«Мой первый Йолдаш»

Свен Хедин Мой первый Йолдаш

В июле 1894 года я встретил собаку, о судьбе которой хочу Вам рассказать. Пес был одним из вернейших спутников, сопровождавших караваны лошадей или верблюдов по Центральной Азии. На азиатской военной дороге было несметное количество бездомных собак, ведущих бродячую жизнь. День и ночь они без устали искали себе пропитание. После привала купцов, пилигримов и других путешественников, собравшихся в караване, четвероногие бродяги всегда могли найти что-нибудь съестное около костра: кости, кожу или внутренности забитых животных. Если около одного костра отходы были слишком скудны, собаки перебегали к следующему.

Караван без собак немыслим, они являются неотъемлемой частью жизни на больших торговых путях. Для уборки пищевых остатков, падали и другого мусора они не нужны: за них это делает ветер, солнце и ночные заморозки, не говоря уже о гиенах, шакалах, если такие имеются, воронах и хищных птицах. Помимо эгоистических расчетов на хорошую еду у бездомных собак есть и чувство чести. В благодарность за полученный обед, они ночью охраняют привал. Замечая подозрительное, они лаем предупреждают своих благодетелей о грозящей опасности. Собаки не дармоеды, а желанные гости у путешественников, случайно становящихся их хозяевами на более или менее длительный срок.

Сколько сотен собак в течение многих лет сопровождали мои караваны! Большинство из них, недолго побыв с нами, исчезали, не оставив никакой памяти о себе. Число собак, которых я и по сей день вспоминаю с благодарностью, любовью и восхищением, не очень велико, но они сыграли много исключительно трагических, драматических и героических ролей. Судьбу одних я проследил до конца, другие же исчезали бесследно. Все они были моими друзьями, моими товарищами по одиночеству. Некоторые собаки заставляли меня горько страдать бессонными ночами.

Как-то раз я работал на маленьком озере Каракуль в северном Памире и был занят картографической съемкой, измерением глубин, рисованием и фотографированием. Там нам встретилась группа китайских верховых. С ними была собака, почти наверняка относящаяся к киргизской пастушьей породе. По элегантной, обтекаемой внешности можно было догадаться о примеси русской борзой. Очевидно собака имела основание быть недовольной своим хозяином, так как, увидев нас и признав в нас приятных людей, она повернула и пошла за нами до своего последнего вздоха. Псу было очень плохо: такого жалкого, заморенного и худого существа я еще никогда не видел. После встречи, на первом же нашем привале, пес уверенно улегся перед моей палаткой с очевидным намерением защищать меня от любой опасности. Смотреть на него было неприятно. Он был очень худой, с остро торчащими ребрами, местами вылезшей шерстью, как будто болел чесоткой или другой опасной болезнью. Я хотел его прогнать, но мой слуга и ведущий каравана Ислам Бей очень просили за него, обещая сделать из него настоящего пса, и я согласился. Он долго был нашей единственной собакой и один распоряжался отходами наших трапез. В основном мы питались бараниной. Получая вдоволь костей и внутренностей, пес быстро стал красивым и упитанным. Мы назвали его по-турецки – Йолдаш – «товарищ путешественника». В этой части Азии кличка «Йолдаш» очень распространена, и в дальнейшем у меня было много собак с таким именем.

В поведении Йолдаш был джентльменом, он не помышлял войти внутрь палатки без приглашения, и даже приглашенный мною, он входил осторожными шагами, смущенно опустив голову, вытягивал свои передние ноги и изучал меня вопрошающим преданным взглядом. Он хотел доказать мне, что в состоянии понять и оценить оказанную честь, зная, что внутри палатки – запретная для собак зона. Но выйдя из палатки, он опять чувствовал себя единовластным хозяином всего вокруг. Напряженно подняв голову, он настороженно осматривал окрестности, убеждаясь в полном порядке и безопасности бивака. Приближался ли киргизский всадник или наша собственная лошадь с выпаса, он пулей налетал на вторгающегося, сердито лаял и пытался его прогнать.

Во время обеда Йолдаш всегда сидел у входа в мою палатку и ждал своей доли, после обеда мы с ним играли на воздухе. Прошло немного времени, и мы стали лучшими друзьями. Как товарищ и надежный сторож, Йолдаш был выше всяких похвал.

В конце августа я решил верхом быстрым ходом преодолеть 140 км от Каракуля до русской пограничной крепости Памирский Пост, где прошлой зимой я провел несколько дней у очень гостеприимного капитана Зайцева и его офицеров. Чтобы попасть туда, нужно было перейти русско-китайскую границу. Без паспорта я не имел на это права. Я поехал в сопровождении двух слуг и Йолдаша темной ночью к границе в стороне от дороги, далеко от китайских пограничных постов. Мы ехали как можно тише, не произнося ни слова. Там и тут находились враждебно настроенные аулы, где всегда были собаки. На наше счастье ни одна из них не залаяла, и Йолдаш молчал. Он шел рядом с моей лошадью и, очевидно, понял, что нужно вести себя тихо.

Беспрепятственно мы перешли границу и при дневном свете двигались значительно быстрее. Йолдаш переносил все трудности довольно стойко, зорко охранял ночью наш привал и всегда был в хорошем настроении. Он не был трусом и никогда не упускал возможности подраться с другими собаками. Учуяв возле какого-нибудь аула своих киргизских сородичей, Йолдаш как молния несся вперед и устраивал жуткие потасовки с местными собаками. Он был удивительно увертлив и быстр в обороне, кусая и хватая всех вокруг себя, и, хотя при этом ему часто доставалось из-за численного перевеса противника, он никогда не уступал, а со злостью продолжал лезть в самую гущу. Закончив драку, он догонял нас уже далеко от аула с выражением триумфа на морде, ожидая похвалы и признания своей храбрости.

В конце второго дня выяснилось, что наша поездка плохо отразилась на Йолдаше. Быстрый бег ему был нипочем, но тропинки в этом высоко расположенном месте Памира были покрыты острым гравием, и бедный пес стер себе задние ноги. Поэтому на втором привале двое моих слуг сшили для Йолдаша кожаные чулки, и теперь из-за этой необычной обуви он стал похож на кота в сапогах. Мы умирали от смеха, наблюдая за недоуменным выражением его мордочки, когда он крайне осторожно и недоверчиво испробовал странную обувь, двигаясь перед палаткой. При этом пес непрестанно поворачивал голову, исследуя носом стесняющее, непонятное устройство на задних лапах. Потом он попробовал ходить только на передних лапах или, подняв задние, передвигаться сидя. Наш смех его, очевидно, смутил, и он немного обиделся, выступив общим посмешищем. Может быть, он думал и о том, что кожаные чулки могут быть роковыми в следующей потасовке с киргизскими псами?.. Но когда на другой день мы отправились дальше, пес сначала попробовал бежать на трех лапах, попеременно поднимая то одну, то другую заднюю ногу. Потом он понял, что кожаные чулки не такие уж плохие, так как больше не чувствовал боли в стертых лапах.

В Памирском Посту, где мы гостили неделю, Йолдаш стал любимцем всех русских офицеров и команды. Его больные лапы зажили за несколько дней, и скоро он вновь был готов к новым путешествиям и приключениям. Так мы вместе отправились по краям горной цепи Памира в Памирский бассейн, где нас сердечно встретил мой друг, русский консул в Кашгаре. Он предоставил нам небольшой домик в саду консульства, и здесь мы зимовали. Никогда в жизни Йолдашу не было так хорошо. Он прекрасно отдохнул, здесь мы отпраздновали Рождество и встретили новый год, но ни Йолдаш, ни я не могли предвидеть, что наступающий 1895 год будет последним годом его жизни.

В середине февраля мы начали собираться в путь. Я намеревался перейти западную часть пустыни Такла-Макан и там заняться географическими и археологическими исследованиями. Первой нашей целью было маленькое местечко Маралбаши, там, где близко сходятся реки Кашгар и Яркенд.

Мы передвигались в арбах. Это телега с двумя большими, обитыми железом колесами. В первой был я, во второй – двое моих слуг и багаж. Йолдаш заимел товарища – пса по кличке Хамра, в переводе с персидского это тоже «Йолдаш» – «Спутник». Дорогой собаки были привязаны к моей арбе, чтобы их не украли китайцы, уважающие красивых упитанных собак. Кряхтя и громко треща, запряженная четырьмя лошадьми, катилась моя арба, следом за ней вторая по большой дороге на Кум-дэр-Ваш, к Песчаным воротам, через которые мы покинули город. Оттуда нам еще два часа нужно было ехать до Янгишара, или китайского Кашгара, где находилось главное управление гарнизона.

Там произошел маленький инцидент, доказывающий необходимость привязывать собак в этой стране.

К нам вдруг кинулся китайский солдат, удержал лошадей и с дикой жестикуляцией и потоком ругательств стал утверждать, что Хамра – его собака и что мы украли ее. Несмотря на кучку людей, тут же собравшихся вокруг арбы, я приказал вознице двигаться дальше. Китаец кричал и бесился, потом бросился под колеса и поклялся, что лучше погибнет, но собаку не отдаст. С китайцами нелегко сладить. В споре с ними надо быть очень хитрым и сохранять невозмутимое спокойствие, доказывая этим их несправедливость. Наше положение с самого начала казалось ненадежным, окружавшая нас масса – в большинстве китайские солдаты – была, конечно, на стороне хулигана. Поэтому я согласился на компромисс: мы отвяжем Хамру и поедем дальше. Пойдет он за солдатом – значит это его пес, пойдет за нами – наш! Солдат и его спутники согласились, очевидно, лелея мысль, что отвязанного пса можно будет сразу схватить и увести. Но как только Хамру освободили, тот молнией понесся по дороге и исчез в облаке пыли. Храбрый китаец остался с носом, а зрители тут же изменили свою точку зрения и злорадно его высмеивали. В полукилометре от города навстречу нам из клубов пыли выбежал довольный и радостный Хамра и последовал за своими настоящими хозяевами.

Из Маралбаши наш путь лежал вверх по левому берегу Яркенда к деревне Лайлик, оттуда на Меркет. Здесь мне пришлось вооружиться терпением, пока Ислам Бей и другой мой слуга отправились в Яркенд, чтобы купить 8 верблюдов для нас и нашего багажа, так как дальше мы должны были пробираться через пустыню, которую я собирался исследовать, на восток до реки Хотан. Я хотел сам добраться до этой реки. На этом роковом пути наши собаки показали себя по-разному: один как верный и смелый герой, другой как умный и предусмотрительный генерал.

Только 8 апреля вернулся Ислам Бей с восемью прекрасными верблюдами, купленными в Яркенде. Все были с вьючными седлами, и трое носили большие громкие колокольчики, как принято во всех караванах. Их привязали во дворе на краю деревни, и перед трудным походом через пустыню они жевали сено, запасаясь впрок. Мне и моим людям было интересно наблюдать за мощными животными, стоя или лежа с удовольствием поедающими душистое сено.

Собаки смотрели на все это совершенно иначе, Йолдашу особенно не нравились верблюды. Для него это были враги, от которых нас надо охранять. Отчасти его ненависть была, наверное, просто ревностью, он считал, что мы гораздо больше внимания обращаем на верблюдов, чем на собак, и делал отчаянные попытки прогнать их. Он лаял до хрипоты, налетал на них и был очень доволен, вырвав несколько клоков шерсти, что сейчас, во время линьки, не представляло труда. Как киргизский пес Йолдаш никогда еще не встречался с верблюдами. Для Хамры же это были старые знакомые, ведь он был жителем пустынь. Из солидарности он конечно лаял тоже, но скоро, поняв безнадежность своих страданий, Йолдаш уже перед уходом из Меркета перестал дразнить верблюдов, благоразумно решив заключить мир. Его гнев наверняка был приглушен полнейшим очевидным презрением со стороны верблюдов. Они даже не замечали его и, выражая свое плохое настроение, плевали на него в прямом и переносном смысле. Со временем он стал видеть в верблюдах чуть ли не ангелов; ведь они несли водяной запас через пустыню.

10 апреля я вышел из Меркета с четырьмя служащими, восемью верблюдами, несколькими овцами и двумя собаками. Когда верблюды спокойно с гордо поднятыми головами двинулись к пустыне, сельские жители молча стояли в трауре у дороги и караванные колокола звучали глухо, как на похоронной процессии. Сам я сидел на огромном верблюде по имени Берга и начал тут же наносить нашу дорогу на карту. В общем дорога шла все время на северо-восток в 20—30 километрах от реки, почти параллельно ей.

День был теплым. На каждом привале мы копали колодец, и пока нам не нужно было наполнять водой жестяные сосуды, что было большим облегчением для верблюдов. В поисках воды собаки обнюхивали все углубления, похожие на места, в которых люди когда-то копали колодцы. Для охлаждения Йолдаш и Хамра обычно останавливались в скупой тени тополей. Прежде чем лечь, они расчищали верхний, прогретый весенним воздухом слой песка, потом укладывались на освобожденной земле, сохранившей ночной холод. Когда караван проходил мимо них, собаки неслись к следующим тополям и там опять плюхались на живот.

На следующий день мы подъехали к маленькому, довольно глубокому пруду, очевидно, связанному с рекой, вода в нем была хрустально чистой и сладкой. Пока мы разбивали палатки, собаки и овцы кинулись к пруду и жадно пили, разбухая на глазах. И верблюды тоже могли пить вволю.

21 апреля мы дошли до длинного озера с великолепной водой, непосредственно соединявшегося с рекой Яркенд. Это была последняя возможность для нас всех еще раз досыта напиться. Собаки пили, купались, радовались воде. Вечером я приказал двум слугам наполнить сосуды водой на 10 дней. Один из них, Йолчи, проводник, клявшийся, что часто бывает в пустыне, утверждал, что через 4 дня мы доберемся до места, где всюду можно будет копать колодцы. И все же я настоял на том, чтобы мы запаслись водой на 10 дней. Лучше взять с собой лишнее, решил я. Да и верблюдов надо было хоть раз напоить в пути по глубокому песку. К сожалению, я не проверил исполнение приказа, и эти глупцы все-таки взяли воду только на 4 дня, что должно было непременно привести к катастрофе.

По прямой от южного конца озера до реки Хотан было 156 километров. В первый день мы прошли 27 километров, отдохнувшие люди и животные не испытывали жажды. Местность была благоприятной, но к концу дневного перехода все изменилось к худшему. Прежние 10—15-метровые дюны выросли до 20—25 метров. Кругом только песок, песок, песок… Крепкая гладкая глина, над которой ветер надувал дюны, исчезла, тамариски стали встречаться все реже и наконец совсем кончились. В сумерках мы нашли крошечный клочок твердой земли, где росли два одиноких куста тамариска. Здесь мы и разбили лагерь. Кусты тут же обгрызли верблюды. Тамариски были покрыты зелеными листочками, следовательно, их корни должны были достигать грунтовой воды, и мы попытались копать колодец, но выкопав более полуметра, прекратили, так как земля была совершенно сухая.

Верблюдов мы привязали, предупреждая их попытку убежать к последнему озеру, где, как они знали, были чудесные пастбища и вдоволь воды. Настроение было подавленное, мужчины молча сидели у костра. Слышалось только длинное и глубокое дыхание верблюдов. Наконец мои слуги состряпали простой ужин. Йолдаш сидел с нами и ожидал своей порции. Но где был Хамра? Я свистел и звал, но он не приходил. Не было его ни в лагере, ни в окрестностях. Несколько человек отправились на поиски, но не нашли даже его следов. Во время похода он и Йолдаш на наших глазах останавливались у каждого куста тамариска, раскапывали песок около корней и ложились в тени. Где-то на полпути Мухамед Шах видел, как Хамра выкопал себе яму, но глубже, чем обычно, и не последовал за Йолдашем, который догонял верблюдов. Слуги посчитали Хамру погибшим от солнечного удара. Ведь при хорошем обращении собака не может бросить своего хозяина! Я же подумал, что Хамра умнее своих хозяев и, понимая, куда мы направляемся, решил действовать по принципу: если мои хозяева выжили из ума, то больше нет надобности в послушании, я сам о себе позабочусь. Видимо, он инстинктивно почувствовал, что воды в этих местах нет, а жара еще больше усиливается в это время года.

На следующее утро Хамра не появился, он исчез бесследно. Наверное, он искал обжитые области или примкнул к пастухам, хотя для этого ему пришлось бы вплавь преодолеть Яркенд! Вернувшись в Кашгар, я спрашивал о нем, но его никто никогда больше не видел. А Йолдаш тем временем, не поддавшись соблазну, преданно следовал за караваном. Что он заплатит жизнью за свою верность, не предчувствовал ни он, ни мы.

24 апреля с запада подул свежий ветер, к счастью, не очень сильный, он не привел в движение песок. Небо было чистое, жгло солнце. Тяжело и медленно вышагивали верблюды по дюнам, часто останавливались, тяжело дыша. На более длительных перевалах все, кроме верблюдов, могли пить. Йолдаш и последняя овца получали свою долю. Но очень скоро собака стала страдать от жажды. Пес обезумел, следя за водяными запасами. Если кто-то только дотрагивался до сосудов с водой, он тут же объявлялся, вилял хвостом, тихонько тявкал и просил пить. Овца так же, как и верблюды, стойко переносила жару. Она двигалась за ними, верная, как собака, и была нашей общей любимицей. Люди поклялись лучше умереть с голода, чем зарезать последнюю овцу.

Утопающий хватается за соломинку. Почему бы не попытаться выкопать колодец? Правда, мы давно оставили за собой последний тамариск, грунтовые воды здесь должно быть очень глубоко. Но все же! Маленький кусочек голой земли показался между дюнами. Ислам Бей и Касим взялись за лопаты… На глубине одного метра они дошли до мокрого песка. Ожидание было на пределе. Люди и животные толпились вокруг колодца, отверстие которого окружала гора мокрого песка. Верблюды опустили головы и дышали влажным холодом.

Йолдаш был вне себя. Он знал, что должно случиться. Скоро он сможет лакать желанную воду. Да, скоро все воспрянут духом, будут отдыхать день или два у долгожданного колодца, наполнят сосуды и спокойно преодолеют остаток пути до Хотана. Йолдаш не мог сдерживаться и скулил от нетерпения. То он катался на мокром песке, то лежал на животе, чтобы охладиться. Трудно было не поддаться соблазну, не сделать то же самое, что и пес. Его высохшее тело пропиталось влагой, и может быть это подкрепило и удлинило его жизнь на несколько часов.

Наше напряжение достигло высшей точки. Вдруг Касим бросил лопату и прислонился к стенке колодца. Испуганно мы спрашивали его, в чем дело. «Песок сухой!» – прозвучал ответ, как смертный приговор. Он покопал еще немного, но песок оставался сухим. Все замолчали и отвернулись. Мы пропали. В этом предательском колодце мы похоронили свою последнюю надежду. Наши верблюды терпеливо ждали всю ночь. Йолдаш не мог понять нас, ведь мы усиленно работали, были близки к воде и почему-то бросили копать, ушли от колодца. Подавленным, вопрошающим взглядом он смотрел на нас. Пес лег на мокрый песок и так же, как и верблюды, стал ждать спасения, которое никогда не придет. До зари мы продолжали свою безнадежную борьбу с влажным песком…

В последнем сосуде воды оставалось только на один день. Выдавать ее нужно было по каплям, растягивая в крайнем случае еще на три дня. Верблюды не пили уже 3—4 дня. Йолдаш и овца ежедневно пили по полной миске. Верблюды шагали медленно. Йолдаш, как всегда, держался рядом с сосудом, в котором плескались еще последние капли воды. Он знал – там спасение! Все чаще мы отдыхали. Я влез на дюну, выискивая лучшую дорогу. Умный пес с лаем прибежал и начал рыть песок, давая понять, что нужно копать колодец. Он спрашивал меня взглядом, почему я не понимаю, какую он испытывает жажду, не стоит ли его верность миски воды? Часто он садился передо мной и долго смотрел мне в глаза, вымаливая ответ на неразгаданную им загадку. Я погладил его, указывая палкой на восток и говоря: «Су, су! – вода, вода там!» Он навострил уши, слово «су» он слышал за последние дни так часто, что запомнил и знал его.

Тихо поскуливая, он пробежал немного в указанном направлении, остановился, глядя на восток, наклонил голову, и вернулся, такой же удрученный и разочарованный, как и прежде, ко мне, как бы сказав, что там нет ни воды, ни зеленой травы, только высокие дюны… Я повторил слово «су» и пошел дальше на восток. Йолдаш следовал за мной и все время не переставал рыть песок лапами. Но все оставалось, как было. Он вернулся, добежав до последнего сосуда, в котором в такт шагам верблюда плескалась вода.

Мы преодолели половину пути от озера до реки. Мы уже не добрались бы до озера, повернув обратно. Хамра решился вовремя спасти свою жизнь. Вопросом было только, доберемся ли мы до реки или нет? Вечером этого дня Мухаммед Шах пришел в лагерь один. Двух верблюдов уже с утра нельзя было заставить двигаться. Бабай, вытянув шею, приготовился умирать, лежа на песке. А Черный еще стоял грустно глядя вслед каравану, исчезающему за дюнами.

Перед началом темноты на западе появились тяжелые облака стального цвета – облака, образованные водяным паром и содержащие столько воды, что ее будет достаточно, чтобы напоить весь караван. Опять блеснула искра надежды, палаточные полосы разложили на песке и все люди были готовы ухватиться за концы и собирать драгоценную влагу, если ливень, о котором мы мечтали, достигнет нашей местности. Из палаточного полотна мы хотели перелить воду в оставшиеся, еще не выброшенные сосуды. Караван был в сильнейшем возбуждении. Йолдаш, громко лая, носился вокруг нас большими скачками. Он понял, что предстояло что-то необычное, касающееся его и нашей жизни.

Затаив дыхание, мы вглядывались в дождевые облака. Я не хотел и не мог поверить, что эти облака – только обманутая надежда, жестокое наваждение. Но какая польза закрывать глаза на действительность? Грозовая туча на западе медленно потянулась на юг, на Тибет, где не было никого, кто жаждал бы ее прибытия.

Мы пошли отдыхать, забыв на несколько ночных часов свои заботы, Йолдаш улегся рядом с сосудом, хранящим последние капли воды. Серьезное положение, казалось бы, совсем не трогало нашу овцу – ни беспокойства, ни усталости. Как Йолдаш, так и она получила сегодня последний раз глоток воды и, как ни странно, овца чувствовала себя относительно хорошо.

28 апреля над пустыней буйствовал один из суровых весенних штормов «кара буран», или черная буря, пришедший с северо-востока. На этот раз я не мог идти разведчиком вперед, так как следы тут же заметало. Нам нельзя было разлучаться. Потеряв друг друга, мы могли бы исчезнуть навсегда. Мнимый знаток пустыни Йолчи шел последним, ведя умирающего верблюда. Позже он подошел ко мне и сказал, что верблюд лег и не может больше встать. Поэтому он его бросил, догнав нас, до того, как замело следы. В лагере я решил оставить багаж, кроме предметов, необходимых нам в ближайшие дни. Я надеялся послать за багажом, как только будет найдена вода. Мою палатку мы больше не разбивали.

На утро 29 апреля мы проснулись, накрытые летучим песком. Несмотря ни на что, мы с трудом пошли дальше на восток. Буря успокаивалась, но мы двигались все медленнее. На следующий день нас ожидал неприятный сюрприз. С утра оставалась еще кружка воды. На самом солнцепеке я смочил губы своих людей и свои собственные половиной воды оттуда. Для раздачи в лагере было оставлено по одному глотку на каждого. Но я обнаружил, что сосуд пуст: кто-то все выпил.

В ночь на 1 мая температура упала до 2°. Звезды светились, как электрические фонари. Утром в хрустально чистом воздухе был абсолютный штиль. Вновь проверяя свой багаж, я нашел бутылку китайского коньяка, предназначенного для примуса. Ислам Бей повел караван с компасом в руке. Я отстал и выпил стопку отвратительного пойла. Йолдаш, бывший со мной, тихо тявкал и вилял хвостом. Видя, как я пью, он прижался ко мне и умоляющим взглядом просил свою долю. Я дал ему понюхать бутылку. Он замотал головой и отвернулся, копая как всегда сухой песок. Потом он побежал за караваном.

Вскоре коньяк начал действовать. Я был просто пьян и больше не мог встать. Я вытянулся на песке и остался лежать под обжигающим утренним солнцем. Караванные колокольчики звучали, как похоронный звон. Скоро караван исчез за дюнами, я остался один, до смерти уставший, обессиленный и одинокий. Даже Йолдаш меня бросил и ушел за караваном. Наконец я собрался с силами и пополз по следам на восток. Попытался встать, но упал. Прополз еще немного и, шатаясь, с помощью палки шаг за шагом пошел дальше. С гребня дюны я наконец увидел караван. Они остановились, и через два часа я их догнал.

Все пять верблюдов лежали. Их силы были на исходе. Мухаммед Шах на коленях молился Аллаху. Двигаться дальше было бесполезно. Мы посоветовались с Исламом и решили оставаться на месте и ждать захода солнца и ночной прохлады. Чтобы иметь хотя бы тень, мы разбили палатку. Я заполз внутрь одной и улегся на маленький матрац. Касим и Ислам за мной, Йолчи остался в тени палатки снаружи. Мухаммед Шах все еще лежал на том же месте в борьбе со смертью. Было горько осознавать всю безнадежность его положения. Не было единственного лекарства, которое могло бы его спасти, – воды.

Йолдаш, обессилевший и похудевший, как скелет, улегся в палатке. Даже овца искала тень. Верблюды, оставшиеся под самым солнцем, с полным основанием могли бы спросить, как можно беспредельно много работать, если им не дают хотя бы воды? Сено давно было израсходовано. Седла давно уже жгли на кострах. С тяжелым сердцем Ислам зарезал верную овцу, чтобы мы могли напиться хотя бы кровью. Но кровь тут же свернулась и отвратительно пахла. Йолдаш лизнул и, отказавшись, грустно отвернулся.

В сумерках мы тронулись в путь из лагеря смерти, где навсегда остались Йолчи и Мухаммед Шах. Йолдаш понял, что теперь началась борьба за жизнь и последовал за нами. Два сосуда мы взяли с собой – они могут нам понадобиться, если мы найдем воду.

5 мая темной ночью мы вместе с верблюдами двинулись дальше на восток. Ислам Бей шел впереди, Касим сзади. Один верблюд лег и не хотел больше вставать. Его груз мы переложили на другого верблюда. В темноте трудно было найти хороший путь. Я зажег фонарь и пошел вперед. Йолдаш не отходил от верблюдов, с твердой уверенностью в наличии воды в сосудах. Наверное, он спрашивал себя, почему мы их не опорожняем. Он был достаточно умен, чтобы не остаться у палатки, где два человека спали последним сном.

Мы уходили все дальше. Все тише звонил последний колокольчик, еще не пожертвованный злым духам пустыни. Только мертвая тишина со всех сторон. Я чувствовал себя одиноким, как никогда. Даже Йолдаш меня оставил. Он не мог понять, что у того, кто идет впереди, есть большая возможность найти воду, если вообще была вода в этой проклятой пустыне. На высоком плоском, очень пострадавшем от последних бурь гребне дюны я остановился и направил луч фонаря на Ислам Бея, осветив им путь для каравана. Наконец они подошли: страшное шествие духов в свете фонаря. Идущий, как пьяный, Ислам Бей рухнул на землю около меня и хрипло промолвил, что он не в состоянии сделать больше ни одного шага. Он останется и умрет рядом с верблюдами. Я попытался его ободрить, объяснив, что теперь уже недалеко до реки, и если после нескольких часов отдыха, покинув остатки каравана, он пойдет по моим следам, то будет спасен. Но он, не отвечая, смотрел в небо и ждал своего последнего часа.

Касим, последний из моих людей, был еще относительно крепок. Он должен был провожать меня дальше на восток и взять с собой ведро и лопату. Не было тяжелого прощания. Ислам Бей был безучастен и не смотрел нам вслед, когда мы тронулись навстречу неизвестной судьбе. А Йолдаш был на ногах и очень страдал.

Когда речь идет о жизни или смерти, как, например, в данном случае, мне кажется, ум или инстинкт собаки должны обостряться до предела. Пес пристально следил за нашими приготовлениями. Что хотят эти два человека? Уходят, чтобы прийти обратно, как это часто бывало раньше? Но ведро и лопата указывают на рытье колодца. Сколько раз Йолдаш пробовал сам добраться до воды, копая песок. До этого он додумался правильно. Но, с другой стороны, еще никто никогда надолго не отлучался от каравана. Значит, наше отсутствие не могло быть долгим, и перед рассветом мы должны были вернуться.

Звать собаку с собой было бесполезно. Возможно, пес проводил бы нас до первого привала, но оттуда вернулся бы к каравану и к Ислам Бею. Верблюды всегда носили воду, и рядом с ними ему было более надежно, чем в песках. Поэтому он несколько шагов прошел с нами, пытаясь понять наши намерения, затем повернулся и пошел обратно к Ислам Бею. И наверняка провожал нас взглядом, пока мы не исчезли в ночи за следующими дюнами.

Последний раз он нас видел, последний раз я погладил моего верного спутника и друга, моего дорогого пса Йолдаша на прощание. Никогда уже он не узнает, что мог бы спастись, если бы присоединился к нам этой ночью, если конечно предположить, что он выдержал бы еще пять суток ночного похода… Днем нельзя было двигаться из-за жуткой жары. Если бы Йолдаш пошел с нами, он дошел бы до узкой лесной полосы на берегу Хотана, где сломался Касим. Он мог бы быть со мной, когда я добрался до реки, высохшей в это время, и был уже совсем один. Он мог бы последовать за мной и тогда, когда я, шатаясь медленно, шаг за шагом, преодолел двухкилометровое русло реки. Он был бы со мной в самые чудесные минуты моей жизни и своим тонким чутьем, наверное, раньше меня почуял бы воду.

К моему блаженству прямо передо мной в пятидесяти шагах с громким хлопаньем крыльев вдруг поднялась дикая утка, провожаемая всплеском воды – и в следующее мгновенье я стоял на краю двадцатиметровой лужи, наполненной чистой сладкой холодной водой. Да, Йолдаш, наверное, уже напился бы, если бы он был со мной! Наверное, он очень удивился бы, увидев, как я, прежде, чем пить, опустился на колени и благодарил Бога, присутствие которого я так непосредственно, так близко раньше не чувствовал, как в те ночи. Ночи, которые до моего последнего часа остались живы в моем сердце. Это воспоминание всегда связано с именем собаки, которой я не могу отказать в величии души.

Как только я почувствовал себя достаточно крепким, я снял сапоги, наполнил их водой и возвратился к Касиму. Напившись, он стал быстро приходить в себя. Он еще не мог сразу поспевать за мной, но сам скоро добрался до священной воды в почти высохшем русле реки…

10 мая, через несколько дней после моей встречи с людьми, в шалаше у гостеприимных пастухов случилось новое чудо. Появились Ислам Бей и Касим с белым верблюдом, несшим мои карты, дневники, инструменты, путевую кассу с массивными китайскими слитками серебра и все остальное. Плача, Ислам бросился к моим ногам и успокоился только тогда, когда я поблагодарил его за верность и преданность. Он рассказал, как после нашего ухода долго отдыхал в лагере и потом медленно последовал за нами. Поздно вечером он увидел наш сигнальный костер у первых трех тополей на дороге. Это прибавило ему мужества и уверенности, что мы дошли до леса, а может быть даже до самой реки. Когда 6 мая он дошел до высохшей реки, он потерял последнюю надежду и лег умирать. Погибли еще два верблюда, и оставался только белый. 8 мая три купца, путешествовавших вдоль русла реки по дороге из Аксу на Хотан по местам, которые они хорошо знали, случайно нашли Ислам Бея и спасли в последний час его жизни. Потом появился Касим, и оба они с верблюдами отправились искать меня и благополучно нашли у пастухов.

– Что ты можешь мне сказать о Йолдаше? – спросил я Ислам Бея.

– Йолдаш дополз до реки. Он был сильно измотан и обессилен от жажды и голода. Он был близок к смерти. Там, на берегу реки я его потерял. Я думаю, он лег где-нибудь в тени умирать.

Всего несколько шагов отделяли его от спасительной воды!..