«Кит»

Кит (fb2) - Кит (пер. Инесса Яковлевна Шафаренко) 7900K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Леонард Харрисон Мэттьюз

Сборник под ред. д-ра Леонарда Харрисона Мэттьюза

Кит

ГИДРОМЕТЕОИЗДАТ ЛЕНИНГРАД. 1974

THE WHALE

LONDON, 1968

EDITED BU DOCTOR L. H. MATTHEWS

Перевод с английского И. Я. ШАФАРЕНКО

Под редакцией д-ра биол. наук К. К. ЧАПСКОГО

К 45

Коллектив авторов.

Кит. Л., Гидрометеоиздат, 1973.240 с. с ил.

«Все о ките» — так с полным правом можно было бы назвать эту книгу, которая содержит описание всех видов китообразных, сведения об их образе жизни, повадках, местах обитания, историю их изучения с XVI века до наших дней, историю охоты на них и описание связанных с ней морских экспедиций, обзор новейших научных данных о поведении китов, а также сведения о современном китобойном промысле и его промышленном значенииВ составлении книги принимали участие крупнейшие специалисты разных стран: зоологи, океанологи, географы, историки, моряки.Многогранность привлеченного материала, яркость изложения и большое количество иллюстраций делают книгу интересной для широкого круга читателей.

К

0281-218

6-73

069(02)-73

Консультант по морской терминологии д-р воен.-мор. наук К. В. ПЕНЗИН

© Гидрометеоиздат, 1973

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предпосылая этой переводной книге о китах вступительный текст, хочется начать его не с информации об ее авторах, не с содержания самой книги, не с разбора ее достоинств и недостатков и даже не с тревожных нот по поводу судьбы самых крупных животных нашей планеты — усатых китов и кашалота, а с того чуть ли не всеобщего внимания, которым недавно завладели дельфины — меньшие «братья» этих морских великанов.Их громкая, интригующая и несколько загадочная популярность, прокатившаяся мощной волной почти по всему миру, в 60-х годах достигла и пределов нашей страны, вызвав у советских читателей едва ли не большую сенсацию. Статьи в журналах, заметки в газетах, вмиг расхватываемые зарубежные и отечественные научно-популярные книги, наконец, устные сообщения — весь этот нараставший, как снежный ком, поток информации (подчас несколько сгущавшей краски, а то и отдававшей слегка антропоморфизмом) сделал этих теплокровных обитателей морских просторов предметом обостренного жгучего интереса.Вспоминаю светлый ленинградский вечер пятилетней давности... Уже за квартал до Центрального лектория, в котором мне предстояло прочитать лекцию о дельфинах, чувствовалось необычайное оживление: потоки людей текли к одному и тому же зданию. В этой толпе выделялись отдельные фигуры, мечущиеся из стороны в сторону. Некоторые из них, когда я равнялся с ними, обращались и ко мне с робкой надеждой на «лишний билет», точь-в-точь как это бывает у театров и концертных залов... Что-то не припомню другого случая, когда бы публика так рвалась не на спектакль, не на концерт или на стадион, а... в лекторий!Такой необыкновенный интерес к дельфинам, к живому слову о них носил почти эпидемический характер. Сенсационные, удивительные до неправдоподобия сообщения о случаях спасения дельфинами тонущих людей, о дружбе дельфинов с людьми, об их неожиданной для диких животных деликатности, вообще о сложных формах их поведения, о необычайной податливости к дрессировке, о множестве извилин в коре головного мозга и его величине и другие любопытные факты, почерпнутые из прочитанного или из публичных лекций, рассказов, будоражили любознательных, стремившихся проверить, убедиться, так ли все это в действительности.В чем же секрет такой неожиданной популярности? Очевидно, в том, что люди до недавнего времени просто не представляли себе, на что способны дельфины.Большинство людей вообще знало их только понаслышке или по немногим книгам. Тем же, кому удавалось их увидеть своими глазами, кому, например, во время морской прогулки у берегов Крыма или Кавказа эти игривые существа доставляли неожиданное развлечение своими грациозными воздушными пируэтами, тоже приходилось довольствоваться немногим. Как «мимолетное виденье», внезапно взлетят в воздух стройные, блестящие, словно покрытые лаком тела, опишут в воздухе красивую дугу и через мгновение вновь, рассекая волну заостренным рострумом-носом, скроются в воде. Тут и разглядеть-то их как следует не успеешь, тем более на таком почтительном расстоянии!Так что контакты человека с дельфинами были далеко не тесными, если не учитывать не так уж многочисленных охотников на них (дельфиний промысел не был широко распространен, да и ограничивался большей частью теплыми морями).Были совсем еще недавно такие охотники и на Черном море. Кое-где они есть еще и сейчас. Они занимались ловлей дельфинов, чаще всего обметывая стада огромными сетями — «аломанами». Эти люди знали о дельфинах несколько больше, чем все остальные, но интересовались они главным образом лишь тем, где, когда и как добыть этих животных, по возможности в большем количестве. Поэтому ничего существенного в познание мира дельфинов их ловцы практически не внесли.Это не значит, однако, что изучением дельфинов не занимались вовсе. Исследования велись и у нас на Черном и Азовском морях, но они имели преимущественно одностороннюю промысловую направленность, хотя наряду с этим уделялось внимание и вопросам систематики, образа жизни, анатомии животных.Однако дальше этого знакомство человека с дельфинами обычно не шло. Мысль о том, что между человеком и дельфинами могут когда-нибудь возникнуть иные отношения, кроме индифферентных или тех, какие складываются между ловцом и его жертвой, до недавнего времени, кажется, никому и в голову не приходила. Действительно, трудно было предположить, чтобы эти существа, во всем безгранично далекие от человека (и по внешнему — рыбьему — облику, и по среде обитания, и, как казалось, по отсутствию каких бы то ни было средств для выражения своих эмоций, ощущений — с застывшим, как маска, «добродушным» выражением на клювастой морде), могут оказаться в принципиально иных контактах с человеком, сблизиться с ним.И вот эта преграда, представлявшаяся такой непреодолимой, буквально на наших глазах рухнула! По окончании войны, как-то вдруг, словно по какой-то цепной реакции, чуть ли не одновременно в разных местах планеты, сперва за пределами нашей страны, а позднее и у нас, неожиданно разгорелся обостренный интерес к этим животным. На первый взгляд кажется странным, что эта громкая и быстро распространившаяся повсюду известность дельфинов вспыхнула столь внезапно и притом вскоре по окончании второй мировой войны, войны тяжелой, разрушительной и жестокой. Еще не были ликвидированы ее самые вопиющие последствия, как уже начали мелькать в печати первые сообщения о выступлениях дельфинов-артистов в американских океанариумах, хотя, безусловно, людям пока с избытком хватало и других забот, кроме приручения дельфинов!В действительности же здесь не было ничего неожиданного. Как это ни парадоксально, вспышка интереса к дельфинам в значительной мере была непосредственно связана с событиями, происходившими во время войны.Американская служба слежения за вражескими подводными лодками не раз оказывалась в весьма конфузном положении, поднимая ложную тревогу. Выясняя причины этих ошибок, гидроакустики едва ли не впервые обнаружили, что дельфины — а как потом оказалось, и другие китообразные — вовсе не безгласны. Именно те звуковые сигналы, которые издают дельфины, береговая охрана и принимала за шум, производимый двигателями подводных лодок. Они-то и служили источником ошибок.Чтобы предотвратить подобные ошибки, понадобилось срочно заняться изучением дельфинов, и в первую очередь их акустическими способностями. Но для этого нужно было позаботиться о создании соответствующей техники и подходящих условий. Едва ли не эти обстоятельства послужили важнейшим стимулом к постройке специальных бассейнов для содержания изучаемых животных и конструирования специальной акустической аппаратуры, поскольку человеческое ухо довольно-таки глухо к дельфиньим голосам. Перед исследователями открывалась прекрасная перспектива разностороннего познания дельфинов.Вообще-то, строго говоря, люди знали, что хотя бы некоторые из китообразных способны издавать какие-то звуки. Но в воздухе дельфиньи голоса звучат очень редко, во всяком случае те, которые человеческое ухо улавливает просто на слух, без помощи приборов. Но ведь неспроста появилось в народе выражение: реветь белугой! Однажды и мне пришлось услышать такой рев, наблюдая дельфинов-белуг (или белух, как теперь принято говорить) в Обской губе. Это был действительно самый настоящий рев, отдаленно напоминавший короткое, чревное мычание быка. Пораженный этим внезапным звуком, я не мог не оценить удивительную метафоричность русского языка и наблюдательность русского народа, среди которого и родилось это меткое выражение.Пожалуй, этим ревом и ограничивалось знакомство человека с голосами дельфинов.Когда же исследователи приступили к работе, они были буквально ошеломлены тем многообразием звуков, которые издавали их подопытные. Дотоле «немые» дельфины в действительности оказались чрезвычайно шумной компанией, которая «тараторила» почти без умолку! Но что это были за разговоры! Заслушаться ими обыкновенному человеку было бы трудно. Элементы весьма своеобразной «лексики» дельфинов слагаются из разнообразных свистов, писков, стонов разной тональности и длительности; из еще менее благозвучных скрипов, визгов, треска и каких-то звуков, похожих на хлопки, щелканье зубами и неприятное скрипение ржавых дверных петель; частенько в них слышится и нечто вроде лая, мяуканья, мычанья и т. п. Значительная часть этих звуков лежит далеко за пределами наших собственных артикуляционных возможностей.Наверно, все эти далеко не музыкальные — на слух человека — звуки вызовут у нас не удовольствие, а скорее легкую гримасу. Но проявлять какое-либо высокомерие по отношению к дельфинам из-за их акустических возможностей у нас нет никаких оснований.Во-первых, многое из того, на что способны дельфины, мы сами не в состоянии ни воспроизвести, ни услышать.Во-вторых, с дельфинов, как и с других китообразных, и спрашивать нечего: голосовых связок в гортани у них практически нет.В-третьих, практически всем, что удается дельфинам достигнуть в вокальном отношении, они целиком обязаны только им свойственному специфическому органу.Речь идет о сложном комплексе верхнего участка дыхательных путей, расположенном в мягких тканях так называемой лобной подушки, размещающейся над челюстными костями. Он представляет собой совокупность эластичных воздухоносных полостей (или мешков) довольно сложного строения, сообщающихся с магистральным носовым проходом, произвольно замыкающимся снаружи эластичным клапаном. Это очень важный орган. Он не только участвует в дыхательных актах, но именно в нем и рождаются все звуки, которые в состоянии произвести дельфин. Механизм их образования еще до конца не выяснен. В самом общем виде генерацию звуков можно представить себе, вероятно, как результат «выжимания» воздушной струи через произвольно регулируемое отверстие из той или иной полости или из ноздри под большим или меньшим давлением. Богатая иннервация области лобной подушки и заключенной в ней системы воздухоносных полостей может служить некоторым подтверждением высказываемой гипотезе.По-видимому, именно сложность строения надчелюстной воздухоносной системы, ее лабильность, способность к произвольной регуляции давления в разных ее участках, автономность функционирования отдельных полостей и регулирования величины их отверстий и многое другое, сокрытое от нашего глаза и еще недоступное нашему пониманию, позволяют дельфинам производить чрезвычайно разнообразные и целенаправленные звуки очень широкого диапазона. В своих акустических способностях они далеко превзошли человека: дельфин может издавать по крайней мере два звука одновременно.Эта способность, как и все другие формы проявления жизнедеятельности, составляющие специфику дельфинов, — итог их очень длительного эволюционного пути. На всем его огромном протяжении, исчисляемом десятками миллионов лет, как и в аналогичном процессе исторического развития всех других живых существ, строение органов формировалось в строгом соответствии с их функцией.Регистрация звуков, издаваемых при разных обстоятельствах дельфинами, живущими на свободе, а также множество сложных экспериментов, поставленных во всеоружии современной техники в специальных бассейнах Или в отгороженных участках бухт, дали уже очень многое для смысловой расшифровки отдельных слагаемых их широкой звуковой гаммы.Вот некоторые конкретные значения звуков. С помощью свистов дельфины общаются друг с другом, выражают некоторые свои эмоции;звук, напоминающий хлопок, чаще всего означает угрозу, а испуг выражается еще более громким звуком, напоминающим удар.Расшифровка смыслового значения дельфиньего «языка» еще только начинается. Изучение языка дельфинов позволит расширить и углубить наши контакты с ними, а в дальнейшем, вероятно, позволит использовать их как незаменимых помощников человека в различных видах его деятельности (включая и исследовательскую) в морских условиях.Но звуки-сигналы, издаваемые дельфинами, служат им не только для общения друг с другом. Их органы, одновременно и генерирующие, и, воспринимающие звук, можно рассматривать не только как хороших помощников, но даже как надежных заменителей зрения. Ведь в воде, да еще на глубине десятков или сотен метров, где стоит вечный сумрак, глаз не может видеть достаточно хорошо и далеко. И именно звуковой «локатор» позволяет дельфинам и остальным китообразным «ощупывать» удаленные и невидимые глазом предметы, и своих сородичей, и кормовые объекты, и какие-либо препятствия; судить о глубине места, в котором они находятся, или о близости берега.Перед исследователями — обширное, захватывающе интересное поле деятельности.В приручении дельфинов уже достигнуты немалые успехи. Тесно общаясь с дельфинами, ставя различные эксперименты над ними, научный персонал океанариумов шаг за шагом открывает у них новые потенциальные возможности.Потребовалось совсем немного времени, чтобы убедиться, насколько это благодарный, интеллигентный, если можно так сказать, и перспективный объект для проведения всевозможных опытов и экспериментов научного и прикладного характера. Подкупает в них и незлобивость, и привязанность к человеку, и реактивность.Не все виды этого многоликого семейства одинаково хорошо переносят неволю. Так, не выживают в искусственных бассейнах и демонстрационных океанариумах обыкновенный дельфин и морская свинья (на Азовском море ее называют пыхтуном). С другой стороны, как ни странно, условия жизни в неволе великолепно выносят самые хищные и крупные представители дельфиньего племени — косатки. Они наводят ужас не только на тюленей и более крупных ластоногих, не только не брезгают своими мелкими соплеменниками — дельфинами, но нападают даже и на китов, особенно на гладких и серых, хотя в основном питаются, видимо, все-таки рыбой.Известие о том, что этот страшный морской хищник тоже оказался пригодным для установления непосредственных контактов с человеком, вызвало сенсацию. Действительно, трудно было поверить, чтобы какой-нибудь смельчак рискнул заняться воспитанием или, правильнее сказать, перевоспитанием столь грозного, кровожадного зверя, заполученного к тому же не в младенческом возрасте, а уже с вполне сложившимися характером и привычками. Однако такой отважный тренер нашелся, и ему удалось подружиться с этим чудовищем, о чем читатель сможет узнать из текста самой книги.Податливость дельфинов к приручению и способность к выполнению потрясающих цирковых номеров в воздухе, а также других, более сложных заданий приводят в изумление и тех, кто тренирует этих животных, и тех, кто потом приходит посмотреть на представления с их участием.Самым податливым к обучению, удобным для содержания в неволе, выносливым и вообще приятным «компаньоном» человека по работе оказался бутылконосый дельфин — афалина, которому и отдают предпочтение экспериментаторы и тренеры. Особей именно этого вида в основном и вербуют в артисты океанариумов, а также берут в ученики особые тренеры специальных исследовательских учреждений, где дельфины проходят гораздо более основательную выучку.Можно только пожалеть о том, что в нашей стране даже на берегах Черного моря до сих пор еще нет ни одного подобного «театра на воде», где специально натренированные дельфины демонстрировали бы подобные чудеса. А между тем даже в приморском районе Ленинграда не так уж сложно было бы создать такой театр, в нем никогда не было бы безлюдно.Однако польза, которую человек может извлечь из контактов с дельфинами, совсем не ограничивается только этими публичными «показательными» выступлениями, которыми они так покоряют зрителей. Способность дельфинов к обучению столь велика, что их можно натренировать для выполнения самых сложных и строго целенаправленных действий даже за пределами тренировочного бассейна.Они проходят суровый «курс обучения» в специальных «школах закрытого типа», где приобретают определенные навыки, становясь квалифицированными подручными человека в многообразных видах его подводной деятельности как исследовательского, так и практического характера.Но и этим не ограничиваются «рабочие» контакты человека с дельфинами. Одни исследователи изучают гидродинамические свойства тела китообразных, их интересует, в какой мере обтекаемая форма этих животных способна послужить моделью своего рода при конструировании новых подводных аппаратов. Других исследователей привлекают гидрофобные свойства кожи китообразных и возможность использования подобных качеств при создании новых покрытий подводной части кораблей. В этой связи изучаются гистологическое строение кожи и ее особенности, обеспечивающие высокую скорость движения в воде.Таким образом, изучение китообразных — это, наверно, особый раздел бионики, тщательнейшим образом изучающей тонкое строение и функциональные особенности отдельных органов и целых систем органов животных с целью создания аналогичных устройств в различных областях техники...К сожалению, о том, как обстоит дело с китами других видов, пишется крайне мало. А между тем все, что касается этих самых огромных животных нашей планеты, и в первую очередь сама их судьба, не может не интересовать человека.В них все достойно внимания: и гигантские размеры этих «рекордсменов» животного мира, и их исключительная приспособленность к жизни в океане, и способы выкармливания детенышей, и безошибочная ориентация в беспредельных океанских просторах, и их миграции, и многое, многое другое в самой их жизни, в строении тела, в функциях его органов. Но жизнь их в природе изучена, к сожалению, еще недостаточно.Показывать себя во весь рост, как это делают дельфины, крупные киты обычно не любят — случай очень редко дарит морякам такую возможность. И кто при этом даже из бывалых моряков не замрет от неожиданности, потрясенный и зачарованный величественной картиной, когда взметнется из бездны во весь свой огромный рост и на миг повиснет над волнами горбатый кит, чтобы тут же плюхнуться обратно в морскую пучину?!Недостаток знаний о китах нет-нет да и проявится самым курьезным образом. Трудно читать спокойно такой, например, «шедевр» журналистики, в котором описывается проект стационарного, так сказать, «стойлового», содержания самок огромного синего кита для заготовки их молока впрок!.. Отнесемся к этому как к шутке. Но, право же, с китами сейчас не до шуток.В книге, которую вы держите в руках, изложено в популярной форме, но на строго научной основе все, что известно сегодня об изумительных творениях природы — рыбовидных зверях — китах, больших и мелких, об истории их познания, о легендах и мифах, предшествовавших их изучению, о том, как устроен и функционирует их организм, об их видовом разнообразии и систематике, о заселенности китами Мирового океана и самых крупных рек, об особенностях их образа жизни, об их необыкновенных способностях.Много места отведено в книге и китобойному промыслу, его истории, его флоту, технике лова и разделке добытых зверей, описанию продуктов китобойного промысла и, наконец, будущему этих животных, будущему, которое целиком в руках человека и на его совести.Эта книга — результат труда коллектива авторов. Читателю, вероятно, захочется узнать, как она возникла и кто именно принимал участие в ее составлении.Это почти дословный перевод великолепно изданной в 1968 году (сперва в Англии, а вслед за тем и в Швеции) научно-популярной книги «Кит». Ее английский текст подготовлен для печати группой видных специалистов из разных стран мира. Большая часть текста принадлежит известному и весьма авторитетному английскому зоологу, в недавнем прошлом возглавлявшему Лондонское зоологическое общество, — Леонарду Хариссону Мэттьюзу. Он же — и главный редактор этого коллективного труда. Скажем несколько слов о его соавторах.Норвежец Оге Ёнсгор из Института по изучению китов при университете в Осло дает в главе III систематический обзор китообразных.Англичанин доктор Роберт Кларк из Национального института океанографии написал о китобойном промысле на открытых лодках у Азорских островов (часть главы VI), а также об изучении китов и о китобойном промысле (часть главы VII).Американец доктор Роберт Мерфи из Нью-Йоркского музея естественной истории дает очерк о последних днях парусного китобойного флота (часть главы VI).Японец доктор Тадаёси Ичикара из Токийской государственной лаборатории по изучению рыболовства описывает продукты китобойного промысла (глава IX), дополняет содержание главы I (о китах в японской мифологии), а также рассказывает о современном японском китобойном промысле (часть главы VIII).Американский профессор Кеннет Норрис, теперешний директор Научного центра по изучению китообразных на Гавайских островах, подготовил некоторые материалы о жизни китов, об их звуковых сигналах и эхолокации (часть главы IV),Исландский исследователь Хеймир Торлейфсон из Рейкьявика дополнил главу I рассказом о китах в скандинавской мифологии.Кроме того, отдельные замечания, коррективы, дополнения внесены и другими зоологами, компетентными в данной области и просматривавшими рукопись книги. Это: доктор Поль Будкер — директор Парижской лаборатории по изучению китов, доктор Бенгт Хубендик — директор Готенбургского музея естественной истории, доктор Ион Ионсон — директор Института морских исследований в Рейкьявике, покойная доктор Эрна Моор из Гамбурга, покойный доктор Слайпер из Амстердамского университета, московский зоолог, профессор А. Г. Томилин и др.Таким образом, книга написана на достаточно высоком уровне, и читатель может в полной мере доверять всему тому, что он найдет в ней.Книга написана легким, доступным, достаточно лаконичным языком и рассчитана на массового читателя. Поэтому не следует предъявлять слишком больших требований к тем главам, которые отведены биологии, жизни и систематике китов.Полагаю, что книга принесет несомненную пользу как учителю-биологу, так и учащемуся средней школы, студенту и вообще всем тем, кто независимо от возраста тянется к знаниям, интересуется животным миром, его будущим и той пользой, которую он приносит человеку.В редкой книге не найдется каких-нибудь недостатков. Не свободна от них и эта книга. Поскольку она написана разными специалистами из многих стран в виде отдельных очерков-глав, трудно было избежать некоторых повторов, известного авторского своеобразия в подаче материала каждой главы. Поэтому книга может произвести впечатление некоторой композиционной рыхлости.Кроме того, главы далеко не равнозначны по своему научному уровню и объему. Можно отметить некоторую лапидарность языка, иногда граничащего с языком протоколов. В основном это относится к главам, которые посвящены биологии китообразных, в особенности же их систематике. Думается, однако, что это не такой уж большой грех для популярной книги.Нет никакого сомнения в том, что книга найдет своего благодарного читателя.В добрый путь, «КИТ»!

К. К. Чапский, д-р биол. наук

I КИТЫВ МИФОЛОГИИИ ФОЛЬКЛОРЕ

Огромные размеры китов всегда казались людям каким-то чудом, а их жизнь, скрытая от глаз человека в глубинах необозримых океанов, постоянно порождала мифы и легенды. Как крупные, так и мелкие киты по своему внешнему виду похожи на рыб и, подобно рыбам, постоянно живут в воде. Естественно, что люди с давних времен до наших дней принимали их за рыб, и даже китоловы, знающие их лучше, чем кто бы то ни было, обычно тоже называют их рыбами.Тем не менее киты совсем не рыбы. Они — млекопитающие, теплокровные животные, дышат воздухом, рождают детенышей вполне сформировавшимися и вскармливают их материнским молоком.Греческий философ Аристотель (384 — 322 гг. до нашей эры) хотя и не был первым в истории ученым, признавшим китов млекопитающими, но первый дал обоснование этому утверждению. В своей «Истории животных» он пишет: «Все животные, имеющие дыхало, дышат, вдыхая в себя воздух, ибо у них есть легкие. Что же касается дельфинов, то люди видели, как дельфин спал, держа рыло над водой и похрапывая». В том же произведении Аристотель говорит, что «...одни животные кладут яйца, а другие — рождают живых детенышей, как, например, человек и все животные, которые имеют волосяной покров, а из морских животных — китообразные, например дельфины». И дальше: «Дельфин, кит и все другие китообразные, имеющие не жабры, а дыхало, живородящи, подобно людям и сухопутным четвероногим». Он же пишет в другом месте: «Если животное имеет молоко, то оно содержится в его млечных железах. Все животные, имеющие млечные железы — все равно, находятся они снаружи или внутри, — живородящие; таковы, например, все животные, покрытые волосяным покровом, скажем, человек или лошадь; таковы же и китообразные — дельфин, морская свинья и кит; поскольку все эти животные имеют млечные железы, они кормят детенышей молоком».Хотя Аристотель уже знал, что китообразные — не рыбы, а млекопитающие, его знания не имели или, во всяком случае, имели весьма малое влияние на его современников, а за последующие века сведения о китообразных все более и более искажались как в книгах ученых и философов-книжников, так и в рассказах, передававшихся из уст в уста. Так продолжалось вплоть до XVI — XVII веков, пока наука не стала вновь возрождаться. Зоологи начали изучать истинную природу китов, пытаясь получить о них правильное представление.Всем известна библейская история Ионы — рассказ о том, как он был сброшен моряками с судна в воду, чтобы успокоить неистовствовавшую бурю, как он был проглочен китом и через три дня изрыгнут на сушу. Тем не менее о китах библия знает только то, что «Бог создал большую рыбу, чтобы она проглотила Иону». Этот эпизод, представляющий собой аллегорию, стал одним из любимейших сюжетов для художников на протяжении многих столетий. И что могло быть естественнее в те времена, когда китов считали рыбами, чем изображать кита похожим на огромную рыбу.Другое библейское чудовище, за которым, очевидно, тоже кроется кит, — это левиафан, гигантское животное, «по внешнему виду нечто вроде морского или водяного бегемота, царя зверей на земле».В книге Иова левиафан по описанию напоминает крокодила: «Круг зубов его — ужас. Крепкие чешуи его — великолепие. Они скреплены как бы твердою печатью, одна к другой прилегают так плотно, что и воздух не проходит между ними». Но в этой же книге он походит и на кита: «Он вспенивает пучину, как кипящий котел, и море претворяет в кипящую мазь». В книге Исайи говорится: «В тот день поразит Господь мечем своим тяжелым и большим и крепким левиафана, змея прямобегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище морское». А в Псалмах говорится: «И там большое и широкое море, где неисчислимое множество ползающих существ, больших и малых тварей. Там ходят суда. Там есть и тот левиафан, которого ты создал, чтобы он играл там».Так как левиафан был громаден, это слово стало поэтическим синонимом и больших китов, и вообще всего, что имеет огромные размеры.Кай Плиний Старший много путешествовал по Европе и по долгу службы посетил даже Северную Африку. Но каждую минуту своего досуга он посвящал занятиям наукой и прочел всех древних авторов, практически доступных ему в I веке нашей эры. Племянник Плиния Старшего, Плиний Младший, рассказывает, что его дядя начинал работать еще до восхода солнца, прекращая чтение лишь на то время, которое проводил в своей купальне. Он делал выписки из всех книг, которые читал, и часы, не посвященные науке, считал потерянными. Он был также искусен в писании и сочинил множество книг на самые разные темы. Одна из наиболее известных его книг — «Естественная история», единственное его сочинение, уцелевшее и дошедшее до нас. Плодовитость его была поистине поразительна. Плиний погиб в возрасте 56 лет при извержении Везувия, разрушившем города Геркуланум и Помпеи в 79 году нашей эры.Нет ничего удивительного в том, что книги Плиния Старшего лишь в редких случаях основывались на его собственных наблюдениях, в отличие от книг Аристотеля. Плиний составлял свои сочинения почти целиком из рассказов других авторов, оригиналы которых в подавляющем большинстве были утрачены уже в очень давние времена. «Естественная история» чрезвычайно ценилась в средние века, и множество ее рукописных списков существует и по сей день. Она многократно издавалась как на латыни, так и в переводах на многие живые языки.Плиний считает, что киты и гигантские рыбы водятся в море потому, что оно большое и открытое и способно поэтому принять падающие с небес «детородные семена», так что «нет никакого чуда в том, что в море находятся те странные и чудовищные существа, которых там встречают». Он отмечает также, что многие из этих морских животных имеют своих сухопутных «двойников». «Самые большие животные Индийского океана — это акула (Pristis) и кит (Balaena), а у побережья Галлии встречается огромная рыба — кашалот (Physeter), который, поднимаясь над водой, словно огромная колонна, делается выше корабельных мачт и изрыгает громадные потоки воды, такие мощные, что они могут потопить и разрушить судно». «Говорят, — продолжает Плиний, — что в море близ Кадикса они появляются не раньше, чем наступают самые короткие зимние дни. Там на известный срок они укрываются в каком-нибудь спокойном и обширном заливе, где имеют обыкновение производить на свет свое потомство. Об этом, по-видимому, знают косатки (Orcae), которые на них нападают. Сами косатки на вид таковы, что их не назовешь иначе как громадной, зубастой глыбой. И вот они врываются в эти тихие заводи и начинают рвать и кусать детенышей и самок, только что родивших или еще беременных. Косатки яростно вонзаются в своих жертв огромными и острыми зубами и гоняются за ними, словно галеры или военные суда с острыми таранами на носу».Хотя Плиний и пишет, что «дыхало у китов помещается на лбу, и поэтому они плавают близко от поверхности, выпуская в воздух целые смерчи воды, падающие затем вниз, как потоки дождя», он не берется категорически утверждать, что они дышат воздухом. И это странно, ибо тут же он приводит слова Аристотеля о том, что, «кроме них, по мнению многих писателей, дышат лишь немногие морские животные — те, которые имеют внутреннее легкое, поскольку предполагается, что без него дыхание невозможно».Плиний думает, что китообразные пользуются легкими не для дыхания (вдоха), а для выдувания (выдоха) воды, но это его соображение опровергается его же последующим высказыванием: «Ни у китов, ни у дельфинов нет жабр. И те и другие животные дышат через канал, ведущий к легкому, причем у китов этот канал помещается спереди, а у дельфинов — сзади». «Когда их побуждает к тому голод, они преследуют уходящую от них рыбу на большой глубине, задерживая при этом дыхание. Потом, чтобы вдохнуть воздух, они выпрыгивают наверх, как стрела, выпущенная из лука, и делают это с такой силой, что нередко поднимаются в воздух выше парусов и корабельных мачт».Плиний рассказывает о дельфинах множество историй, но все сведения биологического характера он заимствует у Аристотеля. Так, например, он сообщает: «Любопытно, что обычно они держатся парами — самец с самкой. Детеныш у них рождается на десятом месяце, как правило, летом; иногда рождаются два детеныша сразу. Как и киты, дельфины вскармливают своих детенышей молоком и, пока те еще совсем малы и слабы, все время поддерживают их в воде. Даже когда детеныши подрастают, взрослые еще довольно долго сопровождают их — так велика в них любовь к своему потомству».«Дельфин — существо, расположенное не только к человеку. Он обнаруживает еще и любовь к музыке; звуки музыки, особенно звуки духовых инструментов, явно доставляют ему удовольствие. Он не смотрит на человека как на существо чуждое и враждебное, которого следует бояться. Он выплывает навстречу кораблям, прыгает и резвится поблизости от них, плавает с ними наперегонки и всегда их обгоняет, даже если судам благоприятствует попутный ветер».«Во время принципата божественного Августа один дельфин, заплывший в воды Лукрина, чрезвычайно полюбил некоего мальчика, сына простого бедняка, жившего в Байях. Мальчик ходил в школу в Путеолы; по пути он останавливался, окликал дельфина: «Симо, симо!» (что значит «курноска») — и бросал ему в воду крошки хлеба, который бывал у него при себе. Так он привадил и приручил дельфина. Я не стал бы рассказывать эту историю, если бы она не попала в сочинения Мецената Фабиана, Флавия Альфа и многих других авторов. Итак, в какое бы время дня мальчик ни позвал его, дельфин, даже если его и не было видно поблизости до этой минуты, быстро появлялся из морских глубин и, поев с руки мальчика, подставлял ему свою спину, предварительно спрятав, как клинок в ножны, свой острый плавник. Мальчик садился верхом на дельфина, и тот отвозил его в Путеолы в школу, пересекая большое водное пространство, а потом таким же образом отвозил его обратно. Так было несколько лет, до тех пор пока мальчик не заболел и не умер. После этого дельфин часто появлялся у привычного места опечаленный и скорбящий. Наконец, он умер и сам — от тоски, в этом никто не сомневался». «А еще прежде, говорят, была подобная же история с мальчиком из города Иассе, — продолжает свои рассказы Плиний. — Любовь и привязанность дельфина к мальчику были там всем известны. И вот однажды, когда мальчик вышел на берег, дельфина, который не в силах был с ним расстаться, выбросило на песок и он задохнулся. Александр Македонский сделал этого мальчика жрецом Посейдона, считая, что такая любовь является благим предзнаменованием»,Плиний рассказывает и другую историю: «Несколько лет тому назад другой дельфин у африканского побережья близ Гиппона, или Диаррита, таким же образом кормился с рук, подпуская к себе людей, играл с купающимися и возил тех, кого сажали ему на спину. Однажды проконсул Флавиан умастил его какой-то мазью. Дельфин впал в бесчувствие, по-видимому, под влиянием совсем нового для него запаха, так что волны носили его как мертвого. После этого он долго избегал людей, словно оскорбленный человеческой несправедливостью. Потом он вернулся и стал по-старому являть все то же диво. Приезжавшие взглянуть на него влиятельные особы стали причинять жителям Гиппона большие неприятности, так что им пришлось убить бедного дельфина».Гегесидем пишет, что в этом же городе Иассе был другой мальчик, Гермий, который тоже разъезжал по морю на дельфине. Как-то раз в море внезапно поднялась буря и страшное волнение. Дельфин привез мальчика на берег уже мертвым. Считая себя виновным в его смерти, дельфин не вернулся больше в море и умер, задохнувшись на суше.То же самое приключилось, как пишет Феофраст, и в Навпакте. Да всех случаев и не перечислить. Амфилохийцы и жители Тарента также рассказывают похожие истории о дельфинах и мальчиках. Зная все это, легче поверить и в рассказ о кифареде Арионе: когда моряки, желая захватить деньги, заработанные Арионом благодаря его искусству, собрались уже бросить его в море, он попросил, чтобы ему дали сначала сыграть на кифаре. На звуки его песни вокруг корабля собрались дельфины. Тогда он прыгнул в море, и один дельфин доставил его на своей спине целым и невредимым до берега, к городу Тенару.У самих дельфинов есть между собой некое общественное содружество. Когда царь Карий поймал однажды дельфина и держал его в порту на привязи в воде, туда приплыло огромное множество дельфинов. Они выражали своим видом такую скорбь и мольбу о пощаде, что царь в конце концов приказал отпустить дельфина на свободу. Кроме того, маленьких дельфинов всегда сопровождают и защищают более крупные. Люди видели также, как дельфины охраняют своих умерших сородичей, дабы они не стали добычей хищных морских тварей.Плиний рассказывает еще одну длинную историю о том, как дельфины помогали рыбакам ловить кефаль в лагунах у берегов южной Галлии. Кефаль обычно живет в лагунах, но во время самых больших приливов отмели заливало волной и образовывался пролив, через который кефаль уходила в море. Прилив часто бывал настолько силен, что рыбаки не могли протянуть своп сети поперек этого пролива: их все время сносило водой. Тогда рыбаки начинали кричать: «Симо, симо!» — и очень скоро на их зов появлялась большая стая дельфинов. Дельфины выстраивались в ряд у входа в пролив со стороны моря, а рыбаки забрасывали сеть в мелких местах, закрепляя ее шестами; потом дельфины же загоняли рыбу в сети. После окончания ловли дельфины набрасывались на рыбу, не попавшую в сети, и поедали ее. Они не уходили сразу обратно в море, откуда их вызвали рыбаки, а держались поблизости от берега до следующего дня, не удовлетворенные наградой, полученной в первый день. В следующие дни лова дельфины снова получали рыбу, а кроме нее — еще и крошки хлеба, смоченного в вине, которые были им очень по вкусу».Существует еще легенда об Имрагене, рыбаке с мавританского побережья, который имел обыкновение свистеть, выходя в море на лов. На его свист появлялись дельфины и загоняли к нему в сети рыбу, особенно крупную кефаль.Наиболее обширные сведения о китах в средневековой литературе содержатся в скандинавских и исландских источниках, особенно в норвежском «Королевском зерцале» («Speculum Regale»), созданном примерно в середине XIII века. В «Зерцале» описываются различные виды китов, которые обитают в морях, омывающих Исландию. Если верить «Зерцалу», киты едва ли не главный предмет разговоров и сказаний народа этой страны. В книге говорится, что у косаток, или китов-убийц, как их еще называют, «зубы, как у собак», и что они так же нападают на других китов, как нападают собаки на других животных. Косатки собираются стадом и бросаются на больших китов. Если стадо косаток встречает одного большого кита, хищники окружают его и начинают кусать и рвать на части, пока он не умрет, хотя в битве кит может убить многих из своих преследователей сильными ударами могучего хвоста.Голова гренландского кита, говорится в «Зерцале», чрезвычайно велика: она составляет треть всего его тела. Дальше идет замечательное описание привычек этого животного. «Рыба эта живет «чисто», ибо, как говорят, она не ест никакой пищи, кроме темноты и дождя, падающих в море. И когда кита ловят и вскрывают его внутренности, то в желудке у него не находят ничего нечистого, как это бывает, если разрезать другую рыбу, которая ест обычную пищу. У кита желудок чистый и пустой. Он не может широко открыть рот, так как когда рот открыт, ус, который у него там растет, поднимается, и это часто становится причиной смерти кита, ибо закрыть рот он уже не может. Кит не причиняет вреда судам — у него нет зубов. Он — рыба жирная и очень вкусная». Нет ничего удивительного в том, что людям казалось, будто кит питается «пустотой» — настолько ничтожно малы те крохотные животные, которых он поедает. А в целом описание кита дано очень точно.«Королевское зерцало» приводит описание страшных и чудовищных китов, которые губят суда и людей, но здесь же говорится и о добрых китах, приходящих на помощь людям, когда они терпят бедствие. Такое представление о китах было типичным для скандинавского фольклора на протяжении многих веков. Злые киты у исландцев носят довольно странные названия: кит-лошадь, кит-свинья, красный кит, но при этом часто упоминаются и хорошо известные виды, например кашалот и нарвал. «Общее между всеми этими видами — то, что все они жадны и свирепы. В них никогда не угасает жажда убийства, и они бороздят океаны в поисках судов. Чтобы легче и быстрее двигаться, они выпрыгивают в воздух, падают на суда сверху и разбивают их в щепы. Эти рыбы несъедобны. Они предназначены для того, чтобы быть врагами человека».В давние времена исландские моряки смертельно боялись злых китов. Особенно опасным считалось упоминать о них вслух, находясь в море. Даже сами названия их были объявлены табу, и каждого, виновного в том, что он произнес их, лишали пищи. Моряки верили, что достаточно только упомянуть китов, которых называли большими рыбами, — и они тут же появятся вблизи корабля и нападут на него. А вот финвалы и вообще киты-полосатики считались добрыми китами, помогающими людям, и существует множество легенд о том, как добрые киты защищали моряков от злых.Вот одна из таких легенд. Однажды добрый кит целый день боролся со злыми китами, защищая судно, и был совсем измучен битвой. Вечером, когда спасенный им корабль подошел к берегу, один из матросов бросил в доброго кита камень и попал ему прямо в дыхало, от чего кит лопнул.За это матроса судили, и он на двадцать лет был лишен права выходить в море. На девятнадцатом году он не смог больше противиться желанию выйти в море и отправился на китобойный промысел. Тогда приплыл кит и убил его.Исландцы были убеждены, что некоторые из видов китов страшно любят человеческое мясо и могут целый год оставаться на том месте, где им однажды попалась такая добыча, ожидая, не перепадет ли она им снова. Поэтому исландские моряки тщательно избегали тех мест, о которых ходили слухи, что там киты потопили или разбили суда.Добрые киты, приносящие большую пользу людям, упоминаются и в «Королевском зерцале». Там, например, рассказывается о виде китов, называемом «погонщиками рыбы». Киты этого вида считаются особенно полезными: охотясь, они гонят к берегу из открытого моря косяки сельди и другой рыбы. Таким образом, они не только охраняют рыболовные суда, но и помогают рыбакам, словно бог предназначил их именно для этого. Но так они делают только до тех пор, пока рыбаки работают дружно и мирно. Если же на судне возникает ссора или драка и рыбаки ранят друг друга до крови, киты тут же замечают это и, преграждая морякам путь к берегу, отгоняют их судно далеко в море.Эти поверья были еще очень распространены как в Исландии, так и в Норвегии даже во второй половине XIX века, когда Свен Фойн начал применять новый способ ловли полосатиков у берегов этих стран. Особенно часто роль «погонщиков рыбы» приписывалась финвалам. Поэтому рыбаки были чрезвычайно недовольны, когда китобойный промысел начал быстро развиваться, считая, что это угрожает уловам, а следовательно, и их благосостоянию.На норвежцев XIII века, побывавших в Исландии, самое сильное впечатление производило обилие китов. Поэтому неудивительно, что и в исландских средневековых книгах весьма много упоминаний о китах, как пойманных китобоями, так и прибитых к берегу приливом.В «Саге о жителях Лаксдаля» тоже говорится, что многих пришельцев привлекла в Исландию и побудила поселиться там именно возможность ловли китов, а в «Саге об Эгиле Скадлагримссоне» сообщается, что отец этого прославленного поэта, поселившийся в Исландии, по слухам, время от времени охотился на китов.И в других исландских сагах встречается немало рассказов о выброшенных на берег китах и о распрях из-за них. Бывало так, что загарпуненный кем-либо кит уходил от охотников, а затем погибал и его прибивало к берегу. Тогда разгорался спор о том, кто имеет на него больше прав: тот, кто ранил кита, или тот, кто живет там, где его прибило к берегу.Уже в давние времена исландцы устанавливали законы, касающиеся китов. Самый ранний из этих законов датируется 1281 годом. Он настолько справедлив, что остается в силе до настоящего времени. В этом законе говорится о приспособлениях для ловли китов (тогда они были еще настолько примитивны, что киты часто уходили от охотников) и о затруднениях, возникавших в тех случаях, когда китобои находили в море мертвого кита. Закон этот гласит: «В том случае, когда кит, тело которого гонит ветром или течением с большой скоростью, натыкается на судно, а не судно на него, не считается, что моряки этого судна нашли кита».В неравной борьбе между китом и человеком последнему не раз приходилось просить помощи у высших сил и взывать к святым. Так, один исландец, попросив помощи у блаженного Торлака, взял веревку и протянул ее вдоль берега. На следующее утро у берега он нашел кита такой же длины, какой была веревка.Самая известная в Исландии легенда о ките рассказана в знаменитой «Книге королей» Снорри Стурлусона. Датский король, говорится в легенде, разгневавшись на исландцев за сочиненные о нем насмешливые стихи, собрался пойти на Исландию войной. Но прежде он отправил туда колдуна, принявшего обличье кита, чтобы тот все там тайно вызнал. Однако это предприятие окончилось полной неудачей, так как где бы мнимый кит ни появлялся, его козни расстраивали духи, покровительствующие исландцам.Кроме всех этих северных легенд, в средние века к сведениям о китах, идущим еще из античных книг, не прибавилось ничего существенного. Отрывки из Плиния и Аристотеля без конца переписывались и кочевали из одной книги в другую, так что в конце концов это копирование уже стало вызывать насмешки. Так, ученый муж Альбертус Магнус (1206 — 1280), доминиканец из Кёльна, который написал длинный трактат «О животных», полностью основанный на трудах Аристотеля, получил два прозвища — Doctor Universalis1 и Аре of Aristotle2.

1 Универсальный доктор (лат.) — Прим. перев.

2 Обезьяна Аристотеля (англ.) — Прим. перев.

Позднее еще один ученый, Конрад Геснер, немец по происхождению и швейцарский врач, живший в Цюрихе между 1551 и 1558 годами, опубликовал «Историю животных» — труд, положивший начало современной зоологии. Это огромный фолиант, иллюстрированный множеством прекрасно выполненных гравюр, но текст его является компиляцией из трудов других авторов и не содержит никаких самостоятельных наблюдений или оригинальных мыслей. Главная же заслуга Геснера в том, что он перерыл всю мировую литературу в поисках различных подробных рассказов о жизни животных и использовал в своей компилятивной книге сотни трудов, как классических, так и современных. Недаром Кювье называл его «немецким Плинием».Многие из геснеровских иллюстраций показались бы нам сейчас до смешного неправдоподобными. Дело в том, что художники тех времен пытались изобразить животных, которых они никогда не видели, по описаниям, которые они еще к тому же и плохо понимали. А сам Геснер не только заимствовал описания у других авторов, но и копировал изображения различных животных из других книг. В его труде есть иллюстрации, взятые у Олауса Магнуса, Альдровандуса, Ронделе, Белона и других средневековых авторов. Тем не менее некоторые рисунки, изображающие китов, у Геснера достаточно хороши и по ним можно узнать даже, какой вид кита на них изображен, но многие другие представляют собой комбинацию характерных черт разных видов, очевидно, для того, чтобы придать киту возможно более хищный и устрашающий вид. Так, дыхала па голове кита приобретают вид труб, похожих на печные, нижние зубы кашалотов заменяются моржовыми бивнями, а волокнистый китовый ус становится похожим на гриву вокруг шеи, на бороду или на кустистые брови.Все эти признаки и особенности, объединенные в облике одного животного, показывают, что художник спутал, например, синего кита с гренландским. Существа эти изображены гигантами, нападающими на суда, полные людей, в то время как обычно нападали на китов люди. Убеждение в том, что киты могут обрушиваться сверху на суда, дожило чуть ли не до самых наших дней. Кроме того, широкое хождение имело мнение, что брошенный за борт бочонок непременно отвлекает внимание нападающего на корабль кита, а звуки музыки умеряют его ярость. Утверждение Плиния, что в море живут существа как бы «зеркально» противоположные существам, обитающим на суше, задело и китов, особенно нарвалов. Единственный «рог» — бивень нарвала перекочевывал на рисунках изо рта животного на его макушку, что делало нарвала похожим на легендарного единорога. Если верить Олаусу и считать, что все пропорции на гравюре соблюдены точно, то либо такой кит питается чудовищно огромными крабами или морскими раками, либо сам кит-носорог сравнительно невелик по размерам.Во многих народных преданиях рассказывается о моряках, по ошибке принимавших спящего кита за остров. Причалив к киту, моряки высаживались на него, чтобы приготовить пищу, а кит от этого просыпался и погружался в воду, увлекая за собой и людей, и их корабли на дно.Этот же сюжет лежит в основе легенды о святом Брандане, ирландском монахе-бенедиктинце, отправившемся в 565 году на корабле в Атлантический океан в поисках Земли Обетованной. Во время путешествия Брандан и его спутники высадились на спину огромного кита, приняв его за остров. Святой отец воздвиг на спине кита алтарь и стал возносить хвалу господу. В отличие от всех совершавших подобную ошибку, он не пострадал, и с тех пор Земля Обетованная в его честь стала называться Островом святого Брандана. По словам людей, вполне заслуживающих доверия, такой остров не раз видели на горизонте западнее Канарских островов многие мореплаватели, пока наконец не стало ясно, что это просто мираж.Приводимые Плинием рассказы древних авторов о дружбе дельфинов с людьми, а особенно с детьми, долгое время расценивались лишь как увлекательные мифы. Но чем больше люди узнают о китах и дельфинах, тем очевиднее становится, что подобные рассказы могут быть основаны на вполне вероятных фактах. Так, во всем мире был известен живший у берегов Новой Зеландии дельфин по прозвищу Джек из Пелоруса, весьма дружественно настроенный к людям. Это был дельфин Риссо (Grampus griseus). Он жил у входа в проток Пелорус, на северной оконечности Южного острова (Новая Зеландия). Почти двадцать лет подряд в любое время суток он встречал каждое судно, которое входило в пролив, и сопровождал его от порта Нельсон до порта Веллингтон. Дельфин приобрел такую известность, что был объявлен национальным достоянием, и в 1904 году был издан специальный закон, запрещающий причинять ему какой бы то ни было вред. Джек был первым в истории дельфином, удостоенным издания закона, касающегося его лично. В 1912 году Джек исчез. Ходили слухи, что он был убит группой норвежских китобоев, которых видели около протока Пелорус в апреле того же года.Джек из Пелоруса — не единственный новозеландский дельфин, который приобрел мировую известность. Летом 1955 года среди купающихся в Опонони-Бич на морском берегу Северного острова появился дельфин, который стал играть и резвиться на мелководье вместе с людьми. Он позволял трепать и хлопать себя по спине, ловил носом мячи и пивные бутылки, разрешал детям взбираться к нему на спину и ездить на нем верхом. Новозеландское правительство уже готовило закон, берущий Опо — так звали дельфина — под защиту государства, когда, ко всеобщему огорчению, он был найден мертвым у близлежащих скал, куда его прибило волной.Был в наши дни известен еще один полуручной дельфин, часто появлявшийся в порту Балтимора (южная оконечность Ирландии). Его постоянно видели там в течение многих лет, он плавал между ботиками и яхтами, подпуская к себе людей очень близко. Но все же настолько ручным, чтобы позволять трогать себя, он не был.Только в самые последние годы стали делаться попытки завязать дружественные отношения между людьми и большими усатыми китами. Несколько лет тому назад в Антарктике стадо остромордых китов (Balaenoptera acutorostrata) оказалось отрезанным от моря; льды перекрыли выход из пролива, где они находились. Вода замерзала все больше, и, когда ледяная перемычка стала шире, чем то расстояние, которое киты могут проплыть, не поднимаясь на поверхность, животные оказались запертыми в маленькой бухте. Осталась только небольшая полынья, в которую они могли высунуть голову, чтобы набрать воздуха. Там их и обнаружили ученые из антарктической экспедиции. День ото дня полынья становилась все меньше, так что вскоре люди уже могли дотронуться до морды китов, когда те высовывались из воды. Но, несмотря на дружелюбие, всячески выказываемое людьми, несчастные киты ко всем попыткам установить контакт относились с полным безразличием. История эта закончилась трагически, так как полынья в конце концов замерзла и киты погибли. Войти в столь тесное соприкосновение с большими китами никому другому из людей пока не удалось — кроме тех, разумеется, кто охотится на них.Дельфины и их разновидность — морские свиньи — в неволе быстро становятся совсем ручными и выучиваются проделывать множество забавных трюков. Их содержат в больших бассейнах, которые теперь строятся в некоторых странах специально для этой цели.Подобное послушание иногда можно наблюдать и у совсем диких зверей, которых никто не принуждает вступать в дружбу с людьми — они делают это по собственному почину. Ряд фактов служит доказательством того, что идущие еще из глубокой древности рассказы об укрощении хищных зверей основаны на действительных случаях, а не являются плодом поэтического воображения. Аллегорический образ русалки на спине дельфина в пьесе Шекспира «Сон в летнюю ночь», несомненно, почерпнут автором из народных легенд. То же самое, видимо, можно сказать и по поводу рассказов о рыбаках давних времен, которые криком «Симо, симо!» вызывали дельфинов. Похоже, что в наши дни это искусство утрачено, хотя, возможно, у некоторых народов, находящихся еще и сейчас на довольно низком уровне развития, оно и сохранилось. Так, некий сэр Артур Гримбл, живший на островах Гилберта, сообщает об удивительных фактах. Жители этих островов, употребляющие дельфинье мясо в пищу, пригоняют этих животных к берегу, где и убивают их. И вот, когда появляется нужда в новом запасе мяса, вождь племени, который утверждает, что знает способ заставить дельфинов подплыть к берегу, называет сроки, когда они должны появиться. Неизвестно, по его ли требованию или нет, но дельфины и в самом деле появляются у берегов большими стадами и именно в то время, какое, по словам вождя, он им назначил.Красота дельфинов, плавающих с удивительной быстротой и ловкостью и весело резвящихся на волнах, издавна привлекала внимание художников: в живописи, в скульптуре и в других видах изобразительного искусства дельфины встречаются часто.Наиболее раннее из таких изображений — фриз с дельфинами в покоях королевы Мегарон в Кносском дворце. Он датируется примерно 2000 годом до нашей эры. На фризе великолепно изображены обычные дельфины. Нет сомнения, что он выполнен художником, который тщательно наблюдал за этими животными и нарисовал их с полным знанием дела, а не понаслышке. Подобные же изображения, более или менее условные, часто встречаются как украшения на античной керамике — кувшинах и вазах, на шлемах и монетах. Такова, например, сиракузская монета. Легенда об Арионе, спасенном дельфином и играющем на кифаре, сидя на дельфине верхом, — излюбленный сюжет самых разнообразных изображений. Изображения дельфинов находят и на мозаичных полах в жилищах древних римлян.Самые ранние художники, по-видимому, делали свои картины и рисунки прямо с натуры. Но со временем достоверность изображений была утрачена. Более поздние художники уже предпочитали копировать произведения своих предшественников. Если вспомнить, что дельфинов веками считали разновидностью рыб и что о разнице между рыбами и китами ничего толком не знали, то нет ничего удивительного в том, что условный дельфин, каким его выполняли в живописи, скульптуре и геральдике, постепенно превратился в мифическое чудище. Хотя такой условный дельфин и сохраняет нечто от формы, свойственной китообразным, — в частности характерные выдающиеся края челюстей, — он все же изображается скорее как некий гибрид кита и рыбы, при этом больше похожий на рыбу. Плавники у него рыбьи, с иглами, между которыми натянута перепонка, рыбий хвост и свойственная рыбам жаберная крышка, тело покрыто чешуей; тем не менее, на рисунках у него обычно есть дыхало, через которое он выпускает струи воды, — помещается оно сверху на голове.Достоверность рассказа Плиния о мальчике-ученике и дельфине нарушается тем, что он придал животному колючий плавник, который дельфин складывал, чтобы не повредить мальчику. Впрочем, не исключено, что это место вставлено впоследствии переписчиком, считавшим, что такая деталь усилит убедительность рассказа.Условные дельфины уже очень давно стали служить в изобразительном искусстве символом моря. Так, дельфин, поддерживающий статую Венеры Медицейской, символизирует морское происхождение этой богини. Дельфины были также излюбленным декоративным элементом скульптур, украшающих фонтаны. Обычно они изображаются сопровождающими Нептуна и его свиту из морских и речных дев и тритонов или же везущими колесницу Амфитриты. Изображения дельфинов, поддерживающих морского бога, часто встречаются на переплетах старинных географических и морских карт; иногда на переплетах — по-видимому, для того, чтобы вызвать интерес к океанским просторам, — рисовали китов, выпускающих вверх струю воды, или суда под развернутыми парусами. Естественно, что те, кто никогда не вступал в непосредственный контакт с дельфинами, не отличают их от рыб, тем более что существует еще и рыба, носящая то же название — рыба-дельфин, — и сама по себе ставшая легендарной. Рыба-дельфин (Coryphaena hippurus) обитает в тропическом и субтропическом поясе всех океанов в приповерхностных слоях воды и питается главным образом летучей рыбой, которую преследует с необычайной ловкостью и быстротой. Рыба-дельфин довольно крупная: вес ее составляет 25 — 30 килограммов, длина — около 2 метров. Выглядит эта рыба необычно: высокий покатый лоб, длинный спинной плавник, тянущийся от головы до самого хвоста, с глубоким разрезом на конце, и другой длинный плавник — на брюхе. Ее закругленный лоб, пожалуй, действительно несколько напоминает лобовую часть головы китообразных, но этим сходство и ограничивается, так как у рыбы-дельфина челюсти не переходят в характерный для настоящих дельфинов клюв. Больше всего поражает в этой рыбе ее яркая окраска, которую Норман (1948) описывает так: «Сверху она ярко-голубого или зеленого цвета, переходящего книзу в серебристо-белый с пурпурно-золотистым оттенком, а на голове и по спине разбросано множество светло-синих крапинок. Спинной плавник у нее фиолетово-синего цвета с более бледными косыми полосами, брюшной плавник также ярко-синий, а хвостовой — желтый. Однако эта рыба, попав на сушу, быстро теряет свою яркую окраску». Говорят, что рыба-дельфин, умирая, меняет окраску несколько раз, приобретая поочередно все цвета радуги, и это необыкновенное зрелище приводило и приводит в изумление моряков как в древние времена, так и в наши дни. Поэтому нет ничего удивительного, что обычный дельфин в традиционном изображении художников мог приобрести черты, перешедшие к нему от его «тезки». Но в романских языках рыба-дельфин называется иначе — «дорада» или «дорадо», так что здесь в названии путаницы возникнуть не может.То, что дельфины, морские свиньи и киты принимались за рыб, шло только на пользу средневековым гурманам. Мясо этих животных не только съедобно, но даже и вкусно, особенно, когда оно хорошо приготовлено с разными приправами. А поскольку их считали рыбами, то это мясо разрешалось есть и в дни поста. Ценилось такое мясо очень высоко и нередко занимало почетное место на королевских празднествах и на других пышных пиршествах.Число проверенных случаев, когда дельфины испытывали бы чувство братской привязанности к людям, невелико. Тем не менее среди рыбаков и мореходов всего мира распространены самые разнообразные поверья по поводу доброго отношения дельфинов к людям. И хотя уже в самые давние времена моряки без сожаления гарпунили дельфинов, если в своих дальних плаваниях испытывали нужду в свежем мясе, но и они были полны множества предрассудков и поверий, связанных с дельфинами. Многие верят, что дельфины приходят на помощь морякам, оказавшимся за бортом, поддерживая их в воде до тех пор, пока люди не подберут пострадавшего. Как большинство легенд о дельфинах, эта тоже, по-видимому, имеет под собой некоторую реальную основу. Известно, например, что дельфины оказывают помощь своим собратьям, если те почему-либо теряют силы, поддерживая их на поверхности воды, как мать-дельфиниха поддерживает новорожденного детеныша. Такое представление подтверждается и совсем свежими сообщениями прессы. Так, в июле 1966 года человек, тонувший в Суэцком канале, был спасен стадом дельфинов, которые несли его на своих спинах, охраняя от акул.В одном из океанариумов Австралии постоянно изображается живая сцена спасения якобы тонущего человека специально обученным дельфином.Рыбаки Иберийского полуострова, рыбаки с побережья Южной Америки, да и вообще рыбаки всего мира относятся к дельфинам весьма дружелюбно, так как твердо верят в то, что дельфины — враги акул и что при появлении дельфинов акулы уходят.Вьетнамские рыбаки, например, верят, что «Бог вод» посылает в море китов специально для того, чтобы они охраняли потерпевших кораблекрушение моряков и их суда, поддерживая пострадавших на своих спинах и доставляя их в безопасное место. Они верят также в то, что каждого кита сопровождают — в виде эскорта по обеим сторонам — две каракатицы, которые защищают его от врагов, окрашивая воду в черный цвет и бросаясь на любое животное, если оно пытается напасть на кита. Когда вьетнамские рыбаки находят мертвого кита или дельфина в море, они выволакивают его на берег и капитан судна или же тот, кто нашел дельфина на берегу (если дельфин был выброшен — а такие случаи бывают часто), считается старшим сыном этого животного. Он носит траурную повязку на голове три месяца и шесть дней, затем повязка сжигается, а кости животного закапываются в землю в специальном святилище, носящем такое же название, как могилы королей или других высокопоставленных лиц. В этой же стране существует поверье, что каждый раз, когда умирает дельфин или кит, три дня безостановочно льет дождь и бушует ветер. Поэтому когда ветер и дождь продолжаются несколько дней, считается, что где-то умерло одно или несколько этих животных. Значит, их надо искать, а найдя, предать торжественному погребению — тогда плохая погода сразу же прекратится. Если в селении есть китовое кладбище, жители его приносят там жертвы, чтобы в рыболовный сезон был богатый улов.Речные дельфины, которые водятся в Амазонке — их называют «бото» или «буфео», — веками вызывали мистический ужас у полных всяческих предрассудков индейцев Бразилии и Перу. Эскелунд (1960) рассказывает, что в этом районе ни одного из местных жителей нельзя было уговорить ни убить дельфина, ни даже прикоснуться к нему: дельфины здесь считаются такими же священными животными, как коровы у жителей Индии. «О самцах этих животных, — пишет он, — говорят, что они питают большую склонность к молодым девушкам. Многие верят, что дельфины меняют обличье и принимают участие в танцах во время карнавальных празднеств. И если незамужняя девушка беременеет, это не считается грехом, так как окружающие верят, что возможный виновник этого — бото». Уокер (1964) тоже сообщает, что «местные жители считают дельфинов Sotalia священными животными, друзьями и покровителями людей; если, например, человек тонет, то они выталкивают его тело на берег. Добыть экземпляр такого животного, — добавляет он, — из-за всех этих предрассудков чрезвычайно трудно».В Японском море, неподалеку от западного побережья Японии, есть маленький остров Сэйкай-то. Там, в городке Каёйура, стоит буддийский храм Когандзи, в котором с 1679 года в первые пять дней апреля ежегодно служат заупокойный молебен по душам китов, погибших в сетях китоловов. В подземелье под храмом сооружена усыпальница Сейгэцу-ан, а рядом с ней находится могила и гранитный монумент высотой в два метра. В эту усыпальницу и сносили зародышей китов, извлеченных из брюха беременных самок при свежевании туш, и здесь хоронили, обернув в соломенные циновки.Кладбище это было сооружено по просьбе рыбаков и китобоев, которых трогали преданность и материнская забота, проявляемые самками китов по отношению к своим детенышам. По сложившейся традиции, при погребении детенышей китов китобои приносили богатые жертвы, а монахи пели свои гимны так серьезно и с таким чувством, как если бы хоронили людей. Служители храма вели список, в который заносили каждого погребенного китеныша, давая ему буддийское имя и регистрируя точную дату, когда он был пойман. Такие записи сохранились с 1854 года, предыдущие же утеряны, так как многие подземелья храма обвалились.Время от времени туши больших китов прибивало к берегу. Такое происшествие всегда вызывало огромный интерес у жителей близлежащих поселений. В древние времена подобное событие казалось первобытным людям даром небес, так как они получали жир, мясо и множество других полезных продуктов. В наши же дни подобные происшествия приносят выгоду лишь содержателям дешевых аттракционов, показывающим морское диво за деньги, да продавцам прохладительных напитков, выручка которых тем больше, чем больше собирается народу. Местным же властям неожиданное появление на берегу гигантской туши причиняет одни неприятности и хлопоты, так как необходимо срочно принимать меры, чтобы убрать ее, пока она не начала разлагаться.В прошлом, когда появление на берегу китов, прибитых волнами, сулило большие выгоды, размеры кита в рассказах обычно сильно преувеличивались, тем более, что их определяли на глазок. И художники, запечатлевавшие такие сцены на своих рисунках, часто изображали людей рядом с тушей кита совершенными карликами, отчего туша казалась еще громаднее, чем была в действительности.Это очень хорошо видно на лучших старинных гравюрах, особенно на той, где нарисован кашалот, прибитый к берегу у Швеннингена (Нидерланды) в 1598 году.Впрочем, встречаются и более точные описания китов. Так, Джон Ивлин (1620 — 1706), английский мемуарист, рассказывает о событии, происшедшем 3 июня 1658 года: «Между моей землей, около Темзы, и Гринвичем был пойман большой кит, и смотреть на него кинулось множество людей — кто пешком, кто верхом, кто по воде — из Лондона и со всех сторон. Сначала он появился ниже Гринвича при отливе (появись кит во время прилива, он бы разрушил все суда вокруг), и когда он оказался на мелководье, его окружили на лодках и после многих попыток убили ударами медного гарпуна в голову, так что из нее двумя огромными струями хлынули вода и кровь. Тяжко застонав, он выбросился на берег и погиб. Длина его тела достигала 18 метров, а наибольшая толщина — 5 метров. Кожа у него была черная и напоминала кожу, которой обивают кареты. Он имел очень маленькие глаза, могучий хвост и всего два небольших плавника. Острая морда и пасть были такие огромные, что любой человек мог поместиться в пасти стоя. Зубов у кита не было — он всасывает только слизь через загородку из огромных костей, которые называют китовым усом. А глотка у него настолько узкая, что в нее не пролезет и самая ничтожная рыбешка. Концы усов свисали вниз из верхней челюсти, с ее внутренней стороны, и были покрыты волосами, растущими по направлению к нижней челюсти, — и все огромное. Но самое удивительное то, что такое колоссальное животное может питаться только слизью, процеживаемой через усы».Ивлин дает великолепное описание гренландского кита. И тем не менее он впадает в общую ошибку, считая, что глотка у кита узкая. Конечно, она сужается, когда животное умирает, но пока оно живет — она вовсе не так уж мала сравнительно с его общими размерами. Ивлин правильно понял, что кит питается, отделяя свою пищу от воды, которую он процеживает сквозь пластины китового уса. Но, разумеется, в те времена еще ничего не знали о планктоне и предполагали, что пищей кита является «слизь» или ил.Древние поверья о китах и связанная с ними лексика оказались на удивление живучими и до сих пор бытуют среди людей, связанных с китобойным промыслом. Теперь уже решительно всем известно, что киты дышат воздухом и что, когда они делают выдох, видимое на поверхности облако состоит частично из конденсированной в легких кита воды, а частично из маслянистой пены и из воздуха. Но еще и сейчас о ките, который выдыхает воздух, говорят, что он «пускает фонтан». Совсем до недавнего, времени в китобойном промысле пластины китового уса шли под своим старым названием «плавники», хотя все китобои отлично знали, что название это укоренилось по ошибке. В такой же мере неточны повсеместно принятые названия «китовый ус», «спермацет» и «серая амбра», дающие совершенно неверное представление о вещах, которые они обозначают.

II БИОЛОГИЯ  КИТОВ

Киты прекрасно приспособлены к существованию в воде, и строение каждой части тела соответствует их образу жизни. Форма тела кита сигаро- или торпедообразна, так что когда кит движется, он испытывает минимальное сопротивление воды. Киты утратили волосяной покров, который имели их наземные предки, и их гладкая кожа скользит в воде, вызывая чрезвычайно малое трение. Правда, немного волос у китов все же сохранилось в виде мелких осязательных усиков — вибрисс, в общем сходных с вибриссами у наземных млекопитающих. Такие усики, растущие у рта, имеет большинство видов китообразных в период их эмбрионального развития, но небольшое количество волосков сохраняется и у взрослых китов — вокруг губ и на нижней части головы.1 Функцию же полностью утраченного волосяного покрова — сохранение тепла в организме, постоянно находящемся в холодной среде, теперь осуществляет у китообразных толстый слой подкожного жира.

1 Возможно, с их помощью киты могут обнаруживать корм. — Прим. ред.

Плывущий кит посылает свое тело вперед мощными ударами хвоста, который на конце разделяется на две большие горизонтальные лопасти. Эти лопасти и спинной плавник — он имеется не у всех китов — состоят главным образом из кожи и плотной фиброзной ткани; внутри них нет костной основы, какая есть у рыб, плавники и хвост которых опираются на твердые плавниковые лучи. Передние конечности китов, превратившиеся в плавники, используются главным образом для поддержания равновесия и для изменения направления движения; задние же конечности полностью атрофированы, по крайней мере, снаружи их не видно.Еда — первая и постоянная потребность всех животных. Крупные киты поглощают огромное количество пищи, поставляемой им морем, и делают это в основном двумя способами. Одни виды питаются главным образом кальмарами или рыбой, ловя свою добычу поодиночке, как это делают хищные животные на суше. Киты, питающиеся таким способом, обычно имеют зубы и вследствие этого известны как зубатые киты (Odontoceti). Другие виды — усатые киты (Mystacoceti) заглатывают пищу «оптом», как травоядные животные на суше, которые собирают траву не по одному стебельку, а сразу целыми пачками. Хотя при случае усатые киты заглатывают и мелкую рыбешку, например сельдь, как правило, они питаются животными гораздо меньших размеров, кишащими в поверхностных водах, которые представляют собой своеобразные «луга» и «пастбища», где «пасутся» киты.Усатые киты не имеют зубов, но снабжены совершенно особым механизмом, позволяющим им захватывать свою добычу огромными порциями. Это — цедильный аппарат из пластин китового уса. На верхней челюсти, там, где у других млекопитающих находятся зубы, у усатых китов имеется две, а то и три сотни плоских пластин, поставленных наискосок по краям нёба и свисающих с него. Пластины эти твердые, но гибкие, волокнистые по структуре, внутренний их край расщеплен в виде длинной грубоволокнистой бахромы. Бахромчатые края соседних пластин находят один на другой и частью переплетаются, так что если заглянуть в пасть кита изнутри, то ее внутренние боковые стенки выглядят как огромные мохнатые занавески. Эти «занавески» служат фильтром для отцеживания пищи от воды. Когда усатый кит находит большое скопление рачков, или «криля», он, раскрыв пасть, врезается в их массу, и рачки попадают в его воронкообразную пасть в огромном количестве. Потом он закрывает пасть и, подняв язык, выталкивает из нее воду сквозь фильтр, образованный китовым усом. Бахромчатая завеса задерживает планктон, а вода вытекает из пасти через щели между пластинами. Проглотив отцеженную таким образом массу пищи, кит снова наполняет пасть.У быстрых и подвижных усатых китов-полосатиков поверхность горла, груди и живота прорезана снаружи большим числом продольных борозд; длина их — от одной до двух третей общей длины туловища кита. Борозды эти, глубиной около 6 сантиметров, очень похожи на трамвайные рельсы; они как бы разрезают кожу на ровные полосы. Обычно считают, что, когда кит питается, борозды растягиваются, и таким образом емкость его пасти сильно увеличивается, но никто никогда еще не видел, как это происходит. Может быть, какой-нибудь подводный пловец с ластами и сможет подтвердить или опровергнуть это предположение, если окажется настолько храбрым, что рискнет повторить приключение Ионы. Во всяком случае, ясно, что благодаря бороздам пасть кита может растягиваться. Доказательством этого служит следующий факт. После смерти кита газы, образующиеся при разложении, заполняют именно эту часть тела, раздувая ее, как воздушный шар. Поэтому в тех случаях, когда китобои вылавливают столько китов, что их туши невозможно быстро обработать, на береговых китобойных базах эти «шары» протыкают, чтобы они не взорвались, так как такой взрыв представляет опасность для рабочих.У более объемистых, но менее длинных настоящих, или гладких, китов борозд на горле нет, но емкость их ковшеобразной пасти увеличивается иначе. Линия нижней челюсти у них сильно выгнута кверху, а нёбо — узкое; китовый ус, свисающий с него, очень длинен: у гренландского кита, например, он достигает трех и более метров, в то время как даже у самых крупных полосатиков длина его не превышает 1 метра. Нижняя челюсть гладких китов отстоит далеко от верхней даже тогда, когда пасть их закрыта. Промежуток нёба между верхней и нижней челюстями закрывается двумя половинами огромной нижней губы, которые поднимаются справа и слева, как борта угольного бункера. Серый кит, живущий в северной части Тихого океана, представляет собой в этом отношении промежуточную форму между полосатиками и настоящими китами: его верхняя челюсть не имеет столь отчетливо выраженного сводчатого строения.Усатые киты потребляют пищу разного рода, хотя в каждом районе земного шара в основном довольствуются каким-либо одним ее видом. Но где бы они ни находились, в их рацион всегда входит зоопланктон. Планктон — это совокупность мелких животных и растений, которые обитают в море, но настолько малы, что не могут передвигаться самостоятельно на большие расстояния, как это делают рыбы, дельфины или киты, — их переносят с места на место океанские течения. Хотя многие представители зоопланктона и обладают способностью двигаться, но перемещаются они не столько по горизонтали, сколько по вертикали. Некоторые из них днем погружаются в глубину, а ночью всплывают на поверхность, другие — наоборот.Основа пищи всех животных, обитающих в море, — растительные микроорганизмы, которые, используя солнечную энергию с помощью имеющегося в них хлорофилла, преобразуют растворенные в воде неорганические вещества в органические. Растения эти чрезвычайно малы, каждое из них, как правило, состоит всего из одной клетки, но число их столь велико, что, в конечном счете, именно они составляют пищевую основу, обеспечивающую существование всей морской рыбы, китов — как больших, так и малых — и миллионов других живых существ. Эти одноклеточные растения — диатомовые водоросли и динофлагелляты — съедаются мельчайшими животными, а этих животных в свою очередь поедают животные больших размеров, и, таким образом, пищевая цепочка в конце концов протягивается от крошечной диатомеи до гигантского кашалота. Цепь, идущая к усатому киту, — короче, так как он питается непосредственно планктоном. Точно так же, как на суше всякое мясо в конечном счете — трава, в море всякая рыба, китовое мясо и все остальное — диатомовые.Кроме диатомовых, в море есть бесчисленное множество других мельчайших организмов — и растительных, и животных, вплоть до бактерий, составляющих различные звенья пищевой цепи. Некоторые из таких мельчайших организмов имеют известковую или кремниевую оболочку, которая после их смерти погружается на дно, и с течением времени на дне океана накапливаются отложения толщиной до 100 метров и более.Ракообразные — одно из важнейших звеньев пищевой цепочки — отличаются от прочего планктона тем, что сами питаются диатомовыми. И среди них особое место занимают маленькие существа — ветвистоногие (шизоподы) и веслоногие рачки копеподы (Copepoda). Эти крохотные животные, всего несколько миллиметров длиной, по обеим сторонам головы имеют длинные, похожие на весла усики, с помощью которых они и плавают. Они способны погружаться глубоко в воду, но, гребя своими усиками и другими крошечными конечностями, могут держаться на одном уровне или даже подниматься вверх. Характерный признак их — наличие только одного глаза. За это один из видов пресноводных веслоногих получил название «циклоп».Разные виды копепод составляют в определенное время года главную пищу для сельди и макрели, а также и для многих других морских животных. Но удивительно, что эти же копеподы — в огромных скоплениях — составляют столь же существенную часть питания сейвала — одного из видов больших усатых китов, который распространен почти по всему Мировому океану. В Антарктике сейвал питается крилем, как и прочие усатые киты; в северном же полушарии он, как установлено, питается — по крайней мере, какое-то время года — копеподами, которыми кишат поверхностные воды океана весной и в начале лета. Сейвал может питаться этими крошечными ракообразными по той причине, что его ус тоньше, чем ус синих китов и финвалов, а волосовидные волокна, из которых состоит цедильный аппарат, у него мягкие, шелковистые и извитые, так что они составляют очень плотную завесу, в которой задерживаются даже самые крошечные животные.По-видимому, наиболее распространенные планктонные ракообразные — шримсовидные, и самые крупные из них — эвфаузииды (длина их около 6 сантиметров) обитают в водах Антарктики. Летом они держатся в южных морях огромными скоплениями. От момента их вылупления из яйца до достижения полной зрелости проходит несколько лет, и все это время, переносимые течениями на сотни миль, они путешествуют в океане по разным направлениям и на разных глубинах. Достигнув полной зрелости, они собираются вместе в несметных количествах, обеспечивая богатую пищу китам, которые плавают в холодных водах, накапливая за счет этих рачков подкожный жир.«Криль» — это условное название, которым китобои пользуются для обозначения кишащих скоплений мелкой морской живности; на самом же деле особого вида животных под таким названием не существует.Но богатый «урожай» рачков собирают не одни киты — ими питаются еще многие морские животные: антарктические пингвины и другие птицы, тюлени-крабоеды (почему они так и называются)1, кальмары и огромные косяки различных рыб. Вот почему усатые киты, гоняясь за рачками, иногда вместе с ними заглатывают и других животных: в их желудках не раз обнаруживали то рыбу, то кальмара, а иногда даже пингвина или баклана, по-видимому, съеденных случайно, когда они сами преследовали тех же рачков.

1 Название не очень точное: следовало бы называть этого тюленя рачкоедом, креветкоедом или крилеедом. — Прим. ред.

Эвфаузииды (Euphausia superba) обычно локализуются в южных океанах, но другие виды криля, которыми питаются усатые киты, водятся и в северных водах. Скопления подобных же креветкообразных рачков, но только меньшего размера, иногда попадаются в поверхностных водах Северной Атлантики и Тихого океана. Это тоже эвфаузииды (Boreophausia, Meganietiphanes и Thysanoessa). Однако в Арктике планктон, находящийся в приповерхностных водах, часто представлен и множеством других животных. Это крылоногие моллюски, или «морские бабочки», и родственные им двустворчатые моллюски — устрицы, сердцевидки. Все они — крохотные создания: самые крупные из них редко достигают 2 сантиметров в длину. Часть их тела выступает наружу в виде «крылышек», с помощью которых эти животные плавают и добывают себе пищу, состоящую из еще более мелкого планктона. Эти крылышки по сути дела — плавники, но они движутся хлопающими движениями, что и придает моллюскам известное сходство с бабочками. Некоторые из них имеют раковинку, похожую на маленькую раковину улитки, другие совсем лишены твердой оболочки. Например, лимацина (Limacina helicina) имеет витую раковинку диаметром около полусантиметра, а клион (Clione borealis), крошечное слизнеобразное существо, обходится безо всякой оболочки. Все эти морские бабочки иногда скапливаются в таком изобилии, что море на целые мили меняет свой цвет. В высоких широтах, по окраинам Арктики огромные стаи клиона долго служили основной пищей для прославленного гиганта — гренландского кита, который с давних времен был главной добычей северных китобоев.Киты, снабженные цедильным аппаратом, не могут выбирать те или иные виды пищи по своему желанию. И если они питаются каким-то одним видом зоопланктона, то лишь потому, что эти животные держатся такими большими и плотными стаями, что другие виды зоопланктона почти не имеют возможности смешаться с ними. Случается, что усатые киты, особенно полосатики, съедают вместе с планктоном и мелких планктоноядных рыб, например сельдей, но обычно это самые мелкие сельди, которые плавают плотными косяками.Питание зубатых китов — совсем иное. Их пища состоит из более крупных животных, которых они заглатывают преимущественно поодиночке. Все зубатые киты, независимо от их размеров, — от огромного кашалота до обычной морской свиньи — питаются кальмарами и рыбой, но основная их пища — кальмары. Кальмары, как и крохотные крылоногие, относятся к моллюскам, но только они наиболее высокоорганизованные представители этого класса. В отличие от своих родственников — осьминогов и каракатиц — они живут не на дне морском, а свободно плавают в океане на самых различных глубинах. Благодаря торпедообразной форме тела и двум плавникам, расположенным на его заостренном заднем конце, они весьма подвижны. На голове у них находятся большие глаза и венец щупалец, из которых два очень длинные, а остальные значительно короче. Щупальца располагаются вокруг рта, снабженного роговыми челюстями, напоминающими по форме клюв попугая. Когда кальмар плывет медленно, он пользуется только плавниками, но когда ему нужно двигаться быстро, он набирает воду в полость, имеющуюся в его теле, и с силой проталкивает ее, как через трубку, наружу, благодаря чему с огромной скоростью, подобно реактивному двигателю, резкими рывками продвигается вперед. Внутренняя поверхность его щупалец покрыта многочисленными присосками, с помощью которых он цепко держит захваченную им жертву. Длинные щупальца, имеющие присоски только на концах, обладают способностью втягиваться внутрь, а затем мгновенно выбрасываться вперед. Они хватают добычу и передают более коротким щупальцам, которые уже препровождают ее в пасть. Поверхность присосок представляет собой роговые кружки, края которых зазубрены, что помогает еще крепче держать добычу.

Старинная гравюра. Два разъяренных кита, нападающих на судно. Чтобы отвлечь их внимание, моряки бросают в море бочки. Матрос, стоящий на высокой корме корабля, играет на трубе, пытаясь успокоить страшных животных звуками музыки.

 Гравюра XVI века. Моряки, по ошибке приняв спящего на поверхности моря кита за остров, воткнули в гигантское животное якорь, сошли на его спину и, разведя огонь, стали готовить пищу. Кит проснулся, пришел в ярость; На рисунке показано, как он старается перевернуть корабль. Плавник кита изображен как лапа сухопутного животного. Судя по изображению, это Трольвал (кит-дьявол).

Этот прекрасный фриз из Кносского дворца на острове Крит (создан около 2000 года до нашей эры) — самое раннее из известных изображений дельфинов, если не считать наскальных рисунков эпохи неолита, найденных в пещерах. Характерные черты дельфинов переданы здесь очень точно.

Изображения китов — один из распространенных мотивов скандинавских наскальных рисунков. Этот рисунок, по-видимому, относится к каменному веку. Выполнен он схематично, что характерно для наскальных рисунков южной Норвегии.

Редкая для человека возможность потрогать морду кита.

На фото — остромордый кит, плавающий в полынье, его стадо оказалось

запертым ледяной перемычкой в одном из заливов Антарктики.

Старинная гравюра на дереве, изображающая легендарного кита-носорога

в момент борьбы с раком фантастических размеров.

Кит-чудовище топит судно, полное смертельно перепуганных моряков. Кит, изображенный на этой гравюре, сочетает утрированные черты кашалота и усатого кита: зубы кита превратились в огромные клыки, а китовый ус оказался на его морде в виде бороды.

Дельфины — семейство, включающее много различных видов. Вверху — обыкновенный бурый дельфин (Common dolphin), теплокровное, живородящее млекопитающее, дышащее легкими. Рыба, изображенная внизу, не имеет с дельфинами ничего общего, кроме названия: рыба-дельфин, или дорадо (Coryphaena), холоднокровное, дышит жабрами.

Скелет настоящего усатого кита. По тому, как далеко отстоит верхняя его челюсть от нижней, можно судить о длине пластин китового уса. Хорошо видно, как огромна в сравнении с общей длиной кита голова. Справа — череп усатого кита снизу; рисунок дает представление о положении пластин китового уса на верхней челюсти, которая намного уже нижней.

Криль, пища усатых китов. Вверху — эвфаузииды; в центре, слева, — морские рачки Calanus; справа — головоногие моллюски морские бабочки*; внизу — фитопланктонные организмы (диатомеи и динофлагелляты).* Здесь явная ошибка: морские бабочки принадлежат к брюхоногим моллюскам, хотя и ведут пелагический образ жизни - В. П.

Пластины китового уса. У настоящего кита пластины длиннее, уже, а волокна на них длиннее и мягче, чем у синего кита (справа).

В изображении выброшенного на берег кашалота на этой старинной гравюре есть кое-какие неточности, не искажающие, однако, общего облика животного. Хотя главная цель картины — показать гигантские размеры кита, здесь они преувеличены в меньшей степени, чем это обычно делалось в старину.

Криль, извлеченный из вскрытого желудка этого усатого кита, весит около тонны. Вместе с крилем кит заглотил две небольшие рыбы.

Череп и нижняя челюсть кашалота. В большом корытообразном углублении над его верхней челюстью помещается спермацетовый мешок. Узкая нижняя челюсть, снабженная огромными зубами, резко контрастирует с широкой верхней челюстью с недоразвитыми зубами.

Гигантский кальмар, извлеченный из желудка кашалота.

В центре — ротовое отверстие, окруженное щупальцами и снабженное роговыми челюстями, напоминающими клюв попугая. Щупальца снабжены роговыми присосками.

Верхняя челюсть финвала. Пластины его уса расположены по обе стороны узкого нёба.

Продольный разрез слуховой пробки финвала; ясно видна ее слоистая структура. На широком конце пробки находятся самые свежие слои. Длина пробки — 15 сантиметров.

Внизу — продольный разрез зуба кашалота. Последний, самый свежий слой дентина окружает полость, в которой находится пульпа зуба; округлые пятна — узелки остеодентина.

Дельфины решили посмотреть, что происходит над водой.

Кальмары — основная пища кашалотов. Вверху — гигантский кальмар; в желудках кашалотов часто находят отдельные части тела этих гигантов. Внизу — кальмары меньших размеров, таких кашалоты обычно заглатывают целиком.

Стадии рождения дельфина (снимки сделаны в бассейне). В отличие от всех других млекопитающих, детеныши китообразных выходят из чрева матери хвостом вперед. Момент рождения — критический для детеныша дельфина; сразу же после появления на свет он должен сделать свой первый вдох, для чего новорожденного нужно вытолкнуть на поверхность, чтобы голова его оказалась над водой. Обычно сделать этот первый решающий шаг в жизнь детенышу помогает мать.

Кальмары водятся в океанах в огромных количествах, но поймать их с помощью тех приспособлений или сетей, которыми обычно пользуются биологи, изучающие морскую фауну, трудно: они так подвижны и быстры, что всегда успевают удрать. Но зубатые киты и дельфины, более приспособленные для такой охоты, все же умеют ловить кальмаров, и в содержимом их желудков обычно находят роговые клювы головоногих, плохо поддающиеся перевариванию. Большинство кальмаров, которыми питаются зубатые киты, небольшого размера — 30 — 60 сантиметров в длину, по попадаются и более крупные экземпляры (таких обычно заглатывают кашалоты).Совершенно поразительное зрелище являет собой гигантский кальмар, длина которого достигает иногда 15 метров; впрочем, по сути дела он не так огромен: его длина увеличивается за счет пары длинных щупалец, а тело и относительно короткие щупальца составляют вместе в длину 5 — 6 метров. Эти животные встречаются редко, так как, видимо, живут на значительных глубинах. Иногда таких гигантов мертвыми прибивает волной к берегам, но чаще их находят в желудках кашалотов. По-видимому, большие кальмары, схваченные кашалотом, вступают с ним в безнадежную, но жестокую борьбу, доказательством чего служит тот факт, что кожа на голове кашалотов и около пасти иногда бывает испещрена круглыми следами, оставленными роговыми краями присосок кальмара.Большинство дельфинов имеет острые и, как правило, весьма многочисленные зубы. Обычно считают, что наличие множества зубов — следствие приспособления к питанию такими активными и необычайно подвижными животными, как рыбы и кальмары. Но вот у клюворылов (Ziphiidae), например, которые тоже питаются кальмарами, очень мало зубов: бывает, что у них прорезывается всего одна пара, да и то только у самцов, а чаще зубы отсутствуют вовсе. Каким образом клюворылы захватывают свою столь проворную добычу, до сих пор неясно. В то же время некоторые из пресноводных дельфинов, например гангский дельфин, имеют множество острых, как иглы, зубов, которые служат не для захватывания быстро движущейся добычи, а для выбирания червей и лангустов* из донного ила.

* Лангусты не живут в пресной воде. Очевидно, имеются в виду просто речные раки. - В. П.

Когда люди изобрели водолазный костюм, что дало им возможность достигать значительных глубин и ходить по морскому дну, они столкнулись с непредвиденными трудностями. Водолаз дышит воздухом, который подается ему в скафандр по трубке. Выдыхаемый им воздух вместе с излишками свежего воздуха стравливается через клапан в водолазном шлеме, поднимаясь пузырьками на поверхность. Но все же давление воздуха внутри скафандра больше, нежели давление воды снаружи, и чем глубже опускается водолаз, тем давление в скафандре выше. Дышать сжатым воздухом для водолаза не представляет трудностей, неприятности начинаются лишь тогда, когда водолаз возвращается на поверхность и давление падает.Во время погружения азот, содержащийся в сжатом воздухе, растворяется в крови водолаза и проникает в ткани мышц до такого предела, до какого может быть насыщен организм человека при данном давлении, не вызывая при этом у водолаза никаких неприятных ощущений. Но когда водолаз поднимается на поверхность, азот, растворенный в крови, выделяется быстрее, чем легкие способны вывести его из организма. И тогда в кровеносных сосудах и во всех тканях образуются крошечные газовые пузырьки, точно так же как образуются пузырьки в газированной воде, когда бутылка открыта и давление внутри нее падает. Пузырьки эти, возникая в капиллярах, препятствуют нормальному кровообращению, создается угроза воздушной эмболии — явления очень опасного и зачастую приводящего к роковым последствиям. Но даже если резкое падение давления и не приводит к эмболии, газовые пузырьки причиняют человеку сильнейшую боль, особенно в суставах, — это одно из проявлений так называемой кессонной болезни. Единственное спасение в таких случаях — вновь поднять давление в скафандре и затем плавно, постепенно его снижать. Поэтому обычно водолазов и опускают на глубину, и поднимают очень медленно, так что иногда этот процесс занимает много часов. В последнее время водолаза при спуске и подъеме помещают в барокамеру, это не менее утомительно, но все же более удобно.Киты погружаются в море очень глубоко, гораздо глубже, чем до сих пор мог погрузиться человек. И тоже подвергаются большому давлению. Как же им удается избежать кессонной болезни? Ответ очень прост — они избавлены от риска ею заболеть. На первый взгляд это кажется странным, но при более внимательном изучении того, что происходит в организме кита, становится ясно, что ничего непонятного тут нет. Разница между китом и человеком, погружающимся в глубину моря, состоит в том, что водолаз под водой все время дышит сжатым воздухом, так что азот может растворяться в его крови до полного насыщения, а кит уносит с собой в глубину лишь то количество воздуха, которое может поместиться при вдохе в его легких и дыхательных путях, поэтому у него в крови и тканях содержится не слишком много азота.Когда кит ныряет, давление воды распределяется равномерно на всю поверхность его тела, но, поскольку тело животного само состоит на 90% из воды, а вода практически несжимаема, тело кита не деформируется. А вот воздух, находящийся в легких, поддается сжатию, и с увеличением глубины легкие кита все более и более сжимаются, так что воздух из них с силой проталкивается в дыхательное горло и дыхательные пути, ведущие к дыхалу. Эти дыхательные пути снабжены кровеносными сосудами значительно меньше, чем легкие, поэтому газообмен в мышечных тканях здесь уменьшен. Кроме того, когда легкие сжимаются, их ткань также становится плотнее, так что кровь, содержащаяся в легочных капиллярах, оказывается почти лишенной кислорода.Кроме того, у китов есть еще одно приспособление, позволяющее им нырять так глубоко. Воздушные пути, ведущие от их дыхательного горла к дыхалу, — не прямая трубка, они извилисты и связаны с несколькими сложными боковыми проходами и обширными воздушными мешками,плотно прилегающими снизу к черепной коробке. Эти мешки наполнены пенообразной эмульсией, состоящей из воды, жира и воздуха, видимо, она и абсорбирует азот.1 Когда кит выплывает на поверхность и делает выдох, часть этой пены извергается наружу, унося с собой излишки азота. Видимый фонтан, который выпускает кит, обычно считался струей воды, сконденсировавшейся в его дыхательном аппарате. Во всяком случае, нет никакого сомнения в том, что, когда наружный воздух холодный, водяные пары теплого выдыхаемого воздуха конденсируются в мелкие капельки жидкости. Но фонтан этот заметен и в тропиках, где тепло; там эту видимую струю составляет в основном пена. Хотя возможно, что даже и в теплом воздухе видимый фонтан образуется частично за счет конденсации: ведь выдыхаемая струя вырывается под давлением.2

1 Система подчерепных воздушных мешков и воздухоносных путей имеет еще, по-видимому, и другую функцию — органа генерации звуковых импульсов, и, вероятно, их же эхолокации, благодаря чему животное обладает изумительной способностью ориентации в пространстве и возможностью обнаружения и «опознания» различные предметов подводного мира. — Прим. ред.2 Наружное же давление воздуха меньше, поэтому выдыхаемая струя внезапно расширяется. А такого рода расширение сопровождается охлаждением и, следовательно, все той же конденсацией. — Прим. ред.

Заметим, кстати, что эти наполненные пеной пазухи играют существенную роль и в системе эхолокации китов, но об этом речь ниже.Извилины прохода, ведущего к дыхалу, служат также клапанами, препятствующими, с одной стороны, проникновению воды в дыхательные органы кита, а с другой — выходу воздуха из них наружу при погружении, когда кит открывает под водой пасть, чтобы схватить добычу. Такое устройство дыхательных органов, чрезвычайно целесообразное в условиях подводной жизни, не является тем не менее только результатом адаптации к жизни в воде. И доказательством этого служит тот факт, что подобное же устройство находят и у многих сухопутных млекопитающих.Считалось, что у кашалотов, о которых известно, что они имеют обыкновение уходить на очень большие глубины, толстый подкожный жировой слой служит как бы броней, которая защищает их от давления воды, как прочный корпус подводную лодку. Но подводная лодка не открывает пасть, находясь глубоко под водой, так что эта аналогия несостоятельна.Подкожный жировой слой китообразных состоит из жировой ткани, в которой клетки, заполненные маслянистым веществом, связаны между собой волокнистой соединительной тканью. Благодаря этому подкожный жир, вопреки обычному мнению, представляет собой не мягкое, желеобразное вещество, а плотное и твердое, похожее на жировой край хорошо прокопченного бекона. Толщина этого слоя колеблется от 2 сантиметров — у морской свиньи до 30 и более сантиметров — у крупных полосатиков, а у кашалотов и гладких китов этот слой еще более мощный. Жировой покров служит в основном изоляционным слоем, сохраняя тепло в организме животного, находящегося в холодной воде.Но даже киты иногда испытывают потребность избавиться от «теплой одежды». Когда сухопутное млекопитающее очень быстро движется или затрачивает какие-то усилия, температура его тела повышается и излишки тепла выводятся из организма за счет учащенного дыхания или потения. Кит, находясь в глубинах моря, не может ни потеть, ни учащенно дышать, так что от любых усилий его внутреннее тепло быстро возрастает. Но его жировой слой пронизан кровеносными сосудами, которые подводят кровь непосредственно к поверхности тела; кровообращение в этих сосудах автоматически регулируется их собственной мускулатурой, и таким образом, когда под жировым слоем образуются излишки тепла, регулируется и температура тела.Изменение притока крови к плавникам также играет существенную роль в регуляции температуры тела кита. Эффективность тепловой изоляции кита делается особенно наглядной, когда убитое животное доставляется на китобойную базу, находящуюся где-то в холодном поясе. Если туша кита разделывается не сразу, она быстро разлагается и так нагревается под жировым слоем — подобно навозу в саду, сложенному в кучу, — что мясо оказывается пропеченным. Когда верхний слой жира сдирают, мясо отстает от костей, словно тушеное.Кит дышит, держась у поверхности воды. В воду он погружается по наклонной, показывая над поверхностью воды хребет и спинной плавник. Уходя же в глубину, кит выгибает тело сильнее, чем обычно, а некоторые виды китов выбрасывают в воздух лопасти хвоста, так что они становятся в воде почти совершенно вертикально, — «кит пыряет», говорят в таких случаях старые китобои. В это время можно хорошо разглядеть, какой у него огромный и мощный, как пропеллер, хвост.Задние конечности у китов отсутствуют, от них сохранились лишь рудиментарные остатки тазовых костей, не соединенных с позвоночником и скрытых в брюшной мускулатуре. У некоторых видов китов имеется еще и пара небольших костей, представляющих собой остатки тазобедренной кости. Несмотря на свою незначительную величину, тазовые кости у китов все же, строго говоря, не являются рудиментами, лишенными всяких функций: они служат опорой для части органов размножения.Для китообразных весьма характерно специфическое устройство некоторых кровеносных сосудов. Как известно, почти у всех млекопитающих при кровообращении кровь выталкивается из сердца и по артериям распространяется по всему телу. Артерии разветвляются на все более и более мелкие кровеносные сосуды и в конце концов переходят в капилляры, то есть очень мелкие сосуды, стенки которых настолько тонки, что кислород и другие вещества, растворенные в крови, проникают сквозь них в ткани, а углекислота вместе с другими продуктами обмена веществ, наоборот, попадает из тканей в капилляры и уносится с током венозной крови. Капилляры, сливаясь, образуют мелкие вены, которые, соединяясь, в свою очередь, вливаются в более крупные вены, а те уже несут кровь обратно к сердцу. У китообразных же кровеносная система имеет характерные особенности, встречающиеся, однако, и у некоторых сухопутных млекопитающих. Эти особенности кровеносной системы состоят в том, что местами крупные сосуды разделяются на множество переплетенных, как бы перепутанных между собой ответвлений, которые сообщаются друг с другом, образуя густую сеть.Эти извилистые сосуды концентрируются преимущественно у основания черепа, идут вдоль спинного мозга, под ребрами грудной клетки — в общем, расходятся повсюду. Они выглядят так необычно, что их назвали retia mirabilia — «чудесные сети». Функция и деятельность этой «сети» сосудов до сих пор не поняты до конца, но, по-видимому, они служат чем-то вроде резервуаров для крови, которые могут быстро наполняться или опорожняться, регулируя таким образом кровяное давление при быстром погружении или всплывании кита, когда внешнее давление на поверхность его тела внезапно и резко меняется. Возможно, что эта сеть сосудов — нечто вроде эластичных емкостей, которые расположены по ходу кровеносных сосудов и способны мгновенно вобрать в себя большое количество крови, когда это становится необходимым при повышении наружного давления.1

1 По новейшим представлениям, возникновение «чудесной сети» у млекопитающих, ведущих водный образ жизни, связано с особенностями их дыхания, в частности с длительными дыхательными паузами. Наличие этого своеобразного приспособления кровеносной системы обеспечивает нормальное кровоснабжение головного мозга, наиболее чувствительного к дефициту кислорода. При этом установлено, что мозг снабжается кровью не непосредственно из сонной артерии, а исключительно через эту «чудесную сеть». Кроме этой «сети», у китообразных имеются и другие морфологические и физиологические особенности, способствующие весьма продолжительной задержке дыхания и терморегуляции. — Прим. ред.

Когда кит погружается, его крупные вены расширяются, ток крови в них задерживается — и кровообращение замедляется. Дольше всех способен задерживать дыхание кашалот: он может обходиться без воздуха целый час, а то и больше. Ни одно сухопутное млекопитающее не может не переводить дыхания больше, чем минуту или две. Если дыхание останавливается, животное быстро теряет сознание из-за того, что в мозг перестает поступать кислород, и вскоре умирает. Когда дельфин ныряет, биение его сердца резко замедляется — от ста десяти ударов в минуту до пятидесяти и даже менее, а у белухи при погружении число ударов падает с тридцати до шестнадцати. Естественно, кровообращение в организме замедляется и мышечные ткани получают необходимый им кислород медленнее, кровь задерживается в крупных венах и начинают действовать определенные механизмы, которые задерживают движение крови во всех кровеносных сосудах, кроме сосудов мозга и некоторых других органов. Кислород, поступивший в мозг, поддерживает его нормальное функционирование, предотвращая потерю сознания. Но к концу длительного погружения недостаток кислорода в тканях становится ощутимым, накапливается как бы «кислородный долг», который возмещается, когда кит поднимается на поверхность и «пускает фонтаны», то есть начинает быстро и интенсивно дышать.Кит может так долго находиться под водой еще и потому, что перед погружением он набирает полные легкие воздуха, при этом его кровь предельно насыщается кислородом. Но и это еще не все. Мышечная ткань, или, как говорят, красное мясо кита, интенсивного темно-красного цвета, так как в ней содержится большое количество миоглобина — вещества, близкого по химическому составу и свойствам к гемоглобину — кислородному транспортеру крови.Перед погружением животного миоглобин также полностью насыщается кислородом, благодаря чему создается повышенный его запас, и таким образом «кислородный долг» в организме отсрочивается на сравнительно длительное время.Усатые киты обычно не погружаются глубже, чем на 50 — 100 метров, поскольку наибольшие скопления того зоопланктона, которым они питаются, как правило, находятся на глубине 10 — 20 метров. Однако в случае необходимости — если, например, кит испуган — он в состоянии уйти на глубину 300 — 450 метров. Когда киты-полосатики питаются, они обычно ныряют на 10 — 15 минут, а затем на 5 — 10 минут поднимаются на поверхность, чтобы подышать. Но вообще они могут оставаться под водой около 40 минут. Если по истечении этого срока полосатик не поднимется на поверхность, то тонет.Гладкие киты и горбачи способны продержаться под водой еще меньше и уходят поэтому на меньшую глубину. (Для обыкновенного человека предел задержки дыхания — примерно одна минута, и только хорошо тренированные искатели жемчуга могут пробыть под водой две и даже две с половиной минуты.) А вот кашалот может находиться под водой от 30 минут до одного часа. Бутылконос, по некоторым предположениям, держится под водой до двух часов. Киты этого вида способны уходить под воду на значительно большую глубину, чем усатые киты. Рекордная глубина погружения кашалота была установлена, когда однажды был найден погибший кашалот, который запутался в подводном телеграфном кабеле, проложенном на глубине 1100 метров у тихоокеанского побережья Южной Америки.Киты могут развивать очень большую скорость. Так, например, 25-метровый синий кит в течение двух часов может плыть со скоростью 40 — 50 узлов1. И если учесть, что плывущий кит сравнительно медленно поднимает и опускает свой хвост, то эффективность тех усилий, которые он затрачивает при плавании, или, если можно так сказать, его коэффициент полезного действия весьма высок. Размах лопастей его хвоста очень большой, и с каждым ударом хвоста отбрасывается назад огромный объем воды, хотя и со сравнительно небольшой скоростью. Таким образом, происходит меньшая затрата кинетической энергии, чем затрачивалось бы на перемещение меньших объемов с большей скоростью.

1 Узел — единица скорости, соответствующая одной миле (1852 метра) в час. Иначе говоря, кит идет со скоростью курьерского поезда: 74 — 92 километра в час. — Прим. ред.

Если при скорости 20 узлов кит расходует энергию в 500 лошадиных сил, то это значит, что при данной скорости он расходует 4 лошадиных силы на каждую тонну своего веса, что соответствует 0,5 лошадиных силы при скорости в 15 узлов.Мускульная сила атлета составляет от 0,02 до 0,04 лошадиных силы на 1 килограмм его веса. Если соотнести эти цифры с мускульной силой 120-тонного кита, то получится, что кит может «выжать» 9 лошадиных сил на 1 тонну своего веса — цифра эта не более чем вдвое превышает цифру, приведенную выше. Иначе говоря, мускулы кита не обладают большей силой, чем мускулы других млекопитающих.У мелких китообразных, таких, как морские свиньи и дельфины, скорость движения в воде намного больше, чем можно было бы предположить, исходя из количества той энергии, которую они в состоянии затратить. Дельфины достигают чрезвычайно высокой скорости для таких сравнительно небольших животных. Трехметровый дельфин может передвигаться со скоростью 25 узлов. Двухметровый дельфин весом около 130 килограммов должен затратить 14 лошадиных сил, чтобы плыть под водой со скоростью 25 узлов — это усилие, равное 87 лошадиным силам на 1 тонну веса, превышает более чем в шесть раз мускульное усилие, которое может приложить самый тренированный атлет. Тот парадокс, что дельфин может плавать быстрее, чем ему позволяет его мышечная сила, объясняется не тем, что у него необыкновенно сильная мускулатура, а тем, что поверхность его тела особым образом взаимодействует с водой.Когда твердое тело обтекаемой формы буксируют в воде, сопротивление его движению остается малым только до тех пор, пока не достигнута какая-то критическая скорость. Обтекаемая форма позволяет воде скользить по поверхности тела, не образуя завихрений, — в этом случае поток воды ламинарный. Но при достижении критической скорости в ламинарном потоке образуются водовороты, завихрения — возникает турбулентное движение, при котором с ростом скорости увеличивается и сопротивление воды.Хотя, быть может, китообразные и не идеально обтекаемой формы, но они не застывшие, неподвижные твердые тела, а живые организмы — и этим объясняется все. Дело в том, что кожный покров кита, его жировая клетчатка и подстилающая их мускулатура настолько прочно, органически связаны между собой и при этом так хорошо иннервированы, что кожный покров животного в целом необычайно чутко реагирует на сопротивление водной среды — и при любой скорости движения поток воды, обтекающий тело животного, остается ламинарным.Внутренняя структура кожного покрова китообразных характерна наличием своеобразных сосочков — выростов, проникающих изнутри в соответствующие ячейки нижележащих слоев эпидермы. По-видимому, функция их заключается не столько в приспособлении кожного покрова к увеличению давления водной среды, сколько, может быть, в гашении сопротивления воды, в амортизации возникающих при быстром движении встречных потоков, то есть в конечном счете в существенном уменьшении трения, снижающего скорость движущегося тела.Глаза китов приспособлены к тому, чтобы видеть в воде. Но даже самые лучшие глаза не могут далеко видеть под водой, как бы она ни была прозрачна. И только необычайно чувствительное эхолокационное устройство, или сонар, дает китообразным возможность хорошо ориентироваться даже в турбулентных потоках воды и на больших глубинах, где света или очень мало, или он вовсе отсутствует.Глаз кита отличается от глаза сухопутных млекопитающих весьма толстой склерой — тем внешним покровом, который у людей называют глазным белком. Склера эта состоит из очень жесткой волокнистой ткани, которая, как можно было бы думать, служит для защиты глазного яблока от деформации под влиянием давления на больших глубинах. Но такое предположение было бы неверным, так как эта склера, сама состоящая почти целиком из воды, несжимаема, и давление в ней снаружи и внутри одинаковое. Может быть, массивность склеры объясняется тем, что она заменяет отсутствующую в черепе кита костную глазную впадину, которая защищает глазное яблоко (у некоторых сухопутных млекопитающих глаза так же плохо защищены).Если водная среда не позволяет далеко видеть, то зато она позволяет хорошо слышать: вода проводит звук лучше, чем воздух. Поэтому ушной аппарат — самый главный из органов чувств у китообразных, хотя еще совсем недавно исследователи думали, что слух у китов слабый, и только открытие их способности к эхолокации опровергло это мнение.Наружное слуховое отверстие, ведущее в слуховой проход, у кита очень мало, внутренний же слуховой проход достаточно велик. Однако обычно они не сообщаются между собой, так как наружный слуховой проход, минуя кожно-жировой покров, сильно сужается и на каком-то протяжении совершенно зарастает фиброзной и мышечной тканью. Дальше внутрь проход открывается снова и постепенно расширяется. Большая часть этой полости внутреннего прохода — до барабанной перепонки, которая сильно выпячивается в сторону наружного прохода в виде пальца резиновой перчатки, — заполнена плотной массой в виде пробки из слущившихся, омертвелых, накрепко спаянных между собой клеток и секрета желез. По мере того как кит становится старше, пробка эта растет, покрываясь все новыми и новыми наслоениями. И по количеству таких слоев можно определить возраст кита, так как, по-видимому, каждый очередной слой образуется за один год.Внутреннее ухо у китов — орган, через который звуковые волны попадают к слуховому нерву, — как и у других млекопитающих, расположено у основания черепа и защищено утолщенными костями, образующими массивную костную оболочку. У китов эта барабанная кость необычайно толста и массивна и либо на связках, либо на тонких костных подвесках прикреплена к черепу. Любопытно, что, когда кит умирает и его останки опускаются на дно, эти массивные барабанные кости не поддаются процессу разложения намного дольше, чем остальные части скелета. Поэтому именно эти кости чаще всего обнаруживают на дне океана и их же чаще других находят в виде окаменелостей.О размножении китов было известно весьма мало до тех пор, пока в 1920 году не были начаты специальные научные исследования в этой области. Позже, когда научились приручать дельфинов и содержать их в неволе, стали известны и многие другие детали их жизни. Продолжительность беременности самок дельфинов — около одиннадцати месяцев. Когда приближается момент родов, самка начинает плавать значительно медленнее, чем обычно, и сородичи окружают ее, чтобы оградить и защитить во время родов.Детеныш дельфина появляется на свет уже хорошо развитым, так как сразу же после рождения он должен уметь плавать и следовать за матерью. В отличие от других млекопитающих, которые рождают по одному крупному детенышу, у кита детеныш рождается хвостом вперед, а сравнительно короткая пуповина рвется сама в момент родов. Как только детеныш родится, мать начинает осторожно подталкивать его к поверхности воды, и в тот момент, когда его дыхало высовывается над поверхностью, он делает первый вдох. Млечные железы у самки кита находятся под слоем подкожного жира и не выступают наружу, как вымя. Соски помещаются в кожных складках по обеим сторонам половой щели и высовываются наружу лишь на время кормления. Но китенышу необходимо дышать через небольшие интервалы, поэтому кормление должно занимать немного времени. Когда малыш прикасается к материнскому соску, ему не приходится делать сосательных движений, так как молоко благодаря сокращениям мускулов самки, окружающих млечные железы, само выжимается и льется ему прямо в рот. В первые месяцы жизни детеныши никогда не отплывают далеко от матери и, как правило, плывут с ней бок о бок или под ее головой.Мать-китиха очень заботится о своем потомстве и никогда не оставляет малыша в опасности. Этим и пользовались китобои в прежние времена: они загарпунивали китенка и тащили его за собой, точно зная, что мать сама поплывет за ним и попадет к ним в руки.Китообразные — один из древнейших отрядов млекопитающих; возможно, что они происходят от каких-то предков, общих с сухопутными парнокопытными.

1 Эоцен, олигоцен — это эпохи третичного периода кайнозойской эры, отстоящие от нас соответственно на 40 и 25 миллионов лет. — Прим. ред.* На момент написания книги не были известны древнейшие киты, ещё сохранявшие нормально развитые конечности наземного типа. Их находки относятся к 90-м гг. ХХ века и позднее. Подробнее о ранней эволюции китообразных можно узнать здесь. - В. П.

Известно, что древнейшие ископаемые киты жили в эоцене1*, то есть около 40 миллионов лет назад. Некоторые из них по форме тела были похожи на дельфинов, другие имели сильно вытянутое длинное тело и больше походили на гигантских угрей (их называют Archaeoceti), но эти животные не были прямыми предками нынешних китов, так как они вымерли не менее чем 25 миллионов лет назад. Однако еще до их появления должны были, видимо, существовать две другие предковые линии, ведущие к нынешним усатым и зубатым китам. Их самые ранние окаменелые останки появляются в отложениях олигоцена, то есть существование наиболее ранних форм китообразных датируется периодом, отстоящим от нас приблизительно на 20 миллионов лет, а некоторые окаменелости даже несколько старше. Таким образом, живущие ныне киты — потомки несчетных поколений, прошедших огромный путь развития.

III

ВИДЫ

КИТООБРАЗНЫХ

IV ЖИЗНЬ КИТООБРАЗНЫХ

Когда сначала в Соединенных Штатах, а потом и в Японии, Австралии, ФРГ, Нидерландах были сооружены большие загоны для китообразных — океанариумы и морские вольеры, ученые получили, наконец, возможность наблюдать и изучать этих животных в течение длительного времени. Изучение китообразных в таких благоприятных условиях принесло много открытий, наука обогатилась огромным количеством ценнейших сведений, подчас совершенно неожиданных.Естественно, что поначалу опыты содержания китообразных в неволе проводились с небольшими животными — морскими свиньями и дельфинами. Вскоре стало ясно, что для разных видов китообразных требуются различные условия и что одни виды переносят неволю значительно лучше, чем другие. К счастью, для первых экспериментов был выбран именно тот вид, который лучше остальных адаптируется и поддается дрессировке — атлантический бутылконосый дельфин (Tursiops truncatus), и дела сразу пошли очень хорошо. Дельфинов этого вида издавна ловили сетями в районе мыса Гаттерас, и вот теперь стали применять тот же способ, но уже не с коммерческими целями, а для того, чтобы ловить дельфинов живьем, не причиняя им никакого вреда, а затем транспортировать их в аквариумы в специальных ящиках, обитых пенопластом.Первым сюрпризом был тот факт, что эти китообразные оказались удивительно кроткими существами. Когда их вытаскивали из воды, они вели себя спокойно, не бились, не нанося тем самым себе травм. Так как с ними обращались очень бережно и старались содержать в таких условиях, чтобы их кожный покров все время оставался влажным и прохладным, дельфины, видимо, поняли, что им не собираются причинять вреда. Следующей неожиданностью было чрезвычайно важное открытие: оказалось, что дельфины «видят» в темноте. Вскоре было обнаружено, что дельфины — животные умные и что их без особого труда можно научить разным забавным трюкам, которые они проделывают с большой ловкостью и проворством, — почему теперь и стали устраивать с их участием увлекательные зрелища. Дельфины показали себя не просто способными учениками, более того: они охотно и с удовольствием работали вместе со своими учителями и быстро привыкали к заведенному порядку. При этом не только одни виды дельфинов поддавались обучению лучше, чем другие, но и внутри каждого вида между отдельными животными наблюдались существенные индивидуальные различия.Уже в самом начале экспериментальной работы с бутылконосыми дельфинами одновременно проводились опыты и с другими видами китообразных — от небольших по размерам видов до довольно крупного 6-метрового самца гринды (Globicephala) и 7-метровой косатки, или кита-убийцы (Orcinus orca). Особей всех этих видов китообразных удавалось поймать живыми, они хорошо переносили неволю и поддавались обучению. Все эти виды хорошо усваивают то, чему их обучают. Но неожиданно выяснилось, что труднее всего переносит неволю и наименее жизнеспособен в этих условиях именно небольшой обыкновенный бурый дельфин: как только животное этого вида вынимают из воды, оно погибает от шока.Живущие в неволе китообразные подвержены различным заболеваниям, и за их состоянием необходимо непрерывно и тщательно следить.Серьезную угрозу представляют собой разные предметы, случайно брошенные или оброненные в бассейны. Китообразные — животные очень любопытные, и стоит им увидеть в воде нечто необычное, они немедленно начинают обследовать незнакомый предмет и при этом часто нечаянно его проглатывают. Причиной тяжелых заболеваний дельфинов — нередко со смертельным исходом — стал целый ряд самых разнообразных предметов: курительные трубки, дверные ключи, резиновые мячи, игрушки из пластмассы и т. д. Поэтому те, кто работает с дельфинами, обычно стараются не иметь при себе никаких подобных вещей и всячески оберегают дельфинов от искушения проглотить что-нибудь лишнее.Готовность, с которой китообразные вступают в контакт и работают со своими учителями, объясняется, скорее всего, не только их умом, но также и тем, что они сами являются животными общественными, и поэтому действовать с кем-то сообща для них дело привычное. Ориентируясь в воде с помощью звуковых сигналов, подаваемых своеобразным эхолокационным устройством, китообразные, кроме того, издают еще и множество звуков низкой частоты для коммуникаций друг с другом. Многие даже считают ошибочно, что китообразные имеют свой язык. Дельфины и в самом деле издают звуки, которые означают страх или призыв о помощи, и тогда их собратья быстро бросаются им на выручку. Вполне возможно, что случаи, когда на берег выбрасывается множество дельфинов, в частности (Pseudorca crassidens), объясняются именно тем, что все стадо стремится помочь одному из своих сородичей, по какой-то причине оказавшемуся на суше.У большинства китообразных в процессе обучения быстро вырабатываются условные рефлексы. За каждое правильное выполнение приказа тренеры награждают животных, закрепляя выработавшиеся навыки на каждом занятии. Некоторые виды китообразных обучаются всему, что от них требуется, быстрее других, а есть даже и такие, которые вообще выучиваются всему необходимому самостоятельно. Так, Дэвид Браун и братья Д. и М. Колдуэллы (1966) сообщают, что в одном из тихоокеанских вольеров самка ложной косатки оказалась настолько способной, что усвоила целый ряд трюков, просто наблюдая за тем, как этому обучают ее компаньонов по бассейну. Глядя, как другие киты выполняют эти трюки по приказанию тренера, она пробовала проделывать их сама и быстро овладела этим искусством.Те же ученые описывают еще более удивительный случай. Один из видов тихоокеанских дельфинов — Stenella roseiventris — держится обычно большими стадами, питаясь сардинами и другой подобной рыбой. У этого вида есть обыкновение выпрыгивать из воды и несколько раз переворачиваться в воздухе вокруг своей продольной оси, прежде чем снова упасть в воду. За эту привычку дельфинов Stenella прозвали «вертунами». Когда несколько сотен, а то и целая тысяча этих животных начинает наперебой выскакивать из воды и кувыркаться в воздухе — причем отлично видно, что они стараются изо всех сил и сами наслаждаются той ловкостью, с какой проделывают свои акробатические трюки, — зрелище получается великолепное. Бутылконосый дельфин обитает только в Атлантике, следовательно, у него никогда не было возможности вступить в естественный контакт с вертуном стенеллой. Браун и Колдуэллы рассказывают, что когда бутылконосов поместили в демонстрационный бассейн вместе со стенеллами, то, наблюдая, как последние по приказу тренера выскакивают из воды и кувыркаются в воздухе, бутылконосы немедленно стали проделывать то же самое, хотя и не так безупречно. Можно себе представить, что было бы, если бы стадо синих китов встретилось со стадом вертунов и тоже вздумало подражать им!С тех пор как человек начал приручать дельфинов, все не перестают удивляться тому, что эти существа, вооруженные челюстями, полными острых зубов, и необычайно активные и проворные охотники, существа хищные по своей природе, так осторожны и мягки в обращении с людьми: ведь, в сущности, люди для них — враги и тюремщики. Браун и Колдуэллы рассказывают, как однажды им нужно было вытащить из демонстрационного бассейна обыкновенного дельфина, который жил там вместе с ложной косаткой, чтобы вылечить его. Из бассейна спустили часть воды и взяли дельфина, собираясь перенести в другое место. Но дельфин начал свистеть, и тогда косатка «осторожно, но совершенно сознательно „спасла” (так она, видимо, считала) своего соседа, выбив его из рук людей». Когда же дельфина снова взяли в руки, косатка схватила зубами дрессировщика за ногу, хоть не больно, но крепко, и «разжала челюсти только тогда, когда тот снова отпустил дельфина».

Первые месяцы, пока продолжается период лактации, молодые дельфины держатся в воде совсем рядом с матерью. Этот детеныш родился в океанариуме в Майами.

Вверху — карликовый кашалот, или когия. Изучен слабо: поймать его не удавалось, выброшенные же на берег экземпляры попадаются крайне редко. В центре — черный, или бискайский, кит, внизу — серый кит.

Сейвал; очень похож на финвала, но значительно меньше его по размерам.

Вверху — белуха; в центре — морская свинья. Внизу — малый полосатик, самый мелкий из усатых китов. Характерная черта его — белая полоса на плавнике и желтовато-белый цвет усов.

Черная бесперая свинья.

Финвал. Главное его отличие от синего кита — слегка асимметричная расцветка и чисто белое брюхо там, где нет бороздок.Синий кит, самое крупное животное не только из китообразных, но и из всех животных когда-либо существовавших на Земле.

Вверху — дельфин Коммерсона, один из самых красивых по окраске видов дельфинов. В центре — белокрылая морская свинья. Внизу — обыкновенный дельфин. У него довольно длинный клюв, вокруг глаз и по краю клюва проходит черная полоса, придавая морде животного добродушное выражение, Этот вид дельфина чаще всего изображался на рисунках и в скульптурах древних.

Разнозубый дельфин. Изучен мало, так как его очень редко удается поймать. В отличие от подавляющего большинства дельфинов, этот вид имеет по одному ряду крупных зубов на обеих челюстях — до двух дюжин на каждой.

Вверху — белорылый дельфин; внизу — белобокий дельфин.

Этот океанический китовидный дельфин внешне похож на настоящего или черного кита; не имеет спинного плавника.

Нарвал. Бивень нарвала заменяет один или два зуба в левой части верхней челюсти; в редких случаях развивается в бивень и один из правых зубов, и тогда нарвал имеет два бивня.

Горбач.

Вверху — гвианский речной дельфин; чувствует себя одинаково хорошо как в соленой, так и в пресной воде. В центре — бутылконосый дельфин, или афалина. Внизу — дельфин Риссо, или серый дельфин; вид довольно крупный — до 4 метров. Пятна, которыми сплошь покрыта его сероватая шкура, — это следы боев с кальмарами, составляющими его основную пищу. Джек из Пелоруса принадлежал именно к этому виду.

Косатка, или кит-убийца; самый крупный вид из семейства дельфиновых.

Вверху — ложная, или малая, косатка. В центре — иравадийский дельфин; имеет характерный куполообразный череп. Внизу — гринда, или кит-пилот; передняя часть головы у него также куполообразной формы, плавники длинные и заостренные на концах.

Гренландский кит; огромная голова составляет не менее трети всего его тела. Кашалот, крупнейший из видов зубатых китов.

Вверху — клюворыл Кювье; редкий вид. В передней части нижней челюсти выступают наружу два клыка. В центре — высоколобый бутылконос. Внизу — ремнезуб Тру. Этот житель океана редко попадает в поле зрения зоологов.

Ремнезуб Соверби; кожный покров — черного цвета. Имеет по одному клыкообразному зубу по бокам нижней челюсти.

Вверху — китайский пресноводный дельфин; как и гангский дельфин, он почти совсем слеп. В центре — амазонский речной дельфин; никогда не заплывает в море. Внизу — пятнистый, или длиннорылый, дельфин.

Вверху — карликовый гладкий кит, или каперея. В центре — гангский дельфин, или сусу. Его длинный клюв, которым он роется в иле в поисках пищи, снабжен множеством острых мелких зубов. Внизу — лаплатский дельфин, также имеющий длинный клюв с множеством острых мелких зубов; питается рыбой.

Косатки всегда пользовались репутацией свирепых хищников, грозы всего живого в море, включая и больших усатых китов, на которых они якобы бросаются очертя голову. Никому и в голову не приходило, что косатка может жить в неволе, пока однажды нечаянно не поймали одну косатку. Гарпун, брошенный в животное, пробил слой подкожного жира, но не причинил ему серьезного вреда, и косатка, пойманная живьем, прожила некоторое время в бассейне, не проявляя при этом ни малейших признаков свирепости. То, что это не случайно, подтвердилось в 1965 году, когда около Наму (Британская Колумбия) поймали 7-метровую косатку. Ее доставили в плавучем загоне в Сиэтл, чтобы показывать публике. Кит, прозванный Наму, был необыкновенно дружелюбен и ни разу не проявил ни малейшей агрессивности по отношению к дрессировщику, который плавал с ним вместе, забирался к нему на спину и кормил его, находясь с ним рядом в воде. Косатка, имеющая огромные челюсти с двумя рядами острых зубов, могла бы без труда перекусить человека пополам, но вместо этого кит мирно переворачивался брюхом кверху и открывал пасть, чтобы его покормили. Его дневной рацион составлял 160 килограммов рыбы. Другая косатка — самка несколько меньшего размера — демонстрировалась в Сан-Диего. Она тоже выказала мирный и покладистый нрав и быстро выучилась проделывать разные трюки.Доброта и кротость косаток при их скверной репутации вызывают большое удивление. Видимо, правдивость многих рассказов о том, как косатки старались опрокинуть лодки и перевернуть льдины, чтобы сбросить людей в воду и сожрать, нужно подвергнуть сомнению. Конечно, косатки — хищники и для пропитания охотятся на рыбу, на тюленей, кальмаров и пингвинов, и так как они животные крупные, то, разумеется, и пищи им нужно много. Но известная история о том, что в желудке одной косатки якобы нашли тринадцать дельфинов и четырнадцать тюленей сразу, явно нелепа.Вполне возможно, что это сами люди подозревают косаток в желании опрокинуть их в воду и съесть, в то время как животные, вовсе не имея никаких кровожадных намерений, просто из любопытства высовывают головы из воды, чтобы получше разглядеть странные существа, шевелящиеся в лодках или на льду. Теперь уже хорошо известно, что китам свойственно любопытство, причем это относится не только к косаткам, но и к другим видам зубатых китов, и даже — к усатым, особенно к карликовым китам. Еще Уильям Скорсби-младший писал, что не раз видел, как гренландские киты подплывали под судно или под лодку — а с верхушки мачты иногда бывает хорошо видно, что происходит в глубине, — и как при этом некоторые киты, проплывая под кормой, поворачивались на бок явно для того, чтобы лучше рассмотреть странный предмет, плывущий на поверхности моря.Благодаря тому, что появилась возможность содержать зубатых китов в бассейнах, сейчас о них известно уже очень многое. И если теперь удастся поместить в экспериментальные условия и усатых китов, биологи могут надеяться сделать не менее интересные открытия и о них. Начало этому даже уже положено: в 1962 году японским ученым удалось продержать в аквариуме небольших карликовых китов три месяца, в 1954 — две недели и в 1957 году тридцать семь дней. Правда, прокормить китов, питающихся планктоном, — проблема трудная, но если над ней основательно подумать и поработать, то и она, видимо, все же может быть разрешена. Размеры усатых китов таковы, что, даже поймав кита, невозможно поместить его в какой бы то ни было бассейн, но, скажем, приспособление, подобное плавучему загону, в котором перевозили Наму, уже открывает какие-то реальные перспективы содержания усатых китов в неволе. Кроме экспериментов с карликовыми китами в Японии, был успешно проведен еще один эксперимент в американских водах: экспериментаторам удалось в какой-то мере приручить одного усатого кита, так что в море он спокойно реагировал на приближение к нему людей, но окружить и поймать его живьем, чтобы поместить в закрытый загон, так и не смогли.Вероятно, одной из основных причин того, что китообразные в неволе столь охотно «работают», слушаясь человека и проделывая различные довольно сложные операции, является их вынужденная неподвижность и пассивность: в небольшом бассейне они не могут свободно плавать, им не приходится прилагать никаких усилий, чтобы добывать пищу, поэтому у них остается запас нерастраченной энергии, которая находит некоторый выход в «трюках».Кроме открытой у китообразных способности к эхолокации, изучение жизни дельфинов в неволе дало еще ряд фактов, на основании которых можно утверждать, что между ними существуют определенные общественные контакты1: их поведение свидетельствует о высоко развитой взаимосвязи и взаимопомощи. Обнаружена у них также и большая склонность к игре: очень многие из их движений2 явно не обусловлены никакой необходимостью — ни добыванием пищи, ни инстинктом самосохранения, ни половым инстинктом, а, по-видимому, просто доставляют им удовольствие.

1 Теперь их принято называть коммуникационными. — Прим. ред.2 Или, как сказали бы мы теперь, — двигательных актов. — Прим. ред.

Пожалуй, самым выразительным примером такой игры надо считать шлепанье хвостом у кашалотов. Целое стадо этих животных вдруг становится в воде в вертикальное положение, головами вниз, и, выставив хвосты над водой, начинает дружно бить ими по поверхности. От этого поднимаются сильные волны, а шум и плеск стоит такой, что слышно на милю вокруг. Это занятие не приносит кашалотам никакой пользы, но явно доставляет им большое удовольствие. По-видимому, такая игра не вызвана никакой физической необходимостью, а служит удовлетворению некоей «духовной» потребности.Послушание китообразных в условиях неволи оказалось чрезвычайно полезным свойством и для наблюдающих за ними физиологов, так как облегчает изучение механизма и физиологии ныряния животных.Киты не только позволяют людям прикасаться к себе, но и выполняют то, что люди от них требуют, активно помогая производить с ними самые различные опыты. Об этом рассказывает доктор К. Норрис в своем отчете об экспериментах, которые он производил с китообразными в Калифорнии. Благодаря именно этим опытам К. Норрис открыл наличие у этих животных сонара.Способность китов погружаться на глубины свыше 1000 метров выдвигает множество проблем, о которых шла речь впереди. И среди них не на последнем месте стоит проблема, связанная с самим плаванием на больших глубинах, где стоит вечный мрак. Каким образом кашалот — самый удивительный ныряльщик из всех животных, дышащих воздухом, — находит там пищу? Каким образом он поддерживает там связь с собратьямипо стаду? Прерывистые вспышки биолюминесценции вряд ли могут служить достаточными ориентирами при поисках пищи, так как многие из быстро плавающих животных, которыми питается кашалот, вообще не обладают свойством свечения. Более вероятно, что у кашалота имеется какая-то система звукоулавливания, с помощью которой он «чует» добычу на глубине — нечто вроде гидрофона (шумопеленгатора), или сонара, которым снабжены современные подводные лодки. В глубинах моря, где чаще всего царит мрак, где любые ориентиры находятся вне поля зрения животного — на тысячи метров под ним и где скопления планктона или реки, впадающие в море, делают воду мутной и непроницаемой для зрения уже на расстоянии в несколько сантиметров, звук, несомненно, становится белее надежным средством информации, чем свет.Так что вполне возможно, что все зубатые киты: и небольшие морские свиньи, и гигантские кашалоты — обладают чувствительной системой эхолокации. Известно, что большинство этих животных издает длинные «очереди» коротеньких, но громких щелкающих звуков высокой частоты. Бутылконосые дельфины, например, с помощью подобных звуков сообщают друг другу сведения о размере, форме, скорости движения и прочих свойствах различных предметов, встречающихся им в подводном царстве. Наши познания об этом, правда, приобретены совсем недавно по сравнению с тем, что мы знаем о других явлениях природы и жизни на земле.Впервые ряд глубоких и тщательных наблюдений над бутылконосыми дельфинами, которые были пойманы специально для демонстрации, осуществил в начале 40-х годов нашего века Артур Макбранд, первый директор первого в мире океанариума в Сент-Огастине (штат Флорида). Макбранд отметил, что, когда он, напугав стадо этих больших серых дельфинов, пытался подогнать их к сети, преграждающей выход из пролива в море, дельфины сначала быстро устремлялись к ней, но потом, подплыв к ловушке на расстояние примерно 30 метров, вдруг останавливались, поворачивали и плыли обратно. После этого уже никаким способом невозможно было заставить их повернуть к сети.Тогда Макбранд поступил так, как подсказала ему интуиция: он увеличил ячейки сети, и вскоре ему удалось поймать дельфинов. Современный уровень наших знаний о китообразных позволяет объяснить причину этого. Когда сеть была густая, звуковые волны, которые возникают при пощелкивании дельфинов, отражались и рассеивались пузырьками воздуха, облепляющими мелкие ячейки этой сети. Когда же взяли более редкую сеть, отражение звуковых волн уменьшилось до такой степени, что некоторые дельфины не смогли обнаружить сеть и попались в нее. Макбранд совершенно правильно предположил, что у дельфинов есть нечто вроде такого же эхолокатора, который был обнаружен у летучих мышей. Но это открытие так и оставалось безо всякого применения вплоть до послевоенных лет.Гидролокацией начали заниматься всерьез только во время второй мировой войны, когда подводные лодки должны были проводить опасные и сложные маневры, не поднимаясь на поверхность.Ко всеобщему удивлению, ученые обнаружили, что море отнюдь не является сферой безмолвия, как это представлялось раньше, а напротив, наполнено множеством самых разнообразных звуков. Хор рыб-крокеров*, издающих хриплые звуки, отчетливо слышался в гидрофонах, установленных на береговых постах акустического слежения — это приводило гидроакустиков в полную растерянность, «странное скуление и повизгивание горбачей» смущало акустиков на Гавайских островах. Но очень скоро пощелкивание и свист дельфинов уже повсюду стали воспринимать как нечто обычное.

* Горбылей. - В. П.

При первой же попытке человека послушать, что делается в морских глубинах, стало ясно, что имеющиеся приборы явно не в состоянии справиться с такой задачей, и вскоре появились более совершенные приборы. Одним из первых ученых, записавших пощелкивания и свист десятков видов дельфинов, был натуралист Форрест Вуд, заведующий Лабораторией морских исследований. Он составил целый каталог этих звуков.Но полученное «собрание» записей сигналов и призывов дельфинов было все же еще неполным, поэтому ученые стали экспериментировать, чтобы изучить их детальнее. Почти одновременно начали работать в этом направлении две группы ученых: в Лаборатории морских исследований — Уильям Шевилл и его жена Барбара Лоуреис, а во Флориде, на побережье Мексиканского залива, — Уинтроп Келлог и его помощники.С самого же начала записи пощелкиваний показали, что дельфины могут издавать звуки весьма высокой частоты, которая намного превышает предел восприятия звука человеком. Дельфин издает такие звуки, но значит ли это, что он и слышит их? Обе группы исследователей ставили опыты, которые позволили бы установить верхний предел слуха дельфинов, и пришли к одному и тому же выводу: дельфины действительно способны воспринимать звуки намного более высокие, чем может уловить самое чувствительное человеческое ухо. Супруги Шевилл обучили старого дрессированного дельфина, уже живущего на покое, подплывать к ним по звуковому сигналу. Они меняли высоту звука, проверяя, какой звук дельфин слышит, а какой — нет. Дельфин реагировал на звуки, доведенные до высоты, примерно в десять раз превышающей предельную высоту звука, воспринимаемого человеческим слухом. В этот же бассейн, где жил дельфин, опустили гидрофон. К удивлению ученых, плавая в своем мутном водоеме, животное само не издало ни звука. Правда, водоем был полон креветок, которые издавали пощелкивание; эти маленькие существа наполняют мелководные моря звяканьем и скрипом, которые они издают своими большими — сравнительно с их телом — клешнями.Позже Шевиллы вырыли собственный пруд на берегу Вудс-Хола (штат Массачусетс), поодаль от воды. Там они проводили свои первые опыты с бутылконосым дельфином по выявлению способности к эхолокации у дельфинов. Подобно многим научным экспериментам, приведшим к крупным открытиям, поставленный Шевиллами опыт был очень прост. Они протянули длинную сеть в бассейне с мутной водой и с одной ее стороны поместили рыбу. Дельфину нужно было выбирать, с какой стороны сети плыть. Если бы он выбирал пустую сторону, то есть не решил бы поставленную перед ним задачу, он не получал бы поощрения в виде пищи. Если же он направлялся бы прямо вдоль той стороны, где была рыба — а она находилась далеко за пределами его поля зрения — он выбирал бы правильное направление, и тогда его ждала бы награда. Опыт повторялся несколько раз. И каждый раз подопытный дельфин, такой же старый и ученый, как и первый, делал безошибочный выбор. Более того, следя за ним с помощью гидрофона, ученые обнаружили, что, плывя к цели, дельфин издает скрипучие звуки. Когда креветки молчали, очереди дельфиньих пощелкиваний были слышны в подводном гидрофоне очень громко и отчетливо. Таким образом, стало ясно, что дельфин выбирал в воде нужное направление не с помощью зрения, которое в данном случае было бесполезным, а издавая звуки, которые, по-видимому, и позволяли ему ориентироваться. Любопытно, что животное издавало эти звуки именно тогда, когда принимало решение, вдоль какой стороны сети плыть, и когда искало брошенную ему в воду в виде награды пищу.В то же самое время Уинтроп Келлог начал новую серию опытов с дельфинами во Флориде. Он тоже соорудил пруд с укрепленными глиной стенками. Две морских свиньи, пущенные Келлогом в этот пруд, должны были проделывать множество разнообразных операций. Поперек пруда построили перегородку с двумя проемами, каждый из которых можно было закрыть прозрачным щитом из плексигласа. Если дельфинам предлагали проплыть из одного конца пруда в другой, когда один из проемов был открыт, а другой закрыт прозрачным щитом, они неизменно направлялись только к открытому проему. Затем пруд наполнили очень мутной водой. Это ровно ничего не изменило. Морские свиньи прекрасно ориентировались в мутной воде при полнейшей темноте. Тогда Келлог, поднявшись на вышку над прудом, стал бросать в воду мелкие предметы так, чтобы они падали позади животных. Услышав всплеск воды, они поворачивались, издавали целую очередь пощелкиваний и бросались к тонущему в воде предмету. Даже падение в воду самой мелкой дробинки вызывало такую же реакцию. Но если в пруд выливали ложку воды, дельфины только поворачивались к месту всплеска, издавали очередь щелкающих звуков и, даже не подплыв к тому месту, куда выплескивалась вода, спокойно продолжали заниматься своими делами. Было совершенно ясно, что, по их мнению, обследовать это место не имело никакого смысла.Кроме того, Келлог обнаружил, что оба дельфина хорошо различают два вида рыб, один из которых им по вкусу, а другой — нет, что они безошибочно находят путь в лабиринте из вертикальных металлических шестов. При этом любые операции неизменно сопровождались очередями пощелкиваний.Во всех этих испытаниях подвергалось проверке и зрение дельфинов. Но так и оставалось неясным, способен ли дельфин хорошо видеть в таких условиях, в каких человеку глаза служат плохо. Чтобы выяснить этот вопрос, Джек Прескотт и Л. Мэттьюз, работая вместе с акустиками Паулем Дорианом и Паулем Перкинсом, после многих неудач наконец придумали приспособление, с помощью которого можно было закрыть дельфину глаза. Они попробовали привязать к голове дельфина этот «прибор», но он соскальзывал с животного. Тогда они попытались приладить полосу материи на стальных зажимах с пружинами — тоже ничего не вышло. Наконец остановились на двух резиновых полусферах в форме чаш с присосками. Подопытный дельфин — резвая самка Кэти энергично протестовала против того, чтобы носить это изобретение, и стоило надеть полусферы ей на глаза, как она тут же их сбрасывала, а потом с типично дельфиньей дружелюбной любезностью приносила их обратно. В конце концов, когда ее решительным образом лишили завтрака, она все же согласилась поносить немного полусферы и с первой же минуты стала ориентироваться в кристально чистой воде своего бассейна точно так же, как тогда, когда ее глаза были открыты. Она ловко проплывала между шестами, хватала маленькие кусочки рыбы, брошенные в воду, и даже тыкалась носом в маленькие круглые плоские бляшки, опущенные в воду специально по этому случаю, направляясь прямо к ним с расстояния в 10 метров. При этом она непрерывно щелкала.Однако самыми интересными в этом эксперименте оказались наблюдения, сделанные попутно. Так, например, Прескотт и Мэттьюз отметили (как уже раньше это сделали супруги Шевилл и Келлог), что, когда Кэти подплывала к бляшке совсем близко, она начинала делать кругообразные движения головой. Следя за звуками, которые она при этом издавала, экспериментаторы обнаружили, что сигналы самой высокой частоты — около 100 килогерц — были слышны только тогда, когда морда дельфинихи находилась прямо против гидрофона. Далее, когда в воду вокруг головы Кэти осторожно пускали куски рыбы, она хватала только те из них, которые оказывались выше линии ее челюстей. Таким образом, она издавала, по-видимому, остро направленный звук, прощупывая им окружающую водную среду.По-видимому также, звуки эти исходили не из гортани животного, как это обычно бывает у большинства млекопитающих, а откуда-то из верхней части головы, выше линии челюстей. Прескотту и Мэттьюзу не удалось установить, каким образом Кэти принимает эхо своих сигналов, но Келлог предположил, что движения головой помогают дельфину ориентироваться — таким образом животное сравнивает то, что оно слышит одним и другим ухом.Сведения, полученные на материале описанных выше опытов, заставили ученых продолжить исследования. И за последнее время получен еще ряд материалов, подтверждающих удивительную способность дельфинов к эхолокации. Так, например, Уильям Ивенс, биолог-акустик, и Джон Прескотт, работая с мертвыми животными, сумели воспроизвести звуки, издаваемые живыми дельфинами. Добились они этого, продувая воздух не через гортань животных, а через сложные носовые проходы, расположенные у дельфинов в верхней части головы. Эти ученые предполагают, что источником пощелкиваний является пара клапанов1, помещающихся глубоко внутри лобной подушки дельфина. Каждый такой клапан, или так называемая носовая пробка, на одном конце по своей форме и устройству напоминает губы, на другом — своеобразный воздушный мешок, имеющий форму коровьего рога, а между «губами» и мешком тянется проход, похожий на сжатую ротовую щель. Воздух, проходя между этими «губами», заставляет их издавать серию пощелкиваний и затем возвращается в носовой проход по другим каналам. Таким образом, дельфин может подавать сигналы, не теряя набранного на поверхности запаса воздуха, необходимого ему при нырянии. По мере накопления новых наблюдений предположение Ивенса и Прескотта кажется все более правдоподобным, хотя окончательного подтверждения его пока еще получить не удалось.

1 Клапаны эти представляют собой ответвления носового прохода. — Прим. ред.2 Русский перевод книги Дж. Лилли «Человек и дельфин» выпущен издательством «Мир» (М.) в 1965 году. — Прим. ред.

Джон Лилли2 со своими сотрудниками добавил новые интересные данные об удивительных способностях дельфинов. Лилли сам был свидетелем того, как дельфины свистят и щелкают одновременно. Дальнейшие эксперименты подтвердили это наблюдение. Подумать только: дельфин подает одновременно два рода звуковых сигналов, и не только подает — но одновременно же улавливает и различает эхо от одного рода сигналов и ответные сигналы другого рода.Доктор Бюснель (Париж) с группой своих сотрудников обнаружил, что бурого дельфина можно обмануть, протянув в бассейне тонкие нейлоновые шнуры. Стальную проволоку такой же толщины дельфин обходил, а вот на нейлоновую многократно натыкался. Причина этого, видимо, заключается в том, что нейлон в отличие от металла не отражает звук, а пропускает его — так же как и вода, — поэтому нейлон в воде акустически «невидим».Л. Мэттьюз и доктор Рональд Тернер, психолог с большим опытом приручения и дрессировки животных, провели ряд испытаний, подобных опытам Бюснеля. Опыты проводились одновременно. Но Тернер и Мэттьюз значительно усложнили свои эксперименты, поставив целью установить, всегда ли дельфин может безошибочно определять разницу в размерах предметов и в каких пределах он способен улавливать эту разницу. Подопытное животное — немолодая и очень терпеливая самка Алиса была обучена носить на глазах каучуковые полусферы с присосками и с закрытыми глазами подплывать к специальному прибору — Т-образному стержню, к плечам которого подвешивали два стальных шара разного диаметра. От Алисы требовалось дать ответ, какой из шаров больше. Она научилась делать это, нажимая на одно из плеч прибора. После длительной тренировки ее научили нажимать именно на тот конец, на котором висел больший шар. Это было трудное дело, понадобилось много месяцев регулярных упражнений, чтобы оно пошло на лад. Наконец Алиса хорошо поняла, что от нее требуется, и вскоре экспериментаторы увидели, что она не теряется даже тогда, когда ей нужно отличить шары, один из которых имел 62, а другой — 50 миллиметров в диаметре, причем делала она это вслепую, издавая короткие — примерно секунды по две — очереди щелчков. Потом она побила собственный рекорд, отличив шар диаметром 53 миллиметра от шара диаметром 62 миллиметра. В выборе между шарами диаметром 56 и 50 миллиметров Алиса решила задачу правильно семьдесят семь раз из ста. Все шло прекрасно, пока однажды Алиса не пристыдила своих учителей: по ошибке ей были предложены два одинаковых шара, и тогда она дала понять, что задача неразрешима — внезапно повернулась и поплыла прочь от прибора, наотрез отказавшись продолжать работу. А между тем, когда ей задавали задачу трудную настолько, что она не могла сразу же решить ее правильно, но все же разумно поставленную, — она ошибалась, но продолжала работать настойчиво и усердно. Так исследователи поняли, что для дельфина есть разница между трудной и неразрешимой задачей.Уильям Ивенс сделал еще один шаг вперед в экспериментальной работе с дельфинами, научив дельфина отличать друг от друга вслепую два металлических листа, одинаковых по размеру, но сделанных из разных металлов. Сам Ивенс не мог отличить их, не осмотрев предварительно самым тщательным образом, а дельфин делал это мгновенно и безошибочно, так как разные металлы по-разному отражают звук. Более того, Ивенс обнаружил, что может обмануть своего дельфина, меняя толщину обеих пластин: пластины делались похожими одна на другую с точки зрения акустики. Любопытно, что Ивенс сделал математический расчет, позволяющий точно предсказать, при каких условиях дельфин будет ошибаться. Экспериментальные данные действительно оказываются близкими к расчетным.Более десяти дет дельфинологи не могли прийти к определенному мнению относительно способности дельфинов слышать ушами. Хотя прежние опыты супругов Шевилл и доказали, что дельфины обладают прекрасным слухом, опыты других исследователей бросили некоторую тень сомнения на результаты, полученные Шевиллами.Доктор Скотт Джонсон, физик по специальности, работающий в военно-морском ведомстве США, решил подвергнуть все полученные ранее результаты тщательной проверке. Конечно, большинство физиков предпочло бы работать не с таким «мокрым» инструментом, как дельфин. Но выбора не было. Умный молодой дельфин по имени Солти, которого Джонсон дрессировал сам, вскоре стал одним из самых послушных подопытных дельфинов. Многие месяцы Солти и Джонсон дружно и упорно работали вместе. Все реакции Солти тщательно контролировались. Во время опытов устанавливалась не только частота или высота издаваемого животным звука, но и слуховая восприимчивость дельфина. В конце концов удалось не только вычертить четкую кривую слуховой восприимчивости дельфина, но и получить много новой информации. Результаты опытов Джонсона во многом совпали с данными, полученными супругами Шевилл.И Шевиллы, и Джонсон проводили опыты с атлантическими бутылконосыми дельфинами, так что вопрос о том, каков слух у других видов дельфинов, пока остается открытым. Возможно, что есть существенные различия как между слуховым восприятием, так и между «голосами» дельфинов разных видов.Итак, мы уже знаем, что дельфины могут слышать звуки чрезвычайно высокие и что с помощью своей эхолокационной системы они могут проделывать удивительные вещи. Но каким образом это происходит? Какую информацию несет в себе дельфинье пощелкивание и может ли вообще с его помощью передаваться какая бы то ни было информация? Кое-что об этом уже известно, но многое еще требует выяснения.Мы знаем, что каждое щелканье — это «микровзрыв» звуков, длительность которого колеблется от 0,0003 секунды (самый короткий щелчок, издаваемый дельфинами) до 0,024 секунды (самый длинный щелчок, издаваемый кашалотами). Звук этот невероятно интенсивен. Если бы он был продолжительным, его можно было бы сравнить с ревом реактивногодвигателя. Может быть, только потому, что эти звуки так коротки, давление, под которым они вырываются из носового прохода, не разрушает мышечных тканей дельфина. Время от времени интенсивность этих звуков дает о себе знать экспериментатору, вызывая у него своеобразное ощущение в кистях рук, когда дельфин, плывя к человеку, пускает в ход свой эхолокатор. Звуки эти не только интенсивны, но и имеют огромный диапазон высот. Человеческое ухо очень отчетливо слышит пощелкивания дельфинов, даже когда они ниже частот, входящих в диапазон человеческого голоса.Если судить по сведениям, полученным Шевиллами и Скоттом Джонсоном с помощью гидрофона, то, скорее всего, наиболее высокие звуки, издаваемые дельфином, не слышны ему самому.Как уже говорилось, дельфины издают свои короткие, отрывистые звуки не по одному, а довольно длинными «очередями», часто — со скоростью до нескольких сотен звуков в секунду. Направляясь к какой-либо цели, дельфин вертит головой и буквально насыщает воду вокруг себя щелканьем, прощупывая своим «звуковым лучом» все пространство вокруг искомого объекта. В конце концов он «засекает» объект и тогда может перестать вертеть головой. Если этот объект — рыба, дельфин плывет прямо к ней и хватает ее. А иногда, подобравшись к цели, он перестает щелкать и, захватывая добычу, уже не издает никаких звуков.Исследователями был установлен следующий загадочный факт: пощелкивания дельфина иногда бывают сдвоенными, а иногда — одиночными. В большинстве случаев с помощью чувствительных приборов каждый коротенький звук можно разделить на два, но бывает, что такой звук и неделим. Может ли дельфин издавать те или другие звуки произвольно — неизвестно. Точно так же неясно, какой цели служит удвоенное пощелкивание. Однако замечено, что сдвоенные звуки дельфин издает чаще в тех случаях, когда щелкает сравнительно медленно, а одиночные — когда начинает щелкать очень быстро, до нескольких сотен раз в секунду.Каким образом дельфин использует щелканье для своего «звукового зрения», если так можно выразиться? С помощью звуковых «ударов» под водой можно вызвать вибрацию большинства предметов: в известном смысле, они начинают звучать. Такое явление может происходить и в воздухе, но в воде оно более ярко выражено. Таким образом, дельфин, распространяя вокруг себя интенсивные звуки, слышит в ответ самые разнообразные звуки, которые исходят от предметов, расположенных в звуковом поле животного.Скалы, ракушки, крабы, воздушные пузыри рыб — любой предмет под влиянием испускаемых дельфином звуков «отвечает» на них своей вибрацией. Эту вибрацию дельфин может слышать, а может и не слышать — в зависимости от свойств предмета или тела, которое «звучит» под «ударами» его щелчков. Кроме того, короткие пощелкивания, отражаясь от окружающих дельфина предметов, вызывают эхо. Оно возникает раньше, чем объект, прощупываемый пощелкиваниями животного, успевает начать вибрировать — звучать сам. Эти два вида отзвуков, видимо, очень важны для ориентировки дельфина. Скорее всего, именно благодаря им животное получает главные сведения о цели, к которой движется. Интервал между моментом, когда издается щелканье, и его возвратом в виде резкого эха, или, иначе говоря, звука, отраженного твердым телом, дает дельфину информацию о расстоянии до предмета. Когда дельфин движется к цели, различия во временных интервалах между пощелкиваниями и их эхом, возможно, подсказывают ему, как быстро он приближается к ней. А звук, издаваемый самим объектом, несет информацию о материальной природе этого тела, а может быть, и о его размерах.Интересно, может ли дельфин выделить единичный звук из целой очереди в несколько сотен звуков и в каждом отдельном случае оценить, через сколько времени до него донесется эхо? Ученые скептически относятся к такому предположению. Они считают более вероятным, что дельфин использует то, что называется «разностным тоном». Мы сталкиваемся с этим явлением, когда, например, новые шины нашего автомобиля издают пощелкивание, катясь по гудронированному шоссе: если машина идет на небольшой скорости, мы слышим отдельные пощелкивания, но когда скорость увеличивается, эти отдельные щелчки сливаются в сплошной звук, который становится тем выше, чем больше скорость. Это и есть «разностный тон». И в случае с автомобилем он показывает время, требующееся для того, чтобы каждое следующее ребро шины прикоснулось к дороге и произвело свой отдельный звук.Видимо, у дельфина происходит нечто подобное: «разностный тон» указывает ему время, прошедшее между испусканием и приемом вернувшегося к нему отраженного звука — эха. По мере приближения к цели это время сокращается, высота «разностного тона» растет, и животное уже по опыту знает, как быстро оно движется к цели, в которую «ударяет» своим «звуковым лучом».Можно считать уже установленным, что дельфин испускает звуки в виде остро направленного луча и что такой луч, по-видимому, исходит откуда-то из области его лба или морды. Однако возникает вопрос: а каким органом дельфин воспринимает звуки? В последнее время ученые наблюдали весьма любопытные явления, позволяющие предположить, что дельфины воспринимают пощелкивания вовсе не наружными слуховыми проходами — крошечными отверстиями величиной с булавочную головку на ровном и гладком кожном покрове головы, а боковыми поверхностями челюстей и лбом. Нижняя челюсть дельфина — это нечто уникальное. Ни у одного другого животного ничего подобного не встречается: она заполнена жировой тканью, чрезвычайно маслянистой по консистенции, а задняя часть челюсти настолько тонка, что у некоторых видов дельфинов просвечивает на свет. Несколько лет тому назад Л. Мэттьюз высказал предположение, что такая специфическая структура челюсти объясняется тем, что она служит как бы «волноводом», передающим звуковые волны в орган слуха. Эта идея подтверждается тем фактом, что жировая ткань в челюсти дельфина подходит непосредственно к ушной кости и плотно к ней прилегает.Ряд предварительных опытов, совсем недавно проведенных группой японских и американских ученых, убедительно подтвердили это предположение. Ученым удалось зарегистрировать электрические импульсы, идущие от мозга живого дельфина, а затем проконтролировать реакции животного, возникающие при воздействии звуками различной частоты на различные точки его головы и челюстей. На высокочастотные импульсы направленные к наружным слуховым проходам, дельфин реагировал слабо но, когда эти же импульсы направляли на нижнюю челюсть животного чувствительность его возрастала в шесть раз. Затем выяснилось еще одно обстоятельство, совсем удивительное. Когда звуковые импульсы попробовали направить на лоб дельфина, с каждой стороны лба было обнаружено место, почти столь же чувствительное, как и нижняя челюсть. Таким образом, верчение или покачивание головой, свойственное дельфину при эхолокации, получило новое объяснение: с каждым кругообразным движением головы дельфин как бы «включал» четыре перекрещивающихся звукоприемника, причем наружное ушное отверстие здесь было явно ни при чем.Конечно, многие особенности дельфинов еще очень мало изучены, но уже и то что нам хотя бы предположительно известно о «шестом чувстве» китообразных, представляет собой уникальное явление в животном мире вообще.

V НА ЛОДКЕ С РУЧНЫМИ ГАРПУНАМИ

Кит дает жир, мясо и множество других полезных продуктов, причем в огромных количествах, поэтому уже в эпоху палеолита племена, обитавшие на побережьях морей, несомненно, должны были смотреть на прибитого к берегу кита как на дар богов. Орудия лова в те далекие времена были так примитивны, что нечего было и думать нападать с ними на живого кита, но тем больший взрыв ликования должны были вызывать в прибрежных поселениях те редкие случаи, когда прилив выносил на берег тушу мертвого кита.Прежде чем человек мог начать охотиться на кита, известной степени развития должны были достигнуть и мореплавание, и орудия лова, так что какие-то навыки такой охоты люди приобрели, вероятно, не ранее эпохи неолита. Скорее всего охота сводилась лишь к тому, что китобои гнали к берегу стада небольших животных. И в наше время еще охотятся подобным же образом на китов на Фарерских островах и в некоторых других районах земного шара. Эскимосы, например, когда европейцы впервые соприкоснулись с ними, да еще и много спустя, жили примерно в таких же условиях, как и люди эпохи неолита, и, по всей вероятности, эскимосские способы охоты на китов похожи на способы первобытных охотников, очень может быть, что и продукты китового промысла шли у эскимосов на те же нужды, что и у первобытных людей в далеком прошлом.Охота на крупных китов требовала гораздо более сложных приспособлений, более разнообразных знаний и высокого мастерства. Развитие ее в разных частях света шло различными путями. В Европе на крупных китов впервые начали охотиться в Бискайском заливе, который в те времена был излюбленным местом обитания больших южных гладких китов.Жившие по берегам Франции и Испании баски отправлялись на охоту в небольших лодках и били китов в прибрежных водах, не уходя далеко в море. Туша убитого животного вытаскивалась на берег и тут же свежевалась и разделывалась.Английский географ К. Р. Маркхэм, занимавшийся историей арктических исследований и китобойного промысла, в 1881 году побывал на баскском побережье и собрал там некоторые сведения о раннем периоде охоты на китов. Уже в XII веке охота эта была одним из традиционных занятий басков, началась же она по крайней мере на два столетие раньше. Король Наварры Санчо Мудрый в 1150 году пожаловал городу Сан-Себастьян право взимать пошлину за хранение на складах ряда товаров. В списке этих товаров видное место занимает китовый ус: «Налог за китовый ус... 2 динеро». Такая же привилегия была дана королем Кастилии Алонсо VIII городу Фуэнтеррабия в 1203 году, а в следующем году — городам Мотрико и Гетария. В 1237 году Фердинанд III королевским указом предоставляет такую же привилегию городу Сарагосе. Кстати, указ Фердинанда III — еще одно доказательство того, что охота на китов известна издревле: Фердинанд требует «согласно обычаю» отдавать королю от каждого убитого кита кусок мяса, вырезанный из спины животного во всю его длину — от головы до хвоста. В Гетарии существовал обычай каждого первого убитого в начале сезона охоты кита дарить королю, который — по обычаю же — половину его возвращал обратно.Еще одним доказательством того, как издавна ведется китобойный промысел и какое большое значение имел он в жизни прибрежных басков, могут служить гербы многих городов. В начале этой главы воспроизведена городская печать Биаррица, датируемая 1351 годом, на которой изображены лодка с китобоями и кит. Но, кроме Биаррица, на эмблемах по крайней мере еще шести баскских городов есть изображения кита. На гербах городов Фуэнтеррабия, Бермео и Кастро-Урдьялес изображены киты, на гербе города Мотрико — целая композиция: море, кит с вонзенным в него гарпуном и лодка с людьми, удерживающими гарпунный линь. Маркхэм, по его словам, увидел в Гетарии «на портале первого же дома одной старинной улицы гербовый щит, на котором был изображен кит среди морских волн». Города на французском побережье Бискайского залива — Байонна и Сен-Жан-де-Люс — также были крупными центрами китобойного промысла.На холмах и горах возле городов, где жили китобои, были построены наблюдательные посты, с которых следили за появлением китов. Заприметив кита, наблюдатели тотчас сигнализировали китобоям, и те немедленно пускались на своих лодках в погоню за добычей. Такие же наблюдательные башни сооружались и китобоями других стран; некоторые из них действуют и по сей день. Маркхэм сам видел руины такой башни.В архивах одного небольшого городка сохранился указ от 1381 года, скрепленный подписью кабильдо1. Указ гласил, что весь добытый китовый ус должен делиться на три части; две предназначаются на ремонт гавани, а третья — на строительство церкви. Из хроник этого же города за 1517 — 1661 годы явствует, что каждый год его моряки забивали не менее двух, а иногда и все шесть китов. Судя по этим записям, в XVI веке китов было очень много, ибо если таков был годовой улов одного поселения, то общий улов всех береговых поселений — а их насчитывалось не менее двадцати — был по крайней мере в десять раз больше.

1 Cabildo (ст. исп.) — городской голова. — Прим. перев.

Хотя от случая к случаю баскам и удавалось забивать китов в своих прибрежных водах вплоть до XIX века, тем не менее совершенно ясно, что уже с середины XVII века киты встречаются здесь все реже и реже. Еще задолго до этого баскские моряки начали предпринимать дальние походы за китами. Так, например, первым испанцем, посетившим берега Ньюфаундленда в 1545 году, был моряк из Сарагосы Матиас де Эквесте. До 1599 года — год его смерти — он еще двадцать восемь раз повторил это путешествие. В 1578 году некий Антони Паркхорст из Бристоля рассказывал, что был на Ньюфаундленде четыре раза и видел там сто пятьдесят французских и бретонских парусных судов, пятьдесят английских, столько же португальских и сто испанских судов, ловивших треску, и еще тридцать — сорок судов из Испании, охотившихся на китов.Рыбаки, приходившие из Англии и других стран к берегам Ньюфаундленда ловить треску, многому научились по части китобойного промысла у басков, постоянно наблюдая, как баски охотятся на китов, которые в изобилии водились в этих водах.Походы басков, отважных и энергичных моряков, к берегам Ньюфаундленда, видимо, были первыми в истории дальними плаваниями, предпринимавшимися ради охоты на китов.В 1585 году английский капитан Джон Девис, отправившийся в плавание на двух небольших судах — барке «Саншайн» (водоизмещение 50 тонн, команда из двадцати трех человек) и шлюпе «Муншайн» (водоизмещение 30 тонн, команда из девятнадцати человек), — открыл пролив, который и поныне носит его имя. В 1596 году голландский мореплаватель Баренц открыл остров Медвежий и, идя дальше на север, достиг Шпицбергена, честь открытия которого впоследствии была ошибочно приписана английскому мореплавателю Уиллоби, якобы видевшему берега Шпицбергена еще за сорок три года до Баренца1. Первоначально он назывался Гренландией2. Все эти открытия были сделаны при попытках найти Северо-восточный или Северо-западный путь в Индию. В водах, омывавших открытые бесплодные и неприветливые земли, первые исследователи полярных морей встречали множество китов. Возвращаясь на родину, они рассказывали о тех сказочных богатствах, которые сулит охота на этих гигантов. Баски, быстро снарядившие на Шпицберген корабли, убедились, что эти сведения верны. И вскоре охота на китов превратилась в доходный процветающий промысел.

1 Русские поморы посещали Шпицберген уже в XV веке, а возможно, еще и раньше. Старинное русское название острова — Грумант. — Прим. ред.2 По той причине, что поначалу его ошибочно принимали за Гренландию. — Прим. ред.

В середине XVI века благодаря покровительству королевы Елизаветы в Англии была создана «Московская торговая компания», которая установила торговые связи между Англией и Россией. Узнав о том, что около Шпицбергена водится множество китов, в 1610 году купцы этой компании снарядили туда первую английскую китобойную экспедицию. Экспедиция оказалась чрезвычайно прибыльной. На следующий год в те же места были снаряжены и отправлены уже два судна большего водоизмещения. Компания специально наняла шесть опытных гарпунеров-басков, которые должны были обучить китобойному промыслу английских моряков, уже имевших опыт охоты на тюленей и морских котиков — моржей, как их тогда называли.С того времени «Московская компания» ежегодно отправляла китобойные экспедиции в Арктику, причем королева Англии даровала им привилегию — владеть монопольным правом на этот промысел. Но право это оказалось чистой фикцией, так как уже через год или два после того, как в этих местах были обнаружены киты, сюда стали приходить на китобойный промысел суда других стран, и «Московской компании» приходилось тратить массу времени и средств, а иногда даже и применять силу, отстаивая свои воображаемые права. Но этим компания ничего не добилась.Привлеченные богатой добычей, в эти воды начали приходить и не имеющие лицензий английские китобои, а также баскские, голландские, испанские и немецкие суда. Их становилось все больше и больше, и к середине XVII века в районе Шпицбергена, островов Медвежий и Ян-Майен крейсировал уже целый китобойный флот.Но прежде чем рассказывать дальнейшую историю европейского китобойного промысла у Шпицбергена, или Гренландии, как его тогда называли, посмотрим, как развивался этот промысел у других народов.Выше мы уже упоминали об эскимосах. До прихода европейцев в те места, где жили эскимосы, в силу объективных обстоятельств этот народ оставался на довольно низком уровне развития. Единственными материалами, из которых эскимосы могли изготовлять предметы обихода и орудия лова, были продукты охоты на животных (шкуры и кости), камни, плавник да изредка попадавшиеся слитки самородной меди, которыми ограничивалось их знакомство с металлом. Медь у эскимосов ценилась чрезвычайно высоко, и, когда на их берегах стали появляться европейцы, эскимосы старались раздобыть у них именно этот металл. Но, имея в своем распоряжении столь ограниченные подручные материалы, эскимосы достигли большого мастерства в изготовлении необходимых им предметов.Вот как Скеммон (1874), рассказывая о своих путешествиях в Арктике, описывает приспособления, которыми пользовались эскимосы, живущие на побережье Берингова пролива, при ловле серого кита. «Китобойная лодка — байдара по своему устройству на первый взгляд очень проста, но при более детальном знакомстве оказывается, что она прекрасно приспособлена не только для охоты на китов. С этих же лодок эскимосы охотятся на моржей, стреляют дичь, совершают далекие плавания вдоль берегов, заходят в глубокие заливы и реки, по которым они добираются до стойбищ, расположенных вдалеке от моря. Когда байдары снаряжают для охоты на китов, с них снимают все, что не имеет отношения к китобойному делу, и на каждой из них оставляют команду всего из восьми человек. Байдары имеют 8 — 10 метров в длину, дно у них плоское, борта с большим развалом, нос и корма острые. Корпус байдары сделан из дерева и обтянут моржовой шкурой, доски скреплены волокнами китовогоуса и ремнями из моржовой же кожи. Из орудий лова на байдаре имеются один или несколько гарпунов, древки которых сделаны из кости, а острые зазубренные наконечники — из кремня или меди, большой нож и восемь весел. Иногда к мачте, на которой обычно поднимается парус, прикрепляют гарпун, а иногда к ней привязывают нож — и тогда она служит древком копья.Когда в поле зрения ловцов появляется кит, команда подгребает к нему на такое расстояние, с которого можно бросить гарпун, к которому привязаны линь и поплавки из надутых воздухом шкур. При этом охотники кричат изо всех сил. По словам эскимосов, этот крик помогает остановить животное, и тогда легче прицелиться и попасть в него гарпуном. Погоня продолжается до тех пор, пока все гарпуны не вонзятся глубоко в тело кита, и животному становится все труднее и труднее погружаться в воду и оставаться на глубине. Когда же кит поднимается на поверхность, атака возобновляется с новой силой.У эскимосов существует обычай, по которому тот, кто первый удачно бросит гарпун, берет на себя руководство забоем кита. Когда животное уже выбьется из сил, байдара подплывает к нему совсем близко, и гарпунер с удивительным проворством вонзает в него копье или нож, прикреплённый к мачте, причем вонзает так глубоко, что в рану погружается почти все древко этого копья. Однако копье не может сразу пройти сквозь весь слой китового жира, и гарпунер продолжает вонзать его все глубже и глубже, до тех пор пока животное не испустит дух. Тогда кита выволакивают на берег прямо к ярангам, где его и разделывают. Каждый из участников охоты получает по две пластины китового уса и причитающуюся ему долю добычи, оставшаяся же часть добычи становится собственностью владельца байдары.Самыми лучшими частями туши кита, из которых приготавливают разные деликатесы, считаются лопасти хвоста, губы и плавники. Ворвань — важный предмет торговли с племенами оленеводов, живущих в глубине материка, — продается в бурдюках по 60 литров каждый. За один такой бурдюк дают одного оленя. Из внутренностей кита приготовляется нечто вроде соуса: их маринуют в остром соку какого-то корня. Это блюдо не только чрезвычайно приятно на вкус, но и предохраняет от цинги. Постное мясо выбрасывают собакам, которые огромной стаей сбегаются со всего поселка к остову кита, лают, воют, прыгают и рвут мясо на куски, как это могут делать только северные псы».Эскимосы, которых описывает Скеммон, уже общались с европейскими китобоями. Но их орудия лова и способы охоты остались такими же, какими они были на протяжении многих веков до появления здесь цивилизованных европейцев.Прежде чем достичь северных морей, где на них охотились эскимосы, киты должны были еще благополучно миновать острова Ванкувер и Королевы Шарлотты, избежав нападения индейцев, населяющих эти земли. Скеммон рассказывает: «Эти индейцы, как из засады, выскальзывают на каноэ из-за острова, или утеса, или же из горла залива. С воем и криком они стремительно бросаются на своих жертв, стараясь поразить их в жизненно важные органы и замучивая животных до смерти. Среди индейцев северо-западного побережья китобои считаются самыми отважными людьми. Тот, кто имеет основание похвалиться, что убил кита, получает высший знак отличия — надрез поперек носа.Индейские китобойные каноэ имеют в длину 10 метров, на каждом каноэ команда из восьми гребцов, сидящих на полутораметровых веслах. Китобойное снаряжение состоит из гарпунов, линей, копий и самодельных поплавков из тюленьей кожи. В качестве наконечников для гарпунов используются толстые основания раковин мидий или морских ушек. Линь представляет собой бечеву, скрученную втрое из волокон кедровой коры. Поплавки ярко и причудливо раскрашены, на каждом каноэ по-своему. Шестиметровое древко копья, изготовляемое, как и древко гарпуна, из крепкого и тяжелого тиса, весит чуть ли не 8 килограммов, так что когда к такому древку прикрепляется острый наконечник, получается поистине страшнее оружие».Районы китобойного промысла индейцев были ограничены, так как они почти никогда не уходили далеко от своих берегов. «Когда кита загарпунят, — продолжает Скеммон, — он еще может уйти на глубину, но почти тут же надутый поплавок снова появляется на поверхности. Как только всплывший поплавок замечают с ближайшего каноэ, на этом каноэ тут же поднимают вверх другой поплавок. Это сигнал, по которому все китобои с шумом и криком пускаются преследовать добычу. Наступает самый напряженный момент охоты: все каноэ снаряжены одинаково, и команда каждого из них спешит вонзить в спину животного гарпун со своим поплавком, чтобы потом получить самую большую долю добычи. Идет борьба за то, кто раньше бросит копье, все охвачены страшным возбуждением, стоит невообразимый шум и крик. Наконец жертва истекает кровью, корчится в конвульсиях и умирает. Тогда целая флотилия каноэ вытягивает животное на берег, где и разделывается туша. Все население поселка с жадностью набрасывается на китовые жир и мясо. После пиршества вытапливается и разливается по мехам из тюленьей кожи ворвань — это важный предмет торговли с соседними, живущими далеко от побережья племенами, и с белыми торговцами, время от времени посещающими эти места».На Алеутских островах, цепочкой пересекающих северную часть Тихого океана от Аляски до Камчатки, местные жители применяют совсем иные способы охоты на китов. Алеуты садятся на каяк — маленькое одноместное или двухместное утлое каноэ, обшитое кожей и управляемое двухлопастным веслом, и нападают на синих китов, кашалотов или других больших китов, вооружившись копьями с наконечниками из кристаллического сланца. Они не пытаются удержать кита с помощью гарпунов, привязанных к линям, а, вонзив в него копье, поворачивают назад, и как можно быстрее гребут к берегу. Через два-три дня кит умирает и его волнами выбрасывает на берег. Кит объявляется собственностью охотника, бросившего копье, — на наконечнике этого копья вырезан отличительный знак его владельца. Почему же огромный кит умирает от раны, нанесенной простым копьем? Все дело в том, что перед охотой наконечник копья смазывают ядом.Зауэр (1802) пишет в своем отчете об одной из экспедиций, предпринятой в эти места в конце XVIII века: «Уроженцы Кадьяка при охоте на морских животных пользуются дротиками и копьями, наконечники которых сделаны из сланца. Они тоже смазывают дротики ядом из аконита. Приготовляется яд следующим образом: собирают и сушат корни этого дикого растения, потом их растирают или толкут, а затем заливают порошок водой и держат эту кашицу в теплом месте до тех пор, пока она не станет бродить. Тогда в нее окупают наконечники дротиков и копий. Рана, нанесенная таким оружием, оказывается смертельной».О еще более раннем периоде китобойного промысла можно узнать из трудов немецкого путешественника Стеллера1. Вот что он писал о жителях Курильских островов: «Они разведывают, в каких местах киты обычно спят. Добравшись до такого места, они мечут отравленные стрелы во всех животных, которые попадаются им навстречу, отчего киты начинают яростно пускать фонтаны и бить хвостами, а затем уходят глубоко в воду. Но через некоторое время один или несколько китов оказываются выброшенными на берег. Если кита выбрасывает на берег на Камчатке, жители привязывают тушу тонкой веревкой к воткнутому в песок шесту, считая, что после этого ни духи моря, ни дух земли Гамути, как его называют, не смогут предъявить на нее свои права».

1 Г. В. Стеллер (1709 — 1746) — путешественник и натуралист, адъюнкт Петербургской академии наук; немец по национальности. Принимал участие в экспедициях В. Беринга к берегам Америки и Камчатки в 40-х годах XVIII века. В 1774 году вышла в свет одна из его работ — «Описание земли Камчатки». — Прим. ред.

Китобои держали в строжайшей тайне то, что яд изготовляется из корней аконита. И чтобы скрыть правду, распространяли слухи, якобы яд делается из жира, вытапливаемого из человеческих трупов, и что особенно хороши для этой цели трупы богатых китоловов.Французский этнограф Пинар (1872) писал, что сам видел, как для китовой охоты использовались копья с наконечниками из сланца; кит, раненный хотя бы один раз таким копьем, обычно умирал через несколько дней. «Перед охотой копья погружались в человечий жир, а жир этот приготавливался из трупов богатых людей, которые специально для этой цели выкапывались, а затем вытапливались».Алеуты, подчеркивает фон Киттлиц (1858), ведут китобойный промысел вовсе не с коммерческими целями, для них охота на китов — суровая жизненная необходимость: жир и мясо китов — главный продукт питания алеутов. «Среди острого метательного оружия, которое жители Алеутских островов берут с собой на охоту в море — особенно если отправляются на двухместном каяке, — всегда есть специальное китобойное оружие. Эти метательные снаряды, так же как и все остальные, выточены из дерева; к каждому из них приделан длинный, примерно 30-сантиметровый массивный наконечник из китового уса. Тяжелый наконечник увеличивает дальность полета снаряда. Наконечник тщательно отшлифован, и с одной его стороны сделаны острые глубокие зазубрины, благодаря чему метательный снаряд прочно застревает в ране. Самое острие наконечника делается из обсидиана — вулканического стекла, лавы или трахита. Ломкость этих материалов только способствует тому, что в теле раненого животного начинается воспалительный процесс, который и приводит к его смерти». (Здесь Киттлиц ошибается: причина воспалительных процессов раненого кита — не природные свойства материала, из которого сделаны острия копий, а покрывающий эти острия аконитовый яд.)«Обычно раненый кит умирает на третий день, — продолжает Киттлиц, — и тушу его выбрасывает волнами на берег одного из Алеутских островов. Тогда община этого острова обследует копье, которым кит был ранен: на копье обычно бывает отличительный знак той общины, к которой принадлежит охотник, ранивший кита; туда тотчас же посылают вестника — и обе общины принимают участие в дележе добычи».Врангель, именем которого назван остров в Чукотском море, описывал (1839) примерно такой же способ охоты: «Уроженец этих островов, сидя один в каяке с единственным двухлопастным веслом и вооруженный только коротким гарпуном со сланцевым наконечником, бросается в атаку на морского гиганта, вонзает свое оружие в тело кита под передний плавник и затем плывет назад со всей возможной быстротой. Если гарпун проник сквозь слой жира и вошел в мясо, — рана смертельна. Тогда через два-три дня кит обязательно умирает и течением его тело прибивает к ближайшему берегу. Каждый охотник очень заботится о том, чтобы на его оружии был хорошо заметен знак, по которому — если оружие осталось в теле найденного кита — можно будет установить имя того, кто его убил».Китовая охота с отравленным оружием велась у берегов Алеутских островов, Камчатки, Курильских островов и вблизи Хоккайдо — северного острова Японии. Южнее этот способ уже не применялся — там была в ходу совсем иная техника китобойного промысла. Забой китов в прибрежных японских водах, кроме острова Хоккайдо, уже в XVI веке велся так же, как и в Европе, — с помощью небольших лодок, гарпунов и копий. Однако около 1600 года здесь появился новый способ — лов животных с использованием тяжелых сетей. Этот способ требовал более многочисленного и более крупногабаритного снаряжения, чем то, каким мог пользоваться охотник-одиночка, и поэтому китовый лов перешел в руки состоятельных предпринимателей, которые могли вкладывать в его организацию значительные средства. Теперь, чтобы снарядить суда для китобойного промысла, требовались деньги — и не только на сложные приспособления, но и на высокую оплату тяжелого и опасного труда китобоев. Японская китобойная база того времени представляла собой целую фабрику: здесь китовые туши вытаскивались на сушу, разделывались и обрабатывались, то есть вытапливалась ворвань и подготавливались к употреблению в пищу и для иных надобностей мясо, жилы и ус. На специальных наблюдательных постах, расположенных на возвышенных местах, с которых море просматривалось далеко вокруг, постоянно несли сторожевую службу. Как только киты появлялись в поле зрения наблюдателей, с постов подавали сигнал и сообщали их местонахождение. Сразу же спускалась на воду целая флотилия судов, которые тянули огромную сеть. Этой сетью сначала опутывали кита, а затем забивали его гарпунами и копьями.В 1820 году вышла книга японского писателя Ёсэя Оямады «Исанатору-Екотоба» («Изображение китовой охоты»), в которой он описывает, сопровождая свои рассказы иллюстрациями, лов китов.Один богатый человек по имени Матадзэмо Мацутоми, рассказывает Оямада, жил в городе Ишибуура на небольшом островке Икицуки. Он занимался китобойным промыслом, и ему была подвластна целая область, где жили китобои. «Народ говорил, что это был человек добрый и чистосердечный. Заправлять китовым промыслом — дело трудное, требующее больших средств. Прежде всего надо построить китобойную базу. Затем база огораживается каменной стеной, в которой с каждой стороны делаются ворота. Стража несет там караул всю ночь, и сторожа, чтобы показать, что они не спят, время от времени бьют в барабаны. Когда же на берегу лежит туша кита, караул несут особенно бдительно, и сторожа непрерывно обходят территорию то внутри, то снаружи забора.На территории базы имеется много строений: сарай для сетей, помещение, в котором работают кузнецы и бондари, склады для хранения китового мяса и хвостовых плавников, помещения для сушки жил, склад для канатов, склад для соли и склад для тары под ворвань, склады для китового уса, контора, помещения для плотников и рабочих, склады для риса, для свежих жил и корзин, небольшой амбар для бака с жиром, другой амбар, побольше, длиной около 10 метров, — для другого бака, жироварня метров 15 длиной, дом для гарпунеров, тридцать домов для охотников и восемь воротов.При строительстве очень важно правильно выбрать место для помоста, по которому будут выволакивать на берег китовые туши, — помост располагается на берегу, непосредственно перед самой базой, правильно составить план расположения всех строений, причалов, сторожевых наблюдательных постов и сторожевых судов, рационально расположить штабеля дров, площадки для сушки сетей и т. д.».«Хозяин, Мацутоми, держал на островке даже собственный винный погреб. Он нанимал множество рабочих, плотников, бондарей, кузнецов, штукатуров и других ремесленников.Его двери были широко открыты для талантливых и образованных людей, приезжавших к нему в гости, — врачей, хирургов, и к нему съезжались смотреть на китовую охоту разные влиятельные и высокородные господа. Среди его слуг было около десяти надсмотрщиков. Два надсмотрщика распоряжались всеми китобойными командами и руководили всем промыслом. Надсмотрщики и конторские служащие заметно отличались от обыкновенных китобоев. Они выходили за пределы базы только в сопровождении слуг, а у себя дома проводили свободное время в изысканных занятиях.Снаряжение китобоев состояло из трех наборов сетей, по тридцать восемь сетей в каждом. Длина каждой сети — 28 морских саженей1, а общая ее площадь — около 18 квадратных саженей.

1 Морская сажень составляет 1,83 метра. — Прим. ред.

Так как сеть нельзя опустить на очень большую глубину, приходится загонять китов в более мелководные места, где их и ловят сетями.Флотилия охотничьих лодок, окружив кита, подгоняет его н берегу не далее чем на четверть мили. Шесть лодок с сетями, которые уже ждут наготове, разбившись на три пары, по сигналу главного расходятся в разные стороны, все разом забрасывают сети и тут же отходят, освобождая для кита путь. Охотники бьют по бортам своих лодок, громко кричат, подгоняя кита с трех сторон, так что ему ничего не остается, как плыть прямо в сети, в которых он в конце концов и запутывается. Кит приходит в ярость и начинает метаться, тонкий канат, соединяющий сети между собой, рвется, и сети, уже не связанные одна с другой, опутывают животное со всех сторон, облепляя его голову, хвост и плавники. И как только кит выплывает на поверхность, чтобы набрать воздуха и передохнуть, гарпунер вонзает в него гарпун. Таким способом забивают только гренландских китов, горбачей и финвалов, ибо если попадется серый кит, то он приходит в такое неистовство, что рвет сети в клочья, поэтому на серых китов охотятся без сетей, с одними гарпунами.Если киту, запутавшемуся в сетях, удается выплыть на поверхность за пределами круга охотничьих лодок, то, увидев фонтан, китобои наперегонки устремляются к нему на своих лодках, где уже с гарпунами наготове стоят на носу гарпунеры. Как только два первых гарпуна вонзаются в тело кита, на кормах этих лодок взвиваются флаги. Остальные гарпунеры тоже один за другим бросают в животное свои гарпуны. Большие гарпуны делаются из мягкой меди, наконечники их зазубренные, и, даже согнувшись, гарпуны не ломаются и не выдергиваются из тела кита, когда животное натягивает прикрепленный к гарпуну линь, — кит не может освободиться от них никаким способом. Раненное множеством гарпунов, животное слабеет и в муках стонет так громко, словно это гром гремит. Вода кругом окрашивается кровью, в воздух вздымаются целые столбы окровавленной воды. Наконец наступает заключительный момент, которого дожидаются все охотники: ослабевшего кита добивают ударами копий. Зрелище это настолько ужасное, что от него прошибает холодный пот».Упитанного кита забить нелегко: иногда в него приходится вонзить не менее чем сотню копий, тощий же кит может погибнуть и от двух-трех ран. Часто, умирая, кит погружается в глубину, и людям приходится прикладывать огромные усилия, чтобы поднять тушу на поверхность. Чтобы избежать этого, один из китобоев, не дожидаясь смерти животного, прыгает ему на голову с огромным ножом в руке и делает сквозной надрез на его морде, которая то поднимается над поверхностью воды, то снова уходит в глубину, Закончив эту работу, китобой подает остальным сигнал, размахивая над головой окровавленным ножом. Тогда другой китобой е канатом в руках прыгает в воду и, продев его сквозь рану, возвращается назад на свою лодку, на которой и закрепляют концы каната. Когда главный приходит к выводу, что кит уже агонизирует, он подает сигнал головным лодкам начинать обвязывание туши. Китобои — все они прекрасные пловцы — прыгают в воду с канатами, быстро подныривают под кита, а затем выныривают, опоясывая канатами грудь и брюхо животного так, что связанный кит оказывается между двумя головными лодками. Лодки подтягиваются друг к другу, зажимая кита с боков и образуя нечто вроде плота.Теперь уже все китоловы наперебой стараются добить кита копьями и огромными ножами. Иногда киты перед смертью сначала вытягиваются и, набрав воздуха, издают вопль, затем два-три раза переваливаются с боку на бок и наконец из их горла вырывается громкий предсмертный хрип.Тогда китобои трижды поют хором «Упокой его душу» и возносят в гимне хвалу богу за столь ценную добычу. Когда кит уже окончательно мертв, с головных лодок подается канат на остальные лодки (их бывает десять и больше), которые выстраиваются в две колонны. И объединенными усилиями добыча выволакивается на берег.Кита, зажатого между головными лодками, подтягивают к берегу, обвязывают канатами, уложенными на вороты, и вытаскивают на сушу с помощью этих же воротов. После этого с мертвого животного снимают сети, которыми он был опутан, и отвязывают канаты, поданные с лодок, — теперь тушу кита удобно тянуть на берег, поворачивая ее и так и сяк по мере необходимости с помощью воротов. Когда туша кита оказывается, наконец, на суше перед базой, рабочие и надсмотрщики — каждый соответственно своим обязанностям — принимаются за работу с чрезвычайным усердием. Мастера же, ведающие поденными рабочими, в зависимости от размеров кита и от объема предстоящей работы нанимают нужное число поденщиков из близлежащих селений.Пока идет работа над тушей, на берегу собирается разный люд из соседних селений в надежде стащить кусок китового мяса. Хотя стража бдительно следит, чтобы мясо не пропадало, некоторые все же ухитряются украсть кусок, засунув его за пазуху, или обложив под платьем вокруг пояса, или даже зажав его между ногами. Рабочие, переносящие жир и мясо, толпой собираются у туши, огромной, как гора, и расправляются с ней в мгновение ока — все они обладают большим опытом и хорошо знают все приемы этого трудного, но привычного для них дела.Плавники и мясо засаливаются, грузятся на суда и продаются в разные страны, где их употребляют в пищу. Из жира кита вытапливается ворвань. Вытапливаются и остальные части туши, из которых можно получить ворвань. Для резки жира на куски отведено специальное место перед одним из домов базы. Там рассаживаются в ряд семьдесят — восемьдесят человек, перед ними на канате висят огромные пласты китового жира. Каждый отрезает от пласта куски и складывает их в стоящую рядом деревянную бадью. Поблизости расположены семнадцать жироварен, а позади них сооружена галерея на такой высоте, что если поднимешься на нее по каменным ступенькам, то увидишь котлы, вделанные в каждую печь. Разрезанный на куски жир закладывается в котлы, из которых потом выливается уже вытопленная ворвань. Перед котлами сооружается земляной вал, достаточно высокий, чтобы предотвратить воспламенение кипящей ворвани. С задней стороны вала проходит труба, в которую стекает кипящая ворвань. Затем ворвань остужают, разливают в пятнадцать-шестнадцать больших чанов и убирают в специальный склад.Любая часть китовой туши идет в пищу — в ней съедобно все: кости, жир, мясо, внутренности. Только китовую печень никогда не едят. Говорят, что печень оставляют для некоего особого употребления тем, кто свежует кита, но что они из нее делают — неизвестно.У входа в склад сидит служащий, а перед складом устроена площадка, на которой около двадцати рабочих, сидящих в ряд, режут на куски отдельные части китовой туши. У дверей поставлен специальный человек: он тщательно осматривает каждого, кто выходит из склада, и если кого уличит в покраже мяса — жестоко избивает.Для обработки китовых жил отведено специальное помещение. Здесь под началом управляющего обрабатывают жилы двенадцать рабочих, которым помогают семеро учеников.В цехе обработки костей слева от входа сидит управляющий, а рядом с ним высится куча костей. Череп и нижняя челюсть кита, толстые, как бревна, сильно отличаются от других костей. Их приходится распиливать специальной пилой. Остальные кости разрубают топором. Хвостовые позвонки, ребра и прочее тоже рубят топором или резаком. Занимается этим около тридцати рабочих, они разделывают кости на куски, напоминающие поленья дров, затем складывают их в деревянные ящики. Осколки костей кипятят в подсоленной воде, вываривая из них жир, для этого отведено шесть специальных котлов, под которыми устроены топки.Прическа у тех, кто занимается китовым промыслом, совсем иная, чем у обычных людей. У китобоев очень длинные волосы, разделенные прямым пробором; когда они прыгают в воду, чтобы обвязать веревками пойманного кита, то так обессиливают от этой работы, что уже не могут самостоятельно взобраться обратно в лодку, и товарищи втаскивают их на борт за волосы. Вернувшись на сушу после забоя кита, гарпунеры исполняют особый ритуальный танец. Тридцать гарпунеров, предводительствуемые главным, выстраиваются в ряд и под бой барабана хором исполняют свою песню, а затем начинают кружиться в танце «ворота». Каждый — а все они могучие, как борцы, — держа над головой дубинку, делает огромные шаги, потрясает оружием, высоко подпрыгивает. И все поют песню, состоящую из взаимных поздравлений и благодарностей, и в танце изображают охоту на кита. Вокруг собирается множество народу: жители окружающих селений, дети, женщины. Забавно наблюдать, как зрители обсуждают искусство и ловкость танцоров, показывая на них пальцами, переглядываясь и перешептываясь друг с другом. Все это вместе являет собой удивительное зрелище!Последний раз китов ловили с помощью сетей в 1909 году в префектуре Ямагути, на крайнем юго-западе острова Хонсю.В самом начале XVIII века началась охота на китов у Шпицбергена. В заливах и фьордах архипелага их было такое множество, что вскоре установился следующий обычай: каждое китобойное судно становилось на якорь в каком-нибудь укрытом заливе или бухте на весь китобойный сезон. Экипаж судна вытаскивал всех добытых китов тут же на берег, здесь же их свежевали, разделывали и вытапливали ворвань.Экспедиции «Московской торговой компании», обычно состоявшие не менее чем из дюжины судов, — причем некоторые суда были хорошо вооружены, чтобы держать на расстоянии «контрабандистов» или тех, кого они таковыми считали, — тоже придерживались этого обычая.Почти с самого начала серьезными соперниками китобоев «Московской компании» стали голландцы, которые уже к концу первой четверти XVII века построили около Шмееренбурга целый город китобоев, который и стал центром их промысла. В 1622 году туда были посланы суда со строительными материалами. Удивительный «город ворвани» был построен и заселен с необычайной быстротой и продолжал бурно развиваться. В этом предприятии участвовали города Амстердам, Мидделбург, Флашинг и другие. Каждый город держал там свои суда, свои склады и свои жироварни, откуда ворвань шла на продажу. Лаббок рассказывает (1937): «В XVII веке в разгар лова и китовой охоты по меньшей мере сотни три китобойных судов стояли на якоре против принадлежащих им воротов, жироварен и складов, на берегу же работало пятнадцать — восемнадцать тысяч человек, одни из них были заняты вытапливанием ворвани, а другие — лавочники, виноторговцы, табачники, хлебопеки и всякие другие ремесленники — их обслуживали».Посылали на север довольно много судов и отдельные города — Гамбург и Бремен, и целые страны — Швеция, Дания и Франция тоже отправляли туда свои флотилии. Но самым мощным был голландский китобойный флот.В то время как голландские китобои процветали, англичане из портов Гулль и Ярмут, тоже вступившие в соперничество с «Московской компанией», потерпели полное фиаско. Во второй четверти XVII века лишь немногие английские суда отваживались отправляться на север.В 1630 году некий Эдвард Пелэм, помощник канонира на английском корабле «Салютейшн», зафрахтованном «Московской компанией», и еще семь матросов случайно отстали от своего корабля. Их сочли погибшими, и корабль в августе этого же года вернулся в Лондон без них. Возвратившись в конце концов на родину, моряки имели все основания говорить, что они — первые люди, зазимовавшие на Шпицбергене. Они как-то сумели продержаться целую зиму — вплоть до следующего года, когда их спасли прибывшие туда корабли. Жили они в «хижине» у селения Белл Саунд.Вот что рассказывает Пелэм об этой хижине: «То, что мы называли „хижиной”, было, по существу, домиком, выстроенным из бревен и досок и крытым фламандской черепицей, строили его люди, некогда торговавшие в этих местах. Был он около восьмидесяти футов1 в длину и примерно пятьдесят в ширину. Во время промысла в нем жили бондари, здесь же они и работали, изготовляя бочки, в которые сливается вытопленный китовый жир».

1 Фут — английская мера длины, равная приблизительно 30 сантиметрам. — Прим. ред.

Этот документ показывает, насколько основательно строились голландские китобойные базы. Чтобы получить строительный материал, зимовщики разрушили другую «хижину», построенную для рабочих, занятых вытапливанием ворвани. «Эта хижина, — продолжает Пелэм, — дала нам сто пятьдесят сосновых досок, да еще много бревен, стоек и балок. Из трех очагов-топок, в которых вытапливалась ворвань, мы получили тысячу кирпичей. Здесь же мы нашли три огромные бочки с очень хорошей известью. Еще одну бочку с известью мы раздобыли в Боттл-коув, на другой стороне пролива». Из этих строительных материалов внутри найденного ими большого дома они соорудили другой, поменьше, и, пока их не спасли, вели там жалкое существование, питаясь отбросами китового мяса, оставшимися от минувшего китобойного сезона.В 1619 году король Дании и Норвегии Христиан IV отправил капитана Джона Монка на поиски Северо-западного прохода в Индию через Гудзонов пролив, В своем отчете об этом путешествии Монк описывает и китобойный промысел тех времен:«Как только им удается обнаружить кита — причем не имеет значения, откуда его увидели: с берега или с судна, — в любом случае на воду спускают три шлюпки, на каждой из которых сидит по шесть человек команды. Моряки гребут во всю мочь, догоняя кита, но при этом принимают все меры предосторожности, чтобы не оказаться слишком близко к его хвосту. Подойдя к киту совсем близко, все замолкают и стараются грести бесшумно. Когда наконец удается подплыть к киту вплотную, гарпунер одной из шлюпок изо всех сил бросает в него гарпун. Гарпун имеет три фута в длину, наконечник его зазубрен так, что его никоим образом нельзя выдернуть обратно. Древко гарпуна деревянное, это увеличивает дальность его полета. К концу древка прикреплен линь длиной в 200 саженей, который лежит, свернутый в бухту, на дне лодки. Раненый кит с почти неправдоподобной быстротой ныряет в глубину моря; тогда линь начинает быстро разматываться, причем трется о борт лодки с такой силой, что, если бы на борт не лили воду, он бы загорелся. Если одного линя не хватает, к нему прикрепляют другой, со следующей лодки. Как только „рыба”1 появляется снова на поверхности, гарпунер, который первым окажется возле нее, вонзает в „рыбу” другой гарпун, поменьше — что-то вроде небольшой пики или копья. Такие копья, так же как и обычные гарпуны, бросают в кита с определенного расстояния. Но наконечники копий не зазубрены и, в отличие от гарпунов, их можно вытянуть обратно. Когда охотники видят, что кит устал и силы его на исходе, они подплывают ближе и пускают в ход копья уже другого рода, которыми и колют кита до тех пор, пока не проткнут ему легкие или печень — это видно сразу же: тогда из дыхала, которое кит старается держать как можно выше над водой, начинает бить фонтаном уже не вода, а потоки крови. Животное так яростно бьется, что все море закипает пеной, страшные удары его хвоста слышны на полмили вокруг. Окончательно обессилев, кит заваливается на бок, а испустив дух, переворачивается на спину. Тогда его вытаскивают веревками либо на берег, если это совсем близко от Шпицбергена, либо на палубу судна».

1 Китобои по традиции называли китов рыбами. — Прим. перев.

После этого тушу кита разрубают на части. Те китобои, у которых на Шпицбергене есть базы, «разрезают эти отдельные части на небольшие куски, вытапливают из них ворвань, тут же разливают ее по бочкам, а потом увозят на родину. Те же китобои, которые не имеют своей базы и приплывают сюда лишь для ловли китов в открытом море, вынуждены укладывать в бочки куски мяса прямо с жиром, везти их в таком виде домой и вытапливать ворвань уже там, на месте. Вытапливается ворвань тем же способом, что и на Шпицбергене, но продается она дешевле, так как издает очень неприятный запах».Китобои имели возможность вытапливать ворвань сразу же на месте забоя китов только до тех пор, пока этот промысел у Шпицбергена и у островов Ян-Майен был еще рентабелен. Когда же киты в этих местах были практически истреблены и промысел переместился к кромке полярных льдов и в Девисов пролив, китобои стали возить китовый жир неперетопленным домой.Из отчета Монка явствует, что некоторые суда занимались китобойным промыслом в гренландских водах уже около 1620 года. Первое же голландское судно отправилось туда только в 1719 году, и экипаж его уже не вытапливал ворвань на месте забоя китов. Позднее китобои сумели добиться того, что ворвань, вытопленная после доставки китового жира к месту назначения, перестала «издавать очень неприятный запах», как писал когда-то Монк.Джон Харрис в сборнике «Плавания и путешествия», вышедшем в свет в 1748 году, делает обзор путешествий и открытий в северных морях. В обзор включено и описание китобойного промысла, здесь же сообщаются подробности о вытапливании ворвани на берегу.«К борту судна подтягивают тушу убитого кита и огромными ножами срезают с его боков пласты мяса и жира. Эти куски сразу зацепляют крюками и поднимают на палубу с помощью блоков. Часть же таких пластов обвязывают веревкой, вытаскивают на берег с помощью ворота и затем делят на меньшие куски. Затем жир режут на еще более мелкие ломти и складывают в медные котлы. Когда мясо в котлах становится коричневым, или, как говорят, „поджаривается”, его вынимают и выбрасывают. Оставшаяся в котлах жидкость переливается в чаны, заполненные до половины водой; в чанах этот вытопленный жир остужают и очищают. Затем ворвань по длинным желобам — она должна остывать постепенно — попадает в большие бочки, стоящие у самого берега. Тем временем голову кита отрубают и, подтащив как можно ближе к берегу, поднимают воротом, чтобы вырубить из челюстей весь китовый ус, затем пластины уса увязывают в связки по пятьдесят штук; после этого из остатков головы также вытапливается ворвань. Суда, на которых производится эта работа, имеют: тридцать — сорок человек экипажа, пять — шесть шлюпок на борту, четыреста — восемьсот бочек для ворвани в трюме, шестьдесят копий, шесть моржовых копий, сорок гарпунов, десять длинных гарпунов для метания в кита, ушедшего под воду, шесть малых моржовых гарпунов и тридцать линей, длиной 90 — 100 морских саженей каждый... Линь, или веревка, привязанная к гарпуну, имеет в длину 6 — 7 саженей. Изготовлена она из самой тонкой и мягкой пеньки и поэтому легко скользит. К такому линю подвязываются один за другим еще несколько линей. Если и этих линей не хватает, их берут с соседнего баркаса».Голландцы сохраняли свое превосходство в китобойном промысле вплоть до середины XVIII века. Хотя английское правительство и выплачивало владельцам китобойных судов большие премии за увеличение водоизмещения кораблей, чтобы возродить отечественный китобойный промысел, это не давало поначалу ощутимых результатов. Во время Семилетней войны1 английские китобойцы, как и другие торговые суда, несли тяжелый урон от нападений каперов — и не только французских, но и английских. Нападения французских каперов, наносивших особенно чувствительный ущерб, продолжались и после того, как английский промысел стал возрождаться, когда в 1750 году правительство удвоило поощрительные премии. В течение второй половины XVIII века английский китобойный промысел достиг своей вершины: китобойный флот вырос до ста пятидесяти судов. Но во время войны, которую вела Америка с Англией за независимость, его снова сильно потрепали пираты. Правда, и голландский китобойный промысел в это время тоже пошел на спад, так как голландским китобоям приходилось часто вступать в борьбу и с английскими военными кораблями, и с каперами. Дело в том, что в связи с революционными событиями во Франции в 1793 году разразилась англо-французская война. В 1798 году английское правительство выделило военные корабли для защиты английских китобойных судов, а заодно и для захвата китобойных судов голландцев. В эти годы голландский китобойный флот был практически уничтожен и уже больше никогда не смог вернуть себе первенства.

1 Война 1756 — 1763 годов, в которой принимали участие Англия, Австрия, Россия, Франция, Пруссия, Швеция и другие страны. — Прим. ред.

Когда китобойный промысел переместился на запад от Шпицбергена — к самой кромке полярных льдов, китобои наткнулись в этих водах на большие стада гренландских тюленей, которые жили и размножались прямо на льду. И многие китобойные суда начали совмещать китобойный промысел с тюленьим. В конце XVIII — начале XIX века немецкие и скандинавские моряки стали заниматься главным образом охотой на тюленей. В 1820 году, когда Скорсби-младший, один из самых знаменитых английских капитанов-китобоев, внесший немалый вклад в науку, написал свою книгу о китобойном промысле в Арктике, китобои уже практически покинули Шпицберген и перебазировались в районы полярных льдов у берегов Гренландии — в Девисов пролив и море Баффина.Охотясь во льдах, китобои не имели уже возможности вытапливать ворвань на берегу, а делать это прямо на своих кораблях не решались: бывали случаи, когда суда, на которых пробовали ставить жироварни, погибали от пожаров. Поэтому поневоле возник обычай, сохранявшийся вплоть до нашего столетия, складывать жир в бочонки и вытапливать ворвань, уже вернувшись обратно в свой порт. Туша убитого кита пришвартовывалась вдоль борта и крепилась к судну за голову и хвост канатом или цепью, которые обвязывались вокруг плавников. Одна или две шлюпки пристраивались у кита, и гарпунеры, занимавшиеся срезанием жира, забирались прямо на тушу кита, удерживаясь на ней благодаря «шпорам», или шипам, вделанным в каблуки матросских ботинок. Шкура и жир кита срезались длинными спиралевидными полосами — «попонами» с помощью фленшерных лопат, или резаков, с очень острыми лезвиями на длинных рукоятках. На одном краю каждой полосы жира проделывалось отверстие, в него продевали канат, который завязывался петлей и закреплялся большой деревянной чекой. Канат крепился к разделочным талям и блокам, размещавшимся на мачтах корабля. Когда все снасти закреплялись как положено, судно отходило в сторону — и полоса жира, подрубаемая по краям гарпунерами, начинала отдираться от туши, как бы сматываясь с нее, а туша медленно вращалась вокруг своей оси. Пока гарпунеры управлялись с тушей, другие в это время отделяли голову кита от туловища и вырубали китовый ус, но не по одной пластине, а с каждой стороны челюсти враз по целому блоку. Затем эти блоки поднимались на борт судна. Когда весь жир оказывался ободранным, а ус — вырубленным, сама туша кита — «отходы», как говорят китобои, — бросалась на съедение морским птицам, акулам и полярным медведям.На палубе пласты жира — «попоны» резали на большие куски, которые складывались в одну кучу с помощью так называемых «королевских вил». «Их, наверно, для того именуют „королевскими”, чтобы хоть как-нибудь вознаградить тяжелейший труд тех, кто ими орудует», — говорил Скорсби. Большие куски жира сразу же разрезались на маленькие — тут была дорога каждая пара рабочих рук. «Короли» своими вилами наваливали ломти жира на резальные доски, и рабочие начинали обрабатывать жир с обеих сторон: снаружи обдирать шкуру, а изнутри срезать волокнистое плотное мясо. Это было делом чрезвычайно кропотливым и важным, так как, если не срезать с пласта жира все лишнее, жир начинал быстро разлагаться и портиться, а образующиеся при гниении мяса газы могли даже разорвать бочки, в которые укладывался жир. Очищенный жир опять резался, причем уже на такие мелкие кусочки, что они могли бы пролезть в дырку для затычки бочки, и по брезентовому желобу сбрасывался вниз, на среднюю палубу. Здесь под наблюдением специального мастера его закладывали в бочки и плотно утрамбовывали с помощью особых толкачей — приккеров. Затем бочки наглухо закупоривались. Часть этой тяжелой и грязной работы приходилось проделывать в трюме, где стояли бочки. Пока суда шли к местам лова, нижние ряды бочек заполнялись морской водой, чтобы придать судну большую остойчивость. Но первые же наполненные жиром бочки тоже надо было устанавливать на дне трюма. Поэтому во время плавания приходилось постоянно переставлять бочки с места на место: вытаскивать и опорожнять одни и устанавливать на их место другие. Нечего и говорить, что во время всей. этой работы и палуба, и одежда всей команды насквозь пропитывались жиром и грязью.Китобойцы, ходившие в Арктику, обычно оснащались полным парусным вооружением. Строились они очень основательно, и притом из дерева — даже тогда, когда повсюду уже стали строиться стальные суда: только деревянное судно могло выдержать давление, возникавшее при сжатии льдов.Почти каждый китобойный сезон несколько судов погибало во льдах. Но некоторые годы, когда потери китобойного флота в судах и в людях были особенно велики, оставались памятными надолго. Китобои были удивительно изобретательны и находчивы в самых трудных обстоятельствах. И нередко, даже в тех случаях, когда суда получали столь серьезные повреждения, что, казалось, были обречены на верную гибель, моряки проявляли почти сверхъестественные мастерство, ловкость и отвагу, на ходу ремонтируя свои корабли. Однажды, например, льды раскололи киль судна «Эск», капитаном которого был Скорсби. Перенеся на лед весь груз и все имевшиеся на корабле запасы, команда совместными усилиями вытащила судно на льдину. Киль был починен. Весь экипаж вернулся на родину целым и невредимым.По мере того как киты все больше и больше истреблялись, китобоям приходилось заплывать все дальше и дальше на север и на запад. Парусникам приходилось подолгу пробиваться сквозь плавучие льды к открытой воде. И в конце концов, чтобы сэкономить время и облегчить маневрирование, в 1859 году на промысловых судах стали впервые ставить вспомогательные паровые машины. По нынешним представлениям они были очень слабосильны: мощность их составляла всего 50 — 150 лошадиных сил — не намного больше, чем мощность современного автомобиля. Тем не менее применение паровых машин на парусных судах имело большой успех. Деревянное судно с усиленным форштевнем и особо прочной носовой частью, на борту которого была установлена вспомогательная паровая машина, по праву считалось самым приспособленным для арктических плаваний вплоть до появления современных мощных ледоколов, которые прокладывают сегодня путь во льдах для судов с металлическим корпусом, не приспособленных к ледовым условиям. На таких китобойцах были сравнительно невысокие мачты. На некоторых из них поднимали бом-брамсели1, даже если на мачтах уже было поднято по одному брамселю2 над двойными марселями3. И на каждом китобойце обязательно ставился косой фок4 — он позволял судну прекрасно лавировать среди стада китов, когда большая часть команды охотилась на животных с вельботов.

1 Верхние прямые паруса. — Прим. ред.2 Прямые паруса, расположенные под бом-брамселями. — Прим. ред.3 Второй снизу парус на мачте. Если таких паруса два, тогда говорят: верхний и нижний марсель. — Прим. ред.4 Передний нижний парус на фок-мачте. — Прим. ред.

Гарпунные пушки были изобретены и начали применяться еще во времена Скорсби. В середине XIX века они были усовершенствованы и получили не менее широкое распространение, чем ручные гарпуны. В последнее время при охоте на китов уже почти повсюду пользовались только этими пушками. Они крепились на носу вельбота на вертлюгах: отдача при выстреле тяжелым гарпуном очень сильна. Несколько позже появилось новое оружие — копье-граната — стальная трубка, наполненная порохом и снабженная взрывателем, который срабатывает уже после того, как граната, выпущенная из тяжелого ружья, попадает в тело кита. В отличие от гарпуна граната не крепится к линю. Подплыв к животному на вельботах на совсем небольшое расстояние, китобои с помощью такой гранаты добивают уже загарпуненного кита, не подвергаясь при этом сами никакой опасности.Во второй половине XIX века, когда больших гренландских китов становилось все меньше, китобои стали охотиться на всех морских животных, которые могли принести хоть какую-либо выгоду. Отправляясь на далекий север охотиться на больших китов, попутно китобои, не теряя времени даром, усиленно занимались забоем тюленей, устраивающих лежбища на льду. Били и мелких китов — повсюду, где только они встречались. Одним из главных видов таких китов «второго сорта», за которыми охотились китобои, был клюворыл — животное, не превышающее 10 метров в длину. Клюворыл дает ценный жир, известный в торговле под названием «арктическое спермацетовое масло». При случае забивалась и гринда. Но тем не менее по мере исчезновения ценных пород китов и одновременного падения цен на продукты китовой охоты северный китобойный промысел на парусных судах постепенно приходил в упадок, и к началу первой мировой войны он фактически прекратил свое существование.Как было сказано выше, баски охотились на гренландских китов около Ньюфаундленда уже в третьей четверти XVI века. Американские же колонисты всерьез принялись за китобойный промысел не ранее чем в середине XVII столетия. Однако и до этого туши выброшенных на берег мертвых китов чрезвычайно высоко ценились на берегах Лонг-Айленда и Новой Англии. Так, Старбак (1878) рассказывает: «Выброшенными на сушу китами очень дорожили как в Плимуте, так и в колониях Массачусетского залива. Правительство колоний одну треть найденного кита требовало себе, треть шла городу, а тот, кто нашел кита, — если только никто не оспаривал его приоритета, — мог претендовать на оставшуюся треть». Видимо, с полным основанием можно считать, что американский китобойный промысел практически начался у берегов Лонг-Айленда. В марте 1644 года городское управление Саутгемптона распорядилось «выделить из числа горожан четыре команды, по одиннадцать человек каждая, для несения постоянной сторожевой службы на берегу на тот случай, если на сушу выбросит кита. Двое — по жребию от каждой из четырех команд — должны были дежурить ежедневно и, увидев выброшенного кита, сразу же приниматься разрубать тушу на части».Вскоре уже вошло в обычай снаряжать для охоты на китов в прибрежных водах целые экспедиции из нескольких судов: часть людей оставалась на берегу нести сторожевую службу. Такие экспедиции обычно уходили в море на одну-две недели. Это и было, собственно, началом промысла, зарождение которого следует отнести примерно к 1650 году или даже несколько ранее. Менее чем за двадцать лет были освоены способы китовой охоты, принятые в Европе, — охота с вельботов, снабженных гарпунами, копьями и линем, намотанным на пал.Вскоре торговля ворванью переместилась из Лонг-Айленда в Бостон и Коннектикут, и между этими тремя конкурентами вечно шли ожесточенные споры и тяжбы, на которые тратилось немало сил и средств. Для разрешения конфликтов приходилось обращаться к властям Нью-Йорка. Позднее же, когда торговля ворванью превратилась уже в целую отрасль промышленности, колонистам-американцам причиняли немало неудобств и наносили чувствительный материальный ущерб тарифы и суровые ограничения, введенные властями метрополии, коей являлась Англия, в торговле продуктами китобойного промысла.«В 1690 году, — продолжает Старбак, — жители острова Нантакет, считая, что жители полуострова Кейп-Код больше преуспели в искусстве китовой охоты, чем они сами, послали туда Икабода Пэддока. Пэддоку было поручено научиться самому, а затем научить и своих земляков самым эффективным способам забоя китов и вытапливания ворвани. Судя по последующим событиям, он побывал на полуострове, вернулся и показал себя хорошим учителем, а его земляки — еще лучшими учениками. Судя по всему, китобойный промысел был уже известен в те времена и их канадским соседям. Некий господин Денонвилль пишет господину Сеньеле в 1690 году, что канадцы весьма искусны в охоте на китов и что ,,недавно последние суда доставили в Квебек из Байонны несколько гарпунеров для Риверена...”»В 1700 году киты водились в этих прибрежных водах в пределах видимости с суши в таком изобилии, что пришлось построить несколько сторожевых башен, похожих на корабли, и нести на них вахту. Если удавалось добыть кита, его сразу же выволакивали на сушу, срезали жир и вытапливали в котлах, размещенных тут же на берегу, — примерно так же, как это делали голландцы на Шпицбергене столетием раньше.Сначала прибрежная охота велась только на гренландских китов. Но вот в 1712 году жители Нантакета впервые случайно забили кашалота. Кристофор Хассей вышел под парусами в море на поиски гренландских китов. Сильный северный ветер унес его далеко от земли, гораздо дальше, чем это случалось с кем-либо до сих пор. Там Хассей наткнулся на стадо кашалотов, убил одного из них и привез домой. «Это событие, — пишет Старбак, — вдохнуло в промысел новую жизнь: сразу же начали посылать на китовую охоту суда водоизмещением около 30 тонн. Они уходили „глубоко” в море — как говорили тогда, чтобы отличить такие экспедиции от прибрежных, — недель на шесть. Каждое судно имело на борту несколько больших бочек, емкости которых должно было бы хватить для жира одного кита — на тот случай, если удастся забить его... В 1715 году Нантакет имел для китовой охоты шесть шлюпов, которые доставляли в год столько жира, что из него вытапливалось на 1100 фунтов стерлингов ворвани. Но и прибрежная китовая охота велась еще много лет».По мере развития промысла рос и тоннаж судов. Шлюпы и шхуны уже имели водоизмещение 60 — 70 тонн, часть команды набиралась из индейцев. «Киты начали встречаться вблизи от берегов все реже, и китобойцы, уходившие, как они говорили, „на юг”, бороздили прибрежные воды до начала июля. Вернувшись, суда сразу же снаряжались вновь и опять отправлялись в плавание — на этот раз к востоку от Большой банки и уже на весь китобойный сезон.»Английское правительство выплачивало поощрительные премии за китобойный промысел не только морякам метрополии, но и колонии, и, как уже говорилось выше, это немало способствовало росту и развитию американского китоловства. И хотя на китобоев всех стран — на американских в западных водах Атлантики, на английских и других китобоев в ее восточных водах — нападали французские и испанские каперы, все же американский китобойный промысел процветал. Не говоря уже о знаменитом Нантакете, этим промыслом занимались многие порты от Лонг-Айленда до Бостона, а также остров Мартас-Винъярд, полуостров Кейп-Код, города-порты Сейлем, Нью-Бедфорд, Провиденс, Нью-Хейвен и другие. И к 1770 году американские охотники на кашалотов пересекали всю Атлантику — от Африки до Южной Америки. В поисках гренландских китов они заплывали и на север — до острова Святого Лаврентия и даже дальше. По подсчетам Старбака, тогда снаряжалось ежегодно «не менее чем 360 самых разных судов общим тоннажем около 33 тысяч тонн. Численность экипажей, обслуживавших эти суда, составляла примерно 4700 человек, а если считать и тех, кто еще и косвенно обслуживал китобойцев, то это число намного увеличится».Несмотря на ущерб, наносимый китобоям французскими и испанскими пиратами, годовая добыча от китобойного промысла между 1771 и 1775 годами составляла, по-видимому, «не менее чем 45000 баррелей1 спермацетового жира, 8500 баррелей ворвани гренландских китов и около 75 000 фунтов китового уса».

1 Баррель — мера объема и емкости; в США баррель составляет 119,24 литра. — Прим. ред.

Суда, плававшие в умеренных и тропических широтах, были лишены тех природных холодильников, которые предоставляла китобоям Арктика. С самых первых своих походов «на юг» китобои поняли, что вытопленная ворвань лучше сохраняется в пути, чем сырой китовый жир. Тогда они освоили самый, очевидно, выгодный для них способ — вытапливание ворвани прямо на борту корабля из жира каждого только что убитого кита, иначе говоря, переместили жироварни с берега на палубу корабля. Казалось бы, на деревянных судах такой способ чрезвычайно опасен, но тем не менее уже с 1762 года китобои стали прибегать именно к нему, и вскоре он получил распространение повсюду. Как ни удивительно, число судов, погибших от пожара, было весьма невелико.В 1787 году четыре английских китобойных судна, обогнув мыс Горн, впервые стали охотиться на китов у западного побережья Южной Америки. В 1791 году приняли участие в лове у берегов Чили шесть китобойных судов из Нантакета и Нью-Бедфорда. Добыча китов возросла до небывалых размеров, когда в 1838 году начали вести промысел у северо-западного побережья Америки, центром этого промыслового района стал город Сан-Франциско. К последней четверти XIX века в Америке достиг своей вершины промысел кашалотов: в 1876 году этим промыслом было занято 735 судов общим водоизмещением 233 000 тонн. В 1851 году было вытоплено 51 миллион литров ворвани, тогда как в 1909-10 году при современных методах китового лова было получено всего лишь 41 миллион литров.Несмотря на войны и ущерб, причиняемый каперами, китобойный промысел продолжал развиваться: после войны 1812 года стали открывать все новые и новые промысловые районы. В 20-х годах XIX века американские китобои обшарили в поисках добычи самые отдаленнейшие уголки Мирового океана. «Предприимчивость толкала их, — говорит Старбак, — во все стороны: от дома к Вест-Индии и островам Зеленого Мыса, от мыса Девер — к берегам Африки и Бразилии, к Фолклендским островам и берегам Патагонии, от Патагонии — к тихоокеанскому побережью Южной Америки». В 1818 году были открыты так называемые прибрежные районы между 5 и 10° южной широты и 105 — 125° западной долготы — и вскоре там уже бороздили воды более пятидесяти судов. Затем подошла очередь прибрежных вод Японии, а в 1828 году четыре китобойных судна из Нантакета занимались охотой на китов неподалеку от Занзибара, у Сейшельских островов и в Красном море. В 1819 году американские китобои впервые прошли Беринговым проливом. Правда, до тех пор, пока в 1848 году один китобоец из Саг-Харбора не прошел еще раз через этот пролив и не привез богатую добычу, о ловле китов в этих местах почти ничего не было известно. В 1843 году китобои из Нью-Бедфорда впервые забили усатых китов в северной части Тихого океана, недалеко от Камчатки.

Старинная японская жироварная фабрика. Слева — груда китового мяса и куски китового жира с еще не снятой кожей, справа — топки и котлы для вытапливания ворвани; внизу — рабочие, режущие куски китового жира на мелкие ломти.

Так выглядела китовая охота в XVIII веке. Эта гравюра взята из книги Ганса Эгеди „История Гренландии” (1750).

Японский китобойный гарпун 1829 года. Слева — крепление металлического наконечника к деревянному древку и кольцо, к которому крепится гарпунный линь; справа — наконечник гарпуна.

Разделка вытащенного на берег кита на Шпицбергене (гравюра на дереве 1590 года).

Гренландский эскимос в каяке, обтянутом тюленьей шкурой, охотится на нарвалов(гравюра 1837 года).

Американская береговая китобойная станция поблизости от Нью-Бедфорда, Новая Англия (1763 год). С небольшого шлюпа, изображенного на втором плане, можно было охотиться только в прибрежных водах.

Убитую самку кита вытягивают на берег с помощью ворота. Шпицберген, 1744 год.

Охота на китов у острова Ян-Майен (1744 год). На заднем плане — Бееренберг (Медвежья гора).

Старинная гарпунная пушка. (Гравюра Скорсби, 1820 год.) Ее крепили на вертлюгах на носу вельбота. Такими пушками пользовались в XIX веке китобои, промышлявшие в Арктике.

Американский вельбот 70-х годов XIX века. Гарпунер приготовился к выстрелу. Перед самым выстрелом парус спускался, а мачта заваливалась, чтобы лодка не перевернулась, когда кит потащит ее за собой.

Картина неизвестного японского художника, изображающая охоту на кита с лодок с помощью сетей и ручных гарпунов.

Американские орудия, с помощью которых ловили и разделывали китов в середине XIX века. Рисунки капитана Скеммона.

Кит, «взбрыкивающий» хвостом. Картина начала XIX века.

Разделка туши кашалота в воде, у борта китобойца.

Китобоец «Чарлз У. Морган». Выйдя в первую экспедицию в 1841 году, он вернулся н Нью-Бедфорд в январе 1845 года с 1600 бочками кашалотовой ворвани, 800 бочками ворвани и 4 тоннами китового уса. Сейчас стоит на приколе в Мистике (штат Коннектикут) как один из экспонатов Музея китобойного промысла.

«Уондерер», китобоец из Нью-Бедфорда, — последнее американское парусное судно с прямым вооружением. Последний раз выходил в море в 1924 году.

Ворвань вытапливали на китобойцах даже ночью.

Обмер трехмесячного эмбриона кита, извлеченного из чрева матери.

Один из драматических моментов охоты ни китов. (Гравюра У. Скорсби, 1820 год.)

Теперь китобойные суда уходили в плавание на четыре, а то и на пять лет. Все эти годы они добывали китов и вытапливали ворвань, по частям отправляя ее на родину с грузовыми судами из разных портов, которые лежали на их пути. И наконец, до отказа набив собственные трюмы ворванью, возвращались сами домой.Около 1850 года в Америке один только тихоокеанский китобойный флот насчитывал примерно 700 кораблей. Но с 1849 года значительная часть судов встала на прикол, оказавшись без дела: охваченные общей золотой лихорадкой, матросы покидали свои корабли.Но самый большой ущерб американскому китобойному промыслу нанесла гражданская война. Многие китобойцы, в большинстве своем принадлежавшие портам северных штатов, были взяты в плен или просто уничтожены военными кораблями южных штатов и каперами. Особенно свирепствовали корабли «Шенандоа» и «Алабама». Поэтому владельцы китобойных судов предпочитали держать свои корабли на приколе, чем отправлять их в море. А в 1861 году произошла знаменитая история с «каменным флотом»: правительство скупило у владельцев сорок китобойных судов. Наполнив трюмы кораблей камнями, их затопили у входов в гавани Чарлстон и Саванна, во-первых, чтобы заблокировать эти порты, а во-вторых, чтобы китобойцы не попали в руки ни контрабандистам, ни каперам.После войны китобойный промысел начал было возрождаться, но тут возникла новая преграда: к этому времени были открыты и начали все шире применяться в качестве топлива и смазочных масел нефтепродукты. Сначала с этим новым конкурентом бороться было сравнительно легко. Но чем дальше, тем больше падал спрос на ворвань, а с падением спроса падала и цена.Тем не менее американские китобои продолжали охотиться и на кашалотов, рассеянных по всему Мировому океану. Кроме того, большой северный тихоокеанский китобойный флот занимался также охотой на гренландских и серых китов в Беринговом проливе и к северу от него, крейсируя вдоль побережий Азии — до самой Японии и Америки — до Южной Калифорнии.Но в 1871 году северный флот потерпел катастрофу: из сорока одного китобойца затерло и раздавило во льдах тридцать четыре корабля. Испытав по пути тяжелейшие лишения и трудности, моряки волоком дотащили вельботы по льду до открытой воды, где их и подобрали уцелевшие суда. При этом ни один человек не погиб, и все тысяча двести моряков благополучно сошли на берег в Гонолулу. От этого удара северный тихоокеанский китобойный промысел уже не смог оправиться. Хотя немногочисленные китобойные суда еще и ходили в Арктику — через Берингов пролив и через Девисов пролив в море Баффина и в залив Мелвилл, — к 1914 году китобойный промысел в арктических морях практически уже не велся.Примерно к этому же времени американцы перестали охотиться и на кашалотов. К первому десятилетию XX века осталось уже совсем мало старомодных парусников, которые, охотясь за китами, попутно совершали рейды к оскудевшим лежбищам морских котиков. Некоторые же из них охотились еще и на морских слонов, державшихся около уединенных субантарктических островов. После первой мировой войны была сделана еще одна попытка отправить в море несколько парусных судов. Но когда в августе 1924 года прекрасно оснащенный, с полным парусным вооружением китобойный корабль «Уондерер», выходя в открытое море, потерпел крушение почти в пределах видимости родного порта — Нью-Бедфорда, китобойному промыслу на парусных судах пришел конец. Если не считать нескольких шхун, отправлявшихся на лов китов в течение еще двух-трех лет, эта попытка была последней. Американский китобойный парусный флот более не существовал.Приемы лова китов были существенно усовершенствованы американскими охотниками на кашалотов, у которых эта охота превратилась в почти ритуальное действо с неким мистическим оттенком. Суда, выходившие из портов Новой Англии, обычно делали первый заход на Азорские острова или острова Зеленого Мыса, где за счет местных жителей — искусных мореходов и гарпунеров — пополнялся состав экипажей. (В наше время только на Азорских островах еще сохранились старинные способы охоты на кашалотов.)Раньше на американских китобойных судах китов высматривали специальные дозорные, которые стояли на мачте, надев вокруг пояса медный обруч, надежно прикрепленный к бом-брам-стеньге1. «Вороньих гнезд», то есть деревянных бочек, приделанных к верхушке мачты, которые так хорошо были известны в европейском китобойном флоте, на американских судах не было.

1 Мачтовое оснащение парусного судна. — Прим. ред.

Когда киты показывались на поверхности воды, с корабля спускались вельботы с большей частью экипажа, на судне же оставалось лишь несколько матросов. Один из них поднимался на верхушку мачты, чтобы сигналами показывать лодкам, куда надо плыть. Система сигналов, применявшаяся в этих случаях, была чрезвычайно сложной: паруса то брались на гитовы2, то спускались, дозорный поднимал флажки, держа их в разных положениях, или размахивал специальным сигнальным шестом, к концу которого была приделана петля из парусины, — таким образом указывалось нужное направление и передавались сведения обо всем, что происходит. Вельботы имели в длину около 10 метров, а в ширину — метра 2. Нос и корма у них были заостренные, борта с широким развалом, вдоль носовой части устанавливались киповые планки с пазами стравливания линя, который начинает разматываться, когда кит загарпунен. Линь укладывался в бадью в кормовой части между двумя банками и несколькими витками для торможения наматывался на пал, а затем проходил под веслами к пазам киповых планок. Чтобы быстрее настичь кита, вельботы сначала шли под парусами, но затем паруса и мачта убирались, и оставшуюся часть пути проходили на веслах.

2 Такелажные снасти для уборки парусов. — Прим. ред.

Экипаж вельбота состоял из шести человек. Старший сидел на корме, у 7-метрового рулевого весла, а рулевой, он же гарпунер, подгребал передним веслом. Бросая гарпун, он упирался коленом в специально приспособленный для этого «бросательный брус», укрепленный в носовой части вельбота.Как только кита загарпунивали, старший и гарпунер менялись местами. Кит, пытаясь освободиться от гарпуна, тянул вельбот на лине за собой. В конце концов он уставал, вельбот подходил к нему почти вплотную, и старший добивал кита простым копьем или копьем-гранатой. Граната, которую выстреливали из тяжелого ружья, взрывалась в теле животного. Смертельно раненный гранатой, кит обычно погибал быстрее, чем тогда, когда его добивали простым копьем, даже если копье попадало прямо в легкие или сердце животного.Убитого кита подтягивали и пришвартовывали к борту судна толстыми тросами, закрепленными на прочных талях. Площадка для его разделки — настил из досок, окруженный перилами, — сооружалась прямо на самой туше, так что рабочие в полной безопасности орудовали на китовой туше своими фленшерными лопатами. Разделочные тали представляли собой два мощных блока и крепились к грот-мачте цепями или толстыми шкентелями.Первым делом отрубалась и обрабатывалась голова. Если это был усатый кит, голова вместе с китовым усом поднималась на палубу. С головы срезали жир, вырубали ус, отделяли пластины одна от другой, до основания соскребали мясо с десен. После этого пластины уса промывались, сушились и складывались в связки. Если же разделывали кашалота, то сначала отделялась и поднималась на палубу нижняя челюсть, а затем огромная жировая подушка — спермацетовый мешок, выступающий далеко за передний край верхней челюсти и наполненный жиром жидкой консистенции — спермацетом. Этот мешок переносили на корму, и он тут же шел в разделку. Если кашалот попадался очень крупный, то сначала с его головы прямо в воде срезалась и тут же поднималась на палубу спермацетовая ткань, а затем в мешке проделывали отверстие и через него вычерпывали спермацет ведром.Покончив с разделкой головы, принимались — будь то гренландский кит или кашалот — за тушу кита, снимая с нее слой жира. Срезав весь жир, остальное, то есть скелет и прилегающее к нему мясо, выбрасывали как нечто ненужное.После всего этого жир обычным способом, о котором уже говорилось выше, подготавливался для вытапливания. Жироварни — кирпичные печи с вмонтированными в них котлами были сооружены прямо посреди палубы. Под котлами разжигался огонь, а дым выходил через трубу из листового железа.Обычно под жироварнями устраивался двойной металлический настил, в который заливалась вода, чтобы от жара не загорелась деревянная палуба. Жир в чанах в процессе вытапливания непрерывно помешивали, чтобы он не пригорел, а съежившиеся, пожелтевшие «шкварки», с которых уже сцежено масло, потом использовались как топливо для печей. Из котлов вытопленная ворвань переливалась в большой медный чан для охлаждения. Почти совсем уже остывшую ворвань разливали по бочкам. После окончания всех работ палуба тщательно драилась, одежда рабочих не менее тщательно стиралась — и все начиналось сначала.Во время охоты в Арктике нередко бывало, что загарпуненный кит нырял под лед. И иногда вместо того, чтобы рубить гарпунный линь, как это обычно делается в таких случаях, китобои выпрыгивали из лодки на лед и «отдавали» ее, а когда кит снова появлялся на поверхность, вылавливали всплывшую лодку, снова садились в нее — и охота продолжалась.В начале нашего века жители острова Солор (Индонезия) еще охотились на китов с ручными гарпунами. Как только кита загарпунивали, вся команда лодки спрыгивала в воду, позволяя раненому животному тащить лодку за собой. Плавая и ныряя с лодкой, от которой ему никак не избавиться, кит постепенно выматывался и обессилевал. Тогда охотники снова забирались в лодку, добивали кита и выволакивали тушу на берег.Все китобои, где бы они ни жили и к какому бы обществу — первобытному или цивилизованному — ни принадлежали, — люди сильные, суровые и выносливые. Быть китобоем — это не просто ремесло, но и призвание, требующее мастерства, выносливости и находчивости.

VI КАРТИНКИ УШЕДШЕГО В ПРОШЛОЕ

Многие говорят о романтике старинного китобойного промысла. Он и в самом деле выглядит романтично для тех, кто никогда не принимал в нем участия. Для самих же китобоев это был тяжелый труд, плохо вознаграждаемый, полный опасностей и лишений. Еще и сейчас на Севере многие старые китобои из года в год отправляются на промысел каждый охотничий сезон. Для них это стало настолько привычным делом, так вошло в их жизнь, что бросить свое занятие они уже не могут. В прежние же годы, когда заработки матросов вообще были низки, а уверенности в том, что найдешь другую работу, не было, у китобоев были серьезные побудительные мотивы с каждым сезоном снова возвращаться в море.Профессия китобоев имела ряд преимуществ: жалованье и доля, получаемая с каждого убитого кита, накапливались за время плавания — девать их на борту судна, кроме своего матросского сундучка, было некуда, и если плавание было удачным, китобой возвращался домой с туго набитым кошельком. Для бедного человека это было весьма привлекательно. Некоторые, правда, растранжиривали заработок без толку, но те, кто был серьезнее и предусмотрительнее, употребляли его с пользой. Самые дельные становились помощниками капитанов, капитанами или даже владельцами китобойных судов. Конечно, каждое плавание было связано с риском: поход мог оказаться безрезультатным, и в таких случаях китобой не только возвращался без прибыли, но еще и оставался в долгу у хозяина судна; корабль мог вообще погибнуть во льдах, а его экипаж — умереть от голода. И тем не менее на северный китобойный промысел охотно шли не только офицеры и матросы, но и владельцы судов, хотя при этом они ставили на карту свое состояние, судно и всю его оснастку.Упорство китобоев поистине удивительно. Редкий китобойный сезон обходился без того, чтобы какое-нибудь судно не погибло, далеко но всегда моряки возвращались домой. Но зато если плавание было успешным, оно приносило столь обильные плоды, что в целом промысел не падал, а развивался. Многих предприимчивых людей перспектива крупных заработков вдалеке привлекала больше, чем те — тоже нелегкие — способы разбогатеть, которые были доступны им дома, и в надежде на большую прибыль они не жалели усилий и продолжали бороться, даже если их уже однажды и постигла неудача.Жизнь простых матросов на китобойных судах была чрезвычайно тяжелой. Сейчас даже представить себе трудно, как можно было вынести одно только долгое пребывание в тесном, темном, грязном и сыром кубрике. Размещался он на полубаке, имел чуть более полутора метров в высоту, так что далеко не каждый мог в нем выпрямиться во весь рост; окна отсутствовали, а если и был иногда крошечный палубный иллюминатор, то он только подчеркивал темноту вокруг; чаще же доступа дневному свету не было вовсе. По переборкам кубрика были навешены в два этажа грубо сколоченные койки, а на полу стояли сундучки, закрепленные цепями. От сальных свечей или масляных ламп все в кубрике было закопчено до черноты. Несколько лучше были условия в кубрике на средней палубе: там размещались китобои с Шетландских островов, где обычно набирался дополнительный экипаж.Пищу приносили из камбуза в кубрик в большом медном котле, и матросы ели, сидя на своих сундучках и держа миски на коленях. Как правило, еда была грубая, плохо приготовленная и невкусная — говяжья или свиная солонина скверного качества, подчас непроваренная, хлеб засохший, а то еще и с жучком или мучными червями. Свежую пищу матросы получали только тогда, когда прибывали в какой-нибудь порт, да несколько первых дней после отплытия из него. Солонину на судах держали обычно в бочках, но перед употреблением ее необходимо было вымачивать в пресной воде, для чего ее клали в бадьи, стоявшие на палубе. Когда кок выбирал оттуда куски на обед, от мяса нередко шел отвратительный запах. Впрочем, хороший повар умел даже из таких продуктов, приправив мясо луком и горохом, сварить похлебку, которую проголодавшиеся люди съедали с жадностью.Одной из самых больших тягот жизни на полубаке была сырость. Белье и одежда, которых у каждого матроса было очень мало, так что сменить было почти что нечего, практически никогда не просыхали; в щели палубы, даже хорошо законопаченные, просачивалась вода, а когда в плохую погоду палубу заливало, то вода через клюзы просто текла в кубрик. Но за время вахты матросы уставали так, что им не мешали спать ни мокрые соломенные матрасы — «ослиный завтрак», как их называли, ни укусы постоянно кишевших в кубрике клопов. Работа была тяжелая и опасная — никакого сравнения с теперешней. Какой член профсоюза в наше время согласится выйти под парусами с ручным управлением в открытое море в штормовую ночь? Сейчас заставить людей работать в таких чудовищных условиях было бы просто невозможно, и сомнительно, чтобы хоть один из современных китобоев пожалел о «романтических» сторонах прежней китовой охоты.И однако тогдашние китобои воспринимали все трудности и лишения как неотъемлемый элемент их будничной жизни, работали хорошо и с воодушевлением, шли на риск и встречали опасности лицом к лицу, считая это делом обыкновенным; более того, у них хватало духу еще шутить и развлекаться, когда выпадало время. Так, например, однажды экипажам двух судов, затертых во льдах Арктики, пришла охота поиграть в футбол на льду, и команды прошли навстречу друг другу по ледяному полю несколько миль, чтобы провести матч.Даже когда суда терпели крушение, китобои умели не падать духом. В 1863 году, когда «Трулав», судно из Гулля, был затерт во льдах моря Баффина и вместе с несколькими другими китобойцами дрейфовал к Денисову проливу, матрос с «Трулава», Джордж Сорелл, писал об одном из этих судов:«К несчастью, острая льдина пробила насквозь его обшивку, корпус, бимсы и все, что было на ее пути; судно наполнилось водой за столько времени, за сколько наполнилось бы ведро. Сначала, пока давление льдов было не слишком сильным, корабль стоял прямо, но потом вдруг завалился на бок, словно ему захотелось прилечь отдохнуть. Затонуть ему пе дали находившиеся в его трюме пустые бочки для ворвани. Шлюпки с судна уже были спущены, и их протащили через покрытый трещинами лед до места, где лед был целый. Я дважды посетил экипаж этого судна и сам видел, что вся команда была весела, как стая жаворонков. Во время моего первого посещения судно еще стояло совершенно прямо и некоторые матросы забавы ради прыгали с одной реи на другую, изображая обезьян. Когда я побывал там во второй раз, корабль уже накренился настолько, что верхние реи его мачт лежали на льду. Но и это не омрачало настроения экипажа. Несколько матросов расселись по фок-реям и раскачивались на них, играя в „вверх-вниз”; теперь, сидя на верхних реях, они доставали ногами лед, а нижние реи, напротив, оказались высоко в воздухе».Искусство арктической навигации было доведено северными китобоями до высшей степени совершенства, и их суда, даже тихоходные, были великолепно оснащены, хорошо приспособлены к лавированию между льдинами и прекрасно выдерживали сжатие, когда застревали во льдах. Обычно суда поднимались на север вдоль западного побережья Гренландии, от острова Диско поворачивали на северо-запад и пробивались сквозь льды к берегам залива Мелвилла и дальше. Каждый год льды движутся здесь из моря Баффина к Девисову проливу, оставляя некоторое пространство открытой воды, размеры которого меняются от года к году. В этих далеких водах северных гренландских китов можно было встретить летом, и при известном везении китобои могли добыть целую дюжину китов и даже больше.Встречались киты также и в Гудзоновом проливе, у западного побережья Баффиновой Земли, — если, конечно, там были достаточные пространства открытой воды.Капитаны китобойных судов должны были обладать огромным искусством и недюжинной смелостью, чтобы проводить свои суда сквозь льды моря Баффина к местам промысла. На этом пути китобойцы часто застревали во льдах, но их капитаны, как правило, умудрялись пробиться к открытой воде или хотя бы уберечь судно от гибели во льдах. И все же каждый год кто-нибудь да терпел неудачу и либо оставался зимовать па застрявшем во льдах судне, либо покидал его, если оно оказывалось раздавленным. Правда, обычно все-таки экипажам потерпевших бедствие кораблей удавалось добраться до какого-нибудь другого, уцелевшего судна, но при этом нередко приходилось тащить вельботы волоком через торосистые льды или переплывать в шторм широкие разводья.Приключения в арктических морях китобои прежних времен воспринимали как нечто естественное — такова была специфика их жизни и работы. Никто не обращал на грозившие им опасности особенного внимания и не волновался — кроме тех, кто ждал моряков в родном порту. А между тем если бы такие опасности китобои преодолевали сейчас, они наверняка были бы героями последних известий во всем мире, их имена печатались бы крупным шрифтом в заголовках газет, их осаждали бы просьбами дать телеинтервью.Теперь вызывает удивление то, что при столь очевидном риске зазимовать в Арктике китобои брали на борт провизии и топлива не больше, чем было необходимо для благополучного плавания на предусмотренный срок; а ведь экипажи, потерпевшие крушение в Арктике, испытывали жестокие страдания не только от холода и голода, но и от цинги.Так, когда китобойное судно «Диана» из Гулля застряло зимой 1866-67 года во льдах залива Фробишер, этим тяжелейшим недугом был поражен весь его экипаж. Судовой врач Чарлз Эдвард Смит в своем журнале подробно описывал страдания команды. Он самоотверженно ухаживал за умирающими матросами. «Я мог очень немногое сделать для этих бедняг, — писал он. — Давал им вяжущее полоскание для рта, заставлял их ежедневно двигаться, чтобы хоть как-то сохраниться физически, да поддерживал их души надеждой. Будь у нас при себе несколько ящиков апельсинов или хотя бы капусты — это бедствие их миновало бы. Дело в том, что цинга не только причиняет жестокие физические страдания, но в острой стадии заболевания погружает человека в состояние такой моральной депрессии и летаргии, что любое усилие — даже попытка просто встать с постели — может оказаться для него смертельным».Намного легче были условия, в которых работали охотники на кашалотов; им лишь в редчайших случаях доводилось заходить в холодные околополярные воды, обычно же путь их пролегал в морях умеренных и тропических широт. Им случалось подходить к субантарктическим островам в поисках пушнины, тюленьего жира или гренландских китов, но в полосу льдов они никогда не заплывали. (Хотя охотники на кашалотов пересекали самые неспокойные моря, где легко можно было налететь на айсберг, им незнакома была техника плавания во льдах, которая так хорошо известна северным мореплавателям.) Жизнь китобоев, охотившихся на кашалотов среди бесчисленных островов Тихого океана, была сравнительно легкой еще и потому, что они имели возможность приставать к берегу и вступать в контакт с островитянами.Когда плавания китобоев стали очень длительными, так что матросы иногда покидали дом на несколько лет, недобросовестные капитаны судов стали увеличивать свою долю прибыли за счет экипажа. Если не считать гарпунеров и других специалистов, весь экипаж судна, то есть простые матросы, состоял обычно из людей чрезвычайно бедных, так называемых «судовых крыс», не имевших особой квалификации и пользовавшихся столь скверной репутацией, что на другие суда их просто не брали (хорошие моряки предпочитали подписывать контракты и наниматься на суда, уходившие в плавание на более ограниченные сроки). Кроме того, содержатели береговых ночлежек, которые давали пристанище и кормили в кредит матросов, ожидавших возможности законтрактоваться, зачастую работали еще и вербовщиками и нередко поставляли владельцам китобойных судов рабочие руки, просто-напросто перенося на борт судна перед самым его отплытием мертвецки пьяных моряков. Аванс же, полагавшийся матросу в момент подписания контракта, они в качестве вознаграждения за свою «заботу» клали себе в карман.Такой состав подчиненных и в самом деле требовал от командиров строгости, но часто естественная и разумная требовательность превращалась в откровенное грубое насилие, злоупотребления и даже издевательства. Прослужив в подобных условиях год или два, несчастные матросы удирали с судна при первой же возможности, оставив в кассе корабля уже заработанные ими деньги и свою долю прибыли, которые становились собственностью судовладельца. Так Герман Мелвилл, автор «Моби Дика», сбежал со своего корабля на Маркизских островах.И все же далеко не все китобои оказывались в столь тяжелом положении, особенно если на судне соблюдалась разумная дисциплина и капитан не был отпетым мошенником, вызывавшим возмущение всего экипажа. Заходя на острова Тихого океана, матросы могли торговать с аборигенами, выменивая на продукты зубы кашалотов, которые там высоко ценились и служили чем-то вроде валюты. Из них дикари делали ожерелья, нанизывая их на бечевки из пальмового волокна, причем бечевка продевалась через отверстие в основании и вершине зуба.Если китобойные суда встречались в открытом море, а китов поблизости не было, они ложились в дрейф, и тогда команды обменивались дружескими визитами и устраивали совместные пирушки. Такие встречи назывались «сборищами» — так же, как и стада кашалотов. Чивер (1963) пишет: «Один день капитан „Ниантика” проводил у нас, другой день наш капитан проводил на борту „Ниантика”, а матросы обоих судов в это время собирались вместе на полубаке. Такие „сборища” вносили приятное разнообразие в жизнь китобоев, подолгу скитавшихся в пустынном океане, в одной и той же обстановке, среди одних и тех же людей, за тысячи миль от земли.Что может быть радостнее для экипажа нехитрого, обросшего ракушками старого судна, который тридцать, а то и больше месяцев не видел родины, чем провести день со свежими людьми, недавно покинувшими родной порт и битком набитыми всяческими новостями из дому! После такого „сборища” разговоров о нем и чтения старых газет хватает на целый месяц; понять, какая это радость, может только тот, кто ее испытал».Мало кто из старых китобоев дожил до наших дней: прошло уже более сорока лет с тех пор, как последнее деревянное парусное китобойное судно стало на якорь в гавани Нью-Бедфорда, чтобы уже больше никогда не поднимать паруса. Лишь немногие китобои были хорошими натуралистами, однако среди натуралистов-профессионалов наберется не более двух-трех человек, отважившихся выходить в море на китобойных судах, а такие плавания давали весьма широкие возможности для изучения жизни обитателей моря. Один из этих немногих смельчаков — доктор Роберт Кашман Мерфи, известный американский орнитолог, сотрудник Музея естественной истории в Нью-Йорке. Вот что он пишет: «В течение года, который я провел на борту брига „Дози” из Нью-Бедфорда, я время от времени работал загребным в команде из шести человек на одном из четырех вельботов этого судна. 10 октября 1912 года несколько севернее экватора, примерно посредине между Африкой и Южной Америкой, мы встретили китов и спустили вельботы. Это было ранним утром, в бурную погоду. В девять часов утра наш гарпунер вонзил свое оружие в спину крупного кашалота, молодого, резвого самца. Раненое животное бросилось вперед и, пока разматывался линь, мы спустили люгерный парус и сложили мачту. Гарпунер поменялся местами с помощником капитана, и тот перешел на корму, сняв с себя тем самым обременительную ответственность за метание гарпуна. Теперь гарпунеру надлежало травить линь, намотанный на пал, причем с возможной быстротой, чтобы не дать ему натянуться.До этого момента все шло как обычно. Но тут вдруг наш кит невероятно разбушевался: он боролся за жизнь с невиданной активностью. Помощник капитана мгновенно оценил его достоинства, сформулировав свое заключение кратко, но многозначительно: „Сорок баррелей!”Следующие девять часов наш противник яростно выматывал нас, непрерывно ныряя. Едва мы приближались к нему на расстояние, с которого можно было метнуть копье, кашалот „взбрыкивал” хвостом и уходил в глубину, так накреняя при этом нос вельбота, что он зачерпывал добрую бочку воды. Тогда линь, стремительно разворачивающийся вокруг пала, начинал дымиться от трения, а гарпунер, работавший в парусиновых рукавицах, чтобы уберечь ладони от ожогов, неутомимо травил его со свойственным ему поразительным упорством.Нос нашего вельбота то зарывался в воду, когда линь вдруг неожиданным рывком уходил прямо по вертикали вниз, то резко прыгал вверх, когда линь ослабевал. Тут мы начинали с бешеной скоростью выбирать линь, стараясь быть возможно ближе к киту в тот момент, когда он выплывет на поверхность, чтобы набрать в легкие воздуха.Впоследствии, вспоминая невероятные нырки этого кашалота, я удивлялся им все больше. Первый нырок его потребовал всего нескольких витков двухсотсаженного линя. Но когда он вынырнул на поверхность и мы, выбирая ослабший линь, приблизились к нему, кашалот снова стал уходить в глубину, и тут тщательно уложенные витки линя начали стремительно разматываться один за другим. Сидя на своей задней банке левым загребным, я как зачарованный следил за движением скачущих и извивающихся витков манильского каната. Вот бадья освободилась на четверть, затем наполовину, затем на три четверти и наконец опустела совсем! Под нами были 1200 футов туго натянутого линя, уходящего прямо к центру Земли, а на конце его — огромное, дышащее воздухом животное! Скоро к двухсотсаженному линю из одной бадьи пришлось привязать стосаженный из второй, находившейся в середине вельбота. Но когда уже и во второй бадье остался всего один виток, линь вдруг ослаб: кашалот стал подниматься наверх.На то, чтобы убить загарпуненного кашалота — если это вообще удается сделать, — иногда уходит всего десять минут, а иногда и целый день, если не больше. В общем, преимущество все-таки на стороне китобоя, но тем не менее до тех пор, пока объект преследования жив, никогда нельзя сказать заранее, кто отправится на тот свет — команда лодки или кит. В этом поединке победителями оказались люди — благодаря чему я и могу рассказать о нем, — но произошло это случайно. Мы совсем уже собрались перерубить линь, потому что приближался вечер, как вдруг наш стремительный кашалот нечаянно затащил нас в самую гущу стада своих собратьев, а вследствие этого стал держаться у поверхности. На какой-то момент он, видимо, забыл, что у него в спине торчит гарпун, и среди своих почувствовал себя дома. Именно это его и погубило. Мы плавно ввели лодку в целый акр воды, так плотно набитый кашалотами — самками, детенышами, могучими самцами, что стоило протянуть руку и можно было их потрогать. Но на них мы не обратили никакого внимания — заниматься больше чем одним китом сразу у китобоев не принято. Мы продолжали преследовать нашу жертву, и, когда нам удалось наконец приблизиться к киту вплотную, гарпунер довел свое дело до конца — смертоносное орудие попало в цель.„Ну, для него жаровня готова!” — усмехнулся помощник капитана, когда рыло кита, сначала остроконечное, белое и блестящее, порозовело в лучах заходящего солнца, а потом как бы округлилось и окрасилось кровью. Теперь наконец и мы могли дать отдых нашим рукам, натруженным бешеной греблей и ободранным в кровь тлеющим линем. Кто-то из матросов роздал всем сухари, и, жуя их, мы смотрели, как солнце садилось в море, а кит тем временем в последних конвульсиях бил хвостом и поворачивался кверху брюхом».

Жители Азорских островов издавна считались прекрасными гребцами, и их часто нанимали на американские китобойные суда дальнего плавания. Но там они пользовались только теми приемами, что были в ходу на их родине; и по сей день они охотятся на кашалотов теми же самыми способами, какие существуют на Азорах издревле. Доктор Роберт Кларк, плававший на их маленьких вельботах, рассказывает об этом так:«Эпоха парусных китобойных судов кончилась в 1925 году, когда шхуны „Джон Р. Манта” и „Маргарет” вернулись в порт Нью-Бедфорда. Но старые способы китовой охоты еще существуют в Северной Атлантике, на Азорских островах, где ни паровые китобойные суда, ни гарпун-граната до сих пор неизвестны и охота на кашалотов ведется с малых лодок при помощи ручных гарпунов и копий. Там имеются китобойные базы (станции) на берегах всех островов, кроме одного — Корву, берега которого слишком круты и неприступны. Еще в 1965 году на Азорах существовало 18 китобойных компаний, которым принадлежало в общей сложности 135 вельботов; в тот год все вместе они добыли 379 кашалотов. Промысел с малых лодок существует и на острове Мадейра, где его переняли с Азор уже совсем недавно — в 1941 году.Впервые массовая охота на кашалотов в районе Азорских островов была предпринята в 1765 году китобойными судами из Новой Англии. В дальнейшем, в течение всего XIX века, как южные мореплаватели, совершавшие длительные походы, так и уходившие в море на короткий срок „любители плумпуддинта”1 прибывали сюда не только на ловлю китов, но и для того, чтобы пополнить запасы провизии и набрать матросов.

1 Английские переселенцы. — Прим. перев.

Островитяне-португальцы были великолепными китобоями. Они привыкали держать в руках весла с раннего детства, а для китобойного промысла нужны именно гребцы, а не просто моряки. Очень скоро опыт, приобретенный на чужих китобойных судах, они начали использовать у своих собственных берегов. Прибрежная китовая охота началась в 1832 году у острова Файял. Позднее охотиться на китов стали и на других островах, особенно увлеклись ею на острове Пику, жители которого приобрели славу — и сохраняют ее до сих пор — решительных и отважных китобоев. Моторные лодки появились здесь в 1909 году и использовались только для того, чтобы доставлять вельботы к месту охоты, а затем буксировать китовые туши к берегу. После второй мировой войны для связи между береговыми наблюдательными постами и моторными буксирами начал использоваться радиотелефон. Впрочем, на технике самой китовой охоты эти нововведения не отразились: она осталась такой же, как во времена „Моби Дика”. Мне довелось плавать там на вельботах в 1949 году, то есть всего лишь двадцать лет тому назад, но и до сих пор охота на китов в тех местах не претерпела никаких изменений.Вельботы, используемые ныне на Азорских островах, очень сходны с американскими вельботами XIX века. Азорские вельботы имеют в длину от 11 до 13 метров и обслуживаются семью человеками. У американского вельбота оба конца были острые, длина его составляла от 8 до 10 метров, команда насчитывала шесть человек. В остальном же те и другие суда чрезвычайно схожи и по праву считаются „совершеннейшими судами из всех когда-либо плававших”. В носовой части вельбота проделан клюз, или „вырубка”, по которой проходит, разматываясь, линь, когда кит загарпунен. Перед клюзом находится треугольная площадка, которая представляет собой ящик или бадью, где помещается уложенный витками линь. В этом же ящике хранятся два гарпуна, один из которых прикреплен к движущемуся линю коротким концом, или перлинем.Гарпун, которым работают азорские китобои, — железное орудие со стальной головкой; изобретено оно кузнецом Джеймсом Темплем, негром из Нью-Бедфорда, в 1848 году. Когда, вонзившись в тело кита, гарпун начинает испытывать натяжение линя, лапы головки раскрываются под прямыми углами и вонзаются в жировую ткань. Если же гарпун брошен искусной рукой, головка застревает между ребрами кита. Головка гарпуна насаживается на двухметровый шест, так что длина всего орудия в целом достигает 3 метров.Сторона ящика, являющаяся основанием треугольника, представляет собой прочную доску (ее китобои называют „бросательной планкой”, или „бросательной скобой”) с выемкой, в которую гарпунер упирается коленом, когда целится перед броском. Весла (всего их шесть) имеются в двух наборах — по 5 и 6 метров длиной, причем „самое длинное весло служит для всех надобностей”. Вторая, главная, банка оснащена табернаклем2, поставленным на шарниры, который держит мачту так, чтобы, когда гарпун брошен и линь связывает лодку с китом, можно было быстро ее завалить.

2 Особый башмак, в котором укреплена мачта. — Прим. ред.

Азорские вельботы оснащены грот-гафелем1 и кливером2, в то время как американцы в середине XIX века пользовались рейковым и шпринтовым3 парусами. На корме вельбота имеется крытая маленькая рубка, а в ней установлен крепительный пал. На него намотан линь, который ослабляют или натягивают по мере надобности. Этот пеньковый линь двумя бухтами, по 120 морских саженей каждая, уложена в специальные круглые бадьи, которые находятся между банками на дне лодки. Линь проходит через вторую бадью, вокруг пала и дальше вдоль лодки между гребцами к бадье в носовой части лодки. Командир лодки, или „местер”, следит за тем, правильно ли идет линь через пал, когда разматывается. Одновременно он держит румпель, если лодка идет под парусами, или рулевое весло, если она идет на веслах. Рулевое весло достигает обычно 7 — 7,5 метра в длину и считается весьма эффективным орудием: с его помощью лодка может быстро развернуться, что чрезвычайно важно в момент, когда нужно загарпунить кита или метнуть копье. Копья закреплены по правому борту вельбота. (Надо сказать, что гренландские китобои в XVII веке работали совсем другими орудиями: копья, которыми они добивали китов, представляли собой полутораметровое железное древко, надетое на несколько более длинный шест, и имели лезвие в форме лепестка.)

1 Рангоутное дерево, висящее под углом на грот-мачте. — Прим. ред.2 Косой треугольный парус в носовой части шлюпки, служащий для ее поворота. — Прим. ред.3 Разновидность парусного вооружения шлюпок. — Прим. ред.

Азорские китобои высматривают китов с наблюдательных постов, расположенных обычно на высоких точках берега, при помощи сильных биноклей. На острове Файял такой наблюдательный пост устроен в ризнице церкви, носящей имя святого — покровителя китобоев; церковь эта находится на вершине горы Мойте да Гийа.Как только дозорный обнаруживает в море кита, на посту зажигается сигнальный огонь и поднимается белый флаг. Вельботы обычно стоят внизу, в бухте, на приколе или на берегу. Сразу же после объявления аврала охотники садятся на весла, подходят к моторкам и те на полной скорости мчат их к китам; вся эта операция длится не больше десяти минут.На расстоянии мили от китов (или кита) вельботы отцепляются от моторок и с этого момента идут либо под парусами, если есть ветер, либо на веслах. Наконец вельбот приближается к киту на расстояние броска, причем заходит либо „с хвоста”, то есть сзади, либо „в лоб”. В последний момент командир отворачивает лодку, чтобы не налететь на плоскость лба кита, и обходит его голову сбоку, около глаза; затем лодка круто разворачивается под прямым углом к корпусу кита, и тогда гарпунер встает и бросает гарпун, целясь в то место, где голова переходит в туловище. Длина броска, то есть расстояние, которое пролетает брошенный с огромной силой гарпун, может составлять до четырех морских саженей, но гарпунеры предпочитают бросать гарпун с минимального расстояния от цели, и я сам однажды был в лодке, которая подошла к киту настолько близко, что даже стукнулась о его бок. Вонзив в кита первый гарпун, гарпунер старается сразу же метнуть в него второй, а если такая возможность упущена — выкидывает гарпун за борт, чтобы облегчить вельбот.Все азорскне китобои должны быть и хорошими пловцами: несчастные случаи с вельботами далеко не редкость, и происходят они, как правило, когда кит загарпунен, а особенно когда в него уже брошено копье. Кит начинает дергаться и яростно бить по воде хвостом и огромной, тяжелой головой, и в такие минуты китобои должны неотступно следить за ним. Известно, что загарпуненный кашалот опасен „с обоих концов”. Так, тот самый вельбот, о котором я уже рассказывал, двенадцать лет спустя был разбит кашалотом вдребезги, бак его был сломан и один борт отвалился напрочь. Бывают иногда и случаи с роковым исходом; приходится только удивляться тому, что они еще относительно редки в практике китовой охоты со всеми ее опасностями.Как только кита удастся загарпунить, парус и мачта (если вельбот шел под парусами) тут же убираются и быстро складываются так, чтобы мачта выступала за борта не более чем на четверть своей длины; в это время линь, разматываясь, соскальзывает с пала и, проходя через клюз ь носовой части вельбота, тянется за мчащимся вперед раненым китом. Когда натяжение ослабевает, пал задерживает линь, но очень скоро кит делает новый рывок и линь нужно травить снова.Теперь до той минуты, когда кит будет убит — никто не знает, сколько времени может потребоваться на это, — вельбот удерживают на очень небольшом расстоянии от кита: уходит ли он вперед (и натягивает линь), останавливается ли (и тогда линь ослабевает) — матросы все равно гребут изо всех сил, чтобы не отстать. Погоня продолжается до тех пор, пока гарпунер не выберет удобный момент, чтобы встать и вонзить копье животному в бок; при этом он старается попасть прямо за плавник, где находятся легкие. Если есть такая возможность, гарпунер еще и „мешает” копьем, то погружая его глубоко в рану, то вытаскивая. Иногда приходится нанести киту несколько ударов, прежде чем у него начинаются предсмертные конвульсии и он делает последний рывок, или, как говорят, „дает свечу”».Между китовой охотой на Азорских островах и старинным китобойным промыслом в других странах есть одно различие. В прежние времена метал в кита копье командир лодки, для чего он переходил с кормы вельбота на нос, меняясь "местами с гарпунером; у азорских же китобоев один и тот же человек и гарпунит, и добивает кита копьем. Затем убитого кита зафлаживают, а к концу дня медленно подтягивают к китобойной станции для разделки.Еще в 1949 году многие из китобойных станций имели старые, примитивные жироварные печи; убитых китов выволакивали прямо на берег, где с помощью лопат-резаков (фленшерных лопат) с них снимали жировой слой, который затем кипятили в котлах. Иначе говоря, ворвань добывалась таким же способом, как на берегу острова Нантакет в 1700 году или на Шпицбергене во времена старинного голландского и английского китобойного промысла. Но даже и в наши дни эти старые жироварни не исчезли окончательно. На Азорских островах китов разделывают так же, как и в прежние времена, если не считать некоторой разницы в приемах разделки и свежевания туши, причем делают это лучше, чем где бы то ни было на новых современных береговых китобойных станциях».

В другом полушарии, у наших антиподов, китобойный промысел был широко распространен в водах, омывающих Новую Зеландию; начавшись в 1790 году, к 40-м годам XIX века он пришел в упадок. Занимались этим промыслом главным образом англичане и американцы, которые охотились на кашалотов и южных гладких китов либо с небольших китобойных судов прибрежного плавания, либо с вельботов, базировавшихся на небольшие береговые станции примерно таким же образом, как это делается и до сих пор на Азорских островах. Однако к середине прошлого века китов в тех местах истребили настолько, что промысел исчерпал себя и заглох. Впрочем, еще осталось довольно значительное количество горбачей, которые в период сезонных миграций проходили совсем близко от новозеландских берегов. Благодаря им промысел мог все же как-то существовать в течение нескольких месяцев в году.Там были основаны две китобойные станции — одна на северной оконечности Северного острова в 1890 году, другая — на севере Южного острова в 1909 году. С 1890 года по 1910 китобои Северного острова ловили горбачей сетями — способом, напоминающим тот, который применяли японцы. Сети навешивались на трос, который протягивался между берегом и прибрежными скалами или между берегом и заякоренным буем, перегораживая тем самым пролив, которым имели обыкновение проходить киты. Когда горбачи запутывались в сетях, их убивали копьями и острогами с вельботов; китовые туши разделывались на берегу.Несмотря на сходство с японским, этот способ все же, по-видимому, был изобретен в Новой Зеландии самостоятельно. Но зато у новозеландцев его переняли жители островов Тонга, которые еще и до сих пор ловят горбачей сетями, причем занимаются этим именно те китобои, которые ведут свое происхождение от эмигрантов из Новой Зеландии.Как известно, сети — наиболее распространенное орудие для лова рыбы; но для этой же цели весьма широко применяются и запруды или ставные сети, которыми перегораживают мелкие заводи и устья рек. В некоторых местах таким способом ловят и китов.На канадском острове Иль-о-Кудр, что расположен у северного берега реки Св. Лаврентия, километров на 100 ниже Квебека, в течение нескольких веков ловили белух с помощью запруд. Этот способ местные жители переняли у индейцев. Состоит он в следующем. В дно русла реки вбиваются в виде изгороди длинные весла или деревянные жерди. Такая изгородь идет от берега и представляет собой незамкнутую кривую, ограничивающую пространство километров пять длиной и три — шириной. С приливным течением белухи в погоне за рыбой поднимаются вверх по устью, а с началом отлива поворачивают обратно к морю. Подкараулив момент, когда они доплывают до загородки, китобои загоняют их внутрь нее, а по мере того как вода спадает, отгоняют в еще более мелкие места.Белуха может легко пройти между жердями — расстояние между ними составляет от 1 до 3 метров, — но во время отлива стойки раскачиваются так сильно, что животные пугаются и даже не пытаются проникнуть через загородку. Все это сооружение каждый год воздвигается заново, так как во время зимних штормов значительная часть жердей ломается. Почти аналогичным способом веками ловили морских свиней в Дании. Когда зимой животные мигрировали из Балтийского моря, охотники загоняли их в сеть, которая, как и на Азорах, одним концом была закреплена на берегу. Охотники били по воде палками и ветками, чтобы испугать дельфинов и загнать их из пролива в Гамборгфьорд, где была поставлена ловушка.На островах Тихого океана морских свиней, дельфинов и китов ловят ради их мяса, жира и других побочных продуктов. Вот что рассказывает доктор У. Г. Добин (1966) о том необычном способе ловли дельфинов, который ему довелось наблюдать на острове Малаита (Соломоновы острова).Флотилия каноэ выходит в море примерно на 10 миль от берега; когда охотники обнаруживают стадо морских свиней (вид Stenella), в каждой лодке кто-то перевешивается через борт и, держа в обеих руках по тяжелому камню, опускает их в воду и бьет ими один о другой. Этот шум так пугает животных, что они устремляются в бухту Битаама, где их уже ждет на берегу большая толпа. Тогда ловцы начинают стучать еще громче и перепуганные дельфины выпрыгивают из воды на метр-полтора, а потом вдруг ныряют вертикально вниз и зарываются головами в мягкое песчаное дно. Так они там и остаются — только хвосты дрожат и качаются над поверхностью воды... Тогда сотни островитян, громко вопя и размахивая руками, бросаются в море и, хватая животных кто за плавники, кто за хвост, вытаскивают их на берег. Дельфины даже не сопротивляются. Через несколько минут вдоль берега уже лежат сотни убитых животных. Мясо островитяне съедают, а зубы вырывают — дельфиньи зубы (у одного дельфина их бывает около 150) играют роль валюты, они ценятся по пять центов за штуку и, связанные в ожерелья по тысяче штук, продаются по цене до 50 фунтов за каждое.Охота на небольших китов ведется и в северных морях, но там киты не дают себя убить так легко, без всякого сопротивления, как дельфины у Соломоновых островов. На Фарерских, а также на Оркнейских и Шетландских островах гринды, или киты-пилоты, загоняются к берегу целыми флотилиями небольших лодок. 'Этот вид китов — животные стадные; нередко одно стадо насчитывает несколько сотен особей. Если такое стадо проходит близко от берега и часть животных ловят и вытаскивают на сушу, все остальные киты почти всегда следуют за своими несчастными собратьями и «кончают самоубийством», сознательно выбрасываясь на берег. (Как уже говорилось выше, возможно, это объясняется тем, что вытащенные людьми на берег животные подают своим товарищам сигналы бедствия и те бросаются им на помощь.)Эту особенность гринды обитатели названных выше северных островов заметили уже много столетий тому назад и сделали отсюда практические выводы: прежде всего нужно пригнать к берегу целое стадо гринд, а там достаточно поймать нескольких из них, чтобы остальные сами дались в руки. Когда кто-то заметит с берега стадо гринд, устраивается аврал, в котором участвуют все жители близлежащего селения. Все имеющиеся лодки спускают на воду и идут наперерез стаду; затем животных стараются загнать во фьорд, производя страшный шум веслами и камнями. Постепенно китов подгоняют к отлогому берегу в вершине фьорда, тесня их со всех сторон, так что вскоре все стадо оказывается прижатым к самому берегу. Тогда одни охотники выпрыгивают из лодок, а другие входят в воду, вооруженные копьями и длинными ножами, и уже очень скоро все животные лежат заколотые на берегу. После этого их свежуют и делят добычу между всеми участниками охоты в строгом соответствии с правилами и традициями.На другой стороне Атлантического океана гринду ловят способами, очень похожими на описанный выше, с той разницей, что там не соблюдается ритуал дележа добычи. На острове Ньюфаундленд стада гринд тоже загоняются в узкие фьорды, но дальше все идет по-другому. Путь обратно им преграждают большой сетью, так что они оказываются запертыми во фьорде. Так как там дельфинов ловят главным образом ради мяса, которое идет в пищу, то их держат в загоне, а потом вылавливают и забивают по мере надобности.Хотя старинные способы охоты на китов с китобойных судов ныне уже совсем вышли из употребления, не лишено интереса то обстоятельство, что на Азорских, а также на Фарерских и Соломоновых островах традиции и ритуал охоты на мелких китов остались неизменными с незапамятных времен. И если дельфины, несмотря на непрерывное истребление их в течение многих веков, не только сохранились, но даже не особенно уменьшились в числе, это значит, что их ресурсы оскудевают не так быстро, как запасы больших китообразных. Таким образом, если старинные способы охоты на мелких китообразных будут в ходу и дальше и если не появятся новые, более эффективные орудия охоты на мелких китов и дельфинов, можно надеяться, что эта отрасль китобойного промысла сможет существовать еще долго, не причиняя непоправимого ущерба их поголовью.

VII НАУКА И КИТОБОЙНЫЙ ПРОМЫСЕЛ

В 1964 году в мире существовали двадцать три береговые китобойные станции-фабрики, которые имели промысловый флот, насчитывающий в общей сложности 357 судов. Действовали эти суда главным образом в антарктических водах. Общий улов 1964 года принес около 63 000 китов; в это число вошли 318 горбачей, 372 синих кита, 19 182 финвала, 13 690 сейвалов и 29 255 кашалотов. Из общего количества сырья было получено 371 413 тонн ворвани и спермацетового жира и 339 045 тонн мясной муки и других продуктов. Ясно, что киты представляют собой огромные природные сырьевые ресурсы и эксплуатировать эти ресурсы надо так, чтобы они сохранились для блага человечества. И однако, вся история китобойного промысла — это история хищнического истребления китов. Они постепенно исчезали, вид за видом, в одном районе Мирового океана за другим. И хотя этот промысел после второй мировой войны стал повсюду регулироваться, ограничения, как мы увидим из последующего, принесли лишь частичный успех.

Истребление китовых стад

В XVIII и XIX веках китобойный промысел в Арктике привел к почти полному уничтожению запасов гренландских китов у Шпицбергена, у Гренландии, в Девисовом проливе и в тихоокеанском секторе Арктики; бискайский кит, обитающий в умеренных водах, был истреблен сначала в северном, а потом и в южном полушарии. В XIX веке серый кит исчез из лагун Калифорнии, куда раньше он приплывал для выметывания потомства. Оба названных вида последние двадцать с лишним лет тщательно охраняются. При этом численность серого кита с тех пор непрерывно возрастает, поголовье же бискайского кита только в самое последнее время стало проявлять признаки некоторого восстановления, а гренландский кит, видимо, был истреблен почти полностью, так как еще и сейчас он встречается чрезвычайно редко. На кашалотов, распространенных повсюду, охотились с китобойных судов начиная с 1712 года, то есть в течение более чем двухсот лет, но и этот вид промысла, достигнув своей вершины в середине XIX века, стал падать. Правда, еще не совсем ясно, чем это вызвано в действительности — уменьшением численности китов или же чисто экономическими факторами, например открытием в США месторождений нефти, которая заменила ворвань как материал для освещения.С появлением паровых китобойных судов открылась возможность охотиться на чрезвычайно подвижных и быстро плавающих синих китов, а также на финвалов и сейвалов, и эта возможность начала реализоваться в Северной Атлантике в последние десятилетия XIX века. Этот промысел последовательно распространялся с северной оконечности Скандинавского полуострова (Финмарк) в Исландию, затем на Фарерские острова, на Шпицберген, в Шотландию и Ирландию, наконец, на Ньюфаундленд (где он начался только в 1898 году), а затем постепенно, в той же последовательности, начал угасать. В 1904 году началась китовая охота в районе острова Южная Георгия; с нею открылась эпоха антарктического китобойного промысла, масштабы которого весьма расширились с появлением паровых китобойных судов.Береговые станции на Южной Георгии, Южных Шетландских и Южных Оркнейских островах, а затем, после 1908 года, — станции, расположенные по берегам южных континентов, поначалу процветали благодаря легкой ловле китов-горбачей, но добыча этого вида китов, достигнув вершины в 1912 году, в последующие годы стала резко падать. Тогда китобои переключились на синих китов (самый крупный и самый ценный вид) и, в меньшей степени, на финвалов. Именно с этими видами китов имели дело плавучие китобойные базы после 1925-26 года, когда успешное плавание судна «Лансинг» открыло доступ для китовой охоты в циркумполярные антарктические моря.В 1930-31 году производство ворвани в Антарктике, а соответственно и мировое ее производство, достигло самого высокого уровня за всю историю китобойного промысла. В тот год в Антарктике было добыто 601 391 тонна ворвани; вытоплена она была на 41 плавучей базе и 6 береговых станциях; обслуживались эти базы 232 китобойцами, которые забили 40 201 кита. Из этого числа 73,2% составляли синие киты.В конце 30-х годов XX века стало очевидно, что поголовье синих китов катастрофически уменьшается. Поэтому в 1937 и 1938 годах заинтересованные государства совместно выработали условия регулирования антарктического китобойного промысла. Когда же, после второй мировой войны, была создана Международная комиссия по китобойному промыслу, она установила квоту на добычу усатых китов в Антарктике. Но это мероприятие не смогло приостановить уменьшение поголовья названных видов. Хотя государства — члены этой Комиссии договорились о полном запрещении охоты на горбачей (в 1963 году) и синих китов (в 1966 году) во всем южном полушарии, тем не менее и после 1966 года в южном полушарии насчитывалось менее 1000 синих китов.В послевоенные годы начал расширяться лов финвалов, что также повлекло за собой резкое уменьшение их поголовья. Только в 1966 году для антарктического китобойного промысла были приняты ограничения, направленные на сохранение поголовья финвалов и южных сейвалов, ставших к тому времени объектом интенсивного истребления. В настоящее время начинает вызывать беспокойство уменьшение мировых запасов кашалотов, так как добыча их не только в Антарктике, но и повсюду после второй мировой войны резко выросла и превзошла все цифры, когда-либо достигавшиеся ранее.

Международная комиссия по китобойному промыслу

Кроме квоты на добычу китов в Антарктике, Международная комиссия по китобойному промыслу детально разработала ряд отдельных ограничений, которые обязательны для всех входящих в нее стран. Так, тихоокеанский сектор Антарктики был объявлен заповедником, и теперь промысел там может вестись только со специального разрешения Комиссии.Кроме того, были установлены минимально допустимые размеры китов, подлежащих забою, по каждому виду в отдельности, и определена продолжительность китобойного сезона, а также указаны области вне Антарктики, в которых запрещается действовать плавучим базам-фабрикам. Комиссия наложила вето на забой кормящих самок и детенышей, а также таких, ставших редкостью в Арктике видов, как бискайский и серый киты. Было запрещено также неэкономично использовать китовые туши, то есть требовалось утилизировать не только китовый жир, но также мясо и кости. Комиссия потребовала тщательного инспектирования и регулярной проверки неукоснительного выполнения разработанных ею правил.С 1946 года, когда на специальной международной конференции в Вашингтоне была учреждена Международная комиссия по китобойному промыслу, эта организация собирается ежегодно для пересмотра разработанных ею ограничений с учетом последних статистических данных и результатов научных исследований. Бесспорно, что регулирование китобойного промысла должно основываться на достоверных данных о численности поголовья китов, их географическом распределении и миграциях, о возможностях воспроизводства поголовья, возрастном составе и динамике размножения. Поэтому Комиссия систематически консультируется с биологами, входящими в ее научный комитет, и если бы рекомендации и предостережения, высказанные ими еще в 50-х годах нашего века, больше принимались во внимание китобоями, то поголовье южных синих китов и финвалов, без сомнения, не сократилось бы до такой степени, до какой оно было доведено в последние годы. В то же время Комиссия не может не считаться с потребностями всей китобойной промышленности в целом, куда вложены большие капиталы, вовлечены суда и рабочая сила. В результате Комиссия нередко сталкивается с проблемами, решить которые не так-то легко. В этой главе делается попытка показать, каким образом получается информация о состоянии мирового поголовья китов и как эта информация используется для регулирования китобойного промысла.

Развитие науки о китах

Большая часть общих сведений о естественной истории китов была собрана до появления паровых китобойных судов. Киты и дельфины, выброшенные на берег, дали материал для труда Джона Хантера, изданного в 1787 году под названием «Замечания о строении китов». Эта книга была первым серьезным трудом по анатомии китов и образцом их точного описания. И до сих пор выброшенные на берег китообразные дают материал для важнейших сведений о систематике и географическом распределении этих животных. Так, киты, найденные на побережье Англии, были изучены сотрудниками Британского музея (Отдел естественной истории), и полученные ими данные легли в основу работ Хармера (1927) и Фрезера (с 1934 по 1953 год).Два морских врача, плававшие на китобойцах, Бил (1839) и Беннетт (1840), опубликовали весьма ценные сообщения, касающиеся кашалотов. Один из капитанов-китобоев, Уильям Скорсби-младший, рассказал в своем труде (1820) о гренландском настоящем ките, в сущности, все то, что мы янаем о нем сегодня, а капитан Скеммон в своей книге, изданной в 1874 году, кроме массы разнообразных данных о китах вообще, приводит фундаментальные сведения о серых китах.Наблюдения капитанов китобойных судов и их бортовые журналы дали возможность исследователям Маури (1852), Болоу (1896) и Таунсенду (1935) составить карты географического распределения китов. Особенно ценна карта Таунсенда. Теперь же, когда китобойный промысел оснащен последними достижениями техники, зоологи могут проводить обследования китов на береговых станциях и плавучих базах-фабриках: современные способы разделки китовых туш позволяют оставлять гигантские скелеты китов в целости, что дает возможность подробно изучать, обследовать и обмерять их.Ряд исследований посвящен различным видам усатых китов Северной Атлантики (Саре, 1875; Тру, 1904), а также серым китам и сейвалам северной части Тихого океана (Эндрьюз, 1914, 1916). Майор Барретт-Гамильтон, обобщивший в своей книге (1925) результаты работ на острове Южная Георгия в 1913 году, положил начало изучению южных китов. Однако подлинно научный фундамент для всех современных исследований в этой области заложили Макинтош и Уиллер книгой «Южные синие киты и финвалы» (1929), написанной на материале обследования 1600 скелетов китов, которое они проводили на Южной Георгии и береговых станциях Южной Африки. За трудом Макинтоша и Уиллера последовали аналогичные работы Мэттьюза о китах-горбачах, сейвалах и кашалотах, появившиеся в печати в 1937 и 1938 годах. Исследования, проводившиеся на Южной Георгии и на побережье Южной Африки, явились частью детальной программы океанографических исследований, намеченной Комитетом «Дискавери», который был учрежден в 1924 году для наблюдения за использованием морских ресурсов на Фолклендских островах (Великобритания).Успешная экспедиция «Челленджера» (1872 — 1874) способствовала усилению интереса к океанографии вообще, и с каждым последующим годом становилось все более ясно, что рациональное использование и сохранение морских ресурсов (таких, как киты, например) могут быть обеспечены только при условии познания взаимосвязей между физическими и химическими характеристиками водных масс и различными биологическими системами.Когда в 30-х годах XX века в практику китобойного промысла были введены плавучие базы-фабрики, исследования под эгидой Комитета «Дискавери» охватили всю Антарктику. Эти исследования дали возможность изучить далекую Антарктику лучше, чем любой другой водный бассейн в мире. Сначала океанографические работы проводило исследовательское судно «Дискавери», которым некогда командовал капитан Скотт, затем — суда «Дискавери-II» и «Уильям Скорсби». Последнее представляло собой небольшое судно, построенное по образцу китобойных, и хотя было предназначено главным образом для мечения китов, выполняло и океанографические наблюдения, используя приборы для взятия проб океанской воды и планктона, аналогичные тем, что были на «Дискавери-II»; кроме того, оно производило и траловые работы. Результаты деятельности Комитета «Дискавери» (некоторые из них будут упомянуты далее) были использованы Национальным институтом океанографии, созданным в Англии в 1949 году.Почти одновременно с исследовательской работой Комитета «Дискавери» исследования, посвященные китам, велись и в Норвегии, но там они имели главным образом статистический уклон.Исследования в Норвегии были начаты Ристингом, который занимался изучением географического распределения китов и их внутриутробного развития. Продолжили и расширили эти исследования Йорт, Ли и Рууд, издавшие начиная с 1932 года целую серию статей. Проанализировав статистические данные о забое китов в тех или иных местах и о перемещениях плавучих баз-фабрик, они разделили антарктические воды на шесть областей китобойного промысла, взяв за основу наличие в них полосатиков, особенно синих китов. В итоге этих работ в 1934 году в Норвегии был образован Государственный институт по изучению китообразных. Еще ранее, в 1929 году, был создан Комитет по статистике китобойного промысла в Осло; с тех пор он ежегодно издает сборник «Международная статистика китобойного промысла», имеющий основополагающее значение для всех исследований в этой области, в какой бы части земного шара они ни проводились.Вскоре и другие государства, в той или иной мере занимающиеся китобойным промыслом, стали формировать группы исследователей или организации для изучения китообразных. До второй мировой войны этим активно занималась Германия. В Японии в 1946 году основан Институт по изучению китообразных, занимающийся широкими исследованиями Антарктики и северной части Тихого океана. Расширение советского китобойного промысла в тех же морях и океанах стимулировало разнообразные исследования советских ученых в этой области. Особенно активно этими проблемами занимаются Всесоюзный научно-исследовательский институт морского рыбного хозяйства и океанографии и Академия наук СССР.В Нидерландах, стране, совсем недавно включившейся в антарктический китобойный промысел, в 1947 году создана Рабочая группа по изучению китов, которая теперь вошла в состав Зоологической лаборатории при Амстердамском университете. В Канаде биологи из Исследовательского института прибрежного рыболовства с 1948 года изучают китобойный промысел у восточного и западного побережий своей страны. Во Франции, занимающейся преимущественно ловом китов-горбачей в своих колониальных водах, в 1950 году учреждена Биологическая лаборатория по изучению китов и прочих морских млекопитающих при Национальном музее естественной истории.С 1949 года изучение горбачей ведется в Новой Зеландии (сотрудниками ее университетов совместно с Морским департаментом), а с 1951 года — также и в Австралии, где этим занимается Организация по научно-промысловым исследованиям. С 1956 года, когда в Калифорнии возобновился китобойный промысел, Служба рыбного и лесного хозяйства США начала вести наблюдения за китовым поголовьем. Все названные выше государства являются членами Международной комиссии по китобойному промыслу.Юго-восточная часть Тихого океана — одна из наиболее важных областей охоты на китов, особенно кашалотов. Здесь работают китобои из Чили и Перу под контролем Постоянной комиссии по эксплуатации и сохранению морских ресурсов Южной Океании. Эта комиссия была образована в 1952 году, и в нее вошли представители Чили, Эквадора и Перу.Научные исследования, касающиеся китобойного промысла в этом районе, были начаты в 1958 году под руководством Сельскохозяйственной и продовольственной организации (ФАО) при ООН. Исследовательская работа в Чили ведется под эгидой министерства сельского хозяйства и Чилийского университета, в Эквадоре она осуществляется Национальным институтом рыболовства, в Перу — Институтом моря. В 1961 году ФАО совместно с Международной комиссией по китобойному промыслу производила оценку поголовья арктических усатых китов.

Океанография и китобойный промысел

Большие киты — животные мигрирующие, и поиски пищи — один из основных факторов, обусловливающих их передвижение. Области, в которых откармливаются стада южных китов, расположены к югу от так называемой линии антарктической конвергенции, то есть линии, где происходит опускание холодных поверхностных антарктических вод под более теплые субантарктические водные массы. Эта линия была нанесена на карту благодаря трудам участников экспедиций на судах Комитета «Дискавери», изучавших циркуляцию водных масс в южной части Мирового океана.Хотя линия антарктической конвергенции и не проходит строго по параллели, как, например, южный полярный круг, тем не менее именно она фактически очерчивает границы Антарктики, для которой характерно высокое содержание в поверхностных слоях первичной продукции — фитопланктона, то есть одноклеточных растений. На этих обширных пастбищах пасется множество зоопланктонных организмов, включая основную пищу китов — южный криль (Euphausia superba); это океанские креветки, даже в зрелом возрасте имеющие в длину не более 5 — 6 сантиметров. В течение лета значительная часть южных синих китов, финвалов и горбачей направляется в Антарктику на откорм, причем пищу их составляет исключительно криль. Скопления криля на поверхности воды в это время настолько плотны, что вода из-за них местами меняет цвет, причем такие пятна могут быть от метра до километра в диаметре; в этих местах усатые киты находят себе столь обильную пищу, что наполненный желудок синего кита может вмещать единовременно до двух тонн криля (Кларк, 1954).В монографии Марра (1962), посвященной главным образом географическому распределению криля, использовано несколько статей о криле из «Отчетов» Комитета «Дискавери». Макинтош в своей работе (1965) показал, насколько области океанского китобойного промысла, очерченные Йортом, Ли и Руудом, совпадают с местами концентрации криля, обозначенными на картах, выполненных Марром. То же самое убедительно продемонстрировал еще раньше Харди на материале одного участка китобойного промысла у острова Южная Георгия (Харди и Гунтер, 1935).Криль большей частью сосредоточивается между кромкой морских льдов и изотермой 4°, а с приходом лета, когда кромка льда отступает, расширяя тем самым пространства, изобилующие крилем, океанские плавучие фабрики направляются к югу вслед за китами.Криль играет важную, можно сказать основную роль в экономике антарктических водных бассейнов, так как он служит пищей не только для усатых китов, но и для пингвинов и тюленей-крабоедов, которые также обитают в морских льдах. Кроме того, криль почти наверняка представляет собой одно из звеньев некоей загадочной пищевой цепи, в которую входят и кальмары, в изобилии обитающие летом в Антарктике, где их, в свою очередь, в огромных количествах поглощают кашалоты. Однако теперь, когда поголовье усатых китов сильно истощено1, запасы криля в южных морях должны восстановиться. Может быть, столь обильная пища существенно ускорит восстановление поголовья усатых китов — особенно при условии тщательного регулирования охоты на них. Может быть, тюлени-крабоеды, которых уже и сейчас считают самым многочисленным из всех видов тюленей, расплодятся еще больше и смогут стать объектом промысла, хотя добыча их и связана с определенными трудностями, так как они обитают в очень отдаленных областях, у самых берегов Антарктиды. Возможно, что будет добываться и непосредственно криль — сетями, либо насосами, либо тем и другим вместе, и со временем его начнут перерабатывать на плавучих фабриках в муку, масло или некую съедобную пасту. Правда, это будет зависеть от того, сумеют ли механические «киты» столь же хорошо выискивать в морях скопления криля, как это делают живые.

1 Теперь уже и финвалы основательно выбиты, и немногочисленные китобойные флотилии, еще продолжающие промысел в Антарктике, гоняются главным образом за сейвалами, которыми ныне представлены некогда обильные ресурсы китобойного промысла. — Прим. ред.

Изучением питания китов и среды их обитания занимались не только англичане по программе Комитета «Дискавери», но и норвежцы (Рууд, 1932), а также японцы (Насу, 1957 — 1963; Уда и его помощники, 1954 — 1962; Немото, 1959, 1962). Однако теперь назрела необходимость перейти к изучению современного состояния поголовья китов. Материалы для таких исследований можно черпать из различных источников: это статистические данные китобойного промысла; обследование скелетов китов на береговых китобойных станциях и прибрежных плавучих фабриках; мечение китов; непосредственные наблюдения за китами с кораблей, самолетов и вертолетов и, наконец, — просто с берега.

Статистические данные о китах

Статистику о китах надо использовать очень осторожно, так как она основана на данных изучения убитых китов наиболее ценных видов, а пойманные экземпляры не всегда являются образцами, наиболее характерными для всего поголовья. Тем не менее из наблюдений, проведенных на судах «Дискавери-II» и «Уильям Скорсби», Макинтош (1942) сделал вывод, что видовой состав поголовья южных китов в летние сезоны 30-х годов XX века подчинялся следующей пропорции: на каждые пятнадцать синих китов — семьдесят пять финвалов и десять горбачей. Синий кит — вид наиболее ценный. Статистические же данные китобойного промысла за годы перед второй мировой войной и после нее говорят об уменьшении доли синих китов в этой пропорции; уменьшилась также и добыча синих китов за каждый рабочий день сезона, а этот показатель, хоть и с некоторыми оговорками, дает представление об общей численности того или иного вида.Явные признаки перелова синих китов, подкрепленные биологическими свидетельствами, побудили Международную комиссию по китобойному промыслу уменьшить норму допустимого вылова на период 1953 — 1956 годов с 16 000 единиц условных синих китов (что составляет примерно две трети среднего предвоенного улова) до 14 500 единиц. Единица синих китов — величина, основанная на том количестве ворвани, которое добывается в среднем из одного синего кита. Исходя из этого критерия, один синий кит равен двум финвалам, двум с половиной горбачам или шести сейвалам.Другой мерой по охране китов было постепенное перенесение даты начала охоты на синих китов в Антарктике на более поздние сроки. Так, в 1953 году было разрешено начать охоту с 16 января, а в 1955 году — только с 1 февраля. Статистика показывает, что к концу китобойного сезона синих китов добывают меньше, чем в его начале, так как они появляются в Антарктике раньше, чем другие виды, и раньше других уходят оттуда. Статистика показывает также, что под конец охотничьего сезона в местах китобойного лова остается мало беременных самок. С другой стороны, чем дольше находятся усатые киты в богатых пищей областях, где и ведется охота на них, тем больше они нагуливают жира и тем больше ворвани можно получить с одной особи.Вследствие ограничений на добычу синих китов в общем улове заметно начала преобладать доля финвалов, и в результате начиная с 1956 года добыча финвалов на один рабочий день охотничьего сезона также стала падать. Эта тенденция все усиливалась, несмотря на неуклонное повышение производительности китобойных судов, размеры и мощность которых все увеличиваются. Появились и другие признаки перелова финвалов. Все это привело к необходимости принять новые и более решительные меры для сокращения лимитов на вылов китов в Антарктике.Немалым достижением Международной конвенции по китобойному промыслу (1946) было то, что она вменила в обязанность учрежденной на ее основе Комиссии установить лимиты на добычу китов в Антарктике. Но практическому соблюдению этих ограничений серьезно препятствует тот факт, что до сих пор продолжает существовать лишь общий лимит в единицах синих китов. Ограничение сроков охотничьего сезона или даже полное запрещение охоты на некоторые виды усатых китов (например на южных синих китов и горбачей) в какой-то мере обеспечивает их защиту, но государства — члены Комиссии пока еще не смогли (из-за технических трудностей) прийти к соглашению об отдельных квотах для каждого вида, а без таких квот эффективный контроль состояния поголовья китов осуществляться не может1.

1 Недостаточная эффективность всех этих мер усугубляется тем, что практически не существовало надлежащего международного контроля за выполнением обязательств, накладываемых Международной комиссией, по китобойному промыслу. — Прим. ред.

Изучение китовых туш

Существенные сведения о возможности воспроизводства поголовья китов приносит биологическое обследование китовых туш. Исследование яичников, обмеры плода на разных стадиях его развития, наблюдения за грудными детенышами и молодыми китами, у которых только что окончился период лактации (то есть питания материнским молоком), обмеры и обследование взрослых самок в период беременности, в период кормления и в период отдыха — все это помогло биологам установить, что спаривание у усатых китов обычно происходит в низких широтах, в зимнее время, и что период беременности длится около года. Наблюдения показывают, что у самок синих китов и финвалов (Макинтош и Уиллер, 1929; Лооз, 1961), сейвалов (Мэттьюз, 1938; Мицуэ и Дзимбо, 1950) и китов-горбачей (Мэттьюз, 1937; Читтлборо, 1958) этот период длится от десяти до двенадцати месяцев. Все виды китов производят на свет только по одному детенышу. Двойни весьма редки, и выживают ли в таких случаях оба детеныша — неизвестно.Точно установлено, что период лактации у синих китов, финвалов и сейвалов длится около семи месяцев, после чего самки отдыхают до следующего периода спаривания. Детеныши горбачей питаются материнским молоком, по-видимому, десять-одиннадцать месяцев. Таким образом, половой цикл самок усатых китов обычно занимает два года. Тем не менее в 30-е годы, то есть в период самого интенсивного промысла, был отмечен рост рождаемости синих китов и финвалов: процент беременных самок от общего числа взрослых самок (при том же двухгодичном половом цикле) вырос с 50 до 80. Макинтош (1942) предположил, что такой рост рождаемости был реакцией на истребление. Во время второй мировой войны рождаемость снизилась, а после войны, с возобновлением океанского китобойного промысла, снова стала расти, и к 1950 году опять была достигнута величина 80%. Есть и другое объяснение — предшествующее уменьшение поголовья китов повлекло за собой резкое увеличение запасов криля (Лооз, 1962). 80% беременных самок от общего числа взрослых самок — величина, соответствующая, видимо, максимальному уровню рождаемости для синих китов и финвалов. Эта цифра означает, что каждая самка производит на свет за два года трех детенышей.По всей видимости, у кашалотов половой цикл длиннее, чем у усатых китов, — они производят одного детеныша в три года: беременность самки у них длится шестнадцать месяцев, следующие тринадцать месяцев занимает период лактации и около семи месяцев — отдых (Кларк, 1956). По мнению Осюми (1965), период лактации у кашалотов может продолжаться даже двадцать четыре — двадцать пять месяцев.Изучение яичников китов и различные опыты позволили биологам определить, при какой длине тела те или иные виды китов достигают половой зрелости. Например, у самок южных синих китов и финвалов эта величина колеблется между 20 и 26 метрами. У самцов обоих видов половая зрелость наступает при длине тела меньшей примерно на метр. Северные синие киты, финвалы и сейвалы достигают зрелости при несколько меньшей длине, чем южные (Омура, 1950; Юнсгор, 1952; Пайк, 1953; Райс, 1963), и это — одна из причин, по которым биологи предполагают, что южные и северные усатые киты практически не смешиваются.Сопоставление предполагаемой средней длины китов, при которой наступает половая зрелость, со статистическими данными о длине пойманных в Антарктике китов показало, что перед войной процент неполовозрелых особей в общем вылове синих китов из года в год увеличивался, а после войны начала расти и доля молодых особей в вылове финвалов. Одновременно стало отмечаться устойчивое уменьшение средней длины кита в улове. Это было расценено как признак перелова.С другой стороны, увеличение доли молодых особей в общем вылове можно рассматривать и как признак роста воспроизводства поголовья. Однако Лооз (1962) указывает на то обстоятельство, что устойчивое увеличение процента молодых китов, о котором свидетельствуют данные вылова синих китов и финвалов, не может означать увеличение воспроизводства, так как у китов, которые при каждых родах приносят всего по одному детенышу, пополнение стада зависит прежде всего от доли имеющихся в стаде взрослых самок, а эта доля прогрессивно уменьшалась.Знание средней длины тела кита, при которой наступает половая зрелость, помогло установить минимально допустимые размеры подлежащих забою китов (так, например, были учтены различия в длине половозрелых особей южных и северных китов).Ограничения в размерах «убойных» китов должны быть особенно эффективны по отношению к кашалотам. Этот вид китов — полигамный, поэтому далеко не все самцы необходимы для воспроизводства поголовья. Самцы кашалотов обычно значительно крупнее самок, поэтому разрешенные для промысла кашалотов минимальные размеры, то есть 11 метров для береговых станций и 13 метров для океанских плавучих баз, — весьма надежная гарантия сохранности самок. Но, к сожалению, эти правила по отношению к кашалотам соблюдаются по-настоящему далеко не всегда.

Мечение китов и оценка поголовья

Мечение китов дает точную информацию о миграциях и локальных передвижениях, а это помогает определить численность поголовья разных видов китов. Мечение помогает также контролировать смертность и проверять методы определения возраста китов. Возможно, что этот метод позволит нам больше узнать о жизни китов, особенно если мы научимся метить большее число животных в определенный, точно известный период их жизненного цикла, скажем, в грудной период.Мечение состоит в следующем. В кита стреляют из ружья дротиком из нержавеющей стали, на котором стоит номер серии. Тот, кто найдет метку в теле убитого кита и вернет ее в указанное место, получает за это вознаграждение.Мечение китов было начато в 1926 году Комитетом «Дискавери». Уже в 1939 году в Антарктике было помечено более 5000 особей, причем большинство из них — членами экспедиции на судне «Уильям Скорсби» (Рейнер, 1940). После второй мировой войны к этой работе подключились исследователи других стран; в южном полушарии она велась по международной программе, которая координировалась Британским национальным институтом океанографии.Статистические данные о китобойном промысле в различных местах и в разные времена года, изучение упитанности китов, находящихся на них паразитов и т. д. — все это косвенным образом свидетельствует о длительных сезонных миграциях усатых китов. Так, удалось установить, что лето они проводят в холодных широтах, где есть обильная пища, а с наступлением зимы перемещаются в тропики и субтропики, где выметывают потомство, хотя в этих местах (как показывает обследование желудков китов на береговых станциях) они находят чрезвычайно скудную пищу, а иногда и вовсе не находят.Однако относительно горбачей мечение дает не косвенную, а непосредственную информацию. Так, возвращенные метки показывают, что с окончанием лета южные горбачи покидают полярные льды и направляются к экватору, двигаясь вдоль береговой линии всех континентов южного полушария. Такое сезонное вдольбереговое перемещение китов было обнаружено путем непосредственного наблюдения с самолета у западного побережья Австралии (Читтлборо, 1953). а также с каботажных судов, с маяков и самолетов у Новой Зеландии (Добин, 1955, 1966). Там было обнаружено шесть стад китов, занимавшихся выметыванием потомства (речь идет о восточноавстралийской группе, которая включает китов, встречающихся у Новой Зеландии и у тропических островов к северу от нее). Это значит, что до 1963 года, когда государства — члены Международной комиссии по китобойному промыслу договорились о полном запрещении охоты на китов-горбачей в южном полушарии, тропические китобойные базы зимой охотились на тех же китов, на которых охотились океанские плавучие базы в Антарктике летом. Далее: когда шесть отдельных стад китов находятся в Антарктике в местах откорма, они составляют обособленные сообщества, между которыми не происходит практически никакого обмена. А это означает, что стадо китов-горбачей, подвергшееся сильному истреблению в одной китобойной зоне Антарктики, едва ли может быть восполнено из стада, обитающего в другой зоне. Поэтому поголовье горбачей значительно поредело, несмотря на различные ограничения охоты на них, действовавшие до 1963 года.С помощью мечения были получены достоверные сведения относительно миграций финвалов. Так, финвалы, меченные в Антарктике, были встречены у берегов Южной Африки; особи, меченные в умеренно теплых водах около Чили, были обнаружены в атлантическом секторе Антарктики, и, наконец, туда же, в Антарктику, вернулись киты, меченные около Бразилии.График, на котором показано, сколько больших усатых китов видели за каждый месяц участники циркумполярного плавания «Дискавери-II», представляет собой плавную одновершинную кривую, где пик приходится на февраль, а минимум — на июнь, что дает неопровержимо убедительную картину миграций (Макинтош и Браун, 1956). Данные этих наблюдений позволяют также приблизительно оценить плотность популяций южных усатых китов в 30-е годы нашего века. Результаты мечения свидетельствуют о том, что синие киты и финвалы упорно возвращаются в одну и ту же часть Антарктики (Рейнер, 1940; Браун, 1954), но не держатся обособленными стадами, как горбачи, а широко распространяются по всей акватории этой части и в значительной степени смешиваются между собой (Браун, 1962). Йорт, Ли и Рууд, выделяя шесть китобойных зон, основывались скорее на наличии синих китов, чем финвалов. Однако позднее появились данные, свидетельствующие о том, что между отдельными стадами, выметывающими потомство в этих зонах, существуют различия в содержании йода в ворвани (Лунд, 1951), в длине тела (Лооз, 1960), а также различия в группе крови, обнаруженные Фуджино по данным серологических исследований (1964). Эти исследования представляют собой попытку подойти к проблеме оценки численности поголовья китов с генетической точки зрения. Такой подход обещает быть плодотворным.Возможно, как предполагает Браун (1959), имеется несколько разных стад синих китов и финвалов, которые летом, в период откорма, смешиваются, а зимой, уходя в места выметывания потомства, снова разделяются. До сих пор неизвестно, где именно находятся эти места. Некоторое количество синих китов и финвалов было поймано с тропических китобойных баз, хотя считается, что синие киты заплывают ближе к экватору, чем финвалы.Браун в общем присоединяется к мнению, что в зимнее время ареал обитания синих китов и финвалов охватывает необъятную площадь — от кромки льдов до тропиков (Хармер, 1931; Макинтош, 1942). При этом он основывается на анализе материалов непосредственных наблюдений за большими полосатиками, собранных по программе Национального института океанографии моряками с торговых судов (Макинтош, 1952, 1966).Однако при этом Браун фиксирует наличие значительных групп полосатиков вне высоких широт, а Уиллер (1946) сообщает данные, позволяющие предположить, что зимой стада больших полосатиков держатся вдали от земли и от судоходных трасс. В то же время Кларк (1962) в результате наблюдений, сделанных весной у берегов Чили, заключил, что по крайней мере некоторые стада финвалов перемещаются в поисках пищи вдоль зоны подъема глубинных вод, но не с той ее стороны, что примыкает к суше, а со стороны океана. Возвращаясь к летним миграциям синих китов и финвалов в полярные моря — на север и на юг, следует заметить, что некоторая их часть остается на лето в более низких широтах. Как велика эта часть — пока неизвестно, но результаты голландской программы наблюдений за китами с торговых судов, аналогичной английской программе, заставляют думать, что она не так уж незначительна (Слипер, ван Утрехт и Наактгеборен, 1964).Что касается кашалотов, то пока мечение существенной информации об их миграциях не принесло. Однако следует упомянуть о работе Фуджино (1963). Сопоставив результаты мечения кашалотов, обитающих в районе Алеутских островов, с результатами анализа крови этих китов, он показал, что этот подвид мигрирует к Японии и там смешивается с другим подвидом.Общее представление о миграциях кашалотов дают карты Таунсенда (1935), где указана величина улова во времена парусных китобойных судов в различные месяцы, и выполненный Гилмором (1959) новый вариант этих карт, отражающий данные о добыче кашалотов в настоящее время. По выражению Мэттьюза (1938), «штаб-квартира этого вида находится в тропиках», и в каждом полушарии летом ареал обитания кашалотов расширяется в направлении холодных широт, а зимой, когда они возвращаются к экватору, суживается снова.Продолжительность полового цикла у кашалотов несколько варьирует, но, как правило, спаривание у кашалотов происходит ранней весной в тропиках, детеныши же появляются на свет в умеренно теплых водах в середине лета следующего года. Пространственное обособление северных и южных стад, как это имеет место у полосатиков, у кашалотов отсутствует, и, хотя интервал между пиками сезонов размножения на севере и на юге составляет шесть месяцев (Кларк, Агуайо и Палиса, 1964), из этого вовсе не следует, что кашалоты, перемещающиеся из одного полушария в другое, не могут изменить свойственный им ритм размножения (Кларк, 1956). В настоящее время нет убедительных доказательств того, что кашалоты северных секторов Атлантического, Тихого и Индийского океанов Изолированы в этом смысле от кашалотов южных секторов. Однако, поскольку самки кашалотов не заплывают дальше 40° северной и южной широты, мы вправе предполагать, что между кашалотами, обитающими в этих океанах, есть различие, хотя в чем именно состоит это различие, до сих пор еще не установлено. Некоторая часть кашалотов-самцов заплывает в полярные моря, и возможна, что в ходе летних путешествий в Антарктику отдельные особи попадают из одного океана в другой и таким образом поддерживается генетический обмен. После второй мировой войны промысел кашалотов-самцов в Антарктике интенсифицировался, что привело к устойчивому уменьшению длины их тела. Из этого факта Юнсгор (1960) сделал вывод, что стадо в Антарктике обновляется от сезона к сезону за счет иммиграции относительно молодых кашалотов.

Определение возраста китов

Методам определения возраста китов уделяется большое внимание, так как с их помощью можно установить возрастной состав того или иного стада, проследить, как отражается на нем промысел, получить данные о смертности китов по разным возрастным категориям. Вся эта информация необходима для начатой в последние годы работы по оценке численности поголовья китов в целом.Не все исследователи, однако, согласны с данными о возрасте китов, которые получены имеющимися на сегодня способами; многие считают, что относительный возраст китов поддается более точному определению, чем фактический. Так, Макинтош и Уиллер (1929) установили, что возраст самок синих китов и финвалов можно узнать по числу рубцов, corpora albicantia, остающихся в яичниках самки в результате овуляции1. У самок других млекопитающих эти рубцы постепенно исчезают, а у самок усатых китов они сохраняются в продолжение всей жизни. Лооз (1961) приводит различные оценки скорости накопления тел овуляции, corpora lutea, за год; сам он считает, что у финвалов оно составляет 1,4.

1 Рубцы эти остаются после частичного отделения желтого тела, corpora lutea, которое со временем перерождается в плотное белое тело, corpora albicantia. — Прим. ред.

Рууд (1940, 1945) и Томилин (1945) показали, что на пластинах китового уса имеются поперечные скульптурные полосы, количество которых с возрастом увеличивается. Рууд даже изобрел механическое приспособление, с помощью которого можно нащупать эти образования. Он считает, что каждая такая скульптурная полоска соответствует году жизни и возникает как результат ежегодного миграционного цикла, в котором чередуются периоды питания и голода. Поскольку пластины китового уса постепенно изнашиваются на концах, этим методом можно пользоваться лишь для определения возраста сравнительно молодых особей; но зато он дает возможность определить возраст самок, недавно достигших половой зрелости (считается, что у финвалов, например, зрелость наступает к 3 — 5 годам), то есть именно в тот период, для которого метод обследования яичников непригоден, поскольку накопление в них тел овуляции начинается лишь после наступления половой зрелости.Третий метод, позволяющий определять возраст китов, причем обоего пола, был предложен Парвесом (1955). Он обнаружил, что коническое роговое образование в виде пробки, расположенное в слуховом проходе кита между средним и наружным ухом, состоит из ряда пластинчатых наслоений, нарастающих одно поверх другого, которые можно сосчитать, если разрезать такую пробку вдоль. Число таких наслоений позволяет судить о возрасте кита. Парвес и Маунтфорд (1959) предположили, что, поскольку эти наслоения имеют эпидермальное происхождение, они могут отражать некие внутренние периоды линьки.Некоторые исследователи пытались сопоставить данные о возрасте, полученные при обследовании яичников, пластин уса и слуховых пробок. По их мнению, накопление corpora albicantia за год, характеризующееся величиной 1,4, должно соответствовать двум наслоениям, образующимся за год на слуховой пробке. Однако данные мечения говорят об ином. Возвращенные метки позволяют точно установить время, прошедшее между мечением кита и его поимкой; подсчет наслоений, образовавшихся за это время на слуховой пробке, показывает, что за год появляется не ровно два слоя, а один полный и один неполный (Осюми, 1964).Изучение стадий образования последнего наслоения у различных экземпляров китов в различные месяцы позволяет считать твердо установленным, что за год у финвалов нарастает одно такое наслоение (Ичинара, 1966; Роу, 1967). У некоторых экземпляров слуховые пробки имели восемьдесят и более наслоений; из этого можно сделать предположительный вывод, что финвал может прожить восемьдесят и более лет.У кашалотов такой слуховой пробки нет, но их возраст можно определить по зубам: этот метод был предложен Лоозом (1952)1. Если посмотреть на зуб кашалота, распиленный вдоль, то видно, что дентин состоит из слоев, число которых несомненно увеличивается с возрастом. Нисиваки, Хибия и Осюми (1958), сопоставив данные о длине тела кита и количестве тел овуляции, предположили, что за год нарастают два слоя дентина. Однако позже, в 1963 году, Осюми, Касуя и Нисиваки, проанализировав данные мечения (таким же образом, как в случае изучения слуховых пробок), показали, что за год не может образоваться два слоя дентина. Сведения о состоянии последнего слоя дентина по сезонам позволяют полагать (как и в отношении наслоений на слуховых пробках у финвалов), что за год на зубах кашалотов нарастает лишь один такой слой. Однако в недавно опубликованных трудах Гембелла и Гржегоржевской (1967), также посвященных сезонным изменениям в образовании дентина, снова утверждается, что в течение года нарастает два слоя. Таким образом, этот вопрос так и не решен окончательно до сих пор.

1 Следует заметить, что метод определения возраста по наслоениям цемента на зубах водных млекопитающих, в частности моржа, был предложен значительно раньше К. К. Чапским (1941). — Прим. ред.

На Азорских островах туши китов еще и сейчас вытаскивают из воды на сушу с помощью примитивного ручного ворота.

Вид на Грютвикен с горы Дуз (Южная Георгия). На переднем плане — исследовательское судно «Дискавери».

Вверху — морская научно-исследовательская станция на острове Южная Георгия, 1925 год. Это здание, в котором находились лаборатории и жилые помещения для сотрудников, было построено в непосредственной близости от китобойной станции. Впоследствии оно сгорело. Внизу — лаборатория морской станции, где велись биологические исследования и делались химические анализы проб морской воды.

«Дискавери-II» — английское судно, предназначенное для океанографических исследований. Совершило ряд экспедиций в Антарктику. В 1945 году передано в ведение Национального института океанографии.

«Тёсю Мару-5», один из первых японских китобойцев, буксирует к берегу несколько убитых финвалов.

Японский гарпунер наводит на финвала гарпунную пушку.

Океанская плавучая фабрика, идущая на «полных парах».

Один из последних синих китов, забитых у берегов Исландии. Тушу кита поднимают по слипу на разделочную площадку береговой станции.

Разделка головы кашалота на норвежской плавучей фабрике в Антарктике, 1966-67 год. На нижней челюсти кашалота видны зубы.

Разделка туши кита на японской плавучей фабрике. Рабочие отделяют от туши голову и снимают с нее слой жира.

Туши финвалов на платформе японской плавучей фабрики. Вверху — туши уже на платформе, рабочие приступают к их разделке. Внизу — тушу финвала втаскивают на платформу по слипу.

Голова гигантского финвала на платформе плавучей фабрики; самое начало процесса разделки.

Вечером после охоты. К борту китобойца подтянуты туши забитых кашалотов; на носу судна видна гарпунная пушка.

Японская плавучая фабрика; рабочие промывают пласты китового жира, предназначенные для изготовления китового бекона.

Огромный кусок амбры, второй по величине за всю историю китобойного промысла: он весит около 400 килограммов.

Стая гринд, пригнанных к берегу и забитых китобоями на Фарерских островах.

Извлечение внутренностей из туши кита. Из печени, поджелудочной железы и других внутренних органов получают различные биофармацевтические продукты.

Бутылконосый дельфин, выпрыгнувший из воды, чтобы получить рыбу у своего дрессировщика.

Косатки гораздо реже, чем дельфины, содержатся в неволе, но проявляются незаурядные способности к обучению. Как видно, эта большая косатка, обученная играть в воде с мячом, и сама получает от этого удовольствие.

Зубы косатки. Глядя на них, понимаешь, почему это животное получило название кита-убийцы. При этом косатка мирно позволяет дрессировщику класть рыбу прямо себе в пасть, не причиняя ему ни малейшего вреда.

Четыре дрессированных дельфина одновременно перепрыгивают через перекладину над бассейном.

Косатка Наму везет своего дрессировщика Тэда Гриффина.

Ручная белуха в аквариуме. На верхнем фото видны пузырьки, выходящие из дыхала животного; обычно пузырьки выделяются тогда, когда белуха подает определенные сигналы. Хорошо заметна куполообразная форма морды белухи. Внизу — та же белуха, но с несколько изменившейся формой морды; возможно, это связано с изменением фокуса эхолокационного луча, посылаемого животным.

Ложная косатка в океанариуме в Майами во время кормления. Чтобы получить из рук дрессировщика рыбу, животное выпрыгивает из воды на высоту до 6 метров.

Дрессировщица вместе со своим подопечным в бассейне; они очень довольны друг другом.

Изображения китов в старинных книгах. Вверху — гравюра из книги Геснера (по-видимому, рисунок заимствован из трактата Олауса Магнуса). В центре и внизу — гравюры из книги Дьюхерста; они скопированы с каких-то рисунков значительно более раннего происхождения. Киты, изображенные на них, — кашалоты, какими себе представлял их Дьюхерст.

Изображение кашалота на этом рисунке Уиллоби чрезвычайно напоминает гравюру 1598 года, на которой запечатлен кашалот, выброшенный на берег в Шевенингене. Вверху, слева, — эмбрион обыкновенного бурого дельфина; справа — морская свинья.

Необычное зрелище — ручная косатка и дельфины живут в одном бассейне. На воле косатки охотятся за дельфинами.

Иллюстрация из книги Уиллоби, изображен нарвал и его бивни. Пропорции тела животного совершенно искажены; кроме того, на рисунке у него два дыхала, в действительности же, как и все зубатые киты, он имеет одно дыхало. Внизу — череп нарвала снизу и сверху.

Охота на кашалотов в начале XIX века (фронтиспис к книге Била «Естественная история кашалотов», 1839 год).

Фронтиспис первого тома книги Скорсби, вышедшей в 1820 году. На первом плане справа — пробитое льдами судно «Эск», на котором плавал сам Скорсби слева — матросы, вытягивающие судно канатами на лед.

Китобои встретили стадо серых китов в Беринговом проливе (60-е годы XIX века).

Охота на дельфинов с яхты «Жирондель» — одной из исследовательских яхт, принадлежащих принцу монакскому Альберту I; гарпунеры стоят на гюйсах, под бушпритом судна.

Яхта «Принцесса Алиса». На ней принц монакский Альберт I ученый-естествоиспытатель, совершил ряд экспедиций во время которых проводил и наблюдения за китами и дельфинами.

Ручной дельфин выполняет сложное задание, пользуясь своим эхолокационным устройством: вслепую (на глаза животного надеты каучуковые полусферы) он плывет к цели и, нажимая на рычаг, звонит в колокольчик. Такие сложные операции требуют долгой и тщательной тренировки.

Памятник китобоям в Сандефьорде (Норвегия).

Старинная гравюра, изображающая китобойную флотилию в окружении фантастических животных.

Определение численности поголовья китов и китобойный промысел

К концу 50-х годов XX века в распоряжении ученых уже имелись достаточно надежные методы определения возраста китов, информация о возможностях воспроизводства поголовья тех или иных видов китов, подкрепленная богатым статистическим материалом о мировом китобойном промысле, собранным норвежскими исследователями. Все это дало возможность продвинуть вперед методы изучения динамики поголовья китов, произвести анализ состояния китового поголовья в условиях современного китобойного промысла, определить допустимые масштабы китобойного промысла, установить, как влияет на сохранение поголовья та или иная интенсивность промысла. Описать все эти методы подробно здесь нет возможности. Принципы, на которых они основаны, изложены Макинтошем (1965), а детальное описание их дано в Докладах Международной комиссии по китобойному промыслу (Чепмен, Аллен, Хольт и Галланд, 1964, 1965, 1966; Хольт и Галланд, 1964).Международная комиссия но китобойному промыслу приняла решение о разработке научно обоснованных методов оценки поголовья китов в Антарктике только в 1960 году. Еще задолго до этого члены научного комитета предупреждали о том, что синим китам и финвалам грозит истребление. Однако предупреждения эти оставались без последствий из-за разногласий между членами Комиссии и в результате квота на вылов китов в Антарктике, сниженная в 1956 году до 14 500 единиц синих китов, в 1958 году снова была повышена до 15000 единиц. Тогда обратились к трем высококвалифицированным специалистам по динамике китового поголовья из стран, не принимающих участия в антарктическом китобойном промысле, с просьбой проанализировать все доступные данные и доложить о результатах Комиссии к 1963 году. Эти ученые — доктор Д. Г. Чепмен (США), К. Р. Аллен (Новая Зеландия) и С. И. Хольт (Продовольственная и сельскохозяйственная организация при ООН).В китобойные сезоны 1960-61 и 1961-62 годов промысел не лимитировался, так как Комиссия не могла прийти к соглашению относительно лимитов вылова, однако на сезон 1962-63 года снова был установлен лимит в 15 000 единиц синих китов. Когда вышеназванные ученые представили Комиссии свой доклад, констатировавший резкое сокращение численности синих китов, финвалов и горбачей, Комиссия, опять-таки из-за разногласий, не смогла принять все их рекомендации, но все же значительно снизила лимит улова, доведя его до 10 000 единиц синих китов. Кроме того, была полностью запрещена охота на горбачей и синих китов южного полушария, кроме карликовых синих китов, обитающих в субантарктической зоне между 0 и 80° восточной долготы. Таким образом, улов усатых китов с этих пор мог состоять практически лишь из финвалов и сейвалов; однако, когда были подведены итоги китобойного сезона 1963 64 года, сказалось, что улов дал всего 8448 единиц синих китов. Эта цифра сняла возможность каких бы то ни было сомнений в точности и надежности оценки численности китового стада, так как комитет четырех (к трем ученым, вошедшим в него ранее, присоединился четвертый — Дж. А. Галланд, Англия) предсказал, что улов финвалов составит не более 14000 особей, то есть менее 10% общего улова; так оно и оказалось.Однако и в 1964 году Комиссия не сумела прийти к соглашению о резком сокращении улова, которое положило бы предел дальнейшему уменьшению поголовья китов, и снова закончила свою очередную сессию, не установив никакого лимита. В китобойный сезон 1964-65 года было добыто всего лишь 6980 единиц, и то благодаря тому, что основную долю улова составили сейвалы (20 000 особей).На сезон 1965-66 года Комиссия установила квоту в 4500 единиц, по реальный общий улов составил всего 4083 единицы, причем в это число вошли 17 558 сейвалов и всего 2312 финвалов. Наконец в 1966 году Комиссия пришла к единому мнению и приняла еще меньший лимит — 3500 единиц, то есть не больше того количества сейвалов и финвалов, которых можно выловить, не подвергая их поголовье опасности дальнейшего истощения. Тогда же Комиссия приняла решение о полном запрещении охоты на синих китов южного полушария для всех входящих в нее государств.

Перспективы китобойного промысла

После того как Комиссия установила квоту на вылов китов в Антарктике на сезон 1966-67 года, она приняла еще одно решение, гласившее, что общий улов 1967-68 года должен быть меньше, чем максимально допустимый улов финвалов и сейвалов вместе взятых. На своей сессии, состоявшейся в Лондоне в июне 1967 года, Комиссия установила квоту для Антарктики на 1967-68 год в 3200 единиц синих китов, исходя из полученных ею сведений, что общая цифра максимально допустимого вылова финвалов и сейвалов южного полушария составляет от 3100 до 3600 единиц. Это значит, что Комиссия стремилась не только предотвратить дальнейшее истребление китов, но и разработать меры для его восстановления, считая, что если со временем будет определен разумный масштаб китобойного промысла, то поголовье китов в Антарктике вырастет настолько, что цифру допустимого улова финвалов можно будет увеличить до 20 000 в год. Но каким бы рациональным ни стал промысел, он все же будет основываться скорее на забое сейвалов, чем финвалов. Поэтому было бы значительно правильнее, если бы заинтересованные государства договорились лимит улова, выраженный в единицах синих китов, заменить отдельными квотами на каждый из видов китов. Пока же оценка численности поголовья финвалов и сейвалов и прогнозирование возможного улова тех и других продолжаются, причем эти работы распространяются уже и на северное полушарие. В последние годы начат подсчет ресурсов кашалотов — как северных, так и южных. Весьма желательно было бы, если бы эти исследования велись в сотрудничестве с Постоянной комиссией по южной части Тихого океана.Международная комиссия по китобойному промыслу не смогла полностью устранить перелов усатых китов в южном полушарии, но все же ей удалось отдалить окончательный упадок большого китобойного промысла, который, не будь установленных ею ограничении, давно уже заглох бы. Ныне Комиссия взяла курс на рационализацию китобойного промысла во всем мире, что стало возможно благодаря исследованиям биологов и экспертов по динамике китового поголовья, и если старания Комиссии будут поддержаны, мировое поголовье китов еще может быть восстановлено и сохранено для потомков.

VIII СОВРЕМЕННЫЙ КИТОБОЙНЫЙ ПРОМЫСЕЛ

Китобои прошлого, вооруженные только ручными гарпунами, могли справиться далеко не с каждым китом. Если не считать небольших китов, таких, например, как гринда, бутылконос, белуха или нарвал, то, в сущности, охота велась только на гренландских и бискайских китов и кашалотов. И к тому была серьезная причина. Убитые киты этих видов всплывают на поверхность, и их можно привязать к шлюпке и отбуксировать к берегу. Быстроходные же и могучие полосатики были тогда недосягаемы, так как они, будучи убитыми, тонут и легко могли бы увлечь за собой на дно лодку вместе с охотниками. Кроме того, эти киты настолько подвижны и настолько сильны, что могли затащить лодку под китобоец или, наоборот, увлечь ее слишком далеко от него. Особенно опасно было охотиться на них старинными методами; исключение составлял разве что сетевой лов, который вели японцы. В 1859 году капитан одного из китобойных судов, работавших в Девисовом проливе, попробовал испытать действие нового копья-гранаты на финвале; в первый момент кит был как бы парализован страшным ударом, но вскоре рванулся и с огромной скоростью поплыл вперед; больше его не видели.Китобоец из Данди (Шотландия) под названием «Эктив», оснащенный уже паровой машиной, в 1892 году загарпунил в Антарктике синего кита. Китобои рассказывали, что «...эта рыба тащила за собой китобоец и три его шлюпки, от которых к ней тянулись шесть линей, в течение четырнадцати часов; затем запустили машину, судно дало задний ход и лини оборвались».В 1864 году Свен Фойн изобрел новое орудие, благодаря которому стали доступны для промысла сотни тысяч полосатиков, до тех пор спокойно резвившихся во всех морях мира. Фойн был норвежский парусный «мастер, имевший огромный опыт плаваний в Арктике под парусами; это был «удачливый, благочестивый и добрый старик, пользовавшийся уважением я доверием всех, кому доводилось с ним встречаться». Из его изобретения вырос весь китобойный промысел XX века.Фойн плавал на небольшом паровом судне, которое развивало скорость до 7 узлов и могло охотиться на быстроходных полосатиков. На носу судна он поставил пушку, стрелявшую особым гарпуном его собственной конструкции. Этот гарпун представлял собой тяжелое оружие с длинными, прикрепленными на петлях лапами, которые раскрывались подобно зонтику уже внутри тела кита и держали его, как якорь. Гарпун этот на конце имел железную коробочку, наполненную порохом, и когда лапы раскрывались, их основания разбивали стеклянный сосуд с серной кислотой, который служил взрывателем, и внутри тела кита происходил сильный взрыв. Таким образом, это орудие выполняло роль и гарпуна, и копья одновременно, а когда убитый кит начинал тонуть, его можно было, при достаточно больших размерах судна, поднять с помощью мощной лебедки и поддерживать на поверхности. Для этого требовались прочные и мощные снасти — линь диаметром 120 миллиметров и 900 метров длиной, а к нему еще — 25-метровый гарпунный линь толщиной 100 миллиметров.Когда убитого кита пришвартовывали к борту судна, в его пасть вводилась трубка, через которую внутрь тела нагнетался сжатый воздух до тех пор, пока туша не всплывала на поверхность; после этого его можно было транспортировать к месту назначения.Но полосатиков, живых или мертвых, не выдерживали самые прочные снасти, и даже когда их накрепко пришвартовывали к судну, лини обрывались. Фойн преодолел эту трудность, пропустив гарпунный линь через блок, прикрепленный к амортизатору на фок-мачте. Амортизатор этот состоял из нескольких рядов пружин, которые при очень сильных рывках кита растягивались, ослабляя тем самым натяжение. Это приспособление действовало точно так же, как и удилище, которое сгибается, когда рыба клюет, и тем предохраняет леску от разрыва. Амортизатор смягчал рывки кита и облегчал ход судна, когда оно опускалось и поднималось на волнах, таща за собой китовую тушу.В 1863 году Свен Фойн построил первое паровое китобойное судно и назвал его «Спес эт Фидес»1. После четырех лет испытаний и усовершенствований его надежды и вера в успех наконец оправдались: в китобойный сезон 1868 года судно принесло неслыханный улов — тридцать полосатиков.

1 «Spes et Fides» — «Надежды и вера» (лат.) — Прим. перев.

Судно Фойна, 28 метров длиной с бимсом2 в 4,5 метра и полным водоизмещением 86 тонн, было оснащено как шхуна, с косым вооружением без гика 3; двигатель обеспечивал ему скорость до 7 узлов. Хотя современные китобойные суда так же далеко ушли вперед от своего предка, как нынешние реактивные воздушные лайнеры от первого аэроплана, в основных принципах своей конструкции они почти ничем не отличаются от этого судна.

2 Бимсы — поперечные связи судна. В зависимости от материала, из которого построено само судно, могут быть деревянные или металлические, В данном случае размеры бимса характеризуют ширину судна. — Прим. ред.3 Гик — горизонтальная основа для нижней шкаторины (кромки) паруса. — Прим. ред.

Охота на китов-полосатиков вернула китобойный промысел к давно забытым способам разделки китовых туш: туши перестали разделывать прямо в море, у борта корабля, и снова стали подтягивать к берегу и на береговых станциях вытапливать из них ворвань. Береговая станция вскоре превратилась в нечто гораздо большее, чем просто место для разделки туши около уреза воды, и утратила сходство со старыми постройками Шмееренберга на Шпицбергене: она выросла в большое, полностью механизированное предприятие. Кроме того, новые способы настолько повысили производительность промысла, что никакое судно не в состоянии было бы справиться с немедленной разделкой всех убитых китов, не рискуя оказаться погребенным под собственным уловом. Естественно, что такой обильный улов можно было обрабатывать только на береговой станции.На первых порах норвежские китобои работали неподалеку от своих берегов, и при этом настолько успешно, что почти двадцать лет подряд их годовой улов составлял около тысячи китов. Так, например, в 1885 году около Финмарка было убито 1398 финвалов, а в 1886-м — 954. Однако со временем норвежские береговые станции стали распространяться все дальше и дальше, причем во многих случаях они строились с участием местных капиталов. Так, были основаны станции в Исландии, на Фарерских островах, на Ньюфаундленде, Лабрадоре, а затем и на тихоокеанском побережье Америки, в Африке, Южной Америке, Австралии, Испании и т. д. К концу XIX и в первом десятилетии XX века китобойный промысел распространился повсеместно, хотя уже тогда уменьшение поголовья китов в Северной Атлантике становилось все более заметным. Объектом промысла стали все виды китов без исключения — синие киты, финвалы, сейвалы, карликовые киты, серые киты, горбачи, кашалоты...В китобойный промысел включились и другие страны. Англичане начали посылать китобойные экспедиции в свои тогдашние колониальные владения; русские китобои занимались китовой охотой в Северной Атлантике и на севере Тихого океана; там к ним присоединились японцы; французы посылали китобойные флотилии к Мадагаскару и Габону, а также к своим субантарктическим владениям — островам Кергелен. (Габонский китобойный промысел, объектом которого были главным образом горбачи, был возобновлен в 1949 году, но ненадолго — уже с 1959 года он начал быстро падать.) Были созданы китобойные станции даже в Шотландии, Ирландии и Гибралтаре.К концу XIX века старый китобойный промысел в северных районах стал делом абсолютно безнадежным. И потому в 1892 году четыре парусных китобойных судна из Данди — «Эктив», «Балена», «Диана» и «Полар Стар» — отправились в Антарктику на поиски южных настоящих китов. Их плавание было неудачным, так как к тому времени американские китобои, в течение длительного времени охотившиеся на южного настоящего кита, почти полностью истребили его, и хотя моряки парусной флотилии и встречали большие стада полосатиков различных видов, охотиться на них они были не в состоянии. Они попытались покрыть свои убытки охотой на тюленей, но вернулись домой с очень скудной добычей.На этих китобойных судах находились трое шотландских натуралистов во главе с доктором В. С. Брюсом. По возвращении из Антарктики они пытались оживить интерес к китобойному промыслу в Англии и добиться ассигнований для устройства в Антарктике береговой китобойной станции на основе способов, введенных Свеном Фойном. Но их усилия успеха не имели.В том же самом году парусный норвежский китобоец «Язон» под командой капитана С. А. Ларсена плавал в Антарктике, исследуя западное побережье моря Уэдделла. Его предприятие было более удачным, чем предприятие Брюса, поэтому в следующий китобойный сезон, 1893-94 года, он снова отправился туда: на этот раз его сопровождали два других китобойных судна — «Кастор» и «Герта». Эти суда занимались не только исследованиями. Ларсен уже знал, что охота на полосатиков в антарктических водах вполне осуществима, и искал место, чтобы основать для нее подходящую базу. Нашел он такое место на острове Южная Георгия, и через несколько лет план его окончательно созрел.В 1902 году Ларсен стал владельцем (и капитаном) судна «Антарктика», на котором доктор О. Норденшельд предпринял шведскую антарктическую экспедицию. После многих приключений судно погибло во льдах, а члены экспедиции, перезимовав на островах Сноу-Хилл и Полет, весной 1903 года были подобраны аргентинской канонеркой «Уругвай», которая доставила их в Буэнос-Айрес. На торжественном банкете Ларсен произнес речь. Он говорил о том, что в Антарктике полным-полно китов, которые просто ждут охотников. Через некоторое время была создана Аргентинская рыболовная компания, и Ларсен получил в ней пост управляющего китобойным промыслом.Вернувшись в Норвегию, Ларсен снарядил экспедицию, состоявшую из двух парусников и одного парового китобойного судна. 16 ноября он прибыл на остров Южная Георгия и тотчас же начал строить китобойную станцию в хорошо защищенной бухте, которую давно заприметил. Китов, причем непуганых, там было множество. Месяцами его китобои охотились на китов, даже не выходя за пределы залива; их забивали столько, сколько позволяло место, которое требовалось для их разделки. Попадались главным образом горбачи, хотя такелаж судна был достаточно прочен, чтобы выдержать даже больших по размерам синих китов и финвалов. Горбачей держали на весу и, переворачивая их туши, сдирали пласты жира. Обработка китовых туш производилась самым неэкономным образом: использовался только жировой слой, а освежеванные туши выбрасывали в море на съедение рыбам. Китов было предостаточно, и такие расточительные методы обращения с ними были дешевле, так что каждый год пропадали тысячи тонн ворвани только из-за того, что перерабатывать ее было слишком хлопотно.В 1905 году английский посол в Аргентине сообщил своему правительству, что Аргентинская компания построила на Южной Георгии китобойную станцию. По требованию британского министерства иностранных дел в феврале 1906 года Адмиралтейство отправило туда судно его величества «Сафо» с поручением выяснить, что там происходит, строго наказав при этом не поднимать вопроса о суверенитете. После некоторых колебаний компания заключила с английским правительством, через министерство колоний, договор на аренду сроком на 21 год 500 акров земли (на которой Ларсен построил станцию) с годовой арендной платой 250 фунтов стерлингов, включая стоимость лицензии на китобойный промысел. Начиная с 1912 года компания, равно как и другие компании, имеющие лицензии английского правительства, должна была платить пошлину за ворвань, произведенную на территории британских владений в Антарктике.В первые два китобойных сезона улов Ларсена был не так велик, как ожидала компания, но уже с сезона 1906-07 года она начала регулярно получать очень богатую добычу. Когда стала известна сумма прибыли, которую дал первый же удачный сезонный улов, поднялся ажиотаж, и к 1911 году еще шесть китобойных компаний арендовали землю под строительство восьми китобойных станций на острове Южная Георгия. В том же году была сдана в аренду земля под китобойную станцию на Южных Шетландских островах, а в 1920-м — на Южных Оркнейских. Первая из этих двух станций была построена и действовала до 1931 года, а строительство второй так и не состоялось, так как в районе Южных Оркнейских островов стала работать плавучая китобойная база. Вне Южной Георгии найти подходящие места для новых береговых станций было трудно, поэтому предприимчивые норвежцы придумали очередное новшество — плавучую базу.В некотором смысле это означало возврат к прошлому. Киты, как и прежде, пришвартовывались к борту судна и разделывались прямо в воде; жировой слой подымался на палубу, и ворвань вытапливалась прямо на борту; правда, некоторые процессы были механизированы. Плавучая фабрика прочно вставала на якорь на весь сезон в какой-нибудь хорошо защищенной бухте, так как поблизости от берега можно было пополнять запасы пресной воды и свежевать китов, не опасаясь, что их снесет волнами.Плавучая фабрика имела то преимущество, что ее можно было переводить с места на место, если в том была нужда, и что ворвань доставлялась на место назначения тем же самым судном, на котором она вырабатывалась, что избавляло от необходимости перекачивать ее из береговых цистерн. Еще одним веским доводом в пользу плавучих фабрик было то, что английское правительство стало неохотно сдавать в аренду земли под береговые станции.Надо сказать, что плавучие фабрики появились довольно давно: первая такая фабрика, прежде чем она была доставлена на юг, проходила экспериментальные испытания возле Шпицбергена еще в 1903 — 1905 годах. Такие же фабрики работали у Южных Шетландских островов уже в 1905-06 году, и до 1911 года, когда на Южных Шетландских островах возникла береговая станция, на них было выдано довольно много лицензий.Со времени первой экспедиции Ларсена и до 1925 года береговые китобойные станции и заякоренные плавучие фабрики были единственными видами баз китобойного промысла в Антарктике. Методы их работы, хотя они и совершенствовались с ходом технического прогресса, во многом были схожи. На каждой береговой станции работало 200 — 300 человек — управляющий, мастера, инженеры, кузнецы, механики, свежевальщики, топильщики, складские работники, чернорабочие, повара, стюарды и другие. Кроме работ, непосредственно связанных с китобойным промыслом, такая станция была приспособлена для ремонта ее оборудования, а также различного ремонта китобойных судов, вплоть до капитального; некоторые из них даже имели эллинги или плавучие доки, в которые суда ставились для ремонта подводной части.Главная особенность береговой станции — большой слип, на который поднимаются для разделки китовые туши. Вокруг него группируются постройки станции; дом управляющего строится по возможности дальше от разделочной площадки. Наверху слипа установлены мощные лебедки, предназначенные для вытягивания китовых туш из воды. На одной стороне стоят открытые котлы для вытапливания ворвани, а на другой — котлы, в которых под давлением обрабатываются мясо и кости. Дальше находится сушилка, в которой мясо и кости высушиваются после того, как из них вытоплен жир, и размельчаются в порошок. Еще дальше помещаются деловые склады, цистерны для хранения ворвани, штабеля угля и, наконец, бараки и дома для персонала. На каждой станции имеется химическая лаборатория, где производится анализ ворвани и контролируются производственные процессы.Когда китовая туша поднята на помост, с нее сдирают длинными полосами жировой слой — с помощью лебедок и разделочных ножей. Кривой свежевальный нож насажен на длинную рукоятку, причем его режущий край находится на выпуклой стороне кривизны. Содранные с туши полосы жира складываются на одной стороне площадки, разрезаются на меньшие полосы и затем подаются по наклонному желобу на вращающийся нож с тремя лезвиями, который разрезает его на топкие ломти. Далее эти ломти с помощью подъемного ковша загружают в открытые котлы, где обрабатывают паром, а оттуда вытопленная ворвань стекает в чаны.Тем временем другие работники разделывают тушу и отделяют мясо от костей. Мясо закладывают в котлы слоями, отделенными друг от друга перфорированными пластинами, чтобы пар охватывал всю его массу. Когда котлы заполнены, крышки их плотно завинчиваются и внутрь подается пар под давлением. Так мясо обрабатывается в течение двенадцати часов и более. По истечении этого времени давление сбрасывается, котлы «продуваются» — и ворвань и «клей», или известковая вода, стекают порознь в разные емкости. После охлаждения котел разгружается через люк в его днище. Кости, очищенные от мяса, разрезаются механической поперечной пилой, которая с 1922 года заменила ручную пилу, и также варятся под давлением. На современных береговых станциях работают вращающиеся печи (они будут описаны ниже), а также вертикальные автоклавные печи.Оставшаяся в котлах масса перевозится на специальных тележках к сушильным печам — длинным стальным цилиндрам, вращающимся вокруг своей оси. Из топки, находящейся на одном конце цилиндра, подаются пламя и горячие газы, которые, пройдя сквозь цилиндр, выходят в трубу на другом его конце. Вдоль внутренней поверхности цилиндра идет спиральный брус. Когда пропаренное, обезвоженное и обезжиренное мясо и кости поступают в печь (с того ее конца, где находится топка), цилиндр начинает вращаться и вся масса медленно продвигается по спирали внутри цилиндра. Высушенные продукты вываливаются в трубу на конце цилиндра, причем по пути размельчаются петлями тяжелой цепи, подвешенной внутри печи. Высушенные мясо и кости поступают па специальные мельницы, где они перемалываются в муку и пакуются в мешки. Этот процесс дает сразу три продукта: кормовую муку для скота — из парного мяса, удобрения из потрохов и некоторых костей и костную муку.Тип заякоренной плавучей фабрики теперь отмирает. Во времена же их расцвета это были большие пароходы, обычно торговые или пассажирские суда, снабженные необходимым такелажем и котлами для переработки китовых туш; по сути дела, такая фабрика представляла собой плавучую китобойную станцию. Убитые киты пришвартовывались к борту судна и разделывались прямо в воде, после чего жир, мясо и кости поднимались на палубу. Из-за ограниченности места и запасов угля печи для выработки удобрений на таких судах не ставились; мясо и кости после вытапливания из них жира просто выбрасывались в море. На некоторых из плавучих фабрик использовали прессы для выжимания из жирового слоя ворвани: после прессования ворвань и выжатый жир кипятились в котлах.Типичный паровой китобоец периода между мировыми войнами имел длину около 40 метров, ширину — 10 метров и осадку — около 4,5 метра. У него были тупые нос и корма, руль балансирного типа, благодаря чему судно могло быстро развернуться на 180°. Паровые двигатели были установлены на корме. Амортизаторы представляли собой ряды спиральных пружин, увеличивающих длину кильсона между таранной переборкой и переборкой в котельном отделении. Шкентели1 проходили через шкив на топе мачты и держали другой шкив — для китобойного линя. Лини, уложенные в бухты, хранились под палубой; длина каждого из них составляла 220 метров, толщина — от 160 до 170 миллиметров; изготовлялись они из манильской пеньки. Гарпунный линь толщиной 100 миллиметров укладывался в желобе под дулом пушки; на его изготовление шла отборная итальянская пенька (теперь применяются нейлоновые лини).

1 Короткий трос с блоком на конце. — Прим. ред.

Гарпуны делались (и делаются теперь) из шведской стали; они имели в длину около 2 метров и весили около 50 килограммов каждый. Стреляли ими с зарядом пороха весом 14 унций из пушки с длиной ствола около метра и диаметром канала ствола 75 миллиметров. Дальность стрельбы составляла около 25 метров. Дистанционный взрыватель, заменивший сосуд с серной кислотой, который применял Фойн, взрывал головку гарпуна через 3 секунды после выстрела. Пушки заряжались через дуло, но с 1925 года, когда был введен в употребление бездымный порох, их стали заряжать через казенную часть. Шток гарпуна имеет продольный паз; по нему движется чекель (кольцо), который сращен с гарпунным линем. Когда гарпун заведен внутрь ствола, чекель помещается на переднем конце паза, когда же произведен выстрел, чекель скользит по пазу вниз, а вместе с ним — линь, прикрепленный к заднему концу гарпуна.Шведская сталь, из которой сделан шток гарпуна, исключительно упруга, так что даже при самых мощных рывках кита гарпун изгибается и перекручивается, но не ломается. Выпрямлять деформированные гарпуны, вынутые из тела кита при его разделке, — одна из основных обязанностей кузнецов китобойных станций.В китобойный сезон 1925-26 года впервые было применено изобретение одного норвежского артиллериста — «мостик», идущий от капитанского мостика к гарпунной площадке. Это избавило гарпунера, который до момента выстрела стоит на капитанском мостике, от необходимости спускаться и подниматься по трапам, чтобы добежать до пушки.Новейшие современные китобойцы — прекрасные, мощные суда — состоят в прямом родстве со своими предшественниками (многие из которых, впрочем, работают и поныне). Новые суда очень красивы. Длина их — около 70 метров, полное водоизмещение — 500 тонн, а у самых больших — до 900 тонн. На них установлены шестицилиндровые дизельные двигатели мощностью от 2000 до 3600 индикаторных лошадиных сил и могут развивать скорость до 18 узлов. У них широко разваленные скулы, очень низкий надводный борт и очень высокий полубак; в передней части фальшборта имеются клюзы, через которые проходят буксирные цепи. Швартуя кита к борту судна, чтобы транспортировать его к месту назначения, такую цепь пропускают вокруг его хвоста. На старых китобойцах от мощных ударов кита хвостом доски бортовой обшивки прогибались так, что шпангоуты выпирали, как ребра у тощей коровы. В 1923 году в Англии было построено первое китобойное судно, работающее на жидком топливе, и вскоре судостроители, проектирующие китобойцы, отказались от угольного топлива и стали применять нефть. Поначалу эта реформа породила некоторые трудности: нефть для китобойцев перевозилась в отдаленные районы южного промысла в тех же цистернах, которые были предназначены для ворвани, и чтобы ворвань не пахла нефтью, требовалась чрезвычайно тщательная их очистка, что было очень трудоемким делом.Первое китобойное судно с дизельным двигателем было спущено на воду в 1937 году в Японии. Оно было быстроходным, но шум дизелей отпугивал китов, и приблизиться к ним на такое расстояние, на которое удавалось подходить паровым китобойцам, было просто невозможно. Тогда стали действовать иначе: дизельное судно гналось за китом и преследовало его до тех нор, пока животное не доходило до полного изнеможения. Таким образом, дизельные суда все же оправдали себя, особенно после того, как было улучшено управление ими и повысилась их маневренность.Жизнь китобоя, плавающего на современных китобойных судах, не подвергается такой опасности, как в прежние времена, когда охота велась с малых лодок. И тем не менее не следует представлять себе современный промысел как просто хладнокровное массовое убийство животных, а именно так думают многие из тех, кто никогда не видел ни кита, ни китобоев. И теперь китобой, отправляясь на промысел, нередко вынужден уходить на сотни миль от береговой станции или плавучей базы, а скитание по морям в штормовую погоду — далеко не увеселительная прогулка.Каждый китобой — и в старину, и нынче — имел и имеет одну цель — добыть как можно больше китов, причем как можно скорее, но только современные способы лова позволяют вести охоту на больших полосатиков. Ни один китобой с малого судна не осмеливался приблизиться к такому гиганту, а тем более — бросить в него оружие, а если это и происходило случайно — горе было такому охотнику! Для того чтобы подвести современное китобойное судно к синему киту, нужно не меньшее, а может быть, и большее искусство, чем вплотную подойти на вельботе к кашалоту.Как только гарпунер решит, что где-то поблизости от судна есть киты, он немедленно отправляет на топ мачты, в «воронье гнездо», дозорного, а сам встает за штурвал и ведет судно, пока дозорный не крикнет: «Фонтан!». Наблюдатель указывает направление, судно немедленно ложится на другой курс и полным ходом пускается в погоню за китом. На палубе в это время собирается вся команда и напряженно вглядывается в даль. Гарпунная пушка обычно заряжена заблаговременно.Когда китобоец приблизится к киту, гарпунер старается угадать направление движения животного, следя за ним, когда он выныривает на поверхность, чтобы набрать воздуха, и направляет судно туда, где, как он думает, кит должен вынырнуть: уходя на глубину, кит «взбрыкивает» хвостом и оставляет после себя небольшие водоворотики, похожие на масляные пятна.Гарпунер старается приноровиться к скорости кита, так, чтобы кит, вынырнув на поверхность подышать, оказался рядом с носом судна. Едва завидев кита, выплывающего на поверхность подобно зеленоватому привидению, гарпунер покидает капитанский мостик и перебегает на гарпунную площадку. Там он дожидается, пока кит вынырнет совсем, жестами показывая штурвальному, куда переложить руль. Судно в это время идет самым малым ходом, иногда даже вовсе стопорит машины, так как любой неожиданный шум может спугнуть кита, и тогда животное нырнет в глубину и уйдет. Но если кит выплывет именно там, где его ждали, верхушка его головы появляется над поверхностью воды, его огромные дыхала извергают струи пахнущего рыбой пара, он открывает их, чтобы заглотнуть побольше свежего воздуха перед тем, как снова нырнуть, и на какое-то мгновение гарпунер может заглянуть в них. Затем дыхала закрываются, голова снова исчезает под водой, а на поверхности появляется круглая, как обод гигантского колеса, спина кита. Это и есть решающий момент; гарпунер прицеливается и нажимает на спусковой механизм, стараясь, чтобы гарпун попал примерно в среднюю часть спины, перед спинным плавником.Если ветер дует в корму и относит пороховой дым в сторону, гарпунер может увидеть, как гарпун вонзается в кита, и даже услышать, как в его теле разрывается граната. Кит бросается в сторону, таща за собой прочный линь, но едва только первые дикие броски утихают, лебедка перестает отпускать линь и он натягивается. Если (а так обычно и случается) кит не умирает от первого выстрела, нужно быстро подойти к нему как можно ближе и выстрелить снова. Как только становится ясно, что кит мертв, его вытаскивают лебедкой на поверхность и пришвартовывают к борту судна. Затем в тело кита вводят трубку и надувают его воздухом, чтобы он держался на поверхности. После этого в него втыкается шест с флажком (а в последнее время — и с буем, снабженным радиопередатчиком), концы хвостовых плавников отрубаются, на шкуре вырезывается порядковый номер и тушу оставляют дрейфовать на поверхности воды, а судно отправляется на поиски следующей жертвы. Позднее всех дрейфующих в зоне охоты китов подбирают и буксируют либо к береговой станции, либо к судну-матке.С 1920 года одна китобойная компания регулярно занималась китовой охотой у Южных Оркнейских островов, держа плавучую фабрику в одном из ближайших заливов. Но так как до самого конца китобойного сезона у этих островов держится лед, фабрика передвигалась вслед за китобоями вдоль кромки льда и начинала работать, не дожидаясь возможности войти в бухту или гавань. Такой способ оказался весьма эффективным; это проложило путь дальнейшему развитию океанского китобойного промысла. В 1923 году к морю Росса была послана флотилия китобойцев с флагманом под названием «Сэр Джеймс Кларк Росс». Пройдя через зону морских льдов, судно-матка вышло к открытой воде, где было множество китов, и целый сезон работало, не заходя в гавань и не имея никаких коммуникаций с берегом. Плавучая база снабжала китобойные суда углем и пресной водой прямо в море. Улов был вполне удовлетворительный. В 1925 году компания Ларвика пошла еще дальше: она снарядила в Южную Атлантику пароход «Лансинг» с кормовым слипом (изобретение капитана П. Сёрлле), по которому убитых китов можно было сразу поднимать на палубу для разделки. Китобойный сезон принес этому судну весьма обильный улов. В 1926 году некоторые плавучие фабрики прибыли в район Южных Шетландских островов раньше обычного и, работая у кромки льда, получили хороший улов еще до того, как зашли в свои гавани. В 1927 году сезон был открыт еще раньше: охота велась вдоль кромки льда между Южными Оркнейскими и Южными Шетландскими островами и дала отличные результаты.С тех пор как стало возможным вести промысел в открытом море, океанский китобойный промысел стал стремительно расти, так как для работы в море лицензий не требовалось и можно было не соблюдать ограничения, касающиеся охоты на многие виды китов, и правила рационального использования китовой туши.С 1929 года начали строить специализированные океанские китобойные суда, хотя кое-где еще продолжали переоборудовать старые торговые суда. Теперь это уже не просто плавучие фабрики, а целые плавучие города, оборудованные на столь высоком уровне, что каждый из них являет собою поистине чудо современной техники. Базирующиеся на них китобойцы время от времени подходят к ним за продовольствием, пресной водой и топливом.Именно высокая эффективность этого комплекса — судов-маток и китобойцев послужила причиной упадка океанского китобойного промысла. Способность китобойных флотилий преследовать и убивать китов повсюду, где бы они ни встретились, привела к вылову китов в столь массовом масштабе, что в результате оказалась убитой та самая курица, которая несла золотые яйца. Мировое поголовье китов уменьшилось до такой степени, что китобойный промысел в Антарктике стал отмирающей отраслью экономики, несмотря на международные соглашения об ограничении улова и продолжительности китобойного сезона. Все эти соглашения были выработаны слишком поздно и не были достаточно эффективны.Методы разделки и обработки китовых туш на океанских плавучих фабриках остались, в сущности, такими же, какие применялись ранее на береговых станциях, если не считать тех усовершенствований, которые принес с собой технический прогресс. Убитые киты, доставленные к судну-матке китобойцами, подводятся к слипу в его кормовой части хвостом вперед. Затем опускается огромный грейфер, челюсти которого иногда бывают снабжены зубьями, и захватывает хвост кита у его основания. Грейфер действует по принципу шарнирного рычага, так что, чем большее к нему прилагается усилие, тем крепче сжимаются его челюсти. Лебедки, выбирая линь, быстро вытягивают тушу вверх по слипу на разделочную палубу. Здесь жировой покров расчленяется на три части, в направлении от головы к хвосту: по одному разрезу — с каждого бока, почти на уровне палубы, а третий разрез — но спине. Раздельщик проделывает отверстия там, где начинаются разрезы, и вводит в них коленчатый рычаг с прикрепленным к нему металлическим стропом, который, в свою очередь, соединен с тросом лебедки. Затем включают лебедку и жировой слой сдирается с кита огромными полосами, подобно тому как счищают кожуру с банана. При этом слышится такой звук, словно рвутся тысячи бумажных листов.После этого отделяется нижняя челюсть кита, и таким образом открывается доступ к верхней челюсти с двумя рядами пластин уса. Пластины эти выламываются, поднимаются лебедками и выбрасываются за борт. Это единственная часть китовой туши, ныне не находящая никакого применения. (Впрочем, иногда он идет в дело и теперь, — из него изготовляют щетки.)Затем с помощью двух лебедок тушу переворачивают и лебедками же сдирают жировой слой с нижней ее части, причем раздельщики помогают произвести эту операцию, подрезая жир острыми как бритва фленшерными ножами. После этого хвост кита высвобождается и грейфер снова перемещают к слипу, где его ждет следующий кит, а разделанная туша перетаскивается с разделочной палубы дальше, на «мясную» палубу. Боковые и спинная части жирового слоя режутся на меньшие полосы и по желобу спускаются на нижнюю палубу, где поступают в мясорубку, а оттуда — в котлы. Жировой слой брюшной части, менее ценный, так как, кроме жировой, он включает в себя и мышечную ткань, также режется на мелкие полосы, но вытапливается отдельно, в печах другого типа.Далее от ободранной туши отделяется голова, с нее срезается мясо, а череп подается на паровую дисковую пилу. Мясо, прилегающее к спинному хребту, — китовое филе — отделяют ножами специальные рабочие, после чего эти огромные пласты, каждый из которых весит от 3 до 4 тонн, сразу же убирают с площадки.Грудная клетка отрубается от позвоночника, и обе ее половины целиком поднимаются над площадкой, чтобы резчики могли снизу отделить мясо от ребер, а затем попарно отрубаются и ребра, которые, попарно же, идут на распиловку. Теперь уже остается распилить только самый хребет; обрезки мяса, часть кишок и других внутренних органов идут в открытые горловины котлов, работающих под давлением, которые тут же герметически закрываются; большая же часть кишок просто выбрасывается за борт. Все кости быстро распиливаются на бруски, которые тоже идут в котлы, так как кости кита по своей структуре пористы и содержат большое количество жира.Филейные части мяса обрабатываются разными способами. На одних фабриках их замораживают, на других — пускают на муку или мясной экстракт. В Европе до самых последних лет важнейшим продуктом китобойного промысла считалась ворвань, поэтому все оборудование фабрик было приспособлено для получения ворвани. Все остальное считалось побочными, второстепенными продуктами.Однако в последнее время мороженое китовое мясо и мясной экстракт приобрели большее экономическое значение, чем ворвань. В Японии, например, китобойный промысел всегда имел главной целью добычу мяса, ворвань же стояла там на втором месте. Японцы очень любят и высоко ценят китовое мясо.Все японские китобойные экспедиции имеют специальное судно-рефрижератор, где замораживается китовое мясо, причем не только добытое ими самими, но и купленное у европейских китобоев. Каждый китобойный сезон японские танкеры везут на плавучие базы нефть и привозят домой купленную на этих же базах ворвань.Костная мука — наименее ценный продукт, поэтому кости после того, как из них выварят ворвань, выбрасываются. Мясной экстракт приготовляется так: из мяса варится крепкий бульон, а затем путем выпаривания из него получают концентрат.Ворвань и прочие продукты со временем портятся, поэтому перед тем, как поместить в хранилища, их подвергают очистке. Даже незначительное количество клея в ворвани ведет к быстрой ее порче, так как в ней образуются свободные жирные кислоты; и, наоборот, достаточно самого незначительного присутствия жира в мясных продуктах, чтобы они прогоркли и стали несъедобными. Чаще всего продукты китобойного промысла очищаются центрифугированием непосредственно в процессе их приготовления; поэтому химики, контролирующие эти процессы, а также инженеры, отвечающие за нормальную работу сложного оборудования, не менее необходимы на плавучей фабрике, чем гарпунеры, которые убивают китов.Европейские китобои из всех разнообразных побочных продуктов китобойного промысла наиболее ценными считают китовое мясо и мясной экстракт. Но время от времени в виде эксперимента пробовали получать и другие продукты, и производство некоторых из них оказывалось достаточно рентабельным. Одно время довольно прибыльным делом считалось получение жира из печени некоторых видов китов, так как такой жир имеет высокое содержание витамина А. Но вскоре этот витамин научились синтезировать, и это оказалось дешевле, чем извлекать его из естественных продуктов. Какое-то время использовались некоторые железы, например гипофиз (небольшая железа, расположенная у основания черепа кита, которую очень трудно найти и извлечь) или надпочечники, но затем упал спрос и на них. Нерентабельным оказалось и экстрагирование инсулина из поджелудочной железы китов.Герметические котлы-автоклавы, которые используются на океанских плавучих фабриках, поначалу были такими же, как на береговых станциях; их наполняли мясом или костями, укладывая их слоями, которые отделялись один от другого перфорированными пластинами, чтобы содержимое котлов не скапливалось на дне и не запекалось. Такие котлы представляли собой вертикальные цилиндры и загружались через отверстие наверху.Котел последней, усовершенствованной модели (печь Гартмана и Квернера) — горизонтальный цилиндр. Внутрь такого котла помещен другой цилиндр, сделанный из перфорированной стали. В процессе вытапливания ворвани цилиндр медленно вращается, благодаря чему содержимое котла не только непрерывно перемешивается, но еще и размельчается; такая технология дает значительно больше жира. Кроме того, процесс экстрагирования ворвани во вращающейся печи происходит намного быстрее.Современные китобойные суда стоят очень дорого, и каждая китобойная экспедиция стремится использовать их по прямому назначению — то есть для охоты на китов — в течение всего охотничьего сезона (продолжительность которого и так ограничена), а не отвлекать их на буксирование убитых китов к плавучим фабрикам или другие второстепенные работы. Поэтому в наше время в состав антарктических китобойных экспедиций, кроме современных китобойцев, входят два-три старых китобойных судна, предназначенных для такой «черной» работы. Убив кита, китобои надувают его воздухом, нумеруют, снабжают флажками и радиобуями, радируют на судно-матку, где их надлежит искать, а уже оттуда посылают вспомогательные суда, так называемые «буй-лодки»; они собирают и доставляют добычу к базе. «Буй-лодки» используются еще и для доставки горючего и продовольствия с базы на китобойцы, для транспортировки людей и т. п.В то время как флагман флотилии находится в зоне охоты, входящие в ее состав китобойные суда бороздят морские воды в поисках китов. Иногда киты попадаются поодиночке, а иногда — большими скоплениями, чаще всего там, где много пищи. Мечта каждого китобоя — встретить большое стадо китов, что в наше время происходит довольно редко. Делались попытки использовать для поиска китов самолеты, в частности легкие гидропланы, однако эти попытки не дали особого эффекта. Более полезными оказались вертолеты; впервые их применили для этой цели японцы. Преимущество вертолетов в том, что после облета моря они могут сесть прямо на палубу судна, тогда как гидросамолеты приходится поднимать на борт специальными кранами. В общем, целесообразность применения летательных аппаратов для китовой разведки пока так и не доказана. Правда, их можно использовать в других целях, например для дальней ледовой разведки: ледяные поля и айсберги, находящиеся поблизости от судна, хорошо обнаруживаются с помощью радаров, но когда судно входит в зону айсбергов, требуется особая бдительность, так как столкновение с ними может иметь роковые последствия.Ныне время великих антарктических китобойных экспедиций подходит к концу, так как китов осталось настолько мало, что промысел их становится все менее и менее рентабельным. Многие предприниматели, и в том числе норвежские, продали свои китобойные флотилии Японии, поскольку японцы добывают китов главным образом ради мяса. Более тридцати лет назад, в китобойный сезон 1930-31 года, в Антарктике работала 41 океанская плавучая фабрика; на них базировалось в общей сложности почти 200 китобойных судов. Их общий улов в тот год составил около 40 000 китов. В сезон 1966-67 года там действовало уже только 9 плавучих баз — две норвежские, четыре японские и три русские, и при них — не менее 120 китобойных судов. Столь большое число китобойцев при таком резком сокращении количества баз говорит о том, что китов осталось очень мало, и вполне возможно, что довольно скоро антарктический китобойный промысел прекратит свое существование за отсутствием добычи. Правда, это еще не значит, что китобойный промысел прекратится повсюду, так как в разных частях света еще и сейчас довольно успешно ловят китов, опираясь на береговые станции. А так как эти станции не столь лимитированы в площади, как плавучие океанские базы, то их можно снабдить значительно более богатым и совершенным оборудованием для обработки всех возможных продуктов китобойного промысла и тем самым избежать потерь, неизбежных для океанского промысла, как бы рационально ни использовались его возможности. Кроме того, в последнее время океанский китобойный промысел в Тихом океане стал распространяться все дальше на север. Статистика показала, что за лето 1967 года там был получен больший улов, чем в Антарктике за сезон 1966-67 года. Еще неясно, как долго просуществует китобойный промысел в Тихом океане, но не исключено, что вскоре и там китовое поголовье будет истреблено, как его истребили повсюду.В начале 30-х годов нашего века возникла и начала развиваться новая отрасль китобойного промысла — охота на малых китов. Инициаторами ее были норвежцы, которые ловили малых китов у норвежских берегов Шпицбергена, у острова Медвежьего, в Баренцевом море и в морях, омывающих Исландию и Гренландию. Такая охота велась с небольших судов, до 35 метров длиной, причем разделка туш производилась прямо на борту. Ловили гринду, клюворыла и косатку, однако главным объектом промысла был карликовый кит, или малый полосатик. Охотились на них в основном ради мяса, которое охлаждали или замораживали, но, разумеется, добывалась и ворвань. Ныне за сезон добывается в среднем около 2000 малых китов, но в некоторые сезоны последнего десятилетия цифра улова доходила и до 4000. В 1966 году продукция промысла составляла 4000 тонн мяса и почти 2000 тонн ворвани; 1700 тонн мяса пошло на пищевые продукты, а остальное было переработано на кормовую муку.За последние годы было добыто много гринд у берегов Ньюфаундленда и несколько меньше — у берегов Японии.Интересно, что японцы позаимствовали технику современного китобойного промысла не у Норвегии, страны, где была изобретена гарпунная пушка, а у России. В 90-х годах XIX века русские создали Тихоокеанскую китобойную компанию, которая в практике своего промысла использовала норвежские методы и технику. Японцы, которые издавна ловили китов сетями, были крайне поражены, когда в 1898 году русские без ущерба для себя продали им 1000 тонн китового мяса. Даже самая крупная из японских китобойных компаний, занимавшихся сетным ловом китов, не могла бы продать такое количество мяса одновременно.Годом позже, по заказу одного предприимчивого японца, некоего Юро Ока, до тех пор не имевшего никакого отношения к китобойному промыслу, было построено стальное судно «Тёсю Мару» водоизмещением 122 тонны, способное развивать скорость до 11 узлов. Ока поступил мудро и отправился изучать новые методы и новую китобойную технику прямо в Норвегию. Местопребыванием для базы основанной им Японской океанской китобойной компании он избрал китобойную станцию Сэндзаки, в Японском море, где до того китов ловили сетями.В 1899 году, в первый год лова, «Тёсю Мару» добыло 15 китов. Такой годовой улов обычно давали несколько китоловных компаний, работавших сетями. За второй год лова судно добыло 42 кита, а за третий — 60. В конце 1901 года судно «Тёсю Мару» получило пробоину и затонуло. Но Ока продолжал промысел на судах «Рекс» и «Регина-II», зафрахтованных им в Норвегии, и на судне «Орка», зафрахтованном в Англии.Успех Оки вдохновил владельцев ряда других японских китобойных компаний, и они тоже начали работать норвежскими методами. До этого времени японские китобойные базы располагались главным образом вдоль юго-западного побережья Японии, но с введением китобойных судов нового типа японский промысел распространился и на северо-восточное побережье Тихого океана.Чтобы лучше освоить новую технологию китобойного промысла, японцы выписывали из Норвегии гарпунеров и капитанов-китобоев в качестве наставников. За сравнительно недолгий период ученичества Япония добилась поразительных успехов.Хотя и в наше время гарпунер остается главной фигурой на китобойном судне, в ранний период современного китобойного промысла, когда количество китов было практически неограниченным, он имел несравненно больший авторитет. От его искусства, от тех или иных его решений фактически зависела судьба всего экипажа судна. В последние годы, когда число китов резко уменьшилось, японцы перешли на бригадный метод работы.В начале века японские китобойные суда во время охоты удалялись от своих береговых баз на расстояние от 2 до 60 миль, а базы эти в основном размещались в тех же местах, где были базы, с которых раньше велся сетевой лов. Некоторые из этих береговых баз используются и теперь.Помимо баз, расположенных по берегам главных островов Японии, около сорока подобных баз существовало еще и в Корее, на Тайване и на Курильских островах — то есть на всех территориях, принадлежавших Японии в то время. Впоследствии все эти береговые базы были объединены под эгидой двух компаний, существующих посейчас, — Китобойной компании «Тайё» и Японской компании «Суйсан».1934 год — год, когда Япония включилась в антарктический китобойный промысел. В этом году компания «Суйсан» приобрела у Норвегии океанскую плавучую базу-фабрику «Антарктика» и пять китобойцев. Судно это под новым названием «Тонан Мару» вместе со своей охотничьей флотилией отправилось в Японию через Антарктику, где занималось китобойным промыслом. В то время в Антарктике держали китобойные суда Норвегия, Англия, Южная Африка и Панама, и улов, в котором до того явно преобладали синие киты, теперь почти поровну состоял из синих китов и финвалов.Вслед за «Тонан Мару» компания «Суйсан» отправила в Антарктику флотилию «Тонан Мару-2» (1937-38) и «Тонан Мару-3» (1938-39). В сезон 1936-37 года в антарктический китобойный промысел включилась компания «Тайё»; она отправила на юг «Ниссин Мару» — первую плавучую фабрику, построенную в самой Японии, — и с ней десять охотничьих китобойных судов. На следующий год эта компания отправила в Антарктику флотилию «Ниссин Мару-2». В 1937-38 году новая китобойная компания, «Кёкуё Хогеи», послала в Антарктику вторую построенную в Японии плавучую базу «Кёкуё Мару» и с нею — девять китобойцев.За очень короткий период — всего пять лет — Япония создала целый промысловый флот, состоявший из шести китобойных флотилий с мощными плавучими базами (четыре из них были приобретены в других странах). Таким образом, Япония стала одним из активнейших участников антарктического китобойного промысла, тем более что в течение этих лет она не присоединялась к государствам, подписавшим международные соглашения по лимитированию китовой охоты в Антарктике, и считала себя свободной от ограничений, направленных на сохранение китового поголовья, которым другие государства подчинялись.В 1940 году японские предприниматели обратили взоры на север. В этот год был отправлен китобойный флот в северную часть Тихого океана, в Берингово море и в Арктику. В 1941 году туда же был послан еще один флот, но вторая мировая война прекратила продвижение Японии на север; практически перестал работать и ее антарктический флот.В период войны японский китобойный флот служил военным целям; плавучие базы использовались в качестве танкеров, а охотничьи суда выполняли различные боевые задания. К концу войны, однако, почти весь китобойный флот был уничтожен, в том числе и шесть плавучих баз. Поэтому после войны Япония начала все заново, однако теперь она строила китобойный флот, учитывая все новейшие достижения техники. Если до второй мировой войны Япония, как и другие страны, участвовавшие в китобойном промысле, шла по следам Норвегии, то теперь она взяла курс на самостоятельное развитие китобойной техники.К счастью для Японии, чрезвычайно остро нуждавшейся в пищевых продуктах, в течение четырех лет войны на китов почти никто не охотился и поголовье их несколько восстановилось.После войны внимание японских предпринимателей вновь обратилось к Антарктике и сосредоточилось на повышении производительности антарктических китобойных флотилий. Теперь китобойные суда более не работают в отрыве от плавучей фабрики, и сообщают ей о своих передвижениях каждые два — четыре часа. Кроме того, они периодически передают на базу необходимую информацию о погоде, температуре воды на поверхности моря и на разных глубинах. Начальник флотилии, к которому стекается вся эта информация, анализирует ее и руководит действиями всей китобойной флотилии в целом. Таким образом, из страны-ученицы Япония превратилась в страну-лидера, опередив Норвегию, своего бывшего учителя, во многих областях китобойной техники.В ходе послевоенной реконструкции японского китобойного флота все входящие в его состав суда были снабжены мощными дизельными двигателями. Благодаря этому значительно повысилась мощность двигателей, появилась возможность строить более длинные и узкие суда, чем в других странах. Длина японских китобойцев была доведена почти до 60 метров.В послевоенные годы в китобойной технике появилось много нового. Так, в сезон 1950-51 года впервые был испытан электрогарпун, однако он не оправдал возлагавшихся на него надежд. Уже в 30-х годах нашего века некоторые норвежские китобои пробовали пользоваться электрогарпунами, и хотя с их помощью было убито несколько тысяч китов, от них пришлось отказаться — это было слишком дорогое удовольствие. В начале 50-х годов одна английская китобойная компания потратила много времени и средств на эксперименты с электрогарпунами (многие ученые считали это орудие более гуманным, так как оно избавляло китов от лишних страданий), но и эти попытки не увенчались успехом.Более удачной моделью оказался изобретенный в Норвегии и запатентованный в 1938 году гарпун с плоской головкой — такая конструкция устраняет рикошетирование. В самом деле, с введением этой модели (впервые ее внедрили японцы в 1951 году) эффективность промысла существенно возросла. Следующим нововведением была «ультразвуковая ловушка»; импульсы, посылаемые этим устройством, привлекают китов и заставляют их собираться возле охотничьего судна. Устройство это впервые было использовано двумя английскими китобойными экспедициями, работавшими в сезон 1945-46 года. Затем было с успехом опробовано устройство, выпускающее снаряд-ракету. Используется оно для сокращения интервала между первым и вторым гарпуном в особо трудных случаях, когда убить кита с первого выстрела не удается.Японские китобойные суда снабжены сонарами — устройствами, с помощью которых определяют направление движения объекта и расстояние до него. Это устройство, установленное в днище судна, опускают в воду на определенную глубину. Оно посылает ультразвуковые импульсы частотой 14, 18 и 35 килогерц. Эти сигналы, отражаясь от кита, находящегося под водой, поступают на приемное устройство, а оператор, при известном опыте, в состоянии отличить кита от глыб плавучего льда или от случайной волны.Каждый китобоец снабжен электрическими термометрами, автоматически регистрирующими изменения температуры поверхностного слоя воды. Вертикальное распределение температуры воды и характеристики водных масс определяются с помощью батитермографа, установленного на специальном судне-разведчике.В 60-х годах Япония шла впереди всех государств, занимающихся китобойным промыслом, по использованию научного оборудования в промысле и уровню его организации. Об этом с очевидностью свидетельствует сравнение улова Японии и четырех других государств за сезон 1962-63 года: Англия добыла в этом сезоне 55,8 единицы синих китов, Норвегия — 43,1, Нидерланды — 41,6, СССР — 40,2 единицы. Япония же получила улов 77,1 единицы.Для гарпунера или недостаточно квалифицированной команды легче охотиться на горбачей или кашалотов, которые обычно держатся стадами. Однако для охоты на финвалов и сейвалов требуется гораздо большее искусство и ловкость, так как эти виды обычно мигрируют небольшими группами и способны развивать значительную скорость. В японских флотилиях гарпунеры и капитаны работают в тесном контакте, во время охоты они действуют точно и слаженно. Правда, нередко какой-либо китобоец, встретив стадо китов, открывает по ним огонь, еще не вступив в связь с базой, так что другие суда флотилии не успевают своевременно появиться на месте действия.Масштабы японского китобойного промысла можно наглядно представить себе хотя бы по статистическим данным за сезон 1962-63 года. Все японские китобойные флотилии добыли за этот сезон 156 812 тонн продукции на сумму 39 200 000 долларов. Надо сказать, что Япония упорно выступает против уменьшения принятой в соответствии с Международной конвенцией квоты на вылов китов в Антарктике. Эта ее позиция, к сожалению, стала одной из причин катастрофического уменьшения поголовья китов.

IX ПРОДУКТЫ КИТОБОЙНОГО ПРОМЫСЛА

В прежние времена как для европейских китобоев, охотившихся главным образом на бискайских и гренландских китов, так и для американских, основным предметом охоты которых были бискайские киты и кашалоты, важнейшим продуктом была ворвань. Но тогда ворвань вытапливалась примитивными способами и качество ее было невысоким. Употребляли ее чаще всего для освещения, а также в качестве смазочных материалов; использовалась она и при изготовлении джута. В Японии ворвань также шла на освещение; жир финвалов применялся, кроме того, в качестве инсектицида против саранчи, опустошавшей рисовые поля.Современная техника получения ворвани, особенно на антарктических океанских плавучих фабриках, позволяет производить ворвань высокого качества и в большом количестве. Развитие современной жировой промышленности снова подняло спрос на китовый жир, который сейчас имеет весьма широкое применение.

Китовый жир. Обычно, употребляя этот термин, имеют в виду жир, получаемый от усатых китов. В наши дни жир вытапливается из мяса, жирового слоя (этот слой содержит 62% жира, 13% белков, 24% воды и 1% поташа), костей, некоторых внутренних органов и тканей в котлах Квернера и Гартмана.Китовый жир представляет собой глицерид жирной кислоты и имеет ту же природу, что и жир большинства животных. В конце XIX века цена на жир финвалов резко упала в связи с появлением керосина, который вытеснил ворвань как осветительный материал. Но уже в начале XX века благодаря открытию нового способа выработки ворвани путем гидрогенизации она снова поднялась в цене. В ходе процесса гидрогенизации жидкая ворвань, получаемая из жира финвала, превращается в твердое, лишенное запаха жировое вещество, которое можно с успехом применять для изготовления мыла.Позднее увеличение спроса на маргарин еще более стимулировало производство жира финвалов: он стал использоваться при получении маргарина как добавка к растительному маслу; ведущие европейские страны по импорту растительных масел и животного жира стали ввозить ворвань. Годовое потребление китового жира в этих странах между 1930 и 1937 годами составляло не менее полумиллиона тонн; основная часть этого количества пошла на изготовление маргарина. Глицерин, побочный продукт процесса удаления из ворвани жирной кислоты, необходим во многих отраслях промышленности и в медицине.Применяя различные способы обработки жира финвалов, из него можно получить разнообразные продукты. Так, твердый жир, полученный путем гидрогенизации, можно употреблять в пищу (в виде маргарина, лярда и добавки в кондитерские изделия), а также для изготовления свечей. Жирная кислота в твердом виде составляет основу многих косметических средств и, кроме того, идет на изготовление цветных карандашей. Из омыленного жира финвалов получают мыло и глицерин, вещество, сфера применения которого чрезвычайно широка — от медицины до производства динамита. Полимеризованная ворвань используется для изготовления лаков, а также линолеума и типографской краски.Синий кит, животное около 30 метров в длину и 7 метров в обхвате, дает в общей сложности 27 тонн ворвани (около 13,5 тонны добывается непосредственно из жирового слоя, 6,5 — из мяса и 7 тонн — из костей). Как показывает статистика китобойного промысла в Антарктике, в сезон 1948-49 года было добыто 31435 китов, в сезон 1958-59 года — 38 890 китов, а в сезон 1963-64 года — 30 043 кита. Из этих китов было получено соответственно 369 937, 358 776 и 223 459 длинных тонн1 ворвани.

1 Длинная тонна — 1016 килограммов. — Прим. ред.

Кашалотовая ворвань. Ворвань кашалотов и спермацет представляют собой воскообразное вещество. По химической структуре это смесь сложных эфиров жирных кислот с одноатомным спиртом, в то время как ворвань финвалов — соединение эфира жирной кислоты с трехатомным спиртом. При той температуре, которую имеет тело живого кашалота, и ворвань, и спермацет находятся в жидком состоянии, но при охлаждении ворвань остается жидкой, а спермацет выкристаллизовывается. В тканях кашалота они содержатся в смешанном виде, но в головном его отделе преобладает спермацет. Между верхней челюстью и верхушкой лобной части черепа кашалота расположены особые полости, наполненные чистым спермацетом; полости эти заключены в мешок из жилистой ткани, так называемый спермацетовый мешок2. Как только спермацет, извлеченный из мешка, остывает, он превращается в твердое белое воскообразное вещество.

2 Благодаря этому мешку голова кашалота составляет треть его тела. Кашалотам свойственно нырять на большую глубину, и содержимое спермацетового мешка служит амортизатором при погружениях, а также, облегчая головной отдел, способствует пассивному всплыванию кита. — Прим. ред.

Во времена расцвета американского китобойного промысла ворвань кашалота употреблялась как смазочный материал, в частности для первых паровозов. Использовалась она и для освещения; из спермацета же делали свечи. В середине нашего века ворвань кашалотов благодаря развитию химико-технологических процессов снова стала ценным продуктом.Особый детергент, который получается посредством сульфуризации спиртов, выделяемых из ворвани путем омыления и дистилляции, имеет большое значение как очищающий агент при крашении шерсти, синтетических волокон и льняных тканей. Мыльный ангидрид олеиновой кислоты, получаемый из ворвани кашалота омылением и дистилляцией, используется как средство для очистки и отбеливания тканей. В последнее время ворвань кашалота снова стали применять как смазочный материал.Мировая продукция кашалотовой ворвани в 1948-49 году составляла 57 391, в 1958-59 — 115 263 и в 1963-64 году — 149 709 длинных тонн. Один 15-метровый кашалот дает от 11 до 12 длинных тонн ворвани. Как видно из приведенных выше цифр, за последние годы добыча кашалотовой ворвани выросла.

Китовое мясо. Мясо кита обладает запахом специфическим и более сильным, чем мясо других животных (при этом мясо зубатых китов пахнет сильнее, чем мясо усатых). Причина интенсивности этого запаха и особого вкуса китового мяса, не свойственного мясу каких-либо других животных, до сих пор не выяснена. Одни исследователи объясняют это распадом органической основы, другие — перерождением жира.Несмотря на сильный запах, мясо усатых китов употребляется в пищу. Для этого китовое мясо либо быстро замораживают сразу же после разделки, либо приготовляют из него мясной экстракт. Мясо некоторых китов едят в сыром виде. Кроме того, мясом усатых китов кормят животных на зверофермах, собак и некоторых других домашних животных.Мясо дельфинов, как и мясо других китообразных, как правило, идет на корм животным, и лишь кое-где его употребляют в пищу люди.Ныне на Западе китовое мясо едят редко, если но считать голодного военного времени. Но в Японии еще со средних веков на китов охотились именно ради их мяса. Японцы приготовляют из китового мяса самые разнообразные блюда. Интересно, что разные части китовой туши имеют у японцев специальные названия, а собственно китовое мясо делится на три определенных сорта. В западных странах подобная классификация отсутствует.Красное мясо (по-японски «аканику»). Красным мясом ученые называют продольные мышцы. У молодых китов мясо слегка красноватое и нежное, но с возрастом оно приобретает темно-красный цвет и становится все более жестким. Это относится к усатым китам, таким, как синий кит, финвал, сейвал, горбач, карликовый кит и полосатик Брайда; у зубатых же китов, например кашалотов и гринд, мясо имеет более темный, багровый оттенок. Красное мясо содержит 21% белка, 8% жира, 1% поташа и 70% воды.Аминокислота, основной компонент белка, содержащаяся в мясе китов, чрезвычайно сходна с аминокислотой мяса обычных сухопутных животных. Но, скажем, по сравнению с коровьим китовое мясо богаче гистидином, лизином и аргинином, хотя и беднее лейцином, глютаминовой кислотой и пролином. Гистидин, например, — вещество, необходимое для роста человека, и хотя бы поэтому людям следовало бы обратить на китовое мясо побольше внимания.Хвостовое мясо (по-японски — «ономи»). Хвостовым называется мясо той части тела кита, что находится между спинным плавником и основанием лопастей хвоста. Эта часть состоит из сетчатой жировой ткани, и потому такое мясо богаче жиром, чем красное, и идет по более высокой цене. Спинная часть хвостового мяса вкуснее, чем боковые, но самыми вкусными считаются куски, находящиеся возле лопастей хвоста.Хвостовое мясо, как и красное, замораживается сразу же после разделки туши и транспортируется на плавучей фабрике в небольших контейнерах на специальные рефрижераторные суда. Самые свежие куски хвостовой части туши употребляются в пищу в сыром виде. За последнее время китовое мясо, как и мясо тунца, сильно возросло в цене. Объясняется это тем, что оба эти вида мяса используются как сырье для колбасных изделий, а в Японии все больше расширяется изготовление этих изделий из рыбы.Мясо, находящееся под брюшными бороздами (по-японски — «сюноко»). Эта часть мяса богата жиром и в изобилии содержит соединительную ткань. Поэтому она жестче, чем «аканику», и сохраняет это свойство даже после вытапливания. Тем не менее этот сорт мяса используется для приготовления консервов, китовой ветчины и китового бекона.Одна из особенностей мяса полосатиков — то, что в нем никогда не бывает паразитов, r которым восприимчив человек, так что в этом смысле оно безопаснее, чем любое другое мясо. В Японии китовое мясо популярно еще и потому, что оно дешевле, чем говяжье. Кроме того, оно содержит значительно больше белков, чем говядина и свинина. Каждые 100 граммов «аканику», например, содержат 23,9 грамма белков и 111 калорий, «ономи» — 41 грамм белков и 401 калорию, тогда как 100 граммов говядины содержат 20,1 грамма белков и 133 калории, то же количество свинины — 21,4 и 145, мясо тунца — 20,9 грамма белков и 321 калорию соответственно.Сырое мясо из хвостовой части кита японцы нарезают тонкими ломтиками и приправляют соевым соусом, тертым имбирем или хреном. «Аканику» вкуснее жареное на масле. Перед тем как жарить, этот сорт китового мяса обычно держат в имбирном или луковом отваре.У японцев существует чуть ли не десять различных способов приготовления китового мяса. В Токио и других городах Японии имеется множество ресторанов, где подаются блюда только из китового мяса. Цены в таких ресторанах обычно ниже, чем там, где подаются блюда из говядины.Одно из традиционных исландских блюд — «ренги»; это жир с брюха кита, сваренный, а затем замаринованный.

Мясной экстракт. Для приготовления экстракта из мяса удаляют жир и соединительную ткань. Мясо режут на мелкие кусочки, покрывают водой, нагревают до температуры около 90° С, после чего отжимают и процеживают. Затем полученный продукт держат под низким давлением. Вес полученного экстракта составляет всего 3% веса израсходованного на него сырого мяса; употребляется экстракт для приготовления суповых концентратов.

Мясная мука, костная мука и костный порошок. Мука, сделанная из парного китового мяса, — продукт высококачественный. Она может использоваться как корм для животных в чистом виде, но обычно для этой цели ее смешивают с костной мукой. На изготовление костной муки идут кости, из которых уже вытоплен жир. Предварительно кости высушиваются, а затем измельчаются в порошок. Костный порошок применяется в сельском хозяйстве как удобрение. В смеси с мясной мукой его можно использовать и как корм для животных.Костный порошок содержит 9,81% воды, 3,46 азота, 23,46 фосфорной кислоты, 0,1% поташа и другие вещества.

Кровяной порошок. Белок из крови кита выделяется в процессе обработки ее паром. Затем эта густая масса прессуется, высушивается и размельчается в порошок. Раньше кровяной порошок, поскольку в нем содержится много азота (11,58%), использовался как удобрение, а также, благодаря своим связывающим свойствам, — как клей при изготовлении фанеры.

«Раствор». Бульон, получаемый после обработки мяса в автоклавах, содержит растворимые белковые продукты, которые обычно просто называют «раствором». В виде концентратов они смешиваются с пшеничными отрубями и идут в пищу домашним животным. Статистика последних лет показывает, что производство этого вида кормов растет.

Китовая кожа. Кожа зубатых китов прочнее кожи усатых китов благодаря хорошо развитой соединительной ткани. Содержание белка как химического компонента непосредственно зависит от количества соединительной ткани. Больше всего белка (18,57%) содержит кориум — слой, располагающийся между кожным и жировым покровами головы кашалота. Именно из кориума, подвергая его дублению, изготовляют кожу. Иногда материалом для изготовления кожи служит и кожный покров белухи. В Японии во время второй мировой войны из китовой кожи делались подметки. Однако этот материал оказался гораздо менее прочным, чем обычная кожа.

Желатин. Желатин, или очищенный клей, получается из коллагена, содержащегося в костях, коже, сухожилиях и других тканях тела кита. Он экстрагируется в процессе варки этих тканей в воде. Желатин можно получить из хвостовых лопастей китов и из жирового слоя кашалотов. Необработанный желатин, концентрируемый из клейкой воды, остающейся после вытапливания ворвани из костей и другого материала, высушивается и просаливается или замораживается. Желатин широко употребляется при изготовлении пищевых продуктов. Кроме того, он идет на производство фотопленки.

Витамин А. Печень кита — самый тяжелый из его внутренних органов. Вес ее составляет примерно 0,8% веса всего тела. По содержанию витамина А в печени кит занимает первое место среди всех морских животных, превосходя даже треску.Средний вес печени антарктического финвала — 350 килограммов. Из нее можно извлечь около 3 килограммов витамина А. Средний вес печени финвалов северной части Тихого океана составляет 200 килограммов; из нее можно получить 2,2 килограмма витамина А. Разницу в этих цифрах следует отнести, по-видимому, на счет различия в составе пищи китов разных полушарий. Основная пища антарктических финвалов — Euphausia superba, тогда как финвалы северной части Тихого океана питаются главным образом Calanus cristatus. Как уже говорилось, получение витамина А синтетическим путем обходится дешевле, так что теперь печень кита как сырье для его производства ценится меньше.

Инсулин. В Японии инсулин добывали из свежей поджелудочной железы китов, однако несколько лет назад нашли другие способы получения этого вещества. Пробовали добывать инсулин из поджелудочной железы китов и в Европе, но это оказалось нерентабельным.

Адренокортикотропный гормон. Это вещество применяется при лечении ревматических артритов. Оно добывается из гипофиза кита не менее успешно, чем из гипофиза сухопутных животных, например поросят. Лабораторные эксперименты показали, что гипофиз кита — хороший материал для извлечения адренокортикотропного гормона; из килограмма гипофиза можно получить 1/30 унции этого гормона, эффективность которого составляет 58% эффективности стандартного гормона. Хотя в среднем гипофиз синего кита весит всего 34,6 грамма (что очень мало по сравнению с весом всего его тела), все же у кита эта железа больше, чем у всех других животных. Передняя доля гипофиза, составляющая его основную часть, имеет размеры 6 на 4,5 сантиметра.

Амбра. Амбра содержится в кишечнике кашалота. До сих пор не решено окончательно, является ли амбра продуктом нормальной жизнедеятельности или это результат патологии. Большая часть амбры обычно находится в нижнем отделе толстых кишок кашалота. Только что извлеченная из кишечника кита, она представляет собой ком мягкого, черного и дурно пахнущего вещества, но на воздухе амбра быстро затвердевает, теряет свой неприятный запах и приобретает специфический сильный и приятный аромат. Таким ароматом обладает амбра, плавающая в море или выброшенная на берег, так как к тому времени, когда ее находят, процесс ее окисления уже закончен. В этом состоянии амбра имеет серый цвет и сложную слоистую структуру, которая хорошо видна на изломе. Обычно в ней содержатся не поддающиеся перевариванию клювы кальмаров, которыми питаются кашалоты. Основным компонентом амбры является амберин, кристаллическое жировое вещество, похожее на холестерин.Обычно амбру находят небольшими кусками, но изредка попадаются и целые глыбы весом в несколько килограммов. В прежние времена за унцию амбры платили около 5 фунтов стерлингов или 15 долларов. 3 декабря 1912 года промысловики одной небольшой норвежской китобойной компании, работавшие в австралийских водах, поймали кашалота; в кишках его был обнаружен один из самых больших кусков амбры, которые когда-либо удавалось найти. Этот ком, весивший 400 килограммов, был продан в Лондоне за 23 000 фунтов стерлингов. В тот год улов был очень скуден, и эта сумма спасла компанию от банкротства.Когда-то на Востоке амбре приписывали особые возбуждающие свойства, за что она ценилась чрезвычайно высоко; ее применяли не только в медицине, но и в кулинарии. На Западе амбру поначалу употребляли в фармакологии, теперь же она используется только в парфюмерии. Амбра применяется как фиксатор летучих ароматических веществ в наиболее ценных парфюмерных изделиях. В последнее время в связи с появлением синтетических заменителей амбра несколько упала в цене.

Китовый ус. В современном китобойном промысле утилизируется вся туша кита полностью, за исключением китового уса, который в наше время имеет весьма малое коммерческое применение; если ус и покупается, то только для изготовления кистей и щеток.Совсем иначе обстояло дело в те времена, когда главным объектом промысла были настоящие киты; пластины их уса, особо длинные и прочные, ценились очень высоко — до 2500 фунтов стерлингов за тонну. Бывало, что выручка только за китовый ус с одного кита окупала все расходы на снаряжение китобойной экспедиции, так что все остальное давало чистую прибыль. До середины XIX века китовый ус благодаря своей гибкости, упругости и прочности использовался для тех же целей, для которых ныне применяется сталь. Китовый ус, разрезанный на тонкие полоски, шел на дамские корсеты, кринолины, из него делались каркасы зонтиков, рукоятки хлыстов, чаши для пунша, концевые части удилищ. Из еще более тонких полосок уса плели сиденья стульев, подобные тем, какие сейчас плетутся из камыша, сетки для кроватей, изготовляли кузова экипажей, оконные решетки для лавок и складов. Из китового уса, разрезанного на тонкие волокна, делали сита и решета, особо прочные сети, а также всевозможные щетки и кисти, жесткие и мягкие. Волокна из китового уса шли также на изготовление париков — они прекрасно сохраняли локоны.Среди разнообразных предметов, изготовлявшихся из этого материала, можно еще упомянуть батаны для ткачей — инструмент, с помощью которого направляется челнок, вводящий уток в ткань, а также плюмажи для солдатских шлемов. Отходы всех перечисленных выше процессов употреблялись для набивки мягких кресел и диванов, причем им отдавалось предпочтение перед конским волосом.Жители Чукотского полуострова, чукчи, набивали пластины китового уса на полозья нарт — такие полозья хорошо скользили по снегу. На Востоке из китового уса изготовлялись мелкие поделки вроде рожков для обуви или чайных подносов (в наше время такие вещи делаются из металла или пластмасс).

Художественная резьба. Продукты китобойного промысла служили материалом и для своеобразного народного искусства — художественной резьбы. Во время длительных плаваний в поисках китов матросы были обречены на вынужденное безделье и пытались внести хоть какое-нибудь разнообразие в это монотонное ничегонеделание. Лучшим способом для этого было изготовление всяких вещиц и сувениров из тех материалов, что были у них под руками. Таким материалом служили зубы кашалотов и челюстные кости, очень напоминающие слоновую кость, а иногда — раковины, дерево или металл.Как пишет Уолтер Эрл в своей брошюре о художественной народной резьбе, выпущенной Музеем китобойного промысла в Колд-Спринг-Харбор, условия жизни моряков на китобойных судах были ужасны. «Если не считать коротких периодов охоты и разделки туш, — говорит Эрл, — китобойный промысел был самым скучным и тягостным занятием из всех существующих на свете... Поэтому китобоям особенно необходимо было какое-нибудь интересное занятие, которое помогло бы убить время».Для резьбы моряки использовали складные ножи, напильники, песок и парусину. Зуб кашалота сначала обтачивали, а затем шлифовали и полировали, после чего на него наносился рисунок. Чаще всего он изображал китобойное судно или эпизоды китовой охоты, иногда же — хорошенькую девушку или танцовщицу. Вырезался рисунок либо складным ножом, либо парусной иглой, или же заостренным гвоздем, насаженным на деревянную рукоятку. Процарапанные бороздки заполняли сажей от ламп, и в довершение полировали всю поверхность изделия, изо всех сил натирая ее древесной золой. Таким же образом обрабатывали и полоски из челюстной кости, из которых делали планки для корсетов.Китобои изготовляли и более сложные вещи, требовавшие особенно тщательной отделки. Одним из излюбленных предметов подобного рода был „джеггер” — рифленое колесико, насаженное на рукоятку, с помощью которого гофрируют края пирожков перед тем, как поставить их печься. Рукоятке джеггера придавалась затейливая форма; на свободном конце ее вытачивались один или два зубца, так что ею можно было пользоваться как вилкой. Рукоятку обычно украшали гравировкой.Из челюстной кости изготовляли также резные шпильки для волос, инструменты для парусных мастеров, вязальные спицы, пуговицы, наперстки, кольца для салфеток и многие другие поделки. Из длинных костей вырезывались тросточки, которые часто украшали выпуклым, витым или спиральным орнаментом и набалдашником в виде головы турка. Еще большего искусства и труда требовали табакерки и дамские шкатулки для рукоделия. Нередко они украшались не только резьбой и гравировкой, но и инкрустациями из перламутра или металла. Но наибольшей виртуозности от мастеров требовали мотовила для прядения ниток — складная решетка, вращающаяся вокруг центральной стойки. Чтобы сделать такое орудие, даже искусный мастер должен был затратить многие недели кропотливого труда. Челюстные кости кашалота прежде широко использовались также для изготовления ручек зубных щеток.На старых китобойных судах челюстные кости и зубы кашалота обычно хранились у второго помощника капитана. Он и выдавал их тем членам команды, которые занимались художественной резьбой. Однако китобои использовали этот материал не только для этих целей, но и для торговли с жителями островов Тихого океана: приставая к берегу, они выменивали его на свежие продукты — овощи, яйца, а также на домашнюю птицу и свиней. На некоторых островах зубы кашалота ценились чрезвычайно высоко и, как уже говорилось, служили валютой, а кое-где давались в качестве выкупа за невесту. В верхней части зуба просверливалось отверстие, сквозь которое продевалась бечевка из пальмового волокна. Отверстия сверлились с обоих концов, и на концах зуба диаметр отверстий был больше, чем в его середине.Из зубов кашалота и в наше время еще делают кое-какие вещи — всяческие резные безделушки и фортепианные клавиши, хотя в последние годы кость как материал для изготовления подобных вещей вытесняется пластмассами. В Японии зубы кашалота идут на производство факсимиле (которые заменяют японцам подпись от руки), курительных трубок и статуэток. Зубы самки кашалота легче поддаются обработке, чем зубы самца, но обычно они меньше последних. Из зубов гринды и косатки также вырезаются разные изделия, но ценятся они несколько дешевле, так как со временем усыхают и дают трещины. Из зубов дельфина Stenella жители Полинезии делают ожерелья.

Строительные материалы. Кости китов, в особенности челюстные кости усатых китов — гренландских и полосатиков, — в прежние времена использовались как строительный материал. Первые голландские китобои на Шпицбергене делали из них стропила и коньки крыш для своих хижин. Для той же цели использовался этот материал на безлесных побережьях Нидерландов и Германии. Там из него делали арочные ворота, надгробья и ограды для пастбищ. Келлог приводит фотографию кладбища на Аляске, на котором доныне сохранилась ограда из челюстных костей китов. Еще и сегодня кое-где можно увидеть арочные ворота и прочие сооружения из китовых челюстей. Любопытно, что эти кости в народе почти повсюду ошибочно называют китовыми ребрами.Китовые кости меньшего размера шли на изготовление мебели, главным образом — стульев и столов; из лопаточной кости делались столешницы, а из позвонков — сиденья. Мартин Лютер пользовался скамеечкой для ног, выпиленной из китового позвонка; она до сих пор хранится в его доме в Вартбурге.

Прочее. Кроме изделий из собственно продуктов китобойного промысла, следует упомянуть о продукции, связанной с китами и китобойным промыслом косвенным образом.В некоторых странах, например, были выпущены почтовые марки с изображением китов, китобойных судов и сцен китовой охоты. В 1965 году в Готенберге был изготовлен почтовый штемпель для гашения марок с изображением синего кита, которого прибило волнами к берегу у этого города 100 лет тому назад. Чучело и скелет кита по сей день хранятся в городском музее.

Содержание

Предисловие

I  КИТЫ В МИФОЛОГИИ И ФОЛЬКЛОРЕ

II  БИОЛОГИЯ КИТОВ

III  РАЗЛИЧНЫЕ ВИДЫ КИТООБРАЗНЫХ

IV ЖИЗНЬ КИТООБРАЗНЫХ

V  НА ЛОДКЕ С РУЧНЫМИ ГАРПУНАМИ

VI  КАРТИНКИ УШЕДШЕГО В ПРОШЛОЕ

VII  НАУКА И КИТОБОЙНЫЙ ПРОМЫСЕЛ

VIII  СОВРЕМЕННЫЙ КИТОБОЙНЫЙ ПРОМЫСЕЛ

IX  ПРОДУКТЫ КИТОБОЙНОГО ПРОМЫСЛА

КИТ

Редакторы: Л. ЗЕЛЬМАНОВА, А. ЛУЩИК. ХудожникТ. КОФЬЯН. Художественный редактор В. КОСТЫРЕВ.Техн. редактор Л. ШИШКОВА. Корректор В. ГИНЦБУРГ.

Сдано в набор 2/II-1973 г. Подписано к печати 30/Х-1973 г. Формат 60x84 1/16, бумага тип. № 2, офсетная. Усл. печ. л. 13,95 (в т. ч. вкл.). Уч.-изд. л. 17,54. Индекс ПЛ-107. Тираж 150000 экз. (2-й завод (100 001 — 150000). Цена в переплете № 4 1 р. 37 к.; в переплете №5 1 р. 33 к. Зак. 91.

Гидрометеоиздат. 199053, Ленинград, 2-я линия, 23. Полиграфкомбинат им. Якуба Коласа Государственного комитета Совета Министров БССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Минск, ул. Красная, 23.

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

I КИТЫВ МИФОЛОГИИИ ФОЛЬКЛОРЕ

II БИОЛОГИЯ  КИТОВ

IV ЖИЗНЬ КИТООБРАЗНЫХ

V НА ЛОДКЕ С РУЧНЫМИ ГАРПУНАМИ

VI КАРТИНКИ УШЕДШЕГО В ПРОШЛОЕ

VII НАУКА И КИТОБОЙНЫЙ ПРОМЫСЕЛ

VIII СОВРЕМЕННЫЙ КИТОБОЙНЫЙ ПРОМЫСЕЛ

IX ПРОДУКТЫ КИТОБОЙНОГО ПРОМЫСЛА

Содержание Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg