Владимир Михайлович Шулятиков Рассказы о «бездомных и безродных» интеллигентах (Очерки и рассказы Евгения Чирикова, кн. 1 и 2)
Произведения г. Чирикова[1] – ценный памятник только что «отжитого времени», интересные страницы из дневника той интеллигенции, которая в первой половине девяностых годов пришла на смену прогрессистам «безвременья», разочарованным, не ведающим «дороги», стоявшим на распутье, которая совершила решительный «перевал», которая отвергла веру в критически мыслящую и нравственно сильную личность, которая ставила прогресс всей человеческой цивилизации в зависимость от развития класса буржуазии, которая усмотрела в ходе истории действие законов железной необходимости, и которая развенчала самое себя, признавши себя «бессильной» перед действием этих железных законов.
О «боевом» моменте в жизни этой интеллигенции, о том моменте, когда она давала «генеральное» сражение представителям мировоззрения семидесятых-восьмидесятых годов и повествуют рассказы г. Чирикова.
В его рассказах, правда, мы не найдем последовательного, подробного летописного повествования о жизни новых прогрессистов; правда, г. Чириков не ставил себе задачей вскрытие всех социальных причин, создавших новое мировоззрение, правда, он не анализирует развитие этого мировоззрения со всех сторон: он ограничивается тем, что рассказывает о появлении новосложившегося типа прогрессиста в одном уголке русской жизни, он выясняет, какие условия жизни этого уголка могли способствовать укреплению веры в новую «истину», он подчеркивает преимущественно одну сторону нового учения – догмат о бессилии интеллигенции управлять ходом исторического развития.
Он рисует интеллигента-прогрессиста, поставленного в среду провинциальной жизни[2].
В уездный город Сердянск приезжают на летние вакации два студента («Студенты приехали»)[3], сын местного почтмейстера Гавринька и сын мещанки-садовницы Наум Григорьев. Студенты преисполнены лучших намерений. Они увлекаются идеями восьмидесятых годов. Они мечтают о полезной «деятельности» и полезной работе. Особенно усердно принимается за «работу» Наум. Он «думал широко и глубоко и фанатически верил в торжество правды и справедливости». Он задается благородной целью: он мечтает о «пробуждении и развитии сердянского самосознания, о борьбе с рутиной и пошлостью, захолустным невежеством, спячкой и возмущающим душу индифферентизмом». Для своего дела он чувствует себя достаточно сильным; он ощущает в себе «силу великую, богатырскую» и «как витязь, вызывает на бой отважного»…
Он приступает к делу. Он подбирает подходящее общество и устраивает общеобразовательные чтения. Но предварительно он держит совет с Гавринькой.
– С чего же начнем? С экономии.
– Нерационально.
– Почему?
– Multis de causis.[4]
– А именно?
– Кто же это начинает с экономики? Прежде всего, надо заставить личность критически отнестись к себе и к окружающему, разбудить нравственное чувство, сознание долга перед обществом, а потом уж… Необходимо начать с этики, – сказал серьезно Наум Григорьев.
И друзья начинают просвещать местных дам, читая в их обществе книги «Об историческом развитии личности», «Об исторических судьбах женщины», произнося лекции на тему о «целях жизни», о «жизни вообще», о «задачах и целях честного человека, его нравственном долге и ответственности».
Но книги и лекции не оправдывают возложенных на них надежд. Друзьям не удается перевоспитать сердянское общество: они встречают слишком много препятствий. Прежде всего, дамы не слишком серьезно относятся к делу саморазвития.
Хорошенькая жена землемера Наталья Михайловна посещает собрания, где происходят чтения, лишь от скуки и смотрит на эти чтения лишь как на случай позабавиться флиртом. Ее красота производит сильное впечатление на Гавриньку. Гавринька мало-помалу начинает не в шутку увлекаться ею. Но Наталья Михайловна остановила свое внимание на Науме. Гавринька ревнует и… ссорится со своим другом. О романе Гавриньки распускаются сплетни по всему городу. Роман кончается не совсем благополучно: муж Натальи Михайловны обращает в позорное бегство влюбленного студента.
Наум терпит другого рода фиаско. Он «развивает» дочь дьякона Ольгу. В один прекрасный день, во время их беседы, к ним в комнату является мать Ольги и заявляет категорически: «Вот что, Наум Васильевич!.. Если вы думаете жениться на Оленьке, так другое дело, а если так только, то нечего попусту девушку смущать»…
Время вакаций кончается: пора уезжать. Поссорившиеся между собой и долго невидавшиеся друзья встречаются на пароходной пристани, вступают в разговор, идут в соседний трактир и подводят там итоги своей просветительной деятельности.
– Да, брат… не так мы за «дело» принялись, не с того конца взяли…
– То есть, как это?
– Нерационально.
– Почему?
– Multis de causis.
– А именно?
Но как следовало бы рационально вести дело, этого вопроса друзья не успели выяснить: к пристани подошел пароход и друзья, «побросав стаканы с пивом, стремглав кинулись на конторку».
Впрочем, удовлетворительного разрешения данного вопроса прогрессисты-восьмидесятники не знали. Крушение их благих намерений было полное.
Провинциального интеллигентного общества, живущего узкобуржуазными интересами перевоспитать вовсе нельзя, вовсе нельзя внушить ему идею нравственного и гражданского долга; просветительная деятельность бессильна, с какого бы конца не приступить к ней, так отвечали на данный вопрос прогрессисты девяностых годов, и рассказ г. Чирикова служит иллюстрацией их тезиса.
Другой основой тезис иллюстрируется приобретшим в свое время громкую известность рассказом «Инвалиды»[5].
Это рассказ о злоключениях народника Крюкова.[6]
Большая половина прожитой Крюковым жизни протекла в скитаниях. Эти скитания начались с дней далекой юности, когда чуткая душа горела жаждой подвига, и сердце болело за всех униженных и оскорбленных. В кругу своих друзей Крюков наскоро разрешил все «вопросы» и присоединился к программе деятельности по формуле «все для народа и все посредством народа». В полгода Крюков изучил общину, артель и кустарную промышленность, выяснил роль своей личности, как интеллигентного человека, и … затем был подхвачен волной движения. Эта волна закружила Крюкова, как щепочку, и стала носить…
Проходя школу тяжелых, многолетних скитаний и мытарств, Крюков ни на минуту не терял «горячей веры в силу какого-то особого «уклада» русской народной мысли и народного миросозерцания», веру в «фантастические проекты путем общины, артели и кустарных промыслов пересоздать весь строй духовной и экономической жизни отчизны, чуть ли не осуществить завтра же идеал всеобщего на земле счастья».
Но действительность «безжалостно смеялась» над верой Крюкова.
Он ничем не мог содействовать осуществлению на земле всеобщего счастья. Он не нашел своего настоящего «дела». В его странствованиях по провинции ему приходилось лишь ограничиваться поисками за куском насущного хлеба, писанием обличительных корреспонденций, жиденьких статей о кустарных и промыслах и дешевом кредите для народа, праздными разговорами с местными интеллигентными обывателями… и все.
Только один раз ему представилась возможность перейти к настоящей, практической деятельности.
Он попал на постройку одной железной дороги в качестве дистанционного конторщика.
На первых порах Крюков был в восторге: ему удалось убедить молодого инженера, начальника дистанции, сдать в виде опыта небольшой участок земляных работ самостоятельной артели землекопов, помимо посредника подрядчика. Крюков долго говорил с этим юным инженером о задачах интеллигенции, и, в конце концов, тот, быть может, искренне, а может быть, просто потому, что не желал отделить себя от этой интеллигенции, согласился произвести опыт.
Крюков сформировал маленькую «опытную артель» и был на седьмом небе. Но его торжество продолжалось недолго.
Опытная артель установила «свои распорядки, свою справедливость, общую ответственность друг перед другом за прогул, выборного старосту» и т. д. Прогулы были значительны; силы артели были слишком малы, чтобы исполнить требуемое количество работы; работа не была кончена к сроку. Начальник дистанции вышел из себя: «Иметь дело с одним толковым мерзавцем, внесшим залог, гораздо удобнее и резоннее, чем с сотней голоштанных дураков», – заявил он. Крюкова устранили от руководства артелью. Артель была сдана подрядчику.
Но Крюкова ожидало еще более горькое испытание.
При нагрузке поезда раздавило буферами одного молодого рабочего. Железнодорожное начальство предложило отцу погибшего триста рублей в виде вознаграждения. Крюков возмутился этим противозаконным предложением и стал уговаривать мужика отказаться от ничтожной суммы, а дело передать в суд. Мужик сначала согласился, но потом передумал и выдал Крюкова с головой инженерам. Крюкову пришлось удалиться совсем с железной дороги.
Вере в артель и народ был нанесен тяжелый удар. Крюков почувствовал себя душевно усталым.
Прогрессистов-восьмидесятников постигло второе фиаско. Участь Крюкова – убедительный пример для прогрессистов следующего десятилетия: они не верят уже вовсе в то, чтобы интеллигенция была способна перевоспитать крестьянскую массу.
Но условия провинциальной жизни ведут интеллигенцию к еще большим разочарованиям.
В губернском городе проживает компания прогрессистов нового типа. Прогрессисты чувствуют себя жизнерадостно: они нашли настоящее «дело»; они принимают активное участие в судьбах общественного развития: они издают газету с определенным направлением («Чужестранцы»)[7]. Они наполняют эту газету длинными экономическими статьями, выясняющими значение «факторов» политических, экономических и нравственных, приводят для доказательства своих тезисов бесчисленные цифры и факты, пересыпают статьи множеством научных терминов, ведут бесконечную полемику с «далекими противниками по принципиальным вопросам». Одним словом, они «распинаются», чтобы сделать из газеты орган цельный, орган серьезный.
И они сделали газету цельной и серьезной. Но они игнорировали интересы своего читателя. Их обыкновенный читатель, провинциальный житель, засыпал над «скучной материей», бесчисленными цифрами, фактами, ругался, встречая много непонятных научных терминов, и удивлялся непонятной полемике из-за каких-то там «факторов» политических, экономических и нравственных, о которых он подчас даже и не подозревал вовсе.
Провинциальные обыватели решили, что «Вестник» – скучная газета, что в ней разводится «статистическая антимония», что в ней решительно «нечего читать».
Но окончательно «изгадилась «газета в глазах обывателей с тех пор, как ее фактический редактор, за недостатком времени и охоты, «забросил» некоторые отделы, вроде отдела «театра и музыки», отдела местных происшествий.
– Какое значение имеют все эти кражи, убийства, подкинутые младенцы? Я понимаю какое-нибудь сообщение общественной важности, – заявляет редактор «Вестника».
– Вы ничего не понимаете, – возражает ему один из сотрудников, Силин. – Хотя вы и последователь объективизма, но простите, вы ни черта не понимаете, если хотите игнорировать этих младенцев…
– Зачем они? Докажите!
– Чего тут доказывать? Неужели вы не хотите знать, что большинству наших читателей эти убийства интереснее ваших голых фактов и цифр? Вы – младенец! Подкинутый младенец!
Дела «Вестника» пошатнулись: подписка пала, объявления перестали поступать. Неудаче газеты сильно способствовали также происки некоторых обывателей, так или иначе задетых или оскорбленных неосторожными прогрессистами.
«Вестник» прекратил свое существование. Прогрессисты очутились в тяжелом материальном положении и разбрелись в разные стороны.
Силин уезжает на пароходе из губернского города. Он задумчиво ходит по пароходу, толкается среди разношерстной толпы пассажиров третьего класса. Им овладевает пессимистическое настроение. Он останавливается около иллюминатора, заглядывает в трюм, наблюдает за работой машины. И ему кажется, что «он видит какое-то существо, озаренное жизнь и разумом». «Стальные стержни – это две руки великана, вертящие без устали вал; этому великану тяжело, но он преодолевает все препятствия и несет всех их вперед. Какая сила, мощь, непреложная, неодолимая!»
Силин задает себе вопрос: неужели эта бездушная машина, созданная человеком, покорит своего творца? Неужели она – тот идол, перед которым человек сам должен пасть?
Силин замечает около машины маленького, тщедушного и грязного «человечка». «Человечек» властно руководит работой могучего стального великана.
«Ведь может же этот хиленький человек остановить машину! Ведь распоряжается он этим могучим великаном, повелевает им? – думал Силин и стоял, опустив голову. – Да, где найти разрешение этой чертовой загадки?.. А надо найти во что бы то ни стало, потому что иначе весь остаток жизни будет нечего делать»…
«Чертовская загадка» состоит в том, чтобы определить роль интеллигенции в прогрессивном движении истории, разрешить вопрос о том, могут ли «бездомные и безродные» интеллигенты также повелевать «могучим великаном», могут ли они «найти свою точку в войне с идолом современного человечества».
Интеллигенты, фигурирующие в рассказах г. Чирикова, не нашли «своей точки»: они принуждены были признать свое полнейшее бессилие в попытках перевоспитать современное «общество» («Студенты приехали»), они принуждены были признать себя не способными внести просвещение в глубину крестьянских масс («Инвалиды»), они, наконец, в лице представителей нового мировоззрения, пережили последний удар и объявили себя полными банкротами…
Курьер… 1901. № 22.
Примечания
1
Чириков, Евгений Николаевич (24.7 (5.8).1864, Казань – 18.1. 1932, Прага), писатель, драматург, публицист. Родился в дворянской служилой семье. В 1887 был исключен с 4-го курса Казанского университета за участие в студенческой сходке. В это же время впервые выступил в печати со стихами. Серьезная литературная деятельность Чирикова начинается с 1890-х годов, когда он становится сотрудником журналов «Мир божий» и «Русское богатство». В большинстве своих произведений Чириков разрабатывает темы жизни провинциальной интеллигенции, детства, любви и русской природы. С 1901 года писатель сотрудничает с издательством «Знание», где вышло в свет 8-ми томное собрание его сочинений (1903–1909). Также он активный участник одноименных сборников. Большим успехом пользовались и пьесы Чирикова «Евреи» (1904), «Иван Мироныч» (1905), «Мужики» (1906) и др., которые ставились не только на российской сцене, но и за рубежом. В 1910-е годы, отмеченные мировоззренческим переменами, Чириков покидает «Знание». Он отходит от традиционных для него общественных сюжетов и обращается к национальным корням и фольклору (в 1916 выходит сборник «Волжские сказки»). В этот период произведения Чирикова также приобретают черты мемуаров. В 1911–14 выходят три первые части автобиографической тетралогии «Жизнь Тарханова» (романы «Юность», «Изгнание», «Возвращение»; последняя часть – роман «Семья» – вышла в 1925 в Праге) и сборник рассказов «Цветы воспоминаний» (1910). Покинув в ноябре 1920 Россию, Чириков обосновался в Чехословакии, где продолжал заниматься литературой. В эмиграции выходят разнообразные по тематике произведения. Одни посвящены ужасам гражданской войны: роман «Зверь из бездны» (впервые опубликован в 1924 году в чешском переводе, в 1926 вышел на русском языке), вызвавший бурную полемику в эмигрантской печати, «Мой роман» (1926, Париж), сборник повестей «Красный паяц» (1928). Другие воссоздавали картины дореволюционной России, ее природу, народные обычаи и поверья: «Красота ненаглядная» (1924), «Между небом и землей» (1927), «Девичьи слезы» (1927) и др.
(обратно)2
Характеризуя раннее творчество Ч., критики отмечали, что оно «почти целиком посвящено изображению русского провинциального человека», в психологии которого без труда обнаруживаются признаки определенной эпохи: «гнетущая реакция 80-х годов» с ее «почти полным отсутствием умственных запросов или возможностей удовлетворения последних, с ее беспорывностью и способностью сносить без всякого протеста всякий ущерб, наносимый правам человека и его личному достоинству…» (Дерман А. Е. Н. Чириков // Русская литература ХХ века (под редакцией С.А. Венгерова) М., 2000. Т.2). Чириковым «схвачен и разработан» «один из самых болезненных мотивов той угрюмой эпохи», который можно сформулировать как «конфликт совести с бессовестной средой». «С особенной наглядностью все темные стороны провинциального быта проявляются на «интеллигенте», у которого в прошлом все-таки есть какая-то… полоска более разумного, светлого и праведного существования… для которого погружение в тину провинциального прозябания является чем-то вроде измены прошлому, своей чистоте, своему достоинству». Это, в свою очередь, неоднократно давало рецензентам повод для сравнения творчества Чирикова и Чехова, хотя и отмечалось их существенное различие: «у Чирикова если интеллигентный человек капитулирует перед пошлостью… то он уже успокаивается, умирает духовно; у Чехова он ноет, как от болезни, даже уже будучи побежденным» (Там же).
(обратно)3
Рассказ с подзаголовком «Очерки уездной жизни» впервые вышел в Казани в 1891 году отдельным изданием.
(обратно)4
По многим причинам (лат.).
(обратно)5
Повесть с подзаголовком «Из жизни нашей интеллигенции» была впервые опубликована в журнале «Новое слово» (№ 11–12 за август-сентябрь 1897) и вызвала большой интерес читателей и бурную полемику в периодической печати, став причиной разрыва Чирикова с народническим журналом «Русское богатство».
Против писателя выступил ряд критиков, возглавляемый самим Н.К. Михайловским, обвинившим Чирикова в том, что образ главного героя грубо тенденциозен, а сам автор «не знает настоящих народников и не потрудился их изучить» (Русское богатство. 1899. № 1; 1902. № 1). А. Скабичевский воспринял повесть как «дрянной пасквиль», написанный «в духе беллетристики Страстного бульвара» (Сын Отечества. 1897. № 324). Напротив, критики «Русского вестника» (1897. кн. XI) и «Санкт-Петербургских ведомостей» (1897. № 274; 1897. № 327) оценили повесть как «лучшую вещь текущей беллетристики», где показана «ожесточенная борьба одолевающих своих противников марксистов».
Другие отзывы и рецензии на повесть см.: 1) Сементковский, Р.И (Нива, ежемесячное приложение. 1897. кн. XI; 2) Скриба (Андреевич-Соловьев, Е.). Литературная хроника // Новости. 1897. № 299; 3) Русская мысль. 1897. кн. Х; 4) Мякотин, В. Новые слова о старых деятелях//Русское богатство. 1897. кн. XI; 5) Б.,А. (Богданович). Критические заметки //Мир божий. 1898. кн. I; 6) Б.,А. (Богданович). Критические заметки // Мир божий. 1900. кн. IV.
(обратно)6
Ср. с повестями В.В. Вересаева «Без дороги» (1895) и «Поветрие» (1897), где отображается общественный кризис рубежа веков. В произведениях ведущим становится мотив «бездорожья», растерянности народнической интеллигенции, пережившей крах своих иллюзий. Автор изображает острый спор народников и марксистов и раскрывает трагизм судеб уходящего поколения борцов (Прим. В.Шулятикова).
(обратно)7
Впервые это произведение с подзаголовком «Повесть из провинциальной жизни» было опубликовано в журнале «Жизнь» (№№ 1–4, 6 за 1899 год) с эпиграфом из Некрасова:
В столицах шум, гремят витии, Кипит словесная война… А там, во глубине России, Там вековая тишина!..В отличие от «Инвалидов» эта повесть не вызвала заметного внимания критики. А. Измайлов писал, что она «производит неясное и неотчетливое впечатление. Если герои… дельные и серьезные люди… как объяснить в таком случае их жестокое поражение, их непригодность к жизни, сведение к нулю их деятельности» (Биржевые ведомости. 1899. 19 сентября). В свою очередь, Михайловский заметил, что вместо «глубины» и «тишины» России автор изобразил губернский город с веселящимися «местными нотаблями» и «кучку интеллигентов», решивших издавать газету, которая быстро прекратила свое существование «за отсутствием подписчиков». При этом автор совершает «легкомысленно-ребячливые экскурсии в область нравственно-политических вопросов» (Русское богатство. 1902. № 1). См. также: Б.А. (Богданович). Критические заметки //Мир божий. 1900. кн. IV.
(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Рассказы о «бездомных и безродных» интеллигентах», Владимир Михайлович Шулятиков
Всего 0 комментариев