«В осаде (Рис. А. И. Щербакова)»

Ч. Робертс В ОСАДЕ

Нельзя сказать, чтобы положение толстенького ребенка, сидевшего у матери на левой руке, было удобно, а между тем малютка был, по-видимому, очень доволен. В липких ручках своих он держал кусок недавно сваренного сахару и мял его беззубыми деснами, а большие, широко-открытые глазки его спокойно смотрели на окружающую тьму.

В левой руке женщины болтался старый жестяной фонарь с огарком сальной свечи, тусклый свет которой робко мерцал среди густых теней темного леса. В правой руке женщина держала большое жестяное ведро, до половины наполненное свежим сахарным кленовым соком. При неясном свете мерцающего огарка переходила она от одного сахарного клена к другому, опоражнивая чашки из березовой коры, подвешенные к деревянным трубочкам, которые были вбиты в ствол дерева.

Женщина посмотрела внимательно на свечу и, увидя, что она совсем догорает, со страхом оглянулась через плечо. Теперь она еще больше спешила опоражнивать березовые чашечки, вешая их после этого опять на место; она боялась, что ей придется без огня возвращаться к хижине.

Соку было много нынешней весной, значит, предстоял обильный сбор сахара. Дом Дэви Стона и его ферма находились на другом конце долины «Малаго Котла» и в трех милях расстояния от горного кряжа, поросшего сахарным кленом, где находилась временная стоянка Стона. Она состояла из маленькой хижины, сколоченной из грубых бревен, и открытого сарая, где был устроен очаг с трубой и большим железным котлом для варки кленового сока, из которого получался сахар. Жидкий сок наливали в котел и кипятили на ровном огне; чем больше он густел, тем больше покрывался пеной, которую постоянно снимали. В хижине всегда жил кто-нибудь, когда наступал сезон варки сахару.

Хижина Дэви Стона стояла на открытом месте в лесу. Расстояние между домом и сахарной стоянкой равнялось трем милям или даже меньше того. Дэви Стон гордился своей фермой, которую он устроил для себя в нетронутой никем еще местности, расположенной в верхней части долины; но еще более-гордился он своей стройной сероглазой женой и тремя здоровыми, веселыми детьми. Весною, когда необходимость заставляла его жить в хижине, он любил смотреть на сосновую рощу в конце долины, где скрывался его дом.

И вот однажды вечером, в самый разгар сбора и варки кленового сока, Дэви Стон получил извещение немедленно явиться в селение по одному очень важному делу, не терпящему отлагательства.

— Ничего не поделаешь, Манди! — сказал Дэви. Придется взять тебе малютку с собой и отправиться в хижину. Надо последить за варкой.

— Что ты, папа! — запротестовала жена. — Как же я оставлю Лиди и Джо?

— Ничего им не сделается! Лиди десять лет уже, — отвечал Дэви.

Мистрис Стон согласилась, так как дети ничего не имели против того, что им придется остаться одним. Манди, говоря по правде, была очень довольна предстоящей новой обязанностью, которая до некоторой степени нарушала ее однообразную жизнь. Уже не в первый раз занималась она варкой сахара и хорошо знала, в чем заключается эта работа, а потому весело готовилась к ней, и путешествие в лагерь представлялось ей в виде какого-то приключения.

Вышла она, однако, из дому позже, чем думала. Ребенок, которого она держала на руке, весело гудел, а дети провожали ее криками «до свидания», стоя на пороге дверей. Джек, большая охотничья собака, хотел во что бы то ни стало сопровождать ее. Спускаясь вниз по долине и проваливаясь то-и-дело на тающем снегу, Манди все время думала о том, почему собака, всегда предпочитавшая оставаться с детьми, захотела вдруг пойти с нею.

Манди очень устала, пока добралась, наконец, до хижины, но веселое настроение духа все еще не покидало ее. Когда на сахарном сиропе, медленно кипевшем в котле, появилась пена и она, сняв ее, вылила сироп в большую сковородку и поставила на снег, тьма значительно уже сгустилась над лесом. В своей поспешности она не заметила раньше, что свеча совсем почти догорела, и, взяв фонарь, жестяное ведро и ребенка, отправилась к деревьям собирать сок, пока еще не стемнело.

―――

Не успела она еще опорожнить последней березовой чашки, как свеча погасла. Непроницаемая тьма сразу хлынула ей в лицо и навела на нее ужас. Она не трогалась с места, пока глаза ее не освоились с темнотой. Она чувствовала себя смертельно уставшей; ребенок и полное соку ведро были так тяжелы, что ее предприимчивость окончательно покинула ее.

Усталость эта была отчасти причиной того, что она начала трусить. Она прислушивалась ко всему с напряженным вниманием; ей казалось, что она слышит шаги и хрустенье проваливающегося под ними оледенелого снега. Глаза ее тем временем настолько уже освоились с темнотой, что она довольно ясно видела тропинку, темнеющие стволы деревьев и разбросанные между ними группы кустарников. Дрожа всем телом и прижимая к себе ребенка, пустилась она по дороге к хижине. Она все время старалась ступать как можно осторожнее, чтобы не делать шуму, который мог бы привлечь кого-нибудь из диких обитателей леса.

Чем больше она спешила, тем больше усиливался ее панический страх, и только плохая, неровная дорога да ноша, которую она тащила с собой, мешали ей пуститься бегом. Манди задыхалась, колени ее подгибались, и ей казалось каждую минуту, что она упадет. Какое беспредельное облегчение почувствовала она, когда в пятидесяти шагах от хижины увидела темную высокую фигуру, стоявшую у кустарника на повороте тропинки! В ту минуту она в состоянии была подумать только одно: что Дэви вернулся раньше, чем надеялся. Она даже не остановилась, чтобы спросить: «как и почему?», но, задыхаясь и почти рыдая, крикнула:

— О, Дэви! как я рада… возьми ребенка!

И с этими словами она поспешила вперед, чтобы передать Дэви ребенка. Но вдруг она увидела что-то чужое в высокой фигуре, смутные очертания которой виднелись среди кустов. И… почему же Дэви не говорит? Она остановилась, отступила назад, щеки ее похолодели… очертания фигуры, когда она двинулась вперед, сделались более определенными. Она ясно видела массивное туловище, сверкавшие белые зубы и свирепые глаза.

С криком невыразимого ужаса отскочила она назад, прижала к себе ребенка и, бросив в лицо чудовища ведро с кленовым соком, пустилась бежать к хижине. Только у дверей она ясно поняла, что тот, кому она хотела отдать ребенка, был огромный медведь.

Ошеломленный в течение нескольких минут потоком жидкости и ударом в голову жестяного ведра, медведь не сразу бросился ее преследовать. Он только-что вышел из логовища после долгого зимнего сна и, голодный, находился в сильно раздраженном состоянии. Ломая кусты по дороге, он пустился преследовать убегающую и едва не догнал Манди, которая еле-еле успела закрыть дверь перед самым его носом. Опустив тяжелую щеколду, она увидела, к своему ужасу, как легка и тонка дверь. Она подумала, что чудовищу достаточно будет нанести несколько ударов лапой, чтобы сломать ее. Она не знала, как бывает осторожен медведь, как подозрительно он относится ко всему, что напоминает западню, и как боится человеческого запаха.

В хижине не было никакого огня; ее освещали только красноватый отблеск пламени очага и сероватое ночное небо, смотревшее в окно. Манди так ослабела от испуга, что не в силах была искать свечей; задыхаясь от волнения и усталости, она прислонилась к стене и не спускала глаз с окна, ожидая каждую минуту увидеть в нем медведя. Плач ребенка привел ее в себя. Малютка потерял кусок сахару, когда Манди бежала, и выражал свое недовольство. Манди села на скамью у очага кормить ребенка, продолжая смотреть в окно.

А медведь из осторожности отошел в сторону, когда дверь захлопнулась перед самым его носом.

Он снова подошел к дверям, приложил нос к щели и шумно потянул в себя воздух, а затем с такой силой налег на дверь, что она затрещала, но щеколда и петли выдержали, к счастью, этот натиск. У Манди сердце замерло от ужаса. А медведь опять пошел вокруг хижины. Окно привлекло его внимание. Манди слышала, как он когтями царапает наружную обшивку хижины, и вслед за этим увидела в окне черную тень медвежьей головы.

Манди положила ребенка на скамейку, выхватила из печки головню и, бросившись к окну, ударила ею в том месте, где находилась голова. Стекло с треском разлетелось вдребезги, и черная голова исчезла. Медведь остался невредимым, но огненное орудие заставило его быть осторожнее. С сердитым ворчанием отошел он от окна и сел на задние лапы. Он чего-то ждал.

Манди взглянула на ребенка. Малютка, сытый и согретый, сладко спал. Манди не переставала чувствовать весь ужас своего положения, и ей стоило неимоверных усилий молча слушать ежеминутно повторяющееся царапание медведя и томительную тишину, наступавшую в промежутках. Ей пришла вдруг безумная мысль — взять одну из головешек, открыть дверь и броситься на медведя. Но в следующую минуту она отказалась уже от этой отчаянной и неразумной попытки. Затем она вспомнила, что медведи любят сладкое. В углу стоял стол, на котором лежала груда больших кусков сахару, имевших форму сковородок, в которых их охлаждали. Она схватила один из них и бросила его через разбитое окно. Медведь подошел к куску, желая узнать, что это такое, и тут же с таким старанием принялся за него, что не прошло и полуминуты, как сахар исчез в его огромной пасти. Он снова подошел к окну, требуя новой получки, и Манди поспешила исполнить его желание.

Медведь выказал необыкновенную страсть к кленовому сахару. Запас сахару быстро истощался, и страх Манди сменился негодованием. Но медведь с таким сердитым видом двинулся к окну, когда она, возмущенная его жадностью, не сразу бросила ему подачку, что она поспешила снова удовлетворить его, с отчаянием думая о том, что с нею будет, когда у нее выйдет весь сахар.

В то время, как она стояла у окна и со страхом рассматривала медведя, который держал лапами кусок сахару и грыз его, в глаза ей бросилось красное зарево на небе по ту сторону долины. С минуту стояла она неподвижно, пока не определила наконец места пожара. С громким криком бросилась она к двери и распахнула ее… но, кроме тьмы и леса, она ничего не увидела. Она опомнилась, закрыла дверь и вернулась к окну.

А медведь, доевший последний кусок сахара, сел на задние лапы и, навострив уши и полуоткрыв пасть, повернул голову в ту сторону, где на темном ночном небе пылало яркое зарево.

Когда из-за верхушек сосен потянулись длинные языки пламени, Манди пыталась уверить себя, что горит не дом, а хлев. На таком расстоянии трудно было сказать определенно, что горело. «Если это дом, говорила она себе, — то слишком еще рано, дети не спят; а если они уже легли, то Джек разбудит их, или, может быть, соседи, увидя пожар, прибегут, успокоят детей и возьмут их к себе». Она старалась не допустить ужасной мысли, что огонь может застать детей спящими. Будь она одна, она не побоялась бы страшного чудовища, державшего ее в осаде, и бросилась бы бежать. Но с ребенком! Будет ли она в состоянии бежать с такой ношей? Оставить его здесь нельзя; медведь, заметив ее отсутствие, постарается пробраться в окно или выдавить дверь. А между тем стоять здесь в бездействии и смотреть на грозные языки пламени… нет! от этого можно было сойти с ума! Она вспомнила о горящей головне, с помощью которой ей удалось отогнать медведя от окна. Если она возьмет с собой самую большую головню, медведь не посмеет следовать за нею. Но дрова все уже прогорели в печке, и там ничего больше не оставалось, кроме угольев; в своем волнении она не заметила, что в хижине становилось все холоднее и холоднее. Она поискала топлива, но его нигде не оказалось. Она подошла к скамейке и прикрыла теплым одеялом спящего ребенка. Вдруг, она услышала, что медведь снова тянет воздух, обнюхивая щель в дверях. Она почувствовала страшную слабость и решила прилечь рядом с ребенком, но вместо этого свалилась на пол.

Обморок, вызванный волнением, перешел постепенно в глубокий сон, и она пролежала довольно долго, не двигаясь с места. Плач ребенка привел ее в себя. Окоченелая от холода, в полубреду вскочила она на ноги, села на скамейку и покормила ребенка; потом снова уложила его спать. Сознание скоро вернулось к ней, а с ним вместе тоска и страх. Шатаясь подошла она к окну.

Манди дрожала всем телом; она неспособна была думать о чем-нибудь. Медведь, казавшийся во тьме еще массивнее и бесформеннее, стоял в десяти шагах и смотрел на нее; она ответила ему таким же упорным взглядом, не испытывая при этом ни малейшего страха. Вдруг она увидела, что медведь склонил голову, как бы прислушиваясь к чему-то. В следующую минуту он бесшумно исчез в темноте. Послышались торопливые шаги и лай собаки, предупреждающей об опасности. Лаял Джек. Манди бросилась к двери и распахнула ее.

―――

Дэви Стон возвращался домой раньше, чем думал. Последние две мили он прошел почти бегом, не спуская глаз с яркого зарева на небе. Сердце его все время сжималось от страха и нестерпимой боли. Когда он подошел к ферме, то увидел, что хлев объят пламенем, но дети были здоровы, а дом и скот целы. Дети поселенцев находчивы. Они не растерялись — отвязали скот во-время и выпустили его на свободу. Соседи, увидя зарево, сейчас же бросились на помощь и нашли детей на крыльце дома, где они с таким восторгом следили за пожаром, что можно было подумать, будто это иллюминация, устроенная для собственного их удовольствия. Дело оказалось лучше, чем думал Дэви, но его беспокоило то обстоятельство, что Манди не вернулась домой. Трудно было предположить, чтобы она не заметила зарева из окна хижины. Почему же она не пришла? Бегом, в сопровождении Джека, отправился он в хижину.

Ужас охватил его, когда он увидел, что там темно. Ни малейшего признака света ни в окне хижины, ни в сарае для варки сахара. Значит, огонь, на котором стоял котел с сахарным соком, погас. Не успел он этого подумать, как зоркие, опытные глаза его заметили в темноте очертание темной фигуры, удалявшейся от хижины. Джек заворчал, залаял и бросился вперед.

Кровь застыла в жилах у Дэви, и, подбежав к дверям хижины, он крикнул не своим голосом: «Манди! Манди! Где…»

Не кончил он еще своего вопроса, как дверь распахнулась, и Манди, дрожа и рыдая, бросилась к нему на шею:

— Дети?.. — крикнула она задыхаясь.

— Живы и здоровы, — отвечал Дэви. — Сгорел хлев… скот успели вывести. Что случилось здесь? Что задержало тебя?..

Он замолчал, потому что жена его плакала и смеялась в одно и то же время, крепко прижимаясь к нему.

— О, Дэви! — воскликнула она, наконец. — Медведь нападал на нас… всю ночь… И… он съел весь сваренный сахар до последнего куска.