«Тайные тропы носителей смерти»

Тайные тропы носителей смерти (fb2) - Тайные тропы носителей смерти 5190K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Милан Даниэл

Милан Даниэл

ТАЙНЫЕ ТРОПЫ НОСИТЕЛЕЙ СМЕРТИ

ББК 28.083 Д 18

Редактор Прокопенко А. И.

Даниэл М.

Д 18 Тайные тропы носителей смерти: Пер. с чеш./Под ред. Б. Л. Черкасского.— М.: Прогресс, 1990.— 416с.: ил.

В книге известного чешского ученого и альпиниста описываются «взаимоотношения» человечества и переносчиков эпидемических болезней. Не сразу, по мере роста культуры и научных знаний, к людям приходило понимание того, что привычные, хотя и неприятные спутники людей, начиная с жизни в пещерах и ранее — блохи, вши и др. являются переносчиками чумы и других болезней, буквально косивших человечество вплоть до XX века.Рекомендуется широкому кругу читателей.

Редакция литературы по географии, экологии и народонаселениюЗаведующий редакцией О. Д. Катагощин

© Mlada Fronta 1985© Перевод на русский язык, предисловие издательство«Прогресс» 1990

ISBN 5—01—002041—6

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Тайные тропы носителей смерти» — название, которое, казалось бы, лучше всего подходит для детективного романа, либо для репортажа о контрабанде наркотиками, либо для рассказа о «черном рынке» оружия и о хитроумных, но незаконных способах доставки его в какие-либо страны в обход эмбарго. Однако эта книга не о диверсантах, контрабандистах или шпионах. Она — о кровососущих членистоногих, т. е. о вшах, клещах, комарах, блохах, и о вызываемых ими болезнях.Перечисление столь прозаических объектов способно, казалось бы, с первых же страниц заставить читателя отвести от этой книги скучающий взгляд. Однако чудо свершается, едва открываешь книгу и углубляешься в чтение: автор пишет столь увлекательно, что, начав читать, уже не можешь оторваться от книги. Рассказы о кровососущих членистоногих, о циклах их развития, способах питания, убежищах, об их хозяевах-прокормителях, а также о великих открытиях в этой области предстают в изложении М. Даниела как приключенческие истории, за развитием которых читатель следит с неослабевающим вниманием. И это не случайно, поскольку эпидемиологическое расследование сродни юридическому следствию, с той лишь разницей, что в данном случае разыскиваемый «преступник» — это возбудитель болезни и его переносчик. Именно поэтому, например, по-настоящему детективной выглядит история расследования вспышки клещевого энцефалита в чехословацком городе Рожнява, когда было впервые неожиданно обнаружено, что возбудитель этой инфекции способен распространяться не только клещами, как было общеизвестно раньше, но и через инфицированное козье молоко.Кровососущие членистоногие — переносчики возбудителей так называемых трансмиссивных инфекционных болезней, т. е. болезней, возбудители которых в результате укусов этих членистоногих вносятся в кровь человека и откуда они затем вновь переносятся в кровеносную систему других людей, вызывая заболевание. Эта группа болезней довольно обширна, наиболее широко известны из них чума, малярия, туляремия, вшивый сыпной тиф, весенне-летний клещевой энцефалит, желтая лихорадка, лейшманиозы и др. Свирепствуя во все времена исторического прошлого человечества, эти болезни уничтожали гораздо больше людей, чем все войны, вместе взятые, не щадя ни простой люд, ни венценосцев, поэтому нельзя не согласиться с автором, когда он, например, говорит, что «чума и блохи основательно изменили историю человечества».Любые неблагоприятные события в жизни общества (войны, неурожай, политические потрясения и др.) всегда сопровождались вспышками заболеваемости сыпным тифом, возбудители которого переносятся вшами. Такой характер носили все подъемы сыпного тифа в нашей стране: в 1892 г., когда был известный в России голодный год; в 1901 — 1902 гг., когда возникли экономический кризис и безработица; в 1905 г., как одно из последствий русско-японской войны; в 1908 — 1909 гг., когда возникали тюремные эпидемии во время господства реакции; наконец, в 1918 — 1923 гг. — в годы гражданской войны и интервенции, сопровождавшихся глубоким расстройством народного хозяйства страны. На эти же годы приходились и эпидемии возвратного тифа. Так, в 1922 г. в стране, только по официальным данным, было зарегистрировано 1 509 852 случая возвратного тифа. Со стабилизацией хозяйственной и общественной жизни после 1923 г. заболеваемость сыпным тифом в СССР быстро пошла на убыль, а возвратный тиф вскоре вообще был ликвидирован в нашей стране.Однако было бы глубочайшим заблуждением полагать, что в современных условиях проблема трансмиссивных заразных болезней и защиты человека от их переносчиков потеряла актуальность. «Следуя по путям человеческих сношений туда, куда направляется хозяйственная деятельность человека, изменяя формы и объем своего распространения под влиянием изменений общественной структуры, инфекционные болезни в своей эпидемиологии отражают те технические, экономические, социально-политические и культурные процессы, которые совершаются в обществе», — указывал основоположник современной научной эпидемиологии академик Л. В. Громашевский.В этом отношении наглядным примером может служить малярия, в отношении которой еще 10 — 15 лет назад многие полагали, что скоро с ней будет навсегда покончено. После того как в 1955 г. болезнь поразила в мире около 250 млн. человек и унесла более 2 млн. жизней, Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) приступила к осуществлению программы по ликвидации этой болезни. Эта деятельность вначале привела к определенному успеху: к 1965 г. число заболеваний малярией снизилось до 107 млн. Однако в последующем эти успехи сменились новой неудачей, прежде всего потому, что комары-переносчики малярии выработали невосприимчивость к применяемым против них инсектицидам, а возбудители — к лекарствам. В результате в настоящее время в странах Африки, Азии, Южной и Центральной Америки ежегодно регистрируется около 150 млн. новых случаев заболевания малярией.Удивительная пластичность кровососущих членистоногих позволяет им приспосабливаться к условиям обитания, создаваемым в результате хозяйственной деятельности человека, которая, к сожалению, далеко не всегда учитывает возможные экологические, а в связи с этим и эпидемиологические последствия мероприятий по антропогенному преобразованию природы. Особенно значительное влияние на экологию кровососущих членистоногих оказывает гидротехническое строительство, сооружение искусственных водохранилищ, а также орошение засушливых или осушение переувлажненных и заболоченных территорий.Гидротехническое строительство нередко влекло за собой резкий рост численности комаров, за которым следовало стремительное увеличение заболеваемости и смертности от малярии, желтой лихорадки, онхоцерхоза и других инфекций. Это наблюдалось при печально известном строительстве Панамского канала, канала Сарда в Индии, плотины Хале Бар на р. Теннесси и др. Непродуманное ведение строительных работ, в результате чего по периметру водохранилища появляются карьеры, заболоченности, скопления строительного мусора, служащие удобными местами для выплода комаров, в 30-е годы осложнило обстановку по малярии на окружающих территориях после сооружения Иваньковского водохранилища на Волге, канала Москва — Волга и других, и лишь проведенные затем активные оздоровительные мероприятия позволили ликвидировать здесь очаги инфекции.Оросительные мероприятия, проводимые без учета экологических и эпидемиологических требований, благоприятствуют размножению многочисленных видов кровососущих членистоногих. Так, после строительства Каракумского канала вдоль него и на прилегающих орошаемых участках в огромном количестве расплодились комары, слепни, москиты, мухи. В то же время осушение переувлажненных и заболоченных территорий, помимо их благоустройства, является эффективным способом борьбы с кровососущими членистоногими, ликвидируя места их обитания. Примером благотворного изменения эпидемиологической обстановки под влиянием осушения может служить Колхидская низменность, бичом которой в прошлом была малярия. Благодаря мелиорации земель удалось избавиться от желтой лихорадки в зоне Панамского канала и т. п.«С того момента, когда человек впервые оседлал лошадь и использовал ветер для целей передвижения, увеличились и возможности распространения заболеваний», — писал известный английский ученый-эпидемиолог К. Сталлибрасс. Эпидемии всегда распространялись по миру со скоростью, соответствующей скорости современных видов транспорта. Естественно, что развитие скоростных транспортных средств явилось, с одной стороны, немаловажным фактором стимуляции международной миграции населения, а с другой — облегчило занос инфекций из одной страны в другую на многие ранее свободные от них территории. Так, в конце 1929 — начале 1930 г. французским быстроходным экскадренным миноносцем, способным пройти за 100 часов 3300 км от Африки до Бразилии, в тропическую часть Бразилии был занесен зараженный переносчик малярии комар Anopheles gambiae. В результате возникла эпидемия малярии, унесшая в 1932 г. множество жизней. К 1938 г. эпидемия распространилась на северо-восток Бразилии, где число случаев заболеваний малярией достигло 100 тыс.Еще более велика опасность заноса зараженных переносчиков инфекционных болезней современными скоростными авиалайнерами. В самолетах неоднократно находили членистоногих переносчиков желтой лихорадки, клещевого сыпного тифа, японского энцефалита, энцефалита Сан-Луи, трипаносомоза. Ряд наблюдавшихся в последние годы эпидемий лихорадки денге в Западном полушарии связывают с завозом зараженных возбудителем этой инфекции комаров через международные аэропорты. Известны вспышки малярии в ряде европейских стран (Швейцарии, Нидерландах, Франции), связываемые с завозом авиатранспортом зараженных комаров из регионов мира, неблагополучных по этой болезни. В связи с этим в научной литературе даже появился термин «аэропортная малярия».Таким образом, ставшая неотъемлемой частью жизни современного мирового сообщества активизация международной миграции населения обострила проблему распространения переносчиков заразных болезней между странами.Однако было бы ошибкой думать, что эта увлекательная книга только о вшах, блохах, клещах, комарах и о переносимых ими заразных болезнях. Нет, она прежде всего о смелых и благородных людях, упорных искателях истины и мечтателях, которые в разное время и в разных странах вышли на бой с заклятыми врагами человека — болезнетворными микробами и их переносчиками, о тех, кто выслеживает «тайные тропы носителей смерти», тщательно и детально изучает их и сооружает на них непроходимые заслоны, сохраняя человечеству многие миллионы жизней.Эта книга и о советском академике Евгении Никаноровиче Павловском, чье учение о природной очаговости заразных болезней победно шествует по миру, и о чешском академике Богумире Росицком, внесшем заметный вклад в дальнейшее углубление и развитие этого учения. Эта книга о трагической судьбе видного советского ученого-акаролога Бориса Померанцева, искавшего в тайге переносчиков вируса весенне-летнего клещевого энцефалита, и чеха Станислава Провачека, открывшего возбудителя вшивого сыпного тифа, и целой армии других, подчас безвестных исследователей, которые, не задумываясь и ни на секунду не колеблясь, отдавали свою жизнь на бесконечном пути поисков возбудителей, переносчиков и природных резервуаров опасных для человека заразных болезней. Их труд — самоотверженное служение науке и человеку, это подвиг, который зовет и других отдавать себя борьбе за благо человечества.Заинтересованность и увлеченность, с которыми написана книга М. Даниела и которые невольно передаются читателю, несомненно, связаны с тем, что автор ее лично принимал непосредственное участие во многих описанных в ней событиях.Милан Даниел родился в 1931 г. в г. Гораждевице (Южная Чехия, ЧССР). В 1956 г. окончил факультет естественных наук Карлова университета в Праге по специальности «зоология — паразитология». В настоящее время он руководитель отделения медицинской энтомологии и экологии Института тропической медицины при Институте усовершенствования врачей и фармацевтов в Праге. Одновременно руководит Национальной референс-лабораторией по медицинской энтомологии и переносчикам инфекций при Министерстве здравоохранения ЧСР. Его специальностью является изучение паразитических членистоногих (клещей и кровососущих насекомых), их экологии, зоогеографии и значения для переноса инфекций.М. Даниел участвовал во многих экспедициях (в некоторых — в качестве руководителя), занимавшихся изучением природной очаговости инфекций в горных областях Болгарии, Югославии, Албании, посетил район Скалистых гор в США (1963), был членом чехословацких научных альпинистских экспедиций в Гиндукуше (1965, 1967) и Гималаях (1973). Во время этих экспедиций были проведены зоологические и паразитологические исследования, которые привели к ряду открытий. В частности, было обнаружено много ранее неизвестных видов животных и растений, 11 из которых были названы в честь М. Даниела видовым названием danieli (из растений Silene danieli и из животных 10 видов членистоногих, относящихся к разным группам). М. Даниел проводил научные исследования также в Афганистане (1974), Уганде (1978), на Кубе (1980), в Египте (1987). Он активно сотрудничал с советскими специалистами при изучении паразитоценозов мелких млекопитающих и экологии клеща Ixodes ricinus.М. Даниел является автором более 200 оригинальных научных работ, в том числе 10 монографий, опубликованных в Чехословакии и в других странах. Наряду со специальными работами М. Даниел опубликовал большое число научно-популярных работ, в том числе 3 книги, в которых в живой и увлекательной форме поведал о различных паразитологических проблемах. Его книга «Жизнь и смерть на вершинах мира» (Прага, 1977) была опубликована также на русском и литовском языках (Москва, 1980; Вильнюс, 1987). М. Даниел также активно участвует в подготовке многих передач Чехословацкого радио и телевидения и в качестве консультанта несколько раз сотрудничал с Чехословацкой студией документальных фильмов.Даже сжатый пересказ биографии Милана Даниела говорит о том, что его книга — это рассказ очевидца, непосредственно участвовавшего в борьбе с «носителями смерти». Документальность содержания и живость повествования делают книгу высокоинформативной и легко воспринимаемой широким кругом читателей.

Доктор медицинских наук, профессор,член Комитета экспертов Всемирной организации здравоохраненияБ. Л. Черкасский

I.ВШИВАЯ ИСТОРИЯ

Начало лета! Июньское утро обещало чудесный день. Солнце светило прямо в окна серого здания в Дейвице, где тогда находился Паразитологический институт Чехословацкой академии наук, и будто ожил обычно угрюмый фасад, новыми красками заиграла жестяная крыша. И у людей было на редкость хорошее настроение.Бодрая, светлая атмосфера проникала через открытые окна в лаборатории, действуя и здесь подобно волшебной палочке. Не думайте, что в научном институте постоянно царит серьезная, напряженно-сосредоточенная обстановка. Ведь и здесь люди остаются прежде всего людьми и радуются каждому дню, который начинается на такой вот оптимистичной ноте, как сегодняшний.Немного иначе все было в помещении, где в то утро оказался я, и, вероятно, не только потому, что напоминало оно скорее кабинет начальника отдела, чем лабораторию, как мы ее себе представляем. Главное — там не было ни одного человека в белой лабораторной одежде. Все — не только гости — члены экзаменационной комиссии, но и я, представший перед нею в роли экзаменуемого, — были одеты в костюмы. Мало того, на мне был темный строгий костюм, и это, признаюсь, мешало мне больше всего. На экзамен приехал я прямо из Восточной Словакии, где мы уже много месяцев работалив глубине буковых девственных лесов — занимались обследованием местности, а нашим кровом и рабочим местом служил сборный деревянный домик. И вот сейчас рубашка, застегнутая на все пуговицы, да еще и стянутая галстуком, вдруг стала невыносимо тесной, и я бы предпочел потеть в рабочем комбинезоне где-нибудь на Копанице или Скаляном, чем тут в парадном пиджаке. Но всему свое время! Предстоявший мне экзамен на кандидатский минимум — это нечто вроде спортивного состязания, фаворитом в котором считается экзаменуемый. Это последний специальный экзамен у готовящегося к научному поприщу, и, прежде чем вступить на него, он должен доказать, что обладает не только теми знаниями, какие получил в вузе. Членам экзаменационной комиссии большей частью он уже хорошо знаком по работе, и теперь самое главное состоит в том, что состязание, в которое вступают обе стороны и победить в котором обязан экзаменуемый, должно пройти на высоком уровне и, как говорили в старину, удостоиться оценки «превосходно». И оттого обе стороны слегка (а порой и изрядно) волнуются.

Процедура очищения от вшей по книге Hortus Sanitatis. 1491

Я обошел подводные камни медицинской протозоологии и устоял под градом вопросов, которыми меня забросал академик Йировец. С напряжением ждал я первого вопроса профессора Обенбергера, экзаменовавшего меня по энтомологии.«Послушайте, пан коллега, — и при этих словах пепел от папиросы, прилипшей в уголке рта, сыпался у профессора на лацкан темного пиджака (представить себе его без папиросы и пепла на лацкане просто невозможно), — а что мы знаем, ну, допустим, о вшах?»Подобного вопроса надо было ждать — предчувствие не обмануло меня! Дело в том, что как раз в это время вышел третий том обширного труда Обенбергера по энтомологии, и в нем был разработан также отряд вшей. Я допускал мысль, что, когда на экзамене речь зайдет о паразитологии, профессор Обенбергер, хотя сам он занимался изучением жуков-златок, коснется проблем паразитизма. И тут уж сам собой напрашивался вопрос о вшах, о которых говорилось в только что опубликованной книге. Сам я тогда изучением вшей не занимался, но из соображений, о которых сказано выше, на совесть проработал все, что мне было доступно. И теперь одна задача — не ударить лицом в грязь. Желая обрадовать профессора Обенбергера как автора тем, что хорошо знаю его книгу, я привел и все исторические анекдоты, которыми пересыпана она. Профессор одобрительно кивал, слушая забавную историю о гетере, поведанную античным писателем Athenaios: по преданию, у гетеры было прозвище “phtheiropole” (в вольном переводе по-русски это могло бы звучать как «вшивушка»), потому что на пороге своего жилища она, бывало, коротала время в ожидании клиентов за поиском вшей — и это никому не казалось тогда признаком плохого вкуса. Профессор, однако, забеспокоился при моих словах, что, мол, в древние и средние века многие знаменитые люди стали жертвами катастрофической завшивленности. С грехом пополам выдержал он цитату о библейском царе Ироде, с которого после смерти «текли вши, как родник, который течет из земли», но уже не в силах был вынести свидетельства летописца об епископе Нойонском, «на котором было столько вшей, что, когда он умер, пришлось зашить его в кожаный мешок, чтобы вши не расползлись до того, как его похоронили, на скорбящих гостей».«Голубчик, довольно! Перестаньте! — искренне взмолился пан профессор. — От этих рассказов тело зудит так, что неудержимо хочется чесаться! Кончайте эти забавные вшивые истории и займитесь лучше энтомологией!»И пан профессор перешел к следующим вопросам, входившим в его экзаменационную гала-программу. «Филогенетическое развитие насекомых — их родословная, — скомандовал он. — И можете, если уж так хотите, продолжать о вшах».

С тех пор прошло четверть века, и нет уже с нами профессора Обенбергера. Но его тогдашнему совету можем последовать и мы. Ведь именно вши — это та подходящая модель, на которой можно показать, как среди колоссального разнообразия форм насекомых появились те, кто в буквальном смысле слова пьет нашу кровь.

Богатство форм насекомых и многообразие их развития

Как ничтожно коротки родословные правителей, старательно выписанные на старых пергаментах или на стенах замковых залов родовых резиденций! Как непродолжительна вообще история человеческого рода! Родословная же членистоногих животных (а к ним относятся и насекомые) берет свое начало в самой глубокой древности геологических эпох. Метрикой с записями о зарождении новых групп и вымирании менее приспособленных форм служат окаменелые отложения, слои угля и медово-желтые капли янтаря, в которых часто находят членистоногих: они залиты в окаменелую смолу так искусно, словно это сделал опытный препаратор с помощью новейшей техники препарирования.Трудом многих поколений палеонтологов и энтомологов выпестовано эволюционное древо, позволяющее заглянуть в тайны путей, какими шла эволюция, и составить себе представление о взаимоотношениях, возрасте и разнообразии жизни членистоногих.По общепринятой гипотезе, предками членистоногих считаются примитивные морские кольчатые черви, а что касается даты и места их происхождения, наука дает весьма неопределенный, но все-таки наглядный ответ: это произошло где-то 500 миллионов лет назад в докембрийских морях. Этот эволюционный шаг не подкреплен никакимиматериальными находками — это представление, основанное на выводах сравнительной морфологии разных групп членистоногих. Но и дальнейшая эволюция музейными экспонатами не подтверждена. Зато периоды ордовика и силура, воображаемая стрелка указателя возраста которых колеблется между 350 и 400 миллионами лет, принесли великое множество окаменелых свидетельств в виде трилобитов — вымерших морских членистоногих. Благодаря исследованиям французского геолога и палеонтолога Иоахима Барранда (Barrande), проведенным в Средней Чехии (в окрестностях Праги и особенно в районе Раковника), трилобиты в Чехословакии так популярны, что нет нужды представлять их кому-то. И даже те, кто не видит дальше своей рюмки, знакомы с ними хотя бы по названию бара «Трилобит», что на баррандовских террасах в Праге, а возвращаясь в поздний час домой, могут посветить себе на замочную скважину миниатюрным фонариком в форме все того же трилобита. Трилобиты вышли на арену жизни, сверкнули и так же неожиданно исчезли. Из всех живых существ о существовании трилобитов сейчас напоминают нам лишь мечехвосты (Xiphosura), обитающие на мелководье в теплых морях.Но уже в те далекие эпохи, когда ярко сверкала звезда трилобитов, появились в морях и другие членистоногие, чьи потомки живут поныне. Это ракообразные (Crustacea); большинство их осталось верно водной среде обитания и лишь немногие приспособились к жизни на суше. Современниками трилобитов были и исключительно наземные формы, внешне практически не изменившиеся до наших Дней: скорпионы. В ЧССР в природе мы не встретим их, хотя лет пятнадцать назад в печати и промелькнуло сообщение, что килевой скорпион (Euscorpius carpathicos) был обнаружен в теплых местах в долине Влтавы к югу от Праги. Однако потом выяснилось, что этих скорпионов выпустил там какой-то беспечный владелец террариума, и они на некоторое время с успехом прижились на новом месте. Чехословацкие туристы, бывавшие в Югославии или других странах Южной Европы, могли видеть скорпионов не только в природе, но и в автокемпингах: те охотно забираются под прорезиненные настилы для палаток. Каждый, кто не поддался панике и врожденному человеческому пороку — убивать все неизвестное — и хоть ненадолго увлекся наблюдением за тем, как скорпионы с разведенными клешнями охотятся за насекомыми и прочими мелкими членистоногими, несомненно, испытывает такое чувство, будто видит перед собой потешные фигурки из научно-фантастических фильмов Карела Земана, а не живые современные создания.Скорпионы — самые древние из ныне живущих представителей обширного класса паукообразных, крупнейшими группами в котором являются пауки и клещи. Особенно клещи имеют существенное значение в жизни природы и человека. Распространены они повсеместно от Антарктиды и высокогорий до глубоких пещер. Большинство обитает на суше, а некоторые виды вторично перешли к водному образу жизни: живут в морях, пресных водах и подземных источниках. Многие виды клещей — паразиты человека и животных, и особенно большой вред наносят иксодовые клещи, но о них мы еще подробно расскажем в специальном разделе.Насекомые развивались на суше, а эта среда обитания ставила перед ними, так же как это было и с паукообразными, различные проблемы. Насекомые с ними справились — если позволительно употребить эту антропоморфическую формулу — даже более успешно, чем остальные членистоногие, благодаря чему именно они составляют самую многочисленную и разнообразную группу животных на нашей планете. При этом решающее значение имели два момента: появление крыльев и полное превращение в развитии отдельной особи.Оставим в стороне научные споры о том, из какой части тела и каким образом развились крылья насекомых. По этим вопросам в науке еще нет единого мнения. Примем лишь к сведению, что возраст самого древнего ископаемого крылатого насекомого оценивают примерно в 325 миллионов лет и что тогдашние насекомые с крыльями были похожи, скорее всего, на ныне живущих стрекоз. Так или иначе крыльями насекомые обзавелись, и это сыграло исключительно важную роль в распространении насекомых по земному шару, сделало их более подвижными при погоне за пищей и при спасении от врагов. Развитие идет неустанно вперед, и случается так, что на каком-то этапе может стать ненужным то, что прежде было жизненно важным: так было и с крыльями и именно так надо понимать то, что у некоторых паразитических форм насекомых крылья отсутствуют.В качестве второго важнейшего момента мы назвали появление полного превращения в индивидуальном развитии живого организма. При неполном превращении из яичка вылупляется нимфа, внешне очень похожая на взрослую форму, но отличающаяся от нее недоразвитием полового аппарата, а у крылатых насекомых — и крыльев. Насекомое растет, его мягкий хитиновый покров (служащий одновременно и наружным скелетом) постепенно твердеет, становится тесным, и насекомое сбрасывает его — линяет. При этом оно появляется в более просторном, мягком одеянии. С каждой линькой нимфа все больше приобретает черты сходства со взрослой особью — имаго. Сходство насекомых в стадиях нимфы и имаго — не только морфологическое: у них сходны большей частью также и экологические требования, а здесь особенно важна функция питания. Таким образом, эти насекомые на отдельных стадиях развития — в своем роде конкуренты.Совершенно иная картина — при развитии насекомых с полным превращением. Из яичка выводится обычно червеобразная личинка, в которой нет ничего похожего на взрослое насекомое. Личинка развивается, окукливается. Куколка не питается и обычно неподвижна, однако в ее теле происходит коренная внутренняя перестройка, в процессе которой насекомое превращается из личинки во взрослую особь. Известным всем примером такого пути развития от личинки к полной зрелости служит превращение гусеницы в бабочку. Еще лучше, наверно, пример из жизни комаров. Личинки ведут водный образ жизни, а взрослый комар ищет воду только для того, чтобы отложить на ней яички. В подтверждение того, что развитие с полным превращением является наиболее прогрессивным, можно привести одну цифру: оно характерно для развития 86 процентов всех известных видов насекомых.Но нам пора уже поближе познакомиться со вшами. Вши — один из самых молодых отрядов насекомых. Они известны около 50 миллионов лет, возраст далеко не рекордный, если сравнивать с другими насекомыми. Но вполне солидный сравнительно с цифрой 2,5 миллиона лет, которую связывают с возникновением человеческого рода. Выходит, вши раз в двадцать старше древнейших людей, так что, не боясь впасть в преувеличение, можно сказать: уже тогда, когда человек еще ходил на четвереньках, вши не давали ему житья.

Откуда взялись наши мучители

К тому времени, когда 200 миллионов лет назад на Земле появились первые млекопитающие, насекомые уже были наиболее процветающей в биологическом отношении группой членистоногих, обитавших на суше. Первые млекопитающие вовсе не были какими-то гигантами; по Паттерсону, самые крупные из них не превосходили по размеру современную кошку, а большая часть была величиной с живущих ныне землероек, мышей и крыс.Некоторые виды насекомых (в качестве примера могут служить представители отряда двукрылых) извлекли немалую пользу из вновь появившегося источника питания, предоставленного им млекопитающими, а именно не только сосали кровь животных, но и откладывали яички в их испражнениях или разлагающихся трупах. Важным местом, где формировался паразитический характер целого ряда других групп членистоногих, были норы и гнезда первобытных млекопитающих и различные укрытия, куда те регулярно наведывались. Это также была новая, экологически очень выгодная среда обитания. В гнездах и норах проходил тот извечно повторяющийся процесс, который и сейчас можно постоянно наблюдать в природе. Одни членистоногие находили там просто благоприятную микроклиматическую среду, по крайней мере проходя в ней часть своего жизненного цикла. Других привлекал гниющий растительный материал, которым было выстлано гнездо. Третьи перебирались сюда в поисках плесени, а прекрасной питательной почвой для нее служили остатки принесенной в гнездо и несъеденной пищи, не говоря уже о гниющих отбросах. Разумеется, в таком сообществе присутствовали и хищные формы насекомых, благо здесь им было чем вволю поживиться. И по-видимому, именно от этой группы насекомых ведут свое происхождение паразиты-кровососы, которые сначала от случая к случаю, а затем систематически стали питаться кровью млекопитающих, живших в гнезде.Подобный процесс проходит и сейчас, прямо на наших глазах, особенно у ряда гнездовых клещей, которые время от времени пьют кровь, но могут продолжать свой жизненный цикл и без такого источника питания. Степень свободы (или независимости от источника крови) различна, и порой непросто точно определить, когда уже надо говорить об явлении паразитизма, а когда — еще нет. Этот с виду теоретический вопрос имеет важное практическое значение при изучении путей циркуляции возбудителей разных инфекций.Для развития тех паразитов, которые в отличие, скажем, от комаров и прочих двукрылых насекомых не перемещаются свободно в пределах своего ареала, а живут на теле хозяев или в их жилище (их называют соматическими или нидикольными паразитами), важным условием является еще и возможность перехода с одного хозяина на другого. Насколько можно об этом судить (и если чуточку дать волю научной фантазии, а без нее в таких случаях не обойтись), первые млекопитающие образовывали небольшие сообщества, развивавшиеся как бы в тени доминировавших на планете динозавров. Тем самым условие возможной смены хозяев было выполнено. К тому же правомерно предположить, что какая-то часть первобытных млекопитающих жила (хотя бы отчасти) на деревьях и, стало быть, в свое время представилась и возможность для перехода паразитов на птиц и, наоборот, с птиц на древесные формы млекопитающих.В последующие геологические эпохи класс млекопитающих стал чрезвычайно разнообразным по числу биологических видов. Это в большой степени стимулировало эволюцию новых групп паразитов, прежде всего путем приспособления и специализации. Развитие животных-хозяев и животных-паразитов проходило и до сих пор проходит координирование, однако развитие паразитов обычно отстает от развития хозяев. Поэтому иногда паразиты могут дать ключ к пониманию первоначального единства их нынешних столь разных хозяев, кроме того, изучая паразитов, можно многое о них узнать, узнав историю развития их жертв.Вернемся еще раз к общей родословной членистоногих.

* Предположительно существуют 2 — 3 млн. видов насекомых. БСЭ, т. 30, с. 202. — Прим. перев.

Если за основу оценки успешного развития живых существ взять количество их разных видов, то совершенно ясно, что насекомые — это самая распространенная форма жизни на Земле. Науке известно более 900 000 видов насекомых*, т. е. больше, чем всех остальных животных и растений вместе взятых. Другие наземные членистоногие также составляют более многочисленную и разнообразную группу животных, чем позвоночные. Так, на Земле живет около 50 000 видов пауков, 30 000 видов различных клещей, тогда как млекопитающих насчитывается всего 4500 видов, птиц 8600 видов.Приведем еще несколько цифр, удивительных во многих отношениях. Ряд групп и даже целых отрядов насекомых для неспециалиста остается тайной за семью печатями, он не имеет о них ни малейшего понятия, и названия их ничего не говорят ему. Но вот впечатляющие данные об обилии видов некоторых известных отрядов насекомых: жуки — 360 000 видов, бабочки — 160 000, перепончатокрылые — 150 000, двукрылые — 90 000, прямокрылые — 30 000, пухоеды — 3000, блохи — 2000, вши — 250.Да, вши представлены поразительно малым числом видов. В действительности, очевидно, их несколько больше, и по мере проведения исследований в некоторых малоосвоенных областях, особенно в тропиках, ученые опишут новые виды. Однако и тогда по видовому разнообразию вши будут значительно уступать другим группам насекомых.И здесь может закрасться легкое сомнение. А не правильнее ли было начать книгу рассказом о другой, более богатой видами группе? На это можно без колебаний дать категорический ответ: ни в коем случае! Среди паразитических насекомых нет другой такой группы, существование которой было бы столь неразрывно связано с человеком, как это характерно именно для вшей. Человеческие виды вшей прошли вместе с человеком весь в геологических масштабах короткий, но трудный и бурный путь развития его от животного к человеку. И не случайно вши были также и первым энтомологическим объектом, который люди начали изучать действительно научно. Развитие вшей было подробно исследовано раньше, чем остальных членистоногих, именно на вшах были проведены первые вскрытия насекомых — и подобный перечень приоритетов вшей можно было бы продолжить. Поэтому на примере вшей мы можем проследить не только историю паразита, но и развитие человеческих воззрений, знаний и, наконец, раздела науки, который сейчас называется медицинской арахноэнтомологией.

У человека на иждивении три вида вшей

Вши — об этом уже говорилось — облюбовали себе человека прежде, чем тот стал собственно человеком, и остались верны ему и после того, когда он надел одежду. Да это им нисколько и не помешало — наоборот, в одежде людей они сразу же прекрасно обжились. И надолго.Итак, что же на самом деле известно нам о человеческих вшах? На человеке паразитируют три вида вшей. Это прежде всего головная (или детская) вошь и вошь платяная. Оба вида относятся к общему роду с научным названием Pediculus и морфологически настолько похожи один на другой, что в прошлом кое-кто из исследователей сомневался, являются ли они вообще самостоятельными видами. Зависимость их от человека так велика, что даже вшей, используемых в лабораторных экспериментах, приходилось кормить на человеке, потому что они отвергали всех других хозяев (животных) или их кровь, которую вшам давали с помощью всевозможных хитроумных приспособлений и приемов. Как известно, в свое время вакцину против сыпного тифа, тяжелой заразной болезни, передаваемой человеку вшами, приготовляли из инфицированных вшей. Вот тогда эта необыкновенная специфичность вшей, т. е. приспособленность к одному хозяину — человеку, обернулась серьезной проблемой — где найти столько добровольцев, согласных поить своей кровью вшей, тем более что у них каждый день неизменно хороший аппетит! Много труда было положено, прежде чем 25 лет назад ученым с великими муками удалось вывести тип платяной вши, которая была не прочь сосать кровь подопытных кроликов. А вот все подобные затеи с головной вошью ни к чему не привели. Пока мы назвали два вида вшей, паразитирующих на человеке. Третий вид — площица, или лобковая вошь (Phthirus pubis). Это тоже строго специфический паразит человека.Если искать ближайших родственников человеческих вшей, то получается весьма любопытная картина. Род Pediculus настолько резко отличается от всех остальных вшей, что он единственный род во всем семействе Pediculidae. При этом он представлен очень малым числом видов. Но самое примечательное, что хозяевами всех представителей этого рода вшей бывают только люди и обезьяны! И на первом месте можно назвать шимпанзе, на них питается вошь Pediculus schaffi, видовая самостоятельность которой не вызывает никаких сомнений. Другой вид вшей рода Pediculus (правомерность выделения его в самостоятельный вид не столь очевидна) был обнаружен на мангобеях, т. е. тоже на обезьянах, включаемых в группу приматов. Это могло бы иметь привкус сенсационности, если бы такую приуроченность паразита к хозяину мы расценили как след, ведущий от человека к его животным предкам, как воспоминание о далеком прошлом. Мы же на это смотрим более трезво: в действительности подобная узкая специфичность паразита наблюдалась и во многих других случаях, относящихся к не столь далеким временам и касающихся разных групп животных. Если это справедливо для животных, то должно быть справедливо и для человека: биологические законы в этом отношении не делают исключений! Г. Хопкинс (G. Н. Е. Hopkins), рассматривавший эту тему на международном симпозиуме по специфичности взаимоотношений между паразитами и позвоночными, попытался приблизительно определить возраст связей вшей из рода Pediculus с приматами и пришел к выводу, что истоки связей относятся, вероятно, к миоцену.В этой простой и убедительной теории все же есть неувязка: оказывается, вши рода Pediculus живут и на примитивных южноамериканских обезьянах, не имеющих никакого отношения к пращурам человека. Но и этому есть объяснение: дело в том, что имеются в виду не дикие обезьяны, а прирученные южноамериканскими индейцами. В этих случаях вши, вероятно, перешли с человека на обезьян, и предполагают, что это произошло в относительно недавнее в геологическом смысле время. Естественным путем осуществилось то, что ученым ценой неимоверных усилий удалось сделать лишь недавно, — преодолеть у части популяции человеческих вшей неприязнь к любому другому виду хозяина, кроме человека, и адаптировать ее к новому источнику крови.В указанные рамки эволюционных отношений очень хорошо укладывается и другой вид человеческих вшей — площица. Описанные связи более просты, справедливы без оговорок и дополнений, гораздо более наглядны. Род Phthirus (также настолько своеобразный, что был выделен в самостоятельное семейство) включает, помимо человеческой площицы, всего один вид (Phthirus gorillae), встречающийся только на гориллах; держится на тех же участках тела, что и у человека.Между участками тела для вшей существуют совершенно непреодолимые границы. Здесь все решает разный характер волос — среды обитания площиц в самом узком смысле слова. Удерживаться на теле хозяина паразиту помогают цепкие ножки, которыми он крепко ухватывается за волосы. На конце ножек развит мощный серповидный коготь, а прямо на него нацелен толстый вырост в виде пальца: получается подобие клещей, которые имеют строго определенный и неизменный размер, соответствующий диаметру волос, например, бороды или диаметру намного более толстых волос лобка. Площица живет преимущественно в волосах лобка, реже — в волосяном покрове подмышек, а у мужчин — и в бороде. У крайне неопрятных людей находили вшей даже на ресницах и бровях, т. е. в щетинистых редких волосах.Мы проследили развитие двух видов вшей — паразитов человека, полученных им в наследство от наших диких прародичей. А какова история платяной вши? Само название подсказывает, что вошь развилась уже на человеке, когда он начал носить одежду. Лишенные волосяного покрова части тела хозяину в один прекрасный день были покрыты материалом, который своей поверхностью во многом напоминал волосы: сначала это были шкуры животных, потом изделия из шерсти, а в некоторых географических областях из хлопка. Появилась новая экологическая среда, появились новые пищевые возможности. И вот первые колонизаторы покинули волосы, где до того жили, и пустились в путь. На новом месте устроились хорошо, хотя и пришлось преодолеть немало трудностей. Ведь это была все же новая среда, непривычная и для передвижения, и для откладывания яичек (гнид): самки приклеивают их к волосам или внутренней стороне одежды, обычно в местах, где пересекаются волоски (нити). Человек к тому же менял свои привычки: начал на ночь снимать одежду; тем самым, во-первых, сократилось время, которым вши располагали для принятия пищи, а во-вторых, не редкостью стали и значительные колебания температуры. Очевидно, по этим причинам платяные вши крупнее и менее чувствительны к голоданию.Разумеется, период, в течение которого человек носит пусть самую немудреную одежду, несравненно короче того времени, на протяжении которого формировался род людской. Поэтому различия между головной и платяной вошью очень четко определились в экологической сфере и неизмеримо меньше, если говорить о морфологических признаках. Отсюда и это прежнее расхождение во взглядах на то, считать ли головную и платяную вошь двумя разными видами или же это две расы одного вида. Над этим вопросом задумывался уже создатель системы растительного и животного мира Карл Линней. Живущую на человеке вошь он сначала описал как единый вид, но уже в 1761 г. (во втором издании «Шведской фауны») вернулся к этому вопросу и написал: "...qui vestimentis victicat ab eo, qui in capite vivit, non differt ut species, sed tantum varietas" («...вошь, которая живет в одежде, от оной, которая живет на голове, отличается не как вид, но всего лишь как разновидность»). Это изречение Линнея оказало влияние на целые поколения энтомологов. Ведь еще совсем недавно Бусвин, один из классиков английской медицинской энтомологии, усомнился: «Будут ли обе формы человеческих вшей из рода Pediculus существовать так долго, чтобы из них получились отдельные виды, этот вопрос остается открытым...» Современная таксономия давно уже основывается не на одних только внешних морфологических признаках, а современные критерии, опирающиеся все больше на данные общей биологии и биохимии, однозначно определяют самостоятельность обоих видов.И еще небольшое замечание в заключение главы. Четкое разграничение условий жизни на разных участках тела хозяина привело к различению трех видов человеческих вшей. Правы ли были те, кто считал, что и люди, населяющие разные географические области, имеют «свои» виды вшей? В литературе на самом деле появились описания таких видов, как Pediculus nigritorum (Фабрициус, 1805) у негров, Pediculus humanus chinensis (Фаренгольц, 1916) у китайцев, Pediculus humanus americanus (Эвинг, 1926) у американских индейцев. Не затрагиваем ли мы ненароком вопросы, слегка попахивающие расизмом, или же в подобных сообщениях есть крупица научной истины? Сейчас эти виды мы отвергаем, но надо признать, что признаки географической изменчивости все же проявляются или, вернее, могли проявиться на уровне географических рас. В условиях колоссальной миграции людей в современном мире, следствием которой является обмен генов человека и его паразитов, будущее развитие будет все больше и больше сглаживать их географические различия; что же касается головной и платяной вши, то развитие будет идти, наоборот, скорее в направлении все большей обособленности.

Вши и общественные воззрения

Завшивленность древних народов была, по-видимому, обычным явлением, и никто не придавал ей особенного значения. Люди даже не стыдились вшей и не старались скрывать их. В отношении этого у простого люда заведены были, скорее всего, такие обычаи, которые можно было бы сравнить с положением, по сей день существующим кое-где на Востоке. Не надо связывать это представление с низким жизненным уровнем, нищетой и прозябанием на окраине цивилизации, с грязью и отсутствием гигиенических навыков, как это бывает характерно для многих мест в тропиках Востока. Ведь и в горных деревушках, например Северного Пакистана,благоустроенных и опрятных, вши у людей тоже в порядке вещей. Как часто мы убеждались в этом, проходя с караваном осликов или с ватагой носильщиков по территории бывших княжеств Сват и Читрал! Всюду, где бы ни останавливались мы, с нашим приходом невольно нарушалось привычное течение жизни. Люди бросали работу, собирались вокруг нас, и все внимание их минут десять-двадцать было приковано только к нам. А потом — особенно если ничего необыкновенного не происходило — интерес к нам ослабевал, и пальцы людей как-то машинально и сами собой принимались перебирать волосы ближайших соседей.Это свойственно, как мы заметили, особенно женщинам. Руки их неизменно заняты каким-то делом. Готова одна работа, тут же затевают другую, а то берутся за веретено — прядут овечью шерсть. А на то время, пока нет других дел, не знающие покоя и устали женские руки находят себе такое занятие — ловят вшей. Заскорузлые же руки мужчин, сплошь в твердых как камень мозолях и глубоких рубцах — это следы от ран, причиненных тяжелым трудом горцев, — перебирать волосы не могут. Слишком загрубели для этого. Зато часто, когда мы отдыхали в походе и носильщики могли с наслаждением затянуться сигаретой, которая была одним из наших ежедневных знаков внимания к ним, или едкой самокруткой из самых разных листьев, которыми их снабжала окружающая природа, они предавались нехитрой мужской потехе — сжигали огоньком сигареты вошь, слишком дерзко вылезшую из смоляных волос у их товарища.Привычка постоянно что-то делать, чем-нибудь непроизвольно занимать пальцы вырабатывается в этих местах с детства. В то время как у нас школьники младших классов развлекаются, пуская бумажные самолетики или щелчком загоняя монетки в ворота, забава у здешних детей иная — рыться в волосах соседа: всегда можно отправиться на ловлю вшей, ну, например, пока тот рассказывает тексты, которые было задано выучить наизусть. Прошли тысячелетия, а кое-какие обычаи не слишком изменились.Возможно, несколько иных правил придерживались при царских дворах. На такую мысль по крайней мере наводит одно замечание Геродота, прозванного за достоверность и глубину приводимых им фактов «отцом истории». Почти за 500 лет до нашей эры он написал, что у египетских жрецов и писарей были всегда тщательно выбритые головы, чтобы «никакая вошь или иная нечистая тварь не могла прицепиться к ним, когда они служат богам». Впрочем, не только у жрецов, но и у фараонов, царей и высокопоставленных вельмож в Древнем Египте, Вавилонии и Ассирии головы и подбородки были бритые. Волосы и бороды, остававшиеся символом мужественности и силы, заменяли парики.Хочешь не хочешь, а придется примириться с тем, что герои античных мифов и властелины героических времен были, очевидно, вшивые. Так, например, Плутарх заметил, что царя Спарты Агесилая (V— IV вв. до н. э.) укусила вошь, когда тот служил богам. Царь на виду у всех убил ее и заявил, что такая же участь ждет всех его врагов. Г. Киль (Н. Kiel) в 1951 г. опубликовал даже специальное научное исследование о распространенности вшей в античной Греции, и, по его мнению, завшивленность греческого населения в классический период была делом житейским.Просвещенные римляне прекрасно знали не только греческие мифы и легенды, но и всевозможные народные сказки-небылицы. Об этом свидетельствует и одна из сохранившихся речей диктатора Суллы (138 — 78 до н.э.). Чтобы оправдать убийство Лукреция Офелла и в то же время предостеречь остальных граждан, Сулла приводит греческую байку о крестьянине и воши. Так вот, эта самая вошь не давала покоя крестьянину, и он два раза пытался вытряхнуть ее из рубашки, но безуспешно. Тогда он решился на суровый шаг и сжег свою рубашку вместе с вошью.«И я вам говорю, — продолжал Сулла, — кто дважды почувствовал мою руку как предостережение, в третий раз заслуживает огня!» По иронии судьбы, если прав французский ученый Сегуи (Seguy), живший уже в новое время, Сулла умер именно от катастрофической завшивленности, разделив, таким образом, печальную участь ряда других знаменитых людей древнего мира. Полагают, что такой же смертью погибли библейский царь Ирод, философ Эпифан и некоторые римские императоры.А что было в средневековье? Мало что изменилось и среди простых смертных, и среди сильных мира сего. В качестве иллюстрации могут служить две подлинные записи о завшивленности венценосцев. Первая повествует о французском короле Людовике XI, правившем в XV в. Как-то раз во время пышной придворной церемонии одна вошь вылезла на поверхность королевского наряда. Стоявший ближе всех придворный заметил ее и попытался незаметно снять. Вошь цепко держалась на парике, и нервозность только усугубляла неловкость придворного. Король, разумеется, заметил это и с досадой обрушился на того с вопросом: «Что это значит?» Придворный, ни жив ни мёртв, сказал правду — и произошло неожиданное. Король похвалил его и весело добавил, что пойманная вошь весьма кстати напомнила, что и его королевское величество — тоже всего лишь человек. В разгаре обязательного общего веселья (которое непременно воцарялось после шуток королей) другой кичливый придворный попытался оказаться в центре внимания и сделал вид, что на королевском одеянии гонит блоху. Король побагровел и велел храбреца вывести со словами: «Вы что, считаете меня собакой, которая бегает с блохами в шерсти? Прочь с глаз моих!»Вторая запись сделана тремя веками позже. Это описание «неаппетитного инцидента», который произошел в 1787 г. при дворе короля Англии Георга III. Во время королевского пиршества прямо на тарелке короля была обнаружена вошь. Среди участников и тех, кто прислуживал за столом, поднялся страшный переполох. Но что поделаешь: откуда взялась злосчастная вошь, вполне определенно так и не выяснили. И тогда Георг решил не рисковать и приказал немедленно обрить головы всему кухонному персоналу. В широких придворных кругах приказ этот был встречен неодобрительно и расценен как решение восточного деспота. Курьезная история проникла и за стены королевского дворца и стала темой памфлета в стихах.Из мира аристократии и далеких веков перенесемся ближе к нашему времени. Гигиенические навыки, охрана чистоты вошли в привычку настолько, что завшивленность стали называть «болезнью бродяг и бездомных». Сейчас уже трудно поверить в реальность картины, нарисованной уже упомянутым нами французским ученым Сегуи: «В Лиссабоне еще в прошлом веке жили люди, зарабатывавшие деньги тем, что давали заказчикам на время дрессированных обезьян, которые тщательно выбирали из их волос вшей».Можно ли считать, что с проблемой вшей у нас покончено? В нормальных условиях, в отсутствие войн, других социальных бедствий или обширных природных катастроф, зараженность платяными вшами и площицами — это действительно показатель низкого уровня гигиены, и обнаружить этих вшей можно лишь на заброшенных, безнадзорных людях. Но головная вошь способна преподнести неприятный и внушительных размеров сюрприз даже медицинской службе в развитых странах, в чем убедились мы в конце концов и сами на своем опыте в недавнем прошлом.После второй мировой войны на борьбу со вшивостью были брошены новые, высокоэффективные средства на основе хлорированных углеводородов (ДДТ и др.), позволившие быстро ликвидировать тяжелое наследие войны. Однако в семидесятые годы в специальной печати стали раздаваться предостерегающие голоса. Один из первых тревожных сигналов донесся из Англии, где головная вошь была выявлена у 12,5—16 процентов обследованных несовершеннолетних. Вскоре подобный же факт был установлен и в США. Волна завшивленности начала нарастать во всей Европе, не миновала она и ЧССР. В 1978—1979 гг. в нашей стране проходила организованная в общегосударственном масштабе кампания по борьбе со вшивостью: медицинскую помощь (лечебную и профилактическую) намечалось оказать 2 — 2,5 млн. человек!В основам дело касалось молодежи. По данным статистики, вшивость больше поражала девочек (а именно прежде всего в возрасте 7 — 9 лет), меньше — мальчиков (11 — 14 лет). Почему вдруг поднялась волна завшивленности? Этот вопрос рассматривали с самых разных точек зрения. Проверено было и такое соображение: не сыграли ли здесь своей роли длинные волосы, модные у мужской части молодежи? И хотя сам автор не является приверженцем этой «моды», надо признать, что никакой причинной связи здесь, как выяснилось, нет. В общем, по вопросу о том, почему головная вошь пошла в наступление, полной ясности нет. Взгляды расходятся. Некоторые исследователи считают, что у вшей появился иммунитет к применяемым инсектицидам. Другие говорят об изменении всей биологии вшей. Кто знает, может быть, истина где-то посередине.«Болезнь бродяг» на несколько лет превратилась в общегосударственную проблему молодого поколения. Изменилось в обществе и отношение к явлению вшивости. На это начали смотреть как на всякое другое состояние, требующее помощи медицины, без оттенка чего-то такого, что человеку надо скрывать, чего надо стыдиться. Этот принцип исповедовали и распространяли все, кто включился в ликвидацию завшивленности. Без этого невозможно было бы обеспечить искреннее сотрудничество самой широкой общественности.

Вши как предмет научного интереса

Помнится, в институте почти каждая вводная лекция, знакомившая с новой дисциплиной, посвящалась ее историческому развитию.«Ясно, опять мы начали с Аристотеля...» — говорили студенты после лекции со снисходительной улыбкой, потому что имя античного мыслителя регулярно приводилось в начале каждого обзора прославленных мировых светил науки.Если нас интересует развитие научного изучения вшей, нам придется обратиться к еще более далекой истории — к древнеегипетскому папирусу, относящемуся примерно к 1550 г. до н. э. и вошедшему в науку под названием «Папирус Эберс». В этом наиболее древнем (из известных до сих пор) медицинском трактате не оставлены без внимания вши и блохи, как это отметил немецкий автор Боденхаймер (Bodenheimer), изучавший истоки научной энтомологии.Но ссылки на Аристотеля нам не миновать. Не только потому, что он действительно первым охватил почти все доступные для его времени отрасли знания (во многих его идеях есть рациональное зерно, почему они и не устарели до сих пор), но главным образом потому, что его взгляды оказали влияние на большинство других признанных авторитетов от древних веков до нового времени и что следы этого влияния можно обнаружить вплоть до начала нашего века, Аристотель (384 — 322 до н. э.) в своем биологическом трактате «История животных» ("Historia animalium") уделяет внимание также и внешним паразитам — «насекомым, которые не являются плотоядными, но живут за счет соков живого мяса; к ним относятся вши, блохи и клопы... Вши рождают яички (яички вшей Аристотель называет konodos — гниды), однако эти яички не рождают ничего. Блоха рождается из ничтожного количества гниющих веществ; поэтому в любом месте, где есть какие-то сухие нечистоты, там обязательно можно будет найти блоху. Клопы рождаются из влаги живых животных, когда она высыхает вне их тела. Вши рождаются из живого мяса животных. Когда возникают вши, на коже можно заметить маленький волдырь. Если его проколоть, вши выпрыгивают наружу...» (цитируем по английскому переводу, опубликованному Бусвином).В плену таких представлений исследователи находились более полутора тысяч лет. Идея самозарождения принималась ими как основной принцип, незыблемый и непреложный, и он принес особенно большой вред именно в изучении паразитов, так как затруднял разгадку путей их распространения и не позволял вести с ними эффективную борьбу даже теми немногими средствами, какими в то время располагало человечество.Продолжая свой рассказ о вшах, Аристотель сообщает ряд сведений, многие из которых показывают, что они — плод прямого наблюдения или просто взяты из практики: «У некоторых людей появление вшей может служить признаком болезни, и люди могут умереть от этой связанной со вшами болезни... Есть также один вид вшей (у человека), именуемый дикой вошью, и он сильнее, чем обычная вошь, и от него избавиться особенно трудно». Здесь Аристотель, очевидно, имеет в виду площицу. Его данные о других человеческих вшах имеют под собой ясную правильную основу и справедливы по сей день: «Головы мальчиков удобны для того, чтобы завшиветь, а головы взрослых мужчин удобны в меньшей степени. Женщины подвержены вшам больше, чем мужчины...»Утверждение Аристотеля о том, что вши чаще встречаются у молодых людей и у женщин, чем у мужчин, совершенно справедливо, по крайней мере в отношении головной вши. К сожалению, в сочинении "Problemata" к правильному наблюдению Аристотель дал неправильный комментарий: «Головной мозг влажный, а потому голова — всегда наиболее влажная часть тела, как показывает то обстоятельство, что на ней волосы растут больше, чем где-либо в другом месте. Это и есть как раз влага этой части тела, которая рождает вшей. Заметнее всего это в случае детей, у кого из носа часто вытекает слизь или даже кровь, и именно лица этого возраста особенно подвержены вшам».Однако вернемся к сочинению «История животных». В нем Аристотель обратил внимание и на вшей, живущих на животных: «Вши рождаются не только на человеке, но и на других животных, включая птиц... и все создания, покрытые волосами и шерстью, за исключением осла, на которого не нападают ни вши, ни клещи». Ошибочное представление, что вши не нападают на ослов, переходило из уст в уста веками. Оно пришлось ко двору церковному средневековому учению, которое истолковало его по-своему как проявление исключительной божьей милости: осел чист и от вшей, и от клещей, потому что на нем Иисус Христос въехал в Иерусалим. Лишь в 1668 г. итальянский естествоиспытатель Франческо Реди опубликовал среди прочих и рисунок вши, найденной на осле.Из других античных авторов назовем Плиния Старшего и Галена, которые, хотя и упоминают в своих трактатах о вшах и других паразитах, никакого вклада в дальнейшее познание их не внесли.Раннее христианство питало вражду к научным исследованиям и на долгое время заморозило их, по меньшей мере в Европе. Крайне редко среди образованных людей той эпохи встречались такие, кто не замыкался в кругу религиозных догматов и видел реальный мир вокруг себя.Нет смысла называть их имена, но все-таки сделаем одно исключение, поскольку речь идет не только о лице из духовного звания, но к тому же еще и о женщине. Во мраке невежества XII в. она написала книгу, содержавшую наставления о том, какие навыки гигиены подобает воспитывать, дабы человек содержал свое тело в чистоте, без вшей и прочих паразитов, как того требует человеческое достоинство. Аббатиса из Рупертсберга и Бингена (ее собственное имя Г. Гиддегард — Н. Hiddegard) сочинила отчасти аптекарскую книгу, отчасти бестиарий (т. е. книгу с описанием зверей с аллегорическим их истолкованием), преимущественно с практическими намерениями научить людей здоровому укладу жизни. Автор приводит при случае и якобы естественнонаучные пассажи, вызывающие улыбку. Но важно то, что аббатиса создавала свою книгу в пору, которую Бертран Рассел охарактеризовал такими словами: «Церковь возражала против купания на том основании, что все, что делает тело более привлекательным, исполнено греха. Грязь восхваляли, и аромат святости становился все более едким. Чистота тела и его одеяния, по словам св. Павла, означает нечистоту души. Вшей называли перлами божьими, и быть покрытым ими причислялось к необходимым признакам святости». И далее Б. Рассел в своей книге "Marriage and morals" (чешское издание: «Брак и нравственность» — "Manzelstvi a mravnost", Praha, Aventinum, 1947) перечисляет конкретные проявления святости, когда грязь и вообще телесное состояние прихожан были доведены до такой крайности, что сейчас просто содрогаешься от отвращения.В сохранении преемственности научных знаний, особенно о природе, большая заслуга принадлежит арабской науке, перекинувшей мост от древнего мира к позднему средневековью (приблизительно от XIII в.). Наука в эту эпоху все еще оставалась в руках церковных мужей, но они уже обращаются к античному культурному наследию. Еще не приспело время для оригинального мышления и наблюдений, но церковные ученые компилировали энциклопедии науки и включали в них сведения античных классиков. Многие из тогдашних ученых нам известны сейчас скорее как философы, впрочем, в то время философия и естествознание составляли одно целое. Как зоолог среди них выделяется Альбертус Магнус (1193 — 1280), в чьем сочинении «О животных» ("De Animalibus") уже проглядывают признаки оригинального наблюдения. Магнус описал 450 видов животных, в том числе 33 вида насекомых. Блохам и вшам автор уделил значительное внимание, но именно здесь он находился под сильным влиянием Аристотеля.В средневековье появилось немало трактатов по медицине и фармации, простых, доступных энциклопедий, часто и с рисунками. Очень богато иллюстрированная естественнонаучная энциклопедия "De natura rerum", написанная на латинском языке, хранится и в библиотеке Пражского Града. Общественность могла с нею познакомиться на выставке рукописей времен Карла IV, организованной Государственной библиотекой ЧСР в 1979 г. к 600-летию со дня его смерти. Автор (его имя по-латыни Томас Кантимпратенсис — Thomas Cantimpratensis) включил в книгу и статьи о вшах и блохах, красочно изображенных настолько верно, что каждый узнает их с первого взгляда.Но еще больше заинтересует нас первая чешская медицинская книга. Ее написал магистр Кржиштян из Прахатице (Kristan z Prachatic), и значительное место в ней отведено вопросам гигиены человеческого тела и его паразитам. Подробнее об этой книге мы расскажем в разделе «Мир блох и чумы», потому что первый врач, писавший на чешском языке, посвятил ее больше проблемам блох и чумы.XII век ознаменовался радикальными изменениями в научном мышлении. В области биологии ученые наконец сбрасывают путы влияния Аристотеля, и это в полной мере относится и к энтомологии. Глубокое преобразование в науке обусловили прежде всего три следующих фактора:1. Возрастающее доверие к собственным наблюдениям, результаты которых противоречили утверждениям прежних авторитетов.2. Опора ученых на эксперимент как средство решения вопросов.3. Создание увеличительной линзы и в особенности первой системы из двух линз — прибора типа микроскопа.Изобретателем микроскопа и основоположником микроскопической техники считают голландского натуралиста Антони ван Левенгука. В действительности же неясно, кто именно построил первый сложный микроскоп. Имеются сведения, что такой микроскоп еще в 1610 г. использовал Галилео Галилей. В 1619 г. итальянец Франческо Стеллути, коллега Галилея, при помощи микроскопа уже изучал насекомых и зарисовал внешние органы их.Под микроскопом самые обыкновенные вещи (острие иголки, лезвие и т.п.) начинали казаться удивительными, завораживали. Среди первых объектов, которые рассматривали в микроскоп, оказались и паразиты человека. Например, французский придворный врач Пьер Борель (Pierre Borel) в 1651 г. опубликовал обзор своих наблюдений в телескоп и микроскоп. «Жуткая прозрачная вошь позволяет наблюдать, как циркулирует кровь в ее сердце», — отметил он.Чудеса и тревоги неведомого мира малых живых существ вызвали даже поэтический отклик у Генри Поуэра (Henry Power), одного из ранних английских микроскопистов. Он воспевал в стихах поразивший его внешний вид вши и блохи под микроскопом. Позже свои наблюдения он более рассудительно описал в научном сочинении.Из целой плеяды имен микроскопистов того времени, для кого рассматривать мир в микроскоп не было просто данью моде, мы назовем в первую очередь имена двух натуралистов, внесших весомый вклад в развитие не только энтомологии, но и биологии и всего естествознания вообще: Франческо Реди и Ян Сваммердам.Итальянский ученый и врач Франческо Реди (1621 — 1697)* в опыте, отвечавшем всем требованиям хорошо подготовленного и организованного научного эксперимента, доказал, что наблюдаемые в падали личинки мух развиваются только из отложенных там мухами яичек и что эти личинки не появляются, если преградить доступ мухам. Хотя непосредственно со вшами Реди не экспериментировал, но и в отношении их он опроверг распространенное в то время представление о возможности самозарождения. «Я склоняюсь к тому мнению, что вши развиваются из яичек, оплодотворенных спариванием. Хотя Аристотель — и многие его последователи — указывает, что из этих яичек, или гнид, как он их называет, никогда не зарождается никакого живого организма, совершенно ясно: он ошибается... В микроскоп можно увидеть их очень хорошо, и полные яички отличаются от тех, из которых вылупились личинки».

* По другим данным, (1626 — 1698). БСЭ, т. 21, с. 572. — Прим. перев.

Возможность самопроизвольного зарождения организмов отвергал и голландский энтомолог Ян Сваммердам (1636 — 1680). Он — автор многих научных сочинений, но при его жизни вышла лишь книга "Historia Insectorum Generis" (1669). Уже после смерти ученого увидел свет двухтомный труд «Библия природы», который был переведен на немецкий, английский и французский языки. Сваммердам выполнил блестящие исследования по анатомии человека и животных. Что касается насекомых, то самое сильное впечатление производят его методика вскрытия и описание внутренней анатомии вшей. Составитель, подготовивший к изданию книгу «Библия природы», снабдил ее биографией Сваммердама и примечаниями о методах его работы: «Основной тайной кажется изготовление невероятно тонких и исключительно острых ножниц. Он пользовался ими для вскрытия очень мелких объектов, так как ножички и ланцеты, даже самые тонкие и острые, могут лишь повредить их». Этим объясняется, в частности, почему такой замечательный энтомолог-анатом того времени, каким был итальянец Марчелло Мальпиги (1628 — 1694), выполнил и описал вскрытия пчелы и тутового шелкопряда, но никогда не брался за такой мелкий и тонкий объект, как вошь.Свое описание внутренней анатомии вшей (занявшее шесть с половиной страниц большого формата) Сваммердам начал с рассуждений о крови вшей, в которой под микроскопом он наблюдал определенные элементы: при этом он размышляет об аналогии с человеческими кровяными шариками. В описании анатомического строения вшей ученый не упускает ничего, совершенно точно описывает даже половой аппарат самки. По чистой случайности среди сорока анатомированных им вшей не оказалось ни одного самца, и потому Сваммердам был склонен «думать, что эти крохотные животные гермафродитны; может быть, действительно в организме каждой вши имеются вместе пенис и яичник, как это я выявил у моллюсков.Так ли это, для меня до сих пор остается тайной, поскольку я, хотя и весьма отчётливо видел яичники, не мог найти пенис...» Необходимо напомнить, что к таким результатам и соображениям Сваммердам пришел где-то в середине XVII в., т. е. когда его современник Реди только что доказал ложность утверждения Аристотеля о том, что насекомые сами собой образуются из грязи или отбросов!Благодаря своей новой методике, точности наблюдений и правильному истолкованию их Сваммердам сделал поразительный скачок вперед — от стиля работы ученых эпохи Возрождения к тем методам, которые ученые взяли на вооружение лишь во второй половине XIX в. Однако широкой общественности он остался неизвестен, между тем как его соотечественника и ровесника Антони ван Левенгука (1632 — 1723) по сей день цитируют в школьных учебниках всего мира. Ничего не попишешь, не всегда крупные открытия и глубокая серьезная работа приносят лавры.Сваммердам и Левенгук не встречались, хотя были людьми одного возраста и жили в одной стране. Виной этого, очевидно, было их различное происхождение и общественное положение. Сваммердам был высокообразованный ученый и врач, Левенгук занимался торговлей сукном и галантереей, а к своим наблюдениям в микроскопы относился как к увлечению. Но это было поистине счастливое увлечение: микроскопист-любитель сделал ряд важных открытий. Свои наблюдения он описывал в письмах, которые направлял в Лондонское королевское общество. Это и принесло Левенгуку международную популярность.Левенгук был независим, у него были явные способности к оптике и еще то, что называют «легкая рука». Он сам изготовлял микроскопы и достиг в этом большого совершенства. Все свои усовершенствования держал в тайне. После него осталась коллекция микроскопов, которая через его дочь перешла в распоряжение Лондонского королевского общества.Микроскопические исследования вшей и блох, проведенные Левенгуком, не могут соперничать с удивительными результатами вскрытий, выполненных Сваммердамом. Наибольший вклад Левенгука в изучение этих насекомых-паразитов — это описание их развития, сделанное в нестандартной, своеобразной и интересной манере. Изучал он также строение внешних органов этих насекомых, и очень похвально, что при описании каждого органа стремился объяснить и его функцию. Так, описывая работу ротового аппарата вшей при сосании крови, Левенгук обращает внимание на то, как хорошо приспособлены их коготки к удержанию на волосах или нитях одежды. Однако он ошибался, когда заявлял, что зуд у человека вошь вызывает своим «жалом» на конце тела (на самом деле это копулятивный аппарат самца). Странно, что Левенгук никогда не наблюдал копуляцию вшей: это раскрыло бы ему назначение данного органа.

В XVIII в. еще больше оживился интерес к естественным наукам. Натуралисты того времени — это большей частью люди разносторонних интересов, они изучали всю природу и разрабатывали проблемы, относившиеся к различным областям знания. Так, например, Рене Антуан Реомюр, известный всем как физик, предложивший температурную шкалу (названа его именем), был одновременно и энтомологом и занимался, в частности, паразитами. Многие из тогдашних исследователей не имели академического образования, но сколько мы знаем случаев, когда натуралисты-любители, одаренные природой проницательным умом, добивались блестящих успехов. Многих можно (и должно) было бы с благодарностью вспомнить, но мы не ставим своей целью перечисление имен.Ограничимся коротким рассказом о шведском естествоиспытателе XVIII в., который заложил основы современной зоологической системы и ввел в обиход так называемую бинарную номенклатуру — научное наименование растений и животных. Это Карл Линней (1707 — 1778), автор знаменитой книги «Система природы», в которой дана система классификации растительного и животного мира. При жизни Линнея книга вышла в 12 изданиях: первое было совсем тоненькой книжкой, последнее — тремя толстыми томами. В «Системе природы» описано 2700 видов насекомых. Клопов Линней правильно отнес к отряду Hemipter, а вот остальным насекомым-паразитам, прямо скажем, не повезло. Линней свалил их в один «сборный мешок», названный им отрядом Aptera (бескрылые), вместе с другими животными, тоже попавшими туда на основании одного лишь общего признака. Вот так блохи и вши оказались в одном отряде с пауками, скорпионами, клещами и даже крабами.Мост через два века, отделяющие нас от Линнея, перекинул (по крайней мере что касается изучения вшей) один из крупнейших специалистов в области исследования вшей Г. Ф. Феррис (G. F. Ferris), автор опубликованной в 1951 г. монографии, получившей мировое признание. Она навела порядок в дебрях сомнительных описаний и имен и заложила фундамент современной таксономии вшей.Если критерием оценки считать количество новых сведений (не просто число опубликованных статей, но действительно количество новых сведений, полученных новыми методами), то расстояние от Линнея до Ферриса покажется меньше, чем от Ферриса до наших дней. Наука устремилась вперед семимильными шагами, и это относится также к биологии в целом, к медицинской энтомологии и к одному из ее разделов, изучающему вшей, вслед за которыми мы проделали путь длиною в тысячелетия.Проблемы паразитологии разрабатываются сейчас во всем мире. Регулярно, раз в четыре года, проводятся международные паразитологические конгрессы (первый проходил в Риме в 1964 г.). На них собираются специалисты со всего земного шара, чтобы обсудить успехи, достигнутые за четырехлетие, наметить новые цели. Четвертый конгресс, проходивший в 1978 г. в Варшаве, ясно показал, что в исследованиях паразитов все шире применяются новые методы, основанные на достижениях физики, химии, математики и других областей знания.Поверхностному наблюдателю могло бы показаться, что в науке каждый новый день обгоняет, зачеркивает день вчерашний и что об ученых старых времен мы вспоминаем лишь из благоговения перед их памятью или из сентиментальности. Это было бы ошибкой! Необходимо постоянно отдавать себе отчет в том, что в любом новом знании, с помощью какой бы сложной аппаратуры и новейшей методики оно ни было получено, заложены опыт, труд, усердие, самоотречение и гений предыдущих поколений — а сегодня для нас уже преимущественно безымянных тружеников науки. В этом ключ к пониманию идеи, что наука принадлежит действительно всему человечеству. Может быть, именно наш краткий экскурс во «вшивую историю» показал, как трудно и сложно приходилось человечеству бороться за каждую новую истину, даже если она касалась «всего лишь» исследования насекомых-паразитов, которые вместе с человеком прошли весь долгий путь его развития от животных прародичей и в прямом смысле слова пили его кровь.

Призрак сыпного тифа

Если бы речь шла только об укусах и сосании крови, то это было бы еще полбеды: вши для человека были бы хотя и неприятным, но уж никак не опасным пустяком. Дело гораздо хуже! За вшами стоит призрак сыпного тифа — заразной болезни, единственным переносчиком которой являются вши. Как видим, это не просто назойливые насекомые. Нет, с ними связана серьезная, смертельная опасность. К счастью (если в этом контексте вообще можно говорить о счастье), сыпной тиф передают в основном платяные вши, а головные к этому практически не причастны. Сыпной тиф — не единственная инфекция, распространяемая платяной вошью среди людей. Очень опасен и возвратный тиф, также называемый возвратной лихорадкой или эпидемическим (вшивым) возвратным тифом. Его возбудитель — Borrelia recurrentis. Это нитчатый микроорганизм, имеющий вытянутую спирально извитую форму; по одним свойствам он сходен с бактериями, по другим — с простейшими. Источником инфекции служит больной человек, особенно заболевший в легкой форме. Насосавшись крови больного, вошь переносит болезнь здоровым людям.Болезнь начинается внезапно, с озноба и быстрого повышения температуры, которая спустя пять семь суток так же резко падает до нормальной. Иногда бывает только один такой лихорадочный приступ, а иногда после перерыва, продолжающегося несколько суток, болезнь возвращается (в сравнительно редких случаях бывает до 4 — 6 приступов). Естественно, каждая следующая волна все больше ослабевает, и, если не будет осложнений, больной быстро поправляется.От возвратного тифа страдали прежде всего социально необеспеченные группы населения, живущие в антигигиенических условиях. Так было прежде, например, в некоторых областях Южной и Юго-Восточной Европы. Существовала постоянная угроза, что отсюда пожар эпидемии возвратного тифа перекинется и в другие места, а сигналом к этому обычно служили войны и другие социальные бедствия: в этом отношении у возвратного и сыпного тифа много общего.Одна из крупнейших эпидемий сыпного тифа в новое время возникла в 1943 г. в Ливии, распространилась на Тунис и Алжир: в течение трех лет заболело около миллиона человек. Но хотя эта цифра сама по себе и достаточно ужасная, она бледнеет перед зловещей статистикой, которой располагает медицина: в первую мировую войну только при отступлении сербской армии в Албанию от сыпного тифа погибло 135 000 сербских солдат и 35 000 пленных. За это же время в России и Польше сыпным тифом переболело около 30 млн. человек, из них 3,5 млн. умерло. Пожалуй, не будет преувеличением назвать эту страшную болезнь черным призраком.Начало заболевания сыпным тифом — обычно острое, напоминает грипп. У больного появляются ощущение озноба, лихорадочная дрожь, мучительная головная боль, мышечные и суставные боли, а температура достигает 41° С. К концу первой недели болезни появляется сыпь — сначала розовые, потом ярко-красные мелкие пятнышки (отсюда название тифа — сыпной, или пятнистый). Спустя несколько дней сыпь исчезает, но до выздоровления еще далеко. Вторая неделя болезни и начало третьей — критические: все проявления болезни достигают наивысшей степени и появляются осложнения. Часто бывают поражены органы кровообращения, нервная система, развивается воспаление легких... До 30 процентов больных в этой стадии раньше умирало. После того как в лечении сыпного тифа начали применять антибиотики, случаи со смертельным исходом стали редкими, и вообще сыпной тиф отступает. Однако он все еще встречается практически на всех континентах, за исключением Австралии. Если в Восточной и Южной Европе случаи заболевания эпидемическим сыпным тифом становятся все более редкими, то в других частях света до сих пор еще сохраняются зараженные области, и время от времени там регистрируются эпидемии. В настоящее время такие области имеются, например, в Африке — Северной (Египет, Марокко, Тунис, Алжир), Восточной (Судан, Эфиопия) и Центральной (Заир, Руанда, Бурунди). Зараженные сыпным тифом области есть также в Азии и Южной Америке.Возбудитель сыпного тифа Rickettsia prowazeki относится к обширной группе микроорганизмов, которые по своим свойствам находятся где-то в дальнем соседстве с крупными вирусами и бактериями. Вошь заражается при сосании крови больного человека, но только спустя примерно неделю она способна распространять инфекцию среди здоровых людей. Что происходит в организме вши в это время? Риккетсии проникают в клетки эпителия кишечника вши и в них интенсивно размножаются (понятие «интенсивное размножение» можно проиллюстрировать такими данными: у экспериментально зараженной вши спустя неделю было обнаружено около 100 млн. риккетсий). Опухшие пораженные клетки лопаются, риккетсий попадают в содержимое кишечника и с экскрементами выводятся из организма вши. Таким образом, это одновременно и болезнь вшей, на которых возбудители сыпного тифа действуют губительно. Вошь, зараженная риккетсиями Провачека, погибает в среднем после 15 — 18 дней жизни, тогда как здоровая живет 25 — 30 дней. В отличие от этих риккетсий, развивающихся внутри клеток эпителия кишок, два других вида риккетсий: Rickettsia wolhynica и Rickettsia pediculi — размножаются прямо в кишечнике вшей. Первая из этих двух риккетсий вызывает у человека волынскую траншейную (окопную), или пятидневную, лихорадку — относительно легкое заболевание без появления сыпи, но с повторяющимися приступами лихорадки). Эпидемии волынской лихорадки наблюдались в войсках в первую мировую войну, особенно в Волынской губернии (отсюда и название). Rickettsia pediculi вреда человеку не причиняет.Итак, заражение человека сыпным тифом происходит не при укусах вшами. Риккетсий попадают в кровь здоровых людей из инфицированных экскрементов вши. Какими путями? Во-первых, через ранки, вызванные ее укусом, расчесы зудящих мест или другие, даже самые незначительные царапины на коже*. Во-вторых, при попадании риккетсий на слизистые оболочки; например, грязными руками можно занести их на соединительную оболочку глаза. Риккетсий сохраняются в экскрементах в течение нескольких недель и даже месяцев, и заразиться можно также при работе с одеждой и бельем завшивевших больных и вообще при вдыхании пыли, содержащей рассеянные экскременты инфицированных вшей. Человек, переболевший сыпным тифом, длительное время остается невосприимчивым к нему. Однако риккетсий могут сохраняться в организме человека многие годы. Спустя десять и даже двадцать лет при снижении иммунитета они способны вызвать новое заболевание с легким течением (рецидивная форма сыпного тифа — болезнь Брилла-Цинсера).

* Когда проголодавшаяся вошь попадает на кожу человека, она немедленно вонзается своим сосательным аппаратом и начинает пить кровь до 10 и более минут. По мере заполнения кишечника вши свежей кровью прежнее его содержимое выводится наружу в виде кусочков сформировавшегося кала, нашпигованного риккетсиями Провачека, которые остаются на коже неподалеку от места укуса. Укус вши сопровождается сильным зудом, который вызывает расчесывание. В образовавшиеся при этом ссадины человек бессознательно втирает инфицированные экскременты вши, вызывая тем самым заражение. Таким образом, сыпному тифу свойствен легко реализуемый механизм заражения.В отличие от сыпного тифа при возвратном экскременты вши не заразительны, поскольку возбудитель возвратного тифа — спирохета Обермайера — находится в гемолимфе зараженной вши и может попасть на кожу человека лишь при нарушении целостности хитинового панциря насекомого. Практически это может произойти лишь при раздавлении вши на коже, что у мало завшивленного человека встречается очень редко. Этим объясняется и меньшая заразность возвратного тифа по сравнению с сыпным. — Прим. ред.

Краткая характеристика инфекций, передающихся вшами, уместилась всего на трех страницах рукописи, а вот на то, чтобы исследовать и выяснить их сущность, человечеству потребовались целые столетия. Сыпной тиф существует наверняка столько же, сколько и человечество, сколько и контакт людей со вшами. Можно с уверенностью предположить, что с незапамятных времен сыпной тиф был для людей таким же губительным бедствием, как эпидемии чумы. Но вот что любопытно. Чуму подробно и верно описали многие авторы от древности до нового времени, и не только врачи, но и летописцы и беллетристы. Достоверных же письменных свидетельств, о которых можно было бы с уверенностью сказать, что они касаются сыпного тифа, у нас совсем немного.Из самых старых источников сыпной тиф вырисовывается не очень отчетливо, так как обычно появлялся он в сопровождении других болезней, вызываемых плохими санитарными условиями жизни, голодом и массовыми бедствиями, связанными с походами армий, осадой городов и всеми теми ужасами, какие испокон веку приносили с собой войны. При таких обстоятельствах не всегда удавалось сыпной тиф четко распознать, а зачастую просто не было врачей, которые могли бы по крайней мере попытаться сделать это. Ведь, по сути дела, вплоть до XIX в. сыпной тиф и не был определен как самостоятельное заболевание, да и само слово "typhos" (дым, туман) древнегреческий врач Гиппократ впервые употребил, желая выразить им сумбурность состояния взглядов. Французский врач и философ Крокс (Sauvages de la Crox) (1706 — 1776) заимствовал термин «тиф» при попытке классификации болезней «способом, каким ботаники классифицировали растения», и объединил под родовым названием Typhus около дюжины болезней, в том числе сыпной тиф, брюшной тиф и другие, усугубив тем самым и без того страшную неразбериху.В старинных летописях сыпной тиф часто именовали «военной болезнью». Летописцы на его счет относили бегство войск Дария из Греции: дескать, не ход военных событий, а эпидемия сыпного тифа, разразившаяся в армии, повернула вспять персиян. И несть числа подобным неудачным походам, в судьбу которых вмешивался сыпной тиф. Вспомним хотя бы, как он взял в оборот наполеоновскую армию, вторгшуюся в Россию в 1812 г.

* 140 тысяч. Однако дело не только и не столько в сыпном тифе. Боевые потери до Бородина составили десятки тысяч убитыми и ранеными, большие силы отвлекались на охрану коммуникаций.— Прим. ред.

** Только пленными армия Наполеона потеряла в России 140 тысяч. Убито и ранено еще больше — только в Смоленске 16 500, при Бородине — более 50 тысяч, Малоярославце — 5, Вязьме — 6, Полоцке — 5, Красном — 6, Березине — 30 тысяч. Десятки тысяч солдат «великой армии» убито, ранено и пленено партизанами.— Прим. ред.

На такое Наполеон не рассчитывал. Согласно Каргер-Деккеру, от полумиллионной армии захватчиков к Бородину в строю осталось лишь около одной пятой*. А когда остатки отступавших войск Наполеона добрались до Вильна, боеспособными были не более 5000 солдат, а 20 000 их лежало в горячке, вызванной сыпным тифом**. Оставшиеся в живых занесли инфекцию в Германию: только в Дрездене от сыпного тифа умерло 5000 штатских и 21 000 солдат гарнизона, в крепости Торгау — 30 000, в Мангейме — 25 000. Ни одна война не обходилась без того, чтобы не вспыхнуло эпидемии сыпного тифа. Не явилась исключением и вторая мировая война, хотя открытие ДДТ, позволившее вести успешную борьбу против вшей, спасло человечество от худшего.Но эпидемии сыпного тифа возникали не только во время войн, они регулярно наблюдались в коллективах обнищавших, стоящих на низкой социальной ступени людей, вынужденных жить в неудовлетворительных и часто просто ужасающих гигиенических условиях. И уж, конечно, о сыпном тифе не понаслышке знали тюремные врачи, которые и называли его не иначе, как «тюремной болезнью». До тех пор пока жертвами этой болезни были только несчастные заключенные, их судьба не слишком кого-то волновала. Но случалось и так, что инфекция проникала и в ряды членов судебной палаты. Такой случай произошел, например, в 1577 г. в Оксфорде. Он вошел в историю под названием «черный оксфордский суд присяжных». Во время судебного процесса заразились и затем умерли два судьи, два полицейских служащих, шесть мировых судей и большинство членов суда присяжных. В последующие несколько недель погибли еще сотни членов университета и других граждан: жертв в общей сложности было 510. История английского правосудия знает и другие подобные случаи. В 1750 г. в ходе слушания дела в центральном уголовном суде смертельно заразилось 40 членов его, включая старосту и прочих известных лиц. Возмущенная общественность потребовала назначить следственный комитет для рассмотрения инцидента. Заключение комитета было весьма банальным и в духе своего времени: причиной инфекции, разумеется, послужил дурной запах арестантов, а значит, пресечь зло в дальнейшем поможет лучшее проветривание тюрем. Некоторое время спустя в одной из тюрем соорудили примечательную установку для откачивания испорченного воздуха, она приводилась в действие от какой-то ветряной мельницы. Пока создавали это чудо техники, от тюремной болезни умерло семеро из одиннадцати занятых работников. Практической же пользы от этой затеи было не больше, чем от букетов цветов в зале суда, которые, по идее, должны были уберечь судей от вредных испарений со двора тюрьмы.Приблизительно в это же время английский врач Джонсон охарактеризовал условия в морском флоте такими словами: «Находиться на корабле все равно что находиться в тюрьме, но здесь вдобавок есть возможность утонуть... В тюрьме у человека больше простора, лучше пища, а обычно и общество лучше». Поэтому не удивительно, что в XVIII в. тюремная болезнь была частым гостем и на морских судах. Вот как известный английский морской врач Джеймс Линд описал в 1763 г. то, что увидел при посещении матросов, больных сыпным тифом: «Невероятно шокировало, что большое число пациентов с корабля "Portmahon", который я посетил, ни разу не сменило белье и одежду с тех пор, как в июне ими битком был набит корабль, и до 22 октября, когда их перевезли в больницу. Грязного белья и лохмотьев, в которых они лежали целых четыре месяца, с лихвой хватило для того, чтобы развести инфекцию».Не менее бедственным было и положение пациентов госпиталей в те времена — неспроста сыпной тиф называли и «госпитальной болезнью». Здесь тоже можно сослаться на наблюдения Джеймса Линда, заметившего, что «многие санитарки заразились от того, что снятое с больных белье по нескольку дней держали в помещениях, где спали, вопреки правилам внутрибольничного распорядка». Линд показал себя проницательным, критическим наблюдателем, но вот выводы свои он делал, находясь в плену представлений о вредных испарениях. Недаром он описывал разные методы окуривания древесным углем и серой. Линд, как и большинство тех, кто занимался военной, тюремной или госпитальной болезнью, пытаясь найти спасение от нее, потерпел неудачу, когда уже был так близок к цели. Но неудача их закономерна: они выясняли, в каких условиях распространяется болезнь, но не знали ее возбудителя и как он передается. И потому они не могли вырваться из заколдованного круга представлений об ядовитых испарениях, о которых писал еще Фрэнсис Бэкон (1558 — 1601): «Не тот запах, что противно ударяет в ноздри, самый губительный, а тот воздух, что имеет подобие с человеческим телом и так незаметно проникает через него и губит душу».Вплоть до XIX в. господствовало представление, что сыпной тиф вызывают запахи тюрем, неменяемого белья, умирающих больных. Отсюда — пресловутые букеты на столах судей и ветряные мельницы, подающие воздух в английские тюрьмы.Изредка появлялись и первые ласточки — вестники новых, правильных взглядов. Итальянский врач Джироламо Фракасторо еще в 1546 г. дал очень точную характеристику сыпного тифа и обосновал мнение, что вызывается он не действием дурного запаха, а специфическим заразным агентом. Эта идея значительно опередила свое время, а потому вызвала разве что удивление и улыбки у коллег Фракасторо и в конечном счете была предана забвению.Другим, на этот раз принципиальным шагом на пути к раскрытию истинной природы сыпного тифа были взгляды русского ученого Григория Николаевича Минха. В 1878 г. он впервые высказал и обосновал предположение, что эта болезнь от человека к человеку может передаваться кровососущими насекомыми. По этому верному следу в 1903 г. пошел испанский врач Кортезо (Cortezo), заявивший, что инфекцию переносят вши. Французский микробиолог Шарль Жюль Анри Николь (1866 — 1936), директор знаменитого Пастеровского института в Тунисе, согласился с Кортезо — высказанное тем мнение соответствовало и его собственным наблюдениям, сделанным в Северной Африке, где эпидемии сыпного тифа поражали в основном местных жителей, страдавших завшивленностью, а не европейцев, у которых вшей не было. Николь согласился, но с оговорками. В 1910 г. он писал: «Без доказательств, что паразиты, живущие на теле или в одежде больных, служат переносчиками, с легкой руки некоторых авторов гуляют по свету суггестивные догадки...» Требуется доказательство!И Николь такое доказательство представил. Прежде всего надо было перенести инфекцию на лабораторных обезьян и других животных. На них Николь с сотрудниками переносили головных и платяных вшей, снятых с больных людей, до тех пор пока подопытные животные не заболели. Но этого было еще недостаточно, и опыты с передачей инфекции продолжались. Наконец в 1910 г. Николю удалось перенести сыпной тиф с инфицированных макак на здоровых с помощью человеческих вшей, насосавшихся крови на больных обезьянах. В 1928 г. за работы по сыпному тифу Николю была присуждена Нобелевская премия.Итак, была выяснена роль вшей в переносе сыпного тифа. Но пока еще люди не все знали о сущности этой болезни. Кто ее возбудитель? Как выглядит этот коварный убийца и где скрывается он в организме человека? Здесь медицина по-прежнему блуждала в море догадок. Каким путем добраться до истины?Путь к решению указал одесский врач Осип Осипович Мочутковский. В 1876 г. он провел серию героических опытов: прививал себе кровь больных сыпным тифом и перенес это заболевание, доказав, что заразное начало находится в крови больного*. Окончательное же решение проблемы связано с именами трех ученых: американца Ховарда Тейлора Риккетса, чеха Станислава Провачека и бразильца Роха Лима.

* За два года до этих опытов своего ученика О. О. Мочутковского аналогичный опыт осуществил Г. Н. Минх. Он привил себе кровь больного возвратным тифом и заболел, доказав заразительность крови больного.— Прим. перев.

В 1910 г. X. Т. Риккетс (1871 — 1910) со своим сотрудником Вильдером (Wilder) боролись в Мексике с эпидемией сыпного тифа. В этой работе Риккетсу пригодился опыт, приобретенный им при успешном исследовании сходного в некоторых проявлениях заболевания — пятнистой лихорадки Скалистых гор, переносимой в природе клещами. Возбудителя этой лихорадки Риккетс нашел в 1909 г. в горных долинах штата Монтана. Здесь, в Мексике, ученому также удалось обнаружить в крови больных и в материале, взятом из пищеварительного аппарата вшей, короткие, с закругленными концами палочки. Увы, свое открытие Риккетс пережил не намного, и ему не суждено было довести дело до конца. Он умер при проведении исследований, заразившись сыпным тифом. Умер, когда до разгадки тайны оставался всего один шаг.В Европе практически в это же время над той же проблемой работал естествоиспытатель Станислав Провачек. В 1913 г. он изучал сыпной тиф во время эпидемии в Сербии, а в следующем году вместе с бразильским врачом Роха Лима был направлен в Стамбул для изучения этой болезни в турецких лагерях военнопленных (эти лагеря возникли в ходе Балканских войн 1912 — 1913 гг.). Когда началась первая мировая война, оба исследователя уехали из Турции, но не перестали заниматься изучением сыпного тифа. Новое место их работы оказалось не менее скорбным: это был лагерь для пленных в Хотебузе (Chotebuz), где сыпной тиф косил пленных пуще, чем шрапнель и пули косили солдат на фронте.Посреди всей этой лагерной суеты, в крайне стесненных условиях и ограниченных лабораторных возможностях исследователи не только подтвердили, но и существенно расширили результаты X. Т. Риккетса. Однако вскоре Станислав Провачек разделил трагическую судьбу американского ученого: в начале 1915 г. он умер от сыпного тифа, не успев завершить своих исследований. Роха Лима продолжал работу, в 1916 г. он описал возбудителя инфекции и назвал его в честь обоих погибших исследователей Rickettsia prowazeki. А поскольку в научной литературе обычно указывается и имя того, кто открыл и описал новый организм, возбудителю сыпного тифа присвоено название, в которое входят одновременно имена всех трех ученых, достигших вершины познания: Rickettsia prowazeki Rocha Lima, 1916.

Станислав Провачек — чешский естествоиспытатель с мировым именем

У Риккетса и Провачека кое в чем сходные жизненные судьбы. У обоих к тому моменту, когда они свое внимание сосредоточили на исследованиях сыпного тифа, за плечами уже были многие годы научной деятельности и такие достижения, которых бы им вполне хватило для мировой известности: с именем Риккетса связывали прогресс в эпидемиологии пятнистой лихорадки Скалистых гор, а Провачек (совместно с Хальберштедтером) обнаружил возбудителя трахомы. Оба добились успеха благодаря прежде всего своим широким познаниям в биологии, позволявшим им видеть и исследовать такие взаимосвязи, которые скрыты были для тех, кто ограничивался только рамками медицины того времени.Памятник Риккетсу — местами даже чересчур помпезный — воздвиг Поль де Круиф (Paul de Kruif) в книге «Борцы со смертью». Провачек известен лишь узкому кругу специалистов, и в зарубежной специальной литературе часто его называют немецким или австрийским ученым. Дело в том, что он, как и целый ряд других чехословацких выдающихся зоологов той поры, работал в основном в институтах Германии. И надо сказать, он блистал там как звезда первой величины среди таких светил, как, например, Фриц Рихард Шаудин, открывший возбудителя сифилиса, и Пауль Эрлих, удостоенный Нобелевской премии (1908 г., совместно с И. И. Мечниковым) за труды по иммунитету.Провачек прожил всего лишь сорок лет. Недолгая, но кипучая жизнь его была заполнена работой и насыщена событиями, которые могли бы послужить сюжетом увлекательного романа. Поэтому в заключение рассказа о вшах познакомимся чуть поближе с судьбой человека, помогшего раскрыть истинное значение их для медицины и человечества вообще.О научных трудах Провачека мы осведомлены очень хорошо. Трахома и сыпной тиф — это вершины в его исследовательском творчестве, но он добивался успехов буквально во всем, за что брался, а это был широкий спектр вопросов, связанных с протозоологией, зоологией, ботаникой, общей биологией и медициной. Его научное наследие насчитывает ни много ни мало 209 публикаций. Богатое наследие! А вот сведения о личности ученого отрывочны и неполны. В некрологах, написанных ближайшими сотрудниками Провачека, подчеркивается его большая личная скромность. Он не любил говорить о себе, никогда не стремился быть — во что бы то ни стало — в центре внимания, потому и знаем мы о нем до обидного мало. Среди других качеств Провачека, отмеченных всеми его коллегами, выделялись в первую очередь огромный интерес к искусству, чувство прекрасного, а также трезвый взгляд на практические стороны жизни и тонкий юмор, с каким он относился к ним. Конечно, это был незаурядный человек с многосторонними интересами, о чем свидетельствует, между прочим, и то, что он — автор нескольких беллетристических книг (публиковал их под псевдонимом П. Ланер).Разносторонний и удачливый человек — пожалуй, это главное в характеристике Провачека. Но все его блестящие успехи достигнуты ценой личного счастья. Короткая и беспокойная жизнь с вечными разъездами и бесконечными делами не позволила ему обзавестись семьей. Может быть, в этом сыграло свою роль и то обстоятельство, что даже в молодости не довелось ему, очевидно, насладиться покоем семейной жизни. Его отец Йозеф Провачек был офицером австрийской армии, и по распоряжению военных учреждений семья часто переезжала с места на место.Станислав Провачек родился 12 ноября 1875 г. в городке Йиндржихув-Градец, но вскоре семья поменяла Южную Чехию на Южную Словакию, а благоустроенный дом — на квартиру в крепости Комарно, не самую полезную для здоровья. Мальчик, только начинавший вглядываться в мир вокруг себя, впервые здесь познакомился и с тропическими болезнями — как пациент. Он заболел малярией, трепавшей его целых четыре года. Чтобы ребенок оправился от болезни и окреп, родители отправили его в Божеёв, откуда родом была его мать. Здесь Станислав в первый раз переступил школьный порог, и пан учитель Пеликан привил ему вкус к знаниям. Потом был переезд в Пльзень, где Станислав снова встретился с родителями. Там он учился в начальной школе, сначала в чешской, затем в немецкой, чтобы лучше — с точки зрения языка — подготовиться к немецкой гимназии. В гимназии Провачек был средним учеником, а порой даже и слабым. Так, из-за плохой успеваемости в пятом классе он остался на второй год. Чудесное превращение посредственного гимназиста в незаурядного студента произошло, как только он поступил в Парижский немецкий университет и начал изучать зоологию и ботанику. Высшее образование закончил в Вене, где ему вручили диплом доктора философии: в то время естествознание было одной из дисциплин философских факультетов. К моменту защиты диссертации по инфузориям Провачек уже был автором нескольких работ, напечатанных в специальных журналах. Одной из первых была статья о планктоне рек Отавы и Влтавы. Автор сразу же заявил о себе как о талантливом протозоологе, и профессор Пауль Эрлих предложил ему место ассистента в своем Институте экспериментальной терапии во Франкфурте-на-Майне. В жизни Провачека это был решающий шаг: эрудированный зоолог оказался среди врачей и стал больше чем просто равноценным партнером их. Затем непродолжительное время работал в Зоологическом институте Мюнхенского университета. Как раз к этому периоду относится и еще одна счастливая встреча, определившая дальнейшую судьбу Провачека. Где-то на вокзале профессор Фриц Шаудин, в ту пору уже маститый ученый, повстречал молодого человека, в руках у которого, как и у него самого, была коробка с микроскопом. Необычный багаж возбудил любопытство профессора. Слово за слово, и, прежде чем оба пассажира дождались своих поездов, знакомство завязалось. Молодой Провачек стал сотрудником, позже — и личным другом профессора, а после его смерти — преемником на ведущей должности и опекуном осиротевших детей.Потом Провачек работал в Медицинском институте в Берлине, а с 1907 г. в Институте корабельных и тропических болезней в Гамбурге. Но еще до того, как переехать сюда из Берлина, он совершил свою первую заморскую поездку: участвовал в экспедиции в Батавию (о. Ява), организованной знаменитым дерматологом-венерологом Альбертом Нейссером для изучения сифилиса. Находясь в экспедиции, Провачек изучал также трахому и оспу.Последнее десятилетие перед началом первой мировой войны заполнено разносторонней деятельностью. Она может показаться нам даже немного торопливой, лихорадочной. Провачек изучает вопросы наследственности, иммунитета, фитопатологии, патологии насекомых, исследует малярию, оспу, трахому, занимается другими медико-санитарными проблемами. И при этом неустанно путешествует: предпринимает экспедиции по европейским странам, на Яву, в Китай, Японию и Индию. В Бразилии, где он помогал погасить эпидемию оспы, умудрился проникнуть даже в девственные леса в области Мату-Гросу. В 1910 — 1912 гг. посетил Суматру и около 35 островов из группы Марианских островов и Островов Мореплавателей (Самоа) и сделал там почти 400 глазных операций. Туземцы на острове Савайи в знак благодарности избрали Провачека почетным старейшиной, и на торжественной церемонии он не только получил имя Лалоло, но и должен был подвергнуться ритуальной татуировке. Главной целью этой экспедиции Провачека было изучение трахомы, но попутно он собрал и материал для своей самой большой по объему работы, посвященной природе островов, где он побывал.После двухлетнего пребывания в экзотических краях Провачек возвратился в Европу, которая уже начала содрогаться от военных событий. Во время Балканской войны разразилась эпидемия сыпного тифа в Сербии и среди пленных в Турции, и Провачека, как уже упоминалось мельком, бросили на борьбу с эпидемией. Когда же грянула мировая война, под угрозой сыпного тифа оказалась и Центральная Европа. Вот тогда Станислав Провачек и получил свое последнее служебное задание, последнюю командировку. В рождественские праздники 1914 г. заехал на минутку в Вену к друзьям, в последний раз повидался с родителями. А уже 8 января 1915 г. приступил к работе в лагерной больнице в Хотебузе, где среди русских пленных вспыхнула эпидемия сыпного тифа.Уже тогда Провачек был уверен, что сыпной тиф переносится платяной вошью и, следовательно, чистота — одно из важных средств против распространения инфекции. Спустя две недели после приезда в Хотебуз он сообщает своим коллегам в Гамбург, что из 10 000 пленных заболело 4000, а около 250 человек уже умерло. Провачек описывает, как в лагере ведут борьбу с инфекцией, уничтожая вшей и проводя дезинфекцию. «Сами мы спасаемся от вшей только плотно облегающими халатами, резиновой обувью и смазыванием сапог анисовым маслом. Вшей здесь миллионы... сыплются дождем. Опасность инфекции гораздо больше, чем это можно предполагать в лаборатории».И опасности этой Провачек не избежал. Ровно через месяц после прибытия в Хотебуз он заметил у себя первые признаки заболевания. Срочно привел в порядок свои личные дела и неукоснительно подвергнулся всем тем строгим противоэпидемическим мероприятиям, которые сам предложил для больных сыпным тифом. В заброшенном лагерном бараке его врачом, санитаром и единственным связующим звеном с миром был бразильский сподвижник доктор Роха Лима. Ему выпала прискорбная обязанность сообщить родителям, друзьям и всему научному миру, что, несмотря на заботливый уход и твердое желание превозмочь болезнь, Станислав Провачек 17 февраля 1915 г. скончался.Можно было бы подсчитать, сколько некрологов поместили тогда не только в специальных журналах, но и в газетах. Даже сообщения с полей сражения не оттеснили на задний план весть о смерти Провачека.Но такие подсчеты, такая оценка были бы совершенно чужды его скромной натуре. Поэтому закончим наш рассказ коротким отрывком из книги Г. Цинссера «Крысы, вши и история»: «Он не был ни полководцем, ни императором, ни королем, этот парень из городка Йиндржихув-Градец, оставшийся в пятом классе гимназии на второй год, и все-таки он принадлежит к числу тех, кто повлиял на ход мировой истории, так как разоблачил агента, который истреблял империи, свергал династии, решал исход войн и делал безлюдными целые страны».

Провачеком история не кончается

Хотя за два десятилетия, разделявших мировые военные пожары, удалось наладить терапию и профилактику сыпного тифа и медицина получила эффективные средства борьбы со вшами, события второй мировой войны повлекли за собой новые вспышки эпидемий сыпного тифа, прежде всего среди военнопленных и узников концентрационных лагерей.На территории ЧССР эпидемии этой болезни во время войны возникали трижды. Особенно свирепой была эпидемия в концлагере в Терезине в последние месяцы войны: там переболело 5000 человек. После всех бедствий войны, на заре свободы больные узники вели свой последний неравный бой. И именно тогда проявилось влияние психического состояния человека на течение болезни. У узников — а они, физически хотя и совершенно истощенные, в момент освобождения почувствовали прилив новых духовных сил, воодушевлённые победой правого дела, — смертность была сначала 20 — 25%, а позже упала ниже 10%. Сыпным тифом болели и нацисты, и у них смертность достигала 45%, хотя их физическое состояние было в норме и за ними был хороший врачебный уход; что же касается психики, то после поражения нацизма они были в тяжелой депрессии.В Терезине много раз повторялась и трагедия Провачека. Несмотря на все возможные в то время защитные меры, сыпным тифом заразилось несколько десятков медработников Чешской акции помощи, добровольно вызвавшихся участвовать в ликвидации пожара эпидемии, который продолжал пылать и в первые недели свободы. Некоторых из них спасти не удалось.Наконец, такой вопрос: представляют ли платяная вошь и переносимый ею сыпной тиф угрозу и в наши дни? Да, к сожалению, представляют. Это постоянно подстерегающая опасность, она затаилась, выжидая удобного момента. Наступит ли он — это зависит от благоразумия людей: не надо забывать, что до сих пор не утратило своей силы старинное название сыпного тифа — «военная болезнь». А что сказать о головной вши? Эта не так страшна. Она — паразит, вызывающий брезгливое отвращение у тех, на постой к кому он встает, и у их ближайшего окружения, а еще, конечно, зуд. Только и всего.

* Выражение «пустить вошь в кожух кому-то» на чешском языке означает подложить свинью, устроить неприятность.— Прим. перев.

Но берегитесь вшей в кожухе! * Здесь народная мудрость абсолютно верна!

II.МИР БЛОХ И ЧУМЫ

Блошиные цирки

Один из современных учебников эпидемиологии чумы начинается почти поэтическим вздохом: «...возбудитель чумы переносится блохами. Если бы эта простая истина была известна в XII в., история Европы и всего цивилизованного мира была бы совершенно иной». Сегодня при взгляде назад кажется невероятным, что люди этого не знали. А неведение это продолжалось целые тысячелетия и не раз приводило человечество на грань гибели. Жертвы чумы исчислялись сотнями тысяч и даже миллионами человек, вымирали города, становились безлюдными целые области, и ужас пандемий чумы затмевал ужасы всех войн, какие знает история человечества, включая и эту последнюю, самую страшную.В распространении чумы люди подозревали что угодно и кого угодно, даже и самих себя. Церкви были переполнены аскетами-фанатиками; в долгих постах, неустанных молитвах и подчеркнуто кротком смирении искали они спасения от «черной смерти» — чумы. Когда же эпидемия усиливалась, по улицам начинались шествия кающихся грешников — полуобезумевшие от ужаса, они неистово секли себя кнутами до полного телесного изнеможения, взывая к богу о защите от чумы (летописцы называют их флагеллантами — бичующимися, от латинского flagellum — бич). Другие же в разгар эпидемий впадали в иную крайность: жизненным кредо последних дней своих избирали распутство и разгул. А коль скоро от повальной смерти не спасали ни публичные самобичевания, ни пиры во время чумы, человеческие страсти чуть что выливались в массовые избиения, резню. Достаточно было и одного истерического выкрика или злонамеренного обвинения в том, что имярек отравил воздух, и толпа готова была излить свой страх самым изуверским образом. Особенно же беззащитными перед разъяренной толпой во время эпидемий чумы были странствующие лавочники, бродячие актеры и комедианты, да и вообще люди бедные. А постоянные погромы национальных меньшинств и евреев! Они тоже были мрачной приметой чумных времен.Подозрениям не было конца. И только истинный виновник — блоха — оставался безнаказанным в складках холщовых рубашек простого люда и в шелковых кружевах господ.Паразитирование блох на человеке с древних веков до нового времени было, наверно, таким же обычным явлением, как вшивость. Однако вши, если люди вообще удостаивали их своим вниманием, считались чем-то мерзким, отталкивающим. Блохи же, напротив, во многих случаях вызывали к себе интерес у коллекционеров и даже служили предметом экстравагантных развлечений человека.Вот одна из таких забав. В XVII в. среди французских кавалеров считалось модным хранить, как сладкое воспоминание, блоху, пойманную собственноручно на теле дамы своего сердца. Держали блоху в миниатюрной, часто прекрасной ювелирной работы шкатулке-клетке, висящей на цепочке на шее, и блоха каждый божий день сосала кровь «счастливого» владельца. Этим безумно своеобразным сувениром оригинал старался обратить на себя внимание окружающих и только с ним был вхож в сомнительные компании. А когда блоха издыхала, убитый горем кавалер отправлялся на ловлю нового сувенира при живом участии всей распутной братии! Помимо анонимных историй, до наших дней дошло и свидетельство, что таким сладостным сувениром владел французский поэт и большой распутник Барро (Jacques Vallee des Barreaux, 1602 — 1673, который держал блоху, изловленную на знаменитой куртизанке Марион Делорм (Marion Delorm).В те времена встречались дамские ожерелья, имевшие отношение к блохам. Это были просто ловушки для блох. Элегантные дамы в XV— XVIII вв. носили под одеждой разные «блошиные ловушки». По-видимому, самой эффективной была ловушка, сшитая из тонко выделанного меха мелкого животного; она напоминала по форме тело зверька и прикреплялась к головке нередко дорогой ювелирной работы. На цепочке ловушку надевали на шею. Блохи забирались в мех, и во время вечернего туалета удобно было выловить их.В музейных коллекциях сохранились ловушки и других типов — гораздо более сложные и, очевидно, вряд ли дававшие большой эффект.

Разные виды блохоловок в форме ожерелий, бывшие в употреблении в XVIII веке (по Busvine 1976)

Была, например, ловушка в виде валика, вырезанного из слоновой кости, богато украшенного и снабженного множеством маленьких отверстий. В валик вкладывали намазанный кровью колок, служивший в качестве приманки. К 1709 г. относится другая модель такой ловушки, сделанная из дерева. Внутренний колок имеет щель, в нее помещали клочок шерсти, пропитанный медом или сиропом, чтобы привлекать блох. Судя по всему, ловушки в форме валиков не были оригинальным изобретением европейцев: подобные ловушки, изготовленные из бамбука, применялись еще в Древнем Китае. Блохи благодаря своим малым размерам возбуждали интерес и у искусных, ловких на выдумки умельцев. В Британском музее в известной коллекции блох, собранной Ротшильдом (о ней мы еще расскажем), наряду с научными материалами представлены и образцы курьезного искусства, некогда модного: блохи, одетые, как куклы, в крошечные наряды. Подобную экспозицию можно увидеть и в Музее детства (Museum of Childhood) в Эдинбурге. Блошиные миниатюры создавались не только европейскими мастерами. В литературе есть сведения, что мексиканские монахи продавали как сувениры pulgas vestidas — блох, одетых в кукольные платья.Уж если люди интересовались хитроумными экспонатами мертвых блох, то насколько привлекательнее были блохи, выступавшие в роли живых артистов. Еще в начале XVII в. в произведении "Insectorum sive minimorum Animalium Theatrum" Т, Мофет (Т. Mouffet) упоминает «об англичанине, весьма умелом во всех курьезных работах, который умудрился соединить золотую цепочку длиною в палец с замком и ключиком до того ловко, что блоха может идти и тащить ее; при этом блоха, цепочка, замок и ключик весили не больше зернышка. А еще от человека, заслуживающего доверия, я слышал, что эта блоха на цепочке тащила золотую карету, во всех отношениях совершенную и очень легкую, что доказывало искусность мастера и силу блохи»*. Спору нет, у мастера были золотые руки. Однако Европу сотрясали эпидемии чумы одна за другой, а люди восхищались силой блохи! Прекрасная иллюстрация человеческого неведения тех времен.

* Цитируем по J. R. Busvine, 1976.

Столетием позже в книге «Краткое изображение насекомых, обитающих в окрестностях Парижа» Э. Л. Геоффрой (Е. L. Geoffrey 1725 — 1810) писал: «Хук рассказывает еще более диковинные вещи. Один английский умелец изготовил из слоновой кости коляску с шестеркой лошадей, с кучером на козлах, в ногах у которого была собака, с почтарем, четырьмя пассажирами в коляске и двумя лакеями сзади, и весь этот экипаж тащила одна блоха».От отдельных показов оставался один шаг до представлений настоящих блошиных цирков, а все это, вместе взятое, доказывает, как легкомысленно, если не сказать — бездумно, относились люди к паразитам, представлявшим тогда для них постоянную серьезную угрозу. Удивительно и то, какое большое внимание уделялось блошиным циркам в литературе, будь то специальной или развлекательной. Из великого множества такого рода историй мы выбрали те, что выходят за рамки тогдашних курьезов.В Лондоне примерно в 1830 г. блистал как исполнитель блошиных программ итальянец Бертолотто (Bertolotto), устраивавший свои спектакли «под покровительством ее королевского высочества принцессы Августы» (дочери короля Георга III). В пригласительных билетах он обещал «бал, на котором танцуют дамы-блохи, их партнеры во фраках, а оркестр из двенадцати исполнителей играет слышную блошиную музыку», Другая сцена представляла почтовый дилижанс с кучером, стегавшим над четверкой блошиных гнедых кнутом, который и в самом деле производил короткие, отрывистые звуки. Следующим номером программы был Великий Могол с полным гаремом, а далее шли прочие достойные внимания почтенной публики вещи.Хотя программы блошиных цирков и усовершенствовались в духе времени, так что на манежи выезжали уже не коляски, а велосипедисты, и зрители смеялись над проделками блошиных фокусников, акробатов и канатоходцев, современная эпоха положила конец этой забаве. Последние цирки, влачившие жалкое существование, исчезли в 50 — 60-х годах нашего века. Прощальные выступления были даны в Нью-Йорке, Копенгагене и Гамбурге. Эти цирки исчезли прежде всего из-за трудностей с приобретением новых живых блох. Надо сказать, что дрессировки как таковой в блошиных цирках не были никогда. Секрет успеха заключался в мастерстве и изобретательности постановщика. Требуемые движения блоху заставляли выполнять с помощью всевозможных хитростей — соответствующим связыванием, склеиванием или другим механическим способом. Отсюда понятно, почему на каждое представление требовалась уйма блох, а их надо было систематически покупать у самых разных поставщиков. В цирках использовалась исключительно человеческая блоха (Pulex irritans), а она становится все более редкой, поэтому и заготовительные цены непомерно подскочили. Блошиные цирки погубила скорее экономика содержания их, нежели отсутствие интереса к ним у публики. Люди, избалованные миниатюризацией некоторых областей техники (особенно электроники и электротехники), по-видимому, и в наше время охотно изумлялись бы чудесам блошиного микромира. Совсем недавно в Техническом музее в Праге проходила выставка разных миниатюр. На одном из стендов под увеличительным стеклом работал микроскопический электродвигатель, и все воспринимали это как вполне обычное явление. Рядом толпились посетители у микроскопа, под которым была видна подкованная блоха — каждая из ее золотых подковок держалась на четырех серебряных гвоздиках.Однако с блохами люди не расстались, даже и те, кто живет в больших городах и на природу выезжает лишь в отпуск. Мы приносим их из кинотеатра и из трамвая или автобуса, словом, оттуда, где бывает скопление народа. Одно утешение, что большей частью вместо блохи человеческой ловим на себе собачью блоху.

Разрешите представиться: блохи!

Взрослую блоху всякий узнает, и описывать ее нет нужды. Уместно, однако, напомнить, что форма тела, чрезвычайно однообразная у всего отряда блох, является результатом длительного приспособления блохи к паразитическому образу жизни и к быстрому продвижению среди шерсти или перьев хозяина. Тело сильно сплюснуто с боков, а голова спереди закруглена, благодаря чему блоха легко проникает в шерсть (перья) и очень проворно снует там. Все, что расположено на поверхности тела блохи, — усики, щетинки, шипы и гребни — обращено всегда назад и потому не мешает движению, к тому же в соответствующих местах на теле имеются углубления. Все членики тела, в том числе голова, заканчиваются крышевидно перекрывающимися пластинками. Такое строение, во-первых, делает все тело более прочным и усиливает проникающую способность киля — передней части тела, а во-вторых, сглаживает грани отдельных члеников (торчащие грани затрудняли бы движение блохи в волосяном покрове). Для блохи, которой среди шерсти приходится мигом ускользать от когтей и зубов хозяина, это жизненно важно.С потомством блохи, кажется, мало кто знаком. Цикл развития у нее очень простой: из яичек, отложенных самкой, выводятся личинки, которые, пройдя через три стадии, превращаются в куколку, одетую коконом. Однако у блох в отличие от вшей развитие с полным превращением, так что блошиные личинки совершенно не похожи на взрослую особь.Яички блох довольно крупные по отношению к взрослым насекомым и имеют правильную овальную форму. Только что отложенные яички переливаются всеми цветами радуги, а позже белизна становится молочно-фарфоровой. Самка откладывает яички в несколько приемов, за один раз не больше 4 — 8 штук, и перед каждой откладкой она обязательно должна напиться крови. Всего за жизнь блоха откладывает около 400 яичек. В каком месте отложить яички, она нисколько не заботится. Откладывает где попало: если блоха находится на хозяине, то выпускает яички свободно в шерсть, откуда те падают в подстилку гнезда хозяина. А это — самая что ни на есть подходящая среда для развития личинок.Возможно, когда-нибудь вам доводилось видеть в лесу, под вывороченным пнем, впадинку, выстланную сухой травой или листьями, — гнездо одного из наших мелких млекопитающих. Если положить такое гнездо на темную бумагу и слегка ударить по нему несколько раз, то вместе с разной мелкой крошкой непременно выпадут и беловатые нитевидные личинки: мы заметим их по порывистым движениям, по тому, как они всем телом извиваются, стараясь поскорее скрыться от света. Строение у личинок блохи очень простое. Тринадцать члеников тела как нельзя более похожи друг на друга, и все они покрыты длинными щетинками — венчиком ресниц. Ноги у личинок вообще не развиты, а яйцеобразная голова выделяется неотчетливо. Наблюдая за личинками невооруженным глазом, трудно различить, где у них передняя часть. Сквозь белое прозрачное тельце часто просвечивает разными оттенками коричневато-красного цвета всосанная пища: дело в том, что личинки питаются испражнениями взрослых блох, содержащими остатки непереваренной крови.Личинка растет, два раза линяет, а перед третьей линькой одевается паутиновым коконом, который она вьет из секрета слюнной железы. В первое время кокон липкий, и к нему, прежде чем он затвердеет, пристают пыль, песчинки и всевозможные обломки из подстилки гнезда, так что он совершенно сливается с окружением. Внутри кокона личинка линяет в третий раз, превращаясь в куколку, в которой уже можно различить форму будущей взрослой блохи и даже ее половые признаки.Пройдя стадию куколки, взрослая блоха очень часто еще остается какое-то время в коконе. Обычно так бывает в тех случаях, если поблизости не окажется животного-хозяина. В это время блоха очень чутко реагирует на любое механическое раздражение: это для нее — вестник приближающегося хозяина. Она мгновенно вылезает из кокона, лишь только хозяин появится. Вот почему, например, на птиц, возвращающихся весной в свои свитые гнезда или скворечники, сразу же нападает множество блох, хотя только что гнездо казалось безжизненным. То же самое происходит в норах и логовищах других животных.Такого поразительного однообразия формы тела, какое присуще блохам, нет ни у одного другого отряда насекомых. Будь то блохи птиц или млекопитающих, блохи из африканских саванн, гималайских долин или с Огненной Земли, — все они похожи друг на друга как две капли воды. Это свидетельствует о древнем происхождении блох, уходящем корнями куда-то в мезозойскую эру, когда блохи начали паразитировать на мелких млекопитающих. О возрасте, исчисляемом геологическими эпохами, свидетельствуют и прямые находки — например, в олигоценовом янтаре обнаружена блоха, которая без затруднений может быть отнесена к современному роду Palaeopsylla.Исключительная приспособленность к паразитарному образу жизни, древнее происхождение и постоянство морфологических признаков — все это предопределяет, чтобы блохи служили своего рода индикаторами при решении ряда зоологических вопросов, где прямые методы отказывают, не дают результата. В качестве примера можно сослаться на зоогеографию, а точнее, палеозоогеографию, т. е. историческую географию фауны, показывающую, откуда и куда в далеком прошлом переселялись животные под влиянием обширных, а часто и катастрофических изменений земной поверхности, климата и других условий жизни. И действительно, исследователи, изучающие эти проблемы на блохах, происходящих из разных областей Евразии и других материков, убедительно показали, как в олигоцене и миоцене формировались роды и виды блох в отдельных ареалах Праевропы и прилегающих к ней участков на территории современной Малой и Передней Азии, разделенных тогда мелкими морями, и какие произошли изменения, когда в период перехода миоцена в плиоцен с поднятием суши отдельные части Европы снова соединились. Ученые оценили значение Ангарского эволюционного центра для фауны блох всей палеарктической области, как и того, что когда-то в эоцене Северная Америка простиралась на территории современных Британских островов, Исландии, Гренландии и Канады. Блохи помогли проследить и за переселением их хозяев в ледниковые периоды в плейстоцене, когда материковый и горные ледники оттеснили фауну млекопитающих далеко на юг и заставили ее чутко реагировать на изменения площади оледенения в межледниковья.

Ротшильд — это не только финансовый туз

В Чехословакии обитает около 130 видов и подвидов блох. Это даже меньше одной десятой всех видов блох, известных сейчас в мире. Но если бы нам и представился случай осмотреть все 1830 известных видов, нас неминуемо ждало бы разочарование. Увы, неспециалисту все они кажутся одинаковыми. Можно ли вообще различить это невообразимое множество видов? Оказывается, можно. Распознают их по щетинкам, ресничкам, шипам и гребням, а именно по числу и взаимному расположению их, а любой математик подтвердит, что существует несметное количество их возможных комбинаций. Разумеется, разобраться в этом и оценить это под силу только специалисту. Стало быть, различия в морфологических деталях у блох есть, но блохи наверняка никого не удивят многообразием формы или пестротой окраски. Здесь им далеко до некоторых других отрядов насекомых. И это важно подчеркнуть, прежде чем мы расскажем о самой большой в мире коллекции блох, создал которую — и это, пожалуй, самое удивительное — любитель.На рубеже прошлого и нашего веков высоко поднялась волна любительской энтомологии. Не стоит, разумеется, считать энтомологами тех, кто приносил из зоомагазинов домой коробки с экзотическими бабочками или жуками и вешал их вместо картин на стену парадных комнат. Эти люди просто слепо подражали снобистской моде, и их увлечение имело одно достоинство: своими покупками они давали средства для путешествий собирателям, имевшим, помимо коммерческих целей, обычно и свою действительно исследовательскую программу.Однако немало было и таких любителей, кто серьезно и искренне интересовался природой и энтомологией. Как грибы после дождя в Европе и других частях света стали появляться энтомологические общества, создавались новые журналы, устанавливались международные связи. Но круг увлечений ограничивался прежде всего бабочками, жуками, некоторыми другими яркими, бросающимися в глаза группами насекомых. Свою роль здесь играла и простота методики собирания. Со всех сторон сыпались новые сведения, готовые советы — оставалось лишь снимать сливки; зачем осложнять себе жизнь другими проблемами?И вот среди этой погони за фантастическим многообразием форм и разноцветьем окраски крыльев бабочек или надкрыльев жуков начала зарождаться, абсолютно вразрез с тогдашними общественными условностями, крупнейшая в мире коллекция блох. А собирал ее любитель — Ротшильд. Нет, это не однофамилец финансовых магнатов Ротшильдов. Это тот самый Ротшильд, которого весь мир знает как крупнейшего банкира, положившего начало династии, ставшей почти синонимом мирового капитала*.

* У автора тут неточность. Основателем династии был М. А. Ротшильд, живший в XVIII в. — Прим. перев.

Коллекцию основал в начале нашего века Н. Ч. Ротшильд. Из мира денег и банкирских махинаций он с удовольствием уходил в мир бабочек — одним словом, в частной жизни был страстным энтомологом. Впрочем, вскоре красивых бабочек он предпочел однообразным, неярким блохам — наверно, многие его сверстники не могли этого понять и считали такой шаг эксцентричной причудой. Безусловно, в увлечении Ротшильда была доля научного интереса, было желание выделиться на новом научном поприще, но вряд ли мы погрешим против истины, допустив, что была в этом и изрядная доля коммерческой расчетливости преуспевающего предпринимателя: ведь блохами Ротшильд заинтересовался в то время, когда только что было открыто, что возбудитель чумы переносится чумной блохой.Ротшильд начал с азов. В энтомологии он был таким же настойчивым и целеустремленным, как в финансовых делах. Первое время собирал один и будто для укрепления своего слабого здоровья совершал и далекие поездки по разным странам — за блохами. В 1903 г. путешествовал по Египту и Судану. У грандиозных пирамид близ египетского города Гиза обнаружил ранее неизвестный вид блохи, который назвал в честь фараона Хеопса его именем. Так чумная блоха получила свое величественное имя Xenopsylla cheopis Rothschild. В статье, посвященной новому виду, Ротшильд высказал догадку, что, возможно, речь идет о переносчике чумы. Он и не предполагал, как точно попал в цель — в самую десятку! Члены индийской противочумной комиссии решили внести ясность в этот вопрос и, к великому своему изумлению, установили, что блоха индийских крыс, которую они ошибочно считали человеческой, имеет полное сходство с блохой, найденной в Египте.Позже Ротшильд вовлек в собирание сотрудников, завязал контакты со многими институтами, и не успели оглянуться, как была собрана коллекция, имеющая всемирное значение. Когда в 1913 г. он передал коллекцию Британскому музею, она насчитывала уже 1100 разных видов и подвидов блох. Ротшильд не забыл о ней и в своем завещании: фонд в 10 тысяч фунтов стерлингов предназначался для хранителей коллекции и для дальнейшего пополнения ее. В настоящее время в ней содержится свыше 52 тысяч микроскопических препаратов, в которых сосредоточено 1600 из 1830 видов блох, зарегистрированных во всех частях света.На материале этой коллекции было написано огромное количество научных работ. Полная оценка коллекции дается в томах, последовательно выходящих в большой серии «Каталог блох в Британском музее». Шесть толстых томов уже вышли в свет, седьмой подготавливается к печати. Один из соавторов этого труда — Мириам Ротшильд, продолжательница дела, начатого дедом.Коллекция считается признанным мировым сравнительным стандартом. Это уникальное и бесценное собрание служит науке и помогает медицинской практике. Это памятник, который так мудро воздвиг себе старый Ротшильд. Без преувеличения его коллекция — это единственное заслуживающее признания из всего, что оставлено Ротшильдами в наследство человеческому обществу.

«Черная смерть»

В последние годы XIX в. ученые открыли возбудителя чумы и выявили его переносчиков. Наконец-то увенчались успехом тысячелетние попытки человечества найти оружие против «черной смерти», в тени которой росла, а подчас лишь еле теплилась человеческая цивилизация. Как только чума — болезнь, изначально свойственная степным и пустынным грызунам,— нашла дорогу к людям, она начала свирепствовать с таким ожесточением, какого еще не знала история человечества.Чума возникла на Земле раньше, чем появился человек, и ее истоки надо искать в далеких геологических эпохах, когда начали появляться прапращуры современных грызунов,— около 50 млн. лет назад в олигоцене. Тогда уже существовали роды блох, сходные с ныне живущими, как подтверждают остатки ископаемых насекомых в янтаре.Прародина чумы — бескрайние степи и пустыни Центральной Азии, где эта болезнь развивалась и поддерживалась среди местных видов песчанок, сурков и сусликов. Другим древнейшим центром чумы были среднеафриканские саванны и североафриканские пустыни и полупустыни. И хотя некоторые авторы упорно отстаивали мнение, что на Североамериканский материк чума была занесена при его колонизации белыми, в последнее время появляется все больше доказательств того, что и в Западное полушарие она проникла еще в далекие геологические эпохи через Сибирь и Аляску и была важным регулятором популяций степных грызунов в Северной Америке начиная с плейстоцена.В этих частях света — и особенно в Азии — возникали первые эпидемии чумы и среди людей. Первоначально, очевидно, это были местные эпидемии, и размеры их были ограничены тем, что обширные пространства населяло относительно небольшое количество людей, к тому же практически не имевших контакта друг с другом. Настоящие трагедии начались, когда численность населения и уровень его материального развития поднялись на более высокую ступень.Когда это примерно произошло?Учебники и трактаты по медицине по традиции называют Библию древнейшим дошедшим до нас источником, в котором отмечен случай возникновения эпидемии чумы. В первой книге Самуила (глава 5) описывается война израильтян с филистимлянами. Израильтян преследуют военные неудачи. Проиграв битву, израильтяне, чтобы поднять свой дух, приносят к себе в стан ковчег завета Господня — шкаф со священными реликвиями. Но и это не помогает им — филистимляне снова одерживают победу, захватывают ковчег и с большим торжеством доставляют его в город Азот. Там они ставят ковчег к ногам статуи своего бога Дагона. А вскоре на город Азот и всю его округу обрушивается страшный удар: среди людей вспыхивает болезнь, в паховой области у них появляются наросты-язвы, и от этой болезни, как говорит Самуил, азотяне гибнут.Те, кто остался в живых, твердо уверены, что болезнь эта — божья кара, и они стремятся избавиться от ковчега Господа и отправляют его в другую провинцию Филистеи — в город Геф. Но история с этой ужасной болезнью полностью повторяется и в Гефе. Вот как об этом дословно говорится в девятом стихе: «После того как отправили его (ковчег), была рука Господа на городе — ужас весьма великий, и поразил Господь жителей города от малого до большого, и показались на них наросты».

* В Библии сказано: «И отослали они ковчег Божий в Аскалон». Автор здесь ошибочно называет город Аккарон (в этот город Филистеи ковчег не привозили).— Прим. перев.

Филистимляне не успокоились и в третий раз перевезли военный трофей, а с ним и чуму в город Аккарон*. Там же потом собрались все владетели филистимские — цари пяти городов Филистеи,— и решили они возвратить ковчег израильтянам, потому что поняли, что это единственный способ предотвратить распространение болезни. А заканчивается глава 5 описанием атмосферы, царившей в обреченном городе: «И те, которые не умерли, поражены были наростами, так что вопль города восходил до небес».Обратимся еще к ветхозаветному преданию. В главе 6 изображен совет всех владетелей филистимских, на который призвали жрецов и прорицателей. Те посоветовали принести богу жертву повинности — положить в ковчег, перед тем как возвратить его израильтянам, дары: «По числу владетелей филистимских пять наростов золотых и пять мышей золотых, опустошающих землю; ибо казнь одна на всех вас, и на владетелях ваших».Это библейское предание интересно во многих отношениях: в нем содержится скрытое сообщение об эпидемии, охватившей, скорее всего, все пять городов Филистеи. Речь могла идти о бубонной чуме, поражавшей людей от мала до велика и сопровождавшейся появлением в паху болезненных наростов — бубонов. И что самое примечательное — жрецы филистимские связали эту болезнь с наличием грызунов: отсюда и золотые изваяния мышей, «опустошающих землю».Если правы историки, датирующие это событие 1320 г. до н. э., то выходит, что филистимляне догадались о причастности грызунов к распространению чумы на целых три тысячелетия раньше, чем это доказал в новое время Огата (1897). И надо ли удивляться, что одно из чешских названий хитрого, искушенного человека — это «филиштин», т. е. филистимлянин! Заметим еще, что термин «мышь» в переводах Библии употребляется, вероятно, для обозначения грызунов вообще, а не в современном узком значении, ограниченном зоологическим понятием род Mus. В иллюстрированной средневековой копии Библии (XIII в.) художник, потрясенный трагедией филистимлян, снабдил текст миниатюрой с изображением улицы, усыпанной неисчислимым количеством мертвых тел, по которым ползают крысы... Жаль, что горький опыт филистимлян мало чему научил средневековых врачей!В Библии есть еще одно место, которое считают записью, удостоверяющей другой случай эпидемии чумы. Во второй книге Царств (глава 19, стихи 35 и 36) повествуется о походе ассирийского царя Синанхериба (Сеннахирима), решившего опустошить Иерусалим. Огромная армия окружила город, но не овладела им. А вскоре Синанхериб отошел без боя с остатками армии, которую очень сильно ослабила чума: за ночь погибло 180 000 воинов*. «И отправился, и пошел, и возвратился Сеннахирим, и жил в Ниневии».

* Потери ассирийцев были на пять тысяч больше: «... поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч».— Прим. перев.

В действительности же книга Самуила и книга Царств — это не самые древние литературные свидетельства об эпидемиях чумы. Пальма первенства здесь принадлежит, бесспорно, эпосу о Гильгамеше, полулегендарном правителе города Урука, народном герое, подвиги и приключения которого описываются в дошедшей до нас большой эпической поэме на ассиро-вавилонском языке (12 песен). Гильгамеш — это не что иное, как олицетворение шумерского народа, несущего свою культуру народам Древнего Востока.На двенадцатой плитке (эпос написан клинописью на плитках из глины) изображено отчаяние Гильгамеша после смерти его друга Энкиду. Согласно вольному пересказу эпоса, сделанному В. Замаровским, «сокрушенный потерей друга и мрачными вестями из подземного царства, Гильгамеш в Уруке вновь столкнулся со свидетельством смерти. В городе побывал бог чумы Эрра, от которого не было спасения. Мертвые лежали в домах, мертвые лежали на широких улицах и площадях, мертвые плавали в водах Евфрата. Перед лицом всех этих ужасов Гильгамеш обратился к богу Шамашу... «Ничего не поделаешь, Гильгамеш,— ответил бог Шамаш.— Ты герой и правитель! Но дни человека сочтены. И царь тоже ляжет и никогда уже не встанет».И Гильгамеш, потрясенный чудовищными последствиями эпидемии чумы, отправился на поиски тайны бессмертия. После долгих странствий он встретил Утнапишти, который пережил всемирный вавилонско-ассирийский потоп (и боги даровали ему вечную жизнь), и описал ему ужасы чумы в таких словах: «Народ мой урукский гибнет, мертвые лежат на площадях, мертвые плывут в водах Евфрата!»Безусловно, упоминания о чуме касаются не одной какой-то эпидемии, в них обобщен опыт многих поколений людей. Город посетил бог Эрра... В вавилонско-ассирийском пантеоне был даже особый бог этой жуткой болезни. Нужны ли более убедительные доказательства того, что чума еще и четыре, и пять тысячелетий назад наводила смертельный ужас на народы!

Призрак чумы летит по свету

На заре истории человеческого общества эпидемии чумы носили явно локальный характер. В каком-нибудь глухом уголке тогдашнего мира инфекция с диких грызунов и их блох перебросилась на человека и распространялась экспедициями купцов по тем же путям, по каким шли караваны или торговые суда. Другим средством распространения чумы были военные экспедиции и походы. И вообще по мере того, как человек познавал мир, расширял круг своих интересов и совершенствовал средства передвижения, он все шире открывал ворота чуме.О первых, локально ограниченных эпидемиях чумы имеются лишь спорадические сведения. Так, Орибасиус, родом из города Сарды — столицы Лидии (в древности страна на западе Малой Азии),— который в 355 г. н. э. стал врачом римского императора Юлиана Отступника, собирал и обрабатывал для него медицинские сочинения и предписания прежних авторов. Был среди них и Руфус из Эфеса, живший во времена императора Траяна. Руфус описал несколько случаев заболевания бубонной чумой в Ливии, Египте и Сирии. При этом он ссылался на ряд других врачей, большей частью александрийской школы, Важны для нас, однако, не имена авторов, а тот факт, что эпидемии чумы в Африке случались задолго до того, как эта инфекция вторглась в Европу.

* Пандемия — эпидемия, охватывающая население целой страны, а иногда и многих стран мира.— Прим. перев.

Маршрут первой пандемии* чумы, охватившей территорию всего тогдашнего цивилизованного мира, можно проследить уже не только по записям врачей, но и по свидетельствам историков и летописцев. Пандемия возникла в царствование византийского императора Юстиниана (542 г. н. э.) и тяжело расстроила его империю, а потому и вошла в мировую историю под названием «юстинианова чума». А началась она в Египте. На средиземноморском побережье, в восточной части дельты Нила, процветал город Пелусий, крупный и важный центр посреднической торговли между Востоком и Западом. В 542 г. при стечении неизвестных сейчас обстоятельств в городе вспыхнула эпидемия чумы. Вскоре она начала распространяться, с одной стороны, на территорию Александрии и остальной части Египта, а с другой — на территорию Палестины. При этом эпидемия двигалась буквально вслед за купцами, по одним с ними путям и очень быстро парализовала весь тогдашний мировой рынок. На Ближнем Востоке она вышла на главный торговый путь между , Европой и Востоком, проходивший вдоль побережья Средиземного моря. В 544 — 570 гг. эпидемия двинулась на запад и через центральную часть Европейского материка из Турции по так называемому Дунайскому пути добралась до Франции и Англии.В Византийской империи эпидемия достигла апогея около 544 г., когда в Константинополе ежедневно умирало до 5000 человек, а в отдельные дни смертность достигала и 10 000. Прокопий Кесарийский, один из самых знаменитых византийских писателей-историков, оставил такое свидетельство: «От чумы не было человеку спасения, где бы он ни жил — ни на острове, ни в пещере, ни на вершине горы... Много домов опустело, и случалось, что многие умершие, за неимением родственников или слуг, лежали по нескольку дней несожженными. В это время мало кого можно было застать за работой. Большинство людей, которых можно было встретить на улице, были те, кто относил трупы. Вся торговля замерла, все ремесленники бросили свое ремесло...»На юге Европы, главным образом в Италии, чума свирепствовала с невиданной силой уже в 543 г. В 546 г. эпидемия опустошила Галлию, а в 565 г. снова вспыхнула в Италии. На этот раз от чумы вымерло почти все население Италии, так что она стала легкой добычей при вторжении германского племени лангобардов. Подобная же участь постигла в 571 г. Лигурию, а в 590 г. Рим, когда на папский престол был возведен Григорий I Великий. В Англии эпидемии чумы наблюдались неоднократно, в 664, 672, 679 и 683 гг. В Риме чума вновь появилась в 690 г. и была зарегистрирована как pestis inguinaria.Целых 50 лет неистовствовала первая пандемия чумы, а еще 50 лет отголоски ее были слышны в Европе. А потом чума унялась на целых пять столетий. Да и самое время было угомониться — весь тогдашний цивилизованный мир стоял уже на краю гибели. Пандемия унесла около ста миллионов человеческих жизней. Особенно дорого обошлась она Византийской (Восточной Римской) империи, потерявшей примерно половину населения и больше так и не оправившейся от такого удара. Это ускорило и упадок могущественной Византии.Вторая пандемия чумы (так называемая черная смерть) свой зловещий отпечаток наложила на все европейское средневековье. В Европу чума и на этот раз пришла с Востока, а там инициирующей искрой послужила вспышка эпидемии (около 1050 г.) в старой эндемической области — в Месопотамии. Постепенно чума стала распространяться сначала в восточном направлении — в период с 1100 по 1200 г. эпидемии отмечались в Индии, Средней Азии и Китае, но проникла также в Сирию и Египет. Особенно сильно пострадало население Египта.И в это время участники пятого крестового похода волею судеб попадают в Египте в самые зачумленные районы. Это, естественно, ускорило проникновение чумы в Европу.И. Ф. Мишауд (Joseph Francois Michaud) в своей «Истории крестовых походов» драматически описывает обстановку в Египте, пострадавшем от эпидемии: «Чума достигла наивысшей точки во время сева; землю пахали одни люди, а зерно сеяли другие, и те, что сеяли, не дожили до жатвы. Деревни опустели... Мертвые тела плыли по Нилу так густо, как клубни растений, покрывающих в определенное время поверхность этой реки». Египет потерял в эпидемию больше миллиона человек. Умерших не успевали сжигать, и родственники, содрогаясь от ужаса, просто бросали трупы через городские стены. Поистине казнь египетская!Пути, по которым крестоносцы возвращались в Европу, были, вероятно, не единственными входными воротами эпидемии. Чума пришла с Востока и на территорию, заселенную татарами, и в Крым — оттуда генуэзские купцы занесли инфекцию в родной порт. В 1346 г. чума поразила Сицилию, в конце 1347 г. — Марсель, а в 1348 г. — Испанию, Францию, Германию, Скандинавию. Вот как Франческо Петрарка в письме брату (июнь 1348 г.) выразил ужасы, которые тогда пережил мир: «Мой любимый брат, что я могу сказать? Как начать? К чему обратиться? Везде, куда ни взглянешь, горе и скорбь, всюду страх... Когда это можно было услышать или увидеть такое, в каких это анналах можно было прочесть, что дома стали безлюдными, города опустели, земля в запустении, поля слишком малы, чтобы вместить смерть и ужас, и одинокость, царящие на всем белом свете?»В ту пору Европа была уже довольно густо переплетена торговыми путями, и на них всегда было оживленно. По этим путям и распространялась чума, не обошедшая стороной ни одно европейское государство. В те годы, когда Карл IV основал Пражский университет, строил Карлув мост и замок Карлштейн, поощрял развитие в Чехии ремесла, торговли и культуры, вокруг Центральной Европы стягивалось чудовищное кольцо чумы. И лишь спустя десятки лет оно разжалось.«Черная смерть» неистово свирепствовала от Китая до Западной Европы. По оценкам, в одной Европе от чумы погибло около 25 млн. человек — четвертая часть тогдашнего населения,— а количество жертв во всем мире исчислялось в 75 млн. Воистину без преувеличения можно сказать, что чума и блохи основательно изменили историю человечества не только потому, что не щадили и венценосцев. Возьмем карандаш и бумагу, подсчитаем, сколько потомков за минувшие столетия могло бы быть у тех, кто стал жертвами чумы. Сколько примерно было бы нас теперь и как бы выглядел мир?Чума водворилась в Европе и, казалось, не собиралась сдаваться и отступать. В последующие века, особенно в XV и XVI, с разными интервалами чума где-нибудь да появлялась. Источники возникновения многих местных эпидемий были ясны, а бывало и так, что чума вспыхивала и без видимой причины. В 1720 — 1721 гг. крупная эпидемия случилась в Марселе — порту на юге Франции. Как установила комиссия, назначенная французским правительством, эпидемию вызвал приход в Марсель одного судна из Сирии, команда на котором была заражена чумой. Последствия для жителей Марселя оказались трагическими: в городе с 90-тысячным населением умерло 40 тысяч человек. Этот случай вызвал сильное смятение во всех странах Западной Европы.

* В конце XIX в. многие страны мира охватила третья пандемия чумы. При этой пандемии чуму распространяли крысы морских судов, что привело к возникновению эпидемий в более чем 100 портах многих стран. Кроме того, в XIX в. эпидемии чумы неоднократно отмечались в Забайкалье, Закавказье, Прикаспии, а в конце XIX — начале XX вв.— в Одессе и других портах Чёрного моря. В XX в. крупные эпидемии регистрировались в Индии (в 1898 — 1963 гг. в этой стране умерло от чумы 12662,1 тыс. человек). — Прим. перев.

В XVIII — XIX вв. чума отступила из Европы. В чешских землях она исчезла к двадцатым годам XVIII в., а в Южной Европе угроза еще сохранялась. В 1813 — 1814 гг. эпидемия разразилась на Мальте, а двумя десятилетиями позже европейские врачи были брошены на подавление чумы в Египте. Сороковые годы прошлого века указывают как конец эпидемий в Европе*. Правда, единичные случаи отмечались и в более поздние годы, и это показывает, что возможность заноса инфекции сохраняется до сих пор.

Люди пытаются бороться

Еще в книге Самуила отмечены стремления людей активно противодействовать чуме, ограничить распространение эпидемии и вернуть жизнь в ее обычное русло. Конечно, характер таких попыток обусловливался тогдашним уровнем мышления, знаний и опыта людей. Надежда филистимлян принесением жертвы повинности умилостивить разгневанного бога, пославшего в наказание им чуму, была жива еще и две с половиной тысячи лет спустя; мы имеем в виду не только уличные шествия полуобезумевших от страха флагеллантов, о которых уже была речь, но и другие, менее помпезные действия, сохранявшиеся и в Чехии вплоть до XVIII в., как-то: заговоры, глотание особых, отпечатанных для этой цели образков и прочее. Но оставим в стороне этот круг вопросов и обратим лучше внимание на такие меры борьбы с чумой, в которых можно обнаружить рациональное зерно.В Азии в эндемических областях с природными очагами чумы, например, монголы, обнаружив погибших сусликов, являющихся там важными хранителями этой инфекции, с незапамятных времен помечали зараженную территорию камнями, и в обозначенный таким образом опасный район никто не отваживался входить. Индусы, имевшие испокон веков большой опыт жизни с синантропными (т. е. связанными с человеком) грызунами, считали крыс орудием бога болезни и смерти. Во время эпидемий чумы индусы покидали свои жилища сразу же, как только узнавали, что в ближайшей округе обнаружены мертвые крысы.В Европе старейшим исторически подтвержденным средством борьбы с чумой был, по всей вероятности, карантин. Впервые он был применен в Италии еще в середине XII в., когда разгоралась вторая пандемия чумы. На Ближнем Востоке чума уже свирепствовала в полную силу, а Европа, где еще не изгладились воспоминания от кошмаров первой пандемии, узнавала о чуме из уст купцов. В то время порт Венеция служила воротами, через которые проходила большая часть торговли между Восточной областью Средиземного моря и Западной Европой. И вот тогда, чтобы не дать занести чуму в Венецию, там ввели карантин: все прибывающие с Востока суда задерживали на рейде в течение 40 дней и следили, не вспыхнет ли за этот срок среди команды чума. В XIV в. такую меру стали применять и в других портах Средиземного моря (особенно в Дубровнике и Марселе), и она получила название «карантин» от итальянского quaranta giorni — сорок дней. До сих пор карантин применяется для борьбы с разными инфекционными болезнями, но мало кому известно, что это, в сущности, наследие чумных времен.Еще медицине древнего мира были известны такие меры борьбы с эпидемиями, как сжигание умерших от чумы, а также их вещей и жилища. Но сколько раз в исторических документах особо подчеркивалось, что от эпидемий умирало такое количество людей, что всех мертвых просто немыслимо было сжечь!Методы профилактики и борьбы с чумой по большей части соответствовали представлениям о том, чем вызывается инфекция и как она распространяется. На протяжении всего средневековья и значительную часть нового времени велись жаркие споры вокруг проблемы, является ли возбудителем чумы дурной запах (отравленный воздух) или же контакт с «моровой материей», а ее как только люди ни представляли себе, в том числе и в виде гноя, который разносят животные или которым (договаривались и до такого!) отравители мажут пороги и двери домов. Некоторые высказывали предположения об ядовитых испарениях почвы. Так, известный английский врач Уильям Богхерст (William Boghurst) в книге, посвященной чуме, писал в середине XVII в.: «Чума, или моровое поветрие, — это весьма пронзительное, необыкновенное, навязчивое, ядовитое, губительное выделение, исходящее из испражнений земли, вытянутых в воздух теплом солнца, и разносимое с места на место ветрами и в большинстве случаев постепенно, но иногда и сразу же нападающее на подходящие тела».Таким представлениям соответствовал и костюм, в какой снаряжался средневековый врач или санитар. Собираясь навестить больного чумой, врач надевал длинный, почти до земли халат из накрахмаленного льна, длинные перчатки и высокие сапоги. Голову и лицо закрывала маска, пропитанная воском; на месте носа торчал вытянутый клюв, который заполняли пахучими веществами и травами. Согласно другому правилу, пришедший к больному должен был держать в одной руке пылающий факел, в другой — «амбровое яблоко для нюханья», а в закрытом рту — какое-нибудь противоядие: либо настоящее лекарство, либо универсальное лекарство бедных — чеснок.Помимо такого рода суеверных предрассудков и «врачебных» рекомендаций, существовал и ряд официальных распоряжений, призванных предотвратить распространение инфекции. За любопытными примерами подобных предписаний можно обратиться к Англии, в чьей истории было немало страшных эпидемий чумы, особенно в период со второй половины XVI до середины XVII в., а кульминацией всех этих бедствий стал «великий мор» 1665 г.Еще в 1618 г. лондонские констебли получили указание подавать сведения о количестве умерших, задерживать нищих и бездельников, закрывать дома зараженных и обозначать красным крестом и надписью: «Боже, сжалься над нами!» В течение сорока дней всякий, кто выходил из такого дома, обязан был держать в руке белую палку длиною в 4 фута как знак и предостережение прохожим. Прибегали также к изоляции больных, никто из их близкого окружения не имел права посещать церковь. Запрещалось устраивать праздники и собираться по другим поводам.С распространением инфекции пробовали бороться и поддержанием повышенной чистоты. В 1563 г. всем жителям Лондона было вменено в обязанность ежедневно к шести часам утра приносить десять ведер воды и выливать ее на улицы и в сточные канавки. Перед этим улицы должны были быть каждый день подметены, так же как и после шести часов вечера, когда также чистили стоки — канавки и желобки. Сметенный мусор подметальщики должны были увозить не реже чем через день...И самая важная часть этого распоряжения: будучи в полной уверенности, что собаки переносят чуму от дома к дому, мэр Лондона назначил специальных надзирателей, которые между 10 часами вечера и 4 часами утра разыскивали, убивали и сжигали всех бездомных собак. На подозрении были также кошки, свиньи, голуби и крысы. Хозяева блох считались опасными, а сами блохи — нет.А как, собственно говоря, выглядела медицинская служба в те времена? Необходимо сразу же признать, что врачи с университетским образованием, которых, впрочем, тогда было совсем немного, в борьбе с эпидемиями чумы непосредственно вообще не участвовали. Лечение больных чумой не входило в сферу их деятельности. Из-за язв, или, как говорили, бубонов, у таких больных (бубонная форма чумы в средневековых эпидемиях преобладала) врачевание их считалось обязанностью цирюльников и фельдшеров. Но и их тоже было мало, да и не все они решались посещать больных — и ничего удивительного: заболевание чумой в ту пору означало почти верную смерть. Участь больного чумой была, как правило, жалкой участью одинокого, брошенного на произвол судьбы.Однако ученые-врачи не оставались равнодушными к тому, что несла с собой чумная стихия, и по собственному убеждению или по призыву властей, влиятельных лиц или монарха составляли различные письменные наставления о том, что и как надо делать при чуме. Так в средневековой литературе появилась самостоятельная, обширная область «чумных сочинений», но народу и народным лекарям, т. е. тем, кто больше всего нуждался в помощи и советах, пользы от них было всего ничего. Большинство таких сочинений было написано на латинском языке, и в них в форме ученых рассуждений повторялись выводы, взятые из Библии, переводов трудов арабских ученых и т. п. Образцом для всех более поздних сочинений послужил трактат "Compendium de Epidemia, per Collegium facultatis medicorum Parisiis ordinatum", относящийся к 1348 г., т. е. к начальному периоду второй пандемии чумы. То, что было высказано в нем, врезалось в память докторов, как в гранит, и передавалось по существу неизменным, как непреложные истины, из века в век, из страны в страну.Конечно, будет весьма полезно посмотреть, как данная проблема решалась в Чехословакии. Ведь это может многое сказать не только о медицине и чуме, но и об уровне тогдашней жизни вообще. В Чехии, как и в других странах, появился целый ряд латинских сочинений, посвященных чуме. Одним из наиболее широко распространенных было "Missum imperatori Carolo IV". Это сочинение было написано еще в 1371 г., авторство приписывается М. Гавелу. В первые годы существования Карлова университета изучением чумы занимался главным образом Зикмунд Альбик (умер в 1427 г.). До нас дошло целых пять так называемых «чумных сочинений», принадлежащих его перу. Латинское сочинение "Remedium repertatum" написал и магистр Кржиштян из Прахатице. Если к трудам этих известных чешских авторов прибавить еще сочинения, создателей которых мы не знаем, а также рукописные копии иностранных трудов, сделанные в Чехии, то никак не скажешь, что у нас не хватало такого рода литературы. Но что проку от нее, если по-латыни не понимали как раз те, кто особенно нуждался в поучениях, т. е. простой люд (в неблагоприятных условиях средневековых городов он больше всего страдал от чумы) и народные лекари!Первым к народу обратился Кржиштян из Прахатице. Его сочинение о чуме было, правда, на латыни, но свои «Врачебные книжки» он написал на простом, живом и сочном чешском языке. И это, конечно, не случайно: Кржиштян из Прахатице (1366 — 1439), ректор Карлова университета в течение многих лет и декан его философского факультета, был учителем и другом Яна Гуса, последователем его реформаторских усилий. Из «Врачебных книжек» мы узнаем немало интересного о санитарных условиях в городах того времени. И вместе с автором можем воскликнуть: «О, как подобало бы город чистым иметь от смрадов... от гниющей падали, висельников на виселицах и грязных пивных!» Об уровне гигиены жилищ говорит хотя бы рецепт на случай, «если кому крыса лицо щипнет или омочит».Ян Черни был первым, кто на чешском языке популярно и обстоятельно написал руководство по распознаванию, предупреждению и лечению чумы. Это сочинение на много веков пережило автора, оно принадлежит к числу важнейших в чешской медицинской литературе и составляет ее гордость. Мы познакомимся с ним поближе, оно заслуживает этого, но сначала — несколько слов об авторе. Ян Черни родился в Праге около 1456 г. В деканской книге Пражского университета (Liber Decanorum facultatis philosophicae Universitatis Pragensis) среди имен тех, кто в 1479 г. получил учёную степень бакалавра, мы найдем и Яна Черни. Он остался в университете с явным намерением удостоиться степени магистра. Своей специальностью Ян избрал медицину, а поскольку в послегуситский период медицинского факультета в Пражском университете не было, ему пришлось самостоятельно постигать премудрости считавшихся тогда обязательными учебных текстов — латинских переводов сочинений классика арабской медицины Разеса (ар-Рази Абу Бакр Мухаммед бен Закария), жившего в Багдаде (865 — 925 или 934). Ян Черни также практиковал в клинике магистра Вацлава, о котором никаких сведений не сохранилось. Учебу Ян Черни не окончил. Под влиянием своего брата Лукаша он оставляет университет и уходит в Литомишль, где становится рьяным членом Общины чешских братьев. Но медицину Ян не бросил — занялся врачебной практикой и как врач вскоре заслужил всеобщее признание. По решению Чешских братьев переселился в Простеев, спустя несколько лет вернулся в Литомишль, но свои последние дни перед смертью (1530) он провел, видимо, в Простееве.В 1495 г. в Литомишле Ян Черни пережил ужасы эпидемии чумы. Люди по неведению были бессильны в борьбе с «черной смертью». Ян Черни видел, насколько недостаточной была помощь, которая оказывалась больным. И он твердо решил: когда наступят более спокойные времена, он напишет для народных лекарей и вообще для всего населения руководство о том, как уберечься от инфекции и как лечить чуму. Свой замысел он осуществил в 1496 или 1497 гг., еще находясь под свежим впечатлением пронесшейся эпидемии. Ян Черни понимал: руководство должно быть не на латыни, а на языке, понятном чешскому народу. Только тогда оно выполнит свое назначение. Когда в 1506 г. над чешской землей снова собрались мрачные тучи морового поветрия, Черни передал свою давно уже готовую рукопись печатнику Павелу из Междуречья, в типографию Чешских братьев в Нове-Место под Литомишлем.«Сочинение о моровых болезнях и о том, как люди должны вести себя перед ними и во время их», созданное Яном Черни, по числу изданий занимает первое место среди чешских трудов по медицине. Впрочем, не только по числу изданий, но и по своей долговечности. Оно не старело, в течение 137 лет переиздавалось десять раз! В период 1506 — 1623 гг. книга выходила в разных городах, у разных печатников и издателей, и годы ее издания — это, в сущности, календарь отдельных эпидемий чумы, случавшихся в стране.На титульной странице первого издания под заголовком книги помещена картинка: врач держит колбу с мочой на уровне глаз, перед ним на земле стоит другая колба, а слева от него — трое больных в лежачем или полусидячем положении на лоне природы. Высоко в небе стоит солнце, а напротив него — облако, из которого бог или планета с человеческим лицом выдыхает в воздух чумной яд. Так художник своими средствами выразил представления тех времен.В соответствии с этим и Ян Черни полагает, что чума является следствием морового заражения воздуха, а это заражение вызывается действием расположенных в определенных сочетаниях планет на земные испарения и водяные пары, примешанные к воздуху. Самое верное средство спастись от чумы — быстро сменить местонахождение, найти приют подальше от места с зараженным воздухом и оставаться там как можно дольше, ведя при этом умеренную жизнь, заботиться о проветривании жилища, остерегаться скопления людей в костеле, бане, корчме и т. д., а еще избегать тех, кто находился в контакте с больными. Ян Черни обращает особое внимание на чистоту белья (выстиранного в щелоке, надушенного полынью и базиликом, выполосканного в проточной воде и высушенного на солнце), на полезность физического движения и советует помнить, что бодрое настроение — половина здоровья.При заражении чумой повышается температура тела, а главное — появляются болезненные бубоны, язвы или темные пятна на коже. Болезнь требует быстрого вмешательства, прежде всего необходимо выпустить «отравленную моровым ядом» кровь. От жара и для подкрепления сердца на грудь следует наложить компресс из смеси, в которую неплохо бы добавить жемчугу, кораллов, красного сандала, а бедные пусть приготовят себе из пригоршни слив, из трех кислых яблок, медуницы, лапчатки, воловика и других лекарственных трав не менее действенную примочку. Если бубоны не рассасываются, надо поставить банки, чтобы вместе с кровью отсосать из тела яд...В заключение автор дает указания, как поступать на практике. При обследовании больного надо установить возраст, конституцию, привычки, распорядок жизни, принять к сведению местные и климатические условия, сделать анализ мочи, который покажет, есть ли надежда на успешное лечение. Разве не слышны во всем этом отзвуки современной врачебной практики?Вслед за руководством Яна Черни в Чехии выпускались и другие работы (например, магистра Яна из Хоценя в 1531 г., доктора Яна Коппа в 1542 г.) и ряд переводов, но их уже не переиздавали. Причин прочной популярности книги Яна Черни несколько: выразительный, меткий чешский язык, хороший слог, понятность и наглядность изложения.Веру в особую эффективность лекарств, содержащих золото, жемчуг, драгоценные камни, в духе времени разделял и Ян Черни. Но он шел своим путем, полагаясь на собственный опыт и здравый смысл и решительно отвергая все убожества «каловой аптеки», все уродства варварских «лечебных» вмешательств, обусловленные эпохой. Он искал пути и средства, доступные всем. Это он особо подчеркнул в конце книги: «Состав дорогих порошков и снадобий приводить я воздерживался, так как больше о бедных думал...»

Тайна разгадана

Первые попытки раскрыть секреты чумы способом, который уже можно назвать научным, очевидно, предпринял в XVII в. немецкий иезуит Афанасиус Кирхер (Athanasius Kircher), живший в Италии. Он был одним из тех микроскопистов, кто интересовался живыми объектами. Когда в 1655 г. в Италии началась чума, Кирхер исследовал под своим микроскопом кровь и секреты больных чумой и сообщил о бесчисленных «червячках», которых наблюдал.Замысел этот был, безусловно, правильный, и Кирхер проявил по меньшей мере завидное бесстрашие. Но хотя он и дал описание наблюдаемых «червячков», рассмотреть чумные бактерии в свой микроскоп он не мог. Как нам представляется, в лучшем случае Кирхер мог наблюдать какие-то большие бактерии, не имеющие с возбудителем чумы ничего общего.Прошли три первых десятилетия XIX в., и, казалось, чума оставила Европу в покое. Но в 1834 — 1835 гг. разразилась эпидемия чумы в Египте, и несколько европейских врачей было послано туда погасить ее прежде, чем она снова проложит себе дорогу в Европу. С благими намерениями выяснить сущность чумы и пути ее распространения тогда проводились и некоторые жестокие опыты. Осужденным уголовникам прививали кровь больных чумой или же заставляли спать в нижнем белье больных. В качестве добровольцев в этих бесчеловечных опытах участвовали и двое французских врачей. А в результате — лишь напрасные жертвы. Пирамида человеческого познания не достигла еще такой высоты, чтобы можно было тесать вершинные камни.Время приспело только спустя еще три четверти века, когда в Центральном и Южном Китае началась (около 1891 г.) третья — и последняя — пандемия чумы. Как только эпидемия достигла побережья, суда, на этот раз с паровыми двигателями, быстро разнесли чуму по всем частям света, включая Австралию. На Азиатском материке чума особенно лютовала в Гонконге и Бомбее.Весь мир пугала угроза дальнейшего распространения этой азиатской пандемии, и ряд стран направил на борьбу с чумой своих лучших специалистов. Вот так практически в одно время в Гонконге оказались японский бактериолог Сибазабуро Китазато, посланный правительством Японии, и работник Пастеровского института в Париже Александр Йерсен, родом из Швейцарии, который был делегирован французским министерством колоний. Не знаем, встречались ли они когда-нибудь друг с другом, но если да, то, скорее всего, это была очень скованная встреча. Вы спросите почему. Дело в том, что Китазато чувствовал свое превосходство не только как более старый по возрасту и более опытный специалист, но прежде всего как прямой ученик Роберта Коха, у которого учился в Берлине. А еще он по праву гордился своими прежними заслугами в исследовании столбняка. В отношении Йерсена он не всегда вел себя как коллега, наоборот, говорят, чинил тому препятствия в работе. Но ведь и Йерсен был не лыком шит. У него имелся богатый опыт совместной работы с Эмилем Ру, с которым он до этого занимался изучением дифтерии, увенчавшимся блестящим успехом. В общем, случилось то, что уже много раз повторялось в истории открытий. Французский и японский ученые независимо друг от друга и практически одновременно в 1894 г. обнаружили в крови пациентов и в органах умерших чумные бациллы. Китазато оказался проворнее и немного опередил Йерсена с объявлением об открытии. Зато Йерсен представил более подробное, более точное описание возбудителя чумы и даже зарисовал его. И поэтому теперь чумная бацилла, эта извечная гроза человечества, названа по имени французского ученого: Yersinia pestis.Первый шаг сделан — возбудитель чумы выявлен, и теперь необходимо было проследить его путь к людям. Дальнейшие шаги не заставили себя долго ждать. Исследовательские усилия возросли. Не только в Гонконге, но и в других местах работали многочисленные международные группы. В Бомбее в это время действовали английская, русская, немецкая, австрийская и египетская комиссии, а также местный, бомбейский противочумовой комитет. Но не всегда большие коллективы обязательно добиваются больших результатов. Иногда гораздо важнее выбрать правильное направление поисков и иметь правильный взгляд, и тогда могут проявиться сообразительность и наблюдательность отдельного исследователя.Так произошло и в данном случае, и все решил правильный взгляд на вещи. А обращен он был на проблему повальной смертности грызунов перед и во время эпидемии чумы. Тут не было, собственно говоря, ничего нового, об этом знали и раньше. Но надо было поставить этот камешек на нужное место в мозаике познания.И вновь мы встречаемся со знакомым нам уже Александром Йерсеном, который совместно с Эмилем Ру в 1897 г. сформулировал теорию о роли крыс в распространении инфекции: «Чума, являющаяся сначала болезнью крыс, становится болезнью человека. Хорошей профилактической мерой борьбы с чумой было бы уничтожение крыс». И опять у Йерсена появляется японский конкурент. В том же году профессор М. Огата из Гигиенического института в Токио установил наличие чумных бацилл у блох, собранных на инфицированной крысе, и высказал предположение, что блохи могут быть их переносчиками.Победа близка, буквально рукой подать до кульминации всего процесса изучения чумы. Вновь по всему миру звучит французский язык, когда в 1898 г. П. Л. Симонд (P. L. Simond) сообщает о результатах опытов: он обнаружил чумные бациллы в пищеварительном аппарате блох и уличил последних в передаче инфекции. Разумеется, это был не случайный успех. На Дальнем Востоке Симонд работал уже с 1896 г. и перед тем, как переехать в Бомбей, был свидетелем вспышки эпидемии чумы в Юньнани. Ключом к окончательной разгадке для него послужили наблюдения за мелкими повреждениями кожи, возникающими в некоторых случаях при укусе инфицированными блохами. Эти крохотные сероватые повреждения-пятнышки всегда предвещали появление бубона в укушенной части тела. Симонд с успехом поставил и такие опыты, в которых чума передавалась от крысы к крысе с помощью блох.Пирамида познания была завершена. Сооружение вчерне готово, оставалось кое-что доделать, подправить, улучшить. Но многие еще проходили мимо и делали вид, что не видят его. Чем это объяснить? Может быть, неспособностью быстро принять новую идею, а может быть, и завистью менее удачливого конкурента. Многие члены комиссий оставались при своих убеждениях и по-прежнему рекомендовали производить дезинфекцию домов сильными средствами, что обычно вело лишь к изгнанию и рассеянию инфицированных крыс на новых участках. А это только умножало напрасные человеческие жертвы, которых и без того было не счесть: ведь в одной только Индии в период 1898 — 1908 гг. погибло от чумы не менее 6 млн. человек!Знаменитый паразитолог Г. X. Ф. Нутталл (G. H. F. Nuttall) тоже провел некоторые опыты по переносу чумы блохами, но получил отрицательный результат! Стоило только в опыты вкрасться небольшой ошибке — предположить, что блохи будут инфекционными сразу же после того, как напьются крови инфицированных крыс, — и доверие к результатам Симонда было поколеблено. Но постепенно все новые и новые исследователи и целые комиссии убеждались в правильности его выводов.Галерею выдающихся ученых того времени, внесших вклад в исследования чумы, венчает русский бактериолог и эпидемиолог Владимир Ааронович Хавкин (1860 — 1930), который в период 1893 — 1915 гг. работал в Индии. Во время эпидемии чумы индийское правительство поручило ему разработать противочумную вакцину. Надо заметить, что до этого именно Хавкин первым создал эффективную вакцину против холеры. Для приготовления вакцины против чумы он использовал убитые нагреванием культуры чумных бацилл. Дело увенчалось успехом. Но путь к успеху не был таким прямым и простым, как это могло бы показаться из предыдущих строк, и проходил, представьте, даже через зал суда, где Хавкин был реабилитирован, так как доказал, что роковая неудача, постигшая его вакцину в одной из областей Индии, была вызвана небрежностью вспомогательного персонала.Вплоть до внедрения сульфаниламидных препаратов в 30-х годах XX в. и антибиотиков (особенно стрептомицина) после второй мировой войны вакцина Хавкина была, в сущности говоря, единственным специфическим лечебным оружием против чумы. (В СССР была позднее создана и живая вакцина против чумы, ее приготовляли из специально ослабленных культур микроорганизмов Yersinia pestis.) А имя русского учёного носит институт* (Haffkine Institute) в Бомбее, ставший важным центром по изучению бубонной чумы и холеры в Юго-Восточной Азии.

* В институт его имени была реорганизована созданная в 1896 г. по инициативе Хавкина противочумная лаборатория. Хавкин непосредственно участвовал в вакцинации населения в Индии во время эпидемий холеры и чумы. В связи с 60-летнем создания Хавкиным противочумной лаборатории президент Индии Р. Прасад отметил: «...мы в Индии премного обязаны д-ру Хавкину. Он помог Индии избавиться от основных эпидемий — чумы и холеры». — Прим. перев.

Напрашивается вопрос, почему человечеству пришлось принести столько жертв и так долго страдать от эпидемий чумы, прежде чем оно узнало, чем вызывается эта смертельная болезнь, и постигло основы взаимоотношений между возбудителем, крысами и блохами (мы умышленно говорим именно об основах познания, так как нерешенных вопросов остается все еще более чем достаточно)? Главная причина — комплексный характер проблемы, наличие целого ряда запутанных сложных взаимосвязей.Сложности начались уже с распознавания болезни у людей. Различия клинических признаков бубонной и легочной формы чумы подчас наводили на мысль, не разные ли это заболевания. Чума у людей чаще всего проявляется кожными кровоизлияниями и опуханием лимфатических узлов (большей частью паховых, реже — подмышечных), при изъязвлении которых возникают так называемые бубоны. Это дало повод назвать данную форму чумы бубонной. Реже встречающаяся легочная форма с кровохарканьем возникает либо при осложнении бубонной формы чумной пневмонией (вторично-легочная чума), либо при передаче инфекции воздушно-капельным путем от больного (первично-лёгочная чума). Помимо различий в клинической картине чумы, издавна сбивало с толку и то, что эта болезнь встречается и в дикой природе, и в больших городах.

* В этой связи нельзя не назвать имя выдающегося русского исследователя чумы, первого президента Академии наук Украинской ССР Даниила Кирилловича Заболотного (1866 — 1929), исходившего многие «тайные тропы» чумы в Китае, Монголии, Индии, Аравии, Месопотамии, первым догадавшегося о роли различных грызунов в сохранении чумной инфекции в природе и затем открывшего главного источника чумы на Дальнем Востоке — сурка-тарабагана. Нельзя не вспомнить и других мужественных русских исследователей, погибших и обессмертивших себя, прокладывая первые тропки к познанию и овладению еще не разгаданными тайнами чумы. В начале XX в. погиб, приготавливая спасительную противочумную сыворотку, русский бактериолог В. Турчинович-Выжникевич; в 1911 г. в Маньчжурии, гася пожар чумной эпидемии, один за другим погибли русские медики И. Мамонтов и А. Снежко, Л. Беляев и М. Лебедев; в 1912 г. в заволжских степях во время поиска истоков чумных эпидемий погиб последователь и любимый ученик Д. К. Заболотного доктор И. Деминский; уже в годы Советской власти, борясь с очагом чумы на нашей восточной границе, погиб военный врач Л. Марголин. Да разве всех перечислишь! Великий вклад русских и советских микробиологов, паразитологов, эпидемиологов в разгадку тайны природной очаговости чумы и разработку средств и методов борьбы с этой особо опасной инфекцией безоговорочно признан во всем мире. — Прим. ред.

А что сегодня можно сказать об эпидемиологии чумы? Первоначально это заболевание грызунов (т. е. так называемый зооноз), типичная инфекция с природной очаговостью — с этим явлением мы подробно познакомимся в разделе «Клещи — кровососы»*. Чумной микроб циркулирует между грызунами и их блохами в далеких, часто безлюдных степях и пустынях Азии, а также Африки и Америки.Не все грызуны, заражающиеся чумой, одинаково восприимчивы к ней. Для одних видов инфекция губительна, а в организме других возбудитель чумы может сохраняться хоть в течение всей зимней спячки, не принося грызуну никакого вреда. Находки спонтанно зараженных животных, не имевших, однако, признаков заболевания, позволяют говорить о хронической инфекции без клинических проявлений, существование которой было доказано и опытным путем. Такие животные могут быть длительное время источником инфекции. Среди высоковосприимчивых животных время от времени возникает чумная эпизоотия (массовое распространение заразной болезни).Возбудитель инфекции среди животных циркулирует по цепи животное — переносчик — животное, но могут быть и некоторые боковые пути. Например, полагают, что Yersinia pestis в течение определенного времени может сохраняться и в почве нор грызунов. Вообще норы и гнезда — это очень важные места для циркуляции возбудителя инфекции. Исследования советских специалистов противочумной службы показали, что некоторые обширные системы нор и гнезд степных и пустынных грызунов, например сурков, имеют свою многовековую историю, подобно поселениям людей. С помощью радиоактивного углерода удалось доказать, что некоторые сурочьи «города» непрерывно населены уже тысячелетиями, и этим, образно говоря, пользуется возбудитель чумы.Области, в которых чума циркулирует в природе, являются первичными природными очагами инфекции, а дикие грызуны — первичными хранителями (резервуарами) возбудителей чумы. Заражение людей происходит случайно, когда они попадают в такие области, например во время охоты. Так, именно охота на сурков ради мяса и шкурок явилась причиной распространения чумы в Маньчжурии в 1898 г. В других случаях это может быть прохождение каравана или войск через территорию природного очага — в таких местах достаточно людям поспать на голой земле, и их заразят инфицированные блохи, которые только и ждут, чтобы на кого-то напасть.При вспышке эпизоотии среди диких грызунов — первичных резервуаров инфекции — чума может через блох распространиться и на вторичные резервуары, т. е. на грызунов, обитающих в жилищах человека (синантропные грызуны), в частности на черных крыс (Rattus rattus). Так в городах и других населенных пунктах возникают вторичные очаги, связанные с человеческой деятельностью, а поэтому их называют также антропоургическими очагами. Главную роль в них играют крысы и живущие на них блохи, в особенности чумная блоха (Xenopsylla cheopis) — связующее звено между грызунами и человеком.Вторичные очаги в наше время стали редкостью, а раньше они часто появлялись в крупных городах, прежде всего портовых, особенно в странах с теплым климатом. Опасность их заключалась в том, что синантропные блохи, как правило, нападают на человека значительно охотнее, чем блохи из первичных природных очагов. И к тому же синантропные блохи развиваются быстрее, чем блохи свободно живущих грызунов.Во вторичных очагах наблюдались прежде всего эпидемии бубонной чумы, а к ней присоединялась и легочная чума, которая передавалась от человека к человеку уже сама, без участия крыс и блох.Чума была обнаружена у 71 вида позвоночных животных. Однако не все они имеют одинаковое значение для поддержания и распространения этой инфекции. В Азии основными хранителями болезни являются песчанки Rhombomys opimus, песчанковые из рода Meriones, сурки и суслики, в Северной Америке — суслики и сурки, в Тропической Африке — Mastomys natalensis, Lemniscomys striatus и полевки из рода Arvicanthis.Внушительно и число видов блох, способных — хотя и в разной степени — переносить чуму: в общей сложности 55! Однако важнейшим переносчиком остается чумная, или южная крысиная, блоха Xenopsylla cheopis.Остается выяснить, что происходит в теле блохи после того, как при сосании крови она заражается чумными бациллами. Вскоре бациллы начинают интенсивно размножаться в ее кишечнике, образуя сначала небольшие скопления, а затем буквально забивая всю пищеварительную систему, особенно зоб, расположенный перед желудком. Зоб снабжен шипами, фильтрующими всасываемую кровь, и упругими наростами, действующими как клапаны. Чумные бациллы размножаются в зобу в таком количестве, что образуют буквально пробку, не дающую всасываемой крови проходить из ротовой полости в желудок. Блоха остается без пищи. Чем больше она голодает, тем больше пытается сосать. Но всосанную кровь блоха сразу же извергает в ранку на коже хозяина, а вместе с кровью туда попадают целые хлопья бацилл. Вот так блоха в прямом смысле слова прививает чумные бациллы укушенному животному или человеку. Одна блоха может за короткое время один за другим заразить несколько хозяев — в опытах число их достигало 11!Помимо того что в организме чумной блохи проходит развитие возбудителей чумы, она сочетает в себе целый ряд других экологических свойств, предопределяющих ее на роль основного, важнейшего переносчика. Хотя она и является паразитом крыс, но с превеликим удовольствием переходит на человека и с жадностью сосет его кровь. В отличие от нее крысиная блоха (Nosopsyllus fasciatus), широко распространенная в Чехословакии, неохотно питается на человеке, а человеческая блоха (Pulex irritans) не переходит на крыс и других грызунов, хотя и может перейти на различных домашних животных. При определенных условиях оба этих вида блох могут включиться в циркуляцию возбудителей чумы, однако ответственность за ужасы опустошительных эпидемий ложится на чумную блоху.

Чума в современном мире

Во времена своей наибольшей экспансии чума встречалась на Земле везде, где для этого в природе были подходящие условия, в широкой полосе, ограниченной приблизительно 48° северной и 30° южной широты. Вторичные очаги чумы, связанные с крысами, располагались в более узкой зоне — приблизительно между 35° северной и 35° южной широты. Первоначальные пределы географического распространения постепенно сужались. Большое влияние на это оказали развитие человеческого общества, его уровень и хозяйственная деятельность. Сказывались, конечно, и изменения природных условий, происходящие независимо от человека.Если говорить о возрасте и масштабах таких изменений, то на первое место можно поставить Европу, с территории которой эпидемии чумы отступили еще в XVIII в., т. е. в ту пору, когда представления медицины о чуме еще блуждали в потемках поверий об отравленном воздухе и чудодейственных универсальных снадобьях. Произошло это по причинам, связанным с экологией человека и... крыс.Хотя и отсутствуют прямые сведения на этот счет, но нет никаких оснований сомневаться в правильности взглядов некоторых авторов, считающих, что еще два-три столетия назад природные очаги чумы существовали на Украине, Балканском полуострове, в Карпатах и Германии и что многочисленные эпидемии чумы являлись не только результатом заноса ее из Азии и Африки, но брали начало и из собственных природных источников. Это, естественно, относится и к территории Чехословакии. По мере освоения обширных целинных земель, на которых прежде спокойно размножались степные грызуны, угасали европейские природные очаги.Изменился и тип построек в населенных пунктах. Деревянные дома, где для крыс и блох были благоприятные условия, уступали место каменным. Медленно, но систематически улучшались и гигиенические навыки людей. Однако важнейшим изменением, решившим судьбу вторичных очагов, было оттеснение черных крыс (Rattus rattus) серыми крысами, или пасюками (Rattus norvegicus).Скажем несколько слов об этом обстоятельстве, имевшем для жителей Европы такое большое (и в данном случае положительное) значение. Оба этих представителя рода Rattus перекочевали в Европу со своей прародины — Азиатского материка. О том, когда черная крыса поселилась в европейских жилищах, у нас нет никаких сведений. Предполагают, впрочем, что уже около 700 г. н. э. она была широко распространена в Европе. В начале XVIII в. из Азии вслед за человеком начали распространяться к западу и серые крысы. Об этом имеются уже подробные записи, и, что примечательно, они очень строго соотносятся с тем временем, когда стали исчезать эпидемии чумы. В 1727 г. пасюки были обнаружены к западу от Волги, к середине XVIII в. они расселились по всей Западной Европе, в 1770 г. появились в Шотландии, а в 1775 г. встречались уже и в Америке.Черные крысы отступали перед агрессивностью пасюков, численность их уменьшалась, и они сохранились главным образом в портовых городах, куда морские суда постоянно завозили с других континентов свежие подкрепления им — новые партии черных крыс. В отличие от последних пасюки менее восприимчивы к чуме, и это имело решающее значение. Свою роль сыграли здесь и некоторые другие особенности их экологии. Если черные крысы предпочитают более сухой микроклимат чердаков и самих домов, то обычной средой обитания пасюка являются канализационная сеть и сырые, скорее подвальные помещения. Тем самым, безусловно, ограничивается и его прямой контакт с людьми.Этот самопроизвольный процесс ухода чумы с европейской арены завершили в конце концов люди. Огромная заслуга советских врачей, ученых — микробиологов и зоологов состоит в том, что их усилиями в 30-е годы были ликвидированы последние очаги чумы в южнорусских степях, где она сохранялась среди популяций малого суслика (Citellus pygmaeus). Во время второй мировой войны в этих областях были сосредоточены колоссальные вооруженные силы. В течение долгого времени люди находились в тяжелых условиях и в тесном контакте с природой, и тот факт, что при этом ни с одной, ни с другой стороны не было зарегистрировано случаев заражения чумой, служит наилучшим доказательством полной ликвидации указанных очагов.После первой мировой войны эпидемии чумы в Европе возникали уже лишь изредка. Последняя небольшая эпидемия (всего 74 случая заболевания) случилось в 1920 г. в Париже. А затем уже наблюдались лишь спорадические случаи чумы преимущественно в портах Южной Европы. После второй мировой войны случаи чумы отмечались на Корсике (Аяччо) и в Южной Италии (Таранто и Реджо-ди-Калабрия). Пока последний случай чумы, импортированной в Европу, был зарегистрирован в 1970 г. во Франции.

* За период 1950 — 1963 гг. в Азии было зарегистрировано 58 тыс. случаев чумы.— Прим. перев.

В странах Азии борьба с чумой до сих пор продолжается*, и до окончательной победы еще очень далеко. И все-таки там уже налицо значительный прогресс. Так, если в прошлом количество жертв чумы выражалось астрономическими шестизначными числами, то сейчас, согласно годовым обзорам Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), счет идет уже только на тысячи, а в некоторых странах Юго-Восточной Азии и того меньше — на сотни человек.Совершенно новые взгляды на проблему наличия чумы в умеренном поясе Азии высказали работники советской противочумной службы — в настоящее время самого крупного и лучше всего организованного центра по изучению чумы в мире. Они весьма обстоятельно исследовали широкий круг вопросов, связанных с экологией чумы и ее природной очаговостью. Это позволило им детально обследовать территорию азиатской части СССР и обнаружить такие природные очаги, которые сейчас не являются источниками инфекций для человека, но таят в себе возможную угрозу на будущее. Не зная о таких очагах, миллионы человек жили бы, образно выражаясь, на пороховом погребе. Делается все для того, чтобы по возможности ликвидировать эти очаги. Там, где это технически неосуществимо, действует постоянная караульная служба: она следит, чтобы из тлеющего очага не вырвалось гибельное пламя. О грандиозности данной задачи убедительнее всего свидетельствует то, что 16 областей с природными очагами чумы образуют широкий пояс поперек Азиатского материка. Не имеет смысла перечислять все их, лучше посмотрим на их характер. Большинство из них лежит в зоне степей и полупустынь, т. е. соответствует нашему представлению о четко выраженной приуроченности чумы к такому типу ландшафта. Но среди них есть и такие очаги, которые расходятся с этим представлением, например Тянь-Шаньский или Памиро-Алайский. Таким образом, к привычным для нас местам, где в природе циркулирует возбудитель чумы, добавляются высокогорные области, в том числе такие, которые поэты называют крышей мира. И ошибки здесь нет. Да, не только грызуны равнинных степей, но и их сородичи, обитающие на самой верхней границе существования жизни высших организмов, являются природными хранителями чумы. В качестве примера можно назвать длиннохвостого сурка Marmota caudata. А переносчиком чумы среди грызунов может служить блоха тарбагана Oropsylla silantiewi. И не только среднеазиатские горные массивы, но и высокогорные области Кавказа хранят два очага чумы: в 1971 г. был выявлен очаг на Центральном Кавказе, а в 1977 г. — в районе Восточного Кавказа.Пока эти труднодоступные высокогорные области оставались безлюдными, циркулирующая в очагах чума была не столь опасна. Заразиться мог разве что редкий охотник за сурками, но это была единичная жертва. Такие случаи бывали в окрестностях озера Иссык-Куль, о чем сохранились исторические свидетельства. А в наши дни человек распростер свою активность и на высокогорные районы. И люди приходят сюда не только работать. Все больше растет поток спортсменов, желающих испытать свои силы и волю на крутых скатах высокогорья. Поэтому микробиологи и врачи должны пристально следить за тайными кознями «черной смерти» даже там, где сверкают своей белизной ледники.Но перенесемся мысленно в другие части света. Эпидемии чумы в Северной Африке в прошлом часто оказывали влияние на ситуацию в Европе. Да и в наше время от случая к случаю чума здесь еще появляется, причем иногда возникает вдруг после многолетнего перерыва. Так, чума, вспыхнувшая в 1972 г. в Ливии, показала, что ее очаги могут долгое время существовать без внешних проявлений. Чаще всего случаи чумы в настоящее время наблюдаются в Экваториальной и Южной Африке. Природная среда, социальные условия, труд, питание населения здесь издревле существенно отличались от того, что мы видели с вами на Азиатском континенте. Наверно, читателю будет интересно узнать, как начинали свою работу в Экваториальной Африке пионеры противочумной службы.В районе больших восточноафриканских озер, на территории современного Заира, действовали две противочумные станции: Луберо и Блуква (Lubero, Blukwa). Особенно большая работа — повседневная, рутинная и исследовательская, способствовавшая познанию путей распространения чумы в этой части Африки — была проделана в Блукве. Станция находилась на опушке дремучего леса Итури (Ituri), и горстке исследователей-европейцев и их местным помощникам приходилось работать в трудных условиях — душный климат, нехватка нужного материального обеспечения. А когда отголоски событий второй мировой войны дошли и туда, неразрешимой проблемой стал, например, даже такой пустяк, как приобретение новых ловушек для грызунов.В ряду научных работ, написанных в Блукве, важное место занимает статья об эпидемиологии чумы в районе озера Альберт. И хотя автор Р. Девигнат (R. Devignat) придерживался в ней очень строгого слога, он дает читателю все же заглянуть за рабочие кулисы, когда описывает, какова была методика их исследований. Во вступлении как бы в оправдание он замечает: «Необходимо принимать во внимание, что работаем мы в сердце черной Африки, со скромными средствами и с помощью местных жителей».С правильными интервалами исследователи посещали отдельные деревни, и их жители все сообща каждый раз устраивали облаву на грызунов.«Собравшиеся вместе жители деревень поочередно окружают одну лачугу за другой, колотят по соломенным стенам, ищут отверстия нор и мотыгами разрывают ход грызунов, добираясь до самых их гнезд. При этом хватают руками животных, которые пытаются спастись бегством, и вынимают из гнезд детенышей. Добычу бросают в один глиняный сосуд или калебас».Животные, преимущественно Mastomys coucha ugandae (местное население называет их ритси), и их блохи служили исходным материалом для опытов на морских свинках. Если опыты давали положительный результат, то проводилась вакцинация всей деревни и более обстоятельное обследование грызунов в селении и ближайшей округе (в работу вновь включались все жители с их мотыгами, голыми руками и калебасами).Достигнутые результаты достойны внимания: за 20 лет было обследовано почти 2 млн. грызунов, выявлено 66 мест, где в природе циркулировала чума, вакцинировано 56 деревень. Больших эпидемий не случалось. Дело же тут было не только в широкой вакцинации, но и в специфическом укладе общественной жизни местного населения: люди жили сильно обособленными семейными общинами, замкнуто, в рамках одной хижины. И еще в том, что на людях, к счастью, водилась не человеческая блоха, а кошачья (Ctenocephalides felis strongylus), которая, как показали опыты, не способна передавать чуму.Для полноты картины скажем еще кратко о чуме в Америке. Случаи заболевания людей чумой были описаны в Северной Америке только в 1898 г. Более же ранние случаи (вероятно, спорадические) остались незамеченными. На рубеже XIX и XX вв. внезапно началась эпидемия чумы в Сан-Франциско: заболело более 300 человек, 200 из них умерло. Случаи чумы отмечались и в других городах США (Сиэтл, Лос-Анджелес, Новый Орлеан), но там все кончилось не так драматически, как в Сан-Франциско, бывшем в то время главным морским портом страны в торговле с Востоком. И правдоподобным казалось объяснение, что эпидемию в порт завезли с чумными крысами.Однако некоторые эпидемиологи придерживаются того мнения, что чума в Сан-Франциско могла быть занесена и из американского захолустья, из первичных природных очагов. На такую мысль натолкнуло обстоятельство, настолько курьезное, что о нем стоит упомянуть. В ту пору на рынках Сан-Франциско как деликатес продавались лягушачьи лапки. Покупали их нарасхват, и предложение не успевало покрывать спрос. И тут несолидные предприниматели пустились в аферы: стали продавать вместо лягушачьих лапки сусликов вида Citellus beecheyi (позже было установлено, что этот вид грызунов— основной резервуар чумы в Калифорнии). Чтобы товар был свежим, поставщики привозили сусликов целиком, а рыночных торговцев меньше всего заботило, когда и куда увозят вместе с прочими отходами остатки от сусликов. В мехе сусликов, конечно, было немало блох, и те, чтобы спастись, перешли, скорее всего, на синантропных грызунов, которых было видимо-невидимо в тогдашнем Сан-Франциско с его бесчисленными временными постройками, складами, сараями.В 1908 г. Общественная санитарная служба США обнаружила чуму у грызунов в природной среде, и это дало повод, во-первых, к дальнейшему исследованию природных хранителей инфекции и, во-вторых, к созданию постоянной противочумной службы. Ею были зарегистрированы лишь единичные случаи заражения людей в разных местах в штатах Калифорния, Колорадо, Нью-Мексико, Юта, Аризона и еще кое-где на Западе США.Встречается чума и в Южной Америке. И здесь наряду с антропоургическими существуют и природные очаги, в которых болезнь поражает прежде всего грызунов из рода Cavia и некоторые виды местных белок (Sciurus stramineus).

Чума повержена — чем еще интересны для нас блохи?

Чуму выдворили из населенных пунктов, изолировали в дикой природе, но и там противочумные службы всего мира — и сам процесс цивилизации — постепенно затягивают вокруг нее петлю. Стало быть, снова можно относиться к блохам так же непринужденно, как во времена расцвета блошиных цирков?Ни в коем случае! Блохи переносят не только возбудителя чумы. Другая заразная болезнь, в передаче которой они участвуют, — эндемический, или блошиный (крысиный), сыпной тиф. По клиническим проявлениям он схож с эпидемическим сыпным тифом (о нем уже шла речь в разделе, посвященном вшам), но течение болезни более легкое. Его возбудитель — риккетсии Музера. Вместе со своим основным резервуаром — пасюком — болезнь распространена по всему свету. В передаче инфекции между пасюками, помимо блох, могут участвовать крысиные вши и некоторые паразитиформные клещи. Но от пасюков к человеку инфекция передается блохами, прежде всего чумной блохой. Заражение человека происходит при попадании инфицированных экскрементов блохи на поврежденные кожные покровы (расчесы — микроскопические ранки и трещины).Блох подозревают также в переносе возбудителей туляремии (заразная болезнь грызунов, похожая на чуму, переходящая и на человека) и целого ряда других инфекций, вызываемых бактериями, риккетсиями и вирусами. На чем основаны эти подозрения? Иногда на таком вот факте: найденная в природе блоха была спонтанно заражена тем или иным возбудителем. Это, конечно, серьезная улика, но еще не доказательство. Дело в том, что сам по себе такой факт ничего не говорит ни о взаимоотношениях между организмом блохи и возбудителем инфекции, ни о способности блохи передавать инфекцию дальше.В других случаях подозрение основывается на эпидемиологических или эпизоотологических выводах. А уж коль скоро мы коснулись дедукции и рассуждений, столь необходимых в любом исследовании для формулирования рабочих гипотез, то надо упомянуть об идее, представляющейся нам интересной и весьма правомерной: даже такие виды блох, которые никогда не входят в контакт с человеком, могут играть определенную роль и участвовать в циркуляции возбудителя инфекции среди хозяев-животных, например мелких диких зверьков, ведущих полуназемный образ жизни. Этот процесс может проходить — совершенно скрыто от человека — в гнездах этих животных, так же как там скрыто и существование целого ряда видов блох.Развитие блох всегда связано с гнездами и норами их хозяев. Мы уже знаем, что это самая благоприятная среда для развития личинок блохи. Взрослые же особи одних видов живут преимущественно на теле хозяина, а других — ведут скрытный образ жизни, в гнезде и переходят на хозяина только для того, чтобы напиться крови.Однако в гнездах блохи обитают не одни. Вместе с ними там находятся разные кровососущие и некровососущие клещи и прочие членистоногие. Одни из них тесно связаны со средой гнезда, других сюда привлекает обилие тлеющих органических веществ (сама выстилка гнезда, обычно разлагающаяся по его окружности, остатки занесенной в гнездо пищи или помет), третьи находят здесь для себя благоприятный микроклимат. Надо еще сказать и о хищных формах, находящих в гнезде легкую добычу.Гнездо, таким образом,— это маленький мир. Обычно оно бывает хорошо отгорожено от окружения, а у мелких млекопитающих даже изолировано толстым слоем земли или другого материала. Жизнь в гнезде подчиняется своим закономерностям, а те, естественно, сообразуются со всем тем, что происходит вокруг. Ведь одно дело, если гнездо устроено глубоко в земле, и совсем другое — если оно расположено в каком-то трухлявом стволе высоко от земли.Некоторые гнезда — временные. Полевки определенных видов строят себе зимой, если снега достаточно, гнезда под снегом, прямо на земле. Иной раз мелкие зверюшки укрываются в куче хвороста или под свернувшейся трубкой корой. Но есть на местности и такие удобные убежища, в которых животные обитают из поколения в поколение. Едва один обитатель уйдет — добровольно или помимо своей воли,— сразу же появляется новый. И необязательно это будет представитель того же вида.Новый хозяин подправит гнездо, перестроит, почистит и дополнит, но основа предшествующего сообщества блох, клещей и других членистоногих остается и сохраняет свою непрерывность.Это не плод чисто теоретических рассуждений, а обобщение опыта многолетних исследований гнездовой биологии разных животных, особенно мелких зверьков, ведущих полуназемный образ жизни. Если мы уясним себе сказанное выше, то неизбежно возникает вопрос: какое значение может иметь гнездо и все сообщество живущих в нем организмов для поддержания циркуляции возбудителей чумы и других инфекций? Их существование, скрытое в гнездах, может объяснить те периоды, когда нет никаких внешних проявлений такой циркуляции.У блох отношения к хозяевам и их гнездам — самые понятные и определенные, а экология их изучена лучше всего. Поэтому чешский паразитолог Богумир Росицки, завершая 30 лет назад свое фундаментальное исследование блох в Центральной Европе, большое внимание уделил рассмотрению указанных вопросов. В его распоряжении были обширные коллекции и наблюдения, охватывавшие не только всю Чехословакию, но также Швейцарию, Германию, Югославию и страны Юго-Восточной Европы.Совокупность всех блох, живущих на одном хозяине и в его гнезде, Росицки назвал блошиным сообществом, или, одним словом, sifonapterium (от научного названия отряда блох Siphonaptera). На богатых коллекциях он убедился, что хозяева определенного вида имеют и сходные блошиные сообщества. Эти хозяева заселяют на местности определенную часть пространства, определенную зону, ограниченную их жизненными требованиями и привычками. Однако в слое, занимаемом кустарниковой мышью, обитают еще желтогорлая мышь, красная полевка и другие мелкие полуназемные млекопитающие. Если сравнить их сообщества блох, то мы обнаружим большое сходство, а подчас и полное совпадение.Все блошиные сообщества гнезд, расположенных в родственных биотопах в одной зоне местности, Росицки назвал высшей экологической единицей — поясом блошиных сообществ. Пространственные пределы пояса определяются жизненными требованиями и привычками видов, составляющих его. Для наглядности ученый дал отдельным поясам названия тех животных, чьи норы и гнезда преобладают в них. Всего он различает в Центральной Европе 13 таких поясов — от пояса сифонаптерий мелких полуназемных зверьков до пояса мелких воробьиных, порхающих в кронах деревьев. Среди поясов есть, разумеется, и пояс человека.Внутри пояса блошиных сообществ царит оживленный обмен блох. Он отчасти активный — блохи вылезают из нор млекопитающих или из гнезд птиц и ищут новых хозяев. В большинстве же случаев это обмен пассивный (блохи бросают мертвого хозяина, переходят с добычи на хищника, хозяин набирает блох, пробегая по чужим норам, или обзаводится новыми блохами при занятии старого гнезда и пр.). Кроме того, происходит обмен блохами и между отдельными поясами, который вызывается теми же причинами, но возможен такой обмен только при определенных экологических условиях.Как по схеме движения поездов, можно читать пути-дороги отдельных видов блох со всеми их пересечениями и переплетениями и определять пункты назначения — новые виды хозяев. И нетрудно решить, какой маршрут тут постоянный, а какой выполняется от случая к случаю. Но и такой «случай» имеет свои закономерности, и теория с ними считается. Росицки сформулировал основы этих закономерностей, подготовив тем самым данные для будущей работы эпидемиологов, паразитологов и специалистов по медицинской зоологии.

III.КЛЕЩИ-КРОВОСОСЫ

От Гомера до наших дней

Название главы, должны признаться, неоригинальное. По отношению к клещам его первым употребил Харри Хугстрааль (Harry Hoogstraal), считающийся одним из крупнейших в мире знатоков этой группы паразитов: такой подзаголовок он дал своей многотомной библиографии клещей и переносимых ими инфекций. Мы полагаем, автор хотел этим не только обратить наше внимание на то обстоятельство, что о клещах первым в литературе упомянул Гомер, но и образно подчеркнуть неохватную широту специальной литературы по данной проблеме. И он прав. В 1970 г. вышел первый том его труда, затем следующие шесть, и задумано еще не меньше трех томов. Если в среднем каждый том содержит примерно 5000 записей о результатах опубликованных работ, то в итоге получается такое обширное собрание, имеющее буквально гомеровский размах, что невольно возникает вопрос: действительно ли необходимы были все эти невообразимые старания многих поколений исследователей? Действительно ли клещи имеют такое существенное значение в жизни человека? Мы постараемся в этом разделе подвести читателя к тому, чтобы он сам дал на эти вопросы положительный ответ.Итак, что касается упоминания о клещах в литературе, пальма первенства принадлежит Гомеру. Оно относится к периоду около 800 г. до н. э., однако есть и еще более древнее свидетельство, что человек обращал на клещей внимание, находил их на себе и на животных, с которыми вступал в контакт, и был знаком с их морфологией. Мы имеем в виду изображение на стене древнеегипетской гробницы, на котором можно различить клещей, впившихся в ухо гиены.Гробница именитого египтянина Антефа, «великого герольда» периода XVIII династии (1500 до н.э.), была изучена археологами еще в 1932 г. Тогда же были воспроизведены немногие из сохранившихся фрагментов настенной живописи (этот фивский памятник очень сильно поврежден). Среди них был и фрагмент изображения головы животного, по-видимому гиены. Этот зоологический мотив остался без внимания и без комментария даже и после второго воспроизведения его в печати (1958). Только спустя несколько лет на него обратил внимание ведущий английский специалист по клещам Дон Р. Артур (Don R. Arthur), да и то после того, как ему была послана фотография с просьбой высказать свое мнение о трех овальных, раздутых «выростах» на внутренней стороне края ушной раковины гиены. Свое заключение Артур без колебаний опубликовал в журнале "Nature", в котором печатаются сообщения о важных открытиях в области естественных наук. По мнению Артура, речь идет, несомненно, о самом древнем изображении клеща, о первом документе (хотя и не письменном), которому три с половиной тысячи лет! К такому однозначному выводу он пришел, оценив форму упомянутых «выростов» (а она соответствует форме насосавшихся крови самок клеща), их размеры относительно ушной раковины и места их присоса: все это совпадает с тем, что мы находим у некоторых видов ныне живущих клещей.Внимание клещам уделял и Аристотель, разумеется с точки зрения своих взглядов на биологию. В сочинении «История животных» он указывает, что «клещи зарождаются из ползучего пырея». Для клещей, встречающихся на собаках, Аристотель применяет особое название Cynorhaestes. Но уже около 200 г. до н. э. Катон вполне резонно заметил, что, если надлежащим образом удалять клещей с пасущихся животных, «не будет на них ран и болячек, руно будет густым и в лучшем состоянии, и клещи не будут беспокоить». Колумелла около 60 г. до н. э. дает такой совет владельцам стад: при продаже и покупке скота имеет смысл «провести рукой под брюхом животного... чтобы можно было удалить клещей, обычно нападающих на коров». Этот римский писатель и агроном рекомендует применять для борьбы с клещами деготь: «Клещи, смазанные этим средством, самопроизвольно отпадают с животных, и не требуется отрывать их из боязни, как бы они не причинили нарывов».В противоположность этим практическим и разумно обоснованным замечаниям о клещах, почерпнутым явно из пастушеской практики, Плиний Старший (77 г. н. э.) включил в свою «Естественную историю» смесь фактов и выдумок о повадках клещей. «Это животное появляется всегда в одно время, питается кровью, и его голова сильно надувается. У этого животного отсутствует отверстие для удаления из тела остатков пищи, так что оно лопается от переполнения и погибает от последствий принятия пищи. Это животноеникогда не встречается на лошаках, но обычно водится на домашней скотине и иной появляется на собаках, на которых одновременно можно найти и все виды вшей; на овцах и козах, наоборот, находят только его одного». Плиний также указывает, что «кровь клеща залечивает рожистое воспаление лица» и что «кровь из неповрежденного снятого клеща выводит якобы волоски с кожи». (Все цитаты из античных авторов приводим по английскому переводу Д. Р. Артура.)В средневековье у людей были иные заботы, а потому по принципу «своя рубашка ближе к телу» если паразитам вообще уделялось внимание, то дело не шло дальше вшей и блох, как это видно из предыдущих разделов книги. Наверняка простые крестьяне, добывавшие средства к жизни тем, что держали небольшие стада овец или крупного скота, прекрасно знали о существовании клещей и передавали из уст в уста опыт и самые разные способы удаления их. Тесный контакт простого люда с природой, естественно, приводил к тому, что клещи нападали на человека, но подобные прямые наблюдения оказались вне поля зрения тех, кто были авторами скудной специальной литературы того времени.Такое положение сохранялось вплоть до нового времени. И поэтому, когда в начале XVIII в. (1730) швейцарский естествоиспытатель Альбрехт Галлер говорит о клещах, он ссылается на античную литературу и цитирует Варрона, рекомендовавшего ухаживать за ушами и лапами собак и смазывать их, так как «мухи, клещи (он называет их ricini) и блохи вызывают в этих местах болячки».Карл Линней в «Системе природы» (1758) среди прочих вредных членистоногих описал также три вида клещей и отнес их к роду Acarus, объединявшему всех известных клещей. Позже указанные Линнеем клещи были включены, во-первых, в род Ixodes (Ixodes ricinus и Ixodes reduvius) и, во-вторых, в род Rhipicephalus (Phipicephalus sanguineus).Это был настолько малый камешек, что его и нельзя назвать краеугольным. Подлинные основы иксодологии (т. е. науки об иксодовых клещах) были заложены лишь в середине XIX в., а в конце его исследования этих клещей получили значительное развитие, особенно после того, как в 1893 г. Смит и Килборн (Smith, Kilborn) обнаружили возбудителя техасской лихорадки скота и установили, что переносчиком инфекции служит клещ.

Восьминогие сородичи

В отличие от паразитических членистоногих, о которых рассказывается в других разделах книги, клещи относятся к классу паукообразных (Arachnoidea) подтипа хелицеровых (Chelicerata). Свое наименование этот подтип членистоногих получил от слова «хелицеры» (от греч. chele — клешня, коготь и keras — рог): так называется первая пара головных конечностей, служащих для захвата и размельчения пищи. Хелицеры снабжены клешней и расположены впереди рта; у паразитических клещей они часто превращены в колющие стилеты или несут режущие лопасти и клочья, которыми паразит прокалывает кожу животного-хозяина и удерживается на нем. За хелицерами у рта находится вторая пара передних конечностей, так называемые ногощупальца, или педипальпы (от лат. pes — нога и palpus — щупальце); их основные членики формируют предротовую полость, остальные образуют щупальце. Хелицеры и педипальпы — первый, очень важный признак, отличающий животных этого подтипа от остальных членистоногих. Гомологами этих органов у насекомых являются соответственно верхние и нижние челюсти.Паука (по-гречески его называют arachne), конечно, все знают, и, стоит только представить себе его, вспоминаются четыре пары паучьих ног. Такое число ходильных ног характерно для всех хелицеровых — этим они отличаются от шестиногих насекомых.Принципиальные различия есть и во внешнем строении. Если тело насекомых явственно подразделено на три отдела — голову, грудь и брюшко,— то хелицеровым свойственно деление на два отдела — головогрудь, образующуюся в результате слияния головных и грудных сегментов, и брюшко. С головогрудью брюшко соединяется либо широкой, либо суженной передней частью. У пауков и клещей брюшные кольца сливаются.Хелицеровые — очень древняя группа животных, ведущая свое происхождение, очевидно, прямо от вымерших трилобитов. От древнейших ныне живущих наземных форм, не изменившихся по прошествии сотен миллионов лет, таких, как скорпионы, можно проследить эволюционную тенденцию, ведущую к уменьшению размеров тела и к упрощению его сегментации. В конце этого эволюционного ряда стоят клещи, имеющие преимущественно крохотные размеры, причем у высших представителей отделы тела обычно сливаются.Изучение клещей (акарология) переживает свой золотой век лишь в последние десятилетия, в период после второй мировой войны. Ежегодно описывают большое число новых видов, и это дает основание предположить, что, по весьма трезвым оценкам, общее количество видов клещей на земном шаре достигает, вероятно, нескольких сот тысяч. Один из основоположников современной акарологии американский ученый Г. В. Вартон (G. W. Wharton) считает, что во всех частях света может существовать 0,5 — 1 млн. видов клещей. Распространены клещи повсеместно. Обитают они везде, где только может существовать жизнь: от полярных областей до тропиков, от морских глубин до высокогорных вершин, в том числе в пещерах и подземных источниках. Они живут и во всех постройках, созданных рукой человека: в хозяйственных объектах и жилищах людей, в деревнях и современных крупных городах. Такой процесс приспособления животных к условиям, созданным или видоизмененным хозяйственной деятельностью человека (его называют синантропизацией), идет и сейчас, и мы можем постоянно наблюдать его на множестве примеров вокруг нас.К счастью, лишь часть из этого несметного количества видов клещей опасна для здоровья человека или хозяйственных животных. Большую группу таких клещей, важных в медицинском и ветеринарном отношениях, составляют паразитиформные клещи (подотряд Ixodides); эта морфологически относительно однородная группа включает свыше 800 видов и превосходит остальные группы не только по размерам (длина тела некоторых насосавшихся крови клещей достигает 30 мм), но, и это главное, по значению в передаче возбудителей различных болезней.Паразитиформные клещи в зоологической системе делятся на три семейства. Самое обширное из них — семейство иксодовых клещей (Ixodidae), включающее около 700 видов. Семейство аргасовых клещей (Argasidae) объединяет всего около 100 видов, но и оно играет существенную роль в эпидемиологии и эпизоологии. Третье семейство (Nuttalliellidae) — это своего рода зоологический раритет. Оно содержит только один вид (Nuttalliella namaqua), обнаруженный 50 лет назад в Африке: клещ жил свободно под камнем, так что неизвестен даже его хозяин. На основании сравнительного морфологического изучения о нем можно сказать только то, что он представляет собой некий переход к остальным группам клещей.

Иксодовые и аргасовые клещи

Если о сходстве всех представителей семейства иксодовых можно без преувеличения сказать словами поговорки «похожи как две капли воды», то это справедливо и для аргасовых клещей. А вот между собой эти семейства различаются настолько разительно, что неспециалист не стал бы даже искать у них родственных связей. Общее у них — кровожадность, разнятся же они во многом: не только по внешнему виду, но также по циклу индивидуального развития, требованиям к внешней среде и жизненным привычкам. В английском языке для обозначения обоих семейств есть очень меткое название, и его перевод поможет и нам лучше запомнить разницу между ними, которая так и бросается в глаза. Представителей семейства иксодовых англичане именуют «твёрдыми клещами», а семейства аргасовых — «мягкими клещами». Повод назвать иксодовых клещей «твердыми» дал прежде всего сильно склеротизированный, плотный щит, очень ярко выделяющийся — особенно у голодного клеща — на спинной стороне тела. Тело — яйцевидное, несегментированное, у голодных особей сплюснуто сверху и тем самым приспособлено к продвижению среди шерсти (или перьев) хозяина. Щит помогает простым глазом отличить самца от самки: у самца он закрывает практически всю спинку, а у самки — лишь переднюю часть, примерно одну треть. Остальная часть тела самки покрыта мягкой складчатой кожей, позволяющей телу при кровососании сильно — у некоторых видов в 300 раз — увеличиваться в объеме. Поэтому, например, самка нашего обыкновенного клеща, размеры тела которой в голодном состоянии примерно 4x3 мм, при сосании крови раздувается до размера 11x7 мм, и ее форму точнее всего можно сравнить с лесным орехом. У других видов, особенно у паразитирующих на крупных млекопитающих, эта способность самок еще более поразительна: некоторые из них, напившись крови, могут достигать в длину 30 мм (это размер голубиного яйца). Размеры щита при кровососании не меняются, так что у напившихся крови самок они ничтожно малы по отношению к остальному телу. Самец же никогда не может разбухнуть до такого непомерного объема — щит просто не позволит ему сделать это.По некоторым отличительным признакам спинного щита можно распознавать отдельные виды. Уже сама форма и размеры щита служат важным критерием, а к нему еще прибавляются разные бороздки и другие микроскопические структуры на поверхности щита. Иногда решающее значение имеет окраска. Так, у самцов и самок клещей из рода Dermacentor (они живут и в ЧССР, и по-чешски их называют pijaci, т. е. пьяницы) на щитке имеются неправильные пятна тускло-белой эмали. У некоторых тропических родов пятна эти настолько правильные и выразительные, что можно говорить об орнаментации. Иногда по бокам щита расположены глаза (например, у клещей из упомянутого рода дермацентор), которые бывают либо плоские, либо сферические. Особенно выразительно развиты глаза у пустынных видов. В передней кромке щита имеется небольшой вырез в том месте, где с телом клеща довольно подвижно сочленена головка, вытянутая вперед в мощный долотообразный ротовой орган, называемый хоботком; он вооружен несколькими поперечными рядами мелких, направленных назад зубков. По бокам хоботка в трубчатые основания уложены парные хелицеры, так что их у свободно передвигающегося клеща не видно. В состоянии покоя описанный ротовой аппарат закрывают сильные педипальпы; на головке клеща они хорошо различимы с первого взгляда.Перед присосом клеща педипальпы щупальцем отыскивают наиболее подходящее место для укола. Потом широко раскрываются и с помощью особых мышц из трубчатых оснований хоботка выдвигаются хелицеры. Последние снабжены на конце двумя зубами, клещ прокалывает ими кожу хозяина. В образовавшуюся ранку проникает хоботок, причем его система обращенных назад крючков обеспечивает прочное укрепление клеща при сосании. Некоторые виды клещей с помощью одного из компонентов слюны, выпускаемой в ранку, способны в ней буквально зацементироваться.«Впился как клещ», — гласит народная мудрость. Вот уж что правда, то правда. Клещ пьет кровь долго — несколько дней. Продолжительность кровососания зависит от многих факторов (таких, как вид клеща, вид хозяина, время года, температура и др.); удалить же присосавшегося клеща без особых трудностей можно лишь в первые часы, а затем уже только перед тем, как он сам собой отцепится, насытившись до отказа. А в остальное время сделать это очень трудно, и успех не гарантирован.Каждый год, когда начинается сезон клещей, в газетах появляются заметки с советами, как удалить впившегося в кожу клеща. И самое интересное, что при этом из года в год повторяется необоснованное утверждение, будто бы ряды зубков-крючков на хоботке образуют какую-то резьбу и потому клеща надо вывинчивать, вращая против часовой стрелки! Это полное заблуждение: как клеща ни крути, как ни верти, все кончается тем, что отрывается головка. Она остается в ранке, та воспаляется, и на ее месте образуется отверделость, сохраняющаяся надолго. Другие рекомендуют предварительно побрызгать на клеща керосином, но и это не поможет. Как же быть? Лучше всего вовремя снять прицепившихся клещей. Для этого надо тщательно осмотреть тело и одежду после пребывания в местах, где, по предположению, водятся клещи. И сделать это в тот же день, самое позднее — вечером, например перед купанием. В таком случае обнаруженных клещей, даже если они уже успели присосаться, можно еще без труда удалить. Если же эта возможность упущена, то не остается ничего другого, как очень осторожно, терпеливо и слегка двигать клещом из стороны в сторону, проверяя время от времени, не отцепился ли он. А потом ранку смазать йодом для дезинфекции.Хоботок клещей выполняет и еще одну функцию. Самки оплодотворяются сперматофорами, т. е. капсулами, наполненными мужскими половыми клетками — сперматозоидами. Именно хоботком самец помогает переносить сперматофоры в половую систему самки. Поскольку половое отверстие у обеих особей расположено в передней трети тела, копулирующая пара производит такое впечатление, что самец прижат к брюшной стороне самки.Остается еще упомянуть о двух типах органов чувств. Прежде всего это овальные чувственные площадки на спинной стороне основания головки. Значительно незаметнее орган Галлера — углубления с сенсорными хеморецепторными клетками, расположенные на нижней части первой пары ног; но это очень важный орган обоняния, служащий для поиска хозяина.Многие детали поверхностных структур клещей удалось изучить и объяснить с помощью растрового электронного микроскопа, позволяющего наблюдать поверхностные структуры препаратов даже при самых больших увеличениях. Стоит, наверно, упомянуть о том, что еще за много лет до того, как растровый электронный микроскоп проник в лаборатории и на какое-то время вызвал волну увлечения рассматриванием в микроскоп чего попало, как в пору Левенгука, в нашей стране было осуществлено исследование клещевых микроструктур косвенным путем. С поверхности клещей снимали коллодийные отливки, контрастность изучаемых структур усиливали напылением частиц золота в вакууме (этот метод применяется в электронной микроскопии) и наблюдали при самых больших увеличениях, какие способен дать оптический микроскоп. Среди простых волосков появились разные шипы и щетинки, позволившие предположить, что это органы чувств, информирующие клеща об условиях внешней среды и помогающие ему гибко реагировать на все изменения.Если об иксодовых клещах можно сказать, что по своим внешним формам они интересны, а тропические виды, возможно, и красивы, то внешний вид аргасовых клещей вряд ли покажется кому-нибудь привлекательным. Это идеальные вместилища крови, кожистые мешочки, сплюснутые у голодных клещей и разбухшие до невообразимо большого размера — у насытившихся. Спинной щит у них не развит, ротовой аппарат смещен на брюшную сторону, и потому, если смотреть сверху на голодного аргазида, из-под морщинистого и бородавчатого тела выступают только ноги. Насосавшийся крови клещ напоминает больше всего кофейное зерно или косточку черешни. У видов, обитающих в Центральной Европе (род аргас), по крайней мере резко обозначен переход спинной стороны в брюшную, причем эта особенность сохраняется даже при полном насыщении, так что тело окаймлено неким килем. Виды, распространенные в субтропиках и тропиках (род орнитодорус), не имеют и такого киля.Мы научились легко распознавать пол у иксодовых клещей, а вот у аргазидов для этого нужен микроскоп и определенный навык, так как у них признаки пола глубоко скрыты. И если сказать, что половое отверстие, расположенное на уровне второй пары ног, у самца округлое, а у самки — щелевидное, то это ясно только на страницах учебников, но часто не столь однозначно в натуре. У аргасовых клещей, как и у иксодовых, есть орган Галлера. Но их специфической особенностью являются так называемые коксальные железы; их выводные протоки открываются у основания первого членика конечности. Эти железы выделяют при кровососании и после него бесцветную жидкость, играющую важную роль в переносе некоторых инфекций.

Развитие иксодовых клещей определяется гармонией многих факторов

Индивидуальное развитие иксодовых клещей проходит по простой схеме: из яичек выходят личинки, в принципе похожие на своих родителей, но только очень маленькие, даже микроскопические, и у них всего три пары ног. Для того чтобы перейти в следующую стадию развития, личинка должна напиться крови. Проходит еще некоторое время, и она сбрасывает с себя оболочку личинки и превращается в нимфу. У нее уже четыре пары ног, и от взрослого клеща она отличается малыми размерами и тем, что еще не развито половое отверстие. Нимфа также кровосос, и при переходе в окончательную стадию развития клеща — в половозрелую особь — она должна насосаться крови.В рамках этой схемы возможны три разных варианта: они характерны для отдельных видов и родов клещей и одновременно обусловливают значение их в переносе возбудителей болезней; они же определяют и способы борьбы с клещами.Общее у всех трех вариантов то, что самка, насосавшись крови, начинает яйцекладку в каком-либо укрытии — в поверхностных слоях почвы, в лесной подстилке или в нижних частях растений. Сколько яичек она откладывает? У отдельных видов — от 600 до 20 000. Может показаться, что клещи фантастически плодовиты. Нет, такое относительно большое количество яичек необходимо для того, чтобы — при сложности развития — обеспечивалось хотя бы простое воспроизводство поколения родителей. Несколько дней самка сносит шаровидные яички и постепенно склеивает их в сгусток неправильной формы — это предохраняет яички от высыхания. Спустя короткое время (оно зависит от вида клеща и условий внешней среды) выводятся личинки. Первая и единственная забота их — найти подходящего хозяина и напиться его крови.Дальнейшая судьба напившихся крови личинок различна у отдельных групп видов, и мы сначала проследим простейший путь. Личинка клеща не покидает хозяина и прямо на нем развивается во взрослую особь. И только оплодотворенная самка, которая на прощание еще напьется досыта крови хозяина, расстается с ним, чтобы где-то в укромном месте снова отложить яички.Это простой и быстрый путь. Влияние внешней среды в значительной мере ослаблено, а источник пищи всегда рядом. Для прохождения жизненного цикла таким клещам требуется один хозяин. В ЧССР они не водятся. Встречаются в тропических и субтропических широтах, причем среди этих клещей много опасных вредителей хозяйственных животных, например клещи из рода Boophilus; от стадии личинки до взрослой формы они паразитируют на одном и том же животном.У других клещей цикл развития проходит на двух хозяевах. Личинка после питания не покидает хозяина, превращается на нем в нимфу, а та, в свою очередь насытившись его кровью, оставляет его в покое. Забирается в укрытие, как это делает самка при откладке яичек, и там развивается во взрослого клеща. Выбравшись из укрытия, клещ прицепляется к шерсти другого животного. За примером нам придется вновь обратиться в теплые страны: на пастбищах Южной Европы большой вред причиняют животным клещи видов Rhipicephalus bursa, Hyalomma marginatum и др. Личинки и нимфы паразитируют на пасущемся крупном рогатом скоте, овцах и лошадях, а взрослые клещи — на этих же видах хозяев, но непременно переходят на другое животное.Самый сложный цикл развития — со сменой трех хозяев — характерен для среднеевропейских клещей. Каждая стадия развития (личинка, нимфа, половозрелый клещ), напившись крови, покидает хозяина и до следующего питания находится в каком-нибудь укрытии. Этот путь чреват серьезными осложнениями, так как клещи долгое время и многократно подвергаются не только воздействию внешних факторов, но и риску, что вовремя не найдут новый подходящий источит к пищи.В этой группе клещей можно выделить три разновидности. Примером первой могут служить клещи рода Amblyomma, обитающие в тропиках и субтропиках. Личинка, нимфа и взрослая форма питаются только на крупном рогатом скоте, хотя каждая стадия и сменяет хозяина. Для клещей это значит полностью приспособиться к экологии пасущегося скота. Весь цикл развития проходит на пастбищах, источник крови вполне достаточный и более или менее регулярно достижимый. С точки зрения человека данный тип развития также очень важен. Дело в том, что если клещ переносит инфекцию, то только среди пасущихся вместе животных. Поэтому и меры борьбы с этими клещами имеют свои особенности. Скот в зараженных областях можно купать в специально оборудованных в земле бассейнах, куда заливают эффективные препараты (в тропических странах это повседневная практика). Таким путем удается снижать постепенно плотность популяции клещей на пастбищах до минимума, не применяя химических препаратов свободно на земельных угодьях.Представителями второй разновидности служат, в частности, обитающие в ЧССР клещи из рода дермацентор. Личинки и нимфы лугового клеща (Dermacentor reticulatus) паразитируют прежде всего на мелких диких грызунах и насекомоядных животных, а взрослые клещи — в основном на свободно живущих и домашних крупных млекопитающих (копытные животные, крупный рогатый скот, овцы и козы). Круг хозяев расширился — со всеми вытекающими отсюда последствиями для эпидемиологического и эпизоотологического значения этих клещей и трудностями борьбы с ними.К третьей, самой сложной разновидности относится клещ обыкновенный (Ixodes ricinus), широко распространенный не только в ЧССР, но и во всей Центральной Европе. Его личинки пьют кровь мелких зверьков (мыши из рода аподемус, полевки, землеройки, кроты и сони), птиц, ищущих себе пищу в лесах на земле или в кустах (черные дрозды и другие виды дроздов), а также и пресмыкающихся (ящерицы). Нимфы ищут более крупных млекопитающих, таких, как зайцы, кролики и белки, и птиц, например фазанов. Взрослые клещи питаются на крупных млекопитающих, особенно на промысловых зверях (косули, олени) и на домашних животных (крупный рогатый скот, овцы, козы, лошади, собаки). Последовательность сменяемых хозяев может несколько меняться в зависимости от местных условий, и потому находят нимфы и даже личинки клеща, например, на косулях или крупном рогатом скоте. Кровью человека питаются личинки, нимфы и половозрелые самки, а изредка на людей нападают и самцы клеща.Отсюда явствует, что клещ обыкновенный заселяет буквально всю местность, пронизывая на разных уровнях компоненты ее сообщества живых организмов (биоценоза), с которыми он жизненно связан. Такое большое разнообразие путей индивидуального развития обеспечивает этому виду возможность процветать в биологическом отношении, а в худшем случае — не исчезнуть даже в таких ситуациях, когда более специализированный и более трудно приспосабливающийся вид неизбежно сошел бы со сцены. Оно вносит в экологию этого вида столько различных факторов и элементов, что немыслимо установить для данной местности общую, единую модель. Попытка определить ее пока что была бы равносильна попытке решить уравнение, число неизвестных в котором нам еще не совсем ясно.Для переноса возбудителей болезней такая сложная, запутанная картина развития клеща обыкновенного чрезвычайно важна. Возбудитель через клеща может — и далее мы увидим, что это не только теоретическая возможность, а общее правило — сменить несколько организмов (хозяев), которые экологически весьма далеки друг от друга и иначе никогда бы не вступили в контакт между собой. Забежим вперед и сразу скажем, что у ряда инфекций, распространяемых клещами, заразное начало передается от одной стадии развития к другой, а в определенной степени — и от инфицированной самки к потомкам из поколения в поколение. Таким образом, этот клещ — почти идеальное связующее звено между очень далекими группами животных. Можно сравнить его с лифтом, действующим в природе не только в пределах от подземных нор мелких зверьков до крон деревьев, но прежде всего соединяющим совершенно далекие друг от друга животные формы с самой высокой ступенью — человеком.Нравится это кому-то или нет, но приходится признать, что клещ, прицепившийся к человеку, побывавшему в выходной на природе,— это, образно говоря, эстафетная палочка, переданная ему от полевки или мыши, при виде которых человека, возможно, передернуло бы от отвращения. А может быть, это привет от крупной дичи, увидеть которую во время загородной прогулки, например под Прагой, как правило, не представляется случая.

Где живут иксодовые клещи?

Клещи распространены на всех континентах и во всех климатических зонах. Наиболее разнообразны и многочисленны они в тропиках и субтропиках, но обитают и в высоких географических широтах; и хотя по мере приближения к ним видовое разнообразие резко идет на убыль, видам, приспособленным к холодному климату, живется там неплохо. Например, на арктических островках и скалах, круто обрывающихся к ледяному морю, живут миллионы морских птиц. В их колониях, называемых птичьими базарами, есть и еще более многочисленное полчище обитателей — клещи вида Ixodes uriae. За короткое арктическое лето птицы гнездуются и выводят птенцов, а потом их обителью становятся открытое море и бесконечные просторы над ним. Клещи же остаются. В оцепенелом состоянии коротают суровую арктическую зиму где-нибудь в трещинах скал и под камнями вблизи от опустевших гнезд, а с наступлением нового сезона гнездования птиц стремительно оживают. Клещи водятся во всех высотных поясах — от уровня моря до высокогорий, некоторые виды (например, Ixodes acutitarsus) попадаются даже среди ледников Гималаев и других гор Высокой Азии.Таким образом, на вопрос, где живут иксодовые клещи, можно ответить так: повсюду, где еще обитают подходящие для них хозяева и где имеются благоприятные условия для успешного завершения цикла индивидуального развития клеща. Это очень существенное добавление, если учесть, что определенную часть своего развития каждый клещ проделывает не на теле хозяина, а в этот период клещ должен сам регулировать свои отношения с внешней средой.Ряд видов с этой проблемой справились без всяких затей: просто поселились на все время в гнездах или норах своих хозяев. Окружающая природа и все остальные животные для этих клещей как бы перестали существовать. Гнездо по-латыни называют nidus, а потому клещи, живущие исключительно в гнездах своих хозяев, именуются нидикольными. Полная противоположность им — клещи, которые в то время, когда не находятся на хозяине, свободно рассеяны по местности. Для обозначения их применяют пространный термин «клещи, встречающиеся свободно на местности», но мы будем называть их коротко (хотя и не совсем точно) внешними клещами. Особенно у этих клещей важными условиями существования являются внешняя среда (температура, влажность, количество солнечной радиации), ограничивающая область распространения отдельных видов определенными участками — ареалами,— и сезонность их появления.В качестве примера внешних клещей возьмем самый распространенный в ЧССР вид. Это клещ обыкновенный, встречающийся также в Западной, Центральной и Южной Европе. На юге его ареал узкой полосой захватывает Северную Африку (Алжир, Тунис), на севере достигает южных областей Скандинавии. На восток он простирается примерно до Среднего Поволжья и южнее через Грузию, Армению и Азербайджан вплоть до Северного Ирана и Турции.В ЧССР можно встретить этот вид на высоте над уровнем моря до 700 — 800 м по всей территории во всех природных сообществах, соответствующих его жизненным требованиям. Прежде всего это достаточно влажные смешанные или лиственные леса. В болотах и торфяниках он не обитает. Не встречается и в чисто хвойных массивах без подлеска, в сухих сосновых лесах на песчаной местности или в акациевых лесах, высаженных на местах первоначальных среднеевропейских лесов. Этот клещ исчез, разумеется, и там, где первичные растительные сообщества были вытеснены пахотными землями. Фактический ареал его распространения не сплошной, а разбит на множество больших или малых островов и островков, определяемых, с одной стороны, природными условиями, а с другой — хозяйственной деятельностью человека.Однако ни на одном из этих участков клещи не бывают распределены равномерно, и численность их может изменяться даже в пределах нескольких квадратных метров. Подобное неравномерное распространение какого-либо вида называют мозаичным. Оно влечет за собой немало практических последствий. С ним необходимо считаться при оценке численности клещей на том или ином участке, при защите от них и уничтожении их. Конечно, при этом нельзя не учитывать и активность клещей, обусловленную временем года. В нашей, (среднеевропейской) природной зоне общий период активности их продолжается 210 — 240 дней. Ход кривой сезонности в большинстве случаев имеет два пика: весной (май — июнь) и осенью (сентябрь), но в значительной мере зависит от местного микроклимата, так что осеннего пика может и не быть.Мозаичность распространения клещей была установлена рядом экспедиций, изучавших клещевой энцефалит. Некоторые ее причины можно было объяснить прямым наблюдением в природе, например жизненными привычками хозяев. В простых опытах удалось выяснить, что горизонтальное движение клещей на местности крайне ограниченно. Клещи подстерегают будущего хозяина, но активно не ищут его. Своими перемещениями по местности они обязаны, собственно, хозяевам. Вот почему клещей больше всего бывает там, где имеются условия для их движения и обитания: в местах с укрытиями для мелких и крупных млекопитающих, с тропами промысловых зверей, возле кормушек и т. п. Разумеется, промысловому зверю не особенно приходится заботиться о микроклимате мест, через которые он протаптывает свои дорожки. И потому в жизни клеща, который, напившись крови животного, отцепляется от него, наступает решающий момент: найдет ли он в новом месте благоприятные условия для того, чтобы продолжить свой жизненный цикл или оставить потомство? И вновь появляется мотив основных условий жизни: температура, влажность, солнечный свет — в общем, совокупность факторов внешней среды, именуемая местным микроклиматом. Но оценить его человеку одними органами чувств уже не дано. Опытный специалист, занимающийся исследованиями на местности, хотя и может по разным признакам отметить несходные по микроклимату места, однако свои догадки и ощущения не может выразить так, чтобы те служили основой точной оценки и обобщения результатов. Здесь уже не обойтись без определенных приборов, без основательно поставленного опыта.Влияния микроклимата на клещей — это вопрос отнюдь не теоретический. Выше уже говорилось о разнообразии путей индивидуального развития клеща обыкновенного, позволяющем выбирать постоянно меняющиеся решения, находить обходы и новые пути, если человек пытается в каком-то месте прервать цикл развития. Микроклимат — основное условие, обойти которое клещ не может. Но на микроклимат до известной степени может влиять человек. Следовательно, открывается многообещающая перспектива — пока что дверь лишь слегка приоткрылась, но придет время, и она распахнется настежь: вместо того чтобы отравлять природу химическими веществами, ядовитыми не только для клещей, но в конечном счете и для людей, можно внести такие коррективы в вегетацию, которые изменят микроклимат.До сих пор мы вели разговор в общем плане. Наверно, имеет смысл включить в повествование небольшой эпизод, лаконично изображающий эксперимент на местности, проведенный нами несколько лет назад с целью установить различные условия микроклимата на участках, отстоящих друг от друга всего на несколько десятков метров, и их влияние на развитие клеща обыкновенного. Мы сказали «небольшой эпизод» потому, что, учитывая исследования, выполненные в других местах и другими специалистами, это действительно лишь скромная лепта в великое общее дело познания, а «лаконично» — по той причине, что наш опыт длился четыре года, а пятый год ушел на обработку результатов. Протоколы и расчеты занимают в архиве целое отделение книжного шкафа. Вместе с тем это будет и нетрадиционный взгляд на работу паразитологов, чей удел — изучение экологии клещей.Подходящие условия для эксперимента мы нашли буквально под окнами нашей полевой лаборатории в Валтице, что на юге Моравии. Прекрасная теплолюбивая дубрава и прилегающее к ней свободное пространство, поросшее травой, предоставили нам возможности: изучать клещей внутри дубовой рощи (или, как мы говорили для краткости, в лесу), на ее опушке и на открытой солнечной поляне с некошеной травой (это место мы называли лугом). На каждом из названных мест выделили маленькую площадку и построили там микрометеорологическую станцию. Термисторные термометры и гигрометры замеряли местные условия, показания этих приборов каждые две минуты регистрировали электрические самописцы, установленные в металлических шкафах неподалеку оттуда прямо на местности. Днем и ночью в течение четырех лет мы получали точную информацию о любых изменениях микроклимата.Дошла очередь и до клещей. В предварительном опыте мы сначала проверили, зависит ли количество яичек, откладываемых насосавшейся крови самкой, от того, в каком месте — лес, опушка, луг — она сносит их. Результат был отрицательный. Величина яйцекладки от внешних условий не зависела. Она была обусловлена количеством выпитой крови. Самка, насытившаяся меньше всех (весила всего 219 мг), отложила и наименьшее число яичек (832). Самая тяжелая самка (480 мг) снесла 4988 яичек (средняя яйцекладка была 2582 яичка). Количество отложенных самкой яичек определялось порцией выпитой ею крови.Затем начался собственно опыт. Весной мы вновь высадили напившихся крови самок, но яички уже не трогали, чтобы не оказывать влияния на развитие личинок. С момента выхода из яичек первых личинок началась изнурительная, кропотливая и, казалось, бесконечная работа с регулярными контролями.Всем личинкам, а позже и всем другим стадиям развития клеща была предоставлена полная возможность вдоволь напиться крови, причем всегда в физиологически наиболее благоприятное время. В природе, понятно, так не бывает, но для нас было важно, чтобы подопытные клещи зависели не от хозяина, а только от микроклимата. В каждом месте наблюдения было получено примерно по 7000 напившихся крови личинок, т. е. всего 21 000 особей, за которыми мы постоянно следили. О каждой из них велись записи, как бы дневник.На протяжении четырёх лет, всегда с апреля до ноября, проводилось наблюдение, основу которого составляли ежемесячные контроли. В период, когда ожидалось появление личинок или новая откладка яичек, клещей осматривали каждый день. Мы взяли себе за правило все делать прямо на месте, во избежание нежелательных колебаний и изменений температуры или влажности. И порой в пронизывающие холода, порой в невыносимую жару, когда в дубовой роще не было спасения от наседающих комаров, а то и под импровизированным брезентовым навесом, едва спасавшим от ливня, мы осматривали, считали и записывали, как растет наше многотысячное клещевое племя.Первый же год принес неожиданность. На лугу — а это, как нам было известно, неблагоприятное для клещей место — развитие быстро двинулось вперед, в то время как в лесу оно было в застое.Подошло лето, лучи солнца жарко брызнули не только на виноградник, но и на наших клещей. На лугу развитие еще чуточку ускорилось, а потом клещи начали гибнуть, засыхать. Даже нескошенная трава не могла укрыть нежные личинки и линяющие нимфы от прямого солнца и обеспечить необходимую им влажность.Солнце сильно пригревало и в лесу — под кронами дубков было тепло и влажно, как в теплице. Напившиеся крови личинки быстро наверстывали упущенное, и больше того — развитие их шло с меньшими потерями. Но лучше всего обстояло дело у клещей на опушке леса.Во время ноябрьского контроля изрядно окоченели от холода и мы, и клещи. Как правило, на клещей надо было дохнуть, чтобы заставить их подать какие-то признаки жизни и чтобы узнать, живы ли они вообще. Период активности клещей кончился, пришла пора перевести эксперимент на зимний режим.А где, собственно, клещи зимуют? Ответа на этот вопрос мы искали в предварительном опыте ещё прошлой зимой. В тех же местах, где мы наблюдали за развитием клещей, заборчиком из листовой стали огородили небольшую площадку. Лист опустили на полметра в глубину, стараясь при этом не повредить почву на площадке, сохранить естественную структуру трещинок и различных полостей от сгнивших корней давно уже не существующих растений и тому подобное. Перед наступлением холодной погоды перенесли на подготовленные площадки клещей всех стадий развития, голодных и напившихся крови: до зимы у них еще было время выбрать себе укрытия для зимовки.Когда зима была в разгаре и все сковало морозом, мы выкопали на площадках блоки почвы.С этим не было затруднений, потому что верхний слой — наиболее сыпучий и при этом самый важный для нашей цели — промерз насквозь. Разделили блоки на сотни проб и промывали их в теплой ванне, чтобы отделить минеральный компонент от органических. При этом использовали не чистую воду, а насыщенный раствор хлористого кальция: плотность его такова, что всякая частица растительного или животного происхождения всплывает на поверхность земляного месива, в которое одна за другой превращались все пробы. Среди всплывших частиц мы отыскивали клещей: сначала с помощью лупы, затем с помощью эклекторов — простых приборов, в которых все живое, спасаясь от действия тепла, заползает в приставленные к ним пробирки. Результаты оказались интересными, а поскольку счет наблюдаемых клещей шел на тысячи, можно было сделать кое-какие обобщения.Абсолютное большинство клещей зимовало в верхних слоях почвы — не глубже 5 см. Многие даже проводили зиму на поверхности среды сухой листвы и других остатков растений, в землю вообще не забирались. В основном это были взрослые клещи, и, очевидно, все объяснялось их размерами. Лишь небольшое количество клещей зимовало на глубине до 20 см, куда они проникали через разные трещинки и щели, оставшиеся от отмерших подземных частей растений. Ниже отметки 20 см не обнаружили ни одного клеща.С учетом этих данных мы и построили основной эксперимент. По весне оказалось, что даже зимой лес, хотя и голый, без листвы, сохраняет защитное действие. Если на лугу от зимнего сна пробудились лишь две трети клещей, то в лесу и на опушке погибло только около одной пятой. Зимой на лугу был намного более суровый микроклимат, но зато на открытом пространстве раньше дала о себе знать весна. Там раньше установилась температура, позволяющая клещам продолжить свое развитие, и те, кто пережил зиму, не преминул сполна воспользоваться этим.Открылся второй вегетационный сезон, и история с клещами на лугу в летние месяцы снова повторилась. На этот раз особенно пострадали только что закончившие линьку нимфы. Время шло, и первоначально однородные группы клещей распадались на все более мелкие группки, которые объединяла общая судьба. Мы воздержимся от описания дальнейших подробностей, так как трудно не потерять понятность и нить разговора, не впадая при этом в перечисления процентов и уровней значимости отдельных результатов, без чего не обходятся научные сочинения. Четвертый летний сезон был последним в нашем опыте, поскольку все клещи уже завершили круг развития.Можно было подводить итоги. Пространные протоколы стали пищей для вычислительной машины IBM 370, выдававшей нам лавину результатов. Весь цикл развития нашей опытной популяции (считая от голодного взрослого клеща исходного поколения и до голодного взрослого клеща следующего поколения) прошел за 24 — 38 месяцев, т. е. за два-три года. В эти временные рамки уложились результаты, полученные на всех трех местах наблюдения, но на лугу они были отчётливо смещены в сторону более быстрого развития. Вместе с тем, как мы уже упоминали, развитие клещей на открытом травянистом пространстве характеризовалось очень большими потерями.Влияние микроклимата на мозаичность распространения клеща обыкновенного убедительно показал конечный результат эксперимента, и мы не можем удержаться, чтобы не привести его: из одинакового исходного количества 7000 напившихся крови личинок весь цикл развития до взрослой особи прошли: на лугу — всего 125, на опушке леса 688 и в глубине леса 767. К этому надо добавить, что наибольшие численные потери на лугу, происшедшие на стадии развития личинки в нимфу, приходились на месяцы июнь и июль. В общей сложности свое развитие закончили лишь 7,5% от первоначальных 21 000 напившихся крови личинок (на лугу и того меньше — 1,7%), и это в условиях, когда каждую особь в буквальном смысле слова холили и к ее услугам без всяких ограничений был источник пищи в физиологически наиболее подходящее время, чего в природе не бывает. Это ответ на вопрос, почему при таких огромных количествах яичек, откладываемых одной самкой, земной шар не переполнен клещами.Параллельно с главным опытом проводился ряд дополнительных наблюдений, позволивших выяснить частные вопросы: например, как долго могут голодать разные стадии развития клеща, которые не находят соответствующего хозяина, и не теряют ли они способность продолжать свое развитие, если им через какое-то время удастся напиться крови. Нашими наблюдениями подтверждаются соображения других авторов, что цикл развития клеща может растянуться даже на 5 — 6 лет. В таком случае, однако, быстро возрастают потери.Вернемся снова к клещам, поселившимся на постоянное жительство в норах и гнездах млекопитающих и птиц. Эти клещи получили тем самым ряд преимуществ, и основное — это интимный контакт с хозяином, обеспечивающий источник питания. Далее к ним можно отнести во многих случаях благоприятные, мало изменяющиеся микроклиматические условия. С другой стороны, этим клещам пришлось и кое-чем поступиться, в том числе и широким кругом хозяев. Приуроченность к одному виду хозяина или самое большее к группе экологически близких видов хозяев потребовала от клеща ряд приспособлений. В целом это можно охарактеризовать как согласование цикла развития клеща с жизненными привычками хозяина.Приуроченность к гнездам свойственна аргасовым клещам, стала у них почти правилом. Но ее можно обнаружить и у иксодовых клещей — представителей фауны ЧССР. Скорее всего, они попадаются на глаза орнитологам при чистке птичьих будочек — синичников. Другие виды ведут весьма скрытный образ жизни, будь то в гнездах птиц (например, клещ Ixodes lividus в гнездах береговых ласточек) или млекопитающих (Ixodes laguri в норах сусликов).О биологии их нам известно очень мало, а о медицинском значении не знаем и подавно ничего. И поэтому, закончив свой эксперимент с клещом обыкновенным в Валтице, мы решили — чтобы на деле проверить полученные знания и навыки — аналогичным образом изучить вид Ixodes laguri, который будем именовать клещом сусликов.Задача оказалась не из легких. Здесь уже недостаточно было просто выйти из нашей полевой лаборатории, чтобы очутиться в среде с привычными для сусликового клеща условиями. В Валтице суслики хотя и живут, но разбросанно, порознь, оттесненные в определенные места. Нам же требовалось сосредоточить их в относительно большом количестве и в течение долгого времени держать под регулярным контролем. С этого и пришлось начать. И вот на поросшей густой травой солнечной площадке, неподалекуот мест, где до этого мы наблюдали за клещом обыкновенным, вырос маленький зоосад. Порой сюда забредали и редкие посетители, изумлявшиеся десяти с виду пустым вольерам: пугливые суслики с приближением людей забирались на полметра в землю. Чтобы понаблюдать за ними в вольерах, надо было держаться так же осторожно, как в дикой природе, иначе спугнешь их.Вольеры, конечно, ограничивали свободу зверьков, и важно было, чтобы те привыкли к ним. Но еще важнее было, как суслики отнесутся к тому, что мы приготовили им под землей. С помощью проволочной латунной сетки мы соорудили подземные ходы и гнездовые камеры, по размерам и формам не отличающиеся от описанных в литературе и определенных при раскопке гнезд в природе. Настал день, когда в вольеры запустили отловленных в природе сусликов. Минута напряжения, и первый раунд за нами. Сусликам в предоставленных жилищах понравилось: они выстлали гнезда сухой травой, собранной на поверхности, и вообще вскоре чувствовали себя «как дома». В поведении отдельных зверьков можно было заметить кое-какие различия. Если позволить себе небольшое сравнение с людьми, то одни суслики были дисциплинированны и аккуратны, вели себя как по инструкции и, казалось, сотрудничают с нами. Другие же на протяжении всех пяти лет, пока проходил опыт, оставались неряшливыми дикарями. Но с неволей свыклись все.В трех выбранных гнездах мы установили датчики температуры и влажности, на этот раз они были подключены к автоматическому измерительному центру, созданному для нас в Институте теории информации и автоматизации Чехословацкой академии наук. Результаты измерений центр печатал на бумаге, наносил на перфоленту для компьютера или высвечивал по нашему требованию на цифровом дисплее. Если же центру что-то не нравилось, он подмигивал нам красными контрольными лампочками.Вот теперь мы были готовы к работе с клещами. Правда, на этот раз уже не с тысячами, а с десятками, так как получить исходный материал в природе — дело не простое. Но и с десятками клещей хлопот хоть отбавляй. Проблема систематических контролей оказалась настолько утомительной, что мы облегченно вздохнули, только когда удалось завершить наблюдения за всем циклом развития клеща сусликов и установить микроклиматические условия в сусличьих гнездах, влияющие на него. Результаты сопоставили с тем, что выяснили в опыте с клещом обыкновенным. Так мы определили способ и степень приспособления клеща сусликов к обитанию в гнездах. Возможно, в будущем это поможет оценить и медицинское значение клеща, которое до сих пор неясно.

Чем отличаются аргазиды?

О том, что аргасовые клещи отличаются от иксодовых внешними формами, уже говорилось. Существенно различаются эти семейства и по образу жизни. Есть также различия в цикле индивидуального развития. Вплоть до превращения личинки в нимфу аргазиды развиваются так же, как и иксодовые клещи. Нимфа же после линьки в большинстве случаев переходит не сразу во взрослую форму, а в следующую нимфальную стадию, она несколько крупнее предыдущей. Точно неизвестно, сколько раз нимфы линяют, прежде чем наконец превращаются в половозрелого клеща. Это зависит, во-первых, от температуры среды и, во-вторых, от количества выпитой нимфами крови. Нимфальная стадия может повторяться два — четыре, а то и более раз. Поэтому весь цикл развития аргазидов оказывается более длительным, иногда он растягивается на много лет.Долголетие — еще одна отличительная особенность экологии аргазидов. В литературе даже описан опыт, в котором клещи Ornithodoros papillipes доживали в лаборатории до 20 — 25 лет! Долголетию аргасовых клещей способствует и то обстоятельство, что они весьма невосприимчивы к ухудшению внешних условий и к голоданию (выдерживают без пищи несколько лет). Собственно акт сосания крови животных-хозяев у аргазидов проходит тоже своеобразно. Только личинки присасываются надолго, остальные стадии развития клеща питаются непродолжительное время — от силы полчаса или час, но часто многократно. Поэтому они держатся вблизи от хозяев, в их укрытиях — норах и гнездах, — в местах ночевки и тому подобное. Нападают на хозяев преимущественно ночью, а на день прячутся где-нибудь в мелких трещинах и щелях. Если попытаться сравнить их образ жизни с повадками какого-то другого известного всем мучителя-кровососа, то лучшего примера для сравнения, чем клопы, не найти.Указанное отношение к хозяевам обусловлено тем, что аргазиды обитают в основном в их гнездах (т.е. это нидикольные клещи), а если хозяин не строит себе постоянного гнезда, то по крайней мере в непосредственной близости от хозяина, например в местах сбора летучих мышей и т. п. Эти повадки клещи сохранили также в отношении человека и хозяйственных животных.Когда началось одомашнивание диких животных, клещи из первоначальных гнезд и нор перебрались вслед за хозяевами в голубятни и курятники, в хлева и овчарни, а потом и прямо в жилища людей. И это совсем необязательно глиняная туземная хижина где-нибудь в тропиках. Клещи проникли и в современные большие города в умеренных широтах и, даже не поступившись своими требованиями, нашли там вполне подходящие условия для жизни. Примером может служить голубиный клещ (Argas reflexus), встречающийся также в Праге и других городах и подчас причиняющий человеку уйму неприятностей.Голубиный клещ — первоначально паразит сизого голубя, а когда того одомашнили, поселился поблизости от человека. В природе он сейчас встречается лишь в некоторых районах Южной Европы и Северной Африки в гнездовьях на скалах и местах ночевок голубей и других птиц. Гораздо чаще появляется в синантропных гнездах одичалых голубей и галок на чердаках высоких городских зданий, костелов, замков и дворцов, на карнизах или декоративных фасадах. Оттуда голуби заносят его в голубятни городского типа, где клещ может очень сильно расплодиться. При чрезмерном размножении или при недостатке птиц-хозяев клещи пробираются даже в жилые помещения и, пытаясь найти запасного хозяина, нападают и на человека. Очень похоже ведет себя, особенно в восточной части ЧССР, и другой паразит голубей, Argas polonicus. В списке мест его обитания значится даже кафедральный собор в Кошице.Таким образом, голубиный клещ часто заявляется к людям непрошеным гостем сам или же любители голубей находят его при чистке голубятни, где клещи могут искусать их, и нередко — довольно чувствительно. А вообще остальные виды аргазидов живут скрытно, и человек даже и не подозревает, что они неподалеку от него. Об этом свидетельствует и курьезная история с поисками клеща Ornithodoros lahorensis в Македонии.Все виды рода Ornithodoros — явно теплолюбивые клещи, приспособленные к обитанию в тропиках и субтропиках, где чрезвычайно вредят человеку и животным как переносчики инфекции. В Европе род представлен всего двумя видами: Ornithodoros erraticus водится в Испании, a Ornithodoros lahorensis был обнаружен в Македонии. Стало быть, Македония — ближайшее от ЧССР место, где можно встретить этот вид. Но в литературе о нем есть лишь очень скудные сведения. По сути, было одно сообщение, появившееся в начале второй мировой войны, а в других ссылались на него.Естественно, Македония к 70-м годам была уже настолько непохожа на довоенную, что уместен был вопрос, а не канули ли в прошлое и случаи появления клеща Ornithodoros lahorensis. И поэтому, когда мы вместе с югославскими специалистами проводили в Македонии доскональное исследование инфекций, передаваемых паразитическими членистоногими, нам хотелось получить ответ и на этот вопрос. Нам было известно лишь название деревни и еще то, что клещей когда-то нашли в овчарне.Мы пустились в путь, который оказался почти детективным. Найти деревню было нетрудно. Там мы обошли дом за домом и каждому хозяину, державшему овец (а они были практически у всех), терпеливо задавали один и тот же вопрос: не видел ли он случайно в своей овчарне или, может быть, на овцах вот такого клеща, как на этом рисунке? Все до одного качали отрицательно головой и энергично объясняли, что на пастбищах клещей — пропасть, но в овчарне ничего подобного на глаза не попадалось.На краю деревни мы оглянулись и на потеху всем направили свои стопы назад. На сей раз нас интересовали уже только сами овчарни. Хлева из кирпича-сырца давно уже бесследно исчезли, на их месте появились добротные постройки из обожженного кирпича, гладко оштукатуренные и чисто побеленные. В них мы долго не задерживались. Но потом нашли несколько овчарен, где цоколь был из бутового камня. Известковых скал вокруг не счесть, и, если наломанный камень хорошенько обтесать, получается отличный строительный материал. Правда, щели между камнями все же больше, чем в кирпичной кладке, и не всегда идеально заполнены раствором.Каменные цоколи были нашим шансом. Мы заметили несколько трещинок в штукатурке, а когда расширили их, нашли под ними малые пустоты в швах между камнями. Тут пошли в дело длинные, тонкие стержни и скребки, которые мы для этой цели изготовили. В общем, не на шутку позабавили хозяев, выскребая из щелей мелкий песок и крошечные обломки строительного раствора, пока среди них не появились первые клещи. За ними тут же последовали и другие. Удивлению не было конца. Впервые хозяин видел клещей, пивших кровь овечек прямо под его крышей.Мы уже упоминали, что в мире известно около 100 видов аргасовых клещей, распространенных от тропиков до умеренного пояса. И во многих случаях невольно поражаешься необычным ситуациям, в которых можно обнаружить их. Такие находки подчас кажутся счастливой случайностью, на самом же деле за ними обычно стоит опыт специалистов, приобретаемый не иначе, как длительным пребыванием в природе с открытыми глазами.Клещей можно найти у самых разных птиц — от гнезд грифов на скальных карнизах до гнезд цапель в тропических мангровых зарослях — и у млекопитающих, начиная с нор нильской крысы (Arvicanthis niloticus) и кончая норами бородавочника (Phacochoerus porcus) в восточноафриканских саваннах. Расскажем подробнее хотя бы о нескольких случаях.В главе, посвященной иксодовым клещам, говорилось о сильных популяциях вида Ixodes uriae, который наводняет птичьи базары в высоких географических широтах. Аналогичные колонии морских птиц — крачек, фрегатов, чаек, бакланов и других — имеются и в теплых областях, не исключая субтропиков и тропиков. И там правят бал уже аргазиды из рода Ornithodoros. Казалось бы, ну и пусть себе! Какое людям дело до клещей на неведомом островке или утесе, где нам все равно никогда не бывать? А у сотен тысяч и даже миллионов птиц хватит крови и для неисчислимого множества клещей, так о чем же беспокоиться! Дело в том, что птицы и клещи передают друг другу вирусы, а это уже не может не волновать медработников, ведь после выведения птенцов птицы разлетятся во все концы.Опустевшие птичьи гнезда смоют тропические ливни, а те, что были расположены ниже, затопит морской прибой. Раскаленные скалы снова пустынны, без признаков жизни, и единственным движением будет там дрожание знойного воздуха над их поверхностью. В таких условиях действительно неимоверно трудно искать клещей. Наверно, уместно будет поделиться опытом, который мы приобрели в ходе совместного чехословацко-кубинского исследования вирусов, переносимых клещами на Кубе.Предметом нашего интереса была обширная колония крачек (Sterna anaethetus, Sterna fuscata и Anous stolidus) на Кайо-Моно (Сауо Mono) — Обезьяньем утесе, — скалистой полосе не больше 300 м в длину и 100 м в ширину, затерявшейся в море, с зеленой верхушкой кустов, обнесенных стеной карликовых опунций.С баркаса пересаживаемся в небольшую лодку из слоистого пластика, потому что, даже когда море спокойно, баркасу не подойти близко к утесам, ощетинившимся острыми выступами. «Собачьи зубы» — так называют кубинцы эти известняковые скалы, разъеденные морской водой и отшлифованные волнами в острые иглы и лезвия. Стоит лодке удариться о них — грозит пробоина, а споткнешься — больно поранишься. «В полдень кончаем!» — доносится до нас голос капитана. Это начинает давать о себе знать прибой, а он и при спокойном море может вызвать при возвращении с островка немало осложнений.Большая часть островка — голая скала. Именно эта зона вскоре станет птичьим базаром. Сейчас здесь тишина, зимние бури смели и смыли все следы старых гнезд. Не будь у нас опыта предыдущей экспедиции, мы были бы в замешательстве — где искать этих клещей! Бросаемся к обломкам скалы, опрокидываем их и ищем в отсырелых местах — там, где лежали обломки. Под небольшими камнями ничего нет. Разве что отдельные жгутоногие из класса паукообразных, но они к птицам и вирусам не имеют никакого отношения. Но и под большими валунами признаков жизни не видно. И только детальный осмотр приносит первые находки. Клещи забрались в тонкие трещины и пустоты, которым счету нет в разрушенном известняке. Где сидит один клещ, а где — целая компания.Время летит быстро, а выудить клещей из узких щелок — дело затяжное. А поспешишь, можно повредить их. Солнце поднимается, мы топчем собственную тень, а с баркаса подают сигнал, что уже пора возвращаться. Прибой нарастает, и надо поторопиться с отходом. Возвращаемся на судно, слегка задетые острыми «собачьими зубами».В последний момент собрали в полотняный мешочек несколько первых попавшихся камней. Разбили их уже на палубе баркаса. Эта каменотесная работа вполне оправдала себя — помогла нам весьма ощутимо пополнить трофеи: в одном камне обнаружили малую пустоту размером не более 6 см, и она была битком набита клещами. Насчитали их 400! А в обломке коралла величиной с пресс-папье для письменного стола оказалось почти 200 штук. А всего на Кайо-Моно для вирусологического исследования собрали свыше 1500 клещей Ornithodoros denmarki.Не менее интересной была и наша экспедиция за кубинскими клещами, обитающими вместе со своими хозяевами — летучими мышами Mormopterus minutus — в кронах пальмы, научное название которой (Copernicia vespertilionum; vespertilio no-латыни означает «летучая мышь») отражает эту тесную взаимосвязь.Из деревушки El Estero Real сначала плыли в утлой лодке по каналу с илистым дном — вода отдавала неприятным запахом, — а дальше пробирались по дикому краю (вот уж где прямо рай комарам), пока не нашли интересовавшие нас пальмы. Под одной был круг помета летучих мышей. Хотели взобраться на пальму, чтобы отсечь сухие листья, образующие под зеленой верхушкой кроны что-то наподобие коричневой юбочки — в ней днем и находятся летучие мыши. Но крестьянин-кубинец, оказавшийся поблизости и наблюдавший за нами, подбежал с топором и проблему решил по-своему. Так нам представился случай выяснить, сколько клещей может быть в кроне одной пальмы среднего роста: их было более 600, относились они к виду Ornithodoros tadaridae, который 15 лет назад был найден впервые на Кубе и описан паразитологами из ЧССР. Летучие мыши фауны Кубы помогут нам охарактеризовать также весьма интересную группу клещей родов Antricola и Parantricola, населяющих так называемые теплые пещеры — cuevas calientes,— характерные для этой области. Температура в них достигает 37° С при влажности воздуха 100%. Долго царили разные догадки, чем обусловлен своеобразный температурный режим этих подземных творений природы. По одной из них, источником тепла служат гнилостные процессы в гуано — помете летучих мышей,— покрывающем нижнюю часть большинства таких пещер. Однако точные микрометеорологические измерения опровергли это. Высокую температуру обусловливают большие — до сотен тысяч особей — колонии летучих мышей Phyllonycteris poeyi, имеющих ту особенность, что питаются нектаром и пыльцой цветков. Она занимают пещеры, полости которых отделены от остальной части пещерной системы таким узким входом, что в них практически нет циркуляции воздуха. Так образуются обширные массы теплого воздуха, нагреваемого невообразимым множеством летучих мышей и до предела насыщенного водяными парами и газообразными продуктами разложения гуано. При входе в пещеру человека обдает таким жаром, словно он попадает в растопленную печь. Но удивляет здесь не только этот зной. Пожалуй, более сильное впечатление производит обилие жизни на поверхности толстых наносов гуано. Там, где начинает повышаться температура, пол в пещере, а часто и стены просто усыпаны сплошным слоем насекомых. Больше всего здесь тараканов, нередко настоящих гигантов длиной до 7 см. А в одной пещере нас поразило несметное множество жуков кукуйо, парные пятна на щите у них ярко сверкали в темноте желто-зеленым светом. В других местах было видимо-невидимо жуков-хрущаков. Но тараканы преобладали везде. Стоило потушить фонарь, и появлялось такое ощущение, что шелестит все вокруг, каждый кубический сантиметр воздуха. Казалось, зазвенел даже потолок над нами. И каждый миг сопровождается треском раздавленных тараканов — не наступить на них было просто невозможно.А вот в этом месте надо согнуться, ползти на четвереньках и даже на животе: это и есть вход в теплую пещеру. Он служит и как бы ее затвором. Температура резко повышается, воздух начинает дрожать, словно от шума подземного водопада. Это тысячекрылые тучи всполошенных светом летучих мышей сорвались с места и пытаются вылететь как раз через этот единственный низкий вход. Природные эхолокаторы, позволяющие им всегда различать малейшие препятствия, в возникшей толчее перестают действовать. В замешательстве летучие мыши наталкиваются на незваных гостей и ранят себя о включенный прожектор.Наконец, мы достигли самой теплой части пещеры — теплого салона, как говорят кубинские спелеологи. На поверхности гуано здесь уже не увидишь тараканов и большинства других насекомых. Здесь царство особых клещей из родов Antricola и Parantricola. Только в стадии личинки один раз в жизни напиваются они крови летучих мышей, а потом питаются уже лишь жидкими компонентами их помета. У этих клещей довольно тонкое тело, спереди вытянутое в виде тупого кончика и покрытое бугорками, из которых растут реснички. Но, как правило, о внешнем виде клещей судить трудно: они со всех сторон укрыты гуано так, что обнаруживают себя только своим шевелением.Но в теплой пещере человек может пробыть недолго. Надо наполнить ведра гуано, взятым с поверхности толстого слоя, вынести их наружу и уже при дневном свете спокойно и внимательно разобраться, что к чему.Для названных клещей характерна высокая степень эндемизма. Это означает, что они встречаются только в небольшой и очень четко ограниченной области, в которой под влиянием местных условий они дифференцировались как самостоятельные виды. Среди них есть и узкоэндемичные виды, обитающие только в одной пещере или в одной пещерной системе. Пещера — это их мир: его своеобразные условия сформировали эти виды и поддерживают их существование. С изменением условий безвозвратно прекратится и существование данных видов.В этом мы сами убедились в пещере Cueva de Colon, где 15 лет назад на каждом квадратном метре гуано копошилось около 2000 особей Parantricola marginatus. По оценке кубинских зоологов, тогда в пещере жило около 150 тысяч летучих мышей Phyllonycteris poeyi, причем вместе с ними обитали там и другие виды. Спустя 15 лет мы проходили по огромным залам пещеры, пролезали сквозь ее узкие входы, но это уже была холодная пещера. Ее покинули летучие мыши, и как свидетельство после них остались лишь отложения и холмы гуано, разумеется, без признаков жизни. Мы не нашли ни клещей, ни других эндемичных членистоногих, встречавшихся только в этом месте. Посетили мы и обширные пещеры в ближайшей округе — Cuerva del Pirata и Cuerva Tres Dolinas, — но и там застали ту же картину. Все эти пещеры находятся на территории, объявленной в 1966 г. резерватом, но что-то изменилось, и в результате животный мир стал беднее еще на несколько видов.

Вестники смерти

Это было похоже на малую войну между Севером и Югом: линия фронта проходила по пастбищам северных областей США, и катастрофически редели пасущиеся на них стада. Действительно, выглядело это подозрительно и необъяснимо. Здоровый и сильный скот, выращенный на севере, быстро слабел, худел и погибал, как только его продавали и перевозили на пастбища южных штатов, хотя вокруг него без всякого ущерба пасся местный скот. Но гораздо хуже обернулось дело, когда владельцы ранчо с севера прикупили на развод скот на юге. Словно горящий факел поднесли к сухой поленнице, запылал пожар неизвестной болезни, истребивший чуть ли не поголовно первоначальные стада. Выдержали в основном телята и нетели, а самые крупные, с хорошим экстерьером животные падали одно за другим.Казалось, от такого тяжелого удара не оправятся прибыльные скотоводческие фермы в обширных областях США, переживавших в последние десятилетия прошлого века «золотую лихорадку» не только в Калифорнии и на Аляске, но, образно говоря, во всем стремительно развивавшемся народном хозяйстве. Животноводство в нем занимало важное место. И речь шла при этом не только о больших доходах, но и том, как обеспечить питание населения, которое тогда росло не по дням, а по часам. Вот почему этой страшной болезнью, вошедшей в историю ветеринарии под названием «техасская лихорадка», начали интересоваться государственные деятели и политики того времени, и она обсуждалась на первых страницах ежедневных газет. Чтобы представить себе масштабы убытков, вспомним, что на рубеже XIX и XX вв. скотоводы США теряли из-за падежа скота ежегодно 130 500 000 американских долларов, что в переводе на нынешние деньги составляло бы не меньше одного миллиарда.Проблему должен был решить Отдел животноводческой продукции департамента сельского хозяйства, поручивший заняться исследованием д-ру Т. Смиту. Что это — признание его деловых качеств или, наоборот, удар ниже пояса врачу, переключившемуся с медицины на ветеринарию? История об этом умалчивает. Можно лишь с уверенностью констатировать, что Смит со своим сотрудником Р. Л. Килборном с жаром взялись за дело.При этом они могли оттолкнуться от наблюдений, сделанных животноводами из пострадавших областей. А те связывали техасскую лихорадку с иксодовыми клещами и имели на то весьма веские основания. Животноводы заметили, что скот, привезенный с юга в зимнее время, не приносит с собой ни инфекции, ни клещей. Наоборот, летом, когда на животных полно клещей, вспыхивает инфекция, даже в том случае, если стада в прямом контакте не бывают. Достаточно на пастбище, где паслось стадо южного скота, перегнать северных животных, и они через месяц заболеют. Это было время больших микробиологических открытий в медицине, ставших возможными благодаря развитию микроскопической техники. И вот в 1888 г. Смит и Килборн сели за микроскоп и принялись исследовать пробы крови, взятой у больных животных. Успех пришел во второй сезон. В красных кровяных шариках инфицированных животных удалось обнаружить мельчайшие грушевидные микроорганизмы — в каждом шарике по два, склоненные друг к другу под острым углом. Это были простейшие организмы, разрушающие красные кровяные тельца. Вследствие резкого распада большого количества кровяных телец число их сильно падает, появляется гемоглобин в моче, повышается температура и через одну-две недели животное погибает.Таким образом, возбудителя заболевания нашли, но все еще было неясно, как он распространяется и какое, собственно, отношение к этому имеют иксодовые клещи. Смит и Килборн в последующие годы по-разному комбинировали и видоизменяли свои опыты с коровами, привезенными на северные пастбища с юга. Когда с этих коров снимали всех клещей до единого, ничего не случалось; как только оставляли на них хотя бы несколько клещей, местные животные заражались. Итак, сомнений нет — всему виной были клещи, но только была тут одна загвоздка: на коровах из Техаса паразитировали клещи рода Boophilus, а ведь это такие клещи, которые всю свою жизнь проводят на одном хозяине, как же тогда они могут инфицировать другое животное? Смит и Килборн решили сделать так: сняли с южных коров несколько самок клеща, насосавшихся крови, эти самки в лаборатории отложили яички, затем там же вылупились и личинки. Их перенесли на здоровый скот северного происхождения, и тот после этого заболел.Вот так Смит и Килборн сделали сразу несколько весьма важных открытий. Во-первых, в крови зараженных животных обнаружили возбудителя заболевания и доказали, что он передается клещами. Вместе с тем это было первое открытие паразитического простейшего, переносимого клещами, и этот приоритет можно распространить на всех паразитических членистоногих, потому что данное открытие опередило и открытие возбудителя малярии, переносимого комарами. Во-вторых, они доказали, что инфекция от взрослого клеща передается с яичками следующему поколению, которое тоже служит источником заражения для скота. Ныне такой путь называют трансовариальной передачей, а тогда Смит и Килборн употребили термин «передающаяся по наследству инфекция», пытаясь этим подчеркнуть отличие от термина «наследственный», как он понимается в генетике, поскольку простейшее не является первичным элементом яичка. Этим открытием они положили начало новой главе в медицинской и ветеринарной арахноэнтомологии. Оставалось еще выяснить, почему южный скот невосприимчив к инфекции и почему на севере выживают в основном телята и молодые животные. Удалось установить и это. Молодняк значительно выносливее и преодолевает болезнь. У переболевших животных вырабатывается иммунитет, имеющий ту особенность, что сохраняется он только до тех пор, пока в их организме остаются хотя бы единичные кровепаразиты. Такой иммунитет был у всех привезенных с юга коров, казавшихся здоровыми. Конечно, даже одиночных паразитов достаточно, чтобы заразить клещей, а через них — и неиммунный скот. Полный отчет о полученных результатах Смит и Килборн опубликовали лишь в 1893 г., тогда же они и дали возбудителю инфекции название Piroplasma bigemina. Однако в это название — вопреки большим заслугам обоих исследователей — пришлось внести поправку. Как это нередко случается с открытиями, в то же самое время (1888) румынский ученый В. Бабеш обнаружил подобные организмы в крови крупного рогатого скота в Восточной Европе, а Старчовичи в 1893 г. описал их под названием Babesia bovis. В этой цепи невероятных совпадений во времени описание рода Babesia все же появилось немного раньше, и потому возбудитель техасской лихорадки именуется Babesia bigemina.Через довольно большое время после того, как Смит и Килборн завершили свое исследование, наметившее путь и для других ученых, было доказано, что аналогичное европейское заболевание скота, вызываемое простейшим Babesia bovis, также передается иксодовыми клещами. Для обозначения обеих этих и ряда других родственных болезней крупного рогатого скота, лошадей, овец, свиней, собак применяют термин «бабезиозы». В ЧССР через укусы клеща обыкновенного передавались бабезиозы рогатого скота, вызываемые кровепаразитом Babesia divergens. А какова ситуация с этими болезнями животных в мире в наше время? Они распространены в тропиках и субтропиках Северной и Южной Америки, Африки, Австралии, но практически ликвидированы в США вместе с их переносчиком — клещом Boophilus annulatus. Надо заметить, что после того, как Смит и Килборн обнародовали свои данные, в США началась непримиримая война с этим клещом. Она продолжалась несколько десятилетий вплоть до полного истребления паразита в 1960 г. Правда, и по сей день отмечаются небольшие по объему вспышки техасской лихорадки, которые объясняются в основном завозом инфекции из Мексики. А потому и сегодня появление на пастбищах хотя бы одного животного с клещом Boophilus annulatus может стоить техасскому фермеру больших денег: придется уничтожить клещей на всех его стадах и пастбищах, как того требует закон.А вот еще один пример из истории открытия возбудителей инфекций, переносимых клещами. Он тоже связан с историей завоевания и заселения центральной части Североамериканского материка. Это в прямом смысле слова случай из жизни Дикого Запада.По данным старых медицинских записок, с болезнью, известной ныне как пятнистая лихорадка Скалистых гор, белые поселенцы впервые встретились в долине Снейк-Ривер (штат Айдахо) в 1873 г. Но свои главные силы болезнь обрушила на них, когда те начали вырубать леса в подгорье Скалистых гор, особенно в долине Биттеррут, когда закладывали там фермы и первые колонии. Болезнь, похожая на эпидемический, или вшивый, сыпной тиф (и, как оказалось, близкая ему по возбудителю), с которым мы уже познакомились в разделе о вшах, косила лесорубов и первых колонистов. Течение ее было еще более тяжелое, чем при вшивом сыпном тифе, а смертность достигала девяти случаев из десяти.Спустя несколько дней после того, как люди обнаружили на себе присосавшихся клещей, на запястье и в области щиколоток появилась кирпично-красная сыпь, быстро распространившаяся на конечности и все тело; пятна на коже вздулись, потемнели, начали кровоточить и изъязвляться. Высокая температура и тяжелые осложнения были предвестниками конца. Болезнь повергла переселенцев — а это, несомненно, были люди выносливые, неизнеженные — в ужас и смятение. У нас нет точных сведений о том, сколько человек тогда умерло, но зато есть первое точное описание (1899) клинических признаков, которое опубликовал Э. Э.Макси (Е. Е. Махеу). Казалось, что болезнь ограничивается северо-западной частью штата Монтана, и прежде всего областью долины Биттеррут в Скалистых горах, отсюда и появилось ее название «пятнистая лихорадка Скалистых гор». Не было ни малейших сомнений в том, что инфекцию передают клещи и потому надо бросить врачебные кабинеты и больничные палаты и отправиться в долины и на горные склоны, чтобы заняться поисками возбудителя и решением всех других связанных с этим вопросов. Надо было прежде всего выяснить, где живут клещи и каковы их повадки, а для этого надо было читать в книге природы главы, которые тогда еще медицина недооценивала. Это было первое научно организованное изучение инфекции, передаваемой человеку клещами. Впервые врачи и энтомологи на практике соединили свои усилия и рука об руку решительно вышли из лаборатории на местность. К сожалению, кое-кому из них этот смелый шаг стоил жизни.Вот как оценил труд этих пионеров науки ведущий в мире специалист по клещам X. Хугстрааль, которого мы представили читателю еще во введении: «Блестящее исследование, посвященное поискам возбудителя и основного переносчика — клеща,— и объяснение циркуляции инфекции в чудесной, дикой и полной приключений среде являются эпосом в истории биомедицины...» Воздал должное им и Поль де Круиф в своей книге «Борцы со смертью». Но не нужны громкие слова. Существенно то, что в примитивных условиях времен первопроходцев, когда на каждом шагу подстерегала опасность, они вдоль и поперек обшарили Скалистые горы, вдоль и поперек исходили много раз даже злосчастную долину Биттеррут. Собирали, ловили и обследовали все живое — млекопитающих, птиц и клещей, можно сказать, часть за частью простукивали местность. Вся горная природа стала их лабораторией. А это был прогресс в методике работы и вклад не менее важный и ценный, чем сами достигнутые результаты.Л. Б. Уилсон и В. М. Шовнинг (L. В. Wilson, W. M. Chowning) в 1904 г. опубликовали первое описание возбудителя, но ошибочно назвали его простейшим Piroplasma homodius, очевидно, под влиянием успеха, увенчавшего изучение техасской лихорадки. Появились, однако, как это, впрочем, очень часто случается, и противники, отрицавшие причастность клещей к переносу инфекции и настойчиво требовавшие экспериментальной проверки. Она не заставила себя долго ждать — с успехом была проведена уже в следующем году. В 1906 г. решающее слово сказал Ховард Тейлор Риккетс. Он выделил возбудителя, указал на его своеобразный характер (относится к группе организмов, названных позже по имени ученого риккетсиями, о них уже была речь в разделе «Вшивая история») и доказал, что основным переносчиком служит клещ Dermacentor andersoni, способный передавать инфекцию из одной стадии развития в другую, из поколения в поколение. Название возбудителя претерпело ряд изменений, прежде чем определилось в том виде, как мы знаем его сегодня, т. е. как предложил в 1919 г. Вольбах (Wohlbach): Rickettsia rickettsi. Как видим, родовое и видовое название дано в честь того, кто внес наибольший вклад в дело, которым занимались многие.Возбудитель был раскрыт, но на этом исследования пятнистой лихорадки Скалистых гор отнюдь не закончились. Риккетс и большой коллектив его последователей продолжали подробно изучать биологию возбудителя, переносчика и животных — резервуаров возбудителя, взаимоотношения между ними и условия, при которых человек вовлекается в естественную циркуляцию возбудителя. Полученные результаты послужили сильным толчком, а использованные методы работы — прекрасным примером для изучения целого ряда других подобных заболеваний, вошедших в медицину и ветеринарию под общим названием «риккетсиозы».Из них в первую очередь следует упомянуть сибирский клещевой сыпной тиф (в литературе его называют также североазиатской клещевой лихорадкой), вызываемый Rickettsia sibirica, а это очень близкая родственница американской Rickettsia rickettsi. Оба заболевания сходны и в клинических проявлениях. Оба обратили на себя внимание в аналогичных условиях — при освоении новых, ранее не заселенных земель. Эпидемии сибирского клещевого сыпного тифа начали возникать среди людей, впервые попавших в южные районы сибирской тайги. Так иногда встречает людей дикая первозданная природа. Экспедиции советских ученых под руководством Е. Н. Павловского установили, что возбудитель инфекции в тех краях передается укусами клещей из рода дермацентор. Статистика показывает, что с 1935 по 1970 г. этой болезнью болело почти 19 тысяч человек.Из других риккетсиозов, распространяемых через кровососущих клещей, можно назвать марсельскую лихорадку (называемую также средиземноморской или тунисской сыпнотифозной — смотря по тому, где случаются эпидемии). Впервые это заболевание распознал в области Средиземного моря французский паразитолог Эмиль Брюмпт (1932), назвавший его возбудителя Rickettsia conori.Позже выяснилось, что оно встречается также на Ближнем Востоке и в Африке с севера до юга. В циркуляции возбудителя важную роль играют собаки и паразитирующие на них клещи. По признакам заболевания и биохимическим свойствам возбудителя с марсельской лихорадкой практически сходна индийская клещевая лихорадка, а также очень похож и североавстралийский клещевой сыпной тиф.К группе риккетсиозов, в переносе которых участвуют клещи, относится и заболевание с несколько необычным названием «Ку-лихорадка» (по первой букве Q англ, слова «query» — сомнительный, спорный). В существовании этой болезни сомневаться не приходится, но все, что связано с нею, неопределенно, полно исключений и всяких случайностей. Уже само течение болезни у человека бывает весьма разнообразно: большей частью можно сравнить ее с гриппом и атипичным воспалением легких, а по другим данным, почти в половине случаев болезнь проходит вообще бессимптомно.Первоначально Ку-лихорадка — это инфекционное заболевание животных, прежде всего овец, коз, крупного рогатого скота, а также некоторых свободно живущих видов млекопитающих и даже птиц. Между животными заразное начало передается клещами, а от животных к человеку — также и другими путями. Чаще всего человек заражается пылевым путем — вдыхая возбудителей с пылью, куда те попадают с мочой и испражнениями больных животных. Не случайно в основном заболевают те, кто работает в животноводческих хозяйствах или на предприятиях по переработке продуктов животноводства. Известны даже случаи заражения среди работников текстильной фабрики, находившихся в контакте с запачканной шерстью, поступившей из областей, где встречается Ку-лихорадка. Заражение возможно и при питье некипяченого молока.Впервые Ку-лихорадка привлекла к себе внимание в Австралии, где ее наблюдали, начиная с 1935 г. у лесорубов. Спустя два года был обнаружен и ее возбудитель Rickettsia burneti (no имени австрийского вирусолога Фрэнка Бёрнета, описавшего его). Почти в это же время в США американские ученые изучали болезнь, известную под местным названием «лихорадка девяти миль».Был выявлен и возбудитель, его нарекли Rickettsia diaporica. Однако вскоре выяснилось, что он тождествен возбудителю Ку-лихорадки и, следовательно, предпочтение надо отдать названию, появившемуся чуть раньше. Впоследствии возбудителя выделили в особый род, так как у него обнаружили комплекс свойств, каких нет у остальных риккетсий, и ныне его называют Coxiella burneti.Затем появились сообщения о случаях Ку-лихорадки в странах Средиземноморского бассейна, особенно в Греции. Во время второй мировой войны на территории Греции наблюдались обширные эпидемии среди немецких, а позже англоамериканских войск. Тогда Ку-лихорадкой переболели десятки тысяч человек. По новейшим сведениям, сейчас болезнь встречается по всему земному шару. В ряд европейских стран, в том числе в ЧССР, она была занесена в 50-х годах перемещениями крупного рогатого скота и овец. В Северной Чехии возникли очаги, в которых инфекция циркулировала между животными и человеком. Постепенно она распространилась и в другие районы ЧССР.Рассказом о Ку-лихорадке мы закончим наш обзор клещевых риккетсиозов. Добавим лишь, что в иксодовых клещах, собранных в Центральной Словакии на Крупинской возвышенности, работники Вирусологического института Словацкой академии наук обнаружили ранее неизвестные риккетсий. Сначала нашли их в микроскопических, специально окрашенных препаратах. В 1969 г. Ржегачек, Брезина и другие сотрудники института вырастили эти организмы из растертых тел клеща обыкновенного и степного на желточных мешках куриных зародышей. Дальнейшее изучение живой культуры показало, что речь идет о риккетсиях, находящихся в родстве с возбудителем пятнистой лихорадки Скалистых гор. По местности, где они были впервые найдены, им присвоено название Rickettsia slovaca. Позже оказалось, что они широко распространены также в других местах и у других видов клещей, обитающих в ЧССР (например, у степного клеща Haemaphysalis punctata). Однако вопрос о том, болезнетворны ли они для человека, остается открытым.Возбудители возвратных тифов представляют собой нитевидные микроорганизмы, спирально закрученные вокруг продольной оси. Они относятся к роду Borrelia, и поэтому их обозначают общим термином «боррелиозы». Эпидемический возвратный тиф передают вши, и с ним мы уже познакомились в первом разделе. Эндемические, или клещевые, возвратные тифы в разных частях света передаются разными клещами.По-видимому, первые письменные сведения о клещевом возвратном тифе читатели нашли в книгах английского путешественника Давида Ливингстона. Когда знаменитый исследователь и первооткрыватель (по образованию медик) в середине прошлого века отправился в путь из Южной Африки, чтобы достичь верховий реки Замбези, а затем пересечь крест-накрест Африканский материк с целью обследовать его центральную часть, он установил, что там повсеместно очень много коренных жителей страдает лихорадочной болезнью, развивающейся при укусе клеща. Разумеется, Ливингстон и не подозревал, что она сходна с болезнью, свирепствовавшей тогда в Европе по милости вшей. Связь между обеими болезнями выявил Роберт Кох. В конце 90-х годов XIX в.— во время экспедиции, изучавшей малярию в Восточной Африке,— Кох попытался заодно разобраться и в природе лихорадочного заболевания, переносимого клещами, тем более что его часто путали с малярией. Попытки эти увенчались успехом. В препаратах из крови больных Кох нашел нитевидные микроорганизмы, похожие на те, которые незадолго до этого в Европе немецкий ученый О. Обермейер описал как возбудителя эпидемического возвратного тифа, передающегося вшами. Идентифицировать возбудителей Коху не стоило никакого труда, ведь он сам перед этим в Германии обследовал и лечил несколько пациентов. Поэтому встречающуюся в Африке болезнь он назвал тропической формой возвратного тифа. В то время когда в Скалистых горах в Монтане американские исследователи упорно искали решение проблемы, о которой уже здесь говорилось, в Экваториальной Африке независимо друг от друга работали две группы, изучавшие клещевой возвратный тиф. Практически одновременно (1904) П. X. Росс и А.Д.Милн (P. H. Ross, A. D. Milne) в Уганде, Дж. Э. Даттон и Г. Л. Тодд (J. Е. Dutton, G. L. Todd) в тогдашнем Конго доказали, что инфекцию переносят аргасовые клещи вида Ornithodoros moubata. В лачугах туземцев этих клещей повсюду была тьма-тьмущая. Днем они прятались в трещинах глинобитных полов, потрескавшихся от жары, а по ночам пили кровь спящих людей, причем делали это так быстро и, как правило, безболезненно, что пострадавшие об этом часто и не знали.Двое ливерпульских врачей Даттон и Тодд продолжали исследование и выяснили, что зараженный клещ передает инфекцию своим потомкам, которые сохраняют способность заражать подопытных обезьян. К несчастью, как это уже не раз бывало в истории исследований, оба врача в ходе работы и сами заразились. Тодд болезнь перенес, а Даттон умер в начале 1905 г. Ему только-только исполнилось тридцать лет. В честь него возбудителю африканского клещевого возвратного тифа присвоено имя Borrelia duttoni.Сообщение о том, что клещ Ornithodoros moubata передает клещевой возвратный тиф, буквально потрясло ученых. Во многих странах мира начались исследования аналогичных инфекций и способов передачи их. Вот так постепенно на всех материках, кроме Австралии, и прежде всего в тропиках и субтропиках, многие виды аргазидов были уличены в переносе возбудителей, обусловливающих у людей возвратные тифы. Природные очаги этих инфекций были обнаружены и в Южной Европе.Вот, пожалуй, и все, что мы хотели рассказать о тех возбудителях разных заболеваний, для открытия которых достаточно было оптического микроскопа и классических микробиологических или протозоологических методов. Впрочем, надо напомнить, что клещи причастны также к распространению туляремии, встречающейся и в ЧССР. В циркуляции ее возбудителей — бактерий Francisella tularensis — между дикими животными, прежде всего грызунами, участвуют и различные клещи (в ЧССР — клещи обыкновенный и луговой). Человек же заражается преимущественно аэрозольным путем или при непосредственном соприкосновении с инфекционным материалом.

Клещи и вирусы

Вирусология выделилась в самостоятельную дисциплину только в середине XX в., когда в биологии и других сопредельных областях было накоплено достаточное количество знаний и опыта. Но как только механизм ее развития был приведен в действие, он стал раскручиваться все быстрее и быстрее. Электронный микроскоп, культивирование вирусов в животных клетках, выращенных в стерильной питательной среде, достижения биофизики и биохимии — все это способствовало ускорению прогресса науки о вирусах. Сейчас она занимает важное место среди медико-биологических наук. Она буквально обступила нас со всех сторон, и слова «вирус» или «вирусные болезни» стали обычными в нашей разговорной речи.Самостоятельный раздел вирусологии — изучение вирусов, переносимых членистоногими. Такие вирусы называют арбовирусами (сокращение английского выражения arthropod borne viruses — вирусы, порождаемые членистоногими). Ежегодно описывают новые арбовирусы, причем открывают их не только в экзотических уголках тропиков, но и в Европе — в давно обследованных местах и у многократно проверенных переносчиков. Эти успехи стали возможны благодаря постоянно повышающейся чувствительности и точности методов вирусологических исследований.Для того чтобы эти исследования развивались нестихийно, а результаты их не превратились в запутанные джунгли взаимно несопоставимых данных, необходимо было разработать классификацию и обозначения арбовирусов, систему критериев, позволяющих сравнивать, оценивать и, если надо, отождествлять (идентифицировать) вирусы. Этой цели служит Международный каталог арбовирусов, в издание которого (1975) включено 359 арбовирусов. Примерно половина из них вызывает заболевания человека или животных, проявляющиеся клиническими симптомами. Большую роль в передаче арбовирусов играют кровососущие клещи, и на нескольких простых цифрах можно показать, как стремительно расширяется горизонт познания именно этой группы вирусов. Лет 20 назад было известно 13 разных вирусов от 11 видов клещей. За 5 лет их количество удвоилось: в 1967 г. в литературе было зарегистрировано 25 вирусов, переносимых клещами. Сейчас число их достигает 68: они обнаружены у 60 видов иксодовых и 20 видов аргасовых клещей на всех континентах и на многочисленных островах. Тем не менее большая часть территории земного шара с этой точки зрения до сих пор изучена слишком мало. Так, от клещей Южной Америки пока известны лишь 3 вируса, что, конечно, не отражает истинной картины.Подобно тому как мы с вами проследили распространение клещей в самых разных природных зонах, типах ландшафта и биотопах, можно было бы проследить и за тем, где встречаются вирусы, передающиеся клещами: от арктических гнездовий морских птиц, через хвойные и смешанные леса умеренного пояса, равнины, степи и горные вершины до экваториальных саванн, первичных и вторичных тропических лесов. Но все свелось бы к перечислению подчас весьма экзотически звучащих имен, которыми исследователи обозначали новые вирусы (преимущественно по туземным названиям мест, где те впервые обнаружены).Поэтому сосредоточим свое внимание на проблеме, наиболее близкой нам и лучше всего изученной в мировом масштабе, — на клещевом энцефалите (воспаление головного мозга), самом тяжелом и самом распространенном заболевании человека, переносимом иксодовыми клещами на обширных просторах Евразии.Кроме того, изучение клещевого энцефалита вообще занимает особое место в истории всего естествознания, поскольку обогатило науку теорией природной очаговости болезней. А эта теория знаменует собой качественно новый шаг в исследовании не только арбовирусов, но и целого ряда других возбудителей инфекций — от риккетсий, бактерий и простейших до некоторых паразитических червей. Чтобы рассказать об истории исследований клещевого энцефалита, нам придется вернуться в тридцатые годы, познакомиться с академиком Евгением Никаноровичем Павловским и вместе с ним отправиться на советский Дальний Восток.Позади были годы гражданской войны и иностранной интервенции, экономика Страны Советов начинала бурно развиваться. Это была эра освоения девственных азиатских областей и их природных богатств. В самые глухие уголки страны, в том числе и в уссурийскую тайгу Приморского края на Дальнем Востоке, проникали люди самых разных профессий, до этого жившие и работавшие главным образом в городах европейской части СССР. Это были не только геологи, отправившиеся на поиски полезных ископаемых, и геодезисты, разбивавшие трассы железных и шоссейных дорог на месте охотничьих троп, но также лесорубы и строители, возводившие в безлюдных местах новые поселки и городки, и, конечно, их первые жители.Новая среда приняла людей недружелюбно. Среди них начала свирепствовать неизвестная болезнь. Вспышки эпидемий участились особенно весной, когда природа ожила и наступило самое удобное время для всех работ на земле. У больных резко повышалась температура, их мучила сильная головная боль, сопровождавшаяся рвотой. Врачи определяли у них сильное поражение центральной нервной системы. Одни больные умирали, другие делались инвалидами: у них оставались парализованными шея, руки и ноги, появлялись расстройства речи, памяти и равновесия. Не все в одинаковой мере были подвержены болезни. Она возникала в первую очередь среди вновь прибывших, больше среди мужчин, чем среди женщин, и, казалось, выбирала людей и по профессии: наибольшему риску подвергались те, кто работал в тайге.Действительно ли это была новая, ранее неизвестная болезнь? Ничего подобного! — утверждали местные жители, знавшие такую болезнь — в ограниченной степени — уже давно и обычно называвшие ее «таежная болезнь». Правда, никогда прежде среди них болезнь не проявлялась с такой силой и с такой суровостью. Старожилы никогда и не болели так часто, а если и случалось заболеть, то болезнь всегда протекала относительно легко. Им и невдомек было, что за годы, прожитые в тайге, каждый уже перенес болезнь в слабой форме, а следовательно, переболев, организм сам начал вырабатывать антитела, т. е. постепенно стал более или менее невосприимчив к данной инфекции. Другое дело — те, кто соприкоснулся с нею в первый раз.Но где и как это могло произойти? И оправданно ли народное название «таежная болезнь»?Не зная возбудителя и какими путями он передается, врачи были бессильны. Никто и представления не имел, как эффективно уберечься от этой болезни. Положение стало настолько угрожающим, что требовалось принять радикальные меры. И вот в 1937 г. на Дальний Восток выехала комплексная научная экспедиция, которой надлежало разгадать тайну уссурийской тайги. Что кроется за понятием «комплексная экспедиция»? В нее входили самые разные специалисты — вирусологи, врачи-клиницисты, паразитологи и зоологи, — и они должны были обследовать не только больных, но буквально всю тайгу. Вместе с ними в очаг эпидемии прибыл и целый штаб технических помощников. У всех была одна цель — выявить источник неизвестной инфекции.Создать такую универсальную рабочую группу, такой отряд — это не внезапная идея, осенившая кого-то, и не рабочая гипотеза, родившаяся в кабинетной тиши. Это был результат почти десятилетнего опыта изучения других заболеваний в разных частях Советского Союза, прежде всего в среднеазиатских республиках. Еще в 1928 г. в Таджикистан отправилась первая экспедиция, изучавшая в основном клещевой возвратный тиф, в последующие годы (1930 — 1933) были снаряжены три аналогичные экспедиции в Туркмению. В 1932 г. выезжала экспедиция в Крым. Можно было бы назвать и другие экспедиции, и все они связаны с именем Е. Н. Павловского. Он был не только их духовным отцом — организатором и руководителем, но и неутомимым работником в очагах эпидемий. Участвовал Павловский и в экспедиции на Дальний Восток в 1937 г. Он возглавлял ее «энтомологический отряд», а группа вирусологов работала под руководством Льва Александровича Зильбера.Напрасно искать на карте СССР точное место, где работала эта экспедиция. Из записок ее участников мы знаем, что жили и работали они в срубах лесозавода в поселке Обор Хабаровского края, поставленных на скорую руку на свежевырубленной поляне, причем на болотистом месте, где бревенчатые гати служили и фундаментом для них, и тротуарами между ними. Вот уж где было настоящее царство самых разнообразных кровососущих двукрылых насекомых! Недаром их называют бичом тайги, и на первой стадии исследования именно их больше всего и подозревали в переносе инфекции.Суровым полевым условиям и нехитрому техническому снаряжению, которое по нынешним меркам считалось бы явно недостаточным и требовало массы импровизаций, соответствовали и простые методы работы, требовавшие от всех сотрудников главным образом наблюдательности и хорошей сообразительности. И еще, разумеется, аккуратности в работе, так как она была и главной защитой от лабораторной инфекции.Перед экспедицией, особенно перед ее полевой группой, стояла большая проблема: с чего начать? Тайга изобилует всевозможными группами летающих насекомых, а роднит их одно — неуемная кровожадность, с какой они обрушиваются на животных и человека. Русские выразительно называют всех их одним сборным словом «гнус». Но не меньше жаждут крови и клещи. Они не так заметны, но и их в тайге великое множество: они скапливаются на листьях растений вблизи просек, вырубок, звериных троп и подстерегают там свои жертвы. Как быстро и точно сориентироваться в таком неисчислимом количестве комбинаций?Вот что об этом писал сам Е. Н. Павловский: «Перед нами стояла задача: составить календарь распространения разных насекомых, известных под общим сборным названием «гнус», а также всех кровожадных паразитов, не имеющих крыльев. Необходимо было определить время, когда иксодовые клещи встречаются на пастбищах и в лесу. И не только время, когда они появляются, но также период, когда их в природе больше всего и, наоборот, когда их нет».Что касается комаров и прочих летающих мучителей, то наблюдать за ними поручено было А. В. Гуцевичу. «Могло бы показаться, — продолжает Павловский, — что для этой работы он выбрал простой метод. На окраине поселка, окруженного тайгой, облюбовал себе топь и на ней неизменно один день в неделю отлавливал налетающих насекомых. В любую погоду Гуцевич сидел на своем месте; он сам был для насекомых приманкой и ловушкой и терпеливо отлавливал все, что подлетало. Как это просто звучит, но какой настойчивости, точности и ловкости требовала эта работа!»Да, оценить такое способен разве только тот, кто испытал это на собственной шкуре. В ситуации, когда остальные в ужасе убегают от лобовой атаки комаров, неподвижно сидеть и сосредоточенно работать. Собранных насекомых в экспедиционной лаборатории распределяли по видам, и отдельные данные о наличии комаров, слепней, мошек и мокрецов определяли ход кривых сезонного распространения паразитов. Товарищи по экспедиции — поначалу, наверно, шутя — называли эти кривые «кривыми Гуцевича». а со временем это обозначение вошло в привычку, стало техническим термином.Подобным же образом возникали и «клещевые кривые». Их строили те, кто собирал клещей во время регулярных осмотров стада в десять голов, пасущегося на вырубке вблизи поселка. Клещей снимали также с пойманных диких животных, а голодных клещей находили в зарослях вдоль лесных тропинок, протоптанных животными и людьми. Свою кривую вычерчивали и врачи. Она фиксировала первые случаи заболевания людей в начале весны, нарастание числа заболевших и постепенно успокоение эпидемиологической ситуации.А потом наступил день, когда можно было сравнить отдельные результаты и сделать общий вывод. Кривые Гуцевича показали, что на сей раз с летающих паразитов подозрение можно снять. Первые случаи заболевания людей были зарегистрированы уже после того, как миновал весенний максимум активности двукрылых кровососов, когда кривые отдельных групп держались на минимуме и воздух практически уже очистился от гнуса.Зато клещевые кривые полностью соответствовали развитию эпидемиологической картины таежной болезни. К тому же появился и ряд других наблюдений и косвенных доказательств: как иначе объяснить, что заболел лесоруб, работающий в тайге в нескольких десятках метров от своего дома, а не его жена, которой и дома не было спасу от комаров?Подозрение есть, но нужны прямые доказательства. И тут исследование перешло в экспериментальную фазу. Голодных клещей, собранных в тайге, перенесли на белых лабораторных мышей.Первая же мышь, крови которой напились клещи, заболела и сдохла, причем признаки заболевания были сходны с наблюдаемыми у людей, да простят нас за такое сравнение. Другая подопытная мышь погибла после того, как на ней сосали кровь клещи трех видов, встречающихся в окрестной тайге. Течение болезни у нее было точь-в-точь такое же, как у мыши, которой привили вирус энцефалита, выделенный от больного человека. Первая экспедиция на Дальний Восток ознаменовалась двумя принципиальными результатами: выделен вирус из крови больного и твердо установлено, что переносчиком инфекции служат таежные клещи. Болезнь была названа весенне-летним, или дальневосточным клещевым, энцефалитом. Но это были только первые шаги на пути к решению задачи; еще не удалось выяснить, как бороться с этой инфекцией, как спасти от нее людей. В 1938 г. исследования были продолжены в Супутинском заповеднике, примерно в 300 км к югу от места, где работала первая экспедиция. Снова выросли рубленые дома в диком лесу. На островке, созданном человеческими руками в зеленом море уссурийской тайги, жизнь била ключом. И удивляться тут нечему — среди участников экспедиции столько было молодежи! Многие из них — будущие профессора и академики — в последующие десятилетия стали крупными авторитетами в науке, их труды получили международное признание.Но в ту пору никто из них ни о чем подобном и не помышлял. Полные энтузиазма и жизненной энергии — этого бесценного дара молодости, — они не обращали внимания на опасность, которая притаилась буквально под окнами их домиков. Если же кому-то в душу и закрадывались тревожные мысли, можно было отвлечься от них на дружеской вечеринке после напряженного трудового дня. В такие минуты как нельзя кстати был патефон, и молодые пары кружились до упаду по грубо обтесанным доскам, заменявшим паркет. «Рио-рита» и другие модные тогда танцевальные мелодии звучали и время от времени заглушались взрывами беззаботного смеха и веселья. А за темными окнами подстерегала тайга со всеми своими хитрыми западнями. Она выжидала удобного случая. И дождалась. Были в экспедиции и грустные минуты, были и трагические. Тяжело заболел, на долгое время потерял зрение Валентин Дмитриевич Соловьев, в состоянии тяжелого паралича отправили в Москву Михаила Петровича Чумакова. Обоих удалось спасти, а вот Надежде Вениаминовне Кагановой и Наталье Уткиной, заразившимся во время работы с вирусологическим материалом, врачи помочь уже не смогли.Между тем работа экспедиции шла своим чередом. Пока вирусологи проводили серию лабораторных опытов и старались прежде всего приготовить эффективную вакцину, паразитологи и зоологи вновь отправились в тайгу. Надо ли говорить, что их работа была нисколько не менее опасной. Об условиях, в каких проходили исследования на местности, мы можем узнать из первых рук — из свидетельства, оставленного энтомологом А. И. Куренцовым. В его дневнике есть запись о последних днях жизни видного советского акаролога Бориса Ивановича Померанцева, чей труд «Иксодовые клещи» известен специалистам во всем мире. И хотя речь идет о событиях, происшедших — если брать строго хронологически — несколько позже описываемых здесь, имеет смысл привести выдержку из дневника Куренцова именно в этом месте. Его записи, подкупающие своею непосредственностью и простотой, для нас несравненно ценнее любых рассказов тех, кто сам не занимался исследованиями в тайге.«В июне в уссурийской тайге начались жаркие дни и душные летние ночи. В это время уссурийская фауна насекомых особенно многочисленна и разнообразна, а клещи прямо пугают человека своим обилием. Пройдёшь 2 — 3 км по тропе и находишь на себе сотню клещей, а то и больше. По такой тропе в Супутинском заповеднике, ведущей по склонам сопок к горному хребту Дадян-Шаня и к Егерскому источнику, пробирались мы вместе с Борисом Ивановичем и моим лаборантом Кононовым.Мы шли в затылок, один вслед за другим и часто останавливались, чтобы снять друг с друга клещей, пока те не присосались. Разумеется, больше всего клещей всегда было на том, кто шел в голове группы.Дней через 8 — 10 после этого обследовательского похода я узнал, что Борис Иванович заболел, и ему пришлось оставить экспедицию. А еще спустя несколько дней он умер от клещевого энцефалита...»Работая в сложных условиях, вирусологи, клиницисты, паразитологи и зоологи второй экспедиции за относительно короткое время добились замечательных результатов. Оказалось, что вирус энцефалита переносят клещи не одного вида, как думали раньше, а сразу трех, наиболее распространенных в тайге: основную роль в передаче инфекции играет таежный клещ Ixodes persulcatus, далее идут Dermacentor silvarum и Haemaphysalis concinna.В. Д. Соловьев совместно с Е. Н. Павловским доказали, что от зараженной самки клеща вирус передается яичкам, а затем и следующему поколению клещей (такая передача называется трансовариальной, а у других фаз развития — трансстадиальной). Им удалось также выявить круг хозяев, на которых паразитируют эпидемиологически важные клещи. Соловьев провел целую серию опытов, в которых проследил течение экспериментально вызванных инфекций у отдельных видов диких животных.Оттолкнувшись от этих главных результатов, Павловский приступил к разработке модели, показывающей, как инфекция циркулирует в природных условиях. Классифицировал и взвешивал отдельные, частные результаты, размышлял об их взаимосвязях, определял их место в цепи, по которой в природе циркулирует инфекция. Разумеется, в поле зрения ученого были не только те сведения, которые дали две успешно закончившиеся экспедиции на Дальний Восток. Нет, он призвал на помощь богатейший опыт всей своей жизни, накопленный по крупице за годы собственной работы в Средней Азии, Закавказье, Сибири и Крыму, использовал сведения, полученные в заграничных научных поездках, и черпал знания из классических трудов ученых конца XIX — и начала XX в., уже тогда интересовавшихся вопросами переноса возбудителей инфекций кровососущими членистоногими. Все эти источники Е. Н. Павловский объединил, слил в единый поток мыслей, в единое представление о том, как возникает природный очаг болезни, как он живет и какое отношение имеет к человеку. Перед научной общественностью со своими выводами он предстал 29 мая 1939 г. На Общем собрании АН СССР. В том же году в 10-м номере «Вестника Академии наук СССР» появилась статья, в которой изложены основные идеи учения о природной очаговости.Трудно сказать, сознавал ли кто-нибудь из присутствовавших на том майском собрании, что Павловский своим выступлением, по существу, возвестил о рождении новой научной дисциплины. Между тем над Европой, а с нею и над всем миром уже нависли мрачные тучи германского нацизма, и потому международное признание идеи Павловского получили только после второй мировой войны.Повторилось то, что в разных вариантах сопровождало большинство великих открытий. Количество переходит в качество: к общему запасу накопленных до сих пор знаний прибавились новые, решающие — это, образно говоря, тот последний камень, который венчает собой пирамиду. Наступил подходящий момент, и общее дело завершил человек, сумевший угадать выпавший ему исторический шанс и использовать его. В данном случае этот «подходящий момент» можно определить с точностью расписания поездов. Идею природной очаговости Павловский наверняка вынашивал на всех таежных и других тропах своих многочисленных экспедиций. Но по свидетельству П. А. Петрищевой — очень близкой его сотрудницы, — идея в главных чертах созрела в 1938 г., когда Павловский возвращался поездом из экспедиции на Дальний Восток.Сам Павловский писал об этом так: «У меня в жизни не было более счастливых творческих дней, я не заметил их длинной вереницы, и долгая многодневная дорога от Хабаровска до Москвы пролетела как одно мгновение. Я постоянно думал о деле и складывал воедино данные предыдущих экспедиций. Порой самому себе трудно было поверить, но анализируемые факты вновь и вновь убеждали меня в значении и справедливости их как общебиологических закономерностей».

В чем сущность учения академика Павловского о природной очаговости болезней? Посмотрим, как ученый сам сформулировал ее в учебнике паразитологии, написанном уже спустя десять лет, в течение которых он развивал и подкреплял основные положения своей теории: «Природная очаговость инфекционных болезней — явление, когда возбудитель, его специфический переносчик и животное — хранитель болезни неограниченно долгое время существуют в природных условиях вне зависимости от людей как в прошлом, так и в настоящем... Для живых элементов природного очага болезни характерно то, что три основных фактора очага — возбудитель, переносчик и животное-донор (или, наоборот, реципиент) инфекции — являются членами природного сообщества, которое развилось на определенном биотопе данного типа ландшафта».Это означает, следовательно, что вирус или другой возбудитель инфекции является постоянным членом сообщества живых организмов, населяющих определенный тип ландшафта, точно так же как его переносчик (представитель кровососущих членистоногих...) и восприимчивые к нему животные (млекопитающие и птицы). Эти сообщества имеют свою устойчивую структуру и свой распорядок. Они подчиняются законам, уходящим своими корнями в далекие геологические эпохи, когда еще люди не приобрели своего современного вида.В начале книги мы уже говорили о геологическом возрасте некоторых групп паразитических членистоногих. В ряде случаев наука подкрепляет эти выводы материальными доказательствами. У патогенных микроорганизмов и вирусов подобных свидетельств мы не найдем. Но именно учение о природной очаговости позволяет нам составить вполне реальное представление о том, когда и где возникали отдельные инфекции и как они распространялись тогда по земному шару. Природно-очаговые болезни — по самой своей сущности это болезни диких животных, а человек заражается, попадая на территорию природного очага и тем самым включаясь в число теплокровных хозяев, восприимчивых к болезни. Для человека этот шаг часто оказывается роковым, а для циркуляции возбудителя болезни человек — это биологический тупик. Дело в том, что в большинстве случаев человек выступает здесь в роли реципиента, а не донора, дарящего инфекцию другим переносчикам.Первые геологи, строители, лесорубы, пришедшие в уссурийскую тайгу, как раз и попали в природный очаг болезни. Мы уже знаем, что и в других безлюдных глухих районах первозданная природа нередко встречала первопроходцев тяжелыми и ранее неизвестными заболеваниями. Но значит ли это, что учение о природной очаговости имеет силу только для таких вот случаев и что от него останется одно воспоминание в истории науки, когда с лица Земли исчезнут последние не тронутые рукой человека уголки? Нет, не значит! Такое мнение решительно опровергнуто результатами исследований в районах, тысячелетиями связанных с деятельностью человека. Мы имеем в виду страны Центральной и Западной Европы. Опровергает его и опыт последних десятилетий, когда кривая влияния хозяйственной деятельности людей на природную среду все более круто идет вверх и когда через постоянно сокращающиеся промежутки времени и с неуклонно нарастающей интенсивностью нарушается сосуществование организмов, сбалансированное в процессе предшествующей эволюции.Это отражается и на циркуляции инфекций. Преобразования природы, естественно, раскачивают установившееся равновесие во взаимоотношениях между отдельными элементами очага. В одних случаях резко уменьшается численность переносчиков, в других — сужается круг животных — резервуаров возбудителя или же изменяются внешние условия, от которых зависит существование природного очага. Но не всегда хозяйственная деятельность человека приводит к ограничению или даже ликвидации природного очага. Нередки и такие случаи, когда человек, наоборот, создавал условия для возникновения новых очагов, нисколько не менее опасных и смертоносных, чем те, что испокон веков существуют в дикой природе. К этому вопросу мы еще вернемся в конце книги.Учение Павловского и в этом отношении весьма полезно. Оно дает возможность составлять серьезные прогнозы, заставляет обратить внимание на такие аспекты, которые иначе остались бы недооцененными, и подсказывает, где и когда надо заблаговременно принять меры, чтобы из тлеющего потенциального очага не вырвалось пламя пожара эпидемии. Наверно, самой меткой характеристикой учения о природной очаговости можно считать то, что оно не только обособленный результат исследований Павловского и его школы, но прежде всего методическое руководство, указывающее, как действовать дальше, как подавлять существующие очаги и предупреждать появление новых, причем это руководство сохраняет силу для всех работников, на каком бы материке Земли они ни трудились.Когда оглядываешься назад, в прошлое, все кажется вроде простым и понятным, и удивляешься даже, что эти идеи не получили своего твердого выражения уже раньше. Ведь ряд необходимых частных сведений в распоряжении ученых имелся давно. Вспомним хотя бы историю чумы: еще с библейских времен человек обратил внимание на то, что есть связь между вспышками инфекции среди грызунов и следовавшими за ними повальными заболеваниями людей. Или история изучения пятнистой лихорадки Скалистых гор: здесь уже на практике был применен метод комплексного исследования местности и в самом деле оставался один шаг до создания общей экологической модели. И именно в таком последовательно экологическом подходе заключаются суть, принципиальное значение и гарантия жизнеспособности идей Е. Н. Павловского. Пока на нашей планете будут существовать живые организмы, до тех пор будут развиваться, регулироваться и меняться и взаимоотношения между ними. Это без всяких оговорок относится и к отдельным элементам — сочленам природных очагов болезней.Учение о природной очаговости болезней — это, несомненно, вершина творческой деятельности Е. Н. Павловского. Основные труды его относятся к области паразитологии, но это не единственное направление в работе ученого. В круг его научных интересов входила вся биология — от общих вопросов до практической организации исследований в бесчисленных экспедициях. Поражаешься тому, как много он успел сделать в жизни (1884 — 1965). Неиссякаемым источником его успехов на научном поприще была любовь к природе, жажда познать непознанное, соединенная с талантом проницательного наблюдателя, стремление приносить пользу людям и не в последнюю очередь та жизненная энергия, с какой преодолевал он все препятствия. Эти качества он обнаружил, когда, еще будучи гимназистом, предпринял свою первую «экспедицию» на Кавказ и в Крым.В путь он отправился один, не нашлось спутника, под стать ему увлеченного такой затеей. Ведь она в ту пору не была беззаботным каникулярным путешествием, да и не совсем безопасно все это было: неспроста в рюкзак вместе со всем необходимым для сбора коллекций положил он и револьвер. Исходив пешком Кавказ, Евгений переправился на корабле в Крым, обошел и его вдоль и поперек. Путешествие открыло перед ним мир, о котором раньше он знал только из книг, оно определило и его дальнейший жизненный путь. Домой он вернулся с богатой добычей — коллекциями живой и неживой природы: бабочек, жуков, — гербарий и собрание минералов подарил гимназии.Для другого бы вместе с летними каникулами на этом и закончились все приключения. Студент Павловский продолжал начатое дело. В походном мешке у него было несколько тетрадей, и в пути он добросовестно вел дневник: записывал все, что узнавал и замечал по дороге, с какими людьми встречался, делал зарисовки и наброски. Свои путевые записи Евгений обработал и издал. В журнале «Русский турист» в трех номерах, вышедших в 1903 — 1904 гг., были напечатаны «Наблюдения и впечатления пешего путника». Это была первая его публикация, к ней со временем прибавилась добрая тысяча других.А сколько сочинений посвятили Е. Н. Павловскому советские и зарубежные авторы! По подсчетам Н. П. Прохоровой, которая в аспекте истории естествознания изучала неоценимый вклад академика Павловского в развитие мировой науки, число их перевалило за 300. Это в основном журнальные статьи, но наберется и не меньше десятка книг, и некоторые из них читаешь, как увлекательный роман, хотя и содержат лишь строгую фактографию. Наибольшую ценность представляют, конечно, работы, в которых ученики и сотрудники Павловского (П. А. Петрищева, Ф.Ф.Талызин, Н.И.Латышев, А. В. Гуцевич и другие) приводят непосредственные свидетельства о жизни и деятельности этого гиганта науки. Академик Павловский несколько раз бывал в Чехословакии, и я имел возможность лично познакомиться с ним. Впервые приезжал он на конференцию по изучению природных очагов болезней, проходившую в 1954 г. в Братиславе. Его пребывание тогда было сугубо официальным, а я в то время был слишком молодым работником, еще не окончил курса высшего учебного заведения, так что и несколько минут мимолетного разговора в перерыве между заседаниями я считал для себя наградой. Все посещения Павловского были для нас одинаково праздничными, подчас представлялся и случай поговорить с ним не только о деле.Несколько раз я сопровождал его в прогулках по Праге, которою он искренне восхищался. Он не только поддавался очарованию улочек и тихих уголков Старе-Место и Мала-Страна, а тонким, чутким взглядом отыскивал новые и необычные кадры для своего фотоаппарата. И делал это не в погоне за внешними эффектами, не просто под впечатлениями и настроением. Нет, как и все в его жизни, это был путь к познанию. Академик Павловский к таким прогулкам тщательно готовился. У него был заранее составленный список наиболее заинтересовавших его мест и объектов, о которых он уже успел прочитать все, что было ему доступно. А на месте его интерес возбуждало абсолютно все.Вспоминается одна такая совместная экскурсия по местам, связанным с жизнью Яна Неруды. Павловскому было совершенно недостаточно просто пройтись по улице Неруды и сфотографировать фасад дома «У двух солнц». Его интересовало все, что имеет (или может иметь) отношение к «Малостранским повестям»: старые дома снаружи и внутри, домовые ворота и знаки, черепичные крыши, темные коридоры и узкие лестницы, ну и, конечно, дворики этих домов. Перед домом Неруды мы застали двух школьниц. Сидя на тротуаре напротив, они старательно выполняли домашнее задание: надо было описать это историческое здание. Академик Павловский поинтересовался, чем они занимаются, и завязалась импровизированная беседа. Надо было видеть, как под конец удивились девочки, «что этот старый пан, хотя и не говорит по-чешски, так много знает о Праге и Яне Неруде».А вот другой случай. Тут от изумления не мог прийти в себя экскурсовод в Вифлеемской часовне: академик по всей форме загнал его в тупик, когда стал расспрашивать о вещах, выходящих за рамки обычного интереса посетителей. Но не только Прага классическая интересовала Евгения Ни-каноровича. Сцена наподобие той, что мы видели в Вифлеемской часовне, повторилась и при посещении ресторана «У чаши». Между двумя кружками пива, за фирменным гуляшом старый пан продемонстрировал обслуживающему персоналу, насколько глубоко знает он замечательный роман Ярослава Гашека.У него был удивительно широкий кругозор, все привлекало его внимание, и всегда он вникал в существо вопроса. И все, что видел и слышал, он обязательно сопоставлял и классифицировал. Его интересы казались безграничными, а энергия — неиссякаемой.Но 27 мая 1965 г. по всему миру разлетелась весть о кончине этого необыкновенного человека. В одном из последних писем, написанных перед смертью, есть лаконичная фраза (ее записал его биограф В. Варламов), звучащая и как жизненное кредо, и как завет: «Необходимо идти постоянно вперед, довольствоваться мелкими успехами каждого дня и радоваться им...»

Бероун и Рожнява

Бероунские леса не идут ни в какое сравнение с сибирской тайгой. Если взглянуть на карту, увидим, что они образуют — по крайней мере в условиях и масштабах Центральной Европы — обширный массив. На самом же деле они испещрены сплошной сетью дорог — от асфальтовых шоссе до прожилок туристических троп, тщательно обозначенных цветными указателями. Впрочем, надо ли долго описывать эти леса: Карлштейн в Чехословакии, пожалуй, знает каждый, потому что если не в зрелом возрасте, так уж наверняка в школьные годы побывал здесь с экскурсией и с зубчатой башни замка любовался лесистыми косогорами окрест; а может быть, ходил в обычный туристский поход к Св. Яну под Скалою. А в том месте, где восточный край бероунских лесов у Унгоште ближе всего подходит к Праге, условливаются о свидании пражские грибники и вообще любители природы.Леса здесь разнообразные, на малых площадях чередуются поросли хвойных и лиственных пород, есть тут и романтические долинки, по которым весной бегут ручейки. Но никому не приходится куда-то пробиваться, все тут в нескольких шагах от удобных дорожек — одним словом, никакого сравнения с тайгой! Это все равно что сравнить английский парк с дремучими шумавскими лесами.Разумеется, и в этих местах встречаются островки молодняка и вырубки, заросшие густым малинником, сквозь который летней порой усердные сборщики прокладывают себе проходы. Но не только люди, охочие до сладких плодов, протаптывают здесь свои тропинки. В кустах малины и в высокой траве на открытых пространствах часто находишь места, где отдыхали косули. Бывает, ненароком вспугнешь их, и они стремглав выскакивают прямо в нескольких метрах перед тобой. Крупной дичи здесь на самом деле довольно много, а значит, хватает и источников крови для самок взрослого клеща, имеющих возможность положить начало следующему многочисленному поколению. Наверно, этим и ограничивается сходство между бероунскими лесами и дальневосточной тайгой, где работали экспедиции Е. Н. Павловского. В конце концов оказалось, что и здесь клещи способны доставить людям много горестей.Весной 1948 г. у д-ра П. Эрхарта, главного врача инфекционного отделения больницы в Бероуне, работы и забот было по горло. К нему в отделение поступило сразу несколько больных с воспалением мозговых оболочек и головного мозга. Болезнь почти у всех начиналась совершенно незаметно: просто как обычная простуда, сопровождавшаяся воспалением верхних дыхательных путей и головной болью. Подобное случается чуть ли не с каждым по нескольку раз в году, а потому и в данном случае большинство заболевших даже не придало этому особого значения, тем более что через несколько дней снова почувствовали себя хорошо.Но ненадолго. Через 2 — 4 дня им сделалось хуже, появились непрекращающиеся головные боли, рвота, слабость, потеряла чувствительность шея, некоторые больные впадали в беспамятство. Правда, они уже находились в больнице на попечении д-ра Эрхарта.Случилось и худшее. И тогда вызванные из Праги вирусологи Ф. Галлиа и И. Рампас выделили не только из головного мозга умершего, но и из крови остальных больных вирус, вызвавший болезнь. Из их лаборатории вирус поступил в Братиславу, где хранился тип вируса весенне-летнего, или дальневосточного клещевого, энцефалита, и там Л. Борецки серологическими методами установил, что оба вируса очень близки друг другу.Вновь выделенный вирус отправили и в Англию, где Д. Г. Эдуард (D. G. Edward) сравнил его с вирусом овечьего энцефалита (virus louping ill) и пришел к заключению, что у обоих много общих свойств. Такой же вывод на основании своих исследований сделали Рампас и Галлиа.Однако они, не удовлетворившись лишь лабораторными исследованиями, вернулись в Бероун и в указанных пациентами местах собрали небольшую коллекцию живых клещей. Произошло почти невозможное: если в иных случаях для выявления вируса требуются тысячи клещей, им посчастливилось обойтись всего-навсего несколькими десятками. Твердо было установлено, что в ЧССР переносчиком вируса служит клещ обыкновенный Ixodes ricinus.Галлиа не удовлетворился простым выделением вируса и начал серию новых лабораторных опытов. У него уже была большая практика — ведь во время второй мировой войны он занимался в Южной Америке изучением вируса венесуэльского энцефалита лошадей. Но этот вирус не оказывает на человека сильного болезнетворного действия, а потому тогда не требовалось соблюдать столь строгих мер предосторожности, какие совершенно необходимы при экспериментах с вирусом клещевого энцефалита. Старые навыки в работе на этот раз сослужили плохую службу: Галлиа стал жертвой лабораторного заражения. Собственно болезнь он перенес, но здоровье было надломлено, а он слишком рано приступил к работе и снова заразился при проведении исследований. Но и на этот раз, еще не оправившись как следует от болезни, он вновь слишком рано вернулся в лабораторию. И тут сердце не выдержало. Ф. Галлиа умер в возрасте 38 лет, буквально на пороге научной карьеры, в 1950 г.Однако интереса к клещевому энцефалиту и его изучению эта трагедия не оборвала. Гораздо более сильным тормозом в работе было отсутствие опыта: не знали даже, как оценить это новое открытие. Ведь эпидемиологию инфекции понимали тогда чересчур упрощенно: в лесах под Бероуном водятся клещи с вирусом энцефалита, если эти клещи нападут на человека, то он может заболеть. Только и всего! Клеща считали единственным хранителем и переносчиком вируса, и никто не задавался вопросом, каковы на самом деле взаимоотношения между ними.Больше дискутировали о том, встречался ли вирус клещевого энцефалита, получивший название «чехословацкий», в ЧССР уже и раньше или же он был занесен в конце второй мировой войны гужевым транспортом продвигающихся армий. Аргументы за и против искали прежде всего в довоенной специальной литературе и в сообщениях о том, что еще до войны наблюдались случаи клинически похожих сезонных воспалений головного мозга, причины которых тогда не были объяснены.Решительный переворот в воззрениях начался после шестого съезда чехословацких микробиологов (сентябрь 1950 г., Прага). Советские ученые П. А. Петрищева и М. Ц. Чумаков, о которых мы уже упоминали, когда рассказывали о результатах, достигнутых в СССР, в своем докладе на съезде раскрыли сущность учения Е. Н. Павловского о природной очаговости болезней.Для большинства слушателей это было полное откровение. Но всем было ясно одно: значение открытия Рампаса и Галлиа необходимо оценивать в совсем ином свете, чем до сих пор, надо искать новые, неведомые пока взаимосвязи, опираясь при этом на опыт школы Павловского. Позже ведущий чехословацкий вирусолог академик Диониз Блашкович сказал об этом докладе: «Он дал нам теоретическую основу и методический подход к решению этих вопросов...»Первый импульс к изучению природной очаговости болезней в ЧССР дан был, как видим, в зале, где велась научная дискуссия и царили спокойствие и торжественное настроение. Никто в те сентябрьские дни 1950 г. не мог даже и представить себе, что всего через несколько месяцев придет второй — на этот раз решающий импульс, скорее взрыв или ураган, несущий зловещее сообщение об эпидемии неизвестной болезни на юго-востоке Словакии.

Весна в Юго-Восточной Словакии всегда прекрасна. У подножия гор и на южных склонах холмов и пригорков уже зеленеет трава, расцветают первые кустарники и деревья, выше горные склоны опоясывает широкая полоса коричнево-фиолетовых буковых лесов, пока еще не распустившихся, а над всем этим светятся белизной остатки снега как воспоминание о зимних сугробах, украшавших гребень гор на горизонте. Это чудо воскресения природы совершается каждый год. Но в 1951 г. весна была ранняя и как никогда дружная. А над шахтерским городком Рожнява словно повисла черная, тяжелая туча. Разнеслась весть о неизвестной болезни, которая начала одолевать, казалось, всех людей подряд без разбору и росла подобно лавине, низвергающейся с горы и уносящей с собой новые и новые жертвы. Никто не знал, куда бежать от нее.Начало как нельзя более походило на то, что случилось три года назад в Бероуне, только масштабы вот совершенно другие. В период с 20 по 28 апреля в Рожняве и ближних поселках Рудна и Надабула заболело несколько сот человек. Клиническая картина напоминала обычный грипп.Больные жаловались на резкий упадок сил, их все время клонило ко сну, болела голова, повышалась температура. У некоторых, кроме того, появлялись расстройство желудка, воспаление верхних дыхательных путей и кровотечение из носа. Но все это еще не давало повода для серьезного беспокойства, ведь спустя 3 — 4 дня здоровье снова было в порядке.4 мая в рожнявскую больницу поступила тринадцатилетняя девочка — первая больная с воспалением головного мозга. Однако никто не заподозрил, что тут есть какая-то связь с предыдущей волной «гриппа». Кто бы мог подумать, что началась вторая фаза неудержимой лавины. Через несколько дней после этого главврач инфекционного отделения Кубанка и главврач детского отделения Юст госпитализировали еще ряд больных с воспалением мозговых оболочек и головного мозга. 9 мая о положении были уведомлены вышестоящие органы, на следующий день все врачи-терапевты получили указание безотлагательно направлять в больницу больных с такими симптомами.Засов на входных воротах больницы в те дни не задвигался, а машины «скорой помощи» работали без передышки. Приток больных нарастал... Потребовалось освободить для них другие отделения, поставить запасные кровати в коридорах, позвать на подмогу медиков со всего района и решить тысячи вопросов, связанных с развивающейся эпидемией. Было ясно, что с этой задачей небольшой районной больнице своими силами не справиться.12 мая в Рожняву приехали первые специалисты из Кошице и Братиславы. К этому времени в больницу поместили уже 151 человека, а поступление больных не прекращалось. Положение в городе становится критическим. Оно начинает немного напоминать то, что мы читали об эпидемиях чумы и что, как мы надеялись, безвозвратно отошло в прошлое.Люди поговаривают о том, что лучше всего уехать из города. Пока никто из больных не умер, но все напуганы до такой степени, что еще чуть-чуть, и начнется паника. Это необходимо предотвратить любой ценой, и поэтому врачебный консилиум первым долгом приступает к лечению массового психоза.Специально составленная листовка, которую отпечатали, распространяли всеми способами и многократно читали по местному радио, говорит сама за себя. Вот ее подлинный текст, он лучше любого пространного описания доносит до нас атмосферу, царившую в те дни в Рожняве.

«Прочти и научи других!Коллектив врачей и научных работников, участвовавших 12 апреля 1951 г. в консилиуме, созванном в Государственной больнице в Рожняве, представляет следующее разъяснение по поводу «рожнявской болезни».

Граждан города Рожнявы поразило заболевание, которое у всех начинается одинаково и имеет сходные симптомы: слабость, головная боль, рвота и т. п. Группа лечащих врачей и научных работников местной больницы и медицинского факультета в Кошице и Братиславе единодушно сошлась на том, что речь идет об инфекционной болезни, которая проявляется воспалением мозговых оболочек, головной болью и рвотой. Речь идет о достаточно изученной болезни, отличающейся тем, что хотя она и имеет острое устрашающее начало, однако кончается выздоровлением... Для того чтобы нам с помощью всей общественности как можно быстрее справиться с эпидемией и не допустить ее распространения в окрестности, просим вас полностью довериться медицинскому персоналу и врачам, которым лучше всего известно, как бороться с инфекцией...»

Далее следовали 9 пунктов, составленных согласно общей инструкции по предотвращению распространения инфекции. С высоты сегодняшнего опыта каждому ясно, что они не выражали существа дела и не могли сколько-нибудь существенно повлиять на ход эпидемии. Равным образом и заявление о «достаточно изученной болезни» относилось к области профессионального оптимизма, а он, надо признать, в сложившейся в Рожняве и окрестностях обстановке был безусловно необходим и полезен. Это подтвердили ближайшие же дни.Взволновавшееся общественное мнение слегка успокоилось, но приток пациентов в больницу не ослабевал. Спустя три дня (15 мая) туда поступило уже 237 человек. В это время в Рожняве собрались лучшие специалисты со всей республики. Им предстояло стать участниками кампании, не имеющей себе равных в истории здравоохранения ЧССР. Терапевты, специалисты по инфекционным болезням, неврологи, патологи, эпидемиологи, микробиологи, вирусологи, паразитологи и зоологи общими усилиями старались помочь больным и объяснить условия этой небывалой доселе эпидемии. Среди 42 научных работников, впоследствии авторов отдельных статей в книге о рожнявской эпидемии, были такие авторитеты, как академик Д. Блашкович, профессора К. Геннер, К. Рашка, Г. Шикл, а также те, кто в последующие годы стали ведущими специалистами в области изучения природной очаговости болезней в ЧССР: В. Бардош, О. Гавлик, И. Кратохвил, Г. Либикова, О. Мачичка и Б. Росицки.Первые ценные результаты получили эпидемиологи. Проведенные ими исследования показали, что инфекция могла распространяться либо с питьевой водой, либо с продуктами питания. Снять подозрение с питьевой воды оказалось совсем несложно: выяснилось, что заболеваемость никак не зависела от того, какую воду пили жители — водопроводную или колодезную. Также без колебаний можно было исключить из числа подозреваемых мясные продукты, кондитерские изделия и овощи.Затем все внимание было сосредоточено на молочном заводе. Сегодня может показаться невероятным, что рожнявский молокозавод в то время помещался в одноэтажном здании, а вход в цех был прямо с немощеной главной улицы. Да и в остальном завод находился в плачевном состоянии. Пастеризационный аппарат был разбит, собираемое от мелких хозяев молоко только смешивали, частично пропускали через сепаратор, охлаждали и сразу же рассылали по магазинам, чьими услугами пользовалось подавляющее большинство жителей Рожнявы и обоих пострадавших поселков (Рудна и Надабула). С завода молоко поступало и в общежития для учеников ремесленного училища, среди которых также имелось несколько заболевших. Качество молока в не по-весеннему жаркие дни было очень плохим: при кипячении свертывалось, и потому его употребляли преимущественно в сыром виде.Усиливающееся подозрение эпидемиологов подкрепилось тем фактом, что, за исключением 4 случаев (всего заболело 660 человек), все пациенты покупали молоко в магазинах. При разборе этих 4 случаев — официально их именовали находящимися на самоснабжении — обнаружилось, что и здесь след ведет к молочному заводу. Параллельно с эпидемиологами вели поиски и другие специалисты. Все сошлись на том, что «рожнявская болезнь» — это воспаление мозговых оболочек и головного мозга и что ее возбудителем служит, вероятно, вирус. На основании микробиологического исследования были со всей определенностью отклонены предположения о бактериальном происхождении болезни. Поэтому большое значение имела работа вирусологов. В опытах по выделению вируса они обрабатывали взятые у больных пробы — будь то спинномозговая жидкость, сыворотка крови, промывание носоглотки или моча и кал — и разными способами прививали их лабораторным животным (белые мыши, молодые морские свинки и кролики, лабораторные крысы, золотые хомяки), ягнятам, подсвинкам, а также куриным зародышам.Только один опыт увенчался успехом: из сыворотки крови 17-летнего больного в острой лихорадочной стадии удалось выделить вирус, тип которого обозначили буквой «R». Но и это открытие еще не дало однозначного ответа: выделенный вирус хотя и был близок к вирусу клещевого энцефалита, но не был тождествен с ним, а некоторые его свойства не позволяли провести более подробных лабораторных тестов. И только серологические исследования других больных отчетливо показали, что эпидемию вызвал вирус клещевого энцефалита. Такое заключение, казалось, противоречило тому, что выяснили эпидемиологи. Каким образом вирус клещевого энцефалита попал в молоко? А куда девались клещи? Ничего подобного из литературы до сих пор не было известно.Путь эпидемиологов вновь лежал на молочный завод. Может быть, источником инфекции служат его работники? Нет, такое подозрение сразу же отпало: если кто-то из них заболел, то в одно время с теми, кто покупал молоко в магазинах. Мелких грызунов в цехе не обнаружили. Питьевая вода, которой мыли оборудование, была, как мы уже знаем, вне подозрений. Следовательно, остался последний вариант: молоко поступало на завод уже заражённым.Группы эпидемиологов разъехались по окрестностям Рожнявы, чтобы на месте проверить обстановку. Им удалось выявить еще ряд больных: признаки были тождественны, но инфекция связана была не с питьем молока, а явно с нападением клещей. Самая же важная находка ждала их под конец поисков — в селе Грушов. Село находится уже в соседнем районе и потому в поле зрения эпидемиологов попало в последнюю очередь. И пожалуй, самое интересное: 15 жителей села, заболевших точно такой же болезнью, были отправлены в другую больницу, где никому и в голову не пришло связать это как-то с эпидемией в Рожняве.Ключ к разгадке дала живущая в Грушове семья из четырех человек. Все четверо заболели, хотя на них и не нападали клещи и они не употребляли молока с рожнявского завода: пили же они молоко от своих коз и каждый день три литра этого молока сдавали в Рожняве. Там его подмешивали в коровье молоко, которое и развозили в магазины. Этот с виду невинный обман поставщиков и отсутствие должного порядка в работе молокозавода явились причиной заболевания 660 человек, более трети которых потребовалось госпитализировать. От инфекции, вызванной вирусом клещевого энцефалита, никто не умер здесь, но у ряда больных ещё долго в период выздоровления были значительные затруднения.Но как все-таки вирус попал в козье молоко? Случаи заболевания людей, где источником инфекции, несомненно, служил клещ, показали, что вирус действительно существует в природе, окружающей Рожняву, т, е. здесь имеется природный очаг болезни, как это понимал Е. Н. Павловский. Но в этом очаге, помимо прямого и, можно сказать, классического пути — через клеща, появился новый способ, новый путь проникновения вируса в человеческий организм — через сырое козье молоко. В литературе на этот счет не было никаких данных, так что необходимо было выработать собственное представление, собственную рабочую гипотезу.Ранней весной, когда свежая трава еще не успела вырасти, козы поедали распускающиеся побеги кустарников и деревьев. При этом на коз нападали клещи, зараженные вирусом; при сосании крови клещи передавали вирус козам. В организме козы вирусы размножались, проникали в молочные железы и выделялись с молоком, а оно, если не подвергалось пастеризации и кипячению, служило источником инфекции для людей.Эта гипотеза, как и всякая другая, нуждалась в экспериментальной проверке. После нескольких лет работы это удалось сделать братиславским вирусологам Г. Либиковой и М. Грешиковой. Они регулярно доказывали наличие вируса клещевого энцефалита сначала в крови зараженных опытным путем коз, а затем в их молоке в течение 4 — 6 дней после заражения. А как обстояло дело с коровами и овцами? Ведь и они паслись на пастбищах вблизи Рожнявы. Результаты опытов были положительные и в их случае, однако эпидемиологически самое важное значение имело сырое козье молоко, содержавшее в единице объёма всегда больше вирусов, чем коровье. Опасность могло бы представлять и овечье молоко, но его в некипяченом виде обычно не употребляют. Важно уяснить себе, что вирус сохраняется активным и в молочных продуктах, приготовленных из сырого молока.Козы на пастбищах ведут себя иначе, чем крупный рогатый скот. Они гораздо чаще продираются сквозь кусты и в большей мере набираются клещей. И не только в кустах, но и в густой высокой траве, с которой козы соприкасаются всей поверхностью тела. По некоторым наблюдениям, на одном и том же пастбище к козам прицепляется втрое больше клещей, чем к другим животным, например к коровам. И это при том, что большую часть присосавшихся к ней клещей коза поедает: в тех местах, куда коза достает головой, она ликвидирует клеща, едва тот раздуется при кровососании до размера горошины. А это тоже может способствовать передаче вируса и вызвать заражение козы алиментарным путем. Итак, было установлено значение козьего молока в распространении инфекции, но этим еще не была решена вся проблема появления клещевого энцефалита в Рожняве. Наоборот, полученные в 1951 г. результаты породили целый ряд новых вопросов, с которыми сталкиваются те, кто занимается изучением природных очагов болезней. В каких биотопах циркулирует вирус? Какие животные служат его резервуарами?Какие членистоногие переносят вирус? И наконец, где самое уязвимое звено в цепи его циркуляции, как разорвать эту цепь и подавить возможность появления инфекции?В 1952 г. исследования в Рожняве и ее окрестностях были продолжены. Но на сей раз это уже был не поиск точек, за которые можно ухватиться, а точная плановая операция, в которой участвовали все, кто тогда интересовался изучением природной очаговости, причем не только клещевого энцефалита, но и ряда других инфекций. Открылся путь, по которому пошли многие исследователи, и каждый из них внес свою лепту. Путь, который вел в разные уголки нашей страны, и целью его было исследование не только клещей и не только вируса энцефалита.

Болезни, существующие в дикой природе

Учение Павловского о природной очаговости указало пути, ведущие к объяснению и подавлению эпидемии клещевого энцефалита в Рожняве, и лежало в основе исследований в других районах ЧССР. Однако речь шла не о простом заимствовании готовой схемы и переносе ее из условий дикой дальневосточной тайги в наши среднеевропейские природные условия. Это было бы только на руку тем скептикам, кто не мудрствуя лукаво уже успел осудить это учение как нечто такое, чему в наших краях — окультуренных и причесанных — нечего делать.Но недостаточно было бы и просто приспособить выводы Павловского к нашим условиям. Требовалось идти в указанном им направлении Дальше, открывать новое и непознанное, решать вопросы, поставленные тысячелетней историей нашего края, где буквально не осталось такой тропы, по которой не прошли бы люди, и такого клочка земли, к которому бы еще не прикасалась рука человека-хозяина.Стало быть, необходимо было существенно расширить и то, что так часто подчеркивал и сам Павловский: комплексность исследования, широту его охвата. Необходимо было уделять внимание не только всему тому, что существует сегодня, а с таким же пристрастием изучать также все, что предшествовало современному состоянию. Потому что и в данном случае справедливо, что познание прошлого — лучший ключ к пониманию будущего.Эпидемия в Рожняве послужила стартовым сигналом для работы многих групп и отдельных специалистов из разных учреждений и институтов, и все они в меру своих возможностей содействовали успеху общего дела.Невозможно перечислить всех, кто приложил руки к делу, но можно точно определить, кто объединил частные результаты в один поток и уточнял направление его русла. Это был Богумир Росицки, ныне академик, о котором читатель уже знает из рассказа об экологии блох и их хозяев. В Рожняве он занимался экологией клещей.Медицинское значение клещей и мелких млекопитающих всегда составляло предмет научного интереса Росицкого, поэтому он очень тесно сотрудничал с вирусологами из Праги и Братиславы, равно как с зоологами из Национального музея в Праге и из филиала Академии наук в Брно. Кроме того, он опирался на результаты исследований ботаников и здесь его партнером был главным образом Славомил Гейни, ныне академик, директор Ботанического института Академии наук. Оба ученых уделяли большое внимание изучение влияния хозяйственной деятельности человека на территории нашего среднеевропейского края. Мы здесь немного забегаем вперед (размышлениям о влиянии человеческой деятельности на существование инфекций, передаваемых паразитическими членистоногими, посвящен заключительный раздел книги), но для объяснения вопросов, связанных с классификацией природных очагов болезней, необходим хотя бы небольшой предварительный экскурс в данную проблематику. Оценив' территорию ЧССР с точки зрения степени ее окультуривания, Росицки и Гейни пришли к выводу, что у нас уже не существует первоначальных (первичных) природных очагов болезней, а имеются лишь очаги, видоизмененные в разной мере деятельностью человека. При этом данные обследований местности хорошо согласовывались с тем, что известно из истории нашего лесного дела и охотничьего промысла, а также пастбищного содержания крупного скота и овец.То, что нам на первый взгляд иногда представляется первозданной нетронутой местностью, они включили в первую ступень своей классификации и назвали «слабокультурными территориями», на которых первоначальный сплошной растительный покров, образуемый преимущественно лесом, прерывается лугами, пастбищами или полями. Такие территории сохранились лишь в гористых местностях ЧССР (например, на Шумаве, в Крконоше, Низких и Высоких Татрах), и с точки зрения клещевого энцефалита они неопасны, так как там водится минимальное количество клещей. Правда, и в этих местах был выделен вирус клещевого энцефалита (в Высоких Татрах). Природные очаги этого типа называют горными; по-видимому, они представляют собой какой-то остаток первоначальных очагов, существовавших некогда в Центральной Европе.Другие ступени воздействия человека на местность стремятся к противоположному полюсу, а им являются урбанизированные и индустриализированные территории. Но даже здесь клещи не исчезли. Они сохраняются в кустарниках и остатках растительности везде, в том числе и вблизи от жилища человека, и нападают как на мелких, свободно живущих грызунов и насекомоядных, так и на домашних животных, не исключая кошек и собак.Сведения о разной степени влияния хозяйственной деятельности человека на местность можно использовать для объяснения изменений циркуляции вируса клещевого энцефалита, прежде всего проследив, как изменяются отношения между переносчиками и резервуарами вируса, т. е. отношения между клещом обыкновенным и его хозяевами. При этом основной упор надо делать на наличие хозяев взрослого клеща. Мышевидных грызунов практически везде достаточно, а если все же где-то и недостает, то их возмещают птицы, ищущие пищу на земле, а иногда и пресмыкающиеся (ящерицы). Конечно, чтобы отложить яички, самки клеща должны напиться крови на более крупных животных, а потому наличие последних служит лимитирующим фактором для распространения клещей, а тем самым и для возможного существования природного очага клещевого энцефалита.С этой точки зрения можно в принципе различать три ситуации. Простейшая — та, при которой основным источником крови служит пасущийся скот; ей соответствует природный очаг пастбищного типа. Такие очаги характерны для Центральной и Юго-Восточной Словакии, и примером их может служить Рожнява.Наоборот, в Чехии, где пастбищное скотоводство в прошлом было в значительной мере подавлено, на помощь клещам нежданно-негаданно поспешила охота. Благодаря тому, что поголовье промысловых зверей поддерживается на высоком уровне, клещи здесь всегда находят пищу. Так возникают дикие, или лесные, природные очаги клещевого энцефалита, богатые свободно живущими зверями. В качестве примера можно назвать природные очаги в крживоклатских и бероунских лесах.Третья возможность — это комбинация предыдущих двух. Смешанный тип природного очага часто встречается в Словакии, и его существование обеспечивается с двух сторон: взрослые клещи питаются кровью, во-первых, диких птиц и зверей, являющихся объектом охоты, а во-вторых, домашнего скота, пасущегося на опушках лесной поросли. В этих условиях происходит смена хозяев в зависимости от численности диких и домашних животных в данный момент.Рассматриваемый разный характер природных очагов клещевого энцефалита — это, конечно, не единственное, что отличает их от очагов в дальневосточной тайге. Павловский сам обратил внимание на то, что на обширных просторах тайги, носящих единый характер, вирус клещевого энцефалита распространен неравномерно. Чтобы отличить места, благоприятные для поддержания возбудителя инфекции, от остальной части территории природного очага, он назвал их элементарными очагами. Как правило, они характеризуются четко выраженной приуроченностью к тому или иному типу ландшафта. Это узловые точки, где возбудитель болезни сохраняется долгое время и откуда он при подходящих условиях распространяется по всему очагу.Естественно, это справедливо и для условий в ЧССР. Однако в окультуренных районах территория природного очага нередко бывает настолько раздроблена хозяйственной деятельностью человека, что, собственно, единственной формой существования оказывается элементарный очаг, причем часто он лишен возможности распространиться по всей своей первоначальной территории (ее как таковой просто давно уже нет).Элементарные очаги в окультуренном районе проявляются значительно более четко, чем в областях, не тронутых рукой человека. Поэтому Росицки и Гейни заинтересовались их внутренней структурой, а она также неоднородна, и предложили различать в ней следующие элементы: ось, ядро и оболочку. Если перенести это представление на местность, увидим, что элементарный очаг большей частью располагается вдоль какого-либо водного потока: это может быть даже текущий из родника ручеек длиной не более нескольких десятков метров, который, прежде чем иссякнуть, напоит водой растения на обоих своих берегах, — это ось и ядро, которое окружает остальная часть элементарного очага — оболочка.Предвидим недоуменный вопрос: что проку от всех этих рассуждений? Если они не самоцель, так в чем их смысл? На это есть простой ответ: опыт показывает, что, вооруженные этими знаниями, мы не будем пробираться по местности ощупью и гадать, где искать очаг инфекции и где начать профилактические санитарные мероприятия. Без таких сведений любое исследование на местности — по крайней мере в начальной стадии — это блуждание в потемках, поиски иголки в стоге сена. А так мы знаем, куда потянуться рукой, как достать иголку — и при этом не уколоться ею.До сих пор мы все время говорили о территории ЧССР и изредка ссылались на условия Центральной Европы. А как обстояли с этим дела в других местах — ведь не был же клещевой энцефалит исключительно чехословацкой проблемой? Разумеется, нет, и только не везде эта проблема была одинаково острой и настоятельной. Это верно, конечно, что эпидемия, какая случилась в Рожняве, не повторилась нигде. А потому ни у кого и нигде не было и такого богатого опыта, как у чехословацких специалистов. В этом отношении они заняли ведущие позиции. Это было признано всеми и вскоре проявилось в ряде поступивших из-за границы приглашений для прямого сотрудничества. Первое пришло из Югославии. И вот на исходе весны 1957 г. в Словению выехала наша первая зарубежная экспедиция по изучению природной очаговости болезней в Камницких Альпах к северу от Любляны.Все первое бывает отмечено печатью исключительности и неповторимости. Поэтому сообщим немного подробностей об этой зарубежной экспедиции, хотя за нею последовал ряд других, более сложных, более обширных, а возможно, и более успешных. В состав ее входили сотрудники братиславских научных учреждений (Вирусологический институт, Институт эпидемиологии и микробиологии, медицинский факультет Университета им. Яна Амоса Коменского) и тогдашнего Биологического института Академии наук в Праге. Ядро составляли те, кто приобрел опыт в Рожняве. С чехословацкой стороны руководителем был Б. Росицки, а словенскую группу возглавлял Й. Кмет из Центрального гигиенического института в Любляне.Чехословацкая группа была оснащена двумя передвижными автолабораториями и небольшим грузовым автомобилем. Уже по пути в Югославию возник ряд непредвиденных обстоятельств, а связаны они были с тем, что международный автотуризм в ту пору еще не вышел в ЧССР из пеленок и не было ни карт автомобильных дорог, ни надежной информации. В общем, недостатка в сюрпризах не было. Так, на границе между Венгрией и Югославией был еще с войны разрушен автодорожный мост через реку Мур. Ничего не поделаешь, в венгерском городке Муракерештуре погрузили автомобили на платформы и по железной дороге доставили их на югославскую станцию Коториба. Что и говорить, при погрузке и выгрузке тяжелых автолабораторий не обошлось без осложнений.Экспедиция работала главным образом в живописной долине реки Камнишка-Бистрица под горой Гринтовец (2558 м) — высшей точкой Камницких Альп. Необыкновенная горная природа (излюбленное место отдыха жителей столицы Словении) начала отпугивать туристов угрозой клещевого энцефалита. Пешеходные дорожки и тропинки, погруженные в обильную растительность теплых и достаточно влажных известняковых долин и каньонов, в начале весны были заражены клещами, и случаи заражения клещевым энцефалитом начали устрашающе учащаться.Из главной долины мы забирались — с ловушками и фланелевыми флагами для сбора клещей — по лесистым склонам до самых альпийских лугов в седловинах Кокршко и Камнишко. Следили мы и за наличием клещей на пасущихся овцах и на каждом шагу убеждались, что и здесь, в Словении, справедливы выводы, сделанные на основании наблюдений, которые проводились в ЧССР. Было ясно, что здесь мы имеем дело с природным очагом смешанного типа; влияние географического положения (словенский очаг расположен южнее) проявилось в том, что верхняя граница распространения клеща обыкновенного достигала 1800 м. По результатам исследований были предложены меры, сводившие опасность инфекции к минимуму, а также появилось несколько научных публикаций, во многом способствовавших дальнейшему развитию чехословацко-югославского сотрудничества.Для изучения клещей и природных очагов болезней позже были совершены чехословацко-югославские экспедиции в Македонию, Черногорию, Косово, Боснию и Герцеговину. В Хорватии работали экспедиции, изучавшие случаи арбовирусных болезней, переносимых комарами. Путь нашей передвижной лаборатории пролегал и далее на юг по горам центральной части Албании к озеру Бутринти, где вблизи развалин античного города того же названия проходит граница между Албанией и Грецией.Проблемами природной очаговости на Балканском полуострове мы занимались и в ходе многочисленных экспедиций в Болгарию, будь то в Южную Добруджу, южную часть горного массива Странджа или горные области Родоп. При этом основное внимание уделялось изучению природного очага вирусного энцефалита овец, пасущихся в горах к югу от Пловдива.Эти экспедиции носили своеобразный характер: отчасти переходили в стационарную форму работы. В периоды между приездами чехословацкой рабочей группы болгарские специалисты исследования не прерывали, что было очень важно, особенно при решении вопросов, требующих большой затраты времени (таких, как изучение жизненных циклов пастбищных клещей). Совместная работа увенчалась успехом: были выделены 3 типа вируса от клещей Haemaphysalis punctata, один тип вируса от клеща Dermacentor marginatus и два типа из крови подопытных овец, заболевших уже после двухнедельного выгона на пастбище, зараженное клещами. Было доказано, что во всех случаях речь шла о вирусе клещевого энцефалита.Из всего сказанного видно, когда и как за рубежом начали развиваться исследования природной очаговости болезней и в какой степени в этом участвовала чехословацкая наука. Совместные экспедиции были, безусловно, не единственной формой передачи опыта. Подобной же цели служило и приглашение отдельных специалистов ЧССР к участию в разработке различных зарубежных исследовательских проектов. В данном случае, однако, невозможно упомянуть о всех. Поэтому отметим лишь, что на изучение природной очаговости болезней и в других европейских странах, по крайней мере в Венгрии, Австрии, Швейцарии и ФРГ, прямое влияние оказала чехословацкая школа.Разумеется, любое международное сотрудничество обоюдополезно, оно вносит вклад и в развитие отечественной науки, и, следовательно, достигнутые результаты необходимо оценивать также и с точки зрения обратных связей. Если вопросы сотрудничества с зарубежными странами рассматривать под этим углом зрения, то очередность, конечно, меняется, и на первом месте оказывается сотрудничество с советскими научными учреждениями, о чем пока речи не было. И здесь тоже можно назвать ряд успешных экспедиций, например совместную поездку сотрудников Вирусологического института Словацкой АН и Института полиомиелита и вирусных энцефалитов АМН СССР в природный очаг клещевого энцефалита в Кемеровской области (1962). При изучении экологии вируса клещевого энцефалита там был открыт новый вирус, переносимый клещами; он был назван вирусом Кемерово. Дальнейшее же сотрудничество с советскими партнерами развивалось прежде всего по линии сравнительного изучения экологии возбудителей инфекций и их членистоногих переносчиков.

Полвека исследований — работа не кончается

За 50 лет изучения клещевого энцефалита в нашем распоряжении накопилось такое огромное число фактов, что можно ответить на ряд общих вопросов. Можно также точно определить ареал, в пределах которого встречается клещевой энцефалит и который приблизительно совпадает с границами распространения двух основных переносчиков возбудителя этой болезни — иксодовых клещей обыкновенного (Ixodes ricinus) и таежного (Ixodes persulcatus). О том, где обитает клещ обыкновенный, уже было подробно рассказано, и сейчас мы только напомним, что он распространен на соответствующих его жизненным требованиям биотопах во всех странах Западной, Центральной и Южной Европы; на севере его граница достигает южной части Скандинавского полуострова. Узкой полосой этот вид вторгается в Северную Африку и на Ближний Восток. Таежный клещ по своему происхождению — представитель восточносибирской фауны и распространен в зоне умеренного климата, протянувшейся от Прибалтики до берегов Тихого океана.Оба вида клещей имеют много общих биологических свойств, обусловливающих роль их в передаче вируса клещевого энцефалита. Поскольку и ареалы их распространения плавно сопряжены друг с другом, границы обитания этих двух видов клещей четко обозначают и ту область, в которой распространен клещевой энцефалит. На севере она ограничена примерно 60°северной широты, но в Европе простирается дальше к северу (на 1 — 2°), тогда как в Сибири опускается ниже этой параллели, а на Дальнем Востоке проходит уже по 54° северной широты. Южные границы области столь однозначно определить нельзя, так как на их линию в некоторых частях Евразии сильное влияние оказывает развитие хозяйственной деятельности человека. Особенно в Западной части ареала распространение вируса до сих пор наблюдалось лишь на относительно узком участке местообитаний клеща Ixodes ricinus и не выходило за пределы Балканского полуострова. Можно считать, что вирус клещевого энцефалита является элементом соответствующих природных сообществ в широком поясе умеренной Евразии.В литературе промелькнули сообщения, что этот вирус обнаружен и в районах с весьма непохожими географическими и климатическими условиями, например в пустынных, полупустынных и степных областях Казахстана и Киргизии, в арктической тундре Чукотки и полуострова Таймыр (73 — 74° северной широты) или на птичьих базарах на побережье Белого моря. И хотя тут же появились рассуждения о «пустынных очагах» и «очагах Крайнего Севера», оказалось, что во всех случаях речь шла о неправильно идентифицированном другом арбовирусе.Географии клещевого энцефалита посвящена обстоятельная работа советских авторов Коренберга и Ковалевского, в которой обобщены результаты не только изучения природной очаговости, но и медико-географическигх исследований. Работа заслуживает того, чтобы остановиться на ней подробнее. Краеугольным камнем сравнительного анализа для авторов служил природный очаг, как, скажем, основным понятием в таксономии животных и растений считается вид. По степени сходства сравниваемых отношений между элементами — сочленами очагов авторы сгруппировали их в пять соподчиненных категорий, высшую из которых назвали «группа очаговых регионов». Во всей Евразии установили 7 таких групп; они включают 70 регионов, и в их границах может существовать 20 — 30 тысяч отдельных природных очагов.Наибольшая доля в этих цифрах приходится на Азию. Но не так уж намного отстает и Европа. В ней различаются две группы очаговых регионов: восточноевропейская, простирающаяся от Вислы до Урала и в значительной мере совпадающая с территорией европейской части СССР, и группа, объединяющая регионы остальной части территории Европы. Последняя группа, к которой относится и ЧССР, по сравнению с другими имеет весьма благоприятную характеристику: заболевание людей протекает в ней легче и преимущественно без длительных последствий. И что самое важное — случаев со смертельным исходом гораздо меньше, чем в восточных областях. Это отрадное обстоятельство приобретает особое значение в южных областях Европы: природные очаги клещевого энцефалита, существующие в адриатическом, средиземноморском и балканском регионах, проявляются очень слабо, и люди здесь заболевают, как правило, спорадически.При определении отдельных регионов авторы учитывали не только отношения между сочленами очага, но также экономические и демографические факторы, проявляющиеся при контакте населения с инфекцией. С этой точки зрения очаги клещевого энцефалита на территории ЧССР были разбиты на три группы. Очаги, выявленные в Чехии (в области к юго-западу от рек Лаба и Морава), вместе с очагами в Нижней Австрии, ФРГ и на юго-западе ГДР входят в везер-дунайский регион. Восточночешские и североморавские очаги вместе с северо-восточной частью ГДР и Польшей включены в одерский регион, а остальная часть территории ЧССР (к востоку от реки Моравы) вместе с Венгрией и частью Югославии составляет так называемый словацкий очаговый регион.Казалось бы, все, что касается клещевого энцефалита, уже изучено, описано, упорядочено, и теперь уже достаточно по проверенным рецептурам делать людям прививки, уничтожать клещей и животных — резервуаров вируса и не заботиться о дальнейших исследованиях. Поддаться такой иллюзии было бы по меньшей мере недальновидно. Современный уровень знаний и возможностей позволяет предохранить от инфекции отдельного человека и целые коллективы. Можно также провести оздоровление определенных площадей. Но создать действительно здоровую среду обитания можно будет только тогда, когда человек полностью познает надлежащие закономерности и овладеет ими. В случае клещевого энцефалита речь идет прежде всего о том, чтобы раскрыть сложную систему отношений между инфицированным и неинфицированным клещом и его восприимчивым или невосприимчивым хозяином и познать всю совокупность внешних условий, влияющих на эти отношения.Необходимо также постоянно иметь в виду, что возбудитель клещевого энцефалита — не единственный вирус, благоденствующий в организме иксодовых клещей. За примерами других вирусов не надо даже ходить в тропики, они есть и в нашей природе. Так, вирус Uukuniemi (назван по местности — деревне в Юго-Восточной Финляндии, где он впервые выделен) выявлен также в разных местах Чехии, Моравии и Словакии; и хотя не зарегистрировано ни одного случая заболевания человека, обнаруженные в крови обследованных людей антитела показывают, что вирус попадает в организм человека и что в организме вырабатывается против него защитная реакция. В 1963 г. от клещей Ixodes ricinus, собранных в западной части Трибечских гор, братиславские вирусологи (М. Грешикова с сотрудниками) выделили неизвестный ранее вирус, получивший название Трибеч. Исследованиями установлено, что хотя человек и случайный хозяин этого вируса, однако может (как исключение) заболеть легким воспалением мозговых оболочек. Нам пока совершенно неясно, как действует на здоровье человека вирус Tettnang, который был впервые выделен в ФРГ, а затем многократно выявлен и у клещей, обитающих в ЧССР. В исследованных пробах человеческой крови в ЧССР были обнаружены также антитела к вирусам, переносимым клещами в других странах мира. Это предупреждение о том, что появления таких вирусов можно ждать и в ЧССР (например, вирус Eyach и вирус Bhanja).Таким образом, мы должны быть наготове, чтобы никогда больше не мог повториться внезапный удар, каким была эпидемия неизвестной болезни в Рожняве.

IV КОМАРЫ

Двукрылые кровопийцы

Из мира хелицеровых животных — иксодовых и аргасовых клещей — возвратимся снова в царство насекомых. И хотя тут мы отступаем от зоологической системы, однако есть своя логика в том, что заключает книгу рассказ о комарах и всем, что с ними связано. Дело в том, что комары — наиболее многочисленная группа кровососущих насекомых. Они относятся к обширному отряду двукрылых, включающему еще немало других паразитических форм, так что, вне всякого сомнения, двукрылые насекомые составляют самую большую группу членистоногих — паразитов человека и животных. Кроме того, у комаров можно увидеть целый ряд прогрессивных особенностей, которых нет у вшей и блох. Мы имеем в виду не только то, что выражено морфологически, например наличие пары крыльев, но прежде всего весь образ жизни. Комариная личинка развивается в совершенно иной среде, чем взрослая фаза, так что между ними нет ни кормовой, ни какой-либо Другой конкуренции, а это, естественно, имеет огромное значение особенно у видов, развивающихся в массовом количестве (как, например, виды, вызывающие так называемые «комариные напасти», о которых будет сказано ниже).Есть и еще одна причина, почему раздел о комарах — естественная кульминация нашего рассказа, посвященного тайным тропам носителей смерти. Без преувеличения можно сказать, что комары в мировом масштабе играют важнейшую роль в переносе инфекций многих заразных болезней, вызываемых простейшими, бактериями, вирусами и даже червями; с некоторыми из этих болезней связано немало мрачных эпизодов в истории человеческого общества, и служба здравоохранения до сих пор не в состоянии полностью справиться с ними; примером может служить малярия.С незапамятных времен комары нещадно нападали на человека, и прямо на глазах у него брюшки их раздувались так, что багрово просвечивала капелька выпитой крови. Разумеется, главное зло заключалось не в том, что комары мучили людей укусами; это меньшее из двух зол, а большее начиналось спустя некоторое время, когда в организме укушенного человека развивалась инфекция. О причинной связи между укусом комара и заболеванием человека, конечно, люди долгое время не догадывались.Поэтому и римские императоры, покидая в малярийный сезон зараженный Рим, не подозревали даже, что бегут они, собственно, от комаров. Комары причинили значительный урон не знавшим поражений войскам Александра Македонского. В древности случалось, и не раз, когда по милости комаров погибали большие города, каким был, скажем, античный Эфес. Когда-то это была процветающая и богатая метрополия на западном побережье Малой Азии, торговый, культурный и религиозный центр. Знаменитый храм Артемиды в Эфесе считался одним из семи чудес света.На мраморных улицах бурлила жизнь, люди предавались размышлениям в библиотеках, развлекались в театре и в публичных домах, заключали сделки на пышной рыночной площади — агоре. А между тем река Кайстрос, под городом впадавшая в море, коварно из года в год несла с гор грязь и песок, вызывая обмеление гавани. Приятного тут мало, не так ли? Да, но в то время, когда наносы стали мешать плаванию судов, у города еще было достаточно сил — добровольных и недобровольных — для чистки канала и гавани, и суда по-прежнему причаливали у мраморного мола. Однако река безостановочно продолжала свое дело, и наступил момент, когда человеческих сил уже не хватило. Устье реки постепенно превратилось в болота, на них появились комары, и стоило только занести туда малярию, а остальное было делом времени. Некогда цветущий город пришел в запустение. Людям пришлось переселиться. Опустели величественные сооружения. Их мощные руины и по сей день вызывают восхищение у туристов. Вот так без барабанов, труб и знамен победили комары.Над малярией задумывались прославленные врачи античности Гиппократ и Гален, правильно подметившие связь болезни с болотами, но на комаров не обратили внимания ни они, ни их последователи. Для всех комары были просто частью окружающей природы, как прочие животные и растения. В противоположность вшам и блохам комары не делили с человеком одну одежду и общую постель, а если в теплые вечера прилетали, привлекаемые светом лампад, в жилища людей, быстро исчезали в темных углах, как только напивались крови. Комаров просто не замечали, не придавали им значения.Впрочем, были и исключения, но их раз-два и обчелся. На первом месте, разумеется, надо назвать основоположника естествознания Аристотеля. В первой главе первой книги своего трактата «История животных» он утверждал, что многие животные обитают сначала в воде, а затем покидают ее, изменяя при этом свой внешний вид, и в качестве примера привел животное под названием «эмпис». Полагают, что этим словом обозначены комары. Смена среды обитания в процессе развития живого существа — это, безусловно, интересное наблюдение древнегреческого философа и ученого. В другом месте животное «эмпис» Аристотель приводит как пример и доказательство самозарождения живых организмов. По его мнению, «эмпис» — существо, образующееся непосредственно из гниющих жидкостей; оно не происходит от других животных и не копулирует, а самозарождается.Три с половиной века спустя появилась «Естественная история» в 37 книгах римского ученого Плиния Старшего (23 — 79 н. э.). Она содержит ряд сведений о «кулекес»: здесь имеются в виду, бесспорно, комары, так как это латинское название их сохранилось до наших дней. Комаров Плиний считал удивительным созданием природы, наделившей такое крохотное существо органами всех пяти чувств, а вдобавок еще нежным и острым хоботком. Другие его упоминания о комарах — смешение поверий и реальных наблюдений. Так, о пище этих насекомых у Плиния сказано: «Комары предпочитают кислое, а к сладкому даже не приближаются»*.

* Цитирую по Christophers.— Прим. авт.

А после Плиния на протяжении более полутора тысяч лет в литературе не было упоминания о комарах. И лишь в XVII в., когда вновь возродился интерес к естественным наукам, включая зоологию, появляется сразу несколько авторов, писавших о комарах на основании прямых наблюдений. Назовем прежде всего итальянского натуралиста Альдрованди. Его труд «О насекомых», хотя и создан еще в 1602 г., по расположению материала очень близок к современным учебникам энтомологии. В сочинении рассматриваются насекомые в общем, но оно разделено на главы, одна из них названа "De culicibus" — «О комарах». Глава в свою очередь разбита на абзацы, такие, как, например, синонимии, местообитание, род, различительные признаки л т. п. Сочинение иллюстрировано грубо выполненными, но весьма реалистичными рисунками насекомых. Есть среди них и изображение летящего комара, названного "Culex communis" (комар обыкновенный).Работы других авторов той эпохи основывались скорее на компиляции результатов чужих исследований, нежели на самостоятельных наблюдениях. Правда, они донесли до нас некоторые иначе недоступные сведения о комарах, заимствованные у античных ученых. Например, Моуфет (Moufet, 1634) Цитировал, в частности, Геродота и Павсания, но его работа, как и другие, содержала мало что нового, оригинального. Ярким исключением явились таблицы и текст, опубликованные в 1665 г. английским естествоиспытателем Робертом Гуком. С помощью Усовершенствованного им микроскопа Гук, помимо всего прочего, наблюдал, зарисовал и описал личинку комара, и в этом ему, очевидно, принадлежит Приоритет. Он также дал рисунок куколки и описал Последовательность фаз развития: личинка — куколка — имаго. Заслуги ученого нисколько не умаляет тот факт, что наблюдаемый им взрослый комар, названный им «комаром с щетинковидными усиками», на самом деле был комар-дергун из рода Chironomus. Оттиски на меди Гука с новым текстом были еще раз изданы без указания имени автора в 1745 г. под названием "Micrographia restaurata".Большинство авторов XVII — XVIII вв., так или иначе касавшихся темы комаров, не связывало их с вопросом о здоровье человека. Не увидел этой связи и известный голландский натуралист Ян Сваммердам (о нем уже шла речь в предыдущих частях книги), который, однако, отличался точностью своих наблюдений и выводов.Подобной же высокой оценки заслуживают и труды по зоологии французского ученого Р. А. Реомюра. В четвертой части (1738) шеститомной монографии «Мемуары по истории насекомых» (1734 — 1742) он описал и в совершенстве зарисовал анатомию и развитие комара.Наш краткий исторический очерк завершает Карл Линней. В его классическом труде «Система природы» (1758) в числе других вредителей животных есть и описание комара пискливого Culex pipiens. Что касается вредности этого вида, тут Линней попал не в самую точку. Еще больше грешит против истины его представление о том, что дело касается очень ядовитого животного. Но одно бесспорно: Линней заложил основы систематики комаров и подчеркнул их паразитический образ жизни.Однако воззрения на комаров не изменились и в следующем веке. И люди все еще не догадывались, кто истребил армию Наполеона, посланную на Гаити, кто помешал в Панаме попытке связать каналом Атлантический и Тихий океаны и лишил триумфа Лессепса, которого после успешного сооружения Суэцкого канала считали техническим гением.С середины XIX в. хотя и робко, но все-таки уже раздавались одиночт е голоса, связывавшие передачу некоторых инфекций с насекомыми. Правда, ничего определенного не было, просто неясные предчувствия взаимосвязей. Все коренным образом изменилось лишь после открытия, которое в 1878 г. сделал Патрик Мансон (Patrick Manson): комары переносят паразитических червей, вызывающих страшный и обезображивающий тропический элефантиаз, или слоновую болезнь человека.Наконец-то! У людей во всем мире упала пелена с глаз. Стало ясно, каким образом может осуществляться перенос и других инфекций и какую роль в этом могут играть не только комары, но и другие насекомые. Вот почему Патрика Мансона называют отцом медицинской энтомологии.

Знакомство с комарами

Комары относятся к отряду двукрылых насекомых (Diptera), отличающихся — это ясно уже из названия — от остальных насекомых тем, что у них развита только одна пара крыльев (передняя). Задние крылья видоизменены и представляют собой булавовидные жужжальца. Они играют роль стимуляторов крыловых мышц, обеспечивают идеальную координацию движения крыльев и служат тем самым для поддержания равновесия на лету. Чтобы покончить сразу со всеми формальностями представления, добавим, что по типу личинок и куколок, чья оболочка растрескивается в форме буквы Т, они входят в группу Orthorapha (прямошовные), а длинные усики взрослых особей позволяют отнести комаров к подотряду Nematocera (длинноусые). Стройное, тонкое тельце комара с узкими крыльями и длинными ногами узнает каждый, стоит лишь взглянуть на него. А чтобы рассмотреть хотя бы наиболее важные детали, особенности строения, придется вооружиться сильной лупой большого увеличения или микроскопом. Тут обнаруживается, что на голове у комара — крупные сложные глаза и длинные усики, или антенны, с кольцеобразно расположенными волосками, отходящими на одном уровне от основания каждого из 15 члеников. У самок эти волоски короткие и редкие, у самцов — длинные и густые. Ротовой орган комара имеет очень сложное строение. В нем можно различить все основные элементы ротового аппарата насекомых, но все они видоизменены и приспособлены для выполнения главной функции — сосания крови.Если посмотреть на хоботок комара в покое, то видна только нижняя губа, свернутая в виде желобка и охватывающая остальную часть ротового органа. При укусе нижняя губа отдергивается, и в кожу человека или животного проникают до этого скрытые парные мандибулы и максиллы, измененные в виде колющих щетинок челюсти, прокалывающие и пропиливающие путь для собственно сосущего элемента хоботка — непарной колющей щетинки (гипофаринкс) с каналом слюнных желез, и верхняя губа с желобком, по которому всасывается кровь. Свободно по бокам хоботка расположены щупальца. У самцов они такой же длины, как и хоботок, или даже чуть больше, причем в большинстве случаев последний их членик имеет колбовидную форму и густо покрыт волосками. Благодаря им и хорошо развитым волоскам на усиках самцов можно отличить с первого взгляда, а при небольшом навыке пол комаров легко распознать даже на лету.Нет нужды перечислять здесь все другие морфологические детали. Упомянем еще о концевом придатке брюшка у самцов, помогающем при копуляции. По форме он напоминает клещи и имеет довольно сложное устройство (как сложны и процессы, в результате которых отдельные элементы его занимают свои места при линьке куколки), и энтомологи по нему не только опознают пол у комаров, но и различают отдельные виды. Заканчивая описание комаров, отметим, что их перепончатые крылья укреплены сетью жилок, покрытых волосками и чешуйками, причем расположение волосков и чешуек на крыле закономерно и образует сложные рисунки, характерные для каждого вида.Все представители семейства комаров очень сходны по строению тела, и это единообразие внешних форм восходит к весьма далеким временам. Примечательно, что и у таких хрупких живых существ, как комары, обнаружен целый ряд ископаемых остатков, подтверждающих сказанное. Уже в эоцене — средней эпохе палеогена — появляются комары, по форме очень мало отличающиеся от современных (вероятно, род Culex). А в третьей эпохе палеогена — олигоцене — исследователь Эдуарде (Edwards) обнаружил три или даже четыре рода, сходных с современными (Culex, Aedes, Mansonia и, возможно, Culiseta). Комментируя свои находки, он пришел к выводу, что классификация комаров в основных чертах и с признаками, тождественными принятым сегодня, существует с середины палеогенового периода. По находкам мезозойского — четвертичного — возраста было описано 22 ископаемых вида комаров; правда, некоторые в действительности относятся к родственным группам двукрылых (например, Tipula, Dixa, Chaoborus), но большинство можно легко причислить к ныне живущим родам.Комара узнаешь где угодно на Земле. Но в отличие от обычных в наших местах мелких созданьиц со скромной окраской в тропиках можно встретить и значительно более крупные (до 2,5 см) виды, поражающие разнообразием красок: тут и ярко-желтые, и голубые или зеленые с металлическим отливом, и переливающиеся серебряным или золотисто-бронзовым цветами. Богатство их убранства еще усиливают пучочки отстающих от тела волосков и блестки чешуек. Некоторые виды тропических комаров не сосут крови, а питаются исключительно соками растений, нектаром.Развитие комаров, хотя, разумеется, в деталях оно приспособлено к характеру отдельных видов, проходит по следующей схеме: из отложенных в воду яичек выводятся личинки, которые трижды сбрасывают свою кожицу. После четвертой линьки личинка становится куколкой, остающейся все еще в воде. И только вышедший из куколки крылатый комар покидает водную среду и ведет воздушный образ жизни.Между тем как взрослые комары внешне очень похожи друг на друга, их яички различаются по форме и объему не только у отдельных родов и высших групп, но подчас и у близкородственных видов, распознать которые легче всего как раз по яичкам. Например, яички малярийных комаров рода анофелес имеют форму лодочки. Нижняя сторона яичка сильно выгнута, верхняя — слегка вдавлена внутрь, в боках яичко немного сужено. И оно плавает, как настоящая лодочка; к тому же у него есть приспособление к пассивному плаванию — поплавки по бокам или плавательная планочка, окаймляющая яичко. Самка откладывает яички на поверхность воды по одному; в первое время они беловато-желтые, но в течение 24 часов становятся темными, и часто на них появляется характерный рисунок, помогающий определять живущие у нас виды.У других комаров (в том числе и у представителей рода кулекс) яички продолговато-конусообразные и без поплавков. Самка склеивает яички между собой боковыми стенками, причем более широкая сторона обращена к воде. И яички плавают крошечным плотиком на поверхности воды. Среди различных групп комаров есть и такие, яички у которых имеют простую и вытянуто-яйцевидную форму, и каждое яичко откладывается отдельно. В качестве примера можно назвать наших комаров рода аэдес; в большинстве случаев они откладывают яички на сухую почву, инстинктивно угадывая такие места, которые будут затоплены водой лишь спустя длительное время, возможно даже на будущий год. Это имеет большое значение для возникновения очагов массового размножения комаров, о чем еще будет речь.Комары выводятся главным образом в различных стоячих водах — от неглубоких, богатых водной растительностью постоянных, водоемов до заливаемых в весеннее половодье лугов и лесных затонов. Подходящие условия для развития комаров создаются и в канавах, ямах после строительных работ, а для некоторых видов достаточно дупла в дереве и всякого рода сосудов или даже просто выброшенных жестяных банок, заполненных дождевой водой. По берегам же рек и ручьев встречается небольшое число видов, развивающихся в проточной воде.Комариные личинки — крошечные червеобразные существа, ножек у них нет, а тельце четко разделяется на голову, грудь и брюшко. Формы личинок неизбежно разнятся в зависимости от того, собирают ли они пищу — бактерии, микроскопический планктон, мельчайшие обломки органических веществ — с поверхности воды (малярийные комары) или же фильтруют воду у дна (остальные комары).Личинки постоянно живут в воде, но дышат атмосферным воздухом через два дыхальца, расположенных на особой пластинке на конце брюшка (у малярийных комаров, чья личинка не имеет дыхательной трубочки) или выходящих на дыхательную трубочку, вырастающую наискось на конце брюшка (у остальных комаров). Исключение среди наших видов составляет комар Mansonia richardii, личинка которого зарывается заостренным концом дыхательной трубочки в ткань водяных растений, откуда и берет воздух.На теле личинок имеется целая система щетинок и характерно разветвленных ресничек. По ним также можно определить отдельные виды и даже различить разные личиночные стадии, которые, конечно, отличаются одна от другой и по общей величине. Притом у только что вылупившейся личинки на голове есть так называемый яичный зуб, которым она помогает себе при выходе из яичка.Куколка имеет форму свернутой ноты. Ее круглую часть образуют сильно развитая голова и грудь, а ножку — брюшко будущего взрослого комара. Сквозь оболочку куколки просвечивают сложные глаза, усики и крылья. Дышит куколка атмосферным воздухом через две дыхательные трубочки, находящиеся на спинной стороне головогруди.Комариные куколки держатся у поверхности воды и только при раздражении (например, от сотрясения водной глади или от затенения) опускаются на дно, но вслед за этим снова всплывают на поверхность. Они легче воды благодаря заключенным в их теле воздушным пузырькам. В конечных фазах превращения эти пузырьки увеличиваются настолько, что куколка спинной стороной выныривает из воды, и кожица ее дает продольную трещину. Сбрасывающее с себя рубашку куколки насекомое первым делом освобождает голову, потом ноги и крылья и, наконец, брюшко. Свежеиспеченный взрослый комар не сразу способен улететь от воды. Первое время он совсем светлый и покровы его мягки. Примерно только через час после появления на свет тело станет темным и отвердеет настолько, что комар сможет впервые в жизни взлететь.Время «созревания» новорожденный комар проводит на поверхности водоема, держась за оболочку куколки, которую только что покинул, или за какой-то другой плавучий предмет. Это, несомненно, критический период, так как совершенно беспомощное, беззащитное существо не может вовремя реагировать на опасность. Да и до этого у резво плавающей личинки было немало опасных врагов. Это разные виды рыб, тритоны, лягушки и их головастики, утки и другие водоплавающие птицы, но прежде всего — хищные личинки разнообразных насекомых, обитающих в пресных водах (жуки-плавунцы, стрекозы, водяные клопы и др.). Были у комариной личинки и свои болезни, вызываемые разными простейшими и особенно паразитическими простейшими — микроспоридиями. Зараженных личинок от здоровых можно отличить и невооруженным глазом: по их фарфорово-белому цвету. Возможно, когда-нибудь эти паразиты станут нашими союзниками в биологической борьбе с комарами. Водная среда таит угрозу в первые часы жизни и для взрослой особи. К отдыхающему комару прицепляются личинки водяных клещей из группы Hydrachnellae, пронзают его тонкую шкурку, вводят в ранку слюну, разжижающую ткани жертвы, и высасывают их. В теле добычи они «выедают» настоящие ходы, и, если их много, комар теряет подвижность и погибает. Может быть, и вы наблюдали их — маленькие красные шарики, облепившие комара буквально с головы до ног. Паразит питается за счет другого паразита — паразитизм в квадрате, такое явление называют гиперпаразитизмом.Крылатые комары выходят из своих колыбелек — шкурок куколок — весь день, хотя в наших пресных водах это происходит скорее уже под вечер и ночью. Из куколок, происходящих из одной яйцекладки, первыми обычно вылезают самцы, а самки появляются на 1 — 3 дня позже. Окончательное же соотношение между ними в природных условиях бывает 1:1. Отдохнув и окрепнув, только что родившиеся комары улетают от воды и прячутся в затененных местах, где достаточно сыро. В это время в яичниках самок начинают развиваться яички. В связи с этим у самок пробуждается и инстинкт, заставляющий их искать хозяина и напиться крови, необходимой для дозревания яичек. Наступает брачное время.Копуляция у большинства наших комаров совершается на лету. Самцы роятся главным образом перед заходом солнца. Стаи их собираются над возвышенными местами вблизи очагов массового развития — вокруг деревьев, кустов или прямо над головой человека. Они стремительно кружат в воздухе, издавая при этом характерный пискливый звук, который заманивает в рой как новых самцов, так и самок, вылетающих поодиночке из укрытий и включающихся в свадебный танец. Собственно соединение двух особей длится всего несколько секунд, и оплодотворенные самки покидают рой.Описываемая копуляция происходит большей частью только в природе, на достаточно большом пространстве. Только очень немногие виды комаров спариваются в клетке. Исключительным можно считать случай, когда спаривание достигается в пространстве всего-навсего пробирки (например, у вида Culex molestus). Эта особенность жизни комаров очень важна, она служит труднопреодолимым или вообще непреодолимым препятствием при лабораторном разведении некоторых видов, характеризующихся существенным значением в медицине, а разводить их необходимо для проведения опытов по изучению переносимых комарами инфекционных болезней.Самцов комара можно и не бояться: они не сосут крови человека и животных, питаются цветочным нектаром, соками растений. Исключение составляет самец вида Opifex fuscus, но и он нам тоже не страшен, потому что живет в Новой Зеландии. Зато самки комара — обязательно кровососы, впрочем, и здесь нет правила без исключения: например, у самки вида Culex molestus, встречающегося также и у нас, яички в яичниках созревают, и для этого она не должна напиться крови (так называемая аутогения). Но общее правило таково: для успешного развития яичек самке необходимо насосаться крови, причем в некоторых случаях даже и в несколько приемов, что только усугубляет опасность передачи инфекции.По собственному опыту каждый знает, что комары больше всего кусают в теплые безветренные вечера или перед грозой, когда в воздухе так знойно и душно. Стало быть, их активность зависит от метеорологических факторов. Решающее значение при этом имеют скорость воздушного течения, интенсивность освещения и температура. При скорости ветра 2 —3 м/сек летать комары уже не могут, но даже и легкое дуновение ветерка у них заметно убавляет прыти. При солнце комары не летают, активность свою начинают проявлять, только когда спускаются сумерки. Наступает вечерний пик активности, но вот тьма сгущается, и он переходит в ночной минимум. У некоторых видов это явление выражено настолько четко, что налет продолжается лишь несколько десятков минут, и по его началу и концу можно определять время, как по солнечным часам. На рассвете наступает утренний пик активности, который с восходом солнца сменяется дневным минимумом. Но дело тут не только в солнечном свете. В ясные ночи, когда приближается полнолуние, комары нападают все время. Такое же действие оказывают и искусственные источники света: они не просто привлекают комаров, а удерживают их своим светом в активном состоянии.При поисках хозяина притягательным образом действует запах его тела. Особенно привлекают пот, температура тела, выделение углекислого газа, а у людей — также цвет и поверхность одежды. Самка садится на хозяина и выбирает подходящее место для укуса. Найдя его, вонзает в кожу тонкие колющие части ротового органа, о котором уже говорилось. Прежде полагали, что эти колющие стилеты — жёсткие и пробивают кожу прямо в направлении укола. Однако опыты с тропическим комаром Aedes aegypti, одним из основных переносчиков инфекций, показали, что эти стилеты, проколов кожу, активно прогибаются, пока не будет найден подходящий капилляр или ткань вблизи от него. Затем они проникают в капиллярный сосуд, и комар напивается крови. Если же при укусе нужное место не было обнаружено, самка вынимает колюще-сосущий хоботок и пытает счастья в другом месте. Попытка также повторяется (большей частью на новом хозяине), если сосание крови преждевременно прервано. И это тоже имеет свое эпидемиологическое значение.Напившись крови, отяжелевшие самки улетают в укрытия, где усваивают пищу и ждут, когда созреют яички. А потом уже остается подыскать удобное место для откладки 200 — 300 яичек, и цикл закончен. В лабораторном опыте самки комара Anopheles atroparvus при оптимальных условиях совершали до 18 яйцекладок. В природе — и особенно в нашем умеренном поясе — может быть осуществлено самое большее два-три цикла созревания и откладывания яичек.В тропиках комары размножаются весь год, хотя и там численность их изменяется преимущественно в соответствии со сменой засушливых и влажных периодов. В умеренных же широтах наступающая осень обозначает конец комариной жизни. Комары переживают зиму главным образом в фазе яичек. Только анофелес, пискливый комар (Culex pipiens и родственные виды из того же рода) и комар-крепыш (Culiseta annulata) зимуют во взрослой форме в подвалах, естественных пещерах, дуплах деревьев и других убежищах.Перед тем как удалиться в места зимовки, комары должны напиться крови, но она вызывает не развитие яичек, как это бывает летом, а превращается в запасное жировое тело. Весной, когда уже достаточно тепло, комары вылетают из зимних укрытий и, израсходовав остатки жировых запасов, снова сосут кровь, обеспечивающую дальнейшее развитие яичек. Эта гибернация, или зимовка, имеет и свои эпидемиологические последствия.Комары подразделяются на две большие группы. Первая включает малярийных комаров — анофелесов (в ЧССР род Anopheles, объединяющий 6 видов), вторая — всех остальных комаров (в ЧССР роды Culex, Aedes, Mansonia и Culiseta — всего 36 видов). Для точного различения их существуют надежные признаки на всех фазах жизненного цикла, и специалисту распознать комаров не доставит ни малейших затруднений. А как быть неспециалисту, который, скажем, оказавшись в малярийной области, вдруг, к своему ужасу, обнаружит в гостиничном номере каких-то комаров? А что, если кто-то из нас найдет комариные личинки в садовом бассейне или просто в бочке, где хранят воду для поливки огорода? Вообще-то любой из нас может безошибочно отличить малярийных комаров от немалярийных, но для этого надо запомнить следующее:— У сидящего на стене малярийного комара брюшко косо приподнято. При этом все тело — голова с хоботком, грудь и брюшко — находится на одной прямой линии, образующей с основанием острый угол. Обе стороны угла соединены второй парой ног, и получается в общем намек на букву А. Осторожно, анофелес!— У сидящих немалярийных комаров брюшко приложено к основанию, т. е. все тело параллельно основанию.— Личинки малярийных комаров держатся на поверхности воды в горизонтальном положении.— У личинок немалярийных комаров из воды выступает конец дыхательной трубочки, а их тело образует с поверхностью воды всегда острый угол.

Комариная география

* По другим данным, число известных науке видов комаров превышает 25 тысяч. В СССР свыше 2800 видов.— Прим. перев.

Во всех частях света известно приблизительно две с половиной тысячи видов комаров*, из них 1900 видов приходится на тропические и субтропические области. Но и в этих зонах виды распределены неравномерно. Если сравнивать разные зоогеографические регионы, увидим, что наибольшего видового разнообразия комары достигают в Неотропической области: в Центральной и Южной Америке обитает одна треть всех известных видов. Еще одна треть их живет в Восточной области, охватывающей тропическую Азию и Малайский архипелаг. В Эфиопской области (Африка к югу от 20-й параллели) живет лишь одна шестая зарегистрированного в мире числа видов. На обширных пространствах Палеарктической области (Европа, умеренная Азия и Северная Африка с Сахарой) встречается менее 9%, а в Неарктической области (Северная Америка) менее 7% от мирового количества видов.Итак, особенно многочисленны виды тропических и субтропических комаров, что вполне соответствует нашим представлениям о душной влажности тропических низменностей, поражающих обилием самых разнообразных водных поверхностей. В тропиках есть и обширные аридные (сухие) области, но и в них живут комары. Нередко здесь им для поддержания популяции хватает одного колодца или другого ограниченного источника воды.Проникли комары и в арктические северные широты. Встретить комаров можно и за полярным кругом, и в высокогорных местностях. Словом, эти насекомые приспособились повсеместно и заселили все части суши, за единственным исключением: нет их на острове Исландия, хотя на той же географической широте, к востоку и западу от него на Скандинавском полуострове и на Гренландии они встречаются в изобилии. И еще один островной край в какой-то степени можно считать исключением: на Гавайских островах обошлись без малярийных комаров.Но вернемся в Арктику, где количество видов комаров невелико, но зато водятся они в таком невообразимом множестве, какого порой не бывает и под тропиками. Очагами массового размножения здесь служат бесчисленные мелкие водоемчики, остающиеся после обширных разливов при таянии снега, прежде всего на равнинах, где под тонкой корочкой почвы вечная мерзлота. За короткое арктическое лето появляются на свет несметные полчища комаров. Им нужна пища, а теплокровных животных, за чей счет они могли бы питаться, здесь не так уж много. Оленьи стада в период массового лёта комаров покидают угрожаемые территории, и комары неистово набрасываются на все живое, что остается. Настоящую скандинавскую комариную напасть, пережитую им в начале нашего века в Лапландии, живо изобразил путешественник Поттингер (Pottinger): «На лошадей страшно было смотреть: от ноздрей до хвоста и от копыт до хребта, их, несчастных, покрывало нечто, напоминавшее с виду серое мохнатое одеяло, но при более близком рассмотрении оказалось, что это комары, сидящие так плотно друг к другу, что на животных не было места хоть с наперсток величиной, не занятого ими. А лошади, дрожа всем телом, встряхивая и отмахиваясь хвостами, продолжали пастись, сознавая урон, причиняемый насекомыми их жизненной силе, и потребность восполнить его пастьбой. Самым интересным, или, если быть точным, единственным, что было примечательного в тот день в нашем походе по местности, было огромное скопище комаров, которые — потому что погода стояла все время ясная, тихая и теплая — неотвязно преследовали людей и лошадей. А когда наша группа укрылась в одной из пещер, чтобы передохнуть, в воздухе вокруг лагеря повисла такая тьма комаров, что они заполняли собой все пространство и, словно густой вуалью, заслоняли солнечный свет. Я бы сказал, что можно было палкой писать буквы в роях комаров. Рои были такие густые, что только что выведенные буквы в следующее мгновение снова сливались в одну сплошную массу».Не менее красноречиво и свидетельство русского естествоиспытателя и путешественника А. Ф. Миддендорфа, исследовавшего Сибирь в 60-е годы XIX в.: «Кровожадные, сидящие в три-четыре слоя друг на друге комары покрывали наше тело, постоянно зондировали своими хоботками и находили любую щелку, любое уязвимое место в нашей одежде. Своими уколами они татуировали на нашей коже такие же узоры, какие были вышиты на наших меховых одеждах, так как сквозь отверстия от иглы просовывали свои хоботки, не пропустив при этом ни одного отверстия. От комаров не было никакого спасения, они лезли к нам в рот, нос, уши и глаза. Невозможно было ни смотреть, ни слушать, ни дышать. Одним ударом можно было убить тысячу, а миллион их бросался на освободившееся место. Ни о каком наблюдении не могло быть и речи. Ночью комары нашли путь и под одежду, которой мы накрылись. В лихорадочном смятении проходила ночь без сна, а когда наконец сон сморил нас, он не принес нам облегчения. Мы просыпались с распухшими губами, с затекшими глазами и опухшим лицом, чтобы принять новые муки. Очевидно, комары решили любой ценой напиться крови вволю хотя бы раз в жизни. Голод мучил их, должно быть, даже сильнее, чем они мучили нас своими укусами. В этой пустынной местности, где совсем нет зверей, мириады комаров все равно должны погибнуть, не получив желанного глотка. Гумбольдт в болотах Барабинской степи в Сибири тосковал по берегам Ориноко, которые до этого описывал как места, кишащие комарами».На проблему комаров в высоких географических широтах мы можем взглянуть и иначе, чем она видится измученному путешественнику. Их грандиозное множество играет важную роль в поддержании существующего в природе равновесия. Комариные личинки в короткое холодное лето Арктики, а именно в это время там гнездится большинство северных птиц, представляют собой решающий, а часто и единственный доступный компонент их корма. От комаров буквально зависит, быть или не быть здесь прежде всего уткам и другим водоплавающим птицам. Мир арктических птиц, не будь комаров, очень существенно бы пострадал, а некоторые виды за полярным кругом вообще не могли бы обитать. Похожую картину мы могли бы наблюдать и в других местах, например в Азии — в четко выраженных экстремальных природных условиях высокогорных областей Тибета.Пока что все время мы говорили о комарах в общем, не касаясь вопроса о географическом распространении отдельных видов. Да и сделать это просто немыслимо — мы вышли бы далеко за рамки этой книги, даже если бы захотели рассмотреть зоогеографию только тех видов, какие можно встретить в ЧССР. Поэтому расскажем хотя бы о трех видах, относящихся к наиболее распространенным.Первенство держит обыкновенный пискливый комар (Culex pipiens), обитающий на всех континентах. Важную роль при этом играют его неприхотливость и высокая приспособляемость. Он может выводиться в различных небольших водоемах и даже просто в лужах или бочках с дождевой водой. Его личинки не погибают даже в воде, сильно загрязненной органическими веществами. Плодовитость самок комара велика, и даже в наших широтах они дают за год 3 — 4 поколения, так что не мудрено, что комары этого вида особенно многочисленны у нас. С наступлением холодов эти комары хотя и пропадают в природе, но не погибают. Зимуют во всяких, какие только можно себе представить, укрытиях, но прежде всего в подвалах с небольшими колебаниями температуры и высокой влажностью. Стены в таких местах становятся просто черными от комаров: на одном квадратном метре их наберется в общей сложности до 10 тысяч! Как видим, этот комар обосновался совсем недалеко от людей, часто места его развития находятся в непосредственной близости от жилища людей, и он охотно проводит зиму прямо в постройках. И все же на человека комар нападает лишь изредка. Предпочтение он оказывает птицам — самым разным. Да и способ копуляции влечет комара в природу, необходимую ему для брачных танцев.У пискливого комара, о чьих повадках только что сказано, есть родичи, пользующиеся очень худой славой. Они причиняют немалое беспокойство специалистам по медицинской энтомологии — практикам и теоретикам, не говоря уже о том, что мучают людей — и пациентов в больницах, и молодых мам в родильных домах, и жителей современных населенных пунктов — в общем, всех, кто становится в домах жертвами комариных напастей, в том числе и в зимнее время. Виновник всех этих бед наших — назойливый комар Culex pipiens molestus. Этот комар и обыкновенный пискливый похожи друг на друга как две капли воды. Некоторые энтомологи нашли различительные признаки у этих комаров и описали их как самостоятельные виды или подвиды. Другие же доказали, что выявленные морфологические признаки изменчивы, и всё сведено было к различиям в биологии комаров, а различия эти действительно кардинальны. Судите сами: выйдя из состояния куколки, самки назойливого комара не спешат во что бы то ни стало напиться крови: в их яичниках и без этого созревает первая носка яичек. К тому же эти комары способны спариваться даже в предельно ограниченном пространстве (достаточно и нескольких кубических сантиметров внутри пробирки), а развитие их не прекращается и зимой. И самая большая разница: назойливый комар агрессивно нападает и на человека.Скопища назойливого комара не раз обнаруживали в некоторых зданиях и у нас, причем самке нападали на людей преимущественно в зимние месяцы. Выводился комар в воде вблизи от отопительных трубопроводов, например в каналах под центральным отоплением, на дне шахты лифта и т. п. В летний период комары исчезают, вероятно потому, что самки переселяются в природу, там же находятся и летние очаги размножения. Родившиеся здесь комары изредка нападают на человека в природе, и их совсем не просто отличить от пискливого комара. На зиму они перебираются в подвальные этажи зданий, где находят для себя благоприятный микроклимат и продолжают свой цикл развития. Если в ЧССР назойливый комар появляется в единичных случаях, то в южных областях он встречается явно чаще, но там приуроченность его к очагам развития в зданиях не столь очевидна.О проблеме «пискливый комар против комара назойливого» много было написано и еще больше сказано. Она даже обсуждалась на IX энтомологическом конгрессе (Амстердам), где была учреждена и специальная международная рабочая комиссия.С тех пор прошло три десятилетия, но ученые по-прежнему придерживаются диаметрально противоположных мнений. Одни предполагают, что дело касается двух самостоятельных видов, другие считают, что речь идет о двух экологических формах одного вида.По масштабам географического распространения следующее место занимает тропический комар Aedes aegypti. Его называют скитальцем, который якобы пристроился к ватагам завоевателей и торговцев и со своей исконной прародины — Африки — расселился по теплым странам других материков. Это одна из гипотез, но есть и другие, в том числе и прямо противоположные представления, вызвавшие ряд дискуссий и полемик. Тропический комар наряду с малярийными комарами — самый опасный переносчик инфекций человека, особенно жёлтой лихорадки и других вирусных заболеваний, что в значительной степени и обусловило большой интерес к изучению путей распространения этого насекомого. Подробнее о переносимых им инфекциях мы еще расскажем. А сейчас лишь отметим, что тропический комар распространен в тропиках и субтропиках всего земного шара, за исключением некоторых небольших тихоокеанских островов, Японии и Новой Зеландии.В умеренных широтах наиболее распространен комар Aedes vexans, это самый многочисленный вид и в ЧССР. Именно он чаще всего нападает на человека и является важнейшим переносчиком арбовирусов. Пока что у этого вида нет чешского названия. Но поскольку латинское название трудно выговорить и сложно запомнить, а нам придется еще много раз упоминать об этом комаре, будем впредь именовать его массовым комаром: его численность порой невероятно велика в затопляемых, пойменных районах Южной Моравии и Южной Словакии, что и дало повод говорить о «комариных напастях». Комариную напасть обусловливает стечение двух основных обстоятельств: во-первых, паводки, разливы в нижних течениях рек на низменностях, особенно в области пойменных лесов, изобилующих открытыми просторами лугов, и, во-вторых, то, что комары из рода аэдес откладывают яички на твердую почву высохших очагов массового размножения, которые ещё только будут затоплены водой. И получается так, что великое множество яичек, откладываемых постепенно в течение довольно длительного отрезка вегетационного периода, сообща ждёт удобного момента, который наступит будущей весной. В низовьях Моравы и ее притока Дие, равно как и в Словакии вдоль глухих рукавов Дуная и в нижнем течении Вага или по берегам Бод-рога, Латорицы и Уга вода разливается весной (а иногда и несколько раз в году) по пойменным лесам и лугам, образуя спокойные стоячие водные поверхности, покрывающие места прошлогодних яйцекладок комаров. Такие водные поверхности могут занимать многие квадратные километры. В течение двух-трех недель постепенно отступающие водоемы превращаются в один гигантский очаг. Для большей наглядности можно сказать, что в литературе имеются сведения о том, что плотность комариных личинок подчас достигает 50 тысяч на один квадратный метр! Паводковые воды медленно опадают, вода прогревается, личинки в очаге сгущаются, но это им ничуть не вредит. На дне затопленных лугов достаточно остатков прошлогодней растительности, служащей источником пищи. Повышающаяся температура (а возможно, отчасти и пространственный стресс) только ускоряет развитие.Затопление очагов происходит по всей местности в относительно короткий промежуток времени, так что и отдельные стадии комаров развиваются практически одновременно. Численность комаров сразу достигает высшей точки. Обычно спустя дней двадцать после половодья начинают выводиться огромные массы комаров, а доминирует среди них Aedes vexans.Конечно, у нас никогда не будет ситуации, подобной той, какую мы видели с вами в Лапландии и Сибири. Количество комаров может быть таким же несметным, а вот источник пищи для них не столь редкий и недоступный, как там. В пойменных лесах много животных, которые в период массового лёта комаров неимоверно страдают от них. Лучший наш знаток комаров И. Крамарж наблюдал, как косули, спасаясь от комаров, погружались в заводи: из воды торчал только кончик носа косули. Крамарж отмечает также случаи, когда детеныши косули были искусаны до смерти. Комары мучают укусами и людей, а в окрестностях затопляемых районов расположены сельскохозяйственные угодья, так что это густонаселенные места. А нападают комары не только на каждого, кто приближается к их местам обитания; в период массового лёта они заполоняют населенные пункты, проникают в хлева и жилые помещения, ищут случая напиться крови.По делам службы и нам не раз приходилось бывать в пойменных лесах в период комариных напастей. Картина всегда была одна и та же. Комары набрасывались уже на дальних подступах к лесу, в нескольких сотнях метров от его зеленой стены, причем в любое время суток. Лес же казался спокойным и приветливым, как всегда. Но только мы входили в него, начинался сущий ад. Достаточно было шевельнуть ветками кустов или стеблями высоких трав, и из леса как будто поднимался дым — это взвивались тучи голодных, подстерегающих комаров. Для полного сходства с пожаром не хватало разве лишь пламени. Ощущение же палящего, жгучего жара вполне убедительно создавали комариные уколы. В такие минуты у человека темно в глазах и такое чувство, что еще чуть-чуть, и сойдешь с ума, особенно если надо еще и сосредоточенно продолжать работу.Размеры весенних паводков не каждый год одинаковы. Если затопило не всю поверхность очагов и часть яичек комаров осталась на суше, с яичками ничего не случится, они подождут подходящего случая, который может представиться на следующий год. Яички массового комара могут вот так ждать по 6 — 7 лет. Однако интенсивность комариных напастей в наше время значительно упала. Свою роль здесь сыграли санитарно-гигиенические мероприятия, многократно проводившиеся в недалеком прошлом с самолетов, но главное — это благоустройство местности, направленное на отвод в кратчайшие сроки паводковых вод. Изменился весь уклад жизни населения этих мест, да и причины, приводящие людей в пойменные леса, стали теперь несколько иными. А вот как рассказано о комариной напасти в книге Б. Росицкого и И. Вейсера, которые 30 лет назад занимались изучением комаров в пойменных лесах у слияния Моравы и Дие: «Массовый лёт комаров начинается в конце мая, а в более теплые годы уже с середины мая. В эту пору в лес вообще не войти, все работы по вывозке древесины из леса и все крестьянские работы прекращаются. В лес рискнет войти разве что пеший (животных с повозками в лес и на аркане не затащишь), да и то вооружившись горшками с горящими сырыми листьями, чей дым отгоняет комаров. В течение нескольких дней комары проникают в хлева и жилье по всей широкой округе. Войдя раз в такой хлев днем, мы обнаружили на трех стенах напротив дверей почти сплошной темный слой комаров — представителей массовых видов. В углу над дверями вихрем метался в проникающем воздухе клуб комаров. Скота в хлеву не было, потому что на дворе комары одолевали меньше, чем в хлеву. На ночь в хлеву зажигают мокрую траву, дымом изгоняют комаров и только после этого в хлев заводят скот. Ночью хозяин обязательно встает и еще раз окуривает хлев, потому что туда тем временем проникла новая масса комаров, и животные ревут от боли и рвут привязь, пытаясь убежать от мучителей. После утреннего проветривания или же окуривания хлева там до самого вечера царит спокойствие. До введения защитных опрыскиваний в период комариных напастей все молоко и молочные продукты пахли дымом, так же как пропитаны дымом были и все жилища крестьян.К основным массовым видам относятся комары Aedes vexans, Aedes sticticus, Aedes excrucians, Aedes cantans, Aedes flavescens. Главное убежище этих комаров — пойменный лес, где они в неисчислимом множестве сидят на растениях нижнего, приземного яруса. При появлении на опушке леса человека поднимаются сначала десятки, вскоре сотни, а стоит притронуться к кустам — сразу же тысячи комаров, они окружают нарушителя со всех сторон, роятся около него, и на солнце кажется, что идет густой снег. Садятся на одежду в таком количестве, что ее иногда даже и не видно. Забираются в нос, глаза и рот, и незадачливому посетителю приходится пускаться наутек... С начала комариной напасти численность насекомых постепенно убывает, пока реки снова не разольются и не появятся на свет новые полчища. Любой дождь сразу же отражается на снижении популяции комаров. Сезон массового лёта на лугах заканчивается обычно после сенокоса, а в лесах — к концу лета, т. е. в августе и сентябре».Вплоть до 1959 г. мы полагали, что после того, как малярия в ЧССР ликвидирована, подобные комариные напасти — это единственный вред, приносимый комарами человеку и животным. Но в это время было сделано открытие, означавшее для медицинской энтомологии в Европе то же, что означало открытие Мансона для всего мира: от массовых комаров Aedes vexans и Aedes caspius был выделен неизвестный ранее вирус — первый вирус, переносимый в Европе комарами. Необходимо было пересмотреть воззрения на наших комаров как на просто мучителей, изводящих людей укусами. Это ознаменовалось заметным оживлением интереса к изучению комаров и принесло ряд других важных для здравоохранения результатов.

Слоновая болезнь и осмеянный доктор

Слоновость, или элефантиаз (от греч. elephas, род. падеж elephantos — слон) — последняя стадия коварной и обезображивающей тропической болезни человека, которая издавна была и все еще остается подлинным бичом тропиков. После продолжительной болезни человек превращается в развалину с уродливо утолщенными конечностями (нижними и верхними), напоминающими ногу слона. Поражаются не только конечности: таким же чудовищным образом могут изменяться половые органы мужчины и грудь женщины. Каждый, кто попадает в области, где встречается слоновость, бывает потрясен увиденным — признаки болезни невозможно скрыть или не заметить. На них обратили внимание еще древние египтяне, и свидетельство об этой болезни, которому три с половиной тысячи лет, сохранилось на стеле храма египетской царицы Хатшепсут в Дейр-эль-Бахри. Судя по изображению, у царицы были поражены ноги и левая рука.В этой последней стадии болезни человек большей частью уже не в состоянии самостоятельно передвигаться, а иногда даже и отправлять основные физические функции, и он неотвратимо обречён на медицинскую смерть. Здесь уже не поможет никакое лекарство, да и хирургическое вмешательство не всегда оказывается эффективным.В этом убедился и английский врач Патрик Мансон, когда в 1871 г. начал практику на острове Тайвань. В числе его пациентов регулярно были китайцы, страдавшие слоновой болезнью, и для их спасения оставалось одно средство: скальпель в руках в то время еще неопытного хирурга, не имевшего к тому же другого необходимого оборудования. Он чувствовал себя скорее мясником, когда боролся со злом, о причине которого и понятия не имел. Многим врач помог вернуться к нормальной жизни, но еще больше было тех, кому помочь он не мог. Но что делать? Из университета Мансон — а учился он в Европе — никаких сведений о слоновости не вынес, а на Тайване был настолько оторван от мира науки, что не имел возможности следить за новыми открытиями, если они и были. Вероятно, где-нибудь в мире ученым уже что-то известно, и на родине он мог бы получить какой-то совет.Через четыре года он отправился в Англию. Едва повидавшись с родственниками и знакомыми, Мансон поспешил в библиотеки: не терпелось узнать, что нового в медицине. Обрадовался, напав на первый след. Трое исследователей, работавших независимо друг от друга в разных странах, обнаруживали у страдавших слоновостью людей микроскопических червячков: Demarouay (1862) в жидкости из отеков, Вухерер (1866) в моче и Льюис (1872) в крови больных. Мансона особенно заинтересовало последнее сообщение. Во-первых, оно было из Индии, а это уже не так и далеко от Тайваня; во-вторых, Льюис обратил внимание на простое строение тела червячков и высказал догадку, что речь идет о личинках червей, чьи взрослые формы пока неизвестны.Это было то, что требовалось Мансону. Некоторое время спустя он вернулся на Тайвань, запасясь микроскопом и всем другим, необходимым для микроскопирования, и, как только явились первые больные слоновостью, начал собственные исследования.Он трудился в поте лица. Шутка ли, надо было брать пробы крови, приготавливать препараты, а главное — сидеть часами у микроскопа. От пациентов не было отбою, и нужно было угодить всем — ведь в конце концов речь шла и о том, чтобы обеспечить материально самого себя, молодую жену, которую привез из Англии, и дальнейшие опыты. Жаркий климат, помещения без кондиционеров и всех прочих достижений сегодняшней техники, создавали дополнительные трудности, способствовали истощению и физических и духовных сил. И хотя Мансон работал до упаду, дня ему не хватало.Поэтому он нанял и обучил двух сотрудников из местных, которые проверяли пробы крови, сам же получил возможность заниматься подробным исследованием положительных результатов. Наблюдал в микроскоп червячков ничтожных размеров, зарисовывал их и обмеривал. Заметил, что тело их имеет простое строение и всегда закрыто в оболочке — некоем выступающем влагалище.Однажды у него была возможность наблюдать только что взятую пробу. В еще теплой крови Мансон нашел червячка. Когда проба стала остывать, тот выбрался из оболочки и свои движения ускорил, как бы стараясь ускользнуть, пока кровь на стеклышке не загустеет и не засохнет. Это было что-то новое! Мансон быстро повторил этот опыт, и результат каждый раз был тот же.Сейчас нам известно, что личинки червей развиваются в яичках уже в организме самок и наблюдаемое влагалище представляет собой яичную оболочку. Этого Мансон, естественно, не мог знать, но он чувствовал, что наблюдал нечто, связанное с дальнейшим развитием червя. Он был вдумчивым, пытливым исследователем, истинным научным детективом и пришел к убеждению, что активизация личинок при понижении температуры должна означать, что дальнейшее развитие их проходит при температуре ниже той, какую имеет тело человека. А куда могут попасть личинки с кровью? Мансон снова стал рассуждать и снова сделал правильный вывод: единственный логичный путь вел к кровососущим насекомым.Таких насекомых в жарком климате живет великое множество. С кого начать? И тут вновь проявился его талант детектива: Мансон отправился искать на место действия и поинтересовался, в какой среде живут его больные, страдающие слоновостью. Результат дал Мансону новую пищу для размышления. Эта болезнь не ограничена какими-то замкнутыми коллективами семей или чем-то в этом роде, но все же всегда бывает несколько случаев заболевания, сосредоточенных к близлежащих хижинах. Мансона озарила поистине гениальная догадка: это могут быть домики, расположенные вблизи от мест обитания комаров. Эта мысль увлекла его, в правильности ее он был абсолютно убежден, хотя из-за нее перенес много насмешек со стороны других европейцев. Доктор Мансон сошел с ума! Ловит комаров, мало того, хочет их еще и разводить! Другие не знали, куда деться от комаров, а он решил заняться разведением их. Бедняга, совсем помешался!Но Мансон точно знал, чего он хочет. Для опытов нужны были чистые комары, о которых можно с уверенностью сказать, что они не сосали кровь больного. И таких комаров Мансону, конечно, потребуется немало. Вряд ли какой-нибудь энтомолог того времени мог посоветовать ему, как в лаборатории разводить комаров. К тому же Мансон был врач и знал о комарах только то, что водятся они повсюду вокруг. Развести комаров в кабинете стоило ему неимоверного труда, и тут на выручку много раз приходила его способность наблюдать: подсмотрев, перенимал у природы, как действовать дальше. А люди при этом покатывались со смеху.Наконец, он достиг того, о чем замышлял. Это был, несомненно, исторический момент в его жизни, когда он убедил одного из больных дать на себе напиться крови выведенным врачом комарам. Затем наступила еще более важная минута. Легко себе представить, как Мансон, побледневший от долгой изнуряющей работы и от мгновенного волнения, с трудом сдерживал себя, чтобы не дрожали руки. Теперь все было поставлено на карту. Наконец, кажется, он почти достиг цели. Надо лишь спокойно провести вскрытие комара, быть при этом предельно внимательным, чтобы даже капелька жидкости из тела комара не пошла насмарку, чтобы в духоте кабинета комариные органы не высохли прежде, чем дадут свое показание.Несколькими движениями, в которых Мансон заранее столько раз упражнялся на незараженных комарах, отделил брюшко, препаровальной иглой извлек желудок и выдавил из него крошечное пятнышко крови. Под микроскопом он нашел то, что и предполагал найти: червячков, которые покинули свою оболочку и были полны жизни. Им овладело чувство огромного облегчения.Это был конец поисков? Наоборот, именно теперь он начал еще интенсивнее разводить сотни комаров, заражал их, вскрывал и пытался разгадать дальнейшую судьбу червячков, попавших с кровью больного в тело комара. Всецело поглощенный этими занятиями, он забросил даже свою клиентуру, интересовавшую его в это время лишь постольку, поскольку она давала средства к существованию и на дальнейшие исследования. Это была лихорадочная работа, он не замечал ни времени, ни людей вокруг себя. Возможно, это было и к лучшему, по крайней мере не надо отбиваться от насмешек.Молчаливые китайские помощники работали бок о бок с ним терпеливо и дальше, и именно они содействовали частному, но интересному открытию, которое отчасти было и делом случая. Долгое время из уст в уста передавалась история о том, как один из помощников попросил Мансона разрешить ему временно проводить взятие крови и исследовать ее в ночные часы, потому что днем он ухаживал за больной матерью. И у него сразу же возросло количество положительных результатов. Не суть важно, Достоверен ли этот эпизод. Существенно другое: Мансон убедился, что поступление червячков в кровеносные сосуды на самом деле определяется временем суток, а не бодрствованием или сном больных.Он правильно усматривал в этом еще одно подтверждение своей комариной теории. Ведь все точно совпадало с тем временем, когда комары больше всего нападали на людей.Прошло еще много времени, и Мансон еще долго занимался вскрытием комаров, прежде чем с полной определенностью установил, что крохотные червячки из желудка комара проникают сквозь его стенку в полость тела и в грудные мышцы, где вырастают от первоначальных двух-трех десятых миллиметра до целых двух миллиметров и где в них развиваются пищеварительная система и остальные органы, отсутствовавшие у личинок, паразитирующих в крови больных. Мансон не сомневался, что эти личинки уже могут заразить здорового человека. Он не знал еще, как они выходят из тела комара, но в тот момент ему было и не до этого: Мансон спешил сообщить миру о своем открытии.Первое его сообщение появилось в печати уже в 1877 г., но осталось незамеченным. Здесь нечему и удивляться: оно было опубликовано в издававшихся на английском языке в Китае «Таможенных медицинских ведомостях». На него обратили внимание историки тропической медицины в середине XX в. К счастью, Мансон отправил подробный отчет и в Англию. В марте 1878 г. он был прочитан в Лондоне на заседании Линнеевского общества, а на следующий год напечатан в журнале "Journal of the Linnean Society", 1879. Отчет вызвал широкий отклик, его перепечатали и другие известные медицинские и естественно-научные журналы. Так «сумасброд» Мансон в один миг стал героем. Ничего удивительного, ведь идея, которую он проповедовал и справедливость которой доказал, была действительно революционной. Люди уже и раньше предполагали, что насекомые могут быть причастны к распространению болезней. Но мысль о том, что в теле насекомого может паразитировать какой-то организм, проделывающий там часть своего развития, прежде чем проникнуть в нового хозяина, была и в самом деле смелой.Не один Мансон интересовался в то время проблемой слоновости. Поэтому отметим и другие вехи на пути познания: в 1876 г. Банкрофт, работавший в Австралии, наблюдал первых взрослых червей, которых в 1877 г. Коббольд (Cobbold) назвал в честь него филярней Банкрофта. Родовое название червей «филярии» должно было выражать удивительную волосовидную или нитевидную форму (длина тела самцов 2 — 4 см, самок — до 10 см при толщине всего 0,3 мм). Недаром их еще называют нитчатками. Позже, когда были выявлены и другие родственные виды червей — паразитов человека и животных и потребовалось таксономически упорядочить семейство филярии, черви — возбудители слоновой болезни человека были включены в род, названный по имени ученого, первым обнаружившего их личинки в крови, Wuchereria bancrofti.Так паразитический червь получил свое название, а по нему были обозначены и его микроскопические личинки, развивающиеся в крови, — мик-рофилярии. Ну, а комары, с которыми столько мучился Мансон? Он и здесь оказался проницательным: их образец послал в Британский музей, так что сейчас мы знаем, что опыты он проводил с видом Culex pipiens fatigans — это некая тропическая параллель нашего назойливого комара (Culex pipiens molestus).Мансон продолжал работать, исследовал весь Цикл развития микрофилярий в организме комаров, и лишь самая последняя фаза — переход в нового хозяина — ускользнула от его внимания. Заметить ее удалось в 1900 г. Лоу, обрабатывавшему в Англии материал, присланный Банкрофтом из Австралии, и в том же году независимо от него Джеймсу, работавшему в Индии.На этом история исследования Мансона кончается. Следует добавить, что он принадлежал к тем счастливым людям, чей труд по достоинству был оценен еще при их жизни. Вернувшись спустя двадцать с лишним лет в Англию, он читал лекции в университете. И больше того, мог с удовлетворением наблюдать, как его открытие навело на правильный путь ряд других исследователей, помогло в изучении других вопросов, в том числе и в разрешении загадки переноса возбудителя малярии.Нам остается еще рассказать о том, что происходит с выявленными Мансоном червячками, когда они при укусе комара попадают из его хоботка в организм человека. Они проникают в лимфатические пути и по ним — в лимфатические узлы, где созревают, копулируют и дают жизнь новым личинкам. Лимфатические узлы человека опухают, воспаляются, лимфатические пути становятся непроходимыми — появляются отечность и деформация конечностей. Постепенно отечность становится более плотной, и возникает типичная картина слоновости.Болезнь распространена во всей тропической зоне, а отчасти — и в субтропиках. Правда, распространена она неравномерно — даже в тропических широтах имеются обширные территории, где эта инфекция не встречается. В одних местах у человека поражаются преимущественно конечности, в других — половые органы. Например, в Индии у больных бывают поражены руки и ноги, в Полинезии — главным образом руки, в Африке — половые органы. Нитчатка Банкрофта — не единственный паразитический червь семейства филярий, вредящий здоровью человека. Из всех других можно назвать еще нитчатку Brugia malayi, распространенную в Юго-Восточной Азии: она также вызывает слоновость, только в более легкой форме. У нее и другие переносчики, а потому ее микрофилярии появляются в крови больных большей частью днем. Слоновая болезнь, к сожалению, не отошла в прошлое. В мире она и сегодня встречается довольно часто: по оценке Всемирной организации здравоохранения, этой болезнью до сих пор страдают около 200 млн. человек. Иногда люди сами прямо потворствуют ей беспорядком в населенных пунктах, плохими санитарными условиями жизни: в жилом массиве самой современной постройки достаточно выброшенной консервной банки, стертой шины или плохого водостока, чтобы возник очаг развития комаров — переносчиков инфекции. Ведь и эпидемиологи говорят о ней как о болезни, создаваемой человеком, man-made disease. Следовательно, чтобы стереть слоновость с карты нашей планеты, надо бороться не только с переносчиками и возбудителями инфекции, но и с человеческой беспечностью и равнодушием.

Болезнь плохого воздуха

Малярия — болезнь, название которой в представлении каждого из нас неразрывно связано со смелыми путешествиями первооткрывателей и исследователей по странам с жарким и влажным климатом. И это правильное представление. Вовсе не хищные звери, а малярия была в прошлом врагом номер один у бесстрашных землепроходцев — пионеров человеческого познания. Не убереглись от нее и самые великие из великих. Давид Ливингстон прибыл в Африку в 1840 г., чтобы открыть ее европейцам, со свежим медицинским дипломом в кармане. Но и диплом не защитил от малярии Ливингстона, боровшегося с нею до последнего дня своей жизни. Такая же участь едва не постигла знаменитого журналиста Генри Мортона Стэнли, в 1871 г. проникшего в глубь Африки в поисках пропавшего без вести Ливингстона. В неравную борьбу с малярией вступил и чешский врач, выдающийся исследователь центральной части Африки Эмиль Голуб. Трагический конец его большого путешествия поперек континента от Кейптауна на север предзнаменовала малярия. В убогой деревушке Пандаматенце (Pandamatence), на краю обследованных областей внутренней части материка, экспедиция застряла в период дождей, вместе с которыми наступило и время малярии. Голуб и его спутники, черные и белые, боролись за свою жизнь, висевшую на тонком волоске тающих запасов хинина. И хорошо известна история с белым торговцем, единственным представителем колониального управления на этой границе проникновения колонизации, у кого было достаточно запасов хинина и кто мог помочь экспедиции, но не помог. Тем самым он затруднил Голубу дальнейшее продвижение гораздо эффективнее, чем какой-то запрет колониальных властей, для кого экспедиция чешского исследователя была как бельмо на глазу.Однако малярия была болезнью не одних тропиков и диких краев. Все античное Средиземноморье находилось под ее пятой. Малярия вторгалась даже в сам Рим, и, как мы уже упоминали вскользь, некоторые римские императоры покидали в малярийный сезон вечный город и удалялись в ближайшие места, где климат более здоровый. Выше было сказано и о гибели древнего малоазиатского города Эфеса. Были в истории и такие периоды, когда малярия грозно свирепствовала на территории Греции, опустошая ее города. Знакома болезнь была также древним индийцам, вавилонянам и другим культурным народам на Среднем Востоке.«Список знаменитых личностей, умерших от малярии, очень длинный,— писал Б. Каргер-Деккер (В. Karger-Decker).— Кроме имени Александра Македонского, в нем фигурируют имена римских иператоров Траяна и Марка Аврелия, короля вестготов Алариха I, пророка Мухаммеда, разных германских средневековых королей... а также Альбрехта Дюрера и других».Все ее знали и все трепетали перед ней. Но никто не имел понятия, чем она вызывается. Единственная связь была очевидна: болезнь всегда поражала людей, живущих вблизи от болот и влажных, сырых мест. Это и лежало в основе представлений, что человек заболевает, надышавшись ядовитыми газами, исходящими из болота. Такие представления жили в сознании человечества более двух тысячелетий и послужили причиной возникновения названия «малярия» (итал. malaria от mala aria — дурной воздух), появившегося в середине XVIII в. в Италии и вошедшего во все языки мирового значения.Стремление объяснить сущность малярии мы находим уже у античных философов. И хотя некоторые римские мыслители пришли даже к пониманию того, что ряд болезней может вызываться мельчайшими живыми существами, проникающими в тело человека (так, Тит Лукреций Кар (98 — 55 до н. э.) называл их «анималькулами»; подобную идею сформулировал и современник Цезаря Марк Теренций Варрон), их общие и неопределенные представления не были связаны с конкретной болезнью болот. Наследием римской культуры в этом отношении можно считать лишь основу названия «малярия» и, несомненно, традиции изучения этой болезни, сохранившиеся в Италии вплоть до нового времени.Прошло еще почти 20 веков, прежде чем человечество накопило необходимые естественнонаучные знания (и не только в биологии), прежде чем был изобретен микроскоп и микроскопическая техника была усовершенствована настолько, что французский врач, паразитолог Шарль Луи Альфонс Лаверан (1845 — 1922) смог сесть за микроскоп и начать систематически просматривать пробы крови, взятые у больных малярией.Утомительная работа в душной лаборатории лазарета в Константине (Алжир) с микроскопом, дающим лишь призрачную надежду на успех, казалась беспросветной. Ведь Лаверан искал нечто неизвестное, не зная, как это «нечто» выглядит, да и существует ли оно вообще. Но он настойчиво вел свои поиски в пробах крови, убежденный в одном: малярия — это общее заболевание человеческого тела, а потому возбудитель ее должн быть и в крови.В том, что это действительно так, Лаверан убедился 6 ноября 1880 г. В этот день ему удалось обнаружить в кровяных шариках больного живой одноклеточный организм. За этой первой находкой последовали новые и новые, и все они были сделаны в то время, когда у больного возник приступ лихорадки. Лаверан наблюдал и различные жизненные проявления этого кровепаразита: как он развивается, разрушает кровяной шарик, выходит из разрушающегося и проникает в следующий кровяной шарик. Спустя год ученый сообщил об этом открытии в печати; его сочинение на ста страницах называлось «Паразитарный характер заболевания малярией: описание нового паразита, найденного в крови больных малярией».Никому до этого и в голову не приходило, что малярию могут вызывать паразиты. Все находились в плену представлений о плохом воздухе, об ядовитых болотных испарениях, о таинственных и не поддающихся определению миазмах, против которых медицина, естественно, была бессильна. Лаверан нашел ключ к разгадке тайны. Досконально описал паразита, дал ему научное название Oscillaria malariae, убедительно показал, что тот служит возбудителем малярии. Однако официальная медицина не придала этому значения. В какой уже раз в истории человеческого познания повторилась знакомая картина: новое представление с трудом пробивало себе дорогу именно потому, что ломало установившиеся понятия!К сообщению Лаверана отнеслись весьма недоверчиво. Все сомнения были рассеяны только через несколько лет, когда в 1885 — 1889 гг. группа итальянских патологов (Камилло Гольджи с сотрудниками) подтвердила наличие кровепаразитов у больных малярией и разработала схему их жизненного цикла в человеческой крови. Итальянские исследователи установили также, что существуют по меньшей мере три разных типа малярии человека, и описали их возбудителей. Теперь уже никто не сомневался в истинности результатов Лаверана. Через 10 лет после открытия его признала и Французская академия, а через 15 она назвала Лаверана своим почетным членом. Вот только название, присвоенное Лавераном первоначально возбудителю, — Oscillaria malariae — исчезло, а в употребление вошли названия, предложенные более поздними авторами, относящими возбудителя к роду плазмодии.Итак, начало решению проблемы малярии положено. Возбудитель известен, но пока неизвестен был путь, по которому он попадает в кровь человека. Ценнейшим ориентиром для дальнейших поисков служило открытие Патрика Мансона, уличившего комаров в переносе возбудителя слоновой болезни. Мансон и сам ухватился за эту идею и хотел доказать ее справедливость. Он попросил у Лондонского королевского общества денег на исследовательскую поездку в Британскую Гвиану, где намеревался заняться изучением переноса малярии. Но снова наткнулся на стену непонимания.Лаверан тоже догадывался, что комары могут играть решающую роль в распространении малярии, и подчеркивал необходимость провести с ними точные опыты. Он даже высказал предположение, что в случае малярии комары могут быть, по его терминологии, вторичным, но необходимым хозяином. Однако дальше Лаверан не пошел.С каким непониманием в научных кругах того времени относились к этому направлению исследований, нагляднее всего показывает случай с Альбертом Фрименом А. Кингом. В 1883 г. он опубликовал статью, в которой пришел к однозначному выводу: комары — переносчики малярии. Кинг не знал об открытиях Мансона (перенос филярий) и Лаверана (возбудитель малярии) и свои выводы основывал на очень точных, верных анализах эпидемиологии заболевания. Статья была прочитана в Философском обществе в Вашингтоне в присутствии ведущих специалистов по тропической медицине, но провалилась с треском как абсолютно не стоящая внимания.Проблема передачи малярии ждала своего разрешения еще целых 10 лет. Решающее слово здесь сказал английский паразитолог Роналд Росс (1857 — 1932). Работая военным врачом в Индии, он несколько лет пытался обнаружить под микроскопом возбудителя малярии, описанного Лавераном. Вереница неудач привела Росса, было, в лагерь сомневающихся. В общем, с чувством разочарования, а не с положительными результатами уезжал он в отпуск на родину в 1894 г.В Лондоне Росс начал добывать новые сведения о малярии. В поисках их побывал он и у Патрика Мансона, работавшего тогда в морской больнице. Мансон показал ему паразитов Лаверана в препаратах, окрашенных микроскопическими красками, и прямо в свежих пробах крови, взятых у больных. Росс был в восторге не только от увиденного под микроскопом, но и от гипотезы Мансона о том, каким образом комары включаются в цикл распространения малярии. По мнению Мансона, малярийные простейшие организмы в теле комара проходят часть своего развития, пока не достигнут той стадии, в которой они переходят из погибшего комара в воду. А человек заражается при питье инфицированной таким путем водой! Росс решил все это экспериментально проверить.Первый шаг, сделанный после возвращения Росса в Индию, оказался успешным. С опытом, приобретенным в Лондоне от Мансона, Росс теперь находил малярийных плазмодиев как по нотам. Хуже было, когда начал исследовать комаров, напившихся крови больных малярией. Находясь под влиянием идеи Мансона о переходе возбудителя из комара в воду, Росс сосредоточился на исследовании органов пищеварения комаров. Под микроскопом вскрыл не одну тысячу комаров, пока наконец в августе 1897 г. не нашел среди клеток желудочной стенки комаров, названных им «комарами с пятнистыми крыльями», маленькие темные шарики. Что это — искомые неизвестные формы малярийного паразита? Росс продолжал опыты. Вывел из личинок гарантированно «чистых» комаров, инфицировал их и постоянно находил на стенках их желудков те же самые шарики. Росс уже не сомневался, что это стадии развития возбудителя малярии. Но он усомнился в правильности мнения Мансона и чем дальше, тем больше склонялся к тому, что человек заражается при укусе комаром. И решил все это объяснить на эксперименте.Но человек предполагает, а бог располагает. Росса перевели в Калькутту, а там в больнице больных малярией было раз-два и обчелся. Он не собирался сдаваться. Если нет больных людей, придется обходиться больными животными. И свое внимание он переключил на птиц, у них тоже была обнаружена малярия, вызываемая, правда, другим возбудителем, Proteosoma praecox, который хотя и близок к паразитирующим у человека плазмодиям, но не тождествен им. Да и питались на птицах совсем другие комары, а не «комары с пятнистыми крыльями», с которыми он до этого имел дело. Но что поделаешь — иного выбора не было. По крайней мере с воробьями и прочими пернатыми удобно было работать. Россу удалось шаг за шагом проследить, как в организме комара, насосавшегося крови больной птицы, изо дня в день развивается зародыш возбудителя малярии, пока он не проникнет в слюнные железы комара. Когда зараженный комар кусает здоровую птицу, возбудитель с его слюной попадает в кровь птицы. Еще много раз в дальнейшем изучении малярии с успехом использовалась эта «птичья модель» Росса. Возбудители малярии птиц на человека не переходят, но по своей биологии они близки к плазмодиям, паразитирующим у человека. Когда Росс заканчивал работу, казалось, что он ответил на все вопросы, кроме одного: а действительны ли эти «птичьи» результаты также и для людей?Положительный ответ на этот вопрос дал итальянский зоолог Джованни Баттиста Грасси (1854 — 1925). Совместно с сотрудниками он провел обширное исследование (1897 — 1899), включавшее даже опыты на добровольцах, и неоспоримо доказал, что комары рода анофелес являются истинными и единственными передатчиками возбудителя малярии человека.Так кто же все-таки раскрыл роль комаров в переносе малярии? После тщательного установления приоритета Роналд Росс в 1902 г. был удостоен Нобелевской премии, а король Великобритании пожаловал ему дворянский титул. В истории же медицины эта честь принадлежит трем ученым: Лаверану — Россу — Грасси.Сегодня мы знаем, что у человека паразитируют 4 вида возбудителей малярии — плазмодиев,— вызывающих у него клинически несходные картины перемежающейся лихорадки. Plasmodium vivax, распространенный в тропиках и странах умеренного пояса, служит возбудителем трехдневной малярии, при которой приступы лихорадки повторяются через сутки. Plasmodium malariae встречается только в определенных районах Южной Америки и Африки и вызывает четырехдневную малярию (приступы повторяются через 2 суток) . Plasmodium ovale распространен в некоторых областях Африки, Америки и Азии и вызывает овале-малярию — заболевание, подобное трехдневной малярии, но с более легким течением. Наконец, Plasmodium falciparum, встречающийся повсеместно в тропиках и субтропиках, служит источником тропической малярии (при тяжелой форме приступы лихорадки возникают каждый день).Циклы развития плазмодиев — хотя они и очень сложные — изучены в совершенстве. Точку в познании их в 1948 г. поставили своим открытием Garnham с сотрудниками, определившие стадии развития плазмодиев в клетках печени человека, Часть этих стадий может остаться скрытой в недрах человеческого тела, противостоять некоторым лекарствам и вызывать новые приступы, в том числе и после кажущегося излечения. Описать весь цикл развития плазмодиев невозможно без нагромождения специальных терминов, для которых в нашем языке даже нет эквивалентов. Представление о цикле скорее может дать прилагаемая схема.А теперь поближе познакомимся с географией малярии. Выше уже отмечался тот исторический факт, что малярия издавна была хронической болезнью всех путешественников в тропиках и субтропиках. Распространение ее вообще тесно связано с географическим положением, типом ландшафта и природными условиями. И эта связь носит двоякий характер: она определяется, во-первых, отношением переносчиков (комаров) к области их распространения и, во-вторых, требованиями самих возбудителей (плазмодиев) к особенностям внешней среды. Само собой разумеется, на нынешнее распространение малярии большое влияние оказывают также экология человека и социально-экономические факторы, обусловливающие эффективную борьбу за оздоровление среды обитания.Люди болеют малярией не только в теплых и влажных областях, но и в крупнейшей пустыне мира — Сахаре. Естественно, условия появления и распространения болезни всегда в полной мере приспособлены к данному типу ландшафта. В качестве примера можно сослаться на опыт противомалярийной службы Алжира, где в роли переносчиков выступает пять видов комаров, и каждый из них связан с характерными географическими и климатическими условиями. Комар Anopheles labranchiae водится в северной части страны, в местах с годовым количеством осадков около 200 мм. Anopheles sergentii обитает в оазисах и досахарских областях. Anopheles multicolor вызывал эпидемии в оазисах вплоть до Таманрассета и в северозападной зоне. Anopheles thali встречается главным образом в Южной Сахаре, a Anopheles gambiae распространен в областях, находящихся около границы с Ливией и Мали.В мире известно около 400 видов и подвидов комаров рода анофелес, но лишь примерно 50 видов участвуют в переносе возбудителей малярии, причем решающее значение имеют только 15 из них. Каждая географическая область имеет своих характерных переносчиков: в Центральной Европе в прошлом это были виды Anopheles maculipennis и Anopheles labranchiae.Первоначальная сплошная зона распространения малярии на Земле была ограничена приблизительно 45° северной широты и 40° южной широты. Однако в Европе области, где были зарегистрированы случаи малярии, достигали 60° северной широты. В XIX в. эта болезнь встречалась в Финляндии и Швеции, а после первой мировой войны — даже в районе Архангельска.В Европе малярия практически ликвидирована, и ее отступление было связано с повышением экономического и культурного уровня населения, прежде всего с улучшением санитарных условий жизни в деревне. Канули в прошлое избы, где под одной крышей были жилое помещение и хлев. Новые же жилища, в которых было много света и воздуха, комаров не привлекали, и те предпочитали отдельно стоящие хлева, где для них все же сохранился чуть более благоприятный микроклимат. Так комары — поколение за поколением — преимущественно питались на домашних животных, в чьей крови отсутствовали малярийные зародыши, пока заразное начало само не угасло. Комары остались, а малярия исчезла. В этом, однако, таится опасность новой вспышки.Малярия была распространена и среди населения в Чехословакии. В прошлом веке случаи малярии наблюдались и в Праге, но особенно в Полабье, Южной Чехии и Южной Моравии. В окрестностях Годонина малярия даже получила местное народное название «годонка». Планомерному отступлению малярии помешали обе мировые войны, сопровождавшиеся обширными передвижениями людей, военных и штатских, многие из которых страдали малярией (были заражены вне чехословацкой территории). После второй мировой войны разразились две небольшие эпидемии в Южной Моравии и в районе Страконице, однако вскоре удалось ликвидировать их.Более сложным было положение в Словакии в области Житни-Остров, особенно в ее восточной части, и прежде всего в районе Большие Капушани и Кралов-Хльмец. Трехдневная, а отчасти и тропическая малярия поражала, впрочем, и более северные области, вплоть до Снини и Стропкова. После второй мировой войны там была создана противомалярийная служба. Были определены и размеры угрожаемой территории: она составляла одну седьмую площади Словакии, и на ней проживала шестая часть всего населения республики. За 30 лет после первой мировой войны разными путями было зарегистрировано 18 тысяч больных малярией, а на самом деле малярией болело значительно больше людей.Проблема была тесно связана с водным режимом местности, но важную роль играли и неблагоприятные бытовые условия. За 5 лет после второй мировой войны было зарегистрировано четыре с половиной тысячи больных малярией. Затем произошел перелом. Помимо лечения больных, проводились мелиорационные работы, а в 1949 г. к ним добавились и опрыскивания, так что в 1950 г. малярия отступила окончательно. Этому содействовала также и широкая перестройка всего края. Последний случай малярии местного происхождения был выявлен в 1958 г., но официально Чехословакия была признана Всемирной организацией здравоохранения свободной от малярии лишь в 1963 г.В мировом же масштабе ситуация все еще безотрадна. Это явствует из отчета, опубликованного в вестнике Всемирной организации здравоохранения в 1982 г.: «Малярия остается серьезной медицинской проблемой большой социально-экономической важности во многих тропических и субтропических странах мира. В 1981 г. она встречалась в 107 странах, где ею болело 1800 миллионов человек. Примерно 215 миллионов человек страдают хронической малярией, большинство из них — жители Африки, но значительное количество людей болеет и в Азии; ежегодно число новых заболеваний достигает 150 миллионов. Малярия очень широко распространена в Тропической Африке, но случаи малярии возрастают в районах Восточной Азии, Южной и Центральной Америки. Продолжает развиваться невосприимчивость паразитов к лекарствам, а переносчиков — к инсектицидам...»Малярия остается постоянной медицинской проблемой и для всех тех стран, откуда она была уже вытеснена. Непрерывно возрастающие и ускоряющиеся перевозки товаров и движение пассажиров между зараженными и немалярийными областями заставляют медицинскую службу быть постоянно начеку. Угрозу представляют не только поездки больных малярией людей, но и безбилетные пассажиры — зараженные малярийные комары — и географические факторы, определяющие их выживание.Важность данной проблемы показал уже первый известный случай трансконтинентального заноса малярийных комаров из Африки в Южную Америку. И жестоким уроком на будущее послужило также то, что ситуация очень серьезно обострилась только потому, что вовремя не обратили надлежащего внимания на малозначительную с виду находку. Представители Министерства здравоохранения Бразилии не придали значения сообщению энтомолога Раймонда Корбетта Шаннона о том, что 23 марта 1930 г. вблизи бразильского города Натала он обнаружил около 2000 комариных личинок, не принадлежащих ни к одному из известных американских видов. Шаннон принялся за изнурительную работу и установил, что речь идет об африканском виде Anopheles gambiae. Ученый сразу же понял, какую опасность представляет этот комар: в Африке он наносит большой вред как переносчик малярии. Официальные же власти пренебрегли предостережением Шаннона. Результат не заставил себя ждать. Африканский комар постепенно распространялся вдоль бразильских рек, появлялись все новые и новые очаги размножения, и уже в 1937 г. начался сущий кошмар. Малярией заболело около 100 тысяч человек, из них пятая часть умерла. И во всех случаях переносчиком служил именно африканский комар Anopheles gambiae, а местные комары, как было твердо установлено, к эпидемии были не причастны. На борьбу с бедствием пришлось бросить четыре с половиной тысячи человек... Всего этого легко было избежать, если бы прислушались к предупреждению ученого!Война против африканских комаров прошла успешно, но не ясен был принципиальный вопрос: как они очутились в Бразилии, как перебрались через океан? К тому времени, когда Шаннон впервые обнаружил их личинки (март 1930 г.), было совершено только три авиарейса из Африки в Бразилию: два в марте и октябре 1927 г., третий в марте 1930 г. — за десять дней до находки Шаннона. Следовательно, переброску комариного десанта самолетом в расчет практически можно было не принимать. Оставалось единственное объяснение: вторжение комаров осуществлено посредством одного из быстроходных миноносцев французского военно-морского флота, обеспечивавших в то время почтовую связь между Африкой и Бразилией: все расстояние они покрывали за 100 часов плавания. А место стоянки этих кораблей находилось всего-то в 1 км от очага первых комаров Anopheles gambiae в Бразилии...С тех пор этот африканский и многие другие виды комаров неоднократно находили не только в салонах межконтинентальных самолетов, но и внутри доставляемых грузов. Современный способ перевозки в контейнерах неожиданно создал для заноса комаров и прочих насекомых необыкновенно благоприятные условия. Так, например, небольшая эпидемия малярии возникла среди работников перегрузочного пункта парижского аэропорта Орли после открытия контейнеров, в которых скрывались зараженные комары. А что говорить о туристском движении, связавшем Европу прямо с основными малярийными районами!Все это проблемы, которых не знало поколение Лаверана, Росса и других зачинателей маляриологического исследования сто лет назад, но с которыми нам сегодня необходимо постоянно считаться.

Комары, вирусы и желтая лихорадка

О природе арбовирусов — большой экологической группы вирусов, передающихся членистоногими переносчиками, — уже говорилось в разделе, посвященном клещам. Сказанное там справедливо и для вирусов, переносимых комарами, а кое-что из этого необходимо еще подчеркнуть. И в первую очередь — колоссальное разнообразие арбовирусов. Если во всем мире науке известно около 360 различных арбовирусов, то свыше 180 из них переносят комары. Почти половину от этого числа обнаружили у человека: либо были прямо выделены вирусы от больных, либо в крови были найдены антитела. Как видим, доля переносимых комарами арбовирусов, к которым восприимчивы люди, очень велика, особенно если сравнить с числом всех арбовирусов, диагностированных у человека: их насчитывается меньше сотни — и более трех четвертей на счету именно у комаров. Было бы бессмысленно пытаться упомянуть о всех вирусах, передающихся комарами. Получилось бы что-то вроде телефонного справочника, в котором многие названия скорее всего привлекли бы внимание экзотикой своего звучания, отражающего большей частью географические данные о месте первого открытия. В одних случаях это будет название целой области, реки, озера, долины или города, в других — совершенно несущественное местное, туземное наименование болота или захолустного селения в тропическом лесу. Попытка проследить все эти арбовирусы сопряжена была бы также с риском блуждания в терминологических джунглях, где бы мы местами теряли — образно говоря — не только тропу под ногами, но и красную нить и главный смысл рассказа. Не станем рисковать и констатируем лишь, что комариные арбовирусы распределены на отдельных континентах или в зоогеографических областях крайне неравномерно. Больше всего их открыто в Центральной и Южной Америке и далее в Африке — к югу от Сахары. Просто напрашивается вывод, что арбовирусы наиболее разнообразны в тропиках, но ему не соответствуют сведения, например, по тропической Азии: там арбовирусов вроде бы мало. Подчеркиваем слова «вроде бы». Дело в том, что данные о распространении арбовирусов в общем масштабе слишком зависят от того, где и насколько интенсивно проводились исследования. Например, пока в Энтеббе работала вирусологическая лаборатория с великолепными специалистами, могло показаться, что Уганда — исключительный вирусологический сад: так быстро прибавлялись новые вирусы и сведения о них. Разумеется, это справедливо и для других частей света.Большинство инфекций человека, вызываемых комариными арбовирусами, с точки зрения циркуляции патогенного начала в природе является чисто случайным. В природных очагах вирусы циркулируют между комарами и их хозяевами — позвоночными животными, а человек заражается этими вирусами, попадая на территорию природного очага. Это строго соответствует классическому представлению о природной очаговости. Однако существуют и такие арбовирусы, обычным хозяином которых служит человек, — к ним относятся вирус желтой лихорадки и вирус лихорадки денге. Резервуарами вируса желтой лихорадки бывают и животные, а вот животных — резервуаров вируса лихорадки денге пока не выявлено. Эта инфекция свойственна только комарам и человеку, или же ее партнер среди животных нам до сих пор неизвестен. Более подробно об этих заболеваниях мы еще расскажем. Из других болезнетворных для человека вирусов упомянем лишь о тех, открытия которых — знаменательные этапы в мировой истории изучения комариных арбовирусов.Как и в любой истории, начало здесь теряется в далеких мифических временах. По крайней мере такое представление дает статья, опубликованная не так давно в Англии. Автор размышляет в ней о волне инфекции, вызванной вирусом Rift valley. Болезнь, свирепствовавшая в 1977 — 1978 гг. в Египте среди крупного скота, коз, верблюдов и людей, причинила тяжелый урон животным и унесла много человеческих жизней. Автор сравнивает ее с пятой казнью египетской из библейского рассказа: «О, рука Господня будет на скоте твоем, который на поле, на лошадях, на ослах, на верблюдах, на волах и на овцах, мор тяжелый весьма» (Исход 2, 3) — и задается вопросом, не была ли сия кара отражением какого-то реального события, каким явилась недавняя эпизоотия заболевания, вызванного вирусом Rift valley.Вопрос о карах, постигших Египет,— спорный, а вот картины, подобные только что описанной, мы еще увидим, когда, перескочив через бездны тысячелетий в XVI — XVII вв. нового времени, окажемся на Американском континенте в разгар эпидемий желтой лихорадки.С наибольшей вероятностью можно предположить, что первый выделенный человеком арбовирус (и добавим, что это был вирус, переносимый именно комарами) являлся возбудителем австралийской болезни «X», известной ныне под названием «энцефалит долины Муррей». Во время сильной эпидемии, бушевавшей в Австралии в 1917 — 1918 гг., его открыли исследователи Клиленд (Cleland) и Кемпбелл (Campbell), которые вводили материал, взятый из головного мозга трех умерших людей, и спинномозговую жидкость больного в мозг обезьян из рода макак.К сожалению, этот тип вируса не сохранился до периода расцвета арбовирусологии, когда были введены точные лабораторные диагностические методы. В распоряжении мировой контрольной лаборатории имеются типы, происшедшие от австралийских эпидемий 50-х годов.В 1924 г. на Японию обрушилась страшная эпидемия энцефалита, унесшая 3800 человеческих жизней (общее количество больных достигало 6000). Японским микробиологам удалось выделить возбудителя болезни, он вошел в литературу под названием «вирус японского энцефалита В». Этот вирус переносится комарами из рода кулекс и вызывает тяжелые заболевания человека во всей Юго-Восточной Азии, включая южную часть советского Дальнего Востока.Из истории открытия комариных арбовирусов отметим в хронологическом порядке еще те, которые каким-то образом касаются этой проблематики в ЧССР или же встретятся в нашем дальнейшем рассказе. К ним относятся вирусы восточного и западного энцефаломиелитов лошадей, открытые в США в 1931 и 1933 гг., вирус Западного Нила (выделен в Уганде в 1940 г., в ЧССР обнаружен у комаров и птиц в Словакии в 1974 г.), вирус калифорнийского энцефалита (выявлен в 1942 г.) и вирус Sindbis, найденный в Египте в 1955 г. (в Словакии был определен у птиц, полевого хомяка и квакающей лягушки). Для Центральной Европы особенно знаменателен год 1958-й, когда именно в ЧССР был выделен первый комариный вирус на этом материке.Обширная и систематическая работа по изучению арбовирусов стала возможна главным образом благодаря сделанным в 1928 — 1930 гг. открытиям, показавшим, что макаки и белые лабораторные мыши восприимчивы к вирусу желтой лихорадки, введенному в их головной мозг. Так желтая лихорадка — эта гроза тропиков — послужила развитию целой научной дисциплины, поэтому познакомимся с нею поближе.

У желтой лихорадки много общего с малярией. Не только то, что и она подчас не на шутку ввязывалась в историю человеческого общества и отчасти сходна с малярией по эпидемиологии, но и то, что сходна с нею в некоторых клинических признаках; и не случайно из древнейших исторических сведений очень трудно заключить, о какой из двух болезней шла речь в том или ином случае и не шла ли речь о комбинации обеих.Вот почему авторы расходятся и в определении самого старого источника. Некоторые склонны считать таковым запись от 1598 г. о гибели воинов Георга Клиффорда, графа из Камберленда, на острове Пуэрто-Рико. Однако обычно счет ведут от описания эпидемии на полуострове Юкатан в 1648 г.В то время население Центральной Америки и островов Карибской области страдало от тяжелых, повторяющихся эпидемий, и именно тогда на острове Барбадос родилось и название болезни: yellow fever, или «желтая горячка»; так именовали болезнь английские врачи, а испанцы употребляли название vomito negro («черная рвота»). Среди английских моряков и солдат, больше всего и болевших ею, в обращении было название «желтый Джек».Оба медицинских названия болезни выражают два главных внешних проявления ее. После тяжелого лихорадочного начала она переходит во вторую фазу: у больного появляются желтуха, кровоизлияния, и, если состояние не улучшится, наступает смертельный шок. К этому упрощенному описанию можно было бы добавить еще ряд сопутствующих признаков. Впрочем, так и делали до середины прошлого века, пока в 1848 г. д-р Нотт (Josiah С. Nott) в Алабаме не различил их, отделив таким образом желтую лихорадку от сходных болезней. Д-р Нотт вообще показал себя человеком прозорливого ума, он писал тогда: «У меня есть основания полагать, что в жизни насекомых существует в определенной форме специфическая причина желтой лихорадки». Жаль, что его идея, хотя в сущности своей и правильная, была весьма неопределенна и неясно выражена. Поэтому не удивительно, что она была предана забвению.В XVII и XVIII вв. в странах вокруг Мексиканского залива и в Карибской области нередко возникали опустошительные эпидемии. Так, в 1780 г. инфекцией была истреблена военная экспедиция под командой капитана Горацио Нельсона, которой надлежало занять озеро Никарагуа и прилегающую территорию (здесь замышляли провести межокеанский канал). Из двухсот человек в живых осталось не больше десятка.Не раз случались сильные эпидемии на Кубе. Но самой гибельной была эпидемия, уничтожившая французское войско, посланное Наполеоном под командованием своего родственника Леклера на Гаити для захвата Санто-Доминго, занятого повстанцами-неграми. 25 тысяч солдат Франции заплатили своей жизнью за эту авантюру. Трудно вообразить, как поражение французов от желтой лихорадки повлияло на историю колонизации Америки. Дело в том, что для Наполеона остров Гаити был не целью, а лишь базой и трамплином для новых завоеваний. Можно было бы здесь упомянуть и о ряде других военных авантюр. Желтой лихорадкой при этом заболевали прежде всего солдаты и моряки, прибывшие из Европы. Среди них и смертность была высокая, тогда как старожилам болезнь причиняла значительно меньший урон.Ситуация не изменилась и в XIX в., когда в Новом Свете было зарегистрировано 56 эпидемий, из них 36 в Северной Америке. Общее у всех эпидемий было одно: они вспыхивали в городах, больше всего поражая вновь прибывших людей. Периферия и старожилы при этом почти не страдали. Исключением явилась эпидемия в Панаме, связанная с неудачей первой попытки прорыть канал, который бы связал Атлантический и Тихий океаны.Французский инженер-предприниматель Фердинанд Лессепс, под чьим руководством был построен Суэцкий канал, по праву тогда пользовался почетом и уважением во всем мире. Поэтому никого не удивил его новый грандиозный проект: проложить через Панамский перешеек канал, соединив таким образом воды двух океанов. К тому времени от одного берега к другому по перешейку уже была проведена железная дорога, но это не шло ни в какое сравнение с водным путем, по которому могли бы свободно проходить даже самые крупные морские суда. Лессепс, конечно, был уверен в своих организаторских способностях и технических возможностях, когда в 1875 г. учредил «Компанию по сооружению Панамского канала». Через два года был собран первоначальный капитал, и можно было выкупить панамскую железную дорогу за баснословную цену — 25 миллионов долларов. Казалось, что уже устранены все помехи.1 января 1880 г. началось строительство. В последующие 8 лет компания истратила на него около 300 миллионов долларов, и все-таки она приостановила работы, потерпела банкротство. Крах компании объяснялся, безусловно, и слишком беспечным поначалу расходованием денег, и взяточническими аферами, когда работы начали запаздывать. Главной же причиной фиаско была невозможность справиться с болезнями — малярией и желтой лихорадкой, — косившими работников.Рабочих привозили тысячами. Привозили на верную смерть. Промежуточной станцией между строительной площадкой и кладбищем служила больница, где, правда, никто не знал, как помочь. Стремление помочь было велико: так, между прочим, ножки всех коек стояли в сосудах с водой, чтобы больных не беспокоили клопы и прочие назойливые насекомые. На самом же деле это была медвежья услуга: сосуды с водой оказались идеальными очагами размножения комаров Aedes aegypti, выводившихся буквально под боком у больных, чью кровь — зараженную кровь! — тут же и пили. Никто и не подозревал, что каждый больной, какова бы ни была его дальнейшая судьба, прежде чем освободить койку в больнице, передал через комаров вирус новым жертвам. Комары победили. В 1888 г. они окончательно изгнали французов. Опустевшие стройплощадки, жилые бараки, больницы и кладбища для тех, кто не дожил до этого бесславного времени, начали зарастать джунглями. Единственный результат предприятия — потеря около 20 тысяч человеческих жизней.Сообщения из Панамы потрясли весь мир и усилили интерес к изучению желтой лихорадки. В это время в Гаване выступил кубинский врач Карлос Хуан Финлей и обвинил в переносе этой болезни комаров. Такую мысль высказывали и его предшественники: одним из них был уже упомянутый Нотт, другим — Louis David Beauperthuy, который еще в 1854 г. назвал комаров «гипотетически рассматриваемыми факторами при распространении желтой лихорадки». Он имел в виду, очевидно, как раз тропического комара, так как писал о комаре с полосатыми ногами, залетающем в дома.Карлос Финлей был весьма конкретен и последователен. С 1881 г. в Гаване он во всех подробностях изучал привычки комаров и отношение их к людям — здоровым и больным. Внимание ученого привлек комар, которого на Кубе тогда называли Culex fasciatus. Как мы теперь знаем, он тождествен с видом Aedes aegypti. Финлей проследил весь жизненный цикл комара от стадии яичка до взрослой особи, описал формирование хоботка, способ, которым комар сосет кровь, влияние температуры на активность комара и множество других, ранее совершенно неизвестных особенностей его жизни. С этими результатами Финлей предстал перед ученым обществом на заседании Академии наук в Гаване.Мнение Финлея о роли комаров в переносе желтой лихорадки натолкнулось на непонимание. Гаванские врачи требовали от него конкретных экспериментальных доказательств, а он их представить не мог. На одно хотя и решился, но получил отрицательный результат. А объяснялось это тем, что в опыте Финлея кровь здоровых людей, прибывших из Европы, сосали только что зараженные комары. Конечно, он не мог предполагать, что комар становится инфекционным не сразу же, а лишь через определенное время и что отрицательный результат, который он сам не в состоянии был объяснить, вообще не опровергал его точки зрения. Финлей остался непонятым, но не сдавался и продолжал изучать комаров.Однако вскоре Кубу одолели другие заботы. На рубеже двух веков ее оккупировали войска Соединенных Штатов. 19 мая 1900 г. среди американских солдат разразилась тяжелая эпидемия желтой лихорадки. Главный военный врач генерал Штернберг для выяснения возникшей ситуации назначил комиссию из четырех человек, чьи имена вошли в историю тропической медицины: Walter Reed, James С. Caroll, Jesse William Lazear, Aristid-es Agramonte (Уолтер Рид, Джеймс К. Кэролл, Джесси Уильям Лазар, Аристидес Аграмонте). С помощью добровольцев из рядов Североамериканской армии врачам удалось шаг за шагом опровергнуть преобладавшее тогда представление, что инфекция передается через зараженную одежду, постельное белье и всякими другими подобными путями.Уолтер Рид был очень хорошо знаком с учением Финлея о переносе желтой лихорадки комарами. Также с воодушевлением воспринял он результаты Росса и других исследователей, изучавших малярию. И не случайно Рид решил сосредоточить работу своей группы на исследовании комаров. Консультантом-энтомологом у него был Л. О. Говард. Первым делом Рид с сотрудниками проверили на самих себе, что только что появившиеся на свет комары Culex fasciatus (сейчас это вид Aedes aegypti) никому не вредят. Затем врачи перешли к инфекционным опытам — также на себе. Джеймс Кэролл рискнул взять на себя такой опыт. Доказательство было однозначным. Кэролл заразился желтой лихорадкой, и он долго боролся со смертью, прежде чем смог снова твердо стать на ноги. Другое доказательство — на этот раз не по доброй воле — представил Дж. У. Лазар: его заразили инфекционные комары, разведением которых он занимался.Первые сведения о полученных результатах были опубликованы уже 27 октября 1900 г. А в середине января следующего года Уолтер Рид писал Говарду: «Наверно, вы уже слышали от генерала Штернберга о том, что наши прежние наблюдения были с успехом повторены. Теория о значении комаров для переноса желтой лихорадки уже не является теорией, она была доказана как реальность. Анофелес и кулекс — продувные бестии. Какие опустошения причинили они нам за последние три столетия!» Америку охватило воодушевление. Это нетрудно понять — ведь только в XIX в. желтой лихорадкой там переболело почти полмиллиона человек!Уолтер Рид недолго радовался достигнутому успеху. Он умер на Кубе 22 ноября 1902 г.: его организм, ослабевший от напряженной работы, не перенес сложной операции на слепой кишке. Годом позже от последствий перенесенной инфекции умер и Джеймс Кэролл.Д-р Рид был похоронен с наивысшими почестями на Арлингтонском национальном кладбище в пригороде Вашингтона. Надпись на мемориальной колонне у его могилы гласила: «Он одолел страшное проклятие человечества — желтую лихорадку». А какое признание заслужил Карлос Финлей? История поставила его на почетное место, которое ему принадлежит. О заслугах врача, открывшего переносчика желтой лихорадки и разработавшего систему борьбы с ней, в Гаване напоминает не только его музей, но и монументальный памятник.Задачу очистить Кубу от комара Aedes aegypti возложил на себя Уильям Кроуфорд Горгас. Он не оставил комарам ни малейшей возможности выжить. Его продуманные действия основывались на безукоризненном знании жизненных привычек комаров. Методически и шаг за шагом возглавляемый им отряд уничтожил все очаги размножения их и добился того, во что еще недавно трудно было поверить: желтая лихорадка исчезла! А вскоре Горгас получил новое, казалось, совсем уже немыслимое задание — сокрушить комаров в тех местах, где Лессепс потерпел от них поражение, ставшее притчей во языцех. В поход на комаров выступила целая армия — 1500 человек, — и победа снова осталась за Горгасом. О масштабах этой небывалой операции красноречивее всего говорят опубликованные данные: требовалось вырубить и сжечь 30 миллионов квадратных ярдов кустарников и мелких деревьев, выкосить и сжечь траву на такой же площади, осушить миллион квадратных ярдов болот, вырыть 250 тысяч футов водоотводных канав и восстановить 2 миллиона футов старых рвов, разбрызгать 150 тысяч галлонов* масел, уничтожающих комариные личинки в очагах размножения...

* Фут = 30,5 см, ярд = 91,4 см, галлон = 4,5 л.

Эта единственная в своем роде операция в решающей степени содействовала тому, чтобы в 1913 г. соединились воды Тихого и Атлантического океанов. Этой операцией Горгас заложил основы современной борьбы с переносчиками инфекций.

В медицинских кругах царил оптимизм. Комар Aedes aegypti, единственный известный переносчик желтой лихорадки, обитает на территории населенных пунктов. В природе он не встречается, а стало быть, извести этого комара и искоренить тем самым желтую лихорадку не велика хитрость. Это будет вопросом времени и денег. Достаточно лишь повторить то, что уже дважды удалось сделать Горгасу!Действительное же положение вещей было сложнее. Достаточно было лишь задуматься над несколькими простыми вопросами. Действительно ли этот комар водится только в городах? Как он туда попал? Действительно ли нет его в природных очагах? Судя по латинскому названию комара, первоначально он был описан в Африке. А там он живет и в природе, причем среди африканских комаров у него имеется ряд очень близких сородичей из того же подрода. У городских же популяций комара в Америке таких родственных связей с окружающей природой нет.Когда энтомологи уяснили себе это, сразу же само собой стало напрашиваться объяснение, что комар был просто-напросто занесен в Америку морскими судами. На каждом судне, конечно, было достаточно возможностей для того, чтобы комары столь неприхотливого вида, чьим личинкам хватает буквально кружки воды, во время долгого плавания могли даже выводиться. Среди экипажей судов часто вспыхивала желтая лихорадка. Связав эти два факта, не мудрено было вообразить, что из Старого Света в Новый завезли не только комара, но вместе с ним и желтую лихорадку. Первые сообщения об эпидемиях в Америке, казалось, определяли и время, когда это произошло, — очевидно, вскоре после начала колонизации, как только суда стали интенсивно использоваться для перевозки рабов.Из уст в уста переходили рассказы о рабовладельческих судах, в трюмы которых без билета проникали комары и вирусы. Все это выглядело весьма правдоподобно, к тому же такую легенду поддерживали и все тогдашние познания ученых. Радужные надежды связывали также с акцией, предпринятой в 1914 г. Фондом Рокфеллера для искоренения желтой лихорадки в Западном полушарии. Но «желтый Джек» приготовил людям еще один сюрприз.В 1928 г. в Рио-де-Жанейро грянула тяжелая эпидемия, за нею последовали эпидемии в других городах центральной части Южной Америки. Все свидетельствовало о том, что инфекция пожаловала из каких-то природных, ранее неизвестных очагов. Выявить эти очаги в решающей мере помогло открытие, показавшее, что инфекцию можно перенести прививкой в мозг макаки и белых лабораторных мышей. Это открытие позволило определить вирусный характер возбудителя, приготовить эффективную вакцину и разработать метод исследования проб крови людей, в том числе и тех, у кого признаков инфекции не было и кто столкнулся с нею когда-то давно.Тридцатые годы прошли под знаком исследования проб крови людей даже из самых отдаленных уголков Южной Америки и Африки и поисков эпидемических областей распространения желтой лихорадки. Выяснилось, что болезнь встречается и в глубинных пунктах центральной части материка — в области Амазонки в Бразилии, Боливии, Перу и Колумбии, — а также в других странах Латинской Америки, где комар Aedes aegypti никогда не попадался. Аналогичные результаты дал и поиск в Африке.Это заставило внести поправку в прежние представления о том, что вирус желтой лихорадки циркулирует по простой схеме: человек — комар — человек. Стало ясно: это только одна из возможностей распространения вируса, характерная для населенных пунктов. Тип желтой лихорадки, при котором комары заражаются от больного человека и передают инфекцию здоровым людям, назвали городским. В этом случае говорят о городском очаге. Другой тип — это желтая лихорадка джунглей (лесной очаг), когда возбудитель циркулирует в природе. В южноамериканской природе вирус переносится комарами (главным образом из рода Haemagogus) среди обезьян и ряда других диких животных. В дикой природе Африки вирус также циркулирует среди обезьян и других животных, с одной стороны, и комаров (главным образом Aedes africanus) — с другой.Человек заражается, когда он попадает в эти природные очаги, и такой случай может послужить инициирующей искрой для вспышки городского очага. Вот только нелегко было объяснить, как возникает ситуация, в которой комары передают вирус человеку. Ведь среда обитания обезьян — резервуаров вируса и комаров — переносчиков вируса в девственных тропических лесах относительно четко ограничена по высоте. Циркуляция вируса происходит на одном уровне, а человек в лесу движется на другом. Следовательно, в южноамериканских лесах главная опасность инфекции подстерегает человека, когда вырубают деревья: при этом буквально обрушивается вниз, на землю, фауна комаров, до этого державшаяся в кронах. В Африке ситуация иная. Вирус и там циркулирует среди обезьян и комаров высоко в кронах деревьев, но вниз, в мир людей, его переносят обезьяны, когда совершают свои набеги на плантации бананов или других культур. В это время на обезьянах и питаются комары, обычно нападающие на людей. Если в крови обезьяны-воришки есть вирус, то через этих комаров он может быть передан человеку. Разумеется, эти пути распространения инфекции могут по-разному изменяться в зависимости от местных условий.Таким образом, городские очаги вторичны, и их можно ликвидировать. И они действительно практически уже исчезли и в Северной, и в Южной Америке. Что же касается желтой лихорадки джунглей, то лучшим способом защиты человека пока остается вакцинация. Наличие природных (лесных) очагов вместе с тем убедительно доказывает, что желтая лихорадка существовала в Америке еще и до Колумба. Комар вида Aedes aegypti в американские порты и другие города на побережье, очевидно, на самом деле был занесен судами, а потому у него и нет здесь родственных видов. Однако это не было причиной заражения желтой лихорадкой всей зоны американских тропиков.Косвенным доказательством этого служит ситуация в тропиках Азии и во всей области Тихого океана. Здесь тоже сегодня можно встретить комара Aedes aegypti, и есть основания полагать, что и сюда, в области к востоку от Африки, комар был занесен и прижился здесь. Имеются даже прямые наблюдения, как во время второй мировой войны его занесли на некоторые тихоокеанские острова при переброске японских войск. Тем не менее во всей этой части тропической зоны желтой лихорадки нет и в помине. Самого по себе наличия комара Aedes aegypti для появления болезни оказалось недостаточно, хотя взятые оттуда комары этого вида в лабораторных опытах переносили вирус с таким же успехом, как их африканские и американские родичи. Вероятно, в тропической природе отдельных континентов есть что-то несхожее, и на это чувствительно реагировал возбудитель желтой лихорадки.В противоположность этому лихорадка денге, другое вирусное заболевание человека, переносимое комарами, регистрируется по всей зоне тропиков без различия континентов и вдобавок отмечается в изрядной части субтропиков. Ее возбудитель передается не только тропическим комаром вида Aedes aegypti, но и рядом других видов. Впрочем, существуют четыре типа вируса денге, они несходны в некоторых проявлениях, и их можно лабораторно различить. Резервуаров вируса среди животных не выявлено, он циркулирует среди людей и комаров. При таком широком географическом распространении болезни количество больных при некоторых эпидемиях исчислялось миллионами. Правда, течение болезни бывает благоприятным, а смертность мала.

Деревня Тягиня

От Рожнявы, с которой мы близко познакомились во время эпидемии клещевого энцефалита, до деревушки Тягиня совсем недалеко. Да и события, разыгравшиеся в этих местах, очень близки между собой, в том числе и по своей логической последовательности. Читатель уже знает, насколько тревожными были события в Рожняве, какой интерес возбудили и какое внимание привлекли к себе. Накопленный там опыт прямо требовал дальнейшего использования его, взывал к действию. А приложить опыт было к чему. Недостатка в проблемах не было, да и ходить за ними не надо далеко. Достаточно было остаться в Восточной Словакии — проблемы были рядом, прямо перед глазами.Взять хотя бы лихорадочные заболевания, источник которых никак не удавалось объяснить. Они появлялись там и тут, в основном в летний период, и, судя по их течению, вызывались каким-то вирусом. А у врачей-ветеринаров были свои заботы, ведь в этих местах каждый год среди лошадей возникала эпизоотия инфекции, поражавшей головной и спинной мозг. Это наносило значительный экономический ущерб. Течение этого заболевания также указывало на возможность вирусного происхождения, а это уже наводило на подозрение, что виновником может служить вирус энцефаломиелита лошадей, выделенный еще в 30-е годы в Америке. Он переносится комарами. Может быть, пришло время заняться ими? Природные условия для комаров в Восточной Словакии были весьма благоприятны. Хотя на севере и поднимаются горы, но южную часть занимает низменность, простирающаяся от Вранова и Михаловце до государственной границы и являющаяся, в сущности, клином обширной Потисской низменности. Широкая равнина лишь в южной части прерывается низкими Земплинскими, Хльмецкими и Береговскими холмами да невысокими песчаными дюнами.Вся эта местность была затопляемой областью с богатой сетью многоводных рек: с одной стороны, это Ондава, Лаборец, Уг и Латорица, берущие начало в Карпатах, а с другой — Чиерна-Вода и Собранецкий поток, стекающие с южных склонов Вигорлата. На равнине реки разливались в целую систему слепых рукавов, и те частично оставались заполненными водой весь год. При таянии снега или летом после проливных дождей вся эта система затоплялась водой, которая растекалась и по прилегающей территории. Так возникали обширные места размножения комаров.Таких очагов было много, и они были слишком велики по объему, так что и речи не могло идти о равномерном вирусологическом обследовании всей местности. Это было просто выше человеческих сил. А поскольку непонятные лихорадочные заболевания регистрировались здесь повсеместно, то наперечет были и точки, за которые можно было бы ухватиться. Одно хорошо: было достаточно времени, чтобы как следует подготовиться к работе. На этот раз события не били тревогу, как в Рожняве, и можно было все взвесить, обсудить, испытать в лаборатории и проверить на местности. В конце лета 1957 г. встретились два будущих главных действующих лица этой истории: д-р Войтех Бардош из Института эпидемиологии и микробиологии в Братиславе и д-р Власта Даниелова из тогдашнего Биологического института Академии наук в Праге. Встретились, чтобы все подготовить. А это было непросто: выяснилось, что на месте можно будет провести только часть исследований, а остальную часть, связанную с виварием и получением хороших лабораторных животных, придется завершать в Братиславе. Вот так, собственно, началась последняя история, о которой рассказывается в этой книге. От архивного прошлого переходим к живой современности нашего поколения.Нам представляется прекрасная возможность проследить многообразный путь исследований на местности и в лабораториях, познакомиться с непростыми поисками ответов на множество вопросов, возникающих в процессе исследовательской работы. Опустим мелкие эпизоды, которые хотя и оживили бы рассказ, но не существенны для него, да и могли бы показаться слишком личными.Первым делом надо было выбрать подходящие места для работы на местности. Достаточно полное представление о том, кто где живет, исследователи составили себе еще в предыдущий сезон. Но, определяя места будущих действий, приходилось размышлять не только о видах комаров и их численности, но также о контакте их с человеком и хозяйственными животными. И тут была еще одна тонкость, которую нельзя было сбросить со счета. Дело в том, что паводки не каждый год достигают одного уровня, а ведь каков где весенний разлив, столько там летом и жди комаров: чем больше их, тем яростнее будут они проникать в хлева и конюшни, а при случае и в жилища людей.Весна застала Даниелову уже на востоке Словакии. Весенний сезон там наступает очень рано, когда на склонах Вигорлата и на хребтах Ондавской возвышенности еще лежит снег. Не всегда в эту пору приятная солнечная погода — часто над широкими равнинами целыми днями не утихает вихрь, пронизывающий человека и впрямь до костей.Так было и весной 1958 г., и тем больше удивлялись местные жители, что в такое время кто-то интересуется комарами в их хлевах и погребах. «Нам бы ваши заботы!» — говорили их веселые взгляды, когда завязывался разговор, но в конце концов люди рады были возможности побеседовать, хотя бы даже и о комарах. Деревня за деревней прибавлялась в списке названий в блокноте. Утром из Михаловце автобусом до остановки, выбранной по карте, и обратно пешком, от селения к селению. Названия некоторых прямо ассоциировались с тучами комаров: допустим, те же Мочараны*.

* Сырое, болотистое место (словацк.).— Прим. перев.

Важную информацию давала и пробуждающаяся природа. Тающий снег уже заполнял водой разные неровности земли. Засверкала вода на широкой полосе вдоль железной дороги, откуда был взят грунт для насыпи. Подмокла и нижняя часть мертвых и пока что сухих речных рукавов, и видно было, как постепенно поднимается вода в реках и начинает затоплять окрестные берега. Однако вода прибывала медленнее, чем следовало бы, и наконец остановилась где-то на полпути.Вот невезение! Часто бывает, обычная вещь исчезает в тот момент, когда мы начинаем интересоваться ею. Весной 1958 г. вот так было с половодьем. Серединка на половинку, но идти на попятный уже нельзя.В июне начали собирать первых комаров в пойменном лесу при слиянии рек Лаборец, Чиерна-Вода и Уг у населенного пункта Павловце-над-Угом, где комаров было все же довольно много. Под вечер комары поднимались в яростную атаку, вот тогда их и ловили. Принцип лова был простой: в первую очередь интересовали комары, нападающие на людей, а потому и человек сам служил приманкой. Налетавших комаров ловили тонкими силоновыми сетками, откуда их выуживали эксгаустером — простым энтомологическим устройством в виде стеклянной трубки с резиновым шлангом для засасывания насекомых, а затем запускали в маленькие клетки, также обтянутые тонкой силоновой тканью. Сотня, от силы две оказывались в одной клетке. Снаружи к клетке прикладывали смоченный марлевый тампон или мокрую тряпочку и все это помещали в непромокаемый мешочек. Комары очень чувствительны к сухости, а значит, и к сквозняку, и при перевозке на автомобиле они могут погибнуть.Когда в лесу становилось совсем темно и комары переставали нападать, заканчивался первый и решающий — хотя и самый простой — этап подготовки материала. Ночью ждала дорога в Прешов, там на областной гигиенической станции находился главный штаб. Клетки с комарами здесь ставили в морозильную камеру. Двадцатипятиградусный мороз хотя и губил комаров, но консервировал вирус, если он в них был.Каждое размораживание ослабляло бы вирус, и в конце концов он мог бы и исчезнуть. Поэтому вся последующая работа была сплошной спешкой, где все было подчинено одной задаче — быстро определить и рассортировать комаров на охлажденных стеклянных чашках Петри, стоящих на охлажденных мраморных пластинках. Скорость и точность — два требования, которые с виду исключают одно другое, но составляют основное условие успеха. Чтобы выполнить это условие, нужен прежде всего большой опыт, потому что не так просто определить вид комара, прожившего уже несколько недель: за это время его первоначальное одеяние успевает изрядно полинять, или, как говорят энтомологи, комар сильно «облетел». А именно такие комары-«ветераны» наиболее ценны для опытов по выделению вируса. Вид к виду, отдельно из каждого места, собирали комаров в охлажденные пробирки — по 50 в каждую. Теперь они готовы к дальнейшей обработке. Из каждой пробирки комаров высыпали в охлажденную стерильную ступку, заливали физиологическим раствором с добавкой сыворотки из крови кролика и тщательно растирали пестиком — так получали будущий прививочный материал. Для того чтобы растирание было как можно более совершенным, к каждой дозе добавляли стерильный стеклянный порошок. После получасового центрифугирования на дне центрифужной пробирки оседал слой стеклянного порошка вместе с остатками комариных тел. Над ним была золотисто-желтая прозрачная жидкость, подернутая тонкой синевато-черной пленкой — это жиры комаров. Пленку снимали, а прозрачную жидкость отсасывали и переносили в другую пробирку, которую помещали в термос с замораживающей смесью.А в это время за дверями лаборатории с нетерпением уже переминался с ноги на ногу шофер, ведь от Прешова до Кошице довольно далеко, а самолет на Братиславу ждать, известно, не будет. В кабине пилота должны лететь и сумки с замороженными суспензиями, предназначенными для прививки двух-трехдневным мышкам-сосункам. Часть комариной вытяжки вводили им в головной мозг, часть оставляли в морозильной камере. Если мышки после прививки заболеют или погибнут, эта часть потребуется для контрольного вирусологического исследования. Самолет еще был в воздухе, а экипаж автомобиля держал путь в пойменный лес под Павловце, где вечером ожидали нового налета комаров.В такой спешке не остается времени ни на что другое — большей частью не удается хотя бы раз в день спокойно поесть. Не заметили, как пролетел июнь, но пока, увы, не было и намека на успех. Более двух с половиной тысяч комаров прошло через описанную процедуру, но не было среди них Aedes vexans. Тогда еще никто не догадывался о том, что существует связь между отрицательным результатом опытов по выделению вируса и отсутствием этого вида комара. Для всех это послужило бы, конечно, побудительным стимулом, а так каждый, по крайней мере в душе, был слегка разочарован.В июле видовой состав комаров в пойменном лесу под Павловце несколько изменился. Волна весенних видов, где доминировал комар Aedes sticticus, исчезла с горизонта, а преобладающими стали массовые виды Aedes vexans и Aedes caspius. Малоагрессивный вид, державшийся под покровом леса, сменили прожженные кровососы, и они тотчас же разлетелись по ближайшим деревням Павловце, Крижани, Лескова и Тягиня. До настоящей комариной напасти дело не дошло, но и так двукрылые нещадно взимали с домашних животных свою кровавую дань. Поэтому охотиться на комаров можно было и в хлевах, конюшнях, курятниках, уловы сразу же увеличились более чем вдвое, а значит, пришлось умножить усилия. Прошло полмесяца, количество вирусологических опытов приближалось к сотне, а положительного результата нет как нет.Тот счастливый день, который долго не забывается, наступил лишь 17 июля 1958 г. Правда, когда он кончился, никто еще и не подозревал, что вместе с комарами Aedes caspius, изловленными в местном коровнике, из деревни Тягиня едет и новый, неизвестный науке вирус. В опыте, значившемся в протоколе под порядковым номером 92, на четвертый день погибли четыре мышки-сосунка из семи, кому были сделаны прививки, на пятый — еще две и на шестой день — последняя. Предсмертные признаки были у всех одинаковые: мышки лежали на боку в тяжелых судорогах, выперев спину верблюжьим горбом. Зазвенели телефонные провода между Братиславой и Прешовом — понеслась многообещающая новость. А в Прагу чуть позже пришла открытка с видом, на какой обычно посылают привет в отпуск. И на ней маленькая, незаметная приписка: «Кажется, повезло!»Когда дело ладится, повышается и охота к работе. Так было и в этом случае. До конца июля были выделены еще два типа вируса от комаров Aedes vexans и Aedes caspius — и вновь в деревне Тягиня. В августе подвели окончательный баланс: в 318 опытах было исследовано в общей сложности 14 тысяч комаров, выделено пять типов вируса. Четыре раза источником вируса служили комары, отловленные в деревне Тягиня, и только последний тип вируса был из Крижани.В 1959 г. сообщение об этом открытии появилось в международном журнале по гигиене, эпидемиологии, микробиологии и иммунологии. Тогда не подлежало сомнению только одно: речь идет о вирусе, который до сих пор в Европе не находили. Сравнить же его со всеми известными в мире арбовирусами за столь короткое время было нельзя. Поэтому авторы статьи в упомянутом журнале осторожно заметили: «До окончательной идентификации мы называем вирус по местности, где он был впервые открыт, вирусом Тягиня». Это название осталось за вирусом навсегда. Название деревушки, затерявшейся среди пастбищ и пойменных лесов у реки Уг, еще вчера неизвестно было за пределами района, а сейчас разлетелось на комариных крыльях по всему белому свету.

А переносчик кто?

Новый вирус был найден, присвоили ему и имя. Никто еще и не предполагал, что когда-нибудь возникнут трудности с произношением его на разных языках мира. Никто пока не мог с уверенностью сказать, какое отношение вирус имеет к людям, какое действие может оказывать на их здоровье. О вирусе этом не знали ровным счетом ничего. И вот еще что: тогда во всем мире науке было известно не больше 50 вирусов, переносимых комарами (против нынешних 180), а потому и не было еще накоплено большого опыта, который сегодня мог бы сократить путь поисков.Разумеется, прежде чем объявлять об открытии в печати, необходимо было проверить, действительно ли это вирус. Для этого измерили размеры вируса с помощью стеклянных фильтров. Эту проверку он прошел успешно. Теперь не менее важно было убедиться в том, что он принадлежит к экологической группе арбовирусов, т. е. вирусов, переносимых членистоногими. Ориентировочно это можно определить некоторыми биохимическими тестами. Ответ и здесь был положительный. Опыты же с отождествлением вируса с другими известными арбовирусами, типы которых были доступны в чехословацких лабораториях, вызвали сомнение. И потому заразный материал, обработанный, как и положено, вакуумной сушкой при низких температурах и запаянный в стеклянные ампулы, отправился в дальний путь: в США к профессору Касальсу — во всемирную контрольную арбовирусологическую лабораторию, где к услугам имелась почти полная живая коллекция арбовирусов со всех частей света.Сравнивать между собой разные типы вирусов — задача отнюдь не простая. Тут не обойтись без серологии и инфекционных опытов, которые необходимо повторять на большом по объему материале. В общем, работа сложная, требующая немалых денег и много времени, ведь в ней занята целая группа самых опытных специалистов. Неудивительно, что прошло три года, прежде чем Касальс опубликовал свое заключение: да, это действительно новый вирус, и относится он к группе, названной по вирусу калифорнийского энцефалита, открытому в 1942 г. в США. Но и тот вирус тогда еще не был детально исследован, так что выявленное родство мало что давало для дальнейшей работы.Пока вирус Тягиня проходил в Йельском университете в Нью-Хейвене первое зарубежное рещение, чехословацкие ученые, открывшие его, не почивали на лаврах и не сидели сложа руки. В конце концов, чтобы познать вирус и установить его значение, недостаточно только работы в лаборатории: необходимы также исследования в природе, в местах обитания комаров и там, где они нападают на животных диких и домашних и, самое главное, на человека.Бесспорно пока что было лишь то, что выделенный от комаров вирус болезнетворен для лабораторных мышей. Неясно было, являются ли комары единственными специфическими переносчиками этого вируса. А может быть, он передается другими кровососущими членистоногими? Ведь вирус мог содержаться в крови больного животного, которой напились комары незадолго до того, как их отловили, т. е. в организме комаров вирус не проделывал части своего развития. А если переносчиками действительно служат комары, то как в этом отношении ведут себя отдельные виды?Ответить на такие вопросы можно только одним способом — попытаться заразить комаров отдельных видов. Предоставить в распоряжение комаров такой источник крови, в котором, как нам точно известно, имеется вирус, и через некоторое время проверить, заразились ли они. Но что значит «через некоторое время»? Здесь нет никаких правил, никаких критериев, да и опыта тогда не было никакого. И потом продолжительность инкубационного периода — промежутка времени, после которого комар, напившийся крови больного, может передать вирус здоровому, — у каждого вируса разная. Не оставалось, следовательно, ничего другого, как из совокупности комаров, насосавшихся крови с вирусом, постепенно отбирать пробы для опытов по выделению вируса: начать сразу же после того, как комары напьются крови, и кончить, когда они не смогут уже больше выдерживать пребывание в лаборатории. Это означало, что придется работать с большим количеством комаров одного вида. На каждой стадии опыта и каждый день надо считаться с высокой естественной смертностью. К тому же не заставить всех комаров напиться крови в нужное время, чтобы было соблюдено условие сравнимой исходной заразной дозы. Вот так постепенно растут, умножаются требования к размеру исходной совокупности комаров.Конечно, экспериментирование с комарами стеснено большими ограничениями. Таковыми являются комариные брачные танцы в природе: без них большинство обитающих у нас комаров не спаривается и не дает потомства. Из-за этого большую часть видов невозможно разводить в лабораторных условиях с тем, чтобы в любой момент под рукой имелось достаточное количество материала, как это было, скажем, с теми же клещами. Обычно в лаборатории разводят вид Aedes aegypti, но его для данной цели использовать нельзя. Точно так же непригодным оказался и назойливый комар Culex pipiens molestus.Если бы при таких обстоятельствах экспериментировать пришлось вам, то вы наверняка в качестве модели выбрали бы комара, от которого нигде отбою нет, и, естественно, вы подумали бы о пискливом комаре. В этом случае не придется ждать какого-то половодья, собирай себе взрослых комаров где-нибудь со стены хлева или вылавливай личинок и куколок в садовом бассейне и жди, пока они повзрослеют. Увы, с этим комаром ничего не получилось. Вирус Тягиня в нем просто потерялся.Также логично было вернуться к тому виду комара, от которого впервые выделили вирус, и обстоятельно изучить их взаимоотношения. Но тут загвоздка в том, что надо было ждать, когда начнётся сезон у этого комара. И к тому же при длительном содержании его в лаборатории неминуемо возникает ряд сложностей.Работали по-прежнему в Братиславе. Собирать материал для опытов на востоке Словакии слишком накладно, поэтому новые тысячи комаров поступали в лабораторные клетки уже из Подунайске-Бискупице и других мест Житни-острова. Оказалось, что вирус Тягиня распространен и здесь.В природе комары способны довести человека до отчаяния своим неуемным стремлением напиться его крови. В такое же отчаяние, если не более беспросветное, приводят они его в лаборатории. Представьте себе такую картину: наконец все готово к опыту — и кровь, содержащая вирус в строго определенном количестве, взятая у мышей, которым всего несколько дней от роду, и клетки с привезёнными и с немалым трудом отобранными, отсчитанными комарами — и бегут драгоценные минуты, пока еще вирус не исчез, а комары как назло внезапно будто потеряли всю свою кровожадность. Наверно, дело в том, что комарам вместо потной кожи животных человек предлагает ватный тампон, а кровь в нем к тому же разбавлена раствором глюкозы.Напряжение такой работы поглощает все силы человека. Важно ведь не только то, чтобы удался вот этот один опыт, хотя и этого добиться непросто: стоит только температуре в лаборатории повыситься на несколько градусов или клеткам с комарами оказаться на сквозняке, чувствительные насекомые погибнут, вот и все кончено.Но речь идет о большем: если опыт будет доведен до конца, а результат не подтвердит, что комары служат переносчиками, от всей истории с вирусом Тягиня останется одно воспоминание, неинтересное и мимолетное. В первые дни дело, похоже, к этому и шло. Сначала вирус от комаров стал постепенно пропадать, а вскоре вообще исчез, как сквозь землю провалился. Но затем наступила счастливая пора. Кривая, регистрирующая на миллиметровой бумаге количество вирусов у комаров, исследованных в последующие дни, начала многообещающе подниматься, взбиралась все выше и выше, пока не превзошла уровень первоначального количества вирусов, полученных комарами при сосании крови. Спустя две недели рост кривой прекратился, и дальше она шла параллельно горизонтальной оси.Первый раунд выигран. Вирус Тягиня — комариный, потому что в организме комара он не только удерживается, но и размножается. Правда, это была еще далеко не полная победа: пока было неясно, в какой части тела комара вирус размножился. Если вирус остается в кишечнике, то ему трудно будет проникнуть из тела комара в нового хозяина. В таком случае зараженный комар не сможет инфицировать внешнюю среду.Поэтому были поставлены еще два опыта. Один был, собственно говоря, повторением первого, но в ступке растирали не целых комаров, а отдельно их брюшки, передние части тела и ноги. В этом опыте брюшко замещало кишечник, грудь и голова — слюнные железы и нервную ткань, а ноги служили источником гемолимфы (это, в сущности, кровь насекомого). Опыт дал ожидаемые результаты. В первые дни погибали только те мышки, которым была привита смесь, приготовленная из растертых брюшков. Затем вирус проник в переднюю часть тела и в гемолимфу ног. Второй опыт уже совершенно ясно и прямо доказал, что комары переносят вирус с больного животного на здоровое. Пока еще не знали, какие виды животных использовать в опытах, так что снова прибегли к мышкам-сосункам. На клетку с комарами положили больную мышь. Нельзя сказать, чтобы комары жадно набрасывались на нее, хотя ее розовое, нежное, не покрытое шерстью тельце и предрасполагало к этому. Комары подлетали скорее как-то нерешительно и без особого интереса просовывали хоботки сквозь редкий силоновый покров клетки. Но несколько комаров в каждой клетке насосались крови.А потом эти комары ждали дня следующей кормежки. Продолжительность ожидания определялась не только появлением у них нового приступа голода (у комаров сплющивались брюшки), но и ходом кривой, характеризующей динамику развития вируса в их организме. Недели через две на клетку с заражёнными комарами прикрепили здоровых мышек. Их пока ещё голая кожа была для опыта очень выгодна, так как заметен был каждый комариный укол. Было ясно, что даже при одном укусе комаром происходит заражение нового хозяина.По-прежнему не все еще вокруг комаров до конца было ясно. Комар массового вида Aedes vexans был уличен в передаче вируса, а как ведут себя остальные? Так работа вернулась к своему началу, правда, с той немалой разницей, что на этот раз шли уже по проторенной дороге. Вид за видом проходил через сито опытов, прежде чем был готов список переносчиков. Теперь важно расположить их по тому значению, какое имеют они в природных условиях. Для этого потребовалось провести целый ряд опытов, чтобы определить так называемую пороговую дозу, которой комар может еще заразиться.Результат этой весьма кропотливой работы показал, что среди всех проверенных видов самый низкий порог оказался у массового комара Aedes vexans. Его восприимчивость к вирусу Тягиня была значительно выше, чем к другим вирусам. Шло время, отмеряемое сезонами комаров. В Паразитологическом институте Академии наук в Праге была открыта вирусологическая лаборатория, ей и поручили заниматься изучением взаимоотношений между комаром и вирусом Тягиня. Требовалось внести полную ясность в вопрос о том, как проникает вирус в отдельные органы комара. На этот раз уже недостаточно было просто отделить брюшко и ноги от остальной части тела, а надо было детально вскрывать зараженных комаров, извлекать не только пищеварительный аппарат, но в отдельности также выделительные мальпигиевы железы, яичники, слюнные железы, нервные узлы и каждый из этих органов проверять на наличие вируса. Проводить такие микровскрытия, соблюдая при этом все условия, обязательные при работе с вирусным инфекционным материалом, естественно, было вовсе нелегко. Работа требовала быстроты и абсолютной точности. Нескольких десятков секунд в свете лампы под микроскопом достаточно для того, чтобы материал высох и пришел в негодность.Не так просто растереть, например, слюнные железы комара пестиком в ступке. Поэтому органы пяти комаров обрабатывали всегда вместе. Только остатки комариных тел растирали порознь. Результаты показали, что вирусы постепенно заполняют все тело — под конец не было их лишь в кишечнике и мальпигиевых сосудах. Важно было убедиться в том, что вирус проникает в слюнные железы комара — оттуда при сосании крови вместе со слюной вирус попадает в организм нового хозяина. Не менее важно и то, что вирусом наводнены и яичники: это дало основания предположить, что он может проникать в яички и таким путем передаваться к следующему поколению комаров.Передача вируса с яичками переносчика потомкам из поколения в поколение имеет существенное значение — об этом уже говорилось в разделе о клещах. А у комаров она еще и показывает, каким образом вирус Тягиня может пережить зиму в природе. В списке выявленных переносчиков значатся преимущественно комары, чей жизненный цикл кончается с приходом осени, и до следующей весны доживают только их яички.Исключение составляет вид Culiseta annulata, взрослые особи которого зимуют в подвалах и погребах, в подвальных этажах домов и природных пещерах. Поэтому неудивительно, что он первым привлек к себе внимание, когда в программу исследования включили вопрос о том, как вирус Тягиня переживает зимний период.Большого труда стоило раздобыть достаточное количество комаров этого вида. Они крупнее остальных, так что узнать их легко с первого взгляда, зато в природе их немного. К счастью, удалось найти место (старые заброшенные штольни под Бероуном), где они скопились на зимовку. В последние теплые дни осени, когда солнышко и в природе пробуждало комаров к активности, они в лаборатории напились вволю инфицированной крови. Затем перебрались на зимнюю квартиру — в неиспользуемую, достаточно сырую подвальную прачечную. Возле клеток с комарами тикал термогигрограф, следивший за малейшими колебаниями температуры и влажности, чтобы комарам хорошо зимова-лось. Вирус в них не размножался, но и не исчезал, просто сохранялся. Весной, когда стало теплее, комары и вирус в них очнулись. Могло показаться, что инфицированной крови комары насосались всего неделю назад.Вроде бы с зимовкой вируса все ясно. Но в научной работе за каждым положительным результатом следует здоровое сомнение: а единственная ли это возможность? Были основания для сомнений и в данном случае. Комар Culiseta annulata никогда не достигает такой огромной численности, чтобы он мог дать толчок к интенсивной циркуляции вируса в следующем сезоне, как это неоднократно отмечалось, в частности, в южноморавском очаге. И потом, вирус начинает в очаге циркулировать только с появлением первого поколения комара Aedes vexans, т. е. самое раннее в июне, тогда как комары Culiseta annulata вылетают из своих зимних укрытий уже в конце марта. Наконец, вирус обнаружен в яичниках комара Aedes vexans.Вопрос о трансовариальной передаче был одной из последних загадок во взаимоотношениях массового комара и вируса Тягиня. По сути дела, вопрос вышел из этих рамок, так как стал предметом напряженного изучения и дискуссий, касавшихся и вирусов за пределами нашего континента. В специальной печати появлялись голоса за и против, а некоторые специалисты меняли свои взгляды. Вопрос не давал спокойно спать и чехословацким ученым. Прошло немало лет, и Дие еще много раз затопляла пойменный лес под Дрнголцем, где жил своей жизнью изучаемый южноморавский очаг, прежде чем удалось получить однозначный ответ: трансовариальная передача существует!

Вирус — животное — человек

Шаг за шагом мы проследили долгий и сложный путь, которым ученые шли к объяснению отношений между вирусом Тягиня и комарами. Но это лишь одно звено (важное, но не единственное) в той цепи, по которой в природе циркулирует инфекция. Не менее существенно было выяснить, от кого, из какого источника комары заражаются и кому передают заразное начало: на языке учения о природной очаговости болезней это означает найти животных — резервуаров вируса и в первую очередь определить, нет ли среди хранителей инфекции и человека.К началу опытов с переносчиками имелся все же один существенный ориентир, а именно был известен вид комара, от которого выделили вирус, и видовой состав всего комариного сообщества, в котором он жил. А вот поиски теплокровных хозяев вируса открывали как бы новую главу, и писать ее приходилось с чистого листа, без единого пояснения или ключевого знака.Не оставалось ничего другого, как осмотреться вокруг и прикинуть, с какими животными комары могут вступать в контакт. Естественно, первый путь исследователей лежал в хлева и конюшни тех деревень, что неподалеку от мест обитания комаров. Это был верный ход. Несложно было выбрать такие постройки, куда наведывались комары, попросить местных ветеринаров взять кровь у животных и во взятых пробах искать антитела к вирусу Тягиня. Мы уже упоминали о том, что восприимчивый организм в ответ на введение в него вируса начинает вырабатывать антитела — вещества, нейтрализующие вредное действие вируса. Наличие в крови этих специфических антител сравнительно точно доказывается лабораторными исследованиями. Было установлено, что вирус Тягиня попадает в организм домашних животных, лошадей, крупного рогатого скота и свиней. Заметим, что особенно свиньи дали богатые положительные результаты. Та часть комаров, которая залетела в деревню, могла заразить хозяйственных животных и, наоборот, могла заразиться от них. Это ясно. Ну, а остальные комары, кому такой случай не представился? Следовательно, резервуары вируса должны быть и среди диких животных.Далее исследователи сосредоточили свой интерес на птицах. Здесь несомненно сказалось то, что поиски вирусов у комаров в Восточной Словакии с самого начала были проникнуты стремлением выяснить, не встречаются ли в этих местах американские энцефаломиелиты лошадей, на что указывали некоторые признаки. Надо сказать, что в роли резервуаров возбудителей этих болезней лошадей выступают именно птицы.И в данном случае сразу же появились положительные результаты, как только в природе подстрелили первых птиц. Казалось, что все идет без сучка без задоринки. Пойменные леса богаты птицами, в затопляемых местностях они достигают порой неисчислимого множества. Циркуляция вируса представлялась абсолютно ясной. Первое опасение возникло, когда птицам тех видов, у которых перед этим обнаружили в крови антитела, в лаборатории привили вирус Тягиня, чтобы проследить, как у них развивается инфекция. Вот тут и вышла осечка. Вирус в организме птиц не размножался, а следовательно, и не поступал в кровь, так что питавшиеся на птицах здоровые комары не могли заразиться. В крови птиц не было и антител, которые до этого были выявлены в пробах крови птиц в природе. Опыты повторяли снова и снова, но результат оставался таким же удручающим. Ровным счетом ничего, вирус всякий раз исчезал бесследно. Как такое объяснить, где допущена ошибка? Постойте, а может быть, положительный результат серологических реакций до этого давали не антитела к вирусу Тягиня? Орнитологи снова пустились ловить птиц, и свежая кровь, взятая на анализ прямо в лаборатории, теперь уже была неизменно без «антител». В конце концов все объяснилось очень просто: кровь, взятая в предыдущих опытах из застреленных птиц, содержала неспецифические вещества, лишь имитировавшие положительную реакцию. Поэтому птицами исследователи больше не занимались.А не использовать ли опыт изучения передачи вируса клещевого энцефалита? Ведь там важную роль в циркуляции вируса играют мелкие мышевидные грызуны, а их в пойменных лесах тоже очень много. Но и эта догадка не оправдалась. Хотя мыши и восприимчивы к вирусу (ведь иначе не удалось бы сохранять его в лаборатории), но в крови полевок и прочих мелких грызунов, обитающих в пораженных комарами и вирусом Тягиня местах, нет антител к этому вирусу. Все объяснил опыт на местности, буквально кишевшей комарами. Он длился более двух месяцев, но его суть и итог можно выразить просто: мелкие млекопитающие, ведущие полуподземный образ жизни, вообще не привлекают комаров. Те не питаются на них и не могут, следовательно, ни передать вирус, ни получить.Ну, а более крупные животные, которые не устраивают себе гнезд в земле или в трухлявых пнях, а проводят всю свою жизнь под открытым небом, прячась разве что в какой-нибудь ямке в полегшей траве? Так в программе работы появились зайцы. Не стоило труда убедиться в том, что они привлекают комаров, даже очень привлекают. Наконец-то было найдено животное, имеющее все предпосылки для того, чтобы считаться основным резервуаром: привлекает комаров, восприимчиво к вирусу, в выявленных очагах встречается часто.На этом можно было бы поставить точку в нашем рассказе, посвященном отношениям между вирусом и животными. Но чтобы сохранить ту же логическую последовательность, что и в главе о комарах — переносчиках вируса, чуть подробнее скажем еще о возможной роли теплокровных животных в переживании вирусом зимы. Судьба вируса в организме теплокровного восприимчивого хозяина складывается всегда одинаково. Он размножается, заполняет всю систему кровообращения, а затем стягивается во внутренние органы, т. е. оказывается уже вообще недоступным для кровососущих переносчиков. Животное, оставаясь и дальше больным, для своего окружения перестает быть источником инфекции. В крови такого животного, наоборот, появляются антитела.Это означает, что если последний зараженный комар нынешнего сезона передаст инфекцию зайцу, то описанный процесс пройдет в организме зайца, невзирая на приближающиеся холода, поскольку условия для размножения вируса обеспечит постоянная температура тела животного. Вирус в его крови появился бы в такое время, когда сезон комаров кончился, а к будущей весне заяц будет уже незаразным и даже невосприимчивым к новой инфекции, так как в крови у него будет содержаться достаточно много антител.Но среди теплокровных животных имеются и такие, кто на зиму впадает в особое физиологическое состояние, называемое зимней спячкой. Она сопровождается значительным снижением всех жизненных функций и температуры тела. Во время спячки тело охлаждается до такого уровня, который для не впадающих в спячку животных был бы давно уже смертелен. Только когда условия в убежище становятся такими, что грозят организму гибелью, температура тела ненадолго повышается, иногда животное даже просыпается на короткое время и начинает двигаться, а затем вновь впадает в спячку. Конечно, было очень интересно проследить за тем, что происходит с вирусом Тягиня зимой в организме таких животных.В Чехословакии наберется не так много млекопитающих, которым свойственна настоящая зимняя спячка. А если еще отбросить тех, у кого нельзя ожидать регулярного контакта с комарами, то остается, по сути дела, только еж. Нетрудно было доказать, что к вирусу Тягиня ежи восприимчивы. И вот в начале зимы подопытные ежи, получив дозу инфекции, отправились зимовать. Правда, вместо вороха листьев и сухой травы, где микроклимат колеблется в зависимости от капризов погоды, ежей ждала клетка с неизменной низкой температурой и кромешной тьмой. Но все равно этот предварительный опыт принес многообещающие результаты. При повторении же опыта все было сделано точь-в-точь как в природе. И речь шла не о каком-то подражании — нет, опыт проводили прямо в пойменном лесу в Южной Моравии. В большой вольере, защищавшей ежей от собак и других вредителей, ежи могли выбирать себе место в разных подготовленных для этого будках с сеном и сухой листвой. Но в ту зиму стояла как раз необычно теплая погода. Холодные дни чередовались с оттепелями. Ежи часто просыпались, и в их организме начинала развиваться инфекция вируса Тягиня, который всегда реагировал на повышение температуры тела животных. В любом случае опыт подтвердил справедливость предположения о том, что развитие вируса тормозится понижением температуры тела и, наоборот, обеспечивается повышением ее. Поскольку не каждое повышение температуры тела обязательно проявляется внешне (например, движением животного), а вирус чутко реагирует на любое изменение ее, некоторые вирусологические результаты казались непонятными. Поэтому был проведен еще один тур опытов с ежами. На этот раз вольеры и будки из пойменного леса под Бржецлавом перенесли под окна вирусологической лаборатории в Крче. В каждой будке имелся термометр, а у каждого ежа под кожу был вшит миниатюрный термометр. Сигналы от термометров каждые две минуты регистрировали самописцы, установленные в лаборатории.Достать животных для такого опыта нелегко. Их не закажешь в Велазе, как других лабораторных животных, которых вам доставят не только в желаемом количестве, но и надлежащего качества. А получить однородный материал из природы всегда очень трудно. К тому же ежи охраняются законом, так что в данном случае требуется еще и разрешение соответствующего министерства.Три зимних сезона стучали самописцы, следившие за спячкой здоровых и зараженных в начале зимы ежей, а компьютер сортировал и сопоставлял результаты. Некоторые были весьма поразительны и новы не только для вирусологов. Во время глубокой спячки среди зимы ежи ненадолго просыпались. Пробуждение начиналось с резкого повышения температуры тела — за несколько часов она поднималась на 30 — 33°С (например, с 3 — 4°С до 34 — 36°С). Это сопровождалось сильной дрожью, интенсивным дыханием и учащающимися сердцебиениями. Создавалось впечатление, что животное мучается. После нескольких часов активности еж вновь впадал в спячку, но температура тела понижалась уже не так резко.Оказалось, что каждый еж — при сохранении определенных общих признаков — спит зимой по-своему. В тех случаях, когда ежи часто просыпались и относительно долго бодрствовали, прежде чем снова впасть в спячку, инфекция вируса Тягиня развивалась в зимний период и уже в это время в крови ежей начинали образовываться антитела. У ежей, спавших глубоким сном и просыпавшихся лишь на короткое время, инфекция проходила очень медленно. Вирус в крови появлялся только во второй половине зимы и оставался в ней вплоть до перехода ежей к активной жизни (в марте-апреле): тогда его количество достигало апогея. А это уже такое время, когда из зимних укрытий вылетают первые комары. Так ежи показывают второй способ, как в наших климатических условиях может пережить зиму комариный вирус Тягиня.Таким образом, по частям была раскрыта и во-произведена циркуляция вируса Тягиня в очаге. Зайцы и сходно с ними реагирующие кролики помогли установить также динамику сезонного распространения инфекции в очаге. В пойменном лесу под Дрнголцем, где долгое время изучали природный очаг, весной вблизи от мест обитания комаров появились клетки с кроликами. К началу опыта у кроликов не было и следа от вируса Тягиня, а теперь требовалось через одинаковые промежутки времени проверять их и брать анализ крови. Однако и этому простому опыту не суждено было пройти без осложнений. Подобно смерчу пронеслась по краю губительная эпизоотия миксоматоза — острой вирусной болезни кроликов. И подопытные кролики, прежде чем послужить науке, погибли от миксоматоза. Снова надо было запастись терпением и повторить опыт. Но игра стоила свеч. Этот самый естественный путь подтвердил, что комар Aedes vexans играет главную роль в очаге: вспышка инфекции среди подопытных кроликов точно соответствовала началу сезона комара массового вида. Зная это, нетрудно установить и время, когда с наибольшей вероятностью можно ждать случаев инфекции человека.

Вопрос о том, какой вред здоровью человека приносит та или иная инфекция, всегда служит основой, а его решение — венцом любого исследования. Поэтому он, разумеется, был в числе первых вопросов, возникших вместе с открытием вируса Тягиня, и решался одновременно со всеми другими вопросами. Мы же заключаем им наш рассказ, ибо конец — делу венец. Тот венец, о котором только что сказано. В многостороннее изучение вируса Тягиня включился ряд специалистов. Отдельные работники взаимно дополняли друг друга, отправлялись от достигнутых результатов, обменивались опытом и даже входили в состав разных рабочих групп. Основную часть работ по изучению природной очаговости и определению взаимоотношений вируса, переносчиков и животных-резервуаров выполнили пражские сотрудники Паразитологическо-го института Академии наук, работавшие в летние сезоны в полевой лаборатории в Валтице под Бржецлавом, находясь в тесном контакте с южноморавским очагом. В решении вопроса, касающегося отношения вируса к здоровью человека, ведущая роль принадлежала работникам Института эпидемиологии и микробиологии в Братиславе. Связующим звеном обеих групп служили именно Валтице, где в местной больнице, одной из старейших в Чехии, были просто идеальные условия для работы. В больницу поступали пациенты из населенных пунктов, расположенных на границе массива южноморавских лесов. Директором больницы и главврачом терапевтического отделения был Ф. Слука, уже заслуживший признание своими исследованиями на местности во время эпидемий туляремии (болезнь грызунов, переходящая и на людей).Ф. Слука уже несколько лет собирал сведения о случаях лихорадочного заболевания неясного происхождения. У своих пациентов он наблюдал эту болезнь только в летний период. Порой ее течение напоминало грипп, а иногда она сопровождалась воспалением легких, брюшными осложнениями, головными и мышечными болями. Как патриот своего края Слука именовал ее «валтицкая лихорадка», и это название его стараниями проникло и в специальную литературу. Вскоре после открытия вируса Тягиня Слука связался с братиславскими вирусологами, и уже через два года стало ясно, что наблюдаемые лихорадочные заболевания и этот вирус тесно связаны между собой.Летом 1960 г. в больницу в Валтице поступило восемь человек с высокой температурой. Кто более или менее знает здешнее племя виноградарей, тот наверняка поймет, что этих восьмерых и впрямь здорово скрутило, если они обратились к врачу, и, уж конечно, дело было не в какой-то там повышенной температуре: на это здесь просто бы махнули рукой. У шестерых больных возникло воспаление легких, и очень серьезное, как показало не только выслушивание, но и рентген. В сыворотке крови, взятой у них в начале и после острой стадии, были обнаружены антитела к вирусу Тягиня, и количество их в ходе лечения в значительной мере увеличилось. Последнее обстоятельство в случае известных болезней считается достаточным, чтобы поставить диагноз. Но на этот раз речь шла о новой инфекции, и потому окончательного диагноза — а для этого необходимо выделить вирус от больного — пришлось ждать еще целых 12 лет.И все же данные врачебного обследования в этой больнице имели очень большое значение, они указали направление дальнейшей работы, возбудили интерес к поискам антител в крови человека не только в ЧССР, но и в других странах мира. Первые же результаты как громом поразили: было обследовано свыше 200 сельскохозяйственных рабочих из селений, находящихся рядом с очагом Дрнголец, и у более 60% из них в крови обнаружены антитела. Значит, две трети из них перенесли болезнь, вызванную вирусом Тягиня. Сходная картина наблюдалась и в Словакии: в местах регулярных комариных напастей наличие антител в крови установлено у трети обследованных, там, где массовый лёт комаров отмечается лишь в некоторые годы,— у 13%, а где его совсем не бывает — только у 2%. Когда же в исследования включились и другие специалисты, результаты из разных уголков страны посыпались как из рога изобилия. И так было не только в Чехословакии.Антитела к вирусу Тягиня были определены в сыворотке крови человека, привезенной чехословацкой экспедицией из Югославии и Албании. Наличие этих антител в крови было доказано также в Польше, Финляндии, Венгрии, Австрии, ФРГ, Франции и даже в Уганде. В тех случаях, когда были известны более подробные экологические данные о происхождении проб крови, всегда вырисовывалась одна и та же картина: в Австрии вирусом были поражены больше всего лесорубы, работавшие в бассейне Дуная. В ФРГ вирусная инфекция в основном была диагностирована в среднем течении Рейна, а во Франции — в дельте Роны, в болотистой области Камарг. Было ясно, что вирус Тягиня — это вирус комаров и человека.Но по-прежнему недоставало главного — вирус не был выделен прямо от больного. Предстояло еще выполнить и требование Роберта Коха: не только выделить возбудителя, но и вызвать им инфекцию. Это, конечно, самый прямой путь, ведущий к познанию симптомов и течения болезни, когда отпадает любое возражение, что заболевание могло быть обусловлено и другими причинами. Однако времена, когда ученики и последователи Коха для таких целей беспрепятственно использовали добровольцев, давно миновали. Сейчас это значило бы идти вразрез с законами. Но одна возможность здесь все-таки есть: использовать для опытов обезьян — животных, наиболее близких к человеку по строению тела. И вот в вирусологическую лабораторию в Братиславе поступила группа из 24 обезьян: в ней были два вида макак, один вид мартышек и шимпанзе.Чтобы имитировать укус комара, вирус в организм обезьян вводили подкожной инъекцией. Через несколько дней можно было наблюдать интересный результат. В крови у всех обезьян появлялся размножившийся вирус, а за этим следовало и образование соответствующих антител. Заболела же лишь группа из 5 шимпанзе. У мартышек и макак не было заметно никаких признаков болезни, а вот шимпанзе были вялые, двигались с трудом, их трясла лихорадка. Так же проявляется болезнь и у людей.Начало многообещающее. Открывался путь, по которому надо идти дальше. В лабораторию вирусологии прибыла еще одна группа из пяти молодых шимпанзе. Они привлекали большое внимание не только из-за той высокой цены, какую платят за такое подопытное животное, но прежде всего своим симпатичным и почти по-детски наивным поведением. Ни в одной детской консультации наших малышей не обследовали более тщательно, чем этих шимпанзе. Продолжавшийся несколько недель карантин был заполнен разными осмотрами и тестами: не должно остаться ни малейших сомнений в том, что обезьяны совершенно здоровы. А потом они получили дозу пентобарбитала, который принимают и люди, страдающие бессонницей. На животик спящих шимпанзе марлей привязали клетки с зараженными комарами. Три с половиной часа длился сон, и такое же время было в распоряжении комаров.Получилось! Четыре обезьяны из пяти заболели, в том числе и та, чьей крови напились только три комара. Закружилась карусель исследований — тут уж смотри в оба, чтобы не ускользнула от внимания ни одна деталь. Тут все важно. А крутилась карусель очень долго, потому что скорость осаждения красных кровяных телец, сигнализирующая, что что-то не в порядке, оставалась повышенной еще и через два месяца. Разумеется, полученные на шимпанзе данные нельзя механически переносить на человека, однако, помимо того что было убедительно доказано, что вирус Тягиня вызвал у обезьян заболевание с такими же симптомами, какие наблюдаются у людей, удалось установить следующее: что инкубационный период весьма непродолжителен: вирус появился в крови уже на 2 — 3-й день после укусов, его количество достигло максимума на 5-й день, а начиная с 8-го дня вируса в крови уже вообще не было.Так вот, оказывается, почему до сих пор вирус не был выделен из крови больного человека. Прежде чем состояние больного ухудшалось настолько, что он обращался к врачу, а врач направлял его в больницу, вирус успевал исчезнуть из крови. Следовательно, сейчас самое главное — как можно раньше выявить больных, еще до того, как они сами запишутся на прием к врачу. Наконец это удалось в 1972 г.: врачи А. Шимкова и Ф. Слука выделили два типа вируса от двух больных юношеского возраста. Новое подтверждение было получено двумя годами позже и вновь в Южной Моравии, где вирус Тягиня обнаружили в крови двух больных детей. К тому времени было уже известно свыше 170 серологически удостоверенных случаев заболевания людей, вызываемого вирусом Тягиня. Более ста случаев были зарегистрированы в Южной Моравии, остальные — в Восточной и Южной Словакии, а также в Северной Моравии. Еще десять случаев зарегистрировали врачи в Южной Франции. Большинство из них протекало как лихорадочное гриппозное заболевание, но почти у пятой части больных преобладало воспаление легких и бронхов, на 12% больных имело раздражение мозговых оболочек. Эти данные вместе с результатами обследования зараженных шимпанзе недвусмысленно свидетельствуют о том, что в организме теплокровного хозяина вирус Тягиня не сосредоточивается в тканях одного типа (как, например, вирус клещевого энцефалита, поражающий центральную нервную систему), а внедряется в самые различные органы. Поэтому такой вирус называют пантропным. И в этом его коварность.

Прошло 20 лет, прежде чем была выполнена вся работа, о которой кратко рассказано на предыдущих страницах. Ее объем не измеришь в единицах труда, ведь не было такого дня, когда работали бы всего по 8 часов. Появились десятки научных публикаций, собранных затем в одной монографии. Это, в сущности, результат труда целого поколения исследователей.Могло ли дело продвигаться быстрее? На примере других вирусов комара, выделенных в других географических областях, можно убедиться, что многолетний, терпеливый труд — это удел работников науки. Так, в случае вируса Bunyamwera (выделен в Африке из крови человека) потребовалось 12 лет, чтобы изменить мнение о том, что вирус вызывает лишь невинные инфекции без клинических признаков. То же самое было и с вирусом Западного Нила: только две эпидемии, случившиеся в Израиле через 13 лет после открытия вируса, в корне опровергли предположение о незначительности его и привели к выявлению клинических симптомов у людей. Девять лет не удавалось доказать, что южноамериканский вирус Ilheus болезнетворен для человека... Перечень можно было бы продолжать. Но приведем еще только один факт, как нельзя более красноречивый: в 1942 г. в Калифорнии выделили вирус, который на основании исследования крови трех пациентов, проведенного тремя годами позже, заподозрили в том, что он вызывает воспаление головного мозга. Отсюда и название — вирус калифорнийского энцефалита (по нему была названа целая группа арбовирусов, к ним относится и вирус Тягиня). Однако прошло еще 19 лет, прежде чем это подозрение было подтверждено прямым выделением вируса из мозга ребенка, умершего от воспаления головного мозга и мозговых оболочек. В последующие 10 лет было зарегистрировано более 500 случаев заболевания в 18 штатах США, и арбовирусы из группы Калифорния оказались в центре внимания. Американские специалисты не делают секрета из того, что на всем этом исследовании отразилось исследование вируса Тягиня в Европе, который они считают лучше всего изученным арбовирусом. А здесь, в Старом Свете, вирус Тягиня был обнаружен в разных странах, от Скандинавии до Балканского полуострова и от устья французской реки Роны до устья Волги. Граница распространения вируса будет отодвигаться и дальше на восток, куда постоянно проникает основной переносчик — комар Aedes vexans. Десятки ведущих специалистов Европы продолжают работу, начало которой было положено в восточнословацкой деревеньке Тягиня. И это, конечно, о многом говорит.Могло бы показаться, что сейчас мы знаем о вирусе Тягиня почти всё. Возможно, что это верно. Но уже в ходе его изучения появились новые проблемы. В Южной Словакии от малярийных комаров выделили вирус Чалово (тип, относящийся к вирусу Batai), а возле прудов Леднице в Южной Моравии от комаров Culex modestus — новый вирус, названный Леднице.

Крона могучего дуба уже второе столетие укрывает небольшой лихтенштейнский замок Бельведер под Валтице, где когда-то находилась полевая станция пражского научного института. Многое из того, о чем мы рассказали, было сделано там. С легкой ностальгией вспоминается время, когда станция переживала свою золотую пору. Сменяли друг друга десятки работников — ученых, лаборантов, шоферов незаменимых здесь вездеходов. В сезон приезжали помогать студенты-практиканты, а иногда и члены семей сотрудников. С нашими методами работы здесь знакомились зарубежные специалисты. Сегодня никого нет в лабораториях и общежитиях, жизнь ушла из этих стен. К сожалению, ушли из жизни и некоторые из тех, кто здесь работал. Нет уже больше с нами вирусолога Бардоша и врача Слуки. Да и остальные, те, кто писал историю вируса Тягиня, мало-помалу передают эстафету молодому поколению. Исследовательская работа никогда не кончится.К ней вдвойне относятся слова Яна Неруды: «Кто хоть миг стоял, тот уже отстал!»

V. ИЗ НАСТОЯЩЕГО В БУДУЩЕЕ

Человек преобразует природу, но и сам он — ее неотъемлемая составная часть. Нередко ему и невдомек, что даже небольшое изменение, вызванное им сегодня, породит цепную реакцию, последствия которой непременно затронут человеческое общество, хотя отрезок времени между броском и возвращением этого бумеранга может исчисляться и жизнью целого поколения, а линия полета бывает настолько извилистой, что при поверхностном рассмотрении теряет с виду непрерывность. В прошлом такую мысль никто не принимал близко к сердцу. Но и сейчас многие закрывают на нее глаза, затыкают себе уши и ошибочно убеждают себя и окружающих, что техника, мол, всемогуща и с нею можно безраздельно господствовать над всею природой. Как будто живой мир нашей планеты, вне сферы человека, застыл, его взаимосвязи раз навсегда установлены и единственным развитием были те изменения, какие человек желает и планирует, а во всем остальном природа только отступает под его напором. Верно, что давление человеческого общества на всю биосферу с каждой секундой повышается, становясь все более интенсивным: этому способствует не только растущая с головокружительной скоростью кривая технических знаний, но и тревожно увеличивающаяся плотность населения. Природа в свою очередь противодействует этому давлению, в ней возникают новые связи и взаимоотношения, позволяющие ей справиться с новыми условиями.Вся история природно-очаговых болезней — это, строго говоря, цепь взаимных столкновений экологии людей, переносчиков и возбудителей заболеваний, и, как читатель уже знает из нашего рассказа, красной нитью через них проходил именно вопрос о влиянии человеческой деятельности, связанной с проникновением человека в новые среды и с теми изменениями, которые он при этом вызывал.Это необязательно освоение новых, ранее не заселенных районов, передвижение десятитысячных армий или грандиозные стройки, такие, как прорытие Панамского канала. Конечно, в подобных предельных ситуациях следствие от причины отделяет короткий промежуток времени, и их взаимосвязь каждому ясна с первого взгляда. Службы здравоохранения с ними, как правило, уже считаются. Не случайно, например, намного впереди строителей Байкало-Амурской магистрали шли отряды паразитологов, зоологов и медработников, и, прежде чем на будущую трассу линии вывести мощную современную строительную технику, эти места исходили вдоль и поперек специалисты с фланелевыми флагами для сбора клещей или с разными ловушками для паразитических насекомых и капканами для мелких млекопитающих: все это необходимо тщательно обследовать, чтобы выявить существующую и возможную опасность для здоровья людей, которую коварно таит в себе неведомый край. А ведь речь идет не только о безопасности и здоровье строителей, но и о тех, кому предстоит в этих местах в дальнейшем жить и работать, для кого край этот станет отчим домом.Однако гораздо сложнее ситуации, когда вторжение человека в природу не столь очевидно и когда результат может сказаться не сразу, а через много лет. Иногда человеческое вмешательство и не сопровождается какими-то техническими разрушениями или преобразованиями внешней среды — человеку достаточно просто изменить свои обычаи, большей частью под давлением социально-экономических факторов. Можно привести несколько примеров из разных частей света.В 1957 г. в индийском штате Карнатака (прежнее название Майсур) вспыхнула эпидемия ранее неизвестной там болезни — энцефалита. Заболевали прежде всего люди, жившие в деревнях вблизи тропического девственного леса, причем многие из них умирали. За изучение инфекции взялся научно-исследовательский центр вирусологии в Пуне. Его работники выделили возбудителя этой «новой» болезни — им оказался вирус, сходный с возбудителем клещевого энцефалита, и его назвали вирусом лихорадки Киасанурского леса. В этом лесу исследователи обнаружили не только инфицированных клещей Haemaphysalis spinigera, но и больных обезьян, причем внешние признаки их болезни и гибели были такие же, как и у человека. Инфекция свирепствовала и в последующие годы, продолжалось и ее изучение. Нас же в данном случае прежде всего будет интересовать, как эпидемиологи объяснили внезапное появление «новой» инфекции среди людей, если было ясно, что в лесу среди обезьян вирус циркулировал с незапамятных времен. Объяснение простое. Оказалось, что в районе первоначального очага инфекции численность населения за последнее десятилетие увеличилась более чем вдвое (!). Хотя традиционный жизненный уклад местных жителей и характер их повседневной и сезонной сельскохозяйственной работы не претерпели коренных изменений, нехватка земельных угодий заставила людей выгонять пасущийся домашний скот на окраину леса. Так появился новый источник крови для клещей, и вскоре численность их значительно возросла. К тому же многие жители окрестных деревень начали зарабатывать себе на жизнь рубкой леса для продажи — тем самым увеличился контакт человека с клещами. И наконец, участки, где был вырублен лес, быстро зарастали кустарниками, обеспечивавшими более благоприятные микроклиматические условия для развития клещей, чем первозданный лес. Большое количество клещей + более интенсивная циркуляция вируса + новые возможности контакта людей с клещами = эпидемия «новой» болезни, которая и в течение всех последующих лет оставалась серьезной проблемой.Кто-то может возразить, что приведенный пример специфичен для Индии с ее высокими темпами роста населения и связанными с этим проблемами. Однако благоприятные условия для инфекции, само того не желая, может создать и человеческое общество, стоящее на высокой ступени материального благосостояния, когда контакт человека с природой обусловлен совершенно иными причинами, нежели просто поисками средств к существованию. Прежде чем рассказать, как с этим вопросом обстоит в Чехословакии, позволим еще себе пример из жизни США. Он возвращает нас к истории изучения пятнистой лихорадки Скалистых гор, а эта история составляет, несомненно, героическую эпопею биомедицинского исследования на Североамериканском материке. Первоначальный природный очаг в районе Скалистых гор постепенно был потушен усилиями поселенцев, с усердием очищавших местность и каждый год проводивших кампании против грызунов — хозяев неполовозрелых стадий клеща Dermacentor andersoni, основного переносчика возбудителя инфекции. С каждым годом сокращалось число заболеваний среди людей, и уже казалось, что с пятнистой лихорадкой навсегда кончено. Но затем неожиданно появились первые случаи заболевания в районах, расположенных к востоку и юго-востоку от названного очага, и год от году такие случаи начали прибавляться. Эта тенденция сохраняется до сих пор, и она давно уже стала предметом обстоятельного изучения специалистами по экологии и социальной экономике населения данной территории. Здесь тоже важную роль играл фактор возрастающей плотности населения, однако — в отличие от Индии — при одновременном повышении его жизненного уровня и материального благополучия. В начале нашего века были уничтожены большие лесные массивы, покрывавшие эту местность. Леса сменились мелкими фермами и сельскохозяйственными усадьбами, а вместе с этим исчезла благоприятная среда обитания для клещей и их хозяев. Численность промысловых зверей и птиц, а тем самым и численность клещей резко пошли на убыль.К середине века сохранились лишь немногие из первоначальных мелких ферм, их вытеснили крупные механизированные сельскохозяйственные предприятия. Площадь возделываемых земель сократилась за счет тех участков, обрабатывать которые стало невыгодно в условиях все более сложной механизации сельского хозяйства. Заброшенные участки заросли вторичным лесом, опустевшие фермы и целые селения — колонии превратились в центры и зоны отдыха, а охота стала одним из излюбленных источников забавы. Культурный лес во многом превзошел первобытные леса, а охота, соединенная с разведением промысловых зверей, стала здесь новой, весьма прибыльной отраслью человеческой деятельности. Иксодовые клещи быстро приспособились к такой перемене декораций и даже воспользовались ею, особенно когда к разведению промысловых зверей добавилось разведение собак и других домашних животных, тех, что в милости у людей. С полчищами клещей подтянулись и Rickettsia rickettsi — возбудители пятнистой лихорадки Скалистых гор, до этого обретавшиеся где-то в остатках первоначальных биоценозов. Инфекция, тесно связанная, по общему представлению, с дикой природой Скалистых гор и считавшаяся уже отжившей свой век, внезапно начала свирепствовать на территории, носившей характер пригородных зон отдыха. Единственная разница, наверно, состояла в том, что в старые времена Запада, когда женщин тянуло больше к домашнему очагу и саду, а мужчины уходили работать в поле, обрубать сучья в лесу, пасти скот, охотиться и ловить рыбу, пятнистая лихорадка поражала в основном мужчин. Теперь же, когда мужчины пять дней в неделю заняты работой в городах, больше половины случаев заболевания падает на женщин и детей, проводящих в зонах отдыха больше времени.С внедрением антибиотиков в медицину общая смертность значительно сократилась. Но все равно по-прежнему ряд заболевших людей погибает только потому, что инфекция не была вовремя распознана — о ней просто никто и не подумал. Американский исследователь Харри Хугстрааль так охарактеризовал сложившуюся ситуацию: «Опытом пионеров-ученых ныне часто пренебрегают перекомпьютеризованные и переспециализированные медицинские авторитеты, педагоги и практики. И потому в одной из наиболее автоматизированных и технически наиболее передовых в мире сред обитания все еще умирают жертвы инфекций, переносимых клещами».Вряд ли нужны другие примеры из разных частей земного шара. Ведь везде постоянно повторялась бы одна и та же картина: в одном месте вмешательство человека позволило подавить распространение определенной инфекции, но в другом месте волей-неволей оно способствовало возникновению новых очагов, которые бы иначе никогда не могли проявиться.Поэтому посмотрим в заключение, как с данной проблемой обстоит дело в Чехословакии, где человеческая память и опыт уже не зафиксировали край с первоначальными природными очагами болезней. К тем факторам, которые оказали глубокое воздействие на природную среду и которые можно подтвердить историческими документами, относится прежде всего развитие охоты и охотничьего хозяйства. Традиции занятия охотой восходят к весьма далеким королевским временам, а его следствием является высокая зараженность клещами некоторых лесных массивов, особенно в чешских землях, которая превышала и превышает численность клещей в сравнимых лесных массивах других стран Европы. Эта ситуация, стало быть, отнюдь не нова, однако новый характер приобрели контакты людей с клещами, и именно в этом сильнее всего проявляется влияние социальных и экономических изменений в жизни общества.В прежние времена и в Чехословакии людей приводили в лес прежде всего соображения материального порядка. В лес приходили работать, причем рабочие леса самых разных категорий и профессиональные сборщики лесных плодов составляли тогда лишь небольшую часть населения. В контакте с лесом эти люди были смолоду, так что в большинстве случаев сталкивались с источниками инфекции многократно и воспринимали ее малыми дозами, вызывавшими образование защитных антител, но не заболевание с клиническими симптомами. Если же потом в их организм попадала высокая доза инфекции, она не могла причинить большого ущерба их здоровью, так как эти люди частично или полностью уже невосприимчивы к ней. Имела значение и сезонность лесных работ. Заготовка леса и все, что было с нею связано, проводились, по сути дела, не в разгар вегетационного периода. Обычно в мае и июне, т. е. в период наибольшей активности иксодовых клещей, рабочие были заняты на территории лесных питомников, где вероятность нападения клещей во много раз меньше, чем в лесу. Сбор грибов, черники и малины по времени также не совпадал с появлением клещей.Но времена изменились. Существенно сократилось число тех, кого непосредственно кормит лес. Этому в значительной степени способствовала механизация различных лесных работ, благодаря которой снизилась и угроза нападения переносчиков. Это относится в первую очередь к клещам, но запах нефти, бензина, масел, выхлопных газов, неотступно следующий за транспортными средствами и рабочими машинами, не привлекает и комаров и прочих двукрылых паразитов, как, бывало, манил к себе пот лошадей и людей...Лес наводнен теперь толпами отдыхающих. Всю неделю напролет городские улицы забиты автомобилями, воздух посинел от выхлопных газов. Но в субботу и воскресенье города становятся безлюдными, кавалькада машин мчится в объятия природы, а это большей частью — первый более или менее сплошной участок леса. Возьмем циркуль и опишем на карте окружности на расстоянии 30 и 50 км от центра Праги — это средняя дальность воскресных загородных поездок. Увидим, что в конце каждой недели такому вторжению машин подвергаются прежде всего леса к югу и западу от Праги. Унгоштьско, Бероунско, Кршивоклатско и так далее (т. е. все те места, которые уже в прошлом славились как очаги клещевого энцефалита) заполнены людьми, причем приезжающими сюда в особо критические периоды. Во второй половине мая и июне у нас обычно благодать, но купаться еще рано. Поэтому отправляемся в лес. Там прекрасно, но пока еще ни ягод, ни грибов нет. Поэтому лучше всего не уходить далеко от места, где поставлена машина, и развалиться на траве. Дела не меняет, если мы захватили с собой подстилку: в любом случае мы сделали все от нас зависящее, дабы облегчить клещам путь к нашей крови.А вот июль и август, когда кривая активности клещей в лесу падает, люди предпочитают отдыхать у воды. И только в сентябре вновь вспыхивает страсть к собиранию грибов и отдыху в лесу, а эта грибная пора совпадает со второй волной активности клещей. Естественно, далеко не каждый прицепившийся к нам клещ бывает инфицированным, но уж если он окажется таковым, то для большинства горожан это будет первая встреча с инфекцией, и тем рискованнее она.Человек как бы оторвался от природы. Окружил себя чудесами техники и создал свой новый мир — мир материального достатка и комфорта, из которого, однако, время от времени человеку так хочется вырваться на природу. Это понятно, как понятно и то, что большинство людей к встрече с природой не готово по своим знаниям, опыту и манере вести себя. И потому пользу от такого свидания человека с природой извлекают — образно говоря — скорее клещи и комары. О том, что при этом тут как тут оказываются также вирусы и прочие возбудители инфекций, ясно говорит официальная статистика.Своеобразный способ включения человека в циркуляцию возбудителей заболеваний в природном очаге принесло увлечение, ставшее в Чехословакии чуть ли не повальным: отдых в летних домиках и дачных домах деревенского типа. Конечно, при этом уезжающие из города рассеиваются на гораздо большем пространстве, но все-таки значительная часть пражан направляется в обширные дачные поселки к югу от Праги, в районе Слапской плотины и долины Бероунки, Сазавы и Коцабы. И снова они оказываются в тех местах, которые постоянно упоминаются, когда речь заходит о случаях заболевания клещевым энцефалитом.Когда человеческая деятельность как фактор, изменяющий характер природной очаговости болезней, стала предметом внимания и изучения, мы тоже заинтересовались всеми этими пригородными зонами отдыха. Результат был однозначным. Человек создал в этих зонах новые биотопы, удовлетворяющие жизненным требованиям клещей и их хозяев — мелких грызунов, а порой и более крупных позвоночных животных. А за ними, как показали вирусологические опыты, неотвязно как тень следуют не только возбудитель клещевого энцефалита, но и вирусы Uukuniemi и Tettnang. Помимо своей воли человек создал для них благоприятные условия, к тому же расширились и возможности контакта людей с переносчиками инфекции.Таким образом, с изменением образа жизни сельского и городского населения изменились и те пути, которые ведут к контакту человека и клещей. Все произошло буквально у нас на глазах. В течение жизни одного поколения произошли глубокие перемены в экологии человека, намного более существенные, чем в экологии окружающей среды. В результате возникли новые элементы в эпидемиологии клещевого энцефалита.

Интересна и обратная ситуация, когда перемены в человеческом поведении не столь глубоки, как изменения окружающей среды, которые человек вызвал своею деятельностью. Как уже говорилось, высшей ступенью окультуренной местности считают урбанизированную и индустриализированную местность, т. е. города и промышленные комплексы. Что стало в таких условиях с возбудителями и переносчиками природно-очаговых болезней? Исчезли без остатка или же им удалось приспособиться к новым условиям? И в какой мере человек должен с ними считаться и в городской среде?На эти и подобные вопросы мы пытались найти ответ на протяжении нескольких сезонов прямо в Праге, в ее парках, садах и на зеленых площадках. От окраины до исторического центра города мы проложили воображаемую линию так, чтобы она проходила через парки и сады разного размера и характера. А потом по всем этим местам внимательно, буквально шаг за шагом прошли с белыми фланелевыми флагами. Мы искали клещей. Каждая находка была по всем правилам запротоколирована и только после этого поступала на вирусологическое исследование. А трофеи наши были богатые — мы и сами удивились, когда результат двухлетних поисков достиг числа 13 тысяч клещей!Разумеется, в пражских парках клещи рассеяны неравномерно. В самом центре города либо вообще не попалось на глаза ни одного клеща, либо удалось обнаружить отдельные экземпляры явно не местного происхождения, а занесенные сюда птицами, скорее всего черными дроздами. К таким паркам можно отнести Гребовку, Ригеровы сады и парк на Карловой площади. То, что здесь почти не встретишь клещей, объясняется относительно малой площадью, значительной изолированностью этих участков и отсутствием подходящих условий для существования животных — хозяев взрослых клещей. В городских условиях такими животными служат ежи, белки, дикие кролики и домашние собаки, большую часть дня проводящие в окрестных многоэтажных домах.Значительные различия в зараженности клещами имелись между большими садово-парковыми комплексами, очень близкими друг к другу по современному состоянию растительного убора и наличию подходящих хозяев для всех стадий развития клещей. Следовательно, для объяснения упомянутых различий мы не найдем убедительных аргументов в нынешнем характере садов и парков. Зато здесь открывается заманчивая возможность рассмотреть явления в их историческом развитии и, что самое важное для нас, проследить длительное влияние человеческой деятельности на изменения первоначальной растительности внутри города, на его окраинах и в ближайших окрестностях, как оно отражено в хрониках, на планах и гравюрах, иллюстрирующих развитие Праги от феодального города, окруженного крепостными стенами, до современного крупного города.Обследуемые пражские сады и парки возникли в прошлом веке (1833 — 1891) на участках с разной историей их первоначального растительного покрова. На фоне этой истории современные находки клещей весьма интересны во многих отношениях, как это можно показать на примере больших парковых площадей, характер рельефа и достаточные размеры которых создают предпосылку для обитания теплокровных позвоночных животных, а тем самым и для наличия клещей.Летенские сады были созданы на месте со средневековья безлесных, пустынных склонов и равнины над рекой; сначала там появились виноградники, а в XIX в. был разбит пейзажный («английский») парк, коренным образом переустроенный около 1890 г. Этому соответствует и то, что данный участок местности остался без своей фауны клещей. Хотя здесь и были обнаружены отдельные (занесенные птицами) клещи, но за целое столетие — даже при благоприятных внешних условиях — они не дали собственной летенской популяции. Иная история у Петршинского сада, ведущего свое начало от дремучего леса, которым в седые времена был покрыт весь холм. Остатки леса сохранились на самой вершине, а косогоры в средние века превратились сначала в виноградники, затем во фруктовые сады и только гораздо позже (1891) в декоративный парк. Некогда петршинский лес смыкался на западе с лесами в предместье Праги. Но уже на плане города 1816 г. видно, что этот район изолирован крепостными сооружениями, перекрывшими доступ к нему крупным промысловым зверям, а это неизбежно повлекло за собой значительное уменьшение численности клещей. Сейчас эта часть Праги — обширный зеленый остров посреди городской застройки, и на нем были выявлены (хотя и в небольшом количестве) все стадии развития клеща обыкновенного. Это подкрепляет предположение о том, что речь идет об остатках автохтонной популяции клещей, до сих пор сохраняющейся в данном месте.Сад Стромовка занимает среди пражских парков особое положение. Недаром сад называют также Королевским заказником; он действительно восходит к старинному королевскому заповедному месту, после 1559 г. в него вошел и фазаний заповедник. В общественный парк он был преобразован лишь в начале XIX в. Вот почему в этом садово-парковом ансамбле, хотя в наше время он и окружен городской застройкой, сохранилась собственная, исстари существующая популяция клещей, причем в некоторых местах они достигают численности, какой не встретишь в дикой природе Центральной Чехии.Перенесемся из города ближе к его окраинной части и побываем еще в двух парках, в которых мы обнаружили клещей в больших количествах, что отражает, как нам кажется, особенности далекого прошлого этих мест. Парк Звезда тоже когда-то был настоящим охотничьим заповедником (создан в начале XVI в. вокруг небольшого одноименного замка и заселен промысловыми зверями). Дворянство устраивало в заповеднике охоту, и, даже если во время разных войн его несколько раз почти полностью вырубали, он вновь затем возрождался и пополнялся зверями. И только последнее страшное опустошение, причиненное заповеднику прусскими войсками (1757), положило конец разведению промысловых зверей. После этого клещи здесь стали паразитировать прежде всего на белках, ежах и зайцах. В результате постепенного возобновления поросли вновь на всей территории заповедника зашумел лес. И хотя сейчас это городской парк, со всех сторон окруженный застройкой, но он сохраняет характер смешанного леса с собственной изначальной популяцией клещей.Парк Шарка — это, в сущности, обширная зона отдыха, составляющая переходную ступень от окраинной к пригородной части Праги. Благодаря сильно пересеченному рельефу местности в парке сохранились не только остатки первоначальной растительности на труднодоступных склонах, но и естественные ручьевые ольшаники в долине. Наличие в этой зоне отдыха значительного количества клещей явно автохтонного происхождения вызывает особое беспокойство потому, что при вирусологическом исследовании собранных здесь клещей обнаружили вирус клещевого энцефалита и вирус Uukuniemi. Вероятным объяснением этого факта служит то, что парк Шарка до сих пор граничит с дикой природой к западу от Праги. А может быть, в наличии вируса клещевого энцефалита можно усматривать следы, уходящие в те доисторические времена, когда здесь процветало поселение людей уже в эпоху позднего неолита?Если здесь существовало доисторическое селение, то, следовательно, можно предполагать, что по всей округе паслись домашние животные. И уж конечно, недостатка в клещах здесь не было. Сегодня кажется еще преждевременным задаваться такими вопросами. Но почему не допустить мысли, что когда-нибудь в будущем в качестве самостоятельного направления возникнет и палеоистория природной очаговости болезней? Кто знает?

Когда хотят подчеркнуть масштаб и глубину какой-либо катастрофы, часто употребляют выражение камня на камне не осталось... Такая ситуация возникает в действительности — и в трудно вообразимых размерах в некоторых высокоиндустриализированных областях. Достаточно побывать в Мостецком крае, где гигантские экскаваторы выворачивают наизнанку сотни гектаров земной поверхности. В первые годы образующийся шахтный отвал напоминает лунный ландшафт. Но жизнь берет свое, и вслед за первыми растениями-разведчиками появляются все новые и новые виды растений и животных. Через 20 лет в новых лесных порослях можно собирать грибы... и клещей. Мы попытали счастья с клещами, и результат оказался любопытным: там, где по соседству со старым отвалом сохранились остатки первоначальных сообществ, причиненные экскаваторами раны затянулись так основательно, что можно было встретить даже клещей. Сравнялась и численность их по обеим сторонам отвала, причем она была такой, что в понятие «потенциальный природный очаг» смело можно включить и территорию отвала. Мы говорим «потенциальный» потому, что среди всех сочленов очага отсутствовал только один — возбудитель инфекции.Отвалы старых участков крупных шахт могут служить и подходящим местом для развития комаров. Поверхность отвала испещрена миниатюрными впадинками и канавками, где скапливается дождевая вода. В других местах при планировочных работах разрушили систему первоначальной сети ручьев и ручейков, и здесь появились небольшие болотца. Их облюбовали себе остатки сообщества комаров, которыми когда-то кишели поля вдоль реки Билины. От тех времен в наши дни тянется циркуляция вируса Тягиня: он обнаружен там в таких местах, которые сейчас совершенно не похожи на природные очаги этого вируса в Южной Моравии и Южной Словакии.Давление человеческой деятельности на природу велико, и оно постоянно усиливается. Но при малейшей возможности природа всегда возвращается к восстановлению уравновешенного состояния, существовавшего до вмешательства человека. Природа пользуется любым удобным случаем, и пути ее разнообразны и все время чутко меняются в зависимости от существующих в данный момент условий. Если составной частью первоначального сообщества был и возбудитель какой-либо болезни, характеризующейся природной очаговостью, то нам необходимо считаться с тем, что он вероятно, появится и в новой ситуации, может быть, даже по прошествии длительного времени и при изменившихся условиях. Главное – отдавать себе в этом отчет чтобы своими действиями не облегчать ему возвращение и не создавать для него свободное пространство. Это наша обязанность, наш долг перед будущим: сохранить нашу природу, среду нашего обитания, чистой и здоровой для себя и для грядущих поколений.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Спрашивается: «Не слишком ли автор сгустил краски?» Не показалось ли читателю новой книги Даниэла, что всех этих бичей человечества, где большей частью животные играют решающую роль, чересчур много в современном переполненном техникой мире? Не показалось ли, что в наше время болезни от животных — это все-таки второстепенная проблема по сравнению с инфарктами или раком?Ответим со знанием дела, что нам этого не показалось. Зоонозы, по определению комитета экспертов Всемирной организации здравоохранения и Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН, — это болезни и инфекции, естественным путем передающиеся от позвоночных животных человеку. Они все еще не теряют актуального значения, хотя это уже и не обязательно именно те болезни, исторические пандемии или эпидемии которых автор описывает в своей книге. Медицинское и экономическое значение зоонозов таково, что 31-я Всемирная ассамблея Всемирной организации здравоохранения в мае 1978 г. настоятельно рекомендовала всем странам-членам организовать профилактику и борьбу с зоонозами и болезнями, распространяемыми с пищевыми продуктами животного происхождения. Значение зоонозов в последние годы возрастает как в развитых, так и в развивающихся странах. Это обусловлено новым образом жизни человека, в том числе и развитием международной торговли живыми продуктивными животными, продуктами животного происхождения и кормами, облегчающей распространение зоонозов. И хотя сейчас в мире наиболее распространены, бесспорно, респираторные заболевания, т. е. заболевания дыхательных путей, зоонозы постоянно привлекают к себе внимание науки и практики. Впрочем, и в возникновении некоторых заболеваний дыхательных путей определенная роль может принадлежать животным. К числу таких заболеваний относится, в частности, и грипп: его возбудителя довольно часто выделяли от разных видов диких и домашних птиц. Одичалые голуби в городах могут заразить человека, например, орнитозом, сходным по своим симптомам с воспалением легких в тяжелой форме. Приблизительно четвертая часть чехословацких граждан страдает аллергией различного происхождения, и многие ее формы вызываются мелкими клещами. Или взять хотя бы бешенство: ныне в Чехословакии оно встречается лишь в единичных случаях. И если бешенством человек заражается нечасто, то только благодаря тем действенным мерам, которые за годы своей работы приняла гигиеническая и ветеринарная служба. Бешенство — и редкая, и на редкость страшная болезнь. Человек, заразившийся вирусом бешенства и не получающий соответствующего лечения, неотвратимо погибает. Но почему, спрашивается, люди должны еще и в наши дни, на исходе XX в., умирать от бешенства, если медицина уже столько сделала для его познания?И сегодня постоянно появляются ранее неизвестные науке болезни, и их первоначальным источником очень часто бывают животные. Мы ликвидировали в глобальном масштабе натуральную оспу как болезнь человека, и это — огромный успех медицины, эпидемиологии и организации здравоохранения. В этой кампании (ее возглавляла Всемирная организация здравоохранения) с успехом участвовали и чехословацкие врачи. Однако в период 1970 — 1981 гг. в Африке было зарегистрировано более 50 случаев заболевания людей оспой обезьян. У ряда животных известны заболевания с выраженным поражением кожи, вызываемые поксвирусами; эти заболевания потенциально могут стать болезнями человека. Были выявлены вирусные болезни (лихорадка Ласса, Марбург, Эбола и др.), которые по своим возможным последствиям не уступят эпидемиям, описанным М. Даниэлом.Несколько таких примеров дают, по нашему мнению, ясный ответ на вопрос, поставленный нами в первой фразе послесловия. Поэтому не станем хвалить и представлять автора, как это заведено, если учитель, долголетний коллега и друг примет оказанную честь — написать вводную или заключительную статью к его книге. М. Даниэл как автор в особом представлении и не нуждается. Он показал себя интересным рассказчиком и превосходным знатоком своего дела уже в увлекательной книжке «Жизнь и смерть на вершинах мира», выпущенной издательством "Mlada fronta" в 1977 г. в серии «Колумб». В русском переводе книга разошлась в считанные дни, вернее, в несколько часов.Подобно тому как М. Даниэл сам был участником высокогорных экспедиций, он точно так же лично причастен и к изучению сложных тайн болезней человека, отмеченных феноменом природной очаговости. Он воссоздал полные драматизма эпизоды эпидемий и познания болезней. Драматическое захватывающее изображение и компетентное описание явлений держат читателя в неослабевающем напряжении.А автор действительно участвовал в исследованиях, когда шаг за шагом воплощалась в жизнь современная концепция паразитологии и эпидемиологии при раскрытии природно-очаговых болезней. И будет несправедливо, если за увлекательным описанием затеряется тот факт, что приоритетные результаты, полученные чехословацкими учеными в этой области, дали толчок к проведению специальных биомедицинских исследований в ряде европейских и заокеанских стран.Автор, обо всем этом знающий не понаслышке, может со знанием дела говорить о событиях, изучить которые по вторичным источникам другому стоило бы большого труда.Его имя вписано в историю изучения природных очагов болезней в ЧССР, в краю, так сильно преобразованном людьми. При его участии все зарождалось и свершалось.Он — один из тех, кто утвердил в отечественной паразитологии экологическое мышление и экологический подход к решению проблем медицинской и ветеринарной энтомологии. Важную роль здесь сыграла разработка методик проведения экспедиций по изучению паразитов и их хозяев (первые такие экспедиции в Чехословакии были предприняты более 35 лет назад). Для обследования природных очагов инфекций неоценимое значение имели многочисленные комплексные экспедиции сначала в ЧССР, начиная с изучения эпидемии в Рожняве, а затем в Югославию, Албанию, Болгарию, Венгрию и другие страны. Нельзя не упомянуть о паразитологических и энтомологических исследованиях, выполненных чехословацкими специалистами на Кубе, в Афганистане, Индии, Египте, Монголии. Знаменательными моментами в развитии чехословацкой экспедиционной экологии явились три высокогорные экспедиции в Гиндукуш и Гималаи, в которых принимал участие прежде всего автор этой книги. Оценивая чехословацкие экспедиции, нужно подчеркнуть комплексный подход к отдельным исследованиям, обеспечивавшим познание экологических закономерностей болезней.Медицинская паразитология и зоология постепенно стали значительной составной частью чехословацкой биомедицины, показали значение этих дисциплин для здравоохранения в умеренных широтах и нашли широкий отклик в соседних странах.Если замечательная книжка М. Даниэла вызовет у молодых людей интерес к работе в разных областях микробиологии, покажет общественности важность профилактических областей нашей медицины, гигиены, эпидемиологии и микробиологии и необходимость каждодневного труда гигиенической службы, то можно считать, что она выполнила свое высокое назначение. Она интересно написана, прекрасно издана и, несомненно, вызовет — исходя из старой и новой истории болезней — именно интерес к этому каждодневному труду безвестных работников и героев. А М. Даниэл — из их числа.

Академик Богумир Росицки,директор Института гигиены иэпидемиологии,эксперт по зоонозамВсемирной организации здравоохранения

ЛИТЕРАТУРА

Andrewes С. Н., Pereira H. G. (1977): Viry obratlovcu. Avicenum, 1 — 314, Praha.Arthur D. R. (1962): Ticks and diseases. Pergamon Press, 1 — 445, Oxford.Arthur D. R. (1965): Ticks in Egypt in 1500 B.C.? Nature, 206: 1060 — 1061.Bardos V. (1965): О ekologii arbovirusov v Ceskoslovensku. Vydavatel'stvo SAV, 1 — 198, Bratislava.Bardos V., Danie1оva V. (1959): The Tahyna virus — a virus isolated from mosquitoes in Czechoslovakia. Journal of Hygiene, epidemiology, microbiology and immunology, 3: 264 — 276.Berge Т. О. (Edit.) (1975): International catalogue of arboviruses, including certain other viruses of vertebrates (2nd ed.). Department of health education and welfare & Center for disease control, 1—789, Atlanta, Georgia, USA.Blaskovic D. (edit.) (1954): Epidemia encefalitidy v rozna-vskom prirodnom ohnisku nakaz. Vydavatel'stvo SAV, 1 — 314, Bratislava. Blaskovic D. (edit.) (1956): Prirodne ohniska nakaz. (Sbornik prac.) Vydavatel'stvo SAV, 1 — 365, Brytislava. Blaskovic D.: Kolobeh virusu. Nakladatelstvi CSAV, 1 — 117,Praha. В us vine J. R. (1976): Insects hygiene and history. Athlone Press, 1 — 262, London.Чеснова Л. В. (1980): Преемственность научных школ в энтомологии. Издат. «Наука», 1 —175, Москва. Devignat R. (1946): Aspects de 1'epidemiologie de la peste du Lac Albert. Ann. Soc. Beige Med. Tropicale, 36: 13—54. Gellner G. (1935): Jan Cerny a jini cesti lekafi do konce doby jagellovske. Vestnik Kralovske ceske spolecnosti nauk, tf. filosoficko-historicka, roc. 1934, cast III., 1 — 176. Gibbs A. J. (Edit.) (1973): Viruses and invertebrates. North — Holland publishing company, 1—673, Amsterdam — London.Gillet J. D. (1971): Mosquitoes. Weidenfeld & Nicolson, 1 — 274, London. Gresikova M., Nosek J. (1981): Arbovirusy v Ceskoslovensku. Veda, vydavatel' stvo SAV, 1 — 132, Bratislava. Hartmann M. (1915): S. von Prowazek. Nekrolog, I — XIX. Henderson B. E., Coleman P. H. (1971): The growing importance of California arboviruses in the etiology of human disease. In: Progress in medical virology, S. Karger, 404 — 461, Basel.Hoogstraal H. (1970 — 1982): Bibliography of ticks and tick-borne diseases from Homer (about 800 В. С.) to 31 December 1981. NAMRU 3, Vol. I — VII.: 1 — 499; 1 — 495; 1 — 435; 1 — 355; 1 — 491 & 455; 1 — 407; 1 — 219, Cairo.Hoogstraal H. (1978): Tickborne diseases of humans — a history of environmental and epidemiological changes. Medical entomology centenary — Symposium proceedings. Royal Society of tropical medicine and hygiene, 44 — 55, London. Hoogstraaal H. (1981): Changing patterns of tickborne diseases in modern society. Ann. rev. entomol., 26: 75 — 99. Hopkins G. H. E. & Rothschild M. (1953 — 1971): An illustrated catalogue of the Rothschild collection of Fleas (Siphonaptera) in the British Museum. British Museum (Natural History), Vol. I—V, 1—361, 1—445, 1—560, 1—549, 1—529, London.Horsfall W. R. (1955):. Mosquitoes. Their bionomics and relation to diseases. Constable and company, 1—723, London. Christophers S. R. (1960): Aedes aegypti (L.) the yellow fever mosquito: its life history, bionomics and structure. Cambridge University Press, 1—739, Cambridge. Jirоveс О. a spolupracovnici (1977): Parasitologie pro lekafe. Avicenum, 1—798, Praha. Karger — Decker B. (1977): Neviditelni nepratele. Orbis, 1—252, Praha. Коренберг Э. И. (1983): Что такое природный очаг. Изд. «Знание», 1—58, Москва.Коренберг Э. И., Ковалевский В. А. (19,1): Районирование ареала клещевого энцефалита. Итоги науки и техники, серия Медицинская география, II: 1 —142, Москва. Козлов М. П. (1979): Чума. Изд. «Медицина», 1 — 191,Москва. Kramaf J. (1958): Komafi bodavi — Culicinae. Fauna CSR, sv. 13. Nakladatelstvi CSAV, 1 — 286, Praha.Krist'an z Prachatic (1975): Lekafske knizky Mistra K?i5t' ana z Prachatic z mnohych vybrane. Avicenum, 1 — 210, Praha.Кучерук В. В. (1980): Антропогенная трансформация окружающей среды и природно-очаговые болезни. Вестник Акад. Мед. Наук СССР, № 10, 24—32. Libikova H. (1969): Virus der Zeckenencephalitis. Vydavatel'stvo SAV, 1 — 339. Bratislava.Le Duс J. (1979): The ecology of California group viruses. Journal of medical entomology, 16: 1 —17.Mardon D. K. (1981): An illustrated catalogue of the Rothshild collection of fleas (Siphonaptera) in the British Museum. VI. British Museum (Natural History), 1—298. London. Muk J. (1975): Jindfichohradecky rodak PhDr. Stanislav Pro-vazek, bojovnik s epidemiemi. Vyrocni zprava spolku Pfatel stareho Jindfichova Hradce za rok 1975, str. 4—7. Muk J., Miller F. (1942): Prof. Dr. St. Prowazek, rodak z J. Hradce — bojovnik s epidemiemi. Mestske museum v Jind-fichove Hradci, 1—20.Obenberger J. (1957): Entomologie III. Rad Mallophaga, Anoptura, Homoptera. Nakladatelstvi CSAV, i—467, Praha.Obenberger J. (1964): Entomologie V. Rad Trichoptera, Lepidoptera, Diptera. Nakladatelstvi CSAV, 1—775, Praha. Павловский E. H. (1939): О природной очаговости инфекционных и паразитарных болезней. Вестник АН СССР, № 10: 98—108.Павловский E. H. (1964): Природная очаговость трансмиссивных болезней в связи с ландшафтной эпидемиологией зооантропонозов. Изд. «Наука», 1—211, Москва — Ленинград. Первомайский Г. С. и кол. (1956): Евгений Никанорович Павловский. Изд. АН СССР, 1 — 241, Москва. Петрищева П. А. (1960): Разгаданная опасность, Медгиз, 1 — 179, Москва.Pierce W. D. (1974): The deadly triangle. A brief history of medical and sanitary entomology. Natural History Museum, 1 — 138, Los Angeles. Pollitzer . (1954): Plague. WHO Monograph Series, 22: 1 — 698.Прохорова H. П. (1972): Академик E. H. Павловский. Изд. «Медицина», 1 —104, Москва.Rampas J., G a Ilia F. (1949): Isolace virusu encefalitidy z klist' at Ixodes ricinus. Casopis lekaru ceskych, 88: 1179 — 1181.Raska K. (edit.) (1954): Ceskoslovenska klisfova encefalitis. Statni zdravotnicke nakladatelstvi, 1 — 91, Praha.Rosicky B. (1957): Blechy — Aphaniptera. Fauna CSR, sv. 10. Nakladatelstvi CSAV, 1 — 439, Praha.Rоsickу В. (1967): Natural foci of diseases. In: Cockburn T. A.: Infectious diseases — their evolution and eradication. Charles C. Thomas Publisher, 108—126, Springfield, Illinois, USA.Rosicky B. a kolektiv (1979): Roztoci a klist'ata skodici zdravi cloveka. Academia, 1—200, Praha.Rosicky В., Havlik O. (1954): Pfirodni ohniskovost cs. klist'ove encefalitidy. In: Cs. klist'ova encefalitis. Zdravotnicke aktuality, 68: 23 — 39.Rosicky В., Malkova D. (edit.) (1980): Tahyna virus natural focus in Southern Moravia. Rozpravy CSAV, fada mat. a pfir. ved., 90(7): 1 — 107.Rosicky В., Weiser J. (1952): Skudci lidskeho zdravi. Pfirodovedecke vydavatelstvi, 1 — 830, Praha.Sedlak I. (edit.) (1961): Niektore prirodno—ohniskove nakazy na vychodnom Slovensku. Sbornik krajovej patologie vychodneho Slovenska. Krajske nakladatel'stvo vseobecnej literatury, 1 — 320, Kosice.Service M. W. (1980): A guide to medical entomology. The MacMillan Press Ltd., 1—226, London and Basingstoke.Shimshony A. (1979): Rift Valley Fever outbreak biblical echoes. Veterinary Record, 104: 511.Smith K. G. V. (Edit.) (1973): Insects and other arthropods of medical importance. British Museum (Natural History), 1 — 561, London.Stark H. E., Hudson B. W., Pittman B. (1966): Plague epidemiology. U. S. Dept. of health, education and welfare, 1 — 117, Atlanta, Georgia.Sery V. (1979): Nemoci na Zemi. Academia, 1 — 355, Praha.Sery V., Mirovsky J. (1976): Lekafstvi v tropech a subtropech. Avicenum, 1—416, Praha.Талызин Ф. Ф. (1981): E. H. Павловский. Изд. «Просвещение», 1 — 112, Москва.Theiler M., Downs W. G. (1973): The Arthropod-borne viruses of vertebrates. Yale University Press, 1—578, New Haven and London.Варламов В. (1981): Восхождение к истине. Изд. «Знание», 1 — 160, Москва.Willmott S. (Edit.) (1978): Medical entomology centenary. Symposium proceedings, Royal Society of Tropical Medicine and Hygiene, 1 — 144, London.Зильбер Л. А. (1939): Весенний (весенне-летний) эпидемический клещевой энцефалит. Арх. биол. наук, 56: 2.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

I. Вшивая история

Богатство форм насекомых и многообразие их развития

Откуда взялись наши мучители

У человека на иждивении три вида вшей

Вши и общественные воззрения

Вши как предмет научного интереса

Призрак сыпного тифа

Станислав Провачек — чешский естествоиспытатель с мировым именем

Провачеком история не кончается

II. Мир блох и чумы

Блошиные цирки

Разрешите представиться: блохи

Ротшильд — это не только финансовый туз

«Черная смерть

Призрак чумы летит по свету

Люди пытаются бороться

Тайна разгадана

Чума в современном мире

Чума повержена — чем еще интересны для нас блохи?

Клещи-кровососы

От Гомера до наших дней

Восьминогие сородичи

Иксодовые и аргасовые клещи

Развитие иксодовых клещей определяется гармонией многих факторов

Где живут иксодовые клещи?

Чем отличаются аргазиды?

Вестники смерти

Клещи и вирусы

Бероун и Рожнява

Болезни, существующие в дикой природе

Полвека исследований — работа не кончается 

IV. Комары

Двукрылые кровопийцы

Знакомство с комарами

Комариная география

Слоновая болезнь и осмеянный доктор

Болезнь плохого воздуха

Комары, вирусы и желтая лихорадка

Деревня Тягиня

А переносчик кто?

Вирус — животное — человек

V. Из настоящего в будущее

Послесловие

Литература

Таблицы к книге

   Таблицы к книге

При помощи микроскопа Левенгук наблюдал и зарисовал множество объектов, в том числе и человеческих блох. О том, насколько скрупулёзно он работал, свидетельствуют не только уровень изображения взрослой блохи и куколки (центр и правая часть верхнего ряда), но и детали ротового органа (слева вверху) и ножки (внизу)

Изображение головной вши (XVII в.) отличается точностью наблюдения и тщательностью проработки деталей. Автор — Роберт Гук (1665)

Головная вошь (Pediculus capitis). Слева — самец, справа — самка

Платяная вошь (Pediculus corporis). В клоке текстильных волокон, вырванных с внутренней стороны одежды, видны две взрослые вши, скопление гнид, личинок и сброшенных оболочек

Гниды головной вши, приклеенные к человеческому волосу

Rickettsia prowazeki — возбудитель сыпного тифа в микроскопическом растире

Историческая фотография 1915 г.: Станислав Провачек и его коллега Роха Лима (справа — в форме). Скромно обставленная лаборатория в лагере военнопленных в Хотебузе — последнее рабочее место Провачека

Станислав Провачек

Чёрная крыса (Rattus rattus) — основной распространитель инфекции во время эпидемий чумы

Клещ обыкновенный (Ixodes ricinus) — голодные самки и самцы на листе растения

Тело напившейся крови самки клеща (Ixodes ricinus) увеличивается в объёме во много раз, и его передняя часть погружается в кожу хозяина

Голодная самка клеща лугового (Dermacentor reticulatus) на стебле травы подстерегает хозяина

Самец клеща лугового (Dermacentor reticulatus). Хорошо виден белый узор на поверхности спинного щитка

Аргасовый клещ Ornithodoros moubata — основной переносчик возвратных тифов в Африке

Ornithodoros lahorensis — представитель этого рода аргасовых клещей в Юго-Восточной Европе

Тропические иксодовые клещи (на рисунке — клещ из рода Amblyomma) имеют яркую окраску

Голубиный клещ (Argas reflexus) распространён вместе с одичалыми голубями и в ряде чехословацких больших городов

Аргасовый клещ Parantricola marginatus — эндемичный вид из тёплых пещер Кубы, живёт в помёте летучих мышей

В аридных областях Азии аргасовые клещи часто прячутся в трещинах глиняных стен старых исторических строений, поджидая там своих хозяев

Аргасовые клещи также живут в современных глиняных жилищах людей, прячась в трещинах стен и полов

Аргасовый клещ Ornithodoros moubata — частый обитатель туземных хижин в Центральной Африке

В Македонии мы находили клещей Ornithodoros lahorensis в старых хозяйственных постройках даже в щелях черепичных крыш

В поисках аргасовых клещей иногда приходится докапываться до гнёзд иволг в песчаных стенах

Изображение блохи, относящееся к середине XIV в., примечательно тем, что в главных чертах передаёт характерную форму и положение ног (Thomas Cantimpratensis: De natura rerum)

Ужасы эпидемии чумы отражает иллюстрация средневековой книги: на городских улицах груды трупов, по которым бегают крысы (По National Geographic Magazine

Мышь полосатая (Lemniscomys striatus) относится к числу важных резервуаров возбудителя чумы в Экваториальной Африке

На центральном Кавказе были выявлены случаи самопроизвольного заражения чумой у сусликов Citellus pygmaeus

Обширные колонии сусликов в некоторых кавказских долинах обеспечивают непрерывную циркуляцию возбудителя чумы в природе

Грызун Lophuromys sikapusi также играет существенную роль в поддержании чумы в природе Экваториальной Африки

Сурок длиннохвостый (Marmota caudata) — важный хранитель чумного микроба в азиатском высокогорье

Голодная самка клеща обыкновенного (Ixodes ricinus)

В процессе кровососания самка клеща обыкновенного не только раздувается, но и меняет первоначальную красно-бурую окраску на свинцово-серую (Ixodes ricinus пьёт кровь на брюшной части косули)

Самка клеща (Ixodes ricinus), откладывающая яички

Типичное местообитание таёжного клеща Ixodes persulcatus — основного переносчика возбудителя клещевого энцефалита в Восточной Европе и умеренном поясе Азии (тайга на берегах Оби)

Природный очаг клещевого энцефалита в Родопах (Болгария) обусловлен пастьбой овец и коз

Массовое гнездовье морских крачек после окончания периода гнездования опустело. Но в трещинах скал и каменных глыб будут ждать прилёта птиц сотни тысяч аргасовых клещей Ornithodoros denmarki (кубинский островок Кайо Моно)

Конец дыхательной трубочки комариных личинок выходит на поверхность воды

Комары рода Anopheles — единственные переносчики возбудителя малярии человека

Разные стадии развития возбудителя тропической малярии Plasmodium falciparum: 1 — размножение плазмодиев в клетках печени человека, 2 — 3 — кольцевидные стадии в эритроцитах, 4 — гаметоциты в крови человека, 5 — копуляция гамет в организме комара, 6 — оокинет, 7 — 8 — ооцисты в желудке комара, 9 — спорозоиты

Массовый комар (Aedes vexans) — существенный компонент комариных напастей и основной переносчик вируса Тягиня

Мелкие, прогретые солнцем заводи — типичные очаги развития комаров анофелес (Уганда)

На рисовых полях чаще всего можно встретить очаги развития комаров анофелес. В результате хозяйственной деятельности человека граница малярийных областей в азиатских странах была отодвинута высоко в горы (Непал)

Клещ обыкновенный (Ixodes ricinus), а вместе с ним и вирус клещевого энцефалита в Камницких Альпах (Словения, СФРЮ) встречаются высоко в гористых местностях

Высокогорная полынная степь на высоте 3600 м над уровнем моря — местообитание сурка длиннохвостого (Marmota caudata) и потенциальный природный очаг чумы в азиатском высокогорье (Восточный Гиндукуш)

Человек-земледелец проникает во влажный тропический девственный лес. В тени первобытных лесных великанов возникают банановые плантации и ... условия для существования очага жёлтой лихорадки джунглей

Дворцы в исторической части Гаваны (Куба) — свидетельство не только колониальной эпохи, но и условий, способствовавших в прошлом распространению жёлтой лихорадки городского типа. Тенистые дворы с пышными декоративными растениями и различными бассейнами предоставляли немало возможностей для размножения комаров Aedes aegypti — основных переносчиков этой инфекции

Со скудных пастбищ в окрестностях города эпидемия клещевого энцефалита распространилась среди жителей Рожнявы в Восточной Словакии

Пальма летучих мышей Copernicia vespertilionum. В нижней части кроны, образуемой сухими листьями, обитает колония летучих мышей вида Mormopterus minutus, на которых паразитируют аргасовые клещи Ornithodoros tadaridae. Среди сухих листьев одной такой пальмы мы обнаружили более 600 клещей (Еl Estero Real, Куба)

Природный очаг клещевого энцефалита пастбищного типа в Родопах (Болгария)

Смешанные леса — типичные места обитания клещей Ixodes ricinus и природные очаги клещевого энцефалита в Центральной Европе

E. H. Павловский (слева) и Г. С. Первомайский за сбором клещей в Уссурийской тайге в 1939 г.

На историческом снимке (справа налево): Е. Н. Павловский, П. А. Петрищева, М. П. Чумаков и А. А. Смородинцев на Дальнем Востоке в 1939 г., когда были сделаны открытия, заложившие основы изучения клещевого энцефалита и теории природной очаговости болезней. Все впоследствии стали видными деятелями советской науки

Ведущие специалисты в области изучения клещей и их медицинского значения — академик Б. Росицки (справа) и X. Хугстрааль

Во время опытов на местности клещей держат в небольших клетках, обтянутых силоновой тканью, эти клетки с термометрами установлены на разной глубине почвенного горизонта: после засыпки котлована исследователи будут наблюдать за условиями зимовки клещей в почве

В зарубежных экспедициях подчас приходилось импровизировать — рабочее место исследователей в палатке (Родопы).

Изучение природной очаговости болезней немыслимо без передвижных автолабораторий

У сидящих комаров рода анофелес, в отличие от немалярийных комаров, брюшко косо приподнято

Для изучения цикла развития клеща Ixodes laguri потребовалось создать небольшой зоологический сад: в вольерах расположены выходные отверстия из гнёзд сусликов, в гнездах находятся клещи и установлены датчики температуры и влажности, подсоединённые к измерительной аппаратуре в расположенной вблизи лаборатории (полевая станция Паразитологического института ЧСАН, Валтице под Бржецлавом)

Автоматический измерительный центр определяет и записывает данные по изучаемым гнёздам сусликов на перфоленту для дальнейшей обработки на ЭВМ, а также печатает контрольную выписку. Измеряемые величины одновременно можно читать на световом дисплее

Зеркала рисовых полей, залитых водой, — для жителей деревень не только предвестие будущего урожая, но и угроза малярии, так как рисовые поля — важные очаги размножения малярийных комаров

Комар Aedes sticticus сосёт кровь человека: первая фаза кровососания — хоботок ещё не полностью погружён в кожу, брюшко комара пока ещё сплюснуто; в конце сосания брюшко комара разбухло от выпитой крови, просвечивающей алым цветом

Малярийные комары могут выплаживаться и в небольших заводях рек, пересохших в засушливый период (река Кидепо, Уганда)

Весенний разлив в резервате Раншпурк создаёт благоприятные условия для размножения комаров массовых видов

Весенние разливы — основа комариных напастей (затопленный лес под Бржецлавом)

В южноморавских пойменных лесах благоприятные условия для существования природного очага вируса Тягиня (Нейдек под Леднице)

Памятник Карлосу Хуану Финлею в Гаване - знак признания его заслуг в изучении жёлтой лихорадки

По местам Карлоса Хуана Финлея в старой части Гаваны: в богато отделанном историческом здании Академии наук ныне находится музей знаменитого кубинского врача

При изучении динамики природного очага вируса Тягиня важную роль играют кролики, на которых комары питаются в течение всего вегетационного периода. Появление вируса в крови кроликов, а затем образование антител обозначают время интенсивной циркуляции вируса в природе

Одним из путей изучения болезнетворного действия вируса Тягиня на человека было экспериментальное заражение шимпанзе. Пока обезьяна спит после дозы пентобарбитала, инфекционные комары пьют её кровь через тонкую силоновую ткань, которой покрыта клетка

М. Даниэл

ТАЙНЫЕ ТРОПЫ НОСИТЕЛЕЙ СМЕРТИ

Редактор русского текста А. И. Прокопенко.Мл. редактор Т. Н. Якушкина.Художник В. К. Бисенгалиев.Художественный редактор Е. А. Антоненков.Технический редактор Т. К. Купцова.Корректор М. А. Таш-Заде.ИБ № 17874.

Сдано в набор 11.07.89. Подписано в печать 06.02.90. Формат 70X100 1/32. Бумага офсетная № 1. Гарнитура тип. тайме. Печать офсетная. Условн. печ. л. 16,77. Усл. кр.-отт. 22,17. Уч.-изд. л. 16,75. Тираж 90000 экз. Заказ № 927. Цена 1 р. 80 к. Изд. № 45672. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Прогресс» Государственного комитета СССР по печати. 119847, ГСП, Москва, Г-21, Зубовский бульвар, 17. Можайский полиграфкомбинат В/О «Совэкспорт-книга» Государственного комитета СССР по печати. 143200, Можайск, ул. Мира, 93.

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

I.ВШИВАЯ ИСТОРИЯ

  Богатство форм насекомых и многообразие их развития

  Откуда взялись наши мучители

  У человека на иждивении три вида вшей

  Вши и общественные воззрения

  Вши как предмет научного интереса

  Призрак сыпного тифа

  Станислав Провачек — чешский естествоиспытатель с мировым именем

  Провачеком история не кончается

II.МИР БЛОХ И ЧУМЫ

  Блошиные цирки

  Разрешите представиться: блохи!

  Ротшильд — это не только финансовый туз

  «Черная смерть»

  Призрак чумы летит по свету

  Люди пытаются бороться

  Тайна разгадана

  Чума в современном мире

  Чума повержена — чем еще интересны для нас блохи?

III.КЛЕЩИ-КРОВОСОСЫ

  От Гомера до наших дней

  Восьминогие сородичи

  Иксодовые и аргасовые клещи

  Развитие иксодовых клещей определяется гармонией многих факторов

  Где живут иксодовые клещи?

  Чем отличаются аргазиды?

  Вестники смерти

  Клещи и вирусы

  Бероун и Рожнява

  Болезни, существующие в дикой природе

  Полвека исследований — работа не кончается

IV КОМАРЫ

  Двукрылые кровопийцы

  Знакомство с комарами

  Комариная география

  Слоновая болезнь и осмеянный доктор

  Болезнь плохого воздуха

  Комары, вирусы и желтая лихорадка

  Деревня Тягиня

  А переносчик кто?

  Вирус — животное — человек

V. ИЗ НАСТОЯЩЕГО В БУДУЩЕЕ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ЛИТЕРАТУРА

СОДЕРЖАНИЕ

   Таблицы к книге Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg