«Красная лента»

Роджер Джон Эллори «Красная лента»

Все герои в романе вымышленные, поэтому любое совпадение с реально существующими или умершими людьми является случайным.

Посвящается моей жене Вики и моему сыну Райану, которые не обращают внимания на мои причуды и понимают, что я безмерно люблю их

БЛАГОДАРНОСТИ

Несмотря на то что роман написан одним человеком, это не только его заслуга.

Несколько человек тем или иным образом участвовали в создании этого произведения, и поскольку обычная благодарность не способна в полной мере воздать им по заслугам, следует помнить: этот роман не был бы закончен без их помощи. Я познакомился с ними в процессе совместной работы, и они стали частью моей семьи. Пусть простят меня те, чьи имена я здесь не упомяну. Я уверен, они знают, что я о них не забываю.

Я особо обязан своему агенту Юэну Торникрофту, человеку безграничного терпения и высокой требовательности. Джон Вуд — лучший издатель, какого только может желать писатель. Я также хочу поблагодарить его жену Элли за дружеское отношение и за то, что она делает из Джона лучшего человека. Мои друзья в издательстве «Орион» — их слишком много, чтобы всех здесь перечислить, — сделали прошедший год незабываемым для меня. Робин Карни, призвав на помощь свой опыт и ответственное отношение к делу, помогла улучшить мою книгу. Я хочу также отметить надежную поддержку со стороны Аманды Росс, Гарета, Дункана, Джона и других ребят из «Кактус ТВ». Кроме того, хочется сказать спасибо брату Гаю, который внимательно читает все, что я пишу, и не стесняется меня критиковать.

Р. Дж. Эллори, 2008 г.

Заказное убийство никогда не меняло историю мира.

Бенджамин Дизраэли

ПРОЛОГ

Она стоит в кухне, и на какое-то мгновение у нее перехватывает дыхание.

На часах — начало шестого пополудни. На улице уже стемнело, и хотя она помнит, как тысячи раз прежде стояла на этом месте — спереди раковина, справа стол, а слева дверь в коридор, — что-то изменилось.

Что-то кардинальным образом изменилось.

Воздух тот же, но им стало труднее дышать. Освещение то же, но почему-то слепит глаза и раздражает. Кожа на голове словно натянулась и начинает чесаться, тело потеть. Она ощущает давление одежды на тело, вес рук и то, как кольца сжимают пальцы, а часы — запястье. Она чувствует свое белье, обувь, ожерелье, блузку.

«Вот и все, — думает она. — Меня зовут Кэтрин. Мне сорок девять лет. Вот и все. Черт…»

Она двигается направо. Протягивает руку и касается пальцами прохладного края раковины. Она хватается за нее и медленно поворачивается к двери.

Она гадает, вошел ли он уже в дом.

Она гадает, стоит ли не двигаться с места и ждать или пойти.

Она гадает, чего он от нее ожидает.

Проходит довольно много времени, прежде чем она принимает решение. А приняв, делает первый шаг.

Она пересекает кухню, уверенной и твердой походкой заходит в гостиную, берет с полки DVD-диск и, зажав в руке пульт дистанционного управления, вставляет диск в проигрыватель. Потом нажимает кнопки и ждет, когда появится звук…

Появляется картинка, и она колеблется.

Музыка.

Она делает громче.

Музыка Дмитрия Темкина.

«Эта прекрасная жизнь».

Она вспоминает первый раз, когда смотрела этот фильм. И каждый раз, когда снова смотрела его. Целые отрывки она помнит наизусть, слово в слово. Как будто специально зубрила для сдачи экзамена. Она вспоминает людей, с которыми была, и что они говорили. Вспоминает тех, которые плакали, и тех, которые не проронили ни слезинки. Она вспоминает это сейчас. Хотя думала, что в такой момент будет вспоминать важные вещи.

Черт, возможно, как раз эти вещи и важны.

У нее в груди большое сердце. Сердце размером с кулак? По всей видимости, нет. Не в ее случае. Сердце размером в два кулака и футбольный мяч. Размером…

«Во что? — думает она. — Размером во что конкретно?»

Она смотрит на экран телевизора. Слышит звон колокола, за которым следует легкомысленная мелодия, исполненная на струнных инструментах. Знак, на котором написано «Вы в Бедфорд-Фоллз». Улица аккуратная и чистая, как на открытке. Падает снег…

Кэтрин Шеридан начинает чувствовать. Но не страх, потому что она уже давно пересекла ту грань, когда человек способен бояться. Это нечто, чего нельзя легко определить, — что-то похожее на чувство потери, на ностальгию; что-то вроде гнева и возмущения или обиды, что все должно закончиться вот так.

— Я обязан всем Джорджу Бэйли, — доносится голос из динамиков. — Помоги ему, Господи. Иосиф, Иисус и Мария… помогите моему другу мистеру Бэйли…

Потом женский голос:

— Помоги моему сыну Джорджу сегодня.

Камера отъезжает, взмывает в небо — прочь от дома и дальше в космос.

Все и одновременно ничего. Кэтрин Шеридан видит, как вся ее жизнь разваливается, словно карточный домик. А потом вырисовывается заново, пока каждая ее часть не становится легко различимой.

Она закрывает глаза, снова открывает их и видит, как дети скатываются на санках с горки, — сцену, где Джордж спасает Гарри из ледяной воды. Так Джордж подхватил вирус и потерял слух…

До Кэтрин доносится какой-то звук. Она хочет повернуться, но не смеет. В животе холодеет. Ей очень хочется повернуться. Повернуться и взглянуть ему в лицо. Но она понимает, что если поступит так, то это сломает ее: она будет кричать, плакать и умолять, чтобы это произошло как-нибудь иначе. Слишком поздно, слишком поздно идти на попятную… слишком поздно после всего, что произошло, всего, что они сделали, всего, что они узнали, и что это значило…

«И что мы только вообразили, черт побери? Кем мы себя возомнили? Кто, черт побери, дал нам право делать это? — думает Кэтрин. — Мы дали себе это право. Мы дали себе право, которое дано лишь Богу. Но где же был Он? Где был Господь, черт побери, когда эти люди умирали? И теперь я должна умереть. Умереть вот так. Прямо здесь, у себя дома».

Как пришло, так и ушло.

Так сказал бы Роби: «Как пришло, так и ушло, Кэтрин». А она бы улыбнулась и ответила: «Ты всегда был чертовым буддистом. Ты занимаешься такой работой, столько повидал… И после этого ты считаешь, что можешь рассказывать мне о каких-то глупостях вроде своекорыстия и отсутствия ответственности за поступки? Да пошел ты, Джон Роби… Ты послушай только, что ты говоришь!» А он бы сказал: «Нет… Нет, я никогда не слушаю себя, Кэтрин. Я не смею». И она знала бы наверняка, что он имеет в виду.

Проходит немного времени, и ты больше не смеешь вспоминать о том, что сделала. Ты просто закрываешь глаза, скрежещешь зубами, сжимаешь кулаки и надеешься, что все закончится хорошо.

Так ты поступаешь.

До такого вот момента.

Стоишь в собственной гостиной, на экране Джимми Стюарт, и ты понимаешь, что он стоит у тебя за спиной. Ты знаешь, что он очень близко. Ты представляешь, что он будет делать, поскольку читала об этом в газетах…

Кэтрин смотрит на экран телевизора.

Джордж стоит возле банка.

— Стоп, капитан. Куда путь держишь?

— К папе, дядя Билли.

— В другой раз, Джордж.

— Но это важно.

— Шквал налетел, надвигается шторм.

Кэтрин ощущает, что он стоит у нее за спиной, почти вплотную. Она может прикоснуться к нему, если захочет. Она представляет, что происходит в его душе, в его мыслях, какие чувства его обуревают. А может, и нет.

«Возможно, он крепче, чем я. Намного крепче, чем я полагала».

Она слышит слабый хрип в тот момент, когда он вдыхает воздух. Слышит и понимает, знает, что он чувствует то же, что и она.

Она закрывает глаза.

— Хорошее лицо, — доносится голос из динамиков, — мне нравится. Мне нравится Джордж Бэйли. Скажи мне, он когда-нибудь говорил кому-то о таблетках?

— Ни единой душе.

— Он когда-нибудь был женат? Ходил в поход?

— Ну… Подожди и увидишь…

Кэтрин Шеридан закрывает глаза и сжимает кулаки. Она думает, надо ли сопротивляться. Если бы имело смысл сопротивляться… Если бы хоть что-то имело смысл…

«Боже, я надеюсь, что мы не ошиблись, — думает она. — Надеюсь, что все…»

Она чувствует прикосновение его руки к своему плечу и каменеет. Каждая мышца, каждый нерв и жилка, каждый ее атом натянут, словно струна.

Она подается немного назад и чувствует, как он кладет ладони ей на затылок. Она чувствует силу его рук, когда он их сжимает. Она понимает, что он мобилизовал всю свою волю и выдержку, чтобы решиться на этот шаг. Она понимает, что это причинит ему намного более сильную боль, чем ей.

Кэтрин пытается повернуться. Она осознает, что так просто приближает неизбежный конец. Возможно, именно поэтому она и поворачивается. Она чувствует давление его пальцев, как он смещается вправо, чтобы покрепче схватить ее за горло, как немного отступает, чтобы было удобнее повернуть ее голову влево… На глаза начинают наворачиваться слезы, но она не плачет, это просто непроизвольная реакция. В груди нарастает напряжение… Легкие начинают испытывать недостаток кислорода… Кружится голова… Веки трепещут, перед глазами пляшут темные пятна…

Из груди рвется крик. Это нечто дикое и мощное. Оно стремится наружу, но замирает в горле.

«Боже! — думает она. — Боже… Боже… Боже…»

Она ощущает вес собственного тела, когда оно начинает оседать на пол, чувствует, как он пытается удержать ее на ногах. Хотя она знает, что скоро все будет кончено, что-то внутри нее — что-то первобытное, какой-то инстинкт — не перестает бороться за жизнь. Хотя она знает, что теперь это бесполезно…

Перед глазами кроваво-красный туман. Сгустки алого, багряного, розового, бордового и пурпурного…

«Боже…»

Она чувствует вес своей головы, когда та склоняется набок.

Она знает, что, даже если он сейчас остановится, даже если уберет руки и отпустит ее, даже если приедет карета скорой помощи и санитары положат ее на носилки, нацепят ей на лицо маску и будут кричать: «Дышите, черт побери, дышите же!» — даже если кислород будет чистым и без примесей, даже если они быстро доедут до Коламбия-хоспитал или университетского медицинского центра… даже если все это произойдет, она все равно не выживет…

В последние секунды она пытается открыть глаза. И видит лицо Джорджа Бэйли, раскрасневшееся от танца, видит, как Мэри глядит на него. Это один из тех моментов, тех редчайших и ценнейших моментов, какие бывают только у лучших людей, да и то лишь один раз. И если вы не проникнетесь этим моментом, не восхититесь проявлением неожиданной магии, которая захватывает ваше сердце, ваш разум, каждую частицу вашего существа… если этого не случится, то остаток своей жизни вы будете помнить об этом моменте как о том, что вам следовало сделать, единственной вещи, которую вам действительно стоило сделать. Ведь это могло изменить всю вашу дальнейшую жизнь, могло наполнить ее смыслом, чтобы вы подошли к последнему рубежу хоть с чем-то…

А Джимми Стюарт говорит:

— Ну, привет.

Кэтрин Шеридан больше не может сопротивляться. Не хочет. Ее дух сломлен. Все, что имело значение для нее, теперь потеряло всякий смысл. Пускай так. Она чувствует, как соскальзывает на пол, и он отпускает ее.

Она думает: «Я не буду жить дальше и помнить о том, что мы сделали… Спасибо тебе, Боже, за этот маленький подарок».

К тому времени, как он принимается за работу, Кэтрин Шеридан уже мертва.

ГЛАВА 1

Вашингтон, округ Колумбия, не был центром мира, хотя значительная часть его жителей не поверила бы в это.

Детектив Роберт Миллер не был одним из них.

Столица континентальных Соединенных Штатов, местопребывание федерального правительства — это город с историей в несколько сотен лет, однако, несмотря на давнюю историю, искусство и архитектуру, улицы, обсаженные деревьями, галереи, музеи, несмотря на одну из самых эффективных в Штатах систем метрополитена, в Вашингтоне все еще оставались тени, укромные уголки и опасные места. Людей все еще убивали в этом городе каждый день.

Одиннадцатое ноября было холодным и негостеприимным. Это был день траура и памяти по многим причинам. В пять, словно занавес, опустилась тьма, температура упала на шесть градусов ниже нуля, а уличные фонари, уходящие параллельными линиями вдаль, казалось, предлагали следовать за ними в небытие. Детектив Роберт Миллер совсем недавно подумывал уехать, найти работу в другом городе. У него нашлись личные причины поступить так. Этих причин было множество, и все они были невеселыми. Он потратил много недель, пытаясь забыть их. В данный момент, однако, он стоял позади дома Кэтрин Шеридан на Коламбия-стрит в северно-западной части города. В стеклах окон отражался вишнево-голубой свет от мигалок на полицейских машинах. Вокруг царила привычная суета места преступления — полицейские, судмедэксперты, штатные фотографы, соседи с детьми, собаками и вопросами, на которые никто не ответит, шипение и треск, доносящиеся из раций и стационарных радиостанций… В конце улицы царили шум и гам. Все это не вызывало в Миллере никаких чувств. Он знал, что времена рано или поздно изменятся. Кровь по жилам побежала быстрее. Он чувствовал, как бьется сердце и холодеют руки. Он был отстранен от работы на три месяца — первый месяц просидел дома, потом еще два провел, перебирая бумажки, — и вот теперь он здесь. И недели не прошло, как он вернулся к работе, а мир уже нашел его. Он спустился на мрачное дно Вашингтона, и его приветствовали, словно старого знакомого. И чтобы показать, как этому рады, оставили ему измочаленный труп в верхней спальне, окна которой выходили на Коламбия-стрит.

Миллер уже побывал в доме, увидел, что хотел, и даже то, что предпочел бы не видеть. Мебель жертвы, картины на стенах… Вокруг напоминания о человеке, который здесь жил. Теперь этого человека нет, не стало в мгновение ока. Он вышел через дверь в задней кухне, чтобы глотнуть воздуха и перевести дух. Судмедэксперты работали в доме слаженно и без лишних эмоций. Ему не хотелось путаться у них под ногами. На улице было промозгло и сыро. Хотя на нем были пальто и шарф и он засунул руки глубоко в карманы, Миллер чувствовал леденящий холод, который не имел никакого отношения к погоде. Он молча стоял на безликом заднем дворике и наблюдал за безумием, которое творилось вокруг. Он прислушивался к кажущимся равнодушными голосам людей, для которых это было привычным делом. Он считал, что его это не проймет, но он ошибся, и это пугало.

Роберт Миллер — человек с незапоминающейся внешностью, похожий на множество других людей — ждал, когда подъедет его напарник, Альберт Рос. Миллер проработал с Росом почти два года. Более непохожих людей было сложно найти, но Эл Рос между тем был первой скрипкой в их ансамбле, дотошным профессионалом своего дела, который упорно придерживался буквы закона. Когда требовалось, он думал за них обоих.

Миллер числился в отделе убийств, но недавние события окончательно разуверили его в том, что он понимает, ради чего там работает. Вещи, которые он узнал, казалось, не имели никакого смысла. Он начал осторожно интересоваться по поводу перевода в отдел борьбы с незаконным оборотом наркотиков, даже в административный отдел, но так и не решился перевестись. Август выдался паршивым месяцем, сентябрь был еще хуже. Даже теперь — все еще не в состоянии прийти в себя после всего, что случилось, чувствуя себя так, словно уцелел после страшной автокатастрофы, — он толком и не понял, что же произошло. Он не разговаривал с Росом уже три месяца. И хотя Миллер чувствовал, что лучше было бы поговорить, но так ни разу и не завел разговор.

В тот вечер Миллер был во втором участке, когда поступил рапорт. Элу Росу позвонили домой, чтобы он ехал прямо на Коламбия-стрит. Они с Миллером молча постояли во дворе погибшей. Всего несколько секунд. Возможно, из уважения.

Они вошли через заднюю дверь. На первом этаже толпились люди, на лестнице тоже было полно народу. На фоне гула голосов и редких вспышек камер играла оркестровая музыка. Они постояли немного, не говоря ни слова, потом Рос спросил:

— Что это, черт побери?

Миллер кивнул в сторону гостиной:

— DVD-проигрыватель… Если не ошибаюсь, это «Эта прекрасная жизнь».

— Очень к месту, — заметил Рос. — Она наверху?

— Да, спальня направо.

— Как, ты говоришь, ее звали?

— Шеридан, — ответил Миллер. — Кэтрин Шеридан.

— Я пойду наверх.

— Смотри на пиццу не наступи, — предупредил Миллер.

Рос нахмурился.

— Что за пицца?

— Разносчик пиццы уронил ее на ковер в коридоре. Приехал, чтобы доставить заказ, и обнаружил, что передняя дверь не заперта. Говорит, что услышал звук телевизора…

— И что, он вошел в дом?

— Он говорит, у них строгая политика: не уходить без оплаты. Одному Богу известно, о чем он думал, Эл. Ему показалось, что он слышит шум наверху, решил, что его не услышали из-за телевизора, и пошел наверх. Он нашел ее в спальне в нынешнем виде. — Миллер, казалось, глядел сквозь Роса, пока рассказывал. Потом он собрался с мыслями и продолжил: — Здесь работают судмедэксперты. Они нас скоро вышвырнут, но тебе все же стоит сходить наверх и взглянуть на нее.

Рос сделал паузу.

— Ты в порядке? — спросил он.

Миллер чувствовал мрачную реальность собственных мыслей. Он видел их в отражении в зеркале, в кругах вокруг глаз, в темных тенях, залегших в уголках рта.

— Все нормально, — ответил он, но в его голосе чувствовались неуверенность и подавленность.

— Ты готов к этому?

— Не более чем обычно, — ответил Миллер тоном, исполненным философской покорности судьбе.

Рос прошел мимо Миллера, пересек коридор и направился вверх по лестнице. Миллер последовал за ним. Они медленно приближались по узкому коридору к спальне мертвой женщины. Возле дверей в комнату топтались несколько человек. Один из них — чье лицо Миллер помнил по какому-то другому, не менее темному делу из их общего прошлого — кивнул ему. Они знали Миллера. Они знали, что с ним случилось, как газетчики разложили его жизнь по полочкам и поделились этим со всем миром. У них у всех был один вопрос к нему, но они не решались его задать.

Когда Миллер вошел в комнату, другие офицеры, казалось, отступили на шаг и скрылись по темным углам. Он задержался на секунду.

Ничто не сравнится с мертвецами.

Ничто в мире.

Живые и мертвые люди совсем не были похожи друг на друга. Даже теперь, после стольких трупов, которые ему пришлось увидеть за все время, что он работает в полиции, всегда был вот этот момент, когда Миллеру казалось, что жертва сейчас откроет глаза, резко вздохнет, ее лицо, возможно, искривится от боли, она улыбнется и скажет: «А вот и я… я вернулась… извините, я была в другом месте».

Всегда был первый раз, конечно. Но было что-то в том, когда видишь жертву впервые. И это что-то оставалось с Миллером до следующего подобного случая. Оно останавливало биение сердца — всего на долю секунды — и как бы говорило: «Вот что люди могут сделать с людьми. Вот еще один пример того, как жизнь может размазать кого-то по стенке».

Первое, что бросалось в глаза, — это неправильность положения тела. Кэтрин Шеридан стояла на коленях, руки вытянуты по бокам, голова лежит на матрасе, но повернута так, что она щекой прикасается к простыне. Другая простыня была небрежно обмотана вокруг ее талии и закрывала большую часть ног. Казалось, что она смотрит вдоль собственного тела по направлению к двери. Это была сексуальная поза, но в ней не было ничего возбуждающего.

Второе, что привлекало внимание, было выражение ее лица. Миллер не мог описать его. Он опустился на колени и посмотрел на нее, приблизился к ней, увидел отражение собственного лица в стеклянной неподвижности ее глаз. Практически невозможно описать ощущение, которое испытал Миллер, когда увидел выражение ее лица. Одобрение. Смирение. Быть может, согласие? Оно резко контрастировало с ужасными синяками, которые покрывали ее плечи и руки. Он почти не видел ее талию и бедра, но, по всей видимости, начиная от шеи, ее тело было избито с крайней жестокостью. После такого невозможно выжить. Кровь уже свернулась, синяки распухли из-за застоя разных телесных жидкостей. Боль, должно быть, мучила ее очень долго, пока не наступил желанный покой.

Миллеру захотелось протянуть руку и прикоснуться к ней, закрыть ее глаза, прошептать что-то ободряющее, рассказать ей, что все уже позади, мир наступил… но он не мог.

Понадобилось некоторое время, чтобы кровь перестала стучать в висках, а сердце рваться наружу. С каждой новой жертвой предыдущие возвращались. Словно призраки. Каждый из них, возможно, хотел от него большего понимания того, что произошло.

Кэтрин Шеридан была мертва уже два или три часа. Помощник коронера позже подтвердил, что она скончалась приблизительно между четырьмя и шестью часами пополудни в субботу, одиннадцатого ноября. Пиццу заказали в пять сорок. Разносчик привез ее в шесть часов пять минут и почти сразу обнаружил тело. Миллеру позвонили из второго участка после шести тридцати. Он приехал в шесть пятьдесят четыре. Рос присоединился к нему спустя десять минут. К тому времени, когда они увидели тело Кэтрин Шеридан из коридора на втором этаже, было почти семь пятнадцать.

— Как и с другими, — заметил Рос. — Очень похоже. Чувствуешь запах?

Миллер кивнул.

— Лаванда.

— А бирка?

Миллер прошел вдоль матраса и посмотрел на Кэтрин Шеридан. Потом пальцем указал на ее шею, вокруг которой на тонкой ленточке висела обычная багажная бирка. На бирке не было никаких надписей, словно неизвестный труп доставили в морг.

— На этот раз ленточка белая, — сказал он, когда Рос остановился с другой стороны кровати.

Со своего места Миллер хорошо видел лицо Кэтрин Шеридан. Она была привлекательной женщиной с изящной, почти хрупкой фигурой, темными волосами, ниспадавшими на плечи, и смуглым оттенком кожи. На шее у нее были синяки. Такие же синяки были на плечах, руках, туловище, бедрах. Некоторые удары были нанесены с такой силой, что даже лопнула кожа. Однако на лице ни одного синяка не оказалось.

— Посмотри на лицо, — сказал Миллер.

Рос обошел кровать и остановился возле Миллера. Помолчав, он покачал головой.

— Четвертая, — сказал Миллер.

— Четвертая, — согласился Рос.

Из-за их спин донесся голос:

— Вы из отдела убийств?

Миллер и Рос одновременно повернулись к говорящему. Им оказался один из медэкспертов. У него на руках были латексные перчатки и полевой набор необходимых инструментов. За его спиной стоял человек с камерой.

— Извините, но мне придется попросить вас уйти.

Миллер бросил последний взгляд на безмятежное выражение лица Кэтрин Шеридан и, осторожно ступая, вышел из комнаты. Рос последовал за ним. Никто из них не произнес ни слова, пока они не спустились на первый этаж.

Миллер остановился возле входа в гостиную. На экране телевизора шли титры фильма «Эта прекрасная жизнь».

— Ну? — спросил Рос.

Миллер пожал плечами.

— То есть ты думаешь…

— Я вообще ничего не думаю, — прервал его Миллер. — Я ничего не думаю, пока не буду точно знать, что с ней произошло.

— Что у нас есть?

Миллер достал блокнот и пробежал глазами несколько строчек, которые успел нацарапать, когда приехал на место преступления.

— Следов взлома нет. Похоже, он вошел через парадные двери, потому что задняя дверь была заперта, когда я приехал. Я попросил судмедэкспертов сфотографировать ее, прежде чем открыть. Никаких следов борьбы, ничто не сломано, ничего странного в доме не нашли.

— Количество нападений, совершенных знакомыми людьми, составляет сколько процентов? Сорок, пятьдесят?

— Пожалуй, больше, — ответил Миллер. — Ее обнаружил разносчик пиццы. Большая пицца с дополнительным набором ингредиентов. По всей видимости, заказ на двоих. Если парень, который совершил это, уже был здесь в то время, когда она делала заказ, значит, это ее знакомый.

— А может, она его и не знала. Возможно, она просто очень любила пиццу.

— Также это мог быть сотрудник какой-нибудь социальной службы, — заметил Миллер, имея в виду множество случаев, когда в дома заходили люди, переодетые полицейскими, газовщиками, телефонистами или еще кем-нибудь. Форма на человеке заставляла обывателя забывать об осторожности. Злоумышленник беспрепятственно вошел, совершил преступление, и даже если его кто-то видел, то потом вспомнится только форма, в которую был одет преступник. — Если взлома не было, не было борьбы и видимого сопротивления, значит, скорее всего, мы имеем дело с тем, кого она знала, либо считала, что может доверять этому человеку.

— Хочешь начать проверку района сейчас? — спросил Рос.

Миллер посмотрел на часы. Он дико устал морально.

— Когда газетчики пронюхают об этом деле, дерьма хватит на всех.

Рос понимающе улыбнулся.

— Можно подумать, что твое имя недостаточно часто поминают в прессе.

Выражение лица Миллера сказало ему, что подобный комментарий не совсем удачен.

Они отошли от дома Кэтрин Шеридан, прогулялись вдоль живой изгороди, которая отделяла участок Шеридан от соседского, и остановились на тротуаре.

— А так и не скажешь, верно? — заметил Миллер. — Если бы ты не знал, что внутри труп…

— Большая часть мира не замечает остальной мир, — сказал Рос.

Миллер улыбнулся.

— Что это, черт его дери? Еврейская философия?

Рос не ответил. Потом кивнул в сторону дома справа.

— Давай начнем с него.

В двух соседних домах никто не открыл. В доме напротив было темно и тихо.

Через два дома по противоположной стороне им открыл пожилой мужчина с худым лицом. Седые волосы пучками торчали из-за его ушей, а глубоко посаженные глаза смотрели настороженно из-под очков в тяжелой оправе.

Миллер представился и показал жетон.

— Вы хотите знать, что я видел, верно? — спросил старик и взглянул в сторону дома Шеридан. Отблески мигалок отражались в роговой оправе его очков. Подобный карнавал огней явно указывал, что случилось что-то плохое. — Было где-то четыре часа, может, полпятого.

Миллер нахмурился.

— Что было?

— Когда она вернулась домой… где-то в полпятого.

— Почему вы так уверены? — спросил Миллер.

— У меня был включен телевизор. Смотрел телевикторину. Симпатичные девушки, ну, вы поняли… Я смотрю ее почти каждый день. Начинается в четыре и идет полчаса.

— Если вы смотрели телевизор, то как узнали, что мисс Шеридан вернулась домой?

Было ужасно холодно стоять на пороге дома этого старика. Рос был в перчатках, но все равно потирал ладони. Со стороны казалось, что он душит какое-то маленькое существо. Он стиснул зубы и посмотрел на дорогу, словно ожидая, что что-то должно случиться.

— Откуда я знаю? Зайдите на минутку.

Миллер бросил взгляд на Роса. Тот кивнул. Они вошли в дом. Комната оказалась опрятная. Возможно, в ней совсем недавно прибрали.

Старик жестом пригласил их в гостиную, показал свой стул и телевизор.

— Если я сижу здесь, я вижу ее дом, — сказал он.

Миллер нагнулся до уровня головы сидящего человека. Из окна он увидел парадную дверь дома Кэтрин Шеридан.

— Вы были знакомы?

— Немного.

— Насколько?

— Черт, да почем мне судить! Насколько хорошо кто-нибудь сейчас знает соседа? Не то что раньше. Мы были вежливыми. Всегда здоровались. Она никогда не заглядывала ко мне на обед, если вас это интересует.

— И вы видели, как она зашла в дом?

Старик кивнул.

— А потом?

— Какой-то мальчишка в очках с толстыми стеклами выиграл три тысячи баксов и чуть не уписался от радости.

Миллер нахмурился.

— В телевикторине.

— Именно… в телевикторине.

— И вы больше ничего не видели?

— А на что было смотреть?

— Как кто-то подбирается к дому.

— Парень, который убил ее?

— Кто угодно.

— Я никого не видел.

Миллер сунул ему в руку визитку.

— Если что-нибудь вспомните, позвоните мне, хорошо?

— Без проблем.

Миллер отвернулся от старика и взглянул на Роса. Тот покачал головой. У него больше не было вопросов.

Старик медленно вдохнул и выдохнул.

— Сложно поверить, — тихо сказал он.

— Во что?

— Что он пришел и убил мою соседку. Что, дьявол, она сделала такого, чтобы с ней так поступили?

Миллер пожал плечами.

— Одному Богу известно. Что такого сделал любой из них? Они пошли дальше, пообщались с соседями из трех соседних домов, но ничего нового не узнали. Никто ничего не видел. Никто ничего не помнил.

— Как я и говорил, — повторил Рос. — Большей части мира все равно.

Они вернулись в дом Шеридан, чтобы узнать, как продвигается дело у судмедэкспертов. Миллер остался на первом этаже, оглядываясь и стараясь запомнить каждую подробность, каждую мелочь, чтобы обдумать все потом. Вспомнил о фильме, который шел по телевизору. Такое обычно смотрят с семьей на Рождество, а не когда умираешь.

Рос спустился со второго этажа и подождал с ним, пока судмедэксперты осматривали кухню и ванную, обыскивали ящики и шкафчики, внимательно изучали личные вещи Кэтрин, надеясь обнаружить что-то, что могло бы пролить свет на произошедшее. Они искали хотя бы одну улику, намек, зацепку… хоть что-то, что позволит схватить зверя за хвост и призвать к ответу.

Рано или поздно они найдут. Наверняка найдут. Но не тогда, когда будут этого ожидать, не так и не там.

Прежде чем уехать, Миллер попросил позвать старшего судмедэксперта и подождал, пока тот спустился.

— Вы тут главный? — спросил судмедэксперт.

— Я просто приехал раньше других, — ответил Миллер.

— Грег Рейд, — представился судмедэксперт. — Я бы пожал вам руку, но…

Он поднял руки, затянутые в латексные перчатки, на которых были видны явные следы крови.

— Я оставлю на столе визитку, — сказал Миллер. — Просто хотел сообщить вам, кто я и свой номер, если вдруг понадоблюсь.

— Вы должны дать нам время, — сказал Рейд. — День или два… Нужно обработать весь дом. Поговорите, с кем вам надо, и возвращайтесь, хорошо?

Миллер кивнул.

— Если найдете что-нибудь интересное, звоните.

— Уже кое-что есть, — ответил Рейд и кивнул в сторону стола возле двери, на котором стоял телефон. — Там в пакете ее паспорт и читательский билет. Она сегодня была в библиотеке. Похоже, возвращала книги. Единственное ее изображение, которое я нашел на данный момент, — это фотография из паспорта. Вам она понадобится для обхода. Возможно, стоит поручить одному из ваших людей подчистить ее, чтобы она стала больше похожа на себя.

— Спасибо, — поблагодарил Миллер. — Сообщите, если еще что-нибудь всплывет.

Рейд скептически усмехнулся.

— Что? Думаете, парень оставил нам свое имя и адрес?

Миллер не ответил. Он устал. Работа судмедэкспертов заканчивалась на месте преступления. А отделу убийств предстояло работать с этим делом до его раскрытия.

Рос и Миллер вышли через задний ход, задержались на секунду на заднем дворике и оглянулись на дом. Внутри повсюду горел свет. На окна падали тени от работающих там людей. Миллер чувствовал, как холод начинает пробирать его до костей. Рос стоял рядом. Оба молчали. Наконец Миллер велел Росу забирать автомобиль.

— Ты уверен? — спросил Рос.

— Пройдусь пешком, поупражняюсь.

Рос покосился на него.

— Кажется, что каждый встречный хочет задать тебе несколько вопросов, верно?

Миллер только пожал плечами.

— Мэри откликнулась?

— Нет.

— И не приехала, чтобы забрать вещи?

— Мне кажется, она просто уехала на какое-то время. — Миллер покачал головой. — Черт, и кого только я пытаюсь обмануть? Я думаю, она не вернется.

— Аманде она не нравилась, — заметил Рос. — Она сказала, что Мэри была недостаточно хороша для тебя.

— Скажи Аманде, что я ценю ее заботу, но вся эта история была одной большой глупостью. И все мы знаем это.

— Ты уже решил, что будешь делать дальше?

Миллер, похоже, рассердился.

— Поезжай уже домой, ладно?

Рос бросил взгляд на дом Шеридан.

— Вот это нужно тебе сейчас меньше всего, верно?

Миллер опустил взгляд на тротуар и промолчал.

Рос понимающе улыбнулся.

— Я поехал домой, — сказал он и направился к машине.

Миллер, сунув руки в карманы, постоял еще минут десять-пятнадцать, внимательно наблюдая за огнями в доме, потом ушел. Было уже почти десять вечера, когда он добрался до своей квартиры, расположенной над магазином «Хэрриетс Деликатессен» на Черч-стрит. Хэрриет, старая и мудрая, любила посидеть на свежем воздухе, попивая теплое молоко и беседуя с мужем Зальманом о вещах, которые помнили только они. Миллер поднялся в квартиру по черной лестнице, вместо того чтобы, как обычно, пройти через зал. Он испытывал симпатию к Хэрриет и Зальману Шамир, но они не дали бы ему уйти еще добрый час, угощая сандвичами с куриной печенкой и медовиками. В любой другой вечер он бы с радостью согласился на это, но не сегодня. Нет, не сегодня. Сегодняшний вечер принадлежал Кэтрин Шеридан и поиску причины ее смерти.

Миллер вошел, сбросил туфли и целый час записывал в блокнот первые впечатления от места преступления. Потом смотрел телевизор, пока усталость не начала брать верх.

В одиннадцать, может, немного позже, Хэрриет и Зальман закрыли магазин и пошли спать. Хэрриет с лестницы пожелала ему доброй ночи. Миллер выкрикнул ей пожелание спокойного сна в ответ.

Но не заснул. Он лежал с закрытыми глазами и думал о Кэтрин Шеридан. Кем она была? Почему погибла? Кто ее убил? Он думал об этом и ждал утра, поскольку оно должно было принести дневной свет, а дневной свет призван был отогнать от него его призраков.

* * *

Используйте нож. Убийство с помощью ножа — это очень индивидуально. Почти всегда. Многочисленные удары ножом в грудь, живот, горло. Одни неглубокие — лезвие соскальзывает по ребрам, другие более серьезные. После них могут оставаться синяки в тех местах, где заканчивается клинок и начинается ручка. Подобные ранения говорят о неконтролируемой ярости убийцы, о ненависти или мести. Это должно запутать, ввести судмедэкспертов и криминалистов в заблуждение. Все должно выглядеть как нечто иное.

Вы знали, что менее половины случаев изнасилования раскрывается полицией? И это несмотря на то, что в подавляющем большинстве насильником является хороший знакомый жертвы. А вам известно, что менее десяти процентов улик попадают в криминалистическую лабораторию? Только в шести процентах из них удается извлечь и протестировать ДНК. Учитывая, что общие тесты проводятся в регионе, где в год происходит четверть миллиона случаев изнасилования, вы понимаете, что только пятнадцать тысяч жертв могут надеяться на то, что их обидчиков накажут?

Есть люди, которым это хорошо известно. Это можно найти в Интернете. И особого ума, чтобы понять это, не надо. Во всемогущей Всемирной паутине можно найти сотню различных способов скрыть преступление. Обычной белизной можно убрать отпечатки пальцев, слюну, сперму, ДНК. Ради бога, надевайте перчатки, но не кожаные или лайковые! Надевайте латексные перчатки, как это делает доктор, какой-нибудь хирург или стоматолог. Их несложно раздобыть. И стоят они почти ничего. Не надевайте собственную обувь. Купите новые кеды. Дешевые. Не отправляйтесь убивать людей в кроссовках «Найк» за три сотни баксов, потому что все физические объекты имеют две основные характеристики: общую и индивидуальную. Дешевые кеды имеют общую характеристику. Это массовый продукт. Их нашлепали уже целые миллионы, и, по существу, они все одинаковы. Чем дороже кеды, чем необычнее их подошва, тем у меньшего количества людей они есть. Прежде чем выходить на улицу, проверьте подошвы. К подошвам обычно пристают разные вещи. Волокна ковра, кусочки дерьма на полу, мусор из вашего дома. Как я уже говорил, все это совсем не сложно. Некоторые объекты, например автомобильные покрышки, имеют как базовые, так и индивидуальные характеристики. К общим относятся форма покрышки, конфигурация протектора. Потом уже идут различные элементы и углы износа в зависимости от типа автомобиля, с которым использовалась данная покрышка, и от типа местности, которую этот автомобиль пересекал. Данные факторы могут создавать уникальные черты, которые присущи одному автомобилю, одному водителю. Это ваши индивидуальные характеристики. Смотрите сериал по телевизору? Я имею в виду «CSI. Место преступления». Складывается впечатление, что у них все схвачено. Да черта с два! Просто нужно быть осторожным. Не забывайте о здравом смысле. Продумайте все. Не надо ничего усложнять. Чем сильнее вы все усложните, тем больше шансов, что что-то пойдет не так. Суть в том, чтобы продумать все от конца к началу. Понимаете, о чем я? Посмотрите на результат дела, как его увидит кто-то со стороны. И, скорее всего, в этом случае вы вспомните, что выкурили сигарету, стоя на углу, и швырнули окурок в кусты, вспомните обертку от жвачки, на которой так хорошо сохраняются отпечатки пальцев… Улавливаете мою мысль? Понимаете, от чего я отталкиваюсь?

Если не хотите крови, душите. Задавите до смерти. Нет лучшего оружия, чем собственные руки. Потом исчезните. Сделайте это быстро, потому что если не найдут вас, то не найдут и орудие убийства.

Я мог бы провести семинар. Как вы считаете, дорогие друзья и соседи? Провести семинар в университете Джорджа Вашингтона на тему «Нанесение увечий и убийство», аудитория 101.

Отличная мыслишка.

ГЛАВА 2

«Жизнь становится намного сложнее, если ты знаешь, что должен быть мертв».

Похоже на строчку из песни. В этой фразе присутствовал определенный ритм, из-за которого ее невозможно было забыть. Она появилась где-то на задворках сознания Миллера и неотступно преследовала его. Она напоминала ему тупоносую пулю двадцать второго калибра, которую часто использовала мафия. У такой пули хватает ударной силы, чтобы пробить череп, но недостаточно ее, чтобы вылететь с другой стороны, и пуля летает внутри черепа, отскакивая от стенок, превращая мозги бедняги в куриный суп. Такая мысль пришла Миллеру в голову, и ему захотелось побыстрее забыть об этом. Он вспомнил об умершей девочке, которая покинула его, о внутреннем расследовании, о газетчиках. Он вспомнил обо всем этом, как вспоминал последние три месяца. Он пытался представить все эти воспоминания как несущественные и не стоящие внимания. Миллер сидел в кабинете капитана Фрэнка Ласситера из второго участка города Вашингтон. Он сосредоточил внимание на том, что видел в доме Шеридан накануне вечером, и терпеливо ждал дальнейшего развития событий.

Ласситер буквально ворвался в кабинет, громко хлопнул дверью и повалился на стул. Покачал головой и нахмурился. Открыл было рот, чтобы что-то сказать, но в последний момент передумал.

— Ты знаешь, что это, не так ли?

— Вы имеете в виду серийного убийцу или конкретно эту женщину? — спросил Миллер.

Ласситер нахмурил брови и покачал головой.

— Это худшее развитие событий, какое только можно вообразить, вот что это.

— Мы полагаем, что есть связь с…

Ласситер оборвал его на полуслове.

— Мы ничего не полагаем. У меня еще нет данных от судмедэкспертизы. Нет отчета коронера. У меня есть убитая женщина, вторая в рамках юрисдикции этого участка, а поскольку еще два подобных убийства произошло вне данного участка, поскольку вся эта дрянная, запутанная система не более чем куча бюрократического дерьма, у меня нет ничего, за что можно было бы зацепиться. Все, что я знаю, так это то, что шеф полиции позвонил мне сегодня в семь утра и сообщил, что теперь все это дело переходит ко мне, что лучше бы мне подключить к нему надежных людей, что лучше бы его раскрыть… Ну, ты понял, верно?

Миллер скептически усмехнулся.

— Такие дела, — подытожил Ласситер.

— Такие дела, — словно эхо отозвался Миллер.

— Так что это за дурацкая история с переводом из отдела убийств?

— Я не знаю, капитан, что за дурацкая история с переводом из отдела убийств.

— Сарказм? Мне не нужен сарказм, детектив. Так ты нас покидаешь?

— Я не знаю. Я полагал…

Внезапно Ласситер рассмеялся.

— Полагал что? Это мертвые люди, вот и все. Поэтому отдел и занимается убийствами. — Он положил руки на подлокотники, словно собираясь встать, и внимательно посмотрел на Миллера. — Что-то ты неважно выглядишь, — заметил он.

— Просто устал.

— Все еще побаливает?

Миллер отрицательно покачал головой.

— Синяки, вывих плеча, ничего серьезного.

— Физиотерапию делал?

— Даже больше, чем надо.

Ласситер кивнул.

Миллер почувствовал, что сейчас будет.

— То есть тебя прогнали сквозь строй, да? Ты знаешь, сколько раз мое имя мелькало в газетах?

Миллер пожал плечами.

— Я тоже не знаю, но часто. Слишком, черт подери, часто! Чертовы стервятники! Кружат над трупами и клюют их, — Ласситер покачал головой. — К черту! Мы не о том говорим. — Он встал и подошел к окну. — Я, кстати, вашей парочкой недоволен, — сообщил он. — За то, что ушли вчера вечером. Я читал твой рапорт. Сколько вы там пробыли? Полчаса?

— Судмедэксперты… — ответил Миллер. — Это было новое место преступления, мы просто путались у них под ногами. Мы обошли прилегающие дома, но ничего важного не выяснили. — Он помолчал. — И мы были там не полчаса, мы там проторчали почти три часа.

— Три дома, Роберт. Три дурацких дома! Да брось ты! Только одна вещь выводит меня из себя — отсутствие профессионализма. Я могу терпеть постоянное нытье о расписании, низком окладе, переработках, о том, что не хватает времени, чтобы побыть с женами, детьми, кошками, собаками и любовницами, но когда дело доходит до наплевательского отношения к работе…

— Понял, — перебил его Миллер.

— Тебе уже говорили такое раньше, верно?

— Было дело, — согласился Миллер. — Пару раз.

— И что ты собираешься делать, черт побери? Уволиться? Или переводиться?

— Я не знаю. Я прикинул, что нужно подождать до конца месяца. Может, после Рождества что-нибудь и решу.

— Ты мне нужен для этого дела.

Миллер промолчал.

— Шеф хочет повесить все это на нас. Все четыре убийства. Пока у нас нет доказательств, что это дело рук одного человека. Из твоего рапорта следует, что такое возможно, но мне не нужны предположения, их я использовать не могу. Удушение, избиение, история с биркой, да все это… Похоже, что это один убийца, да?

— Похоже, что так.

— Как звали первую? Мозли?

— Да, Маргарет Мозли. Это было в марте.

— Это было твое дело?

— Не совсем. Я прибыл туда первым просто потому, что был на смене, — пояснил Миллер. — Думаю, в конце концов дело попало к Метцу.

— Нет, я припоминаю, что случилось: Метц собирался взять его, но не взял. В результате оно пошло в третий участок.

— Надо понимать так, что этим делом полгорода занимается?

Ласситер криво усмехнулся.

— Да ты даже не представляешь себе масштаб!

— Тогда почему решили повесить все на нас? На второй участок?

Ласситер пожал плечами.

— Первое убийство было совершено на нашей территории, второе — в юрисдикции четвертого участка, третье — шестого участка, а четвертое — снова у нас. У нас два из четырех. Шеф любит нас, а может, ненавидит. Боже, я не знаю! Он хочет, чтобы мы этим занялись, были связующим звеном по четырем делам. Эта история стала большой проблемой. Он хочет, чтобы все убийства проходили в рамках одного расследования. В этом есть смысл. До сегодняшнего дня этим занимались — а честно говоря, почти не занимались — три различных участка. Газетчики вцепились в эту историю мертвой хваткой. Мы так и предполагали. Возможно, шеф думает, что после всего того дерьма, которое ты взбаламутил, мы сможем восстановить нашу репутацию, разобравшись в этом деле.

— Это бред…

Ласситер поднял руку.

— Политика и протокол — вот что это такое. Не более и не менее. На самом деле ничего личного, что бы тебе ни казалось.

— Значит, шеф предлагает припрячь меня из-за того, что случилось?

— Не совсем.

— В смысле?

Ласситер отошел от окна и снова сел за стол.

— Ты должен понять одну вещь. Всегда найдется дрянной либерал, озабоченный социальными проблемами, который будет считать, что мы только тем и занимаемся, что лупим ни в чем не повинных гражданских ради собственного удовольствия.

Миллер иронически усмехнулся.

— Я знаю, что такое политика полицейского управления. Мне не нужны уроки…

— Хорошо, тогда мне не надо ничего объяснять. Если ты здесь, значит, при исполнении. Если ты при исполнении, значит, должен принять дела, которые я тебе передаю, к расследованию. Я поручаю это дело тебе, и если ты не собираешься прямо сейчас писать рапорт об отставке, тебе придется его принять.

— Я вас тоже люблю, капитан, — ответил Миллер.

— Тогда иди и пообщайся с ФБР.

Миллер нахмурился.

— С кем? ФБР?

— Увы, да. Шеф запросил помощь из ФБР. Они послали кого-то поучить нас, как следует заниматься этим дерьмом.

— Это же не дело федералов. С чего им ввязываться?

— Они протягивают руку помощи, Роберт, и я точно смогу смириться с этим. У шефа был разговор с судьей Торном… Не надо забывать, что в будущем году выборы… Никто не потеряет из-за этого работу, уверяю тебя. Мне нужно, чтобы кто-то возглавил расследование, и ты как раз такой человек. Боюсь, что так оно и будет. Может, это позволит тебе отвлечься, а? Возможно, ты вспомнишь, зачем так тяжко трудился, чтобы стать детективом.

— У меня есть выбор? — спросил Миллер.

— Да ни хрена! — ответил Ласситер. — Когда, черт побери, у нас был выбор в подобном деле? У тебя было три месяца, чтобы отдохнуть от этого дерьма. Уже неделя, как ты на службе. Ты мне нужен, чтобы ублажить ФБР. Потом вы с Росом соберете все файлы, пройдетесь по ним, и колесо завертится. У нас есть четыре мертвые женщины, и шеф полиции вцепился в меня, словно клещ. Об этом деле пишут больше, чем о Дне ветеранов. Поэтому мне нужно, чтобы ты стал чертовым героем и спас положение! Договорились?

Миллер встал со стула. Он уже чувствовал наваливающееся напряжение, которое должно было разрушить тщательно сложенный карточный домик его жизни. Он рухнет совершенно бесшумно. Без предупреждения. Просто одним прекрасным утром он проснется и не сможет ни связать двух слов, ни сварить себе чашку кофе. Ему не нужен был серийный убийца. Ему не хотелось нести ответственность за это дело. Однако, похоже, он сам загнал себя в этот угол. Возможно, это было способом принять какое-то решение. Все могло обернуться либо погибелью, либо спасением.

Миллер взглянул на Ласситера и открыл рот, но Ласситер поднял руку, останавливая его.

— Ты спросил, есть ли у тебя выбор. Ты получил ответ. Прошу тебя, пойди поговори с федералами и разгреби это дерьмо.

Миллер направился к двери.

— Да, еще одно, — вспомнил Ласситер.

Миллер приподнял брови.

— Мэрилин Хэммингз исполняет обязанности коронера по этому делу. Тебе придется сотрудничать с ней. Пресса однозначно пронюхает об этом. После той фотографии в «Глобусе» мне не надо напоминать тебе…

— Я понял, — отрезал Миллер и открыл дверь.

— Если бы у меня был кто-нибудь лучше… — крикнул Ласситер ему вдогонку.

Миллер аккуратно захлопнул дверь.

«Знакомое ощущение», — подумал он, направляясь к лестнице.

В нескольких милях от участка, на окраине Вашингтона, Наташа Джойс стояла в дверях кухни. Она была чернокожая, на вид ей было около тридцати лет. Кадры на экране привлекли ее внимание, и она вышла из кухни, где мыла посуду. В руках у нее были тарелка и полотенце. Она наклонила голову и прищурилась, слушая ведущую.

На экране появилась фотография человека.

Наташа вздрогнула, и тарелка выскользнула у нее из рук. Глядя на лицо на экране, она краем глаза видела, как тарелка, словно при замедленной съемке, приближается к полу.

Ее дочь, симпатичная девятилетняя Хлои, которая играла в другой части комнаты, повернулась и увидела в дверях мать с округлившимися глазами и открытым ртом.

Все стало каким-то нереальным, секунды тянулись, как минуты…

Тарелка упала на пол. Она тоже, казалось, колебалась секунду, а потом разлетелась на мелкие осколки. Наташа вскрикнула. Она понимала, что уронила тарелку, знала, что она упадет на пол и разобьется, тем не менее звук бьющейся посуды стал для нее полной неожиданностью.

— Мама! — воскликнула Хлои, встала с ковра и подбежала к ней. — Мама, что случилось?

Наташа замерла. Она с трудом сдерживала слезы.

ГЛАВА 3

Десять минут спустя Миллер стоял у окна в кабинете на четвертом этаже. Помещение было окрашено в нейтральные бежевые тона и обставлено старой мебелью. Радиаторы стонали и потрескивали, тщетно стараясь нагреться и испуская запах ржавчины и застоявшейся воды. Справа внизу был виден угол улиц Нью-Йорк и Пятой.

На столе за спиной у Миллера лежала газета «Вашингтон пост». С того места, где он стоял, можно было прочесть заголовок, отражавшийся в оконном стекле: «Четвертая жертва возможного серийного убийцы». За подобным утверждением пряталась целая история. Французы называют это monstre sacré — когда мы создаем то, что не хотели бы создавать.

В Вашингтоне было собственное чудовище. Его прозвали Ленточным Убийцей. Его история началась за восемь месяцев до убийства Кэтрин Шеридан, и за это время были убиты три женщины. Ленточка, которую он оставлял на месте преступления, никогда не была одного и того же цвета. В первом случае она была голубая, во втором — розовая, в третьем — желтая. Небесно-голубая, радостно-розовая, солнечно-желтая. В каждом случае к ленте крепилась обычная багажная бирка светло-коричневого цвета, похожая на бирки, которые цепляют к большому пальцу на ноге трупа в морге. Лента Кэтрин Шеридан была белого цвета, она была четвертой жертвой. Новость о ее убийстве взбудоражила весь второй участок, которым руководил капитан Фрэнк Ласситер. Лента и бирка были незначительными деталями дела. Возможно, это была своего рода подпись. Если бы детективы, которые работали над первым убийством, знали, что это начало серии, они бы утаили этот факт. Первой жертвой стала тридцатисемилетняя библиотекарь Маргарет Мозли. Ее избили и задушили в собственной квартире в понедельник, шестого марта. Вторая жертва появилась лишь в среду, девятнадцатого июля. Ее звали Энн Райнер. Ей было сорок лет, и она работала секретарем в юридической конторе «Янгмен, Бакстер и Харрисон». Она тоже была избита и задушена. Ее нашли в подвале собственного дома. Третьей целью убийцы стала Барбара Ли, флорист двадцати девяти лет. У нее было родимое пятно под левым ухом. Те же обстоятельства. Найдена в среду, второго августа, в собственном доме на углу улиц Морган и Джерси. И вот теперь Кэтрин Шеридан.

Женщин не похищали и, по всей видимости, не пытали. Не было никаких следов сексуального насилия. Ничего из имущества не пропало, поэтому ограбление в качестве мотива было отвергнуто. Все указывало на то, что жертвы были дома, когда убийца попадал внутрь. Возможно, он угрожал оружием и говорил, что ему нужно, поскольку не было найдено никаких следов борьбы, сломанной мебели. Каждую из жертв избили. Это было сделано быстро и безжалостно. Убийца избивал уверенно, со знанием дела. Потом он душил женщин и повязывал ленту с пустой биркой вокруг шеи — голубую, розовую, желтую, а теперь белую. Полиция позволила данному факту попасть в газеты; газетчики с удовольствием растрезвонили об этом, и жители Вашингтона дали преступнику прозвище Ленточный Убийца.

Миллер читал книги, смотрел фильмы. Там все было просто. Четыре мертвые женщины, и некий криминалист берется задело. Возможно, он и сам не без греха и у него не самая лучшая репутация в городе, но он анализирует обстоятельства преступлений и находит связующее звено между ними. Нечто особое, уникальное. Он указывает на это звено и говорит: «Видите? Вот же оно! Так мы узнаем личность убийцы». И окажется прав. Убийцу найдут, и развязка покажет нам, как все просто на самом деле.

Но в жизни все не так. После первого убийства в марте этого года Миллер и Рос больше суток обходили соседние улицы. Они задавали вопросы, ждали ответов и внимательно их выслушивали — если получали. Позже другие детективы заняли их места. На совещаниях выяснилось, что ничего ценного узнать не удалось. Поэтому дело было передано в другой участок, и Миллер о нем забыл. О втором убийстве он услышал спустя несколько недель после того, как оно произошло. К тому времени он уже по уши завяз во внутреннем расследовании, а его отношения с девушкой по имени Мэри Макартур, с которой он встречался больше года, медленно и неотвратимо подходили к логическому концу. Поэтому он, естественно, почти не обратил внимания на второе убийство.

За период между первым убийством в марте, вторым в июле, смертью Барбары Ли в августе и до самого начала ноября ничего существенного обнаружено не было. Если бы это было не так, Миллер бы уже услышал об этом от Роса или других детективов. Второй участок был одной большой семьей, в которой все частично зависели друг от друга. Данное дело было настоящим кошмаром, и хотя газеты обратились к другим темам, хотя спортивные события и промежуточные выборы завладели вниманием подавляющего большинства обитателей Вашингтона, убийца продолжал ходить, говорить и дышать тем же воздухом, что и другие жители города. Кто-то убил четырех женщин. Он убил их быстро, жестоко, без явных причин или разумного объяснения, а задача расследовать дело и найти убийцу легла на плечи Роберта Миллера.

Миллер рассказал Росу о ФБР, когда тот пришел в участок. Рос насмешливо улыбнулся, но промолчал.

Присланному из штаб-квартиры ФБР в Квонтико, штат Виргиния, сотруднику отдела поведенческого анализа, профайлеру, на вид было за пятьдесят. Манерой поведения он напоминал профессора из университета. На нем была фланелевая куртка и джинсы, настолько вытертые, словно большую часть жизни он провел, стоя на коленях, вглядываясь в темноту и делая загадочные записи в блокноте. Звали его Джеймс Килларни. Он не был похож на женатого человека. Детей у него тоже, по всей видимости, не было. Он приветствовал каждого входящего едва заметной улыбкой и кивком. Килларни понимал, что ему не особенно рады. Это было следствием территориальных и юридических разногласий, давно ставших частью системы. Держался Килларни легко и непринужденно, словно подобные дела попадались ему каждый день.

Было начало десятого утра, когда семь детективов сели за стол в закрытом помещении на третьем этаже здания второго участка. Среди них были Крис Метц, Карл Оливер, Дэн Риэль и Джим Фешбах — ветераны отдела, которых Миллер считал наиболее подходящими для подобного дела. У них был вид людей, которые многое повидали на своем веку и их уже сложно чем-то удивить. Миллер надеялся, что у него никогда не будет такого выражения лица, что для него все будет иначе. Но оно у него уже было. Миллер это знал, однако верил, что в его случае все поправимо.

Во взглядах, которые присутствующие бросали друг на друга, в натянутых улыбках легко читалось напряжение. Подобное было недопустимо, однако негодование явно витало в воздухе. Миллер тоже был недоволен вмешательством ФБР, но одновременно и заинтригован тем, что гость из Арлингтона может поведать им об этом деле.

Килларни улыбнулся и уселся на краешек стола. Как учитель, как лектор в аудитории. Не хватало лишь доски.

— Меня зовут Джеймс Килларни, — представился он. У него был тихий голос, голос терпеливого человека, способного на сочувствие. — Я приехал, чтобы обсудить с вами сложившуюся ситуацию, поскольку у меня имеется определенный опыт в подобных делах. Но, прежде чем мы начнем, я хотел бы поделиться с вами некоторыми любопытными данными. — Килларни сделал паузу, словно ожидая вопросов, улыбнулся и продолжил: — В Беркли проводятся семинары по криминальной психологии, где рассматриваются все стороны физической агрессии, начиная от неспровоцированных, спонтанных нападений на женщин, преднамеренного насилия и заканчивая похищением, пытками, изнасилованием и, наконец, убийством. Все эти вещи возникают из-за недостатка материнской заботы. Вы это знали? — Килларни небрежно махнул правой рукой, а левую сунул в карман брюк. — Суперэго является частью человеческой личности, которая связана с морально-этическими нормами, и если в раннем возрасте личность лишена материнской заботы, то суперэго окажется недоразвито. — Он снова тепло и по-отечески улыбнулся. — В целом это поток чуши, извергаемый теми, кому больше нечем заняться, кроме как выдумывать сказки о том, как мыслят люди.

Послышался шепот и слабые смешки.

— Однако есть один момент, связанный с методом и мотивацией людей, которые совершают насилие и убийство. — Он сделал паузу и окинул взглядом аудиторию. — На основе наблюдений и опыта мы можем выделить два типа преступников. Мы называем их мародеры и мигранты. Мародеры обычно находятся в одной местности, переправляя жертв в конкретное место, чтобы совершить преступление. Мигранты перемещаются с места на место. Нападения также подразделяются на четыре типа: подтверждение силы, утверждение силы, ответный гнев и возбуждение гнева. Каждый тип имеет различные мотивации и, таким образом, проявляется по-разному.

Зашелестели бумаги, детективы достали из карманов авторучки.

Килларни нахмурился.

— Что вы делаете? Записываете? — Он покачал головой. — Не надо записывать. Я здесь лишь для того, чтобы помочь вам сориентироваться, в каком направлении копать, чтобы следить за вашими успехами. Это просто категории, поэтому их и следует рассматривать как таковые. Первый тип — подтверждение силы. Тут главное подтвердить собственную сексуальную способность. Мужчина, озабоченный тем, что у него проявляется тяга к гомосексуализму, может нападать на женщин, чтобы доказать себе, что он хочет женщин. Он использует меньше силы, чем другие типы. Он все тщательно планирует и склонен совершать нападения в одном месте, а также оставлять себе сувениры. — Килларни скрестил руки на груди. — Второй тип — утверждение силы — также известен как тип знакомого. Эти люди кажутся дружелюбными и неопасными. Они становятся опасными позже, обычно, когда отвергается их предложение секса. Они пугаются. Они чувствуют себя обессиленными, ослабленными. Сексуальное напряжение становится физическим, которое быстро превращается в гнев, ярость, ненависть. Они пытаются выразить свой мотив посредством насилия. Если они не могут обладать жертвой, то она не должна достаться более никому. — Килларни обвел взглядом детективов, чтобы убедиться, что его внимательно слушают. — Третий тип — ответный гнев. Как вы поняли, он связан с гневом и враждебностью к женщинам. Жертва символична. Представитель этого типа будет каким-нибудь способом унижать жертву. Его нападение не запланировано и жестоко. Последний тип — возбуждение гнева — возникает из садистской необходимости запугать жертву, вызвать как можно больше страданий. Нападения напоминают военные операции. Место, оружие, методы — все тщательно продумывается и зачастую репетируется. Представитель этого типа использует крайнюю жестокость, иногда пытает жертву, часто убивает ее. Жертвой, как правило, является незнакомец. Преступник обычно старается вести учет нападений.

— И как это связано с нашими жертвами? — спросил Миллер. В его голосе слышался вызов. Хоть и не он пригласил ФБР, он считал, что если не проявит агрессивность, то это посчитают неспособностью вести дело. Дело было поручено ему, и теперь нужно постоянно показывать, что он готов сделать первый шаг.

— Это мародер, — ответил Килларни. — Но у нас нет четких указаний на то, к какому типу принадлежит наш приятель. Наиболее схожий — это возбуждение гнева. Но мы не видим никакого садизма или желания запугать женщину. В последнем случае он даже сдержался, решил не бить женщину по лицу, как поступал в первых трех. Однако присутствуют аномалии. Он не пытает. Нет крайней жестокости.

— А как же избиение? — спросил Миллер.

Килларни понимающе улыбнулся.

— Избиение? Избиение было всего лишь избиением. Когда я говорю «крайняя жестокость», я имею в виду крайнюю жестокость. По сравнению с тем, что мне доводилось видеть, он избил жертву несильно.

Тишина.

— И? — отозвался Миллер.

Килларни обвел присутствующих взглядом и снова посмотрел на Миллера.

— Как вас зовут?

— Миллер… Роберт Миллер.

Килларни кивнул.

— Миллер… — повторил он, словно обращаясь к самому себе, и поднял удивленный взгляд от бумаг. — Я так понимаю, вы возглавляете расследование?

— Так мне только что сказали, — подтвердил Миллер и тут же понял, в чем был подвох. Его загнали в угол еще до этого совещания. Ему дали то, что ему было не нужно. Килларни, возможно, приехал, чтобы помочь, не более того. Но даже если не учитывать того, что его появление означало, что Миллер был лишен свободы выбора, подразумевалось, что он, получив расследование в свое ведение, не мог справиться с ним без посторонней помощи. Такова природа важных расследований: шеф полиции должен доверять своим капитанам, они, в свою очередь, должны доверять своим заместителям и лейтенантам, но всегда остается ощущение неуверенности, понимание того, что чем больше людей командует, тем больше ответственности ложится на плечи каждого из них.

— Тогда расскажите нам, что вы думаете, Миллер… Расскажите, что вы думаете о Ленточном Убийце.

Неожиданно Миллер смутился. Он чувствовал, что Килларни хочет выставить его дураком в отместку за то, что он прервал его. Так Килларни хотел вернуть себе упущенную инициативу.

— Я был на месте первого преступления, — ответил Миллер. — Маргарет Мозли… — Он огляделся, все смотрели на него. — Я пошел туда и нашел ее… то есть ее обнаружил не я. Я просто был первым детективом из тех, кто туда приехал. На месте уже были полицейские. Коронер был в пути. Я вошел… в спальню, увидел жертву на кровати… — Миллер покачал головой.

— Каким было ваше первое впечатление, детектив Миллер? — спросил Килларни.

Миллер поднял глаза.

— Первое впечатление?

— Первое, что вы почувствовали.

— Первое, что я почувствовал, было ощущение, будто меня ударили. — Он поднял кулак и стукнул им по груди. — Словно кто-то влепил мне бейсбольной битой. Вот что я почувствовал.

— Вы подошли к месту преступления или осмотрели его из стационарного положения?

— Из стационарного, как нас и учили: всегда осматривать место преступления из стационарного положения, искать несоответствия, предметы, которых там быть не должно, прежде всего обращать внимание на очевидное.

— И?

— Конечно, лента.

Килларни кивнул.

— Да, лента, бирка. А потом?

— Запах лаванды.

— Точно?

— Да, это была лаванда. Так же, как и в двух других случаях.

— Вы были на двух других местах преступления? — спросил Килларни.

— Нет, — ответил Миллер. — Просто я был при исполнении, когда произошло первое убийство. Это дело не было на мне официально. Однако я видел предварительный отчет по третьему случаю. А вчера вечером я был на месте последнего убийства…

— Кто выезжал на второе убийство? — спросил Килларни.

— Второе произошло в юрисдикции четвертого участка, — ответил Миллер. — Никто из нас не имел дела с этим убийством.

— А с третьим? — Килларни опустил взгляд на бумаги, лежавшие на столе. — Барбара Ли. Кто-нибудь подключался?

Карл Оливер, сидевший справа от Миллера, поднял руку:

— Я и мой напарник, Крис Метц.

Метц также поднял руку, чтобы Килларни понял, о ком идет речь, и добавил:

— Официально это убийство было в юрисдикции шестого участка, но у них не было свободных людей, потому поехали мы.

— Что объясняет одну из главных причин, почему этой серией никто не занимался целых восемь месяцев, — заметил Килларни. — Также это объясняет, почему ваш шеф полиции прикрепил это дело к одному участку и одному детективу. Верно, мистер Миллер?

Миллер кивнул.

Килларни повернулся к Карлу Оливеру.

— Тогда расскажите нам о третьем убийстве, детектив Оливер.

— То же самое, — ответил Оливер. — Лаванда.

— Значит, возможно, у нас есть подпись. Лента во втором случае с мисс Энн Райнер была…

— Розовая, — вмешался Эл Рос.

— И еще у нас есть пустая бирка. Багажная бирка? Бирка из морга? Бирка от пропавшего имущества? Этого мы не знаем и можем только гадать.

Килларни медленно кивнул и засунул руки в карманы.

— Маргарет Мозли, Энн Райнер, Барбара Ли, Кэтрин Шеридан. Тридцать семь, сорок, двадцать девять и сорок девять лет от роду соответственно. Ленты голубого, розового, желтого и белого цветов. Те же духи во всех случаях. Возможно, наш друг брызнул лавандовой туалетной водой на тело, кровать и занавески, чтобы скрыть запах разложения. Может, он надеялся, что благодаря этой уловке тело найдут позже, — Килларни наклонил голову набок и покосился на Миллера, потом посмотрел на Роса. — А может, и нет. В любом случае в последнем деле этот фокус не сработал, потому что была заказана пицца.

— Возможно, бирка и лаванда вовсе ничего не значат, — предположил Миллер.

— Может быть, мистер Миллер. Да, видно, тот, кто начал лгать, не обойдется ложью малой.[1] — Килларни понимающе улыбнулся. — Лично я виню телевидение.

Миллер нахмурился.

— И Интернет, — добавил Килларни.

— Я не понимаю…

— Вы хоть представляете, сколько тонкостей нашей работы можно узнать с помощью телевизора и Интернета? — спросил Килларни. Миллер открыл рот, чтобы ответить, но Килларни его перебил: — Это риторический вопрос, мистер Миллер. Я веду к тому, что очень многое из того, что мы ищем на месте преступления, описано в Интернете. Если вы знаете, что ищут криминалисты и судмедэксперты, вы можете спрятать это либо дать им то, что не имеет никакого значения.

— Вы считаете, что он будет продолжать убивать? — спросил Миллер.

Килларни улыбнулся.

— Продолжать убивать? Наш друг? О да, мистер Миллер. Я могу это гарантировать.

Детективы обменялись неуверенными взглядами.

— Итак, вы хотите знать, как найти этого парня, верно? — спросил Килларни. — Вы хотите знать то, что знаю я. Вы хотите услышать магические слова, которые откроют правду и прольют свет на это мрачнейшее из мест, не так ли?

Детективы молча ждали, пока он продолжит.

— Нет никаких магических слов, и свет пролить не получится, — тихо сказал Килларни. — Вы найдете этого человека с помощью упорства… только лишь с помощью упорства. Дело не в удаче и не в предположениях, — улыбнулся он. — Я знаю, что это для вас не новость, но иногда всем нам нужно напоминать о простых истинах следственной работы. И если вам нужна причина, рациональное зерно… — Он покачал головой. — Вот что я вам скажу, господа: нельзя найти рациональное в иррациональном. Единственный человек, который прекрасно понимает, почему Ленточный Убийца совершает убийства…

— Это он сам, — закончил за него Миллер.

— Очень хорошо, детектив Миллер. Браво!

* * *

Меня зовут Джон Роби, и я знаю все, что вы хотели бы узнать о Кэтрин Шеридан.

Я знаю, на какой улице она живет и какой вид открывается из ее заднего дворика. Я знаю ее предпочтения в еде, и где она покупает продукты. Я знаю, какие духи она любит и цвета, которые, как она считает, ей к лицу. Я знаю, сколько ей лет, где она родилась, как она относится ко многим вещам и почему…

Но я также знаю другое. Нечто важное. То, что пугает ее. То, что заставило ее гадать, правильное ли решение она приняла. Гадать, что произойдет, если решение окажется неверным.

Я знаком с легким и сложным, простым и замысловатым.

Я знаю тени, что следуют за нами, и те, что ждут.

Ну меня есть свои тени, свои страхи, свои маленькие тайны.

Как и мое имя, которое не всегда было Джон Роби…

Но подобные детали сейчас не имеют значения. Мы поговорим о них, когда будет время.

Для наших кратких встреч я буду Джоном Роби, и я поведаю вам о том, что мне известно.

Я знаю, что такое любовь и разочарование, несчастье и крушение надежд. Я понимаю, что время служит для того, чтобы притупить боль утраты, пока воспоминания уже не причиняют столько страданий, а только ноют подобно старым ранам.

Я знаю, что такое выполненное обещание и обещание не сдержанное.

Я знаю Кэтрин Шеридан и Дэррила Кинга, а также Наташу Джойс. Я знаю дочь Наташи, Хлои.

Я знаю Маргарет Мозли. Я знаю, как выглядит ее квартира на углу Бейтс и Первой. Я знаю этот эркер, всегда залитый солнечным светом, который выходит на Флорида-авеню.

Я знаю Энн Райнер и подвал ее дома возле Паттерсон-стрит.

Я знаю Барбару Ли, ее дом на углу улиц Морган и Джерси, что не более чем в пяти кварталах от того места, где я стою.

Я знаю, что я уставший человек. И не потому, что я не выспался. В последнее время я сплю слишком много. Нет, это не та усталость.

Я изможден, потому что ношу все это в себе.

Все дело в темной стороне. Она есть у всех. Там притаились наши грехи и проступки, наши преступления и дурные выходки, наши вероломство и нечестивость, наши прегрешения и злодеяния. Каждый раз, когда происходит наше грехопадение…

Темная сторона преследует нас подобно пресловутым теням, она ждет с бесконечным терпением. Что они говорят? В конце концов, каждый умирает от плохих поступков и недостатка воздуха.

Моя ноша достаточно тяжела для одного человека. Хотите правду? Она достаточно тяжела даже для трех, пяти или семи человек.

Темная сторона догоняет меня. Я поворачиваюсь к ней лицом и понимаю, что существует лишь один способ изгнать ее.

Нужно говорить правду. Нести свет правды в самые темные закоулки и не обращать внимания на то, что и кто возникает в отступающей мгле.

Однажды все закончится.

Я могу сделать лишь одно… я должен нести свет. Изгонять тени и показывать миру правду.

Но они не хотят видеть правду — никогда не хотели и никогда не захотят.

Слишком поздно. Они увидят ее в любом случае.

ГЛАВА 4

Миллер и Рос начали работать после обеда. Миллер уже чувствовал всю сложность задачи, поставленной перед ними. Килларни закончил выступление, ответил на вопросы, а потом Ласситер разъяснил им некоторые моменты. Килларни будет сопровождать их, но вмешиваться не станет. Он будет следить за ходом следствия.

Если поначалу Миллер жалел, что его втянули в расследование этого сложного, серьезного дела, то теперь он решил, что это не так уж плохо, ведь происходящее отвлекало его от мыслей о недавних событиях.

Они с Росом вышли из участка и направились к Коламбия-стрит. Рос прихватил с собой фотографию Кэтрин Шеридан. Изображение, по совету Рейда, взятое из паспорта, было увеличено для улучшения контраста и цвета и распечатано в формате открытки. Миллер внимательно рассмотрел снимок, пытаясь разгадать эту женщину. Что-то было в чертах ее лица, что-то необычное, но он не мог понять, что именно. Она выглядела так, словно жизнь ее была драмой, окончившейся только со смертью.

Накануне, в субботу одиннадцатого числа, был День ветеранов. День выдался прохладным, что для солнечного Вашингтона, где температура в ноябре редко опускалась ниже четырех градусов по Цельсию, было редкостью. Термометр на веранде дома Кэтрин Шеридан показывал полтора градуса. В День ветеранов шествия и прочие мероприятия привлекали внимание большинства жителей города. Арлингтонское кладбище, дети, кажущиеся муравьями на фоне статуй из нержавеющей стали, олицетворяющих потери Америки в Корейской войне… Это был день памяти и скорби, день, суть которого передает надпись на стеле, воздвигнутой в память о Второй мировой войне: «Сегодня пушки молчат… С неба больше не низвергается смерть, по морю ходят только торговые корабли, люди во всем мире могут ходить в лучах солнца с высоко поднятой головой. Во всем мире наступил покой». Вдалеке был слышен оркестр, играющий марш Джона Сузы, который, тем не менее, не мог тягаться с шумом утреннего мегаполиса. Прохожие, оборачиваясь на звуки марша, вспоминали, что для них значит День ветеранов. Кто-то потерял отца, сына, брата, соседа, школьную любовь. Люди останавливались на мгновение, закрывали глаза, глубоко вздыхали, словно произнеся беззвучную молитву, и шли дальше по своим делам. Воспоминания витали в студеном осеннем воздухе. Все, казалось, чувствовали печаль и ностальгию, которую несли эти воспоминания. На один день в году Вашингтон превращался в город памяти, в город грусти.

— Библиотека за домом, — сказал Миллер, когда они отъехали от тротуара в сторону Коламбия-стрит. — Конечно, если она сегодня открыта.

Рос молча кивнул.

Грег Рейд был в кухне Кэтрин Шеридан, когда подъехали Миллер с Росом. Он улыбнулся и поднял руку, приветствуя их. При свете дня он был похож на актера Уильяма Херта. У него было открытое лицо человека, который в жизни больше дал, чем получил.

— Значит, вы ведете это дело? — спросил он.

— Да, мы, — подтвердил Миллер. — Ну, как тут?

— Я отправил ее в морг, — ответил Рейд. — Сделал предварительные анализы, снял отпечатки пальцев, сфотографировал. Все как обычно. У меня есть для вас кое-что. — Он кивнул в сторону кухонного стола. — Вы уже забрали ее читательский билет, верно? В кухне еда из магазина: немного хлеба, масла и прочего. Знаете, это натуральный хлеб. Французский. Никаких консервантов. Испечен вчера.

— Какой магазин? — спросил Рос.

— Адрес на обертке, — ответил Рейд.

Миллер достал из кармана блокнот.

— На автоответчике были сообщения?

Рейд отрицательно покачал головой.

— У нее нет автоответчика.

— А компьютер?

Рейд снова покачал головой.

— Ни стационарного компьютера, ни ноутбука у нее нет. Я, по крайней мере, не нашел. — Он смущенно улыбнулся.

— Что? — спросил Миллер.

— Никогда не бывал в подобном месте, — признался Рейд.

— В смысле?

— В таком доме.

— Что вы имеете в виду? — спросил Миллер.

— Оглянитесь. Здесь очень чисто, даже слишком чисто.

— Преступник, скорее всего, убрал за собой, — заметил Рос. — Они нынче аккуратные стали. Спасибо чертовым сериалам о полиции.

Рейд покачал головой.

— Я не ту чистоту имею в виду. Такое впечатление, что здесь никто не жил. Словно это гостиница, понимаете? Тут нет обычного бардака, который можно найти дома у любого обывателя. Корзина для грязного белья в ванной пуста. Есть щетки для волос, косметика, зубная паста, но всего этого как-то мало.

— Вы были на предыдущих местах преступления из этой серии? — спросил Миллер.

— Был в июле на Паттерсон.

— Энн Райнер, — напомнил Рос.

— Похоже, что тот же убийца? — спросил Миллер.

— С виду похоже на то. — Рейд помолчал. — Я оставил извещение для коронера, чтобы она проверила, но может быть кое-что еще… Не могу сказать наверняка, основываясь лишь на предварительных данных.

— Каких именно?

— У Кэтрин Шеридан… был кто-то вчера.

— В смысле?

— Кажется, у нее был секс.

— Вы не уверены?

— Насколько можно быть уверенным после беглого осмотра. Я обнаружил противозачаточную смазку у нее в вагине. Ноноксинол-9. Надо, чтобы коронер посмотрела, она может сделать вскрытие.

— Но никаких следов изнасилования?

Рейд снова покачал головой.

— Внешне никаких указаний на что-то подобное.

— Время смерти определили? — спросил Рос.

— Ориентировочно, основываясь на температуре печени, внешней температуре, смерть наступила вчера в промежутке между шестнадцатью сорока пятью и восемнадцатью часами. Возможно, коронеру удастся определить время точнее.

— Вы проверяли последний набранный номер? — спросил Рос.

Рейд в очередной раз отрицательно покачал головой.

— Мне хватило трупа. Я подумал, что вы сами проверите.

Рос отправился к столику у входной двери. Он натянул латексные перчатки, поднял трубку телефона и нажал на кнопку повтора набора номера.

Миллер услышал, как он обменялся с кем-то несколькими фразами, повесил трубку и вернулся в кухню.

— Пиццерия, — сообщил Рос. — Записал название и адрес.

— Хорошо, — сказал Миллер. — Мы обойдем соседние дома, зайдем в библиотеку, в магазин, потом поедем в пиццерию. Сколько вам понадобится времени, чтобы закончить здесь?

Рейд пожал плечами.

— Я еще на втором этаже не все сделал. Обработал тело, упаковал для коронера. Мне весь этаж нужно обработать. Это займет определенное время.

— Мы зайдем позже, — сказал Миллер.

— Думаю, мне понадобится весь остаток дня, — прикинул Рейд. — Я ведь остался здесь один.

Рейд оставил их в кухне и пошел на второй этаж. Рос открыл пакет из магазина: французский хлеб, двести граммов нормандского бри, кусочек несоленого сливочного масла. Все осталось нетронутым. Датой выпечки хлеба значилось одиннадцатое ноября, как и говорил Рейд. «Свежая выпечка каждый день. Без консервантов. Рекомендуется употреблять в день изготовления» — было написано на пакете. Это заставило Миллера улыбнуться. И Роса тоже. Однако потом Миллер вспомнил, как выглядела Кэтрин Шеридан, когда ее обнаружили, цвет ее кожи, заостренные черты лица… Подобная картинка могла на несколько дней отбить желание улыбаться.

Рос записал адрес магазина, где были куплены продукты. Они вместе вышли через дверь в кухне, пересекли задний дворик и оказались на тротуаре.

Миллеру оставалось только гадать, о чем могла думать Кэтрин Шеридан. На данный момент ему приходилось довольствоваться лишь знанием того, куда она ходила в субботу утром и зачем. Они снова обошли улицу, на которой стоял дом Кэтрин. Поговорили с соседями, которых не было дома прошлым вечером. Ничего нового узнать не удалось. Дом по правую сторону от особняка Шеридан, по всей видимости, пустовал. Они не смогли определить этого накануне, но сейчас Рос обошел его и, приложив ладони к оконному стеклу, заглянул внутрь. Мебель была обтянута чехлами, повсюду царили тишина и покой. Сосед, живший в доме слева, еще не успел вернуться домой.

Они поехали в библиотеку Карнеги.

— Обычно по воскресеньям мы закрыты, — сообщила им библиотекарь.

Ее звали Джулия Гибб, и выглядела она как библиотекарь. Говорила она тоже как настоящий представитель своей профессии — тихим голосом, поглядывая поверх очков.

— Сегодня мы открылись из-за Дня ветеранов. Вчера мы работали только до полудня и сегодня тоже открыты до полудня, чтобы компенсировать вчерашние полдня. — Она сделала паузу и добавила: — Вы по поводу Кэтрин Шеридан, не так ли? — Она протянула руку под стойку и вытянула экземпляр «Вашингтон пост». — Я не знаю, что сказать. Это ужасно, ужасно!

Миллер задавал вопросы, Рос записывал. Джулия Гибб не была близко знакома с Кэтрин Шеридан. Как и с любым другим посетителем. Она не заметила в ее поведении ничего необычного, не считая того, что Кэтрин вернула книги, но новых не взяла.

— Я все пытаюсь припомнить, говорила ли я ей что-нибудь вчера, — призналась Джулия. — Не припоминаю, чтобы я проронила хоть слово.

— Какие книги она вернула? — спросил Миллер.

— Я записала, — сказала Джулия Гибб. — Я знаю, что это не очень важно, но я подумала, что кому-то это будет интересно.

Она протянула им листок. Рос взял его, пробежал глазами по названиям: «О мышах и людях» и «К востоку от Эдема» Стейнбека, «Илиада» Гомера, еще пара названий, которые не были ему знакомы.

— Во сколько она пришла?

— Довольно рано, возможно, без четверти десять, где-то так. Я помню, ведь мы были открыты недолго.

— Вы видели ее, когда она уходила?

— Ну, я была с другим клиентом и услышала, как хлопнула дверь. Я подняла взгляд, но не увидела, кто это был. Я решила, что это Кэтрин Шеридан, поскольку, когда я закончила с клиентом и он ушел, то обнаружила, что осталась в библиотеке одна.

Миллер кивнул и посмотрел на Роса. Тот покачал головой. У него больше не было вопросов.

— Сегодня мы на этом закончим, — сказал Миллер. — Спасибо за помощь, мисс Гибб.

— Пожалуйста, — ответила она. — Такая трагедия, правда? Какой ужас!

— Вы правы, — сухо ответил он и посмотрел на клочок бумаги с названиями книг, прежде чем засунуть его в карман пальто.

Когда они отъезжали от библиотеки, Миллер понял, для чего нужны подобные краткие встречи с людьми. Они призваны напоминать об их существовании. Кэтрин Шеридан была человеком — прежде, чем умереть, она была жива. Как Джулия Гибб. Обычные люди наблюдали, как вокруг них взрываются жизни посторонних. Противоречия человечества. Моменты ужаса. Никто их не понимал, и очень часто никому не было до них дела. В кармане Миллера лежал список книг, которые Кэтрин Шеридан читала перед смертью. Ему было интересно, выбрала бы она другие книги, если бы знала, что они будут последними, которые она прочтет перед смертью. Странная мысль, но в свете случившегося она лишь подкрепляла уверенность в том, что жизнь непредсказуема и ее легко растоптать.

То же самое было, когда они приехали в магазин на пересечении Эл-стрит и Десятой. Владельца магазина звали Льюис Роарк. В его голосе, темных волосах, светло-голубых глазах чувствовалось что-то ирландское. Он не помнил Кэтрин Шеридан. Даже когда Рос показал ему фотографию, он не вспомнил ее. Загруженный день. Было утро. Приходили люди, чтобы купить болонскую колбасу, чорисо, миланскую салями, сетки с сыром для пикника, большие сандвичи. Взрослые с детьми, дедушками и бабушками. Еда навынос. Ничего особенного. Нет, он не помнит Кэтрин Шеридан. С чего бы ему ее запоминать? Судя по фотографии, обычная дама. Мир битком набит обычными дамами. Пирсинг в носу, голубая челка — такое он, может быть, запомнил бы. Но обычную даму? Он улыбнулся, покачал головой и извинился, хотя ему не было за что извиняться.

Роарк взял визитку Миллера, подождал, пока Миллер и Рос выйдут из магазина и перейдут на другую сторону улицы, и выкинул ее в урну. Если он не помнил ничего сегодня, то завтра он уж точно ничего не вспомнит. Его ждали клиенты: могу я вам помочь?

Миллер и Рос сели в машину, которая стояла в квартале от магазина.

— Значит, она идет в библиотеку, — сказал Рос. — Она возвращает книги, но больше ничего не берет. Она идет в магазин. Возможно, пешком. Она покупает хлеб, масло, сыр, но возвращается домой только в половине пятого.

— Она ходила куда-то и занималась с кем-то сексом, — предположил Миллер будничным тоном.

— Возможно, хотя не точно. Поедем к коронеру или в пиццерию?

— В пиццерию, — решил Миллер. — Я хочу поговорить с каждым, с кем она контактировала.

Рос завел двигатель.

— Дело в том, — добавил Миллер, — что, если бы она не заказала пиццу, мы бы, возможно, до сих пор не знали, что ее убили.

ГЛАВА 5

Наташа Джойс стояла возле класса в воскресной школе, где училась ее дочь, и ждала одиннадцати часов. Школа находилась на приличном расстоянии от второго участка, и это расстояние измерялось не метрами, а социальным положением, культурой и цветом кожи. Воскресная школа, прилегавшая к обветшалому зданию общественного центра, сохранила под слоем граффити некоторые черты образовательного заведения. На входных дверях было больше запоров и скоб для висячих замков, чем Наташа могла сосчитать. В коридоре, где на стенах висели детские фотографии и объявления, можно было без труда различить оголенные бетонные блоки, наспех покрашенные панели, трещины и щербины. Подобное плачевное состояние отчасти было вызвано тем, что никому не было до этого дела, а еще тем, что школа получала слишком мало средств на ремонт. Это было унылое место, олицетворение бедных кварталов Вашингтона в миниатюре.

Со своего места через покрытые изморозью стекла окон Наташа видела размытые цветные пятна — по коридору бегали дети. До нее доносились топот, хлопки, обрывки разговоров и смех. Прозвенел звонок, и Наташа вошла. Она улыбнулась учительнице Хлои — мисс Антробус. Довольно милая дама, но скованная. Она была мулатка, полукровка. Несколько поколений назад кто-то из ее предков согрешил с белым, и теперь мисс Антробус не принадлежала ни к той, ни к другой расе. Ни к черным, ни к напуганным белым из Джорджтауна. Возможно, она нашла отдушину в Иисусе. Возможно, она притворялась.

Мисс Антробус улыбнулась в ответ и направилась к ней сквозь толпу детей.

— Может, ничего страшного, — сказала мисс Антробус. Она постоянно переводила взгляд с места на место. Казалось, она пытается что-то найти и не может. — У меня на столе лежал экземпляр «Пост», — продолжила она. — Статья о страшном происшествии. Женщина, которую убили…

Наташа замерла. Она понимала, что напряжение отразилось на ее лице, но старалась сдерживаться.

Хлои переминалась с ноги на ногу возле выхода, желая быстрее отправиться домой.

— Хлои увидела фотографию этой женщины и сказала, что знает ее. — Мисс Антробус нервно улыбнулась. — Я знаю, что это не может быть правдой… Должно быть, она спутала ее с кем-то.

— Да, воображение у нее развитое, — ответила Наташа, бросая взгляд на Хлои.

— Вы слышали об этом случае?

Наташа нахмурилась.

— Я не уверена, что понимаю…

— В субботу убили женщину. Ее фотография была в «Вашингтон пост». Хлои сказала, что узнала ее. Она не… Вы ведь не знали ее, не так ли, мисс Джойс?

Наташа покачала головой.

— Нет. Я даже не представляю, кого она может считать нашей знакомой, — ответила она и услышала беспокойство в своем голосе.

Наташа попыталась улыбнуться, но улыбка получилась вымученной, скорее похожей на гримасу. Она подошла к двери, потянулась к ручке и поманила к себе Хлои.

Хлои мгновенно оказалась рядом, глядя на нее блестящими внимательными глазами.

— Мама! — воскликнула она. — Эта дама… Ты помнишь? Она приходила с мужчиной, когда они искали папу, и тот мужчина дал тебе деньги… Помнишь, когда он дал деньги, мы еще купили Полли Педаль…

Наташа распахнула дверь и вытащила Хлои в коридор, оглядываясь на мисс Антробус и изо всех сил пытаясь удержать на лице улыбку.

— Я видела ее сегодня в газете… ту милую даму…

Наташа снова бросила взгляд на мисс Антробус. Она смотрела на них, и у нее было такое выражение лица, словно ее так и подмывает взять телефон и кое-куда позвонить.

— Это была другая женщина.

Наташа сказала достаточно громко, чтобы услышала мисс Антробус. Она испытывала замешательство и тревогу. Она не понимала, что происходит, но знала, что лжет дочери.

В трех кварталах от школы Наташа купила «Пост», посмотрела на фотографию Кэтрин Шеридан и прочла первые два-три абзаца статьи.

— Это ведь она, да, мама?

Наташа покачала головой.

— Не знаю, милая… Похожа на нее. Возможно, это просто кто-то похожий на нее.

Она молила Бога, чтобы это было так. Она надеялась, что на черно-белой фотографии в газете изображена другая женщина. Сегодня она видела ее уже второй раз — сначала по телевизору, теперь в газете. Она боялась. Страшно боялась.

— Я думаю, это она, мама. У нее такое же выражение глаз.

— Какое выражение?

Хлои пожала плечами.

— Не знаю. Может, она знала, что кто-то доберется до нее.

Наташа нервно хохотнула. Она вспомнила, как стояла рядом с этими двумя на пронизывающем ветру. Рядом с женщиной и мужчиной. Сколько времени прошло с тех пор? Пять лет. Святой боже, уже целых пять лет прошло. Женщину звали не Кэтрин Шеридан. А мужчина… Он жевал жвачку и все время оглядывался, словно «нервный» — его второе имя. Казалось, он постоянно настороже, постоянно следит, не привлекают ли они к себе излишнего внимания.

Они расспрашивали Наташу о ее парне, отце Хлои. Его звали Дэррил Кинг. Наташа вспомнила, что все пыталась понять, кто эти двое и откуда они знают Дэррила.

Хлои подняла на нее взгляд лучистых глаз, непорочных, словно первый снег.

— Как ты считаешь, кто ее убил?

Наташа снова рассмеялась.

— Это не она, — ответила она. — Я уверена, что это другая женщина.

Она сложила газету, сунула ее под мышку и взяла Хлои за руку.

Они молчали до самого дома. Войдя в квартиру, Наташа посидела немного в прихожей. Словно ждала чего-то. Она слышала, как Хлои играет у себя в комнате. Наташа размышляла: о чем дочка могла догадаться? Она казалась спокойной. Наташа всегда хотела, чтобы Хлои знала: мама может оградить ее от внешнего мира. Им с Дэррилом это удавалось. Когда он умер, Хлои было всего четыре года, но Наташа знала, что дети очень восприимчивы и зачастую бывают невероятно сообразительными. Было сложно. Действительно сложно. Наташа не должна была допустить мир Дэррила в мир Хлои. Ни при каких обстоятельствах. Задача непростая, практически невыполнимая, но Хлои, похоже, смогла выжить, оставаться несломленной… до тех пор, пока не увидела эту газету.

Она посмотрела еще раз на лицо на фотографии и попыталась вспомнить, когда в последний раз видела эту женщину. За несколько недель до смерти Дэррила — до того, как Дэррил покончил с собой из-за того, что оказался замешанным в том, в чем ему не стоило быть замешанным. Независимо от того, та это была женщина или нет, Наташе стало не по себе. Она осознала, что Хлои понимала тогда, что происходит, и могла теперь вспомнить события, которые произошли перед смертью ее отца. Тогда приходила эта женщина, чтобы поговорить с Дэррилом. С ней был мужчина. Он был очень внимателен к Хлои, словно чувствовал себя в чем-то виноватым. Он дал Наташе двадцать баксов. Просто вытянул деньги из кармана и отдал ей. Тогда они купили куклу, которая так долго была любимой игрушкой Хлои. Полли Петаль. Глупая чертова кукла Полли Петаль! И теперь, пять лет спустя, Хлои увидела лицо этой женщины в газете.

Наташа поежилась. Ей стало не по себе, даже страшно. Она не хотела думать об этом. Не хотела вспоминать прошлое. Она хотела, чтобы прошлое оставалось там, где она его оставила.

Позже она вышла из кухни и остановилась в коридоре, наблюдая за дочерью. Она вздрогнула, когда увидела эту куклу, которая лежала как раз напротив двери. Словно они вдвоем смотрели телевизор.

«Все полетело к черту, ведь так?» — подумала Наташа и вспомнила, какая у них с Дэррилом была жизнь. Как сильно он ее любил. Как она верила, что он — ее единственный, любовь всей жизни. И даже потом, когда он стал другим. Она помнила его отношение, его поведение, когда жизнь начала расползаться по швам.

— Это герыч, детка! Это дурь, понимаешь? Это героин, как его ни назови. Я седлаю его, или он седлает меня. Да кому какое дело?.. Это не крек, милая. Это штука покрепче. Это слон, кэг, перец, мультяшка, хлеб, лекарство. Я заправляю трубу и получаю приходы… У меня весь мир в кармане, милая. Ты тоже должна попробовать. Эта дрянь сделает из тебя горячую цыпочку.

Иногда он впадал в истерику, обвиняя весь мир в своих проблемах:

— Ты знаешь, что мир думает о таких людях, как мы? Такие, как мы, не оглядываются назад, не думают о последствиях. Мы берем то, что хотим. Внаглую грабим. Обворовываем собственных бабушек. Черт подери, вот кем они нас считают и кем мы станем!

Сколько раз Наташа думала о том, чтобы покончить с подобной жизнью! Она думала об этом постоянно, особенно после того, как Хлои рассказала, что кто-то назвал ее шлюхой-наркоманкой: «Что такое шлюха-наркоманка, мама?» Нельзя называть пятилетнего ребенка шлюхой-наркоманкой!

И что в результате? В результате оказалось, что Дэррил не был для нее всем. Как бы сильно Наташа его ни любила и какой бы глупой эта любовь ни была, она знала, что его представления о мире неверны. Она не жила, словно животное. Она не жила в грязи и дерьме, в убогих комнатушках, заваленных крадеными телевизорами, игровыми приставками и покрытыми жиром пакетами с едой навынос. Здесь не было сыро, не пахло мочой, рвотой и смертью. В коридорах дома ее мечты не было слышно, как харкают больные туберкулезом старики и кричат от колик нежеланные новорожденные. Возможно, ее презирали и ненавидели, как Дэррил и хотел, чтобы она думала. Но она так не думала. Во всяком случае, не всегда.

У нее была девятилетняя дочка. Ее звали Хлои. Она не была нежеланной и неухоженной. Ее не звали Делиция, Лакейша или Шенайнелекванда.

Отец Хлои умер. Его звали Дэррил Кинг. Он был безумен, но Наташа любила его: поначалу отчаянно, без оглядки, но и потом, когда все пошло наперекосяк, продолжала любить, надеясь, что все станет как прежде. Она любила Дэррила достаточно сильно, чтобы подарить ему ребенка, а позже, когда наступили тяжелые времена, — чтобы быть рядом, когда у него прыгало давление и была гипервентиляция, когда он потел и исходил рвотой, когда ему казалось, что у него под кожей ползают жуки. Она выдержала все: его паранойю, эйфорию, депрессию, ликование, панику, психоз, припадки.

Она любила его достаточно сильно, чтобы сделать все возможное, только бы он прекратил принимать наркотики.

Но зависимость была сильнее любви и верности. Он забрал все, что у них было, даже то, что им не принадлежало.

Однажды Дэррил покинул их. Его не было два дня.

Наташа знала, что в один прекрасный день он уйдет и не вернется.

Она знала, что в жизни ты убегаешь от того, что тебе не нужно, пытаясь держаться поближе к тому, что тебе необходимо. Ты либо упорствуешь в своем стремлении, либо принимаешь то, что люди думают о тебе, и приходишь к выводу, что не способен измениться.

Дэррил так и поступил: он стал тем, кем, как считали окружающие, он должен быть. Неудачником. Подонком. Черным наркоманом.

Газета заставила Наташу вспомнить все. Это лицо на первой странице «Пост»… Наташа не хотела, чтобы эта женщина оказалась той, которая приходила к ней в поисках Дэррила. Она была хорошо одета, вела себя очень вежливо. Она пришла с каким-то мужчиной. Он жевал жвачку и молчал. Когда они уходили, он дал ей двадцать баксов для Хлои. Наташа думала, что они легавые. Но это было не так. Говорила только женщина. Она казалась нормальной. Хотя и испуганной. Она назвала свое имя. Наташа не помнила его, но была уверена, что она представилась иначе, не Кэтрин Шеридан. А теперь какой-то псих, прозванный Ленточным Убийцей, лишил ее жизни. Говорят, это его четвертая жертва. Одно Наташа Джойс знала наверняка. Она знала, что убийца был белым.

А что, если окажется, что это именно та женщина? Она на нее похожа. Похожа. И только-то. Многие люди на кого-то похожи.

Но интуиция подсказывала ей, что это не так. Интуиция или шестое чувство, называйте, как вам угодно.

Хлои увидела это лицо в газете и не колебалась ни секунды.

Наташа посмотрела на дочь и подумала: «Я должна забрать тебя отсюда. Забрать любой ценой. Ты не должна прожить мою жизнь. Ни мою, ни Дэррила, ни ту, которую, как считают напуганные белые из Джорджтауна, ты заслуживаешь. Я сделаю все, что нужно».

Что-то вроде того. У нее уже возникали подобные мысли, но на этот раз Наташа была уверена, что надо что-то делать, причем как можно быстрее.

Она снова вспомнила Дэррила. «Кем бы ты ни был, в какое бы дерьмо ни влез, твоя дочь, наша дочь заслуживает лучшего. Что думаешь, ты, конченый, обдолбанный, черномазый неудачник? О боже, Дэррил, я ведь так любила тебя! Видя, как ты рассыпаешься на глазах, я испробовала все. Я отдала все, что могла. А потом я решила, что смогу все забыть. Я не хотела знать, что случилось. Я сделала вид, что все дерьмо осталось позади. Но это не так. Правда, что проблемы, с которыми ты отказываешься иметь дело сейчас, однажды тебя отыщут».

Потом она снова посмотрела на газету: «Чертова сука! И почему тебя угораздило быть убитой каким-то конченым ублюдком?!»

Она подумала и решила, что не стоит ждать, пока перепуганная мисс Антробус позвонит легавым и начнет рассказывать им басни. Эта мисс, горячо любящая Иисуса, вполне может так поступить. Наташа поняла, что ей придется самой позвонить в полицию и сказать, что она, возможно, знает кое-что об этом деле.

Наташе Джойс было двадцать девять лет. Отец Хлои умер пятью годами раньше. Какой бы ни была его жизнь, ей пришлось наблюдать, как наркотики медленно уничтожают его изнутри. Теперь к ней домой снова придет полиция. Если мисс Антробус уже позвонила, то полиция нагрянет довольно скоро. Они захотят узнать, откуда Хлои знает женщину из газеты. Наташа никогда не умела врать. Она скажет, что кто-то приходил, чтобы поговорить с Дэррилом Кингом. Потом они захотят узнать, в чем был замешан Дэррил Кинг, откуда он знал эту мертвую женщину. Наташа ответит, что не уверена, что это именно та женщина. Они увидят по ее глазам, что она не хочет впутываться в эту историю. Наташа не хотела ничего знать пятью годами раньше и не желала ничего знать теперь. Но что-то внутри подсказывало, что, если она поймет хотя бы часть из того, что произошло пять лет назад, ей станет легче. И не потому, что это будет хорошая новость. Когда Дэррил подсел на героин, хорошие новости прекратились. Просто это должно принести ей облегчение. Тогда было сумасшедшее время, действительно безумное, но это была ее жизнь. Жизнь, которая подарила ей Хлои. Этой причины было достаточно, чтобы она захотела разобраться в этой истории. Почему? Да потому что тогда она сможет рассказать Хлои правду. Когда Хлои станет достаточно взрослой, чтобы понять, она, возможно, сможет посмотреть ей в глаза и сказать, что ее отец был не совсем конченым человеком. Что он был личностью. Что он сделал по крайней мере одно доброе дело. Возможно, эти люди были хорошими. Возможно, они хотели помочь Дэррилу. А может, он помогал им. Возможно, он даже хотел изменить что-то в своей жизни, и эти люди пытались сделать так, чтобы ему это удалось.

Не исключено, что все это неправда.

Возможно, они были всего лишь козырными тузами с Капитолийского холма, которые приехали в трущобы толкнуть немного дури. А потом эту женщину убили. Эту Кэтрин Шеридан. И если это она искала Дэррила, то, возможно, ее убил тот парень, который ее сопровождал. Возможно, они поспорили из-за чего-то и он избил ее до полусмерти, а потом задушил. Возможно, и других тоже убил он. А может, он убил ее так, чтобы все подумали на Ленточного Убийцу.

Это было бы умно.

Наташа знала, что ей придется позвонить в полицию, сказать им, как ее зовут и где она живет, рассказать, что Кэтрин Шеридан искала Дэррила Кинга пять лет назад, что, возможно, существует какая-то связь.

Ей придется рассказать, как Дэррил Кинг исчез, а потом его нашли мертвым. Она до сих пор не знает, что же случилось.

Наташа взяла газету, оторвала первый лист и швырнула его в раковину. Потом взяла зажигалку, подожгла его и смотрела, как он чернеет и сморщивается.

Газетный лист горел от краев к центру — медленно, неумолимо, распространяя неприятный запах.

Наконец исчезло лицо женщины. Последней частью ее лица, пожираемого пламенем, были холодные, безжизненные глаза. Глаза, которые глядели на Наташу Джойс, словно Наташа была как-то замешана в ее смерти.

ГЛАВА 6

Роберт Миллер и Эл Рос стояли в зале пиццерии недалеко от пересечения Эм-стрит и Джанкшн. Миллер полагал, что Рос провел бы время с большей пользой для дела, если бы занялся всеми файлами и отчетами по предыдущим трем убийствам, но обход и опрос свидетелей всегда должен был проводиться двумя детективами. Доказательная база должна была быть создана в любом случае.

Менеджер оказался молодым человеком. На вид ему было не более двадцати трех или двадцати четырех лет. У него было приятное лицо, честный взгляд и аккуратно подстриженные светлые волосы.

— Привет, — поздоровался он и улыбнулся.

— Вы Сэм? — спросил Миллер.

— Да, я Сэм. — Он посмотрел на каждого из них по очереди. — Это вы звонили, да?

Миллер показал жетон.

— Вчера вечером, где-то без пятнадцати шесть, был сделан заказ и доставлен в дом на Коламбия-стрит около шести.

— Мертвая женщина, понятно. Не знаю, что вам сказать. Разносчик… Господи, даже не знаю, что бы я делал в подобной ситуации!

— Вы сами приняли заказ? — спросил Миллер.

— Да.

— Какой у нее был голос?

Сэм нахмурился и покачал головой.

— У нее? Нет, заказ делала не женщина. Это был мужчина.

Миллер посмотрел на Роса.

— Мужчина?

— Да, определенно мужчина. Я уверен в этом. Я записал детали: тонкая корочка, монтерейский джек, двойная порция грибов… Ну, вы поняли. Я записываю заказ. Потом я спросил у парня номер. Он дал мне номер. Я спросил его имя. Он ответил «Кэтрин». Я удивился. Он рассмеялся и пояснил, что пицца для этой женщины. Я говорю, что, мол, хорошо. Я прочитал ему заказ, чтобы он проверил. Потом он повторил его за мной. Поэтому мне этот разговор и запомнился.

— Словно он хотел, чтобы вы запомнили разговор?

— Сейчас я думаю, что да. Он хотел, чтобы я его запомнил.

Миллер посмотрел на Роса. Все, что надо было сказать, можно было прочесть по выражению лица Роса. Убийца Кэтрин Шеридан позвонил и заказал пиццу. Он хотел, чтобы ее нашли поскорее.

— Какой у него был голос? — спросил Миллер.

— Как у обычного жителя Вашингтона. Ничего особенного. Таких сотни. Если бы я знал, что меня будут о нем спрашивать, я бы прислушивался внимательнее.

— Ничего страшного, вы молодец. Вы сохранили номер, который он назвал?

— Он на бланке с заказом.

— Он у вас?

Сэм порылся под стойкой, заглянул еще в пару мест и вернулся с желтым листом размером с игральную карту.

— Вот, — сказал он и протянул бланк Миллеру.

— Можно нам его забрать?

— Конечно.

Миллер взял листок и посмотрел на него.

— Телефонный код три-один-пять, — сказал он. — У нас есть такой в городе?

Сэм пожал плечами.

— Я не знаю. Не уверен. Честно говоря, я даже не подумал об этом, записывая номер. В субботу у нас много работы…

— Хорошо, — подытожил Миллер. — Мы проверим. — Он протянул Сэму визитку. — Если вдруг что-нибудь вспомните…

— Я вам позвоню, — перебил его Сэм, улыбаясь, словно говоря: всегда рад помочь.

— Спасибо, — сказал Миллер и пожал ему руку.

— Без проблем.

Миллер подошел к двери и остановился.

— Еще один вопрос. Насчет оплаты. Разве вы не выясняете номер карты по телефону?

— Конечно, выясняем, но в большинстве случаев с нами расплачиваются наличными.

— Это был как раз такой случай?

— Да. Обычный заказ. Единственное, что запомнилось, так это то, что он назвал женское имя. Во всем остальном заказ ничем не отличался от других.

— Хорошо, — сказал Миллер. — Спасибо, что уделили нам время. — Он помахал желтым листом. — И за это тоже.

Идя к машине, Рос и Миллер молчали.

Миллер был практически уверен, что в обозримом будущем для него нормальной жизни не будет. Не будет, пока они кого-нибудь не найдут, и этот самый кто-нибудь не окажется именно тем, кто им нужен. Так было всегда.

Оказавшись в машине, Миллер посмотрел на номер на бланке.

— Я все-таки думаю, что в Вашингтоне такого телефонного кода нет, — заметил он. — Мне кажется, это что-то другое.

— У меня другой вопрос. Кто, черт побери, будет заказывать пиццу для мертвой женщины? — спросил Рос.

— Он хотел, чтобы ее обнаружили, — сухо ответил Миллер. — Он хотел, чтобы все узнали, что он сделал. Предыдущих троих обнаружили случайно, обычное дело. В последнем случае иначе.

Он покачал головой. Почти все было также: отсутствие взлома, избиение, лента и бирка, даже запах лаванды. Все то же, кроме лица Кэтрин Шеридан, которое осталось нетронутым. А теперь еще это. Килларни сказал бы, что убийца перешел в стадию украшательства. Изменения, поправки, понимание того, что так он завоюет больше внимания.

— Вот чего он хочет, — тихо сказал Миллер. — Он хочет, чтобы люди видели, что он сделал.

Вернувшись в участок, Миллер набрал номер, который дал Сэм. В трубке послышался длинный гудок… и больше ничего. Он прицепил желтый лист на стену рядом со своим рабочим столом. Он не хотел, чтобы бланк затерялся в потоке бумаг, который, как он знал, скоро появится. Они с Росом запросили необходимые файлы по Мозли, Райнер и Ли. Миллер поговорил с Ласситером и попросил, чтобы записи по трем делам привели в какое-то подобие порядка. Ласситер выделил ему Метца, Оливера и несколько ребят из административного отдела. К двум часам в кабинете на третьем этаже их уже было шестеро.

— Мне нужны данные о телефонных разговорах, — распорядился Миллер. — Стационарный и мобильный телефоны. Мне нужны банковские записи, все компьютеры и ноутбуки из соответствующих домов. Мне нужны записи о трудовом стаже, членстве в каких-либо клубах, библиотеках, спортзалах, торговых ассоциациях. Я хочу знать, какие журналы они выписывали. Все в этом роде. Мы должны относиться к этому как к поиску отпечатков, вернуться назад, исследовать все сантиметр за сантиметром, увидеть, есть ли что-то общее, что связывает этих женщин с определенным местом, человеком либо друг с другом.

Потом Миллер позвонил в офис коронера. Ему сказали, что вскрытие Шеридан еще не сделали и что помощник коронера Хэммингз сможет принять их только на следующий день. Миллер не видел Хэммингз со времени запроса коронера второго ноября. Тогда это помогло снять с него все подозрения. Это был кошмар. Одно время в полиции думали, что этот случай можно будет замять, но произошла утечка. Обычное расследование убийства, визит к проститутке Дженнифер Энн Ирвинг с целью ее допроса как потенциального свидетеля, препятствование совершению насилия закончилось продолжительным внутренним расследованием и отстранением Миллера от работы на три месяца.

После этого были публичные заявления Ласситера и шефа полиции. Настоящий цирк! Выйдя из зала суда после рассмотрения последней улики, в крытой галерее, которая отделяла главный коридор от кабинетов судей, Миллер перекинулся парой слов с Хэммингз. Вдали от вспышек камер газетчиков он воспользовался случаем и поблагодарил ее, а когда они прощались, обнял в знак признательности. Именно этот момент успел запечатлеть один из корреспондентов газеты «Глобус». Смысл этой фотографии не нуждался в объяснении. С тех пор прошло девять дней. Смерть Кэтрин Шеридан помешала возникновению нового скандала. Теперь ему снова придется общаться с Мэрилин Хэммингз. Миллер знал, что ему будет неловко. Он не хотел этого разговора.

В то воскресенье Рос и Миллер с головой зарылись в документацию по убийствам. К концу дня у них было больше вопросов, чем ответов. Миллер прочел все рапорты, которые, казалось, теперь не имели смысла. Он выделил места, где можно было задать вопросы и где их задавать не имело смысла. Во всех случаях, вплоть до убийства Маргарет Мозли в марте, были определенные зацепки, которые можно было разрабатывать, но теперь, в ноябре, толку от них уже не было. Люди жили. Люди забывали. Люди сталкивались с трагедией и делали все возможное, чтобы быстрее забыть о ней.

В шесть вечера ребята из административного отдела ушли. Метц и Оливер остались до восьми, чтобы обработать карты и фотографии по всем четырем убийствам. К девяти у Миллера разболелась голова. Кофе нисколько не помогал заглушить боль. Были вещи, которые ничем не могли помочь расследованию. В основном это касалось определения личности жертв. Даты рождения не соответствовали больничным и официальным записям. Предыдущее расследование по каждому убийству велось спустя рукава. Нужно было выполнить большой объем работы, но Миллер чувствовал, что внимание его рассеивается.

В начале десятого Рос собрался уходить. Он остановился в дверях и пригласил Миллера к себе.

Тот улыбнулся и покачал головой.

— Не хочу быть пятым колесом в телеге.

— Тогда поезжай домой, — посоветовал Рос. — Прими душ и выспись. Сейчас от тебя мало толку.

— Я надолго не задержусь, — ответил Миллер. — Поезжай, повидайся с детишками… воспользуйся моментом.

Рос махнул рукой на прощание и ушел.

Миллер встал из-за стола, подошел к окну и подождал, пока машина Роса проедет мимо здания. Миллер был знаком с женой напарника, Амандой Рос. Это было шапочное знакомство, но она ему нравилась. Он знал и трех детей Роса, которым было четырнадцать, одиннадцать и семь лет. Родители Аманды помогли им купить облицованный бурым песчаником трехэтажный особнячок без лифта, когда у Эла было еще маленькое жалование. Эл и Аманда терпеливо ждали, пока МСИ, теперь Веризон, снова начнет способствовать развитию района. Им обещали модернизацию — и обманули. Со сменой мэра обещания вернулись. Когда наконец цифры начали улучшаться, дом Росов стал стоить почти четыреста тысяч долларов, большая часть из которых у них была выплачена, о чем имелись подтверждающие документы. Альберт и Аманда были типичными жителями Вашингтона. Все, что у них было, они заработали, а заработанное заслужили. Люди вроде них, которые отчаянно цеплялись за еврейские корни, очень импонировали матери Миллера. Она хотела, чтобы Миллер был похож на них. Но это невозможно.

На стоянке Миллер сел в неприметный седан. Он ехал домой, а у него перед глазами стоял текст рапортов, записи допросов, недостающие подробности, которые напоминали ему, каким непоследовательным и поверхностным было расследование трех первых убийств — Маргарет Мозли, Энн Райнер и Барбары Ли. Но с Кэтрин Шеридан все будет иначе. Она вернула книги в библиотеку, купила еду, которую не съела, и переспала с кем-то где-то между половиной одиннадцатого утра и четырьмя часами дня.

Миллер проехал по освещенным улицам и оставил машину в начале Черч-стрит около одиннадцати часов вечера. Магазин уже был закрыт, но в окнах горел свет. Он постучал в дверь, и Зальман открыл ему. Старик был Миллеру по плечо. У него были редеющие волосы и лицо, изборожденное морщинами. Зальман Шамир был олицетворением всего того, чем должен быть пожилой еврей. Его манера держаться выдавала незаурядную личность. И хотя он позволил жене заниматься делами магазина, Миллер знал, что если бы не Зальман, то дело у нее не спорилось бы.

— Ох и злится она на тебя! — сообщил он Миллеру. — Ты ушел сегодня не позавтракав. И вчера вечером мы были здесь, но ты проскочил мимо.

— Здорово, Зальман! — отозвался Миллер.

— Какое там «здорово»! — ответил Зальман. — Быстро заходи и объясняйся. У меня уже голова разболелась.

Миллер прошел мимо нескольких столиков вдоль стены магазина, вокруг которых были расставлены стулья для старых друзей, приходивших сюда по понедельникам и четвергам поиграть в шахматы. Слева находилась стойка и стеклянные полки, на которых Хэрриет расставляла драники, шарики из мацы, фаршированную рыбу.

Хэрриет и Зальман Шамир были хорошими людьми. Все они делали неспешно, как привыкли делать с 1956 года, когда купили столовую на углу Черч-стрит. Раньше они жили в квартире над магазином. У их сына хорошо шли дела, и он купил им трехэтажный дом, облицованный коричневым песчаником, куда они и переехали одиннадцать лет назад. Миллер въехал в квартиру, когда его сделали детективом. С тех пор он виделся с Шамирами почти каждый день. Хэрриет готовила еду, слишком много еды. Когда ей казалось, что Миллер недоедает, она заходила к нему в квартиру и оставляла еду в холодильнике. Чаще всего он разговаривал с ними по утрам и вечерам. Хэрриет всегда готовила завтрак на троих и даже на четверых, если Мэри Макартур оставалась у Миллера на ночь. Иногда по вечерам, когда он возвращался и видел, что магазин еще открыт, они усаживались в задней кухне, и Хэрриет расспрашивала Миллера о его жизни, о том, что прочла в газетах. Зальман обычно молчал. Он нарезал мясо птицы или рогалики, выдавливал апельсиновый сок и занимался прочими хлопотами по хозяйству. А Миллер рассказывал им, этим странным престарелым евреям, которые стали для него чем-то вроде приемных родителей, о своей жизни. Они были своеобразной отдушиной в его мрачной жизни, которая начиналась за стенами магазина. Хэрриет расспрашивала его о делах, об убийствах. Ее глаза завороженно блестели, когда Миллер с улыбкой начинал рассказывать о работе.

— Ты скрываешь от нас неприятные стороны своей работы, — говорила она и накрывала его ладонь рукой, давая понять, что их ничем не удивишь. — Мы с Зальманом были детьми, когда заканчивалась Вторая мировая. Мы видели, что люди могут сделать друг с другом. Мы видели тех, кто возвращался из концлагерей.

Миллер считал, что не имеет права выплескивать на них подробности своей работы, поэтому о многом умалчивал. Он улыбался Хэрриет, брал ее за руку, обнимал, а потом поднимался к себе в квартиру. Бывало, она кричала ему вдогонку, чтобы он нашел себе новую девушку, лучше прежней. Миллер слышал, как Зальман говорил жене, что это не ее дело, на что она возражала, что это как раз ее дело.

В тот вечер Миллер услышал, как Хэрриет зовет его из задней части магазина.

— Привет, — поздоровался он и улыбнулся.

— Я слышу тебя, — отозвалась она. — Я слышу, как ты смеешься надо мной.

— Я не смеюсь над тобой.

Хэрриет показалась в дверях. Ее волосы были собраны в пучок, схваченный сеткой, а руки покрыты мукой. Она была на несколько сантиметров ниже мужа. Под фартуком на ней был домашний халат, а через плечо переброшено полотенце. Она всегда выглядела одинаково — пожилой женщиной. Но, казалось, что она больше уже не старела.

— Вы только посмотрите на это безобразие! — возмущенно начала она. — Я уже два дня готовлю завтрак, а ты куда пропал?

— Мне приходилось рано уходить, извини.

— Твое «извини» меня не устраивает. Ты похож на человека, который питался одними гамбургерами и содовой водой. Ты ведь это ел, да?

Миллер пожал плечами.

— Заходи в кухню. Заходи и хоть раз в жизни поешь нормальной еды.

— Хэрриет, я не голоден. — Миллер обернулся и посмотрел на Зальмана. — Ну скажи ты ей!

Зальман поднял руки, давая понять, что бессилен помочь Миллеру в этом деле.

— Я ничего не скажу. Здесь я тебе не помощник, Роберт.

Он пожал плечами и отправился готовиться к следующему рабочему дню.

— Тогда хоть выпей кофе с медовиком.

— Один кусочек можно, только маленький, хорошо?

— Глупости какие!

Хэрриет взяла его под руку и повела в кухню.

— Значит, тебе дали серьезное дело, да? — спросила она, нарезая медовик и наливая кофе.

Миллер кивнул.

— Да, очень серьезное.

— Что же это за дело, что ты не можешь с утра даже поздороваться?

Миллер улыбнулся.

— Давай не будем сейчас об этом, Хэрриет. Я расскажу подробности, когда раскрою дело.

— А что с Мэри? С ней покончено?

— Думаю, да. Покончено.

Хэрриет покачала головой.

— Глупости. Молодые люди забыли, что такое настойчивость. Одна размолвка, и все кончено, да?

Миллер не ответил и посмотрел на Зальмана, но тот только покачал головой, давая понять, что не хочет влезать в разговор.

— Тогда ешь! — скомандовала Хэрриет. — Ешь, пока не свалился от истощения!

Миллер покорно взял кусочек медовика.

Мир и все его невзгоды подождут до утра. В понедельник, тринадцатого числа, он получит отчет о вскрытии, вернется в дом Шеридан, проверит и изучит каждую деталь, которую можно будет извлечь из предыдущих дел. Ожидание этого одновременно радовало и пугало Миллера. Он ощущал, что у него появилась цель. Он не вспоминал о бывшей подружке Мэри Макартур уже добрых шесть часов. О ней ему напомнила Хэрриет, а также ящики в коридоре возле ванной комнаты. В ящиках были некоторые ее вещи — те, что сохранились после нескольких месяцев, проведенных вместе. Возможно, эти ящики останутся ему на память.

Он пожелал Зальману и Хэрриет спокойной ночи, когда на часах было уже почти двенадцать. Он принял душ и загрузил кучу одежды в стиральную машину. Было уже далеко за полночь, когда Роберт Миллер лег в постель и закрыл глаза. Из приоткрытого окна доносились звуки ночного города.

Однако заснул он не сразу. Он лежал без сна и думал об одной вещи, которая тихо заговорит с ним, когда больше никто не сможет услышать.

Около двух часов ночи он погрузился в беспокойный сон.

* * *

Давным-давно, прежде чем я стал Джоном Роби, жил мой отец.

Большой Джо. Плотник Большой Джо.

Иногда он замирал и стоял так несколько минут. И я знал, что в эти моменты его лучше не тревожить. Я слышал, как мать разговаривала с ним, бормотала, пока со временем слова не становились все менее и менее понятными. Отец терпеливо слушал, а потом садился на краешек кровати с иглой и пузырьком и помогал ей справиться с болью. Он научился жить с этим.

— Морфий, — говорил он мне, — делается из маков. Ярко-красных маков. Кроваво-красных маков. Маковые поля тянутся до самого горизонта. Сначала готовят опиум, а из него получается морфий. Он помогает ей, понимаешь? Приглушает боль… ненадолго…

Слезы в его глазах.

Он отворачивается, когда я выхожу в коридор и останавливаюсь возле двери в их спальню.

Он всегда выглядит измученным. Это человек, который может истощить себя одними размышлениями. Куда бы он ни уходил, он всегда возвращался домой после наступления темноты. Я думаю, что однажды он заблудился. Искал дорогу домой, но так до сих пор и не нашел.

Так я познакомился с морфием, опиумом, героином.

Героин. От древнегреческого «heros». Означает «герой», «воин», «полубог», «получеловек».

Это слово означает очень многое в зависимости от того, с какой стороны вы смотрите.

Я? Я знаком с героином со всех возможных сторон.

Я знаю своего отца. Плотника Большого Джо. Я знаю, почему он сделал то, что сделал, и чего это всем нам стоило.

Я помню, как он, надев шляпу, стоял в коридоре.

— Пойдем, — позвал он. — Выйдем на улицу.

— Куда? — спросил я.

Я был невеселым мальчишкой шести или восьми лет от роду.

— Это сюрприз, — ответил он.

— Хоть намекни, — попросил я.

— Мы пойдем к шоссе, а потом дальше. — Он таинственно улыбнулся. — Туда и назад, просто посмотрим, насколько далеко…

— Ага, папа.

Большой Джо понял бы, что произошло. Почему произошло. Он понял бы причину всего.

Большой Джо понял бы и посмотрел на меня сверху вниз — на невеселого мальчишку шести или восьми лет от роду — и сказал бы что-то.

— Что бы они ни выдумали… Уверен, мне пришлось пережить намного худшее, и длилось это намного дольше.

Что-то вроде этого. Что-то, что показало бы, что он понял.

ГЛАВА 7

Миллер приехал в участок в понедельник утром после восьми часов. Рос появился пятнадцать минут спустя. Их приветствовали кипа разнокалиберных файлов, разбросанные стаканчики из-под кофе и банки от колы, а также застоявшийся запах сигаретного дыма.

Миллер прибрал на одном из столов и подтянул к себе телефон. Потом отодрал желтый листок, прилепленный к стене, и снова набрал номер. Он еще надеялся, хотя знал наперед, что это не даст результата. Накануне не было никакой ошибки. Это не был номер телефона. Миллер набрал его трижды, и каждый раз в трубке слышался долгий гудок несуществующего номера.

Он позвонил оператору и попросил проверить номер через систему телефонных компаний. Тот же результат. Это не только не был старый отключенный номер, такого номера никогда не существовало.

Миллер сидел за столом и глядел на желтый бланк. 315 3477.

— Слушай, — обратился он к Росу, — тут у меня номер телефона. Но он не существует. Что еще может состоять из семи цифр?

Зазвонил телефон, и Миллер поднял трубку.

— Миллер, — представился он, кивнул, взял карандаш и расчистил место на столе для бумаги. — Конечно. Соединяйте.

Он послушал немного, потом подался вперед вместе со стулом. Лицо его стало напряженным.

— Конечно, — сказал он. — Конечно, мы проверим. — Он замолчал, слушая. — Нет, конечно, нет. С подобными вещами мы осторожны, но мы проверим. Вы оставили номер телефона у секретаря? Хорошо. Пожалуйста, назовите свое имя по буквам.

На том конце повесили трубку.

— Черт побери! — ругнулся Миллер и положил трубку на рычаг. Потом снова поднял ее и поинтересовался у секретаря, оставил ли последний звонящий номер телефона. Оказалось, что нет.

— Что там такое? — спросил Рос.

— Какая-то женщина. Рассказала о девочке из воскресной школы, которая утверждала, что узнала Шеридан в газете. Она повесила трубку, когда я спросил ее имя. И номер не оставила.

— Девочка? Какая девочка?

— Она назвала имя. Хлои Джойс. Живет в бедняцком районе. Женщина сообщила, что девочка вчера увидела фотографию Шеридан в газете и что-то сказала по этому поводу.

Рос нахмурился.

— Боже, Эл, ты же все прекрасно понимаешь! У нас что-то появляется, мы докладываем об этом, а потом, если это оказывается липой…

Рос поднял руки, и Миллер замолчал. Потом устало улыбнулся и включил компьютер.

— Сколько подобных звонков мы можем получить в ближайшее время? — спросил Рос.

— Полагаю, сто тысяч с хвостиком.

— Имя Джойс?

Миллер кивнул.

— Точно.

— Есть идеи, какой бедняцкий район она имела в виду?

— Понятия не имею, надо проверить все.

Рос начал вбивать данные в компьютер. Миллер терпеливо ждал. Он поймал себя на том, что думает об отрезке времени между половиной одиннадцатого утра и половиной пятого вечера одиннадцатого ноября, шести часах из жизни Кэтрин Шеридан, о которых они ничего не могли узнать. Библиотека, магазин, потом возвращение домой, замеченное престарелым соседом, который любил смотреть на милых девушек по телевизору. С кем она провела последние часы жизни?

Миллер вспомнил последний разговор с капитаном Ласситером, когда Килларни уехал. В глазах Ласситера Миллер видел все: смерть жены, самоубийство сестры тремя годами ранее, разочарование, отрицание и очень знакомое понимание того, что все напрасно, а если и нет, то все равно этого не избежать…

Пока Рос копался в системе, Миллер позвонил в офис коронера и поговорил с Томом Александером, помощником Хэммингз.

— Дай нам еще пару часов, — попросил тот. — До обеда подождешь?

Миллер сказал, что может подождать, и спросил, на работе ли Мэрилин Хэммингз.

— Она здесь, — ответил Том. — По локти в чьих-то кишках, но она здесь.

Миллер поблагодарил и повесил трубку.

— Кое-что есть, — отозвался Рос. — Между Лэндовер-хиллз и Гленарден нашлась женщина по имени Наташа Джойс. Живет с дочерью Хлои Джойс.

— Хорошо, — сказал Миллер. — Давай-ка нанесем ей визит.

Рос сел за руль. Об этом попросил Миллер. Он хотел подумать над тем, какие вопросы будет задавать. У них был только анонимный звонок и имя девочки. Но поскольку больше у них ничего не было, и это было уже неплохо.

На дорогах почти не было машин, поэтому ехали они быстро. Прежде чем Миллер решил, что он будет говорить, они прибыли на место.

Рос припарковался на углу съезда с магистрали, который вел в район. Он понимал, что, если оставить автомобиль на территории района, его могут угнать.

Они подошли к дому и остановились. Миллер стоял, засунув руки в карманы пальто, и смотрел, как изо рта вырывается облачко пара. Место, в которое они попали, было убогим. Граффити, мусор, перевернутые мусорные баки, пустые бутылки с отслоившимися от влаги этикетками…

— Это там, — сказал Рос и ткнул пальцем.

Миллер последовал за ним между унылыми коробками зданий, которые стали приютом для несчастных, заслуживающих лучшей жизни.

«Это то дерьмо, которое мы не хотим считать национальным достоянием», — подумал он.

— Восемнадцать, — сказал Рос. — Квартира восемнадцать, третий этаж.

Они поднялись по лестнице, погруженной в тень. Было раннее утро, но что-то в этом месте заставляло считать, что на мир опускаются вечные сумерки. В воздухе чувствовался запах мочи и дерьма, крови и мусора, влажных газет, старых матрасов и горелых домашних жаровен, фантазии и желания, чтобы все было иначе, — желания, которому не суждено было стать реальностью.

«Как здесь хреново!»

Рос постучал и отступил в сторону. Миллер встал справа от двери, а Рос, положив руку на пистолет, слева. Оружие было в кобуре, но он расстегнул ее, чтобы ствол можно было быстро достать.

«Совсем хреново».

Изнутри донесся шум.

Застучали цепочки, защелки, засовы — хозяева не хотели, чтобы их обокрали.

— Кто там? — послышался голос из-за двери.

— Полиция, мэм.

Тишина.

Рос посмотрел на Миллера.

Тот сказал:

— Открывайте дверь, мэм. Это полиция.

— Да слышу я, слышу, черт побери! — ответила Наташа Джойс и отперла дверь.

Дверь распахнулась. Миллер зашел первым, Рос последовал за ним, застегивая кобуру. В коридоре со свежевыкрашенными стенами было светло. Ковер на полу, хотя и потертый, выглядел чистым. В квартире, в отличие от лестницы, хорошо пахло. Это был своего рода оазис, оказывавший сопротивление надвигавшейся из-за двери пустыне.

Миллер достал жетон.

— Я знаю, кто вы, — сказала Наташа Джойс.

— Вы мисс Наташа Джойс? — спросил Миллер. — У вас есть дочь Хлои Джойс?

Наташа слабо улыбнулась.

— Учительница, верно? Она вам позвонила?

Миллер нахмурился.

— Вы ведь поэтому здесь? Из-за женщины в газете, которую убили в субботу.

— Да, — подтвердил Миллер и покосился на Роса. — Вы нас ждали?

Наташа сокрушенно покачала головой.

— Люди вроде меня всегда ждут, что к ним в гости пожалуют люди вроде вас.

Стоя в чистом коридоре в квартире Наташи Джойс в ожидании, пока она пригласит их в кухню, Миллер чувствовал себя неловко. Все, что он слышал, — это далекий шум телевизора, по которому показывали мультфильмы.

— Моя дочь у себя в комнате смотрит телевизор, — сказала Наташа. — Мне захотелось, чтобы она побыла сегодня дома, со мной. Ничего страшного, если Хлои и прогуляет денек. Мы можем поговорить здесь.

Она пригласила Роса и Миллера в узенькую кухню, поставила им два стула возле еще более узкого стола, а сама прислонилась к раковине и крепко вцепилась руками в ее хромированный край, словно ожидая чего-то плохого. Потом посмотрела по сторонам, откашлялась и повернулась к Миллеру, потому что он первым вошел в квартиру, первым заговорил. И хотя Миллер был моложе Роса, было что-то в выражении его лица, сказавшее ей, что он успел многое повидать на своем веку. Наташа Джойс выбрала Роберта Миллера главным. Она решила, что если уж говорить, то только с ним.

— Так что вы хотите знать? — спросила она.

— К нам поступил звонок, — ответил Миллер.

Он внимательно рассматривал Наташу. Что-то в выражении ее лица говорило, что жизнь всегда будет иметь привкус разочарования, что бы ни случилось. Она была симпатичной женщиной. С одной стороны ее волосы были подстрижены довольно коротко, а с другой ниспадали до плеч и были схвачены заколкой. Но было что-то в ее глазах… Миллеру она напомнила другую девушку. Девушку, которой он пытался помочь.

Наташа выглядела смущенной. Она была в поношенной футболке, на столе лежали резиновые перчатки, а в воздухе витал запах дезинфицирующих средств. Она как раз занималась уборкой.

— Вам звонила учительница из воскресной школы Хлои, верно? Мисс Антробус?

Миллер покачал головой.

— Она не назвала себя.

— Это точно была она. Мы разговаривали вчера, когда я забирала дочь. Я так и подумала, что она позвонит вам. — Наташа Джойс улыбнулась и даже сделала попытку рассмеяться. — Я сама собиралась вам позвонить. Черт, я сама должна была позвонить! А теперь эта история будет выглядеть как-то не так.

— Что вы имеете в виду, мисс Джойс? — спросил Миллер.

Наташа, казалось, не услышала его вопрос. Она покачала головой и продолжила:

— Она просто перепуганная сучка, маленькая перепуганная сучка. Я думаю, что это из-за того, что она полукровка. Ну, вы поняли, не черная и не белая. Никто ее не хочет. Должно быть, ей тяжко от этого.

— Она не назвала нам свое имя, — повторил Миллер. — И она не жаловалась на вас, на вашу дочь или что-то подобное, мисс Джойс. Я полагаю, что звонившая была озабочена тем, что вы, возможно, знаете что-нибудь о Кэтрин Шеридан, женщине, которую убили в субботу…

— Это не ее имя, — перебила Наташа, словно хоть в этом могла опередить белых легавых засранцев. — У нее было другое имя, и я не уверена, что это была она. Но она приходила сюда, и спустя несколько недель Дэррила не стало.

Миллер нахмурился.

— Я прошу прощения, но я немного запутался. Вы сказали, что у нее было другое имя?

— Шеридан. Кэтрин Шеридан. Она назвалась другим именем, когда приходила вместе с тем ублюдком поговорить с Дэррилом.

— С Дэррилом?

— Отцом Хлои. Дэррил Кинг. Он был моим парнем, моим мужчиной. Он был отцом Хлои.

— Он умер?

— Да, умер в две тысячи первом году.

— Мне очень жаль, — сочувственно сказал Миллер и сразу же вернулся к делу. — И эта женщина, которую убили… Она приходила повидаться с Дэррилом вместе с каким-то мужчиной?

— Боже, я не знаю! Я не знаю, что мне думать, черт побери! Приходила какая-то женщина, которая хотела поговорить с Дэррилом. Она была похожа на эту из газеты. Она была с мужчиной, и они приходили не раз. Они разговаривали со мной всего лишь однажды, хотя я видела их несколько раз. Они сказали, что ищут Дэррила, спрашивали, где он. Черт, к тому времени он уже катился по наклонной, если вы поняли, что я имею в виду. Я не знаю, сколько он потреблял товара, но много.

— Товара?

— Героина. Дэррил был обдолбышем, мистер, настоящим, профессиональным, дипломированным обдолбышем. Вы спрашиваете меня о женщине, а я видела ее несколько раз пять лет назад. Если только это была та самая женщина, которая вам нужна. Но какие у нее могли быть дела с Дэррилом Кингом и как Дэррил мог быть связан с такой женщиной, как она, одному Богу известно. Я не знаю, чем вам помочь. Единственная причина, по которой я разговариваю с вами, так это потому, что эти люди, возможно, связаны с тем, что случилось с Дэррилом. Я бы позвонила вам, просто эта тупая сука меня опередила.

Миллер взглянул на Роса. На лице напарника явно читалось разочарование. Это была старая информация, пятилетней давности. Зацепка, которая оказалась пустышкой.

— Мужчина, который сопровождал ее… — начал Миллер. — Как он выглядел?

Наташа ткнула пальцем в Роса.

— Как он.

— Как я? — переспросил Рос, и на секунду ему стало неловко.

— Да, как вы. Ну вы поняли: рубашка, галстук, костюм, пальто, темные волосы с сединой на висках. Хотя он нервничал. По крайней мере, мне так показалось. Черт, а может, и не нервничал, просто был начеку, словно выжидал чего-то.

— И все-таки, как он выглядел? Я имею в виду лицо. Было что-то запоминающееся?

Наташа пожала плечами.

— Бог его знает, я уже и не припомню. Это было давно. Я особо внимания не обращала. Он молчал. Говорила только женщина. Возможно, я бы смогла узнать его, если бы увидела снова, не знаю. — Она замолчала.

— Что-нибудь еще?

— Да вроде ничего, — ответила Наташа. — Он дал мне двадцать баксов. Сказал, чтобы я купила что-нибудь для Хлои. Чтобы купила ей куклу. Она любит эту куклу, до сих пор с ней играет. Только поэтому она и помнит тех людей.

— И они просто хотели поговорить с Дэррилом?

Наташа кивнула.

— Вы можете еще что-нибудь рассказать об этом мужчине? Может, у него были какие-то отличительные черты? Какие-нибудь особенности? Татуировки, шрамы, родимые пятна?

Наташа покачала головой.

— Нет, ничего такого не было.

— Хорошо, мисс Джойс, — сказал Миллер. — Вы можете вспомнить что-нибудь еще?

— Я не знаю, в чем Дэррил был замешан. Черт, я не знаю! Возможно, они хотели прикупить у него дури.

— Вы помните точно, когда это было?

— Где-то за две недели до смерти Дэррила.

— То есть?

— Седьмого октября две тысячи первого года.

Рос делал записи в блокноте.

— И вы больше ничего не можете вспомнить, что могло бы связывать эту женщину с Дэррилом?

— Если бы могла, то рассказала бы.

Миллер помолчал несколько секунд.

— А что вы думаете, мисс Джойс? — спросил он. В его голосе слышались нотки сочувствия и понимания.

— О чем? Что вы имеете в виду?

— Вы считаете, что это была та же женщина?

Наташа покачала головой.

— Я не знаю. Я не уверена. Они похожи, они могли быть сестрами, ведь так? — Она нервно засмеялась. — Я не знаю. Я в самом деле не знаю.

— А Хлои была уверена, не так ли?

— Не впутывайте ее в это. Святой боже, чего вы хотите от нас? Какая-то женщина приходила повидать моего умершего парня пять лет назад. Я не знаю, откуда они знали друг друга и чего она хотела. Возможно, это она и есть.

— Эта была та же женщина, мисс Джойс? — спросил Миллер и вынул из внутреннего кармана фотографию из паспорта Кэтрин Шеридан. Она была цветная и более четкая, чем в газете.

Протянув фото Наташе, Миллер заметил внезапное изменение в выражении ее лица. Ее глаза расширились, дыхание участилось. Она казалась удивленной, даже напуганной.

— Я думаю, что возможно. Возможно, да. Я не уверена.

Миллер не убирал фотографию.

Глаза Наташи наполнились слезами.

— Мисс Джойс? — попытался вывести ее из оцепенения Миллер.

— Да, да, — прошептала она. — Я думаю, что это она. Это она приходила.

Миллер сунул фотографию снова в карман и посмотрел на Роса.

— Я не хочу впутываться в эту историю, — сказала Наташа. — Я не имею к этой женщине никакого отношения.

— Я понимаю, мисс Джойс, но она приходила к Дэррилу, и…

— Боже, это было пять лет назад! Дэррил мертв. Теперь эта женщина тоже мертва. Ради всего святого, у меня же дочь! — Внезапно она замолчала и внимательно посмотрела на Миллера. — У вас есть дети?

Миллер отрицательно покачал головой.

Наташа повернулась к Росу.

— А у вас есть дети. Вы похожи на человека, у которого есть дети.

— Трое, — ответил Рос.

Наташа снова повернулась к Миллеру.

— Он понимает. Спросите его. Он знает, что значит, когда у тебя дети. Я не знаю, во что вляпалась эта женщина, и тем более не знаю, зачем ей понадобился Дэррил. Я определенно не хочу вмешивать сюда дочь. Я потратила уйму времени, чтобы оградить ее от дерьма, которое Дэррил приносил с собой. — Она глубоко вздохнула и попыталась собраться с мыслями. — Мы выжили, понимаете? Мы пережили все это. Боже, порой мне казалось, что у нас ничего не получится, но мы выжили. Теперь все кончено, понимаете? Я рассказала вам, что знала. Мне больше нечего добавить. Вы можете пойти и найти того, кто убил ее, но не надо приплетать нас к этому, ладно?

На какое-то время в кухне воцарилось молчание. Потом Миллер встал со стула и протянул Наташе визитку.

— Если что-нибудь вспомните…

Наташа взяла карточку, посмотрела на нее, перевернула. Потом вытерла глаза, оторвалась от раковины и направилась к двери.

Миллер и Рос последовали за ней.

Миллер задержался в дверях.

— Я понимаю, — тихо сказал он. — Хотя у меня и нет детей, я понимаю.

Наташа кивнула и попробовала улыбнуться сквозь слезы. На мгновение в ее глазах вспыхнула благодарность, которая тут же исчезла.

Миллер и Рос начали спускаться. Наташа глядела им вслед, пока они не исчезли из виду.

Когда она заперла дверь, из комнаты вышла Хлои.

— Кто это был, мама?

Наташа вытерла последние слезы.

— Никто, милая. Никто.

Хлои пожала плечами и вернулась к себе.

Наташа Джойс постояла немного, стараясь успокоиться, и вдруг поняла, что не знает почти ничего о том, что случилось с Дэррилом Кингом, отцом ее ребенка.

ГЛАВА 8

Они остановились, чтобы купить кофе по дороге в участок. Миллер понимал, что им надо убить время до обеда. Он хотел увидеть Мэрилин Хэммингз. Ему нужны были результаты вскрытия. И еще он хотел лучше изучить эту историю с Наташей Джойс.

Вернувшись в участок, Миллер постоял у окна у себя в кабинете. На стене справа от него висели две пробковые доски — большие, где-то два метра на метр, — на которых разместили фотографии четырех жертв, их домов и квартир, карту с отмеченными местами преступлений, заметки и напоминания, а также желтый бланк из пиццерии с номером 315 3477.

Рос вышел в коридор за содовой и, вернувшись, протянул Миллеру жестянку.

— Чертов номер! — выругался Миллер. — Не могу взять в толк…

Рос стоял рядом и шумно потягивал колу.

— Семь чисел, — сказал он. — Координаты чего-то?

— Что ты знаешь о координатах?

Рос пожал плечами.

— Ничего.

— И я ничего.

— А если наоборот — 774 3513?

Миллер нахмурился и задумался.

— Подставь впереди ноль и получишь номер дела, — предложил он. — Попробуй так поискать.

Рос поставил банку на угол стола и включил компьютер. Они ждали с нетерпением, словно дети Рождество. Ввели цифры. Подождали. Процессор натужно загудел.

Миллер подошел к окну. Небо было белым и невыразительным. В его голове бродили мысли: «Что же это за жизнь, а? Гоняешься за людьми, которые сотворили такое с другими людьми».

— Есть! — обрадовался Рос.

— Что там? — спросил Миллер.

— Снова наш друг, наш очень интересный друг. Дэррил Эрик Кинг, родился четырнадцатого июня тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, арестован в четверг, девятого августа две тысячи первого года, за хранение кокаина. Дело 077-435-13.

— Ты шутишь!

Рос покачал головой.

— Я более чем серьезен. Смотри. Дэррил Кинг. — Он отодвинулся, чтобы Миллеру был виден экран. — Дело 077-435-13. Дэррил Эрик Кинг.

Миллер от удивления лишился дара речи.

— Поверить не могу… — наконец сказал он. — Нет, это уже слишком… — Он снова замолчал, качая головой и глядя на экран, пытаясь понять значение того, что видел. — Где это случилось? — в конце концов спросил он.

— Седьмой участок.

— Кто его арестовал?

— Сержант Майкл Маккалоу. Знаешь его?

Миллер покачал головой.

— И что было дальше?

Рос пощелкал по страницам.

— Выпустили в тот же день, восемь часов спустя. Никаких официальных обвинений.

Миллер нахмурился.

— Как это — никаких официальных обвинений? Его же взяли с… Сколько там было?

— Три грамма. Три с половиной, если точно.

— Должно быть, он был информатором. Или же поделился чем-то важным с этим Маккалоу. Возможно, сдал торговца или что-нибудь в этом роде.

— Если бы он работал на нас, в файле была бы пометка, — сказал Рос с сомнением. Он нахмурился, вглядываясь в текст на экране.

Миллер скептически усмехнулся.

— Да, и у нас самая лучшая и хорошо организованная файловая система на свете, верно?

— Надо бы расспросить Маккалоу.

— Да, не мешало бы. Он все еще работает в седьмом участке?

Рос закрыл файл Кинга, открыл другой и ввел имя Маккалоу. Подождал немного, потом повернулся и посмотрел на Миллера, который стоял у окна.

— Нет его.

Миллер оглянулся.

— Нет? Умер?

— Нет, просто больше не работает в отделе. Уволился в марте две тысячи третьего года.

— Сколько лет он проработал?

— Поглядим. С восемьдесят седьмого. Получается шестнадцать лет?

Миллер кивнул.

— Если бы проработал двадцать, получил бы пенсию. Кто будет увольняться за четыре года до пенсии? Можно выдохнуться, но все же доработать до пенсии, сидя за столом и перекладывая бумажки. Он выбросил на ветер чертову уйму денег.

— Если только ему не пришлось уволиться, — предположил Рос.

Миллер пожал плечами.

— Как знать. Сейчас это неважно. Мы должны отыскать Маккалоу. Надо с ним поговорить. Возможно, существует связь между убийством Кэтрин Шеридан и тем арестом. — Он смотрел в окно, качая головой. — Иисусе! — наконец воскликнул он. — Да мы просто обязаны его найти. Надо подключить Метца, кого угодно, кто не занят чем-то более важным. — Миллер уселся за стол. — Итак, что у нас есть? Хлои Джойс говорит, что узнала Кэтрин Шеридан. Мы знаем, что пять лет назад Кэтрин Шеридан ездила к Дэррилу Кингу домой. Мы не можем поговорить с ним, потому что он мертв. Но за два месяца до смерти его арестовывал сержант Маккалоу из седьмого участка. И номер дела Кинга совпадаете номером, который убийца Шеридан оставил в пиццерии.

— Может быть так, что человеком, который сопровождал Шеридан к Кингу, был Маккалоу?

Миллер покачал головой.

— Я не хочу строить предположений. В первую очередь я хочу знать, почему Кэтрин Шеридан хотела видеть Дэррила Кинга и ездила к нему домой не раз, а дважды, а то и трижды. И это лишь те случаи, когда она не заставала его дома, а видела только Наташу Джойс.

— Думаешь, Кэтрин Шеридан была наркоманкой?

— Коронер сможет ответить на этот вопрос, — сказал Миллер, снимая пиджак со спинки стула.

Номер из пиццерии оказался не телефонным, это был номер дела, это была ниточка. У него было имя парня, который вернулся из небытия в деле пятилетней давности. Это было уже кое-что.

В километре от участка помощник коронера Мэрилин Хэммингз стояла над телом Кэтрин Шеридан и объясняла ассистенту Тому Александеру, что ей удалось обнаружить.

— Видишь? — спросила она.

Мэрилин Хэммингз совсем недавно исполнилось тридцать лет, и, возможно, она была слишком молода для этой должности. Ей пришлось выдержать достаточно проверок, чтобы выработать циничный и деловой подход к работе. Она была привлекательная женщина, но эта привлекательность возникала в основном благодаря ощущению независимости, которое она излучала. Коронер города Вашингтон официально взял отпуск до января, и Мэрилин с уверенностью приняла на себя руководство конторой. И эта уверенность была написана на ее лице, когда она рассматривала содержимое вскрытой грудной клетки Кэтрин Шеридан.

— Есть вопрос, — сказал Том.

— Какой?

Александер пожал плечами.

— Просто любопытно. Сколько бы она смогла протянуть?

— Неизвестно. У разных людей это по-разному. Это зависит от некоторых факторов. Ты уже выяснил, кто у нее был лечащим врачом?

— Пока что нет.

— Ее нет в медицинской базе данных округа?

Александер покачал головой.

Мэрилин нахмурилась.

— Значит, что мы имеем? Медицинской страховки нет. Ее зубы, отпечатки пальцев, образцы ДНК… нигде никаких данных. А теперь оказывается, что ее нет и в медицинской базе данных округа.

— Ну, в нашей системе она могла бы появиться, если бы ее арестовали. И даже в этом случае обычно берут только отпечатки пальцев, которые, бывает, теряются.

— Не пугай меня, — ответила Мэрилин.

— Так что мы делаем?

— Заканчиваем здесь. Все по протоколу. Потом звоним следователям, которые работают над этим делом, приглашаем сюда и составляем отчет.

— Я уже поговорил с ними. Они едут сюда. Это Роберт Миллер…

Александер замолчал и посмотрел на Хэммингз, словно ожидая ответа.

Она криво усмехнулась.

— Что?

— Ничего, совсем ничего.

— Глупости, Том. Ты пытаешься меня разозлить.

— Нет, неправда, я не…

— Не надо верить всему, что пишут в газетах… — начала Мэрилин, но тут зазвонил телефон.

Александер снял трубку, поздоровался, поблагодарил и положил трубку.

— Они здесь, — сообщил он.

— Я встречу, — ответила Мэрилин. — Заканчивай отчет и можешь заняться каталками.

Она направилась к себе в кабинет, сняла там лабораторный халат, повернула по коридору налево и пошла в сторону главного входа. Миллер и Рос уже ждали ее.

Она улыбнулась, увидев Миллера. Он улыбнулся в ответ, но на его лице было написано смущение.

— Роберт… — мягко сказала она.

Миллер пожал ее руку.

— Мэрилин… — ответил он негромко и кивнул в сторону Роса. — Вы знакомы с моим напарником, Элом Росом?

— Детектив Рос, — сказала она. — Мы пересекались несколько раз.

— Рад вас видеть, — вмешался Рос и, пытаясь разрядить обстановку, заметил: — А вы все страдаете от этих газетных глупостей, да?

Мэрилин Хэммингз улыбнулась.

— Собаки лают, а караван идет.

— Вы уже закончили с Шеридан? — спросил Миллер.

— Только что, — ответила она. — Пойдемте ко мне в кабинет.

Они шли по коридору, и Миллер был рад, что Рос рядом. Между Миллером и Мэрилин Хэммингз ничего не было, но газетчики обставили все иначе, и это было неприятно. Миллеру было бы легче, если бы он знал Мэрилин хоть немного лучше. Они украдкой бросали взгляды друг на друга, и Миллер гадал, испытывает ли она неловкость, как и он. Возникает ли эта неловкость из-за желания обсудить то, что произошло, или из-за стремления сделать вид, что ничего не было?

— Интересный случай, — заметила Мэрилин, садясь за стол. — Похож на предыдущие три, тем не менее не такой.

Она указала на стул возле двери и на второй у стены. Миллер и Рос сели.

— Кто-нибудь из вас изучал судебную медицину? Может, патологию? — спросила она.

Миллер покачал головой, Рос тоже.

Хэммингз понимающе кивнула.

— Допустим, находят тело, — начала она, — труп. У нас есть всего четыре классификации смерти, а именно: несчастный случай, самоубийство, убийство и природный фактор. Мужчина чистит ружье и нечаянно стреляет себе в грудь. Пуля задевает аорту, он теряет много крови, сердце сокращается, и человек погибает. Тот же мужчина мог взять то же ружье, приставить его к груди и нажать на спусковой крючок. Повреждение, внешний вид, причина смерти будут те же, но мотивация будет отличаться — в последнем случае это преднамеренный акт. Он хотел убить себя и сделал это. Или жена рассердилась на него за роман на стороне и выстрелила ему в грудь с близкого расстояния. Он погиб. Опять-таки, повреждения, внешний вид, причина смерти не отличаются. Отличается мотивировка. И наконец, у нас есть парень, который много курит и заливается пивом. На дороге у его машины пробивает колесо. Он расстроен, разозлен, пытается поменять колесо в одиночку. Наследственная слабость аорты вызывает ее разрыв, его грудь наполняется кровью и он умирает. Во всех случаях мы делаем одно и то же. Мы определяем личность объекта, причину смерти, способ, механизм или метод и стараемся как можно точнее определить время смерти. Все это возможно, когда есть труп, который можно вскрыть. — Мэрилин посмотрела сначала на Роса, потом на Миллера. — В данном случае мы прошли первые три этапа. Мы проанализировали ленты, бирки, волокна, волоски, все. И ничего интересного не нашли. Вообще ничего.

Миллер кивнул.

— Вы сказали, что случай Шеридан очень похож на предыдущие три, но не совсем?

Она улыбнулась.

— Так и есть.

— И чем последнее убийство отличается от предыдущих? — спросил Рос.

— Именно поэтому я рассказала вам о четырех типах смерти. Я не сомневаюсь, что ее убили. Вопрос в том, как именно. Метод и механизм. Они отличаются от первых трех случаев.

— Чем же? — снова поинтересовался Рос.

— Первых троих избили, потом задушили, а ленту привязали к шее уже после их смерти. Шеридан же сперва задушили.

— Сперва? Что вы имеете в виду? — спросил Миллер.

— Если человека избивают, пока он жив, то появляется определенный тип синяка. Он отличается от синяка, который возникает, если били уже мертвого человека.

— И что у нас в данном случае?

Мэрилин Хэммингз хмуро улыбнулась.

— Тут нечто, что я с трудом понимаю. Необходимо взглянуть на это дело под другим углом. Подкожные синяки, множество подкожных синяков, и то, насколько они обесцвечены, говорит о том, что побои наносились уже после смерти жертвы.

— Не понимаю, — признался Миллер. — Вы утверждаете, что в предыдущих трех случаях побои были нанесены до того, как жертву задушили, а в этом случае все наоборот?

— По всей видимости, так и было.

— А удушение? Она умерла от удушения?

— Да, причиной смерти определенно стало удушение. Это было сложно определить во втором случае, с Энн Райнер, секретарем. Избиение было таким сильным, что она могла умереть за несколько секунд до того, как ее начали душить. В ее мозге, в глазных впадинах и в основании шеи обнаружились кровоизлияния. Ей были нанесены чрезвычайно жестокие побои, и я думаю, что она все равно бы не выжила.

— Так что у нас в этом случае? — спросил Миллер.

— Перед нами похожая смерть, но иной порядок нанесения увечий. Я вижу, что женщину сначала задушили, а потом сильно избили, но, в отличие от других случаев, лицо осталось нетронутым.

— Что вам подсказывает интуиция? Что вы думаете по этому поводу?

— Что я думаю? Я думаю, что не могу ответить на этот вопрос, Роберт.

Когда Мэрилин назвала его по имени, Миллер взглянул на нее. То, каким тоном она это произнесла… Он многим был ей обязан. Ее показания помогли Миллеру выпутаться из истории, которая могла положить конец его карьере. Она спасла его. Испытывал ли он к ней обычную благодарность, или это было другое, неожиданное чувство?

— Вы не обязаны это записывать, — сказал он. — Вы сможете отказаться от всего, что сказали. Меня просто интересует ваше мнение о том, что случилось.

Мэрилин посмотрела на Роса, и тот кивнул, успокаивая ее.

— Я полагаю, что кто-то… Я полагаю, что кто-то хотел, чтобы это убийство выглядело так же, как и первые три. Очень хотел.

— Но это был не тот же человек?

Хэммингз заколебалась.

— Вас интересует мое личное мнение, так?

— Не более.

— Это был другой человек, детектив. Я думаю, это был имитатор.

Миллер посмотрел на Роса. Тот не проронил ни слова.

— Есть еще три вещи… — продолжила Мэрилин. — Первое и самое главное — мы не можем идентифицировать ее с формальной точки зрения…

Миллер начал было что-то говорить, но она перебила его.

— Ее паспорт? Да, он у нас. У нас даже есть ее водительские права, но нет зарегистрированного автомобиля.

— Ничего необычного в этом нет, — возразил Рос. — У массы людей есть права, но нет машины.

— Да, конечно, но это еще не все, — сказала Хэммингз. — Ее номер социального страхования не совпадает с ее именем. Система выдает имя какой-то испанки, кажется. Я записала.

Миллер покачал головой.

— Извините, — сказал он. — Я не понимаю.

— Я говорю, — ответила Хэммингз, — что у меня есть ее номер социального страхования, — по крайней мере, то, что должно им быть, но когда я ввожу его в систему, мне выдают другого человека.

— Та же история, что и раньше, — сказал Миллер.

Хэммингз подняла на него взгляд.

— С идентификацией других жертв тоже имеются проблемы, — пояснил он.

— Первым делом мы всегда идентифицируем жертву, — пояснила Хэммингз, — но в данном случае это не удалось. Ни ДНК, ни отпечатков пальцев, ни стоматологического статуса, а когда еще и оказалось, что ее номер социального страхования принадлежит другому человеку… — Она покачала головой. — У меня также была причина проверить медицинскую базу данных округа.

Миллер нахмурился.

— Она болела?

— Она не просто болела. Она умирала от рака.

Выражение лица Миллера сказало все, о чем он подумал. Он почувствовал, что теряется, словно его перенасытили информацией.

— Насколько все было плохо? — наконец спросил он.

— Рак был в одном из легких. В правом. Прогрессирующий. Важнее другое. Она не была зарегистрирована в онкологическом центре, а значит, не посещала врача.

— Насколько быстро прогрессировала болезнь? — перебил ее Рос.

— Сложно сказать, — ответила Хэммингз. — Рак — странная штука, феномен клеток, которые беспорядочно воспроизводят себя. И когда их много и они быстро размножаются, образуется опухоль. Организм имеет определенные средства для борьбы с некоторыми из этих опухолей. Одни из них вырастают и оказываются доброкачественными. У Кэтрин Шеридан была злокачественная опухоль, очень запущенная. Не думаю, что она прожила бы намного дольше, если бы ее не убили.

— Она принимала какие-нибудь лекарства или проходила курс лечения?

— Следов чего-нибудь подобного я в ее организме не обнаружила. Ни болеутоляющих, ничего. Как я уже сказала, не нашлось ни одной записи о ее регистрации. Есть еще другие клиники, их несколько, но те, что работают на законных основаниях, должны иметь лицензию, поэтому обязаны вести записи о больных и отчитываться о людях, которые обращаются к ним за помощью.

— Но ведь есть же места, где можно получить медицинскую помощь без всяких бумажек? — спросил Рос.

— Конечно, — согласилась Хэммингз. — Подпольные абортмахеры, ветеринары, которые выполняют несерьезные операции, незарегистрированные пластические хирурги…

— А те, что лечат рак?

Хэммингз пожала плечами.

— Как знать, черт возьми! Я слышала, к примеру, о гомеопатах, которые используют витамин К, чтобы лечить рак. Но в конце концов все они попадают в поле зрения Управления по контролю за продуктами и лекарствами и сбегают в Мексику.

— Почему?

— Почему в Мексику или почему их не любят в Управлении?

— Почему их не любят?

— Некоторые полагают, что витамин К намного лучше большинства препаратов. Возможно, потому что он дешевый, и для того, чтобы его применять, не нужно быть врачом. Я могу только гадать, но, судя по моему опыту работы с Управлением, они становятся сами не свои, если кто-то делает что-то, что может помочь людям.

Миллер криво усмехнулся. Для своего возраста Мэрилин Хэммингз была слишком цинична.

— Так есть у нас какие-либо доказательства того, что первых трех женщин убил не тот, кто убил Кэтрин Шеридан? — спросил Рос.

— Все, что я вам рассказала, можно оспорить в суде, — заметила Хэммингз. — Зная, как нынче работает окружной прокурор, вам придется привести этого парня с подписанным признанием, а также с видеозаписью убийства, прежде чем вы получите ордер и право обыскать его мусорный бак.

— Это слишком цинично даже для вас, — заметил Миллер, снова удивившись тону Хэммингз.

— Цинично? Скорее, реалистично. Я каждый день смотрю на то, что эти засранцы делают с людьми, детектив. И вы тоже, я уверена, но у меня это происходит на личностном уровне. К скольким убийствам вас подключали в этом году, детектив?

— Да черт его знает! К десяти, возможно, двадцати.

— Вы работаете в юрисдикции одного участка, верно?

— Верно.

— Есть у вас в участке другие детективы, которые занимаются убийствами?

— Да, нас примерно шесть-десять человек.

— Хорошо. Сейчас, когда коронера нет, у вас есть я и Том Александер, а также еще пара человек на другой смене. Мы обслуживаем одиннадцать участков, даже пятнадцать, если учесть, что мы частично занимаемся Аннаполисом и Арлингтоном. У нас здесь комплекс, способный принимать одновременно четыреста тел, а также морозильник, который, если возникнет необходимость, может вместить еще сто пятьдесят трупов. Мы обрабатываем более шести сотен случаев в месяц, шестьдесят восемь процентов из которых являются убийствами, нападениями со смертельным исходом, утоплениями и самоубийствами. Из них добрых двести семьдесят пять приходится на уголовные преступления, ну и прочее. Короче говоря, мне ли вам рассказывать, детектив, что люди могут сделать с себе подобными?

— Я понял, к чему вы клоните, — ответил Миллер. — Вы упомянули о трех вещах. Судмедэксперты, работавшие на месте преступления, утверждают, что, возможно, у нее был секс в день гибели.

— Да, это третий момент, который необходимо прояснить.

— Вы можете рассказать нам что-нибудь о человеке, с которым она переспала? — спросил Миллер.

— Не могу сказать ничего, кроме того, что у них был безопасный секс. На нем был презерватив. Мы обнаружили сперматолитический элемент, называемый ноноксинол-9. Он очень распространен. Его можно найти в продукции десятков торговых марок. Больше ничего особенного.

— Никаких лобковых волос в районе вагины?

— Нет, и ничего под ее ногтями, ничего в волосах. Ничего нового в плане отметин на ее шее, которые помогли бы мне сообщить что-нибудь определенное. Все, что я могу сказать, так это то, что убийца, по всей видимости, правша. Отметины на левой части шеи немного глубже. Большими пальцами он прижимал горло. Он точно знал, куда нужно жать, но ему, возможно, просто повезло. Он стоял у нее за спиной, а потом обошел и встал перед ней. Он стоял перед ней, когда она умерла. Это все, что я могу сказать.

— Мы разгребем эту историю с идентификацией, — сказал Миллер. По его голосу чувствовалось, что он пытается себя успокоить.

— Я хочу сказать вам кое-что, Роберт. Есть что-то очень неправильное в том, что мы не можем идентифицировать человека у себя в системе.

— Дайте мне имя человека, с которым ассоциирован этот номер социального страхования, — попросил Рос.

Мэрилин взяла со стола листок бумаги и передала ему.

— Исабелла Кордильера, — прочел Рос. — Это все, что у вас есть?

— Это все, что было. Вводите номер, и система дает это имя.

— Может, сбой системы? — предположил Миллер. — Возможно, это все объясняет. Мы разберемся.

— И сообщите мне, хорошо? Меня заинтересовала эта история.

— Я сообщу все, что смогу, — ответил Миллер. — Большое спасибо за помощь.

Мэрилин пожала плечами.

— Вы всего лишь хотели узнать мое мнение. Могу ли я прийти в суд, положить руку на Библию и поклясться, что парень, который убил первых трех женщин, убил Кэтрин Шеридан? Нет, не могу. Могу ли я ответить на ваш вопрос, что говорит моя интуиция? Да, могу. Моя интуиция говорит, что это был кто-то другой.

— Этот другой, похоже, имел доступ к конфиденциальным файлам, которые помогли ему обставить все почти в полном соответствии с предыдущими тремя убийствами, — сказал Рос.

— Определенно, это так. Насколько я понимаю, газетчики не описывали позы, в которых находили трупы, и не упоминали о лаванде? — спросила Хэммингз.

— Нет, ничего такого не было, — подтвердил Миллер.

— Значит, мы имеем дело с кем-то из полиции, возможно, из судмедэкспертов, которые обслуживали каждое из мест преступления, или с кем-то из департамента коронера.

— Или с кем-то, — добавил Рос, — у кого есть доступ к нашим системам.

На мгновение в комнате повисла тишина, каждый пытался осознать значение сказанного. Потом Мэрилин Хэммингз встала из-за стола и протянула руку. Миллер пожал ее, за ним Рос.

После она проводила их к выходу. Уже стоя на тротуаре, Миллер оглянулся и увидел Мэрилин, которая смотрела на него сквозь стеклянные двери центрального входа. Миллер кивнул, неловко улыбнулся, и она исчезла.

* * *

Хотите знать, что такое реальный мир?

Я расскажу вам о реальном мире.

Это мир, в котором я научился профессионально ненавидеть.

Мир, где я забыл, как разговаривать с настоящими людьми, и когда я говорю о настоящих людях, я говорю о вас — хороших людях, добрых людях, людях, которые готовы помочь лишь потому, что ты человек. И никакой другой причины им не надо. Для них ты человек, и этого достаточно.

Мир, где я забыл, что такое доброта и сострадание. Забыл, как делать телефонные звонки. Забыл, как заказывать еду в ресторане. Забыл, как объяснять, что я имею в виду, как подвергать сомнению собственные убеждения. Забыл, как давать слово и выполнять обещания. А потом я забыл собственное имя. Я перестал быть ребенком, который ходил в школу, которому отец объяснял, что такое древесина, волокна, плотность, что такое природный цикл, ребенком, который невозможным путем делал все возможным. Забыл, как смотреть на людей и видеть что-то кроме того, что мне велено было видеть.

Мы разговаривали об этих вещах, я и Кэтрин. Обо всем, о чем говорили и раньше. А после мы, обсуждали то, как она умрет и когда, и что я буду делать потом, и я рассказал ей историю о моем отце, плотнике Большом Джо. В конце она рассмеялась, а потом заплакала. Мы взялись за руки и долго молчали.

Это был не первый раз, когда мы, разговаривали, но мы полагали, что он станет последним.

— Это ведь реальный мир, не так ли, Джон? — вспомнил я ее вопрос. Потом она улыбнулась. — А знаешь что? Попасть в то, другое место много времени не займет, так ведь? — Она вздохнула, протянула руку и прикоснулась к моей щеке. — Но вернуться назад? Черт! — прошептала она. — Я не знаю, хватит ли нам времени для этого путешествия.

ГЛАВА 9

Вашингтон был охвачен предвыборной лихорадкой, которая свирепствовала уже несколько месяцев. Агрессивная реклама республиканцев была переполнена клеветой, а то и чем-то похуже. Демократы пошли в атаку со всем, что у них было. Миллионы долларов были потрачены на то, чтобы обеспечить Бушу влияние на конгресс. Никто не хотел читать о маньяках и жестоких убийствах. Никто не хотел отвлекаться от баталий, которые происходили прямо перед носом. Миллер и Рос на фоне всего этого были совершенно незаметны, но для Миллера ничто на свете сейчас не было так важно, как отчет о вскрытии Шеридан. Для него это был настоящий удар.

После полудня Рос и Миллер сидели за смежными столами у себя в кабинете. Миллер, заканчивая читать очередную страницу отчета, передавал ее Росу. С каждой новой деталью он все яснее представлял место преступления — положение тела на кровати, ленточка вокруг шеи, легкий наклон головы, пустая бирка. Миллер даже чувствовал одуряющий аромат лаванды, который маскировал запах чего-то мертвого.

В принципе, все было так же, как и в предыдущих трех случаях. Лента и багажная бирка были одного типа. На них не обнаружили ни отпечатков пальцев, ни частиц кожи. Ни волос, ни волокон. Подтверждение недавнего полового контакта в тот же день, в субботу. Никаких следов изнасилования. Никаких внутренних повреждений или ушибов. Присутствие ноноксинола-9 подтверждало использование презерватива. Никаких внутренних выделений, чтобы можно было определить ДНК партнера. Присутствие мыльного осадка на лобке и между пальцами ног говорило о том, что после соития жертва принимала душ или ванну.

— Ты в порядке? — спросил Рос.

— В порядке, — ответил Миллер.

— По всей видимости, она все равно должна была умереть.

— Все рано или поздно умрут, — заметил Миллер. — Это не отменяет того факта, что кто-то ее убил, а у нас нет ничего нового кроме того, что она с кем-то занималась сексом. И еще: ее не существовало.

Рос молчал.

— Мне нужно взглянуть на ее дом, — сказал Миллер, — нужно тщательно его осмотреть. Судмедэксперты смотрят на среду, они не обращают внимания на окружающие предметы.

— Ты действительно считаешь, что мы там найдем что-то, что укажет на этого парня?

— Ты имеешь в виду того, с которым она спала, или того, который ее убил?

— Обоих. Это может быть одно и то же лицо.

— Я молю Бога, чтобы мы что-нибудь нашли.

— А если не найдем?

— Тогда останемся там же, где сейчас. Мы ничего не теряем.

Миллер передал отчет вскрытия Росу и встал из-за стола. Похоже, эти бумаги беспокоили его.

Машина Грега Рейда все еще стояла перед домом. Было почти шесть часов вечера, уже стемнело и похолодало. Стоя на подъездной дорожке, Миллер испытывал странное беспокойство и тревогу. На входной двери до сих пор висел кусок желтой оградительной ленты, невдалеке виднелся дом старика соседа. Суматоха субботнего вечера была уже позади, но странное ощущение не пропадало.

«Есть что-то еще, — подумал он. — Я бывал здесь раньше. В подобном месте. В котором одно кажется чем-то другим».

С кем она была между посещением библиотеки, магазина и возвращением домой, когда сосед, оторвавшись от любимого шоу, в последний раз видел Кэтрин живой? Миллер не мог найти ответа.

«Куда же ты пошла, Кэтрин Шеридан? Где, во имя всего святого, ты была?»

— Роберт?

Миллер вздрогнул от неожиданности.

— Ты идешь? — спросил Рос, который стоял возле входной двери, держа в руках кусок оградительной ленты.

— Конечно, — ответил Миллер и прошел за ним в дом.

Наташа Джойс набрала номер и терпеливо ждала, пока на другом конце провода возьмут трубку. Ее звонок поставили в очередь, потом попросили выбрать отдел, и ей снова пришлось ждать.

Наконец ее соединили с каким-то мужчиной, который, казалось, был готов выслушать ее. После того как Наташа подробно изложила свою просьбу, он спросил:

— В каких отношениях вы состояли с умершим, мэм?

— В каких отношениях? Он был моим женихом.

— То есть ничего официального, — сухо заметил мужчина.

— Он был отцом моей дочери. Я надеюсь, это что-то да значит.

Наташа чувствовала, что мужчина пытается проявить понимание, сочувствие к этой маленькой любопытной сучке, с которой разговаривает по телефону.

— Хотите правду, мэм? Не значит. Я понимаю, что это кажется вам несправедливым, но если говорить о получении доступа к юридическим записям и делу полицией или кем-либо еще… Мне очень жаль, но это невозможно.

— Я просто хочу знать, где его нашли. Он был отцом моего ребенка, ради всего святого! Он умер, а я даже не знаю, где это случилось.

— Назовите его полное имя.

— Кинг. Дэррил Эрик Кинг.

— Дата рождения?

— Четырнадцатое июня семьдесят четвертого года.

— Дата смерти?

— Седьмое октября две тысячи первого года.

— Эх… Две тысячи первый год, говорите?

— Да, седьмое октября две тысячи первого года.

— Простите, мэм, но я не смогу вам помочь.

— Почему?

— Подобные записи поступают в архив спустя пять лет после создания. Любая информация, которая, возможно, была здесь в базе данных, была передана в архив в прошлом месяце, а потом наша система была полностью очищена.

Наташа помолчала.

— Вы, должно быть, шутите, — наконец сказала она безжизненным голосом.

— Да, увы, мэм, но это так.

— А если бы я захотела узнать, какой участок занимался этим делом?

Мужчина, казалось, колебался.

— Я не знаю, мэм. Как по мне, это то же самое, что искать иголку в стоге сена. Возможно, вам пришлось бы позвонить в каждый участок в городе. Как вариант, вы можете позвонить в административный отдел полицейского управления в мэрии. Может быть, они смогут вам помочь.

— У вас есть их номер телефона?

— Простите, нет. Позвоните в справочную.

— Значит, административный отдел полицейского управления?

— Да, мэм.

— Спасибо.

— Пожалуйста. Приятного вам дня.

Он отключился.

Наташа постояла пару секунд, слушая гудки в трубке.

— Мама?

Наташа резко обернулась.

В коридоре, держась за ручку двери, стояла Хлои. У нее были заспанные глаза и взъерошенные волосы.

— Мама, я проголодалась.

Наташа улыбнулась.

— Хорошо, милая, я примусь за ужин. Скоро будет готово, договорились?

Хлои улыбнулась.

— Ага.

Наташа положила трубку на рычаг. Ее мучило беспокойство.

То же чувство владело Робертом Миллером, когда он стоял в кухне дома Кэтрин Шеридан на Коламбия-стрит.

Он слышал, как где-то на втором этаже Эл Рос разговаривает с Грегом Рейдом.

У Миллера было ощущение, что ему все здесь знакомо, хотя он был в этом доме всего раз и провел в нем не более часа.

Он посмотрел на шкафчики Кэтрин Шеридан, на ее печь, на холодильник. Достав из кармана латексную перчатку, натянул ее на правую руку и распахнул дверцу холодильника. Там он обнаружил холодную вырезку, завернутую в целлофан миску с красным перцем и пластиковый пакет с молоком в отделении на дверце. Молоко было просрочено на два дня. Также на полке обнаружилась начатая бутылка шардоне, плотно закрытая пробкой. Всего этого вполне хватало для одного человека.

Миллер огляделся, стараясь увидеть картинку целиком, определить, что в доме выглядит неуместным, и не смог. Потом остановился возле задней двери и посмотрел через окно на узкий дворик. Подергав за ручку, он обнаружил, что дверь заперта.

Он вспомнил, как выглядела Кэтрин Шеридан. Она была симпатичной и, судя по вещам, что он видел, одевалась хорошо. Миллеру она представлялась уверенной в себе женщиной. А потом кто-то совершил это — надругательство, отвратительный поступок! — и оставил ее на обозрение всем на кровати на четвереньках, словно хотел, чтобы она смотрела, как он уходит. И была еще лента. Тонкая белая лента, аккуратно повязанная бантом у нее на шее. И бирка без имени. И навязчивый запах лаванды.

Миллер постарался убрать из мыслей этот образ, но понял, что это невозможно.

Он услышал, что Рос и Рейд начали спускаться по лестнице, и вышел в коридор, чтобы их встретить.

— Мистер Рейд… — сказал Миллер.

— Детектив… — откликнулся Рейд.

— Я надеюсь, вы успели побывать дома с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Рейд улыбнулся, но промолчал.

— У вас есть что-нибудь для нас?

Рейд достал пластиковый пакетик, в котором лежала узенькая полоска бумаги, оторванная от газеты. Миллер взял пакетик и повернул его к свету, чтобы лучше рассмотреть.

— Похоже, вырвано из «Пост», — сказал Рейд, пока Миллер исследовал находку.

— Где это было?

— Под матрасом в задней спальне.

— Этот кусок газеты случайно оказался там? Или похоже, что кто-то его туда засунул?

— Похоже, что кто-то засунул. Он совсем не помятый, словно кто-то положил его туда и придавил матрасом.

Миллер внимательно осмотрел обрывок газеты и прочел:

— Неофициальные результаты показывают, что он сильно оторвался от четырех конкурентов. Вчера его сторонники вышли на улицы, скандируя гимн этой кампании, которым стала песня «Дайте миру шанс» Джона Леннона. Победа подарит венесуэльскому президенту Уго Чавесу серьезного союзника в регионе, но администрация Соединенных Штатов уже поставила под сомнение прозрачность… — Миллер поднял взгляд. — Чего?

Рейд пожал плечами.

— Есть варианты?

Миллер покачал головой.

— Понятия не имею. Какие-то выборы в Южной Америке.

— Я думаю, что это «Пост». Похоже на шрифт, который у них используют, — повторил Рейд и добавил: — У меня есть еще кое-что для вас.

Он направился к входной двери, нагнулся и достал что-то из сумки. Когда он вернулся, в руках у него был еще один пакет, в котором оказался обычный желтоватый конверт.

— Есть перчатки? — спросил он.

Миллер достал из кармана вторую перчатку и натянул ее на левую руку.

Рейд открыл пакет, вынул конверт и высыпал из него несколько небольших фотографий. Всего их было три — две цветные и одна черно-белая.

Кэтрин Шеридан пятнадцать, может, двадцать лет назад. И на каждой фотографии она стояла возле одного и того же мужчины. Он был выше ее почти на голову. Миллер аккуратно выложил снимки в ряд на кухонном столе.

— Где вы это нашли? — спросил Миллер.

— Под ковром в спальне. Как раз под кроватью, на которой ее обнаружили.

Рос внимательно оглядел каждую фотографию.

— Какой у нее был рост? — спросил он.

— Метр шестьдесят сантиметров, — ответил Миллер. — Может, чуть больше. Она не была высокой женщиной.

— Значит, рост парня на фото где-то метр семьдесят пять.

Миллер скептически улыбнулся.

— Средний рост, среднее телосложение, чисто выбрит, никаких отличительных черт… Почему такие люди всегда похожи на десять миллионов других?

— Скажи спасибо, что ты не в Токио работаешь, — ответил Рос.

— На обратной стороне этой что-то написано, — сказал Рейд и передал ему фотографию.

— «Рождество-82», — сообщил Рос. — Очень кстати. — Он снова взглянул на фотографию. — Что это, черт побери? Похоже на лес. Может, это джунгли?

— Что бы это ни было, возможно, это тот парень, с которым наша дама ходила в гости к Дэррилу Кингу.

Рос улыбнулся.

— Если бы все было так просто…

— Может, так оно и есть, Эл, но от этого история проще не становится. Кто он, черт его дери? У нас ничего нет. Ни имени, ни чего-то, что выделяло бы его на фоне других.

— Давай наведаемся к Наташе Джойс, — предложил Рос. — Возможно, она сможет опознать этого парня.

— Вы не можете их забрать, — возразил Рейд. — Я должен включить фотографии в лабораторный отчет, проверить отпечатки… Это обычная процедура.

— Как скоро мы сможем их взять? — спросил Миллер.

— Я еще не закончил здесь, — ответил Рейд. — Зайдите ко мне завтра утром. Я сделаю для вас копии. Только позвоните заранее, чтобы убедиться, что они готовы, ладно? К сожалению, это все, чем я могу вам помочь.

— А вырезка из газеты? — спросил Рос.

— Ее вы можете забрать. У меня есть фотокопия. Но обязательно верните утром.

Миллер поблагодарил его, и они направились к выходу.

— И еще одно, — вспомнил Рейд.

Миллер обернулся.

— Если у нее с кем-то был секс…

— Был, — ответил Миллер. — Коронер подтвердил вашу догадку.

— Значит, у нее был секс… Но я не могу найти никаких следов семени в постели, — Рейд понимающе улыбнулся. — Это, конечно, ни о чем не говорит, но…

— Говорит, — возразил Миллер. — В отчете коронера также говорится, что после секса она принимала душ, что объясняет, почему мы не нашли лобковых волос.

— Значит, существует вероятность, что она была в чужом доме.

— Или в гостинице, — предположил Миллер. — Но, как вы говорите, мы не можем ни доказать, ни опровергнуть эту догадку.

— Тогда пока, ребята, — сказал Рейд.

Миллер немного постоял в кухне, которая всего лишь тремя днями ранее видела, как Кэтрин Шеридан готовит обед, возможно, отпивает из бокала шардоне, слушает радио.

Потом кто-то пришел ее навестить. Кто-то, кто ранее совершал это трижды.

Восемь месяцев. Четыре трупа.

— Извините, — сказал Миллер. — Я забыл спросить: диск, который играл… На нем были отпечатки?

— Только ее, — ответил Рейд. — Извините.

Миллер вздохнул, поблагодарил и последовал за Росом.

* * *

Некоторое время назад мы с Кэтрин ездили в один бедняцкий район. Мы проехали по шоссе Джона Хэнсона, которое проходит между Лэндовер-хиллз и Гленарден. Мы ездили на поиски человека по имени Дэррил Кинг, молодого чернокожего героинового наркомана, у которого была дочь Хлои. Мы не нашли Дэррила, но встретили мать Хлои, Наташу Джойс. Хлои была с ней. Милая девочка, ей тогда было четыре-пять лет. Она напомнила мне о других детях, других временах. В основном говорила Кэтрин. Я приглядывал за машиной и за дорогой, жевал жвачку и мечтал о сигарете. Наташа Джойс не знала, где Дэррил Кинг. Я видел страх в ее глазах. Я хотел, чтобы она не боялась, но не мог ничего сказать. Я дал ей двадцать баксов.

— Для дочери, — пояснил я. — Купи ей что-нибудь.

Помнится, это все, что я сказал тогда.

Мы ушли ни с чем. Я знал, что этот Дэррил Кинг уже не мог контролировать себя, что он стал тем, кем больше всего боялся стать.

Когда мы уезжали, я вспомнил об отце — о том выражении его лица, которое появлялось все чаще, пока не осталось навсегда. Оно говорило, что все хорошее скоротечно и недолговечно. Он был уверен, что за углом всегда ждет что-то плохое.

Я подумал о Наташе Джойс, которая выглядела старше своих лет. Слишком многое прожито слишком быстро. И прожито несладко. Я вспомнил четыре благородные истины буддизма: удел всех существ — страдание, желание жить является причиной повторяющегося существования, только уничтожение желания может даровать освобождение, путь ухода лежит через отказ от эгоизма. Я подумал о том, каким же тупым я стал. Как в старой шутке: «Я знал парня, который был настолько туп, что его уволили с работы, которой у него никогда не было».

Я думал об этом, пока мы возвращались в Вашингтон. Мы доехали до границы китайского квартала, где у меня была квартирка на углу Нью-Джерси-авеню и Кью-стрит. Кэтрин высадила меня в паре кварталов от нее. Привычка, которая выработалась у нас за несколько предыдущих месяцев. Она не попрощалась. Я тоже. Я поднял руку и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Я пошел домой, а она уехала.

До смерти Кэтрин Шеридан оставалось немного времени, но мы оба знали, что это неизбежно.

Задолго до того, как я познакомился с Кэтрин Шеридан, даже до того, как я стал Джоном Роби, была одна история.

Частично она была о моем отце.

Все знали его как Большого Джо. Плотника Большого Джо. Поэтому я стал Маленьким Джо, хотя мое имя звучало совсем не так. Я оставался Маленьким Джо до самой смерти отца. Потом все тихо и незаметно исчезли, и я стал самим собой.

— В центре дерева находится сердцевина, — говорил он мне, — основа, хребет, скелет. — Он взял кусок древесины, повертел его в руках, показал мне поперечный разрез, годовые кольца и то, как древесина светлеет к краям. — Заболонь — это плоть. Плоть слаба, склонна поддаваться прихотям времени и природы. — Он улыбнулся, отложил кусок дерева и повернулся к верстаку. — Если хочешь создать что-нибудь долговечное, делай из сердцевины.

Иногда я наблюдал, как дерево вращается на станке или лежит неподвижно, пока резец или фреза терзают его плоть. Дерево было живое. Оно было неподвижно и молчаливо, тем не менее оно жило. Мой отец работал с деревом так, словно помогал ему стать тем, чем оно всегда хотело быть. У каждого дерева были свои мечты. Белый кедр мечтал о кровельной дранке, лодках, каноэ и шкафах. Мечты тополя были сумбурны. Возможно, он мечтал о столбиках, поддерживающих крышу веранды, и креслах-качалках. Гикори[2]был крепким, жестким деревом, и его мысли вращались вокруг половиц и полок. Нисса была мягким растением, помнящим счастливые дни, когда оно было убрано в пышную листву, и теперь легко поддавалась опытному долоту. Черный каштан был плотным, его было сложно понять. Я верил, что ему импонируют трости и шкатулки.

— Твоя мать больше не будет такой, как раньше, — сказал отец.

Я чувствовал запах масла, лака, клея, которыми были испачканы его руки. Он улыбнулся.

— Вот это я объяснить тебе не смогу, — добавил он, — потому что сам не понимаю… Твоя мать скоро умрет, — прошептал он.

Он прижал ладонь к моей щеке, и я почувствовал запах древесного сока, лака, янтаря, даже аромат сердцевины и ее плотность. Я почувствовал само дерево, изнемогающее под весом плодов, поворачивающее листву навстречу солнцу.

Я верил, что могу. Хотел верить, что могу.

Ребенок с воображением…

Только позже, много лет спустя, я понял опасность воображения, но к тому времени было уже слишком поздно.

— Она покинет нас, — прошептал отец, закрыл глаза и глубоко задышал. — И тогда останемся только ты и я, парень. Только ты и я.

Мне кажется это ироничным, весьма ироничным.

Последние несколько дней я смотрел новости. Прямо здесь, в Вашингтоне, недалеко, буквально в шаге от Белого дома. Зная результаты выборов, я понимаю, к чему все идет.

Кэтрин мертва, а я знаю, что бы она подумала, что бы сказала.

— Это была моя жизнь. Такой я ее запомню.

Она бы посмотрела на меня, сквозь меня так, как только она умеет, и сказала:

— То, как все это организовано, весь мир, понимаешь? То, как организован мир, — СМИ, пропаганда, тип мышления, который они формируют с помощью телевидения, фильмов, рекламы и прочего, — все направлено на то, чтобы ты поверил, что ты ничто. Я ни разу не встречала взрослого человека, верящего в счастье. Счастье — удел детей. Ты только в восьмом классе, а жизнь уже потрепала тебя так, что начинаешь гадать: а в чем смысл? Это мы проходили. Я видела вещи, которые врагу не пожелаешь увидеть. Это была прекрасная история, рассказанная об ужасных вещах, — такая же американская, как напалм.

А может быть, и нет.

Возможно, она бы просто попрощалась.

Или, возможно, не попрощалась бы, потому что прощание означает конец, а Кэтрин верила в вечный кругооборот.

Возможно:

— Au revoir…[3]

Но, черт возьми, мне горько, и я устал. Я видел и слышал отвратительные вещи так долго, что они стали частью меня. Возможно, все не так уж плохо. Может быть, мы и правда не делали всего того, что я видел. Возможно, я ошибся. Мой взор затуманился. Я видел одно, а думал, что это нечто другое. Вот что случилось.

Не считая одного. Того, что положило начало всему этому. Того, с чем мы, как нам с Кэтрин казалось, могли совладать.

Так мы и поступили. Мы сделали. Теперь слишком поздно идти на попятную.

И пока мир занимается тем, чем занимается, пока американский народ гадает, изменится ли ситуация теперь, когда республиканцы утратили преимущество в конгрессе, я иду на работу, занимаюсь своим делом и жду, что полиция появится у меня на пороге и сообщит то, что я ожидаю услышать.

Иногда я ловлю себя на том, что у меня перехватывает дыхание от предвкушения.

ГЛАВА 10

Сев в машину, Рос спросил:

— Что ты думаешь?

— Думаю? — переспросил Миллер удивленно. — Я думаю, что за все это время ни на йоту не приблизился к пониманию того, что же там произошло.

— Я имею в виду, насчет того, что этой женщины, в принципе, не существует.

Миллер хохотнул.

— Никто не может не существовать, Эл. Поверь мне, в системе сбой. У нее есть номер социального страхования, у нее есть стоматологические записи, есть отпечатки пальцев и образцы ДНК, и одному Богу известно, что еще.

Рос промолчал, решив не спорить. Он просто спросил:

— Куда теперь поедем?

— К зданию «Вашингтон пост».

— Есть адрес?

— Пятнадцатая улица, дом одиннадцать дробь пятьдесят. Это где-то в трех кварталах к востоку от станции метро Фаррагат-норт.

Рос запустил двигатель. Миллер посмотрел на часы.

Миллер привык к тому, что окружающие по внешнему виду безошибочно определяли их профессию, и воспринимал это как должное. Администратор в «Вашингтон пост» — симпатичная девушка с волосами до плеч, которой на вид было уже под тридцать, приветственно улыбнулась и, когда они подошли к конторке, сказала: «Джентльмены?» — словно чувствуя, что их появление связано с какими-то неприятностями.

Миллер достал из кармана блокнот и вынул жетон. Девушка ничем не выдала своего удивления.

Миллер взглянул на карточку у нее на лацкане и прочел вслух:

— Карли Ньюмэн. — Потом извлек из внутреннего кармана пиджака пластиковый пакетик. — Я дам вам кусочек текста. Вы сможете определить, из какой статьи этот отрывок?

— Вся газета представлена на нашем сайте в Интернете, — сообщила ему девушка, и в ее голосе послышалось легкое превосходство. — Washingtonpost.com. Набираете в поиске полдесятка слов из текста, и система ищет по выпускам, находящимся в базе. Там все выпуски за много лет.

— А вы можете сделать это для нас? — спросил Миллер.

Ему хотелось рассказать Карли, которая была такой милой девушкой, что они приехали из офиса коронера. Ему хотелось рассказать ей о привлекательной женщине, которую кто-то решился жестоко избить, задушить и оставить в непристойной позе, хотя она и так уже умирала от рака. Ему хотелось рассказать Карли Ньюмэн обо всем этом, прежде чем она снисходительным тоном скажет что-нибудь еще.

— Конечно, могу, офицер, — ответила Карли и улыбнулась, но Миллер понял, что ей хотелось сказать нечто другое.

Он передал пакетик. Она вбила несколько слов из статьи и подождала пару секунд.

— Статья называется «Ортега готовится поменять расстановку сил после парламентских выборов в Никарагуа». Автор — Ричард Грэнтем. — Карли посмотрела на детективов. — Он наш постоянный сотрудник, а не внештатный. Политический отдел.

— Можете распечатать мне всю статью? — спросил Миллер.

— Конечно, — ответила Карли.

Она клацнула мышкой, прокрутила документ на экране, снова клацнула. Когда что-то загудело под столом, она присела, достала листок и передала его Миллеру.

Миллер пробежал текст глазами.

— Выборов, — сообщил он Росу.

Рос недоуменно нахмурился.

— Слово, которого не хватало в конце, помнишь? «Победа подарит венесуэльскому президенту Уго Чавесу серьезного союзника в регионе, но администрация Соединенных Штатов уже поставила под сомнение прозрачность… выборов». Этого слова не хватало в конце вырезки.

— Какая там дата? — спросил Рос.

— Десятое.

— За день до ее убийства.

— Кого-то убили? — спросила Карли.

Миллер взглянул на нее и увидел выражение, которое встречал уже десятки раз. Что-то только что коснулось ее жизни. Что-то темное и неприятное. Что-то, что заставит ее не раз задуматься, прежде чем она совершенно забудет об этом. И позже — возможно, завтра или через день-два, а может, на следующей неделе, — если кто-то что-то скажет, или сделает, или произнесет слово «выборы», или она столкнется с другим человеком по имени Миллер, она внезапно вспомнит о бренности бытия.

— Да, — ответил Миллер. — Кого-то убили.

Он взглянул на Роса, и тот протянул руку, чтобы взять листок.

Миллер поинтересовался, могут ли они поговорить с Ричардом Грэнтемом.

— Не сейчас, — ответила Карли Ньюмэн. — В основном сотрудники дневной смены уже ушли, — сказала она и добавила: — Хотя обычно Ричард проводит здесь большую часть своего времени. — Она улыбнулась. — Он у нас легенда.

— Легенда?

— Ему лет сто, — продолжала Карли, — но для своего возраста он выглядит потрясающе. Он уже работал здесь, когда Вудворт и Бернштейн занимались делом Никсона.

— Правда? — удивился Миллер.

— Точно, — ответила девушка. — Ричард занимался редактурой их статей перед сдачей в печать. Он может рассказать много занятных историй.

Миллер поблагодарил Карли, и когда они уже повернулись, чтобы уйти, девушка спросила:

— Человек, которого убили… Эта история как-то связана с газетой?

Миллер мило улыбнулся.

— Ни в коей мере, — заверил он и заметил, что его ответ обрадовал Карли. Пожалуй, после их ухода она больше не вспомнит об этой истории. Возможно, она заслуживала того, чтобы не думать о таких вещах. Некоторые люди предпочитали подобную жизнь. Некоторым людям просто не стоит ввязываться в такие истории.

Выйдя на улицу, детективы остановились у входа, глядя в чистое морозное небо над головой.

— Возьмешь машину, — сказал Миллер. — Мне тут всего семь кварталов на север пройтись. Передавай Аманде привет, хорошо?

— Конечно. Увидимся утром.

Роберт Миллер, глубоко засунув руки в карманы пальто, постоял немного в одиночестве. Выдохнул и посмотрел на пар, тающий в холодном воздухе. Наступала зима. Что там написано в «Справочнике плакальщика»?[4] «Минуты тянутся, часы бегут, годы летят, десятилетия ошеломляют. Весна соблазняет, лето волнует, осень насыщает, зима убивает».

Миллер шел по тротуару, стараясь не думать ни о чем, кроме звука собственных шагов. Добравшись до дома, он поднялся к себе по черной лестнице, включил отопление, сбросил туфли и остановился перед окном, глядя на огни галереи искусства Коркоран и Нью-Гэмпшир-авеню.

«Это, — думал он, — моя жизнь. Это мир, который я создал для себя. Но этого ли я хотел на самом деле?»

Миллер вспомнил, как в детстве стоял на лестнице и слушал разговор родителей.

— Он будет одиноким человеком, — сказал тогда отец. — Он с трудом сходится с людьми. Я обеспокоен этим.

— Он просто независимый, — возразила мать.

— Это не независимость, это недостаток общения. Ему надо вступить в какой-нибудь клуб, гулять, общаться с другими детьми.

— Он вполне счастлив и без этого.

— Счастлив? Как можно быть счастливым, постоянно сидя дома? Парень несчастлив. Господи, посмотри на него. Нужно силой растягивать ему губы, чтобы добиться подобия улыбки.

— Оставь его в покое. С ним все будет хорошо. Ну и что, что он мало общается со сверстниками? Он умнее большинства детей, ты об этом не думал?

По всей видимости, нет, потому что Эд Миллер распекал сына до самой своей смерти: «Ты мало гуляешь, Бобби. Почему? Ты не знаешь, когда у вас выпускной? Боже, да что с тобой?! Ты просто не любишь людей, да?»

Миллер пошел служить в полицию Вашингтона в двадцать четыре года. И не раз гадал, не стал ли этот его шаг причиной приступа, который и свел отца в могилу: «Зачем ты пошел работать в полицию? Какой бес в тебя вселился?»

Роберт был с отцом, когда у того случился приступ. Он использовал навыки, полученные в полиции, чтобы оказать отцу первую медицинскую помощь: сделал искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Но приступ был сильнее, чем мог выдержать старик.

Мать Миллера прожила еще пару лет. Она увидела, как он закончил учебу, как быстро поднялся по карьерной лестнице в отделе и стал серьезным, ответственным работником, правда, проводящим слишком много времени среди книг, вместо того чтобы гулять с девушками и общаться с окружающими. Теперь она, как прежде отец, была обеспокоена его судьбой, но ничего не менялось. Ее сын оставался таким же. Отличным полицейским. Если бы она прожила немного дольше, то увидела бы, как его повысили до детектива, самого молодого в истории полицейского управления Вашингтона. Она бы гордо улыбнулась, всплакнула и посетовала на то, что Эда нет рядом, что он не увидел, кем стал его сын. Но всему этому не суждено было случиться. Родители Миллера умерли задолго до того, как он вышел на сцену, чтобы пожать руку шефу полиции Вашингтона, взять жетон и повернуться лицом к вспышкам фотокамер. Это был важный, знаковый момент, но все это было давно, и обрывки воспоминаний заслонили события последних месяцев.

Из кармана брюк Миллер достал пакетик с вырезкой из газеты «Вашингтон пост». Итак… Убитая женщина, больная раком, не стояла на учете в больнице и не принимала никаких медикаментов. Интуиция и опыт подсказывали коронеру, что первые три убийства совершил другой человек. Если это правда, значит, в полиции, в медицинской службе или даже в офисе коронера был некто, кто скопировал манеру убийства с какой-то целью. И они с Росом еще не занялись вплотную тем фактом, что о жизни Кэтрин Шеридан почти ничего неизвестно. Они не знали, чем она зарабатывала на жизнь, у них не было имен ее друзей, родителей, братьев или сестер.

Даже ее имя оказалось чужим, когда они копнули глубже.

Вечер понедельника. 13 ноября. Восемь месяцев спустя после первого убийства. И никаких ниточек.

Миллер подумал, что подобные результаты портят всю картину.

Из-за такого некоторые сотрудники уходят в отставку.

Роберт Миллер хотел спать, но знал, что не сможет уснуть.

Он был измучен. Глаза закрывались, голова болела, но он хотел еще посидеть, прежде чем ложиться. Что-то мучило его. Что-то, что, как он знал, имело значение.

«Джеймс Стюарт, — подумал Миллер. — Я продолжаю думать о Джеймсе Стюарте, о фильме, который был тогда включен… о музыке, которую слышал, когда мы были наверху».

На диске были только отпечатки жертвы. Убийца не был настолько глуп, чтобы оставлять следы, но Миллер надеялся, что на диске останется смазанное пятно от латексных перчаток, что указало бы на то, что диск поставил сам убийца. Почему? Потому что в этом случае у них появилось бы еще одно направление, в котором можно копать, которое позволило бы пролить свет на эту загадку.

Убийца поставил фильм и заказал пиццу. Поставил фильм и заказал пиццу…

Около полуночи Миллер встал наконец со стула и направился в спальню.

Хотя он и прошел мимо ящиков в коридоре, которые были напоминанием о потраченных впустую четырнадцати месяцах, не Мэри Макартур занимала его мысли. Он думал не о том, как они медленно, но неотвратимо отдалялись друг от друга, и это было похоже на неспешное сползание с утеса, когда веришь, что никогда не окажешься на краю.

Нет, не это беспокоило Миллера, поскольку он решил, что потратил уже достаточно сил на то, чтобы понять, что же случилось.

Последняя мысль, которая посетила Миллера перед тем, как он уснул, была о Мэрилин Хэммингз. О том, как она смотрела на него сквозь стеклянную перегородку. Едва заметный кивок, смущенная улыбка. Миллер помнил, как обнял ее после завершения разбирательства по своему делу, за секунду до вспышки камеры, до того, как понял, как это выглядело со стороны — словно между ними есть связь и она помогла ему выйти сухим из воды.

Миллер вспомнил фотографию в «Глобусе», на которой они были изображены вместе. В подписи под фотографией не было ничего сенсационного. Да в этом и не было никакой нужды. Мир поверил в то, во что хотел верить.

Роберт Миллер наконец-то заснул, но снов не видел. И хотя он проснулся рано и прокрутил в голове события предыдущего дня, ничего нового он придумать не смог. Он чувствовал себя разбитым.

Только так он мог описать свое состояние: разбитый.

В коридоре собственного дома стоял мужчина средних лет, одетый в темно-серый костюм в тонкую полоску. В руках у него был экземпляр «Вашингтон пост». Он внимательно смотрел на зернистое изображение Кэтрин Шеридан. Она глядела на него со страницы газеты с таким выражением на лице, словно ожидала, что он что-то скажет.

Мужчина прошел по коридору к себе в кабинет. Там он, несмотря на поздний час, поднял трубку и набрал какой-то номер.

Дождавшись, пока на том конце ответят, он спросил:

— Вы видели воскресный выпуск «Пост»?

Кивнул и нахмурился.

— Она была одной из наших? Это мы сделали?

Покачал головой.

— Я думал, мы уже покончили с этим дерьмом с багажными бирками…

Он еще больше нахмурился.

— Мне плевать, так это или нет. Это привлекает нежелательное внимание. Ради бога, внимание прессы — это последнее, что нам нужно!

Он слушал, качая головой.

— Нет, это вы меня послушайте! — отрезал он. — Я прекрасно могу прожить без этого дерьма. Это вам не телевизионный фильм. Я даю вам работу и надеюсь, что вы используете правильных людей, а не какого-то отработавшего свое психопата, который возомнил, что он в игры играет.

Сжав кулаки, он попытался совладать с гневом.

— Нет, — отрывисто сказал он. — Очевидно, дело не в этом. Мне глубоко наплевать, что с ним случилось. Передо мной газетная статья, в которой говорится, что это дерьмо все еще продолжается. Выясните, откуда это. Положите этому конец. Тут вам…

Его перебили. Он послушал и кивнул.

— Тогда займитесь. Черт побери, займитесь этим делом! Я не хочу ничего слышать об этой истории, понятно?

Он снова кивнул.

— Хорошо, убедитесь, что это так.

Он положил трубку, снова взглянул на лицо Кэтрин Шеридан и швырнул газету на стол.

— Чертовы ублюдки! — процедил он сквозь зубы, повернулся и вышел из кабинета.

* * *

— Якорь к ветру, сынок, — часто говорил мой отец. — Якорь к ветру.

Однажды я спросил, что он имеет в виду.

— Судно заходит в порт и швартуется у пристани. Ветер дует с моря. Он может вызвать столкновение судна с пристанью. Поэтому капитан бросает якорь с другой стороны, чтобы остановить движение судна. Это значит, что ты должен смотреть на вещи с разных сторон. Ты готовишься. Ты принимаешь меры предосторожности. — Он поднял тонкую деревянную планку, отполированную и гладкую, словно стекло. — Шпон, — сказал он. — Я сделаю узор из черного каштана, морской раковины и перламутра. Это будет красивейшая вещь из тех, что тебе доводилось видеть. И ты можешь помочь мне сделать ее, сынок, ты можешь мне помочь.

Он не хотел рассказывать, что это будет. Я его десятки раз спрашивал, но он молчал.

Якорь к ветру.

Я помогал отцу с приготовлениями, не понимая, что он собирается делать. Отказался бы я, если бы знал?

Иногда я езжу туда, чтобы повидаться с ней. Пятнадцать лет. Поднимаюсь по лестнице и слушаю, как скрипят под ногами половицы. Чувствую, как учащается сердцебиение, гадаю, как она меня встретит. Если она не спит, то будет кричать и мучиться. Если спит, прерывисто дыша, то толку от нее не будет никакого.

Она пугала меня. Я был подростком, и в моей крови кипели гормоны. Я думал о девочках, о футболе, обо всем, о чем мне положено было думать. И моя собственная мать пугала меня. Другим ребятам не приходилось сталкиваться с этим. У других были нормальные родители, нормальная жизнь, а самой большой их заботой были карманные деньги и свидания по выходным.

Я стоял на лестничной площадке довольно долго. Ладони у меня стали влажными от пота. Потом я подошел к двери и замер на секунду. Мне надо было собраться, набраться смелости. Я почувствовал, что не могу повернуть ручку двери, и вытер ладони о футболку.

Я аккуратно открыл дверь. Сквозь занавеску, которую отец повесил перед кроватью, ничего не было видно. Я слышал ее дыхание, хриплое и глубокое. Она спала, и я был рад этому.

У нее была бледная прозрачная кожа — как волокно, как перламутр. И словно натянутая на барабан. На ее лице было заметно напряжение. Она вздыхала и бормотала что-то. Тонкие пальцы, не способные удержать что-то тяжелее перышка. Изможденное тело. Она была совсем на себя не похожа. Как будто что-то съело ее изнутри. Она была такой, сколько я себя помнил. Она не была тем человеком, которого я хотел бы видеть своей матерью. Это был какой-то другой человек. Я молча наблюдал за ней, не смея вздохнуть, чтобы не издать ни звука, поскольку если она проснется, то начнет кричать, или плакать, или нести чушь, а я уже наслушался всего этого. Поэтому мне не хотелось, чтобы она проснулась.

Я не знал, что отец собирался делать, но у Большого Джо всегда был ответ, всегда было решение проблемы.

— Сынок, — сказал он, — твоя мать больна. Она больна неизлечимо.

У меня перехватило дыхание, закружилась голова. На глаза навернулись слезы. Я не хотел плакать. Я никогда больше не хотел плакать.

— В плаче нет ничего плохого, — сказал Большой Джо. Он протянул руку и прикоснулся к моей щеке. — Плачь, если хочешь.

— Это поможет? — спросил я.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Некоторые люди считают, что помогает.

— А ты? Что ты думаешь?

— Я не понимаю, чем это может помочь.

— Тогда я не буду плакать.

Наступила тишина. Я закрыл глаза и спросил:

— Сколько еще осталось?

— До того, как она покинет нас? Я не знаю, сынок. Я просто не знаю.

— А кто знает?

Он не ответил.

— Что же нам делать?

— Делать? Я не уверен, что мы можем что-то сделать. Нужно просто ждать.

— Значит, это мы и будем делать, — сказал я. — Мы будем ждать.

Воспоминания давно минувших лет, а сейчас вечер понедельника, тринадцатое ноября, и Кэтрин больше нет. Как и моей матери. Это, более чем что-либо другое, оказалось самой большой иронией моей жизни.

Занятия закончились. Я укладываю книги в портфель и стряхиваю мел с пиджака.

Я поворачиваюсь и гляжу на доску. Там — через всю доску — я написал очень известную фразу: «Несправедливость в какой-либо части мира представляет угрозу для справедливости во всем мире».[5]

Кажется, мы убили человека, который сказал это.

Что я сегодня рассказывал им? Что я вкладывал в их восприимчивые умы? Этику литературы. Обязанность автора восхвалять честность, прямоту, описывать читателю суть проблемы как можно точнее.

— Но с чьей точки зрения? — спрашивает один студент. — Ведь правда относительна. Она воспринимается каждым человеком по-своему.

— Да, — соглашаюсь я. — Правда относительна. Правда для каждого своя, она индивидуальна.

— Тогда где мы проведем границу? — продолжает он. — Где восприятие того, что один человек считает правдой, становится ложью?

Я смеюсь. Я старательно пытаюсь вести себя так же, как Джек Николсон на экране, и отвечаю:

— Правда? Вы хотите правду? Вы не сможете с ней справиться…

Раздается звонок. Все расходятся. Студент глядит на меня, стоя у двери. Я читаю в его глазах подозрение и неприязнь. Ответ на этот вопрос так и не был дан.

И я думаю: «Я был как ты, очень давно я был похож на тебя».

А потом мы нашли черту, которая отделяет правду от лжи. Мы пересекали ее столько раз, что она потускнела, а после исчезла совсем.

Возможно, самая ужасная ложь — это та, которую мы говорили во благо.

Возможно, самая ужасная ложь — это та, которую мы говорили себе.

ГЛАВА 11

Во вторник утром небо было цвета грязного бинта. Погода сулила дождь. Наташа Джойс отвезла дочку в школу и вернулась домой. Она сидела на нижней ступеньке лестницы и с отсутствующим видом держала возле уха телефонную трубку. Уже несколько минут она ждала, пока ее соединят с мэрией, и наслаждалась погодной музыкой.[6] Погодной музыкой белых людей. Хлои не будет дома несколько часов. В доме чисто, и она одна. Наташа думала о тех двух детективах, что приходили к ней. Точнее, о том, что постарше. Он был похож на мужчину, что приходил к ней вместе с Кэтрин Шеридан, которую на самом деле звали иначе. Они не были похожи физически. Просто между ними было что-то общее. Возможно, тот тоже был легавым.

— Мэм?

— Да, я здесь, — отозвалась Наташа.

— Мне очень жаль, мэм, но у нас, похоже, возникли осложнения с компьютерной системой. Вы сказали «Кинг», верно? Дэррил Эрик Кинг?

— Да, верно.

— Зарегистрированная дата смерти — седьмое октября две тысячи первого года?

— Да, правильно.

Секунда молчания.

— Он должен быть в базе, мэм. Нет никаких сомнений.

— Возможно, дело в задержке передачи данных. Я говорила с кем-то до этого, и мне сказали, что через пять лет все записи поступают в архив. Может, какая-то задержка или что-то еще?

— Это электронная база данных, мэм, — сказала женщина на другом конце провода. Она была чернокожей, это несомненно. Казалось, она хочет помочь Наташе. — Они просто выстреливают данными, и они загружаются к нам в систему напрямую. Если записи существуют, они должны быть здесь.

— Так что же это значит? — спросила Наташа. Она начала нервничать. Это осложнение было странным.

— Что это значит? — повторила женщина ее вопрос. — Это значит, что кто-то где-то напортачил, вот что это значит.

— Что же мне делать?

— Оставьте мне ваш номер, мисс Джойс, и я отправлю в наш технический отдел электронное письмо, чтобы они разобрались, хорошо?

— Вы мне перезвоните?

— У вас дома есть Интернет?

Наташа улыбнулась.

— Нет, у меня нет Интернета.

— Тогда я перезвоню вам. Наберитесь терпения. Чтобы добиться от этих парней ответа, возможно, придется подождать.

— Хорошо, спасибо, — сказала Наташа и оставила женщине свой номер.

— Я сделаю все, что смогу, хорошо?

— Спасибо.

— Без проблем. Приятного вам дня.

— Да, спасибо. И вам приятного дня. — Наташа хотела было положить трубку, но вдруг вспомнила, что не знает имени этой женщины. — Мисс! — окликнула она. — Мисс?

Но в трубке уже раздавались короткие гудки.

Наташа растерянно опустила трубку на рычаг и встала со ступеньки.

По какой-то непонятной причине она решила, что ей вряд ли позвонят из административного отдела полицейского управления.

По какой-то другой причине ей было страшно.

Миллер зашел на сайт imdb.com и отыскал фильм «Эта прекрасная жизнь». Продолжительность фильма составляла два часа десять минут. Миллер позвонил Тому Александеру в офис коронера и получил расписание их работы. Потом проглядел записи, которые сделал в машине. Он проснулся почти три часа назад, в офис приехал спустя час. То, что он обнаружил, не на шутку его взволновало. Если то, что это значило, было правдой…

Александер говорил, что Кэтрин Шеридан убили в промежутке между четырьмя сорока пятью пополудни и шестью часами вечера в субботу, одиннадцатого ноября. Старик сосед видел, как она заходила в дом около половины четвертого. Пиццу заказали в пять сорок. Это подтвердили записи телефонных звонков с домашнего номера Шеридан. Разносчик приехал где-то в пять минут седьмого. Ему понадобилось приблизительно две-три минуты, чтобы обнаружить тело. Миллер принял вызов из второго участка после половины седьмого, прибыл в шесть часов сорок две минуты. Рос появился возле дома десять минут спустя. Они вдвоем отправились на второй этаж, и, когда вошли в ее комнату, должно было быть уже семь пятнадцать. Там они провели всего несколько минут и спустились вниз, и к этому времени на экране шли заключительные титры. Допустим, это было уже в половине восьмого, значит, фильм включили где-то около пяти часов двадцати минут. Возможно, парень убил ее, а потом включил фильм.

Миллер почесал затылок, встал из-за стола и подошел к окну. Что-то было в этом фильме. Что-то было в этом глупом фильме.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Рос, раскрасневшийся, словно на улице было холодно. Миллер этого не заметил. По дороге на работу он вообще ничего вокруг не замечал. Все его внимание было приковано к миру Кэтрин Шеридан, в котором она жила в те последние часы. К миру, в который Миллер все никак не мог попасть.

— Так что у нас есть? — спросил Рос. — Ты пил кофе?

Миллер кивнул в сторону стаканчика у себя на столе. Было уже девять часов, а он проснулся примерно в шесть.

— Похоже, ты плохо спал, — заметил Рос.

Миллер пожал плечами.

— Аманда передает тебе привет. Она спрашивала, что ты делаешь на День благодарения.

— Ей действительно интересно или это просто вежливость?

— Я думаю, простая вежливость.

— Я буду не самым желанным гостем, если приду, верно? Соберется семья?

— Не семья. У евреев нет семей. У нас есть династии.

— Скажи ей, что меня уже пригласили родители моей девушки.

— У тебя нет никакой чертовой девушки.

— Это заставит твою жену перестать беспокоиться обо мне.

— Я не скажу ей этого. Ради всего святого! Она начнет расспрашивать, и мне придется признаться.

— Скажи ей то, что сработает, Эл. Я не собираюсь быть пятым колесом в твоем чертовом Дне благодарения.

Рос беззаботно махнул рукой.

— Что-нибудь придумаю.

— Итак, мы должны выяснить, кто такая эта Шеридан.

— Что у нас есть?

— Ничего. Я даже не знаю, чем она зарабатывала на жизнь. Ты знаешь, чем она зарабатывала на жизнь?

Рос покачал головой.

— А чем мы зарабатываем на жизнь? — с иронией спросил Миллер и потянулся за файлом Шеридан, отодвинув в сторону кипу файлов по Мозли, Райнер и Ли. — Я уже прошелся по этому. Ни слова о ее работе. Проверил номер социального страхования в нашей системе. Как и говорила Мэрилин, она выдает какую-то пуэрториканку Исабеллу Кордильеру, погибшую в автокатастрофе в июне две тысячи третьего года. Я пытался выяснить подробности аварии. Ничего.

Рос взял файл и полистал его, словно надеясь заметить что-нибудь, что пропустил Миллер.

— Но это не единственный сюрприз, — добавил Миллер. — Есть номера социального страхования других трех жертв. На первый взгляд, с ними все в порядке. Выдаются как положено, если не копать глубже.

Рос нахмурился и швырнул файл Шеридан на стол.

— Те файлы формировались дольше, — сказал он. — В них отражена большая часть восьмимесячного расследования.

— С расследованием все хорошо. У меня нет проблем с отчетами из этих файлов, Эл. У меня проблема с самими этими женщинами.

— Извини, не понял.

— Они искали нечто общее, что объединяет всех этих людей, верно? Те детективы, что занимались этими делами раньше.

— Да, конечно. Я бы тоже так делал.

— И я, — согласился Миллер. — Но теперь я решил взглянуть на дело под другим углом. Мы ищем общее между ними как жертвами убийств, а должны искать сходство как между обычными людьми.

— Например?

— Прежде всего, они все незамужние. Во-вторых, у них было мало друзей. Вернее, вообще никаких близких друзей мы найти не смогли. Все эти данные получены от соседей, коллег по работе, но нет никаких показаний от кавалера, от лучшей подруги, с которой они могли ходить в спортзал, по магазинам или куда-то еще. Вот как Аманда, верно? У нее же есть подружки, так? С которыми она часами разговаривает по телефону?

— Конечно, есть.

— А у этих нет, — сказал Миллер. — Нет ни одного показания от кого-то, кто заявил бы, что является близким другом.

— Такого быть не может! У всех ведь есть…

— По всей видимости, нет, — перебил его Миллер. — По всей видимости, не у всех.

— Что дальше? — спросил Рос.

— Значит, все они одиноки. У них мало друзей. Я послал Метца и Оливера выяснить все, что можно, об их домах. Я имею в виду всякие подробности аренды и куда пошло их личное имущество.

— Я так понимаю, он выбирает одиноких женщин, следит за ними…

— Это нереально, — возразил Миллер. — Ему надо было в той или иной степени знать их всех. В противном случае получается наугад. Найти женщину, начать следить за ней, изучить ее жизнь, выяснить, где она работает, с кем гуляет, а когда окажется, что у нее есть какая-то личная жизнь, то бросить ее и отправиться на поиски другого, более подходящего кандидата. По-моему, эта схема не работает.

— Ты упомянул что-то об их номерах социального страхования…

— На первый взгляд все нормально. Любая поверхностная проверка не выявит ничего подозрительного. Все логично. Если бы у Кэтрин Шеридан была такая же ситуация, я ни за что не начал бы копать глубже.

— Но она оказалась другой, верно?

— Именно. Потому я и стал копать. Я вернулся на пять лет назад, начал изучать водительские права, вызовы в суд в связи с ДТП, всякие клубные карточки, подробности банковских счетов. Словом, все, что смог вспомнить. И в результате кое-что выяснил.

— И что же? — оживился Рос, подавшись вперед.

— Со всеми что-то не так, что-то не стыкуется. — Миллер встал, взял со стола желтый блокнот и сел рядом с Росом. Взяв ручку, он принялся тыкать в строчки, написанные на листке. — Маргарет Мозли, тридцать семь лет, дата рождения, указанная в ее водительском удостоверении, — июнь тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Проверяем июнь шестьдесят девятого года и в разделе «Родившиеся» не находим ни одной записи о ком-то по имени Маргарет Мозли.

— Значит, она родилась не здесь, — предположил Рос.

— В ее файле социального страхования местом рождения указан Вашингтон.

— Значит, где-то ошибка.

Миллер понимающе улыбнулся.

— Ты все еще слеп, друг мой. Вторая, Энн Райнер, сорок лет, датой рождения стоит третье января тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. В файле социального страхования место рождения не указано, поэтому мы не можем выяснить, было ли ее рождение зарегистрировано.

— В файле социального страхования обязательно должно быть указано место рождения.

Миллер кивнул.

— Точно так же, как любой доктор и медицинское учреждение обязаны регистрировать всех, кто обращается к ним за медицинской помощью, верно?

— А третья?

— Третья выглядит намного лучше, — ответил Миллер. — Барбара Ли, двадцать девять лет. Дата рождения — двадцать четвертое февраля тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. В файле социального страхования местом рождения указан Вашингтон. Записи в городской регистратуре подтверждают, что была одна Барбара Кэролайн Ли, рожденная в Вашингтоне двадцать четвертого февраля тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, но в разделе «Усопшие» есть запись, что Барбара Кэролайн Ли умерла двадцать седьмого февраля того же года.

— Через три дня? — спросил Рос.

— Место смерти — университетская больница имени Джорджа Вашингтона. Кто бы она ни была, она так и не покинула отделение реанимации и интенсивной терапии, не говоря уже о том, чтобы прожить двадцать девять лет и работать флористом.

— Ты хорошо поработал. Боже, лучше бы я остался дома!

— Это все мелочи, — сказал Миллер. Он встал со стула и снова подошел к окну. — Общие черты этих людей надо искать не в их смерти, а в их жизни. Хочешь знать, что я думаю?

Рос приподнял брови.

— Я думаю, что мы должны выяснить, чем Шеридан зарабатывала на жизнь, с кем была знакома, если она вообще была с кем-то знакома. Я хочу разобраться с тем, что случилось с этим Дэррилом Кингом, а потом мы должны выяснить, кто ходил с Шеридан к Кингу домой.

— Ты хочешь и этого Маккалоу расспросить? — спросил Рос.

— Всех, — ответил Миллер. — Я хочу знать, кто они все такие.

— Я прикажу кому-нибудь проверить всех Маккалоу в Вашингтоне, — сказал Рос.

— Сейчас мы должны получить у Рейда фотографии, а потом вернемся в дом Шеридан, — сказал Миллер. — И постараемся выяснить, кем она была.

Рос встал со стула.

— А первые три? Что с ними?

— С Шеридан нужно разобраться в первую очередь. Мы начнем работать с другими тремя, когда получим какую-нибудь информацию от Метца и Оливера, — ответил Миллер и потянулся за пиджаком. — Парень звонил, чтобы заказать пиццу. По всей видимости, он использовал номер дела Дэррила Кинга. Мы знаем наверняка, что у Маккалоу точно был бы этот номер. Возможно, мы ищем полицейского. В отставке, но все равно полицейского. И потом, есть еще эта газетная вырезка, фотографии под матрасом. Может, это что-то, а может, и ничего. В любом случае по Шеридан у нас больше материала, чем по тем трем. Мне кажется, он говорит нам, чтобы мы нашли его, Эл. Я думаю, он хочет, чтобы мы его нашли.

Спустившись на первый этаж, Рос оставил у администратора распоряжение найти Майкла Маккалоу.

— Куда вы направляетесь? — спросил сержант. — На случай, если Ласситер спросит.

— К судмедэкспертам, — ответил Рос. — Надо забрать фотографии.

* * *

Я родился в июле 1959 года в городке Салем-Хилл, штат Виргиния, в тот день, когда Кастро объявил себя президентом Кубы. Салем-Хилл находится на развилке между трассами 301 и 360 возле Эшленда. Наш городок был не чем иным, как расширением трассы. Моя мать умерла, когда мне было двадцать лет, в четверг, 13 сентября 1979 года. Мой отец умер на следующий день. Когда мне шел двадцать первый год, я познакомился с Кэтрин Шеридан, и теперь она тоже мертва. Похоже, я знаком с большим количеством мертвецов. Их больше, чем моих живых знакомых.

Во вторник утром я решил позвонить на работу и сказать, что не приду, потому что мне нездоровится.

Мысль об этом заставляет меня улыбаться. Если бы я знал, какой будет моя жизнь, я бы сказался больным еще до ее начала.

В последние дни я все чаще думаю об отце. О том, каким он был человеком, чтобы делать то, что он делал. Как это повлияло на меня. Несмотря на то что я уже думал об этом, только сейчас я начинаю понимать важность и смысл того, что произошло.

Что за человек был способен на такое? Человек, исполненный жестокости или сострадания? Эгоистичный человек или человек такой широты души, которую я никогда не буду способен постичь? Мне сорок семь лет, и я до сих пор не до конца его понимаю.

Моя жизнь разделена на две части. На до и после.

До:

— Стой здесь, — сказал отец и дал мне кусок дерева, тонкий, словно лезвие ножа. — Это красное дерево, — сообщил он. — Поднеси его к лампе. Посмотри на текстуру.

Я поднес его к лампе и увидел текстуру.

— Текстура в дереве — это как отпечаток времени. Текстура в поперечном разрезе рассказывает нам о погоде, о болезни, о циклах роста, о засушливых и влажных годах, обо всем. Текстура показывает нам жизнь, которая существовала вокруг дерева, понимаешь?

Я кивнул и улыбнулся. Я понял.

Он дал мне обрывок ветоши и банку с воском. Ветошь была мягкая, как пух, желтая и приятная на ощупь.

— Намазывай воск круговыми движениями, — сказал он. — Понемногу. Слой за слоем. Понадобится пять-шесть слоев, может, больше.

Он показал, как надо сложить ветошь, и обернул ею мой указательный палец.

— Проведи пальцем по поверхности воска. Гладь его, не отковыривай. Будешь ковырять — возьмешь больше, чем надо. Тебе нужен ровный слой на ветоши. Ты будешь втирать его в дерево круговыми движениями, снова и снова, как я говорил. Когда воск впитается в дерево, оставишь его на ночь. И повторишь все сначала: слой воска, втирание круговыми движениями…

Он заставил меня показать, как я это делаю.

— Медленнее, — сказал он. — Еще медленнее.

Я водил ветошью и наблюдал, как дерево впитывает воск.

— Хорошо, — сказал отец. Он дал мне еще один кусок дерева, пятнадцать сантиметров в длину и четыре в ширину. — Теперь этот, — сказал он. — Когда закончишь, там есть еще.

— Для чего они? — спросил я.

Отец стоял передо мной. От него пахло деревом, воском и табаком. Он улыбнулся.

— Подожди и увидишь, — ответил он. — Ты должен подождать.

Я сделал так, как он сказал. Я ждал. Я увидел. Если бы я знал, я бы ни за что ему не поверил.

И после:

Я вижу, что стою в поле, и внезапно понимаю, что все, что они мне рассказывали, оказалось ложью, и эта ложь простирается так далеко, на столько лет, что даже лжецы начали верить в ее глубокую и несомненную истинность.

Значит, я стою в поле. Мне недавно минуло двадцать лет, и я понимаю, что являюсь самым важным человеком в мире. Я пробыл здесь всего несколько недель. Внезапно я понимаю, что мне придется очень много врать себе, чтобы продолжать верить в это.

ГЛАВА 12

В одиннадцать часов Наташа Джойс выходит из квартиры и пешком покидает свой район. Она тормозит автобус, который отвезет ее по Мартин Лютер Кинг-авеню в Фэрмонт Хайтс. Полдесятка станций метро, начиная с Ист-Капитол-стрит, и она идет к углу Эй-стрит, Норт-ист и Шестой. Там стоит внушительное здание из мрамора и гранита. На Наташе пальто, но день холодный, пронзительный ветер заставляет ее глаза слезиться. Она поднимается по ступенькам и заходит в вестибюль, где находится стойка администратора этого всемогущего административного отдела полицейского управления, наполненного людьми, которые не перезванивают вам. Проявление уважения к белым людям? Просто чушь и бравада.

За стойкой мужчина с перекошенным лицом, словно кто-то врезал ему минут за пять до прихода Наташи. Надменный тон.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, мисс?

— Я ищу кое-кого… Я звонила раньше, и мне сказали, что перезвонят. Никто не позвонил.

— А с кем вы говорили, мисс…

— Джойс. Меня зовут Наташа Джойс. Я не спросила имени женщины, с которой разговаривала, но она работает в архиве.

Мужчина понимающе улыбнулся.

— На данный момент у нас в архивном отделе работает примерно двести сорок человек, мисс Джойс. Если вы расскажете мне о своем запросе, я смогу сейчас же проверить у нас в системе.

— Я искала Дэррила Кинга. Умер в октябре две тысячи первого года. Я навожу справки, потому что его обнаружила полиция. Ко мне пришли полицейские и сообщили, что он умер. Я хотела узнать, кто его нашел, понимаете? Хотела узнать, что случилось.

Мужчина выглядел озадаченным. Он приоткрыл рот, словно собираясь задать вопрос, но передумал. Он постучал по клавишам, подождал, покачал головой, снова что-то набрал.

И улыбнулся, довольный собой.

— Вы звонили в восемь сорок восемь сегодня утром. Звонок принял оператор номер пять, вот он. Дэррил Эрик Кинг. Пометка в системе говорит, что в базе нет данных, и, видимо, оператор номер пять передал запрос в наш информационный отдел…

— Я все это знаю, — прервала его Наташа. — Прошло уже больше двух часов. Она сказала, что перезвонит мне. И не перезвонила. Поэтому я здесь.

Мужчина сочувственно улыбнулся. На его лице было такое выражение, словно перед ним ребенок, маленький ребенок с заторможенным для своего возраста развитием. Поэтому ему нужно говорить все медленно и по два раза.

— Мисс Джойс, — начал он. Он убрал руки с клавиатуры и сложил их, словно для молитвы. — Требуется время, чтобы разобраться в подобных делах. Эти записи очень старые…

— Женщина, с которой я разговаривала, сказала, что они пересылаются сюда мгновенно, в течение секунды-двух. Так она сказала. Она ничего не сказала о том, что эти записи старые. И потом, даже если они старые, им что, приходится ногами в архив добираться? Вы это имеете в виду? — У нее был раздраженный, злой голос, и белый мужчина с перекошенным лицом, похоже, решил, что до конца дня ему еще раз врежут по зубам. — Я ведь не прошу ничего особенного, правда?

Наташа покачала головой. Она уже готова была начать грозить маленькому белому человеку пальцем: «Ты скажешь то, что мне надо, белый, или для тебя настанут плохие времена». Возможно, ей придется поскандалить. Довольно уже. И так четыреста лет эксплуатировали, черт побери!

— Мисс Джойс, я прекрасно понимаю ваше положение…

Но Наташа уже завелась.

— Понимаете? Понимаете что? Черт! То, что понимаете вы, и то, что понимаю я, находится вообще на разных планетах, мистер…

— Мисс Джойс! — прервал он ее строгим голосом и начал подниматься со стула. — В подобных словах нет нужды. Если вы не будете держать себя в рамках приличия, мне придется вызвать охрану, которая выпроводит вас из этого здания. И поверьте, мисс Джойс, вы не сможете меня запугать никоим образом. Я стараюсь помочь вам. Я говорил с вами уважительно…

Наташа отступила назад и опустила голову.

— Я прошу прощения, — извинилась она. Она понимала, что ничего не добьется, если будет напрягать этого белого ублюдка. — Я немного расстроена, сэр, — сказала она. — Я немного расстроена, и недавно произошли определенные события, которые напомнили о вещах, которые, как я считала, я могу забыть. Я просто пытаюсь получить помощь.

Наташа достала из кармана салфетки. Она решила играть роль маленькой потерявшейся девочки: смущенная улыбка, огорченное выражение лица. Что угодно, чтобы добиться своего, верно?

Белый засранец с перекошенным лицом улыбнулся и примирительно поднял руки.

«Начинаем все сначала, — подумал он. — Отматываем немного назад и начинаем сначала, верно?»

— Хорошо, — сказал он, — извинения приняты. Мы сделаем все, чтобы помочь вам, мисс Джойс, но вы должны понять, что иногда подобные вопросы требуют больше времени, чем хочется. Вы должны войти в наше положение. Мы занимаемся данными, полученными из бесчисленных полицейских участков по многим тысячам офицеров полиции — работающих, в отставке, даже умерших. — Он снова начал что-то набирать на клавиатуре, всматриваться в экран, кивать. — Подождите здесь, — попросил он, улыбнулся и встал со стула.

Его не было несколько минут. Наташа терпеливо ждала. Когда мужчина вернулся, он был не один.

Аманда позвонила, когда они ехали к судмедэкспертам.

— Да, конечно, я это сделал, — сказал Эл Рос. — Поговорим, когда я вернусь. Да, дорогая, конечно. Я тоже тебя люблю.

— Проблемы? — поинтересовался Миллер.

Рос покачал головой и убрал сотовый.

— Здесь налево, — сказал он. — Первый поворот направо в конце.

Миллер следовал указаниям Роса и остановил машину примерно в пятидесяти метрах от здания судебной медицины.

Войдя в здание, они показали свои жетоны. Администратор, похоже, ждал их.

— От Грега Рейда, — сказал он и пододвинул в их сторону белый конверт. — Его здесь нет. Поехал на вызов. Он говорил, что у вас должно быть что-то для него.

Миллер кивнул и передал ему пластиковый пакетик с газетной вырезкой.

— Когда увидите его, передайте спасибо, — попросил Миллер.

Они с Росом вышли из здания и пошли к машине.

Рейд скопировал все три фотографии и сделал цифровую обработку, что добавило изображению четкости.

— Похож на серийного убийцу? — спросил Рос, глядя на мужчину на фотографии.

Миллер улыбнулся.

— А как должен выглядеть серийный убийца, черт побери?

Рос отдал фотографию Миллеру и завел двигатель.

— Одному Богу известно, — ответил он. — Во всяком случае, сейчас мы едем на Коламбия-стрит.

Когда они приехали к дому Кэтрин Шеридан, было почти десять часов. Рос припарковался, и они немного посидели молча. Двигатель щелкнул, остывая.

— Чего мы ждем? — спросил Рос.

— Она шла домой этой дорогой, — сказал Миллер. — Три дня назад. — Он закрыл глаза и нахмурился. Глубокие морщины пролегли у него над переносицей. — Я хочу знать, черт побери, где ее носило после посещения магазина!

— Мы можем поработать репортерами, — предложил Рос. — Походить и поспрашивать горожан. Может, кто-нибудь ее видел.

— Нет, не думаю. У Ласситера есть еще пара дней, может быть, время до конца недели. Потом шеф полиции создаст специальную комиссию для решения этого вопроса. Они не хотят, чтобы эту историю муссировали по ящику, поверь мне. Черт, да ты и сам это знаешь.

Рос ничего не сказал. Он знал, когда нужно промолчать.

— Что она делала в промежуток времени между посещением магазина и возвращением домой? Был ли он уже в доме, когда она вернулась? Она поставила диск, а потом он подошел к ней сзади? — Миллер повернулся к Росу. — Я думал об этом. О том, что я делаю, когда кто-то приходит ко мне в гости. Или когда я смотрю фильм, а в этот момент звонит телефон.

— Ты ставишь фильм на паузу, верно?

Миллер кивнул.

— Правильно. А она на паузу не ставила. И это говорит о том, что она смотрела фильм, а парень уже был в доме. Или…

— Он убил ее, а потом включил фильм.

— Именно.

— Это было бы довольно странно.

— Согласен, — сказал Миллер. — Это было бы чертовски странно.

— Так что, мы идем в дом? — спросил Рос.

— Ага. — Миллер потянулся к дверце. — И мы не выйдем оттуда, пока не узнаем, кем, черт побери, была Кэтрин Шеридан!

* * *

Интересно, что сказал бы отец, если бы узнал, кем я стал?

Миннесота получает конгрессмена-мусульманина, связанного с Луи Фарраханом, лидером «Нации ислама».

Официальные представители в Виргинии заявили журналистам из ABC, что ФБР расследует заявления о запугивании избирателей.

И только на прошлой неделе, седьмого ноября, мы стали свидетелями весьма интересных событий. Бывший марксистский революционер, человек, которого я так хорошо знал много лет, становится президентом. Нынешняя администрация США завуалированно пригрозила, что применит санкции.

Ноябрь 1980 года. Рейган и Буш выигрывают выборы. Война продолжалась еще четыре года. Американцы охотно продавали оружие иранцам и использовали эти деньги на поддержание войны. Вторая беднейшая страна Западного полушария после Гаити. Рейган очень хотел избежать захвата власти в этой стране коммунистами, опасаясь, что красная зараза через Гондурас и Гватемалу распространится в Мексику. Гватемала… Черт, там мы тоже были! Мы все еще там. Вмешиваемся во внутренние дела и всем подряд вешаем лапшу на уши. Пять тысяч убийств в год.

Все дело в этой тонкой ниточке. Тонкой ниточке, которая тянется из Мексики в Колумбию через Панамский канал. Кокс. Героин. Оружие. Деньги. Иисусе, о чем мы только думали? Коммунистическое влияние через южноамериканские трубопроводы… Сколько лет я там провел? Сколько настоящих коммунистов там встретил?

Такая вот кисло-сладкая ирония. Это было бы забавно, если бы не все те люди, которые погибли там.

А теперь Буш-младший наблюдает за тем, как разваливается империя.

В июне 1986 года США признали виновными в нарушении международного права. Они поддерживали повстанцев. Международный суд постановил, что США должны были выплатить компенсацию, но Рейган проигнорировал эту историю и не обратил внимания на вердикт.

— Вы нарушили обязательства согласно международному закону, предписывающему воздержание от использования силы против другого государства, вмешательства в его внутренние дела и препятствования мирной морской торговле.

Так постановил Международный суд.

— Вы признаны виновными в проведении тренировок, снабжении оружием и спонсировании вооруженных формирований, включая размещение мин в водах другого государства.

— Да пошли вы, ваш папочка, ваша мамочка и лошадка, на которой вы катались, — сказал Рейган.

Весь 1987 и 1988 годы мы сидели сложа руки, пока они вели переговоры. Наконец было подписано мирное соглашение.

Шесть лет спустя мы сделали еще один финт ушами. Восстание, поддержанное США, во главе которого стоял Национальный оппозиционный союз, снова разогнало правительство. Мы настаивали на том, что не будем платить компенсацию за причиненный ущерб. И в 1991 году Национальный оппозиционный союз заявил, что никакой компенсации с США требовать больше не будут.

И теперь блудный сын вернулся. Крепкий ублюдок, это точно. Используя неприкосновенность конгрессмена, чтобы избежать обвинения в изнасиловании падчерицы, он снова занимает пост президента.

Венесуэла хватается за бока от смеха. Что сказал Чавес?

— Мы объединимся, как никогда прежде, чтобы создать социалистическое будущее. Латинская Америка раз и навсегда перестанет быть задним двориком США. Янки, валите домой!

Администрация Буша назвала выборы прозрачными.

Я говорю:

— Эй, Джорджи, помнишь Флориду?

И вот мы снова в Вашингтоне. Демократы впервые с 1994 года получили контроль над Палатой представителей.

Четыре дня назад администрация США признала поражение в промежуточных выборах. Они потеряли даже Виргинию, извечный оплот республиканцев. Дальше наружу полезли отказы без отказов, неподтвержденные подтверждения, но, с какой стороны ни посмотри, похоже, что они теперь наступили на собственные грабли.

Уотергейт. Черт, все ничто по сравнению с этим!

Отголоски этих событий мы почувствуем в самых неожиданных местах.

Рамсфелд уходит в отставку. Боже, этому парню уже семьдесят четыре года. Буш говорит, что нам нужна свежая перспектива в Ираке. Так кого же они впрягут? Роберта Гейтса, который был директором ЦРУ при Буше-старшем. Ради всего святого, Гейтс был директором ЦРУ с 1991 по 1993 год. Он был заместителем директора ЦРУ Уильяма Кейси. До этого он был директором ЦРУ с 1986 по 1989 год. Как аукнется, так и откликнется. Кажется, так говорят.

Я слышу, как кто-то чертыхается. Ведь кто-то будет пинать нас в ближайшие пару лет.

Но я так не думаю. По тому, как работают эти люди, понятно, что они придумают что-нибудь к концу следующей недели. Просто подождите и увидите, друзья мои.

Я слежу за тем, как разворачиваются события, и меня поражает то, что мы делаем с нашей страной, с нашими жизнями. Я думаю о странах, которые мы бомбили после окончания Второй мировой войны. Я могу их все перечислить. Китай, Корея, Гватемала, Индонезия, Куба, Конго, Перу, Лаос, Вьетнам, Камбоджа, Гренада, Ливия, Сальвадор, Панама, Ирак, Судан, Афганистан и Югославия. И это только те, о которых мы вам рассказали.

И мы везде там присутствовали — под землей, в предварительных экспедициях, изучали последствия. Лично я бывал в паре этих мест. И мне этого вполне хватило. Кэтрин тоже. Мы были там — играя роль, выполняя долг; представляли главного исполнительного директора федерального правительства, административного председателя исполнительного ведомства, главнокомандующего вооруженными силами. Как говорится, если ты знаешь, чем занимается ЦРУ, значит, ты знаешь, что нужно президенту.

Мы вершили суд слишком долго. Я знаю, что там произошло. Я также знаю, что случилось в Афганистане, в Колумбии, в слишком большом количестве мест, чтобы перечислять их здесь.

А то дерьмо, что я видел? Те вещи, которые я знаю?

Мы должны заплатить за то, что сделали.

По, поверьте мне, на этот раз другие люди тоже заплатят.

Иногда мне больно лишь от одной этой мысли.

Мне интересно, что бы подумал отец, если бы был до сих пор жив.

Но он мертв. И, возможно, частичка меня умерла вместе с ним.

ГЛАВА 13

Лишь потом, возможно спустя час или два, Наташа Джойс почувствовала беспокойство и тревогу. Легкое, практически неосязаемое ощущение. И дело было не в том, что она сказала или что у нее спросили. Дело было в том, как ее об этом спросили.

Администратор вернулся с хорошо одетой белой женщиной с приятными манерами. На вид ей было лет под пятьдесят. Она пригласила Наташу в кабинет, и девушка последовала за ней без вопросов. Они посидели там несколько минут молча. Наташа чувствовала, что ее изучают. Потом женщина положила на стол конверт, несколько листов разлинованной бумаги и авторучку.

— Меня зовут Франсес Грей, — представилась она. — Я работаю в отделе контактов. Наша работа заключается в том, чтобы создавать мост между общественностью и людьми, которые занимаются полицейскими делами. — Грей улыбнулась. — У вас есть вопросы, прежде чем мы начнем?

— Начнем что? — спросила Наташа.

— Беседу.

— Беседу?

— По поводу вашего утреннего запроса.

— Теперь вы этим занимаетесь?

Франсес Грей кивнула.

— Да.

Наташа, сложив руки на груди, откинулась на спинку стула.

— Ну, тогда у меня есть вопрос, мисс Грей.

— Зовите меня Франсес. Это не официальная беседа.

— Франсес? Хорошо, если вам угодно. Значит, мой вопрос состоит в следующем: как получилось, что я сделала всего лишь один телефонный звонок, а моим вопросом уже занимается отдельный человек в офисе?

— Стандартная процедура в подобном случае, мисс Джойс.

— То есть вы хотите сказать, что это стандартная процедура для любого человека, который наводит справки об умерших?

— Нет. Конечно, нет. Не для любого человека, который интересуется умершим при обычных обстоятельствах. — Франсес Грей осеклась и хохотнула. — Звучит довольно жестоко, — сказала она. — Я не хочу показаться черствой, но смерть вашего жениха…

— Я не говорила, что он мой жених, — оборвала ее Наташа.

— Не говорили. Но вы упомянули об этом, когда вчера разговаривали с нашим сотрудником.

— Правда? — спросила Наташа.

Франсес улыбнулась.

— Да, вы звонили вчера, и, по всей видимости, вам сказали, что все записи идут в архив после пяти лет и что вам, возможно, стоит позвонить нам.

— У вас записан этот разговор?

— Да, записан. Когда дело доходит до важных запросов, мы стараемся ничего не упустить из виду.

Наташа покачала головой.

— Это лишено смысла, Франсес. Это бессмысленно, как по мне.

Франсес нахмурилась.

— Бессмысленно? Что бессмысленно, Наташа?

— Что ваши люди суетятся из-за такого человека, как Дэррил. Я имею в виду, что он, хоть и был отцом моего ребенка, не был большой шишкой. Он был всего лишь дрянным вором и героиновым наркоманом.

Франсес долго молчала. Потом медленно покачала головой.

— Вам ничего не сказали, не так ли? — тихо спросила она.

— Не сказали что? — спросила Наташа. — О чем?

— О Дэрриле Кинге. О том, что произошло, когда он умер.

— Боже, я не думаю, что там было что-то важное. Его застрелили. Его обнаружил какой-то легавый. Так мне говорили. Я хотела узнать, можно ли отыскать того легавого, чтобы расспросить, что случилось.

Франсес медленно кивала.

— Хорошо, хорошо, Наташа. Я хочу спросить вас. Почему после стольких лет вы решили узнать, что произошло?

— Из-за дочери, — ответила Наташа. — У меня девятилетняя дочь. Зовут Хлои. Я подумала, что надо бы знать, что там случилось. Я хотела узнать, было ли там что-нибудь еще кроме того, что я слышала. Хлои взрослеет, начнет задавать вопросы. Однажды она спросит, кем он был и что с ним произошло. По правде говоря… — Наташа сделала паузу и улыбнулась. — По правде говоря, Франсес, у меня плохо получается врать детям.

Выражение на лице Франсес сказало все, что должно было сказать: она, похоже, поняла все, что говорила Наташа.

— Расскажите мне, что вы знаете, — попросила она. — Вы расскажете, что знаете о том, что произошло, а я расскажу вам остальное, идет?

Наташа глубоко вздохнула, снова откинулась на спинку стула и на мгновение закрыла глаза. Франсес терпеливо ждала, пока она расскажет все, что знает.

Миллер стоял, глядя на гостиную в доме Шеридан.

При дневном свете было заметно, что дом не обжит. Не было цветов на подоконниках, росписей на дверях, фотографий на стенах.

Они с Росом осмотрели кухню и нашли только самые необходимые вещи: ножи, сковородки, несколько кастрюль. Там были обычные чистящие средства и салфетки, ящичек с черной и коричневой ваксой, губка, но не было ни палочек для еды, ни ножей для пиццы, ни комнатных растений, ни набора приправ. Они проверили все ящики и тумбочки. Там было все, что нужно для крайне неприхотливого человека, но чего они не нашли, так это никаких личных вещей. Так, по крайней мере, показалось Миллеру.

Он долго разглядывал вещи и посуду, разложенные на кухонном столе.

— Это неправильно, — сказал он Росу. — Это какое-то неправильное место.

— Как долго она здесь жила? — спросил Рос.

— Если верить файлу, три или три с половиной года. Около того.

Рос задумчиво смотрел в окно.

— Знаешь, что мне это напоминает? — наконец спросил он. — Один фильм. Там в Центральном парке нашли мертвого парня. Он был полностью одет. Костюм, галстук, рубашка. Словом, полный фарш. На нем даже плащ был. Но при нем не было никаких документов. То есть ничего, что указывало бы, откуда этот парень пришел, где жил. Убрали все. Ни бумажника, ни записной книжки, ни ключей, ни водительского удостоверения. Даже фирменные этикетки с внутренней части пиджака содрали.

— Как если бы кто-то зачистил это место… — сказал Миллер. — Как если бы кто-то прошелся по дому и забрал все, что могло бы подсказать нам, кем она была.

— Ты выезжал на другие убийства? — спросил Рос.

Миллер покачал головой.

— А ты?

— Я видел только Райнер. Это было в июле. Просто кошмар! Я один раз туда съездил. И особо ничего там не увидел. Я мог бы поехать еще на следующий день, но не поехал. Несколько наших парней побывали там с судмедэкспертами, и все.

— Эта история до настоящего момента не была чем-то таким, верно?

— Чем-то таким? — переспросил Рос. — Что ты имеешь в виду?

— Сначала была Маргарет Мозли. Это было просто убийство. Говоря «просто убийство», я имею в виду изолированный случай. Похоже на попытку изнасилования. Всякое бывает, верно? Второе, которое видел ты, выглядело уже совпадением, верно? Как в поговорке: «Первый раз — случайность, второй — совпадение, третий — закономерность». И вот третий случай — Барбара Ли. У нас уже имеется череда случаев. Получаем четвертое убийство и серийного убийцу в придачу. Вот как представляют ситуацию боссы в мэрии. Теперь уже есть повод для беспокойства. Если сейчас поднимется шумиха, люди забудут о выборах. Они будут помнить, что есть что-то плохое, что не дает им заснуть по ночам. Начнутся письма в «Пост», и газетчики насядут на нас с вопросами, что мы предпринимаем, чтобы остановить эпидемию убийств.

— Это убийство особенное, так ведь? — спросил Рос. Это было скорее утверждение, чем вопрос.

— Оно отличается, — ответил Миллер. Он подошел к столу и сел лицом к напарнику. — То, что я чувствую… Боже, я даже не знаю, что я чувствую… Я чувствую, что оно из другой оперы. Что-то в нем указывает на то, что это была имитация предыдущих, но этого не может быть, если только это не кто-то из управления. В любом случае, кто бы это ни совершил, четвертое убийство отличается. Я имею в виду не только разносчика пиццы, не то, что наш парень убил ее, а потом позвал кого-то, чтобы ее обнаружили. Кроме того, у меня появилось определенное ощущение по поводу этого случая, которое говорит… — Миллер покачал головой. — Черт, Эл, я даже не знаю… И пицца, и эта Джойс, и номер дела Дэррила Кинга, который он оставил вместо номера телефона. Вырезка из газеты под матрасом. Возможно, это имеет смысл. А может, и не имеет.

— У меня была одна мысль, — отозвался Рос. — Это может быть имитация не потому, что у парня есть доступ к нашим записям или к чему-нибудь еще, а потому что он знает убийцу предыдущих трех женщин.

— Что? Как если бы их было двое?

— Это просто еще одно объяснение схожести.

— Черт, это еще страшнее, чем если бы он был полицейским!

— Хорошо, тогда нам нужно что-то, что рассказало бы, кем она была. Сейчас она никто. Сейчас ее номер социального страхования принадлежит какой-то женщине по имени Исабелла Кордильера, а насколько мы знаем, ныне живущего человека с этим именем нет.

— Кто она по национальности? — спросил Миллер.

Рос пожал плечами.

— Испанка, а может, она из Португалии.

— Надо проверить. Может, в этом что-то есть.

— Так что дальше? Ты готов проверить это место со мной?

Миллер встал со стула и снял пиджак.

— Второй этаж, — сказал он. — Мы начнем сверху и будем двигаться вниз.

Рос последовал за ним. Они начали с лестницы.

— Кто-о? — спросила Наташа.

— Информатор, — сказала Франсес Грей. — Дэррил перед смертью работал на полицию. Он передал им значительное количество ценной информации относительно поставок наркотиков в этой части города. В результате расследования…

— Он умер, — перебила ее Наташа.

Франсес Грей кивнула.

— Да, Дэррил Кинг действительно умер, но он помог посадить за решетку немало ключевых поставщиков.

Наташа почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза. Она не знала, что сказать. Она была удивлена, очень удивлена, но в некотором смысле ей стало легче. Легче, потому что Дэррил пытался сделать что-то, чтобы исправить все, что он натворил.

— Подождите, — сказала она, — он был на крючке?

Франсес Грей нахмурилась и ничего не ответила.

— Он стучал на этих парней, потому что у полиции было на него что-то, и он договорился с легавыми, чтобы избежать суда?

— Нет, согласно нашему файлу, это не так. Если верить документам, он пришел к нам по собственной воле.

— И как он умер?

— Вы же знаете, что его застрелили.

— Конечно, я знаю, что его застрелили. Но кто?

Франсес Грей покачала головой.

— Этого мы не знаем. Ничего определенного. Мы знаем, что кто-то из тех парней, которые были на складе во время облавы…

— Он участвовал в облаве? Да вы шутите! Зачем полиции брать на облаву какого-то торчка?

Франсес Грей пожала плечами.

— Я не знаю подробностей, — ответила она. — Все, что я знаю, так это то, что контакт Дэррила, один из офицеров, тоже был ранен. Он ушел в отставку, но я думаю, что Дэррил работал с ним какое-то время перед облавой. Я не знаю наверняка, что там произошло. У меня очень мало фактов по этому делу, понимаете? Я хотела бы ответить на все ваши вопросы, Наташа, но не могу. И не потому, что не хочу или что у нас возникли бы проблемы из-за этого. Дело в том, что этих записей больше не существует…

— Что?

— Предыдущее помещение архива залило. Это случилось два или три года назад, и большое количество файлов было повреждено настолько сильно, что их невозможно было восстановить. Бумажных документов больше не существует, Наташа. Я могу вам рассказать лишь то, что мы знаем из кратких заметок офицера, которые он составил после выписки из больницы.

— И кто это был? Этот офицер, кто это был?

— Его имя? — спросила Франсес Грей.

— Да, имя. Как его звали?

— Извините, я не могу вам сказать. Я не могу назвать вам имя офицера…

— Вы только что сказали, что он ушел в отставку, верно? Если он ушел в отставку, он больше не полицейский.

Франсес Грей снисходительно улыбнулась.

— Мне очень жаль, но подобные вещи все еще проходят под грифом конфиденциальности. Люди, которых арестовали и посадили, все еще в тюрьме…

— Боже, мы снова начинаем все сначала! Никто, черт его дери, не хочет ответить прямо ни на один мой вопрос. Как вы считаете, что я собираюсь делать? Я сказала вам, почему хотела узнать, что случилось. Моей дочери было четыре года, когда убили ее отца. Все, что нам сказали, — это то, что его застрелили. Меня даже не пригласили на опознание тела. Вместо меня поехала его мать. И увидела сына, лежащего на земле с дырой от пули в груди. Единственного сына. Она потеряла мужа много лет назад. А потом увидела, что ее сына застрелили, как наркомана. Знаете, что с ней стало? Я расскажу вам. Она умерла от горя, вот так. Она просто не хотела больше жить. Умерла через полгода. Теперь осталась только я. Я и дочь Дэррила. И мы хотим знать, что случилось! И когда я задаю вам простой вопрос…

— Довольно, — перебила Франсес Грей. Ее холодный тон заставил Наташу замолчать. — По всей видимости, вы не понимаете, в каком положении мы находимся…

— В каком положении? Не надо мне этого бреда, мисс Грей! Боже, вы в каком-то положении! А как вы считаете, в каком долбаном положении была мать Дэррила Кинга? Я сейчас вам расскажу. Подумайте, что чувствовала бы его мать, если бы ей сказали, что ее сын помогал полицейским зачищать наркопритоны в Вашингтоне! Вы представляете, что бы она почувствовала, если бы ей рассказали, что он из-за этого погиб?

— Мисс Джойс, пожалуйста. Я пытаюсь войти в ваше положение. Я пытаюсь помочь как могу. Но ваше поведение и отношение никак не способствуют решению проблемы.

— Боже, да вы только послушайте себя! Я пришла сюда, потому что вы мне не перезвонили. Вы забрали меня от администратора. Вы хотели поговорить со мной, хотели помочь мне понять, что произошло, и я прошу лишь одного…

— Сообщать это я не имею права, — сухо заявила Франсес Грей.

— Тогда какого черта мы здесь делаем? Мы ждем, пока придет тот, кто имеет право? Так?

Франсес Грей улыбнулась, но улыбка вышла слегка натянутая.

— Мы закончим нашу беседу, мисс Джойс, и я наведу справки, можно ли предоставить вам эту информацию. Вот чем я займусь.

— И вы мне не позвоните, верно? Так оно и будет. Скажите же, что я ошибаюсь!

Франсес Грей покачала головой. Она собрала бумаги, спрятала ручку, встала из-за стола и направилась к двери. Выйдя в коридор, она терпеливо подождала, пока Наташа последует за ней, и холодно сказала:

— Я провожу вас до вестибюля.

Покорно идя за ней к выходу, Наташа корила себя за горячность, нетерпеливость и вспыльчивый характер.

Отношение к делу… Так и Дэррил говорил: «Отношение, детка. Отношение в любой ситуации. Иногда оно может помочь, а иногда наоборот».

Франсес Грей повторила, что свяжется с ней, как только сможет. Она пожелала Наташе удачного дня, развернулась и ушла, постукивая каблуками по мраморному полу. Наступила тишина.

Администратор улыбнулся ей.

— Надеюсь, что мы вам помогли, — сказал он приятным голосом.

Наташа смущенно улыбнулась.

— Очень, — сказала она смиренно.

И поспешила на улицу, где, пока она разговаривала с Франсес Грей, начался дождь.

* * *

Ричард Хелмс, действующий директор Центрального разведывательного управления, однажды в обращении к Национальному пресс-клубу заявил:

— Вы просто обязаны нам доверять. Вы достойные люди.

Капитан Джордж Хантер Уайт, вспоминая о службе в ЦРУ, сказал:

— Я самозабвенно трудился в виноградниках, потому что это было весело. Где еще мог настоящий американец лгать, убивать, изменять, красть, насиловать и разрушать с одобрения и согласия начальства?

Это было из После…

Это было после истории с матерью и того, что с моей помощью сделал отец.

До того:

Воплощенное терпение. Я стоял возле верстака. Справа от меня располагалась емкость с воском, а слева — ряд полос из шпона. Одна за раз. Гладкая, словно стекло.

— Они тонкие, — сказал отец. — Согни их, и они сломаются, как сухое печенье. Потрудись отполировать их так, чтобы увидеть свое отражение.

— Для чего они нужны? — спросил я.

Отец улыбнулся и покачал головой.

— Видишь вон ту доску? — Он ткнул в сторону испачканным в краску пальцем. — Эту доску нужно обрезать и придать ей форму. Когда она будет отполирована до блеска, я нарисую на ней орнамент, потом вырежу в нем углубления, а части шпона, которые ты полируешь, вместе создадут композицию.

— Инкрустация, — сказал я.

Он кивнул.

— Да, инкрустация.

— А доска зачем?

— Зачем? — отозвался он словно эхо. — А зачем что-то? Она нужна для определенной цели. У всего есть цель, и когда ты поймешь эту цель…

— Серьезно, зачем это? — снова спросил я.

Он протянул руку и сжал мое плечо.

— Я расскажу тебе, когда мы закончим.

Я наблюдал за его работой. Он не проронил ни слова.

Позже, вспоминая это, я думал о Кэтрин.

Даже не говоря ни слова, она могла сказать намного больше, чем кто-то, кого я знал.

И снова из После:

Мы поняли, что Рейган мудак.

Главный исполнительный директор федерального правительства, административный председатель исполнительного ведомства, главнокомандующий вооруженными силами. Предполагалось, что он ни перед кем не несет ответственности.

Три ветви правительства Соединенных Штатов — законодательная, исполнительная и судебная. Забудьте о законодательной — там одни адвокаты и бумагомаратели, бюрократы, безликие пешки. Судебная власть включает Верховный суд, который является высшей инстанцией в судебной системе США, занимается «интерпретацией конституции», что бы эта дрянь ни означала, но даже в этом случае мы говорим о председателе и восьми членах суда. И кем же они назначаются? Верно, друзья, лично всемогущим мудаком.

Итак, мы подходим к исполнительной власти. Дружище, это зверь со множеством имен и лиц. Штат, Казначейство, Оборона, Федеральное бюро расследований, Министерство внутренних дел, Белый дом, Совет национальной безопасности…

Этот список можно продолжать очень долго.

И Центральное разведывательное управление, которое само по себе является настоящим оксюмороном, — мы видим этих ребят на самой вершине исполнительной власти. Кто они? Давайте будем честными друг с другом. Они — это секретные и разведывательные операции, тайные казни и убийства, ликвидации, государственные перевороты и путчи и уничтожение чего угодно, что в какой угодно мере противится «великому американскому способу жизни», декларированному президентом Соединенных Штатов. Личная, черт ее дери, армия. Псы войны.

Некоторые сотрудники в ЦРУ были неплохими людьми.

Но недолго.

Это обман. Не может существовать порочная и своекорыстная организация, в которой люди работают из лучших побуждений. Люди оказываются в ЦРУ, и они либо следуют программе, либо понимают суть программы и убираются оттуда как можно быстрее. А иногда, как мы знаем, их убирают силой.

И появляются люди вроде меня.

Я начал еще тогда, после истории с моими родителями. Тогда, когда был молод и понятия не имел, чем буду заниматься в жизни.

Они что-то увидели, эти пастыри. Так они себя называли. Они ходят и вербуют новичков для обработки, тренировок и всего прочего, через что проходят новобранцы. В конце концов отбирают всего несколько человек. Пастыри отбирают.

Значит, они увидели что-то во мне. Одиночка. Неудачник. Человек, который не подходил обществу. Они были хороши. Да, они были хороши. Коварные, умные, хитрые. Поработали со мной. Выяснили, к чему я стремлюсь, что считаю хорошим, что плохим. Узнали мои интересы. Они стали частью университетского городка. Они были там всегда. Лоуренс Мэттьюз. Профессор философии в университете штата Виргиния в городе Ричмонд. Я учился там уже почти год. К тому времени мои родители были два месяца как мертвы. Я поменял профильный предмет. Был скандал. Лоуренс Мэттьюз был терпеливым, понятливым, хорошим человеком. Он понял, что инженерное дело было выбором моего отца, что математика и физика и все такое прочее не для меня. Английский язык и философия — вот куда мне была дорога, и после смерти отца я туда и отправился.

Профессор Лоуренс Мэттьюз ждал меня там, чтобы принять. И он принял меня. Мы вели длинные разговоры. Политика. Жизнь. Смерть. Загробная жизнь. Бог как икона, Бог как личность. И подобный бред. Лоуренс Мэттьюз обожал это дерьмо. Дружище, он мог заговорить зубы так, что вы забыли бы, как вас зовут. Такая у него работа. Я думаю, что изначально его готовили как переговорщика. Потом, когда он сломался или в нем проснулась совесть, его запихнули в этот университет, чтобы он приглядывал за будущими кадрами. Он был чтецом. Он читал людей, и когда он видел что-то, что имело смысл, то сообщал об этом пастырю. Тогда приходил пастырь, который оказывался другом профессора Мэттьюза. А друг профессора Мэттьюза, естественно, хороший парень, свой человек, который мог пить пиво и наблюдать за проходящими мимо студентками и курить сигареты с лучшими из них.

Моего пастыря звали Дон Карвало. Я так и не узнал, было ли это его настоящее имя. Честно говоря, какая, к черту, разница, как его звали на самом деле? Он был там, чтобы выполнять свою работу, и он выполнял ее лучше, чем кто-либо на его месте. Дон Карвало был хозяином своей судьбы. Так, по крайней мере, мне казалось. Он знал все. Черт, ему было не более двадцати семи или двадцати восьми лет, но мне казалось, что он знает все обо всем, что имело смысл. Дон был магом, волшебником, представителем притесненных меньшинств, политиком, повстанцем, бунтовщиком, духовным террористом для эстетов. Дон обсуждал Камю и Достоевского, Солженицына и Соловьева, Декарта, Керуака, Кена Кизи, Рэймонда Чандлера и фильмы Эдварда Дж. Робинсона. Его отец был адвокатом в Голливуде. Его отец знал людей. Его дед знал людей даже лучше, он мог рассказать о работе Кэри Гранта на британскую разведку, об изобличении связей нацистов в американской киноиндустрии во время Второй мировой войны. Дон Карвало знал людей, которые работали с Джо Маккарти. Его мать была родом из Израиля. Она приехала из Тель-Авива в начале пятидесятых годов. Ее прошлое было неразрывно связано с образованием чего-то под названием «Моссад ха-Моссад ле-Модиин уле-Тафкидим Мейухадим». Институт по делам разведки и специальных заданий. Институт.

— У них институт, — сказал мне Дон Карвало. — А у нас компания.

— Компания?

— Центральное разведывательное управление.

— Точно, — согласился я. — ЦРУ. Я знаю о них.

Дон улыбнулся, покачал головой, положил мне руку на плечо и сказал:

— Нет, ты не знаешь, друг мой, ты не знаешь.

И сменил тему разговора.

Так они работали. Сначала давали тебе попробовать. Позволяли задать вопрос и не отвечали на него. Очень хорошо. На живца. Всегда проверяли, всегда наблюдали, всегда пытались выяснить твои принципы, ограничения, лимиты, то, на что ты готов пойти, чтобы добиться своего. Они охотились на уверенность, на несомненную уверенность в том, что это и есть Правильный Путь. По всей видимости. А может, и нет.

С момента, когда я познакомился с Доном Карвало на новогодней вечеринке у Лоуренса Мэттьюза в конце 1979 года, и до моего первого визита в Лэнгли прошло полгода. Сейчас мне кажется, что это не так уж много. Позже Дон признался, что моя вербовка была самой короткой в его практике.

Прошел еще год, прежде чем я отправился на задание. Вещи, которые помешали мне тогда, оказались одними из самых важных событий в моей жизни. Так, по крайней мере, мне казалось. Теперь я понимаю, что они были незначительными. Все, кроме одной. Самая важная вещь случилась в декабре 1980 года. Я жил в квартире на окраине Ричмонда. Тогда все изменилось. Тогда я посмотрел на все под другим углом.

Это было, попросту говоря, концом того, кем я был, и началом того, кем я стал.

Если подумать, то все началось с девушки в бирюзовом берете.

ГЛАВА 14

К началу второго Роберт Миллер решил, что в общих чертах представляет, кем была Кэтрин Шеридан.

Кэтрин Шеридан была загадкой.

Передним была воистину уникальная и полностью искусственная личность. Он чувствовал эту искусственность, роясь в ее шкафах, бумагах, переписке, просматривая ее дневник. Он изучил ее паспорт, водительские права, банковские и кредитные карты, чековые книжки. Он нашел фотографии мест, где она, по всей видимости, бывала, и людей, которых она знала. Также он обнаружил открытки, которые ей посылал некто, кто подписывался просто «Дж.».

Предварительно позвонив Рейду, чтобы убедиться, что судмедэксперты и медики закончили с жилищем Шеридан и что у них теперь есть полный доступ ко всему дому и всему, что внутри, Роберт Миллер и Альберт Рос разделили вещи Кэтрин Шеридан на несколько частей. Они разложили их отдельными кучками вдоль коридора на втором этаже. Когда места больше не осталось, они продолжили в спальне Кэтрин. Они отодвинули кровать к стене и вынесли комод и стул в соседнюю ванную комнату. Одежда, обувь, сумочки и подобные вещи складывались в одну кучу. В центре они сложили кипу документов — все, что касалось финансов, ее личности, отпусков и поездок, личной корреспонденции (которой практически не было), документов, которые были связаны с правами на дом и имущество. Когда они закончили, то еще раз убедились, что ничто не указывает на род занятий Кэтрин Шеридан. Миллер прошелся по перечню банковских счетов и обнаружил, что в конце каждого месяца на ее счетах появлялись определенные суммы денег. Большая часть из четырех тысяч долларов поступала от некоей организации под названием «Объединенный траст» в последнюю пятницу каждого месяца. Подобные денежные переводы начались в июне 2003 года.

— Она приехала сюда три с половиной года назад? — спросил Рос.

— Насколько я знаю, да.

— Значит, она приехала сюда в июне две тысячи третьего. Никаких более ранних банковских записей нет.

— Пройдись-ка еще раз, — велел Миллер.

— Я знал, что ты это скажешь.

В двадцать минут третьего Миллер покачал головой.

— Итак, июнь две тысячи третьего года. Более ранних записей нет. Похоже, она существовала на земле только последние три с половиной года.

— Как раз тогда в ДТП погибла та испанка, Кордильера, так ведь?

— Точно.

— Значит, Кэтрин Шеридан взяла себе номер социального страхования умершей женщины, но не ее имя. Она переехала в этот дом откуда-то, и любые записи, которые существовали до этого, остались в той, другой ее жизни.

— Просто дурдом какой-то, — сказал Миллер. — Это же… — Он покачал головой. — Я даже не знаю, как это назвать.

Рос потянулся.

— Может, программа защиты свидетелей? — задумчиво спросил Миллер.

Рос хмыкнул.

— По всей видимости, эта программа плохо ее защитила.

Дождь почти перестал. Наташа Джойс, стоя под навесом перед продуктовым магазином, подождала немного, а затем поспешила на другую сторону улицы и начала подниматься по ступенькам к библиотеке Карнеги. За конторкой сидела женщина. На карточке на лацкане ее жакета было написано «Джулия Гибб».

— Газетный отдел, — попросила Наташа.

Женщина улыбнулась.

— Текущие газеты или старые подшивки?

— Газеты пятилетней давности, — ответила Наташа.

— Тогда это в старых подшивках. Поднимаетесь на второй этаж, поворачиваете направо и идете до конца коридора. Там будет дверь, за которой вы увидите отдел политики, потом истории, а дальше будет архив медиафайлов.

— Спасибо, — поблагодарила Наташа и направилась к лестнице.

Это оказалась небольшая заметка, но она нашла ее. «Вашингтон пост» за восьмое октября две тысячи первого года, пятая страница. Заголовок гласил: «В результате облавы на наркоторговцев погиб один человек». Наташа пробежала глазами заметку, особо не вчитываясь. Ее не интересовало, что по этому поводу заявила полиция, что сказал мэр и все эти засранцы…

А потом она нашла его.

Майкл Маккалоу.

Сержант Майкл Маккалоу, раненный во время облавы. Наташа вынула из сумочки ручку и расписание автобусов и записала имя офицера. Не с этим ли человеком сотрудничал Дэррил? Не он ли взял его с собой на облаву и косвенно стал причиной его гибели? С какого перепугу они взяли Дэррила на облаву на наркоторговцев?

Наташа закрыла файл, кивнула Джулии Гибб и, выйдя из библиотеки, направилась в ближайший полицейский участок.

— Маккалоу, — повторил сержант за стойкой в четвертом участке. — Буква «у» в конце, верно?

— Верно, — подтвердила Наташа. — Маккалоу.

— И что вы хотите выяснить?

— В каком участке он работал, если это возможно. Он занимался одним делом пять лет назад, и мне нужна его помощь.

— Вы говорите, что он ушел в отставку?

— Да, верно.

У сержанта Рональда Геррити было круглое лицо и маленькие темные глазки, похожие на ямочки в снегу. Он улыбнулся и сказал:

— Если он существует, то найдется в системе.

Наташа ждала, пытаясь сохранять терпение и силой мысли заставить уже немолодого сержанта быстрее набирать на клавиатуре и читать информацию на экране.

— Вот, — сказал он.

Наташа вздрогнула.

— О черт, нет! Извините, это Марк Маккалоу. Может, они как-то связаны?

Наташа покачала головой.

— Я не знаю. Я знаю только Майкла.

Сержант продолжил читать, печатать, снова читать, снова печатать. Вдруг он замер.

— Ура! Майкл Маккалоу. Сержант. Ушел в отставку из седьмого участка в две тысячи третьем году.

Наташа вынула расписание автобусов и записала информацию на нем.

— Спасибо, — сказала она. — Большое спасибо за помощь.

— Да нет проблем, мэм. Это все, что вы хотели выяснить?

— Может, у вас есть его адрес или что-нибудь в этом роде? — с надеждой спросила она.

Геррити улыбнулся и покачал головой.

— Такого у нас нет. Даже не знаю, как вам узнать это. Полицейские уходят в отставку и становятся обычными гражданами. Мы не следим за их дальнейшей судьбой.

— Хорошо, спасибо. Вы мне очень помогли.

— Пожалуйста, — ответил Геррити и повернулся к экрану компьютера, медленно, методично набирая что-то.

Наташа Джойс вышла из здания четвертого участка и отправилась к остановке автобуса. У нее было имя, номер участка, дата ухода в отставку. Возможно, это ничего ей не даст. Если бы у нее было достаточно времени, если бы Хлои была с ней, а не в школе, она бы осталась в городе, чтобы больше разузнать об этом отставном сержанте полиции. Но ей нужно было спешить, чтобы забрать дочь из школы.

Дело сдвинулось с мертвой точки. Ее разговор с Франсес Грей был странным и глупым, но, по крайней мере, она кое-что из него почерпнула. Кое-что, что ей поможет. Все, что она хотела, — это узнать, что случилось. Дэррил пытался предпринять что-то, вырваться из заколдованного круга. От этого ей стало легче, у нее появилась слабая надежда на то, что хоть одно из его решений не было безответственным. Дэррил Кинг был хорошим человеком. Она должна верить в это. Она должна верить в это, чтобы посмотреть дочери в глаза и сказать ей правду.

Это все, что она хотела знать. Правду. Правду о Дэрриле Кинге и том, что случилось в октябре две тысячи первого года. И если бы она ее знала, ей стало бы легче. Она могла бы отпустить прошлое и, возможно, взглянуть в будущее, которое, если повезет, будет отличаться от мира, к которому она привыкла.

* * *

Они придумали.

Что я вам говорил?!

На это потребовалось даже меньше времени, чем я предполагал.

Слабый контроль демократов над сенатом теперь в опасности. Демократы имеют большинство в палате в соотношении 51 к 49. У сенатора-демократа был сердечный приступ. Если он не вытянет, если по какой-либо причине не вернется к выполнению своих обязанностей к тому времени, когда сенат снова соберется на заседание четвертого января, то республиканский представитель вынужден будет выбрать его преемника. Попробуй угадай, как тогда будут развиваться события. Кого он выберет? Правильно, друзья мои и соседи. Он выберет кого-то из своих. Будет ничья — 50 на 50. Не так быстро. У вице-президента Чейни есть решающий голос в подобных вопросах, а он идет в одной упряжке с Джорджем-младшим, и оба они республиканцы. Все просто. Возьмите одного сенатора-демократа, тихо отодвиньте его в сторону, позвольте его республиканскому визави выбрать ему республиканского преемника, дайте вице-президенту право голоса — и дело сделано. Республиканцы снова у руля. У них не будет непереизбранного президента в ближайшие пару лет.

Доктор сенатора-демократа заявил: «Приступ не грозит жизни пациента. Срочное успешное хирургическое вмешательство позволило удалить кровь и стабилизировать состояние. В отделении интенсивной терапии пациент идет на поправку без осложнений, и мы ожидаем, что он полностью восстановит здоровье». Его жена «полна оптимизма и надежды».

Вы хотите задать тот же вопрос, что и я? Пойдут ли они на это? Смогут ли они это провернуть? Можно ли спровоцировать сердечный приступ у человека, чтобы получить контроль над самым могущественным правительством мира?

Я вам так скажу: я не полон оптимизма и надежды.

Сегодня вторник, четырнадцатое число. Кэтрин умерла три дня назад. В ее дом доступ запрещен. Я утром отпросился с работы и поехал туда. Остановился в двухстах метрах и увидел, как подъехали два детектива. Одного из них зовут Роберт Миллер. Он выглядит серьезным, преданным работе — такой человек посвящает жизнь тому, чтобы задавать вопросы и ждать на них ответы. Другой немного старше, наверняка человек семейный. У него на пальце обручальное кольцо, а рубашка и галстук сочетаются по цвету, что выдает в нем человека, о котором заботятся. Мне нравится, как они выглядят, — Миллер и его напарник. Я узнал имя Миллера из статьи в газете. Там упомянули, что он возглавил поиски Ленточного Убийцы. Они уже успели дать ему прозвище, этому убийце. По-другому и быть не могло. Он не мог бы существовать без имени, если вы понимаете, о чем я. Миллер здесь явно на месте, и в статье упоминалось, что он был занят в расследовании убийства Маргарет Мозли в марте. За восемь месяцев они не смогли продвинуться ни на йоту. Пока я не преподнесу им что-нибудь на блюдечке, они ничего не обнаружат и не поймут. С другой стороны, возможно, я не прав. Не исключено, что они умнее, чем я считаю.

Поэтому я наблюдал, как они подъехали к дому. Я подождал еще немного и уехал до того, как они отбыли восвояси. Мне надо было успеть на работу до полудня.

Я подумаю день, может, два или три. Подожду, пока они вернутся к Наташе Джойс с фотографиями, которые я положил под ковер, и им улыбнется удача. Она расскажет им то, что они хотят услышать, а потом уже Миллеру с напарником придется пораскинуть мозгами и попытаться собрать все это в кучу.

Я буду готов.

Я уже давно готов.

Вещи, которые мне приходилось делать… Черт, подобные вещи учат ждать, как умеет ждать только профессионал!

ГЛАВА 15

Миллер терпеливо ждал у двери в квартиру Наташи Джойс. Он видел облачко пара, вырывающееся изо рта, чувствовал, как холод пробирает до костей. Он хотел попасть домой. Хотел быть в каком-нибудь другом месте.

— Нет дома, — озвучил Рос его мысль.

Миллер снова поднял кулак и постучал по дверной раме.

— Серьезно, Роберт, ее там нет. Пойдем в машину.

Миллер наконец сдался. Уже в машине они решили подождать немного на тот случай, если она вернется. Прошло тридцать пять минут, когда Миллер толкнул Роса в бок и кивнул в сторону тротуара. К ним, ведя за руку дочь, приближалась Наташа Джойс.

— Да, не самое лучшее место для ребенка, — заметил Рос и потянулся к дверце.

Миллер положил ладонь ему на плечо.

— Подождем, — сказал он, — успеем. Пускай войдут, разденутся. Я не хочу разговаривать на холоде, да еще и в присутствии ребенка.

Рос откинулся на спинку сиденья, но ничего не сказал. Они подождали добрых восемь-десять минут, а потом направились к квартире.

— Я уже собиралась вам звонить, — сказала Наташа, впуская их в коридор.

— Звонить нам? — спросил Миллер.

Наташа кивнула и пошла в кухню. Миллер и Рос последовали за ней. Наташа ответила на вопрос Миллера только тогда, когда они уселись за узкий кухонный стол.

— Я кое-что разузнала, — сказала она.

Миллер посмотрел на нее. Она, похоже, уже не так сильно нервничала. Они были у нее всего сутки назад, а Миллеру казалось, что прошел целый месяц.

— Что вы узнали? — спросил Рос.

— Я узнала кое-что о том, что случилось с Дэррилом, — ответила она. — Я позвонила в администрацию полиции в офисе мэра…

— Что вы сделали?

Наташа нахмурилась.

— Вы так спрашиваете, словно я совершила что-то незаконное.

Она рассмеялась. Ее смех звучал искренне. Миллер узнал в ней что-то от той девочки, какой она, должно быть, была, прежде чем в ее жизнь ворвался Дэррил Кинг со своей зависимостью и сопутствующими кошмарами.

— В офисе мэра есть административное подразделение, — продолжала Наташа. — У них там вся информация, связанная с полицией. Я им позвонила. Они сказали, что перезвонят, но так и не перезвонили. Потому я поехала туда и пообщалась с какой-то женщиной. Она сказала мне, что Дэррил был полицейским информатором.

Миллер посмотрел на Роса. Они оба вспомнили о кокаиновом деле в далеком 2001 году, по которому так и не было вынесено обвинение. Файл дела Кинга. Номер в пиццерии.

— И человек, с которым он работал, тот полицейский… Я нашла его имя. Майкл Маккалоу. Седьмой участок, здесь, в Вашингтоне. Ушел в отставку в две тысячи третьем году.

— Как звали женщину, с которой вы общались?

— Грей. Франсес Грей.

— Она рассказала вам об этом? Что Дэррил работал с полицейским по имени Маккалоу?

Наташа покачала головой и, довольная собой, улыбнулась.

— Она только проговорилась, что Дэррил участвовал в какой-то облаве на наркоторговцев, когда его подстрелили. Я пошла в библиотеку, проверила газеты и обнаружила имя полицейского. Потом я пошла в четвертый участок и попросила проверить его по компьютеру. Мне сказали, что Маккалоу ушел в отставку в две тысячи третьем году.

Миллер наклонился к ней.

— И теперь, когда у вас есть имя, что вы собираетесь делать?

— Я собираюсь разыскать этого ублюдка.

Миллер поднял руку.

— В данных обстоятельствах, Наташа… — Он покачал головой. Выражение лица у него было суровое. — Я серьезно, вы не должны это делать.

— Я буду делать то, что захочу, — возразила Наташа. — Я найду его и узнаю, что случилось с Дэррилом. Я хочу знать, что случилось, чтобы рассказать Хлои, когда она подрастет. Вы понимаете, как это важно?

— Важно для кого? — спросил Миллер.

— Для дочери. Важно, что она будет думать об отце, когда подрастет достаточно, чтобы понять. Его застрелили. Его застрелили, когда он помогал полицейским справиться с наркоторговлей в этом районе. Вы чувствуете разницу?

Миллер открыл рот, чтобы ответить, но Наташа не дала ему сделать это.

— Его матери пришлось поехать на опознание тела. После этого она не протянула и полгода. Старуха умерла от стыда за то, кем стал ее сын. Если бы ей тогда сказали правду, я вам гарантирую, она была бы сейчас жива.

Рос поднял голову.

— Простите, — сказал он, — можно спросить, где сейчас ваша дочь?

— Она у женщины, которая живет дальше по коридору. Женщину зовут Эсме. Она любит ходить к ней в гости. Они вместе смотрят телевизор, готовят горячий шоколад и пастилу или еще что-нибудь.

— Она хорошая девочка, верно? — спросил Миллер.

Наташа улыбнулась, и им показалось, что она просто не может подобрать слов.

Миллер положил ладонь на руку Наташи. Она не поморщилась. И руку тоже не убрала.

— Я спрошу вас кое о чем, — сказал Миллер, тщательно подбирая слова. — Я хочу попросить вас взглянуть на несколько фотографий. Если вы согласны, я найду Майкла Маккалоу для вас. Мне будет намного проще сделать это. У нас в системе должны быть данные по нему, и я их найду.

— Фотографии? — спросила Наташа. — Какие фотографии?

— Мы хотим, чтобы вы взглянули на фотографии одного парня и сказали, узнаёте ли вы его.

— Что за парень?

— Мы не знаем. Может, он никто. Если мы скажем, кто он, как нам кажется, это может повлиять на ваше мнение. Нам нужно, чтобы вы взглянули на снимки и дали нам объективный ответ, хорошо?

— Конечно, давайте их сюда. Но я от этого Маккалоу не отвяжусь. Я посмотрю на снимки, а вы поможете мне найти его, обещаете?

Рос достал фотографии из внутреннего кармана пиджака и передал Миллеру, который положил их на стол изображением вниз. Потом он придвинул одну из них к Наташе и перевернул.

Миллеру показалось, что у него остановилось сердце, когда она взглянула на снимок. Она смотрела на него всего долю секунды, потом сказала:

— Это он.

— Кто? — спросил Рос. — Кто он?

— Тот парень, который приходил с погибшей женщиной.

— Вы абсолютно уверены?

Наташа взяла остальные фотографии и быстро проглядела их.

— Тот же тип. Это он приходил с той дамой и интересовался Дэррилом. Он здесь моложе, но сомнений нет.

Миллер посмотрел на напарника. Рос слабо улыбнулся. Теперь у них что-то было, но что?

— Вы должны найти этого парня. Вы ведь собираетесь сделать это?

— Да, мы это сделаем, — ответил Миллер. Он поднялся, собрал снимки, передал их Росу и направился к двери. — Мы скоро снова встретимся, договорились?

Наташа посмотрела ему прямо в глаза. В выражении ее лица было что-то холодное и непоколебимое.

— Я сделаю, что пообещал, — сказал Миллер. — Я найду Маккалоу. Я понимаю, что вы хотите разобраться с этим делом. Вы помогли нам в нашем деле, а я помогу вам, хорошо?

Наташа посмотрела на Роса.

— Он сделает то, что сказал, — подтвердил Рос.

— Так пойдите и найдите того, кого должны найти, — сказала она. — Только не забудьте, что вы мне обещали.

Миллер улыбнулся и взял Наташу за руку.

— Берегите себя, хорошо?

— Я делаю все, что могу, — ответила она, распахнула входную дверь и выпустила их на улицу.

— Чертов ребус начинает складываться в картинку, — сказал Рос, когда они подошли к машине.

— Ты уже видишь картинку целиком? — спросил Миллер.

Рос покачал головой.

— А ты?

— Кое-что есть. Черт, я не знаю! Может, вижу, а может, и нет. Мне это не нравится. — Он оглянулся на квартиру Наташи Джойс. — Что бы здесь ни происходило, мне это не нравится.

* * *

Вечереет. Все уже разошлись. Я сижу в кабинете, положив ноги на стол. И ощущаю пустоту, какой-то вакуум внутри. Вспоминаю времена, когда был студентом и они разговаривали со мной — Лоуренс Мэттьюз и Дон Карвало.

И думаю о шляпке. Чертовой шляпке, которую она носила. Вернее, о чертовом бирюзовом берете, который был на ней в тот декабрьский день, когда я увидел ее в кофейне в Ричмонде.

Десятое декабря тысяча девятьсот восьмидесятого года, среда. Холодный день. Вот и все, что я помню. Это и чертов берет.

Это было спустя пять недель после того, как Рейган и Буш дорвались до власти, победив в выборах с перевесом в десять миллионов голосов Картера и Мондейла. Картер страдал от энергетического кризиса, проблем с газовыми станциями. К этому прибавился кошмар с захватом заложников в американском посольстве в Тегеране. Республиканцы получили преимущество в палате, они собирались разобраться со всем, что демократы успели испортить или отменить. Я слушал Дона Карвало, когда он объяснял, что не имело никакого значения, какая партия была при власти в тот или иной момент истории. Компания, на которую он работал, действовала безо всяких предубеждений и предрассудков, обеспечивая порядок и стабильность.

— Дело уже больше не в политике, — сказал он.

Мы сидели в ресторанчике, стилизованном под Италию, на углу Клейн и Четвертой. Мы сидели за столиком, а справа от нас было окно до пола, выходившее на улицу. Дон сидел, задрав одну ногу на сиденье. В уголке его рта, как обычно, торчала сигарета без фильтра.

— Не в политике? — спросил я, задавая скорее риторический вопрос. — Конечно же, все дело в политике.

Дон опустил ногу на пол и, улыбаясь, наклонился ко мне.

— А здесь ты не прав, друг мой. В этом деле политика — всего лишь видимость. — Он махнул рукой в сторону Лэнгли. Мы никогда не упоминали название компании. Всегда называли контору «Там» или «У нас» или «Гостиница». Он продолжил: — Там всем плевать, кто нынче при власти. Они хотят, чтобы удовлетворялись базовые, фундаментальные потребности демократии и международной стабильности. Все дело в контроле, а не в политике. Им нет дела, если где-то какой-нибудь никудышный диктаторишка свергнет другого не менее никудышного узурпатора. Перевороты, вся эта дребедень… — Дон покачал головой и рассмеялся. — Мировое господство не нужно, Джон. И никогда не было нужно. Мы не пытаемся поработить мир. Мы просто пытаемся поддерживать статус кво, чтобы хорошие люди могли получить то, что им нужно, и сохранить это, как только они его получат.

— Дон, ты же не думаешь, что я поверю в это, — сказал я.

На лице Дона появилась обычная улыбка, и он сменил тему разговора.

Я видел сквозь него, сквозь него и многих других, похожих на него людей. Я бывал в Лэнгли много раз. Мне там привили соответствующий тип мышления. Я уже почти полностью перенял их убеждения и отношение, с которыми меня познакомили на предварительных встречах.

— Там, наверху, настоящий цирк, — сказал Дон. — Не слушай тех, кто что-то декларирует и заявляет. Слушай тех, которые выражают мнение и держатся за него. Кто-то может сказать, что он знает, как все работает. Ты вряд ли можешь гарантировать, что это не так. Кто-то другой думает, что у него появилась идея, но он не уверен, он хочет посмотреть на нее с разных сторон. Именно этот парень нас интересует. Этот человек может думать, стоя ногами на земле. Ты здесь, друг мой, потому что руководство этой страны… Черт, да что я говорю? Тут дело уже не в руководстве этой страны, а в руководстве всего мира. В любом случае эта работа будет взвалена на плечи всего нескольких человек, которые умеют думать, а не отдана стаду баранов и уж точно не кучке надменных уродов, которые ничего не видят, кроме собственных пыльных догм.

Вот так Дон работал. Он сказал мне, что я хороший. Он сказал мне, что я независимый. Он заявил, что любая мысль, которая когда-либо посещала мою голову, является не чем иным, как абсолютно самостоятельной и автономной мыслью. В конце концов, чего бы я тогда ее подумал?

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, насколько это было коварно. Первые встречи, ощущение открытости во время обсуждений. Бывало, мы виделись по два-три раза в день. Кофе, сигареты, удобные стулья, нас в комнате человек восемь-десять. Обычно с нами был Дон. И еще парень по имени Пол Трэверс, который, как я догадался, тоже был пастырем. Обычно они несли всякую чушь, рассказывали одно и то же, и все это время за нами наблюдали люди, которые сидели по ту сторону зеркал, висящих на правой стене комнаты. На каждой встрече обсуждался какой-то новый вопрос. В декабре мы обсуждали убийство Джона Леннона, американских монахинь, лишенных жизни в Сальвадоре, возвращение Хосе Наполеона Дуарте и хунты в Перу. Мы говорили о Рейгане, Картере, Буше-старшем, голодных бунтах в Ольстере, убийстве Анастасио Сомосы Дебайле[7], чей «мерседес» подстерегла в Асунсьоне небольшая группа людей с автоматическим оружием и гранатометом. Полиция Асунсьона отчиталась о задержании нескольких человек, которых быстро отпустили при содействии властей, выразивших «радость по поводу гибели плохого человека». Обсуждение продолжалось несколько дней. Я начал было думать, что Карвало и Трэверс готовят нас как раз для этого региона. Дон говорил больше других. Он всегда был лучше знаком с историей и обстоятельствами тех событий, которые мы обсуждали. Дни шли за днями. Приезжали новые люди. Другие тихо исчезали.

— Не самый лучший материал для нас, — пояснил Дон, когда я спросил насчет тех, кто исчез.

— Не самый лучший материал? — переспросил я, удивившись тому, как он их назвал.

— Они не могут свободно мыслить. У них закрытый ум. Мы ценим способность взглянуть на проблему с обеих сторон, а если сторон больше, то и со всех существующих. Такие люди нам нужны, друг мой, побольше таких людей, как ты.

Он улыбнулся, протянул руку и сжал мое плечо. Мне снова стало казаться, что меня выбрали из-за какой-то наследственной способности, которой не было у других людей.

Она была такой же. Я увидел ее в тот же день — десятого декабря. Она проходила мимо окон ресторанчика, в котором мы с Доном сидели. Потом она вошла в дверь. На ней был длинный плащ песочного цвета и бирюзовый берет. Она подошла к стойке и заказала кофе навынос. Она стояла возле стойки и терпеливо ждала заказ, не глядя по сторонам.

Выходя из ресторанчика, она бросила взгляд в мою сторону. Дон сказал, что это выглядело так, будто кто-то включил лампочку у меня в голове. Он увидел пародию на меня, что-то похожее на мультфильмы Ханны и Барберы: язык вывалился и метет по полу, волосы встали дыбом, а из ушей валит дым. Ну, вы помните эти мультфильмы. Это был первый раз, когда я увидел Кэтрин Шеридан, хотя тогда ее звали иначе. В тот момент я понял, что должен выяснить, кто она такая: имя, род деятельности, ее мысли, мечты, убеждения и идеология.

Дон Карвало наблюдал, как я смотрю на нее, и улыбался про себя.

Я смотрел, как она вышла из ресторанчика и пошла по улице. Я думаю, Дон почувствовал мое желание встать и последовать за ней. Он протянул руку и схватил меня за плечо, как делал это десятки раз.

— Не нервничай, Джон, — сказал он шепотом. — Она завтра будет в дискуссионной группе.

ГЛАВА 16

— Сейчас мы проверим эту Исабеллу Кордильеру, — сказал Рос, когда Миллер завел двигатель и отъехал от тротуара.

— И поговорим с Ласситером, — добавил Миллер. — Надо держать его в курсе.

Рос посмотрел на часы.

— Уже больше четырех. Ласситер будет на работе до пяти, максимум до половины шестого.

Миллер улыбнулся.

— Что?

Миллер покачал головой.

— Я думаю, в связи с этим делом наш график немного изменится.

— Я сказал Аманде, что буду проводить на работе больше времени.

— Она не против?

— Она понимает, — ответил Рос. — Ты же знаешь Аманду, она все понимает.

— Мне кажется, лучшее, что у тебя есть, это Аманда.

Рос рассмеялся.

— Вступай в наш чертов клуб, Миллер, давай вступай!

Когда они вернулись во второй участок, дежурный по отделению все еще сидел за столом.

— У нас нет Майкла, — сказал он. — Никого в заданных возрастных параметрах. Нашел одного, которому семь лет, и еще одного, которому шестьдесят один год. Других людей по имени Майкл Маккалоу в городе нет.

Миллер пожал плечами.

— Значит, он после ухода в отставку уехал из города.

— Поищите и по другим городам, — посоветовал Рос. — Посмотрим, что вам удастся найти.

— Мы уже работаем над этим, — ответил дежурный.

— Позвоните Ласситеру, — попросил Рос. — Скажите, что мы вернулись и зайдем к нему.

— Без проблем.

Дежурный поднял трубку и, пока Миллер и Рос шли к лестнице, набрал номер телефона Ласситера.

Наташа взглянула из окна кухни на окружающий унылый пейзаж: кучи мусора и обломков, которыми были завалены проходы между домами, подъезды и подвалы. Она вздохнула, пытаясь понять, почему Дэррил никогда не говорил с ней. Почему ему было не усадить ее на стул, обнять за плечи, прижать к груди и сказать то, что он, должно быть, хотел сказать так давно: «Такие вот дела. Такой уж я человек и занимаюсь тем, чем могу. Так я пытаюсь загладить свою вину перед вами»?

Наташа закрыла глаза, пытаясь проглотить комок в горле, и вспомнила о Хлои, гостившей у Эсме в соседней квартире, о том, как им нравится смотреть вместе телевизор. И неважно, что они не понимают друг друга. Им просто приятно быть рядом. Наташа всей душой желала, чтобы Дэррил был сейчас с ней. Чтобы он увидел, какой девочкой выросла его дочь. Чтобы он был частью того, что создал сам. Но он был мертв. Застрелен неизвестно кем неизвестно за что.

И были еще Майкл Маккалоу, вышедший в отставку и исчезнувший, и эти люди — Роберт Миллер и его напарник, и их обещание найти Маккалоу, чтобы спросить, о чем он думал, беря Дэррила на полицейскую облаву.

«Вот такая у меня сейчас жизнь, — подумала она. — Возьми от нее все, что можно, либо отвали».

Она улыбнулась, отвернулась от окна, и у нее перехватило дыхание.

Миллер включил компьютер, подождал, пока он загрузится, и набрал имя «Исабелла Кордильера» в поисковой строке. Он немного подождал и взглянул на Роса.

— Посмотри, — сказал он, покачал головой и нахмурился, наблюдая, как меняется выражение лица Роса, когда тот прочел первый результат поискового запроса.

— Кордильера Исабелла, — сказал Рос. — Господствующая возвышенность и горная гряда, протянувшаяся примерно на триста шестьдесят километров от Чинандеги на западном побережье до границы Гондураса в районе Монтаняс-де-Колон. Кордильера Исабелла соперничает с грядой Кордильера-де-Таламанка в Коста-Рике за звание самой протяженной гряды в Центральной Америке и так далее, и так далее. — Рос посмотрел на Миллера и покачал головой. — Газетная вырезка о выборах, а теперь это?

— Думаю, что кто-то пытается сказать нам… — начал Миллер, но его прервал телефонный звонок.

Глаза. Глаза такие темные, что были едва различимы.

Это первое, что она увидела. Возможно, это была единственная вещь, которую она видела, потому что нечто в его взгляде пригвоздило ее к месту, не позволяя сказать ни слова. Нечто в его взгляде, пронизывающем Наташу насквозь, заставляло ее чувствовать себя прахом земным.

Она открыла рот, но он покачал головой и поднес палец к губам. Что-то в его взгляде говорило, что ей лучше молчать и не двигаться. Что-то происходило, и это что-то было столь огромно, что если бы она бросила ему вызов, то оно сожрало бы ее без остатка. Поэтому лучшим решением было стоять молча, тихонько дышать и ждать, что скажет этот человек.

И он сказал:

— Наташа?

Когда он произнес ее имя, у нее внутри все похолодело, а ноги подкосились. Ей еще удалось нащупать краешек стола и опереться на него, чтобы удержаться, не упасть в обморок прямо сейчас.

— Наташа Джойс? — сухо повторил мужчина.

И Наташа, несмотря на свою рассудительность, не обращая внимания на внутренний голос, который кричал, что это что-то, в чем ей лучше не участвовать, кивнула и неловко улыбнулась.

— Да. Я Наташа.

— Хорошо, — сказал он. — Это очень хорошо.

Он сделал шаг в ее сторону. Ей хотелось спросить, кто он такой, зачем пришел и, прежде всего, как попал в квартиру, но это уже не имело значения, совсем не имело значения, потому что каким-то шестым чувством она понимала: что бы он ни сказал, это будет последнее, что она услышит, последнее, что произойдет в ее жизни, потому что этот его шаг, каких-то два десятка сантиметров, нес в себе ощущение конца, которое прежде было Наташе незнакомо. Она не знала этого чувства, ни когда металась в муках при родах, ни когда к ней пришел полицейский, чтобы сообщить, что Дэррила Кинга застрелили в грудь. Даже тогда, даже тогда…

Какой-то звук сорвался с ее губ. Наташа ощутила вес собственного тела, которое оказывало сопротивление земному притяжению, и напряжение, которое обычно поддерживало ее, напряжение, о котором она никогда не задумывалась, вдруг исчезло. Хотя она изо всех сил ухватилась за край стола, хотя держалась за него, как за свою жизнь… Она закрыла глаза и произнесла какую-то молитву Богу, в которого давно перестала верить. Она понимала, что это не имело никакого значения.

Ее ноги стали ватными, готовыми в любой момент подогнуться.

И они подогнулись.

И она бы рухнула на пол.

Но мужчина с седеющими волосами и темными глазами оказался рядом, чтобы подхватить ее. Наташа понимала, что это последние руки, которые притронутся к ней в этой жизни, что его лицо, на котором она заметила терпеливое, понимающее, почти сочувствующее выражение, — последнее лицо, которое она видит.

Она думала о Хлои, которая была в гостях и которая теперь будет расти сиротой. Меньше чем через час она вернется домой и постучит в дверь. Никто не откроет, и она снова отправится к Эсме. Потом придет Эсме, увидит, что дверь заперта, и почувствует, что что-то не так, но что именно? Интуиция тут же подскажет ей, что, что бы ни случилось, это что-то плохое.

Эсме повернет ручку двери, почувствует, что она не поддается, но еще долго будет стучать. Не слыша изнутри ни звука, она попятится и отправится по коридору к квартире мистера и миссис Дукатто. Мистер Дукатто, толстый итальянец, хороший парень, но со ртом, напоминающим железнодорожный туннель, таким же громким и грязным, понимающе улыбнется, пытаясь сохранять спокойствие ради маленькой чернокожей девочки, которую привела с собой Эсме. Он вернется с ними к двери, попробует ее плечом и скажет, что нужно позвать управдома. Эсме ответит, что управдом отлучился ненадолго, и ему придется открывать дверь в одиночку. Да, она возьмет всю ответственность за ущерб, нанесенный двери, на себя. Ему придется выломать дверь, потому что что-то не так, чертовски не так.

И он выломает дверь.

Вынесет эту чертову дверь широким плечом. Она рухнет внутрь, а косяк треснет, словно лучина. Он велит старухе и ребенку оставаться снаружи, а сам войдет. Он проверит квартиру. Он решит, что выйдет и скажет, что все в порядке, что Наташа Джойс заснула…

Но она не спала.

Она действительно была в постели, это точно, вернее, не столько в постели, сколько на ней. Она лежала на спине, широко раскинув руки. Ее голова была повернута в сторону двери, словно она ждала любовника, словно ожидала, что кто-то войдет и обнаружит ее.

Наташа Джойс была задушена, избита и покрыта синяками. На белках полопались кровеносные сосуды, что делало ее похожей на персонаж из дешевого голливудского фильма про маньяка-убийцу. То, как выглядело ее плечо, говорило о том, что оно было вывихнуто. Это же подтвердила Мэрилин Хэммингз, когда натянула на руки латексные перчатки приблизительно в четверть третьего в среду пятнадцатого ноября. Мэрилин еще подумала, что прошло всего четыре дня с тех пор, как она работала с трупом Кэтрин Шеридан. В том, как Наташа Джойс была избита и задушена, чувствовалась определенная завершенность.

— Что есть, то есть, — сказала она Роберту Миллеру.

В тот момент, когда Наташа почувствовала, как внутри у нее все оборвалось, когда ее тело медленно оседало на пол кухни, в ее голове всплыл вопрос, ответ на который она уже никогда не узнает: что случилось с Дэррилом Кингом?

Этот вопрос был так важен, что она даже озвучила его, но слова были еле слышны, почти неразличимы. Мужчина с седеющими волосами, обутый в кеды с мягкими подошвами, поднял руки и вдавил большие пальцы в глазницы Наташи.

— Что, что случилось… что случилось с Дэррилом Кингом?

Мужчина не ответил. Он не услышал вопрос. Да если бы и услышал, то не смог бы ей помочь. Он не знал ответа. Более важным было то, что его учили не терять ни секунды, отвлекаясь на то, что говорит объект.

Это было бы нарушением протокола.

Вот так все просто.

Боль в глазах заставила Наташу потерять сознание. Мужчина аккуратно поднял ее, словно ребенка, и отнес в маленькую спальню.

Он положил ее на кровать.

Он размял ее пальцы и вывернул суставы.

Он принялся за работу.

* * *

Президент приказывает компании. Компания следует указаниям.

Если вы знаете, чем занимается компания, вы знаете, чего хочет президент.

Мы называем это правдоподобной возможностью дезавуирования. Мы называем это так ради президента. Все, что мы делаем, мы делаем с опережением. Президент никогда не отдает прямой приказ. Он предлагает кому-то что-то, а потом этот кто-то берет на себя ответственность за выполнение приказа, который никогда официально приказом не был. Этот кто-то принимает удар на себя, по крайней мере в прессе, но на самом деле он получает приличную собственность в Мартас-Виньярд[8], место в совете директоров международной банковской организации, очень щедрую пенсию.

Государственный секретарь Мадлен Олбрайт однажды пояснила пассивно-агрессивную природу ЦРУ.

— У них синдром избитого ребенка, — заявила она.

По некоторым оценкам, более сорока процентов всей деятельности ЦРУ приходится на территорию самих США, что, в принципе, запрещено по закону. В декабре 1974 года Ричарда Хелмса, тогдашнего посла в Иране, который позже стал директором ЦРУ, отозвали с Ближнего Востока, чтобы он объяснил Джеральду Форду, какой кошмар их ждет, если пресса или общественность пронюхает о реальных масштабах операций компании. Форду рассказали, что руководство Робертом Кеннеди попытками убийства Кастро было лишь верхушкой очень большого айсберга. Этот айсберг уходил под воду на километры — неисследованный, темный и безмолвный.

К концу января 1981 года я начал верить, что мы делали правое дело, по крайней мере более чем на пятьдесят процентов. Более чем на пятьдесят процентов мы делали добро. Более чем на пятьдесят процентов это было добро, а не вред.

Я также был влюблен в одного человека, который отвечал мне взаимностью.

В конце января 1981 года мне уже стало казаться, что у нас с Кэтрин Шеридан может все получиться. Я все еще не приглашал ее на свидание. Я с ней разговаривал всего раза три-четыре, и то о пустяках.

В феврале 1981 года мы начали изучать некоторые основы работы. Толкование фотографий, агентурная работа, протокол опроса, анализ военных технологий и текущих экономических тенденций, связь с профильными комитетами конгресса, быт полевого пункта в любой точке мира. Резиденты в Стамбуле, Танжере, Кабуле, Вене, Варшаве, Лондоне, Париже — их жизнь, имена, работа и биографии. Мы обсуждали реальность того, чем мы занимались, и причины того, чем мы занимались. Мы обсуждали колебания в курсах валют, намеренное преуменьшение валового национального продукта, дестабилизацию политической ситуации с помощью постепенного распространения пропагандистских материалов. Мы говорили о том, что кока-кола распахнула двери компании. Позже за ней последуют «Макдоналдс» и KFC.[9]

В последнюю неделю февраля я вызвался для полевой работы. Полевой офис, который я выбрал, страдал от недостатка сотрудников. Мне исполнился двадцать один год, и я горел желанием исследовать мир, который Лоуренс Мэттьюз и Дон Карвало продали мне.

Я три раза присутствовал на встрече, когда Кэтрин Шеридан рассказывала о событиях в Южной Америке, и каждый раз убеждался, что она была тем человеком, который должен поехать туда со мной.

Четвертого марта я заговорил с ней.

Мы ушли со встречи вместе, почти столкнулись у двери, и я спросил, куда она направляется.

Кэтрин нахмурилась.

— Мне надо встретиться кое с кем, — холодно ответила она. — А что?

— Хотел спросить тебя кое о чем. Нет, не спросить. Я хотел поговорить с тобой о том, что мы обсуждали.

Она улыбнулась и покачала головой.

— Что тут говорить? Там есть оппозиция. Мы поддерживаем повстанцев, оплачиваем их обучение и военную поддержку. Мне кажется это логичным — отрезать южноамериканский коммунизм от Мексики.

Я беззаботно улыбнулся. У меня в руках было несколько книг, и я почувствовал, что они вот-вот выскользнут, так вспотели ладони.

— В принципе, да, — сказал я неспешно. Я пытался забыть, что задерживаю ее, что она спешит на встречу с кем-то, возможно, со своим парнем.

— В принципе? Ты о чем? — спросила она.

Я покачал головой.

— Ты занята, — ответил я. — Ты идешь на встречу с кем-то.

— Это не очень важная встреча, — сказала она.

Я переложил книги в другую руку.

— Мне нужно кое-что сделать, — сказал я. — Мне просто интересно, будет ли у тебя время поговорить об этом. Я долго ждал возможности обсудить…

Она внезапно рассмеялась.

— Я тоже. Господи, ну да! Конечно, я хотела бы поговорить об этом. Позже. Что ты делаешь позже?

— Занят до завтрашнего вечера, — соврал я. — Увидимся на следующей встрече. Выберем время, которое подходит нам обоим.

Я улыбнулся, но не очень тепло. Нацепил на лицо выражение профессиональной заинтересованности. Словно меня интересовало только ее мнение, не более того.

Она, казалось, удивилась, потом улыбнулась. Блестящие глаза, темные длинные волосы собраны в хвост, деревянная заколка придерживает их с одной стороны, легкая улыбка на губах — она казалась заинтересованной тем, что я недоговариваю. Кэтрин Шеридан была чем-то похожа на героиню Сибилл Шеперд из фильма Питера Богдановича «Последний киносеанс». Но Кэтрин была брюнеткой, у нее были более правильные и резкие черты лица. Когда она улыбалась мне, я ощущал себя в раю.

Она кивком согласилась пообщаться на следующий день, развернулась и пошла прочь. Я тоже.

— Джон? — вдруг позвала она.

Это меня удивило, поскольку я не ожидал, что Кэтрин помнит мое имя.

Я обернулся.

Она открыла рот, желая что-то сказать. У нее на лице снова появилось это забавное смущенное выражение. Потом она покачала головой и засмеялась.

— Все хорошо, — сказала она. — Ничего.

Я пожал плечами. Про себя я улыбнулся. Я гадал, играет ли она, как и я, в кошки-мышки.

Я вернулся в квартиру и просидел большую часть ночи, придумывая, что скажу Кэтрин Шеридан. На следующий день, несмотря на долгие часы размышлений, я обнаружил, что все, что я хотел бы сказать, не имеет значения.

ГЛАВА 17

Позвонил Ласситер. На часах было почти пять вечера. Миллер коротко ответил на все его вопросы, положил трубку и собрал все файлы, заметки, прочие бумаги.

Рос встал со стула и направился к двери. Миллер последовал за ним.

Один лестничный пролет, потом прямо до конца коридора. Ласситер стоял возле своего кабинета, уперев руки в бока, и ждал их. Своим видом он напоминал Бредли, ответственного редактора «Вашингтон пост».

— Ради всего святого… — начал он. — Я не знаю, что с вами происходит, парни. Боже, кто-то может решить, что мы тут просто развлекаемся.

Рос и Миллер вошли в кабинет. Ласситер последовал за ними и закрыл дверь.

Миллер начал говорить, но Ласситер поднял руку, прерывая его.

— Начните сначала, — скомандовал он. — С того момента, когда нашли Шеридан. Я получил ваш отчет, но, черт, вы не умеете писать отчеты.

— Вырезка из газеты, — сказал Миллер. — Вы видели, да?

Ласситер махнул рукой.

— Это ничего не значит…

— Не значило, пока мы не обнаружили, что номер социального страхования Кэтрин Шеридан записан на человека, чье имя обозначает название гряды в Южной Америке.

Ласситер покачал головой.

— Расскажите мне, что у вас есть. Расскажите, что это, по-вашему?

— Серийный убийца, — ответил Миллер. — Без сомнений. Шеридан не существует. По крайней мере как Кэтрин Шеридан. Мы копнули глубже и выяснили, что подобные проблемы возникают со всеми жертвами. У нас имеется газетная вырезка, мы обнаружили это двойное указание на Южную Америку, а также у нас есть девушка из одного бедняцкого района.

— Ее фамилия Джойс, верно? — спросил Ласситер.

— Да, Джойс. Номер, оставленный в пиццерии, соответствует номеру дела на ее погибшего парня Дэррила Кинга. Мы вернулись в дом Шеридан и нашли несколько фотографий под ковром. На них Шеридан и какой-то парень. Мы отвезли их Наташе Джойс, и она подтвердила, что он приезжал с Шеридан, чтобы поговорить с Кингом за несколько недель до его гибели в две тысячи первом году.

— И куда вы двигаетесь дальше?

— Мы выяснили, что его арестовал офицер Майкл Маккалоу. Кажется, Кинг был информатором и его застрелили во время облавы. Одному Богу известно, что он там делал. И у нас есть еще сама Шеридан. Некоторые моменты плохо вяжутся друг с другом. Нам нужно выяснить, откуда она ежемесячно получала деньги, что это за «Объединенный траст».

— То есть у нас есть ниточка к легавому в отставке, который работал с парнем этой девочки пять лет назад, и какие-то номера социального страхования, которые не соответствуют их обладателям. Это все, что у нас есть?

— Также у нас есть снимки парня, с которым нам бы хотелось пообщаться, — вставил Рос.

— И сколько этим снимкам лет? — спросил Ласситер.

Миллер покачал головой.

— Наташа видела этого парня пять лет назад. Она сказала, что это точно он, но в молодости. Я хочу, чтобы судмедэксперты обработали эти фотографии в программе, которая может показать, как выглядел бы человек в пять, десять, пятнадцать лет, с бородой, усами, сединой, да чем угодно. Нужно собрать все эти снимки и составить фоторобот. Посмотрим, сможем ли мы его отследить.

— Игла и стог сена вместе взятые, — сухо заметил Ласситер.

— Что есть, то есть, — ответил Миллер.

— И это есть, — добавил Ласситер, — настоящий чертов кошмар! Сегодня мне нужно будет отчитываться перед шефом полиции. Все, что вы делаете, я должен буду описать этому парню из ФБР — Килларни. Копия каждого вашего отчета ложится ему на стол. Еще одна копия по какой-то чертовой причине идет судье Торну. Чертовы политические штучки. Шеф хочет, чтобы так было. Я не знаю, что у них на него есть, но у него нет выбора. У меня четыре мертвые женщины за восемь месяцев. Для нас это не так уж и много, но смотрите, как бы пресса не начала истерику вокруг Ленточного Убийцы. До конца следующей недели в Интернете начнут, чего доброго, продавать футболки с его прозвищем. Помните ту историю со снайпером, черт его дери? — Ласситер покачал головой, он явно волновался. — Я не знаю, что сказать. У меня нет более квалифицированных людей, чтобы заняться этим делом. Начальство захочет узнать, что мы предпринимаем. Я им скажу, что мы активно работаем по всем возможным направлениям. Обычный треп. Что я еще могу сделать?

— Дать нам больше людей, — сказал Миллер. — Когда я распечатаю эти фотографии, понадобятся люди, чтобы ходить и задавать вопросы.

— У тебя уже есть Метц и Оливер, которые работают по трем предыдущим жертвам. Они отдают этому делу все время, какое только могут. Это все, что я могу вам дать. На последнюю жертву мы разошлем ориентировку. Это я могу. Во всем остальном я уже растянул все силы насколько возможно. Вы знаете, как все происходит, не хуже меня. Много шума в прессе, несколько комментариев при встрече с шефом, и вопрос понемногу уходит в тень. Когда убийство случается снова, шумят громче и несколько дней. Третий раз, четвертый — и мы в дерьме. Мне нужно хоть что-то, чтобы кинуть им. Вы должны сделать какое-нибудь заявление, что-то, что имеет хоть какой-то смысл. Мертвые наркоторговцы и убитые женщины, у которых неправильный номер социального страхования? Это не чертов подарок на Рождество, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Вы знаете, как мы работаем, капитан. Вы занимались этим много лет, — ответил Миллер.

— Распечатай снимки, — сказал Ласситер. — Используй любые ресурсы, которыми мы располагаем. Раздай фотографии всем патрульным. Делайте то, что должны, но только лучше и быстрее. Звоните мне на сотовый, если что-нибудь появится. Что-нибудь сегодня вечером было бы очень кстати. Если я получу звонок об удачном продвижении дела во время встречи с шефом, то буду выглядеть намного выигрышнее, чем сейчас.

Миллер посмотрел на Роса. Тот покачал головой. Ему нечего было добавить.

— Тогда идите. Идите и работайте! — приказал Ласситер.

Рос и Миллер вышли из кабинета, закрыли дверь и молча прошли по коридору несколько метров.

Возле лестничной площадки Миллер остановился и потянулся за пейджером, который начал пикать.

Он нажал кнопку, прочел сообщение, посмотрел на напарника и сказал:

— Вот черт, твою мать…

* * *

Она спросила меня о родителях. Я не хотел ей ничего рассказывать. Я не хотел снова объяснять все с самого начала. Мне казалось, что я провел предыдущие полтора года, объясняя свою жизнь каждому встречному.

Кэтрин была не такая. Я не хотел, чтобы она стала частью моего прошлого. Я хотел, чтобы она была настоящим и будущим. Я соврал ей о родителях, но не чувствовал за собой никакой вины.

Значит, было это в четверг, 5 марта 1981 года. Это случилось за двадцать пять дней до того, как диск-жокей и бывший студент Йельского университета по имени Джон Хинкли-младший, двадцатипятилетний сын директора одной денверской нефтяной компании, терпеливо ждал Рейгана снаружи некоего вашингтонского отеля, где президент должен был произносить речь перед представителями профсоюзов. Рейган получил всего одну пулю двадцать второго калибра в грудь. Она застряла в легком, менее чем в восьми сантиметрах от сердца. Один из докторов позже заявил, что, если бы Хинкли использовал сорок пятый калибр, Рейган бы погиб. Жену Рейгана отвезли в больницу, и в этот момент Рейган произнес одну из своих крылатых фраз. Он процитировал строчку из фильма тридцатых годов: «Дорогая, я забыл нагнуться». Когда в больнице ему начали делать анестезию, он обратился к хирургам с такими словами: «Надеюсь, ребята, что вы республиканцы».

Попытка убийства не повредила Рейгану. Она познакомила американскую общественность с Джорджем Бушем, вице-президентом Рейгана и бывшим директором ЦРУ. Тогда мы мало что знали, но ему суждено было сыграть значительную роль в создании новой Америки, Америки восьмидесятых-девяностых годов, которую унаследует его сын, Джордж Буш-младший.

— Тот факт, что Рональда Рейгана ранили в грудь из двадцать второго калибра, — позже сказал мне Дон Карвало, — говорит нам кое-что о природе политики и политического контроля в этой стране. Хинкли дали револьвер маленького калибра. Ему могли бы дать сорок пятый калибр, тридцать восьмой, что-то, что могло бы нанести какой-то вред, но нет же, он взял на вечеринку какую-то пукалку.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но Дон поднял руку.

— Я расскажу тебе кое-что о секретной службе. Ты же видел этих парней, верно?

— Конечно, по телевизору. Я не знаком ни с кем из них, если ты это имеешь в виду.

— Тебе стоит пообщаться хотя бы с одним. Они роботы. Просто автоматы. — Он улыбнулся. — В просторечии их называют тараканами.

— Тараканами?

— Да, тараканами.

— Почему?

— Ты знаешь, сколько живет таракан, если ему оторвать голову? — спросил Дон.

— Минуту, может, две?

— Девять дней.

— Что?

— Девять чертовых дней. Оторви таракану голову, и он проживет девять дней. И знаешь, отчего он помрет?

— Понятия не имею.

— От голода. Он умирает от чертова голода, потому что у него нет рта. Ты можешь себе такое представить?

— Уму непостижимо.

— Вот так зовут ребят из секретной службы. Они поймают пулю за президента. Они выстрелят себе в голову, если это поможет спасти президента. Это особый тип личности, который способен так жить. Никаких отношений. Никакой дружбы, за рамками собственного подразделения, да и тогда их дружба больше похожа на рабочие отношения. Это другой мир, Джон, совершенно другой мир. Но, что бы ты ни думал о таких людях, есть в них кое-что, что важно.

Я удивленно приподнял брови.

— Вера во что-то, — сказал Дон Карвало. — Вера во что-то с такой приверженностью и отдачей, что это становится образом жизни. Вот это я ценю. Я бы так, конечно, не смог, не до такой степени, но я ценю это и уважаю.

— Не думаю, что я мог бы верить во что-то с такой силой, — сказал я. И в тот же миг понял, каким наивным выгляжу со стороны.

— Конечно, мог бы, — ответил Дон. — Если не во что-то, то в себя ты веришь наверняка. Все верят в себя.

— Может быть.

— Конечно. И если ты хоть сколько-нибудь в себя веришь, значит, у тебя должны быть какие-то базовые представления о необходимости поддерживать ту социальную структуру, которая позволяет тебе вести твой образ жизни.

— Да, наверное.

— А для поддержания собственного образа жизни необходима решимость всячески содействовать тому, чтобы этот образ жизни не подвергался опасности от внешних угроз, даже таких, о которых ты и не подозреваешь.

— Например?

— Уголовные элементы. Приток наркотиков в наше общество. Экспансия идеологий и философий, которые расшатывают основы нашей демократии.

— Ты имеешь в виду коммунизм, верно?

— Коммунисты, радикальные социалисты, торговля героином, влияние организованной преступности на политику и правительство. То, насколько темные аспекты человеческой жизни проникают в наше общество, которое даже не подозревает об этом.

— И что ты хочешь, чтобы я делал? — спросил я.

Дон пожал плечами и беззаботно улыбнулся.

— Подумай об этом, — сказал он. — Это все, чего я хочу. Просто подумай об этом.

Так я и поступил. И думал три недели. Разговор, который у меня состоялся с Кэтрин Шеридан, произошел незадолго до этих событий — быстрой смены точки зрения после покушения на Рейгана.

То, что случилось тридцатого числа, способствовало тому, что я и Кэтрин приняли решение. И это решение предопределило нашу жизнь на следующие двадцать пять лет. Кто-то когда-то сказал, что ты не вступаешь в компанию, а женишься на ней, особенно в той части, где речь идет о «пока смерть не разлучит нас». Когда мы с Кэтрин Шеридан впервые сидели напротив друг друга в том самом ресторанчике на окраине Ричмонда, где я ее и увидел, наш разговор принял неожиданный для меня оборот.

После неизменных любезностей, которыми мы были обязаны обменяться, совсем не похожих на то, что мы на самом деле хотели сказать друг другу, она спросила, как я попал в Лэнгли.

— Профессор в университете завербовал, — ответил я. — А ты?

— Мой отец связался с этим с самого начала.

— Он служил в ЦРУ?

— Это было в его крови, — ответила она, откинулась на спинку сиденья и отодвинула чашку с кофе в сторону. — Он попал сюда в самом начале. В конце войны подался из армии в Управление стратегических служб. Оно было основано в сорок втором Рузвельтом. — Она улыбнулась и смахнула со лба непослушную прядь. — Ты знаешь, что в начале Второй мировой войны мы были единственной сверхдержавой, у которой не было своей службы разведки?

— Нет, я этого не знал.

— Рузвельт отдал приказ о ее создании спустя бог знает сколько времени после начала войны. Он очень противился идее ее создания, но поддался давлению. Во главе этой конторы он поставил человека по имени Уильям Донован, героя Первой мировой войны. Организация просуществовала три года, а потом Трумэн ее развалил. Но у них был человек в Швейцарии, человек по имени Аллен Даллес. Ему нравились шпионские штучки, поэтому он помог разведывательной службе уцелеть.

— О Даллесе я слышал, а вот о Доноване… — сказал я.

— Именно Донован разместил базы в Британии, Алжире, Турции, Испании, Швеции. Он даже наладил связь с НКВД в Москве. Потом, когда Управление стратегических служб распустили, эти базы никто не поддерживал. Так продолжалось до сентября сорок пятого года, когда Трумэн дал добро на создание ЦРУ. Даллес наконец получил контроль над организацией в пятьдесят третьем году, а Донована сделали послом в Таиланде. Он перенес сердечный приступ, потерял рассудок в пятьдесят седьмом и умер в пятьдесят девятом.

Я улыбнулся.

— Что? — спросила Кэтрин Шеридан.

— Я словно документальную хронику смотрю.

Она рассмеялась. Она была очень мила, когда смеялась. В такие моменты она казалась самым реальным человеком из тех, что я встречал.

— Ты слышал шутку о кролике?

Я отрицательно покачал головой.

— ЦРУ, ФБР и лос-анджелесское управление полиции спорят, кто из них лучше чует преступников. Президент решает устроить им проверку и выпускает в лес кролика…

Я нахмурился.

— Кролика в лес?

Она подняла руку.

— Это шутка. Просто послушай, ладно?

— Ладно, — ответил я. — Президент выпускает кролика в лес…

— В лес заходит ФБР. Две недели, никаких зацепок, они сжигают лес дотла, убивают в нем все живое и даже не извиняются. Они отчитываются перед президентом о том, что кролик получил по заслугам. Лос-анджелесские полицейские входят в лес…

— Подожди. Ты же сказала, что лес сожгли и кролик погиб.

— Ради всего святого… Неудивительно, что ты так нравишься Дону Карвало. Ты можешь просто посидеть и послушать шутку?

— Извини, продолжай. Значит, лос-анджелесские полицейские входят в лес…

— Да. Три часа спустя они выволакивают из леса медведя. Он сильно избит, держит руки за головой и кричит: «Хорошо, хорошо, я кролик, черт подери! Я чертов кролик!» Президент посылает в лес ЦРУ. Они наводняют лес информаторами-животными, опрашивают все растения и камни. Три недели спустя, после привлечения тысячи ста оперативников и израсходования четырех с половиной миллионов долларов, на стол президента ложится отчет с убедительными и неопровержимыми свидетельствами о том, что вышеуказанный кролик не только никогда не существовал, но и в природе никогда не было подобного вида животных.

Я начал смеяться еще до того, как она закончила, и не потому, что мне было смешно, а потому что это была правда.

Спустя час, выпив две чашки кофе и выкурив полпачки сигарет «Лаки-Страйк», Кэтрин Шеридан спросила меня, собираюсь ли я остаться в Лэнгли. Она понятия не имела, кто я такой. Я сказал ей то, что она, как мне казалось, хотела услышать. Я выразил некую неопределенность и позволил ей сделать собственные выводы.

— А ты? — спросил я.

Она не колебалась с ответом. Я узнал эту черту характера. Она останется с ней до самого конца. Даже тогда, на пороге смерти, зная все то, что мы знали, и сколько пережили вместе, она ни секунды не сомневалась, что мы поступали правильно.

— Да, — ответила она. — Я здесь задержусь.

ГЛАВА 18

Первые несколько месяцев работы в отделе убийств Роберт Миллер считал трупы.

Он досчитал до тридцати девяти и бросил. Через какое-то время их были сотни. Считать оказалось бессмысленным занятием. Жертвы начали сливаться в один безликий поток. Мужчины были похожи на других мужчин, девушки были похожи на других девушек, даже дети перестали отличаться друг от друга. Мертвые люди были просто мертвыми людьми — незнакомцы с чужими лицами, чужими именами: такой-то и такой-то погиб тогда-то и там-то. Ничего особенного.

Но Роберт Миллер никогда не был знаком с мертвецами. Никто из знакомых не погибал на его сменах.

Альберт Рос, однако, проработав в отделе всего семнадцать недель, был приставлен присматривать за парнем по имени Леонард Фрост. Фрост был информатором, которому светила программа по защите свидетелей. Рос приглядывал за ним три дня, играл с ним в карты, немного смотрел телевизор, разговаривал ни о чем. Он пожал ему руку и пожелал удачи, когда они расходились. Четыре часа спустя Фрост был мертв. Ему прострелили голову, когда он входил в арестантскую камеру в пятнадцатом участке. Его застрелил человек, одетый в полицейскую форму. Рос присутствовал приблизительно на трехстах пятидесяти местах преступления. Он повидал более четырехсот трупов. Леонард Фрост был единственным из них, с кем он общался перед смертью.

Увидев истерзанный труп Наташи Джойс, Роберт Миллер и Альберт Рос замерли от ужаса. Они постояли немного в дверях ее спальни. Она лежала на спине на кровати. Ее рубашка и футболка были покрыты пятнами крови. Отметины на лице и шее говорили, что избили ее жестоко. Во многих местах ее кожа цвета кофе лопнула, и на ней были отчетливо видны красновато-фиолетовые рубцы. Ее опухшие глаза были закрыты, а губы и волосы покрыты толстой коркой засохшей крови.

Рос побледнел и страшно вспотел, когда приблизился к телу. Они с Миллером встали по обеим сторонам кровати. Происходящее напоминало дежавю. Словно это был фильм, который они смотрели в разное время, а теперь поняли, что видели одно и то же.

Офицер Том Сюскинд, который первым прибыл на место преступления после звонка соседа, Мориса Дукатто, сообщил им, что дочка жертвы, девятилетняя Хлои, находилась в соседней квартире с пожилой женщиной по имени Эсме Льюис. Эсме Льюис, по всей видимости, вернулась в квартиру Джойс с девочкой, обнаружила, что дверь заперта, поискала управдома, не нашла его и обратилась к соседу, Морису Дукатто, который, постучав в дверь несколько раз и не получив ответ, выломал ее. Дукатто и обнаружил тело. Старуха и девочка в квартиру не входили. Дукатто отвел их к себе, где с ними до прибытия полиции оставалась его жена. Сейчас девочкой занималась служба по уходу за детьми.

— Никто больше сюда не входил? — спросил Миллер.

Сюскинд покачал головой.

— Никто не входил, кроме Дукатто и меня.

— И где ваш напарник, офицер? — спросил Эл Рос.

— Он болен, — ответил Сюскинд.

— Весь день?

— Вчера его тоже не было. Я уже два дня работаю один.

— А временного напарника вам не выделили?

— У нас недостаточно сотрудников, — ответил он. — Особенно чтобы контролировать этот район.

Миллер промолчал. В мыслях он уже общался с Фрэнком Ласситером, отвечал на вопросы, которые, как он знал, тот задаст. Как хорошо они знали жертву? Сколько раз они посещали ее квартиру? Заметили ли они хоть что-то, что указывало бы на то, что она может стать следующей жертвой? Сомневались ли они в личности убийцы? Похоже, что это был тот же человек, который убил Мозли, Райнер, Ли и Шеридан? И почему на этот раз не было ленточки? И если она была еще одной жертвой, что они собираются предпринять, ведь, по всей видимости, преступник следит за ними? Или это случайность? Возможно, на этот раз убил кто-то другой?

Все это были вопросы, которые Миллер не хотел слышать, на которые он не знал ответа.

— Ладно, — сказал он Сюскинду. — Побудьте здесь. Оставайтесь внизу. Не пускайте сюда людей, пускай судмедэксперты сделают свою работу, а все остальные…

Сюскинд кивнул. Он знал, что надо делать. Он оставил Роса и Миллера в спальне с Наташей Джойс.

— Что будет с ребенком? — спросил Рос.

Миллер пожал плечами.

— А что с ней? Боже, Эл, ты знаешь это дерьмо не хуже меня. Служба по работе с детьми позаботится о ней, что еще?

Рос присел на краешек туалетного столика Наташи — дешевого куска дерьма за семьдесят пять долларов, перед которым стоял обычный стул. Он смотрел на ее вещи: щетки для волос, фен, бигуди, карандаши для глаз, губная помада, баночки с кремом для лица и лосьон против морщин. То же дерьмо, что и у его жены, только дешевле. Это все, что осталось от Наташи Джойс. Это и девятилетняя девочка, которая так никогда и не узнает, что же случилось с ее отцом. И то же относится к ее матери.

Миллер отступил на шаг и закрыл глаза. У него было такое выражение лица, словно он пытался впитать что-то, что не мог увидеть, словно хотел вытянуть из атмосферы что-то, что могло подсказать ему нечто важное.

— Он знает, так ведь? — спросил Рос.

Миллер открыл глаза.

— Должен.

Рос покачал головой.

— Должно быть, он наблюдает, что мы делаем, куда идем, с кем разговариваем. — Он медленно вдохнул и выдохнул. — Иисусе… Дело предстает совсем в другом свете.

— Это не было случайностью, — сказал Миллер. — Я думаю, что это не было случайностью и убийство Шеридан тоже было не случайным. И предыдущие убийства тоже не были случайными. Я думаю, что в этом безумии присутствует последовательность, какой-то метод. Все, что произошло, вяжется друг с другом. Это дерьмо с Наташей и Дэррилом, то, что у всех у них нестыковки в прошлом. Все это связано напрямую. А мы так заняты разглядыванием деревьев, что не видим леса.

— Почему на этот раз нет ленты? — спросил Рос.

Миллер закрыл глаза и покачал головой.

— Я не знаю, Эл. Боже, я ничего не знаю!

— Надо найти этого типа, — сказал Рос. — Надо найти парня с фотографий, который приходил сюда поговорить с Дэррилом.

— И еще надо поговорить с Франсес Грей и нарыть информацию на Майкла Маккалоу.

Внезапно Миллеру захотелось протянуть руку и коснуться Наташи Джойс в знак сочувствия, в знак того, что ему очень жаль, что так произошло. Он чувствовал себя виновным в том, что случилось. И хотя он знал наверняка, что это не так, что Наташа вляпалась в эту историю сама и поэтому была теперь мертва, он все равно чувствовал свою вину. Это было личное. Как-то стало личным. Кто-то наблюдал за ним. Кто-то видел, как он посещал Наташу, видел, как он разговаривает с ней, задает вопросы, и теперь она умерла.

— Ты в порядке? — спросил Рос.

— Насколько это возможно, — ответил Миллер.

— Так что ты думаешь?

— Поступим так, как ты сказал. Мы найдем парня со снимков. Поговорим с Франсес Грей. Разыщем Майкла Маккалоу. Этим и займемся.

Внизу послышался шум, приехали судмедэксперты. Миллер покачал головой, словно желая разогнать тени, снова посмотрел на Наташу Джойс и направился к двери.

Со времени смерти Кэтрин Шеридан минуло три дня. Между первым и вторым убийством разрыв составлял четыре месяца, между вторым и третьим прошел месяц и три дня, между третьим и четвертым случаем был промежуток всего в десять недель, а теперь и того меньше — семьдесят два часа. Кэтрин Шеридан. Наташа Джойс. И связующим звеном между ними, каким бы слабым оно ни казалось, был Дэррил Кинг, героиновый наркоман-информатор, убитый во время облавы пять лет назад.

Миллер знал, что все это связано. Связь была слабая, почти незримая, но он знал, что она есть.

* * *

Каток закрыт для посещений. Через несколько дней после окончания занятий я покидаю колледж Маунт-Вернон и направляюсь на каток в Брентвуд-парк. По вечерам в понедельник и вторник, а иногда и в субботу, здесь занимается Сара. Она готовится к общенациональному чемпионату по фигурному катанию, который должен состояться в январе следующего года. Ей двадцать два года. Я знаю, где она живет, знаю, как зовут ее родителей, в какие школы она ходила. Я знаю столько, сколько можно узнать.

Я наблюдаю за тем, как она скользит по льду, как тренируется с полной отдачей, как оттачивает каждое движение. Я знаю, что она видит меня, хоть и делает вид, что никого не замечает, и представляю, что она катается для меня одного.

Она выбрала песню Эдит Пиаф «C’est l’Amour».[10] Когда голос певицы под аккомпанемент фортепиано начинает литься из динамиков у нас над головой, Сара припадает ко льду, словно растворяясь в нем, а потом раскрывается, будто цветок, растущий из ниоткуда.

К фортепиано присоединяются струнные инструменты, а Пиаф поет:

Это любовь, что заставляет любить, Это любовь, что заставляет мечтать. Это любовь, которая хочет, чтобы любили, Это любовь, что заставляет плакать…

Полуметровый поворот, пируэт на носке, полупируэт, сальхов, а потом Сара выполняет бильман, вращаясь на одной ноге.

Каждый раз, когда она устремляется к краю катка, у меня замирает сердце.

Второй куплет, стаккато, нежный звук струнных инструментов почти в пиццикато.

Но все те, кто считают, что любят друг друга, Все те, кто притворяются любящими, Да, все те, кто считают, что они любят друг друга, Не смогут никогда плакать…

Прыжок в волчок, потом обычный балетный прыжок, Сара балансирует на краю катка и снова скользит к центру, поднимая левую ногу и подпрыгивая на правой…

Начинается третий куплет, и партия трубы подчеркивает напряженный голос Пиаф:

И те, у кого нет слез, Никогда не смогут любить…

Я наблюдаю за Сарой и гадаю, сможет ли она когда-нибудь понять, что случилось, и почему, и чего стоило принять это решение. Именно поэтому мы так и поступили. Именно поэтому мы всегда так поступали.

Позже, примерно час спустя, я сижу в закусочной на углу улицы Франклин на северо-западе Вашингтона и пью кофе. Впервые за много лет очень хочется сигарету. Я чувствую, что скоро это закончится, и в который раз пытаюсь убедить себя, что все, что я сделал, было ради правого дела. Я знаю, что это ложь, но это ложь, в которую я должен постараться поверить. Если не ради себя, то ради Маргарет Мозли, Энн Райнер и Барбары Ли. Я должен верить в это и ради Кэтрин тоже, и, наконец, ради Сары.

Я думаю о годах, проведенных там с Кэтрин. Я думаю об уроках, которые нам преподали и которые преподать забыли. Я помню горячку, безумие, чувство отчужденности, осознание того, что мы явно были чужаками, нежелательным элементом, презренными. То, что мы там делали, никогда не попадет в газеты. То, что мы видели, никогда не будут обговаривать на собраниях и в комитетах конгресса, это никогда не станет темой обсуждения Ассамблеи ООН. То, что мы делали, было преступлением против человечества во имя… Во имя чего? Возможно, я забыл. Возможно, это нам никогда толком не объясняли. Нас тренировали, и мы делали то, чему нас научили, и вещи, которым я научился в Лэнгли, сохранили мне жизнь.

Я подумаю об этом в другой раз. Не сейчас. Сейчас я буду сидеть и пить кофе. Я закрою глаза и воскрешу в памяти лицо Сары, как она поворачивается и виртуозно скользит по льду. Я снова услышу голос Пиаф, переполненный чувствами, и мысленно прочту молитву за Кэтрин Шеридан, и еще раз выражу надежду, что мы были правы.

Завтра среда, среда и пятнадцатое число. Со времени смерти Кэтрин исполнится четыре дня. С тех пор как мы последний раз общались, кажется, прошла вечность. Жизнь потрепала нас крепко, и если бы я смог прожить ее снова, я бы прожил ее иначе. Начиная со смерти матери и того, что совершил отец. Ведь это преследовало меня всю жизнь.

Случилось еще кое-что. За два дня до смерти Кэтрин.

Маркус Вольф, одна из наиболее легендарных фигур времен холодной войны, умер во сне. Ему было восемьдесят три. Русские называли его Мишей, Полом Ньюманом шпионажа. Он управлял одной из самых успешных шпионских сетей, которые знал мир. Во время его службы в Штази[11] под его началом было более четырех тысяч агентов, разбросанных вдоль всего железного занавеса. В Штази занимались тем же, что и в КГБ. Они занимались тем, что идеально успели отточить их нацистские предшественники. Они использовали дары И. Г. Фарбен[12]и Эли Лилли в своих экспериментах, и когда холодная война подошла к концу, когда стена наконец рухнула, лучшие из них пришли сюда. Прямо в самое сердце разведки Соединенных Штатов. Я видел некоторых из них. Мутные, злобные ублюдки. Теперь они работают на нас. Рассказывают нам, как завоевать сердца и умы народов, к которым мы вторгаемся. И если у нас не получается завоевать их умы и сердца, они подсказывают, как покорить их.

Я знаю все это, потому что был его частью. Я стал тем, чем так старательно пытался не стать.

Священным монстром.

ГЛАВА 19

Где-то после восьми часов Миллер стоял перед своим рабочим столом. Рос сидел справа, а Ласситер слева, спиной к стене. Ласситер ушел с совещания, как только Миллер позвонил ему. Он задал им очень много вопросов. Что они видели? Было ли у них подозрение, что за ними следят или наблюдают? Говорила ли Наташа Джойс что-нибудь, что указывало бы на то, что она опасается за свою жизнь?

Миллер отвечал как мог.

— У меня нет людей для этого, — сказал Ласситер. — Кого я должен поставить на это дело, черт побери? Скажи мне хоть это, ради всего святого!

Они начали с самого начала. Ласситер был обеспокоен тем, что в дело вмешаются газетчики. Детективы посещают потенциального свидетеля. Свидетеля убивает человек, которого ищут детективы. Возможно. Но в газетах напишут так, как им вздумается. Как было в случае с Миллером и Хэммингз. Коррупция в полиции, все друг друга прикрывают.

На столе были разложены фотографии из дома Шеридан. Лицо незнакомца, которого подозревают в ужасных преступлениях, хотя он может быть абсолютно невиновен.

— Итак, когда были сделаны эти снимки? — спросил Ласситер.

— За пять-десять лет до того, как он ездил к Дэррилу Кингу с Шеридан, — сказал Рос. — Где-то в девяностом году.

Ласситер приподнялся со стула, чтобы внимательно посмотреть на каждую фотографию. Он рассмотрел каждую по два раза.

— Вообще ничего, — сказал он. — Ни одного намека на то, где были сделаны снимки. Словно они специально сделаны так, чтобы не было никаких указаний ни на место, ни на время их создания.

— Мне в голову пришла та же мысль, — сказал Миллер.

Ласситер снова уселся на стул.

— Как скоро придет фотограф?

Рос посмотрел на часы.

— С минуты на минуту должен быть.

Ласситер наклонился вперед, уперев локти в колени и сложив руки перед собой, словно собирался произнести молитву.

— Вы даже не представляете, какой шум теперь поднимется, — тихо проговорил он. — Пять мертвых женщин. Выборы мэра в феврале… — Он резко повернулся на звук за дверью. — Входите!

Дверь распахнулась, и в комнату вошел мужчина. Среднего возраста, с сединой и в очках. Сразу определив, что Ласситер здесь главный, он протянул руку и представился Полом Ирвингом. Ласситер указал на снимки на столе.

— Вы можете скопировать изображение и смоделировать, каким он был в десять, пятнадцать, двадцать лет?

Ирвинг кивнул.

— Конечно. Я могу сделать с фотографией что угодно. — Он взял снимок, на котором были запечатлены Кэтрин Шеридан и незнакомец, и показал им. — Вот этот парень, к примеру… Я могу вырезать его лицо и вставить ваше так, что вы ничего не заметите.

— Мне просто нужно увидеть, как он выглядит в разном возрасте, — сказал Ласситер. — Эта фотография, по всей видимости, сделана на Рождество восемьдесят второго года. Используйте ее в качестве отправной точки. Мне он нужен постаревшим, с седыми волосами, а также с усами, окладистой бородой и обычной маленькой бородкой. Мне нужно восемь-десять вариантов того, как он может выглядеть сейчас. И нужны они мне в течение пары часов. Сможете сделать?

Ирвинг кивнул и принялся собирать фотографии.

— Конечно, могу. Муниципалитет оплатит мой счет, верно?

— Оплатит, — подтвердил Ласситер.

— Это Ленточный Убийца? — спросил Ирвинг.

Ласситер покачал головой.

— С чего вы взяли?

— Второй участок, срочный вызов, никаких вопросов о стоимости услуг. Я, может быть, не детектив, но и не глупец.

— Нам надо, чтобы вы помалкивали, — сказал Ласситер. — Мне сказали, что вы лучший в своем деле. Я думаю, что подобная репутация базируется не только на ваших технических навыках, но также на благоразумии и умении хранить секреты клиентов.

Ирвинг широко улыбнулся.

— Я действительно профессионал, а что касается конфиденциальности, то вам не о чем тревожиться.

Ласситер кивнул.

— Хорошо, отправляйтесь. Вы сможете вернуться к десяти?

— Конечно. Если получится, то и раньше, — ответил Ирвинг.

— Спасибо.

Ирвинг ушел, забрав все снимки, кроме одного.

— С каких пор это дело вышло за рамки участка? — спросил Миллер. — Я думал, что у нас есть люди, которые занимаются подобными вещами.

— Финансирование, — ответил Ласситер. — Слышал о таком?

Миллер пренебрежительно махнул рукой.

— Пускай. Главное, чтобы мы получали то, что нужно.

Ласситер подтянул стул к столу и сел. Они помолчали, а потом Миллер спросил, нельзя ли выделить на поиски подозреваемого еще детективов.

— Я могу выделить тех, кто у меня есть, а есть у меня Оливер, Метц, Риэль и Фешбах. Может, Литтман, пока не знаю. Вы же понимаете, у них свои дела, но как только мы раздадим снимки патрульным, я смогу посадить этих четверых на телефон, чтобы они распутывали какие-нибудь ниточки. В любом случае людей у меня мало.

— Мы можем вернуть Килларни, чтобы он нам помог? — спросил Миллер.

— Я позвоню кое-кому, поглядим, что получится. Но я вот что вам скажу: шеф полиции и мэр надеются, что мы справимся сами. Я позвоню в четвертый и седьмой участки, но особо не рассчитывайте на это, ладно? Вы остаетесь на передовой.

Эл Рос усмехнулся.

— Успокоили.

Ласситер встал и поставил стул снова к стене.

— У вас есть этот тип, — сказал он. — Ясно, что он знал Кэтрин Шеридан. Он как минимум дважды виделся с Джойс. Разбирайтесь с тем, что у вас есть. Ройте носом землю, что-нибудь да найдете. — Ласситер посмотрел на часы. — Десять минут девятого. Ирвинг должен вернуться до десяти. Убедитесь, что он хорошо справился с задачей. Если нет, заставьте переделать. Потом я отправлю их на распечатку. Сделаем столько копий, сколько понадобится. Проследите за всем этим и можете закругляться. Я хочу, чтобы завтра в девять утра вы проинструктировали патрульных перед тем, как они разъедутся по району. Вы должны убедиться, что все получили фотографии и понимают, насколько это важно, ясно? — Ласситер, похоже, хотел добавить что-то еще, но только покачал головой и направился к двери. — Номер моего сотового у вас есть, — сказал он. — Звоните в любое время, договорились?

Миллер и Рос посидели пару минут молча.

— Может, позвонишь Аманде вместо меня? — спросил Рос.

Миллер покачал головой.

— Делай свою грязную работу сам.

* * *

О ее смерти передали по телевизору. Наташа Джойс.

Об этом сообщили, когда я сидел в закусочной. Если бы я ушел на несколько секунд раньше, то не услышал бы эту новость.

Но я ее услышал и теперь шел по улице Франклин в холодной уверенности, что скоро они меня найдут.

Мне почему-то кажется, что, когда это случится, я почувствую огромное облегчение.

ГЛАВА 20

Ирвинг вернулся без четверти десять. Он постучал в дверь, подождал секунду, вошел и выложил на стол тяжелый конверт.

Миллер высыпал фотографии на стол.

— Пойдет? — спросил Ирвинг.

— Очень хорошо, — ответил Миллер. — Действительно очень хорошо.

Он подписал счет Ирвинга, и, как только тот ушел, они с Росом начали разглядывать снимки таинственного знакомого Кэтрин Шеридан.

Не было сомнений, что это, несмотря на разный возраст, один и тот же человек. Была черта, которая прослеживалась на каждом снимке. Его глаза. Глаза всегда оставались одни и те же.

Рос собрал снимки и вышел из кабинета. Его не было почти двадцать минут. Миллер гадал, будет ли толк от фоторобота. Узнает ли кто-нибудь в Вашингтоне человека, которого они ищут. Даже если кто-то узнает, он может оказаться никем. Просто другом, который поехал с Кэтрин Шеридан повидаться с Дэррилом Кингом. Наташа Джойс не знала, что им было нужно. Дэррил Кинг мог бы рассказать это, но он мертв. Единственным человеком, который мог пролить свет на это дело, был отставной сержант Майкл Маккалоу, а это совсем другая история.

Миллеру надо было поспать. Ему казалось, что начиная с одиннадцатого числа его разум просто не справляется с валом событий. Чувство неудовлетворенности было почти осязаемым. Словно бьешься о стену, которая никак не хочет поддаваться. Рос собирался работать допоздна. Они с Миллером работают одинаково много, но у Роса есть куда возвращаться после работы — жена, дети, дом на углу И-стрит и Пятой. За стенами второго участка была жизнь. Жизнь, о которой Роберт Миллер знал лишь понаслышке.

Миллер встал, подошел к окну и посмотрел на город. Глаза болели так, словно в них кто-то песка насыпал, а в горле поселился привкус горечи.

Он улыбнулся, ощущая нечто, похожее на философское смирение, но вдруг вспомнил, где стоит, что его силуэт отлично виден на фоне освещенного окна.

Миллера словно током ударило, и он инстинктивно отступил вглубь комнаты, подальше от окна. Сердце громко стучало в груди. Левой рукой он потянулся к шнуру и рывком опустил жалюзи.

В коридоре послышались шаги.

Вошел Рос.

— Все под контролем, — сказал он. — Нам сделают сотню каждой… — Он остановился и нахмурился. — Боже, Роберт, как ты выглядишь!

— Я в порядке, — отрезал Миллер. — Все нормально. Я просто устал.

— Хорошо. К девяти утра мы получим сотню копий каждой фотографии. С патрульными пообщаемся в зале. Что-нибудь еще на сегодня?

Миллер покачал головой, и в этот момент зазвонил телефон. Он снял трубку, послушал несколько секунд и сказал:

— Конечно, заходи. Метц, — сообщил он Росу, положив трубку на рычаг. — У него информация по первым трем жертвам.

Несколько минут они сидели молча. Ладони у Миллера были влажные, но паника потихоньку начала отступать. Наконец в дверях появился Метц.

— Что у тебя? — спросил Миллер.

Метц сел на стул.

— Не то, что вы хотели бы услышать, — сказал он. — Первые два места жительства, которые арендовали Мозли и Райнер, сданы новым жильцам. И там, и там идет серьезный ремонт. Квартиру Барбары Ли перекрасили полностью, и новые жильцы, возможно, появятся на следующей неделе. Я не нашел записей о живых детях, внуках, тетях, дядях, двоюродных или родных братьях и сестрах. Ничего.

Миллер подался вперед.

— Да ты что!

Метц кивнул.

— Вы знаете, что я думаю? Возможно, они участвовали в программе защиты свидетелей.

— Я так и знал, — перебил его Рос.

— Да ни хрена! — возразил Миллер. — Ты не шутишь? Вообще никаких родственников? Ни у одной?

— Никого, — подтвердил Метц. — Их имущество передали в суд округа по делам о наследстве. Все упаковали и отправили на какой-то склад под Аннаполисом. Я хотел посмотреть опись, но мне сказали, что ее составят не раньше, чем через месяц…

— Возьми ордер, — распорядился Миллер.

— Я уже запросил. Должны завтра выдать.

— Это нереально! — не успокаивался Миллер. — Это просто невозможно, черт подери! Я ушам своим не верю.

— Должно быть, это все же программа защиты свидетелей, — сказал Метц. — Не иначе. Единственный раз, когда я сталкивался с подобным, это были люди из программы.

Миллер не ответил.

— Что еще? — спросил Рос.

Метц покачал головой.

— Я прослежу, чтобы завтра выдали ордер. И заберу его.

— Хорошо, — сказал Рос, — поезжай домой. Ты нам понадобишься завтра в девять на инструктаже.

Метц пожелал им удачи и ушел.

Миллер молчал.

— Ну? — спросил Рос.

Миллер покачал головой.

— Я потрясен, — тихо сказал он. — Я просто потрясен всей этой историей.

— Поезжай домой, — посоветовал Рос. — Купи себе чего-нибудь поесть и поспи. Сегодня ты уже ничего не сделаешь.

— Да нет. А ты ступай, хорошо?

Рос поднялся со стула.

— Малышка не ляжет спать, пока не увидит меня.

Миллер промолчал.

— Я приеду около девяти, — сказал Рос, направляясь к двери. — Надо все организовать до того, как они соберутся.

— Увидимся, — ответил Миллер и повернулся к окну, прислушиваясь к шуму дождя.

Около полуночи Роберт Миллер стоял у себя в кухне. Все еще шел дождь. Он слышал, как капли барабанят по оконному стеклу за спиной. Он попытался понять вещи, которые пожирают его жизнь. Он старался не думать о том, что может случиться, как и о том, кем он станет, если провалит дело. Все было по-своему важно, но это дело, возможно, было самым важным из всех. Ему казалось, что глаза всех жителей города устремлены на него. Пять женщин мертвы, и никто не знает почему. У них нет даже наметок, никаких зацепок или ниточек… А ведь многое могло бы облегчить Миллеру задачу. Например, свидетель. Всего один. Один-единственный свидетель, который мог бы посмотреть на снимки, ответить на вопросы, помочь им понять, что они на верном пути. Но нет, у них ничего не было. Надежда и везение — самые ценные вещи, какими может обладать следователь. Неугасающая надежда, желание упорно и методично работать дальше, несмотря на то что количество зацепок стремится к нулю. И немного везения. Это то, что может заставить правду раскрыться.

Он смотрел во тьму за окном, вспоминая, как стоял в кабинете и ощущал, что за ним наблюдают. То же чувствовала Наташа Джойс…

Миллер принял душ, побрился, оделся и в четверть восьмого снова был в кухне. Съев кусок черствого хлеба и выпив полчашки черного кофе, он отправился в участок, словно только там его душа могла найти покой.

Он собрал фотографии для патрульных — полдюжины в наборе, всего сотня наборов. Патрульные разъедутся по этой части города и будут внимательно смотреть по сторонам. Будут звонки, ложные тревоги, будут люди, полностью уверенные в том, что они знают имя и адрес человека на снимке. Патрульным придется все это проверять и в очередной раз убеждаться, что это не тот человек. Они будут благодарить за сотрудничество и бдительность и извиняться за причиненные неудобства. Будут возвращаться в участок с твердой уверенностью, что Кэтрин Шеридан ездила к Дэррилу Кингу с призраком. Таков был мир, в котором жил Роберт Миллер. Это не пресловутые сериалы о полицейских. История не заканчивается с окончанием очередного эпизода. Жизнь — это другое. Жизнь сложна, она истощает, испытывает психику на прочность. Результата можно добиться только благодаря старанию, усердию и настойчивости. Но, несмотря на эти качества, они часто терпели поражение.

Миллер проинструктирует Оливера, Метца, Риэля и Фешбаха. Он велит им откликаться на каждый звонок, как будто он единственный. Он понимал, что никаких гарантий быть не может, нет никакой безотказной системы. Всегда находятся люди, которые что-то знают, но звонить не хотят, или их что-то отвлекает, или они не любят полицию и считают, что помогать расследованию — это предать собственные принципы. Или они напуганы. Такое часто бывает.

Миллер отправился за кофе. Потом вернулся со стаканчиком в зал и принялся ждать Роса, который должен был подъехать около девяти.

— Ты заночевал здесь? — спросил Рос, появившись.

Миллер улыбнулся и покачал головой.

— Ты же детектив, верно? На мне рубашка другого цвета.

— Ты выглядишь так, словно ночевал на работе.

— Я отправлял ночевать домой только тело, — ответил Миллер. — А сам оставался здесь, пытаясь разобраться в деле.

Рос нахмурился.

— Я начинаю о тебе беспокоиться.

Миллер открыл рот, чтобы сострить, но его перебил стук в дверь.

Вошли Карл Оливер и Крис Метц.

— Здесь будет инструктаж, верно? — спросил Оливер.

— Вы не ошиблись, — ответил Рос. — Присаживайтесь.

Метц бросил взгляд на часы.

— Во сколько начнем?

— Официально в девять часов.

— Тогда я пока покурю и возьму себе кофе. Вам что-нибудь принести?

Миллер покачал головой.

— Мне ничего не надо.

— Мне латте, — попросил Рос.

Метц нахмурился.

— Да черта с два! Ничего такого я не найду. Выбирай — или черный, или с молоком.

Рос махнул рукой.

— Неси, что будет.

Метц повернулся, собираясь уходить.

— А я возьму горячий капучино без кофеина с легкой белой пенкой, щепоткой миндальной эссенции и зонтиком, — сказал Оливер, отправляясь за ним.

— Да пошел ты! — крикнул Рос ему вдогонку.

— Вот кто у нас есть, — сказал Миллер. — Вот кто собирается найти Ленточного Убийцу.

Рос покачал головой.

— Мне интересно, кто скрывается за этим прозвищем. Ленточный Убийца. Боже, какая-то дурная мелодрама! Ленточный Убийца. Половина проблемы заключается в том, что мы сами делаем из таких людей легенду…

Миллер поднял руку, прерывая его.

— У меня голова болит, Эл. Хватит разговоров.

Рос понимающе кивнул.

— Тебе нужно перепихнуться.

— Мне много чего нужно… В данный момент то, о чем ты сказал, в моем хит-параде на пятнадцатом месте. Сперва надо провести инструктаж и раздать фотографии. Не знаю, как тебе, а мне хочется съездить в мэрию и найти эту Франсис Грей.

— Конечно, — согласился Рос. — Потом выясним, с кем Наташа говорила в четвертом участке.

В коридоре послышались голоса.

— По коням, — сказал Рос, — мы готовы.

Вошли несколько патрульных и начали усаживаться. Миллер стоял возле стены, а справа от него располагался стол, на котором лежали пачки снимков.

Появился Ласситер, следом за ним — Оливер и Метц. Все замолчали. Ласситер кивнул и сел сзади. Он присутствовал, чтобы напомнить патрульным о серьезности ситуации.

В начале десятого все были на месте.

Миллер откашлялся, взял со стола пачку с фотографиями и вытянул один снимок.

— Этот человек, — начал он, — срочно нужен нам для серьезного разговора.

* * *

Возможно, это что-то сверхъестественное, возможно, просто воображение разыгралось или начинается паранойя, но мне кажется, что они уже почти нашли меня.

Утро среды. Пятнадцатое ноября. Я стою перед студентами. В воздухе повисла тишина. Не исключено, что они считают, что я забыл, что хотел сказать. Возможно, им все равно. Они бы ни за что не догадались, что в такие краткие мгновения я вспоминаю разговор о равновесии, разговор, который, как мне теперь кажется, происходил в другой жизни.

— У тебя есть чувство равновесия, — сказал он, словно это была необычайно редкая черта. Нечто прекрасное. Что-то, что следует оберегать и лелеять.

Его звали Дэннис Пауэрс. У него было широкое лицо и массивная нижняя челюсть, которая выглядела почти карикатурно. И еще он улыбался так, что были видны почти все зубы. Пауэрс работал инструктором, был выше меня на добрых десять сантиметров, и в нем ощущалась собранность, твердость и неукротимость. Что-то в Дэннисе пугало меня. Рядом с ним я чувствовал, что должен быть готов к любой неожиданности, и эта неожиданность обязательно будет неприятной.

— Он хороший парень, — сказала мне Кэтрин накануне. На ней снова была эта шляпка, этот бирюзовый берет. Она снова спешила куда-то с книгами под мышкой. Все это могло бы выглядеть как обычный день в обычном университете на Восточном побережье. Да, мы были студентами, но то, что мы изучали, вряд ли найдется в учебном плане хоть одного университета Лиги плюща.[13]Геополитика и международные отношения, борьба против распространения коммунистического влияния, свержение власти, военные перевороты, убийства…

Это было в апреле 1981 года, где-то за три месяца до того, как мне должно было исполниться двадцать два года. И я уже верил. Это было внушение, промывка мозгов, пропаганда — назовите, как вам угодно, — но подход был очень тонким, и он работал. К тому времени, когда мы с Кэтрин узнали друг друга поближе, мы уже увязли в этом достаточно глубоко. К тому времени, когда нам предложили участие в операции, нас уже занесли в списки, зарегистрировали, завербовали, поставили печать и выпустили в тираж. Когда в июле того же года мы садились на самолет, вера в то, что мы делаем правое дело, уже была у нас в крови.

— Что-то должно быть у тебя в крови, — сказал мне кто-то много лет спустя. — Что-то внутри тебя, что полностью соглашается с тем безумным дерьмом, которым они там занимаются, чтобы поддерживать контроль. Пастыри, чтецы, инструкторы… Они знают, где и как искать, и они находят, словно это написано у тебя на лбу.

Позже я это пойму, но до сегодняшнего дня я не могу понять, что именно они во мне нашли. Возможно, полное несогласие с тем образом жизни, который я вел. Возможно, дело было в смерти родителей, а может, в обстоятельствах их смерти и в том, что я косвенно был в этом замешан. Возможно, то, что совершил мой отец, было безумием, но в то же время я понимал, почему он так поступил. Возможно, именно это понимание и привело меня в Лэнгли, потому что в то воскресенье, когда я впервые встретил Дэнниса Пауэрса, он посмотрел мне прямо в глаза и сказал, что у меня есть чувство равновесия.

— Тебе нужно чувство равновесия, — сказал он и улыбнулся.

Я решил, что ему где-то сорок пять-пятьдесят лет, но позже он мне рассказал, что в 1967 году улетел во Вьетнам совсем молодым.

— В шестьдесят седьмом мне было всего двадцать, я был моложе, чем ты сейчас.

Дэннис родился в 1947 году. Когда я познакомился с ним в апреле 1981 года, ему было тридцать четыре года. То, что он, казалось, был намного старше, пугало меня. Словно в его шкуру запихнули три-четыре жизни.

— Я мог бы рассказать тебе о том, что видел, но не хочу, — сказал он. — Тебе лучше не слышать об этом, поверь.

Я посмотрел на него, удивленно приподняв брови.

Дэннис улыбнулся.

— Теперь ты скажешь, что хочешь услышать все эти истории, верно? Ты хочешь услышать обо всех ужасах, свидетелем которых я был, ведь это поможет тебе в перспективе. Ты ведь хочешь сказать именно это, не так ли?

Он не дал мне времени ответить.

— Я не буду рассказывать тебе все это дерьмо, — продолжал он, — но скажу одну вещь. То, что я видел там… — Он кивком указал в сторону, словно за границами Лэнгли начинался странный, неизведанный мир. — Там царит настоящее безумие, — тихо сказал он, передавая прописные истины от одного поколения другому. — Там начинается мир, частью которого ты ни за что не захочешь стать. Ты не захочешь, чтобы твои дети жили в мире, который создается сейчас. Людям глубоко наплевать на планету. Они чихать хотели на все, кроме денег, секса и наркотиков, и снова денег и секса. Люди должны проснуться, понимаешь? Но с телевизором или с чем угодно другим, что помогает им держать мозг отключенным, они не откроют глаза и не увидят, что за чертовщина творится вокруг. Ты понимаешь, о чем я?

Я кивнул.

— Да черта с два, — сказал он.

Мы сидели в пристройке, прилегавшей к основной группе корпусов. Я смотрел, как за окном ходят люди.

— Ты — часть всего этого, друг мой, — сказал Дэннис Пауэрс. — Пока ты не узнаешь, что люди могут творить друг с другом… черт, ты даже не представляешь…

Я молчал.

— Представь, я дам тебе пушку, — сказал Дэннис. — Я дам тебе пушку и отправлю куда-нибудь в двадцатые годы, ладно? Ты где-то в Европе — в Австрии или в Германии. Я показываю тебе бар в одном городке и говорю, что там у стойки сидит такой-то человек и пьет пиво. Я велю тебе войти и прострелить этому ублюдку голову на виду у всех. — Дэннис сделал паузу и посмотрел на меня. — Я говорю, что ты должен это сделать, и ты идешь и делаешь, верно?

Я нервно рассмеялся.

— Нет, — возразил я. — Я этого не сделал бы.

— Тогда я говорю тебе, что этого человека, сидящего в баре, зовут Адольф Гитлер. Ты заходишь и видишь, что он сидит и пьет пиво. У тебя в кармане лежит пистолет тридцать восьмого калибра. И что ты будешь делать?

Я улыбнулся и кивнул.

— Я подойду и пристрелю его.

— Без вопросов?

Я снова кивнул.

— Без вопросов.

— Почему?

Это было очевидно.

— Если я убью Адольфа Гитлера, двадцать-тридцать миллионов человек останутся живы, — ответил я.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

Пауэрс медленно кивнул.

— Ладно, значит, для этого дела у нас появился критерий. Адольф Гитлер не вызывает сомнений, верно? А Сталин? Что с ним?

— Тоже без вопросов.

— Чингисхан, Калигула, Нерон, кайзер Вильгельм?

— Да. Всех их, я полагаю.

— А Черчилля?

— Уинстона Черчилля? Нет, конечно, нет, — ответил я.

— В четырнадцатом году его прозвали Белфастским Мясником, — сказал Пауэрс. — Он разместил в Ольстере третью эскадру. Он ввел военные корабли в гавань и приказал открыть огонь по городу.

Я покачал головой.

— Однако он совершил намного больше хороших поступков, чем плохих.

— То есть ты хочешь сказать, что мы должны рассматривать поступки таких людей с точки зрения исторической перспективы и только потом оценивать, чего они совершили больше — плохого или хорошего. И если они совершили больше плохого…

Я улыбнулся.

— Тогда все равно поздно пытаться что-то изменить.

— Именно, — сказал Пауэрс. — Возникает вопрос: кто принимает решение о подобных вещах и когда это происходит?

— Если вообще кто-то принимает какие-либо решения, — добавил я.

Пауэрс посмотрел в окно и тихо сказал:

— Такие решения принимаются. Действительно есть такие решения, и есть люди, которые их принимают. Прямо сейчас подобные решения принимаются менее чем в трехстах метрах от того места, где ты сидишь. И как только они принимаются, выделяются люди, которые должны иметь дело с последствиями этих решений. Я тебе скажу кое-что, Джон… — Пауэрс повернулся и посмотрел на меня. — Эти люди очень заинтересованы в том, какую роль ты можешь сыграть в работе с этими последствиями.

— Роль, которую я могу сыграть? Что вы имеете в виду?

— Ты не дурак, — ответил Пауэрс. — Ты знаешь, что здесь происходит последние несколько недель. Люди, с которыми ты приехал, исчезли, верно? Сегодня ты их видишь, а завтра их уже нет. Они сошли с дистанции. А ты добрался аж сюда. Сейчас ты стоишь передо мной, и я хочу, чтобы ты принял решение. Это будет самое важное решение в твоей жизни. Если ты пойдешь по одному пути, твоя жизнь будет достойна того, чтобы ее помнили, но если ты пойдешь по другому пути… ну, если ты пойдешь по другому пути, твоя жизнь будет такой, как ты решишь, но она определенно не будет такой, как в первом случае. — Он замолчал и понимающе улыбнулся. — Эта девчонка, с которой ты тусуешься, как ее зовут?

Я не ответил.

— Ой, да ладно тебе! — сказал Пауэрс. — Ты же не думаешь, что здесь может происходить хоть что-то, о чем мы не будем знать? Ее зовут Кэтрин Шеридан.

— Если вы знаете, зачем спрашивать?

Пауэрс рассмеялся.

— Тебе нужно сломать пару стен, друг мой. Тебе нужно научиться доверять кому-нибудь. Ты доверяешь Лоуренсу Мэттьюзу, верно?

— Конечно, доверяю, — ответил я.

— И Дону?

— Дону Карвало… Да, я доверяю ему. Я не уверен, что согласен со всем, что он говорит, но…

— Доверие не зависит от согласия. Дело не в том, чтобы у всех был один взгляд на мир. Боже, что же это было бы за дерьмо, если бы все были согласны друг с другом! Нет, мы говорим не об одинаковом отношении к миру, мы говорим о том, чтобы у нас было достаточно общих взглядов на мир, чтобы можно было принять какое-то решение, а потом отправиться его выполнять.

— Например?

— Ладно, ладно, теперь конкретнее. Например, Южная Америка.

— Южная Америка?

— Да, а почему нет? Это отличное место. Сейчас это зона боевых действий, но в то же время отличное место.

— Так что с ней?

— Именно туда твоя девушка отправится в июле.

— Она не моя девушка.

— Ладно, в июле туда отправится Кэтрин Шеридан, с которой ты хотел бы иметь отношения.

— Почему?

— Потому что нам надо, чтобы она туда поехала.

— Зачем?

— Чтобы уладить кое-какие дела. Чтобы сыграть свою роль в игре. Чтобы оказать посильное влияние. Но главная причина состоит в том, что она действительно хочет этого.

— И зачем вы мне это рассказываете?

— Потому что считаю, что ты должен поехать туда вместе с ней.

— С чего бы мне захотелось ехать в Южную Америку? — спросил я резко, потому что его тон вызвал у меня желание быть резким.

— С чего тебе ехать в Южную Америку? — Дэннис Пауэрс понимающе улыбнулся. — Чтобы убить Адольфа Гитлера, вот с чего.

ГЛАВА 21

— Вчера днем, — начал Миллер, — приблизительно без четверти четыре пополудни молодая женщина по имени Наташа Джойс была найдена мертвой в собственной квартире, расположенной между Лэндовер-хиллз и Гленарден. Ей было двадцать девять лет, у нее осталась сиротой дочь Хлои. Мужа у Наташи не было, постоянного друга тоже. Отец ее ребенка, героиновый наркоман по имени Дэррил Кинг, был убит в октябре две тысячи первого года.

Миллер посмотрел на мужчин, сидевших перед ним. Закаленные ветераны, хорошо знакомые с подобными случаями. Ничего нового они не услышали. Кого-то убили. Черная женщина из бедняцкого района, мать-одиночка, отец ребенка мертв, никто о ней не вспомнит, никто не позаботится, и, скорее всего, только дочь придет на похороны.

Миллер откашлялся.

— С момента гибели Кэтрин Шеридан прошло всего четыре дня, и вот у нас новый труп. Шеридан обнаружили мертвой у себя дома на Коламбия-стрит. Как вы уже знаете, газеты дали этому человеку прозвище — Ленточный Убийца. Он оставляет ленту, повязанную на шее каждой жертвы. Он жестоко их избивает, душит и оставляет ленту. В последнем случае ленты не было, но это убийство напрямую связано сданным расследованием. То, что мы допрашивали Наташу Джойс, возможно, заставило убийцу убрать ее.

Один из патрульных поднял руку.

— Есть ли связь между жертвами?

— Только косвенная, никаких доказательств нет. У нас есть некий мужчина неопределенного возраста, где-то лет сорока-пятидесяти. По всей видимости, он был знаком с четвертой жертвой пять лет назад. Наташа Джойс рассказала, что этот человек сопровождал Кэтрин Шеридан, когда она приезжала к ней несколько раз пять лет назад в сентябре и октябре две тысячи первого года. Они хотели пообщаться с другом Наташи, Дэррилом Кингом…

Тот же патрульный снова поднял руку.

— Значит, между четвертой и пятой жертвой есть связь.

— Как я уже говорил, она косвенная, но теперь у нас есть фотография этого мужчины. По всей видимости, он знал и Шеридан, и Джойс. Мы сделали определенное количество снимков, чтобы получить представление о том, как он может выглядеть сейчас. Это приблизительные варианты, основанные на оценке его теперешнего возраста.

Рос встал со стула и принялся раздавать пачки с фотографиями.

— Возьмите их с собой сегодня, — сказал Миллер, — берите их с собой каждый день. Пообщайтесь с людьми, покажите снимки… Возможно, кто-нибудь узнает этого человека.

Ласситер встал рядом с Миллером.

— Это задача первостепенной важности, — обратился он к патрульным. — В перерывах между выполнением заданий и выездами на вызовы я хочу, чтобы вы прошлись по району с этими фотографиями. Поговорите со знакомыми, хозяевами магазинов, людьми с рынков, зайдите в бары. Вы знаете, как это делается. Я хочу знать, узнает ли кто-нибудь этого человека. Как только у вас появится какая-нибудь информация, что угодно, вы тут же должны связаться с Оливером, Метцом, Фешбахом или Риэлем. Они будут работать координаторами для Миллера и Роса. Работаем по такой схеме.

— А если его видели? — спросил один из патрульных.

— Если его видели… — Ласситер подумал пару секунд. — Если его видели, я хочу, чтобы за ним следили, пока мы не сможем взять его без применения силы. Его следует считать вооруженным и чрезвычайно опасным. Не надо поднимать шум, сразу связывайтесь с нами. Вы сообщаете нам все подробности, но не теряете его из виду. Если он бежит, вы преследуете. Если он стреляет, вы отвечаете огнем. Если возможно, он нужен нам живым, чтобы ответить на вопросы. Любые сообщения вы маркируете девятым кодом. Администратор получит указания переключать вас на любого прикрепленного к делу детектива, доступного в тот момент. Если вопросов нет, все свободны.

Офицеры и патрульные начали расходиться. Ласситер сделал шаг вперед.

— Вы четверо, — сказал он, указывая на Фешбаха, Риэля, Метца и Оливера. — С вас прочие обязанности не снимаются, но мне нужно, чтобы вы занимались любыми сигналами, которые будут поступать относительно этого парня. Я привлек еще двух человек на случай, если вы будете перегружены текучкой. Но мне хотелось бы, чтобы здесь постоянно дежурил один человек. Постарайтесь организовать свое время соответственно. Мне нужен кто-нибудь надежный, кто будет координировать людей, если мы обнаружим подозреваемого.

— Я думаю, что мы можем работать из центрального офиса, если уж мы все подключены к этому делу, — сказал Метц.

Ласситер кивнул.

— Устрой все так, как считаешь нужным. Если кто-то будет возникать, скажи, что это мой приказ. Работайте. Нам понадобятся все силы, чтобы справиться с объемом данных, которые начнут поступать. — Он махнул рукой в сторону снимков на столе. — В одном только Вашингтоне можно найти сто тысяч мужчин среднего возраста, которые подходят под это описание.

— Будем работать сверх нормы? — спросил Риэль.

— Посмотрим, — ответил Ласситер. — Если понадобится поработать дольше, я постараюсь сделать так, чтобы это время оплачивали. Но вы тоже смотрите по обстановке, ладно? Если уже поздний вечер и звонки не поступают, вы все четверо не обязаны сидеть на работе.

Метц кивнул. Риэль что-то сказал, но Миллер не расслышал. Потом все четверо вышли из зала.

Ласситер повернулся к Миллеру.

— Так что вы с Росом собираетесь делать дальше?

— Мы хотим выяснить, с кем в четвертом участке общалась Наташа Джойс. Потом поговорить с Франсес Грей из административного отдела полицейского управления в мэрии, чтобы она помогла нам с Маккалоу.

— В каком участке он работал?

— В седьмом, — ответил Рос.

— И когда ушел в отставку?

— В две тысячи третьем году. В марте, кажется.

Ласситер нахмурился.

— Две тысячи третий год… Мне кажется, Билл Янг еще работал там в две тысячи третьем. Если возникнут сложности, звоните мне. Билл ушел в отставку, но у меня где-то остался номер его телефона. Он помнит всех своих сослуживцев.

— Это хорошая новость, — сказал Миллер. — Мы опросим этих людей и вернемся.

— И проверьте ребят в центральном офисе, — добавил Ласситер. — Убедитесь, что у них все есть, телефоны и прочее, ну, вы поняли. И сообщайте мне о любых подвижках, ладно?

Ласситер вышел.

Миллер подождал, пока вдали стих звук шагов начальника, подошел к стулу и тяжело опустился на него. Глубоко вздохнул и закрыл глаза.

— Вчера я стоял и смотрел на тело… — тихо сказал он. — Наташа Джойс… Я стоял в ее комнате и не мог не думать о ребенке. — Он взглянул на Роса. — Девятилетний ребенок. Родился у девушки из неблагополучного района. Отец наркоман, по уши в таком дерьме, что его вербуют информатором и убивают во время какой-то облавы. Я хорошо знаю протокол, его не должно было быть там. Он погибает, и ребенка растит мать-одиночка. И теперь мать убил этот тип. У девочки мертвый отец-наркоман и мать — жертва серийного убийцы. — Миллер открыл глаза. — Что же это такое, а? Я имею в виду, за что ей такая судьба? Теперь она попадет в руки службы по уходу за детьми и очутится в каком-нибудь приюте, потом ее переведут в другой, и так далее. — Он устало вздохнул.

Рос похлопал Миллера по плечу, желая подбодрить.

— Я скажу тебе кое-что, — начал он.

— Что? Что мне нужно чаще спать с женщинами, да?

Рос рассмеялся.

— Нет, не это. Но нечто близкое по смыслу. Я хочу сказать, что тебе не хватает равновесия…

Миллер нахмурился.

— Я, как и ты, занимаюсь этим дерьмом. Я тоже имею дело с ублюдками и отбросами общества. Я вижу психов и торчков. Да кого угодно, с кем мы сталкиваемся по работе каждый божий день, но между нами есть одна серьезная разница.

— У тебя есть жена и дети. Я знаю, парень. Сколько раз ты собираешься мне это повторять?

Рос поднял руку.

— Ты помнишь выходные перед убийством Шеридан?

— Конечно. Какое это было число? Четвертое, пятое?

— Четвертое, — сказал Рос. — Суббота, четвертое число.

— Ну? И что дальше?

— Что ты делал?

Миллер нахмурился и покачал головой.

— Боже, я не знаю. С чего я должен помнить, что делал в субботу две недели назад?

Рос понимающе улыбнулся.

— Вот об этом я и говорю.

— О чем? О том, что у меня плохая память?

— Нет, ради всего святого! Я имею в виду, что ты не делал ничего такого, что стоило бы запомнить.

— То есть теперь ты говоришь, что у меня нет личной жизни?

— Да, это так. У тебя нет личной жизни.

— Ладно, ладно, уже проясняется, — с усмешкой ответил Миллер. — Тогда чем занимался ты, что запало тебе в память?

— В субботу с утра мы поехали проведать родителей Аманды в Александрию. Они организовали для наших детей поездку в национальный парк Шенандоа, заказали номера в гостинице. Там такие пейзажи обалденные! Это немыслимо! Просто великолепно! Днем мы поехали на холмы у Голубого хребта.[14] Отец Аманды посадил Эби себе на плечи, Люк шел с Амандой, а ее мать вела Стейси за руку. Я остановился на минутку и посмотрел на гору Бэарфенс. У меня дух перехватило. Я тебе говорю, посмотришь на такое, и совершенно меняется представление о мире — понимаешь, что не зря проехал столько километров. А гостиница, в которой мы остановились, оказалась отремонтированным постоялым двором девятнадцатого века…

Миллер поднял руку.

— Довольно. Мы сейчас едем к Франсес Грей.

— Но я еще не закончил…

Миллер усмехнулся.

— Закончил, только ты этого не заметил. Давай бери пальто.

Он застегнул пиджак, взял пальто с одного из столов и, прежде чем Рос нашелся, что сказать, уже ждал его в коридоре.

— Совсем ненормальный, — пробормотал Рос. — Даже близко не походит на нормального человека.

* * *

— Я не понимаю, — сказал я.

Кэтрин поерзала на диване. Мы сидели напротив друг друга у нее в квартире. Я примостился на полу, сложив ноги по-турецки и прижавшись спиной к стене. Я говорил, уставившись в потолок.

— Что ты не понимаешь? — спросила она.

Мне не хотелось смотреть на нее.

— Что он сказал, Джон?

— Дэннис? Он сказал, что мы с тобой должны поехать туда. Сказал, что мне стоит с кем-то поработать, потренироваться для этой работы. — Я покачал головой. — Как он может говорить так о подобных вещах?

— Каких?

— «Потренироваться для этой работы». Боже, так говорить о том, что очень похоже на заказное убийство, на лишение другого человека жизни!

Кэтрин улыбнулась. Я этого не увидел, скорее почувствовал.

— Это не просто похоже на заказное убийство. Это и есть заказное убийство, устранение.

— И ты считаешь, что это оправданно?

— Без сомнения.

У нее был очень уверенный тон. Это то, что было характерно для Кэтрин. Даже в самой сложной ситуации, даже в самом конце Кэтрин Шеридан оставалась воплощением уверенности.

— Без сомнения?

— Посмотри на меня, пожалуйста.

Я опустил взгляд и посмотрел на нее.

— Он тебе фильмы показывал?

Я покачал головой.

— Сказал, что сегодня вечером покажет какие-то фильмы.

— Сходи посмотри. Посмотри, что делают эти люди. Эти люди… — Она покачала головой и, похоже, разозлилась. — Боже, я даже не знаю, что сказать! Посмотри эти фильмы, а потом можешь решать, оправданно ли в данном случае применение силы.

— Применение силы… Так это теперь называется?

— Я думаю, так это называлось всегда.

Я промолчал. За стенами были люди, которые понятия не имели, что здесь происходит. Возможно, большая часть населения предпочла бы считать, что подобные разговоры никогда не велись. Люди обычно не обсуждают убийства и государственные перевороты. Они не принимают решения о судьбе других людей — людей, которых они никогда не знали и никогда не узнают. Просто увидят всего один раз через прорезь прицела и нажмут на курок.

— Что? — спросила Кэтрин.

— Просто думаю.

— Взвешиваешь свою моральную и этическую позицию, верно?

— Верно.

— Ты понимаешь разницу между этикой и моралью?

Я пожал плечами.

— Мораль — это правила, созданные обществом. Не убий. Не укради. Так ведь, да?

— Да, конечно. Я понимаю.

— Этика отличается. Этика описывает решение, которое принимает человек, когда сталкивается с реальной жизненной ситуацией. Кто-то вломился в твой дом. У него есть нож. Он хватает твоего ребенка. У тебя есть пистолет. Наступает момент, когда ты можешь просто поднять пистолет и застрелить преступника. И на этом все закончится. Что ты будешь делать?

— Стрелять.

— Уверен?

— Конечно, уверен. Это же самооборона, верно?

Кэтрин улыбнулась и покачала головой.

— Нет, не самооборона, а этика. Мораль утверждает, что ты не можешь убить этого человека. Этика говорит, что можешь. Ты согласен подчиняться законам общественной морали, и общество говорит тебе, что ты не можешь убивать людей. Эй, мистер, вы только что пошли и убили кого-то.

— Это не то.

— Да неужели?

— Этот парень был готов убить твоего ребенка. Было необходимо убить его, чтобы сохранить жизни дорогих тебе людей.

— А если они не твои родные, а посторонние люди?

Я рассмеялся.

— Ну ты и штучка! — сказал я. — Ты говоришь, как Мэттьюз и Карвало, как Дэннис Пауэрс. Они действительно…

— Открыли мне глаза, Джон. Вот что они сделали. Они открыли мне глаза и дали шанс увидеть то, чего я раньше не видела. Я видела такое, что мне становится стыдно за то, что я человек. Я смотрю на это дерьмо и чувствую себя такой пассивной и бесполезной. Я хочу сделать что-нибудь.

— И теперь ты увидела свет в конце туннеля, а Дэннис Пауэрс показал тебе, как можно восстановить равновесие…

— Не надо сарказма. Ты только послушай себя! Ты такой наивный, черт возьми! Честно говоря, я больше не хочу об этом говорить. Как хочешь, так и поступай. Я уже приняла решение. Черт, это, может быть, не лучшее решение, и даже не самое удачное решение, но у меня хотя бы сложилось определенное отношение к этому дерьму, чтобы его принять!

На какое-то мгновение я превратился в ребенка, которого пригласили посидеть со взрослыми, а он мешает всем развлекаться.

— Да, я разговаривала с Карвало и Дэннисом Пауэрсом, — продолжала Кэтрин. — Да, я видела эти фильмы. Возможно, это просто пропаганда, но я так не думала, когда их смотрела. — Она презрительно махнула рукой. — Иди, — сказала она. — Иди и подумай, о чем ты там собирался подумать, а когда примешь решение, дай мне знать, ладно?

Я не сдвинулся с места.

Кэтрин опустила ноги на пол.

— Это моя квартира, Джон. Я прошу тебя уйти. Тебе понятно, или я должна это перефразировать?

Я был ошарашен. Это, по всей видимости, отразилось у меня на лице, потому что она рассмеялась.

— Ты выглядишь так, словно тебе двенадцать лет, — сказала она. — Я прошу тебя уйти. Что здесь непонятного?

Я покачал головой.

— Извини, если я…

Кэтрин выставила руку вперед.

— Достаточно, — властно сказала она. — Иди и смотри эти фильмы. Если после этого ты захочешь сказать мне что-то другое, приходи и поговорим. — Она в упор смотрела на меня. Лицо у нее было суровое. — Правду? Ты хочешь знать правду?

— Конечно, я хочу знать правду. Зачем, по-твоему, я пришел сюда? Ты думаешь, что я бросил школу и прошел через все это только ради того, чтобы стать поздоровее?

— Правда в том, что эта штука больше нас, больше кого угодно. Помнишь старую поговорку? Целое лучше, чем сумма его частей. Читал Трумэна Капоте? Ну, он написал книгу «Молитвенные ответы». Название взято из старой пословицы. Что-то о том, что когда Бог отвечает на наши молитвы, то мы проливаем больше слез, чем когда он молчит. Понимаешь?

Я улыбнулся.

— Конечно.

— А вот еще одна. Если Бог кого-то ненавидит, он исполняет самое сокровенное желание этого человека.

— Очень цинично.

— Может, и цинично, но очень правдиво. И знаешь что? Я здесь, Джон. Мое самое сокровенное желание исполнено. Я оглянулась и получила некоторое представление о том, что творится в мире. Я думала, что я всего лишь человек, и я одна. Я хотела что-то изменить, но я всего лишь одинокий человек. Мне двадцать три года, и еще совсем недавно я жила в маленьком провинциальном городишке. И тут приходит кто-то и говорит мне, что я не одна. Говорит, что я могу что-то изменить, и если с точки морали здесь не все гладко, это не имеет значения, потому что на курок нажмет наша этика. Мы сейчас говорим не об одной жизни какого-то человека… — Кэтрин остановилась. Она раскраснелась, а ее глаза заблестели, словно кто-то зажег в них крошечные фонарики. — Мы говорим о целой стране, нации… Боже, разве ты не видишь, что здесь происходит? Мы говорим о том, что попали в положение, когда можем бросить вызов несправедливости, которая творится там…

— А как насчет несправедливости здесь? — парировал я. — Здесь, в Штатах, должно быть, столько же несправедливости, сколько в любой другой точке мира.

— Черт, да, у Америки есть проблемы! И мы это знаем. Ты говоришь о нелегальных иммигрантах, о коррупции в полиции, в мэрии, в правительстве? Ты говоришь об ошибках правосудия, об этом?

— Да, именно об этом. И эти вещи не менее важны, чем то, что происходит там.

Кэтрин улыбнулась.

— Ты не понимаешь, Джон. Ты настолько ошибаешься, что я удивляюсь. Чтобы была ошибка правосудия, нужно иметь систему правосудия. Чтобы подкупить полицейского, нужно иметь полицию. Мы тут о коммунизме говорим, о том, что коммунизм распространяется по южноамериканскому коридору к Мексике такими темпами, что сколько нам ждать, прежде чем в Гондурасе вспыхнет коммунистический бунт? Потом Сальвадор и Гватемала, а дальше коммунисты повернут на юг к Коста-Рике. Ты не успеешь и глазом моргнуть, как коммунисты будут контролировать Панамский канал.

— К чему ты это говоришь? Ты хочешь сказать, что для того чтобы предотвратить захват мира коммунистами, мы должны полететь туда и научиться пользоваться оружием, научиться делать то-то и то-то…

— Некоторым людям придется умереть, Джон. Нужно называть вещи своими именами. Давай взглянем правде в лицо. Давай откроем глаза и посмотрим на то, что находится перед нами. Некоторые люди там убивают других людей, они убивают их пачками, и им плевать на права человека, и этику, и что-либо другое, что похоже на моральные принципы, которые мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся. Мы с тобой в положении, когда можем что-то предпринять. Я решила, что мы с тобой можем поехать туда и изменить хоть что-то…

Я примирительно поднял руки, желая, чтобы она замолчала. По крайней мере, на время.

— Я ухожу, — сказал я, поднимаясь. — Пойду к Дэннису Пауэрсу, погляжу фильмы. Потом поговорим.

Я повернулся и направился к двери. Я ожидал, что она крикнет мне что-нибудь вдогонку, попробует извиниться за то, что читала мне мораль и вела себя столь властно. Так мне казалось. Я даже задержался в дверях, давая ей возможность сказать хоть что-то. Но она молчала.

Тогда я совсем не знал Кэтрин Шеридан. Я думал, что знаю, но я ошибался. Позже я решил, что Пауэрс специально подстроил этот разговор. («А когда он говорит так, то что ты должна ему ответить?») Я ошибался. Никто никогда не говорил Кэтрин Шеридан, что нужно говорить или думать. Если бы сейчас были шестидесятые, она была бы в Хейт-Эшбери, но лишь до тех пор, пока не поняла бы, что те ребята только говорят, но действий никаких не предпринимают. Они хотели революцию, но были слишком обдолбаны, чтобы готовить коктейль Молотова. Кэтрин хотела стоять за одних против других. Она хотела прожить жизнь, которую будут помнить. Она даже цитировала мне Мартина Лютера Кинга: «Несправедливость в какой-либо части мира представляет угрозу для справедливости во всем мире».

После того как я посмотрел фильмы Пауэрса в тот вечер, я понял, что Кэтрин именно тот человек.

Мне шел двадцать первый год. Реальный мир и я вот-вот должны были столкнуться.

ГЛАВА 22

Угол Эй-стрит и Шестой. Холодный ветер метет по тротуару. Очередной порыв чуть не сбил Миллера с ног, когда он, выбравшись из машины, направился к ближайшему зданию. Рос поспешил за ним. Они поднялись по ступенькам и прошли в вестибюль через двойные двери.

Миллер сразу же направился к администратору. Он улыбнулся аккуратно одетому мужчине, сидящему за конторкой, достал блокнот и жетон. И чуть не рассмеялся, когда у администратора брови поползли на лоб.

— Вчера утром, — начал Миллер, — сюда приходила Наташа Джойс. Мы так понимаем, она говорила с женщиной по имени Франсес Грей.

Мужчина кивнул.

— Нам хотелось бы поговорить с Франсес Грей.

Мужчина повернулся к экрану компьютера.

— Вчера? — повторил он, стуча по клавишам. — Грей через «е» или «э»?

— Через «е», — ответил Миллер.

Мужчина еще постучал по клавишам, немного подождал, прочел данные на экране, помолчал, потом покачал головой и улыбнулся.

— У нас таких нет, — сказал он. — Я также попробовал Франсес через «э». У нас нет сотрудника по имени Франсес Грей.

— Возможно, она была из другого подразделения? — предположил Миллер.

Администратор снова покачал головой.

— Даже если это было так, она ни с кем здесь не встречалась и не разговаривала. У меня нет записей о том, что сюда приходила некая Наташа Джойс. Но даже если у нас проскочила ошибка в записях и она таки приходила сюда вчера, я могу вас уверить, что она не общалась ни с кем по имени Франсес Грей. Возможно, она ошиблась с именем?

— У вас есть записи приема всех посетителей за вчерашний день? — спросил Миллер.

— Да, но за точность я не ручаюсь, — ответил администратор и повернул экран так, чтобы Миллер мог на него взглянуть. — Двенадцать сорок пять, прием в офисе тринадцать. Апелляция об отмене запрета на продление пенсии по нетрудоспособности. Половина четвертого, прием в офисе восемь по поводу сбора документов для слушаний по огнестрельному оружию. Вот и все, что у нас вчера было. — Он улыбнулся. — Обычно по вторникам у нас тихо.

— И вы уверены, что больше ничего нет?

— Да, уверен.

— Вы вчера тоже были на смене? — спросил Рос.

— Да.

Рос достал блокнот.

— Как вас зовут?

— Лестер Джексон.

Рос записал его имя.

Миллер подошел ближе к столу администратора. Он изо всех сил старался, чтобы его голос не звучал властно или снисходительно.

— Мистер Джексон, — сказал он, — простой вопрос, на который я знаю ответ, но все же… Могло ли так случиться, что вы забыли о том, что эта женщина приходила сюда?

На лице Лестера Джексона начала проступать удивленная улыбка. Он открыл рот, чтобы ответить, но Миллер опередил его.

— Всякое бывает, — сказал он. — Я знаю, каково это… Я допрашиваю кого-нибудь сегодня, потом случается что-то, и я уже уверен, что допрос был вчера, а…

Джексон поднял руку.

— Каждый, кто заходит в это здание и выходит из него, отмечается в журнале, — негромко сказал он. — Каждый прием регистрируется в компьютере. С моей стороны было бы верхом небрежности не убедиться…

Миллер остановил его:

— Уверяю вас, мистер Джексон, мы нисколько не сомневаемся в том, что вы всегда следуете протоколу. Просто вчера мы общались с женщиной, которая утверждала, что была в этом здании, в этом отделе и с ней общалась некая женщина по имени Франсес Грей, представитель административного отдела полицейского управления при мэрии.

Джексон покачал головой.

— Такого быть не может, — терпеливо сказал он. — Поверьте мне, детектив, если бы девушка по имени Наташа Джойс приходила сюда вчера, я смог бы подтвердить, что она действительно приходила. Если бы у нас была сотрудница по имени Франсес Грей, она была бы в системе. Однако ни посещение Наташи Джойс, ни прием, о котором вы говорите, не были зарегистрированы. Я полагаю, что единственным правильным решением для вас было бы вернуться назад и поинтересоваться у этой девушки, не ошиблась ли она…

— Мы не можем этого сделать, — ответил Миллер.

Джексон нахмурился.

— Она погибла, понимаете? Поэтому мы здесь. Ее убили, и, насколько мы можем судить, это было последнее место, которое она посетила перед смертью. Если информация, которой мы располагаем, верна и она действительно приходила сюда, это значит, что вы один из немногих людей, кто видел ее живой в последний раз.

— Вы же не хотите сказать…

Миллер терпеливо улыбнулся.

— Я ничего не хочу сказать, мистер Джексон. Просто мне с трудом верится, что Наташа Джойс ошиблась, поскольку она очень подробно описала, куда ходила и с кем разговаривала. И вдруг оказывается, что того, о чем она говорила, на самом деле не было.

— Не знаю, что сказать, детектив. Увы, я ничем не могу вам помочь.

Миллер улыбнулся.

— Вы нам очень помогли, мистер Джексон, действительно очень помогли.

Он кивнул Росу, и они направились к выходу, не сказав больше ни слова.

На улице ветер принялся трепать их одежду с новой силой. Миллер посмотрел на Роса и вопросительно приподнял брови.

— Он врет, — сказал Рос.

— Без сомнения, — согласился Миллер.

— Вопрос почему.

— Четвертый участок, — сказал Миллер. — Поедем туда?

— И окажется, что Наташа Джойс вовсе никогда не существовала.

— Геррити, — сказал сержант Ричард Эткинс. — Вчера с полудня до шести вечера дежурил он. — Эткинс подался вперед, схватил телефонную трубку, набрал номер и замер. Ему ответили. — Кто это? Унтермейер? Здорово, Рон Геррити у вас? — Эткинс кивнул. — Хорошо. Скажи, чтобы спустился. Пара детективов из второго хочет с ним пообщаться.

Эткинс положил трубку на рычаг и указал на стулья, стоявшие в вестибюле справа от входа.

— Садитесь, он сейчас спустится.

Миллер и Рос сели. Минуту они молчали, потом Рос сказал:

— Все это не имеет смысла.

Миллер улыбнулся.

— Нет, имеет.

— Хорошо, тогда это не должно иметь смысла, но должно же быть что-то, что можно было бы понять.

— Мне кажется, что так все и было организовано. Ты понимаешь, о чем я?

Миллер замолчал, посмотрел по сторонам, окинул взглядом вестибюль. Он не мог избавиться от паранойи, которая началась у него после смерти Наташи. Словно за ним кто-то наблюдает.

К дежурному подошел полицейский средних лет. Он перекинулся парой слов с Эткинсом, повернулся, посмотрел на Миллера и Роса и направился к ним.

— Сержант Геррити, — сказал он, глядя на Роса. — Вы Миллер, верно?

Рос пожал ему руку.

— Рос, а это Миллер.

Геррити пододвинул стул из угла вестибюля и сел. Он посмотрел на Миллера, потом на Роса, и на его лице проступила знакомая им тревога. Хотя они были и не из управления по внутренним расследованиям, их появление в любом случае сулило неприятности.

— Вчера здесь была одна женщина, — начал Миллер, — чернокожая по имени Наташа Джойс.

— А что с ней? — спросил Геррити.

Миллер, казалось, заколебался.

— Так она приходила? — переспросил он.

Геррити нахмурился.

— Но вы же сами только что сказали. Чернокожая по имени Наташа Джойс. — Он посмотрел на Роса. — Я правильно запомнил имя?

— Мы только что приехали из одного заведения, — сказал Рос, — и там нам сообщили, что не видели ее.

Геррити пожал плечами.

— Как бы там ни было, она была здесь вчера, задала пару вопросов и ушла. Ничего особенного.

— В котором часу это было? — спросил Миллер.

Геррити поднялся со стула.

— Пойду взгляну.

Миллер посмотрел на Роса. Выражение лица у того было невозмутимое.

Геррити проверил у дежурного и вернулся.

— Она приходила около двух, пробыла минут пять и ушла.

— Что она хотела узнать? — спросил Миллер.

— Что-то о каком-то отставном полицейском, парне по имени Маккалоу.

— И что вы ей сказали? — спросил Миллер.

— Только то, что имею право говорить посторонним людям. Если они ищут офицера, который все еще на службе, я могу дать им участок, номер телефона, сообщить, на смене он в данный момент или нет. По поводу тех, кто ушел в отставку, я могу рассказать, в каком участке они служили перед уходом, и это все. Мы не сохраняем домашние адреса в системе по понятным причинам.

— Мы здесь ничего не расследуем, — заверил его Миллер, — это не внутреннее расследование. Мы просто поехали в административный отдел в мэрии, где Наташа Джойс была перед тем, как пойти сюда. Они отрицают, что она к ним приходила. Мы рады, что хоть вы признали, что она здесь побывала.

— С ней что-то случилось? — спросил Геррити. Внезапно его брови полезли на лоб. — Вот черт! Неужели это ее…

— Вчера, — сказал Миллер. — Через какое-то время после того, как она ушла отсюда. Ее убили в собственной квартире.

Геррити присвистнул.

— Черт! — повторил он. — Это просто ужасно! Я не знаю, что вам еще рассказать. Она спросила об этом Маккалоу, и я сказал, что он ушел в отставку из седьмого. Это ведь верно?

— Да, из седьмого, — подтвердил Рос.

— Это все, что она хотела знать. Спросила, есть ли у нас его адрес, но у нас его нет. И это все.

— А если бы вам понадобилось его разыскать? — спросил Миллер.

— Я бы поехал в административный отдел, — ответил Геррити. — У них есть люди, которые занимаются пенсионными записями и все такое. Сколько лет он отслужил?

— Шестнадцать.

— Как можно уйти в отставку за четыре года до пенсии?

— Мы тоже задались этим вопросом, — признался Миллер.

— Он имеет какое-то отношение к Ленточному Убийце? — спросил Геррити.

— Мы не знаем, какова его роль в этом деле, — ответил Миллер. — Мы не уверены, что он вообще в этом замешан. Мы просто хотим поговорить с ним.

— Того же хотела и эта девушка, — сказал Геррити.

Он помедлил, ожидая еще вопросов, но поняв, что больше его ни о чем спрашивать не будут, встал и поставил стул на место.

Миллер тоже поднялся, пожал ему руку и поблагодарил за помощь.

— Пустяки, — ответил Геррити. — Если еще что-нибудь понадобится, вы знаете, где меня найти.

— Спасибо, — сказал Миллер.

Когда Геррити отошел достаточно далеко, Рос спросил, поедут ли они назад в административный отдел.

— Я хочу сначала повидаться с Мэрилин Хэммингз, — ответил Миллер. — Потом поедем к нашему другу, который не помнит Наташу Джойс.

* * *

Дэннис Пауэрс понимающе улыбнулся. Что-то в его лице подсказало мне, что все это он уже слышал и раньше.

Я просмотрел все фильмы, сидя в комнатушке в комплексе Лэнгли. Комнатка была оборудована под кинотеатр. Пауэрс сказал, что будет демонстрировать фильмы с шестнадцатимиллиметровых бобин. Я смотрел молча. Пауэрс сидел возле меня. Как всегда, во рту у него была зажженная сигарета. На экране показывали обезглавливания, массовые повешения, захоронения заживо, потрошения, изнасилования и придорожные казни. Возможно, он ожидал, что меня стошнит. Возможно, он думал, что я закрою глаза от ужаса. Но я этого не сделал. Юношу не старше шестнадцати-семнадцати лет выволокли из-за двери, за которой он прятался. У него было перерезано горло. Двое мужчин принялись проталкивать его язык через рану на шее. Кровь текла рекой, заливая рубашку. Потом мужчины швырнули тело на землю и принялись его пинать. Девочку семи-девяти лет засунули в парусиновый мешок и зашили, словно почтовую посылку. Мешок положили на пол и начали топтать ногами. Девочка, не в силах выбраться из мешка, первое время пыталась разорвать его, потом замерла. Мешок топтали до тех пор, пока он не превратился в бесформенную окровавленную массу, покрытую отпечатками подошв.

Во время короткой паузы после окончания одного фильма и перед началом другого Пауэрс наклонился ко мне и шепнул:

— Коллаборационисты. Они считали, что эти дети сотрудничали с американцами.

Прежде чем я успел ответить, начался следующий фильм. Сначала экран был черно-белым, потом на нем начался обратный отсчет от пяти до одного, и перед моими глазами замелькали картинки. Обезглавленные тела, размозженные конечности, дети без глаз. Бесконечная вереница кошмарных изображений, державшая в постоянном напряжении и не позволявшая отвести взгляд.

Когда все закончилось, когда включилось освещение, а проектор перестал жужжать, Дэннис Пауэрс повернулся на стуле и долго молча смотрел на меня.

— Из этих фильмов можно заключить, что на планете есть места, куда лучше не соваться. — Он зажег очередную сигарету. — Здесь ситуация огромной сложности, о которой никто не подозревает. Эта страна не так важна, но в некотором смысле она важнее Польши в тридцать девятом году.

— Польши? — переспросил я.

— Я имею в виду союзников и державы Оси в тридцать девятом году. Было договорено, что Гитлер не нападет на Польшу, но он поступил иначе. Это то, что видел мир, то, что он знал. До этого были другие попытки захвата территории. Гитлер работал над этим уже в тридцать седьмом и тридцать восьмом. Черчилль был знаком с ним задолго до этого, еще в тридцать первом, а то и раньше, когда был первым лордом Адмиралтейства. Он знал, на что способен этот психованный нацистский выскочка. И несмотря на его протесты, несмотря на все, что он говорил, никто ничего не замечал до тех пор, пока Гитлер в тридцать девятом не двинулся на Польшу.

— И как это связано…

— Это не Польша, — согласился Пауэрс. — Гватемала может стать аналогом Польши здесь, на границе с Мексикой. Если кто-то нападет на Гватемалу, у нас не будет сомнений в том, что следует предпринять по этому поводу. А это место далеко от Мексики, и этого расстояния вполне достаточно, чтобы мы не беспокоились.

— Профилактика лучше лечения, — сказал я.

Пауэрс покачал головой.

— Тут лечение не поможет, друг мой. Поэтому остается только профилактика. Тридцать лет холодной войны убедительно доказали, что лекарства от этого нет. Ты либо предпринимаешь что-то, прежде чем это начинается, либо смотришь, как оно разрастается подобно раку. Как только эта штука укоренится в культуре, ничего поделать уже нельзя. Это болезнь. Медленная, коварная, неумолимая. Как вирус. Она ратует за равенство, за культурную и социальную силу. Это всего лишь повод для нескольких избранных убрать противников, прибегнув к средствам, которые ты сегодня видел на экране. Это происходит приблизительно в двух тысячах километров от того места, где мы сидим. И это происходит с людьми, которые никогда не соглашались на такую судьбу. — Он затянулся сигаретой. Пепел упал на пиджак, но он не обратил на это внимания. — Существует очень мало людей, которые могут иметь дело с подобными вещами. Очень мало людей, которые могут посмотреть на это и понять, что перед ними. Кэтрин видела это. Она сидела здесь, как и ты, и смотрела. Еще до окончания первой пленки она решила уйти. — Пауэрс сухо рассмеялся. — Насколько я могу судить, она хотела предпринять что-то задолго до того, как попала сюда. У нее просто не было четкой цели.

Пауэрс ожидал, что я закидаю его вопросами. Важными вопросами, на которые сложно найти ответ. Но я молчал.

— Хочешь знать, почему ты? — спросил он, вероятно, прочитав этот вопрос в моих глазах.

Я пожал плечами.

— Расскажите.

— Семьи нет. Высокий уровень интеллекта. Никаких связей с коммунистами. Ты одиночка. У тебя никогда не было связи с женщиной, которая хоть что-то значила бы для тебя. Твои политические взгляды размыты. Ты стремишься заниматься важным и полезным делом, но понятия не имеешь, чем именно. Это все, остальные причины не важны.

— Не важны? — спросил я. — Какие же причины могут быть не важны?

Он махнул рукой. Казалось, его нисколько не тронули фильмы, которые мы смотрели. Он вел себя непринужденно, и это не выглядело фальшивым. Меня раздражали его самоуверенность и выдержка.

— Так что ты думаешь? — спросил он.

— О чем?

— О том, что видел. О нашем разговоре. О том, что говорила Кэтрин. О том, чтобы изменить то, что там происходит.

— Вы спрашиваете, что я думаю об этом в целом или о том, что лично я должен предпринять по этому поводу?

— И то и другое.

— В целом? Боже, я не знаю! С этим надо что-то делать. А как рассматривается это дело? Как еще один Вьетнам?

Пауэрс рассмеялся.

— О чем ты говоришь?

— Ну, не знаю… Правительство…

— Правительство людей для людей. Не об этом ли написано в Конституции и Билле о правах? Что-то вроде того, верно?

— Я не говорю о себе, я говорю о правительстве, Белом доме, президенте…

— То, о чем они думают, неважно, — сказал Пауэрс. — По крайней мере, это не важнее того, что думаем я или ты. Те люди только в сенате и конгрессе. Черт, Рейган попал в Белый дом, потому что мы его туда посадили! Ты должен научиться смотреть на подобные вещи так, словно они зависят от тебя. Наше общество в беде, потому что каждый считает, что его все это не касается. Люди ходят на работу и считают, что она всегда будет ждать их. Они возвращаются домой. Жена готовит ужин, дети играют во дворе, они смотрят телевизор… Они просто сидят, хотя мир на грани того, чтобы взлететь на воздух, и думают, что кто-то пойдет и все исправит, что правительство, Белый дом, президент Соединенных Штатов знают, что нужно сделать, чтобы все было хорошо. Так вот что я тебе скажу, Джон Роби. Президент не знает, что нужно делать. Он просто видит картину целиком. Он видит распространение коммунизма как реальную угрозу…

— Вы же не думаете, будто я поверю, что президент Соединенных Штатов всерьез считает, что я смогу повлиять на происходящее?

Пауэрс покачал головой.

— Президент Соединенных Штатов даже не знает о тебе. Как он не был знаком ни с кем из ребят, которые отправлялись во Вьетнам, в Корею или высадились возле Дюнкерка. Мы маленькие люди, Джон, всегда такими были и такими останемся. Мы никогда не станем генералами, адмиралами или еще кем-то. Но знаешь что? Не генералы с адмиралами выигрывают войны. Маленькие люди, сотни тысяч таких людей — вот кто выигрывает войны. Кэтрин понимает, что…

— Довольно о Кэтрин, ладно? Что вы заладили? Боже, я ее едва знаю…

— А она считает, что знает тебя, и именно тебя она попросила себе в напарники. Я уверен, что она попросила об этом по какой-то причине.

— И что же это за причина?

— Равновесие.

Я нахмурился, покачал головой и усмехнулся.

— Так вы говорили, а не она.

Пауэрс улыбнулся.

— Она сказала это первая. Именно она посоветовала нам потратить на тебя чуть больше сил и времени. Она сказала, что из всех людей, которых она здесь встречала, в тебе больше всего равновесия.

— И что это значит, черт побери?

— У тебя лучшие перспективы, чем у большинства. Ты старше своего возраста. Она сказала, что ты можешь посмотреть и увидеть суть, а не внешнюю оболочку…

— Как-то это очень эзотерично, вы не считаете?

— Чего ты хочешь от меня, Джон? Чего, черт подери, ты от меня хочешь? Ты тут, потому что сам этого захотел. Лоуренс Мэттьюз общался с тобой и рассказал кое-что о том, чем мы здесь занимаемся. Это Центральное разведывательное управление. Это сердце Америки, где все, что ты прочел в Конституции и Билле о правах, поддерживается в реальности. Именно здесь люди, которые ничего не могут поделать с ситуацией, в которой очутились, имеют шанс что-то изменить. Ты понимаешь, о чем я? И если ты не хочешь принимать в этом участие, если считаешь, что совершил ошибку, согласившись прийти и поговорить об этом…

— Я так не считаю, — прервал его я.

У меня был свой мотив. Пауэрс, как и Кэтрин, поймет, что случилось, намного позже. Но к тому времени месяцы, проведенные в Лэнгли, останутся позади. Разговоры с Дэннисом Пауэрсом и Лоуренсом Мэттьюзом будут настолько несущественными, что о них никто и не вспомнит.

— Я пришел сюда, потому что мне было интересно, — сказал я. — Я пришел в Лэнгли, потому что Лоуренс сказал, что наши разговоры могут быть чем-то большим, чем просто разговорами, что я мог бы сделать нечто стоящее. Поэтому я пришел сюда и остался, Дэннис. То, что я до сих пор здесь, несмотря на разговоры об убийствах, несмотря на эти ужасные фильмы о преступлениях, которые совершаются за две тысячи километров отсюда… — Я улыбнулся. — Это все, что вам нужно знать.

На несколько секунд воцарилась тишина.

— А вы? — спросил я.

Пауэрс рассмеялся.

— Я? Почему тебя это интересует?

— Просто интересно, Дэннис. Интересно, почему вы здесь.

— До прихода сюда я был словно загипнотизированный, — ответил он. — Как будто находился внутри какой-то защитной сферы неведения. Некоторым моим идеалам пришлось несладко. Меня заставили взглянуть на вещи, на которые обычно не обращают внимания. Казалось, мне несказанно повезло и однажды я смогу узнать правду. — Пауэрс откашлялся и на секунду задумался. — Не могу сказать, что я об этом просил. Я не хотел, чтобы мой взгляд на мир перевернулся. Я этого не просил, но я это получил. И похоже, что стоит разок увидеть правду… — Он поднял на меня глаза. — Помнится, Эйнштейн как-то сказал, что разум, горизонты которого однажды были расширены некоей идеей, уже никогда не сможет вернуться в былые рамки. — Пауэрс на секунду закрыл глаза. — Я знал, что происходят вещи, которые я не до конца понимаю, — сказал он. — В то же время мне казалось, что я должен понять их. Не было никого, к кому я мог бы обратиться и сказать: «Парень, как тебе все это? Это все происходит на самом деле? Неужели это настоящая жизнь, или Бог пытается неудачно подшутить над нами?»

Я хотел знать ответ на этот вопрос. Этого я хотел, и когда я его получил, то решил, что знаю, чем хочу заниматься. — Он открыл глаза и посмотрел на меня. — К сожалению, в этой игре все наоборот. К сожалению, мы обязаны делать все в обратном порядке. Сначала мы отправляемся на место. Мы смотрим. Мы видим. Сначала мы принимаем решение, а потом действуем. Мы получаем опыт задним числом.

— То есть вы хотите сказать, что я должен принять решение, основанное только на том, что знаю сейчас?

— Да, именно так.

— Предполагается, что я должен буду поехать убивать людей?

— Мы не хотим, чтобы ты ехал убивать людей. По крайней мере, не сейчас. Надо тренироваться. Мы готовим людей для таких дел.

— И что вы хотите, чтобы я делал до тех пор?

— Мы хотим, чтобы ты поехал с Кэтрин Шеридан. У нас там есть люди. Люди, которые будут работать в тылу, так сказать. Нам нужны люди, которые будут собирать информацию о том, что происходит в правительственном аппарате. Нам нужны люди…

— Которые укажут вам на тех, кого нужно убрать. Вот что вам нужно, верно? Вот чем мы с Кэтрин должны там заниматься, так?

Пауэрс вздохнул.

— Джон, ты можешь уйти, если хочешь. Ты можешь собрать вещички, вернуться в колледж и заниматься чем угодно. — Он встал. — Пришли мне открытку, когда где-нибудь обоснуешься. Я не могу обязать тебя делать что-то, а тем более заставить. Так это работает. По-другому никак. Нам нужны люди. Нам всегда нужны люди. Откуда мы их берем? Мы их вербуем. У нас чтецы рассредоточены по всей стране. Они присматриваются и прислушиваются ко всему. Они прикидывают, кого можно привлечь к занятию более важному, чем обычная работа с девяти до пяти в заштатном городишке, когда ты раз в три года меняешь машину, ездишь с семьей в отпуск в Скалистые горы, ну и прочее дерьмо. Они ищут людей, которые не прочь немного запачкаться с верой в то, что их работа может что-то изменить в мировой расстановке сил. За то, что мы делаем, медалей не дают. Мы можем всю жизнь трудиться ради великой цели, но не сможем сказать соседу, что мы за герои на самом деле. Черт, Джон, даже если бы мы могли рассказать все, нам бы не поверили. У нас не может быть детей. Мы стараемся не заключать браки, если только партнеры не служат в агентстве. И все равно это непросто, потому что мужа могут послать в Колумбию, а жену в Лондон. Это хреновая жизнь, Джон, действительно хреновая, но это жизнь. Это то, что я могу тебе рассказать. Это действительно жизнь, и кое-что из того, что сейчас происходит, через много лет будут помнить как нечто, что изменило мир. Ты либо хочешь помочь, либо нет. Это несложно, Джон. Это на самом деле несложно.

— И что теперь?

— Что теперь? Ну, ты либо уже принял решение остаться и изучить наше дело, либо используешь то объективное равновесие и чувство перспективы, которые разглядела в тебе Кэтрин, чтобы взвесить все за и против. А завтра, возможно, послезавтра, ты разыщешь меня и скажешь, что выбираешь — билет на автобус или место в жилом корпусе.

Он подошел к двери и взялся за ручку.

— А если…

— Довольно вопросов, Джон. Ты уже должен был ответить на все свои вопросы сам. — Дэннис Пауэрс распахнул дверь, взглянул на потолок и улыбнулся. — Не забудь выключить свет, когда будешь уходить.

ГЛАВА 23

Мэрилин Хэммингз сидела за столом. Миллер стоял у стены слева от двери, а Рос примостился на краешке низкого каталожного шкафа. Хэммингз не извинилась из-за недостатка свободного места. Как и прочие посетители, они не должны были задержаться здесь надолго.

— Я не могла ничего определить, — сказала она. — Я сказала то, что сказала. Это было мое мнение. — Она кисло улыбнулась. — Вы же знаете, я смотрю сериалы о полицейских и верю в американскую мечту.

— Я знаю, что это было ваше мнение, — сказал Миллер. — Мы никогда в этом не сомневались.

— С первыми тремя понятно, — сказала Мэрилин. Она взглянула на Миллера, на Роса, потом снова на Миллера. — Первых трех положил один человек. В этом я не сомневаюсь. Четвертую, Кэтрин Шеридан… — Она сделала паузу, глубоко вздохнула и медленно покачала головой. — Боже, я не знаю! Столько совпадений, однако довольно много различий. Вы просите меня принять решение, а это непросто.

— А Наташа Джойс? — спросил Миллер.

— Если бы четвертой была Джойс, а не Шеридан, у меня не было бы вопросов. Он сильно избил ее, а потом задушил. Ладно, нет ленты, лаванды, но какая разница? Мы не знаем, что случилось. Может, кто-то помешал ему. Что я могу вам сказать? Джойс, похоже, убил тот же тип. Складывается впечатление, что он один… — Хэммингз не закончила и обескураженно посмотрела на Миллера. — А что вы думаете по этому поводу?

— Я? — переспросил Миллер. — Я же не патологоанатом…

— А я не детектив, — оборвала его Мэрилин.

— Мне кажется, что Шеридан убил имитатор, — сказал Миллер. — Я так думаю. Потом наш парень почитал газеты, посмотрел телевизор, узнал, кто мы такие, проследил за нами, увидел, с кем мы говорили, и убил Наташу Джойс.

— Том Александер тоже так думает, — сказала Мэрилин, — но у меня нет одной… Как вы это называете? Подпись? Ее нет.

— Я же могу надеяться, верно? — спросил Миллер.

— Вы можете надеяться. Демократическое общество, детектив Миллер. Черт, вы можете делать все, что вашей душе угодно!

— Как и наш неуловимый друг, — сказал Рос.

— Он не сделал того, чего хотел, детектив Рос. Он сделал то, что ему было необходимо сделать. Такие вещи ради удовольствия не делают. Боже, подобные вещи так же далеки от удовольствия, как Луна от Земли! Вы когда-нибудь читали книги по этой теме?

— Только то, что требовалось по работе.

— Вон там посмотрите, — сказала Мэрилин и указала на полку над каталожным шкафом.

Со своего места Миллер сумел разглядеть корешки нескольких книг: Геберт «Практическое убийство: тактика, процедура и некоторые аспекты судебной медицины», Ресслер и Шахтманн «Кто воюете чудовищами», Тэрви «Криминалистика: введение в анализ поведенческих свидетельств», Ресслер, Бергесс и Дуглас «Убийства на сексуальной почве: почерк и мотивы», Эггер «Убийца среди нас: исследование и расследование серийного убийства».

— Это мое хобби, — пояснила Мэрилин. — Почитываю в свободное от работы время.

— Значит, проблема с этими людьми… — начал Рос.

— Проблема, — сказала Мэрилин, — в том, что они должны это делать. Это не вопрос склонности или чего-то еще. Он не встал с утра и не решил: «Черт, конечно, я буду серийным убийцей. И почему я раньше об этом не подумал?» Это вовсе не дело выбора. Это своего рода побуждение, некий животный, низменный импульс, тяга делать подобное. Большинство таких людей пытаются подавить эти позывы. Они не хотят выходить на улицу и разрывать людей на части, это не вопрос принятия решения. Но для них это все равно что для обычного человека вынести мусор, когда смотришь футбол и попиваешь пивко. Не хочется, но надо.

— Интересная параллель, — заметил Миллер. — Как это может нам помочь?

— Никак. Разве что вы поймете, что вам нужно искать не того, кто хочет это делать, а того, кто вынужден идти на подобное. В таком случае вы смотрите на ситуацию под другим углом, возникает другая перспектива. Не знаю, что еще добавить. Я не клинический психолог и не очень верю в то, что называется психиатрией. Психиатрия не наука в том смысле, что обычная и судебная медицина. Если хочешь что-то понять в этом, не ходи к психиатрам. Они заставят тебя изучать собственный пупок и гадать, а не сам ли ты убил всех этих женщин.

Миллер улыбнулся.

— Звучит жестковато.

— Ты же не видишь, какой вред они наносят людям.

— Не вижу, — согласился Миллер. Он выпрямился и застегнул пиджак.

— Куда вы теперь? — спросила Мэрилин.

— В административный отдел полицейского управления. Надо найти пропавшего легавого.

Мэрилин улыбнулась и пошла за ними к двери. Рос вышел в коридор и направился к выходу. Миллер хотел было последовать за ним, как вдруг Мэрилин притронулась к его рукаву.

— Справляешься с этим? — спросила она.

Миллер озадаченно нахмурился.

— С чем именно?

— С тем, что происходит. Эта девушка, которую ты допрашивал. То, что этот тип знает, кто ты такой, с кем ты говорил…

— Тебе интересно, не началась ли у меня паранойя?

Она покачала головой.

— Черт, у всех время от времени бывают приступы паранойи. Я подумала, не опасаешься ли ты за свою жизнь.

Миллер постарался выглядеть невозмутимым.

— Он охотится на женщин, — сказал он. — Он убивает женщин. Вот что он делает. Он не убивает полицейских.

— Наташа Джойс… У нее ведь осталась дочь, верно?

— Хлои, — сказал Миллер. — Девять лет.

— Сейчас она у родственников?

— Ею занимается служба по уходу за детьми.

Мэрилин задумалась.

— Что? — спросил Миллер.

— Ничего.

Миллер чувствовал неловкость, которая возникла между ними.

— Что ты хотел сказать? — спросила Мэрилин.

Миллер посмотрел по сторонам. Рос повернулся к ним, и Миллер поднял руку, останавливая его.

— Иногда… — начал Миллер.

— Иногда ты думал, а не пригласить ли меня на свидание?

Миллер кивнул.

— Что-то вроде того. Да, возможно, мы могли бы пойти куда-нибудь поужинать.

— Ты всегда так уверен в себе?

— Это не кино, — сказал Миллер. — Я обычный человек. У меня за пазухой не припасен ворох метких фраз. Я не обаятелен. Я заурядный полицейский детектив.

— Это делает перспективу сходить с тобой поужинать очень заманчивой.

— Ты смеешься надо мной, — сказал Миллер. — Забудь о том, что я спросил.

— Ты ничего не спрашивал. Я задала вопрос за тебя.

— Ты подловила меня, — сказал он. — Я пришел сюда не для того, чтобы приглашать тебя на свидание.

— Ясное дело, — согласилась Мэрилин. — Знаешь что?

Миллер приподнял брови.

— Я несколько раз ходила на свидания с полицейскими. Знаешь, что я думаю о них?

— Выкладывай.

Она улыбнулась, почувствовав сарказм.

— Они проводят всю жизнь, имея дело с ситуациями, в которых необходимо присутствие полиции. Понимаешь, о чем я?

Миллер нахмурился.

— Они начинают считать, что любая ситуация в мире связана с нарушением закона, домашним насилием, смертью, самоубийством и передозировками наркотиков…

— И что ты хочешь сказать? Что я должен прекратить брать работу на дом? Боже, довольно того, что Рос с женой постоянно говорят мне то же самое.

— Я занимаюсь трупами. Провожу здесь время, разрезая людей и изучая их внутренности. Представь, если бы я брала работу на дом.

— Я думаю, это немного другое.

— Физически — да. Но психологически и эмоционально — нет. Куда бы ты ни пошел, ты носишь это дерьмо с собой, в голове…

— Ладно-ладно, — перебил ее Миллер. — Ты не против, если я тебе позвоню? Я не знаю, когда мы увидим свет в конце туннеля в этом деле. На меня наседает наш капитан, на него — шеф полиции, на шефа — мэр…

— Я понимаю, детектив Миллер. Вы знаете, где меня найти. Позвоните, когда появится свободное время, и мы вернемся к этому разговору, хорошо?

От этих слов Миллер не стал чувствовать себя менее раскованно.

— Да, и еще одно, — сказала Мэрилин. — Нужно искать того, кто вынужден это делать, а не хочет, верно?

— Я это понял, — ответил Миллер.

Когда они вышли на улицу и, спустившись по ступенькам, направились к машине, Рос спросил:

— Что случилось? Выглядело так, словно она наезжала на тебя.

— Так и было.

— Ладно-ладно. Значит, что-то происходит.

— Боже, парень, забудь об этом! Я поговорил с ней. Возможно, я ей позвоню. Да что с тобой такое?

— У меня есть идея, — сказал Рос. — Может, сходим вместе на игру? Я с Амандой, а ты с Мэрилин. Отличная идея! Я позвоню Аманде и расскажу…

— Ничего ты ей не расскажешь, — отрезал Миллер. — Ты не будешь ей звонить и ничего ей не расскажешь. Ничего не происходит. Так это не делается. Сейчас единственное, что имеет для меня значение, — это визит в административный отдел. Мы поговорим с кем-нибудь в пенсионном департаменте, и они нам расскажут, где найти Майкла Маккалоу. Это все, что меня сейчас занимает, Эл. И у меня совсем нет времени на другое, договорились?

Рос промолчал.

— Договорились? — повторил Миллер.

— Договорились, договорились… Черт, что это за дерьмо? Что, черт побери…

— Ничего, черт побери! Эл, полезай в эту чертову машину.

* * *

Я простоял у дверей квартиры Кэтрин Шеридан довольно долго, прежде чем решился постучать. Было уже поздно, начало одиннадцатого вечера. Воскресенье, 5 апреля 1981 года. День, который я запомню на всю жизнь. Подобные дни обычно становятся важными, только когда вспоминаешь их спустя много лет. В данном случае все было не так. Едва проснувшись, я понял, что этот день будет очень важным.

Я поднял руку и тут же ее опустил. Начал расхаживать по коридору — туда-сюда, туда-сюда. Потом вернулся к двери и снова поднял руку.

Внезапно дверь распахнулась. Я этого не ожидал.

— Какого черта ты делаешь? — спросила Кэтрин и рассмеялась. — Ты топчешься у меня на пороге уже добрых пятнадцать минут. Ты либо постучишь в эту чертову дверь, либо нет, решай.

На мгновение я лишился дара речи. Мои глаза округлились, а сердце было готово выскочить из груди.

— Итак?

— Я постучу в дверь.

— Ладно. Тогда стучи уже.

Кэтрин, похоже, секунду колебалась. Я сделал шаг ей навстречу, и в этот момент она захлопнула дверь прямо у меня перед носом. Я услышал приглушенный хохот.

Я постучал в дверь.

— Кто там? — спросила она.

— Боже, Кэтрин, как ты считаешь, кто это? Впусти меня уже.

Она все еще смеялась, когда открывала дверь. Я вошел. Очутившись в прихожей, я с сожалением подумал о том, что Кэтрин пришлось пережить из-за меня и Дона Карвало.

— Я посмотрел фильмы, — сказал я.

Улыбка Кэтрин тут же померкла.

— Тогда ты понимаешь, почему я хочу что-нибудь сделать с этим.

— Понимаю.

Она стояла и ждала, что я скажу ей о своем решении.

Я молчал.

— Я никак не могу понять, что с тобой происходит, Джон Роби.

— Возможно, тут нечего понимать.

Кэтрин покачала головой, словно расстроенная мать.

— Всегда есть что понимать. Ты знаешь, кто такие Лоуренс Мэттьюз и Дон Карвало, верно? Ты знаешь, на кого работает Дэннис Пауэрс…

— Я знаю, кто они такие, — ответил я. — Я знаю о Лэнгли, о ЦРУ, о вербовочной программе, которую они проводят в университетских городках. Я знаю, чего они хотят, Кэтрин. Я просто не уверен, что способен на это.

— Не уверен, что способен, или не уверен, что хочешь? Это не одно и то же.

— Я в курсе.

— Тогда что ты выбираешь?

— Я посмотрел фильмы. Кто в здравом уме захочет что-то делать с тем, что там происходит?

Она улыбнулась.

— Люди, которые не в здравом уме.

Я сделал несколько шагов и сел.

— Кэтрин, дело не в том, хочу я этим заниматься или нет. Вопрос в том, обладаю ли я тем, что потребуется для этого…

— Ты обладаешь, — сухо сказала она.

— Ты так уверена…

— Поверь мне, Джон, если бы ты не обладал нужными качествами, тебя бы здесь сейчас не было. С тобой пришли примерно человек двадцать-тридцать. И сколько из них все еще здесь? Это разведка. И эти люди очень хорошо умеют делать свою работу. Это место, где ты можешь доказать свою пригодность. Своего рода колледж ЦРУ. Такие люди, как Карвало и Пауэрс, знают о тебе больше, чем ты сам.

— Ты думаешь, я этого не подозреваю? — спросил я.

— Подозревать и знать — не одно и то же, Джон. Эти люди видят в тебе нечто, что позволяет им быть уверенными, что ты сделаешь именно то, что им нужно…

— И что же это такое?

— Боже, я не знаю, Джон! Они хотят, чтобы ты собирал разведданные. Они хотят, чтобы ты прислушивался к тому, что говорят люди. Наблюдал. Они хотят, чтобы ты оценил ситуацию и доложил в Лэнгли.

Кэтрин на секунду отвернулась. Когда она снова посмотрела на меня, в выражении ее лица было что-то напряженное и тревожное.

— Мы все здесь сами по себе, — тихо сказала она. — Ни у кого из нас нет родителей. У нас нет серьезных связей с внешним миром. Мы невидимки. Мы появляемся и пропадаем. Мы можем поехать всюду, куда бы нас ни послали. Мы можем стать глазами и ушами разведки в любой точке мира. И если мы внезапно исчезнем, это не будет иметь значения. Никто не заявит о пропаже. Такие люди, как мы, незаметны в бытовом плане, но в мировой расстановке мы можем сыграть значительную роль.

— Ты поэтому здесь? — спросил я. — Потому что хочешь сыграть значительную роль?

— Неужели каждый не хочет того же — знать, что его жизнь имеет значение?

Я оставил ее вопрос без ответа.

— Боже, Джон, иногда ты кажешься таким понятным, ярким, даже страстным. Это то, что они видят в тебе. Именно поэтому ты здесь. Они признают, что такие люди, как мы, могут оказать влияние на происходящее.

— И ты не подвергаешь критике то, как это делается?

— Конечно, подвергаю. Но в этом намного больше правильного, чем неправильного. Это ничем не отличается от Вьетнама, Кореи, Афганистана, тысячи других мест, где несправедливость стала нормой. У этих людей нет собственной организации, чтобы дать отпор. Их столько раз сбивали с ног, что они уже не в состоянии подняться. Тут замешана история, Джон, и ты можешь стать либо ее частью, либо ее создателем.

— И какова же настоящая правда, почему мы туда едем?

Она задумчиво посмотрела в окно.

— То, что люди умирают? — подсказал ей я.

— Все умирают, Джон.

— Конечно, но они умирают от рака, в автомобильных авариях, от сердечных приступов и другого дерьма. Обычный гражданин не подвергается риску пройтись по бульвару и погибнуть от пули снайпера.

— Большее благо, — сказала она.

— Большее благо, — словно эхо, повторил я.

— Это не то, что мы можем подвергать сомнению. Мы делаем то, что делаем, ради большего блага.

— Гитлер в баре в двадцать девятом году.

— Именно.

— Тогда я согласен с тобой.

Кэтрин нахмурилась.

— Что?

— Я согласен со всем, что ты говоришь. Я пришел, чтобы сказать именно то, что ты сама только что сказала…

— О чем ты, черт подери?

— Мне нравится слушать твои проповеди, — сказал я. — Мне нравится, когда ты начинаешь заводиться и сердиться.

— Да пошел ты!

— Серьезно, — сказал я. — Очень приятно послушать человека, кто занимает четкую позицию по какому-то вопросу. Там… — Я махнул рукой в сторону окна, улицы, всего остального мира. — Там люди такие потерянные. Они не знают, чего хотят и что им нужно. Я вижу, что происходит, но в целом мне все равно.

— Что? Мне казалось, что ты только что сказал…

— Сядь! — приказал я.

— Я не хочу садиться.

— Сядь. Тебе лучше присесть.

— Мне не надо…

— Кэтрин, хоть раз в жизни заткнись и сядь.

Глаза у нее стали огромными от удивления. Она сделала шаг назад и опустилась на диван.

— Я приехал сюда не одновременно с тобой, — сказал я. — Ты думала, что появилась здесь раньше меня? Что ты была здесь, а потом приехал я, верно?

— Да, ты приехал после меня.

— Я был здесь за три месяца до твоего появления. Я прошел все процедуры с Доном Карвало. Дэннис Пауэрс приехал позже. Он куда-то уезжал. Ему сказали, что я ничего не знаю, что мне, как и всем остальным, надо все растолковать. Он должен был рассказать тебе о моей реакции, моих мыслях, обо всем.

— Ты меня подставил? — спросила Кэтрин. — О боже…

— Никто тебя не подставлял, Кэтрин. Мне надо было узнать, насколько ты уверена в том, что происходит. Я уже давно решил, что поеду. Мне нужен был напарник, желательно женщина. Они решили, что ты подходишь больше других, но хотели удостовериться, что ты поедешь вне зависимости от того, что думаешь обо мне.

— Дэннис Пауэрс не знал, что ты уже работаешь?

— Знал только Дон Карвало. Он мой тренер, так сказать. Он решил, что ты подходишь, но хотел лишний раз убедиться.

— Значит, ты уже все устроил?

— Все было устроено много недель назад.

— Но ты же только что сказал, что тебе все равно, что там происходит.

— Не везде, а в определенных местах, — возразил я. — Я сказал, что мне все равно в целом.

Кэтрин выглядела напряженной и смущенной. Я вспомнил, как увидел ее впервые в том чертовом бирюзовом берете, как мне захотелось, чтобы она была моим напарником.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

Я видел, как рассыпаются в прах ее выкладки. Она думала, что я нерешительный и неуверенный в себе человек. Она думала, что ее работа заключается в том, чтобы убедить меня в чем-то. А оказалось, что проверяли не меня, а ее.

— Я имею в виду, что существует очень много мест, куда мы можем поехать, — сказал я. — Эфиопия, Уганда, Палестина, Израиль. Попытка мятежа в Португалии, гражданская война в Ливане, кубинское вторжение в Анголе. Все это дерьмо, и даже больше, происходит в последние годы. И это только верхушка айсберга. Это только то, о чем мы читаем в газетах, но оно есть, происходит и никогда не прекращается. Поэтому я одинаково отношусь ко всем этим местам. Но они хотят, чтобы я туда отправился, и притом не один. По всей видимости, ты поедешь со мной.

— Ты убийца, так ведь?

— Боже, нет! Я не чертов убийца. Кто тебе такое сказал?

— Но мы же разговаривали раньше…

— Эти разговоры были не для меня, Кэтрин, они были для тебя. Все, что мы обсуждали, то, какие выводы ты сделала, что сказала Дэннису, — все это было частью теста, насколько ты хочешь всего этого, насколько далеко готова пойти.

— И ты знаешь, насколько далеко я готова пойти?

— Мы знаем достаточно.

— Значит, все это было подстроено? Все, что произошло между нами, было частью моего обучения, введения в это… эту…

— Стаю волков? — спросил я.

— И что теперь? Я должна трахнуться с тобой, или как?

— Ты шутишь?

Она пожала плечами.

— Нет, не шучу. Боже, ты такой меня считаешь? Что меня можно водить за нос день за днем, что можно просто…

— Просто что? — спросил я. — Проверять тебя? Проверять твою готовность заняться этим? Что это за игра, по-твоему, Кэтрин? Что, как ты думаешь, здесь происходит? Там идет война. Боже, да это мягко сказано! Фильмы, которые ты видела, даже частично не отражают ситуацию. Мы собираем разведданные, вот что мы делаем. Мы забираемся к черту на рога, чтобы выяснить, как выглядит это место. Миллионы долларов тратятся на то, чтобы коммунисты не захватили тот кусочек земли. А ЦРУ… Боже, я даже не уверен, что это ЦРУ. Это может быть Управление национальной безопасности, флотская разведка, это может быть какая-то самостоятельная группа, подотчетная только президенту. Что бы это ни было, я хочу в этом участвовать. Да, я такой же, как ты. У меня нет родителей или кого бы то ни было, кого бы заботила моя судьба. Это не та жизнь… Черт, я даже не знаю, какой я видел свою дальнейшую жизнь раньше! Я считаю, что это наполняет жизнь намного большим смыслом, чем что-либо другое, о чем я мог думать прежде.

— А как же я?

— А что ты?

— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?

— Да, хочу, — подтвердил я.

— Я прошла твои тесты?

— Это не были мои тесты, Кэтрин…

— Я не говорю о Дэннисе. Я не говорю о разговорах с Доном Карвало поздно вечером. Я говорю о тестах, которые ты придумал для меня. То, что я говорила, как я реагировала… Ты, должно быть, составил мнение обо мне.

— Я всегда знал, чего хочу.

— Значит, ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?

— Да, хочу. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

— Ты считаешь, что можешь доверять мне?

— Да, я считаю, что могу тебе доверять.

— Ты считаешь, что для совместной работы доверие должно быть обоюдным?

— Естественно.

— Тогда расскажи мне кое-что о себе.

— Что?

— Все это время ты делал вид, что ты не тот, за кого себя выдаешь, играл новичка, полного сомнений и неуверенности. А теперь ты говоришь, что приехал сюда раньше меня, что уже давно принял решение, и тебе просто нужно было убедить меня поехать с тобой…

— Я такого не говорил.

— Но именно так получается, Джон.

Я промолчал.

— Доверие должно быть взаимным. Можно доверять человеку, если ты что-нибудь о нем знаешь. С этим чем-то можно открыть следующую дверь — и скоро ты знаешь о человеке все, что необходимо знать, и не нужно ничего скрывать. Доверие — это понимание того, что человеку от тебя скрывать нечего.

— Я от тебя ничего не скрыл.

— Ты мне ничего не рассказал о себе.

— Одно дело, что я ничего не рассказывал, и совсем другое, если бы я что-нибудь утаивал.

— Не цепляйся к словам.

— Я не цепляюсь, это правда.

— Однако ты согласен, что мы должны, быть равны, чтобы сотрудничать?

— Да.

— Значит, ничего страшного, если ты мне расскажешь кое-что.

— Мне нечего рассказывать, Кэтрин.

— О родителях.

Я замер.

— О родителях?

— Конечно. Расскажи мне, что случилось с твоими родителями. Расскажи, почему ты остался одинок в жестоком мире, где никто не вызовет полицию, если ты не придешь на работу.

— Я не буду рассказывать тебе о своих родителях.

— Тогда пошел ты к черту!

Я рассмеялся.

— Ты такая крутая! — сказал я. — Вся кипишь. После всего, что ты тут узнала, ты ни за что не решишься бросить все это.

— Да неужели?

Снова этот огонь в глазах, эта сталь в голосе. Это то, что убедило Дона Карвало в ее пригодности.

— Ты шутишь.

— Нет. Если ты хочешь, чтобы я тебе доверяла, ты должен доверять мне. Если ты хочешь, чтобы я поехала с тобой за две тысячи миль к черту на кулички, у нас должны быть хорошие отношения.

— Я расскажу тебе кое-что другое, — сказал я.

— Да черта с два! Я хочу знать правду о твоих родителях, а не то дерьмо, которое ты мне подсовывал прежде.

— Почему? Почему ты так хочешь, чтобы я тебе это рассказал?

— Потому что ты никогда об этом не говорил. А когда я поднимала эту тему, ты закрывался, словно улитка в раковине. Стоит вспомнить о твоих родителях, и ты становишься совершенно другим человеком. Неприступным. Если ты хочешь быть моим тренером, моим инструктором, моим чтецом, тебе нужно измениться. Это не так сложно. Но ты не можешь. Ты человек, которому, как предполагается, я должна доверить свою жизнь. Ты моложе меня. Боже, да у тебя, наверное, даже не было постоянной подружки! Иногда ты ведешь себя так, словно ты девственник. Я хочу знать, действительно ли ты крутой парень из университетского городка, надежда ЦРУ, золотой мальчик, настоящий гений — что, возможно, и правда! — или просто тупой деревенский чурбан из заштатного городишки, которого ЦРУ собирается послать на бойню как пушечное мясо.

— Ты закончила?

Она неприятно усмехнулась.

— Нет, на самом деле я не закончила. То, что я говорю, что-то да значит.

— Я знаю… мы знаем, как легко ты заводишься, и…

— Может, ты заткнешься и перестанешь меня перебивать?

Я заткнулся. Надо было подыграть ей.

— Значит, вот как мы поступим. Либо соглашайся, либо нет. Ты рассказываешь мне то, что я хочу услышать, и тогда я с тобой. Если же ты закроешься в себе, мне придется пойти в ближайший бар, выпить несколько бутылок пива и дать первому попавшемуся идиоту, чтобы постараться забыть, какое ты дерьмо.

— Ты хочешь знать о моих родителях?

— Да.

— Я мог бы рассказать тебе что угодно. Мне не обязательно говорить правду.

— Мог бы.

— И ты бы не узнала, говорю я правду или нет.

— Но ты бы знал.

— И что?

— Ты бы знал и чувствовал себя засранцем. Ты бы начал гадать, поняла я, что ты врешь, или нет. Ты бы анализировал мои безобидные замечания, и тебе бы казалось, что я все знаю. Тебе пришлось бы запомнить все то, что ты мне рассказал, чтобы позже не попасть впросак. Верно? У нас нет времени и наверняка нет возможности играть в подобные игры, приятель…

— Значит, я тебе расскажу.

— Правду?

— Да, правду.

Кэтрин посмотрела на меня с выражением такого нетерпения, что сложно было удержаться, чтобы не начать рассказывать в ту же секунду.

Я откашлялся. Я посмотрел в окно. Я бросил взгляд на часы.

— Говори, Джон Роби, или ты обнаружишь меня в каком-нибудь баре в Ричмонде, ищущую, с кем бы перепихнуться!

— Мой отец… — начал я.

Я уставился в пол. Я почувствовал, как в груди все сжалось. В животе похолодело. На глаза начали наворачиваться слезы. Я закрыл их и заставил себя думать лишь о том, что говорю. Я не хотел ничего чувствовать. Я не хотел чувствовать совсем ничего.

Я посмотрел на Кэтрин Шеридан.

— Мой отец убил мою мать, — тихо сказал я. — А я… а я ему в этом помог.

ГЛАВА 24

Рос вел машину, а Миллер думал о Мэрилин Хэммингз, женщине, с которой он был знаком три-четыре года. Он познакомился с ней, когда она ходила в ассистентах, а теперь у нее уже была собственная лаборатория, она занималась серьезными вещами, работала с администрацией, с самим коронером, то есть достигла неплохих результатов в своем деле. Она держалась особняком, прикрываясь едким юмором, словно щитом, и выглядела очень даже ничего. Несколько раз он подумывал, не пригласить ли ее на свидание, но каждый раз не решался.

— Я тут прикинул… — неожиданно заявил Рос. — Эта штука с двумя убийцами… Парень, который убил первых трех женщин, и парень, который пришил Шеридан. Мы думаем над этим с того времени, как получили результаты вскрытия Шеридан. Возможно, Маккалоу — один из этих двоих, а другой парень на фотографии…

— Парень на фотографии может оказаться совершенно ни при чем.

— Он знал Кэтрин Шеридан. Она была связана с Дэррилом Кингом…

— Сюда, — сказал Миллер, указывая на административный отдел полицейского управления, расположившийся на другой стороне улицы.

Рос остановил машину и выключил двигатель.

Удивление на лице Лестера Джексона быстро сменилось озабоченностью.

— Мистер Джексон, — сказал Миллер, — рад вас снова видеть.

Джексон выдавил из себя улыбку.

— И я рад, детектив. Чем вам помочь на этот раз?

— Нам нужен пенсионный отдел.

— Пенсионный? — переспросил Джексон. В его голосе отчетливо слышалось облегчение. — Вам нужно выйти из здания, повернуть налево и пройти примерно квартал. Это в другом здании. Как я уже сказал, выходите отсюда, потом налево и проходите один квартал. Не потеряетесь.

— Большое спасибо, мистер Джексон.

— Пожалуйста, детектив.

Когда они подошли к входной двери, Рос заметил:

— Он чертовски рад видеть наши спины.

— Мы поговорим с Лестером Джексоном в другой раз, — ответил Миллер.

Пенсионный отдел полицейского управления оказался офисным зданием с узким фасадом и находился всего лишь в ста пятидесяти метрах от административного отдела. Администратор попросил Миллера и Роса присесть на стулья подокнами в вестибюле и подождать, пока кто-нибудь сможет их принять. Когда этот кто-то наконец подошел, оказалось, что они имеют дело с очень худой женщиной по имени Розалинд Харпер. Она пригласила их в свой кабинет на втором этаже, окна которого выходили на Шестую улицу.

Усевшись за стол, на котором красовался монитор компьютера, она поинтересовалась, чем может им помочь.

— Нам нужен адрес офицера, вышедшего в отставку, — сказал Миллер.

— Имя?

— Маккалоу. Майкл Маккалоу.

— Участок?

— Седьмой.

— Вы знаете, когда он вышел в отставку?

— В марте две тысячи третьего года, — ответил Миллер.

Розалинд постучала по клавишам, пошевелила мышкой, что-то прочла, нахмурилась и снова постучала по клавишам. Потом покачала головой.

— Я вижу запись о нем с мая восемьдесят седьмого года по март две тысячи третьего. Это сколько получается? Пятнадцать лет и десять месяцев. По всей видимости, мы не выплачивали мистеру Маккалоу пенсию.

Миллер подался вперед.

— Как это?

Розалинд повернула монитор в его сторону и указала на колонки на экране.

— Видите, вот дата поступления на службу, вот дата ухода на пенсию. В этой колонке указано совокупное количество месяцев, которые он проработал, вот зарплата, которую ему платили на момент ухода на пенсию. А в этой пустой колонке должны быть указаны выплаты после ухода на пенсию до самой смерти.

— Но она пуста, — сказал Рос.

Розалинд кивнула.

— Я об этом и говорю. По всей видимости, мы ему пенсию не платили.

— А адрес его есть? — спросил Миллер.

Розалинд покачала головой.

— Нет платежей, нет адреса.

— Иными словами, вы никак не сможете его отыскать? — спросил Рос.

— Мы — нет. Мы получаем адрес лишь для того, чтобы высылать по нему что-либо.

— Например, пенсию?

— Нет, не пенсию. Пенсионные взносы размещаются напрямую на его личных банковских счетах. Мы высылаем квартальные уведомления по адресу, который имеется в базе. Если человек переезжает, мы получаем уведомление об этом и высылаем уведомления по новому адресу… — Розалинд задумалась. — Да, еще одно, — сказала она, повернула монитор к себе, напечатала что-то и улыбнулась. — Есть ручка?

Миллер кивнул и достал авторучку и блокнот.

— Я нашла банковские данные. Счет, зарегистрированный для получения пенсии на имя Майкла Маккалоу в апреле две тысячи третьего года. Готовы?

— Естественно.

— Американский трастовый банк города Вашингтон, Вермонт-авеню. Вы знаете, где это?

— Примерно в четырех кварталах к югу от моего дома, — сказал Миллер.

— Как я уже говорила, на счет ничего не переводили, но эти данные были внесены во время регистрации пенсии.

— Это все, что у вас есть? — спросил Рос.

— Все. Но если вы захотите отправиться в этот банк и взглянуть на его банковский счет, вам понадобится ордер.

— Это не проблема, — сказал Рос.

— Ладно, — ответила Розалинд. — Тогда это все.

Она проводила Роса и Миллера к выходу из здания.

— Спасибо за помощь, — поблагодарил Миллер.

Розалинд Харпер улыбнулась.

— Пустяки. Небольшое разнообразие в работе никогда не помешает.

* * *

Сложно поверить, что это случилось более двадцати пяти лет назад. Кажется, что мы были детьми, хотя в то время мы так не считали. Мы думали, что мы ни много ни мало короли мира. Мы думали, что можем поехать куда-нибудь и что-то изменить. Люди умирали. Мы верили пропаганде. Мы доверяли Лоуренсу Мэттьюзу, Дону Карвало и Дэннису Пауэрсу. И, возможно, они были так же слепы, как и мы. Возможно, они тоже доверяли своим начальникам, которые утверждали, что таков этот мир. Мы были Соединенными Штатами Америки. Мы были самыми важными, самыми могущественными, самыми ответственными, самыми эффективными. Никто, кроме нас, не мог справиться с задачей. Только мы могли отправиться в самую гущу безумия и принести с собой спокойствие, порядок и мир. Никто другой.

И вот что мы упустили.

Мы не видели реальной причины, которая скрывалась за всем этим.

Мы были слепы, нами двигал мотив.

Но в ту ночь, сидя в квартире Кэтрин Шеридан в нескольких километрах от Лэнгли, штат Виргиния, святая святых самой важной разведывательной организации мира, я впервые в жизни был правдив с самим собой. Я думал, что все, чем я был, чем хотел стать в жизни, было связано с этой девушкой. Я не мог сказать ей, что люблю ее. Я не знал, что такое любовь.

Мой отец знал, что такое любовь. В противном случае как мы могли бы сделать то, что сделали?

— Плотник? — спросила Кэтрин.

— Да, плотник. Краснодеревщик, собственно.

— А твоя мать была больна.

— У нее был рак. Дела были очень плохи. Она не могла самостоятельно есть, сходить в туалет, едва говорила…

— За ней не наблюдали врачи?

— Мать и отец не очень доверяли людям. Я не знаю, было ли их недоверие приобретенным или они были такими с самого начала. В любом случае отец решил, что врачи заберут все деньги, что у него были, и не вылечат мать. Поэтому он прочел о болезни все, что мог. Я думаю, что в итоге он знал о ней больше, чем многие специалисты, с которыми он общался.

— Но когда твоей матери стало настолько плохо, что она не могла даже говорить… Почему он тогда не обратился за помощью?

— Насколько я понимаю, они так договорились. Я думаю, мать не хотела умереть в больнице. Я думаю, она хотела умереть дома, рядом с мужем и сыном.

— И он ее убил…

— Она умирала, Кэтрин. В конце все шло так быстро, что смерть могла наступить в любой момент. Это разбило ему сердце. Они прожили душа в душу более двадцати лет. Они хотели, чтобы это и закончилось так. Иногда мне казалось, что мое появление было ошибкой.

— Как это?

— Я не знаю. Возможно, я ошибаюсь. Мне иногда казалось, что время, которое они проводили со мной, они бы с большим удовольствием посвятили друг другу. Я помню, как поехал в колледж. Пробыл там не более полугода. Отец позвонил и сказал, что ему нужна моя помощь. Он сам уже не справлялся. Я помню, как я ее боялся. Она больше не была похожа на мою мать. Она стала кем-то, кого я не мог узнать.

— Это когда было? Осенью семьдесят девятого? — спросила Кэтрин.

Я удивленно посмотрел на нее.

— Боже, — сказал я, — прошло всего полтора года. А кажется, что это было так давно. — Я помолчал, думая о том, как мало времени прошло с тех пор, как они умерли. — Я вернулся туда в начале августа. Через полтора месяца она умерла.

— Так что случилось, когда ты вернулся из колледжа?

Я посмотрел на Кэтрин и узнал в выражении ее лица что-то очень знакомое, очень близкое мне. Возможно, это было отражением ее воспоминаний, памяти о прошлом, которое было похоже на мое.

— Почему ты хочешь узнать это? — спросил я.

— Я хочу знать это не больше, чем что-то другое. Это единственная вещь, о которой ты никогда не говорил. — Она попыталась улыбнуться. — Ну, черт, я не могу утверждать, что это единственная вещь, о которой ты никогда не говорил, но о подобных вещах обычно говорят свободно и охотно. Родители — это одна из тех тем, которые люди, как правило, не обходят стороной. Также это касается того, откуда они родом, в какую школу ходили, но в твоем случае все не так. — Она отвернулась и, помолчав, сказала: — Расскажи, что случилось, когда ты вернулся из колледжа.

— Я помогал ему в подвале, в столярной мастерской.

— Что ты делал?

— Я полировал куски дерева.

— Он…

— Он заставил меня очищать и полировать небольшие куски дерева. Красное дерево, тиковое дерево, черный орех. Все разной формы и с разными свойствами. Каждый день мы несколько часов сидели и занимались этим.

— Зачем?

— Ты знаешь что-нибудь об орхидеях?

Кэтрин покачала головой.

— Моя мать любила орхидеи. Она хотела построить теплицу и выращивать орхидеи. Одна разновидность орхидей нравилась ей больше всего. Я не помню, как она называлась, но цветок напоминал лицо ребенка. Мой отец создал изображение этого цветка из кусочков дерева и поместил его в центре крышки ее гроба.

Я посмотрел на Кэтрин.

Ее улыбка померкла.

— Отец заставил тебя помочь ему сделать ее гроб?

— Да. Он был плотником и не хотел, чтобы гроб делал кто-то другой.

— И ты не знал, что происходит?

— Поначалу нет. Сначала я думал, что он делает дверь для шкафчика или еще для чего-то, но когда мы закончили орхидею и он поместил ее в центре этого… Боже, Кэтрин, ты даже не представляешь… Он рассказал, что делать дальше, и, пока он был наверху с матерью, я работал в подвале. Меня удивлял размер этой штуки. Она была такой большой. Я сначала не понимал, для чего это нужно…

Я почувствовал, как внутри все сжалось, паника захлестнула меня. Мне нужно было передохнуть, остановиться на секунду, собраться с мыслями, сохранить хотя бы подобие объективного взгляда на вещи.

— Он… он строил гроб для двоих, — тихо сказал я.

— Что?

— Для двоих. Он строил гроб для двоих. Поздно ночью в четверг тринадцатого сентября он пошел в комнату матери, взял шприц и наполнил его морфием. Он сделал матери укол и лег рядом. И так лежал, пока она не умерла. Он одел ее в подвенечное платье, отнес в подвал и положил в гроб. Он просидел там несколько часов, а потом надел свой свадебный костюм, принял лошадиную дозу морфия, улегся рядом с матерью, накрыл гроб крышкой и умер…

Кэтрин, раскрыв рот, огромными глазами смотрела на меня, не в силах вымолвить ни слова. Когда она наконец заговорила, я знал наверняка, что она скажет.

— Нет, — сказал я. — Я понял, что произошло лишь спустя пять-шесть часов. Я подумал, что он забрал ее куда-то. Я решил, что он сдался и отвез ее в больницу, но пикап стоял возле дома, а его пальто, ботинки, одежда лежали там, где он их оставил вечером. Потом я пошел в подвал и лишь спустя какое-то время заметил, что гроб накрыт крышкой. Я вспомнил все те дни, что трудился над этой штукой, как каждый раз, когда я задавал вопросы, отец отмалчивался и лишь твердил, что я должен ему помочь… говорил, что ради матери я должен ему помочь… — Я закрыл глаза.

— Боже! — воскликнула Кэтрин. — Это худшее… Нет, боже, я не это имела в виду! Черт, Джон, я не знаю, что я имела в виду…

Я не шевельнулся. Так и сидел, запрокинув голову и закрыв глаза. Я гадал, смогу ли когда-нибудь удалить из памяти это воспоминание: родители лежат рядом в гробу, отец держит мать за руку, его голова повернута к ней, на его губах застыла странная, почти блаженная улыбка, в воздухе витает запах камфары от его костюма, а еще пахнет деревом и лаком, краской и воском… Интересно, смогу я когда-нибудь думать о родителях так, чтобы в памяти не возникали их лица с застывшими улыбками. Никто больше не мог им помешать, отвлечь друг от друга, побеспокоить.

— Что ты сделал? — спросила Кэтрин.

Ее голос заставил меня вздрогнуть. Я чувствовал, что глаза у меня сухие, хотя мне хотелось плакать. Я не плакал — ни тогда, ни когда-либо после. В тот момент мне тоже не хотелось плакать. Я хотел вести себя сдержанно, отстраненно. Умирающая женщина. Убитый горем муж. Решение. Вот и все. Мне оставалось только догадываться, через что пришлось пройти отцу. Позже, вспоминая эти события, я понял, что все было предопределено. Вопрос был лишь в том, когда это случится. Отец сохранял матери жизнь до тех пор, пока все не устроил. И я ему помог. Я пытался вспоминать об этом по-другому. Не с горечью и недоумением, а с благодарностью. За те недели, работая вместе в подвале, мы сблизились больше, чем когда-либо прежде. Я лучше узнал моего отца. Я увидел, что он хороший человек, человек с принципами и этикой, человек несгибаемой воли. Мне хотелось верить, что я унаследовал хоть какие-то его черты. Я хотел, чтобы хотя бы частица отца осталась со мной.

— Что ты сделал, Джон?

— Я подождал. У меня все это не укладывалось в голове, но я попытался понять решение отца. Потом я пошел наверх и вызвал местного доктора. Он приехал с полицейским и коронером, и они увезли меня с собой.

Я на секунду замолчал. Я снова видел, как стою в коридоре, потом спускаюсь в подвал. Там люди. Я, доктор, полицейский и коронер.

— Чтобы поднять отца наверх, им пришлось вынуть его из гроба. Я помню, как поднялась рука матери, когда они пытались вытащить отца. Он держал ее за руку, понимаешь? Держал крепко, да так и окоченел. Когда они поняли, что придется как-то разогнуть его пальцы, они отослали меня наверх.

Я видел, как постепенно меняется выражение лица Кэтрин.

— Они подумали, что если я увижу, как полицейский и доктор пытаются вырвать руку моей матери из ладони отца, то могу огорчиться. Но я не хотел уходить. Я решил остаться. Я понимал, что вижу их в последний раз, и не хотел упустить этой возможности. Им удалось разделить их. Я молча стоял и смотрел, как они с трудом вытащили тело отца из гроба. Лестница была узкая. Пиджак отца зацепился за гвоздь, и я подумал, что они его уронят.

Кэтрин подалась вперед, словно пытаясь быть как можно ближе ко мне.

— У них получилось. Они вынесли отца наверх и положили на носилки, стоявшие в коридоре. Потом отнесли к машине. После этого они вернулись за матерью. Она не весила столько, сколько отец, не была такой высокой, поэтому они без проблем подняли ее наверх. Я подождал внизу, пока не услышал, как уехала машина коронера. В подвал спустился доктор и сказал, что мне надо подняться наверх. Но я не хотел. Я хотел остаться внизу, среди стружек и горшочков с лаком, банок из-под кофе, наполненных гвоздями и шурупами, — в подвале с его запахами и звуками, в том месте, где я в последний раз видел отца живым.

Я остановился, чтобы перевести дух. Воспоминания пробудили в моей душе бурю эмоций.

— Доктор хотел бы посочувствовать мне, но не мог поставить себя на мое место. Я думаю, поэтому он решил и не пытаться. Он пожелал мне всего хорошего, сказал, чтобы я звонил, если что-то понадобится. В его голосе чувствовалось… Ну, ты понимаешь… когда кто-то говорит, чтобы ты звонил в случае чего, но на самом деле надеется, что ты не позвонишь. Что он мог сказать? Он был обычным доктором. Он накладывал гипс, принимал роды и подписывал свидетельства о смерти. Он сказал, чтобы я звонил, но надеялся, что я этого не сделаю. Я пожал ему руку и сказал, что со мной все будет в порядке и беспокоиться не стоит.

— Но это было не так, — сказала Кэтрин.

— Я не знаю, было, не было… Я стараюсь не думать об этом.

— А потом?

— Похороны. Их похоронили вместе в гробу, который я помог сделать. Я выставил дом на продажу. Кто-то его купил. Я выплатил закладную и разобрался с кредиторами. Я заплатил за похороны, погасил просроченные счета и банковские займы, все те вещи, которыми отец умудрялся заниматься на принципах равноправия сторон. Когда я все закончил, я положил семь с половиной тысяч долларов на банковский счет в Салем-Хилл и вернулся в колледж.

— Когда это было? — спросила Кэтрин.

— В марте восьмидесятого года.

— А в августе ты познакомился с Лоуренсом Мэттьюзом?

— В сентябре.

Кэтрин молчала.

— Ты это хотела узнать, верно? Ты хотела узнать о моих родителях.

— Ты жалеешь, что рассказал мне?

— Жалею? С чего бы я жалел?

— Не знаю. Ты так не хотел о них говорить. Было…

— Сейчас это не имеет значения, — сказал я и тут же понял, что что-то исчезло. Темная тяжесть — небольшая, но темная — исчезла из моей души. За это я был благодарен Кэтрин.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Конечно, — ответил я. — Я в порядке. Может, пойдем чего-нибудь поедим?

— Конечно, Джон, давай.

Я встал со стула и огляделся в поисках пиджака, пальто и шарфа.

Когда мы вышли из квартиры, Кэтрин взяла меня за руку. Я сразу этого не почувствовал, заметил лишь минуту спустя. Это было приятное ощущение. Я такого прежде не испытывал.

— Спасибо, что рассказал, — сказала она, когда мы вышли на улицу.

— Спасибо, что выслушала.

Позже мы молча стояли в коридоре моей квартиры. Кэтрин развеяла все сомнения, которые могли у меня возникнуть. Она протянула мне руку. Меня влекло к ней словно магнитом.

Она прижималась ко мне едва заметно, словно была бестелесным духом. Я обхватил ее за плечи и крепко прижал к себе. Я почувствовал на шее ее дыхание, ощутил легкий запах цитрусовых духов, под которым прятался аромат ее кожи.

Так мы стояли примерно мину ту, потом вошли в гостиную и сели на диван. Кэтрин немигающим взглядом смотрела мне прямо в глаза, и это была самая очаровательная и удивительная вещь, которую она могла сделать.

Я хотел, чтобы она снова прижалась ко мне.

— Я не хочу, чтобы ты думал… — начала она.

Я поднял руку, и она замолчала.

— Иногда, — сказал я, — лучше, когда есть кто-то, чем когда нет никого.

— Ты хороший человек, Джон Роби, — сказала она, и хотя ее голос был лишь слабым шепотом, я расслышал каждое слово.

Ее глаза блестели от слез. Она смахнула их ладонью.

— Мне пора, — сказала она, приподнимаясь.

— Я хочу, чтобы ты осталась.

— Я знаю, но не могу. Мне не стоит…

— Не стоит?

— Ты прекрасно понимаешь, что может случиться, если я останусь… А я не хочу…

— Чего ты не хочешь?

— Если мы… Если между нами возникнет связь, то появится еще одна причина, по которой я должна буду поехать с тобой, я не могу так поступить.

— Разве не я должен принимать решение?

— Что бы ты ни думал, наша жизнь усложнится, Джон. Секретность не приносит счастья. Она порождает страх, ревность и инстинкт собственника. Я считаю, что если кто-то станет мне небезразличен или если мне только начнет казаться, что это так, я должна буду проявить жалость к этому человеку и не позволить ему связываться со мной.

— Мне кажется, я уже связался с тобой.

— Ты уже по колено в воде, Джон. Если ты сделаешь еще несколько шагов, ты утонешь.

Уже у двери в коридоре она подняла руку и прикоснулась к моему лицу.

Я нагнулся, чтобы поцеловать ее.

Она отстранилась и прижала палец к моим губам.

— Нет, — прошептала она. — Я не могу.

Я задрожал. Наступил момент предвкушения. Я почувствовал, как по спине побежали мурашки.

— Ты когда-нибудь был одинок, Джон? — спросила она. — По-настоящему одинок, когда в мире больше нет никого, кроме тебя?

— Конечно. Мы все одиноки, разве нет?

— И как ты с этим справляешься?

Я взглянул на ее профиль, на волну волос, которые огибали маленькое ухо и струились по лебединой шее до изящного плеча. Микеланджело гордился бы такой натурщицей.

— Иногда я не верю в то, что произошло, — продолжила она. — А иногда мне кажется, что я сама себе всего этого нажелала. Временами я думаю, что это не может быть правдой, но ничего не поделаешь. Некоторые из нас здесь для того, чтобы существовать для других людей и никогда не жить собственной жизнью. — Она посмотрела в окно. — Мой отец… — начала она и замолчала.

Потом закрыла глаза и сделала шаг в мою сторону.

Я медленно вдохнул и выдохнул. Я чувствовал, как напряжение нарастает, словно шторм на море, заполняя меня. Я сделал шаг вперед и почувствовал теплоту ее тела, отчетливо понимая, что это, вероятно, самая большая ошибка в моей жизни.

Наши пальцы переплелись. Я сжал ладонь на ее запястье. Внутри нее тоже нарастало напряжение, ее пульс участился.

Я чувствовал печаль, одиночество, боль и страдание, которые сплелись в ее душе в тугой клубок. Я хотел расплести его, распустить, что-то оставить, что-то отбросить прочь.

Она прижала ладонь к моей груди, словно сопротивляясь, словно предупреждая себя, что это неправильное решение, но я видел в ее глазах, что она чувствует, и чувства эти были зеркальным отражением моих переживаний. Когда мои губы коснулись ее щеки, когда мои пальцы сомкнулись на ее затылке, я почувствовал, что меня пожирает нечто более могущественное, чем можно вообразить.

Я слышал ее прерывистое дыхание, чувствовал быстрый стук ее сердца, подобный порханию испуганной птицы. Я ощутил в своих руках силу, способную разорвать ее на части.

— Джон… — прошептала она.

В ее голосе чувствовалась мольба о прощении, защите, передышке.

Я протянул руку и закрыл дверь. Потом отступил, она последовала за мной и вот уже оказалась впереди, спеша в спальню. Она споткнулась, чуть не упала, сбросила плащ и принялась лихорадочно стаскивать с себя футболку. Потом, опершись о комод, сбросила туфли.

Я стянул рубашку и последовал за ней. Она села на кровать и начала снимать с себя джинсы.

Оставшись в одном белье, она раскрыла объятия и прижалась ко мне всем телом. Кожа у нее была бледная и гладкая.

Она начала стаскивать с меня джинсы, а потом расстегнула бюстгальтер, и на мгновение мне показалось, что она словно парит в воздухе.

Вдруг Кэтрин как будто взорвалась. Она принялась жадно шарить руками по моему телу, царапалась и кусалась, рвала и угрожала. Я тоже неистовствовал и был как одержимый.

Когда Кэтрин кончила, она закричала. Я закричал вместе с ней. Казалось, стекла в окнах взорвутся от наших криков и мир узнает, где мы прячемся.

Тяжело дыша, мы повалились на кровать. Наши тела пылали, словно перегревшиеся двигатели, мышцы и нервы были напряжены до предела, все плыло перед глазами.

И наступила тишина.

Мертвая тишина. Немного успокоившись, мы крепко обнялись, словно половинки целого.

Ее теплое дыхание у меня на шее, ее пальцы, рисующие круги на моей груди, ее тело у меня под боком, ее нога между моими, запах секса и духов… И благословенный покой.

ГЛАВА 25

Ласситер покачал головой.

— Всего несколько случаев, — сказал он. — Не так много, как я ожидал. Пока что результат нулевой. Мы отослали фотографии по электронной почте в Аннаполис, Балтимор, Фредериксбург, Чесапикский залив. Метц и другие детективы обработали около трехсот звонков. Подавляющее большинство из них — пустышка.

— А как скоро мы сможем получить ордер на этот банковский счет? — спросил Миллер.

Ласситер глянул на часы.

— Еще немного подождите. — Он подошел к окну. — Кроме этой фотографии у нас ничего нет, верно?

Миллер посмотрел на напарника. По выражению его лица Рос понял, что следует промолчать.

— Эта история с банковским счетом, этот полицейский… Как там его звали?

— Как я уже говорил, Билл Янг был капитаном в седьмом участке, когда там работал тот человек. Я позвонил ему, и оказалось, что у засранца в мае случился сердечный приступ. Плохо, очень плохо, поэтому что бы вы там ни нашли… — Ласситер покачал головой. — Да зачем вам этот легавый? Как он связан с делом?

— Мы не знаем, — ответил Миллер. — Он связан с Дэррилом Кингом, Кинг связан с Шеридан, Шеридан связана с загадочным типом на снимках. На сегодня Маккалоу и снимки — это все, что у нас есть.

В дверь постучали.

— Да! — рявкнул Ласситер.

Вошел курьер с конвертом из желто-коричневой бумаги.

Ласситер взял конверт, вынул ордер, подписал его и вернул конверт курьеру.

— А вы, — велел он, передавая ордер Росу, — пойдите и проверьте, могут ли данные банковского счета Маккалоу пролить свет на ситуацию.

Они ехали на запад и уже успели оставить позади девять кварталов, библиотеку Карнеги и конференц-центр, а потом пересекли улицу Массачусетс в районе Одиннадцатой. Рос болтал всякие глупости, а Миллер сидел за рулем, не сводя глаз с дороги. Он гадал, что из всего этого может получиться. Он подумал о Мэрилин Хэммингз, подумал, каково было бы пригласить ее на свидание, сходить в ресторан, потом в кино. Он попытался вспомнить, когда в последний раз делал что-то подобное, и не смог. В голове возник размытый, туманный образ Мэри Макартур, последней девушки, с которой у него были отношения. Как ему удалось ее подцепить? Это кто-то устроил? Он не мог вспомнить и поэтому чувствовал себя глупо. Предполагается, что он способен запомнить детали, ведь он же детектив, в конце концов. И он снова мысленно вернулся к Мэрилин Хэммингз. Привлекательная женщина. Она была одной из хороших людей. Так выражалась его мать. «Тебе он понравится, — говорила она о каком-нибудь знакомом, соседе, друге. — Он из хороших людей». То же самое мать Миллера сказала бы о Мэрилин: «Тебе стоит сходить с ней на свидание, Роберт, с этой девушкой. Она из хороших людей».

При этой мысли Миллер улыбнулся. Прикинул, стоит ли ей позвонить. Но когда у него появится время, чтобы пойти на свидание?

Возможно, ему стоит позвонить и сказать: «Я собирался позвонить. Я хочу пригласить тебя на свидание, но сейчас все время занимает это расследование». Она бы поняла, что он не пытается от нее отделаться. Он мог бы сказать: «Все время занимает это расследование. Это чертовски срочное и сложное дело. На моего капитана, Ласситера, ты его знаешь, давит шеф полиции, на шефа давит мэр и так далее. У меня сейчас даже поспать нормально не получается». Нет, не так. Так не пойдет. «У меня времени не хватает даже почту просмотреть, но, пожалуйста, не думай, что я не заинтересован. Ты же знаешь специфику моей работы, поэтому должна понять».

— Роберт?

Миллер вздрогнул, повернул голову и посмотрел на Роса.

— Ты только что проехал мимо банка.

Миллер оставил машину в квартале от банка, и они направились к его центральному входу. Они подождали в холле, пока кто-то поговорил с кем-то, который поговорил еще с кем-то, и спустя минут пятнадцать-двадцать к ним спустился вице-президент по делам безопасности. Приятный парень, на вид лет за сорок. Миллер заметил, что на нем отличный костюм. Такой не купишь в универмаге.

— Меня зовут Дуглас Лорентцен, я вице-президент по делам безопасности, — представился он. — Простите, что заставил вас ждать. Пожалуйста, следуйте за мной.

Они прошли по коридору, который прошивал здание насквозь, и оказались у двери. Лорентцен набрал код на встроенном в стену пульте, и она открылась. Войдя, они повернули налево. Рос шел следом за Миллером, который постоянно оглядывался, словно ожидая, что напарник что-то скажет.

В конце коридора они миновали еще одну дверь, ведущую в приемную, за которой располагался роскошный офис — огромный, без окон. Вдоль правой стены шел ряд мониторов, подключенных к камерам слежения. Комнатные растения, широкий стол красного дерева, несколько стульев у небольшого овального столика с гладкой, словно стекло, поверхностью.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласил Лорентцен. — Я могу предложить вам что-нибудь? Кофе, минеральная вода?

Миллер опустился на стул.

— Нет, спасибо, — ответил он. — Нам необходима ваша помощь в одном небольшом деле, и мы уйдем.

Лорентцен, похоже, нисколько не смутился. Словно появление двух детективов с ордером, разговор в офисе, вопросы и ответы было делом обычным.

— Я так понимаю, у вас есть ордер, — сказал он, опережая Миллера.

Миллер достал ордер из кармана и протянул ему.

Лорентцен прочел его и посмотрел на детективов.

— Нет проблем, — сказал он. — Дайте мне минуту.

Он поднял трубку и связался с архивом. Перекинулся с кем-то парой слов, назвал имя Маккалоу, приблизительную дату открытия счета, попросил, чтобы все файлы и документы, относящиеся к этому счету, принесли ему, и положил трубку на рычаг.

— А вы можете сообщить мне что-нибудь о том, с чем мы имеем дело? — спросил он.

— К сожалению, нет, — ответил Рос. — Идет расследование.

— Что-то связанное с мошенничеством?

— Я так не думаю, мистер Лорентцен, — сказал Миллер. — Мы просто пытаемся собрать информацию о местонахождении одного человека.

— И этот человек, этот Майкл Маккалоу, по всей видимости, открыл у нас счет несколько лет назад?

— По всей видимости, да.

Зазвонил телефон.

— Простите, — извинился Лорентцен.

Он снял трубку, послушал и попросил звонившего зайти. Несколько мгновений спустя в дверь постучали. Лорентцен открыл ее, взял у кого-то файл и закрыл дверь.

Он улыбался, возвращаясь к Миллеру и Росу. Его действия были эффективными. Он был вице-президентом по делам безопасности и в течение нескольких минут смог доказать свою способность управляться с системой, помогать полиции, находить то, что им нужно. В Американском трастовом банке Вашингтона отвечали за свои слова.

Лорентцен сел и раскрыл файл. Он пролистал несколько бумаг и поднял взгляд на детективов.

— Счет был открыт на имя Майкла Ричарда Маккалоу в пятницу, одиннадцатого апреля две тысячи третьего года. Мистер Маккалоу посетил банк в то утро в качестве нового клиента. Его приняла помощник управляющего по делам новых клиентов Кейт Бек. Кейт, к сожалению, у нас больше не работает.

Рос вынул из кармана блокнот и записал: «Апрель, 11, 2003 год, Кейт Бек, помощник управляющего по делам новых клиентов, Американский трастовый банк Вашингтона».

— Мистер Маккалоу разместил начальный депозит в пятьдесят долларов. Это минимальная сумма, необходимая при открытии счета…

— Наличностью или чеком? — спросил Рос.

— К сожалению, наличностью, — ответил Лорентцен.

— Какие документы он предъявил? — спросил Миллер.

— Удостоверение его полицейского участка, карточку социального страхования, чек от телефонной компании для подтверждения своего места проживания на Конкоран-стрит.

Миллер глянул на Роса.

— В трех кварталах от меня, — сказал он и повернулся к Лорентцену. — Нам понадобятся копии всех этих документов.

— К сожалению, это займет немного времени. Как только счет открыт, мы возвращаем оригиналы документов владельцу. Мы оставляем копии, но их сканируют в компьютер и хранят в файле в центральном офисе.

— Это где?

— Здесь, в Вашингтоне, — сказал Лорентцен, — но…

— Это очень важное расследование, — заявил Миллер. — Нам требуется любая помощь, которую вы можете оказать.

Рос выступил вперед.

— Ваша помощь может помочь раскрытию очень важного дела, мистер Лорентцен. Нам нужны копии этих документов как можно быстрее.

Лорентцен понял и решил ничего не усложнять. К счастью, он принадлежал к тому редкому типу чиновников, которые действительно считали, что их работа заключается в помощи людям, а не в отговорках, отписках и кивании на правила и протоколы.

— Вы не против подождать здесь? — спросил он.

— Без проблем, — ответил Миллер.

— Я сделаю все, что смогу, хорошо?

— Большего мы не просим.

Лорентцен покинул кабинет, плотно прикрыв за собой дверь.

Миллер посмотрел на часы — было десять минут четвертого.

* * *

20 июля 1981 года мы приземлились в Манагуа. И пробыли там до декабря 1984 года. Электорат в Никарагуа хотел, чтобы Сандинистский фронт национального освобождения снова пришел к власти. Они хотели, чтобы контрреволюционеры, а также их американские друзья и их финансовая поддержка, стали еще одной страницей их неспокойной и непростой истории.

Анастасио Сомоса Гарсиа начал все это в 1936 году. Он принял на себя полномочия президента Никарагуа. Соединенные Штаты помогали ему как могли. Используя национальную гвардию, он терроризировал всю страну. Он попустительствовал и поощрял разгул насилия, пыток и убийств среди мирного населения. Он предал смерти тысячи крестьян. Он всеми возможными способами прибирал к рукам торговлю наркотиками в стране и не давал покоя любому, кого считал своим противником. Его подручные захватывали землю и предприятия. Никарагуа было его королевством до тех пор, пока революционная Сандинистская партия не разгромила национальную гвардию и прихлебателей Сомосы.

Сандинисты попытались замедлить развал страны. Они создали правительство для людей. Земельная реформа, социальная справедливость, доступная медицинская помощь. Но мы, могучие американцы, не хотели, чтобы народ Никарагуа управлял собственной страной, точно так же, как мы ставили палки в колеса схожему правительству в Чили. Все началось с Картера — он подписал распоряжение поддерживать силы, оппозиционные сандинистам. ЦРУ начало антиправительственную пропагандистскую деятельность в газете «Ла Пренса». Пиратские радиостанции, вещавшие из Гондураса и Коста-Рики, внушали народу Никарагуа, что их новое правительство — всего лишь атеистическая марионетка в руках русских коммунистов, решивших уничтожить католическую церковь и все, что так дорого народу Никарагуа. Мы организовали в стране прикрытие — так называемый Американский институт свободного развития труда. Там я и очутился. И чем же мы занимались? Мы выбирали отдельных людей, занятых в развитии медицинской и образовательной программ при правительстве, и убивали их.

Когда в январе 1981 года к власти пришел Рейган, он заявил, что ситуация в Никарагуа представляет собой не что иное, как настоящую марксистско-сандинистскую узурпацию власти. Он сказал, что ему очень жаль, что в Никарагуа сложилась подобная ситуация. Вероятно, он так сильно об этом жалел, что усилил поддержку повстанцев со стороны ЦРУ, а также увеличил масштабы саботажа в различных отраслях промышленности. В ноябре, спустя десять месяцев после начала президентского срока, он одобрил выделение девятнадцати миллионов долларов налогоплательщиков на оплату услуг аргентинских инструкторов, которые тренировали повстанцев в Гондурасе. И кем же были эти повстанцы? Бывшими членами национальной гвардии Сомосы. Также среди них попадались известные военные преступники и американские наемники. Ходили слухи, что там можно было встретить оперативников, которых выгнали из американского спецназа, а также штатных членов спецотряда «Дельта». Все они сидели в Гондурасе, готовые в любую минуту выступить против сандинистов.

К осени 1983 года количество повстанцев выросло до двенадцати-шестнадцати тысяч бойцов. Они называли себя Никарагуанскими демократическими силами. Их прозвали «контрас». Они укрывались вдоль границ с Гондурасом и Коста-Рикой, предпринимая вылазки и атакуя пограничные городки и военные посты сандинистов. Но в ЦРУ не питали никаких иллюзий по этому поводу. Они понимали, что «контрас» не смогут разогнать сандинистов. Это и не было их целью. Они должны были просто замедлить, повредить и остановить развертывание сандинистских проектов — экономического, образовательного, политического и оздоровительного. «Контрас» взрывали мосты, электростанции и школы. Они сжигали урожай и грабили больницы. Они разрушали фермы, клиники, заводы, ирригационные системы. Группа американцев, озабоченных сложившейся ситуацией, называвших себя «Свидетели мира», собрала разведданные о зверствах «контрас» за один год. Они насиловали девочек, пытали мужчин и женщин, калечили детей, отрезали головы, руки, ноги и языки, выкалывали глаза, кастрировали, вспарывали животы беременным женщинам, отрезали гениталии, ломали пальцы на руках и ногах, лили кислоту на лица, снимали кожу с живых людей, производили массовые казни, распинали, сжигали и закапывали заживо.

Рейган назвал этих людей борцами за свободу, «моральным аналогом наших отцов-основателей».

Сенатский комитет инициировал принятие поправки Боланда, которая запрещала «использование тактических приемов для свержения правительства Никарагуа».

ЦРУ дало «контрас» еще двадцать три миллиона долларов, и мы активизировали наши действия.

Гавани Никарагуа были заминированы стотридцатикилограммовыми взрывными устройствами на основе пластида С4. Выборочно уничтожались суда, иногда французские и британские. Моряков убивали. Рыболовецкая промышленность Никарагуа терпела миллионные убытки из-за задержек и саботажа экспорта креветок.

В апреле 1984 года Международный суд объявил действия США незаконными.

Правительство Саудовской Аравии тайно договорилось с ЦРУ о финансировании «контрас». Арабы ежемесячно снабжали «контрас» ресурсами на миллион долларов. Деньги отмывали через банк на Каймановых островах, а также через счет в швейцарском банке. Все счета были на имя подполковника Оливера Норта, помощника контр-адмирала Джона Пойндекстера, который был советником Рейгана по национальной безопасности. Прошло почти три года, прежде чем мир узнал, что произошло. Правда, к тому времени уже было поздно что-либо менять.

Деньги поступали также из Израиля, Южной Кореи и Тайваня. Война Рейгана в Никарагуа унесла жизни четырнадцати тысяч человек. Погибло более трех тысяч детей, еще шесть тысяч остались сиротами. В ноябре 1984 года правительство Никарагуа официально заявило, что «контрас» убили девятьсот десять чиновников. Наемники, поддерживаемые ЦРУ, атаковали более ста населенных пунктов и выгнали из родных мест сто пятьдесят тысяч человек.

В октябре 1984 года, за два месяца до моего отбытия, агентство «Ассошиэйтед пресс» опубликовало руководство объемом в девяносто страниц, называвшееся «Психологические операции в партизанской войне». Комитет по разведке признал, что оно было изготовлено ЦРУ и предназначалось «контрас». Я могу подтвердить, что руководство действительно не было подделкой. Главы, посвященные тайным убийствам и работе снайпера, написал я.

В конгрессе Рейгана спросили:

— А не выглядит ли это нашим собственным терроризмом, спонсируемым государством?

Конгресс отменил все финансирование. В то же время Саудовская Аравия удвоила финансовые вливания в деятельность «контрас».

История стала достоянием общественности. Рейган появился на экранах телевизоров. Он был профессиональным актером, поэтому врал, как профи.

Он обошел запрет финансирования «контрас», выделив им тринадцать миллионов на нужды разведывательной деятельности и еще двадцать семь миллионов в виде гуманитарной помощи. Спустя два года после того, как я покинул Никарагуа — всего два года! — конгресс одобрил выделение ста миллионов долларов на поддержку «контрас».

В конце концов именно финансовая разруха в Никарагуа привела к поражению сандинистов на выборах. В стране, где средний годовой доход упал до двухсот долларов, Соединенные Штаты гордо выдавали по сорок долларов каждому, кто голосовал за их ставленника, Виолетту Чаморру. Новый американский президент Джордж Буш назвал эти выборы «торжеством демократии».

До сих пор Международный суд в Гааге не снял с нас обвинения в «незаконном применении силы» в Никарагуа.

Недавно я прочел отчет одного аналитика из Пентагона. Он категорично и прямо заявил, что политика Соединенных Штатов в отношении Никарагуа была репетицией удачной интервенции в политику стран третьего мира. Он написал: «Данный случай займет место в учебниках».

Я знаю, чем мы там занимались. Я знаю это точно. Я это видел. Я этим жил. Это было моей жизнью три с половиной года. Кэтрин была моим контролером. Она передавала приказы. Она распространяла инструкции и нажимала на кнопки. Не только для меня, для других тоже. И сколько нас там было? В конце концов я сбился со счета. Десятки, возможно, сотни. Мы появлялись по одному, по два, по три человека. Мы размножались, как бактерии, словно невидимый вирус, мы плодились и разрушали. То, что мы делали, вызывало привычку. Это стало чем-то большим, чем обычная необходимость. Через какое-то время работа превратилась в призвание, в смысл жизни.

Мы отправлялись в Никарагуа, в Афганистан, в Танжер, в Колумбию… Мы отправлялись туда с нормальным взглядом на мир, и там мы становились чем-то другим, во что мы ни за что бы не поверили прежде.

Как я уже говорил, поездка в подобное место длится недолго, но возвращение, похоже, занимает вечность.

Возможно, в этом отношении я был похож на отца.

ГЛАВА 26

Лорентцен вернулся в восемь минут четвертого. В руке он держал пачку бумаг. На лице его была решимость.

— Я свернул горы, — сказал он, садясь в кресло. Он положил пачку на стол перед собой и принялся по одному передавать листы Миллеру. — Копия удостоверения полицейского участка мистера Маккалоу, его карточки социального страхования и копия счета от телефонной компании, подтверждающего адрес проживания. У меня также есть копия оригинальной формы, которую он заполнил у нас.

Миллер просмотрел бумаги и по одной передал их Росу.

— Мистер Лорентцен, я ваш должник, — сказал Миллер. — Вы потрудились на славу. Полицейское управление выражает вам благодарность.

Лорентцен был явно доволен, что смог решить их проблему.

Несколько минут спустя он уже желал Миллеру и Росу удачи в расследовании. Он еще постоял у окна, наблюдая за тем, как они огибают здание и исчезают из виду, потом развернулся и направился в кабинет.

Двадцать пять минут спустя, проложив дорогу через забитые транспортом улицы города, Эл Рос и Роберт Миллер стояли на тротуаре перед обветшалым жилым домом на Конкоран-стрит. Они бродили по обеим сторонам улицы добрых десять минут. Рос дважды проверил номер дома. Они не могли ошибиться. Адрес, который Маккалоу указал в банке, адрес, который был подтвержден телефонной компанией, оказался полуразвалившимся домом, где уже много лет никто не жил.

Миллер стоял перед ним, засунув руки в карманы и не веря своим глазам. Ощущение безнадежности, похоже, сопутствовало всему, связанному с этим расследованием. Имена, которые не совпадали с номерами социального страхования. Невыплаченные пенсии для исчезнувших сержантов полиции с липовыми адресами. Фотографии под коврами, обрывки газет под матрасами… Все это не было связано между собой, тем не менее составляло определенную картину.

— Назад в участок, — сказал Рос. — Надо проверить номер социального страхования и узнать, был ли когда-нибудь у этой телефонной компании такой клиент, как Майкл Маккалоу.

Миллер не ответил.

Понадобилось еще полчаса, чтобы добраться до участка. К тому времени, как они были на месте, часы показывали четверть шестого. Рос отправился в компьютерный отдел, а Миллер поднялся к Ласситеру. Ласситера не было на месте, он уехал на заседание в восьмой участок. На случай, если Рос или Миллер появятся, он просил, чтобы они позвонили ему на сотовый. Миллер решил, что позвонит, когда будет что сказать.

Миллер проверил, как движется дело с фотороботом, переговорил с Метцем и выслушал его нарекания на большое количество идиотов, которые звонили просто так. Все это отнюдь не воодушевляло.

— Так всегда, — сказал он Миллеру. — Зацепка, которая кажется наиболее многообещающей, оказывается пустышкой, а явная пустышка оказывается разгадкой. Это очень расстраивает, парень.

Миллер оставил Метца в коридоре второго этажа и отправился к себе в кабинет.

Рос уже был там.

— Догадываешься?

Миллер хмыкнул.

— Номер социального страхования оказался липой?

— Нет, номер не липа. Он действительно оформлен на имя Майкла Маккалоу, но, по всей видимости, этот Майкл Маккалоу умер в восемьдесят первом году.

— Что?

— Именно. Тысяча девятьсот восемьдесят первый год. Наш сержант Маккалоу, который шестнадцать лет верой и правдой прослужил в полиции и ушел в отставку в две тысячи третьем году, на самом деле мертв уже более двадцати пяти лет.

— Нет, — сказал Миллер. — Быть такого не может. — Он тяжело опустился на стул. — Боже, что происходит? Неужели в этом деле нет ничего, что связано с реально существующими людьми?

Рос покачал головой.

— Я позвонил в телефонную компанию. Там сказали, что такого адреса в их базе нет. Что же касается клиента по имени Майкл Маккалоу, то такой у них был до восемьдесят первого года. Потом он перестал пользоваться их услугами.

— Дай угадаю. Потому что он умер, верно?

— Я могу только предполагать, что это один и тот же тип.

— Святой боже, и что у нас остается?

— Ничего, — ответил Рос тихо. — В сухом остатке у нас ничего нет, Роберт. Дело в том, что каждая ниточка ведет в тупик. Человека не существует. Адрес — липа. Чек телефонной компании подделан, чтобы открыть счет для получения пенсии, которая никогда не начислялась. Ничего из этого не имеет смысла, хотя предполагается, что оно-то как раз должно иметь смысл. И когда смысла нет, ты понимаешь, что кто-то намеренно устроил все так, чтобы история смысла не имела. Ты понимаешь, о чем я?

Миллер кивнул, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Помассировав виски пальцами, он сказал:

— Значит, мы вернулись туда, откуда начали.

— Если только что-то не выплывет благодаря фотографии, если только кто-нибудь не узнает парня, если только он действительно как-то связан с Кэтрин Шеридан… Или если он сможет рассказать нам о ней что-нибудь, что дало бы еще одну зацепку.

— Довольно, — сказал Миллер. — Довольно на сегодня. Я собираюсь плюнуть на все и отдохнуть. Передай Метцу, чтобы звонил одному из нас, если что-нибудь появится.

— Конечно. Мне остаться здесь?

— Поезжай домой, — распорядился Миллер. — Но судя по тому, как продвигается дело, не думаю, что мы будем отдыхать долго. Как только Ласситер услышит, что мы разъехались по домам, он тут же начнет требовать, чтобы мы вернулись.

— Я поговорю с Метцем перед уходом, — сказал Рос.

Миллер просидел около получаса, обхватив голову руками. Потом поднялся, ощущая, как усталость тяжелым грузом легла на плечи, вышел из здания и направился к машине. Он не знал, что будет делать. Не хотел об этом думать. Довольно на сегодня.

К тому времени, как Миллер доехал до Черч-стрит, глаза у него буквально слипались.

Хэрриет окликнула его, когда он медленно поднимался по ступенькам.

— Я не спал всю ночь, — сказал ей Миллер. — Я чертовски устал.

— Тогда иди поспи, — сказала она. — Поспи, а после спускайся и поешь чего-нибудь. Ты мне расскажешь, что происходит у тебя в жизни, хорошо?

Миллер улыбнулся и взял ее за руку.

— Иди, — сказала Хэрриет, — а я пока приготовлю тебе поесть.

Войдя в квартиру, Миллер снял пальто и рухнул на стул в гостиной. Он не спрашивал себя, куда движется расследование. Он старался не думать о дурном предчувствии, которое неотступно преследовало его. Он не подвергал сомнению собственную ответственность за смерть Наташи Джойс. Он не задавался вопросом, подвергается ли опасности его жизнь. Он старался не вспоминать, как выглядит Мэрилин Хэммингз и их короткий разговор. Он не думал о Дженнифер Энн Ирвинг, о том, как выглядело ее тело, когда его обнаружили. Как выглядела Наташа Джойс. Словно кто-то затоптал ее до смерти. Внутреннее расследование, бесконечные вопросы, неубедительные ответы, бессонные ночи, газетные статьи, предположения, обвинения…

Миллер ощущал, как мир сжимается вокруг, порождая нечто, что способно его погубить.

Он дурачил себя. Дело Ирвинг, смерть Брендона Томаса — это были мелочи по сравнению с тем, что происходило сейчас.

Было девятнадцать минут седьмого вечера среды, пятнадцатого ноября. Кэтрин Шеридан была мертва уже четверо суток. Наташи Джойс не было в живых всего лишь двадцать шесть часов.

Сотовый разбудил Миллера в четверть девятого вечера. Звонил Эл Рос. Он сказал нечто такое, от чего у Миллера внутри все похолодело. Это было мимолетное ощущение, тем не менее довольно неприятное.

Два часа затишья перед бурей. Ненадолго время для Роберта Миллера замедлилось, и за это он был ему очень благодарен.

* * *

Первое убийство ничем особым мне не запомнилось. По крайней мере, ничем таким, что стоило бы помнить.

Моей первой жертвой стал маленький человек в бежевом костюме. Это случилось двадцать девятого сентября, где-то в девяностых годах. Стояла жара, и у маленького человека в бежевом костюме были темные пятна под мышками. Он потел так сильно, что пот пропитал рубашку и пиджак. Его кислый запах заполнил душный кабинет, в котором человек работал. Все, что я знал, так это то, что он был как-то связан с Альянсом и у него было что-то, чего не должно было быть. Ну, или он знал что-то, чего знать не должен был. Или собирался сказать кому-то что-то, чего не должен был говорить. Это не имело значения.

Манагуа был кошмаром, созданным самими жителями. По всему городу были рассредоточены безопасные дома и номера в гостиницах. Их постоянно меняли. Каждая такая точка использовалась максимум дважды. Платили всегда наличными. Я не говорил по-испански, зато Кэтрин владела этим языком. Названия переиначивались на американский манер. Батахола Норте и Батахола Сюр стали соответственно Северной и Южной Барахолкой. Репарто Хардинес де Манагуа стал просто Садом, Баррио эль Кортихо превратился в Ферму, Баррио Лома Верде был известен как Зеленый Холм, а названия улиц — Писта лис Бризас, Писта Эроэс и Мартирес, Пасео Сальвадор Алленде стали Бризами, Мучениками и Сальвадором. Так было легче запомнить местность, а те, кто не владел английским, не понимали, о чем речь.

Кроме Кэтрин, которая была моим контролером, у меня был директор секции. Его звали Льюис Коттен. Возраст за тридцать, потомственный разведчик, буквально рожденный в ЦРУ, он знал об истории компании больше, чем кто-либо другой, известный мне.

— Билл Кейси планирует в одиночку дать отпор коммунистической империи, — сказал он и хрипло рассмеялся. — Ты знаешь, он служил в Управлении стратегических служб. Еще он был председателем Комиссии по ценным бумагам и биржам. Тертый калач, стреляный воробей. Мой отец раньше играл с ним в гольф. Он говорил, что никогда не встречал большего простака.

У нас с Льюисом Коттеном установились, так сказать, дружественные отношения. Он знал, зачем я был там. Я был всего лишь инструментом. Позже я узнал, что Коттен не был далек от этих игр. Спустя какое-то время он организует покушение на министра иностранных дел Никарагуа Мигеля д’Эското в 1983 году, а в 1984-м займется подготовкой убийства девяти командиров Национального директората сандинистов. Я узнал, что Льюис Коттен до Никарагуа был напрямую связан с покушениями, как удачными, так и неудачными, на жизни многих известных людей. В их число входили руководитель панамской разведки генерал Мануэль Норьега; президент Заира Мобуту Сесе Секо; премьер-министр Ямайки Майкл Мэнли; Каддафи, Хомейни, а также командующий военными силами Марокко генерал Ахмед Длими. В 1985 году, когда я навсегда покинул Никарагуа, с его именем связывали гибель восьмидесяти человек во время покушения на ливанского шиитского лидера шейха Мохаммеда Хуссейна Фадлалла.

Казалось, что Коттен живет лишь для того, чтобы наблюдать, как вокруг него гибнут люди. Это была его цель, его мотивация. Иногда, когда мы встречались в связи с очередным заданием, он хватал меня за плечо, широко ухмылялся и говорил: «Так ты хочешь узнать, какого ни о чем не подозревающего засранца сегодня вздернут на виселице?» — Это было его любимое выражение: «вздернуть на виселице». И хотя мы никогда никого не вешали, поскольку всегда использовали пистолеты в ближнем бою, а на расстоянии прибегали к помощи снайперских винтовок, он продолжал использовать это выражение. Мы работали с Кэтрин Шеридан с сентября 1981 года по декабрь 1984-го. Это было сумасшедшее время, когда мы думали, что не доживем до завтрашнего дня, и поэтому курили, пили и трахались, словно безумные. За этот период мы отправили на тот свет девяносто три человека. Льюис Коттен получал приказ, Кэтрин вела учет, я ходил на собрания. Организация была на высоте. Меня подстрелили всего раз. Поймал пулю в бедро. Под рукой всегда были хорошие врачи. Я выбыл из строя всего на три недели.

Когда моя нога зажила, я вернулся к работе.

— Боже, — сказал Коттен, когда я вошел в номер отеля, где он организовал свое рабочее место. Гостиница располагалась на окраине района Резиденсиаль Линда Виста, к северу от озера Лагуна де Асососка. — Сколько же времени требуется, чтобы оправиться от легкого ранения? Ты хоть представляешь, с каким дерьмом мне приходилось иметь дело, пока ты три недели отлеживался в больничке? Боже всемогущий, кто мог подумать, что это будет целая армия. Станцуй же, Джон Роби! Черт, Джон, соберись! Бери свою девчонку и давай обсудим то, что здесь происходило, пока ты был в отпуске.

Но этот разговор произошел в середине 1983 года, а я совсем забыл о первом разговоре. Убийство, которое должно было стать значимым, которое должно было изменить жизнь, таковым не оказалось. По крайней мере, не для меня. Только потом, поздно ночью, сидя у окна в номере отеля на улице Авенида, 28а, что на востоке района Баррио эль Кортихо, Фермы, я понял значимость того, что произошло. Важно было не то, что я кого-то убил. Важно было то, что я ничего после этого не почувствовал.

Во время обучения в Лэнгли мы вели бесконечные беседы о психологических и эмоциональных эффектах, психическом влиянии, которое оказывает убийство на человека. Все это были разговоры. Казалось, что вся наша жизнь проходит в бесконечных разговорах. Нам говорили, что некоторые люди, несмотря на тренировки и процедуры по расширению сознания, несмотря на то, что были уверены в своей правоте… ну, некоторым не удавалось справиться с этим. И все же были такие, которые справлялись, которые могли посмотреть в оптический прицел, нажать на курок и увидеть маленькое красное пятно, расцветающее на чьем-то лбу, связать причину со следствием и понять, что они сами совершили это — прекратили чье-то существование. Лишь позже они столкнутся с реальностью произошедшего. Их будет тошнить, они напьются. Возможно, они начнут хныкать и думать, что бы сказала мать, если бы узнала о том, что они совершили.

Один парень застрелил какого-то засранца в голову, прямо в глаз. Потом он посмотрел на то, что натворил, понял весь смысл произошедшего, направил пистолет на себя и вынес себе мозги.

Я никогда не страдал подобными эмоциональными, мелодраматическими вещами.

Я уселся в коридоре возле кабинета. Я терпеливо подождал, пока маленький человек в бежевом костюме поравняется со мной. Когда он проходил мимо, я встал, направил на его голову пистолет и выстрелил ему в висок. Противоположная часть его лица взорвалась и забрызгала ближайшую стену. Внезапность и ярко-красная кровь удивили меня. Я не знаю, чего я ждал. Я постоял несколько секунд, глядя на человека на полу. Я видел темные пятна у него под мышками. Я использовал пистолет с глушителем, поэтому никто не прибежал узнать, что случилось. Мой пульс не участился, сердце билось в обычном ритме. Я вспомнил выражение лица Льюиса Коттена, когда он передал мне черно-белую фотографию этого человека и сказал:

— Он стоит на пути Альянса. Это все, что мне сказали, и это все, что я могу рассказать тебе. Большего нам знать не надо, не считая того, что твоя девчонка знает, где он будет завтра. Поэтому ты должен будешь нанести ему визит и выстрелить в его чертову голову, хорошо? — Коттен улыбнулся и добавил несколько слов, которые он всегда произносил перед каждым заданием. Улыбка, подмигивание, а потом: — Да, совсем забыл, Джон Роби… — Он сделал паузу, как в театральной постановке. — Не завали дело, ага?

Итак, я постоял пару секунд рядом с мертвым человеком на полу. Большая часть содержимого его головы покрывала соседнюю стену. Я гадал, такой ли теперь будет моя жизнь, буду ли я всегда заниматься этим, будут ли меня помнить из-за этого. Привет, меня зовут Джон Роби. Чем я занимаюсь? Ничего особенного, просто убиваю людей по заказу правительства.

Мы были так уверены в собственной правоте. Я и Кэтрин. Мы жили так, словно вовсе не существовали. Постоянно перемещались из одного гостиничного номера в другой, в брошенную квартиру в северной части района Репарто Лос Аркос, в полуразрушенную кирпичную усадьбу в Баррио Динамарка. Ели в ресторанах, наблюдали за тем, как приходят и уходят люди, люди из компании. Мы понимали, кто есть кто, по тому, как человек был одет, как говорил. Старожилы и ветераны, новички и пушечное мясо…

— Из десантного судна, по пляжу и в бой, — говаривал Коттен и улыбался своей глупой улыбкой, а я удивлялся безумию этого мира. Потом смотрел на фотографию очередной жертвы.

Мне понадобился целый год, чтобы понять, что там происходит на самом деле. Мне понадобился год, чтобы понять, что такое Альянс, и к тому времени я начал понимать, что в Никарагуа вся заваруха вовсе не из-за коммунизма. Причина была в другом. К тому моменту, когда мы поняли, в чем суть дела, было уже поздно возвращаться домой. Мы стали тем, что с самого начала хотели из нас сделать Лоуренс Мэттьюз, Дон Карвало и Дэннис Пауэрс. Как любил говорить Мэттьюз, мы были священным чудовищем. Кэтрин была нашим мозговым центром, я был всего лишь грубым орудием. Возможно, я был самым грубым орудием, которое у них когда-либо было. Но была определенная грань. Я понял это через какое-то время. Казалось, что все, что я делал, каждое задание, которое выполнял, делало эту грань острее. Как они никогда не задавались вопросом, кем я был до того, как попал к ним, так им было наплевать, кем я стал.

Именно после смерти адвоката, человека по имени Франсиско Сотело осенью 1984 года, все начало разваливаться. Возможно, в этом было что-то пророческое. Все то, что он мне говорил, все то, что было правдой, все его личные обстоятельства не помешали мне застрелить его. Позже ночью, и в последующие ночи, когда я начал понимать значение того, что мы делали, я поговорил с Кэтрин о том, что может произойти, и мы поняли, как здорово им удалось одурачить нас.

В этот момент работа стала личным делом, и если раньше я оставлял мертвецов там, где они упали, то теперь они неотступно следовали за мной по пятам.

ГЛАВА 27

Новости произвели эффект разорвавшейся бомбы. Миллер проснулся от звонка телефона. Он невнятно произнес свое имя в трубку и услышал голос Роса, который сказал что-то, что он не понял. Миллер, который спал одетым, приподнялся на кровати, глубоко вздохнул и попытался сосредоточить взгляд на чем-то на другой стороне комнаты.

— Что? — спросил он. — Что ты сказал?

— Получили идентификацию, — сказал Рос. — Очень похоже, что не липа. Кто-то дал нашему парню имя.

— Да ты что?!

— Мы пытаемся узнать подробности, — сказал Рос. — Метц мне позвонил. Я в участке. Ласситер уже едет. Приезжай.

— Который час?

— Четверть девятого.

— Еду, — сказал Миллер, но прежде чем он успел это произнести, в трубке послышались короткие гудки.

Он попытался встать. К голове прилила кровь. Сделав несколько глубоких вздохов, он почувствовал головокружение. Он попробовал снова, но ему пришлось несколько секунд постоять, чтобы не рухнуть на пол. Миллеру было плохо, словно с похмелья. Или нет. У него уже так давно не было похмелья, что он не мог вспомнить, какими ощущениями оно сопровождается. Он чувствовал себя так же, как на похоронах матери. Окружающий мир кажется нечетким, нереальным, все плывет перед глазами. По пути в ванную ему даже пришлось схватиться за угол стола. В ванной он плеснул на лицо холодной водой, вымыл руки, разгладил волосы, снял пиджак со спинки стула в прихожей и поспешил по лестнице вниз. Он сказал Хэрриет, что ему очень жаль, но надо бежать. Важные дела…

Она нахмурилась, но только махнула рукой.

Миллер обыскал карманы в поисках ключей. Пришлось вернуться за ними. Он съехал с подъездной дорожки и направился ко второму участку. По дороге все светофоры переключались на зеленый свет, словно ему было суждено быстро добраться до места, словно кто-то наконец принял его сторону.

Миллер подъехал ко второму участку в восемь сорок восемь и сразу спросил дежурного, не появился ли Ласситер. К счастью, того еще не было. Взбежав по ступенькам, он обнаружил в кабинете Роса, Метца, Риэля и Фешбаха.

— Закусочная, — сказал Метц, — угол Эл-стрит и Массачусетс. Один из патрульных зашел туда, поговорил с женщиной за стойкой и показал ей снимок. Она сказала, что знает парня. Говорит, что он регулярно посещает ее заведение. Два-три раза в неделю. Иногда он берет кофе навынос, иногда остается и заказывает сандвич. Обычно приходит в обед, бывает и раньше, словно по дороге на работу. Она точно не помнит его полное имя. Фамилию вообще не знает. Говорит, что его зовут Джон. Она в этом уверена.

— И очень уверена насчет его внешнего вида, — добавил Рос, который выглядел взволнованным. Он поднялся со стула и продолжил: — Она уверена, что это наш парень, Роберт. Она просмотрела все снимки. Сказала, что сзади у него волосы длиннее, на висках седые, зачесаны назад. Сказала, что глаза определенно его. Она абсолютно уверена.

— Возле кофейни уже есть наши люди? — спросил Миллер.

— Две гражданские машины, — сказал Метц. — Одна у парадного входа, другая у черного. Место прикрыто.

Миллер подошел к окну.

— По словам женщины, какой из снимков больше всего похож на него? — спросил он Роса.

— Четвертый. Там, где он с густыми волосами и гладко выбрит. Ты понял какой?

— Конечно, — ответил Миллер. Он смотрел в окно.

— Роберт?

Миллер обернулся. Сердце гулко стучало в груди. Ему было страшно и радостно одновременно, ведь это могло быть чем-то, а могло оказаться абсолютно ничем. Таких зацепок у них еще не было.

— Ну что? — спросил Рос.

— Я хочу поехать туда и поговорить с этой женщиной, — сказал Миллер.

Улицы были пустынны. Они поехали по улице Нью-Йорк и Пятой, мимо библиотеки Карнеги, дальше вверх по Массачусетс к Эл-стрит. Рос был за рулем. Миллер проводил взглядом библиотеку и вспомнил о последнем дне Кэтрин Шеридан, о тех нескольких часах, о которых они так ничего и не узнали. Ему с трудом верилось, что прошло всего четыре дня. Он подумал о Хлои Джойс. У девятилетнего ребенка ничего и никого не осталось в этом мире. Да и было-то у нее немного. О ней позаботятся. Как и о других детях, чья жизнь резко пошла наперекосяк.

— Это там, — сказал Рос, перебивая мысли Миллера.

Яркая неоновая вывеска. Теплый желтый свет из окон. Место кажется приятным и гостеприимным. На навесе написано «Донованз».

— Которая машина наша? — спросил Миллер.

— На той стороне улицы, видишь магазин спорттоваров?

Миллер заметил седан, припаркованный неподалеку от магазина.

— Давай зайдем, — сказал он. — Выпьем кофе, поговорим с официанткой.

Внутри было тепло. В конце стойки обосновалась группка завсегдатаев. Четверо мужчин, всем лет под шестьдесят-семьдесят. Они не обратили никакого внимания на появление Миллера и Роса. Но когда они сели, когда к ним подошла официантка, улыбнулась каждому по очереди и спросила, не желают ли они чего-нибудь, один из стариков обернулся и спросил:

— Вы, парни, здесь по той же причине, что и прочие?

Миллер улыбнулся. Уже второй раз за последние дни в нем угадали полицейского.

— Нам не стоит прятать значки, — сказал Миллер. — Ведь все и так очевидно, верно?

— Учитывая то, как вы себя ведете… — сказал старик. Он рассмеялся, остальные последовали его примеру.

Женщина налила им кофе. На карточке, пришпиленной к ее форме, было написано «Одри». Она поставила кофейник на плиту и вернулась к ним. Миллер прикинул, что ей слегка за сорок. Она выглядела усталой, но несломленной. Возможно, она была хозяйкой заведения. Возможно, все дело было не в плохих заработках.

— Не обращайте внимания, — сказала она. — Эти старики здесь, потому что жены отправили их из дому. Им надоело их брюзжание.

— С такими парнями я справлюсь, — сказал Миллер и снова окинул зал взглядом. Старики уже вернулись к прерванному разговору. — Значит, вы Одри.

— Это написано на карточке на случай, если я забуду.

— Я детектив Миллер, Роберт Миллер.

— Вас не называют Бобом, верно?

— Нет. А что, вы разбираетесь в именах?

— В людях, — ответила Одри. — Я разбираюсь в людях, и удивительно, насколько имя может повлиять на своего хозяина. Например, ваш парень. Я уверена, что на самом деле его имя не Джон.

Миллер покачал головой.

— Я не понимаю.

Одри пожала плечами.

— Это несложно. Он называет себя Джоном, но настоящее имя у него другое.

— Вы в этом уверены?

— Нет, не уверена, но с некоторыми людьми это можно почувствовать. Джон — это имя обычного парня, такого себе работящего малого. Вам ведь знаком этот тип людей? А этот, фотографии которого мне показывал другой детектив… — Одри задумчиво покачала головой. — Он не обычный человек. Многие в нем этого не заметят, но могу вам сказать, что он видел и делал всякое… если вы понимаете, о чем я.

Рос подался к ней.

— Вы хотите сказать, что почувствовали это?

Одри рассмеялась. Ее лицо сморщилось, словно бумажный пакет. Морщинки вокруг глаз, желтоватые зубы курильщицы, редкие ресницы, подведенные тушью, выдавали ее возраст.

— Как если бы я была экстрасенсом? Да перестаньте! — Она бросила взгляд на группу мужчин в другом конце зала. — Иначе эти старые засранцы сожгут меня на костре, как ведьму! Нет, я ничего не чувствую. Я просто смотрю и вижу то, что вижу. Я здесь уже больше пятнадцати лет работаю. — Она посмотрела в сторону входа. — Донован. Так звали моего мужа. Он умер тринадцать лет назад и оставил мне это заведение. Посетители приходят и уходят. И снова возвращаются. Я привыкла разговаривать с клиентами, понимаете? — Она посмотрела на Миллера. — Вы полицейский. Полицейские говорят с людьми, слушают и смотрят. Они видят то, что видят, и додумывают то, чего им увидеть не удалось. Людей не так уж сложно читать.

Миллер знал, о чем она говорит.

— Я имею в виду, что чувствую людей. Со временем начинаешь понимать, кому нужна компания. Им все равно, кто их выслушает, они готовы рассказать о своих горестях первому встречному. А есть другие. Из них за несколько часов вытянешь не больше десятка слов. Джон? Он говорит только то, что, как он считает, от него хотят услышать. Конечно, я могу ошибаться, но мне так не кажется. Похоже, он человек с тяжестью на душе. Это все, что я могу сказать.

— И вы не сомневаетесь, что это именно тот человек, снимки которого вам показывали?

— Мне показывали целую кучу снимков, — ответила Одри. — Одна фотография, а к ней целая коллекция всевозможных причесок и всего такого. Я увидела одну, и она очень похожа на то, как он выглядит сейчас. Он похож на миллион других парней. Потом, когда он заговаривает с вами, вы глядите на него и уже не сможете спутать его ни с кем другим.

— Он вас напугал? — спросил Миллер.

— Напугал меня? Да нет. Чтобы меня напугать, нужно постараться. — Она засмеялась, и Миллер улыбнулся в ответ. — Он заходит и просит кофе навынос, очень редко может заказать сандвич. Иногда он может сесть возле стойки, почитать газету, перекинуться со мной парой слов. Потом встает и уходит.

— В каком направлении он обычно уходит? — спросил Рос.

— Налево, — ответила Одри. — К библиотеке и колледжу.

— Колледжу? — спросил Рос.

— Колледж Маунт-Вернон, на другой стороне площади.

— И оттуда же он приходит? — спросил Миллер.

— Иногда, — ответила Одри. — Он приходит с обеих сторон, то со стороны библиотеки, то с площади Томас-Серкл.

Миллер помолчал несколько секунд. Он отхлебнул кофе, поразмыслил над ситуацией.

— Мы хотим установить кнопку под стойкой.

— Кнопку? — спросила Одри.

— Да, кнопку. Как в банке и прочих местах. Чтобы вы могли поднять тревогу в случае чего.

Одри открыла рот, чтобы что-то сказать, но заколебалась.

— Этот парень не уклоняется от уплаты налогов, верно? Он замешан в чем-то более серьезном?

— Он, возможно, сможет нам помочь в одном деле.

— Иными словами, да. Я знаю, что это значит. Он…

Миллер улыбнулся Одри и накрыл ее ладонь своей.

— Одри, — сказал он, — кем бы он ни был, это неважно. Главное, что нам необходимо с ним поговорить. Сейчас вы единственный человек во всем городе, кто может рассказать нам что-нибудь полезное об этом парне. Мы ищем его уже какое-то время и, по всей видимости, в ближайшие пару дней найдем. И все благодаря вам. Я не хочу, чтобы что-нибудь случилось с вами, и тем более не хочу, чтобы он почуял что-то и исчез. Он может оказаться кем-то, а может, он никто, но сейчас это все, что у нас есть. Мне надо, чтобы кто-то пришел сюда и установил кнопку у вас под стойкой. Город заплатит, мы не намусорим…

— Черт, я не волнуюсь о том, что кто-то здесь намусорит! — Она посмотрела на часы за стойкой. Было почти без четверти девять. — Я закрываюсь в десять, — сказала Одри. — Если вы хотите, чтобы кто-то пришел сюда и что-то установил, звоните прямо сейчас.

Рос достал из кармана сотовый телефон и набрал номер. Потом встал с барного стула и направился к выходу.

Одри какое-то время наблюдала за ним, потом повернулась к Миллеру.

— Так что за история с этим парнем? — спросила она.

— Как я уже говорил, мы не знаем, пока сами с ним не поговорим.

Одри понимающе улыбнулась.

— Видать, история серьезная. — Она достала из-под стойки чашку и налила себе кофе. — Ради мелкого воришки не пошлют нескольких детективов.

— Извините, Одри, но я не могу это обсуждать.

— Я знаю. Я просто пытаюсь выудить из вас информацию. Если пройдет слух, что здесь объявился серьезный парень, мое заведение наполнится посетителями быстрее, чем я успею налить себе чашку кофе.

Рос вернулся с улицы.

— Через пятнадцать минут приедут, — сказал он и кивнул на дверь, желая переговорить с Миллером с глазу на глаз. — Ласситер хочет, чтобы мы приехали к нему во второй.

Миллер вернулся к Одри, поблагодарил ее и добавил, что установка займет не больше часа.

— Эта кнопка, которую вы установите… — сказала она. — Куда она будет подключена?

— Сигнал поступит к нам во второй участок, — ответил Миллер.

— Значит, он заходит, заказывает кофе, я жму на кнопку, он берет кофе и уходит. Не представляю, что вы успеете сюда до того, как он уйдет.

— Мы оставим снаружи своих людей, — сказал Миллер. — Сейчас там дежурят наши парни. Вы жмете на кнопку, мы в участке получаем сигнал, сообщаем об этом нашим сотрудникам, и они тут же его берут. Вы в безопасности, поверьте.

— Я не беспокоюсь о своей безопасности, — заметила Одри. — Я просто решила, что этот парень так важен для вас, что вы не захотите разминуться с ним.

— Мы его не упустим, Одри, — заверил Миллер и тут же вспомнил, что они не могут его поймать уже восемь месяцев. Им даже удалось впутать в эту историю Наташу Джойс, за что она поплатилась жизнью. В результате Хлои стала круглой сиротой. — Нам пора, — сказал он. — Был рад познакомиться. Возможно, я позавтракаю у вас, когда закончится эта история, договорились?

Одри улыбнулась и помахала рукой.

— За счет заведения, дорогуша, за счет заведения.

Миллер приостановился у двери и повернулся к ней.

— Во сколько вы открываетесь утром? — спросил он.

— В половине седьмого, — ответила Одри. — Прихожу в шесть, открываюсь через полчаса.

Миллер и Рос направились к машине. На улице было тихо. На углу один из фонарей не работал, и вокруг столба образовалась густая тень — зловещая, почти угрожающая.

Рос задержался у машины, обернулся и посмотрел на закусочную.

— Думаешь, у нас есть шанс? — спросил он.

Миллер оглянулся на яркие огни в окнах.

— Возможно, один есть, — ответил он и распахнул дверцу с пассажирской стороны.

* * *

Я стоял и ждал Франсиско Сотело в его узком кабинете на улице Пасео Сальвадор Алленде, которая располагалась между районами Динамарка и Сан-Мартин. Я уже успел проверить комнату — оружия не было. Я знал, что он не носит с собой пистолет для защиты. Возможно, Франсиско Сотело верил, что никогда не очутится в ситуации, когда понадобится оружие.

Я не убил его, как только он вошел в кабинет. Я поднял пистолет и положил палец на курок, но когда он повернулся и посмотрел на меня в упор, словно ожидал этой встречи, то улыбнулся с такой теплотой и искренностью, что я секунду промедлил.

— Я хочу выпить, — сказал он, садясь за стол. — Я только что вернулся с очень длинного совещания. Я устал. Я думаю, что, учитывая все то, что я сделал, чтобы помочь вашим людям, это самая малая любезность, которую вы можете мне оказать, прежде чем мы продолжим.

Он говорил так уверенно и выглядел таким спокойным, несмотря на то что какой-то незнакомец направил на него пистолет, что во мне проснулось любопытство.

— Вы присоединитесь ко мне? — спросил он.

Я кивнул.

— Как вас зовут?

Я покачал головой.

Он улыбнулся.

— Я думаю, это нечестно. Вы знаете мое имя. Вполне возможно, вы знаете обо мне больше, чем многие из моих друзей. У вас есть мой домашний адрес, вам известны имена моей жены и ребенка. Весьма вероятно, что вы внимательно изучили мою фотографию. Думаю, вы даже наблюдали за мной, чтобы быть уверенным, что не ошибетесь, когда придет время. Я прав, не так ли?

Я снова кивнул.

— Тогда вы можете хотя бы сказать мне свое имя. По всей видимости, эта встреча закончится моей смертью, — Сотело сардонически усмехнулся, — поэтому не страшно, если я узнаю ваше имя.

— Меня зовут Джон.

— Допустим, — сказал он с легкой улыбкой.

— Это мое настоящее имя.

— Ваше настоящее имя или то, которое дали они?

— Вы знаете, кто я?

Сотело кивнул.

— Разумеется, я знаю, кто вы. Вы ЦРУ. Вы дядюшка Бак, представитель могущественных Соединенных Штатов Америки. И о том, почему вы здесь, я знаю намного больше, чем вы.

— Почему, по вашему мнению, я здесь? — спросил я.

— Давайте выпьем. Пускай это будет более цивилизованно. Садитесь и поговорим немного. Это приемлемо для вас?

Я пожал плечами.

— Уверен, что у вас не назначена более важная встреча на ближайшее время… Джон.

— Так и есть.

Мне нравился этот человек. Его кажущееся равнодушие, невозмутимый вид, даже то, как он выглядел: хорошо одет, костюм на заказ и белая рубашка.

— В ящике стола есть бутылка шотландского виски, — сказал он. — Хотите подойти и посмотреть?

Я покачал головой. Я знал, где лежит бутылка. Я нашел ее, когда обыскивал кабинет. Я также знал, что ящиком ниже в столе лежат стаканы.

Сотело поставил бутылку и стаканы на стол. Я внимательно наблюдал за тем, как он разливает виски. Он протянул мне стакан. Я уселся на один из стульев, украшенных витиеватой резьбой и с кованой спинкой выше моей головы. Сотело уселся на такой же стул. Несколько мгновений мы молчали, словно ожидая чего-то. Я закинул ногу на ногу и положил пистолет на колени, направив дуло в грудь Франсиско. Я чувствовал запах виски, исходивший из стакана у меня в руке.

— Вы понимаете Альянс? — спросил Сотело.

— Я понимаю то, что мне положено понимать.

Он улыбнулся.

— Знаете, что китайцы говорят о молчаливом человеке?

Я покачал головой.

— Молчаливый человек либо ничего не знает, либо знает так много, что ему нет нужды что-нибудь говорить.

— Так и есть.

Франсиско помолчал и немного наклонился вперед.

— Могу ли я спросить, что вам обо мне рассказали?

Я поднял стакан и отхлебнул виски.

— Нет.

— Я адвокат, — сказал он. — Вы это знаете, верно?

Я не ответил. Франсиско Сотело старался продлить свою жизнь. Он был прав. У меня не было других неотложных дел. Вечерело. Сегодня его офисы официально были закрыты. Основываясь на данных разведки, мы знали, что в вечерние часы он обычно работает у себя в кабинете. К нему никто никогда не приходил.

— Я адвокат, и я представляю любого, кого мне велит представлять ваше правительство. У меня есть информация о многих операциях, которые вы провели со времен вторжения в Никарагуа. Я знаю о «Роуэн Интернэшнл» и «Запата Корпорейшн». Я знаю о нефтяных бурильных платформах, расположенных вдалеке от берега, которые служат перевалочными пунктами для вертолетов, перевозящих кокаин в Соединенные Штаты…

Я поставил стакан на стол.

— Зачем вы мне все это рассказываете, Франсиско? — спросил я.

Он замолчал и окинул взглядом кабинет. В выражении его лица читались потерянность и грусть, потому что он знал, что здесь закончится его жизнь.

— В этом кабинете лежат свидетельские показания, — тихо сказал он. — Свидетельские показания бывших американских сотрудников Агентства по контролю за применением законов о наркотиках. Они пишут, что наркокартели Квинтеро и Галлардо несут ответственность за ежемесячную переправку четырех тонн кокаина в США. Вы знаете, кто они?

— Нет.

— Они поддерживают «контрас» в Гвадалахаре, Мексика. Вот кто они такие, Джон, и они переправляют четыре тонны кокаина в месяц в вашу страну, а деньги, вырученные от этого, идут на ведение войны, которую вы, по идее, ведете с коммунистами. — Франсиско горько рассмеялся. — Коммунизм здесь ни при чем, мой друг. Война ведется по другим причинам. Я расскажу вам кое-что… Норьега в Панаме, Джон Халл в Коста-Рике, Феликс Родригес в Эль-Сальвадоре и Хуан Баллестерос в Гондурасе очень важны для ЦРУ, ведь они поддерживают «контрас», а ваши красивые и могущественные США получают семьдесят процентов кокаина. Ваше ЦРУ вынуждено сотрудничать с криминальным элементом всюду, куда оно идет. Чтобы получить хоть какое-то влияние в регионе, необходимо сперва договориться с местными бандитами. Подобная договоренность лежит в основе каждой тайной операции, проведенной вашим милым правительством. ЦРУ повсюду, спрос на наркотики тоже повсюду. Скажите мне, что им не приходится время от времени пересекать чужую территорию, Джон. Конечно, приходится.

— Я ничего об этом не знаю, — сказал я.

— Вы ничего не знаете? Или вы знаете все, но считаете, что лучше молчать?

Я положил пистолет так, чтобы дуло было направлено в шею Сотело.

— Я ничего не знаю.

— Тогда напрашивается вопрос: вы решили, что не стоит интересоваться тем, чем не следует?

Я проглотил еще немного виски. Это был хороший шотландский виски, чистый вкус, и ощущение в горле было приятно знакомым.

— Вы знали, что Международный аэропорт Майами является отправной точкой для самолетов ЦРУ и СНБ, которые поставляют материалы для «контрас» в Никарагуа? — спросил Франсиско.

— Нет, я этого не знал.

— Они привозят материалы в Манагуа, а назад везут кокаин. Пилотами работают известные преступники. На них заведена куча уголовных дел на федеральном уровне у вас в стране. Таким образом они зарабатывают себе прощение. Их визы заверены вашим министерством обороны. У них документы ЦРУ, и они используют их, чтобы проходить таможню. Материалы и оружие привозят сюда, в Никарагуа, а назад на тех же самолетах увозят кокаин. Пилоты доставляют кокаин, потом везут деньги в Панаму. Эти деньги отмываются через банковские счета, открытые Мануэлем Норьегой.

Я молчал.

— Вы знаете, кто такой Мануэль Норьега, верно?

— Да, — ответил я. — Я знаю, кто это.

— Он открыл счета от имени вашего правительства. Кокаиновые деньги проходят через эти счета и отправляются в Коста-Рику. А счета в Коста-Рике… они оформлены на имена известных людей в «контрас». Все это организовано под вывеской какого-то предприятия. Предприятие было создано человеком по имени Оливер Норт. Предприятие сотрудничает с Пентагоном, ЦРУ, СНБ… — Сотело рассмеялся. — Подполковник Оливер Норт, помощник советника президента США по безопасности адмирала Джона Пойндекстера, более чем осведомлен об этой организации… организации, созданной для поддержки и защиты крупнейших мировых наркоторговцев.

Франсиско замолчал и посмотрел в окно.

— Какое-то время назад я прочел этот отчет, — сказал он. — Его написал человек по имени Дэннис Дэйл, бывший глава элитного подразделения Агентства по контролю за применением законов о наркотиках. Знаете, что он сказал?

— Не уверен, что мне это интересно, Франсиско.

Сотело рассмеялся.

— Конечно, вам интересно, Джон. Это же ваши люди. Ваши наниматели, коллеги, друзья. Вы будете играть с этими людьми в гольф в каком-нибудь модном загородном клубе во Флориде, когда уйдете на пенсию. — Он поднял руку. — Вы не хотите знать, но я все равно расскажу. Дэйл сказал, что за те тридцать лет, что он проработал в Агентстве и смежных ведомствах, основные цели расследования практически во всех случаях были связаны с ЦРУ. Так он сказал. Вас не удивляет и не интригует подобное заявление одного из ваших?

— Нет, господин Сотело, ни в коей мере. Меня это совершенно не интересует. Я знаю только то, что мне положено знать. По какой-то причине вы огорчили людей, на которых я работаю. Чтобы убедить ваших друзей в том, что моих нанимателей огорчать нельзя, я пришел, чтобы передать сообщение. Курьер не обязан знать, что в пакете. Он не должен знать, кто его послал и почему. Ему нужно просто доставить его. Это его работа. Хороший курьер не задает вопросов, он просто доставляет.

Франсиско Сотело поерзал на стуле. Он осушил стакан и потянулся за бутылкой, чтобы наполнить его снова.

— Вам уже хватит, — сказал я.

Его глаза расширились.

— Еще одну, пожалуйста, — негромко попросил он.

Я позволил ему налить половину стакана.

— Вы знали, что под прикрытием ЦРУ проводятся операции по контрабанде наркотиков в Бирме, Венесуэле, Перу, Лаосе, Мексике? — спросил он. — Знали, что крупнейшая база ЦРУ за рубежом находится в Мехико? То же самое касается ФБР и Агентства по контролю за применением законов о наркотиках. Вы знали, что более девяноста процентов всей контрабанды наркотиков осуществляется через Мексику в США? Вы знаете, как легко попасть из Никарагуа через Гондурас и Гватемалу в Мексику? Вы спросите, почему это происходит. Внешний долг Мексики составляет сто пятьдесят миллиардов долларов. Большую часть этих денег Мексика должна США. Ситибанку. На погашение одних только процентов Мексика тратит четырнадцать миллиардов ежегодно. Откуда берутся эти деньги? Они идут от тех самых людей, которым Мексика должна была изначально. Ситибанк отмывает миллионы долларов для братьев Салинас и мексиканских картелей. Деньги покрывают проценты. Все довольны.

— Хватит, — сказал я.

— Это правда, Джон. Это правда, не сомневайтесь. Как только стало очевидно, что наркотики везут контрабандой через Гондурас в США, ваша администрация закрыла тамошний офис Агентства по контролю за применением законов о наркотиках и перевела агентов в Гватемалу. Наркотики через Гватемалу не шли, они шли через Гондурас. Правительство США знало об этом. И как только кто-нибудь начнет присматриваться к Гватемале, их офис тоже переедет. На этот раз, возможно, в Коста-Рику. — Сотело покачал головой. — Можно с уверенностью сказать, когда это началось, Джон. Как только США влезли в дела Никарагуа, кокаин потек рекой на ваш задний дворик через Мексику…

Звук стакана, разлетевшегося вдребезги от удара о деревянный пол, был громче, чем отдача от пистолета с глушителем. Небольшая красная роза расцвела как раз над переносицей Франсиско Сотело. Он уставился на меня невидящим взглядом. Большая часть содержимого его головы разлетелась сквозь кованую спинку стула и покрыла противоположную стену жутким симметричным узором.

Я еще долго сидел на стуле в кабинете Сотело. Я дважды наполнял стакан, наслаждаясь качественным напитком. Я думал о том, что мне рассказал Франсиско. Хотя он не сказал ничего такого, о чем бы я не знал, подробности меня удивили. Я решил не обращать внимания на вещи, которые мне довелось услышать. Война требует средств. Нужно покупать оружие. Жизни уходят на слабые попытки противостоять вторжениям или организовать их. Но когда война закончится; что будет потом? Хотел ли я верить, что все, что мы делали в Южной Америке, было ради наркотиков? Конечно, нет. Хотел ли я верить, что конечным продуктом борьбы с коммунистами был просто больший контроль над наркобаронами? Нет, я не хотел в это верить.

Я обыскал кабинет в поисках документации, свидетельств от оперативников Агентства, о которых упоминал Сотело. Я ничего не нашел.

Я убил Франсиско Сотело, потому что мне приказали это сделать. Я убил его, потому что он обладал информацией, которая передавалась в руки сандинистов. По крайней мере, так мне сказал Льюис Коттен.

— Этот мужик засранец, — сказал он. — Франсиско Сотело адвокат. Черт, Джон, какая тебе еще нужна причина, чтобы его завалить? Он чертов адвокат. В любом случае, в чем бы ни было дело, ему доверять нельзя. У него есть информация, которая идет к сандинистам. Этот канал информации используется для того, чтобы расстроить организацию некоторых наших очень важных операций на севере. Было установлено, что этот человек, вне всякого сомнения, наносит вред. Ты идешь туда, ты исправляешь положение, и все будут спать намного спокойнее.

Я исправил положение.

Я не знал, спал ли кто-нибудь после этого намного спокойнее.

Я уж точно не спал спокойнее, и это меня очень сильно тревожило.

Я ушел из офиса незамеченным и направился через город к дому Сотело. Я хотел найти документы, которыми, как мы считали, он располагал. Это все, что я должен был найти.

События, которые произошли в тот вечер, эффект от того, что я нашел в доме, имели намного большее значение, чем что-либо другое, что случалось прежде. Я тогда понял, что правда всегда намного более ошеломляющая и глубокая, чем любая пропаганда.

Это было началом конца, и я знал, как и Кэтрин, что мы совершили ужасную вещь.

ГЛАВА 28

— Вот это, — начал Фрэнк Ласситер, указывая на полдесятка папок, сложенных на углу стола, — окончательные отчеты судмедэкспертов по каждому делу. Они проверили изначальные находки и сравнили их. — Он кисло улыбнулся. — Я говорю, что здесь кое-что есть, но если вы внимательно прочтете эти документы, то поймете, что у нас нет ничего.

Ласситер обошел стол и тяжело опустился в кресло. Он выглядел таким же измученным, как и Миллер.

В кабинете повисла тишина, которая давила на каждого из троих присутствующих.

Миллер нарушил затянувшееся молчание.

— Вы слышали о закусочной…

Ласситер кивнул.

— Я слышал о ней и о том полуразвалившемся доме, где, как предполагалось, живет Маккалоу. Я также помню, что у нас есть женщина, которая считает, что узнала парня на фотографии.

Миллер наклонился вперед, уперся локтями в колени и на мгновение закрыл лицо ладонями. Его мысли путались, как будто в голове, подобно опухоли, расползалась тьма. Словно это было наказание. Кара за что-то. Он вспомнил Брендона Томаса, выражение его лица, когда он упал спиной на ступеньки…

Миллер поднял взгляд на Ласситера.

— Мы делаем все…

— Вы делаете все возможное, — отрезал Ласситер. — Я понимаю, что выделаете все, что можете, но все, что можете вы, явно недостаточно.

— Нам нужно больше людей… — начал Рос.

— Вы знаете, что у меня нет больше людей, — ответил Ласситер. — Вы знаете, сколько убийств происходит в Вашингтоне каждый год? — Он покачал головой. — Я не должен рассказывать вам, сколько их происходит в этом городе, верно? Эти пять трупов — лишь малая толика того, чем нам приходится заниматься. Я уже молчу об остальных участках города. Тридцать восемь участков. И не забывайте о тех объемах, которые мы делим с Аннаполисом, Арлингтоном, словно у нас больше ресурсов, чему них… — Голос Ласситера упал почти до шепота. Он повернулся вместе с креслом и выглянул в окно. — Хотите знать, что жена сказала мне сегодня вечером?

Миллер открыл рот, чтобы ответить, но Ласситер продолжил, не дав ему произнести ни звука.

— Она сказала, что мы глядим слишком пристально, чтобы что-нибудь увидеть. — Ласситер резко развернулся к ним. — Вдруг моя жена оказывается чертовым буддистом, а? Что вы думаете об этом? Мы глядим слишком пристально, чтобы что-нибудь увидеть. Вы понимаете? Я даже не знаю, что это значит, но если уже жена начинает рассказывать, как мне делать свою работу… — Ласситер снова отвернулся к окну.

Миллер откашлялся.

— Я верю…

— Мне не нужно то, во что ты веришь, Роберт, — сказал Ласситер. — Сейчас мне нужны факты. Мне нужны улики. Мне нужно хоть что-то, что я смогу показать налогоплательщикам, чтобы они поняли, что не зря с них дерут налоги. Я должен им показать то, что позволит нам расслабиться и пойти домой, сказав женам и дочерям, что они могут спать спокойно, потому что полиция из всемогущего второго участка взяла этого ублюдка за яйца. Вот это мне нужно, Роберт. И это все, что мне нужно.

— И это, — сухо ответил Миллер, — то, чего я вам пока дать не могу.

— Я знаю, Роберт, но это не то, что мне надо рассказывать. Ты понимаешь меня? Я хочу, чтобы ты мне сказал, что ты взял ситуацию под контроль, что ты близок к разгадке, что уже завтра ты схватишь этого типа и засунешь в обезьянник и он расскажет тебе все, что ты захочешь узнать о том, что случилось с Мозли, и с Барбарой Ли, и… — Ласситер внезапно замолчал и рассмеялся. Это был вымученный, нервный смех. — Черт, я забыл рассказать тебе… Боже, как я мог забыть сказать тебе об этом? Это просто шедевр. Это просто самый настоящий чертов шедевр. Мы бы сами ни за что до такого не додумались. Райнер, Энн Райнер, секретарь, верно? Ты ни за что не догадаешься, для кого она печатала всякие бумажки.

Миллер покачал головой.

— Для судьи в отставке, конгрессмена двух созывов от Вашингтона. Уже теплее?

Глаза Миллера расширились от удивления.

— Билл Уолфорд?

— В точку, черт побери! — подтвердил Ласситер. — Она работала секретарем у судьи Уолфорда с июня восемьдесят шестого года по август девяносто третьего. Семь лет, лопни моя селезенка! Семь чертовых лет! Я знаю ребят, которые за это время успели дважды развестись.

Рос приподнял бровь.

— Уолфорд?

Миллер бросил на него взгляд.

— Я потом расскажу.

Ласситер снова рассмеялся.

— Ты никогда не имел счастья общаться с судьей Уолфордом, друг мой, — сказал он Росу. — Вы только представьте, какое совпадение! Из всех контор в городе она выбрала для работы ту же, что и судья.

— Теперь и он замешан в этом? — спросил Миллер.

— Боже, нет! Ему уже почти сто лет. Но у нас появилась еще одна веская причина не подпускать к истории газетчиков. Я знаю, что судья Торн очень заинтересован в этом деле. А он, между прочим, играет в гольф с мэром. И Торн знаком с Уолфордом… — Ласситер помолчал. — Пока что мы, скажу я вам, отделались легким испугом. Количество шума в газетах меня приятно удивило. Могло быть намного хуже. Когда случилась беда с Наташей Джойс, нам повезло, что у газет не было ничего на эту женщину. Если бы они пронюхали, что вы с ней общались… Иисусе, я даже подумать об этом боюсь!

Ласситер встал и взял со спинки стула пальто.

— Мне нужно что-нибудь по этому делу, хоть какое-то движение вперед, чтобы оправдать деньги, которые нам платят. В котором часу открывается закусочная?

— Официально в половине седьмого, — ответил Миллер.

— Официально?

— Хозяйка приходит к шести.

— Вы должны быть здесь без четверти шесть, оба, — распорядился Ласситер. — Как только на кнопку нажмут, я хочу, чтобы вы были возле закусочной через несколько минут. На ночь я оставляю дежурить Метца и Фешбаха. Риэль и Литтман сменят их в четыре утра. — Он посмотрел по очереди на Миллера, потом на Роса, словно ожидая, что они что-то скажут. — Я даю вам на это дело все, что у меня есть, вы понимаете?

— Я знаю, капитан. Я знаю… — начал Миллер.

Ласситер остановил его.

— Я не хочу больше ничего слышать. Просто скажите мне, когда парень будет у нас. Чего я точно не хочу, так это новых мертвых женщин, договорились?

Ласситер не ждал ответа. Он вышел в коридор и громко захлопнул за собой дверь.

— Я проверю закусочную, — сказал Миллер.

Рос не спорил. Последний раз он нормально общался с семьей в начале месяца. Такова была жизнь. Аманда знала это, дети тоже, но от этого тон их не менялся, когда они спрашивали: «Долго еще, папа? Когда ты вернешься домой? Мы увидимся в выходные?»

Рос надел пальто. Проходя мимо Миллера, он похлопал его по плечу.

— Ты в порядке?

Миллер кисло улыбнулся.

— Я в порядке, — тихо ответил он. — Ты идешь?

Рос поднял руку.

— Уже ушел, — ответил он.

Миллер подождал, пока шаги Роса затихнут в коридоре, подошел к окну и, прижав ладонь к стеклу, поглядел на улицу. Стекло было холодным. Он наблюдал, как свет от фар бесчисленных машин просачивается между его пальцами. Он попытался сосредоточиться на темных проемах между проезжающими автомобилями, но его внимание все равно отвлекали яркие неоновые вывески и уличные фонари. Он подумал, что жена Ласситера права. Они глядят слишком пристально, чтобы что-нибудь увидеть.

Пятнадцать минут спустя он позвонил в закусочную и переговорил с Одри. Да, специалисты приходили. Да, кнопку поставили. Да, они ее проверили, все работает. Теперь она собирается домой. Она придет к шести утра и заварит кофе. Не желает ли он чашку кофе с утра?

Миллер поблагодарил за предложение, но отказался. Возможно, в другой раз.

Он положил трубку на рычаг, вышел из кабинета, спустился на первый этаж и поймал такси. Он поехал на север вдоль Пятой улицы, потом выехал на Пи-стрит по направлению к Логан-Серкл. Когда такси проезжало мимо Коламбия-стрит, Миллер повернул голову и увидел дом Кэтрин Шеридан. Безмолвный и зловещий, он резко выделялся темными окнами на фоне ярких огней соседних зданий. Миллеру пришло в голову, что он так и не понял до конца, что там случилось одиннадцатого числа.

Он закрыл глаза и не открывал их, пока такси не остановилось возле его дома. Заплатив таксисту, он поднялся в квартиру, снял пиджак и, налив себе кофе, уселся на стул в кухне. И задумался: появится ли парень завтра, и если появится… ну, если появится, сможет ли он им что-нибудь предложить?

* * *

Сегодня хороший день.

Сегодня, как мне кажется, будет хороший день.

Сегодня, я верю, что-то случится.

Я верю, что Роберт Миллер знает, что делает. По крайней мере, так же, как и его коллеги.

Утро четверга. Шестнадцатое ноября. Я встаю и принимаю душ. Я бреюсь, причесываю волосы. Глажу светло-голубую рубашку, выбираю костюм в спальне. Меня писаным красавцем не назовешь, но я умею подать себя. Мне сорок семь лет, но мои студенты утверждают, что я выгляжу моложе и в каком-то смысле удачнее, чем большинство их отцов. К тому же они говорят, что я представляю для них загадку, ребус. Я улыбаюсь и гадаю, что бы они почувствовали, если бы знали правду.

Я мог бы рассказать им разные истории. Я мог бы рассказать о тренировках. Я мог бы рассказать о носках с песком и маскировочных костюмах, о полуавтоматической винтовке AR-15, о ремингтоне.223, о патронах двадцать второго калибра, заключенных в тонкую пластиковую пленку, благодаря которой на гильзе потом невозможно найти никаких следов от нарезов, борозд, желобков. Я мог бы рассказать им о ртутных ловушках, крошащихся пулях, о высечках для пыжей, африканцах, о разных типах патронов и экспансивных пулях. Я мог бы рассказать им об алых кляксах, которые появляются на теле, о гароттах, о том, как можно убить человека с помощью свернутого трубкой журнала. Я мог бы рассказать о двух ребятах из Пуэрто-Сардино, у них были клички Правый и Левый. Они убивали любого, кого мы заказывали, за плату в двадцать пять баксов и бутылку вина. Я мог бы рассказать им о годах, которые уходят на завоевание доверия, и о том, как можно легко потерять это доверие за секунду даже не из-за доказательств, а просто из подозрения. Я хотел бы им рассказать, что за каждое одолжение надо платить. Рассказать о средствах и методах пропаганды.

Что говорил кардинал Ришелье?

«Если мне дадут шесть строк, написанных честнейшим человеком, я всегда найду в них что-нибудь, за что его повесят».

Что-то вроде того. Я знаю все об этом дерьме. Все.

«Если вы спите с дьяволом, то просыпаетесь в аду».

Кэтрин сказала мне это как-то раз. Мы сидели в баре в Манагуа. Я выпил лишнего. Так получилось из-за совести, из-за чувства вины, из-за того, с чем я не мог смириться.

Смогли бы эти ребята получить хотя бы отдаленное представление о том, что это значит?

Если бы я рассказал им все это, что бы они подумали, эти богатенькие детки с важными отцами? Видел я этих отцов, которые назначили себя важными людьми. У них глаза, которые видели слишком много, но поняли слишком мало. Если бы я им рассказал, чем занимался, что бы они подумали? Заместитель ректора так же почтительно кивал бы, слушая меня после этого? А казначей университета? Думаю, нет. Я бы стал тараканом, пустым местом. Худшим типом человеческого существа. И они бы все принялись говорить обо мне, словно о заразе — болезненной, затянувшейся и смертельно опасной, но теперь вылеченной без следа. И они бы рассказывали друг другу, как чувствовали, что что-то нечисто с этим профессором Роби, что у них было неприятное предчувствие на мой счет, что интуиция им подсказывала, что я плохой человек, и что стоит почаще прислушиваться к ее шепоту, ведь она их никогда не подводила в подобных вещах.

Мир, в котором они живут, таков именно благодаря людям вроде меня. Мы стояли на воображаемой крепостной стене и защищали этот мир от всего разрушительного, темного и злобного. Мы стояли там, когда больше никто не решался это сделать. И мы обеспечили безопасность. Все пошло прахом. Да, я знаю это, и вы тоже. Черт, мы все здесь выросли, но если бы не люди вроде меня, то все было бы намного хуже. Разве не так?

Ну, не так. Это правда, и с ней сложно смириться. Есть священное чудовище, есть соседи и родственники. Есть то, что все мы создали, но теперь изо всех сил пытаемся убедить себя, что этого не было. Но это было, есть и будет.

Смиритесь.

В четверг утром я поднялся с постели и посмотрел на себя в зеркало. Хороший костюм, однобортный пиджак, смесь шерсти и кашемира, светло-голубая рубашка без галстука, потому что я не хочу сегодня надевать галстук. Если я надену галстук, они его все равно заберут, засунут в пластиковый пакет, где он испортится.

Поэтому никакого галстука.

Просто костюм, рубашка и пара коричневых ботинок.

Я на секунду останавливаюсь в коридоре, нагибаюсь, беру в руку чемоданчик, закрываю глаза, делаю глубокий вдох, ненадолго замираю и направляюсь к двери.

На улице холодно и пахнет морозом. Я иду к перекрестку и поворачиваю на Франклин-стрит. Четыре минуты девятого. Автобус подъедет минут через пять. Я выйду на углу у здания библиотеки Карнеги и пройду пешком до Массачусетс, где попью кофе в «Донованз». Я покину «Донованз» к восьми тридцати пяти и вернусь назад мимо церкви на углу Кей-стрит. Там я посижу на лавке десять-пятнадцать минут. В восемь пятьдесят пять я пересеку улицу и поднимусь по ступенькам колледжа Маунт-Вернон. Я взмахом руки поздороваюсь с Гусом, охранником колледжа, зайду через парадный вход, поверну направо в шум и гам нового дня к своей аудитории. Когда я войду в нее, будет восемь пятьдесят девять. Занятие начинается в пять минут десятого. Я никогда не опаздываю. Я всегда прихожу вовремя. Меня так воспитали. Мои студенты тоже понимают это. Мало кому из них потребовалось больше одного раза, чтобы понять, что нельзя опаздывать на пары профессора Роби.

Я улыбаюсь этой мысли. Держа в руках чемоданчик, я покидаю квартиру и по ступенькам спускаюсь на улицу.

Я именно такой человек, каким кажусь, каким окружающие хотят меня видеть. Более того, я уже не тот, что был раньше.

Это так просто.

Я сажусь в автобус. Я проезжаю семь кварталов на юг, к углу, на котором стоит библиотека Карнеги. Там я выхожу и иду пешком по Массачусетс. Я замечаю седан на углу, в котором сидят двое мужчин. Секунду я гадаю, не Миллер ли это с напарником. Это не они, но эти люди все равно наблюдают за мной, и я ощущаю их напряжение, когда они оборачиваются через плечо, уверенные, что я их не вижу.

Я захожу в «Донованз». Я пришел не раньше и не позже. Я подхожу к стойке. Когда Одри поворачивается, улыбается и подходит, чтобы принять заказ, я уже все знаю.

Мне любопытно, что будет дальше.

Интересно, должна ли она что-нибудь сделать, чтобы подать сигнал?

— Как всегда? — спрашивает она.

Тон у нее чуть более беззаботный, чем обычно. Я внимательно наблюдаю за Одри, когда она идет к дальнему концу стойки, чтобы налить мне кофе.

Она протягивает руку к краю стойки, поднимает на меня взгляд, и в эту секунду я понимаю.

Она одаривает меня напряженной улыбкой и быстро моргает. Я гляжу на руку, которую она положила на стойку. Она направляется ко мне, широко и расслабленно улыбаясь, ведь все в порядке, все в полном порядке.

— С собой? — спрашивает она.

Я улыбаюсь и качаю головой.

— Все в порядке, Одри, — отвечаю я тихо. — Я подожду их здесь.

ГЛАВА 29

Миллер заснул в одежде. Проснувшись, он чувствовал тошноту и разбитость. Часы показывали почти половину пятого утра. Он принял душ, нашел чистую рубашку и к четверти шестого был готов. Он приготовил кофе, позвонил Росу и перекинулся с ним парой слов. Потом отправился на работу и прибыл во второй участок в пять сорок. На улице все еще было темно. Холодный ветер дул прямо в лицо. У Миллера болели глаза, во рту поселился медный привкус, ноги подкашивались. Хотя вокруг просыпался город, ему казалось, что он никогда не чувствовал себя более одиноко. Он задержался возле дверей участка и повернулся в сторону Пятой улицы. Он прикинул, что после завершения этого расследования он сделает паузу, возьмет отпуск, поедет куда-нибудь, где никогда не бывал, и узнает, каково это — быть вдалеке от дома. Он понимал, что лжет себе.

Миллер улыбнулся про себя, толкнул дверь и пересек вестибюль, направляясь к лестнице.

Рос приехал спустя пятнадцать минут. Он сел и, не говоря ни слова, кивнул Миллеру.

— Аманда в порядке?

Рос улыбнулся.

— Аманда всегда в порядке.

— Она не сердилась?

Рос пожал плечами.

— Она хочет, чтобы я взял отпуск.

— Не вини ее.

— Я сказал ей, что, возможно, когда все закончится, мы сможем это обсудить.

Миллер посмотрел на часы. Было четыре минуты седьмого.

— Она уже на работе, — сказал он. — Одри.

— Хочешь поехать туда?

Миллер не ответил. Он, казалось, прикидывал такую возможность.

— Мы выглядим так, как выглядим, — сказал Рос. — Мы не можем это изменить. Люди видят нас и понимают, что мы легавые.

— Если этот парень увидит нас, он сбежит.

— Если ему есть что скрывать.

— Я не хочу рисковать, — сказал Миллер.

— Согласен.

— Будешь кофе?

— Из кофейного автомата? — Рос покачал головой. — Боже, нет! Может, я пойду куплю?

— Нет, забудь.

— Слышно что-то от Литтмана и Риэля?

— Они не будут ничего предпринимать. Они вмешаются, если начнется заваруха, — сказал Миллер.

— Тогда ждем.

— Ждем.

Рос замолчал. Он, казалось, думал о чем-то своем. Потом он поднял взгляд на Миллера.

— Когда-нибудь делал что-то подобное? — спросил он.

— Брал ли серийного? Нет. Как-то участвовал в задержании одного латиноса, который убил жену и тещу. Это было за пару лет до того, как я стал детективом. Невеселая история.

Миллер закрыл глаза, и перед его внутренним взором возникли яркие картины из прошлого. Он тут же открыл их. Две женщины — младшей около двадцати, старшей за сорок. Их застрелили на кухне из дробовика. Судмедэксперты сказали, что от жертв мало что осталось. Муж просто стоял там и перезаряжал оружие снова и снова. Они обнаружили сорок семь гильз. Такие вот они, эти латиносы. Судмедэксперт сказал, что им достаточно того, что прилипло к подошвам его ботинок, чтобы добыть улики. Потом он улыбнулся, словно они обсуждали футбольный матч. По всей видимости, со временем привыкаешь ко всякому. Миллер не привык, и хотя у него не перехватывало дыхание всякий раз, когда он сталкивался со случаями, подобными Кэтрин Шеридан, это все равно было нелегко.

— Ты хоть отдаленно представляешь, с каким человеком мы имеем дело? — спросил Рос. — Ну, ты понял. Он же немилосердно бил их, душил и все такое.

Миллер покачал головой.

— Это, как по мне, лишено смысла. Я не куплюсь на это дерьмо с тяжелым детством, которым потчуют нас психологи. Я встречал много людей, которым пришлось хлебнуть горя, но они уж точно не разъезжают по району и не высматривают, с кого бы снять шкуру живьем.

Миллер попытался сосредоточиться. Теперь у них было хоть что-то, и они должны были быть за это благодарны. Первая зацепка за время расследования. Его мучило чувство ответственности. Если он сейчас не сделает все так, как надо, может умереть кто-нибудь еще. Если он не раскроет это дело, кто-нибудь проснется и увидит возле своей кровати человека в латексных перчатках, который набросится на него и задушит. Была ли у них надежда? Фактически нет. Миллер задумался, кто может стать следующей жертвой. Как ее зовут? Где она живет? У нее есть семья, работа, люди, которые полагаются на нее? Сколько человек будут ее оплакивать? Вашингтон был достаточно большим городом, чтобы такое горе прошло незамеченным. Город просто поглотит этот ужас, он станет лишь одной из страниц его истории. А люди? А он сам? Миллер гадал, пройдет ли для него все это без последствий.

Он слышал разные истории. О полицейских, сломленных работой, опустошенных, доживающих свой век в крохотных квартирках и ежедневно посещающих местный бар, где тусуются их коллеги в отставке. Старые времена, старые истории, бесконечные разговоры о былом… Ощущение потери, постоянное ожидание чего-то, что не будет похоже на суету и безумие их работы… Но все разваливалось, лопалось по швам. И тогда они чистили табельное оружие, заряжали его, выпивали пару стаканчиков виски и клали конец мечте. Никто о них больше не вспоминал.

Такое вот будущее?

Что случится, если они не поймают этого типа? Если Ленточный Убийца останется на свободе? Призрак, фантом, нечто, что было, а потом исчезло.

Роберт Миллер хотел, чтобы все закончилось благополучно. Он даже вспомнил пару строк из давно забытой молитвы. «Пускай все будет не так, как того боюсь я. Пускай все будет иначе».

На часах половина седьмого. Улицы заполнились транспортом. Из подземной стоянки выезжали на смену патрульные автомобили. Миллер увидел, как один из них исчез, повернув на Нью-Иорк-авеню, направляясь к площади Маунт-Вернон-сквер и библиотеке Карнеги. Мысль о библиотеке напомнила ему о последних часах жизни Кэтрин Шеридан. Вопросы, оставшиеся без ответа.

Куда она ходила? Кто ее видел? И визит Наташи Джойс в административный отдел. Была ли Франсес Грей порождением ее воспаленного воображения? А Майкл Маккалоу? Существовал ли он когда-нибудь, или его придумали, как и Исабеллу Кордильеру, женщину, носившую имя горной гряды в Никарагуа?

На какое-то мгновение Миллер почувствовал, что больше не выдержит, словно вала этих вопросов было более чем достаточно, чтобы раздавить его.

Он посмотрел на часы. Шесть тридцать восемь. Закусочная уже открыта. Одри приготовила кофе, поставила чайник на плиту, возможно, принялась жарить бекон, яйца и тосты. Скоро начнут подтягиваться завсегдатаи из разных уголков района. Люди, которых она знала в лицо, знала по именам, знала их обычные заказы. Еда навынос или на месте, кофе с собой, тройная порция, половина порции. Утренние разговоры, шутки. Потом придет он. Возможно. Он придет, и она почувствует то, что и должна, — озабоченность и тревогу. Что-то в выражении лица может ее выдать. К ней приходили люди. Детективы. Двое. Они говорили с ней. Потом пришли другие люди и установили кнопку под стойкой. Он может заметить что-то в ее глазах, в ее поведении — что-то еще, кроме веселой улыбки и беззаботных разговоров. Он с легкостью почует это, ведь в этом человеке есть что-то необычное, неординарное. Полицейские очень хотели бы пообщаться с ним, очень хотели бы.

Она не знала. Не хотела знать. Но он поймет все, и у нее не будет возможности нажать на кнопку. Она будет слишком напугана. Он узнает, что она хотела его предать, и, когда подвернется случай, придет снова и…

Миллер старался не думать о том, что с ней могут сделать.

В двадцать минут восьмого зазвонил телефон. Рос схватил трубку.

— Да! — рявкнул он. Его глаза нервно заблестели, потом погасли. — Да ну вас… — сказал он и положил трубку. — Ошиблись номером, — пояснил он.

Миллер решил, что есть несколько вещей, худших, чем ожидание. Сочетание скуки и тревоги. Когда два чувства играют друг против друга. В конце концов понимаешь, что возбуждение и страх перед тем, что может прятаться за дверью или в чулане, намного лучше, чем пустота, которую сулит ожидание. Потом что-то произойдет, это будет неожиданно, и никто, не считая людей, которые работают в специальных службах — пожарных, полицейских, медиков, — не может понять, каково это. Часы тишины, неподвижности… и вдруг начинается ад. Сирены, вспыхивающие фары, крики боли, кареты скорой помощи, пожарные машины, разорванные артерии, люди, прыгающие из окон, с мостов, заторы на дорогах, запах горящей резины и выхлопных газов, истошные вопли, открытые и закрытые переломы… И ни секунды покоя, чтобы прикинуть, что могло произойти и что еще может случиться, поскольку каждый нерв, каждый импульс, создаваемый мозгом, направлен на то, чтобы удержаться от природного желания убежать, спрятаться, сделать вид, что мир, который ты увидел, и тот, в котором ты живешь, это два разных места.

Миллер посмотрел на часы — три минуты девятого. Он встал со стула и принялся ходить от двери к окну и обратно.

— Так куда мы пойдем, если ничего не получим? — спросил он себя.

— Если ничего не получим от него или если он не появится?

— В любом из вариантов, — ответил Миллер. — Он приходит, мы говорим с ним, он ничего не знает. Или он не приходит вообще. Все это глухой тупик, и мы возвращаемся туда, откуда начали. Что тогда, а?

— Боже, я не знаю! Я стараюсь не думать об этом. Сейчас это единственная ниточка, которая у нас есть.

— Надежная, как старый мост.

— Да, я понимаю. Господи, ты знаешь, о чем я говорю, Роберт! Этот парень может оказаться…

— А может и не оказаться.

Миллер глядел в окно на город, который жил своей обычной жизнью. По улицам ездили машины, люди толпились на тротуарах и тешили себя мыслью, что находятся в безопасности, что плохое обязательно случится с кем-то другим. Он гадал, суждено ли человеку умереть в определенный момент. Если твоя смерть должна случиться в такой-то день, час, минуту, секунду, если все это предопределено, то что же получается? Вот, к примеру, человек стоит на перекрестке и ждет сообщение о результатах осмотра беременной жены, или он только что узнал, что его повысили, или что его отец удачно прошел курс химиотерапии и выздоровеет. Человек может сейчас выйти на проезжую часть и оказаться на капоте пикапа, за рулем которого пьяный водитель, или его собьет пожарная машина, спешащая на вызов, или карета скорой помощи, вызванная к его жене, которая только что позвонила в больницу и сообщила, что у нее отошли воды.

Такова жизнь. Возможно, со смертью та же история.

Миллер потянулся и несколько раз зевнул.

Рос не удержался и тоже зевнул.

Миллер повернулся и направился к столу, на лестнице послышался топот.

В дверь влетел дежурный и остановился, пытаясь перевести дух. Он посмотрел на телефон, стоящий на столе. Трубка плохо лежала на рычаге.

— Святой боже! — воскликнул он. — Черт подери, я не мог до вас дозвониться, ребята! Литтман звонил. Парень в закусочной. Парень появился в закусочной!

Миллер и Рос чуть не сбили его с ног, рванувшись из кабинета в коридор и дальше вниз по лестнице к выходу.

ГЛАВА 30

Одри, чья фамилия была Форрестер, чей муж умер и оставил ей закусочную под названием «Донованз» на Массачусетс-авеню, еще долго вспоминала то утро. Правда, толпа постоянных посетителей довольно быстро померкла в ее памяти. Гэри Вогел, мужчина сорока двух лет, который занимался окончанием своего третьего бракоразводного процесса и все еще встречался с двадцатишестилетней девушкой, с которой в свое время его застукала жена. Другой тип, Льюис Берч, техник газовых систем, пятидесяти трех лет, чей старший сын заявил, что он голубой и сожительствует с каким-то Саймоном, и если его семья не примет этот факт, то он больше никогда не появится дома на День благодарения, Рождество, дни рождения, Пасху и так далее. Дженнифер Мэйхью, тридцати семи лет, которая буквально неделю назад сменила работу и теперь наслаждалась каждой секундой нового бытия. Она не могла понять, зачем потратила столько лет, опасаясь что-то менять в жизни. В тот вечер у нее должен был состояться ужин с отличным парнем. Да, они познакомились в метро, но ведь они столько раз там виделись по дороге на работу. К тому же он казался таким милым. Дженнифер решила, что судьба улыбнулась ей. Был еще Морис Фрум, который умудрился прожить сорок восемь лет, и за это время его никто не назвал Морри. Можно сказать, что он был широко известен в узких кругах. Он озвучил более двухсот тридцати рекламных роликов для радио, которые транслировались в прошлом десятилетии. Вот эти люди. Обычные люди. Люди с женами, мужьями и детьми, с собаками, кошками и кредитами на жилье. Люди, которые смогли избежать встречи со сторонами жизни, обычно остающимися в тени. Ведь если столкнуться с подобной стороной жизни, то судьба человека неизбежно меняется к худшему. С подобными сторонами жизни Роберт Миллер и Эл Рос сталкивались по работе каждый день.

В то утро четверга темные стороны жизни были невидимы для всех, кроме Одри Форрестер, и в восемь двадцать две некий человек переступил порог закусочной «Донованз», принеся с собой частичку тьмы. Одри моментально его узнала и тут же приветливо улыбнулась. Потом она продолжила обслуживать клиентов, наливая кофе в чашки. Человек улыбнулся, словно он знал, что происходит кое-что, не заметное другим посетителям.

Его звали Джон, как говорила детективам Одри. Джон бросил взгляд на людей у стойки. Гэри Вогел, Льюис Берч, Дженнифер Мэйхью, Морис Фрум и другие, чьи имена ему тоже не были известны, да они ему и не были интересны.

Посмотрев на него, посетители не увидели ничего, кроме прилично одетого мужчины среднего возраста. На вид ему было за сорок, сложно определить его возраст точнее. Они отметили его темный костюм, голубую рубашку, чемоданчик из коричневой кожи и пальто, перекинутое через руку. Заметили его седеющие волосы, его лицо, которое, возможно, было симпатичным, а может, и несимпатичным. В любом случае это было лицо человека с характером, человека, который прожил жизнь, который мог рассказать много историй, и все эти истории наверняка вызвали бы сильную эмоциональную реакцию тех, кому довелось их услышать. Он выглядел как директор процветающей строительной компании. Или как драматург, поэт, автор интеллектуальных романов о человеческих отношениях, понятных очень немногим. И те немногие сочли бы его гением, чертовски проницательным человеком, мудрым и сильным духом.

Но не исключено, что он был просто никем. Таким же обычным человеком, как они. Нормальным парнем, который работает с девяти до пяти и по дороге домой заезжает в закусочную за свежим кофе.

Он подошел к стойке. Когда Одри Форрестер улыбнулась ему во второй раз, он все понял. Он понял, заметив беспокойство, промелькнувшее в ее глазах. Он понял, выглянув в окно, где на противоположной стороне улицы стоял седан. Он чувствовал, что что-то происходит. Это было всего лишь чутьем, интуицией, но он понял.

— С собой? — спросила Одри.

Джон улыбнулся и покачал головой.

— Все в порядке, Одри, — тихо ответил он. — Я подожду их здесь.

Одри изо всех сил постаралась скрыть удивление, ощущение неловкости, потому что у нее уже был заготовлен бумажный стаканчик с пластиковой крышечкой, на которой написано «Напиток, которым вы собираетесь насладиться, горячий!», и она шла к кофейнику, стоявшему на плите. А Джон сказал: «Я подожду их здесь». Это заставило Одри задуматься. Она отставила бумажный стаканчик и потянулась за стеклянной кружкой. Она гадала, сколько секунд прошло с тех пор, как она нажала на кнопку. Ей стало страшно. Кружка вдруг стала такой тяжелой. Стоя возле кофейника, она посмотрела на блестящий хромированный бок автомата эспрессо и увидела там отражение Джона. Что-то в нем изменилось.

У нее разыгралось воображение?

Он действительно выглядел расслабленным?

Сколько уже секунд прошло с тех пор, как она нажала на кнопку?

Она гадала, почему полицейские до сих пор не приехали. А если кнопка не сработала? Она была беспроводной, работала по радио или еще как-то. У стойки какая-то девушка разговаривала по сотовому телефону. Возможно, излучение телефона подавило сигнал от кнопки. Тогда полиция не приедет.

Одри подумала о Роберте Миллере и его напарнике. Потом наполнила чашку кофе и достала из холодильника небольшой кувшинчик со сливками. Она поставила чашку и кувшинчик на стойку перед Джоном и сказала, стараясь, чтобы голос звучал естественно:

— Сегодня не с собой?

На что он ответил очень странной фразой.

Он сердечно улыбнулся, как будто рад был ее видеть, и прикрыл глаза, словно ящерица, которая греется на солнце, сидя на горячем камне. Она видела такую ящерицу в Мексике, куда они с мужем ездили в медовый месяц. Это было в небольшом городке, название которого она не помнила. Внезапно, словно гром с ясного неба, она четко вспомнила эту ящерицу на камне возле тротуара, и место, которое называлось Истапалапа, что бы это ни значило. На секунду Джон стал очень похож на ту ящерицу, и Одри снова улыбнулась, но на этот раз не Джону, а воспоминанию о муже, о своей любви к нему.

Потом Джон сказал:

— Я жду. — Он покачал головой и добавил: — Я жду кое-кого, понимаете? Жду.

Одри не понимала, кого он тут может ждать. Джон не был похож на человека, который может кого-то ждать. Он был похож на человека, которого ждут. Его могут ждать, и он может прийти, а может и не прийти. И на него никогда не рассердятся за это, потому что с Джоном интересно водить знакомство. Если он не пришел, как обещал, значит, у него появилось намного более важное дело.

Одри отвернулась. Она поняла, что пялится на него.

— Сахар? — спросила она.

Джон покачал головой.

— Я не ем сахар, Одри, вы же знаете.

В эту секунду она поняла, что ей конец. Если детективы не приедут немедленно, он уйдет. Он поймет, что что-то не так. Он поймет, что Одри каким-то образом предала его. Он больше не будет приходить в закусочную, но однажды вечером, когда Одри пойдет выносить мусор во двор, она услышит какой-то шорох. Внутри у нее все похолодеет, она медленно обернется и увидит перед собой Джона с прикрытыми, словно у ящерицы на камне в Истапалапе, глазами и легкой улыбкой на губах…

— Эй, Одри, все в порядке? — спросил Джон.

Одри готова была упасть в обморок.

— Устала, — ответила она и тут же поняла, что сказала это слишком быстро.

Да что же это такое? Чего им от нее надо? Она же не актриса. Прежде ей не доводилось сталкиваться с подобной ситуацией. Какой-то парень регулярно заходит сюда, чтобы купить кофе. Полицейские настолько сильно хотят с ним поговорить, что даже установили под стойкой чертову кнопку, которая не работает. И они хотят, чтобы она сохраняла хладнокровие и вела себя как обычно!

В памяти всплыли неясные образы. Не связан ли этот человек с нашумевшими убийствами женщин в последнее время?

Ее сердце трепетало, словно пташка.

— Вам нужно взять выходной, — посоветовал Джон. Его голос звучал искренне. — Вы постоянно работаете. Вам стоит закрыть закусочную на несколько дней и отдохнуть.

— Я не могу себе этого позволить, — ответила Одри, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал расслабленно. — Учитывая, сколько денег стоит содержать это место, я не могу себе такое позволить. Вы знаете, что это такое.

— Знаю, — согласился он, снова улыбнулся, поднял чашку и отпил кофе. Потом он бросил взгляд на дверь, и Одри заметила двух детективов, заходящих в зал с улицы.

Джон снова посмотрел на нее.

Он не оборачивался.

Он наклонил голову и произнес нечто, от чего у нее мурашки побежали по коже, нечто, что она будет помнить еще несколько дней. Что-то вроде «Ну вот. Вот и все. Как мы и ожидали».

Потом он сказал:

— Это они, верно? Они уже приехали, не так ли?

Одри попятилась.

Миллер и Рос остановились позади Джона.

Миллер достал из кармана бумажник и раскрыл его, чтобы показать жетон.

— Меня зовут детектив Миллер. Не могли бы вы уделить нам минутку, сэр?

Джон, не опуская чашки и не поворачиваясь к ним, медленно кивнул, закрыл глаза и ответил:

— У вас есть все время мира, детектив Миллер, все время мира.

ГЛАВА 31

Откашлявшись, декан Алан Эджвуд из вашингтонского колледжа Маунт-Вернон пролистал коричневую папку, лежащую передним, и обнаружил лист, который искал. Он улыбнулся, вытянул его из папки и посмотрел на детективов, сидевших по другую сторону обширного стола. Их звали Риэль и Литтман. Один был среднего возраста, с седыми волосами и лицом, как у профессионального боксера, а другой немного моложе, но что-то в его глазах говорило, что он с сомнением относится ко всему, что слышит и читает.

Они пришли поговорить о профессоре Роби. Они хотели узнать о его уроках, его студентах, как долго он работает в колледже. Они интересовались, откуда он приехал, чем занимался, условиями контракта, окладом, домашним адресом. Им нужны были номер его карточки социального страхования и любые документы, которые были в колледже. Также они хотели знать, где он обычно паркуется. Они хотели знать все. Уже минуло десять, они пробыли у декана больше часа, но казалось, что они только начали.

— Его резюме, верно? — спросил Литтман.

Эджвуд, держа в руках лист, кивнул.

— Да, — ответил он. — Это его резюме.

Риэль положил ногу на ногу и откинулся на спинку стула.

— Читайте.

— Ну, он был заместителем заведующего кафедрой английского языка в нью-йоркском научном университете…

Литтман что-то записал в блокнот. Он поднял взгляд на Эджвуда.

— Нью-йоркский… — начал Эджвуд.

— Университет штата, — сказал Литтман, посмотрел на свой блокнот и сделал еще одну запись.

— Да, как я уже сказал, он работал заместителем заведующего кафедрой английского языка. Выпускник Оксфорда, бакалавр по европеистике. Также бакалавр гуманитарных наук, а именно философии в колледже города Куинси, штат Иллинойс, бакалавр специальных социологических и антропологических исследований… Еще он является сотрудником Совета национальной безопасности по иностранным языкам. Также он член команды, которая читала лекции в рамках Программы великих книг в колледже Сент-Джон, Санта-Фе, штат Нью-Мексико. — Эджвуд улыбнулся. Это было существенным, очень важным, но ни Литтман, ни Риэль никак не отреагировали. Эджвуд снова заглянул в резюме. — Три года преподавал в университете Ла-Салл, Филадельфия. Он торжественно заявил о своих убеждениях перед конгрессом США, законодательными собраниями Массачусетса, Филадельфии и Огайо. Также он является постоянным руководителем Американской академии наук и искусств.

На какое-то время в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом бумаг, когда Эджвуд принялся укладывать резюме в папку.

— Вы говорили, что он написал несколько книг, — сказал Литтман.

— Да, детектив, он написал несколько книг.

— Используя собственное имя или псевдоним?

— Собственное имя.

Эджвуд встал из-за стола и подошел к книжному шкафу. Просмотрев несколько томов, он снял с полки пару тонких книг в твердой обложке и передал их Литтману.

— «Легче, чем дыхание», — прочел Литтман.

— А другая, — добавил Эджвуд, — называется «Священное чудовище».

— Что это за книги? — поинтересовался Риэль.

— Что за книги? — переспросил Эджвуд.

— Да. Это триллеры или ужастики? Или романтические истории?

Эджвуд понимающе улыбнулся.

— Это не Джон Гришэм или Дэн Браун. И не Нора Робертс. Профессор Роби пишет книги, которые бросают вызов. Первая в год публикации попала в список претендентов на Пулитцеровскую премию.

— А другая? — спросил Риэль.

Эджвуд покачал головой.

— Другая расстроила слишком много людей, чтобы ее куда-либо выдвигали. Профессор Роби написал о некоторых вещах, которые кое-кому не понравились.

Литтман нахмурился.

— Например?

— Откройте книгу, — посоветовал Эджвуд. — Прочтите первую строку введения.

Литтман открыл книгу, пролистал до первой страницы и вслух прочел:

— Что касается мировых организаций, католическая церковь — самая богатая, а ЦРУ — самая могущественная. Единственный вопрос, на который еще не найден ответ: которая из них больше погрязла в коррупции?

Эджвуд рассмеялся.

— Это, господа, не подходит для первой строчки книги, которая надеется получить Пулитцера.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Риэль. — Так как он?

— Как он? — эхом отозвался Эджвуд. — Насколько я могу судить, с ним все хорошо, детектив. Он редко уходит на больничный.

— Как человек. Как он как человек? — спросил Риэль. — Я это имел в виду.

Эджвуд нахмурился.

— Я немного смущен из-за повода вашего визита, джентльмены. Обязан ли я с точки зрения права отвечать на ваши вопросы, или вы просто надеетесь на широту моей души? Вы мне не объяснили толком, почему здесь находитесь. Сейчас профессора Роби заменяет один наш младший преподаватель. Хотя он хороший преподаватель, но определенно не тот человек, который должен заниматься работой профессора Роби.

Литтман улыбнулся.

— Вы не обязаны нам отвечать, мистер Эджвуд.

— Доктор Эджвуд.

— Простите, доктор Эджвуд. Как я сказал, вы не обязаны отвечать, хотя я должен заметить, что эти вопросы имеют определенную важность.

— Что означает, что профессор Роби чем-то провинился перед вами, парни, верно?

Литтман посмотрел на Риэля, Риэль посмотрел на Литтмана и перевел взгляд на декана.

— Ответьте мне прямо, и я вам помогу, — сказал Эджвуд. — Будете водить меня за нос, и я попрошу вас уйти. Вежливо, конечно, как позитивный и полезный член общества, каким я и являюсь. Однако я попрошу вас уйти.

— Профессор Роби помогает нам в одном расследовании, — сказал Литтман.

— Вы его арестовали? — спросил Эджвуд.

— Нет, мы его не арестовали.

— Где он сейчас?

— Он с одним из наших детективов, — сообщил Литтман.

— И его допрашивают по поводу чего-то, что, возможно, совершил он либо кто-то, кого он знает?

— Мы не можем вам этого сказать, — ответил Риэль.

Эджвуд кивнул, откинулся на спинку кресла и повернулся к окну.

— Джон Роби работает здесь с мая девяносто восьмого года. Мы считаем, что нам очень повезло, для колледжа он оказался настоящей находкой. Многие студенты пришли к нам только потому, что здесь преподает Джон Роби. Их родители наслышаны о нем — о его имени и репутации — и хотели, чтобы их дети приобщались к писательскому миру именно на его занятиях. — Эджвуд глубоко вздохнул. — Джон Роби для меня загадка, джентльмены. Он не напускает на себя важный вид, но полностью уверен в своей важности. Он относится ко всему спокойно, тем не менее я не встречал более страстного человека. Он молчаливый человек… — Эджвуд сделал паузу и отвернулся. — Однако китайцы говорят, что молчаливый человек либо не знает ничего, либо знает столько, что ему незачем говорить вообще. Если это так, то я бы отнес Джона Роби ко второй категории. Насколько я могу судить, у него нет пороков. Он не пьет, не курит, а что касается женщин, то он мог бы уложить в постель жену, подружку или любовницу любого сотрудника факультета, но не делает этого. Голубой ли он? Я уверен, что нет. Принимает ли он наркотики? Это одному Богу известно, но если это так, то он скрывает эту привычку так искусно, что я мог бы поклясться, что он не наркоман и никогда им не был. Что я думаю о нем как об ученом, как о преподавателе, как об ораторе? Я ценю его очень высоко, но это не значит, что я одобряю или мирюсь со всеми его методами.

— Что вы имеете в виду? — спросил Литтман. — Чего вы не одобряете?

Эджвуд загадочно улыбнулся и подошел к окну, которое частично было выложено витражом из зеленых и красных стекол. Он увидел темно-коричневую траву на лужайках, чисто подметенные дорожки и клумбы, приготовленные к зиме.

— За время, что Джон Роби работает у нас, ко мне часто приходили его студенты буквально в слезах. Он не оспаривает обвинения, но яростно доказывает необходимость своих методов. Возможно, он человек страсти. — Эджвуд сцепил руки за спиной и на секунду закрыл глаза. — Академические круги — это мир в себе, джентльмены, — тихо сказал он. — В то время как вы находите занятной погоню или перестрелку, мы ощущаем нервное возбуждение по причинам намного более спокойным и земным. Новый текст Нормана Мейлера… Коллекция доселе не известных поэм Эмили Дикинсон… — Он улыбнулся. — Я понимаю, что вам подобные вещи могут показаться совершенно неинтересными. Возможно, это верно, но суть в том, что человек рассказывает истории намного дольше, чем грабит дома. Джон Роби может показаться человеком крайностей. Он не будет терпеть самодовольство, непрофессионализм, посредственность и заурядность. Ему больше понравится, если вы дадите ему ужасно написанный рассказ, в который вложили душу, чем отличное стихотворение, которое далось вам безо всякого труда. Он ругает студентов не за то, что они сделали, а за то, чего они сделать не удосужились. У него исключительно высокие требования, и он настаивает, чтобы студенты соответствовали им насколько это возможно.

— Вы сказали, что были студенты, которые приходили к вам в слезах после его занятий, — напомнил Риэль.

Эджвуд отошел от окна и снова сел за стол.

— В слезах, да. Потому что они считали, что не способны на то, чего хочет профессор. Профессор Роби требует от них десять тысяч слов в месяц. Для профессионального писателя это ничто. Он может выдать их за день-два. Но студенты не профессиональные писатели. То, что они есть, и то, чем они хотят стать, — это две разные вещи. Роби заставляет их учиться бегать до того, как они научились ходить. И хотя он достиг больших результатов, чем любой другой преподаватель, порой его запросы расстраивают даже совет директоров и попечительский совет.

— О его методах ходят слухи?

— Слухи? Слухи будут ходить всегда, детектив, но кто бы и что ни говорил, они не могут спорить с результатами, со статистикой. И что бы ни говорил какой-нибудь родитель о том, как сильно расстроено его чадо, в его глазах можно рассмотреть благодарность за такого преподавателя, как Роби. Это достаточно дорогой колледж, детектив, и родителям приятно осознавать, что их дети выкладываются здесь по полной.

— Вы очень высокого мнения о нем, — заметил Литтман.

— Я очень высокого мнения о нем, и я завидую этому человеку, но иногда я очень рад, что не похож на него.

— Почему так?

— Потому что у него нет жизни, — ответил Эджвуд. — У него нет жены, нет детей, нет интересов. Он приходит на заседания попечительского совета только потому, что это записано в контракте и у него нет выбора. Он резок с людьми, он одиночка, его чувство юмора так же сухо, как пустыня в Аризоне. Он может посмотреть на вас так, что вы почувствуете себя ничтожеством, а потом сказать что-то такое, от чего вы почувствуете, что он понимает вас намного лучше, чем вы сами…

Эджвуд запнулся и какое-то мгновение выглядел растерянным. Потом он нахмурился, покачал головой и улыбнулся.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я увлекся. Как вы понимаете, то, что я говорю, — лишь мое личное мнение о профессоре Роби. — Он нервно рассмеялся. — Мне правда не хочется, чтобы он думал, будто я обсуждал его вне аудитории, так сказать.

Литтман успокаивающе улыбнулся.

— Все в порядке, доктор Эджвуд. Нам просто интересно, как в колледже относятся к нему, что о нем думают коллеги. Очевидно, что вы как декан лучше осведомлены…

Эджвуд перебил его.

— Я рискну с вами не согласиться, детектив. Да, нанимал профессора Роби именно я, но я не работаю с ним каждый день. Его коллеги по кафедре и студенты могли бы дать намного более точную оценку каждодневной деятельности этого человека. Я встречаю его в коридоре. Мы учтиво киваем друг другу, но разговариваем редко. Я встречаюсь с ним раз в месяц, когда он отчитывается по деятельности кафедры, но эти встречи достаточно коротки, и на них я в основном слушаю. Я сообщаю ему, какие имеются вопросы или жалобы. Он делает пометки, хмыкает, нехотя соглашается, и мы… — Эджвуд замолчал и улыбнулся.

— Что? — спросил Риэль.

— Мы всегда заканчиваем тем, что обсуждаем книгу, которую я все собираюсь написать.

— Вы пишете книгу?

— Я собираюсь писать книгу, детектив. Профессор Роби — моя литературная совесть, мой пастырь. Он подгоняет меня, чтобы я приступал, а я все тяну. Я пытаюсь приводить рациональные доводы, а он говорит, что мои отговорки еще более неубедительны, чем те, которыми пичкают его студенты. Мы смеемся по этому поводу, но я знаю, что он говорит так не со зла.

На секунду в кабинете наступила тишина.

— Еще будут вопросы, джентльмены? — спросил Эджвуд.

— Колледж работает по субботам? — спросил Литтман.

— Да, открыт для самостоятельной внеаудиторной работы. Библиотека, конечно, тоже открыта. Кроме того, некоторые преподаватели дают частные уроки. Почему вы спрашиваете?

— Вы ведете учет тех, кто дает такие уроки?

— Да, ведем.

— А вы можете сказать, был ли профессор Роби здесь в субботу, одиннадцатого ноября?

— Я знаю, что не был, — ответил Эджвуд.

— Почему?

— Потому что одиннадцатого ноября колледж был закрыт по случаю Дня ветеранов.

Литтман и Риэль помолчали.

— Так, джентльмены, еще будут вопросы? — спросил Эджвуд.

— Думаю, нет, — ответил Литтман. — Спасибо за то, что уделили нам время, и за вашу откровенность.

Риэль начал вставать со стула.

Эджвуд поднял руку.

— Минуточку, — сказал он. — Было бы неплохо, если бы вы приблизительно сказали, сколько еще времени займет у вас… разговор с профессором Роби. Если мне придется нанять дополнительных преподавателей… Ну, вы даже не представляете, сколько бумажек надо будет оформить и сколько денег потратить.

— Мы не можем дать определенный ответ…

— Да ладно вам, детектив. Вы говорите, как Ричард Никсон. Все, что я прошу, так это представление о том, с чем мы имеем дело.

Литтман с непроницаемым лицом ответил:

— Доктор Эджвуд, я понимаю вас, но мы сами оказались в достаточно непредсказуемой ситуации. Существует вероятность, что профессор Роби может помочь нам в расследовании, и если так, то это может занять время. Если нет, мы будем знать об этом до конца дня, и утром он вернется на работу. Это все, что я могу вам сказать.

— А что за дело, в котором он может вам помочь?

— Извините, сэр, но я не могу ничего добавить.

— Хорошо, — сказал Эджвуд и встал.

Риэль и Литтман последовали за ним к двери.

Эджвуд вышел в коридор вместе с детективами.

— Пожалуйста, передайте мои наилучшие пожелания профессору Роби, — сказал он. — Скажите, что мы все его ждем.

— Конечно, — ответил Литтман.

Эджвуд смотрел им вслед с выражением неприкрытого любопытства, разбавленного небольшим чувством вины за то, что он так разоткровенничался о профессоре Роби. У него, похоже, ничего такого не просили, но что сделано, то сделано. Если Джон Роби был таким человеком, каким его считал Эджвуд, значит, он сможет о себе позаботиться.

Декан вернулся в кабинет и тихо прикрыл за собой дверь.

ГЛАВА 32

— Меня зовут детектив Роберт Миллер.

Роби кивнул, но ничего не сказал.

— А вас как зовут?

— Роби. Меня зовут профессор Джон Роби.

— Я хотел задать вам пару вопросов, профессор Роби.

Роби улыбнулся.

— О чем?

— О людях, которых вы, возможно, знаете.

— У меня мало знакомых, детектив. Ученые ведут уединенный образ жизни, знаете ли.

— Я понимаю, сэр, тем не менее считаю, что вы могли бы нам помочь.

Роби помолчал несколько секунд. Он посмотрел на дверь закусочной, потом в окно и снова на Миллера.

— Если вы планируете меня задержать, тогда хотя бы отправьте кого-то в колледж. Пускай встретятся с Аланом Эджвудом. Он мой декан. Пускай сообщат, что меня задержали, и извинятся от моего имени. Это можно устроить?

— Можно, — ответил Миллер.

— Большое спасибо.

— Присядем? — спросил Миллер, указывая на один из столиков.

Метц и Оливер сидели в машине на другой стороне улицы и следили за закусочной. В противоположном здании на четвертом этаже расположились два офицера спецназа. Они просто наблюдали, но могли вмешаться в любой момент, если Роби попытается убежать.

Роби поставил кофе на столик и сел. Миллер устроился напротив. Рос остался сидеть у стойки.

— Вы выглядите усталым, детектив Миллер.

— Мне пришлось потрудиться, чтобы найти вас, — сказал Миллер.

— Меня? С чего бы вам искать меня?

Миллер внимательно посмотрел на Роби. На вид ему было за сорок, каштановые волосы тронуты сединой на висках, суровое лицо чисто выбрито. Его глаза были непонятного цвета — ни серого, ни зеленого, ни голубого, а какого-то смешанного оттенка. Вокруг глаз и по лицу пролегли неглубокие морщины. Держался Джон Роби как человек, который уже всего достиг. По-другому Миллер не мог это описать. В отличие от большинства людей, которые куда-то спешат, надеются на лучший исход, для Роби, казалось, все уже было кончено. Он не нервничал и никак не отреагировал ни на приход Миллера, ни на его предложение ответить на некоторые вопросы. Он вел себя как человек, который ожидал подобной встречи, даже предвкушал ее.

— Мы искали вас из-за некоторых фотографий, — сказал Миллер.

— Фотографий? — Роби поднял чашку и глотнул кофе. Потом взглянул на машину на другой стороне улицы и снова перевел взгляд на Миллера. — Ваши люди? — спросил он.

Миллер кивнул.

— За мной?

— Мы ищем нечто очень важное, профессор Роби. Мы сейчас на таком этапе, когда решили, что вы можете нам помочь.

— Вы упомянули фотографии.

— Да.

— Чего?

— Кого, — ответил Миллер. — Фотографии вас и женщины по имени Кэтрин Шеридан.

— Кэтрин как? Шератон?

— Шеридан, Кэтрин Шеридан.

Роби понимающе улыбнулся.

— Я прожил долгую жизнь, детектив Миллер. Я несколько раз объездил весь мир. Я встречал сотни, если не тысячи людей. Не уверен, что помню кого-то с таким именем. По крайней мере, оно не всплыло у меня в памяти.

— Я считал, что ученые ведут уединенный образ жизни.

Роби рассмеялся, но ничего не сказал.

Миллер сунул руку в карман пиджака, достал копию одной из фотографий, найденных под ковром в доме Шеридан, и протянул Роби. Тот вытащил из кармана очки. Минуту он протирал их салфеткой, потом надел на нос и поднес фотографию к лицу. Он вгляделся в снимок, покачал головой и передал его Миллеру.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Не знаю, чем вам помочь, детектив Миллер. Я не могу вспомнить лицо этой женщины, и, как уже заявлял, ее имя мне ни о чем не говорит.

— Несмотря на то, что на снимке вы сняты вместе?

Роби снова посмотрел на автомобиль на улице и перевел взгляд на Миллера.

— Я работаю в Маунт-Вернон уже несколько лет, — сказал он. — До этого я много путешествовал, в основном по работе, иногда для собственного удовольствия. На снимке почти не виден фон, чтобы я мог определить, где он сделан. Возможно, я был с ней знаком, возможно, это жена туриста, которая настояла на том, чтобы я с ней сфотографировался, после того как я сделал фото ее и мужа. Это могло быть лекционное турне, часть групповой фотографии на фоне какого-нибудь университетского городка. Такое бывает, знаете ли. Вы встречаете незнакомцев, и возникает ощущение, что надо запечатлеть этот момент, ведь все так мимолетно. — Роби указал на закусочную, в которой они сидели. — Кто-нибудь увидит нас здесь, возможно, даже сфотографирует, и будет казаться, что мы хорошо знакомы друг с другом. С чего бы еще нам сидеть за одним столиком и пить кофе? Должно быть, мы друзья, возможно, даже коллеги. Но нет, мы ни то ни другое, мы только что познакомились и никогда прежде не встречались. Вероятность того, что мы встретимся снова, стремится к нулю. Видимость, детектив Миллер. То, что кто-то видит, и то, что, как ему кажется, он видит, — это большая разница.

Миллер медленно кивнул.

— Вы когда-нибудь слышали о женщине по имени Наташа Джойс? У нее маленькая дочь Хлои. Она живет в бедняцком районе между Лэндовер-хиллз и Гленарден…

— Наташа, говорите?

— Наташа Джойс, да.

— Ах, извините, я подумал о ком-то другом. О своей студентке. Кажется, ее звали Наташа, но я не уверен, что фамилия была Джойс.

— Значит, вы не знаете никого по имени Наташа Джойс?

— Я не думаю, что знаю. Однако смотрите. Вот я на фотографии с кем-то, кого я совсем не знаю, верно? Интересно, скольких людей встречаем мы за жизнь? Мы слышим их имена и, услышав, тут же забываем. Мы забываем и их лица тоже, я уверен в этом. Должно быть, вам приходится сталкиваться с таким по работе.

— Мне повезло, у меня отличная память на лица и имена.

— Да, вам действительно повезло, детектив. Хорошо, что у вас работа, на которой вы в полной мере можете использовать это качество.

— Вы знаете человека по имени Дэррил Кинг?

Роби, казалось, задумался, уголки его рта опустились. Он снова медленно покачал головой.

— Ничего не приходит на ум. — Он улыбнулся, почти хохотнул. — Что-то толку от меня никакого, верно?

— Причина, по которой я спрашиваю, профессор Роби…

— Пожалуйста, детектив, меня зовут Джон… Только студенты зовут меня профессором.

— Хорошо. Так вот, причина, по которой я этим интересуюсь, Джон, состоит в том, что Наташа Джойс подтвердила, что несколько лет назад вы приходили к ней, чтобы повидаться с ее парнем, этим Дэррилом Кингом. По всей видимости, вы были там с Кэтрин Шеридан и вместе разыскивали Дэррила Кинга. Вы его не нашли, поэтому обратились к Наташе Джойс…

— «По всей видимости» здесь ключевая фраза, детектив. Я могу не помнить некоторые вещи, но поездка в бедняцкий район, о которой вы говорите, на поиски кого-то с этой женщиной… Я даже не представляю, как бы мог забыть подобное. Эта женщина, Кэтрин Шеридан, может подтвердить, что этот визит имел место?

Миллер покачал головой.

— К сожалению, она мертва.

Роби удивленно приподнял брови. Он выглядел озабоченным, даже встревоженным.

— Мне очень жаль, — тихо сказал он. — Тогда, может, Наташа Джойс могла бы…

— Она тоже мертва, — перебил его Миллер.

Роби нахмурился.

— Я не понимаю. Вы считаете, что существует связь между мной и двумя мертвыми женщинами, о которых я никогда не слышал?

— Да, считаю, — подтвердил Миллер. — Вы ходили к человеку, он узнал вас по фотографии, но вы отрицаете этот факт.

— Так как, по-вашему, я могу вам помочь? — спросил Роби.

Он посмотрел на часы, и это напомнило Миллеру о том, что у него совершенно нет причин задерживать этого человека.

— Где вы были под вечер в субботу одиннадцатого ноября?

Роби помолчал минутку. Потом закрыл глаза и улыбнулся.

— Да, конечно. Суббота одиннадцатого. Я был на катке в Брентвуд-парк. Иногда по субботам я хожу туда, чтобы посмотреть на тренировку.

— Тренировку?

— Днем каток закрыт, по крайней мере между двумя и пятью часами. Одна из девушек, выступающих по фигурному катанию от США на Олимпийских играх, тренируется там в это время. Я хожу посмотреть.

— Вы знакомы?

— Лично нет. Я разговаривал с ней пару раз, но это нельзя назвать знакомством.

— Если каток днем закрыт, как вас туда пускают?

— Я познакомился с ее тренером несколько лет назад. Он был хорошим человеком. Он умер, и его делом занялся помощник. Он знает, что мы с тренером были добрыми друзьями. Он позволяет мне приходить и наблюдать за тренировками.

— Как ее зовут?

— Сара Бишоп.

— А ее тренера?

— Умершего или нынешнего?

— Нынешнего.

— Его зовут Амундсен, Пер Амундсен.

— И они смогут подтвердить, что вы были на катке в субботу одиннадцатого ноября между двумя и пятью пополудни?

— Конечно, — ответил Роби. — Кроме них и меня в такое время там больше никого нет. Я сижу в заднем ряду. Я не мешаю. Я наблюдаю за тренировкой, а потом ухожу домой.

— Хорошо, профессор. Нам придется проверить ваше алиби…

— Алиби? — В его голосе послышалось неподдельное удивление. — Вы считаете, что мне нужно алиби?

— Скорее всего, так и есть, — ответил Миллер. Он чертовски устал, и что-то в беззаботности Роби раздражало его. — У меня две мертвые женщины, и обе связаны с вами…

— Вы сказали, что они связаны со мной, но ни одна из них не может этого подтвердить.

— Потому что они мертвы, профессор Роби.

— Джон.

Миллер заколебался.

— Как угодно, — сердито отрезал он. — У меня две мертвые женщины и фотография, на которой вы с одной из них. Также у меня есть заявление от второй, что вы ее посещали.

Роби медленно вдохнул и наклонился к нему.

— То, что вы говорите, детектив, не подкреплено ничем. Это слово мертвой женщины, которую я не знаю, против моего. Поэтому, если у вас больше нет вопросов…

Миллер почувствовал, что невольно сжимает кулаки.

— Мне нужен ваш адрес и номер телефона.

— Будут еще вопросы?

— Определенно. Мы расследуем ряд инцидентов, и я уверен, что у нас возникнут к вам дополнительные вопросы.

Роби улыбнулся.

— Вы говорите, как герой телефильма.

Миллер весело рассмеялся, чему был сам немало удивлен. Напряжение между ними было очень реальным, но в этот момент оно исчезло. Это было неожиданно. Простое замечание Роби «Вы говорите, как герой телефильма» заставило что-то в нем дрогнуть. Это была почти физиологическая реакция. Как будто внезапно ослабело нечто туго закрученное. Он посмотрел на мужчину, сидящего напротив, на этого профессора Джона Роби, человека, который, как он наделся, мог бы дать ему что-то, с чем можно было бы работать, что-нибудь, что помогло бы распутать это безумие, поселившееся в их жизни, в жизни полицейского участка, в жизни самого города. Но Роби ничего ему не дал.

— Вы думали, что я смогу помочь вам в расследовании, детектив?

— Я считал, что вы сможете рассказать нам что-нибудь об этой женщине, о Кэтрин Шеридан.

— Я знаю, как это бывает. Налетает шквал, и ты думаешь, что будет шторм, но ошибаешься. Мне очень жаль.

Миллер не ответил.

— Этих женщин убили? — спросил Роби.

— Я не могу с вами это обсуждать. Вы ответили на мои вопросы. Я понимаю, что вы спешите на работу.

Роби сунул руку в карман пиджака, достал бумажник и выудил из него визитку. На обратной стороне карточки он написал свой домашний адрес и номер мобильного телефона. Потом он передал визитку Миллеру и встал.

— Я должен попросить вас не покидать город, профессор Роби, — сказал Миллер.

Роби улыбнулся.

— Я не собираюсь покидать город, детектив.

Он подхватил пальто, чемоданчик и, не говоря больше ни слова, вышел из закусочной. Миллер смотрел, как он направляется в сторону колледжа Маунт-Вернон.

Через пару минут подошли Метц и Оливер.

— Профессор Джон Роби, — сказал Миллер, — преподаватель колледжа Маунт-Вернон. Живет недалеко, в районе улицы Нью-Джерси и Кью-стрит. Кэтрин Шеридан не знает. Говорит, что не помнит, при каких обстоятельствах было сделано фото с ней. Ездите лекциями по стране, посещает университеты, всякое такое. Говорит, что такую фотографию могли сделать и в том случае, если он не был знаком со всеми присутствующими. Уверяет, что никогда не слышал о Наташе Джойс и Дэрриле Кинге. Отвечает на вопросы с неохотой, ничего нового не сказал.

— Где он был в субботу, когда убили Шеридан? — спросил Рос.

— Профессор Роби наблюдал, как кто-то тренируется на катке в Брентвуд-парк между двумя и пятью часами.

— Как он объяснил то, что у нас три фотографии, на которых он запечатлен с Шеридан?

— Я об этом не спрашивал. Не хочу показывать ему все, что у нас есть, — пояснил Миллер. — Мне надо проверить его алиби. Если он был на катке, мы спросим его о фотографиях. Если его там не было или его алиби невозможно проверить, этого будет достаточно для получения ордера на обыск. Посмотрим, что может связывать его с Шеридан. Учитывая то, как развивается дело, я хочу, чтобы мы как можно меньше рассказывали ему. Если он решит, что у нас есть только одна эта фотография, он расслабится.

— Может, не стоило его отпускать? — спросил Оливер.

— У нас на него ничего нет, — ответил Миллер. — За что его арестовывать? У нас есть только эти три фотографии. Он говорит, что не помнит ее. Говорит, что не был знаком ни с Наташей Джойс, ни с Дэррилом Кингом. Нам нужно хоть что-то на него, хотя бы поймать его на лжи. Тогда мы сможем действовать.

— Значит, едем в Брентвуд-парк, — сказал Рос.

Миллер повернулся к Оливеру.

— Вы, парни, дождитесь Риэля и Литтмана, а потом возвращайтесь в участок и заставьте их записать все, что рассказал декан. Ждите моего звонка. Я скажу, что делать дальше, хорошо?

Миллер и Рос остались за столиком у окна. Одри принесла им кофе и спросила, все ли в порядке.

— Да, все в порядке, — ответил Миллер. — Спасибо за помощь. Вы сделали очень многое.

Одри на мгновение заколебалась.

— Он тот, кто вам нужен? Он, похоже, ждал кого-то, и я очень обеспокоена…

— Мы выясним, стоит ли беспокоиться на его счет, задолго до того, как он снова придет сюда.

— Обещаете?

— Обещаю. Живите, как жили. Все будет хорошо.

— На этот раз я вам поверю. Я вам помогла, но вовсе не хочу, чтобы какой-то засранец думал, что я его подставила.

— Одри, серьезно, все в порядке. Он всего лишь преподаватель в колледже. И ничего не сделал, насколько мы знаем.

Она рассмеялась.

— Извините, я не нарочно…

— Все нормально. Мы позаботимся о том, чтобы у вас не было проблем.

— Хорошо, спасибо.

Она улыбнулась Миллеру и Росу, вернулась за стойку и принялась готовиться к обеду.

— Ну? — спросил Рос.

— Что-то в этом есть, — сказал Миллер. — Он совсем не удивился нашему появлению. Словно ждал нас.

— Черт, Роберт, это ничего не значит. Ласситер будет рвать на себе волосы от отчаяния. Я не думаю, что тебе стоило его отпускать.

— А что мне было делать? Арестовать его? За что? Что он сделал?

— Ты мог бы дальше давить на него этими снимками. Ведь у нас не одна фотография, а три. Если бы была только одна, тогда можно было бы поверить, что это случайный снимок. Кто-то мог их снять вместе по ошибке, и он об этом ничего не знал. Но три…

— Я знаю, что я делаю, Эл. Ты должен довериться мне. Я знаю, что делаю.

— Было бы неплохо, если бы я тоже знал, что ты делаешь, Роберт. Ласситер придет ко мне и спросит, почему мы отпустили этого парня. Почему мы это сделали? Что я ему скажу?

— Скажешь, чтобы задал этот вопрос мне.

Эл Рос помолчал, допил кофе. Казалось, он пытается успокоиться, собраться с мыслями, смириться с тем, что произошло.

— Так как его зовут? — в конце концов спросил он.

— Роби, — ответил Миллер. — Джон Роби.

— Ты шутишь?

Миллер нахмурился и покачал головой.

— Нет, а что?

— Так звали героя Кэри Гранта в фильме «Поймать вора».

Миллер достал из кармана визитку и протянул Росу.

— Вот, — сказал он. — Профессор Джон Роби, колледж Маунт-Вернон.

— По-другому пишется, — сказал Рос. — Парня из фильма звали Роуби, тем не менее это…

Миллер махнул рукой.

— Это пустяк, просто имя парня.

— Значит, мы проверяем его алиби, а потом что?

— Зависит от того, подтвердится ли оно.

— А если подтвердится?

— Тогда и подумаем.

ГЛАВА 33

Был почти полдень, когда они разыскали Сару Бишоп в оздоровительном клубе на Пенн-стрит, который находился всего в пятистах метрах от катка. Ласситер звонил им три раза. Миллер говорил с ним, и каждый раз разговор был короткий и формальный. Ласситер хотел знать, нашли ли они Бишоп. Он хотел знать именно те вещи, о которых говорил Рос. Почему Миллер не показал Роби все три фотографии? Почему он его отпустил? Он уже знал ответы, но все равно был расстроен.

Сара Бишоп оказалась в столовой оздоровительного клуба. Она была одета в костюм для бега, волосы были собраны в хвост. Миллер прикинул, что ей где-то двадцать один или двадцать два года. Сара оказалась симпатичной девушкой почти средиземноморского типа с темными волосами. Такие девочки обычно не идут в поддержку школьной сборной по футболу, а увлекаются теннисом и предпочитают языки общественным наукам.

Она, казалось, была ошеломлена внезапным появлением двух детективов, и ей было интересно, как они ее нашли.

— Мы поговорили кое с кем на катке, — объяснил Миллер. — Нам дали номер вашего тренера. Он сказал, что вы либо дома, либо в библиотеке, либо здесь. Мы позвонили в библиотеку, потом сюда. Он отказался дать нам ваш домашний адрес, пока мы не проверим эти два места.

— Так что случилось? Несчастье с кем-то?

Миллер улыбнулся.

— Нет, — ответил он. — Ничего такого. — Он оглянулся. В столовой было всего несколько человек, и они, похоже, совершенно не обращали на них внимания. — Мы можем присесть?

— Конечно, — отозвалась Сара. — Чувствуйте себя как дома.

Рос придвинул стул от соседнего стола.

— Мы хотели спросить вас об одном человеке, — начал Миллер. — Я так понимаю, вы тренируетесь на катке в Брентвуд-парк каждую вторую субботу.

Сара кивнула. Она открутила крышку на бутылке с водой и отпила немного.

— По субботам, когда я не тренируюсь, я встречаюсь здесь с отцом. У них с матерью бракоразводный процесс. Такой бред! Я имею в виду, что они прожили вместе сто лет и они ни за что не найдут себе лучшую пару. Ведут себя как дети.

— Мне очень жаль, — сказал Миллер. — Это, должно быть, непросто.

Сара рассмеялась.

— Иногда я думаю, не прилетела ли я с другой планеты? Мы такие разные. Что это за хрень такая? Я имею в виду бракоразводный процесс.

— Значит, вы тренируетесь там каждую вторую субботу.

— Да, и обычно еще по понедельникам и вторникам вечером.

— Вы в олимпийской команде США?

Сара рассмеялась так, что чуть не подавилась.

— Боже, кто вам такое сказал? Боже, нет, я не в олимпийской команде! Я хочу в нее попасть, но вы хоть представляете, что требуется, чтобы достичь такого уровня? Да для этого нужно кататься как бог. К тому же я уже становлюсь старовата для этого.

— Старовата? — спросил Миллер, не веря своим ушам.

— Мне двадцать два, — сказала она. — Поверьте, если речь идет о фигурном катании на Олимпийских играх, то это уже немного не тот возраст. Если все будет идти так, как сейчас, я в конце концов стану тренером или еще кем-то в этом роде. Но я все равно на льду почти каждый день. Нужно очень сильно хотеть этого, чтобы катание стало стилем жизни.

— Я хотел спросить об одиннадцатом числе, — сказал Миллер. — О прошлой субботе.

— Да, пожалуйста.

— Мне интересно, кто был в Брентвуд-парке, когда вы там занимались.

— В прошлую субботу я не занималась.

Миллер нахмурился.

— Вы не занимались?

— Нет, не в прошлую субботу. В прошлую субботу мы втроем пошли на День ветеранов. Там, где живет мама, проводили поминальную службу, и мы должны были присутствовать. Мой дедушка, отец мамы, погиб во Вьетнаме, когда маме было тринадцать или четырнадцать лет. Каждый год мы должны ехать в церковь, а потом проводить целый день с бабушкой. Сидеть за столом, смотреть фотографии и все такое. Это очень грустно, понимаете? Бабушка, она сейчас очень старая, так больше никогда и не вышла замуж. Она постоянно рассказывает о том, каким был ее муж. Она, похоже, немного тронулась. Понимаете, о чем я?

Миллер глубоко вздохнул. Он чувствовал присутствие Роса рядом. Роби солгал им. Просто взял и солгал в лицо. Он сказал, что был где-то, хотя на самом деле его там не было. Он сообщил о своем местонахождении во время убийства Кэтрин Шеридан, и эта информация оказалась ложной.

— Вы уверены? — спросил Миллер.

— В чем? Что моя бабуля помешалась?

Миллер пытался сдержаться, старался не показывать беспокойства, демонстрировать неспешную безмятежность.

— Нет, в том, где вы были в прошлую субботу.

— Конечно, уверена. Это же был День ветеранов, верно? Прошлая суббота. Я провела весь день с родителями. Они не рассказали бабушке, что разводятся. Они ни слова не сказали, потому что она… ну вы поняли. У нее бы удар случился или еще что. Мы провели весь день вместе. С утра церковь, потом мы поехали к бабушке в Манассас. Мы вернулись в начале девятого вечера. Я запомнила, потому что хотела посмотреть что-то по телевизору, а когда вернулась, передача почти закончилась.

— Хорошо, Сара, очень хорошо. Спасибо большое за помощь.

— А почему вас интересовало, где я была? Почему это так важно?

— Нам просто нужно было выяснить, где вы были.

Сара нахмурилась.

— Эй, да ладно вам! Так нечестно. Вы не можете просто прийти, спросить, где я была, и уйти. Это неправильно. Что происходит? Кто-то сказал, что я была в другом месте? У меня неприятности?

Миллер покачал головой.

— Нет, у вас нет неприятностей. И никто не говорил, что вы были в тот день в другом месте. Кое-кто сказал, что видел вас в Брентвуде, вот и все.

— Это был Джон?

Миллер замер.

— Джон Роби, верно? Он сказал, что был на катке в прошлую субботу?

— Да, все верно.

— И теперь он в дерьме? Он что-то натворил? В этом все дело? Он сказал, что был в Брентвуде, и я только что поломала его алиби?

Миллеру хотелось рассмеяться, перевести все в шутку. Она попала в самую точку, но не понимала важности того, что сделала.

— Вы знаете Джона Роби? — спросил Миллер.

Сара покачала головой.

— Я бы так не сказала. Мой тренер знаком с ним. Пер Амундсен. Ну, раньше он не был моим тренером, меня тренировал другой человек — Патрик Суини. Он был отличным парнем, просто лапочка. Ну и крутой, как настоящий тренер. Он был молодец. Он умер. Пер был его помощником, а потом стал моим тренером. Короче говоря, Джон знал Патрика. Я думаю, они были старыми приятелями. Они общались. Джон приходил к Патрику, и так я с ним познакомилась. Но это шапочное знакомство. Я его, считай, не знаю. Он приходит на каток и садится сзади. Там есть места, и родители могут прийти, посидеть и посмотреть, как проходит тренировка. В общем, Джон приходит каждую вторую субботу и смотрит, как я занимаюсь. Ему нравится связка с Эдит Пиаф.

— Извините, не понял.

— Есть такая связка, которую я исполняю. Мы используем для сопровождения песню Эдит Пиаф. Джон сказал, что стоит использовать ее, когда я поеду на отбор в олимпийскую сборную в феврале следующего года.

— Но он сказал это не в прошлую субботу?

Сара Бишоп покачала головой.

— Нет, не в прошлую субботу. Если у Джона будут неприятности, потому что я была его алиби, пожалуйста, извинитесь перед ним от моего имени.

— Хорошо, — успокоил ее Миллер. — Ничего страшного. Вы нам очень помогли, большое спасибо.

— Произошло что-то плохое? — спросила Сара.

— Я не могу ничего вам рассказать, Сара. Извините. Это наша работа. Мы сталкиваемся с вопросом и должны дать на него ответ. В девяти случаях из десяти он ничего не значит.

— Вы знаете, он очень умный. Он профессор в колледже. Книжки пишет и все такое. Пер мне рассказывал. Джон ничего не рассказывал. Он не такой человек, чтобы рассказывать о себе.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, знаете, он очень тихий. Его редко разговоришь, но если он все-таки начинает говорить, то не о себе, а о собеседнике.

Миллер нахмурился.

— Вы встречали когда-нибудь таких людей? Какими бы необыкновенными они ни были, тебе кажется, что в разговоре с ними важен именно ты. Одна моя подруга когда-то познакомилась с Джоном Траволтой. Она сказала, что он очень милый, приятный парень. Все время, пока они разговаривали, он только тем и занимался, что расспрашивал о ее жизни, чем она занимается, нравится ли ей фигурное катание. Ему было просто интересно. Весь разговор касался только ее, словно он был никем. В общем, Джон Роби такой же. Мне кажется, он незаурядный человек, но по тому, как он говорит и ведет себя, этого не скажешь.

— Как долго вы с ним знакомы?

Сара пожала плечами.

— Не знаю. Патрик умер примерно пять лет назад. Да, это было в ноябре две тысячи первого года, а Джон ходил к нему до этого. Он ходил к нему приблизительно год. Получается, я знаю его уже шесть лет. Я начала тренироваться с Патриком, когда мне было двенадцать лет, значит, когда я познакомилась с Джоном, мне было шестнадцать.

— Вас не смущает то, что он приходит и смотрит, как вы тренируетесь?

— Смущает? Не, не смущает. Он просто сидит сзади и смотрит. Иногда он приходит уже после начала тренировки. Я, бывает, остановлюсь на минутку, подниму голову, а он сидит там с пакетом пончиков или еще с чем-нибудь. Он безобидный.

— Вам никогда не казалось, что в его интересе есть что-то неуместное?

Сара рассмеялась.

— В смысле? Вы намекаете на то, что он педофил?

— Простите, — извинился Миллер. — Задавать этот вопрос непросто. Я не хотел вас расстроить.

— Все нормально. Я толстокожая. Помните, я же с другой планеты, а мои родители в своем-то возрасте решили, что порознь их жизнь будет лучше. Считаю ли я его извращенцем? Нет, не считаю. Он не такой. Это несложно определить по тому, как на тебя смотрят. Чувствуешь, что думает такой человек. Джон просто дружелюбный. Он знал Патрика, а Патрик умер. Может, он решил, что стоит продолжать приходить, чтобы я не подумала, что он приходил только из-за Патрика. Мне он нравится… — Сара замолчала и посмотрела на Миллера. — Теперь вы скажете, что он педофил? Или серийный убийца, или еще кто?

— Ничего подобного, — возразил Миллер. — Как я уже говорил, мы просто проверяем информацию. Спасибо, что уделили нам время.

— Как хотите, — ответила Сара.

Она встала, взяла бутылку с водой, полотенце, на котором сидела, и повернулась к двери.

— А если мне понадобится связаться с вами снова? — спросил Миллер.

— У вас есть номер Пера. Он передаст мне.

— Хорошо. Спасибо.

— Без проблем. Передавайте Джону привет.

Миллер кивнул.

— Передам.

Они с Росом смотрели ей вслед.

— Хорошая девчонка, — сказал Рос.

— Которая только что испортила алиби Джону Роби.

— Ты думаешь, он бы проверил, да? Если он такой умный, как она утверждает, он бы убедился, что она действительно тренировалась в тот день, прежде чем делать ее своим алиби.

Миллер улыбнулся и покачал головой.

— В этом-то и суть, верно? Такой парень, как он, если он это сделал, — чокнутый. Это минус, каким бы умным он ни был. Если он совершил все это, значит, он псих, а сумасшествие — плохой помощник, когда хочешь запутать расследование.

— Значит, мы едем к нему.

— Конечно. Я хочу позвонить Ласситеру, убедиться, что мы все Делаем по правилам, что используем все лазейки. Потом мы поедем за ним. Я хочу, чтобы Риэль и Литтман тоже туда приехали. Пускай расскажут все, что им наплел декан.

— Мы можем позвонить им по дороге, — предложил Рос.

Они вышли из клуба и поехали в участок. Что-то не давало Миллеру покоя, что-то, что сказал ему Роби в закусочной. Он произнес странную фразу. Тогда Миллер не обратил на нее внимания, но теперь, когда мысленно вернулся к той беседе, она показалась ему неуместной, странной.

— Что такое шквал? — спросил он Роса.

— Шваль? Это отбросы всякие, мусор.

— Да нет, шквал. С буквой «к» и без мягкого знака.

— Шквал… Я думаю, это что-то типа сильного ветра, налетевшего внезапно. Почему ты спрашиваешь?

Миллер покачал головой.

— Роби сказал кое-что. Я не знаю. Может, это пустяки. Я позвоню Ласситеру, обсужу с ним.

Рос кивнул, притормозил перед светофором на пересечении улиц Флорида и Экингтон. Загорелся зеленый свет, и они забыли о разговоре в закусочной. У них были более важные заботы. Нужно было использовать внезапно подвернувшийся шанс и выяснить, что Джон Роби знал на самом деле.

ГЛАВА 34

Четверть третьего. Присутствовали все, кроме Литтмана. Тот же офис на третьем этаже с окнами, выходящими на улицу. Ласситер, Риэль, Метц, Оливер, Миллер и Рос. Литтман все еще дежурил возле колледжа. Его машина стояла через дорогу от здания. Он не должен был упустить Роби, когда тот пойдет домой.

Ласситер руководил собранием. Он задавал вопросы, повторяя их снова и снова, пока не удостоверился, что выяснил все, что ему было нужно. Он хотел знать, о чем говорил декан Эджвуд, что рассказала Бишоп. Оба уверяли, что Роби одиночка и немногословный человек.

— Такие ребята, — сказал Ласситер, — всегда тихие, всегда себе на уме.

Он хотел знать, как Миллер вел разговор в закусочной. Он делал паузу после каждого ответа, записывал что-то, задавал одни и те же вопросы, но по-разному. Через час, возможно, позже, он встал со стула и заходил по комнате.

— Ты был прав, — сказал он Миллеру. — Мы не можем его сейчас арестовать. Литтман у колледжа и свяжется с нами, как только появится Роби. Похоже, профессор прихватил обед с собой на работу, верно?

Риэль кивнул.

— Я пару раз заходил в здание, прошелся по коридорам. Декан нервничал, ему не нравилось, что мы шляемся по университетскому городку. Роби был на паре и, как вы сказали, не выходил на обед. У них там есть столовая для студентов и преподавателей. Возможно, он пообедал там.

— Или не обедал вообще, — перебил его Метц.

— Итак, его алиби на время убийства Шеридан липовое. Это значит лишь то, что он не хочет рассказывать, где был в субботу днем.

— В это время он был на Коламбия и выбивал из бедолаги Дух, — сказал Оливер. — Он наш парень. Он точно наш. Говорю вам. Есть в нем что-то, что мне не нравится.

— Смешно, — вмешался Рос, — потому что он сказал о тебе то же самое.

— Ладно, ладно, — успокоил их Ласситер. — Мы не будем ничего предполагать. Не будем делать поспешных выводов. То, что парень не хочет, чтобы мы знали, где он тогда был, не означает, что он Ганнибал Лектер.

— Но ему нравятся симпатичные фигуристки, — заметил Метц.

— Да ладно тебе, кому не нравятся симпатичные фигуристки! — возразил Оливер.

— Хватит шуток, — сказал Ласситер. — У нас есть только один вариант с этим парнем. Он может быть кем-то, а может не быть. Если мы завалим это, второго шанса не ждите. Мы уже и так на крючке у прокуратуры за домогательства. Если мы пойдем за ним без улик, нам конец. — Ласситер помолчал. — Вопрос вот в чем. Миллер, как считаешь, сможешь устроить с ним еще один разговор? Можешь сказать ему, что нас интересует, где он был в тот день?

— Могу попробовать.

— Хорошо, тогда поступим так. Миллер и Рос, поезжайте к колледжу и подберите его, когда он выйдет. Повезите в какое-нибудь людное место, в кофейню, да куда угодно. Спросите, не против ли он ответить еще на пару вопросов. Сообщите, что у нас возникли трудности с подтверждением его алиби, что Брентвуд был закрыт в субботу, и если он снова начнет ездить вам по ушам, скажите, что у нас есть еще фотографии, на которых он с Шеридан. Проверьте его реакцию на то, что каток был закрыт в ту субботу, и только потом приводите второй аргумент. Надо делать это постепенно, не стоит сразу показывать, какие козыри у нас в рукаве, понимаете? Если мы арестуем Роби ни за что, через двенадцать часов адвокат вытащит его, а мы будем сидеть у прокурора и объяснять, откуда на нашу голову свалился очередной иск. Он раньше, кажется, был не прочь с вами пообщаться? Если у нас будет за что ухватиться, то я хочу, чтобы его арест был убедительным и Кларенс Дэрроу[15] поработал сверхурочно, стараясь его вытащить, понимаете?

Все одобрительно закивали.

— Литтман может остаться возле колледжа. Миллер, Рос, повторяю: вы едете туда и ждете Роби. Вы, ребята, — он кивнул Метцу и Оливеру, — отправляйтесь в отдел убийств. Может, у них появилось что-то по делу Наташи Джойс. Если сможете там в чем-то помочь, валяйте, но оставайтесь в городе. Вы мне будете нужны, если дело сдвинется с места.

Детективы встали и пошли к выходу. Ласситер кивнул Миллеру и попросил задержаться вместе с Росом.

— Так какое у вас впечатление от этого парня? — спросил он.

Миллер сел.

— Да никакого, собственно, — ответил он. — И это странно. Он был абсолютно спокоен. И отвечал очень отстраненно, словно мы подозреваем не его, а кого-то другого.

— И что это означает?

— Что ему нечего скрывать. Или ему надо скрывать очень многое, и он в этом деле преуспел.

— И каким путем вы пойдете?

— Не знаю. Честно говоря, вообще не знаю. Обычно всегда есть что-то, какое-то ощущение… Чутье подсказывает, тот это человек или нет. Как в прошлом году, в истории с девочкой, которая утонула в бассейне. Но этот парень… Джон Роби…

— Почему его имя кажется мне таким знакомым? — спросил Ласситер.

— «Поймать вора», — пояснил Рос. — Фильм с Кэри Грантом. Его героя звали Джон Роуби. Очень похоже.

Ласситер улыбнулся.

— Ты прав. Я вспомнил. Мы смотрели этот фильм с женой, когда только начали встречаться. Короче, что ты там говорил?

— Ага. В этом случае я не уверен. По первому впечатлению я бы сказал, что он не наш парень. Но чем больше я о нем думаю, тем сильнее мне хочется, чтобы он оказался убийцей.

Ласситер нахмурился.

— Возможно, это просто усталость. Я знаю, как важно разделаться с этой историей.

— Поэтому нельзя завалить дело на взлете, — ответил Ласситер. — Мне нужен ордер на обыск его дома. Я хочу поднять все дерьмо, которое есть в его жизни, но к обвинениям надо приложить что-то существенное. Я не хочу, чтобы какой-нибудь чертов юрист, недавно окончивший институт, вцепился в нас прежде, чем мы успеем спросить у Роби, который час.

— Я буду с ним предельно вежлив, — сказал Миллер. — Я буду настолько вежлив, что он подумает, будто наступил его день рождения.

Ласситер встал.

— И еще одно. Я знаю, что вы занимаетесь этим делом без перерывов. Когда вы в последний раз брали выходной?

— Я? — спросил Миллер. — Не знаю. Пару недель назад, кажется.

— А ты?

Рос пожал плечами.

— Виделся с детьми пару дней назад. Давненько.

— Я знаю, каково это, поверьте мне. Я знаю, что вас злит отсутствие подвижек, но вы лучшее, что у меня есть для этого дела. Я не могу послать никого другого поговорить с этим парнем, понимаете?

Миллер поднял руку.

— Все в порядке. Я хочу довести дело до конца.

— Когда мы закончим, надо будет организовать вам несколько выходных, может, неделю.

— Спасибо, — поблагодарил Рос. — Уверен, моя жена будет вас обожать за это.

— Тогда ступайте, — сказал Ласситер. — Поезжайте к Джону Роби и выясните, почему он солгал в первый раз.

Когда они подъехали к колледжу Маунт-Вернон, было уже почти четыре часа. Джон Роби появился в дверях главного факультета спустя двадцать минут. В правой руке он держал чемоданчик, а в левой были зажаты тетради, вероятно, с работами студентов, которые он собирался почитать дома.

Миллер направился к нему, и когда Роби поднял на него глаза, на его лице не отразилось абсолютно ничего. Миллеру снова показалось, что этого человека невозможно ничем удивить, и ему на ум опять пришла фраза, произнесенная им в прошлый раз, — о шквале, который так и не стал штормом.

Джон Роби замер на ступеньках. Он улыбнулся, склонил голову набок и, когда Миллер подошел ближе, сказал:

— Детектив Миллер, снова вы.

Роберт Миллер, опешив от безмятежного вида профессора, не нашелся, что ответить, и промолчал.

ГЛАВА 35

Роби предложил отправиться в кофейню при колледже. Это место принадлежало крупной сети подобных заведений. Там они нашли укромный столик возле стены. Кофейня была украшена так, чтобы соответствовать атмосфере колледжа: деревянные панели, приглушенные цвета, кожаные кресла у окон.

Роби настоял на том, что заплатит за кофе сам, и принес поднос с чашками за стол.

— Так чем я могу помочь вам теперь? — поинтересовался он.

— Всего несколько вопросов, профессор Роби.

— Вы не можете отделаться от этого, верно? Не можете не называть меня профессором?

— Мне кажется, что человек, который заработал подобное звание, заслужил того, чтобы слышать его.

Роби засмеялся.

— Задавайте ваши вопросы, детектив Миллер.

— Нас интересует, где вы были в прошлую субботу.

— Вы проверили, верно? — прервал его Роби. — Вы поехали туда и поговорили. С кем? С Сарой? С Пером?

— С обоими.

— И узнали, что я не был на катке в прошлую субботу, потому что их там не было, верно?

Миллер не ответил.

— И вы поймали меня на простой лжи.

— Возможно, не на простой, профессор Роби. Нам было важно знать, где вы были в прошлую субботу. Мы вас спросили, и вы ответили. Вы с готовностью шли на сотрудничество, с радостью отвечали на вопросы, но самый главный ваш ответ оказался неверным. Мне интересно, почему вы решили, что необходимо солгать.

— Я хотел выяснить, как быстро вы сможете узнать правду. Я ожидал вас только завтра.

— Я не понимаю, профессор. Вы знали, что мы вернемся?

— Я очень надеялся на это.

— Похоже, я чего-то не понимаю… — начал Миллер.

Роби посмотрел на него таким взглядом, что Миллер осекся.

— Нет, детектив, вы все понимаете. Точнее говоря, вы понимаете именно те вещи, которые должны понимать.

— Не уверен, что улавливаю ход ваших мыслей.

— Есть очень известная фраза, детектив Миллер. Она была произнесена на Венском конгрессе в тысяча восемьсот одиннадцатом году маркизом Шарлем Морисом де Талейраном-Перигором. Его спросили, что такое предательство. Он ответил, что это только вопрос даты. Вы понимаете, детектив Миллер?

— Я слышал это раньше.

— Я не спросил, слышали ли вы эту цитату. Мне интересно, поняли ли вы ее.

— Конечно, понял. Она означает, что если вы поддерживаете что-то, например правительство, то потом это может стать предательством или изменой, если данное правительство лишится популярности.

— Именно.

— И это как-то связано с тем, о чем мы говорим?

— Это целиком и полностью связано с тем, о чем мы говорим, детектив.

— Просветите меня, профессор Роби, потому что на сегодня у меня есть неподтвержденное алиби о вашем местонахождении в прошлую субботу и куча прочих вещей, которые не имеют смысла.

— Вы считаете себя патриотом, детектив?

— Конечно. Как и другие люди.

— Ваш патриотизм по отношению к Соединенным Штатам Америки остается неизменным, несмотря на тот климат, который сложился сейчас?

— Климат?

— Мы становимся непопулярным агрессором, если можно так сказать. Вам не кажется, что в связи с Ираком и еще бог весть чем миру начинает надоедать наша заносчивость и драчливость?

— Я стараюсь меньше думать об этом. По работе меня больше интересует, что американцы делают с другими американцами, чем то, что мы делаем или не делаем с остальным миром.

— А я, — сказал Роби, — я как раз тот человек, который смотрит на вещи шире. Я рассматриваю все в международном ключе, глобально. Я изучаю последствия в перспективе. Мне интересен весь сезон, а не конкретная игра. Можно проиграть одну игру, но, если не проигрывать слишком часто, можно надеяться получить Суперкубок, верно?

— Да, но я все равно не понимаю, при чем здесь наша тема. И тем более не понимаю, каким образом это связано с тем, где вы были в субботу.

— Как вы считаете, где я мог быть в прошлую субботу, детектив Миллер?

— Профессор Роби, я действительно не считаю, что сейчас подходящее время для игр. Мы с напарником…

— Мой напарник и я.

— Что?

— Вы сказали «Мы с напарником».

— Давайте не будем, профессор. Я пришел сюда не на урок грамматики. Я хочу знать, где вы были в прошлую субботу. Вы сказали нам, что были на катке в Брентвуд-парке. Вы сказали, что смотрели, как кто-то там тренируется. Мы поговорили с тем человеком и выяснили, что он не тренировался в тот день. Черт подери, его там даже рядом не было! И я хочу спросить вас снова: где вы были в прошлую субботу?

— И я тоже снова вас спрошу: где, по-вашему, я мог быть в прошлую субботу?

— Зачем вы это делаете, профессор?

— Делаю что, детектив? Вы меня не арестовали. Вы не подсказали, как именно я мог бы помочь вам в расследовании. Вы упомянули имена двух мертвых женщин, и я могу только догадываться, что вы полагаете, будто я как-то связан с ними. Но даже сейчас, посетив меня за один день дважды, дождавшись меня после работы, вы увиливаете и напускаете туману. Вы говорите, где, как вы считаете, я мог быть, и я скажу, где был.

— Хорошо, это честно. Я думаю, что вы были с Кэтрин Шеридан.

— Кэтрин Шеридан. Так звали одну из умерших женщин.

— Да, это та, которую, как вы сказали, вы не знаете.

— Да, все верно.

— Если, как вы утверждаете, вы не были с ней знакомы, как получилось, что мы обнаружили три фотографии, на которых вы стоите рядом с ней? Если бы была одна фотография, я бы еще понял, две — тоже, но три? — Миллер повернулся к Росу. — Что ты мне говорил о заговорах?

— Один раз — совпадение, два раза — тенденция, три раза — заговор.

— Заговор? — спросил Роби. — Мне кажется, это очень меткое определение, учитывая природу задачи, которая перед вами стоит.

— Сейчас моя задача — решить вопрос с вашим алиби, профессор.

— Значит, объяснение того, где я был в прошлую субботу, теперь стало называться моим алиби. Алиби обычно предусматривает вероятность совершения преступления. Вы обвиняете меня в том, что я замешан в преступлении, детектив Миллер?

— Я не играю в игры, профессор Роби. Мне не нравится этот разговор, и вы уже начинаете меня раздражать. Ответьте, пожалуйста, на мои вопросы. Где вы были в прошлую субботу? Почему вы указали, что были в месте, в котором вас не было? И последнее: как получилось, что вы запечатлены на трех фотографиях с Кэтрин Шеридан, жертвой убийства, хотя утверждаете, что не знаете ее?

Роби молчал на удивление долго. Он пристально посмотрел на Эла Роса, пока тот не отвел глаза, потом снова взглянул на Роберта Миллера. Миллер выдержал его взгляд, невозмутимо попивая кофе.

— Мне сорок семь лет, — в конце концов сказал Роби. — Я работаю в колледже Маунт-Вернон преподавателем английской и американской литературы. Работаю там с мая девяносто восьмого года. До этого я занимался разными делами, большинство из которых носит академический характер. В результате этих контактов я общался с огромным количеством людей. Я ездил на Дальний Восток, в Южную Америку, в Англию, Париж, Прагу, Вену, Польшу и так далее. Все и не упомнить. Это были гостевые туры в другие университеты и колледжи, иногда меня приглашало иностранное правительство, иногда я выступал независимым наблюдателем за деятельностью иностранных образовательных систем. Со мной ездили другие люди, иногда они сопровождали меня в нескольких поездках. Вероятно, меня фотографировали. Возможно, я был частью группы, и эта женщина оказалась рядом или позади меня. Я просто делюсь догадками, детектив, на данный момент у меня нет лучшего или более ясного объяснения. И хочу заметить, что то, что произошло, и то, как вы думаете, что произошло, — разные вещи.

— А в прошлую субботу?

— Я не могу вам сказать, где был в прошлую субботу.

— Почему?

— Просто потому, что не хочу.

— То есть вы не не можете, а не хотите?

Роби кивнул.

— Вы ставите нас в затруднительное положение, профессор Роби. Мы расследуем дело чрезвычайной важности, а вы не хотите сотрудничать.

— Я считаю это нечестным анализом ситуации, детектив. Вы сегодня подходили ко мне дважды. Из-за вас я опоздал на работу. Потом вы ждали меня возле колледжа, чтобы снова задавать вопросы. Вы не объяснили причину такого интереса к моей деятельности. Вы меня не арестовали. Вы не зачитали мне мои права. Вы не посоветовали мне подыскать адвоката, тем не менее, когда я отказываюсь ответить на один из ваших вопросов, вы обвиняете меня в нежелании сотрудничать. Я сотрудничаю с вами максимально тесно, детектив.

Роби встал со стула, взял чашку и допил кофе. Поставив ее обратно на стол, он потянулся за пальто и чемоданчиком. Миллер смотрел, как Роби складывает тетради в стопку и выходит из-за стола.

— Значит, это конец разговора? — спросил Миллер.

— Я полагаю, что да, детектив Миллер. В противном случае я бы не уходил.

Миллер встал, обошел стол и остановился перед Роби. Напряжение в груди было почти невыносимым. Он чувствовал, что его плечи и спина покрылись потом. По какой-то причине ему было страшно. А еще он злился. Эта злоба напомнила ему об эмоциях в доме Брендона Томаса, когда он увидел, что случилось с Дженнифер Ирвинг.

— Мне очень жаль, что я не смог вам ничем помочь…

— Профессор Роби, у меня складывается впечатление, что вы не совсем понимаете серьезность ситуации.

— Вы мне угрожаете?

— Боже, нет! Мне нет нужды угрожать вам. Вы и так вляпались без всякой помощи с моей стороны.

— И что это значит? — Роби помолчал, улыбнулся и добавил: — Уверен, мы встретимся снова. Для следующего раза я советую вам подготовиться чуть лучше, чем сегодня.

— Подготовиться к чему?

— К тому, что вы хотите узнать, детектив.

— Полагаю, я достаточно четко изложил, что хочу знать. Ваши отношения с Кэтрин Шеридан и место пребывания во время ее смерти. Куда уж яснее?

— Вы спрашиваете «что» и «когда», а не «почему». Доброго дня, джентльмены.

И прежде чем Миллер успел собраться с мыслями, чтобы дать достойный ответ, Роби покинул кофейню.

Рос поднялся на ноги.

— Иисусе, — тихо сказал он, — что это было?

Миллер какое-то время не мог говорить. Оно появилось. Ощущение, которое было ему знакомо по предыдущим делам. Чувство, словно за тобой наблюдают, словно ты знаешь так мало, а есть масса людей, которые знают намного больше твоего.

ГЛАВА 36

Ласситер покачал головой.

— Нет, просто слово в слово повтори то, что тебе сказал Роби.

Миллер поглядел на женщину, сидевшую перед ним. Это была помощник окружного прокурора Нэнси Коэн. Он встречался с ней третий раз в жизни, и все три раза она не переставала удивлять его. Ее волосы были собраны в хвост в строгом, почти мужском стиле, никаких однотонных синих или черных деловых костюмов с типовыми кожаными туфлями, никакой агрессивности и резкости, зачастую присущих подобным особам. Нэнси Коэн одевалась, как обычная еврейская мамаша среднего возраста, забирающая детей после занятий в синагоге. Будет свежее печенье, холодное молоко, мытье рук перед выполнением домашних заданий и все такое. Но Нэнси Коэн было сорок восемь лет, и она не была замужем. Ходили слухи, что она спит с двадцатисемилетним помощником юриста из одной солидной юридической конторы. Также поговаривали, что ей досталось наследство от дедушки-лавочника, который, уехав из послевоенной Германии в США, умудрился сколотить состояние. А еще шептались, что это далеко не все, что можно порассказать об этой женщине. Впрочем, большинству было на это наплевать. Нэнси Коэн сделала то, что могли бы повторить всего несколько помощников окружного прокурора, — она приехала в участок, когда нужна была помощь, и ответила на вопросы так, как требовалось.

— Он сказал, что не хочет отвечать на вопрос… — начал Миллер.

— О том, где был в прошлую субботу? — перебила его Нэнси.

— Да, именно об этом. А перед тем как уйти, он сказал, что мы задаем не те вопросы, что нас интересует «что» и «когда», а не «почему».

Нэнси Коэн писала, пока Миллер рассказывал.

— Если я правильно понимаю, это был второй раз, когда вы с ним говорили, верно? Вы пообщались сегодня утром в закусочной, потом он пошел в колледж, поработал, а когда вышел из здания, вы ждали его и пригласили на чашечку кофе.

— Правильно.

Нэнси понимающе улыбнулась.

— И он заплатил за кофе, так?

Миллер кивнул.

— Он не дурак, — сухо заметила она. — Посмотрите на это со стороны. С той стороны, с которой на это дело будет смотреть судья. Джон Роби с утра, как обычно, заходит в закусочную, чтобы выпить кофе. Там его ждет группа полицейских, которые хотят поговорить с ним о ком-то. Они показывают ему снимок. Он говорит, что не помнит этого человека, — ни его имя, ни лицо. Полицейские упоминают еще несколько имен, которые тоже незнакомы Роби. Полицейские его отпускают. Он очень вежлив. Он не оправдывается. Он старается помочь всем, чем может, а потом отправляется по своим делам. Те же полицейские ждут его вечером, когда он выходит с работы. Они хотят задать еще несколько вопросов. Он снова ведет себя подчеркнуто вежливо, приглашает вас в ближайшую кофейню в колледже. Он хороший гражданин. Он не дергается, когда к нему обращаются полицейские. Я удивлена, что он вам еще кексов с черникой не купил.

Миллер покачал головой.

— В кофейне не продавали кексы.

— Боже! — раздраженно воскликнула Нэнси. — Это же надо уметь загнать себя в такой глухой угол!

— Почему? — спросил Рос.

— Почему? Ты же еврей, верно?

Рос нахмурился.

— Да. А при чем здесь это?

— Не продолжай, — сказала Нэнси Коэн. — Ты позоришь наш народ, понятно? Ради всего святого, предполагается, что нас не так-то просто провести. — Она сунула руку в бездонную кожаную сумку, стоявшую возле стула, и достала бутылку с водой. Открутив колпачок, она сделала большой глоток. — Ладно, ладно, — сказала она, откинулась на спинку стула и прищурилась. — Значит, у нас нет ничего, кроме фотографий и свидетельств мертвой женщины из бедняцкого района, чернокожей женщины, которая нажила ребенка от известного наркомана, возможно, даже наркоторговца. Сказать, что этот парень ездил туда, чтобы встретиться с наркошей…

Она замолчала. Миллер посмотрел на Ласситера. Ласситер покачал головой и прижал палец к губам.

— У вас есть три варианта, — сказала она спустя минуту. — Первый вариант: вы арестовываете его по подозрению в попытке помешать расследованию. Вы зачитываете ему его права, он нанимает адвоката, и тогда он либо рассказывает, где был в субботу, либо апеллирует к Пятой поправке.[16] Если второе, то у вас, возможно, появится что-то, что можно будет предъявить судье и получить ордер на обыск. Если вы попадете к нему домой, то, вероятно, сможете найти что-нибудь, что связывает его с этой Шеридан или другими жертвами. Второй вариант: вы можете упомянуть дело тысяча девятьсот восемьдесят девятого года «Лансинг против штата Калифорния». Тогда ходатайство об отклонении свидетельских показаний, данных под присягой потерпевшей стороной, было отменено. Вы можете использовать это в таком ключе, что уверенность чернокожей женщины в том, что Роби приезжал к ней с Шеридан, дает вам основания полагать, что Роби лжет. Это очень слабый аргумент, вам понадобится судья широких взглядов, но может сработать. И третий вариант, который я бы на вашем месте попробовала. Вы идете к нему домой и очень вежливо — чертовски вежливо! — разговариваете с ним, умоляя Бога, чтобы он впустил вас в дом.

— Зачем? — спросил Миллер.

— Чтобы поддерживать монолог. Боже, кто здесь детектив? Вы или я? У вас же есть человек, который рад пообщаться. Он даже отвергает вопросы, которые вы ему задаете. Он говорит, чтобы вы приходили в следующий раз с более умными вопросами, верно? Это самое лучшее приглашение, которое вы можете получить. Вам стоит почистить обувь, причесаться и сменить чертову рубашку, а потом отправиться к нему в гости. Глядишь, он еще что-нибудь интересное расскажет. — Нэнси Коэн повернулась и посмотрела на Роса. — Ты, — сказала она. — Ты подозреваешь этого парня в убийствах?

Рос покачал головой.

— Я подозреваю его в чем-то. В этих убийствах или в чем-то другом, я не знаю. Я просто его подозреваю.

— По всей видимости, он хочет поговорить с вами, но вы не подкинули ему ни одной интересной темы для беседы. Вам надо придумать, как задать тот вопрос, которого он ждет, и отправляться к нему в гости.

— Как вы считаете, что это за вопрос? — спросил Миллер.

Нэнси Коэн вздохнула и покачала головой. Потом посмотрела на Ласситера.

— Это ваши лучшие ребята?

Ласситер улыбнулся.

— Боюсь, что да. Знаете, как говорят: сложно нынче получить адекватную помощь.

Она повернулась к Миллеру.

— Дорогуша, он уже сказал вам, какого вопроса ждет. Он хочет, чтобы его спросили…

— О чем? — спросил Миллер.

— Он хочет, чтобы вы спросили его «почему».

— Как насчет прослушки? — поинтересовался Рос.

Нэнси Коэн повернулась к нему и нахмурила брови.

— Я бы советовала тебе помолчать. Прослушка, черт возьми! Ты серьезно? Этот парень ничего не сделал. У вас на него ничегошеньки нет, полный ноль. Мы предполагаем, что он лжет. Эта штука с фотографиями, как по мне, не очень убедительна. Я верю тому, что вы рассказываете о негритянке, но у нас нет вероятной причины, у нас нет никаких свидетельских показаний, которые смогут выдержать даже легкий бриз, не говоря уже о судейском скепсисе. — Она посмотрела на Миллера. — Ты, — сказала она. — Он говорит больше с тобой, чем с твоим еврейским дружком, верно?

Миллер кивнул.

— Да, так и есть.

— Тогда ты поезжай к нему. Приди к нему домой. Попробуй убедить его впустить тебя. Кажись заинтересованным. Прояви интерес к тому, что он говорит. Найди способ узнать его мнение о том, почему убивают этих женщин. Если он ваш клиент, ему захочется поделиться этим дерьмом со всем чертовым миром. Эти ублюдки все такие. Весь этот бред о трудном детстве и прочее. Типа время от времени на них находит. Боже, если бы каждый с нервным срывом кидался с ножом на первого встречного, то где бы мы сейчас были, а? Однако они любители, и притом любят работать на публику, а это самое паршивое сочетание. — Нэнси Коэн покачала головой, нагнулась и подняла сумку. Встав со стула, она оправила юбку. — Так что трудитесь, — сказала она. — И больше никаких разговоров о прослушке, усекли? Не выкиньте какой-нибудь фокус, из-за которого он подаст на нас в суд. Расслабьтесь. Поговорите со мной. Задайте вопросы. Держите меня в курсе всего, что он говорит, и я подскажу, когда у вас будет что-то, с чем можно получить ордер на обыск. — Она улыбнулась Ласситеру. — Молоток, капитан! Жене привет. Она — хорошая леди. Верно мыслит. Мне пора.

Нэнси Коэн вышла из кабинета и заспешила по коридору.

Когда ее шаги затихли, Рос посмотрел на Ласситера.

— Она это серьезно, да?

Ласситер нахмурился.

— Зачем ты спрашиваешь? Тебе же сказали молчать.

Миллер чуть со стула не упал со смеху.

ГЛАВА 37

Миллер поехал домой и поступил так, как советовала Нэнси. Он принял душ, побрился, погладил чистую рубашку и надел галстук. Достав лучший из четырех костюмов, он тщательно почистил его. Миллер покрыл ботинки ваксой, прополоскал рот, причесался и поехал в участок, чтобы встретиться там с Росом. Когда он прибыл на место, было десять минут восьмого. Рос ждал на его на улице.

— Готов? — спросил Рос.

— Вроде да.

— Навел марафет.

Миллер улыбнулся.

— Можешь сфотографировать, потому что в следующий раз ты меня таким увидишь нескоро.

— Его квартира на углу Нью-Джерси и Кью за старым китайским кварталом.

— Литтман поехал за ним?

Рос кивнул.

— И поехал он в библиотеку Карнеги.

— Шутишь?

— Нет, он проторчал там почти час, а потом вернулся назад. Сейчас там Риэль, говорит, что клиент дома.

Миллер помолчал минуту. Роби в библиотеке Карнеги? Еще одно совпадение?

— И что мы узнали о Джоне Роби?

Рос покачал головой.

— Ничего. Его никогда не арестовывали, он никогда не нарушал правила дорожного движения. Его имя значится в базе социального страхования, в земельном реестре, в списках членов нескольких организаций, связанных с колледжем. Если копнуть глубже, можно обнаружить данные о его писательской работе. Он опубликовал пару книг, последнюю в две тысячи первом году. По всей видимости, много интервью не давал. Все красиво. Конечно, отпечатков пальцев у нас нет. Мы могли бы проверить их по автоматической дактилоскопической системе. Но на данный момент он чист.

— Значит, мы знаем не больше, чем знали утром, — подытожил Миллер.

— Именно. Он не любитель быть на виду.

— Мне не нужен тот, кто мозолит глаза, — сказал Миллер. — Мне нужно что-то, что подскажет, способен ли он на подобные вещи.

— Тогда поезжай к нему, — посоветовал Рос. — Поезжай к нему и поговори.

— А если он не захочет разговаривать?

Рос пожал плечами.

— Мы ничего не теряем. Мы и так ничего не знаем. Будем стараться, пока что-нибудь не появится, верно?

Миллер протянул руку.

— Ключи.

Рос достал ключи из кармана и бросил Миллеру, который поймал их и направился к подземной стоянке.

— Удачи! — крикнул ему вдогонку Рос.

Миллер не ответил и не повернулся.

Он спустился по пандусу в полумрак подземной стоянки второго участка.

Сорок минут спустя Роберт Миллер остановился у обочины недалеко от пересечения улицы Нью-Джерси и Кью-стрит. Он немного посидел, прислушиваясь к звуку охлаждающегося двигателя, отдаленному шуму транспорта и реву редких машин, пролетавших по другой стороне улицы. Слева от него из дверей бара появилась небольшая группа смеющихся женщин. Одна из них бросилась к перекрестку, другие последовали за ней и почти сбили ее с ног, когда она остановилась у бордюра. Миллер закрыл глаза и прислушался. Он прислушался ко всему, что его окружало. Он слышал бешеный стук собственного сердца.

В четыре минуты девятого Миллер стоял на первом этаже перед лестницей, которая вела наверх, к квартире Роби. Ладони его были влажными от пота. Он начал сомневаться в правильности принятого решения, как только пересек дорогу, хотя в том, что он посетит Роби, не было ничего незаконного, порочащего или коварного. Он хотел поговорить с этим человеком. Вернее, он хотел, чтобы этот человек поговорил с ним. Он хотел знать, что тот имел в виду. С того момента, как Миллер вышел из дому, этот вопрос неустанно вертелся у него в голове. Его интересовала фраза, которую обронил Роби: о шквале, который так и не стал штормом.

И вдруг он понял. Словно понимание всегда было рядом. Словно оно было уложено в коробку, спрятанную где-то в закоулках его памяти, и то, что он смог четко сформулировать вопрос, обратить на этот момент внимание, помогло эту коробку открыть.

Он снова стоял в гостиной дома Кэтрин Шеридан, перед ним был экран телевизора, он мог охватить взглядом всю комнату. Из динамика донеслись слова:

— К папе, дядя Билли.

— В другой раз, Джордж.

— Но это важно.

— Шквал налетел, надвигается шторм.

«Эта прекрасная жизнь». Фильм, который был включен, когда убили Кэтрин Шеридан.

Память возвращалась медленно, но когда он вспомнил все, то резко остановился, схватившись за стену, чтобы не упасть.

Слишком много совпадений. Слишком.

Миллер глубоко вздохнул несколько раз. У него закружилась голова и начало подташнивать. Он поставил ногу на нижнюю ступеньку и начал подниматься к квартире Роби.

И снова Джон Роби, казалось, не был удивлен приходу Миллера.

— Детектив Миллер… — сухо приветствовал он его, открыв дверь.

— Профессор Роби… — ответил Миллер.

Повисла неловкая тишина, Роби на секунду опустил взгляд.

— Я полагаю, у вас возникли новые вопросы.

— Нет, новых вопросов нет. Я пришел с ответами. — Миллер с трудом улыбнулся. — Не совсем с ответами, это скорее информация, которая не имеет смысла, и я решил объясниться.

Миллер глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться, собраться. Он хотел, чтобы все прошло тихо и спокойно.

Роби открыл дверь шире и отступил в сторону.

— Заходите, детектив Миллер.

Миллер сделал шаг вперед, потом еще один, потом еще. Он прошел мимо Роби и, когда услышал, как закрылась дверь, понял, что назад пути нет.

— Проходите, — сказал Роби. — Проходите и расскажите, о чем речь.

Миллер пропустил вперед хозяина и последовал за ним в комнату в глубине квартиры. Темный ковер, у правой стены диван, окно слева выходит на стену соседнего дома. Стены оклеены обоями коричневато-желтоватого цвета. На стене напротив двери Миллер заметил несколько выполненных пером рисунков в металлических рамках. Всего рисунков было восемь, каждый размером не более четверти листа.

— Вы любите искусство, детектив Миллер? — спросил Роби.

Миллер кивнул.

— Это, конечно же, репродукции, но очень качественные. Вы слышали об Альбрехте Дюрере?

— Да, я слышал о Дюрере.

— Это наброски его гравюр «Рыцарь, смерть и дьявол», «Святой Иероним в келье», «Меланхолия». Та, что в самом верху, взята из серии «Апокалипсис».

— Это нечто, — сказал Миллер.

Роби улыбнулся.

— Более чем нечто, — негромко сказал он, и хотя предполагалось, что его слова должны звучать иронично, Миллер этого не почувствовал.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал Роби и указал на диван. — Хотите выпить?

Миллер покачал головой.

— Нет, профессор, спасибо.

Роби взял стул у стены и поставил его с другой стороны кофейного столика.

— Вы живете здесь один? — спросил Миллер.

Роби улыбнулся.

— Вы знаете, что да. В противном случае какой же из вас детектив?

Миллер пытался решить, с чего начать. Он с трудом понимал, что именно хочет сказать.

Роби облегчил ему задачу.

— Я вас проверил, — сказал он. — Когда мы расстались сегодня днем, я отправился в библиотеку, просмотрел газеты, нашел статью об убийстве Шеридан и теперь понимаю, кем вы меня считаете.

Миллер открыл рот, чтобы возразить.

— Все в порядке, — сказал Роби. — Я не обижаюсь. Я понимаю то, что вы делаете, и, что важнее, почему это должно быть сделано. Вы выполняете свою работу, верно?

— Верно, — согласился Миллер. — Я выполняю свою работу.

— И вы считаете, что я могу вам помочь, — либо тем, что окажусь убийцей, либо тем, что я знал эту Шеридан и смогу понять, почему выбрали именно ее?

Миллер немного наклонился вперед и в упор посмотрел на Роби.

— У нас пять мертвых женщин. Первая погибла…

— В марте, — прервал его Роби. — Вторая в июле, еще одна в августе. Кэтрин Шеридан убили пять дней назад, а эту женщину, о которой вы упоминали раньше, Наташу Джойс, два дня назад.

— Я думал, вы ничего об этом не знаете.

— Я и не знал. До тех пор, пока не появились вы. Тогда я навел справки.

— Вы читали газеты в библиотеке.

— Да.

— В какой библиотеке?

Роби рассмеялся.

— Какое это имеет значение?

— Доставьте мне удовольствие, профессор.

— В библиотеке Карнеги. Знаете такую?

— Знаю. Хорошо знаю. И если я завтра пойду туда с утра и поговорю с…

— Джулией Гибб? — спросил Роби. — И спросите ее, был ли я в библиотеке сегодня, интересовался ли я газетными статьями о Ленточном Убийце, сможет ли она подтвердить мое присутствие там и то, что я брал именно те газеты, в которых писали о Ленточном Убийце? И что Кэтрин Шеридан заходила в библиотеку в день своей смерти? Скажет ли она вам это? Да, скажет, детектив Миллер, слово в слово.

— Значит, вы с ней знакомы?

— Да, детектив, я ее знаю. Я преподаватель и часто посещаю библиотеку…

— Вы когда-нибудь встречали там Кэтрин Шеридан?

— Я такого не припоминаю.

— Как долго вы пользуетесь библиотекой?

— Все время, что работаю в этом колледже.

— То есть?

— Я говорил вам. Я работаю в Маунт-Вернон с мая девяносто восьмого года.

— А до этого?

— Я преподавал в другом месте.

— В другом колледже?

— Это есть в моем резюме, которое, как я знаю, вам передал Алан Эджвуд.

Миллер помолчал минуту, откинулся на спинку дивана и попытался расслабиться.

— Скажите мне, профессор, что вы испытываете, думая об этих убийствах?

— Что я испытываю? Вероятно, то же, что и большинство людей.

— А именно?

— Я не знаю. Ощущение ужаса, наверное. Ощущение трагедии. Я смотрю на это как мужчина, возможно, потому, что мы в целом считаем, что если нам доведется столкнуться с подобным человеком, то мы сможем дать ему отпор. Что мы будем лучше подготовлены для сопротивления. Поэтому превалирующее чувство — бесчувствие.

— Бесчувствие?

Роби улыбнулся.

— Уверенность, что меня это не коснется. Никогда. Бесчувствие. Несравненная способность, которой мы все обладаем, — делать вид, что такие вещи случаются только с другими и они, скорее всего, их заслужили. Мы очень хорошо умеем убеждать себя, что подобное происходит где-то там и, пока мы туда не смотрим, нам не придется иметь с этим дело.

— Я имею с этим дело.

Роби кивнул.

— И я.

— Каким образом вы с этим сталкиваетесь? — спросил Миллер.

— У меня любознательная натура, детектив Миллер. Вы приходите и спрашиваете, где я был тогда-то. Вы намекаете на то, что я что-то знаю. Вы упоминаете имена женщин, которые мне неизвестны, а потом уходите. Я это так просто не оставляю. Я хочу знать, что вы думаете. С чего вы решили, что я способен на такое. Мне интересно, что во мне наталкивает вас на подобные суждения. Я любопытен. Я смотрю. Я слушаю. Я пытаюсь понять.

— Из того, что вы слышали и прочли в газетах, каково ваше впечатление от того, с чем я имею дело?

— Вы имеете дело с кошмаром.

Миллер рассмеялся. Это было простое утверждение, признание факта. Роби сказал это с такой уверенностью, озвучил мысли, которые мучили Миллера последние несколько дней, что он не удержался от смеха.

Роби вздохнул и сказал:

— Если бы я был на вашем месте…

— Да, профессор, что бы вы делали на моем месте?

Роби сел поудобнее и положил ногу на ногу. Потом откинул голову назад и уставился в потолок. Когда он снова посмотрел на Миллера, на его лице было написано сочувствие.

— Я бы искал связь, детектив.

— Между кем?

— Женщинами.

— Связь?

— Да, конечно. Пять мертвых женщин. По всей видимости, они убиты одним человеком. Все живут в Вашингтоне. Пока это все, что их связывает. Серийный убийца лишает жизни женщин, которые живут в одном городе. Но должно быть что-то еще. Вероятно, я говорю очевидные вещи. Я думаю, вы потратили немало времени, пытаясь найти связь между ними.

Миллер оборвал его.

— Вы хотите знать, какие ниточки у нас есть? Единственная ниточка — это вы. Вы сказали, что не знали Кэтрин Шеридан, однако Наташа Джойс видела вашу фотографию и подтвердила, что вы были у нее несколько лет назад вместе с Шеридан. Вы искали Дэррила Кинга. Я мог бы отвезти вас к Наташе Джойс, но увы — какое дурацкое совпадение! — ее тоже на днях убили.

— Он душит их, верно? — спросил Роби.

— Да.

— Без оружия, — сказал Роби.

— Все верно.

— Чем больше контакт, тем профессиональнее вы должны быть.

Миллер поднял брови.

— Убийство людей. Начинаете с винтовки. Потом переходите к пистолету, потом к ножу, потом к удушению. Чем лучше вы это делаете, тем теснее становится контакт с жертвой.

Миллер нахмурился.

— Вы это знаете, потому что…

Роби рассмеялся.

— Потому что я смотрю фильмы Люка Бессона, не иначе. — Он покачал головой. — Я все равно не понимаю, зачем вы пришли, детектив Миллер. Я ценю то, что вы считаете, будто у вас что-то есть…

— У меня есть фото, на котором вы с Кэтрин Шеридан. У меня таких снимков целых три, и на обороте одного из них надпись «Рождество-82». Это вам о чем-то говорит?

Роби помолчал, поднял глаза на Миллера и покачал головой.

— Нет, — ответил он, — мне это ни о чем не говорит.

— Где вы были на Рождество восемьдесят второго года?

— Боже, это сколько? Двадцать четыре года назад?

— Верно, — подтвердил Миллер. — Двадцать четыре года назад. Где вы тогда были?

— Дайте подумать. Тогда я еще был в Нью-Йорке. Летом восемьдесят первого я нашел там временную работу, а потом она перестала быть временной, и я оставался там до лета восемьдесят третьего.

— Чем вы занимались?

— Тем же, чем и сейчас. Но я был намного моложе. — Роби рассмеялся. — Кажется, что это было в другой жизни.

— Вы преподавали?

— Да, преподавал, читал лекции. Я был помощником преподавателя, но он много болел, поэтому лекции я читал в основном самостоятельно. — Роби мечтательно улыбнулся. — Это было хорошее время. Мне нравился Нью-Йорк. Не настолько, чтобы я остался там жить, тем не менее… Я познакомился там с хорошими людьми, которые помогли мне обрести себя, так сказать.

— И вы уехали из города летом восемьдесят третьего?

— Да, а что? Это уже похоже на допрос.

— Едва ли это допрос, профессор.

— Значит, я был в Нью-Йорке, когда сделали эту фотографию. Возможно, меня сфотографировали, а я этого не заметил. Возможно, эта женщина тогда там училась или работала. Я не знаю. Как я уже говорил, существуют сотни причин оказаться на чужой фотографии и даже не подозревать об этом.

Миллер кивнул.

— Вы правы, профессор. Я не поддаю сомнению подобную возможность. Я сомневаюсь в том, что такое могло случиться трижды.

Роби не ответил.

— К тому же, когда я показал фотографии Наташе Джойс, она без колебаний сообщила, что вы приезжали к ней с Кэтрин Шеридан. Она посмотрела на ваше фото и сказала, что это тот самый человек. Она нисколько не сомневалась.

— Вот это я объяснить не могу, — признался Роби.

— Я тоже, профессор. Я не понимаю, как она могла быть настолько уверена. Чертовски уверена. Она была не глупа. Хорошо соображала.

— Похоже, убийства случаются все чаще, — заметил Роби. — И мне кажется, мы сами виноваты в том, что происходит.

Миллер нахмурился.

— У французов есть выражение monstre sacré. Буквально это означает «священное чудовище». Имеется в виду порождение, не желаемое создателем.

— Ваша книга, — сказал Миллер.

Роби пренебрежительно махнул рукой, словно упоминание о его книге не имело значения.

— Мы все сделали сами, детектив. Мы подготовили собственные эмоции к таким вещам. Становится нормой сталкиваться с подобными зверствами каждый день. Конечно, частично в этом повинна пресса, которая пользуется свободой, чтобы выпячивать негатив и приглушать позитив. Но нам говорят именно то, что мы хотим услышать. И речь идет не о единичном случае, детектив. Я говорю о запудривании мозгов целой нации, даже всего населения планеты.

— Не уверен, что это обо мне, профессор.

— Так ли это, детектив? Вы считаете, что подобные вещи не повлияли на вас?

— Я не говорю, что они не повлияли, но…

— Но что? Расскажите, насколько сильно наркотики осложняют вам работу. Например, эта Наташа Джойс. Вы упоминали, что у нее был парень, отец ее дочери? Он был наркоманом?

Миллер кивнул.

— Вот об этом я и говорю. Какой процент вашей работы напрямую или косвенно связан с незаконным оборотом наркотиков здесь, в Вашингтоне?

— Значительный процент, — ответил Миллер.

— Какой? Десять, двадцать, тридцать процентов?

— Больше. Я не знаю, может, пятьдесят, возможно, шестьдесят процентов.

— Пятьдесят-шестьдесят процентов. И в основном это что? Кокаин?

Миллер кивнул.

— Да. Кокаин. Курительный кокаин.

Глаза Роби блеснули.

— Превосходно. Просто превосходно! Курительный кокаин. Эпидемия потребления курительного кокаина, которая захлестнула Вашингтон, Балтимор, Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Майами, верно? Это серьезно, не так ли? Это то, что напрямую влияет на жизни миллионов американцев, согласны?

— Без сомнения.

Впервые Роби оживился, даже начал жестикулировать.

— Так кто создал это чудовище? — спросил он. — Кто создал эпидемию курительного кокаина, это чудовище среди нас?

Миллер пожал плечами.

— Я не знаю. Большинство дряни идет из Колумбии, Южной Америки, от тамошних картелей. Они поставляют это сюда…

Роби покачал головой.

— Нет, — негромко сказал он. — Мы создали это сами.

— Мы создали? Я вас не понимаю.

— Мы создали. Мы. Американцы. Налогоплательщики, граждане, люди с работой и ипотекой, с банковскими счетами и частными школами для своих детей. Те, кто читает газеты и смотрит телевизор. Мы породили эпидемию.

Миллер растерялся. Он не понимал, о чем говорит Роби.

— Вы знаете, откуда пришла большая часть кокаина в восьмидесятые годы? Того кокаина, который послужил толчком к началу эпидемии?

Миллер недоуменно покачал головой.

— Из Никарагуа.

Миллер поморщился.

Роби посмотрел на него.

— Что?

— Никарагуа? — переспросил Миллер.

— Да, из Никарагуа. Кажется, вы удивлены.

— Нет, простое совпадение, не более. На днях я читал что-то о Никарагуа.

— О том, что Даниэль Ортега снова появился на горизонте? Да, это совпадение, если таковое возможно.

— То есть?

— Буш борется. Он теряет промежуточные выборы. Он послал Рамсфелда попастись на лужок. И знаете, кого тот притащил? Роберта М. Гейтса. Знаете, кем он был?

— Вряд ли.

— Директором ЦРУ при Буше-старшем. Он был заместителем директора ЦРУ при Уильяме Кейси во время заварухи «Иран-контрас». А теперь давайте вернемся в Никарагуа. Ортега добился того, что его избрали в правительство, сандинисты при власти снова, а мы все сидим в приятном неведении, что же там произошло на самом деле. И как мы позволили этому случиться.

— Кому позволили?

— Некоторым отдельным людям из правительства. Тем, что пекутся о благополучии американского народа. Война в Никарагуа, по идее, велась с целью защитить американцев от коммунистического присутствия на нашем заднем дворе. Но так ли это было? Нет. Они хотели, чтобы никто не мешал их линиям поставки из Южной Америки. Это было фиаско с первого дня.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Вы хотите сказать, что война в Никарагуа, вся эта история с Оливером Нортом, началась потому, что американское правительство хотело иметь надежные каналы поставки кокаина из Южной Америки?

— Помимо прочего, да. Это было одной из основных причин. Не единственной, но основной.

— Мне как-то сложно поверить в это, профессор.

Роби улыбнулся.

— Вы же знаете Джона Кэрри, верно? Он был соперником Джорджа Буша.

— Конечно.

— Весной восемьдесят шестого жил да был человек по имени Джон Мэттес. Он был государственным защитником из Майами. Кэрри в то время был сенатором, и Мэттес начал работать с ним над расследованием связи между «контрас» и контрабандой наркотиков. Вы же знаете, кто такие «контрас»?

— Повстанцы, которых мы поддерживали. Они пытались свергнуть режим сандинистов.

— Верно. Мэттес сказал одну очень интересную вещь. Он сказал, что они обнаружили там инфраструктуру ЦРУ. Он сказал, что вся эта затея явно покрывается силами национальной безопасности. Люди заряжали пушки среди белого дня, в аэропортах, во время рейсов в аэропорт Ллопанго, а потом эти самые люди везли в США наркотики. И никто им не мешал. Джон Кэрри, работая в подкомитете по терроризму, наркотикам и международным операциям, трудился два года и выдал отчет на ста шестидесяти шести страницах. Три основные информационные сети проигнорировали его. Из полумиллиона слов отчета то, что написали в «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс» и «Лос-Анджелес таймс», было сведено до заметки в менее чем две тысячи слов.

— И что с отчетом? В нем говорится, что американцы в Никарагуа переправляли кокаин в Соединенные Штаты?

Роби рассмеялся.

— Вы, похоже, удивлены, детектив Миллер. Мне трудно поверить, что это явилось для вас сюрпризом.

— Сюрпризом? Мне сложно осознать услышанное.

Роби терпеливо улыбнулся.

— Это ничто по сравнению с тем, что случилось на самом деле. Наши люди, работающие там, не могли даже близко подступиться к проблеме наркотиков. Чиновники высшего ранга понимали, что деньги от наркотиков — это идеальное решение финансирования «контрас». Был еще один человек, Джек Блум, бывший главный советник в подкомитете Кэрри. Хотите знать, что он сказал на слушаниях в сенате в шестьдесят шестом году?

Роби не стал дожидаться ответа Миллера. Он встал, прошел через комнату, вытащил из ящика стола, стоявшего возле окна, кипу бумаг и принялся их перелистывать.

— Вот, — сказал он и сел. — Джек Блум, шестьдесят шестой год. Сенатские слушания подкомитета по терроризму, наркотикам и международным операциям. Цитирую: «Нам не надо расследовать, какую роль ЦРУ сыграло в развитии наркоторговли „контрас“. Мы все знаем и так. Улики есть. Криминальные структуры — отличные союзники в секретных операциях. Они всегда идут рука об руку. Проблема в том, что криминальные структуры от подобного сотрудничества выигрывают и становятся намного сильнее».

Роби поднял глаза и улыбнулся Миллеру.

— Это он сказал перед сенатом. Знаете, что они сделали?

— Ничего?

— Именно, детектив.

Роби пролистал еще несколько бумаг.

— Вот, — сказал он. — Статья из газеты «Меркьюри-ньюз» города Сан-Хосе за восемнадцатое августа шестьдесят шестого года.

Он передал Миллеру копию передовицы. «Корни кокаиновой эпидемии обнаружены в войне в Никарагуа».

— Вы знаете, что такое Меморандум о взаимопонимании?

Миллер посмотрел на Роби.

— Что?

— Меморандум о взаимопонимании.

— Нет, я не слышал о таком.

— В восемьдесят первом году ЦРУ и Министерство юстиции заключили соглашение. Так оно и называлось — Меморандум о взаимопонимании. В нем указывалось, что ЦРУ освобождается от необходимости любой отчетности по деятельности, связанной с наркотиками, перед Министерством юстиции.

— Да вы шутите! — сказал Миллер.

Роби рассмеялся.

— Шучу. Нет смысла быть серьезным в этом деле. Лучше смеяться над законченной глупостью того, что мы сотворили. Джек Блум не смог бы сказать лучше. — Роби снова принялся перелистывать бумаги. — «Во время войны против сандинистов люди, связанные с правительством США, обнаруживали каналы, по которым наркотики шли в США, и защищали их от правоохранительных органов? Ответ: да». И потом он озвучил решение, принятое тогдашними властями. Это решение имело отношение к пожертвованию, и он действительно использовал слово «пожертвование». Он сказал, что правительство США приняло осознанное решение пожертвовать определенным процентом американцев, чтобы получить деньги для финансирования войны в Никарагуа. Данная жертва рассматривалась как приемлемая, поскольку люди, которые должны были умереть в результате появления кокаина в США, считались расходным материалом.

Миллер только покачал головой.

Роби взял еще один лист бумаги.

— Это меморандум одного сенатского комитета. В нем написано: «Определенное число людей, которые поддерживали „контрас“ и помогали им в Техасе, Луизиане, Калифорнии и Флориде, указали, что кокаин проникает в США через те же каналы, по которым к „контрас“ из США идут оружие, взрывчатка, снаряжение и оборудование». А вот еще отрывок: «Дальнейшее расследование показало, что „контрас“ поставляют наркотики в черные банды, такие как „Уроды“ и „Кровавые“ в Лос-Анджелесе. Этот наплыв кокаина спровоцировал начало эпидемии курительного кокаина в восьмидесятые годы. Усилия Администрации по контролю за соблюдением законов о наркотиках, таможенной службы США, управления шерифа округа Лос-Анджелес и Бюро по борьбе с наркотиками в Калифорнии по привлечению к уголовной ответственности трех человек, подозреваемых в том, что они способствовали широкому распространению кокаина в Лос-Анджелесе, были сведены ЦРУ на нет».

Роби снова улыбнулся. На его лице было выражение, которое значило многое и одновременно не значило ничего.

— Это, детектив Миллер, одно из тех чудовищ, которые мы создали. А ваш убийца, Ленточный Убийца, всего лишь еще одно порождение общества, которое позволяет подобные вещи. Это медленное разрушение свобод, неспешная война на изнурение. — Роби улыбнулся. — Знаете, что Макиавелли сказал о войне?

— Что?

— Он сказал: «Войны нельзя избежать. Ее можно лишь отсрочить — к выгоде вашего противника». Так мы поступили в Никарагуа. Мы не отложили войну к выгоде сандинистов. Мы принесли к ним войну.

У Миллера разболелась голова.

— Мы отошли от темы, — сказал он. — Уже поздно…

— Извините, детектив Миллер. Я всегда оживляюсь, когда затрагиваются подобные темы.

— Можно воспользоваться вашей ванной, прежде чем я уйду, профессор?

— Конечно. Из комнаты направо, дверь в конце коридора.

Миллер постоял секунду в полутемном коридоре, посмотрел на входную дверь и на мгновение почувствовал себя вором, чужаком. Он устал, в этом не было сомнений. Он чувствовал усталость от груза информации, которой поделился с ним Роби. Информации, которую он не хотел знать, которая не касалась дела. Он пробыл здесь больше часа, но ничего не узнал.

Миллер вошел в ванную и закрыл дверь.

Несколько секунд спустя, стоя возле умывальника, он подумал, что надо бы открыть шкафчик с зеркальной дверцей, висевший над раковиной, и почему-то вздрогнул. Волоски у него на затылке встали дыбом. Капля пота скатилась по лбу и замерла на переносице. Миллер поспешно смахнул ее. Он чувствовал себя какой-то бестелесной сущностью, которая наблюдает за происходящим со стороны.

Он понимал, что не стоит этого делать, но где-то глубоко внутри было нечто, что заставило его открыть шкафчик и заглянуть внутрь. Кончики его пальцев коснулись холодной поверхности ручки. Он легонько потянул. Дверца распахнулась почти бесшумно.

Левой рукой он придержал ее и заглянул внутрь.

Таблетки от головной боли, анасин и экседрин. Тюбик анальгетика «Бен-Гей». Витаминизированные пилюли «Уан-э-дэй», лекарство от кашля «Формула-44», пачка пастилок от кашля «Сукретс», хлоросептический зубной эликсир, тюбик зубной пасты.

В углу на второй полке лежала коричневая пластиковая щетка для волос. Он протянул руку и аккуратно взял ее. Ему казалось, что он совершает преступление. Он не хотел на нее смотреть. Но должен был посмотреть. Он медленно поворачивал щетку, держа ее за верхнюю часть, пока ручка не стала хорошо видна в свете лампы. Несколько четких линий пересекали ее гладкую поверхность.

Миллер замер, уронил щетку в раковину, и она с громким стуком упала возле сливного отверстия. Он тут же протянул руку и спустил воду в унитазе. Шум воды заставил его вздрогнуть. Миллер поколебался, потом достал из кармана пиджака платок, аккуратно поднял щетку и, завернув ее в платок, сунул во внутренний карман. Сердце его бешено билось, нервы были натянуты, словно струны. К горлу подступил тугой комок. Миллеру казалось, что его сейчас стошнит. Он вымыл руки, вытер их полотенцем, висящим на держателе возле раковины, и распахнул дверь.

— Вы в порядке?

Миллер вздрогнул от неожиданности.

Роби стоял почти вплотную к двери. Можно было предположить, что он подслушивал и теперь отступил на шаг, опасаясь, что его обнаружат.

— Да, — ответил Миллер. — Да, все в порядке. Просто устал.

Роби понимающе кивнул. Он отступил еще на шаг, давая Миллеру пройти, и проводил его до входной двери. Он открыл ее и, прежде чем Миллер вышел, сказал:

— Возможно, мы еще поговорим, детектив Миллер. Мне понравилась ваша компания.

Они обменялись рукопожатием.

— Жаль, что я не смог вам больше ничем помочь.

— Во всяком случае, было интересно, — сказал Миллер. — Доброй ночи.

Он вышел на лестничную площадку.

— Безопасной вам дороги, детектив, — пожелал Роби и закрыл за ним дверь.

ГЛАВА 38

По дороге к Пирс-стрит Миллер обнаружил, что никак не может сосредоточиться.

Он забыл спросить у Роби, как тот познакомился с тренером Сары Бишоп, а также поинтересоваться, что же профессор делал днем в субботу одиннадцатого ноября.

На завтра у него была запланирована встреча с Ласситером и Нэнси Коэн. И что он сможет им рассказать? Что он украл щетку для волос из квартиры Роби?

Миллер притормозил у обочины и, опустив стекло, несколько раз глубоко вздохнул. Тошнота прошла, но тело было по-прежнему покрыто потом.

Спустя десять-пятнадцать минут он поднял стекло, завел двигатель и направился к Пирс-стрит.

Мэрилин Хэммингз как раз собиралась уходить.

— Что-то ты поздно, — заметила она.

Миллер достал из кармана платок и развернул его.

— Чье это? — спросила она.

Миллер не ответил.

— Ты не знаешь или не хочешь говорить?

— Второе.

— Значит, ты знаешь?

— Да.

— Уже известно, что этот предмет у тебя?

— Скоро будет известно.

— И что ты хочешь, чтобы я с этим сделала?

— Можешь снять отпечатки пальцев?

Хэммингз озабоченно посмотрела на Миллера, потом аккуратно взяла щетку двумя пальцами и повернула ручку к свету.

— Я должна предупредить тебя кое о чем, — сказала она. — Это от подозреваемого, которого нету нас в базе, верно?

— Мы не знаем, есть он в базе или нет. У нас нет никаких отпечатков, если ты это имеешь в виду.

— И ты надеешься, что теперь мы их получим. — Она заколебалась. — Если я это сделаю, я буду твоей соучастницей, понимаешь?

Миллер кивнул.

— Тогда ответь мне на вопрос: что заставило тебя думать, что я сделаю то, о чем ты просишь?

— Ничего. Я не уверен, что ты это сделаешь, но ты могла бы это сделать.

— Ты когда-нибудь такое делал?

— Нет, никогда прежде.

— Это по делу Ленточного Убийцы?

— Да, мне так кажется.

— Этого разговора не было, ты понял?

— Я понимаю.

— Позвони мне утром часов в десять-одиннадцать. Я посмотрю, что тут у нас.

— Большое спасибо.

Хэммингз не улыбнулась, только покачала головой.

— Иди, — холодно сказала она. — Убирайся отсюда. Тебя здесь сегодня не было. Я тебя не видела. Как я уже говорила, и этого разговора не было.

— Я твой должник.

— Почему, Миллер? Я ведь ничего не делала.

Миллер кивнул, развернулся и ушел. Где-то здесь пролегала черта. И он ее только что пересек. Это его ничуть не радовало.

Час спустя, сидя дома перед компьютером, он набрал в адресной строке браузера «ЦРУ наркотики». Поиск выдал тысячи страниц. Он открыл ближайшую и пробежал глазами то, что ему предложили:

«Операция „Снежный конус“. Операция „Сторожевая башня“. Секретные радиомаяки, установленные в труднодоступных местах между Колумбией и Панамой, предназначенные для того, чтобы самолеты с наркотиками ЦРУ, летящие из Америки в Панаму, могли держаться почти на уровне моря, тем самым избегая обнаружения пограничными силами США. Путь назначения — армейский аэродром Элбрук в Панаме. Операция „Выкуп“ с использованием ширмы в виде фирмы „Пасифик Сифуд Кампани“, принадлежащей ЦРУ. Наркотики упаковываются в контейнеры для креветок и рассылаются в разные районы США. Совместная операция ЦРУ и Администрации по контролю за соблюдением законов о наркотиках. Операции „Короткое поле“, „Дорога на Бирму“, „Утреннее золото“, „Индиговое небо“ и „Треугольник“. Информация предоставлена оперативниками ЦРУ и разведки ВМС Трентоном Паркером, Гюнтером Руссбахером, Майклом Махоли и Робертом Хантом. Рекомендуется к прочтению: работа Родни Стича „Обманутая Америка“. Оцениваемый доход от контрабанды марихуаны и кокаина ЦРУ составляет от десяти до пятнадцати миллиардов долларов США».

Миллер закрыл страницу, ввел «Никарагуа Оливер Норт контрабанда наркотиков».

Словно совершенно другой мир открылся его глазам, мир, которым он никогда не интересовался, никогда не изучал. Десятки страниц показаний и различных документов. Он выбрал один наугад и с нарастающим беспокойством прочел:

«10 февраля 1986 года подполковника Оливера Норта проинформировали, что самолет, используемый для перевозки материалов для „контрас“, ранее использовался для контрабанды наркотиков, и что ЦРУ выбрало компанию, чьи сотрудники были известными преступниками. Это компания „Вортекс Авиэйшн“, которую возглавляет человек по имени Майкл Палмер, один из крупнейших контрабандистов марихуаны в американской истории, осужденный на десять лет за контрабанду наркотиков в Детройте. В то же время он получает триста тысяч долларов по контракту с Министерством иностранных дел, согласно которому перевозит „гуманитарную“ помощь „контрас“. Компания „ДИАКСА“, базирующаяся в Майами, используется для отмывания средств для „контрас“. Эту компанию возглавляет Альфредо Кабаллеро, деловой партнер Флойда Карлтона, пилота, который перевозил кокаин для панамского генерала Норьеги».

И еще:

«26 ноября 1996 года Иден Пастора, бывший лидер „контрас“, заявил перед сенатским комитетом по разведке: „Когда эта история с контрабандой наркотиков всплыла среди „контрас“, ЦРУ передало Сезару, Попо Чаморро, Маркосу Агуадо и мне один документ. Они сказали, что он обеспечивает нам безнаказанность за то, что мы с ними сотрудничаем“».

Миллер закрыл браузер и выключил компьютер. Болели глаза, кружилась голова. Он проголодался, но мысль о еде казалась отвратительной. Он не хотел знать, что случилось. Он не хотел видеть священное чудовище.

Роберт Миллер хотел спать. И знал, что не сможет заснуть.

ГЛАВА 39

Нэнси Коэн посмотрела на часы в третий раз за пять минут.

— Я могу побыть у вас еще только несколько минут, — резко сказала она.

Было почти десять часов утра пятницы семнадцатого числа.

Рос сидел справа от Миллера, Ласситер слева возле Коэн.

— Значит, он меня впустил, — сказал Миллер.

— И что рассказал?

— Он не сказал мне ничего, — ответил Миллер.

Нэнси Коэн нахмурилась и потянулась к объемной сумке, чтобы достать блокнот и ручку.

— Не сказал ничего? Как он мог ничего не сказать?

— Я не имею в виду, что он все время молчал. Он наговорил много чего. Но я не понял, насколько это относится к нашему делу.

— Ну? — спросила она. — Так что он сказал?

— Рассказал о кокаине.

— Кокаине?

— О контрабанде кокаина из Никарагуа.

Рос развернулся к нему.

— Газетная вырезка из-под матраса.

— Что? — спросила Нэнси, потом кивнула и улыбнулась. — Из кровати Шеридан, верно? Он оставил вырезку из газеты о выборах в Никарагуа.

— И этот парень говорил с тобой о Никарагуа? — спросил Ласситер.

Миллер кивнул.

— Он с нами играет, верно? — заметила Нэнси и криво усмехнулась. — Он с нами играет. Дразнит. Давайте оценим шансы. Мы находим под матрасом жертвы вырезку из газеты о выборах в Никарагуа, а потом ты идешь к этому типу, и он переводит разговор на Никарагуа.

— Он хотел изложить свою точку зрения, — сказал Миллер.

— То есть ты хочешь сказать, что это совпадение? — спросила Нэнси.

— Я не знаю, что это было. Меня, по крайней мере, это взволновало.

— Что взволновало? Он взволновал?

— Нет, не он. То, что он сказал. О контрабанде наркотиков из Никарагуа.

— Ты имеешь в виду Олли Норта и ЦРУ? — спросила Нэнси.

— Да, — подтвердил Миллер.

— Это не новость, амиго. Знаешь Джанет Рено?

— Конечно.

— Так вот, она очень крутая дама. Короче говоря, полиция Майами обнаружила, что «контрас» тренировали во Флориде и платили им деньгами, добытыми от торговли наркотиками. Полиция составила объемный отчет. Это был очень большой отчет, и они передали его ФБР. На каждой странице стояла печать «Запись передана Джорджу Косински, ФБР». Это агент, с которым они сотрудничали. Несмотря на этот отчет, Джанет Рено, главный государственный обвинитель от штата Флорида, не увидела никаких причин для продолжения расследования. Могу вас заверить, ее не смог бы запугать какой-то наркобарон. Ей сказали не рассматривать это дело. Вежливо так посоветовали заниматься другими вещами, понимаешь? Я же говорю, это не новость.

— Что бы там ни было, Роби говорил именно об этом.

— Боже, — сказал Ласситер, — кто же этот парень?

Нэнси махнула на Ласситера рукой, и тот замолчал.

— Ну? — спросила она.

— Я не понимаю, какое место он занимает в этой истории, — сказал Миллер, — но никак не могу забыть об этих женщинах, о том, что нам не удалось получить точные данные об их прошлом.

— А негритянка? — спросила Нэнси.

Миллер покачал головой.

— Я не думаю, что она была в списке этого парня. Она начала с нами разговаривать. Возможно, она что-то знала, возможно, нет. Велика вероятность, что мы никогда не узнаем точно, какое место в этой истории занимали она и Дэррил Кинг. В любом случае один только факт того, что она общалась с нами, стал достаточно веской причиной ее убрать. Первые четыре женщины… Я считаю, они связаны. И я думаю, что Роби что-то знает. Похоже, он является частью этой истории. Не знаю, убил ли он этих женщин, но я уверен, что он что-то знает и пытается рассказать нам, не подставив себя.

— А эта история с Никарагуа? — спросила Нэнси Коэн.

Миллер пожал плечами.

— Как знать.

— У нас есть две зацепки — вырезка из газеты и эта лекция, которую тебе прочитали вчера. Но это не дает нам почти ничего. Для ордера на обыск этого не хватит, не говоря уже об аресте.

— Надо разрабатывать личности этих женщин, — сказал Миллер.

— Именно, — согласилась Коэн. — Придется сделать работу, которую следовало выполнить, когда появился первый труп. Кто-то уперся в стенку и остановился. Я считаю, это обычная лень.

Ласситер открыл рот, чтобы что-то сказать.

— Не трудись, Фрэнк, — остановила его Нэнси. — Я знаю ситуацию. Мало толковых людей, недостаточно финансирования, сверхурочная работа… То же дерьмо, что и везде. Бывает. Я никого не критикую, ни на кого не буду показывать пальцем. Но сейчас у нас пять мертвых женщин, и нужно пошевеливаться, пока мы не получили еще одну. — Она посмотрела на часы. — Мне пора. Не хочу стоять в пробках. — У двери она оглянулась. — Хорошо, что ты зашел к Роби, — сказала она Миллеру, — но теперь мне надо придумать что-то более существенное, чтобы прижать его. Так что занимайся этими женщинами. Фрэнк?

Ласситер посмотрел на нее.

— Позвони мне, когда у вас что-нибудь появится, ладно?

Ласситер примирительно поднял руки, улыбнулся и покачал головой.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал, Нэнси?

— Ну не знаю, Фрэнк, сообрази что-нибудь.

И она ушла.

Рос, Миллер и Ласситер сидели молча. Потом Ласситер встал, подошел к двери и уже оттуда оглянулся на детективов.

— Я не знаю, что сказать, — обратился он к ним. — Изучайте личности этих женщин. Найдите что-то, за что она сможет ухватиться, договорились?

— Можно нам еще людей? — спросил Миллер. — Может, Метца? И Оливера?

— Вы все люди, что у меня есть, — ответил Миллер. — Только вы. У меня еще три убийства, одно с отягчающими, и банда мотоциклистов, которая терроризирует Гэллери-плейс в китайском квартале. Хотите знать правду? Кэтрин Шеридан умерла шесть дней назад. Она уже стала историей. А Наташа Джойс? Она была всего лишь негритянкой из бедного района, на которую все, кроме нас, чихать хотели. Не знаю, как вам лучше это объяснить, но вы можете надеяться только на себя.

Ласситер сокрушенно покачал головой и вышел.

— Сделай одолжение, — попросил Миллер Роса, — принеси сюда все, что у нас есть на этих пятерых. Мне нужно кое-куда сбегать. Я вернусь через полчаса.

Рос поднялся со стула.

Миллер посмотрел ему вслед, потом быстро спустился по задней лестнице и покинул здание.

ГЛАВА 40

Миллер, сказав сторожу, что вернется через час, взял со стоянки неприметный седан и поехал на восток, в сторону Пирс. Он увидел, что Хэммингз у себя в офисе, и зашел без стука.

— Я не знаю, что ты сделал, но мне это не нравится, — сказала Мэрилин. — И мне очень хочется спросить, откуда ты это взял. Если ты взял это там, где я думаю… — Она покачала головой. — Нет, я не спрашиваю и не строю никаких предположений. Я уже решила, что не буду спрашивать.

— Тогда в чем дело? — спросил Миллер.

— Эти отпечатки… Боже, я даже не знаю, Роберт… Эти отпечатки имеют определенную пометку. Я не могу тебе сказать, кому они принадлежат.

— Пометку?

— Да, пометку. Ты понимаешь, что это значит?

— Что этот человек… служил или служит…

— Да, либо ФБР, либо Министерство национальной безопасности, либо Министерство внутренних дел, либо Министерство юстиции. Боже, он может быть частью любого отдела в нашей системе разведки и контрразведки.

— Управление по борьбе с наркотиками? — спросил Миллер.

— Министерство обороны, госдепартамент, разведка ВМС, да кто угодно! Ты знаешь, что в таких случаях бывает. Что бы ты ни искал, придется остановиться, Роберт. Определенно. Какого… — Она сделала шаг назад и глубоко вздохнула. Подняла руки, словно умоляя Миллера о чем-то, и продолжила: — Я не хочу знать, откуда у тебя эти отпечатки. Я не рассказала тебе самого главного.

— Главного?

Миллер почувствовал, как участился его пульс, как быстрее забилось сердце. Мэрилин Хэммингз выглядела напуганной. Миллер чувствовал то же самое. Он хорошо помнил, что сказал ему Роби в кофейне, но тогда он не понял всей серьезности ситуации.

— Я собрала отпечаток из нескольких частиц, но на ручке обнаружился еще один отпечаток, слишком маленький для того, чтобы можно было определить, кому он принадлежит. И там были волосы, длинные волосы… Я подумала, что волосы и отпечатки могут принадлежать разным людям. Это невероятно, Роберт, чертовски невероятно, но я обработала один из волосков и получила из фолликула ДНК. Я ввела эту ДНК в компьютер и сделала сравнение.

— ДНК принадлежит кому-то, кто есть в базе? — спросил Миллер.

— Кэтрин Шеридан.

Миллер опешил.

— Ты шутишь?

— Я серьезно. Я проверила дважды. Отпечатки не ее, а волосы ее. Мне не составило труда сравнить с физическими образцами. Она же у меня в холодильнике лежит.

— О боже! — прошептал Миллер. — Боже всемогущий!

— Кто это, Роберт? Скажи, ты взял эту щетку у кого-то у себя в отделе?

Миллер нахмурился.

— Иисусе, нет, Мэрилин, не говори глупостей!

— Это кто-то, кого мы знаем? С кем мы работаем?

— Боже, нет, конечно нет! По-твоему, это может быть?

— Я не знаю, Роберт. А что мне прикажешь думать? Ты втихаря принес мне это, а я знаю, что существует проблема. Ты где-то спер эту щетку, верно?

Миллер покачал головой.

— Я ничего не говорил, Мэрилин. А то, чего ты не знаешь…

— Хорошо, хорошо. Значит, ты где-то это спер, принес мне, я проверила, обнаружила, что для этих отпечатков есть пометка, а волосы принадлежат жертве убийства… Что я, по-твоему, должна думать?

— Где эта щетка сейчас? — спросил Миллер.

— На складе улик.

— Принеси ее, — попросил Миллер. — Я должен вернуть ее на место.

Она нервно рассмеялась.

— Ты шутишь? Ты же не собираешься…

— А что мне еще делать? Конечно, я верну ее на место. Она здесь не останется. Принеси мне щетку, и я уйду, хорошо?

Мэрилин Хэммингз помолчала, а потом вышла из комнаты. Она вернулась через минуту, держа в руке голубой пакет для улик с щеткой внутри. Миллер сунул его в карман пиджака.

— Так что у тебя есть? — спросила Хэммингз.

Миллер покачал головой.

— У меня есть лгун. У меня есть человек, который утверждает, что ничего не знает, но на самом деле он знает намного больше, чем говорит.

— Мне надо напоминать, чтобы ты был осторожен?

Выражение лица Миллера не изменилось.

— Я серьезно, Роберт. Я хочу, чтобы ты был осторожен. Я не знаю, во что ты вляпался, но ты слишком хорош, чтобы истратить все силы на одно дело.

— Все в порядке, — сказал Миллер. — Все наладится. Доверься мне.

Хэммингз улыбнулась.

— Звучит, как в кино. Так говорят перед тем, как все летит в тартарары.

— Будем надеяться, что этого не случится, — сказал Миллер. — Спасибо за помощь. Я серьезно.

Ему захотелось взять ее за руки, обнять. Хотелось сказать, что он думает о ней, но он ничего подобного не сделал. Он не мог сделать ничего другого, кроме как уйти.

Миллер вернулся в участок и запер щетку в своем шкафчике. Он дважды проверил замок, прежде чем уйти из раздевалки. Он чувствовал себя отвратительно. Он устал, был напуган и взволнован. Он чувствовал себя лгуном и преступником. Он попытался убедить себя, что поступает правильно, но это не помогло. Он нарушил закон. Вот так вот! Понимание того, что он нарушил закон, и хотя и выяснил кое-что полезное, но никогда не сможет использовать это в суде, только ухудшало ситуацию.

Он поднялся на третий этаж и нашел в кабинете Эла Роса в окружении кучи файлов.

— Это бред, — сказал он, увидев Миллера. — Такого обращения с документами я еще не встречал. Черт, я даже не знаю, с чего начать!

Рос швырнул на стол светло-коричневый конверт и встал. Подойдя к окну, он сунул руки в карманы и посмотрел на город. Потом потянулся и вздохнул.

Миллер порылся в куче папок. Досье по делу Маргарет Мозли было неполным. Половина страницы оказалась чистой, а вторая заполнена малопонятным текстом. В досье по делу Райнер он обнаружил три листа с текстами допросов по делу Барбары Ли, отчет о вскрытии, не нашел никаких деталей дела и нацарапал на обратной стороне папки вопрос для Метца «Где оригинальный отчет об убийстве?».

Миллер читал дело, но никак не мог сосредоточиться. Его мысли занимала щетка для волос. Теперь он был уверен, что Роби беззастенчиво лгал им.

— Значит, Кэтрин Шеридан становится Исабеллой Кордильерой, — сказал Рос, прерывая мысли Миллера. Он принес из соседнего кабинета белую доску для письма, написал на ней фломастером «Кэтрин Шеридан», а ниже «Исабелла Кордильера» и подчеркнул все это двумя линиями. — Исабелла Кордильера погибла в автокатастрофе в июне две тысячи третьего года, однако подробности этого предполагаемого происшествия нам недоступны.

Миллер, пытаясь сосредоточиться на том, что говорил Рос, указал на доску.

— Напиши «одинока».

— Одинока?

— Да. Напиши «одинока» и «друзей нет».

Рос написал.

— Еще у нас есть Маргарет Мозли, — сказал он. — За июнь шестьдесят девятого года нет никаких записей о рождении человека с этим именем.

— Эта же история со всеми, — перебил его Миллер. — И не забывай о Майкле Маккалоу.

— Преступники, — сказал Рос, — информаторы, проходящие по линии программы защиты свидетелей, как мы предполагали. По крайней мере, это имеет смысл, но как узнать, что мы правы?

— Вероятно, никак, — ответил Миллер.

Он заметил, что его ладони сжались в кулаки с такой силой, что побелели костяшки. Сердце уже не так сильно стучало в груди, дыхание выровнялось, пот на лбу высох, отчего кожа начала чесаться. Он не мог вспомнить, когда последний раз в жизни ему было так страшно. Если не считать случая с Брендоном Томасом. Возможно.

Рос молчал, пристально глядя на доску.

— Почему Роби лжет? — спросил Миллер и тут же понял, что озвучил собственные мысли.

— Потому что он убил Кэтрин Шеридан, — сказал Рос. — Он убил ее и остальных. Возможно, он работает по контракту. Возможно, он просто убирает людей, проходящих по программе защиты свидетелей. Нельзя этого исключать.

Миллер задумался. Роби знал Шеридан. По крайней мере, он знал о ее существовании. Ее волосы были на щетке, значит, она была в его квартире. Либо он забрал щетку из ее дома после того, как убил ее. На память? Как сувенир? Что-то, что будет напоминать ему о том времени, которое они провели вместе? Какая бы ни была причина, не оставалось сомнений, что Роби причастен к этим убийствам. Он не мог сказать об этом Росу. И уж подавно не мог поделиться этой информацией с Ласситером и Нэнси Коэн.

Рос вопросительно посмотрел на него, и Миллер поймал себя на том, что избегает смотреть напарнику в глаза.

— Возвращаемся к жертвам, — сказал Рос, — к тому, что их личности не вяжутся с официальными записями.

— И с чего мы начнем? — спросил Миллер.

— Кто-нибудь снимал с них отпечатки пальцев после гибели? Или у нас есть только те отпечатки, что включены в дело?

Миллер покачал головой.

— Я не знаю. Я действительно не знаю.

— Файлы… — сказал Рос.

Он поднялся и подошел к столу в другом углу кабинета. Миллер присоединился к нему, и они принялись просматривать документы в каждом файле.

Рос покачал головой.

— Это не то. Маргарет Мозли, — сказал он. — Ее личность определили по водительским правам и номеру социального страхования.

— Та же история с Энн Райнер, — добавил Миллер.

— С них вообще отпечатки снимали, как считаешь? — спросил Рос.

Миллер кивнул.

— Конечно, это же стандартная процедура, — ответил он.

— Позвони Тому Александеру. Спроси, есть ли у них отпечатки жертв.

Миллер набрал дежурного, попросил соединить его с офисом коронера и подождал, пока на том конце возьмут трубку.

— Том? Это Роберт Миллер. К вам вопрос. У вас есть отпечатки всех жертв, включая Маргарет Мозли? — Он слушал, глядя на Роса. — Ты не знаешь, снимали ли с них отпечатки пальцев? — Миллер нахмурился. — Не вопрос, я подожду. — Он прикрыл трубку ладонью. — Говорит, что вряд ли. Что они снимают отпечатки, если невозможна физическая идентификация. — Внезапно Миллер оживился. — Да, конечно. Отложите для нас, мы подъедем, — сказал он и повесил трубку. — Отпечатки у них есть, но они не проверяли первые три жертвы — Мозли, Райнер и Ли. Этого не потребовалось, потому что у них было подтверждение личности. Поедем поглядим, что нам удастся выяснить.

Рос натянул пиджак и последовал за Миллером.

* * *

Так вот, я поговорил с Робертом Миллером.

Он пришел ко мне в дом. Он говорил со мной. Он позволил говорить мне. Он выслушал то, что я хотел рассказать, а потом пошел в ванную и украл щетку для волос. Что бы он там ни обнаружил, он не сможет им воспользоваться. И это не даст ему покоя. Он перешел Рубикон. Он знал, где находится Рубикон, прямо перед ним, и, вероятно, наступил момент — обычный такой моментик, длиною в секунду, не более! — когда он принял решение.

Как и я. Как и Кэтрин Шеридан. Как Маргарет Мозли, Энн Райнер, Барбара Ли, Дэррил Кинг, как, в определенном смысле, Майкл Маккалоу. Мысль о Маккалоу заставляет меня улыбнуться. Они тоже видели Рубикон, и был момент, когда они могли повернуть назад, вернуться туда, откуда пришли, но они этого не сделали. Никто из нас этого не сделал. Мы поступили так, как от нас ожидали, и поступили так не из-за страха, а из соображений какой-то воображаемой преданности, из-за уверенности, что мы обладаем чем-то, чем стоит обладать.

Разные причины для разных людей.

Мне интересно, каковы у Миллера мотивы. Он один. Жены нет, подружки тоже. Родители умерли. Нет ни братьев, ни сестер. У Роберта Миллера нет семьи, и, возможно, ее у него никогда не будет. У него есть работа. Возможно, это все, что у него есть. Вернее, он пытается убедить себя, что это все, что у него есть, но я знаю, что это не так. Я думаю, он тоже это знает.

Роберт Миллер — это звезда.

Мертвая звезда, тем не менее звезда. Он не ожидает с нетерпением конца рабочего дня. Ему нет нужды спешить домой.

Возможно, он пересек Рубикон в уверенности, что раскрытие этого безумного дела даст ему какую-то цель в жизни. Причину существовать.

Возможно, то, что я совершил, продиктовано теми же причинами. Причинами, которые, если посмотреть на них спустя какое-то время, не кажутся такими уж важными.

Но сейчас это не имеет значения. Прошлое ушло, его нельзя вернуть.

Если бы я мог вернуться назад, решился бы я на это? Как знать. Да и кому какое дело?

Мы сыграем в эту игру. Мы с детективом Миллером. И посмотрим, что получится.

ГЛАВА 41

Мэрилин Хэммингз не было на месте, когда Миллер и Рос приехали в офис коронера. У Миллера отлегло от сердца. Он не хотел вспоминать о том, что сделал.

Том Александер встретил их в коридоре. Он выглядел уставшим, под глазами мешки.

— Много работы, — сказал он Миллеру. — Двойная смена вчера и позавчера. Матери нездоровится, а девушка… — Он криво улыбнулся.

— Значит, у вас есть эти отпечатки? — спросил Рос.

— Конечно, есть, — ответил Александер. — Я проверил их по нашей базе, но это ничего не дало. Сейчас я проверяю их по другой базе, которую мы используем для отбора потенциальных сотрудников, но сомневаюсь, что это даст результат. Большая часть населения в таких базах отсутствует.

— Что было, когда к вам поступили тела? — спросил Миллер.

Они как раз подошли к небольшому кабинету в конце коридора, и Александер распахнул перед ними дверь.

— Стандартная процедура. Когда они поступили к нам, мы первым делом занялись локализацией телесных жидкостей. Вы догадываетесь, что имеется в виду, потому я не буду пояснять. Как только труп обработан с точки зрения загрязнения, мы проводим предварительный анализ возможных причин смерти — раны на голове, огнестрельные ранения, следы утопления, всякое такое. Это идет в предварительный отчет. Относительно явная причина смерти не обязательно становится официальной причиной смерти, но мы составляем предварительный отчет на основании того, что видим, когда тело попадает к нам. Потом мы занимаемся идентификацией. Если труп обнаружили по месту жительства, есть много разных вещей, которые помогают при идентификации. Имя и адрес на чеках, номер социального страхования жертвы, водительские права, паспорт и прочее. Если все сходится, дальше мы не копаем. Мы снимаем отпечатки пальцев, потому что так положено по протоколу, но не действуем, руководствуясь предположением, что жертва не тот человек, за которого себя выдает. Мы предполагаем, что перед нами именно тот человек, за которого он себя выдает, и мы ищем тому подтверждение, а не опровержение. Поэтому не было необходимости снимать отпечатки пальцев с первых трех. Они поступили с именами и адресами, их личность была подтверждена многими документами. Этого нам достаточно. Мы обращаемся с ними просто как с трупами. Если возникают вопросы по идентификации, этим занимается полиция еще до того, как тело попадает к нам.

— Так в какой базе их сейчас проверяют? — спросил Миллер.

— В базе данных трудоустройства штата. Она связана с системой распознавания отпечатков пальцев, с записями отдела транспортных средств, учебно-методического совета штата и другими. Мы используем эту базу, чтобы отсеивать людей, которые претендуют на должности в государственных организациях. Я просто решил попробовать еще и ее на всякий случай. Когда автоматическая система распознавания отпечатков пальцев не дала результатов, я подумал, что это не помешает.

— Маргарет Мозли была государственным служащим, — сказал Рос. — Она работала в библиотеке, верно?

— Тогда она должна быть в этой базе, — сказал Миллер. — Две другие вряд ли там найдутся. Энн Райнер работала секретарем в юридической фирме, а Ли была флористом.

— Проверка, должно быть, уже закончилась, — сказал Александер. — Схожу посмотрю, что там.

Он протиснулся мимо Миллера и вышел из кабинета.

— Похоже, еще один тупик, — сказал Рос. — Я хочу разработать Маккалоу. Меня мучает эта история с пенсией, которая ему так и не поступила.

— Ты помнишь имя парня, о котором вспоминал Ласситер? — спросил Миллер. — Того, с которым он знаком. Янг?

— Да, Билл Янг. Ласситер сказал, что у него есть номер его телефона.

— Мы ему позвоним.

Миллер начал говорить что-то еще, но замолк на полуслове, повернувшись к Александеру, который вернулся в кабинет.

— Готовы к фейерверку? — спросил Александер.

— Что-то обнаружилось? — спросил Рос.

— Все трое имеют закрытые досье.

— То есть? Но почему?

— Как знать. Все, что я могу сказать, — это только то, что они занимали какие-то должности в государственном аппарате.

— Известно, кто закрыл их досье? — спросил Рос.

— Нет, есть только дата, когда это было сделано. Маргарет Мозли в августе девяностого года…

— Не спеши, — сказал Рос, вынул из кармана блокнот и начал записывать.

— Значит, Мозли закрыли в августе девяностого, — повторил Александер. — Энн Райнер — февраль восемьдесят восьмого. Барбара Ли — сентябрь девяносто девятого года.

— Где находится эта база данных? — спросил Миллер.

— В задней части административного офиса, — ответил Александер. — А что?

— Она связана с записями, которые вы храните здесь?

Александер кивнул.

— Можешь еще кое-что проверить для нас?

— Что именно?

— Можешь вытянуть отпечатки Кэтрин Шеридан и проверить, закрыто ли ее досье?

— Конечно, могу, — сказал Александер.

Они вышли из кабинета и по коридору направились к административному офису. Рос и Миллер наблюдали, как Александер закрыл одну программу, запустил другую, ввел имя Кэтрин Шеридан и подождал, пока загрузится ее файл. Он прогнал ее отпечатки пальцев через базу данных закрытых досье. Это заняло всего несколько мгновений.

— У нее закрытое досье, — сказал Александер. — И закрыто оно было до того, как у нас появились здесь компьютеры.

— И что это значит? — спросил Рос.

— Значит, что это было до восемьдесят шестого года.

— Это все, что можно выяснить?

— Да, — ответил Александер.

— Можешь проверить еще одного человека? — спросил Миллер.

— Запросто.

— Дэррил Кинг.

Александер нахмурился.

— Он есть в базе данных полиции. У него был привод в августе две тысячи первого года за хранение наркотиков.

Поиск занял несколько минут, но Александеру удалось отыскать Дэррила Эрика Кинга, дата рождения 14 июня 1974 года, запись об аресте от 9 августа 2001 года. И снова всплыло имя сержанта Майкла Маккалоу.

Том Александер проверил отпечатки Кинга.

— Август девяносто пятого года, — негромко сказал он.

— Повтори, — попросил Миллер.

— Досье вашего друга закрыли в августе девяносто пятого года.

Рос покачал головой.

— Так что у нас выходит? Досье всех этих людей были закрыты из-за их службы в правительственных организациях?

— По всей видимости, так, — согласился Миллер.

— Это усложняет задачу, — заметил Рос. — Это имеет еще меньше смысла, чем пропавший сержант полиции.

Внезапно Миллер изменился в лице.

— Попробуй его, — попросил он. — Попробуй Маккалоу. Возможно, это поможет нам найти его. Вернись к делу Кинга, к записи о его аресте в две тысячи первом году. Я хочу, чтобы ты проверил Маккалоу и сказал, когда было закрыто его досье.

Александер уже успел ввести имя Маккалоу. Экран мигнул, и в правом нижнем углу возник узкий прямоугольник с текстом.

— Что это? — спросил Миллер и прочел текст в прямоугольнике: «Имя не найдено. Проверьте написание».

Александер нахмурился и снова ввел имя.

Экран мигнул. Опять появилось сообщение об ошибке.

— И что это значит, черт побери? — спросил Миллер. — Опять закрытое досье из восьмидесятых?

Александер покачал головой.

— Это значит, что досье вашего человека не было закрыто. У нас есть закрытые досье из ранних восьмидесятых. Это значит, что вашего парня вообще никогда в базу не вносили.

Миллер придвинулся поближе к экрану.

— В системе могут быть ошибки?

Александер усмехнулся.

— Когда дело доходит до компьютеров, всегда возможны ошибки. Я не знаю. Я есть в системе, Хэммингз тоже, вы тоже там должны быть, но ничто не идеально, детектив.

— Можешь распечатать для меня остальных? — спросил Миллер.

— Конечно, — ответил Александер.

— Как нам выяснить дату закрытия досье Кэтрин Шеридан?

— Я не знаю, — ответил Александер. — Должны быть бумажные документы, но я никогда ничего подобного не искал.

Когда принтер выплюнул распечатанные листы, Рос собрал их, и все трое вышли из кабинета.

— Спасибо за помощь, — поблагодарил Миллер Александера.

Рос направился по коридору к выходу. Когда он уже не мог их слышать, Миллер уставился в пол, ощутив минутное замешательство, а потом посмотрел на Тома Александера.

— Где сейчас Мэрилин Хэммингз? — спросил он.

— В данный момент она сидит в яме по пояс в воде, пытаясь достать утопленника так, чтобы он не развалился на куски у нее в руках. Хотите, чтобы я ей позвонил?

— У вас неправильное восприятие, Том Александер, — сказал Миллер и поспешил за Росом.

— Я скажу ей, что вы спрашивали! — крикнул Александер ему вдогонку, но Миллер, занятый мыслями о Билле Янге и Майкле Маккалоу, не ответил.

* * *

Кэтрин Шеридан мертва.

А также Наташа Джойс, Маргарет Мозли, Энн Райнер и Барбара Ли.

Мое сердце разбито.

Я обедаю в закусочной с узким фасадом на Марион-стрит, всего в паре кварталов от дома. Жареный цыпленок, салат, картофель фри. Я пью «Севен-ап» прямо из бутылки, обмакиваю картошку в майонез и кетчуп. Мне так нравится. Я хотел бы закурить за едой, но я недавно бросил и теперь проверяю свою выдержку. Кэтрин всегда говорила, что у меня есть выдержка.

— То, чем ты занимаешься, требует выдержки, — говорила она.

Я улыбался, кивал и молчал.

А теперь она мертва.

Завтра утром я проснусь как обычно. Я надену костюм и пойду на работу, как в любой другой день. И я более чем уверен, что какая-нибудь девушка сделает комплимент по поводу того, как я одет, и крикнет: «Эй, Джон! У тебя сегодня свидание с красоткой, да?» А я улыбнусь и кивну или подмигну, словно мы связаны какой-то тайной. Ей станет интересно. Им всем становится интересно время от времени. Им интересен преподаватель из аудитории 419.

Когда все закончится, я уверен, в преподавательской столовой начнутся разговоры. Будут задавать друг другу вопросы, строить предположения и гадать. Но они ни за что не догадаются. Ни на йоту не приблизятся к разгадке. Студенты будут сплетничать, распускать слухи и прикидывать, скольких я убил. И убил ли я вообще кого-либо.

Вот почему так получается? Ты делаешь что-то хорошее, потом приходят милые люди и все портят? Кто это сказал?

Ла Гуардия, верно? Он знал. Он знал, какие мы люди. Снаружи мы были хорошими ребятами, но что же мы творили! Мы творили такое, во что вам было бы трудно поверить. И мы занимались этим вечно. Люди вроде меня, которые верили, что мы занимаемся этим ради высокой цели. Кэтрин Шеридан и Джон Роби, которые отправились в Манагуа, чтобы изменить мир. Ну, мир мы немного изменили, и отголоски этого изменения чувствуются до сих пор, двадцать пять лет спустя. Чувствуются в Вашингтоне, среди граждан, которые даже не подозревают о том, что тогда происходило. Среди таких людей, как Маргарет, Энн, Барбара и Наташа. Таких, как Дэррил Кинг. А теперь еще и таких, как Роберт Миллер. Зацепил ли он верхушку айсберга? Черт, да он ее еще даже не разглядел!

Почему так получается? Каждый раз, когда делаешь что-то хорошее, приходят милые люди и все портят.

Я скажу вам почему. Потому что на доброте денег не сделаешь. Есть только друзья, соседи и близкие. На доброте деньги не сделаешь.

ГЛАВА 42

Вернувшись в участок, Рос разыскал заметки, которые делал, когда они разговаривали с Лорентценом.

— Маккалоу открыл счет одиннадцатого апреля две тысячи третьего года, — сказал он. — Месяц или около того после выхода в отставку. Положил на счет пятьдесят долларов. Имя менеджера его счета Кейт Бек…

— Которая там больше не работает, — перебил его Миллер.

Он снял пиджак и повесил его на спинку стула, стоявшего возле окна. Потом взял блокнот Роса, достал свои записи из офиса коронера и принялся записывать на доске даты закрытия досье Мозли, Райнер и Ли. Он добавил внизу имя Дэррила Кинга, написав рядом «август 1995 года».

— Это, — сказал он тихо, — открывает совершенно другое направление в расследовании.

— И какое же направление перед нами открывается? — спросил Рос.

— А такое, что все эти люди были не теми, за кого себя выдавали. То есть мы подозревали, что с Кэтрин Шеридан что-то нечисто, с тех пор как всплыло имя Исабеллы Кордильеры. Но мы не думали, что они все замешаны.

— Ты все еще веришь в версию с программой защиты свидетелей? — спросил Рос. — Это как-то могло бы объяснить, почему Дэррил Кинг сотрудничал с полицией.

— Программа защиты свидетелей в первую очередь является федеральной, верно? — спросил Миллер. — Черт, Эл, я не знаю! Сначала кажется, что это одно, а потом оказывается, что что-то другое.

— Вероятно, так и задумывалось, — ответил Рос.

Миллер потер виски. Было обеденное время. Он был голоден, и головная боль все нарастала.

— Я думаю, тебе надо будет еще раз встретиться с Роби, — сказал Рос.

Сердце Миллера на мгновение замерло. Он подумал о щетке для волос, аккуратно упакованной в пакет для вещественных доказательств и спрятанной в его шкафчике внизу. Он не верил, что сделал это. Что ему это дало? Уверенность, что Роби лгал, что Роби знал Кэтрин Шеридан или был в ее доме, что между ними существовала некая связь, но также это дало ему ощущение пустоты и бессилия. Он ничего не мог сделать с этой информацией. Он даже забыл об этом, пока разговаривал с Росом. И теперь Рос говорит, что надо снова побеседовать с Роби. Так у него появится возможность вернуть щетку на место. Хотя бы это.

— Мне кажется, пора поговорить с ним официально. Мы должны скоординироваться с Нэнси Коэн…

— Не думаю, что мы добьемся чего-нибудь официально. У нас нет ничего конкретного на этого парня.

Миллер замолчал, обдумывая то, что только что сказал. Он пытался понять, была бы у него иная точка зрения, если бы он не взял щетку? Он скомпрометировал не только расследование, но и собственную объективность!

— Мы будем искать Маккалоу, вот чем мы займемся. Надо его разрабатывать, поговорить со знакомым Ласситера из седьмого участка, посмотреть, что удастся выяснить.

— Хорошо, — согласился Рос. — С этим я справлюсь.

Он позвонил секретарю и узнал, что Ласситер будет занят большую часть дня.

— Можете найти адрес капитана в отставке из седьмого участка? — спросил ее Рос. — Его зовут Билл Янг.

Секретарь попросила его подождать и через секунду ответила.

— Есть личное дело Билла Янга, — сказала она. — Но я не могу дать его вам без разрешения Ласситера.

Рос не стал спорить, зная, что это бесполезно.

— Остается административный отдел, — сказал он Миллеру, положив трубку. — У них должны быть записи.

— Просто позвони в седьмой участок, — сказал Миллер. Кто-то же должен быть в курсе.

Несколько минут спустя, большая часть которых прошла в ожидании, пока одни люди говорили с другими, которые говорили еще с кем-то, они наконец получили адрес. Правда, это была информация четырехлетней давности. Рос позвонил в справочную, чтобы узнать номер телефона Билла Янга, но ничего не узнал.

— Мы поедем туда, — сказал Миллер, глядя на лист бумаги с адресом. — Тут ехать всего минут пятнадцать.

Миллер попросил Роса подогнать машину и добавил, что скоро спустится. Когда Рос исчез из виду, он прошел мимо дежурного в раздевалку. Сунув щетку во внутренний карман пиджака, он вышел из здания.

Из-за того, что они попали в утренние пробки, пятнадцатиминутная поездка растянулась на добрых сорок минут. Когда они добрались до Висконсин-авеню, расположенную недалеко от парка Дамбартон-Оукс, было уже почти три часа пополудни. Дом, который они искали, находился на углу Уайтхэвен-парквей и Тридцать седьмой улицы. Это был симпатичный деревянный особняк в колониальном стиле, расположенный чуть в удалении от улицы за рядом невысоких деревьев. Миллер подошел к дому, и ему навстречу вышла какая-то женщина среднего возраста. Рос остался на тротуаре.

Между Миллером и женщиной состоялся короткий разговор. Рос стоял слишком далеко, чтобы что-нибудь услышать, но через несколько секунд женщина показала в направлении Монтроуз-парк и кладбища Оак-Хилл, и Рос подумал, а не умер ли Янг.

Вернувшись в машину, Миллер сказал:

— Он в доме престарелых. Банкрофт-стрит, напротив дома Вудро Вильсона.

Билла Янга обслуживали несколько медсестер, которые поддерживали его связь с внешним миром. Дом престарелых на Банкрофт-стрит представлял собой обширный комплекс, который, по всей видимости, когда-то был поместьем, перестроенным под текущие нужды. Приемный покой оказался приземистым зданием современного типа в конце короткой подъездной дорожки. Безопасность здесь была на высоте, им задали массу вопросов, и к тому времени, как появился человек, который мог сказать что-нибудь о Билле Янге, на часах было четверть пятого.

— Он не в лучшей форме сейчас, — сказала Миллеру заместитель директора комплекса Кэрол Инчман. — Билл пробыл здесь четырнадцать месяцев. У него был обширный сердечный приступ, который парализовал левую часть лица и большую часть тела. Благодаря лечению его состояние значительно улучшилось, но ему все еще тяжело говорить и принимать пишу. Он быстро устает.

Кэрол Инчман говорила резким голосом, однако каким-то образом ей удавалось сохранить в нем теплоту. Она вела себя по-деловому, но явно была способна на сострадание. Это была именно та манера поведения, которая вселяла уверенность в членов семьи потенциальных клиентов и помогала им раскошелиться на их лечение.

— Это так важно? — спросила она Миллера.

— Даже очень, — ответил Миллер. — Наш капитан, Фрэнк Ласситер, был хорошим другом капитана Янга, и он уверен, что капитан Янг смог бы помочь в решении одной проблемы, с которой мы столкнулись в ходе расследования.

Инчман улыбнулась.

— Знаете, мы до сих пор его так называем.

— Простите? — не понял Миллер.

— Капитан. Мы так его зовем. Ему нравится. Я думаю, что работа в полиции была его жизнью, и когда он заболел, это пагубно повлияло на него как физически, так и морально.

Миллер понимающе улыбнулся.

— Как вы считаете, мы можем с ним повидаться?

— Думаю, да. Наверное, если он сможет вам помочь, это его подбодрит. В последние несколько дней он немного не в духе.

— Большое спасибо, — поблагодарил Миллер. — Обещаю, что долго мучить его мы не будем.

Инчман сняла трубку и набрала какой-то номер.

— Посетители к капитану, — сказала она. — Скажите, что полицейскому управлению требуется его помощь. — Она положила трубку, встала со стула и улыбнулась. — Пойдемте!

Миллер и Рос пошли за ней по коридору.

Левая часть лица Билла Янга напоминала намокший бумажный пакет. Это производило неприятное впечатление, а когда он улыбнулся, левая часть его рта искривилась и стала похожей на гримасу страдания. Он потерял контроль над мышцами глаза, с большим трудом моргал, и зрачок его помутнел от катаракты. Когда Миллер и Рос зашли в палату, Янг, похоже, спал, откинувшись в специальном кресле, однако звук закрывающейся двери моментально его разбудил.

— Капитан, — мягко позвала Инчман.

Янг медленно повернулся и по очереди осмотрел каждого из пришедших. Понимание происходящего, казалось, возвращалось к нему постепенно, и Миллер подумал, что Янг видит в них всего лишь напоминание о том, кем он был раньше, чем он жил.

Но через несколько мгновений капитан уже был возле них. Странная улыбка, протянутая рука… Несмотря на то что тело его пострадало, ум Билла Янга оставался таким же острым, как прежде.

— Капитан Янг! — поздоровался Миллер и пожал ему руку.

Янг рассмеялся.

— Это она вам сказала так меня называть?

— Мы из участка Фрэнка Ласситера. Приехали узнать, не могли бы вы нам помочь.

Глаза Янга вспыхнули. Правая часть его лица улыбнулась еще шире, а левая сильнее искривилась.

Кэрол сделала пару шагов назад.

— Я вас оставлю, — сказала она. — Зайдите ко мне, когда будете уходить, хорошо?

Она тихо закрыла за собой дверь. Билл Янг пристально смотрел на Миллера и Роса, с нетерпением ожидая чего-то, что могло бы вернуть ему ощущение собственной полезности.

— Мы ведем одно дело… — начал Миллер.

— Про серийного убийцу, верно? — спросил Янг.

— Да, дело Ленточного Убийцы. Вы знаете о нем?

— Мои дни, может, и сочтены, но газеты я еще читаю. Непростая у вас задача. Вы сказали, что вы из участка Фрэнка. Как он поживает? — Голосу Янга был напряженный, но они понимали его без труда.

Миллер улыбнулся.

— Весь в хлопотах. Вы же знаете, какая у нас работа.

— Знаю ли я, какая у вас работа? — Янг рассмеялся. — Святая Мария, конечно же, знаю! Работа напряженная, как в аду.

— Может, присядем? — предложил Миллер.

— Конечно, подтягивайте стулья.

Янг вернулся в свое кресло и нажал на рычаг, чтобы придать ему сидячее положение.

— Я вам быстренько опишу, что у нас есть, а чего нет, — сказал Миллер.

Янг протестующее поднял руку.

— Начните с самого начала. Мне здесь все равно нечем заняться.

Миллер начал рассказывать Янгу о расследовании, о жертвах, вернулся к убийству Маргарет Мозли, остановился на истории с Наташей Джойс и Дэррилом Кингом, на информации, которую им удалось раздобыть. Он еще не успел упомянуть имя Майкла Маккалоу, а Янг уже начал улыбаться, словно знал, о чем его спросят.

— Вы хотите узнать о Маккалоу, — сказал он.

Миллер и Рос онемели от удивления.

— Дэррил Кинг, — сказал Янг. — Это тот чернокожий, которого застрелили во время облавы, верно?

Миллер кивнул.

— А Маккалоу за ним присматривал. Дэррил Кинг был его информатором на той вечеринке.

— Вы точно помните это? — спросил Рос.

Янг медленно покачал головой.

— Сынок, я не помню, что ел вчера на обед, но важные вещи, которые случились достаточно давно… черт, я помню все, словно это случилось с утра. Я знаю о Маккалоу. Он перевелся к нам… Черт, когда же это было? В июле, может, августе две тысячи первого. А история с этим черным случилась пару месяцев спустя, насколько я помню…

— В октябре две тысячи первого года, — сказал Миллер.

— Верно. Парня подстрелили. Поднялся сильный шум по этому поводу, а потом все внезапно стихло. Никогда такого не видел. Сначала это было чуть ли не самым важным событием из тех, что случились в мою смену, а потом ничего. Из одной крайности в другую. Маккалоу пробыл у нас часок и исчез…

Рос наклонился к нему и нахмурился.

— Простите, как вы сказали?

— Что?

— Вы сказали, что он пробыл у вас час.

— Да, так и есть. Маккалоу тоже подстрелили. Несильно, пуля только зацепила его. Он пооколачивался у нас еще недели две, может, чуть меньше, несколько раз пообщался с ребятами из отдела внутренних расследований, ничего путного никому не сказал, а потом ушел из участка и пропал.

— Но он ушел в отставку в марте две тысячи третьего года, — напомнил Миллер.

— Я знаю. Я сам подписывал приказ о его отставке. Но перед этим его долго не было. Где-то неделю, дней десять после убийства Кинга он помозолил нам глаза, а потом исчез. Я начал было задавать вопросы типа куда он подевался, но мне вежливо дали понять, что я должен забыть о его существовании, понимаете?

— Кто дал понять?

— Шеф полиции. Я думаю, что изначально он сам негласно отдал такое распоряжение. Иногда тебе дают что-то понять, не говоря об этом напрямую.

Миллер не знал, как увязать то, что он слышал, со всем остальным. Он-то предполагал, что Маккалоу работал в седьмом участке до самой отставки. Это переворачивало все с ног на голову.

— Вы сказали, что он перевелся к вам? — спросил Рос.

— Да, как замена для кого-то, кто перевелся от нас. В то время у нас была более продуманная политика. Перемещение из сочувствия, слышали о таком?

Рос и Миллер отрицательно покачали головами.

— Это означало, что, если человек заболевал или женился, а его жена хотела быть поближе к своей семье, можно было подать прошение о переводе в другой участок, даже в другой округ. Сейчас это уже почти не работает. Теперь тебе советуют либо выкручиваться самому, либо увольняться. В общем, у нас был парень, который перевелся в Порт-Окэд, насколько я помню, а его место занял Маккалоу. Но, честно говоря, мы ждали не его. Не помню, как звали парня, который должен был к нам перевестись. У него еще какая-то польская фамилия была, сплошные буквы «з» и «к», но с ним что-то случилось, и мы получили Маккалоу. Не помню, откуда он перевелся. Может, из полиции нравов или из отдела по борьбе с наркотиками. Хороший послужной список, ничего необычного, нормальный парень. Влился в коллектив достаточно легко. Хорошо работал, кого-то ловил, кого-то нет. А потом он начал передавать очень интересную информацию через этого информатора, которого разрабатывал. — Янг весело усмехнулся. — Да вы знаете, как это бывает! В общем, Маккалоу связался с этим Кингом и презентовал нам крупнейшую партию наркотиков десятилетия в сентябре того года. Я помню, потому что это случилось через неделю после террористической атаки на башни-близнецы, как раз перед проверкой участка. Все довольны, все смеются. Какой улов! Почти три килограмма. Нехило! А потом это дерьмо исчезло из нашего хранилища. Просто взяло и пошло погулять. Всех удивило, что Маккалоу совершенно не расстроился по этому поводу, воспринял все очень спокойно, сказал, что мы не должны волноваться, что будут еще партии наркоты, которые мы накроем. Появились ребята из отдела внутренних расследований, перевернули все вверх дном, а потом все затихло. Это была вторая странная вещь, с которой я никогда прежде не сталкивался. Короче, мы забыли об этом деле, не задавали больше вопросов, и вдруг Маккалоу начал опаздывать на работу. Часа так на три. Мне пришлось с ним серьезно поговорить. Я сказал, что устрою ему сладкую жизнь, если это не прекратится. Сказал, что он либо берется за ум, либо я его увольняю. И вот тогда-то он мне и рассказал об этом складе, о затее с облавой. Выглядело это как крупнейшее событие со времен операции «Французский связной».[17] Я так оживился, словно вот-вот потеряю невинность, а Маккалоу раззадорил всех в участке. Конечно, в результате все пошло коту под хвост…

Янг замолчал и глубоко задышал. Рос подошел к нему, но Янг поднял руку, давая понять, что все в порядке. Он потянулся к краю своего кресла и извлек откуда-то кислородную маску. Закрепив ее на лице, он принялся быстро дышать. Потом закрыл глаза и, казалось, успокоился. Еще несколько раз вдохнув, он опустил маску и сплюнул в стоявшую рядом плевательницу.

— Извините меня, — прохрипел он. — Рано или поздно я умру, но пока еще не все успел сделать, поэтому немного задержусь. Никогда не курил, алкоголь потреблял пять-десять раз в год. Честно работал, жене не изменял, детей вырастил нормальными людьми, правда, один оказался педиком, делал все правильно в девяноста случаях из ста, и где я оказался? — Он снова поднял маску и сделал глубокий вдох. Потом посмотрел на Миллера и Роса. — Я был капитаном участка, придерживался нашей политики согласно протоколу, ходил на похороны ребят, погибших при исполнении, выделял надбавки за сверхурочную работу, воевал с отделом внутренних расследований. Обычное дело для того района. Я отослал одного парня в Порт-Окэд, а взамен получил Маккалоу. Он поднял шум, черного информатора застрелили, облава провалилась, и все это в течение нескольких дней. Тогда все происходило очень быстро. Даже когда дерьмо попало в вентилятор, очень мало прилипло к лопастям, если вы понимаете, о чем я.

Миллер кивнул.

— Так что у вас? — спросил Янг.

— У нас много вопросов о многих людях, — ответил Рос. — По всей видимости, у каждой жертвы досье закрыто из-за работы в государственной службе.

Янг улыбнулся.

— Шутите?

— Мы не можем этого объяснить, — сказал Рос. — И Маккалоу нет в базе. Нет данных о том, куда он подался после отставки, и даже его пенсия связана с банковским счетом, на который никогда не поступали средства.

— Тогда у вас призрак, — ответил Янг. — Думаете, он был федералом?

— Мы не знаем. Мы предполагаем, что жертвы проходили по программе защиты свидетелей, и кто бы их ни убил…

— Так и я думал, — перебил его Янг. — Насколько я знаю, закрытые досье таких свидетелей находятся в той же базе данных. Что бы вам ни говорили об этой программе, имена, адреса, фотографии, псевдонимы этих людей можно найти в базе данных в любом участке. Эта программа не так хорошо защищена, как хотелось бы.

Рос подался вперед.

— И еще у нас есть Джон Роби, — негромко сказал он и взглянул на Миллера.

И то, что Миллер не посмотрел на него с неодобрением, а продолжал смотреть на Янга, чтобы понять его реакцию на это имя, сказало Росу, что Миллера интересовало, как Янг может помочь им.

— Кто? — переспросил Янг.

— Джон Роби, — повторил Миллер. — Этот парень — наша темная лошадка в этом деле.

— Расскажите мне, — попросил Янг. — Расскажите мне, кто это.

Миллер откинулся на спинку стула и начал рассказывать. Он снова упомянул Наташу Джойс, что кто-то ездил к ней с Кэтрин Шеридан, чтобы повидаться с Дэррилом Кингом, что Джойс узнала Роби по фотографиям, найденным в доме Шеридан. Он рассказал все, вплоть до последнего разговора с Роби о Никарагуа, не забыв и о газетной вырезке, найденной под матрасом.

Янг молчал. Единственным звуком в палате было его прерывистое дыхание. Спустя несколько минут он снова достал кислородную маску и глубоко вдохнул. Потом закрыл глаза и как-то обмяк. Миллер даже подумал, что он задремал.

— Спецназ, — наконец произнес Янг. — Спецназ, может, отряд «Дельта». Бывшие военные. Этих ребят можно нанять за хорошую плату. Некоторые не справляются. Они становятся наемниками. Одна из самых серьезных заварух, в которые попадала эта страна, началась из-за таких людей. Я имею в виду Буша-старшего и Норьегу. Он привел этого засранца к власти, но как только Норьега начал транспортировать слишком много кокаина, Буш послал в Панаму тяжелые самолеты и вертолеты. В старом городе у них была команда бывших спецназовцев из отряда «Дельта». Они связали их с повстанцами, которые воевали с Норьегой. И что произошло? Авиация разбомбила не ту цель, уничтожила всех, кто мог бы поддержать наступающие войска с земли. Вот такие они люди.

Янг глубоко вздохнул, словно был полностью истощен, и посмотрел на них затуманенным взглядом. Его лицо побледнело.

— Сдается, детективы, перед вами стоит более серьезная задача, чем мне казалось. Похоже, кто-то убирает людей, связанных с чем-то. Между жертвами должна быть связь. Возможно, чернокожая женщина здесь ни при чем. Я не знаю. Возможно, ее убрали, потому что кому-то показалось, что следует прибрать на игровом поле. А остальные? У каждой есть нестыковки в плане идентификации. Слишком много совпадений, но я, похоже, рассказываю то, что вы знаете и без меня.

Миллер кивнул.

— Вы ступили на опасную территорию, — сказал Янг. — Гоняетесь за призраками по тонкому льду.

— Я не понимаю, что мы… — начал Миллер.

— Хотите совет? — спросил Янг. — Так вот, я советую вам разрабатывать то, что у вас есть, а не то, чего у вас нет. Вам нравится этот Роби?

— Немного. Я не уверен, что это он.

— У него есть имя, есть лицо, и он доступен. Жертвы? Они же жертвы, верно? И больше ничего не расскажут. А Маккалоу? Он где-то есть, правда, одному Богу известно где, но у вас его сейчас нет. У вас есть Джон Роби. По крайней мере, он разговаривает с вами. Возможно, он немногословен, но он хотя бы говорит. Работайте над этим, вот мой совет. Работайте над Роби и посмотрите, что он вам даст.

Миллер отвернулся. Ему хотелось рассказать Янгу о щетке для волос, которая лежала во внутреннем кармане пиджака и буквально жгла ему грудь. Он думал о том, что все рассказал бы этому человеку, если бы с ними не было Роса. Но он молчал. Он не смог бы это объяснить. Положение, в которое он себя поставил, было неприятным, почти невыносимым, и ему оставалось только надеяться, что Роби пустит его в свою квартиру хотя бы для того, чтобы он мог положить щетку на место.

Рос бросил взгляд на часы.

— У него уже скоро закончится рабочий день, — сказал он.

Миллер встал со стула. В этот момент он заметил что-то в глазах Янга. Может быть, это было облегчение от того, что они уходили, желание отдохнуть, восстановить силы, которые он потратил на общение с ними. Но при этом в его глазах было и ощущение потери.

Миллер решил не смущать Янга пожатием руки, а просто сделал шаг вперед и крепко сжал его плечо.

— Вы нам очень помогли, — сказал он. — Я сообщу вам, когда у нас что-нибудь появится.

— До того, как я прочту это в бульварной прессе, верно? — спросил Янг. Он попытался улыбнуться, но слишком устал даже для этого.

Прежде чем покинуть комплекс, они поблагодарили Кэрол Инчман за помощь и сказали, что Янг им очень помог.

— По правде говоря, ему немного осталось, — сказала она. — Сложный случай. Несколько лет назад он потерял жену и… — Она покачала головой. — Впрочем, вам неинтересно это слушать, а мне не стоит это рассказывать.

Миллер протянул ей руку.

— Нам пора, — сказал он. — Нужно повидаться кое с кем, пока этот человек не исчез.

Кэрол Инчман пожала руку Миллеру, потом Росу и вернулась к себе в кабинет.

Детективы сели в машину, и Миллер сказал:

— Назад в колледж. Посмотрим, успеем ли мы его перехватить.

* * *

Неизбежность.

Я могу рассказать вам о неизбежности.

Смерть и налоги, верно? Они неизбежны.

Я знаю еще одну вещь, которая неизбежна. Это любовь. Она неизбежна, как гравитация.

От уплаты налогов можно уклоняться. Люди обманывают смерть, а точнее говоря, оттягивают ее приход. О таком можно прочитать в газетах. Заголовки типа «Человек обманул смерть» и так далее.

Но покажите мне человека, который никогда не любил.

Я не говорю о похоти. Не говорю о желании быть с кем-то с такой силой, что даже больно. Я не говорю об отцовской, материнской, братской, сыновьей любви. Я не говорю об обожании, или поклонении, или заботе о ком-то.

Я говорю о любви.

Любовь так сильна, что ты не можешь ее увидеть, почувствовать, притронуться, попробовать на вкус, ты не можешь ее услышать, произнести, ее нельзя описать, определить или очертить, ее нельзя объяснить или дать ей рациональное толкование, потягивая из бокала бурбон и покуривая сигареты «Лаки-Страйк».

Любовь на самом деле так сильна, что ты не понимаешь, насколько она сильна, до тех пор, пока не пытаешься что-то изменить… И понимаешь, что не можешь.

Ты понимаешь, что попал, и чувствуешь, что это является частью тебя самого, неотъемлемой и жизненно важной.

Ты — это любовь. Любовь — это ты.

И вот тут тебе конец.

Это чувство настолько сильно и всеобъемлюще, что что бы ни случилось, что бы ни сотворил твой любимый человек, ты считаешь бесчеловечным не продолжать его любить.

Это любовь… Ее я чувствовал к Кэтрин Шеридан.

Есть еще одна неизбежная вещь. Суть ее в том, что Роберт Миллер найдет меня. Он найдет меня, потому что я этого хочу. Потому что мы наконец решили, что эта история должна закончиться.

Я вспоминаю Дона Карвало и вопрос, который я хотел задать ему много лет назад. Я вижу, как он сидит передо мной, вижу выражение его лица, шутливый свет в его глазах.

— Есть вопрос? Ты хочешь спросить, был ли кто-то в недрах нашего сообщества, кто организовал, провел, заплатил, в каком-то смысле напрямую либо косвенно способствовал организации покушения на президента Рейгана?

— Да, — сказал я. — Ты же не хочешь сказать, что такое имело место быть?

Карвало улыбнулся.

— А Кеннеди? — спросил он. — Братьев Кеннеди, Мартина Лютера Кинга-младшего, даже Никсона в некотором смысле прикончили.

Я промолчал.

— Ты слышал, что сказал Рейган, когда жена приехала к нему в больницу?

— Какую-то фразу из фильма, что-то о том, что он забыл нагнуться, верно?

Дон Карвало кивнул.

— «Дорогая, я забыл нагнуться» — вот что он сказал. С чего бы ему такое говорить, Джон? Он забыл? Но ведь забыть можно только то, о чем тебе уже говорили.

— Ему сказали нагнуться? — спросил я.

— Я этого не говорил, — ответил Дон. — У меня нет мнения по этому поводу. Определенные события не имеют смысла. Попытку убийства Рейгана забудут через пять лет. Имеет значение не сама попытка, а тот факт, что кому-то удалось так близко подобраться к нему.

— Так, а что с Кеннеди? — спросил я. — Кеннеди сказал, что любого можно убить при условии, что убийца будет готов пожертвовать собственной жизнью.

Дон рассмеялся.

— Конечно, он так сказал. Кеннеди много чего говорил. Это не значит, что все это было правдой. Кеннеди был золотым мальчиком, спасителем нации, а потом он стал занозой в одном месте, как и все они. Его создали, как и всех его предшественников, и когда он был завершен, то стало понятно, что была допущена ужасная ошибка.

— Как Лоуренс Мэттьюз называет это? Священное чудовище?

Карвало улыбнулся.

— Лучше тебе поверить в это, дружище, лучше тебе поверить.

ГЛАВА 43

Миллер и Рос приехали в колледж, узнали, что Роби ушел за несколько минут до их приезда, и решили разделиться.

— Маккалоу, — сказал Рос, — вот кто нам нужен. Янг сказал, что он занял место другого парня, направленного в седьмой участок. Ну, он же перевелся откуда-то. Он должен быть в системе…

— В этом расследовании, как я понял, ничто не является тем, чем кажется, — ответил Миллер.

— В любом случае парень был полицейским. Есть же записи, которые мы нашли в четвертом участке, когда разговаривали с Геррити. По крайней мере, это начало.

— Посмотрим, может, тебе удастся узнать подробности более ранней облавы, той, что была в сентябре, — сказал Миллер. — После которой наркотики исчезли из участка.

— Я выясню, что смогу, — сказал Рос. — Так что, едем к Роби?

Они подъехали к углу улиц Франклин и Нью-Джерси, и Миллер остановил машину у обочины.

— Дальше я прогуляюсь пешком, — сказал он.

— А если его нет дома?

— Найду какую-нибудь кофейню, посижу там немного и снова вернусь.

— Уверен?

— У нас нет ничего конкретного. Уже прошло шесть дней, как убили Кэтрин Шеридан, верно? — Миллер покачал головой. — Мы еще даже не осматривали квартиру Наташи Джойс, не говоря уже о других жертвах. Разыщи все, что сможешь, на Маккалоу и посмотри, получится ли организовать Метца и Оливера проверить телефонные переговоры и пользование Интернетом.

Он выбрался из машины. Рос обошел автомобиль и сел за руль.

Миллер сунул руки в карманы, дождался, пока автомобиль исчез из виду, и направился к квартире Роби.

— Детектив Миллер… — только и сказал Джон Роби, открыв дверь.

— Профессор Роби, у меня возникло еще несколько вопросов, если вы не против поговорить.

— Честно говоря, я занимаюсь проверкой контрольных работ. Это может подождать до завтра?

Миллер глубоко вздохнул. Он ощущал тяжесть щетки для волос в кармане пиджака.

— Мне очень жаль, но не может. Я веду несколько направлений в нашем расследовании, и у меня возникли вопросы, на которые, как мне кажется, только вы сможете ответить.

В глазах Роби промелькнуло раздражение, но он отступил на шаг, шире распахнул дверь и пригласил Миллера войти.

— Кофе или что-нибудь еще? — спросил Роби.

— Да, пожалуйста.

— С чем?

— Со сливками, без сахара, — попросил он. — И можно еще раз воспользоваться вашей ванной?

— Конечно, — сказал он. — Дорогу вы знаете.

Миллер прошел по коридору, вошел в ванную, убедился, что дверь крепко заперта, и вынул из кармана пластиковый пакет. Он подождал пару минут, потом спустил воду в туалете, воспользовавшись шумом, чтобы скрыть шуршание пакета, открыл шкафчик и положил щетку точно на то место, откуда ее забрал. Аккуратно свернув пакетик, он сунул его в карман и включил воду, словно желая вымыть руки.

Облегчение, которое он испытывал, когда вошел в гостиную, было огромно. Он знал, как глупо и бездумно повел себя, и не представлял, что могло бы произойти, если бы Ласситер или Коэн узнали о том, что он сделал.

— Ваш кофе, — сказал Роби и указал на чашку, стоявшую в центре стола.

Они сели на стулья напротив друг друга, Роби спиной к окну.

— Значит, у вас появились новые вопросы, детектив.

— Именно. В последний раз, когда мы разговаривали, вы вспоминали о Никарагуа. Вы говорили о многом, я не все запомнил.

— Думаю, вы просто устали тогда, — сказал Роби. — Я сам провел немало времени, размышляя, кем вы меня считаете.

Миллер улыбнулся.

— Вы находите это забавным?

— Забавным? Нет, не забавным. Люди улыбаются не только тогда, когда их что-то забавляет. Они улыбаются, когда видят правду там, где не ожидали ее обнаружить.

— И какую правду вы узнали?

— Что мы тратим много времени, волнуясь о том, что другие думают о нас.

— Мой интерес вызван не тщеславием или эгоизмом, детектив. Возможно, чувством самосохранения.

— Самосохранения?

— Все, что мы делаем, продиктовано соображениями самосохранения — если не нас самих, так чего-то, что мы считаем своим. Ваш убийца творит это, потому что, возможно, что-то находится в опасности.

— Человек, который делает это, должно быть, безумен. В противном случае он бы этого не делал.

— По каким стандартам?

— По нашим, — ответил Миллер. — По стандартам общества. По правилам и законам, которые мы согласились уважать.

— И если человек нарушает этот стандарт, вы считаете, что он безумен? — спросил Роби. — Вы так быстро забыли спор, который мы вели в прошлый раз?

— О чем? О Никарагуа? О контрабанде наркотиков в США?

— Эта контрабанда все еще продолжается, детектив. По сей день. Вы полагаете, что это дело рук безумцев?

— Конечно, я так полагаю. Ведь эти люди считают, что деньги важнее человеческой жизни.

— Вам следует посмотреть на вопрос шире, — сказал Роби.

— То есть?

— Простите, что я так много говорю о Никарагуа, — извинился Роби, — но эта тема близка моему сердцу…

— Почему, профессор Роби, она так близка вашему сердцу?

— Много лет назад я потерял друга. Он был хорошим человеком, моим коллегой. Он обнаружил, что его сын наркоман. Он пришел ко мне, попросил помощи, но я не знал ничего о подобных вещах. Сын умер от передозировки до того, как отец успел что-либо предпринять. Мой друг так и не смог оправиться от этого удара. Через четыре месяца после гибели сына он покончил жизнь самоубийством. Он был исключительно хорошим ученым, и я могу честно заявить, что никогда в жизни не чувствовал себя более бессильным.

— И как это связано с Никарагуа?

— Он был оттуда родом. По крайней мере, его семья. Он смог уехать до того, как война Рейгана разрушила страну, но его сын остался, воевал с «контрас» и именно тогда познакомился с зельем.

— Мне очень жаль, профессор.

Роби небрежно махнул рукой.

— Как я уже сказал, это было много лет назад. После того я многое узнал. Например, что, если не обращать внимания на подобные вещи, от этого они не исчезнут. Говорят, что чем сильнее ты избегаешь чего-то, тем более велика вероятность, что это что-то завладеет тобой. Вспомните ту небольшую неприятность, что приключилась с вами несколько месяцев назад.

Глаза Миллера расширились от удивления.

Роби засмеялся.

— Я вас тоже проверил, — сказал он. — Эта проблемка, которая возникла у вас с сутенером и проституткой. Брендон Томас, так его звали, верно? И Дженнифер Ирвинг? Это фиаско является еще одним наглядным примером того, как что-то по желанию определенных людей становится чем-то другим.

Миллер был ошеломлен.

— Я не понимаю…

— Что? Что именно вы не понимаете? Как эту ситуацию перекрутили до неузнаваемости? Простой опрос возможного свидетеля становится угрозой применения силы, вопросом личной заинтересованности, возникает подозрение в коррумпированности детектива. У вас с ней был роман? Трахал ли детектив проститутку? Возник ли спор из-за того, что сутенер начал подозревать, что проститутка влюбилась в детектива и решила уйти от него? Это была ревность? Трахал ли сутенер проститутку, или он избивал ее, когда пришел детектив? Это была драка, и была ли эта драка честной? Детектив защищал себя? Или детектив достал пистолет и, угрожая им, вывел сутенера на лестничную площадку и спустил с лестницы? Что случилось в тот день на самом деле?

Миллер открыл рот, чтобы что-то сказать, но Роби перебил его.

— Я не спрашиваю вас, детектив, — сказал он. — Не мое дело, убили ли вы этого сутенера или нет. Честно говоря, если даже убили, мне все равно. Вопрос не в том, убили ли вы сутенера намеренно. Вопрос в том, как газеты придали этой истории расистский тон. Проститутка была чернокожая, сутенер был мулатом с дредами. На нем была свободная майка рэпера. За предыдущий год его четырежды арестовывали за нанесение побоев. Вероятно, он заслуживал смерти. Схватиться с таким человеком на его территории! Боже, да любой из тех засранцев-либералов, которые беспрестанно блеяли о том, что вас следовало наказать построже, очутившись в подобной ситуации, молил бы Бога, чтобы вы оказались рядом и вышибли этому чернокожему мозги. — Роби замолчал, тяжело дыша.

Миллер внимательно глядел на него. Профессор определенно считал эти вещи очень важными. Он говорил с жаром и довольно убедительно.

— Это мир, в котором мы живем, детектив Миллер. Мы создали его для себя, и хотя у вас может быть ко мне сто тысяч вопросов, правда в том, что вам не стоит смотреть на произошедшее так узко.

— Вот вы сейчас рассказываете все это, профессор Роби, — ответил Миллер, — и говорите так, словно знаете, что происходит, словно вам известно что-то, чего не знаю я. А я слушаю то, что вы говорите, и никак не могу взять в толк, что же вы такое знаете.

— Я не знаю почти ничего, детектив Миллер. Я знаю только то, что прочел в газетах.

Миллер был взбешен. Ему хотелось сгрести Роби в охапку и хорошенько встряхнуть. Хотелось прижать пистолет к его лбу и спросить, каким образом, если он ничего не знает, если все прочел в газетах, щетка Кэтрин Шеридан очутилась в его ванной?

Но Роберт Миллер не задал этого вопроса, не достал пистолет, не повысил голос, не схватил Роби за горло и не прижал к стене. Роберт Миллер откинулся на спинку стула.

— Полагаю, вы слишком терпеливы, детектив.

— Слишком терпелив? Что вы имеете в виду, черт возьми?

— Все то, о чем я говорил: Никарагуа, кокаиновые войны…

Миллер протестующе поднял руку.

— Мы не будем к этому возвращаться.

— Не будем? Почему? Ведь мы уже там, детектив. Вы ищете священное чудовище. Это то, с чем вам так сложно иметь дело. Вы ищете человека, а вместо этого вам следовало бы искать чудовище, созданное людьми.

— Если у вас есть что мне сказать, профессор, скажите.

— Полагаю, это вы должны мне кое-что рассказать, детектив.

Миллер собрался было ответить, но замер. Роби выглядел так уверенно, что Миллер почувствовал, как напряжение распространяется по позвоночнику и сжимает затылок. Он подумал о незаконном изъятии вещественного доказательства, о получении помощи от Мэрилин Хэммингз, о вовлечении коллеги в совершение уголовного преступления, о том, как на это отреагируют газеты, о фотографии в «Глобусе» и о том, как эта фотография будет перепечатываться снова и снова. Помощник коронера Мэрилин Хэммингз и детектив Роберт Миллер дают показания отделу внутренних расследований, отвечают на вопросы перед судом присяжных относительно обвинений в попытке скомпрометировать уважаемого писателя и профессора литературы колледжа Маунт-Вернон Джона Роби. Черт, если они смогли выкрасть из его дома эту щетку, то можно предположить, что волосы мертвой женщины они же на нее и поместили. Ведь эта мертвая женщина лежала как раз в холодильнике в офисе коронера. Все очень просто. Взять ее волосы, намотать на щетинки — и вы получаете улики. Как удобно, как идеально! Люди, способные на такое, вероятно, могли бы подделать отчет о вскрытии. Сутенер упал или его толкнули? Оправданный детектив теперь предстает в совсем другом свете, а его соучастница, красивая и опасная помощница коронера…

Миллер на секунду закрыл глаза. Он чувствовал что-то, но не сразу понял, что это страх. Он долго притворялся, что эти вещи его не коснутся, что они не способны его коснуться, но каждый раз, закрывая глаза, он видел Дженнифер Ирвинг, а рядом с ней — Наташу Джойс на собственной кровати, избитую и мертвую.

— Лаванда, — сказал вдруг Роби.

Миллер вздрогнул.

— Что?

— Он оставляет запах лаванды на месте преступления?

Миллер не мог поверить своим ушам. Роби никак не мог узнать о лаванде. Об этом не писали в газетах, не упоминали в официальных заявлениях. Миллер вспомнил разговор с Росом и Хэммингз, их версию, что преступник имел доступ к полицейским базам данных, к отчетам о вскрытиях… Либо сам оставлял лаванду.

— Как…

— Как я догадался? — спросил Роби.

— Вы не догадались, профессор Роби. Это невозможно…

— Возможно, детектив. Определенно существует способ узнать это. Я продолжаю рассказывать вам разные вещи. Я продолжаю указывать вам верное направление. Я продолжаю оставлять намеки и знаки, чтобы вы смотрели на то, что у вас прямо перед глазами. Но по какой-то причине вы ничего не можете разглядеть. Это все, о чем я прошу, детектив: просто посмотрите! Раскройте глаза пошире и посмотрите на то, что у вас перед носом. Задайте вопросы, которые вы действительно хотите задать. Пойдите и пообщайтесь с людьми, которые были замешаны в этом деле. Выясните, что они готовы рассказать. И, что намного важнее, что они рассказать не готовы. Только тогда вы увидите картину целиком. — Роби говорил терпеливо, словно учитель, привыкший объяснять элементарные вещи снова и снова. — Самое главное, — добавил он, — вы начнете видеть то, что вижу я.

— Я не знаю, есть ли в этом всем какой-то смысл…

— Лаванда, — сказал Роби. — Он оставляет на месте преступления запах лаванды, не так ли?

— Я не могу вам этого сказать, — ответил Миллер.

— Значит, оставляет, в противном случае вы бы просто отрицали это.

— Тот факт, что вы так уверены в этом, дает мне достаточно прав для того, чтобы превратить наш разговор в официальный допрос.

Роби рассмеялся.

— Ничего подобного. Что вы сделаете? Арестуете меня? Отвезете во второй участок и допросите?

— Да, основываясь на факте, что вы показали, что обладаете информацией, которой нет в свободном доступе.

— Кто сказал, что я ею обладаю?

— Я.

— Значит, это будет мое слово против вашего. Мое слово уважаемого и респектабельного профессора из колледжа Маунт-Вернон и ваше слово полицейского, который совсем недавно стал причиной серьезного скандала, связанного с убийством сутенера. Вы хотите сыграть в эту игру, детектив? Вы действительно хотите этого?

Миллер не ответил.

Роби покачал головой.

— Мне так не кажется. Все, что вам удалось подтвердить, так это то, что он действительно оставляет на месте преступления запах лаванды. — Роби сделал паузу, на мгновение закрыл глаза и сказал: — А еще он оставляет ленту, повязанную вокруг шеи жертвы, верно?

— Об этом было написано в газетах, — ответил Миллер.

— А также он оставляет бирку, пустую бирку. Такие бирки используют в моргах для учета трупов.

— Да, верно.

Миллер понял, что ему нечем крыть. Если бы он не выкрал щетку для волос из квартиры этого человека, он бы чувствовал себя более уверенно. Но он ее брал, он втянул в это другого человека, и если дело запахнет жареным, станет ли подобное свидетельствовать в его пользу? Поверит ли мир ему во второй раз?

— Так зачем лаванда и бирка, детектив? Зачем он оставляет вам эти вещи?

— Он не оставляет их мне.

— Вы так считаете?

Миллер нервно улыбнулся.

— Нет, он не делает это для меня. Конечно, нет.

— Он прикончил Наташу для вас, — сказал Роби.

— Для меня? Вы с ума сошли? О чем вы говорите? Он не убивал Наташу для меня.

Роби покачал головой.

— Увы, это так. Вынужден признать, если бы вы с напарником не ходили к ней в гости, она была бы жива, а ее дочь не находилась бы на попечении службы по уходу за детьми…

— Как, черт вас дери, вы это узнали?

Роби отмахнулся от вопроса Миллера.

— Я уже говорил, что кое-что разузнал. Покопал сам. Я читал о подобных вещах, поэтому представляю, кого вы во мне подозреваете…

— Это чушь собачья, Роби!

— Чушь собачья? Неужели? Боже, детектив, да чего вы боитесь? Вы хоть представляете, насколько все это сложно? Вы хоть понимаете, с чем столкнулись? Дело тут вовсе не в каких-то убитых женщинах. Дело в убийстве целого поколения.

— Довольно, — перебил его Миллер. — Говорите, что хотели, или молчите.

— Иначе что? — спросил Роби. — Вы меня арестуете? За что? Ответьте хотя бы на этот вопрос. За что вы можете меня арестовать?

Миллер посмотрел на Роби. Профессор не держался заносчиво, он был просто уверен в себе. Никакого высокомерия, абсолютное спокойствие. Он пристально смотрел на Миллера, и когда он улыбался, это не была ухмылка гордеца.

— Я всегда говорю то, что имею в виду, — сказал Роби. — Всегда.

— Тогда я вас просто не понимаю, — ответил Миллер.

— Понимание — это не то качество, которое можно купить или продать, детектив Миллер. Понимание — это то, что возникает в результате наблюдений и личного опыта. — Роби уперся локтями в колени и сложил ладони, словно для молитвы. — Я видел вещи, от которых стошнило бы даже собаку. Я видел, как дети выбегали из пылающих домов с горящими волосами. Я видел, как мужчина застрелил жену, чтобы защитить от того, что, как он знал, ее ожидало. Я видел, как людей хоронили заживо, как сносили им головы, как их вешали и разрезали на кусочки. Я видел, как несколько сотен людей истребили за несколько минут… И все это делалось во имя демократии, единения, солидарности, во имя великих и прекрасных Соединенных Штатов Америки. А может, я сошел с ума? Возможно, все эти вещи существуют только в моем воображении? И я самый безумный человек из тех, что вы когда-либо встречали?

— Вы мне расскажете, профессор Роби, как все это относится к нашим убийствам? — спросил Миллер. — Может, вы намекнете, как это связано с этими женщинами?

— Нет, детектив, не намекну. Я вам ничего не скажу; Я собираюсь показать вам кое-что, а потом вы сможете это разработать. Вы можете пойти и взглянуть. Вы можете принять решение, хочется вам гоняться за этим кошмаром или нет.

— Покажете мне? Что вы мне покажете?

— Я покажу вам священное чудовище, детектив. Я собираюсь показать вам священное чудовище.

ГЛАВА 44

— Никому из них ничего не принадлежало, насколько я могу судить, — сказал Крис Метц и швырнул на стол перед Росом светло-коричневую папку. — Мы копнули максимально глубоко. Все трое — Маргарет Мозли, Барбара Ли, Энн Райнер — снимали квартиры и дом. Оплачивали помесячно. Как я уже говорил, первые две — квартира Мозли на Бейтс и дом Райнер на Паттерсон — сданы новым жильцам. В квартире Барбары Ли на Морган сделан ремонт. И, — продолжал Метц, — ни в одном случае завещание не оставлено, никто не приходил, чтобы предъявить права на имущество. Все их вещи и записи были переданы в суд округа по делам о наследстве…

— Значит, у нас все это есть? — спросил Рос.

— Требуется письменное заявление. Минимальное время ожидания составляет месяц вне зависимости от того, кто запрашивает.

— Значит, мы возьмем ордер. Мы возьмем ордер, пойдем и заберем это дерьмо из суда.

Метц покачал головой.

— Это не так легко, как кажется…

— Ты же не хочешь сказать, что суд…

— Мы с ними разговаривали, — перебил его Метц. — Мы пообщались с регистратором округа, и он сказал, что, будь у нас даже ордер, подписанный Верховным судом, бумажная волокита все равно заняла бы не меньше недели. У них на месяц приходятся сотни дел, бывает даже до тысячи. Вся эта дрянь отправляется в разные хранилища, поэтому может понадобиться несколько дней только для того, чтобы определить, где все это лежит.

— Боже, я не верю своим ушам! — воскликнул Рос. — Ладно, мы оставим это дерьмо и будем заниматься Маккалоу, хорошо? Вот чем мы займемся, ты и я. Мы должны его наконец вычислить.

Метц удивленно поднял брови.

— Маккалоу?

— Сержант в отставке из седьмого участка.

— А чем Миллер занимается?

— Чем-то.

Метц нахмурился, улыбнулся.

— Чем-то? И что это означает?

— Это означает, что он чем-то занимается.

— Помощницей коронера, да?

— Короче, — отрезал Рос, — Миллер занимается одним делом, и это не помощница коронера. Боже, да ты просто животное!

— Ну расскажи мне хоть что-то, — взмолился Метц. — А эта история с сутенером… Как ты думаешь, он его действительно убил?

— Он защищался от этого ублюдка, — ответил Рос. — Ты же знаешь, как газеты умеют все перекрутить. Последнее, что ему нужно, так это чтобы люди в его участке…

— Да ладно тебе! — возразил Метц. — Ты, похоже, думаешь, что меня волнуют вопросы морали. Половина людей, с которыми мы имеем дело, заслуживают того, чтобы их спустили с лестницы. Я никого не обвиняю, Эл, просто…

— Ты говоришь о том, о чем я ничего не знаю. Вот что ты делаешь.

— Эй, ты же его напарник…

— И что? — спросил Рос. — Я должен быть в курсе всего, чем Миллер занимается в нерабочее время?

— Но вы же общаетесь как напарники. Ну, когда часами сидите в машине и болтаете. То, что он был один, когда пошел к той даме…

— Хватит! — отрезал Рос. — Миллер хороший детектив. Так сложилось, что он еще и мой друг. Мне плевать, что ты о нем думаешь. Он поступил так, как поступил бы любой из нас на его месте, и точка.

— Хорошо, хорошо, — ответил Метц. — Черт, парень, я не хотел, чтобы ты завелся!

— Тогда чего ты меня накручиваешь?

— Ладно, проехали. Будем заниматься Маккалоу, договорились?

— Да, ищем Маккалоу.

— Так что у тебя есть?

— Копия его идентификационной карты.

— Старого образца или нового?

— Старого.

— Значит, там нет фото. Нашел фотографию в архивах?

— Долго рылся, но ничего не нашел. Надо еще поискать.

— Что еще?

— Карточка социального страхования. Ее номер ассоциирован с Майклом Маккалоу, который умер в восемьдесят первом году. У нас есть поддельный телефонный счет и счет в банке, который Маккалоу открыл, положив на него пятьдесят долларов, и на который так ни разу и не получил пенсионный перевод.

— Сколько он проработал в полиции?

— Шестнадцать лет, похоже.

Метц покачал головой.

— Бессмыслица какая-то.

Рос улыбнулся.

— Если бы мне каждый раз давали доллар, когда кто-то, занятый в этом деле, так говорит…

— Так что ты хочешь делать? Все обычные варианты ничего не дали.

— Парень по имени Билл Янг был капитаном в седьмом участке, когда Маккалоу туда перевелся. Он его помнит. У него случился удар, но память он не потерял. Янг видел этого парня, поэтому мы знаем, что он существует.

— Или кто-то, кто выдает себя за Маккалоу.

— Верно.

— И как найти человека, у которого поддельное имя и поддельный номер социального страхования, а ты даже не знаешь, как он выглядит?

У Роса на лице появилось выражение, которое уже начала замечать и Аманда, — смесь недоверия и обескураженности.

— Мы поедем в седьмой участок. Найдем кого-нибудь, кто с ним работал. И будем задавать вопросы, пока не узнаем, откуда он перевелся. Может, удастся найти его фотографию, что угодно. Надо проверить эту облаву две тысячи первого года. А еще нам нужны отчеты судмедэкспертизы из квартиры Джойс.

Метц встал и надел пиджак.

— И оставим Миллера в покое.

Рос кивнул.

— Оставим.

* * *

Не было причин начинать бежать. Я уже начал бежать. Как Форрест Гамп.

Однажды, стоя возле своего дома на заднем дворике под палящими лучами летнего солнца, я почувствовал, что сейчас рухну на землю. Солнце вытягивало из меня все соки, у меня голова шла кругом.

Я вышел на улицу и остановился. Постояв немного, я направился в сторону Роудайленд-авеню, а потом побежал. И в первый же день я почувствовал, как болят мышцы, о существовании которых уже давно забыл. Я проснулся воскресным утром, чувствуя себя преданным и обиженным. Хотелось пить, во рту ощущался отвратительный привкус. В тот день я решил бросить курить. И бросил. Я курил почти двадцать лет, а тут бросил. Через неделю я уже мог пробежать километр — полкилометра туда и полкилометра назад. Я почти ничего не чувствовал. Через месяц я смог добежать до парка Рок-Крик. Я хитрил. Я бежал по Шестнадцатой улице, потом поворачивал на Милитари-роуд и пересекал парк посередине. Мне понадобилось еще две недели тренировок, чтобы обогнуть парк и добежать домой. Я сделал это. Я не останавливался. Меня не тошнило. Я бежал медленно и уверенно. И не останавливался, пока не добегал до угла Нью-Джерси и Кью-стрит.

Через какое-то время я перестал думать о себе и начал смотреть.

Я обегал территорию университета Говарда. Я смотрел на молодых людей, держащих в руках книги, рюкзаки и пакеты, CD- и MP3-проигрыватели. Они были так молоды и энергичны, так преисполнены уверенности, что из них выйдет что-то достойное!

Я бегал по Флорида-авеню до самой Седьмой улицы, мимо такси, выстроившихся на углу Четвертой улицы, видел таксистов, которые стояли, облокотившись на капоты машин, курили, пили колу, смеялись над какой-то шуткой и замолкали один за другим, стоило симпатичной девушке пройти мимо. Они поворачивали головы ей вслед, и каждый думал: «Эх, мне бы десять минут с этой красоткой на заднем сиденье, я бы заставил ее покричать!» Но они понимали, что, если у них появится такой шанс, они засмущаются, почувствуют себя глупо, стушуются и уйдут с ощущением вины.

Я добирался до Конститьюшн-гарденз, обегая его из конца в конец, мимо здания Федерального резерва, мемориала ветеранам, вдоль Охайо-драйв, мимо парка Уэст-Потомак и моста на Четырнадцатой улице. Я прикинул, что, будь это Нью-Йорк, я бежал бы под песню Саймона и Гарфанкела.

Я бежал под музыку. Я купил себе CD-проигрыватель и слушал Синатру и Шостаковича, Келли Джо Фелпс и Нину Симоне, я слушал Гершвина и Бернштейна, а также Билли Холидей. Однажды я включил диск, который шел бесплатно с одним журналом. Диск назывался «Звуки Амазонки». Я швырнул его с Клара Бартон-парквей в реку Потомак, потому что он напомнил о другом времени, другом месте. Я расстроился и испугался.

Я бежал мимо беременных женщин и чиновников в дорогих костюмах; мимо магазинов и салонов, мимо жилых кварталов, в которых ощущение одиночества и опустошенности, казалось, витало в воздухе, как запах дешевого одеколона; мимо фабричных комплексов и гаражей из гофрированного железа, где из полумрака на меня глядели люди с темными лицами, пахнущие дизельным топливом, краской, машинным маслом и потом; мимо холодильных установок, где тоннами разгружали мороженую рыбу, а свежую подвозили на грузовиках и вываливали прямо на улицу, и рабочие грузили ее в контейнеры лопатами, понимая, что им никогда не суждено ее попробовать.

И я думал. Когда вы мечтаете, когда ваше сознание отправляется по неизведанным дорожкам, оно всегда возвращается в определенное место. Я думал о разном, вспоминал места, где побывал, и она всегда была там — с ее улыбкой, теплотой и человечностью, с ее любовью к беретам ярких расцветок.

Как сказал Кафка? Клетка отправилась на поиски птички.

Клетка нашла меня, она была притягательная и соблазнительная, и все, что она сулила, оказалось ложью.

Я бежал мимо воспоминаний и эмоций, мимо страха, несостоятельности и разочарования, мимо смутного сомнения в том, что я делал, которое превратилось в сомнение в моей собственной сущности.

Я бежал мимо этих вещей и оставлял их позади. Я думал: «У победы сотни отцов, а поражение — всегда сирота», и никак не мог вспомнить, кто это сказал.

Когда вступаешь в схватку с подобными вещами, все остальное в твоей жизни перестает казаться важным.

Я бежал мимо лиц. Мимо тех, кого застрелил, кого задушил, кого отправил к праотцам с помощью самодельных взрывных устройств, гранат, бомб в конвертах и газа. Мимо тех, кто смотрел на меня, когда я поднимал пистолет и жал на спусковой крючок, и тех, кто не знал, что их ждет, — к ним понимание приходило слишком поздно, когда пуля уже с силой ударяла в грудь. И мимо тех, которые не успевали понять, что произошло, когда пуля попадала им в лоб, и они падали на землю, как мешок с картошкой.

Иногда поздно ночью или рано утром, когда темно и холодно, услышав чьи-то шаги, не понимаешь, приснилось тебе это или нет, и сердце замирает от страха. Ты гадаешь, не вернулся ли один из них за тобой.

Я бежал мимо них всех, потом просто шел. Я не был настолько наивен, чтобы предполагать, что убегаю от чего-то, или что то, от чего я бегу, это я сам. Глупости! Это было бы такой ханжеской, своекорыстной, узколобой, жалкой глупостью. Нет, я не был настолько глуп. На один очень краткий миг мне показалось, что я бегу к чему-то. Я не знал, что это. Милосердие, прощение, отпущение грехов. Мир? Но потом я отбросил этот вариант, ведь движение к чему-то одновременно означает движение от чего-то. Логическое следствие. Нельзя двигаться от пустоты. Кэтрин рассмеялась бы и сказала, что человек с таким поверхностным мышлением не способен на подобную глубину. Кухонная философия не нашла места во мне — ни в моем сердце, ни в моей жизни. Люди вроде нас не могли позволить себе роскошь философствования. Мы делали правильное дело. Мы это знали. Мы знали это так хорошо, что не было нужды подвергать сомнению природу нашей правоты.

Я бежал мимо людей, которых мы засовывали в мешки, нумеровали и складывали рядами. Мы спрыскивали их лавандой, пытаясь заглушить смрад, пока они разлагались у нас на глазах. Этот смрад проникал в тебя, коварный и непрощающий. Я все еще ношу этот смрад в своих порах, волосах, нервах и жилах, синапсах и мышцах — смрад, который стал частью моих ноздрей. Я буду ощущать его вечно. В конце концов этот смрад стал альфой и омегой.

Я знаю, что кто-нибудь обнаружит меня через три дня после моей смерти, и я буду смердеть точно так же.

Я вырываюсь из прошлого в нынешний день, и мертвые следуют за мной. Я видел их лица и слышал их голоса, и я понимаю, что буду нести этот груз до конца жизни. И если Кэтрин была права, я пронесу его в свою следующую жизнь, и еще в одну, и так далее…

Нас одурачили, как простофиль, которыми мы и были.

Мы так сильно верили во все это, что даже готовы были ради этого убивать.

Этим мы и занимались. Когда война закончилась, мы верили, что все это прекратится: оружие, наркотики, убийства, неуемная жадность, растление, коварная ложь, достойная Макиавелли. Но этого не произошло. Ничто не остановилось. Мы покинули Никарагуа, а оно приехало с нами.

И что она мне сказала? Кэтрин Шеридан сказала:

— Я не могу больше жить в мире, который слеп и темен. Который не видит, что мы натворили. Апатия — это не то решение, которое меня устраивает, Джон. Понимаешь? Ты согласен со мной, верно?

Так мы привезли священное чудовище домой, и оно было достаточно велико, чтобы сожрать нас всех.

ГЛАВА 45

— Давайте прогуляемся, — сказал Роби. Он стоял на тротуаре и смотрел на Миллера.

— Куда? — спросил Миллер.

— Туда, — ответил Роби и повернулся к Миллеру спиной.

Они пошли по Нью-Джерси-авеню. Роби шел быстро, и Миллеру пришлось постараться, чтобы не отстать.

— Куда мы идем? — спросил он, понимая, что на этот вопрос ему не ответят.

— Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Роберт Макнамара?

— Макнамара? — спросил Миллер. — Нет. А должен был?

Роби пожал плечами и сунул руки в карманы пальто.

— Сначала он работал в Управлении национальной безопасности, потом стал первым директором компании «Форд Моторз», который не был членом семьи Фордов. Министр обороны с шестьдесят первого по шестьдесят восьмой год. Он знал очень много о тайных операциях и военных действиях во время войны во Вьетнаме. Работал с Кеннеди до шестьдесят третьего года, потом с Джонсоном до шестьдесят восьмого. — Роби посмотрел на Миллера, который по-прежнему пытался от него не отставать. — Вы знаете, какой урок вынес Макнамара из тех лет?

Миллер покачал головой.

— Он понял, что нельзя контролировать другое государство с помощью оружия.

Миллер промолчал.

— И знаете, куда он подался, когда к власти пришел Никсон?

— Понятия не имею.

— Стал президентом Мирового банка. Занялся программой, которая предполагала контроль финансов максимального количества стран третьего мира. Выдал займов в первые пять лет президентства Никсона на сумму семьсот восемьдесят миллионов долларов. Он доказал Никсону, а потом Форду и Картеру, что в этом есть своя логика и последовательность…

— В чем? О чем вы говорите?

— В контроле нации, детектив Миллер, в контроле нации. Не с помощью оружия. Не с помощью войны, пока война не становится последним доводом. Начинаете с экономического контроля, а если экономический контроль не удается, прибегаете к ресурсам, доступным с помощью разведки.

Они прошли Кью-стрит и повернули на Нил-плейс.

— Вы организовываете секретные операции, политические убийства, как было в Эквадоре и Чили. Вы расшатываете работу действующего правительства, внедряете своих людей и только потом, если эти действия не дают вам контроля над нацией, начинаете войну. Если вы видите, что Соединенные Штаты начинают войну против какого-то государства, имейте в виду, что этому предшествовал год, может два, напряженной деятельности по захвату контроля над этим государством, которая не увенчалась успехом.

— Вы снова говорите о Никарагуа? — спросил Миллер.

— Никарагуа, Гватемала, Куба, Конго, Камбоджа, Гренада, Ливия, Сальвадор, Афганистан, Югославия… Черт, список бесконечен! И это только те, о которых вы знаете.

И снова Роби улыбнулся, словно выдал весьма забавную шутку. Он улыбался, потому что Миллер не понял, в чем ее соль. Он не был уверен, что Миллер когда-либо сможет ее понять.

Оставив слева Морган-стрит, они направились в сторону перекрестка на Нью-Иорк-авеню.

Миллер подумал, что они направляются к рабочему месту Роби.

— Колледж? — начал он.

— Подождите и увидите.

В конце Нью-Йорк-авеню стоял гул послеобеденных дорожных пробок, которые образовались на Массачусетс-стрит, Кей-стрит и Седьмой улице.

Миллер совсем выбился из сил. Он остановился, чтобы перевести дух, и на секунду отвернулся. Когда он повернулся к Роби, того уже не было. Профессор переходил улицу, ловко уворачиваясь и лавируя между автомобилями. Ему сигналили со всех сторон, а какой-то таксист даже высунулся из окна и прокричал ему вслед ругательство.

— Боже! — воскликнул Миллер и зажмурился, когда темно-синий «понтиак» чуть не сбил Роби.

Но Роби двигался быстро и ловко. Миллер наблюдал за ним, и ему казалось, что профессор совершенно не нервничает, словно идет по спокойной пешеходной дорожке.

Прошла минута, прежде чем поток транспорта уменьшился, и Миллер решился бегом пересечь дорогу. Очутившись на другой стороне, он продолжил бежать, чтобы догнать Роби. Перед площадью Маунт-Вернон Роби повернул у парка направо.

И только тогда Миллер понял, куда Роби привел его.

Перед ними возвышался фасад библиотеки Карнеги.

Миллер посмотрел направо и налево, обернулся назад, посмотрел на другую сторону улицы, на церковь на углу Массачусетс-авеню и почтамт на углу Ай-стрит и Седьмой.

Роби пропал. И не потому, что Миллер его не догнал. Не потому, что Миллер позволил ему уйти. Роби никогда не ставил под сомнение свою способность исчезать и буквально растворился в воздухе.

Миллер глубоко вздохнул и почувствовал, что сердце больше не стучит в груди как бешеное.

Библиотека. Одно из последних мест, которые посетила Кэтрин Шеридан. Она вернула книги. Вернула книги…

Миллер был в том же пальто, которое надел в воскресенье, на следующий день после убийства Шеридан. Из левого кармана он достал лист бумаги, который дала ему Джулия Гибб. Он и не предполагал, что это может иметь хоть какое-то значение. До сих пор все так и было. Пока Джон Роби не привел его в библиотеку.

Почему?

Вероятно, чтобы сказать ему что-то.

Миллер взглянул на названия книг, выведенные красивым почерком Джулии Гибб.

«Равельштейн» Сола Беллоу, «О мышах и людях» и «К востоку от Эдема» Стейнбека, «Беовульф», «Илиада» Гомера.

Миллер прочел список несколько раз. Он пошел, потом побежал.

Книги. Она вернула книги, но новые не взяла.

«Равельштейн», «О мышах и людях», «Беовульф», «Илиада»…

Боже, это же так просто! Первые буквы названий этих книг складывались в слово «Роби». Р-О-Б-И. Эти книги имели какое-то отношение к профессору.

Кэтрин Шеридан вернула книги, чтобы рассказать им что-то о Роби.

Миллер бросился по ступенькам лестницы, ведущей ко входу в библиотеку, и столкнулся в дверях с Джулией Гибб, которая как раз собиралась запереть главный вход на ночь.

ГЛАВА 46

— Маккалоу? Конечно, я помню его.

Сержант Стивен Таннахилл, представитель седьмого участка, сидел в задней комнате, за конференц-залом. По другую сторону овального стола напротив него устроились Метц и Рос. Окно справа выходило на пересечение Рэндольф и Первой улицы. У Таннахилла был такой же усталый, загнанный вид, как у Оливера, Риэля, Фешбаха и даже Ласситера. Выражение его глаз говорило, что он занимается этим делом слишком долго, чтобы не начать думать о смене профессии. И подобная ситуация была характерна не только для полицейских. Метц и Рос подъехали к седьмому участку, когда Таннахилл уже собирался уходить домой. То, как легко он согласился с ними поговорить, означало, что дома ему особо и заняться-то нечем. Возможно, он жил один. Не исключено, что у него была жена, но они не ладили. Среди полицейских было много людей с неудавшейся личной жизнью. Это лишний раз напомнило Росу, как ему повезло с Амандой и детьми, которые с нетерпением ждали его дома. Многие из тех, кого он встречал в участках, вели образ жизни, который мало чем отличался от быта людей, чьи преступления они расследовали. Жаль, это было так.

— Говорите, вы общались с Биллом Янгом? — спросил Таннахилл.

Это был человек невысокого роста, но с широкими плечами и узкой талией. Он не смог бы носить готовую одежду и выглядеть кем-то иным, кроме как полицейским, привратником или уголовником, которого временно выпустили, чтобы проводить в последний путь близкого человека.

— Да, общались.

Таннахилл кивнул, словно припомнив что-то.

— Он в порядке?

Рос пожал плечами.

— Настолько, насколько это возможно в его состоянии.

— Это просто трагедия! Он был настоящим адмиралом. Полицейским с большой буквы. Мировым человеком.

Рос промолчал. Таннахилл вошел в раж, и он счел неразумным его перебивать.

Таннахилл довольно долго распинался о достоинствах Янга, потом посмотрел на Роса и Метца и улыбнулся.

— Вы занимаетесь этой ленточной дрянью, верно?

— Да, — подтвердил Метц.

— Ну вы даете, ребята! — хмыкнул Таннахилл. — Значит, вам нужен Маккалоу?

— Нам надо с ним повидаться, — сказал Рос. — Он работал у вас в две тысячи первом…

— Очень недолго, — перебил его Таннахилл. — Должен был перевестись другой человек. Я тогда в рядовых ходил, пушечное мясо. Стал сержантом в середине две тысячи третьего. Я знал парня из Порт-Окэда по имени Хэйс, Дэнни Хэйс. Его жена забеременела, родила близнецов. Проблема. Она захотела переехать поближе к родным в Порт-Окэде, и Дэнни перевелся туда. Предполагалось, что мы получим парня из девятого участка, но вместо него к нам попал Маккалоу.

— Вы помните, откуда он перевелся? — спросил Метц.

Таннахилл покачал головой.

— Он никогда не говорил, а я не спрашивал. Маккалоу был довольно скрытным, необщительным типом.

Рос нахмурился.

— В смысле?

— Я не знаю, откуда он перевелся. Может, из полиции нравов. А может, из отдела по борьбе с наркотиками. Он был психом. Настоящим психом! — Таннахилл ухмыльнулся. — Вы видели когда-нибудь парней, которые выглядят как не от мира сего, тем не менее могут выполнять работу, производить задержания?

Рос кивнул.

— Маккалоу был из таких. В нормальном мире его бы заперли в тихом месте, чтобы он никому не навредил, дали бы ему бумагу и цветные фломастеры… Ну, вы понимаете. Но, насколько я знаю, у него был хороший послужной список, и когда он устроил захват той партии наркоты, все просто пели ему дифирамбы и называли героем. Я? Я не мог понять, что он за фрукт. Слишком уж странный.

— Вы тогда взяли кокаин? — спросил Метц.

— Да. Какую-то высококачественную дрянь.

— И она исчезла из хранилища?

— Мгновенно, — ответил Таннахилл. — Тут же появились ребята из отдела внутренних расследований, допросили Маккалоу, но он был тертый калач. Он таких, как они, на завтрак ел и сидром запивал. Это был настоящий цирк! Никто не знает, что случилось на самом деле. Никого тогда не арестовали, потому что некого было арестовывать. Парень из хранилища проработал чуть не сотню лет, был надежным чуваком. Это был настоящий призрачный кокаин, я вам говорю.

— Вы считаете, что Маккалоу его забрал? — спросил Рос.

— Естественно, — ответил Таннахилл, ни секунды не колеблясь. — Не удивлюсь, если окажется, что он пошел в хранилище и выудил мешочек с дрянью в тот же день.

— Считаете, что он принимал наркотики?

— Сложно сказать. Может, принимал. Может, он был просто сумасшедшим. Может, брал взятки, покрывал проституток, приторговывал краденым на стороне. Одному Богу это известно. Я понятия не имею. Я только знаю, что это дерьмо закончилось, когда исчезли наркотики. Отдел внутренних расследований побушевал и успокоился. Все затихло до октября.

— До облавы на наркоторговцев, — сказал Рос.

— Облавы? — переспросил Таннахилл и улыбнулся. — Кто назвал это облавой? Это было фиаско. Информатора застрелили, Маккалоу ранили. Кого бы они там ни пытались захватить, он скрылся.

— То есть вы утверждаете, что это не была облава? — спросил Метц. — Маккалоу пошел туда сам?

— Конечно.

— Но в отчете в газетах сказано другое…

— Отдел по связям с общественностью, — пояснил Таннахилл. — Неудавшаяся облава звучит намного лучше, чем чокнутый полицейский и его информатор, пытающиеся изменить мир в одиночку.

Рос помолчал, пытаясь это переварить.

— Маккалоу уже собирались уволить, понимаете, — продолжал Таннахилл. — После сентябрьских событий он начал лажать. Опаздывал на работу. Билл Янг распекал его столько раз, что я уже и не упомню. Насколько я знаю, Янг собирался начать с дисциплинарных взысканий, но потом нам сообщили, что у Маккалоу есть зацепка по поводу еще одной партии наркотиков, на этот раз гораздо большей. Все уже готовились к брифингу, накручивали себя для дела, и тут внезапно мы узнаем, что Маккалоу пошел на дело сам с каким-то чернокожим парнем, которого потом застрелили, а Маккалоу опять начал теребить отдел внутренних расследований и еще непонятно кто.

— Если верить Янгу, отдел внутренних расследований не смог полностью изучить это дело, — сказал Рос.

— Маккалоу исчез, как кокаин в сентябре. Пропал, и больше мы о нем не слышали.

Рос молчал. Лицо Метца ничего не выражало.

Таннахилл пожал плечами.

— Вот, собственно, и все, — сказал он. — Не знаю, что тут добавить.

— Еще один момент, — сказал Рос. — Нам не удалось разыскать его фотографию. Удостоверение, которое он использовал для открытия счета в банке, было старого образца без фотоснимка.

— Да я не знаю, — сказал Таннахилл. — Его личное дело ушло в отдел внутренних расследований еще тогда. Сейчас мы не храним записи у себя. Они все собраны в одном месте где-то возле одиннадцатого участка. Можете пойти поинтересоваться. — Таннахилл помолчал, потом покачал головой. — Если только…

— Что? — спросил Рос.

— Оценивание, — ответил Таннахилл. — После сентябрьского задержания у нас проводилось оценивание участка.

Рос кивнул и улыбнулся.

— Фотографии с оценивания. Они у вас есть, верно?

— Конечно, — сказал Таннахилл. — Я могу сходить посмотреть, если вы не против подождать немного.

— Разумеется, — ответил Рос. — Нам здесь подождать?

Таннахилл поднялся со стула.

— Ладно, это всего этажом выше. Вы можете пойти со мной и помочь перебирать папки.

Рос и Метц отправились за Таннахиллом.

Записи, как обычно, были сложены в разнокалиберные картотечные шкафы, расставленные вдоль стен, и на многочисленных столах. Некоторые шкафы просели под весом папок, лежащих сверху.

Таннахилл криво улыбнулся.

— Простите за беспорядок. Уборщик ушел в отпуск.

— С чего начнем? — спросил Рос.

— Вон те файлы — это записи участка, — сказал Таннахилл, указав на правую часть помещения.

Он прошел в угол, Метц и Рос последовали за ним. Таннахилл с трудом вытянул верхний ящик, стоявший рядом с окном.

— Восемьдесят восьмой год, — сказал он. — С восемьдесят восьмого по девяностый. — Он вытянул соседний ящик. — С девяносто третьего по девяносто четвертый. Должно быть, четвертый или пятый ящик отсюда.

Метц начал открывать ящики, Рос последовал его примеру, и через несколько минут они обнаружили шкаф с файлами за период с двухтысячного по две тысячи второй год.

Таннахилл начал выкладывать каждый файл из ящика на пол. Они втроем дважды просмотрели каждую папку, каждую фотографию, каждый документ с июля 2001-го до конца года. Не было ни одного файла по Маккалоу. Никаких записей. Никаких фотографий.

— Должно быть, кто-то забрал, — сказал Таннахилл. — Это бывает, вы же знаете.

Рос не ответил. Он был уже на грани. Он знал, что если что-то скажет, то потеряет над собой контроль. Он уже приготовился упереться еще в один тупик, снова вернуться во второй участок ни с чем. И тут Таннахилл поднял голову и улыбнулся.

— Точно, — тихо сказал он. — Черт, это же очевидно!

— Что? — спросил Рос.

— Фотографии за год, они внизу. Маленького формата, но он там точно есть.

Метц и Рос снова пошли за Таннахиллом, на этот раз вниз, в административный отдел участка. Фотографии сотрудников участка, которые делались ежегодно, обычно развешивали вдоль коридоров, но в седьмом участке они висели вдоль стен столовой и актового зала. Таннахилл быстро нашел 2001 год, встал на стул, чтобы дотянуться до нужных снимков, и снял планшет с фотографиями с крючка. Он потратил несколько секунд, всматриваясь в лица на фото.

— А вот и он, — сказал он, указывая на человека во втором ряду снизу.

Рос взял фотографию в руки. Метц глядел на нее из-за его спины. Рос нахмурился, покачал головой и рассмеялся. Это был странный звук, резкий, отрывистый. Внезапно Рос замолчал.

— Что? — спросил Таннахилл. — Что случилось?

— Я не верю, — сказал Метц.

— Чему? — не понял Таннахилл.

Рос ничего не сказал, но ему показалось, что он начал понимать всю серьезность их положения и с чем они имеют дело.

— Вы знаете этого парня? — спросил Таннахилл. — Вы знаете Маккалоу?

Рос покачал головой.

— Нет, мы не знаем Маккалоу, — негромко ответил он. — Но мы знаем кое-кого, кто использовал его имя.

* * *

Мне кажется, Матисс сказал, что художник должен начать с отрезания собственного языка.

Чтобы перестать говорить.

Чтобы прекратить объяснять, что он имел в виду каждым движением кисти.

Чтобы перестать оценивать, анализировать, интерпретировать, толковать, что он чувствовал в тот момент. Он просто выражал то, что чувствовал. У него было ощущение, а потом оно пропало. Это было искусство. Это была жизнь. Возможно, это была смерть.

Возможно, им стоило вырезать языки нам тоже.

Я сочувствую Миллеру. Я сочувствую тому, что он найдет и как это на него повлияет.

Я ощущаю разные вещи, чувствую очерченную линию и человека, который движется к ней, ничего не замечая перед собой.

В Лэнгли, а потом в Манагуа меня научили исчезать.

Я никогда не забывал, как это делается, и вот я снова повторяю этот трюк.

Меня нет, словно никогда и не было.

ГЛАВА 47

Миллер стоял у стола библиотекаря, пока Джулия Гибб собирала пять книг, которые вернула Кэтрин Шеридан. Он уже позвонил с сотового в участок и велел Оливеру ехать к квартире Роби и позвонить ему, если профессор появится. Но Миллер знал, что Роби туда не вернется. Пока нет. Он не вернется туда, пока что-то не случится. Что должно было случиться, Миллер знать не мог, но он был уверен, что Роби дергает за ниточки в этом шоу. Возможно, он подстроил все с самого начала.

Миллер чувствовал непередаваемый ужас.

Он не понимал значения этих книг, но у него не было иного выбора, кроме как забрать их в участок и просмотреть, выяснить, не оставила ли в них Кэтрин Шеридан какой-нибудь подсказки, сообщения.

Но теперь все было иначе. По всей видимости, теперь Роби вел его к чему-то, что Кэтрин хотела, чтобы они узнали. Это могло означать, что у Роби с Шеридан был конфликт или она знала, что он за ней придет, и если это было так, то из этого можно сделать несколько выводов. В первую очередь, это указывало на то, что Шеридан знала, что умрет. Она вернула книги, а потом ее убили. Миллер не верил в совпадения. Номер из пиццерии. Дело Дэррила Кинга. Визит к Наташе Джойс. Убийство Наташи во вторник. Уже наступила пятница, а у них все еще не было полного отчета от судебной экспертизы. Фотографии под матрасом, снимки Роби в молодости, ложное алиби, причем настолько слабое, что Роби был уверен в его недолговечности. Все эти вещи были частью чего-то еще.

Сердце Миллера прерывисто стучало в груди. Скакало давление. Его тошнило и хотелось пить.

Как раз когда Джулия Гибб появилась с книгами из-за ближайшего стеллажа, начал пикать пейджер Миллера. Он посмотрел на экран. Рос. Рос может подождать, пока он вернется в участок.

— Вот, детектив, — сказала Джулия Гибб. — К счастью, их никто с тех пор не брал.

Миллер поблагодарил ее, взял книги и направился к двери.

— Я полагаю, вы их вернете! — крикнула она ему вдогонку.

— Как только сможем, сразу вернем, — ответил Миллер.

— Я не особенно переживаю по поводу четырех из них, но «Илиаду» печатают мало, поэтому ее очень сложно отыскать.

— Я о них позабочусь, — сказал Миллер. — Верну, как смогу.

Он едва не уронил книги, выходя из двери, и, очутившись снаружи, поспешил вниз по ступенькам. Он пересек Седьмую улицу и направился по Нью-Иорк-авеню ко второму участку. Пройдя два квартала, Миллер совсем выбился из сил. Он спешил вернуться в участок, чтобы узнать, что ему хотел сказать Рос, выяснить, что скрывали эти книги. Он подумал об отчете судмедэкспертов по квартире Наташи Джойс, о результатах вскрытия. Вместе с этим вернулись мысли о Мэрилин Хэммингз, Дженнифер Ирвинг и Брендоне Томасе. Это все было таким далеким от того, чем он занимался, это было частью какой-то другой жизни. События развивались стремительно. Со времени смерти Кэтрин Шеридан прошло шесть дней. Меньше недели. Каждодневные отчеты шли Ласситеру, потом они передавались Килларни или еще кому-то в ФБР. И что у них было? Подтверждение того, что Роби замешан в этих убийствах, пришло от незаконно полученного вещественного доказательства, обработанного в офисе коронера. Что им это давало? Еще более важно, в какое положение это ставило Мэрилин Хэммингз. У Миллера голова шла кругом при мысли о возможных последствиях.

Он дошел до участка, поднялся по ступенькам и вошел в вестибюль.

— Тебя Рос искал, — сказал дежурный. — Он в кабинете.

Миллер взбежал по лестнице, пронесся по коридору и, локтем распахнув дверь, ввалился в кабинет.

— Миллер! — воскликнул Ласситер. — Боже, парень, где же ты был?

Миллер повернулся, не ожидая услышать его голос, и увидел Эла Роса, Нэнси Коэн, Криса Метца, Дэна Риэля, Винсента Литтмана и Джима Фешбаха.

Миллер уронил стопку книг на ближайший стол, не зная, что делать дальше.

— Лучше взгляни на это, — сказал Ласситер. Он встал со стула, взял со стола черно-белую фотографию и протянул ее Миллеру.

— Что это? — спросил Миллер, подойдя к столу.

— Твой друг сержант Майкл Маккалоу, — сказал Ласситер, — или, точнее говоря, причина, по которой мы не смогли его найти.

Он указал на человека во втором ряду сверху, четвертого с конца.

Миллер замер.

Он стоял словно громом пораженный.

— Так что это значит? — спросил Ласситер.

Миллер не мог произнести ни слова. Он смотрел на лицо на фотографии, на Джона Роби в полицейской форме, который едва заметно улыбался, щурясь от солнечного света, в окружении коллег-полицейских из седьмого участка.

— Ну? — спросил Ласситер. — Что это за чертовщина? У нас тут бывший полицейский или кто?

Миллер покачал головой.

— Я не знаю. Боже, я даже не знаю, что сказать! Это так…

— Ты послал Оливера к квартире Роби, — перебил его Ласситер. — По всей видимости, Роби там нет.

— Я ездил к нему. Он сказал, что хочет мне что-то показать. Он довел меня до библиотеки Карнеги, а потом исчез.

Ласситер нахмурился.

— Что?

— Он исчез. Я дошел с ним до Второй улицы. Там он рванулся на проезжую часть и пропал.

— А книги? — спросил Ласситер.

— Эти книги Кэтрин Шеридан вернула в день своей гибели. Он хотел, чтобы я забрал их из библиотеки.

— На кой черт?

— Я не знаю. Их пять. Первые буквы четырех из них складываются в фамилию Роби. Я думаю, в них что-то есть. Может, сообщение.

Заговорила Нэнси Коэн:

— Значит, она знала, что ее убьют?

Она встала, подошла к столу и взяла в руки одну из книг. Раскрыв ее, она перевернула несколько страниц, потом закрыла и потрясла, ожидая, что из нее что-то вывалится. Ничего не выпало. Она повторила то же с остальными книгами. Рос и Метц присоединились к ней, пролистывая каждый томик.

— Придержите коней! — скомандовал Ласситер. — У нас есть более важный вопрос. Этот профессор либо полицейский, либо человек, который выдает себя за полицейского. Это просто невероятно!

Нэнси Коэн положила на стол последнюю книгу.

— Меня больше всего удивляет, что он был у тебя в руках, и ты его упустил.

— У меня его не было, — возразил Миллер раздраженно. — Вы сами сказали, что у нас на него ничего нет, что мы бессильны…

Ласситер поднял руку, призывая его к молчанию.

— Стоп! — сказал он. — Не будем пререкаться. — Он повернулся к Коэн. — Этого достаточно, чтобы получить ордер на обыск?

Она кивнула.

— Да, достаточно. Подозрения в том, что он выдает себя за полицейского, должно хватить.

Ласситер повернулся к Метцу.

— Подготовь документы. Прямо сейчас. Ордер мне нужен сегодня вечером. Мы поедем туда и выясним все, что сможем, об этом парне в течение следующих двух часов, лады?

Метц двинулся к двери.

— Я пойду с вами, — сказала Нэнси Коэн. — Я повезу документы судье Торну.

Ласситер повернулся к Миллеру.

— Проштудируйте эти книги с Росом и остальными. Посмотрим, что удастся выяснить. Как только у нас будет ордер, я хочу, чтобы вы поехали к Роби. Переверните там все. Выясните, кто он такой, черт побери, и чем занимается. — Ласситер взглянул на часы. — Мне надо повидаться кое с кем. Буду через час. Звоните, как только получите ордер. Если смогу подъехать, встретимся у Роби.

Миллер посмотрел ему вслед и тяжело опустился на стул.

Как раз минуло шесть вечера. Он ничего не ел с самого утра.

Рос сел на стул напротив него. Фешбах, Литтман и Риэль стояли поодаль, не зная, что делать дальше.

— Каждый берет по книге, — сказал Миллер и взял «О мышах и людях» Стейнбека.

ГЛАВА 48

Детектив Карл Оливер сидел в неприметном седане на пересечении улицы Нью-Джерси и Кью-стрит. Он не завидовал Миллеру. Эта история с самого первого дня плохо пахла. Он, конечно же, хотел ему помочь, но всему есть предел. Бывают дела, которые заполняют всю твою жизнь на довольно длительный промежуток времени, и этот случай был как раз из их разряда. Миллер позвонил ему. Оказалось, что их парень Джон Роби — это сержант Маккалоу. По всей видимости, полицейский убил Шеридан или что-то вроде того. Это не имело значения. По большому счету ничто из этого не имело значения. В любом случае здесь замешана политика. Серийные убийцы наводили страх в восьмидесятые годы, сейчас их время прошло. Сейчас ты просто закрываешь дело, потому что шеф полиции хочет, чтобы оно было закрыто. Лично его задача заключалась в том, чтобы наблюдать за квартирой человека, который в нее не вернется. Это было достаточно легко. Он мог курить, слушать радио и наблюдать за улицей.

Это казалось пустой затеей, пока Карл Оливер не повернул голову направо и не заметил мужчину, который подходил под описание Роби. Тот пересек улицу, направляясь в конец квартала.

Литтман заметил их первым — небольшие пометки в нижней части определенных страниц, сделанные карандашом. Он держал в руках томик «Равельштейна» Сола Беллоу. Как только он сказал об этом, Фешбах подтвердил, что видит ту же картину. Маленькие карандашные пометки. Проверив каждую страницу, все пять детективов описали замеченную последовательность.

— Какой-то код, — сказал Миллер. — Может, шифр.

— И еще буквы, — добавил Риэль. — У меня несколько букв помечены на первой странице, потом идет последовательность из шести цифр, затем снова несколько букв, а после последовательность из цифр.

— Выпишите их, — велел Миллер. — Выпишите в том порядке, как они обозначены в книге.

Сам он занялся тем же. На первой странице в первом предложении была сделана пометка над буквой «а», в седьмой строчке — над буквой «к».

Миллер выписал их, потом заметил пометки над номерами страниц: над цифрой 1 в 10, 2 в 12, 5 в 15, 9 в 19 и, наконец, 8 в 28.

Он записал все это в одной последовательности: а к 1 2 5 9 8.

Потом началась новая последовательность, на этот раз г д 6 6 9 9 и снова б д 7 14 99.

— Даты, — сказал Миллер. — Это чертовы даты, верно? — Он посмотрел на Роса. — У меня их три: пятое декабря девяносто восьмого года, потом шестое июня девяносто девятого года, а после четырнадцатое июля девяносто девятого года.

— А буквы? — спросил Рос.

— Готов поспорить, это инициалы, — заявил Риэль.

— Боже, — вздохнул Миллер, — имена и даты. Это же чертовы имена и даты!

— Не пропустите ни одной, пожалуйста! — взмолился Рос. — Если пропустите хоть одну цифру или букву, вся последовательность потеряет смысл.

— Каждый досматривает свою книгу, — распорядился Миллер. — Обозначьте каждую букву и цифру в последовательности, а потом передайте книгу дальше. Проверим все дважды, чтобы убедиться, что мы не ошибаемся.

Рос посмотрел на него, удивленно приподнял брови и покачал головой.

— Даже жутко становится…

Опустив голову, он принялся за работу.

Карл Оливер позвонил в участок из машины и сказал, чтобы Миллер и Рос ехали к нему. По всей видимости, Джон Роби возвращается домой.

Оливер выбрался из машины. Мужчина, который привлек его внимание, пересек перекресток, повернул налево и теперь приближался к входу в подъезд дома, где жил Роби. Оливер держался поближе к фасаду соседнего здания. Ему не надо было прилагать усилий, чтобы выглядеть незаметным. Незаметность была его вторым именем.

Оливер не рассмотрел лица мужчины. Он видел Роби только на обработанных фотографиях, полученных от Миллера. Еще ему были известны приблизительный рост и телосложение профессора.

Оливер подождал, пока мужчина зайдет в подъезд, и последовал за ним.

— Тридцать шесть, — сказал Рос. — Тридцать шесть отдельных последовательностей. — Он взглянул на Миллера. — Видишь?

Миллер кивнул. Понимание того, что очутилось у них в руках, было ошеломляющим.

— Что? Что видишь? — спросил Литтман.

Миллер развернул листок и указал пальцем на три последовательности:

м м 3 6 6

э р 7 1 9 6

б л 8 2 6

— И что это значит? — спросил Литтман.

— Маргарет Мозли, шестое марта две тысячи шестого года, Энн Райнер, девятнадцатое июля, и Барбара Ли, второе августа. Три женщины, которые погибли перед Кэтрин Шеридан.

Фешбах нахмурился и подался вперед.

— И что? Ты хочешь сказать, что здесь написано про тридцать шесть убийств? Что у этой женщины была информация о тридцати шести убийствах? Ты шутишь!

Миллер открыл рот, чтобы ответить, но его прервал телефонный звонок. Рос поднял трубку и тут же вскочил со стула.

— Кто-то в квартире Роби, — сказал он.

— Роби?

Рос покачал головой.

— Не знаю. Оливер позвонил дежурному, сказал, что посмотрит.

Миллер встал, схватил со спинки стула пиджак и повернулся к трем детективам, сидящим за столом.

— Проверьте это по нашим базам данных. Может, были убийства или люди пропадали в эти даты. Пересмотрите сводки в газетах, все, о чем сможете вспомнить, хорошо?

Он повернулся и поспешил в коридор. Рос уже позвонил на стоянку с сотового и распорядился, чтобы им подготовили машину. Только сирена позволит им пробиться через утренние заторы.

Карл Оливер стоял на нижней ступеньке лестницы, ведущей к квартире Джона Роби. Он вытащил из кобуры пистолет, взвел курок, поставил на предохранитель и засунул пистолет снова в кобуру. Потом на секунду задержал дыхание, положил руку на перила и начал подниматься.

Миллер вырулил на Нью-Иорк-авеню.

— Не поворачивай на Пятую, — посоветовал Рос. — Давай лучше туда. — Он ткнул пальцем в сторону заднего стекла. — Поезжай по Четвертой, потом направо на Эм-стрит, потом можно повернуть на Нью-Джерси-авеню на пересечении с Морган-стрит.

Миллер последовал его совету, и через минуту они попали в пробку на повороте на Нью-Йорк-авеню.

— Вызови Оливера по радио, — велел он Росу. — Скажи, чтобы присматривал за окрестностями, но ничего не предпринимал, пока мы не прибудем.

— Думаешь, что это Роби? — спросил Рос, взяв в руки радиопередатчик.

Миллер покачал головой.

— Нет, я так не думаю.

— Тогда кто это?

Миллер нажал на клаксон, когда слева его подрезала какая-то машина.

— Вот урод! — прошипел он и посмотрел на Роса. — Кто это? Боже, я понятия не имею, — ответил он. — Даже не уверен, что хочу знать.

Рос нажал на кнопку вызова и подождал, пока Оливер выйдет на связь.

Оливер замер на лестничной площадке. Ему не нравилось это дерьмо. Некоторые парни просто тащатся от адреналина в таких ситуациях, но Оливер был из другого теста. Он больше любил делать все методично, досконально, проводить допросы, все такое. Геройство не для него.

Оливер выглянул из-за угла и увидел, что у входа в квартиру Роби пусто. Он вернулся на верхнюю ступеньку и, прежде чем двигаться дальше, задумался. Ему чертовски не хотелось туда идти.

С другой стороны, он не хотел, чтобы его сочли трусом. Тогда вперед! Он прикинул, стоит ли доставать пистолет. Потом подумал, что, если события начнут развиваться чересчур быстро, он сможет отреагировать неверно и застрелить кого-то, кого убивать не стоит. Оливер вспотел. Он вытер рукой шею и решился. Какой может быть вред от того, что он пойдет и проверит? Ему надо было проверить. Это была безвыходная ситуация. Это была его работа. Ты нарываешься на неприятности, все проверяешь, ты находишься по другую сторону ленты, огораживающей место преступления, и ты знаешь наверняка, что произошло.

Карл Оливер глубоко вздохнул, положил ладонь на рукоятку пистолета и направился к квартире Джона Роби.

— Не отвечает, — сказал Рос. — Должно быть, он вышел из машины. Его рация не отвечает.

— Черт! — выругался Миллер.

Машину занесло, когда он вырвался из пробки. Кью-стрит была слева, впереди Пи-стрит, затем Франклин. Миллер включил сирену. На каждом повороте им приходилось останавливаться.

Они постоянно сталкивались с полуправдой и недосказанностью, одна загадка превращалась в другую — и так без конца, это были всего лишь крохотные фрагменты большой картины. Миллеру казалось, что он начинает видеть эту картину целиком. Он не хотел строить предположений, не мог позволить воображению разгуляться. Он считал, что это может усложнить то, что и так не отличается простотой. Он хотел добраться до квартиры Роби и выяснить, был ли там кто-то, не ошибся ли Оливер. Он хотел, чтобы Метц и Коэн вернулись с ордером, чтобы можно было все там осмотреть. Он хотел, чтобы книги рассказали о том, что Кэтрин Шеридан решила передать миру. И чтобы потом все это закончилось.

Больше всего ему хотелось, чтобы этот кошмар закончился. Внезапно улица перед ними очистилась от транспорта.

— Давай! — скомандовал Рос, и Миллер утопил педаль зажигания, стараясь быстрее преодолеть оставшиеся двести пятьдесят метров.

Стоя у двери в квартиру Роби, Карл Оливер на секунду закрыл глаза, потом постучал и сделал шаг назад, не снимая руки с пистолета. Сердце бешено билось в груди.

Он подождал секунд тридцать. Ничего. Ни звука изнутри.

Он поднял руку и постучал снова, на этот раз громче, подождал немного и крикнул:

— Полиция! Откройте, сэр!

И услышал какой-то звук, доносящийся из квартиры.

Оливер почувствовал, как внутри у него все похолодело. До сих пор было просто предположение, что кто-то вернулся в квартиру. Он бы постучал, не дождался ответа и ушел. Но теперь ситуация в корне изменилась. И с ней изменились чувства, которые одолевали Оливера.

Он отступил на шаг, прикинув, не стоит ли встать сбоку от двери. Он не был готов к такому развитию событий. В фильмах он видел аналогичные сцены, а в академии их кратко инструктировали, как вести себя в подобных ситуациях. Но никакой объем тренировок не способен подготовить к тому, что чувствуешь в такие моменты. У Оливера не было нужного опыта. Он не был бывалым полицейским или бывшим солдатом, его не отправляли на войну в Ирак. Он не знал, что делать с чувствами, которые переживал в этот момент. Он знал только, что если сейчас допустит ошибку, то может погибнуть еще одна женщина. Возможно, две. Или больше.

Оливер услышал, как человек в квартире подошел к двери. И тут раздался мужской голос:

— Кто там?

— Полиция, сэр. Это полиция. Мне нужно, чтобы вы открыли дверь.

— Почему? Чего вы хотите?

— Это вы, мистер Роби?

Тишина.

— Я хочу, чтобы вы назвались. Это квартира Джона Роби. Вы Джон Роби?

Снова тишина.

Оливер почувствовал, как к горлу подступил тугой комок. Он должен действовать! Он рисковал получить выговор за то, что не дождался подкрепления, но чувство долга взяло свое.

— Сэр, я вынужден просить вас открыть дверь.

— Ладно, ладно. Успокойтесь, черт побери!

Звук отпираемого замка. Оливер напрягся.

Ручка двери повернулась, и дверь начала открываться. Оливер сделал шаг влево. Он ушел с возможной линии огня. Он не знал, чего ему ждать. В квартире кто-то находился. Этот человек готов был сотрудничать. Он откроет дверь, и все будет хорошо. Может, это брат Роби, у которого есть ключ. Или сосед пришел покормить кота. Они все выяснят, и им обоим станет немного неловко из-за этого недоразумения.

Все будет хорошо. Все будет в порядке.

Дверь открылась.

Личность мужчины, который смотрел на детектива Карла Оливера, невозможно было определить, потому что нижняя часть его лица была закрыта шарфом.

— Джон Роби? — спросил Карл Оливер, и это были его последние слова, потому что мужчина сделал шаг назад, поднял руку, в которой был зажат пистолет двадцать второго калибра с глушителем, и пустил пулю в лоб Оливера. Пуля не смогла пробить череп с другой стороны и рикошетила внутри добрых восемь-десять секунд.

Оливер стоял с приоткрытым ртом. На губах застыла кривая улыбка, словно с ним сыграли какую-то шутку, возможно злую, и до него с трудом доходил ее смысл. Теперь окружающие должны были рассмеяться, кто-то похлопал бы его по спине, он бы тоже начал смеяться в ответ, показывая, что вовсе не обиделся и оценил прикол по достоинству, и об этом инциденте на следующий день все бы позабыли.

Но он не начал смеяться. Мужчина в квартире тоже. Мужчина подождал, пока тонкая струйка крови, будто слеза, не показалась из уголка глаза Оливера и не сбежала по его щеке. Спустя мгновение Оливер рухнул на пол, как мешок с песком. Мужчина тихо закрыл дверь.

Он быстро и бесшумно прошелся по квартире, взял несколько вещей, которые мог унести, и вылез в окно.

Роберт Миллер и Эл Рос нашли Карла Оливера четыре минуты спустя. К тому времени его убийца был уже далеко. Он исчез, словно его никогда не существовало.

ГЛАВА 49

Через полчаса в квартире Роби была уже целая толпа. Роберт Миллер довольно долго простоял на лестничной площадке. Он чувствовал то же, что и в ночь убийства Кэтрин Шеридан. Он плохо знал Карла Оливера, не так, как Эла Роса, но смерть коллеги породила в нем определенные чувства. Он оказался не в том месте не в то время. Миллер никогда не мог понять смысла этого выражения. Ты либо в том месте не в то время, либо наоборот. Невозможно, чтобы оба условия соблюдались одновременно. Оба условия не имели смысла. Квартира Роби. Вот где Оливер должен был быть. Будь он в ней двумя часами ранее, он был бы жив. То место, не то время. Так просто.

Но убийство Оливера значило намного больше. Оно означало, что убийца ставит себя над законом. Теперь дело было уже не в нескольких убитых женщинах. Не исключено, что речь шла о более чем тридцати убийствах неизвестных людей, связанных с Роби и Кэтрин Шеридан и еще неизвестно с кем и чем. Миллер верил в это, верил всем сердцем, но не было никаких доказательств, ничего такого, что указало бы на связь, не считая щетки для волос, которая находилась всего в нескольких метрах от того места, где он стоял.

Приехал Ласситер в сопровождении Коэн и Криса Метца. Они привезли ордер на обыск, который уже не требовался. Квартира Роби стала местом преступления, в ней толпились штатные фотографы и судмедэксперты. Когда подъехала группа по работе на месте преступления, стало казаться, что весь второй участок переехал на Нью-Джерси-авеню и Кью-стрит.

— Это просто безумие какое-то… — продолжал повторять Ласситер.

В ближайшее время его ждали телефонные звонки, вопросы, на которые он не сможет дать ответ, ругань, критика, угрозы и намеки на то, как это происшествие повлияет на его карьеру, если он не…

Миллер молча смотрел, как фотографы сделали снимки тела, как Оливера положили на носилки, и санитары, неуклюже лавируя на лестнице, вынесли его на улицу. Приехала Мэрилин Хэммингз. Она улыбнулась Миллеру. Он приподнял руку в ответ. Он видел ее еще раз, когда она что-то подписывала. Потом она уехала.

На полу осталось небольшое кровавое пятнышко. Оно было совсем крохотным. Это была кровь, которая вытекла изо рта Оливера, в голове выходного отверстия не было.

Карлу Оливеру было тридцать четыре года. Он любил рок-группу R.E.M. и курил папиросы, которые скручивал сам.

Миллер присел на корточки и обхватил колени руками. Из квартиры вышел Рос, пару минут постоял рядом и сказал:

— Когда будешь готов, зайди и посмотри на то, что мы нашли.

Он вернулся в квартиру, оставив Миллера на лестничной площадке одного.

Примерно к половине девятого Миллер наконец собрался с силами. Он вошел в квартиру и остановился в ожидании. Появился Ласситер, и Миллер по выражению его лица понял, что, что бы они ни нашли в квартире, это изменило его мнение о том, с чем они имеют дело. Полностью изменило.

В комнате, где Миллер разговаривал с Роби, все осталось по-прежнему. Темный ковер, диван придвинут к правой стене, окно слева выходит на заднюю стену соседнего здания, стены оклеены обоями, рисунки в стальных рамках.

— Сюда, — сказал Ласситер. — Тебе надо увидеть, что мы нашли.

В соседней комнате была Нэнси Коэн, Эл Рос и Крис Метц: Метц вышел, когда появились Ласситер и Миллер. Он выглядел потрясенным и измученным.

Миллер долго молчал. Окно, выходящее на улицу, было забито досками. На широком столе стояли два компьютера, полицейская радиостанция и два ноутбука. Здесь же находилась стопка светло-коричневых папок, часть из которых рассыпалась по полу. На углу стола торчали сетевые разъемы.

— Мы считаем, что был еще один ноутбук, — сказал Рос. — В кухне окно. Кто бы здесь ни был, он ушел через него. Там есть пожарная лестница.

Он замолчал, заметив, что Миллер его не слушает.

Перед ним была стена.

В ширину она составляла добрых четыре метра, а в высоту где-то метра три. Не считая разнокалиберных карт и рисунков, разноцветных топографических схем с помеченными улицами и перекрестками, на стене висели десятки изображений, одного взгляда на которые было достаточно, чтобы понять все. Там были профессиональные фотографии, снимки с поляроида, вырезки из газет и журналов.

Миллер сразу узнал Энн Райнер, а следом за ней заметил Ли и Мозли. В правом нижнем углу стены располагалась целая коллекция фотографий Кэтрин Шеридан, сделанных в разные моменты ее жизни. Это был своего рода храм. Одна из фотографий была точной копией, найденной под ее матрасом.

Миллер повернулся и посмотрел на Ласситера, который стоял в метре от него. На его лице читались недоверие и удивление одновременно.

— Роберт! — окликнул Рос.

Миллер повернулся.

Рос указал на одну из фотографий на стене.

— Алан Куинн, пятое декабря.

Миллер кивнул. Он понял, кто эти люди. Он знал, что их имена и даты под фотографиями должны в точности совпасть с инициалами и цифрами, помеченными на страницах книг. Что бы ни связывало этих людей, никто в участке не мог осознать всю серьезность этого, но Кэтрин Шеридан и Джон Роби знали нечто, что происходило долгие годы.

Эл Рос, Фрэнк Ласситер и Нэнси Коэн стояли перед стеной с фотографиями, которые давали им все, что было нужно.

Здесь было много мертвых людей. Их убили, всех до одного. Их убили по какой-то неизвестной причине. Возможно, их убил Роби. Может, Шеридан ему помогала. А может быть, это был кто-то третий, а Роби просто собирал данные. И потом втянул в эту историю Миллера.

— Он знал, — сказал Миллер, повернувшись к Росу, Ласситеру и Коэн. — Он знал об убийствах всех этих людей.

Рос протянул руку и затянутыми в латекс пальцами снял одну из нижних фотографий. Он рассматривал ее несколько секунд, потом повернулся и показал Миллеру.

— Наташа Джойс, — тихо произнес он. — Ее мы в книгах не найдем.

— Что бы это ни было, это тянется уже бог знает сколько лет, — сказал Миллер. — Я думаю, что они все… Я думаю, мы выясним, что в определенный момент их досье были засекречены. И наверняка обнаружим, что у них не совпадают номера карт социального страхования, что у них открыты счета, на которые никогда не поступали средства, и так далее.

— У нас есть только один подозреваемый, — сказал Ласситер, — это Джон Роби. На данный момент других вариантов нет. Мы объявим его в розыск. — Ласситер повернулся и посмотрел на Нэнси Коэн. — Нужно организовать розыск этого человека на уровне штата, — сказал он. — У нас на руках мертвый полицейский. Хвала Богу, что у него не было ни жены, ни детей, но это не отменяет того факта, что он убит. В данный момент мы знаем, что только один человек мог это совершить — Джон Роби…

— Я не думаю, что это Роби, — заметил Миллер.

— Ты о чем?

— Что он убил всех этих людей. Я не думаю, что Роби убивал всех этих людей на снимках. Я не думаю, что он убил Наташу Джойс. Я думаю, что он знает, кто убийца, и пытается нам помочь…

— Ты что? — взорвался Ласситер. — Ты что, сума сошел? Все указывает на Роби. У нас, возможно, самый серьезный серийный убийца в истории. Я не верю, что ты это говоришь…

— Я так говорю, потому что верю в это, — ответил Миллер. — Я думаю, что он знает правду. И он пытался сообщить ее нам, но мы его не слушали…

— Тогда послушай меня! — перебил его Ласситер. — У нас есть сбежавший подозреваемый, и мне плевать, как его зовут на самом деле, наш ли он парень или это архангел Гавриил, который спустился с небес донести нам правду. Мне надо, чтобы его нашли. Мне надо, чтобы его фотографии показали по телевизору. Я хочу, чтобы организовали пресс-конференцию. Мы раздали ориентировку на него нашим ребятам, а теперь я хочу, чтобы она была у каждого полицейского в штате. Мне нужны люди в аэропортах и в доках. Надо установить наблюдение за фирмами, сдающими в прокат автомобили, автобусными и железнодорожными станциями. Все должны искать Джона Роби! Этим мы и займемся. Мы будем его искать. Нам надо пообщаться с ним по поводу убийства сотрудника полицейского управления города Вашингтон. Мы займем именно такую позицию. Мы не будем ворошить историю с серийными убийствами — если мы предадим это огласке, нас разорвут. Им могут не нравиться наши физиономии и отговорки, но перспектива распоясавшегося мясника придется им особенно не по вкусу.

Миллер молчал. Он глядел на лица на стене, переводил взгляд с одного снимка на другой. Казалось, им не будет конца. Кем были эти люди? Как их звали? Чем же они занимались, что это привело их к гибели? Где-то в глубине сознания Миллера засела одна мысль. Она появилась после разговоров с Роби. Никарагуа… Мысли о давно забытой войне, которую никто не хотел вспоминать. Вот о чем говорил с ним Роби, вот что он хотел, чтобы Миллер понял.

Ласситер посмотрел на Роса.

— Дайте нам пару минут, — сказал тот. — Мы начнем поиски. Предоставьте нам необходимые полномочия, и мы будем искать.

— Я подключу весь департамент полиции, — сказал Ласситер. — И еще несколько других департаментов. Надо встретиться с шефом полиции. У нас тут мертвый полицейский…

Он замолчал на полуслове, когда в дверь вошли сотрудники подразделения по работе на месте преступления. Засверкали вспышки камер.

— Ну и ну! — сказал Ласситер и попятился.

Они перешли в гостиную, где Миллер говорил с Роби в первый раз. Миллер вспомнил, как выглядел профессор. Он вспомнил, что чувствовал, когда украл щетку для волос и когда вернул ее на место. Их разговор о Никарагуа, наркотиках, ЦРУ. Все эти мысли проносились в его голове, пока он рассматривал то, что им оставил Роби. Потому что Миллер ни секунды не сомневался, что Роби специально все оставил, — он хотел, чтобы его квартиру обыскали, чтобы они увидели это. Джон Роби и Кэтрин Шеридан… Кем бы они ни были, они создали собственный мир, и теперь все увидели, что они делали.

— Вы, ребята, оставайтесь здесь, — сказал Ласситер. — Убедитесь, что все будет сделано правильно. Как только я получу разрешение на розыск в пределах штата и объявление по телевизору, я вам позвоню. Вы должны будете прийти на пресс-конференцию. — Ласситер посмотрел на часы. — Десять минут десятого. Я позвоню до десяти, хорошо?

Рос кивнул.

— Миллер! — рявкнул Ласситер.

— Понял, понял, — ответил Миллер.

Ласситер ушел вместе с Коэн. Миллер и Рос стояли посреди гостиной Роби, глядя на снующих мимо людей с пакетами для вещественных доказательств, камерами, охапками папок и бумаг из задней комнаты.

Миллер на секунду задержал дыхание, а когда выдохнул, то согнулся едва не пополам, так болезненно сжалось внутри. Он посмотрел на Роса, открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент его окликнули из задней комнаты.

Передними появился Грег Рейд.

— Мы кое-что нашли, — сказал он. — Я решил, что вы захотите взглянуть, прежде чем мы увезем это.

Они втроем вернулись в заднюю комнату. Один из компьютеров был включен. На мониторе на паузу было поставлено видео с Кэтрин Шеридан.

Рейд кликнул мышкой, и начался ролик.

«Поставь же», — сказала Кэтрин Шеридан и помахала рукой тому, кто снимал ее на камеру. Сзади видны были деревья. На ней был бирюзовый шерстяной берет. Она выглядела так же, как на снимках в отчете о вскрытии.

— Это недавний ролик, — сказал Миллер.

Кэтрин Шеридан рассмеялась. «Джон, ну же, — сказала она, — убери камеру».

На этом запись закончилась. Всего несколько секунд, не более. Частичка жизни Кэтрин Шеридан.

— Это он, верно? — спросил Рос. — Джон Роби. Он снимал, правда?

Миллер кивнул.

— И он хотел, чтобы мы это увидели.

— Он хотел, чтобы мы увидели, как она выглядела при жизни.

Пол-одиннадцатого вечера, пятница, семнадцатое ноября 2006 года. Капитан Фрэнк Ласситер появился на экранах телевизоров в барах, ресторанах, в залах ожидания в аэропортах, на автобусных и железнодорожных станциях, в квартирах и домах по всему городу. Он говорил короткими предложениями, четко выражая свою мысль. За его спиной была видна большая фотография Джона Роби, сделанная, когда он впервые появился в закусочной «Донованз». Так Джон Роби выглядел сейчас. Так он выглядел, когда Миллер видел его в последний раз. Не было никаких гарантий, что он и дальше будет так выглядеть.

На пресс-конференции присутствовали Миллер, Рос, Нэнси Коэн и два ее сотрудника.

Шефа полиции Вашингтона не было. Он общался с мэром города. Они обсуждали вопрос, как возникшая ситуация повлияет на их популярность и результаты ближайших выборов.

Речь Ласситера была краткой и информативной. Убит детектив полиции. Полиция ищет человека, изображенного на фотографии, чтобы поговорить с ним по этому поводу. Просто задать несколько вопросов. В данный момент полиция не может ни подтвердить, ни опровергнуть его причастность к данному убийству. В любом случае очень важно найти этого человека.

Ласситер не связывал этот случай с кем-то еще. Ни с Кэтрин Шеридан. Ни с Ленточным Убийцей. Ни с кем.

Сообщение шло приблизительно минуту и восемь секунд. Как только Ласситер закончил говорить, камеры выключили. У Миллера и Роса перед глазами плыли разноцветные круги от софитов. Ласситер сошел с трибуны, где делал объявление, и остановился возле Нэнси Коэн.

— По крайней мере, теперь моя жена будет знать, где я нахожусь, — шутливо заметил Рос, пытаясь разрядить обстановку.

Миллер кисло улыбнулся.

— Так куда теперь? — спросил Рос.

— В участок. Посмотрим, что они нашли в книгах.

Рос согласился. У них не было другого выбора.

ГЛАВА 50

— Алан Куинн, — сказал Джим Фешбах. — Убит возле собственного дома в декабре девяносто восьмого года. Умер на месте. — Он держал в руке лист бумаги с инициалами и датами. — Мы нашли только нескольких. Жаклин Прайс двадцати шести лет. Застрелена в голову из пистолета двадцать второго калибра в парке Арчбоулд ранним вечером. Никаких зацепок, по этому делу никто не привлекался.

— Казни, — тихо сказал Миллер.

— Что?

— Казни, вот что это такое. Каждый случай.

Фешбах удивленно спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Я и сам не знаю, — ответил Миллер. — Мы не найдем никакой связи между ними. По крайней мере, на поверхности. А если копнем, то выясним, что их досье в какой-то момент было засекречено.

— Мы нашли твоего чернокожего парня, информатора, — сказал Винс Литтман.

— Дэррила? — спросил Рос.

— Да, — ответил Литтман. — Дэррил Кинг. Седьмое октября две тысячи первого года. Застрелен во время облавы на наркоторговцев. Ваш друг сержант Маккалоу, по идее, должен был его прикрывать. О чем он думал, когда брал штатского на такое дело?

— Он не был обычным штатским, — возразил Миллер. — Никто из них не был обычным штатским.

— Тогда кем они были? — спросил Литтман. — Ты вроде говорил что-то о программе защиты свидетелей.

Миллер ухмыльнулся. Какая ирония!

— Программа защиты свидетелей? Скорее, это программа устранения свидетелей.

— Думаешь, все они что-то знали? — спросил Рос. — Но что они могли знать? У них были разные работы. Мы говорим об убийствах, которые произошли девять-десять лет назад…

— Я думаю, это началось раньше, — ответил Миллер. — Я думаю, это далеко не все. Мне кажется, это только те, записи о которых Роби начал вести, когда понял, что происходит.

— Я потерял нить твоих рассуждений, — сказал Рос. — Он понял, что происходит что?

— Я еще не знаю, — сказал Миллер, — но все это было попыткой втянуть нас в эту историю. Я так понимаю, он хотел справиться с этим самостоятельно. — Он покачал головой, наклонился вперед и уперся локтями в колени. — Я не понимаю, — сказал он тихо. — Я не понимаю, что происходит. Он знает, что людей убивают. Он ведет их учет. Как он узнаёт, что какое-то конкретное убийство — интересующий его случай, а не случайная работа каких-нибудь отморозков? Как он это узнаёт? Похоже, у него есть записи или доступ к ним. Он просматривает газеты, находит сводки по убийствам и каким-то образом проверяет их. У него в квартире два или три компьютера и полицейская радиостанция. Он знает, что делает, знает, что ищет. — Миллер повернулся к Росу. — Когда он начал работать в Маунт-Вернон?

Рос потянулся за какой-то папкой и полистал ее.

— В мае девяносто восьмого, — ответил он.

— А какая первая дата? — спросил Миллер. — Двенадцатое мая девяносто восьмого года.

— Что заставляет меня думать, что он их всех и убил, — сказал Фешбах. — Он приехал в Вашингтон, и люди начали умирать. Логично, верно?

— Логично, но я думаю, что это не тот случай, — сказал Миллер.

— А Ленточный Убийца? Как быть с этим? — спросил Риэль.

— Я думаю, убийц несколько, — сказал Рос.

— Он знал о лаванде, — вспомнил Миллер.

— Он что?

— Роби знал о лаванде.

— Как, черт его подери, он мог это знать? Этого не было в газетах.

— Значит, Роби один из них, — предположил Риэль. — Должно быть, он убил этих людей, если знает о лаванде. Вероятно, он же убил и Оливера.

Миллер встал со стула.

— Мне так не кажется, — возразил он, меряя кабинет шагами. — Он знает, что происходит, но я не думаю, что он убийца.

— Либо он убийца, либо имеет доступ к секретным материалам.

Зазвонил телефон. Фешбах поднял трубку.

— Да, — сказал он и протянул трубку Росу. — Ласситер.

Рос взял трубку, послушал, кивнул и положил ее на рычаг.

— К Ласситеру, — сказал он Миллеру.

Они поднялись по лестнице к кабинету капитана.

— Присаживайтесь, — сказал Ласситер, когда они вошли.

Виду него был вконец измученный. А вот Нэнси Коэн по-прежнему выглядела очень хорошо. Она была крепкая дама и могла справиться с этим дерьмом. Миллер ее за это уважал.

— У нас сложилась серьезная ситуация, — сказал Ласситер. — По всей видимости, мы, подобно Франкенштейну, сами создали себе чудовище. — Он устало улыбнулся. — Пятнадцать минут назад мне позвонила некая Кэрол Инчман из дома престарелых на Банкрофт-стрит.

— Того, где находится Билл Янг, — сказал Миллер.

— Именно, — подтвердил Ласситер. — Она сказала, что Билл велел ей позвонить нам и сказать, что фотография Джона Роби, которую мы показывали…

— Это фотография Маккалоу, верно? — перебил его Рос.

Ласситер подался вперед вместе со стулом.

— У меня весьма смутное представление о том, в чем тут дело, но… — Он посмотрел на Нэнси Коэн, словно ища у нее поддержки. Она не шелохнулась. — Ты скажешь или хочешь, чтобы это сделал я?

— К нам поступило заявление, — сказала Коэн.

— Заявление? — переспросил Миллер.

Она кивнула.

— Заявление.

— От кого?

— Из Министерства юстиции, — ответила она.

Миллер посмотрел на Роса. Рос посмотрел на Ласситера. Ласситер сокрушенно покачал головой.

— Министерства юстиции?

Коэн кивнула.

— Министерство юстиции. Вы же знаете, как это работает?

— Что?

— Передача распоряжений сверху на такие случаи.

— Что вы имеете в виду? — спросил Миллер.

— У вас есть президент. Он на самом верху цепочки. Под ним три ветви власти: законодательная, исполнительная и судебная. Вы можете подумать, что Министерство юстиции относится к судебной ветке, но оно часть исполнительной власти.

— ЦРУ тоже часть исполнительной власти, верно? — спросил Рос.

Коэн кивнула.

— ЦРУ, ФБР, госдепартамент, Совет по национальной безопасности, все они. Судебную власть представляют Верховный суд США и главные судьи. Это люди, которым я подотчетна как адвокат и помощник окружного прокурора.

— Значит, у нас есть заявление от Министерства юстиции?

— Они очень четко дают понять, что… — Коэн замолчала, и Ласситер передал ей лист бумаги. — Вот, — сказала она. — Записано на основании телефонного звонка, который мы получили через пятнадцать минут после телевизионного заявления Фрэнка. — Она откашлялась. — «Министерство юстиции заявляет, что на данный момент не существует никакого подтверждения того, что Джон Роби сотрудничал или находился на службе в каком-либо подразделении или отделе какого-либо государственного учреждения США. Также не существует никаких сохранившихся записей о его привлечении к уголовной ответственности. Однако, принимая во внимание характер проводимого в столице расследования и то, что в ходе его погиб офицер полиции, министр юстиции принял решение передать расследование в руки Федерального бюро расследований…»

Миллер вскочил со стула.

— Что? Какого черта…

— Сядь! — рявкнул Ласситер.

Миллер рухнул на стул.

— «…которое будет координировать его дальнейший ход. Офицерам, которые до этого момента работали над этим делом, выражается благодарность за труд и усердие, но теперь они должны быть подключены к другим расследованиям по усмотрению капитана участка».

Нэнси Коэн по очереди посмотрела на обоих.

Миллер был потрясен. Казалось, земля уплывает у него из-под ног. В горле у него встал комок, в глазах началась резь, кулаки сжались.

— Я не… — начал он, потом повернулся и посмотрел на напарника.

Рос опустил голову и закрыл глаза. У него был такой вид, словно ему только что сообщили о смерти близких людей.

Нэнси Коэн встала и подошла к окну.

— Килларни уже в пути, — тихо сказала она.

— Килларни? — спросил Миллер.

— Джеймс Килларни. Тот, который приезжал после убийства Шеридан.

— Я знаю, кто он такой. Они опять его присылают?

— Он уже едет, — сказал Ласситер. — Будет здесь до полуночи. С ним приедут его люди. Они заберут все, каждую запись, каждый файл, каждый клочок бумаги. Квартиру Роби уже опечатали. Она теперь в федеральной юрисдикции.

— Это неправильно, — сказал Миллер. — Это абсолютно неправильно. Они не могут так поступать. Как им вообще могло такое прийти в голову?

— Они те, кем являются, — заметила Коэн, достала сигарету и закурила. На мгновение ее лицо скрылось за облачком сигаретного дыма. — Они пристально следили за развитием событий благодаря отчетам, которые отправлялись Килларни. Все, что знали мы, спустя несколько часов узнавали они.

— Они и не собирались позволить нам раскрыть это дело, верно? — спросил Миллер. — Черт подери, да кто он такой, этот Роби? — Он покачал головой. — Молчите. Я сам знаю, кто он.

— Они ясно дали понять, что он никогда не работал на правительство, — сказал Рос.

— Они ответили на вопрос, который мы не задавали, — напомнила Коэн. — Что может означать только одно…

— Что он таки на них работал, — закончил за нее Миллер. — Но на кого конкретно? ФБР? ЦРУ? Совет по нацбезопасности? Министерство юстиции?

Ласситер встал из-за стола.

— Этого разговора не было! — заявил он.

Миллер обомлел. Он никогда не видел капитана в таком состоянии. Ласситер был чертовски напуган.

— Этого разговора не было, — повторил он. — По местам. Мы с Нэнси едем по домам, а вы, парни, ждете прибытия федерального агента Джеймса Килларни и его людей. Вы должны дать им все, что у вас есть по этому делу, и позволить им это забрать. Вы не будете ничего утаивать и смиритесь с тем, что это больше не наше расследование. Теперь это федеральное расследование, и мы ничего не можем с этим поделать. Когда они уберутся, вы тоже можете ехать по домам. Проведете выходные дни с родными и близкими… — Ласситер глубоко вздохнул и сел, вцепившись в подлокотники стула. Костяшки его пальцев стали такими же белыми, как лицо. — Мы вернемся на работу в понедельник и займемся новыми преступлениями…

— Это полный бред! — раздраженно прервал его Миллер. — Я не верю, что вы позволите сделать это.

— Сделать это? — спросил Ласситер так же громко. — Сделать это? О чем ты говоришь, черт возьми? Ты хоть понимаешь, с кем мы имеем дело? Это федеральное правительство, Миллер! Руководство города и федеральное правительство говорят мне, что дело, которым мы занимаемся, передается одному из их подразделений, а… Боже, неужели ты думаешь, что твое слово здесь что-то значит? Или мое? Что ты хочешь, чтобы я сказал? Ты хочешь, чтобы я им сейчас позвонил? Черт, мы об этом и не подумали! Я просто позвоню сейчас министру юстиции и посоветую ему катиться подальше! Так, черт подери?

— Довольно! — резко прервала его Коэн. — Если бы я хотела послушать базарную ругань, то отправилась бы в доки. Вы же видите, что происходит. Вы будете работать дальше. А это дело забирает высшая инстанция в стране, и вы никак не можете им помешать. Ни у кого здесь нет выбора. Ты, — она указала пальцем на Миллера, — должен выполнять приказы своего капитана. А ты, — она повернулась к Ласситеру, — должен понимать разочарование и горечь, что испытывают сейчас эти парни. Они могут злиться только на тебя, так позволим же им это. Никто в этом не виноват. Мы взялись за это дело, и мы напортачили. Я уже начинаю говорить, как вы. — Она взяла со стола свой портфель, портмоне, удостоверение и сотовый телефон. — Я еду домой. Советую вам сделать то же самое.

Ласситер встал, и они вместе вышли в коридор. Вернувшись, он снова уселся за стол.

— Она права, — сказал Ласситер. — Мы сворачиваемся и отправляемся по домам. В понедельник все обсудим. Или не обсудим. Я не знаю. Я плохо соображаю.

Ласситер посмотрел на Миллера, потом на Роса, всем видом показывая, что пытается понять их чувства, но в этой ситуации ничем помочь им не в состоянии.

— В понедельник, — сказал Миллер.

— Да, в понедельник, — ответил Ласситер. — Вы хорошо поработали. Оба. Вы продвинулись настолько, насколько могли.

— Мы продвинулись настолько, насколько нам позволили.

Ласситер поднял руку.

— Для нас дело закрыто, и его обсуждение тоже.

— Оно не стоит наших жизней, верно? — заметил Миллер. — Я имею в виду, что если бы мы серьезно продвинулись, то они бы нашли повод…

Ласситер сжал его плечо.

— Роберт, — тихо сказал он, — я скажу всего раз…

— Я понял, — перебил его Миллер. — Я все понял.

— Тогда спускайся вниз и жди Килларни. Веди себя вежливо. Ничего ему не говори. Только то, что надо, и ничего больше. Пускай берут, что хотят, ладно? Дай мне слово, что ты так и сделаешь.

Миллер опустил глаза, потом посмотрел на Роса и снова на Ласситера.

— Даю слово.

— Хорошо, — сказал Ласситер. — Я вас ни в чем не виню. Поезжайте по домам и проведите выходные с родными. Забудьте об этой истории, договорились?

Ласситер распахнул дверь и остался стоять, глядя, как Миллер и Рос идут по коридору к лестнице.

Когда они исчезли из виду, он тихо затворил дверь, подошел к столу и опустился на стул. Ему казалось, что он еще никогда в жизни не чувствовал себя таким уставшим. Или старым.

К тому времени, как Джеймс Килларни и шесть федеральных агентов, сопровождавших его, покинули здание второго участка, к тому времени, как они уехали на трех внедорожниках, увозя с собой все материалы по Ленточному Убийце, было уже начало третьего ночи. Они оставили пустой кабинет, который выглядел ужасно необжитым. Остались только урны, пепельницы и пустые блокноты.

Выходные уже начались, а ни у Миллера, ни у Роса не было перерыва с самого одиннадцатого ноября.

— Не хочешь прийти к нам на ужин в воскресенье? — спросил Рос, когда они стояли возле входа в участок. Ночь была холодная, на безоблачном небе мерцали звезды. Изо рта вырывались облачка пара.

Миллер покачал головой.

— Я буду спать, — сказал он. — Я буду спать до утра понедельника, а потом подумаю, хочу ли и дальше заниматься этой работой.

Рос понимающе улыбнулся.

— Ты будешь заниматься этой работой, — негромко сказал он.

— С чего ты взял? — спросил Миллер.

— Это у тебя в крови, дружище. Это дерьмо у тебя в крови.

Меньше чем через час Роберт Миллер стоял в своей квартире на Черч-стрит. Затаив дыхание, он медленно достал из кармана сложенный лист бумаги и подошел к кофейному столику, стоявшему перед диваном. Развернув листок, он разгладил его на столике и взглянул на бесконечные ряды букв и цифр, которые Риэль, Фешбах и Литтман выписали из книг Кэтрин Шеридан.

Это все, что осталось от их расследования. Один-единственный лист бумаги, испещренный загадочным шифром, повествующим о более чем тридцати казнях. Потому что именно этим они и были. Казнями. Какова была их причина, он не знал. Как не знал, виновен ли в этом Джон Роби или Майкл Маккалоу, как бы его ни звали. В любом случае мотив был очень важным моментом в этом кошмаре, который теперь у него забрали.

В начале четвертого утра Миллер разделся, бросив одежду прямо на пол спальни, лег на кровать и натянул на себя одеяло. Через несколько минут он уже спал. Он не видел снов — у него не было ни сил, ни желания их видеть.

ГЛАВА 51

— Я сказала Зальману… Верно, Зальман? Я сказала, что Роберт ушел, что он нашел себе девушку и ушел. Так я сказала.

Хэрриет подпила еще кофе. Был почти час дня субботы, восемнадцатое число. Миллер проспал до полудня, встал, принял душ, полчаса побродил по квартире и спустился вниз обедать. Ему пришлось пережить неминуемые расспросы: «Где ты пропадал? Почему ты так плохо выглядишь? Что же ты не побрился? Что ты ел, опять эту дрянь из кафе, верно?» Это продолжалось до тех пор, пока он не обнял Хэрриет и не прижал к груди.

— Я детектив вашингтонской полиции, — прошептал он ей на ухо. — Наверху у меня есть пистолет. Если ты не прекратишь расспросы, я поднимусь за ним…

Хэрриет вывернулась из объятий и шлепнула его деревянной ложкой по плечу. Она велела ему сесть, закрыть рот, вспомнить о хороших манерах и дождаться обеда.

— Так что можешь идти наверх за пистолетом. Ты слышал, что он мне сказал, Зальман?

— Я слышал, что он сказал, — откликнулся Зальман.

— И что ты будешь делать?

— Я хотел сам пойти и принести его.

Миллер рассмеялся.

— Видишь, — сказал он. — Мы, мужчины, держимся друг за друга.

— Да, верно, — согласилась Хэрриет. — Как дерьмо на башмаках.

— Боже, Хэрриет! Я не верю своим ушам.

— А что тут такого? Я это сказала. А теперь закрой рот. И это касается обоих, — добавила она, повысив голос, чтобы услышал и Зальман.

Хэрриет принесла кофе, присела на минуту и положила ладонь на руку Миллера.

— Так расскажи мне, — сказала она. — То дело, которым ты занимался, завершено?

— В целом да, — ответил Миллер.

— Да — это да, нет — это нет. В целом да? Этого я не понимаю.

— Дело отдали в другие руки.

— Потому что ты плохо старался? Потому что ты плохо питаешься, мало спишь и потому обленился?

Миллер покачал головой.

— Нет, потому что я старался слишком усердно.

Хэрриет победно улыбнулась.

— Видишь, у тебя есть разумные сотрудники. Я всегда тебе говорила, что ты слишком много работаешь.

— Я не это имею в виду, — сказал Миллер и почувствовал какое-то беспокойство, похожее на паранойю. Словно что бы он ни сказал, это станет известно другим людям, которые проанализируют каждое его слово. Он поспал, он чувствовал себя лучше, ему надо было поесть. Его мозги отдохнули после предыдущей ночи. Дело Роби увели у них из-под носа люди, которых он не знал и никогда не узнает. Миллер не хотел даже пытаться это понять. Он хотел дистанцироваться от этой истории. Ему хотелось провести время с людьми, которые ничего не знали о деле Кэтрин Шеридан, о Джоне Роби, о том, как правительство искусственно создало кокаиновую пандемию в восьмидесятые-девяностые годы.

— Так что ты имеешь в виду? — спросила Хэрриет.

— Я не хочу об этом говорить.

— Но ведь это уже вчерашний день для тебя. Я согласилась не расспрашивать тебя о текущей работе, но если это дело…

— Оно не закончено, — сказал Миллер. — Его передали в другие руки.

— Но не потому, что ты отлынивал?

— Не потому.

— Тогда почему? Потому что кому-то не хотелось, чтобы ты что-то узнал?

Миллер скривился и тут же понял, что этим выдал себя. Хэрриет не отстанет, если ей покажется, что он что-то скрывает. Обычно это касалось девушек, но на этот раз…

— Так расскажи, — попросила она.

Миллер сжал руку Хэрриет и посмотрел ей в глаза.

— Ты когда-нибудь была в ситуации, когда тебе казалось, что твоя жизнь подвергается опасности?

— Подвергается опасности? — переспросила она. — Мне семьдесят три года, Роберт. Мне было восемь, когда немцы убили моих родителей. Я пережила концентрационные лагеря, ты же знаешь.

— Я знаю, Хэрриет, я знаю.

— Однажды у меня в руке была зажата корка хлеба, и это был достаточный повод, чтобы расстрелять меня на месте. Но я не подала виду, что она у меня есть, и не бросила ее. Я несла эту корку сестре.

— Я не хотел…

— Эй!

Миллер поднял взгляд на Хэрриет.

— Сколько мы уже одна семья? Расскажи мне, что происходит. Что такого плохого могло случиться? Если все настолько ужасно, то ты все равно в беде, а мне уже семьдесят три года. Иногда я подумываю, что, может, стоит не вставать с постели и умереть от голода? Иногда мне становится все безразлично… Но ты же знаешь, что говорит Зальман?

Миллер покачал головой.

— Он говорит, чтобы я вставала и шла работать, иначе стану похожа на того ленивого типа, который живет над нашим магазином.

Миллер посмотрел на Хэрриет, нахмурился, но потом понял смысл ее слов.

Они рассмеялись и не могли остановиться до тех пор, пока Зальман не зашел к ним, чтобы узнать, что случилось. Он остановился в дверях, наблюдая за ними.

— Вы лучше не смейтесь надо мной, — предупредил он.

— Над тобой? — спросила Хэрриет. — Ах, если бы ты был таким забавным, чтобы я могла так смеяться!

Зальман фыркнул и вернулся в зал обслуживать клиентов.

— Так расскажи мне, — сказала Хэрриет, когда они успокоились. — Что может быть такого плохого, что это разрушает твою жизнь?

Миллер не смотрел на нее. Он глядел на собственные руки. Он открыл рот, чтобы ответить, не зная, что сказать, не зная, хочется ли ему вообще что-то говорить. И начал рассказывать. Он осторожно подбирал слова, не упоминал никаких имен, никаких деталей и смог рассказать Хэрриет кое-что из событий предыдущей недели. Когда он закончил, когда рассказал все, что мог, о мертвых женщинах, давно минувших войнах, наркотиках и политике, Хэрриет Шамир похлопала его по руке и сказала:

— Я расскажу тебе, каким представляю мир я, и ты сможешь принять решение, что делать дальше.

— Что ты мне расскажешь?

— Был один пастор. Я не помню ни его имени, ни к какой конфессии он принадлежал. Да это и не имеет значения. Он был в лагерях, и вот что он написал много лет спустя. Он написал, что сначала пришли за евреями, но он не был евреем, поэтому ничего не сказал. Он старался как можно меньше привлекать к себе внимание. После евреев пришли за поляками, но поляком он тоже не был, поэтому опять промолчал. Потом пришли за учеными и интеллектуалами, но он не был ни тем ни другим, поэтому снова ничего не сделал. Он ничего не сказал. Потом забрали художников и поэтов, то есть людей искусства. К ним он тоже не принадлежал, поэтому ничего не предпринял…

Миллер кивнул.

— Я уже слышал эту историю. Наконец пришли за ним, и, так как никого больше не осталось, никто не смог замолвить за него словечко.

— Так он говорил.

— Понятно, — сказал Миллер, — но я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.

Хэрриет улыбнулась.

— Сейчас мне все равно, что говорят о нацистской Германии. Нацистская Германия была нацистской Германией. Ты знаешь, преследования были и до нее, и после нее. Посмотри на негров, посмотри на войну между Израилем и Палестиной. Посмотри на Корею, Вьетнам, на все эти войны, в которые вмешивались американцы. Это одна война, которая тянется десятилетиями.

Она замолчала, когда Зальман появился в дверях.

— Что вы тут обсуждаете? — спросил он Миллера. — Ты же не начал говорить с ней о политике, верно?

Миллер улыбнулся.

Хэрриет нахмурилась.

— Уходи, — сказала она мужу, — это личный разговор.

Миллер слышал, как Зальман ворчит, возвращаясь к клиентам.

— Лучшие секреты — это те, что видны всем и каждому, — сказала Хэрриет.

Миллер удивленно приподнял брови.

— Ух ты, как глубоко…

— Ты что, смеешься надо мной?

— Вовсе не смеюсь.

— Тогда послушай, что я скажу. Оглянись. Люди боятся говорить о том, что у них перед носом.

— Хватит, — сказал Миллер. — Я не планировал вести сегодня подобные разговоры.

— Тогда зачем ты мне все это рассказал?

— Боже, Хэрриет, у меня просто не было выбора!

— Выбора? — рассмеялась Хэрриет. — Ты носишь эту штуку, как пальто, — сказала она. — Ты спустился сюда, неся на плечах всю тяжесть мира, и у тебя на лице было написано, что ты хочешь, чтобы тебя спросили, что происходит. Думаешь, я этого не вижу?

Миллер не ответил. Живот неприятно свело. Он не знал, сопутствовали ли эти ощущения перспективам, которые открывались перед ним, если он продолжит расследование самостоятельно, несмотря на угрозу карьере и даже жизни. В любом случае это не имело значения. Он знал, что другого пути у него нет. У него уже были свои призраки. Он не хотел, чтобы их стало больше. Как и в истории с Брендоном Томасом и Дженнифер Ирвинг, он знал то, что знал. Это был маленький секрет, тем не менее секрет. Каждый имеет демонов. Джон Роби. Кэтрин Шеридан. Тот, кто совершал эти казни.

Они существовали в этом мире, и Миллер знал, что обязан что-то предпринять.

— Поешь с нами, — предложила Хэрриет, — а потом решишь, что делать, хорошо?

— Да, — согласился Миллер.

ГЛАВА 52

Миллер не поехал к Росу на И-стрит и Пятую улицу. Он не позвонил и не посоветовался с ним, потому что у него не было на это времени.

Он пообедал с Шамирами и отправился наверх, чтобы побриться и прибрать. Как раз тогда, около трех часов пополудни, зазвонил его сотовый телефон. Миллер, не глядя на экран, взял его с тумбочки и сказал:

— Да?

— Поезжай в бедняцкий район.

— Кто это?

Голос показался ему знакомым.

— Заткнись и слушай.

— Роби?

Миллер чуть не выронил телефон.

— Поезжай в бедняцкий район. Найди дипломата.

— Что? Найти дипломата? Кто это такой?

Роби повесил трубку.

— Роби? Роби! — закричал Миллер в трубку, зная, что это бесполезно.

Он быстро поискал входящий звонок, но он был обозначен во входящих как «Звонок 1» без всякого номера.

Миллер замер, держа телефон в руке и не в силах пошевелиться.

Что это значит? Бедняцкий район? Тот, где жила Наташа Джойс? Тот район? И кто был этим дипломатом? Что это значит, черт побери?

Миллер быстро надел чистую рубашку, пиджак, ботинки, вынул пистолет из тумбочки возле кровати, прихватил жетон и пейджер. Он спустился по лестнице и прошел полквартала до места, где стояла его машина.

Должно быть, Роби имел в виду именно тот район, где жила Джойс. Не иначе.

Миллер остановился. Замер с ключом зажигания в руке. И попробовал оценить значение этого звонка. Ему позвонил Джон Роби. Человек, которого разыскивали полиция и федеральное правительство. Человек, который знал о том, что произошло, больше, чем кто-либо другой, занятый в расследовании. Человек, который исчез, сбежал и был объявлен в розыск.

Вопрос стоял просто. Знал ли он наверняка, что Роби не является Ленточным Убийцей? Был ли он уверен в этом? Мог ли он беспрекословно исполнять все, что ему говорил Роби, без поддержки, не сказав никому ни слова?

Его ладони стали влажными от пота. Миллер нашел салфетку, которой протирал ветровое стекло, и вытер руки. Потом опустил окно и принялся глубоко дышать. Ему было сложно взять эмоции под контроль. Он пытался сконцентрироваться, сосредоточиться и понять, чего хочет Джон Роби, почему он выбрал именно его. Или это просто везение? Везение? Миллер улыбнулся. Он не верил в везение. Совпадение, стечение обстоятельств? Черт, это не могло быть стечением обстоятельств! К чему это приведет? Он собирался продолжить несанкционированное расследование, последовать указаниям, полученным от человека, которого, по идее, должен разыскать и арестовать. Эти мысли вернули его в реальный мир. У него появился шанс отступить. Сейчас, впервые с тех пор, как начался этот кошмар, он мог уйти, заняться чем-нибудь другим, убежать от этого безумия, этих заговоров.

Но он не мог.

Хэрриет Шамир знала это. И Джон Роби тоже.

Миллера трясло. Он вцепился в руль и опустил голову на руки.

— Господи… — прошептал он.

Несмотря на обуревавшие его чувства, на приступ страха, он завел двигатель и выехал на улицу.

Сорок минут спустя, очутившись в унылом районе, где жила Наташа Джойс, Миллер остановил машину и окинул взглядом пустынную стоянку возле жилых домов. Он не мог не вспомнить Наташу и то, как она выглядела, когда ее обнаружили. Он подумал о Хлои, о том, что с ней будет дальше. О тех людях, которые остались жить и оплакивать Маргарет Мозли, Барбару Ли и Энн Райнер, а также многих других, о которых они ничего не знали.

Найти дипломата…

Миллер проверил пистолет и выбрался из машины.

Двадцать минут спустя, успев перекинуться парой слов с тремя-четырьмя местными жителями, он набрел на стайку подростков, околачивавшихся на углу здания, которое, казалось, пережило бомбежку.

— Здесь таких нет, — ответил ему один из подростков. В таких компаниях всегда находится вожак, который стоит чуть впереди и выражает мнение всей группы.

Подросток ухмыльнулся. Его зубы были украшены золотыми коронками. Дьявольская улыбка.

— У нас тут всякие водятся, дружище, но вот дипломатов нет.

Один из пареньков, которому на вид было не больше пятнадцати лет, сделал шаг в сторону и подозвал вожака. Тот перекинулся с мальчишкой парой слов и снова одарил Миллера улыбкой на пять тысяч долларов.

— Кто-то послал тебя сюда найти дипломата?

Миллер кивнул.

— Верно.

— И этот человек где-то здесь?

— Я так думаю.

— Может оказаться, что это не человек. Вот что я имею в виду.

Миллер покачал головой.

— Не понимаю, как такое возможно.

— Есть пятьдесят долларов? — спросил вожак.

Миллер нахмурился.

— Если нужна помощь, можем устроить небольшую экскурсию. Но экскурсии у нас платные.

— У меня нет пятидесяти долларов, — ответил Миллер.

— Чушь! У тебя нет пятидесяти долларов?

Миллер рассмеялся.

— Нет. Серьезно. Есть тридцать долларов, может, тридцать пять, и это все.

— Гони, что есть.

— То есть?

— Гони тридцать пять долларов, и мы покажем тебе дипломата.

— Вы знаете, кто это? — спросил Миллер.

Вожак повернулся и махнул рукой подростку, с которым шептался перед этим.

— Мой парень знает, где этот дипломат. Плати тридцать пять долларов, и мы тебя туда отведем.

Миллер похлопал себя по карманам и вывернул их, собирая все, что у него было.

— Тридцать шесть долларов и семьдесят центов, — сказал он и передал банкноты и мелочь вожаку, который тут же засунул их в карман джинсов.

— Эй! — распорядился тот. — Покажи чуваку, где дипломат.

Паренек ухмыльнулся, развернулся и побежал. Миллер последовал за ним. За ними потянулись еще шесть или семь человек. Это было редкое зрелище. Кричащие подростки, Миллер и пацан, бегущий впереди него. Со стороны казалось, что Миллер преследует мальчишку, а остальные пытаются его догнать. Так продолжалось две-три минуты. Затем подросток остановился, посмотрел на Миллера и, пройдя еще тридцать-сорок метров, указал куда-то направо.

Миллер не увидел ничего, кроме остова обгоревшей машины, разбросанных ящиков и перевернутого кресла с разодранной набивкой, которое словно подвергли церемониальной казни. Никого вокруг видно не было.

Миллер не мог понять, на что указывает парень.

— Где? — спросил он. — Куда ты показываешь?

Парень начал смеяться.

— Вон твой дипломат, — сказал он.

Вожак стоял рядом и тоже смеялся. Миллер никак не мог взять в толк, что происходит.

— Он прав, — подтвердил вожак. — Вон твой чертов дипломат.

Миллер снова посмотрел в указанном направлении, но ничего не увидел.

— Что за чушь! — сказал он. — Что это за бред! Мы же договаривались…

— Мы выполнили свою часть сделки, — сказал вожак и махнул подростку. — Скажи ему, — распорядился он. — Скажи, что это.

— «Додж», — сказал мальчишка. — «Додж Лебарон Дипломат» семьдесят восьмого года выпуска.

И он указал пальцем на остов машины.

— Это и есть дипломат? — спросил Миллер.

— Конечно, черт его дери! — подтвердил вожак. — Этот парень знает все машины, выпущенные за последнюю тысячу лет. Он в тачках шарит что надо.

Миллер подошел к автомобилю. Машина почернела от сажи, поэтому было сложно сказать, какого цвета она была изначально. Стекол у нее не было, покрышки расплавились.

Миллер повернулся к компании подростков.

— Сколько она уже стоит здесь?

— Два дня, — ответил знаток автомобилей. — Ее пригнали сюда и сожгли два дня назад.

— В четверг, — уточнил Миллер.

— Да, в четверг, — подтвердил паренек.

Миллер заглянул в салон. Потом обошел автомобиль, давя ботинками битое стекло. Воняло жженой резиной, горелой краской и металлом. Кто-то пригнал сюда эту машину на следующий день после гибели Наташи Джойс и поджег. Почему? Для чего?

Мальчишки подошли ближе, им было интересно, что все это значит.

— Мне надо открыть багажник, — сказал Миллер.

Подростки начали искать, чем бы отпереть багажник. Один из них подал ему монтировку. Миллер взял ее двумя руками и принялся методично бить по замку багажника, пока тот не вылетел наружу. Потом кончиком монтировки откинул крышку.

Вонь была непереносимая.

Один из мальчишек начал кричать, другой отвернулся и вывернул на землю содержимое желудка. Миллер замер, пытаясь понять, на что смотрит. Он знал, что это. Он знал наверняка, но ему казалось, что разум пытается выдать это за что-то другое.

Руки и ноги человека были крепко связаны за спиной. Веревка так сильно натянулась, что его тело изогнулось дугой. На лицо была наброшена какая-то тряпка, но от высокой температуры она выгорела и распалась, поэтому было видно то, что осталось от лица мертвеца, перекошенного от ужасного страдания. Его зубы обуглились, губы сгорели, большая часть носа исчезла совсем, а уши и волосы спеклись в бесформенную черную массу из крови и тканей, которая частично стекла на дно багажника. Багажник защитил человека от огня, но бедняга поджарился в нем живьем. Миллер почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

Большая часть мальчишек разбежалась. Вожак остался. Он стоял с широко раскрытыми глазами и два-три раза порывался что-то сказать, но из его рта не вылетало ни звука.

Миллер достал из кармана сотовый телефон, набрал номер Роса, сообщил, где находится и что обнаружил. Рос поинтересовался источником информации, на что Миллер ответил, что позвонит позже. Потом он позвонил во второй участок и попросил прислать кого-нибудь из офиса коронера. После этого набрал номер Мэрилин Хэммингз.

— Детектив Миллер? — удивилась она.

— Привет. Собирался позвонить…

— Нет, не собирался.

— Конечно, собирался…

— Вы что-то хотели, детектив Миллер? — Тон у нее был холодный, пренебрежительный.

— Мне нужна твоя помощь, Мэрилин.

— Снова? Да кто я? Общество помощи и поддержки детектива Роберта Миллера?

— У меня здесь полусгоревшее тело в багажнике автомобиля, и мне нужно срочно сделать вскрытие.

— Сейчас? Уже почти половина шестого вечера, и сегодня суббота.

— Я знаю, знаю, но это очень важно.

— Я уверена, что это очень важно, детектив Миллер, но у меня на семь часов запланировано одно дело, и оно тоже очень важное. Пока еще судмедэксперты закончат работать с телом… Я все равно получу его не раньше девяти-десяти часов, и это в лучшем случае.

— А ты сможешь подъехать позже? Ну, когда закончишь то, что запланировано на семь часов.

Мэрилин Хэммингз молчала.

— Мэрилин?

— Что за ерунда, Роберт? Кто я, по-твоему? Ты считаешь, что я обязана угождать всем твоим причудам? Это моя работа, да, но сейчас я не на работе. Я планирую прогуляться и вернуться домой. Будет уже поздно, я заварю себе травяного чаю, проверю электронную почту и лягу спать. Вот так я собираюсь провести вечер, Роберт. Я не хочу переться на работу в десять или одиннадцать вечера, чтобы смотреть на обгоревший труп какого-то бедняги, которого заперли в багажнике.

— Мэрилин, Мэрилин, мне действительно очень нужна твоя помощь…

— Прекрати, ладно? Пускай им займутся ребята с ночной смены. Кто там у нас сегодня? — Хэммингз прикрыла трубку рукой и крикнула: — Том! Том! Кто у нас сегодня ночью на смене?

Миллер услышал приглушенный голос Александера:

— Уркарт.

— Кэвин Уркарт. Он хороший специалист, как, впрочем, любой из нас. Он сегодня работает ночью и сможет помочь тебе в этом маленьком деле, Роберт.

— Мэрилин, серьезно, мне нужно, чтобы это сделал человек, который знает, что происходит. Это очень важно для меня, чертовски важно, и мне нужна твоя помощь!

— И с какого такого перепугу я обязана тебе помогать, Роберт? Почему я должна все бросить и снова тебе помогать? Кажется, из-за тебя у меня и так уже были неприятности, и я не понимаю, почему…

— Ты злишься, потому что я не позвонил?

Мэрилин Хэммингз рассмеялась — резко и громко.

— Я не хочу это обсуждать, ладно? Все понятно?

— Я позвоню позже, — сказал Миллер. — Я позвоню, когда тело привезут к вам.

— Делай что хочешь, Роберт.

Хэммингз положила трубку. Миллер задался вопросом, могли он, в принципе, еще больше испортить дело, чем это ему удалось. Из раздумий его вывел шум, вой сирены и свет фар двух гражданских машин и фургона коронера, которые появились в конце квартала.

Подростки разбежались, остался один вожак. Когда Миллер посмотрел на него, он улыбнулся и покачал головой.

— Мы, может, и не ангелы, но хотя бы не делаем из людей шашлык.

Он развернулся и, прежде чем Миллер успел что-то сказать, исчез.

ГЛАВА 53

В двадцать часов сорок восемь минут судмедэксперты передали труп в офис коронера. Миллер еще раз поговорил с Росом, посоветовал ему не вмешиваться и сказал, что сообщит, если что-нибудь узнает. В голосе Роса он почувствовал явное облегчение. Миллер не звонил Ласситеру, не передавал ничего Нэнси Коэн. Пока что он не хотел, чтобы кто-нибудь, помимо него самого, знал о связи между сгоревшим автомобилем и Джоном Роби. Также нельзя было забывать, что отчет судмедэкспертов по квартире Наташи Джойс так и не попал к ним в руки. Он гадал, работали ли вообще судмедэксперты в ее квартире.

Миллеру позвонил Грег Рейд, спросил, где он находится и может ли подъехать к ним в комплекс. Миллер ответил, что будет к началу девятого.

Рейд встретил его в коридоре и проводил к лаборатории. Миллер не спрашивал, зачем он понадобился Рейду, поскольку знал, что тот не побеспокоил бы его без нужды.

Войдя в лабораторию, располагавшуюся в самом дальнем крыле комплекса, Рейд указал на металлический стол, на котором лежали какие-то фрагменты. Рядом кто-то положил пластиковый пакет для вещественных доказательств, в котором Миллер заметил что-то непонятное.

— Это нехорошо, — тихо сказал Рейд и нервно взглянул на дверь, через которую они вошли.

Миллер не ответил. По выражению его лица можно было понять, что он ждет объяснений.

Судмедэксперт натянул латексную перчатку и пинцетом поднял один из фрагментов, лежащих на столе.

— Это, — сказал он, — было обнаружено на шее жертвы. Насколько я могу судить, изначально оно было оранжевого цвета. — Рейд положил фрагмент на стол и убрал пинцет. — Эта спекшаяся масса представляет собой набор похожих разноцветных предметов…

Он посмотрел на Миллера.

— Ленты, — спокойно сказал Миллер.

Рейд кивнул.

— Тот же состав?

Рейд снова кивнул.

Миллер огляделся в поисках стула.

Рейд сел рядом с ним. Так они сидели несколько минут, молча размышляя над сложившейся ситуацией.

— Как знать… — наконец сказал Миллер.

— Ты знаешь.

— Когда ты сдаешь отчет?

— Я сдаю отчет с недельной задержкой.

— В машине или на теле было что-то, что могло бы пролить свет на то, кто перед нами?

— В машине ничего не уцелело. Нам еще повезло, что фрагменты ленты не превратились в пепел.

— Ты обработал квартиру Джойс?

— Нет, ею занималась другая команда, — ответил Рейд. Миллер почувствовал волнение.

— Как ты узнал о машине? — спросил Рейд.

— Мне позвонили.

— Кто?

— Аноним.

— Может, это он и звонил?

Миллер покачал головой.

— Я не знаю, кто это был. Голос был изменен.

Он не смотрел Рейду в глаза. Он не умел врать и понимал, что Рейд моментально увидит ложь.

— Так что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил Рейд.

— Работай в обычном режиме. Хотя, если в первую очередь ты займешься просроченными отчетами, я буду тебе благодарен.

— Не вопрос, — ответил Рейд. — Я все равно должен сдавать отчеты строго по датам.

— Спасибо.

— Так что ты собираешься теперь делать?

— Попробую упросить Хэммингз провести вскрытие.

— Не хочешь привлекать внимание, верно?

— В смысле?

Рейд покачал головой.

— Чем меньше людей знают об этом, тем лучше.

Миллер озадаченно посмотрел на него.

— О чем ты?

— Потому что это похоже на еще один Уотергейт, верно? — спросил Рейд. — Для кого-то это станет серьезной головной болью, согласен?

— Надеюсь, что нет, — ответил Миллер. — Несмотря на все это, я надеюсь, что так не будет.

— Все еще работаешь над этим делом?

— Неофициально — да.

— Неофициально?

— Это уже второй вопрос, который ты мне задаешь и ответ на который тебе лучше не знать.

— Да ладно, — хмыкнул Рейд.

Миллер поднялся со стула.

— Удачи.

— Я не верю в удачу, — ответил Миллер.

— Возможно, тебе стоит начать в нее верить.

Миллер позвонил Мэрилин Хэммингз в десять минут двенадцатого.

— Я дома, — сказала она.

— Скажи мне свой адрес. Я заеду за тобой.

— Ты сейчас где?

— У тебя на работе.

— Уркарт там?

— Да.

— Пускай он сделает вскрытие. Я хорошо погуляла, поела и немного выпила, так что руки у меня могут дрожать. К тому же сейчас не моя смена. Уже скоро полночь. Оставь меня в покое.

— Мэрилин, мне очень нужно, чтобы ты провела это вскрытие. Мне необходимо, чтобы его сделала именно ты, по нескольким причинам. Я хотел бы назвать тебе их, но не по телефону. Позволь мне заехать за тобой. Мне нужно знать, кто этот парень.

— Завтра…

— Возможно, у меня не будет завтра.

— Да ладно тебе, не надо мне вешать лапшу на уши. Что это за мелодраматическое дерьмо?

Миллер был ошеломлен.

— Я не знаю, что я сделал, Мэрилин…

— Ты не знаешь, что ты сделал? Ты только себя послушай! Ты не знаешь, что ты сделал? Как насчет похищения вещественного доказательства или соучастия в его сокрытии? Как насчет привлечения городского служащего к похищению вещественного доказательства? Как тебе для начала?

— Послушай, я знаю. Мне жаль, мне очень жаль… Я не хотел поставить тебя в подобное положение, но только трое или четверо людей имеют более-менее нормальное представление о том, что происходит, и я хочу, чтобы так было и впредь. Я не могу позволить, чтобы это вышло наружу. Расследование забрали федералы…

— Что?

— Ты не знала, что делом теперь занимается ФБР?

— Нет. А когда это произошло?

— Вчера.

— То есть ты хочешь сказать, что тебя отстранили от расследования, но ты все равно хочешь, чтобы я приехала и сделала вскрытие трупа, который может быть напрямую связан с делом, которое только что у тебя отобрало ФБР?

— При создавшемся положении они не связаны, Мэрилин…

— Так же не связаны, как последняя услуга, которую я тебе оказала, была не связана с расследованием, которое ты вел? Или они не связаны как-то иначе?

— Ладно, — сказал Миллер. — Мы еще даже на свидание не ходили, а уже ссоримся.

— Это не шутка, Роберт.

— Нет, извини, ты права. Я просто не понимаю, почему ты сердишься на меня.

Мэрилин помолчала, потом громко вздохнула.

— Насколько все плохо? — спросила она.

— Я не хочу говорить об этом по телефону, Мэрилин. Уже поздно. Извини, что побеспокоил. Уркарт все сделает.

— Ты попал в беду? Я сейчас серьезно спрашиваю, Роберт. У тебя неприятности?

— Я не знаю, Мэрилин. Я в самом деле не знаю, что мы нарыли.

— Ты знаешь… Черт, о чем я думаю? Уже почти полночь. Боже, Роберт Миллер, опять ты втянул меня в какое-то дерьмо! Не знаю, что я делаю… Я буду через полчаса.

Она повесила трубку до того, как Миллер успел что-то сказать.

Миллер ждал Мэрилин в вестибюле, он не мог попасть в лабораторию коронера без разрешения. Когда она появилась в конце коридора, Миллер уставился в пол. Мэрилин выглядела подавленной, и Миллер по выражению ее лица понял, что она рассержена. Она нервничала из-за создавшейся ситуации и, кроме того, сердилась на него.

— Мне это не нравится, — холодно сказала она. — Я сделала то, чего не должна была делать. Теперь ты вызываешь меня во внерабочее время. Что мне делать, Роберт? Мне отметиться в журнале, а потом придумать какое-нибудь объяснение, почему я нахожусь здесь посреди ночи? Или ничего не говорить, просто написать отчет и дождаться, пока кто-нибудь сложит два и два и поинтересуется, что я здесь делала? Я встретила Уркарта и сказала, что кое-что забыла. Убедительно звучит, да? Да, я забыла в офисе что-то настолько важное, что вернулась за этим посреди ночи. И, пока была здесь, я подумала: а почему бы между делом не провести вскрытие?

Миллер молчал.

— Где ты нашел машину?

— В бедняцком районе.

— В том, где жила та негритянка?

— Да.

— Тогда они связаны.

— По всей видимости.

— А этот анонимный звонок? Он же не был анонимным, верно?

Миллер кивнул.

— Это был он?

— Да.

— Получается, что тебя сняли с дела, федералы забрали его себе, но ты не собираешься докладывать им об этом трупе.

— Верно.

— И где же в этой истории мое место?

— Ты скажешь, что ничего не знала, — ответил Миллер. — Сделаешь дело и скажешь, что была не в курсе.

— Но я знаю…

— Это не значит, что ты обязана это говорить.

— Так вот как ты действуешь? — спросила она.

В ее вопросе чувствовалось подозрение, которое ударило Миллера в самое сердце: «Ты спустил Брендона Томаса с лестницы и убил его? Ты убил человека, а потом заявил, что это был несчастный случай?»

— Нет, — возразил Миллер.

— Но именно об этом ты меня просишь!

Миллер опустил глаза. Он чувствовал груз ответственности. Он вспомнил обещание, данное Наташе Джойс. Ощущение потери и крушения стольких надежд захлестнуло его, словно пунами. Миллер чувствовал себя больным, одиноким, уставшим человеком. Вопрос заключался в том, имело ли значение хоть что-то. Он хотел знать, какое право имел Джон Роби разрушить его жизнь и разбросать ее кусочки.

— Чего ты хочешь от меня? — спросила Мэрилин. — Ты хочешь, чтобы я нарушила закон? Чтобы я нарушила протокол? Ты хочешь, чтобы я провела вскрытие и не включила это в отчет?

— Я хочу знать, кто он, Мэрилин, вот и все. Я хочу знать, кто этот парень. Я знаю, как он умер. Я знаю, что с ним произошло. Я знаю, что кто-то обвязал вокруг его шеи ленту и запер его в багажнике машины, а потом сжег машину дотла.

— У него вокруг шеи была обвязана лента?

— Если верить Грегу Рейду, да.

— О боже, нет!

— Да. В бардачке была обнаружена целая коллекция разных лент.

— Тогда кто это? — спросила она.

Миллер покачал головой.

— Я не знаю кто. Мне надо выяснить это, и ты единственный человек, которому я могу доверять.

— Доверять? Так в этом все дело? Ты считаешь, что кто-то охотится за тобой?

Он не ответил.

— О боже! — прошептала она. — Это начинает меня пугать!

Миллер взял Мэрилин за руку и посмотрел ей в глаза. Какое-то мгновение ему казалось, что она не хочет смотреть на него.

— Ты можешь сделать это? — спросил он. — Ты можешь узнать, есть ли у него имя?

— Куда поместили тело?

— Сказали, что в четвертую лабораторию.

Они направились к лаборатории. Мэрилин велела Миллеру держаться возле стены и подальше от дверей. Обожженные останки жертвы лежали на столе. Хэммингз включила верхний свет и набор ламп слева от стола. Достав из ящика стола пару латексных перчаток, она замерла перед почерневшим телом.

— Определенно мужчина, — чуть слышно сказала она, но Миллер услышал. — По всей видимости, около пятидесяти лет, возможно, за пятьдесят. Приблизительный рост — метр восемьдесят сантиметров. Заметны синяки, а также полосы сантиметровой ширины на запястьях и лодыжках. Видимо, был крепко связан чем-то, что оставило следы, как от пластика. Не исключено, что использована нейлоновая веревка или пластиковые наручники.

Миллер подошел ближе и увидел, как Хэммингз взяла с руки трупа образец кожи, который поместила в стеклянный приемник. Она подвергла его анализу ДНК. Пока приборы обрабатывали результаты, она подготовила скальпель.

— Будет немного больно, — тихо сказала она, ввела лезвие в подошвенную дугу и соскребла образец запекшейся крови. Потом перенесла его со скальпеля на крохотную тарелочку и прикрыла ее.

— Две аллели, — сообщила Мэрилин, определив тип крови. Она так сосредоточилась на работе, что Миллеру почудилось, что она забыла о его существовании. — Каждая аллель идет от определенного родителя. В данном случае одна аллель была доминирующей А, а другая О.

Миллер отвернулся. Он ощущал почти физическое напряжение, словно на него со всех сторон давила тень, источник которой невозможно было определить. Он попятился и опустился на стул, боясь упасть. Наклонившись вперед, он уперся локтями в колени и сложил ладони перед собой.

— Я не знаю, зачем сюда пришел, — сказал он.

Мэрилин повернулась и посмотрела на него.

— Я не смогу снять отпечатки пальцев, — сказала она. — Его руки слишком сильно обгорели. Тут мало материала, с которым я могу работать, Роберт.

Миллеру хотелось встать, оставить в покое обгоревшие останки неизвестного человека и исчезнуть. Либо вернуться в прошлое и не принять вызов к дому Шеридан одиннадцатого ноября. Он хотел, чтобы это стало чужой проблемой, не его, но это было не так, и теперь это стало также проблемой Мэрилин Хэммингз, и Грега Рейда, и даже, в определенном смысле, Эла Роса, поскольку если один напарник идет ко дну, то другой тонет вместе с ним.

Машина запикала. CODIS[18] выдала нулевой результат. Вообще ничего.

— Значит, мы никак не можем выяснить, кто это такой? — спросил Миллер, уже зная ответ на свой вопрос.

— Ты знал это еще до того, как набрал мой номер, — ответила она. — Ты знал, что это будет тупик.

Миллер промолчал.

— Почему? — спросила она.

Миллер посмотрел на Мэрилин.

— Боже, Мэрилин, я не знаю! Из-за того, что случилось раньше. Потому что ты, казалось, понимала мои чувства, когда меня хотели распять за то, что произошло с Томасом и той проституткой.

Хэммингз промолчала. Она стянула перчатки и швырнула их в бак для мусора. Потом подошла и села рядом. Она взяла Миллера за руку и, когда он повернулся, взглянула ему в глаза. Миллеру стало неловко. Он знал, какой сейчас последует вопрос.

— Она была просто проституткой?

Миллер закрыл глаза.

— Ответь на вопрос, Роберт. Она была просто проституткой или было что-то еще?

— Она была просто проституткой, — ответил Миллер.

— Ты когда-нибудь…

— Что? Спал ли я с ней? Трахал ли я ее?

— Не злись. Ты попал в ту историю не из-за меня. Не надо срывать злость…

— Извини, — перебил ее Миллер. — Мне очень жаль. Вся эта история злит меня. Ты права. Дело не в тебе. Черт, я схожу с ума!

Он отпустил ладонь Мэрилин и встал. Сделав несколько шагов, он повернулся к ней.

— Не знаю, почему я впутал тебя, — признался он.

Мэрилин улыбнулась.

— Я уже взрослая девочка, — сказала она. — Если надо, я могу сказать «нет».

— Тогда почему ты согласилась? Почему не отказалась и не осталась в стороне от всего этого? Это опасно. Происходит что-то, из-за чего умирают люди. По всей видимости, тот, кто стоит за этим, не собирается останавливаться.

Она пожала плечами.

— Что ты хочешь, чтобы я ответила? Что я сделала это ради тебя? Что меня интересовало не само дело, а ты? Что я думала, что это дело позволит нам больше времени проводить вместе? Если ты думаешь так, то ошибаешься, Роберт. Дело не только в тебе.

— Я этого не говорил…

— Позволь мне закончить, хорошо?

Миллер кивнул.

— Дело не только в тебе. Дело в том, что я с трудом понимаю. Я знаю об этой истории немного. Ты думаешь, что я не сочувствую тебе? Что я не испытываю сострадания к человеку, попавшему в беду? Я такой же человек, как и все. Ты пришел ко мне и попросил помощи. Я увидела человека, которого перемололи жернова отдела внутренних расследований и газетных статей. Человека, который пытался выполнять свою работу хорошо, а его смешали с дерьмом из-за какого-то сутенера и шлюхи. Поэтому я решила, что ему надо помочь. Я решила, что ты человек, который пытается сделать мир лучше, и моральная поддержка тебе не помешает. Вот и все. Не более того. Если хочешь притягивать к себе неприятности, притягивай. Возможно, что-то в людях вроде меня заставляет нас помогать таким людям, как ты. Возможно, мне кажется, что у тебя такие неприятности, что, если не помочь, ты погибнешь.

— Вероятно, так и есть, — сказал Миллер.

И хотя он не пытался пошутить, Хэммингз улыбнулась.

— Договорились, я проведу вскрытие. Я их лучший специалист и сделаю все строго по инструкции.

— Спасибо. Приятно слышать.

— Так что ты собираешься делать? — спросила она. — Будешь и дальше гнуть свою линию, пока кто-нибудь не узнает об этом трупе и не начнет угрожать тебе увольнением?

— Не знаю, — ответил он.

Мэрилин поднялась со стула и встала перед ним. Хотя она была ниже Миллера на добрых двадцать сантиметров, но обладала достаточной силой духа, чтобы казалось, что она смотрит на него сверху вниз.

— Завтра я проведу полное вскрытие, — сказала она. — Сомневаюсь, что смогу сказать что-то конкретное об этом парне. Его ДНК нет в нашей системе. Отпечатки пальцев взять не получится. Возможно, что-то было в машине.

— В машине ничего не было. Я не знаю… Я подвезу тебя домой. Ты не против?

— Я на машине. Не думаю, что будет хорошей идеей обсуждать что-то помимо работы, пока эта история не закончится. Так мне кажется, и я не думаю, что изменю свою точку зрения.

— Я понимаю, — сказал Миллер. — Я хотел, чтобы все было иначе, но я понимаю.

— Тогда ступай, — велела она. — Возвращайся тем же путем, каким пришел. Ни с кем не разговаривай. Я приберу здесь, положу нашего гостя в холодильник и, если завтра ничего нового не выясню, отошлю тебе отчет, ладно?

— Спасибо, — поблагодарил Миллер и протянул руку. — Я бы тебя обнял, но не думаю, что тебе этого хочется.

Мэрилин пожала ему руку.

— До свидания, детектив Миллер, и удачи.

— Я не верю в удачу, — ответил Миллер.

Она кивнула в сторону металлического стола.

— По всей видимости, он тоже не верил.

ГЛАВА 54

В час ночи в воскресенье, девятнадцатого ноября, когда Роберт Миллер вернулся домой, у него не было сил даже разуться. Он вспомнил ночь, когда шел по Коламбия-стрит и размышлял. Уже тогда он чувствовал, что смерть Кэтрин Шеридан была не просто убийством, что в этой истории есть какие-то скрытые мотивы. Это не была ярость или ревность, это не было похоже на работу взбешенного социопата. Все было выполнено с четким расчетом. Прошло восемь дней. Все перевернулось с ног на голову. После Кэтрин Шеридан начался настоящий ужас. Кэтрин Шеридан послужила вступлением в совершенно другой мир.

Миллер держал в руке лист бумаги. Инициалы и даты, словно перекличка мертвецов. Казалось, что каждый, кто прикасался к этому, погибал.

На телефоне было два пропущенных звонка от Роса, но Миллер решил не перезванивать. Рос не заслуживал такого. У него была Аманда и дети. У Роса была жизнь, которая чего-то стоила. А что было у Миллера? У него была мертвая проститутка, мертвый сутенер, помощник коронера, которая хотела, чтобы они общались только по работе. Еще в его жизни была чета старых евреев, которые хотели, чтобы он лучше ел и меньше работал. У него была съемная квартира, листок бумаги и ощущение поражения.

А еще у него был Джон Роби. Точнее говоря, он был у Джона Роби.

«Мы связаны общими секретами».

В какой-то момент Миллер решил, что так говорил Роби, но потом сообразил, что это бессмыслица. Роби много говорил, но так ничего и не рассказал. Роби дал ему все, что надо было знать, но в такой форме, что это невозможно было понять.

Миллер попытался вспомнить каждое слово, каждое заявление Роби, каждый скрытый вопрос и недосказанный ответ. Этот человек продумал все. В этом Миллер был уверен.

Кем же был человек в багажнике? Ленточным Убийцей или очередной жертвой? Его убил Роби, или это была еще одна жертва, которая могла бы пополнить список Кэтрин Шеридан? И снова он задался вопросом о причинах их казни. Они что-то сотворили? Конечно, все они не могли быть частью одного преступления.

Миллер сел и принялся стаскивать ботинки, не развязывая шнурков. Он отшвырнул их и пожалел, что у него нечего выпить. Он бы не отказался от банки пива или стакана виски — чего угодно, что могло бы заглушить невеселые размышления. Мир был безжалостен с ним. Ничто не указывало на возможное решение. Если будет проводиться расследование, он им заниматься не будет. Им займется Килларни. Гость из ФБР, специалист по серийным убийцам, человек, который знал все, однако пришел на вечеринку без подарка. Что он говорил? Он сказал, что им будет очень сложно поймать человека, который все это совершил. Все его формулировки были туманны и неясны.

Что связывало жертвы? Были ли они замешаны в чем-то, что делало их опасными для кого-то? Какой может быть мотив для убийства тридцати-сорока человек?

Миллер снова потянулся за листом бумаги. Этот листок был отражением большего ужаса, чем он мог себе представить прежде. Инициалы и даты убийств, их десятки… Ему казалось сомнительным, что все эти люди были устранены по одной причине. Но подобные вещи происходили и ранее. Смерть шестидесяти четырех важных свидетелей убийства Джека Кеннеди. Автокатастрофы. Падения с высоты. Самоубийства. Сердечные приступы. Все они ушли из жизни в течение полутора лет после преступления в Далласе.

Миллер столкнулся с подобной ситуацией. И что их могло связывать? Никарагуа. Роби постоянно твердил ему об этой стране. Никарагуа было как Сальвадор, как Корея, как Вьетнам. Периоды американской истории, помнить о которых было небезопасно, о которых люди старались забыть.

Потом Миллер подумал о Карле Оливере, лежащем у входа в квартиру Роби. Кто-то был внутри, кто-то открыл дверь и застрелил Оливера.

И до сих пор не поступил отчет судмедэкспертов по квартире Наташи Джойс и вскрытию ее тела.

Не было никаких зацепок, ничего, что имело хотя бы какой-то смысл.

Миллер уперся локтями в колени, обхватил голову руками, закрыл глаза и попытался дышать медленно и глубоко.

Он был измучен. Усталость была настолько большой, что он едва ощущал собственное тело. Все эти вопросы не позволяли ему чувствовать что-то, кроме напряжения и паранойи из-за того, что он ничего не понимал. Необходимо было распутать одну ниточку, всего одну, которая привела бы его к следующей двери.

Миллер заснул на рассвете, так и не раздевшись, и проснулся только днем. К тому времени, как он принял душ и оделся, было почти четыре часа. Он решил пойти погулять и подышать свежим воздухом, чтобы как-то отвлечься от вида папок с уголовными делами и экранов компьютеров. Он зашел в ресторан возле Логан-Серкл, съел больше, чем за прошедшие сорок восемь часов, и понял, что необходимо что-то делать. Если он будет и дальше продолжать так, ему конец.

Миллер вернулся в квартиру с черного хода и попытался смотреть телевизор, но его мысли были совсем в другом месте.

Где-то после восьми вечера он вспомнил о деньгах.

Кэтрин Шеридан получала деньги в конце каждого месяца. Откуда?

Миллер встал и начал мерить комнату шагами. Он попытался представить, как выглядели квитанции. Вот он стоит в кабинете с Элом Росом, и они пролистывают страницы дела Кэтрин Шеридан одну за другой…

Он решил было позвонить Росу, но посмотрел на часы и передумал.

Потом пошел в кухню и приготовил себе кофе. Он стоял, сосредоточенно думая о тех минутах, когда у них в руках были финансовые документы Шеридан.

Это было похоже на счет Маккалоу. Не счет, а банк. Американский трастовый банк города Вашингтон. Что-то их связывало. Вашингтон? Траст?

И тут его осенило. Траст. «Объединенный траст». Платежи приходили от некоей организации под названием «Объединенный траст». Они не разрабатывали эту сторону дела. Он покачал головой и тихо выругался. Было много всего, на что они не обратили внимания, но ведь у них было так мало времени и столько всего успело случиться.

Миллер уселся за кухонный стол. Достав нераспечатанный конверт с какой-то рекламой, он нацарапал на нем «Объединенный траст». Потом включил компьютер и ввел в строку поиска это название. В пределах Вашингтона такой организации не обнаружилось. Проверив по стране, он нашел не менее десятка компаний, в названии которых употреблялось сочетание этих слов. Ближайшая подобная контора располагалась в Бостоне. В доме Кэтрин Шеридан они не обнаружили ничего, что могло бы дать представление о том, чем она занималась при жизни. Может, удаленный торговый агент, представитель некоей финансовой организации? Однако реальность не соответствовала тому, что они видели у нее в доме. Факт оставался фактом: она получала деньги из какой-то организации под названием «Объединенный траст». Можно было подойти к решению проблемы разными путями. Если он не мог найти саму компанию, следовало зайти с другой стороны. Деньги, которые она получала, поступали на счет. Миллер видел квитанции в ее доме. Надо было лишь вспомнить, каким банком пользовалась Шеридан.

Возможно, он мог бы что-нибудь предпринять, но для этого ему нужно было название банка.

Миллер улыбнулся, прикинув, у кого он сможет узнать эту информацию. У Джона Роби. Он почти наверняка знал все о Кэтрин Шеридан.

Мог ли Рос запомнить название? Как знать. Но существовали границы, которые Рос не захотел бы пересекать. И не потому что боялся. Все дело было в его близких, в заботе об их благополучии, за что он нес ответственность.

Миллер снова залез в Интернет. В городе работали десятки банков. Вашингтонский финансовый банк, Американский союз, банк «Корпорейт лоан энд сейвингз», торгово-коммерческий банк Восточного побережья, «Капитал-банк». Миллер пролистывал страницу за страницей, пока названия не начали плыть у него перед глазами. Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза и снова попытался восстановить в памяти внешний вид квитанций, которые тогда держал в руках. Он точно помнил, что у этого банка была сине-зеленая эмблема. Сине-зеленая эмблема почти квадратной формы, возможно, овальной. Миллер выбрал поиск по картинкам и ввел в поисковую строку «вашингтонские банки».

Внизу второй страницы он нашел ее. Сине-зеленая эмблема вытянутой формы с закругленными углами. Он нажал на изображение, подождал секунду, и перед ним возникла страница банка. «Капитал-банк». Вот он. Определенно именно эту эмблему он видел на квитанциях Кэтрин Шеридан. Платежи из «Объединенного траста» в «Капитал-банк» на имя Кэтрин Шеридан.

Следовало выбрать это направление. Он мог кое-что предпринять.

Миллер записал адрес банка. Вермонт-авеню, та же улица, на которой располагается Американский траст Вашингтона, где находился счет Маккалоу.

Миллер разволновался. Он был даже напуган. С другой стороны, в этом не было ничего удивительного. Он собирался сделать то, чего делать не следовало. И хотя разум подсказывал ему, что это плохая идея, он не мог пойти на попятную.

В понедельник утром он поедет к Нэнси Коэн. Он задаст ей вопрос, по сути, не спрашивая ни о чем, а потом подастся в «Капитал-банк» на Вермонт-авеню и посмотрит, что можно будет выяснить.

Миллер на несколько сантиметров отодвинул штору и посмотрел на ночной Вашингтон. Уличные огни, отдаленный шум транспорта, приближающееся утро…

Внезапно Миллер со страшной силой ощутил, что за ним следят. Он задернул штору и сделал шаг назад. Внутри все замерло. Он почувствовал, как подкашиваются ноги, повернулся и направился к стулу, стоявшему у двери. Посмотрел на свои руки. Они дрожали.

Никогда прежде он не испытывал ничего подобного. Он становился одержимым. Его переполняло желание найти то, что ему было запрещено искать.

Он гадал, не выбрал ли его Роби с самого начала.

Убийство Кэтрин Шеридан было зарегистрировано, как любое другое убийство. Как он мог знать, что вызовут именно Миллера?

Миллер пытался убедить себя, что Роби не мог ничего рассчитать. Он не мог настолько хорошо контролировать ситуацию.

Он больше не хочет об этом думать! Миллер повалился на кровать и попытался заснуть, но не смог. Он снова включил телевизор и клацал по каналам, пока не наткнулся на что-то, что привлекло его внимание. Спустя пару секунд он потерял к происходящему на экране всякий интерес и принялся переключать каналы дальше. Так продолжалось до тех пор, пока и это ему не надоело. Около полуночи он взял машину и решил прокатиться по ночному городу. Он слушал радио и пытался сосредоточиться на дороге, чтобы не думать больше ни о чем.

Вернувшись домой около двух ночи, Миллер снова принял душ и лег в постель. Он знал, что не сможет заснуть. Ему понадобилось все терпение, чтобы дождаться, пока сквозь шторы начал пробиваться солнечный свет, возвещая приход понедельника.

Когда Миллер спустился вниз, у него на лице, вероятно, было такое выражение, что Хэрриет, бросив на него быстрый взгляд, понимающе кивнула. Она приготовила свежий кофе, поставила перед ним миску с супом и ушла помогать мужу. Миллер только выпил кофе.

Закрывая за собой входную дверь, он посмотрел на Хэрриет. Она ничего не сказала, и он тоже не проронил ни слова.

Возможно, она лучше остальных понимала, что он делает.

ГЛАВА 55

Миллер позвонил Росу около девяти часов и сказал, что хочет прокатиться куда-нибудь. Может, в Хэмптон, посмотреть на океан.

— Ты в порядке? — спросил Рос.

— Насколько это возможно.

— Если хочешь, приезжай попозже, посмотрим футбол.

— Нет, — отказался Миллер. — Хочу немного побыть на свежем воздухе. Нет, вру. Просто хочу уехать на пару часов.

— Звони, если что-нибудь понадобится, — сказал Рос.

— Все в порядке. Передавай всем привет.

— Приезжай и передай привет лично.

— Может, так и сделаю.

Миллер направился к офису окружного прокурора.

Помощник окружного прокурора Нэнси Коэн для своей работы была чересчур улыбчива.

Она послала одного из подчиненных за кофе. Она настояла на том, что Миллер просто обязан попробовать какую-то разновидность макиато.[19] У макиато был карамельный привкус, от которого Миллера начало подташнивать.

Нэнси Коэн принадлежала к тому типу женщин, который одобряла Хэрриет Шамир. Коэн всегда проявляла инициативу, интересовалась происходящим вокруг и никому не позволяла себя игнорировать.

— Вы не можете, — официальным тоном ответила она.

Это был прямой ответ, и спорить с ней было бесполезно. Что-то в ее прямоте заставило Миллера улыбнуться.

— Что? Вы считаете, что я шучу? — спросила она.

— Нет, я так не думаю.

— Тогда чего вы хотите? Вы улыбаетесь, словно мы с вами участвуем в комедийной постановке. У вас нет дела, детектив. У вас нет дела. Ничего. Все. Кто-то, у кого шары намного больше, чем у Ласситера и даже у шефа полиции, послал своих громил, которые забрали все ваше дерьмо. Ничего не осталось, детектив Миллер. Как я уже сказала, у вас нет этого дела. Вы не можете ничего предпринять.

— Так что, мне просто забыть об этом деле?

— Разве это единственное убийство, произошедшее в Вашингтоне? Конечно, вы должны забыть о нем. У вас нет выбора. Дело у вас забрали. Эти люди имеют право делать все, что им вздумается. Они забрали дело, изъяли ориентировку на Роби…

Миллер поднял голову.

— Они что?

— Они забрали ориентировку на вашего парня.

— Почему? Зачем они это сделали?

— Он убил офицера полиции, детектив Миллер. Джон Роби убил офицера полиции, находящегося при исполнении. Теперь это совершенно другое дело. Вы знаете, как это бывает.

— Нет никаких свидетельств, что это был Роби.

Нэнси Коэн понимающе улыбнулась.

— Не будьте так наивны, детектив. Убил он Оливера или нет, значения не имеет. Этот человек представляет опасность для общества, а также для полиции. Он… ну, вы понимаете, как это бывает. Об опасных людях рассказывают общественности. Их фотографии печатают в газетах, показывают по телевизору. О действительно опасных людях мы никогда не услышим. Вне зависимости от того, поймают их или нет. Концы в воду.

— Значит, у меня связаны руки, — ровным голосом произнес Миллер.

— Я бы даже сказала, что их вам отрезали начисто. Черт, возьмите пару выходных. Вы их заслужили. Я видела, как вы, парни, работали над этим делом, но теперь вас затормозили.

Миллер, пытаясь скрыть ярость и разочарование под маской философской покорности, встал со стула и улыбнулся Нэнси Коэн.

— Безобразие, правда? — сказал он. — Это форменное безобразие.

— Будьте благодарны судьбе, что вы этим безобразием больше не занимаетесь, детектив. — Она проводила его до двери. — Так что вы собираетесь делать?

— Съезжу в Хэмптон, посмотрю на океан.

— Верное решение, — заметила она.

Один из ее людей проводил Миллера до выхода.

Он зашел в магазинчик, купил колу, чтобы успокоиться, и поехал на северо-восток, в лабораторию. Миллер попросил у Рейда копию свидетельства о смерти Кэтрин Шеридан.

Патологоанатом, похоже, нисколько не удивился. Он провел Миллера в административный блок, сел возле одного из компьютеров, ввел запрос и через минуту принтер выплюнул лист с копией свидетельства.

Рейд проводил Миллера до выхода. Постояв и помолчав немного, они попрощались.

— Удачи! — крикнул Рейд ему вслед.

— Это редкая штука, поверь мне.

Миллер обогнул здание и направился к машине.

К тому времени, как он доехал до Вермонт-авеню, было уже половина одиннадцатого.

Стоя в вестибюле «Капитал-банка», Миллер думал об упущениях в расследовании убийства Кэтрин Шеридан. К примеру, они не отследили, откуда она ежемесячно получала деньги. Казалось бы, такая простая и одновременно важная вещь! Среди вихря событий, который обрушился на них, они пропустили немало значимых деталей. Потом, когда все закончится, это будет казаться таким очевидным, таким простым.

Миллер вспомнил слова Хэрриет: «Лучшие секреты — это те, что видны всем и каждому».

Жизнь Кэтрин Шеридан, жизни Маргарет Мозли, Барбары Ли, Энн Райнер, даже Джона Роби, все тех людей, чьи имена Шеридан отметила в книгах… Все эти люди прожили жизнь, которая, на первый взгляд, была совсем другой. Они были призраками, каждый из них. За маской, которую они носили в обычном мире, скрывалась реальность, абсолютно иное объяснение их смерти. Это не был результат несчастного случая или рокового стечения обстоятельств. Миллер был уверен, что разбойные нападения, передозировки наркотиками, сердечные приступы, даже недавние убийства, приписываемые некоему человеку, которого газеты окрестили Ленточным Убийцей, были не чем иным, как казнями. Жизни уничтожались по какой-то причине. Кем? Роби? Роби убил всех этих людей? Если да, то зачем? А если не Роби, то кто? Личность человека в багажнике, ленты у него на шее…

— Детектив Миллер?

Миллер вздрогнул и поднял голову.

— Извините, — сказал он. — Задумался.

Мужчина протянул ему руку.

— Ричард Форрест, — представился он. — Помощник управляющего.

— Мистер Форрест, благодарю вас, что согласились встретиться со мной, — сказал Миллер. — Не могли бы мы поговорить…

— С глазу на глаз? Конечно.

Они пересекли вестибюль и вышли в коридор. Пройдя мимо нескольких дверей, они остановились. Форрест распахнул дверь в кабинет и пригласил Миллера войти.

— Хотите кофе? — спросил он.

— Нет, спасибо, мистер Форрест.

Форрест сел напротив него.

— Итак, детектив, чем я могу вам помочь?

— Мы проясняем некоторые детали по одному делу. К сожалению, речь идет об убийстве одного из ваших клиентов…

— Боже, — на лице Форреста отразился неподдельный ужас, — какое несчастье!

— Это мисс Кэтрин Шеридан.

Форрест подумал пару секунд.

— Простите, детектив Миллер. У нас более двух с половиной тысяч клиентов.

Миллер улыбнулся и достал из кармана свидетельство о смерти Кэтрин Шеридан.

— Насколько мы можем судить, у нее нет живых родственников. Мы должны действовать в подобных случаях от имени штата и привести в порядок ее основные дела. Например, банковский счет. Я только что разговаривал с Дагом Лорентценом из Американского трастового банка, который находится на этой же улице. Он вице-президент по безопасности.

— Думаю, я его знаю. Да, знакомое имя.

— Страховка и прочие вещи были в их ведении. Мы собираемся закончить с этим сегодня. Ее банковский счет здесь, и она получала средства от компании под названием «Объединенный траст».

— Вы хотите, чтобы мы сообщили им, что ее счет закрывается?

Миллер улыбнулся.

— У нас есть для этого специальный отдел. Мы вышлем им копию свидетельства о смерти и официальное уведомление.

— А чем я могу вам помочь, детектив?

— Это выглядит странно, но тем не менее… В вещах Кэтрин Шеридан мы обнаружили многочисленные квитанции из полудесятка различных офисов «Объединенного траста», но, по всей видимости, она работала на офис, который находится вне Вашингтона. Нам надо знать, из какого отделения поступала ее зарплата.

Форрест улыбнулся, довольный, что его попросили о том, что он действительно может сделать. Миллер знал по опыту, что ограничения, налагаемые бюрократическими крючкотворами, теряют силу, если речь идет об убийстве. Обычно строгие и неуступчивые чиновники показывают, что они тоже могут быть людьми.

— Подождете немного? — спросил Форрест.

— Конечно, — отозвался Миллер.

— Вы уверены, что не хотите кофе или минералки?

Миллер покачал головой.

Возле двери Форрест в сомнении остановился.

Миллер, который пытался выглядеть как можно беззаботнее, почувствовал, что внутри все похолодело.

— Для наших записей, если возникнет вопрос…

Миллер удивленно приподнял брови.

— Мы не могли бы сделать копию вашего дубликата свидетельства о смерти?

— Разумеется, разумеется, — ответил Миллер и протянул ему бланк.

Форрест взял его и пообещал очень скоро вернуться.

Те несколько минут, пока Форреста не было, Миллер гадал, что станет с его карьерой, если об этой авантюре узнает начальство. Он не ладил ни с шефом полиции, ни с отделом по связям с общественностью и не сомневался, что его дело попадет в черный список отдела внутренних расследований. Он понимал, что, попросив у Рейда копию свидетельства о смерти, может привлечь к себе ненужное внимание. Он едва успел разгрести историю с Брендоном Томасом. И вот пожалуйста! Он сидит в офисе «Капитал-банка» на Вермонт-авеню, ожидая помощника управляющего, который должен принести ему документы по зарплате жертвы, расследование гибели которой забрало себе ФБР.

По большому счету подобное нарушение было не чем иным, как тонкой чертой, которую время от времени переступал каждый детектив. Даже шеф полиции, Ласситер и Нэнси Коэн прекрасно знали, что офицеры иногда пересекают эту черту, которая становится все менее заметной. Они все знали и соглашались с тем, что поддержание законности и исполнение правосудия более важно, чем следование уставу. Это не обсуждалось. Но то, что Миллер сделал, и то, что он продолжал делать, являлось наглым нарушением основных принципов расследования.

Вопрос заключался в другом. Сможет ли он выкрутиться, или эта история его доконает? Миллер не ставил под сомнение необходимость продолжать в том же духе. После всего, через что он прошел, это было просто нужно. Вдобавок и Оливер погиб. Это послужило достаточной мотивацией. Был еще один момент: он считал, что сможет во всем разобраться. Какое бы объяснение для этих смертей ни существовало, за всем этим кто-то стоял. Тот, кто совершил эти убийства. Кто-то был виновен, и Миллер не верил, что это был один человек. Он чувствовал совершенно другое. Он видел неприметные детали, которые подсказывали ему, в каком направлении следует двигаться. И понимал, как легко их смогли одурачить, внушив, что то, что они видят, это нечто иное. Это было дело жизни и смерти. И не только для тех, кого убили, но теперь и для него тоже. Его попросили дать задний ход, отступить, позволить заняться этим делом настоящим профессионалам. Он уже давно подозревал, что те люди, которые теперь должны были вести это дело, знают о нем намного больше, чем говорят. Хэрриет была права.

Открылась дверь. Вошел Форрест. Вернув Миллеру копию свидетельства о смерти, он передал ему лист бумаги.

— К сожалению, это все, что у нас есть, — сказал он. — «Объединенный траст Инкорпорейтед». Их юридическим адресом является почтовый ящик здесь, в Вашингтоне. Строго говоря, мы не должны были принимать это как адрес, но…

Миллер кивнул.

— Всякое бывает, мистер Форрест, я понимаю.

— Это все, что мы можем найти. Вам придется наведаться на почту. У них должен быть адрес для выставления счета за аренду почтового ящика. Номер ящика — 19405. Это означает, что соглашение об аренде ящика было заключено на Девятнадцатой улице.

— И больше ничего относительно данного счета?

Форрест покачал головой.

— Насколько я понимаю, деньги, которые перечислялись к нам, снимали через банкомат. Никаких чеков оформлено не было. — Он обескураженно посмотрел на Миллера. — За все годы ни разу не был выписан чек. Мисс Шеридан ни разу не приходила в банк. Она никогда не брала ссуду, никогда не оформляла кредитную карту, никогда не встречалась ни с кем из банковских служащих.

— Необычно, — сказал Миллер.

— Весьма, — согласился Форрест. — Но не незаконно, верно?

— Все в рамках закона.

— Мне очень жаль, что мы больше ничем не можем вам помочь, детектив.

Миллер встал со стула и пожал ему руку.

— Вы сделали все, что могли. Спасибо за помощь.

— Ужасно, — сказал Форрест. — Эта история кажется еще более жуткой, если учесть, как мало мисс Шеридан общалась с нами. — Он покачал головой. — Полагаю, вы постоянно сталкиваетесь с такими переживаниями по работе. Что вы могли бы сделать что-то, что повлияло бы на ход событий. И неважно, что это не имеет смысла. Все равно невозможно отделаться от этого ощущения.

Форрест замолк. Он не мог объяснить свои переживания, но Миллер его понимал.

— И так всегда, — согласился Миллер. — Вы не можете отделаться от ощущения, что могли что-то изменить.

Он подумал о Дженнифер Ирвинг, Наташе Джойс. Вспомнил и Карла Оливера.

— Если я могу… — добавил Форрест.

— Спасибо.

Миллер направился к двери. Он не хотел оглядываться на Форреста. Он хотел, чтобы тот побыстрее забыл об этой встрече и не говорил о ней никому. Но Миллер понимал, что зря надеется. Форрест вспомнит об этом за обедом, возможно, расскажет на собрании персонала: «А вы знали, что одну нашу клиентку убили?» Может сложиться так, что это не будет иметь никакого значения. Форрест может рассказывать об этом каждому встречному банковскому служащему, но это вовсе не значит, что кто-то будет обсуждать услышанное за пределами банка.

Миллер вышел через парадный вход, не смог сдержаться и обернулся.

Прошлой ночью у него было такое же ощущение. Словно за ним наблюдают.

Он поехал на запад, к почтовому отделению на Девятнадцатой улице, надеясь, что его жетон, официальный статус и вера людей в то, что с полицией следует сотрудничать, помогут. Иногда это срабатывало, иногда нет.

Миллеру повезло. Он наткнулся на молодого сотрудника почты, которого больше интересовали обстоятельства гибели Кэтрин Шеридан, чем то, имеет ли Миллер право требовать подробности относительно почтового ящика.

— Убита? Как? — спросил он. Его звали Джей Бакстер, и у него на рубашке красовалась золотистая табличка с именем.

— Вы вряд ли захотите услышать подробности, — ответил Миллер.

Бакстер улыбнулся.

— Конечно, захочу. Это же интересно, парень. Действительно интересно. Не так уж часто удается узнать подробности того дерьма, которое делают люди!

— Вас интересуют убийства?

Джей Бакстер рассмеялся.

— Главное, чтобы не испытать это на собственном опыте, — ответил он. — Меня интересует психологическая сторона вопроса. Я прочитал массу книг на эту тему, в колледже думал специализироваться по психологии, но потом решил, что все это глупости. Неизвестно ведь, что заставляет людей это делать, верно?

Миллер покачал головой.

— Думаю, вы правы. Неизвестно.

— Так расскажите! Давайте так: вы — мне, я — вам.

— Ей отрезали голову, — соврал Миллер.

Глаза Бакстера расширились.

— Шутите!

— Подчистую, — добавил Миллер. — Мы думаем, убийца использовал мачете либо самурайский меч. Края раны очень ровные.

— И вы видели ее? Видели ее… ну, без головы?

— Конечно. Мы этим занимаемся. Нам приходится смотреть на то дерьмо, которое люди делают друг с другом.

— Черт! — ругнулся Бакстер. — Черт! А вас не тошнит от этого?

Миллер улыбнулся.

— Несколько раз тошнило. Поначалу плохо, а потом привыкаешь.

— Об этом напишут в газетах, верно?

— Конечно.

— Так, а при чем здесь почтовый ящик?

— Это ниточка, — ответил Миллер. — Вы помогаете мне в расследовании.

— Серьезно?

— Серьезно.

— Круто! Хорошо, поможем, чем сможем. Давайте название.

— «Объединенный траст», — ответил Миллер. — Ящик 19405.

Джей Бакстер, ошарашенный тем, что ему рассказал Миллер, вбил номер в компьютер и немного подождал. Ему хотелось задать еще несколько вопросов по поводу убийства, но он решил, что не стоит.

— «Объединенный траст». Аффилирован с компанией «Юнайтед Траст Инкорпорейтед Файненс». Адрес: И-стрит, 1165, на углу Четырнадцатой улицы. Вы знаете, где это?

— Найду.

— Ящик оформлен на имя Дональда Карвало.

Бакстер прочитал имя по буквам, и Миллер записал его на бумажке.

— Большое спасибо, — поблагодарил он, вставая.

— Пожалуйста.

Миллер задержался в дверях и спросил:

— Должен ли я напоминать вам основные положения закона о защите конфиденциальности?

Бакстер улыбнулся, покачал головой и прижал палец к губам.

Миллер улыбнулся в ответ.

— Молодец, — сказал он и закрыл за собой дверь.

Именно тогда, пересекая вестибюль почтамта по направлению к выходу, Миллер увидел этого человека. Мужчина стоял, прислонившись к стене и, казалось, что-то читал. Проходя мимо, Миллер прикинул, что ему лет за сорок. У него были темные волосы с проседью. Он был одет в черный костюм, белую рубашку с открытым широким воротом и бежевый плащ.

У дверей Миллер обернулся и перехватил его заинтересованный взгляд. Он распахнул дверь и вышел на улицу.

Миллер прошелся пешком к перекрестку Девятнадцатой улицы и Эм-стрит просто для того, чтобы проверить, не последует ли человек в плаще за ним. Он не пошел, и Миллер решил не придавать этой встрече значения. Мужчина был занят своим делом, и просто так получилось, что он посмотрел на Миллера, который как раз проходил мимо. Возможно, он даже узнал его по фотографиям в газетах, где описывали дело Томаса. Возможно, он принял Миллера за кого-то другого.

Но как бы Миллер ни старался себя успокоить, он ощущал нарастающее беспокойство и потому поспешил к машине.

ГЛАВА 56

Справа гостиница «Уиллард», слева Национальный театр, впереди площадь Свободы, центр приема посетителей Белого дома, здание Рональда Рейгана. В ста пятидесяти метрах от него находится Конститьюшн-авеню, в двух кварталах от штаб-квартиры ФБР, Национального архива и Федерального треугольника.

Детектив Роберт Миллер стоял на тротуаре. С замиранием сердца он понял, что за ним следят.

Он все вспоминал, как увидел тело Карла Оливера, которое медики неуклюже спускали по лестнице на носилках. Его жизнь закончилась за секунду. Вот так просто. Потом перед его мысленным взором возникло лицо Мэрилин Хэммингз. Это был очень живой образ. Как она поднимала руку и улыбалась ему. Обычная приветливая улыбка, не более того. Через секунду этот образ исчез.

Миллер вспомнил кровавый след на полу возле квартиры Роби. Он представил выражение лица Эла Роса, его тон, слова, которые он произнес: «Когда тебе полегчает, зайди и посмотри на то, что мы обнаружили».

Все это.

Такое близкое и личное.

Миллер стоял в самом сердце разведывательного сообщества США, перед зданием с узким фасадом. Именно отсюда «Объединенный траст» платил Кэтрин Шеридан. А Дон Карвало? Было ли это еще одним псевдонимом Джона Роби? Как Майкл Маккалоу? Было ли это еще одной частицей ребуса, который Джон Роби преподнес миру?

Миллер пересек улицу и прошел через центральный вход.

У «Объединенного траста» в вестибюле стоял почтовый ящик. В целом здание производило впечатление заброшенного места, но за матовым стеклом двери справа, похоже, кипела какая-то деятельность. Табличка на двери гласила: «Объединенный федеральный союз рабочих». На четвертом этаже он нашел офисы, принадлежащие «Объединенному трасту». В них царили тишина и покой, сотрудников видно не было. По обеим сторонам узкого коридора располагались темные кабинеты. Миллер понял, что, несмотря на то что Кэтрин Шеридан получала деньги отсюда, «Объединенный траст» был не более чем названием.

Разочарование было практически невыносимым. Ниточка, какой бы ненадежной она ни была, казалась такой многообещающей, но внезапно оборвалась, словно за нее дернули слишком сильно.

И так происходило постоянно. Стоило ему приблизиться к чему-то важному, как оно исчезало, словно утренний туман.

Миллеру хотелось кричать, хотелось вышибить ближайшую дверь.

На секунду он задержал дыхание и, отступив на шаг, прижался спиной к стене.

Потом подергал ручку двери. Ручка была крепкая, но дверь ничего не стоило высадить. Ее верхняя часть представляла собой вставку из матового стекла, а нижняя была сделана из обычного куска фанеры.

С неуверенными, кроткими и тихими людьми жизнь была сурова. Иногда приходилось решаться на поступок, потому что выбора не было.

Ни неожиданного и пронзительного треска дерева, ни звука бьющегося стекла, который разнесся бы по всему зданию и заставил людей из прилегающих офисов прибежать, чтобы узнать, что случилось, не было. Произошло иначе. С глухим стуком Миллер пробил в нижней панели приличных размеров дыру, засунул руку внутрь и отпер замок. Замок оказался обычной щеколдой, и, когда она поддалась, Миллер ощутил что-то, похожее на облегчение, ведь назад дороги уже не было. Он дважды нарушил закон в ходе одного расследования. Щетка для волос из квартиры Роби и теперь еще это. Он вспомнил об отделе внутренних расследований. Он был нечестным полицейским, который вступил в сговор с нечистыми на руку городскими служащими.

Миллер решительно распахнул дверь.

Стол, рядом обычный стул. Небольшая комната. Стекла в окне были такими грязными, что через них с трудом было видно улицу. На подоконнике лежали кипы старых папок. В кабинете пахло пылью и застоявшимся сигаретным дымом, к которому примешивался едва уловимый сладковатый запах плесени от давно нечищеных ковров.

Справа стоял серый металлический шкаф для папок с тремя выдвижными ящиками. Миллер достал из кармана пиджака латексную перчатку и открыл самый нижний ящик, который оказался пустым. Как и средний. В верхнем он нашел один-единственный белый конверт. Аккуратно взяв его в руки, Миллер увидел, что он запечатан. Внутри что-то лежало.

Миллер посмотрел на дверь, потом на окно и вскрыл конверт.

Внутри он обнаружил уже знакомую фотографию с надписью «Рождество-82». Но на этот раз на фотографии оказались не только Роби и Шеридан. Снимок, который они нашли в доме Кэтрин, был только частью фотографии. На этой фотографии было пять человек. Он узнал всех, кроме одного.

Человека, который стоял слева от Роби, Миллер узнал сразу. Это был Килларни, представитель ФБР из Арлингтона. Чуть сзади справа от Шеридан стоял судья Уолтер Торн. Они все выглядели намного моложе. Он знал всех, кроме одного. Возле Килларни стоял темноволосый мужчина и улыбался, словно они выехали просто порыбачить.

Миллер нахмурился. Что это значит? Кто это? Как в этом замешан судья Торн? ФБР и Министерство юстиции знали, кто такие Кэтрин Шеридан и Джон Роби на самом деле? Килларни приезжал, чтобы проконсультировать их по Ленточному Убийце и в то же время был лично знаком с Кэтрин Шеридан?

Миллер сунул фотографию в конверт и положил его в карман. Потом проверил ящики стола. Пара карандашей, чертежная кнопка, несколько пустых папок. Он заглянул под ковер, за шкаф и провел рукой под ним, ведь там тоже могло быть что-то спрятано.

Ничего.

Миллер выскочил из кабинета, заложил дыру в двери кусками фанеры и вышел на улицу.

Перейдя дорогу, он посмотрел на здание с другой стороны. В окнах не было заметно никакого движения, никакого указания на то, что на него обратили внимание. Но это, как он теперь понимал, ничего не значило. Глаза были повсюду, они постоянно наблюдали и видели все.

Миллер пошел назад той же дорогой, что и пришел.

Именно тогда он снова заметил этого человека. Это точно был он.

Человек в плаще.

Определенно, это был тот же самый человек. Он прошел соседний перекресток и повернул налево.

Миллер последовал за ним. Сначала он просто быстро шел, потом побежал. Мужчина в плаще не оборачивался, не смотрел по сторонам. Когда он повернул на Пенсильвания-авеню, Миллер побежал быстрее. Он понимал, что к тому времени, как он добежит до угла, этот человек исчезнет. Миллер был напуган, и ему не нравилось это чувство. Он решил, что лучше выяснить, что это за человек, чем бездействовать.

Как Миллер и предполагал, когда он повернул на Пенсильвания-авеню, человека в плаще нигде не было видно. Возможно, его здесь ждала машина. Миллер гадал, были ли еще люди, которые следили за ним прямо сейчас, люди, которые знали, что он вломился в офис «Объединенного траста» и украл фотографию.

Миллер остановился, чтобы перевести дух. У него разгулялось воображение? И вообще, мало ли мужчин в Вашингтоне носят темные костюмы и бежевые плащи? Ему показалось, или он действительно видел, как этот человек побежал?

Он начал сходить с ума?

Мимо Миллера бесконечным потоком проходили люди, но он не смотрел на них. Потом развернулся и медленно побрел назад к машине.

Он поехал на северо-восток, в знакомую часть города, мимо здания ФБР, театра Форда, через китайский квартал к Нью-Йорк-авеню. Он чувствовал конверт в кармане пиджака, когда поворачивал руль и прижимал локоть к боку.

Джеймс Килларни был в этом замешан. Как и судья Торн. Судья Торн… Что же это значило?

Миллер прикинул, где сейчас мог быть судья Торн. В суде? У себя в кабинете? У всех судей был собственный кабинет на Джудишиари-сквер, возле Веризон-центр. Джудишиари-сквер находился всего лишь в трех-четырех кварталах. Миллер притормозил, вытащил фотографию и посмотрел на нее. Надпись на обороте снимка была сделана прописными буквами. Не имело смысла пытаться определить, кто это написал. У него была фотография и имя «Дональд Карвало».

Миллер поехал по Шестой улице, потом свернул на Эф-стрит. Остаток пути он прошел пешком, обогнув Национальный музей архитектуры. У них в участке хранился список всех судей, которые работали здесь, с указанием точных адресов. Миллеру доводилось пару раз общаться с судьей Торном по текущим рабочим вопросам. Торн был в курсе недавнего расследования, которое вел внутренний отдел в отношении Миллера. Кроме этого, Торн слышал о Миллере в связи с расследованием дела Ленточного Убийцы. Торн получал копии всех их отчетов.

Миллер гадал, кем был Торн — союзником или противником. Это можно было выяснить, только поговорив с ним.

Миллер вошел в административный корпус и на вопрос о цели визита сказал, что пришел по поводу просроченного ордера. Он подождал, пока с судьей связались по пейджеру. Наконец администратор сообщила, что судья у себя, но встретиться с Миллером не может. Не желает ли он записаться на прием в другой день?

— Поинтересуйтесь у судьи, не может ли он ответить на пару вопросов по поводу «Объединенного траста», — попросил Миллер.

Администратор понимающе улыбнулась.

— Он действительно очень занят, — сказала она.

— Я знаю, — ответил Миллер. — Я все понимаю, но вы все-таки спросите…

Администратор снова набрала офис судьи Торна, поговорила с его помощником и подождала, пока тот говорил с судьей. Потом нахмурилась, кивнула и сказала:

— Хорошо, я передам. — Она посмотрела на Миллера уже без улыбки. — Вы должны подождать здесь, — сказала она. — За вами спустятся.

ГЛАВА 57

Миллер с таким волнением ждал встречи с судьей, что у него даже холодный пот выступил на затылке.

Ждать пришлось недолго. Появился какой-то мужчина средних лет, одетый в дорогой черный костюм, белую рубашку с темно-синим галстуком в белую точку. Они все выглядели одинаково, эти мужчины, так чтобы их легко можно было забыть. Когда он попросил Миллера сдать оружие, сказав, что оно будет ждать его возвращения в безопасном месте, и повел к выходу из здания, даже не представившись и не объяснив, как у судьи Торна внезапно образовалась свободная минутка, Миллер начал беспокоиться еще больше.

— У судьи Торна немного времени, — сказал этот человек, пока они шли к зданию в конце улицы. Подойдя к входу, мужчина набрал код на панели безопасности. Что-то зажужжало, и дверь открылась. Миллер последовал за мужчиной внутрь.

Внутри пахло библиотекой. Миллер вспомнил о библиотеке Карнеги, о книгах, которые вернула Кэтрин Шеридан. Он вспомнил о том дне, когда они с Росом ездили туда, чтобы расспросить Джулию Гибб, о маленькой записке, которую она написала для них в надежде помочь. Кто бы мог тогда подумать, куда его заведет это дело! Спустя девять дней после убийства он попал сюда, в частный кабинет судьи Уолтера Торна, уважаемого и очень умного человека, человека, которому прочили место в Верховном суде, а то и в сенате.

Миллера попросили немного подождать у стойки администратора. Прошло меньше минуты, и его проводили в роскошный офис с высоким потолком, правую стену которого занимали полки с книгами. Слева находились стеклянные двери. Ему сказали, что судья Торн скоро присоединится к нему.

Миллер слегка отодвинул штору, чтобы выглянуть во двор. Стеклянные двери выходили на аккуратный, ухоженный двор, обнесенный высокой стеной. В центре двора стояла небольшая мраморная урна, по бокам которой расположились скамейки из кованого металла.

Миллер услышал, как у него за спиной тихо закрылась дверь, повернулся и увидел улыбающегося судью Торна.

— Когда тепло, я сижу там, — сказал он. — И там же располагаюсь, когда не хочу, чтобы меня подслушали. Впрочем, думаю, что если бы разговор захотели послушать, то смогли бы сделать это где угодно.

На вид судье было немного за шестьдесят. Он был среднего роста, но властность и харизма, сквозившие в каждом движении, создавали впечатление намного более высокого человека. И очень важного.

— Вам повезло, что вы до сих пор живы, — были первые слова судьи Торна.

Миллер нахмурился.

— Не будьте наивны, детектив Миллер. Только не говорите, будто не поняли, что на месте того офицера должны были быть вы.

— Что?!

От неожиданности Миллер едва устоял на ногах. Он даже сделал шаг назад.

— Я думал, вы лучше понимаете, что происходит, — заметил Торн. Он улыбнулся и указал на стул у окна. — Пожалуйста, — сказал он, — садитесь. Позвольте, я налью вам бренди.

Миллер протестующе поднял руку.

— Что? Никакого бренди? Но вы же не при исполнении, детектив. Насколько я знаю, вас освободили от ведения этого дела. Теперь вы вольны проводить свободное время как вам заблагорассудится.

— ФБР забрало у нас это дело.

Торн улыбнулся.

— Дело забрал у вас Джеймс Килларни. ФБР и Джеймс Килларни не всегда значат одно и то же.

Миллер открыл было рот, чтобы ответить, но промолчал. Он не понимал, к чему клонит Торн. Он подумал о фотографии в кармане, но решил не выкладывать этот козырь, пока не поймет, что за игра здесь ведется.

Торн оглядел графины и повернулся к нему, держа в каждой руке по бокалу.

— Это лучше, чем бренди, — сказал он. — Это арманьяк урожая двадцать девятого года. Очень хороший, правда.

Миллер выпил залпом и ощутил приятное тепло, расходящееся по телу.

Торн удивленно приподнял брови.

— Детектив Миллер, так арманьяк урожая двадцать девятого года не пьют.

Миллер не мог смотреть на судью. Он опустил взгляд на свои руки и заметил, что они дрожат.

— Вы подошли к разгадке намного ближе, чем хотелось бы, — тихо сказал Торн. — Мне сообщили, что вы хотели обсудить какой-то ордер. Потом мне говорят, что вы пришли по поводу «Объединенного траста». — Судья многозначительно посмотрел на него. — Это чужая территория, где вы мало что смыслите, детектив Миллер. Мой вам совет — уходите из моего офиса, поезжайте домой и выспитесь. Через пару дней возвращайтесь к работе и забудьте о том, что вы слышали имена Джона Роби и Кэтрин Шеридан или кого-либо еще, связанного или не связанного с этим.

— С этим… — начал Миллер.

— Мы называем это священным чудовищем.

Торн благожелательно улыбнулся, словно понимая, что сейчас чувствует Миллер.

Глаза Миллера расширились. Он уже слышал это выражение от Джона Роби.

— Monstre sacré, — сказал Торн по-французски. Он широко улыбнулся, словно понимая иронию ситуации, и добавил: — Я бы предложил вам еще арманьяка, но он очень дорог, а вы не можете оценить его по достоинству.

Миллер поставил пустой бокал на стол.

— Я не понимаю, что здесь происходит.

— Я не уверен, что вы когда-нибудь это поймете, — ответил Торн. — Дело в том, что в этой истории столько разных граней, столько различных точек зрения на то, как это произошло, что у меня возникают сомнения в том, что кто-то обладает полной информацией. За исключением, возможно, Джона Роби. Возможно, из всех нас Джон Роби знает больше всего.

— Из нас всех? — переспросил Миллер. — Вы в этом замешаны?

— Я использовал слово «нас» достаточно вольно. Я включаю себя, поскольку знаю о происходящем уже много лет. Это не та штука, с которой хочется иметь дело. Многие люди, которые начали это, уже мертвы, а большая часть тех, кто имел хоть какое-то представление об этом, была устранена…

— Устранена? Их убили? Вы это хотите сказать? Вы говорите обо всех тех людях, которых убили, верно?

— Людях? О каких людях речь?

— О тех, кого Кэтрин Шеридан записала в книги, которые вернула в библиотеку.

Торн нахмурился.

— Я не знаю, что вы имеете в виду, детектив. Какие книги?

— Она и Джон Роби… Она отнесла книги в библиотеку в день своей смерти. Сейчас они у нас в участке. Мы обнаружили в них пометки. Инициалы и даты. И начали проверять их, чтобы понять, кто эти люди.

— Джон Роби… — негромко сказал судья Торн. — Подумать только. После всех этих лет…

— Это ведь имена, верно? Инициалы и даты в книгах? Мы уже начали их проверять, сравнивая с отчетами о пропавших гражданах…

Торн поднял руку.

— Довольно, детектив. Нет нужды посвящать меня в подробности вашего расследования. Погибли люди. Это я понимаю. Из-за этого люди умирают уже двадцать лет…

— Из-за чего? О чем вы говорите?

Торн молчал, улыбаясь так, словно Миллер был глупым мальчишкой. Он подошел к стеклянной двери и, постояв минуту к Миллеру спиной, обернулся.

— Вы когда-нибудь смотрели фильм «Несколько хороших парней»? Том Круз, Джек Николсон, помните?

— Да, я знаю этот фильм. Видел несколько раз.

— Как вы считаете, какой основной посыл этой истории, детектив Миллер?

— Извините. Я не понимаю, какое отношение это имеет…

Торн остановил его.

— Ну же, детектив, изложите свою точку зрения.

— Я не знаю. Власть может развратить человека. Люди у руля могут забыть…

Торн покачал головой.

— Нет, детектив, как раз наоборот. Фильм пытается донести до нас полную невозможность предотвращения чего-то большего. Вы действительно считаете, что, убрав одного человека из системы, можно что-нибудь изменить? На место каждого выбывающего человека претендуют трое новых.

— Я вас не понимаю, судья Торн. Я не уверен, что мы с вами говорим об одном и том же.

— Конечно, мы говорим об одном и том же. Мы говорим о Никарагуа.

Миллер вздрогнул.

— Видите, — сказал Торн, — мы говорим об одном и том же. Мы говорим о Никарагуа, о незаконной войне, которая велась на деньги, добытые от продажи оружия и наркотиков. Мы говорим о сорока тоннах кокаина, которые каждый месяц прибывали в США на самолетах ЦРУ. Мы говорим об оперативниках ЦРУ… о людях, которые смогли понять, что происходит на самом деле. Они решили, что кокаин, оружие и прочие вещи приносят слишком большой доход, чтобы можно было все это остановить вместе с окончанием этой воображаемой войны.

Миллер резко поднялся со стула. Ему захотелось уйти. Он не был готов услышать такое. Все, о чем говорил Джон Роби, теперь подтвердили слова вашингтонского судьи.

— Сядьте, детектив! — велел Торн.

— Нет, — ответил Миллер, — я ухожу отсюда немедленно. Я не хочу…

— Чего вы хотите, нас заботит меньше всего, — прервал его Торн. — Сядьте, или я позову охрану. Они посадят вас в машину и отвезут в какой-нибудь заброшенный склад, где и прикончат.

Миллер не верил своим ушам.

— Вы же судья…

— Конечно, я судья, — согласился Торн. — А вы детектив вашингтонской полиции, и правда в том, что вы ввязались в историю, в которой ничего не смыслите. А Джон Роби? — Торн рассмеялся. — Джон Роби думает, что может разрушить то, на создание чего мы потратили тридцать лет? Он одиночка, детектив Миллер, он всего лишь один человек, и если он полагает, что у него есть хоть малейший шанс развалить это, он серьезно ошибается.

Торн отошел от стеклянной двери и опустился на стул напротив Миллера.

— Вы хотите понять, что произошло? — спросил он.

Миллер посмотрел на него.

— Понять что? Что правительство США все еще завозит сюда контрабандный кокаин?

— Не правительство, друг мой, а ЦРУ.

— ЦРУ?

— Помните Мадлен Олбрайт? Госсекретаря?

— Да, помню.

— Она сказала, что ЦРУ ведет себя, словно у него синдром избитого ребенка. — Торн рассмеялся. — Я не уверен, что хорошо понимаю, в чем суть этого синдрома, но идея передана прекрасно, вы не находите?

Сердце Миллера готово было вырваться из груди. Его тошнило, голова кружилась.

— Вы оказались в очень непростой ситуации, детектив Миллер. Вы не кто иной, как последний в длинной цепочке людей, кто намеренно или случайно подверг опасности чертовски прибыльную операцию, которую ЦРУ проводит уже много-много лет.

Миллеру стало трудно дышать. Он посмотрел на Торна.

— Роби уже пытался, знаете ли, пять лет назад вместе с оперативником ЦРУ по имени Дэррил Кинг что-то изменить. Кинг сломался спустя примерно три недели. Героин. Курительный кокаин. Ему могли предложить все, что угодно.

— Дэррил Кинг работал в ЦРУ?

— Как и Кэтрин Шеридан, как и Энн Райнер. Энн я знал лично. Приятная дама, работала с Биллом Уолфордом.

Миллер вспомнил разговор в кабинете Ласситера. Тогда они решили, что работа Райнер на Уолфорда — это достаточный повод не подпускать к этой истории газеты.

— Они все работали на ЦРУ? Те, кого убили? — спросил Миллер.

— На ЦРУ. Все они были семьей ЦРУ. Помощники, коллеги, шпики, информаторы…

— И они вот так просто смогли убить этих людей…

— Что вы имеете в виду под «так просто»? Они убивали людей так просто, детектив Миллер. Они убили очень много людей…

— Ради денег?

— Ради денег, да. Ради денег и власти. Ради политического влияния. Как, по-вашему, ЦРУ оплачивает свои операции? Вы хотя бы представляете, сколько стоят некоторые эти проекты? — Торн презрительно махнул рукой. — Конечно, нет. Кокаин, поступающий из Никарагуа, оплачивает оружие и политические услуги, он оплачивает свержение агрессивных иностранных правительств и убийство политических деятелей. Вы же не думаете, что мы каждый раз приходим в казначейство, держа в руках шляпу, и клянчим триста миллионов долларов.

— Я… я не…

— И не забывайте о национальной безопасности, — прервал его Торн. — Когда война закончилась и мы, поджав хвост, убрались из Никарагуа, нам нужны были деньги, чтобы защитить людей. Госдепартамент, Министерство обороны, Совет по национальной безопасности, Министерство иностранных дел, разведка, даже само ЦРУ… Были люди, которых надо было защитить, люди, которые принимали по Никарагуа и безопасности Соединенных Штатов важные решения. Они могли оказаться на линии огня, если бы всплыла правда. Мы говорим о людях, которым пришлось иметь дело с ситуацией в Гренаде в восемьдесят третьем, в Ливии в восемьдесят шестом, в Сальвадоре, Панаме, Ираке, Судане, о людях, которые нужны нам до сих пор. Мы были обязаны сделать так, чтобы решения, которые они принимали на благо этой страны, никогда не подвергались сомнению. Правда поставила бы администрацию Рейгана на колени. Даже попытка убийства была направлена на то, чтобы отвлечь внимание общественности.

Миллер открыл рот, чтобы что-то сказать, но Торн его прервал:

— Неужели это не очевидно, детектив? Предполагалось, что в него будут стрелять. Честно говоря, Рейган никогда особо не блистал, поэтому я не понимаю, чего от него ждали.

— Это безумие! Кто бы пошел на такое?! Кто бы устроил покушение на президента?!

— ЦРУ, — ответил Торн. — Этим они и занимаются. Они стоят на страже. Они стоят на страже и защищают Америку. И они делают все, что необходимо, все, на что у остальных не хватает смелости и решительности. А потом еще удивляются, о чем блеют эти либеральные засранцы в конгрессе, когда начинаются разговоры о нарушении гражданских прав и свобод, о правах иностранных государств проводить такую политику, какая им по душе! — Глаза Торна горели от возбуждения, словно он хотел выложить Миллеру все, что знает. — Что касается ЦРУ, никто не имеет права ни на что, пока это не подтверждено Управлением…

— Вы же не хотите сказать, что Хинкли должен был застрелить Рейгана…

— Я не буду ничего говорить, но мы должны были проследить, чтобы он его не убил. На Освальда повесили убийство Кеннеди. На Серхана Серхана свалили смерть Бобби в отеле «Амбассадор» в шестьдесят восьмом году. А кто помог Вудворду и Бернстайну быть услышанными, когда они хотели выкинуть Никсона из Овального кабинета? Мы! Для этого мы и существуем. — Торн наклонился вперед. — А хотите знать, почему я вам все это говорю? Потому что вы не можете ничего с этим поделать, детектив Миллер.

Миллер был потрясен.

— Не стоит удивляться. Хотите знать, что случилось с Хинкли после попытки убийства Рейгана? Они отвезли его в дурдом, накачали медикаментами и превратили его мозги в пюре. Сегодня его заставляют думать одно, завтра другое, что противоречит ранее сказанному. И так постоянно. Его сбивали с толку, запутывали, заставляли сомневаться в собственном имени, в самом его существовании. Его загнали в такое состояние, что даже если бы он вспомнил, кто приказал ему убить президента, то не мог бы этого сказать. Теперь он может говорить все, что ему вздумается, потому что он похож на психа, а когда открывает рот, то становится законченным сумасшедшим. Кто поверит человеку, который пытался убить президента Соединенных Штатов?

Миллер чувствовал, как в груди медленно и неотвратимо растет гнев. Этот гнев появился много дней назад, но теперь Миллер столкнулся с человеком, который знал о ситуации намного больше, чем он. И этот человек насмехался над ним.

— Это невероятно, черт подери! — заявил Миллер. — Я не сумасшедший. Я офицер полиции, и найдется очень много людей, которых заинтересуют мои слова…

— Какие слова, детектив? О каком-то воображаемом заговоре, который тянется со времен войны в Никарагуа, войны, о которой большинство американцев не помнят? Или вы хотите рассказать о Джоне Роби, уважаемом преподавателе, писателе, кандидате на Пулитцеровскую премию? О том, что он был профессиональным убийцей на службе у ЦРУ и несет ответственность за десятки смертей в Никарагуа и во многих других странах? И все это по приказу правительства? Вы эту историю хотите рассказать, детектив, да? Или историю Ленточного Убийцы? Как одному наемнику на службе правительства дали задание зачистить кое-что здесь, в Вашингтоне? Он проявил творческий подход и решил применить старую систему складирования, которую мы практиковали в Никарагуа. — Торн улыбнулся, словно вспоминая старые добрые времена.

— Складирование? — переспросил Миллер. — Что вы имеете в виду?

— Тела. Десятки тел. Разложенных на деревянных полках и прикрытых брезентом. Мы обливали их лавандовой водой. Использовали ее литрами. Это был кошмар! Ужасная вонь от разлагающихся тел и лаванды. Кто это придумал, я не знаю. И на шею каждому трупу вешали бирку, как на багаж в аэропорту. На бирке писали, как следует избавиться от трупа. Одних надо было выбросить так, чтобы их обнаружили, другие должны были исчезнуть. Были специальные уборщики, которые делали это, как только туда поступали трупы.

— И этим занимался Роби? Вы мне это хотите сказать? Роби занимался этим в Никарагуа, а потом приехал и продолжил здесь?

— Нет. Боже, нет! Роби никогда бы такого не сделал. Роби очень, так сказать, приземленный человек. Нет, тот, с кем вы имели дело, это совершенно другой человек. Кстати, вы его знаете.

— Что?

— Труп, который вы обнаружили в багажнике. Это ваш так называемый Ленточный Убийца.

— И кто это был, черт побери? — спросил Миллер, понимая, что правда окажется намного ужаснее, чем он предполагал.

— Кто он был? Его звали Дон Карвало, но кем он был — это не имеет значения. Ему дали указание уладить кое-какие дела. По каким-то причинам он решил добавить немного отсебятины, поэтому его попросили с игрового поля. Вас, вероятно, заинтересует тот факт, что Роби убрал его.

— Роби убил его?

— По всей видимости. Но он сделал это лишь для того, чтобы Карвало не убрал вас.

Миллер едва мог дышать.

— Да не волнуйтесь вы так, детектив! Я думаю, сейчас вас уже мало чем можно удивить. У Роби на ваш счет были свои планы. Он пошел против нас много лет назад. Он повернулся спиной к компании, к своим учителями и коллегам. Он и Кэтрин Шеридан полагали, что мир имеет право знать, что случилось в Никарагуа, что до сих пор происходит. По объективным причинам мы не могли допустить этого. То, что он отослал документацию Барбаре Ли, Энн Райнер… Я не помню, как звали первую.

— Мозли. Маргарет Мозли.

— Да, точно. То, что спустя пять лет после провала с Дэррилом Кингом он начал все сначала, все это либеральное дерьмо о том, что случилось тогда… — Торн ударил кулаком по подлокотнику стула, и Миллер вздрогнул. — Когда дело касается национальной безопасности, таких понятий, как «хорошо» и «плохо», не существует.

— Вы сумасшедший, вы свихнулись!

Торн поднял руку.

— Я не закончил. — Он помолчал. — Общественность осудила вас, детектив Миллер. Она признала вас виновным. Неважно, что дало расследование коронера. Не имеет значения, какие показания дала ваш друг Мэрилин Хэммингз. Общественность заклеймила вас как нечестного полицейского, способного на преступление. Люди верят, что полиция более чем способна на то, чтобы защитить одного из своих. Поэтому никто не удивился, что вас оправдали. Другого и не ожидали.

Миллер был удивлен.

— Как, черт подери, вы…

— Да ладно, детектив! Вы же не думаете, что это дело осталось незамеченным? Откуда, по-вашему, Джеймс Килларни? Из ФБР? Вы думаете, ФБР интересна смерть нескольких одиноких женщин, одна из которых чернокожая жительница бедняцкого района? Почему-то мне так не кажется. Килларни из ЦРУ, как и Роби. Килларни передавал ваши отчеты прямо нам.

— Что это значит? Кто вы?

— Мы? Мы — обычные люди, детектив Миллер. Мы те, кто видит всю картину целиком. Нас не интересует дата следующей получки, с кем спят наши жены или куда повезти детей во время отпуска. Существует определенный взгляд на мир, детектив. Люди хотят видеть мир таким, и они хотят, чтобы так было всегда. Мы — те люди, которые дают миру то, или почти то, что ему нужно. То, что мы используем для своих операций ЦРУ…

— И вы верите в это? — перебил его Миллер. — Вы верите в то, что говорите?

Торн снисходительно улыбнулся.

— Я считал вас умнее, детектив. Мне казалось, что у вас должен быть более высокий уровень восприятия, чем у среднестатистического служащего. Но я ошибся. А я редко ошибаюсь, детектив. На своей должности я не могу позволить себе подобную роскошь. Будущее нынешней администрации, будущих администраций, даже тех, которые будут работать после моей смерти, — вот чем мы сейчас занимаемся. Эти вопросы беспокоят людей вроде меня. Мне все равно, если несколько человек, которые узнали слишком много, окажутся в могиле.

Торн глубоко вздохнул и поднялся со стула. Он снова подошел к стеклянной двери и стоял, повернувшись к Миллеру спиной.

— Я советую вам забыть об этой истории, детектив Миллер. Вам очень повезло, что вы до сих пор живы. Вы должны были быть на месте детектива Оливера. Но не думайте, что для вас все закончилось. Я не могу гарантировать, что вы дотянете до конца дня, не говоря уже о конце недели. Но если вы забудете об этом, смиритесь с тем, что делом занимается ФБР, тогда возможно — возможно! — о вас забудут важные люди. Некоторые люди мертвы. Их немного. Пятьдесят, может, сто, какая разница? Они должны были отступить, как следует сейчас поступить и вам. Но они этого не сделали. Они хотели знать, что происходит, хотя интуиция подсказывала им, что ввязываться не стоит. Когда люди начинали заниматься этой программой, они не думали, что никогда не смогут от нее избавиться. Когда они узнавали правду о Никарагуа, то начинали считать, что власти, а то и общественность, имеют право все знать. Они докладывали о своих открытиях начальству, приходили к нам, и мы этим занимались. Мы заключили соглашение, а потом они его нарушили. Джон Роби, Кэтрин Шеридан, Дэррил Кинг. Им это на пользу не пошло. Шеридан и Кинг мертвы, а Роби в бегах. Он, возможно, лучший убийца из подготовленных ЦРУ за все время, однако это всего лишь один человек против правительства США и его смежных ведомств. Что касается остальных, то им заплатили за то, чтобы они защищали нацию, а потом они исчезли… — Торн посмотрел на Миллера в упор. — Вы понимаете, о чем я?

Миллеру показалось, что он так и не получит ответы на все свои вопросы.

— Есть вещи, которые вы не понимаете, детектив Миллер. Нам нужно от вас только одно. Вы должны отступить, уйти тихо и незаметно. Примите тот факт, что вы проделали хорошую работу, узнали кое-что новое, но теперь пришла пора последовать совету Фрэнка Ласситера и Нэнси Коэн и заняться другими делами.

— Мне хочется узнать еще кое-что, — спокойно сказал Миллер. — Думаю, я имею право на это. Существует столько вещей, которые я не понимаю, которые не имеют смысла для меня, что я не могу просто так развернуться и уйти.

— Теперь это не имеет значения, детектив. Не имеет значения, что имеет смысл, а что — нет.

— Но вы знаете, что здесь произошло. Вы можете ответить на эти вопросы.

— С чего бы мне на них отвечать? — спросил Торн.

— Потому что, как вы сами сказали, не имеет значения, знаю я это или нет. Я ничего не смогу предпринять. Люди мне не поверят, и не только потому, что это кажется таким невероятным, а потому что я уже запятнал себя. Они уже верят, что я лгун, грязный полицейский.

— Да. Как я уже говорил, вас осудила общественность, детектив Миллер, и она признала вас виновным.

— Тогда позвольте мне понять, чтобы я мог уйти и забыть обо всем. Вы же видите, вашингтонские детективы очень упрямы. И если они берутся за что-то, то идут до конца.

Торн рассмеялся.

— Вы мне нравитесь, детектив Миллер. Я уважаю то, что вам удалось до сих пор оставаться в живых. Хорошо, я расскажу, но вам это добра не принесет. И я отвечу только на те вопросы, на какие захочу, а те, которые мне не понравятся, буду игнорировать, договорились?

— Кто убил первых трех женщин?

— Самых первых трех? Или первых трех, о которых вы узнали?

— Тех, о которых я знаю. Мозли, Райнер и Ли.

— Их убил Дон Карвало, ваша жертва из багажника и Ленточный Убийца.

— Он был из ЦРУ?

Торн кивнул.

— А эта история с лентами…

— Это фокус, который он выкинул по собственной инициативе. Даже если бы Роби не нашел его и не прикончил, он бы не прожил и недели после убийства негритянки.

— Наташи Джойс? — спросил Миллер.

— Из бедняцкого района с маленькой дочкой? Да, ее тоже убил Карвало.

— А Кэтрин Шеридан?

— Об этом следует спросить вашего друга Джона Роби.

— Ее тоже убил Карвало?

— Я же говорю, спросите об этом у профессора Роби.

— Они все были убиты, потому что знали о ситуации с Никарагуа?

Торн расхохотался.

— Ситуации с Никарагуа? Вы уже говорите штампами, словно чиновник с Капитолийского холма, детектив Миллер. Вы начинаете ориентироваться в положении дел.

— Они погибли из-за этого? Потому что знали, что там произошло?

— Нет, конечно, нет. На свете очень много людей, которые знают, что там произошло. Если бы мы избавлялись ото всех, кто об этом знает, то большая часть конгресса и весь сенат… Черт, пришлось бы большую часть администрации зарыть на Арлингтонском кладбище. ЦРУ трезво смотрит на ситуацию, не делает поспешных выводов и не принимает необдуманных решений. Как только принимается решение о ликвидации, оно передается через контролеров, резидентов, их помощников и еще бог знает через кого. А в конце цепочки находятся люди, подобные Джону Роби и Дону Карвало. Люди, смерть которых вас так интересует, были убиты, потому что узнали, что спустя столько лет после окончания войны в Никарагуа деньги от продажи наркотиков все еще поступают в ЦРУ.

— И ЦРУ послало убийц избавиться от них, — заметил Миллер.

— Чистильщики, механики, уборщики… У их профессии много названий.

— И сколько их?

Торн нахмурился.

— Понятия не имею. Но даже если бы и знал, я бы не ответил.

— И кто принимает решение о ликвидации?

— Без комментариев. Мы снова возвращаемся к стене. Стену должен кто-то охранять.

— К стене против кого? Против воображаемой коммунистической агрессии? Черт, ведь уже не пятидесятые годы!

— То, что сейчас не пятидесятые, не означает, что холодной войны нет. Я вот что вам скажу, детектив Миллер. Мы бы никогда не смогли сделать всего, что нам удалось провернуть в Ливии, Сальвадоре и так далее, не будь Никарагуа. Были люди вроде меня, Джона Роби, Кэтрин Шеридан, которые верили, что мы делаем правое дело ради демократии.

— И вы верите в это? — спросил Миллер. — Вы действительно верите, что наводнение Америки сотнями тонн кокаина для оплаты незаконных войн оправдано?

— Да ладно вам, детектив. Не будьте так наивны! Эти люди, о которых вы говорите, эти черные, испанцы, кубинцы, мексиканцы… Если бы они не получили кокаин из Никарагуа, они бы добыли его из десятка других мест. Мы, можно сказать, сделали им одолжение, дали им первоклассный продукт. Эти люди — животные. Они будут делать то, что делают, независимо от того, что им говорят. Они принимают наркотики. Они всегда их принимали. Они будут и дальше их принимать. И ни вы, ни я, ни кто-либо еще не может ничего с этим поделать.

— Вы верите в это? Вы действительно считаете, что мир таков, что вы можете указывать, кому жить, а кому умереть?

— Вы говорите так, словно у меня комплекс Бога, — заметил Торн.

— Мне кажется, что так и есть.

— Бог — это миф. Люди рождаются, люди умирают. У них есть время, чтобы что-то сделать или не делать ничего. Мы занимаемся своим делом, потому что верим, что люди имеют право на свободу от фашизма и коммунизма. Сотрудники ЦРУ отдали организации свои сердца и души. Они обещали, что будут выполнять свою работу, будут защищать нацию. А потом они обнаружили нечто, что расстроило их, и им захотелось поделиться этим с остальным миром. Несколько десятков человек. Их было несколько десятков. Вы действительно считаете, что можно ставить под угрозу безопасность страны из-за того, что кучка людей потеряла самообладание?

— Вам следует записать свои слова на пленку и потом прослушать. Вы хоть представляете, каким безумием это выглядит со стороны?

Торн только махнул рукой и снова повернулся к стеклянной двери.

— Так мы закончили? — спросил он.

— Что вы собираетесь делать с Роби? — спросил Миллер.

— С Роби? Рано или поздно он объявится, и кто-нибудь его пришьет.

— Так просто, — сказал Миллер.

— А зачем усложнять? Существуют определенные интересы, которые следует охранять. Эти интересы чертовски важны для безопасности и процветания страны, они намного важнее жизни нескольких отступников.

Торн подошел к столу, поднял трубку телефона и набрал какой-то номер.

— Охрана. Детектив Миллер уже уходит.

Когда Торн положил трубку и посмотрел на Миллера, тот понял, что должно случиться. Он понял, что Торн был таким разговорчивым не потому, что Миллеру никто не поверил бы, а потому что он не должен был покинуть это здание живым.

Мужчина, который привел его в кабинет Торна, забрал его пистолет. Он сейчас лежал в безопасном месте и дожидался его возвращения.

Но Миллер никогда не вернется.

— Возможно, Роби и помогал вам до сегодняшнего дня, — сказал Торн, — но он ошибся.

— Похоже, вы знаете о нем очень многое, — сказал Миллер, прикидывая расстояние между собой и дверью, между собой и стеклянной дверью. Он гадал, не заперта ли эта стеклянная дверь, насколько высока стена и что за ней. Может, там улица? Или еще одна часть комплекса на Джудишиари-сквер? И есть ли охрана с той стороны стены?

Кровь быстрее побежала по жилам. Миллер побледнел. Он чувствовал то же самое, когда Брендон Томас повернулся к нему, когда он понял, что тому все равно, что перед ним полицейский. Томас собирался убить его. Так же, как сейчас Торн. Но имя Торна никак не будет связано с этой историей. Он даст указание одному из своих людей, тот поговорит с кем-то еще, и этот кто-то увезет Миллера в тихое место и пристрелит. Или столкнет с крыши дома.

— Я знаю о Джоне Роби больше, чем он сам, — ответил Торн.

Он сделал шаг влево и повернулся спиной к стеклянным дверям, словно прочел мысли детектива и был готов помешать ему. Хотя Торн был ниже и легче Миллера, он смог бы задержать его до прихода охраны.

— Почему? — спросил Миллер.

Он хотел потянуть время и придумать хоть что-то. Телефон на столе… Графин, из которого Торн наливал арманьяк… В кабинете было много предметов, с помощью которых он мог атаковать судью. Но что потом? Он свалит его с ног и сбежит. Его увидят. Обвинят в нападении. За ним будут следить. У него не было оружия. Если Торн говорил правду относительно смерти Оливера, то Миллера уберут, несмотря на то что он детектив вашингтонской полиции.

— Почему? — словно эхо отозвался Торн. — Потому что я его тренировал, детектив Миллер. Я тренировал Роби, Шеридан, Карвало и десятки их коллег.

— И зовут вас вовсе не Уолтер Торн?

— Уолтер Торн, Фрэнк Риссик, Эдвард Перна, Лоуренс Мэттьюз… Я ношу все эти имена и ни одно из них. Я тот, кем должен быть, когда это требуется. То, что вы столкнулись с именем Дон Карвало и названием конторы «Объединенный траст», ничего не значит. Вы хоть представляете, сколько названий и имен мы используем, чтобы прикрывать свои организации и операции?

Миллер внимательно прислушивался к звукам, доносящимся из коридора. Он не мог решить, куда бежать. К двери? Или попытаться рвануть через двор и перемахнуть через стену?

— Если Роби доставлял вам столько хлопот…

— Почему мы просто не устранили его? — спросил Торн. — Потому что иметь дело с Джоном Роби и Кэтрин Шеридан — это не то же самое, что иметь дело с Маргарет Мозли, Энн Райнер, Барбарой Ли и Наташей Джойс. Есть определенные нюансы.

— Что он сделал? У него были улики? У него были материалы, которые должны были стать достоянием общественности в случае его смерти?

— У него было кое-что наше, а у нас было что-то, что принадлежало ему. Это была патовая ситуация. И такой она оставалась очень долго.

— У вас было что-то его? Что? Что у вас есть на Роби?

— Скорее, не что, а кто.

— Кто? — переспросил Миллер и понимающе кивнул. — Кэтрин Шеридан, верно? Вы угрожали, что убьете ее, если он…

— Нет, детектив. Роби не был настолько озабочен благополучием Кэтрин, чтобы ее смерть могла остановить его.

— Тогда кто? О ком вы говорите?

— Я говорю о…

То, что пуля практически бесшумно прошила левую створку стеклянных дверей, придало происходящему элемент сюрреализма.

Торн замолк на полуслове.

Только что он что-то говорил, а в следующий момент уже молчал.

Он постоял еще несколько секунд. Эти секунды, казалось, тянулись вечность. Миллер ждал, что судья скажет что-то еще.

Торн начал неуклюже сползать на пол, словно ему сообщили ужасную новость и он пытался справиться с потрясением.

Только тогда Миллер заметил маленькое отверстие в стекле.

И он понял, почему судья Торн пытается удержаться на ногах, цепляясь за полки с книгами, почему свет в его глазах померк, а изо рта доносится лишь приглушенное шипение, как из пробитого воздушного шара. Из уголка его правого глаза вытекла тонкая струйка крови.

Миллер обомлел.

Уолтер Торн опустился на колени и начал заваливаться на левую сторону, ударившись головой о край тяжелого стола красного дерева.

Миллер рванулся вперед в тщетной попытке его удержать. Рухнув на пол, покрытый ковром, Торн перевернулся на бок. Миллер опустился перед ним на колени, пытаясь уложить его на спину, поддерживая его голову и пачкая пальцы в его крови.

Миллер посмотрел на свои руки. Кровь потекла по ним, грозя вымазать рукава рубашки.

Небольшая лужа крови на ковре образовалась из-за маленького пулевого отверстия на правом виске Торна. На левом виске выходного отверстия не было, пуля осталась в голове.

Только тогда Миллер среагировал. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, закричать, позвать на помощь, хотя и знал, что слишком поздно.

Но не смог произнести ни звука.

Его начало трясти, словно в лихорадке. Он попытался встать, но ноги его не держали. Он схватился за подлокотник стула, на котором сидел Торн, и поднялся, а когда убрал руку, то увидел, что оставил на подлокотнике кровавый след.

Миллера тошнило. Его охватил почти животный ужас. Он потянулся за пистолетом, но его не было.

Он подошел к стеклянной двери и выглянул наружу.

Что он ожидал увидеть?

Пустой двор, черно-белые краски ноябрьского вечера. Его спокойствие резко контрастировало с безумием, которое творилось в кабинете судьи Торна.

Миллер едва стоял на ногах. Он прислонился к стене, снова оставив кровавый отпечаток.

Перед тем как попасть в кабинет Торна, он говорил с двумя людьми. Администратор записала его имя, а помощник Торна забрал его пистолет. Он был здесь, когда Торна убили.

Миллер был по уши в дерьме. Еще глубже, чем после истории с Томасом.

Он снова подошел к стеклянной двери. Потом посмотрел на Торна. Опустившись на колени, он притронулся к его шее. Пульса не было.

Ему захотелось пнуть Торна. Ему хотелось бить его по лицу и выкрикивать ругательства. Ему хотелось бросить вызов тому, что говорил этот мерзавец, объяснить, что он думает о его взгляде на мир. Он хотел сказать ему, что из-за людей, подобных Торну, мир был зловонной ямой, что из-за таких людей существовали наркотики, преступления, войны.

Но он ничего не сказал.

Чувства, которые владели им в последние дни, нахлынули с новой силой. Миллеру казалось, что он задохнется, что его сердце, не выдержав боли и страха, остановится. И их мертвые тела найдут в кабинете с запертой дверью и маленьким отверстием в стекле. И никто никогда не узнает, что же произошло между детективом Робертом Миллером и судьей Уолтером Торном.

Это навсегда останется загадкой.

А Джон Роби вернется в Маунт-Вернон. Он будет читать лекции по литературе и поэзии, а студенты будут смотреть на него, слушать его, и никто из них никогда не догадается, что этот человек убил больше людей, чем они могут себе представить.

Миллер был настолько сбит с толку, что не знал, чему верить.

Единственное, что он знал точно, так это то, что у него будут проблемы.

ГЛАВА 58

Между прибытием шефа охраны комплекса и вызовом коронера возникла небольшая пауза.

В это время Роберт Миллер и начальник охраны Торна искали во дворе следы того, кто застрелил судью.

В этот момент, когда Миллер не думал вообще ни о чем, ему вспомнилась запись, которую он видел в квартире Роби.

Кэтрин Шеридан.

— Поставь же, — сказала Кэтрин Шеридан.

Кэтрин Шеридан махнула рукой человеку, который ее снимал. Сзади видны были деревья. На ней был бирюзовый шерстяной берет.

Кэтрин Шеридан смеялась.

— Джон, ну же, — сказала она. — Убери камеру.

У Миллера подкашивались ноги. Он присел на одну из кованых скамеек, стоявших во дворе, и посмотрел на шефа полиции, который пытался упорядочить события последней пары часов. В какой-то момент он услышал, что приехала Мэрилин Хэммингз. Почему-то ему не хотелось ее видеть. Опять мертвый человек, легкая улыбка вместо приветствия, неприятные воспоминания о недавнем разговоре, словно причиной каждой их встречи должно быть что-то отвратительное: убийство, насилие, предательство.

Миллер сказал шефу охраны, имя которого он так и не удосужился спросить, что вернется во второй участок, напишет отчет, немедленно поговорит с помощником окружного прокурора и удостоверится, что для расследования убийства судьи выделены люди.

Шеф охраны спросил, зачем Миллер приходил к судье. Ему это было нужно для отчета. Миллер ответил, что приходил по поводу просроченного ордера, ничего особенного. Шеф охраны, похоже, удовлетворился его ответом.

Миллер вернулся к стойке администратора, попросил секретаря вернуть ему пистолет, расписался в журнале приема посетителей и быстро покинул здание. Сев в машину, он поехал прочь от Джудишиари-сквер, прочь от трупа Уолтера Торна, прочь от всего, что ему рассказал судья.

Он не поехал во второй участок. Он направился прямиком в Брентвуд-парк.

Сорок пять минут спустя Роберт Миллер стоял у здания, где располагался каток. Комплекс был официально закрыт, но Миллер показал значок, и его впустили. Он пошел к катку, внимательно осматривая каждый ряд.

Джон Роби поднял руку и улыбнулся ему.

Миллер остановился в проходе между рядами метрах в десяти от того места, где сидел Роби.

— Профессор Роби.

— Детектив Миллер.

— Я пришел допросить вас по поводу убийства судьи Уолтера Торна.

— Завтра убийство судьи Уолтера Торна окажется чем-то совершенно иным.

— Что вы имеете в виду? — спросил Миллер, подходя поближе. Он внимательно наблюдал за Роби, ожидая, что тот в любой момент может выхватить пистолет.

— Я имею в виду все, что угодно, — ответил Роби. — Правда и ее интерпретация не всегда совпадают, как это обычно и бывает в сфере моей деятельности.

Миллер сделал еще один шаг.

— Довольно, — негромко сказал он и услышал усталость в своем голосе. Это был голос человека, жизнь которого пошла прахом. — Я знаю многое о том, что произошло. Я только что провел достаточно времени с Уолтером Торном, и он сказал мне…

— Что он вам сказал? Он произнес речь? О том, как устроен мир, что есть люди, которые несут ответственность за защиту нации? — Роби понимающе улыбнулся. — Мне об этом рассказывать не надо. Я все это уже слышал.

— Что?

— У меня уже давно есть уши в офисе Торна. Я знаю, что там происходит.

— Значит, вы должны понимать, что мне еще многое неясно, — сказал Миллер.

— Его имя не Уолтер Торн, — заявил Роби. — Он жил под этим именем много лет, но все это бред. Его настоящее имя Лоуренс Мэттьюз. Я встречал его в университете штата Виргиния много лет назад.

Миллер подошел к Роби и сел рядом. Он достал из кармана конверт и вынул из него снимок.

— Вот этот. Я его не знаю.

Роби улыбнулся и взял фотографию.

— Патрик Суини, — сказал он. — Слышали это имя?

Миллер посмотрел на Роби. Выражение его глаз изменилось.

— Суини? Не знаю. Хотя что-то знакомое. Я уже слышал это имя.

— Его настоящее имя Дон Карвало. Он был тренером Сары. Это действительно так. Он был тренером по фигурному катанию.

— Я помню. До Пера Амундсена. — Миллер нахмурился. — Но она говорила, что Суини умер.

— В моей работе быстро понимаешь, что если не видел тело, то сложно сообразить, кто умер, а кто нет. И даже если видишь тело, это ничего не доказывает.

— Так что с ним случилось?

— Он долгое время был Доном Карвало, а потом стал Патриком Суини. Он пытался жить обычной жизнью, но потом его призвали назад, и он снова стал Доном Карвало. Мы с ним работали в Никарагуа. Мы вернулись оттуда и решили сделать что-то с кокаином, который продолжал поступать в Штаты. Я отослал документацию трем оперативникам ЦРУ, людям, которым, как мне казалось, я могу доверять. Эта документация должна была заставить их объявить тревогу. Они отчитались об этом руководителям отделений, те донесли контролеру, а контролер приказал Дону убрать этих оперативников.

— Мозли, Райнер и Ли, — сказал Миллер. — Вы им отослали информацию?

— Верно. Тогда Дон пришел ко мне и сообщил, что ему приказали убить их.

— И вы сказали ему их не убивать?

— Нет, Роберт. Я сказал, чтобы он их убил. Чтобы убил жестоко. Чтобы избил их, задушил и повязал на шеи ленты, а трупы спрыснул лавандовой водой. И сделал это так, чтобы мир заметил это. Чтобы мир не смог это проигнорировать.

Глаза Миллера стали огромными от удивления.

— Значит, Торн прав, — сказал он. — Карвало был Ленточным Убийцей.

— Не все, что говорил вам Торн, было неправдой. Мы существуем в хрупком состоянии видимости. Что-то, что кажется одним, наверняка окажется чем-то совершенно другим. Патрик Суини, Дон Карвало… Не имеет значения, какое имя вы используете. Он был убийцей. Он убивал людей по приказу правительства. Этим он занимался. И занимался много лет. Как и я. Мы давно решили, что некоторыми жизнями можно пожертвовать ради общего блага. — Роби слабо улыбнулся. Казалось, с каждым словом он устает все больше и больше. — Я не могу надеяться, что вы поймете. Люди не хотят понимать. Единственный аналог, который я могу предложить, — это неизлечимая болезнь. Возможно, рак. При создании вакцины, которая спасет миллионы, тысяча или, возможно, даже десять тысяч человек погибнут во время ее испытаний. Но в конце концов работа над вакциной завершится, и людям больше не придется умирать.

— Значит, вы были там, в Никарагуа.

— Мы все там были. — Роби указал на лица на фотографии. — Джеймс Килларни. Его звали Дэннис Пауэрс. Судья Уолтер Торн. Когда я познакомился с ним, он работал преподавателем в университете штата Виргиния под именем Лоуренс Мэттьюз. Я, Кэтрин и Дон Карвало.

— Вы в это верите, верно?

— Верили. Мы верили в это. А потом мы увидели правду.

— Тогда почему Дон Карвало должен был убить Мозли, Райнер и Барбару Ли?

— Потому что у него не было выбора. Потому что, если бы он не убил их, его бы убрали, а их бы убил кто-нибудь другой. Он поговорил со мной, и я сказал ему, что надо делать.

— А именно?

— Я сказал ему сделать это так, чтобы привлечь внимание общественности. Полиции, газет. Мы дали им Ленточного Убийцу.

— Чтобы мы поняли, что между Мозли, Райнер и Ли есть связь?

— Чтобы показать вам, что связь существует. Чтобы показать людям, которые нас наняли, что у нас есть выбор, что мы больше не бездушные машины для убийства. Чтобы сделать что-нибудь с тем, что происходит. — Роби потер руки, словно они замерзли.

— Но мы все испортили, верно? — спросил Миллер.

Роби рассмеялся. Похоже, ему было больно.

— Вы все испортили, да. Никогда не видел более неэффективной организации, чем вашингтонское управление полиции. Помните, я был его частью. Я проник в управление пять лет назад. Пытался сделать что-нибудь изнутри. В результате Дэррила убили, а меня ранили. И все напрасно.

— Значит, когда мы не увидели связи между первыми тремя жертвами, кто-то еще должен был умереть, чтобы напомнить нам, что проблема не решена.

Роби кивнул.

— И это была Кэтрин Шеридан.

— Верно.

— Дон Карвало не убивал ее, так?

— Он отказался.

— Тогда вам пришлось убить ее.

— Да.

— Значит, тот факт, что она отличалась от других жертв, то, что ее не избили перед смертью…

Роби поднял руку.

— Довольно. Вы даже не представляете…

— И вы оставили фотографии у нее дома под матрасом…

— Достаточно, — сказал Роби.

— Дон Карвало и Наташу Джойс убил?

— Нет, это сделал не Дон. — Роби глубоко вздохнул. — Наташу убил человек, которого вы знаете под именем Джеймс Килларни. — Роби закрыл глаза. — Килларни также приказали убить вас. Он бы убил вас, если бы вы пришли к моей квартире вместо детектива Оливера. В любом случае дело не в том, кто убил Наташу Джойс, а в том, что это произошло. Им не следовало этого делать. Не надо было убивать мать, у которой маленький ребенок, но… — Роби отвернулся и сокрушенно покачал головой.

— Но что?

— Что я говорю? Они не должны были убивать мать. Но они такое делают. Да что там, мы тоже это делали. Убивали матерей, отцов, даже детей. Если они вставали у нас на пути, они умирали. Такова природа войны. Необходимые и ожидаемые жертвы. — Роби вздохнул. — Я знал Дэррила Кинга. Он был хорошим человеком. Он хотел помочь. Он любил эту женщину, он действительно любил ее, а они погубили его, сделали наркоманом.

— Торн сказал, что вы убили Дона Карвало и закрыли в багажнике машины.

— Нет, я не убивал Дона. Килларни поручили им заняться. Им больше не нужны были жертвы с бирками и лентами. Это слишком близко к дому. Слишком явное напоминание. Торн сказал вам, что Дон Карвало убил детектива Оливера, верно? Это тоже был Килларни. На месте Оливера должны были быть вы. — Роби посмотрел на Миллера. В его глазах горел мрачный огонь. — Мы трое… я, Кэтрин и Дон, мы были очень молоды, когда попали туда. Мы проглотили ложь. Мы выполняли работу, которую нам приказывали делать. Мы убивали. Боже, мы убили так много людей, мы убили очень много людей…

— Пять лет назад эта история с Дэррилом Кингом, облава… Это было связано с кокаином, поставляемым из Никарагуа? Кинга застрелили из-за этого?

— Да. Я пытался привлечь внимание мира к этой проблеме, как только уехал из Никарагуа.

— Вы вернулись из Никарагуа, а Кэтрин забеременела, верно?

Роби слабо улыбнулся.

— Сара Бишоп, верно?

— Вы не так глупы, как кажетесь, детектив Миллер. Но здесь вы ошиблись.

— Сара Бишоп — ваша дочь, так ведь?

Роби покачал головой.

— Нет, — негромко возразил он. — Сара Бишоп не была нашей дочерью. Она была нашей совестью.

— Вашей совестью? Я не понимаю. Что вы имеете в виду?

— Манагуа, восемьдесят четвертый год. Я убил одного человека. Его звали Франсиско Сотело. Он был адвокатом. Мне сказали, что он передавал информацию сандинистам. Мне приказали убрать его и забрать кое-какую документацию. Я убил его, конечно, но в его кабинете документов не нашел. Тогда я поехал к нему домой. Я вломился туда и обыскал весь дом. Его жена застала меня.

— И вы ее тоже убили?

— Да. Ее я тоже убил. Но я не ожидал… Я не знал, что обнаружу там ребенка. Малышке было полтора месяца. Я нашел ее у них в спальне. Я только что убил ее родителей.

— Вы забрали девочку? Вы с Кэтрин забрали ребенка?

Роби улыбнулся.

— Да, мы забрали ее и привезли сюда. Мы нашли для нее семью.

Миллер начал понимать значение того, что они сделали.

— Значит, вы, Кэтрин и Дон Карвало решили рассказать миру о том, что произошло, но Джеймс Килларни и судья Торн…

— Мне сложно называть их иначе, как Дэннис Пауэрс и Лоуренс Мэттьюз.

— Но они все еще работали…

— Они все еще защищали мир от правды. Сара была нашим доказательством. Она была нашей совестью. Она была свидетельством того, что мы сделали в Никарагуа.

— Невероятно. Все это… Это слишком. Я не понимаю, как это что-то изменило. Этот кошмар… Это продолжалось столько лет, и пожалуйста… Люди погибли. Кэтрин мертва, Наташа Джойс мертва… Но что изменилось? И почему они просто не убили вас? Они могли убить вас, Кэтрин, Сару, и все.

— Я был слишком опасен, чтобы от меня можно было так легко избавиться. Между мной и Кэтрин… Они знали, что у нас есть информация, и понимали, что она попадет в газеты, в другие правительственные ведомства, если нас уберут. Нельзя было сделать так, чтобы мы просто исчезли. Мы не были простаками. — Роби помолчал, вздохнул и попытался улыбнуться. — Все эти годы я использовал то, чему меня научили, чтобы защититься. Черт, я даже в школе преподавал и написал несколько книг. Где-то я был Джоном Роби, где-то меня знали под другими именами. Я даже не могу вспомнить, сколько их у меня было, сколько разных жизней я прожил. Джон Роби и Майкл Маккалоу — это капля в море. — Он слегка нагнулся, словно что-то толкало его в спину. — Но когда мы вернулись, они начали угрожать Кэтрин. Она хотела уйти, но в нашем деле все не так просто. В то время они о Саре не знали, а мы никому не рассказывали. Нам нужно было принять решение по поводу ребенка. — Роби выпрямился и посмотрел на Миллера. — Мы должны были отдать ребенка в другую семью. И мы отдали ее. Мы поступили так, чтобы защитить Сару, чтобы убрать то, что они могли бы использовать против нас. Это было самым важным решением в нашей жизни, а когда она немного подросла, мы попросили Дона Карвало помочь нам. Он очень сблизился с девочкой. Он рассказывал нам, какая она. Я приходил сюда и смотрел, как она тренируется.

— И она не знала, кто вы такой?

Роби покачал головой.

— Она всегда знала, что она Сара Бишоп. Ей было полтора месяца, когда мы привезли ее в Штаты.

— А Кэтрин?

— Кэтрин видела ее. Иногда мы вместе приезжали сюда. Кэтрин оставалась в машине и смотрела, как девочку забирают родители. Она никогда с ней не разговаривала. Мы не могли открыть Саре правду. Это было очень рискованно. Люди, которые следили за мной, знали, что я прихожу на каток. Если бы Кэтрин пришла сюда со мной или встретилась с Сарой, это вряд ли выглядело бы как совпадение. Они бы моментально все поняли.

— Они не знали, что она дочь адвоката?

— Не знали. По крайней мере, мы так считали. Спустя много лет они решили, что между мной и Сарой существует связь, но они не знали, кто ее настоящие родители. Возможно, они даже считали, что это мы. Ее удочерение было неофициальным. Не было никаких записей. Но они понимали, что она мне небезразлична, что нужно просто начать ей угрожать.

— Так что изменилось? Что заставило вас и Дона Карвало пойти на это?

— Мы узнали, что Кэтрин умирает. Это все изменило, — ответил Роби. — Она не хотела умирать в приюте, не хотела провести последние месяцы жизни, дыша через трубки и мочась в утку. Она хотела вырваться, понимаете? Она хотела покончить с этой жизнью. Она хотела чувствовать, что сделала что-то хорошее, чтобы искупить свои грехи.

— Значит, она позволила вам убить ее?

Глаза Роби наполнились слезами.

— Вы даже не представляете, что значит убить любимую женщину… Держать ее в руках и знать, что ты ее убиваешь…

Миллер покачал головой.

— Не представляю, — тихо сказал он.

— А я представляю, — сказал Роби. — И мой отец представлял. Парадокс в том, что единственные две женщины, которых я любил в этой жизни, были убиты теми, кто любил их больше всего.

— Что? И ваш отец…

Роби не обратил внимания на восклицание Миллера.

— Любить кого-то настолько, чтобы быть в состоянии убить? Будьте благодарны судьбе, что вы не знаете, каково это, — тихо сказал он.

— В тот день, когда она умерла, она была с вами?

Роби закрыл глаза.

— В отеле. Мы пробыли так несколько часов. Мы смотрели фильм, этот глупый фильм, который она так любила. Боже, он даже был включен у нее дома.

— И вам пришлось убить ее, чтобы мы возобновили работу над этим делом? Чтобы мы увидели связь?

— Да, чтобы еще кто-нибудь понял, что произошло.

Пару минут Миллер молчал. Потом посмотрел на Роби.

— И вы знаете, что Килларни убил Наташу Джойс?

— Килларни, да. Он убил ее. Она пыталась выяснить, что случилось с Дэррилом. Она поговорила с кем-то в административном отделе полицейского управления. Файл Кинга был помечен, и уже через несколько минут этим делом занялись вплотную.

— Да, — сказал Миллер, — с ней общалась какая-то женщина по имени Франсес Грей.

— К тому времени они уже знали, что происходит. Отчеты, которые вы отправляли Килларни, передавались Торну и вашингтонскому резиденту. Килларни убил Наташу Джойс. Он же убрал Дона Карвало и Карла Оливера. Ему было поручено предотвратить любую утечку информации. И он сам вызвался на это задание.

— Почему? — спросил Миллер. — У него была на это причина?

— Мы с Килларни знакомы очень давно. В Никарагуа произошло кое-что… а он никогда… — Роби закашлялся и прижал руку к груди.

Миллер нахмурился и придвинулся к Роби.

— Вы в порядке? — спросил он.

Роби кивнул и на секунду закрыл глаза. По его щеке скатилась одинокая слеза.

— Была одна история, — сказал Роби. — Это все, что я могу сказать.

— И?

— Потом Дона опять вызвали на службу. И кошмар начался снова. Как только его вызвали, мы поняли, что не сможем защитить Сару так, как хотелось бы. Дон присматривал за ней, но когда его вызвали, это стало невозможно…

— Тогда вы решили, что нужно сделать так, чтобы угрожать ей стало бессмысленно?

— Когда Кэтрин заболела… Когда она заболела, мы поняли… — Роби вцепился в подлокотники сиденья. Его лоб блестел от пота. — Если бы Кэтрин умерла… Если бы смерть Кэтрин привела к тому, что власти начали расследование… — Роби глубоко вздохнул и прикрыл глаза, словно ему было очень больно. Потом добавил: — Если бы Кэтрин умерла, много документации попало бы в руки разных людей одновременно… — Он снова глубоко вздохнул и закашлялся.

— В чем дело? — Спросил Миллер. — Вы в порядке?

— В порядке, — слабым голосом ответил Роби. — Если бы документация попала в руки разных людей одновременно, а Кэтрин была бы уже мертва и они не могли бы добраться до меня, то не было бы смысла преследовать Сару. Никому бы ничего не угрожало.

Роби снова закашлялся, на этот раз громче и сильнее, достал из кармана платок и прижал его ко рту. Какое-то время он молчал, стараясь отдышаться. Когда он убрал платок, Миллер увидел на нем кровь.

— Что происходит? — спросил Миллер. — Вы больны?

Роби кивнул.

— Поэтому мне нужен был кто-нибудь, — прошептал он. — Кто-нибудь, кто будет знать, что произошло, кто-нибудь, кто будет знать правду. Я знал, что они доберутся до Дона, я знал, что Килларни достанет каждого… даже вас. Он хотел убить вас, но лишил жизни Оливера.

Роби закрыл глаза.

Миллер схватил его за плечо и встряхнул.

— Что с вами происходит? Что…

Роби открыл глаза.

— Мне очень жаль, что пришлось взвалить эту ношу вам на плечи, — сказал он. — Но поймите, я должен был переложить ее на кого-то. Мне нужен был человек, у которого нет семьи, который смог бы сложить эту мозаику и понять, что произошло…

— Вы сказали, что есть документация…

— Она уже в пути, — сказал Роби. — Она уже в пути, детектив Миллер. — Задыхаясь, он схватил Миллера за руку. — Уолтер Торн… Проследите траекторию полета пули… к зданию напротив. В кабинете сумка с винтовкой… на ней отпечатки…

Роби тяжело дышал. На него было жалко смотреть.

— Сделайте кое-что… — прошептал он. — Сделайте кое-что для меня.

Миллер смотрел на него, затаив дыхание.

— Нужно, чтобы кто-то присматривал за ней… чтобы они не добрались до нее. Это главная причина, почему вы попали в эту историю. Если мы с Кэтрин будем мертвы, им не будет смысла угрожать ей, но они злопамятны. Они могут начать мстить, поэтому мне нужен был человек, который сможет ей помочь…

У Роби, похоже, совсем не осталось сил. Тонкая струйка крови вытекла из уголка его рта и капнула на лацкан пиджака.

— Вы можете сделать это для меня? — невнятно произнес он. — Пожалуйста… приглядывайте за ней… чтобы они не убили ее из злости…

— Да, — ответил Миллер. — Я сделаю это.

Роби слабо улыбнулся, вытащил из кармана белый конверт и сунул Миллеру в руку. Миллер посмотрел на него. На конверте было аккуратно отпечатано одно слово. Тот же шрифт, что и на обороте фотографии, которую он нашел в офисе «Объединенного траста».

САРА.

В глазах Роби он прочел, что все кончено, все сказано, а если они что-то и упустили, то это уже не имеет смысла, поскольку игра закончена и все свободны.

Джон Роби обмяк на сиденье и прижался головой к плечу Миллера.

Миллер не пошевелился. Он закрыл глаза и открыл их, только когда заиграла музыка.

Из динамиков над головой Миллера полились нежные переливы фортепиано, и он увидел, как Сара Бишоп заскользила по льду. Он сидел не двигаясь и смотрел, как она то приседала в движении, то поднималась и вращалась на одной ноге.

К партии фортепиано присоединились струнные, и послышался женский голос:

Это любовь, что заставляет любить, Это любовь, что заставляет мечтать. Это любовь, которая хочет, чтобы любили, Это любовь, что заставляет плакать…

Каждый раз, когда она подъезжала к краю катка, сердце Миллера замирало.

Он наблюдал за Сарой Бишоп, и его глаза наполнялись слезами. Он гадал, сможет ли она когда-нибудь узнать и понять правду.

И она заметила их — детектива Роберта Миллера и Джона Роби, ее нового знакомого и старого друга, которые наблюдали за тренировкой.

Она подняла руку и помахала им, и Миллер помахал ей в ответ. Она приостановилась у края катка и заскользила назад.

Снова зазвучал нежный, душевный голос:

И те, у кого нет слез, Не смогут никогда любить… Нужно столько слез, Чтобы иметь право любить…

Прошел час, прежде чем Миллер позвонил в полицию с сотового телефона. Он просидел рядом с Роби всю тренировку Сары Бишоп. Когда она заскользила к выходу, то еще раз помахала им рукой. Миллер помахал ей в ответ. Они не разговаривали. Им было нечего сказать друг другу.

Приехали полицейские, а с ними и Том Александер. Они запаковали тело Роби в пластиковый мешок и положили его на носилки. Миллер сидя наблюдал, как они осторожно продвигаются к выходу.

Через какое-то время Том вернулся и спросил, как себя чувствует Миллер, не надо ли его куда-нибудь отвезти.

Миллер покачал головой.

— Я в порядке, Том. Я в порядке.

Александер улыбнулся.

— Могу вам даже процитировать кусочек из будущей газетной статьи: «Убийца полицейских».

— Да, обязательно назовут это как-нибудь так.

— Вас точно не надо никуда подкинуть? Я могу отвезти вас назад в город.

— Все в порядке. Я на машине. Хочу немного побыть один.

Александер понимающе кивнул.

— Берегите себя.

Миллер не ответил, только вымученно улыбнулся. Том Александер повернулся и направился к выходу.

Миллер закрыл глаза и глубоко вздохнул.

Он думал о дороге, о том, чтобы сесть за руль и ехать куда-нибудь без остановки. Все дороги одинаковы. Белые огни фар приближаются, красные огни задних габаритов удаляются. Просто выезжай на дорогу и не останавливайся. И неважно, куда ты едешь. Куда угодно, только бы подальше отсюда. Вдалеке бесконечный горизонт, и он близок к вечности настолько, насколько это возможно.

ГЛАВА 59

Утром во вторник, двадцать первого ноября 2006 года, десять дней спустя после гибели Кэтрин Шеридан, неделю спустя после убийства Наташи Джойс, команда по работе на местах преступлений под руководством Грега Рейда проникла в офис на Шестой улице, окна которого выходили на Джудишиари-сквер. Под половицами офиса они обнаружили сумку, в которой была спрятана легкая винтовка AR7. Баллистический анализ подтвердил, что пуля, извлеченная из черепа судьи Уолтера Торна, имела те же характеристики, что и тестовый образец, проверенный в лабораторных условиях.

На винтовке обнаружили отпечатки пальцев. Они не принадлежали Джону Роби.

Несмотря на то что анализ смазки в патроннике и стволе указывал на то, что винтовкой не пользовались много лет, было подтверждено, что из нее стреляли накануне вечером. Был произведен один выстрел с пятого этажа. Пуля пробила стеклянную дверь в кабинете Торна, вошла в голову судьи за правым ухом и несколько раз срикошетила от внутренних стенок черепа, убив его на месте.

Отпечатки пальцев были проанализированы и проверены по внутренним базам данных, но совпадений обнаружено не было.

В десять часов восемнадцать минут утра почтовый курьер появился в вестибюле здания, где располагался офис окружного прокурора. Секретарь расписался в получении пакета документов толщиной приблизительно в десять сантиметров. В течение следующих двух часов подобные пакеты были доставлены в офисы председателя Верховного суда США, восьми членов Верховного суда США, председателей подкомитетов палаты представителей по иностранным делам, правительственным операциям и разведке, восемнадцати конгрессменов, двенадцати членов сената, министров обороны и юстиции, председателя Совета национальной безопасности, а также в пресс-центр Белого дома. Подобные пакеты документов также попали на стол к главным издателям газет «Вашингтон пост», «Интернэшнл Хэральд трибьюн», «Лос-Анджелес таймс», «Нью-Йорк таймс» и, наконец, к руководителям отделений ЦРУ по иностранным операциям, разведке и вспомогательной деятельности.

Позже говорили, что внутренняя телефонная сеть, обслуживающая конгресс, сенат и большую часть разведывательного сообщества, вышла из строя, не выдержав нагрузки от шквала звонков. Однако этот слух так никто и не смог подтвердить.

В час восемнадцать минут пополудни тело агента ФБР по имени Джеймс Килларни было найдено на стоянке возле железнодорожной станции Юнион-стейшн. По всей видимости, он совершил самоубийство — сунул дуло пистолета в рот и вышиб себе мозги, которые заляпали салон автомобиля. Позже, в ходе рутинной процедуры идентификации, было выяснено, что отпечатки его пальцев совпадают с отпечатками на винтовке, из которой застрелили судью Торна. На его руках не нашли следов пороха, что могло бы указывать на то, что он держал пистолет тридцать восьмого калибра, который оборвал его жизнь, или винтовку, из которой убили судью. Однако было подтверждено, что Килларни убил Торна. Дело убийства Торна и самоубийства Килларни было закрыто.

Том Александер позвонил Миллеру домой.

— Атропин, — сказал он.

— Что?

— Он отравился атропином.

— Что это за дерьмо?

Получают из белладонны. Слышали о таком растении?

— Да, слышал.

— Бывают разные варианты. Смесь атропина и чего-то, что называется обидоксимом, даже дают военным, чтобы приглушить болевые ощущения.

— Скажи мне кое-что, Том, — сказал Миллер и почувствовал, что патологоанатом колеблется. — Он сильно мучился?

— То есть?

— Ему было очень больно?

— Он принял большую дозу, детектив, очень большую. Он знал, что умрет. После такого не выживают. Эта штука ускорила сердечную деятельность. Его сердце билось в восемь-десять раз быстрее обычного, а потом остановилось. Я не могу сказать, что он чувствовал, но думаю, что ему было несладко.

Миллер молчал.

— Знаете, почему он так называется? — спросил Александер.

— Что?

— Атропин. Почему он так называется.

— Нет, — ответил Миллер. — Понятия не имею.

— Назван в честь Атропы, одной из трех мойр. Это древнегреческая мифология. Атропа была мойрой, которая решала, как человеку умереть.

Миллер закрыл глаза. Он слышал биение собственного сердца.

— Увидимся, — сказал Александер. — Я решил, что вы захотите знать… насчет Роби. Поэтому позвонил.

— Спасибо, Том. Большое спасибо.

Послышались короткие гудки.

Миллер повесил трубку.

Среда, ранний вечер. Конференц-зал во втором участке. Присутствовали Ласситер и Нэнси Коэн. Миллер увиделся с Росом только за полчаса до собрания. Они перекинулись парой слов. Им и надо было перекинуться лишь парой слов. Миллер спросил, как дела у Аманды и детей. С ними все было в порядке.

— Джона Роби не существовало, — негромко сказал Ласситер.

Миллер посмотрел на Нэнси Коэн, потом на Роса.

Ласситер пожал плечами и попытался улыбнуться.

— Конечно, он существовал… он был реальной личностью… — Он замолчал и посмотрел на Нэнси Коэн.

— Это официальная позиция, — сказала Коэн. — Он прислал кое-какие документы всему чертовому правительству: конгрессменам, сенаторам, газетчикам… — Она помолчала и взглянула на Ласситера. — И в Верховный суд.

— Не продолжайте, — попросил Миллер. — Верховный суд наложил запрет на публикацию этих материалов.

Коэн не ответила.

— Конгресс проведет расследование… — начал Ласситер.

Миллер перебил его:

— Мне не нужны объяснения.

Ласситер и Коэн молчали.

— Я возьму неделю отпуска, — сказал Миллер. — Если можно.

Ласситер кивнул.

— Конечно, возьми неделю, а можешь и две.

Миллер встал.

Нэнси Коэн тоже поднялась со стула.

— Чем больше ложь…

Миллер улыбнулся.

— Тем быстрее в нее поверят.

— Так что вы будете делать? — спросила она.

— С чем? С этим делом? С Роби? — Миллер покачал головой. — Ничего. Вот что я буду делать. И не потому, что мне так хочется, а потому, что считаю, что нельзя больше губить людей из-за этого.

— Я вынуждена с вами согласиться, — ответила Нэнси, протянула руку и прикоснулась к его плечу. — Берегите себя.

— Попробую, — сказал Миллер.

Он распахнул дверь и вышел в коридор.

ГЛАВА 60

— Как и любой, кто его знал, — сказал Миллер.

Сара Бишоп покачала головой.

— Это так грустно… — прошептала она.

Они сидели за тем же столиком в столовой комплекса, что и в прошлый раз.

Теперь Сара казалась Миллеру совсем другим человеком, человеком с прошлым.

— Он был еще молод… то есть он был… с ним как будто все было в порядке.

— Наследственное, наверное, — предположил Миллер. — Слабое сердце. Я не знаю, что сказать. Он был хорошим человеком… И много думал о вас.

Сара кивнула, но промолчала. Она посмотрела на белый конверт, лежащий на столе. На конверте было ее имя. Из конверта выглядывал краешек банковского чека.

Миллер достал из кармана визитку.

— Здесь три номера. Телефон в участке, мой домашний и сотовый. Если что-нибудь понадобится, звоните. Джон просил меня присматривать за вами.

— Это как-то странно… За все годы знакомства мы разговаривали от силы десяток раз. Он мало рассказывал о себе. Я даже не знаю, что скажут родители…

— Вы можете сказать им, что он был щедрым человеком, у которого не было семьи, и что он хотел поддержать ваши надежды по поводу олимпиады.

— Вы действительно так думаете? Потому что я не могу найти ни одной причины, по которой он оставил бы мне столько денег.

Миллер пожал плечами.

— Я не знаю. Он не сказал.

Сара взяла конверт.

— Вы поедете со мной? Родители не были с ним знакомы. Они, наверное, будут в шоке, понимаете? Они совсем потеряют голову, когда увидят это.

Миллер положил руку ей на плечо.

— Конечно, — сказал он. — Я поеду к вашим родителям.

Она улыбнулась и на секунду отвернулась. Когда она снова посмотрела на Миллера, в ее глазах он заметил что-то, похожее на понимание или осознание, но оно тут же исчезло.

ГЛАВА 61

— Тяжелая работа, — сказала Хэрриет. — Роберт тяжело работает, но я уверена, что он будет за это вознагражден. — Она улыбнулась и положила ладонь на руку Мэрилин Хэммингз.

— Да все мужики такие, — ответила Мэрилин. — Долгосрочные инвестиции с сомнительными дивидендами.

— Посмотри на Зальмана, — сказала Хэрриет. — Мы женаты пятьдесят два года, и все равно… Ох, не знаю, что и сказать. Мы делаем, что можем.

В дверях возле лестницы появился Миллер.

— Что такое? — спросил он.

Мэрилин Хэммингз удивленно приподняла брови.

— Видишь, а он молодец, правда? — спросила Хэрриет.

— Что происходит? Вы что-то замышляете?

— Довольно! — отрезала Хэрриет, встала со стула и подошла к Миллеру. — Она хорошая женщина, — прошептала она. — Не будь глупцом, не упусти ее.

Миллер неодобрительно нахмурился.

Мэрилин Хэммингз поднялась и поправила юбку.

— Ты готов? — спросила она.

— Он готов как никогда, — сказала Хэрриет. — Так что ступайте и хорошо проведите время, ладно? Я уже уйду, когда вы вернетесь. Если вы вернетесь.

— Хэрриет! — прорычал Миллер.

Мэрилин улыбнулась и протянула руку.

— Была рада с вами познакомиться.

Хэрриет пожала ей руку.

— Аналогично, дорогая. А теперь идите и радуйтесь жизни. У меня дела.

Миллер и Мэрилин направились к машине.

— Хорошие люди, — сказала она.

Миллер кивнул.

— Да, это так.

— Она беспокоится о тебе.

Миллер улыбнулся и распахнул пассажирскую дверцу. Обойдя машину с другой стороны, он уселся на водительское сиденье.

— Так куда мы едем? — спросила Мэрилин.

— Поедем пообедать, но по дороге надо кое-куда заехать, — сказал Миллер. — Если ты не против. Мне надо кое-кого увидеть. Я быстро.

Мэрилин кивнула.

— Конечно.

В дороге они почти все время молчали. Мэрилин не чувствовала себя от этого неловко. Даже напротив. Ей было уютно. Неожиданно для себя она обнаружила, что ей приятно находиться в обществе Миллера.

Смерть Джона Роби осталась позади. С тех пор прошло уже почти две недели. Жизнь шла своим чередом. Миллеру пора было возвращаться на работу. Он наконец смог передохнуть и собраться с мыслями. Мэрилин ему не звонила, не желая мешать.

Он позвонил ей в этот день с утра. Как обычно, он говорил чуточку небрежно, но Хэммингз не обижалась.

— Привет.

— И тебе привет.

— Как жизнь?

— Нормально. А у тебя?

Миллер замялся.

— Я много сплю.

Это заставило ее улыбнуться.

— Я звонил…

Тишина, но не неловкая. Словно он придумал, что сказать, но потом решил, что это прозвучит не очень к месту.

— Да, ты звонил, — отозвалась она.

— Я хотел спросить… ну, ты понимаешь…

— Чем я занимаюсь?

— Да, чем ты занимаешься.

— А что? Хочешь прогуляться?

— Да, решил, что было бы неплохо. Если ты не против, конечно.

Она снова улыбнулась. Ее как будто приглашали на выпускной бал.

— Я не против, Роберт.

— Ты приедешь сюда или мне заехать за тобой?

— Я приеду. Скажи мне свой адрес.

Она записала его адрес.

— В семь?

— Давай.

— Хорошо. Тогда пока.

— Пока, Роберт.

Миллер повесил трубку.

Теперь он сидел возле нее и вел машину. Они ехали в какое-то незнакомое ей место. Миллер повернул налево, потом еще раз налево, проехал три-четыре квартала и притормозил возле четырехэтажного здания из коричневого кирпича.

— Подождешь или пойдешь со мной? — спросил он. — Я мигом.

— Я подожду здесь, если ты не возражаешь.

Он оставил ключ в замке зажигания.

Захлопнув дверцу, он зашагал к ступенькам перед зданием.

Мэрилин включила радио и нашла джазовую станцию, на которой в тот момент крутили песню Норы Джонс.

Она увидела, как Миллер подошел к двери и нажал кнопку звонка. Постояв, нажал снова.

За матовым стеклом двери загорелся свет.

Перед тем как дверь распахнулась, Миллер обменялся парой слов с кем-то внутри. На пороге стояла пожилая женщина с ребенком на руках. Ребенку было не более полугода. Женщина, казалось, была удивлена. Потом она кивнула и улыбнулась. Она повернулась и, по всей видимости, кого-то позвала.

Рядом с ней появился ребенок лет десяти. Это была чернокожая девочка с волосами, заплетенными в косички. В руках у нее была тряпичная кукла. Она протянула руку, и Миллер пожал ее.

Девочка тут же убежала снова в дом.

Миллер сказал что-то, достал из кармана конверт и протянул женщине. Она ничего не ответила и, похоже, была удивлена.

Миллер протянул руку и коснулся щечки малыша. Развернувшись, он зашагал обратно к машине.

Пожилая женщина глядела ему вслед.

Миллер забрался в машину, завел двигатель и выехал на проезжую часть.

Мэрилин обернулась и увидела, что женщина все еще стоит в дверях и смотрит им вслед. Потом Миллер свернул за угол, и Мэрилин потеряла ее из виду.

— Кто это был? — спросила она.

— Она заботится кое о ком.

— Ты дал ей денег?

Миллер кивнул.

— Сколько?

Миллер улыбнулся и пожал плечами.

— Это неважно.

— Кто эта девочка с косичками?

— Просто девочка.

— Это дочь Наташи Джойс?

Миллер повернулся и посмотрел на нее.

— Ну как бы я нашел ее дочь? Это же конфиденциальная информация.

Мэрилин промолчала.

Миллер смотрел на дорогу.

— Ты странный человек, Роберт Миллер, — негромко сказала она через какое-то время.

— Страннее некуда, — согласился он.

— Теперь ты говоришь, как Форрест Гамп.

— Жизнь похожа на коробку с шоколадными конфетами…

Мэрилин повернулась и легонько хлопнула его по плечу.

— Даже не вздумай начинать! — сказала она и рассмеялась.

Миллер тоже рассмеялся, и больше не имело значения, что случилось на крыльце того дома и сколько денег он дал пожилой женщине.

Через какое-то время она спросила:

— Ты хочешь поговорить о том, что случилось?

— О чем? — спросил он. — О том, что случилось с Роби?

— Да, об этом.

Миллер улыбнулся. У него было отрешенное, философское выражение лица.

— В том-то и дело, Мэрилин, что ничего не случилось.

— Но…

— Мы уже скоро приедем, — сказал он. — Ты любишь итальянскую кухню?

Она помолчала, потом ответила:

— Да, конечно.

Он припарковался у небольшого ресторанчика с навесом бордового цвета. Через окно Мэрилин видела столики со стоящими на них зажженными свечами.

Миллер распахнул дверцу машины. Выйдя, она посмотрела ему в глаза.

— Один день? — спросила она.

Миллер отвернулся и посмотрел вдаль.

— Не знаю, что тебе ответить, — тихо сказал он. — Где-то я потерял две недели жизни. Не уверен, что смогу их когда-нибудь наверстать. Все кажется таким смутным и нереальным. Я даже не совсем понимаю, что случилось. — Он повернулся к ней. — Я жив. Много людей умерло, а я жив. Не знаю, что еще сказать, Мэрилин. Что-то случилось, а потом все закончилось, и есть очень много людей, заинтересованных в том, чтобы никто никогда не узнал, что же произошло. Я просто постараюсь собрать вместе то, что осталось, и решить, что делать дальше.

— И это тебя не беспокоит? Что ты знаешь все это… что случилось с Роби. Люди погибли, а ты не можешь ничего сказать?

Миллер закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Сегодня, — тихо сказал он, — сегодня меня это не беспокоит.

Мэрилин протянула руку и коснулась его лица.

— Я не ошиблась в тебе, — сказала она. — Я положилась на интуицию и, похоже, не прогадала.

Миллер вопросительно взглянул на нее.

— Брендон Томас… Он сам упал или его толкнули?

Миллер по-прежнему смотрел на нее.

— Ты когда-нибудь сомневалась?

— Честно? Да, сомневалась.

— Тогда ты меня не знаешь.

— Но теперь у меня появилась возможность это исправить, верно?

Миллер улыбнулся.

— Надеюсь, что да.

— Ну так пойдем и поедим.

— Пойдем.

Он распахнул перед ней дверь.

Он не считал, что Роби или Шеридан погибли зря.

Возможно, мир никогда не узнает правду о том, что случилось, но Миллер верил, что со смертью Джеймса Килларни и Уолтера Торна и благодаря документации, разосланной Роби, которая заставила содрогнуться все разведывательное сообщество, священное чудовище, по крайней мере, было ранено.

Возможно, если нанести ему еще несколько ран, священное чудовище раскроет новые тайны и издохнет. Однако это была другая война для другого времени.

На какое-то время мир готов поверить, что убийство Кэтрин Шеридан было всего лишь проявлением неоправданной жестокости.

Примечания

1

Вальтер Скотт, поэма «Мармион» (перевод В. Бетаки). — Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.

(обратно)

2

Род североамериканского орешника.

(обратно)

3

До встречи (фр.).

(обратно)

4

Несуществующая книга, выдуманная американским писателем Ричардом Кондоном.

(обратно)

5

Мартин Лютер Кинг-младший. Из письма из тюрьмы в Бирмингеме от 16 апреля 1963 г.

(обратно)

6

Термин «погодная музыка» описывает мягкие инструментальные аранжировки популярной музыки.

(обратно)

7

Никарагуанский государственный деятель; официально считался 33-м и 35-м президентом Никарагуа, но фактически был диктатором с 1936 г. и до своей смерти.

(обратно)

8

Остров в 6 км от мыса Кейп-Код на юго-востоке штата Массачусетс, популярное место отдыха.

(обратно)

9

Kentucky Fried Chicken — американская сеть ресторанов фастфуда.

(обратно)

10

Это любовь (фр.).

(обратно)

11

Разведка Германской Демократической Республики.

(обратно)

12

Конгломерат германских концернов, созданных в 1925 году, и ранее во время Первой мировой войны, сотрудничавший с нацистами.

(обратно)

13

Объединение восьми старейших привилегированных учебных заведений на северо-востоке США.

(обратно)

14

Цепь горных хребтов и массивов на юго-восточной окраине системы Аппалачей в Северной Америке.

(обратно)

15

Кларенс Дэрроу (1857–1938) — ведущий американский адвокат, член Американского союза защиты гражданских свобод.

(обратно)

16

Пятая поправка к Конституции США дает право лицам, подвергаемым допросу, не отвечать на вопросы, если ответы могут быть использованы против них.

(обратно)

17

Схема, по которой героин транспортировался из Турции через Францию в США. Операция достигла наибольшего размаха в конце 1960-х — начале 1970-х гг.

(обратно)

18

Компьютерная программа, обрабатывающая базы данных профилей ДНК преступников, образцов тканей с места преступления и пропавших без вести людей.

(обратно)

19

Кофейный напиток, изготавливаемый из порции эспрессо и небольшого количества молока. Также известен как эспрессо макиато.

(обратно)

Оглавление

БЛАГОДАРНОСТИ

ПРОЛОГ

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

ГЛАВА 36

ГЛАВА 37

ГЛАВА 38

ГЛАВА 39

ГЛАВА 40

ГЛАВА 41

ГЛАВА 42

ГЛАВА 43

ГЛАВА 44

ГЛАВА 45

ГЛАВА 46

ГЛАВА 47

ГЛАВА 48

ГЛАВА 49

ГЛАВА 50

ГЛАВА 51

ГЛАВА 52

ГЛАВА 53

ГЛАВА 54

ГЛАВА 55

ГЛАВА 56

ГЛАВА 57

ГЛАВА 58

ГЛАВА 59

ГЛАВА 60

ГЛАВА 61 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg