«Ефим Зозуля»

Лет тридцать назад, тихим весенним вечером, после напряженного рабочего дня, три товарища шли вдоль берега Москвы-реки. Вокруг раскинулась панорама большого строительства: зияли глубокие котлованы, вздымались груды кирпича, в беспорядке валялись гранитные глыбы — набережная одевалась в камень.

Шли три товарища (один из них был Ефим Давидович Зозуля, другой — журналист А. К. Розовский, с новенькой фотокамерой «Лейка» через плечо, третий — автор этих строк), не спеша пробирались сквозь хаос кирпича и гранита и невольно говорили о будущем, о том, какой станет Москва лет через тридцать.

Зозуля вдруг прервал разговор, стал на высокую гранитную глыбу и застыл, смотря куда-то вдаль на простор строящейся Москвы, постаравшись придать своей плотной, коренастой фигуре комически-величественный вид.

Я опустился на гранитный постамент, наш товарищ щёлкнул затвором, мы рассмеялись и пошли дальше…

Помнится, Зозуля вдруг стал серьёзен и сказал, что ему хотелось бы прожить как можно дольше и увидеть Москву двухтысячного года…

И вот сейчас на моем столе лежит шутливая фотография, напоминающая эти далекие, но незабываемые дни. Увы, мечта о долголетии оказалась для Ефима Зозули несбыточной. Едва прожив пятьдесят лет, он погиб в начале Великой Отечественной войны в ополчении, куда пошел добровольцем. На мраморной доске Центрального Дома литераторов имя Зозули значится среди писателей, отдавших свою жизнь за честь и свободу родины.

Ефим Зозуля вступил в литературу ещё в канун Октября, а в двадцатых — тридцатых годах был хорошо известен как автор своеобразных маленьких рассказов. Он печатал их и журналах и газетах, выпускал отдельными книгами. До войны начало выходить собрание его сочинений. О нём писали А. Луначарский и М. Кольцов, Л. Гроссман, Ю. Соболев а многие другие. Книги К. Зозули переведены на французский, английский, немецкий, итальянский, чешский языки.

Ефим Зозуля родился 10 декабря 1891 года в Москве, но детство его прошло в Лодзи, большом фабричном городе. Узкие переулки, заставленные кирпичными корпусами суконных фабрик, унылые хибарки рабочих окраин, люди, похожие на автоматы, хмурые, согбенные, пропитанные пыльным запахом свалявшейся шерсти… Камень узких тротуаров, отсутствие зелени, жалкая роскошь зажиточных мещанских квартир — таковы ранние впечатления Зозули, врезавшиеся в его память.

В первых рассказах Зозули фигурируют мещане, прячущие лицемерие, низость души, внутреннее убожество за ширмочками, за ситцевыми занавесками и плюшевыми портьерами насиженного жилья. Это всё Зозуля знал и перечувствовал с детства. Рано понял он, как трудно даётся рабочему человеку насущный хлеб. Он стал маляром. Расписывая фасады мрачных домов, вися в люльке на крепких канатах, будущий писатель вглядывался в нависшее над городом бледно-свинцовое, а иногда и лазурное небо. Только отсюда и можно было увидеть это небо. Внизу, на тротуарах и мостовых, его заслоняли громады кирпичных строений, застилал фабричный дым.

Трудно сказать, о чём мечтал будущий писатель, юный лодзинский маляр, но присущая ему любовь к жизни согревала его, не давала прийти в уныние от всепоглощающей скуки размеренного мещанского быта. В сером мире пошлости, лицемерия, корысти, душевной низости, среди подавленных нуждой людей Зозуля ловил каждый проблеск благородства и гуманности, каждую крупицу радости. Пусть эта радость мимолетна, как видение женщины, скользнувшей на киноэкране («Душа полотна»), но и этой радостью надо жить.

Зозуля не определяет города, где происходит действие рассказа «Душа полотна» (1915). Он вообще скуп на географические названия. Если в данном случае легко предположить, что это Лодзь, то обычно писатель даёт такие-то обобщённые портреты городов, как и портреты отдельных людей со сгущенными синтетическими чертами их характеров.

Герой, от имени которою ведется повествование в «Душе полотна», — самый обыкновенный человек, мелкий служащий какой-то конторы. Он остро чувствует своё одиночество в этом городе, охваченном скукой и равнодушием. Ему скучно жить, скучно любить… Он приходит к девушке и от скуки объясняется в любви, а она равнодушно выслушивает его признания. И вдруг странная мечта озаряет эту серую жизнь. Герой влюбляется в актрису, играющую нелепую роль в бессмысленной кинокартине «Стеклянный гроб». Отныне появляется цель жизни — найти безвестную актрису, мелькающую перед ним на полотне. Влюбленный тщетно хочет найти иною мечту, идёт ради неё на преступление, доходит до полного отчаяния. При всём печальном развитии этой маленькой, но философски значительной истории Зозуля вкладывает и сердце читателя веру в красоту мечты, пусть дерзкой и недостижимой, но приносящей хотя бы кратковременное торжество над пошлой, однообразной жизнью.

Рассказ «Душа полотна» был написан уже после того, как Зозуля оставил Лодзь. Маляром он работал недолго, но навсегда сохранил любовь к краске, колориту, тонам и полутонам. Стены небольшой московской квартиры Зозули были увешаны его картинами, и этот вечно занятой, деятельный человек в немногие часы досуга со страстью занимался живописью. Как-то стоя со мной на площадке лестницы тогда ещё нового здания газеты «Известия» на Страстной (ныне Пушкинской) площади, он пристально посмотрел в огромное окно, откуда виднелись розовеющий Страстной монастырь, панорама Тверской улицы с пешеходами, трамваями, извозчиками, автомобилями, и сказал:

— Я когда-нибудь приду сюда с мольбертом и напишу, непременно напишу этот московский пейзаж, но так, чтобы было видно и стекло окна, сквозь которое буду писать. Трудно, чертовски трудно передать на картине стекло.

Зозуля-писатель всегда хотел осуществить такую трудновыполнимую задачу: как бы сквозь видимое ему одному стекло преломить психологические переживания своего героя, не навязывая читателю себя, но отстаивая свою точку зрения, своё видение и внешнего и внутреннего мира.

В рассказах Зозули мало чисто живописных деталей и почти нет пейзажей. Но сколько красок и различных тонов мы находим в его описаниях человеческих характеров, в показе еле заметных душевных движений его героев!

Во многих своих рассказах писатель сталкивает нас с маленькими трагедиями маленьких людей, встретившихся в омуте капиталистического города и вновь затерявшихся в нем.

Такие рассказы, как «Душа полотна», как «Репортёр и пророчица», написанный уже позже, в Петрограде, посвящены встречам мимолетным, но имевшим большое значение в жизни их героев. Девушки с истерическими глазами, объявившая себя пророчицей, встречается с юрким, болтливым репортёром «серьезной газеты». Каждый по-своему одинок и как песчинка затерян в огромной пустыне столичного города. Оба ищут дружбы, задушевности, и оба хвастают своими способностями, знакомствами, оба хотят «выбиться в люди». Рассказ «Репортер и пророчица» почти бессюжетен, но тема его — значительна. Это осуждение корыстного, себялюбивого мирка, в основе которого лежит мелкое стремление карьериста, желание завоевать себе хоть небольшое местечко в жизни, где властвуют крупные и мелкие хищники. Зозуля никогда не прибегает к голой публицистике, он надеется, что читатель, чутко воспринимающий авторские мысли, сам сделает все необходимые выводы.

В рассказах Зозули много деталей, и каждая из них красноречива. «Она повернулась зачем-то, и репортер заметил, что юбка у неё сзади приколота английской булавкой. Почему-то эта мелочь и еще то, что каблуки были стоптаны, вызвало у него жалость к ней». В немногих подробностях дан портрет «пророчицы» — наивной провинциалки, которой больше всего хочется познакомиться с Шаляпиным. Так же немногословно охарактеризованы профессиональная ловкость и хвастовство репортера.

Наблюдательность у писателей бывает разная. Иногда она сводится к воспроизведению маленьких подробностей, создающих впечатление правдоподобности, — и только. Такая наблюдательность не даёт писателю возможности сделать сколько-нибудь значительные обобщения; он обычно остается в пределах бытовых зарисовок. Но есть наблюдательность и иного характера, когда из незначительных деталей создаётся целая психологическая картина, словно сложившаяся из мозаичных камешков, воспринимаемых не раздельно, а в сочетании, в синтезе. Несомненно, что такой, более глубокой психологической наблюдательности Зозуля учился у Чехова. Это был один из любимейших авторов Зозули, и художественное мастерство Чехова всегда приводило его в восторг. Из автобиографии Зозули мы знаем, что он вникал во все детали чеховского письма.

Зозуля пробовал писать еще в Лодзи, но печататься начал в Одессе. Шумный портовый город в многонациональным населением, с резкими контрастами нищеты и богатства ошеломил молодого Зозулю остротой и новизной впечатлении. Не одно поколение писателей питалось соками этого города. Здесь черпали свои темы А. Куприн и Л. Андреев, И. Бунин и С. Юшкевич. Здесь развивалось молодое поколение советских писателей — Эдуард Багрицкий. Исаак Бабель, Юрий Олеша, Валентин Катаев, Вера Инбер… Многие из них, почти все, начинали как очеркисты, фельетонисты, поэты, авторы коротких рассказов. Так и Зозуля печатал на страницах газет очерки, рассказы и заметки. Одесса моряков и портовых грузчиков, с жестокими правами прославленной Молдаванки, предоставила молодому писателю богатый материал для наблюдений и зарисовок. Обилие впечатлений словно заряжало Зозулю неиссякаемым запасом оптимизма и страстным желанием всё познать и обо всем рассказать. «И я смотрю на других людей с изумительным интересом, точно вижу их впервые. Они идут куда-то — разные, странные, непохожие…»

Пребывание но военной службе в царской казарме, непосредственнее знакомство с бездушной машиной солдатской муштры принесло Зозуле новые наблюдения и породило ряд рассказов-очерков («В царской казарме», «Пленный» и др.). Бессмысленное, жестокое попирание человеческого достоинства стало одной из обличительных тем творчества писателя и неизменно приводило его к мыслям о необходимости перестройки мира. Однако тогда у Зозули не было ясных перспектив грядущих революционных преобразований. Писатель был скорее разрушителем старого общества, чем созидателем нового. Он обличал его старое общество с иронией, едкой насмешкой, гневным сарказмом.

После Одессы Зозуля переехал в Петроград военных лет и незабываемых дней Октября. Столичная жизнь, богатая впечатлениями, содержательная, вводящая в круг исключительно ярких и глубоких людей, дающая каждый день новые интеллектуальные радости, неизмеримо обогатили творчество Зозули.

Работая секретарем редакции популярнейшего юмористического журнала «Сатирикон», Зозуля полюбил сложное и по-своему творческое дело рождения каждого нового номера журнала. Здесь, в «Сатириконе», пригодились Зозуле и его «малярские» навыки, и художественный вкус, а сближение с группой талантливых «сатирнконцев» подбодрило его и внушило веру в собственные творческие возможности. Журнальному делу он остался предан почти до конца своих дней.

К этому времени относится серия набросков, которую писатель озаглавил «Недоношенные рассказы», Но это насмешливое название не обманет читателя. Ясно, что «недоношенные» рассказы хорошо выношены и продуманы автором, что это лишь литературный приём — отрубить всё, что затягивает действие рассказа, мешает сосредоточиться на основной идее. Очень часто Зозуля нарочито обобщает образы своих героев: для него не важны ни их имена, ни их биографии. Два три штриха, раскрывающие внешний облик персонажа, дают ясное представление и о его «внутренней сути».

Проститутка в кафе нечаянно сбрасывает на пол тарелку с жареным судаком у одного из незнакомых посетителей («Что-то такое»). Посетитель, от лица которого ведётся рассказ, был голоден и заказал это блюдо на последние деньги, по он не рассердился. Почему же? «В лице смущённой проститутки, в этих вытянутых смущённых губах было что-то такое необычное, до того не похожее на её обычные ужимки, улыбки и гримасы, и это что-то было такое милое и хорошее, что я охотно позволил бы ей над любым моим блюдом произвести разрушительную операцию, подобную той, какую протерпел жареный судак, лишь бы опять увидеть на её лице тогдашнее выражение…

Мне кажется, что за два раза это выражение не успело бы ещё стать профессиональным…»

В этой психологической миниатюре как бы сконцентрирована целая жизнь. Автор сумел разглядеть и показать читателю «что-то такое» человечное, что трагически осветило горький житейский путь несчастной женщины.

В другой миниатюре, «Лакей», дан лёгкий, остро вырисованный портрет лакея в кафе. Он «угрюм, морщинист и сед. На затылке у него торчит кончик галстука. Почему-то этот кончик галстука часто торчит на шеях неудачников, как маленький черный флаг на траурном судне».

Персонаж уже перед нами. И когда грубый посетитель неизвестно зачем вырывает из рук лакея газету, которую тот с увлечением читал, лакей инстинктивно протягивает руку, но тут же профессионально суёт под мышку салфетку и низко кланяется… Зозуля уже о ранних своих рассказах искал точного, прочного слова, избегая литературщины и надуманности. Выдумка Зозули не вольная игра фантазии, а рассчитанные ходы, ведущие к художественным обобщениям. Таким, уже определившимся в своей творческой манере художником пришел Зозуля к Октябрю. Однако мировоззрение его ещё не отличалось чёткостью, что иной раз выражалось в путаной философии, которую исповедовали его герои, а иной раз приводило к подмене социальной темы чисто психологическими изысканиями.

В сложных условиях ломки старого быта, привычных норм жизни возникали новые отношения между людьми. Это составляет основу рассказов Зозули, написанных в первые годы революции. Обыкновенные люди, казалось бы буднично-серые, в исключительные моменты жизни совершают героические поступки («Мелочь», «Подвиг гражданина Колсуцкого»). Председатель райисполкома Бриллиант, московский агитатор Беляков, случайно попавший в захолустный городок, балтийский матрос Степанов — все они, когда в город вступает вооружённый отряд но то анархистов, не то полубандитов, проявляют большую выдержку, силу воли и, по существу, совершают подвиг во имя революции. Им всё это кажется «мелочью», будничным делом («Мелочь»). Точно так же, не думая о подвиге, мужественно ведет себя Колсуцкий, защищая вместе с красноармейцами склад от нападения бандитов. Зозуля придаёт большое значение психологии Колсуцкого и воссоздаёт ход мысли скромного, маленького человека, который только через несколько лет понимает по настоящему, что он вёл себя героически.

Писатель внимательно следит за душевными коллизиями своих героев. Интеллигент Григорий Петрович Горлов и его прислуга Таня разделены как бы глубокой психологической пропастью («Прислуга»). Несмотря на то, чго Горлов обращается с прислугой по-человечески, заботливо и старается ничем не унизить её достоинства, она, одержимая жаждой наживы, кулацким отношением к жизни, на каждой шагу лжёт своему хозяину и в конце концов уходит на более выгодное место. Вокруг этого маленького эпизода так или иначе концентрируется группа жильцов коммунальной квартиры, каждый из которых — живое воплощение борьбы между старым и новым.

В рассказе «Прислуга», как и в некоторых других, на первый план выдвинута не столько социальная, сколько морально-этическая проблема. Но при всём том в большинство послереволюционных рассказов Зозули его любимые герои — маленькие люди, — хотя и остаются на первый взгляд такими же незаметными, всё же приобретают новые внутренние качества. Припомним дореволюционный рассказ «Репортер и пророчица» и сравним его с послереволюционным — «Интересная девушка». И здесь и там речь идёт о встрече двух, в сущности, одиноких людей. Но советская эпоха уже создаёт между ними совершенно другие, несравненно более чистые и благородные отношения.

Реалистические, психологически-бытовые новеллы Зозули но исчерпывают его творчества.

Целый ряд произведений Зозули условно можно назвать философско-фантастическими. Сюда относится рассказ «Живая мебель», написанный в острой манере гротеска. Человек-кресло, человск-стол, человек-этажерка, человек-спица в колесе экипажа — всё это аллегории, язвительно разоблачающие наглую жестокость эксплуататоров. Рассказ заканчивается описанием бунта «живой мебели».

Ненависть к старому миру придает фантастике Зозули определенный социальный колорит, хотя как раз политическая сторона фантастических рассказов писателя не самая сильная в его творчестве. Он занимается больше «общечеловеческими» пороками и слабостями людей, он их развенчивает как сатирик, имеющий свои, пусть глубоко гуманные, но ещё политически нечёткие идеалы.

Прежде всего Зозулю интересуют внутренние процессы, которые происходят и будут происходить в сердцах людей, выдавливающих из себя капля по капле презренные пережитки прошлого. С тех пор как, по библейской легенде, Каин убил Авеля («Каин и Авель»), тысячи и тысячи обитателей земного шара гибли из-за страшного, непреодолимого влечения к собственности. Грабежи, завоевательные войны, погромы, племенная и национальная вражда, расовая дискриминация из века в век служили подлому делу стяжательства и наживы.

В рассказе «Граммофон веков» изобретатель Кукс годами работает над созданием аппарата, могущего воспроизводить многообразие звуков прошлых времён. Дело происходит в век полней победы социализма на земле. Это ассоциируется у Зозули с царством солнечного света, свободы и внутренней гармонии.

И вдруг граммофон Кукса изрыгает стоны убиваемых, крики о помощи, проклятья, вопли насилуемых и добиваемых. Всё это голоса проклятого прошлого, восстановленные искусством изобретателя. Но такое напоминание о мраке и несчастьях былых времён звучит кощунственно-ненужным в обновленном мире труда и радости. И сам изобретатель топчет свою машину, говоря; «Пусть сгинет старое! Не надо… не надо…»

Ненависть к старому миру владеет писателем с такой силой, что он не видит в прошлом ничего, кроме страданий и ужасов. Позже он поймёт, что новый мир в своих созидательных трудах воспользуется лучшим из того, что осталось ему в наследство от прошлого, но сейчас он одержим страстным пафосом отрицания и разрушения…

В своих социально-философских рассказах Зозуля намеренно отходит от бытового изображения действительности, прибегает к преувеличениям, игре несообразностями, но вместе с тем не перестаёт быть реалистом. И хотя действие многих его рассказов развертывается в фантастической обстановке, поступки персонажей, весь образ их мышления, их чувства и поведение вполне правдоподобны. Больше того — фантастическое обрамление рассказа лишь помогает полнее выявить идею писателя.

У Зозули был свой почерк и свой круг тем, он черпал материалы из самой жизни и умело комбинировал, сочетал, казалось бы, самые несочетаемые явления и образы.

Последний период жизни, около двух десятилетий, писатель провёл в Москве. Его давнишняя любовь к журналистике развернулась здесь с новой силой. Надо было видеть, с каким воодушевлением Ефим Зозуля искал материал для широко известных в стране журналов «Огонёк» и «Прожектор», как собирал вокруг них одаренную молодежь, как терпеливо вёл он кружок молодых литераторов, среди которых были и Маргарита Алагер, и Ярослав Смеляков, и Сергей Михалков, и многие другие, прочно вошедшие в советскую литературу.

Как сейчас, вижу Зозулю в небольшом редакционном кабинете «Огонька» на Страстном бульваре. Жаркий летний день, окно раскрыто настежь, но этому несколько грузному человеку душно. Он повесил пиджак на спинку кресла и наклонился над столом, где навалены рукописи, груды фотографий, корректуры книжек библиотеки «Огонька», иностранные журналы в пестрых обложках. Зозуля «священнодействует»: орудует ножницами, размахивает кисточкой с клеем, решительно отрезает край снимка, не влезающий в рамки страницы. На срезанной полоске некое подобие икры: скопление множества голов, уменьшенных фотографом до величины булавочных головок. Протягивает срезанную полоску секретарше, говорит почти серьезно:

— Напишите извинительные письма этим людям… Никак не вмещаются в номер.

Работать с Зозулей было всегда интересно и весело. Он заражал всех своей энергией. Кончая работу в «Огоньке», немедленно шёл в «Прожектор». Опять авторы, опять фотографии и то же неистовое усердие, которое заставляло Зозулю вкладывать душу в каждую страничку журнала…

Одновременно Зозуля продолжал писать. Искал новые пути для своего творчества. Терпел неудачи, мучился оттого, что богатое содержание наших дней трудно вместить в привычные формы. Зозуля не мог жить без общения с людьми разных профессий, много путешествовал по стране, побывал на огромных стройках, одним из первых проехал по железной дороге Турксиба, несколько раз был в Западней Европе. Всегда возвращался домой наполненный новыми творческими замыслами.

Зозуля ненавидел нытиков и ворчунов, добровольных отшельников, уходивших в глубь себя или державшиеся в стороне от бурного потока жизни. Таких он ядовито высмеивал в своих рассказах и повестях. Припомните его сердитого медника с косой сердитой бородкой, ненавидевшего весь мир за свою неудачливость. Этот медник потратил много труда, чтобы построить большую трубу, которая должна была изрыгнуть громкое ругательство на весь город. Медник завёл пружину своей трубы, а сам убежал из города. «В заведенный час труба прорычала ругательство. Но был уже рассвет. Пели петухи. Звенел трамвай. Грохотали телеги. Оглушительно свистели поезда. И рёв медниковой трубы потерялся в звуках жизни». Эта отповедь «сердитым медникам» была дана Зозулей в 1918 году, и с тех пор писатель неустанно славил победоносное шествие новой жизни, сметавшее на своем пути «человеческий хлам».

«А не устарело ли написанное тридцать сорок лет назад?» — этот вопрос может, естественно, возникнуть у некоторых читателей настоящей книги. Но можно заранее заверить, что многие мысли и образы, рождённые творчеством Ефима Зозули, живут и сейчас. Это объясняется тем, что, резко выступая против фальши и гнили старого мира, буржуазного общества, Зозуля всегда устремлялся в будущее и напряжённо думал о нём.

Хочется, чтобы и молодое поколение советских читателей ознакомилось с лучшим в литературном наследии Ефима Зозули.

1962