«Человеческая комедия Теодора Фонтане»

Игорь Фрадкин, Теодор Фонтане ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ ТЕОДОРА ФОНТАНЕ

Все, писавшие о Теодоре Фонтане (1819-1898) - литературоведы, критики, эссеисты,- неизменно употребляли формулу «старик Фонтане». Словно окаменевший эпитет, обозначение «старик» прочно приросло к имени этого выдающегося писателя. Между тем он не был каким-то особенно уникальным «долгожителем» среди немецких художников слова. Вильгельм Раабе или Густав Фрейтаг умерли в том же возрасте, а Фридрих Шпильгаген или, например, Герхарт Гауптман достигли и более глубокой старости. Но «стариком» в сознании читателей и историков литературы остался лишь Фонтане.

Творческая судьба этого писателя сложилась необычно. Еще в юности он осознал свое призвание, с середины 30-х годов XIX века начал писать и в течение четырех с лишним десятилетий был продуктивно работающим литератором, автором многих книг очерково-репортажного, культурно-исторического и публицистического характера. Он был особенно замечателен как поэт, и некоторые его баллады вошли во все хрестоматии. Но при всем том неутолимая литературная деятельность Фонтане на протяжении едва ли не полувека была ненормально затянувшейся прелюдией к тому главному, что ему еще суждено было совершить, и свое истинное место в истории немецкой литературы, в европейским реализме XIX столетия он обрел лишь произведениями, напясанными в старости. Свой первый роман - «Перед бурей» - он закончил на пороге шестидесятого года жизни, а такие его шедевры, как «Эффи Брист», «Пути-перепутья», «Госпожа Женни Трайбель» и др., относились к еще более позднему времени.

Случай, конечно, в истории литературы исключительный - чтобы подлинная зрелость и творческие свершения пришли к художнику лишь в ту пору, когда обычно писатель уже миновал свой зенит и его произведения обнаруживают признаки истощения таланта. Это столь позднее воплощение долголетних наблюдений н жизненного опыта было вынужденным: прежде чем отважиться приступить к работе над романами и повестями, в совокупности своей составившими нечто вроде «человеческой комедии» бисмарковской Германии, Фонтане должен был десятилетиями тянуть лямку журналиста-поденщика. «Безденежье и нужда порождают чернильных рабов»,- писал он в 1891 году в статье «Общественное положение писателей», после того как ему пришлось в 50-60-е годы самому вдосталь отведать доли «чернильного раба» консервативной правительственной печати.

Впрочем, формула «старик Фонтане» не только констатирует тот элементарный факт, что значительнейшие произведения этого писателя создавались им в преклонном возрасте. Они и несут на себе - в трактовке и оценке человеческого поведения, в общем тонусе жизневосприятия, в характере юмора - явственный отпечаток возраста. Трезвость и проницательность в понимании людских, страстей и общественных пороков соединяются в романах и повестях Фонтане с известной умиротворенностью конечных выводов. Радикализм юности сменился в них терпимостью, и мудрость жизни нередко выступает в форме житейской умудренности.

* * *

Известный немецкий критик Пауль Рилла следующим образом охарактеризовал позднее творчество Фонтане: «То, что Фонтане был принужден идти против своих собственных консервативно-прусских симпатий, то, что он видел неизбежность падения своего с ироническими оговорками любимого бранденбургского дворянства и описывал прусские порядки как косную условность, не заслуживающую лучшей участи, и то, что он видел способности, душевное величие и будущее в тех людях, от которых официальное общество Германской империи высокомерно и с возмущением отворачивалось,- это нужно считать одной из величайших побед реализма, одной из величайших особенностей старика Фонтане».

Легко заметить, что приведенная характеристика представляет собой очень близкий к исходной формуле парафраз известного высказывания Энгельса о Бальзаке: «В том, что Бальзак таким образом вынужден был идти против своих собственных классовых симпатий и политических предрассудков,- писал Энгельс Маргарет Гаркнесс,- в том, что он видел неизбежность падения своих излюбленных аристократов и описывал их как людей, не заслуживающих лучшей участи, и в том, что он видел настоящих людей будущего там, где их в то время единственно и можно было найти,- в этом я вижу одну из величайших побед реализма и одну из величайших черт старого Бальзака»[1].

Конечно, в смысле широты и универсальности нарисованной обоими писателями реалистической картины буржуазного общества и в смысле глубины художественного обобщения Фонтане не достигал уровня Бальзака. Различие между ними определялось и разными масштабами дарований, и несовпадением национально-исторических условий действительности, породившей их творчество и по-разному определившей границы возможностей обоих писателей. В романах Фонтане мы не встретим такой остроты драматических коллизий, столь сильных характеров и бурных страстей, которыми отмечены произведения Бальзака. Но при всем том сближение этих имен не случайно: Бальзак и Фонтане во многом стояли перед сходными общественно-историческими проблемами, на сходных путях искали их разрешения и приходили в ряде случаев к сходным выводам.

Романы и повести Фонтане заключали в себе реалистическую историю немецкого общества в десятилетия, последовавшие за объединением Германии. Скептически и настороженно наблюдал писатель за быстрым изменением облика империи, которая, впитав золотой дождь французских миллиардов, пройдя через годы грюндерства, стремительно шла вперед по пути капиталистического развития и готовилась к решительной схватке за передел мира. В письмах и дневнике Фонтане постоянно сопровождал политику германского правительства, речи и действия Бисмарка и августейших особ резким критическим комментарием, но еще больше, чем политика сама по себе, его тревожило ее преломление в быту и нравах, ее пагубное влияние на человеческую личность, на умственное и нравственное состояние общества.

Жалобы на шовинистическую спесь и милитаристскую ослепленность господствующих классов и поразительное сочетание в их общественном поведении холопства с отталкивающим кастовым высокомерием, упреки в стяжательстве, в холодном и бездушном карьеризме,- все это на протяжении многих лет составляло лейтмотив писем Фонтане. В лавине обвинений, обрушиваемых писателем на общественные верхи гогенцоллерновской империи, он умел, однако, различать главное зло, от которого производил все человеческие пороки. «Буржуазный дух является в настоящее время определяющим»,- так писал Фонтане 25 августа 1891 года дочери, и в этом же письме он высказал свое отношение к буржуазии в весьма примечательной формуле: «Я ненавижу все буржуазное с такой страстью, как если бы я был завзятым социал-демократом».

Ценности, презираемые в буржуазном мире, Фонтане искал в другом лагере. Он неоднократно признавался в своих симпатиях к представителям дворянства, в своем влечении к бранденбургскому юнкеру как определенному человеческому типу. «Бранденбургские юнкеры и сельские пасторы, несмотря на их огромные недостатки, остаются моим идеалом, моей тихой любовью»,- так заметил Фонтане в письме к жене от 9 июля 1884 года, и эта «тихая любовь» (в соединении с критикой «огромных недостатков») сложным образом отразилась в его творчестве.

Общественная позиция Фонтане была замечательна в том отношении, что, при всей своей ненависти к «вульгарному денежному выскочке» и симпатии к дворянству, он не питал никаких исторических иллюзий и не выдвигал утопических программ. Он был твердо убежден в необратимости исторического развития и не только не верил в патриархальную идиллию «доброго старого времени», в возможность возврата феодальных, сословно-иерархических порядков, но и понимал социальную пагубность подобных реакционных идеалов. В отличие от многих писателей-современников (например, от Раабе), он не предавался идеализации докапиталистических форм жизни, не испытывал суеверного страха перед городской цивилизацией, а, напротив, всегда приветствовал прогресс и осуждал лица, сословия и классы, не желающие или не способные понять задачи времени и идти в ногу с ним.

Такой исторический реализм вносил определенные коррективы в его отношение к буржуазии и юнкерству. Приятие капиталистического развития сопровождалось отвращением к буржуазии, а известное пристрастие к дворянству сталкивалось со все возрастающим осознанием его исторической обветшалости. Персонажи из юнкерской среды действуют во всех романах и повестях Фонтане. При этом «тихая любовь» писателя к своим героям с каждым годом все больше отступала на задний план перед сатирическим изображением их «огромных недостатков».

Правда, в произведениях Фонтане, в которых выведены представители дворянства, наряду с лицами, воплощающими политическое ретроградство, неумеренные общественные претензии, рабское поклонение условностям, непонимание жизни и прочие неисцелимые пороки этого сословия, выступают часто и дворяне другого склада, носители принципов великодушия, простоты, естественности и некоего органического «демократизма». Очевидно, это - белые вороны среди юнкеров, чудаки, оригиналы, отчасти даже отщепенцы; их привлекательность базируется в конечном счете на том, что они находятся за пределами сословного образа мыслей и поведения. Писатель понимал социальную нетипичность этих персонажей, когда так характеризовал замысел романа «Штехлин»: «Противопоставление дворянства, каким оно у нас должно было бы быть, тому, какое оно есть» (письмо К.-Р. Лессингу, 8 июля 1896 г.).

Правдивое изображение дворянства таким, «какое оно есть» (вопреки «тихой любви» писателя к нему), было несомненно «одной из величайших побед реализма» в творчестве старика Фонтане, но победой отнюдь не стихийной, слепой и неосознанной. Письма Фонтане последних лет жизни пестрели резкими выпадами против дворянства, против неправомерной концентрации политической власти в его руках. «Человечество начинается не с барона,- писал Фонтане дочери 22 августа 1895 года,- а ниже, в четвертом сословии; три остальных пора похоронить». Еще более решительно и более развернуто эта мысль выражена в письме Фонтане к его английскому другу - Джемсу Моррису - 22 февраля 1896 года. Чрезвычайно высоко оценивая английскую газету «Лейбор лидер», орган независимой рабочей партии, Фонтане замечает: «Все интересное сосредоточено в четвертом сословии. Буржуа отвратителен, а дворянство и духовенство отжили свое и все время повторяют зады. Начало нового, лучшего мира заключено в четвертом сословии… То, что рабочие думают, говорят и пишут, уже фактически опередило мысли, речи и писания старых правящих классов. Все у них гораздо натуральнее, правдивее и более жизненно. Они, рабочие, за все берутся по-новому, не только стремятся к новым целям, но и идут новыми путями».

Сознание того, что будущее принадлежит рабочему классу - причем это сознание не сопровождалось у Фонтане, в отличие от многих его современников, зловещим предчувствием «гибели культуры», страхом перед грядущим «торжеством варварства» и, т. д.- свидетельствовало в каком-то определенном смысле о столь высоком уровне исторического мышления, какого, пожалуй, никто из представителей реализма XIX века не достигал. И все же перейти на позиции рабочего класса Фонтане не сумел - ни в своих общественно-политических воззрениях, ни в художественном творчестве.

Почти все произведения Фонтане посвящены в различных вариантах разрабатываемой теме, представляющей собой один из аспектов генеральной темы литературы критического реализма, конфликта личности и общества. В романах писателя изображаются светские люди, представители высших общественных сословий, в стремлении к личному счастью вступающие в столкновение с обычаями, традициями и нормами поведения своей среды, с мертвыми и фальшивыми, но тем более жестокими и деспотическими условностями света. «Каждый человек,- писал Фонтане,- имеющий мужество воспринимать вещи иначе, чем остальное стадо… вызывает у меня интерес».

«Воспринимать иначе» - этим, однако, и исчерпывается мужество героев Фонтане. Они боятся крайних выводов и не решаются смело и сознательно порвать со своей средой. Это не борцы, желающие разрушить или преобразовать существующие порядки, не обвинители и протестанты, а преимущественно слабые натуры, «натуры самоотречения», отступающие перед косной силой предрассудков, капитулирующие перед «необходимостью» и требованиями среды, смиряющиеся или добровольно уходящие из жизни. Свою правоту, если они ее даже и осознают, они оставляют при себе, как свое самое ценное и сокровенное достояние, но не переносят ее в плоскость практического действия и общественной борьбы.

Глубокий и сочувственный интерес Фонтане к «четвертому сословию» нашел отражение в его творчестве. Во всех его произведениях действуют плебейские персонажи. Более того: он неизменно показывает в своих романах моральное превосходство людей из народа над господами. Свободные от тирании светских условностей, от кодекса ложной чести и сословного тщеславия, они возвышаются над представителями юнкерских и буржуазных кругов естественностью, добротой, чистой, человечной моралью. Но и плебейские персонажи Фонтане, при всем своем отличии от господ, тоже, принадлежат к «кротким натурам». Их добродетели - верность, скромность и отсутствие претензий, выходящих за рамки их социального положения.

Пытливая мысль Фонтане и его дар реалистического видения жизни помогли ему пролить свет на многие темные стороны современной ему действительности, познать многие ее сложные явления и проблемы. Но, пройдя в поисках истины плодотворный, полный открытий путь, он в итоге останавливается перед противоречием, которое не в силах разрешить: в его творчестве сочетаются резкая критика, отрицание буржуазного общества и строя Германской империи и одновременно неспособность воодушевиться идеей революционного преобразования жизни.

* * *

Первенцем эпической прозы Фонтане был роман «Перед бурей» (1878). Над этим произведением писатель работал с перерывами более пятнадцати лет, и поэтому оно запечатлело в себе ту эволюцию социально-политических взглядов, которую Фонтане проделал в течение 60-70-х годов. В нем не было целостности: консервативные идеи, присущие автору на предыдущем этапе его творчества, причудливо соседствовали в романе с прогрессивными воззрениями; и в художественном отношении он свидетельствовал еще о неопытности писателя и уступал его последующим романам. Сам Фонтане, посвятивший этому произведению так много времени и труда, впоследствии быстро охладел к нему. «…Роман, о котором я всегда забываю, что его написал»,- так пренебрежительно отзывался Фонтане о своем первенце в письме к жене 16 июня 1883 года.

Писатель стремился в своем первом романе нарисовать всеобъемлющую картину политического состояния, быта и нравов различных слоев прусского общества «перед бурей», то есть накануне национального подъема и антинаполеоновской войны 1813 года. Социальная широта панорамы, обилие действующих лиц из всех классов и сословий, многоплановая эпическая композиция - все имело своей целью полно и правдиво передать изображаемую эпоху. Между тем этой полноты и исторической правдивости Фонтане достичь не удалось, поскольку из его поля зрения выпало главное - демократический, проникнутый пафосом прогрессивных общественных преобразований характер народного подъема.

Фонтане видит и изображает преимущественно одну сторону народного движения - ненависть к чужеземному владычеству. Но то, что за этой ненавистью скрывался патриотизм разных толков, вернее, патриотизм истинный и показной, то, что закосневшая в своей реакционности придворная камарилья стремилась к реставрации феодально-крепостнической Пруссии, окончательно уничтоженной под Иеной и Ауэрштедтом, в то время как передовые люди, не оставшиеся глухими к идеям французской революции, добивались конституции, гражданских прав и демократических преобразований, то, что тупые юнкеры ненавидели и боялись своих свободолюбивых соотечественников больше, чем французских завоевателей, и поэтому не раз были готовы предать знамя национально-освободительной борьбы,- все это, то есть подлинная правда о 1813 годе, в романе «Перед бурей» находит свое отражение лишь в немногих эпизодах.

Центральной фигурой романа, главным организатором движения против французского владычества писатель вывел Берндта фон Вицевица. В этом образе своевольного юнкера, исполненного феодальной гордыни и даже фрондирующего против короля («Мы были здесь еще до Гогенцоллернов!»), легко узнать подлинное историческое лицо, Людвига фон дер Марвица, возглавлявшего оппозицию справа реформам Штейна и Гарденберга и известного своей ультрареакционностью. Придав этому закоренелому ретрограду столь преувеличенное значение и обрисовав его с нескрываемой симпатией, Фонтане оставил в тени людей типа Шарнгорста и Гнейзенау, Штейна и Арндта, то есть тех, кто, восприняв идеи, шедшие из-за Рейна, провел прогрессивные преобразования и сумел поднять Пруссию после иенского разгрома и Тильзитского мира из бездны национальной катастрофы на вершины освободительной войны.

За романом «Перед бурей» последовали небольшие исторические повести «Грете Минде» (1880) и «Эллернклип» (1881), завершилась же работа Фонтане над историческими темами созданием одного из его шедевров - повести «Шах фон Вутенов» (1883), которая соединила в себе зрелое художественное мастерство с отчетливо выраженными новыми демократическими чертами мировоззрения. В этой повести писатель произвел окончательный расчет с консервативными старопрусскими идеалами, которым он прежде поклонялся.

События, описываемые в «Шахе фон Вутенов», развертываются летом 1806 года, в недели, предшествующие разгрому Пруссии под Иеной, и действие повести, все мысли и высказывания персонажей,- все овеяно ощущением близкой гибели прогнившего, внутренне несостоятельного режима. Эта обреченность старой Пруссии выражена в повести не столько через описание хода исторических событий, сколько через изображение частной жизни и характеров людей, воплощающих в себе типические черты времени и общественной среды. «Шах фон Вутенов» относится к произведениям, глубоко раскрывающим, по выражению Белинского, «связь исторической жизни с частною».

Фонтане рассказывает об одном действительном происшествии, упоминание о котором он вычитал в старинных мемуарах. Героем этого происшествия является родовитый юнкер и потомственный прусский офицер Шах фон Вутенов. В кругу столичных дворян он слывет мужем чести и долга, человеком строгих правил, иногда педантичным, но безусловно нравственным и светски воспитанным. Но как в своих добродетелях, так и в слабостях Шах - покорное дитя своей среды, верное зеркало понятий, распространенных и господствующих при дворе, в офицерском собрании и в аристократических салонах. Эта среда формирует все интересы и честолюбие Шаха, сводящиеся к тому, чтобы служить украшением великосветского общества и быть кумиром интимного окружения принца.

Объективно идеалы и устремления Шаха мелки и суетны, и поэтому коллизия, которая приводит его к гибели, воспринимается скорее как трагикомическая, чем как трагическая. Оказавшись сломленным совсем незначительным испытанием, он обнаруживает таким образом свое духовное, нравственное и волевое ничтожество. Боясь утратить свой авторитет в свете, боясь стать предметом насмешек, Шах сначала отступает от собственных моральных правил и трусливо пытается нарушить свой долг, а затем, выполнив его лишь по прямому приказу короля, в день вынужденной свадьбы кончает жизнь самоубийством. Мысленно он уже слышал злые эпиграммы Цитена, уже рисовал себе мрачную картину прощания со двором и унылого прозябания в сельской глуши. «Вот чего он испугался,- вспоминает о нем Виктуар Карайон.- Он вдруг увидел перед собой мелкую, ограниченную жизнь,- он, стремившийся к… я не решаюсь сказать: к значительному, но к тому, что ему представлялось значительным». Поэтому пуля показалась Шаху единственно возможным выходом из тупика.

«Маленький человек в больших сапогах»,- такую злую и убийственно точную характеристику дает Шаху его антагонист и отчасти авторский alter egol Бюлов. Но этим определением умный наблюдатель и критик своего времени метил не в одного лишь Шаха. Ведь не случайно он называл этого гвардейского ротмистра и придворного баловня «воплощением прусской ограниченности»; все чванливое, полное амбиции и претензий прусское королевство, обветшавшее наследие Фридриха II, было державой «маленьких людей в больших сапогах». Эти люди, носившие обувь не по росту - Шах был их типичнейшим представителем,- предавались иллюзиям, считали себя вершителями судеб Европы, были убеждены, что «земля на плечах Атласа покоится менее надежно, чем Прусское государство на плечах прусской армии», и в слепоте своей не ведали, что их Пруссия и их армия подобны, по выражению Мирабо, «плоду, сгнившему еще до того, как он созрел», что они доживают последние дни.

История гибели Шаха изображена в повести как исполненная символического смысла предыстория гибели старой Пруссии. «…Я хотел,- писал Фонтане Матильде фон Pop 13 июля 1882 года,- через эту историю дать одновременно картину эпохи, хотел, по существу, показать, что это происшествие относится специфически к данной эпохе». Шах пал жертвой своих ложных представлений о чести, своего неисцелимого пристрастия к видимости, которую он ставил выше сущности, к внешнему блеску и мишуре, которые он ценил больше, чем духовные и нравственные достоинства. Той же болезнью страдала и феодально-абсолютистская Пруссия, и это предрекало ей судьбу Шаха. И как бы выводя от имени автора резюме повести, Бюлов пишет своему другу Зандеру накануне сражения при Иене: «Война объявлена. А что это означает, я отчетливо вижу духовным взором. Мы погибнем из-за тех же иллюзий, из-за которых погиб Шах».

В те годы, когда Фонтане повестью «Шах фон Вутенов» завершал цикл своих исторических произведений, он одновременно работал над своей первой повестью на современную тему. Эта повесть «Неверная жена», положившая начало циклу так называемых «берлинских романов», вышла в свет в 1882 году.

Главной темой повести «Неверная жена» является конфликт, впервые намеченный еще в «Шахе фон Вутенов» и проходящий красной нитью через все последующие произведения Фонтане,- столкновение личности с деспотической властью светских условностей, с враждебным человеческому счастью гнетом казенной морали и ложной чести. В основе почти всех романов и повестей писателя лежит в общих чертах следующая сюжетная ситуация: герой или героиня, влекомые чувством, вступают в противоречие с традициями, обычаями, предрассудками, писаными и неписаными законами своей среды, но жестокая сила общественного уклада одерживает верх над порывами героев. В этом смысле повесть «Неверная жена» в творчестве Фонтане стоит несколько особняком. Ее героиня Meлани ван дер Страатен, изменив нелюбимому мужу, покинув дом и семью и связав свою судьбу с другим человеком, после некоторого периода моральных страданий, материальных невзгод и общественного бойкота все же вновь обретает положение в свете, удостаивается уважения людей своего круга.

Впрочем, значительным художественным завоеванием Фонтане в повести «Неверная жена» является не столько образ Мелани, сколько образ ее мужа, одного из финансовых тузов столицы, коммерции советника ван дер Страатена, человека, который «на бирже пользовался безусловным признанием, а в обществе - лишь условным». В этот образ писатель вложил типические черты буржуа, богача-парвеню. В морально-психологическом облике ван дер Страатена отчетливо проявляется его социальная сущность как человека, положение которого в жизни и обществе определяется не его личными качествами, а силой и властью денег. Здесь возникает антибуржуазная тема, которая проходит затем через все творчество Фонтане и с особой силой звучит в романе «Госпожа Женни Трайбель».

По теме и сюжету к «Неверной жене» довольно близко примыкает повесть «Сесиль» (1886), которая является как бы промежуточным звеном между «Неверной женой» и «Эффи Брист». 80-е годы писатель завершил также созданием двух очень важных для уяснения его идейно-художественного развития произведений - романа «Пути-перепутья» (1888) и повести «Стина» (1890).

Один из исследователей творчества Фонтане - Конрад Вандрей - называет «Неверную жену» и «Сесиль» «светскими», а «Пути-перепутья» и «Стину» «социальными повестями». Смысл этого разграничения понятен. В первых двух повестях конфликт не выходит за рамки социально однородной среды: ван дер Страатен, Мелани, Рубейн, равно как и Арно, Сесиль и Гордон,- люди одного круга, они принадлежат к официальному берлинскому обществу, и драматические коллизии, в которые они вступают, не имеют собственно сословной или классовой подоплеки. Другое дело - «Пути-перепутья» и «Стина», где основной пружиной конфликта является мотив социального неравенства. В «светских повестях» Фонтане вскрывает ложь, неискренность, отношения купли-продажи, то есть фактическую безнравственность, которая нередко таится в буржуазной семье и в законном браке под покровом благопристойности, безупречного соблюдения внешних форм и требований светского приличия. И напротив, в «социальных повестях» писатель показывает, что во внебрачных связях, осуждаемых с точки зрения официальной морали, может быть Заключено гораздо больше чистого чувства и истинной, далекой от ханжества нравственности.

Сюжетную основу романа «Пути-перепутья» составляет история любовной связи гвардейского офицера барона Бото фон Ринекера и швеи Лены Нимпч. Эта связь резко отлична от распространенных в высшем свете легковесных интрижек или подобных Торговой сделке отношений с женщинами «низшего круга». Бото и Лену соединяет сильное, искреннее чувство, не связанное с какими-либо практическими расчетами. Бото, прусский юнкер, для которого моральный кодекс его класса является аксиомой и который свято верит в справедливость и нерушимость сословной иерархии, даже и не помышляет о женитьбе на швее. И Лена, трезво, без иллюзий смотрящая на жизнь, исполненная плебейской гордости и чувства собственного достоинства, вовсе не собирается стать баронессой. В то время как Бото до поры до времени еще тешит себя несбыточными мечтами о неофициальных, но длительных отношениях, Лена ясно понимает, что вскоре внешние силы, рок социального неравенства их разлучат.

И действительно, Бото оказывается перед необходимостью немедленного и решительного выбора. Род фон Ринекеров, подобно многим знатным дворянским фамилиям, в материальном отношении оскудел, и ныне, как выражается офицер Питт, Бото «получает в год девять тысяч, а проживает двенадцать». Лишь выгодная и, разумеется, отвечающая сословным требованиям женитьба может спасти положение. Борьба в душе Бото продолжается недолго, ибо ему страшна даже мысль о разрыве со своей средой, о перемене привычек и условий жизни. «Кто я такой? Самый заурядный представитель так называемых высших слоев общества. Что я умею? Я умею выездить лошадь, разделать каплуна и поддержать игру. Вот и всё, значит, выбирать мне придется между амплуа циркового наездника, старшего кельнера и крупье…» Чтобы избежать такой будущности, Бото женится на невесте с большим приданым, девушке своего круга, и кладет конец идиллии со швеей.

В романе «Пути-перепутья» становится уже отчетливо заметной та черта творчества Фонтане, которая получит еще большее развитие в его дальнейших произведениях: исключительный интерес писателя к людям, как он любил выражаться, «из четвертого сословия». Наряду с помещиками и коммерсантами, офицерами и крупными чиновниками, внимание Фонтане все чаще начинают привлекать швеи, слуги, извозчики, садовники, причем их доброта, человечность, юмор, естественность и простота - все это возвышает их над господами.

Бото не какой-нибудь пошлый соблазнитель, он искренне любит Лену, он доброжелателен и прост в обращении и принадлежит отнюдь не к худшим представителям своего сословия. Но насколько он слабохарактерен и инертен по сравнению с Леной, как он эгоистичен в любви и не способен на самоотверженные поступки! Это нравственное и волевое (вообще - человеческое!) превосходство Лены над Бото не вытекает просто лишь из случайного столкновения личных качеств двух людей: в этом личном превосходстве заключено превосходство социальное. Люди из плебейской среды в силу условий своего общественного бытия свободны от тех бессмысленных и бесчеловечных предрассудков, ложных представлений о чести и долге и прочих жестоких фетишей, которым вольно или невольно поклоняются представители великосветского общества.

И все же, наряду с таким выводом, более чем критическим по отношению к общественным верхам, сквозь весь роман проходит идея о необходимости сохранения сословных перегородок, о пагубности покушений на традиции и моральные устои существующих отношений между высшими и низшими классами. Бунт против законов света неразумен и безнадежен, и нужно уметь жить в этих, пусть порою стеснительных, но нерушимых границах. Это понимают и соответственно действуют оба героя - не только барон Бото фон Ринекер, признающий, что «происхождение определяет наши поступки», но и швея Лена Нимпч, которая «знает свое место» и не посягает на большее. И вслед за своими героями Фонтане также склоняется к мысли, что соблюдение социальной иерархии - необходимость, не лишенная своего резона. Вспомним такой штрих: Лена не может прочесть английский текст под картиной, и это ее болезненно задевает, так как дает ей почувствовать ту духовную дистанцию, разницу в образовании и воспитании, которая отделяет ее от Бото. Из многих таких штрихов вырастает общее впечатление, к которому и подводит писатель: связь Бото и Лены не прочна, не органична, в ней отсутствуют духовное равенство и общность интересов и вообще - сословные устои имеют свои разумные основания.

В письме к Ф. Стефани 16 июля 1887 года Фонтане так формулирует идею своего романа: «Обычай властвует и должен властвовать! Но в этом «должен» заключено немало горького и сурового. И именно потому, что все есть так, как есть, лучше всего держаться подальше и не покушаться на этот порядок. Кто пренебрегает этой наследственной и благоприобретенной мудростью - о морали я предпочитаю не говорить,- тот не будет больше знать радости в жизни». Эта мысль находит своеобразное воплощение в сюжете и композиции романа «Пути-перепутья».

Может показаться, что роман завершен шестнадцатой главой. В первых шестнадцати главах тема как будто исчерпана, конфликт доведен до развязки: Бото расстался с Леной, женился на Кете Селлентин, временный и непрочный союз барона и швеи распался… Все! К чему же последующие десять глав, в которых ничего особенного не происходит? Не являются ли они лишними? Отнюдь! В авторской концепции романа эти десять глав для того именно и нужны, чтобы показать, что после разрыва Бото и Лены и возвращения их в прежнее русло жизни, предназначенное каждому из них их сословным положением, «ничего особенного не происходит»: герои романа постепенно оправляются от перенесенной травмы; для Бото брак оказывается не только материально выгодным, но и не тягостным по существу - жена любит его, она красива, весела, у нее легкий характер; для Лены тоже находится хороший человек, который женится на ней, не придавая значения ее прошлому. В итоге любовь Бото и Лены отодвигается в область несколько элегических, умиротворенных воспоминаний, и читатель убеждается, что торжество сословных принципов ведет не к хаосу, а напротив - к установлению порядка в жизни героев. Так композиция романа оказывается нераздельно слитой с идейным замыслом автора.

Другая особенность построения романа «Пути-перепутья» заключается в том, что основные темы, проходящие сквозь все повествование, сопровождаются параллельно развивающимися и переплетающимися вариациями, благодаря которым смысл этих основных тем выявляется ярче, полнее и разностороннее.

Такой темой с вариациями является, например, история Лены. Драматизм ее судьбы и противоречия между чистотой ее чувства и общественной двусмысленностью ее положения как любовницы аристократа достигают особой выразительности в результате введения в роман ряда в чем-то близких Лене и в то же время контрастных образов. Такова приятельница семьи Нимпч, госпожа Дёрр. Прежде, в молодости, она в течение ряда лет была содержанкой какого-то старого графа. «Она и вспоминает-то про это,- рассказывает Лена,- как про тягостную повинность, которую честно отбыла - из чувства долга». Лена не состоит на содержании, а зарабатывает себе на жизнь трудом своих рук и притом любит Бото искренне и бескорыстно. Все равно аналогия - пусть даже чисто внешняя, по существу, мнимая - неотступно стоит перед ее глазами, заставляет ее чувствовать объективную унизительность своего положения.

Еще острее драматизм судьбы Лены раскрывается в эпизоде пикника, во время которого Бото и Лена случайно встречают трех офицеров с их любовницами. Эта встреча грубо разрушает царившую до того атмосферу, пронизанную светлым чувством взаимной любви и исключающую мысль о социальном неравенстве. Лена видит в облике своих нечаянных подруг, корыстных, вульгарных, лишенных достоинства и самолюбия содержанок, собственное (пусть даже искаженное!) отражение. Неужели и она, Лена Нимпч, так же выглядит в глазах окружающих, может быть, даже в глазах самого Бото? В свою очередь, и Бото предстает перед ней в новом, неожиданном свете: следуя за своими товарищами, светскими бонвиванами, Бото переходит на небрежно-иронический тон, в котором сквозит неуважение к «дамам» и сознание своего сословного превосходства. Все это оскорбляет Лену, ибо низводит ее до уровня заурядных кокоток.

Тема Бото также сопровождается оттеняющими ее вариациями. Если одной из таких вариаций является мотив легкомысленного аристократического жуирования (см. встречу во время пикника), то другая вариация передана через образ офицера Рексина, искренне и глубоко любящего девушку из простонародья. Он обращается к Бото за советом как раз тогда, когда тот сам стоит перед необходимостью решить для себя такой же вопрос. Давая совет Рексину, Бото словно обращается к себе самому. Эпизод е Рексином выполняет очень важную функцию: он дает возможность коллизию, в которой находится герой, передать не только через его субъективное переживание, но и увидеть и взвесить ее с объективных позиций.

Роман «Пути-перепутья» вследствие своей внутренней противоречивости вызвал в общественных и литературных кругах несовпадающие и подчас неожиданные оценки. Он заключал в себе поводы для недовольства как справа, так и слева. С одной стороны, буржуазно-юнкерская публика была шокирована «безнравственностью» сюжета и негодовала по поводу предпочтения, отдаваемого автором плебейству перед дворянством. Когда роман печатался в 1887 году в «Фоссише цейтунг», подписчики засыпали редакцию протестующими письмами, а один из владельцев газеты с раздражением спрашивал главного редактора: «Когда же наконец кончится эта отвратительная история о шлюхах?» С другой стороны, в социал-демократических кругах роман также был встречен отрицательно. Франц Меринг резко осудил его, увидев в нем некую «капиталистическую утопию», в которой отношения между антагонистическими классами изображаются в виде безмятежной идиллии, и социальным низам приписывается холопски верноподданническая психология.

Лишь считанные месяцы отделяют «Пути-перепутья» от повести «Стина», а между тем здесь - хотя писатель разрабатывает ту же проблему, беря за основу почти тот же сюжет,- акценты расставлены иначе и выражено уже другое отношение автора к «разумности» и «справедливости» существующего общественного уклада. В отличие от идиллического финала романа «Пути-перепутья», развязка «Стины» трагична. Молодой граф Вальдемар фон Гальдерн во имя своей любви к девушке-вязальщице Стине восстает против сословных устоев, но, оказавшись неспособным к борьбе, кончает жизнь самоубийством. Погибает и Стина.

Персонажи повести «Стина» сознают грозную силу сословных обычаев. Они готовы даже видеть в них нечто фатальное и непреодолимое, но ореола мудрости и справедливости эти обычаи лишены. И прежде всего этого ореола лишено - как в глазах автора, так и его плебейских персонажей - дворянство, класс, являющийся верховным хранителем всей сословной системы. Он изображен Фонтане без былой почтительности. В лице бонвиванов преклонных лет и опереточных рамоли с шутовскими прозвищами «Зарастро», «Папагено» и т. д. высшее сословие Германской империи предстает перед читателями в весьма непрезентабельном виде.

В повести «Стина» превосходство плебейских персонажей над высокородными проявляется еще более ярко, чем в предыдущих произведениях Фонтане. Это относится даже не столько к героине повести, довольно анемичной особе, сколько к ее сестре, вдове Пителъков, фигура которой явилась значительным художественным успехом писателя. Сам Фонтане относил образ вдовы Пительков к достижениям своего творчества. Эту свою мысль он даже запечатлел в шуточном экспромте:

В моем собрании картинок, Пожалуй, не из лучших - Стина. Она ни полтора, ни два, Но какова зато вдова!

Рубеж 80-90-х годов был особенно продуктивным периодом в творчестве Фонтане. В это время писатель, следуя своей привычной манере, работал одновременно над несколькими произведениями. Переходя поочередно от одного к другому, писатель создал в эти годы повести «Матильда Мёринг» (1891) и «Поггенпулы» (1892), романы «Госпожа Женни Трайбель» (1892) и «Эффи Брист» (1895).

Роман «Госпожа Женни Трайбель» был итогом долголетних размышлений. Еще в мае 1888 года, осуществив первый набросок романа, Фонтане в письме к сыну Тео так определил свой замысел! «Смысл истории - показать пустую, выспреннюю, лживую, высокомерную и жестокую сущность буржуа, у которого на устах - Шиллер, а в голове - Герзон»[2]. А почти десятью годами позже, в своих мемуарах «От двадцати до тридцати», писатель так характеризовал людей с «мировоззрением денежного мешка»: «…все они прикидываются идеалистами, как заводные разглагольствуют о «Красоте, Добре, Истине», а на самом деле поклоняются лишь златому тельцу… Любой из них считает себя воплощением добра, между тем как в действительности их поступки определяются только стремлением к собственной выгоде, что знают и видят все на свете, кроме них самих. Сами же они, напротив, всегда подчеркивают благородство своих мотивов и неумолчно доказывают себе и другим свое полное бескорыстие. И каждый раз во время подобных тирад они излучают сияние, как праведники». Антибуржуазная критика, заключенная в таких высказываниях Фонтане, нередких в 80-90-е годы, точно совпадала с направленностью романа «Госпожа Женни Трайбель»; эти высказывания представляли собой как бы эскизы к портрету его главной героини.

Противоречие между «казаться» и «быть», между рекламной видимостью и сокровенной сущностью - главная черта госпожи коммерции советницы Женни Трайбель. Во время приемов в своей роскошной вилле эта парвеню, прорвавшаяся благодаря выгодному замужеству из мелких лавочниц в нувориши, имеет обыкновение, теша свое тщеславие, терзать слух гостей слащавыми романсами. Начало одного из них гласит:

Груз богатства, бремя власти Тяжелее, чем свинец. Есть одно лишь в мире счастье: Счастье любящих сердец.

Эти слова, слыша которые гости каждый раз усмехаются и переглядываются,- боевой девиз госпожи советницы. В своих собственных глазах она бескорыстна, предана высоким и светлым идеалам, презирает все низменное - и прежде всего деньги и материальные блага, и такое представление о себе она стремится внушить окружающим, преследуя их утомительными излияниями своего благородного сердца. Но люди, давно знающие Женни Трайбель, в девичестве Бюрстенбиндер, не обольщаются ни ее речами, ни романсами. Для профессора Вилибальда Шмидта она - «образцовая буржуазка», «дама опасная, тем опаснее, что сама этого не сознает и искренне внушила себе, что у нее чувствительное сердце, открытое «всему возвышенному». На самом же деле ее сердце устремлено только к материальному, к тому, что имеет вес, к тому, что приносит проценты… Когда понадобится выбрать партию, прозвучит лозунг «Золото - вот козырь» и ничего более».

Ход событий подтверждает правоту Шмидта: когда младший сын советницы Леопольд обручился с бесприданницей Коринной, дочерью старого профессора, и матримониальные расчеты советницы, которые должны были принести дому Трайбелей полмиллиона в виде приданого, оказались под угрозой, она сразу сбросила с себя маску бескорыстного идеализма и показала свое подлинное лицо. Где там поэзия и прочие сантименты! С почти базарной вульгарностью (в этот момент в ней проснулась лавочница с Адлерштрассе), с яростью испуганной собственницы она ринулась в бой, чтобы расторгнуть помолвку сына. Тут уж ей было не до романса о «счастье любящих сердец». И не удивительно, что, наблюдая столь мало привлекательные проявления буржуазного естества госпожи советницы, старый Шмидт с философическим юмором замечает: «…не будь я профессором, я бы наверняка стал социал-демократом».

Образ Женни Трайбель вводит читателя в мир буржуазных отношений, буржуазной морали и психологии, в бесчеловечный мир, где деньги властвуют над чувствами, где корыстный расчет определяет судьбы людей. Женни Трайбель - наиболее колоритная представительница этого мира, но с ней перекликаются и ее дополняют некоторые другие персонажи. Такова прежде всего невестка главной героини, исполненная родовой (точнее, фирменной!) спеси, дочь гамбургской патрицианской купеческой семьи Мунк, Елена. Она, как и Женни Трайбель, но в еще более вызывающей форме, заражена высокомерием и тщеславием, чопорна до уродства. Эта купеческая гордыня куда отвратительнее дворянской: дворянская имеет многовековую традицию и исторически выросла из иерархической структуры феодального общества, буржуазная же основана на гнусном принципе измерения достоинств человека весом его мошны. Из этого и проистекает кичливое презрение, которым взаимно преисполнены Женни и Елена, этим и вызвана смехотворная борьба «династических» самолюбий Трайбелей и Мунков, сопровождаемая шпильками по адресу «трайбелевщины» и «гамбурговщины». Но эту пикировку как рукой снимает, как только возникает угроза обоюдным коммерческим интересам обеих фирм. Перед лицом опасности, которую несет в себе предполагаемый брак младшего Трайбеля и Коринны Шмидт, спор о купеческом первородстве сразу смолкает, вчерашние враги становятся союзницами.

Галерея лиц, представляющих буржуазный дух в его различных ипостасях, в романе очень обширна. К ней относится и сам коммерции советник Трайбель, в котором «буржуа засел так же глубоко, как и в его сентиментальной супруге». Изображенный Фонтане, несомненно, с большей симпатией, нежели его жена, он, однако, чем-то ей подобен. Прежде всего тем, что и в нем гнездится противоречие между «казаться» и «быть». Если притворство и лживость Женни проявляются в широкой области моральных принципов, то «патриот и гражданин», как с циничной усмешкой аттестует себя глава фирмы Трайбель, ведет свою фальшивую игру в сфере политики. Прикидываясь бескорыстным рыцарем консервативно-монархической идеи, он в действительности глубоко равнодушен к любым идеям, ко всему, кроме собственной выгоды. Писатель с большим мастерством строит психологическую характеристику Трайбеля на комических контрастах между его речами и самоочевидной сущностью, или между речами, произносимыми при разных обстоятельствах, перед разными людьми.

В воспоминаниях «От двадцати до тридцати» Фонтане заметил, что есть много «людей, которые не имеют вообще денежного мешка или имеют лишь очень тощий, но, несмотря на это, обладают мировоззрением денежного мешка». Наряду с Трайбелями, Мунками и другими толстосумами, в романе «Госпожа Женни Трайбель» встречаются и люди скромного достатка и трудового образа жизни, все же как-то задетые развращающим обаянием златого тельца. Отчасти это относится даже к умной, волевой, эмансипированной Коринне. Ведь отнюдь не любовью и не случайной прихотью вызвано ее обручение со слабохарактерным и посредственным Леопольдом, а лишь в какой-то момент желанием приобщиться к богатству и роскоши, и только отрезвляющий практический урок заставляет Коринну со стыдом осознать свою неправоту.

Советнице Трайбель и группирующимся вокруг нее персонажам противостоят в романе Вилибальд Шмидт, его друзья и коллеги, его домочадцы (в конечном счете и Коринна). Правда, при этом старый профессор, которого автор щедро одарил собственными мыслями, привычками и чертами характера, принадлежит к натурам компромиссным, «натурам самоотречения». Он сохраняет по отношению к кумирам буржуазного общества полную независимость, людей типа Женни видит насквозь и беспощадно точно их характеризует, но его вполне удовлетворяет сознание своего морального превосходства: он резонер, а не борец, он полон иронии, а не гнева, зовущего к решительным действиям.

Зато есть в доме Шмидта человек, для которого его нравственные представления являются естественным переходом к действию. Такова экономка и домоправительница профессора, бравая вдова берлинского полицейского Шмольке. То, чего Коринна не получает от отца, занимающего позицию философического невмешательства, восполняется удивительными по своей гуманности и этической требовательности наставлениями доброй Шмольке. Если интеллект Коринны развивается под влиянием отца, то ее нравственное чутье формируется под воздействием этой душевно щедрой женщины. Она правильно понимает ханжескую сущность Женни Трайбель и своим мягким и разумным вмешательством помогает Коринне найти выход из запутанного положения. Устами Шмольке говорят здравый смысл и мораль простых людей.

Вслед за «Госпожой Женни Трайбель» через очень короткий промежуток времени Фонтане завершил повесть «Поггенпулы». По идейно-художественному замыслу и теме оба эти произведения соотносятся между собой, как бы образуя своего рода социальную дилогию, рисующую высшие сословия Германской империи. В первом автор разоблачает и высмеивает буржуазию, во втором - дает критической кистью написанную картину дворянства.

Правда, отношение Фонтане к дворянству более сложно, чем его отношение к буржуазии. Трайбелей он живописует без тени сочувствия, при изображении Поггенпулов сатира нередко сменяется юмором. Как и Бальзак, Фонтане испытывает известные симпатии к некоторым представителям дворянства, к его традициям, его культуре. С особой отчетливостью это сказывается в образе человека чести, великодушного, чуждого сословной гордыни отставного генерала Эберхарда фон Поггенпула, преемника таких фигур, как Бамме («Перед бурей») или дядя Остен («Пути-перепутья»). Но так же как и Бальзак, Фонтане с реалистической трезвостью показывает в своей повести безнадежный разлад консервативного дворянства с временем, его историческую обреченность и невозвратимость старинного феодального уклада жизни.

Несоответствие кичливых претензий более чем скромным возможностям, сочетание аристократической гордыни с унизительной бедностью, своя домашняя Зигесаллее - портретная галерея предков, с одной стороны, и нехватка денег на железнодорожный билет в вагон третьего класса, с другой,- все это определяет сложную и изменчивую тональность повести, переходы от сцен, овеянных элегической грустью, к ситуациям, полным гротескного комизма. Сколько смешного, можно даже сказать - символически смешного, заключено, например, в уже упомянутой семейной святыне Поггенпулов - картинной галерее, в которой запечатлены воинские подвиги представителей этого офицерско-юнкерского рода. Особо почетное место в галерее занимает большое полотно, изображающее ночной бой при Гохкирке; сквозь пороховой дым, застилающий всю картину, на переднем плане вырисовывается застывшая в героической позе фигура майора Балтазара фон Поггонпула, полураздетого, босого, в подштанниках, с ружьем в руке. Это художество доставляет много мороки служанке Фредерике, представляющей в повести глубоко симпатичное автору плебейское начало. Каждый раз, когда она сметает с доблестного майора пыль и паутину, картина срывается с гвоздя и с грохотом летит на пол, сопровождаемая горестными сентенциями доброй служанки: «Бог ты мой, ну пусть он себе сражался полуголый, может, так было нужно. Но нарисовать его в таком виде?.. А главное - не держится, ну никак, хоть убей, не держится…»

В этом и других подобных эпизодах отчетливо проступает ироническая улыбка автора, который ясно видит смешные стороны аристократических претензий, анахроничность траченных молью юнкерских идеалов, нечто музейное в хранимых ими традициях и формах жизни, которые «не держатся, ну никак, хоть убей, не держатся». Но Фонтане видит и другое: сопротивление ходу времени не может продолжаться долго, идет неумолимый процесс деклассации дворянства (в этом - смысл эпизода с фон Клессентином, который променял традиционную офицерскую карьеру на амплуа второразрядного актера), непримиримые, вроде Терезы, так и умрут, ничему не научившись, а ее сестры Софи и Манон, умные, не заносчивые девушки, изменят старому сословному знамени и ступят на новый путь, подсказанный необходимостью.

С 1889 по 1894 год Фонтане параллельно с работой над другими произведениями писал роман «Эффи Брист»[3] . Исследуя рукописи, Фриц Беренд сумел обнаружить семь если не полных редакций, то, во всяком случае, рабочих пластов, этапов создания романа. От этапа к этапу углублялись и совершенствовались характеристики персонажей, изменялось место действия и общий колорит повествования. Вышедший в 1895 году, этот роман был высоко оценен критикой и выдержал много изданий подряд. «Первый настоящий успех, которого мне удалось добиться романом»,- отмечал Фонтане в дневнике.

Писатель создал шедевр, который не только оказался вершиной его творчества, но и явился наивысшим достижением немецкого реализма второй половины XIX века. Этот роман вобрал в себя художественный опыт, накопленный Фонтане, начиная с «Шаха фон Вутенов» и кончая «Поггенпулами», он заключал в себе наиболее яркое в смысле остроты социальной критики и эстетически наиболее совершенное воплощение тем, идей и конфликтов, которые разрабатывались писателем в разных аспектах в произведениях 80-90-х годов.

Многие сюжетные мотивы «Эффи Брист» уже встречались в повестях «Неверная жена» и «Сесиль», а отдельные эпизоды перенесены из них даже с соблюдением ряда запоминающихся деталей. Преемственность еще более очевидна в постановке проблемы, которую писатель сделал центральной в «Эффи Брист»: честь ложная и истинная, поведение человека в его отношении к общественным требованиям и житейским правилам, диктуемым моралью господствующих классов. Эта проблема проходила через все творчество Фонтане, занимая особенно видное место в романе «Пути-перепутья» и в повестях «Шах фон Вутенов» и «Стина».

Роман «Эффи Брист» остался непревзойденным в творчестве Фонтане. После него - в те немногие годы, которые ему еще были подарены судьбой,- Фонтане написал две мемуарные книги, написал (посмертно вышедший книжным изданием) роман «Штехлин», но подняться до уровня «Эффи Брист» ему уже было не суждено.

Глубокое разочарование в общественном строе и моральных устоях Германской империи, которое так отчетливо сказывалось в художественных произведениях и письмах старого писателя, и постепенно возникшая уверенность, что будущее принадлежит рабочему классу,- все это вызывало у него противоречивый, но властный интерес к проблеме народного восстания, заставляло его все чаще задумываться о перспективе социальной революции. Выражением этих раздумий был замысел исторического романа о народном восстании в XIV веке «Ликедейцы» («Клаус Штертебекер»), преследовавший Фонтане в течение последних лет его жизни. Писатель не успел его осуществить, но многочисленные упоминания о нем в письмах и дневнике и черновой, схематический набросок свидетельствовали о намерении Фонтане, вопреки традициям реакционной историографии, трактовать своих героев не как пиратов и грабителей, а как социальное движение коммунистов-уравнителей. По признанию самого писателя, его прежде всего привлекала «социал-демократическая актуальность» темы. Свой схематический набросок Фонтане, вслед за сценой массовой казни бунтарей в Гамбурге на Грасбруке, заканчивал словами, несомненно навеянными «Коммунистическим манифестом»: «Призрак, которой бродил в Мариенгафене, побежден. Но призрак ликедейцев ныне бродит по всему свету».

* * *

В несравненно большей степени, чем кто-либо из его современников, Фонтане возвышался над провинциальным уровнем немецкого критического реализма. Свободный от патриархальных иллюзий и реакционных утопий, приветствуя поступательный ход истории, он сумел, опережая свое время, увидеть порочность и обреченность общественного строя современной Германии. Он смог подняться до сознания того, что «начало нового, лучшего мира заключено в четвертом сословии», и подчас находил даже в себе мужество приветствовать историческую бурю, которая сметет отживший строй. Правда, глубокие и смелые прозрения грядущих революционных перемен, к которым Фонтане пришел в своих частных высказываниях и письмах, не нашли прямого воплощения в его художественном творчестве, но лучшие из его произведений содержали в себе замечательную реалистическую картину старого мира как мира несостоятельного и идущего навстречу неизбежной гибели.

В этом смысле Фонтане - переходная фигура от старого критического реализма к реализму XX века. Ближайшим преемником Фонтане был его превосходный знаток и почитатель Томас Манн. От Фонтане, автора романов и повестей «Поггенпулы», «Эффи Брист», «Штехлин», перешла к Т. Манну главная тема его творчества - тема вырождения и распада традиционного буржуазно-дворянского мира. Через Томаса Манна (прежде всего) и далее, через Георга Германа, Ганса Фалладу и некоторых других писателей, наследие Фонтане вливается плодотворной струей в литературу немецкого реализма нашего века.

Примечания

1

К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 37, стр. 37.

(обратно)

2

Герзон - владелец шикарного магазина мод в Берлине.

(обратно)

3

Роман вышел в русском переводе. См. Т. Фонтане, Эффи Брист, М. 1960.

(обратно)

Оглавление

X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?