«Уфимская литературная критика. Выпуск 2»

Уфимская литературная критика. Выпуск 2 (fb2) - Уфимская литературная критика. Выпуск 2 372K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эдуард Артурович Байков

Уфимская литературная критика. Сборник литературно-критических статей и очерков. Выпуск 2

© Э.А. Байков, 2004

Павел Басинский[1] «Русское поле» – Уфа

(Уфимская литературная критика. Сборник литературно-критических статей и очерков. Выпуск 1. Уфа: РИО РУНМЦ МО РБ, 2003. Тир. 50 (пятьдесят) экз.)

А вот это уже «фактическое» (как говорил булгаковский профессор Преображенский) возрождение. Когда, будучи аспирантом, я занимался историей русской критики конца XIX-начала ХХ веков, то был поражен обилием критиков в Казани, Астрахани, Омске и так далее. Причем писали они не о своих соседях по улице, а о Чехове, Горьком, Мережковском. В советские годы провинциальная критика была сведена на нет. Провинциальный критик мог реализоваться как критик, только переехав (именно переехав) в столицу. Так было со всеми. Пример: Чупринин и Курицын. Что между ними общего? Оба приехали из провинции и как критики реализовались здесь. Только так быть и могло. Есть исключения – Валентин Курбатов в Пскове, Михаил Петров в Твери. Но чего им это стоило!

Сборник критики, выпущенный в Уфе, – это замечательно! Названия статей примерно такие: «Наш ответ “магическому реализму”».

Анна Кузнецова[2] Ежедневное чтение

(Уфимская литературная критика. Выпуск 1: Сборник литературно-критических статей и очерков. Составитель Э.А. Байков. – Уфа: РИО РУНМЦ МО РБ, 2003.)

Сборник посвящен критическому творчеству В. Ханова (9 работ): «Чем Горюхин руководствуется, когда в своих текстах поет осанну СУЩЕСТВОВАНИЮ и напрочь отвергает СУЩНОСТЬ? Неужели не замечает, что в итоге значительно обедняет и свое творчество, и духовный мир читающих (и осмысляющих) его тексты читателей?». Еще 9 авторов, представленных одной-двумя рецензиями, высказываются в основном о криминальном романе составителя сборника.

Виктор Ханов «Улыбка фортуны или Прорыв самородков?»

Не оскудела еще земля башкирская на молодые таланты! Есть еще литературный порох в писательских пороховницах! Из тихой и размеренной творческой жизни уральской столицы рвутся голуби прозы и поэзии в столицу большую, самую главную. То один, то другой – засветятся в Первопрестольной или Северной Пальмире.

Опубликовались в московском сборнике «Нестоличная литература» (издательство «Новое Литературное Обозрение») Юрий Горюхин, Игорь Фролов, Айдар Хусаинов да Артур Кудашев (и Александр Банников – увы, посмертно!). Попал в финал престижной премии им. И.П. Белкина Юрий Горюхин. Стала победительницей конкурса «Молодые писатели России» Светлана Чураева.

Вот и еще один дебют, а точнее два. Но обо всем по порядку. В престижнейшем среди отечественных фантастов сборнике издательства «АСТ» (серия «Звездный лабиринт») «Фантастика 2002. Выпуск 3» был замечен наш Всеволод Глуховцев со своей повестью «Перевал Миллера». Разбирая творение земляка и коллеги, хочу отметить очень хороший слог – легкий, в меру цветистый, без ненужных излишеств и длиннот; прекрасно сохраненный, выдержанный темпоритм – сюжет развертывается именно с такой скоростью, которая больше всего подходит для остросюжетной новеллы. Внимание к «мелочам» предметного мира, равно как и прочие описательные моменты выдают в авторе состоявшегося мастера слова. Столь же поощрительно и умение интересно и правильно выстраивать диалоги. В одной из своих статей («Русский язык», № 2) В. Глуховцев писал, что, на его взгляд, украшают художественный текст три вещи – прямая речь персонажей, описания природы и наличие доброй порции юмора. Безусловно, автор четко следует своим предписаниям, ибо в его произведении с лихвой хватает и динамизма, и психологизма, и описательности, да и юмора тоже.

Но довольно о форме, перейдем к содержанию. Вещь эта – некий сплав фантастики, мистики и детектива. В гостиницу в заштатном городишке въезжают двое странных посетителей – серьезные, немногословные, с военной выправкой. Представляются исследователями атмосферного электричества, работающими по заданию военного ведомства. Интересует их определенное помещение, где они и поселяются. И тут начинаются непонятки. То молоко – свежее, только что купленное – скисло прямо в холодильнике буфета, то все зеркала в номере этажом ниже необычных постояльцев вдруг разом помутнели. Тут и швейцар по секрету рассказывает управляющему совсем уж жуткую историю о загадочном постояльце, появившемся пять лет назад в полночь, в страшную грозу. Постоялец, который оказался чернокнижником и к тому же скоропостижно помер в номере. В общем, интрига закручивается, закручивается и… Всё, конец фильма! Автор так ничего и не объясняет. Как же так? – негодует избалованный читатель, где же развязка, объяснение, раскрытие тайны?! А ее нет – точнее тайна присутствует, а разгадки нема. Что это: модный на Западе стилистический прием саспенс – обрыв, недосказанность? Или принципиальная позиция писателя Глуховцева – мол, думайте сами, гадайте сами?..

Поначалу чувствуешь себя обманутым: купил билет, а кина не будет. Потом, отложив книгу, задумываешься и понимаешь, что имеется в этом свой резон. Вся жизнь и есть тайна, загадка, Великая Энигма! Тем она и прекрасна. И стоит ли все разжевывать и подавать в таком виде, к тому же навязывая читателю свое авторское мнение? Во всяком случае, Глуховцеву присуща (и удается) недосказанность, некая ухмылка Сфинкса.

Теперь о следующем, двойном дебюте. Речь идет о романе В. Глуховцева и А. Самойлова «Бог сумерек», изданном в том же «АСТ» в рамках проекта «Ночной дозор». Эта вещь – поистине крепко сколоченный мистический боевик, умело сделанный в лучших традициях остросюжетного фантастического мэйнстрима. Типичный стиль «экшн» – жесткий, телеграфный, динамичный. Ничего лишнего, даже описания и отступления – всё ложится в высокоскоростной ритм «глагольной» формы. Детективный сюжет, мистическая подоплека, напряженность триллера и динамизм боевика – все органично вплетено в ткань повествования.

Каков же сюжет? В городе (по всем признакам описывается Уфа) существует известнейшее, наворочено-крутое охранное агентство с мрачным названием «Геката» (Геката у древних греков – богиня ночного мрака и колдовства). Эта всесильная контора пользуется огромной популярностью и авторитетом не только у клиентов, но и среди горожан. И никто не ведает, что глава «Гекаты», экс-кагэбэшник рвется к власти над потусторонними силами – этакий Алистер Кроули местного розлива. При этом, как водится, пренебрегая судьбой и жизнями окружающих. Но есть и на него достойная управа – в лице двоих драконоборцев: спецназовца и экстрасенса (впоследствии к ним примыкает психолог-парапсихолог). Что может быть круче, чем эта горючая смесь двух профи – одного в разведке, другого в ведовстве?!

Сюжет стремительно раскручивается и приводит героев сначала к цыганам, у которых они скрываются, затем к благообразному старичку-сторожу – хранителю неких оккультных реликвий. Одна из них – таинственная до жути «Книга тысячи времен» – настолько древняя, что дух захватывает. Не родились еще дедушки фараонов, а она уже была седой стариной. Здесь на ум приходят некоторые аллюзии с Г. Лавкрафтом и Р. Говардом (а также их последователями), упоминавших в своих произведениях о страшных сочинениях из дочеловеческих времен: «Некрономикон», «Безымянные культы», «Черная книга», «Книга Эйбона». Проклятые книги эти, содержащие запретное знание, известны каждому поклоннику черной мистики, хоррора и фэнтези. Весьма удачный ход у авторов «Бога сумерек»: обладатель «Книги…» способен проникнуть в иные миры, запредельные пространства и обрести там сверхъестественное могущество. Извечная мечта честолюбивых фанатиков и властолюбцев – стать сверхчеловеком и править Вселенной, то есть уподобиться, если не Богу, то его обезьяне – Сатане.

Выходит на сцену и «серый кардинал» – замдиректора детективного агентства «Гекаты». Вот он-то и есть истинный владелец «Книги…», ибо в одной из прошлых жизней был великим кудесником, тем самым легендарным Симоном Волхвом – антагонистом апостола Петра. Опять же здесь и намек на апокалипсического Зверя. Симон Маг – новозаветный дракон, предтеча Антихриста, долженствующий обольстить человечество и заставить его поклониться Князю Тьмы. Да только на любого дракона найдется свой рыцарь, готовый положить живот за други своя. В финале это и происходит. Здесь Всеволод Глуховцев изменил своему саспенсному предпочтению (вероятно не без влияния Андрея Самойлова) – концовка романа ясна и понятна, почти что хэппи-энд.

Единственное, что несколько портит общее впечатление – торопливая развязка. Можно было бы подержать читателя в еще большем напряжении… Встречаются местами и лексические огрехи. Но не будем придираться к мелочам – целостной картины они никак не портят. В заключение можно лишь сказать: ребята, почитайте, это по-настоящему круто!

Виктор Ханов «Дух дышит, где хочет»

Кто сказал, что литература в России умирает? Это далеко не так! Литература ЖИВА – хоть в столице, хоть в провинции. Да, по густому и прекрасному лесу российской (дотоле – советской) словесности прошелся безжалостный топор дровосека – экономических реформ и социально-культурных потрясений девяностых годов ушедшего века. Многие деревья порублены, но стоят, гордо высятся в одиночестве вековые дубы и гиганты-тополя: союз писателей России и местные союзы, центральные «толстые» литературные журналы – «Наш современник», «Москва», «Дружба народов», «Новый мир», «Октябрь», «Знамя»… Многие издательства постепенно разворачиваются в сторону серьезной прозы и поэзии, сужая поток однодневной конъюнктурщины и одноразового бульварного чтива.

И самое главное, на месте вырубленных делянок растет новая, свежая, молодая поросль – яркие представители постсоветской, постперестроечной поэзии и прозы. Беллетристы, поэты, публицисты, критики, сценаристы – несть им числа! Прямые продолжатели великого дела духовно-культурной самореализации человечества, вносящие свой весомый вклад в ноосферу.

Да, литература жива, как жива она и цветет у нас, в Башкортостане. Но и тут имеются свои трудности и особенности. Не секрет, что нынче старейшее государственное издательство «Китап» просто не в состоянии обеспечить выход творчества многих авторов (в особенности, молодых и начинающих!) на арену книгоиздательской реализации. Единственный русскоязычный литературный журнал «Бельские просторы» да еще литературный вкладыш в республиканской газете «Истоки» также не способны решить вопрос с публикациями положительно – на всех просто места не хватает. В подобных условиях авторы вынуждены находить иные способы презентации своего творчества. И находят! Это – самиздат, то есть издание своих произведений небольшим тиражом и в мягком переплете – за свой счет.

В Уфе уже имеется опыт подобного подхода. Вышли в свет коллективные сборники: поэтический «Альманах УФ-ЛИ», литературно-критический «Уфимская литературная критика»; журнал приключений и фантастики «Универсум», первый выпуск альманаха фантастики «Фантасофия». Издавались и книги писателей: Э. Байкова, В. Богданова и С. Чураевой, В. Глуховцева, А. Леонидова, А. Ливич, Р. Шарипова, Р. Ягудина. И это замечательно!

А ныне, я с большой радостью хочу представить вам новый сборник «Слово» – совместное детище коллектива авторов и издательства «Слово». Прекрасное оформление – полноцветная глянцевая обложка, формат А-4, качественная бумага, превосходная печать – такому уровню исполнения могла бы позавидовать и периодика, и непериодические издания обеих столиц. Альманах этот замечателен еще и тем, что объединяет «под одной крышей» и поэтические и прозаические произведения малой литературной формы. Пестрым, а значит разнообразным и интересным, выглядит и состав авторов – наряду с известными, уже состоявшимися молодыми писателями из Уфы, представлены начинающие, а то и впервые пробующие перо любители русского художественного слова. Но, не смотря на эту пестроту, содержание альманаха по-настоящему увлекательно и достойно самого придирчивого читателя (здесь видна работа, проделанная редактором сборника Анной Ливич).

Остается лишь пожелать новому литературному «кораблю» большого и удачного плавания в океане словесности! Пусть экономические и социально-политические бури и шторма никак не отразятся на его устойчивости и непотопляемости, пусть его паруса поэзии будут всегда полны ветра вдохновения, а мачты прозы крепки стилем и авторской фантазией!

Виктор Ханов (Эдуард Байков) «Искусство для мертвецов»

Согласно постулатам оргонной терапии одного из последователей З. Фрейда – В. Райха существует единая универсальная биоэнергия – оргон, присущая всем живым организмам (а я подозреваю, что она присутствует и в неживой материи – косном веществе). В человеке она течет по всему организму, биосистеме, вероятно, распространяясь по тонким энергетическим каналам (система Кенрак) – это витальная (жизненная) энергия ци (в представлениях китайской мистики) или прана (в ведическо-йоговской традиции). Затем она приобретает свойства полового притяжения, заряда, инстинкта, превращаясь в либидо (сексуальную энергию). Если же либидо по каким-либо причинам вытесняется, подавляется, т. е. стопорится его нормальное движение, ему не дают течь свободно (внутрипсихические блоки, заслоны, замки, комплексы, конфликты), то оно зацикливается, сворачивается и превращается в мортидо (энергию смерти, деструдо), т. е. меняет свойство положительное, позитивное, сексуально-жизненное, созидающее на свойство отрицательное, негативное, агрессивно-смертельное, деструктивное (разрушительное).

Либидо должно беспрепятственно течь по всему организму и, кроме того, наружу в виде приемлемой социальной деятельности, сублимированного творчества и, прежде всего, в сексуальной разрядке. Любовь, секс, инстинкт продолжения рода, созидательная творческая деятельность – основные проявления здорового либидо, направленного наружу (объект-либидо).

Исходя из учения одного из наиболее известных неофрейдистов – американского философа и психоаналитика Э. Фромма, можно вывести следующий тезис. Индивиды, у которых либидо свободно течет по всему организму и наружу, получая оргазмическую разрядку, называются биофилами, обладающими генитальным характером. Те же, у кого либидо застопорено, не получает разрядки, а превращено в мортидо (деструдо), направленное наружу и внутрь в гипертрофированных размерах, называются некрофилами, обладающими невротическим характером. Физис (биологическое и психофизическое развитие, духовно-материальная эволюция, инстинкт жизни, размножения и самосохранения) у первых нормален и здоров, у некрофилов же он искажен и болезнен. Типичные яркие представители некрофилов – социопаты, преступники, самоубийцы, наркоманы, алкоголики, диктаторы и тираны, палачи, сатанисты, маньяки и рок-музыканты.

Очень часто при зацикленном либидо, если индивид не позволяет (запрещает сознательно усилиями Эго не без влияния Супер-Эго) проявиться либидо-внутрь и мортидо-внутрь (нарциссическая и мазохистская тенденция), у него возникают спонтанные, неконтролируемые вспышки злобы и агрессии, деструктивные порывы, продиктованные фрустрацией и направленные против ситуаций, вещей и лиц, вызывающих эту фрустрацию, к которым он испытывает враждебные чувства, обиду и слепую ярость. После всплеска определенных эмоций (переживания агрессии) и манипуляций наступает разрядка, на время либидо, переродившееся в мортидо-наружу, успокаивается, но лишь до следующего раза. Если не происходит сублимация, то следующий приступ ярости наступит быстрее, чем при сублимированной деятельности. Сублимация же, хотя и отдаляет новый приступ (стремящийся к разрядке), но не устраняет саму проблему.

Когда либидо сдерживается (отсутствие регулярной половой жизни и, соответственно, полноценной, оргазмической разрядки), то и сублимация, по большей мере, превращается в искаженную, нездоровую – индивид скатывается в иррационализм и мистицизм, подверженный суевериям и предрассудкам, смакует жестокость, садизм, изуверство, преступления, насилие, извращения, разврат, страхи и ужасы, власть кошмаров. Типичный пример в области литературы и кинематографа: фильмы и романы «ужасов», мистические и криминальные триллеры, порнографические поделки, фэнтези, гангстерские боевики. В изобразительном искусстве: картины Иеронима Босха, Альбрехта Дюрера, Бориса Валледжо и Джулии Белл, а также Сальвадора Дали и прочих сюрреалистов. В музыке это, пожалуй, рок (всех направлений), техно и транс.

Кстати, яркие представители «литературы ужасов», т. е. некрофилы по своему творчеству, это – Стивен Кинг, Роберт Мак Каммон, Энн Райс, Дин Кунц, Уильям Питер Блетти, Айра Левин, Деннис Уитли, ее отцы и основатели – Роберт Говард и Говард Лавкрафт, а до них апологеты «готического романа» – Мери Шелли, Анна Радклиф, Чарлз Роберт Мэтьюрин, Мэтью Грегори Льюис, Шарль Мари Жорж Гюисманс. Сюда можно отнести и Франца Кафку, Амброза Бирса и Роберта Блоха. Вообще в мистической беллетристике можно условно выделить три основных направления. Остросюжетная мистика: мистические и мистико-психологические детективы и триллеры (Уильям Питер Блэтти, Уильям Хьортсберг, Деннис Уитли, Роберт Блох, Айра Левин, Дэвид Зельцер); мистические приключения (Райдер Генри Хаггард, Энн Райс). Эзотерическая мистика: оккультно-художественные произведения (Густав Мейринк, Ричард Бах). Литература «ужасов»: готический роман (Хорас Уолпол, Уильям Бекфорд, Анна Радклиф, Мэтью Грегори Льюис, Чарлз Роберт Мэтьюрин, Мэри Шелли); «черная» мистика (Амброз Бирс, Шарль Мари Жорж Гюисманс, Франц Кафка, Говард Лавкрафт, Роберт Говард); роман «ужасов» (Джон Полидори, Брэм Стокер, Стивен Кинг, Роберт Мак Каммон, Дин Кунц).

Пожалуй, не ошибусь, если отнесу таких классиков русской «серьезной» прозы, как Николай Васильевич Гоголь и Алексей Константинович Толстой, к авторам мистического направления. Разумеется, следует сразу же отметить, что исполненная на высоком художественном уровне, взятая из богатейших запасов народного фольклора, остросюжетная мистика их всемирно известных произведений является сокровищницей мировой литературы. И все же «черные», некрофильские тенденции присущи им тоже.

Очень мрачные, тяжелые произведения, оставляющие по прочтении неприятный осадок в душе – «Парфюмер» Патрика Зюскинда, «Коллекционер» Джона Фаулза и «Мизери» Стивена Кинга – во всех них повествуется о маньяках (как и в «Психозе» Роберта Блоха), позволяя заглянуть в их темную душу изуверов и безумцев. Налицо психическая патология, лежащая в основе их маний и толкающая их на кровавые преступления, имеющая в своей основе психосексуальные отклонения в детстве и отягощенность различными комплексами. Кто еще серьезно писал о маньяках? Пожалуй, Томас Харрис в своих триллерах «Молчание ягнят» и «Ганнибал», и Дин Кунц в «Шорохах». О мультиплетности (синдроме множественных персональностей) и связанных с нею серийных убийствах – новый роман Сидни Шелдона «Расколотые сны» («Поведай мне о своих грезах»). Мистическая подоплека серийных преступлений – в романе Уильяма Блетти «Легион». А уж, сколько фильмов на эту тему создал Голливуд – не счесть. Самые известные: «Семь», «Имитатор», «Первая сила», «Собиратель костей», сериал «Тысячелетие» и т. д.

Я полагаю, что все-таки, несмотря на свою художественную ценность, «литература ужасов» и мистические триллеры являются нездоровой, болезненной психической установкой и культурной ориентацией, обнаруживающей некрофильские тенденции, влечение к смерти (Танатосу), деструдо и принцип Нирваны (по Фрейду – состояние тотального покоя, растворения в небытии). Это противоречит жизни (Биосу), любви и здоровой сексуальности (Эросу), принципу Реальности (по Фрейду – состояние адекватного отражения окружающей реальности), либидо и оргону, стремлениям к созиданию, продолжению жизни и солидарности.

В связи с этим, переходя к частностям, хотелось бы остановиться подробнее на разборе отдельных произведений популярных во всем мире авторов. Речь идет о двух вышеуказанных романах, а именно – «Мизери» Стивена Кинга и, в особенности, «Коллекционере» Джона Фаулза. Основные чувства, возникающие по прочтении и того и другого – безысходность, отчаяние. Сюжеты обоих произведений в чем-то схожи. Но… Сразу оговорюсь, что это мое личное мнение, и все же я попытаюсь высказать его. Когда я прочитал «Мизери» Кинга, то был потрясен. Это было жутко и в какой-то степени даже противно, но вполне укладывалось в существующие представления о реальной жизни, потрясая воображение. «Коллекционер» же Фаулза на эмоциональном уровне вызывает сугубо негативную реакцию – неприятие и чувство омерзения, как к герою романа, так и к финальной развязке, да и к самому роману в целом и даже к автору. Это разные вещи – ужасаться, но, сопереживая, и просто чувствовать отвращение.

Кинг оставил своего героя в живых и, к тому же, победителем – вроде бы так и должно быть. Это более человечно. Пол Шелтон, превратившийся в калеку, получает сильнейший удар по жизни, по судьбе – вероятно, это необходимо для его внутренней духовной очистки (исходя из постулатов кармапсихологии – нового паранаучного направления, возникшего как синтез различных направлений глубинной психологии, эзотерической философии и традиционной религиозной этики). У Фаулза зло торжествует, остается безнаказанным (может, до поры, до времени?), скалясь в злобной ухмылке. Но не все так просто, здесь кроется некая высшая тайна.

Я думаю, что Джон Фаулз (впрочем, как и многие другие авторы) специально создал подобную фабулу, чисто по наитию – не сознательно, а неосознанно. Именно подсознание подсказало ему, что девушка – такая прекрасная, чистая, умная, справедливая – должна быть жестоко наказана судьбою, и даже погибнуть. Ибо она своей исключительно «земной» справедливостью и стремлением к самосовершенствованию нарушила Высшие духовные законы, которые так же объективны и реальны, как и законы физические. Она презирала и осуждала, обижалась и ненавидела. Она забывала о Боге, подменяя веру в Него высокими и светлыми идеалами, но позабыв, что Бог выше любых самых чистых идеалов и святынь. И все, что Он дает нам в виде радостей и горестей, подарков и наказаний – все это мы заслужили сами, своими поступками, речами и мыслями, своим отношением к миру, людям и к самим себе.

Вина ее (героини) превзошла вину маньяка, этого типичного некрофила и психосексуального урода, к которому она попала в лапы, и тогда осталось последнее, радикальное средство очистить душу – физические и моральные страдания и уход из жизни, для последующего очищения и возрождения. Вот с этой точки зрения роман Фаулза правдив и реален. Такова его глубинная суть с позиций кармапсихологии.

Переходя к теме психоаналитического содержания ведущих голливудских кинохитов, хотелось бы остановиться на некоторых, наиболее ярких как в отношении содержания, так и кассового успеха. Основополагающая тенденция такова: большое количество фильмов повествуют о личных драмах, случившихся в жизни главных героев, и драмы эти столь глубоко потрясли жизнь и устои души персонажей, что продолжать жизнь дальше им не оставалось смысла. Все они погибают.

Сразу же необходимо отметить, что все эти фильмы несут в себе мощный заряд некрофилии (тяги к смерти и саморазрушению) и деструктивности (стремления к разрушению и уничтожению других). Авторы – сценарист, режиссер, актер первого плана – словно бы задались целью явить миру, выплеснув наружу, свои внутрипсихические аффективные проявления, главным образом – суицидальные наклонности, причина которых в сокрытой ото всех (и от самих себя) глубоко в подсознании ненависти к самому себе (аутоагрессии) и, как результат проекции, ненависть к окружающему миру.

Здесь нет стремления к созиданию, только к разрушению; здесь нет любви к жизни и возрождению, только к смерти и растворению в нирване. А, если подобные позитивные импульсы (как проявление Эроса и либидо) и возникают, то очень скоро, в силу присущей героям изначально некрофильской природы, эти ростки жизни исчезают под давлением агрессивно-разрушительного начала. Смерть, небытие и распад личности – вот основные тенденции сюжетов данных кинопроизведений.

Особенно показателен в этом плане мистико-психологический триллер «Сердце ангела». Здесь нам со всей ясностью и реалистичностью (даже, несмотря на мистический подтекст фильма) показывают крайнюю степень диссоциации – расщепления личности, когда темная половина (отрицательная субличность) постепенно овладевает светлой стороной личности, (Тень поглощает Эго). В определенные промежутки времени разум частного детектива Гарри Энджела отключается, и тогда на поверхность выходит его «мистер Хайд» – убийца-маньяк, продавший душу дьяволу за земные блага – славу, богатство, удачу, секс. Ужасен и трагичен конец этого персонажа. Только сейчас психиатры и психотерапевты научились понимать всю тяжесть подобного психического заболевания – синдрома множественных персональностей, известного также как синдром мультиплетности.

В «Лице со шрамом» кубинский эмигрант Тони Монтана – честолюбивый молодой мужчина с непомерно раздутой гордыней и агрессивно-садистскими наклонностями – становится на жестокий и темный путь криминала, пройдя весь путь от рядового бандита до главаря мафиозного синдиката. Кипящие в его больной душе низменные страсти – жажда власти, стремление к наживе и успеху любой ценой, ярость оскорбленного и ревнивого самца – помогают ему подняться на самый верх преступной иерархии, а точнее, опуститься на самое дно своего грехопадения. Порочная и не осознаваемая им (подавленная) инцестуальная тяга к сестре вызывает вспышки неконтролируемого гнева и, в конце концов, прорывается в безумии – он в порыве ревности убивает своего лучшего друга, ставшего женихом его сестры. Исход героя только один – уничтожив все самое лучшее вокруг себя, погибнуть самому от мести своего собственного мира зла и ненависти. Гнев и тенденция к саморазрушению некрофила оборачиваются против него самого. Карающая десница настигает его, но это не высший Судья, а демон смерти.

Мне представляется, что именно за последние пятьдесят лет возрос уровень суицидальных наклонностей у людей. В их основе – не прекращающаяся годами депрессия, разрушающая изнутри психическое равновесие личности. Продиктовано это, прежде всего, огромным скачком в области производства, распространения информации и ее усвоения. Недаром современное общество футурологи и социологи называют постиндустриальным и информационным. Обилие фактов, информации, которую необходимо усвоить, дабы успешно существовать и развиваться в этом мире, а также резкое увеличение скорости поступления информации, течения самих жизненных (социальных, культурных, профессиональных) процессов – все это накладывает свой отпечаток на состояние душевного, а значит и физического здоровья людей. Все без исключения соматические заболевания имеют психические корни.

Таким образом, можно говорить о поголовном заболевании синдромом футурошока – страха перед будущим, перед обилием информации, опасения за свое благополучие. Человек вынужден все чаще прибегать к помощи своей Персоны (согласно учению швейцарского психолога и философа К.Г. Юнга, к одному из архетипов – личине), практически никогда не расставаясь с социальными масками, играя различные роли, чтобы успешно реализовывать свой личностный потенциал в обществе. Мы уже не можем, да и не умеем (отвыкли, разучились и просто боимся открыться), общаться с себе подобными без той личины, которую надеваем на себя, чтобы скрыть подлинные чувства и свое истинное Я. Это накладывает определенный отпечаток на всю психику, личность живет в постоянном напряжении, под гнетом социальных ролей и масок. Персона торжествует, Эго оттеснено куда-то в сумерки души, личность становится насквозь лицемерной и неискренней. Это противоречит самой человеческой сущности, личность вступает в конфликт с самой собой (глубинные субстанции личности, архетипы – Самость, Анима-Анимус, Тень – находятся на одном полюсе, на другом – Персона, раздутая до невозможности, а между ними – Я, ослабленное и потерявшее самое себя).

Не в силах справиться с Персоной, но и не желая мириться с таким положением дел, Я (Эго) пытается как-то компенсировать подобное искажение ценностей, человек ищет разрядку и находит – в различных транквилизаторах (наркотики, алкоголь, табак, кофе, чай), в чревоугодии, в азартных играх, в уходе в мир эскапизма (видео, телевизор, компьютер, мистика, ужасы, фантастика), в опасных увлечениях (экстремальный спорт) и травматических видах спорта (особенно в единоборствах), в различных хобби (как правило, совершенно бесцельных), во вступлении в различные оккультные общества и псевдорелигиозные секты. Многие просто деградируют до уровня преступников и люмпенов. Сюда же можно отнести и безудержный секс – нимфоманию и сатириаз, промискуитет, содомию (групповой секс) и различные половые девиации (гомосексуализм у обоих полов, садомазохизм) и перверсии (извращения).

Общий фон (социально-политический, культурный и даже криминальный), раскрепощение нравов, потеря многих морально-нравственных ориентиров, обилие безумной информации (телевидение, радио, реклама, Интернет, кинематограф, пресса, бульварная литература, музыка в стиле рок, техно, транс, хаус) – все это накладывает свой оттенок и на содержание шедевров в искусстве. Само искусство уже давно стало массовым, рыночно-конъюнктурным, «попсовым», служащим лишь интересам шоу-бизнеса. Немудрено, что из многих киношедевров прошедшего столетия подавляющее большинство пронизаны суицидально-деструктивным духом, мрачными настроениями, когда человек представляется покорной игрушкой слепых сил Бессознательного, куклой, не способной на свои собственные, осмысленные действия и решения. Пессимизм и неверие в справедливость, разочарование в самом себе и в окружающем мире, горькая скептическая усмешка обреченного героя – таков пафос этих фильмов, да и большинства произведений современной жанровой (коммерческой) литературы. Заставляют ли они человека задуматься – для чего он живет, что он оставит за собой и каким он предстанет однажды перед Высшим Судьей?

Виктор Ханов (Эдуард Байков) «Торжество пессимизма или Гибель героев?»

Известный французско-румынский писатель-конспиролог Жан Парвулеско подчеркивал, что сакральное скрылось из жизни. А я бы добавил, что и ГЕРОИЧЕСКОЕ тоже исчезло из жизни современного общества. Нет подлинных героев, нет ярких, незаурядных личностей, воспеваемых искусством и особенно в литературе. Современная беллетристика полна ОБЫДЕННЫХ персонажей, действующих в тривиальных ситуациях по заурядным, а порою и пошлым сценариям.

То время уже давно, увы, ушло в прошлое – век романтики, век героизма. Сейчас мы живем в эпоху хитрости, корыстолюбия и торгашества. Тут уж ничего не поделаешь: либо выпадай из общества и становись асоциальным элементом – бомжем, преступником, революционером, либо приноравливайся к этому строю и сам становись расчетливым хитрецом или быдлом. Современная цивилизация по сути дела вся проникнута духом лицемерия и мелочности. Беда порядочных и самоотверженных людей в том, что они родились в это время, но такова их судьба!

Где те подлинные, настоящие литературные Герои: Одиссей и Геракл Гомера, Ланселот Кретьена де Труа, Уленшпигель Шарля де Костера, Мартин Иден и Элам Харниш Джека Лондона, Овод Лилиан Войнич, Павка Корчагин Николая Островского и даже Конан-киммериец Роберта Говарда?.. Литературные воплощения тех, кого Лев Гумилев назвал пассионариями, Эдуард Лимонов – «возбуждающимися», а Фридрих Ницше – «белокурыми бестиями». Их нет и они, как видно, никому сегодня не нужны. Правителям Земли требуются отнюдь не возбуждающиеся винтики, а населению – пошлые приземленные герои бесчисленных сериалов – киношных и литературных.

Ныне в большом фаворе и моде такое явление в культуре в целом, и в литературе в частности, как пресловутый постмодернизм. Столько сломано копий вокруг него, в попытках дать полное и наиболее подробное, то бишь верное, определение, что право, поневоле задумаешься: а был ли мальчик? Не является ли целиком надуманным, а значит, иллюзорным, сей странный феномен-гомункулус – столь же виртуальный, сколь и сама духовная реальность? И все же не удержусь и небольшую реплику себе позволю, точнее – реприманд.

По моему разумению, в конечном счете, постмодернизм есть творческое бессилие, нежелание, да и неспособность авторов создавать что-либо новое, свежее, неповторимое – свое. Сплошной пастиш, заимствование чужого – компилятивно-плагиаторский подход с добавлением доброй толики фиглярства. Вот она, импотенция творцов!

Более серьезное отношение к себе вызывает иное явление – саспенс. Саспенс – одно из самых модных на Западе стилевых направлений, заключающееся в намеренной недосказанности, смысловом обрыве, неопределенной концовке, когда финал выносится на суд и выбор самого читателя: то ли все же восторжествуют добро и разум, то ли зло и хаос победят окончательно. Нет точки, отсутствует завершающая идея, последнее слово. Чаще всего это относится к жанру хоррор – литературы «ужасов», черной фантастике, мистическим триллерам. Подобное мы можем наблюдать и в рамках детективного мэйнстрима, как и в черном юморе. По крайней мере, это направление хотя бы любопытно, неожиданно, оригинально.

На мой взгляд, в рамках саспенсного стиля в Уфе работают такие разноплановые авторы, как Юрий Горюхин, Всеволод Глуховцев, а из числа молодых да ранних – Максим Яковлев и Анна Ливич. Вот о них-то как раз и речь.

М. Яковлев успел засветиться перед широкой читательской аудиторией двумя яркими и поистине самобытными рассказами – «За 1 ч. 29 мин. и 27 сек. до…» («Истоки», № 16, 16–22. 04. 2003) и «Па-бап падаба-па-бап» («Истоки», № 31, 30. 07. 2003). Уже в самих названиях видно некое пост-постмодернистское изображение концептуально-текстовой виртуальности, преломленное сквозь призму авторско-рефлектирующего видения бытия.

Рассказ «За 1 ч. 29 мин. и 27 сек. до…» – классическая (любовно-криминальная?) драма в современном интерьере. Основные темы – любовь и смерть, и еще – роковая судьба. У писателя М. Яковлева богатый литературный язык, очень хороший слог (в особенности для автора еще столь младого возраста). Персонажи выписаны ярко, внятно, я бы даже сказал – выпукло, и достоверно. Мир персонажей не лишен своей психологической компоненты, как и не страдают от отсутствия философских намеков сюжетные линии. Пафос рассказа – трагический.

Интересен композиционный ход автора – повествование заключено строго во временные рамки. Время неумолимо ведет отсчет. Жестоковыйная слепая сила, а может… это демон смерти? И вот уже в конце сюжета появляется старуха с косой – глаза ее зорки, движения уверенны, а орудие убийства остро отточено. Герою не отвертеться, да он и не знает, бедолага, что приближается к краю своей экзистенции, за которым – пропасть небытия. А возможно – иного бытия (более важного? интересного? реального?).

Последние дни и часы жизни героя (но почему-то кажется, что к этому его вело сквозь всю жизнь нечто высшее и неподдающееся произвольному осмыслению) – похожи на путь самурая, где непреклонным законом выступают Предопределенность и Неотвратимость. Отсюда неслучайны в ткани повествования аллюзии с японской мифологией и в целом – со всей японской тематикой. Натан – нынешний вариант средневекового самурая «а-ля рус». А посему и финал его достаточно короткой жизни, закончившейся гибелью, – несмотря на всю свою трагичность, не вызывает удивления или неприятия. Это – свойственно самураю, который должен быть готов умереть в любое мгновение. Такой конец закономерен. И все же с чисто человеческой, житейской точки зрения развязка потрясает. «Племя, которому не больно умирать». С высоты (а может, со дна пропасти?) прошедших веков Яковлев вторит Петрарке. Что ж… перед нами бесспорный талант.

Второй рассказ (пожалуй, целая новелла) с причудливым (скорее, попсовым) названием «Па-бап падаба-па-бап», на мой взгляд, несколько более сумбурен и близок постмодернизму. Пересказывать сюжет слишком сложно и долго, поэтому ограничусь кратким резюме. Опять заметен вкус автора к слову, превосходная стилистика, четкая выверенность сюжетных ходов, а вот с идейным миром – слабее. Эта вещь явно тяготеет к фантасмагории, гротеску, памфлету и, пожалуй, литературе абсурда. И вся эта смесь крепко замешана на детективно-авантюрной основе.

В любом случае, М. Яковлев – достойный конкурент и символисту И. Фролову, и модернисту Ю. Горюхину. Но как прекрасны (вкусны) описания антуража – природных ландшафтов и мира предметов! Прямо какой-то Чехов, склоняющийся к Гоголю!.. Шутки шутками, но Максиму подобные приемы явно удаются, как по плечу тонко прописать нюансы внутреннего мира героев (и при этом не лезть им в голову). Автора можно лишь поздравить – недавняя премия «Истоков» лучшее тому подтверждение.

Максима, как пишущего в жанрах нон-фикшн, среди двадцатилетних авторов Уфы я бы поставил на первое место. А рядом с ним – безусловно, достойных представительниц прекрасной половины нашего литературного сообщества – Анну Ливич, Ольгу Шевченко (Елагину) и Оксану Кузьмину. И все же, как видится, М. Яковлев – первый среди равных.

В вышедшей недавно книге – сборнике рассказов Анны Ливич «Опасные вещи» (Уфа, «Слово», 2003) мы также в достатке найдем тот самый пресловутый саспенс. В поучительных «черных» историях молодой писательницы можно обнаружить все присущие вышеуказанному стилю черты и мотивы. Вероятно, тех, кто устал от «чернухи» жизни, это оттолкнет, другие же придут в восторг по поводу мрачноватых, но откровенно правдивых сентенций автора.

Содержание рассказов Ливич – это сама юдоль людская, с присущей ей высочайшей экзистенциальной напряженностью и трагедийностью человеческого бытия. Душевная опустошенность героев Ливич, то отступает перед всеохватным пламенем любви и пронизывающими насквозь лучами сострадания, то снова накатывает мощной стихией ненависти, жестокосердия и черствости, поглощая души и разум молодых (как правило) людей. Боль от потери близких и любимых, жгучее чувство вины и стыда, отчаяние и мучительное несогласие с несправедливостью, царящей в мире, терзают юные сердца, толкают их на безумные и, порою, страшные поступки.

Но здесь же подчас и сокрыт путь к спасению для заблудших душ – спустившись на самое дно своего личного ада, можно отыскать дверцу, ведущую в рай. Рай здесь, на Земле, наверное, все-таки есть – это когда ты живешь по законам Гармонии и Высшей справедливости, будучи в ладу с самим собой и со всем миром. В противном случае слепой рок безжалостен, и неумолимые жернова судьбы перемалывают тебя, растирая в порошок человеческую жизнь.

Плач жестоко обиженного ребенка, слезы покинутой женщины, девичьи горькие рыдания, боль душевная и физическая, обман и предательство, пороки, греховные помыслы, нелепая смерть – кажется, что перед нами все круги ада, где непрестанно слышатся «стоны и скрежет зубовный». «Жизнь людская – непрерывная цепь страданий» – возвестил свыше двух с половиной тысячелетий тому назад царевич Гаутама, неслучайно прозванный «Просветленным» – Буддой. Избежать страданий можно лишь отказавшись от страстей, чувств, желаний и намерений, то есть по сути отказавшись от земной жизни. Для чего тогда приходить в этот «лучший из миров»? И разве можно отказаться, избежать болезней, старости и смерти? Это – ЖИЗНЬ, и она такова, какова есть! Не лучше ли принимать ее с открытым забралом, без страха и упрека пройдя свой путь до конца, вкусив сполна и радостей и горестей?! Весь пафос произведений А. Ливич (чаще – трагический) говорит в пользу вышеприведенного риторического вопроса.

Смысл нравственного императива Канта, пожалуй, заключен в обыденно-бытовом утверждении: да, жизнь – это не поприще для игр, она тяжела, иногда беспросветна и временами просто мерзка, но и в ней найдется немало светлых и радостных моментов, а, значит, любая жизнь прекрасна, как прекрасна человеческая душа и звездное небо над нами! Ведь ТАКАЯ жизнь дается только раз!..

Рассказы М. Яковлева и А. Ливич, каждый по-своему интересны и необычны, а вместе они создают атмосферу особого видения мира, которое я попытался уложить в прокрустово ложе такого литературного направления как саспенс.

В том же ряду – рассказы Дмитрия Мухаметкулова «Delete» и «500 Вт» («Истоки», № 32, 06. 08. 2003). Коротко, ясно, трагично и потрясающе экзистенциально!

Но в заключение немного холодного душа. В творчестве молодых авторов все больше заметны тенденции разочарованности, пессимизма, унылого констатирования неприглядных и трагичных сторон действительности и соглашение с этим, непротивление низменности и пошлости. Социальная вялость, политическая апатия, культурный эклектизм – подобные мотивы можно проследить как в произведениях вышеупомянутых писателей, так и в творчестве Ольги Шевченко, Анатолия Яковлева, Артура Кудашева, Игоря Савельева и др. Грядет новая волна «разбитого поколения» и «рассерженных молодых людей»!

Эдуард Байков (Виктор Ханов) «Мудрость наблюдателя или Фантасмагория бытия?»

Рустем Вахитов зарекомендовал себя прежде всего (и в большей степени) именно как необычайно яркий и талантливый публицист, затрагивающий самые насущные вопросы и актуальные темы современности – философские, политолого-политические, культурологические и остросоциальные. Оно и понятно – являясь кандидатом наук и доцентом философии, Вахитов и рассуждает с позиций неординарного мыслителя, постигая действительность вокруг (да и внутри) себя и преломляя ее сквозь призму собственного «когнитивно-ментального кристалла». Но вот, что удивительно: в своем творчестве автор достаточно многогранен для того, чтобы выступать – то есть самопрезентировать себя в этой жизни – и в качестве весьма интересного писателя-беллетриста и поэта.

Что ж, оставим лирику тем специалистам, которые смыслят в ней больше, чем мы. Поговорим об эпике. Проза Вахитова имеет своеобразные отличительные черты: как правило, это произведения малой формы (рассказы, миниатюры, эссе), представляющие собой авторские размышления с философской (а как же иначе?!) проблематикой и трагикомическим пафосом (иногда переходящим в прямо трагический или, наоборот, сатирический).

Рассказ «Смерть пассажира» («Бельские просторы», № 12, 2002) еще достаточно беден в своей сюжетной основе и «недоразвит» в отношении психологизма, но весьма занимателен в плане переданного идейного содержания. Герой возвращается из отпуска – как водится, душа переполнена массой незабываемых впечатлений, и тут (срабатывает эффект неожиданности) вдруг умирает пассажир в автобусе. Ну что ж – всякое в жизни случается! Казалось бы, чем тут можно потрясти воображение? А герой мучается, не находит себе места. И только к ночи следующего дня, предварительно тяпнув сто грамм коньяку, он понимает, что это событие поразило его оттого, что все мы привыкли к персонифицированной смерти, то есть умереть мог кто-либо из его родных, друзей, знакомых, известных личностей, да и ранее незнакомых, но ИМЕЮЩИХ свое имя, а значит и лицо – дядя Петя, дед Василий, майор Пронин, Вова Пупкин… Но отнюдь не ПАССАЖИР – безликий и безымянный. То есть стереотипы сознания сработали однозначно: пассажир на то и пассажир (как бы элемент системы) – он не может умереть, это непорядок. А вот умер…

Намного интереснее рассказы Вахитова, опубликованные в «Истоках» («Истоки», № 4, 26.01.04). То ли мастерство писательское выросло, то ли жанровая направленность несколько иная, позволяющая полету фантазии выразить авторский анализ бытия в мире. Глубоко философская проблематика в футуристическом рассказе «Земная вечность» придает ему «веса» в содержательной части. Сразу же возникают аллюзии с антиутопиями ушедшего ХХ века. Достаточно вспомнить – «Мы» Замятина, «1984» и «Скотский уголок» Оруэлла, «О дивный новый мир» Хаксли. Но более всего вспоминается блистательная недавняя вещь Александра Зиновьева – футуристический роман-эссе «Глобальный человейник». У Вахитова сюжет не нов, но написано ярко, интересно и убедительно. Общество XXI века и далее, путем переделки психики граждан превращенное в цивилизацию поголовно однотипных, уравненных во всем, серых и безликих потребителей. Осуществилось то, о чем намекал Эдуард Лимонов в своем «Дисциплинарном санатории»: той общественно-политической системе, которая сегодня «победно шествует» по значительной части нынешнего мира (и которую Зиновьев метко назвал западнизмом), совсем нет надобности в ярких, талантливых, самобытных личностях, хоть чем-то отличающихся от усредненной массы homo ludens consumentis (человека играющего потребляющего), а в особенности – в перманентно «возбуждающихся». Такие люди в рассказе Вахитова представляют большую общественную опасность и подлежат принудительной психокорректировке, ибо и гений, и бунтарь-нигилист ведут к возмущениям в стабилизированной системе общества «всеобщего благоденствия и процветания».

Я полагаю, что такое общество – есть тотальный суицид, так как (исходя из второго начала-закона термодинамики) стабильная закрытая система стремится к энтропии (умиранию, растворению в хаосе), а система открытая – к жизни и порядку. И не в этом ли смысл существования человечества (заложенный Богом? Природой? Необходимостью?) – препятствовать возрастанию энтропии во вселенной?

Следующий рассказ – «Клон» поднимает сугубо нравственную проблему пределов вмешательства человека в тайны Божественного творения. Сколь горька участь человека-двойника, клонированного от знаменитого физика. Эта живая копия ученого-гения оказалась по своим интеллектуальным способностям не выше студента 1-го курса. А посему в нем, в этом клоне, не оказалось надобности. Программа была зарыта, а «результат эксперимента» выбросили на улицу. Но ведь это – живой человек, личность со своей неповторимой душой! Проблемы научной этики должны (обязаны!) зиждиться на духовных заповедях религиозных вероучений. В противном случае мы имеем дело с чистым сатанизмом.

И, наконец, третий рассказ «Конец графа Монте-Кристо» – увлекательная история в духе авантюрно-приключенческих эпосов Дюма, Скотта и иже с ними. Опять же помимо героико-романтического пафоса произведение заключает в себе глубокий философско-метафизический смысл. Где та грань, что отделяет рассудок от безумия? И что есть наше бытие? Возможно, что мироздание устроено намного сложнее, чем мы это себе представляем. И тогда возникает вполне правомерный софизм: в одном мире живет Моте-Кристо, в другом он придуман Дюма, в третьем – Дюма придуман Творцом, а в четвертом вообще не имеет смысла разделение на персонажа, писателя и Единого Творца всего сущего.

На мой взгляд, Р. Вахитов уже давно созрел для создания крупной вещи – социально-философского фантастического или футуристического романа. И в его случае мы можем надеяться, что гора не родит мышь.

Эдуард Байков «Колоритный дебют»

Хорошо ли, плохо ли живется сегодня писателю? Это с какой стороны посмотреть. С одной стороны, хорошо – нынешний литератор постсоветского призыва вправе писать и публиковать все, что ему заблагорассудится. Прочь общественная мораль и политкорректность! Впрочем, оставим это целиком лежащим на совести авторов. С другой же стороны, плохо – большинству не востребованных рынком (а значит, и публикой – хоть она, по Чехову, и дура) творцов слова издаваться приходится за свой счет, а это, как правило, весьма накладно. В особенности, страдают начинающие мастера пера из провинций. Чтобы тебя издавали центральные издательства под раскрученными марками, ты должен быть известным, а чтобы стать известным, ты должен издаваться. Получается замкнутый (и порочный) круг! К тому же автор просто обязан вписываться в какую-либо серию и проект: например, «Черная кошка» Эксмо-пресс или «Звездный лабиринт» АСТ и т. п.

Выходит, что шансов у молодых (и не очень) авторов никаких? Не совсем так. Остаются периодические издания (особенно «толстые» литературные журналы), различные коллективные сборники и альманахи… А еще – спонсоры и потенциальные меценаты, способные подкинуть деньжат на издание книги.

В Уфе молодые писатели успешно занимаются самиздатом, благо типографий ныне не меряно. Пусть тираж мизерный (как правило, от 50 до 500 экземпляров), пусть оформление и переплет непрезентабельны (мягкая одноцветная обложка с черно-белой иллюстрацией), зато КНИГА вышла! Сей факт можно лишь приветствовать и восхищаться (искренне!) подвижничеству коллег по писательскому цеху.

Вышла в свет и книга молодой уфимской писательницы Анны Ливич, ранее в большей степени известной читающей аудитории в качестве журналистки и поэтессы. Ярко блеснув своими стихотворными талантами в творческом объединении «УфЛИ», писательница подала сборником рассказов «Опасные вещи» серьезную заявку на участие в жизнедеятельности местного литературного сообщества – и участие на равных с более опытными и уже сделавшими себе имя собратьями по литтворчеству.

Каждый рассказ по-своему интересен и необычен, а вместе они создают атмосферу особого видения мира, которое можно попытаться уложить в прокрустово ложе самого популярного нынче на Западе литературного направления – саспенс. Так называют (от англ. suspense – недосказанность, обрыв) стиль, отличительными чертами которого являются намеренная недосказанность, смысловой обрыв, неопределенная концовка, когда финал выносится на суд и выбор самого читателя: то ли все же восторжествуют добро и разум, то ли зло и хаос победят окончательно.

Так и в поучительных «черных» историях Ливич можно обнаружить вышеперечисленные черты и мотивы. Вероятно, тех, кто устал от «чернухи» жизни, это оттолкнет, другие же придут в восторг по поводу мрачноватых, но откровенно правдивых сентенций автора. Человеческое существование, экзистенция бытия – увы, не повод и не арена для бездумных перманентных наслаждений. Здесь есть и горечь, и печаль, и боль, и кровь… и ненависть. Все это выражали многие выдающиеся умы и таланты в своих, ставших бессмертными, опусах. Поражает другое: откуда в достаточно юной писательнице это серьезно-глубокое осмысление «правды жизни»? Этот трагический пафос, душевный надлом, взгляд на мир (посредством творчества) через призму отстраненности и разочарованности, не по годам развитой умудренности? Но разве не «во многой мудрости – многие печали»? Не говорит ли это о том, что мы имеем дело с подлинным талантом мыслителя и (как это ни тривиально звучит) «инженером человеческих душ»? Вопрос чисто риторический. Во всяком случае, потенциал – и большой потенциал – уже имеется. Дерзать дальше, брать новые высоты словесности, расти творчески и духовно – зависит от самой писательницы.

И напоследок добрый совет: нужно все время поднимать планку творческих достижений, дабы преодолевать ее и вносить свой посильный вклад в общее дело развития ноосферы. Талант дается свыше, от Бога, и хоронить его – большой грех.

Эдуард Байков «О русском слове…»

Если говорить о положении русского слова в нашей республике, то оно, это слово, конечно же, представлено всей русскоязычной периодикой и литературой Башкортостана, а таких изданий – едва не большинство. Достаточно вспомнить официальные газеты «Республика Башкортостан», «Вечерняя Уфа», журналы «Республика Башкортостан» и «Уфа». Эти издания наряду с «Молодежной газетой», «Уфимскими ведомостями» и «Воскресной газетой» являются в большей степени информационными ежедневниками, еженедельниками и ежемесячниками. В то же время наиболее полно русская словесность представлена в изданиях литературно-художественной и публицистической направленности, таких как журнал «Бельские просторы» и газета «Истоки». В одной из своих статей я назвал эти два издания – «жемчужинами русской словесности в Башкортостане». И это не преувеличение – вы уж поверьте мне, профессиональному писателю и журналисту.

По поводу «Бельских просторов» отмечу, что подобный «толстый» литературный журнал в провинции существует только у нас, то есть как по качеству исполнения и оформления, так и по содержанию он превосходит своих немногочисленных собратьев на постсоветском пространстве. А по многим критериям не уступает московским литературным журналам. Прекрасная полиграфия, качественная бумага, цветные иллюстрации – все это, как говорится, налицо. Приличным выглядит и уровень авторов, публикующихся на страницах «Бельских…».

Разумеется, без стабильной финансовой поддержки со стороны руководства республики такой журнал не просуществовал бы и пару месяцев. «Толстые» литературные журналы в наше время вообще немыслимы без дотационной политики органов местного самоуправления либо без помощи спонсоров и меценатов. Рекламные и заказные материалы их не спасут – у этих изданий отличный от большинства печатных органов тип идейной направленности и рабочей концепции. Подобные издания призваны нести культуру речи, слова в массы, то есть просвещать и одухотворять. Вся их политика и идеология должна быть направлена на упрочение духовных скреп общества. То же самое в полной мере справедливо и в отношении «Истоков».

Поднимая тему конкуренции в этой области, скажу, что таковая, к сожалению, пока не наблюдается – ни здоровая, ни какая другая. Отдельные попытки некоторых местных литераторов из числа молодых (и относительно молодых) организовать на постоянной основе выпуск литературных журналов или газет пока не увенчались успехом. Например, членами творческой группы писателей-фантастов и детективщиков Башкортостана, руководителем которой является ваш покорный слуга, был издан в начале 2003 года журнал приключений и фантастики «Универсум». Журнал действительно, как это писали рецензенты, получился замечательный – формат А-4, мелованная бумага, полноцветная обложка, о содержании же пусть судят читатели и критики. Впрочем, оценки достаточно высоки. К тому же журнал был представлен на очередном российском фантастическом конвенте «РОСКОН – 2003». Но, увы, наше детище было создано целиком на средства авторов, а посему не смогло выходить не то, что раз в месяц, но даже раз в квартал. Сейчас готовимся к выпуску второго номера, но ведь прошел-то почти год.

Говоря о появившемся недавно журнале «Литературный Башкортостан», насколько мне известно, он выходит на деньги спонсоров, пожелавших остаться неизвестными. Как долго хватит их запала и щедрости – вопрос интересный. Но по уровню представленных текстов это издание пока, увы, не в состоянии соперничать с нашим «ветераном» – «Бельскими просторами».

В принципе, еще один достаточно раскрученный журнал – «Ватандаш», занимает промежуточную позицию между русскоязычной и иной словесностью, так как часть материалов печатает на русском языке (наряду с башкирским и английским). Этим он и интересен в нашем случае.

Все же лично мне, как литератору, хотелось бы видеть еще один полноценный литературно-художественный и общественно-публицистический журнал в Уфе (на русском языке), который бы финансировался правительством РБ. Он может быть, к слову, религиозно-просветительской направленности – с православной, мусульманской или даже экуменической тематикой. То есть во главу угла ставить духовные темы – религиозные, богословские, философские, культурологические.

Либо же поддержать выпуск молодежно-литературного журнала, в котором упор будет делаться не только, да и не столько на пропедевтику и педагогику, но большое внимание и место будет уделяться принципу развлекательности и различным увлечениям молодых людей.

Молодые, и это ни для кого не секрет, вообще стремятся заявлять о себе – почаще и погромче. Не исключение и литераторы. У нас в городе имеются два литературно-творческих объединения – упомянутая мною группа фантастов и «УфЛи» Айдара Хусаинова, собравшего под своим крылом, я бы сказал, эстетствующих поэтов и беллетристов. На самом деле у нас много хороших начинающих и уже состоявшихся авторов – я имею в виду возраст примерно до сорока лет. Среди писетелей-остросюжетников это Всеволод Глуховцев, Александр Леонидов, Ренарт Шарипов, Денис Лапицкий, ну и, смею надеяться, автор данной статьи. Среди авторов «серьезных» жанров это – Юрий Горюхин, Игорь Фролов, Айдар Хусаинов, Александр Залесов, Артур Кудашев, Ринат Юнусов, Анатолий Яковлев, Ольга Шевченко, Анна Ливич, Оксана Кузьмина, Максим Яковлев. Очень много (на удивление!) молодых поэтов: к примеру, те же Анна Ливич и Оксана Кузьмина, Алексей Симонов и Александр Данченко, я уж не говорю о «молодых ветеранах» – Айдаре Хусаинове и Алексее Кривошееве.

Ради справедливости стоит упомянуть и нашего местного «анфан террибль» – Расуля Ягудина, на счету которого около 400 (!) стихотворений, написанных в духе символизма и экспрессионизма. При этом далеко не все из них так плохи, как об этом кричат на каждом углу доморощенные критики. Поверьте, я отнюдь не хочу с кем бы то ни было заигрывать. Но следует быть честным перед самим собой и не кривить душой! Как говаривал герой Николая Леонова полковник Гуров: «Что выросло, то выросло».

Авторы из числа молодых, по большей мере, вынуждены издаваться за свой счет. Положительный опыт в этом направлении у нас уже имеется. Помимо вышеупомянутых самиздатовских журналов, вышел коллективный поэтический сборник на средства членов объединения «УфЛи». В конце минувшего лета я совместно с А. Леонидовым, Д. Лапицким, В. Глуховцевым и Ю. Горюхиным издал сборник «Уфимская литературная критика. Выпуск 1», в который вошли 20 статей уфимских критиков и рецензентов, опубликованные ранее в газетах «Истоки» и «Русский язык». В настоящее время готовится второй выпуск сборника, в который помимо «Истоков» войдут материалы из «Бельских просторов», «Воскресной газеты» и других изданий. В планах совместное издание (опять, увы, за свой счет!) коллективного беллетристического сборника «Уфимская новелла». Пользуясь случаем, хочу обратиться к нашим местным литераторам – начинающим и опытным: пожалуйста, предлагайте свои материалы для этих сборников – и литературно-критические статьи, и художественные произведения малой литературной формы (рассказы, новеллы, эссе, сказки). Я внимательно слежу за местными литературными публикациями, и, конечно же, от моего внимания не ускользнули рецензии и обзоры Кристины Абрамичевой, Александра Залесова, Диниса Муслимова, Бориса Орехова и Алексея Симонова. Готов рассмотреть любые предложения.

И, в заключение, снова о русском слове – плохо ли ему в краю башкирском, забито ли оно, может, не дают ему хода? На всё один ответ: нет! Русское слово в Башкирии живо и процветает, а вот будет ли развиваться дальше и еще интенсивнее – это уже зависти от нас самих, русских (русскоязычных) писателей и мыслителей Башкортостана. Унынию – места нет!

Эдуард Байков «В начале было слово…»

Тенденции, существующие как в современной литературе, так и на книжном рынке, заставляют глубоко задуматься о перспективах – творческих и финансовых – и создателей литературных произведений и торговцев оными. А перспективы эти видятся многим безрадостными. Дескать, наличествующая уже век и разросшаяся подобно гигантскому лишайнику массовая культура настолько нивелировала и принизила исконные человеческие ценности и культурные традиции, что вкусы людские примитивизировались до крайнего предела – дальше некуда, дальше только пропасть безумия и анархии. Что ж, в этом тезисе есть свой резон. Наверное, прав был классик, утверждая, что публика – дура. Хлеба и зрелищ! Это требование старо как мир, другое дело, что вовсе века существовала элитарная высокая культура, на которую равнялась низовая культура тех самых полупросвещенных и совсем уж темных масс.

И вот наступил ХХ век – век электричества, атома, комических путешествий и искусственного интеллекта, короче – науки и технологий. Вроде бы высочайшая вершина человеческих знаний, а вкусы-то делались с каждым годом все низменнее. Я называю это феноменом голливудизации. Примитивные инстинкты человека – безопасность, агрессия, насыщение, совокупление. Большинство произведений коммерческой литературы и кинематографа можно разложить до этих элементарных ингредиентов. Пишите (снимайте) проще и возбуждайте читательскую (зрительскую) аудиторию сильнее – призыв к авторам.

Так что же с книгой? Вначале появились печатные СМИ. Этот удар книга выдержала легко – тем более и не удар вовсе, а так, слабая пощечина от родственников (газеты, журнала). Затем более ощутимый удар нанес кинематограф. Но и тогда литература устояла, схитрив и породнившись с кино. Очередной удар последовал от телевидения. Тут книжной продукции пришлось хоть и туго, но еще не совсем. В нокдаун (пока еще в нокдаун) ее послало видео. Ну, а почти добили компьютерные игры, Интернет, виртуальная реальность киберпространства. Почти нокаут! И все же…

Книга все еще жива, но чтобы быть мало-мальски востребованной, то бишь кассовой (приносить доход), она в своей содержательной части упростилась донельзя. Высокоумные же произведения – для кучки высоколобых интеллектуалов, любителей культовой литературы (и культовых фильмов тоже). Издательства на свой страх и риск выпускают наряду с «ширпотребом» и классиков – живых и давно почивших в бозе. Полагаю – себе в убыток. Впрочем, и тут хитрят, изворачиваются. Начался, допустим, сериал по ТВ, снятый по книге такого-то мэтра, тут же книгоиздатели подсуетятся и выпустят скромный тираж этого самого классика, «снятого» на пленку (или на «цифру») – его и раскупят. А так… кому он нынче нужен со своими высоконравственными сентенциями и глубокими психологическими размышлениями о предназначении человека и сути бытия? Печально это все осознавать.

Одна отрада для нынешних «серьезных» (да и не очень) авторов – «толстые» литературные журналы. Жаль, объем их весьма ограничен, а очередь публикующихся пугающе велика. Но все-таки и ТЛЖ – «свет в окошке». Наши «Бельские просторы» (коль скоро автор статьи – потомственный уфимец, то переходим к местным реалиям) для русскоязычной публики (читающей и пишущей) – это праздник, «который всегда с тобой». Без преувеличения и излишней патетики имею вам сказать: «БП» и «Истоки» – это две крупнейшие жемчужины русской словесности в Башкортостане. Отдельные попытки некоторых литераторов и литературных объединений подать о себе заявку выпуском периодических изданий и, таким образом, составить вышепоименованным органам достойную конкуренцию, увы, пока не увенчались успехом – задор велик, а силенок (сиречь возможностей – материальных и духовно-творческих) не достает. Но вернемся к нашим… «просторам».

Прочитал свежий 11-й номер «Бельских…» и был взволнован до глубины души разделом прозы, что даже решил по поводу его содержательной части высказать некоторые соображения. Прежде всего, бросается в глаза высокое качество представленных произведений – и в стилевом отношении, и тем более в содержании (за одним досадным исключением, но о нем позже).

Доброе, теплое впечатление остается после прочтения повести Геннадия Баннова «Весна ожиданий». Как видно, автобиографические воспоминания автора перекликаются с вымыслом, но от этого вещь еще больше выигрывает. Честные, добропорядочные и целомудренные отношения между влюбленными молодыми людьми – разве встретишь в наши дни подобное в постмодернистской и авангардистской прозе «распоясавшегося поколения»? автор умело и деликатно показал, как зарождается и расцветает, крепнет чувство, равного которому, пожалуй, не найдется во всей Вселенной, ибо Бог – это Любовь! В том числе и любовь между мужчиной и женщиной. Нравственное становление юноши – учащегося техникума, спортсмена-боксера происходит параллельно с физическим возмужанием – в результате получается гармоничная личность, тот самый идеал советского человека, который нынче оболгали и обгадили все кому не лень (как правило, столь же никчемные людишки, сколь и бесталанные как творцы слова).

Герой Баннова – Олег Сибирцев – отнюдь не выглядит неправдоподобным шаблоном (симулякром) или наивным пентюхом, а уж тем более одномерным картонным персонажем. Это живой человек с его повседневными переживаниями – радостными и горестными, в коих и заключена жизнь. Возникает ностальгия по тем временам, когда юноши знали не понаслышке, что такое порядочность и мужественность, а девушки были в меру скромными и не развращенными «цивилизованными» ценностями, навязываемыми всему человечеству жрецами западнизма (читай: американизма). Было ли такое? Да, было! И не только в далекие теперь уже сороковые-пятидесятые, описываемые в повести. Было до середины восьмидесятых, пока не началась вакханалия перестроек и реформ.

Газим Шафиков как всегда поразил тонкой психологической историей, написанной в лучших шекспировских традициях. И не случайно повесть местами смахивает на пьесу, ведь Газим Газизович – известный драматург. Да «Лицедей» и есть самая настоящая драма! На высочайшем уровне выписана прямая речь героев, диалоги, постепенно достигающие накала, великолепно передающие бурю страстей, поднявшуюся в театре (намек на одно из достославных уфимских заведений?). Есть злодей, антигерой – главреж театра, подлый, жестокий и злопамятный человек. Есть Герой – ярчайший талант, Лицедей с большой буквы, долгие годы блиставший на подмостках и вот к старости, вроде бы выдохшийся, отыгравший уже свое, закладывающий за воротник. Царственный некогда лев, а ныне – «с полинявшей гривой».

Но видно зря так думают о Сулимове его сослуживцы и даже его жена – бывшая прима театра, огонь не погас, готов вспыхнуть напоследок костром до небес и осветить все вокруг, дабы запомнили именно таким – непокоренным «царем зверей». Пожилой актер, в молодые счастливые годы игравший на сцене роль Отелло, решил вновь поставить (сам!) этот грандиозный спектакль. Увы, все и вся против него – отвернулись и предали даже те, кто ранее боготворил. И все же дух гордеца и великого лицедея не сломлен. Он решается на заранее провальную затею – моноспектакль, где единственный актер (снова он, снова звезда!) играет за всех. И он… побеждает. Зритель в восторге, шквал оваций, подлинный триумф! Но и цена высока – жизнь героя. На вершине своей славы он уходит туда, откуда, увы, еще никто не возвращался. Финал – по-настоящему трагический и потрясающий (вот когда наступает катарсис у самого читателя), мне напомнил великолепный фильм «Великий Карузо» о величайшем теноре Энрико Карузо, которого воплотил на экране не менее великий певец Марио Ланца. Концовка та же – герой умирает прямо на сцене, ради творческого подвига поставив на кон саму жизнь и честно эту жизнь отдав – во славу искусства, во славу театра, во славу оперы. Таковы настоящие творцы, «богатыри – не вы!»

В не меньшей степени потрясает новая повесть Амира Аминева «Танкист», в которой с высоким мастерством показана горькая участь тех, кто живота своего не жалел за будущее своей Родины, своих детей и внуков, сражаясь с фашистской нечистью. И чем же отплатили его потомки – подлостью, предательством, черной неблагодарностью! Воистину Бог отнял у людей разум, а может, дьявол поселился в их сердцах, ожесточив их и украв совесть.

Ради корыстных целей дочь и зять ветерана задумывают хитрую комбинацию, как отнять у старика последнее, что у него осталось – дом в деревне, продав который, они смогут купить вожделенную машину. Увозят того к себе, вначале обихаживают, а, заметив, что тот не желает расставаться с последним, осыпают Тимергале упреками, усиливая натиск. Но непреклонно стоит на своем старый танкист, и тогда решают обмануть его, «обойти с тыла». Благо и случай представился – жестоко простудился бабай и слег в больницу. За то время продали таки дом расчетливые отпрыски, после чего старик потерял в их бесстыжих глазах всякую ценность… ну, если только квартиру днем караулить. А так вроде и в обузу.

Чем дальше, тем все хуже отношение к деду. Вот и внук, четырнадцатилетний сопляк поднял на него руку. Не выдерживает тот и уходит из дома, превратившись в бомжа. Тут и хлебнул ветеран сполна горя и лиха. Спрашивается: за что такое наказание? За то, что кровь свою проливал на полях сражений? Или за то, что жил честно и праведно? Нет ответа. Так и не добился справедливости старый фронтовик. Потеряв все, вплоть до наград, битый и гонимый, покидает он этот жестокий и жестоковыйный мир, в последний миг обретя призрачное счастье встречи со своими однополчанами. Но это лишь сон, плавно переходящий в вечность.

Чувства, возникающие по прочтении – сострадание к тем, кого Спаситель еще два тысячелетия тому назад называл «солью земли», и гнев по отношению к «плевелам» рода человеческого. Увы, нынче пора такая – время людской пены. Преодолеть ее, не захлебнувшись, главная задача для нас.

И в заключение о новом рассказе Юрия Горюхина «Канцелярский клей для Августа Мебиуса». По поводу этого произведения можно сказать, что автор вновь подтвердил свой статус «певца обыденности». Понятно, что писатель старается показать нам реальную повседневную жизнь, как она есть, без прикрас и натужных (и порою наивных) восторгов. Дескать, нет в ней ничего героического и высокодуховного, одна серость, убогость, скука. Но, позвольте, не до такой же степени! Есть, в конце концов, что-то возвышенное, доброе, светлое в человеческом (пусть и повседневном) существовании, в той среде, которую человек создал внутри и вокруг себя – ноосфере. Не замечать этого – по меньшей мере, недальновидно. И, если прежние рассказы Горюхина поражали филигранностью своего стиля и мало-мальски внятным смыслом, с широким использованием аллюзий-намеков, то в данном опусе я, к своему сожалению, не заметил ничего, кроме… горькой усмешки уставшего от жизни фигляра. Впрочем, о вкусах и пристрастиях не спорят.

В целом же журнал в очередной раз укрепил нас, своих читателей, во мнении, что является одним из лучших литературных периодических изданий не только в башкирском, но и в российском литпространстве. Дай-то, Бог и дальше так…

Юрий Горюхин «Гегемоны литературных карьеров»

«Слабый аргумент – повысить голос».

У. Черчилль

Как-то повелось в моей литературной жизни, что вслед за некоторым успехом тут же появляется бойкий байков и щелкает по носу. С одной стороны это неплохо, потому что держит в тонусе и быстро возвращает на родную уфимскую землю. И с другой стороны тоже неплохо: когда в твой почтовый ящик сыплют шелуху от семечек, то вроде бы и ты имеешь право позвонить участковому. Но ближе к теме и поменьше метафор – оппоненты этого не любят. Ответить на «фигляра» – это, конечно же, формальная причина, достаточно усмехнуться и забыть. Беспокоит другое. Как ни крути, Эдуард Байков со всеми своими псевдонимами – единственный, постоянно освещающий русскоязычную республиканскую литературу, и потому вполне может дезориентировать молодых авторов, а то и сломать чью-то хрупкую литературную судьбу, а этого допускать никак нельзя, поэтому «звоню участковому».

Попробуем разобраться, что собой представляет наш монополист. В силу своей профессии, знакомлюсь с творчеством Байкова постоянно и не первый год. Несмотря на длительное общение, остаюсь до сих пор в некотором недоумении: откуда у Эдуарда такие пристрастия к «реализму» и неприятие масскультуры, тогда как сам он пишет исключительно фантазийную беллетристику, щедро сдобренную мистикой, весьма подозрительной эротикой и «чикатиловскими» смертоубийствами. Что это, плюрализм в одной голове или тривиальная попытка напечататься любой ценой? Первое предположение рассматривать не будем – это вне моей компетенции, остановимся на втором. Конечно, можно наступить на горло своим персонажам, благо, они редко вызывают другое желание, выбрать доминирующую на данном литпространстве идеологию, заручиться поддержкой опытных литераторов и попытаться реализоваться через путь, пройденный многими раннее. Но не надо забывать, что и на этой магистрали требуются определенные интеллектуальные затраты в виде изворотливости, хитрости и, опять же, непрямолинейного фимиама. Ведь это же смешно (для удобства обращаюсь только к представленной рядом статье): кругом апокалипсис, книга умерла, читатель полумертв, да и тот – тупой извращенец. Но, чу! – есть еще литературный оазис на южном Урале, «поражающий до глубины души» своими авторами. Далее идет стандартный восторженный пересказ содержания представленных произведений, «за исключением одного». Но как можно не видеть, что все авторы (три хороших и один плохой) очень разные, и даже среди «хороших», при кажущейся их равновеликости, существуют значительные отличия, как в языковой стилистике, так и в построении сюжета, которые требуют не наивного восторга, а вдумчивого анализа. Сомневаюсь, что разбором, опубликованным выше, можно потрафить мэтрам и изданию, по иронии судьбы представителем которого я и являюсь. В конце концов, не надо редакции пускать пыль в глаза, у нас почти все очкарики и защищены от пыли стенгазетной хулы, как, впрочем, и лести.

Но возвращаюсь к посылу моей реплики, точнее к гипотетическому молодому автору: прежде чем пить валерьянку после разгромной статьи любого критика, посмотри, кого этот критик хвалит, что он пишет «для себя» и насколько последователен в своем мировоззрении, если, конечно, оно у него есть.

А нынешнему лидеру литгруппы «Фантастика Башкортостана», из которой вышло достаточно экзотических творцов свободного слова, желаю, наконец, определиться со своими пристрастиями и стучать в один барабан.

Игорь Фролов «Свой среди чужих, или Премия за реализм»

Сегодня 15 января 2004 года – 113 лет со дня рождения Осипа Мандельштама. Тем не менее, говорить будем о другом. С нетерпением ожидаю известий о событии, которое должно вот-вот состояться в Москве в музее Марины Цветаевой. Там и сейчас высокое жюри определяет лауреата литературной премии имени Юрия Казакова за лучший рассказ года, учрежденной журналом «Новый мир». Премия имени Казакова, дом имени Цветаевой, а день – имени Мандельштама – пространственно-временные координаты не совсем соответствуют. Но это всего лишь придирки – ускорение, которое должны придавать нашей литературе подобные премии, как и всякое ускорение, есть абсолют, а, значит, не зависит от выбранной системы отсчета.

Причина, по которой я с таким вниманием отнесся к далекому мероприятию, проста. В шорт-листе премии, включающем в алфавитном порядке шесть участников, на первом месте значится: «ЮРИЙ ГОРЮХИН «Канцелярский клей Августа Мебиуса» – «Бельские просторы», Уфа, 2003, № 11».

Это уже не первое «хождение» уфимского писателя Горюхина в Москву за славой – в прошлом году его повесть «Встречное движение» претендовала на премию им. Белкина за лучшую повесть года. Тогда гран-при забрала «одна из лучших писателей современности» и постоянная соискательница-получательница различных премий Марина Вишневецкая со своими «Опытами» (которые так и просятся к переименованию в «Опусы», чтобы Монтеню стыдно не было). Однако то, что Горюхин попал в белкинский шорт-лист – уже само по себе немалое достижение.

На наших глазах в течение какого-то года уфимский писатель вдруг вошел в обойму литературных имен, которые сегодня занимают первые места в российской словесности. Такое стремительное продвижение по любой логике должно быть отмечено на родине первопроходца – например, изданием в местном государственном издательстве томика избранного. К своим 37 годам Горюхин написал и опубликовал немало, есть из чего выбрать. Но на это рассчитывать не приходится – мы уже привыкли, что провинциальные издательские сети обладают большим сопротивлением, да и Москва нам не указ – мало ли кто там, в Москве еще понравится. Но, скорее всего, дело в другом – люди, от которых такие решения зависят, просто не слышали про победы члена Союза писателей Горюхина. А эти победы, между прочим, создают Уфе и республике новую литературную известность, которая с оных времен изрядно поувяла.

Однако вернемся к премии, о присуждении которой я все еще жду вестей. Дело к ночи, но даже стремительный Интернет, где новости прибывают поминутно, глухо молчит. Чтобы отвлечься, просматриваю рассказы номинантов, игнорируя Горюхина – его «Клей» читал еще горячим, в компьютерной «рукописи», а потом и в журнале. Уфимскому читателю сегодня ближе до «Бельских просторов», чем до полузатопленных в перестроечной памяти новых миров, знамен, и дружб народов с размещенным в них творчеством остальных претендентов. Поэтому, раз уж взялся читать, коротко и пристрастно обозрю команду, играющую против нашего Юрия Александровича. Начнем с конца представленного жюри списка.

СЕРГЕЙ СОЛОУХ «Метаморфозы» – «Знамя», 2003, № 12. Печатается уже лет двадцать. Видимо за такой срок устал писать сколько-нибудь пространно – «Метаморфозы» исполнены в манере морзянки – предложения составлены из двух-трех, а то и одного, слов. «В столешнице есть вырез. Даже два. Предполагалась полочка. Бюро. Вся мебель в школе такая. Полуфабрикат». Так пишут, когда писать вовсе не о чем и незачем – разве что за премию – и перо поднимается по лестнице текста с одышкой, по шажочку – вот и я, как впечатлительный читатель, начинаю задыхаться. Спасаясь от собственной скуки, Солоух играет в метаморфозы – превращает слово «муха» в слово «слон». Впрочем, играл не зря – муха, помещенная в шорт-лист, уже считается на слоновьей должности.

ДМИТРИЙ ПРИТУЛА «Счастливый день» – «Нева», Санкт-Петербург, 2003, № 9. Рассказ про то, как заболела бабушка, воспитывающая внучку-сиротку. Катарсис в том, что из-за своей немощи была вынуждена продать девочку в добрые американские руки. Слог эпистолярный, средне-гражданского уровня. Рассчитан на аудиторию «мыльных опер».

ИРИНА ПОЛЯНСКАЯ «Утюжок и мороженое» – «Знамя», 2003, № 1. Полянская пишет хорошо – стилистически гибко, психологически тонко, с выверенным осторожным мастерством. Но представленный рассказ есть наглядный пример расхождения векторов мастерства и выбранной темы. Снова детство, детские проблемы, перетащенные во взрослую философию с уклоном во фрейдистские комплексы. Контур, нарисованный Агнией Барто и раскрашенный красками палитры Полянской. Ощущение такое, что рассказ был наспех сделан из странички дневника или записной книжки, и это вызывает сожаление.

АФАНАСИЙ МАМЕДОВ «Письмо от Ларисы В.» – «Дружба народов», 2003, № 9. Не скажу, что плохой прозаик, наоборот – начало рассказа интригует – некий сплав Бунина с Маркесом. Но дальше все идет по нисходящей и довольно круто – главная героиня, русская женщина работает без визы в Греции домработницей у греческого полковника. Наверное, полковнику никто не пишет, поэтому он устремляет свою греко-сатирианскую похоть на дочь домработницы (конечно, Наташу), требуя половой сатисфакции под страхом выдачи русских властям. А когда русские не сдаются, приводит угрозу в исполнение. Рассказ сдувается на глазах, превращаясь в женскую прозу мужского пошива.

ВЛАДИМИР МАКАНИН «Могли ли демократы написать гимн…» – «Новый мир», 2003, № 10. Грустно наблюдать, как на глазах читателей, помнящих «Ключарева и Алимушкина», тот же самый, но стареющий автор пытается вприпрыжку угнаться то ли за электровозом современности, то ли за ускользающей половой мощью. «Ее аханье раззадоривает (особенно самый первый, взрывной ах)». Неутомимый герой Маканина – ровесник автора, а героиня-любовница младше героя на целую пушкинскую жизнь. Она ласково называет его «старым козлом» и шепчет в ухо «великий глагол». Где-то на первом этаже всю ночь пьет муж-политик, не чувствуя, как ветвятся его рога. Я понимаю, что человек ностальгирует по молодости, когда хотелось и моглось всю ночь напролет, но бесконечное «а-ах» ненасытной маканинской героини меня лично раззадорило только на эти строки.

Такие вот претенденты. Из пятерых вышеназванных, пожалуй, наиболее симпатична проза Ирины Полянской, но представленный рассказ – далеко не вершина (хотя по сравнению с соседями таковой кажется). Это говорит всего лишь о критериях отбора, которыми руководствуется жюри, – а иначе – в который уже раз! – придется констатировать смерть российского рассказа. Но даже по нашим местным публикациям видно, что появляются молодые, интересные, – по стране их наберется не на один лонг-лист – значит, опасения о смерти отпадают. Определенно, все дело во вкусах членов жюри, а об этом эфемерном предмете, как известно, не спорят.

Нынешний московский взгляд на литературу отражает усталость дегустаторов чужого слова. Как сказал одному молодому и талантливому провинциалу редактор отдела прозы толстого московского журнала, «нам нужна литература, привычная и понятная пожилым людям». Действительно, зачем тревожить самолюбие пожилых новым словом, если поток добротной серости неиссякаем – из него всегда можно зачерпнуть кружек пять нового соцреализма. Судя по шорт-листу «казаковки», жюри чересчур строго придерживалось титула «именатора» премии: Юрий Казаков – писатель-реалист. Именно поэтому кандидаты оказались такими, какими оказались – линейное письмо, украшенное небольшими стилистическими виньетками, и отсутствие второго (о третьем не говорю) измерения, куда в поисках новизны может заглянуть одуревший от унылого однообразия читатель.

В статье «Ждущие лавров» («Время новостей», № 236) Андрей Немзер посетовал: «Даже и не знаю, за кого болеть: и Полянская – мастер, и Мамедов, и Солоух, и к Горюхину душа лежит». Простая, на первый взгляд, фраза, однако есть в ней один нюанс. Ласковое упоминание Горюхина в одном ряду с Мамедовым и Солоухом можно рассматривать двояко: либо Немзер снисходительно потрепал автора «Клея» по плечу (не мастер, как остальные, но зато славный малый), либо намекнул, что к остальным у него, Немзера, лежит не душа, а расчет и знание премиального закулисья. Хочется надеяться именно на второе. Можно усмотреть в эти словах и намек на то, что Горюхину стоит рассчитывать не на премию, а на приз «критических симпатий».

Скорее всего, так и случится. И, думаю, жюри будет по-своему право, отодвинув уфимского прозаика. Если до того не разобрались, то на финише уж точно остановят контрабандиста, который, прикинувшись своим, пытается протащить через барьеры иную литературу. На первый взгляд он и правда выглядит как реалист – и даже сверхреалист, выстраивающий реальность на уровне жесткой схемы. Пространство его прозы кажется плоским как бильярдный стол, герои монолитны и непроницаемы как шары слоновой кости, и взаимодействуют между собой по законам ньютоновской механики. Автор показывает читателю стол сразу после «разбоя» пирамиды – моментальный снимок полной шаровой энтропии. Посторонний взгляд видит хаос – но начинает действовать невидимый игрок, и постепенно, сталкиваясь под точно рассчитанными углами, герой за героем, шар за шаром укладываются в предназначенные им лузы. Пространство стола пустеет и вновь превращается в чистый лист, готовый к новой игре автора. Тут-то и понимаешь, что первоначальная позиция является не следствием случайного «разбоя», а тщательно выстроенным этюдом – и эта аналогия уводит нас от бильярда к другому умному занятию – шахматной композиции. Горюхинская проза оказывается объемной, включая в себя и самого автора в качестве действующего лица – главного, но стоящего на втором плане. И все множество героев оказывается неким хитрым геометрическим образованием, подобным японскому саду камней, или тому самому листу Мебиуса.

Даже сейчас, пытаясь приблизиться к простому и понятному определению горюхинской прозы, я незаметно для себя свернул в словесные дебри – а это означает, что литературно-математическая игра вовлекает в свою орбиту и читателя. Скажу по секрету: писатель Горюхин беззастенчиво пользуется читателями как теми библейскими животными – он просто-напросто изгоняет в нас своих мизантропийных бесов, стравливает свой хаос – но делает все это с приятным ненавязчивым юмором (слава Богу, хоть не подталкивает потом к обрыву). Однако это не значит, что, склеив весь сонм горюхинских героев в одного, мы получим личность автора. Если это и будет Горюхин, то не пишущий, не демиург, компенсирующий демиургством бессмысленность бытия большинства своих героев. А весь смысл находится вне этих героев, и даже вне их междоусобных отношений. Он – в игре автора, в способе его решения созданной им же исходной позиции. Литературная композиция – отдельная ниша современной прозы, и мне кажется, что в России сегодня ее занимает один Горюхин.

Этого достаточно, чтобы понять: Юрий Горюхин – не реалист «по-казаковски», и поэтому пойдет вне конкурса, как приглашенный гость. Как чужой. Но и такой результат есть результат. Можно предположить, что в этом году «Новый мир» (как в прошлом – «Знамя») откроет перед Горюхиным свои двери, пропустит пару его рассказов, а то и целую повесть. Там, глядишь, и третье хождение за славой завершится, наконец, удачей. Вот только, судя по слабеющему не по дням, а по часам творчеству обивающих пороги подобных конкурсов, занятие это вредное. Наверное, работает некий закон сохранения – пока фамилия набирает очки, важность собственной литературы отступает на задний план – успеть бы хоть что-то сварганить и разложить веером: для Белкина, для Казакова, Григорьева, Букера, Нобеля… Хочу пожелать Горюхину не поддаваться этому премиальному синдрому – но продолжать подъем, если уж поймал восходящий поток. А новостей из Москвы в эту ночь я так и не дождался.

P. S. 16 января. Только вечером в сетевом «Русском журнале» появилась статья члена жюри конкурса Михаила Эдельштейна «Русский рассказ: взгляд изнутри». Из нее я узнал, что «лауреатом премии имени Юрия Казакова стала Ирина Полянская, чей рассказ «Утюжок и мороженое» жюри сочло лучшим». Искренне поздравляю писательницу с премией, а жюри – с достойным выбором.

В подтверждение моей догадки о «критических симпатиях»: если в прошлом году Михаил Эдельштейн довольно критично отозвался о повести Юрия Горюхина «Встречное движение», то сегодня, говоря о «Канцелярском клее Августа Мебиуса», он отметил «изящный узор этого странного и грустного рассказа с загадочным названием, с очень ярким и неожиданным финалом, рассказа об одиночестве, о тоске, об отсутствии любви, о беге времени».

Все действительно меняется – и, как обычно, в лучшую сторону.

Игорь Фролов «Возвращение Эвридики» (Послесловие к подборке современной американской поэзии)

«Увидит, что вполоборота иду,

что предана мертвым, что большего чуда,

чем с ними остаться… – он не осилит ту,

предписанную ему, и рванет отсюда».

В. Гандельсман, «Эвридика».

Иллюзии дилетанта

Любить переводную поэзию трудно. Не покидает ощущение некоего подлога, путаются подстрочные сомнения – тот ли размер, та ли интонация, тот ли смысл? Подозрение в испорченности переводческого телефона не дают расслабиться и получить удовольствие. Чаще всего проба на истину невозможна – для этого требуются оригиналы, которых, как правило, нет под рукой. Но когда в результате несчастного случая на стол привередливого читателя ложится правильная книга – страницы поделены поровну: чужие закорючки слева, кириллица справа – вот тут и происходит катастрофа.

Об этом крушении иллюзий мы и поговорим. Сразу предупреждаю, что все дальнейшие измышления основаны на собственном опыте, поскольку себя в первую очередь и отношу к библиофилу со средним уровнем английского языка, и с жаждой читать оригиналы. Противоречие между запросами и возможностями поддается разрешению только после долгого плавания в море чужого языка. Но эмиграция уже не светит или не грозит, значит, такой практики не предвидится. Зато попытки реконструкции малыми средствами весьма плодотворны, поскольку результаты парадоксальны. Ими и хочу поделиться.

Человек, начинающий читать оригинал, сталкивается с трудностями уже на фонетическом уровне. Попробуйте, не владея разговорной речью (а школа учит только читать), сразу уловить ритмику иноязычного стихотворения. (При переводе прозы трудности тоже есть, но они не так сокрушительны). Вам придется угадывать расстановку ударений, давиться «ненужными» гласными, запинаться о камни «лишних» согласных – и когда вы доберетесь до конца строки, окажется, что музыки за этим трудным занятием вы так и не услышали. Придется повторить – и не раз, прежде чем ритм зазвучит устойчиво.

Теперь о смысле. Поэзия ждет от вас (а вы – от нее) непосредственного восприятия – пошаговость понимания ей противопоказана. Предстоит побороться и с этим. Как бы ни был широк усвоенный словарь, ваш русскоязычный мозг не сможет безболезненно пропустить через свое сознание все эти неуместные для нас определенные и неопределенные артикли, все эти have been (имело быть!) – он обязательно задержится на них, чтобы рассмотреть и убедиться, что они всего лишь грамматически окрашивают следующее за ними слово. Да и сам порядок слов бывает совершенно невообразим для нашего воображения – вы можете читать некое утверждение, в конце которого вдруг встречаете какое-нибудь never или nothing – и все сразу оборачивается отрицанием того, чему вы только что поверили.

Царство «мертвых» стихов

Для того, кто сам не вкусил переводческой радости, приведу пример. Вас угостили вишневым пирогом. Конечно, вы довольны – но только в том случае, если хозяйка удалила из вишен косточки. А если нет – попробуйте насладиться таким пирогом.

Предположим, гурман иноязычной поэзии преодолел отмеченные препоны – он аккуратно вскрыл пирог, выковырял из вишен все косточки, снова все запечатал и приготовился отведать и формы и содержания. Но тут его подстерегает, наверное, главное разочарование. Воспитанный на душистом дрожжевом хлебе русской поэзии, вкушающий с ужасом чувствует, что ему предложили безвкусный как поролон, дутый воздухом, заведенный на разрыхлителе продукт, который и хлебом-то назвать нельзя! Никакого вкуса – только неуклюже построенная информация. Но как же так? Ведь до того он читал готовый перевод, таинственность которого обещала поистине райские кущи оригинала. Он читал:

Иль показалось так в туманах греку, когда вино забыв, поцеловал он линию – пределы человеку обозначающий овал… (Э. Хект, пер. Т. Чернышевой)

Обратившись к тексту слева, он увидел:

Or so thought a man in a Greek mist — Who set aside The wine-cup and the wine, And that deep fissure he alone had kissed, All circumscribing line…

И перевел: «Или так однажды думал человек в греческом тумане – Который отставил в сторону чашу и вино, И эту глубокую трещину он единственный поцеловал, Все ограничивающую/охватывающую линию».

Бред, не правда ли? А слова при этом почти те же. Правда, все обретает какой-то смысл, если допустить некоторые порочные ассоциации, всплывающие из замусоренных русским сленгом глубин (в переводе эта подозрительная трещина замазана). Но дело даже не в том, что у разных языков разные ассоциативные ряды, и, начав с одного слова, мы можем ускользнуть в другую смысловую степь, перепутать, например, религиозные чувства с сексуальными. Вопрос иной – как превратить полученный подстрочник в поэзию? И какой вариант из десятка будет единственным? Здесь привередливый читатель вынужден отступить – он вдруг понимает, какие на самом деле задачи стоят перед переводчиком – и не с его, читателя, опытом браться за их решение.

Ты вдруг понимаешь, что чужой язык, как бы ты ни изучал его по книгам, оторванный от порождающей его стихии незнакомой тебе жизни, этот язык – настоящий Аид для лелеемой тобою поэтики. (Сравнение не ново, но ничего кроме не приходит на озадаченный ум). И, пускаясь в путешествие, переходя в царство мертвой (для тебя) поэзии, ты хочешь вывести оттуда на наш свет ту, которую ты помнишь и любишь. Но ты помнишь и то, что это оказалось невозможным даже для Орфея.

Чтобы проникнуть в Аид, чтобы хмурый Харон согласился перевезти живого через Стикс, простым оболом было не обойтись – требовалась золотая ветвь Персефоны. Где раздают эти ветви – неведомо. А чтобы вернуться оттуда не с пустотой за спиною – такого рецепта вообще нет. Вот и выводит каждый проникший не Эвридику, но какую-то отдаленно похожую – бывает и покрасивее, но все равно не ту… И даже для такой – условной – удачи переводчик должен отдать чужому стихотворению свою живую кровь, иначе возвращение Эвридики обернется возвращением мумии. Об этом знает каждый переводчик, но не каждый донор бывает щедр…

А была ли поэзия?

Стихотворение на чужом языке – всего лишь безликая формула. Чтобы получить понятный нам ответ, нужно подобрать и подставить вместо a и b наши языковые величины. В разбираемом случае англо-русского перевода подбор слов усложнен – в отличие от русского, английский язык в высшей степени омонимичен. Те двухголовые звери, что так редки в нашем лингвистическом лесу (самые известные – коса да ключ), встречаются в английском на каждом шагу. Большинство его слов переполнено значениями, выбор которых зависит от контекста (а контекст зависит от выбранных значений слов!). С одной стороны можно подумать, что такая смысловая плотность на лексическую единицу невероятно усиливает поэтические возможности языка. И действительно, во времена Ренессанса, когда английский язык активно развивался в связи с изобретением книгопечатания, поэтическое слово в полной мере использовало свой широкий диапазон – так разными гранями блистают слова Марло, Шекспира, Донна. Но сегодня английский стал в основном деловым, информативным языком, и бывшая его сила обратилась в слабость (вывод, который никому не навязываю). Утрируя, скажу – теперь это смахивает на детскую игру, где кубик может предстать и автомобилем, и домом, и человеком. Например, слово steek в зависимости от микроконтекста означает палку, трость, стек, смычок, подсвечник и многое другое – по сути, любой тонкий протяженный предмет. Одно слово содержит в себе весь синонимический ряд сравнений, так необходимых в поэзии – вся палитра в одной краске – ситуация, почти невозможная в русском языке.

Морфологическая ограниченность языка, его «упакованность», конечно, влияет на психологию литературного творчества. Невозможность достижения необходимой образной емкости строки за счет тонких оттенков слова превращает поэзию из непрерывной волны в угловатый график, упорядоченное множество точек, обретающее условную плавность только при достаточно большом количестве этих точек-слов. Относительное знакомство с современной американской поэзией вроде бы подтверждает нашу гипотезу. Преобладание подробной описательности, длинного толстовского перечисления, построчное сканирование окружающего мира, когда настроение создается кинематографическим подбором нужных передних планов, состоящих, впрочем, из тех же слов-корпускул – вот особенность американской поэзии (конечно же, исключения не исключаются).

Читая американских поэтов, я не мог отделаться от ощущения, что эту музыку я уже где-то слышал. Догадка пришла совершенно случайно, когда заглянул в сборник японской поэзии. Оказалось, что «среднеарифметическое» американское стихотворение сильно напоминает разбавленное (щепотка на литр) японское трехстишие хокку (всем известный Басё: «На голой ветке / Ворон сидит одиноко./ Осенний вечер). Поэтически карликовое хокку во много раз насыщеннее своего рослого потомства – оно провоцирует воображение, тогда как современный Запад стремится проговорить все. Из этого наблюдения вытекает еще один интересный переводческий парадокс.

Наказание опозданием

В определенном смысле западной поэзии не повезло в России. А, может, наоборот, повезло. Кажется, Ю. Лотман говорил, что восприятие иноязычного поэта должно быть подготовлено появлением его «культурного двойника», который средствами русского языка прививает согражданам привычку к иной ментальности. У западной поэзии такой двойник в России есть, и еще одно дежавю, постоянно возникающее у читателя при встрече со стихами американских поэтов – результат его плодотворной деятельности. Иосиф Бродский многое почерпнул из англоязычной поэзии, – очень отличительную конкретность, вещность, и подробие (прошу извинить за неологизм). Бытует такое мнение, что Бродский впитал в себя английский холод через стихи Джона Донна. Глубоко ошибочное мнение. Даже сама «Большая элегия Джону Донну» – апофеоз чуждой Донну перечислительности. Воин, поэт, священник Донн с его яростными требованиями к Богу («Благочестивые сонеты») скорее схож с Лермонтовым, но еще более – с Достоевским. Но что касается донновской строфики, ее псалмовой монотонности, то она действительно повлияла на молодого Бродского, о чем он потом не раз упоминал.

В русской поэзии Бродский занял такое основательное место, что, когда пришло время непосредственного и широкого знакомства нашей читающей публики с западными поэтами-современниками, оказалось, что они воспринимаются уже как эпигоны Иосифа Бродского. Вот как Бродский писал о творчестве Энтони Хекта: «Когда этот поэт видит, он начинает говорить, а слово заставляет его взгляд задерживаться на предмете». Если вам вспомнился главный принцип чукотской песни, не спешите улыбаться. Здесь речь немного о другом – о говорении как основе данной поэтической концепции. Бродский так смело определил хектовскую манеру, потому что имел в виду свою манеру. Недаром он считал поэта орудием языка. В случае американской поэзии нам так и хочется подтвердить правоту ее культурного младшего брата.

Доверяя Орфею

Справедливости ради нужно сказать, что американские поэты заслуживают звания героев американской культуры, развивая национальную словесность таким излишне точно-точечным инструментом как современный английский язык.

Ну, а ради большей справедливости мы должны отречься от всего негатива, которым только что «наполнили» американскую поэзию. Не будучи носителями языка, мы не можем представить себе, что на самом деле заключено в стихах американских поэтов, – они абсолютно непрозрачны для нас, не живущих той жизнью, их содержимое остается тайной – доступен только голый интернациональный смысл, который мы и подвергли остракизму. Нам не понравился дом снаружи, но мы не смогли проникнуть внутрь. Именно поэтому остается извиниться перед хозяевами и положиться в удовлетворении нашего любопытства на способности переводчика.

Теперь уже не кажется, что его задача – правильно решить поэтическое уравнение, как можно точнее соотнести свое прочтение с оригиналом. Эта математическая аналогия совсем не однозначна. Простой мысленный эксперимент в этом убеждает. Переведя стихотворение языка А на язык R, попытаемся вернуть его в исходное состояние опять же путем перевода (операция RA). По правилам обычной, коммутативной алгебры, разность между исходным объектом и объектом после двух операций перевода равна нулю, но вы уже поняли – в нашем случае это не так. Как мы и подозревали, перевод некоммутативен. Вместо уравнения – неравенство. Полученная разность может отличаться от нуля как угодно сильно, и эта квантовая неопределенность вмещает в себя и недостижимость полной адекватности, и свободу воли переводчика, возможность его со-творчества и даже пере-творчества.

И разве плохо для читателя, если всю эту неопределенность переводчик решит в нашу пользу? Вспомните манящий миф о Западе, который мы создавали себе, прижимаясь ухом к железному занавесу, реконструируя по отдельным звукам чудесный ночной блюз потусторонней жизни. Иногда кажется – лучше бы занавес не поднимался. Конечно, у полного знания есть свои плюсы, но оказалось, они не всегда перевешивают очарования неведения (что вовсе не синоним невежества). Когда переводчик выводит из немой тьмы иноязычия действительно прекрасную Эвридику, мы не должны подозрительно вглядываться в ее черты. Сомнения здесь неуместны по одной простой причине – настоящую мы и не видели (и, может быть, слава Богу?). Неведение принадлежит нам, не ведающим, а за очарование отвечает переводчик. Труд его, как мы убедились, тяжел – в первую очередь вот этой своей ответственностью. Тем благодарнее должна быть наша благодарность.

Юрий Горюхин «Убить Тарантино»

В приезд на Московский международный кинофестиваль великого Тарантино не верил никто, говорят, даже Никита Михалков. Но Тарантино приехал, и вся кинообщественность страны трое суток напряженно следила за передвижениями звезды по Москве. Не отрывался от телевизора и я.

Дружно, вместе с технической, творческой и прочей интеллигенцией смахнул слезу и высморкался в батистовый платочек, когда маэстро с незаконченным средним образованием склонил голову над могилой поэта Пастернака. Заподозрил, что в сумерках Квентин прокрался также и к памятнику Лермонтову – шаркнуть ножкой писателю, поместившему 164 года назад героя своего времени в обратную композицию, изобретенную потом Тарантино. А когда в очередной раз услышал от очередной миловидной киноведши о потрясающей энергетике и ауре трехсерийного фильма про Билла, созданного недавно голливудским режиссером, то в одночасье выделил из своей жизни два часа времени, две сотни из семейного бюджета и отправился в ближайший кинотеатр наслаждаться искусством.

Искусство ошеломило. Знаменитая актриса Ума Турман прыгала очень высоко, бегала очень быстро, дралась и фехтовала очень ловко и к концу фильма победила всех плохих девочек и тетенек, попутно покрошив несколько десятков второстепенных мужчин. Жалко, конечно, что ей не встретился Джеки Чан – он бы показал ей и назло феминисткам, что такое мужское кун фу, впрочем, я не об этом.

Я о том, что такого нелепого двухчасового винегрета из штампов не видел давно, и даже готов был зааплодировать, ожидая умопомрачительную пародию на все виды «колотушек» сразу, но так и остался с раскрытыми ладонями, сжимающими воздух, до конца фильма. Фильм на пародию не тянул, на взрослый мордобой тоже, даже для почти половозрелых подростков не мешало бы еще посидеть за монтажным столиком.

В процессе долгого размышления над фабулой фильма возникла кощунственная мысль о том, что, может быть, Квентину не надо было бросать школу, тогда бы он четче сформулировал замысел своего фильма, потому что заявление «просмотрел тысячи гонконгских боевиков и спагетти-вестернов, а теперь покажу такое, что вы никогда не видели» предполагает либо сногсшибательный фарс, либо какого-нибудь суперспецэффектного «летящего тигра за ползущим драконом». На деле получился действительно фарс, только уже в метафорическом смысле.

Я честно попытался прояснить ситуацию у апологетов Квентина, но кроме «энергетики» фанов с гуманитарным образованием и «он прикалывается» фанов без гуманитарного образования ничего внятного не услышал. Попробуем разобраться сами.

Свой первый сценарий к большому фильму «Настоящая любовь» (1993) продавец видеокассет из магазина с Манхэттена написал в 1987 году в возрасте 24 лет. Свой первый фильм «Бешеные псы» (1992) с первоначальным бюджетом в 35 тысяч долларов (sic!) снял, соответственно, в 29 лет, тут же написал сценарий к «Прирожденным убийцам» (1994), и в 31 год снял самый культовый фильм конца ХХ века «Криминальное чтиво» (1994), за что был всеми признан и награжден «Золотой пальмовой ветвью» Каннского кинофестиваля.

Пока остановимся. Впрочем, если читателю это ничего не напоминает, продолжим. Сын индианки племени чероки, никогда не видевший отца, живет на окраине Лос-Анджелеса, постоянно торчит в автомобильном кинотеатре-стоянке, школа-колледж-университет отсутствуют в его судьбе, днем он продает видеокассеты туповатому миддлклассу, ночью – работает над сценариями, потом снимает два фильма, которые приносят грандиозный успех и мировую славу. То есть, налицо воплощение американской мечты, а в нынешнем однополярном мире мечты народов всех стран и континентов.

Миф создан, и если бы американский Звягинцев тогда умер (тьфу-тьфу-тьфу, конечно), то скольким киноведам можно было бы сокрушаться в своих диссертациях о том, как много выдающегося мог бы создать мэтр. Но мэтр живее всех живых, поэтому пишет сценарий и снимается в весьма странной пародии (сейчас уже задаешься вопросом, пародии ли, может, это опять то, чего мы никогда не видели?) «От заката до рассвета» (1996), выпускает в 1997 году фильм «Джеки Браун», о котором стараются не вспоминать не только критики, но и фаны. Ну и сериал про Билла с Умой Турман в главной роли. Миф рушится, мечта испаряется, поэтому судорожно высматриваем глубокий смысл между кадров и ловим в темном кинозале черную кошку. Я, откровенно говоря, и сам пытался заниматься этим плодотворным делом, но, к сожалению, как ни уговаривал сам себя, как ни таращил на экран «третий глаз», кроме голого короля, для политкорректности пусть тоже черного, не увидел ничего.

Не было бы необходимости так долго утомлять читателей, но реальность такова, что новое мифотворчество не так безобидно, как может показаться. Если все подчинено «такому, чего вы никогда не видели», то искусство стремительно движется в направлении такой страшной вещи, как профанация. Косвенным подтверждением моих опасений может послужить последний кинофестиваль в Каннах, где великий Квентин Тарантино выступил уже в качестве судии. Я не поклонник Джорджа Буша-младшего, хотя его мимика симпатичного имбецила порой умиляет. Но присвоение главного приза документальному фильму Майкла Мура «Фаренгейт 9/11», однозначно заряженному на скандал, вызывает недоумение, а заявление председателя жюри, что фильм получил главный приз за его «высочайшие кинематографические достоинства», а не за «политическое содержание», вызывает застенчивую улыбку неловкости за говорящего. То есть, если Буша заменить вождем племени Мумба-юмба с Верхней Вольты, а Саддама Хусейна вождем племени Юмба-мумба с какой-нибудь Нижней Вольты, то результат был бы тем же? Сам Тарантино на аналогичный вопрос журналистов сказал, что пока не знает, но подумает. А член каннского жюри британская актриса Тильда Свинтон была более прямодушна в своем простодушии: «Фаренгейт 9/11» является радикальным политическим фильмом, который обращается через голову нынешних американских СМИ к народу США». Ну пусть обращается, кто же против, только при чем здесь мировое киноискусство? Боюсь, Тарантино сам оказался в ловушке ожидания от него того, чего от других не ждут.

Весь пафос этой заметки, собственно, не против Квентина, все-таки он внес значительный вклад в современный кинематограф, а против зашоренности сознания наших интеллектуалов, против, если хотите, той девочки с канала «Культура», которая будет мне долго разъяснять глубокий смысл переднего сальто после двух рандат-фляков Умы Турман.

Ну и закончим патетически.

В интервью «Новым Известиям» Квентин Тарантино признался, что кино для него сродни женщине. Мне бы очень не хотелось, чтобы режиссер стал киносутенером и вывел «преданно и нежно любимую всем сердцем» на парапет – тривиальных шлюх в мире грез хватает и так.

Алексей Симонов «Пожалейте убийцу»

Что и говорить, неплохая попытка опорочить… нет, не бедняжку Тарантино, надо думать, а современный американский кинематограф. Дело это неблагодарное – уж сколько сломали на этом копий, а блокбастеры с броскими названиями продолжают выходить на широкий экран пачками. Само собой, и Тарантино – как режиссер массового кино – «автоматом» подпадает под категорию «развлекальщиков». И все-таки, Тарантино – это всегда несколько больше, чем просто игровое кино.

Начнем с того, что Квентин – дитя своего времени. Дитя-убийца блокбастера-отца и криминальной комедии-матери. Уже за одно это ему большое спасибо. Но хочется также сказать о другом Квентине – о человеке. Тем более что автор вышеприведенной статьи осмотрительно сваливает в одну кучу разрозненные факты из жизни режиссера, при этом ловко орудуя «бритвой Оккама». Право же, несколько нелепым выглядит стремление свести творчество режиссера к безотцовщине, необразованности и жажде воплощения американской мечты. Что ж, все это было в жизни киномаэстро. А у кого не было? Двоечник Эйнштейн – ярчайший пример гениального недоучки. Не подумайте, что проводится параллель Эйнштейн-Тарантино, просто талант не зависит от влияния извне. Талант – внутри человека.

Глубокоуважаемый оппонент, вроде бы собираясь проанализировать кинотворение «Убить Билла», отзывается о нем лишь как о «винегрете из штампов». Уже одно то, что вместо дилогии откуда ни возьмись появляется трилогия, в дальнейшем вообще именуемая сериалом, говорит не в пользу автора статьи. А «ожидание умопомрачительной пародии» – это и есть ответ на вопрос, почему автору фильм не понравился. Нельзя увидеть в киноленте то, чего там нет.

Оговорюсь сразу, во избежание возможных недоразумений: пародийность, комизм, гротесковость, самоирония – излюбленные приемы Тарантино. «Убить Билла» – ярчайший тому пример. Ведь не по недомыслию и не из-за неусидчивости «за монтажным столиком» в фильме то здесь, то там возникают гипертрофированные «мочиловки» и – на первый взгляд – нелепые разборки. Режиссер сознательно допускает неточности, характерные для боевиков 80-х годов. Даже музыка, используемая в дилогии, подчинена одной цели – погрузить зрителя в атмосферу соответствующей киноэпохи.

Теперь самое время поговорить о внутреннем мире Тарантино, провести небольшой, весьма приблизительный и, думается, полный недочетов сеанс психоанализа применительно к дилогии (а не трилогии!) «Убить Билла». Главный герой дилогии – не Билл, не Невеста, а… сам Квентин Тарантино. Впрочем, то же самое относится и к любому автору. Сублимация – страшная штука, но с этим ничего не поделаешь. Все творчество Тарантино пронизано единым желанием – уничтожить красоту, которую любишь. Помните монолог Билла (читайте – Тарантино): «Ты думаешь, что я веду себя, как садист? Но поверь, в моих действиях ничего садистского нет. На самом деле, большим мазохистом, чем сейчас, я никогда в жизни не был»? Это он говорит, уничтожая любовь всей своей жизни. Не хотелось бы, конечно, упоминать давно набивших оскомину «неразлучников» Эроса с Танатосом, но, видимо, придется. Без них творчество Тарантино теряет всяческий смысл.

Вместе с тем, на передний план здесь выходят все-таки взаимоотношения двух прирожденных убийц, но уже не те, какие были между героями одноименного фильма. Теперь это взаимоотношения между мужчиной и женщиной в более символическом контексте. Несмотря на то что многострадальную героиню Умы Турман насилуют, избивают, хоронят заживо, несмотря на ее одержимость местью, она – человек. Пожалуй, «Убить Билла» – единственный фильм Тарантино, где он не отказывает женщине в обладании личностью. И это – заметьте – при всей ходульности такого персонажа, как Невеста.

Что же до мнения уважаемого оппонента касательно восторженной реакции СМИ, то хочется посоветовать: не стоит огульно хаять кино только из-за того, что некая девица с некоего телеканала восторженно рукоплещет. Не стоит идти в кинотеатр с предубеждением, потому как в этом случае возникает ситуация, когда за деревьями не видно леса. И, как бы то ни было, не стоит забывать, что любое кино – это прежде всего искусство развлечения. Тем более – такое яркое, самобытное, ни на что не похожее кино, как «Убить Билла» Квентина Тарантино.

Эдуард Байков «Заметки Зоила»

Как все-таки прекрасна летняя пора! Конечно, все времена года хороши, и я принимаю каждое из них. Но все же мне больше по душе лето, ну и, пожалуй, ранняя и поздняя весна.

Вот я смотрю на колышущуюся за окном листву. Освещенная лучами полуденного солнца, она кажется изумрудной, даже какой-то нереальной, сказочно-красивой, прекрасно гармонирующей с небесной синевой. Чуть вдали, по центральному проспекту снует в обе стороны автотранспорт – нескончаемый поток металлических коробок на колесах. Мне вспомнился один из хитов Криса Ри – «Дорога в преисподнюю».

Надо сказать, музыка музыке рознь. Вот, например, современные, «молодежно-тусовочные» музыкальные стили – рэп, рейв, техно, транс, хаус. Это даже не престиссимо, а скорее какой-то бешеный музыкальный галоп. Естественно, при таком темпе петь невозможно, успевают лишь выкрикивать да бормотать. Безумные африканские ритмы, использовавшиеся шаманами для зомбирования единоплеменников. Колдуны Вуду знали свое дело, но кто и с какой целью перенял их приемы и распространил на весь цивилизованный мир? Это вам задание на дом – найти виновников. Сначала были джаз и соул, тоже негритянские ритмы, теперь вот рэп и транс. Сущность не меняется, те же самые, разрушительные для психики звуки джунглей.

У шоу-бизнеса свои законы, в корне отличные от аспектов культуры. А вышло (одновременно с развитием западного индустриального общества) так, что именно шоу-бизнес как индустрия развлечений диктует культуре и искусству, какими им быть. Торгаши навязывают свое мнение творцам и, используя их, подсчитывают барыши.

Если человек – будь то мужчина или женщина – хочет пробиться в мире шоу-бизнеса, он должен стать проституткой. Не обязательно в плане торговли своим физическим естеством (хотя часто и это тоже), а проституткой в духовном, морально-нравственном аспекте. Только таким образом он (она) сможет стать знаменитым и богатым, потому что его (ее) будут использовать те, кто верховодят в мире политики, бизнеса и развлечений, а это, как правило, нехорошие люди и просто ничтожества. Но творчески одаренные личности вынуждены продавать себя им, этим расчетливым негодяям, выражая их ублюдочные интересы. Таково положение дел в индустрии развлечений. И этому негласному закону подвластны все без исключения. Искусство верой и правдой служит сильным мира сего, поэтому я заявляю, что оно (искусство) является ничем иным, как проституцией и самым настоящим садомазохизмом. Я думаю, что каждый писатель – это садист, изливающий свои комплексы на других, заочно.

Значительная часть современных художественных фильмов и художественной прозы есть не что иное, как сплошной обман и фальсификация, пропаганда ложных, иллюзорных ценностей и явлений. Сюжеты подобных фильмов и беллетристических произведений построены на искаженной трактовке реальной жизни и не имеют ничего общего с повседневной действительностью и насущными проблемами. Они уводят человека в мир эскапизма, склоняют к визионерству и неадекватной оценке окружающего бытия. Но разве пользовались бы эти творения человеческой фантазии таким успехом на протяжении многовековой истории, если бы в нас самих не было бы нечто, дающее им власть над нашими умами? Да, такая причина есть, это – комплекс неполноценности, тоска по героической жизни, изначальная, я бы даже сказал, врожденная предрасположенность к идеализированию и мысленным построениям, что, по сути дела, является вымыслом и забавами психики.

Вся книжная (и киношная) реальность является искаженной, преувеличенной, гипертрофированной. Отдельные черты и явления (события) вычленяются на фоне других, кажущихся незначительными, что на самом деле не так; внимание читателя (зрителя) смещается и акцентируется на неправдоподобном. В жизни, если такое и случается, то крайне редко, лишь в исключительных случаях. В книге же (и на экране) это – основная идея, фабула, наиболее значимая часть произведения. Вот так происходит умелое отвлечение сознания людей от насущных проблем. Так происходит, как сказал бы Фрейд, процесс сублимации: большой избыток психической энергии (у Фрейда – психосексуальной энергии, либидо) уводится, т. е. сублимируется (переносится), от задач своего непосредственного предназначения на какие-либо иные пути, более легкие по способу реализации, а также выгодные для тех или иных социально-политических структур. Речь идет о правящей власти – явной и скрытой – и о тех, кто управляет человеческим обществом и пытается постоянно сдерживать растущее напряжение, продиктованное социально-материальным и душевно-психическим недовольством широких масс. Когда это напряжение уже не удается сдерживать, а клапаны и предохранители мирного сублимирования не выдерживают нагрузки, то происходят срывы и взрывы, а именно – революции, бунты, путчи, войны, забастовки, восстания, перевороты, анархия, терроризм, неразбериха и хаос. А это, в свою очередь, чревато многими серьезными опасностями. Во всяком случае, под угрозу ставится сам факт существования и верховенства международных монополий и мировых кланов.

Поэтому-то весь шоу-бизнес и все современное искусство поставлено на службу сохранения мира и стабильности, что, в конечном счете, играет на руку носителям земной Власти и Богатства. Деятелям культуры достается Слава и перепадает кое-что от Богатства. Широким слоям населения земного шара предлагается сублимация (посредством иллюзорности) и… те же цепи, в которые они были закованы и раньше.

Разумеется, были и есть авторы (и таких немало), которые в своем творчестве противопоставляют истинные человеческие переживания, высоконравственные идеалы и величайшие дерзания духа прагматичным интересам сильных мира сего. Но и они тоже являются всего-навсего благородными мечтателями, всю свою жизнь занимающимися литературным и общественным донкихотством. Ни один из них не изменил мир и не изменит, так как они далеки от действительности, а злободневные проблемы пытаются разрешить нереальными и непригодными способами. Что говорить, если даже гениальные практики не сумели изменить природу человеческую! Наскоком или увещеванием здесь ничего не добьешься. Поэтому потерпели поражение и Ленин, и Христос и иже с ними.

По поводу социальных потрясений отмечу, что опасными для мондиалистских правителей являются лишь неуправляемые, стихийные взрывы, т. е. те, которые берут свое начало снизу (разумеется, не «тотально стихийные» и спонтанные, а организованные силами Сопротивления). В основном же, вне всяких сомнений, государственные перевороты, путчи и революции являются делом рук вездесущих спецслужб и тайных кланов элиты, либо выполняющих общую волю, либо соперничающих друг с другом за преобладание в мировом сообществе, в господстве над миром.

Негативной, с моей точки зрения, особенностью человеческой психики во все времена являлось то, что люди постоянно пытаются уйти от действительности, окунаясь в мир эскапизма, собственных грез и навязанных им извне иллюзий. Ранее эту роль успешно выполнял поголовный мистицизм, предрассудки и суеверия, сегодня же нас всех очаровывают и манят в свои эфемерные миры экраны телевизора и монитора. Последнее техническое достижение – виртуальная реальность компьютера. Но ведь это же мираж, фата-моргана! Общество постепенно превращается в одурманенных визионеров, неспособных действовать и принимать практическое решение по каждому конкретному случаю в конкретной и реальной обстановке. Люди становятся рабами своего пристрастия теле-, видео– и компьютерному наркотику.

Величайшей иллюзией я называю киноискусство. Кинематограф, наряду с беллетристикой и виртуальной реальностью компьютерных игр, занимает в этом отношении ведущую и главенствующую позицию. Голливуд – Мекка мирового кино. Его фильмы превосходят фильмы всех остальных стран-кинопроизводителей по затратам (бюджету), по размаху (масштабам) съемок, по красоте и яркости изображения, по технической оснащенности. А еще Голливуд превосходит все другие киностудии мира по силе и степени иллюзорного воздействия на восприятие человеческого сознания. Здесь ему нет равных. Производство блокбастеров и кинохитов поставлено на поток, не говоря уже о второ– и третьеразрядных кинокартинах. Так же и в беллетристике – нескончаемый поток бестселлеров и «бульварного чтива». Но это – поток иллюзий.

Ведь что такое есть художественное произведение – по сути дела, авторский вымысел, выдумка. Естественно, оно может отражать действительность, но эта реальность пропущена сквозь призму личностного восприятия самого автора, сквозь его личность, сознание, психику; она является продуктом его мировоззрения и миропонимания, то есть, по сути, все же его вымыслом. В этом смысле любое произведение искусства – литературное, кинематографическое, театральное, музыкальное, изобразительно-образное – субъективно, выражает личностную точку зрения автора (создателя), игру его фантазий, домыслов и размышлений.

Одно дело – яркие и содержательные произведения искусства, и совсем другое – ремесленные поделки, макулатура духа. Есть шедевры, а есть бестселлеры (кинохиты), нужно их различать. С другой стороны, нужно учитывать, что, если бы искусство состояло лишь из одних шедевров, они очень быстро приелись бы, сделавшись рядовыми и скучными. Именно на общем фоне большой массы многочисленных, серых посредственностей (среди произведений искусства) подлинные шедевры выделяются подобно алмазам среди тусклых поделочных камней.

Мы, все, порой забываем еще вот о каком аспекте – об ответственности автора за свое произведение, которое потребляют (читают, смотрят, слушают) люди, множество людей. Так или иначе, автор воздействует на широкую аудиторию читателей, зрителей, слушателей, неся и навязывая им свое видение мира, свое мнение и оценку бытия. Об ответственности автора (на языке кармапсихологов и оккультистов – кармической ответственности) есть хороший анекдот. Суть его (о точности пересказа не сужу) в том, что писатель, которого мучают в аду уже который год, жалуется чертям: «Да что же это такое! Вон грабителя помучили пять лет и отпустили. Убийцу мучили, мучили и через десять лет отпустили. А меня уже третий десяток все в котле варите, да на огне поджариваете! Где же справедливость?!» А черти ему в ответ: «Дорогой ты наш, одно ты не учитываешь. Грабитель хоть и украл, но через месяц о нем все забыли, а добро снова нажили. Убийца убил, а уже через год о нем никто и не вспоминал, взамен жертвы родилось вдесятеро больше людей. А твои книги до сих пор читают!»

В связи с этим мне вспоминается фильм известного голливудского режиссера, постановщика фантастико-мистических триллеров Джона Карпентера – «В пасти безумия» (1994 г.), где герой – страховой детектив, которого играет Сэм Нейл, занимается поисками пропавшего знаменитого писателя-мистика, затмившего своей славой Стивена Кинга и всех остальных. По ходу своего расследования детектив сталкивается с ужасающим фактом, а именно: книжная реальность, авторский вымысел превращается в земную действительность, становясь явью. Сознанием людей овладевает влияние кошмарных созданий со страниц романа; некие демонические силы, чудовища из иных измерений проникают в мозг людей, затмевая их рассудок, толкая на безумства и зверства. Прочитавшие последнюю «зловещую» книгу исчезнувшего создателя «романов ужасов» подпадают под власть сюжета этой книги, становясь одержимыми; в их психике пробуждаются дремлющие агрессивные, кровожадные импульсы и инстинкты, заставляя их убивать и бесчинствовать. Финал таков: все человечество поголовно сошло с ума, и люди вымерли, перебив друг друга. Наступил Армагеддон, конец света. Герой же, окончательно запутавшись, где реальность, а где иллюзия, что называется «сходит с катушек», заливаясь безумным смехом. Комментарии излишни.

Творцы художественных (да и научных тоже) произведений, по сути, те же идеологи, пропагандисты и агитаторы, что и публичные ораторы, политики и ангажированные властью специалисты в области идеологии и масс медиа. Вопрос только, с чьих позиций они вещают и чье мнение (автора, конечно же, но как рупора большинства) выражают? В наше время, к превеликому сожалению, автор не может быть аполитичен, независим от политических влияний в обществе. Каждый что-то рекламирует. Писатель, режиссер, композитор и художник – это тот же копирайтер в рекламном деле. Спрос (конъюнктура рынка) и политические настроения диктуют все, влияя решительным образом на творческое самоизъявление создателей худпроизведений. Осьминог политики глубоко запустил свои мохнатые щупальца во все сферы и стороны деятельности шоу-бизнеса и мира искусства. Политика – грязная вещь, хотя мир шоу-бизнеса еще грязнее, в нем нет никаких моральных принципов и ограничений! Но и мир политики так же изменчив и непредсказуем, как морская стихия – грандиозная и обманчивая.

Политика – это поприще для людей, одержимых различными комплексами, маниями, фобиями и прочими навязчивыми состояниями (обсессиями). Значительная часть политиков – безусловно, психически неполноценные люди, с ущербной психикой. То же самое можно с уверенностью сказать и о культуристах, большинство из которых подвержены комплексу неполноценности, выражающемуся в гипертрофированном самолюбовании и трансформирующемуся в нарциссизм. Как бы то ни было, люди, укрепляющие свою мускулатуру с целью повышения потенциального здоровья, силы, ловкости, выносливости, т. е. необходимых для успешного существования качеств, не имеют ничего общего с мужчинами и женщинами, увеличивающими мышечные объемы до чрезмерных размеров, чтобы вызвать восхищение окружающих, но прежде всего восхищение в своих собственных глазах. Происходит сублимация половой энергии в одном узком направлении, вместо того, чтобы попытаться направить ее в русло нормальных сексуальных отношений и иной, более ценной самореализации – работа, учеба, творчество, гармоничное физическое развитие, но (!) до известных пределов. Можно понять тех (хоть и отчасти), кто «накачивается» ради коммерческой наживы (здесь тело – инструмент работы и предмет продажи), во всем остальном же это просто комплекс.

Но, возвращаясь к авторам, я вынужден признать, что, если мир все еще существует, если жизнь все еще не поддалась окончательно сумасшествию и жестокому равнодушию, и если человечество еще не обезумело окончательно, то только благодаря тем героям и гениям, которых мы называем творцами и авторами, – художникам, композиторам, писателям и режиссерам. Слава им и почет!

Эдуард Байков «Гвозди в гроб литературы»

Итак, свершилось! Дождались – в России вновь появилась цензура. Как мы понимаем – направленная против пропаганды (рекламы) наркомании/наркотиков и терроризма/экстремизма. Вроде бы надобно (как истинно законопослушному гражданину) все это приветствовать. Но, если есть помимо гражданской позиции хоть малая толика разумения, попробовать разобраться в деле сим отнюдь нелишне…

Напомним суть происшедшего. В крупных (пока только в них) российских городах Госнаркоконтроль РФ совместно с ФСБ и (надо думать) МВД произвел изъятие определенных наименований книг из книжных магазинов. Что это за книги? Понятно, что пропагандирующие (рекламирующие) наркотики, наркозависимость, наркопотребление и т. п. Но не только!.. И потом, кто это определяет – принадлежность к «черному списку»? Якобы некие эксперты – вполне, дескать, компетентные, опытные и авторитетные в этой области. Честное слово, радоваться бы да и только: наконец, поставлен (хотя бы на уровне информтехнологий) заслон «кощеевой отраве» (по эзотерическим сведениям Кощей был законченным наркоманом и наркораспространителем). Только чтой-то радости не вызывает эта акция властей.

Цензура была советской, была и царской. В советские времена цензоры не допускали просачивания на российско-советское ментально-ноосферное пространство западной чернухи-порнухи, разлагающей вокруг себя все и вся. И это было правильным, хоть и существовали перегибы, доходящие до абсурда – «в СССР секса нет!» Секса нет, а дети рождались, и люди любили друг друга – в том числе и в плотском смысле (в библейском, так сказать). При царях-батюшках травили в основном вольнодумцев и инакомыслящих, то бишь революционно настроенных маргиналов-нигилистов и разного рода раскольников-старообрядцев. Теперь вот Цензура аки птица Феникс возродилась из огня перестройки-перестрелки-переделки и давай клевать неугодных авторов.

Но, если с наркотемой все более-менее ясно (хотя и тут имеются свои натяжки и перекосы: взять хотя бы запрещенную отчего-то книгу нарколога А.Г. Данилина «LSD: Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости», как раз таки резко осуждающую употребление «наркоты»), то с иными текстами, попавшими под безжалостный каток дуры-цензуры возникают весьма недвусмысленные подозрения: не собираются ли разные спецслужбы под видом борьбы с экстремизмом/терроризмом бороться и с инакомыслием? А как же хваленая демократия, гласность и Конституция РФ, гарантирующая право на свободу слова? Вопрос чисто риторический. Когда надо – обойдут и Закон.

Например, в «черный список» попали такие книги, как: «Аллах не любит Америку», «Антология современного анархизма и левого радикализма» (в 2-х тт.), «Коммандос. Своя разведка. Способы вербовки агентуры» Р. Ронина, «Почему люди ненавидят Америку?» З. Сардара и М.В. Дэвиса, «Почему нас ненавидят? Вечная война ради вечного мира» Гора Видала, «Сказки про нашего Президента» и др. Этот список наводит на определенные размышления и выводы. Тексты, в которых чихвостят иудо-масонов и американо-глобалистов по мнению властей представляют угрозу национальной безопасности. Чьей именно – американской? Так ведь мы пока что еще не америкосы-янки и неча путать приоритеты и амикошонствовать – у них своя кобыла с телегой, а у нас – своя. Неужто мало властям нашим примеров тройной политики, двурушничества, грязных политтехнологий и политического лицемерия США, как и подлых обманов (т. е. «кидков») с их стороны, чтобы понять, наконец, – друзьями нам они НИКОГДА не станут. Так что и рассыпаться в любезностях со своим давним геополитическим противником не стоит – себе дороже выйдет. Я знаю: слова эти, призывы пламенные, пропадут втуне. Как пропадем все мы, ежели не научимся уважать прежде всего самих себя и свою историю, свои традиции, свою Родину!

Понятно, почему запретили и изъяли из продажи книги Баяна Ширянова (К. Воробьева) – матерщинника и наркомана. Кстати, почему бы ни проделать тот же финт и с текстами извращенца Владимира Сорокина и иже с ним? Но если «охранка» начинает свирепствовать в отношении альтернативной литературы патриотического, антиглобалистского, антиатлантистского и (по определению) противосатанистского толка, то это уже, господа-товарищи, наступление времен аракчеевщины и псевдодержавного самодурства.

Этак мы докатимся до того, что завтра объявят вредными и запретят к продаже книги таких мастеров слова, гениев (не побоюсь этого эпитета) русской словесности, как Юрий Бондарев, Василий Белов, Валентин Распутин, Владимир Личутин, Александр Проханов и Эдуард Лимонов. (Кстати, ныне по указке ФСБ рассматривается решение об изъятии книг издательства «Ультра. Культура», выпускающего помимо текстов скандально известного мага, чернокнижника и сатаниста Алистера Кроули также произведения оппозиционера и революционера Эдуарда Лимонова). Так что же – и они неугодны? Разумеется, ведь на все лады обличают сложившийся ныне режим, а значит «политически ненадежны».

Как профессиональный писатель и журналист не могу молчать в подобной ситуации мракобесия и репрессивной полицейщины. Писатели подчиняются лишь законам Божьим, и не властям (царям) земным их судить! Ибо спросится с царей этих, когда предстанут перед Судией Вышним: «Почто судили соль Земли?!»

Эдуард Байков «Песнь героя»

Вышедшая четыре года назад в издательстве «Информреклама» историческая повесть Бату Сиразитдинова «Последняя песня» – вещь, конечно же, некоммерческая и, стало быть, на массового читателя не рассчитанная. Но литературная ценность ее и важность для духовного пространства нашего общества от этого только возрастает, ибо на фоне многочисленных беллетристических поделок-однодневок подобные произведения без сомнения выделяются подлинной самобытностью и глубиной содержания. Не даром повесть публиковалась в «Вечерней Уфе», «Республике Башкортостан», «Агидели» и «Бельских просторах». Согласитесь, далеко не каждого автора и не всякое произведение прозы так охотно принимают к печати ведущие газеты и журналы республики. Полагаю, автор – ветеран войны и труда – заслужил столь доброе к себе отношение.

В повести на примере трагической судьбы героя со всей убедительностью воссоздан облик эпохи царствования Екатерины Великой – периода жестокого подавления любых проявлений инакомыслия: от старообрядческого раскольничества до крестьянских бунтов и национальных восстаний (в частности, притесняемых властями башкир).

Молодой башкир Бахтияр – надежда рода, батыр – вступился за честь своей любимой, за что был заключен в кандалы и сослан на каторгу – к далекому западному морю – Варяжскому (Балтийскому). Путь каторжников лежал в эстляндскую крепость Рогервик. Дорогой пытался Бахтияр бежать, но был пойман и нещадно порот. Так бы и помер от гноящихся ран, да рядом оказались сердобольные люди, выходили. Здесь автор на примере дружбы Бахтияра и его земляка Степана показывает, что национальные различия не играют никакой роли, когда простой человек оказывается в беде. Не важно тюрок ты или славянин – все одно, свой брат каторжанин. Общая горькая участь сплачивает людей.

Пребывая на каторге, часто Бахтияр вспоминает счастливые дни своего детства и юности, родной край – южные отроги Камня (Урала). А еще – легенды, рассказываемые тайком, о Герое, настоящем Батыре – Салавате Юлаеве. И напевает песни Салавата. Да и как ему не помнить о прославленном воине, ведь отец Бахтияра был рядом с Салаватом до последнего дня неравной борьбы с царскими войсками. Там, на поле брани, и сложил свою голову. А еще наткнулся узник крепости на выбитые на камне темницы строки – одно из стихотворений-песен Салавата. И тайная мысль с тех пор не покидала его – здесь ли славный батыр, жив ли еще?..

Серые будни каторжан были наполнены изнуряющим трудом, болезнями и смертями. Шли годы, но Бахтияра не оставляла надежда – вырваться из плена, обрести свободу. И однажды такая возможность представилась. Повествование достигает кульминации, и тут судьба сталкивает молодого узника с его кумиром. Не сразу узнал Бахтияр в больном, находящимся при смерти пожилом каторжанине Салавата Юлаева. Автор умело, с психологизмом, описывает сцену встречи героев, возможно, несколько скупо передает трагизм последних часов жизни героя-мученика. С болью, с душевным надрывом мы узнаем, как окончил свои дни борец за счастье и свободу своего народа, Человек с большой буквы – Салават Юлаев. Но луч света озаряет его перед уходом – Салават узнает, что он не только не забыт, но и с глубоким уважением чтим у себя на родине. О нем говорят с восхищением, его песни поют с радостью, его именем с гордостью называют приметные места, скалы, пещеры, мосты… Нет, не забыли люди своего Героя! Успокоенный, с последней песней на устах, покидает он этот мир. А напоследок передает слова благословения и благодарности соплеменникам.

Повесть Бату Тухватовича вновь воскрешает в нашей памяти нерушимый образ народного героя. Автор, глубоко изучивший исторический материал той эпохи, неоднократно посещавший памятные места, где проходил скорбный путь Салавата Юлаева, мастерски воссоздал картину последних дней жизни героя. Оригинальная трактовка событий, ненавязчивое подчеркивание идеи дружбы между народами, красной нитью проходящее через все повествование, тонкий психологизм, трагический пафос произведения, умело выстроенный сюжет – все эти достоинства книги призывают к тому, чтобы она была прочитана по возможности широким кругом любителей русской словесности, в частности, исторической прозы.

Александр Леонидов «Дискретный Байков»

«У Эдуарда Байкова

На каждой ноге подкова».

А.П. Филиппов

Эдуард Артурович Байков, мыслитель, философ и трубадур коэволюционности, ворвался в ноотическое пространство стремительно и вне-системно, не кооптированный в бесчисленные и хитиново-мертвые академические структуры. Его научная деятельность вся, по сути, приходится на стык наук и дисциплин, междисциплинарна, нетрадиционна, и потому сложно воспринимается в рамках обыденного подхода, в рамках ученой подёнщины и прусской научной школы, господствующей у нас со времен триумфального шествия марксизма.

Феномен Байкова, аналитика которого идет впереди, в авангарде человеческой мысли (достаточно хотя бы того, что диагноз сумасшествия США он поставил почти на год раньше нобелевского лауреата Ле Карре), как особый фактор влияния на сознание людей в РБ и РФ, его крапивно-жгучие публикации в центральной прессе и вдумчиво-страстный анализ социального бытия в уфимских изданиях требуют особого осмысления и воссоединенности, совмещенности в сфере историографической.

Байков глубоко и трагично дискретен. Его вспышки и импульсы кажутся бессистемными, представляются метаниями познающего разума из стороны в сторону. На самом деле эта дискретность феномена Байкова, как ученого – вынужденное и вымороченное временем явление. Разделенность гуманитарных изысканий, их выпадение из общего аналитического проекта – есть лишь попытка торопливо объять необъятное, успеть за стремительным ходом времени, которое некому объяснить и некому анализировать.

Между тем, незамеченный с газетных страниц и журнальных полос мыслитель Байков работает над одним и тем же, но разнопланово-аспектным проектом – гуманификации социума, преодолевающей расщепленность времен и поколений. И здесь, в рамках грандиозного мега-проекта раскрывается духовная эволюция открытого всем влияниям, лишенного мрачного догматизма, и в тоже время удивительно самобытного, самозначащего философа. Человека, который сумел как никто до него ярко и научно донести тему психических корреляций в макрорациональных процессах, глубинно-психологический искажающий фактор оптимума новейшей истории, человека, который не побоялся заглянуть в мрачные глубины психоанализа – и вынырнул оттуда не только с упрощающей все систематизацией, но и сопутствующей социологической концепцией.

Человек, столь много сделавший для детализации коэволюционного процесса в недрах цивилизации – да и, чего уж таить – и для простой популяризации этой новейшей и актуальнейшей тематики. Кроме прочего, Байков явился, по сути, создателем принципиально нового научного направления, научно-философской дисциплины – виртуологии, или теории виртуальности. При этом основатель данной дисциплины впервые абсолютно точно и четко дал выверенное определение понятию «виртуальной реальности», в отличие от большинства академиков и профессоров, трактующих данный феномен упрощенно-неправильно и сводящих его всего лишь к компьютерной реальности.

Как мыслитель, Байков осуществил проект публицистического познания истины, оставив в стороне – и как недоступный, и как непопулярный – её монографический формат. Рывок к ясности, как преодоление сложных, непостижимых простым человеком форм, осуществлялся талантливым популяризатором творчески. Для Байкова сложное не есть некая высшая ступень простого, напротив, в его ясной и чистой концепции (если брать ВСЕГО Байкова, во вне-дискретном режиме) сложное предстает как элемент либо неистинности, либо недоработки.

Именно поэтому творчество Байкова в науке неразрывно связано с популяризацией, он немыслим только в кафедральном кругу, вне массовой аудитории, для которой он сумел развернуть лицом, не примитивизировав, важнейшие исторические и социологические вопросы.

Ещё одной стороной дискретности Байкова стала его непримиримая схватка с косностью и леностью научной мысли, его язвительное бичевание шаманящей и камлающей науки, отстающей от жизненного процесса, вместо того, чтобы идти впереди него.

Сам Байков – безусловно, лоцман по натуре и характеру, он впереди, на переднем крае бурного, водопадного низвержения эпохи, что зачастую профанизирует его исследования, мешает им, идущим слишком быстрой и дискретной чередой, разорвать порочный круг публицистичности, выйти на более фундаментальные формы.

Есть и весьма существенное идеософское смещение Байкова в структуре ценностных ориентаций: начиная, как исследователь подсознания, мрачных, демонических глубин человеческого бытия, ранний Байков в трудах того периода предстает как демонический искуситель древа познания, как деятель ядовитого скепсиса и сократической хтоногонии, с явным уклоном в софистические дебри эвристики. Стремительный взлет мысли в этих рамках, разработка проекта «человек-животное» на каком-то этапе переросли сами себя, произведя духовную эволюцию Э. Байкова в сторону православной патристики, хилиастической фундаментальности и духовного проекта «человекобожества».

Хтонический мир образов и логностических заданностей у Байкова сменяется более светлым миром высших сфер психической деятельности, попадающих теперь в сферу особого внимания ученого.

Для познавательного процесса важны как демоны, так и ангелы Байковской методологии, дискретность их – лишь видимый оптический обман, на деле все это – суть есть детали единого познавательного процесса в рамках грандиозной а-константной дуги сферического исследования гуманитарной сферы.

Байков выступает перед нами не только как теоретик, высоколобый аналитик сложнейших процессов духовных исканий человечества, но и как практик, как тактический указатель, разработчик макро-технологий по внедрению коэволюционных и социо-иммунитарных концепций в жизнь, в повседневную практику.

Как один из основателей уникальной жемчужины гуманитарного познания на территории современной Евразии – Евразийской Академии Проблем Интеграции в РБ, Э.А. Байков стал не только организационной душой этой «контрструктурной структуры», но и идейным знаменем, идеологическим наполнителем её проектов. ЕврАПИ поставила перед собой ключевые задачи современной гуманитарной мысли, решения которых ждут все народы СНГ и Евразии, шире – всей планеты. Здесь нужны не только научная квалификация, но и научная смелость, решительность в выяснении причин процессов распада, в выработке сугубо научных доктрин соединения людей и наций. Во многих работах Э.А. Байкова, дискретно рассеянных по просторам СМИ, содержатся ответы на жгучие вопросы, несущиеся отовсюду.

Взяв на вооружение убийственную силу логики, Э. Байков штурмует кажущиеся неприступными высоты глобальной проблематики, успешно разоблачает различного рода масонерные девиации, все более заполоняющие современную гуманитарную науку, и – взяв шире – дает отпор самим попыткам засадить плевелами суемудрия ниву знания человеческого.

Значение Байкова-мыслителя трудно переоценить – в условиях фактического непризнания и саботажа со стороны официальных научных структур он оказывает на весь строй их жизни и работы сильнейшее давление, производит «эффект внешнего источника движения» для окостеневшей и погрязшей в парадигмах позапрошлого века общественной мысли.

Часто именно Э. Байков становится инициатором общественно-значимых дискуссий в СМИ и научной среде, его заявления и выступления имеют долгое эхо. Зачастую это эхо его неприятия, отторжения и оппонирования ему, решительное размежевание с ним. Но – факт остается фактом – его работы не могут никого оставить равнодушным.

Имея за спиной поддержку всей структуры ЕврАПИ, сконцентрировавшей лучшие эвристические силы современного Урала, Байков получил возможность более остро и ребристо ставить парадоксальные вопросы, разворачивать сеть лемм и короллариев. К тому же духовная эволюция мыслителя от бунта и экстрима сознания, от острой экзистенции к соборности и созидательной несуетной социо-органике представляют нам в последние годы (2001–2004) в каком-то смысле другого Байкова, человека, расставшегося с частью самого себя, оппонирующего в каком-то смысле идеосводу ряда своих ранних работ.

Это открывает нам того самого, неуемного в познании дискретного мыслителя, рассеявшего себя среди вопросов и ответов, вызовов и реакций, среди толпы и рокочущих водопадов текущего момента. И – неповторимого в своей дискретности, как Розанов, незаменимого, обогащающего дух и грандиозной эрудицией (эрудиции Байкова, всеохватности его погружения в предмет изумляются многие академики), и свежей остротой силлогистики, и смелым полетом фантазии и допущений, и, наконец, горячей живой человечностью, пламенным гуманизмом творца и таланта.

Читайте Байкова, внимайте Байкову, чтобы в перипетиях его иногда запутанных поисков себя обрести самое бесценное – дорогу к собственному «Я», озаренному светочем сердца незаурядного духобора и духовидца.

Григорий Садовников-Федотов «Издательский тяп-ляп»

Все мы – люди, кому за тридцать, помним книги, издававшиеся в советское время. В период, который принято теперь ругать и охаивать – это уже стало считаться хорошим тоном. При этом хулители и очернители забывают, что отвергают и бранят прошлое лишь дураки да невежды. Так вот, книги и содержащиеся в них тексты отвечали высоким требованиям грамотного исполнения. И помыслить себе нельзя было, чтобы встретить в них какую-либо (хоть одну-единственную) грамматическую ошибку, как и стилистически-смысловые неправильности. Издательства и редакции славились классными специалистами – опытными литературными и техническими редакторами, квалифицированными корректорами и добросовестными наборщиками. Высокий уровень подготовки и мастерства, внимательность и ответственное отношение к своей работе (редактированию, редакторской правке, корректуре, набору), творческий подход, в конце концов, боязнь «ославиться» на всю страну – все это в значительной степени определяло неизменно отличные результаты их работы.

Наступившая Перестройка перестроила и перепутала многое и в этом налаженном процессе литературно-издательского дела. А уж после августа 91-го всё вообще пошло в разнос. Книги, выпускаемые издательствами, в особенности коммерческими (а бывшие государственные почти все благополучно вымерли), поражают обилием ошибок, опечаток, неточностей и т. п. О периодических печатных изданиях и говорить не приходится – волосы дыбом встают, когда читаешь подобную продукцию. При этом компьютерный набор и верстка, такое ощущение, совсем не поправили, а лишь усугубили существующее положение дел в этой сфере. Канула в лету та армия грамотных специалистов – гордость и слава нашей редактуры и корректуры. На их место пришли троечники и двоечники. Уму не постижимо, как можно так безответственно относиться к своей работе! И вдвойне горько видеть эти факты в деятельности местного государственного(!) издательства. Речь идет об издательстве «Китап».

Недавно оно порадовало нас выпуском книги замечательного поэта А.П. Филиппова, его сборника стихов «Былое в памяти воскресло…». Но после внимательного чтения радость эта омрачилась. Виной тому – безграмотность и невнимательность сотрудников издательства. Куда смотрели корректоры, как производился набор? Многие слова перевраны, вместо одних (как в оригинале – впоследствии это подтвердилось) поставлены совершенно другие, отчего изменился первоначальный смысл сочиненного и написанного. В других же местах получилась вообще полная нелепица.

С первых же страниц взгляд натыкается на погрешности набора и небрежность корректуры. На стр. 6 вместо перелески читаем – перелестки. Или вот такой ляп (стр. 290): лашпу вместо лапшу. В итоге нарушается рифмовка. Как пропадает рифма и в других местах по вине нелепых ошибок редактора и корректоров. На стр. 283: могилы, а надо – могил. Неужели незаметно, что могилы не рифмуется с полюбил? Далее, то же на стр. 348: пойму – проживут не рифмуется, надо: поймут. Из-за непонятно по каким причинам замененных слов искажается смысл строк, равно как и меняется ритмический строй. Например: жестокий вместо жесткий (стр. 293), в своей стороне вместо во своей стороне (стр. 367). На стр. 279 читаем: Карпы ходили по дну Мирные как поросята (жирными поросят еще можно представить, а что означает мирные?). На стр. 269: И крякнул через степь (наверное, все-таки крикнул?!). А вот еще перл редактуры: Ветками заиндевелых ив Ветеран легко и виртуозно Исполняет медленный мотив (ветерок превратился в ветерана – каково?). То же и на стр. 320: вместо властителей поставлены какие-то сластители (сотрудники «Китапа» по-видимому, решили прославиться созданием и введением в обиход замысловатых неологизмов). На стр. 346: вместо гранят стоит хранят, ввиду чего получился тавтологический ляпсус. И таких лексически-смысловых ошибок, продиктованных невнимательностью, да и элементарной безграмотностью сотрудников издательства, мы можем обнаружить по всей книге целый сонм. Об орфографических ошибках я и не говорю – это уже давно расценивается как должное.

Дабы не выглядеть голословным, я, ничтоже сумняшеся в своей правоте, встретился с любимым поэтом, творчеством которого восхищаюсь многие годы, и под благовидным предлогом выпросил рукопись книги. Ознакомившись с оригиналом, смог вздохнуть с облегчением – все-таки оказался прав, и многочисленные ошибки целиком на совести издателей. Что тут можно сказать? Наверное, наш уважаемый Пиит по-своему огорчился, заметив все эти несуразицы, составляющие отрицательные стороны издания. Не мог не заметить, но вида не подал. Надо отдать должное его благородству и чести. Далеко не всякий в данной ситуации сумеет показать себя порядочным и скромным, тактичным человеком.

А досадные огрехи эти, что ж пусть они останутся на совести издательских работников. Столь небрежное отношение свидетельствует не только о расхлябанности в работе, но и об отсутствии уважения к автору, тем более к такому признанному и высоко оцененному обществом, каким является А.П. Филиппов. (Напомним, кстати: Александр Павлович Филиппов является членом Союза писателей Башкортостана и Правления СП РБ, ему присвоено звание заслуженного работника культуры БАССР и Народного поэта Башкортостана, кроме того, он – главный редактор газеты «Истоки» и руководитель литературного объединения русских писателей СП РБ, а также советник Президента РБ)

Издательство, если оно является государственным, а тем более считается старейшим и уважаемым, обязано держать марку высокого профессионализма. В противном случае можно с тем же успехом обратиться в любую частную лавочку, какое угодно коммерческое издательство и типографию. Нанять корректора, а то и самому произвести внимательную читку, а затем и правку своего текста, используя компьютерную программу «Правописание», а для лучшего результата обложившись справочниками и словарями русского языка – орфографическим и толковым. Ей богу пользы будет больше. И винить станешь самого себя, если допустишь промахи в орфографии и пунктуации. Хоть не обидно будет. А пока что с этими издательствами одно расстройство.

Надеюсь, многочисленные почитатели таланта Александра Павловича забудут о недочетах и грубых ошибках «Китапа» как о досадной, но в конечном итоге не столь существенной помехе, и позволят себе насладиться чтением прекрасных стихов настоящего Мастера!

Примечания

1

Статья была опубликована в журнале «Октябрь» (№ 2, 2004 г.).

(обратно)

2

Статья была опубликована в журнале «Знамя» (№ 4, 2004 г.).

(обратно)

Оглавление

Павел Басинский[1] «Русское поле» – Уфа

Анна Кузнецова[2] Ежедневное чтение

Виктор Ханов «Улыбка фортуны или Прорыв самородков?»

Виктор Ханов «Дух дышит, где хочет»

Виктор Ханов (Эдуард Байков) «Искусство для мертвецов»

Виктор Ханов (Эдуард Байков) «Торжество пессимизма или Гибель героев?»

Эдуард Байков (Виктор Ханов) «Мудрость наблюдателя или Фантасмагория бытия?»

Эдуард Байков «Колоритный дебют»

Эдуард Байков «О русском слове…»

Эдуард Байков «В начале было слово…»

Юрий Горюхин «Гегемоны литературных карьеров»

Игорь Фролов «Свой среди чужих, или Премия за реализм»

Игорь Фролов «Возвращение Эвридики» (Послесловие к подборке современной американской поэзии)

  Иллюзии дилетанта

  Царство «мертвых» стихов

  А была ли поэзия?

  Наказание опозданием

  Доверяя Орфею

Юрий Горюхин «Убить Тарантино»

Алексей Симонов «Пожалейте убийцу»

Эдуард Байков «Заметки Зоила»

Эдуард Байков «Гвозди в гроб литературы»

Эдуард Байков «Песнь героя»

Александр Леонидов «Дискретный Байков»

Григорий Садовников-Федотов «Издательский тяп-ляп» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg