«Отелло. Уклонение луны. Версия Шекспира»

Отелло. Уклонение луны. Версия Шекспира (fb2) - Отелло. Уклонение луны. Версия Шекспира 560K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталья Воронцова-Юрьева

Воронцова-Юрьева Наталья Отелло. Уклонение луны. Версия Шекспира

Предисловие

Вот краткий список вопросов, ответ на которые дает сам гениальный Шекспир, я же в своем эссе только берусь наиболее полно и доказательно продемонстрировать действительное существование этих ответов:

1. Сколько Отелло лет? Где и в каком году он родился?

2. Какова точная дата происходящих в пьесе событий?

3. Кассио - "темная лошадка".

4. О чем так упорно молчат Отелло и Кассио?

5. Дож Венеции - кто он?

6. Зачем в пьесе появляется Шут (он же Клоун, Простофиля)?

7. Ревнив? Доверчив? Или... третий вариант?

8. Что же на самом деле явилось причиной убийства Дездемоны?

А теперь несколько сопроводительных слов к этому списку.

*

Поверхностное суждение - профессиональный брак, либо постыдно искажающий, либо преступно уплощающий авторский замысел. А потому я категорически не верю в то, о чем сказал режиссер Анатолий Эфрос: "Сам Шекспир уже никогда не объяснит своего замысла. Истории, изложенные на бумаге, без его комментариев всегда будут некоей загадкой".

Это неправда.

Хорошая пьеса по определению не нуждается ни в каких дополнительных авторских комментариях, ибо хорошая пьеса изначально содержит в себе все, что хотел сказать автор. Для тех, кто не в курсе: все реплики героев, все их поступки, а также вся последовательность действий и слов, все паузы, все чередования, все перебивки и отступления, и т.д. - все это один сплошной авторский комментарий.

И все, что требуется от режиссера, критика, литературоведа, простого читателя, - не высокомерно отмахиваться от текста, не снисходительно списывать что-то на мифическую авторскую ущербность, а тщательнейшим образом отслеживать все, что пока еще кажется непонятным, чтобы в самом конце, сопоставив и проанализировав, сделать единственно правильный вывод.

Вот тогда-то моментально и даже сама собой отпадает всякая необходимость в околотворческих страданиях по какой-то там надуманной неразрешимости авторских загадок, разрешиться которым всегда мешало только одно - поверхностное суждение.

В первую очередь это относится к характеристикам героев. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы составлять мнение о действующих лицах, основываясь исключительно на репликах самих же действующих лиц - такое поверхностное суждение в большинстве случаев обречено на ошибку. Как это произошло, например, с Кассио.

Уж сколько лет уродует замысел Шекспира странная уверенность в том, что Кассио милый и добрый человек, лучший друг Отелло и Дездемоны - и только потому, что так о нем сказала Дездемона. Однако помимо ее слов в пьесе все тем же Шекспиром дано немалое количество буквально прямых авторских подсказок, говорящих о Кассио совершенно обратное - остается только увидеть эти подсказки.

Похожая история произошла и с венецианским дожем. Примитивность "авторитетных" суждений давно сделала непререкаемым тот крайне однобокий мотив этого правителя, спасающего Отелло от гнева Брабанцио якобы только потому, что в условиях войны с Турцией мавр нужен Венецианской республике как умелый военачальник. И никто так и не удосужился увидеть наконец совершенно иную, человеческую составляющую его дружеского отношения к мавру!

Чего же тогда стоит все это дежурное восхищение Станиславским как основоположником особой методы, предписывающей не только подробно продумывать жизнь персонажа задолго до начала событий в пьесе, но и непременно находить тому косвенные подтверждения в тексте?

А ведь именно Шекспир именно по этой методе и сочинял своих персонажей - и задолго до Станиславского! В полной мере это относится и к дожу - Шекспир знал об этом герое все. Вся его биография была целиком пережита Шекспиром и виртуозно выпарена до сухого драматургического остатка.

Та же однобокость суждений относится и к Отелло. Из скудного образа взбесившегося ревнивца, которому ни с того ни с сего попала вожжа под хвост, он и не выходил. А между тем замысел Шекспира в отношении этого центрального персонажа был намного глубже, намного трагичней и намного безысходней, чем простая ревность.

Также удивительно, что никто не предпринял хотя бы попытки вычислить точный возраст Отелло, а заодно и место его рождения. А значит, указать и точный год, с которым соотносятся события в пьесе. Учитывая, что Шекспир, повторяю, знал о своих героях все, вычислить эти даты мне представлялось вполне посильной задачей.

*

За основу эссе я взяла прозаический перевод М. Морозова (1946 г.), т.к. именно такой перевод оказался способен в наибольшей степени сохранить все авторские акценты. В качестве своих оппонентов я выбрала комментарии переводчика, а также рассуждения Анатолия Эфроса, Станиславского, Пушкина и Льва Полонского. Просто потому, что с их времен взгляды на "Отелло" остались практически без изменений. И еще потому, что эти люди думали сами, тогда как их "верные последователи" только и делали, что на голубом глазу выдавали их мысли за свои собственные, лишь усугубляя чужие ошибки, а то и доводя их до полного маразматического абсурда. В подтверждение чего я все-таки взяла несколько цитат из "трудов" одного такого современного автора.

*

Безусловно, самому Шекспиру было проще - уж он-то знал точно, что и когда произошло в его собственном сочинении, что из себя представляет Кассио, по каким личным причинам дож был так расположен к Отелло, что именно вынудило Отелло убить Дездемону, и т.д. И уж конечно Шекспир имел все возможности безошибочно показать это на сцене, не нуждаясь ни в чьих в подсказках.

И все-таки Шекспир - в силу самых обычных, базовых законов жанра - не мог не оставить эти подсказки в тексте, не нарушив логической связи и не убив ее гармонии.

Именно эти подсказки - драматургические ходы, изобразительные средства, подручные инструменты - и есть те самые "комментарии" автора, и есть самый лучший и наиболее верный способ, посредством которого Шекспир всегда будет объяснять читателям свой замысел, сколько бы веков ни прошло...

Глава 1. О чем знал Яго, но не знал Анатолий Эфрос

Понятия не имею, с чьей легкой руки пошло гулять по свету ложное утверждение, что Шекспир "небрежен". Возможно, тот, кто сказал об этом первым, ошибался искренне. Но армия тех, кто бездумно это повторял и повторять продолжает, не заслуживают снисхождения. Стыдно - выдавать свою творческую немощь за "небрежности" гения.

Не спорю: в работах Шекспира мелкие разночтения и микроскопические несовпадения есть - тут и пиратское копирование сказалось, и поздние вставки, и т.д. Однако все эти подлинно существующие шероховатости не имеют никакого значения, поскольку никоим образом не влияют на мотивацию героев и не искажают смысл и логику их поступков.

Но есть и другие "шероховатости" - фальшивые.

И очень жаль, когда авторами этих фальшивок являются люди умные и даже талантливые, давно признанные за авторитет, с которыми благоговейно не спорят и каждый неверный чих которых автоматически возводится в ранг истины в последней инстанции. В итоге одно случайное недомыслие, мгновенно породив мушиное племя последователей, полностью искажает авторскую задумку.

Суть ошибки почти всегда одинакова - выхватывается какой-то фрагмент или какая-то отдельная характеристика и на основании только одного элемента делается абсолютно безответственное, пусть и эффектное, заявление. Так поступил, например, Александр Сергеевич Пушкин, выдав на поколения вперед фразу о том, что "Отелло не ревнив, он доверчив", и этим сбив с толку не один десяток режиссеров, сломавших голову над нелогичностью данной формулировки (в контексте всех личных отношений героя в пьесе) и приложивших немало пустых усилий, чтобы это несоответствие хоть как-то замаскировать. В итоге же ошибка Пушкина была записана на очередную "небрежность" Шекспира.

Иногда, сталкиваясь с подобным, становится очень грустно. Работая над эссе, я перечитывала книги Анатолия Эфроса "Профессия: режиссер" и "Репетиция - любовь моя", в той части, где идет разбор "Отелло". И опять натолкнулась на то же снисходительное отношение к Шекспиру...

Сравнивая Шекспира со Станиславским, Эфрос делает вывод не в пользу драматурга: "Видимо, сам Шекспир далеко не всегда мыслил с такой же обстоятельностью. Реалистическая скрупулезность, какая была свойственна Станиславскому, кажется, не занимала его <...> Шекспир был небрежен..."

Грустно, когда гения уличает в небрежности тот, кто сам небрежен. Ужасно, когда подобное позволяет себе один из лучших режиссеров. Но, может быть, я ошибаюсь, и Эфрос прав?

Давайте посмотрим.

*

Вот Эфрос приводит якобы пример якобы неаккуратности Шекспира:

"Он даже мог забыть, например, что Кассио в первом акте не знает о Дездемоне. А в третьем она говорит о нем как о лучшем помощнике при ее похищении. Конечно, можно найти тут забавный актерский ход, будто Кассио скрывает от Яго в начале пьесы, что знает о Дездемоне. Скорее всего, так оно и есть, но Шекспир был небрежен в подобных делах очень часто..."

Ну почему же забыл?

Во-первых, ничего Шекспир не забыл. А во-вторых, именно Шекспир лучше всех помнит, что уже в первом акте Кассио о существовании Дездемоны прекрасно осведомлен! А вот почему Кассио делает вид, что не знает никакой Дездемоны, это уже другой вопрос. И вопрос интересный, проливающий прямо-таки потоки света на многие события в пьесе...

И если вы все же прочитали цитату из Эфроса, то увидели, что эта здравая мысль пришла-таки режиссеру в голову, но... как пришла, так и ушла. И даже сложилось впечатление, будто Эфрос устыдился этой своей здравой мысли, словно подумал что-то неприличное, непозволительное для воспитанного человека - посмотрите, с какой извиняющейся снисходительностью он озвучивает ее: "Конечно, можно найти тут забавный актерский ход, будто Кассио скрывает от Яго в начале пьесы, что знает о Дездемоне".

Да почему же забавный? Самый верный ход. И при этом единственно верный! И сам же Эфрос это чувствует: "Скорее всего, так оно и есть, но..."

Но - что?

А ничего вообще!

И вот уже умный человек говорит откровенную глупость: скорее всего, говорит Эфрос, мысль верная и Кассио действительно скрывает в первом акте, что знает и о Дездемоне, и о ее браке с мавром. Но, говорит Эфрос, я не буду признавать эту верную мысль за верную мысль, потому что Шекспир часто был небрежен, и значит, я не могу доверять своей собственной верной мысли.

Вот такая "логика".

Вот такой забавный режиссерский ход.

Следуя такой странной логике, следующим шагом Эфроса должно было стать сомнение, что наемник Отелло мавр: а вдруг Шекспир и тут допустил небрежность и Отелло никакой не мавр и не наемник, а парикмахер из Бердичева?

Потому что нельзя здесь играть, а там рыбу заворачивать.

*

Но почему же все-таки Эфрос от этой верной мысли отмахивается? Уж не потому ли, что если эту верную мысль принять как именно верную, то летит к черту вся такая удобная, вся такая давно и прочно укоренившаяся канва? Да и вообще вся классическая концепция летит к черту! А другой концепции нету. А чтобы она появилась, нужно провести кропотливейшую работу: взять пьесу, поставить галочки на всех местах, которые кажутся непонятными, и методом простых - ибо это очень важно, когда простых! - логических умозаключений постараться выяснить, какие же все-таки побудительные мотивы героев прячутся за этими пока еще неясными поступками этих же героев.

Но это - огромная работа.

И чтобы ее проделать, нужен не только самостоятельный склад ума - нужна, уж потерпите уместный пафос, вера в Шекспира. Безусловная вера в то, что Шекспир по крайней мере не глупее нас умных. И, разумеется, без всякого снисходительного похлопывания гения по его нерадивому плечу - иначе такая вот простота в сотый раз окажется хуже воровства. Только при таком условии одна тоненькая ниточка способна размотать тот самый клубок надуманных "небрежностей", которые в результате потрясут вас блестящей, поистине гениальной работой драматурга.

Так что Эфрос попросту испугался.

Испугался, что, потянув за эту ниточку, он не осилит весь клубок - разрушит свое устоявшееся понимание трагедии, но ничего не найдет взамен. И тогда он предпочел высмеять свою верную догадку, насильно придушив свое чутье расхожими бреднями про "небрежности Шекспира", - лишь бы оправдать свою собственную небрежность.

А небрежностей Эфрос позволил себе немало!

Например, рассуждая о Яго и перечисляя все его обиды на Отелло, он включает в них следующее: "Он оскорблен еще и тем, что от него было скрыто похищение Дездемоны".

Разве?

Ну вот давайте с этого мы и начнем.

*

Итак, знал ли Яго о похищении Дездемоны? Эфрос утверждает - не знал, похищение было от него скрыто. Я же говорю - знал, и даже в немалых подробностях. Чтобы это доказать, я сейчас произведу логическую реконструкцию части происшедшего, в процессе чего нам и откроется истина.

...Ночь. Дездемона уже бежала из дома, тайно обвенчалась с Отелло, и теперь они собираются в гостинице предаться брачным утехам. В это время к дому отца Дездемоны - сенатора Брабанцио идут двое: Яго (поручик Отелло) и Родриго (венецианский дворянин, влюбленный в Дездемону, которого Яго использует в своих целях).

Родриго упрекает Яго в том, что тот брал у него деньги, обещая взамен любовь Дездемоны, а сам даже не сообщил ему о том, что девушка этой ночью собиралась обвенчаться с мавром: "Я очень обижен тем, что ты, Яго, который располагал моим кошельком, как своей собственностью, знал об этом". Яго уверяет, что он об этом и понятия не имел: "Черт побери! Да ведь вы слушать не хотите. Если мне снилось такое дело, можете гнушаться мной".

Видимо, всего лишь эта реплика Яго как раз и уверила Анатолия Эфроса в том, что Отелло скрыл от своего поручика свою предполагаемую женитьбу и что о женитьбе своего патрона Яго узнал лишь после того, как она свершилась.

Однако заметим: эти слова Яго говорит не кому-нибудь, а Родриго, которого постоянно водит за нос. А в таком случае можно ли использовать эти слова Яго в качестве доказательства того, что Яго ничего не знал? Да ни в коем случае! Иначе догадка Родриго о том, что Яго водит его за нос, теряет всякий смысл. Это первая подсказка Шекспира.

Но читаем дальше.

На этот раз Родриго понадобился Яго для того, чтобы тот - после того, как они оба нарочно поднимут переполох у дома Брабанцио - привел сенатора к гостинице, в которой остановились Отелло и Дездемона. Сам же Яго собирается заранее скрыться: по его словам (он скажет это чуть позже), он не может быть свидетелем на дознании после того, как Брабанцио возьмет Отелло под стражу - потому, дескать, что мавру-то ничего не будет, пожурят и отпустят, а вот Яго от мавра здорово влетит: "По моему положению неприлично, да и невыгодно выступить свидетелем против мавра, чего не миновать, если я останусь".

И вот Родриго кричит под окнами сенатора:

"Синьор, я готов за все ответить. Но позвольте спросить: если имеется ваше желание и мудрейшее согласие, - как я уже отчасти подозреваю, - на то, чтобы ваша прекрасная дочь отправилась в глухой час ночи, когда ни зги не видно, без всякой охраны, кроме наемного гондольера, в грубые объятия похотливого мавра, - если все это вам известно и сделано с вашего согласия, в таком случае мы виноваты перед вами в нахальном и дерзком поведении".

Это очень важная реплика Родриго, поэтому, кто поленился ее прочитать, все-таки вернитесь и прочитайте.

Что же дальше?

А дальше, после того, как в доме Брабанцио началась суета, Яго, собираясь уйти, инструктирует Родриго, где им с Брабанцию следует искать Отелло: "Чтобы наверняка найти его, ведите погоню к "Стрельцу". Я буду там вместе с ним".

А теперь внимание!

Закономерный вопрос, содержащий в себе вторую подсказку Шекспира: а откуда вообще Родриго мог знать подробности побега? Что Дездемона покинула дом в глухой час ночи, что она ушла без всякой охраны и что ее караулил только один человек - наемный гондольер? Не слишком ли много подробностей для ничего этого не видевшего человека?

Но если Родриго уж точно не присутствовал при побеге (что ясно хотя бы потому, что это Яго ведет его к дому Брабанцио и инструктирует по дороге, а не наоборот), тогда кто же присутствовал? Кто мог ему все эти подробности рассказать? Только один человек - Яго!

Третья подсказка Шекспира: откуда Яго знает еще и тот факт, что Отелло в этот час находится в "Стрельце"? Кто мог ему об этом сказать?

Четвертая подсказка Шекспира: Яго говорит, что в этом самом "Стрельце" он будет вместе с Отелло. То есть появление там Яго нисколько не удивит мавра!

Что же следует из этих четырех (!) авторских подсказок? Правильно. Яго врет - он все знал с самого начала! Он прекрасно знал о готовящемся тайном венчании. И никакой обиды на Отелло тут у него не может быть, не надо высасывать из пальца то, что полностью противоречит тексту. Просто Родриго слишком простодушен, чтобы суметь уличить Яго во вранье, хотя и чувствует, что тот в очередной раз обводит его вокруг пальца.

Но если Родриго все-таки имел право быть простодушным, то режиссер обязан уметь видеть все эти авторские подсказки - ибо они для режиссеров и писаны.

*

В качестве возражения можно, конечно, предположить, что Отелло привлек Яго к делу и впрямь уже после того, как женился. Однако как же это себе представить? Ну смотрите: вот гондольер подплывает к дому сенатора, подает условный знак Дездемоне. Она ждет этого знака явно не у дверей, ей нужно время спуститься, прокрасться. Наконец она выходит, садится в лодку, куда-то плывет. Это еще время. Потом она приходит на постоялый двор, встречается с Отелло, начинается обряд венчания... На все эти действия уйдет как минимум час - и это как минимум!

А дальше опять время: теперь Отелло должен кого-то послать за Яго - и пока еще за ним сбегают! И пока еще он сам прибежит! И пока еще ему объяснят, где ему надо стоять и за кем следить! И пока еще Яго прибежит к дому Брабанцио!.. На все это уйдет еще как минимум час. Вы что же, всерьез полагаете, что такой матерый волк, как Отелло, на целых два часа (как минимум) оставит дом сенатора без присмотра?!

Ну уж нет.

Отелло не идиот - он прекрасно понимает, что верный, надежный соглядатай ему нужен задолго до выхода Дездемоны из дома, чтобы тот успел вовремя предупредить его либо до венчания, либо после!

Кого же он мог попросить постоять на стреме?

Учитывая, что Кассио был позже направлен сенатом на поиском Отелло, и учитывая также, что Родриго мог узнать подробности побега только от Яго, то этим шпионом мог быть именно Яго, и никто другой. И Яго в курсе не только побега, но и его цели, о чем сам же Яго успевает неоднократно сообщить Брабанцио, а заодно и читателям. Вот он кричит под окнами сенатора: "Вот сейчас, как раз в данную минуту, старый черный баран кроет вашу белую овечку. Спешите, спешите! Разбудите набатом храпящих граждан, иначе черт сделает вас дедушкой".

*

А почему Яго оставляет Родриго одного у дома сенатора и спешно уходит? Уж конечно не потому, что боится быть привлеченным в качестве свидетеля. Эту сказку он припас для Родриго. Тогда почему?

Очень просто: Яго получил задание от Отелло - дежурить возле дома Брабанцио и немедленно предупредить, если отец девушки поднимет переполох. Ведь побег из дома дочки сенатора - не шутка. И вот Яго действительно дежурит у дома сенатора. Но как только гондола скрылась в темноте, а в доме все было по-прежнему тихо, он - вместо того чтобы продолжать дежурить - покидает свой пост и бежит к дому Родриго. Потом уже с Родриго возвращается - и сам же поднимает переполох. А как же он обязан действовать в случае переполоха? Правильно. Спешно бежать в гостиницу (к "Стрельцу"), чтобы как можно быстрей предупредить Отелло о том, что Брабанцио обнаружил-таки исчезновение дочери. Что он и делает - бежит предупредить Отелло. Как и договаривались. Вот почему он и не может остаться рядом с Родриго - а вовсе не потому, что не хочет свидетельствовать против своего начальника.

Вот потому-то, когда Яго прибегает в гостиницу с известием о том, что побег раскрыт, Отелло нисколько не удивляется тому, что Яго в курсе побега, что Яго в курсе переполоха в доме сенатора, что Яго в курсе, в какой гостинице его нужно искать.

Нисколько не удивляется!

*

Итак, четыре доказательства, и каждое строго по тексту Шекспира, безусловно говорящие в пользу того, что Яго прекрасно знал о готовящемся венчании - и знал от самого Отелло.

Но даже и это еще не все! К четырем перечисленным доказательствам я сейчас прибавлю и пятое.

Яго прекрасно знал о готовящемся похищении, потому что еще прежде всякого побега не менее прекрасно знал о любви, вспыхнувшей между Отелло и Дездемоной. Отелло не скрыл от него свои чувства - потому и взял Яго в помощники в ночь похищения.

И об этом говорит тот факт, что еще до всякого похищения Яго потому и сошелся с Родриго - под тем предлогом, что за драгоценности последнего (которые Яго присваивал себе) Дездемона, за которой уже ухаживал мавр, вот-вот падет в его объятья, и что, дескать, он помогает Родриго исключительно из ненависти к Отелло.

*

А теперь перечтем фразу Эфроса, размышляющего над поведением Яго: "Он оскорблен еще и тем, что от него было скрыто похищение Дездемоны". Даже странно, как такие очевидные доказательства так легко прошли мимо режиссерского сознания Эфроса.

Вот уж где поистине - небрежность...

*

А зачем Яго вообще поднимает этот переполох? Конечно, из желания напакостить. Ведь точного плана мести у него еще нет. Ну, и еще из надежды, что разгневанный сенатор попросту прибьет Отелло на месте. О том же говорит и Эфрос: "Яго предполагал, что от Брабанцио пострадает Отелло". И это абсолютно верно, тут вообще невозможно ошибиться. Это все понятно.

Но вот дальше...

А дальше Анатолий Эфрос допускает еще одну небрежность: "И если бы не турки, чье нападение на Кипр никак не мог предвидеть Яго, то Отелло действительно пострадал бы!"

Минуточку...

Что значит - Яго не мог предвидеть нападение на Кипр? Откуда Эфрос это взял?! Да ведь достаточно прочитать пьесу, чтобы увидеть собственными глазами тот факт, что Яго прекрасно знал о нападении турок на Кипр! Больше того, Яго также прекрасно знал и о том, что в связи именно с этим нападением Отелло срочно отправляется именно на Кипр!

Убедитесь сами.

Оставляя Родриго одного возле дома Брабанцио, Яго говорит (курсив мой): "Прощайте! Я должен оставить вас. По моему положению неприлично, да и невыгодно выступить свидетелем против мавра, чего не миновать, если я останусь. Я знаю, что правительство, хотя оно, возможно, и сделает ему досадный для него выговор, не сможет, в интересах собственной безопасности, отстранить его от должности. Ведь он срочно отправляется в Кипр в связи с начавшейся войной. Дож и сенат ни за какие сокровища не найдут другого человека такого масштаба, как он, чтобы руководить их делом".

Как же Эфрос умудрился пропустить еще и эту важную деталь, в очередной раз допустив небрежность, искажающую замысел автора?

Нет ответа.

Но зато как легко он обвинил Шекспира в "небрежности"...

*

Но откуда же Яго мог узнать обо всем этом? И заметьте, Яго знает об этом задолго до заседания совета, на котором решение было озвучено официально! Ответ логичен и прост: Яго о начавшейся войне знает потому, что на берег всю эту ночь то и дело сходят гонцы с известиями то с Кипра, то с Родоса. А в порту всегда, и тем более ночью, найдутся солдаты и матросы, мающиеся от безделья, ну как не перекинуться словечком с гонцом? А потом срочно разнести эту весть по отряду.

Вот поэтому-то о предстоящей войне с турками все на берегу в курсе. И Яго в том числе. Обратно же гонцы торопятся с уже принятым решением - выслать кипрскому гарнизону подмогу во главе с Отелло.

Глава 2. Могла ли Дездемона, и если да, то где?

Странная логика - не будучи способным увидеть и объяснить, обвинять в несостоятельности не себя, а гения. Откуда такая самонадеянность? И ладно бы еще такая беспардонность была продуктом собственной слепоты - так нет же! Толпы литературных бездельников - и все как один годами взахлеб мусолят чужие, "авторитетные" ошибки, не имея даже ничтожной способности хотя бы ошибиться по-своему.

Вот и некий писатель И. Гарин в своей книге "Пророки и поэты" - снова и снова, повторяя не свое, а чужое, но выдавая при этом за свое! - уличает драматурга в "несуразностях" и даже пытается их снисходительно оправдать:

"Причины "несуразностей" Шекспира самые разные - от искажений, допущенных в пиратских изданиях, до сознательного предпочтения автором сценических эффектов литературной стороне драмы. Если тщательно проанализировать обстоятельства действия "Отелло", легко выяснить, что Дездемона не могла изменить Отелло, потому что по ходу действия просто нет промежутка времени, когда она могла остаться наедине с Кассио. Но Шекспир заботится не о строгости, а о верности изображения чувств, так что ни Отелло, ни зрителям и в голову не приходит проверять "правдивость" жизненных обстоятельств".

Надо же.

Это еще поучиться такой наглости - мало того что автор одним махом расписался за всех зрителей в угоду своей болтовне, мало того что он уполномочил сам себя говорить от имени Шекспира - дескать, Шекспир сознательно чего-то там предпочитает! - так он еще и вконец уже неприличную сентенцию позволил себе в отношении гения - дескать, Шекспир заботится не о строгости изображения чувств, а, дескать, всего лишь о верности изображения этих самых чувств.

Уму непостижимо.

Как же можно говорить такие постыдные глупости - позволяя себе всерьез рассуждать о Шекспире?!

Ну вот как автор этого бреда представляет себе верность изображения чувств без строгости изображения этих же чувств? Да ведь верность изображения только строгостью изображения и достигается. Верности изображения без строгости изображения - не бывает. Это так же невозможно, как и верность лечения без строгости диагноза.

И ради чего же писатель И. Гарин нагородил эту чушь? Исключительно ради того, чтобы продемонстрировать свою собственную близорукость - ради того, чтобы в тысячный раз продемонстрировать себя красавца на фоне якобы вечно "неряшливого" гения, на фоне якобы бесконечных его "несуразностей": дескать, у Дездемоны же совсем не было времени изменять Отелло, ай-яй-яй, опять гений напортачил!

Ну что ж.

Если бы И. Гарин хотя бы попробовал действительно тщательно проанализировать пьесу, как он с апломбом заявил, то он, возможно, и догадался бы, что если у Дездемоны, как сослепу кому-то показалось, нет времени, чтобы изменять мужу, то в этом случае нужно не уличать с умным видом Шекспира, а задуматься: а может быть, у нее все-таки было на это время?..

И оно у нее действительно было!

*

Нет-нет, она и правда не изменяла Отелло. Но время для измены - такое время у нее было. Однако, увы, вовсе не там, где его пытался найти господин И. Гарин и иже с ним. Вовсе не на Кипре было у нее время для измен, а раньше, намного раньше и приезда на Кипр, и ночного побега из дома!.. И об этом в пьесе самим же Шекспиром написано аршинными буквами, не заметить которые мог только вот такой самоуверенный слепец.

Разберем это место подробно.

*

Вот Яго пытается вызвать в Отелло ревность: "Когда вы искали руки госпожи моей, Микаэль Кассио знал о вашей любви?"

Хм...

А почему это Яго интересуется? Он ведь уверен, что Кассио ничего не знал! Он ведь помнит, что когда Кассио случайно наткнулся на них, вышедших из гостиницы и успевших дойти до соседней улицы, то сам же с удивлением спросил у Яго о мавре: "Что он здесь делает?" А услышав, что Отелло женился, удивился еще больше: "На ком?"

И заметьте: Яго в тот момент даже не заподозрил Кассио во лжи! Однако умеет прикидываться дурачком этот милый паренек Кассио...

Таким образом, задавая Отелло вопрос, знал ли Кассио о любви Отелло, Яго уверен, что Кассио об этом не знал. Однако, к изумлению Яго, ответ Отелло звучит иначе: знал "от начала и до конца", "не раз бывал посредником между нами", "был посвящен в тайну моей любви к Дездемоне и знал все подробности моего ухаживания".

Яго наверняка потрясен открывшейся правдой.

Что ж, он сумеет это использовать.

И вот спустя какое-то время он рассказывает Отелло, как недавно он ночевал у Кассио: "Недавно я ночевал рядом с Кассио. Страдая от зубной боли, я не мог заснуть". И, дескать, потому и услышал, как во сне Кассио разговаривал с Дездемоной, призывая ее быть осторожной и скрывать их любовь, как затем Кассио опять-таки сквозь сон схватил руку Яго и принялся его целовать, принимая за Дездемону...

А теперь обратим внимание на одно важное слово в рассказе Яго.

Он ночевал с Кассио - "недавно".

Вот только недавно - это все-таки когда?

Чтобы это выяснить, начнем обратный хронологический отсчет. В день прибытия на Кипр (то есть вчера) Яго никак не мог ночевать с Кассио - в ту ночь они вообще не ложились, поскольку сначала пили, потом Кассио устроил пьяный скандал, а чуть свет он уже стоял под окнами Отелло с нанятыми музыкантами. Чуть раньше - до прибытия на Кипр - Яго и Кассио находились на разных кораблях. Еще раньше - до отправки на остров - состоялось тайное венчание, и Яго на всю ночь был приставлен дежурным к дому Отелло.

Стало быть, это "недавно" могло произойти только при двух условиях - хотя бы за день до той роковой ночи с побегом Дездемоны и непременно в Венеции! Что и требовалось доказать.

В итоге этого лживого рассказа у Отелло возникает подозрение, что Дездемона попросту использовала брак с ним для сокрытия своего девического греха. Позже, готовясь к убийству, Отелло скажет: "...Твоя постель, запятнанная похотью, запятнанная похотливой кровью".

Ну и при чем же здесь это глупое утверждение И. Гарина - "Если тщательно проанализировать обстоятельства действия "Отелло", легко выяснить, что Дездемона не могла изменить Отелло, потому что по ходу действия просто нет промежутка времени, когда она могла остаться наедине с Кассио"?

Промежуток как раз есть - и промежуток огромный! Так при чем же здесь "несуразности" Шекспира и якобы отсутствие его заботы о строгости изображения, с таким апломбом выисканные И. Гариным бог знает где?

И зачем надо было с такой многозначительностью заявлять о каком-то там "тщательном" анализе пьесы, чтобы в конце концов так жидко не увидеть того, что написано Шекспиром аршинными буквами?

Нет ответа.

Глава 3. Воспитание мавров по системе Станиславского

Анатолий Эфрос, упрекая Шекспира в мифических "небрежностях" и даже противопоставляя его в этом плане Станиславскому, в самом Станиславском почему-то ни разу не усомнился. И даже тогда не усомнился, когда Станиславский сказал очевидную нелепицу, с которой Эфрос почему-то целиком и полностью согласился:

"Дездемона все время говорит Отелло о необходимости простить Кассио. Станиславский замечает, что делает она это из уверенности, что мавра следует воспитывать в традициях гуманизма. Так повелось с начала их знакомства и продолжается теперь..."

Лично мне даже как-то неловко, что Станиславский такой нелепой трактовкой желания Дездемоны примирить Отелло с Кассио, выставляет себя каким-то дешевым морализатором, не способным психологически достоверно оценить поведение Дездемоны, а стало быть, и ее характер в целом.

Особенно же потрясло меня утверждение, что Дездемона, оказывается, вообще только тем и была озабочена, чтобы то и дело воспитывать мавра в традициях гуманизма! Ну как можно было всерьез такое предполагать?! Да еще и уверять, что якобы "так повелось с начала их знакомства" - то есть что Дездемона с самого начала их знакомства только тем и занималась, что воспитывала мавра в традициях гуманизма!

И это говорит маститый режиссер... А другой маститый режиссер полностью с этим бредом согласен... А Шекспир, конечно, "небрежен", как же без этого.

А ведь чтобы понять, что это бред, только и надо было - всего-то прочитать пьесу...

*

Кто такая Дездемона? Девочка. Ей лет двадцать, не больше (хотя не настаиваю). Девочка, выросшая в тепле, заботе и роскоши, среди книг, музыки, вышивания. Ее отец - сенатор, занятый государственными делами. И вряд ли он обсуждает их с дочерью. И уж тем более вряд ли он обсуждает с дочерью планы Венецианской республики по воспитанию мавров в традициях гуманизма - тем более что у Венецианской республики, скорее всего, и планов-то таких никогда не было.

Но тогда откуда же в ее хорошенькой головке возьмутся такие далеко идущие воспитательные потуги, если она даже и от отца ни разу о подобном не слышала?! Неужто придумала сама? Но с чего бы ей вообще думать о воспитании мавров?! Это первое.

Второе. Если бы Дездемона и впрямь страдала чесоткой воспитания, то это душевное недомогание обязательно нашло бы в пьесе свое логическое подтверждение. Но его нет. Единственный раз, когда Дездемона рассуждает о морали, так это когда она говорит своей служанке Эмилии о том, что изменять мужу противно и не достойно уважающей себя женщины. Но и тогда ни о каком воспитании своих мужей-мавров в традициях гуманизма и речи нет!

Третье. Кто такой Отелло? Мужчина в возрасте. В приличном уже возрасте. Профессиональный военный, привыкший к лишениям и виду смерти, привыкший командовать и не привыкший к тому, чтобы его кто-то в чем-то воспитывал. Так с чего бы он стал это позволять юной девочке?!

Ну, давайте для наглядности представим себе такую картину.

Привыкший к военным жестокостям, привыкший командовать, привыкший к беспрекословному подчинению, вполне себе взрослый, практически уже немолодой мужчина приходит в дом сенатора, чтобы развлечь того историями своих приключений. Этими историями заслушивается и дочка сенатора - да так заслушивается, что и сам этот немолодой некрасивый темнокожий мужчина превращается в ее глазах во что-то необыкновенное - он для нее герой, летчик, полярник и кинозвезда одновременно. Она им восхищена, покорена. Она плачет над его детскими и юношескими горестями. Она - дочка сенатора, богачка, красавица, умница, молоденькая девчонка! - так потрясена рассказами этого немолодого вояки, что сходу признается ему в любви. Она даже страстно завидует его жизни! И вдруг - бац!.. А ну-ка, внезапно посуровев, подумала Дездемона, что-то давненько я не воспитывала мавра в традициях гуманизма...

Идиотизм? Чистейшей воды!

Да ведь Дездемона все это время, что Отелло приходит к ним в дом, переживает сильнейшую эмоцию - влюбленность! Она не налюбуется этим мавром, она то и дело примеряет на себя его подвиги, она то и дело рвется его дослушать, она вся - сплошное жадное внимание. Ну до воспитания ли ей в этом великолепном, в этом прекрасном герое каких-то отвлеченных традиций гуманизма?!

Что же было потом? А потом побег. Кто бежит? Да все то же юное, нежное, доброе, тихое, трепетное существо, не знавшее никаких сложностей и проблем, нежная скромная девочка, влюбившаяся в старого (намного старше ее!) профессионального воина, наемника, и мавра к тому же. Она им очарована, она им восхищена, ее восторги беспредельны, и она хочет только одного - выйти за него замуж и разделить с ним его тяготы, риски для жизни и прочие подвиги.

Вот только ее отец, конечно же, будет против, тут и к бабке не ходи... Что же делать? Бежать! И будь что будет. Лишь бы с любимым и на всю жизнь.

Бежать!

При этом, заметим, все ее страдания и страхи до этого момента были не больше уколотого пальца. Теперь же она готовится к побегу.

К побегу! Что же стоит за этим коротким словом?

А стоят за ним очень серьезные и очень неприятные вещи - гнев отца и осуждение общества. И это уж не говоря о том, что если побег не удастся, то слухи-то все равно отравят всю оставшуюся жизнь, а если удастся, то тем самым она добровольно обречет себя на жизнь, полную лишений и риска. И все это ради него!

Страшно? Еще как! Вот ей и страшно. Она даже несколько раз ссорится с Отелло! Да так сильно, что Кассио приходится заступаться за него. Причины этих ссор не указываются, но можно предположить, что Отелло либо чересчур ее торопил, либо слишком резко реагировал на ее душевные колебания - а они, эти душевные колебания, непременно должны были быть! Потому что - страшно. Потому что - очень страшно.

И чтобы это понять, просто поставьте себя на место Дездемоны. Просто представьте себе, что свою стабильную работу, свою теплую квартиру с удобным диваном и горячей водой, свои ежегодные поездки на пляжи Египта и свой еженедельный маникюр вы решили променять на войну, на запах пота и крови, на бесконечные корабельные качки и на дырявую палатку в степи. Страшно? Еще как!

И все-таки она бежит...

Однажды ночью она, вся дрожа, выходит из дома, садится в лодку и уплывает. Она еще и понятия не имеет, на какую тяжелую жизнь себя обрекла. Ей и в страшном сне еще не приснилось, что все эти подвиги хороши и прекрасны только в рассказах. Нет, она, конечно, более-менее понимает, что ее, такую юную и изнеженную, ждет череда нервных потрясений. Но одно дело понимать, а другое - реально испытывать их. Испытывать беспрерывно, одно за другим, невосполнимо истощая свою нервную систему.

И вот она плывет в гондоле, во мраке спящего города, плывет к чужому мужчине, которого она совсем не знает... А что если он сейчас просто возьмет и надругается над ней? Она же не безбашенная девица из проблемной семьи, которой без разницы, в какую гондолу садиться. Она юная очарованная девушка со склонностью к доброте и здравомыслию, которое внезапно ей изменило под напором неуправляемых чувств. Но сейчас... в лодке... ночью... одна... гондольер молчалив... она пытается разглядеть его лицо... что это? он ухмыльнулся или ей показалось? Сомнения и страх ползут в душу. Она вдруг понимает, что никаких гарантий безопасности ей никто не давал...

Но вот, слава богу, приплыли! Пути назад больше нет. Она идет в гостиницу, где ждет ее избранник. Что будет? Не ловушка ли это? Она поднимается наверх... О счастье! Ее возлюбленный бросается к ней - он так боялся, что она передумает или что план сорвется. Но вот она здесь, она любит его, ради него она готова на все, и он счастлив.

Подкупленный падре совершает обряд венчания. И она снова дрожит от нервного напряжения. Решительность, страх, сомнения, облегчение - сильнейшие эмоциональные состояния, чередуясь, обрушиваются на нее. Но вот сейчас, думает она, все кончится. Сейчас мы останемся одни, и я отдохну, успокоюсь, доверчиво прильну к его груди, и нервный комок разожмется...

Но что это? В гостиницу врывается Яго: отец обнаружил пропажу и с вооруженными людьми ищет Отелло! И ее только-только успокоившиеся нервы снова сжимаются в судорожной тревоге. Ей страшно за отца, за Отелло и за себя одновременно.

Она готова выйти навстречу отцу вместе с ним, но ее оставляют в гостинице... Она с тревогой смотрит в окно, как удаляются факелы. Первые десять минут кажутся ей бесконечностью. Неизвестность мучает ее. Она ходит из угла в угол. Что там происходит? Как они встретились? Не произошло ли беды?

Следующие полчаса превращаются для нее в пытку. Время медленно движется. Ночь. Тишина. Гостиница, в которой пахнет чужими людьми, в которой нет привычных ей милых вещей. Зачем она здесь? Не ошибка ли это? Нервные мурашки бегут по коже... Вдруг - шум за окном. Она испуганно вглядывается в ночь сквозь отсветы факелов. Грохот шагов по коридорам. За ней пришли! Ее требуют в сенат. Ей ничего не объясняют, не говорят, ее никто не подбадривает, не успокаивает. Она идет. Она ловит на себе любопытствующие, с намеком на сальность взгляды провожатых. Скандал! Дочка сенатора в гостинице у мавра!

Но вот здание сената. Она входит. После гостиницы с ее бедными стенами и въевшимся запахом чужих немытых тел знакомое великолепие коридоров и залов бьет по глазам. Какая привычная роскошь, какая привычная жизнь... Она знает - она здесь в последний раз. Она сама отказалась от этой жизни. Она сама выбрала себе мужа. Роскошные зеркала повторяют ее лицо. Она сама избрала себе судьбу.

Оскорбленный отец, раздавленный унижением ее побега и предчувствием горя, с последней надеждой всматривается в ее глаза - в глаза своей доченьки, в глаза своего единственного дитя, пытаясь обнаружить в них тени колдовского бесчувствия. Ей жалко отца. Ей жалко Отелло. Ей жалко всех. Вот они, два дорогих человека, - кого из них ей легче предать? Ее сердце разрывается от боли. Впервые в жизни к ней пришла настоящая боль.

Она делает шаг к мавру. Она никогда не забудет глаза отца, его вмиг опустевшего, помертвевшего взгляда. Ее отец стоит перед всеми, его осанка все так же горда, но боль уже пресекла его жизнь. Он умрет слишком скоро после ее отъезда.

Но ей пора.

И вот снова потрясение. Сбор необходимых вещей под угнетающее молчание отца. В доме тихо, слуги двигаются как тени. Никто не провожает ее. И она тоже уходит молча. Она еще стоит возле дома, она поднимает глаза, надеясь хотя бы в эту минуту увидеть в окне силуэт отца. Но окна мертвы. И ей снова становится больно.

Погрузка на корабль. Отплытие. Шторм. Корабль бросает, волны хлещут, солдаты орут и матерятся. Страх пробирает ее до костей. Ее руки вцепляются в платок, который подарил ей Отелло. Сейчас, когда очередная штормовая волна готова разорвать корабль на куски, этот платок - ее единственная защита. Ей дурно. Ее мутит. Ужас и страх ослабляют ее дух, ей до рвоты хочется домой, к отцу, в теплую постель, к милым девичьим безделушкам. Она молится, вцепившись в платок, глотая слезы, она мысленно просит у отца прощенья, она умоляете небо пощадить ее и ее дорогого мужа!..

Но вот буря стихла. Вдали показался Кипр. Что ждет ее на новом месте? Она сходит на берег, измотанная штормом, усталая как собака, ее волосы спутаны, от нее пахнет потом, у нее болит голова. Кругом незнакомые люди, солдаты, солдаты... Здесь ли Отелло? Она с надеждой вглядывается в фигуры на берегу. Но Отелло нет...

Конечно, тревога за мужа есть, и большая! Однако чего в ней сейчас больше - страха за Отелло или страха за себя? Ведь если Отелло погиб, то что сделают с ней все эти солдаты?! Ведь если Отелло погиб, то здесь, на этой чужой земле, да еще в ожидании войны, за нее уж совсем некому будет заступиться... Господи, как она устала. Как хочется домой. А тут еще Яго вьется рядом, отпуская сальные шуточки. Шуточки ли?! Нет-нет, надо держаться, надо не показывать страха, надо вступить с этим Яго в беседу, надо изображать спокойствие до приезда Отелло, ведь он жив, жив, жив!..

Но, кажется, кричали "парус"? Звучит труба!

Конечно же, это Отелло!

Она с облегчением льнет к его груди. "О мой прекрасный воин!" - говорит он ей улыбаясь. Счастье встречи. Усталость. Вздох успокоения. Ах, наконец-то все кончилось! Тревоги уходят. Нужно привести себя в порядок, оглядеться, хоть немного привыкнуть к новому месту, помыться с дороги, устроиться на ночь.

И вот вечер. Еще нет и десяти, но Отелло быстро заканчивает дела, торопясь к Дездемоне. Ее сердечко колотится. Она еще не совсем пришла в себя от пережитого, ее нервы только-только начали расслабляться. И вот уже новые ощущения опять ввергают ее в волнение - в приятное, да, но все-таки волнение. Неужели сегодня он наконец-то станет ей настоящим мужем? Она приводит себя в порядок, стараясь не думать о предстоящем и от этого думая все навязчивей и сильней. Ей любопытно и боязно.

Но что это? Новый скандал! Пьяный Кассио оскорбил и ранил старого товарища Отелло! Ее муж встревожен рассержен не на шутку. О господи, опять нервотрепка, ну почему им так не везет... Дездемона выходит к мужу. Видит раненого Монтано, ошарашенного происшедшим Кассио, видит столпившихся солдат... Отелло успокаивает ее, но сам он в гневе.

Она уходит. Она думает о том, что брачная ночь опять не состоялась, что нервное перевозбуждение опять не даст ей уснуть. Неужели прошло всего несколько дней, как она бежала из дома? Неужели в ее новой жизни так и будут одни неприятности? Господи, как же она устала от них! А тут еще этот старый товарищ Отелло - ранен и оскорблен. А тут еще Кассио - напился и натворил дел. Кассио! Единственный человек, напоминающий ей о доме ее отца, о ее прежней жизни... Неужели все, что связано с ее прежней жизнью, будет погублено?! Нет-нет, надо помочь Кассио. Надо упросить мужа простить его, простить его как можно быстрей!.. Ведь Кассио - единственная ниточка, связывающая ее с прежней жизнью. Неужели даже этой единственной ниточке тоже не повезет?

Именно эта мысль и начинает ее точить. Вот почему ей так важно, чтобы у Кассио все было хорошо - потому что Кассио остался единственным связующим звеном между настоящим и прошлым. Потому что неприятность с Кассио становится последней разрушающей каплей, упавшей на ее измотанные нервы. Потому что надо вернуть удачу -чтобы все снова стало хорошо.

Это и есть ее основной побудительный мотив. Это и есть основная причина, по которой она так рвется помочь Кассио.

А вовсе не потому, что, пережив все эти неимоверные трудности, буквально шквалом обрушившиеся на нее - побег из дома, расставание с отцом, шторм, страх за себя, тревогу за Отелло, - измотав себе все нервы и так и не успев восстановиться после таких потрясений, ей вдруг взбрендило в голову заняться воспитанием мавра в традициях гуманизма...

Глава 4. Котел или соха?

Анатолий Эфрос в своей книге выразился об Отелло кратко, повторив вслед за Дездемоной: "высок душой". И в данном случае я с этим спорить не буду, мне тоже нравится мавр.

Но вот писатель И. Гарин предпочел фразу длинней: "Мавр - человек без корней, пришлый, чужой. Он талантлив, предан, смел, но он опасен - как опасны все выходцы "от земли и сохи", не проварившиеся в котле культуры".

Как говорится, нет слов.

Я даже боюсь спрашивать, в чем конкретно мерещилась И. Гарину опасность всех без исключения выходцев "от земли и сохи"? И что конкретно он вкладывает в это угрожающее понятие? И почему он решил, что Отелло и есть тот самый выходец "от земли и сохи"? И почему этот самый выходец "от земли и сохи", наделенный, по мнению И. Гарина, столь впечатляющими добродетелями, как талант, смелость и преданность, должен быть опасен только на том основании, что он не проварился в котле? И почему вообще И. Гарин так уж уверен, что выходец "от земли и сохи" чрезвычайно опасен, а вот проварившийся выходец "из котла" не опасен вовсе?

История России, к примеру, знает немало опаснейших выходцев именно из этого самого культурного котла - вполне себе городских жителей, и даже с высшим образованием, и даже бывавших в Эрмитаже по линии культурной свадебной программы, и даже культурно проводящих свободное от работы время на вполне себе культурной вечеринке на крейсере "Автора" - и, думается мне, большего вреда, чем эти выходцы из "котла культуры", России еще никто не принес.

Или взять, к примеру, Родиона Раскольникова - ну чем не интеллигентный юноша, возросший прямо-таки в гуще культурного котла? Да и сохи в глаза не видел. А старушку тем не менее убил. И такую философскую базу под свое преступление подвел - не хуже И. Гарина, умудрившегося углядеть причину опасности Отелло якобы в том, что он не проварился в котле культуре.

Ну как же не проварился-то? Очень даже проварился! И если бы чрезвычайно проварившийся во всех культурных котлах И. Гарин действительно тщательно проанализировал пьесу, а не только повторял чужие благоглупости, то он бы заметил, что Отелло из котла культуры, можно сказать, нахлебался по полной. И это если говорить только о христианском котле! Ведь он слишком долго служит наемником у христиан. Он слишком подолгу находится в больших, а значит, и в культурно развитых городах. Так что вполне ассимилировался к городской христианской культуре. Это во-первых.

А во-вторых, не мешало бы И. Гарину - для действительно тщательного анализа пьесы - обратить внимание на речь Отелло. Ибо речь - первейший и главнейший признак культуры.

Конечно, сам Отелло уверяет: "Груб я в речах. Не одарен я мягкой речью мирной жизни". И это, учитывая его долгий военный стаж, в немалой степени правда. Однако при всем при том речь его безупречно логична и внятна, содержит немало глубоких метафор и прямо-таки изобилует сложными, но при этом безупречно связными конструкциями.

Недаром его с таким интересом слушал сенатор Брабанцио, который уж точно был человеком самой высокой культуры. И вряд ли бы сенатор стал тратить свое время на нечто косноязычное и невразумительное. И недаром в Отелло влюбилась аристократка Дездемона, уж наверняка получившая наилучшее образование, - и влюбилась немедленно, всего-то после одной длительной беседы с ним! Какой же развитой речью, каким цивилизованным слогом нужно было обладать, чтобы вызвать в такой девушке не только интерес к себе, но и любовь?

Мало того!

Образность и красочность не покидает его речь даже тогда, когда он стоит перед самим правителем Венеции, в окружении сената, и Брабанцио уличает его в колдовстве! Это каким же естественным, врожденным даром речи нужно было обладать, чтобы в такой сложной ситуации - один против всех! - ни разу не запнуться, не потерять нить, а напротив - продолжать излагать последовательно и достойно.

Такая развитость речи, безусловно, говорит о самой что ни на есть проваренности в том самом котле культуры. Так что к чему И. Гарину понадобилось городить этот пустой, псевдоумный огород - непонятно. Да он, скорее всего, и сам не знает - так, дурная привычка поболтать.

*

И все-таки непонятно... Вот этот писатель, вот этот И. Гарин - он пьесу-то читал или нет? С чего он вообще взял, что Отелло выходец "от земли и сохи"?

Есть писатели, патологически не способные думать самостоятельно. Но именно такие писатели из кожи вон лезут, чтобы выглядеть умными людьми, о чем-то там рассуждающими. Как же произвести такое впечатление? Механизм шулерства прост: нужно взять книгу какого-нибудь авторитетного, всеми уважаемого человека и тупо повторить из нее какие-нибудь выводы, выдавая их якобы за совпадение мыслей двух умных людей.

И хорошо если украденный вывод будет верным - а если нет? Тогда ошибка начинает тиражироваться - ведь думать умеют единицы, а выглядеть умными хочется всем - и однажды наступает момент, когда эту ошибку начинают выдавать в качестве единственно возможной истины. Так произошло с Гамлетом. Так произошло с Анной Карениной и Татьяной Лариной. Ровно та же история произошла и с Отелло.

Вот сказал некогда Л. Полонский в своей статье "Отелло": "Перед нами - полудикий, по рождению, африканец, которому служба в венецианском войске, милость сената и высокое достоинство придали только наружный лоск" - глядь! а уж эту нелепую мысль повторяют все кому не лень, и в том числе И. Гарин.

Вот сказал когда-то Станиславский, что Дездемона только и делала, что чрезвычайно заботилась о воспитании мавра в христианских традициях, вот повторил за ним эту ерунду Анатолий Эфрос - глядь! а уж некто И. Гарин с видом независимого мыслителя присвоил эту ошибку себе и давай раздувать ее во всю ивановскую:

"Примирение с людьми, с государством, с цивилизацией, с самим собой - все это дается Отелло через Дездемону. Работу воспитания варвара, которая уже издавна и непоследовательно делалась Венецией, Дездемона продолжает настойчиво и добровольно".

Да уж, глупость не имеет границ, а самовлюбленная глупость и подавно. Понапихать столько вздора в два предложения способен не каждый. Разберем же эту глупость подробней.

1) Ну с какого перепугу И. Гарин выдумал - а вернее, тупо повторил за другими - что Дездемона вообще воспитывает мавра, да еще настойчиво и добровольно?

Во-первых, с чего он вообще взял, что здоровенный мужик в возрасте, воин, то и дело несущий ответственность за жизнь своих солдат, позволит какой-то молоденькой девице воспитывать его? Во-вторых, что значит добровольно? Кто бы ее к этому принудил, хотелось бы мне знать? В-третьих, что значит настойчиво? Настойчиво - это как? С утра до вечера? День за днем? Как это выглядело на практике? Типа стоило только мавру рот открыть, а уж Дездемона его и воспитывает?!

Так в чем же конкретно И. Гарин усмотрел последовательную и настойчивую работу Дездемоны по воспитанию мавра? Или опять будем один-единственный случай с Кассио вспоминать? Опять будем мусолить, что эта высосанная из пальца "настойчивая" и "последовательная" работа Дездемоны по воспитанию варвара заключалась в том, что однажды - то есть, подчеркиваю, всего один раз! - она, расстроенная неудачами и вымотанная как собака, мучительно захотела, чтобы все эти неприятности и проблемы кончились наконец - потому-то и попросила Отелло как можно скорей простить Кассио за его пьяные выходки?

2) С какого похмелья И. Гарин внезапно удумал, что Венеция того периода ставила перед собой задачу по воспитанию одного отдельно взятого "варвара", то бишь Отелло? В чем И. Гарин усмотрел эту длительную ("давно"!), хотя и, к печали И. Гарина, непоследовательную задачу Венеции? И зачем Венеции вообще нужно было воспитывать этого мавра? Не лучше ли было просто использовать его в качестве наемной военной силы, что, собственно, Венеция и делала много лет, да и не только Венеция? А уж воспитается мавр или не воспитается - дело десятое. Главное - чтобы воевал хорошо.

3) В каком страшном сне И. Гарину пришло откровение, что Отелло остро нуждается в примирении "с людьми, с государством, с цивилизацией"?

Во-первых, с людьми - причем с христианами - у него прекрасные отношения. Сенатор Брабанцио постоянно приглашал его в дом и вообще замечательно к нему относился (пока не сбежала дочь), даже сам Отелло сказал: "Ее отец любил меня, часто приглашал к себе". А бывший сослуживец мавра и губернатор Кипра - капитан Монтано, даже узнав, что Отелло назначен вместо него (весть-то для Монтано неприятная), все равно сказал о нем: "Он достойный правитель". Да и все на Кипре относятся к Отелло исключительно сердечно, а потому и к его жене заранее готовы отнестись так же - то есть, подчеркиваю, вовсе не потому, что она аристократка и дочь сенатора, а исключительно потому, что это жена не кого-нибудь, а того самого мавра, которого здесь чрезвычайно уважают. Да вот он и сам говорит Дездемоне: "Вы будете желанной на Кипре. Меня здесь очень любили". Так с какими же людьми ему срочно понадобилось примиряться? Где конфликт-то?

Во-вторых, с государством у Отелло тоже все было хорошо - отношения с Венецией у него просто отличные. Его ценят, его уважают, его повышают по службе, ему доверяют серьезный государственный пост. В чем ужас-то?

Ну, и в-третьих, необходимость примирения Отелло с цивилизацией - это где? Цивилизация - это что? На каком основании И. Гарин делает вывод, что Отелло нуждался в примирении с цивилизацией? Отелло слишком долго служит Венеции - за один год генералом не станешь, так что у него было достаточно времени, чтобы примириться с этой самой цивилизацией, - это раз. Цивилизованной Венеции и в голову бы не пришло ставить на защиту своей цивилизации человека, который дожил до седых волос, а вот с цивилизацией так и не примирился, - это два. Неужели И. Гарин и впрямь считает, что мавр Отелло дослужился до чина генерала за бусы и зеркальце?! Это три.

4) На каком основании И. Гарин (а вместе с ним и Л. Полонский, чью мысль о варваре И. Гарин с приятностью выдает за свою) считает, что Отелло варвар?! Да к тому же такой закоренелый, что вот уж и Венеция выбилась из сил, воспитывая этого варвара, а он все никак не примирится с цивилизацией!

В таком случае писателя И. Гарина ждет большой сюрприз: Отелло мавр, но не варвар. И что такое цивилизация ему совершенно не надо было объяснять, а уж тем более его с ней примирять. Хотя бы потому, что, как он сам выразился, свою "жизнь и бытие" он получил "от людей царского рода", то есть в его жилах течет кровь царей.

А мавританские правители, как известно всем, но не известно И. Гарину, были весьма цивилизованными людьми, и даже больше того - подарили цивилизацию Европе!

Именно мавры - исповедовавшие ислам арабы и берберы Северо-Западной Африки - переселившись в Европу, принесли с собой знания по ирригации и медицине, библиотеки, архитектуру, сады, производство шелков, парчи и бархата, особый фарфор, искусство обработки металлов и т.п.

Учитывая сей факт, утверждение, что Отелло нуждался в примирении с цивилизацией, оказывается и вовсе смешным.

Глава 5. В какой год происходят события в пьесе? Доказательство первое. Крузаду. Родос

Однако какие же "царственные мужи" могли присутствовать в родословной наемника Отелло? Откуда они там взялись? Ответ на этот вопрос скрывался в следующей загадке: в точном возрасте Отелло.

Однако, чтобы ответить на этот вопрос, требовалось определить, какой конкретный исторический период положен в основу пьесы. Эти два вопроса взаимосвязаны: ведь тот исторический период, тот год, в который разворачиваются события в пьесе, как раз и является верхней границей возраста Отелло. От этой границы позже и пойдет отсчет вниз - до года рождения мавра.

*

Итак, в контексте какого исторического события развивается действие пьесы? И тут я моментально впала в ту же ошибку, что и все. Ну как же! Это же наверняка война за Кипр 1570-1571 гг., это же безуспешная, хотя и героическая защита Фамагусты, а потом грандиозная битва при Лепанто, когда считавшийся непобедимым турецкий флот потерпел сокрушительное поражение, о чем Европа еще долго вспоминала с гордостью и восторгом. Именно эту дату приводят все без исключения студенческие рефераты - с одобрения преподавателей. К сожалению, именно этот вариант почему-то считается чуть ли не каноническим, как только речь заходит об Отелло. Именно этот вариант - и никакой больше.

А вот, к примеру, Л. Полонский в своей статье "Отелло" и вовсе чрезмерно расширяет временной отрезок: "Время же, к которому относится действие, заключается в рамках столетнего периода 1471 до 1571 гг., в котором Венеция владела <...> Кипром".

Да уж.

Размах на сто лет может надолго успокоить любой пытливый ум.

*

Против всех этих версий меня сильно настраивала одна, на первый взгляд безобидная, деталь - наличие в пьесе португальской валюты (крузаду), о которой упоминает Дездемона. Переживая о потерянном платке, она говорит Эмилии: "Поверь, я бы охотней потеряла мой кошелек, полный крузадов".

То есть слова Дездемоны подчеркивают значимость этих денег. А ведь португальские деньги до 1498 года такой значимостью никак не обладали! И только после того, как в 1498 году Васко да Гама открыл для Европы путь в Индию и Португалия начала сказочно богатеть, царствуя в Индийском океане и принося Венеции одни торговые расстройства, крузаду превратились в европейскую валюту номер один. С тех пор португальские деньги - знаменитые золотые весом в 35 граммов достоинством в десять крузаду - неуклонно взлетали в цене. Однако к 1571 году значимость португальских крузаду значительно уменьшилась, поэтому, будь это и впрямь искомая дата, Дездемона уже никак не могла бы произнести эту фразу - она бы просто оказалась бессмысленной.

*

Итак, от предполагаемого Л. Полонским столетнего периода (1471 до 1571 гг.) португальские крузаду отхватили приличный кусок, сузив поиск точной даты как минимум на целых 27 лет - с 1471 года до 1498 г.

*

Но была в пьесе и еще одна, более весомая подсказка, обнаружив которую становилось ясно: этот столетний период мгновенно потерял очередной немалый отрезок.

Чтобы обнаружить эту вторую подсказку, нужно забыть про Кипр и вспомнить про другой остров, на который в пьесе сделан весьма заметный акцент - на Родос! И спросить себя: почему никого не смущает тот очевидный факт, что по тексту пьесы остров Родос все еще принадлежит рыцарям-госпитальерам, а значит, завоевания Родоса турками еще не произошло, а значит, ни о каком 1571 году и речи быть не может? Вот же, в самом первом акте, сенаторы в сомнениях и рассуждают:

Матрос. Турецкий флот направляется к Родосу. Так приказано мне донести сенату синьором Анджело.

Дож. Что скажете об этой перемене?

1-й сенатор. Это невозможно и противно уму. Это - демонстрация, чтобы отвести нам глаза. Не следует забывать о том, как важен для турок Кипр. Кроме того, не будем терять из виду, что, насколько Кипр для турок важнее Родоса, настолько же легче взять его, ибо у Кипра нет тех военных укреплений и оборонных средств, какими обладает Родос. Нам следует принять все это во внимание. Мы не должны считать турок настолько безыскусными, чтобы они оставили напоследок то, что интересует их в первую очередь, и пренебрегли легкой и сулящей выгоды попыткой, пустившись в опасное и неприбыльное предприятие.

Дож. Нет, конечно, они плывут не к Родосу.

Почему же так никто и не озадачился очевидным? Ведь если Кипр был завоеван османами в 1573 году, то Родос был захвачен турками намного раньше - в 1522 году. И значит, никакого соотношения пьесы с историческими событиями 1570-1571 гг. быть просто не может!

Стало быть, от конечной даты столетнего периода следует немедленно отступить как минимум до 1522 года, а это потеря еще 49 лет! Что же остается? Крошечный отрезок - с 1498 года по 1522 год.

Уже легче. Но с чего же начать?

Я решила поверить венецианскому сенату и начать с Родоса.

*

Рыцари-госпитальеры (позже - Мальтийские рыцари) управляли Родосом более двух веков. В 1522 году - причем в начале года! - остров захватили турки. А годом раньше - причем в конце года, осенью, - османы только собирались его захватить. Какой же год был выбран Шекспиром для пьесы? Учитывая крайнюю встревоженность венецианского сената, дело, на мой взгляд, все-таки происходит в конце 1521 года.

Что же конкретно творится в этот год на Родосе, а заодно и в предшествующий период? Каковы предыстория событий?

Итак.

Турция наращивает свою военную мощь. Уже захвачены Персия, Сирия, Египет... К 1519 году под властью османов весь Аравийский полуостров. Рыцари Родоса нисколько не сомневаются, что очередная попытка турок завоевать остров состоится в самое ближайшее время. Однако случилась заминка - в 1520 году умер султан Селим. Новым правителем стал его сын Сулейман Великолепный. Война ненадолго отсрочилась. Но лишь ненадолго.

Помните, как дож и сенаторы рассуждали о том, что плохо укрепленный Кипр для турецкого флота намного более легкая добыча, чем хорошо укрепленный Родос, и что, стало быть, турки направляются к Кипру? Так вот. Дож и сенаторы ошибались. Родос для Турции был намного важнее Кипра!

Рыцари-госпитальеры давно были головной болью Турции, они то и дело мешали ее беспрепятственному сообщению с ее новыми колониями - Сирией и Египтом. Вот почему хорошо укрепленный Родос был более важной целью, чем легкая добыча - Кипр!

И вот после захвата Венгрии турецкий флот направился к берегами Родоса...

В это время Западная Европа была снова охвачена внутренней борьбой - начались очередные так называемые Итальянские войны. Основная схватка происходила между Императором Карлом V Габсбургом и Франциском I Французским. Естественно, государства помельче тоже были вовлечены. Поэтому никакой помощи от Европы Родосским рыцарям ждать не приходилось. Не стала бы торопиться с помощью и Венеция - она не захотела бы портить отношения с Турцией, это могло бы помешать ее торговле с Востоком.

А теперь снова вспомним ночной венецианский военный совет - те сомнения, что охватили сенаторов и дожа по поводу направления турецкой эскадры. История подтверждает, что хотя венецианские послы и шпионы в конце 1521 года и указывали в своих донесениях, что Турция усиленно готовится к новой войне, однако направление ее удара оставалось неясным:

"Согласно предположениям одних информаторов, турецкий флот должен был напасть на Кипр, согласно предположениям других - на о. Керкиру (Корфу), или даже на Италию. Мало кто говорил об опасности, могущей угрожать Родосу (Вольфганг Акунов "Орден Святого Иоанна Иерусалимского на Родосе").

Видите, как похожи эти сомнения реальных информаторов на колебания венецианского сената в пьесе? Вроде бы и на Родос идут турки, а вроде бы и на Кипр... Это небольшое совпадение является пусть и косвенным, но все-таки подтверждением того, что историческим фоном для пьесы Шекспиром был выбран именно 1521 год.

*

Итак, подведем предварительные итоги. События в пьесе должны разворачиваться никак не позже 1521 года - более поздний период полностью исключен, так как Родос, повторюсь, еще не захвачен Турцией.

При этом истинное направление движения турецкого флота в пьесе так и осталось неясным - то ли он идет на Родос, то ли на Кипр, а потом шторм окончательно мешает установить конечную цель османов. При этом Родос остается вполне вероятной целью.

Но это еще не все...

Глава 6. Доказательство второе. Однажды в Алеппо

Но неужели Родос - это единственная зацепка в пользу 1521 года? Есть ли Родосу в пьесе фактологическая пара? И если есть, то по каким признакам искать? По каким особым приметам?

Я решила составить список всего... ну, скажем, необычного. Всего, что могло натолкнуть на разгадку. Или не могло. Но именно это мне и предстояло выяснить. Например, вот эта фраза: "вкусна, как саранча". Вот эта саранча - это говорящая деталь или она никак не подтверждает того, что события в пьесе соотносятся с 1521 годом?

Или вот такое выражение - "горька, как колоквинт". О чем это может говорить? В своих комментариях к переводу М. Морозов сказал, что это "горький на вкус овощ, растет в Африке. Употребляется как сильно действующее слабительное и глистогонное средство". Учитывая, что это выражение принадлежит Яго, становится понятным, почему он сравнивает Дездемону с колоквинтом. Но к цели моих поисков это явно не относится. Разве только добавить, что колоквинт растет не в одной Африке (кстати, Северной Африке), но также и в Средиземноморье, и в Передней Азии. Это может дополнительно очертить личную географию Яго и Отелло, но искомую дату не подтверждает.

Еще обнаружились "мак", "мандрагора", "целебная мирра", "Понтийское море", "Пропонтида" и "Геллеспонт"... На всякий случай я добросовестно отработала и это.

Таким же способом нашлись и "крузады" - те самые португальские монеты, о которых вспомнила Дездемона. Нашлись и "невежественные индейцы", о которых перед смертью припомнил Отелло. Индейцы тоже были понятны - "новая Индия" была открыта Колумбом уже в 1492 году, из-за чего Венеция в ужасе схватилась за голову - это открытие ставило ее экономическое благополучие под большой вопрос. Однако сам факт "индейцев" говорил только о службе мавра либо о его скитаниях.

В общем, все это было очень интересно, но все это было не то. И вот уже пьеса походила к концу, когда в самом ее финале промелькнуло последнее необычное слово - Алеппо...

Помните? Отелло, прежде чем заколоть себя, просит прибывших Лодовико и Грациано в своем отчете о происшедшем сообщить следующее: "И, кроме того, скажите, что однажды в Алеппо, где злой турок в чалме побил венецианца и поносил Венецианскую республику, я схватил за горло обрезанного пса и поразил его так. (Закалывается.)".

Алеппо!

Вот оно, мое долгожданное подтверждение Родосу...

*

Так что же там произошло с этим сирийским городом Алеппо? Да то и произошло, что война с турками за этот город началась аж в 1516 году, а закончилась в 1517 году, причем полной победой османов. Это означает, что позже этой даты Отелло, который состоял на службе у Венеции, ну никак не мог безнаказанно убить турка в Алеппо! Его бы за это просто не выпустили из Алеппо живым.

А если бы выпустили, то уже в Венеции он бы никогда не стал генералом - убийство турецкого подданного на территории, принадлежащей Турции, да еще убийство кондотьером, официально состоящим на службе Венеции, могло спровоцировать нешуточный скандал. А ссориться с могущественной Турцией никому не хотелось. Поэтому убийство турка могло произойти либо в первый год военных действий, либо за год до этого - уж больно нагло вел себя этот турок.

*

Таким образом, происшествие в Алеппо отрывает от столетнего периода еще один кусок: от 1498 года (Васко да Гама) мы стремительно подходим к 1517 году (захват Алеппо).

*

А что Отелло вообще мог там делать, в этом Алеппо, причем до его захвата турками?

Разберем по порядку.

Сирия в начале XVI века находилась под властью Египта, а Египет находился под властью египетских же мамлюков, которые как раз и владели Сирией и частью Аравии. При мамлюках столица Египта - Каир стал важнейшим торговым звеном между Западом и Востоком. Причем, заметьте, торговые связи осуществлялись исключительно через Венецию!

Каир и Венеция крепко держались друг за друга, являясь монополистами в этих торговых связях. Экономические отношения между ними имели на тот момент давние исторические связи - они возникли еще в первой половине XIII века, то есть без малого двести лет назад.

А вот само возникновение этих экономических отношений было таким скандальным, что повергло в шок всю Европу. После четвертого крестового похода Венеция разорила Константинополь и взяла под свой контроль левантийские порты (восточная часть Средиземного моря включая Сирию). Однако Египет отнял у венецианцев эти порты в 1291 году.

Чего в результате можно было ждать от Венеции? Да чего угодно, но только не того, что произошло дальше. Потому что дальше произошло следующее: потеряв левантийские порты, Венеция... подписала с победившим Египтом торговый договор! И договор этот, надо сказать, получился для Венеции очень выгодным. Больше того: отныне процветание Каира напрямую стало зависеть от процветания Венеции.

Все изменилось после открытия Колумбом "новой Индии" в 1492 году, а также после открытия Васко да Гама морского пути из Европы в Индию вокруг мыса Доброй Надежды в 1498 году. Довольная Испания грузила на свои корабли золото Америки, а португальские купцы вовсю разгуливали по Калькутте. Каир и Венеция стали погружаться в экономический упадок...

Тем не менее торговые связи сохранялись - так что Отелло наверняка сопровождал торговые корабли из Венеции в Алеппо, идущие под военным конвоем.

В каком же году это могло быть?

Повторюсь: я думаю, Отелло побывал в этом городе перед самым началом турецко-египетской войны, разразившейся в 1516 году. Об этом, как я уже упоминала, свидетельствуют, так сказать, турецкие настроения в городе. Торговые связи с Венецией еще продолжаются, но запах войны уже носится в воздухе, и вот уже некий "злой турок" в предчувствии этой скорой войны позволяет себе оскорбительные выпады в адрес торгового союзника Египта - Венеции, да к тому же избивает какого-то венецианского торговца, возможно прибывшего в Алеппо вместе с Отелло.

А потом началась война.

И в результате этой войны (1516-1517 гг.) турецкая армия оккупировала Египет. Сирия перешла к туркам. Алеппо в числе других стратегически важных городов стал одним из опорных пунктов Турции - там был размещен сильнейший турецкий гарнизон для охраны границ. Кроме того, в Алеппо стекались налоговые поступления и другие финансовые отчисления в казну. Каждый день из его порта в турецкую столицу отправлялся корабль с деньгами.

Можно себе представить, как усиленно охранялся этот город! Так что вряд ли убийство турка в тот период сошло бы Отелло с рук.

*

Итак, предварительный вывод: действие пьесы соотносится с историческими событиями 1521 года, что прямо подтверждается в тексте теперь уже двумя фактами:

- остров Родос еще принадлежит Венеции (взят турками в 1522 г.),

- Отелло мог бывать в сирийском городе Алеппо не позже 1516 года (взят турками в 1517 г.).

Этих двух фактов вполне достаточно, чтобы окончательно забыть и про столетний период в целом, и про 1570-1571 гг. в частности, и окончательно признать 1521 год тем историческим событием, на фоне которого разворачивается действие в пьесе. И все-таки мне очень хотелось, чтобы нашлось и третье доказательство.

И оно - нашлось!..

Глава 7. Доказательство третье. Синьор Анджело. Марк Лучикос. Флоренция

Каждый раз, возвращаясь к началу пьесы, я никак не могла понять, почему Отелло находится в Венеции так долго? Что он там делает целых девять месяцев? Ведь он наемник, и если его вызвали сюда, то он должен воевать, а не сидеть без дела почти год! Тем более что так долго держать кондотьеров в столице было опасно - это были отряды хорошо вооруженных головорезов, так что их вожак мог достаточно легко захватить власть.

История такие случаи знала. Например, Франческо Сфорца - в 1450 году этот кондотьер захватил власть в Миланской республике и объявил себя герцогом. Вот потому-то наемников и старались как можно быстрей использовать по назначению.

Однако отряд Отелло находится в Венеции вот уже девять месяцев... Почему? И почему эту интересную деталь все эти годы попросту сбрасывают со счетов, не придавая ей никакого значения?

*

Также в самом начале пьесы меня крайне заинтересовало следующее. Есть в тексте два имени, которые никто и никогда не принимал всерьез. Это некие синьор Анджело и Марк Лучикос. На первый взгляд, два совершенно проходных персонажа, которые даже не появляются в пьесе. Они на секунду мелькают в тексте, когда в самом начале сенат обсуждает турецкий флот - на Кипр или на Родос? И вот матрос докладывает: "Турецкий флот направляется к Родосу. Так приказано мне донести сенату синьором Анджело".

В итоге венецианский дож приходит к выводу, что турки все-таки идут на Кипр, и тут возникает второе имя - Марк Лучикос:

Дож. Итак, теперь несомненно, что они плывут к Кипру. В городе ли Марк Лучикос?

1-й сенатор. Он уехал во Флоренцию.

Дож. Напишите ему от нашего имени. Срочно пошлите ему депешу с курьером.

Так кто же они, эти два персонажа, которым исследователи никогда не придавали значения? Насколько важно их упоминание в пьесе в контексте той задачи, что я поставила перед собой?

*

Кто такой синьор Анджело - можно догадаться легко: похоже, это рыцарь-госпитальер с Родоса. Именно с Родоса, а не с Кипра! Иначе бы, когда действие перешло на Кипр, этот синьор Анджело обязательно там оказался, как оказался там другой синьор - Монтано, от которого также поступали сведения в сенат. Шекспир ни за что не забыл бы это сделать - драматург Шекспир был чрезвычайно аккуратен и даже пунктуален во всем, что касалось работы над текстом, тем более что кипрские события составляют больше половины пьесы.

Еще одним косвенным доказательством того, что синьор Анджело родосский рыцарь, служит и тот факт, что в тексте он не обозначен слугой Венеции - просто синьор, и все. А вот следующий за ним синьор Монтано очень даже обозначен - "Синьор Монтано, ваш верный и доблестный слуга".

Стало быть, синьор Анджело явно не был верным и доблестным слугой Венеции, иначе бы о нем было сказано как-нибудь в том же роде. Но зато он был союзником. И срочная весть от него в пьесе вполне уместна, ведь исторические, реально существовавшие рыцари-госпитальеры хотя и не слишком рассчитывали на военную помощь Венеции, но все-таки не сбрасывали ее со счетов, потому и слали к ее берегам своих гонцов.

Таким образом, синьор Анджело - еще одно косвенное подтверждение тому, что дело происходит в 1521 году, накануне турецкого вторжения на Родос.

*

Можно догадаться и кто такой этот Марк Лучикос - это еще один кондотьер, состоящий на службе у Венеции. А вот зачем Шекспиру понадобилось упоминать о нем?

Ошибочный вывод, который сразу и всем приходит в голову, - что дож, видимо, хотел отправить на Кипр именно его, однако тот накануне отбыл во Флоренцию. Эту же мысль в комментариях к своему переводу высказывает и М. Морозов:

"К чему это упоминание о каком-то Марке Лучикосе? Высказываем следующее предположение: первая мысль дожа - назначить командующим этого Лучикоса. Но так как он уехал, остается один выход: назначить мавра Отелло".

Однако это в корне неверная мысль!

Ведь губернатором Кипра Отелло уже назначен - все, дело сделано, должность занята. Ну и зачем же тогда звать этого Лучикоса назад, да еще срочной депешей?! А кроме того, что мешало Венеции назначить Лучикоса губернатором хотя бы после того, как Отелло умер? Тем более что Лучикоса все равно уже отозвали депешей. Однако и в этом случае губернатором назначен вовсе не вернувшийся Лучикос, а Кассио.

Так что нет. Марк Лучикос срочно понадобился в Венеции вовсе не потому, что Отелло назначен губернатором. Лучикоса возвращают в Венецию совсем по другой причине...

Но по какой?

*

Вот видите, не так уж и прост этот отбывший во Флоренцию и срочно понадобившийся Марк Лучикос, каким его себе стереотипно представляют.

*

Кстати, а при чем тут Флоренция? Почему Лучикос отбыл именно туда? Вот эта самая Флоренция - это что, проходная деталь, или же тут может быть скрыта какая-то важная для меня информация? И если она там действительно есть, то как это выяснить?

Флоренция...

Хм.

А ну-ка, проверим последовательность. Марк Лучикос отбыл во Флоренцию. Отелло срочно отправляют на Кипр. И за Марком Лучикосом тут же посылают курьера. Значит... что?

А это значит, что Марка Лучикоса так спешно возвращают в Венецию вовсе не для того, чтобы зачем-то сообщить ему, что место губернатора на Кипре занято. Это было бы глупостью.

Его возвращают - потому что из Венеции отбывает Отелло! А это значит, что Венеция внезапно вообще осталась без всякой военной защиты! Вот потому-то и понадобилось срочно вернуть этого Марка Лучикоса!

Но все-таки. Причем здесь Флоренция?..

*

Нужна была хоть какая-то отправная точка. Но что могло ею стать? Что такое особенное могло связывать Флоренцию с венецианским кондотьером, что способно явиться еще одним доказательством 1521 года?

Ну хорошо, начнем с "паспортных данных". Что такое Флоренция? Это Северная Италия. А что такое Венеция? Это тоже Северная Италия. А что могло явиться для этих двух государств связующим звеном? Какое общее событие 1521 года?

Причем это событие должно было быть такого исторического масштаба и значения, чтобы даже и через несколько десятков лет фраза "Он уехал во Флоренцию" оставалась целиком и полностью понятной для зрителей шекспировского театра, то есть не нуждалась бы в пояснениях.

Я стала искать.

*

Итак, что же такого особенного случилось в 1521 году в Северной Италии, что могло соединить в пьесе Венецию и Флоренцию? Может быть, смерть папы римского? Лев Х умер внезапно, никто не ожидал. В Рим спешно возвращается из бегов его заклятый "друг" - флорентиец Франческо Содерини. Есть и другой претендент на папский престол - Джулио Медичи, двоюродный брат усопшего и также флорентиец. Ну и что из этого следует? Да ничего. Борьба за папский престол разгорелась в Риме - а Марк Лучикос отбыл во Флоренцию. А кроме того, это были скорее внутриполитические интриги, для решения которых вовсе не нужен был какой-то венецианский наемник со своим отрядом.

Ранее случившееся отлучение от церкви Мартина Лютера все тем же папой римским Львом X тоже было не в счет. Португалия с взошедшим на трон Жуаном Благочестивым, а также завоевание османами Венгрии и вовсе отпали сами собой.

И все-таки я нисколько не сомневалось, что такое событие найдется.

И оно, разумеется, нашлось!

*

Именно в 1521 году Северная Италия была вовлечена в очередную Итальянскую войну! Король Испании и по совместительству германский император Карл V пошел войной на французского монарха Франциска I.

Несколько ранее Франция заключила с Венецией уговор, что последняя не будет вмешиваться во французские планы по завоеванию герцогства Миланского, каковое событие и произошло, да при этом с такой неслыханной дерзостью, что Европа еще долго не могла прийти в себя от того, каким именно способом Франциск I совершил переход в Италию через Аргентийское ущелье - он попросту взрывал скалы и прокладывал дорогу для своей армии там, где никаких дорог не было и в помине.

И вот теперь Габсбург, то есть тот самый король испанский Карл V вознамерился отнять Милан (а заодно и Бургундию). Для чего заключил в Риме тайный договор с папой Львом Х о том, что он восстановит в Милане династию Сфорца (помните кондотьера, захватившего там верховную власть в 1450 году?). На стороне Карла V помимо папы римского Льва X выступали также англичане, Мантуя и... Флоренция!

Разумеется, Франциск I отдавать Милан не собирался. И то сказать, власть Габсбурга простиралась на основную часть Европы, в результате чего Франция оказалась практически в кольце. И только завоеванные французами территории в Северной Италии позволяли ей хоть немного дышать. Поэтому Милан было решено отстаивать любой ценой. Союзниками Франции были Швейцария и... Венеция!

Вот теперь все было ясно.

Теперь стало понятно, почему Марк Лучикос, явно состоящий на службе у Венеции (раз уж его депешей возвращают), отбыл во Флоренцию - он получил от Венеции приказ оказать союзническую военную помощь Франции, на стороне врага которой как раз и была Флоренция!

Также не вызывает сомнений, что Марка Лучикоса срочно возвращают в Венецию для немедленного восстановления обороноспособности Республики, ведь теперь уже и сама Венеция из-за внезапно активизировавшихся турок вообще осталась без обороны, поскольку Отелло отправлен на Кипр.

А заодно становится понятным и тот факт, почему кондотьер Отелло слишком долго находится в Венеции, где войны все-таки нет. Да просто обстановка была тревожная. Девять месяцев назад, когда он прибыл в Республику, война ожидалась со дня на день. Вот и держали армию - на случай начала войны. А когда война началась - снова держали, но теперь уже на тот предмет, если война с Карлом V примет нежелательный оборот и его войска окажутся у границ самой Венеции.

Кстати сказать, в реальной жизни эта война действительно приняла этот самый нежелательный оборот - осенью 1521 г. армия Габсбурга внезапно атаковала Ломбардию и взяла-таки Милан. Причем практически без боя...

И еще кстати: как мы помним, именно из-за этой Итальянской войны рыцари Родоса и не рассчитывали на помощь Венеции в войне с турками...

*

Таким образом, мною было найдено еще одно доказательство того, что события в пьесе разворачиваются на историческом фоне 1521 года - третьей Итальянской войны. И на этом можно было бы и остановиться - трех фактов более чем достаточно, чтобы никогда больше в этом не сомневаться.

Но тут обнаружился еще один факт!..

Глава 8. Доказательство четвертое. Уравнение с одним неизвестным

Снова и снова перечитывая пьесу, каждый раз в финале меня не покидало ощущение чего-то странного, чего-то неуловимо непонятного - когда вроде бы все абсолютно логично и каждая строчка имеет свое эмоциональное оправдание, а все-таки что-то не так. Или наоборот - все так, а все-таки непонятно. Дуновение странного. Секундный провал в неизвестность.

А ну-ка, прочтем финал еще раз. Как там все было?

*

...Дездемона убита. Раздавленный горем Отелло. "Она была чиста", - говорит Эмилия. Отелло находит кинжал и зовет Грациано. Поговорим, кричит Отелло, иди сюда, "иначе и безоружный я нападу на тебя". Грациано входит. Видит меч в руках мавра и пятится в ужасе... "Здесь конец моего путешествия", говорит Отелло, это напрасный страх, "направьте хоть тростинку в грудь Отелло, и он отступит". Он смотрит на мертвую Дездемону. "Холодна, холодна, девочка моя... О Дездемона! Дездемона! Мертва!"

...Яго арестован. "Если ты дьявол, - говорит Отелло, - я не смогу тебя убить". Вырвите у него меч, говорит Лодовико, вы должны следовать за нами, вы будете заключены под стражу до решения правительства Венеции. Подождите, говорит Отелло, только два слова. Прошу вас, "в ваших письмах", когда будете докладывать "об этих несчастных событиях", расскажите о том, "кто любил не мудро, но слишком любил"... Напишите об этом, говорит Отелло. "И, кроме того, скажите, что однажды в Алеппо, где злой турок в чалме побил венецианца и поносил Венецианскую республику, я схватил за горло обрезанного пса и поразил его так. (Закалывается.)"

Стоп!

А почему Отелло было так важно, чтобы Лодовико и Грациано в своих отчетах - "в ваших письмах", как выразился мавр, - рассказали о том, как некогда он зарезал турка за то, что тот побил венецианца и оскорблял Венецианскую республику? Почему именно эта давняя история оказалась для Отелло столь важной, что даже стала его последним желанием?

Вот это и было той странностью, которой каждый раз едва заметно веяло на меня в финале. Есть ли здесь некий скрытый от нас очень важный смысл? Смысл, который был вполне ясен современникам Шекспира, но понимание которого оказалось утрачено для нас за давностью лет? И если есть, то можно ли реконструировать понимание этого смысла?

Я решила попробовать.

*

И снова одна и та же проблема: с чего начать? В сотый раз перечитываю эту последнюю просьбу Отелло.

Итак, Лодовико требует, чтобы Отелло следовал за ними, и сообщает ему, что тот будет помещен под стражу - до тех пор, пока "правительству Венеции" не станут ясны все факты этого дела. Отелло просить дать ему возможность сказать еще два слова.

Секунду...

Последняя просьба Отелло звучит сразу же после того, как Лодовико произносит слово "правительство". И Отелло - словно бы встрепенувшись - тотчас же сам произносит его. Как будто что-то еще - необходимое и такое же непоправимое - внезапно отозвалось в его душе. Словно в последний момент при слове "правительство" он вдруг вспомнил что-то для него очень важное. Вот как это выглядит в тексте (курсив мой):

Лодовико. Вы же останетесь под строгой стражей, пока сущность совершенного вами преступления не станет известной правительству Венеции. Пойдемте. Ведите их.

Отелло. Погодите, - слова два прежде, чем вы уйдете. Я оказал правительству услуги, и оно об этом знает. Довольно об этом. Прошу вас, в ваших письмах, когда вы будете рассказывать об этих несчастных событиях...

Так что же, неужели он хотел перед смертью всего лишь напомнить правительству о своих услугах?! Не может этого быть. Не тот человек Отелло, чтобы перед смертью так бессмысленно (теперь уже) вспоминать о каких-то своих услугах, да еще и похваляться этим за минуту до смерти.

Нет, эта фраза об оказанных им услугах - это самая обычная первая, спонтанная реакция на внезапно полученный душевный сигнал при слове "правительство". Эта фраза автоматически, бездумно слетает с его языка - не получая продолжения. Он и сам тут же осекает себя: "Довольно об этом". Довольно об этом! Это уже не важно. Главное - вот этот душевный сигнал, прозвучавший сквозь слово, вот этот последний порыв - успеть сказать то, что этим словом всколыхнулось в душе, превратившись в последнее слово прощания с...

А собственно, с кем? С правительством? С малым советом в полном составе? Да ведь это девять человек плюс дож! Что им до убийцы-кондотьера. Чушь какая. Не может этого быть. Но тогда что же?

А ну-ка снова прочтем его последние слова. О чем он там говорил? Ага, вот: "И, кроме того, скажите, что однажды в Алеппо..."

Вот оно!

В том месте, где он говорит про Алеппо - черным по белому: "И, кроме того, скажите, что однажды в Алеппо, где злой турок в чалме побил венецианца и поносил Венецианскую республику, я схватил за горло обрезанного пса и поразил его так. (Закалывается.)".

Вот и зацепка! Видите? Смотрите: Отелло сначала душит Дездемону, а потом закалывает ее. Точно так же он поступает и с этим турком из Алеппо - сначала хватает его за горло, а потом закалывает его!

И это, конечно же, не случайность. Два события - и на каждое по два одинаковых последовательных действия. Таких совпадений не бывает. Но тогда о чем это может говорить? Только об одном - что в жизни Отелло было два человека, которых он безмерно ценил.

Первый человек - безусловно, Дездемона. Она бесконечно ему дорога. По многим причинам. Но главное для него - она безоговорочно ему верит. Верит настолько, что без колебаний доверяет ему свою жизнь. Именно это очень важно для Отелло - безграничное доверие Дездемоны. Именно это изумляет и потрясает его до глубины души. Потому что такое доверие - редкость. Вот потому-то ужас, который он своими же руками учинил с этой безгранично доверившейся ему Дездемоной, и заставляет его так сильно страдать. Она доверила ему свою жизнь - и он отнял у нее жизнь. Он предал ее доверие. "Выбросил жемчужину, более драгоценную, чем все богатства!.."

Но кто же второй?..

Читаем снова. Итак, Отелло слышит слово "правительство" - и в его памяти возникают те самые двое, которые были ему безмерно дороги. Возникают и переплетаются навсегда. Он просит разрешить ему сказать два слова. Он просит ничего не смягчать в своих отчетах, но и не приписывать лишнего по злобе. Он говорит о Дездемоне, и на его глазах выступают слезы. Дездемона, его девочка, его жемчужина, мертва. Она верила ему до последнего дыхания жизни. А он - убил ее. Точно так же, как однажды в Алеппо...

И тут он вспоминает о том, втором человеке, который тоже верил ему. И доверие которого он тоже убил - убив Дездемону. И это тоже непоправимо. И теперь он только может просить его - просить, даже не называя имени! - не отрекаться от своего доверия. Поверить ему теперь уже в самый последний раз...

Это ему адресован последний рассказ про Алеппо и про "злого турка в чалме", которого он схватил за горло и "поразил его так". Этот рассказ - мольба. Верить ему. Верить - несмотря ни на что...

Так кто же он, этот второй, к кому обращен последний рассказ Отелло? Этот человек должен был соответствовать следующим пяти пунктам:

1. Он должен был входить в состав правительства. Обязательно. Ведь именно это слово - "правительство" - вызвало в Отелло воспоминание об Алеппо.

2. Это, повторяю, должен быть тот, кто чрезвычайно выделяет Отелло, выделяет из всех, и кто способен вот так глубоко оценить мавра. Кто верит в преданность Отелло так, как больше никто в него не верит. Как верила ему Дездемона. Но ее больше нет... А он, этот второй человек, он еще есть. И Отелло в последние минуты жизни торопится сказать ему, что тот в нем не ошибся - что несмотря ни на что Отелло был достоин его доверия, что этот человек верил ему не зря.

3. Это должен быть человек, кого сам Отелло выделяет из всех до чрезвычайности, уважает безмерно.

4. В их биографии должна была оказаться некая общность. Скорее всего, какое-то общее военное прошлое - учитывая, что вся жизнь Отелло прошла на войне.

5. В их судьбе должно было быть какое-то похожее трагическое событие. Нечто такое, что роднило бы их. Какая-то похожая беда, что-то болезненно личное, глубоко понятное только им двоим.

Начнем с последнего пункта. Здесь с Отелло все ясно: его трагическое событие - это потеря той, которую он любил, которую клялся защищать и которую убил своими же руками. Убил - не желая того, но будучи бессильным изменить ход событий (об этом чуть позже). Стало быть, этот неизвестный второй тоже должен был некогда испытать нечто подобное. Трагедия Отелло непременно должна была отозваться в этом втором каким-то личным воспоминанием, что и позволило бы ему отнестись к Отелло с состраданием - и подумать о нем не как о холодном убийце, но как о человеке, бессильном перед мощью обстоятельств.

Теперь относительно первого пункта. Кто из венецианской властной верхушки упоминается в пьесе? Дож, трое сенаторов без имен и еще Брабанцио, отец Дездемоны. Да, Брабанцио любил мавра и доверял ему (раз уж пускал в свой дом). Но Брабанцио умер от горя - и Отелло знает об этом. Трое безымянных сенаторов тоже не в счет - поскольку безымянные и поскольку их трое. Значит... остается дож?

А кто был дожем Венеции в 1521 году? Этот год поделили меж собой два человека - Леонардо Лоредано, умерший прямо в середине 1521 года - 21 июня, и Антонио Гримани, его июльский преемник. Так кто же из них - Лоредано или Гримани?

Ну что ж, давайте смотреть.

*

При первом из них - при Леонардо Лоредано - произошла та самая турецко-египетская война с захватом Сирии. Так что город Алеппо с убийством турка можно отнести в его пользу.

Также в его пользу вроде бы говорит и тот факт, что при нем тоже была Итальянская война (1508-1516 гг.). Это была война против Венеции. Тогдашний римский папа даже провозгласил венецианцев врагами церкви! Впрочем, та война благодаря умелым подкупам закончилась для Венеции вполне благополучно.

Однако война хоть и была, но только ни о какой Флоренции тогда и речи не шло - Флоренция, как мы помним, оказалась фигуранткой совсем другой Итальянской войны, а именно: войны 1521 года. Стало быть, при доже Лоредано венецианскому наемнику Марку Лучикосу не было никакой нужды отправляться во Флоренцию. Более того! Поскольку это была война конкретно против Венеции, то этому самому Лучикосу надлежало непременно оставаться в самой Венеции с целью укрепления ее обороноспособности, раз уж он состоит на службе у Венеции. Таким образом, само упоминание в пьесе Флоренции превращается в избыточное, никчемное - а Шекспир с его скрупулезной внимательностью даже к мелочам вовсе не тот автор, которого можно упрекнуть в никчемности деталей.

Ну уж нет, Шекспир не просто прочитал новеллу Джиральди Чинтио и использовал ее в качестве основы для своего произведения! Шекспир еще и тщательнейшим образом подобрал и проработал исторический фон, в котором каждый исторический нюанс оказался исключительно на своем месте, да так, что его можно вычислить логическим путем.

И пусть даже сами реальные факты остались за рамкой произведения и читательских глаз, это абсолютно все равно, главное - Шекспиру самому было крайне важно как можно точней представлять ту историческую реальность, на фоне которой он разворачивал свою работу. Шекспиру было крайне важно представлять всю реальную жизнь своего вымышленного героя - представлять его биографию до мелочей, как и завещает намного позже Шекспира великий Станиславский.

А раз так, то и личность дожа ни в коем случае не могла быть случайной. Шекспир должен был отлично представлять себе этого верховного правителя - уж слишком яркие реплики вложил он в его уста, слишком говорящим поведением наделил этого персонажа второго плана. Так что его личность должна была быть весьма впечатляющего масштаба. Однако из двух дожей 1521 года только один мог так сильно поразить воображение Шекспира своей удивительной судьбой - Антонио Гримани!

Глава 9. Дож Венеции

...Лето, 21 июня 1521 года. Скончался 75-й дож Леонардо Лоредано. Перстень с его личной печатью уничтожен. Тело усопшего бальзамируют. Наутро проходит церемония прощания. На груди покойного крест и шпага.

Мог ли Отелло быть свидетелем похорон? Конечно, мог! Ведь действие пьесы приходится на конец осени 1521 года - папа Лев X еще жив (он умрет в начале декабря), но вторая Итальянская война уже началась (а началась она именно осенью), да и родосские рыцари уже получают донесения о приготовлении турок к военной экспансии то ли Кипра, то ли Родоса. А ведь к моменту своего отплытия на Кипр Отелло находится в Венеции вот уже девять месяцев - стало быть, смерть 75-го дожа пришлась как раз на середину его пребывания здесь.

Итак, вся Венеция гадает: кто же станет преемником? Думает об этом и Отелло. Наконец объявляют: Антонио Гримани! Отелло искренне рад. Почему? Да потому что он, скорее всего, давно знает этого человека! И знает он его как доблестного воина - ведь вся жизнь Отелло прошла на войне.

Но когда и где они могли познакомиться?

Думаю, это случилось 22 года тому назад, в 1499 году. В тот год началась война с турками, и шестидесятипятилетний венецианский патриций и удачливый торговец Антонио Гримани был назначен главнокомандующим венецианским флотом - причем назначен против своей воли. Разгром венецианского флота был сокрушительный (так называемая первая битва при Лепанто). Отелло тогда было предположительно не меньше 23 и не больше 27 лет, так что он вполне мог принять участие в этой битве в качестве венецианского наемника.

Кстати сказать, именно с этой печальной битвы 1499 года и мог начаться отсчет его службы в венецианской армии. Ведь он слишком давно воюет за Венецию - на момент начала пьесы он уже дослужился до звания генерала, а это звание требует долгих лет преданности и верности.

Так что же конкретно случилось в том 1499 году?

Это была тяжелейшая битва, в которой адмирал Гримани был наголову разбит турецким флотом. И вовсе не потому, что был плохим адмиралом - как раз наоборот, адмиралом он был прекрасным. Просто технически турецкий флот намного превосходил флот венецианский, так что выходить против турок автоматически означало обречь себя на неминуемое поражение. Потому-то и не хотел он брать на себя командование - не хотел гнать людей на заведомый убой и губить флот. Однако был вынужден подчиниться приказу. Дальше его ждала либо смерть в бою, либо позорная казнь как изменника родины. И он знал об этом - и принял бой.

Он сделал все что мог...

Возможно, благодаря его военному мастерству венецианский флот был уничтожен не так быстро, как рассчитывали турки, но этим все и ограничилось. Победа была невозможна. Единственная польза, какую он еще мог принести своей стране, - пока длилась эта кровавая мясорубка, с горечью выхватывать профессиональным глазом новшества в строении турецких кораблей, технические особенности маневров и расположения пушек.

Когда весть о сокрушительном поражении дошла до Венеции, адмиралу было приказано сложить с себя звание главнокомандующего. Новый адмирал - Марко Тревизана - должен был арестовать Гримани, заковать его в цепи и доставить на набережную Скьявони, то есть во Дворец дожей, для суда над ним по обвинению в государственной измене.

Гримани нисколько не считал себя виновным и отказался сложить с себя полномочия. Бежать от суда он также не собирался.

Что думали обо всем этом оставшиеся в живых солдаты, которых Венеция отправила не столько на войну, сколько на убой и для которых причины этого заранее ожидаемого поражения были так же очевидны, как и для их адмирала? Сочувствовали ли они своему главнокомандующему? Думаю, что не все. В дни поражений не каждый способен на силу духа. Открыто выказывать преданность "врагу народа", обвиненному в измене родине, - дорогое право совести. Спокойней и выгодней отречься от своего опального командира. Но Отелло - остался верным. И для него тот позор и казнь, что ждали теперь адмирала, были мучительно несправедливы.

Адмирал возвращался в Венецию с камнем на душе. На набережной разгневанная толпа с криками "Антонио Гримани - погибель христиан!" стала бросать в опального главнокомандующего камни, мешая ему сойти на берег. Только ночью он сумел покинуть корабль. Добровольно заковав себе ноги в цепи, он предстал перед сенатом, после чего был брошен в тюрьму.

Потянулись долгие месяцы заточения, допросов и ожидания смерти. Его солдаты с тяжелым сердцем проходили мимо тюрьмы. Уж они-то знали, каким честным человеком и талантливым командиром был их адмирал...

*

Вот она, та самая схожесть их судеб и одинаковость их личных трагедий! Гримани - не хотел, но принял на себя командование флотом, уж слишком он любил свое отечество, а в результате погубил флот, ибо обстоятельства оказались непреодолимы. Отелло не хотел убивать Дездемону, и он также слишком сильно ее любил, но смерть оказалась неизбежной.

Оба этих человека любили - и оба своими руками уничтожили свою любовь. Оба были виновны - и невиновны одновременно. В результате и тот и другой должны были предстать перед судом, а потом неминуемо казнены.

Вот кому адресовались последние слова Отелло! Именно он - дож Антонио Гримани, некогда воевавший с Отелло бок о бок и сам переживший нечто подобное, - это человек должен был пусть и не простить его, но понять.

*

Но как же изгнанник и бывший "враг народа" Гримани стал дожем?

Тогда, 22 года назад, брошенный в тюрьму, на допросах он - да, признавал факт грандиозного разгрома, но при этом категорически отвергал обвинение в измене родине. Он говорил о великолепной военной подготовке турок, об их кораблях и оружии. Он говорил, что причины поражения кроются в технической и военной отсталости Венеции, а также в недостаточной дисциплине.

Он был настолько убедителен, что казнь через обезглавливание была заменена ему на ссылку на остров Керсо. Откуда он вскоре и бежал в Рим, к своему сыну. Нет-нет, на острове его жизни абсолютно ничего не угрожало, так что бежал он оттуда вовсе не ради своего спасения. Бездействие - вот что угнетало его. Он мог и хотел приносить пользу Венеции! А его держали на острове...

В Риме он прожил изгнанником несколько лет. И вот в 1508 году был организован союз против Венеции. Римский император, французский король Людовик XII, Фердинанд Арагонский (супруг королевы Изабеллы Кастильской), а также основная часть мелких итальянских государств объединились, чтобы поделить Венецию. Папа римский вступил в секретные переговоры с Венецией, раскрыв ей план заговорщиков и попросив взамен своей лояльности папские лены в Романье. Получив отказ, он объявил венецианцев врагами церкви и примкнул к союзу. И в 1509 году началась война.

Дело сразу же приняло для Венеции плохой оборот. Несчастья посыпались на нее одно за другим, граждан охватило уныние. Нечего было и думать успешно противостоять столь мощному союзу противников.

Однако в Венеции хорошо знали: если нельзя победить оружием, то можно победить деньгами. И вот тут ей очень пригодился беглец Гримани! Благодаря его дипломатическим способностям этот союз удалось разрушить. Сначала из него вышел Фердинанд - его соблазнили добровольным возвращением ему апулейских городов, а потом папе римскому вернули-таки его владения в Романье, после чего венецианцы стали снова друзьями церкви.

За такие дипломатические успехи Венеция отменила свой приговор в отношении Гримани и даже назначила его прокуратором. Его гражданская верность отныне была вне сомнений. Народ прославлял Гримани!

Спустя еще 11 лет он был избран 76-м дожем Венеции.

*

О том, что дож относился к мавру с чрезвычайным уважением и личной симпатией, говорит вся сцена обвинения Отелло в колдовстве, происходящая перед сенаторами и дожем. И крайне неверно думать, что дож защищает Отелло только потому, что тот нужен Венеции в связи с турецкой угрозой.

Да, нужен, и еще как! Но вряд ли даже эта нужда заставила бы правителя Венеции говорить с Отелло с таким явным душевным теплом. В крайнем случае дож остался бы дипломатически сдержанным - не проявляя никаких ярких эмоций. Однако в репликах дожа не только нет никакого негативного тона, но, напротив, слышится сочувствие и даже поддержка. Личная симпатия дожа к Отелло проявляется с первой же секунды его появления в зале заседаний.

Вспомним же эту сцену.

Вот Брабанцио и Отелло входят - и наверняка разгневанный сенатор идет впереди, да ему и по статусу положено входить первым, однако дож приветствует не его, а Отелло: "Доблестный Отелло, мы должны немедленно употребить вас в дело против всеобщих врагов - оттоманов".

Доблестный!

Безусловно, в таком определении сказывается и военная угроза, и само ожидание Отелло (ведь за ним специально послали людей). И все-таки "доблестный" - это сейчас не просто вежливое обращение к генералу. Дож Гримани и сам был воином, а если Отелло в 1499 году воевал под его началом, как я предполагаю, то он мог лично наблюдать боевую доблесть мавра и восхищаться этой доблестью, тем более в таких трагических обстоятельствах, как разгром венецианского флота. Сохранение же мавром верности своему опальному адмиралу могло только укрепить искреннюю симпатию дожа к нему.

Брабанцио жалуется дожу на постигшую его беду - дочь околдована и тем похищена у отца ("Она обманута, похищена у меня, испорчена колдовством и купленными у шарлатанов зельями"), да так, что Брабанцио ее чуть ли не хоронит. Дож не на шутку разгневан и обещает ему полную свою поддержку: "Кто бы ни был тот, который этим гнусным способом похитил вашу дочь у нее самой и у вас, вы сами прочтете кровавую книгу закона и сами дадите истолкование его горькой букве, хотя бы наш собственный сын был обвинен вами".

Таким образом, пока субъект неизвестен, дож относится к содеянному как к гнусности и обещает Брабанцио применить к виновному не просто закон, а любую кровавую его часть.

Брабанцио указывает на Отелло - "Вот он, этот человек: это мавр, которого, кажется, особым приказом вы вызвали сюда по государственному делу". Возглас изумления прокатывается по залу.

Дож осторожно обращается к мавру: "Что со своей стороны можете вы сказать?" Брабанцио торопливо перебивает: "Ничего, кроме того, что это так". Отелло с достоинством пропускает эту реплику мимо ушей, однако в ответ говорит о том, что вся его жизнь прошла на войне, поэтому он неискушен в дипломатии и вряд ли сумеет искусно себя защитить, но что он готов прямо и без прикрас рассказать о том, как они полюбили друг друга и что в этом его единственная вина.

Брабанцио буквально не может спокойно это слышать и снова перебивает мавра: "Девушка, такая робкая, столь тихая и спокойная, что собственные душевные порывы заставляли ее краснеть от стыда, - восклицает он, - и чтоб она, наперекор природе, возрасту, отечеству, молве, наперекор всему, влюбилась в то, на что боялась смотреть..." Нет-нет, говорит Брабанцио, такое поведение абсолютно противно разуму, поэтому я "снова утверждаю, что он действовал на нее снадобьями, воспламеняющими кровь, или напитком, заговоренным с этой же целью".

И вот тут следует поразительная реакция дожа!

"Утверждать, - с неприкрытым недовольством говорит он, - это еще не значит доказать, не имея более исчерпывающих и явных улик, чем эти поверхностные малостоящие предположения и общие места, которые здесь выдвинуты против него".

Удивительно!

Еще несколько минут назад он без колебаний и без всяких доказательств готов был отдать обидчика на растерзание Брабанцио. Но теперь, когда выяснилось, что этим обидчиком был Отелло... тот самый мавр, который доблестно сражался и который один из немногих не отрекся от него в тяжелую минуту жизни... теперь он называет обвинения против Отелло всего лишь "предположениями" и "общими местами", которые к тому же "поверхностны" и "малостоящи"!

Нет, не стал бы дож защищать Отелло только потому, что тот был нужен ему в предстоящей турецкой кампании. В конце концов, на Кипре был командир не хуже - Монтано, бывший товарищ Отелло, о котором и сам дож чуть позже скажет: "У нас там есть наместник признанных достоинств".

И уж во всяком случае вовсе необязательно было назначать попавшего в опалу Отелло губернатором Кипра - достаточно было бы просто использовать его военный талант все в том же звании генерала.

Так что дело вовсе не в том, что над венецианскими колониями нависла османская угроза. Просто в душе дожа возникло чувство сострадания к Отелло и острое осознание единения с ним в его трудную минуту - точно так же, как некогда эти же чувства возникли в душе Отелло по отношению к самому дожу.

Перемену в правителе немедленно почувствовал и некий 1-й сенатор - посмотрите, какой спасительный для Отелло, какой подсказывающий оправдательный исход смысловой акцент содержится в его реплике:

"Скажите, Отелло, покорили ли вы и отравили чувства этой юной девушки тайными и насильственными средствами, или произошло это путем мольбы и той прекрасной беседы, которую душа дарит душе?"

В ответ Отелло просит привести сюда Дездемону и спросить у нее самой - и если она не подтвердит его слова, то он готов принять любой приговор. Ну, а пока ее нет, говорит Отелло, "я изложу строгому собранию, как я обрел любовь этой прекрасной синьоры, а она - мою".

И дож тут же соглашается: "Расскажите об этом, Отелло". И, конечно, соглашается он не просто так. Во-первых, ему и самому хочется на всякий случай удостовериться, что этот человек достоин его защиты, а понять это - вернее, почувствовать - можно по той искренности, с которой он будет рассказывать. А во-вторых, ему хочется, чтобы эту искренность почувствовали и присутствующие здесь трое сенаторов, от которых также зависит сейчас судьба мавра.

И вот Отелло рассказывает свою историю - как приходил в дом Брабанцио, как Дездемона слушала его истории и как призналась ему в любви. Это был безыскусный рассказ о чистой любви юной девушки к немолодому воину, о ее восхищении подвигами своего избранника и о ее сочувствии к его страданиям.

И этот рассказ тронул сердце дожа. Он и сам был немолод, он и сам пережил многое, он и сам был некогда несправедливо обвинен, и теперь ему просто по-человечески хочется, чтобы этот немолодой уже мавр был хоть немного счастлив. "Думаю, и мою дочь покорил бы этот рассказ, - говорит дож. - Добрый Брабанцио, примиритесь с тем, чего уж не поправишь".

Вошедшая Дездемона подтверждает слова Отелло. Вконец расстроенный Брабанцио вынужденно соглашается не препятствовать их союзу, хотя и не может удержаться от горьких слов по этому поводу.

Явно вздохнувший с облегчением дож торопится закрепить хеппи-энд примиряющей речью. "Разрешите мне выступить от вашего имени и высказать афоризм", - обратился он к Брабанцио.

Но вряд ли этот явно примиряющий заключительный афоризм может понравится сенатору. И дож это, конечно же, видит - прекрасно видит, но тем не менее произносит его. Уж очень ему хочется, чтобы вся эта история осталась в прошлом, уж слишком ему жалко отдавать честного, верного, доблестного Отелло на растерзание оскорбленному сенатору.

Впрочем, и Брабанцио ему тоже искренне жаль. Он действительно пытается утешить его. И в качестве утешения он пытается напомнить Брабанцио о перипетиях своей собственной судьбы - в последующих словах дожа отчетливо слышится отзвук той самой его личной трагедии, произошедшей 22 года тому назад.

Вот послушайте сами, что он говорит: "Когда нет средств исправить случившееся и когда убеждаешься в худшем, тогда исчезает скорбь, которая еще недавно питалась надеждой".

Похоже, не правда ли? Некогда сильные турки разбили слабый венецианский флот - и у адмирала не было ни единого средства исправить случившееся. За это его ждет самое худшее, что может произойти с честно отдавшим свой долг отчизне главнокомандующим - позор и казнь. Однако его сердце еще питается надеждой на то, что его доводы будут услышаны. Но, прибыв в Венецию, он убеждается в этом худшем. И тогда скорбь исчезла из его души - бояться смерти и оплакивать свое поражение больше нет смысла.

Почему? А потому, говорит дальше дож, что "оплакивать минувшее несчастье - вернейшее средство накликать новое". И еще потому, что "нельзя спасти то, что отнимает судьба" - и если судьбе было угодно отнять у него победу и флот, то это не его вина, и значит, с этим надо смириться. Смириться - и достойно пережить несправедливо нанесенную обиду - тот самый позор и обвинение в измене. Потому что все несправедливое проходит, и однажды ошибочно обвиненный в измене родине оказывается единственным, кто как раз и может спасти свою родину и тем вернуть утраченное уважение к себе - и стать очередным правителем своей родины. И тогда, говорит дож, "терпение превращает обиду, нанесенную судьбой, в шутку".

Разумеется, Брабанцио прекрасно понял, что за словами дожа стоит его личная трагедия, тяжело пережитая им. Не мог не понять! Брабанцио прекрасно помнил и разгром флота, и изгнание Гримани, и его дипломатическую победу в первой Итальянской войне. Ведь они примерно одного возраста с дожем.

*

И вот здесь я вынуждена прерваться и снова вспомнить про Анатолия Эфроса. Размышляя над образом Брабанцио, он пишет: "Ему ведь лет сорок, не больше. Очень спокойный и сильный боксер -- ударить такого сложно".

Все-таки хотелось бы, чтобы человек, уличающий Шекспира в "небрежности", сам соответствовал своим же требованиям. Мне странно, что Эфрос мог всерьез предполагать, что Брабанцио "лет сорок, не больше". Да ведь отец Дездемоны ну просто никак не мог быть сорокалетним мужчиной! Это ошибочное предположение легко и начисто устраняется двумя текстологическими фактами.

Во-первых, держа ответ перед сенатом, Отелло называет Брабанцио стариком ("То, что я увел дочь этого старика, - правда"). Причем называет при всех, и никто его не поправляет, в том числе и сам Брабанцио спокойно слышит такую характеристику.

А во-вторых, Отелло и сам уже не молод, ему явно под пятьдесят, недаром он говорит о себе - "я перевалил в долину лет, хотя и не настолько". Да и Яго, разжигая переполох у дома Брабанцио, кричит: "Вот сейчас, как раз в данную минуту, старый черный баран кроет вашу белую овечку".

Ну и подумайте сами: может ли Отелло, которому и самому уже под пятьдесят, называть стариком человека, которому всего лишь под сорок?! Это нонсенс. Так что отцу Дездемоны как минимум под семьдесят, если не больше.

Потому-то восьмидесятисемилетний дож и позволяет себе это небольшое наставление: они ведь с Брабанцио уже старики, именно относительно общий возраст и дает дожу это право - право товарища по возрасту на дружескую заключительную речь.

*

Однако Брабанцио слов дожа не принял. Более того! Он не только поставил под сомнение само право верховного правителя на подобное утешение (поставив, таким образом, под оскорбительное сомнение и его личную трагедию!), но даже и слова этого утешения чуть ли не высмеял:

"Тому легко выслушивать такие афоризмы, кто ничего не переживает, а только слушает щедрые утешения. Но тому, кто, чтобы расплатиться со своей скорбью, должен брать взаймы у нищего терпения, приходится переносить вдвойне: и афоризмы и собственное горе".

Да уж, смертельно раненое самолюбие шутить не любит. И вот уже отец отказывается от дочери, доблестный воин превращается в преступника, а брак с мавром расценивается как неизбывное горе. И никто не достоин того, чтобы утешить его. И ничто не достойно звания утешения: "И в грядущем для моей опозоренной жизни не осталось ничего, кроме горечи".

Брабанцио холодно просит дожа перейти к делу. Он демонстративно, и даже обидно подчеркивает этим, что отвергает всякое участие со стороны дожа - что всякое участие с его стороны ничтожно и неуместно.

Ну, дело хозяйское.

Дож не настаивает. Дож больше в упор не замечает Брабанцио. Дож говорит о делах. Да и не все ли равно дожу, как Брабанцио относится к мавру? Не все ли равно дожу, что Брабанцио кипит гневом и ненавистью к своему чернокожему зятю, если этот зять остался генералом и на свободе?

И все-таки...

Уже в самом конце сцены, когда все вопросы по отъезду, документам и даже проживанию Дездемоны были решены... когда уже Отелло готов сию же минуту идти на корабль и все уже готовы разойтись по домам... когда уже вся эта скандальная свадьба становится никому не важна... когда только и остается разойтись по домам...

Дож не выдерживает.

Его словно прорывает. Словно все это время он был глубоко оскорблен этим презрительным отношением к доблестному Отелло.

И уже под самый конец, когда уже никто и не ожидал, он снова обращается к Брабанцио: "Благородный синьор, если душевные качества равноценны чарующей красоте, ваш зять гораздо более светел, чем черен".

Глава 10. Сколько Отелло лет? Год и место его рождения

В тексте часто упоминается, что мавр уже не молод. Например, он так говорит о себе: "Чувства юности уже угасли во мне". То есть не просто притупились, но даже угасли! А вот и более точная фраза Отелло: "Я перевалил в долину лет, хотя и не настолько". Я предположила, что эта формулировка вполне подходит под возрастной отрезок от сорока до пятидесяти лет.

На мой взгляд, будь Отелло меньше сорока, никаких оснований утверждать, что он уже перевалил в долину лет, у него не было бы. При этом будь Отелло больше пятидесяти, он бы уже не годился в качестве героя-любовника. Стало быть, Отелло должно быть больше сорока, но меньше пятидесяти.

Конечной датой его жизни - как видно из приведенных мной доказательств - является 1521 год. Теперь осталось выяснить первое число - предполагаемую дату его рождения. Ведь Шекспир предельно ясно представлял себе всю биографию своего персонажа - я в этом абсолютно уверена.

Осколки этого внутреннего соприкосновения с героем видны в пьесе на каждом шагу - тут и Флоренция с очередной Итальянской войной, и еще принадлежащий госпитальерам Родос, и уже захваченный турками Алеппо, и индейцы, и вполне конкретный дож, чья любовь к Венеции по своему трагизму так сильно перекликается с печальной развязкой любви Отелло к Дездемоне, что сразу же объясняет и столь сердечное отношение высокого правителя к мавру, и последние слова Отелло, обращенные к дожу, который единственный из правительства и мог понять смысл этих слов.

Вот почему у меня уже не было причин сомневаться в том, что Шекспир имел в виду совершенно конкретный год рождения своего центрального персонажа. Совершенно ясно, что эта дата никак не указывается в пьесе - как не указывался там и исторический 1521 год. Но я была уверена: эту дату можно точно так же реконструировать.

Каким же способом?

Следовало отобрать все хоть сколько-то значимые исторически существующие нюансы, вкрапленные в пьесу, которые могли бы помочь определить место рождения Отелло. Далее следовало попытаться связать в единое логически целое три вещи: место предполагаемого рождения Отелло и его биографию с реальными историческими фактами, которые бы как раз и произошли в этом предполагаемом месте его рождения и которые бы полностью совпадали с биографией мавра.

*

Для начала требовалось собрать воедино все хоть сколько-то значимые факты из его биографии. Их оказалось не так уж и мало:

- Отелло бывал в Северной Америке и видел индейцев ("... подобно невежественному индейцу, выбросил жемчужину, более драгоценную, чем все богатства его племени"). Интересно, как и когда он туда попал?..

- Отелло пришлось взять в руки оружие будучи семилетним ребенком ("Ибо с тех пор, как эти мои руки имели силу семилетнего возраста, вплоть до последних проведенных в праздности девяти лун эти руки проявляли главную свою деятельность в лагерном поле"). А с чего это вдруг семилетний ребенок пойдет воевать?

- у Отелло был родной брат, который также состоял на службе у Венеции и погиб на его глазах. (Об этом говорит реплика Яго: "Я видел, как пушка взметала в воздух ряды его солдат и, подобно дьяволу, подхватила у него из-под локтя его собственного брата...").

- Отелло был в плену.

- Он был продан в рабство.

- Он был мусульманином, но принял крещение (когда Яго подсказывает Кассио искать протекции у Дездемоны, в своем внутреннем монологе он произносит: "ей ничего не стоит склонить на свою сторону мавра, хотя бы убедить его отказаться от крещения и от всех обрядов христианской веры"). Тут, конечно, легче всего предположить, что он крестился благодаря некоему религиозному прозрению и под воздействием долгих лет службы у христианских правителей. Но так ли это? Что если он всего лишь вынужден был креститься, чтобы сохранить жизнь?

- Отелло говорит, что он царского рода ("...я получил жизнь и бытие от людей царского рода"). Однако никто из действующих лиц об этом не знает. Получается, что Отелло многие годы если и не скрывает факт своего царского происхождения, то и не афиширует его. Интересно почему?

- Его мать умерла, оставив ему перед смертью тот самый платок.

- Отелло мавр.

Начнем с последнего пункта.

*

Итак, Отелло мавр. Как мы помним, маврами в Средние века называли арабов и берберов, проживающих на территории Испании. Поэтому логично предположить, что Отелло родом именно оттуда.

Кстати.

Некоторыми исследователями почему-то предпринималась попытка сделать из Отелло араба. Однако авторский текст это начисто отвергает. Отелло навсегда останется негром, бербером. И тому в пьесе есть немалое количество подтверждений. Например, упоминание о Мавритании. Когда Отелло получил приказ снять с себя полномочия губернатора Кипра, между Яго и Родриго происходит следующий диалог:

Яго. Сударь, из Венеции прибыл чрезвычайный приказ, назначающий Кассио на место Отелло.

Родриго. Это правда? Значит, в таком случае Отелло и Дездемона возвращаются в Венецию.

Яго. О нет. Он едет в Мавританию и берет с собой прекрасную Дездемону, если только какой-нибудь случай не продлит его пребывания на Кипре; а что здесь найти более верного, чем устранение Кассио?

Понятно, что Яго издевается над Отелло - ни в какую Мавританию экс-губернатор не поедет, под Мавританией в данном случае скрывается язвительный и понятный пока только одному Яго намек на то, что грядущее убийство Кассио непременно потребует расследования - и тогда Яго обязательно сообщит дознавателям, что тот был убит по приказу мавра. В результате чего Отелло ждет как минимум тюрьма, т.е. та самая условная "Мавритания", а вовсе не Венеция. Незавидная судьба в этом случае ожидала и Дездемону.

Так вот, само появление в тексте Мавритании отнюдь не случайно - оно подтверждает происхождение Отелло, так как Мавритания - родина берберов. Правда, переводчик М. Морозов почему-то не счел эту деталь весомой, сказав в комментариях в трагедии, что "На основании этого слова нельзя, конечно, делать никаких этнографических выводов в отношении Отелло".

И он был бы наверняка прав, если бы Мавритания в пьесе оставалась в одиночестве. Однако в дополнение к ней Отелло в тексте практически напрямую назван Яго бербером - "берберийским жеребцом". А также "черным бараном", "чертом" и "черным Отелло" - назван презрительно, но тут важен цвет кожи.

*

Итак, место рождения - предположительно Испания. Но где же конкретно? Дездемона точно знала, где родина ее мужа, но выразилась туманно: "Я думаю, что солнце его родины иссушило его ревность". Стало быть, климат на родине Отелло должен быть намного жарче и солнечней Венеции. Такой областью могла быть Южная Испания.

Однако все тот же вопрос: где именно?

И вот тут нам очень пригодится наиболее обширная часть воспоминаний Отелло - он вкратце пересказывает ее перед дожем, обвиненный в колдовстве. Приведу этот фрагмент полностью:

"Ее отец любил меня, часто приглашал к себе, постоянно расспрашивал про повесть моей жизни: как жил я из года в год, о битвах и осадах, превратностях судьбы, которые я пережил. Я пробегал все это, начиная от детских дней до того мгновения, когда он просил меня рассказать об этом. Я говорил о злосчастных неудачах, о волнующих случаях на море и на поле боя, как в проломе стен ускользал я от смерти, бывшей от меня на волосок; о том, как я был взят в плен наглым врагом и продан в рабство; о том, как снова получил свободу, и о том, как поступал я во время моих странствий. Я говорил об огромных пещерах, бесплодных пустынях, бесформенных нагромождениях скал, утесах и горах, касающихся вершинами небес, - обо всем этом рассказывал я; также о каннибалах, которые едят друг друга, антропофагах; и о людях, чьи головы растут ниже плеч".

При внимательном чтении можно заметить, что данный коротенький рассказ явно делится на две части, то есть на два периода. Первый период - это все то, что произошло с Отелло до его странствий. Второй период - сами странствия.

Второй период вместил в себя все то, что и должны вмещать в себя странствия: пещеры, пустыни, утесы и встречи со всевозможными племенами. Видимо, к этому же второму периоду относится и его путешествие в Америку (индейцы). После всех этих странствий он оказался на службе у Венеции - и это стало в его жизни третьим периодом, в который вошли и сирийский город Алеппо, и первая битва при Лепанто под командованием адмирала Гримани, и последующая неоднократная служба на Кипре и Родосе, и т.д.

Но меня сейчас интересует исключительно первый период - а что же в нем?

А теперь внимание!

Итак, Отелло, приходя в дом Брабанцио, рассказывал о том, как жил он "из года в год". О чем же именно он рассказывает? Следующая часть фразы расшифровывает это: "О битвах и осадах, превратностях судьбы, которые я пережил". И тут же, следом, стоит очень важное уточнение - "Я пробегал все это, начиная от детских дней..."

Что - "это"?

Что именно он пробегал начиная от детских лет? Да вот это самое - битвы, осады и превратности судьбы! Емко, коротко и точно. А если вспомнить вдобавок, что Отелло пришлось взять оружие совсем еще ребенком - в семь лет, то вырисовывается ясная картина: там, где он спокойно жил до семи лет, внезапно началась война. Кто-то напал на его родину, и враг был так силен, что защищать эту родину пришлось даже детям - отсюда и "битвы". Война оказалась не только кровопролитной, но и затяжной - отсюда "осады". Вот что составляло несчастное детство Отелло.

Остался третий элемент - "превратности судьбы". Но это тоже прекрасно укладывается в биографию Отелло: был свободен - попал в рабство, был мусульманином - стал христианином, был царского рода - стал бродягой-кондотьером.

Ну вот.

Теперь осталось найти некое реальное событие, произошедшее чуть более сорока лет назад, которое было бы связано с войной мавров против... пока еще неизвестно против кого. Но совершенно ясно, что война эта должна была быть длительной и при этом иметь характер не нападения, но защиты.

И такая война нашлась!

*

В 1481 году Гранада - последний на тот момент мавританский оплот на испанской земле, оставшийся от некогда могущественных здешних владений мавров, - отказалась платить дань Кастилии. Так началась десятилетняя война, окончившаяся капитуляцией Гранады.

*

Кстати сказать, Гранада - это как раз не что иное, как Южная Испания. Так что, вспоминая слова Дездемоны о родине ее мужа, солнце там действительно могло иссушить ревность мавра.

А кроме того, при завоевании Испании именно Гранада явилась средоточием выходцев из Африки! Причем гранадскими предками Отелло, если верить тогдашним хроникам, оказались наиболее знатные и воинственные мавританские племена (курсив мой):

"... Скажу только, что вся Испания погибла, и вплоть до самой Астурии овладели ею мавры, которых привели смелые вожди и полководцы, один по имени Тариф, другой - Муса . Тогда же была завоевана маврами славная Гранада, и ее заселили африканцы. Но случилось так, что из всех мавританских племен, вторгнувшихся в Испанию, осели в Гранаде самые лучшие, самые знатные и самые воинственные из тех, кто пришел с полководцем Мусой..."

"Повесть о раздорах Сегри и Абенсерахов, мавританских рыцарей из Гранады", написанная очевидцем событий, мавром из Гранады по имени Абен Хамин и переведенная на кастильский язык Хинесом Пересом де Итой, жителем города Мурсии.

*

А теперь посмотрим поближе, что же это была за война. Это поможет нам лучше понять судьбу и характер Отелло.

Гранада стала вассалом кастильского короля еще в XIII веке, сохранив таким образом самостоятельность и арабскую культуру, успешно торгуя с Левантом, с североафриканскими арабами и Италией. Благодаря же иудеям, свободно проживавшим на ее территориях, Гранада стала буквально средоточием золота и денег. Но вот беда: о том, что она должна платить Кастилии ежегодную дань, Гранада в последние годы как-то "забыла". И кастильские монархи, в свою очередь, не очень торопились ей об этом напоминать.

Так бы оно все, вероятно, еще не один десяток лет и шло, но в 1469 году на Пиринейском полуострове случился династический брак - Арагон объединился с Кастилией. Монархи - Фердинанд и Изабелла (особенно она!) - стали править жесткой рукой. Для усмирения феодалов и конфискации имущества непокорных были созданы два института: особая полиция с располагающим к задушевности названием "Святое братство" (1478 г.), и не менее особая испанская инквизиция (1480 г.).

Вспомнили и про Гранаду.

Ее правителем тогда был Абу-л-Хасан, вот он-то и получил от Фердинанда требование уплатить все долги. На что с нехорошим намеком ответил: мол, его монеты теперь чеканятся не из золота, а из наконечников копий, а оно вам надо? Фердинанду пока еще было не надо, и с Гранадой был заключен очередной мир на три года. Однако испанская чета даром времени не теряла - собиралась силами.

В последний год мирного договора испанская инквизиция провела свое первое аутодафе - в двух шагах от Гранадского эмирата. Сожгли шесть человек. И как только срок мирного договора подошел к концу - а случилось это как раз в 1481 году, - монаршая чета объявила Гранаде войну, собрав под свои знамена невиданное войско: 10 тысяч рыцарей и 16 тысяч пехотинцев.

Абу-л-Хасан немедленно отбыл на театр военных действий, чем и воспользовалась его старшая жена, устроив маленький, но победоносный переворот: она помогла двум сыновьям бежать из Альгамбры (дворца эмиров). В итоге старший сын - Боабдил - вернулся в Гранаду новым эмиром.

Мавританские семейные распри оказались настоящим подарком для испанских монархов. Судьба была явно на их стороне. А тут еще Боабдил был внезапно захвачен в плен (в 1483 году). Он согласился объявить себя испанским вассалом, выплатить неплохую контрибуцию, освободить всех испанских пленников и организовать испанской армии беспрепятственное прохождение по своей земле для дальнейшей борьбы с его отцом Абу-л-Хасаном. Взамен Боабдил получал перемирие на два года. Ударили по рукам. Но тут Гранада отказалась признать Боабдила эмиром, и он спешно бежал на восток эмирата, забыв про договор с испанцами.

А в это время Абу-л-Хасан - тот самый несчастный отец так не вовремя рвущихся к власти сыновей - продолжает воевать на два фронта, даже на три - и против испанцев, и против своих мятежных детей. Ему помогает его брат Эс-Сагал. В результате второй сын - Юсуф был взят в плен и казнен. Испугавшись гнева отца больше, чем испанцев, Боабдил бросился к Фердинанду с просьбой подтвердить договор. Испанцы договор подтверждают.

В 1485 году Абу-л-Хасан умирает. Эмиром становится его брат, как раз и казнивший Юсуфа. Но тут подгадили местные феодалы - кое-кто из них поспешил признать эмиром Боабдила. Во избежание очередных распрей Эс-Сагалу пришлось поделить с ним сферы влияния и взять с Боабдила обещание начать-таки воевать не против своего народа, а все-таки против испанцев. Боабдил и на этот раз с готовностью согласился.

Узнав об очередном предательстве Боабдила, Фердинанд направил войска в его владения, а самого Боабдила снова взял в плен. В связи с этим Боабдил немедленно предал Эс-Сагала и вместе с испанцами выступил против него. А когда его родной дядя Эс-Сагал пошел на выручку губернатора Малаги, Боабдил тут же занял Гранаду и, объявив себя эмиром, напал на дядины войска, спешащие в Малагу на помощь. Вот так правители народа и становятся врагами народа (хотя и не только так). В 1487 году Малага пала. А еще через два года и Эс-Сагал вынужден был сдаться.

Независимость сохраняла только Гранада. Но это была временная независимость. Особенно учитывая, что правителем отныне был вечный предатель Боабдил, который в очередной раз предал теперь уже испанцев, открыв против них военные действия. В ответ испанцы с весны взяли Гранаду в плотную осаду. В городе пышным цветом расцвела пятая колонна - горожане то и дело вступали в тайные переговоры с испанцами. Боабдил не отставал. И вот в декабре 1491 года официальные условия сдачи города были определены. А уже 2 января 1492 года в Гранаду вошли испанцы. Спустя четыре дня, 6 января, туда же перебрались Фердинанд и Изабелла.

*

Падение мавританской Гранады было событием огромного - огромнейшего! - исторического значения. Его торжественно и долго отмечали по всей Европе. Оно было множество раз прославлено в рыцарских романах и запечатлено на полотнах. Фердинанд и Изабелла получили от папы римского почетный титул Католических Королей.

Естественно предположить, что событие такого масштаба первым пришло в голову Шекспиру, обдумывающему биографию не кого-нибудь, а героя-мавра. Ведь для людей начала 1600-х гг. слова "мавр" и "Гранада" все еще были синонимами, устойчивым ассоциативным рядом, как и для русских людей спустя даже 200 лет все еще остаются синонимами слова "Наполеон" и "Москва".

*

Ну вот. Теперь вычислить дату рождения Отелло, а также возраст, в который он умер, не составит труда. Как мы помним, на момент начала десятилетней войны ему было семь лет. Стало быть, он родился в 1474 году!

Такая дата рождения вполне соотносится со словами Отелло - "чувства юности уже угасли во мне", а также "я перевалил в долину лет, хотя и не настолько". Ведь если он и впрямь родился в 1474 году, а умер в 1521-м, то на момент начала пьесы Отелло исполнилось 47 лет.

Глава 11. Умолчание об отце

Итак, Гранада пала в 1491 году. Отелло исполнилось 17 лет. Десять лет бесконечных сражений, предательств, тяжелых осад, краткосрочных побед и горьких поражений - вот о чем рассказывал он Брабанцио: "Я говорил о злосчастных неудачах, о волнующих случаях на море и на поле боя, как в проломе стен ускользал я от смерти, бывшей от меня на волосок; о том, как я был взят в плен наглым врагом и продан в рабство; о том, как снова получил свободу".

Неудивительно, что Брабанцио слушал эту историю с таким интересом - он сенатор, политик, а падение Гранады, случившееся всего-то три десятка лет тому назад, еще долго обсуждала вся Европа. Конечно, интересно послушать свидетеля с той, мусульманской, стороны. И нет никаких сомнений, что Отелло принадлежал к числу тех, кто честно бился за родину.

К этому же периоду - войне за Гранаду - относится и его пребывание в плену. Удивительно, но и этот литературный штрих имеет свой аналог в реальной истории!

В 1483 году (Отелло исполнилось девять лет) неудачник и перманентный перебежчик Боабдил был захвачен испанцами в плен. Никто из христиан и понятия не имел, птица какого полета им попалась. Однако новая партия пленных мавров выдала Боабдила. Фердинанд и Изабелла, как мы помним, согласились отпустить его на определенных условиях, а чтобы Боабдил эти условия выполнил, вместо него были взяты заложники, в числе которых числились десять сыновей гранадских беев. Одним из этих сыновей вполне мог оказаться Отелло!

И об этом он тоже рассказывает Брабанцио: "О том, как я был взят в плен наглым врагом и продан в рабство; о том, как снова получил свободу..."

А теперь одна интересная деталь.

Обратите внимание, как запросто, без всякого опасения и стоя при этом перед христианами сенаторами и даже перед самим дожем, награждает мавр и бывший мусульманин Отелло христиан испанцев весьма нелестным эпитетом - "наглым врагом"!

Эта, казалось бы, маленькая деталь лишний раз и весьма точно указывает на то, что действие пьесы действительно соотносится с 1521 годом, в который и началась вторая Итальянская война, о чем я уже говорила. Ведь Венеция, как мы помним, в ту войну была союзницей Франции, против которой как раз и выступал король Испании и германский император Карл V.

Вот почему мавр Отелло будучи в столь высоком собрании и позволяет себе так смело называть христиан испанцев "наглыми" - и никто из присутствующих этим нисколько не возмущен.

Но вот что удивительно. Отелло, нисколько не скрывая, говорит о своем участии в этой войне - а это война с христианами! - рассказывает он также и о своей умершей матери, не скрывает и младшего брата. (Почему я уверена, что брат Отелло был младше его? Потому что мать перед смертью передала именно Отелло некогда полученный в дар от цыганки платок, который магической силой удерживал любовь и верность мужа. Такой подарок обычно передают по старшинству.)

И только о своем отце Отелло не говорит ни слова...

*

Молчит Отелло, как мы помним, и еще об одном факте - что он царского рода. Молчит как рыба! Только однажды он сказал об этом Яго, да и то под воздействием сильного душевного волнения, предчувствуя сложности объяснения с Брабанцио и дожем. Но он так долго и так удачно скрывал этот факт, ничем себя не выдавая, что Яго даже не поверил ему - он просто промолчал, видимо сочтя эту внезапную откровенность за обычную похвальбу и комплекс неполноценности безродного бродяги-кондотьера, который неожиданно для всех женился на аристократке. А позже даже ни разу не поерничал по поводу столь высокого происхождения Отелло.

Так почему же Отелло молчит? Ведь тридцать лет тому назад после капитуляции Гранады испанские монархи предоставили побежденным весьма льготные условия: свободу вероисповедания, право беспрепятственной эмиграции, освобождение от налогов на три года тем, кто захочет остаться. К чему же скрывать имя отца? Тем более что Отелло уж столько лет находится не в Испании, а в Венеции. И почему бы действительно не объявить дожу и сенаторам о своем царском происхождении?

Такому молчанию есть только одно объяснение. Отелло действительно принадлежит к царскому роду, а его отец был в числе самых яростных защитников Гранады. Ну а поскольку история падения гранадского эмирата была известна всей Европе в мельчайших подробностях, то называть победителям-христианам свое настоящее имя Отелло совершенно не хочется. Никакого сочувствия не будет, а торжествующее любопытство к проигравшей войну мавританской династической фамилии, пусть даже и к ее родственной ветви, ему ни к чему.

Тем более что его отец, скорее всего, погиб. Или был казнен испанцами. И это тоже могло явиться веской причиной умолчания о нем. Иначе бы Отелло и его младший брат не оставили отца, а последовали бы за ним в выделенные испанцами земли либо Боабдила, либо его дяди Эс-Сагала, или вообще эмигрировали бы в Северную Африку. Но этого не произошло.

Так что, похоже, Отелло и его брат покинули Гранаду после того, как остались круглыми сиротами. Потому что мать их тоже умерла - по всей видимости, ее здоровье подорвала гибель отца, а также победа испанцев, в связи с чем вся ее привычная жизнь была целиком разрушена.

Глава 12. Период странствий

Итак, зима 1492 года близится к концу. Мавританской Гранады больше нет, родительский дом, скорее всего, конфискован, мать и отец мертвы. Первый жизненный период Отелло закончен. Что делать дальше?

Никаких особых притеснений мавры пока еще не испытывают. А вот евреям становится не по себе - в марте 1492 г. Фердинанд и Изабелла издают указ: всем иудеям креститься или покинуть Испанию до августа.

В марте же в Гранаде появляется Христофор Колумб. Он получает аудиенцию у испанской правящей четы, с триумфом обосновавшейся во дворце эмиров. Он просит денег - не первый раз и не только у испанцев. Но везде получает отказ. Он собирается плыть на запад, через Атлантику, открывать "новую Индию".

Фердинанд и Изабелла подписывают бумаги. К августу вопрос денег и кораблей решен положительно.

Слух о готовящейся экспедиции разносится по всему бывшему эмирату. Обсуждается идея, маршрут и шансы на возвращение - они явно ничтожны. Так что с командой выходит заминка. Наниматься на борт, чтобы отбыть в неизвестном направлении и без гарантии возвращения, желающих нет. Пришлось набирать команду по тюрьмам - приговоренные к смерти соглашались быстро, им нечего было терять. Набрали 90 человек. И 3 августа 1492 года три корабля покинули порт.

Вряд ли и Отелло был в числе тех первых 90 моряков. Скорее всего, он еще какое-то время пытался прижиться на своей оккупированной родине, возможно ожидая каких-то перемен к лучшему. Это наиболее естественное поведение человека, который слишком много душевных сил вложил в свою землю - его детство и юность прошли в борьбе за свою страну. А тут еще и могилы отца и матери, да и победители проявляют великодушие - можно остаться на вполне приличных условиях, так зачем уезжать?

Однако именно появление в городе Колумба перевернуло всю жизнь Отелло, направив ее в совершенно иное русло. До этого у него было, собственно, два варианта - остаться в Гранаде или эмигрировать хоть в ту же Северную Африку. И не появись в Гранаде Колумб, он наверняка бы в скором времени выбрал второй вариант - уж слишком тяжелы были для него, человека сильных страстей, горечь поражения и одиночество сиротства, чтобы остаться на родине, поверженной врагом. Особое отношение к испанцам он пронесет через всю жизнь. Но жить на чужбине в тот момент означало для него с постоянной болью помнить о родине, болезненно осознавая свое изгнанничество.

Так что соблазн завербоваться за борт экспедиции у него наверняка был, и соблазн немалый. То, что отпугивало других, именно Отелло и должно было привлекать! Ведь молодой парень, с детства видевший одну только войну, - это уже далеко не тот паренек, каким он мог бы вырасти в долгое мирное время. За десять военных лет привычка к опасностям, к риску стала для него необходимостью. А кроме того, добровольное участие в экспедиции по собственной воле - это вам не вынужденная эмиграция, которая для такого человека, как Отелло, есть унижение и позор. Добровольное согласие на экспедицию и на связанный с нею риск - на это способен не каждый, здесь нужен отважный и высокий дух, это поступок с большой буквы, это вызывает уважение даже у врагов.

Но как уехать, если здесь могилы отца и матери, со смертью которых еще надо смириться, к смерти которых семнадцатилетнему парню еще нужно привыкнуть? Как пойти на столь рискованный шаг, если на руках младший брат? Имеет ли он право обречь его на верную гибель?

И он остается.

*

В марте следующего 1493 года экспедиция Колумба благополучно возвращается и рапортует об открытии новой земли. Испания ликует. Вопрос о второй экспедиции решается быстро.

За прошедший год боль многих ран утихла в душе Отелло. И о многом он говорил со своим братом. Наверняка не раз обсуждали они и экспедицию Колумба. И когда весть о столь удачном ее возвращении дошла и до них, то мысль завербоваться матросами в следующее плавание уже не вызывала сомнений. Ведь риск неизвестности оказался не больше военного риска, которым их было вот уж и правда не испугать.

И вот в сентябре к берегам Америки направилась вторая экспедиция Колумба, теперь уже в составе 17 кораблей. На борту одного из них были и Отелло с братом.

На этот раз в Америке - вернее, в основанном на скорую руку городке Ла Изабелла на острове Эспаньола (территория нынешней Доминиканской Республики) - колумбовы поселенцы численностью примерно в полторы тысячи человек прожили несколько лет, намереваясь найти здесь золото и серебро.

Именно здесь и начался второй жизненный период Отелло - его "странствия", как он выразился, к которым как раз и относится его финальная реплика об "индейцах". В этот же период он включил и воспоминания "об огромных пещерах, бесплодных пустынях, бесформенных нагромождениях скал, утесах и горах, касающихся вершинами небес <...> также о каннибалах, которые едят друг друга, антропофагах; и о людях, чьи головы растут ниже плеч".

Эту мою догадку подтверждают и современные археологические изыскания, проведенные исследователями из Университета Висконсин-Мэдисон. Ранее считалось, что первыми европейскими поселенцами здесь были только мужчины и только европейского типа. "Однако первый же осмотр останков 20 человек, извлеченных около 20 лет назад итальянскими и доминиканскими археологами, нарисовал иную картину - вместе с испанцами в Ла Изабелле жили представители коренного населения Багамских островов, женщины и дети народа таино, и, возможно, индивидуумы африканского происхождения. <...> На основании полученных предварительных данных профессор Прайс делает осторожный вывод о том, что один из трех индивидуумов с проанализированным изотопным составом зубной эмали, вероятнее всего, был африканцем", сообщается в передаче "Гранит науки" радио "Эхо Москвы" от 26.03.2009 г. (курсив мой. - НВЮ).

Впрочем, добавляет "Эхо Москвы", "известно, что у самого Колумба были рабы-негры, возможно, он взял их с собой во второе плавание к далеким берегам".

Что ж.

Возможно, что он и взял своих рабов. А возможно, это был некий мавр, а точнее - бербер, переселенец из Гранады. И очень возможно, что таких мавров там было несколько...

Именно там Отелло, прожив три года, и встретил племена каннибалов и людей, "чьи головы растут ниже плеч".

С каннибалами все ясно - они действительно существовали, и слухи о них давно вызывали любопытство в европейцах. И даже спустя годы после открытия Америки, когда, казалось бы, любопытство уже должно было поутихнуть, эта тема продолжала вызывать активнейший интерес. Например, уже в 1570-х М. Монтень посвятил каннибалам главу своих "Опытов".

Люди, чьи головы растут ниже плеч, также давно были известны европейцам - вернее, им были знакомы античные мифы о них. Это блемии (в I в до н.э. -- I в. н.э.), проживавшие к востоку от Нила, по границе с Римской империей. Так некогда называли полукочевые племена, чья нагрудная броня и щит могли производить издалека подобное впечатление. Существует также версия, что такой внешний вид придавали некоторым племенам ритуальные маски. Позже рассказы о безголовых людях, превратившись в легенды, благополучно дожили до Средних веков.

*

В марте 1496 года оставшиеся в живых поселенцы Колумба снялись с места и вернулись в Испанию. Что увидел Отелло на родине через несколько лет? Положение мавров ухудшилось. Обещания испанцев повсеместно нарушаются. Все говорило о том, что арабов, как и евреев, начали попросту выживать из их бывшего королевства. Чтобы остаться на родине и сохранить имущество, теперь требуется перейти в христианство. Многие мавры меняют веру - и многие делают это только внешне. В среде новообращенных христиан (морисков) расцветают доносы...

Возможно, именно тогда Отелло, вновь пытаясь удержаться на родине, и становится христианином. Но что ему делать в Гранаде? Здесь все становится чужим. Теперь, после своего длительного отсутствия, он понимает это как никогда. Он покидает Гранаду и становится кондотьером.

Каким образом судьба привела его в венецианскую армию - неизвестно. Но в 1499 году двадцатипятилетний Отелло принимает участие в войне с турками. Адмирал Антонио Гримани терпит сокрушительное поражение и предстает перед судом, обвиненный в государственной измене.

С тех пор прошло 22 года...

Глава 13. Кто вы, мистер Кассио?

Настало время поговорить о Кассио. Почему-то многие исследователи уверены, что этот образ не слишком удался Шекспиру - считается, что образ этот как-то бледноват, как-то малоинформативен, да и вообще, по мнению критиков и литературоведов, непонятно, зачем вообще автор ввел этот скучный образ в пьесу. Одним словом, пустое место, а не персонаж. Но так ли это на самом деле?

Также упрямо бытует мнение, что Кассио просто чудо, а не человек. Например, Анатолий Эфрос назвал его "очень скромным человеком, таким умным, добрым, нежным". А Л. Полонский еще намного прежде Эфроса был уверен, что Кассио "друг Отелло и добрый малый". И, кажется, нет никого, кто бы позволил себе усомниться в высокой нравственной планке этого шекспировского персонажа.

Однако давно известно: в тихом омуте черти водятся. А потому не скрывается ли под личиной скромного и нежного красавца совсем другой человек?

*

Начнем с той ниточки, за которую потянул Анатолий Эфрос, да сам же себя и остановил, попутно обвинив Шекспира в небрежности (курсив мой):

"... Видимо, сам Шекспир далеко не всегда мыслил с такой же обстоятельностью. Реалистическая скрупулезность, какая была свойственна Станиславскому, кажется, не занимала его. Он даже мог забыть, например, что Кассио в первом акте не знает о Дездемоне. А в третьем она говорит о нем как о лучшем помощнике при ее похищении. Конечно, можно найти тут забавный актерский ход, будто Кассио скрывает от Яго в начале пьесы, что знает о Дездемоне. Скорее всего, так оно и есть, но Шекспир был небрежен в подобных делах очень часто..."

Вот что интересно. Что бы сказал Эфрос, а вместе с ним и все остальные, с легкостью списывающие свою слепоту на безответного гения, если бы в одной только этой сцене подобное сомнительное поведение Кассио насчитывало бы не один, а целых пять случаев? Можно ли было бы тогда говорить о неряшливости Шекспира? Или все-таки пять одинаковых фактов все-таки навели бы на мысль, что такое неведение Кассио очень даже не случайно и что Шекспир намеренно показывает нам это его "неведение", чтобы мы о чем-то смогли догадаться?

Рассмотрим эту сцену подробней.

*

Вот Яго уже прибежал в гостиницу с известием, что Брабанцио поднял переполох, и Отелло выходит на улицу, чтобы встретиться с отцом Дездемоны лицом к лицу. В это же время дож и сенаторы спешно посылают за Отелло гонцов. Дома его не обнаруживают, и тогда искать его по всему городу посылаются три отряда, один из которых возглавляет Кассио. Отелло, недалеко отойдя от гостиницы, видит приближающиеся огни факелов. Мечтающий о скандале Яго нетерпеливо утверждает, что это Брабанцио (он ведь ждет этого!). Но это оказывается отряд Кассио.

А теперь внимательно прочтем этот отрывок:

Кассио. Дож приветствует вас, генерал. Он требует, чтобы вы поспешили срочно явиться к нему.

Отелло. Не знаете, для чего?

Кассио. Насколько могу догадаться, какие-то вести с Кипра. Дело довольно горячее. Этой ночью с галер прибыло подряд двенадцать вестников один за другим. Многие из сенаторов поднялись с постели и собрались у дожа. Вас ожидали с горячим нетерпением. Дома вас не застали. Тогда сенат послал три отряда в разные места города, чтобы разыскать вас.

Отелло. Хорошо, что вы нашли меня. Я только скажу несколько слов в этом доме и пойду с вами. (Уходит.)

Итак, первое, что бросается мне в глаза: посланы три отряда, но почему-то именно отряд Кассио находит верную дорогу первым. Как будто знал, куда надо идти. Не так ли? И он действительно знал! Ведь, повторюсь, Дездемона позже скажет, что Кассио им во всем помогал. Это первое.

Второе. Если Кассио скрывает свое участие в этой истории (а он его действительно скрывает), то почему же он так неосторожно находит Отелло первым? Ведь для лучшего, так сказать, сокрытия факта своего участия в тайной женитьбе мавра для Кассио было бы куда как осмотрительней, если бы первым нашел Отелло какой-нибудь другой отряд - в случае чего это бы могло явиться дополнительным доказательством того, что Кассио и впрямь ничего не знает. Однако все происходит наоборот - Кассио именно торопится найти мавра первым. Зачем? Да чтобы первым выяснить обстановку! Выяснить - и как можно быстрей предпринять нужные действия, если что-то пошло наперекосяк. Например, если Отелло убит в пылу отцовского гнева. Или если свадьба внезапно прервалась в самом неподходящем месте. Да мало ли что могло выйти за рамки плана!

Третье. Острейшая политическая ситуация потребовала немедленного участия Отелло. Но дома Отелло не находят. Где искать дальше? Разумеется, нужно бежать в гарнизон - к его заместителю. Выяснять, где генерал. Прибегают. Но тут выясняется, что его заместитель тоже не знает, где его начальник - хотя об этом он знает прекрасно. То есть факт сокрытия важной информации налицо. А в момент активизации противника это может расцениваться в лучшем случае как должностное преступление. И Кассио это прекрасно понимает! Но где находится Отелло - молчит. Почему? Ведь от него никто не требует, чтобы он признался в своем участии в тайном венчании. Но сказать о том, где находится твой командир - можно? Или почему-то нельзя?

Четвертое. Встретившись с отрядом Кассио, Отелло слышит, что его всюду ищут, что на его розыск отправлены аж три группы людей, во главе одной из которых тот самый Кассио, который прекрасно знал, где его искать, но который не сказал об этом ни слова. И что же делает Отелло? А он... нисколько этому не удивляется! Он даже не спрашивает у Кассио, а почему, дескать, вы ничего никому не сказали, ведь вы же отлично знали, где меня искать. Согласитесь, такое поведение Отелло не менее подозрительно, чем поведение Кассио.

Итак, вот уже целых четыре факта сомнительного поведения Кассио и Отелло. Четыре факта, следующих один за другим. Такие четыре факта могут говорить только об одном - что Кассио и впрямь всячески скрывает свое участие в тайном венчании и что Отелло по непонятным пока причинам усиленно помогает ему это скрывать!

Теперь рассмотрим последний, пятый факт, который верно подметил Эфрос и который сам же и отверг. Отелло уходит на минутку в гостиницу ("Я только скажу несколько слов в этом доме и пойду с вами"), и Кассио с невинным выражением лица спрашивает у Яго про мавра:

Кассио. Что он здесь делает?

Яго. Этой ночью он, честное слово, взял на абордаж сухопутную галеру. Если добычу признают законной, счастье его составлено навсегда.

Кассио. Я не понимаю.

Яго. Он женился.

Кассио. На ком?

Яго. Черт возьми, да на...

Он не успевает ответить, т.к. возвращается Отелло. Но при этом совершенно ясно, что имя девушки Яго и не собирался скрывать - он бы сказал, будь у него в запасе еще пара секунд.

Интересный факт: как мы видим, Яго - в отличие от Кассио - нисколько не скрывает не только имя девушки, но даже и свое участие в этой истории. Он абсолютно спокойно стоит рядом с Отелло, даже когда появляется взбешенный Брабанцио, тем самым совершенно открыто заявляя о своей причастности к тайному венчанию. Да и на встречу с Брабанцио он отправился вместе с Отелло.

Так почему бы и Кассио не вести себя так же открыто? Ведь никакой особой смелости тут не надо, достаточно заявить: дескать, действовал согласно приказу своего начальника, не мог не подчиниться. Именно такая элементарная отговорка и припасена у Яго. Но не у Кассио... Почему?

А дальше возникает еще одна интересная деталь.

Появляется Брабанцио - и первым его замечает Кассио, хотя он и спутал его с другим отрядом: "А вот другой отряд, который вас разыскивает". И Яго тут же встревожено поправляет его: "Это Брабанцио. Генерал, берегитесь! Он с недобрым умыслом". Понятно, что эту реплику Яго слышит Кассио - и, разумеется, мгновенно понимает, что Брабанцио обнаружил пропажу дочери и что сейчас разразится что-то ужасное.

Но вот что странно: он слышит предупреждающую реплику Яго, однако никак на нее не реагирует - не задает ни одного вопроса! А ведь эта реплика - раз уж Кассио так усиленно демонстрирует свое неведение - просто обязана была вызвать у него самый простой, самый естественный в такой ситуации вопрос: а что случилось? И даже если он сразу не сообразил его задать, то у него было достаточно времени, чтобы все-таки поинтересоваться этим, потому что Брабанцио и его люди чуть было не прошли мимо Отелло - они не заметили его в кромешной ночной темноте. И только оклик самого Отелло остановил их. Но никакого вопроса от Кассио так и не последовало. Почему?

Размышляем дальше.

Как вы думаете, что должен был почувствовать Кассио, внезапно услышав, что разгневанный Брабанцио ищет Отелло? Что в этот момент должен был почувствовать именно Кассио, по уши замешанный в побег и тайное венчание, да еще и скрывающий это?

Он должен был почувствовать - страх! И он этот страх - чувствует! И Шекспир нам прекрасно его передает дважды: и в этом отрывке с молчанием Кассио на реплику Яго (как будто Кассио от внезапного испуга язык проглотил), и в следующей мизансцене, когда Брабанцио осыпает Отелло руганью, угрожает ему обвинением в колдовстве, приказывает схватить его и отвести в тюрьму, а при сопротивлении "смирить под страхом смерти".

Можно себе представить, с каким ужасом слушал все это Кассио - ведь стоило только Отелло назвать его как соучастника, как он тут же отправился бы в тюрьму следом за мавром, и уже ничто бы его не спасло.

И вот перепуганный Кассио стоит как приклеенный, не в силах вымолвить ни слова. Это хорошо видно в тот момент, когда люди Брабанцио бросаются к Отелло, чтобы отвести его в тюрьму, но он останавливает их известием о вызове к дожу: "Что если я повинуюсь? Как в таком случае исполнить желание дожа, посланные которого стоят здесь рядом со мной и зовут меня к нему по срочному государственному делу?"

Ну и что после этих слов и после этого жеста в сторону посланных дожа должен был сделать Брабанцио, причем сделать автоматически, рефлекторно, не задумываясь? Конечно, посмотреть на указываемую группу офицеров и потребовать официального подтверждения словам Отелло.

От кого потребовать? Конечно, от того, кто старше по званию, на ком будет лежать ответственность и с кого будет спрос. То есть подтвердить слова Отелло должен был Кассио - хотя бы кивком. И даже если бы Брабанцио не был с ним знаком (а он был с ним знаком!), то форма венецианского лейтенанта мгновенно выделила бы его среди офицеров. Однако вместо Кассио почему-то отвечает совсем другой человек:

1-й офицер. Это правда, достойнейший синьор. Дож в совете, и я уверен, что и за вами, благородный синьор, посылали.

В чем же дело? Почему такое нарушение субординации?

Тут может быть только один ответ: после слов Отелло все посмотрели на Кассио, ожидая от него подтверждения. Но Кассио в этот момент все еще был настолько испуган, что не владел собой и тупо молчал. Возникла неловкая ситуация... Образовалась пауза... Вот тогда на выручку и пришел 1-й офицер.

Согласитесь, после демонстрации такой трусости давно набивший оскомину светлый образ "милого" Кассио начинает понемногу меркнуть. А скоро та же участь постигнет и еще один фальшивый и общепринятый образ Кассио - образ "верного друга". И для этого нам нужно будет выяснить три вопроса:

1) Почему Кассио скрывает свое участие в тайном венчании?

2) Почему Отелло помогает ему это скрывать?

3) Зачем Кассио вообще ввязался в это крайне опасное дело, рискуя в случае неудачи навлечь на себя гнев могущественного сенатора и надолго попасть в тюрьму, если чего не хуже?

Глава 14. Кассио - "оборотень в погонах"

Странная уверенность всевозможных критиков в том, что Кассио честный человек и настоящий друг Отелло, зиждется все на том же непозволительно примитивном доверии к словам действующих лиц, являясь на самом деле элементарным неумением думать. Вот сказала Дездемона, что Кассио один из тех, "которые искренне любят вас", - значит и нечего глаза ломать, значит и правда верный друг. Вот и Анатолий Эфрос, видимо также основываясь исключительно на этих репликах, уверяет, что Кассио "любит Отелло".

И никому и в голову не приходит, что Дездемона могла попросту не знать всей правды о Кассио - причем именно той правды, которую прекрасно знал Отелло. Знал, но молчал. И помогал молчать Кассио...

В своем эссе "Гамлет. Шутка Шекспира. История любви" я уже упоминала о таком многоговорящем приеме, как парность действующих лиц. Так вот здесь я наблюдаю тот же прием.

Первая пара: Отелло и Дездемона - идеалисты-практики. Вторая пара: дож и Брабанцио - внешне похожие противоположности по отношению к судьбе: то, что закалило, а потом и возвысило дожа, сломало, а потом и убило сенатора. Третья пара: Яго и... да, Яго и Кассио - дуэт единомыслящих (не путать с единомышленниками). Два одинаковых подлеца, и даже с одинаковой целью - с помощью подлости улучшить свое материальное положение. И с одинаковым для всех подлецов средством ее достижения - обмануть того, кто тебе доверяет, использовать его в своей неблаговидной игре.

И тот и другой совершенно сознательно и полностью отдавая себе отчет строят свое благополучие на несчастье Отелло.

*

О том, что Кассио для Отелло совсем даже не друг, говорит следующий очень интересный прием самого Шекспира, начисто пропущенный исследователями.

У Отелло по жизни есть два вида врагов: это его личный враг - Испания, а также враги, так сказать, по долгу службы - Турция и Флоренция. Так вот некоторые шекспироведы справедливо отмечали, что Яго, скорее всего, испанец - у него испанское имя и он употребляет испанские ругательства. Шекспир через эти детали, как и положено гениальному драматургу, об испанском происхождении Яго только намекает, не сообщая в лоб. Почему?

Во-первых, этих двух деталей вполне достаточно, чтобы читатель и сам догадался. А во-вторых, Шекспир прекрасно чувствует меру - Яго сделан им настолько ярким злодеем и при этом его злодейство для читателя настолько открыто, что выставлять напоказ его испанское происхождение уже нет смысла, уже избыточно, ведь и так все ясно.

Однако конкретизировать (через имя и лексикон) сам факт того, что Яго испанец (то есть враг Отелло), Шекспиру крайне необходимо. Зачем?

А затем, что в пьесе есть два врага: Яго - открытый, явный злодей и Кассио - скрытый до поры, тайный враг. А тайного врага непременно следует обозначить - и тоже деталью, штрихом, нюансом. Именно обозначить - для сохранения дальнейшей интриги.

Что Шекспир и делает: он дважды говорит, что Кассио флорентинец. Не миланец, не генуэзец, не датчанин, не англичанин - именно флорентинец! Он словно старательно навязывает нам эту мысль: обратите внимание, как бы говорит нам Шекспир, вот вам один враг, который даже и не может не быть для Отелло врагом, потому что он испанец, и вот вам второй человек, о котором я уже тысячу раз сказал, что он флорентинец, и по этой детали вы должны быстро догадаться, что это тоже враг - и учитывая тогдашнюю политическую обстановку (Флоренция на стороне врагов Венеции, как мы помним), и не сбрасывая со счетов автоматически возникающую ассоциацию: Флоренция - это банкиры, а банкирам лучше не доверять.

Добавлю сюда еще один штрих. В пьесе есть только два персонажа, чье место рождения конкретизировано - либо прямо, либо через говорящие детали: Яго и Кассио. Только два персонажа!

Случайность? Конечно, нет. В хорошей пьесе случайностей не бывает.

*

Усилиями слабовидящих критиков абсолютно пропущен еще один персонаж пьесы, чье появление крайне важно для верного понимания образа Кассио. Это шут (клоун или Простофиля, в соответствии с разными переводами), слуга Отелло. При поверхностном чтении и впрямь может создаться ложное впечатление, что этот персонаж притянут за уши, что его единственная функция - развлечь на минутку публику, а потом сгинуть навсегда.

Но так ли это на самом деле? Давайте посмотрим.

Главное оружие подлости - ложь. И мне странно, что, с легкостью отмечая ложь Яго (видимо, потому и с легкостью, что эта ложь видна невооруженным глазом, тут уж не промахнешься), все исследователи дружно пропустили аж целых три - и при этом сказанных буквально открытым текстом! - намека Шекспира на лживость Кассио.

Где же искать эти намеки?

Появление в пьесе Простофили (шута) - вот где! Ведь давно же известно, что основная задача таких персонажей - говорить правду. Говорить под видом шутки или глупости, иносказательно или пользуясь игрой слов. Тот же принцип употреблен Шекспиром и здесь. Однако, повторюсь, в этой пьесе появление такого шутливого персонажа исследователями практически проигнорировано, в лучшем случае сведено к развлекательной паузе. Буквально никто так и не удосужился увидеть, что этот Простофиля появляется в пьесе только дважды - и при этом каждое его появление связано исключительно с Кассио!

Зачем? А это мы сейчас и увидим.

Вот Кассио, после ночного пьяного скандала смещенный с должности, нанимает музыкантов сыграть под окнами Отелло и проскандировать "Доброе утро, генерал!". Отелло, как мы помним, чрезвычайно рассержен безобразным поведением своего лейтенанта. В ответ на музыку из дома выходит Простофиля с деньгами от мавра и говорит первую двусмысленность:

Простофиля. <...> Однако, господа, вот вам деньги! Генералу так нравится ваша музыка, что он от всей души просит вас перестать.

1-й музыкант. Хорошо, сударь, мы больше не будем играть.

Простофиля. Если у вас есть такая музыка, которой не слышно, играйте с богом. Ведь, как говорят, слушать музыку толпа не очень любит.

Казалось бы, ничего особенного он не сказал?

А теперь прочтите комментарий переводчика М. Морозова: ""...Слушать музыку толпа не очень любит". - Каламбур на слове "general", которое употреблялось в значении "генерал" и в значении "толпа". Фраза поэтому имеет два значения: "слушать музыку генерал не очень любит" и "слушать музыку толпа не очень любит"".

Абсолютно верное замечание. И все было бы хорошо, если бы переводчик Морозов оставил первое значение этого слова. Но он предпочел второй вариант. Почему же? Да вот он сам объясняет:

"Мы даем в тексте второе значение, так как только оно имеет реальный смысл. У нас нет никаких оснований предполагать, что Отелло не любит музыки, - наоборот, он, как мы знаем из текста, восхищается тем, что Дездемона хорошо играет на музыкальных инструментах и хорошо поет".

Вот так умные люди и ошибаются.

Не выяснив истиной цели внезапного введения в пьесу Простофили, да и нисколько не заморачиваясь его появлением, а потому и не увидев, что это появление связано исключительно с Кассио, прекрасный переводчик М. Морозов автоматически лишил себя возможности понять скрытую под каламбуром суть реплик этого персонажа - и дал неверный вариант перевода, да еще и объявив этот неверный вариант единственным имеющим реальный смысл!

Потому что именно "толпа" лишает эту фразу ее основного смысла! Потому что на самом-то деле реальный и единственный смысл здесь в том, что Отелло действительно любит музыку - однако ему неприятна музыка, оплаченная Кассио! Иначе говоря, отвергая музыку Кассио, он отвергает самого Кассио.

Но это еще не намек на лживость отставленного лейтенанта. Это пока еще только вступление. Намеки последуют дальше.

*

Итак, намек N 1. Простофиля сообщает Кассио первое известие: генералу не нужна его музыка, он не собирается получать от нее удовольствие. Простофиля просит музыкантов уйти, и Кассио остается с ним один на один.

"Послушай, мой честный друг" - говорит Кассио.

"Нет, - отвечает Простофиля, - послушаю я, а не ваш честный друг".

Такой перевод весьма близок к смыслу оригинала - но всего лишь близок. Потому что стоит только эти две фразы перевести чуть-чуть не так - и эта игра слов обретает неумолимый смысл!

"Послушайте моего честного друга" - так тоже переводится реплика Кассио, поскольку в английском языке нет падежных окончаний. И тогда ответ Простофили превращается в приговор для Кассио: "Нет, я слышу не Вашего честного друга; я слышу Вас" (No, I hear not your honest friend; I hear you).

Вот оно, прямое указание Шекспира на лживость Кассио - "Я слышу не вашего честного друга - я слышу вас!" Противопоставление настолько откровенное, что двух толкований не может быть.

И какая огромная смысловая разница с переводом Морозова! Да и с остальными переводами тоже.

*

Намек N 2. Кассио просит Простофилю передать Эмилии, служанке Дездемоны, его просьбу поговорить с ней. "Ты это сделаешь?" - спрашивает Кассио? На что Простофиля отвечает: "Она уже встала. И если она направится сюда, я сделаю вид, что сообщаю ей".

Этот ответ Простофили переводчик Морозов сопроводил следующим рассуждением: "Комментатор Делиус полагает, что клоун говорит здесь нарочито витиеватую фразу, а комические слуги Шекспира любят щеголять витиеватыми фразами, подражая, по-видимому, своим господам".

То есть никакого света на эту фразу ни комментатор Морозов, ни упоминаемый им комментатор Делиус так и не пролили.

А между тем совершенно ясно, что Простофиля даже и не собирался звать Эмилию - он даже и не собирался выполнять просьбу Кассио! И он сам говорит об этом предельно ясно: дескать, если она сама пойдет сюда, то я сделаю вид, что передал ей вашу просьбу, которую на самом же деле я ей ничего от вас передавать не буду.

Почему же Простофиля так себя ведет - так неприязненно себя ведет по отношению к Кассио? Только ли потому, что как слуга Отелло он прекрасно чувствует изменившееся отношение хозяина? И поэтому тоже.

Но есть и еще одна причина - недаром именно Простофиля чуть ли не открытым текстом называет Кассио лжецом. Иногда слугам кое-что намного видней, чем хозяевам. Кассио лжец - и Простофиля не ждет от него ничего хорошего для своего хозяина. Потому и не собирается выполнять просьбы этого отставного лейтенанта - ведь что плохо для Кассио, то автоматически хорошо для Отелло. И никакую Эмилию этот слуга так бы и не позвал, и кто знает, чем бы в таком случае закончилась пьеса, но тут слова вмешался Яго...

*

Именно Яго устраивает Кассио встречу с Эмилией, за что удостаивается от Кассио вот такой фразы: "Я не знавал более доброго и честного флорентинца".

Переводчик Морозов комментирует эту фразу так: "Неясная фраза. Мы уже указывали, что, по мнению некоторых комментаторов, Яго, судя по имени, испанец. Значит ли эта фраза, что Яго флорентинец, как и Кассио? Противоречия подобного рода часто встречаются у Шекспира. Но вполне возможно, что фраза Кассио имеет следующее значение: "Во Флоренции (у себя на родине) я не встречал такого честного и доброго человека".

Ну вот, пожалуйста.

Сам же говорит, что эту фразу можно перевести иначе, что в ней также заложено и другое значение, и сам же ни с того с сего упрекает Шекспира в абсолютно несуществующем противоречии!

Ну при чем здесь Яго-флорентинец? Зачем Шекспиру второй флорентинец? Что это добавило бы к пониманию коллизии? Ничего. Тогда как испанец и флорентинец в паре представляют собой именно один целостный намек на двух врагов Отелло!

*

Далее следует встреча Кассио с Дездемоной. И между ними происходит весьма интересный диалог. Она уверяет Кассио, что Отелло и сам "так огорчен этим, как будто он сам был на месте Кассио". Она верит, что Кассио друг - "Вы любите моего господина, вы давно его знаете". Она уверена, что Отелло отдалился от Кассио "лишь настолько, насколько этого потребуют политические соображения". И она обещает уговорить мужа вернуть Кассио должность и дружбу - "я сделаю так, что вы и мой господин станете такими же друзьями, какими были прежде".

Однако вопрос. Какие у Дездемоны есть основания называть Кассио другом Отелло и уверять, что Кассио любит мавра? Фраза "вы давно его знаете" не может являться здесь аргументом. Мало ли кто и кого давно знает. И мало ли по какому случаю они были знакомы.

Так на каком же основании?

Только лишь потому, что Кассио помогал им с тайным венчанием (как она скажет об этом чуть позже)? А что если он помогал им исключительно ради себя - преследуя свою собственную, и при этом весьма корыстную и даже подлую цель, о которой до поры никто не знает, кроме Шекспира, и которую обязаны видеть режиссеры, критики и литературоведы?

А если бы Дездемона еще знала, как долго колебался Отелло - назначать или не назначать Кассио своим заместителем... А если бы она еще знала, по какой неприятной причине Отелло так долго колебался... то вряд ли бы она с такой уверенностью называла Кассио другом и вряд ли бы стала просить за него.

Но увы - Дездемона не знает слишком многого.

Ее уверенность в том, что Кассио друг и любит Отелло абсолютно ни на чем не основана. Это обычное голословное утверждение юной, но крайне самоуверенной девушки. И очень жаль, что вслед за Дездемоной это ложное уверение стали повторять все кому не лень, и Анатолий Эфрос в том числе, без всяких на то оснований сказавший о Кассио: "Конечно, он любит Отелло". Страшно представить ту огромную армию последователей, которых научили бездумно верить чужим словам, поверхностным "авторитетным мнениям" и оставаться слепыми всю свою творческую жизнь.

В итоге Дездемона просит-таки за Кассио, и Отелло нехотя - очень и очень нехотя! под огромным давлением жены - соглашается принять его и подумать о восстановлении его в должности.

А теперь вернемся к Простофиле.

*

Намек N3. Дездемоне не терпится сообщить Кассио радостное известие, и она ищет гонца. И вот ее диалог с Простофилей:

Дездемона. Не знаешь ли, малый, где живет лейтенант Кассио?

Простофиля. Я не смею сказать, что он где-нибудь лжет.

Такому непонятному ответу Морозов дает очень верный перевод (в отличие от "генерала" с "толпой" и "моего честного друга"), основанный опять-таки на игре английских смыслов. Вот его комментарий по этому поводу:

""...что он где-нибудь лжет". - Незамысловатый каламбур, основанный на созвучии английских глаголов to lie - лежать, обитать (теперь не употребляется в последнем значении) и лгать".

Видите?

Простофиля дважды появляется на сцене - и каждый раз только лишь для того, чтобы сообщить о лживости, нечестности Кассио!

*

Намек N4. Не дочитав диалог Шута и Дездемоны до конца, можно ошибочно предположить, что во второй раз Простофиля вроде бы изменил свое мнение о Кассио: "Я не смею сказать, что он где-нибудь лжет".

Однако эта фраза имеет свое логическое продолжение: "Он военный. А если сказать про военного, что он лжет, он заколет кинжалом".

Таким образом, Простофиля очень старается намекнуть Дездемоне, что Кассио верить нельзя, что он нечестен.

*

Намек N5. Однако Дездемона остается полностью глуха к предупреждениям слуги. Она отмахивается от его слов, и тогда Простофиля предпринимает еще одну, теперь уже последнюю, попытку пробудить в ней недоверие к Кассио. Происходит диалог, который на первый взгляд, ничем не приметен:

Дездемона. Брось вздор болтать. Где он квартирует?

Простофиля. Сказать, где он квартирует, значит солгать.

Дездемона. Это каким образом?

Простофиля. Я не знаю, где он квартирует. А выдумать адрес, сказать, что он живет здесь или живет там, - значило бы нагло соврать.

Однако в последней реплике Простофили содержится та же самая игра смыслов, то же самое созвучие - и достаточно подставить в диалог тот самый второй смысл, как желание Шекспира в очередной раз донести до нас истинную сущность Кассио становится окончательно очевидно:

"Я не знаю, где он квартирует. А выдумать адрес, сказать, что он живет (лжет) здесь или живет (лжет) там, значило бы нагло соврать".

Таким образом, Простофиля нисколько не сомневается, что верить Кассио ни в коем случае нельзя, но уличить его в конкретном факте нечестности он, увы, конечно, не может. Он чувствует лживость Кассио интуитивно, инстинктивно, по малозаметным признакам в поведении, отчетливо видным со стороны. Ведь Простофиля свободен от всяких чувств в отношении Кассио и ничем с ним не связан - это и делает Простофилю свободным в своих ощущениях.

*

Достаточно ли этих пяти - целых пяти! - откровенных намеков на лживость Кассио, чтобы навсегда перестать называть его честным человеком? Особенно учитывая, что Простофиля введен Шекспиром в действие исключительно для того, чтобы его устами озвучить эти намеки, после чего бесследно исчезнуть...

Глава 15. Трое знатных вельмож

Перечитывая пьесу, я обратила внимание вот на какую деталь. Когда Яго жалуется Родриго, что Отелло назначил лейтенантом не его, а Кассио, то говорит следующее:

"Трое знатных вельмож Венеции били ему челом и лично просили, чтобы он сделал меня своим лейтенантом. <...> Но он, влюбленный в свою гордость и раз принятые решения, дает им уклончивый ответ в напыщенной речи, до ужаса напичканной военной терминологией, и в заключение отказывает моим ходатаям. "Дело в том, - говорит он, - что я уже выбрал себе лейтенанта"".

Совершенно ясно, что трое знатных вельмож ходили к Отелло не втроем, а по очереди. Яго ведь не та величина, чтобы ради него собираться в группу, это было бы даже и унизительно для знатных вельмож. Да и самому Яго и в голову не приходило, что на это место назначат кого-то другого, так что собирать из вельмож такую ударную группу ему было и не нужно, и не по силам.

Но вот первый вопрос: зачем вообще Яго понадобилось обращаться за помощью к вельможам? Ведь он знает честность и непредвзятость Отелло, он уверен, что Отелло давно оценил его по заслугам, так что в своем назначении Яго не сомневается.

Так зачем?

Ответ тут только один: время идет, а назначения нет... Что такое? В чем дело? Яго начинает беспокоиться. Может быть, думает он, Отелло попросту не взял во внимание его кандидатуру?

Тогда он просит некоего вельможу похлопотать о нем перед Отелло. Вельможа приходит, просит за Яго, но... Честный и справедливый Отелло внезапно уклоняется от прямого ответа, забалтывая этого вельможу "военной терминологией", да так, что даже Яго удивлен ее внезапным количеством ("до ужаса напичканной военной терминологией"). При этом речь мавра еще и напыщенна, что также отметил Яго, и это тоже весьма странно, потому что речь Отелло, безусловно, полна метафор, но напыщенностью никогда не страдала.

Такое поведение Отелло говорит о том, что он чувствует себя крайне смущенно, неловко, как будто ему приходится что-то скрывать - что-то нехорошее, неправильное, как раз и требующее от него несвойственной мавру напыщенности и уклончивости...

*

Итак, первый вельможа возвращается ни с чем. К беспокойству Яго добавляется удивление. Он просит второго вельможу. Но и тот возвращается с тем же результатом. Ни да ни нет...

В чем дело? Почему Отелло так себя ведет? Если у него уже есть претендент на эту должность, то почему он не сказал об этом прямо и сразу же, как только пришел первый вельможа? Но вот уж и второй вельможа пришел - а Отелло опять мямлит и явно уходит от ответа.

О чем может говорить такая уклончивость мавра?

Только об одном - что Отелло находится в процессе мучительного (именно мучительного!) принятия окончательно решения. Что назначать своим заместителем Кассио ему совсем не хочется. Он ведь прекрасно понимает, что Кассио совершенно недостоин этой должности, что его и близко к этой должности нельзя подпускать. Что таким странным назначением он откровенно дискредитирует эту должность, а заодно и себя, ставя под сомнение свой авторитет и подрывая доверие к себе среди солдат. И все это очень и очень плохо. Но это с одной стороны.

А с другой...

Если он не назначит на эту должность Кассио... Если здравое решение все-таки возьмет верх, перевесив некий соблазн...

Или все-таки назначить?..

Нет-нет, он должен подумать еще. У него еще есть время.

*

А между тем уклончивость Отелло начинает злить Яго. Он подозревает, что дело нечисто. И теперь он хочет ясности - во что бы то ни стало! И он просит похлопотать третьего вельможу.

Ну, это уже и для Отелло стало чересчур. Пора принимать решение. Хватить увиливать. И он наконец-то отвечает третьему вельможе, что уже выбрал себе лейтенанта. Что ж. После такого ответа тянуть с официальным назначением Кассио больше нет смысла. И Кассио становится лейтенантом.

Яго делает вывод, что Кассио назначен "благодаря рекомендательным письмам и личным симпатиям". Однако Яго ошибался. Никаких рекомендательных писем не было. Никакой личной симпатии - тоже.

Но тогда что же было?

*

Критики и режиссеры безрезультатно ломают голову, пытаясь найти ответ на вопрос: почему все-таки на такую ответственную должность Отелло назначил Кассио? Ведь, случись что с Отелло, судьба армии, а то и судьба государства будет зависеть от военного мастерства заместителя. Я уж не говорю о солдатах, чья жизнь будет прямиком зависеть от военного мастерства Кассио. Однако никакого военного мастерства как раз у Кассио нет и в помине. Но тогда почему же назначен он?

Версий три, и все они ошибочны:

1) назначили потому, что Кассио "военный теоретик" (М.М. Морозов, комментарии к переводу);

2) "назначили Кассио, видимо, только потому, что тот более образован" (А. Эфрос), а также потому, что Кассио "хороший военный" (снова А. Эфрос), что уж и вовсе было странно читать, потому что тот же автор в другом месте говорит о Кассио: "Отелло назначил своим лейтенантом Кассио -- мальчишку, который и не нюхал пороха".

Как же так получилось, что на одной странице не нюхавший пороха мальчишка сходу превращается в хорошего военного - на странице другой?

3) во всевозможных статьях Кассио нередко называют ученым-математиком.

Последняя версия пошла гулять по свету с легкой руки Яго, который с откровенным сарказмом называет Кассио "великим арифметиком", из чего вовсе не значит (да и не должно значить, поскольку это сарказм), что Кассио и впрямь ученый-математик, да еще и великий к тому же. Но, видимо, здоровое понимание иронии и сарказма не входит в компетенцию литературоведов и критиков.

Даже странно, что эти господа не заметили, что Яго в дополнение к "великому арифметику" презрительно называет Кассио еще и "счетоводом". И я вас уверяю, что не заметили! Иначе бы почетного звания "великого счетовода" Кассио не миновать.

Что же касается того, что Кассио "более образован", то в период военной угрозы, да еще с двух сторон (вторая Итальянская война и турецкая экспансия) назначение на такую должность человека, который "никогда не вел эскадрона в бой и понимает в военной тактике не больше пряхи", становится преступным легкомыслием.

Эти соображения должны были немедленно остановить Отелло, даже если бы успехи Кассио в книжной теории он признал выдающимися. Хотя вряд ли его успехи тут вообще могли быть выдающимися просто потому, что даже средненьким военным теоретиком за несколько месяцев никак не стать.

Почему я говорю о нескольких месяцах? Потому что Кассио хотя и был принят в отряд Отелло сразу в чине офицера (он ведь явно не простолюдин), но вот в самом отряде появился недавно, в те самые девять последних месяцев, что отряд мавра стоит в Венеции, - недаром Яго уверяет, что Кассио "никогда не вел эскадрона в бой". Если бы Кассио оказался в отряде раньше, то ему бы уже пришлось поучаствовать в военных действиях, и у Яго тогда не было бы оснований так говорить.

Но, может быть, Яго врет? Давайте проверим.

*

В пьесе есть три военных человека: Яго, Отелло и Монтано (губернатор Кипра). Так вот в репликах всех трех периодически проскакивают воспоминания об их военном прошлом, что естественно для военного человека.

Вот, например, Яго говорит: "А я, кто на глазах мавра показал себя и на Родосе, и на Кипре, и в других землях, христианских и языческих..." Вот реплика Монтано (при упоминании об Отелло): "Да спасет его небо! Я служил под его начальством; этот человек умеет начальствовать, как совершенный воин". Про Отелло даже и говорить нечего, все ясно и так.

А вот Кассио в этом смысле вспомнить явно нечего, а потому его речь не содержит ни одного подобного примера. Поэтому Яго абсолютно прав, говоря о Кассио: "Болтовня без практики - вот и все его военные достоинства".

Кстати, а что конкретно содержит речь Кассио, о чем он вообще говорит? Яго, к примеру, постоянно разрабатывает и реализует планы мести. Отелло держит речь перед дожем, улаживает текущие дела, мучается сомнениями, отдает приказы. А Кассио? А он либо испуганно молчит при встрече с Брабанцио, либо не жалеет высокопарных, льстивых выражений в адрес Отелло (на Кипре), либо куртуазничает с Дездемоной, либо сплетничает о Бьянке, либо несет пьяный бред, либо вопит и ноет о своем потерянном "добром имени", либо без устали выклянчивает себе прощение.

Да уж, надо было сильно постараться, чтобы назвать Кассио "очень скромным человеком, таким умным, добрым, нежным".

Глава 16. Счетовод и алкоголик

Но если Кассио не военный (а он и близко не военный), то кто же он? По язвительному выражению Яго, Кассио - это "счетовод", "великий арифметик" и "бухгалтерская книга" в одном лице.

Подобные эпитеты в своей совокупности автоматически наводят на мысль о деньгах. А мысль о деньгах автоматически превращается в мысль о банкирских домах. А если еще вспомнить, что Шекспир неоднократно подчеркивал, что Кассио флорентинец... А если еще вспомнить, что именно флорентийские банкиры ссужали деньгами всю Европу... То очень похоже на то, что Кассио и впрямь принадлежал к какому-то флорентийскому банкирскому дому, имевшему свое представительство в Венеции. И, скорее всего, он занимал там весьма мелкую должность - похоже, он действительно был обыкновенным счетоводом, делающим нехитрые записи в бухгалтерской книге. Но в любом случае это было теплое местечко.

И если это так, то как же вышло, что Кассио вдруг покинул эту сытную должность и оказался простым офицером у наемника Отелло, причем поначалу без всякой возможности сделать тот внезапный карьерный рывок, который он все-таки сделал?

А очень просто.

Банковское дело - вещь тонкая. И если некий банковский служащий, пусть даже мелкий, способен нанести ей вред, то лучше от такого служащего избавиться, даже если это горячо любимый родственник. Скорее всего, именно так и случилось с Кассио. Его попросту выперли из счетоводов.

За что? А за то, что он алкоголик. Не способный остановиться, если спиртное уже попало ему в рот. Впадающий в неуправляемую агрессию и вытворяющий спьяну черт знает что.

Не верите? Смотрите сами.

*

Будет ли нормальный, здоровый человек пить, зная, что ему предстоит ответственная работа? Нет, не будет. Алкоголь притупляет сознание, замедляет реакции, искажает восприятие - и здоровый человек не станет рисковать. Тем более что здоровому человеку очень легко отказаться от алкоголя - ничем не труднее, чем отказаться от стакана молока. И сколько здорового человека ни уговаривай, он на уговоры не поддастся, разве что разозлится.

Другое дело алкоголик. Алкоголику отказаться от спиртного - нож острый. И какая бы ответственная работа его ни ждала, но если алкоголика поманить спиртным... в общем, долго уговаривать не придется. Что и происходит с Кассио.

Отелло поручает ему как своему заместителю присмотреть за стражей "этой ночью". Что это значит? С пяти до одиннадцати вечера объявлен праздник, гулянье, однако Отелло прекрасно знает, что не всякий солдат способен вовремя остановиться. Турецкая угроза еще никуда не делась, хотя буря и потопила османский флот, жители острова еще крайне встревожены. Поэтому очень важно проследить, чтобы стража оставалась трезвой, а при обнаружении пьяного караульного были приняты срочные меры по его замене на посту.

Совершенно ясно, что такой присмотр должен осуществлять человек трезвый. Стало быть, Кассио пить ни в коем случае нельзя. Что же делает Кассио? Он выпивает! И выпивает - спустя буквально всего лишь несколько минут после того, как получил от Отелло это ответственное задание!

Вот Яго предлагает ему выпить: "Слушайте, лейтенант: у меня есть сосуд вина, и тут же, за дверью, на улице, находится несколько кипрских кавалеров, которые охотно выпили бы за здоровье черного Отелло".

Как мы помним, здоровый человек должен отказаться - алкоголик же отказаться не сможет. Что и происходит. Поначалу Кассио вроде бы решительно отказывается: "Не в этот вечер, добрый Яго". И даже объясняет причину такого отказа: "Бедная голова моя, к несчастью, плохо переносит вино".

В переводе на общечеловеческий это означает: я стану пьяным и не смогу исполнить свои обязанности. А в переводе на наркологический это значит, что личный опыт Кассио, т.е. его прежние выпивки уже не раз оборачивались для него сильнейшими неприятностями, так что Кассио и сам давно уже понял, что ему пить нельзя, и уж во всяком случае когда ему предстоит выполнение ответственного поручения.

Но Яго соблазняет дальше: "Ах, да ведь эти кипрские кавалеры наши друзья. Один лишь кубок. Ябуду пить за вас".

И тут выясняется интересная вещь - оказывается, Кассио уже успел выпить один кубок! Мало того, прекрасно зная из своего прошлого опыта, как быстро и сильно он пьянеет (что, кстати, тоже является показателем определенной стадии алкоголизма), он заблаговременно разбавил кубок водой (известная и бессмысленная уловка алкоголиков) - и все равно уже сильно нетрезв: "Я уже выпил один кубок этим вечером, притом значительно разбавленный водой, а вот посмотри, какая со мной перемена. Эта слабость - мое несчастье, и я не решусь испытать ее еще раз".

В общем, типичнейшее поведение алкоголика: Кассио нельзя пить, он прекрасно об этом знает, но выпить хочется, и тогда он использует обычный самообман алкоголиков -разбавляет вино водой. И уверяет себя, что больше он пить не будет.

Однако спиртное уже попало в его организм, а потому все благие намерения Кассио уже ничего не значат - остановиться он не сможет. Что и происходит. Яго всего лишь дважды позвал его выпить - а уже на третий раз Кассио полностью согласен, да еще - посмотрите-ка! - и сам побежал за компанией:

Яго. Э, полноте! Сегодня ночь ликований, и этого желают кипрские кавалеры.

Кассио. Где они?

Яго. Здесь, за дверью. Прошу вас, пригласите их войти.

Кассио. Хорошо, но это мне не по душе. (Уходит.)

Кстати, вы обратили внимание, что говорит сам Кассио о своем болезненном пристрастии к алкоголю? Он говорит: "Эта слабость - мое несчастье, и я не решусь испытать ее еще раз".

Слабость и несчастье!

Видимо, потери от этой "слабости" и впрямь были настолько велики, настолько разрушительны, что ему уже просто страшно испытывать судьбу еще раз. Видимо, из-за своего алкоголизма он и впрямь наломал таких ужасных дров на своем, так сказать, прежнем месте работы, что даже терпеливые родственники взвыли.

И было от чего!

Посмотрите: всего лишь три секунды назад Кассио уверен, что не выпьет, но спустя всего лишь эти три секунды он уже сам бежит за компанией. И Яго, хоть и недолго послуживший вместе с Кассио, но уже успевший вдоволь насмотреться на его пьянство, прекрасно знает, чем все это теперь закончится:

"Если мне удастся заставить его выпить хоть один кубок, не считая того, который он уже выпил сегодня вечером, он станет таким же задорным и готовым лезть в драку, как пес моей молодой хозяйки".

Через некоторое время Кассио возвращается с компанией - с ним Монтано и еще два кипрских офицера. И что же выясняется? А то, что это самый Кассио, который еще минуту назад наотрез отказывался выпить, но который, как выяснилось, уже и до этого успел осушить разбавленный кубок, - так вот этот самый Кассио, еще даже не успев вернуться с компанией, уже снова выпил за дверью! Выпил - стоило ему только увидеть вино:

Кассио. Клянусь богом, они уже дали мне полный кубок.

Монтано. Честное слово, маленький, не больше пинты.

И опять обратите внимание на слова Кассио - типичные слова алкоголика, не способного нести ответственность за свое поведение: это не я взял кубок с вином и выпил - это они мне его дали!

*

Так сколько же он уже выпил? За дверью с офицерами - пинту вина. Пинта - это пол-литра. Монтано называет такой кубок маленьким, он даже уточняет - не больше пинты! А все, что нуждается в уточнении, не является типичным. Стало быть, обычный кубок для солдатской пьянки был как минимум литровым.

Теперь считаем.

Разбавленный водой литр вина, выпитый Кассио прежде, и выпитый смаху, целым кубком, это все тот же литр вина. Неудивительно, что Кассио был уже пьяненьким. Не успев протрезветь, он предпринимает слабые - слабейшие! - попытки сопротивляться соблазну выпивки. Понятно, что эти попытки очень быстро сводятся на нет - и вот уже Кассио получает на старые дрожжи еще пол-литра спиртного.

Итого полтора литра вина.

Очень скоро он выпивает еще кубок - и, скорее всего, это уже не тот маленький, о котором сказал Монтано, пьянка-то в разгаре, стало быть и кубки пошли в ход немаленькие, допустим с литр.

Итого два с половиной литра вина в самые сжатые сроки!

*

Что же происходит со здоровым человеком от такой дозы? Здоровый человек осознает себя пьяным. А что происходит с алкоголиком? В точности наоборот. Чем больше спиртного выпивает алкоголик и чем более пьяным он становится, тем более трезвым он кажется себе.

Обратите внимание: выпив вначале всего только первый кубок (разбавленный вином), мозг Кассио еще посылает ему правильный сигнал, сознание Кассио еще фиксирует реальность, Кассио еще осознает, что уже и от этой дозы он сильно опьянел.

Однако чуть позже, выпив теперь уже лошадиную дозу спиртного, он чувствует себя... трезвым! Вот его реплика: "К служебным обязанностям, господа! Не думайте, господа, что я пьян. Это мой знаменосец, это - моя правая рука, это - левая. Сейчас я не пьян. Я могу достаточно твердо стоять и достаточно твердо говорить".

Мы знаем, чем закончилась эта странная "трезвость" - пьяным дебошем Кассио, в результате которого он нанес колюще-режущим предметом серьезные раны человеку, который всего лишь пытался его образумить и который всего лишь сказал ему правду - что Кассио пьян.

Ни один алкоголик в мире не потерпит этой правды. Сказать алкоголику, что он пьян, значит нанести ему ужасное оскорбление! За которое алкоголик вполне способен убить вас.

Монтано. Постойте, добрый лейтенант! Прошу вас, синьор, не давайте рукам воли.

Кассио. Пустите меня, синьор. Или я вам дам по башке!

Монтано. Тише, тише, вы пьяны!

Кассио. Пьян!

И Кассио набрасывается на Монтано с оружием. Что ж. Нынешние милицейские сводки ничем не отличаются от средневековых: все те же драки с убийством тех, кто оказался рядом.

Неудивительно, что Кассио, протрезвев, был в шоке - алкоголь в очередной раз привел его к серьезным потерям, в очередной раз разрушил все его планы, в очередной раз лишил его карьеры и привел к потере лица, т.е. снова и снова подмочил его репутацию, так что теперь только чудо может его спасти.

Недаром он так переживает за свою репутацию: "Доброе имя, доброе имя, доброе имя! О, я потерял мое доброе имя!"

И действительно, поведение Кассио было отвратительно. "Как! В городе, находящемся на военном положении, еще не усмиренном, где сердца людей переполнены страхом, заводить частные домашние ссоры ночью, находясь в карауле и охраняя порядок? Это чудовищно!.."

Так говорит Отелло, и он полностью прав.

*

Так что, возвращаясь к вопросу, как могло получиться, что Кассио - будучи явно из клана банкиров, пусть даже будучи там и мелкой сошкой - оказался простым офицером у Отелло, можно без труда предположить, что из-за такой вот подобной истории и оказался.

Помните фразу Кассио?

"Эта слабость - мое несчастье, и я не решусь испытать ее еще раз".

Благими намерениями алкоголиков путь в ад не только вымощен, но заасфальтирован не по одному разу .

*

Что же дальше? А дальше наступило алкогольное раскаянье с непременным для всякого алкоголика самобичеванием и самоуничижением, бессмысленными правильными словами и страстным обвинением алкоголя в собственном алкоголизме:

"Я скорее сам буду настаивать, чтобы он (Отелло. - Прим. НВЮ) презирал меня, чем стану обманывать такого хорошего начальника, навязывая ему такого ничтожного, такого ненадежного пьяницу-офицера. Напиться и болтать, как попугай! Ссориться из-за пустяков, заноситься, ругаться и рассуждать о вздоре со своей же собственной тенью! О ты, незримый дух вина, если у тебя нет еще имени, по которому могли бы узнать тебя, пусть назовут тебя дьяволом!"

*

Еще один признак алкоголизма у Кассио: у него провалы в памяти. После пьянки он мало что помнит, или помнит плохо, или не помнит вообще:

Яго. Что это за человек, которого вы преследовали с обнаженным мечом в руке? Что он вам сделал?

Кассио. Я не знаю.

Яго. Как не знаете?

Кассио. Я помню множество вещей, но ничего не помню отчетливо. Помню, что была ссора, но не помню причины. О боже, и зачем эти люди вкладывают себе в рот врага, который похищает у них мозг? И подумать только, что мы с радостью, с наслаждением, ликуя и рукоплеща, превращаем себя в зверей!

*

И еще одна отвратительная алкогольная черта: сначала нагадить, а потом сделать все, чтобы его простили, чтобы вернули или чтобы не отняли то, что алкоголик сам же и пропил. И ради этого алкоголик готов пойти на любые унижения.

Именно по такой схеме и действует Кассио.

Вот он весь в ужасе и в раскаянье уверяет, что даже сам готов настаивать на презрении к себе и что не будет навязывать Отелло такого "ничтожного, такого ненадежного пьяницу-офицера". И это было бы только справедливо - от пьющего алкоголика нельзя ждать добра. От пьющего алкоголика надо избавляться сразу же, потому что пьющий алкоголик ненадежен и обязательно подведет.

Однако верить алкоголику нельзя. Все эти красивые слова о "ничтожном пьянице" и о благородной готовности принять справедливую расплату за свой порок - это всего лишь пустые слова перепуганного алкоголика, трясущегося в ожидании очередных житейских потерь и падений.

Ну и как же после таких красивых слов Кассио ведет себя на деле?

А на деле он с жадной готовностью и буквально мертвой хваткой вцепляется в совет Яго обратиться к Дездемоне и, воспользовавшись ее добротой, выклянчить себе прощение у Отелло: "Рано утром я буду молить добродетельную Дездемону заступиться за меня. Я отчаюсь в моем счастии, если оно мне тут изменит".

И действительно - уже утром он как штык стоит у дома Отелло, где и происходит его встреча с Простофилей. Кассио делает все, чтобы встретиться с Дездемоной, а встретившись угодничает и льстит ей, всем своим разнесчастным видом пытаясь вызвать в ней чувство жалости к себе.

Он делает все, чтобы снова получить то, чего недостоин, что потерял из-за собственного пьянства.

Глава 17. Честный Яго

Как же все-таки получилось, что Отелло назначил своим заместителем Кассио в обход Яго? Как получилось, что эту должность занял штатский человек, не нюхавший пороху? И это на фоне сложной политической обстановки, когда успех боевых действий как никогда зависит от личного опыта и военных талантов руководителей...

Мало того!

Личные качества Кассио также вызывают большие сомнения. Кассио алкоголик, т.е. человек, не способный нести ответственность даже за себя. Пусть Отелло и не знал о его пагубном пристрастии, это на определенное время можно скрыть. Но как можно было скрыть тот факт, из-за которого Кассио был вынужден сменить поле деятельности? Из банковского дела - дела прибыльного и без всякого риска для жизни - добровольно не уходят. Одни только слухи должны были насторожить Отелло. Но... не насторожили.

Еще один штрих. О Кассио, о его хотя бы предполагаемых достойных личных качествах - вернее, о поступках, в которых проявлялись бы эти предполагаемые достойные личные качества - в пьесе не сказано ничего!

Об Отелло, к примеру, такие сведения есть. Его давний боевой товарищ Монтано так говорит о нем: "Я служил под его начальством; этот человек умеет начальствовать, как совершенный воин".

Не хуже и характеристика поступков самого Монтано, высказанная Отелло: "Строгость и смирение вашей юности заметил свет, и имя ваше прославилось среди мудрейших людей".

Тот же Яго не раз проявлял в бою личную храбрость и верность: "А я, кто на глазах мавра показал себя и на Родосе, и на Кипре, и в других землях, христианских и языческих..."

О Кассио же - ни слова.

Ни одного поступка, за который его можно было бы уважать!

*

Итак, потеряв теплое место в некоем банкирском доме из-за своего пристрастия к алкоголю, Кассио ничего не остается, кроме как устроится в армию простым офицером. Что он и делает. Очень похоже, что родственники Кассио к тому моменту махнули на него рукой - они даже не подыскали ему никакой другой должности, предоставив его самому себе.

Отелло берет его в отряд.

Скорее всего, они и раньше встречались - ведь Отелло давно состоит на службе у Венеции. Скорее всего, какие-то банковские дела приводили некогда Кассио и в дом к Брабанцио - вот откуда он знал и Дездемону.

Так бы оно все и шло, как вдруг Отелло влюбляется в Дездемону. Роман между ними развивается стремительно, они решают тайно обвенчаться. Но как это сделать? Нужен священник, который согласится освятить тайный брак. Нужна гостиница, где не будут задавать лишних вопросов. Нужен надежный гондольер.

Может ли Отелло сам обратиться ко всем этим людям? Конечно, нет. Хотя бы потому, что он мавр. Никто не будет разговаривать с мавром, который собирается тайно обвенчаться не с кем-нибудь, а с дочкой могущественного сенатора. Да еще и донесут, пожалуй. А кроме того, в таком деле невозможно обращаться ко всем подряд - нужно выбрать участников с одного раза, чтобы слухи не поползли.

Но у Отелло таких верных священников, трактирщиков и гондольеров нет. Просто потому, что у него никогда не было нужды в людях, согласных на подкуп.

Как быть?

Нужен посредник. Нужен некто, у кого есть возможность найти таких людей. Местный человек, который и сам будет молчать, и дело сделает. И такой человек очень скоро обнаруживается - Кассио! Он местный, хотя и флорентинец. Но именно потому, что он флорентинец, у него есть нужные родственные связи (банкиры), а у этих родственных связей наверняка на примете есть люди, которых можно подкупить. И он обращается к Кассио.

И тут Кассио очень скоро соображает - а еще верней, ему помогли сообразить его более умные родственники, - что для него забрезжила надежда поправить свои дела. Поправить за счет Отелло. Обменять нужную услугу на должность - стать заместителем Отелло! И вот, замаскировав эту сделку под просьбу и дружескую взаимовыручку, он говорит об этом Отелло. И тот... ничего не отвечает.

Соблазн велик. С одной стороны, этой должности по справедливости заслуживает Яго. С другой стороны, связи Кассио - единственный способ обвенчаться с Дездемоной. С одной стороны, такой никчемный заместитель - горе для армии и бессмысленные жертвы среди солдат. Но с другой стороны, а как же Дездемона?..

С одной стороны, имеет ли Отелло нравственное право ради своей любви, ради своего личного счастья рисковать жизнью солдат, рисковать исходом грядущих боев? Согласились бы солдаты подвергать себя дополнительному риску в результате неумелых приказов лейтенанта только ради того, чтобы Отелло и Дездемона обвенчались? Честно ли это по отношению к людям, чья жизнь зависит от командиров иногда больше, чем от случая? Но с другой стороны, а как же Дездемона?...

Соблазн велик. Выбор мучителен. Если Отелло пойдет на сделку с Кассио, то совершит безнравственный поступок и должностное преступление. Если не пойдет - навсегда потеряет Дездемону.

И он тянет время...

Обеспокоенный Яго просит троих вельмож похлопотать за него. Двое уходят ни с чем. Однако на третий раз Отелло, путаясь в словах, говорит, что у него уже есть кандидат - Кассио.

Он сделал свой выбор.

Именно этот выбор и убьет ту, ради которой он и был сделан.

*

А теперь несколько слов о Яго. Злодей? Конечно, злодей. Однако он ведь не всегда был злодеем. Не просто же так Отелло миллион раз называет его "честный Яго". Конечно, к такому навязчивому повторению в немалой доле примешивается и чувство вины - и за отнятую должность, и вообще за то, что испанцы личные враги мавра. И все-таки это когда-то было правдой - у Отелло когда-то были все основания так его называть.

Яго честно воевал. Он не был предателем. Он не был трусом. Он не прятался за спины товарищей, не бросал их в беде, на него можно было положиться. Он был верным и надежным человеком - настоящим другом.

Почему же он таким был?

Потому что это был его ответ - на точно такую же честность и верность и самого Отелло, и своих боевых товарищей. Как они с ним - так и он с ними. Не просто же так Отелло чуть ли не слепо верит каждому слову Яго. С чего бы это? А с того, что за многие годы службы Яго никогда его не подводил, он всегда поступал честно!

И должность заместителя он заработал честным, тяжелым и крайне опасным трудом. И он ни минуты не сомневался, что его командир - такой же честный, как и сам Яго! - поступит по справедливости. Он ни минуты не сомневался в самом Отелло. Ведь они вместе, рядом, бок о бок и не один год подвергали себя смертельной опасности, когда жизнь одного нередко зависела от честности и верности другого. Ведь только честный командир достоин уважения и безоговорочной преданности своих солдат. И Отелло никогда не подводил - и Яго никогда не подводил тоже. Потому что Отелло - это был командир, никогда не предававший своих солдат.

И вдруг - все изменилось...

Отелло, которому он вверял свою жизнь - которому он верил как себе! - этого Отелло вдруг как подменили! Немыслимо, непостижимо - должность, добытую Яго собственной кровью и многолетней верностью, его командир отдает никчемному красавчику, даже не нюхавшему пороху и никогда не водившему эскадрона в бой!

Да и не в должности дело...Дело - в предательстве.

Отелло предал своего честного и верного солдата. Он нарушил незыблемый воинский закон - закон доверия. Как верить предавшему командиру? Как теперь идти с ним в атаку? Как теперь доверять ему свою жизнь?..

*

Многие исследователи говорили, что Отелло убил Дездемону вовсе не из-за ревности, а потому, что ее измена расценивалась им как предательство. Вот почему даже одна мысль о ее измене была для него мучительна до болезненности. Он же верит Дездемоне! И вдруг она - предательница? Как пережить эту страшную мысль? "Ты вздернул меня на дыбу" - говорит Отелло о своей боли.

То же самое мог бы сказать и Яго.

Нет, вовсе не должность отнял у него Отелло своим решением. Разве корысть движет его местью? Нет. Предательство Отелло - вот страшный удар, который насквозь пронзил душу Яго, отняв у него нечто намного большее, чем должность - веру в безусловную надежность и честность своего командира.

Посмотрите, с какой страстной горечью он призывает небо в свидетели по весьма странному поводу: "Пусть будет мне небо свидетелем, что служу не из любви и долга, а делаю тут вид, преследуя свою личную цель".

Значит, были у Яго и любовь и долг! Вот что разрывает ему душу. Вот почему его клятва так странно звучит - он как будто и сам не верит, что сумеет убить в себе те самые любовь и долг, которыми он так долго питал свое сердце.

Яго потрясен до глубины души. Боль ослепляет его. Достоин ли командир, обесчестивший себя сделкой с совестью, - достоин ли такой командир честного и преданного Яго? Не достоин.

С этой минуты Отелло перестает для него существовать. У него больше нет командира. Есть только предатель, не достойный ни уважения, ни жалости, ни любви.

Но с другой стороны...

Если командир, которому он так верил, предал его, то почему справедливость все-таки не должна восторжествовать? Почему Яго должен смиренно отказаться от того, во что вложил свою жизнь, что заработал честным и тяжким трудом? Ради чего? Ради того, чтобы какой-то блатной выскочка без всяких усилий забрал себе то, во что не вложил ни одной капли ни пота ни крови?

С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Яго вернет себе то, что они так бесчестно у него отняли...

Глава 18. Красноречивый плут

Но вернемся к Кассио. Итак, Отелло соглашается на предложенную сделку: Кассио устраивает ему нужных людей и Отелло получает Дездемону в жены, взамен же Кассио становится заместителем Отелло.

Почему я уверена, что это была вовсе не дружеская услуга со стороны Кассио, а именно сделка? Да потому, что об этом говорит сам Отелло! По прибытии на Кипр и за пару часов до пьяного скандала, учиненного Кассио, он собирается наконец-то уединиться с Дездемоной, ведь Отелло, по выражению Яго, "еще не провел с ней сладострастной ночи". И в тот момент, когда он поручает Кассио присматривать за стражей и уже прощается с ним, он роняет вот такую фразу:

"Доброй ночи, Микаэль. Завтра утром как можно раньше приходите поговорить со мной. (К Дездемоне.) Идем, любовь моя; сделка совершена, теперь должны последовать ее плоды..."

Сделка совершена! "The purchase made" - "покупка сделана".

Покупка!

Обратите внимание: в помещении находятся только трое - мавр, его жена и Кассио. И эта фраза о сделке (покупке) отнюдь не случайно произносится в присутствии Кассио - именно ему она и предназначается. Иначе зачем Шекспиру бы вообще понадобилось вводить эту фразу? Ради кого?

Да и слова Дездемоны факт сделки хоть и косвенно, но подтверждают. Умоляя мужа простить Кассио, она говорит, что тот "всю жизнь свою основывал свое счастье на вашем расположении к нему, делил с вами опасности".

Ну, насчет того, что "всю свою жизнь основывал" (all his time), это преувеличение переводчика. Отелло все-таки солдат, а Кассио и пороху не нюхал, "болтовня без практики - вот и все его военные достоинства". Как же в таком случае он мог основывать всю свою жизнь на расположении к нему Отелло? Да они и не пересекались всю жизнь, разве что эпизодично.

Скорее всего (по логике событий), Кассио просто собирался в течение всей своей дальнейшей жизни основывать свое счастье на расположении к нему Отелло - то есть делать карьеру за чужой счет. Именно это он и начал уже делать - для начала пристроившись заместителем к Отелло. Пристроившись - не имея ни опыта, ни таланта, ни военных заслуг, ни уважения тех, чья жизнь теперь напрямую зависела от этого проходимца. Обошел всех - нагло, на голубом глазу, не испытывая никаких сомнений и угрызений. Скромный мальчик, нечего сказать.

Насчет "опасностей" и того проще - разумеется, речь идет не о военных походах. Опасности, которые Кассио якобы делил с Отелло, это опасности тайного венчания. Дело-то было рискованным - все-таки мавр и все-таки дочка сенатора!

Вот только никаких опасностей Кассио... не делил с Отелло. И случись что - вышел бы сухим из воды. Во-первых, его бы не выдал Отелло. Во-вторых, у него были родственники-банкиры. А в-третьих, этот риск был слишком точно просчитан и слишком точно сведен практически к нулю.

И просчитал этот риск уж конечно не Кассио! Но тогда кто же?

Обратите внимание вот на что.

Чем закончилась вся эта история? Отелло и Дездемона мертвы. Яго ждет суд. И только Кассио - становится губернатором! Никчемный, не имеющий опыта и не умеющий ничего, бывший счетовод и трусливый алкоголик Кассио буквально через несколько дней после прибытия на Кипр отнимает у Отелло должность и занимает его место!

Серьезнейший пост, между прочим. Ведь турецкую агрессию никто не отменял.

*

Как же такое могло получиться? Каким образом сенаторам могла прийти в голову такая бредовая мысль - в серьезнейший политический момент назначить губернатором сложного стратегического объекта никому не известного господина, не пойми кого?

Ответ прост: либо подкуп, либо шантаж должностных лиц.

И совершенно понятно, что таких рычагов воздействия на, так сказать, вертикаль власти у самого Кассио даже и быть не могло - иначе бы он не нанимался простым офицером.

Стало быть, его протащили на этот пост родственники-банкиры.

А им-то зачем это было надо? Ну как же. Одно дело бездарный пропойца в банке, способный загубить все, к чему ни прикоснется, а другое дело - ручной, управляемый губернатор, способствующий процветанию... нет, не Кипра. Процветанию родственников-банкиров, разумеется. А уж что он там напортачит своим правлением на кипрской земле - это вопрос для банкиров второстепенный.

*

Длинная рука родственников-банкиров прослеживается и в следующем факте. Понятно, что момент побега Дездемоны выбран не случайно - угроза турецкого вторжения на Кипр не только Отелло дает гарантию отпущения этого греха, но и всем его сообщникам тоже, ведь Отелло простят, значит дознания не будет.

Кстати, догадывался ли об этом Отелло?

Не просто догадывался, но прекрасно это осознавал. Ведь даже и Яго в этом не сомневается: "Я знаю, что правительство, хотя оно, возможно, и сделает ему досадный для него выговор, не сможет, в интересах собственной безопасности, отстранить его от должности. Ведь он срочно отправляется в Кипр в связи с начавшейся войной".

Но.

Понятно, что Яго о начавшейся войне знает потому, что на берег всю эту ночь постоянно сходят гонцы с известиями то с Кипра, то с Родоса. По этой же причине знает об этом и Отелло.

Однако нюанс: Яго об этом узнает только в ночь побега и венчания. Сам же побег был организован заранее! Участники о конкретной дате были предупреждены заранее - когда никаких гонцов еще не сходило на берег!

О чем это говорит? Откуда и, главное, у кого могла появиться такая информация, чтобы так точно определить дату, из какого источника? Только из одного: от своего человека в венецианском правительстве, регулярно получающего донесения от венецианских послов-шпионов в Турции. Ведь сходящие на берег гонцы могли поделиться исключительно текущими сведениями, не предоставляющими возможности заранее подготовить побег.

Это является убедительным подтверждением того, что весь это побег контролировал вовсе не Отелло, и даже не Кассио, а кто-то другой. И контролировал вовсе не для того, чтобы сделать счастливым Отелло. Учитывая же, каким фантастическим успехом этот побег обернулся для Кассио, нетрудно догадаться, что за этим стояли его родственники. А уж они-то имели возможность завести своего информатора в правительстве.

Таким образом, должность лейтенанта была для Кассио всего лишь необходимой ступенькой, не более того.

*

Знал ли о своей удивительной грядущей карьере сам Кассио? Конечно, знал! Хотя поначалу и не знал, какой именно большой пост в дальнейшем он займет. Но что займет непременно - знал точно.

Потому-то он так и старается, чтобы этот тайный брак состоялся. Вот свидетельство Дездемоны: когда она уговаривает мужа простить Кассио, то говорит, что тот "приходил вместе с вами сватать" ее за Отелло, а когда она "дурно" отзывалась о мавре, то Кассио "вступался" за него.

Понятно же, что внезапный и сильный энтузиазм Дездемоны очень скоро должен был уступить место колебаниям и страху. Отсюда и ссоры. Отсюда и ее недовольство мавром - дурные отзывы о нем. И эти колебания ставили тайный брак под очень большой вопрос. И Кассио очень старался их помирить - вступался за Отелло. Ведь с крахом этой идеи он терял должность лейтенанта - ту самую необходимую ступеньку, с которой должно было начаться его карьерное восхождение.

А Дездемона ему верила - верила, что Кассио искренне печется не о себе, а об их счастье. Потому и сказала: "Ибо, если он не один из тех, которые искренне любят вас <...> значит я не умею распознать честное лицо".

Ну что ж.

Если бы не этот странный - явно не по ничтожному уму и таланту Кассио - карьерный взлет, то и мы бы поверили Кассио, и мы бы не сумели распознать в его "честном" лице ту печать жульничества, которую так точно почувствовал Простофиля. А уж если бы мы были двадцатилетними девушками, пусть даже с прекрасным образованием и врожденным умом, то вряд ли бы мы вот так сходу догадались, что дружеская услуга, за которую заплачено (должностью, деньгами, борзыми щенками - неважно), тотчас же становится сделкой, не имеющей к дружбе никакого отношения. И что человек, торгующий своей дружеской помощью, не может быть другом.

*

Но если Кассио не друг (а он не друг), то кто же он? Вот характеристика Кассио, данная Яго:

"Весьма красноречивый плут, у которого совести хватает лишь на то, чтобы напускать на себя притворную любезность и человечность <...> Скользкий, тонкий плут, умеющий пользоваться случаем и обладающий способностью чеканить поддельные достоинства, не обладая настоящими".

Лучше не скажешь.

А ведь действительно - скользкий плут, умеющий пользоваться случаем, что великолепно подтверждает его сделка с Отелло. Вспомните также и то, как осторожно ведет себя Кассио в ночь венчания. Как он делает вид, что вообще не в курсе происходящего. И как он постыдно трусит при виде разгневанного Брабанцио.

Про поддельные достоинства - тоже все верно. Не будет настоящий друг за свою помощь выторговывать себе должность. И не будет порядочный человек занимать должность, в которой ни бельмеса не смыслит. И не будет порядочный человек страдать столь удобной " забывчивостью", как у Кассио, который почему-то напрочь "забыл" предупредить Отелло о том, что очень и очень скоро подсидит его на посту губернатора, но зато очень хорошо помнил, что нужно срочно выклянчить прощение у жены того самого человека, которого сам же и подсидит!

Ну а тот факт, что Кассио не просто плут, а плут красноречивый, и вовсе бросается в глаза. И смешно наблюдать потуги критиков всех мастей, пытающихся найти в этом плутовстве красноречия какие-то несуществующие высокие материи и философский склад ума.

*

Бог шельму метит. То же самое делает и Шекспир. Лживая, скользкая натура Кассио то и дело проявляет себя, проглядывая сквозь поддельные достоинства.

А вот и наглядный пример той самой притворной человечности Кассио, которую подметил Яго, - в сцене прибытия на Кипр. Посмотрите, как усердно, с каким показушно печальным видом и, главное, у всех на виду - чтобы каждый видел и слышал! - демонстрирует Кассио свою фальшивую тревогу насчет Отелло:

3-й офицер. Кассио, хотя он и говорит с облегчением о гибели турок, смотрит печально и молится о спасении мавра. Ибо мрачная и свирепая буря разлучила их.

Надо же. А ведь молитва - это прежде всего уединение и тишина, это личный, интимный разговор с господом. Однако вы только послушайте, как громко, как эффектно, с какими красноречивым плутовством и опять-таки у всех на виду он молится о здоровье Отелло, чтобы ни у кого не осталось сомнений в искренности и честности Кассио:

"Великий Юпитер, охрани Отелло, наполни паруса его твоим мощным дыханием, чтобы он смог осчастливить эту бухту своим гордым кораблем, дышать порывистым дыханием любви в объятиях Дездемоны, оживить наш упавший дух новым пылом и принести успокоение всему Кипру!"

Слышите, какой тошнотворной приторностью и пошлостью за версту несет от его молитвы, которую уж он старается чтобы слышали все?

А теперь сравните, как переживает по этому же поводу Дездемона. Как тихо она это делает - без показухи и публичных молитв. Как никто не слышит ее тревоги, не видит ее взволнованности. Почему? Потому что - искренно. Потому что и впрямь переживает, а не делает вид.

Вот она то болтает с Эмилией, то выслушивает скабрезности от Яго, то защищает Эмилию от его нападок, то остроумно парирует выпады в свой адрес... и вдруг на пару секунд прерывает беседу неброским вопрос: "Кто-нибудь пошел в гавань?"

Какая огромная разница!

Простота, тишина и естественность - у Дездемоны.

Показуха с красноречием молитв - у Кассио.

Зачем же он так себя ведет? Зачем он так усиленно демонстрирует всем свою заботу об Отелло? Да как же. А чтобы потом - когда он интригами своей родни тихой сапой скинет Отелло с поста губернатора - никто не смог бы упрекнуть его в подлости.

Нет, нисколько он об Отелло не переживает. Слишком уж старается переживать, вот и переигрывает. Вот если бы еще корабль Отелло погубила буря... то это для Кассио было бы и совсем хорошо.

Хлопот меньше.

Глава 19. Доктор Яго

На Кипр все три корабля Отелло прибыли в субботу. Это можно вычислить из фразы Дездемоны, когда она на следующий день после пьяного скандала, учиненного Кассио, уговаривает мужа простить его как можно быстрей: "...завтра вечером или во вторник утром, во вторник в полдень или вечером, в среду утром, - прошу тебя назначить время. Но пусть оно не превысит трех дней".

Скандал произошел вечером в день прибытия. Простить Кассио Дездемона просит мужа утром следующего дня. Таким образом, если она просит простить его завтра вечером или во вторник утром, значит завтра - это в понедельник, и стало быть, просит она об этом в воскресенье. А пьяный скандал произошел вчера - т.е. в субботу.

Кстати, вот почему (из-за данного ею Кассио слова уладить ссору в три дня!) именно этот срок - три дня - всплывет чуть позже, когда разъяренный Отелло потребует убить Кассио: "Пусть в течение этих трех дней я услышу, как ты скажешь мне, что Кассио нет в живых".

Но увы.

Никаких трех дней у Дездемоны уже не будет. Ей остается жить чуть больше двенадцати часов. Трагедия произойдет в ночь с воскресенья на понедельник.

*

Хуже всего то, что все происходит слишком стремительно. Яго буквально атакует Отелло, не давая времени прийти в себя и спокойно все обдумать и сопоставить. Атаки следуют одна за одной - с утра и до вечера.

И, возможно, у Отелло все-таки хватило бы душевной мощи и здравомыслия противостоять этому напору - не просто же так он говорит в самом начале, что если Дездемона и впрямь ошиблась в своем выборе, то он отпустит ее, освободит от брачных обязательств.

Но тут вмешалось событие, противостоять которому без посторонней и, главное, медицинской помощи Отелло уже был не в силах...

*

Уверенность некоторых исследователей в том, что с Отелло случился простой обморок, основана все на том же тотальном и крайне поверхностном недоверии к словам Яго, который вошедшему Кассио так объяснил состояние мавра:

"С моим господином припадок падучей. Это уже второй. Вчера у него тоже был припадок".

Исследователи, видимо, исходят из того примитивного соображения, что если у Отелло "вчера" никакого припадка не было, то, стало быть, и никакой падучей тоже нет, а Яго попросту в очередной раз лжет.

Мало того!

Те же исследователи всего лишь на основании вот такого сомнительного умозаключения уверенно отказывают Шекспиру в том, что он написал, и приписывают ему свои выдумки. Например, Л. Полонский в статье "Отелло" пишет (курсив мой. - Прим. НВЮ.):

"По поводу обморока Отелло надо заметить, что хотя в пьесе обморок назван "trance", а это выражение внушает мысль о припадке падучей болезни, но мы не видим достаточного основания к такому мнению. Яго, действительно, хочет представить обморок Отелло как припадок эпилепсии <...> одним словом, выдает это за нечто обыкновенное у Отелло. Но автору не было никакого расчета приписывать своему герою черту, которая бы ровно ничего не объясняла, тогда как простой обморок после крайнего напряжения рисует характер Отелло. Между тем, для Яго необходимо было скрыть случайность обморока, чтобы Кассио не допытывался о его причине, и вот, он просто лжет, тем легче, что он охотно всякому приписывает все, что может уронить другого в чужих глазах".

Охотно верю, что Л. Полонский не видел достаточного основания тому, что с Отелло случился эпилептический припадок. А вот Шекспир такое основание видел, и даже не одно! Ну, на то он и гений. Жаль только, что читатели в массе своей почему-то любят повторять ерунду за слабовидящими критиками, а не вчитываться в авторский текст.

И совсем уж досадно, когда чье-то ошибочное мнение превращают в этакий бездумный жвачный псевдопостулат, да еще, не дай бог, щедро сдобренный романтическим парфюмом.

Ну вот, например, глубокомысленная сентенция о том, что "простой обморок после крайнего напряжения рисует характер Отелло".

Это каким же образом рисует, с какого боку? Если у кого и рисует характер этот простой обморок, то разве что у тургеневской барышни, падающей без чувств при одной только мысли о неверности жениха. И, разумеется, к Отелло это не имеет никакого отношения и не объясняет в его характере ровным счетом ничего.

В том, что это был именно эпилептический припадок, я не сомневаюсь ни секунды - и чуть ниже я приведу свои доводы, сделанные строго на основании текста. А вот зачем Шекспиру понадобилось делать из Отелло эпилептика - это другой вопрос, и чрезвычайно интересный. Потому что у Шекспира - вопреки мнению Л. Полонского и его последователей (а также предшественников) - был именно расчет именно на эпилептический припадок! Потому что именно эпилепсия лучше всего объясняла трагический финал пьесы, о чем мы также с вами поговорим.

Больше того!

Яго сказал об эпилептическом припадке вовсе не для того, чтобы скрыть факт обморока, а то, дескать, не ровен час Кассио догадается о его причине. Это притянутая за уши глупость. Хотя бы потому, что Яго преувеличил количество припадков - а Яго никогда не лжет просто так. И если бы, по версии Л. Полонского и проч., он хотел скрыть факт обморока, то ему было бы достаточно просто сказать про падучую - но врать, что это уже второй приступ, ему бы тогда не было никакого смысла.

Но он соврал. Зачем?

А затем, что Яго, как и Шекспиру, был крайне важен этот приступ - можно сказать, что у Шекспира и Яго были на этот счет совершенно одинаковые по смыслу цели, только объекты разные!

Итак, выделю вопрос: какая же цель была у Шекспира, наделившего Отелло эпилепсией, и какую цель преследовал Яго, преувеличивший количество приступов? Я дам ответ позже, а пока поговорим о том, насколько можно верить Яго, и можно ли верить вообще.

*

Очень жаль, что переводчик, литературовед и критик М. Морозов в своих комментариях к трагедии не избежал той же нелепой ошибки:

""(Падает без чувств)". - Непонятно, на каком основании Кетчер, а за ним Вейнберг и некоторые другие переводчики переводили "падает в судорогах", между тем как слово "trance" (фол.) значит "беспамятство" или "неистовство", и ни о каких "судорогах" не говорится <...> Неужели переводчики приняли слова Яго о том, что Отелло страдает припадками падучей, за чистую монету?".

И в отдельной статье ("Анализ трагедии "Отелло" по ходу действия") он повторяет свое утверждение:

"И, доведенный до предела мук, Отелло падает без чувств. Не "падает в судорогах", как произвольно перевели некоторые переводчики, сделав из Отелло эпилептика. Об эпилептическом припадке говорит Яго. Но это, конечно, клевета".

Во-первых, "падает в беспамятстве" или "падает в неистовстве" - это две формы эпилептического припадка. При этом неистовство вовсе не отменяет беспамятства, и наоборот.

Во-вторых, Яго слишком часто говорит правду - например, его нелицеприятная характеристика Кассио полностью соответствует поведению самого Кассио. В любом случае такое категорическое, такое слепое отрицание слов Яго считаю недопустимым для серьезного аналитического труда.

А в-третьих, чтобы выяснить, клевещет ли Яго, и где конкретно клевещет, а где все-таки говорит правду, нужно последовательно сделать три вещи: взять все случаи вранья Яго, сравнить их между собой и сортировать по методу лжи. Вот тут-то и выяснится, что врет он двумя, так сказать, способами:

1) Яго берет самое что ни на есть реальное событие, а сверху наваливает на него ложь, очень похожую на правду.

Например, он мог действительно ночевать в палатке у Кассио, и Кассио действительно мог говорить во сне - вот только совсем не те слова, которые приписал ему Яго.

Или другой случай: Кассио действительно мог вытирать бороду платком, и Яго мог это действительно видеть - вот только платок был совсем не тот.

2) Яго берет опять-таки правдивый случай и попросту преувеличивает его.

Например, Кассио и впрямь напился, и Яго действительно мог не раз наблюдать Кассио в пьяном виде (знал же Яго, как меняется Кассио под воздействием алкоголя!), вот только напивался Кассио вовсе не каждый вечер перед сном, как об этом сказал Яго в разговоре с Монтано. У запоев Кассио был свой алгоритм.

Или история, когда уже совсем плохо владеющий своим рассудком Отелло ударил Дездемону в присутствии гостей из Венеции. Он ведь действительно ударил ее, но сделал это впервые и только один раз - Яго же представляет такое обращение Отелло с женой как самое обычное, чуть ли не ежедневное.

Точно так же Яго соврал и про эпилептические припадки Отелло! Взял правду - случившийся приступ - и преувеличил его, соврав, что вчера у Отелло тоже был припадок.

Еще один важный нюанс. Яго солдат, а не придворный хлыщ, к тому же врать ему приходится, мгновенно импровизируя по ходу обстоятельств. В этих условиях первой реакцией у солдата той эпохи автоматически будет мысль о припадке. Ведь падучая болезнь действительно была в числе наиболее распространенных заболеваний у солдат того исторического периода (да и не только того). Просто потому, что война автоматически подразумевает частые травмы головы.

Вот почему Яго прекрасно осведомлен о признаках этой болезни и о ее последствиях. Так что выдавать этот приступ за "нечто обыкновенное у Отелло" (Л. Полонский) у Яго не было никакого резона - это и без всяких выдумок было самой обычной правдой, реальностью чуть ли не каждой солдатской палатки.

Самое удивительное то, что Шекспир дал прямо-таки исчерпывающие признаки эпилепсии! Они последовательно и подробно изложены в пьесе. И мы обязательно отследим их один за другим.

Но сначала разберемся с обмороком.

*

Обморок - это острая сосудистая недостаточность с кратковременной потерей сознания. Обычно провоцируется сильными душевными переживаниями, страхом или болью. Может возникать при вертикальном положении человека, быстро проходит при укладывании на спину. Почему на спину? Потому что обморок - это острая сосудистая недостаточность. Происходит нарушение кровоснабжения мозга, и чтобы его восстановить, требуется уложить человека на спину, в ровное горизонтальное положение.

Подходит данное описание под состояние Отелло? Вроде бы подходит. Но только по трем компонентам: сильные душевные переживания, вертикальное положение, кратковременная потеря сознания. А вот быстрый приход в себя при укладывании на спину - попросту не состоялся. Яго не переворачивал Отелло, он так и лежал лицом вниз.

Теперь обратите внимание вот на такую деталь: при обмороках внезапное падение во весь рост встречается довольно редко. А вот довольно часто такие резкие падения связаны с эпилептическими припадками.

Но это статистика.

Посмотрим же на факты, то есть на симптомы и следствия, прямо говорящие о том, что с Отелло случился вовсе не обморок, а самый настоящий эпилептический припадок.

*

Классический вариант эпилепсии - генерализованный тонико-клонический приступ. Это внезапное падение, судороги, пена, крики. Вариант князя Мышкина. И к Отелло он не имеет прямого отношения. И вот тут мы верить Яго категорически не будем, когда на предложение вошедшего Кассио потереть Отелло виски он ответил так: "Нет, не надо. Нужно дать припадку спокойно развиваться. Иначе у него выступит пена на губах и он мгновенно впадет в неистовое бешенство".

Почему мы не будем в данном случае верить Яго? Потому что если бы это был генерализованный припадок, то конвульсии появились бы сразу и пена на губах уже бы выступила, но этих признаков нет и в помине.

Но зато мы очень даже поверим Яго в том пункте, что Отелло не надо трогать - ни тереть ему виски, ни пытаться привести его в чувство, а просто "дать припадку спокойно развиваться". Потому что Яго за свою военную карьеру подобных припадков видел немало. И он прекрасно знает, что именно при эпилептическом припадке нет никакого смысла приводить больного в чувство. Разве что оттащить его в безопасное место.

*

Кстати, обратите внимание на поведение Кассио. Вот он входит и видит, что Отелло лежит на полу лицом вниз. "Что случилось?" - спрашивает он. И получает ответ: припадок падучей. На что тут же с непререкаемо самоуверенным видом дает совет -- потереть Отелло виски.

Если бы Кассио пожил в солдатской палатке и пообщался бы с солдатами ну хоть сколько-то достаточное время, хотя бы полгода (уж не говорю - если бы поучаствовал в боях!), то он бы не стал давать такой никчемный, такой глупый при эпилепсии совет - потереть Отелло виски. Потереть виски - это в лучшем случае относится к обмороку барышни на светской вечеринке.

Таким образом, эта маленькая деталь лишний раз подтверждает, что Кассио в отряд Отелло попал недавно.

Яго в ответ преспокойно врет, что трогать Отелло не надо потому, дескать, что могут начаться судороги и пена. И Кассио преспокойно проглатывает это вранье.

*

Но почему же у Отелло не было пены и конвульсий? Да потому, что есть и другие формы эпилепсии - без пены и выкриков, и даже без судорог (возможны судорожные сокращения отдельных мышц), в виде психических расстройств, и т.д. Например, височная эпилепсия, которую еще называют психомоторной эпилепсией.

Важная деталь: Отелло упал с маху, в полный рост. Такие падения крайне редко бывают при обмороках, но зато очень часто это признак эпилепсии. И чтобы окончательно в этом убедиться, достаточно отследить все симптомы надвигающегося припадка, каковых не бывает при обмороках.

Именно это мы сейчас и сделаем.

*

Итак, некоторые симптомы приближающегося эпилептического приступа характерны практически для всех вариантов этого заболевания:

- за несколько часов до приступа (и даже за несколько дней) возникает головная боль,

- резкая смена настроения,

- появляется уныние и тоска,

- внезапная и острая потребность в уединении,

- предчувствие надвигающейся беды.

А теперь внимание! Важными характеристиками некоторых форм эпилептических припадков являются:

- бессудорожные пароксизмы;

- часто агрессивность;

- аффективные расстройства;

- измененное сознание (кратковременное выключение из реальности, мимолетная потеря сознания);

- различные варианты сумеречных расстройств сознания, в том числе и развитие сумеречных состояний после припадков.

В сумеречном состоянии человек не в силах осмыслить всю ситуацию в целом, его восприятие сужается до непосредственных деталей, на которые он реагирует автоматически - что делают окружающие, то повторяет и он, что ему говорят, то он и делает;

- также считается, что некоторые формы эпилепсии сопровождается наиболее глубоким поражением личности. Иногда это выражается в виде психических расстройств. Расстроенное сознание может быть крайне опасно для окружающих.

Эпилептические припадки сопровождаются:

- временной потерей сознания,

- краткосрочными провалами в памяти, дальнейшим ослаблением памяти,

- спутанностью сознания, дезориентацией во времени и пространстве,

- слуховыми и зрительными галлюцинациями.

Эпилептические галлюцинации нередко окрашены в яркие цвета - зеленый и особенно красный, часто видится огонь, кровь.

Припадок может проходить в виде судорог отдельных групп мышц, движения глаз, дерганья головы и туловища, издавания каких-либо звуков или остановки речи, потери голоса и т.д.

Припадок продолжается от нескольких минут до получаса, после приступа больной не помнит, что с ним был припадок.

В некоторых случаях припадков может быть несколько, следующих один за другим.

После припадка наступает фаза глубокого изнеможения.

*

Именно эти признаки эпилептического припадка - все его симптомы и следствия - любой невропатолог без труда обнаружит в поведении Отелло. Рассмотрим же эти признаки в той цепи событий и в той последовательности, в которой они даны Шекспиром.

Глава 20. Хроника припадка

Признак N1. Внезапная и острая потребность в уединении.

Припадки не возникают сами по себе. Они провоцируются - крайней степенью усталости, возбуждения, стресса, травмой головы и т.д. Учитывая, что Отелло всю жизнь провел на войне, без травмы головы явно не обошлось, что в свое время подготовило возникновение припадка. Последние же события ввели его в состояние крайней усталости и череды стрессов - вспыхнувшая любовь, подготовка к тайному венчанию, экспедиция на Кипр, сильный шторм. И не успел Отелло после всего этого прийти в себя, как случилась новая напасть - субботний пьяный скандал, учиненный Кассио. Отелло чрезвычайно расстроен, он проводит бессонную ночь. В воскресенье, ранним утром, совершенно не отдохнувший он получает дополнительную порцию раздражения - Кассио устраивает под его окнами концерт.

Спустя какое-то время Кассио умоляет Дездемону воздействовать на мужа. Он плачется и ноет, усиленно вызывая в Дездемоне жалость к себе. Его совесть нечиста. Он знает, что весть о гибели турецкого флота уже дошла до сената, а стало быть, и до его могущественных родственников. Значит, известия о его новом назначении надо ждать со дня на день. Однако эта грязная история с пьяным скандалом может свести на нет весь этот скользкий замысел. И вот Кассио на голубом глазу уверяет Дездемону в своей преданности и умоляет ее помочь ему вернуть лейтенантство, чтобы потом... бесстыдно занять должность ее мужа.

Дездемона, как я уже говорила в начале, тоже крайне утомлена тайным венчанием, болезненным расставанием с отцом, штормом, переживанием за Отелло, сменой обстановки и переменой судьбы. Скандал с Кассио становится для ее нервной системы уже чрезмерным. Кроме того, Кассио здесь, на Кипре, среди чужой обстановки, для нее единственная ниточка, связывающая ее с прежней жизнью.

Но есть и еще одна причина, намного опасней, чем издерганные нервы и усиливающаяся тоска по прежней жизни. В Дездемоне просыпается тщеславие! Тщеславие крайне неумелое - бесхитростное и бестолковое. Ведь она так мечтала стать бесстрашным несгибаемым воином по примеру мужа. И ведь Отелло сам назвал ее воином. А хороший воин должен быть упрямым в достижении своей цели. Хороший воин должен побеждать. Побеждать любой ценой.

И теперь, одержимая вот этой навязчивой мыслью о победе, Дездемона готова проесть мужу всю плешь:

"Я не дам покоя моему господину; <...> я буду говорить, пока он не потеряет терпения, постель его станет школой, обеденный стол исповедальней; во все, за что бы он ни принялся, я прибавлю просьбу за Кассио. Поэтому будь весел, Кассио. Твой ходатай скорее умрет, чем откажется от твоего дела".

Подученный Яго, Кассио скрывается при виде Отелло, что и дает Яго повод начать финальную часть своей игры. Тщательно подбирая нужные слова, он внушает Отелло мысль, что с Кассио не все чисто. А тут и ничего не подозревающая Дездемона обрушивается на мужа с просьбой простить Кассио как можно скорей. Отелло нехотя - очень и очень нехотя! - уступает Дездемоне.

Крайняя физическая усталость, чрезмерное эмоциональное напряжение и раздражение делают свое дело - у Отелло возникает внезапная и острая потребность в уединении: "Я не хочу тебе ни в чем отказывать, - говорит он Дездемоне. - Поэтому и ты исполни мою просьбу: оставь меня на несколько минут наедине с самим собой".

Именно этот момент и является началом отсчета его эпилептического припадка.

*

Признак N2. Уныние и тоска.

Уходом Дездемоны тут же воспользовался Яго - он уже более открыто ставит под сомнение честность Кассио, и Отелло теперь уже явно настораживается (уж слишком ему не понравилось поведение жены, ее настырность, ее давление, которому он уступил против своей воли). Яго после усердной обработки Отелло впервые произносит - "ревность..."

Ответ Отелло пока еще демонстрирует его подконтрольность рассудку: "Начать сомневаться - значит принять решение. ... Ведь у нее были глаза, и она сама выбрала меня. Нет, Яго: я должен увидеть, прежде чем усомниться; усомнившись - доказать, а когда доказано, остается сделать только одно, не больше - разом прочь и любовь и ревность".

Яго усиливает воздействие: "Следите за вашей женой. Наблюдайте за ней, когда она будет с Кассио". И далее следует ключевая фраза: "Она обманула отца, выйдя за вас замуж".

Гм... Это Отелло уже слышал - от Брабанцио. Именно эта фраза и становится тем звоночком, что позже превратится в колокол.

А Яго не унимается: "Она, такая еще молодая, сумела притвориться и отвести отцу глаза, - ведь он думал, что это колдовство..." Стрела попадает в цель. "Я замечаю, что это немного смутило вас", - говорит Яго. "Нисколько, нисколько", - отвечает Отелло.

Однако действительно смутило!

Почему?

Да потому, что собственная совесть Отелло не чиста точно так же, как и совесть Дездемоны - ведь и он тоже отвел глаза Брабанцио, ведь и он тоже сумел притвориться перед ее отцом так, что тот доверял мавру до последней минуты! А ведь известно: ничто не может так подорвать доверие к жене, как ложь самого мужа.

Вот почему уже через пару минут Яго констатирует: "Мой господин, я вижу, что вы взволнованы". И на этот раз Отелло отвечает уже не так однозначно: " Нет, не очень... Я вполне уверен в том, что Дездемона честна".

Яго с видом наивного искреннего правдолюбца объясняет Отелло, что любовь к нему Дездемоны возникла наперекор здравому смыслу и что этот самый здравый смысл может в любую минуту к ней вернуться:

"Ведь, говоря с вами откровенно, не ответить взаимностью многим искателям ее руки, ее соотечественникам, одинакового с ней цвета, равным ей по знатности, наперекор тому, к чему природа всегда стремится <...> боюсь, как бы она, вновь подчинившись здравому смыслу, не начала сравнивать вашу внешность с внешностью ее соотечественников и - что возможно - раскаялась бы".

Это оказалось больной мозолью Отелло. Он даже не в силах это обсуждать. Он поспешно заканчивает разговор, но... просит Яго последить за Дездемоной. А заодно чтобы и жена Яго за ней тоже понаблюдала. Два соглядатая! Однако...

Яго уходит.

Отелло остается в одиночестве. Да-да, думает он, Яго прав, я не могу быть достойной парой этой молодой белокожей аристократке. Он раскаивается, что женился. Однако он еще готов немедленно отпустить Дездемону, если обнаружится, что она действительно ему неверна. Отпустить, не принуждать к совместной жизни - потому что он "черен", потому что не владеет "даром приятной речи, как опытные волокиты", потому что он немолод - "перевалил в долину лет, хотя и не настолько"... Что ж, думает Отелло, если она разлюбит меня, то в этом буду виноват только я.

Глубокая печаль, уныние и тоска овладевают им.

*

Признак N3. Головная боль.

Отелло так сильно погружен в уныние, что даже не слышит, как приходит Дездемона. Она весело удивляется его длительному отсутствию - его ждут на обед знатные жители.

"Я виноват..." - еле слышно и невпопад произносит Отелло. Это отголосок его мыслей.

"Почему вы говорите так тихо? Вы нездоровы?" - спрашивает Дездемона.

"У меня болит лоб, вот здесь", - отвечает Отелло.

Переводчик Морозов так объясняет этот ответ: "Отелло намекает на то, что у него прорезаются "рога"".

И это в корне неверное объяснение! Вся мизансцена опровергает такую трактовку. Ведь намек на "рога" - это скрытая форма обвинения. И если бы Отелло, во-первых, и впрямь намекал на "рога", то предложение Дездемоны перевязать ему голову платком он бы воспринял как издевательство! (Ведь именно так он и повел себя в парном случае, когда Яго спросил его, не ушиб ли он лба, - эти слова Отелло тут же воспринял как издевку.) Это во-первых.

А во-вторых, Отелло еще пока ни в чем не винит Дездемону, напротив - он находится в состоянии собственной глубокой вины, осознания ошибочности своего решения жениться, и вовсе не потому, что подозревает какие-то "рога", а потому, что в этот момент он с огромной печалью видит пропасть, разделяющую его с любимой - возраст, цвет кожи, социальное положение. Вот почему фраза "У меня болит лоб, вот здесь" содержит в себе только тот медицинский факт, что у него действительно начала болеть голова. Ибо вполне реальный физический недуг уже взял его в клещи.

И в-третьих, когда Дездемона попыталась стянуть ему голову платком, чтобы уменьшить боль, то Отелло опять-таки даже не попытался уличить ее в издевках, напротив - он нисколько не возражал и нисколько этому не удивлялся. Что, кстати, является косвенным подтверждением того, что голова у него болела и раньше и что к такому средству он и сам прибегал неоднократно.

*

Признак N4. Спутанность сознания, рассеянность.

Перевязать мужу голову Дездемона пыталась тем самым роковым платком. Не нужно думать, что это был какой-то крошечный носовой платок - это была достаточно крупная вещь с ярким рисунком. И Дездемона стояла с этим платком напротив мужа. И каким-то образом сворачивала или скручивала ткань. То есть платок был вполне досягаем для зрения Отелло, а манипуляции с ним должны были привлечь к платку внимание.

Однако Отелло буквально не видит платка в упор. Он даже не замечает, что это тот самый платок, который он ей подарил.

"Мне очень жалко, что вам нездоровится", - снова устами Дездемоны говорит Шекспир о грозном надвигающемся недуге Отелло...

*

Признак N5. Резкая смена настроения. Агрессивность.

Они уходят. Эмилия находит платок и отдает его Яго. И тут возвращается Отелло. Он отсутствовал совсем недолго. Но как он изменился! Он в гневе. Он взвинчен до истерики, до невроза. И это за такой короткий промежуток времени! Он не может смотреть на Яго, он испытывает сильнейшее мучение духа, он угрожает Яго расправой:

"Прочь! С глаз долой! Ты вздернул меня на дыбу. <...> клянусь бессмертной душой человека, тебе бы лучше родиться псом, чем отвечать моему пробужденному гневу!"

Обратите внимание: даже в таком чрезвычайно возбужденном эмоциональном состоянии он все-таки еще способен на две разумные вещи - засомневаться в честности Яго ("Ведь ты как будто должен быть честным человеком") и потребовать неопровержимых доказательств ("Сделай так, чтобы я увидел. Или по крайней мере докажи так, чтобы в доказательстве не было ни петли, ни крючка, где бы прицепить сомнение. Иначе - горе тебе!").

Но все меняется с нарастанием силы припадка.

Ну а пока Яго усиленно разрушает в Отелло сдерживающие барьеры разума - с помощью умело подобранных слов он заставляет мавра мысленно увидеть то, чего не было и в помине:

"Какие доказательства, мой господин? Или вам хотелось бы подглядывать и грубо глазеть на то, как она совокупляется? ... Невозможно, чтобы вы это увидали, если бы они были даже возбужденными, как козлы, горячими, как обезьяны, похотливыми, как волки во время течки, и глупыми и грубыми, как пьяные невежды".

Отелло почти сломлен такой картиной - его нервная система перенапряжена давней усталостью, набирающим обороты приступом эпилепсии и чрезвычайно негативным фоном разговора с Яго.

Однако даже и сейчас он продолжает требовать доказательств. Но доказательств нет. Зато есть Отелло, уже плохо владеющий своим сознанием, что превращает его воображение в бесконтрольное и добивающее разум оружие.

Яго рассказывает вымышленную историю про то, как во сне Кассио якобы проговорился о своей любовной связи с Дездемоной. И снова Яго не забывает сдобрить свою ложь физиологическими подробностями, столь воздействующими на уже и без того сильно поврежденную надвигающимся припадком психику Отелло.

И снова уже неподвластное контролю воображение мавра с точностью воспроизводит все, что говорит Яго. Его охватывает ужас от умело внушенной мысли, что Дездемона не просто ошиблась в выборе мужа, не просто разлюбила его, а хладнокровно использовала брак с ним для прикрытия своей внебрачной связи с Кассио еще в Венеции. Это становится новым стрессом.

И сознание Отелло снова заливает волна агрессии: "Я разорву ее на куски!"

*

Признак N6. Спутанность сознания. Нарастание агрессии.

Яго рассказывает Отелло, что видел платок у Кассио: "Сегодня видел, как таким платком, - я уверен, что это был платок вашей жены, - Кассио вытирал себе бороду".

Однако Яго еще не успел подбросить платок Кассио!

Сам же Отелло так и не сумеет вспомнить, что сначала он лично видел платок в руках у Дездемоны, а почти сразу же после этого Яго был долгое время рядом с ним - и значит, не имел никакой возможности видеть этот платок у Кассио. Мыслить логически Отелло уже не в силах.

Его злоба теперь уже и по отношению к Кассио начинает зашкаливать: "О, если бы у этого раба было сорок тысяч жизней! Одна слишком бедна, слишком ничтожна для моего мщения!"

*

Признак N7. Усиление агрессии. Сумеречное расстройство сознания. Первая галлюцинация.

Сраженный всего лишь голословным и всего лишь предположением Яго насчет платка, и при этом не имея ни одного фактического доказательства измены, и еще чуть ли не секунду назад требуя четких доказательств, Отелло внезапно и глубоко верит Яго на слово: "Теперь я вижу, что это правда <...> Вставай, черное мщение, из бездны ада!"

Мысль об убийстве Дездемоны и Кассио становится его навязчивой идеей.

С чего вдруг такая перемена?

У Отелло происходит сумеречное расстройство сознания - он становится не в силах осмыслить ситуацию в целом, его восприятие становится похоже на узкий туннель, сужаясь всего лишь до звучания слов Яго, на которые он реагирует как трехлетний ребенок - раз он слышит эти слова, значит так оно и есть.

Его злоба так сильна, что, кажется, он готов убить их прямо сейчас. Даже Яго пугается: "Погодите, успокойтесь!" Но состояние Отелло таково, что, кажется, страшное эмоциональное перенапряжение сейчас разорвет Отелло.

В этот момент его посещает первая галлюцинация: "О, кровь, Яго, кровь!" (O, blood, Iago, blood!").

Почему-то это восклицание Отелло трактуют в кровожадном контексте - дескать, он настолько взъярился, что возжелал чужой крови. Это ошибочная трактовка. Правда состоит в том, что в этот момент перед его глазами возникает болезненное видение крови - зрительная эпилептическая галлюцинация, окрашенная в чрезвычайно яркий красный цвет. Это пугает и самого Отелло, да так, что Яго снова пытается его утихомирить: "Говорю вам, спокойствие!"

Галлюцинация вскоре исчезает - и Отелло... быстро забывает о ней, словно выключившись из осознания видения.

"Вы еще, может быть, передумаете?" - спрашивает Яго.

Никогда, следует ответ, "мои кровавые мысли, движущиеся со стремительной быстротой, никогда не оглянутся назад"...

Он клянется исполнить убийство. Яго пользуется моментом и произносит свою, особую клятву, в которой всю ответственность за будущее убийство Кассио он перекладывает на Отелло: Яго клянется во всем повиноваться своему командиру и по приказу мавра убить Кассио.

*

Признак N8. Предчувствие надвигающейся беды.

Отныне всякое случайное слово Дездемоны получает угрожающий смысл и становится уликой против нее, всякий ее случайный жест истолковывается Отелло исключительно в свете измены.

Упрямство Дездемоны - упрямство давящее, наперекор эмоциональному состоянию мужа и абсолютно не вовремя, - усугубляет ситуацию. Вот он долго рассматривает ее руку, вслух находя в ней приметы чувственности. Разумеется, Дездемона не знает о его подозрениях, поэтому такие намеки на чувственность наверняка приписала заигрыванию, сексуальным авансам - так подумала бы любая женщина на ее месте. Но даже если бы эти намеки были простым заигрыванием - уместно ли приставать к мужу с неприятными для него просьбами в такой момент? Конечно, нет.

Что же делает Дездемона? Она терпеливо слушает его намеки на чувственность, а потом... резко обрывает мужа очередной просьбой насчет Кассио: "Скажите лучше, как с вашим обещанием?"

Поведение, прямо сказать, крайне бестактное, раздражающее и даже глупое.

Отелло требует дать ему платок.

Платка нет.

Дездемона так испугана вложенным в платок мистическим смыслом, что начинает лгать, надеясь выиграть время. Отелло приходит в сильное волнение, даже его речь искажается, подтверждая его явно нестабильное эмоциональное состояние - не заметить этого нельзя, и Дездемона замечает: "Отчего вы говорите так порывисто и стремительно?"

И надо быть абсолютно эмоционально глухим человеком, чтобы в такой момент снова заговорить о Кассио! Однако Дездемона именно так и поступает. Она прекрасно видит, как потрясен потерей платка Отелло, как он уже с угрозой в голосе требует платок. Она слышит, как он говорит ей: "Моя душа предчувствует дурное". И в этакий момент она снова просит за Кассио?!

Рушится вся его жизнь, он чувствует себя глубоко несчастным, его раздирают подозрения и душевная боль - он требует немедленно показать ему платок. Немедленно! Потому что это очень важный платок, от него зависит все его счастье, вся его жизнь!.. Его щеки дрожат, его глаза сверкают угрозой.

"Платок!" - угрожающе требует Отелло. - Принесите и покажите мне платок!"

И что же он слышит в ответ? Может быть, какие-то успокаивающие слова? Нет. Одно только слепое упрямство - победить любой ценой - исходит от Дездемоны.

"Вы нигде не найдете более достойного человека", - как заведенная талдычит она в ответ.

"Платок!" - кричит Отелло.

"Прошу вас, поговорим о Кассио", - говорит Дездемона.

"Платок!" - уже ревет раненый в сердце мавр.

"О человеке, который всю жизнь свою основывал свое счастье на вашем расположении к нему, делил с вами опасности", - напирает на свое Дездемона.

"Платок!" - в последний раз, устало и обреченно, говорит Отелло.

Нда...

Похоже, свою первую битву на тщеславном поприще неустрашимого воина Дездемона проиграла - ей не удалось любой ценой вырвать из мужа прощение Кассио. Ничего. Она попробует еще раз. Позже.

А пока она осуждающе пожимает плечами и с оскорбленным видом читает ему напоследок мораль: "Честное слово, вы достойны порицания".

Отелло ошеломлен ее поведением. Он в ужасе уходит.

*

Признак N9 . Глубокое изменение личности.

Но, может быть, Отелло так умело скрывал свое душевное состояние, что Дездемона не заметила, что с ним творится что-то не то? Отнюдь. Заметила, и еще как! Чуть позже она скажет Кассио: "Мой господин уже не прежний господин мой. Я бы не узнала его, если бы он так же изменился лицом, как изменилось его душевное состояние".

Эмилия высказывает догадку, что Отелло приревновал Дездемону.

Выслушав весьма разумные доводы служанки на тему ревности, Дездемона возносит молитву богу охранить "душу Отелло от этого чудовища", после чего немедленно отправляется искать Отелло, чтобы... как вы думаете, зачем? Может быть, чтобы хоть сейчас попытаться его успокоить? Тепло поговорить с ним начистоту? Проявить к нему участие? Выказать заботу о его душевном состоянии?

Нет, нет и нет.

Некогда невольно разбуженное рассказами мавра тщеславие Дездемоны - когда она позавидовала его подвигам и мужеству и пожелала себе такой же судьбы - это тщеславие настолько отравило ее, что лишило всяческой меры и даже элементарной тактичности, превратив в упрямую слепо-глухую особу, поставившую себе целью не уступать и побеждать любой ценой.

И вот, выслушав Эмилию и едва успев помолиться, чтобы господь уберег Отелло от ревности, она подрывается с места и бежит разыскивать мужа, чтобы... снова просить за Кассио!

"Пойду и найду его. Кассио, побудьте здесь. Если он в подходящем состоянии духа, попрошу его за вас и сделаю все зависящее от меня, чтобы добиться результата".

У меня нет слов.

*

Признаки N9, 10, 11, 12. Спутанность сознания. Слуховые и зрительные галлюцинации. Судорожные сокращения мышц. Припадок.

Яго в очередной раз рисует Отелло лживую картину совокупления любовников, вливая новую порцию ядовитых натуралистических подробностей. (До приступа остается не больше пары минут.)

На Отелло эта картина производит сокрушительное воздействие. С самого утра доводимый (и доведенный-таки!) Яго до крайней точки эмоциональной нестабильности, что повлекло за собой нарастание и необратимость эпилептического припадка, Отелло начинает заговариваться, путать воображаемые образы с реальностью - он словно видит их воочию и даже начинает вслух разговаривать с Кассио!

А кроме того, у него начинается судорожное сокращение мышц - и сначала он принимает это за нервическую дрожь, но уже секундой позже и сам успевает понять, что это вовсе не слова заставляют его так содрогаться:

"Лежать с ней! Это гнусно. Платок... Признания... Платок.... Пусть признается, и затем повесить его за труды... Сначала повесить его, а потом пусть признается [заговаривается]... Я дрожу при одной мысли об этом... Природа не без причины наслала на меня эту омрачающую рассудок бурю чувств... Не слова заставляют меня так содрогаться [судорожное сокращение мышц]. Фу!.. Носы, уши и губы [возникает зрительная галлюцинация]... Возможно ли?.. Признавайся... [слуховая галлюцинация, говорит с воображаемым Кассио] Платок... О дьявол!.."

Отелло в полный рост падает в эпилептическом припадке.

Глава 21. А при чем здесь Пушкин?

Признаки N13, 14, 15. Н аиболее глубокое изменение личности. После припадка больной не помнит, что с ним случился припадок. Очередная спутанность сознания.

Отелло очнется уже через несколько минут - но это, увы, будет уже совсем другой Отелло. Глубокое изменение личности - несчастное, горчайшее следствие приступа! - полностью переродит его сознание. Отелло, еще утром являвший собой образец благородства и кротости, еще несколько часов назад с убеждением произносивший: "Считай меня козлом, если я обращу деятельность своей души на пустые, раздутые подозрения" - этот Отелло поднимется после приступа жестоким, кровожадным монстром.

Галлюцинация, предварившая припадок, болезненное видение "совокупления" Дездемоны и Кассио, а также привидевшийся ему "допрос" Кассио окончательно убедили его в измене жены. Ведь он "видел" их "соитие" своими собственными глазами, он сам "слышал" признание Кассио!

Он и понятия не имеет, что все это было лишь фантомом - результатом тяжелого недуга, порождением поврежденного приступом мозга! Он не знает об этом. Как не знает и о том, что с ним вообще случился приступ - и об этом Шекспир говорит нам абсолютно прямо!

Остается только диву даваться, как за столько лет никто из литературоведов и критиков так и не удосужился обратить внимание на поразительный диалог Отелло и Яго сразу же после того, как Отелло пришел в себя.

Пройдемся по этому диалогу подробней.

*

Вот Кассио входит и видит лежащего на полу без сознания Отелло. Что с ним, спрашивает Кассио. Припадок падучей, говорит Яго, это уже второй, вчера с ним случился такой же. Он скоро придет в себя, говорит Яго, вы пока уйдите, мы с вами поговорим потом.

Запомним эту важную деталь: Отелло лежит на полу в бессознательном состоянии.

Что же происходит дальше?

А дальше Отелло приходит в себя, и на вопрос Яго: "Как вы себя чувствуете, генерал? Вы не ушибли себе лба?" - реагирует с подозрением: "Ты издеваешься надо мной?" (Dost thou mock me? - "Вы дразните меня?").

Переводчик Морозов объясняет это так: "Яго, по-видимому, намекает на растущие у Отелло "рога"". И в этом случае я с ним полностью согласна, поскольку именно такое объяснение полностью подтверждается последующей репликой Отелло:

Яго. Я издеваюсь над вами! Нет, клянусь небом! Мне бы только хотелось, чтобы вы переносили вашу участь как мужчина.

Отелло. Рогатый мужчина - чудовище и зверь.

Яго. В таком случае в населенном городе много зверей и благовоспитанных чудовищ.

Отелло. Он признался в этом? (Did he confess it?)

Яго. Будьте мужчиной, сударь. Подумайте только, что любой из бородатой породы, стоит ему лишь впрячься в ярмо брака, тянет, возможно, наравне с вами.

Вас в этом диалоге ничего не настораживает? Вам здесь ничего не кажется странным? Мне - кажется.

Ну вот смотрите, первая странность: Отелло очнулся на полу - согласитесь, непонятное положение. Однако Отелло... словно не замечает этого! Он этому нисколько не удивляется! Он даже не спрашивает у Яго, дескать, что со мной случилось, почему я оказался на полу.

О чем это говорит? А это говорит о следующем: 1) Отелло не знает о приступе, 2) он не помнит, как упал на пол, 3) его сознание по-прежнему находится в сумеречном состоянии, его мозг не в силах адекватно оценивать происходящее с ним!

Что как раз и является очередным и неоспоримым доказательством эпилептического припадка, а вовсе не обморока.

А вот и вторая странность - вопрос Отелло: "Он признался в этом?" Вопрос, на который Яго ничего не ответил. Возможно, он даже растерялся, услышав его. И согласитесь, этот вопрос и впрямь звучит уж слишком невпопад, как-то вперебивку и вообще выглядит странно - "Он признался в этом?"

Да когда же Кассио мог бы признаться?! Когда и кому?! Ведь Отелло и Яго все это время находились здесь, в комнате, и Яго то рассказывал ему про платок и бороду Кассио, то передавал какие-то бездоказательные сплетни - якобы Кассио сам рассказывал ему о том, что лежал с Дездемоной - "с ней, на ней, как вам угодно".

Так что же может значить этот странный вопрос? Только одно, и я об этом уже говорила: что в момент галлюцинации, когда ему привиделся Кассио, Отелло в полной уверенности реальности происходящего успел крикнуть ему "признавайся" и слабеющим разумом услышать уже исчезающее в никуда "признание" Кассио. А потом все померкло перед глазами Отелло, галлюцинация прервалась, и он упал в бессознательном состоянии.

Галлюцинация, повторяю, была для Отелло полной реальностью - и теперь он думает, что и Яго присутствовал при этом выкрике "признавайся", что и Яго тоже слышал "признание" Кассио. И теперь он хочет, чтобы Яго подтвердил то, что "слышал" Отелло.

Но Яго не мог этого слышать.

Он с некоторой оторопью выслушивает этот вопрос мавра - "Он признался в этом?", не зная, как на него реагировать, после чего принимается пространно рассуждать об изменах и рогах, о ярме брака, о проклятии ада и сверхиздевательстве сатаны - "целовать распутницу на ложе, которое уверенно считаешь неприступным, и считать распутницу непорочной".

Но это еще не все, диалог не закончен, и нас ждет еще одна не менее интересная деталь. Хотите попробовать отыскать ее самостоятельно? Ей-богу, она лежит на виду, просто внимательно прочтите цитату, которую я привожу ниже.

Итак, после всех этих пространных рассуждений про измену Яго предлагает Отелло подслушать, как Кассио будет рассказывать якобы о своей любовной связи с Дездемоной:

"На минуту встаньте в сторонку. Превратитесь весь в терпеливый слух. Когда вас здесь обуревала скорбь, - страсть, недостойная такого человека, - сюда пришел Кассио. Я удалил его отсюда, придумал благовидное объяснение вашему исступлению и попросил Кассио поскорее вернуться поговорить здесь со мною, что он и обещал. Вы только спрячьтесь и наблюдайте за усмешками, издевательскими улыбками и явным презрением, которые выразятся в каждой черте его лица. Ибо я заставлю его снова пересказать рассказ о том, где, как, как часто, с каких пор и когда он совокуплялся с вашей женой и когда он снова собирается совокупиться с ней".

Ну что, увидели?

Да вот же, на самом виду! Вы только вслушайтесь в то, что говорит Яго. Больше того, вы только посмотрите, как гениальный Шекспир, стараясь привлечь наше внимание, заставляет его дважды повторить эту третью странность:

"Когда вас здесь обуревала скорбь, - страсть, недостойная такого человека, - сюда пришел Кассио. Я удалил его отсюда, придумал благовидное объяснение вашему исступлению..."

А теперь задайте себе вопрос: откуда, прости господи, взялась здесь скорбь? С чего вдруг объявилось здесь исступление? Да ведь никакой скорби, никакому исступлению Отелло, лежа на полу, не предавался и предаваться не мог! Он тихо и неподвижно лежал без сознания лицом вниз. Тихо и неподвижно. Именно эту картину и увидел Кассио, когда вошел!

Стало быть, Яго врет.

А вот ничего не помнящий после припадка Отелло и впрямь думает, что он катался по полу в исступлении и скорби - ведь так сказал Яго.

Но зачем Яго врет? А затем, что он прекрасно разбирался в эпилептических припадках - он успел вдосталь их навидаться за свою военную жизнь. И он прекрасно знает, что Отелло не должен помнить о том, что с ним был приступ.

Именно это очень важно для Яго.

И сейчас, говоря в глаза Отелло откровенную ерунду о том, чего на самом деле не было - что Отелло, дескать, чуть ли не катался по полу в исступлении и скорби (и, дескать, вот почему тот и не помнит появления Кассио!) и что, дескать, так предаваться горю недостойно такого человека, как мавр, - Яго просто осторожничает, просто на всякий случай проверяет, а действительно ли Отелло не помнит о своем приступе.

Зачем же он это делает?

И вот тут мы возвращаемся к предыдущему вопросу: зачем Яго преувеличил количество приступов?

*

И вранье про исступление и скорбь, и враки про количество припадков - звенья одной цепи. Количество приступов Яго преувеличил на будущее - на всякий случай, если каким-то образом его злодейская игра раскроется. Тогда это вранье поможет ему выкрутиться.

Каким образом?

А он бы просто списал свое подстрекательство к убийствам на то, что якобы на самом деле он ничего никому и не говорил - что эти его слова якобы элементарная галлюцинация Отелло! Что все их разговоры просто пригрезились Отелло в минуты перед "двумя" приступами! Что если после второго приступа он не помнил, что было до припадка и что с ним вообще был припадок (чему внезапным и весьма своевременным свидетелем стал Кассио), то, стало быть, и после несуществующего первого приступа он точно так же не помнит, что было до этого приступа.

И такое хитроумное вранье могло с легкостью сойти за правду.

Кстати.

Вранье про исступление и скорбь с преувеличением количества приступов - это уже второй случай, когда Яго заранее готовит себе пути к отступлению (к оправданию).

Первый случай - когда, стоя на коленях рядом с Отелло, он приносил клятву, которая должна была в случае чего снять с Яго всю ответственность за убийство Кассио.

Но будет и третий случай - когда, воспользовавшись моментом (а Яго то и дело приходится импровизировать), он попытается подставить под удар правосудия ничего не подозревающую Бьянку, местную куртизанку, влюбленную в Кассио.

Эти три равнозначных по цели случая - известный литературный прием, призванный закрепить в сознании зрителя цели и средства героев.

*

Итак, Яго предлагает Отелло спрятаться и подслушать, как Кассио будет рассказывать якобы о том, "где, как, как часто, с каких пор и когда он совокуплялся" с Дездемоной и "когда он снова собирается совокупиться с ней". А заодно и понаблюдать "за усмешками, издевательскими улыбками и явным презрением, которые выразятся в каждой черте" лица Кассио.

Что отражается в эту минуту на лице самого Отелло? Боль оскорбленного ревнивца? Страдания обманутого мужа и друга?

Нет, нет и нет.

Увы, Пушкин катастрофически ошибся, сказав, что Отелло не ревнив, но доверчив. Катастрофически! Потому что за Пушкиным стали бездумно повторять все кому не лень.

Анатолий Эфрос прекрасно чувствовал эту неувязку, эту несостыковку между утверждением Пушкина и логикой пьесы:

"Пушкин сказал, что Отелло не ревнив, а доверчив. Однако почему Отелло доверчив только к тому, что есть зло, и недоверчив к Кассио, Дездемоне, Монтано, Лодовико, Эмилии? Что же это за такая однобокая доверчивость?"

Режиссер трижды возвращался к этому пушкинскому афоризму, чувствуя его откровенную неубедительность, но так и не смог заставить себя уйти от магии "авторитетного мнения", когда любая бессмыслица, высказанная его носителем, раболепно превращается в указующий перст.

Нет, вовсе не доверчивость Отелло явилась причиной такого разрушительного влияния Яго, но болезнь. Ибо с той самой минуты, как у Отелло внезапно и резко возникла потребность в одиночестве, а потом разболелась голова, его сознание стало мутиться под воздействием все набирающего силу припадка. С ним стали происходить кратковременные выключения сознания, его рассудок впал в помраченное состояние и теперь воспринимает действительность лишь фрагментарно, усеченно, не в силах оценить ситуацию в целом. И уже через несколько часов он весь оказывается во власти своей болезни, которая все сильней и сильней корежит его мозг, накапливаясь в нем неуправляемой злобой, усиленно подогреваемой Яго.

Повторю еще раз. Пушкин ошибался. Отелло не ревнив и не доверчив - он попросту болен!..

Ну что, теперь ясно, для чего Шекспиру понадобилось наделять своего героя эпилепсией? Теперь понятно, какой ничтожной и жалкой становится всякая попытка превратить эту грозную болезнь в какую-то дешевую забаву благородных девиц - в обморок? Теперь видно, как велик замысел гения, очищенный от скудных поверхностных домыслов толкователей всех мастей?

Ибо с той самой минуты, как болезнь накрепко овладевает Отелло, он становится - невиновен!

Яго ошибся - вовсе не ревность разбудил он в Отелло, но болезнь. Приступ эпилепсии, спровоцированный и усугубленный Яго, - вот обстоятельство непреодолимой силы, разрушившее сознание мавра, повредившее разум и уничтожившее волю к сопротивлению. Ревность же - как дополнительный фактор беспокойства и стресса - лишь увеличила скорость развития болезни.

Дездемону убил не патологический ревнивец - ее убила болезнь Отелло...

Припадок, который так долго и так беспощадно подбирался к нему - головной болью, спутанностью мыслей, слуховыми и зрительными галлюцинациями, дезориентацией в происходящем, помутнением рассудка, провалами в памяти...

Припадок, который так долго, так искусно и тщательно, хотя и невольно, быть может, подогревал и провоцировал в нем Яго - час за часом жестоко изводя уже вовсе не Отелло, каким он его знал, но тяжело больного человека, почти что безумца, уже не способного контролировать свои слова и поступки...

Припадок, так и не купированный, так и не облегченный ни своевременным отдыхом, ни медицинской помощью...

Настала минута - и этот припадок слишком глубоко погрузил сознание Отелло в сумерки, произведя слишком глубокие расстройства в личности мавра. Он стал другим человеком - больным и слабым, уже неспособным услышать голос разума, полностью управляемым чужой волей. И Яго оставалось только легким движением руки окончательно столкнуть его в пропасть.

И он - столкнул...

*

О, только будьте терпеливы, внушает Яго, "превратитесь весь в терпеливый слух", и вы услышите, "где, как, как часто, с каких пор и когда он совокуплялся с вашей женой", только спрячьтесь, и вы увидите, как издевательство и презрение "выразятся в каждой черте его лица".

Зачем же Яго так усиленно внушает ему мысль о терпении? Да чтобы Отелло, поддавшись гневу, не выскочил из укрытия и не узнал от перепуганного Кассио, что говорил-то тот вовсе не о Дездемоне, а о Бьянке. Поэтому, внушает Яго, "черт возьми, терпение! Иначе я скажу, что вы целиком поддались гневному настроению и перестали быть мужчиной".

Отелло покорно слушает, что говорит ему Яго. Но эти слова больше не мучают его. Боль и страдания ушли, поглотившись безумием.

"Слышишь, Яго? - говорит Отелло. - Я буду хитер в своем терпении, но буду - слышишь! - и кровожаден".

Глава 22. Два красавца

Отелло, еще не пришедший в себя после припадка, получает новую мощную порцию яда - он подслушивает подстроенный Яго разговор с Кассио, нисколько не сомневаясь, что речь идет о Дездемоне. Также он видит свой платок в руках подошедшей Бьянки.Жажда убийства с новой силой охватывает его.

На минуту его сознание слегка проясняется - и любовь к Дездемоне тотчас же пробивается сквозь полубезумное сознание мавра. Он буквально стонет, разрываясь между болезнью и любовью: "...Как жаль. Яго! О Яго! Как жаль! Яго!"

Однако Яго на страже, ему ведь некуда отступать, игра зашла слишком далеко, и он моментально блокирует сознание Отелло все тем же проверенным способом - растравляя его умело подобранными словами.

Достаточно двух фраз - и Отелло тут же впадает в агрессивность: "Я изрублю ее в мелкие куски".

В Отелло начинает назревать второй приступ...

*

Решение принято - Дездемона должна умереть. Но как убить ее, если любовь пусть и слабо, но еще сопротивляется болезни? "Достань мне яду, Яго, к ночи. Я не стану объясняться с ней, чтобы ее тело и красота не поколебали моей решительности. К ночи, Яго".

Но Яго вариант с ядом совсем не нравится. Он вовсе не хочет искать яд - во-первых, долго и муторно, а во-вторых, поиски яда могут насторожить тех, к кому он будет обращаться за ним, и тогда его плану могут помешать. Он советует задушить Дездемону - под весьма "убедительным" предлогом: "Не убивайте ее ядом, задушите ее в постели, в той самой постели, которую она осквернила".

Отелло воспринимает идею с удушением с мстительным восторгом. Но это не его восторг. Он с тем же результатом воспринял бы любой совет Яго - ведь теперь каждое его слово сумеречное сознание Отелло воспринимает как приказ, и он автоматически будет делать то, что ему говорят.

Убийство же Кассио Яго берет на себя - так надежней, так у Яго будет уверенность в том, что этот красавец лейтенант уже не успеет ни в чем разубедить Отелло: "Что касается Кассио, позвольте мне с ним порешить. Вы кой о чем услышите приблизительно в полночь".

Услышите в полночь!

Эта деталь и станет для Отелло спусковым механизмом.

*

Приезжают венецианские послы, в числе которых Лодовико (родственник Дездемоны). Он передает Отелло пакет с приказом от дожа и сената. И первым же делом интересуется, "как поживает лейтенант Кассио".

Интерес не случайный - не успела до Венеции дойти весть о счастливом потоплении турецкого флота, не прошло и суток с момента высадки Отелло на кипрском берегу, а уж Кассио, этот бывший мелкий банковский клерк, уже назначен губернатором вместо мавра! Причем без всяких претензий к Отелло. Назначен - в обход всех достойных претендентов, в том числе и в обход даже бывшего губернатора Монтано, имевшего и боевой, и управленческий опыт руководства!

Не успевает Лодовико поинтересоваться лейтенатом Кассио, как Дездемона - все так же некстати, бестактно - заводит ту же песню: "Кузен, между ним и моим господином произошел недобрый разлад. Но вы все это уладите". И добавляет: "Я бы сделала много, чтобы помирить их, ради любви, которую я чувствую к Кассио".

В этот момент Отелло читает странный, неприятный приказ о своем смещении с поста губернатора и отзыве в Венецию. Неосторожные слова Дездемоны распаляют в нем гнев. "Вы в своем уме?" - грубо, резко обращается он к Дездемоне. Настолько резко, что не заметить этого просто нельзя. И Дездемона замечает: "Как, он сердится?"

Похоже, это упоминание об Отелло в третьем лице - попытка Дездемоны сгладить неловкость от грубости мужа в присутствии сторонних лиц. Лодовико с готовностью приходит ей на помощь: "Может быть, его взволновало письмо. Как я предполагаю, ему приказано вернуться в Венецию и сдать начальство Кассио".

Да уж.

Понижение в должности, да еще такое скорое понижение - новость для всякого человека неприятная. Что делать любящей женщине в такой ситуации? Два варианта: либо проявить сочувствие, либо промолчать. Хотя бы промолчать!

Но увы, у Дездемоны, как мы это уже увидели раньше, при всех ее неоспоримых достоинствах весьма скоро обнаружился один крайне опасный недостаток - эмоциональная глухота, густо замешанная на амбициях. Она уже не раз напрочь отказывалась замечать и учитывать внутреннее состояние своего мужа.

А потому и сейчас - наперекор неприятным и даже обидным для Отелло известиям - она преспокойно и неуместно радуется вслух предстоящему возвращению в Венецию. Нет, что ни говори, а самоуверенная беспардонность молодости иногда совершенно невыносима.

Такая неприкрытая радость жены, не желающей в упор замечать эмоциональное состояние мужа, становится последней каплей для Отелло. Он ударяет ее.

Лодовико потрясен. Он не может прийти в себя: "Это ли благородный мавр, которого наш сенат единогласно называет во всех отношениях совершенным? Это ли натура, не потрясаемая никакой страстью?"

Перемена настолько разительна, что ей может быть только одно объяснение, которое и формулирует Лодовико через пару секунд: "В здравом ли он уме? Не в беспамятстве ли он?"

И вместе с Лодовико этот вопрос задает нам Шекспир - вот уже во второй раз подсказывая нам тем самым разгадку состояния Отелло. (В первый раз эта подсказка прозвучала из уст Дездемоны, когда у мавра разболелась голова - "Мне очень жалко, что вам нездоровится"). Чуть позже Шекспир скажет нам о болезни Отелло и в третий раз!

А пока, раскрывая суть авторских подсказок и с учетом перечисленных признаков болезни, посмотрим на авторские формулы, по которым так необратимо и так стремительно развивалась болезнь Отелло:

- Отелло нездоровится ("Мне очень жалко, что вам нездоровится")

- Отелло не в здравом уме ("В здравом ли он уме?")

- Сознание Отелло в помрачении ("Не в беспамятстве ли он?").

*

На вечер назначен ужин с венецианскими послами. Перед ужином Отелло допрашивает Эмилию - и вопреки ею сказанному с легкостью уверяет себя, что служанка его жены лгунья и сводня. Далее следует допрос Дездемоны, но все ее клятвы кажутся Отелло не менее лживыми. "Бесстыдная шлюха!" - звучит приговор Отелло.

Увы, на него уже не действуют - и уже не могут подействовать! - ничьи доводы, кроме притянутых за уши доводов Яго. Отелло, весь находящийся во власти помраченного сознания, скорее похож на зомби, выполняющего вложенную в него болезнью программу.

Он уходит. Дездемона так поражена, так напугана чрезмерно усилившейся переменой в муже, так обижена его словами, что даже не может плакать. "У меня нет господина", - с горечью говорит она.

"Прошу тебя, сегодня ночью постели мне брачные простыни", - просит она Эмилию.

М. Морозов так комментирует эту фразу:

"Простыни брачной ночи сохранялись в доме как реликвии. Непонятно, как могли некоторые исследователи, забыв об этих словах Дездемоны, утверждать, что у Отелло и Дездемоны еще не было брачной ночи".

Мне кажется весьма странным такое толкование.

Ведь эту фразу Дездемона произносит вечером в воскресенье. На Кипр же они прибыли в субботу - и в тот же вечер Яго сказал: "Наш генерал отпустил нас так рано из любви к своей Дездемоне. Его за это нельзя винить. Он еще не провел с ней сладострастной ночи".

Возможно, эта ночь и состоялась бы прямо в субботу, но тут случился пьяный скандал с Кассио, и между мавром и Дездемоной опять ничего не произошло. А потом наступило воскресенье.

Так что постелить брачные простыни Дездемона просит для их прямого использования. Может быть, думает она, Отелло потому и ревнует ее, что между ними еще не было "сладострастной ночи", но если она состоится, то он убедится в ее невиновности, и все опять будет хорошо?..

*

А над Яго меж тем сгущаются тучи, ситуация грозит выйти из-под контроля. Родриго угрожает Яго все рассказать Дездемоне: "Если она мне вернет мои драгоценности, я откажусь от ухаживания за ней и раскаюсь в своем противозаконном домогательстве. Если же нет, будьте уверены - я от вас потребую расчета".

Таким образом, появляется еще один кандидат в мертвецы.

Яго - с весьма мрачным юмором, понятным только ему одному, - обещает Родриго, что следующую ночь тот обязательно проведет с Дездемоной. О том, что это будет совместная ночь на том свете, Яго, разумеется, умалчивает.

Он подговаривает Родриго убить Кассио.

*

Какое впечатление производит Отелло на окружающих за ужином? Он мрачен, неразговорчив и рассеян, но мысль о его болезни никому и в голову не приходит - скорее всего, такое его состояние все списывают на неприятности по службе и на ссору с женой.

После ужина (он заканчивается поздно) все расходятся по домам. Дездемона слышит от мужа приказ:

"Немедленно ложитесь в постель. Я сейчас же вернусь. И отпустите прислуживающую вам женщину. Непременно сделайте это".

*

Пока Эмилия готовит Дездемону ко сну, они обсуждают столь изменившееся поведение Отелло. Служанка ворчит: "Хотелось бы мне, чтобы вашей встречи с ним не бывало никогда", но Дездемона покорна и такому мужу: "Моя любовь во всем одобряет его".

И все-таки мысль о скорой смерти где-то рядом - "Если я умру раньше тебя, прошу тебя, заверни меня вместо савана в одну из этих простынь".

Ей ужасно грустно.

Она думает о своей жизни и о своей любви к мавру. Что было бы, если бы она не убежала с ним? Какой была бы ее судьба? Кто мог бы стать ее мужем?

"Этот Лодовико красив", - говорит она.

"Красавец!" - поддакивает Эмилия.

"Он хорошо говорит", - добавляет Дездемона.

Она поет старинную песню про иву. Почему ей стало так плохо, так больно с Отелло? Неужели теперь так будет всегда? Не поторопилась ли она, выйдя замуж наперекор воле отца?

Она сама затевает длинный разговор с Эмилией на тему измен. Неужели и правда есть женщины, спрашивает Дездемона, "которые так грубо обманывают своих мужей?" Конечно, отвечает Эмилия. А вот "если бы тебе за это предложили целый мир", ты бы согласилась на это? "А вы бы разве не сделали?" - удивляется Эмилия. "Нет, клянусь небесным светом!" При свете и я бы не сделала, смеется Эмилия. "Я не думаю, что есть такие женщины", - качает головой Дездемона. Да сколько угодно, уверяет Эмилия, и виноваты в этом мужья, потому ли, что сами изменяют нам, или же "на них находит глупая ревность", или они бьют нас и уменьшают наши карманные деньги, "так пускай же они хорошо обращаются с нами, иначе пусть знают, что дурному мы учимся у них!

"Покойной ночи, покойной ночи! - поспешно (слишком поспешно!) говорит Дездемона. - Да пошлет мне небо уменье не брать от плохого плохое, но благодаря плохому исправляться".

Этот Лодовико красив...

*

Родриго и Яго прячутся за выступом дома, где должен появиться Кассио. Далее следует внутренний монолог Яго - он рассуждает об опасностях, которые ему грозят, и о выигрыше, которые ему сулит убийство либо Кассио, либо Родриго - "Ну, а убьет ли он Кассио, или Кассио убьет его, или они убьют друг друга, я в любом случае буду в выигрыше".

С Родриго все ясно - Яго ограбил его дочиста, поэтому Родриго должен умереть. А вот с Кассио возникает заминка:

"Пока останется жив Кассио, день за днем в его жизни будет существовать красота, которая делает меня уродом. И к тому же мавр может рассказать ему то, что я говорил, и тогда мне будет грозить большая беда. Нет, он должен умереть".

Что же означает эта фраза - " день за днем в его жизни будет существовать красота, которая делает меня уродом" (He hath a daily beauty in his life That makes me ugly)?

С чьей-то легкой руки пошло бытовать мнение, что речь идет якобы о духовной красоте Кассио, которая колет Яго глаза. Но так ли это? В Кассио никакой духовной красоты нет ни на грамм. Хотя бы потому, что, удобно числясь другом Отелло, он вовсе не дружески помог ему тайно венчаться, а преследуя свою собственную корыстную цель. При этом он и сам распрекрасно знает, что, вступив в должность заместителя Отелло, он категорически не достоин этой должности. Потеряв же ее, Кассио не гнушается унижением - он постыдно выклянчивает протекцию у Дездемоны, бегая к ней по сто раз на дню, старательно вызывая в ней жалость к себе. И главное - Кассио отлично знает, что, выклянчивая помощь у Дездемоны, он бесстыдно, бессовестно, преспокойно и втихомолку готовится занять место ее мужа!

Ну и где же здесь духовная красота? Откуда ей здесь взяться? Неоткуда. Добавьте сюда любовь Кассио к пошлым цветистым речам, и вы получите законченный портрет совершенно аморального типа, который под видом друга просто втихую обделывает свои делишки.

Так что ни о какой духовной красоте этого персонажа не может быть и речи. Тогда о чем же говорит Яго?

А он говорит о физической красоте Кассио! Яго попросту завидует его физической привлекательности, вот и все. Вспомните, как он подозревал свою жену в любовной связи с Отелло - немолодым негром, ревновать к которому в то время могло прийти в голову только очень некрасивому человеку.

Вот и получается: мало того что Кассио бесчестно обошел его по службе, так он еще и красив! И пока он живет, его физическая красота так и будет делать из некрасивого Яго урода и неудачника.

Глава 23. Между полуночью и часом

В результате ночной стычки у дома Бьянки происходит незапланированная Яго неразбериха - Родриго нападает на Кассио, но сам получает от него удар, в результате Яго вынужден вмешаться, но и он только ранит Кассио.

Почему же Родриго не удалось убить Кассио? Потому что в ответ на его нападение Кассио кричит: "Этот удар оказался бы мне врагом, если бы мой камзол не был лучше, чем ты думал".

М. Морозов в комментариях так объясняет этот слишком удачливый камзол: "По-видимому, Кассио носит под камзолом панцирь". И это очень похоже на правду, хотя вряд ли именно панцирь, он слишком объемен и тяжел, но какие-то защитные пластины - наверняка.

Однако комментарии не дали ответа на другой интересный вопрос: а зачем, собственно, Кассио вообще носит эти пластины? Войны нет, кругом все свои - зачем же таскать на себе лишнюю тяжесть? Может быть, это было нормой? Нет. Яго бы обязательно это учел. Но ему и в голову не пришло, что под камзолом у Кассио скрывается бронежилет.

Предполагаемых ответов два: или Кассио до дрожи в коленках напуган самим фактом своего превращения в военного человека (и тогда хорош из него командир!), или он надел эти пластины именно сегодня - сразу же после того, как на Кипр прибыли венецианские гости с известием о смещении Отелло с губернаторского поста.

А о том, что эти гости наверняка привезли такой приказ от сената, Кассио и не сомневается - хотя и не знает достоверно. Но это и не важно - тайная договоренность об этом возникла еще в Венеции, накануне отправки на Кипр, и Кассио получил строгие инструкции, как себя вести - его имя не должно быть запятнано никаким пьяным скандалом!

С тем, что Кассио прекрасно знал о цели венецианского визита, соотносится и тот факт, что он не присутствовал на ужине в честь прибывших гостей. А мог бы - как заместитель Отелло. Но вместо этого он отправился ужинать к Бьянке - словно демонстрируя свою как бы наивную незаинтересованность в свежих новостях, словно выставляя напоказ свое как бы искреннее неведение относительно истинной цели венецианского визита. Словно бы он и понятия не имеет, что этот визит имеет к нему самое прямое отношение.

Таким образом, Кассио, как и всякий подлец с нечистой совестью, скорее всего просто опасается, что все эти его тихушные карьерные забавы могут наконец не сойти ему с рук - что либо сам Отелло в гневе от такой бесстыдной подставы нападет на него, либо кто-то из его отряда, возмущенный уж слишком вопиющей несправедливостью.

Да уж, ну как тут не вспомнить реплику Яго - "дурная совесть заговорит и без языка"...

Вот Кассио и подстраховывается этой многоговорящей деталью - "бронекамзолом", на всякий случай, чтобы выйти сухим из воды. Точно так же, как это делает в свою очередь и Яго - подстраховывается, то перекладывая свою ответственность на приказ Отелло, то придумывая второй припадок, то возводя напраслину на Бьянку (об этом речь будет позже).

*

Еще один момент, показавшийся М. Морозову сомнительным: Родриго встает в укрытии и слышит шаги Кассио, о чем говорит его реплика - "Я знаю его шаги. Это он". В своем комментарии М. Морозов указывает на то, что английское слово gait (походка) в общепринятом тексте имеет разночтение со словом gate (ворота) в иных текстовых вариантах. В связи с чем и задается вопросом: "Но разве Родриго знает, где живет Бьянка и что Кассио навещает именно ее?"

Вопрос странный, поскольку переводчик М. Морозов сам же и перевел несколько выше по тексту реплику Яго: "Он вечером ужинает у одной шлюхи. Я пойду к нему туда. <...> Если вы подкараулите его, когда он будет возвращаться домой, - а я устрою так, что это случится между двенадцатью и часом ночи, - вы сможете напасть на него врасплох".

Таким образом, ничто не мешало Яго подробно рассказать Родриго, возле какого дома (или возле каких ворот) ему надо караулить Кассио. А чуть позже, уйдя с ужина в доме Бьянки, Яго сам же и указывает подошедшему Родриго, где конкретно тому нужно стоять: "Вот стань позади выступа этого дома. Он сейчас придет. Обнажи свой добрый меч и заколи его. Скорей, скорей!"

Спустя какое-то время Родриго слышит шаги и бросается с мечом на Кассио.

*

Крики последнего слышит Отелло. И механизм внушения, накрепко заложенный Яго в в помраченное сознание Отелло, срабатывает. Полночь! Кассио кричит о помощи! Кассио мертв!

Значит, настал черед Дездемоны...

"О достойный Яго, честный и справедливый <...> ты показываешь мне пример. Потаскуха, твой возлюбленный лежит мертвым, и твоя злая гибель приближается быстро. Шлюха, я иду! Чары твоих глаз стерты с моего сердца; твоя постель, запятнанная похотью, запятнанная похотливой кровью".

*

На крик Кассио подходят Лодовико, Грациано и Яго. Стонущий Родриго получает от Яго последний смертельный удар. Прибегает и Бьянка. Этим тут же пользуется Яго. Расследование произошедшей стычки крайне нежелательно для него, и он пытается навести присутствующих на ложную мысль, переводя стрелки на ни в чем не повинную Бьянку: "Все присутствующие здесь господа, я подозреваю эту дрянь в соучастии в преступлении".

Но, похоже, в суматохе никто не обращает внимания на его слова. Поэтому, когда Кассио укладывают на носилки, Яго предпринимает вторую попытку: он буквально обрушивается на ошарашенную Бьянку, нарочно не давая присутствующим уйти и теперь уже громко наводя на нее подозрение в несуществующем заговоре:

"Постойте, добрые господа! Вы бледны, сударыня? Вы замечаете, каким ужасом полны ее глаза? Раз вы так таращите глаза, мы вскоре кое-что узнаем. Всмотритесь пристальней; прошу вас, смотрите на нее. Вы видите, господа? Да, дурная совесть заговорит и без языка".

Глава 24. Уклонение луны

Признак N16.В некоторых случаях припадков может быть несколько.

Отелло входит в спальню жены, как завороженный повторяя странную фразу: "Этого требует дело, этого требует дело, моя душа, я не назову его вам, целомудренные звезды, - этого требует дело".

Но никакое дело этого вовсе не требует. Да и нет никакого дела. Есть заданная программа, по которой и действует его оглушенный болезнью мозг. И эта программа содержит в себе два пункта: Дездемона должна умереть, и Дездемона должна умереть через удушение руками.

Так ему сказали. Так он и сделает.

"Но я не пролью ее крови и не оцарапаю кожи ее, которая белее, чем снег, и гладка, как алебастр надгробных памятников. Однако она должна умереть, иначе она обманет и других".

Он понятия не имеет, почему он должен ее убить, почему он должен ее задушить, почему он должен сделать это именно этой ночью, сразу же после того, как между полуночью и часом будет убит Кассио. Он больше не может думать об этом - болезнь отняла у него всякую возможность соображать.

Он беспомощен перед болезнью.

Он подносит светильник к постели, смотрит на спящую Дездемону и странными фразами, словно разбитыми на упрощенные части схемы квадраты, рассуждает о невозможности вернуть жизнь:

"Погасить свет, а затем погасить твой свет. Погасив тебя, пламенный прислужник, я могу восстановить твой прежний свет, если передумаю, но если я погашу твой свет, хитрейший образец превзошедшей себя природы, я не знаю, где тот Прометеев огонь, который может снова возжечь твой свет. Сорвав розу, я не могу вернуть ей жизненного роста, и она неизбежно должна увянуть. Я понюхаю ее на кусте".

Он целует Дездемону, и живая часть его сознания отзывается в нем страданием и болью, он плачет. В этот момент он почти готов отступить. Но очередное непосильное эмоциональное потрясение - неизвестно откуда взявшееся в его мозгу намерение убить ту, кого он так любит, - это страшное потрясение, лишь на минуту благотворно оживив его сознание, окончательно разрушает его, провоцируя в нем начало второго приступа...

*

Признак N17. С удороги отдельных групп мышц, движения глаз, дерганья головы и туловища, издавания каких-либо звуков.

Она просыпается от его поцелуя. "Вы молились на ночь, Дездемона?" - "Да, мой господин". - "Если вы вспомните о каком-нибудь преступлении, еще не примиренном с небом и милосердием божиим, немедленно молитесь о его отпущении".

О преступлении? О чем он говорит? Нет-нет, это сон. Это какое-то недоразумение.

"Ну, молитесь же, и поскорей. Я отойду в сторону. Мне не хотелось бы убить твой неподготовленный дух".

Она не ослышалась? Он говорит об убийстве?

"Да умилосердится же надо мною небо!" - испуганно говорит Дездемона.

"Аминь - от всей души!" - следует строгий ответ.

Надежда вспыхивает стремительно. "Раз вы говорите так, я надеюсь, что вы не убьете меня".

Но Отелло молчит.

Почему он молчит? Что с ним? Почему его молчание так зловеще? Он страшно вращает глазами, она боится его.

"Вы становитесь зловещим, когда так вращаете глазами"...

Увы.

Это вращение глазами - вовсе не картинка средневековых ужасов. Это очень тревожный симптом - начало следующего эпилептического припадка. Очень скоро последуют судороги отдельных мышечных групп, а также непроизвольное издавание звуков...

"Подумай о своих грехах". - "Мои грехи - моя любовь к вам".

За это ты и умрешь, звучит приговор Отелло.

"Противоестественна та смерть, которая убивает за любовь", - в ужасе говорит Дездемона.

Слова Дездемоны слабым лучом проникают в его помраченное сознание. Он чувствует: что-то не так в ее словах. Что-то не так в его голове. Что с ним?

Он смотрит на нее. Еще пару секунд ей кажется, что вот-вот все изменится, что Отелло придет в себя, ужаснувшись болезненному наваждению!..

Но... нет.

Страшное психическое перенапряжение окончательно ломает и без того воспаленное сознание Отелло. В дополнение к непроизвольному вращению глаз он начинает кусать губы, его тело начинает сотрясаться.

Болезненное состояние мужа настолько сильно и настолько пугающе, что Дездемона вскрикивает:

"Почему кусаете вы так свою нижнюю губу? Какая-то бушующая в крови страсть сотрясает все ваше существо. Это страшные предвестники, но я надеюсь, я надеюсь, что они не для меня".

Молчи, кричит Отелло, больше ни слова! "Тот платок, который я так любил и отдал тебе, ты отдала Кассио", "берегись, берегись клятвопреступления: ты на смертном одре".

Но ведь не сейчас же я умру, в ужасе восклицает Дездемона.

Сейчас же, следует неумолимый ответ.

При этих словах горло Отелло начинает издавать непроизвольные звуки (очередной неумолимый симптом нового припадка), которые он принимает за стоны:

"Сейчас же. Поэтому добровольно покайся в грехе. Ибо, если ты будешь клятвенно отрицать каждый пункт обвинения, это не поколеблет и не задушит во мне того крепкого убеждения в твоей виновности, которое исторгает у меня стоны. Ты умрешь".

*

Наступает самая страшная сцена в пьесе. И никакой романтической прелести, никаких мелодраматических дешевых эффектов здесь нет и не может быть.

Чудовищным выглядит даже одно только предположение режиссера Анатолия Эфроса: "А может быть, сделать само убийство вопреки всем традициям очень, очень тихим... Дездемона совершенно не станет сопротивляться. Ведь если Отелло не любит ее, то и жизнь ей не дорога".

Такие предположения невозможно даже допускать, не то что включать в книгу! Хотя бы потому, что удушение руками - это всегда сопротивление жертвы, если, конечно, жертва не оглушена. Сопротивление инстинктивное, непроизвольное, но при этом всегда изо всех сил. По-другому не бывает. И это всегда некрасиво и страшно. Уродливо и жутко. И совсем уже тяжко, когда убийство совершает не отвечающий за себя больной человек.

Вот почему любая попытка романтизировать эту жуть становится гадкой пошлостью.

*

Смилуйтесь, кричит Дездемона, ведь я ни в чем не провинилась перед вами. Клятвоприступница, говорит Отелло, я видел у Кассио свой платок! Пошлите за ним, умоляет Дездемона, пусть он скажет правду. "Он уже признался", - звучит ответ. "В чем, мой господин?" - "В том, что он был с тобою в связи".

Признался!.. Бедный, бедный Отелло, он так и будет повторять это до самого конца. Он так и не узнает, что это мнимое "признание" Кассио было всего лишь его собственной болезненной галлюцинацией.

"Он этого не скажет", - с крайней степенью изумления говорит Дездемона. Да, соглашается Отелло, теперь не скажет, ибо Кассио мертв.

Мертв? Кассио мертв?! О господи. Значит, все кончено? Да. Теперь никто не сможет разубедить Отелло.

"О, прогоните меня, мой господин, но не убивайте меня!" - кричит Дездемона. "Убейте меня завтра", - умоляет она. "Позвольте прожить эту ночь!"

Но поздно.

Отелло не слышит ее.

Измученный, абсолютно больной человек, он идет к Дездемоне. Его тело дергается, его горло издает непроизвольные всхлипы, его глаза перекошены. Он хватает Дездемону за горло. "Если вы будете сопротивляться..." - сквозь судороги и стоны говорит Отелло. "Хоть полчаса! - молит Дездемона, - Хоть пока прочту одну молитву!"

Поздно...

Он так и не дает ей помолиться, как обещал вначале. Его руки сжимаются. "Господи, господи, господи", - успевает прохрипеть Дездемона. Ее руки и ноги еще судорожно дергаются. Ее зрачки расширены, лицо и губы синеют.

Отек гортани обрывает ее хрип...

*

Но Дездемона еще жива.

Конечно, будь Отелло здоров, убийство через удушение руками уже бы свершилось - мавру с его физической мощью ничего бы не стоило в три минуты переломить рожки подъязычной кости, хрящи гортани и щитовидный хрящ.

Но Отелло и после первого припадка еще не пришел в себя, второй же припадок окончательно отнял у него силы. Поэтому, когда в дверь внезапно постучали, а Дездемона была еще жива ("Не мертва? Еще не совсем мертва?"), сил на окончательное удушение у него уже не было, и он просто дважды ударил ее кинжалом ("Так, так").

Но и тогда болезнь помешала ему - удары вышли слабыми, и Дездемона снова осталась жива...

*

Признак N18. Краткосрочный провал в памяти.

А Эмилия рвется в закрытую дверь, кричит и стучит. Надо открывать. Второй припадок, удушение и удары кинжалом отняли у Отелло последние силы. Его сознание мутится. Слабость накатывает на него. "О, невыносимо! О тяжелый час! Мне кажется, что сейчас наступит огромное затмение солнца и луны и что земля разверзнет пасть, дивясь происходящему".

Он успевает задернуть полог, за которым лежит Дездемона. После чего... забывает о ней! Его память выключается.

"О мой добрый господин, там совершено гнусное убийство", - кричит Эмилия.

"Как! Сейчас?" - спрашивает Отелло.

"Только что, мой господин", - отвечает Эмилия.

Тут можно ошибочно подумать, что вопрос Отелло относится к убийству им Дездемоны, которое и впрямь совершено только что. Однако провал в памяти начисто стер у Отелло воспоминание об этом - и чуть позже мы увидим этому прямое подтверждение в тексте. Тем более что, будь Отелло в здравой памяти, он бы сразу сообразил, что об убийстве Дездемоны еще никто не может знать - ведь свидетелей не было.

Поэтому вопрос Отелло относится к убийству (как он думает) Кассио. Он потому и спрашивает, потому и удивляется заявлению Эмилии, что убийство Кассио "только что" кажется ему странным. Разве могло это убийство произойти "только что", если он сам слышал предсмертные крики Кассио как минимум больше получаса тому назад?!

Он не может этого понять. Смещение времени? Искривление пространства? Он сошел с ума? "Это луна уклонилась от своего пути, - говорит Отелло, - она подошла к земле ближе, чем обычно, и сводит людей с ума".

Вот она, ключевая фраза трагедии, целиком объясняющая, что же на самом деле случилось с Отелло и по какой настоящей причине случилась вся эта беда! Что-то свело его с ума. Какое-то страшное обстоятельство непреодолимой силы ввергло его в психическое расстройство.

"Мой господин, Кассио убил молодого венецианца по имени Родриго", - говорит Эмилия. И тут в больном разуме Отелло эта непонятная ситуация со сместившимся временем убийства внезапно проясняется, хотя и опять совершенно нездоровым образом - она попросту распадается на два не связанных между собой фрагмента: "только что" убит Родриго! а Кассио, конечно, убит раньше...

Связать же в единое целое, понять, что если Родриго, по словам служанки, был убит Кассио, то, стало быть, сам Кассио никак не может оказаться убитым раньше, Отелло не в силах.

"Нет, Кассио не убит", - говорит Эмилия.

*

Признак N19. Сумеречное сознание. Восприятие выборочных детал ей. Невозможностью оценивать происходящее в совокупности.

В этот момент из глубины комнаты доносится слабый крик Дездемоны: "Без вины, без вины убита!.."

"Что это за крик?", - забеспокоилась Эмилия.

"Это? Какой крик?" - искренне удивляется Отелло.

Нет-нет, это вовсе не попытка оттянуть время. Он действительно не слышал никакого крика! Просто потому, что сейчас его разрушенный, оглушенный мозг не в силах самостоятельно воспринимать две вещи одновременно - голос Эмилии и крик Дездемоны. Либо то, либо другое.

"Это был голос моей госпожи! Помогите! Помогите!" - кричит служанка. "Я умираю невинной", - снова доносится из-за полога. "О, кто же сделал это?" - Эмилия потрясенно смотрит в глубь комнаты. "Никто. Я сама. Прощай! Передай привет моему доброму господину".

Дездемона умирает.

*

Признак N20. Краткосрочный провал в памяти.

Отелло потрясен не меньше Эмилии. Как, его жена убита?! Но кто же этот злодей?! Как такое могло случиться?! Ведь он все это время был здесь, в этой комнате - почему он не видел убийцу?!

"Как же могло случиться, что ее убили?" - в великом изумлении спрашивает он.

Эмилия смотрит на него с ужасом. Уж ей-то абсолютно понятно, как это могло случиться. Уж ей-то ясно, кто убил ее госпожу.

Но почему сам убийца так искренне удивлен? Почему убийца задает такой... такой детский, такой нелепый вопрос? В своем ли он уме? Не рехнулся ли часом?

"Увы, кто это знает?" - осторожно говорит Эмилия, отступая на шаг, с опаской глядя на мавра.

Такое поведение служанки еще больше сбивает Отелло с толку. Неужели она подозревает в убийстве его? Неужели эта чудовищная мысль и впрямь могла прийти ей в голову? Надо успокоить Эмилию. Она ведь слышала, как Дездемона сказала, что... "Вы слышали, как она сама сказала, что это не я?"

"Да, она сказала, - запинаясь, произносит Эмилия. Странный, ненормально невинный вид мавра пугает ее. Она отступает еще на шаг. - Я обязана сообщить всем правду".

В этот момент память возвращается к Отелло.

"Лгуньей отправилась она в пылающий ад. Это я убил ее". Ну да. Все правильно. Он убил ее, потому что она изменяла ему с Кассио. "Она стала распутной, она была шлюхой", - говорит он.

"Ты лжешь на нее, - отвечает Эмилия. - Она была верна".

Неправда, спокойно говорит Отелло, "твой муж все узнал", "он первый мне об этом сказал".

Первый?

Но если есть первый, то кто же второй? Кассио! Вернее, та самая галлюцинация, в момент которой он слышал "признание" Кассио!..

"О госпожа! - горестно восклицает Эмилия. - Подлость насмеялась над любовью!" Мой муж обманул тебя, говорит Эмилия, "он сказал отъявленную ложь".

Отелло с недоверием смотрит на служанку. Но та выглядит такой расстроенной, в ее взгляде такая боль, что... "Замолчите, - говорит Отелло, - вам лучше будет". Он хватает меч, делая шаг к Эмилии.

Она отступает.

"О глупец! Я не боюсь твоего меча, - говорит она. - Я изобличу тебя, хотя бы пришлось потерять двадцать жизней".

Не спуская глаз с Отелло она кричит что есть мочи в так и не закрытую дверь: "Помогите! Помогите! Помогите! Мавр убил мою госпожу! На помощь! На помощь!"

Глава 25. Последняя глава

Остается досказать немногое. На крик Эмили вбегают Грациано и Монтано. Она сообщает им об убийстве Дездемоны. Возглас глубокого потрясения вырывается у присутствующих. Однако реакция Отелло способна изумить их не меньше. "Не глядите так изумленно, господа, - говорит он. - Это правда".

"Поразительная правда!" - говорит Грациано. "Чудовищный поступок!" - говорит Монтано.

Но Отелло на это не отвечает ничего. На него наваливается смертельная слабость. Со стоном он падает на кровать.

Это неверно расценивается Эмилией - она думает, что Отелло лишается сил от ужаса содеянного им и от охватившего его отчаяния: "Что ж, валяйся и рычи. Ибо ты убил сладчайшую невинность из всех, смотревших на мир".

Замечание Эмилии заставляет Отелло усилием воли подняться с постели. "О, она была гнусна!" - говорит он. И вдруг без всякого перехода он обращается к Грациано с совершенно нелепой и даже жутковатой от такой нелепости фразой: "Мы с вами мало знакомы, дядя".

Эту фразу он мог бы сказать на ужине, но... сейчас?!

*

Он проходит в глубь комнаты, откидывает полог, за котором лежит мертвая Дездемона: "Вот лежит ваша племянница, чье дыхание только что остановили эти руки. Я знаю, что этот поступок кажется ужасным и мрачным".

Кажется?!

"Бедная Дездемона! Я рад, что твой отец умер, - говорит Грациано. - Твой брак убил его, а горе разрубило надвое старую нить его жизни".

Однако, похоже, что и весть о смерти Брабанцио не трогает Отелло. Все с тем же нечеловеческим спокойствием он говорит то, что так упорно хранит его помутившийся рассудок - он повторяет пустые, бездоказательные слова Яго, которые впитала его болезнь, и снова призывает в свидетели всего лишь фантом, видение, подменившее реальность:

"Все это достойно сожаления. Но Яго знает, что она тысячу раз совершила постыдное деяние с Кассио. Кассио признался в этом".

"Кассио признался"!..

Бедный, глубоко больной, несчастный Отелло! Он держится за этот призрак как за торжество истины, превращающее смерть Дездемоны в искупительную "жертву", как уверяет его болезнь. Да есть ли хоть что-то, способное вывести его сознание из этого морока?!

Есть!

Волшебный платок, который Отелло получил в дар от матери, пропажа которого зафиксировалась в его сознании как предчувствие несчастья, - его платок, его талисман любви внезапно нашелся...

"О глупый мавр! - говорит Эмилия. - Этот платок, о котором ты говоришь, я нашла случайно и отдала моему мужу, потому что часто, с торжественной серьезностью, - большей, чем соответствовала такой безделке, - он просил меня украсть его".

Раскрывшиеся обстоятельства пропажи платка и сам факт слишком внезапного обнаружения этой ценнейшей для него вещи так глубоко впечатляют Отелло, что рассудок его проясняется. Измученный приступами, истерзанный болезнью Отелло, заново потрясенный открывшимися обстоятельствами, приходит в себя.

Ненависть к Яго на минуту придает ему сил. Он бросается на Яго, но тот уворачивается и, смертельно ранив Эмилию, убегает. Монтано отбирает у Отелло меч...

*

Что было дальше - известно.

В комнату вводят арестованного Яго, и Отелло со словами: "Если ты дьявол, я не смогу тебя убить" - теперь уже другим мечом ранит его.

В кармане убитого Родриго находят два письма, окончательно разъясняющих замысел Яго. Этим тут же спешит воспользоваться принесенный сюда же на носилках раненый Кассио, чье "доброе имя" и лейтенантская должность так и остались не восстановленными после его пьяной выходки, а ведь это все еще могло помешать ему вступить в должность губернатора.

И вот теперь Кассио - по излюбленному для всех алкоголиков схеме - очень торопится снять с себя личную ответственность за свой алкоголизм (ведь кто бы тебе не наливал, но пьешь-то ты всегда сам!), с облегчением свалив ее на Родриго и Яго:

"Кроме того, в своем письме Родриго укоряет Яго за то, что он подбил его на ссору со мной, когда мы были на карауле, следствием чего явилось смещение меня с должности. И вот он только что сказал, - после того как долго казался мертвым, - что Яго ранил его, что Яго подстрекал его".

*

Относительно фразы Кассио - "после того как долго казался мертвым", - переводчик М. Морозов слишком буквально воспринимает эти слова, констатируя в своем комментарии: "Итак, Родриго, по-видимому, остается в живых".

Нет, не остается. Родриго мертв.

Сказанная же Кассио фраза - лишь абсолютно неуместный в данных обстоятельствах пошлый цветистый оборот, этакая залихватская фигура речи, относящаяся к письмам убитого, к его посмертному письменному свидетельству, но не к его неожиданному воскрешению.

Просто Кассио даже и сейчас, находясь в чрезвычайно трагической обстановке, ну никак не в силах отказаться от возможности лишний раз полюбоваться собой, покрасоваться на публике.

*

Вот, собственно, и все. Трагедия завершается. Отелло остается жить не более получаса.

Он умрет, во всем обвиняя себя, терзаясь бесполезным раскаяньем. Умрет, так и не узнав о случившейся с ним болезни, железной хваткой вцепившейся в его мозг, сковавшей его рассудок и волю, полностью парализовавшей возможность к сопротивлению. Яго до последней минуты так и не скажет ему об этом. Как не скажет и о том, для чего же, преследуя какую ничтожную целью он так безжалостно изувечил жизнь мавра.

Прежде чем ударить себя кинжалом, он обратится к венецианцам с последней просьбой - ничего не смягчать и ничего не преувеличивать по злобе в их "письмах" правительству. А кроме того, обязательно рассказать, как однажды в Алеппо "злой турок в чалме побил венецианца и поносил Венецианскую республику", и тогда он схватил его за горло "и поразил его так".

После чего он заколет себя.

Так закончится великая история большого коварства и мелких предательств, настоящей любви и фальшивой дружбы, ошибок тщеславия и просчетов своеволия, самовлюбленной трусливой подлости и чистой сердечной отваги. Отелло и Дездемона, Родриго и Эмилия мертвы. Яго ждут страшные пытки и казнь.

И только Кассио - получает все...

март-август 2009 г.

Оглавление

Предисловие

Глава 1. О чем знал Яго, но не знал Анатолий Эфрос

Глава 2. Могла ли Дездемона, и если да, то где?

Глава 3. Воспитание мавров по системе Станиславского

Глава 4. Котел или соха?

Глава 5. В какой год происходят события в пьесе? Доказательство первое. Крузаду. Родос

Глава 6. Доказательство второе. Однажды в Алеппо

Глава 7. Доказательство третье. Синьор Анджело. Марк Лучикос. Флоренция

Глава 8. Доказательство четвертое. Уравнение с одним неизвестным

Глава 9. Дож Венеции

Глава 10. Сколько Отелло лет? Год и место его рождения

Глава 11. Умолчание об отце

Глава 12. Период странствий

Глава 13. Кто вы, мистер Кассио?

Глава 14. Кассио - "оборотень в погонах"

Глава 15. Трое знатных вельмож

Глава 16. Счетовод и алкоголик

Глава 17. Честный Яго

Глава 18. Красноречивый плут

Глава 19. Доктор Яго

Глава 20. Хроника припадка

Глава 21. А при чем здесь Пушкин?

Глава 22. Два красавца

Глава 23. Между полуночью и часом

Глава 24. Уклонение луны

Глава 25. Последняя глава Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg