«Чистка поэтов»

Дмитрий Андреевич Фурманов Чистка поэтов

Владимир Маяковский проводил «чистку поэтов». Аудитория Политехнического музея набита сверху донизу. Интерес у публики выявляется колоссальный. Да и как не интересоваться: в хаосе литературных течений, школ, направлений и групп, которые плодятся с невероятной быстротой, – разобраться одному не под силу, а «чистка» – это оригинальная форма коллективного труда, – она может многое вывести наружу, объяснить, опровергнуть, доказать.

Теперь кто же не считает себя поэтом, раз он посещает какое-нибудь литературное «кафе» и раза три-четыре тиснет в журнал или в газету свои вымученные стишки? Да и не только назовется поэтом – он ни мало ни много претендует на «школу», гремит о себе как о новаторе, родоначальнике, чуть ли не гении. Вывести на чистую воду таких примазавшихся к поэзии «гениев» – задача и интересная и благодарная. Задача в высокой степени и серьезная, если понимать ее в смысле строгой критики, в смысле вдумчивого коллективного анализа всего строя мыслей, взглядов и убеждений пишущей гвардии, литературных приемов и формул под углом зрения революционной эпохи. Не так важно, конечно, будет или нет вычищен какой-нибудь отдельный поэт: вычищать его, по существу, неоткуда, ибо «не существует даже и профсоюза поэтов», как доложил Маяковский. Да и невозможное дело заставить отойти от писания того, кто пишет. Дело не в этом. Важно творчеству поэта дать общественную оценку, определить его место в современности вообще и в поэзии в частности: нужен ли он новому времени, новому классу, совершенно новому строю мыслей, которым живет Советская Россия.

Поэтому нас не интересует судьба отдельных поэтов, говорить о ней мы не будем – важны лишь общие результаты и выводы, к которым пришла аудитория.

Маяковский положил в основу «чистки» три самостоятельных критерия:

1) работу поэтов над художественным словом, степень успешности в обработке этого слова;

2) современность поэта переживаемым событиям;

3) его поэтический стаж, верность своему призванию, постоянство в выполнении высокой миссии художника жизни.

За последние годы работа над совершенствованием художественного слова шагнула далеко вперед: в этом отношении немалая заслуга падает на долю футуристов. Избитые, привычные слова и их сочетания уже бессильны выразить богатейшую гармонию новых мыслей и чувств. Надо изобрести новые, еще не сказанные слова, надо оригинальным их соединением зажечь старые, вложить в них новый смысл, новое содержание.

Завядшие рифмы и мертвые размеры должны уступить место каким-то новым, органическим формам, как неизбежно вытекающим из суммы новых идей, запросов и чувств. С этой точки зрения не выдерживают критики даже большие мастера художественного слова, которые ушли корнями в старый мир и никак не хотят (а может быть, и не могут) понять и принять того нового, что несет с собой и чего требует настоящая наша эпоха.

Уж если в области практической, повседневной жизни мы то и дело творим слова, какие-нибудь «Главтекстили», «Упвосо», «Чусоснабармы» – слова, порожденные исключительно данными условиями и новыми потребностями, – как же оставаться с одними старыми словами в поэзии, рождающейся из глубин современного, нового человека, отражающего в своем творчестве не только эту конкретную действительность, которой живем, но прозревающего и ту жизнь, за которую боремся, за которую стоит перенести страдания, вести самую тяжкую борьбу. Истинный поэт должен найти эти новые слова: они художественно осветят путь, они нужны современному человеку, они необходимы самому поэту.

Итак, первым требованием предъявляется: усиленная и плодотворная работа над словом, над его обновлением, оживлением, мастерским объединением его с другими – и старыми и новыми словами.

Второй критерий, пожалуй, еще более серьезен, еще легче поможет нам разобраться в истинных и «примазавшихся поэтах»: это их современность. Вот тема, которая вызывает бесконечные споры, вот дорожка, на которой схватываются в мертвой хватке поэты старого и нового мира. В сущности, вопрос этот есть коренной вопрос о содержании и об основе самой поэзии – для нас, революционеров, такой ясный, самоочевидный вопрос.

Сломлены устои буржуазного мира: новое рабочее государство выводит на широкий и светлый путь не только Россию, но и все человечество. Решаются мировые исторические вопросы. И решаются не только заседаниями и конференциями, а кровью, железом, опустошительными эпидемиями, поволжскими драмами, невероятным голодом борющегося класса, целым сонмом суровых лишений, ужасов и бедствий.

Таково содержание современности, стоящей на грани двух миров. Хочешь или не хочешь принять эту современность – вопрос иной, но отмахнуться от нее нельзя, не замечать ее невозможно. И ставился вопрос: достойно ли художника в эти трагические дни отойти от современности и погрузиться в пучину сторонних, далеких, чуждых вопросов? Можно ли и теперь воспевать «коринфские стрелы» за счет целого вихря вопросов, кружащихся около нас? Часть аудитории, правда небольшая, стояла, видимо, за «коринфские стрелы» – это зрители жизни, люди, от которых не было и никогда не будет никакого толку. Но властно господствовала и торжествовала совсем иная идея – о подлинной задаче художника: жить живой жизнью современности, давать эту современность в художественных образах; помогать своим творчеством мучительному революционному процессу, участвовать активно в созидании нового, свободного царства. И когда с этим критерием мы подходим к поэтам современности – многие остаются за бортом, поэтами во всем объеме этого слова названы быть не могут: комнатная интимность Анны Ахматовой, мистические стихотворения Вячеслава Иванова и его эллинские мотивы – что они значат для суровой, железной нашей поры?

Но как же это так: счесть вдруг ненужными таких писателей, как Иванов и Ахматова? Разумеется, как литературные вехи, как последыши рухнувшего строя они найдут свое место на страницах литературной истории, но для нас, для нашей эпохи – это никчемные, жалкие и смешные анахронизмы.

Третьим критерием было определение поэтического стажа. По нашему мнению, этот критерий является малосущественным, так как подлинным поэтом мы вправе назвать и начинающего, раз уже в первых его произведениях блеснут искры несомненного дарования.

Под углом зрения высказанных соображений дурную репутацию получили: Адалис, Вяч. Иванов, Анна Ахматова, группа «ничевоков» и др.

С большим вниманием и одобрением отнеслись пока только к творчеству Асеева.

Другие поэты, видимо, будут очищены в ряде следующих собраний. Жаль одного: публика сравнительно слабо участвует в анализе и оценке очищаемых поэтов. Нам представляется эта форма критики и коллективного суда особенно желательной на рабочих и красноармейских литературных собраниях, где слушающий приучался бы сознательно разбираться в литературных ценностях и отучился бы читать всякую белиберду, которая случайно попадает ему в руки.

Москва, 23 января 1922 г.