Воспоминания дочери
I
Автор публикуемых воспоминаний — старшая дочь Л. Н. Толстого Татьяна Львовна Толстая, в замужестве Сухотина. Она родилась в Ясной Поляне в 1864 году и на протяжении почти полувека, до самой смерти отца, была одним из самых близких ему людей — близких не только по родственной связи, но и по духу, по глубокому пониманию его творчества, по искреннему сочувствию его взглядам. «За всю мою жизнь, — пишет она, — то особенно сильное чувство любви и благоговения, которое я испытывала к отцу, никогда не ослабевало. И по тому, что я сама помню, и по тому, что мне рассказывали, — и он особенно нежно всегда ко мне относился». Эта близость еще более возросла в последние годы жизни писателя, когда он, переживая тяжелую духовную и семейную драму, особенно нуждался в любви и понимании.
«Умная, любезная и обходительная, веселая и остроумная и ко всем доброжелательная, Татьяна Львовна всегда и везде пользовалась всеобщей любовью, — вспоминал о ней живший в доме Толстого его молодой друг и секретарь В. Ф. Булгаков. — Она одна, с ее тактом, умела одинаково удачно находить душевный подход и к отцу, и к матери, даже в пору их расхождения»[1]. Душевно щедрой, одаренной талантом чуткости и доброты она осталась до конца своей жизни.
Татьяна Львовна прожила в доме родителей тридцать пять лет, и уже одно это придает ее воспоминаниям большой интерес. А ведь она была не сторонней свидетельницей жизни отца, а ее повседневной заинтересованной участницей. Ценность воспоминаний увеличивает еще и редкая память мемуаристки и ее унаследованный от отца литературный дар.
Свои первые дневниковые записи Татьяна Львовна сделала в четырнадцатилетнем возрасте и продолжала их на протяжении почти сорока лет. В ранние годы их иногда читал Лев Николаевич, который поощрял детей к ведению дневников. Прямое влияние отца сказалось в том, что записи Татьяны Львовны носят предельно откровенный, исповедальный характер. Позднее, после его смерти, она написала ряд очерков, которые по своей искренности, достоверности и психологической тонкости занимают одно из первых мест среди мемуаров о Толстом. Большой интерес представляет и обширная переписка Татьяны Львовны с родными и современниками.
Л. Н. Толстой считал мемуары ценнейшим литературным жанром и в конце жизни сам обратился к нему («Воспоминания», 1903). Напомнив пушкинское «Воспоминание» («Воспоминание безмолвно предо мной свой длинный развивает свиток»), он провозгласил высшим законом мемуаров — честность и правдивость, решительный отказ от «смешения правды с выдумкой». «Я думаю, — писал он, — что самое важное и полезное людям, что может написать человек, это то, чтобы рассказать правдиво пережитое, передуманное, перечувствованное им». Этому требованию полностью отвечают мемуары Т. Л. Толстой. Никто из членов семьи писателя, кроме, пожалуй, С. Л. Толстого («Очерки былого»), не достиг в своих воспоминаниях той степени правдивости, глубины, исторической объективности, какие мы видим в ее мемуарах. Чуждая личных пристрастий, озабоченная единственно стремлением восстановить истину, старшая Дочь Толстого повествует о прошлом, о пережитом и передуманном, с чувством большой ответственности перед отцом, перед эпохой, перед историей. И это придает ее мемуарам особенный интерес и значение.
II
Мемуары Татьяны Львовны посвящены преимущественно Л. Н. Толстому, и в этом их основная ценность. Они воспроизводят атмосферу яснополянского дома в 1860—1870‑х годах и рассказывают о том периоде, когда необходимость отдать подросших детей в гимназию заставила семью писателя в 1880‑х годах переехать в Москву.
О двадцати годах жизни Толстого в Москве мы многое знаем по его письмам, дневникам и записным книжкам, — мемуары Татьяны Львовны дополняют их новыми ценными сведениями. Таковы, например, ее рассказы о переезде семьи в Москву, о быте хамовнического дома, о друзьях и гостях писателя, о его творческой и общественной деятельности, наконец, об исподволь нараставшем отчуждении между родителями, об отказе Толстого от собственности; о трагедии последних лет… Наблюдения эти, сделанные человеком чутким, любящим, искренним, чрезвычайно ценны для характеристики этого столь важного времени в жизни писателя.
Особенный интерес в мемуарах Татьяны Львовны представляют для нас страницы, на которых рассказано об отце, о его образе жизни, о Толстом в повседневном быту, за работой, в общении с родными, друзьями, с народом. В отличие от многих мемуаристов, Татьяна Львовна изображает отца не отрешенным от жизни схимником, а человеком земным, деятельным, веселым, любящим жизнь. Толстой, в рассказах дочери, не только глубокий мыслитель и гениальный писатель, но при случае умеет придумать шуточную игру, сочинить веселую песенку, протанцевать мазурку. Ничто человеческое ему не чуждо. В обыденной жизни Толстой доступен, душевен, обходителен, создает вокруг себя обстановку теплоты и дружелюбия.
Рисуя отца в кругу семьи, в отношениях с женой, детьми и близкими, Татьяна Львовна, однако, не забывает о всей сложности этой необычайно даровитой, но и противоречивой натуры. «Вот каким он был, — пишет она, — постоянно в борьбе со своими страстями, погруженный в самоанализ, судящий себя с беспощадной строгостью, требовательный и к себе и к другим. В то же время неисправимый оптимист, никогда не жалующийся, находящий выход из всякого трудного положения, ищущий решения для каждой проблемы, утешения для всякого несчастья или неприятности».
Татьяна Львовна рано узнала о литературных занятиях отца и с благоговением относилась к его творчеству. В свою очередь, и он, отвечая на искренний интерес дочери, постепенно приближал ее к своему делу, делясь с ней планами, рассказывая о новых замыслах, поручая ей переписывать рукописи и отвечать на письма. Так Татьяна Львовна с юных лет оказалась сопричастной к писательской деятельности отца и помогала ему до самой его кончины.
На страницах публикуемых очерков мы находим множество интересных рассказов о творческой работе Толстого. На глазах Татьяны Львовны рождались и осуществлялись замыслы «Власти тьмы», «Крейцеровой сонаты», «Писем о голоде», «Воскресения», «Отца Сергия», «Хаджи-Мурата» и других произведений. Некоторые из рукописей этих произведений она переписывала по многу раз, и это давало ей возможность убедиться, сколь отец требователен к себе, сколь он строг и взыскателен к каждому слову.
По мере своего взросления Татьяна Львовна становится своеобразным поверенным отца в его творческих делах. По ее записям можно узнать, как шла работа над тем или иным произведением, какие трудности вставали перед Толстым. Из других записей мы узнаем, как глубоко, он любил природу, музыку, живопись, как легко он чувствовал себя среди простого деревенского народа, с каким наслаждением он работал в поле, шагая за сохой или кося сено для бедной яснополянской вдовы. Все эти записи, запечатлевшие Толстого в обыденной жизни, озарены светом любви дочери к отцу, исполнены благоговения перед ним.
III
Большой интерес представляет и личность самой мемуаристки, даровитая индивидуальность которой ярко отражена в ее воспоминаниях.
В одном из писем 1872 года, характеризуя своих детей, Толстой отметил в восьмилетней Тане незаурядные способности, черты душевной доброты и самоотвержения. У нее, писал он, «механизм головы хороший. Она будет женщина прекрасная»[2]. Это предсказание впоследствии полностью сбылось. Татьяна Львовна унаследовала от отца редкую нравственную чистоту, душевную взыскательность в соединении с большим художественным талантом.
Как и все дети Толстого, Татьяна Львовна росла под неустанным духовным влиянием отца, и это — одна из важнейших тем ее воспоминаний. Как она сама писала в старости, ее записи интересны тем, как под влиянием отца из обыкновенной девушки «вышло существо мыслящее и стремящееся к добру»[3]. Действительно, по дневнику и воспоминаниям Т. Л. Толстой можно проследить становление и развитие ее незаурядной личности, ту нравственную атмосферу, которая царила в доме Толстых.
Влияние Толстого на детей проявлялось отнюдь не в скучных нотациях или в строгих наказаниях. Толстому достаточно было пристально взглянуть на дочь, как она уже сердцем знала, поступила она хорошо или дурно. Отцу нельзя было сказать неправды, от его зорких глаз нельзя было ничего утаить — это чувствовали все дети Толстого, и уже одно это воспитывало в юной Тане черты правдивости, доброты, душевной открытости.
Взаимоотношения Татьяны Львовны с отцом в годы ее отрочества и юности составляют увлекательный «роман», описанный в ее дневнике с большой искренностью и теплотой. Душевно тяготея к отцу, чувствуя, как ей нужна его доброта и ласка, юная Татьяна иногда отчуждалась от него, сама глубоко страдая и заставляя его страдать. Причиной этому бывали неожиданные вспышки детского самолюбия, упрямства, а то и просто свойственная переходному возрасту замкнутость. Толстой чутко улавливал колебания настроений у своих детей и делал все возможное, чтобы восстановить душевный контакт с ними. И тогда в сердце дочери возникало ощущение вины перед ним, чувство стыда и раскаяния, что тоже доставляло ей немалые огорчения. «Папа — единственное утешение и поддержка в моей жизни, и я часто мучаюсь тем, что мало доставляю ему радости», — записывает она.
С возрастом ее отношения с отцом усложняются. Дочь радует, что отец высокого мнения о ней и возлагает на нее большие надежды. Но иногда ей кажется, что он обманулся в ней, и это становится предметом ее горестных переживаний. «Я всю жизнь чувствовала, что он во мне обманывается, считает меня лучше, чем я есть, и боялась и желала, чтобы у него открылись глаза. И вот теперь я жалею и радуюсь тому, что это произошло. Но сейчас плáчу, пиша это».
Так, в душевных борениях — с кратковременными периодами отчуждений и радостными периодами сердечной близости — проходил этот «роман» дочери с отцом, столь талантливо воспроизведенный в ее воспоминаниях.
По дневнику дочери писателя можно проследить, как рано проснулись в ней высокие моральные требования к себе, ощущение несправедливости существующего уклада жизни. «Как это гадко и противно, что за мной… должна ходить тридцатипятилетняя женщина и исполнять все мои капризы за то, что ей платят деньги, на которые тоже я никакого права не имею», — записывает Таня, чуткая к словам и мыслям отца. «Недавно папа вечером говорил… о том, как он находит хорошим жить, как богатство мешает быть хорошим». «Все, что во мне хорошего, — это все он». «Он мне всегда напоминает, что хорошо и что дурно».
Толстой поощрял свою дочь в ее стремлении к моральному совершенствованию, в желании держать себя «в струне». А когда случалось, что, несмотря на все старания, в ее жизни, под влиянием окружающей среды, кратковременно брали верх эгоистические начала, Толстой своим отеческим словом возвращал ее на правильный путь. Так, в частности, было, когда, переехав с семьей в Москву, восемнадцатилетняя Таня, подобно молодежи ее аристократического круга, пережила период увлечения светскими удовольствиями. Однако вскоре в душе умной, пытливой девушки взяли верх серьезные духовные интересы, и это стало для Толстого большой радостью. «Ай да Таня! Спасибо, милая, за письмо, — писал он ей 18 октября 1885 года. — …Ты в первый раз высказалась ясно, что твой взгляд на вещи переменился. Это моя единственная мечта и возможная радость, на которую я не смею надеяться» (63, 292).
По мере приближения к нравственным требованиям отца Татьяна Львовна все чаще убеждалась и в правоте его социальных воззрений. Об этом свидетельствуют воспроизведенные в дневнике ее первые, еще наивные разговоры с ним о том, почему в деревне царит нищета: «почему так много голых, когда так много наготовленных… товаров», «почему у помещиков хлеб преет в амбарах, дожидаясь цен, и столько голодных».
Толстой терпеливо отвечал на вопросы дочери, исподволь подводя ее к пониманию сложных, наболевших проблем. Эти серьезные разговоры, доверие к уму и сердцу дочери окрыляли ее, делали еще более восприимчивой к его воззрениям, а также лечили ее душу от ранней неудовлетворенности и хандры. «Если я не унываю, если я стараюсь быть нравственной и честной, то главным образом благодаря ему. Если бы не его любовь, я впала бы в беспросветное отчаяние и, конечно, было бы в тысячу раз хуже, чем теперь».
Благодаря возросшей близости с отцом Татьяна Львовна стала серьезно интересоваться общественными проблемами. В эти и последующие годы Толстой все чаще делится с ней своими мыслями о происходящем в России, о растущем народном недовольстве, о назревающих тревожных, но благотворных переменах. Юная Таня вдумчиво воспринимает слова отца. По ее дневникам и письмам этих лет можно проследить, как расширяется ее кругозор, как ее молодая, деятельная натура ищет применения своим силам, с какой искренностью и душевной отдачей она становится единомышленницей и соратницей своего отца.
Писательская работа Толстого была всегда неотъемлемой отчего многообразной общественной деятельности. В мемуарах и дневниках Татьяны Львовны много рассказано об участии Толстого в работе издательства «Посредник», выпускавшего популярную литературу для народа. Толстой привлекал к этой работе крупнейших писателей и художников и всячески поощрял участие дочери в нелегком, но шпионом деле.
Интересным начинанием «Посредника» было издание — в квалифицированных переводах и переработках — лучших произведений мировой литературы. Сам Толстой «пересказал» для массового читателя мысли Сократа, Платона, Амиеля, произведения Руссо, Гюго, Анатоля Франса, Мопассана — и нуждался в способных помощниках. «Почему ты не возьмешься за какую–нибудь работу для печати народных изданий? — писал он Татьяне Львовне в 1885 году. — Я читаю теперь понемножечку «Bleak House»[4] — очень хорошо, и я думал об «Oliver Twist»[5] (63, 293).
Двадцатилетняя Татьяна Львовна не решилась сразу взяться за сложную литературную работу, но она охотно начала более доступное ей, молодой художнице, дело — создание иллюстраций к выпускаемым книжкам, издание для народа дешевых репродукций картин русских художников. Она выпустила в «Посреднике» иллюстрированное издание рассказа Толстого «Чем люди живы», альбом репродукций картин Н. Н. Ге и другие аналогичные издания, к подготовке которых привлекла своих учителей и друзей по Школе живописи, ваяния и зодчества. «Как это хорошо, — писал ей И. Е. Репин, — что вы взяли вести художественную часть «Посредника»… Я верю в ваш личный вкус и радуюсь, что вы взялись за это дело»[6].
Позднее Татьяна Львовна участвовала в деятельности «Посредника» и как автор и как редактор. Ее перу принадлежит интересная книга об итальянском педагоге Марии Монтессори. До этого ею были составлены альбом картин французских художников, сборники «Восточная мудрость», «250 мыслей философов, поэтов и ученых». Под ее редакцией вышли в свет новые переводы романов Мопассана «Жизнь» и «Монт-Ориоль».
Повседневная помощь отцу, совместная с ним работа для «Посредника» были первым проявлением общественной зрелости молодой Татьяны Львовны. Но с особенной силой ее недюжинные способности проявились в 1891—1892 годах во время ее двухлетнего пребывания с отцом в деревнях на голоде. Эти годы, проведенные среди крестьян, сыграли большую роль в формировании личности и духовного облика дочери Толстого.
Всенародное бедствие — голод, охвативший в начале 1890‑х годов ряд губерний, участие Толстого в помощи потерпевшим — одна из знаменательных страниц биография писателя. Много нового об этом периоде мы узнаем из дневника Татьяны Львовны. Ужаснувшись размерам бедствия, Толстой ринулся в гущу голодающих крестьян, чтобы спасти людей от смерти. Не раздумывая, пошла за ним в этот период вся его семья — жена Софья Андреевна, сыновья Сергей и Лев, взрослые дочери, и первая среди них — Татьяна Львовна.
Записи Татьяны Львовны этого периода — один из ярких документов эпохи. В работе на голоде раскрылись лучшие черты ее характера, еще более укрепилась ее душевная связь с отцом. Эти записи полны дельных рассуждений о том, где и как открывать столовые, как купить дешевую шерсть, чтобы занять женские руки, как печь хлебы из картофельных и свекольных отходов, как варить дешевый и сытный овсяный кисель… И наряду с этим дневник полон тонких наблюдений над жизнью народа, глубоких раздумий о путях изживания его беды. Вместе с горем и страданиями крестьян дочь Толстого уловила и зреющие в голодающих деревнях «нетерпение, озлобление и ропот на правительство». «Как бы нынешний год не повернул дела круто, — читаем мы в ее дневнике. — Меня пугает то, что эта бедность и голод есть способ для очень многих поработить себе людей, и кончится это тем, что или опять будут рабы хуже крепостных, или будет восстание, что, по–моему, по духу времени, вероятно».
Как известно, эти наблюдения, схожие с наблюдениями Толстого, оказались весьма верными. Голод 1891--1893 годов, а затем и недород 1899 года в немалой мере содействовали вызреванию в русской деревне тех бунтарских настроений, которые вскоре, в 1905--1907 годах, обернулись первой революционной грозой.
Характерно, что с этого временя дочь Толстого попадает под «недреманное око» царской охранки. Как явствует из хранящегося в Музее Л. Н. Толстого объемистого «Дела департамента полиции о графине Татьяне Львовне Толстой» за No 1594, она начиная с 19 ноября 1891 года, то есть с первых дней ее пребывания в Рязанской губернии, была взята под тайный и строгий полицейский надзор. Ее корреспонденция вскрывается, прочитывается, а наиболее «крамольные» места из писем заносятся в ее «дело». В сводной справке, составленной о ней департаментом полиции, мы читаем: «По сведениям, полученным из секретных источников, Татьяна Толстая вполне разделяет политические и религиозные заблуждения своего отца и служит ему посредницей по сношениям с единомышленниками и по распространению его недозволенных сочинена!»[7].
В «деле» Татьяны Львовны зафиксированы ее многочисленные связи с лицами, распространявшими запрещенные сочинения Толстого, с людьми, отказавшимися от военной службы, и другими «неблагонадежными элементами». Особенно много места уделено знаменитому «делу» Марии Холевинской — тульского врача, к которой Татьяна Львовна направила в 1896 году крестьянина И. П. Новикова за запрещенными произведениями своего отца. Перехватив записку Татьяны Львовны, полиция устроила у Холевинской обыск и нашла у нее сочинения Толстого, в которых, по утверждению охранки, «автор высказывает идеи, направленные к колебанию основ существующего государственного порядка»[8]. По указанию свыше тульское жандармское управление арестовало Холевинскую, предало ее суду и намеревалось учинить также расправу над Львом Толстым, как автором, и над Татьяной Львовной, как распространительницей крамольных сочинений. Однако министерство юстиции, «руководствуясь дважды выраженными по означенному предмету высочайшими воззрениями в бозе почившего государя императора», разъяснило, что «ввиду особого занимаемого графом Толстым положения в качестве знаменитого отечественного писателя, возбуждение против него преследования может повлечь за собой крайне нежелательные последствия»[9]. Так, спасовав перед Толстым, царское правительство не решилось тронуть его дочь. Однако оба они остались под строгим надзором полиции.
IV
Воспоминания Татьяны Львовны вводят нас в круг молодых художников, с которыми она училась живописи, рисуют дом Толстого как место притяжения видных деятелей искусства.
Из очерка «Отрочество Тани Толстой» мы узнаем, что толчком к пробуждению художественного таланта Татьяны Львовны был приезд в Ясную Поляну в 1873 году И. Н. Крамского, его интересные беседы с Толстым, его работа над ставшими знаменитыми портретами Л. Н. Толстого. Девятилетняя дочь писателя внимательно следила за работой великого художника и как чудо воспринимала то, что на ее глазах возникало на холсте. «Вот и глаза папа — серые, серьезные и внимательные, как настоящие его глаза. Какое чудо!» Отец, заметивший интерес дочери к живописи, сам привез ей из Тулы учителя рисования, а когда семья переехала в Москву, отвел ее в Школу живописи, ваяния и зодчества.
Среди учителей, а затем и друзей Татьяны Львовны оказались такие выдающиеся мастера, как И. Е. Репин, Н. Н. Ге, В. Г. Перов, Н. А. Касаткин, И. М. Прянишников, Л. О. Пастернак и другие. Все они, общаясь с Толстым, заинтересованно следили за успехами его дочери и помогали ей овладевать мастерством.
И. Е. Репин был в большой дружбе с Татьяной Львовной, поощрял ее к вдумчивому, кропотливому труду. «Не бросайте живописи, — писал он ей в ответ на жалобу о трудностях и неудачах. — Голова Марии Львовны и другие этюды Ваши представляют такое уже большое уменье, которому позавидуют многие из профессиональных художников»[10].
Н. Н. Ге писал Татьяне Львовне: «Я надеюсь, что и я послужу вам и многое смогу вам передать в деле, с которым я сжился, занимаясь им целую жизнь. Я рад, что вы хотите заняться искусством, способности у вас большие, и знайте, что способности без любви к делу ничего не сделают»[11]. Одобряющие письма писали ей также И. М. Прянишников, В. А. Серов, М. П. Ярошенко, Н. А. Касаткин, И. Я. Гинцбург, Л. О. Пастернак и другие художники. Все они возлагали на нее большие надежды.
Еще более заинтересованно следил за ростом своей дочери сам Л. Н. Толстой. Исподволь передавая ей свои взгляды на искусство, поощряя ее скромность, он одновременно призывал ее учиться мастерству, укреплял в ней веру в ее силы. «Пиши, пиши хорошенько, и хоть не совсем, но немножко верь тому, что тебе говорил Пастернак», — писал он ей в 1893 году (66, 404).
Молодая художница сделала в живописи заметные успехи. Этому содействовала и вся обстановка отцовского дома. «В Ясной Поляне, — рассказывает скульптор И. Я. Гинцбург, — всегда царила любовь к искусству, уважение к художникам и их работе… Душою художников, их постоянным покровителем была Татьяна Львовна; она сама серьезно и успешно занималась живописью как ученица и большая поклонница Репина»[12].
Из воспоминаний Татьяны Львовны мы узнаем, что первыми сюжетами ее рисунков, подсказанными отцом, были любимые яснополянские места — деревня, ее окрестности, леса, поля, река Воронка, — она рисовала их с упоением и любовью. Одновременно она, по предложению отца, создала ряд портретов яснополянских крестьян — своеобразную художественную галерею деревенских типов, столь близких Толстому. Татьяна Львовна с детства дружила с ними, встречалась в поле, в лесу, на деревне, и эта близость к ним отразилась в ее талантливых работах.
На других листах мы находим ее зарисовки родных и близких, друзей и единомышленников Толстого, но особенную ценность представляют созданные ею портреты отца — более тридцати работ, на которых он запечатлен в разные периоды жизни[13]. Толстой никогда не позировал дочери и бывал недоволен, когда она вечерами за столом, с карандашом в руках, устремляла на него свой пристальный взор. Но она все же на лету, незаметно для него, умело схватывала его характерную фигуру, голову, глаза, и эти тонко уловленные черты передают нам внешний облик и внутренний мир писателя. Особенно хорош рисунок Татьяны Львовны, запечатлевший отца за работой. По свидетельству близких, он — наиболее похожий из всех портретов Толстого последнего периода. В восторге от мастерства своей ученицы, И. Е. Репин писал ей об этом рисунке: «Подержите его у себя до будущего сезона выставок… Уверен, куда бы Вы ни послали это произведение, оно везде будет принято»[14]. Однако неуверенная в себе Татьяна Львовна никуда его не послала, как не выставляла и других своих работ.
К сожалению, живопись не стала главным делом жизни молодой художницы. При незаурядном таланте у нее, по–видимому, не хватило упорства, а — еще важнее — веры в свои силы, чтобы вырасти в большого мастера. И все же художественное наследие Татьяны Львовны, около трехсот работ, особенно созданная ею галерея портретов отца, представляет бесспорный интерес.
V
Заметное место в мемуарах Т. Л. Сухотиной-Толстой занимают ее воспоминания «Друзья и гости Ясной Поляны» — о встречах с Тургеневым, Ге, Сулержицким и другими выдающимися современниками.
И. С. Тургенева автор мемуаров видела в Ясной Поляне уже тогда, когда, изжив прежнюю неприязнь, оба писателя стремились восстановить былую дружбу. Тургенев в эти годы трижды бывал здесь наездами, недолго, и все же в памяти Татьяны Львовны, тогда еще совсем юной, отложились многие его характерные черты.
Как известно, личные отношения между Тургеневым и Толстым были нелегкими. Едва познакомившись и подружившись, они часто оказывались на противоположных краях глубокого «оврага» (выражение Тургенева), который в течение многих лет, при всем взаимном тяготении, им не всегда удавалось перешагнуть. Причин было много — противоположность натур, несходство характеров и, особенно, различие взглядов, которое с годами становилось все больше и закончилось в 1861 году разрывом.
Дочь Толстого не застала этих острых столкновений. На ее долю выпал счастливый период их примирения, когда Тургенев приезжал в Ясную Поляну с искренним намерением засыпать «овраг» былых расхождений. Тем ценнее ее наблюдения над последней фазой этой многолетней дружбы–вражды. В записях Татьяны Львовны чутко уловлена атмосфера последних встреч Толстого и Тургенева — искренняя теплота и сердечность, глубокое уважение друг к другу и одновременно взаимная неловкость, настороженность, стремление избежать всего, что могло бы вспугнуть или омрачить вновь затеплившуюся дружбу. Тонко подмечены в мемуарах и характерные черты поэтической натуры Тургенева — его жизнелюбие, душевная открытость, тяготение к молодежи, его возвышенное представление о любви, о женщинах, его любовь к природе, тонкая деликатность в обращении с окружающими. Наблюдения Татьяны Львовны дополняют знакомый нам облик позднего Тургенева новыми ценными штрихами.
Еще более ярок в описании Татьяны Львовны портрет Н. Н. Ге — художника и человека, портрет, написанный с большой и искренней любовью. Н. Н. Ге в последние годы жизни находился под большим идейным влиянием Толстого. Именно Толстой поддерживал художника в его тяготении к евангельским темам, к большим философским обобщениям, а порою и сам подсказывал ему сюжеты будущих картин. Трактовка религиозных замыслов Ге также во многом исходила от Толстого, — к некоторым его картинам он писал пояснительные тексты.
Как мы узнаем из публикуемых мемуаров, Н. Н. Ге был в Ясной Поляне желанным гостем. В большой дружбе с ним находилась и Татьяна Львовна, которой импонировали его щедрый художественный талант, душевная молодость, а главное, необычайная скромность и простота в обыденной жизни. И все же она избежала опасности иконописного изображения художника. Н. Н. Ге вышел из–под ее пера удивительно живым, полнокровным, веселым, озорным и даже чуть–чуть «грешным» человеком. «Надо жить, надо любить, надо обмирать при виде красоты», — вот символ веры старика Ге, мироощущение которого Татьяна Львовна полностью разделяет. В ее мемуарах мы видим художника то сосредоточенно–углубленным в свои замыслы, то негодующим против «сильных мира сего», а то и просто веселым, перепачканным краской мастеровым, который «сидит далеко от своего рисунка, глаза его улыбаются, торчат его седые волосы, и он кричит во всю глотку: «Voila un tableau!» («Вот это картина!»).
Воспринимая творчество Ге сквозь призму собственных воззрений на искусство, Т. Л. Толстая высказывает и критические суждения о нем. По ее мнению, религиозная символика картин Ге не всегда убедительна, а их формальная незавершенность вредит впечатлению от них. Вместе с тем автор мемуаров восхищен стихийной мощью таланта старого мастера. «Он — один из редких художников, — пишет она, — в произведениях которых видно вдохновение. Форма иногда немного груба и не отделана, но это оттого, что он перестал хорошо видеть, а содержание в его вещах всегда удивительно сильно и трогательно». И далее о своем восприятии его картин: «Когда он развесил свои эскизы углем… и рассказывал нам смысл их, то что-то мне подступило к горлу, — мне плакать хотелось от восторга…»
Портрет Н. Н. Ге в воспоминаниях Татьяны Львовны — один из самых ярких и достоверных в литературе об этом художнике.
Многолетняя искренняя дружба связывала Татьяну Львовну с Л. А. Сулержицким — странным, беспокойным, богато одаренным человеком. Ему посвящены лучшие страницы ее воспоминаний.
Соученик Татьяны Львовны по Школе живописи, молодой друг Льва Николаевича Л. А. Сулержицкий оставил заметный след в различных областях русского искусства. С его именем связаны эстетические искания молодых художников начала века, а затем и многие страницы истории МХАТа. В описании Татьяны Львовны Сулержицкий прежде всего яркий, «солнечный» человек, девиз которого: «Жизнь должна быть прекрасна. Люди должны быть счастливы». Этот свой девиз Сулержицкий пронес через многие тяжкие испытания и остался верен ему до конца. Татьяне Львовне, как и Льву Николаевичу, импонировали разносторонние дарования «Сулера» — его яркий талант художника и актера, феноменальная жизнестойкость, никогда не покидавшие его бодрость и энергия. В свою очередь, и Сулержицкий относился к семье Толстых с большой нежностью и благоговением.
В воспоминаниях Татьяны Львовны упоминаются также В. В. Стасов, Н. Н. Страхов, Д. В. Григорович, А. А. Фет, Н. С. Лесков, А. П. Чехов, А. Ф. Кони и многие другие деятели русской культуры. Не обо всех из них автор рассказывает обстоятельно, некоторые упоминаются лишь мимоходом, но даже и краткие упоминания о них обогащают наши представления о Толстом и его окружении.
VI
Особое место в мемуарах Т. Л. Сухотиной-Толстой занимает очерк «О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода». Он выделяется в мемуарной литературе о Толстом своей искренностью, достоверностью и строгой объективностью.
Мотивы ухода Толстого из дома нашли во многих мемуарах неправильное освещение. На первый план в них, — особенно в известной книге В. Г. Черткова «Уход Толстого», — выдвигались религиозные причины, якобы вытекавшие из основ духовного учения Толстого. Некоторые утверждали, будто Толстой к концу жизни «смирился», «раскаялся», искал смерти и т. п. И те и другие делали упор на семейный разлад, виновниками которого одни объявляли Софью Андреевну, другие — В. Г. Черткова.
Объективной оценки трагических событий мы не находим в воспоминаниях некоторых детей Толстого, особенно в книге Л. Л. Толстого «В Ясной Поляне. Правда о моем отце и его жизни» (Прага, 1923) и в книге А. Л. Толстой «Отец» (Нью-Йорк, 1953), авторы которых в памятные дни находились во враждующих «лагерях». В отличие от них, Т. Л. Сухотина-Толстая, как и ее старший брат Сергей Львович[15], дает наиболее точную картину яснополянской трагедии, глубоко анализирует ее причины.
Выше отмечалось, с какой любовью и пониманием, с каким проникновением во внутренний мир отца нарисован в мемуарах портрет Льва Николаевича. Столь же ярок и правдив в них и портрет С. А. Толстой. Софья Андреевна справедливо предстает в них как смачная мать, верная жена и заботливая хозяйка большого дома — «стеклянного, открытого для всех приходящих». Старшая дочь пишет о матери с любовью, как о человеке доброго сердца, неутомимой энергии и незаурядных способностей.
Мать тринадцати детей и бабушка двадцати пяти внуков, Софья Андреевна была всегда в тревогах, заботах и хлопотах. Когда дети были маленькими, она не только их растила, но и лечила и учила, следила за их успехами. Подрастая, дети требовали еще большего внимания. А сколько людей проходило через дом Толстого, — их надо было принять, накормить, устроить на ночлег. На плечах Софьи Андреевны лежало и хозяйство Ясной Поляны — имение, земля, лес, поля. И при этом она успевала помогать мужу — переписывать его рукописи, вести дела с издателями, книгопродавцами, отвечать на многочисленные письма.
В Ясную Поляну приезжали со всего мира не только выдающиеся деятели — писатели, художники, ученые, музыканты. Сюда тянулись и тысячи праздных, малоинтересных, пустых, а то и корыстных людей — «людская пыль», — вносивших в дом писателя свои никчемные распри. Софья Андреевна по мере сил ограждала мужа от бесконечного потока неприятных посетителей — псевдопоследователей, открытых и скрытых врагов, которые, не считаясь со временем, возрастом и здоровьем Толстого, рвались к нему, требовали внимания, мешали работать, а порой и отравляли ему жизнь.
Современники знали Софью Андреевну и как издательницу сочинений Толстого, и как общественную деятельницу. Когда над головой мужа сгущались тучи, как, например, в 1901 году, во время отлучения его от церкви, Софья Андреевна публично выступила в его защиту, и ее гневные письма в редакции читались всей Россией. Широкий отклик получили и ее публичные обращения к общественному мнению, когда нужно было (как, например, в дни голода 1891—1893 гг.) привлечь внимание людей к важным общественным начинаниям Толстого. В этих случаях Софья Андреевна становилась рядом с мужем и отдавала начатому делу свои силы, средства и недюжинные организаторские способности. Немало ее заслуг и в том, как успешно она боролась за выход в свет запрещенных сочинений мужа, смело отстаивая их в цензуре, в сенате и даже перед самим царем, ограждая их от произвола журналистов и корыстных издателей.
В некоторых мемуарах образ Софьи Андреевны нарисован односторонне. Жена писателя предстает в них сварливой Ксантиппой, злым гением своего мужа, губителем его таланта и даже виновницей его смерти. Другие рисуют ее мелким, ограниченным человеком, не способным понять и разделить духовные интересы мужа. Татьяна Львовна решительно опровергает это. Жена Толстого была одаренным человеком, близко причастным к литературе и искусству. Она писала повести, рисовала пейзажи Ясной Поляны, любила музыку, отлично фотографировала. Среди ее друзей были И. С. Тургенев, А. А. Фет и другие писатели и художники. Она искренне стремилась понять и разделить убеждения своего мужа, но не смогла сделать этого. И в этом была ее личная трагедия.
Касаясь семейного конфликта, Татьяна Львовна подчеркивает разность натур своих родителей, различия в их характерах и взглядах. «Странное сочетание этих двух людей! — пишет она. — Редко можно встретить людей таких различных и вместе с тем крепко привязанных друг к другу». И действительно, несмотря на все различия, Толстой любил свою жену — и не только в ранние годы сватовства и женитьбы, но и до самого конца жизни, о чем он искренне писал ей в ночь ухода из Ясной Поляны.
Что же породило разлад в семье писателя? В чем же заключалась семейная драма Толстого? Почему он после сорока восьми лет семейной жизни вынужден был темной октябрьской ночью тайно покинуть свой дом? Татьяна Львовна дает на эти вопросы убедительный ответ. Драма Толстого состояла в том, что его семья не последовала за ним, когда, пережив глубокий идейный перелом, он пришел к необходимости изменить свою жизнь, отказаться от собственности. «Я не могу, — заявлял он, — продолжать жить в роскоши и праздности. Я не могу принимать участие в воспитании детей в условиях, которые считаю губительными для них. Я не могу больше владеть домом и имениями. Каждый жизненный шаг, который я делаю, для меня невыносимая пытка… Или я уйду, или нам надо изменить жизнь: раздать наше имущество и жить трудом наших рук, как живут крестьяне».
Татьяна Львовна с объективностью исследователя прослеживает эту драму с момента ее зарождения и до трагического конца. Она с большим пониманием относится к позиции отца, уважая и одобряя его намерения. Вместе с этим она справедливо подчеркивает, что в отказе Софьи Андреевны пойти за мужем не было ни осознанной корысти, ни тем более злой воли. «Это было больше ее несчастьем, нежели виной». Воспитанная в традициях дворянской морали, не свободная от предрассудков своей среды, она просто не могла перешагнуть через самое себя и отказаться от привычного уклада жизни. Она считала, что отказ от прав собственности на сочинения мужа только обогатит алчных издателей и лишит ее детей и внуков средств к существованию. К тому же с годами прогрессировало ее нервное расстройство, особенно усилившееся к концу жизни. На предложение Толстого раздать имущество мужикам и перейти в крестьянскую избу, на его угрозу уйти из дому, она, по словам Татьяны Львовны, отвечала: «Если ты уйдешь, я убью себя, так как не могу жить без тебя. Что же касается перемены образа жизни, то я на это не способна и на это не соглашусь, и я не понимаю, зачем надо разрушать во имя каких–то химер жизнь, во всех отношениях счастливую». Толстой же, любя жену и близких, не желая причинить им боль, долго не решался уйти из дому, хотя пребывание в семье, с ее барским укладом, доставляло ему тяжкие муки. Так постепенно образовался тот заколдованный круг, из которого, казалось, не было выхода…
В своих воспоминаниях Татьяна Львовна сосредоточивается на семейном аспекте драмы, в меньшей мере акцентируя духовную трагедию, которую в это время переживал Толстой. Эта трагедия, неотъемлемая от его семейной драмы, состояла прежде всего в том, что условия его личной жизни находились в очевидном противоречии с его проповедью опрощения, в чем его упрекали не только враги, но и друзья. Толстой не раз и устно и письменно разъяснял, что он уже давно — с 1892 года — отказался от собственности. Многократно писал он и о том, почему он не уходит из дому, — это было бы трагедией для близких, своеобразным «насилием» над ними, что противоречит его коренному убеждению в недопустимости противления злу насилием. Однако его разъяснения никого не убеждали и вызывали только новые упреки и нападки.
Еще более горестным было увиденное Толстым к концу жизни неустранимое расхождение между его религиозно–нравственным учением, в которое он свято верил, и живой жизнью, которая на каждом шагу опровергала его. Толстой десятилетиями отстаивал идею всеобщей любви и непротивления злу насилием как единственной основы социального переустройства общества. По его учению, только внутреннее, моральное самосовершенствование человека, а не его «внешняя» борьба за свои права, может привести мир к «царству божьему» — свободе, братству и счастью. А опыт истории, особенно опыт народных масс в первой русской революции, показал, что без жестокой борьбы за освобождение нельзя свергнуть власть богатых, устранить ярмо угнетателей, нельзя получить землю, нельзя приостановить разгул виселицы, топора и плахи…
Толстой был бесстрашным мыслителем, он не отбрасывал одолевавших его сомнений, — они многократно отражены в его дневниках. Но признать неправоту своего учения он не смог, ибо истоки его противоречий заключались не только в его личной мысли, но и в самих условиях русской жизни, особенно жизни крестьянских масс, выразителем идеологии которых он выступал. Это стало под конец жизни все более ощущаемой трагедией. «Главное же, в чем я ошибся, — записал он в дневнике 13 февраля 1909 года, — то, что любовь делает свое дело и теперь в России с казнями, виселицами и пр.» (57, 200). И незадолго перед смертью: «Чем определеннее и решительнее решаются вопросы о неизвестном, о душе, о боге, о будущей жизни, тем неопределеннее и нерешительнее отношение к вопросам нравственным, к вопросам жизни» (58, 10).
Так, нарастая и обостряясь, и создалась в конечном счете та невыносимая для Толстого обстановка, когда он на закате жизни оказался одиноким и вынужден был покинуть родной дом. Его намерением было уйти в народ, в обширный крестьянский мир, где он надеялся обрести покой и осуществить свои многочисленные художественные замыслы. Незадолго перед уходом он даже просил знакомого крестьянина М. П. Новикова найти в его деревне «самую маленькую, но отдельную и теплую хату» (82, 211), где он мог бы спокойно жить и работать. Но, увы, и этой его последней мечте не суждено было сбыться. Жестокая простуда в пути, крупозное воспаление легких, неделя между жизнью и смертью, — и, наконец, кончина на затерянной в степях станции Астапово — таков был финал этой большой трагедии.
Правдиво воспроизводя события последних лет в Ясной Поляне, Татьяна Львовна из скромности умолчала о своей роли в этих событиях. А роль эта была очень велика. В обстановке обостренной борьбы, то и дело вспыхивавшей между женой писателя и его другом В. Г. Чертковым, — борьбы, вовлекавшей и других членов семьи, она одна, с ее умом и душевным тактом, умела повсюду вносить успокоение и примирение. Словно на пожар, она много раз мчалась из имения мужа Кочеты в Ясную Поляну, и уже одно ее появление утихомиривало страсти, заставляло людей одуматься. Иногда она забирала отца к себе и этим доставляла ему драгоценные дни покоя и отдохновения.
До сих пор не опубликованы письма Татьяны Львовны к родителям, к братьям и сестре, — из них видно, как велико было ее благотворное влияние на всех участников драмы. Неизменно поддерживая и ободряя отца, считая его желание справедливым и законным, она умела добром воздействовать на мать, успокаивая ее больную душу и раскрывая ей глаза на происходящее. «Вы страдаете, когда ему еда плоха, — писала она матери в июне 1910 года; — стараетесь его избавить от скучных и трудных посетителей, шьете ему блузы, — одним словом, окружаете его материальную жизнь всевозможной заботой, а то, что ему дороже всего, как–то вами упускается из вида. Как он был бы тронут и как он воздал бы это вам сторицей, если бы вы так же заботливо относились к его внутренней жизни» (ГМТ).
Без обиняков, со всей силой гнева, осуждала она братьев Андрея и Льва, игравших в яснополянской трагедии неблаговидную роль противников отца. «Это неслыханно, — писала она Андрею, — окружить восьмидесятидвухлетнего старика атмосферой ненависти, злобы, лжи, шпионства и даже препятствовать тому, чтобы он уехал отдохнуть от всего этого. Чего еще нужно от него? Он в имущественном отношении дал нам гораздо больше того, что сам получил. Все, что он имел, он отдал семье. И теперь ты не стесняешься обращаться к нему, ненавидимому тобою, еще с разговорами о его завещании»[16].
Такие же резкие, откровенные письма писала она и В. Г. Черткову, осуждая его за властность, самоуверенность, деспотичность, за грубое отношение к Софье Андреевне. Однако с отъездами Татьяны Львовны временно утихавшие страсти разгорались с новой силой. «Я убежден, — пишет В. Ф. Булгаков, — что если бы в 1910 году Татьяна Львовна жила постоянно в Ясной Поляне, то она нашла бы способы предотвратить тяжелую семейную драму, стоившую жизни Толстому»[17]. К сожалению, дочь Толстого, обремененная своей семьей, не могла постоянно находиться в доме родителей…
В трагические дни конца октября 1910 года, когда Толстой ушел из Ясной Поляны, Татьяна Львовна была одним из немногих членов семьи, кто отнесся к его решению с полным пониманием, чем доставила ему большую радость. Она находилась в Астапове при отце до его последнего вздоха, а после его кончины первой выполнила его волю: отказалась от собственности, передала свою землю крестьянам.
Воспоминания Т. Л. Сухотиной-Толстой об уходе и смерти отца — одно из самых правдивых и объективных свидетельств во всей мемуарной литературе о Толстом.
VII
Вся дальнейшая жизнь Татьяны Львовны была посвящена отцу, пропаганде его творчества. Вскоре после его смерти она потеряла мужа и осталась с восьмилетней дочерью — Татьяной. (Лев Николаевич очень любил свою внучку и ласково называл ее «Татьяной Татьяновной».) Вскоре Татьяна Львовна вернулась из имения мужа в Ясную поляну.
После Октябрьской революции она, вместе с Софьей Андреевной, целиком посвятила себя сохранению литературного наследия отца, а также его дома и усадьбы — этих бесценных памятников русской культуры. В 1920 году Т. Л. Толстая переехала в Москву, где организовала детскую художественную школу. Одновременно она активно включилась в работу Толстовского музея, а с 1923 года стала его директором. В этот период еще более раскрылись незаурядные способности Татьяны Львовны. К этому времени относится ее близкое знакомство с А. В. Луначарским, К. С. Станиславским, В. И. Немировичем-Данченко, В. И. Качаловым, М. В. Нестеровым, И. Э. Грабарем и другими деятелями советской культуры, помогавшими ей в музейной работе.
Справедливо возмущенная участившимися устными и печатными выступлениями бывших последователей ее отца, искажавших события 1910 года, Татьяна Львовна прочитала в Москве ряд публичных лекций, в которых восстановила правду о яснополянской трагедии. С намерением широко пропагандировать литературное наследие отца Т. Л. Толстая в 1925 году выехала с дочерью за границу и провела несколько лет в странах Западной Европы, где выступала с лекциями о Толстом. Ее выступления пользовались большим успехом.
Оказавшись вдали от родины, она не раз с теплым чувством вспоминала свой родной «дом на Кропоткинской». «Ни одного часа в дне не проходит, чтобы я не думала о вас всех и о моем милом музее», — писала она из Парижа 20 июня 1925 года (ГМТ). Об этом же писала и ее юная дочь Татьяна Михайловна, до этого также работавшая в музее: «У нас сейчас мрачно. На меня напала такая тоска по Москве, вроде как в первые дни… Мы с большой любовью говорим об улице Кропоткина» (ГМТ).
Живя за рубежом, Татьяна Львовна общалась со многими деятелями русской и мировой культуры, видевшими в ней продолжательницу дела отца. Среди них были И. Репин, И. Бунин, Ф. Шаляпин, А. Куприн, М. Цветаева, Л. Пастернак, К. Сомов, Р. Роллан, М. Ганди, А. Моруа и многие другие. В Музее Л. Н. Толстого хранятся письма к ней, из которых видно, как велико было всеобщее уважение к дочери писателя.
В 1928 году Татьяна Львовна возглавила за рубежом празднование столетия со дня рождения Л. Н. Толстого. По этому поводу, а также в связи с выходом в свет ее книги об уходе и смерти отца она получила много писем из России и от своих соотечественников за границей. Ф. И. Шаляпин писал ей: «Как ярко оживают в памяти моей Хамовники! Какое великое наслаждение испытал я петь Льву Николаевичу! Как горжусь я этой великой для меня минутой в моей жизни!» (ГМТ). М. И. Цветаева прислала ей книгу своих стихов «в знак внимания и симпатии» (ГМТ). С большой теплотой многократно писал Татьяне Львовне и И. А. Бунин: «Целую Ваши ручки с большой любовью и родственностью: ведь вы, Толстые, истинно как родные были мне всю жизнь» (ГМТ).
Последующие годы Татьяна Львовна провела в Риме, где поселилась ее единственная дочь Татьяна Михайловна, вышедшая в 1930 году замуж за известного римского юриста и общественного деятеля Леонардо Альбертини. Привязанная к дочери и внукам, Т. Л. Толстая осталась в Италии, но всеми силами души тянулась в Россию, в родную Ясную Поляну. В одном из писем к брату, Сергею Львовичу, она в 1935 году с грустью писала:
«Я часто думаю, как странно, что я никогда уже Ясной не увижу. А как бы вдруг я себя почувствовала дома, легко, тепло, спокойно в своей комнате над девичьей или с корзинкой в Абрамовской посадке за подберезовиками. Иногда попадался бы толстый белый гриб с седой шапочкой; земляника запоздалая на жидких стеблях в тени берез, серые крутобокие сыроежки… Видно, «где родился, там и сгодился» (ГМТ).
Но и на чужбине Татьяна Львовна помнила о своем долге перед родиной, перед отцом. Она написала биографию молодого Толстого, издала сборник писем отца, антологию его малоизвестных публицистических выступлений, а также подготовила отдельные сборники его художественных произведений. Одновременно она продолжала писать воспоминания о своем детстве и отрочестве в Ясной Поляне.
Нашей горячей благодарности заслуживает и собирательская деятельность Татьяны Львовны. Она кропотливо собирала материалы и документы, относящиеся к жизни Толстого. Вскоре в ее доме образовался маленький музей, который она непрерывно пополняла новыми приобретениями. Эти ценнейшие материалы она сумела сохранить и при фашистской диктатуре Муссолини, а затем, в годы второй мировой войны, некоторые из них завещала Славянскому институту в Париже. Выполняя волю матери, дочь Татьяны Львовны — Татьяна Михайловна Альбертини передала в дар Музею Л. Н. Толстого в Москве весь зарубежный архив Татьяны Львовны — ее дневники, переписку с родными, друзьями, а также с деятелями русской и мировой культуры.
Т. Л. Сухотина-Толстая умерла в 1950 году в Риме. Ее дочь и внуки свято берегут память о Толстом, о России, являются искренними друзьями нашей страны.
***
Мир Льва Толстого безграничен — мир глубоких раздумий, страстных поисков правды, вдохновенного творчества. Дочь писателя, естественно, не объяла жизнь отца во всей ее широте, глубине и сложности. Не всегда ее суждения совпадают с нашими представлениями о его взглядах, бытии и творчестве. Будучи единомышленницей отца, Т. Л. Толстая разделяет и его религиозно–нравственное учение, его философские взгляды со всеми их слабостями и противоречиями. Но мы благодарны ей за то, что она проникновенно и правдиво, с горячей любовью к отцу раскрыла нам некоторые стороны многогранной личности Толстого.
А. И. Шифман
Примечания
1
Вал. Ф. Булгаков. Лев Толстой, его друзья и близкие. Воспоминания и рассказы. Тула, 1970, с. 151.
(обратно)2
Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90-та томах, т. 61. М., Гослитиздат, 1953, с. 334. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием лишь тома и страницы.
(обратно)3
ГМТ.
(обратно)4
«Холодный дом» (англ.), роман Ч. Диккенса.
(обратно)5
«Оливер Твист» (англ.), роман Ч. Диккенса.
(обратно)6
«И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым В его семьей», М — Л., 1949, с. 83.
(обратно)7
«Дело департамента полиции о графине Татьяне Львовне Толстой», No 1594, л. 1.
(обратно)8
Там же, л. 5.
(обратно)9
Там же.
(обратно)10
«И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей», с. 95.
(обратно)11
Письмо от 6 ноября 1892 г. — «Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка». М. — Л, 1930, с. 153.
(обратно)12
И. Гинцбург. Художники в гостях у Л. Н. Толстого. — «Голос минувшего», 1916, No 11, с. 195.
(обратно)13
См. об этом: Л. Щербухина. Лев Толстой в рисунках дочери. — «Художник», 1965, No 7.
(обратно)14
«И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей», с. 98.
(обратно)15
См.: С. Л. Толстой. Очерки былого. Тула, 1975.
(обратно)16
Цит. по кн.: Валентин Булгаков. Л. Н. Толстой в последний год его жизни. М., ГИХЛ, 1957, с. 42—43.
(обратно)17
Вал. Ф. Булгаков. Лев Толстой, его друзья и близкие, с. 151.
(обратно)
Комментарии к книге «Воспоминание дочери», А. И. Шифман
Всего 0 комментариев