 37,4%. Следовательно, урбанизация далеко не исчерпывала причин снижения демографической динамики. Процесс депопуляции во Франции коррелировался с “передовыми” форсированными темпами секуляризации французского общества.

Рубежный характер в смене репродуктивной парадигмы у французов восемнадцатого столетия не случаен. Он являлся отражением влияния на демографические процессы просветительской дехристианизации. Франция долгое время являлась своеобразным символом полового аморализма, разрушения семейных ценностей. Показательно, что сравнительно краткосрочный период выправления демографической ситуации приходится на период правления Наполеона III, характеризующийся попыткой реанимации консервативных приоритетов. Преодолеть положение аутсайдера в шкале коэффициента рождаемости Франции удалось лишь в ХХ столетии посредством многолетней активной демографической политики. На настоящее время по соответствующему показателю она находится выше большинства других стран Запада, подтверждая тем самым тезис о принципиальной возможности государства оказывать воздействие на демографические процессы1.

Ф а з ы д е м о г р а ф и ч е с к о г о н а д л о м а З а п а д а

Первая фаза всеобщего демографического надлома на Западе приходится на 1920-е годы. Данный феномен совершенно не синхронизируется с индустриально-урбанистическими процессами в западных странах, высшая точка которых была пройдена там существенно раньше. Зато двадцатые годы стали временем широкого импульсивного распространения материалистического миропонимания, атеистической пропаганды, аксиологии прагматизма. Репродуктивный кризис определялся, таким образом, парадигмой установившегося как на теоретическом, так и бытовом уровне материализма.

Вторая фаза падения рождаемости на Западе приходится на 60-е годы XX в. Системный взрыв сексуальной революции, приведший к нивелировке патриархальных семейных ценностей, не мог не иметь негативных последствий. Традиционный образ женщины-матери (для христианской семиосферы — архетип Богородицы) утратил свою привлекательность. Явно противоречила репродуктивным ценностным ориентирам и “голливудизация” массового сознания, выразившаяся в культивировании мифа о суперчеловеке в качестве желаемого брачного партнера2.

Модернизационный процесс далеко не всегда обусловливал переход к современному типу воспроизводства. В тех сообществах, в которых модернизационный процесс осуществлялся при опоре на национальные традиции, кризиса репродуктивности не отмечалось. Зачастую они даже испытывали демографический бум, вызываемый синтезом сохраняемых этноконфессиональных семейных ценностей с улучшением материальных условий жизни населения.

Я п о н и я

Рождаемость в феодальном японском обществе была сравнительно невысока. Низким репродуктивным уровнем характеризуется демографическая ситуация и в современной Японии. Совершенно иная картина наблюдалась в период синтоизации японского общества, определяемой духом революции “Мэйдзи”. Численность японцев в 80-е годы XVIII в. составляла около 30 млн чел. Примерно на том же уровне оставалась она и к началу синтоистской революции 1867 г. Но уже к 1913 г. в Японии проживало 51,3 млн. человек. Одновременно происходившее активное индустриально-урбанистическое развитие, очевидно, не только не служило препятствием, но и являлось дополнительным фактором демографического бума1.

Т у р ц и я

Аналогичное резкое повышение репродуктивной активности наблюдается и при рассмотрении феномена османской модернизации. К 80-м годам XVIII в. население Турции, по приблизительным подсчетам демографов, составляло 9,5 млн чел. По прошествии столетия оно даже сократилось, находясь на отметке в 8,6 млн чел. Модернизационный процесс в османском обществе конца XIX — начала XX вв. происходил, как известно, в идеологическом формате реанимации тюркистских традиций (а по большому счету, турецкого национализма). Демографические последствия такой политики для Османской империи не заставили себя долго ждать. Уже к 1913 г. численность ее населения достигла уровня в 18,1 млн чел. В противоположность позднеосманскому периоду в светской европеизированной Турции динамика репродуктивности имеет преобладающую тенденцию снижения. На настоящее время у нее одни из худших показателей суммарного коэффициента рождаемости среди мусульманских стран2.

Р о с с и я

Высокий уровень репродуктивности населения удавалось сохранить и в условиях модернизационного рывка в Российской империи эпохи Александра III. Взаимосвязь его с православной традицией поддерживала репродуктивные ценностные ориентиры численно преобладающего русского народа. Общий коэффициент рождаемости в Европейской России составлял на начало царствования Александра III 50,5% (на 1000 жителей). К концу столетия он в целом был сохранен, а у русского народа даже превышен, достигнув к 1899 г. наивысшего в его истории зафиксированного уровня в 52,3%. Характерно, что репродуктивная активность российских мусульман заметно уступала православным (коэффициент 37,8%). И это при том, что степень урбанизации среди русских была намного выше, чем у исламских народов.

Десакрализационный надлом массового сознания начала XX в., выраженный прежде всего в идеологической инверсии первой российской революции, не замедлил негативно отразиться на рождаемости. В 1905 г. общий коэффициент у русских составлял уже 47,8%, а в 1908 г. — 47,4%. Статистика последующих лет фиксировала стабилизацию показателей. Несмотря на некоторый спад, пришедшийся на время первой российской революции 1905-1907 гг., динамика рождаемости в российской империи оставалась наивысшей в Европе3.

И в дальнейшем в советском государстве всю первую половину XX в. кривая рождаемости имела потенциальный тренд повышения. Однако реализации репродуктивных потенциалов препятствовали социальные коллапсы — Гражданская война, коллективизация, Великая Отечественная. Именно на эти периоды приходились резкие зигзагообразные спады репродуктивности. При обретении же относительной социальной стабильности фиксировалось наступление “демографического ренессанса”1.

Воздействие на динамику воспроизводства населения процесса урбанизации не имело, таким образом, приоритетного значения. Поддержание высокого уровня рождаемости определялось, с одной стороны, религиозным воспитанием населения постреволюционной России. С другой стороны, пропагандистская апелляция большевиков к “светлому будущему” в значительной мере сказывалась на репродуктивной ориентированности народа (“если не мы, то дети уж точно будут жить при коммунизме”). Психологическая уверенность в завтрашнем дне оказывалась более весомым фактором корреляции демографических показателей, чем крайне тяжелое материальное положение населения первых десятилетий советской власти. Рост репродуктивности отмечался даже в условиях всеобщего голода 1921-1922 гг.2.

С Ш А

Аргументы против теории о современном типе воспроизводства можно обнаружить и в демографической истории США. Противоречащий данному концепту длительный репродуктивный рывок пришелся в американском обществе на вторую половину 1930-х — 1950-е гг. Общий коэффициент рождаемости в Соединенных Штатах возрос от 18,4% в 1936 г. до 26,5% в 1947 г. Показательно, что интенсивный рост репродуктивной активности американцев наблюдался даже во время Второй мировой войны (не имея, очевидно, аналогов такого рода в истории других воюющих государств). Соответствующий демографический подъем коррелировался в США с процессом реанимации консервативных англо-американских ценностей. Олицетворяемая же президентством Дж. Кеннеди ценностная инверсия начала 1960-х годов обозначила противоположный вектор снижения уровня репродуктивности. Спад рождаемости в США хронологически точно совпал с эпохой сексуальной революции. В итоге к 1978 г. общий коэффициент рождаемости в Соединенных Штатах упал до отметки в 15%3.

Л а т и н с к а я А м е р и к а

Интенсивную репродуктивность сохраняют и многие высокоурбанизированные страны современного мира. Активная демографическая динамика характерна, к примеру, для государств Латинской Америки, несмотря на заметное преобладание в структуре их населения городских жителей. Даже самая урбанизированная страна региона Аргентина, превосходящая по долевому представительству горожан соответствующие российские показатели (83% аргентинцев проживают в городах), традиционно имеет сравнительно высокий коэффициент рождаемости — по данным на 2003 г. — 17,5% (т. е. в два с лишним раза больше, нежели, к примеру, в Германии). Сходная демографическая ситуация наблюдается и в современном индустриально-урбанизированном Уругвае. При проживании более двух третей населения в городах мексиканские и перуанские женщины рожали в среднем, по данным на начало 1980-х годов, более пяти детей. Согласно статистике на 1995 г., общий коэффициент рождаемости в Мексике составлял 30,4% — один из самых высоких показателей в мире. При этом уровень смертности — 4,8% — был ниже, чем в любой из североамериканских или европейских стран. Мексиканский опыт противоречит, таким образом, популярному среди демографов тезису, что оборотной стороной интенсивной рождаемости при традиционном типе воспроизводства является высокая смертность. Очевидно, что благоприятная демографическая ситуация у латиноамериканцев определяется отнюдь не экономическими факторами, коррелируясь в большей степени с высоким статусом католической церкви1.

М н о г о д е т н о с т ь в с о в р е м е н н о й Е в р о п е

Многодетность еще в первой половине XX в. являлась также отличительной особенностью семей европейских католиков в таких странах, как Италия, Испания, Португалия. Их репродуктивная ориентированность снижалась прямо пропорционально снижению роли Церкви в общественной жизни.

К моменту начала распада социалистической системы только в четырех европейских странах — Албании, Ирландии, Польше и Румынии суммарный коэффициент рождаемости превышал уровень простого воспроизводства. В свете выдвигаемого в настоящей работе концепта обращает на себя внимание характеристика указанных государств с точки зрения духовных потенциалов. Албания, имевшая наивысшие в Европе показатели рождаемости, вплоть до распада СФРЮ являлась единственной на континенте страной мусульманского культурного ареала. Ирландия сохранила положение одного из оплотов европейского католицизма. То же можно сказать и о Польше, даже в период социализма. Сохранение роли католицизма в синтезе с широкими социальными гарантиями, предоставляемыми коммунистическим государством, обеспечивало, по-видимому, репродуктивный эффект. Наконец, Румыния, не выделяясь в советский период высокой степенью религиозности населения, отличалась зато особо радикальной демографической политикой, связанной с системой мер по активному поддержанию брачности. Таким образом, наилучшие показатели рождаемости в Европе оказались присущи тем странами, которые либо сохраняли освященные религией традиционные репродуктивные ориентиры, либо использовали механизмы государственного регулирования демографических процессов. Показательно, что Албания и Ирландия по-прежнему первенствуют в Европе по показателям рождаемости. В то же время Румыния и Польша, отказавшиеся от советских принципов социальной политики, имеют в настоящее время крайне низкую статистику репродуктивности, уступая, к примеру, также испытывающей демографический кризис России2.

Необходимо также отметить тот удивительный факт, что вопреки современному стереотипу о том, будто бы те народы, которые много рожают, так же активно и мрут, именно Албания и Ирландия имеют самый низкий показатель в Европе по общему коэффициенту смертности, соответственно 4,9% и 7,4%. Для сравнения: в Великобритании он составляет 10,4%, в Германии — 10,3%, в Италии — 10,8%. В России общий коэффициент смертности, не в пример, казалось бы, неблагополучной Албании, составляет 16%3.

III. Государственная демографическая политика

как фактор репродуктивности

Из предположения о недетерминированности современного кризиса репродуктивности проистекает тезис о принципиальной возможности государственного воздействия на демографические процессы. В пользу этой гипотезы свидетельствуют многочисленные исторические прецеденты эффективной демографической политики.

Г е р м а н и я

К резкому репродуктивному скачку во второй половине 1930-х годов привела, к примеру, антифеминистская политика национал-социалистов в Германии. Тенденция неуклонного снижения рождаемости в Веймарской республике коррелировалась с созданием образа “новой немецкой женщины”, ценностные идеалы которой связывались с потреблением, развлечением, профессиональным статусом. С приходом к власти НСДАП демографическая ситуация резко изменилась. Если к 1934 г. в Германии рождалось около 1 млн младенцев, то уже к 1939 г., после завершения демографической реформы, — в полтора раза больше. “Третий рейх” был в это время единственным из ведущих европейских государств, характеризующихся постоянным репродуктивным ростом. Идеология демографической политики определялась словами А. Гитлера, произнесенными на партийном съезде 1934 г., о существовании противоположных по своей природе “большого и жестокого” мира мужчин, ориентированного на борьбу “за государство и общество”, и “маленького мира” женщины, ограничиваемого “семьей, мужем, детьми и домом”1.

Планомерно реализовывался курс на высвобождение женщин из сферы профессионально-трудовой деятельности. До минимума, к примеру, была сведена их работа в образовательной сфере, хотя ещё в Веймарской республике ощущался не меньший дефицит педагогов-мужчин, чем в современной России. Стремление женщин к карьерной самореализации в профессиональном или политическом отношении оценивалось на уровне общественной морали как противоестественное. Для вступивших в замужество и добровольно оставивших трудовую деятельность работниц предусматривалась сравнительно крупная беспроцентная ссуда. Характерно, что высвобождение женщин из сферы общественного производства, приводящее, казалось бы, к сокращению численности рабочих кадров, никаким образом не сказалось на сверхвысоких темпах развития экономики страны. “Что дал вам я? — демагогически вопрошал А. Гитлер в 1937 г. у двадцатитысячной аудитории немок. — Что дала вам национал-социалистическая партия? Мы дали вам Мужчину”2.

Германский опыт опровергает традиционное возражение, что в условиях индустриальной экономической инфраструктуры высокая репродуктивность, условием которой является производственное высвобождение женщин, невозможна ввиду затратности такого шага. Экскурс же в историю демографической политики заставляет внести в этот тезис некоторую корректировку, ограничивающую его применение либеральными экономическими моделями организации индустриального общества. В тех же системах, где государству отводится роль активного экономического регулятора, появляются возможности и для гендерной диверсификации общественных функций, и в частности для создания условий репродуктивной ориентированности женщин3.

Конечно же, германская демографическая политика далеко не ограничивалась дефеминизацией производственной сферы, включая и иные механизмы стимулирования высокой рождаемости. Вводились, к примеру, специальные детские и семейные пособия, устанавливались льготные расценки медицинского обслуживания многодетных семей. Распространявшаяся на не достигших 25-летнего возраста незамужних девушек обязательная трудовая повинность предусматривала, главным образом, наряду с сельскохозяйственными работами, оказание помощи многодетным матерям в уходе за детьми. Молодые немки таким образом, снимая часть повседневных забот с домохозяек, сами приобретали навыки будущих матерей. Задачу подготовки к материнству решали также учрежденные государством специальные школы для беременных женщин. Впервые в мировой практике устанавливалась правительственная награда за заслуги рожениц — Золотой материнский крест, вручаемый матерям, родившим восьмерых детей (с 1944 г. орден “Мать-героиня” был введен в СССР)4.

Об апологии национал-социализма, конечно же, не может быть и речи. Однако детородный бум в Германии при власти НСДАП — серьезный аргумент в пользу гипотезы о корреляции репродуктивных показателей с уровнем национальной ориентированности государства. Статистика по рождаемости в современном денацидизированном либеральном германском государстве находится в резком диссонансе с ситуацией, сложившейся в “Третьем рейхе”. Уже довольно длительное время Федеративная Республика имеет однозначно худший в мире показатель общего коэффициента рождаемости. В 2004 г. он составил лишь 8,6%, тогда как даже в условиях катастрофического 1945 г. он достигал 15%. Почему же немки мало рожали в Веймарской республике, почти не рожают в ФРГ, а в “Третьем рейхе” демонстрировали высокую репродуктивную активность? Очевидно, что причины такого различия следует искать не в экономической конъюнктуре, а прежде всего в идеологических факторах1.

Р у м ы н и я

Другой пример стремительного демографического рывка представляла социалистическая Румыния. Суммарный коэффициент рождаемости в ней в первую половину 1960-х годов был одним из наименьших в мире. К 1966 г. уровень его падения достиг отметки в 1,9. Переломный характер для вывода страны из состояния демографического кризиса имел комплекс мер, главным образом запретительного характера, принятых румынским правительством в октябре 1966 г. Один из запретов касался продажи средств контрацепции. Приобрести контрацептивы в Румынии было возможно лишь на основании особого предписания врача или по некоторым социальным показаниям. Одновременно устанавливался запрет на осуществление абортов. Они разрешались лишь по особым медицинским справкам для женщин, достигших сорокалетнего возраста, а также матерей, имеющих четырех и более детей. По каждому факту смерти новорожденного проводилось специальное расследование. Уголовная ответственность за нелегальные аборты распространялась как на женщин, так и на врачей. Исходя из норм современного либерального права, такого рода регулирование может показаться дикостью. Однако в результате его Румыния в кратчайший срок была выведена из демографической ямы. Не прошло и года, как суммарный коэффициент рождаемости в стране возрос до отметки в 3,66.

По-видимому, это был самый стремительный демографический рывок за максимально короткий период в новейшей истории. Впоследствии, при ослаблении фактического государственного контроля за репродуктивным поведением, уровень рождаемости вновь приобрел тенденцию устойчивого снижения. Хотя формальный запрет на проведение абортов сохранялся, но, не будучи подкреплен соответствующими уголовными преследованиями и строгостью медицинского освидетельствования, он приобрел исключительно номинальный характер. К середине 1980-х годов Румыния по числу абортов даже вышла на второе место в мире. На первом же, как известно, находился Советский Союз, что само по себе заставляет со всей внимательностью подойти к рассмотрению румынской демографической реформы 1966 г. Некоторые ограничения права женщины на совершение аборта существовали также и в других социалистических странах — в Болгарии (для женщин в возрасте менее 40 лет и родивших менее двух детей) и Венгрии (для женщин в возрасте менее 35 лет и родивших менее трех детей)2.

С С С Р

В качестве весьма эффективной может быть оценена и демографическая политика 1980-х годов в СССР. Несмотря на высокий уровень индустриального развития, предполагающий, согласно теории современного типа воспроизводства, снижение репродуктивной активности, суммарный коэффициент рождаемости за период с 1980 по 1987 гг. возрос с 2,25 до 2,53, повысившись, таким образом, на 12,4%. Фиксируются две волны возрастания репродуктивности. Первая из них определялась реализацией принятого 22 января 1981 г. постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР “О мерах по усилению государственной помощи семьям, имеющим детей”. В течение десяти предшествующих лет наблюдалось ежегодное устойчивое снижение суммарного коэффициента рождаемости. Его рост начался фактически сразу же после вступления в силу указанного постановления, о чем свидетельствуют следующие показатели: 1980-1981 гг. — 2,25, 1981-1982 гг. — 2,29, 1982-1983 гг. — 2,37, 1983-1984 гг. — 2,41. За три года эффект принятых мер себя исчерпал, выразившись в пробуксовке динамики рождаемости в 1984-1985 гг. на уровне предыдущего года — 2,41.

Новая, более мощная репродуктивная волна коррелировалась с развернувшейся в советском обществе крупномасштабной антиалкогольной кампанией. Динамика суммарного коэффициента рождаемости вновь резко возросла, составив за 1985-1986 гг. показатель 2,46, а за 1986-1987 гг. — 2,531.

В а р и а т и в н о с т ь р е п р о д у к т и в н о г о п о в е д е н и я в с о в р е м е н н о м м и р е

Необходимо также отметить, что, в отличие от североамериканского и европейского регионов, демографическая политика подавляющего большинства стран современного мира направлена не на увеличение рождаемости, а на его сокращение. Её эффективность измеряется снижением репродуктивной динамики. Реализуются государственные программы планирования семьи. Не есть ли такое регулирование рождаемости в странах “третьего мира”, при его стимулировании в развитых государствах, практическим выражением преференций “золотого миллиарда”? Процесс снижения рождаемости, при общемировом масштабе рассмотрения проблемы, оказывается не столько естественным последствием демографического перехода, сколько результатом искусственной политической регуляции, осуществляемой в угоду ряда избранных стран.

Индикатором ментально-культурной обусловленности репродуктивного поведения может служить сопоставление по данному параметру лиц, проживающих в одной экономической зоне, но различающихся по этноконфессиональной идентификации. Так, русские женщины, проживавшие в советское время в среднеазиатских республиках, рожали неизменно значительно меньше детей, чем представительницы коренных мусульманских народов. В то же время среднеазиатки, переезжавшие в Россию, были более репродуктивно ориентированы в сравнении с местным славянским населением. Не только отношение к деторождению, но и в целом к семейным ценностям различалось по национальному признаку. Разводы, к примеру, у таджиков фиксировались в 2,5 раза, а у туркменов — в 3,5 раза реже, чем у русских в соответствующих национальных республиках2.

Еще более показательны цифры расовых различий в репродуктивной активности населения США. Казалось бы, у рассредоточенных по всей территории Соединенных Штатов афро-американцев должен быть, в соответствии с теорией об экономическом предопределении демографических процессов, примерно тот же показатель рождаемости, что и у белого населения (а может, даже и меньше, имея в виду их более низкий социальный уровень в стране). Однако в действительности репродуктивность цветных оказывалась неизменно выше, нежели у потомков выходцев из Европы. Так, к середине 1980-х годов суммарный коэффициент рождаемости у американских белых составлял 1,71, тогда как у афро-американцев — 2,15. Традиционно еще более высокие репродуктивные показатели в США имеют представители иных цветных этносов (к примеру, мексиканцы). Суммарный коэффициент рождаемости за тот же период у целостно рассчитываемого небелого населения Соединенных Штатов составил 2,22.

Именно репродуктивная активность цветных обеспечивает на настоящее время для США некоторое превышение границы простого воспроизводства населения. Тот же вывод можно сделать и в отношении современной Франции. Как и по всей Европе, иммигранты из стран “третьего мира” обладают несоизмеримо более высоким уровнем репродуктивности, нежели коренные европейские жители. Численность детей у проживающих во Франции арабов в 3,3 раза больше в среднестатистическом измерении, нежели у французских семей. Выправившаяся, казалось бы, в настоящее время демографическая ситуация во Франции есть прежде всего результат активной рождаемости у иммигрантов. Сами-то французы, имеющие суммарный коэффициент 1,84, не обеспечивают даже простого воспроизводства1.

IV. Специфика демографического кризиса в России

Кризис рождаемости в современной России, совпадая по основным статистическим характеристикам с динамикой снижения репродуктивности в Западной Европе, имеет, в отличие от неё, совершенно иную природу. Причины репродуктивного кризиса в России заключаются отнюдь не в урбанизации (переписи 1989 и 2002 гг. фиксируют абсолютно сходный показатель долевой численности горожан), а в специфике осуществляемых реформ. Социально-экономический коллапс блокировал для значительной части россиян их стремление к воспроизводству2.

Сходный по характеру репродуктивный кризис испытали и все другие бывшие социалистические государства Европы. Если до начала реформ рождаемость в них в целом была заметно выше, чем в капиталистических европейских государствах (суммарный коэффициент рождаемости по Восточной Европе — 2,14, Западной — 1,63, Северной — 1,86, Южной — 1,93), то в настоящее время её уровень однозначно ниже. Помимо демографического кризиса на постсоветском пространстве обращает на себя внимание и другой тренд — смена регионального лидера по показателю репродуктивности, место которого заняла отличающаяся социальной ориентированностью государственной политики Северная Европа. Таким образом, при среднесрочном измерении демографических показателей обнаруживается связь снижения репродуктивной активности населения с отказом от принципа регулирования государством социально-экономических процессов3.

М а л о д е т н о с т ь

При долгосрочном ретроспективном анализе выявляются более глубинные истоки феномена малодетности в России, рассматриваемые через парадигму глобальной ценностной трансформации. Кризис традиционных семейных ценностей характеризовал еще, казалось бы, сравнительно благополучную в статистическом выражении демографическую ситуацию в Советском Союзе. Целенаправленное насаждение материалистического миропонимания привело к вытеснению из общественного сознания сакрального отношения к процессу воспроизводства. Пожалуй, наиболее острые формы эта десакрализация приобрела у русского народа, явившегося основным объектом советской идеологической нагрузки. Столетнее измерение демографического тренда четко фиксирует тенденцию понижения потенциалов рождаемости у русского населения в сравнении с другими, объединенными с ним в единое государство народами. Его государствообразующая роль в Российской империи отражалась наивысшими показателями рождаемости. Репродуктивность женщин православного исповедания была в ней в конце XIX в. почти в полтора раза выше, чем у мусульманок. Через полстолетия РСФСР, по статистике на 1940 г., занимала четвертое место среди союзных республик. Впереди нее по этому показателю находились Армянская, Казахская и Узбекская ССР. Показательно, что первая строчка принадлежала стране христианского культурного ареала — Армении, опровергая тем самым популярный тезис об исключительной репродуктивной ориентированности народов исламского мира. При истечении следующих 50 лет (по данным на 1986 г.) РСФСР опустилась уже на десятое место среди пятнадцати союзных республик. При общем снижении уровня репродуктивности в Советском Союзе в трех из союзных республик — Таджикской ССР, Узбекской ССР и Туркменской ССР — он возрастал. Рождаемость у таджиков к концу советского периода была, в опровержение теории демографического перехода, заметно выше, чем у них же столетием ранее. Таким образом, высокий уровень репродуктивности в СССР удалось сохранить (а то и увеличить) лишь тем народам, которые сумели сохранить приверженность этническим традициям. Тогда как разрушение традиций русского народа затрагивало сами ментальные стороны его существования1.

Желание иметь потомство у русских женщин к концу советской эпохи было подавлено в большей степени, чем у любой титульной национальности в союзных республиках. Репродуктивная ориентированность у них оказывалась даже ниже реального уровня рождаемости. На предпоследнем месте по этому показателю находились близкие в культурном отношении украинки. Тогда как замужние туркменки (первое место) ожидали родить на тысячу женщин 6356 детей. Расхождения между ожидаемой и желаемой численностью потомства, согласно утверждению демографов, как правило, незначительны2.

Р а з в о д ы

Православная традиция, равно как и католическая, крайне негативно относилась к бракоразводной процедуре и повторным бракам. Популярная русская сентенция гласила, что первая жена дана от Бога, вторая — от человека, третья — от черта. Народное представление соотносилось с официальной позицией Церкви. Московский митрополит Фотий излагал ее посредством другого афористического перифраза: первая жена — по закону, вторая — от слабости человека, третья — законопреступление, четвертая — нечестивое, свинское житие3.

На начало XX в. европейское законодательство в отношении разводов варьировалось в соответствии с конфессиональными традициями. В протестантском семейном праве бракоразводные процедуры в полной мере легитимизировались; в православном — хотя и допускались, но были максимально затруднены; в католическом — категорически воспрещались. Как следствие, даже в современной Европе ряд стран — католические Испания, Португалия, Италия, православная Греция — имеет исключительно низкий (близкий к нулевому) уровень разводимости. Напротив, крайне высокая динамика разводов в России прямо свидетельствует о разрыве страны с духовной традицией православия. Если в Российской империи, по данным на 1897 г., общий коэффициент разводимости составлял 0,06%, то уже в 1926-1927 гг. в Советском Союзе (его европейской части) — 11%. Чаще, чем в СССР, в 1920-е годы разводились только в США. Причем динамика разводов в Украинской ССР была даже выше американской. Но ведь одно дело США, имеющие за плечами длительный опыт эмансипаторской политики, и совсем другое Советский Союз, пошедший на резкий контрастирующий разрыв с еще недавно преобладающим патриархальным семейным укладом.

В дальнейшем динамика разводов в СССР существенно снизилась, чему немало способствовало проведение Указом о браке и семье от 8 июля 1944 г. существенное усложнение бракоразводной процедуры. Чтобы развестись, требовалось пройти через две судебные инстанции, при предварительной публикации в местных газетах извещения о готовящемся процессе. Новое упрощение процедуры разводов в 1965 г. привело к очередному скачкообразному росту разводимости. Если в 1965 г. было зарегистрировано 360 тыс. разводов, то уже в 1966 г. — 646 тыс. Коэффициент разводимости возрос за десятилетие от уровня 5,3% в 1958-1959 гг. до 11,5% в 1969-1970 гг., к концу 1970-х годов он уже составлял 15,2%. Это было существенно выше соответствующих показателей любой из европейских стран. Причем среди союзных республик Российская Федерация уступала по нему лишь Латвии. По коэффициенту разводимости СССР занимал третье место в мире, пропустив вперед себя лишь США и Кубу. В современной Российской Федерации по отношению к советскому времени показатели разводимости еще более возросли. Если в 1990 г. в РСФСР было зафиксировано 559 918 разводов, то в 2002 г. — уже 853 647.

Семейная нестабильность является важным фактором в сдерживании рождаемости. В контексте демографического кризиса русского народа обращение к церковному варианту истолкования семейного права, в синтезе его с установленной светской гражданской традицией, представляется неким спасительным исходом. Целесообразно также обсудить вопрос о степени возможного участия институтов Церкви в регистрационных процедурах брачно-семейных отношений (брак, развод, рождение ребенка)1.

Разводы по сей день законодательно запрещены в Ирландии, ряде стран Латинской Америки, отличающихся значительным уровнем влияния католической церкви. Данное ограничение в семейном законодательстве отнюдь не квалифицируется в качестве противоречия принципу соблюдения прав человека, являясь, напротив, его развитием с позиций традиционной нравственности. Аргументом же в пользу сохранения запрета на разводы служит более высокий уровень рождаемости в указанных странах в сравнении с теми (из принадлежащих к той же католической культурной традиции), в которых он был исторически снят.

П р о б л е м а о д и н о к и х л ю д е й

Другим фактором демографического развития СССР являлась непомерно значительная доля в общей структуре населения одиноких людей. В дореволюционной России общинный мир принципиально исключал социальное одиночество. Даже тривиальные семейные ссоры в целях пресечения их конфликтогенности разрешались, на сходе. В контрасте с такого рода практикой доля одиноких людей в структуре позднего советского общества составляла 11,3%. И это несмотря на сравнительно высокий, по западным меркам, уровень брачности. Тезис о семье как основной первичной ячейке социалистического общества являлся чисто декларативным. СССР по показателю численности одиноких людей занимал третье место в мире, уступая только Швейцарии и ФРГ.

Популярные суждения об особой семейственности русского народа материалами демографической статистики не подтверждаются. К концу советской эпохи о ней можно было говорить лишь в прошедшем времени. Средний размер семьи в РСФСР составлял 3,24 чел. Худшие показатели имели только Эстонская и Латвийская ССР. Для сравнения: среднестатистическая семья в Таджикистане включала в свой состав 5,95 чел. Все среднеазиатские республики имели в советское время общий тренд увеличения размеров семей1.

Г е н д е р н ы й р а з р ы в п р о д о л ж и т е л ь н о с т и ж и з н и и с п е ц и ф и к а с е м е й н ы х о т н о ш е н и й в Р о с с и и

Современная Российская Федерация унаследовала от Советского Союза первенство по показателю наибольшего разрыва в продолжительности жизни мужского и женского населения. По данным на 2004 г., он составляет 13,41 года. Причины такой разницы не сводятся исключительно к пресловутому спиванию российских мужиков. Применительно к другим странам с традиционно высоким уровнем употребления алкоголя такого разрыва не наблюдается. Характерно, что в императорский период истории России несовпадение в продолжительности жизни мужчин и женщин, по статистике на 1897 г., составляло всего 2,9 года, что соотносилось с общемировыми показателями. Между тем алкоголизация русского мужского населения имела до революции не менее широкое распространение. Следовательно, дело заключалось не только и не столько в пьянстве. Резкий гендерный разрыв в продолжительности жизни возник в советское время и, следовательно, отражал его социально-психологическую специфику2.

Социокультурные ролевые функции взаимоотношения полов в секуляризованной России имеют принципиальные отличия от соответствующих нормативов как в странах Запада, так и Востока. Эмансипированный статус женщины в западных сообществах подразумевает отсутствие у неё каких-либо не закрепленных законом преференций в семейной сфере. Эмансипация нивелирует принципиальные различия гендерных ролей. Если уж равенство — то равенство во всем, в том числе и в составлении семейного бюджета. Процесс эмансипации женщин на Западе снизил одновременно и социальную ролевую нагрузку на мужчин. На Востоке социокультурные тендерные роли закрепляются не столько правом, сколько силой традиции. Оборотной стороной восточной патриархальности является актуализация в применении к мужчинам архетипа “добытчика”. Подчиненное положение женщин одновременно освобождает их от ряда социально-экономических функций. Повышенная ответственность, возлагаемая на мужчин, компенсируется реальным положением его в качестве главы семьи.

Российская модель семейных отношений конструируется на основе эклектического совмещения компонентов обеих гендерных систем. Такое сочетание поставило женское население России в преференционное в социокультурном ролевом распределении положение. В соответствии с западной моделью, женщина наделяется всеми правами, предусмотренными идеологией эмансипации. Вместе с тем был сохранен весь комплекс возлагаемых на мужчин социальных обязанностей, не подкрепленных какими-либо компенсаторскими преференциями. Связанный со спецификой семейных отношений в России социально-психологический прессинг, постоянно довлеющий над значительной частью мужского населения, может быть, вероятно, расценен в качестве одного из основных факторов непропорционально высокой смертности мужчин в России.

А б о р т ы

Следует ли говорить, что в православной религиозной традиции практика абортов резко осуждается. Столь же категорический запрет в отношении искусственного прерывании беременности выдвигается и в католицизме. Оно приравнивается к умышленному убийству. Распространение абортов в предреволюционной России, ограниченное пределами субкультуры крупного города, явилось одним из знаковых проявлений ослабления религиозных скреп в обществе. В Петербурге соотношение абортов к числу рождений составляло 20%. В Харькове данный показатель был даже выше — 22,1%. Но только при советской власти практика искусственного прерывания беременности приобрела общероссийские масштабы. Снятие постановлением Наркомздрава и Наркомюста от 18 ноября 1920 г. запрета на аборты явилось катализатором их активного применения. К 1926 г. доля абортов в отношении к общему числу живорожденных составляла уже 46,3% , в Ленинграде — 42,4% (более чем в два раза выше в сравнении с дореволюционным петербургским уровнем), в губернских городах РСФСР (судя по имеющимся материалам восьми городов) — 32%. При этом на селе, остававшемся еще под властью христианской семейной традиции, аборты по-прежнему расценивались как аномальное явление, соответствуя показателю в 2,1%.

В 1920-е годы в СССР формировался новый тип семейных отношений, для которых деторождение не носило приоритетного и обязательного характера. Ситуация стала настолько угрожающей, что правительство СССР вынуждено было в 1936 г. запретить аборты. Именно с этим некоторые исследователи связывают феномен “сталинского демографического ренессанса”1.

Новая легализация абортов соотносилась не только с контекстом десталинизации общественной жизни, но и очередного антирелигиозного наступления. В результате Советский Союз прочно закрепился на неблаговидных позициях мирового лидера по количеству абортов. По данным за 1990 г. было зафиксировано 4103,4 тыс. абортов, тогда как родилось всего 1988,9 тыс. детей. Отношение абортов к родам составило, таким образом, 205,9%. Правда, в постсоветское время статистика искусственного прерывания беременности имела тенденцию заметного снижения. Данное обстоятельство вполне объяснимо, имея в виду распространение использования в половых отношениях обычных средств контрацепции. Но даже в весьма благополучном в рассматриваемом отношении, при сравнении с соответствующими советскими показателями, 2004 году абортов совершалось больше, нежели рождалось детей. Проблема преодоления демографического кризиса русского народа могла быть во многом решена, если бы государство законодательно ограничило практику искусственного прерывания беременности2.

С р е д с т в а к о н т р а ц е п ц и и

Традиционной репродуктивной ориентированности брачных отношений противоречит массовое использование средств контрацепции. Из находящихся в репродуктивном возрасте российских женщин, по данным на 2004 г., 14,1% применяют внутриматочные спирали, 8,9% — гормональную контрацепцию. 18 тысяч проходят ежегодно операцию по стерилизации. Всего 73% россиянок (включая использующих обычные средства контрацепции) оказываются заведомо исключенными из процесса воспроизводства. При этом 53% потенциальных матерей применяют современные методы контрацепции. Принципиальный отказ значительной части российских женщин от потенциального дара материнства — яркая иллюстрация нравственного состояния нашего общества3.

Приведенная аргументация вовсе не направлена на опровержение теории демографического перехода. Было бы наивно отвергать влияние на репродуктивность материальных факторов. Задача заключалась не в отрицании их, а в доказательстве одновременного воздействия на репродуктивное поведение населения духовных потенциалов и, соответственно, недетерминированности процесса снижения рождаемости в современном мире, принципиальной возможности изменения сложившейся демографической ситуации. Лидерами в динамике воспроизводства населения в настоящее время являются Афганистан и Саудовская Аравия, хотя первое из государств характеризуется крайне низким уровнем жизни, а второе — столь же высоким. Очевидно, что в обоих случаях исламская традиция сакрализации деторождения оказалась более значимым условием, нежели материальные параметры развития стран.

Апелляция к традиции не означает и отрицания целиком демографического опыта Запада. Задача заключается в конструктивном синтезе применительно к демографии модернизма с традиционализмом высокого уровня продолжительности жизни с высокой репродуктивностью. Целевая установка демографической политики может быть выражена посредством формулы: жить так же долго, как на Западе, рожать так же много, как на Востоке!

Андрей ВОРОНЦОВ ХАЗАРСКИЙ СИНДРОМ

Из сумрака далеких времен, из необъятных просторов с серебряными прожилками былинных рек, из сказочных видений детства шелестом доно-сятся заветные слова: “русский народ”.

О, русский народ! Я летел на двухмоторном “Ан” над устьем Северной Двины. Река ширилась, распадалась на рукава с множеством зеленых островков, берега ее плавно уходили вбок, и скоро впереди, от края и до края, насколько хватало глаз, не спеша катило свои угловатые волны Белое море.

“Не так ли и мы, — подумал я тогда, — всеми малыми жизнями своими вливаемся в народ, в “русское море”, как сказал Пушкин?”

А потом самолетик, завибрировав, сел на сильно заросший травой, точно небритый, соловецкий аэродром, и мы оказались на знаменитом острове, по которому без всякой цели носились взад и вперед на мотоциклах пьяные мужики.

Обедали мы с женой в недавно построенной деревянной келье отца Зосимы, иеромонаха из Молдавии, с которым познакомились еще на пристани в Архангельске. Был пост, монахини (сестры Зосимы) подали пустой свекольный борщ и тепловатые макароны, заправленные постным маслом. Вошел мужик средних лет с похмельным лицом, снял шапку-ушанку (дело было летом), перекрестился и тоже сел обедать, не подымая от миски глаз. Это был церковный староста.

Потом я видел, как он истово трудился, выгребая мусор и битый камень из Филипповского храма, переданного властями верующим. Через некоторое время после отъезда из Соловков я узнал, что он украл церковную кассу и поджег, дабы замести следы, единственную отреставрированную часовню около монастыря.

Такая вот история в духе Достоевского. Что ж, один из малых ручейков, впадающих в великую реку, оказался отравленным. Ничего не поделаешь, это жизнь. Только не много ли стало этих мутных ручейков?

Я провел детство в военных городках, разбросанных на громадной терри-тории от Закарпатья до Забайкалья, потом, работая на “скорой помощи”, я побывал в стольких чужих домах, что человек иной профессии не посетит и за три жизни, и видел людей в ситуациях, в которых обычно, кроме милиции, никто их не видит. С 1987 года я работаю литературным редактором и прочитал тысячи рукописей, присланных простыми людьми со всех концов страны. Так что я имею некоторые основания утверждать, что знаю наш народ.

Я давно отказался от того, чтобы даже и в сердцах осуждать его в целом. Это, во-первых, не по-христиански, а во-вторых, лицо любого народа складывается из лучших черт, потому что худшие у всех одинаковы.

Но я все чаще ловлю себя на крамольной мысли, что лучшие черты нашего народа как-то так удалены друг от друга, что надо то ли отойти далеко-далеко от народа, чтобы охватить взглядом всю картину, то ли этот рисунок еще не закончен Богом.

“Непротивленчество” так в нас въелось, что иммунитет ко злу слабеет у русских людей год от года. Ярче всего губительное действие “непротивленчества” проявилось во время буденновских событий десятилетней давности. Ведь мужчин в захваченной больнице было значительно больше бандитов, а человеческая мысль, как известно, быстрее любого оружия. Вот ведь бежали захваченные талибами летчики из Афганистана, пусть даже и с помощью подкупа, — в любом случае они рисковали жизнью. Целый год им понадобился, чтобы решиться на такое.

В “буденновском столбняке” поразило еще одно: всё это происходило не на Дубровке, не в “развращенных” Москве, Питере, Нижнем или Екатеринбурге, а в глубинке России. В патриотических кругах до сих пор бытует легенда, что там-то, в народных недрах, живет еще воля к сопротивлению, правда и справедливость. Как бы хотелось верить!

Многие из писателей-патриотов считают себя верующими или на самом деле являются таковыми. Но, похоже, они не понимают, что для верующего понятие “народ” значит не более, чем, скажем, понятие “пролетариат”. И пролетариат, и народ объективно существуют, но обожествление этих групп людей — атеистический обман. Для отцов церкви народ прежде всего был паствой, которую надо приводить к Богу.

А наши патриоты без конца курили народу фимиам, как идолу какому-то, и дождались благодарности: народ, когда они стали, начиная с 1990 года, писать воззвания к нему, удивленно выпучился на них. Какие “идеалы”? Какая “Родина”? Какая “духовность”? Это результат тотальной обработки мозгов телевидением, решили тогда вы. Но когда я колесил в карете “скорой помощи” по Москве и Подмосковью, входил со своим громоздким железным ящиком в тысячи домов, то видел, что люди живут угрюмой свинцовой жизнью без Бога, оживляемой лишь шелестом нелегко достающихся рублей. И если телевидение позвало их в светлую даль западных супермаркетов, что они могли сказать в ответ на пламенные призывы “спасать Родину”?

Нельзя славное прошлое народа, его культуру и традиции автоматически переносить на нынешний народ, наделять его чертами, которых он уже лишен, и называть это любовью. В иных случаях это не любовь, а самообман. В свое время медицина научила меня любить не народ, а людей, когда они в беде и им больно. Народ как абстрактную категорию любить не нужно. Это, как писал Достоевский, все равно что любить не отдельного человека, а все человечество. Ведь любовь, согласитесь, предполагает некое ответное чувство, но кто же может рассчитывать на него, если, скажем, еврейский народ не полюбил даже своего Спасителя? Или любите на здоровье (нельзя же, в самом деле, это запретить), но отдавайте себе отчет: это — любовь без взаимности. Чтобы не посыпать потом голову пеплом: где же мой народ? В Турцию поехал, за шмотками…

Отчего в поучениях Господа мы не найдем и следа сюсюканья перед народом? Напротив, недостатки окружающих подчеркивались Христом в довольно резкой и откровенной форме. Зачем обманывать людей, говоря им, что они — соль земли, если вскоре они придут и скажут: “Распни Его!“?

Никому из нас не дано любить людей сильнее, чем Господу, создавшему их по Своему образу и подобию. Но Бог сошел с небес на землю в человеческой ипостаси не для того, чтобы сказать людям: “Какие вы хорошие!”. Не очень-то они были и хорошие, если благодеяния от Господа принимали, а в роковой час никто о них даже вслух не вспомнил. Мне искренне жаль наших слепых “народолюбцев”. Да, они сочинили для самих себя фантом — прекраснодушный народ, но ведь большинство их и служили ему самоотверженно! Они вполне заслужили за свой труд народную благодарность. Почему? Да потому, что не живут долго люди низкими истинами, подавай им возвышающий их обман. Насмотрелись “порнухи”, всех ощутимо потянуло к старому. (Демоническое телевидение, кстати, сразу отреагировало — и появились вновь на экранах шедевры соцреализма, запели “Старые песни о главном”. Нет, что ни говори, а между телевидением и народом существует четкая прямая и обратная связь.)

Увы, это никак не меняет отношения народа к серьезным писателям. Какой народ на просторах бывшего СССР относится так скверно к своим писателям, как русский? Вы посмотрите, каких писателей пестуют в “ближ-нем зарубежье”, — ни один из них и в подметки не годится любому нашему “середняку”. Напиши хоть в “ближнем”, хоть в “дальнем” зарубежье кто-нибудь что-то вроде “Лада” Белова — да ему памятник поставят при жизни.

Раньше писатели — и Пушкин, и Лермонтов, и Толстой, и Достоевский, и Шолохов, и помянутый Белов — были обязаны очень многим в своем творчестве народу. Теперь наоборот. Возьмем один из многочисленных фольклорных сборников XIX века. Мы найдем в нем множество сюжетов, поэтических образов и просто словесных оборотов, вошедших в классические русские произведения. А что теперь? Современный раздел в фольклорном сборнике, конечно, есть: всякие частушки про колхозы, Гитлера, Горбачева, Ельцина, Чубайса, но это, собственно, не народная поэзия, а то, что во Франции называли мазаринадами.

А если говорить о народных промыслах? Знанием о цивилизациях древности мы во многом обязаны банальным глиняным черепкам. На них можно обнаружить редкие письмена, они хранятся в земле лучше железа и позволяют точно определить с помощью спектрального анализа время изготовления сосуда, а следовательно, и древность культурного слоя. Нельзя сказать, что наша эпоха будет представлять в этом смысле белое пятно. Гончары в России есть, а у кузнецов даже существует профессиональный союз. Я знаю людей, нашедших утерянный, казалось бы, секрет чернолощеной керамики. Но вот незадача: народными промыслами не занимаются люди из народа. Где потомственные промысловики? Знакомые мне гончары и кузнецы — сплошь бывшие “итээровцы” и филологи. Недавно познакомился с одним гончаром с Нижегородчины, бывшим сельским учителем. Он теперь продажей горшков и крынок кормит семью. Но кто же его, деревенского человека, научил крутить их? Керамисты-интеллигенты из Подмосковья…

Поневоле придешь к выводу, что сегодня не столько мы нуждаемся в народе, сколько народ в нас. Кто еще скажет о нем что-то хорошее, не телевидение же? Кто вернет народу его искусства и промыслы? Л. Н. Гумилев, производивший раскопки в Волжской Хазарии, писал, что коренное население Хазарского каганата не оставило после себя, кроме развалин колоссальных по тем временам крепостей, никаких памятников культуры, даже элементарных. Значит ли это, что в Хазарии не существовало культурных людей? Вероятно, существовали (среди знати), но были адаптированы и даже впрямую ассимилированы путем смешанных браков правящей верхушкой, принадлежащей к другому этносу.

Писатели-патриоты были всегда, во всех странах мира, естественной культурной опорой государственной власти и посредником между нею и народом. Если же власть вдруг отворачивается от них — значит, она глупа и утратила чувство самосохранения, но народ, равнодушный к своей культурной идентификации, — это уже антинарод.

Современные русские люди, в большинстве своем считающие художества занятием праздным, не понимают, что, если нужда заставит национально ориентированных художников обслуживать космополитичную верхушку, проиграют не художники, которые могут сохранить зерна индивидуальности и в новом амплуа (как это сплошь и рядом происходит среди живописцев, охотно запечатлевающих ряшки “новых русских” или даже оформляющих их шизофренические замки в стиле “а ля рюс”), проиграет народ, и навсегда. Мы приблизились к той роковой черте, когда можем идентифицировать себя как народ только в прошлом. От нашей былой мощи — государства, армии, науки, образования, промышленности — остались слабые воспоминания. Так, наверное, римляне под властью гуннов и вестготов смутно помнили о своем величии, но в настоящем у них были только развалины. Конечно, в отличие от Хазарии, кое-что осталось и помимо развалин, но осталось кому? Германские племена многим обязаны римлянам, но вот римляне им не обязаны ничем.

По теории, которой придерживаются историки школы академика Рыбакова, русский народ значительно древнее, нежели принято считать, и ведет свою родословную со времен “трипольской культуры” или даже еще раньше. Оппоненты этих историков полагают, что подобные взгляды — проявление “великодержавного чванства”. Если бы так! Мне известно одно доказательство (из разряда психологических) теории глубокой древности русской нации, которое никогда никому не приходило в голову. Правда, не знаю, доставит ли оно удовольствие державникам.

Так вот, если смотреть на теорию о нашей глубокой древности с точки зрения концепций Тойнби или Шпенглера, то получается, мы не только древний этнос, но, увы, — и дряхлый. В самом деле, разве мало общего между нашей жизнью и тем, как вели себя древние египтяне, греки, римляне в эпоху упадка их цивилизаций? Разве молодые этносы (а мы, по официальной теории, моложе германцев) относятся так равнодушно к своей государственности и национальному достоинству?

Мы, тридцать лет управляемые вождем-победителем, несгибаемым, волевым, жестоким, умным, хитрым, не упускавшим ни одной возможности прирезать лишний метр земли к своей державе, — что мы сделали всего через сорок лет после смерти Сталина с Советским Союзом, созданным, казалось бы, на века, ощетинившимся ядерным оружием, окруженным со всех сторон поясом безопасности из стран-сателлитов (а при Сталине в их число входили и Китай, и Иран, и Австрия, и Албания, и Финляндия)? Сколько крови, пота и слез мы пролили, складывая по кирпичику эту сверхдержаву? И что мы сделали для того, чтобы не дать играючи ее разрушить?

Заметьте при этом, что Сталин был не русским, а грузином (то есть, согласно “теории русских древностей”, представителем более молодого этноса). Ни до Сталина, ни после народ оказался не в состоянии выдвинуть из своей среды вождя-державника. Зачем столько лет компартии прививали иммунитет против троцкизма, если она выбрала руководителем Хрущева, бывшего, по свидетельству Кагановича, в 1923-1924 годах троцкистом?

В русофобии обвиняют и Сталина, говорят, что антирусский и антиправославный характер его государства не позволял русским чувствовать себя в нем хозяевами. Не берусь спорить, но стоит сравнить, насколько допускались русские к руководству страной при Ленине и при Сталине и каково было положение Православия при том и другом. Вообще, что значило сказать: “Я — русский” при Ленине и при Сталине?

А если вернуться от Сталина лет на двести назад, мы увидим, что при Анне Иоанновне и Бироне все русское и православное было еще в меньшем почете. О тогдашнем засилье немцев хорошо известно, но мало известно, что Священный Синод практически бездействовал, в нем не было ни одного митрополита, лишь один архиепископ.

На одной чаше весов сегодня ощутимые признаки вырождения русского народа: демографические, нравственные, культурные, государственные… Что на другой? Как это ни странно, мы по-прежнему умны и талантливы. (Еще одно свидетельство в пользу “древности”?) Побывав во многих республиках бывшего СССР, окончив многонациональный Литинститут, я вынес убеждение, что наши бывшие собратья здесь даже уступают нам. (Иначе бы они, имея у власти национально ориентированные элиты, не жили бы хуже нас, национальной власти не имеющих.) Но умны мы теперь каким-то лукавым, странным умом. Порядочные русские люди всегда стремились в своей жизненной философии преодолеть (часто безуспешно) пропасть между словом и делом. Ныне все наоборот. Слова принципиально маскируют дела (слава Богу, тоже не всегда успешно). В этом смысле мы стали напоминать евреев раннего периода рассеяния. Вы заметили, что нынче все, кроме тех, кто свое богатство скрыть не в силах, плачут и жалуются? Вселенский стон стоит! “Семьдесят процентов людей живут за чертой бедности”. Но почему оппозиция получает на парламентских выборах не больше трети голосов? Пропаганда? Ее значение огромно, но лично я еще не видел голодных, которых накормило бы телевидение.

Определенная лукавинка была свойственна нашему народу и прежде, но добавилось еще кое-что. Ум стал рассматриваться как капитал. “Если ты умный, то почему бедный?” — современная расхожая шутка. Я даже полагаю, что мы недооцениваем своеобразные умственные способности русских людей. У сочинителей есть вечная головная боль: “Народ не поймет!” Народ, со своей стороны, охотно поддерживает эту версию. Однако с реставрацией капитализма многие наши пеньки моментально научились разбираться в законах финансовых спекуляций и объегоривают людей виртуозно, в том числе многоопытных западных коллег. Мы не могли побудить их прочесть страницу серьезных стихов или прозы, а они, гляди, щелкают, как орехи, абсолютно нечитабельные для нас учебники о принципах бизнеса и успешно зубрят английский, хотя в школе клялись, что у них нет способностей к языкам. Эти хитрецы прикидываются непонимающими только тогда, когда понимать им нет никакой прямой выгоды.

Талантливы мы в “новой России” тоже как-то однобоко. Прежде считалось, что способному человеку незачем обманывать людей, пусть этим занимаются бездари. Теперь талант первый спутник обмана. Наши соотечественники научились проникать в компьютерные сети американских банков и переводить миллионные суммы на свои счета.

Ни ум, ни талант не являются, к сожалению, в наше время чистыми достоинствами. Они лишь могут сопутствовать чему-то более значительному и высокому в нас. Чему? Что положить нам на светлую чашу весов? Конечно же, веру наших отцов, веру, что вела и спасала нас столько веков. Не проходило и столетия, чтобы русский народ не стоял на краю пропасти, в отчаянии озираясь на стремительно надвигающуюся стену огня. Так уж нам обычно везет, что обстоятельства всегда против нас, но глядишь: бухнется на колени русский человек, всеми силами грешной своей души взмолится к Господу, — и что-то дрогнет в небесах, хлынет сверху чудесный ливень, зальет огонь, или молния ударит в дерево у края пропасти, которое рухнет кроной на другую сторону и станет спасительным мостом… Ушли в небытие, “сгинули, аки обры”, хазары, печенеги, половцы, волжские болгары, а мы, обожженные, побитые, иссеченные шрамами, снова вставали и отстраивали заново наши церкви и города.

Нашему народу, с его постоянным житейским невезением и привычкой к страданию, всегда был понятен и близок образ того Иисуса, который во младенчестве спал в кормушке для скота, потому что Ему с Матерью не нашлось приюта ни в одном еврейском доме. Простой, откровенный, даже резковатый, но чуткий и милосердный Бог в образе человека подвергся неслыханным пыткам и истязаниям, а потом и лютой казни вместе с бандитами, — это тоже нам знакомо и понятно. Многим русским новомученикам довелось, хотя и не в столь тяжкой степени, разделить крестный путь Спасителя. И не так были страшны муки, которым их подвергали, как то одиночество, которое они испытывали перед смертью. В 1918 году украинские монахи-“самостийники” сами указали расстрельной команде дом в Киево-Печерской лавре, где жил престарелый и больной митрополит Владимир, да еще жаловались на великодержавные притеснения с его стороны, а когда за оградой, куда отвели митрополита, раздались выстрелы, кто-то из монахов робко предположил: “Это, наверное, владыку расстреливают”. Но никто не пошел посмотреть, так это или не так. Все легли спать. Не стали искушать судьбу и утром, пока женщины, пришедшие в лавру на богомолье, не закричали братии, что на площадке рядом с крепостным валом лежит в луже крови мертвый владыка, без панагии, клобучного креста и босой. Тело митрополита Владимира было все изуродовано ударами штыков и выстрелами в упор, сделанными уже после того, как он упал.

В наших былинах, песнях, духовных стихах и житиях говорится больше не о чудесах, творимых святыми великомучениками, а об их страданиях. Жалость и врожденное чувство справедливости (вот еще что можно положить на светлую чашу весов) не позволяют нам забыть унижений и издевательств, выпавших на долю лучших людей среди нас. Вот почему “русский” означает “православный”.

Со страхом мы, братие, мы восплачемся:

Мучения-страдания Исуса Христа.

Восплачемся на всяк день и покаемся,

И Господь услышит покаяние,

За что и нам дарует царствие Свое…

Однажды, выступая перед читателями в Исторической библиотеке, я риторически спросил: по каким людям мы должны судить о народе? По тем отвратительным личностям, что не сходят с экранов телевизоров? По неисчислимым ловчилам, без конца продающим и предающим? По равнодушным и прячущим глаза или по тем, кто в полной безвестности, молча, день за днем, год за годом занят напряженным созидательным трудом?

Я знаю сотни примеров, когда люди, не спросясь никого, но и никем не понуждаемы, без похвал, венков и вознаграждений в одиночку делают общерусское, народное дело. Если у нас и будет завтрашний день, то только благодаря им.

Как-то известный русский критик и публицист, с которым я поделился некоторыми горькими мыслями о современном состоянии нашего народа, сказал то, что вряд ли когда-нибудь напишет, а если напишет, то уж точно не напечатает: “Девяносто девять процентов людей у нас сегодня — это быдло. Народ составляет всего один процент. И пока жив этот один, будут жить и остальные”. Несмотря на скептический склад натуры, я в глубине души оптимист и поэтому как-то сразу согласился.

Но теперь, когда я пишу эти строки, я думаю о том, что дело все же не в оптимистах и пессимистах. Те немногие труженики, что работают за нас, те считанные праведники, что отмаливают перед Господом неисчислимые наши грехи, — они ведь перекладывают на свои измученные плечи то, чего не делают остальные! Остальные незримо подключились к ним, как к капельнице, и высасывают их! Насколько их хватит?

Ну, допустим, “один процент” — это гипербола, фигура речи, но ведь история свидетельствует, что и десяти процентов недостаточно, чтобы сохранить равновесие добра и зла в народе. Согласно отчетам фронтовых священников в 1917 году, после того как Временное правительство объявило необязательным соблюдение православными воинами церковных таинств, количество причащающихся упало с почти ста процентов в 1916 году до десяти и меньше в 1917-м. В 1918 году некоторые священнослужители считали, что и в целом по стране точно такое же соотношение людей церковных и не церковных. “Говорим, что за нами сто миллионов православных. А может быть… их только десять”, — сказал, выступая 31 августа 1918 года на Поместном соборе Российской Православной Церкви, епископ Симеон Охтинский. Его оценка была, по-видимому, верна, так как совпала с подсчетами вождя питерских коммунистов Г. Зиновьева, заявившего тогда же, в сентябре 1918 года: “Мы должны увлечь за собой 90 миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить — их надо уничтожать”.

Итак, десять процентов верующих патриотов — это роковой предел для страны, в которой, по данным 1914 года, было 117 миллионов православных, 48 тысяч приходских храмов, свыше 50 тысяч священников и диаконов и 130 архиереев в 67 епархиях. А что говорить о нас? И есть ли основания надеяться, что наш “один процент” (или пусть даже пять) будет увеличиваться?

Есть, но при одном условии. Нужно не фантазировать относительно “еще таящихся в народе сил”, а честно признать существующий в народе моральный статус-кво. Русофобствующие публицисты, утверждавшие в годы горбачевщины, что у нас теперь не народ, а население, были не так уж не правы. Мы отмахивались от этих утверждений, считая их злобными происками антинациональных сил, да так оно и было, но разве на пустом месте они возникли? Давайте прямо смотреть горькой правде в глаза: если бы русофобы-демократы клеветали относительно “населения”, они бы не победили. Ведь они даже не скрывали, что не любят русский народ.

Многие из нас знали, что оппоненты кое в чем правы, но либо яростно возражали, либо молчали, чтобы не играть по их правилам. Между тем правду о народе надо было говорить самим. А то отважились на это в свое время Абрамов и Крупин, а их давай клевать, в том числе и свои…

Мало, конечно, удовольствия в том, чтобы раздавать оплеухи своему же народу… Но и наивно в настоящее время уповать на некую коллективную народную мудрость. Признавая априори ее существование, я лично никогда не видел ее в действии. “Соборное сознание”? Но оно теперь чаще всего проявляется в пушкинском “Народ безмолвствует”. “Народ оказался мудрее и той, и другой стороны”, — говорили после октябрьского противостояния 1993 года. Но это только так кажется. Через семь лет после описанных в “Годунове” событий на Москве тоже царило безмолвие — безмолвие мертвых. Тишина, как на кладбище… В этой тишине так хорошо думается о народе и его сознании. Только вот живых людей почему-то не видно.

Неужели бы народы нуждались в пророках и законодателях, если бы им достаточно было коллективной мудрости? Заметьте вдобавок, что законодателей и пророков имели этносы с развитым общественным и культурным сознанием, а не наоборот, как можно предположить. У древних греков еще до Ликурга и Солона была уже развитая культура и государственность. Когда народам, по терминологии митрополита Илариона, дан Закон или Благодать, они, не нарушая этих установлений, могут довольно долго проявлять коллективную мудрость, не имея ярких вождей и пророков (например, как древние римляне или византийцы). Когда же законы и заповеди перестают большинством соблюдаться, народное сознание не в состоянии выработать новых, скажем, на каком-то совете старейшин. Коллективное законотворчество — это процесс долгий, растягивающийся на века, как это было со Сводом законов Российской империи. Нужен мощный толчок — мысль, воля, предвидение, озарение свыше, — а это не дается всем сразу. Но чтобы быстро отреагировать на толчок, народу, безусловно, необходима соборная мудрость.

Мы же видим, с одной стороны, у народа все признаки массовой деморализации, а с другой — отсутствие духовных и политических вождей. Что скажет нам народное сознание, если оно полностью нравственно дезориентировано?

Я не призываю людей толпой бежать записываться в вожди и пророки: чего-чего, а небескорыстных витий у нас сколько угодно. Но кто сказал нам, что безмолвствовать на пороге гибели — мудро? Смешно, конечно, если кто-то претендует на роль Моисея или Заратустры, но механизмы самосохранения в народе должны срабатывать немедленно.

Народ наш глух к похвальбам: его хвалили-хвалили и при царе, и при коммунистах, а жизнь шла своим путем. На откровенный разговор подобного рода люди, как правило, реагируют в первый момент обидчиво или даже грубо, но для нас важнее, что происходит потом. На личном опыте я убедился: такие слова надолго западают им в память, но самое главное — заставляют размышлять над этими вещами.

Не те времена, чтобы думать о том, как бы кого не обидеть. Велика ли беда, что на тебя обидятся, если впереди ждет беда большая! В жизни каждой нации бывают моменты, когда немота тех, кому есть что сказать, просто преступна. Мне скажут: ты обвиняешь весь народ в своих собственных грехах. Но я тоже часть народа.

Авторы “Вех” подошли в свое время к очень важному для нас выводу, правда, либеральное и марксистское прошлое не позволило им высказать его прямо. Нельзя жертвовать ни интеллигенцией ради народа, ни народом ради интеллигенции: есть устройство, в котором и те, и другие смогут, если захотят, осуществить свои чаяния и свести на нет противоречия, — национальное государство. Жизнь любой семьи немыслима без драм, но сама семья есть ценность большая, чем правда какой-либо из сторон. Семья либо есть, либо ее нет. Государство может быть суровым отцом, но не может быть злодеем-отчимом. Это форма народной жизни, которая создается столь же долго и кропотливо, как культура. Народ, существующий вне государства, — это литературщина, инфантильное толстовство. Таких народов на земле нет. Люди живут либо в своем государстве, либо в чужом — вот и всё.

Наше государственное устройство разрушено — это следует признать вслед за фактом морального краха русского народа. Это значит, что всевозможные мероприятия по смене властных декораций в Кремле и на Охотном ряду не имеют для нас никакого смысла. Нам нужно восстанавливать формы государственной жизни, начиная с молекулярного уровня. Давно известно: на выборах выбирают себе подобных. Нам впору не выбирать, а днем с фонарями в руках искать достойных. Чем скорее мы избавимся от плебейской неприязни к талантливым и деятельным людям из своей среды, тем будет для нас лучше. Я представляю, как бы у нас восприняли юную героиню в духе Жанны д’Арк! Масса посредственностей в любой стране подсознательно стремится уподобить себе и нивелировать способного человека. Но сегодня, если мы не хотим стать навозом для мировой истории, мы должны, забыв низкие инстинкты, изо всех сил продвигать даже на самые незначительные общественные позиции тех, кто лучше нас. Здесь есть чему поучиться, например у евреев.

Мы сегодня движемся к пропасти как бы по расписанию: размеренно, с остановками, читаем в пути газеты и пьем баночное пиво. “Мы живем, под собою не чуя страны…”. Ничего позади, ничего впереди, пусто вверху и внизу. Только стремительный полет (или падение) неведомо куда. Однажды мне довелось испытать нечто подобное на скоростном корабле. Это было, кстати, когда я возвращался со знаменитого острова, о котором писал вначале. Норвежцы за право вылавливать нашу семгу в устье Северной Двины передали архангельским властям высокоскоростной катамаран на воздушной подушке. Вместительный, как аэробус, он предназначался, однако, для морских прогулок по скандинавским фьордам, то есть по внутренним акваториям. Наши же стали его использовать на дальнем маршруте Архангельск — Соловки. Катамаран этот, в сущности, не плывет, а летит, срезая гребни волн. Моря под собой вы не чувствуете — только пустоту и нарастающую дурноту под ложечкой, как при попадании в “воздушную яму” в самолете.

Мы с женой перекусывали за буфетным столиком, когда корабль плавно, как пассажирский поезд, отвалил от причала. Прощай, Соловки! Мы пригнулись к иллюминатору, чтобы кинуть последний взгляд на монастырские купола. Массивная крепость, отраженная в играющих солнечными бликами водах залива, казалась легкой, даже игрушечной. Катамаран быстро и бесшумно набирал ход. Жена ушла на свое место, а я еще допивал пиво, когда вдруг почувствовал, что завис в воздухе. Пол уплыл от меня и столик тоже. Буфетная стойка сильно ударила меня по спине. Барменша спешно убирала напитки и бутерброды. Она едва увернулась от ящика с пустыми бутылками, который, как торпеда, просвистел мимо нее по линолеуму и со страшным звоном влетел в открытую дверь подсобки, где, очевидно, врезался в другие бутылки. Дверь сама собой захлопнулась, точно в избушке Бабы-Яги. Балансируя, я поспешил добраться до своего кресла. В иллюминаторы уже ничего не было видно, кроме ходящей вверх-вниз стены зеленоватой воды. В открытом море бушевал нешуточный шторм. Лица у пассажиров сразу позеленели, они судорожно доставали спецпакеты. Сладковато-приторный запашок рвоты поплыл в кондиционированном воздухе.

Заработали огромные телеэкраны под потолком, которые стали венцом этого “захватывающего” путешествия в пустоте без смысла, времени и пространства. То ли фильмы были записаны на девяностоминутных видеокассетах, то ли по какой еще причине, но все они обрывались посредине, без продолжения, а иностранные были к тому же без русского перевода, зато с синхронным немецким и почему-то финским. Они вызывали такую же тошноту, как и этот полет над Белым морем.

Меня тогда поразило ощущение собственной ничтожности в этом зеленоватом, комфортабельном вакууме. Никогда прежде — ни в самолете, ни на обычном корабле — я ничего подобного не испытывал. Я был не человеком, а игрушкой волн в хорошо упакованной железной коробке. Ничего от меня не зависело: я не мог ни остановить судно, ни даже выключить фильмы, точно снящиеся в бреду. Я был заложником движения, скорости, вот и всё. “Это и есть, наверное, смерть”, — мелькнуло у меня в голове.

Не буду пересказывать свои Магеллановы ощущения, когда в Архангельске снова почувствовал под ногами твердую землю. Это было так, словно душа вернулась в тело. Были уже поздние сумерки, горели красные причальные огни, навстречу шли люди с нормальными, не зелеными лицами. Около ресторана морского вокзала мы услышали, как немного подвыпившая светловолосая девушка гневно выговаривала своему парню: “Как ты мог? Как ты мог?” “Да что я сделал?” — неуверенно защищался тот. “Как ты мог уйти, ведь он назвал тебя козлом?!” (“Козлом” — нажимая на “о”.) Я засмеялся. Под ногами была настоящая земля, все стало на свои места. Это не Москва, где твоя девушка на “козла” даже внимания не обратит, а если обратит, то скорее предпочтет уйти, — это еще крепкий Русский Север, где у женщин сохранились нормальные представления о достоинстве своих мужчин. Забавно, но в этот момент я вспомнил свои мысли о том, какую правду следует говорить народу. “Как вы могли допустить, чтобы вас называли козлами?”

Конечно, я неизбежно идеализировал Север после недавнего безумного путешествия, но в тот момент я чуял под собой свою землю, свою страну. Она бывает не очень-то и хороша, но в мягкой, чистой, кондиционированной, попахивающей то ли дезодорантом, то ли блевотиной никелированной пустоте Запада куда хуже. Мы упали в глубокую, но не бездонную яму. У нас есть на что опереться, чтобы из нее выбраться. Яма — это еще не пустота.

Когда на крутых виражах истории у нас уходит из-под ног наша земля, мы просыпаемся, обретаем снова человеческое и национальное достоинство. Видимо, нам нужна не великая Россия: нам нужны великие потрясения. В потрясениях мы снова обретаем Родину. Правда, лучшие из нас погибают в священных войнах в первую очередь. Вот им-то и надо проснуться раньше других. Чтобы крикнуть нам: “Подъем!” Не то нас разбудят уже трубы Страшного суда.

А может быть, не надо просыпаться, ведь все в истории предопределено Богом? В истории, может быть, и предопределено, а в нашей жизни, как сказал Дмитрий Карамазов, дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей. Пусть наши лучшие черты никак не складываются в цельную картину, но не нужно забывать, что этот рисунок только задуман Богом, а выводит линии наша рука.

Сергей КАРА-МУРЗА КРОВЯНАЯ ПАРАДИГМА

И тогда начала плоть вожделеть против Духа…

Св. Августин. “О Граде Божием”

Недавно историк и политолог В. Д. Соловей опубликовал книгу “Русская история: новое прочтение” (М.: АИРО-ХХI, 2005. — 320 с). В ней содержатся радикальные и далеко ведущие утверждения о русском народе, его истории и его будущем.

Некоторые выводы настолько необычны, что при чтении книги не раз возникает мысль, а не мистификация ли все это. Сам В. Д. Соловей предупреждает: “У автора мало сомнений в том, что предложенная концепция будет встречена в штыки, причем по причинам, в первую очередь, ненаучного свойства”.

Но автор — человек образованный, историк, научный сотрудник Российской Академии наук и эксперт “Горбачев-фонда”, известный в кругах современных политологов. Значит, к книге его следует отнестись серьезно, даже если это и мистификация. Она как минимум является каким-то знаком, и он не должен пройти незамеченным и теми, для кого он не предназначен. Поэтому надо рассмотреть главные положения книги.

Они разделяются на две группы, которые вполне можно обсудить порознь. Первую группу составляют рассуждения о том, что такое этничность и как она связана со средой обитания этноса и культурой. Глава 1 так и называется — “Природа этноса/этничности”. Представления об этничности излагаются в связи со свойствами и историей русского народа, но носят общий, фундаментальный характер.

Вторая группа утверждений посвящена теме “русские и Империя” (или “русские и СССР”). Из них делается вывод, что именно русский народ уничтожил Российскую империю, а затем и ее восстановленную большевиками версию — СССР. Уничтожил потому, что устал нести бремя державности, рассердился на православие, а потом на коммунизм.

Рассмотрим первую часть концепции — представления об этничности. С рядом общих положений книги можно согласиться. Хорошо, что автор эти положения напоминает, прежде всего следующее: “Главный субъект, “движитель” истории — народ. Не институты, включая государство, не социальные, политические или культурные агенты (элиты, классы, партии, религиозные общины и т. д.), не анонимные социологические универсалии (модернизация, индустриализация, глобализация и т. д.), а народ, который понимается… как способная к коллективному волеизъявлению и обладающая общей волей группа людей”. Это положение было укоренено в русской культуре и в массовом сознании. Из него исходили и практические политики, и создатели больших социологических теорий (например, евразийства или даже марксизма).

Расхождения с автором книги начинаются на следующем, более фундаментальном уровне — при трактовке природы того механизма, который соединяет людей в народы. Речь идет о явлении этничности.

Автор следующим образом оценивает тот уровень в иерархии утверждений, на который претендует его труд: “Книга, которую держит в руках читатель, предлагает новую парадигму в понимании отечественной истории. Как свойственно парадигмам, она основывается на небольшом числе утверждений дотеоретического характера — считающихся самоочевидными аксиом, научная истинность которых не может быть доказана”.

Итак, новая парадигма, не более не менее. Типа парадигмы Коперника и Ньютона в представлении о мироздании. Мнение, будто свойство парадигм в том, что “научная истинность их аксиом не может быть доказана”, есть новое слово в философии науки. С опытом оно не согласуется. Ведь для того Галилей и шлифовал линзы своего телескопа, чтобы доказывать основания парадигмы Коперника с помощью наблюдения. О Ньютоне и говорить нечего — его законы доказаны и математически, и опытным путем. При этом аксиомы ньютонианства как раз не были самоочевидными — очевидными казались аксиомы Аристотеля (вроде того, что камень падает быстрее перышка).

К чему же сводится главная аксиома новой парадигмы отечественной истории, которую предлагает В. Д. Соловей? К тому, что этничность есть биологическое свойство человека, зафиксированное в материальных структурах его генетического аппарата. Но что же тут нового? В обзоре начала 90-х годов XX века читаем: “В основе представлений о нации может лежать расовый или генетический принцип. В своей пророческой лекции 1882 г. о национализме Эрнест Ренан предупреждал европейцев об опасности расовых и генетических иллюзий по этому поводу, указывая на факт генетической смешанности всех народов континента” [7].

В приложении к русскому народу эта парадима означает следующее: “Новое понимание этничности дает недвусмысленный и шокирующий ответ на сакраментальный вопрос русского национального дискурса: что значит быть русским, что такое русскость. Русскость — не культура, не религия, не язык, не самосознание. Русскость — это кровь, кровь как носитель социальных инстинктов восприятия и действия. Кровь (или биологическая русскость) составляет стержень, к которому тяготеют внешние проявления русскости”.

Ну разве это не самоочевидная аксиома: “Русскость — это кровь!”

В. Д. Соловей несколько раз напоминает на протяжении книги, что его концепция — научная, а та критика, которую она наверняка вызовет, — ненаучная, идеологическая. Он пишет: “Утверждение об этничности как биологической данности, во многом предопределяющей социальные процессы, составляет кошмар ревнителей политической корректности и либерально ангажированной науки: если этничность носит врожденный характер, ее нельзя сменить подобно перчаткам; судьба народов в истории в значительной мере есть реализация их врожденных этнических качеств”. Мол, религию люди, конечно же, меняют подобно перчаткам, а вот, скажем, обрусеть немцу или татарину — никак не выйдет. Кровь себя покажет хоть в десятом поколении.

Страницей позже В. Д. Соловей снова предупреждает читателя: “Еще раз повторю: главные аргументы против биосоциального понимания этничности носят не научный, а культурно-идеологический и моральный характер. Однако эти табу настолько влиятельны, что деформируют логику научного поиска и даже здравый смысл”.

Строго говоря, автор, делая такого рода предупреждения, сразу выводит разговор за рамки науки. Ученый, предлагающий “новую парадигму” и заранее обвиняющий ее критиков в недобросовестности и глупости (деформации здравого смысла), — с точки зрения науки нонсенс. Это, конечно, упрощает дело рецензента, но для начала выскажу соображения, основанные на логике и здравом смысле. Суждения, носящие “культурно-идеологический и моральный характер”, — под конец.

Начнем с определения предмета. Что такое этничность? Все мы знаем, что, например, русский, киргиз и француз принадлежат к разным этносам. У каждого этноса есть некоторый набор характерных признаков, которые проявляются в сравнении одного этноса с другими. Без появления фигуры другого, хотя бы мысленного, вопрос об этнической принадлежности вообще не встает. Таким образом, этничность — это продукт отношений между людьми. Можно, конечно, предположить, что когда русский видит киргиза или хотя бы думает о нем, у него в крови что-то булькает, выделяет какую-то специфическую молекулу, которая возбуждает соответствующий участок мозга — и человек осознает свою “русскость”. Но это предположение очень неправдоподобное, не говоря уж о том, что для него нет никаких доказательств научного типа.

Сравнивая представителей разных этносов (точнее, сложившиеся в нашем сознании их стереотипные образы), мы можем перечислять их характерные признаки, постепенно создавая все более и более детальный обобщенный “портрет” того или иного этноса. Иными словами, мы создаем этот портрет из довольно большого числа внешних признаков, которые обнаруживаются в общественном поведении и деятельности людей. Они известны нам из опыта, и в их описании можно прийти к соглашению, несмотря на споры.

В. Д. Соловей утверждает, что все эти внешние признаки не связаны с этничностью, она кроется в “биологии”. В том, чего мы не видим! И эта аксиома кажется ему самоочевидной. Природа этничности — биологическая, какая же ещё! Так Шура Балаганов, перепиливая двухпудовую гирю, был уверен, что она внутри золотая: “Какая же ещё!”

Действительно, за множеством видимых признаков может скрываться нечто невидимое, кроющееся в крови. Точно так же, как под черной чугунной поверхностью двухпудовой гири мог скрываться золотой слиток. Но мог и не скрываться! В отношении этничности утверждение В. Д. Соловея есть экстравагантная гипотеза, которую надо обосновать. То, что накопила “либерально ангажированная” наука этнология (и даже ее диссидент Л. Н. Гумилев), В. Д. Соловей отвергает с ходу — она, мол, не дала нам определения этничности в трех словах!

Он пишет: “Этнология (и оперирующие ее категориями науки) оказалась перед крайне неприятной дилеммой: оценить собственную теоретическую неспособность ухватить суть этничности как следствие отсутствия самого объекта исследования — этноса… или же признать неадекватность преобладающей теоретической концептуализации природы изучаемого явления… На противоположном полюсе оказывается предположение, что дело не в отсутствии самого исследовательского объекта, а в том, что природа этнического вовсе не социальная, а биологическая”.

В. Д. Соловей приводит в качестве аргумента фразу С. В. Чешко. Он пишет: “Провал всех социологических попыток теоретического осмысления этноса/этничности побудил современного российского этнолога С. Чешко к мрачной констатации: “Все существующие теории оказываются неспособными выявить этническую “самость”. Перед исследователями — явление, которое, безусловно, существует, но неизменно ускользает сквозь пальцы, несмотря на любые методологические ухищрения”.

Это прием негодный, опереться на С. В. Чешко В. Д. Соловей не может. С. В. Чешко говорит о трудностях дефиниции, выявления этнической “самости”, при том, что явление “безусловно, существует”. Из этих слов никак не вытекает вывод об “отсутствии самого объекта исследования”. Не вытекает также и вывод о “неадекватности преобладающей концептуализации природы явления”. Слово “теоретической” тут вообще надо убрать, поскольку оно слишком неопределенно. Почему “осмысление” должно быть непременно теоретическим! Множество явлений успешно изучается научными методами, которые пока что не достигли уровня теории — ну и что? Например, нет хороших теорий метеорологических процессов. Жаль, конечно. Приходится вести дорогостоящие наблюдения, корпеть синоптикам над картами, обмениваться информацией со спутников. Но разве из-за этого надо все накопленные в науке сведения о погодных явлениях выбросить на свалку?

В современных представлениях об этничности вообще ставится под сомнение сама возможность выработать теорию этого явления, поскольку оно есть лишь частный срез общего явления — формирования структуры отношений людей. Дж. Комарофф пишет: “Этническое самосознание вовсе не есть “вещь”, но всегда — отношения, суть которых выражается через особенности (развивающегося в каждый данный момент времени) процесса их исторического формирования. Именно по этой причине я говорю о невозможности как какого-либо субстантивированного определения “этого”, так и существования “теории” этничности как таковой, но только лишь о реальности теории истории и сознания, способных объяснить формирование различных форм самоосознания”[3].

В. Д. Соловей приписывает С. В. Чешко мысль, согласно которой этнология как наука оказалась несостоятельной. Это “превышение полномочий”. Разве С. В. Чешко призывает отказаться от тех знаний, что накопила этнология? Нет, конечно. И из его слов никак нельзя вывести признания о “провале всех социологических попыток”. Его работы как раз и ценны тем, что он скрупулезно собирает данные “всех социологических попыток” описать явления этничности и высказывает осторожные суждения, допускающие различные трактовки этих данных. Трудности дефиниции явления сами по себе никак не порочат применяемых для его изучения научных подходов.

Подобных явлений множество. Им, как и этничности, в принципе нельзя дать так называемого “замкнутого” определения. Их определение складывается из содержательных примеров, и чем больше таких примеров, тем полнее и полезнее становится определение. Есть, например, такое многим известное явление, как жизнь. А четкое определение этому явлению сумел дать только Энгельс (“это способ существования белковых тел”). Будь он жив, сразу бы объяснил В. Д. Соловею, что такое этничность, но нет Энгельса среди нас. Да и Ленин, легко определивший, что такое материя (“реальность, данная нам в ощущении”), тут уже не поможет.

Но даже если бы негативные утверждения в адрес этнологии были справедливы, из этого никак не следует справедливости положительного утверждения о том, что этническая “самость” зашифрована в биологии. Вот это утверждение и должен доказывать В. Д. Соловей, предлагающий новую парадигму, — независимо от того, как обстоят дела в несчастной этнологии. Но он в основном стремится склонить читателя на свою сторону с помощью умножения негативных утверждений.

Он пишет: “Никакая комбинация неэтнических признаков не способна привести к возникновению этнической оппозиции: почему, каким образом половая, демографическая, социальная или культурная группа вдруг превращается в этническую?”.

Это странная мысль. Почему же “никакая комбинация не может”? Мы же видим, что может — потому и отличается киргиз от француза. Почему же “комбинация неживых по отдельности признаков” может привести к явлению жизни, а к этничности ничто не может привести, кроме как сама этничность, вдруг возникшая в крови. В крови кого? Динозавра, каракатицы, обезьяны? Из русской обезьяны возникли русские, а из чукотской — чукчи?

В. Д. Соловей пишет вещи, которые подрывают его собственную идею. Ведь представить себе, что какая-то уникальная комбинация молекул белка в крови “вдруг превращается в этническую самость”, гораздо труднее, чем представить это себе как социальный и культурный процесс. Вот летописцы нам сообщили, что на Куликово поле отправились дружины славянских племен, а вернулось войско русского народа. Есть даже соответствующее изречение князя Дмитрия на похоронах павших ратников. Возможно, эти изречения присочинили позже — неважно, при восприятии этой битвы произошел качественный скачок. Буквально, выражаясь словами В. Д. Соловея, “демографические, социальные и культурные группы вдруг превратились в этническую”, люди осознали себя русскими. Может быть, у них всех вдруг белковые молекулы в крови скрючились по-русски?

Со ссылками на надежные эмпирические данные о “биологии” дело в книге В. Д. Соловея обстоит неважно. Стараясь уязвить “ревнителей политической корректности”, он гордо заявляет: “Наиболее полное, основательное и систематизированное собрание фактов и аргументов (причем почерпнутых в “серьезной” науке!) в подтверждение биологической природы этнической дифференциации автор этих строк обнаружил в откровенно расистской книге В. Б. Авдеева”[1]. Что понимается под словами “серьезная наука”, на которой основывается “откровенный расизм” XXI века, В. Д. Соловей не объясняет. Отнесемся к расизму “политически корректно” и будем выискивать в книге жесткие, однозначно трактуемые свидетельства в пользу биологической природы этничности.

Итак, В. Д. Соловей дает такое определение этносу: “Этнос (этническая группа) — это группа людей, отличающаяся от других групп людей совокупностью антропологических и биогенетических параметров и присущих только этой группе архетипов, члены которой разделяют интуитивное чувство родства и сходства. Этнос отличается от социальных групп именно биологической передачей своих отличительных (пусть даже это социальные инстинкты) признаков, а этничность — такая же данность, как раса и пол. Короче говоря, этнос — сущностно биологическая группа социальных существ”.

Выделим ключевые слова. Что такое антропологические параметры, понять трудно. Видимо, это форма скул, раскосые глаза и пигментация кожи, глаз и волос — признаки, в разных комбинациях сходные для больших групп этносов. Раса и этнос — явления разных порядков. В контексте всей доктрины В. Д. Соловея понять смысл антропологических параметров вообще невозможно, потому что речь у него идет как раз о социальных и культурных особенностях этносов — “социальных” инстинктах и архетипах.

Во всяком случае явной связи с биологией тут нет, антропологическими параметрами у В. Д. Соловея выглядят как раз свойства, определяемые этнической принадлежностью, а не наоборот. Раз казах, значит, скуластый. Но если скуластый, это не значит, что казах. Биогенетические параметры — вообще термин из лексикона Глобы и Кашпировского, вроде биополя и телекинеза. В. Д. Соловей даже и не пытается назвать эти “параметры”. Архетипы дела не спасают, так как еще предстоит доказывать биологичность их самих.

Известно, что этнические различия очень ярко проявляются в запретах на употребление различных видов пищи. Это как раз то, что можно назвать социальными инстинктами. Русские не едят конину (когда это случается по недоразумению, у них, особенно у женщин, осознание случившегося иной раз даже вызывает приступы рвоты). Не едят свинину арабы-мусульмане, а говядину индусы. Есть ли у этих проявлений этничности биологическая основа? Никакой нет. Физиологическая реакция на конину, свинину и говядину у всех этих народов одна и та же. Перед нами чисто культурное явление.

У В. Д. Соловея остаются в запасе как раз недоказуемые аксиомы о “биологической передаче отличительных признаков” этноса и о том, что “этничность — такая же данность, как раса и пол”. Доказательство сводится к повторению того, что требуется доказать. Ничего себе, научный метод.

Сказать, что “этнос — сущностно биологическая группа социальных существ”, мне кажется насмешкой над здравым смыслом. Разумеется, всякая группа живых существ является сущностно биологической, потому что био это жизнь, а существа сущностны. Но при чем здесь этнос? Наверное, В. Д. Соловей часто вставляет в свои утверждения слово “сущностный”, чтобы подчеркнуть свою приверженность сущностному (essentialist) подходу к этничности, согласно которому принадлежность к этнической группе является прирожденной, изначально данной человеку сущностью. Иначе этот подход к этничности называется примордиалистским. Подробнее о нем скажем ниже, а здесь отметим только, что это никакая не новая парадигма, а как раз самая старая, уже сданная на “историческую свалку научных идей”.

Смысл сущностного подхода в том, что этничность понимается как вещь, скрытая где-то в глубинах человеческого организма материальная эссенция (скрытая сущность). Условно говорят, что она находится в крови, но это не следует понимать буквально. В Средние века говорили плоть, и это было менее претенциозно, хотя и не так зловеще. Интереса к поиску этой субстанции научными методами приверженцы этого подхода не проявляют. Зачем? Ее существование есть для них самоочевидная истина.

В других, более современных концепциях под этничностью понимают не вещь, а отношения. Отношения как между “своими”, так и к “чужим”. Отношения эти являются частью культуры и выражаются в множестве символов, знаков, норм и навыков. Поскольку младенец, родившись, сразу попадает в лоно культуры, насыщенной этническими символами и знаками, и становится человеком именно под воздействием этой культуры, то этническое самоосознание кажется ему естественным, сущностным и присущим ему изначально. Для Пушкина, например, естественным, сущностным и присущим ему изначально казалось русское самоосознание, а не эфиопское. А если верить В. Д. Соловею, то именно эфиопские инстинкты и архетипы должны были быть у Пушкина такой же данностью, как его мужской пол.

Книге В. Д. Соловея присуща наивная натурализация культуры. Автору, видимо, кажется, что слова естественный, спонтанный, стихийный обладают магическим смыслом и должны восприниматься не как метафоры, а как строгое определение качеств социального действия разумного человека. Дважды повторяется, в начале и в конце книги: “Народ реализует свое этническое тождество в истории спонтанно, стихийно, естественноисторическим образом”.

Что это такое, как это понимать? Приведите пример! Была ли Куликовская битва спонтанным, стихийным, естественным явлением? Дмитрия Донского и Сергия Радонежского принесло на крыльях ветра? Что стихийного и спонтанного нашёл автор в обороне Брестской крепости или в методе работы Алексея Стаханова? Как тут можно пристегнуть биологию? Почему так по-разному проявлял свое этническое тождество (!) русский народ в I Мировой и в Великой Отечественной войнах? Поголовная мутация биогенетических параметров произошла?

В. Д. Соловей, видимо, считает, что повторение одних и тех же утверждений заменяет эмпирические данные или логические аргументы. Он пишет: “Народ как целостность изначально существует в этническом качестве, и это внутреннее единство сохраняется под социальными, политическими, религиозно-культурными, идеологическими и иными барьерами и размежеваниями. Этничность не только онтологична, она более фундаментальный фактор истории, чем экономика, культура и политика”.

Тут два ключевых положения: целостность и неизменность внутреннего единства народа; изначальность его этнического качества. Оба эти положения ошибочны. Опыт говорит совершенно противоположное. Народ как целостность не существует в этническом качестве изначально, он складывается как целостность. Складывается под влиянием экономики, культуры и политики. Меняются эти условия — и народ “раскладывается”, размонтируется. В нем все время идет процесс этногенеза. Этничность — результат действия всех этих условий, а значит, они как раз фундаментальны.

Когда, например, возник, по мнению В. Д. Соловея, немецкий народ? В каком году произошло это “изначальное” событие? Очень недавно. Ведь вплоть до объединения жители разных “земель” и множества небольших германских государств считали себя самостоятельными народами.

Этничность вовсе не сохраняет свое внутреннее единство “под социальными, политическими, религиозно-культурными и иными барьерами”. Вот был один почти зрелый и целостный народ — союз южно-славянских племен (сербов). Часть его, в Боснии, исламизировали турки, в другой части, Хорватии, утвердилось католичество. Разве под этими барьерами сохранилась изначальная этническая целостность? Неужели В. Д. Соловей считает, что сербы, хорваты и мусульмане Боснии как были, так и остались одним народом?

Замечу, что В. Д. Соловей в этом вопросе сам себе противоречит и, похоже, не замечает этого. Действительно ли русский народ “как целостность изначально существует в этническом качестве, и это внутреннее единство сохраняется под социальными и иными барьерами и размежеваниями”? Что мы читаем в его же книге? Что социальные и иные барьеры это единство разрушают. Например, у крестьян и дворянства возникают разные этнические качества, происходит этническое размежевание. В. Д. Соловей пишет: “Социополитическое и культурное отчуждение между верхами и низами наложилось на этническое размежевание, придав вызревавшему конфликту дополнительный драматизм и, главное, характер национально-освободительной борьбы русского народа против чуждого ему (в социальном, культурном и этническом смыслах) правящего слоя”.

Тут ясно сказано, что происходит этническое размежевание людей изначально одного этноса — вследствие социальной и культурной дифференциации. Из дружины князя возникли дворяне (“правящий слой”), из смердов — крепостные крестьяне. Или предки Дмитрия Донского и Александра Невского изначально имели иную кровь, чем предки русских крестьян?

Переходя к нынешней ситуации и стремясь доказать, что разбогатевшие во время реформы люди отличаются от остального населения биологически, В. Д. Соловей усиливает степень размежевания, сравнивая две расходящиеся группы уже не с разными этносами, а с разными видами: “Непредвзятый наблюдатель нравов и этноса правящего сословия России без труда обнаружит, что в отношении отечественного общества оно осуществляет (осознанную или бессознательную) операцию антропологической минимизации и релятивизации. Проще говоря, не добившиеся успеха — а таких в России подавляющее большинство — для элиты не вполне люди, а возможно, даже и совсем не люди. Отношения между богатыми и остальными в России не могут быть описаны и поняты в категориях социального и культурного отчуждения и вражды, речь идет о большем — отношениях, имеющих общий антропоморфный облик, но фактически двух различных видов живых существ наподобие уэллсовских элоев и морлоков. Это различие глубоко и экзистенциально укоренено. В смягченном варианте речь идет об отношениях “цивилизованных” людей (элиты) и “варваров” (остальных)”.

Сказано красиво, но неверно. Откуда видно, что “отношения между богатыми и остальными в России не могут быть описаны и поняты в категориях социального и культурного отчуждения и вражды”? Как раз могут быть и описаны, и поняты. Обычное дело, тем более что и особой вражды не наблюдается. А вот сказать, что “речь идет об отношениях, имеющих общий антропоморфный облик, но фактически (!) двух различных видов живых существ”, можно только в качестве гротеска. Как говорится, приехали! Начнем охоту на морлоков?

Теперь о втором ключевом положении, согласно которому этническое качество присуще каждому народу изначально. В. Д. Соловей признает, что он исходит из примордиалистской концепции этничности. Но нельзя же было в этом вопросе ограничиться этим сказанным вскользь словом! Надо было предупредить читателя, как трактуют эту концепцию сегодня — а потом и разбивать ее критиков в пух и прах.

Вот что об этом сказано в сравнительно недавнем обзоре. Примордиалистская концепция этногенеза представляет этничность как нечто изначально (примордиально) данное и естественное, порожденное “почвой и кровью”. Этому взгляду противостоит “конструктивистский” (или “реалистический”) подход, в котором этничность рассматривается не как данность и “фиксированная суть”, а как исторически возникающее и изменяющееся явление, результат творческого созидания.

Примордиализм возник при изучении этнических конфликтов, эмоциональный заряд и иррациональная ярость которых не находили удовлетворительного объяснения в европейской социологии и представлялись чем-то инстинктивным, “природным”, предписанным генетическими структурами народов, многие тысячелетия пребывавших в доисторическом состоянии [2]. Рассуждения на этнические темы в категориях примордиализма легко идеологизируются и скатываются к расизму, так что в обзорных работах антропологи стараются отмежеваться от “экстремальных форм, в которых примордиализм забредает в зоопарк социобиологии” (К. Янг). Да, марксизм тяготел к примордиализму, хотя специально Маркс и Энгельс проблемой этногенеза не занимались. Но ведь это было более 150 лет назад!

Однако даже среди ученых, принимающих концепцию примордиализма, изначальной данностью большинство все же считает не кровь, а запечатленные в младенчестве культурные структуры. К. Янг пишет: “Человеческие существа рождаются как несформировавшиеся до конца животные, реализующие себя через создаваемую ими культуру, которая и начинает играть роль примордиальной “данности” в общественной жизни. Барт усматривает суть самосознания в наборе ключевых значений, символов и основных ценностных ориентаций, через которые данная группа осознает свое отличие от “других”; граница — это ядро сознания. Для Кейеса примордиальные корни этничности “берут начало из интерпретации своего происхождения в контексте культуры” [2].

В практическом плане представления об этничности важны в связи с национализмом, национальными войнами и национальным государством. В западной этнологии различают два крайних вида национализма — евронационализм, который возник в Новое время в ходе образования национальных государств в Западной Европе, и этнонационализм, тип которого сформировался в XX веке в ходе национально-освободительной борьбы колоний. Представления о национализме в незападных странах, которые не были колониями, но и не породили наций типа европейских, нам известны хуже, и говорить о них здесь не будем (их надо изучать и обсуждать отдельно, поскольку они для нас сейчас действительно очень важны — например, представления Сунь Ятсена о китайском национализме как народном принципе). Из краткого сравнения евро- и этнонационализма будет понятнее “парадигма”, которую предлагает В. Д. Соловей. Вот выдержка из обзора 1993 г.:

“Даже проецируя свою историю в далекое прошлое и изобретая свои собственные традиции, евронационализм обычно признает историчность своего происхождения, часто относя его на счет неких героических действий людей, и подает свою историю в виде исторического повествования о серии подвигов, дат и смертей. Из этого следует, что упор в евронационализме делается скорее на хронологию, чем на космологию, и, если перефразировать Ренана, — на забвение прошлого (или, возможно, на искаженное восприятие прошлого) при попытке его восстановления.

Этнонационализм, напротив, ищет свои корни во временах незапамятных, приписывая себе черты изначальной сущности. Его генезис часто объясняется вмешательством сверхъестественных сил, а его прошлое… может быть спрессовано в виде “традиции” или “наследия”. В этом случае космология превалирует над хронологией; коллективная память воспринимается как решающий фактор для выживания группы, а различия рассматриваются, при всем непостоянстве в уровнях терпимости, как неизбежные и неискоренимые. С точки зрения евронационализма, этнонационализм представляется примитивным, иррациональным, магическим и, прежде всего, угрожающим; с точки же зрения этнонационализма, который при взгляде изнутри предстает вполне “рациональным”, евронационализм по-прежнему воспринимается как изначально колониальное по своей природе явление, в котором отсутствуют человечность и общественная совесть” [3].

Катастрофа ликвидации Советского Союза и тот всесторонний кризис, который ее сопровождает, породил во всех переживающих это бедствие народах ощущение угрозы самому их бытию, а вследствие этого и обострение этнического чувства. Во всех случаях это обострение в большей или меньшей степени обнаруживает сдвиг к этнонационализму. Бурно идет процесс этнического мифотворчества в среде интеллигенции народов Северного Кавказа. Эти мифы создаются, чтобы объяснять современные, вызванные общим кризисом этнические конфликты исконными “культурными различиями” и “архетипами”, доставшимися от первобытных предков. При этом момент возникновения народов и обретения ими их “исконных” территорий относят в третье тысячелетие до новой эры. Ни о какой науке тут и речи не идет, в интересах местных элит фабрикуются идеологические средства, включающие в себя “культурный расизм”.

У русских как у державного народа это выражено в гораздо меньшей степени, чем у малых народов, но тоже наблюдается. Это — результат бедствия, которое переживают наши народы. Гуманитарная интеллигенция в такие моменты оказывается перед выбором — способствовать этому сдвигу, пропагандируя примордиалистские представления об этничности с помощью авторитета науки, или рационализировать наш кризис и порожденные им национальные проблемы, снимать с этнического чувства его магическую оболочку.

В. Д. Соловей пишет, начисто отрицая сам процесс этногенеза: “Этнические архетипы не тождественны ценностным ориентациям, культурным и социальным моделям и не могут быть усвоены в процессе социализации… Архетипы неизменны и неуничтожимы, пока существует человеческий род”.

Заданную в этих утверждениях парадигму невозможно себе представить даже в плане религии. Если этнические архетипы неизменны и неуничтожимы, то как от Адама и Евы смогло произойти множество разных народов? Что значит, что русскому народу в кровь были изначально заложены его неизменные и неуничтожимые этнические качества (архетипы)? Назовите, когда и в какой точке Земли пробил этот изначальный для нас час?

А когда пробил этот час для азербайджанского народа? С. В. Чешко пишет: “Азербайджанский этнос, отличный от других тюркских народов Закавказья и Передней Азии, стал формироваться сравнительно поздно — уже в составе России”. В. Д. Соловей в это не верит? Так пусть даст свою версию появления народов, их начала, но с указанием изначального момента в понятных временных координатах. Без этого сам термин “изначально” принят быть не может.

С. В. Чешко очень мягко и политкорректно указывает на то, к каким нелепостям приводили примордиалистские представления об этничности, оживленные в момент перестройки с вполне определенными политическими целями: “Вызывает большие сомнения оправданность прямого отождествления древних и архаичных этносов с одноименными современными этносами, что очень характерно для возрожденческих лозунгов национальных движений. Если Р. Кионка утверждает, что эстонцы живут на своей территории в течение 5 тыс. лет, то это очевидная экстраполяция современности на очень далекое прошлое. Если депутат Государственной Думы заявляет, что он печенег, и государство должно заботиться о печенегах, то этот курьез в принципе того же порядка, что и многие исторические изыскания, имеющие целью вывести свои народы чуть ли не от сотворения мира” [4].

Научное сознание отличается от религиозного тем, что оно прилагает к любой изучаемой сущности меру. Причем мера эта выражается в однозначно трактуемых уговоренных единицах (соответственно, с приемлемой и тоже вполне определенной точностью). В. Д. Соловей от этой нормы отказывается категорически и принципиально. Если речь идет о времени, то он оперирует эсхатологическими понятиями — изначально, пока существует человеческий род. Да, тут аршином общим не измерить!

То же самое в приложении к материи, к массе. Вот главный тезис его книги: “Понимание этничности, которое предложено в предшествующей главе, дает недвусмысленный, хотя и шокирующий ответ на сакраментальный вопрос, кто есть русские. С научной точки зрения, русские — это те, в чьих венах течет русская кровь”.

Ну, если это “с научной точки зрения”, то сразу встает вопрос о мере — сколько нужно русской крови, чтобы паспортный стол МВД шлёпнул человеку в паспорте отметку “русский”? Этот простой и вполне разумный вопрос автора оскорбляет: “Предвижу возмущенный вопрос: какой процент русской крови должен течь в венах, чтобы считать человека русским? Честно признаюсь, меня это не занимало, да и сам вопрос в контексте отечественной истории довольно бессмысленен”.

Вот тебе на! Заинтриговал, как Шехерезада, и на самом интересном месте замолчал. Его это не занимает… Да еще обругал читателя, какие, мол, бессмысленные вопросы задаете в контексте отечественной истории. Причем “честно признал” — честностью своей пилюлю подсластил. Лучше бы логики побольше. Ведь вопрос этот абсолютно неизбежен. Мышление человека диалогично. Человек слышит необычное утверждение, которое, действительно превратясь в парадигму, угрожает перевернуть всю его жизнь, прилагает это утверждение к реальности — и у него тут же возникает этот вопрос.

Если мама русская, а папа юрист, то какова этничность сына? У него в венах 50% русской крови, а 50% крови юриста. Он русский? А согласится ли с этим кровь юриста? Вот для самосознания русских, как и у других народов, очень важно наличие своего национального эпоса. Большое место в нем занимает у русских “Слово о полку Игореве”. У самого князя Игоря 75% его крови половецкая кровь (обе бабки и один дед). Кем мы должны считать нашего любимого князя Игоря в парадигме В. Д. Соловея — половцем или русским? Этот вопрос возникает без всякого возмущения. А вот ответ как раз вызывает возмущение — меня это не занимает.

И как тогда вообще понимать всю эту книгу, если как раз вопрос о том, как определяется принадлежность человека к русскому народу, автор в заключении называет “бессмысленным в контексте отечественной истории”? Ведь книга называется “Русская история: новое прочтение”! Читаешь, читаешь про кровь, архетипы и русскую “самость”, а под конец тебе под нос суют кукиш.

Если продолжить мысль В. Д. Соловея, то выходит, что народов не существует. Наличие в венах каждого человека капелек разной крови, которые несут в себе разные неизменные и неуничтожимые этнические архетипы — при том, что число капелек каждого типа несущественно, — означает, что всякие этнические различия стираются. Каждый человек биологически представляет собой помесь множества народов, он ничей. А его религия, культура, идеалы и ценности — это все наносное, к этничности отношения не имеет.

В. Д. Соловей так и пишет: “Ценности и культурные ориентации, будучи продуктом человеческой истории, не могут носить архетипического характера — они подвержены как медленным и частичным, так всеобъемлющим и стремительным изменениям… Понятия “русского “национального характера”, русских родовых ценностей и культурных архетипов (а также любые их эквиваленты), которыми пытаются оперировать социогуманитарные науки, включая историографию отечественной истории, суть интеллектуальные фикции”.

В этом тезисе, думаю, воплотился тот же грубый натурализм, который в историческом материализме привел к гипертрофированию роли “базиса” (производственных отношений) по сравнению с “надстройкой” (культурой), роли “материального бытия” в сравнении с “сознанием”. Ценности и культура суть интеллектуальные фикции, а кровь — реальность! Дух ничто, плоть всё!

В. Д. Соловей пишет: “В новой парадигме философской антропологии “тело”, “телесность” оказываются основой экзистенции. Тело — та предельная точка, вокруг которой выстраивается система познания, оно обеспечивает человека опытом, превосходящим вербальный (известно, что 90% получаемой человеком эмоционально значимой информации обрабатывается на невербальном уровне). Тело творит и выращивает язык и систему понятий, проектирует вокруг себя мир культуры и социальности”.

Тело выращивает язык — разве это не самоочевидная аксиома новой парадигмы философской антропологии! Как все-таки сильно перестройка шарахнула по сознанию нашей гуманитарной интеллигенции.

“Социогуманитарные науки” пришли к выводу, что этничность создается под влиянием всей совокупности факторов окружающей среды и культуры, которые формируют “национальный характер”, и в этом смысле “русскость” — плод трудовых, военных, духовных усилий многих поколений русских людей (русские создали “общность, воображенную русскими людьми”). Но такие общности В. Д. Соловей реальностью не считает, реальна для него лишь материя (“кровь”): “Обобщая, можно сказать: то, что отечественные и западные гуманитарии считают “воображенной общностью”, результатом конструирования, совокупностью культурных и языковых характеристик, для антропологов, медиков, биологов и генетиков — биологическая реальность”.

Ссылка на “антропологов, медиков, биологов и генетиков” тут совершенно незаконна. Выводов представителей этих наук, которые бы определенно утверждали, что этничность “записана” в биологических структурах, В. Д. Соловей не приводит. Его трактовка косвенных данных является очень вольной, а то и явно неадекватной. Вот несколько примеров.

В. Д. Соловей пишет: “Уж на что чуралась биологизации этнической проблематики советская наука, но и та с подачи “главы” советской этнологии Ю. В. Бромлея вынуждена была ввести в советскую концепцию этноса биологический критерий — эндогамию. “Оказалось, что подавляющее большинство современных этнических общностей — наций обладает неменьшей (чем первобытнообщинные племена. — B. C.) степенью эндогамности: обычно более 90% их членов заключает гомогенные в этническом отношении браки”.

Ну при чем здесь эндогамия? Никакого отношения к биологии она не имеет, это явление культуры, как и сам институт семьи и брака. Даже странно, как такая мысль могла прийти автору в голову. Создание семьи, рода, племени как раз стало одной из первых сфер, которые регулировались культурными нормами и запретами. У животных, поведение которых регулируется инстинктами (“кровью”), культурных норм нет или они имеются в зачаточном состоянии.

В. Д. Соловей верит в то, что мозг у русских и у юристов устроен по-разному. Он пишет: “Научно зафиксированную этническую (и расовую) изменчивость нервной системы и строения головного мозга невозможно отнести к безразличным для исторического творчества биологическим параметрам, ведь речь идет о степени и самой возможности интеллектуального и культурного. Считается доказанной и наследственная детерминированность интеллекта: обсуждается соотношение, баланс, взаимодействие наследственных (в том числе этнических и расовых) и средовых факторов, но не кардинальная важность наследственности. Но моя мысль идет гораздо дальше и носит откровенно “еретический” характер. Суть ее в предположении о существовании наследственных этнических ментальных качеств, задающих вектор культуры и социальности”.

“Научно зафиксированная”, “считается доказанной” — это тоже выражения из арсенала Кашпировского. Надо же, “речь идет о самой возможности интеллектуального и культурного развития” разных народов, а в доказательство — только собственная мысль, да и то откровенно “еретическая”. По нынешним временам этого мало. Небольшую секту собрать еще можно, но ни науки, ни религии на этом не установить.

Какие странные вещи приходится читать “в контексте отечественной истории”: “Этнически дифференцированные врожденные различия наблюдаются в восприятия цвета, пластических форм, ландшафтов, пространства и времени… Такое капитальное различие в восприятии живущих в одном природном окружении людей не могло определяться только культурными факторами… Исследование геногеографии Восточной Европы выяснило, что в ходе исторического развития российский природный ландшафт был включен в русский генофонд: из фактора внешней среды он превратился в фактор внутренней, генотипической среды организма человека”.

Вещи невероятные, так разъясните! Какие наблюдаются врожденные этнические различия в восприятии времени? У Пушкина, как эфиопа, время шло из будущего в прошлое? И перешибить этот его неизменяемый этнический архетип культурой так и не удалось? И каким образом “российский природный ландшафт был включен в русский генофонд”? Какое тело вырастило этот язык?

В. Д. Соловей легко переходит от генетики особи к генетике популяции, от личности к этносу. Разницы между этими уровнями он, похоже, не видит и пишет: “Гипотеза генетической детерминированности культуры и социальности уже не игнорируется “серьезной” наукой. Она приобрела влиятельных сторонников не только среди биологов, которых можно при некоторой интеллектуальной натяжке упрекнуть в “социал-дарвинизме” (к слову, это понятие — чистой воды интеллектуальная фикция, концептуальный фантом) и непонимании гуманитарной специфики, но и среди гуманитариев. К числу оных, в частности, принадлежит известный американский лингвист и философ Н. Хомский: согласно его теории генеративной грамматики логическое мышление и язык составляют часть генетического наследия личности”.

В генетическом наследии личности много чего есть, включая психические заболевания и нарушения в восприятии цвета — но при чем здесь этничность? Да и не мог Хомский утверждать, будто в “генетическое наследство” от папы с мамой личность получает логическое мышление и язык. Обезьяна Чита спасла в джунглях младенца, из него вырос Тарзан — и заговорил на чистом английском языке? Какие все-таки в Голливуде “социал-дарвинисты” сидят, у них бедная Джейн была вынуждена поначалу разговаривать с Тарзаном жестами. Хорошо хоть, эндогамия помогла, а попади туда вместо Джейн француженка — никак бы не сговорились, и жесты бы не помогли.

Биологически человек наследует лишь структуры мозга, гортани и языка, позволяющие младенцу обучаться у окружающих его людей логическому мышлению и членораздельной речи. Именно в этом смысле Хомский писал, что в человеке (в отличие от обезьян) есть “врожденная грамматика”. Но она вовсе не этническая, а именно “универсальная” для всего человеческого рода, то есть рассчитана на все языки.

Когда ребенок рождается и слышит, как говорят окружающие его люди его народа, то его мозг уже в первые несколько месяцев жизни настраивается на структуры этого языка, и он становится для него родным. Ст. Пинкер даже ввел метафору “джамперы” (самый близкий к контексту смысл слова jumper — появляющаяся мишень). Эта “джамперы” в мозгу ребенка ставятся в положения, соответствующие языку окружения [5]. Но эта настройка мозга на определенный язык есть процесс освоения культуры, а вовсе не “голос крови”. Ребенок, попавший в стаю волков и выросший в этой стае, не проявляет потом никаких этнических архетипов и никакой прирожденной способности к языку своих родителей.

Вообще, парадигма В. Д. Соловея находится в неразрешимом противоречии с множеством хорошо документированных фактов о том, что дети, с ранних лет воспитанные в среде иных народов, приобретают свойственные им этнические черты, и “голос крови” долго не дает о себе знать даже после возвращения их в “родную по рождению” среду. Культура их биологических родителей “стирается” очень быстро. Об этом говорит опыт воспитания детей корейцев и японцев в семьях американцев. Корейские дети, выросшие в американских семьях, полностью перенимают американскую культуру, а не воспроизводят корейскую, хотя их физические отличия (форма глаз, цвет кожи и пр.) могут оказывать влияние на адаптацию к обществу белых американцев. Во времена покорения Америки англо-саксами было много случаев воспитания детей колонистов в индейских семьях. Даже после возвращения в среду белых колонистов эти дети сохраняли обычаи индейцев и хотели вернуться в их среду.

Неотразимый удар критикам В. Д. Соловей наносит ссылкой на психоделические изыскания. Он пишет: “По словам одного из крупнейших мировых психологов, основателя такого ее революционного направления, как трансперсональная психология, С. Грофа: “Материалы, полученные в психоделических изысканиях и при глубинной эмпирической работе, явно свидетельствуют о существовании коллективного бессознательного…”. Более того, в ходе экспериментов Грофу удалось достоверно установить филогенетические переживания человека, то есть память о его дочеловеческом существовании! Отождествление человека с предшествовавшими ему эволюционно доисторическими животными включало верифицируемую информацию (ощущение веса, размера, чувства тела, разнообразия физиологических ощущений и т. д.), адекватность которой была подтверждена зоологами-палеонтологами”.

На это возразить нечего… Хотелось бы только полюбопытствовать, как ощущает В. Д. Соловей вес и размер предшествовавшего ему лично эволюционно доисторического животного. Что это за зверюшка?

Биологическую основу этничности В. Д. Соловей описывает в понятиях, которые не имеют определенного смысла и воспринимаются как художественные метафоры, передающие лишь настрой мысли. Кровь… почва… русский жизнеродный потенциал… русский витальный инстинкт… русская биологическая сила. И с этим понятийным аппаратом нам предлагается строить рациональную отечественную историю и вылезать из культурного кризиса?

Откуда прёт весь этот примордиализм и эссенциализм, которым так чужда была наша культура, не говоря уж о православном представлении о человеке? Могу предположить, что это интеллектуальный продукт, импортированный из стихийной антропологии того “рыночного” западного общества, которое возникло на обломках средневековой христианской Европы. Американский антрополог М. Сахлинс пишет в большом труде “Горечь сладости или нативная антропология Запада”: “Пожалуй, не требует доказательства тот факт, что наша фольклорная антропология склонна объяснять культуру природой. Варьируя от расизма на улицах до социобиологии в университетах, проходя через многочисленные речевые обороты повседневного языка, биологический детерминизм есть постоянный рецидив Западного общества… Биологический детерминизм — это мистифицированное восприятие культурного порядка, особенно поддерживаемое рыночной экономикой. Рыночная экономика заставляет участвующих в ней воспринимать свой образ жизни результатом потребностей плоти, опосредованных рациональным посредничеством их воли” [6].

Не помогает обоснованию “новой парадигмы” В. Д. Соловея и введение биологической метафоры этнического инстинкта. Что это за новые сущности, зачем они плодятся? В. Д. Соловей пишет: “В контексте моей темы сопряжение биологического и социологического ракурсов принципиально важно указанием на возможность врожденных этнических инстинктов восприятия и действия. Речь идет именно об инстинктах, то есть моделях, составляющих самоочевидное (не осознаваемое и не рефлектируемое) изначальное основание специфического восприятия и поведения этнических групп”.

Ни на что это “сопряжение ракурсов” не указывает, да и сопряжения никакого нет, как нет и ракурсов, одни метафоры. Ну что “биологического” в том, как В. Д. Соловей понимает слово “кровь”? Это не более чем художественный образ, нагруженный идеологическими смыслами. То же самое и здесь. Читаем: этнические инстинкты — это модели, составляющие самоочевидное, то есть не осознаваемое и не рефлектируемое, изначальное основание восприятия и поведения.

Где в этом определении биология — гены, кровь? Разве большинство продуктов культуры, ставших стереотипами нашего восприятия и поведения, требуют их осознания и рефлексии? Вот вы пожимаете знакомому руку. Это ритуал, культурная норма, ставшая самоочевидным, не осознаваемым и не рефлектируемым основанием поведения. Ничего изначального и инстинктивного в рукопожатии нет. Никакой биологии, изобретенный, кажется, рыцарями дружественный жест, обозначающий, что рука не держит оружия.

Уж на что, кажется, инстинкт, зов крови и пр. — целовать женщину. И то, оказывается, сугубо культурное достижение, ничего биологического и изначального. Европейцы это раньше изобрели, тут мы им поаплодируем. А у японцев, когда впервые увидели у европейцев поцелуи, они вызвали отвращение. Потом ничего, привыкли.

Еще больше туману напускают вводимые зачем-то “архетипы”. Хорошая это вещь, но тут она зачем, непонятно. Ведь В. Д. Соловей применяет это слово как синоним инстинктов: “архетипы представляют собой самые общие инстинкты представления и действия”. Но теперь смысл вообще исчезает. Ведь выше было сказано, что “инстинкт — основание поведения”. Человек, восприняв какое-то изменение в окружающем его мире, автоматически совершает действие, предписанное ему инстинктом. Например, увидев улыбку и протянутую руку знакомого, пожимает ему руку. Это полезная модель. Другое дело — архетипы. Они, оказывается, ничего конкретного не предписывают, точнее, являются пустой формой, в которой может оказаться любое содержание. Тебе улыбаются и протягивают руку, а архетип тебя вдруг побуждает дать приятелю по физиономии. Без всякого осознания и рефлексии.

Вот как это объясняет В. Д. Соловей: “Юнговские архетипы — это именно мыслеформы… пустые формы осознания, требующие своего наполнения конкретным материалом. Другими словами, это матрицы. Конкретный материал наполняет их в зависимости от переживаемой людьми исторической ситуации, то есть формы остаются неизменными при меняющемся содержании… Будучи врожденными, не имеющими собственного содержания мыслеформами, этнические архетипы не тождественны ценностным ориентациям, культурным и социальным моделям и не могут быть усвоены в процессе социализации. Архетип вмещает самые различные, в том числе диаметрально противоположные, ценности и культурные стереотипы, не будучи сам ни ценностью, ни культурным стереотипом… Архетипы неизменны и неуничтожимы, пока существует человеческий род”.

Просто страшно становится — как жить с такими “изначальными основаниями восприятия и поведения”? И ведь все это приписывается русским! Был у них, мол, этнический архетип — православие. Но это была пустая мыслеформа. Изменилась историческая ситуация, заполнили русские люди эту мыслеформу диаметрально противоположными ценностями — и тут же взорвали церкви и расстреляли священников. Что ж поделаешь, такие уж у русских архетипы. Они даны изначально и неуничтожимы.

Читаем о месте православия в структуре русской этнической идентичности и о злодеяниях проклятых большевиков: “Сокрушительный удар был нанесен по олицетворявшему русский этнический принцип православию… Фактическое разрушение главного дореволюционного русского идентитета — православия…”.

Действительно ужасно — главный русский идентитет сокрушили. Ищем место, где об этом идентитете сказано подробнее. Читаем: “Русское общество так и не стало христианским… Христианско-языческий синкретизм так называемого “народного православия” представлял не более чем тонкую ментальную амальгаму христианства на мощном, преобладающем языческом пласте народной психологии… Погром православной церкви стал отсроченной местью русского народа за насильственную христианизацию, за государственное принуждение к православию… Насильственная и форсированная социокультурная инженерия со стороны государства привела к мощной антихристианской, в своей основе языческой, реакции”.

Вот тебе на! “Тонкая ментальная амальгама”, которую государство насильственно и форсированно нацепило на русские этнические архетипы и инстинкты и которая отвергалась “языческим пластом народной психологии”, оказывается, одновременно была главным “русским этническим принципом”! Да что же это за народ такой, совсем без принципов? Был у русских “идентитет”, искусственно навязанный царским режимом, да и тот они выкинули в припадке “отсроченной мести русского народа за насильственную христианизацию”.

Примерно так же трактуется отношение русских к государству: “Поскольку государство представляет собой довольно позднее историческое образование, то говорить о государстве как русском этническом архетипе было бы по меньшей мере странно”. Дальше читаем: “Государство для русских — не парадигма сознания, а бессознательная структура — русский этнический стереотип”. Чем “бессознательный русский этнический стереотип” отличается от “русского этнического архетипа”? В контексте отечественной истории ничем не отличается. А вот поди ж ты!

Зачем все это? Куда нас должна вывести вся эта “новая парадигма”? Кому и какой знак хочет подать В. Д. Соловей, соблазняя психоделическими дочеловеческими воспоминаниями?

Главный смысл, видимо, находится во второй части книги, где доказывается несовместимость русских этнических архетипов и инстинктов, мыслеформ и крови с бытием большого многонационального государства — что Российской империи, что Советского Союза. Русские, мол, эти государства создали, русские их и уничтожили. Такой уж народ — поди угадай, что он еще выкинет. Язычники антихристианские. Трепещи, наша маленькая планета!

А эту первую часть В. Д. Соловей завершает жуткой картиной нынешнего сдвига в этнических инстинктах русского народа после учиненного им погрома империи и православия, СССР и коммунизма. Как в фильме ужасов, где симпатичный юноша вдруг на глазах превращается в вампира — сужается лоб, удлиняются клыки, на губах пена…

Тут автор дал волю своему красноречию и не пожалел красок: “Происходит без преувеличения исторический переход русского народа к новой для него парадигме понимания и освоения мира — этнической. Кардинально меняется устройство русского взгляда на самое себя и на окружающий мир. Дополнительный драматизм этой революции придает то обстоятельство, что в структуре самой этнической идентичности биологической принцип (кровь) начинает играть все более весомую роль и конкурирует с культурной компонентой (почвой)…

В молодежной среде отчетливо наметилась тенденция перехода от традиционной для России этнокультурной к биологической, расовой матрице. И это значит, что внутри радикальной революции — этнизации русского сознания — таится еще более радикальное начало. В общем — традиционная русская матрешка, образы которой, правда, зловещи, а не жизнерадостны…

Радикализм и расизм — лишь элементы происходящих в России фундаментальных, поистине тектонических социокультурных и ценностных сдвигов. Радикально меняется смысл самого национального бытия, происходит рождение новой русской традиции. Ее вектор и содержание не внушают гуманитарного оптимизма, поскольку эта традиция — неоварварская, связанная с архаизацией ментальности и общества, опусканием их в глубь самих себя и человеческой истории. В контексте архаизации неизбежно происходит актуализация принципа крови, заменяющего более сложные и рафинированные, но неэффективные в деградирующей стране социальные связи и идентичности”.

Эти рассуждения полностью противоречат нормам научной рациональности. В. Д. Соловей утверждает, что в России происходит мировоззренческая революция — кардинально меняется русский взгляд на мир. Революция эта драматична — присущий русской культуре взгляд на этничность якобы замещается на расовый, биологический принцип (кровь). Возникает новый, зловещий образ мировоззрения русских — радикальный и расистский. Происходит архаизация ментальности и общества. Иными словами, налицо глубокий духовный регресс, реакционный поворот в сознании.

Но ведь вся книга В. Д. Соловея как раз и посвящена утверждению биологического принципа этничности! Русскость — это кровь! Именно это В. Д. Соловей и считает истиной, а прежнее представление об этничности как продукте культуры он считает заблуждением. Но истина не может быть реакционной и быть причиной регресса, это с точки зрения научного метода нонсенс. Познанная истина, будучи сама по себе нейтральной относительно моральных оценок, в то же время расширяет возможности общества для разрешения противоречий. Поэтому истина — положительная ценность. Выходит, у русских даже истина, открытая В. Д. Соловеем, превращается в орудие реакции и мракобесия. Ну и ну!

Заключение книги не только противоречит логике. Оно попросту провокационно: сначала читателей убеждают в том, что их русскость определяется кровью, а в конце пугают мировое сообщество тем, что у русских “происходит актуализация принципа крови”. Вот тебе и зловещая русская матрёшка в сказке В. Д. Соловея, творца парадигм. Наверное, по этому сценарию Швыдкой с Горбачевым уже фильм снимают о “русском фашизме”. “Оскара” получат или еще какие-нибудь материальные ценности.

Примечания:

1. Желающим освежиться чтением расистской литературы сообщаю ссылку: А в д е е в В. Б. Расология. Наука о наследственных качествах людей. М., 2005.

2. Я н г К. Диалектика культурного плюрализма: концепция и реальность. — В кн. “Этничность и власть в полиэтнических государствах”. М.: Наука, 1994.

3. К о м а р о ф ф Д ж. Национальность, этничность, современность: политика самоосознания в конце XX века. — В кн. “Этничность и власть в полиэтнических государствах”. М.: Наука, 1994.

4. Ч е ш к о С. В. Распад Советского Союза. Этнополитический анализ. М., 1996.

5. П и н к е р С т. Язык как инстинкт. (Пер. с английского.) М., 2004. — 456 с.

6. С а х л и н с М. Горечь сладости или нативная антропология Запада. — -murza.ru/anthropology/Gorech005.html.

7. К и с е Э. Национализм реальный и идеальный. Этническая политика и политические процессы. — В кн. “Этничность и власть в полиэтнических государствах”. М.: Наука, 1994.

СЕРГЕЙ ГОРБАЧЁВ, ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ РАЗМЫВ

К 70-летию Конвенции о режиме Черноморских проливов

Сила прецедента или прецедент силы

Пожалуй, стоит кратко напомнить о сути вопроса.

Накануне Второй мировой войны зоной острой международной напряжённости стало Восточное Средиземноморье. Особо эта напряжённость чувствовалась в Турции, которая предложила пересмотреть режим Черноморских проливов (читай: режим судоходства в Чёрном море и использования проливов Босфор и Дарданеллы). СССР поддержал турецкое предложение о созыве соответствующей конференции, так как это было в интересах Москвы, в значительной мере ограниченной в использовании своего флота в связи с действовавшими на тот момент соглашениями. Эта конференция открылась 22 июня 1936 года в швейцарском городе Монтрё. Хотя в ней участвовали десять держав, основная дипломатическая борьба развернулась между Советским Союзом и Великобританией. Англия решительно возражала против пересмотра основных положений Лозаннской конвенции, открывавшей широкий доступ в Чёрное море военным кораблям нечерноморских держав, в том числе, естественно, английским. Переговоры завершились через месяц подписанием текста новой конвенции.

Эта конвенция ограничивала проход в Черное море военных кораблей нечерноморских держав в мирное время. Разрешался проход с их стороны лёгких надводных кораблей (водоизмещением не более 10 тысяч тонн), полностью запрещался проход авианосцев и подводных лодок. При этом общий тоннаж могущих одновременно находиться в Чёрном море кораблей нечерноморских стран ограничивался 45 тыс. тонн (для одной страны — 30 тыс. тонн), общее количество — девятью (не более), а срок их пребывания — тремя неделями. В военное время проход кораблей воюющих держав запрещался полностью. Таким образом, можно рассматривать подписание конвенции в значительной мере как победу советской дипломатии, хотя и это соглашение по ряду позиций не обеспечивало безопасность государств Причерноморья. Тем не менее то, что конвенция действует до сих пор, свидетельствует о её эффективности. В то же время необходимо отметить: в течение последних лет с разных сторон предпринимаются попытки ревизии основополагающих принципов этого документа. Эта тенденция в последние шестнадцать лет превратилась в устойчивое явление. Вот лишь несколько фактов.

В советское время заход “нездешних” боевых кораблей в Чёрное море был редкостью. Обычно ежегодно их число не превышало нескольких единиц. Однако после 1991 года их количество измеряется десятками. Причём нечерноморские державы, видимо, основываясь на праве сильного, зачастую действуют не только на “грани фола”, но и явно нарушают конвенцию. В последнее время через Дарданеллы и Босфор проходили корабли ВМС США, имеющие водоизмещение боле 10 тыс. т: “Пенсакола” (13 700 т), “Понсе” (около 17 тыс. т), “Ла Салль” (около 15 тыс. т). Плюс к тому в “Си бризе-98” участвовал десантный вертолётоносец “Остин” (около 17 тыс. т), который нёс на борту 6 вертолётов СН-46 и UН-1. Его в полной мере можно отнести (исходя из конвенции, принятой в 1936 году, когда вертолётов не было как таковых) к категории авианосцев, то есть к носителям летательных аппаратов.

Ещё один момент, на который следует обратить внимание. Постоянно в Чёрное море заходят корабли — носители ядерного оружия, мощь которого несоизмеримо превышает артиллерию калибра свыше 203 мм (другое ограничение конвенции для кораблей нечерноморских держав). Как правило, их командование не опровергает и не подтверждает его наличия на борту — такова международная практика, но она не снимает возникающих в связи с этим вопросов. Особенно с учётом того, что та же Украина заявила о своём безъядерном статусе.

Таким образом, создаются прецеденты, мягко говоря, подвергающие сомнению эффективность действующей конвенции о Черноморских проливах. Причём американцы не одиноки в своих попытках нарушить существующий несколько десятилетий статус-кво.

К примеру, в Чёрное море, в Севастополь, являющийся одновременно главным местом базирования как ВМС Украины, так и ЧФ РФ, заходил десантно-вертолётный корабль-док “Фиарлесс”. Его водоизмещение превышает 10 тыс. т (11 600). Этот вертолётоносец-док способен нести 4 противолодочных вертолёта “Си-Кинг” (на самом деле летательных аппаратов может быть гораздо больше, если учесть его использование в десантном варианте, когда на палубе корабля размещается до десятка “Газелей” или других вертолётов).

Кроме того, близким к нарушению конвенции можно считать размещение на Дунае (а это бассейн Чёрного моря) военных катеров США для решения задач в период кризиса на Балканах. Кстати, американские катера спецназначения, выйдя с реки в море, даже совершили переход в Севастополь, где находились с визитом.

Эти факты вполне можно отнести к разряду прецедентов, на фоне которых прошлогоднее решение о создании базы НАТО в крупнейшем румынском порту Констанца уже, к сожалению, не вызвало громких протестных заявлений, как этого следовало бы ожидать в других условиях. Причём публично Запад не проясняет условия базирования в Констанце боевых кораблей. И это только начало глобальных метаморфоз. Как говорится, дальше — больше.

Под двумя флагами?

Как стало известно в декабре прошлого года, Украина и Соединённые Штаты решили объединиться для противодействия распространению оружия массового поражения (ОМП) морским путём. И хотя в Киеве прошёл только первый раунд переговоров, эксперты уже сегодня не сомневаются, что американская инициатива будет одобрена и соответствующий межправительственный договор вскоре подготовят для подписания. Это значит, что рано или поздно в Чёрном море появятся военные корабли под двумя флагами — США и Украины.

Стоит отметить: от провозглашения идеи до начала её практического воплощения прошло не так уж много времени. В сентябре 2004 года в Киеве состоялась международная конференция, на которой обсуждались вопросы предотвращения распространения оружия массового поражения в Черноморском и Каспийском регионах. Тогда заинтересованной стороной и соорганизатором форума выступили Соединённые Штаты. Через год с небольшим эта тема получила дальнейшее развитие и вылилась в проект двустороннего Договора между правительством Украины и США о сотрудничестве с целью недопущения распространения ОМП и систем его доставки морским путём.

Подготовку упомянутого соглашения неоднозначно оценивали наблюдатели: с одной стороны, это соответствует ранее взятым Украиной обязательствам по укреплению безопасности в Восточноевропейском регионе, а с другой — усиливается американское военное присутствие непосредственно близ украинской границы, да и не только украинской… После “прописки” пока лишь “сухопутных” американцев в Грузии, Румынии, Турции это вряд ли может понравиться партнёрам по СНГ, особенно России, внимательно следящей за всем, что происходит на Украине, и за тем, какие политические подсказки и рекомендации ей дают из Вашингтона.

С американской стороны в инициативе задействованы Управление международной безопасности и нераспространения ОМП, береговая охрана, Объединённый комитет начальников штабов, министерство юстиции и военно-морские силы. С украинской — аналогичные службы (Минобороны, Служба безопасности Украины, МИД, Минтранссвязи), работу которых по этому направлению координирует Госпогранслужба. Практическое выполнение договора будет возложено на Морскую охрану Украины, а также на… береговую охрану и военно-морские силы США. В настоящее время эксперты обеих стран согласовывают статьи документа и оттачивают его формулировки. Причём в отличие от многих международных протоколов в этом документе стараются всё прописать конкретно.

На сегодняшний день известно, что стороны пока обязуются проводить операции с целью предотвратить распространение ОМП морским путём только по отношению к судам, идущим под флагами Украины и США или же скрывающим государственную принадлежность. Если представители сил безопасности Украины или США обнаружат подозрительное судно, находящееся в международных водах, они направляют соответствующее уведомление в страну его приписки, указав причины подозрений, географические координаты местонахождения, и одновременно запрашивают информацию о легитимности следования судна и перевозимого им груза. Если ответ не получен в течение одного дня (сначала предусматривалось всего два часа, но по просьбе украинской стороны время было увеличено), делавшие запрос самостоятельно считают себя уполномоченными проводить осмотр судна, проверку его документации, допрос находящихся на борту людей, обыск трюмов и груза с целью выявления ОМП.

С этой целью представители сил безопасности могут самостоятельно подняться на борт и провести обыск, поручить это взаимодействующей службе или действовать совместно. При этом следующие от территориальных вод в открытое море сторожевые корабли имеют приоритетное право на осуществление юрисдикции в отношении задержанного судна, груза и лиц на борту, включая изъятие, конфискацию, арест и преследование. При необходимости можно передать полномочия партнёру по договору.

Контроль за морским пространством и проверку подозрительных судов со стороны США будут проводить представители береговой охраны или военно-морского флота, а также сотрудники правоохранительных служб министерства внутренней безопасности и юстиции.

Придут ли корабли ВМС США для постоянного дежурства на кромке территориальных вод Украины, пока открыто не говорится, а вот суда американской береговой охраны со временем окажутся в Чёрном море. А ведь плавсредства, классифицирующиеся в США как катера и корабли береговой охраны, по своей тоннажности в несколько раз превышают украинские корабли 2-го и 3-го ранга, несут на борту ракетно-артиллерийское вооружение, вертолёты и способны легко пересекать океан.

Уже сегодня многие положения проекта договора могут восприниматься неоднозначно. Например, непонятно, как можно визуально (без разведданных) определить, имеется ли на рыбацкой шхуне ядерная бомба или пробирка со штаммом чумы? С другой стороны, вряд ли корабли морской охраны Украины когда-нибудь появятся у берегов Аляски или Калифорнии (они туда не дойдут даже в идеальную погоду), а вот патрулирование американских военных кораблей на траверзе крымской Ялты, главной базы Черноморского флота России Севастополя, а также в Керченском проливе у российской Тамани и Новороссийска вполне возможно. При этом на судах безопасности во время проведения операции, помимо национального флага, планируется поднимать флаг страны-партнёра. Группам осмотра и обыска разрешено пользоваться судами третьих стран, что может окончательно запутать ситуацию.

Стороны обязуются избегать применения силы, кроме случаев, “когда это необходимо по условиям гарантии безопасности их официальных представителей и физических лиц на борту или когда оказывается сопротивление во время санкционированного захода”. При этом, правда, делается оговорка: любое применение силы не должно превышать необходимого минимума. Капитанам задержанных судов перед началом осмотра разрешается связаться с судовладельцем или правоохранительными органами своего государства и уведомить их о случившемся, а также уточнить полномочия проверяющих.

Некоторые статьи будущего соглашения идут вразрез с основополагающими принципами международного морского права о свободе мореплавания и запрете для военных кораблей преследовать и досматривать иностранные суда в открытом море (Конвенция ООН по морскому праву, принятая в 1982 году). Да и сам факт задержания мирного торгового или пассажирского судна военным кораблём может трактоваться мировой общественностью по-разному, а посему каждый раз будет необходимо чётко определять и предавать огласке, что же могло послужить причиной подозрений в переправке ОМП. Это, кстати, уменьшило бы риск безосновательных задержаний судов.

Не будем наивны: повышенное внимание США к Украине вряд ли вызвано опасением, что вопреки международным договорам и обязательствам здесь может возобновиться производство ядерного оружия. Причины, вернее всего, в ином: во-первых, и в Украине, и других странах СНГ остались радиоактивные отходы, которые можно реально использовать в качестве “грязной бомбы” и морским путём доставлять для подготовки террористических актов. Во-вторых, Украина занимает важное место на пути возможного перемещения ядерного, химического, радиологического, бактериологического оружия и средств их доставки из взрывоопасного и агрессивно настроенного по отношению к США и НАТО Ближневосточного региона. Поэтому Украине отводится роль одного из бастионов провозглашённой Вашингтоном “второй линии обороны”, хотя стороны вроде бы и берут на себя обязательства согласно принципам суверенного равноправия и территориальной целостности государств не вмешиваться во внутренние дела других стран.

Однако вышеназванные причины лишь вершина “айсберга”.

Босфор стал более узким

На рубеже веков стало очевидно: в послевоенные десятилетия медленный дрейф Запада от Ялты (1945 г.), Потсдама (1945 г.) и Хельсинки (1975 г.) трансформировался в мощное океанское течение. Его направление — лишение России гарантированного Великой Победой статуса великой державы, в том числе разрушения сложившейся архитектуры взаимоотношений в Причерноморье. Причём в этом отношении внешнеполитические конкуренты, оппоненты и противники России одновременно идут разными путями — не только военно-политическим, но и экономическим.

На этом фоне активно проявляют себя силы, внедряющие идею о том, что Чёрное море со временем станет если не натовским озером, то, по крайней мере, принадлежащим западному миру. В связи с этим с каждым годом особую актуальность, в первую очередь для России, приобретает вопрос обеспечения статуса и режима Черноморских проливов.

По оценке, до 70 млн т нефти, то есть около 30 процентов её экспорта, Россия ежегодно транспортирует своим зарубежным партнёрам через Босфор и Дарданеллы. В 2004 году через Проливную зону прошли 52 000 судов, из которых 9 500 были загружены нефтепродуктами.

Между тем с наступлением 90-х годов ХХ столетия весь комплекс вопросов, связанных с судоходством в Проливах, приобрёл для России совершенно новое звучание. В начале и в середине 80-х годов вряд ли кто из ответственных советских политиков и государственных деятелей, военных, учёных мог предположить, что пройдёт всего несколько лет, и вся сумма проблем обернётся для России появлением трудностей геополитического и национального характера. С распадом СССР произошла своего рода реструктуризация проблемы Проливов.

Во-первых, с объявлением независимости Украиной и Грузией резко сократился пространственно-географический выход России к Чёрному морю, что привело к необходимости изыскивать большие материальные средства для реконструкции действующих и сооружения новых портов и терминалов на территории России с учётом её неуменьшающихся экспортно-импортных потребностей и возможностей в этом районе. Для России Чёрное море и Проливы — это по-прежнему единственный водный путь на юг, имеющий для неё чрезвычайное значение.

Во-вторых, увеличилось число причерноморских государств, с которыми следует договариваться современной России для решения общих вопросов судоходства в Азовско-Черноморском бассейне, в том числе и плавания в районе Проливов. О том, сколь сложные препятствия встречаются на этом пути, свидетельствует хотя бы тот факт, с какими трудностями решался вопрос о разделе между Россией, Украиной и Грузией Черноморского флота, принадлежащего ранее СССР.

В-третьих, нравится это кому-то в нынешней России или нет, но ей приходится считаться с очевидным обстоятельством: её удельный вес в общем балансе международных факторов, влияющих на решение проблемы Черноморских проливов, по сравнению с Советским Союзом не увеличился, в то же время соответствующий удельный вес Турции в 90-е годы возрос.

Наконец, в-четвёртых, стремительный научно-технический прогресс, строительство и введение в эксплуатацию новых крупномасштабных военных и коммерческих судов, и особенно нефтеналивных танкеров, ставят на повестку дня вопросы, с которыми приходится сталкиваться всем странам, заинтересованным в свободном судоходстве через Проливы, но в первую очередь, разумеется, Турции. Не удивительно, что, пережив тяжёлые последствия нескольких аварий нефтяных танкеров в Проливах (в том числе и перевозивших российскую нефть), турецкая сторона постоянно ставит вопрос о необходимости принятия дополнительных мер для обеспечения экологической и технической безопасности мореплавания в зоне Проливов.

В январе 1994 года турецкое правительство в одностороннем порядке приняло новый регламент судоходства в зоне Черноморских проливов, который вступил в силу с 1 июля 1994 года. Ряд его статей предусматривает введение разрешительного порядка прохода для определённых категорий судов в зависимости от их длины, осадки, перевозимого груза и т. д. В связи с этим турки выдвигают различные претензии к российским судам. То они не хотели пропускать большие танкеры через Проливы, то грозили захватывать торговые суда, ведущие зенитные ракетные комплексы С-300 для суверенной Республики Кипр.

Турция пошла по пути регламентации международных правил без участия государств, подписавших Конвенцию Монтрё, и таким образом подменила международно-правовые нормы установлениями национального законодательства. Официальное требование к другим государствам сегодня звучит так: прежде всего необходимо обеспечить охрану окружающей среды и безопасность мореплавания, этому должна быть подчинена вся организация движения в Проливах. Однако политическая и экономическая подоплёка этого выражается в беспокойстве Турции по поводу увеличения количества российских танкеров, транспортирующих нефть из Новороссийска, а также в желании оказать своё влияние на этот процесс. Это тем более очевидно при росте конкуренции с проектами транспортировки азербайджанской и казахской нефти через трубопроводы Баку-Джейхан. Причерноморские страны, жизненно заинтересованные в свободном судоходстве в Проливах, в принципе не согласны с такой позицией. Эти проблемы рассматривались на заседаниях Комитета безопасности на море Международной морской организации (IМО) в Лондоне, где причерноморские страны, а также Греция, Кипр и Оман высказали свою точку зрения по этому вопросу, отметив, что турецкий регламент не должен заменять Конвенцию Монтрё.

В 2003 году Россия обратилась в Международную морскую организацию в связи с тем, что Турция ограничивает проход российских танкеров через пролив Босфор. Претензии российской стороны фактически сводились к тому, что Анкара под предлогом обеспечения экологической безопасности в октябре 2002 года в одностороннем порядке вновь ужесточила правила прохода танкеров через Проливы, что привело к увеличению затрат российских компаний на транспортировку своей нефти. При этом российские и турецкие эксперты регулярно обсуждают вопросы обеспечения безопасности прохода через Проливы судов, особенно гружённых нефтью, газом и другими опасными веществами. Тем не менее среднее время задержки российских танкеров возросло с 9 часов в 2001 году до 45 часов перед Босфором и до 30 часов перед Дарданеллами в 2004 году.

Турецкие власти при этом утверждают, что они не нарушают Конвенцию Монтрё, а просто пересматривают внутренние правила для своих национальных служб. Однако это заявление, мягко говоря, лукаво и некорректно — турецкие нововведения выходят за рамки международных договоров. К сожалению, данные проблемы не находят разрешения и на высоком уровне.

В декабре 2004 года Россия на очередных переговорах в Анкаре снова предложила подписать межправительственное соглашение “О торговом судоходстве в турецких проливах”. К сожалению, сторонам не удалось разрешить свои разногласия по данному вопросу. Турция отказалась выполнить предложения Москвы об отмене жёстких ограничений на режим прохода нефтеналивных танкеров, введённых турецким правительством в нарушение действующей конвенции. В январе 2005 года с визитом в Москву прибыл глава турецкого правительства Р. Эрдоган. Принципиальных договорённостей по Проливам так и не было достигнуто, хотя общая динамика развития российско-турецких отношений весьма позитивна.

Таким образом, проблема Проливов для России по-прежнему не снижает своей актуальности. К разрешению этой проблемы придётся возвращаться снова и снова по мере развития экономической и военно-политической обстановки в мире, в том числе на Ближнем Востоке, в непосредственной близости от российских границ.

В связи с вышеизложенным вполне правомочен вопрос: почему прямое и косвенное нарушение международного права не получает должной оценки? Или властям государств Причерноморья по этому поводу нечего сказать? А может, силовые прецеденты заставляют считаться с силой прецедентов пренебрежения статьями конвенции по Черноморским проливам?

г. Севастополь

Щит отечества Воздушный меч России

Главком ВВС России

Дальнюю авиацию, начиная с М. В. Шидловского, возглавляло немало видных авиационных начальников. Среди них незаслуженно преданный забвению Герой Испании генерал И. И. Проскуров, маршалы А. Е. Голованов, П. Ф. Жигарев, А. А. Новиков, В. А. Судец, Ф. А. Агальцов, генерал-полковник В. В. Решетников. Было и есть с кого брать пример, да и положение обязывало. Летчиков в нашей стране любили. Кроме того, именно летчикам стратегической авиации выпала честь участвовать в создании грозной ядерной триады, на которой и сегодня держится оборонная мощь России. Как говорится: счастья желают, славу — заслуживают.

Петр Степанович Дейнекин родился 14 декабря 1937 года в станице Милютинской, недалеко от Ростова-на-Дону. Отец — директор местной школы, мать — учительница. В первые дни войны Степан Николаевич Дейнекин записался в военную авиацию, и его направили в Борисоглебское военное училище летчиков. У пилота Дейнекина 7 мая 1943 года не раскрылся парашют. Сын решил, что должен заменить отца.

Для детей-сирот в стране были открыты военные спецшколы, напоминавшие кадетские корпуса царского времени. В них учились тысячи и тысячи молодых ребят, которые позже вливались в ряды Советской армии. К концу войны семья Дейнекиных переехала из Милютинской во Львов. Оттуда Петр Дейнекин, закончив семь классов, написал письмо начальнику Харьковской спецшколы BBC о том, что очень хочет стать летчиком. Ответ пришел быстро. “Спецшколы ВВС, — ответил Григорий Яровой, — не принимают юношей из западных областей страны”. Было лето 1952 года. В Прикарпатье еще вовсю действовали бандеровцы. Получив письмо, Зинаида Михайловна тут же ответила Яровому. “Мальчик бредит авиацией, — писала она. — Его отец был летчиком, а родом мы не с западных областей Украины, а с Дона”.

“Это меняет дело, — отозвался начальник школы. — Пусть приезжает. С собой иметь полотенце, зубную щетку и деньги на обратный путь”.

Денег у Дейнекиных не было даже на дорогу до Харькова. Пришлось продать трофейный аккордеон “Травиата”, который привёз с фронта дядя. Вот так Пётр Дейнекин поступил в знаменитую спецшколу ВВС. Дейнекин учился так, будто ничего главнее в его жизни нет. Но главным была не только учёба, прыжки с парашютом, но и спорт. Пётр Дейнекин учился отстаивать свою честь и на ринге. Перед выпуском из спецшколы, на парашютных прыжках, Петр сломал ногу и не мог ходить ни на занятия, ни на экзамены. “Трояки” в аттестат ему поставили “автоматом”. Начальника Балашовской школы военных летчиков, куда он приехал поступать, они “впечатлили”. “Троечники” авиации не нужны”, — сказал полковник. Дейнекин встал и, едва сдерживая слезы, заявил:

— Мой отец был летчиком. Я никуда отсюда не уеду.

Это подействовало, и его оставили курсантом. Авиационную науку он осваивал с тем же рвением, как и уроки бокса. На первом курсе начал летать на учебном Як-18, на втором — на “тяжелом” десятитонном транспортном Ли-2, российской копии американского ДС-3. Закончив училище, Дейнекин попросился не в Москву, Ленинград, Одессу или Киев, где располагались штабы воздушных армий, а на Дальний Восток. Сыграл роль кинофильм “Два капитана”. Дейнекин считал, что настоящим летчиком можно стать только в Арктике. И эти прогнозы оправдались. Побережье Северного Ледовитого океана было в то время главным советским исходным рубежом для нанесения, в случае необходимости, воздушного удара по Соединенным Штатам. И аэродромы там строились один за другим: и бетонные, и ледовые, и тундровые. Дейнекин летал на мыс Шмидта, в Воркуту, в Анадырь и Тикси.

В начале шестидесятых годов Дейнекин летает на Ту-104 в Ленинградском объединенном авиаотряде гражданской авиации. Тогда военных летчиков посылали для летной практики в “Аэрофлот”. Кабины “Туполевых” очень похожи, а налет за месяц у гражданских пилотов больше, чем у военных за год. Позже Петр Степанович возвращается в армию, заканчивает академию имени Ю. А. Гагарина. Его назначают командовать полком специального назначения, в котором в годы Великой Отечественной войны получили звания Героев Советского Союза двадцать девять человек — случай в истории Вооруженных сил уникальный. Впоследствии Дейнекину довелось командовать полком, получившим дальние сверхзвуковые бомбардировщики-ракетоносцы Tу-22M2, названные американцами “бэкфайер” (“задний огонь”). Когда они взлетали на форсаже, за ними метров на десять тянулось пламя — отсюда и такое название. Самолеты были страшно секретными. Даже принимать их летчики ездили в гражданской одежде.

Дейнекину посчастливилось осваивать новый ракетоносец Ту-160. На нем он будучи главкомом ВВС возглавлял юбилейный воздушный парад в небе Москвы на 50-летие Победы 9 мая 1995 года. Вместе с ним в кабине самолета был полковник Анатолий Жихарев. В тот день, впервые за последние десятилетия, над Москвой были показаны возможности современной российской авиации. В тот день ему пришлось трижды выполнить полеты: с авиабазы Энгельс до Москвы, обратно до Энгельса и вновь вернуться в столицу.

Невосполнимый удар по всей нашей армии нанес развал Советского Союза. Были заморожены и полностью прекращены программы развития нашей авиации, ее модернизация. Фактическая остановка создания новых самолетов, отток талантливой молодежи из оборонной промышленности привели к тому, что прервалась преемственность поколений. Изменились приоритеты не только в политике государства, но и в умах людей. Профессии летчика, инженера, конструктора так называемые реформы сделали малопривлекательными. Начался отток молодых людей за границу. Да и сами границы претерпели значительные изменения. То, что раньше было единой державой, в одночасье стало аморфным образованием под названием СНГ. Каждая республика взяла суверенитета столько, сколько могла проглотить. Появились независимые, самостоятельные государства, которые взяли под свой контроль всю военную инфраструктуру, боевую технику, находящуюся на тот момент на ее территории. Военным было предложено самим выбирать себе место службы.

По Лиссабонскому соглашению, Украине запрещалось иметь стратегические ядерные силы. Но передислокацию самолетов в Рязань и Энгельс командир дивизии стратегической авиации генерал-майор Михаил Башкиров саботировал. Он принял украинскую присягу и, выслуживаясь перед националистами, сделал так, чтобы самолеты не смогли подняться в воздух. Вскоре в Полтаву прилетел главком ВВС России Дейнекин.

В советские времена на западе Советского Союза были собраны лучшие самолеты нашей авиации. Двести самолетов Ил-76, двадцать воздушных топливозаправщиков Ил-78, двадцать стратегических бомбардировщиков Ту-95МС и столько же стратегических ракетоносцев Ту-160 с крылатыми ракетами Х-55 и ядерными зарядами к ним. Разговаривая перед телекамерами со своим бывшим командиром, генерал Башкиров демонстрировал свою “незалежность”: несмотря на распоряжение главкома, он отказался собрать в клубе боевых летчиков. Когда Башкиров, под прицелами нескольких телекамер, попытался воспрепятствовать встрече, Дейнекин публично и жестко указал своему бывшему подчиненному на дверь.

— Когда я командовал дальней авиацией, — скажет через много лет Дейнекин, — среди десяти командиров дивизий были генералы Башкиров, Гребенников и Дудаев. Все они были блестящими летчиками и толковыми командирами. Разрыв с каждым из них — настоящая драма. В начале восьмидесятых Владимир Гребенников первым и единственным за всю историю дальней авиации в мирное время был награжден орденом Ленина. А судили его за катастрофу трех истребителей Су-27 и гибель четырех летчиков пилотажной группы “Русские витязи”. В декабре 1995 года, при возвращении домой с аэрошоу на малазийском острове Лангкави, генерал Гребенников был лидером за штурвалом самолета Ил-76, он в условиях грозовой деятельности завел группу в горы южнее вьетнамского аэродрома Камрань.

На суд, среди прочих свидетелей, вызывали и главкома ВВС Дейнекина. Когда судья спросил, доверил бы Дейнекин вновь сопровождать самолеты Гребенникову, Петр Степанович ответил, что, конечно бы, доверил.

— Я знаю Гребенникова как классного летчика. То, что произошло в том полете — горький урок не только для него, но и для всех нас. Бывают ошибки, никто от них не застрахован. На них мы учимся, поскольку вся история авиации написана кровью.

Не раз вспоминался главкому и командир дивизии генерал Джохар Дудаев. Пётр Степанович рассказывал о своей первой встрече с ним.

— Майор Дудаев! — взяв под козырек, представился мне, как старшему по званию, худощавый бледный офицер на аэродроме Белая под Иркутском. Туда мы прилетели после крупного совещания в Семипалатинске. Он был одет в летную куртку. Левая рука нервно теребила пару шевретовых перчаток. Над верхней губой — тоненькая ниточка щегольских черных усиков. Эти подробности запомнились мне на всю жизнь, потому что в то утро наш воздушный лайнер Ту-116 при посадке неожиданно попал в густой слой приземного тумана. В авиации такое явление относится к опасным. Пилоты, очутившись в “молоке”, не могут видеть землю визуально и контролировать расстояние до нее. Поэтому машина, вместо мягкого приземления, падает на бетон на скорости триста километров в час. От такого столкновения самолет разрушается, при этом возникает пожар, со всеми вытекающими последствиями. На борту нас было тридцать три человека во главе с командиром Краснознаменного Смоленского авиационного корпуса дальней авиации генералом Борисом Балихиным. Когда после взлета из Семипалатинска наш корабль взял курс на Белую, все беззаботно задремали в глубоких мягких креслах под басовитый рокот двигателей. Панели — под орех, драпировка — под ситец, ковровые дорожки. Тепло. Имеется буфет, умывальник, зеркала и туалет. Нам, военным летчикам, которых долгие годы туго затягивали в ремни и лямки, понравились барские условия для пассажиров в этом самолете.

За штурвалом командир авиационной дивизии генерал Игорь Дмитриев. По внешнему виду и характеру наш коллега был копией Макара Нагульнова из шолоховской “Поднятой целины” в исполнении Евгения Матвеева. Однако в народе комдива звали отнюдь не Макаром, а Джигитом. Наверное, потому, что решения он принимал быстро, в действиях был резким и, как горец, горячим. Тут же, правда, остывал и никогда не помнил зла. Требовательный, но человечный и справедливый по отношению к людям, Игорь Борисович был общим любимцем.

Итак, командир экипажа Дмитриев на самолете Ту-116 с пассажирами на борту, после многочасового полета, чуть шурша двигателями, снижается по схеме над транзитным для нас аэродромом Белая. Облаков нет, видимость, как говорят в авиации, миллион на миллион. Мы в салоне уже проснулись и беззаботно беседуем. Внизу проплывает серпантин реки Белая и трубы химкомбината в городе Усолье-Сибирское. До земли остается метров тридцать. Чувствуем, как на выравнивании перед посадкой летчики плавно убирают “газ” моторам. И вдруг в наступившей тишине раздается чей-то возглас:

— Что он делает? Ведь так и убиться можно!

“Что за дурацкие шутки, да еще в воздухе?” — подумал я и глянул в иллюминатор. И глазам своим не поверил: видимость — нулевая! В салоне потемнело. “Воткнулись в приземный туман!” — молнией мелькнула мысль. Все замерли в ожидании встречи с землей. Помочь летчикам мы ничем не могли. “Наверное, отлетались”! — мелькнуло в голове. Показалось, что в салоне запахло еловой хвоей траурных венков. Как нелепо все получилось, черт возьми!

Однако не тут-то было! Оказалось, что комдива в народе прозвали Джигитом не зря. Не успели мы в мыслях попрощаться с семьями, как последовал жесткий удар колесами о бетон и самолет боком, по-собачьи, побежал по посадочной полосе. Неужели пронесло? Оказалось, еще нет! Наш летающий ящер вдруг выбежал за обочину ВПП, на грунт и, вильнув там громадным хвостом, рванул опять на полосу. Левая тележка шасси “разулась”. Клочья от покрышек величиной с кавалерийское седло застучали по обшивке. Из перебитых трубок красным фонтаном захлестала гидросмесь. Да, с Дмитриевым не соскучишься! Теперь жди пожара…

И все же там, на небе кто-то есть! “Нога” не заискрила, пламя не возникло. Дожевывая остатки резины на левой тележке, самолет, теряя скорость, освободил ВПП. Пока мы гуськом сходили по встроенному трапу, Джигит спустился из пилотской кабины на землю и успел закурить. И, стоя в окружении экипажа, во всеуслышание гордо объявил:

— Если бы за рулем был не я — ну точно гробанулись бы!

Ему никто не возразил. Все понимали, как близки были к сиротству наши дети несколько минут назад. Еще не веря до конца в то, что все обошлось, мы направились к встречающему офицеру. Когда он представился Дудаевым, я спросил его подчеркнуто спокойно, не подавая руки:

— Это ты нас сажал?

— Да, — виновато выдохнул он и опустил голову.

— Что же ты делаешь? Кто в такой туман дает разрешение на посадку? Ты же мог нас всех убить!

Майор вспыхнул, но промолчал. В это время к нам подошел Балихин.

Он разобрался во всем спокойно, без эмоций. Оказалось, что перед рассветом к аэродрому незаметно, по низинам, подкрался туман. Он не зря считается в авиации опасным явлением погоды и коварен тем, что сверху, с большой высоты наземные ориентиры, в том числе посадочные огни, просматриваются хорошо, а непосредственно перед землей они внезапно теряются.

И как белым саваном, прикрыл в тот раз туман посадочную полосу от глаз экипажа во время подхода к ней нашего воздушного корабля. Джигит Дмитриев вышел из той ситуации победителем. Сумел посадить лайнер так, что сохранил людей. А Дудаев, перед тем как дать разрешение на снижение и заход на посадку, должен был лично осмотреть полосу. Он этого не сделал. А если бы сделал все, как положено, и выехал на полосу, то обнаружил бы туман.

Командир корпуса экспромтом, но по классической схеме провел разбор. Все это время молча, не поднимая глаз, ждал своей участи Джохар Дудаев. Профессиональная обида на него у нас уже прошла. С кем не бывает… Да и крови-то нет, а самолет введут в строй через пару дней. Но какое решение примет комкор? В заключение разбора мудрый Балихин спокойно сказал:

— Ну как, всем все ясно?

— Так точно!

— Вопросы есть?

— Никак нет! — хором ответили мы.

— Тогда — по самолетам! Запуск и выруливание по готовности. Майор Дудаев — на руководство, будете нас выпускать. Счастливого полета!

Генерал козырнул и пошел на Ан-12, который прилетел за ним из Иркутска. Разошлись по своим транспортникам и мы. Джохар пулей вскочил в свой “газик” и помчался на “вышку”. После полученного урока он вначале проехал по полосе, чтобы осмотреть ее перед разлетом экипажей. Туман слегка рассеялся и для взлета помехой не был.

Вскоре после этого случая Дмитриев убыл из дальней авиации к новому месту службы. Уволился, отлетав свое, и Балихин. Нынче он живет и работает в Москве. А вот с Дудаевым встретились только через десять лет, когда меня назначили командующим дальней авиацией. В составе этого оперативно-стратегического объединения было десять авиационных дивизий. Одной из них, со штабом в городе Тарту, командовал ставший к тому времени полковником Джохар Дудаев. За успешную авиационную поддержку советских войск при выводе их из Афганистана он получит орден Боевого Красного Знамени. Затем дослужится до воинского звания генерал-майора авиации. А вскоре он будет избран президентом Чеченской Республики — Ичкерии. И уже никогда не станет таким, каким его знали и ценили в дальней авиации.

В начале декабря 1994 года ВВС России провели воздушную операцию по уничтожению учебно-боевых самолетов Л-39 и пассажирских Ту-134, которые находились на чеченских аэродромах. Налет был произведен внезапно, среди бела дня. Так аккуратно, что взлетно-посадочные полосы и аэродромные сооружения не пострадали. А 25 самолетов было уничтожено.

Сегодня, после трагедии 11 сентября в США, легко представить, что могли натворить чеченские боевики на этих самолетах. Дейнекин вычислил это задолго до событий в Нью-Йорке и Вашингтоне.

Президент Ичкерии прислал ему тогда телеграмму: “ПОЗДРАВЛЯЮ ЗАВОЕВАНИЕМ ГОСПОДСТВА В ВОЗДУХЕ ТЧК НО ВСТРЕТИМСЯ МЫ НА ЗЕМЛЕ ТЧК ДУДАЕВ”.

Встретиться им больше не пришлось. По иронии судьбы бывшего командира дивизии стратегической авиации и президента мятежной республики летом 1996 года настигла высокоточная авиаракета…

А еще фактом биографии Дейнекина была интересная во всех отношениях поездка в составе военной делегации в США. Принимали их на авиабазе Сан-Антонио, штат Техас. Первый день летали на Б-25 “Митчелл”. На другой день были выполнены полеты на “Би-ван-би” (В-1в) с тремя дозаправками в воздухе от танкера Кс-135. Интересно, что американцы наклеили на самолет четыре звезды, как бы напоминая, что на самолете четырехзвездный русский генерал. Затем на авиабазе Неллис, под Лас-Вегасом, штат Невада, предложили выполнить полет на малой высоте. Дейнекин снизился до высоты 100 футов и понесся над пустыней со скоростью 500 миль. Сидевший рядом с ним справа американский пилот подсказал, что у них на такой высоте не летают. Пришлось набрать триста футов. Затем были встречи с американскими летчиками, которые сопровождали наши самолеты во время их полетов вдоль Западного и Восточного побережья Соединенных Штатов. Теперь, можно сказать, познакомились лично.

…Счастье редко сопутствует уходящим: оно радушно привечает и равнодушно провожает. Петр Дейнекин в своей жизни сумел добиться главного: уважения не только товарищей по службе, но и простого народа, который видит в нем простого, доступного, острого на язык человека.

Авиабаза Энгельс

Стратегическая авиация началась для меня знакомством с бывшим капитаном дальней авиации Константином Татаринцевым, которое произошло у ворот штаба дальней авиации.

Я приехал туда ранним утром, чтобы слетать на военно-воздушную базу в Энгельс. У ограды уже толпилась группа журналистов, получивших задание рассказать о полетах современных отечественных ракетоносцев. В последние годы полеты стали так редки.

Наконец к нам подкатило реликтовое чудо отечественного автомобилестроения шестидесятых годов. Мы со своими дорожными сумками по ступенькам поднялись в автобус и расселись на холодные сиденья. И вновь пришлось ждать команду на выдвижение из города. Появились сопровождающие нас офицеры, но и они не торопились давать команду на отъезд. Но вот в автобус поднялся крупный, с широким лицом и густой бородой молодой мужчина. Мне почему-то показалось, что он, скорее всего, похож не на журналиста, а на священника. И не ошибся: нашим попутчиком оказался настоятель Московской патриархии Константин Татаринцев. Как выяснилось, бывший капитан в патриархии курировал Военно-Воздушные Силы. Следом за собой он втащил в автобус темный, на колесиках чемодан. Присев на сидение, батюшка перекрестился, и автобус тронулся в путь по холодным, обледенелым улицам Москвы в сторону аэродрома Чкаловский. По тому, как молоденький солдат-водитель вел автобус, нам стало ясно, что он еще и слабо ориентируется в дорожной обстановке. А она была непростой: в городе ночью выпал первый снег и машину то и дело заносило. При выезде из Москвы, на перекрестке, автобус с грохотом боднул стоящую впереди темно-синюю “семерку”. Все выскочили из машины, начали обсуждать происшествие. Ехавший с нами за старшего худолицый полковник начал выговаривать водителю, что теперь ему отпуска не видать как своих ушей. В свое оправдание паренек обреченно забормотал, что не спал всю ночь. Оказалось, что накануне его отрядили на похороны, и он прибыл в гараж далеко за полночь. Пока сдал машину, пока добрался до казармы — наступило утро. А тут новая команда: везти журналистов на Чкаловский аэродром. И без гибэдэдэшника было ясно, что в столкновении с “семеркой” виноват наш водитель.

Водитель “семерки” оценил свои потери в четыре тысячи рублей. Полковник пошел узнавать в ближайшую автомастерскую стоимость работ по восстановлению фары и бампера. Журналисты начали волноваться, что самолет, конечно, ждать не будет и улетит без них.

В это время отец Константин, переговорив с кем-то по мобильному телефону, достал из своего бумажника четыре тысячи рублей, протянул их владельцу “семерки”. Подумав немного, он для гарантии вручил ему еще свою визитку.

— Если не хватит на ремонт, то позвони, — сказал он. — Я оплачу. Да хранит вас Бог.

И с этими словами мы поехали дальше и уже без происшествий добрались до аэродрома. Вот так мы познакомились с отцом Константином, которого, оказывается, хорошо знали в ВВС России.

В свое время он закончил физико-математический факультет МГУ, затем был призван в армию и участвовал в разработке тренажеров для обучения летного состава Военно-Воздушных Сил. Затем стал священником. Уже в этом качестве он как-то однажды пригласил своих знакомых священников в тренажерный центр, сел в кресло и показал им полеты на КТС-15. Те поглядели на пилотскую кабину, на приборы, посидели в креслах и сказали, что авиация есть богоугодное дело, которое надо всячески приветствовать и развивать.

Поднявшись в самолет, мы меж собой решили, что теперь-то уж точно находимся под высшим покровительством. И что пока в нашей армии есть такие священнослужители, то можно не сомневаться, что наши соколы имеют надежного заступника перед Господом. А отец Константин тем временем рассказывал, как попал в армию, как впервые подпольно купил в Германии Библию. После короткой молитвы отца Константина взлетели и взяли курс на авиабазу Энгельс.

Холодный фронт подошел к авиабазе сразу же после посадки нашего самолета. Когда стемнело, пошел снег, засвистело в окнах, и почему-то все это напомнило далекую летную гостиницу в заполярном Тикси, где мне в прошлые годы неоднократно приходилось пережидать пургу. Привыкшие воспринимать жизнь такой, какая она есть, журналисты решили, что и здесь можно извлечь некоторую пользу из этой непредвиденной ситуации, и попросили организовать им баню. На что было получено быстрое согласие: на авиабазе умели принимать гостей.

— Что,и коньяком угостите?

— Коньяком? — офицер на мгновение задумался и, улыбнувшись, сказал: — Я сейчас распоряжусь, коньяк будет. Французский, “Шпага”. Знаете о таком?

— Слыхали и даже пробовали, — вздохнув, ответил бывалый журналист. — Не первый год замужем.

В бане разговор шел рвано, надолго застревая то на рыбацких или охотничьих байках, то на тех непредвиденных случаях, которыми богата биография любого летчика. Когда я услышал, что в Энгельсе остались люди, летавшие на “Бизонах” (так американцы называли самолеты Мясищева), мне показалось, это все равно, если бы мне вдруг сказали, что я сейчас увижу доисторического человека, который в эпоху неолита охотился на мамонтов. Но выяснилось, что здесь, на авиабазе, еще немало тех, кто начинал службу, когда на вооружении были М-4. Как быстро летит время, особенно в авиации!

Поговорили немного о том, как комплектуются экипажи, как происходят тренировки на земле, в учебных классах, в кабинах тренажеров и в воздухе. В авиации от слетанности экипажа зависит многое. Это психологическая совместимость, это умение мгновенно оценивать ситуацию, понимать друг друга с полуслова, а значит — быть единым целым в самой непредвиденной ситуации.

Очень быстро выяснилось, что и песни здесь поют те же, что и в гражданской авиации, не разделяя присутствующих на “граждан” и военных. Зачем делить небо — оно одно: ладит с теми, кто относится к нему с уважением, и не терпит тех, кто лезет в него с наскоку. Еще со времен “Ильи Муромца”, первых полетов русских авиаторов на аппаратах тяжелее воздуха, к тем, кто поднимал их в небо, было трепетное отношение, как к небожителям, людям смелым, мужественным, которые знают и видят больше, чем простые смертные. Они не только пользовались любовью и обожанием, но и сами любили свое непростое, а зачастую — опасное дело. Это помогало летчикам нести службу даже тогда, когда о них, казалось, забыли вообще. В то время, когда ломалось и рушилось все, что составляло основу их жизни, им помогала подниматься над обыденностью, переносить житейские неурядицы, неустроенность любовь к небу. И их избранницы проникались тем же чувством, оберегая в себе сознание того, что самые красивые, самые здоровые и верные мужчины — это их мужья.

И государство, будь то Российская империя или Советский Союз, сознательно поддерживало и поощряло культ пилотов, поскольку знало: все это вернется сторицей. И именно здесь, в Энгельсе, хотелось верить, что доброе и здоровое отношение к крылатой профессии вернется…

Утром нас разбудили равномерные скребки металлических лопат об асфальт: солдаты чистили от снега дорожки авиагородка. Вспомнив ночные размышления, подумалось, что империя начиналась именно с этого: дисциплины, чистоты и порядка.

Из подъездов домов выходили люди, выводили закутанных, подвязанных шарфами малышей и, выставив навстречу ветру головы и плечи, вели их в школу. Перед нашими взорами потекла повседневная гарнизонная жизнь, со своими радостями и огорчениями, праздниками и буднями. Не думали и не ведали летчики, что праздниками станут дни, когда они смогут поднять свои машины в воздух. Вон, даже журналистов на это событие пригласили! А снег и не думал сдаваться, более того, ветер разгулялся не на шутку, он раскачивал верхушки тополей, рвал оставленное на соседнем балконе для просушки белье.

К нашей радости, полёты из-за непогоды не отменили. Перед вылетом поговорить с журналистами пришли командиры полков: Серебряков и Попов.

Серебряков Алексей Родионович родом из Нижнего Новгорода. Через час после пресс-конференции он должен был уехать на аэродром, чтобы поднять в воздух тяжелый ракетоносец, и поэтому был немногословен. Ответив на вопросы журналистов, ушел готовиться к полету, а с нами остался командир полка Ту-95-х Владимир Александрович Попов. Поскольку Попову сегодня не нужно было летать, он более охотно отвечал на вопросы. Выяснилось, что ему довелось служить почти во всех гарнизонах от Дальнего Востока до Украины и полетать почти на всех типах самолетов, которые за последние четверть века были на вооружении дальней авиации. Прошел все ступеньки по службе, участвовал во всех учениях последних лет. Чувствовалось, что перед нами профессионал, летчик с большой буквы. Очень тепло Попов отзывался о Ту-95. Говорил, что это очень надежная, доведенная до ума машина.

Современная российская и, в частности, дальняя авиация точь-в-точь повторила все зигзаги и падения, которые произошли с нашей страной в последние пятнадцать лет. В России во все времена на долю служилых людей выпали самые большие испытания. Пришедшие к власти либералы-западники вычеркнули их из своих планов и списков. Российская армия либералам была не нужна. Они молились другим богам.

После расстрела собственного парламента Ельциным и его приближенными страна вообще была отдана на разграбление. В одночасье сколачивались миллиардные состояния: кто где сидел, тем и завладел. Летчикам продавать было нечего. И совесть они свою не продали. То, что вывезти было нельзя — уничтожалось. Венгерский еврей Джордж Сорос, выдавая себя за филантропа и предпринимателя, при помощи небескорыстных российских доброхотов прошелся по стране как Мамай. Его стараниями из страны были вывезены многие наработки наших ученых, в которые в советское время были вложены не только огромные средства, но и интеллектуальный потенциал. Уезжали за границу и сами ученые, которые в свое время немало сделали для поддержания на должном уровне отечественной оборонной промышленности. Американцы, западноевропейцы знали им цену.

Впрочем, они-то, привыкшие считать каждую копейку, знали цену и офицерскому корпусу России. Чтобы подготовить военного летчика, нужны огромные затраты. А чтобы вырастить его до первоклассного профессионала, нужны годы. Поддерживать боеготовность самолетного парка тоже стоит немалых денег. Почему во время войны в Персидском заливе ни один иракский самолет не поднялся в воздух? С ВВС Ирака сделали то же, что и с Военно-Воздушными Силами России. Схема была проста. Иракцев давили санкциями, а у нас собственное правительство не выделяло ни копейки на полеты. Зачем бомбить аэродромы? Они со временем сами придут в негодность. Зачем резать самолеты — они сгниют на стоянках. Впрочем, резали руками тех, перед кем дрожали и заискивали. Надеялись, что и летный состав от безденежья и безразличия к их судьбе сам по себе разбредется по стране или начнет спиваться. Вот весь смысл и стратегия устроителей нового мирового порядка. И тех, кто выполняет их волю. Но, несмотря ни на что, стиснув зубы и затянув потуже ремни, люди, присягнувшие Отечеству, продолжали нести службу. Это был невидимый и пока что не до конца осознанный подвиг русского офицерства.

Раздолбанный автобус повез на стоянку самолетов, где технический состав готовил машины к полетам. На удивление, через снежный поземок автобус бойко бежал по рулежным дорожкам, норовя вовремя поспеть к полосе, чтобы мы могли посмотреть, как взлетают сверхзвуковые ракетоносцы. Водитель то и дело поправлял на голове потертую, видавшую виды шапку-ушанку и, не стесняясь московских гостей, ругал начальство, погоду, выражаясь, как позже заметила журналистка, прямо, но по-латыни…

Под его междометия мы проскочили мимо кирпичного здания местного музея, похожего, скорее всего, на какой-то гараж или склад хранения боеприпасов. Напротив него на своей последней, вечной стоянке выстроились списанные самолеты.

Открывал парад зелененький Ан-2. Шофер сказал, что с него, готовясь к полету в космос, в свое время прыгал с парашютом Юрий Гагарин. Прямо напротив музея, распластав крылья и задрав нос, стоял огромный красавец М-4, тот самый “Бизон”, по натовской классификации. Далее — парочка серебристых, потертых временем “щук” — Ту-22М. На борту одного красными буквами были выведены слова:

Прости нас, Белорусская земля.

Не мы тебя с Россией разлучили…

Мы, как Россию, берегли тебя,

И, как Россию, мы тебя любили…

Это четверостишие было как крик, как напоминание, как плач. Далее между самолетами, припав к земле, полулежала зеленая, переделанная из Миг-15 первая советская управляемая ракета. Кто-то из журналистов сделал предположение, что при помощи таких управляемых бомб, или “Комет”, в конце корейской войны хотели нанести удар по американским кораблям в Желтом море…

И вот наконец-то мы увидели белоснежных красавцев — Ту-160. Почти каждый самолет имел собственное имя: “Александр Голованов”, “Павел Таран”, “Василий Решетников”, “Алексей Плохов”, “Иван Ярыгин”, “Александр Молодчий”, “Александр Новиков”, “Василий Сенько”, “Валерий Чкалов” — блестящая плеяда чудо-богатырей России. Эти фамилии знали и знают все мальчишки, мечтающие о профессии летчика. Так, во всяком случае, было еще вчера. Перед тем как самолеты получили имя собственное, они были освящены тем же отцом Константином и другими иерархами Русской Православной Церкви. Рассматривал самолеты — и в голове проносились стихи Владимира Соколова:

А все-таки жаль мне Союз…

Ведь порознь мы словно огрызки.

Цветастая ниточка бус

Разбилась на мелкие брызги.

Иной наступает черёд

Иль черед по черному списку.

Теперь только смерть соберет

Все бусинки в прежнюю снизку.

А на взлетную полосу сквозь метель уже выруливал Ту-160. Надо сказать, это незабываемое зрелище, когда, разрезая снежную круговерть, к месту старта рулит машина весом в 275 тонн. В рокоте двигателей чувствуется огромная мощь, которая равна мощи ста тысяч лошадей.

Что такое непогода для современного ракетоносца? Через несколько минут он будет за облаками, там, где всегда светит солнце, или в ночи, уже при чистом, звездном небе сможет начать выполнение поставленной задачи. Там у экипажа будет другая жизнь, уже другое, не связанное с погодой, настроение.

Посмотрев за взлетами самолетов, мы вернулись в теплый музей авиабазы. Здесь усилиями энтузиастов была по крупицам собрана почти вся история отечественной авиации, фотографии ученых, конструкторов, летчиков. Музей оставил самое приятное впечатление. Даже не экспонатами, а своим директором. Сергей Александрович Воронов. В свое время он закончил академию Жуковского, служил в дальней авиации. Было приятно общаться с ним. Толковый, грамотный, знающий и любящий свое дело специалист. На выходе из музея стояла фанерная коробка для пожертвований на музей. Почему-то вспомнился рассказ одного журналиста, который перед этим побывал на Северном флоте. Офицеры сбрасываются из своих небольших зарплат на то, чтобы купить приборы. Они просто необходимы для того, чтобы подводная лодка могла выйти в плавание. Я не стал спрашивать Воронова — сбрасываются ли здесь летчики, чтобы подняться в воздух. В свое время, чтобы быстро и под пробки заправить самолет керосином, мы давали заправщику бутылку спирта. Думаю, что сегодня одной бутылкой не обойдешься. Да и нет лишнего керосина! Если бы был, то летали бы наши соколы. В этом их истинное предназначение.

Чуть позже мне довелось поговорить с летчиками, на которых, собственно, сегодня держится наша дальняя авиация. Они — потомственные военные, отцы и деды у них служили когда-то в армии. Заместитель командира полка, подполковник Сенчуров Андрей Викторович. Симпатичный, круглолицый, крепкий блондин. Родился 2 мая 1964 года в Луганске, в семье военного. Его отец служил техником. Андрей окончил Тамбовское летное училище. Летал на Л-29, Ту-134. 11 лет — с 1985 по 1996 год прослужил на Белой. Налетав 600 часов, сдал на 2-й класс. Затем его назначили заместителем командира эскадрильи. Позже он окончил курсы командиров кораблей в Рязани и был назначен заместителем командира полка.

Подполковник Малышев Андрей Александрович — заместитель командира полка по летной подготовке. Родился в 1965 году в Потсдаме в семье военнослужащего. Окончил Балашовское училище в 1986 году. Летал на Л-29, Ан-24, Ан-26. В Саратове — на Ан-24. Я задал ему, в общем-то, банальный вопрос: чем отличается Ту-160 от прежних самолетов? И сам почувствовал неловкость от своего вопроса. Попробуйте спросить моряка, чем отличается рыболовецкая шхуна от миноносца? Ответ известен.

Вечером, перед нашим отлетом в Москву, в своем кабинете нас принял командир дивизии, гвардии генерал-майор авиации Анатолий Дмитриевич Жихарев. Сказал, что этот кабинет когда-то принадлежал знаменитой летчице, имя которой носит Тамбовское училище, — Марине Расковой. Здесь она собирала и готовила для фронта женские полки. И даже рабочий стол сохранился с тех времён. В углу кабинета я увидел огромный глобус с маршрутами полетов за “угол” в район Северного моря, вокруг Новой Земли, за Японию, в Индийский океан…

Родился Жихарев в Харьковской области в деревне Проталеево. В 1973 году окончил Орловский аэроклуб, затем Тамбовское летное училище, позже — Академию имени Гагарина. За время службы освоил Л-29, Ил-28, Ту-22, Ту-16, Ту-22 ЗМ, Ту-160. Имеет 3000 часов налета. Сегодня он один из лучших летчиков дальней авиации.

Вот именно такие офицеры — грамотные, с широким кругозором и государственным мышлением — должны составлять костяк нашей народной армии, которая была всегда любима и почитаема в России. Улетая с авиабазы, мы знали, что если понадобится, то летчики стратегической авиации на Ту-160 и Ту-95 прошьют снежную круговерть, поднимутся к солнышку и, оставляя внизу заботы, тревоги, житейские неурядицы, выполнят поставленную перед ними боевую задачу.

Там, в небе, они настоящие короли воздуха.

По дороге Москву я думал, почему сегодня на телеэкранах мы видим не тех, кто стоит на страже Родины, а безголосую, виляющую задами, разодетую попсу. Немецкий король Фридрих говорил: для того, чтобы народ не задумывался, ему нужно больше давать музыки. Музыка — это тот же наркотик. И вот со сцен и телеэкранов раздаются призывы:

— Больше музыки! Выше руки! Поехали!

Да, мы действительно поехали. Обидно! До боли. Ведь с этим словом мы первыми в мире поднялись в космос. И пока еще остаемся там. Но ритмично двигающие челюстями и другими частями тела, внимающие поп-музыке молодые люди, это — потребители. Их, как в инкубаторе, сознательно выращивают. И чем их больше, тем туже набиты карманы у тех, кто научился за эти годы “пудрить” мозги нашему народу и рвать страну на мелкие кусочки. Это не “сложилось” — как нам пытаются внушить. Это так сложили те, для кого не существует понятий чести, свободы, гордости за свою страну, за свой народ. И мы им это позволили. Лётчики стратегической авиации — и не только они, а все те, кому небезразлична судьба России, — задают вполне резонный вопрос: за что и почему разрушителям государства дается телевизионный экран? Почему они клевещут на вооруженные силы? Почему командир атомной лодки имеет зарплату меньше, чем уборщицы в банке? Почему молодые ребята, заканчивая школы, хотят стать юристами, музыкантами, дельцами шоу-бизнеса, продавцами, банкирами, но только не летчиками, не подводниками, не ракетчиками? Трагедия сегодняшней России в том, что вместо культа защитника Отечества, обладателя настоящей мужской профессии, ныне пропагандируется культ дельца, киллера, бандита.

Это не ошибка, это — политика. Сегодня страна управляется при помощи телеящика, воспевающего золотого тельца. На всевозможных презентациях мы видим не человека в военной форме. Чаще всего мы видим обитателей ночных клубов, длинноволосых, бледных, бесполых созданий. Ощущение пира во время чумы.

Возможно, кое-кому хотелось бы, чтобы “Стрижи”, “Русские витязи”, Ту-160 стали не более чем атрибутом в тех авиашоу, которые время от времени устраивают для журналистов и зарубежных гостей. И чтоб собственный народ тешил себя иллюзией, что у нас что-то еще осталось…

Я подхожу к одному из главных вопросов, который стоит перед нашей страной. Нужна ли современной России авиация, ее стратегические ракетоносцы в том виде, в котором они находятся в данное время? Или, как при Ельцине, махнуть на все рукой, и пусть идет под нож то, что создавалось гением российских ученых, конструкторов, инженеров и летчиков?

Сама история России подсказывает ответ. Наличие такого грозного оружия, как стратегическая авиация, было и остается весомым аргументом на всех переговорах, в любом споре, будь то проблема терроризма или территориальные притязания наших соседей. И понимая это, далеко от столиц, на таежных и степных аэродромах несут свою вахту немногословные, все еще влюбленные в небо парни, надежные, крепкие и умелые. Рядом с ними чувствуешь себя крепче, чище, надёжнее. И улетали мы с авиабазы с надеждой, что воздушный меч России существует и он, как и прежде, в надёжных руках.

Для России еще, как говорится, не вечер. Она проснется. И здесь я смею предположить, что в конце лета 2005 года на Ту-160 не для того, чтобы прокатиться, летал президент России Владимир Путин. Рядом с ним, на правом кресле, был заместитель командующего дальней авиацией по боевой подготовке, один из лучших летчиков России генерал-майор Анатолий Жихарев. Экипаж бомбардировщика выполнил полет на северный полигон с пуском новой управляемой ракеты. Цель на полигоне была поражена. Это видели телезрители не только России, но и всего мира. Этим полетом летчики дальней авиации продемонстрировали, что еще рано списывать Россию, которая, как былинный богатырь и защитник земли русской Илья Муромец, своим воздушным мечом способна остановить и поразить любого потенциального агрессора. Мы-то знаем, что в небе наши летчики не проигрывали ни одного сражения.

Юрий Ключников КОСМОС ДАНИИЛА АНДРЕЕВА

К 100-летию со дня рождения писателя

Ребенок двух-трёх лет может часами играть где-нибудь в углу с игрушками, разговаривать с ними и ещё с кем-то, непонятным родителям. Пришедший недавно из мира снов и фантазий, из заоблачных высот, которые церковь называет Тем Светом, мистики — Миром невидимым, прагматики — чепухой, а психиатры паранойей или шизофренией, ребенок не анализирует тот мир, он в нём живёт, не отделяя от этого. С годами, однако, тонкая связь миров ослабевает, шум повседневной жизни глушит зовы другой, а к зрелому возрасту человек и вовсе научается с улыбкой слушать разговоры об ангелах, ведьмах, леших, гномах, русалках и прочих персонажах народной фантазии. Им, возможно, есть место в сказках, но никак не в реальной действительности, где нужно пить, есть, зарабатывать деньги, рожать себе подобных и делать многие другие дела, например ездить на людях, а не на коньках-горбунках и коврах-самолётах. И если кто-то скажет подобному человеку, что некоторые образы, увиденные им во сне, объективны и реальны не менее тех, что встречаются в обычной жизни, наш реалист лишь пожмёт плечами — шутите, батенька.

Нечасто, но всё же встречаются люди, умеющие сохранить детское восприятие жизни на всю её продолжительность. К таким людям принадлежал Даниил Леонидович Андреев. Чтобы без долгих предисловий подтвердить вышесказанное, приведу его прелестное стихотворение “Игрушечному медведю, пропавшему при аресте”.

Его любил я и качал,

Я утешал его в печали;

Он был весь белый и урчал,

Когда его на спину клали.

На коврике он долго днём

Сидел, притворно неподвижен,

Следя пушинки за окном

И крыши оснежённых хижин.

Читался в бусинках испуг

И лёгкое недоуменье,

Как если б он очнулся вдруг

В чужом, неведомом селенье.

А чуть я выйду — и уж вот

Он с чуткой хитрецою зверя

То свежесть через фортку пьёт,

То выглянет тишком из двери.

Когда же сетки с двух сторон

Нас оградят в постельке белой,

Он, прикорнув ко мне, сквозь сон

Вдруг тихо вздрогнет тёплым телом.

А я, свернувшись калачом,

Шепчу, тревожно озабочен:

— Ну что ты, Мишенька? О чём?

Усни. Пора. Спокойной ночи.

И веру холю я свою,

Как огонёк под снежной крышей,

О том, что в будущем раю

Мы непременно будем с Мишей.

На дворе стояла зима 1951 года. Автору стихов исполнилось сорок пять лет и находился он не в “постельке белой”, ограждённой с двух сторон верёвочными сетками, — лежал на нарах, за четырьмя стенами Владимирского централа, где пришлось провести целых десять лет. Стихотворение можно, конечно, принять за обычный, свойственный поэтам полёт светлой фантазии в мрачных условиях заточения, если бы не одно доброе или недоброе обстоятельство: Даниил Андреев обладал редким даже для поэта даром визионерства. Для него полёты творческой фантазии сопровождались чёткими зрительными образами — то, что приходило в голову, виделось не менее ярко проходившего перед глазами. Сидевший вместе с ним во владимирской тюрьме академик В. В. Парин вспоминал впоследствии: “Было такое впечатление, что он не пишет, в смысле “сочиняет”, а едва успевает записывать то, что потоком на него льётся”. В наше время, когда визионерство и контактёрство стали массовыми явлениями, сами по себе они уже никого не удивляют, однако споры о том, что и как видел Даниил Андреев за гранью видимого мира и насколько его видения соответствуют реальным картинам невидимого мира, не утихают даже среди визионеров. Предвидя будущие дискуссии вокруг своего имени, автор “Розы Мира” писал:

Летящие смены безжалостных сроков

Мелькнули, как радуга спиц в колесе,

И что мне до споров, до праздных упрёков,

Что видел не так я, как видели все.

В истории русской культуры Даниил Андреев занимает своё особое место, при этом, мне кажется, ещё не оценённое по достоинству. Мало того, что он выдающийся поэт, он ещё глубокий и своеобразный историк, литературовед, мистик, не уступающий по силе и умению заглянуть в тонкоматериальные области бытия такому авторитету в этой области, как, например, Эммануэль Сведенборг. Кстати, Сведенборг в 1734 г. был принят в почётные члены Санкт-Петербургской Академии наук. Шлейф мистика не помешал тогдашним русским мужам науки оценить научные заслуги шведского учёного в области математики и астрономии. Даниилу Андрееву не везёт до сих пор. Исследователи русской литературы XX века весьма редко касаются его имени. Выпал он и из сферы внимания тех, кто занимается русской религиозно-философской мыслью двадцатого столетия. В работах по изучению наследия отечественных философов-космистов он также почти не упоминается. Это выглядит странно в наше время повального увлечения мистицизмом, инопланетянами и жизнью “по ту сторону жизни”. Правда, всплеск интереса к книге Даниила Андреева “Роза Мира” после её опубликования в начале 90-х гг. был, но недолгий. Причина, как мне кажется, в том, что он действительно видел мир слишком по-своему, при этом его своеобразные прозрения порой настолько болезненны, что не располагают к длительному знакомству с ними, не дают искомого катарсиса. Он понимал это и как мог объяснял читателям: “Я принадлежу к тем, кто смертельно ранен двумя великими бедствиями: мировыми войнами и единоличной тиранией. Такие люди не верят, что корни войн и тираний изжиты в человечестве или изживутся в короткий срок… Люди других эпох, вероятно, не поняли бы нас: наша тревога показалась бы им преувеличенной, наше мироощущение — болезненным”.

Таким образом, Даниил Андреев трезв в самооценке своих взглядов, хотя мировоззрение целого ряда других литераторов XX века, также раненных двумя мировыми войнами и деспотизмом Сталина, не может быть названо болезненным. В чём же дело? Почему душевные раны Даниила Андреева оказались столь глубокими?

Стоит подробнее остановиться на некоторых моментах жизненного пути писателя, ибо без них трудно, может быть, даже и совсем невозможно понять, почему он видел мир “не так, как видели все”.

ВЕХИ ПУТИ

Он родился 2 ноября 1906 г. в семье весьма популярного в начале XX в. литератора Леонида Николаевича Андреева. С ранних лет в судьбе мальчика отчётливо проявилось нечто провиденциальное, трагическое и светлое одновременно. Можно начать с того факта, что русский ребёнок родился на чужой земле, в Германии, где в ту пору жили родители, что мать его, Александра Михайловна Велигорская, красавица и добрейшее создание, умерла 26 лет от роду сразу после рождения Даниила. Горячо любивший жену и обезумевший от горя Леонид Николаевич, человек крайне впечатлительный и склонный к мрачной меланхолии, возненавидел младенца, видя в нем причину смерти супруги. Что хорошего могло ожидать ребёнка, если бы он остался у отца? Вмешивается Провидение, посылая в Берлин из Москвы сестру Александры Михайловны Елизавету Михайловну, жену известного московского врача Филиппа Александровича Доброва. Она увозит мальчика в Россию, где он сразу попадает в атмосферу любви, почти обожания со стороны людей, со всех точек зрения замечательных. Дом Добровых в Малом Лёвшинском переулке Москвы был широко и хлебосольно распахнут для многих известных людей того времени. В том числе для Бунина, Шаляпина, Горького, А. Белого, Б. Зайцева, Скрябина, артистов Художественного театра. Так что с малых лет Даниил жил не только в атмосфере доброты и ласки, но также в ауре большого русского искусства. “Как хорошо, что я рос у Добровых, а не где-то”, — вспоминал впоследствии Даниил Андреев.

И новая трагедия, тяжело ранившая психику мальчика. В возрасте шести лет он заболевает дифтерией. Выхаживает его бабушка, Ефросинья Варфоломеевна, души не чаявшая во внучонке. Даниил выздоравливает, но заразившаяся дифтерией бабушка умирает. Мальчик потрясён, он пишет покаянное письмо Богу, в котором говорит, что отпускает бусеньку в рай к маме и сам готов отправиться туда же. Его успевают перехватить на мосту через реку, в которой ребёнок решил утопиться, страстно желая увидеть дорогих ему покойниц.

Семья Добровых была глубоко православной; здесь, с одной стороны, строго отмечали все церковные установления: праздники, посты, исповеди, но с другой — царило широкое религиозное вольномыслие. И такая семейная атмосфера с ранних лет наложила отпечаток на религиозное мировоззрение Даниила Андреева. В меньшей степени оно связано с церковной обрядностью, гораздо больше с духовной сутью религии. Религию он вообще считал лишь одним из средств постижения истины наряду с наукой, литературой, искусством.

По соседству с домом Добровых находились храм Христа Спасителя и Кремль. В обеих святынях Даниил бывал часто. В августе 1921 года, в возрасте 14 лет, он получает первый яркий опыт визионерства, когда над московским Кремлём перед его глазами возник Небесный Кремль. Об этом видении Даниил Андреев позже писал: “…оно открыло передо мной …такой бушующий, ослепляющий, непостижимый мир, охватывающий историческую действительность России в странном единстве с чем-то неизмеримо большим над ней, что много лет я внутренне питался образами и идеями, постепенно наплывавшими оттуда в круг сознания”.

Видения, с одной стороны, рвали его связи с большинством обычных людей, с другой — были некоей охранной грамотой на пути из мира прекрасных снов детства в жестокую действительность. Он уходил в эти сны сознательно, когда безоблачное небо детства и юности затянулось тучами революционных событий. Сначала такие уходы были отрывочными, временными, потом визионерство стало постоянным спутником его душевного мира.

Он не был представителем Серебряного века русской поэзии (созрел как поэт позже), но по укладу жизни и воспитанию, а также по тончайшей нервной организации принадлежал к людям типа Владимира Соловьёва, Блока, Белого, Волошина. Хорошо передаёт особенности внутреннего мира Даниила Андреева стихотворение, написанное в 1936 году. Оно о первой детской любви восьмилетнего мальчика к девочке на пять лет старше, принадлежащей уже наполовину к миру взрослых.

Куда ведёт их путь? В поля?

Змеится ль меж росистых трав он?

А мне — тарелка киселя

И возглас фройлен: “Шляфен, шляфен!”*

А попоздней, когда уйдёт

Мешающая фройлен к чаю,

В подушку спрячусь, и поймёт

Лишь мать в раю, как я скучаю.

Трещит кузнечик на лугу,

В столовой — голоса и хохот…

Никто не знает, как могу

Я тосковать и как мне плохо.

Всё пламенней, острей в груди

Вскипает детская гордыня,

И первый, жгучий плач любви

Хранится в тайне, как святыня.

В пору написания этих стихов он был уже зрелым человеком. Эпоха фройлен и веры в небесный рай давно канула в прошлое, приходилось голодать, мыкаться без работы, ощущать обострённой интуицией приближение ареста… Но картины детства, ощущение “первого, жгучего плача любви” вставали перед ним “всё пламенней, острей”. Живший раньше, в куда более комфортных условиях, но похожий на Даниила Андреева по психическому складу Фёдор Тютчев писал о мучительности жизни на грани “двойного бытия”. Каково же приходилось Даниилу Андрееву! Да, он тонкой кожей тела и души чуял волны хлынувшего Апокалипсиса. И спасался от него не только в своих снах, но ещё и в родной природе.

Мы мальчики: мы к юному народу

Принадлежим и кровью и судьбой.

Бывает час, когда мы не на бой,

Но для игры зовём к себе природу.

Своеобразная игра с природой была его жизнью. В тридцатые годы он неделями скитался по России босой, с котомкой за плечами, ночуя в стогах сена. И вообще предпочитал ходить босиком где только можно, даже по асфальту, говоря, что обувные подошвы отрезают от контактов со стихиалиями. Жена возмущалась: “ Ну земля, это ладно, но что можно почувствовать на грязном городском асфальте!” Он отвечал: “На асфальте излучение человеческой массы очень сильное”. Что же касается стихиалий — всех этих гномов, ундин, саламандр и прочих природных духов, описанных другими визионерами, то он их видел так же, как бабочек и стрекоз, но видел по-своему — брызжущими жизнью прекрасными живыми существами, являющимися поэту-бродяге.

Из шумных, шустрых, пёстрых слов

Мне дух щемит и жжёт, как зов,

Одно: бродяга.

В нём — тракты, станции, полынь.

В нём ветер, летняя теплынь.

Костры да фляга.

Следы зверей, следы людей,

Тугие полосы дождей…

Заря на сене, ночь в стогу…

Остро чувствовал и предупреждал, что всему этому может наступить скорый конец: “Когда наступление машинной цивилизации на природу станет производиться в универсальных масштабах, весь ландшафт земной поверхности превратится в законченную картину антиприроды, в чередование урбанизированных садов и небоскрёбов. Стихиалии оторвутся от своей среды… Реки и озёра, луга и поля Земли станут духовно пустыми, мёртвыми, как реки и степи Марса… Эта внутренняя опустошённость и внешняя искалеченная природа ни в ком не сможет вызвать ни эстетических, ни пантеистических чувств, и любовь к природе прежних поколений сделается психологически непонятной”. Тревога мрачная, но разве не справедливая?..

На войну его призвали в 1942 году, раньше не брали, поскольку числился годным лишь к нестроевой службе. На фронте он подносил снаряды и патроны, служил в похоронной команде, подбирая и закапывая трупы погибших на полях сражений. Читал над ними православные заупокойные молитвы. Участвовал в прорыве блокады Ленинграда. В начале 1945 года, будучи отозван в Москву как художник-оформитель, с головой погружается в написание романа “Странники ночи”, начатого ещё в 30-е годы, — о людях Москвы, живущих в условиях чекистского террора. Понятно, что в условиях тогдашней тотальной слежки, тем более что жилище Добровых было “уплотнено” жильцами, вселившимися по ордерам НКВД, писательские занятия Даниила Андреева не могли не привлечь внимания всевидящих органов. В апреле 1947 г. его арестовывают. Через день приезжают за женой. Обыск продолжается в течение 14 часов, изымают не только рукопись романа “Странники ночи”, но и другие рукописи писателя.

По словам очевидцев, Даниил Андреев выслушал приговор с улыбкой, словно предвидел, что продержать его в тюрьме двадцать пять лет властям не удастся. Так оно и вышло. Но в 1954 г. в тюремной камере он пережил обширный инфаркт и освободился в 1957 году полным инвалидом. За два года жизни на свободе завершил главный труд жизни — “Розу Мира” — поэтически-философский трактат о мироустройстве Вселенной и одновременно пророчество о том, что ожидает нашу планету в ближайшие десятилетия.

Это интереснейший, местами гениальный в своих предвидениях трактат, впервые опубликованный пятнадцать лет назад, вызвал в своё время массу откликов. Даниила Андреева сравнивали с Данте, Нострадамусом, некоторые рьяные почитатели объявили его даже автором нового Евангелия. Возникли и до сих пор существуют общества последователей “Розы Мира”, рассматривающих книгу как Откровение ХХ-ХХI веков. Постепенно восторги, как это водится, схлынули. Появились критические отзывы, неодобрительные суждения о фантасмагориях Даниила Андреева высказала церковь. Свою лепту в охлаждение непомерных восторгов по поводу труда покойного мужа внесла также вдова Даниила Андреева Алла Александровна, ставшая после ухода мужа примерной христианкой. Она приезжала в Новосибирск, и я лично слышал, как она одёрнула представительницу городского общества “Роза Мира” за преувеличение роли покойного мужа. Разъяснила, что на роль автора нового Евангелия Даниил Леонидович не претендовал и создавать общества его имени не заповедал. “Он был подлинным христианином, получавшим свои откровения в результате православных молитв”, — заключила свою отповедь Алла Андреева.

Совсем недавно ушедшая в возрасте 96 лет Алла Александровна оставила воспоминания “Жизнь Даниила Андреева, рассказанная его женой”. Она была истинным другом этого замечательного человека, поэтому её свидетельства о пройденном вместе пути, её размышления о совместной арестантской Голгофе заслуживают того, чтобы осветить их подробнее. Вот как она описывает ход следствия по делу мужа.

“Героев на следствии среди нас не было. Думаю, что хуже всех была я; правда, подписывая “статью 206”, то есть знакомясь со всеми документами в конце следствия, я не видела разницы в показаниях. Почему на фоне героических партизан, антифашистов, членов Сопротивления так слабы были многие из русских интеллигентов? Об этом не любят рассказывать.

Понятия порядочности и предательства в таких масштабах отпадают. Многие из тех, кто оговаривал на следствии себя и других (а это подчас было одно и то же), заслуживали величайшего уважения в своей остальной жизни.

Основных причин я вижу две. Первая — страх, продолжавшийся не одно десятилетие, который заранее подтачивал волю к сопротивлению, причём именно к сопротивлению “органам”. Большая часть людей, безусловно, достойных имени героев, держались короткое время и в экстремальных условиях… У нас же нормой был именно этот выматывающий душу страх, именно он был нашей повседневной жизнью.

А вторая причина та, что мы никогда не были политическими деятелями. Есть целый комплекс черт характера, который должен быть присущ политическому деятелю — революционеру или контрреволюционеру, это всё равно, у нас его не было.

Мы были духовным противостоянием эпохе, при всей нашей слабости и беззащитности. Этим-то противостоянием и были страшны для всевластия тирании. Я думаю, что те, кто пронёс слабые огоньки зажжённых свечей сквозь бурю и непогоду, не всегда даже осознавая это, своё дело сделали.

А у меня было ещё одно. Я не могла забыть, что против меня сидит и допрашивает меня такой же русский, как я. Это использовали, меня много раз обманули и поймали на все провокации, какие только придумали. И всё же, даже теперь, поняв, как недопустимо я была не права тогда, я не могу полностью отрезать “нас” от “них”. Это — разные стороны одной огромной национальной трагедии, и да поможет Господь всем нам, кому дорога Россия, понять и преодолеть этот страшный узел”.

Читая эти пронзительные по трагичности и честности самооценки Аллы Андреевой, нельзя их распространить на поведение во время ареста самого Даниила Леонидовича. Разве не проявлением героизма были его слова, начертанные на акте о предании конфискованных рукописей и писем сожжению? “Протестую против уничтожения романа и стихов. Прошу сохранить до моего освобождения. Письма отца (Л. Н. Андреева) прошу передать в Литературный музей”. Это был прямой вызов произволу властей, редкий в то время. А когда приблизилось время освобождения и Даниилу Андрееву нужно было лишь промолчать по поводу несправедливой отсидки, он пишет в Комиссию по рассмотрению дел заключённых: “Я никого не собирался убивать (имелось в виду обвинение в подготовке убийства Сталина), в этой части прошу моё дело пересмотреть. Но, пока в Советском Союзе не будет свободы совести, слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком”. Новый вызов властям означал, что при освобождении, до которого ему оставалось досидеть еще восемь месяцев (Комиссия сократила срок наказания с 25 до 10 лет), судимость не будет снята, а прописка в Москве не разрешена. Скитаясь по чужим квартирам и больницам, перебиваясь случайными литературными заработками, Даниил Андреев закончил свой земной путь в возрасте 53 лет, оставив обширное литературное наследие, к нынешнему времени в основном опубликованное.

ПОЭТ, ФИЛОСОФ, ПРОРОК

Жизненная нагрузка на психику Даниила Андреева, как мы видим, чрезмерна. Удивляет, как при такой судьбе он не сломался, не озлобился, сохранил светлые мотивы в стихах и надежду на лучшее будущее в прозе. Поражает также итог, который он подвёл своей жизненной одиссее в “Розе Мира”:

“Как могу я не преклоняться с благодарностью перед судьбой, приведшей меня на десятилетия в те условия, которые проклинаются почти всеми, их испытавшими, и которые были не вполне легки и для меня, но которые вместе с тем послужили могучим средством к приоткрытию духовных органов моего существа. Именно в тюрьме с её изоляцией от внешнего мира, с её неограниченным досугом, с её полутора тысячью ночей, проведённых мною в бодрствовании, лёжа на койке, среди спящих товарищей — именно в тюрьме для меня начался новый этап…”. Как тут не вспомнить похожие на эту исповедь признания йогов Индии, которые, попав в тюрьму, благодарили Бога за возможность беспрепятственно заниматься йогой.

Содержательное метафизическое и “метакультурное” (термин Даниила Андреева) своеобразие “Розы Мира” сочетается с необычным словарём её, где наряду с уже встречаемыми в гностических источниках именами Лилит, Люцифера или терминами с явно санскритскими корнями, такими, например, как “брамфутары”, можно встретить немало ранее никогда не попадавшихся в мистических текстах слов: “затомис”, “уицраор”, “жругры” и т. д. К счастью, вдумчивый современный читатель, знакомый с эзотерической литературой, подготовлен сегодня к спокойному восприятию метафизической информации Даниила Андреева. Согласно представлениям восточной эзотерики, тонкий мир существует. Считается, что он наполнен духами разных степеней, от жрецов Атлантиды и древнего Египта до развоплощённых инквизиторов и колдунов. Да, порой контактёры ловят слова исчезнувших языков или терминологию представителей иных цивилизаций. Можно, конечно, принять к сведению и согласиться с мнением церковных авторов, которые расценивают некоторые картины тонкого бытия, увиденные Даниилом Андреевым, как бесовские наваждения, но как понять тех учёных, которые объявляют все явления невидимого мира больным бредом? Тогда и психику Пушкина, узревшего одновременно “и горний ангелов полёт, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье”, можно определить как ненормальную. Куда ближе к истине Алла Андреева, когда пишет:

“Даниил Андреев не только в стихах и поэмах, но и в прозаической “Розе Мира” — поэт, а не философ. Он поэт в древнем значении этого понятия, где мысль, слово, чувство, музыка… слиты в единое явление. Именно такому явлению древние культуры давали имя — поэт.

Весь строй его творчества образный, а не логический, всё его отношение к миру как к становящемуся мифу — поэзия, а не философия.

Возможны ли искажения при передаче человеческим языком образов иноматериальных, понятий незнакомого нам ряда? Я думаю, что не только возможны, но неминуемы. Человеческое сознание не может не вносить привычных понятий, логических выводов, даже простых личных пристрастий и антипатий. Но, мне кажется, читая Андреева, убеждаешься в его стремлении быть, насколько хватает дара, чистым передатчиком увиденного и услышанного.

Никакой “техники”, никакой “системы медитаций” у него не было. Единственным духовным упражнением была православная молитва, да ещё молитва “собственными словами”.

Во всём права Алла Андреева, только она здесь не договаривает, что в видениях мужа присутствуют не только искажения “логические”, словесные, но и содержательные, Даниил Андреев очень часто видел то, что любой православный подвижник называет “прелестями”, а буддист — проявлением “майи”, или иллюзии. Тот и другой стремятся пройти “искажения” как можно быстрее и выйти в реальные, божественные слои инобытия, Даниил Андреев же по большей части застревал в областях тонкоматериальных. К чести писателя, сам он не настаивал на личной непогрешимости. В “Розе Мира” в главе о возможном приходе к власти на земле Князя Тьмы он пишет: “Многое воспринимаю я при помощи различных родов внутреннего зрения: и глазами фантазии, и зрением художественного творчества, и духовным предощущением. Кое-что вижу и тем зрением, которым предваряется долженствующее быть. Но всё, что я вижу впереди, — для меня желанное; и нередко я совершаю, может быть, незаметную подмену, принимая желаемое за объективно предназначенное к бытию. (Выделено мною. — Ю. К.)

Такая подмена не может иметь места, коль скоро взор направляется в дальнейшую тьму времён и различает там не желаемое и радующее, а ненавидимое и ужасающее”.

Это признание самого автора “Розы Мира” даёт ключ к разгадке многих пассажей его незаурядной книги. Ни “желанные”, ни “ненавидимые” картины будущего, увиденные внутренним зрением, не могут служить надёжной основой пророчества. Прежде чем православные старцы отваживались на метафизические суждения или на предсказания, они проходили длительную полосу “трезвения” — полного обуздания сферы эмоций. Кроме того, великие пророки прошлого, как правило, тщательно зашифровывали свои пророчества, одевали их в весьма туманную форму. Таковы “Откровение” апостола Иоанна, таковы центурии Нострадамуса. Причина не только в осторожности авторов пророчеств, не желавших направлять толпы верующих по обозначенной пророком мысленной колее. Причина иная. Будущее складывается из очень многих факторов, в том числе неизвестных ни одному пророку. Поэтому права народная мудрость: “Бабушка надвое сказала”. Одни пророчества сбываются, другие — нет, даже у признанных религией авторитетов. Даниил Андреев к их числу не принадлежит.

Кстати, ясновидение Даниила Андреева было не просто фантазийно-поэтическим, но необыкновенно точным. Та же Алла Александровна вспоминала любимую игру, в которую она часто играла со своим мужем, когда она называла ему произвольно выбранный год в истории человечества, а он безошибочно описывал ей, что происходило в этот период в разных странах.

Но как нельзя человека с большим литературным даром, да ещё прошедшего мученический жизненный путь, ставить в один ряд с многочисленными современными контактёрами, так неправомерно противопоставление поэтического видения мира научно-философскому, что делает Алла Александровна. Метафизика Индии, столь ценимая во всём мире, поэтические гимны Ригведы относит к шрути — нетленному знанию, тогда как философскую Веданту только к смрити — знанию относительному, смертному. Поэтический мир того же Пушкина по онтологической глубине не уступает трудам самых выдающихся философов мира.

Нечто подобное можно утверждать о Данииле Андрееве. При всех его поэтических аберрациях, связанных с особенностями жизненного пути автора “Розы Мира”, книга содержит замечательные по глубине прозрения, имеющие непосредственное отношение к нашей сегодняшней действительности.

ЭПОХА КНЯЗЯ МИРА СЕГО В “РОЗЕ МИРА”

Думаю, следует подробнее остановиться на этом разделе главной книги Даниила Андреева. И потому что пророческие мысли “Розы Мира” совпадают с христианскими. И потому что нынешнее развитие западной цивилизации, а также подключившейся к ней России подтверждает предвидения Даниила Андреева.

Эпоха Розы Мира, то есть всеобщего счастливого мироустройства нашей планеты, по мнению Андреева, наступит уже в XXI веке. “При благоприятном решении ряда исторических дилемм, — писал он, — она (Роза Мира) действительно водворит на земле условия Золотого века. Она упразднит государственное и общественное насилие. Она устранит какую бы то ни было эксплуатацию. Она ослабит хищное начало в человеке. Она смягчит нравы народов до той степени, на какую намекают нам вещие сны светлых мечтателей прошлого. Она откроет перед людьми пучины познания об иных мирах… Она поднимет некоторые виды животных до овладения речью и до разумно-творческого бытия. Неослабными предупреждениями о грядущем князе мрака она заранее вырвет из-под его духовной власти мириады тех, кто без такого предупреждения мог быть им обольщён и вовлёкся бы в колесо горчайшего искупления… Но остаётся несколько противоречий, которых не сможет разрешить и она (Роза Мира): их вообще нельзя разрешить до тех пор, пока человечество, как говорил Достоевский, не переменится физически… Главнейшие из этих противоречий психологически выражаются наличием в человеке импульса жажды власти и сложной, двойственной и противоречивой, структурой его сексуальной сферы”.

Даниил Андреев весьма подробно живописует приход Антихриста: сползание мирового сообщества, с одной стороны, к разнузданной свободе, а с другой — к единоначалию человека, который такую свободу обеспечит. Антихрист, по словам Андреева, снимет последние запреты, ещё ограничивающие свободу слова, запрет нарушения норм общественного стыда и запрет кощунства. Он явится как философ, который обоснует необходимость полной моральной раскрепощённости под флагом свободы совести. Он явится в облике человека-чудотворца, производящего феномены, которые не снились ни одному факиру. Антихрист будет представлять, по представлениям Андреева, некую сверхчеловеческую комбинацию из Вольтера, Калигулы, Гитлера, Вольфа Мессинга и доброго десятка магов и факиров в одном лице.

Нет смысла пересказывать те мерзости, которые будут твориться при Антихристе, по описаниям Андреева, хотя бы потому, что экран телевизора уже сегодня показывает их с достаточной полнотой. А “борцы за права человека” и государственное законодательство многих европейских государств обнаруживают недвусмысленное тяготению к действительности, предсказанной Даниилом Андреевым. Здесь важны не те или иные подробности, а также указанные писателем временные координаты. Важен ход его размышлений. Он совпадает с предупреждениями Библии, Корана, Махабхараты, с мыслями Достоевского в “Великом Инквизиторе” и в “Бесах”.

Отметим также, что любые негативные пророчества, даже если они содержатся в священных книгах, даются, по словам пророков, именно для того, чтобы мрачные прогнозы не сбылись или сбылись в максимально ослабленном виде. Человек не должен влечься по предсказанному пути, словно бык на верёвочке. Поэтому религиозные пророчества всегда окрашены в светлые тона. Это не убаюкивание человека сказками, но абсолютная уверенность всех религиозных пророков в конечной победе сил Добра над злом. Они знают все ловушки человеческого сознания и предупреждают о них, чтобы люди двигались по магистральной дороге духовного восхождения, а не по её закоулкам.

Даниил Андреев, конечно, не принадлежит к числу святых и пророков. Будучи тонко чувствующим мистиком, он уловил в пространстве недоступные рядовому человеку сигналы тревоги и озвучил их на страницах своей книги, отразив при этом в ее содержании существенные черты собственного психомира, сложившегося в условиях надломленной жизни. Отсюда тягостное впечатление, возникающее у читателя при чтении многих страниц “Розы Мира”, тогда как Евангелие такого впечатления не оставляет.

С точки зрения религий все чудовища Шаданакара (нашего планетарного космоса, по терминологии Андреева), как и других миров Вселенной, описанных в “Розе Мира”, — это иллюзия, фантомы, “нежить”. Каждый человек видит их по-своему или совсем не видит. Все развитые религии мира говорят об иллюзорности наших представлений. А с точки зрения эзотерических учений Востока, с которыми у Андреева были принципиальные расхождения (об этом позже), ад и рай не столько плоды творчества Творца, сколько результат мысленно-чувственной деятельности его порождения — человечества. Как это понимать?

До появления человека на земле в том виде, в каком мы его знаем теперь, единственным творцом на земле был Тот, кто сотворил всё, включая Своё подобие. Конечно, Он не мог породить ад и его чудовищ. С появлением же человека начался процесс сотворчества: человек сам строит себе жилища, создаёт различные вещи, преобразует природу. Эта часть творчества не нуждается в особых комментариях, но невидимое творчество человека — его мыслеформы и чувствоформы — не столь очевидны и доступны зрению только ясновидящих людей. Когда тысячи, миллионы людей создают одни и те же предметы, мыслеформы этих предметов населяют невидимое пространство, подобно тому как сами предметы населяют пространство земли. Рассмотрим данный факт на примере известного чудотворца Индии Саи-Бабы. Отношение к нему в Индии неоднозначно. С одной стороны, признаются его выдающиеся паранормальные способности (причем самыми серьезными людьми), с другой стороны, мудрецы традиционной Индии утверждают, что, демонстрируя чудеса, пусть реальные, Саи-Баба нарушает высшие духовные законы Вселенной. Но сейчас речь не об этом, а о характере самой “демонстрационной” деятельности Саи-Бабы. Это человек, как известно, на глазах многих людей материализует перстни, серьги, некоторые другие предметы, причём делает это под пристальным наблюдением весьма недоверчивых людей, в том числе известных учёных. Фактор гипноза исключается, поскольку вещи, созданные индусом-чудотворцем, люди увозят с собой. Что может сие означать? Только одно — концентрацией воли Саи-Баба сгущает астральные прообразы вещей до их материального состояния. То же самое делает любой другой человек, например ювелир, только у него процесс материализации перстня от замысла до конечного продукта длиннее и протекает по-иному. Но в основе всего, так или иначе, лежит мысль.

Может быть, сказанное поможет лучше объяснить, как мысли, содержавшие зависть, ревность, злобу, ненависть, жестокость, накопленные за всю историю человечества, сформировали тонкоматериальный институт, названный в религиях адом.

С точки зрения восточной мысли, а также теософии, Даниил Андреев увидел в своих мрачных прозрениях не столько демоническую структуру Вселенной, сколько созданные многовековым мыслетворчеством человечества кошмарные образы, которые Гойя когда-то изобразил в своей живописи и дал своему творению название “Сон разума рождает чудовищ”. Да, эти образы — церковь называет их бесовскими — существуют объективно, они могут влиять на сознание человека, а если человек испытывает страх, бесы могут усиливать такое чувство и довести человека до безумия. Каждый религиозный подвижник на известной ступени своего восхождения атакуется “нежитью” в бодрствующем состоянии, в процессе молитвы, тогда как обычный человек атакуется кошмарами во сне. Но при настойчивом устремлении к Богу или в сверхличном служении высоким идеалам и тот и другой успешно преодолевают устрашения адских областей Шаданакара, если использовать терминологию “Розы Мира”. Это очень важно учитывать при чтении книги Даниила Андреева.

Многое из увиденного писателем в его “снах” 50-х годов сполна реализовалось в сегодняшней земной реальности. Неважно, что Антихрист и его подруга Лилит пока не явились и не утвердили свою власть воочию — сексуальные мерзости, описанные Даниилом Андреевым, пышным цветом расцвели в средствах массовой информации и в Интернете. Стремление Соединённых Штатов Америки силовым путём установить своё мировое господство, а также навязать всем странам сомнительные американские ценности, одним словом, процесс глобализации, протекающий на наших глазах, очень напоминает картины, нарисованные фантазией Даниила Андреева в последней главе “Розы Мира”. Предвидел писатель и тот факт, что не весь мир покорится мондиалистским устремлениям мировой империи зла, а такой империей мало-помалу становится страна — изобретатель данного термина. Правда, она по принципу “на воре шапка горит” приклеивает эту кличку другим странам, противящимся ей. Реальные процессы, таким образом, пошли методом временной рокировки — не утверждением эпохи Розы Мира сначала, а эпохи Антихриста потом, но наоборот.

Даниил Андреев рассматривал эпоху Сталина как репетицию антихристовой, причём самого советского вождя полагал промежуточной реинкарнацией противобога. В “Розе Мира” он разъяснял необычайную работоспособность Сталина именно его способностью во время ночных бдений впадать с созерцательное состояние “хохха”, во время которого якобы происходила энергетическая подпитка кремлёвского диктатора силами мирового зла.

Для писателя Сталин — порождение Гагтунгра, планетарного демона Шаданакара. Между тем то, что мы знаем из исторических источников об этом человеке, рисует нам другую картину. Безусловно, в личности кремлёвского вождя было много демонического. Но характеризовать его как однозначную материализацию антибога — значит упрощать действительность. Достаточно вспомнить известные факты. Церковь опубликовала убедительные материалы о поведении Сталина в годы войны, когда ему по посольским каналам было сообщено о явившейся православному подвижнику митрополиту ливанскому Илии Божьей Матери, которая определила условия победы Советского Союза в борьбе с фашистской Германией. Среди условий были чисто военные — ни при каких обстоятельствах не сдавать Москву, Ленинград и Сталинград, а также религиозные — вести круглосуточную, непрерывную литургию в окружённом городе на Неве и в ожесточённо сражающемся городе на Волге. Были и другие условия, касающиеся церковной жизни СССР. Сталин выполнил их все, более того, в беседе с вновь назначенным патриархом православной церкви Сергием признал полный крах оголтелого атеизма, а также резко изменил государственную политику в отношении церкви. Многие свидетельства участников Великой Отечественной войны также подтверждают мысль, что высшие силы во время ожесточённых сражений манифестировали свою волю на стороне СССР.

Культурная политика кремлёвского диктатора также не имеет никакой аналогии с той, которую будет вести, по предположению Андреева, грядущий Антихрист. И не сравнима с гитлеровской. При всех жестоких издержках тоталитаризма, при всех ограничениях творческой свободы деятелей культуры эпоха Сталина демонстрирует очень высокий уровень развития науки, литературы, искусства, вполне сопоставимый с самыми благополучными периодами мировой истории.

Так что взгляд Даниила Андреева на Сталина и Гитлера как на двух дьяволов, пожиравших друг друга, а также утверждение, что первый из них является предтечей антибога, не подтверждены реальными фактами. Этих фактов гораздо больше в пользу того, что в интересах будущего России высшие силы, как это ни парадоксально, поддерживали кремлёвского диктатора. Такое предположение особенно зримо сегодня, когда безудержная “демократическая” вакханалия, развязанная в России, втягивает страну в новую пропасть и самовластие сильной личности вырисовывается как единственная возможность вывести страну из штопора падения в бездну.

Более того, сама концепция книги Андреева, где мироздание рассматривается как извечная борьба Добра и зла, нуждается в очень существенных поправках.

“РОЗА МИРА” В КОНТЕКСТЕ

МИРОВЫХ РЕЛИГИЙ И ДУХОВНЫХ ТЕЧЕНИЙ

Несмотря на серьёзные пробелы, связанные с незнанием иностранных языков, Даниил Андреев перечитал все, что было в Ленинской библиотеке ценного, и потому его образованность для своего времени была уникальной. Он был знаком с мировой художественной литературой, с философской мыслью Запада и Востока, со всеми мировыми религиями и главными духовными течениями своего времени. Конечно, как к визионеру эти знания могли приходить к нему из того тонкого пространства, которое называется ноосферой, но также очевидно, что он перечитал множество малодоступных и совсем недоступных для рядового читателя тех времён литературных источников. Тюрьма оказалась местом, где он обстоятельно познакомился с ведической философией, и вообще, сравнивая время своего пребывания на войне и в тюрьме, отдавал предпочтение второй, ибо здесь мог без помех много читать и писать.

Близко знавший писателя и сделавший несколько его последних снимков Б. В. Чуков сообщает: “В тюрьме он выучил несколько тысяч слов хинди, но грамматики этого языка не знал. Индийскую культуру, философию, в частности, он считал наисовершеннейшей и был знаком с ней до мелочей. Индию страстно любил. Это бросается в глаза и в его сочинениях. Полушутливо замечал, что очень похож на индийца. Рассказывая мне о переводе “Махабхараты” индологом Смирновым, титаническим трудом которого восхищался, Андреев воскликнул: “Подумать только, целый народ мыслит философскими категориями!” Это свидетельство очевидца. А вот мысли на эту тему самого Даниила Андреева в письме от 13 октября 1958 г. A. M. Грузинской:

“…Читаю понемногу “Махабхарату”. Не знаю, писал ли я Вам о грандиозном впечатлении, производимом этим эпосом? В смысле пластичности образов “Илиада” или “Одиссея”, конечно, совершеннее, но перед бездонной философской глубиной и колоссальностью всей концепции “Махабхараты” меркнет не только Гомер, но и решительно всё, что я знаю, исключая, пожалуй, “Божественную комедию”. Но то — создание одного лица, великого гения, глубокого мыслителя и при том воспользовавшегося религиозно-философской концепцией, в основном уже сложившейся до него. Здесь же — фольклор, обширное создание множества безымянных творцов из народа, и это особенно поражает. Что это за беспримерный, ни с кем не сравнимый народ, способный на создание сложнейших философских, психологических, религиозных, этических, космогонических философем и на облечение их в ажурную вязь великолепного, утончённого стиха! Перестаёшь удивляться, что именно Индия выдвинула в наш век такого гиганта этики, как Ганди, единственного в новейшие времена государственного деятеля-праведника, развеявшего предрассудок о том, будто бы политика и мораль несовместимы”.

Восхищаясь глубинами индийской мудрости, Даниил Андреев в своём религиозном опыте всё-таки до неё не дотягивал. Мрачные образы “жругров”, “уицраоров”, антихристов и тому подобная чертовщина для последователя Веданты и буддиста не более чем мара — тёмная иллюзия на известной ступени развития любого человека, где он атакуется собственными мысленными порождениями (принимает лежащую на земле верёвку за змею). Православный подвижник тоже, практикуя “умное делание”, квалифицирует тёмные видения как нежить. Можно, конечно, недоумевать по поводу несоответствия универсальной религиозной образованности Даниила Андреева его по-детски доверчивому отношению ко всякого рода бесовщине. Но опять-таки вспомним, какую жизнь прожил писатель. Одно дело абстрактно рассуждать об иллюзорной природе чертей и совсем другое — в полной мере испытать их когти на своей шкуре.

На сайте Интернета, посвященном Даниилу Андрееву, содержится немало критических замечаний священников о “Розе Мира”. Сам автор книги к своим критикам относился весьма терпимо. Более того, защищал церковь даже от… собственной жены. Она в молодые годы была настроена по отношению к церкви весьма радикально. Переписываясь с мужем, сидевшим в тюрьме, называла некоторые отрицательные аспекты христианства преступными. На что Даниил леонидович отвечал так: “С твоими рассуждениями о церкви и её “преступности” согласен только отчасти… Безобразия церкви — только одна сторона медали. Я уже писал тебе о необычайной противоречивости отдельного человека, о совмещении взаимоисключающих, казалось бы, свойств и т. п. Тем более это относится к любому человеческому коллективу. Праведные люди, хоть и редко, но встречаются, праведные же общества — никогда… Я понимаю под словом “праведность” высшую степень нравственного развития, вот и всё. Праведность совершенно не обязательно должна иметь аскетический, иноческий характер. Иноческая аскеза — только одна из её разновидностей. Д-р Гааз — другая, Ганди — третья. И, по-моему, Чехов… находился на границе праведности. И если Диккенс грешил тем-то и тем-то, меня это мало интересует: существенно то, что “Пиквикский клуб” — книга такой чистоты, добра, такого изумительного отношения к людям, что автором её мог быть только праведник…

Что же касается уродливых явлений lt;церквиgt;, которые ты описываешь, то я понимаю, что это может быть смешно; понимаю также, что можно испытывать к ним острую жалость, как к уродливо искривлённым карликовым деревьям, выросшим в какой-нибудь щели или трещине, вне условий, необходимых для правильного развития… Не думай, что я таких явлений не знаю… Знаю их и, кажется, кроме жалости испытываю ещё и другое чувство: уважение к lt;церквиgt;. За непоколебимость и силу”. (Письма А. Андреевой от 28 января и 3 апреля 1956 г.)

К сказанному можно добавить, что одновременно с Даниилом Андреевым свою лагерную Голгофу на Колыме проходил православный монах отец Арсений. Однажды он был помещён в неотапливаемый карцер на три дня. Температура снаружи была минус сорок, в карцере не намного теплее. Арсений спасся Иисусовой молитвой, практикуя её круглосуточно в течение всего срока пребывания в карцере. Он видел, как в тюремном помещении появились два ангела и волнами тепла согревали его. Когда лагерные охранники открыли дверь карцера, они были потрясены, увидев узника живым и невредимым. Так что Даниил Леонидович знал, что говорил об уважении к церкви “за непоколебимость и силу”. Знал и себя, что такой степени этих качеств, как отец Арсений, не достиг. Но смог пронести через жизнь драгоценные качества человека, описанные им в стихотворении “Гумилёв”:

Но одно лишь сокровище есть

У поэта и у человека:

Белой шпагой скрестить свою честь

С чёрным дулом бесчестного века.

…Будь спокоен, мой вождь, господин,

Ангел, друг моих дум, будь спокоен:

Я сумею скончаться один,

Как поэт, как мужчина и воин.

В своём личном противостоянии “чёрному дулу века” Даниил Андреев, как и Николай Гумилёв, оказался на высоте времени, но в философской трактовке этого противостояния в целом отступил к манихейству. Настоящее православие в лице монахов-подвижников, священников типа Дмитрия Дудко или таких религиозных философов, как Павел Флоренский, оценивало жестокости своего времени как “попущение Божие”, укладывающееся в рамки Божественного контроля. И очищение человека возможно через серьезные испытания. Достаточно вспомнить библейскую Книгу Иова.

Конечно, было бы, наверное, неправильно задним числом делать из Даниила Андреева некоего православного философа или мистика, но в точности так же было бы ошибочным превращать его во врага церкви и настаивать на его отлучении. В конце концов все, что сказал Андреев в свoeй “Poзe Мира” и остальном творчестве — это своего рода исповедь, причем исповедь абсолютно честная, а за исповедь не отлучают.

Россия в мрачные годы правления Сталина много потеряла, но ещё больше приобрела. Она прибавила к русскому характеру и внесла в русскую духовность то, что не купишь ни за какие доллары и не выработаешь никаким образованием и воспитанием: мужество, стойкость, умение не сдаваться в самых тяжких обстоятельствах, “плотных” и “тонких”. Прошедшие через страшные жернова эпохи, но не озлобившиеся, выжившие, сохранившие и умножившие в себе лучшие качества люди: Рокоссовский, Шолохов, Туполев, Курчатов, Клюев, Ахматова — и несть им числа, известным и безвестным, — продемонстрировали миру новый тип праведника в миру, так же как отец Арсений и многие другие православные подвижники эпохи ГУЛАГа показали, что жив такой праведник и в лоне церкви. Таким образом, наше понимание праведности и духовности в годы советской власти расширилось, мы убедились, что нельзя сводить его к одной воцерковлённости. Даниил Андреев фактически доказал, что без сталинской “репетиции” Россия не выдержит грядущую эпоху антихриста. Тем более странной выглядит его однозначно отрицательная и потому односторонняя оценка личности Сталина. Конечно, это прежде всего вызвано личными переживаниями и личной судьбой, но с другой стороны — издержками роста ребёнка, ещё играющего с кукольным мишкой и ожидающего отдыха вместе с ним в раю. В другом стихотворении Андреев роняет замечание, что боится оказаться в ряду “тёплых” среди ожесточённой схватки “горячих” и “холодных”. Он был слишком честен, прежде всего перед самим собой, чтобы скрывать недостатки собственного роста и духовного состояния. По словам И. В. Усовой, “за несколько лет нашей с ним дружбы он не сказал ни слова неправды. Он настолько был рыцарем слова, что даже не предполагал и в других (в кого он поверил) возможности играть словами, актёрствовать с их помощью. И благодаря такой вере в слова иногда оказывался совершенно слепым по отношению к тем, кто умело пользовался ими. И это наряду со сверхчеловеческой зрячестью по отношению к областям невидимым, к потустороннему”.

Удивительный сплав детской доверчивости, рыцарской честности и “сверхчеловеческой зрячести”, по характеристике Усовой, конечно же, не вовлёк Андреева в стан “тёплых” на земле, но сыграл с ним злую шутку в общении с миром потусторонним. Из поучений православных исихастов, из теософии мы знаем, что в том мире немало сил и сущностей, которые влияют на земных людей и которых можно отнести к категории сомнительных “шептунов”.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОТКРОВЕНИЯ ДАНИИЛА АНДРЕЕВА

Они глубоки и своеобразны, как всё написанное им. В “Розе Мира”, а также в своих стихах он дал портреты Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Льва Толстого, Владимира Соловьева, Хлебникова, Николая Гумилёва, других выдающихся русских литераторов. Иногда они предстают как обитатели “затомисов” — высших слоев “метакультур”, по терминологии Андреева. Иногда же визионерские комментарии у автора “Розы Мира” отсутствуют, он рассуждает о поэтах и писателях как обычный литературовед. Но во всех случаях явно тяготеет к тем ликам, что ближе ему по духовному складу: Лермонтову, Владимиру Соловьёву, Блоку. Характерно в этом смысле сопоставление Пушкина и Лермонтова. Признавая в Пушкине “вестника” и великого русского гения, Андреев отдаёт предпочтение Лермонтову.

“Если смерть Пушкина была великим несчастьем для России, то смерть Лермонтова была уже настоящей катастрофой, и от этого удара не могло не дрогнуть творческое лоно не только российской, но и других метакультур.

Миссия Пушкина хотя и с трудом, и только частичная, но всё же укладывается в человеческие понятия; по существу, она ясна.

Миссия Лермонтова — одна из глубочайших загадок нашей культуры”.

Как “метакультурное” явление Андреев оценивает Лермонтова гораздо выше Байрона и ставит его в один ряд с Эсхилом, Данте, Гёте, Толстым, некоторыми другими именами мировой культуры, очень немногими. Для него вышеозначенные имена — живые реинкарнации мифа о титанах, восставших в своё время против богов. Доказательством, по его мнению, являются богоборческие мотивы, присутствующие в творчестве названных литераторов. Можно спорить, так это или не так, являются ли Лермонтов и Эсхил реальными наследниками древнего мифа или не являются, но нет других версий, объясняющих присутствие в творчестве этих писателей, с одной стороны, богоборческих тенденций, с другой — высочайшей религиозности и смирения перед Богом. По мысли Даниила Андреева, восстав против богов, титаны впоследствии покаялись, смирились и стали самыми глубокими, самыми последовательными слугами Бога в высочайшем смысле слова. А их нынешнее “богоборчество” есть лишь память о прошлом и защита Бога от профанации толп и церковной бюрократии.

Опять-таки, соглашаясь или не соглашаясь с этими неординарными рассуждениями, можно усомниться в ясности для автора “Розы Мира” миссии Пушкина, которая таинственно и покоряюще светла именно потому, что лишена богоборчества.

Больше всего “литературных” страниц “Розы Мира” посвящено Владимиру Соловьёву и Блоку. Это понятно. Оба поэта были визионерами, хотя и не в такой степени, как Даниил Андреев. Но вот ведь штука: то, что Андреев считает самой сильной стороной творчества Блока — его видения Прекрасной Дамы, сам Блок впоследствии оценивал как наваждения. И в этом смысле он вел себя подобно любому православному подвижнику, борющемуся с “прелестями”. В статье “О состоянии русского символизма” Блок называет привидевшуюся ему красавицу, описанную в стихотворении “Незнакомка”, “мёртвой куклой на катафалке”, которая высасывает все душевные силы. От видений “незнакомок” и других обитателей тонкого мира Блок уходил к лицезрению реальной России.

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые -

Как слёзы первые любви.

Тебя любить я не умею,

И крест свой бережно несу.

Какому хочешь чародею

Отдай разбойную красу.

Пускай заманит и обманет,

Не пропадёшь, не сгинешь ты,

И лишь забота отуманит

Твои прекрасные черты. (Выделено мною. — Ю. К.)

Этими строками Блок недвусмысленно заявил, что выбрался из тенёт, в которых, к сожалению, пребывал автор “Розы Мира”, и поднялся к новым поэтическим высотам, Даниилом Андреевым не достигнутым. Однако сам Андреев рассматривал отход Блока от визионерства к земной действительности как постепенную деградацию человека, а затем и поэта. Не отказывая поэме “Двенадцать” в гениальности, он уточняет: “Но в осмыслении Блоком этой бунтующей эпохи спуталось всё: и его собственная стихийность, и бунтарская ненависть к старому, ветхому порядку вещей, и реминисценции христианской мистики, и неизжитая его любовь к “разбойной красе” России-Велги, и смутная вера, вопреки всему, в грядущую правду России-Навны. В итоге получился великолепный художественный памятник первому году Революции, но не только элементов пророчества — хотя бы просто исторической дальновидности в этой поэме нет. “Двенадцать” — последняя вспышка светильника, в котором нет больше масла. Это отчаянная попытка найти точку опоры в том, что само по себе есть исторический Мальстрём, бушующая хлябь, и только; это предсмертный крик”.

Всё так, но с точностью наоборот. В “Двенадцати” есть и видение Христа, который во время революционного Мальстрёма реально засиял над Россией, а не как “реминисценция христианской мистики”, и сама единая Россия с её гранями Велги-демоницы и Навны-богини одновременно, и пророчество о том, что русский бунт, “бессмысленный и беспощадный”, — это надолго… Так же не угас светильник Блока. Накануне смерти он вспыхнул великолепным стихотворением о Пушкинском Доме, где поэт вновь присягнул пушкинской ясности, той самой ясности, которую Андреев недооценил.

Сказанным здесь я не отвергаю ценности мученического опыта Даниила Андреева, но лишь подчёркиваю, что его визионерский опыт ограничен, как и любой опыт подобного рода. Это луч фонаря, освещающий лишь часть потусторонних потёмок нашей планеты, а вовсе не сумерки галактических просторов. Причём человек, постоянно вовлечённый в визионерский “Мальстрём”, неизбежно уходит от постижения глубин земного бытия. Писателю совершенно необязательно обладать даром визионерства, чтобы видеть проблемы настоящего и будущего шире, глубже, чётче, чем остальные люди. Пушкин, Достоевский, Гоголь, Лев Толстой, Шолохов, М. А. Булгаков — тому свидетельство.

Весьма интересны взгляды Даниила Андреева на личную трагедию Гоголя, который, по мнению автора “Розы Мира”, не сумел соединить в себе художника и проповедника, не справился с противоречием в своей душе “между православным аскетизмом и требованиями художественного творчества”, ибо вестничество через образы искусства, по мнению Андреева, не должно “непременно связываться с высотой этической жизни, с личной праведностью”. Гоголь надорвался именно вследствие трагического внутреннего спора на эту тему. И наоборот — Андреев защищает Льва Толстого от обвинений в бесплодном, с точки зрения многих, уходе великого писателя в религиозное проповедничество. “Скольких гениальных творений лишились мы из-за этого!” — цитирует он один из таких упрёков. — Подобные стенания доказывают лишь непонимание личности Толстого и детскую непродуманность того, что такое русская гениальность. На склоне жизни каждого из гениев России возникает мощная, непобедимая потребность стать не только вестником, а именно пророком — гонцом горнего мира, выражающим высшую правду не одними только образами искусств, но всем образом своей жизни. Найти такой синтез и воплотить его в реальность дано только ничтожным единицам. Лев Толстой не нашёл его и в проповедничестве своём не создал ничего равноценного “Войне и миру”. Но поступить он мог только так и никак иначе”.

Высокая духовность женских образов русской литературы, столь ценимых во всём мире и делающих её, по словам западных литературных критиков, святой, Андреев также поворачивает неожиданным образом — как предчувствие русскими гениями эпохи торжества Навны — светлой богини Шаданакара. Дело здесь не в специфической терминологии Даниила Андреева, но в подтверждении другими пророчествами прихода эпохи женщины. Да и обыкновенная логика подсказывает, что многовековое господство мужчин завело планету в тупик и нуждается в смягчении женским началом.

ИТОГИ

Они очень противоречивы, как сложен и противоречив предмет нашего разговора. Мне представляется, что взоры исследователей в скором будущем ещё не раз обратятся к феномену Даниила Андреева. Речь идёт не о воздаянии ему каких-то запоздалых литературных почестей или пристальном изучении его визионерского опыта. Феномен Андреева требует осмысления в плане вестничества, ибо слишком уж много “вестников” развелось в последнее время, и моря контактёрской литературы на книжных прилавках наводят на грустные размышления. Потерян здравый смысл. Не только рядовые люди, но и государственные деятели нередко “смущаются” различными “пророками”, астрологами, “ясновидящими”. Или, наоборот, тупо отмахиваются от вестей из сфер “другой жизни” как от чертовщины. А ведь из истории нам известно, что к религиозным пророчествам, а также к вестям из инобытия внимательно прислушивались многие выдающиеся люди. Стихотворению Пушкина “Пророк” предшествовали реальные тонкие образы, увиденные поэтом. Моцарт отчётливо слышал “музыку сфер” и, по собственному признанию, лишь записывал её нотными знаками. Жаловался при этом, что записи несовершенны! Менделеев увидел схему периодической системы элементов во сне. Тамерлан повернул своё войско от Москвы, имея устрашающее видение Божьей Матери, которая предрекла ему поражение. Сталин, как уже говорилось, всерьёз отнёсся к визионерству православного ливанского митрополита Илии и выиграл войну. Рузвельт во время Второй мировой войны пошёл на тесный союз с Россией, даже находился под сильным влиянием Сталина именно под впечатлением писем из Гималаев, переданных ему через Е. И. Рерих. В письмах чётко очерчивалась грядущая великая роль России в судьбах мира. Документированные примеры можно продолжать до бесконечности.

Ещё больше примеров другого рода. Очень чуткий к приметам и пророчествам А. С. Пушкин, в 20 лет услышав от немки-предсказательницы Киркгоф, что умрёт в возрасте 37 лет от руки белокурого человека, всю остальную жизнь словно влёкся по колее этого предсказания. Он боялся даже обменяться рукопожатием с чужим блондином. А в конфликте с Дантесом забыл слова Киркгоф, забыл совершенно, в том числе её оговорку, что поэт доживёт до глубокой старости, если не помешает белокурый человек или лошадь белой масти… То есть опять-таки “бабушка надвое сказала”. Делай выводы, не влекись бездумно и некритично к предначертанному кем-то концу, чего Пушкин при всей его гениальности не сделал. Но судьба Пушкина — предмет особого рассмотрения.

Что в итоге можно сказать о космосе Даниила Андреева и пророчествах автора “Розы Мира”? Во-первых, при всей уникальной образованности Андреева, при всей его литературной талантливости и визионерской прозорливости он — в части видения “Шаданакара” и прогнозов дальнейшего развития человечества — в целом находится вне религиозной традиции. Ни ведическая литература, ни Библия, ни Нострадамус, ни даже известная болгарская пророчица Ванга не отваживались на столь подробное воссоздание картин будущего, какое свойственно автору “Розы Мира”. Втискивать сознание человечества в жесткие рамки точных пророчеств нет необходимости и опасно…

Во-вторых, визионерский опыт всех великих поэтов, учёных, политических деятелей прошлого был, как правило, кратковременным. Даниил Андреев, по его собственным признаниям и свидетельствам знавших его людей, видел картины тонкого мира с некоторого времени почти непрерывно. Факт тоже настораживающий, поскольку аберрации сознания в подобных случаях неизбежны. Это знали православные монахи, когда им по необходимости случалось долго контактировать с миром невидимым, проходя этап “трезвения”. Они расценивали многие увиденные картины как “прелести”. Умели отделять их от состояния “исихии” — тишины, лишённой любых образов и звуков, — состояния, обеспечивающего здоровый контакт с высшими сферами… Точно так же поступают суфии ислама, буддисты и любые другие искатели подлинного взаимодействия с Богом или Учителем.

Третье. Сам Даниил Андреев к своим визионерским способностям, будучи честным человеком, относился противоречиво: с одной стороны, он благодарил Бога за них, с другой — видел в них некое Божье наказание, дополнительный, по сравнению с остальными людьми, крест, возложенный на сознание. А вот как неожиданно оценивает уникальные способности Андреева жена писателя: “Я думаю, что инфаркт, перенесённый им в 1954 году и приведший к ранней смерти… был следствием этих lt;визионерскихgt; состояний, платой человеческой плоти за те знания, которые ему открылись. И как ни чудовищно прозвучат мои слова, как ни бесконечно жаль, что не отпустила ему Судьба ещё хоть несколько лет для работы, всё же смерть — не слишком большая и, может быть, самая чистая расплата за погружение в те миры, которые выпали на его долю”. Алла Александровна совершенно права: расплата могла быть куда хуже — безумие. Сама она пережила мужа почти на полвека, придя от мятежных духовных исканий к строгой православной религиозности. Права она и в том, что длительное блуждание мужа по тонким мирам не только сократило ему жизнь, но и затруднило достижение подлинных литературных высот и святости в жизни, на что он мог с полным правом рассчитывать в силу своего литературного таланта, благородства души, наконец мученического искания Истины.

Это тоже повод для очень серьёзных размышлений, поскольку визионерский дар, полученный Даниилом Андреевым от природы, независимо от его воли, в наше время становится предметом нездорового интереса, коммерции, искусственных домогательств. Возникло множество “эзотерических” школ, открывающих “третий глаз” для контактов с тонким миром. В Америке существуют целые институты, помогающие желающим установить связи с их умершими родственниками или с ушедшими в мир иной гениями. И в России, к великому сожалению, появляются подобные общества и группы. Запретить их в нашем “демократическом” обществе невозможно, но и от фактов никуда не денешься: некоторые получившие “сверхспособности” соискатели либо раньше времени отправляются в инобытие, либо психически деградируют. Потому церковь абсолютно права, остерегая людей от всякого рода искусственного раскрытия “духовности” в соответствии с модой века. Но одними предостережениями тут делу не поможешь. Та же церковь сплошь да рядом оказывается бессильной в объяснении фактов, когда открытие паранормальных способностей происходит у многих людей неожиданно для них самих; наконец, когда появляются с такими способностями совершенно здоровые дети. Печать окрестила их детьми будущего, детьми “индиго”, то есть детьми с синей и фиолетовой аурой. Как в этих случаях помог бы опыт православного “трезвения”! Но что делать, когда тонкие способности раскрываются спонтанно, что очень характерно для нашего времени. Например, феномен детей “индиго” или пробуждение у многих людей дара предвидения. И здесь Даниил Андреев с его “Розой Мира” выступает в качестве незаменимого эксперта.

Вообще его визионерский опыт со всеми его сильными и болезненными гранями — важная веха в истории становления русского самосознания. По общему признанию далёких от всякого визионерства людей, мы сегодня очень нуждаемся в пристальном изучении мирового религиозного опыта, а не только священных книг христианства, для своего выздоровления. Космос грозно стучится в нашу дверь, но разве мы не глухи? Услышавший этот стук другой вестник и гениальный сын России, семидесятилетний юбилей которого мы справили в этом году — Николай Рубцов, возгласил: “Россия, Русь, храни себя, храни!”.

Вологодский поэт увидел небо России в чёрных крестах новых захватчиков. Но ведь это рать того же противобога, описанного Даниилом Андреевым. Антихрист, индивидуальный или коллективный, на первых порах прикроет свою суть христианской символикой. Не напоминает ли предчувствие Рубцова пророчества православных старцев о “последних временах” христианства?

Мистический опыт Андреева не только мучителен, но и драгоценен. Бесспорно, православные старцы проходили страшные испытания времени успешнее. Почему? Потому что во всех своих мытарствах они практиковали непрерывное памятование образов Иисуса Христа и Божьей Матери как охранную грамоту и щит. Даниил Андреев тоже чтил Христа, но, судя по всему, его памятование носило скорее литературный характер и уж точно не было постоянным. В будущей Розе Мира как религиозно-братском объединении людей эта главная составляющая любой религии “правой руки” — всецелая осознанная устремленность к Богу — несомненно станет доминирующей.

Грядущая религия Итога утвердит также любовь основным стержнем сознания и познания. Об этом Андреев писал в полном созвучии с Евангелием: “Из святилищ религии Итога… будет излучаться призыв ко всеобщей любви и к свободному сотворчеству”. Ушедший почти полвека назад смирившимся с мученическим собственным жребием, более того, благословившим его, он верил в то, что и тяжкая судьба “сверхнарода”, так называл он всех россиян, будет искуплена в будущих веках.

Поздний день мой будет тих и сух:

Синева безветренна, чиста;

На полянах сердца — горький дух,

Запах милый прелого листа.

Даль сквозь даль синеет, и притин*

Успокоился от перемен,

И шелками белых паутин

Мирный прах полей благословен.

Это Вечной Матери покров

Перламутром осенил поля:

Перед бурями иных времён

Отдохни, прекрасная Земля.

ДАНИИЛ АНДРЕЕВ Из поэмы

“ЛЕНИНГРАДСКИЙ АПОКАЛИПСИС…”

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые…

Ф. Тютчев

Ночные ветры! Выси чёрные

Над снежным гробом Ленинграда!

Вы — испытанье; в нас — награда;

И зорче ордена храню

Ту ночь, когда шаги упорные

Я слил во тьме Ледовой трассы

С угрюмым шагом русской расы,

До глаз закованной в броню.

С холмов Москвы, с полей Саратова,

Где волны зыблются ржаные,

С таёжных недр, где вековые

Рождают кедры хвойный гул,

Для горестного дела ратного

Закон спаял нас воедино

И сквозь сугробы, судры, льдины

Живою цепью протянул.

Дыханье фронта здесь воочию

Ловили мы в чертах природы:

Мы — инженеры, счетоводы,

Юристы, урки, лесники,

Колхозники, врачи, рабочие -

Мы, злые псы народной псарни,

Курносые мальчишки, парни,

С двужильным нравом старики.

………………………………………

В нас креп утробный ропот голода.

За этот месяц сколько раз мы

Преодолеть пытались спазмы,

Опустошающие мозг!

Но голод пух, мутил нам головы,

И видел каждый: воля, вера,

Рассудок — в этих лапах серых

Податливей, чем нежный воск.

……………………………………..

Мы знали все: вкруг “града Ленина”

Блокада петлю распростёрла.

Как раненый навылет в горло,

Дышать он лишь сквозь трубку мог -

Сквозь трассу Ладоги… В томлении

Хватал он воздух узким входом

И гнал по жаждущим заводам

Свой каждый судорожный вдох.

………………………………………..

Зачем мы шли? Во что мы верили?

Один не спрашивал другого.

У всех единственное слово

В душе чеканилось: — Иди!

…Как яхонты на чёрном веере,

Навстречу вспыхивали фары,

Неслись, неслись — за парой пара, -

Неслись — и гасли позади.

И снежно-белые галактики

В неистовом круговращенье

На краткий миг слепили зренье

Лучом в глаза… А шторм всё рос,

Как будто сам Владыка Арктики

Раскрыл гигантские ворота

Для вольного круговорота

Буранов, пург и снежных гроз.

Он помогал нам той же мерою

И к тем же страшным гнал победам,

Каким явился нашим дедам

В бессмертный год Бородина…

Кто опровергнет это? Верую,

Что страстная судьба народа

С безумной музыкой природы

Всечасно переплетена!

Когда ширял орёл Германии

К кремлёвским башням в сорок первом,

Когда сам воздух стал неверным,

От канонад дрожать устав,

Когда, в отчаянье, заранее

Народ метался по вокзалам -

Не он ли встал морозным валом

У обессилевших застав?

…………………………….

Нас, сыновей кочевья вольного,

Он любит странною любовью.

Он наших предков вёл к низовью

Размашистых сибирских рек;

В суземах бора многоствольного

Костры охотников он любит,

Он не заманит, не загубит,

Он охраняет их ночлег.

………………………………

Он вывел нас. Когда морозные

Открылись утренние дали,

Мы, оглянувшись, увидали

С лесистых круч береговых,

Как ярко-ярко-ярко-розовой

Порфирой озеро сверкало

И мрели льдистые зеркала -

Гробница мёртвых, путь живых.

………………………………………

Утих сам голод. Одичание

Усталых воль, сознаний, тела

Забылось. Родина смотрела

На каждого из нас. По льду

Мы шли без слов, без слёз, в молчании,

Как входят дети друг за другом

К отцу, что, истомлён недугом,

Встречает смерть в ночном бреду.

……………………………………

Я помнил надпись: “Правнук — Прадеду”

И лик, беззвучно говорящий

России прошлой, настоящей

И сонму мчащихся эпох:

“Где новый враг? Его попрать иду

Всей правдой моего Закона.

Мой стольный город — вот икона!

Держава русская — вот бог!”.

……………………………………

Пусть демон великодержавия

Чудовищен, безмерен, грозен;

Пусть миллионы русских оземь

Швырнуть ему не жаль. Но Ты -

Ты, от разгрома, от бесславия

Ужель не дашь благословенья

На горестное принесенье

Тех жертв — для русской правоты?

Пусть луч руки благословляющей

Над уицраором России

Давно потух; пусть оросили

Стремнины крови трон ему;

Но неужели ж — укрепляющий

Огонь Твоей верховной воли

В час битв за Русь не вспыхнет боле

Над ним — в пороховом дыму?

1949-1953, Владимирская тюрьма

Андрей Котов “Россия — боль моей души”

К 50-летию Игоря Талькова

Четвёртого ноября 2006 года Игорю Талькову исполнилось бы 50 лет. Он родился в день памяти Казанской иконы Божьей Матери, который теперь объявлен Днём народного единства в г. Щёкино Тульской области.

Его родители, осуждённые как враги народа, познакомились в лагере, в местечке Орлово-Розово в Сибири, где и родился старший брат Игоря — Владимир. Сам Игорь родился уже на воле.

Талантливый поэт и музыкант, он всегда подбирал музыку исключительно на слух, так и не выучив нотной грамоты. Он сам не считал своё творчество высоким искусством, он называл его лишь самовыражением. Он мечтал создать “Театр песни”, который оказывал бы реальную помощь начинающим неизвестным талантам. Но тогда Тальков, к сожалению, не имел такой возможности.

Когда в 1988 году Тальков спел песню “Россия” в программе Владимира Молчанова “До и после полуночи”, это выступление вызвало потрясение. Позднее Владимир Тальков говорил:

“Роковой для Игоря оказалась песня “Россия”. Этой композицией он подписал себе смертный приговор. Когда Тальков писал эту музыку, у него выходила из строя аппаратура, внезапно во всем квартале гас свет… После того как песня была окончательно смонтирована, ночью Игорю приснились черные руки, которые пытались задушить его”.

Эта песня была для него входным билетом на эстраду, она же стала камнем преткновения для власть предержащих. За строки

Листая старую тетрадь

Расстрелянного генерала,

Я тщетно силился понять,

Как ты могла себя отдать

На растерзание вандалам! -

его называли антисоветчиком, но в период “полугласности” не могли заставить замолчать. Это было уже не то время, когда за его смелые высказывания в адрес Л. И. Брежнева на тульской площади ему сказали: либо армия, либо тюрьма. Два года стройбата изменили в корне его мировоззрение.

«До 1989 года включительно мне приходилось часто слышать за своей спиной “антисоветчик”», — писал Тальков. Им, действительно, владел романтический антисоветизм, который был знаковой метой конца 80-х годов. Правда, певец уже тогда угадывал перевёртышей в расплодившихся антисоветчиках.

Мой сосед Геша совсем с ума сошел:

Орет как ненормальный: “перестройка”!

Но я-то знаю, кем он был в разгар застоя.

В Сибирь мечтал меня сослать, козёл,

И даже называл антисоветчиком!

Ну а теперь, как видит, то кричит: “Ура!

Ура Талькову, он — за народ!”, -

пел Тальков в 1989 году в песне “Метаморфоза-2”. Но именно “Россия” стала ключевой в его творческой судьбе. Она была настолько провокационной, что Талькова обвиняли в антисемитизме.

Разверзлись с треском небеса,

И с визгом ринулись оттуда,

Срывая головы церквам

И славя красного царя,

Новоявленные иуды.

Именно красного, тогда как со сцены он был вынужден петь “нового”.

“После того как песня “Россия” “заткнула” рты многим “советчикам”, меня переквалифицировали в “антисемита”. Поначалу я отшучивался, не придавая этому большого значения. Затем стал объяснять, что слово “иуда” — синоним слова “предатель”. Объяснения не подействовали. Мои оппоненты, зажатые в угол железной логикой, молча разводили руками, но… закрывая за собой дверь, бросали через плечо: “И все-таки, Игорь, Вы — антисемит”. Поразительная твердолобость”.

Тальков страдал от непонимания, ему казалось, что яснее выразить своё отношение к миру, чем он это делает в своих стихах, невозможно:

Россия — боль моей души.

Социальные песни — крик моей души.

Бой за добро — суть моей жизни.

Победа над злом — цель моей жизни.

В 1986 году Игорю позволили выступить с песней Д. Тухманова “Чистые пруды” в собственной аранжировке. Это сделало его известным всей стране. Тем не менее у него не было ещё возможности выступать на крупных эстрадных площадках. И вот однажды в августе 1988 года его пригласили выступить в концертах «“Взгляд” представляет», которые проводились во Дворце спорта в Лужниках. Концерты должны были сниматься, как обещано, и фрагментарно вкрапляться в передачу “Взгляд”. Когда Тальков пришёл на репетицию и спросил, какие песни можно спеть и сколько, Любимов ответил холодным молчанием. Вечером, непосредственно перед выступлением, просматривая список выступающих, Тальков увидел напротив своей фамилии приписку от руки: “Только одну песню и только “Примерного мальчика!!!” “Приписка обескуражила, — писал Тальков в “Монологе”. — Во-первых, я показывал “Примерного мальчика” “взглядовцам” в 1987 году, на что было сказано, что песня непроходима в эфир из-за двух слов: “рок” и “храм”, предложили заменить их другими. Отказался. Во-вторых, на данном этапе “Примерный мальчик”, исполненный Валерием Леонтьевым, был хитом. Сами понимаете, что я ее исполнять не мог, да, признаться, и не хотел из-за принципиальных соображений. На просмотре днем исполнял: “Кремлевская стена”, “Стоп, думаю себе”, “Враг народа” и другие подобные по тематике песни. Определив для себя однозначно репертуар, шел на сцену, точно зная, что буду петь, понимал, что после исполнения тех песен, которые наметил, “Взгляда” не видать как собственных ушей. Но иначе поступить не мог. Вышел и выдал по полной программе. С ужасом во взгляде “Взгляд” наблюдал за тем, что происходило на авансцене и в зале. Публика ликовала, не отпускала, несмотря на неоднократные попытки “взглядовцев” прервать выступление. В конце концов им это удалось, вынужден был уйти со сцены”. Когда Тальков уже вернулся домой, ему позвонил администратор и рассказал следующее: Листьев, Любимов и Захаров бегали друг за другом, ища виноватого в случившемся. Звонили из четвёртого отдела КГБ с вопросом, что произошло. Кто-то сказал, что теперь их всех поснимают с работы, а передачу закроют, что песни у Талькова “запредельные”, что он перетянул на себя одеяло. Листьев орал, что теперь Тальков придёт на “Взгляд” только через его труп. Но, тем не менее, когда Листьева убили, по первому каналу неделю крутили песни Игоря с титрами: “Памяти друга”.

После этого случая он говорил:

“Я теперь очень осторожен в контактах. Меня часто предавали, и я сильно разочаровался как в мужчинах, так и в женщинах. Я всегда пытался открыть свою душу тому, кого считал другом, но порой мне в нее просто плевали”.

Игорь Тальков писал очень разные стихи. В его творчестве тесно переплелись лирика и политическая сатира. Героем песни “Бывший подъесаул” стал казак Филипп Миронов, расстрелянный по приказу Л. Д. Троцкого за то, что выступал от имени казачества против расказачивания.

Ветер сильно подул,

Вздыбил водную гладь,

Зашумела листва,

Встрепенулась природа.

И услышал казак:

“Ты идёшь воевать

За народную власть

Со своим же народом”.

За эти, и не только, строки его любила вся страна, но когда в газете “Московские новости” появилась фотография Талькова в обнимку с лидером общества “Память” Дмитрием Васильевым, многие поклонники отвернулись от него. В своём последнем интервью газете “Курский соловей” Тальков говорил:

“Появился шанс скомпрометировать меня в глазах общественности. Каким образом? Сделать меня членом общества “Память”. Если я член общества “Память”, значит, грош цена всему моему гражданскому творчеству. Значит, я пою с голоса “Памяти” и таким образом уже теряю и силу, и уважение зрителя к себе и т. д. Я был приглашен вместе с другими артистами на презентацию с тем, чтобы показать, вместе с сопровождающей меня группой “Спасательный круг”, фрагменты музыкального спектакля “Суд”. Там мы переодеваемся в белогвардейские мундиры и судим большевиков. Я показал фрагменты. Я надел этот мундир. Когда я отработал, меня обнял Васильев, лидер “Памяти”, назвал князем русской песни. В этот момент я был сфотографирован, фотография появилась в прессе. Это самая настоящая провокация с тем, чтобы скомпрометировать меня. Членом общества “Память” я никогда не был, взглядов их не разделяю”.

Игорь Тальков погиб на пике своей популярности. Ему было 34 года, и он знал, что ему не долго осталось жить.

Ну надо ж было так устать,

Дотянув до возраста Христа…

Господи!

А вокруг, как на парад,

Вся страна шагает в ад

Широкой поступью.

Еще в 1983 году, когда музыканты боялись лететь самолетом, он сказал: “Не бойтесь со мной летать. В авиакатастрофе я никогда не погибну, меня убьют чуть позже, при большом стечении народа, и убийцу не найдут”. После этого он написал песню “Я вернусь”:

И, поверженный в бою,

Я воскресну и спою

На первом дне рождения страны,

Вернувшейся с войны.

Тальков дважды был на волосок от смерти. Когда они с Владимиром были детьми, у них с друзьями было любимое развлечение — “отключать” друг друга. Они пережимали горло мокрым полотенцем до потери сознания. После такой “отключки” Игорь не очнулся. Владимир очень долго пытался привести его в себя. Делал искусственное дыхание, обливал холодной водой, бил по лицу — ничего не помогало. Только часа через три Игорь смог ответить на вопрос:

— Ты меня узнаёшь? — спросил Владимир.

— Да. Ты мой брат Владимир, — ответил Игорь.

Во второй раз он чуть не погиб во время гастролей по Таджикистану. Его опять спас Владимир.

“На репетиции во Дворце культуры мы обнаружили, что колонки дают фон, от которого мы никак не могли избавиться, — рассказывал он. — Кто-то посоветовал заземлить акустическую аппаратуру на силовой ящик: там был какой-то винт, который местный электрик определил как точку заземления. Потом оказалось, что это была силовая фаза промышленного напряжения в 380 вольт. Фон действительно исчез, и мы благополучно отработали весь концерт. В финале концерта Игорь откланялся, пошел занавес — и вдруг он взмахнул руками и начал падать. Я в тот вечер работал со светом и стоял за левой кулисой. Почему-то я сразу сообразил, что Игорь попал под напряжение. Мы ринулись к щиту и молниеносно выдернули шнур, обеспечивающий питание аппаратуры. Если бы не сработала наша интуиция, Игорь наверняка погиб бы в тот вечер. Он лежал на полу без сознания, у него начались конвульсии, его вывернуло в какую-то невероятную позу. В руках у него оставалась бас-гитара, которую мы никак не могли оторвать. К ладони пригорели струны. После этой истории Игорь некоторое время боялся брать в руки микрофон, просил обмотать его изоляцией”.

В третий раз брата не оказалось рядом. Игорь Тальков был убит шестого октября 1991 года в Санкт-Петербурге во дворце спорта “Юбилейный”. В него стреляли три раза. Лишь последний выстрел угодил в цель, почти в самое сердце, с расстояния пятидесяти сантиметров, в упор. Интересно, что, когда он снимался в фильме “За последней чертой” и его персонажа убивали в конце фильма, сцена убийства снималась шестого октября 1990 года, ровно за год до реальной смерти Талькова. В убийстве обвинили Игоря Малахова, друга и менеджера певицы Азизы. Но скорее всего убийцей был В. Шляфман.

Поначалу Тальков не собирался выступать в Санкт-Петербурге. График концертов был слишком перегружен. Шестого октября он должен был лететь в Сочи на закрытие сезона в концертном зале “Фестивальный”. На ноябрь были запланированы сольные концерты в Лужниках. Но качественной техникой на тот момент обладала только фирма “ЛИС,С”, настойчиво приглашавшая его на концерт в Петербург. Тальков решил, что там он и договорится, на административном уровне, о предоставлении ему аппаратуры. Ещё зимой 1990 года он купил газовый пистолет и к нему пули со слезоточивым и нервно-паралитическим газом. Уезжая, он никогда не брал его с собой, оставлял жене Татьяне, объяснял, как им пользоваться, говорил, что, если ему захотят навредить, действовать будут через родных. В этот раз он взял пистолет с собой. Планировалось дать два концерта: днём и вечером. К 16-ти часам Тальков подъехал в ДС “Юбилейный”, выступление его было назначено на 16:20. Малахов пытался договориться с администрацией концерта о перемене мест выступающих: Азиза не успевает подготовиться к выступлению, и Талькова надо “поставить” раньше. Сначала всё было спокойно, и вроде уже обо всём договорились, но вдруг Шляфман наотрез отказался менять Азизу и Талькова местами, Малахов начал угрожать. Завязалась ссора. Шляфман выступил в качестве провокатора: он бегал от Талькова к Малахову, передавая, а быть может, и утрируя различные нелицеприятные выражения, тем самым накаляя обстановку. Когда Малахов уже было хотел замять конфликт, Шляфман сказал: “Ну что, обосрался драться?”. Малахов выхватил пистолет и пошёл к гримёрной Талькова. Шляфман ворвался в гримёрную с криком: “Игорь, дай что-нибудь, он достал «пушку»”. Тальков достал пистолет и, открыв дверь, сделал два выстрела. Должного эффекта не последовало. Охранники заломили Малахову руки и повалили его на пол. Началась потасовка, в которой прозвучало три выстрела. Одна пуля ушла в пол, вторая — в гитарный комб, третья — в Талькова. Пистолет каким-то образом оказался у Шляфмана, и он поспешил спрятать его в туалетный бачок. Потом оружие попало к Эле Касимати, подруге Азизы, потом к Азизе, а потом к Малахову, который спокойно вынес его из Дворца спорта и, разобрав, по частям выбросил в воды Фонтанки и Мойки. Тальков умер на месте ещё до приезда “скорой”. Только спустя восемь лет врач, который приехал в “Юбилейный” на “скорой”, сказал, что ранение не было случайным. Стрелял профессионал.

Спустя год Санкт-Петербургская прокуратура доказала невиновность Малахова, указывая на то, что все улики говорят против Шляфмана. Но он был уже в Израиле, а государство Израиль исключает возможность выдачи своих граждан правоохранительным органам других стран. Следствие зашло в тупик.

Татьяна Талькова, жена поэта, говорила:

“Мы так погрязли в дебрях бездуховности, что его светлая душа была отозвана в “высшие миры” до срока, пронзительно рано, на самом взлёте. Миссия Игоря, как и большинства русских поэтов, осталась невыполненной”.

Когда-нибудь, когда устанет зло

Насиловать тебя, едва живую,

И на твое иссохшее чело

Господь слезу уронит дождевую,

Ты выпрямишь свой перебитый стан,

Как прежде, ощутишь себя мессией

И расцветешь на зависть всем врагам,

Несчастная Великая Россия.

Среди русских художников

ВРЕМЯ “СНЯТИЯ ПЕЧАТЕЙ”

Наше время с полным основанием можно назвать временем “снятия печатей”. И не только с архивных материалов, некогда недоступных исследователям, но прежде всего с закрытых тем, идей и проблем, к которым нельзя было даже прикоснуться, поскольку сразу же могла возникнуть, и весьма существенная, коррекция материалистического ракурса. Идеологический стандарт, как известно, не предусматривал и даже по сути полностью исключал иную точку зрения, то есть иной взгляд на мир, на прошлое и настоящее, а тем более на церковь и религию. Из русского лексикона исчезло, казалось, навсегда, даже само понятие “духовность”. Его место заняла иная терминология, с иным содержанием и уклоном.

Духовная раскрепощенность нашего современного общества обусловила естественный и даже закономерный интерес к проблематике национального бытия, в которой тема “Церковь и Культура” занимает одно из ключевых мест. И не случайно. Находясь между собой в причинно-следственной связи, Церковь, как источник и носитель православного мировоззрения, и Культура, как его проводник в миру, на протяжении веков соучаствовали в формировании и укреплении корневой системы бытия. И прежде всего русского национального сознания, продуктом которого стали впоследствии светская литература, живопись, музыка и т. д. Поэтому рассматривать отечественное искусство в отрыве от религиозных убеждений самого художника значило отсекать духовный пласт его внутренней жизни, вне которой невозможно ни пробиться к истокам его творчества, ни понять самую природу его. И даже более того — верно оценить подлинную причину и характер тех неоднозначных, порой противоречивых процессов, которыми нередко отмечен творческий путь того или иного мастера. Ну и, наконец, главное: вне духовной жизни художника нельзя добиться объективного выявления стержневой основы его искусства, программа которого, в свою очередь, и определяется теми идеями и идеалами, которые он исповедует.

Это оказывается особенно очевидным в приложении к искусству “передвижничества”, реализм которого рассматривался прежде всего в социальном аспекте. Недаром философ Лосский называл его “публицистикой в красках и линиях”. Идеологические шоры еще недавних времен, предельно сужавшие исследовательский ракурс, не позволили увидеть те главные, болевые точки, на которых, в сущности, и сосредоточилось искусство, в частности второй половины XIX в. Это прежде всего расколотое еще со времен Петра I русское общество, его духовное нестроение и поиск путей спасения.

В произведениях еще А. Иванова, а позже В. Перова, И. Шишкина, Н. Ге, В. Васнецова, В. Сурикова, В. Поленова, М. Нестерова и др. раскрывается не только личный, субъективный взгляд на мир, но и сам этот мир возникает в образах, порожденных особенностями религиозного самоощущения художника, степенью полноты его веры. У каждого из них — далеко не простое, неоднозначное отношение к церкви: от отрицания ее ортодоксальности до убежденности в великой миссии храмового и религиозного искусства; от свободного обращения с церковным каноном до великого смирения перед ним. Тем не менее творчество каждого из этих мастеров при всей своей сложности и неоднозначности — это глубоко интимный, выстраданный ими путь к храму, путь к Богу. И у каждого этот путь свой.

“Художник, исторический живописец, — считал, например, А. Иванов, — есть представитель Истории людей в изящных видах”1. Потому и ставил он историческую картину выше всех остальных жанров. Потому и считал, что “образованным художникам нашим предстоит поприще чисто исторической живописи, в которой они долженствуют соединить развитие искусства итальянского XV столетия с глубокими сведениями древности, взвешиваемыми беспрестанно чистейшим критическим разумом русских”2. В этом высказывании Иванова, предполагающем, кроме всего прочего, право на личностную позицию художника в трактовке того или иного исторического сюжета, включая и библейские, отразилась суть академической системы воспитания молодых художников. Системы, основные принципы которой сложились еще на заре самой Академии, культивировавшей в своих учениках не только творческую индивидуальность, но и самостоятельность решения избранной темы, и религиозной в том числе. Решающую роль в укоренении свободы обращения с библейскими и евангельскими текстами сыграло привнесенное из Европы отношение к Священному писанию как историческому источнику, что позволяло художественному сознанию, уже переживавшему процесс расцерковления, сосредоточиться на событиях земной жизни Христа, не задумываясь над их сакральном смыслом и не отягощаясь сомнениями по поводу правильности предложенной собственной трактовки и ее соответствия установившимся богословским толкованиям. Во времена Иванова существовало уже своеобразное теоретическое обоснование этого положения. “В евангельском рассказе, — писал в 1845 г. Ф. Чижов, — заключается и историческое повествование, и вместе источник религиозного верования; там обе эти стороны соединены воедино: в истории — молитва и в молитве — история”3.

Как известно, историческая живопись с самого начала занимала среди других жанров приоритетное положение, поскольку считалось, что “она совмещает в себе проповедь, убеждение, речь оратора и поэта с наглядными изображениями сцен”4. Иными словами, речь идет не только о художественном, но и идейном воздействии на зрителя и, следовательно, о признании за искусством воспитательной функции. Эта точка зрения сама по себе не нова. Ею определялась служебная функция искусства и в средневековой Руси. Она же породила и самую идею создания Академии художеств, которая должна была дать художнику и всестороннее общее и специальное образование, и воспитать его как мыслящего человека, то есть личность в самом широком смысле слова. И если древнерусское искусство, и прежде всего церковное, способствовало формированию и образа мыслей, и образа жизни православного народа, то теперь речь идет о становлении светского искусства, об обретении им не только своей профессиональной основы, но и своей содержательной глубины. Но сам по себе принцип идеологической зависимости искусства от тех или иных мировоззренческих установок остался неизменным. И как величина постоянная, он сразу же стал стержневой основой светского искусства также. Отсюда это требование его высокой идейности и целенаправленности. Но еще академисты первой волны, будучи преимущественно выходцами из солдатских семей с их патриархальным укладом, по-своему восприняли эту установку, придав ей конкретный и прежде всего духовно-нравственный характер, что в условиях все разраставшегося влияния просвещенческих идей имело особое значение. И потому не развлекательный, не куртуазный смысл, а морально-этический и гражданский пафос определяли достоинства произведения, выступая тем самым основным критерием в оценке творчества мастера. Все это свидетельствует о том, что отечественный станковизм в своем освоении окружающей действительности с самого начала стремился сохранить ту высоту, на которой держалось на протяжении многих веков искусство древней Руси. В этой преемственности, сохранявшейся глубоко в недрах и сознания, и души художников, и заключалась сугубо национальная особенность перехода от высокодуховного искусства, окормляемого церковью, к мирскому искусству высоких идей. Отсюда — постулат о предназначении художника как наставника и воспитателя своих сограждан. Отсюда же мысль об особой ответственности художника не только за выбранный сюжет или тему, но прежде всего за самую идею и ее художественное воплощение. Этим тезисом русская эстетика определяла с самого начала очень высокую планку, стимулируя поиск художественной формы, адекватной той высоте идей и идеалов, которые проповедует искусство, наставляя свой народ.

“Многие крещением и правоверием просвещены, — писал на рубеже XVII-XVIII веков митрополит Дмитрий Ростовский, — но мало таких, в коих бы Христос яко в истом Своем обитал храме”5. Сказанные о своих современниках, менявших под действием петровских реформ и свои платья, и свой быт, и свои мысли, эти слова cвятителя тем не менее сохранили свою актуальность и в последующих столетиях. С той лишь разницей, что начиная со второй четверти XIX в. русское общество, хотя и не все целиком, начало переживать свое духовное преображение. В литературе это Пушкин, Гоголь. В философии — Хомяков, Киреевский, Аксаков. В изобразительном искусстве — Александр Иванов. Художник, возводивший, по его собственному признанию, “строгую нравственность”6, “религиозность, …чистоту стиля и верное изображение чувств в самые высокие и первые достоинства живописца”7. При всей академичности пластического языка, при всей авторской декларативности итальянских образцов впервые в “Явлении Христа народу” зазвучала высокая исповедальная нота, рожденная стремлением художника наполнить произведение своими религиозными мыслями, чувствами и убеждениями, то есть исповедаться в них. Подхваченная последующими поколениями русских художников: Ге, Перовым, Шишкиным, Крамским, Суриковым, Васнецовым, Поленовым, Нестеровым и другими, она уже не только никогда не затихнет, но станет для них духовным маяком в поиске “Христа, яко в истом Своем храме”. В течение 20-летней работы Иванова над своим знаменитым полотном внесение в него уточнений, разного рода поправок и изменений было сопряжено для художника с верой, которой он поверял свои поиски, свое продвижение к “благодати и истине”. Но усиливавшаяся в его творчестве тяга к реалистической правде начала серьезно корректировать в картине ее религиозность, ослаблению которой в немалой степени способствовали также и набиравшие в нем силу гуманистические умонастроения, укреплявшиеся чтением книги Д. Штрауса “Жизнь Иисуса”. Все это в конечном итоге привело к утрате им веры и, как следствие, к доминированию в религиозной живописи Иванова историзма, что особенно характерно для его “Библейских эскизов”. Именно этим стремлением соединить историю и религию и будет отличаться религиозная живопись XIX века от века предшествующего с его усугубленным вниманием к натуре, привнесшей даже в произведения на сюжеты из Священного писания естественность, жизненную правдивость, что и привело в конце концов к историзму как к следующему, тесно связанному с предыдущим этапу.

Утверждение в ипостаси Христа примата человеческой природы над божественной закономерно выводит на первое место в произведениях этих художников историю земной жизни Христа. Отсюда этот неподдельный интерес к географии мест, где разворачивались евангельские события, их обстоятельствам. Отсюда же и эта тяга к достоверности в передаче палестинских пейзажей, внимание к этнографии и подлинной архитектуре. Отсюда же и это искреннее стремление к правдивости в выражении чувств и состояний Христа-человека. Именно этими качествами и отмечен цикл картин В. Поленова “Из жизни Христа”, в котором сакральное уступило место этнической и этнографической точности, реалиям естественной природы, подлинности и жизненной правде, то есть историзму, который продиктовал столь любимую Поленовым художественную форму для его выражения — пейзажно-бытовой жанр.

Вместе с тем религиозная живопись, рожденная на почве индивидуального, то есть субъективного толкования земной жизни Христа, рассматривалась — в частности Ге — как возможность высказать и выразить свое отношение к религии, к Богу. При этом цель религиозного искусства Ге видел в “радикальнейшем искоренении всех фетишей и низвержении кумиров”8, почему и считал, вслед за Ивановым, что религиозная живопись не может не быть исторической. Но в то же время именно Ге выдвинул тезис о том, что и собственно историческая живопись не может не быть религиозной. Значение этого тезиса прежде всего в его теоретическом обобщении сложившейся к тому времени художественной практики. Произведения Лосенко, Акимова, Угрюмова, а позже Брюллова на мифологические и собственно исторические сюжеты отличались не только высокой маэстрией, но прежде всего духовной полнотой образов.

Развивая мысль Ге, В. Перов пошел еще дальше, утверждая религиозное начало вообще в искусстве, а не только в исторической живописи. Сформулированная им цель своего творчества: “отобразить характер и нравственный образ жизни русского народа”9, определила и пафос его искусства: не только обличение зла в мире, но и вера в необходимость и возможность человека прежде всего в самом себе противостоять злу, в утверждении той внутренней, одухотворенной силы, что способна поднять человека над невзгодами, скорбями и унижением; в этом огромная созидательная сила искусства Перова, программа которого — постижение духовно-нравственного смысла жизни человека, его осознанного выбора своего пути: или к пагубе, или к спасению.

Эта программная установка Перова будет сразу же подхвачена многими художниками, которые пронесут ее сквозь все “виды” живописи: от религиозной и исторической до жанра и фольклора, портрета и пейзажа.

Ещё учась в Академии художеств, И. Шишкин записал в своем дневнике: “Живопись есть немая, но вместе с тем теплая, живая беседа души с природой и Богом”10. И как самое сокровенное пронес он через все свое творчество свет и верность этой одухотворенной мысли. Независимо от того, про что писал Шишкин, погружаясь в лесную тишину, каким бы настроением ни наделял он свои опушки и чащобы, это все равно всегда будет полное откровений и открытий его, шишкинское, божелесье. Так в старину на родине художника, в Елабуге, называли заповедные леса. Да и само название “заповедный лес” самым тесным образом связано с церковью, которая в местах, некогда связанных с языческим культом, устанавливала иконы, божницы и даже возводила часовни. Здесь же совершалось и богослужение. Так возникло это понятие: “заповедный лес”, к которому уже относились не как к языческому святилищу, а как к святому месту, то есть в полном смысле слова освященному Духом Святым. Такое отношение и передавалось, заповедывалось из поколения в поколение, укрепляя и историческую, и духовную память народа. Может быть, именно поэтому “портреты” шишкинского божелесья стали проводником охранительного начала искусства мастера, для которого сбережение леса и вообще природы было равносильно сбережению заповеди народа об охранении своих святынь. Не случайно картины этого художника вызвали у одного из критиков ассоциации со старинным московским храмом: “и, как в древнем храме, — писал он, — здесь все полно былыми воспоминаниями и высоким молитвенным настроением”11.

Та же духовная атмосфера наполняет и знаменитую трилогию Сурикова: “Утро стрелецкой казни”, “Меншиков в Березове”, “Боярыня Морозова”. В каждой из этих картин по-своему развивается событийная линия, по-своему выявляется истина страстей, но в своем образном ряду каждая из них начинается с самой высокой точки их накала: с крушения идеалов, которыми жили и которым поклонялись их герои. Но трагедия “исторических типов” (формула Сурикова), персонифицированная в том или ином герое, оказывается всегда заключена в самом человеке. Для Сурикова это то исходное положение, с которого начинается нравственный историзм его искусства. Если в “Стрельцах” открывалась историческая перспектива общественного раскола как национальной трагедии, что конкретизировалось в “Меншикове” уже на индивидуальном уровне как наказание, но и покаяние одновременно, то в “Боярыне Морозовой” раскрывалась религиозная природа раскола как трагедии русского национального сознания. Столь высоко взятая трагическая нота в конечном счете перекрывалась в полотнах образом действия, программно восходившим к горящей свече или лампаде. Литургический символ, изначально связывающий все три картины в единый образ веры, в духовных недрах которой рождалась главная идея трилогии — идея спасения.

Этой же идеей пронизан и цикл картин М. Нестерова о Сергии Радонежском, главный труд и заповедь которого — духовное домостроительство как обретение храма в душе, что и определило идею триптиха, его смысл и атмосферу. Само обращение к теме Святой Руси как органичное проявление собственного религиозного и художественного мышления мастера — это напоминание не только об исторических корнях народа, но прежде всего о его духовной общности, в которой и виделся Нестерову выход из нарастающего в обществе конфликта. В таком контексте герой Нестерова возникает уже не только как историческая личность, но прежде всего как образ национального примирения.

Духовная наполненность художественного пространства отличает и исторические картины В. Васнецова, записавшего в своем Дневнике: “Вся история человечества есть борьба человека-зверя с человеком духовным. И там, где чувствовалась победа человека над зверем, — там сиял Свет Христов”12. Мысль, пронизывающая одухотворенные образы его исторических полотен. Вобрав в себя поэтический склад национального фольклора и летописный дух, они оказались способными превзойти даже их эпический масштаб. И в “Побоище Игоря Святославича…”, и в “Царе Иване Васильевиче Грозном”, и в “Богатырях” историческая тема, взятая Васнецовым из той или иной эпохи, в конечном счете разворачивалась своим острием к современной мастеру жизни. И каждой из них он восстанавливал в русском искусстве “потерянную связь с родной почвой, питавшей его в былые времена”13. Эта связь с “родной почвой”, в глубинах которой только и может зародиться духовное единение русского народа, выводя его на путь спасения, и есть главный итог, наследие, завещанное нам Васнецовым.

Таким образом, проблема духовности, религиозно-нравственного осмысления человека и мира, человека и Бога выходит в творчестве ведущих представителей передвижничества на первое место. Тем самым они в атмосфере все нарастающего духовного и политического нигилизма, можно сказать, встали на защиту церкви. И прежде всего утверждением в своих произведениях идеалов христианской нравственности, возрождением Русской идеи, утраченной в век Просвещения, наконец, предвидением той катастрофы, что неумолимо надвигалась на народ, на страну, на монархию, противопоставив этому ужасу, или “агонии”, как характеризовал свое время Н. Ге, идею духовного единения и спасения.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Письма А. Иванова к Н. Гоголю. Баку, 1925, с. 48.

2. Мастера искусств об искусстве. М., 1969, т. 6, с. 310.

3. Ч и ж о в Ф. О работах русских художников в Риме. Московский литературный и учебный сборник. 4. 1845, с. 56.

4. М о л е в а Н., Б е л ю т и н Э. Педагогическая система Академии художеств ХVIII в. М., 1956, с. 78.

5. Св. Дмитрий Ростовский и его избранные творения. СПб., 1998, с. 176.

6. Б о т к и н М. Александр Андреевич Иванов. Его жизнь и переписка. СПб, 1880, с. 143.

7. Там же, с. 128.

8. Г е Н. Н. Письма. Статьи. Критика. Воспоминания современников. М., 1978, с. 292-293.

9. Словарь русских художников. СПб., 1899, т. III, вып. 1, с. 103.

10. Ш и ш к и н И. Переписка. Дневники. Современники о художнике. Л., 1984, с. 45.

11. “Нива”. 1913, N 11, с. 216.

12. В а с н е ц о в В. М. Письма. Дневники. Воспоминания. М., 1987, с. 218.

13. Там же, с. 247.

АЛЕКСАНДР БОБРОВ ХРАНИТЕЛЬ БОЛЬШОГО СТИЛЯ

Владимир Бондаренко. “Последние поэты империи”. М.: “Молодая гвардия”, 2005.

Мы живем в безвременье, в редкостную для России эпоху, когда у нее нет внятной государственной идеологии, объединяющей национальной идеи, официального или негласного морального кодекса. В общем, живем по Конституции, написанной для того, чтобы разрушить великий Советский Союз, как назвал его поэт Николай Тряпкин, выкликая славицу ему именно в губительном 1993 году. Это стихотворение цитирует Владимир Бондаренко в своей книге “Последние поэты империи”, вышедшей в становящейся популярной серии издательства “Молодая гвардия” — “Близкое прошлое”:

Держава на полном сборе.

Хвалынцы и тверяки.

И песни мои в дозоре,

Готовые, как штыки.

И хвалынцы, и тверяки, и поэты в дозоре, продолжая “Песнь о великом походе” Тряпкина, проиграли тогда битву за державу, чтобы жить по межеумочной Конституции, написанной под одного “самодержца” — идеологического отступника, провозгласившей в статье под роковым номером “13”, что “в Российской Федерации признается идеологическое многообразие” и что “никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной”. Многообразие идеологий до какой степени? До соседства коммунизма с сионизмом, а либерализма с фашизмом? Ведь смешно и страшно становится, если вчитаться. Тем не менее это — наша роковая реальность. И литература по-прежнему остается в России, попавшей под шквальный огонь низкопробных электронных СМИ, главным полем битвы идей, мировоззрений, перекрестком исторических и нравственных дорог с путевым камнем и витязем на распутье: “Если направо — деньги и слава; если налево — конь пропадет; если упрямо двинуться прямо — сам ты погибнешь… Значит, вперед!”.

Да, таким и остается в последних своих книгах мой друг, товарищ по поколению и литературным ристалищам Владимир Бондаренко — витязем, выбирающим путь прямо. Он упрямо ведет одну линию, поддерживает традицию и ясный взгляд Белинского (“Нам с Вами жить недолго, а России — века, может быть тысячелетия. Нам хочется поскорее, а ей — торопиться нечего”) и зрелого Аполлона Григорьева (“В нашей эпохе не было искренности перед собою; немногие из нас добились от себя усиленным трудом искренности, но Боже! Как болезненно она нам досталась”). Оставляю за скобками коренные мировоззренческие понятия: народность, почвенничество, державность, но сознательно выделяю эти: ощущение векового пути и каждодневный труд искренности пред читателем и собою — пред собою прежде всего!

Я знаю, что многие упрекают Бондаренко во всеядности, в готовности ради излюбленной идеи соединить в книге несоединимое. Он сам отвечает будущим критиканам: “Мне скажут: что может быть общего у “ленинградского кружка”, формировавшегося вокруг Иосифа Бродского и Евгения Рейна, и московских поэтов, отнесенных к “тихой лирике”, — Станислава Куняева, Анатолия Передреева, Владимира Соколова? Отвечу: одна империя, один ее грустный финал, одна принадлежность к классической русской литературе”.

Именно этой высшей меркой — принадлежностью к классической поэзии — он меряет творчество последних поэтов империи — от Николая Тряпкина и Глеба Горбовского до Олега Чухонцева и Игоря Талькова. При этом глава о главном певце империи Юрии Кузнецове, чье 65-летие мы помянули 11 февраля, может даже уступать по объему (не по значимости!) многочастному эссе об Иосифе Бродском. У первого Бондаренко находит юное стихотворение, говорящее о раннем гражданском созревании поэта, который готов был повторить подвиг отца-фронтовика во время службы на Кубе:

Командиры придут попрощаться,

Вытрет Кастро горошины с глаз.

Как мальчишка, заплачу от счастья,

Что погиб за советскую власть.

В поэзии Бродского критик выделяет определяющий и (соглашаюсь с Бондаренко) самый плодотворный период — время архангельской ссылки:

Мой народ, не склонивший своей головы,

Мой народ, сохранивший повадку травы:

В смертный час зажимающий зерна в горсти,

Сохранивший способность на северном камне расти…

“Без всякого умысла думаю, — добавляет со всегдашней своей публицистичностью Бондаренко, — что если бы это стихотворение было посвящено не чуждому для поэта еврейскому народу, то оно бы вошло во все хрестоматии Израиля. Однако поэт посвятил его по велению своей созревшей до такого состояния души русскому народу”. Характерно, что потом все друзья из определенного ленинградского окружения сочли стихотворение “Народ” (1965) “паровозиком”, написанным в надежде на снисхождение властей, а вот великая Ахматова, которая распознавала малейшую фальшь, писала после сердечного приступа: “Хоть бы Бродский приехал и опять прочел мне “Гимн Народу”. Вот как высоко название переделала! Особо близка была Ахматовой эта строфа:

…Припадаю к народу, припадаю к великой реке.

Пью великую речь, растворяюсь в ее языке.

Припадаю к реке, бесконечно текущей вдоль глаз

Сквозь века, прямо в нас, дальше нас…

Да, великая река русской речи продолжает течь и сквозь наше безумное время, где ее засоряют, губят все кому не лень, но продолжают хранить в чистоте и образности — истинные поэты. Наверное, нет сейчас более высокого предназначения для поэта и критика, чем отстаивать непорочность речи и нравственную высоту песни, обращенной к России:

Когда-нибудь, когда устанет зло

Насиловать тебя, едва живую,

И на твое иссохшее чело

Господь слезу уронит дождевую,

Ты выпрямишь свой перебитый стан…

Так написал в знаменитой песне “Россия” Игорь Тальков, которого брали в подмогу Иосиф Кобзон и Алла Пугачева как наивного юношу, автора “Чистых прудов”, а он вдруг — распрямил свой стан. “Игорь Тальков, — вздыхает Бондаренко, — это случайно взлетевшее чудо в отечественной эстраде. Таких не должно быть там изначально. В мире Розенбаума и Лещенко, в крайнем случае Бориса Гребенщикова и Сергея Шнурова, не могло быть таких ярких и открыто социальных русских песен протеста… Его трагический конец был предопределен всеми законами жанра”.

Один только этот пассаж говорит о ясности позиции Бондаренко, о его широте. Он тоже знает, что на всех правительственных концертах поет “казак” и “державник” Розенбаум, а русские интеллигентки балдеют от Гребенщикова, но есть резкий водораздел русской речи как выражения народного сознания и жалких подделок, классической отечественной традиции и разрушительного постмодернизма. И здесь кровь или происхождение никакого значения не имеют. Например, одна из самых ярких и сочувствующих глав “Чужая на любом пиру” посвящена Юнне Мориц, родившейся в киевской еврейской семье, но ставшей в поздних стихах яростной русской публицисткой-обличительницей: “Я живу в побежденной стране…”. Особенно эта горечь и ярость проявились в гневной поэме “Звезда сербости”, которую сербы читали на мостах под бомбежками самолетов блока НАТО, названного ею убийственно точно: ГОВНАТО! А как отчетливо выразила она суть нашей безыдейной, подлой и мелочной эпохи:

Поэзию большого стиля

Шмонают все кому не лень, -

Ей контрабанду не простили

Великолепья в черный день…

Уже и Гитлера простили,

И по убитым не грустят.

Поэзию большого стиля

Посмертно, может быть, простят…

Владимир Бондаренко всем своим творчеством, журналистикой в газетах “Завтра” и “День” стоит на защите этого Большого стиля, рожденного Советской державой. Президент Путин сказал на пресс-конференции с неожиданным пафосом, что Ельцин дал нам самое главное — свободу. Да, как писал Велемир Хлебников: “Свобода приходит нагая…”. Она до того разнагишалась, разрушительно прокатилась по русской земле, что теперь среди руин империи не всякий разберет, где “великолепье в черный день”, а где черная злоба, где разнузданность победителей, а где гордое достоинство русского поэта: “На нашей улице не праздник, но я на вашу — не хочу!”, как сказала дочь архангельского Севера Ольга Фокина. Не захотели на улицу победителей и Борис Примеров, и 27-летний Борис Рыжих, добровольно ушедшие из жизни. Свобода выбора…

Из всех искусств и поприщ Владимир Бондаренко выбирает и выделяет русскую литературу — классическую и современную. Он как-то сказал мне: “Сегодня в редакцию приносят много критических статей о телевидении. Но ведь это самое простое: посмотрел за чаем программу и — вступай в полемику. Нет бы прочесть серьезную книгу, вникнуть в нее и написать!”. Как человек, много пишущий о телевидении, заканчивающий даже книгу о нем, я нет-нет да вспомню ироничный пассаж друга: не слишком ли много внимания уделяю этому нижайшему из искусств и подлейшему из средств информации? Не полезнее ли для себя и всей родной культуры прочитать умную книгу и написать о ней? Вот одна из глубоких работ, которую я читал долго и вдумчиво — “Последние поэты империи”.

Глава “Победитель огня” заканчивается в книге стихами Станислава Куняева “Последний парад”, где он пророчески написал в1991 году:

На родине весенние туманы

И призрачные люди-великаны,

Как тени, растворяются вдали…

Закончилась большая эпопея.

Ни злобы. Ни восторга. Ни трофея.

И только влага да озноб земли…

Лежит на этих строчках отпечаток мудрой усталости, но поэзия пробивается огнем сквозь влагу и озноб земли. Вот и Владимир Бондаренко пробивается к своему читателю искренней книгой, полной гордости за прошлое и надеждой на то, что завещание, оставленное последними поэтами империи, — сбудется.

Оглавление

.

Журнал Наш Современник . Журнал Наш Современник 2006 #11 . (Журнал Наш Современник — 2006)

ОТРЯД ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ

СТАНИСЛАВ ЗОЛОТЦЕВ КАК ПОГИБ ГАВРЯ

Правда о подвиге Зои и Саши

Николай РЫЖКОВ “НЕЗАЛЕЖНА” УКРАИНА

АЛЕКСАНДР КАЗИНЦЕВ ВОЗВРАЩЕНИЕ МАСС . Часть I

Вардан Багдасарян “Русский крест”

Андрей ВОРОНЦОВ ХАЗАРСКИЙ СИНДРОМ

Сергей КАРА-МУРЗА КРОВЯНАЯ ПАРАДИГМА

СЕРГЕЙ ГОРБАЧЁВ, ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ РАЗМЫВ

Щит отечества Воздушный меч России

Юрий Ключников КОСМОС ДАНИИЛА АНДРЕЕВА

ДАНИИЛ АНДРЕЕВ Из поэмы

Андрей Котов “Россия — боль моей души”

ВРЕМЯ “СНЯТИЯ ПЕЧАТЕЙ”

АЛЕКСАНДР БОБРОВ ХРАНИТЕЛЬ БОЛЬШОГО СТИЛЯ

Реклама на сайте