«Уцелевший»

Уцелевший (fb2) - Уцелевший [litres] (пер. Д. Д. Тиликанова) 2251K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Патрик Робинсон - Маркус Латтрелл

Маркус Латтрелл, Патрик Робинсон Уцелевший: история единственного выжившего в трагической операции «Красные крылья»

Эта книга посвящается памяти Мерфа, Акса и Дэнни, Кристенсена, Шейна, Джеймса, Сениора, Джефа, Жака, Тейлора и Мака.

Это одиннадцать бойцов взводов «Альфа» и «Эхо», с которыми мне выдалась честь служить моей стране, которые сражались и погибли в горах Афганистана, пытаясь спасти мне жизнь. Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал их всех с сердечной признательностью и самой глубокой разрывающей душу скорбью.

LONE SURVIVOR

by Marcus Luttrell

with Patrick Robinson

© Copyright 2007 by Marcus Luttrell

© Тиликанова Д.Д., перевод на русский язык, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Пролог

Интересно, когда-нибудь станет проще? Ездить от одного дома к другому, с одного шоссе на другое, из одного штата в другой? Пусть и не так уж далеко. И вот опять за рулем взятого напрокат внедорожника я еду по очередной главной улице мимо магазинов и заправок очередного, на этот раз небольшого города, продуваемого всеми ветрами, расположенного на южном побережье Лонг-Айленда, в штате Нью-Йорк, на длинных пляжах Атлантического океана. Приближается зима. Небеса переливаются платиновыми оттенками. Барашки пляшут по волнам под покровом нависающих темных туч. Погода очень подходит к моему настроению, ведь на этот раз все будет хуже, чем обычно. Гораздо хуже.

Я нашел заранее выбранный ориентир – местное почтовое отделение, заехал за него и припарковался. Мы вышли из машины и окунулись в прохладу ноябрьского полудня. Под ногами кружили обрывки желтых листьев. Никто не хотел идти первым, ни один из пяти мужчин, приехавших сюда, так что несколько мгновений мы просто стояли на месте, словно группа почтальонов, вышедших на перекур.

Я знал, куда идти. Дом был всего в нескольких метрах от нас. В определенной степени я уже переживал подобное – в Южной Калифорнии, в Северной Калифорнии, в Неваде. И за следующую неделю мне еще предстоит съездить в Вашингтон и в Вирджинию-Бич. И очень многое остается абсолютно одинаковым.

Всегда будет такая знакомая глубокая печаль, такая обескураживающая боль, которая возникает у родных, когда молодые парни погибают в расцвете лет. Одинаковое чувство опустошенности в каждом из этих домов. Все те же слезы, которые просто невозможно контролировать. То же чувство отчаяния у тех людей, которые изо всех сил стараются оставаться сильными, но жизни которых в одночасье разлетелись в прах. Та же безутешность. Та же скорбь.

Как и раньше, здесь я был мрачным вестником ужасных событий – будто никто не знал правду до моего приезда, хотя прошло уже столько недель и месяцев после стольких похорон. И для меня этот визит сюда, на Лонг-Айленд, будет самым ужасным.

Я пытался держать себя в руках. Но снова и снова у меня в голове слышался ужасный, жуткий вопль, который так часто будит меня ночами, преследуя во снах, словно в доказательство моей вины. Бесконечной вины единственного оставшегося в живых.

«Помоги мне, Маркус! Пожалуйста, помоги!»

Это была отчаянная мольба из сердца вражеских гор. Это был крик, отражавшийся эхом в высоких каньонах одного из самых уединенных уголков Земли. Это был яростный, почти нечеловеческий вопль смертельно раненного живого существа. На эту мольбу я не смог ответить. И до сих пор не могу этого забыть, потому что она исходила из уст одного из самых замечательных людей, которых я встречал в своей жизни – из уст моего лучшего друга.

Все визиты были для меня тяжелыми. Сестра и жена Дэна, которые изо всех сил старались поддержать друг друга; отец Эрика – адмирал, оставшийся наедине со своей скорбью; невеста и отец Джеймса; жена и друзья семьи Акса; убитая горем мать Шейна в Лас-Вегасе. На всех было тяжело смотреть. Но в этот раз будет еще тяжелее.

Наконец я прошел через вихрь листьев и ступил на холодную, незнакомую улицу, ведущую к небольшому домику с маленьким садом и уже давно не стриженным газоном. Но яркие цвета американского флага все еще горели перед этим домом. Это был дом патриота, и звезды и полосы все еще вызывающе висели у входа, словно Он все еще был здесь. Майки это бы понравилось.

Мы все остановились на несколько мгновений и потом поднялись на несколько ступенек по небольшому крыльцу и постучали в дверь. Она была милой, та женщина, которая открыла нам, – с длинными темными волосами и глазами, в которых уже блестели слезы. Его мать.

Она знала, что я был последним человеком, который видел его живым. И она подняла на меня глаза с выражением такой глубокой скорби, что этот взгляд разорвал мне сердце. Женщина тихо сказала: «Спасибо, что приехали». Я, приложив колоссальное усилие воли, ответил: «Я стою здесь только благодаря вашему сыну».

Когда мы вошли внутрь, мой взгляд тут же упал на стол в гостиной, где стояла в рамке фотография парня, глядящего прямо на меня с полуулыбкой на губах. Это был Майки, и я тут же услышал приглушенный вопрос его мамы: «Он страдал? Пожалуйста, скажите, что нет».

Мне пришлось провести рукавом куртки по глазам, прежде чем ответить. Но все же я ответил. «Нет, Морин. Нет. Он умер на месте».

Но я сказал ей лишь то, что она хотела услышать. Такой тактичный ответ становился обязательным в арсенале единственного оставшегося в живых человека.

Я пытался рассказать ей о непоколебимой храбрости ее сына, о его силе духа, о железной воле. Как я и ожидал, она, казалось, еще не осознала всего произошедшего. До тех пор, пока я сам все не рассказал. Я был очевидцем, принесшим единственно верные и окончательно ужасные вести.

В течение следующего часа мы пытались говорить как взрослые, все понимающие люди. Но это было очень сложно. Так много можно было сказать друг другу, и еще больше никогда не будет сказано. Тут поддержка ни трех моих друзей, ни пожарного из Нью-Йорка, ни полицейского, который приехал с нами, никак не могла мне помочь.

Но это путешествие я обязан был предпринять. Я пообещал себе, что завершу его, чего бы это ни стоило, потому что знал, что мое присутствие будет много значить для каждого из этих людей. Я знал, как важно поделиться своими страданиями с человеком, видевшим все своими глазами. Я ездил не просто от одного дома к другому, но от одной скорби к другой.

Я считал это своим священным долгом. Но легче от этого не становилось. Морин обняла всех нас на прощание. Я сдержанно кивнул фотографии своего лучшего друга, и все мы вышли по маленькой тропинке на улицу.

Вечером будет еще хуже, ведь мы направлялись в Нью-Йорк, к невесте Майка, которую звали Хизер. Все это так ужасно несправедливо. Сейчас они были бы уже женаты. На следующий день я поеду на Арлингтонское национальное кладбище, чтобы посетить могилы еще двух моих почивших друзей.

Это было дорогое, долгое и очень грустное путешествие по Соединенным Штатам Америки, и оплачивала его организация, на которую я работал. Так же, как я, люди в этой организации все понимали. Об этой компании, как и о многих больших корпорациях, работники которых настолько преданы своему делу, можно однозначно судить по принятой в ней корпоративной философии, если можно так сказать – по их собственной Конституции.

Это документ, который определяет положение работников организации и ее стандарты. Несколько лет я пытался основывать свои жизненные принципы на первом открывающем пункте нашей философии:

«Во времена неуверенности в будущем вперед выступают особые воины, которые готовы ответить на национальный призыв. Это обычные люди с невероятным желанием победить. Закаленные бедствиями, они состоят в рядах самых лучших оперативных подразделений Америки, готовые служить своей стране и американскому народу, защищать их образ жизни. Я – один из них».

Меня зовут Маркус. Маркус Латтрелл. Я командир 1-й роты SDV, взвода «Альфа», спецподразделения Военно-морского флота SEAL Соединенных Штатов Америки. Как и все сотрудники спецслужб, я обучен работать с оружием, взрывчатыми веществами и обладаю навыками рукопашного боя. Я снайпер и медик в своем отряде. Но самое главное: я – Американец. И когда наступит час, я пойду сражаться за свою страну и своих товарищей. Если придется, отдам за них свою жизнь.

Я сделаю это не потому, что меня так обучали, но потому, что я сам этого хочу. Я патриот, я сражаюсь с Флагом Одинокой звезды – флагом Техаса – на правом предплечье и таким же флагом в сердце. Для меня поражение неприемлемо.

Майки погиб летом 2005 года, сражаясь плечом к плечу со мной на горных перевалах Северо-Восточного Афганистана. Он был лучшим офицером, которого я знал, железным воином и показал колоссальную, невероятную смелость перед лицом врага.

Двое парней, которые могли бы это подтвердить, еще двое моих товарищей сражались вместе с нами и тоже там погибли. Дэнни и Акс: два американских героя, две выдающиеся личности боевых сил США, где доблесть – известное достоинство. Их жизни являются доказательством основного пункта философии офицеров SEAL ВМС США:

«Я никогда не брошу свое дело. Я буду упорно трудиться, переносить все выпавшие на мою долю испытания. Мой народ ждет, что я буду физически выносливее и морально устойчивее, чем мой враг. Если меня сразят, я снова встану. Я соберу все остатки сил, чтобы защищать моих товарищей, чтобы завершить свою миссию. Я никогда не перестану бороться».

Как я уже говорил, меня зовут Маркус. И я пишу эту книгу из-за трех моих друзей – Майки, Дэнни и Акса. Если я не напишу ее, никто и никогда не поймет той невероятной храбрости этих троих американцев перед превышающими во много раз силами противника. А это будет великая трагедия.

Глава 1 В Афганистан… на летающем складе

Настало время отомстить за Башни-близнецы. Теперь мы охотились на тех, кто это сделал. И если не на реальных виновников, то по крайней мере на их кровных братьев, на их сумасшедших единомышленников, которые все еще желали нам смерти и могли попробовать снова нас атаковать.

Прощания «морских котиков» обычно длятся недолго. Легкий хлопок по спине, дружественные медвежьи объятия. Никто не произносит вслух того, о чем думает каждый.

Вот опять, ребята, мы собираемся на войну, в еще одну горячую точку, к еще одному врагу, который решил попытать счастья, выступив против нас… Эти ребята, наверное, спятили.

Это отличительная особенность «морских котиков» – наша особая атмосфера непобедимости, негласный кодекс элитных воинов Вооруженных сил Соединенных Штатов. Мы сильные, ловкие, хорошо натренированные ребята, вооруженные до зубов, мы – эксперты в рукопашном бою, такие скрытные и осторожные, что никто никогда не услышит нашего приближения. «Морские котики» – мастера стратегии, отличные стрелки, которые мастерски обращаются с автоматами и, если необходимо, великолепно управляются с ножами. В общем и целом мы искренне верим, что существует очень мало мировых проблем, которые нельзя решить с помощью приличного количества взрывчатки и метко выпущенной пули.

Мы действуем на море, в воздухе и на суше. И из этого состоит наше имя – SEa, Air, Land – U. S. Navy SEALs под водой, на воде и вдалеке от воды. Да, друзья, мы все это можем. И теперь мы направлялись в место, которое находилось совсем далеко от воды. Мягко говоря. Безлесный горный ландшафт, больше похожий на марсианский, возвышается на три тысячи метров над уровнем моря в одном из самых пустынных и порой в самом беззаконном месте на Земле. В Афганистане.

«Пока, Маркус», «Удачи, Майки», «Не принимай близко к сердцу, Мэтт», «Увидимся, парни», – я помню все, будто это было вчера. Кто-то открывает дверь из нашей комнаты в казармах, свет из нее врывается в теплую темную ночь Бахрейна – этого странного пустынного королевства, которое соединено с Саудовской Аравией трехкилометровым мостом короля Фахда.

Шестеро ребят, одетых в легкое походное снаряжение – неприметную форму цвета хаки и штурмовые берцы «Окли», – шагнули на улицу навстречу легкому теплому ветерку. Шел март 2005 года, и пока здесь не было той адской жары, которая обычно наступает летом. Тем не менее было необычайно тепло для весенней поры, и особенно для группы американцев – даже для техасца, коим я являюсь. Бахрейн находится на 26° северной широты. Это около шестисот пятидесяти километров к югу от Багдада, и здесь очень жарко.

Наше подразделение было расположено на южной стороне его столицы Манамы в дальнем северо-западном уголке острова. Это означало, что нас должны были перевезти прямо через центр города на воздушную базу США на острове Мухаррак, которая использовалась для всех полетов из Бахрейна и обратно. Мы были не против, но все же едва ли были рады этой перспективе.

Лишь небольшой отрезок нашего пути, может, всего около восьми километров, проходил по городу, жители которого считали так же, как и мы. Местные нас не жаловали. У них всегда был сердитый и угрюмый вид, словно им до смерти надоело, что вокруг снуют американские военные. В Манаме даже были районы, известные как «кварталы черного флага» – здесь торговцы, владельцы магазинов и частные граждане вешали черные флаги на порогах своих домов и лавок, и это обозначало: «Американцам здесь не рады».

Я думаю, это было похоже на «Juden Verboten» или «Евреям вход запрещен» в гитлеровской Германии, пусть и не настолько категорично. По всему арабскому миру витали течения ненависти, и мы знали, что среди местных было много сочувствующих мусульманским экстремистским фанатикам «Талибана» и «Аль-Каиды». Черные флаги работали. Мы старались держаться подальше от этих мест.

Тем не менее нам пришлось проехать через город на незащищенном автомобиле через очередной мост «Шейх Хамад», названный в честь эмира. Здесь строят очень большие по протяженности мосты, и думаю, что их будут строить еще больше, – ведь рядом расположены тридцать два острова поменьше, формирующие низинный Бахрейнский архипелаг рядом с западным побережьем Саудовской Аравии в Персидском заливе.

Так или иначе, мы проехали через Манаму на Мухаррак, где к югу от главного международного аэропорта Бахрейна находилась воздушная база США. Там нас ждал огромный «C-130 Hercules» – гигантский турбовинтовой грузовой самолет. Это одно из самых шумных воздушных судов в мире – просто большая грохочущая металлическая пещера, специально сконструированная для перевозки сверхгабаритного груза, и уж точно не для таких чувствительных, утонченных и нежных бездельников, как мы.

Мы загрузили и упаковали все необходимое снаряжение: крупнокалиберные автоматы, карабины M4, 9-миллиметровые пистолеты SIG-Sauer, боевые ножи, патронташи, гранаты, медицинское оборудование и устройства связи. Двое парней забрались в гамаки, сделанные из толстой сети. Остальные примостились на сиденья, тоже сделанные из сети. Это был далеко не бизнес-класс. Но «котики» не путешествуют налегке, так что они не ожидают комфорта. Кстати, все здесь были «морскими котиками».

Мы застряли на этом летающем складе в довольно примитивной форме перевозки пассажиров, так что периодически кто-нибудь отпускал неодобрительный возглас или хмуро ворчал. Но если бы мы вшестером попали в какую-нибудь богом забытую дыру на поле боя, мокрые, промерзшие до костей, раненые, загнанные в ловушку, едва борющиеся со страхом за свою жизнь, мы бы не проронили ни звука. Так устроено наше братство. Это строго американское братство, выкованное на крови. Невероятно суровое и нерушимое. Построенное на общем чувстве патриотизма, на отваге и вере друг в друга. В мире нет ни одной боевой силы, похожей на эту.

Экипаж самолета проверил, все ли мы пристегнуты, и тут же взревели громогласные двигатели производства «Boeing». Боже, этот шум был ужасен. Наверное, проще было сидеть прямо в коробке передач. Весь самолет трясся и гремел, пока мы неслись по взлетной полосе на юго-запад, прямо навстречу пустынным ветрам, которые кружили на всей территории Аравийского полуострова. С нами больше не было пассажиров – только экипаж в кабине и мы в грузовом отсеке. Мы направлялись выполнять работу бога от имени правительства США и нашего главнокомандующего, президента Джорджа В. Буша. В определенном смысле мы были сами по себе. Как и всегда.

Самолет пронесся над заливом между Бахрейном и Аравийским полуостровом, а потом выполнил длинный и плавный поворот вправо, устанавливая курс на восток. Гораздо быстрее было бы направляться прямиком на северо-восток через Персидский залив. Но таким образом нам пришлось бы пролететь над враждебными горами Исламской Республики Иран, чего никак нельзя было допустить.

Поэтому самолет оставался южнее, чтобы пролететь над более дружественными прибрежными Арабскими Эмиратами, раскинувшимися к северу от горящих песков пустыни Руб-эль-Хали, или, с арабского, «пустой четверти». Позади нас кипели котлы ненависти Ирака и близлежащего Кувейта, где я служил раньше. Под нами лежало более дружественное, ярко освещенное пустынное королевство Катар, которое вскоре станет мировой столицей природного газа, сверкал пропитанный нефтью эмират Абу-Даби, блестели современные небоскребы Дубая, и потом, еще дальше на восток, вверх поднимались скалистые берега Омана.

Никто из нас особо не грустил по Бахрейну – первому восточному государству Среднего Востока, где обнаружили нефть. У него, конечно, была своя история, и мы часто развлекались в местных магазинчиках, торгуясь с продавцами за каждую безделушку. Но здесь мы всегда чувствовали себя не в своей тарелке, и пока наш воздушный транспорт поднимался в темнеющие небеса, все чувствовали, что оставляют позади ужасы северных земель залива, что ступают на новый путь, берутся за новое задание, понятное и ясное для всех.

В Багдаде мы часто боролись с неизвестным нам врагом, которого сначала должны были выследить и опознать. И даже когда его находили, мы едва ли понимали, кто он и откуда – шиит или суннит, из «Аль-Каиды» или «Талибана», житель Ирака или иностранец, борец за свободу Саддама или мятежник, сражающийся за какого-то другого бога, отличного от нашего, бога, который разрешает убийства ни в чем не повинных мирных граждан, бога, который запросто выбросил Десять Заповедей за пределы поля боя в мусорную кучу.

Эти враги всегда были наготове, постоянно угрожая нам, путая нас на каждом шагу, и постоянное гнетущее чувство, возникавшее из-за этого, словами не передать. Но теперь в этом большом самолете «Hercules», потирая затекшие конечности и меняя неудобные положения тел, мы оставляли позади страну, которая систематически уничтожала сама себя, и направлялись в страну, где сновали дикие горцы, которые были решительно настроены уничтожить нас.

Афганистан. Здесь все по-другому. В высоких горах на северо-востоке страны в западной части величественной горной гряды Гиндукуш «Талибан» скрывал сумасшедших приверженцев «Аль-Каиды», давал прибежище безумным последователям Усамы бен Ладена, когда те планировали атаку на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке 11 сентября.

Именно здесь бойцы бен Ладена нашли себе и приют, и базу для военной подготовки. Давайте сразу определимся: «Аль-Каида» в переводе означает «база», и в обмен на деньги сумасшедшего бен Ладена именно «Талибан» позволил осуществить все эти ужасы. А теперь эти самые парни – остатки «Талибана» и несколько последних воинов «Аль-Каиды», готовились начать все заново. Они пытались найти новые пути через горные перевалы, намереваясь основать новые тренировочные лагеря и военные штабы и, в конце концов, заменить демократически избранное правительство Афганистана своим собственным.

Может быть, это не были конкретно те самые парни, которые спланировали 9/11, но они почти точно были их потомками, последователями. Они были частью той группировки, которая разрушила северную и южную башни в Большом яблоке в то печально известное утро вторника 2001 года. Нашим заданием было поймать их в этих горах, остановить их любым возможным способом.

До сих пор этим горцам удавалось нанести серьезный ущерб нашим парням в военных стычках и перестрелках. Это стало главной причиной, по которой командование послало за нами. Нас всегда перебрасывают туда, где дела идут не очень. Именно поэтому ВМС тратит годы на обучение отрядов SEAL в Коронадо и Вирджинии-Бич. Мы незаменимы в такие времена, когда необходимо поменять мягкий жест американской дружбы на железный кулак войск специального назначения, или, по-нашему, SPECWARCOM.

Именно поэтому все мы здесь. Может быть, наша миссия была стратегической, может быть, она была секретной. Однако кое-что было ясно как день, по крайней мере, для шести офицеров в гремящем самолете, проносящемся над арабской пустыней. Настало время отомстить за Всемирный торговый центр. Теперь мы охотились на тех, кто это сделал. И если не на реальных виновников, то по крайней мере на их кровных братьев, на их сумасшедших единомышленников, которые все еще желали нам смерти и, вероятно, собирались снова нас атаковать. Ведь это то же самое, не правда ли?

Мы знали, зачем отправились туда. Также мы знали, куда летим: наверх, к высоким пикам Гиндукуша, в те самые горы, где все еще может скрываться сам бен Ладен и где прячутся новые шайки его приверженцев. Туда. И эта определенность цели вдохновляла нас. Теперь ушли в прошлое предательские пыльные улицы Багдада, где даже детей трех-четырех лет от роду учат нас ненавидеть. Прямо по курсу, в Афганистане, нас ждало древнее поле боя, нас ждал равный враг, сражение, в котором сила выдается за силу, хитрость за хитрость, сталь за сталь.

Возможно, это звучит немного пугающе для обычного солдата. Но только не для офицера спецназа. И я могу сказать с абсолютной уверенностью, что мы – все шестеро – были воодушевлены этой перспективой, мы ждали этой возможности выполнять свою работу открыто, уверенные в своем непременном успехе, уверенные в своей подготовке, в знаниях и взглядах на жизнь. Понимаете – мы непобедимы. Вот чему нас научили. Вот то, во что мы верим.

Это черным по белому написано в официальной философии Navy SEAL США в двух последних параграфах:

Мы тренируемся ради войны и сражаемся ради победы. И я готов отдать всю мощь моей боевой силы для того, чтобы выполнить свое предназначение и добиться цели, установленной моей страной. Я буду выполнять свой долг быстро, четко и, если это потребуется, жестоко, однако не перестану соответствовать принципам, которые я защищаю, служа своей стране.

Поколения воинов сражались и погибали, создавая гордую традицию и репутацию непобедимой боевой мощи, которую я обещаю поддерживать. В самых ужасных условиях наследие моего братства только усилит мою решимость и будет направлять каждый мой поступок. Меня не постигнет неудача. Я справлюсь.

Каждый из нас отрастил бороду, чтобы больше походить на афганских бойцов. Было важно не казаться военными, не выделяться из толпы. Несмотря на это, я могу гарантировать, что если бы три «морских котика» пытались смешаться с толпой в переполненном людьми аэропорту, я бы тут же их распознал – просто по их выправке, по их уверенности в себе, по их очевидной дисциплинированности, по походке. Это не значит, что кто угодно смог бы их узнать. Но я почти точно смог бы.

Парни, с которыми я летел из Бахрейна, даже по стандартам ВМС были очень разные. Здесь был унтер-офицер второго класса Мэтью Джен Аксельсон, ему не было еще и тридцати. Этот симпатичный офицер из Калифорнии был женат на девушке по имени Синди и горячо любил свою семью: ее и своих родителей, Корделла и Донну, и своего родного брата Джеффа.

Я звал его Акс и очень близко был с ним знаком. Они были лучшими друзьями с моим братом-близнецом Морганом. Он бывал у нас дома, в Техасе, и мы уже давно служили с ним в 1-й роте SEAL подводного десанта, или сокращенно SDV – взвод «Альфа». Они с Морганом были напарниками в программе подготовки «морских котиков» и вместе закончили школу снайперов.

Акс был довольно спокойным парнем с ясными голубыми глазами и кудрявыми волосами. Он был невероятно умен, всегда побеждал во всех викторинах на эрудицию. Я любил общаться с ним, потому что он много знал. Он всегда выдавал ответы, которыми могли гордиться даже профессора Гарварда: области, страны, их население, базовые сегменты экономики – он знал все.

На любой операции, в любых условиях он всегда был профессионалом. Я никогда не видел его расстроенным или растерянным, он всегда точно знал, что делает. При этом он был довольно прост в общении. Но то, что было трудно и непонятно для других, для него обычно было лакомым кусочком, задачей, требующей решения. В бою он был быстрым, точным, и, если необходимо, жестоким и грубым. Однако его семья никогда не знала его с этой стороны. Они видели только уравновешенного веселого мужчину, который, без сомнения, был профессиональным гольфистом, обычным парнем, который любил милые шутки и холодное пиво.

Едва ли можно было найти лучшего солдата. Это был невероятный человек. Здесь был и мой лучший друг – лейтенант Майкл Патрик Мерфи. Ему тоже еще не было тридцати, он с отличием окончил школу в Пенсильвании, где серьезно занимался хоккеем. Ему предлагали место в лучших университетах на факультете права, но однажды он круто поменял курс и направился в ряды Военно-морских сил США. Майки обожал читать – это было его страстью. Любимой его книгой была «Врата огня» Стивена Прессфилда – это бессмертная история о сопротивлении спартанцев у Фермопил.

У него был немалый опыт службы на Среднем Востоке – до этого он уже был в Иордании, Катаре и Джибути, в районе Африканского Рога. Наши пути в SEAL начались в одно и то же время, и нас, вероятно, притягивала друг к другу страсть к колкостям и шуткам. А еще мы оба не могли уснуть, если находились хоть под малейшим давлением со стороны. Наша бессонница объединяла нас так же, как и юмор. Мы раньше болтались вместе по полуночи, и я искренне могу сказать, что ни с кем больше так не смеялся.

Я всегда шутил по поводу его нечистоплотности. Бывало, мы ходили в патруль каждый день в течение нескольких недель, и у нас практически не было времени на душ, да и смысла его принимать не было – ведь, скорее всего, уже через несколько часов ты опять будешь сидеть по самую грудь в болоте. И вот пример обычного разговора между нами – унтер-офицером второго класса и лейтенантом SEAL:

«Майки, Боже мой! От тебя несет дерьмом! Почему бы тебе в душ не сходить?»

«Не сейчас, Маркус. Напомнишь мне об этом завтра, ладно?»

«Принято, сэр!»

Для своих родных и близких он всегда приобретал подарки в невероятно большом магазине, известном также как Транспортная система США. Я помню, как на день рождения своей невероятно красивой девушке Хизер он подарил дорожный конус в оберточной упаковке. На Рождество он подарил ей один из мигающих красных огоньков, которые устанавливают на такие конусы ночью. Конечно, в оберточной бумаге. Однажды мне на день рождения он подарил знак «Стоп».

И надо было видеть его дорожную сумку. Это был огромный обшитый карманами вещевой мешок, похожий на те, которые носила его любимая команда «Нью-Йорк Рейнджерс». Это был, пожалуй, самый тяжелый багаж во всем военно-морском флоте. Но на нем не было значка «Рейнджерс». На нем была лишь фраза: «Руки прочь».

Не бывало такой ситуации, по поводу которой он не смог бы отпустить какую-нибудь колкую шутку. Майки один раз в жизни попал в ужасную ситуацию, которая едва не стоила ему жизни, и один из парней попросил его рассказать, что случилось.

«Ой, ладно, брось, – сказал бравый лейтенант Мерфи, будто это была тема, которая его уже достала. – Ты всегда припоминаешь эту старую историю. Забудь уже».

На самом же деле еще и двух дней не прошло.

Он же был самым отважным офицером из всех, кого я когда-либо встречал, лидером по своей натуре, великолепным «морским котиком», который никогда в жизни не отдавал бессмысленных приказов. Почти всегда в его речи звучало «Пожалуйста» или «Не возражаешь?». И никогда «Сделай то, сделай это». И никогда он не позволял другим старшим по званию офицерам старшего или младшего состава отчитывать одного из своих парней.

Он настаивал, чтобы провинившийся остался с ним. Он всегда принимал удар на себя. И если выговор был справедливым, он наказывал по заслугам. Но лучше было даже не пытаться в обход него накричать на одного из его парней, потому что Майки, если его разозлить, становился очень опасным противником. А такие ситуации ему очень не нравились.

Он великолепно держался под водой, был прекрасным пловцом. Была, правда, и проблема: плавал он не слишком быстро, но это был единственный его недостаток. Однажды мы были на трехкилометровом тренировочном заплыве, и когда наконец я доплыл до берега, то не смог отыскать Майки. Наконец, я его увидел. Он плескался в воде где-то в четырехстах метрах от берега. «Боже, что-то случилось», – промелькнуло сразу у меня в голове.

Я ринулся обратно в ледяное море, чтобы спасти его. Я не слишком-то быстро бегаю, но довольно быстро двигаюсь в воде, так что доплыть до него не составило труда. Но я должен был догадаться.

«Убирайся отсюда, Маркус! – крикнул он. – Я – красная гоночная машина! У меня больше всего оборотов из всех офицеров! Не мешай мне, Маркус, не сейчас! Ты здесь с гоночной тачкой имеешь дело!»

Это мог быть только Майк Мерфи. Если бы я рассказал эту историю любому бойцу в нашем взводе, не упоминая имени, а потом спросил бы, о ком она, каждый бы догадался, что это о Майки.

В самолете напротив меня сидел первый главный старшина Дэниел Ричард Хили – еще один отличный «морской котик». Ему было тридцать семь, ростом он был метр девяносто, был мужем прекрасной Норминды, отцом семерых детей. Он родился в Нью-Гэмпшире и поступил на службу ВМС в 1990 году, впоследствии продвинулся по карьерной лестнице до команды спецназа и умел почти свободно разговаривать по-русски.

Мы с Дэном служили в одном экипаже в 1-й роте SDV в течение трех лет. Он был немного старше, чем большинство из нас, и относился к нам как к своим детям, будто ему собственных не хватало. И он любил всех нас одинаково – обе большие семьи – его жену и детей, сестер, братьев и родителей и в равной степени другую семью, которая до сих пор базировалась в Бахрейне. Дэн был даже хуже, чем Майки, когда дело касалось защиты своих ребят. Никто никогда не смел повысить голос ни на одного из нас, если он был неподалеку.

Дэн прилежно охранял свою команду, изучал каждое задание с абсолютной тщательностью, собирал данные, проверял карты, схемы, фотографии, все разведданные. Кроме того, он внимательно следил за грядущими заданиями и всегда старался, чтобы его ребята были на передовой. Ведь для этого нас тренировали, нам нравилось быть в гуще событий. В определенной степени Дэн был строг со всеми. Бывали времена, когда мы не сходились с ним во мнениях. Он неизменно верил, что его вариант был лучшим, практически единственным. Но в душе он всегда желал нам только добра. Дэн Хили был отличным «морским котиком», примером того, каким должен быть старшина – железным человеком, великолепным стратегом, который знал свою работу от А до Я. Я беседовал с Большим Дэном почти каждый день своей военной жизни.

Где-то над нами, с наушниками, в которых играл рок-н-ролл, раскачивался в своем гамаке унтер-офицер второго класса Шейн Паттон – двадцатидвухлетний парень из Лас-Вегаса, штат Невада. Он занимался серфингом и скейтбордингом. Мой протеже. Я был основным связистом, Шейн – моим помощником. Будто младшая копия Майка Мерфи, он тоже любил отпустить смелую шутку и, как и следовало ожидать от «морского котика», прекрасно нырял с аквалангом.

Мне было сложно разделять взгляды Шейна, потому что мы очень отличались. Я однажды зашел в центр связи, а он в это время пытался заказать себе шкуру леопарда через Интернет.

«На кой она тебе нужна?» – спросил я.

«Чувак, да она же такая крутая!» – ответил он, сняв последующие возражения.

Большой, крепкий парень со светлыми волосами и сравнительно высокомерной ухмылкой, Шейн был невероятно умен. Мне никогда не приходилось говорить ему что-то. Он всегда знал, что делать. Поначалу он меня немного раздражал – знаете это чувство, когда даешь подробные указания молодому парню, а оказывается, что он уже все сделал. Так было всегда. У меня ушло немало времени, чтобы привыкнуть к тому факту, что моим помощником был паренек почти такой же умный, как Мэтт Аксельсон. И это почти что максимум, который можно ожидать от человека.

Шейн, как и многие пляжные завсегдатаи, почти всегда был расслаблен. Его приятели, вероятно, назвали бы это клевым или описали бы каким-то подобным словом.

Но для оператора связи это был скорее минус. Если на поле идет перестрелка, а в штабе у радио сидит Шейн, то передача связи будет невероятно размеренной, произнесенной спокойным голосом связиста SEAL. Ой, простите, я имел в виду чувака. Это слово у Шейна было на все случаи жизни. По его представлениям, даже я был чуваком. По его представлениям, даже президент Соединенных Штатов был чуваком. На самом деле он высказал президенту Бушу наивысшую похвалу – просто вручил золотую Почетную медаль конгресса верховных божеств серфинга: «Он реальный чувак, знаешь, просто реальный».

Шейн был сыном офицера SEAL, и его единственным, изредка проявляющимся желанием было стать похожим на отца, Джеймса Д. Паттона. Он хотел стать членом группы обеспечения связи ВМС, как был когда-то его отец. Он прошел базовую воздушно-десантную подготовку в Форт-Беннинге, в штате Джорджия еще до того, как сдал квалификационные экзамены в спецназ и поступил в командование 1-й роты SDV, взвод «Альфа». Через пять месяцев он присоединился к нам на пути в Афганистан.

Все, что Шейн сделал за свою короткую жизнь, было выдающимся. В старшей школе он был звездным подающим и лучшим аутфилдером в бейсболе. Он сносно играл на гитаре и даже руководил музыкальной группой, которая называлась «True Story», качество исполнения которой, однако, оставалось загадкой. Он был исключительным фотографом и умелым механиком и инженером. Он в одиночку восстановил и модифицировал два старых автомобиля «Фольксваген Жук». Потом Шейн приобрел еще один и сказал, что станет «еще одним модифицированным «жучком», чувак. В этом весь я».

Шейн великолепно обращался с компьютером, как и все на базе. Он часами просиживал за монитором на каком-то сайте, «MySpace», кажется, – и всегда общался там с друзьями: «Как житуха, братуха?»

Шестым членом нашей группы был Джеймс Сах – двадцативосьмилетний уроженец Чикаго, выросший в Южной Флориде. Джеймс состоял в 1-й роте SDV в течение трех лет до того, как мы улетели в Афганистан, и за это время он стал одним из самых популярных ребят на базе. У него была только одна старшая сестра, но, похоже, сотни три двоюродных братьев и сестер, каждого из которых он поклялся защищать ценой своей жизни.

Джеймс, как и его близкий друг Шейн, был чрезвычайно выносливым «морским котиком» в звании унтер-офицера второго класса. Как и Шейн, он прошел воздушно-десантную подготовку в Форт-Беннинге и пошел на повышение по службе, чтобы вступить во взвод «Альфа».

В молодости он мечтал стать ветеринаром, специалистом по собакам. Но Джеймс был рожден, чтобы стать «морским котиком», и невероятно гордился, что стал членом одного из самых элитных боевых подразделений в мире, гордился своей психической и моральной стойкостью.

Как и Шейн, он был звездой спорта в школе, выдающимся пловцом и теннисистом. В учебе он всегда был в продвинутых и углубленных классах. В нашем взводе Джеймс стоял на одной ступени с Аксом и Шейном как невероятно надежный даже в самом жестоком бою воин с исключительным интеллектом. Я в жизни ни от кого не слышал ни единого плохого слова о нем.

До Оманского залива мы добирались почти три часа. Мы летели с юга Ормузского пролива, держась подальше от линии морского пути, по которой танкеры с нефтью и газом отплывали из огромных погрузочных доков Персидского залива. Военно-морской флот Ирана проводил учения там и еще в одном месте, дальше по побережью, на своей разрастающейся базе подводных лодок, действуя вдали от главной базы Бендер-Аббас.

Не сказать, что мы боялись, что какой-нибудь легкомысленный командир вдруг решит ударить по нам оружием с тепловым наведением, но осторожность в этом регионе обычно приветствовалась, несмотря на то, что в Белом доме восседал очень суровый человек, который ясно дал понять свое намерение жестоко карать за малейший намек на атаку воздушных судов США – гражданских или военных.

Чтобы полностью понять то ощущение опасности, даже угрозы, которое никогда не исчезало из наших мыслей до конца, стоит послужить на Среднем Востоке. Это касается даже стран, которые считались дружественными Америке. Как Бахрейн, например.

Труднопроходимая часть Оманского побережья, которую я упоминал ранее, находится вокруг полуострова Мусандам. Это целая полоса глубоких фьордов, самый северный скалистый шельф, который вдается глубоко в Ормузский пролив, и одновременно самая ближняя к базе Бендер-Аббас точка за пределами Ирана. Протяженная береговая линия, идущая к югу от этой точки, гораздо более равнинная и пологая, тянется с вершин древних гор Хаджар. Мы начали пересекать океан где-то в этой части, к северу от Маската, ближе к Тропику Рака.

И когда мы пролетели этот берег и направились к открытому океану, то уже по-настоящему попрощались, по крайней мере, с Аравийским полуостровом и с кипящими ненавистью исламскими государствами северной части залива: Кувейтом, Ираком, Сирией и Ираном, которые управляли моей жизнью и мыслями последние пару лет. Особенно Ирак.

Впервые я приехал сюда и присоединился к пятой роте 14 апреля 2003 года. Я прибыл на военно-воздушную базу США, расположенную в пятнадцати минутах полета от Багдада, вместе с двенадцатью другими «морскими котиками» из Кувейта в таком же, как этот, самолете «C-130». Это было через неделю после того, как военные силы США начали открытую бомбардировку города в попытках уничтожить Саддама Хусейна, прежде чем начнется настоящая война. Британцы только что захватили Басру.

В тот самый день, когда прилетел я, морпехи США взяли Тикрит – родной город Саддама, – и через несколько часов Пентагон объявил, что главная битва позади. Все это не имело ни малейшего отношения к нашему заданию. Заключалось оно в том, что мы должны были разрушить и, если необходимо, уничтожить ту маленькую оппозицию, которая осталась после военных действий, и помочь в поисках оружия массового поражения.

Я пробыл в Багдаде всего один день, когда президент Буш объявил, что Саддам Хусейн и его партия «Баас» пали и что мои коллеги быстро поймали в тот же день Абу Аббаса – лидера Палестинского фронта освобождения, который атаковал итальянский круизный лайнер «Achille Lauro» в Средиземном море в 1985 году.

Через сорок восемь часов 17 апреля военные силы США захватили единоутробного брата Саддама, печально известного Барзана Ибрагима ат-Тикрити. И в подобных событиях я участвовал постоянно. Я был одним из 146 000 представителей американских войск и войск коалиции, выступавших под командованием генерала Томми Фрэнкса. Это был мой первый опыт ближнего боя. Это было место, где я впервые почувствовал самые лучшие стороны моей профессии.

Это был также первый намек на восстание из пепла последователей Усамы бен Ладена. Конечно, мы знали, что они все еще неподалеку, все еще пытались перегруппироваться, после того как Соединенные Штаты разгромили их в Афганистане. Но уже очень скоро до нас стали доходить сведения об организации под названием «Аль-Каида» в Ираке, о злобной террористической группе, пытающейся устроить беспорядки при любой удобной возможности, управлял которой безумный иорданский убийца Абу-Мусаб аз-Заркави (ныне устранен).

Наши основные задания в городе довольно часто прерывались ради поисков чего-либо или кого-либо пропавшего без вести. В мой первый день службы вместе с тремя парнями мы отправились на какую-то огромную приозерную иракскую территорию в поисках истребителя-бомбардировщика «F-18 Super Hornet» и его пилота. Вероятно, вы помните эту историю. Я-то уж никогда ее не забуду. Мы подлетели к озеру на низком ходу на вертолете «MH-47 Chinook» и внезапно заметили хвост истребителя, торчавший над водой. И почти сразу мы нашли тело пилота, вынесенное на берег.

Я помню, какую грусть почувствовал тогда, и этот случай не стал последним. Я находился в этой стране менее суток. Прикомандированные к 5-й роте, мы были известны как «стоячие пассажиры» – дополнительная мощь, призванная для особенно критических ситуаций. Нашей основной целью были разведка и сбор данных, фотографирование горячих точек и опасных местностей с помощью невероятно мощной фотографической оптики.

Мы проводили операции под покровом темноты, терпеливо, часами выжидая цель, прикрывали друг друга, удерживали все внимание на объекте и постоянно отсылали фотоснимки на базу практически из самого дальнего вражеского тыла.

Мы обычно работали совсем небольшими командами, по четыре спецназовца SEAL. Одни, окруженные врагом. Такой вид ближней разведки был самой опасной работой. Здесь чувствуешь себя одиноко, частенько скучаешь, но при этом находишься под постоянным риском быть обнаруженным. Иногда, если дело касалось особенно значимого лидера террористов, мы могли действовать дальше и захватить его, хотя бы попытаться выдернуть его живым. Грубо и беспощадно. Давайте по-честному: спецназ ВМС США тренирует лучшие разведгруппы в мире.

Я всегда смеюсь, когда читаю о «гордых борцах за свободу в Ираке». Гордости в них ни капли. Они за пятьдесят баксов родную мать продать могут. Мы заходим в какой-нибудь дом, берем парня, который, по нашим сведениям, является одним из главарей, и выводим его на улицу. Первое, что он говорит: «Эй, только не меня. Вам нужны ребята вон в том доме, вниз по улице». Или: «Вы дадите мне доллары, а я расскажу вам все, что хотите».

Так они и делают. И то, что они нам рассказывают, чаще всего является очень ценной информацией. Большая часть военных успехов, например, устранение сыновей Саддама, да и его самого, были результатом военной разведки. Кто-то свой просто продал их, как они сами продали сотни других людей. Что угодно за пару баксов… Гордость? Эти парни даже не знают такого слова.

Эту стадию разведки довольно сложно выполнить. Мы приближались к цели очень быстро, иногда ехали по самым опасным районам города, проносясь по улицам на внедорожниках «Humvee», иногда даже спускались на веревках с вертолетов, если это было необходимо. Мы приближались, квартал за кварталом, продвигаясь аккуратно сквозь темноту, готовые, что по нам могут открыть огонь в любую секунду из окна, из-за угла здания, с противоположной стороны улицы и даже из башни. Такое все время происходило. Иногда мы стреляли в ответ, и всегда ущерб для врагов был куда более значимым, чем для нас.

И когда мы добирались до конкретного здания, то либо вышибали дверь при помощи кувалды и хоули (это нечто вроде лома, который срывает дверь с петель), или оборачивали динамит вокруг замка и тут же взрывали его. Мы всегда следили, чтобы взрыв был направлен внутрь, на случай, если кто-то поджидал нас за дверью с автоматом «AK-47». Очень тяжело остаться в живых, когда рядом с тобой взрывается дверь и осколки летят в упор со скоростью в пару сотен километров в час.

Иногда, если сомневались относительно численности противника за этой дверью, мы забрасывали внутрь несколько световых и шумовых гранат. Они не взрывались и не обваливали стены – ничего подобного, но выпускали серию очень громких оглушающих щелчков одновременно с ослепительными вспышками белого света. Это быстро дезориентировало врага.

После этого командир операции давал отмашку войти в здание, и это всегда было шоком для тех, кто был внутри. Даже в случае, если мы не использовали шумовые гранаты, люди просыпались и тут же сталкивались лицом к лицу с огромными мужиками в масках со взведенными автоматами в руках и издающими резкие крики при малейшем движении. Хотя эти городские дома преимущественно были двухэтажными, иракцы чаще всего спали все вместе внизу, в гостиной.

Однако кто-то мог прятаться и наверху и попытаться открыть по нам огнь – вот это могло вылиться в очень неприятную ситуацию. Обычно мы решали такие проблемы метко брошенной ручной гранатой. Это может звучать жестоко, но ведь вся команда целиком и полностью полагается на коллегу с гранатой, потому что у парня наверху может быть точно такая же, так что эта опасность должна быть устранена. Ради братьев по оружию. В спецназе всегда сражаешься за них. Без исключений.

Однако в нижней комнате, где к тому времени уже окружены иракцы, мы искали главаря – парня, который знал, где хранилась взрывчатка, у которого был доступ к боеприпасам для изготовления взрывчатки или оружия – ведь это оружие будет в итоге нацелено на американских солдат. Чаще всего его было несложно найти. Мы включали внутри какой-нибудь свет и вели его прямо к окну, чтобы парни снаружи, у которых были на руках разведданные, могли сравнить его лицо с полученными фотографиями.

Чаще всего фотографии были сделаны той командой, в которой я работал, и идентификация проходила моментально. Во время этого процесса бойцы SEAL обыскивали дом. Грубо говоря, проверяли, что иракцы, которые так внезапно были взяты дома под арест, не имели доступа к какому-нибудь оружию.

Именно в этот момент появлялись парни группы А-SEAL – суровые профессионалы, полные уверенности в своих намерениях и решимости довести допрос до достижения нужного результата. Превыше всего они заботились о качестве данных информатора, о бесценных знаниях, которые могли спасти жизни десяткам американцев. Снаружи для патруля обычно оставались три-четыре «морских котика», чтобы сдержать натиск неизбежно собиравшейся у дома толпы. Когда все было под контролем, то вместе с командой «A» мы допрашивали главаря, требуя, чтобы он проинформировал нас, где находилось убежище террористов.

Иногда мы получали адрес. Иногда – имена других главарей. Временами люди даже информировали нас о местонахождении оружейного склада, но это обычно включало денежную сделку. Если парень, которого мы брали под арест, оказывался особенно упрямым, мы надевали на него наручники и отсылали на базу для более профессионального допроса.

Но обычно удавалось узнать хоть что-то. Таким способом мы собирали все необходимые данные, чтобы обнаружить и вывести из игры тех, кто все еще боролся за Саддама Хусейна, несмотря на то, что его правительство пало, несмотря на то, что его войска были окружены, а страна была временно под американским и британским контролем. Это были опасные деньки, завершавшие формальный конфликт.

Мы стреляли с крыш домов, обыскивали машины на наличие бомб и в итоге научились сражаться как террористы, ночь за ночью, словно дикие звери, прокрадываясь по улицам городов и сел. Нет другого способа победить террористов. Нужно драться так же, как они, или тебя точно убьют. Именно поэтому мы так жестоко входили в дома, взрывали здания, сносили с петель двери и ураганом неслись вперед, действуя строго испытанными и проверенными методами спецназа, прочно засевшими в нас благодаря годам тренировок.

Потому что твой враг в конце концов должен бояться тебя, понимать твое превосходство. Этому нас учили там, на передовой Вооруженных сил США. Наверное, именно поэтому мы не потеряли ни одного бойца за все время моего пребывания в Ираке – потому что мы играли по правилам. Без ошибок.

По крайней мере, не было ни одной серьезной. Хотя я признаю, что в первые мои недели в Ираке мы стали примером небольшой оплошности после того, как нашли склад боеприпасов иракского мятежника. Мы патрулировали берег реки и услышали одиночные выстрелы, летевшие в нашу сторону с другого берега. Некоторые армейские командиры просто решили бы захватить склад и конфисковать боеприпасы.

Спецназ реагирует немного по-другому. Мы обычно ищем более простой и быстрый путь. Конечно, выбираем мы его не совсем наобум, вроде: «Хм… это должно подойти». Это должно быть что-то, входящее в основные рекомендации. Так что мы заложили свою взрывчатку в здание и потом положились на нашего бойца из EOD – службы по обезвреживанию боеприпасов. Он указал нам на место далеко позади здания, но некоторые бойцы сомневались, что мы отошли на достаточное расстояние.

«Все нормально. Оставайтесь на месте», – он был уверен. И тут эта груда бомб, гранат и других снарядов взорвалась, словно ядерная боеголовка. Сначала вокруг летали просто пыль и небольшие куски бетона, но взрывы становились все мощнее и мощнее, и куски стен и потолков от разрушенных зданий начали валиться на нас сверху.

Парни пытались найти любое убежище, прятались в машины, под машины, в канавы – куда угодно, только бы спрятаться. Один из наших парней прыгнул в Тигр! Мы слышали, как эти камни и глиняные глыбы падали сверху, стуча по крышам внедорожников. Чудо, что никто из нас не погиб и даже не был ранен тогда.

Внезапно все стихло, и я выбрался из машины, невредимый. Рядом со мной стоял наш маэстро сапер. «Красиво, – сказал я. – Все очень круто прошло, правда?»

Жаль, что рядом не было Майка Мерфи. Он придумал бы сарказм получше.

Мы работали почти три месяца в 5-й роте SEAL в окрестностях Багдада. Здесь мы ждали сражений, прочесывали городские улицы и отыскивали мятежников, где бы они ни прятались. Нам были необходимы все имеющиеся навыки, чтобы бесшумно двигаться по закоулкам кварталов, тихо окружать эти темные, чуждые перекрестки дорог и потом открывать смертельный огонь прямо посреди ночи.

Проблема была в том, что эти места чаще всего выглядели обычно. Но чем ближе ты подходил, тем отчетливее видел дыры прямо в здании. У некоторых домов сохранился только фасад, а вся задняя часть строения была взорвана во время бомбардировки США, когда наши войска преследовали смертоносного Саддама Хусейна.

И поэтому мы частенько оказывались на улицах, которые на первый взгляд казались приличными и спокойными, но на деле были грудой обломков – идеальные укрытия для мятежников или даже террористов-суннитов, все еще сражавшихся за своего бывшего лидера.

В одну из таких ночей я едва не погиб. Я вышел на тротуар с поднятым ружьем, обеспечивая огневое прикрытие для моих сослуживцев. Очень отчетливо это помню. Я стоял прямо над миной, которая лежала у меня между ног, я ее даже не заметил.

Один из парней вскрикнул: «Маркус! Берегись!» – он подошел прямо ко мне, снес меня с места всем весом своего тела, и мы оба покатились на середину улицы. Он первым поднялся на ноги и буквально оттащил меня подальше. Через несколько секунд наши саперы подорвали ее. К счастью, мы теперь были вне зоны досягаемости, так как это была всего лишь небольшая самодельная взрывчатка, сваренная на чьей-то кухне. Тем не менее, если бы не он, такая бомба убила бы меня или, по меньшей мере, причинила серьезный ущерб моим причиндалам.

Это был всего лишь еще один пример того, насколько нужно быть внимательным, чтобы заслужить право носить на рукаве трезубец SEAL. Во время подготовки нам снова и снова говорили никогда не быть чересчур самоуверенными, постоянно напоминали о коварстве и непредсказуемости наших врагов – террористов, о необходимости проявлять абсолютную бдительность все время, об обязанности защищать своих сослуживцев. Каждый раз в ночь перед очередным заданием один из старшин говорил: «Давайте, ребята. Надевайте свои маски невозмутимости. Тут все по-настоящему. Ходите на цыпочках. Сконцентрируйтесь. Вы сможете выжить только так».

Я много нового узнал о себе здесь, в пятой роте, с ребятами из которой я так часто крался сквозь темноту, перебежками сновал между домов, при этом никогда не применяя один прием по два раза. Так работает только армия, где все действия одинаковы. Мы же работаем по-другому, ведь спецназ представляет собой группу гораздо меньшего личного состава. Даже для крупной операции в городе мы никогда не набираем команду больше двадцати человек, а уж разведгруппа состоит всего из четырех.

И поэтому, когда ты двигаешься тихо, украдкой сквозь тени, скрываясь в мертвых зонах, в областях, где враг не сможет тебя разглядеть, все чувства обостряются в десять раз. Кто-то однажды сказал, что мы – бойцы теней. Этот человек был прав. Мы именно такие. У нас всегда очень четкая цель, обычно только один человек, ответственный за возникновение проблемы: террористический лидер или главный стратег.

Существует кодекс, который необходимо четко помнить и который регулирует наши действия после того, когда, наконец, мы его ловим. Прежде всего надо заставить врага бросить оружие и лечь на пол. Обычно он делает это без особых протестов. А если задумает сопротивляться, мы просто немного помогаем парню быстро оказаться на полу. Но никогда, ни в коем случае нам нельзя поворачиваться к нему спиной, даже на долю секунды. Мы не оставляем этих ребят без присмотра, потому что этот дикарь просто поднимет ствол и выстрелит прямо в спину, в упор. Он может даже перерезать тебе горло, если подвернется такой шанс. Никто не умеет ненавидеть так, как террористы. До тех пор, пока не столкнешься с одним из них, не сможешь полностью постичь смысл слова «ненависть».

Мы находили террористов, кое-как обученных драться, по всему миру, и в большинстве своем они не умели нормально обращаться ни с одним оружием, в особенности с теми русскими автоматами, которыми они постоянно пользовались. Прежде всего эти автоматы очень неточные, и в руках тех сумасшедших, которыми большинство террористов и являлись, «АК-47» просто поливают градом пуль все вокруг себя. Когда мятежники охотятся на американцев, они обычно стреляют вслепую из-за угла, практически ни во что не целясь, и в итоге убивают проходящих мимо иракских гражданских лиц. Только по чистой случайности они могут попасть в того американского солдата, за которым гнались. Первого мая 2003 года президент Буш объявил фазу военных действий законченной. Через четыре дня были обнародованы данные, что Саддам и его сын украли 1 миллион долларов из Центрального Банка. Примерно в то же время продолжались поиски оружия массового поражения, так что нас послали на огромное озеро Бухайрат-Ат-Тартар, где предположительно у Саддама был тайный склад оружия.

Это был довольно большой водоем – почти восемьдесят километров в длину и в некоторых местах до пятидесяти в ширину, расположенный на плоской, покрытой зеленью равнине между Евфратом и Тигром, к югу от Тикрита. С одной стороны от него есть большая плотина, а мы расположились с другой – в нескольких километрах к югу от местечка под названием Хит. И точка казалась подходящей. Итак, мы надели акваланги и целую неделю прочесывали глубокие, чистые воды этого озера, каждый их сантиметр. Мы действовали без радаров и не нашли ничего, кроме велосипедной шины и старой лестницы.

Прошло несколько недель, здесь становилось все жарче, иногда температура достигала 46 градусов по Цельсию. Мы продолжали работать ночи напролет. Временами казалось, что все успокоилось, но потом, 4 июля, записанный на пленку голос, который, по заверениям телеканала «Аль-Джазира», был голосом Саддама, призвал всех присоединиться к сопротивлению и сражаться с американскими оккупантами насмерть.

Мы считали это заявление довольно глупым, потому что мы не пытались ничего оккупировать. Мы просто пытались остановить этих сумасшедших придурков, чтобы они не взорвали и не смели с лица Земли гражданское население страны, которую мы только что освободили от одного из величайших ублюдков за всю историю.

Но что мы думали, было неважно. На следующий же день прогремел довольно серьезный взрыв на церемонии по случаю выпуска нового отряда иракской полиции, подготовленного США. Семь новоявленных полицейских погибли, и еще семьдесят были ранены. Одному Богу известно, кому это было нужно. Мы продолжили операции по поиску ключевых фигур восстания, выбивая или покупая у них информацию. Но теперь нам казалось, что количество новобранцев было безгранично. Неважно, скольких из них мы убрали – всегда появлялись новые. Это было примерно в то время, когда мы впервые услышали об этой зловещей группе в Ираке, которая называла себя «Аль-Каидой». Это была открытая террористическая группа, призванная нести хаос и смерть, особенно нам, американцам.

Однако все это движение получило большой удар 22 июля, когда сыновья Саддама, которые были почти настолько же кровожадными, как их отец, наконец были устранены в своем доме в городе Мосул. Мне запрещено говорить об этой засекреченной операции, однако скажу, что оба они были убиты, когда спецподразделения США сровняли целое здание с землей. Они погибли благодаря тому, что пара их преданных, верных товарищей, переполненных гордостью в своей борьбе за свободу, просто сдали их. За деньги. Так же, как позже они предадут Абу Мусаба аз-Заркави.

Несмотря на все наши старания, террористы-смертники продолжали появляться, молодых иракцев убеждали учениями аятоллы, что убийство их заклятых врагов откроет им ворота в рай, что три фанфары прозвучат для них, они пересекут мост вечности и попадут в руки Аллаха и чертоги вечного счастья.

Так что мятежники вернулись к своим кровожадным делам. Двадцать шестого августа бомба убила американского солдата, и получалось, что с тех пор, как конфликт закончился, было убито больше американцев, чем во время самой войны. Двадцать девятого августа огромная бомба взорвалась в машине прямо рядом с шиитской мечетью в Наджафе, погибло восемьдесят человек, включая почитаемого и любимого всеми лидера шиитов, аятоллу Мухаммада Бакира аль-Хакима.

По нашему мнению, ситуация быстро выходила из-под контроля. Казалось, что бы мы ни делали, на скольких главарей мы бы ни устраивали облаву, сколько взрывчатки, оружия или бомб мы бы ни обнаружили, у них всегда было еще. И всегда еще больше молодых людей с радостью были готовы пойти этим коротким путем к фанфарам рая, прыгнуть с моста вечности и окунуться с головой в какой-то своеобразный вид счастья.

К этому времени, к концу августа, вопрос с пропавшим ОМУ (Оружием массового уничтожения) становился более острым. Ганс Бликс – глава инспекции ООН в области вооружения – вышел в отставку, и Вооруженные силы США теперь очень настороженно наблюдали за ситуацией. С нашей точки зрения, на вопрос о том, есть ли у Саддама Хусейна биологическое и химическое оружие, ответ уже был. Конечно, да. Ведь он уже использовал их в Халабдже, разве не так?

Я думаю, что к этому времени центральный вопрос у американского народа был следующий: было ли у него ядерное оружие, атомная бомба? Но, конечно, этот вопрос был не самым важным. На самом деле важнее было выяснить, была ли у него ядерная программа.

Это означало бы, что он пытается произвести уран-235 оружейного качества. Получают его с помощью большой центрифуги из урана-238. Благодаря вращению тяжелые нейтроны выносятся из ядра на внешний слой, как вода удаляется с мокрого белья в стиральной машинке. Это ужасно сложный процесс, и по времени он занимает до семи лет. Уже после этого, если все прошло успешно, необходимо отделить внешние края урана от сердцевины, и в итоге получится большой и лакомый кусочек тяжелого и крайне опасного урана-235. Потом раздели этот кусок надвое, столкни две части между собой при помощи взрывчатых веществ в стальном контейнере, например, в ракете или бомбе – и вот уже на подходе новая Хиросима.

И вот вопрос: пытался ли Саддам произвести уран-235, и если да, то откуда он взял уран? Где он проводил ядерную программу? Вспомним, что цель получения урана-235 может быть только одна – сделать из него атомную бомбу.

Мы знали: агентство разведки США считало, что у Саддама есть эта программа, что где-то в этой немаленькой стране – а она больше, чем Германия, почти размером с Техас – были спрятаны центрифуги, производящие самое опасное вещество в мире.

У нас была только эта информация. Но мы знали, что искать, и когда нашли, непременно бы это поняли. Была ли у Саддама завершенная, уже построенная атомная бомба или ракета? Скорее всего, нет. Все думали, что нет. Но как однажды заметил бывший министр обороны Дональд Рамсфелд: «Но чего вы хотите? Ждать, пока она у него появится?»

Помните, что у ЦРУ были, как они считали, открытые, критические на тот момент доказательства – снятые со спутника фотографии огромных правительственных грузовиков, движущихся по шоссе Ирака: их было четыре, двигались они обычно под конвоем, и все были достаточно большими, чтобы везти на себе по две центрифуги. Общепринятым стало мнение, что у Саддама была мобильная ядерная программа, найти которую очень непросто и которая могла быть или утеряна, или укрыта в пустыне, или перевезена через границу в Сирию или Иорданию.

Ну что ж, мы нашли эти фуры спрятанными в пустыне и аккуратно припаркованными в одном месте. Но внутри не было ничего определенного. Там ничего не осталось. Мы видели эти грузовики, и я считаю, что кто-то вытащил то, что в них перевозили, и делалось это в большой спешке.

А еще я видел тренировочный лагерь «Аль-Каиды» к северу от Багдада. Он был заброшен, но это было прямым доказательством крепких связей между иракским диктатором и будущими воинами Усамы бен Ладена. Следы военной специализации лагеря были повсюду. Парни, которые служили в Афганистане, говорили, что он был как две капли воды похож на лагерь, который силы США разгромили после теракта 9/11.

Очень часто мы гонялись за призраками в этой раскаленной песчаной пустыне. Особенно в операциях на побережье. Там, часто в необозначенных на картах одиноких пустошах рядом с водой, мы видели издалека ракетные установки и устремлялись прямо к ним, чтобы найти всего лишь приманки – огромные муляжи ракет, направленные в небо, сооруженные из каких-то кусков металла и старых железных прутьев.

После двухдневной поездки по пересеченной местности и невероятной жары это было очень досадное неудобство. Если бы наша команда случайно нашла Саддама в одной из его нор, то мы, вероятно, пристрелили бы его на месте по очень многим причинам, но в особенности за тяжесть этих бесплотных скитаний по пустыне. (Это шутка.)

Я скажу лишь одно: этот иракский президент был лукавым дьяволом, снующим туда-сюда по своим тринадцати дворцам. Он скрывался от властей и записывал речи, в которых призывал остатки своих Вооруженных сил продолжать убивать нас, вдохновляя мятежников продолжать войну против великого Сатаны (то есть нас).

Там было очень тяжко. Но я во многом даже благодарен этому опыту. Именно тогда я понял, насколько мятежным и коварным может быть враг. Я понял, что его нельзя недооценивать. И я понял, что нужно всегда быть на высоте, все время, для того чтобы справиться с ним. Без самонадеянности и гордыни.

Теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что во время нашего путешествия в Афганистан на «C-130» я очень ясно понимал все усиливающуюся проблему, с которой сталкиваются Вооруженные силы США на действительной военной службе по всему миру. Для меня это началось еще в Ираке, когда стали слышны первые перешептывания либеральной партии США о том, что мы как-то неправильно себя ведем, что мы – грубые убийцы, которые угрожают другим государствам, что мы – те, кто ставит под угрозу свои жизни ради нашего государства, по приказу нашего правительства, должны быть осуждены за убийство наших врагов.

Это был коварный ход – критика Вооруженных сил США политиками и либеральными СМИ, которые ничего не знали о сражениях, ничего о нашей подготовке и ничего о тех смертельных опасностях, с которыми мы сталкивались там, на передовой. У каждого из шестерых ребят в том самолете на пути в Афганистан постоянно в голове крутились навсегда вложенные в нас правила ведения боевых действий.

Они были составлены для обязательного следования каким-то политиком, сидевшим в каком-то комитете в Вашингтоне. А это, поверьте, очень далеко от поля боя, где пуля снайпера может за секунду разнести в клочья твою голову, где малейшая ошибка может стоить тебе жизни, где приходится убивать своего врага прежде, чем он убьет тебя.

И правила эти очень специфичны: нам нельзя открывать огонь до тех пор, пока не стреляют в нас, или до тех пор, пока мы не идентифицируем нашего врага с абсолютной точностью, имея на руках доказательства его намерений. Это, конечно, очень любезно с нашей стороны. Вот только они не подумали о группах американских солдат, которые по нескольку дней патрулируют город, в них стреляют, им приходится увиливать от ракетных гранат и самодельной взрывчатки, у них постоянно какие-то неполадки с техникой, они измождены и, может быть, совсем чуть-чуть боятся за свою жизнь.

Они не подумали о тех случаях, когда группа парней с разноцветными полотенцами, обернутыми вокруг голов, размахивает автоматами «AK-47», надвигается, заряжая оружие, прямиком к нашим ребятам? Неужели кто-то будет ждать, пока эти головорезы начнут убивать их команду, а может, они лучше выведут из строя ублюдков, прежде чем у них появится такой шанс?

Эта ситуация может выглядеть простой в Вашингтоне, где приоритет часто отдается человеческим правам террористов. И я уверен, что либеральные политики отстаивали свою позицию не на жизнь, а на смерть. Потому что, как всем известно, либералы всегда и во всем правы. Можете сами у них спросить. В любое время.

Однако с точки зрения боевого солдата США – рейнджера, спецназовца, «зеленого берета», да кого угодно, эти правила представляют серьезную проблему. Мы понимаем, что должны подчиняться им только потому, что так уж случилось – они соответствуют законам страны, которой мы поклялись служить. Но для нас самих они представляют опасность: они разрушают нашу уверенность в сражениях, в борьбе против мирового террора. И что еще хуже, из-за них мы волнуемся, путаемся и временами не можем оперативно принять верное решение.

Своими глазами я видел, что эти правила ведения боевых действий стоили жизни трем самым отважным «морским котикам», которые когда-либо служили под флагом США. Я не могу утверждать, учитывая всю серьезность ситуации, что эти элитные воины Америки не умерли бы немного позже, но тогда они точно не погибли бы и почти однозначно были бы живы и сейчас.

Я очень надеюсь, что правительство США скоро поймет, что в этих вопросах нам можно просто довериться. Мы знаем все о плохих ребятах: чем они занимаются и часто, кто они такие. Политики решили отправить нас воевать, и мы на это согласны. Мы делаем то, что необходимо. Мне кажется, как только политики приняли решение отправить нас исполнять то, на что 99,9% страны никогда бы не решилось, они должны перестать мешать нам делать свое дело и молчать до тех пор, пока все не закончится.

Все дела о современных военных преступлениях, как определено либеральным крылом политиков и СМИ, начались в Ираке, и с тех пор положение только ухудшается. Каждый будто обязан влезть в это дело, болтая впустую о праве общества знать правду.

Что сказать, с точки зрения большинства бойцов SEAL, у общества нет права на эти знания, особенно если это означает, что мы ставим свои жизни под угрозу, которой можно было бы избежать. Происходит это только потому, что кто-то в Вашингтоне сходит с ума, беспокоясь о правах какого-то хладнокровного убийцы-террориста, сумасшедшего, который пристрелит нас сразу, как только увидит, как и любого другого американца, на которого ему посчастливится направить свой старый автомат Калашникова.

И если общество настаивает на том, что у него есть право знать об этом, в чем я сильно сомневаюсь, то, возможно, людям стоит пойти и самим встретиться с вооруженным террористом, одержимым идеей убить каждого американца, которого увидит.

Я уверяю вас: каждый повстанец, борец за свободу и воин с автоматом в Ираке, которого мы арестовали, знал, за какие веревки дергать, знал, что ему откроется путь на свободу, как только он заявит, что американцы его пытали, плохо обращались, не давали читать Коран, завтракать или смотреть телевизор. Все они знали, что «Аль-Джазира» – арабский телеканал – зацепится за это и что эти сведения будут переданы в США, где либеральные СМИ с радостью обвинят всех нас в том, что мы убийцы, варвары или еще что похуже. Эти террористические организации смеются над СМИ США и точно знают, как использовать систему против нас.

Я понимаю, что говорю очень неконкретно, но уточнять здесь и не нужно. Эти расплывчатые зарисовки я пишу, чтобы показать, что правила ведения военных действий – явная и существующая опасность, пугающая молодых солдат, которые были поставлены под угрозу быть обвиненными в убийстве своим собственным правительством, если они чересчур рьяно вздумают себя защищать.

Я не политическая личность. Как офицер спецназа, я поклялся служить своей стране и исполнять все желания своего главнокомандующего – президента Соединенных Штатов – кем бы он ни был: республиканцем или демократом. Я – патриот, я сражаюсь за Америку и за свой родной штат – Техас. Я просто не хочу наблюдать за тем, как самые лучшие молодые люди в стране не решаются поступить на службу в элитные войска Вооруженных сил США только потому, что боятся быть обвиненными в военных преступлениях своей собственной страной только за то, что они атаковали врага.

Одно я знаю наверняка: если бы когда-нибудь, огибая горный склон Афганистана, столкнулся лицом к лицу с Усамой бен Ладеном – с человеком, который организовал зверскую, неспровоцированную никем атаку на мою страну, убив 2752 ни в чем неповинных гражданских американца в Нью-Йорке 9 сентября, я бы хладнокровно застрелил его.

И после этого, подстрекаемый разъяренными американскими СМИ, трибунал, вероятно, поместил бы меня под стражу без всякой задней мысли. А потом меня обвинили бы в убийстве.

И, знаете, я очень быстро стал бы врагом народа.

Глава 2 «Морские котята»… и большие аллигаторы

Я один раз боролся с аллигатором и был чрезвычайно рад, когда этот малыш решил, что с него хватит, и уплыл в более спокойные воды. Но и по сей день мой брат любит бороться с этими машинами для убийства – просто ради забавы.

Мы летели дальше, высоко поднявшись над южной оконечностью Оманского пролива. Мы направлялись на северо-восток долгие 650 километров на высоте тринадцати с половиной километров над Аравийским морем. Мы пересекли шестьдесят первый меридиан утром, еще затемно. Так мы оказались к югу от иранского пограничного порта Гаватер, где рубеж с Пакистаном проходит прямо по линии океана.

Командир Хили тихонько посапывал. Акс разгадывал кроссворд из «New York Times». Было чудом, что наушники Шейна не взорвались – настолько громко играл в них рок-н-ролл.

– Тебе и правда обязательно слушать это дерьмо так громко, парень?

– Но она же клевая… Чувак, расслабься.

– Боже милосердный!

Наш «C-130» продолжал реветь, теперь отклонившись чуть севернее, прямо к побережью Белуджистана, который растянулся на 760 километров вдоль северной оконечности Аравийского моря и контролировал стратегические, внутренние и внешние нефтяные пути в Персидском заливе. Несмотря на мятежных вождей диких племен, Белуджистан стал частью Пакистана после отделения от Индии в 1947 году. Но это совсем не значило, что вождей устраивал этот договор.

Вероятно, будет полезно вспомнить, что ни один народ – ни турки, ни татары, ни персы, ни арабы, ни индусы, ни британцы – так никогда до конца и не завоевали Белуджистан. Члены этих племен даже сумели дать отпор Чингисхану, а его ребята были «морскими котиками» тринадцатого века.

Ни нам, ни кому-либо еще не говорят, где проходит путь внедрения специальных войск США в любую страну. Но в Белуджистане есть большая американская база в прибрежном городке Пасни. Мне кажется, мы приземлились где-то неподалеку, задолго до первых проблесков света, а потом продолжили полет над четырьмя горными хребтами и пролетели еще 400 километров по направлению к другой военной базе США рядом с городом Долбандином.

Остановку мы там не делали, но Долбандин лежит всего в 100 километрах от афганской границы, и воздушное пространство там безопасно. По крайней мере, настолько, насколько возможно в этой чуждой, дикой стране, которая словно сдавлена в треугольнике между Ираном, Пакистаном и Афганистаном.

Белуджистан с его бесконечными горами – безопасный рай для многих рекрутов «Аль-Каиды» и бойцов «Талибана», которые находятся в бегах, и в настоящий момент страна предоставляет приют почти шести тысячам этих потенциальных террористов. И несмотря на то, что командир Хили, я и все остальные парни были в пятнадцати километрах над этой огромной, почти ненаселенной и такой скрытной землей, мне все-таки было не по себе. Я был рад услышать от экипажа самолета, что мы наконец вошли в воздушное пространство Афганистана и теперь летели на север, прямо к Кабулу.

Я уснул где-то над пустыней Регистан, к востоку от одного из величайших водных путей Афганистана – реки Гильменд протяженностью около 1200 километров, которая орошает большую часть возделываемых земель на юге.

Я не помню своих снов, но, думаю, они были о доме. Так обычно бывает, когда я служу за океаном. Мой дом – это небольшое ранчо в сосновых лесах Восточного Техаса, рядом с Национальным заповедником «Сэм Хьюстон». Мы живем на длинной глинистой проселочной улице, в довольно пустынной части штата, недалеко от пары-тройки других ранчо. Одно из них – прилегающее вплотную к нам – примерно в четыре тысячи раз больше нашего, и иногда из-за этого наш участок кажется гораздо больше, чем есть на самом деле. Я подобный эффект оказываю на своего брата-близнеца Моргана.

Он всего на семь минут старше меня, мы примерно одной комплекции (метр девяносто пять, вес около 100 кг). Но почему-то ко мне всегда относились как к самому младшему в семье. Вам даже никогда бы в голову не пришло, что семь минут могут так повлиять на жизнь. Но так произошло у меня, и Морган всегда находился в положении старшего мужчины.

Он тоже служит в SEAL, хоть и немного ниже меня по званию – потому что я поступил на службу раньше. Но он до сих пор берет на себя свободное командование, если мы делаем что-то вместе. А случается это довольно часто, так как у нас общий дом в Колорадо, рядом с казармами SEAL.

В любом случае, на нашем ранчо в Техасе два или три дома, и главный – одноэтажный каменный домик, окруженный большим деревенским огородом, состоящим из небольшой грядки с кукурузой и еще пары рядов овощей. И вокруг него, насколько хватает глаз, лежат широкие пастбища. Это тихое местечко, дом скромной религиозной семьи.

С самого детства в нас с Морганом воспитывали веру во Всевышнего. Однако родители не заставляли нас ходить в церковь, ничего подобного. И по сей день наша семья – нечастый посетитель Храма Божьего. Вообще, я – единственный, кто ходит в церковь на регулярной основе. Каждое воскресное утро, если я дома, езжу в католическую церковь, где люди меня уже знают. Я не был крещен католиком, но эта вера мне подходит, ее основы и доктрины мне просто принять и исполнять. Еще с малых лет я знал Двадцать третий и еще несколько псалмов от начала до конца.

А еще я считаю, что последний папа Иоанн Павел был самым святым человеком в мире, бескомпромиссным Римским Владыкой, человеком, чьи моральные устои были непоколебимы. Строгий отец Иоанн Павел. Может, слишком строгий для русских. Я всегда считал, что, не будь он викарием, мог бы стать отличным спецназовцем.

Дома, в нашем тихом лесном уголочке, жизнь кажется довольно беззаботной. Большая часть проблем там связана со змеями. Отец научил нас, как с ними справляться, особенно с королевскими аспидами и медноголовыми гадюками. Хотя водятся там и гремучие змеи – восточные бриллиантовые гремучки, и большие королевские змеи, которые едят остальных своих сородичей. В местных озерах изредка можно встретить водяного щитомордника, и вот он – довольно неприятное существо. Эти змеи любят гоняться за людьми, но я, хоть их и не люблю, совсем их не боюсь. Морган иногда охотится на змей из спортивного интереса – ему нравится гоняться за ними.

Где-то километра через полтора от нас, вверх по улице, находится пастбище огромного гурта техасских лонгхорнов – особой породы коров, выведенной на моей родине. За нашим домом стоит конюшня с несколькими стойлами для лошадей моей мамы. Некоторые из них принадлежат ей, некоторые – другим людям и просто находятся у нее на постое.

Люди присылают ей лошадей ради ее волшебного дара оживлять больных или слабых животных и приводить их в полную боевую готовность. Никто не понимает, как она это делает. Она просто лошадиная волшебница. Но у нее есть специальные способы кормления. Например, для определенных видов больных скаковых лошадей есть какое-то варево из водорослей, которое, как она клянется, может сделать Секретариата из любого ковбойского пони. Прости, мам. Я не хотел тебя обидеть. Это была просто шутка. Серьезно, моя мать – замечательная наездница. Из измученных и дохлых кляч она делает лоснящихся, здоровых скакунов. Я думаю, поэтому лошадей постоянно к нам привозят. Мама может одновременно справляться только с десятью, и каждое утро в пять часов она уже приходит в амбар, чтобы ухаживать за своими подопечными. Если набраться терпения, можно ясно увидеть тот эффект, который она оказывает на лошадей, те очевидные результаты, к которым она приходит благодаря своим знаниям и умениям.

Моя мама родом из Техаса, как и семь поколений семьи до нее, хотя однажды она и переезжала в Нью-Йорк. В нашем краю это как переезд в Шанхай, но мама всегда была довольно привлекательной блондинкой, и она хотела сделать карьеру, пойти в стюардессы. Но длилось это недолго. Мама очень быстро вернулась на обширные земли Восточного Техаса, к своим лошадям. Как и все мы, она чувствует, что Техас – это часть ее души. Как и моей души, души отца и, определенно, как самая суть Моргана.

Никто из нас не смог бы жить в другом месте. Только там мы по-настоящему дома, с людьми, которых мы знаем и которым доверяем вот уже много лет. Никто не сравнится с техасцами по их эмоциональности, оптимизму, крепости дружбы и благопристойности. Я понимаю, что не все с этим согласятся, но для нашей семьи это так. Вдалеке от дома мы чувствуем себя не в своей тарелке. Можно даже не пытаться притворяться.

Это значит, что мы гораздо раньше других начинаем скучать по дому. Но я вернусь туда сразу, как только закончится моя военная служба. И я надеюсь в свое время умереть там. Не проходит и дня вдали от дома, когда я не думаю о нашем маленьком ранчо и о моем большом круге семьи и друзей, не вспоминаю, как мы пили пиво на крыльце дома и как рассказывали друг другу длинные истории. Некоторые из них были наполнены правдивыми фактами, какие-то вымышлены, но абсолютно все наполнены весельем.

И раз уж я затронул эту тему, расскажу, как фермерский мальчишка из Восточного Техаса превратился в унтер-офицера первого класса и командира группы спецназа SEAL США. Если попробовать объяснить коротко, вероятно, это произошло благодаря таланту, хотя не скажу, что у меня его больше, чем у остальных. На самом деле мои природные качества не такие уж выдающиеся. Я довольно крупный, потому что это было дано мне просто от рождения. Я довольно сильный, потому что очень многие люди приложили кучу усилий, чтобы меня натренировать. Я невероятно целеустремленный, потому что, если у тебя нет выдающихся талантов, как в моем случае, приходится постоянно стремиться вперед, а как же иначе?

Я буду усиленно работать даже в одиночку. Я буду двигаться дальше и дальше до тех пор, пока не уляжется пыль на дороге. К тому моменту я часто остаюсь единственным из претендентов. Может, я не самый лучший в спорте, пусть не самый быстрый, но можно сказать, что я довольно ловкий. Я знаю лучшую позицию и хорошо предугадываю исход событий. Думаю, что именно поэтому я был довольно-таки сносным спортсменом.

Дайте мне мячик для гольфа, и я могу забросить его довольно далеко. Только потому, что гольф – игра, которая требует постоянной и непрерывной практики. Это мой стиль упорства. На это я однозначно способен. Я могу играть с большим отрывом, хотя я и не был от рождения Беном Хоганом (кто не знает – это довольно знаменитый игрок в гольф). А Бен, кстати, тоже техасец. Мы родились на расстоянии 150 километров друг от друга, а у меня на родине это, считай, почти через дорогу. Бен знаменит тем, что тренировался больше чем любой другой гольфист всех времен. Это уж должно что-то значить.

Я родился в Хьюстоне, но рос недалеко от границы с Оклахомой. У моих родителей – Дэвида и Холли Латтрелл – в те времена была большая ферма, около 1200 акров земли. У нас было 125 голов лошадей, в основном чистокровных верховых и квотерхорсов. Моя мама управляла программой разведения, а папа был ответственным за скачки и операции по продаже.

Мы с Морганом росли среди лошадей, кормили их, поили, вычищали стойла и, естественно, ездили. Почти каждые выходные мы садились в дилижанс и отправлялись на скачки. В то время мы были еще маленькими, а родители были отменными наездниками, особенно мама. Так мы и учились. Мы работали на ранчо, чинили изгороди, вовсю размахивая молотками уже в девять лет. Мы с Морганом таскали огромные тюки сена на чердак, работая, как взрослые, с самого раннего детства. На этом настаивал отец. И долгие годы наши дела шли отлично.

В то время и сам Техас переживал свои лучшие времена. В Восточном Техасе, где одна за другой воздвигались буровые установки, а все окружающие их люди становились мультимиллионерами, цена нефти поднялась аж на 800 процентов в промежутке между 1973 и 1981 годами. Я родился в 1975 году, когда эта волна только начала набирать силу, и надо сказать, что семья Латтрелл находилась в те времена достаточно близко к ее гребню.

Для моего отца ничего не стоило скрестить красивую кобылку и жеребца за 5000 долларов, а потом продать их годовалого жеребенка за 40 000 долларов. Так он и делал. Моя мама была истинным гением в вопросе лечения лошадей: она покупала их за бесценок, потом посвящала долгие месяцы нежной и бережной заботе о них, выкармливала и выращивала молодых скакунов, которые стоили, по меньшей мере, в восемь раз больше, чем она заплатила изначально.

Разведение лошадей было отличным, стоящим делом. Скаковые лошади стояли на одном уровне с «Ролексом», «Роллс-Ройсами», бизнес-классом, дворцами и очень крутыми яхтами. По всему штату появлялись отличные офисные помещения, строились новые высотные здания. Розничная торговля была на самом высоком уровне, как никогда ранее. «Скаковые лошади – прекрасно. Пришлите мне шесть. Шесть самых быстрых, мистер Латтрелл. Так я точно выиграю в каких-нибудь скачках».

Эти пропитанные нефтью деньги тут же уходили на развлечения, и люди делали состояния на всем, что носило оттенок роскоши, на всем, что ублажало эгоистичные натуры нефтяных магнатов, которые тратили и брали взаймы суммы, доселе невиданные.

Для банков ничего не стоило выдать заем более 100 миллионов долларов геологоразведчикам и нефтедобытчикам. Какое-то время в США насчитывалось около 4500 буровых установок, и большая часть из них находилась в Техасе. Кредит? Это было просто. Не моргнув глазом, банк выдавал кому угодно миллион баксов.

Когда я был совсем еще ребенком, моя семья пережила очень тяжелый удар, и, конечно, я с тех пор тщательно изучал финансовые вопросы. В некотором роде я рад, что это случилось. Я научился быть более осторожным: не только зарабатывать деньги, но и вкладывать их, обеспечивать свою финансовую безопасность.

Я стал очень осторожно относиться к удаче, когда она приходит, и научился держать свою жизнь под контролем. Уже намного позже я осознал, что эффект обвала рынка в Техасе увеличился в тысячи раз, потому что деятели нефтяной индустрии искренне считали, что деньги и удача никак не связаны. Они думали, что их достаток стал результатом их выдающегося ума и смекалки.

Никто и не задумывался о том, что мировой нефтяной рынок контролируется на Среднем Востоке мусульманами. Все, что случилось, корнями уходило в Арабские страны, которым помогла политика президента Картера в области энергетики.

Обвал рынка был вызван наложением эмбарго на нефть и Исламской революцией в Иране, когда аятолла захватил власть шаха. Предпосылки событий были геополитическими. А Техасу только и оставалось безучастно и беспомощно наблюдать, как проявляло себя изобилие нефти на рынке, как цена за баррель стала стремительно снижаться, достигнув невероятно низкого уровня в $9 против начальных $40.

Произошло это в 1986 году – мне тогда и 10 лет не было. В то же время гигантский Первый национальный банк «Мидленд» штата Техас обвалился, был признан неплатежеспособным государственными финансовыми инспекторами. Это был просто огромный банк, и последствия его обвала коснулись всего штата. Эра беспечных трат и повального инвестирования закончилась. Парням, которые строили себе дворцы, пришлось продавать их с большими убытками. Почти невозможно было продать роскошную яхту, а дилеры «Роллс-Ройс» почти что вышли из бизнеса.

Вместе с коммерческими гигантами, погубленными падением цен на нефть, была уничтожена и лошадиная ферма Дэвида и Холли Латтрелл. Быстрые жеребята и кобылы, которых отец оценивал в 35—40 тысяч долларов, теперь стоили всего 5 тысяч – меньше, чем было потрачено на их содержание. Моя семья потеряла все, включая и наш дом.

Но мой отец – человек неунывающий, целеустремленный и строгий. В ответ на неудачи он купил меньшее ранчо и занимался теми же испытанными техниками разведения лошадей, которыми давно уже жили они с мамой. Но дела опять пошли наперекосяк. Моей семье теперь пришлось жить с дедушкой, места в доме на всех не хватало, и Морган спал на полу.

Мой отец, который всегда старался держать связь с нефтехимической промышленностью еще с тех пор, как вернулся из Вьетнама, вернулся опять к работе и за очень короткий период времени снова встал на ноги, заключив пару крупных сделок. Мы съехали от дедушки в большой четырехэтажный дом, и нам казалось, что вернулись хорошие времена.

Потом одна из самых крупных сделок сорвалась, и мы каким-то образом опять все потеряли, снова переехали – теперь уже в район, похожий на сельские трущобы. Понимаете, мой отец, хоть и был рожден за границей Техаса – в Оклахоме, – всегда был техасцем в душе. Он показал себя смелым, как лев, на службе во Вьетнаме, где служил в артиллерии. А в Техасе настоящие мужчины не отсиживаются на своих деньгах. Они каждый раз возвращаются в дело, рискуют и, когда достигают отличных результатов, хотят их только улучшить. А мой отец – настоящий мужчина.

О нем многое можно было сказать просто по тому, как он называл свои фермы, большие и маленькие: ферма «Одинокая Звезда», ранчо «Северная развилка», «Метеор». Он всегда говорил: «Я скорее буду целиться в звезду и попаду в пень, чем стрелять в пень и промахнуться».

Я даже описать не могу, насколько бедны мы были в то время, когда мы с Морганом пытались учиться в колледже. Я устроился на четыре работы, чтобы платить за обучение и комнату, да еще отдавать кредит за грузовик для фермы. Я работал спасателем в бассейне колледжа, подрабатывал с Морганом на стройке, мы были то садовниками, то землекопами, то стригли газоны. По вечерам я работал вышибалой в местном захудалом баре, полном лихих ковбоев и драк. И все равно я голодал, пытаясь прокормить себя примерно на двадцать долларов в неделю.

Когда нам было по двадцать одному году, Морган сломал ногу во время скольжения на вторую базу, играя в бейсбол. Когда его привезли в больницу, Морган оповестил врачей, что у нас нет денег. Каким-то образом хирург согласился прооперировать его и загипсовать ногу, оформив ему долгосрочный кредит. Но анестезиолог не согласился бы оказывать свои услуги Моргану без оплаты.

Нет никого отважнее, чем мой брат. Он просто сказал: «Хорошо, мне не нужна анестезия. Почините меня так. Я могу вытерпеть боль». Хирург был поражен и сказал Моргану, что не может проводить операцию подобного рода без анестезии. Но Морган упорно стоял на своем: «Док, у меня просто нет денег. Просто вы справитесь с моей ногой, а я справлюсь с болью».

Эта идея никому не нравилась, особенно хирургу. Но когда в больнице появился Джейсон Миллер – приятель Моргана по колледжу – и увидел, в какой агонии тот находился, он отдал ему все деньги до последнего цента, чтобы оплатить анестезию.

Но я забегаю вперед. Когда мы были мальчишками и работали с лошадьми, мой отец был очень, очень строг с нами. Он считал, что хорошие оценки были самым главным для нас, а плохие были абсолютно неприемлемы. Как-то мне поставили двойку за поведение, и он выпорол меня подпругой от седла. Я знаю, что отец делал это ради нашего же блага, пытаясь воспитать в своих сыновьях дисциплину, которая в будущем сослужит им хорошую службу.

Но он управлял нашими жизнями железной рукой. Он часто говорил: «Однажды меня не станет, и тогда вы останетесь одни. Я хочу, чтобы вы понимали, насколько трудна и несправедлива жизнь в этом мире. Я хочу, чтобы вы оба были готовы к любому аду, который может встретиться вам на пути».

Он не давал нам ни малейшего послабления. Непослушание даже не обсуждалось. Грубость каралась чуть ли не смертным приговором. У нас не было свободы действий. Он настаивал на послушании и тяжелой работе. И он не переставал этого требовать даже тогда, когда мы были на мели. Наш отец был сыном дровосека из Арканзаса, еще одного невероятно сурового человека, и он старался воспитывать в нас эту стойкость к обстоятельствам и стремление прочно стоять на ногах при малейшей возможности.

Мы постоянно работали в лесу, в глухих чащах Восточного Техаса среди сосен, красных дубов и амбровых деревьев. Отец научил нас хорошо стрелять в возрасте семи лет, купил нам ружье 22-го калибра «Remington Nylon 66». Мы могли сбить летящую банку из-под пива на расстоянии в 150 метров. Это все были развлечения обычных сельских мальчишек. Деревенские дети в деревенской глуши учатся жизненно необходимым для них навыкам.

И отец научил нас выживать. Он рассказывал, что можно есть, а что нельзя. Он показал нам, как построить себе укрытие, научил рыбачить. Он даже научил нас, как заарканить и убить дикого кабана: закинуть пару длинных петель на его шею и дернуть, а потом молиться всем святым, чтобы он не смог кинуться на тебя в ответ. Я все еще помню, как его разделать и зажарить мясо.

Дома, на всех ранчо, где мы жили, папа показывал нам, как сажать и выращивать кукурузу и картошку, овощи и морковь. Часто, когда мы оставались без денег, мы этим и выживали. Оглядываясь назад, могу сказать, что это был очень серьезный курс обучения для пары мальчишек с фермы.

Что важнее всего – он научил нас плавать. Папа и сам был исключительным пловцом, и для него это очень много значило. Он в воде был превосходен, и именно благодаря ему я достиг таких успехов. Но почти во всем Морган был лучше, чем я. Он очень одаренный бегун, борец, снайпер и штурман, как на суше, так и на море. Он всегда легко и успешно справлялся со всеми экзаменами, когда мне приходилось ночами корпеть над книгами, зубрить, тренироваться и тратить столько времени, сколько было мне доступно. Моргану это не стоило никаких усилий.

Он был удостоен чести произносить речь по прохождению Базового курса подводника SEAL, за что проголосовали его сокурсники. А я знал, что так и будет, еще прежде, чем он поступил на курс. Есть только одна вещь, в которой он не сможет меня победить: я быстрее передвигаюсь под водой, в этом у меня преимущество. И он это понимает, хотя, может, и не признает.

Рядом с местом, где мы жили в детстве, было большое озеро, и там отец нас тренировал. Каждое долгое теплое техасское лето мы проводили на берегу, плавали, соревновались друг с другом, ныряли и тренировались. Мы в воде двигались как рыбы – такого результата и добивался наш отец.

Он потратил много месяцев, обучая нас нырять – сначала просто, а потом и со снаряжением для дайвинга. У нас хорошо получалось, и люди даже платили нам за то, чтобы мы поискали и подняли со дна потерянные ключи и другие ценности. Конечно, отец полагал, что это может быть слишком легко, и ставил условие, что нам заплатят только в том случае, если мы найдем конкретный правильный предмет.

У нас иногда случались стычки с проплывающими мимо аллигаторами, но один из моих друзей-техасцев, Трей Бейкер, показал нам, как с ними справиться. Я один раз боролся с аллигатором и был чрезвычайно рад, когда этот малыш решил, что с него хватит, и уплыл в более спокойные воды. Но и по сей день мой брат любит бороться с этими машинами для убийства – просто ради забавы. Конечно, он сумасшедший. Иногда мы берем старую лодку с плоским дном, чтобы порыбачить на озере, и один из этих больших крокодилов подплывает к борту.

Морган быстро оценивает противника: «Ноздри на расстоянии 20—25 сантиметров от глаз, так что он в длину где-то от двух с половиной до трех метров». Морган ныряет в воду прямо, входя в нее под небольшим углом, и устраивается поверх аллигатора, руками зажимая ему челюсти. Потом он вращает и поворачивает их, забирается ему на спину и все это время держит крепко сомкнутыми огромные челюсти, смеясь над охваченным паникой чудищем с глубин.

Через несколько минут им обоим это надоедает, и Морган отпускает крокодила. Мне всегда кажется, что это – самая опасная часть. Но я никогда не видел, чтобы аллигатор предпринял еще одну попытку напасть на Моргана. Они всегда поворачиваются и уплывают из этого места. Морган просчитался всего один раз в жизни, и на его руке по сей день красуется линия из шрамов от зубов аллигатора.

Мне кажется, отец всегда хотел, чтобы мы стали «морскими котиками». Он всегда рассказывал нам об этих элитных воинах, о том, чем они занимаются и за что борются. По его мнению, они олицетворяли все лучшее, что есть в американцах: смелость, патриотизм, целеустремленность, отказ от принятия поражений, ум и отличное понимание всего, что они делают. Все наше детство и отрочество он рассказывал нам об этих парнях. За эти годы мы впитали его слова, и, я полагаю, именно поэтому мы с Морганом оба решили встать на этот путь.

Мне было лет двенадцать, когда я понял, что, без сомнения, пойду служить в SEAL. И я знал об этом спецподразделении гораздо больше, чем большинство ребят моего возраста. Я понимал всю жесткость подготовки, необходимый уровень физических данных и необходимость супернавыков в воде и считал, что смогу с этим справиться. Папа часто говорил нам о важности меткой стрельбы, и я знал, что с этим справлюсь тоже.

Спецназовцы должны чувствовать себя как дома на любой самой глухой и заброшенной территории, должны быть способны выживать, обитать в джунглях, если это необходимо. Мы с братом тогда уже хорошо это умели. К возрасту двенадцати лет мы, словно пара маленьких дикарей, чувствовали себя как дома в большом мире природы, были на короткой ноге с гарпуном и ружьем, легко могли выживать вдали от дома.

Но глубоко внутри я осознавал, что требовалось нечто большее, чтобы попасть в одно из самых лучших боевых подразделений в мире. А именно – определенный уровень физической подготовки и силы, которого могут добиться только те, кто отчаянно этого желает. Ничего не случается просто так. Всегда приходится бороться. В нашем уголке Восточного Техаса живет очень много ребят из специальных войск, действующих или в отставке – это неизвестные никому люди из стали, большинство из них – герои, не воспетые никем, кроме их собственных семей. Но они служат в Вооруженных силах США не ради личной выгоды или славы.

Они делают это потому, что в глубине своих гранитных сердец чувствуют легкую дрожь, когда видят звездно-полосатый флаг, развевающийся над их головами на парадной площади. Их тела сами встают по стойке «смирно», когда эти люди слышат национальный гимн США. Когда под звуки военного оркестра, играющего президентский марш США «Hail to the chief», выходит президент, наступает торжественный момент для всех и каждого из них, для нашего президента, для нашей страны, для тех ценностей, которые Америка воспевает, и для многих людей, у которых без Америки не было бы шанса.

У этих могучих воинов были другие варианты жизненного пути, другие дороги, которыми они могли пойти – гораздо более легкие. Но они выбрали самую сложную из всех – ту узкую тропинку не для известных патриотов-фанатиков. Они выбрали путь великих патриотов, путь, на котором могло потребоваться пожертвовать своей жизнью за Соединенные Штаты Америки. Путь, который подходит только для людей, настолько жаждущих служить своей стране, что больше ничто для них не имеет значения.

Возможно, в современном мире, повернутом на знаменитостях, это не слишком популярный выбор. Но ребятам из спецподразделений на это начхать. Наверное, чтобы понимать это, надо знать их лично. И даже тогда понять это иногда нелегко, потому что большинство этих ребят – скромные, совсем неразговорчивые парни. Заставить кого-то из них сказать что-нибудь самодовольное и хвастливое почти невозможно. Конечно, они знают о высшем призвании, потому что поклялись защищать эту страну и сражаться за нее. И когда зазвучат барабаны, они пойдут в атаку.

И когда барабаны звучат, сердца тысяч любимых и близких замирают на секунду – это знакомо им, как никому другому. Но для бойцов спецназа их долг и обязательства важнее, чем чье-то болящее за них сердце. И эти отлично подготовленные воины автоматически берут оружие и снаряжение и идут вперед, подчиняясь желаниям и приказам их главнокомандующего.

Генерал Дуглас Макартур однажды предупредил своих кадетов, что если они станут первыми, кто не справится с подготовкой, то «миллионы призраков в оливковых, коричневых, голубых и серых беретах поднимутся из могил с белыми крестами и прогремят эти магические слова: Долг, Честь, Государство». Нет нужды в призраках для бойцов SEAL. Эти слова выгравированы в наших сердцах.

Многие парни в Восточном Техасе были готовы потратить свое время, при этом не ожидая никакой награды, чтобы показать детям, чего стоит стать рейнджером, получить зеленый берет или быть зачисленным в SEAL. Об одном из них мы все знали. Это бывший сержант «зеленых беретов», который жил неподалеку от нас. Его звали Билли Шелтон, и если он когда-нибудь прочтет эти строки, то, вероятно, умрет от стыда, увидев свое имя в печати в строках благодарности.

За плечами у Билли была блестящая военная карьера «зеленого берета»: он участвовал в сражениях во Вьетнаме, позже состоял в правительственных группах захвата SWAT. Он был одним из самых стойких мужчин, которых я когда-либо встречал, и в один прекрасный день, прямо перед моим пятнадцатым днем рождения, я собрал всю смелость в кулак, пришел к Билли на порог и спросил, сможет ли он заняться моей подготовкой, чтобы я однажды мог стать «морским котиком». Он как раз обедал и вышел открывать дверь, все еще дожевывая. Этот парень был настоящей горой мышц, обтянутых кожей, без единого грамма жира. В моих глазах он выглядел так, словно мог побороть носорога.

Я робко и неуверенно задал свой вопрос. Он оглядел меня с ног до головы и сказал: «Придешь сюда же завтра, в четыре». А потом просто захлопнул дверь у меня перед носом. В то время я все еще был немного мал, но тут же понял его посыл: без лишних разговоров. Все в округе знали, что Билли готовит ребят для службы в спецвойсках. И когда он бежал вместе с группой из нескольких ребят по дороге, проезжающие мимо машины сигналили нам, чтобы подбодрить.

Он всегда это игнорировал и не давал нам спуску. Сначала наша программа включала в себя бег с тяжелыми бетонными блоками на плечах. Когда Билли решил, что мы достаточно сильны, мы увеличили темп и бегали уже с резиновыми шинами. Нам казалось, что их только что сняли с космического шаттла или, по меньшей мере, с одного из огромных старых тракторов, стоявших у кого-то на заднем дворе.

Билли не проводил обычных занятий с упражнениями – он запустил полную широкомасштабную программу предварительной подготовки к спецназу для подростков. Несколько лет он заставлял нас ходить в зал и качать железо, таскать эту пыточную машину – динамометр, носиться бегом по дорогам, перегружая свои тела и обильно потея.

Мы с Морганом очень его боялись. Мне раньше часто снились кошмары, если мы должны были докладывать ему на следующее утро. Он безжалостно нас загонял, несмотря на наш еще незрелый возраст. Нас было человек, может, двенадцать, и всем было от 14 до 16 лет.

«Я собираюсь вас сломать, морально и физически! – кричал он на нас. – И сломаю! Слышите меня? А потом я соберу вас заново как единую боевую единицу – так, что ваш ум и тело будут одним целым. Всем ясно? Вы пройдете через такую боль, которую никогда раньше не испытывали».

И вот тогда половина ребят лучше загонят себя до смерти, чем решатся столкнуться лицом к лицу с этим бульдогом, который к тому же играл в американский футбол и был тейлбеком в команде «Texas Tech». Билли бегал, словно грузовик, несущийся под откос. Он получал поддержку местной старшей школы, которая разрешала ему бесплатно пользоваться спортзалом для тренировки будущих войск специального назначения из нашей части света.

«Я вам не приятель, – часто кричал он, – Не здесь, не в зале. Я здесь для того, чтобы подготовить вас – сделать выносливыми, сильными, готовыми к службе в SEAL, в «беретах» или в рейнджерах. Я лично ничего от этого не получаю. И поэтому вам придется выдержать все просто потому, что я не хочу впустую тратить на вас свое время.

Если кто-нибудь из вас и не наберет достаточно баллов для поступления в спецвойска, это будет означать не то, что вы слабаки. Это будет означать, что у меня что-то не получилось, и я приложу все усилия, чтобы этого не произошло, потому что здесь неудача недопустима. Я добьюсь от вас результатов. От всех и каждого. Усекли?»

А потом мы бегали по 20 километров с бетонными блоками на спинах до тех пор, пока не падали с ног. У некоторых ребят на затылках выступала кровь от трения о бетон. Но он никогда не отводил от нас своих зорких глаз, никогда не позволял нам лениться или терять концентрацию. Он заставлял нас мучиться, доходить до своего предела. Каждый раз.

Благодаря его тренировкам я обрел силу, получил необходимую основу. Вот так я выучил первый принцип физической подготовки «морских котиков». Билли очень этим гордился. Он гордился, что смог передать кому-то свои знания.

И взамен он просил лишь непререкаемой преданности делу, дисциплины воина-самурая и мощных легких, по силе напоминающих кузнечные меха. Он был абсолютно непреклонен и по-настоящему любил нас с Морганом – двух из шести оставшихся в итоге на тренинге.

Однажды, когда я вернулся домой из командировки по службе из Ирака, я решил проведать его после пары недель беззаботной жизни дома и маминой стряпни – так он просто выкинул меня из спортзала!

«Да ты просто жиробас, жалкое подобие спецназовца, мне даже смотреть на тебя противно! – взорвался он. – Убирайся с глаз моих!» Вот дерьмо! Я быстро ретировался, пробежал вниз по лестнице и не смел возвращаться туда до тех пор, пока не сбросил 4 килограмма. Никто не станет спорить с Билли Шелтоном.

Но другие необходимые навыки мне все еще предстояло приобрести. Ни один «морской котик» не может сражаться без хорошего уровня подготовки в рукопашном бою. Билли сказал мне, что необходимо начать заниматься боевыми искусствами как можно быстрее. И я нашел себе учителя. В течение моей учебы в школе и колледже я тренировался и изучал странное и довольно таинственное азиатское искусство. Я занимался этим много лет вместо того, чтобы заниматься еще какими-то видами спорта. И я достиг всех поставленных перед собой целей.

Морган говорит, что на самом деле я сам не знаю своей силы и что меня временами лучше избегать.

По всем параметрам у меня было неплохое преимущество, чтобы стать офицером SEAL. О моем задании и предназначении я узнал еще в юном возрасте, и было два мощных двигателя, которые толкали меня вперед: мой отец и Билли Шелтон. Все, чему я научился за пределами школьной скамьи с самых ранних лет, казалось, направляло меня в Колорадо. По крайней мере, сейчас, когда я оглядываюсь назад, мне так кажется.

Всем понятно, почему существует такое огромное количество выбывших из кандидатов на обучение в SEAL. И когда я вспоминаю, через что прошел, прежде чем попал туда, то даже представить себе не могу, каково должно быть парням, которые пытались поступить без предварительной подготовки. Нас с Морганом вырастили «морскими котиками», но никто никогда не говорил, что будет легко. Такая работа невероятно тяжела, режим спортивных нагрузок требуется настолько суровый и бескомпромиссный, насколько только может быть программа тренировок в свободном мире. Все экзамены очень сложные и подробные. В отряде «морских котиков» допустимы только самые высокие стандарты.

И, вероятно, самое тяжелое то, что твой характер находится под постоянным и тщательным наблюдением: инструкторы, учителя, начальники и офицеры – все постоянно наблюдают за недочетами твоей личности, теми слабостями, из-за которых ты однажды можешь поставить под удар своих товарищей. Этого люди терпеть не могут. Они могут вытерпеть почти что угодно, кроме этого.

Когда человек говорит, что он в команде SEAL – это означает, что он прошел все тесты, что его одобрили самые искусные мастера военного дела. И я с уважением жму руку этим людям, потому что стать «морским котиком» гораздо сложнее, чем попасть в Гарвард на факультет права. Это разные вещи, но SEAL – сложнее.

Когда человек говорит вам, что он в команде SEAL, знайте, что вы стоите рядом с особенным существом. Что касается меня, я был рожден удачливым и по воле судьбы попал туда после долгих лет упорной работы, как завещал мне мой отец. Остальные парни – это просто боги Вооруженных сил США. И в далеких чужих землях они служат своей нации так, как она того требует, мчатся на задание по первому зову и в большинстве своем не получают признания, да и не стремятся к этому.

Эти люди и не стали бы жить по-другому, потому что они не понимают, как это возможно. Любая похвала проходит мимо них, они прячутся от света и известности, но в итоге у них есть единственная и самая ценная награда – когда дни их сражений окончены, «морские котики» точно знают, кто они такие и за что сражаются. Это редкость. И купить это за деньги никто не может.

Но вернемся в самолет «C-130», пересекающий южную часть пустыни Регистан. Боги Вооруженных сил США, среди которых я летел в Афганистан, спали на своих местах. Все, кроме бога пляжей Шейна, который все еще слушал рок-н-ролл.

Где-то по правому борту, внизу в темноте лежал пакистанский город Кветта, который был очень важным населенным пунктом во времена, когда здесь еще правили британцы. Здесь у них находился армейский штабной колледж, и в течение трех лет в середине 1930-х годов там учился фельдмаршал виконт Монтгомери, который позже одержал победу в битве при Эль-Аламейне. Эта справка доказывает, как я полагаю, что я люблю военную историю и мелкие детали так же, как и веселые остроумные шутки.

Однако, по моим расчетам, мы оставались справа, на афганской стороне от границы, и продолжали двигаться над высокими западными склонами великой гряды гор Гиндукуш. Самый южный пик, лежащий ближе всего к пустыне, достигает 3000 метров в высоту. Дальше от него горы становились только круче, и именно туда мы и направлялись. Далеко внизу, под нами, лежал важнейший со стратегической точки зрения город Кандагар, который через несколько недель, 1 июня 2005 года, станет сценой одной из самых ужасающих атак «Талибана» того года. Один из смертников убил двадцать человек, взорвав на себе бомбу в главной мечети Кандагара. В этой катастрофе в самом центре города погиб начальник службы безопасности Кабула, который прибыл на похороны антиталибанского духовного наставника. Его же, в свою очередь, убили два парня на мотоциклах еще тремя днями ранее.

Я думаю, что мы с командиром Хили понимали весь масштаб поджидающих нас опасностей в этой раздираемой враждой стране. И мы осознавали всю важность предстоящей нам миссии: остановить вечно разрастающийся поток талибских рекрутов, струящийся с высоких пиков Гиндукуша, и поймать лидеров группировки для допросов.

Семичасовое путешествие из Бахрейна уже казалось бесконечным, но нам еще оставалось лететь час или больше к точке чуть южнее Кабула. Мы двигались на север, высоко поднявшись над предательской границей, которая ведет прямиком к старому Хайберскому проходу, а затем к огромным вершинам и глубоким каньонам Северного Гиндукуша. Потом горная гряда поворачивает в сторону Таджикистана и Китая, перетекая в восточное окончание Гималаев.

Я читал свой путеводитель, анализируя и запоминая факты, как детектив из книг Агаты Кристи. Чаман и Зхоб были ключевыми точками входа для Талибана и для «Аль-Каиды» бен Ладена, когда они бежали от американских бомб и наземных войск. Эти дикие племена прошли через горы высотой в пять тысяч метров, ища помощи у рассерженных белуджистанских вождей, которым уже надоело быть зажатыми между Пакистаном, Афганистаном, Великобританией, Ираном, США, Россией и всеми остальными, кто пытался навязывать им свою волю.

Область нашей операции лежала далеко к северу отсюда, и последние часы полета я потратил в попытках собрать некоторые данные.

Но найти их было сложно. В этих горах мало что происходило, здесь было лишь несколько небольших городов и совсем мало деревень. Смешно даже. Происходит не так много, и в то же время случаются все самые отвратительные вещи: заговоры, злодейства, терроризм, разработка бессчетных планов атак на Запад, особенно на США.

Здесь бродили отряды талибских воинов, которые только и ждали шанса ударить по правительству. Здесь находились группировки из «Аль-Каиды», собравшиеся вокруг своего лидера, которого едва ли кто-то видел за последние семь лет. «Талибан» вновь хотел захватить власть в Афганистане, банда бен Ладена желала смерти и разрушения всем гражданам США – военным и гражданским. Так или иначе, все это было сущим кошмаром, который с каждой минутой становился все страшнее и страшнее. Поэтому нас сюда и послали.

За несколько недель до нашего прибытия по всей стране прокатилась волна преступлений, совершенных с особой жестокостью, и это подтверждало всеобщие опасения, что ненавистный всем «Талибан» снова был в зените своей мощи и являлся серьезной угрозой новому афганскому правительству. Даже с поддержкой тридцати тысяч солдат объединенного войска США и НАТО президент Хамид Карзай все еще боролся за контроль над страной повсюду за пределами Кабула.

За несколько недель до этого, в феврале, «Талибан» открыто сообщил, что усилит атаки на правительство, как только улучшатся погодные условия. И с тех пор террористы произвели серию вооруженных нападений и бомбардировок, направленных в большинстве своем на местных официальных лиц и поддерживающее правительство духовенство. На юге и по всему восточному региону они начали устраивать засады на американских солдат.

Это очень странное слово – «Талибан». Все его слышали так же, как и слова «мятежник», суннит, аятолла или Тайвань. Но за что на самом деле борется «Талибан»? Я сам пострадал от его рук и могу описать это лишь как близкое столкновение с самым отвратительным в мире существом. Я очень много читал об этом. Факты соответствуют реальности. Талибы – это злобные убийцы, религиозные фанатики, у каждого из них «AK-47» в руках и жажда крови в сердце. Уж в этом можете мне поверить.

«Талибан» начал распространять свое влияние с 1994 года. Первым лидером талибов был деревенский мулла, мусульманский священник по имени Мухаммед Омар – отважный парень, который лишился глаза в сражениях с силами Советского Союза еще в 1980-х годах. К середине 90-х годов главной целью «Талибана» в Афганистане – до того, как я оказался там, – было забрать власть у правящих вождей, которые: а) сформировали войска моджахедов и б) отбросили СССР из страны.

«Талибан» давал два главных обещания, которые собирался выполнять, находясь у власти: восстановить мир и безопасность и следить за исполнением шариата – исламских законов. Афганцы, уставшие от бесконечных кровопролитных войн и соперничества моджахедов, с радостью приняли «Талибан», который наслаждался ранним успехом, искореняя коррупцию, смиряя беззаконие и обеспечивая безопасность дорог для процветания торговли. Это относилось ко всем областям, которые находились под их контролем.

Талибы начали действовать в юго-западном городе Кандагар и быстро продвигались в другие части страны. В 1995 году они захватили провинцию Герат, которая граничит с Ираном. И через год их армии захватили афганскую столицу – Кабул, – свергнув режим президента Бурхануддина Раббани и его министра обороны Ахмада Шаха Масуда. К 1988 году «Талибан» контролировал почти 90 процентов страны.

Однако, придя к власти, «Талибан» показал свое истинное лицо. Талибы сформировали самое авторитарное правительство на Земле, которое не терпело оппозиции или несогласия со своей жесткой политикой. Сразу же стали применяться древние исламские наказания, например, публичные казни осужденным в убийстве или ампутация кистей тем, кто был уличен в краже. Я даже представить себе не могу, какое наказание ждало за измену или изнасилование.

Телевидение, музыка, спорт и кино были запрещены, так как талибские лидеры считали такое времяпрепровождение легкомысленным. Девочкам от десяти лет и старше было запрещено ходить в школу. Работающим женщинам было приказано оставаться дома. Мужчин обязали отращивать бороды, а женщин – носить паранджу. Эта строгая религиозная политика заслужила всеобщее осуждение, ведь «Талибан» пытался восстановить Средние века в стране, которая желала вступить в XXI век. Политика талибов относительно прав человека была возмутительна и привела их к прямому конфликту с международным сообществом.

Но был и другой вопрос, который впоследствии и привел к их свержению – их роль в поддержке Усамы бен Ладена и его движения «Аль-Каиды». В августе 1988 года исламские фанатики взорвали посольства США в Кении и Танзании, убив более 225 человек. Вашингтон тут же поставил талибских лидеров перед сложным выбором – они изгоняют из страны бен Ладена, которого признали ответственным за атаки на правительство США, или столкнутся с последствиями их выбора.

«Талибан» категорически отказался сдавать саудовского гостя, который обеспечивал им очень неплохое финансирование. Президент Билл Клинтон отдал приказ о ракетном нападении на главный тренировочный лагерь бен Ладена в Южном Афганистане, однако во время атаки убить лидера не удалось. Тогда, в 1999 году, Соединенные Штаты убедили Совет Безопасности ООН наложить санкции на Афганистан под управлением «Талибана». Через два года стали применяться еще более жесткие санкции в качестве очередной попытки заставить «Талибан» сдать бен Ладена.

Ничего не сработало: ни санкции, ни отказ Афганистану в членстве в ООН. «Талибан» все еще находился у власти и все еще прятал Усаму бен Ладена, но их изоляция – политическая и дипломатическая – становилась тотальной.

Но талибы и пальцем не пошевелили. Они приняли свою изоляцию как честь и решили окончательно пойти против всех, введя еще более фундаменталистский режим. Бедные жители Афганистана слишком поздно осознали, что натворили: передали целую страну группе бородатых сумасшедших, которые принесли им только пустые мучения и контролировали каждое действие народа грубыми, деспотичными, жестокими законами. «Талибан» настолько был занят порабощением своих граждан, что забыл о необходимости обеспечения его пищей – началось массовое голодание. Около миллиона афганцев выехало из страны в качестве беженцев.

И Запад прекрасно все понимал. Ну, почти. Но для того чтобы вызвать международную ярость, необходим был ужасающий инцидент, произошедший в марте 2001 года. Тогда по приказу «Талибана» были взорваны две огромные монументальные бамианские статуи Будды: одна высотой 55 метров, вторая – 35 метров, вырезанные в горах Центрального Афганистана, в 230 километрах к северо-западу от Кабула. Это было равносильно взрыву пирамид в Гизе.

Эти статуи были вырублены из песчаника скалистых надгорий в Бамиане, который расположен на древнем Шелковом пути – караванном маршруте, который соединял рынки Китая и Центральной Азии с рынками Европы, Среднего Востока и Южной Азии. Это была также одна из наиболее почитаемых буддистских религиозных достопримечательностей, датируемая II веком и когда-то служившая домом для сотен монахов и пристанищем многих монастырей. Эти две статуи были крупнейшими фигурами стоящего Будды на Земле.

И суммарные разрушения, вызванные афганскими правителями, нанесли директорам и владельцам музеев по всему миру огромный ущерб. «Талибан» очень эффективно дал понять, чтобы все катились к чертям собачьим. В конце концов, чьи это статуи? К тому же талибы планировали разрушить все статуи в Афганистане на основании того, что это не соответствует исламским законам.

Бамианские статуи были разрушены в соответствии с законами шариата. Только Аллах Всемогущий заслуживает быть воспетым, а не кто-то или что-то еще. И давайте поставим на этом точку. Восхваляйте Аллаха и передайте сюда побольше взрывчатки.

Взрыв статуй Будды убедил весь мир, что необходимо что-то сделать с правителями Афганистана. Но для того чтобы их в конце концов спровоцировать, потребовался еще один взрыв. Он прогремел 11 сентября того же года и стал началом конца «Талибана» и «Аль-Каиды» бен Ладена.

Прежде чем на нижний Манхэттен осела пыль после взрыва, США потребовали у «Талибана» сдачи бен Ладена по обвинению в организации атаки на американскую землю. И вновь «Талибан» отказался, возможно, не осознавая, что новоявленный президент США Джордж Уокер Буш был человеком абсолютно другого характера, нежели Билл Клинтон.

Менее чем через месяц, 7 октября, американцы во главе небольшого коалиционного войска развернули стремительную атаку на Афганистан, которая потрясла эту часть света до самого основания. Военная разведка США обнаружила все лагеря «Аль-Каиды» в горах северо-восточной части страны, и войска выпустили туда одну из самых крупных воздушных бомбардировок в современной мировой истории.

Началась она с запуска пятидесяти крылатых ракет, запущенных с военных кораблей США и подводных лодок Королевского флота Великобритании. В то же самое время, после того как тьма опустилась на Афганистан, двадцать пять базирующихся на авианосцах самолетов и пятнадцать базирующихся на земле бомбардировщиков взлетели и разбили талибскую противовоздушную оборону, телекоммуникационную инфраструктуру и аэропорты в Кабуле, Джалал-Абаде, Кандагаре и Герате. Бомбы США взорвали большие радиолокационные установки и уничтожили контрольно-диспетчерский пункт в Кандагаре. Это был город, в котором жил Мулла Омар, и бомбардировщику ВМС удалось скинуть бомбу прямо на задний двор его дома. Однако этот одноглазый бандит сбежал.

Теперь военные штабы «Талибана» пылали, но у него все же были незначительные воздушные силы, всего несколько самолетов и вертолетов, которые ВВС США легко и просто стерли с лица Земли бомбами с самонаведением, словно выполняя ежедневную уборку.

Морские бомбардировщики, взлетавшие с авианосцев, целились на наземную военную технику «Талибана», на грузовики и танки, а также на склады с топливом. Базирующиеся на суше бомбардировщики «B-1», «B-2», и «B-52» также были в воздухе, «B-52» выбрасывал десятки гравитационных 250-килограммовых бомб на лагеря подготовки «Аль-Каиды» в Восточном Афганистане, гораздо дальше, в приграничные горы, куда мы вскоре и прибудем.

Одной из основных целей США был небольшой запас ракет земля—воздух и переносных зенитных ракетных комплексов, украденных то ли у русских, то ли у моджахедов. Эти склады было сложно обнаружить, а тайники были перенесены местными и спрятаны в горах. К несчастью, их увезли туда лишь для того, чтобы использовать в другое время.

Через час после того, как началась ночная бомбардировка, Северный Альянс открыл огонь из ракетной батареи с воздушной базы в 40 километрах к северу от Кабула. Они нацелили ракеты прямо на силы «Талибана» в городе. Прозвучало пять громких взрывов, и город обесточило.

Но США не сводили глаз с цели, а истинной целью было тотальное уничтожение «Аль-Каиды» и ее лидера, который спланировал печально известную атаку на башни-близнецы – «Перл Харбор двадцатого века», – как описал те события президент. Для этого Штаты предприняли массовую бомбардировку зловещих пещер и подземных тоннелей в горах, где бен Ладен создал себе штаб.

Крылатые ракеты сгладили скалистую местность, но это было только начало. Настоящий удар от единственной суперсилы мира придет в форме гигантской бомбы – «BLU-82B/C-130». Ее изобрели и использовали во время войны во Вьетнаме, и она получила прозвище «Дейзи Каттер», или «Косилка маргариток». Это авиационная неядерная бомба общим весом в 6800 килограммов, которая переносится громадным самолетом «MC-130», так как она слишком тяжелая для любого другого воздушного судна.

Эта бомба просто великолепна. Изначально она предназначалась для очистки места под вертолетные площадки в джунглях. В Афганистане ее использовали как противопехотное оружие для пещер. Ее радиус смертельного поражения огромен, примерно метров 300. Вспышка и звук от нее ощущаются за много километров. «BLU-82B» на тот момент была самой большой неядерной бомбой и, конечно, не оставляла радиоактивных осадков. (Просто на заметку: атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, была в тысячу раз более мощной.)

Положительным моментом является то, что «Косилка» очень надежна, у нее нет проблем с высокой скоростью или перепадами температур. Ее неядерная техника взрыва включает использование как реагента, так и окислителя. Это не та топливовоздушная взрывная смесь, которая использовалась в старых системах для гораздо более маленьких бомб. «Косилка» три с половиной метра в длину и более метра в ширину.

«BLU-82B» зависит от точности позиции доставляющего воздушного судна, а также координат, полученных с фиксированного наземного радара или бортовой системы наведения. Самолет должен занять идеальную позицию еще перед финальным отсчетом и выпуском бомбы. Навигатору необходимо сделать абсолютно точные баллистические и ветровые подсчеты.

Она вызывает массивную ударную волну, а значит, может быть выпущена на высоте не ниже 2000 метров. Ее боеголовка содержит дешевую суспензию GSX (нитрат аммония, алюминиевая крошка и полистирол), детонируемую 100-сантиметровым запалом за несколько метров до уровня земли так, что она не оставляет кратера. Вся смесь разлетается наружу, создавая избыточное давление 70 кг на 1 квадратный сантиметр. Отбросим название «Косилка маргариток». Соединенные Штаты так и не обнародовали информацию, сколько таких снарядов было сброшено в район Тора-Бора и в Белые горы, где были расположены лагеря «Аль-Каиды». По меньшей мере, их было четыре, возможно, и семь. Самая первая, согласно официальному заявлению Пентагона, была сброшена после сообщения об обнаружении бен Ладена. Мы можем лишь представлять, какой разрушительный эффект такой взрыв мог оказать внутри тех пещер, где скрывались и откуда отдавали приказы высшие чины командования и главные лидеры «Аль-Каиды». Это было бы не слишком приятно даже в том случае, если стоишь посреди чистого поля, но в пещере! Боже, это очень жестоко. Такая штука стирает с лица Земли сотни врагов за раз.

США немало сбросили таких бомб на талибов, сровняв с землей укрепления в Кундазе, на севере, потеснив их с равнин Шомали к северу от Кабула, подвергли ковровой бомбардировке все районы, где их можно было обнаружить, в том числе и вокруг воздушной базы Баграм, куда спустя четыре года мы теперь направлялись на «C-130».

Осенью 2001 года «Талибан» и «Аль-Каида» в основном спасались бегством от армии США, иногда атакуя в ответ, но чаще сдаваясь в плен. В последующие годы они воссоединились по другую сторону пакистанской границы, переформировались и начали контратаку, пытаясь вернуть власть над Афганистаном.

Каким-то невероятным образом эти железобетонные дикари не только пережили яростные американские бомбардировки и сбежали от надвигающегося Северного Альянса, но также сумели избежать одну из величайших облав в истории боевых операций. Тогда возмущенное правительство Соединенных Штатов перетрясло всю землю и небеса, чтобы поймать бен Ладена, Муллу Омара и остальных. По моему мнению, их выдающиеся способности убегать от превосходящего во много раз противника и быстрый переход через Пакистанские горы на другую сторону границы позволили им сильно сократить человеческие и материальные ресурсы.

Кроме того, так талибы выиграли достаточно времени. Без сомнения, они потеряли много последователей после захватывающего зрелища, которое позволили им наблюдать из первых рядов американские военные, но так у них появилось несколько месяцев, чтобы начать вербовать и тренировать новейшее поколение приверженцев их идеи. И теперь «Талибан» вернулся в виде эффективной боевой армии, предпринимающей зверские операции против коалиционных войск во главе с США – всего через полгода после того, как талибы потеряли власть и вынуждены были бежать из страны.

Пока мы готовились к окончательной посадке на огромную, раскинувшуюся на много километров базу США «Баграм», «Талибан» снова был в силе. Его приверженцы убивали сотрудников гуманитарных организаций, похищали работников иностранных строительных компаний. Некоторые части Восточного и Южного Афганистана официально были признаны небезопасными из-за все более открытых и частых атак «Талибана». Это доказывало, что талибы расширяли области своего влияния, работали снова бок о бок с «Аль-Каидой» бен Ладена и заключали новые союзы с другими повстанческими группами и антиправительственными военачальниками. Действовали они так же, как и в 1996 году, когда пытались захватить власть в первый раз.

Только на этот раз у «Талибана» была главная цель, которой необходимо было достичь прежде, чем опять захватить власть: дестабилизировать коалиционные силы во главе с США и, наконец, навсегда выгнать их с территории Афганистана.

Еще я должен заметить, что пуштуны – это самая древняя из живущих ныне племенная группа; на данное время их насчитывается около сорока двух миллионов человек. Двадцать восемь миллионов живут в Пакистане, 12,5 – в Афганистане: это около 42 процентов всего населения страны. Около 88 тысяч живут в Британии и 44 тысячи – в США.

В Афганистане пуштуны занимают в основном горные районы на северо-востоке, они также густо населяют области на востоке и на юге. Это гордые люди, которые проповедуют ислам и живут по строгому кодексу чести, в согласии со своей культурой, следуя правилам и законам, известным как «Пуштунвали», которые направляют их жизнь вот уже в течение двух тысяч лет.

Они также наиболее типичные последователи «Талибана». Их воины составляют основу талибских сил, их семьи предоставляют повстанцам приют в своих высокогорных деревнях, защищая их и укрывая в местах, которые покажутся западному глазу практически недосягаемыми. Это, однако, не касается глаз «морских котиков», у которых, конечно, западные взгляды, но для них нет недосягаемых мест. Мы можем забраться куда угодно.

Несложно понять, почему пуштуны и «Талибан» так хорошо ладят. Пуштуны в свое время отказались сдаться армии Советского Союза. Они продолжали драться. Еще в XIX веке они сражались с британцами до победного конца, а потом прогнали их обратно в Пакистан. За триста лет до этого пуштуны разбили армию Акбара Великого – самого грозного правителя Империи Великих Могулов.

Пуштуны очень гордятся своим жестоким военным наследием, и стоит помнить, что во все века горьких и яростных сражений в Белуджистане, который так никогда и не был покорен, половиной его населения были пуштуны.

Суть их племенного наследия довольно жестока. Оно основано на кровных узах, великолепных родословных, которые тянутся из глубины веков, поколение за поколением. Нельзя вступить в их племя так же легко, как стать гражданином Америки. Племена не выдают грин-карты или паспорта. Ты либо пуштун, либо нет.

Конечно, язык, традиции, привычки и культура играют роль, но – я повторяю – невозможно стать пуштуном. Один лишь этот факт придает всем членам их племени внутренний стержень величия и невероятно высокую самооценку. Может быть, их деревни и не являются первоклассными военными крепостями, как желал бы того «Талибан», но пуштунов очень нелегко запугать.

Организация их жизни основана только на родстве – по мужской линии, конечно. Родословная племени восходит всегда по стороне отца к предкам-мужчинам. Я так понимаю, на предков матери им наплевать. Право наследования существует только для мальчиков, так же как и права на землю переходят напрямую сыновьям. У них есть поговорка, которая многое говорит об их мировоззрении: «Я сам против своих братьев, мои братья со мной против двоюродных братьев, мои братья и двоюродные братья со мной против всего мира». Так они и живут. Их мощные военные отряды снова и снова выгоняют с их земель даже самых опытных захватчиков.

Свод их племенных законов «Пуштунвали» устанавливает перед ними определенные требования: гостеприимство, щедрость и долг отмщения даже за небольшое оскорбление. Жизнь среди пуштунов очень сложна и требовательна – она основывается на уважении своих сверстников, родственников и соратников. А это может быть опасно. Только племенные принципы чести препятствуют анархии. Эти люди будут сражаться и даже убивать для того, чтобы избежать бесчестья для себя и своей семьи.

А убийство запутывает всю систему, потому что смерть должна быть отмщена: убийцы и их семьи, таким образом, оказываются под постоянной угрозой. Этот фактор сильно снижает процент насилия. По экспертному мнению Чарльза Линдхорна, профессора антропологии в Бостонском университете, уровень убийств в племенах пуштунов намного ниже, чем в городских округах США. Я благодарен профессору за его исследования этого вопроса.

Талибский закон вытекает из «Пуштунвали»: женщины – это основа мужского наследия, источник племенной чести и непрерывности рода. Их безопасность и целомудренный образ жизни – единственная гарантия чистоты рода. Такая изоляция женщин из жизни и окружающего мира называется «пурда», и она создана для того, чтобы держать женщин скрытыми от чужих глаз, а также чтобы они могли спокойно вести домашнее хозяйство – это подогревает в них чувство чести и достоинства.

Пурда наглядно представляет собой позицию принадлежности женщины мужчине. Ее муж сражается с захватчиками, в то время как она контролирует быт в доме, наслаждается любовью и уважением своих сыновей и надеется однажды стать главой рода и править над своими невестками и их детьми. Это основа талибского взгляда на женщин. Думаю, эта концепция неплохо работает в Гиндукуше, но она вряд ли будет уж очень популярна в центре Хьюстона.

Так или иначе, на землях пуштунов проходило очень много ужасных битв, в основном против захватчиков. Но старая традиция «Пуштунвали» хранила этот народ в безопасности. Их традиция щедрого гостеприимства – возможно, самая высшая добродетель пуштунов – включает в себя концепт локхай варкавал. Это буквально обозначает «давать кров». Правило предписывает защищать гостя, особенно в той ситуации, когда племя может оказаться слабее, чем его враги. Когда пуштуны принимают локхай, они отвечают за безопасность гостей и обязуются защищать их от врага любой ценой.

Я, вероятно, более чем кто-либо еще должен быть бесконечно благодарным им за это.

Наконец мы добрались до огромной базы США в Баграме. В самолете все уже проснулись, ведь прошло семь часов с того момента, как мы вылетели из Бахрейна. Солнце встало, и мы могли различить внизу горы, о которых столько слышали, среди которых будем проводить операции в ближайшие недели.

На высоких пиках все еще лежал снег, ослепительно сияющий в восходящем солнце. Под шапками снега откосы выглядели очень крутыми. Мы были слишком высоко, чтобы различить деревни, примостившиеся на серединах склонов, но мы знали, что они там есть и что, вероятно, именно туда мы и отправимся в самом недалеком будущем.

Огромная взлетно-посадочная полоса в Баграме тянется сбоку от основного комплекса зданий, мимо сотен и сотен домиков. На земле мы уже видели припаркованные самолеты и целый набор вертолетов «Чинук». Мы не беспокоились о том, с кем придется делить жилье и снаряжение. Члены отрядов SEAL всегда квартируются вместе, отдельно от всех остальных, чтобы избежать болтовни о сверхсекретных операциях. Конечно, все наши операции засекречены, и мы не имеем привычки о них распространяться, но другие служебные отделения не настолько четко натренированы, как мы, а руководство не хочет испытывать судьбу.

Наконец мы прибыли на место, в Исламскую Республику Афганистан. Эта страна размером со штат Техас, со всех сторон ее окружает суша, гранитные стены гор защищают ее, и на протяжении долгих лет ее разрывает на части война. Как всегда, старейшины племен пытаются прогнать со своих территорий захватчиков – нас. Но мы даже ничего не захватывали, мы просто пытались остановить еще один кровавый племенной бунт и еще одну смену режима, избранного по закону на жестокую диктатуру.

Это казалось непосильным заданием. Но мы ждали своей миссии с воодушевлением. Для этого мы и вступили в ряды спецвойск. На самом деле нам не терпелось уже добраться до места и начать действовать. В некотором роде все было просто. Мы должны были выйти на эти печально известные горные перевалы и положить конец тайным перебежкам безликих воинов, которые прокрадывались сюда через границу и готовились упрямо и без колебаний сражаться с нами.

Мы знали, на что способны эти люди, знали, что они могут очень быстро передвигаться по гористой местности. Дикари были главными на этих склонах, в пещерах и ущельях на протяжении веков, и они превращали горы в неприступные военные крепости, способные выстоять против любых захватчиков.

Талибы уже сталкивались там с «морскими котиками» в открытых сражениях, потому что «морские котики» всегда появляются в подобных местах первыми. Враги будут подготовлены – мы это понимали. Но, как и все команды SEAL, мы верили, что мы лучше остальных, так что проклятому «Талибану» стоит нас поостеречься.

Дэнни, Шейн, Джеймс, Акс, Майки и я. Мы прибыли по важному делу – идеально подготовленные, вооруженные до зубов, мы были настроены загнать армии «Талибана» и «Аль-Каиды» туда, откуда они пришли, схватить их лидеров, избавиться от тех, кого было слишком опасно оставлять в живых, и тем самым восстановить порядок в этих горах.

Я был почти за 15 тысяч километров от дома, но всегда мог послать электронное письмо своей семье и близким. Я никогда не скучал по домашнему комфорту, но у меня в сумке лежал DVD-плеер и диск с моим любимым фильмом «Граф Монте-Кристо», снятым по роману Александра Дюма-старшего. Этот фильм всегда вдохновляет меня. Этот роман об одинокой битве храброго и неповинного ни в чем мужчины с непреодолимыми силами зла и миром, не прощающим ошибок, придает мне сил.

Я люблю такие истории. Борись дальше. Никогда не сдавайся. Здесь и храбрость, и риск, и несравнимая отвага. Я никогда не думал, что вскоре моя жизнь и мои злоключения – хоть и отдаленно – будут похожи на злоключения Эдмона Дантеса, что я сам переживу ту безнадежность его лет, проведенных в мрачной островной крепости замка Иф.

И я никогда не думал, что эти незабываемые слова, которые он вырезал кремнем на гранитных стенах жесточайшей из тюрем, также дадут мне надежду. В мои самые темные часы я снова и снова думал об этих словах, даже чаще, чем я это могу признать: «Бог даст мне справедливость».

Глава 3 Школа воинов

Была кромешная тьма, а на нем красовались сферические солнечные очки, полностью затемненные. «Большинства из вас через пару месяцев здесь не будет, – сказал инструктор Рено. – А если вы, ребята, не начнете действовать как команда, то никого из вас здесь не будет».

Шесть «морских котиков» приземлились в Баграме, на северо-востоке Афганистана, почти сразу после восхода солнца. Я понимаю, что потратил целых две главы на описание того, насколько важным историческим событием был наш приезд сюда, для работы с элитными горными подразделениями армии США. Вероятно, вы задавались вопросом, с чего это мы решили, что лучше всех остальных, почему это мы считаем себя вправе так кичиться званием.

Я не хочу, чтобы у кого-либо возникли сомнения относительно меня или членов моей команды, и поэтому, прежде чем мы двинемся дальше, предлагаю вам свое объяснение нашей позиции. Это не своеобразная форма высокомерия, и было бы абсурдным назвать это обычной уверенностью в себе – все равно что называть Тихий океан мокрым.

Это высшая форма осознания (я не хочу, чтобы это слово показалось вам вычурным). Говорят, что только очень богатый человек может понять разницу между собой и бедняком, и только очень умный человек понимает разницу между собой и глупцом.

Точно так же и те люди, которые прошли через то, что испытали мы, могут понять разницу между собой и остальными. В военном деле даже простые солдаты понимают, чего стоит достичь высот в боевых отличиях. На моем пути начало было положено не слишком хорошее – еще на ранчо, когда мама, вся в слезах, отказывалась выходить из дома, чтобы проводить меня. 7 марта 1999 года. Мне было тогда двадцать три.

Сказать, что у меня была не самая лучшая репутация в родном городе, было бы сильным преуменьшением. О нас с Морганом ходила дурная слава, и в жизни нам обоим это очень мешало. Всегда появлялись парни, которые испытывали нас на прочность. Я думаю, отец считал лишь вопросом времени, что один из нас столкнется с каким-нибудь отчаянным боксером, и либо мы сильно покалечим его, либо он покалечит нас. Так что я решил в итоге уехать из города и вступить в ряды «морских котиков» США. Морган считал это великолепной идеей и познакомил меня с офицером призывного пункта в близлежащем городе, унтер-офицером первого класса Бо Уолшем. Он, в свою очередь, направил меня в призывной пункт зачисления в Хьюстоне – это вербовочный пункт Военно-морских сил.

По прибытии туда я сразу же объявил, что меня не надо записывать в лагерь для новобранцев. Я уже был подготовлен на достаточном уровне. «Да, капитан, я поеду прямиком в Колорадо, где тренируются большие «котятки». Да, в этом весь я, уже наполовину готовый офицер».

И меня направили прямиком в лагерь для новобранцев. Я подписал бумаги и стал готовиться к отправке на службу через несколько дней. Когда я уезжал с ранчо, никто, конечно, официальных проводов не устраивал, но присутствовали все, включая Бо Уолша и Билли Шелтона. Как я уже сказал, мама закрылась в своей комнате, чтобы не смотреть, как уезжает в лагерь ее любимый малыш.

Пункт моего назначения – Военно-морской учебный центр (RTC), Грейт Лейкс, Иллинойс, находился более чем в 1500 километрах к северу от дома. И я могу со всей откровенностью заявить, что там я потратил восемь самых жалких недель моей жизни. Я в своей жизни никогда даже не видел снега и приехал туда в середине самой жуткой пурги, которую видел этот центр новобранцев за одиннадцать лет. Это было все равно что послать зулуса на Северный полюс.

Холодный ветер и снег пришли с озера Мичиган и прорвались на западное побережье, где мы были расположены – в 60 километрах севернее Чикаго, прямо рядом с озером. Я поверить не мог в такие дикие капризы этой морозной погоды. Мы находились в огромном лагере, и сотни рекрутов пытались осуществить почти волшебную трансформацию из обычного гражданина в солдата Военно-морских сил США. Для этого требовались немалые усилия, как моральные, так и физические, и преуспеть было бы достаточно сложно даже при хорошей погоде. Но при таком снеге, ветре и в мороз – Боже! Не передать словами.

Дома мне не нужна была зимняя одежда, так что ее у меня в принципе не было. Я помню, как сильно радовался, когда морской флот выдал все необходимое снаряжение: толстые носки, обувь, темно-синие брюки, майки, свитера и плащи. Нам рассказали, как все складывать и сворачивать, показали, как каждое утро заправлять кровати. Не тратя лишнего времени, стали сразу проводить физическую подготовку: бег, тренажерный зал, строевую подготовку и, конечно, учебные занятия.

У меня со всем этим не было проблем, и лучше всего дела шли в бассейне. От нас требовалось: войти в воду вперед ногами с высоты минимум 1,5 метра, оставаться на плаву пять минут и потом проплыть 50 метров, используя любую технику. Я мог сделать это во сне, тем более что здесь не нужно было опасаться какого-нибудь заблудшего аллигатора или водяной змеи.

Бег при лучшей погоде не был бы для меня таким тяжким испытанием, но лагерь промерз до основания, и ветра с озера были невероятно пронизывающими. Даже у пингвина возникли бы проблемы. Мы бегали, маршировали и даже на занятия ходили, борясь с метелью и сугробами.

В ту первую неделю службы, когда мы пытались избежать смерти от обморожения, в нас вдалбливали три слова, которые с тех пор всегда со мной. «Честь, отвага, преданность» – девиз Военно-морского флота США, ключевые ценности, которые тут же стали нашими идеалами и в соответствии с которыми текла наша жизнь. Я помню до сих пор, как инструктор нам говорил: «То, что вы почерпнете из своего опыта здесь, в Грейт-Лейксе, определит вас как личность». Он был прав.

Во вторую неделю начался Курс Уверенности. Он создан для того, чтобы симулировать аварийную ситуацию на военном судне США. Нас научили быстро думать, надеяться только на себя и прежде всего принимать важные решения, от которых могли зависеть наши собственные жизни и жизни наших товарищей. Одно слово: командная работа. Она управляет всеми и проникает во все аспекты жизни на флоте. В лагере новобранцев о ней не рассказывают – тебя просто вербуют в секту. Командная работа. Это была новая ведущая сила в жизни для всех нас.

На третьей неделе занятия проходили на борту пришвартованного к берегу тренировочного судна. Все это было практической подготовкой. Мы выучили названия почти всех рабочих частей корабля. Нас научили оказывать первую помощь пострадавшим, передавать сигналы от корабля кораблю с помощью флагов. Мы потратили очень много времени за партами, где изучали морские традиции и этикет, законы вооруженных конфликтов, бортовую коммуникацию, идентификацию водных и воздушных судов и базовые навыки навигации.

И все это проходило вперемежку с физическими нагрузками и зачетами с приседаниями, подтягиваниями и отжиманиями. У меня с этим было все хорошо, но двухкилометровый забег в такую погоду проверил бы на стойкость даже полярного медведя. Нам было сказано, что всем, кто не сдаст физическую подготовку, придется проходить ее заново. Я для себя решил, что скорее пробегу без обуви через Арктику, чем начну программу снова. Я приложил все возможные усилия. И сдал, слава богу.

На четвертой неделе нам впервые дали в руки оружие – винтовки «M16». Я довольно быстро прошел эту часть курса, особенно на огневой дистанции. После этого каждый сконцентрировался на том, какой путь службы хотел бы выбрать. Для меня это тоже было легко. Конечно, я пойду в SEAL. Без шуток, без глупостей, сразу.

Потом шли курсы пожарной безопасности и бортовой защиты от повреждений. Мы все учились ликвидировать пожар, спасаться из наполненных дымом кают, открывать и закрывать герметичные двери, пользоваться кислородной маской и аппаратом, правильно сматывать и разматывать пожарные шланги. Одна из последних частей была хуже всего. Называлась она «комната силы». Все заходят в помещение со своим учебным подразделением и надевают противогазы. Кто-то бросает гранату со слезоточивым газом, а потом каждому необходимо снять противогаз, выбросить его и произнести полностью свое имя и номер социального страхования.

Каждый рекрут, который вступает в ВМС, должен выполнить это упражнение. В итоге инструкторы дают понять: у тебя есть все, что нужно, для тебя есть место на флоте.

Самое последнее задание называется «боевой пост». Каждой команде дается двенадцать ситуаций, которые были изучены и разобраны в предыдущие недели. Именно здесь рекрутов окончательно оценивают – как лично, так и работу команды. После прохождения этого задания тренеры торжественно вручают тебе бейсболку ВМС США, и теперь можно всему миру рассказать, что ты – моряк. Ты доказал, что достоин, что в тебе есть все необходимое.

На следующей неделе я официально окончил курсы и надел новую форму. Я помню, как, проходя мимо зеркала, едва узнавал себя. Это я стоял в полный рост, я! Есть что-то особенное в окончании курса новобранцев. Думаю, это гордость за себя.

К тому же много кому не удалось пройти курс. И это поднимает самооценку. Особенно у такого человека, как я, чьи достижения ограничивались лишь тем, чтобы выбросить носом в асфальт какого-нибудь пьяного ковбоя из бара на улицу.

После окончания курса я сразу же полетел в Сан-Диего, на остров Коронадо, на военно-морскую базу десантных войск. Я отправился туда один, на пару недель раньше начала приема, и потратил это время на подготовку формы, снаряжения и комнаты, а также прикладывал все усилия, чтобы привести в порядок тело и дух.

Большинство из новобранцев потеряли форму из-за ужасной погоды. Нельзя было просто размяться на свежем воздухе или выйти на пробежку из-за метели и глубокого снега. Возможно, вы помните историю о смелом парне, который отправился на Южный полюс с капитаном Королевского флота Великобритании Робертом Фолконом Скоттом в 1912 году. Он считал, что задерживает всю команду из-за своего обморожения. Его звали капитан Отс, и однажды ночью он вышел из палатки в метель и сорокаградусный мороз, произнеся бессмертные слова: «Только выйду на воздух и вернусь не сразу».

Его тело так и не нашли, и я до конца жизни буду помнить, как читал эти слова. Железный человек, правда? Ну что ж, выйти на улицу на Грейт-Лейкс было бы сравнимо с его подвигом – это было почти так же смело. Но, в отличие от галантного капитана, мы оставались поближе к обогревателю.

Теперь же мы с еще несколькими парнями выходили на пробежку вдоль пляжа, пытаясь вернуться в форму для начала нашего обучения. Нас ждал двухнедельный курс учебной подготовки, который мы называем Indoc, где офицеры SEAL готовят ребят для известного базового курса подводных работ, или BUD/S (Basic Underwater Demolition/SEAL). Этот курс, в свою очередь, длится семь месяцев, и он гораздо труднее, чем Indoc. Но если кто-то не сможет пройти предтренинговый тест на выносливость, тогда ему лучше уехать из Коронадо: здесь без выносливости делать нечего.

В официальной военно-морской литературе о причинах введения курса Indoc написано:

«Для того чтобы физически, морально и экологически подготовить квалифицированных кандидатов в SEAL для начала тренинга BUD/S». В целом инструкторы не слишком давят во время учебного курса. Здесь всего лишь готовят почву для грядущего испытания.

И все же курс достаточно сложный для каждого в равной степени – как для офицеров армии, так и для добровольцев. Программы SEAL не делают различий между офицерами высшего командного состава, прибывшими с флота, и всеми остальными. Здесь мы все вместе, на равных, и первое, что внушают на Indoc: теперь вы все живете и тренируетесь как один класс, как команда. Извините. Я что, сказал «внушают»? Я имел в виду вдалбливают в голову молотком. Командная работа. Эти слова повторяются каждую минуту. Командная работа. Командная работа. Командная работа.

Здесь же впервые понимаешь, какое огромное значение придают в спецвойсках работе с напарником, в одной команде – значение абсолютно в духе SEAL. Вы никогда не расстаетесь даже для того, чтобы сходить в туалет. Во время тренировок на надувных шлюпках, например, когда один из пары падает через борт в ледяной океан, второй к нему присоединяется. Тут же. В бассейне вы не уплываете друг от друга дальше чем на расстояние вытянутой руки. Позже, уже в самом курсе BUD/S, можно вылететь из программы – тебя могут просто выгнать за то, что ты находился далеко от своего напарника.

Все эти правила обучения повторяют железобетонные заповеди «морских котиков»: мы никогда не бросаем своего человека на поле боя: ни живого, ни мертвого. Никто не останется в одиночестве. Каким бы ни был риск для жизни, как бы ни был смертелен вражеский огонь, «морские котики» прорвутся сквозь челюсти смерти, чтобы забрать останки павшего товарища. Этот принцип живет с тех пор, как впервые в 1962 году были сформированы отряды SEAL, и он все еще актуален сегодня.

Правило, пожалуй, немного странное, однако создано оно не для того, чтобы помочь вдовам и родителям погибших ребят. Оно создано для тех «морских котиков», которые на самом деле выходят на поля сражений. Ведь на самом деле для каждого важно вернуться домой, все хотят в итоге оказаться дома, и желательно живыми. Но существует в нас и определенный ужас перед осознанием, что тебя убьют и оставят на чужбине, без могилы в родной земле, и твои любимые не придут проститься на твое последнее пристанище.

Я знаю, что это похоже на слова сумасшедшего, но это правда. Каждый из нас ценит эту уверенность: неважно, что произойдет, меня не бросят, меня привезут домой. Мы все готовы отдать что угодно. В конце концов, мы ведь не просим многого за то, что сражаемся на земле врага, а не на нашей собственной.

Один английский поэт – солдат времен Первой мировой – Руперт Брук знал, что британцы обыкновенно не привозят домой тела погибших. И он очень точно выразил это в своих строках: «Коль я умру, то вспоминайте обо мне вот так: есть уголок на поле чужестранном, и Англии навеки он принадлежит». Нет ни одного «морского котика» в мире, который не понял бы смысл этих строк и не задумывался, почему Брук их написал.

Это священное обещание, данное нам от нашего высшего командования. Вот почему это вбивают в нас с самого первого дня в Коронадо – ты не останешься один. Никогда. И ты никогда не бросишь своего напарника.

Я пережил серьезный регресс в начале того лета, когда был в классе подготовки номер 226. Я умудрился упасть с 15-метровой высоты на альпинистской веревке и сильно повредил бедро. Инструктор подбежал ко мне и спросил: «Ты хочешь выбыть?»

«Ответ отрицательный», – ответил я.

«Тогда возвращайся обратно», – сказал он. И я снова полез, потом снова упал, но каким-то образом продолжал двигаться вперед. Нога болела просто адски, но я продолжал тренировки еще пару недель, прежде чем врачи диагностировали, что я сломал бедро! Меня тут же поставили на костыли, но я все еще хромал вдоль пляжа и заходил в прибой вместе с остальными. Боевые условия – что тут скажешь?

Наконец, когда нога восстановилась, меня вернули в строй, и в декабре, для второй части курса, записали в класс 228 BUD/S. Мы жили в малюсеньких казармах прямо за плацем для BUD/S. Это был черный прямоугольник асфальта, где поколения инструкторов спецназа разрушают тысячи надежд и мечтаний высоко мотивированных парней всего за несколько секунд их жизней.

Эти инструкторы наблюдали, как многие мужчины падали, опускали руки, выходили из игры, и смотрели на это спокойно, с ледяными, бесстрастными лицами. Но не из-за жестокости, а потому что их интересуют лишь остальные – те, кто не сломался и не бросил все. Те, кто скорее умрет, чем уйдет. Те, у кого в крови было заложено никогда не сдаваться.

Начался только первый день Indoc, моя маленькая комнатка была расположена прямо рядом с душевыми. «Душ», кстати, очень вежливое слово для этих приспособлений, можно сказать, почти эвфемизм. Ну да, это в некотором роде были душевые, но не в привычном, цивилизованном смысле слова. Душевые, скорее, походили на краны старой автомойки и были широко известны под названием «отделения специальной обработки». Кто-нибудь открывал кран где-то в 04.00, и вой сжатого воздуха и ледяной воды под сильным напором пробивал себе путь через трубы. Звучало это так, будто кто-то пытался придушить паровой двигатель.

Боже мой! Когда я впервые услышал этот звук, подумал, что на нас напали. Но я знал, что к чему: нужно быстро надеть полотняные плавательные шорты и встать под эти ледяные водные струи. Это был невероятный стресс для организма, и мы просто ненавидели эту процедуру, ненавидели всей душой, каждый раз, когда были вынуждены ее проходить. Чертов прибор на самом деле был предназначен для того, чтобы начисто отмыть песок с нашего снаряжения, которым оно было покрыто каждый раз, когда мы возвращались с пляжа. В этом случае стресс был немного сглажен тем, что мы и так только что вышли из вод Тихого океана. Но прямо с кровати, в четыре часа утра! Ух! Это было совсем необязательно, и я до сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю звук этих кричащих, шипящих водных труб.

Замерзшие до костей и мокрые насквозь, мы пришли к тренировочному бассейну, чтобы скатать и убрать крышки, которыми он был укрыт. Потом, незадолго до 05.00, в кромешной тьме мы вышли на плац и сели рядами, спина к груди, очень близко друг к другу, чтобы сохранить тепло. Нас должно было быть 180, но по различным причинам приписано было только 164 человека.

На тот момент у нас уже был старшина – лейтенант Дэвид Исмэй, выпускник Военно-морской академии, ранее обладатель стипендии Родса, который два года провел в море и уже был квалифицированным надводным боевым офицером. Дэвид со всей страстью желал осуществить мечту всей своей жизни – стать «морским котиком». Он должен был пройти все и сразу. У офицеров была только одна попытка в BUD/S. Они должны были понимать, что им не стоит тратить время инструкторов и старшин, если им на самом деле это было не нужно.

Все мы сидели и ждали проктора. Это инструктор, который был приставлен к классу, чтобы обучать нас, пытать нас, наблюдать за нами и избавляться от нас, если это было необходимо. Нашим проктором был инструктор Рено Альберто – гора мышц ростом метр семьдесят, состоящая из спорта, дисциплины и острого ума. Это был жестокий, беспощадный и непоколебимый человек. И все мы в итоге полюбили его по двум причинам: он был всегда справедливым до скрупулезности и всегда хотел для нас только лучшего. Если парень старался, то для него инструктор Рено был просто отличным мужиком. А если кто-то не мог показать свой лучший результат, Рено быстро выставлял его из класса – катиться обратно во флот быстрее, чем тот успевал сказать: «Есть, сэр».

Рено всегда приходил точно в 05.00. У нас был целый ритуал, который никогда не нарушался. Проходил он следующим образом.

«Встать!» – кричал старшина.

«Встать!» – эхом разрывал утренний воздух громогласный рев, когда 164 человека отвечали ему и вскакивали на ноги, пытаясь встать в строй согласно званиям.

«Ин-структор Ре-е-но!» – выкрикивал старшина.

«Уя, инструктор Рено!» – мы рычали в ответ в один голос.

Привыкайте к этому «уя». Мы не говорим «да», или «сейчас», или «спасибо большое», или «понял, сделаю». Мы говорим «уя». Это прикол такой в BUD/S, и откуда это пошло, уже никто не помнит. Существует столько объяснений, что я даже не буду их описывать. Просто чтобы вы знали: именно так ученики отвечают своему инструктору в ответ на приветствие или в качестве подтверждения принятия команды. «Уя» – и все тут.

По какой-то причине Рено был единственным инструктором, к кому, не осознавая этого, все обращались по имени. Всех остальных называли инструктор Питерсон, инструктор Мэттьюс или инструктор Хендерсон. И только Рено Альберто настаивал на том, чтобы его звали по имени. Я всегда думал: хорошо, что его не назвали Фредом или Спайком. Ему больше всего подходило имя Рено.

Когда он вышел на плац в то утро, мы поняли, что перед нами стоит старший по званию. Как я уже говорил, вокруг нас была кромешная тьма, а на нем красовались сферические солнечные очки, полностью затемненные. Иногда казалось, что он никогда их не снимает – ни днем, ни ночью. Хотя однажды я мельком увидел его без очков, и как только он меня заметил, сунул руку в карман и тут же водрузил их на место.

Я думаю, он просто не хотел, чтобы мы видели выражение его глаз. Под этой суровой, безжалостной внешней оболочкой он был невероятно интеллигентным человеком, и его, конечно, веселила эта маска сурового воина Аттилы, которую он ежедневно надевал при нас. Но он не хотел, чтобы мы видели усмешку в его глазах, и поэтому он никогда их не показывал.

Тем темным, немного туманным утром он стоял, скрестив руки на груди, и глядел на тренировочный бассейн. Потом он повернулся и уставился на нас в упор. Мы понятия не имели, чего ожидать. А инструктор Рено сказал сухо: «Упали».

«Упали!» – крикнули мы в ответ. И все мы опустились на бетон и заняли позицию для отжиманий: руки прямые, тело вытянуто и неподвижно.

«Отжались», – сказал Рено.

«От-жимания», – крякнул старшина.

«От-жимания», – ответили мы.

– Вниз.

– Один.

– Вниз.

– Два.

Мы считали каждое из двадцати отжиманий в подходе, а потом вернулись в исходную позицию с вытянутыми руками. Старшина выкрикнул: «Ин-структор Ре-е-но!»

«Уя, инструктор Рено», – прогремели мы.

Он нас проигнорировал. А потом тихо сказал: «Отжимаемся». Мы повторили то же самое еще два раза, а затем инструктор оставил нас с горящими до жути мышцами в исходной позиции на вытянутых руках. Мы простояли так почти пять минут, пока у каждого не затряслись руки. Сначала восемьдесят отжиманий, а теперь эта новая ноющая боль. Закончилось это лишь когда Рено очень медленно произнес: «На исходную».

Мы все крикнули «Встать!» в ответ и каким-то образом поднялись на ноги, никто даже не упал. Потом Дэвид Исмэй назвал неверное число присутствующих. Это была не его вина. Кто-то просто отошел. Через мгновение Рено уже накинулся на Дэйва. Я не совсем точно помню, что он тогда сказал, но его фраза включала очень громкую вариацию слова «неверно».

И он приказал лейтенанту Исмэю, нашему старшине: «Упасть, отжаться». Я помню этот первый день так ясно, будто это было на прошлой неделе. Мы сели и смотрели, как Дэйв Исмэй доделывает отжимания. И когда он, изможденный, закончил, то собрал силы и крикнул: «Уя, инструктор Рено!»

«Отжимаемся», – сказал мягко Рено. Каким-то невероятным образом он выполнил еще двадцать повторений этого убийственного упражнения. Наконец он закончил, с ужасом ожидая команды, спрашивая себя, как и все мы, что еще ему предстоит пережить в наказание. Могу поспорить, что он больше никогда в жизни не оглашал неверное число присутствующих.

Теперь я понимаю, что это одна из базовых установок «морских котиков»: каждый офицер, низшего или высшего ранга, обязан знать местоположение всех и каждого из своих ребят. И не допускать ошибок. На начальной стадии нашей подготовки старшина Дэвид Исмэй еще этого не знал. Рено же, который был с нами всего лишь 15 минут, – знал.

Он еще раз осмотрел свои владения и безучастно сказал: «Большинства из вас через пару месяцев здесь не будет». И, будто ставя в укор всем и каждому неправильный пересчет, он добавил: «А если вы, ребята, не начнете действовать, как команда, то никого из вас здесь не будет».

Потом он сказал, что нам опять придется пройти базовое отборочное испытание BUD/S. Я очень ясно помню, как он напомнил, что мы все уже один раз его прошли и уже зашли довольно далеко. «И если вы не пройдете его сегодня утром, – добавил он, – то вернетесь во флот сразу, как только я смогу вас отправить обратно».

К этому моменту никто не чувствовал себя нужным здесь. На самом деле мы начинали чувствовать себя брошенными в этом военном Колизее, известном во всем мире Колизее, в который скоро приведут львов. Нам предстояло отборочное состязание из пяти этапов:

1. Заплыв на 500 метров – брассом или кролем, за 12 минут и 30 секунд.

2. Минимум 42 отжимания за 2 минуты.

3. Минимум 50 приседаний за 2 минуты.

4. Минимум 6 подтягиваний выше уровня шеи.

5. Пробег 2,5 километра за 11 минут 30 секунд в тяжелых ботинках и длинных брюках.

Только один из присутствовавших не прошел. На самом деле большинство курсантов завершили испытания с заметно лучшим результатом, чем в первый раз. Я помню, что смог отжаться раз 80 и сделать почти 100 приседаний. Я думаю, что видение Билли Шелтона стояло у меня за плечом, пыталось напугать меня до чертиков и выкинуть меня из ВМС, если бы я не справился.

Но гораздо более важным фактором было то, что инструктор Рено наблюдал за нами, словно радар реактивного истребителя. Через несколько месяцев он сказал мне, что знал, что я красовался перед ним. Именно там, уже тогда он составил обо мне мнение и все решил. Сказал, что после уже и не поменял его. Хорошее решение. Я ради этого выложился по полной. И тогда, и каждый раз. Может быть, я не всегда достаточно хорош, но я всегда выкладываюсь на максимум.

Сейчас, оглядываясь назад, я не так уж уверен, что этот первоначальный тест очень уж многое показал. Среди нас было много мускулистых, накачанных парней, которые выглядели довольно устрашающе. Но также я помню, что выбывали они первыми: просто потому, что не могли выполнить поставленную задачу. Их ноги и руки были для этого слишком массивными.

«Морские котики», конечно, ценят грубую силу, но еще больше они ценят скорость. Скорость на воде, скорость на земле и скорость у себя в голове. В Коронадо нет бонусов за сверкающий набор смазанных маслом мыщц. Большая масса лишь замедляет тебя, особенно в мягком песке, а с ним нам приходилось мириться почти каждый день, километр за километром.

В это первое утро наших занятий в классе 226 мы быстро выучили еще одну особенность, присущую бойцам в BUD/S. Мы не гуляем, не ходим и даже не бежим. Мы несемся. Несемся сломя голову. Везде. Целыми днями. Помните великие слова Тома Хэнкса в фильме «Их собственная лига»: «Бейсбол слез не признает»? У нас, в Коронадо, есть своя фраза: «BUD/S ходьбы не признает».

Наше первое знакомство с этим беспощадным правилом состоялось, когда наступило время завтрака. Столовая находилась за полтора километра от нас, так что пришлось пробежать 3 километра – туда и назад – ради тарелки тостов с яйцами и беконом. То же касалось обеда. То же касалось ужина. Для всех, кто умеет считать, несложно сообразить, что на каждый день в сумме получается по девять километров бега – только чтобы что-нибудь перекусить, и это не входило в наши ежедневные беговые тренировки, которые часто добавляли к этому еще километров 12—13.

В то утро мы пробежали в строю через всю морскую десантную базу к Центру обучения специальным боевым действиям. И там инструктор Рено после, наверное, тысячи отжиманий и бог знает чего еще усадил нас и заставил слушать нас внимательно, настолько внимательно, насколько ему было нужно. Нам соответствовать было нелегко, потому что глаз у Рено острый, как у орла, да еще он имел степень высшей школы бизнеса в Лос-Анджелесе, USC. Он прекрасно знал, что было необходимо от нас, и не пропускал ни малейшей детали.

И вот здесь было необходимо помнить урок, который вбил в меня еще в раннем возрасте Билли Шелтон: когда начальник войск специального назначения делает малейший намек на тему, которая может пригодиться в будущем, слушай внимательно, а потом делай это. Даже если это было отклонение от темы, а не четкая команда, которая начинается со слов: «Я думаю…» или «Было бы неплохо…».

Всегда обращай внимание на это и потом выполняй задание – неважно, какой чушью оно сначала может тебе показаться. Билли знал, что инструктора спецвойск всегда ищут среди лучших, а ведь только в мелочах можно отличить просто хороших парней от выдающихся. «Слушай, Маркус, – говорил мне Билли, – всегда слушай и всегда с радостью выполняй то, что говорит тебе инструктор. Быстро выходи вперед всех. А потом внимательно следи за тем, чтобы там и остаться».

Итак, в то утро инструктор Рено поднялся во весь свой рост – мне казалось, он в высоту метров пять – и сказал нам, что хотел бы немного с нами поговорить и лучше нам слушать внимательно. А еще лучше – записывать.

Я тут же полез в рюкзак, доставая сухую тетрадь и пару карандашей, и слова Билли Шелтона зазвенели у меня в ушах: даже намек, даже малейшее предположение – делай.

Я оглядел комнату. Еще несколько курсантов делали то же, что и я, но не все, ох, далеко не все. Многие просто сидели и смотрели на инструктора Рено, который внезапно очень спокойно произнес: «У скольких из вас есть карандаши и бумага?»

Я поднял руку вместе с остальными парнями, у которых они были. И внезапно лицо Рено потемнело, как грозовая туча.

«Упали! Все!» – взревел он. Возникла неразбериха и сутолока, пока мы отодвигали стулья и становились на пол в исходную позицию с вытянутыми руками. «Отжимаемся!» – отрезал он. Мы выполнили двадцатку и встали в исходную.

Он посмотрел на нас и сказал: «Парни, вам же говорили всегда держать при себе карандаш и ручку. Так почему у вас их нет? Какого черта вы их не взяли?»

В комнате повисла гробовая тишина. Рено сердито смотрел на нас. И так как я не мог записывать, пока был распростерт на полу, поддерживая свое тело ладонями рук, я не могу дословно передать, что именно он говорил, но могу поспорить, нечто близкое к этому:

«Это школа для воинов, понимаете? Это самое серьезное дело из всех возможных. И если вы не хотите принимать в этом участие, то убирайтесь отсюда сейчас же».

Он не шутил, и я мог лишь надеяться, что он, мать его, знал, у кого был карандаш, а у кого нет. Через несколько месяцев я напомнил ему о том дне и спросил его об этом. «Конечно, знал, – сказал он, поправляя очки, – это было ваше первое испытание. Я записал имена тех, кто слушал внимательно, еще до того, как вы свою первую двадцатку закончили. И я все еще помню, что ты был в этом списке».

Тем не менее в то первое утро мы выполнили еще пару подходов отжиманий и умудрились даже громко выдать «Уя, инструктор Рено!». Потом он позволил нам снова сесть.

То, что последовало за этим, было, вероятно, самой суровой лекцией об этике и духе SEAL, на которой я когда-либо присутствовал. Я записывал, я помню все, что он нам сказал, и я стараюсь соответствовать всем его словам, как думаю, хотел бы того Рено.

– Эта подготовка предполагает высокий риск. И мы готовы к тому, что есть возможность получить серьезные увечья и даже погибнуть. Если кто-нибудь из вас сочтет какое-то задание или любую ситуацию, в которой вы можете оказаться, опасными или увидите возможность неоправданного риска, тут же докладывайте. Мы не любим ошибки, поняли меня?

– Уя!

– Всегда помните об ответственности – перед самими собой, перед старшими по званию, перед сослуживцами. Узы команды священны. Используйте их. Ставьте в известность начальников своей шлюпочной команды и старшину класса о любых отклонениях от нормы. И всегда оставайтесь рядом со своим напарником. Мне все равно, хоть с крыши кидайтесь – оставайтесь с ним. Ясно?

– Уя!

– Уважение. Я ожидаю, что вы будете выражать полное уважение инструкторскому составу, вашим классным офицерам и старшему офицерскому составу. Вы на военной службе. Вы всегда будете вести себя учтиво. Это ясно?

– Уя!

– Честность, джентльмены. Вы не лжете, не мошенничаете и не крадете. Никогда. Если вы теряете что-либо из снаряжения, то заполняете отчет и докладываете старшим. Вы не берете чужое снаряжение. Я не буду говорить, что в прошлом здесь такого не случалось. Потому что это неправда. Но те ребята, которые это делали, тут же заканчивали свое обучение. Их ноги здесь больше не было. Они уходили. В тот же самый день. Вы будете уважать своих сослуживцев. Так же, как и их вещи. Вы не берете то, что вам не принадлежит. Ясно?

– Уя!

– Я буду надзирателем вашего класса в течение следующих двух недель. И я буду помогать, если вам нужна будет помощь – по семейным, финансовым и другим личным вопросам. Если вы получите травму – идете в медпункт, вас там лечат, вы возвращаетесь на тренировку. Я – ваш надзиратель, а не ваша мама. Я здесь для того, чтобы вас обучать. Если вы придерживаетесь правил, я вам помогаю. Не придерживаетесь – я вас наказываю. Все ясно?

– Уя!

– Наконец, репутация. Ваша репутация начинается здесь. Так же, как и репутация класса 226. И она отражается на мне в том числе. Эту ответственность я воспринимаю очень близко к сердцу, потому что репутация значит все в жизни вообще, но особенно здесь, в Коронадо. Так что сосредоточьтесь на цели. Ваши мысли должны оставаться здесь. Выкладывайтесь всегда на сто процентов, потому что я тут же пойму, если это будет не так. И никогда, ни при каких обстоятельствах не бросайте своего напарника. Вопросы есть?

– Никак нет!

Кто может забыть такое? Только не я. Я все еще слышу в мыслях тот резкий звук, с которым инструктор Рено закрыл свою тетрадь. Для меня это звучало так, словно Моисей захлопнул гранитные плиты, на которых были написаны 10 заповедей. Этот Рено был гигантом при своем росте в метр семьдесят. Он сильно повлиял на наши жизни.

В тот день мы покинули учебную комнату и отправились на шестикилометровый забег вдоль пляжа. Три раза Рено останавливал нас и отдавал приказ зайти в прибой и «искупаться в море и в песке».

В наших ботинках хлюпала вода, каждый следующий километр был в два раза хуже предыдущего. На протяжении всего курса мы не могли отмыть песок из трусов до конца. Кожа была натерта во всех возможных местах, но Рено было плевать. В конце пробежки он приказал нам принять упор лежа и опять отжиматься. Он дал задание на два подхода по двадцать повторений, и к концу первого я заметил, что инструктор делает упражнение вместе с нами. Вот только он отжимался на одной руке, а его дыхание не сбилось ни на секунду.

Этот парень мог победить в армрестлинге полутонную гориллу. И при виде его, выполняющего отжимания бок о бок с нами, мы тут же поняли, сколько физической выносливости и силы необходимо иметь, чтобы пройти курс BUD/S.

Пока мы готовились к полуторакилометровому забегу к столовой где-то в полдень, Рено спокойно сказал: «Помните: здесь всего несколько из вас, кого мы, вероятно, должны будем исключить до того, как вы закончите тренинг. Мы это знаем, и я уже заметил нескольких человек. Я здесь затем, чтобы это выяснить. Кто-то из вас сможет вытерпеть боль, холод и несчастья. Мы здесь для того, чтобы выяснить, кто больше всего желает служить у нас. И только. Кто-то не выдержит, кто-то просто не сможет, ни сейчас, да и никогда – таких мы исключим. Не обижайтесь. Просто не тратьте наше время дольше, чем это необходимо».

Премного благодарен, Рено. Я просто не понимаю, почему все обязательно надо приукрашивать. Почему бы просто не сказать все как есть? Конечно, вслух я этого не говорил. Четыре первых часа с этим верзилой из Коронадо отбили желание отпускать недальновидные остроумные шуточки. Да и, кроме того, он почти наверняка сломал бы мне таз, потому что все равно не смог бы дотянуться до подбородка.

Занятия в бассейне вел другой инструктор, но сначала нам всем пришлось пройти через ледяные лопасти отделения спецобработки для того, чтобы избавиться от песка на коже. Эта чертова штука легко могла бы срезать чешую со свежей рыбы. Потом все курсанты окунулись в бассейн, разделились на команды и начали свой первый из где-то десяти миллионов заплывов, которые нам придется совершить, прежде чем наши годы военной службы подойдут к концу. В первые несколько дней инструкторы уделяли много внимания контролю на поверхности воды и обычному плаванию, заставляли нас растягиваться, засекали время, снова и снова повторяя золотое правило для всех начинающих «морских котиков»: ты должен отлично держаться на воде при любых обстоятельствах. И здесь ребята начали выбывать. Один парень вообще не умел плавать! Другой клялся всеми богами, что врачи ему запретили опускать голову под воду!

Это уже два выбывших. Нас заставляли плавать, не поднимая головы, научили поворачивать голову в воде плавно и таким образом дышать, оставляя при этом поверхность воды спокойной, а не просто молотить головой туда-сюда ради глотка воздуха. Нам показали стандартный метод плавания для SEAL, вид бокового гребка, который наиболее эффективен с ластами. Нас научили технике правильного удара по воде, гребка и проскальзывания вперед, обучили базовым навыкам целой системы движений «морских котиков», которая позволяет правильно оценивать расстояние и плавать под водой с невероятной точностью.

Нас научили плавать как рыбы, нас заставляли нарезать в бассейне круги, используя только ступни ног. Нам продолжали повторять, что для других военных отделений вода – это хуже всего. Для нас это – среда обитания. Нас безжалостно гоняли, заставляя с каждым разом плыть все быстрее, каждый день приходить к финишу на несколько секунд раньше, чем за день до этого. Нам внушали, что грубая сила никогда не является правильным решением, что единственный способ увеличить скорость – это техника и еще раз техника. Больше ничего не работало. И это была только первая неделя.

На второй неделе мы почти полностью тренировались под водой, и так продолжалось до конца курса. Ничего серьезного. Нам просто связали лодыжки, потом связали кисти рук сзади и толкнули на глубокий конец бассейна. Это упражнение вызывает определенную панику, но инструкторы четко объяснили: нужно набрать побольше воздуха и упасть на дно бассейна в позиции «стоя». Потом держаться там по крайней мере минуту, выплыть на поверхность, чтобы вдохнуть, затем снова опуститься вниз еще на минуту или дольше, если это возможно.

Инструкторы плавали рядом с нами в ластах и масках и выглядели как морские свиньи, даже чуть дружелюбно, хотя с первого взгляда и были похожи на акул. Но главной нашей проблемой была паника. Если человек был предрасположен терять самообладание под водой, когда он связан по рукам и ногам, тогда, вероятно, он никогда не будет хорошим водолазом: страх слишком глубоко живет в нас.

Это было для меня большим преимуществом. Мы с Морганом производили серьезные операции под водой с тех пор, как нам было по 10 лет. Сколько себя помню, я умел плавать на поверхности воды и под ней. И меня учили задерживать дыхание минимум на две минуты. Я упорно трудился не жалея сил и никогда не отплывал от своего напарника более чем на полметра. Если только на гонке – тогда он оставался на берегу.

Я был первым в плавании на 50 метров под водой без ласт. Я уже тогда знал секрет: ныряй как можно глубже, как можно раньше. Тебе не заплатят за найденные ключи от машины, если ты не сможешь нырнуть на самое дно и остаться там надолго. В конце занятий нас оценивали, и здесь я был лучшим.

Всю неделю мы брали с собой под воду веревки. Под водой нужно было завязать серию морских узлов. Я не помню, скольких ребят мы потеряли во время этой подводной части тренинга, но нескольких точно.

Эта вторая неделя для многих выдалась нелегкой, но я прекрасно помню, что все инструкторы обращали внимание прежде всего на компетенцию и техничность во всех упражнениях. Потому что на следующей неделе начнется первая часть курса BUD/S, и предполагалось, что мы сможем выдержать все предстоящие испытания. Инструкторы BUD/S будут заведомо считать, что мы можем с легкостью выполнить все упражнения начального курса. Кто не сможет – просто выйдет из игры. Начальников Indoc не поблагодарят за то, что они послали некомпетентных и слабых курсантов на самый выматывающий военный тренинг в мире.

Мы постоянно ныряли то в бассейн, то в Тихий океан, но у нас также был расписан строгий режим физических нагрузок. Сравнительно ровная поверхность плаца – черного квадрата посреди лагеря BUD/S – пока была вне нашей досягаемости. Парни из Indoc были недостаточно подготовлены даже для того, чтобы присоединиться к священным рядам курсантов BUD/S, поэтому мы были изгнаны на пляж, располагавшийся позади лагеря.

Там инструктор Рено и его люди показывали свой лучший уровень подготовки, чтобы улучшить наш. О, эти старые добрые дни, когда в подходе было по двадцать отжиманий! Больше их не было. Теперь их было обычно по пятьдесят за раз, и серия отжиманий обычно прерывалась лишь упражнениями, созданными, чтобы сбалансировать и усилить различные группы мышц. Инструкторы давали много упражнений на укрепление мышц рук, но в особенности брюшного пресса, по причинам, понятным мне теперь: пресс – это краеугольный камень силы воина, он служит основой для лазания по горам и веревкам, гребли, подъема тяжестей, плавания, борьбы и бега.

На начальном курсе мы еще этого не понимали. Мы лишь видели, что инструкторы SEAL заставляют нас переживать адские муки на ежедневной основе. Моим личным адом было упражнение для ног и пресса, называется «кроль»: лежишь на спине, прямые ноги оторваны на 15 сантиметров от песка, носки вытянуты, и ногами необходимо делать движения, как будто плывешь в бассейне на спине. И опустить ноги ни в коем случае нельзя, потому что за тобой зорким взглядом следят инструкторы, прогуливаясь между бойцами туда-сюда, будто выбирая жертву для расстрела.

В самом начале курса всего один раз я позволил своим ногам упасть на песок – из-за сильной боли в нервах и сухожилиях в бедрах и спине. Вообще-то я опускал ноги три раза, и это было равносильно самому жуткому и кровавому преступлению. В первый раз я услышал стон, а потом грозный окрик инструктора; во второй раз кто-то назвал меня педиком, в третий раз снова раздался стон, и кто-то еще раз назвал меня педиком. Каждый раз мне приказывали идти прямо в ледяной Тихий океан, потом выходить и кататься по песку.

Только на третий раз я понял, что почти все ныряли в океан и потом катались по песку. Мы все выглядели как создания из «Черной лагуны». Но инструкторы все еще гнали нас вперед, заставляя закончить эти упражнения. Это было до чертиков весело, но через четыре или пять дней это упражнение вообще перестало доставлять неудобства. Теперь мы все было гораздо более подготовлены, в лучшей физической форме. Все? Ну, почти. Два или три парня просто не выдержали и ушли прямо с пляжа с улыбками облегчения на лицах.

А я? Я оставался на месте, выкрикивал счет для упражнения, изо всех сил старался выполнить задачу и вовсю материл про себя Билли Шелтона за то, что он послал меня в этот сумасшедший дом, хоть это была совсем не его вина.

У меня была отличная мотивация закончить упражнения – но не для того, чтобы произвести хорошее впечатление, нет. Я бы сделал почти что угодно, чтобы избежать купания в ледяном океане и катания по песку. Именно такими были последствия недостаточного старания. Инструкторы никогда не пропускали лентяев. Через каждые пару минут какому-нибудь бедняге говорили: «Искупайся в море и в песке».

Хотя все было не так уж плохо. Сразу после того, как заканчивались занятия по физической подготовке и мы поднимались на ноги, инструктор Рено – этот бог милосердия – посылал нас на шестикилометровый забег по зыбкому песку. Он бежал рядом с нами, вполсилы (для него), и уговаривал нас поднатужиться, выкрикивал инструкции, изнурял нас до крайности. Эти пробежки были неизменно трудными, особенно для меня, и я бежал во второй половине общей массы, пытаясь заставить свои длинные ноги двигаться быстрее.

Рено прекрасно знал, что я старался изо всех сил, но в первые дни он часто выкрикивал мое имя и приказывал мне продолжать бежать. А потом приказывал пойти искупаться в прибое, так что я забегал в океан полностью в ботинках и снаряжении. Потом мне приходилось стараться и нагонять всех в ботинках, полных воды. Кажется, Рено знал, что я могу с этим справиться, но я сам считал, что он от всей души смеется надо мной, пряча взгляд за своими темными очками.

Через некоторое время наступал обед, и нам приходилось пробежать всего лишь еще полтора километра, чтобы перекусить что-нибудь. Нам постоянно твердили про диету – что есть, что не есть и как часто есть. Боже. Было чудом само по себе то, что кто-то из нас хотя бы добирался до столовой – что уж тут говорить о соблюдении диеты.

Был также курс полосы препятствий, известный нам как курс «O». Это место предполагало тренировку высокой интенсивности и напряжения, и даже настоящие «морские котики», ветераны вооруженных сражений из реальных боевых подразделений, возвращались сюда ради дополнительного тренинга, часто готовясь к зарубежным командировкам на арену боевых действий: в джунгли, горы, океан или пустыню.

«О»-курс Коронадо был известен во всем мире. И если он проверял на стойкость опытных воинов из отрядов спецназначения, представьте, чем он был для нас, только что прибывших из лагеря новобранцев – юнцов, которые провели здесь жалкие десять дней, еще слабых и беспомощных, словно младенцы, по сравнению с этими ребятами.

Я глядел на препятствия курса «О» с первого дня, как здесь оказался. Нам показали все: подъемы на гору с веревками, 20-метровую грузовую сеть, стены, подвалы, параллельные балки, колючую проволоку, веревочные мосты, паутинку и подвесной мост.

Впервые за всю свою жизнь я жалел, что не был ниже на треть метра. Мне было очевидно, что эта игра для некрупных ребят. Инструктор Рено пару раз продемонстрировал нам это. Было похоже, что он родился на подвесном мосту. Для меня все, что касается лазания, было гораздо сложнее, ведь в конце концов мне надо поднимать как минимум 100 с лишним килограммов только своего веса. Именно по этой причине все великие скалолазы мира – малюсенькие ребята с кличками типа Муха, Блоха, Паук, и все они весят не более 85 килограммов в мокром состоянии. Как я правильно оценил, для меня курс «О» стал главным испытанием. Но в SEAL много крупных парней, и все прошли его. А значит, и я мог это сделать. В любом случае, настроен я был так же, как и раньше. Я либо сделаю все, что нужно, либо умру в попытках. Хотя последнее было ближе к реальности.

На этой полосе препятствий было пятнадцать различных секций, и нужно было пройти через них, под ними или над ними. Инструкторы засекали время с самого старта, и парни тут же падали, плюхались в лужу, застревали где-то, да и вообще у них что-то шло не так. Как я и предполагал, у более крупных ребят постоянно возникали какие-то проблемы, потому что на данном этапе ключевыми элементами успеха были баланс и проворство. Все олимпийские гимнасты ростом не выше полутора метров. Да и когда в последний раз вы видели фигуриста ростом под два метра и весом в 100 кг?

Именно лазание причиняет крупным парням больше всего неудобств. Одним из наших препятствий было так называемое «скольжение смерти» – это толстая 25-метровая нейлоновая веревка, прикрепленная к башне и привязанная петлей к вертикальному шесту высотой около трех метров. Нужно было взобраться по башне с привязанной веревкой, а потом соскользнуть полностью вниз или спрыгнуть – кому что проще.

Кстати, по поводу инструктора Рено: когда у нас было задание лазать с веревками, он забавлял себя тем, что взбирался на ту же высоту, что и мы, только используя две веревки – по одной в каждой руке, не выпуская их и не теряя хватки. До сих пор мне кажется, что такое просто невозможно и что Рено был каким-то призраком в солнцезащитных очках.

Я боролся с этой веревочной петлей, упрямо добирался до верха и соскальзывал вниз. Один из довольно крупных парней разжал руки и упал прямо на песок, сломав руку и, кажется, еще и ногу. Наше количество снова сократилось. Другое упражнение, которое я особенно запомнил, была грузовая сеть. Вы видели такие сети сто раз: они предназначены для перевозки тяжестей. Состоит сеть из перевязанных квадратами веревок с узлами, подобные на судостроительных заводах используют. Все и каждый из нас обязательно должны были хорошо научиться взбираться по такой сетке, так как SEAL используют такие для посадки и высадки с подводных лодок и кораблей, а также чтобы забираться и вылезать из надувной лодки.

Но для меня это было очень тяжело. Казалось, что, когда я запихивал свой ботинок между веревками и тянулся наверх, точка опоры для ноги тут же сползала вниз, а предполагаемая точка опоры для руки, наоборот, подскакивала вверх. Конечно, если бы я весил 55 килограммов, это не было бы проблемой. Когда я впервые лез по сети, едва засовывая ноги в дыры, то немного застрял в ней где-то в 15 метрах над землей с распростертыми руками и ногами. Наверное, я выглядел, как капитан Ахав, запутавшийся в гарпунных веревках после путешествия на дно океана с Моби Диком.

Но, как и во всех остальных наших упражнениях, выполнение его зависело целиком от техники. Инструктор Рено всегда был рядом, чтобы подсказать это мне. Уже через четыре дня я мог вскарабкаться по сети, словно цирковой акробат. Хотя ладно – я был больше похож на обезьяну. Я добирался до верха, хватался за огромное бревно, на котором висела сеть, перелезал через него и спускался вниз по обратной стороне, как Человек-Паук. Ладно, ладно – как обезьяна.

У меня были подобные проблемы и с веревочным мостом, который всегда казался мне неисправным, потому что раскачивался слишком сильно вправо и влево. Но инструктор Рено лично был рядом и помогал мне восстановить равновесие, частенько посылая меня в океан, где было так холодно, что аж сердце замирало. Потом я валялся в прибое, чтобы весь оставшийся день песок растирал кожу до крови, чтобы все чесалось до тех пор, пока я не попаду в отделение специальной обработки, где напор воды очистит меня тем же способом, которым чистят трактор с засохшей грязью.

Хотя чистый трактор не имеет с нами ничего общего. Ведь никто потом не сваливает его в глубокий конец бассейна и не оставляет его там до тех пор, пока он не начнет отращивать плавники. Это был еще один счастливый день в жизни солдата, проходящего подготовку Indoc. Естественно, класс 226 ежедневно уменьшался, а мы еще даже не начали программу BUD/S.

Думаете, было большим облегчением наконец закончить дневные заботы и вернуться в свою комнату ради отдыха и, возможно, сна? Мечтайте. В Коронадо нет понятия отдыха. Это место – живое и яркое доказательство правдивости слов римского стратега Флавия Вегеция, который сказал: «Хочешь мира – готовься к войне». «Морские котики», правда, обычно говорили по-другому: «Хочешь спокойствия, друг? Лучше надевай-ка форму». Это было почти одно и то же.

Этот римлянин знал, что говорит. Его трактат «De Rei Militari» («Краткое изложение военного дела») был Библией европейской военной истории на протяжении более 1200 лет, и его принципы все еще применяются в Коронадо. Особенно обращается внимание на постоянные отработки навыков, тяжелые тренировки и строгую дисциплину. Флавий Вегеций советовал римским полководцам прилежно собирать разведданные, грамотно изучать и использовать местность, а потом пускать вперед легионеров, чтобы окружить их цель. Почти так же действуем мы и сегодня в заграничных командировках против террористов. Уя, Флавий Вегеций!

Коронадо, как и Нью-Йорк, – город, который никогда не спит. Инструкторы всегда патрулируют коридоры наших казарм – и ночью, и ранним утром. Один из них однажды зашел в мою комнату после того, как я только что вымыл ее и даже отполировал пол так, что в него можно было как в зеркало смотреться. Он тонкой струйкой высыпал горсть песка на пол и устроил мне разнос! Потом приказал мне бежать в Тихий океан вместе со своим напарником и под его присмотром «искупаться в море и в песке». Потом нам опять пришлось идти в отделение специальной обработки, и визг холодных гидравлических труб и яростных водных лопастей разбудил полказармы и поверг нас очередной раз в шок. И никого не волновало, что было два часа ночи и мы все равно снова вернемся под этот же душ уже совсем скоро.

Мой сосед по комнате в ту ночь ушел с курса. У него сдали нервы только от того, что он увидел, как со мной обошлись. Не знаю, понимал ли он, что я чувствовал.

Однажды во время подготовительного курса мы были на ночной пробежке, и один из инструкторов взобрался по стене казармы, через открытое окно залез в комнату одного из парней и устроил там бедлам, раскидал вещи по комнате, высыпал стиральный порошок на его постельное белье. Потом спустился обратно так же, как и попал туда, подождал, пока все вернутся, потом постучал в дверь бедному пареньку и потребовал провести проверку комнаты. Мальчишка так и не понял, как ко всему этому относиться, но почти всю ночь он убирался в комнате, и ему все равно пришлось встать с нами под душ в 04.30 утра.

Я спросил у Рено об этом случае через неделю, и он сказал мне: «Маркус, тело может вынести почти что угодно. Тренировать надо разум. Вопрос, который мы задали этому парню, заключал в себе проверку его моральной силы. Сможешь ли ты пережить такую несправедливость? Сможешь ли ты справиться с такой нечестной игрой, с такой ужасной неудачей? Сила в том, чтобы все равно вернуться в строй со сжатыми челюстями, все еще быть сосредоточенным на цели, поклясться самому себе, что все равно не уйдешь! Вот что мы ищем в людях».

Как всегда, я не утверждаю, что цитирую инструктора Рено слово в слово. Но я знаю, что он имел в виду. Никто после разговора с ним не был разочарован, поверьте.

На тот момент я прошел всего первые две недели подготовки на земле и в бассейне, но я даже описать не могу, как часто нам говорили инструкторы о важности правильно сбалансированной диеты. У нас проводили занятия по этой теме, вбивая нам в головы, сколько необходимо употреблять в пищу фруктов и овощей, сколько тонн углеводов и воды.

Цель этих занятий была проста: объяснить, что нужно заботиться о своем теле, равно как и об остальном снаряжении. Нужно хорошо есть и пить много воды: 3—7 литров в день. Не начинай действовать, хорошо не поев перед этим. Только так твое тело сможет позаботиться о тебе, когда начнешь требовать от него справляться с серьезной нагрузкой. Без сомнения, в грядущие месяцы такой нагрузки будет предостаточно.

По этому поводу возникало много вопросов, ведь даже после первых дней, проведенных здесь, парни чувствовали эффект: нытье мышц, боль и напряжение в плечах, бедрах, и спинах – там, где раньше дискомфорта не ощущалось.

Но инструктор, который отвечал за эту часть нашей подготовки, предупредил нас избегать использования сильных препаратов, например, парацетамола – за исключением случаев высокой температуры. Но он понимал, что нам однозначно понадобится ибупрофен. Он знал, что будет слишком тяжело пройти грядущую адскую неделю без обезболивающих препаратов, и предупредил нас, что медпункт обеспечит нас достаточным их количеством, чтобы облегчить боль, и проследит, чтобы мы ими не злоупотребляли.

Я помню, как он сухо сказал: «Вам будет здесь больно и плохо. Это наша работа – вызывать у вас боль, конечно, не травмировать вас, но боль – необходимость. Это важная часть становления солдата SEAL. Мы должны доказать, что вы можете это вытерпеть. Способ этого избежать – моральный, он у вас в голове. Не сдавайтесь перед болью, усиливайте свою мотивацию, атакуйте изо всех сил этот курс. Решите для себя раз и навсегда, сколько вы хотите здесь продержаться».

Финальная часть тренинга Indoc включала в себя упражнения на знаменитых IBS, говоря простыми словами – на малюсеньких кораблях. Это надувные лодки длиной 4 метра и весом около 80 килограммов. Они громоздкие и неповоротливые, и в течение многих поколений эти суда использовались, чтобы обучать студентов BUD/S толкать весла, грести, как хорошо слаженная команда, проходить через наступающий прибой, правильно обращаться с оснащением, а потом тащить эту лодку на место, в четкую линию для осмотра на песчаном пляже почти каждые семь минут.

В этот момент мы должны были складывать свои спасательные жилеты рядом с лодками. Внутри лодки весла должны быть сложены с геометрической точностью, а снасти с носа и кормы аккуратно свернуты на резиновом полу. Все должно быть идеально до миллиметра.

Обучение мы начали с серии соревновательных заплывов. Но прежде каждая из команд выбрала себе капитана из самых опытных моряков. Они выстроились в линию и встали по стойке «смирно», по-военному, с веслами на плечо. Они поприветствовали инструкторов и объявили о произведенной проверке оснастки лодок и готовности команд выйти в море.

Тем временем другие инструкторы проверяли каждую лодку. Если весло неправильно лежало, инструктор хватал его и швырял подальше на песок. Так случилось в самый первый день. Один из наших парней, который стоял недалеко от меня, кинулся за веслом, чтобы не потерять его и переделать все как надо. К несчастью, его напарник забыл побежать следом. Инструктор был в ярости.

«Упали!» – взревел он. Все тут же очутились на песке и начали выполнять самые ужасные из возможных отжиманий – в спасательных жилетах, ноги закинуты на резиновые борта лодки. Слова Рено звенели у меня в ушах: «Кто-то ошибется – последствия затронут каждого».

Мы соревновались друг с другом на лодках далеко за линией прибоя. Гребли мы до тех пор, пока не стало казаться, что руки скоро отвалятся, мы толкали весла, двигая чересчур неуправляемые лодки вдоль берега. Картина едва ли напоминала соревнования Йеля и Гарварда на Темзе в Коннектикуте, где все студенты толкают лодку вместе. Было больше похоже на плавучий сумасшедший дом. Но это было по мне.

Гребля – игра для больших и сильных мальчиков, которые могут эффективно толкать лодку вперед. Просто толкай изо всех сил. Это также игра для тяжеловесов, которые могут навалиться всем весом на весло и грамотно действовать со своей командой.

Давайте я подробней опишу одну из таких гонок. Сначала мы сбалансировали пустую лодку на воде и наблюдали, как прибой подбирается к нам. Капитан команды начал минутный инструктаж, в то время как мы все наблюдали за сменой разрушительных волн высотой в полтора-два метра. Эта часть заплыва называется «прохождение прибоя», и по команде мы должны поймать свой шанс. Грубо говоря, задача стояла не врезаться в большую накатывающую волну, но у нас было не так уж много времени.

Температура воды в океане доходила всего до пятнадцати-шестнадцати градусов. Все понимали, что мы должны вскочить носом на первую же волну, но самую большую поймать не хотели и поэтому ждали. Потом капитан команды увидел волну поменьше и крикнул: «Сейчас! Давай! Давай!» Мы ринулись вперед, молясь Богу, чтобы нас не унесло вбок и лодку не перевернуло. Один за другим мы забрались в лодку, зарываясь веслами глубоко в воду, пытаясь прорваться через нависающий гребень, который в пену взбил прибрежный ветер.

«Глубже! Глубже! Глубже!» – рычал капитан, пока мы смело неслись навстречу еще двум накатывающим стенам воды. Это был Тихий океан, а не какое-то Техасское озеро. Рядом с нами перевернулась одна из девяти лодок, в воде тут и там плавали парни и весла. Мы не слышали ничего, кроме шума прибоя и криков: «Глубже! Удар! Левый борт… правый борт… выпрямились! Пошли! Идем! Идем!»

Я толкал это весло до тех пор, пока мне не стало казаться, что легкие скоро взорвутся у меня внутри, до тех пор, пока мы не вышли подальше, за убийственные волны прибоя. Потом наш капитан закричал: «Покинуть лодку!», носовой соскользнул за борт, остальные (включая меня) взялись за полотняные ручки, закрепленные на резиновом остове, поднялись со своих мест и прыгнули с того же борта, тем самым потянув и опрокинув на себя лодку.

Когда ее борта ударились об воду, трое из нас схватились за те же ручки и взобрались обратно, на дно перевернутой лодки. Я взобрался первый, я хорошо это помню. Ведь я почти невесомый в воде, разве нет? Просто дайте мне шанс.

Потом мы собрались у одной стороны остова и толкали, протаскивая лодку, но все же перевернули ее и залезли обратно. Все видели, что прилив тянул нас назад, к убийственным волнам. Ощущая что-то среднее между паникой и безумием, мы стали сопротивляться – схватили свои весла и принялись яростно грести по направлению к более тихим водам, нацелившись на финиш. Мы гребли изо всех сил по направлению к финишной отметке, которой служила какая-то башня на пляже. Потом мы опять выпрыгнули из лодки, взяли ее за ручки, пронесли через мелководье на пляж и подняли ее над головами.

С поднятой наверх лодкой мы побежали к дюнам, обогнули какой-то грузовик и потом, насколько могли быстро, понеслись обратно вдоль пляжа к тому месту, откуда начали заплыв. Здесь нас ждали инструкторы, которые отмечали, какие действия нам удалось завершить и за какое время. Они предусмотрительно давали команде-победителю отдых: можно было сесть и немного восстановить силы. Проигравшим командовали отжиматься. Часто мы проходили по шесть таких полных гонок за один день. К концу второй недели Indoc нас стало меньше на двадцать пять человек.

Остальным парням каким-то образом удалось показать инструктору Рено и его коллегам, что они были достаточно сильны и квалифицированны, чтобы попытать счастья в тренинге BUD/S, который начнется на следующей неделе. Оставался только один последний разговор с Рено, прежде чем мы бросимся на амбразуры первой фазы BUD/S.

Я увидел его у дверей кабинета, все еще в неизменных солнечных очках. Он протянул мне руку и тихо улыбнулся. «Отличная работа, Маркус», – сказал Рено. Рукопожатие у него было, как у Терминатора. Его рука, наверное, могла пройти через закаленную сталь, как сквозь масло. Но я пожал ее со всей силы и ответил: «Спасибо, сэр».

Все понимали, насколько сильно он изменил нас за эти две недели тренинга. Он показал нам глубину и серьезность наших будущих достижений, довел нас до самого края грядущей и неизведанной бездны подготовки BUD/S. Он выбил из нас все остатки самоуверенности и надменности.

Теперь мы были гораздо жестче, и хотя я был на голову выше него, Рено Альберто все еще казался мне пятиметровым гигантом. И так будет всегда.

Глава 4 Добро пожаловать в ад, джентльмены

Потом среди водяных вертушек, высокого давления, среди тотального хаоса, оглушающих взрывов и вопящих инструкторов начался тренинг со свистком. «Ползем на свисток, парни! Ползем на свисток! И не поднимать головы, мать вашу!»

Мы собрались в кабинете сразу после 13.00 в тот последний день курса предварительной подготовки. Инструктор Рено вошел, словно римский Цезарь, с горделиво поднятой головой и тут же приказал нам отжиматься. Как всегда, стулья процарапали пол, мы улеглись вниз и стали считать отжимания.

На двадцатом Рено приказал нам остановиться, а потом твердо произнес: «Встать».

– Уя, инструктор Рено!

– Провести перекличку, мистер Исмэй.

– Прибыло сто тринадцать человек, инструктор Рено. Все на месте, кроме двух человек, они в медпункте.

– Почти, мистер Исмэй. Два человека выбыли несколько минут назад.

Каждый спросил себя: кто эти люди? Члены моего лодочного экипажа? Все начали переглядываться. Я понятия не имел, кто мог выбыть на финишной прямой.

– Вы не виноваты, мистер Исмэй. Вы уже были в кабинете, когда они выбыли. Класс 226 переходит в первую фазу BUD/S в составе ста одиннадцати человек.

– Уя!

Я понимал, что парни уходили почти что постоянно. Но согласно письменным данным, в классе 226 в первый день было164 человека, и ушло за это время более пятидесяти. Я знал, что некоторые вообще так и не явились – из страха, я думаю. Но остальные просто канули в Лету. Я сам не видел, как кто-то уходил, не видел даже, как уходил мой сосед по комнате.

И я до сих пор не могу понять до конца, как это происходило. Думаю, ребята просто достигали какой-то точки кипения, а может быть, наоборот – они много дней страдали от неспособности соответствовать ожиданиям. Но в SEAL ушел – значит, ушел. Я тогда не до конца осознавал это, но я и мои 110 товарищей стали свидетелями безжалостного процесса отсева в Вооруженных силах США, которые не терпят неуверенности и сомнений.

Теперь инструктор Рено говорил почти торжественно. «Сейчас вы на пути к первой фазе BUD/S, и я хочу, чтобы дальше вы как следует постарались, чтобы я мог каждым из вас гордиться. Тем парням, кто выдержит адскую неделю, все же предстоит пройти тест на компетентность в бассейне – это во второй фазе, – а потом практику с оружием на третьей. Но я хочу присутствовать на вашем выпуске. И там я хочу пожать вам руки. Думать о вас как о воинах инструктора Рено».

«Уя, инструктор Рено!» – выкрикнули мы и выбросили кулаки в воздух так, что могли бы поднять ими крышу здания. Мы все до единого любили его, потому что чувствовали: он для нас хотел только лучшего. В этом человеке не было ни капли злости. Как и не было в нем ни тени слабости.

Он повторял установки, которые твердил нам вот уже несколько недель. «Не теряйте бдительности. Приходите вовремя. Отвечайте за свои действия всегда, в форме вы или без нее. Помните, что ваша репутация – это все, что у вас есть. А сейчас у вас есть шанс построить эту репутацию, начать прямо здесь, в понедельник утром, ровно в пять часов. Первая фаза.

Для тех, кто будет работать в командах – помните, что вы вступаете в братство. Вы будете ближе этим парням, чем когда-либо были по отношению к друзьям в школе или колледже. Вы с ними будете жить, а в бою некоторые из вас, возможно, с ними умрут. Ваша семья всегда должна быть на первом месте, но братство – это место привилегированное. Я хочу, чтобы вы никогда этого не забывали».

С этими словами он покинул нас, вышел из поля зрения и выскользнул через заднюю дверь, оставляя позади себя очень большое наследие: ребят, которые горели желанием, которые были готовы отдать что угодно, чтобы пройти грядущие испытания так, как Рено того и хотел.

Вошел инструктор Шон Мюрк (его фамилия произносится больше как Мюр-рок), бывший «морской котик» из 2-й роты, ветеран трех зарубежных операций. Он родился в Огайо, и эту личность мы еще не встречали во время Indoc. Он был помощником нашего нового проктора и почти всегда выглядел очень веселым. Но мы услышали его приближение раньше, чем увидели: его тихая команда «Упали, отжались» прозвучала прежде, чем он зашел в кабинет.

В течение следующих нескольких минут он перечислил миллион заданий, которые мы должны будем выполнить дополнительно на первой фазе. Например, подготовка лодок и транспорта, проверка правильности снабжения. Он сказал, что ожидает от нас отдачи на 100 процентов, потому что если мы не выложимся по полной, то заплатим за это сполна.

Он проследил за тем, чтобы мы все переехали из казарм Indoc, которые располагались за плацем, в казармы войск спецназначения флота в паре сотен метров к северу от центра. Недвижимость класса «люкс» на песчаном побережье твоя до тех пор, пока ты сможешь оставаться в рядах BUD/S в классе 226 – эти цифры скоро будут увековечены в кипенно-белом цвете на обеих сторонах наших новых курсантских шлемов. Эти цифры остаются с каждым до конца службы в SEAL. Три цифры, обозначающие мой класс, написанные белым на шлеме, однажды станут самыми сладкими звуками, которые я когда-либо слышал.

Инструктор Мюрк кивнул в знак одобрения и сказал, что он прибудет к новым казармам в 10.00 в воскресенье, чтобы удостовериться, что мы знаем, как готовить свои комнаты к досмотру. Он дал нам последнее предупреждение: «Теперь вы официальный класс. Вы принадлежите первой фазе».

Итак, в безоблачное утро понедельника, 18 июня, все курсанты собрались рядом с казармами за два часа до рассвета. Было 5 часов утра, температура воздуха едва ли доходила до 10 градусов. Новый инструктор, еще незнакомый нам, молча стоял рядом. Лейтенант Исмэй официально доложил: «Класс 226 на месте, сэр. Присутствует девяносто восемь человек».

Дэвид Исмэй выполнил воинское приветствие. Старшина Стивен Шульц выполнил ответное приветствие, без лишних «Доброе утро» или «Как дела?». Вместо этого он отрезал: «Идите окунитесь, господа. Все. Потом в учебный кабинет».

И все началось сначала. Класс 226 понесся из лагеря по пляжу в океан. Мы нырнули в ледяную воду, вымокли до нитки, а потом похлюпали обратно в кабинет, замерзшие и полные мрачных предчувствий.

«Упали!» – приказал инструктор. А потом еще раз. И еще. Наконец энсин Джо Бернс, угрюмый офицер SEAL, встал перед нами и проинформировал, что он – наш офицер первой фазы. Некоторые из курсантов вздрогнули. Репутация Бернса как очень строгого инструктора опережала его. Позже он показал себя одним из самых суровых мужчин, которых я когда-либо встречал в жизни.

– Я так понимаю, вы все хотите быть водолазами?

– Уя!

– Ну посмотрим, – сказал энсин Бернс. – Придется проверить, насколько сильно вы этого хотите. Эта фаза – моя, а это моя команда инструкторов.

Каждый из четырнадцати офицеров представился по имени. А потом командир Шульц, вероятно, испугавшись, что мы расслабимся после аж двух минут разговора, скомандовал: «Упали, отжались». И потом еще подход. И еще.

Потом он приказал нам идти на плац на физическую подготовку.

«Вперед! Вперед!»

И, наконец, впервые в жизни мы встали в строй на самом печально известном квадрате черного бетона во всех Вооруженных силах США. Было 5.15. Наши места были отмечены маленькими лягушачьими лапами, нарисованными на асфальте. Но мы едва встали в строй…

«Все в океан. Искупайтесь в море и в песке! – заорал Шульц. – Быстро!» Адреналин ударил в мозг, кровь начала пульсировать в ногах, руках, и даже сердце начало бешено колотиться. Все тело мое тряслось, когда мы, обутые во все еще хлюпающие ботинки и одетые в полную форму, рванули с черной поверхности плаца, вернулись на пляж и забежали в прибой.

Господи, как же было холодно! Волны перекатывались через мою голову, когда я пытался выбраться на мелководье, и когда мне все-таки удалось выбраться на песок и подняться на ноги, я был похож на песочного человека из сказки – с тем лишь исключением, что не насылаю ни на кого сны. Я слышал, как остальные копошились вокруг меня, но помнил последнее слово Шульца: «быстро». А еще я помнил, чему учил меня Билли Шелтон: обращай внимание даже на мельчайшие намеки. И я понесся обратно, словно спасая свою жизнь, и прибежал обратно на плац в числе первых.

«Медленно! – взревел Шульц. – Слишком медленно! Упали!» Инструкторы Шульца кричали на нас, ругали нас, орали как резаные, морально изматывали, пока мы покрывались потом и старались доделать отжимания: «Как чертовы педики!», «Возьмите себя в руки, ради всего святого, хотя бы сделайте вид, что вы этого хотите!», «Ну же, вперед! Давай! Давай!», «Ты все еще уверен, что здесь тебе место? Не хочешь вылететь прямо сейчас?».

В следующие несколько минут я понял, в чем была разница между «искупайся в море и песке» и обычным «искупайся». С одной стороны от плаца стояли две надувные лодки, по самый планширь груженные льдом с водой. «Окунуться» – значило нырнуть с носа лодки под воду, проплыть под резиновыми распорками сидений и вынырнуть с другой стороны. Пять секунд в темноте, под водой, во льду. Косатка, и та бы просила пощады.

Но ведь я же уже промерз в долбаном Тихом океане, разве нет – спросите вы? Но вода в этой маленькой лодочке заморозила бы даже яйца снежного человека. Я вылез оттуда почти синий от холода, с застрявшим в волосах льдом, и поковылял к своей отметке на плацу. По крайней мере, я избавился от песка, так же как и все остальные. Двое инструкторов прошлись по линии со шлангами, поливая всех с головы до ног ледяной водой.

К 6 утра я уже насчитал около 450 выполненных отжиманий. Дальше было еще больше, но сил считать у меня уже не было. Я также сделал более пятидесяти приседаний. Нам приказали поменять упражнение. Парней, которых посчитали недостаточно активными, заставили выполнить подход «кроля».

В результате получился настоящий хаос. Некоторые не могли подняться, другие делали отжимания, хотя им было сказано приседать – ребята падали на землю ничком. В конце концов, половина ребят не понимала, где они находятся или что им положено делать. А я просто продолжал выполнять упражнения, стараясь изо всех сил, через боль, несмотря на крики, ругань и летящие брызги от шлангов: отжимания, приседания, сгибания, сокращения. Для меня теперь все было одно и то же. Каждый мускул в теле просто адски горел, особенно на животе и руках. И, наконец, Шульц предложил нам помилование в виде перерыва и нескольких глотков воды. «Пьем!» – крикнул он с каким-то необычным шармом Старого Света, который очень ему подходил, и мы все достали фляги и стали жадно пить из них.

«Фляги опустить! – взревел Шульц с тонной огорченной ярости в голосе. – А теперь отжимаемся!»

Ах, да. Я совсем забыл: у меня только что был девятисекундный перерыв. И вновь мы упали на землю и принялись за работу, отдавая последние остатки сил и отсчитывая отжимания. В этот раз мы выполнили всего лишь двадцатку. У Шульца, наверное, случился приступ жалости.

«Все в океан! – рявкнул он. – Живо!»

Мы побежали на пляж и почти упали в прибой. Нам сейчас было так жарко, что холод океанской воды не имел значения. Почти. Когда мы все выбрались на пляж, командир Шульц уже стоял рядом, крича и подгоняя нас. Теперь мы встали в строй и пробежали полтора километра до столовой.

«И поторапливайтесь, – добавил он. – У нас мало времени».

Когда мы прибежали в пункт своего назначения, я уже не чувствовал ног от усталости. Я даже не думал, что у меня есть силы на то, чтобы прожевать сваренное всмятку яйцо. Мы зашли в столовую, словно армия Наполеона на пути из Москвы: мокрые, измазанные, измученные, почти бездыханные, слишком голодные, чтобы жевать, слишком измотанные, чтобы думать об этом.

Конечно, все это делалось специально. Это была не какая-то сумасшедшая неразбериха, устроенная инструкторами. Это было серьезное испытание, метод, использующийся для оценки наших сил. Инструкторам необходимо было узнать самым тяжелым способом, кто действительно хочет пройти все испытания, у кого хватит духу и кто сможет справиться хотя бы со следующим месяцем, а потом и с Адской неделей, когда дела действительно пойдут фигово.

Целью всего этого бедлама было заставить курсантов пересмотреть взгляды на заинтересованность в этом деле. Действительно ли мы могли справиться с таким наказанием? Девяносто восемь человек построились на плацу двумя часами ранее. И только шестьдесят шесть из них осталось после завтрака.

Мы все еще стояли, вымокшие до нитки, в ботинках, длинных штанах и майках. Еще раз нас послали на пляж в сопровождении инструктора, который появился просто из ниоткуда и бежал рядом с нами, всю дорогу покрикивая, чтобы мы поторопились. Нам сказали, что нас ждет. Шестикилометровая пробежка вдоль пляжа на юг: три километра туда и три обратно. На секундомере стояло ограничение в тридцать минут, и помоги Боже каждому, кто не сможет пробежать километр по песку за пять минут.

Я очень боялся этого испытания, потому что знал: я не самый быстрый бегун, так что и настроил я себя на максимум усилий. Казалось, что я всю жизнь на это потратил. И когда мы прибыли на пляж, я еще раз убедился, что мне этот настрой ох как понадобится. Худшего времени для пробежки нельзя было и придумать: прилив был почти полным, вода все еще прибывала, так что на берегу не было широкой полосы влажного твердого песка. Это означало, что бежать придется либо по мелководью, либо по сухому рыхлому песку, и оба варианта были плохими.

Наш инструктор, старшина Кен Тэйлор, построил нас и мрачно предупредил об ужасах, которые свалятся на наши головы, если кто-нибудь задержится дольше, чем на положенные тридцать минут. А потом выпустил нас на песок. Солнце уже всходило из-за вод Тихого океана справа от нас. Я выбрал себе беговую линию – прямо вдоль кромки прилива, где вода уйдет в первую очередь и оставит тонкую полоску твердого песка. Это означало, что мне сначала придется бежать по воде, раскидываясь брызгами, но только в самой мелкой пене прибоя, а это было куда лучше, чем глубокий мягкий песок, который лежал слева от меня.

Единственная проблема была в том, что теперь мне нельзя было уходить с этой линии, потому что мои ботинки теперь постоянно будут мокрыми, и если я вырулю на пляж, то у меня в каждом ботинке моментально наберется по полкило песка. Я не надеялся, что смогу сравняться с лидерами, но думал, что, по крайней мере, могу держаться в группе сразу за ними. Так что я опустил голову, внимательно глядя на линию прибоя, растянувшуюся впереди меня, и тяжело двинулся вперед, наступая на самый твердый и влажный песок.

Первые три километра все было не так уж плохо. Я держался в первой половине класса и чувствовал себя нормально. Однако на обратном пути совсем выдохся. Я огляделся и заметил, что все остальные тоже выглядели дико уставшими, и тогда решил действовать. Я поддал газу и рванул вперед.

За первые двадцать минут начался отлив, и передо мной уже была видна небольшая полоска мокрого песка, которую больше не омывал океан. Каждый шаг я старался делать по ней и бежал изо всех своих последних сил. Каждый раз, когда я нагонял кого-нибудь и проносился мимо, в душе праздновал личную победу. Наконец я закончил забег и пробежал дистанцию гораздо меньше, чем за тридцать минут. Это было совсем неплохо. Например, для вьючной лошади.

Я уже забыл, кто тогда пришел первым – вероятно, какой-нибудь крепкий мальчишка-фермер, но он был всего на пару минут быстрее, чем я. В любом случае, тех, кто уложился во время, инструкторы отправили отдыхать на мягкий песок для восстановления сил.

В тридцать минут не уложились только восемнадцать человек, и одному за другим инструктор командовал: «Упал!» – и ребята тут же, у финиша, начинали отжиматься. Большинство из них уже падали на колени от усталости, и это в некотором роде позволяло им сократить расстояние в очередном изматывающем броске прямиком в Тихий океан, прямо в накатывающие на берег волны прибоя. Инструктор Тэйлор заставлял курсантов заходить довольно глубоко, туда, где ледяная вода доходила им до шеи.

Парни стояли там по двадцать минут. Теперь я понимаю, что время это было очень точно отмерено, чтобы ни у кого не развилась гипотермия. У Тэйлора и его ребят была очень точная таблица, которая показывала, сколько времени человек может выдержать такую температуру. Одному за другим им приказывали выйти из воды и потом задавали жару упражнениями за то, что они не смогли уложиться в тридцатиминутный отрезок времени.

Некоторые из курсантов, может, и сдались, другие же просто не могли бежать быстрее. Но наши инструкторы точно знали, что происходит, и в этот первый день подготовки BUD/S они были безжалостны к парням.

Пока эти бедные ребята выходили из океана, остальные выполняли привычные отжимания, и так как любопытство было моей второй натурой, я хотел узнать судьбу самых медленных ребят и стал следить за происходящим. Старшина Тэйлор – этот пляжный Чингисхан – приказал полуживым, полуутонувшим и полузамерзшим курсантам лечь на спины в прибой и погружать и вытаскивать голову и плечи из воды в ритм с волнами. Он заставил их при этом делать «кроль». Некоторые парни то и дело захлебывались, кашляли, у некоторых начались судороги и бог знает что еще.

Тогда и только тогда старшина Тэйлор отпустил их. Я отчетливо помню, как он кричал на этих парней, говорил, что мы – те, кто отжимался и сох на пляже, были победителями, тогда как они, копуши, были проигравшими! Потом он сказал, что пора бы относиться к курсу серьезно, иначе они скоро вылетят. «Те, кто слишком просто все воспринимает, уже заплатили свою цену, – выкрикнул он, – а вы – нет. Вы провалились. А таким, как вы, придется заплатить цену посерьезнее, поняли меня?»

Тэйлор знал, что это было шокирующе несправедливо, потому что некоторые из курсантов на самом деле старались изо всех сил. Но он должен был убедиться в этом. Кто верил, что сможет улучшить результат? Кто был нацелен остаться, несмотря ни на что? А кто уже почти сбежал?

Следующим заданием были упражнения с бревном, абсолютно новые для всех нас. Одеты мы были в тренировочные брюки, майки и мягкие кепки. Все встали в строй, сформировав сначала лодочные экипажи по семь человек. Каждая команда встала рядом со своим бревном, каждое из которых было в длину по два с половиной метра и в диаметре где-то сантиметров тридцать. Точный вес я не помню, но он был примерно равен весу человека средних размеров: 65—75 килограммов. Тяжело, скажете вы? Я как раз настраивался на режим тяговой лошади, когда инструктор отдал приказ: «Идите искупайтесь в море и в песке». Наша одежда только высохла на солнышке, а мы снова устремились к волнам, сбегая с песчаных дюн вниз, к воде. Потом, уже мокрые, мы поднялись обратно, на дюну, и скатились с нее с противоположной стороны. Когда мы поднялись на ноги, то выглядели, словно потерянная команда военно-морской роты песчаных замков.

Потом старшина Тэйлор приказал искупать еще и наши бревна в воде и песке. Мы подняли их на уровень талии, потащили вверх по песчаному наносу, сбежали с противоположной стороны, засунули чертовы бревна в океан, вытащили их, опять поднялись по песчаной дюне и скатили вниз с обратной стороны.

Команда, бежавшая рядом с нами, как-то умудрилась уронить бревно на склон дюны.

«Если вы еще хоть раз уроните одно из моих бревен, – прорычал инструктор, – я даже не представляю, что с вами сотворю. Со всеми!»

Он говорил это жестоким и мстительным голосом, которым можно было бы произнести фразу: «Если вы, ребята, еще раз изнасилуете мою мать…» А ведь они всего лишь уронили это тупое бревно.

Потом мы стояли в строю, держа бревна на вытянутых руках над головами. Обычно инструкторы стараются составить команды соответственно росту, но я при своих почти двух метрах всегда буду нести львиную долю поклажи.

Инструктор все больше и больше человек обвинял в том, что они отлынивают, все больше и больше бойцов оказывалось на земле, делая отжимания, в то время как я и парочка других парней покрупнее все еще держали вес бревен на себе. Должно быть, мы выглядели, как три столпа Коронадо, словно башни из известняка, держащие купол храма, глядящие на песчаный пейзаж, полный странных, копошащихся созданий, борющихся за последний вздох.

Сразу после этого нас научили всем упражнениям и движениям с бревнами, которые мы будем выполнять на курсе: приседания, подбрасывание бревна над головой и еще куча других. Потом, пока мы еще стояли в строю, старшина приказал: «Поставьте бревна в строй» – мы бросились выполнять задание.

«Медленно! Слишком медленно! Все в воду и в песок!»

Опять к прибою, в волны, в песок. К тому времени большинство из нас просто валились с ног, и инструкторы это знали. На самом деле они не хотели, чтобы кто-то сломался, но мы потратили много времени на обучение основам работы в команде с бревном. К нашему великому восторгу, к началу дня инструкторы завершили тренировку, сказав, что мы неплохо потрудились, положили хорошее начало курсу и теперь можем направиться перекусить.

Многие из нас посчитали этот жест вдохновляющим. Однако семерых парней не слишком утешили слова офицеров, которым самое место было в коннице Сарумана из «Властелина колец». Эти семеро вернулись на плац, позвонили в колокол, висящий рядом со штабом первой фазы, и положили свои шлемы в линию напротив двери нашего командира. Так делается на первой фазе – это своеобразный ритуал выбывания. Теперь здесь лежало уже с десяток шлемов, обозначающих уход с курса, а мы ведь еще даже на обед в первый день не сходили.

Большинство из нас считали, что эти ребята поступили слишком опрометчиво. Дело в том, что вторая часть дня была выделена на еженедельную проверку комнат. Почти все с курса потратили воскресный день, убираясь в комнатах, мыли пол щетками и потом тщательно его полировали. Я каким-то образом оказался в самом конце списка на использование одной из двух электрических полировочных машин.

Мне пришлось долго ждать своей очереди, и я провозился с этим аж до двух часов ночи. Но я не терял времени. Я залатал постельное белье, накрахмалил брюки, начистил до блеска ботинки и выглядел теперь более чем прилично, а не как бомж, извалявшийся в песке, как я выглядел большую часть курса. Потом пришли инструкторы. Я не помню, кто из них зашел в мою комнату. Он оглядел эту картину военного порядка и аккуратности, потом взглянул на меня самого с выражением неприкрытого отвращения. Он осторожно открыл стенной шкаф и разбросал мои вещи по комнате. Он поднял с кровати матрас и отбросил его в сторону. Он вывалил все содержимое моего стола в кучу и проинформировал меня, что он не привык видеть новобранцев, которых устраивало проживание в мусорном контейнере. На самом деле его слова были немного более эмоционально окрашены.

За пределами моей комнаты стоял сущий бедлам: вещи были разбросаны повсюду, в каждой комнате. Я просто стоял и изумленно смотрел, как целая казарма была разграблена нашими собственными инструкторами. И тут я услышал, как в коридоре кто-то отчитывает лейтенанта Дэвида Исмэя, старшину нашего курса. Мягкий, приятный тон голоса командира Шульца спутать было невозможно ни с чем.

«Что за притон вы здесь держите, мистер Исмэй? Да я в жизни таких комнат не видел. Ваша форма – это позор. Все в океан, живо!»

По моим подсчетам, в здании было около тридцати комнат. Только три из них прошли осмотр. Но их владельцы не избежали нашего первого послеобеденного купания в океане. В сияющих ботинках и накрахмаленных брюках мы опять вернулись на пляж, оставив в казармах картину тотального хаоса.

Весь класс 226 опять побежал в воду, прямо по волнам прибоя. Потом мы развернулись и вышли обратно на пляж, выстроились в шеренгу и вернулись обратно на плац BUD/S. Командир Тэйлор снова подошел к нам бравой походкой, очевидно, готовясь к последнему событию дня – мы пока не знали, к какому и где, на пляже или в море.

Весь день мы гадали, кто он такой, но все наши расспросы дали только очень скудные плоды: командир был настоящим ветераном спецгрупп и участвовал в боевых зарубежных операциях четыре раза, включая войну в Персидском заливе. Это был мужчина среднего роста, но очень мускулистый; он выглядел как Терминатор, словно может пройти сквозь стену, даже не заметив. Было сразу видно, что у него есть чувство юмора, и он не брезговал хвалить нас, если мы хорошо справлялись. Очень мило с его стороны, скажете вы? Но половина парней оставалась на курсе одним лишь усилием воли.

И теперь нам нужно было собрать всю силу воли в кулак, потому что через несколько мгновений мы снова готовились опустить лодки на воду. Я никогда не забуду эту борьбу с морем в первый же день, потому что командир Тэйлор заставил нас грести в лодках задом наперед, сидя лицом к корме. Даже когда мы возвращались через волны прибоя на пляж, опять должны были сидеть лицом к корме – только теперь мы гребли вперед.

В самый первый раз казалось, что, сидя лицом к пляжу и держа весло настолько неуклюже, заплыть за волны просто невозможно, но в итоге у нас стало получаться. И в итоге мы даже как-то справились с заданием. Но сначала это был ад. Лодка опрокидывалась, переворачивалась, нас относило назад, когда мы пытались нырнуть носом в большую волну. Мы постоянно захлебывались и отплевывались, особенно когда попытались завершить финальное испытание командира Тэйлора, которое заключалось в том, чтобы выпрыгнуть из лодки, привести ее в порядок, правильно уложить весла и снасти, а затем плыть рядом с ней обратно через прибой на пляж.

Прежде чем уйти с пляжа, мы выполнили еще одно упражнение, которое называлось «обзор прибоя». Суть в том, что команды по два человека наблюдают за состоянием моря и делают доклад. Я обратил особое внимание на это задание, что было кстати, так как с этого дня каждое утро в 4.30 двое из класса спускались к кромке воды и возвращались с докладом. Командир Тэйлор, как обычно, улыбаясь, отпустил нас со словами: «И лучше вам не налажать с этим докладом. Мне не нужны неточности по поводу состояния моря – платить за это вам придется по полной».

В тот вечер мы снова убрали свои комнаты, а второй день начали с обычного набора отжиманий, бега и купания в воде и песке. Наше первое занятие в кабинете включало в себя знакомство с ведущим инструктором – унтер-офицером, старшиной Бобом Нельсеном, еще одним ветераном войны в Персидском заливе и участником нескольких заокеанских операций. Он был высоким и довольно стройным для «морского котика» и, по моему мнению, немного язвительным. Его обращение к нам было презрительным, наполненным угрозой, но, тем не менее, оптимистичным.

Он представился и рассказал, чего ожидает от нас. Будто мы не знали: да всего! Ну или можно умереть в попытках выполнить все. Он предоставил нам небольшую презентацию каждого аспекта первой фазы. Прежде чем первая картинка исчезла с экрана, он посоветовал нам забыть о попытках провести инструкторов.

«Парни, – сказал он уверенно, – мы через это уже сто раз проходили. Вы, конечно, можете попытаться, если хотите, но ничего хорошего из этого не выйдет. Мы все равно вас поймаем, и уж тогда берегитесь!»

Я думаю, все в комнате сделали себе в мозгу заметку «не пытаться». Класс внимательно слушал, а командир офицер Нельсен быстро прошелся по расписанию первых четырех недель и рассказал о том, чего нам следует ожидать – еще больше бега, физических тренировок с бревнами, плавания, в общем, полной катастрофы. И устраивалось это только ради того, чтобы понять, насколько мы крепки.

«Закалка, – сказал он, – закалка и еще больше холодной воды. Привыкайте. Следующий месяц представляет собой сильный тяжелый удар под дых. Мы будем стараться изо всех сил вывести вас из строя». У меня до сих пор хранятся записи этой речи Боба Нельсена.

«Если вы не будете отвечать этим стандартам, то вылетите. Конечно, для большинства из вас дело этим и закончится. И большинство из вас не вернется. Вы должны выполнять шестикилометровый забег за полчаса и трехкилометровый заплыв за полтора часа. Вы также пройдете сложный письменный тест. Кроме того, есть стандарты физподготовки в плавании и работе под водой без ласт и в них. Вы спрашиваете себя, на сколько вас хватит? Думаете, что должны сделать, чтобы пройти все это? Жестокая правда такова: две трети из сидящих здесь сегодня вылетят».

Я помню, как он стоял рядом с моей партой и говорил: «Здесь семь рядов парт. В конце останется только два ряда». Казалось, он смотрел прямо на меня, произнося: «Остальные уйдут, станут историей, вернутся на флот. Так все и происходит. Так было всегда. Боритесь изо всех сил, чтобы доказать, что я не прав».

Потом он сделал еще одно предупреждение: «Этот тренинг подходит не каждому. Сюда приходит очень много хороших ребят, которые в итоге решают, что это испытание не для них. Это их право. Но они уйдут отсюда с честью, понимаете? Если мы увидим или услышим, что кто-то из вас смеется или издевается над человеком, который попросил исключения, мы будем карать за это безжалостно. И очень долго. Вы не раз пожалеете об этом. Я советую вам забыть даже подобные мысли».

Свою речь он завершил словами о том, что настоящая битва выигрывается в голове. И выигрывается она теми ребятами, которые понимают свои слабые стороны, которые раздумывают над этим, стараются стать лучше, строят планы на будущее. Уделяют внимание деталям. Работают над своими слабостями и преодолевают их. Потому что могут это осуществить.

«Ваша репутация складывается здесь, на первой фазе. Вряд ли будет хорошо, если ваши инструкторы решат, что вы исполняете лишь минимум, чтобы пройти дальше. Ваша репутация будет в безопасности лишь тогда, когда окружающие поймут, что вы всегда стараетесь изо всех сил, стараетесь быть лучше, стать надежным товарищем и всегда показывать свой лучший результат. Здесь именно так и ведутся дела.

И последнее: помните, в этой комнате есть только один человек, который знает, получится у вас или нет. Этот человек – вы сами. Вперед, джентльмены. Ставьте на себя все, что у вас есть».

Командир Нельсен ушел, и через пять минут мы поднялись для доклада командиру части. В кабинет зашел капитан Военно-морского флота, окруженный шестеркой инструкторов. Все мы знали его. Это был капитан Джо Магуайр, легендарный бруклинский герой, почетный выпускник класса 93 и бывший командир 2-й роты SEAL. Он также будущий вице-адмирал Магуайр, командир войск специального назначения и старший в SEAL. Он служил по всему миру и был всеми любим в Коронадо. Этот великий человек никогда не забывал имен своих собратьев-«котиков», неважно, насколько младше те были его по званию.

Он спокойно с нами говорил. И дал нам два бесценных совета. Но сначала капитан сказал, что обращается к парням, которые действительно хотели подобной жизни и могли справиться с любыми унижениями и несправедливостью, придуманной инструкторами.

«Прежде всего я не хочу, чтобы вы сдавались под напряжением момента. Даже если вы испытываете нестерпимую боль, помните это. Завершите сегодняшний день. Потом, если вы все еще чувствуете себя плохо, взвесьте все «за» и «против», прежде чем решите выбыть. Второе: воспринимайте за раз только один день, только одно задание за раз. Не позволяйте вашим мыслям убегать вперед вместе с вами, не принимайте решение выбыть из-за того, что вы беспокоитесь о будущем, о том, сколько вы сможете терпеть. Не забегайте вперед боли. Просто доживите до конца дня, и в итоге перед вами будет лежать великолепная карьера».

Сейчас перед нами, сверкая значками орлов на белом воротнике, стоял капитан Магуайр, человек, который однажды станет заместителем начальника Тихоокеанского командования спецвойсками США, или сокращенно COMPAC. Он заложил в нас понимание того, что было по-настоящему важно в службе.

Я стоял, словно в ступоре, раздумывая над его словами… и потом рухнул с небес на землю. Один из инструкторов поднялся на ноги. «Упали!» – рявкнул он, срываясь на нас за ошибку одного человека.«Я видел, как один из вас, черти, задремал прямо здесь, посреди речи капитана. Как вы посмели! Как посмели вы уснуть в присутствии человека такого калибра? Вы, ребята, за это заплатите. Отжимаемся!»

Он начал нас муштровать, приказал выполнить, по крайней мере, сотню отжиманий и приседаний, заставил бегать туда-сюда по песчаной дюне перед лагерем. Он ополчился на нас, потому что мы показали ужасное время на полосе препятствий, в основном из-за того, что были измождены еще до того, как до нее добрались.

Так продолжалось всю неделю. У нас прошел заплыв через всю бухту, полтора километра с напарником, у которого примерно одинаковые успехи в плавании. Мы выполняли упражнения в бассейне в масках, в ластах и без них. Было одно ужасное упражнение: мы должны были лежать на спине в масках, наполненных водой, но с поднятой над водой головой, и в ластах делать «кроль». Это было просто убийством. Каждый день мы делали упражнения с бревном и забеги на шесть километров. Заплывы в лодках тоже были очень выматывающими: провести лодки через прибой, покинуть лодки, поправить лодки, закрепить весла, туда, сюда, тащим лодку, несем над головами.

Казалось, что это никогда не кончится, и к концу первой недели мы потеряли более двадцати человек. Один из курсантов ушел в слезах, потому что просто не мог идти дальше. Его надежды, мечты, его планы на жизнь были разбиты, расколоты на кусочки на пляже Коронадо.

Уже прозвенело более шестидесяти ударов в большой колокол рядом с дверью офиса. Каждый раз, когда мы слышали этот звук, точно знали, что потеряли еще одного отличного парня. Не было плохих ребят, прошедших через Indoc. Шло время, мы слышали этот звон снова и снова, и для нас он стал очень грустным звуком.

Может быть, и я буду стоять там, рядом с дверями офиса, разбитый в пух и прах, всего через пару дней? Это было вполне возможно, потому что у многих из этих ребят не было и мысли об уходе всего за несколько часов или даже минут до того, как они звонили в колокол. Просто что-то сломалось в них, глубоко внутри. Парни просто не могли продолжать двигаться, и сами не знали почему.

Не спрашивай, по ком звонит колокол, Маркус. Он может звонить и по тебе. Или по кому-то из шестидесяти с небольшим ребят, оставшихся после столкновения с жестокой реальностью первой недели начальной фазы. Каждый раз, когда мы проходили по плацу, видели наглядное ее свидетельство прямо перед глазами: в общей сложности двадцать касок лежало в линию на земле рядом с колоколом. Каждая из них принадлежала когда-то другу, знакомому или даже сопернику, но всегда человеку, с которым мы бок о бок страдали и боролись.

Этот строй одиноких касок – яркое напоминание не только о том, что это место может сделать с человеком, но и о той личной гордости, которую заслужат те, кто не сдался. Это подгоняло меня вперед. Каждый раз, когда я смотрел на эти каски, я сжимал зубы покрепче и в каждый свой шаг вкладывал еще больше сил. Я до сих пор чувствовал то же, что и в самый первый день: я скорее умру, чем сдамся.

Третья неделя первой фазы ознаменовалась введением нового аспекта тренинга BUD/S, который назывался «преодоление скал». Задание это было опасное и сложное: мы должны были подплыть на надувной лодке к каменной скале напротив известного во всем мире отеля «Дель Коронадо» и там пристать к берегу. Я имею в виду не просто причалить, а именно высадиться на сушу, поднять лодку на сухую землю, пока вокруг тебя разбиваются волны прибоя, а пучина океана старается засосать лодку вместе с экипажем обратно в бездну.

Я должен был активно участвовать в высадке из-за своей крупной комплекции и исключительных способностей поднимать тяжести. Никто в моей команде не был готов к этому отчаянному испытанию. Мы должны были лишь научиться выполнять это задание. Поэтому наш экипаж просто бросился на амбразуру: мы усиленно работали веслами и пытались подплыть из открытого моря прямо к этим огромным скалам через волны, которые разбивались вокруг нас о камни.

Нос нашей лодки врезался в скалу, и носовой гребец – это был не я – прыгнул вперед и повис на лодке, крепко перевязанный вокруг талии веревкой. Его задача заключалась в том, чтобы добраться до безопасного места и послужить своеобразным якорем, чтобы лодку не затянуло обратно в океан. Парень был довольно проворен: он зажал себя между парой больших валунов и крикнул: «Носовой на месте».

Мы повторили его крик, чтобы все были в курсе происходящего. Но теперь лодка была зажата между камнями и направлена носом вперед, в скалы. Она качалась не в ритм с волнами и была уязвима для любого толчка воды о корму. В такой статичной позиции она не могла спокойно качаться на волнах.

Крики капитана нашего экипажа – «Вода!» – мало помогали. Волны прибоя разбивались прямо о корму и потом, толкая нас, устремлялись к скалам. На всех были спасательные жилеты, но ситуация была не из простых. Самому компактному члену команды надо было теперь перепрыгнуть через носовую часть вместе с веслами и перенести их на твердую землю.

Потом всем надо было высадиться и одному за другим взобраться на скалу, пока бедный носовой цеплялся за жизнь, стоя враспор между камнями вместе с лодкой, все еще привязанной к его торсу. К этому моменту мы все держали веревку и пытались схватиться за ручки лодки, но носовой должен был двигаться первым и идти на новую верхнюю позицию, а мы должны были взять вес на себя.

Он пошел. «Носовой продвигается!» – Я со всей дури тянул веревку посередине. Волна ударила в корму и почти опрокинула лодку, но мы крепко застряли на месте.

«Носовой на месте!» – И мы стали тянуть изо всех сил, так как знали, что нельзя допустить, чтобы член нашей команды полетел обратно и врезался в нас. Каким-то образом мы обманули старуху с косой: подняли лодку вперед и вверх, вытащили ее из океана, передавая из рук в руки на камнях, на суше.

«Слишком медленно», – сказал наш инструктор. Потом он стал вдаваться в детали того, что мы сделали не так. Во-первых, мы слишком долго готовились, во-вторых, носовой слишком долго взбирался на скалы, в-третьих, замешкались на начальных гребках – слишком долго нас качало на волнах.

Он приказал нам покататься в песке вместе с лодкой, потом сделать двадцатку отжиманий, а потом вернуться туда, откуда пришли. Опять мы обогнули скалы, опустили лодку в воду, носовой снова обеспечивал команде безопасность, пока мы опять чуть не утонули. Забирайся в лодку, продолжай двигаться, заткнись и греби. Очень просто.

Этот первый месяц закончился почти так же, как и начался: мы были такими же мокрыми, замерзшими, уставшими и изнуренными. В конце четвертой недели инструкторы приняли несколько трудных решений, исключив самых слабых ребят, тех, которые провалили один или два теста. Офицеры жестко оценивали даже очень целеустремленных молодых людей, которые скорее умрут, чем уйдут. У некоторых просто не хватало физических сил или подготовки, чтобы достаточно хорошо плавать, великолепно бегать, поднимать тяжести; кому-то не хватало выносливости, уверенности под водой, ловкости при работе в лодке.

Их было сложнее всего убрать из программы, потому что эти ребята уже потратили все свои силы, чтобы дойти до этой точки, и будут продолжать в том же духе. У курсантов просто не хватало какого-то из Богом данных талантов, чтобы успешно выполнять работу офицера ВМС SEAL США. Через несколько лет я уже хорошо знал нескольких из инструкторов, и все они говорили мне одно и то же об итогах четвертой недели первой фазы, об исключении ребят перед адской неделей: «Мы все мучались над этим. Никто не хочет разбивать молодым парням сердца».

С другой стороны, они не могли позволить слабым и безнадежно отстающим двигаться вперед и проходить самые трудные в мире шесть дней военной подготовки. Не только в свободном мире – во всем мире. Пожалуй, только у британских SAS, парашютно-десантных частей особого назначения, есть программа, сравнимая с этим.

По результатам четырехнедельной оценки нас осталось всего пятьдесят четыре из девяноста восьми человек, поступивших на первую фазу. И класс 226 начнет проходить свою адскую неделю в воскресенье в полдень, как и все классы, доходившие до нее.

В ту пятницу мы собрались в кабинете, чтобы послушать еще одно официальное обращение капитана Магуайра, пришедшего в сопровождении нескольких инструкторов и классных офицеров.

– Все готовы к адской неделе? – спросил он веселым голосом.

– Уя!

– Отлично, – ответил он, – Потому что вас ждет очень тяжелое, серьезное испытание. Каждый из вас выяснит, из чего сделан на самом деле. На каждом шагу этого пути перед вами встанет выбор. Сдамся ли я перед лицом боли и холода или буду продолжать двигаться? Ответ всегда будет зависеть только от вас. Нет никаких норм и цифр. Не мы решаем, кто пройдет дальше. Вы решаете. Я буду здесь в пятницу, когда закончится адская неделя, и надеюсь, что пожму руку каждому из вас.

Мы все стояли в каком-то благоговейном оцепенении после ухода капитана Магуайра, олицетворения всех воинов Коронадо. Он понимал гордость достижения высот на военной службе и точно знал, что было по-настоящему важно для «морского котика», да и вообще для человека в жизни. Это был мировой командир.

Нам дали список вещей, которые необходимо взять с собой в воскресенье: наши рюкзаки, разгрузки, основную форму и дополнительный комплект сухой одежды. Также надо было иметь набор неформенной одежды, которую положат в бумажный пакет, чтобы у ребят, успешно завершивших испытание, было что надеть. Те, кто захочет уйти по собственному желанию, тоже будут иметь набор сухой и чистой одежды, доступный в любой момент в эту неделю.

Наш инструктор дал указание хорошо питаться в эти выходные и не беспокоиться о смене постельного белья, ведь в воскресенье днем мы уже будем под заключением в учебном кабинете.

«Вы будете слишком взволнованы, чтобы спать, – добавил он весело, – так что постарайтесь хоть немного расслабиться, посмотреть фильмы и настроиться на позитивный лад».

На доске объявлений висел официальный догмат пятой недели первой фазы курса для «морских котиков» США: «Курсанты будут демонстрировать личные качества и положительные характеристики: целеустремленность, отвагу, самоотверженность, склонность к командной работе, лидерские качества и полную отдачу под влиянием неблагоприятных условий, усталости и стресса в течение всей адской недели».

Ну да, все правильно, так и должно быть, – скажете вы. Почти. Адская неделя оказалась в сто раз хуже.

Мы потратили все выходные, чтобы настроиться и отдохнуть, и в воскресенье, 18 июля, в полдень собрались в учебном кабинете. Здесь же присутствовали человек двадцать пять инструкторов со всего лагеря – этих парней мы раньше не видели. Такое количество офицеров необходимо, чтобы провести в классе адскую неделю, плюс медработники, техподдержка и ребята из отдела логистики. Конечно, необходим полный набор персонала различных направлений, чтобы провести жесточайшее физическое испытание военно-морской элиты.

Первую часть называют «изоляция адской недели». Никто не уходил отсюда, мы просто сидели в кабинете весь день. Мы взяли с собой вещмешки, а бумажные пакеты с сухой одеждой выложили в линию, сверху черным маркером написали свои имена. Ближе к вечеру нам раздали пиццу – целую кучу.

Снаружи было очень тихо – это буквально ощущалось кожей. Никто не проходил мимо: ни караул, ни вольно гуляющие туда-сюда курсанты. Все на базе знали, что вот-вот начнется адская неделя класса номер 226. Тишина была почти что данью чести павшим – я думаю, вы уже сейчас понимаете, что я имею в виду.

Я помню, как было жарко в кабинете, наверное, градусов тридцать пять. Почти весь день мы валяли дурака, но знали: что-то должно произойти, как только начнут надвигаться сумерки. В кабинете включили какое-то кино.

Время шло. Атмосфера напряжения все нарастала. Мы все ждали выстрела стартового пистолета. Адская неделя начинается с внезапного действия, которое называют Прорыв. И когда все началось, нам быстро стало ясно, что одним выстрелом этот старт не ограничивается.

Я не помню точного времени, все произошло где-то между 20.30 и 21.00. Внезапно прогремел выстрел, и кто-то в прямом смысле слова выбил боковую дверь – бам!

В комнату вошел человек с автоматом в руках, заряжая его и тут же стреляя от бедра, за ним еще двое, тоже с оружием. Свет выключился, и тут уже все трое открыли огонь, поливая комнату градом пуль (я надеюсь, холостых).

Потом раздался оглушающий свист, кто-то выбил вторую дверь, и через нее еще три человека вошли в кабинет. Единственное, что теперь мы знали наверняка: когда прозвучали свистки, все курсанты упали на пол и заняли оборонительную позицию лицом вниз, ноги скрещены, уши прикрыты ладонями рук.

«Упасть на пол! Головы вниз! Наступление!»

Потом прозвучал другой голос, громкий и резкий. Было темно хоть глаз выколи. Видно было только непрекращающиеся вспышки от выстрелов, но этот голос звучал очень похоже на голос инструктора Мюрка: «Добро пожаловать в ад, джентльмены».

В течение следующей пары минут не было слышно ничего, кроме оглушающих выстрелов. Они определенно были холостыми – иначе половина курсантов была бы уже мертва, но, поверьте, звучало все по-настоящему. Это наши инструкторы SEAL стреляли из «M-43». Их крики заглушал пронзительный свист, и все это тонуло в автоматной очереди.

Комната была теперь наполнена запахом кордита, освещали ее лишь вспышки от дульного пламени. Я держал голову внизу, на полу, когда стрелки ходили между нами. Они внимательно следили, чтобы горячие пустые магазины не попали нечаянно на открытые участки наших распростертых тел.

Наступило короткое временное затишье. А потом раздался громкий рев сирены, предназначавшийся всем присутствующим.

«Ну-ка, все наружу! Вперед, двигаемся, парни! Вперед! Пошли! Пошли!»

Я с трудом поднялся на ноги и присоединился к охваченному паникой стаду у двери. Мы выбежали на плац, где происходило непонятно что. Здесь раздавалось еще больше выстрелов, бесконечных криков, а потом снова послышался резкий свист, и снова все мы оказались на земле в правильной позиции. По периметру плаца стояли стволы – симуляторы артиллерийского огня, и они тоже палили не переставая. Если бы капитан Магуайр был здесь, то наверняка решил бы, что вернулся в зону боевых действий.

А потом инструкторы открыли по нам настоящий огонь – на этот раз из шлангов, сильным напором воды, направленным прямо в нас, сбивавшим с ног каждого, кто пытался подняться. Весь плац был залит водой, мы ничего не видели и ничего не слышали, кроме водных орудий малого калибра и артиллерийского огня.

Потом среди водяных вертушек высокого давления, среди тотального хаоса, оглушающих взрывов и вопящих инструкторов начался тренинг со свистком… «Ползем на свисток, парни! Ползем на свисток! И не поднимать головы, мать вашу!»

Некоторые из курсантов совсем запутались и не понимали, что происходит. Один просто поднялся и побежал со всех ног на пляж, а потом и в океан. Я хорошо знал этого парня, он совсем потерялся. Наши инструкторы воспроизвели реконструкцию одной из сцен Нормандской операции, и она действительно вызывала приступ паники, ведь никто из курсантов не знал, что происходит или что нужно делать после того, как все упали на пол.

Инструкторы прекрасно это знали. Они понимали, что многие ребята будут в растерянности. Но не я. Я всегда готов к подобному повороту событий. В любом случае, я твердо знал, что на самом деле нас не пытаются убить. Но инструкторы верно предполагали, что не все будут так в этом уверены, поэтому они прохаживались между нами, умоляя нас сойти с дистанции сейчас, пока еще есть время.

«Все, что от вас требуется, – всего лишь ударить в этот маленький колокол, вот здесь».

Лежа в темноте и едва понимая, что происходит вокруг, боясь поднять голову и дрожа от холода, я все же сказал одному из офицеров, что он может засунуть этот колокольчик себе в задницу, и тут же услышал громкий взрыв смеха. Больше я такого никогда не говорил и ни разу не признался в содеянном. До этого момента. Понимаете: даже в этом хаосе я не мог отказаться от удовольствия отпустить очередную остроту.

К этому моменту мы были в состоянии полнейшей дезориентации, но пытались держаться поближе друг к другу. Мантра о командной работе пришла в действие. Я не хотел остаться один. Я хотел быть здесь, с моими вымокшими товарищами, какой бы ад нам ни предстояло пережить.

Потом я услышал, как кто-то говорит, что среди курсантов не хватает одного человека. Затем раздался другой голос, резкий и требовательный. Не знаю, кто это был, но прогремел он совсем рядом со мной и звучал так же, как у Большого Босса – Джо Магуайра, очень мощно и властно. «Что значит – не хватает одного? Пересчитать сейчас же!»

Нам тут же приказали подняться на ноги, и мы рассчитались по порядку, остановившись на цифре 53. Действительно, одного не хватало. Вот дерьмо! Это плохо, это очень серьезно – даже я это понимал. На пляж была направлена поисковая группа, где и нашли недостающего курсанта, барахтающегося в волнах прибоя.

Тут же об этом доложили на плац. Я слышал, как наш инструктор отрезал: «Всех в море. Мы решим проблему позже». И снова мы побежали, нет – понеслись на пляж, подальше от автоматных очередей, подальше от этого дурдома, в ледяной Тихий океан. На улице давно стемнело, и нам казалось, что уже середина ночи. Как уже часто бывало, мы слишком устали, чтобы беспокоиться, и слишком замерзли, чтобы задумываться над этим.

Когда нам, наконец, приказали выйти из моря, снова стал раздаваться резкий свист, и мы снова должны были ползти на звук, но на этот раз не по гладкой поверхности плаца. На этот раз – по мягкому песку.

Мы опустились вниз и теперь напоминали огромных жуков, карабкающихся по дюнам. Свист продолжался – сначала один резкий звук, потом два, а мы все продолжали ползти. Понемногу мои локти начали болеть и зудеть, с коленями дела обстояли не лучше: казалось, что кожа слезла со всех суставов, но я продолжал двигаться. Потом офицеры отдали приказ возвращаться в море да зайти поглубже и простоять там минут пятнадцать. Это максимальное время пребывания в воде, температура которой колебалась примерно на отметке в пятнадцать градусов. Мы взяли друг друга под руки и стояли в прибое до тех пор, пока нам не отдали приказ опять ползти по песку.

Дальше мы легли на мелководье, чтобы выполнять «кроль», опустив головы под воду. Потом снова свисток, мы ползем, затем обратно в воду, еще на пятнадцать минут. Рядом со мной все это время находился один из лучших курсантов в классе, офицер флота, капитан лодочного экипажа, отличный бегун и пловец. Он ушел. По собственному желанию.

Меня это потрясло до глубины души. Другой курсант из его экипажа побежал по пляжу следом, умоляя не уходить, убеждая присутствующего инструктора, что он не это имел в виду. И инструктор дал ему второй шанс, сказал, что еще не слишком поздно, и если он хочет, то может вернуться обратно в воду.

Но парень уже все решил для себя и был глух ко всем уговорам. Он продолжал идти в сторону плаца, так что офицер приказал ему сесть в грузовик рядом с машиной «Скорой помощи». Потом инструктор спросил у курсанта, умолявшего вернуть товарища, хочет ли он тоже уйти, и весь класс услышал четкое «Никак нет» и увидел, как парень несется по пляжу, будто испуганный краб, обратно в воду.

Пока мы бегали туда-сюда в ледяном прибое, казалось, что вокруг становится все холоднее и холоднее. Наконец нам приказали выйти из воды, и в который раз мы услышали звук свистка. В который раз все снова упали вниз, на песок. Мы ползли, все тело болело, горело и чесалось. Еще пять парней вышли на этом этапе и были направлены в грузовик. Я не понимал, почему так происходит, мы ведь уже делали эти задания раньше. Да, теперь все было ужасно, но не настолько же, черт подери. Я думаю, что эти ребята просто слишком забегали вперед, боялись грядущих пяти дней адской недели, хотя именно это капитан Магуайр предупредил нас не делать.

Как бы то ни было, теперь нам отдали приказ взять лодки и заплыть на них в прибой, что нам удалось без особых трудностей. Но нас заставили проплыть сотню метров, тянуть, грести, поднимать и тащить лодку, выпрыгивать из лодки, буксировать лодку, нести лодку, бежать с лодкой, ползти, жить и умереть с ней. Мы были так измотаны, что это было уже неважно. Мы едва понимали, где находимся, так что просто ныряли в воду с разбитыми до крови коленями и локтями до тех пор, пока нам не приказали выйти на песок.

Я думаю, что дело было где-то около полуночи, но казалось, что уже скоро наступит утро. Мы закончили упражнения с лодкой и начали упражнения с бревном. Ни одно деревянное изделие за всю историю, кроме, вероятно, деревянного креста, который Иисус Христос тащил на Голгофу, не было тяжелее, чем те деревянные полена, которые мы тащили на руках в тихоокеанский прибой. После всех наших злоключений это была чистой воды дьявольская работа. Выбыло еще трое.

Потом инструкторы придумали нечто новое и современное. Нам приказали нести лодки на руках через полосу препятствий. Выбыл еще один. Нас осталось всего сорок шесть.

Затем следовало задание на «преодоление скал», мы понеслись к морю, чтобы поставить лодки на воду. Экипажи уже почти профессионально пробивались через легкие накатывающие волны и из последних сил гребли к скалам напротив отеля «Дель Коронадо». Мой напарник Мэтт Макгроу теперь командовал в нашей лодке, и мы устремились вперед, направляясь прямо на скалу. Вот носовой выпрыгнул на камни и крепко схватился за фалинь. Остальные с помощью весел выровняли лодку, и я подумал, что дела идут не так уж плохо.

Теперь было где-то два часа ночи. Внезапно инструктор, стоявший на верху скалы, крикнул нашему командиру: «Эй, ты! Да, ты! Ты только что убил весь отряд! Перестань бегать между лодкой и скалой!»

Мы вытащили лодку из воды и утащили ее за камни, на мягкий песок. Инструктор приказал нам выполнить два набора отжиманий и послал обратно – туда, откуда мы пришли. Еще два раза мы бросались на скалы, действуя медленно и неуклюже, и я полагаю, инструктор так и не прекращал кричать на нас и бранить на чем свет стоял. В конце концов нам пришлось бежать с лодкой назад по пляжу, оставить ее на песке, а потом вернуться в прибой и сделать несколько подходов «кроля» с опущенными в воду головой и плечами и несколько подходов отжиманий в прибое. Потом приседания. Еще двое выбыли.

Эти ребята стояли рядом со мной. Я отчетливо слышал, как инструктор давал им еще шанс, спрашивал их, не хотят ли они передумать. Если так, их просили вернуться в воду.

Один заколебался. Сказал, что, может быть, он продолжит, если вместе с ним пойдет и другой парень. Но тот был непреклонен. «С меня довольно этого дерьма, – сказал он, – я пошел отсюда».

Они выбыли вместе. Казалось, инструктору на них было глубоко наплевать. Уже позже я узнал, что, когда человек уходит, ему всегда дают второй шанс, и даже если он им воспользуется, то все равно так и не доходит до конца. Все инструкторы это знают. Если даже мысль об уходе закрадывается в голову курсанту, он уже никогда не станет «морским котиком».

Я думаю, что эта тень сомнения навсегда загрязняет мысли. И, отдуваясь, потея и бегая туда-сюда по этому пляжу в первую ночь адской недели, я это ясно осознал.

Я понял это потому, что мысль об уходе никогда бы не появилась в моей голове. До тех пор, пока солнце встает на востоке и заходит на западе. Вся боль, перенесенная в Коронадо, не могла отравить этой мыслью мой мозг. Я мог потерять сознание, перенести инфаркт или поймать шальную пулю. Но я бы никогда не ушел.

После того как ушли эти парни, мы опять принялись за работу. Подняли лодки над головами для пробежки к столовой – всего лишь еще полтора километра. Когда я добежал, то был очень близок к тому, чтобы упасть замертво, как никогда близок. Нас все равно заставили отжиматься, поднимать и опускать лодку, – я думаю, чтобы нагулять аппетит.

Наконец нас отпустили на завтрак. За девять часов, которые прошли с момента начала адской недели, мы потеряли десять человек – всего девять часов с той минуты, как кричащие во все горло автоматчики вывели класс 226 из кабинета, девять часов с тех пор, как мы спокойно сидели в сухой одежде в теплом помещении и более-менее чувствовали себя людьми.

Эти девять часов кардинально изменили жизнь и восприятие тех, кто больше не мог этого выдержать. Я сильно сомневаюсь, что и остальные будут когда-нибудь прежними людьми.

В столовой некоторые курсанты сидели, словно контуженные. Они даже не двигались, просто уставились на свои тарелки, будто не способны были нормально функционировать. Но я не входил в их число. Я чувствовал себя так, словно был на грани истощения, и набросился на яйца, тосты и сосиски, которые нам подали, наслаждаясь едой и свободой от криков и команд инструкторов.

Просто я наслаждался каждой секундой спокойствия. Через семь минут после того, как я закончил свой завтрак, сюда подошла новая смена инструкторов, и опять начались крики и шум.

«Ну все, детишки, – поднимаемся и выходим отсюда. Давайте продолжим. На улицу! Сейчас же! Вперед! Вперед! Вперед! Давайте начнем день правильно». Начнем день! Этот парень что, с ума сошел? С нас все еще капала морская вода, мы были покрыты песком с ног до головы и не спали всю ночь, вымотавшись до изнеможения.

И вот тогда я осознал: действительно, адская неделя была беспощадной. Все, что мы о ней слышали, было правдой. «Ты думаешь, ты силен, парень? Тогда вперед, докажи нам это».

Глава 5 Словно остатки разгромленной армии

Мы взбирались на песчаную дюну, помогая друг другу. Мы поднимали тех, кто падал, поддерживали тех, кто едва мог идти… крещение огнем, которое уменьшило класс 226 больше чем в два раза, закончилось. Никто даже не подозревал, что все будет настолько плохо.

Мы построились рядом со столовой и подняли лодки над головами. Теперь было понятно, что без них мы никуда не пойдем. Как банкиры носят свои портфели, как модели не выходят из дома без своих портфолио с фотографиями, так и мы бегаем, таская лодки над головами. Это такое правило адской недели.

Я должен признать, что мои воспоминания об этих пяти днях после первых тридцати часов становятся несколько путаными. Не столько воспоминания о самих событиях, сколько их последовательность. Когда бежишь вперед, тренируясь сорок часов без сна и отдыха, мозг может сыграть злую шутку. Мимолетные мысли и старые воспоминания внезапно превращаются в реальность. Приходится одергивать себя, чтобы не уснуть, спрашивать себя, где, черт подери, ты находишься и почему твоя мама, сидящая впереди с сочным куском сырого мяса в руках, не тянет весла вместе с тобой. Такие картины в голове – предвестники настоящих галлюцинаций. Это нечто вроде видений. Они начинают появляться медленно, незаметно, но постепенно становятся хуже. Имейте в виду – инструкторы делали все возможное, чтобы мы не могли заснуть. Нам давали по пятнадцать минут тяжелых физических нагрузок, перед тем как мы заходили в столовую и после нее. Нас часто посылали искупаться в прибое. Вода в океане была ледяной, и каждый раз, когда мы проплывали на лодке через прибой, проносясь сквозь буруны вместе с четырьмя оставшимися командами, инструкторы приказывали нам покинуть лодки, выровнять их, сложить снасти, вернуться обратно в лодку и продолжать грести в пункт нашего назначения.

Наградой победителям всегда был отдых. Именно поэтому мы так сильно старались. Те же правила касались и забега на шесть километров. Мы бежали все медленнее, забег стал занимать гораздо больше стандартных тридцати минут, и инструкторы делали вид, что они в ярости, будто не знали, что мы не можем справиться быстрее, потому что замучены до изнеможения. Наступил вечер понедельника. Мы к тому моменту не спали вот уже тридцать шесть с лишним часов и все еще продолжали выполнять упражнения.

Большинство из нас выглядели как зомби, поглощая обед, поданный нам сегодня пораньше. Сразу после еды нас вывели на улицу, где мы ждали дальнейших указаний. Я помню, что трое ребят только что выбыли. Одновременно. Среди нас осталось лишь шесть офицеров флота из начальных двенадцати человек.

Судя по одному из парней, которого я лично хорошо знал, не думаю, что кто-то из выбывших парней был в худшей форме, чем двенадцать часов назад. Они, может быть, теперь чуть сильнее устали, но ничего нового и неизвестного мы не делали, все упражнения и раньше были частью нашей ежедневной тренировочной программы. Я считаю, что эти ребята просто действовали в полной противоположности тому совету, который дал нам капитан Магуайр.

Курсантам следовало обдумывать каждое задание тогда, когда поступал приказ на его выполнение, жить только одним днем. А они позволяли себе жить в ужасе от той боли и страданий, которые им только предстоит пережить. Капитан не зря посоветовал нам подобного не допускать, просто принимать испытания час за часом и забыть о будущем. Продолжать идти вперед до тех пор, пока все не закончится. Если уж такой человек, легендарный офицер SEAL США, герой войны говорит об этом, я думаю, что следует обращать пристальное внимание на его слова. Он заслужил право давать подобные советы, и он делится с нами своим опытом. Как говорил мне Билли Шелтон, даже едва уловимый намек.

Но у нас не было времени оплакивать уход наших друзей. Инструкторы повели нас на берег, в место, известное под названием Стальная пристань. Когда-то она была тренировочным пунктом 1-й роты SDV, прежде чем их лагерь перенесли на Гавайи. Начало темнеть, вода была очень холодной, но нам приказали прыгать в воду, и мы барахтались в воде в течение следующих пятнадцати минут.

После того как мы вышли на твердую землю, последовал длинный набор физических упражнений. Это нас немного разогрело, но мои зубы почти неконтролируемо выбивали мелкую дробь. Нам еще раз приказали зайти обратно в воду, еще на пятнадцать минут, ровно на тот период времени, который можно продержаться и не пострадать от гипотермии. Эти следующие пятнадцать минут были для меня очень страшными. Было настолько холодно – я думал, что могу отключиться. Но на случай, если кто-то потеряет сознание, недалеко от берега стояла машина «Скорой помощи».

Я держался. Как и большинство курсантов. Потом еще один офицер вышел из воды раньше положенного и выбыл из игры. Это был лучший пловец в классе. Ужасная потеря, как для него, так и для нас. Инструктор без вопросов отпустил его и продолжал отсчитывать время, которое остальные должны были провести в воде.

Когда мы, наконец, вернулись на берег, едва могли говорить, но инструктор отдал приказ выполнить еще несколько упражнений, а потом вернуться в воду, я уже не помню, на сколько. Может быть, на пять-десять минут. Но время уже перестало иметь значение, и теперь инструкторы знали, что наши силы были на исходе. Они раздали нам чашки с горячим куриным бульоном. У меня так сильно тряслись руки, что они едва могли схватить эту чашку.

Но ничего вкуснее в жизни я не ел. Кажется, выбыл кто-то еще, но, черт подери, я был почти без сознания и не заметил бы, даже если бы сам капитан Магуайр ушел из SEAL. Я лишь знал, что больше половины ребят, начавших эту адскую неделю, все еще упорно боролись за место на курсе. Время было уже позднее, но наша тренировка продолжалась. На дистанции было еще пять лодочных экипажей. Инструкторы перемешали команды и приказали нам грести к Тернер-филд – восточной окраине базы.

Там мы бегали большими кругами с лодками на головах, а потом соревновались на скорость без них. Следом шел еще один заход в воду, и в конце этих пятнадцати минут члена экипажа первой лодки, крепкого, как сталь, техасца (как я считал), поразила резкая боль, похожая на симптомы аппендицита. Что бы это ни было, терпеть такую боль было невыносимо. Я едва мог вспомнить свое имя, так что «Скорой» пришлось забрать меня для осмотра в медицинском центре.

Когда я пришел в сознание, встал с кровати и тут же вернулся в строй. Уход с курса я даже не рассматривал. Помню, как инструкторы поздравили меня, что я надел теплую, сухую одежду, и тут же приказали бежать прямиком в океан. «Ты лучше бы искупался в воде и в песке. На случай, если забыл, чем мы здесь занимаемся».

Начиная примерно с 2 часов ночи и до самого утра весь класс бегал по базе с чертовыми лодками над головой. На завтрак нас отпустили где-то в 5 часов, и вторник начался почти так же, как понедельник. Не спавшие, замерзшие и уставшие до изнеможения, в тот день мы совершили пятикилометровый заплыв на лодках к северному острову, на скорость. Наступил вечер вторника. Мы не спали вот уже на протяжении более шестидесяти часов.

Список травм все пополнялся: порезы, растяжения, волдыри, синяки, порванные мышцы, и у нескольких ребят уже проявлялись симптомы воспаления легких. Мы работали всю ночь, совершили один длинный десятикилометровый заплыв на лодках и отправились на завтрак в среду так же, в 5 утра. На тот момент мы три дня не спали – но больше никто не ушел. Все утро мы продолжали тренировки: плавали – гребли – плавали, а потом и бегали вдоль пляжа. Мы донесли лодки до столовой в полдень, и нам, наконец, разрешили поспать. Инструкторы выделили на сон час сорок пять минут и большую палатку для нашего размещения. Осталось тридцать шесть парней.

Вот только возникла проблема – многие ребята не могли уснуть, и я был одним из них. Медработники пытались помочь раненым вернуться в строй. Главной проблемой были травмы сухожилий, особенно на бедрах, и парням требовалось выполнить несколько упражнений на растяжку, чтобы привести себя в чувство для грядущего дня.

Через два часа пришла новая смена инструкторов, и они тут же начали кричать, будить нас и пытаться вернуть класс в строй. Это было то же самое, что стоять посреди кладбища и пытаться разбудить мертвых. Медленно до спящих начало доходить: их худший кошмар становится явью. Кто-то снова тащит их вперед.

Офицеры SEAL приказали нам искупаться в прибое, и каким-то образом мы переползли и проковыляли через песчаную дюну в ледяную воду. Нас снова подвергли пятнадцатиминутной пытке в океане, потом мы сделали упражнения в прибое, потом потащили лодки обратно, к столовой.

И снова нас гоняли всю ночь: то в воде, то на берегу. Бог знает, сколько километров мы пробежали в ту ночь по побережью. Наконец нам снова позволили поспать. Это был четверг, думаю, часа 4 утра. Вопреки пессимистичным прогнозам, все быстро проснулись и понесли лодки на завтрак. Потом все более безжалостные инструкторы заставили нас плавать на лодках в огромном бассейне, гребя одними руками, без весел, а потом таким же образом плыть с ними наперегонки.

Среда плавно перетекла в четверг, мы были уже на финальном этапе адской недели. Впереди осталась знаменитая лодочная кругосветка, последнее из основных испытаний этой недели. Мы сели в лодки где-то в 19.30 и отчалили от центра спецопераций, направляясь сначала к северной оконечности острова, потом обратно, в бухту Сан-Диего, на десантную базу. Ни одна ночь моей жизни не текла так долго.

Некоторые парни страдали от настоящих галлюцинаций, и во всех трех лодках ввели такую систему дежурства, где один мог спать, пока остальные гребли. Невозможно выразить словами, насколько мы были измучены. Я почти постоянно думал о доме и представлял, что плыву на этой лодке прямо на ранчо. Единственная радость заключалась в том, что на нас была сухая одежда.

Внезапно один парень в нашей лодке почти отключился. Он просто опрокинулся в воду, все еще держа весло в руках и делая гребки на автомате, продолжая двигать лодку. Мы вытащили его из воды. Казалось, он даже не понял, что пять минут провел в заливе Сан-Диего. В конце концов, я думаю, что все мы гребли почти во сне.

После трех часов гре€бли нас отозвали на берег для медицинского осмотра и перекуса в виде горячего супа. После мы продолжили путь и плыли почти до 2 часов ночи пятницы, когда нам через мегафон отдали очередной приказ. Ни один из нас этого не забудет. Один из инструкторов крикнул: «Покинуть лодки!»

Это было все равно что пинать умирающего. Но мы молчали. Один из курсантов днем ранее решил ответить инструктору и навсегда заработать дурную славу, выкрикнув самый несубординарный ответ, который кто-либо когда-либо мог дать одному из инструкторов. Нет, это было не обычное восклицание «Уя, инструктор Патстон!» (Терри Патстон всегда был отличным инструктором, суровым, но справедливым). Этот сумасшедший парнишка в ответ на команду взревел «Уроооооод!». Эта фраза эхом пронеслась по залитому луной берегу и была встречена всплеском смеха от инструкторов ночной смены. Они все понимали и никогда об этом не упоминали.

Итак, мы вылезли из лодки в ледяную воду, перевернули ее, потом перевернули назад, забрались обратно – теперь все мокрые, конечно, и продолжали грести. Я крутил у себя в голове только одну мысль: все, кто когда-либо становился офицером SEAL, завершили это задание. То же самое сделаем и мы.

Наконец мы выбрались на уже родной пляж где-то в 5 утра в пятницу. Инструктор Патстон знал, что мы хотели взять лодки и добежать с ними до столовой. Но он не позволил нам это сделать. Он приказал нам поднять их. Потом опустить. Потом отжиматься с ногами, закинутыми на лодку. Он продержал нас на пляже еще лишних полчаса, прежде чем мы потащились на завтрак.

Но и завтрак был очень недолгим. Прошло всего несколько минут, и нас силком вытащили из столовой. Все утро было занято длинными гонками на лодках и серией ужасных тренировок с демонстрационными окопами, наполненными морским илом, пеной и грязью. Мы должны были перескакивать через них на паре веревок, неизменно падая в них лицом. Чтобы ухудшить наше положение, инструкторы то и дело повторяли, что сегодня четверг, а не пятница. Плюс ко всему целое упражнение проходило в условиях, приближенных к боевым – со взрывами, дымом и колючей проволокой, – но мы все прыгали и ползли, падая в ил.

В итоге мистер Бернс приказал нам искупаться, постоянно повторяя, что мы очень медленно все делаем, описывая, сколько еще предстоит завершить за сегодня и что до конца адской недели класса 226 еще жить и жить. Вода едва не заморозила нас насмерть, но все же мы хоть немного отмылись от грязи из окопов, и через десять минут командир Тэйлор приказал нам выходить обратно на пляж.

Мы уже не знали, какой сегодня день недели. Некоторые курсанты падали в песок, другие просто стояли, стараясь не выдавать усталости, но испытывая ужас перед предстоящими испытаниями, и слишком многие уже сомневались, смогут ли они выдержать все до конца. Включая меня. Колени подкашивались, суставы трещали. Не думаю, что кто-то мог подняться на ноги, не испытывая боли. Мистер Бернс сделал шаг вперед и крикнул: «Ладно, приступим к следующему заданию. Оно очень тяжелое, но, думаю, вы к нему готовы».

Мы издали самое слабое «уя» в мире. Охрипшими голосами, едва слышными звуками. Я не знал, кто говорит за меня, этот голос был совсем не похож на мой.

Джо Бернс коротко кивнул и сказал спокойно: «Вообще-то, ребят, никакого задания нет. Все. Возвращаемся на плац».

Ему никто не поверил. Но Джо врать не стал бы. Он мог поприкалываться, но врать точно бы не стал. До нас медленно начало доходить, что адская неделя закончилась. Мы просто стояли, одурманенные чистым неверием. Лейтенант Исмэй, который был в очень плохом состоянии, нашел в себе силы прокряхтеть: «Мы сделали это, ребята. Твою ж мать. Мы это сделали!»

Я повернулся к Мэту Макгроу и, помню, сказал ему: «Как, черт возьми, ты сюда попал, пацан? Ты же должен быть в школе».

Но Мэт был на краю изнеможения. Он просто потряс головой и сказал: «Слава Богу, слава Богу, Маркус».

Я знаю, это звучит безумно. Но ведь вы не прошли через то, через что прошли мы. Это был незабываемый момент. Двое курсантов упали на колени и разрыдались. Потом все стали обнимать друг друга. Кто-то произнес: «Все закончилось!»

Словно остатки разгромленной армии, мы взбирались на песчаную дюну, помогая друг другу. Мы поднимали тех, кто падал, поддерживали тех, кто едва мог идти. Так все добрались до автобуса, который отвез нас обратно на базу. Там нас ждали капитан Джо Магуайр, весь старший офицерский состав SEAL и старшины подразделений. Присутствовал также бывший «морской котик», губернатор Миннесоты Джесси Вентура, который проведет торжественную церемонию, когда мы вернемся на плац.

Пока мы все пытались осознать, что крещение огнем, которое уменьшило класс 226 больше чем в два раза, закончилось. Оно не сломало только 32 из нас. И теперь эта пытка закончилась. В наших самых жутких кошмарах мы и представить не могли, что все будет так ужасно. Бог воздал нам по заслугам.

Мы построились на священном черном квадрате плаца, и губернатор Вентура торжественно произнес фразу, которая официально обозначала, что нам никогда больше не придется проходить испытание адской неделей: «Класс 226, задание выполнено!» Мы ответили ему троекратным «Уя, губернатор Вентура!»

Потом инструктор Бернс призвал нас к порядку и произнес: «Джентльмены, в вашей жизни будет еще много неудач. Но они не будут влиять на вас так, как на других людей. Ведь вы совершили то, что под силу очень немногим. Эта неделя останется с вами до конца ваших дней. Ни один из вас ее не забудет. И помните: если вы смогли дойти до конца адской недели и выдержали все испытания, то для вас нет ничего невозможного в этом мире».

Я не могу утверждать, что точно помню каждое слово. Но суть его речи была именно в этом. Инструктор Джо Бернс имел в виду именно эти слова.

Его речь очень тронула нас. Мы напрягли уставшие голоса, и громкий крик разрезал полуденный воздух над пляжами Коронадо.

«Уя, инструктор Бернс!» – взревели мы. И мы действительно были счастливы.

Офицеры и командиры SEAL вышли вперед и пожали каждому из нас руки. Они поздравляли каждого и произносили вдохновенные речи о нашем будущем, уверяя обязательно связаться с командованием их подразделений, как только мы закончим обучение.

Честно говоря, для меня все это действо слилось в одно большое пятно. Я не очень помню, кто и куда мне предложил вступить. Но одна вещь четко отпечаталась у меня в голове. Я пожал руку великому воину SEAL Джо Магуайру, и он припас для меня несколько слов одобрения. И тогда для меня не было большей чести. В те выходные мы, наверно, побили мировой рекорд по количеству поглощенных калорий. Наш аппетит быстро восстановился и даже усилился, когда желудки уже привыкли к большим порциям. Нам оставалось пройти еще три недели первой фазы, но ничто не могло сравниться с адской неделей. На остатке курса нам предстояло углубиться в гидрологию, выучить уровни приливов и отливов и геоморфологические данные океанского дна. Это изучают только «морские котики» – морпехам такое не нужно. Пока они планируют высадку, бойцы SEAL уже двигаются вперед, проводят разведку, тайно проверяют местность и докладывают пехоте, чего ожидать.

Из начального класса 226 теперь осталось только тридцать два человека. По большей части это произошло из-за болезней и травм, полученных во время адской недели. Но зато добавилось несколько человек, которым позволили предпринять еще попытку, но начинавших обучение в других классах.

Я тоже выбыл из класса 226, мне пришлось уйти в небольшой отпуск из-за сломанной бедренной кости. Итак, когда я вернулся к курсу и перешел на вторую фазу, то уже был в составе класса 228. Началась фаза подводных тренировок. Мы учились пользоваться снаряжением для дайвинга, учились правильно снимать и надевать кислородные баллоны, проверять их и меняться ими с напарником, не всплывая при этом на поверхность. Задача эта была не из легких, но мы должны были хорошо отточить все навыки, прежде чем сможем принять участие в большом тесте на профессиональную компетентность в бассейне.

Я провалил этот тест, как и многие другие курсанты. Потому что это ужаснейшее испытание. Нужно опуститься на дно бассейна с 35-килограммовым баллоном на спине, пара инструкторов следит за исполнением и, конечно, подгоняет. Запрещено опускать ноги и отталкиваться ото дна, чтобы всплыть на поверхность. Если ты это сделаешь, экзамен провален.

Первое, что делают инструкторы после погружения, – срывают с курсанта маску и мундштук: приходится быстро задерживать дыхание. Нужно отбиться от одного из инструкторов, чтобы вернуть себе мундштук. Потом второй отцепляет шланг подачи воздуха, так что приходится и его очень быстро вернуть на место, орудуя одной рукой у себя за спиной.

Через определенное время становится понятно, что дышать можно и чистым кислородом, но только через нос. Очень многих ребят поток пузырей, поднимающихся от лица, сильно запутывает. Потом инструкторы совсем отсоединяют шланг подачи воздуха и затягивают его в узел. Нужно постараться соединить шланги обратно и распутать их. Если не сможешь этого сделать или хотя бы попытаться, ты погиб. То есть нужно набрать побольше воздуха в легкие, прежде чем все начнется, потом вслепую нащупать узел на шланге у себя за спиной и начать его распутывать. По ощущениям почти всегда можно определить, сможешь ли ты вообще распутать этот узел. Этот фактор инструкторы называют неудачей. Если нет, то можно подать знак: плоской стороной руки провести по горлу и поднять большие пальцы вверх. Это значит: «Я в жизни не развяжу этот узел, разрешите подняться на поверхность». В этот момент инструкторы перестают держать курсанта внизу и всплывают вместе с ним. Но лучше не ошибиться в своей оценке этого узла.

Я же слишком поспешно решил, что узел на моем шланге было невозможно развязать, подал сигнал, сбросил баллон за плечо и поплыл к поверхности. Но инструкторы решили, что узел совсем не был туго затянут и что я просто решил легко выпутаться из трудной ситуации. Провалил.

Теперь мне пришлось сесть в ряд курсантов, расположившихся у стены бассейна. Это должна была быть стена позора, но уж слишком много тут сидело ребят. Мне позволили пройти тест снова, и во второй раз я уже не допустил такой ошибки. Развязал узел и прошел испытание в бассейне.

Несколько моих хороших товарищей провалили его, и я очень расстроился. Однако нельзя быть бойцом SEAL и при этом не уметь сохранять хладнокровие под водой. Как сказал мне на той неделе один из инструкторов: «Видишь, как тот парнишка паникует? У него просто на лице написано, что он растерялся. Может так случиться, что однажды твоя жизнь окажется в его руках, Маркус, а мы не можем и никогда не позволим такому произойти».

Тест в бассейне – самый сложный для прохождения, ведь все мы потратили столько времени на тренировки в воде и теперь должны были доказать, что в нас есть потенциал, что мы можем стать настоящими «котиками», что вода – наша стихия.

Она не должна быть угрозой или помехой. Она должна быть местом, где только мы сможем выжить. Некоторые из инструкторов знали многих курсантов довольно давно и от всей души хотели, чтобы все прошли тест. Но малейший признак слабости, и они бы не стали рисковать жизнями товарищей.

Те, кто остался после теста в бассейне, перешли в третью фазу. Вместе с несколькими курсантами, пришедшими повторно, теперь нас было двадцать один. В Северном полушарии наступила зима. В начале февраля мы готовились к тяжелому курсу наземных сражений. Здесь из нас делали настоящий спецотряд морского флота.

Официальное название фазы – «Взрывчатые вещества и тактическая подготовка». Этот тренинг настолько же строгий и безжалостный, как и все, что мы проходили до сих пор. Вот вам широко известный факт: инструкторы третьей фазы – самые физически подготовленные в Коронадо, и мы очень скоро поняли почему. Даже приветственная речь нашего нового проктора была наполнена зловещими предсказаниями.

Его звали Эрик Холл, он был ветераном шести боевых операций SEAL и, прежде чем мы начали занятия в пятницу днем, он произнес речь, в которой поставил вопрос ребром. «Мы не миримся с парнями, которые себя жалеют. Любые проблемы с наркотиками или алкоголем – вы выбываете. Тут есть четыре бара, которые иногда посещают парни из роты. Держитесь от них подальше, все услышали? Кто-нибудь солжет, сжульничает или украдет что-то – с вами покончено, потому что здесь подобное поведение недопустимо. Это просто для того, чтобы было понятнее ваше положение, джентльмены». Он напомнил нам, что это был десятинедельный курс и что до выпуска осталось совсем немного. Потом инструктор Холл рассказал нам, где будут проходить тренировки. Пять недель мы проведем здесь, в центре, изредка выезжая на тренировочную базу для ориентирования на местности. Потом на пять дней мы уедем в лагерь «Пендлтон» на стрельбища. Это военная база морской пехоты протяженностью 125 000 акров между Лос-Анджелесом и Сан-Диего. Закончим обучение мы на острове Сан-Клементе, известном всем «морским котикам» как «Скала». Это главный пункт для проведения более обширных и развернутых полевых тренировок, а также упражнений по стрельбе и тактической подготовке.

Эрик Холл закончил кратким советом. «Выкладывайтесь на сто десять процентов каждый раз – и не вздумайте все испортить какой-нибудь глупостью».

Снова начались усиленные тренировки, которые растянутся еще на два с половиной месяца. Сначала мы отправились в первоклассный тренировочный центр обучения боевым действиям в горах и ориентированию на местности, расположенный на высоте в тысячу метров над уровнем моря в суровых скалистых горах Лагуна Маунтинс, в Ла-Поста, в ста тридцати километрах к востоку от Сан-Диего. Там нас научили прятаться, маскироваться и проводить разведку местности – то есть основным полевым навыкам спецотряда. Местность здесь была труднопроходимая, приходилось постоянно взбираться на крутые склоны гор. Иногда мы не успевали возвращаться в казармы до ночи, и нам приходилось спать под открытым небом в условиях дикой природы.

Нас научили находить направление с помощью карт и компаса. К концу недели мы прошли базовый курс, совершив четырехкилометровые переходы по горам в парах. Потом весь класс вернулся обратно в центр, чтобы подготовиться к отправке в лагерь в Пендлтоне, где будет проходить первый интенсивный курс огневой подготовки.

Времени мы не теряли и приехали туда уже с пулеметами, винтовками и пистолетами. Мы усиленно тренировались для тех дней, когда вступим в бой с автоматами «М4» наперевес – главным боевым оружием «морских котиков».

Важнее всего здесь была безопасность. Всем и каждому пришлось наизусть выучить четыре основных правила:

1. По умолчанию считайте, что оружие заряжено.

2. Никогда не наводите оружие на цель, в которую вы не собираетесь стрелять.

3. Никогда не ставьте палец на курок до тех пор, пока не примете решение стрелять.

4. Знайте, какова ваша цель и что находится позади нее.

На стрельбищах нас держали по несколько часов. В промежутках между стрельбой мы собирали и разбирали автоматы «М4» под пристальными взглядами инструкторов, которые засекали время с помощью секундомеров. Конечно, жесткий режим физических нагрузок никуда не делся. Теперь упражнения были даже сложнее, чем на второй фазе, потому что тут нам уже приходилось бежать с полным походным снаряжением, экипировкой и оружием.

Пару недель ушло также на изучение взрывчатых веществ и разных видов устройств подрыва. В основном это были тротил и пластид с различными детонаторами. Практическая часть работы проводилась только на острове Сан-Клементе. Но прежде чем мы уехали туда, пришлось выполнить еще одно тяжелое задание, а именно забег на двадцать два километра вдоль пляжа, туда и обратно.

Впервые за весь курс мы бежали без воды и песка во всех щелях. Только представьте себе: сухие шорты и беговые кроссовки. Мы побежали с огромным воодушевлением, и казалось, что нам море по колено.

Была уже середина марта. Мы перебрались на остров Сан-Клементе еще на четыре недели, где тренировались по многу часов совсем без выходных до конца курса. Остров с труднопроходимым ландшафтом располагался недалеко от побережья Калифорнии, лежал всего в ста километрах от Сан-Диего, через пролив Санта-Каталина.

Вот уже почти пятьдесят лет морской флот США заправлял этим местом и использовал остров как обширный тренировочный полигон. Там нет гражданских, но некоторые части острова являются важными природными заповедниками. Здесь водятся многие виды редких птиц и калифорнийские морские львы, которым, казалось, не мешали ни взрывы мин, ни оглушающие выстрелы, ни шум авиации ВМС. В северо-восточной части острова, прямо на побережье, располагается полигон SEAL.

Здесь мы отточили навыки точной стрельбы и быстрой смены магазинов в боевых условиях. Нас обучили грамотно атаковать позиции врага, а также обеспечивать своим товарищам прикрытие огнем. Сначала мы действовали медленно, потом быстрее, сначала тренировались при свете дня, а потом и ночью. Нас посвятили во все аспекты современного вооруженного столкновения, которые однажды понадобятся нам в Ираке и Афганистане – засады, обыск зданий, передача заключенных, планирование вооруженных атак. Именно здесь изучаются все серьезные техники разведки.

Мы продолжали двигаться дальше и изучали на практике технические характеристики взрывчатки, подрывая разные виды устройств: сначала ручные гранаты, потом ракеты, чем вызывали сильные разрушения. Мы тренировались до тех пор, пока не научились грамотно обращаться с любой взрывчаткой.

Полевые тренировочные задания в основном представляли собой реконструкцию настоящих военных операций. Мы подходили на лодках на расстояние около сотни метров от берега и бросали якорь. Из этой зоны ожидания экипажи посылали разведчиков, которые самостоятельно доплывали до пляжа, проверяли местность и подавали лодкам сигнал причаливать. Такого вида высадки производились только на побережье, и как только лодки врезались в песок, мы со всей силы бежали в укрытия за отметкой прилива. Именно там «морские котики» традиционно наиболее уязвимы. Инструкторы, словно ястребы, наблюдали за нашими ошибками, огрехами и неточностями, которые могут подвести всю команду.

Мы оттачивали эти высадки на пляж целыми ночами, выходя на берег в полном боевом снаряжении с оружием. К концу четвертой недели все прошли итоговый тест, каждый из двадцати курсантов, прибывших на остров. Мы все окончим BUD/S. Я спросил одного из инструкторов, было ли это в какой-либо степени необычно. Его ответ был прост. «Маркус, – ответил он, – когда тренируешь лучших из лучших, не бывает чего-то необычного. И все инструкторы BUD/S хотят, чтобы вы были самыми лучшими».

После окончания курса нам предоставили двухнедельный отпуск, а меня впереди ждал очень плотный график обучения. Сначала парашютная школа в Форт Беннинге, штат Джорджия, где я проходил десантную подготовку. В течение трех недель я прыгал с башен, а потом из «C-130», из которого каждому из курсантов предстояло сделать по пять прыжков.

Этот самолет – очень шумное устройство, и первый прыжок может быть немного волнительным. Но передо мной прыгала девушка из военной академии «Вест-Пойнт», и она грациозно вынырнула из этой двери, словно женщина-кошка. Помню, я подумал: «Боже! Ну уж если она смогла, то я определенно прыгну», – и шагнул в чистое небо над Форт Бенингом.

Следующим пунктом была медицинская программа подразделения Дельта, проводившаяся в Форт Брэгге, Северная Каролина. Там я стал полевым врачом. Я предполагаю, это было больше похоже на курсы для младшего медперсонала, но обширность обучения была огромной: препараты, уколы, отработка внутривенного введения лекарств и обезболивающих, установка дренажных трубок, первая помощь при боевых травмах, ранах, ожогах, наложение швов. Сюда входило все, что в боевых условиях может понадобиться раненому солдату. В первый же день я должен был запомнить 315 медицинских терминов. Но жесткую военную дисциплину никто не отменял. Я учил материал целый день и полночи, но в то же время у меня был инструктор, который отдавал приказ искупаться в воде и песке во время тренировочных пробежек.

Из Северной Каролины я поехал прямо на квалификационный тренинг SEAL и еще три месяца провел в Коронадо, усиленно работая над собой. Я долго повторял и отрабатывал то, что уже знал и умел: погружение и работу с аквалангом, стрельбу, работу со взрывчатыми веществами и все остальное. Сразу после этого меня направили в школу SDV, в Панама-Сити, штат Флорида. Я был как раз там 11 сентября и тогда еще не понимал, какое огромное влияние эти ужасные события в Нью-Йорке окажут на мою жизнь.

Я помню то чистое чувство негодования, которое все мы ощутили. Только что была совершена атака на Соединенные Штаты Америки, на любимую страну, которую мы поклялись защищать. Все солдаты смотрели телевизор, и в душах их клокотала ярость. Ярость молодых, неопытных, но невероятно сильных и натренированных боевых единиц, которые дождаться не могли ответить за это врагу. Как мы хотели скорее добраться до банды Усамы бен Ладена, до «Аль-Каиды» в Ираке, Иране, Афганистане или в какой там еще глуши жили эти сумасшедшие. Стоит быть осторожнее со своими желаниями. Ведь они имеют свойство исполняться.

Большинство участников сдали квалификационный тренинг SEAL и получили свои трезубцы в среду, 7 ноября 2001 года. Они получили значки SEAL на короткой официальной церемонии на плацу. Было сразу понятно, как важно это было для выпускников. Осталось только где-то тридцать человек из 180 записавшихся на программу в тот далекий первый день подготовительного курса Indoc. Я же из-за различных учебных ориентаций должен был ждать своего значка до 31 января 2002 года.

Но тренировки мои не останавливались. Сразу после официального зачисления в войска, которые наши командиры называют братством, я пошел на курсы связиста и активно изучал спутниковую связь, высокочастотную радиосвязь, допускаемые длины антенн, глубокие знания компьютеров, глобальные системы позиционирования и тому подобное.

Потом я пошел в снайперскую школу, вернулся обратно в лагерь Пендлтон. Как и следовало ожидать, здесь учили стрелять, прежде чем сделать что бы то ни было. По окончании предстояло пройти два очень сложных экзамена. Первый – с автоматом «M4», с полуавтоматической снайперской винтовкой «SR-25», поражающей цель на расстоянии до девятисот метров, и с тяжелым и мощным ружьем 308-го калибра с продольным затвором и патронами «300 Win Mag». Если хочешь стать снайпером «морских котиков», во всех этих пушках надо быть экспертом. После этого выпускников ждало настоящее испытание, финальный тест, где проверялись возможности солдата двигаться бесшумно, невидимо и незаметно по пересеченной вражеской территории, где малейшая ошибка может привести к смерти или, что хуже, – выдать всю команду.

Наш инструктор был ветераном тех войск США, которые преследовали Усаму в первой войне. Его звали Брендон Уэбб – великолепный офицер. Преследование врага было для него игрой, и стандарты его обучения были настолько высокими, что даже индейцам было бы тяжело им соответствовать. Вместе с ним здесь работал Эрик Дэвис, еще один замечательный снайпер SEAL, и он тоже был безжалостен в оценке наших способностей оставаться незамеченными.

Финальным «полем боя» была обширная территория рядом с границей Пендлтона. Растительности там было немного, в основном низкие и плоские кустарники на довольно труднопроходимой скалистой и глинистой земле. Деревья – самые лучшие друзья снайпера – были там чрезвычайной редкостью, хотя вряд ли это было случайно. Прежде чем нас выпустили на эту бесплодную, запыленную землю, нам пришлось прослушать множество длинных лекций, в которых подчеркивалось, как важно замечать каждую деталь.

Нас еще раз научили благородному искусству маскировки, правильному нанесению камуфляжа, научили закреплять ветки на головных уборах, предупредили об опасности резких порывов ветра, которые могут пошевелить только твои ветки, если они не будут крепко привязаны, и выдать твою позицию. Весь курс мы тренировались каждый отведенный нам Богом час, и только потом нас послали на местность.

Перед нами лежал обширный участок земли, за которым внимательно наблюдают с высокой платформы инструкторы. Наш путь начинался за километр до этой платформы, на которой стояли зоркие Уэбб и Дэвис, внимательно оглядывая акры земли, как пара вращающихся радаров.

Суть упражнения была в том, чтобы войти в область двухсот метров от них и потом метким выстрелом поразить цель. Мы отрабатывали это упражнение поодиночке и в парах, и это на всю жизнь вперед учит бойца терпению. Может уйти много часов на то, чтобы пройти всего несколько метров, но если инструкторы засекли снайпера, осматривая территорию мощными биноклями, он провалил задание.

На финальном испытании я работал с напарником, а значит, нам обоим надо было оставаться незамеченными. В конце он обнаруживает цель, сообщает мне координаты, а я стреляю по его команде. Основная проблема на этой стадии в том, что у инструкторов есть внедренные на местность люди, которые свободно разгуливают внизу и общаются с платформой по радио. Если кто-то из них подойдет к участнику теста ближе чем на два шага, курсант провалился.

Даже если он останется незамеченным и попадет в цель, но его после этого найдут, он все равно провалился. Это трудная, суровая мужская игра, требующая напряжения тела и мозга, да и сам тест просто изматывающий. Во время тренировок инструктор стоит позади обоих участников боевой группы, пересекающих наблюдаемую территорию. Инструкторы постоянно записывают замечания. Например, мой наводчик подал неправильный сигнал либо сообщил неверную дистанцию или направление. В таком случае, если я не попаду в цель – это не моя ошибка. Здесь, как нигде, нужно работать командой. Инструктор прекрасно знает, что снайпер не может засечь цель, прицелиться и выстрелить из винтовки без указания наводчиком верной дальности, и лучше ему не ошибаться.

Во время всей тренировочной программы был всего один день, когда инструкторы охотились за мной, что было до жути волнительно. Но меня это кое-чему научило. Враг великолепно знает, куда может залечь стрелок еще до того, как он начал операцию – это своеобразный инстинкт, основанный на большом опыте умеющего искать прикрытие снайпера. Меня засекли еще до того, как я начал движение, потому что знали, куда смотреть – в область самой высокой вероятности моего нахождения.

Это урок для снайпера на всю жизнь: никогда, что бы ни случилось, не двигайся туда, где враг ожидает твоего присутствия. Единственным утешением для меня было то, что инструкторы в тот день нашли каждого из ребят. В финальном испытании я снова лицом к лицу столкнулся с километровой бесплодной пустыней. Начав движение, я старался слиться с пыльной землей и держал голову, на которой было закреплено несколько веток, опущенной вниз. У меня ушло несколько часов на то, чтобы добраться до середины пути, и еще больше – на последние три сотни метров до выбранной цели. Я был невидим, до ужаса медленно двигался между камней, от канавы к канаве, вжимаясь в землю и держась как можно ниже. По прибытии на конечную точку я быстро собрал небольшое укрытие из грязи и палок, спрятался за ним и осторожно прицелился. Я медленно и осторожно нажал на курок, и мой выстрел поразил металлическую мишень прямо посередине. Если бы это была голова человека, он тут же канул бы в небытие.

Я увидел, как инструкторы оборачиваются и начинают искать место, из которого раздался выстрел. Но они, по всей вероятности, могли это определить только примерно. Я опустил лицо в землю и следующие полчаса не двинулся ни на миллиметр. Потом я очень медленно и аккуратно произвел отступление, все еще прижимаясь к земле, не двигая ни камушка на своем пути. Неизвестный снайпер. Именно так это и должно происходить.

Я пробыл в снайперской школе три месяца и окончил ее с отличием. Бойцы SEAL не ищут похвалы, и поэтому я не могу сказать, кому выпала честь произносить речь на выпуске класса.

Последняя крупная военная школа, которую я окончил, – школа объединенного тактического авиационного командования. Обучение длилось всего один месяц и проходило на военной базе морской авиации «Фаллон» в Неваде. Нас научили базовым навыкам и приемам воздушной артиллерии, мы изучали технические характеристики ракет и 230-килограммовых бомб, а также эффекты, которые они могут оказать при запуске. Мы научились общаться с воздушным судном с земли – передавать данные, транслируя информацию операторам судов через спутники.

Согласен: очень уж я долго объяснял, кто такие «морские котики» и как ими становятся. Нам всегда твердили, что мы должны заслуживать право носить значок трезубца каждый день. Мы никогда не перестаем учиться, никогда не заканчиваются наши тренировки. Нельзя просто сказать: я служу в SEAL – эта фраза значит слишком многое. Все равно что генерал Дуайт Д. Эйзенхауэр сказал бы, что служит в армии.

Теперь вы знаете, чего нам это стоило, что значило для всех нас, и, вероятно, вы поняли, почему мы через это прошли. Я признаю: есть у «морских котиков» такой грешок: мы бываем заносчивыми и надменными. Но за него мы сполна заплатили потом, кровью и невероятно тяжелой работой.

Потому что прежде всего мы – патриоты. Мы – воины, готовые принять бой против любого врага Соединенных Штатов Америки. Мы – ваш фронт, без страха сражающийся против «Аль-Каиды», джихадистов, террористов и каких бы то ни было чертей, которые вздумают угрожать нашему народу.

Каждый солдат SEAL невероятно уверен в себе, потому что в нас заложили веру в победу – любой ценой – и убеждение, что ни одна сила на Земле не сможет выдержать нашего удара на поле боя. Мы ведь непобедимы, разве не так? Нас не остановить. В это я верю всей душой с того самого дня, когда мне на грудь повесили значок трезубца. Я все еще в это верю. И всегда буду верить.

Глава 6 «Пока, чуваки, задайте им жару»

Прозвучала финальная команда: «Красные крылья», операция началась!» Оператор высадки выкрикивал время: … Одна минута… Тридцать секунд! …Пошли!» Пандус опустился… пулеметчик приготовил «М-60» на случай засады. Снаружи была кромешная тьма.

Денни первый ушел в темноту.

На огромной, растянувшейся на много километров военной базе США «Баграм» в Афганистане день только начинался. В то мартовское утро 2005 года мы заселились в свои комнаты и успели поспать несколько часов перед общим собранием. Дэн Хили, Шейн, Джеймс, Акс, Майки и я – новоприбывшие бойцы из 1-й роты SDV – были тут же отданы под командование 10-й роты SEAL из Вирджинии-Бич, командиром которой был временно назначен в отсутствие старшего офицера суровый капитан-лейтенант Эрик Кристенсен.

Эрик был невероятно веселым, своим парнем в любой компании. Эта черта порой препятствовала его повышению по службе в последнее время. В те дни около 75% всех «котиков» имели высшее образование, и линия между старшими офицерами и добровольцами была размыта, как никогда. Эрику было тридцать два года, он был сыном адмирала из Вирджинии. Несмотря на его чувство юмора и порой нестандартные взгляды на иерархическую лестницу, он был великолепным офицером SEAL и командовал одной из лучших боевых единиц во всем морском флоте США. 10-я рота была превосходно подготовлена для того типа заданий, которое нам предстояло выполнить. Под командованием капитана-лейтенанта Кристенсена было много отличных ребят, в особенности я выделял Люка Ньюболда и мастера – главного старшину Уолтерса – работать с ними было удовольствием.

Наш инструктаж, как и все в десятой роте, прошел на высоте. Нам прочитали что-то вроде мрачной образовательной лекции о том, что происходило на северо-западной границе, которая разделяет Афганистан и Пакистан. Каменистые расселины, крутые скалы и зловещие пещеры теперь ожили, их наводнила разрастающаяся армия «Талибана». Злые и обиженные на весь мир, эти ребята начали перегруппировку вдоль необозначенной границы в горах. Они готовились вернуть себе власть над священной мусульманской страной, которую, как считали они, американцы сначала украли, а потом еще и подарили новому законно избранному правительству.

Здесь, высоко в горах, труднопроходимые тропы появлялись из ниоткуда и тут же исчезали за огромными валунами и скалистыми выступами. Казалось, что каждый шаг, который заденет маленький камушек или потревожит скопления глинистого сланца, может вызвать сотрясающую землю лавину. Нас предупредили, что хитрость должна стать нашим лозунгом на высоких и тихих склонах Гиндукуша.

По этим тропам веками ходили воинственные племена, эти же тропы захватили «Талибан» и «Аль-Каида» после бомбардировки США, которая сильно ослабила их войско и едва не стерла их с лица Земли в 2001 году. Очень скоро мы все о них узнаем.

Уже через несколько часов мы приступим к выполнению первого задания. Здесь никто не считал нас новобранцами; все мы прошли высококлассную подготовку, были действующими бойцами SEAL, готовыми к заданию. Мы были готовы подняться на горные перевалы и помочь уменьшить поток вооруженных террористов, проникающих в страну через пакистанскую границу.

Наши вертолеты поднялись на эти перевалы, возвышающиеся над широкой долиной. Мы прибыли на место в составе около двадцати человек и заняли позиции, окружив гору. Акс, Майки и Джеймс Сах (позывной Ирландец-1) были где-то в двух километрах от старшины Хили, Шейна и меня (позывной Ирландец-3).

Это была горячая точка на границе, где движения талибских войск отмечались еженедельно, если не ежедневно. Нашей задачей была слежка за талибами, вероятно, укрывавшимися далеко под нами, на этих узких предательских горных тропах. Террористы часто передвигались тут на своих неуклюжих верблюдах, и многие из животных были нагружены взрывчаткой, гранатами и бог знает чем еще.

Я шел с большой осторожностью. Нас предупредили, что эти сердитые афганские дикари однозначно будут сражаться и вряд ли кто-нибудь из них был совсем уж простаком. Я знал, что один неверный шаг, один упавший камень, каким бы маленьким он ни был, тут же может сдать наши позиции. Эти племена жили здесь уже много веков, и взгляд у них был как у ястребов. Если они нас увидят или услышат, то атакуют моментально. Наше командование не оставило в нас ни тени сомнения. Это было очень опасное занятие, но остановить приток террористов мы должны были непременно.

Я осторожно двигался вдоль горного хребта, периодически останавливаясь, чтобы оглядеть горный склон с помощью бинокля. Я шел тихо. Мысли мои были чисты и ясны. Если отряд дикарей с верблюдами и ракетами зайдет на перевал, я должен тут же подать знак по радио и вызвать подкрепление. Если это будет какая-то боевая единица, с которой мы сможем справиться на месте, то мы атакуем, постараемся захватить лидеров в плен, а с остальными разобраться так, как будет необходимо, в зависимости от ситуации.

Как бы то ни было, я продолжал пристально следить за перевалом, притаившись за парой огромных валунов. Ничего. Потом я снова вышел на крутой склон, на открытую его часть, и внизу внезапно увидел троих вооруженных афганцев. Мой мозг начал яростно размышлять. Между мной и Шейном было где-то семьдесят метров. Стоит ли мне стрелять? Сколько там человек?

Слишком поздно. Они первые открыли огонь, стреляя вверх по склону, и град пуль из «АК-47» врезался в скалу вокруг меня. Я бросился обратно, под укрытие камней, зная, что Шейн должен был что-то услышать. Потом я вышел снова и всыпал им по первое число автоматной очередью. Я видел, как талибы отошли под прикрытие. По крайней мере, я их остановил.

Но в меня снова начали стрелять, и снова я стал стрелять в ответ. В мою сторону тут же полетели два заряда из гранатомета, и слава богу, что я успел это заметить. Я опять спрятался от огня, но одна из гранат попала и разбила один из валунов, служивших мне укрытием. Повсюду летали пули, пыль, осколки и обломки камней.

Казалось, что я вообще сражаюсь в одиночку, и одному богу известно, как мне удалось избежать ранения. Внезапно эхо от взрывов улеглось, и теперь слышались лишь редкие звуки выстрелов трех автоматов. Я затаился и выжидал. Потом я решил, что они уже вышли из укрытия, высунул ствол и снова нажал на курок. Не знаю, куда или в кого я попал, но внезапно стрельба стихла совсем. Будто ничего и не было. Добро пожаловать в Афганистан, Маркус.

Это был лишь один вид боевого задания: нам приходилось нести караул на перевалах и при этом стараться не выдавать своего присутствия. Другой вид заданий – прямая разведка и сбор информации (или SR), где мы наблюдали за населенным пунктом и фотографировали его, как можно тщательнее выискивая цель. Итогом миссии должно быть обнаружение цели, так как предоставленные разведданные были чаще всего отличными, с хорошими и четкими фотографиями. Мы вечно искали какого-нибудь урода в тюрбане, который не отказывал себе в удовольствии атаковать армию США.

На вылазках в горы мы должны были опознать нашу цель: либо с помощью сверхмощных биноклей, либо с помощью фотографических линз одной из наших камер, потом спуститься в деревню и взять его, желательно живым. Если человек был один, основным планом «морских котиков» было захватить цель, отвезти на базу и заставить рассказать нам, где располагались талибы, открыть расположение огромных складов боеприпасов и снаряжения, спрятанных в горах.

У этого оружия было только одно применение: убить или покалечить солдат США, которые обеспечивали поддержку избранного правительства. Полезно помнить, что эти афганские повстанцы когда-то приютили Усаму бен Ладена и всячески оказывали ему поддержку. Нас уведомили, что, без всяких сомнений, этот кровожадный массовый убийца находился примерно там, куда мы направлялись.

Итак, нам нужно было захватить одного из талибских лидеров, но только при условии, что его охраняют лишь несколько человек. Без проблем. Но если врагов было больше, если там обосновался какой-нибудь талибский гарнизон и по деревне бродит куча вооруженных людей, нам следовало вызвать надлежащую боевую поддержку, которая разберется с этой проблемой. Как бы то ни было, после нашего прибытия дела у молодого Абдуллы Бомбосоздателя пошли наперекосяк, стало сложнее варить динамит прямо на главной улице этой Страны глиняных домиков, в Северо-Западном Афганистане.

Следующим нашим заданием стала широкомасштабная операция. Около пятидесяти человек спустились с вертолетов на горные склоны, на самую ужасную местность, которую только можно представить. Может быть, среди моих читателей есть горные козлы или горные львы, но, черт подери, рельеф был худшим из того, что я видел. Крутые скалы, шаткие опоры, вертикальные спуски, едва ли кое-где виднелись низкие кусты и деревья, то есть практически не за что было ухватиться и негде укрыться, если вдруг возникнет такая необходимость.

Я уже рассказывал, насколько сильными воинами мы были. Мы могли взобраться куда угодно, пройти где угодно. Но – хоть и трудно в это поверить – у нас ушло восемь часов на то, чтобы пройти два километра. Парни падали с этой чертовой горы и получали травмы, иногда довольно сильные. Здесь было жарче, чем на раскаленной сковородке, и один из моих товарищей позже признался: «Я бы ушел из войск ради того, чтобы свалить отсюда».

Он не серьезно это говорил, поверьте. Но всем нам знакомо это чувство. Мы устали и измотались, пока в связках пробирались по склонам этой опасной горы в полном боевом снаряжении и с оружием. До сих пор это худшее путешествие в моей жизни. Хотя мы даже не столкнулись с сопротивлением. Все было настолько ужасно, что мы сочинили про это песню, которую один из наших ребят, эксперт в игре на банджо, наложил на музыку Джонни Кэша «Кольцо огня»:

Я попал в тридцатиметровое ущелье, Я падаю вниз – какое тут веселье. Оно обжигает и обжигает меня, Кольцо огня, Кольцо огня.

Нашей целью на этом задании были две афганские деревни, расположенные на склоне этой горы, одна над другой. Мы понятия не имели, которая из них служила укрытием для большей части талибских сил, и было решено, что обе необходимо держать на мушке. Причиной такой осторожности был довольно молодой парень. У нас был заведен на него целый файл с кучей разведданных, как со спутников, так и присланных из ФБР. Однако у нас не было его фотографий.

Я так и не узнал, где он учился, но этот молодой талибский воин был ученым, мастером в создании взрывчатки. Мы называем самодельную взрывчатку ИВУ (импровизированными взрывными устройствами), и в этой части страны этот парень был королем ИВУ. И он сам, и его люди нанесли значительный урон войскам США, повсеместно взрывая военные объекты с находящимся в них личным составом. А совсем недавно он подорвал две транспортные колонны морпехов США, в результате чего погибло много наших парней.

Взвод «Фокстрот» перегруппировался рано утром после перехода через гору и занял позицию над верхней деревней. Когда взошло солнце, мы быстро двинулись вниз по склону, в деревню, где выламывали двери во всех домах и арестовывали каждого, кто попадется на пути. Мы не стреляли, но, без сомнения, выглядели очень устрашающе. Никто не сопротивлялся. Но того, кого мы искали, здесь не было.

Тем временем основные силы – 10-я рота SEAL – вошли во вторую, более крупную деревню, расположенную ниже по склону, и устроили там тот же ад. Это заняло немало времени, потому что здесь приходилось вести допросы, что мы все отлично умели делать. Солдаты с пристрастием допрашивали каждого, выискивая лжеца, человека, который будет чем-то выделяться и который расскажет не похожую на правду историю. Нам нужен был мужчина, который не был пастухом, как остальные – мы искали парня, который даже выглядел по-другому и не имел того грубого и неотесанного вида, как местные горные фермеры.

И мы его поймали. Это была моя первая близкая встреча с фанатичным талибом. Я никогда его не забуду. Молодой парень, у которого и борода еще нормально не выросла. Но у него уже были дикие, безумные глаза. Он уставился на меня, будто я только что низверг все учения Корана.

В этот самый момент я ясно понял: если бы он мог сейчас меня убить, то убил бы. Никто и никогда не смотрел на меня с такой ненавистью, ни до этого, ни после.

Моя вторая операция в Афганистане – похищение и захват этого Абдуллы, или как там на фиг его звали, показала нам, только прибывшим бойцам SEAL, два основных аспекта боевых действий здесь. Первый – это яростная ненависть, которую питали к нам мусульманские экстремисты; второй – обязательность и риск соблюдения правил ведения боевых действий (или ROE) в такого типа боевых операциях.

«Морские котики» по своей природе, а также благодаря тренировкам и образованию, не такие уж глупые. Как и все остальные люди, мы читаем газетные статьи, выходящие по всему миру, о служивших членах вооруженных сил, которым гражданскими судами было предъявлено обвинение в убийстве за исполнение того, что было их долгом – за атаку врага.

Правила ведения боевых действий в Афганистане определяли, что мы не можем стрелять, убивать или причинять вред невооруженным гражданским. А что, если этот невооруженный гражданский на самом деле опасный шпион незаконной организации, которую мы пытаемся уничтожить? А что, если по горам Афганистана бродит разделенная на мелкие отряды смертельная армия дикарей, выдающих себя за гражданских? Как насчет этих парней? Как насчет бедуинов со взрывчаткой, выглядящих с первого взгляда невинно? Они пробираются через горные перевалы со своими верблюдами, груженными под завязку взрывчаткой, которой хватит, чтобы от стадиона «Янки» осталось пустое место. Как насчет этих парней?

Мы были избраны сделать то, что 999 из каждой тысячи американцев никогда и не подумают сделать. Нам внушили, что наша работа необходима для безопасности американской нации. Нас отправили в Афганистан, чтобы мы участвовали в самых опасных операциях. А еще нам запретили убивать этих бедуинов, прежде чем они взорвут к чертям нас всех, потому что он может оказаться невооруженным гражданским, который просто решил погулять с динамитом на поводке.

Как насчет второго парня? Молодого пастуха с тростью, бегущего позади и погоняющего гребаных верблюдов? Как насчет него? А что, если он ждет не дождется того, чтобы убежать в горы, к своему старшему брату и остальным жестоким талибам? К тем, которые ждут нас в укрытиях пещер с РПГ наперевес?

Мы не услышим, как он сдает им наши позиции, этого не услышат и те политики, которые принимали правила ведения боевых действий. И эти серьезные люди в деловых костюмчиках не будут лезть по горным склонам, когда первая же граната взорвется прямо рядом с нами и взрыв оторвет кому-то ногу, а кому-то голову.

Может быть, нам лучше убить этого маленького дикаря на месте, прежде чем ему представится шанс сбежать и рассказать о нас врагу? Или он – просто невооруженный гражданский, который не причинит никому вреда? Он просто выгуливает тротил, конечно. Террористы знают правила, как знали они их и в Ираке. Но эти правила не для них. Это правила для нас – правила западных стран, цивилизованной части мира. И каждый мятежник знает, как манипулировать ими в свою пользу. Иначе бедуины носили бы с собой оружие.

Но они не носят. Потому что они знают: американские солдаты слишком боятся в них выстрелить, потому в этом случае их осудят за убийство. Я точно знаю – талибы считают наши правила забавными.

И уж если кто-то из наших ребят пристрелит парочку террористов, их товарищи со скоростью света сообщат арабскому телевидению «Аль-Джазира», и в новостях объявят:

ЖЕСТОКИЕ АМЕРИКАНСКИЕ ВОЙСКА СТРЕЛЯЮТ В МИРНЫХ ДРУЖЕЛЮБНЫХ АФГАНСКИХ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЕВ

Вооруженные силы США обещают, что «морские котики» понесут заслуженное наказание.

Нечто подобное. Уверен, суть вы уловили. СМИ в Соединенных Штатах нас просто распнут. Теперь так всегда и происходит. Самая сильная шумиха за последние годы разразилась вокруг дела «Абу Грейба», но если смотреть более широко, в контексте всех смертей и разрушений, которые мусульманские экстремисты принесли этому миру, кучка униженных иракских заключенных лично меня не сильно беспокоит. Вы бы согласились со мной, если бы увидели своими глазами, на что способны эти парни. Например, они просто отрезают людям головы – и американским солдатам, и работникам добровольческих организаций. Террористы, не задумываясь, убивают людей тысячами: они пытали, калечили и вырезали фигуры ножами на телах молодых американских солдат, словно в Средние века.

На самом деле в войне с мятежниками нельзя сказать наверняка, кто гражданский, а кто нет. Так зачем же вводить правила, придерживаться которых до конца не сможет никто? Правила не работают, потому что большую часть времени солдаты не знают врага в лицо, а когда узнают, бывает уже слишком поздно для спасения их жизней. Понять смысл и извлечь какую-нибудь пользу из правил ведения боевых действий в ситуации реального времени практически невозможно.

Также никому точно неизвестно, как называть американцев в Афганистане. Может, мы – миротворческие силы? Мы сражаемся в войне против мятежников на стороне афганского правительства или на стороне США? Мы пытаемся выследить главного террориста бен Ладена или предотвратить очередной захват «Талибаном» власти в стране, потому что эта организация защищала бен Ладена и всех его приспешников?

Я понятия не имею. Мы можем сделать и то, и другое. Отдайте нам приказ – и дело будет сделано. Мы – верные слуги правительства США. Но в Афганистане борьба проходит на вражеской территории. И не имеет значения, что мы приглашены демократическим государством, его собственным правительством. Не имеет значения, что нет стрельбы через границу в Пакистане, не имеет значения нелегальность талибской армии, не имеет значения Женевская конвенция…

Когда мы пробирались по этим горам, пробуя все известные нам способы остановить перегруппировку «Талибана», пытаясь обнаружить и арестовать основных лидеров и экспертов по взрывчатке, всегда были окружены хорошо вооруженной вражеской армией, чьими общепризнанными намерениями было наше убийство. И все это на вражеской территории.

Но мы пойдем туда снова. В любое время. Хоть каждый день. Мы сделаем то, что должны, доведем дело до конца или умрем, но не оставим попыток. От имени Соединенных Штатов Америки. Но не стоит решать за солдат, кого могут атаковать, а кого нет. Это решение должно приниматься военным командованием. Если либеральные СМИ и политическое сообщество не может принять тот факт, что иногда на войне погибают невинные люди, тогда я могу только предложить им, когда подрастут, послужить пару месяцев в верховьях Гиндукуша. Вероятно, они здесь не выживут.

Любому правительству, которое считает, что война может быть хоть в каком-нибудь смысле справедливой и подчиняться таким же правилам, как, например, бейсбол, вероятно, не стоит ввязываться в боевые действия. Потому что в войне нет никакой справедливости, иногда в ней страдают невинные люди. Это происходит на протяжении уже миллионов лет. Столкнувшись лицом к лицу с головорезами «Талибана», мы не деремся по правилам статьи 4 Женевской конвенции. Мы деремся по правилам 223.556 мм – это калибр и размер пуль наших автоматов «M4». И если эти числа выглядят не очень, то можно отдаться на волю пуль 7,62 мм, которыми стреляют в американцев из украденных русских автоматов Калашникова.

В глобальной войне против терроризма для нас есть правила, но враги используют их против нас. Мы стараемся мыслить здраво – они не остановятся ни перед чем. Эти дикари унизятся до любой формы самых жестоких способов ведения войны: пыток, обезглавливания, расчленения трупов, атак на гражданских лиц, женщин и детей, подрыва бомб в автомобилях, до самоубийства, в конце концов. Все, до чего их воспаленный мозг только сможет додуматься. Они стоят в одном ряду с самыми кровожадными монстрами в истории человечества.

И я все время задаюсь вопросом: кто готов идти дальше всех, чтобы выиграть эту войну? И всегда ответ один и тот же: они. Террористы добровольно погибнут, чтобы только уничтожить врага. Они готовы идти до конца – в любое время, в любом месте, чего бы это ни стоило. И у них нет правил ведения боевых действий.

И вот так у наших солдат возникает дополнительная ко всем прочим причина для опасений, когда мы выходим на войну против «Талибана» или «Аль-Каиды»: страх самих себя. Страх того, что наш собственный трибунал морских сил может начать дело против нас, страх американских СМИ и их отрицательного влияния на американских политиков. В каждом солдате кроется ужас перед такими недоучками-журналистами, которые всего-то и хотят состряпать скандальную историю, чтобы оправдать свою зарплату. Это не только мое мнение. Мы все их ненавидим – отчасти за отсутствие здравого смысла, но в большинстве своем из-за их невежества и вопиющей беспринципности. Как только вооруженный конфликт превращается в войну средств массовой информации среди государств всего мира, новости становятся лишь выражением мнения, они не передают истинного положения дел. Когда в процесс включаются СМИ Соединенных Штатов, шансы на победу в войне резко уменьшаются из-за введения ограничений нашей свободы, и это просто отличные новости для нашего врага.

Время от времени какой-нибудь репортер или фотограф высовывается слишком сильно из укрытия и ловит пулю. И тут же эти высокооплачиваемые журналисты становятся национальными героями, их восхваляют на Родине – в прессе и по телевидению. Не скажу, что бойцы SEAL недружелюбные люди, но я даже описать не могу, насколько надоедает весь этот фарс великолепно подготовленным, но не слишком высокооплачиваемым ребятам, которые сражаются по-настоящему и делают всю грязную работу. Ведь это мы – первоклассные профессионалы, которые молча ставят себя под удар каждый день, часто получая серьезные ранения и погибая. Это мы – тихие герои, неизвестные никому, кроме таких же неизвестных, убитых горем семей.

В начале нашего пребывания в Афганистане мы выполняли одну миссию высоко на перевалах, на шестом контрольном пункте. Тогда мы едва избежали смерти. Мы только добрались до позиции в составе двадцати человек, когда эти афганские дикари, прятавшиеся в горах, выпустили по нам несколько залпов артиллерийского огня, сотни и сотни ракет летали над нашими головами и врезались в склоны гор.

Мы не могли разобрать, как их классифицировать – как вооруженных мятежников и врагов Соединенных Штатов или как невооруженных гражданских. У нас ушло три дня, чтобы дать им отпор, и даже тогда пришлось вызывать боевую поддержку с воздуха, чтобы вырваться из оцепления. Через три дня на фотографиях со спутника мы увидели, что «Талибан» отправил ночью на нашу старую позицию двенадцать головорезов, вооруженных автоматами и традиционными ножами, которые пробрались через темноту, намереваясь убить всех, кого они там найдут.

Но мы же не можем доказать их намерений! Я прямо слышу крики либералов. Нет. Конечно, нет. Они туда направлялись, чтобы выпить с нами чашечку кофе.

Эти ночные атаки талибы производили по той же схеме, какую моджахеды использовали против русских. Они бесшумно крались в темноте и перерезали глотки сначала часовым, а потом и всем солдатам в лагере. Так продолжалось до тех пор, пока военное командование СССР под давлением родителей молодых солдат не приняло решение прекратить действия на этой территории. Моджахеды теперь вернулись под названием «Талибан» и «Аль-Каида». Их намерения против нас точно такие же, как были в свое время против русских.

«Морские котики» SEAL могут с ними справиться, как и с любым другим врагом. Но только не в том случае, если кто-то хочет посадить нас за это в тюрьму, когда мы вернемся домой. И уж точно мы не хотим ждать в горах, пока кто-нибудь перережет нам горло, и при этом не иметь возможности отомстить врагу, если его классифицируют как невооруженного афганского пастуха.

Но это насущные боевые проблемы солдата США, постоянное беспокойство о том, как рассудят его действия американские СМИ, которые, кажется, ждут не дождутся нас сломать. Хоть мы и не сделали ничего, чтобы заслужить подобное. За исключением, может быть, любви к своей стране и ко всему, что она олицетворяет.

На ранних сроках моей службы в Афганистане бои шли почти постоянно. Наши отряды выходили в горы ночь за ночью, пытаясь остановить повстанцев, пробирающихся через горные перевалы. Каждое полнолуние мы проводили операции, потому что это было единственное время, когда мы могли уловить хоть какой-то проблеск света над темными горами.

В соответствии с лунными фазами мы садились в вертолеты и наблюдали, как эти бородатые фанатики пробираются через границу в Афганистан. Потом наземные подразделения окружали террористов, вертолеты гнали их, словно овчарки гонят овец. И они бежали со всех ног прямо на ожидавших их для поимки и допроса войска США.

Вам может показаться странным, что специалистам-подводникам из роты SDV приходится проводить операции в трех километрах над уровнем моря. В общем-то предполагается, что само SDV – судно доставки подводного десанта, мини-субмарина, которая привозит нас на места наземных операций – самая тихая и незаметная машина в мире. Отсюда следует, что экипаж самого незаметного судна в мире – самые хитрые парни в мире. Мы проводим опасные операции в глубоком тылу врага, наблюдаем и докладываем о его позиции и живем постоянно на пределе нервного напряжения. Наше основное задание – найти цель и потом вызвать подкрепление для прямой атаки. Хотя на самом деле именно прямые действия являются целью, их невозможно осуществить без того опасного дела, которым мы и занимаемся на одиноких вершинах Гиндукуша.

Капитан-лейтенант Эрик Кристенсен всегда понимал важность нашей работы, и он был моим хорошим другом. Раньше он называл операции в мою честь. Я был техасцем, и он почему-то находил это невероятно забавным, хотя сам он был уроженцем Вирджинии. Эрик считал, что я представлял собой нечто среднее между преступником Билли Кидом и охотником Буффало Биллом и что я был способен быстрее всех вытащить револьвер из кобуры. Неважно, что оба эти ковбоя были родом из гораздо более северных мест – из Канзаса или около того. До сих пор, по мнению Эрика, Техас и все штаты к западу и северу от него представляли собой бесплодную пустыню, где правит лишь закон «кольта-44», земли скотоводов и краснокожих.

И поэтому у нас всегда были операции под названием «Ковбой» или «Одинокая звезда». Ему нравилось называть операции в таком техасском стиле, специально для меня. Большая часть наших миссий были очень тихими и включали в себя строго разведку горных перевалов и деревень. Мы всегда старались избежать перестрелки: сначала просто фотографировали, а потом как можно спокойнее захватывали цель. Неизменно мы искали кого-то, выделяющегося из окружения – одного человека в деревне, который выглядел или вел себя иначе, талибского убийцу, который просто не мог быть фермером.

Иногда мы натыкались на группу бородатых угрюмых ребят, сидящих вокруг костра. Они пили кофе, а рядом наготове неизменно лежали «АК-47». Нашим первым действием была их идентификация. Были ли они пуштунами? Мирными пастухами, пасущими коз и овец, или вооруженными бойцами «Талибана», яростными горцами, которые перережут тебе горло, как только доберутся до тебя? Уже через несколько дней мы поняли, что талибы были совсем не такие грязные и грубые, как афганские крестьяне. Многие из них получали образование в Америке, а теперь они прятались здесь и активно готовили оружие, чтобы убивать нас.

И почти так же быстро мы поняли, насколько впечатляюще талибы действовали на своей территории. Я всегда думал, что они просто со всех ног убегут от нас, когда мы их обнаружим. Ничего подобного. Если они находились или могли быстро добраться до возвышенности, то довольно яростно отбивались. Если мы шли на террористов сверху, они обычно либо сдавались, либо поворачивали обратно к границе, в Пакистан, где мы не могли их преследовать. Но при ближайшем рассмотрении в их глазах всегда сверкал вызов, выражающий ненависть к Америке, и огонь революции, который горел в их душах.

Для нас это все было довольно жутко, потому что мы находились в самом центре террора, в стране, где родился и был доведен до совершенства план разрушения Мирового торгового центра таким же яростным человеком, как эти дикари. Буду откровенен: порой мне казалось, что такое сделать было невозможно. Но все мы знали, что это произошло на самом деле. Прямо здесь, в этой далекой пыльной пустыне лежали корни страшных злодейств. На родине главных боевых сил бен Ладена. И здесь они все еще замышляли разрушить Соединенные Штаты и составляли свои кровожадные планы. Здесь ненависть к Дядюшке Сэму была настолько закоренелой, что среди народа процветал и распространялся тот вид злобы, который находится за пределами понимания для большинства западных людей. Хотя бы потому, что она была оправдана только в другие, более варварские века.

На страже Америки стояли Майки, Шейн, Акс, я и остальные «котики», каждую секунду готовые к столкновению с этими тихими мастерами горного боя, крадущимися по узким тропам и несущими с собой традиционные клинки, автоматы и смерть.

Ловля этих ребят в отдаленных пуштунских деревнях сильно усложняла задачу. Потому что здесь начиналась примитивность с большой буквы «П». Хижины здесь сделаны из высушенных на солнце глиняных кирпичей, полы – земляные, и внутри постоянно стоит ужасный запах мочи и навоза мулов. На первом этаже в домах живут козы и куры. И в этих пещерных условиях террористы планировали, а потом претворяли в жизнь самые шокирующие злодейства XXI века.

Санитария в этих деревнях настолько в зачаточном состоянии, насколько возможно. У них общий туалет в виде выгребной ямы, расположенный на самом краю деревни. Относительно них нас предупредили быть внимательнее, особенно в ночных вылазках. Однажды в одну из ночных вылазок я не заметил одну из ям, поскользнулся и угодил туда ногой. Ребятам, конечно, стало весело, но в тишине ночи все старались не засмеяться в голос и еле сдерживались. Только мне было не смешно.

На следующей неделе произошло нечто гораздо худшее. Мы в кромешной темноте пробирались по каменистому склону и искали место для наблюдательного пункта над небольшим скоплением хижин и козлиных загонов. Без приборов ночного видения разглядеть что-либо было нереально, и внезапно я соскользнул в зияющую подо мной дыру.

Крикнуть в голос я не посмел. Но я знал, что опускаюсь все глубже в яму, и меня передернуло от одной мысли о том, куда я могу попасть. Я просто выкинул свою правую руку прямо вверх, крепко держа в ней автомат, и постепенно погружался в зловонный деревенский туалет. Я почти утонул, когда, наконец, услышал, как мои товарищи шипят друг другу: «Берегись! Латтрелл снова нашел сортир!»

Никогда еще ни на одной из афганских миссий парни столько не смеялись. Но это был один из самых ужасных случаев в моей жизни. Я бы мог заразить тифом всю базу «Баграм». Мне было до жути холодно, но я с радостью прыгнул в реку в полном обмундировании, просто чтобы смыть с себя все это.

На пограничных контрольных постах периодически возникали серьезные проблемы, и тогда нам приходилось загружать во внедорожники «Humvee» и перевозить до восемнадцати парней туда, а потом идти пешком много километров. Проблема была в том, что пакистанское правительство питало очевидную симпатию к «Талибану» и в результате оставляло приграничные территории на северо-востоке без контроля. Пакистан постановил, что блюстители порядка и пограничники могут патрулировать только асфальтированные дороги и территорию в двадцать метров по обеим сторонам. За пределами этого пространства может происходить что угодно, так что талибские солдаты просто сторонились крупных дорог и переходили в Афганистан древними тропами. Они могли гулять туда-сюда через границу, как им заблагорассудится, но так происходило до тех пор, пока мы им не помешали. Многие афганцы хотели всего лишь перегнать скот, и такие случаи нас не касались. Однако талибы это знали и часто передвигались, переодевшись в погонщиков скота, а вот такие вещи касались нас напрямую. И караваны верблюдов, нагруженных взрывчаткой, касались нас очень сильно.

И почти каждый раз мы подвергались атакам. Легчайший шум, выдающий наши позиции, – и кто-то тут же открывал по нам огонь, часто со стороны границы с Пакистаном, куда мы не имели права соваться. Итак, мы двигались, применяя все хитрости и уловки, которые знали, фотографировали местность, брали в плен зачинщиков и бунтарей, всегда оставались на связи с базой и вызывали подкрепление, когда нам нужна была помощь.

Наше командование было твердо убеждено, что ключевыми моментами для успешного проведения операции были разведка, идентификация людей, которые собирают бомбы, а также определение местонахождения их складов и подрыв талибского арсенала, прежде чем им воспользуются. Но разведка всегда была сложным делом. Наш враг был жесток и непреклонен, их не волновало ни время, ни их жизнь. Они верили в одно: что избавляют свою священную мусульманскую землю от неверных захватчиков. И в конце концов, им это всегда удается, разве не так?

Иногда, пока наш штаб (у «морских котиков» это просторечное название высшего командования) изучал определенную цель и составлял план, мы оставались на базе. Я вызвался в свое свободное время работать в Баграмском госпитале, в отделении экстренной помощи. Таким образом я старался получить опыт и стать лучшим медиком для своей команды.

Этот госпиталь по-настоящему открыл мне глаза, потому что мы относились к пришедшим сюда афганцам так же, как к своему собственному личному составу. Пастухи поступали в отделение экстренной помощи со всеми видами повреждений, в основном от пуль, но иногда и с ножевыми ранениями. Одна из огромных проблем этого государства – у каждого есть оружие. Казалось, у каждого в гостиной лежит «AK-47». Также часто появлялись люди с травмами. Гражданские афганцы иногда приходили пешком к главным воротам с такими опасными огнестрельными ранениями, что нам приходилось посылать внедорожники, чтобы довезти их до нашего отделения. Мы лечили всех, кто приходил, на деньги американских налогоплательщиков и оказывали каждому ту помощь, какая только была в наших силах.

Баграм был прекрасным местом, чтобы улучшить мои навыки в медицине, и я надеялся, что в то же время делаю добро людям. Конечно, за эту работу мне не платили. Но для меня медицина всегда была призванием, и эти долгие часы в госпитале были бесценны для доктора, коим я намеревался однажды стать.

И пока я ухаживал за больными и ранеными, работа нашего командования не прекращалась. Они просматривали отчеты разведки, проверяли данные у ЦРУ, пытались идентифицировать талибских лидеров, чтобы мы потом смогли пресечь их действия на корню. У нас всегда был большой список потенциальных целей, и некоторые довольно хорошо были изучены. Было установлено существование определенных сообществ, в которых собирались по-настоящему опасные ребята, их личности установлены, а местонахождение определено спутниками или нами. Эта работа требовала безмерной настойчивости и умения как можно точнее оценить вероятность захвата того человека, который был важен.

Солдаты в Баграме были подготовлены к тому, чтобы идти в горы и делать очень опасную работу, но никто не любит бродить по горам вслепую, когда шансы найти главного талибского террориста невелики. Конечно, разведчикам всегда нужно иметь в виду, что горы не бывают неподвижными. Талибы – неглупые ребята, и они умеют двигаться очень быстро. Они знают много, хоть и далеко не все, о возможностях американских служб. И определенно они понимают, что лучше продолжать двигаться из одной деревни в другую, из одной пещеры в другую и никогда не оставаться в одном месте достаточно долго, чтобы попасться нам со своими запасами взрывчатки.

Наш главный старшина, Дэн Хили, был просто выдающимся командиром в вопросе поиска для нас работы, в которой шансы преуспеть были выше среднего. Он часами сидел и изучал списки, по многу раз проверяя известного террориста, узнавая, где он проводил свое время, где его видели в последний раз.

Старшина Хили просматривал и разбирал фотографии, проверял карты, таблицы, выискивал места, где у нас были реальные шансы на победу, на поимку главаря банды, не ввязываясь при этом в полномасштабное сражение. У него был собственный короткий список основных подозреваемых с местами их нахождения. Уже к июню у него было собрано довольно много информации о различных методах ведения операций, используемых центральными фигурами «Талибана», а также приблизительное количество тротила в их распоряжении.

В его записях вечно всплывало имя одного человека. Из соображений безопасности я буду называть его Бен Шармак (в официальных источниках известен под именем Ахмад Шах. – Прим. перев.), и достаточно будет сказать, что он – крупный лидер талибских сил, мрачный горец, известный тем, что организовывал нападения на города, и тем, что несет прямую ответственность за несколько смертельных атак на морпехов США с использованием взрывчатки. Ему было около сорока лет, и он являлся довольно мрачной фигурой. Он командовал 140—150 вооруженными бойцами, но был образованным человеком, разбиравшимся в военной тактике, также умел говорить на пяти языках. Шармак был известен как один из самых близких соратников Усамы бен Ладена.

Его войска были довольно мобильными. Они захватывали поселения или ставили лагерь вблизи дружественных пуштунских деревень, пользовались их гостеприимством какое-то время, а потом шли дальше, к следующему месту стоянки, набирая рекрутов по пути. Этих горцев было до ужаса сложно отследить, но даже им были необходимы отдых, еда и вода, вероятно, даже душ, так что им нужны были поселки, чтобы обеспечить себя всем необходимым.

Почти каждое утро старшина Хили оглашал свой список потенциальных жертв Майки – нашему старшему офицеру – и мне. Он обычно передавал нам бумаги со списком, в котором было написано около двадцати имен и места их возможного пребывания. Мы, в свою очередь, выписывали из него несколько имен тех парней, за которыми, по нашему мнению, стоило начать охоту. Таким образом мы создали фотоархив преступников и выбирали задания в зависимости от количества данных, которыми располагали. Имя Бена Шармака продолжало появляться каждый раз, и оценки размера его войска каждый раз увеличивались.

Наконец мы провели предварительный инструктаж о возможной операции «Красные крылья», которая заключалась в поимке или убийстве этого опасного действующего лица вооруженных столкновений. Он всегда был неуловим. Он появлялся то тут, то там, как чертов «Алый первоцвет». У нас имелись только фотографии его головы и плеч, плохого качества и довольно смазанные. Мы все равно приблизительно знали, как выглядит этот сукин сын, и с первого взгляда все складывалось так, как и в любой другой разведывательной операции – нужно было занять позицию над целью, выследить ее, сфотографировать и, если возможно, схватить.

У нас было о нем достаточно данных, а значит, ЦРУ и, вероятно, ФБР были очень заинтересованы в его поимке или смерти. И по мере того как проходили инструктажи по проведению операции, Бен Шармак становился все более важной фигурой. Теперь поступали сообщения, что в его отряде было от восьмидесяти до двух сотен человек, и нашему заданию был присвоен статус крупной операции. Старшина Хили принял решение, что я и трое моих приятелей из взвода «Альфа» были именно теми парнями, которые отлично подходят для ее выполнения.

Никто, конечно, не ожидал, что мы перебьем всю эту шайку убийц с дикими глазами. На самом деле от нас требовалось быть как можно тише. Тише, чем когда-либо в жизни. «Просто найдите этого сукиного сына, опознайте его, узнайте его местонахождение и численность войск, потом передайте сообщение для сил быстрого реагирования, которые прилетят и сами возьмут его». Все просто, не так ли?

Если нам покажется, что готовится срочная эвакуация деревни, в которой он находится, тогда мы безотлагательно убиваем его. Это буду я или Акс. Вероятность была такова, что мне, скорее всего, подвернется лишь один шанс выстрелить в Шармака, только один раз я смогу поймать его на мушку и надавить на курок, находясь за несколько сотен метров. Знал я лишь одно: лучше мне не промахиваться, потому что призраки Вебба и Дэвиса, не говоря уже обо всех остальных офицерах SEAL, точно будут преследовать меня до конца дней. Это было, в конце концов, именно то, для чего они меня и готовили.

Если кому-то стало интересно, скажу, что у меня не было никаких сомнений относительно того, чтобы всадить пулю прямо в голову этому ублюдку. Он был фанатичным террористом, заклятым врагом Соединенных Штатов Америки, который уже убил многих моих коллег среди морпехов США. Этот человек больше всего на свете хотел спланировать и претворить в жизнь очередную атаку на земли Соединенных Штатов. Если у меня будет шанс, от меня он не получит пощады. Я знал, что от меня требуется. Я знал, что мой начальник хотел, чтобы этого человека убрали, и я был до жути горд, что меня и моих товарищей сочли подходящими для этой работы. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы никого не разочаровать.

Каждый день мы заходили в штаб разведданных, чтобы узнать, какие новости поступили о Шармаке. Старшина Хили постоянно был там, работая совместно с операционным штабом и нашим шкипером, капитаном Перо. Возникала всегда одна и та же проблема: никто не знал, где наша цель. Шармак был хуже, чем Саддам Хусейн, и постоянно пропадал из нашего поля зрения, ускользал от пристального взгляда спутников, ему удавалось держать свою личность и месторасположение в секрете от множества информаторов ЦРУ, которые были к нему близки.

Конечно, не было никакого смысла лететь в горы с оружием и камерами наперевес до тех пор, пока мы не были абсолютно уверены в его местонахождении. «Талибан» был серьезной угрозой для низколетящих военных воздушных судов, и пилоты вертолетов знали, что постоянно находились под угрозой обстрела, даже во время ночных операций. Террористы так же великолепно обращались с ракетными установками, как и с «AK-47».

Для подобной операции требовалось огромное количество приготовлений: транспортировка, коммуникации, доступ к воздушной поддержке, не говоря уже об амуниции, еде, воде, медицинских препаратах и оружии – все это мы таскали с собой.

И однажды, довольно быстро после начала планирования, поступил четкий приказ: «Начать операцию «Красные крылья». Приготовления шли уже полным ходом, когда все внезапно отменили. Его снова потеряли. У командования были данные, была даже причина им доверять. Но ничего определенного нельзя было сказать. Парни из разведывательного штаба изучили карту и местность, отметили наиболее вероятные области, сделали предварительные оценки и приблизительные расчеты. Они считали, что определили его положение, но не могли указать достаточно узкую область, чтобы связать его расположение с какой-то деревней или лагерем, и неважно, что снайперу нужна миллиметровая точность, чтобы осуществить выстрел и поразить цель. Штаб разведки ждал переломного момента, а тем временем мы с остальными парнями уже отправились на другую миссию по разведке и захвату цели, на операцию под названием «Беспорядок», или «Путаница», или типа того. Мы только вернулись с нее и тут же узнали, что совершен прорыв в охоте на Бена Шармака. Это было очень неожиданно, и мы догадались, что один из наших информаторов нашел что-то. У старшины Хили были действующие карты местности, и нам казалось, что мы сразу примемся за дело.

Нас созвали на инструктаж: лейтенант Майк Мерфи, унтер-офицер Мэтью Аксельсон, унтер-офицер Шейн Паттон и я. Мы снова слушали данные и порядок действий и считали это еще одной штатной операцией. Но в самую последнюю минуту произошли крупные изменения. Было решено, что Шейна заменит унтер-офицер Дэнни Дитц, тридцатичетырехлетний «морской котик», которого я хорошо знал уже много лет.

Дэнни был невысоким (по сравнению со мной), очень мускулистым парнем из Колорадо, жил он со своей невероятно красивой женой, Марией, известной всем нам как Пэтси, прямо рядом с базой в Вирджинии-Бич. У них не было детей, только две собаки, которые были такими же суровыми, как он сам – английский бульдог и бульмастиф.

Дэнни проходил со мной школу SDV в Панаме, штат Флорида. Мы оба были там 11 сентября. Он серьезно занимался йогой и боевыми искусствами и был очень близким другом Шейна. Остается только догадываться, что было общего у пляжного бога и загадочного железного человека. Я был счастлив, что Дэн у нас в команде. Он был немного скрытным, но в то же время очень веселым, жизнерадостным и просто прекрасным человеком. Однако злить его не стоило. Дэнни Дитц был настоящим тигром в душе и великим «морским котиком».

Теперь «Красным крыльям» снова дали зеленый свет. Команда из четырех человек была утверждена. Двумя снайперами будем я и Акс, двумя наводчиками – Майки и Дэнни. Командное управление будет осуществлять Майки. Связь – Дэнни и я. Финальный выстрел в цель осуществим я или Акс, второй постарается определить, куда упало тело.

План был следующий. Мы дойдем до места и спрячемся над поселком, в котором, как мы считали, засел Шармак, и будем ждать, возможно, в течение нескольких дней. Вероятно, у нас не будет возможности двинуться более чем на несколько сантиметров, мы будем тихо сидеть в смертельно опасном месте высоко в горах.

Неопределенное время мы будем пристально наблюдать за этими вооруженными до зубов горцами, за экспертами в данной местности, и ожидать, когда подвернется шанс сразить их лидера. Это обычно самая опасная часть.

Мы уже были в вертолете, одетые, в полном боевом снаряжении, готовые к вылету: операция «Красные крылья» началась, но миссия снова была отозвана. На этот раз мы не потеряли след Шармака, но каким-то образом изворотливый сукин сын появился где-то в другом месте.

Мы выгрузили оружие и побрели обратно к нашим казармам. Разложили тяжелые рюкзаки, сняли боевое снаряжение, смыли камуфляжный крем с лиц и вернули себе человеческий облик. Перерыв продлился две недели, и за это время мы совершили пару мелких операций на перевалах и дважды нас чуть не подорвали.

Я превзошел самого себя один раз, загнав одного из самых опасных террористов в Северо-Западном Афганистане. Я опознал его, у меня даже были его отпечатки, и я видел, как он пытался убежать от нас на чертовом велосипеде. Я не застрелил его только потому, что не хотел выдать нашу позицию ни огнем, ни легким движением. Мы с минуты на минуту ожидали его караван верблюдов со взрывчаткой, который должен был пройти по этой дороге, так что хотели взять и его, и оружие. По крайней мере, я не последовал примеру своего коллеги, который, как говорится в байках «морских котиков», передал по прямой связи летающему неподалеку истребителю-бомбардировщику США GPS-позицию цели. А потом он наблюдал, как две тысячи с лишним килограммов бомбы уничтожили террориста, его верблюда и все в радиусе пятидесяти метров от него. В тот раз мы остановили караван, нам удалось захватить террориста в плен и разгрузить взрывчатку без применения настолько кардинальных мер.

Извините, радикалы. Но, как мы говорим дома, в Техасе, человек должен сделать то, что должен делать.

Итак, шли дни. Утром понедельника, 27 июня 2005 года, Шармака снова обнаружили. На этот раз картина вырисовывалась неплохая. Уже к полудню детализированные карты и фотографии местности были развернуты перед нами. Данные были превосходные, карты – очень неплохие, и по фотографии местность выглядела проходимой. У нас все еще не было нормальной фотографии Шармака, только те же старые снимки головы и плеч, размытые и нечеткие. Но там же мы обнаружили и других талибов младших чинов, и на этот раз сомнений не было: операция «Красные крылья» началась!

Сразу после инструктажа командир Дэн Хили тихо сказал мне: «Вот и все, Маркус. Выдвигаемся. Иди собирай ребят».

Я дал четкий ответ, который лидеру боевой группы полагалось дать главному старшине SEAL: «Хорошо, командир. Мы выдвигаемся».

Я вышел из его кабинета и направился обратно в казармы. Мысли роились у меня в голове. Я не мог объяснить этого, но меня одолевали сомнения, и волнение не покидало меня.

Я видел карты, и на них было все понятно. Не было на них лишь одного – укрытия. Здесь не было понятных признаков растительности. Было очевидно, что путь наверх, в Гиндукуш, где-то на три тысячи метров над уровнем моря, был пустынный и бесплодный. Не нужно быть членом Королевского географического общества, чтобы понять, что это засушливая земля и растительность там встречается крайне редко. Это отлично для скалолазов, но худший кошмар для нас. Деревня, за которой нам предстояло наблюдать, состояла из тридцати двух домов. Я посчитал их по фотографиям со спутников. Но мы не знали, в каком доме засел Шармак. Мы не знали, были ли дома пронумерованы на случай, если у нас появится более точная информация, пока мы будем там, наверху.

У нас было несколько фотографий схемы расположения домов, но очень немного – окружающей территории. У нас были хорошие GPS-координаты, очень точные. И у нас был короткий список возможных зон высадки, необязательных для нанесения на карту, потому что мы высаживаемся из вертолетов на веревках, но критичных для внедрения команды на территорию.

Я был уверен, что нам нужно будет повалить несколько деревьев у подножия горы для того, чтобы иметь прикрытие, когда мы будем уходить, а также чтобы вызвать вертолеты сухопутных войск, если будет такая необходимость. Бесплодные горные склоны без деревьев и почти без кустов – не лучшее место, чтобы проводить секретные высадки и взлеты, во всяком случае, не с талибскими артиллеристами вокруг. Особенно учитывая, насколько подготовленные воины защищали Шармака. Он был опасен и уже не раз доказал это, успешно взорвав несколько колонн морпехов.

Еще одним неприятным аспектом миссии, который занимал мои мысли, пока я шел к парням, было отсутствие укрытия в области, откуда нам придется вести наблюдение. Невозможно точно произвести опознание цели, если не можешь выбраться на удачную позицию. И если эти горные уступы, которые окружали деревню, были настолько отвесными и скалистыми, как я предполагал, то мы надолго застрянем на этой высоте.

И все это время, по всей вероятности, мы будем окружены двумя сотнями вооруженных солдат, постоянно несущих дозор и очень внимательно наблюдающих за землями вокруг их главаря. Я был очень взволнован, но не по поводу количества наших врагов. У нас могут возникнуть проблемы с выполнением задания из-за необходимости тщательно скрываться. Если там действительно очень ограниченный выбор мест для укрытия, нам, возможно, придется пожертвовать углом обзора за деревней, не говоря уже о нашей удаленности от нее.

В казарме я встретил Майки. Я сказал ему, что мы отправляемся на операцию, показал карты и все имеющиеся фотографии, и я точно помню, что он ответил мне тогда: «Отлично. Еще три дня веселья на солнышке». Но еще я точно помню, как поменялось выражение его лица, когда он взглянул на фотографии, на отвесные склоны, на ужасно труднопроходимую местность, на гору, по которой нам придется ползать вверх и вниз, чтобы найти укрытие.

Скоро появились Акс и Дэнни. Мы быстро ввели их в курс дела, и все вместе побрели, немного нерешительно, к столовой на обед. Я взял себе тогда большую тарелку спагетти. Сразу после обеда мы пошли обратно в казармы, чтобы одеться и собрать рюкзаки. Я надел ботинки песчаного цвета и лесную камуфляжную форму – центр данных передал нам, что зона высадки светло-зеленого цвета, мы приземлимся в местность, где много деревьев. У меня также был с собой защитный снайперский капюшон.

Майки и Дэнни брали с собой автоматы «М4» и гранаты, у Акса – ружье «Mark 12.556», и у меня было такое же. Все мы также имели при себе пистолеты «SIG-Sauer 9mm». Мы решили не брать с собой крупнокалиберное оружие, большой пулемет «M60», так как сам он весил 9,5 килограмма, плюс тяжелые патроны к нему. Мы были уже загружены амуницией и посчитали, что его будет тяжело тащить вверх по скалам.

Я также взял пару «клейморов» – очень взрывоопасных противопехотных мин направленного действия с растяжкой, чтобы избежать опасности того, что на нас набредет какой-нибудь незваный гость. В мой первый день я получил отличный урок на этот счет, когда двое афганцев подошли гораздо ближе, чем им следовало, и могли бы легко прикончить меня.

Мы взяли большой моток детонирующего шнура, чтобы взорвать деревья для будущей зоны посадки вертолетов после окончания миссии или для высадки войск быстрого реагирования. В последний момент, все еще в неуверенности относительно всего этого предприятия, я взял три дополнительных магазина, что в целом составило одиннадцать штук, в каждом по тридцать патронов. Стандартным количеством было восемь магазинов, но что-то в этой операции «Красные крылья» меня смущало. Оказалось, что все чувствовали то же самое. Мы все взяли по три дополнительных магазина.

Я захватил с собой прибор стабилизации изображения и светораспределения для направления заходящего на посадку вертолета, оптическую трубу для наблюдения за целью и дополнительные батареи питания для всего этого оборудования. У Дэнни было радио, а у Майки и Акса – камеры и компьютеры.

Мы взяли упакованные сухпайки – вяленую говядину, лапшу с курицей, энергетические батончики, воду, орехи и изюм. Весь этот набор весил около двадцати килограммов, что мы считали путешествием налегке. Шейн провожал нас из казармы: «Пока, чуваки, задайте им жару».

Все наконец было собрано, и нас подвезли к вертолетной площадке спецопераций. Мы опасались каких-нибудь изменений. Это уже будет третий провал, если снова операция «Красные крылья» будет свернута. Но на этот раз мы услышали только: «Ролекс, один час», – это означало, что мы вылетим, как только стемнеет.

Мы сняли рюкзаки, легли на них на взлетно-посадочной полосе и ждали. Помню, было очень холодно, и над нами белели снежные шапки гор. Майки заверил меня, что не забыл упаковать свой счастливый камень – кусочек гранита с острым краем, который впился ему в зад на предыдущей миссии, когда мы находились в ненадежном укрытии и никто из нас не мог подвинуться даже на сантиметр. «На тот случай, если надо будет засунуть его тебе в задницу», – добавил он.

Мы просто сидели и ждали в компании с парой других ребят, которые тоже выходили в горы в ту ночь. Силы быстрого реагирования (СБР) собирались в то же самое время лететь в Асадабад. Мы только что провели разведку Асадабада, предоставив полный фотоотчет, который они брали с собой. Заброшенная русская база все еще находилась там, и Асадабад – столица провинции Кунар – оставался опасной зоной. Именно там афганские моджахеды окружили русскую базу и устроили кровавую бойню, убив всех военнослужащих. Это было начало распада СССР, 1989 год, и находилась база на расстоянии всего одной горной гряды от того места, куда собирались мы.

Наконец лопасти вертолета начали гудеть. Множество деталей операции «Красные крылья», которые так легко могли измениться, оставались в силе. Поступил приказ: «Красные крылья», вперед!» – мы надели рюкзаки, закинули оружие и сами взобрались на борт вертолета «Чинук-47» для отправки на местность, расположенную в сорока пяти минутах полета на северо-восток. «Надеюсь, этот урод Бен Шармак все еще там, где мы думаем», – сказал Майки.

Пять других ребят, летящих в Асадабад, тоже загрузились в свой вертолет и стартовали первыми. Мы поднялись со взлетно-посадочной полосы, пролетели над базой следом за ними, а потом выровнялись на свой курс. Было уже темно, так что я большую часть времени смотрел на пол, а не в окно. Каждый из нас четверых – Майки, Акс, Дэнни и я – по-своему ясно дал понять остальным, что у него были нехорошие предчувствия об этой миссии. Даже передать не могу, насколько это было необычно. Чаще всего мы отправляемся на операции с оптимистичной бравадой, как нас учили: «Подавайте их сюда, мы готовы!»

Ни один «морской котик» не признается, что боится чего-то. Если даже и так, никогда вслух этого не скажет. Мы выходим в горы, чтобы столкнуться лицом к лицу с врагом, каким бы дьяволом он ни оказался. Что бы мы ни чувствовали в тот вечер, это не был страх битвы, хотя я и признаю, что, возможно, это был страх неизвестности. Мы не были уверены, с каким расположением дел столкнемся и на какой местности.

Когда мы достигли области проведения операции, вертолет сделал три ложные высадки с разницей в несколько километров, опускаясь очень низко к земле и зависая над местами, к которым у нас не было намерений даже приближаться. Если афганцы наблюдали за этими действиями, то должны были сильно запутаться – даже мы запутались! Готовиться, высаживаться, потом возвращаться обратно, кружить над деревьями и улетать. Я уверен, что если парни Шармака там и прятались, то они не имели ни малейшего понятия, где мы находились на самом деле и как нас обнаружить.

Наконец мы подошли к настоящей точке высадки. Прозвучала финальная команда: «Красные крылья», операция началась!» Оператор высадки выкрикивал время: «Три минуты до высадки. Одна минута. Тридцать секунд! Пошли!»

Пандус опустился, мы столпились в задней части вертолета. Стрелок приготовил автомат «М-60» на случай засады. Снаружи была кромешная тьма, луны не было видно, а лопасти винта стучали по ветру с характерным и таким знакомым «бом-бом-бом-бом». Пока никто в нас не стрелял.

Веревка опустилась из задней части вертолета на землю. Она была расположена так грамотно, что мы ничем не могли зацепиться за нее во время спуска. Никто ничего не говорил. Нагруженные оружием и патронами, мы встали в строй. Денни первый ушел в темноту, я за ним, потом Майки и Акс. Каждый соскользнул вниз, схватив веревку в перчатках, чтобы избежать ожогов от трения. Нам надо было спуститься всего на 6 метров. Дул сильный, пронизывающий ветер.

Как только мы опустились на землю, тут же рассредоточились, тихо двигаясь на расстоянии в двадцать метров друг от друга. Здесь, в горах, было действительно холодно, а вихрь, поднятый лопастями вертолета, хлестал по нам, поднимая пыль, и холод ощущался еще хуже. Мы не знали точно, наблюдали за нами невидимые горцы или нет, но вероятность этого была довольно большой, особенно здесь, на этой беззаконной территории, захваченной мятежниками. Мы слышали, как усилился рев вертолетных двигателей, когда «Чинук» поднимался в небо. Потом он улетел в темноту, быстро набирая высоту и скорость, оставляя позади этот богом забытый склон.

На земле мы застыли, сливаясь с пейзажем, и на пятнадцать минут вокруг повисла абсолютная тишина. За это время мы не сделали ни движения, не сказали друг другу ни единого слова. В горах тоже не раздавалось ни звука. Это было спокойствие за пределами самого понятия тишины, как будто находишься в космосе. Далеко внизу, за полтора километра от нас, горело два костра или, может, фонаря, и я надеялся, что это были пастухи.

Прошло пятнадцать минут. Слева от меня возвышалась гора, величественная нависающая над низинами масса, устремляющаяся в небо. Справа от меня располагалось скопление огромных толстенных деревьев. Вокруг нас повсюду были низкие древесные пни и толстый слой листвы под ногами.

Сейчас мы находились гораздо ниже той области, где в итоге будем производить операцию, и это заставляло поволноваться, потому что здесь кто угодно мог спрятаться. К тому же мы ни зги не видели и не имели ни малейшего понятия, может быть здесь засада или нет. Шестнадцать лет назад совсем недалеко отсюда русские призывники, я думаю, испытывали подобные чувства, прежде чем моджахеды перерезали всем им глотки.

Наконец мы поднялись на ноги. Я дошел до Дэнни и приказал ему включить радио и уведомить операторов, что мы высадились. Потом я поднялся на холм. Здесь Майки и Акс уже решали, что делать с большой веревкой, которую, что очень странно, наши коллеги отрезали и выкинули из вертолета.

Определенно это было ошибкой. Экипаж вертолета должен был прихватить веревку с собой. Одному богу известно, как, по их мнению, мы должны ее использовать, и я был очень рад, что Майки ее нашел. Если бы она осталась лежать на земле, ее легко могли бы найти бродившие там пуштунские племена или фермеры, особенно учитывая, что они могли слышать, как прилетал вертолет. Эта веревка могла стать предвестником нашей гибели, обозначив место приземления американского орла.

У нас не было с собой лопаты, так что Майки и Аксу пришлось замаскировать ее ветками, травой и перегноем. Пока они занимались веревкой, я наладил связь с летающей артбатареей «AC-130 Spectre», которая, по моим сведениям, кружила над нами и мониторила наши действия. Я передал краткое сообщение:

– Снайпер два-один, это Глиммер-три – готовимся выступать.

– Принято.

Это был последний раз, когда я говорил с ними. Мы были готовы отправиться в путь примерно на шесть с половиной километров. Наш маршрут был спланирован заранее и пролегал вдоль горного хребта, который простирался перед нами, потом перерастал в длинный излом и уходил вправо. Контрольные точки нашего маршрута были отмечены на карте вместе с GPS-координатами, уточняющими позицию со спутника, и были пронумерованы 1, 2 и 3.

У нас это была едва ли не единственная понятная и точная информация. Потому что рельеф местности был ужасным, безлунная ночь окутывала все вокруг кромешной тьмой, а наш маршрут пролегал вдоль крутого горного склона, и было чудом, что мы не сорвались вниз и не свернули шеи. А еще дождь лил как из ведра, и было холодно до жути. Уже через десять минут мы промокли до нитки, прямо как в адскую неделю.

Мы продвигались очень медленно, карабкаясь по скалам, скользя на влажных склонах, постоянно спотыкаясь и каждый раз подбирая место для упора ногой, рукой – да чем угодно. Каждый умудрился скатиться с горы за первые же полчаса. Мне было хуже всего, потому что остальные члены команды были опытными скалолазами и по телосложению гораздо меньше и легче меня. Я медленнее двигался по земле из-за своих размеров и постоянно отставал. Мои товарищи сделали передышку, пока я их догонял, и как только я подошел, Майки тут же подал сигнал следовать дальше: «Только Маркус остался без передышки». – «Да пошел ты, Мерфи», – сказал я, даже не притворяясь, что не злюсь.

На самом же деле окружающие нас условия были настолько ужасными, что отдых являлся далеко не лучшей идеей. Буквально за пять минут можно было отморозить себе что-нибудь, особенно в мокрой одежде. Так что мы продолжали идти, постоянно поднимаясь вверх и стараясь удержать тепло тела, насколько это возможно. Но это все равно был кошмар. Мы ни разу не остановились – только скрывались под деревьями и висящими ветками и постоянно хватались за все, что попадалось под руку, просто чтобы не свалиться с этой горы.

В конце концов, мы добрались до вершины и нашли тропу со свежими следами. Было очевидно, что талибы совсем недавно походили здесь, причем немалое их количество, – и для нас это были хорошие новости. Это означало, что Шармак и его люди были недалеко, и прямо сейчас мы начинали на них охоту.

Наверху мы внезапно вышли на огромное плоское поле с высокой травой, а из-за облаков ненадолго показалась луна. Пастбище раскинулось перед нами, словно райские поля, освещенные бледным светом. Мы все остановились словно по команде, завороженные невероятной красотой.

Но в этой траве легко мог таиться враг, и через мгновение мы бесшумно пригнулись и затаились. Сначала Акс пытался найти тропинку через поле, потом попробовал проторить себе дорогу. Но ничего не получилось. Пастбище было слишком густо покрыто травой, она почти полотном укрывала землю. Скоро Акс вернулся и очень поэтично доложил, что там, в юго-восточном азиатском солнечном свете, в этих древних, окутанных легендами землях, на вершине мира: «Парни, это чертовски безнадежно».

Справа от нас пролегала глубокая долина, под которой располагалась наша цель – деревня. Мы уже достигли первой отметки на маршруте, и единственным решением теперь было найти другую тропу и продолжать двигаться сбоку от склона. И потом, довольно внезапно, целая стена тумана расползлась по горным вершинам, под нами и по всей долине.

Я помню, как глядел вниз, на залитые лунным светом облака, такие белые и чистые, что, казалось, мы можем пройти прямо по ним на соседнюю гору. В приборах ночного видения мы смотрели на великолепный пейзаж – сказочная картина, явившаяся в земли дьявольских козней и бушующей ненависти. Пока мы стояли, прикованные к месту окружающей красотой, Майки обнаружил, что мы находились прямо за первой точкой маршрута и в любом случае придется продолжать двигаться на север, пусть и не через высокую траву. Мы разделились. Дэнни нашел тропу, которая шла вокруг горы, более-менее в нужную нам сторону. Но по ней было довольно трудно идти, потому что к тому моменту луна исчезла, а дождь начал поливать горы с новой силой.

Мы прошли еще около километра по земле, которая была настолько же ужасной, как все, с чем мы сталкивались по ночам. Потом неожиданно сквозь дождь я почувствовал запах дома и козлиного навоза – афганская ферма. Мы едва не вышли прямо на передний двор. Здесь пришлось пройти очень осторожно. Мы припали к земле, проползли на четвереньках через густой подлесок, оставаясь вне видимости прямо на крутом склоне.

Несмотря на то, что выглядели мы довольно жалко, условия на самом деле были идеальными для проведения операции «морских котиков» в тылу врага. Без приборов ночного видения, таких, как у нас, люди никак не могли бы нас заметить. Дождь и ветер определенно загнали всех местных жителей в укрытия, и любой, кто еще не спал, понимал, что только вконец свихнувшийся может выйти на улицу в такой ливень. И они были правы. Все мы четверо довольно часто и сильно падали, примерно каждые пятьсот метров нашего пути. Мы полностью были покрыты грязью, да еще и насквозь мокрые, как курсанты на второй фазе BUD/S. Действительно, только сумасшедший – или «морской котик» – мог по своей воле гулять в такую погоду по горам.

Да и сами мы ни зги не видели. Ничего, кроме деревенского домика, правда. А потом снова вышла луна, на этот раз очень яркая, и нам пришлось быстро зайти в тень. Наше прикрытие просто украл этот сверкающий в небе свет.

Вчетвером мы продолжали удаляться от фермы, все еще двигаясь вверх по склону горы и пролезая через довольно густую растительность. Но потом все мои личные страхи подтвердились. Мы вышли из тени деревьев прямо на бесплодный твердый покатый склон, главный уступ которого круто поднимался с северной стороны.

Там не было ни деревца, ни кустика. Только мокрый сланец, глина, мелкие камни и валуны. Луна застыла прямо за нами, вырисовывая наши длинные тени на этом отвесном подъеме.

Это было моим кошмаром еще с тех пор, как я впервые посмотрел на карту еще в нашем кабинете на инструктаже: четыре силуэта, застывших на вершине безлесной горы над оккупированной талибами деревней. Для афганских дозорных мы были идеальными мишенями, в которые невозможно не попасть. Мы были худшей командой Вебба и Дэвиса, никудышные на открытой местности снайперы, загнанные в ловушку природным прожектором. Спрятаться нам было негде.

«Вот дерьмо», – произнес Майки.

Глава 7 Огненная лавина

Стреляли со всех позиций. Акс отклонился влево, пытаясь отрезать им путь вниз и стреляя без передышки. Майк, не переставая, палил из всего оружия и кричал: «Маркус, теперь выбора нет, дружище, убей их всех!!!»

Мы вернулись назад, под укрытие теней, отбрасываемых ближайшими деревьями – туда, откуда пришли. Отсюда было недалеко до второй отметки, и мы прямо здесь отправили координаты через GPS. Майки передал свои обязанности навигатора Аксу, и я застонал. Двигаться вверх и вниз по этим крутым скалам для меня было очень тяжело, но изящный и опытный альпинист Мэтью Аксельсон мог прыгать туда-сюда, словно чертова антилопа. Я напомнил ему о двух этих взаимосвязанных фактах, и мои товарищи от души посмеялись.

По какой-то причине, известной лишь нашему постоянному проводнику счастливому случаю, Акс вывел нас с высокогорного хребта вниз, к долине, которая раскинулась вниз от начала излома. Он словно решил обойти излом и пройти напрямую к точке номер 3. Это было великолепно. Но еще это означало прогулку в полтора километра по крутому склону вниз, а потом полтора километра по крутому склону вверх. Это была та часть пути, для которой я не был создан. Тем не менее таков был наш новый маршрут. Уже через пятьдесят метров я едва мог идти. Я не мог держать темп даже на спуске, что уж говорить о подъеме. Парни слышали, как я поскальзываюсь, падаю и матерюсь позади них, а я слышал, как Акс и Майки посмеиваются впереди. Вопрос был не в физической подготовке. Я был так же натренирован, как и они, и совсем не устал. Просто я слишком крупный, чтобы угнаться за тройкой горных козлов. Законы природы, верно?

Пока мы прокладывали себе путь обратно, наверх по скале, до третьей точки маршрута, наша тропа постоянно шла зигзагами, потому что Акс всегда старался найти прикрытие от лунного света. Мы добрались до вершины примерно за час до восхода. Наши координаты GPS были верными, как было запланировано еще на домашней базе. И на верхушке этого острова из чистого гранита Майки выбрал точку, где мы могли залечь.

Он выбрал позицию за вершиной, метрах где-то в двадцати пяти от нее, на самом верхнем уступе скалы. Там было несколько деревьев, некоторые даже росли довольно близко друг к другу, но дальше, за ними, была еще более пустынная земля. Мы скинули тяжелые рюкзаки. Наш путь в шесть с половиной километров был завершен, так что мы сели и высыпали песок с камнями из ботинок. Песок всегда найдет, куда забиться.

С медицинской точки зрения все прошло отлично, без травм. Но мы были вымотаны этим изнурительным семичасовым переходом вверх и вниз по этой долбаной горе. Особенно Майки и я, потому что оба страдали бессонницей, обострявшейся при подготовке к подобной операции, и не спали предыдущую ночь. Кроме того, нас трясло от холода, и мы все еще были мокрые насквозь, несмотря на то, что дождь прекратился. Именно для таких случаев мы таскали с собой столько барахла.

Дэнни включил радио и проинформировал штаб и все патрулирующие воздушные суда, что мы были на позиции и готовы выступать. Но это заявление было сделано несколько опрометчиво. Сразу после сеанса связи, когда снова вышла луна, мы осмотрели территорию приборами ночного видения. Вокруг ничего не было видно. Мы не могли обнаружить даже деревню, за которой должны были наблюдать в поисках Шармака. Нам мешали деревья. А из-за деревьев мы не могли выйти, потому что так вернулись бы на открытое пространство, на землю, где осталось лишь несколько маленьких пеньков, но не было почти никакого укрытия. Боже правый.

Было очевидно, что здесь производили вырубку леса, может быть, уже давно, но многие деревья лежали на земле. Справа от нас ночное небо над самыми высокими пиками становилось все светлее. Приближался рассвет.

Мы с Дэнни сели на камень и принялись обсуждать ситуацию, пытаясь понять, насколько все было плохо и что нам теперь делать. Это был кошмар каждого «котика»: операция по большей части на неизвестной местности, которая оказалась настолько ужасной, что хуже уже просто быть не может. Мы с Дэнни пришли к одному выводу. Все это было паршиво.

Потом подошел Майки, чтобы перекинуться с нами парой слов. Все мы поглядывали на светлеющее с востока небо. Лейтенант Мерфи, как руководитель операции, принял решение: «Мы выходим в пять». Итак, мы снова подняли наши тяжелые ноши и отправились обратно тем же путем, каким пришли. Через сотню метров мы нашли тропу вниз, тянущуюся по другой стороне хребта, прошли несколько сотен метров под точкой маршрута и выбрали отличное место для засады – среди деревьев, с хорошим видом на поселение, которое теперь было от нас всего в паре километров.

Здесь мы затаились между деревьями и камнями, пытаясь занять позицию, чтобы отдохнуть на почти вертикальном склоне. Я глотнул воды из фляги и, честно говоря, чувствовал себя, как растение в Висячих садах Вавилона. Дэнни занял позицию йога: сел, скрестив ноги, словно заклинатель змей, спиной к дереву. Акс, как всегда, был настороже и оглядывал местность, слившись с горой слева от меня. Несмотря на тишину, его автомат всегда был наготове. Вероятно, в голове он решал кроссворд из «New York Times», который слово в слово запомнил наизусть. Однако он был не слишком-то спокоен. Мое дерево оказалось шелковицей, какой-то местной ее разновидностью, и так как я не мог даже подремать, то тратил свое время, бросаясь ягодами в Акса в отместку за его смешки надо мной во время подъема.

Потом еще одна стена тумана окутала нас и долину внизу. Мы снова не могли разглядеть деревню. Проблема тумана заключалась для нас в том, что он часто появляется в одном и том же месте. Стало ясно, что нам нельзя оставаться здесь, если мы хотим работать в оперативном режиме. Нам опять пришлось уходить.

Майки и Акс сосредоточенно изучали карты и осматривали гору над нами, где было меньше тумана. Мы с Дэнни продолжали наблюдение за деревней, пытались всматриваться через бинокль в то, что можно было рассмотреть. А рассмотреть ничего было невозможно. Наконец Майки сказал, что пойдет один искать лучшее укрытие, прихватив только автомат. Потом он передумал и решил взять с собой Акса. Я его не винил. Одного этого места было достаточно, чтобы у кого угодно побежали мурашки по коже, потому что здесь нельзя было сказать наверняка, кто может за тобой наблюдать.

Мы с Дэнни ждали. Солнце поднималось высоко над горными пиками и начало высушивать нашу одежду. Парни вернулись примерно через час, и Майки доложил, что они нашли великолепную точку для наблюдения за деревней, но с редким кустарником и деревьями, среди которых было неудобно прятаться. Думаю, он предполагал, что это будет операция повышенного риска, просто даже из-за местности. Но если мы не пойдем на этот риск, то, вероятно, останемся в горах до самого Рождества.

Еще раз мы все подняли свои рюкзаки и автоматы и отправились в новое укрытие. Оно было всего в километре от старого, но у нас ушел целый час на переход. Сначала надо было пойти вдоль горы, потом лезть наверх, прямо на гранитный островок на краю горного хребта. И когда мы добрались до места, мне пришлось согласиться, что точка была идеальной: здесь открывался великолепный угол обзора на деревню и для фотолинз, и для прицела, и для пули. Там был великолепный круговой обзор местности. Если Шармак и его банда злодеев снуют поблизости, мы точно его поймаем. Как заметил Майки: «Если этому парню приспичит пойти в общий сортир – мы тут же его заметим».

Ответ Дэнни не совсем подходит для написания его в литературе для семейного чтения, но могу сказать, что в общих чертах он предрек потерю Шармаком одной из главных своих рабочих частей.

Я стоял и смотрел на нашу новую горную крепость c крутыми обрывами вокруг нее. Место было идеальным, но также крайне опасным. Если талибы нападут на нас, особенно ночью, у нас не будет другого выбора – только пробивать себе путь из окружения. А если кто-то вздумает стрелять в нас из гранатомета, всех просто разорвет на куски. Отсюда была только одна дорога – та, которой мы пришли. Опытный стратег, такой, как Шармак, мог загнать нас в угол на этом пустом, скалистом уступе, и нам придется убить немало людей, чтобы выбраться отсюда. Вдобавок ко всему у нас в мыслях всегда витала одна тревожная мысль: дружок Шармака, бен Ладен, может быть неподалеку – вероятно, с самыми многочисленными войсками «Аль-Каиды», с которыми нам когда-либо приходилось сталкиваться.

Однако это место было по-своему идеальным: отсюда открывались самые лучшие точки обзора, на которые любая разведывательная группа может лишь надеяться. Нам надо было теперь лишь как-то спрятаться в этой скалистой местности с глинистой почвой, хорошо замаскироваться и постоянно держаться внизу, не теряя при этом бдительности. Все будет хорошо до тех пор, пока нас кто-нибудь не заметит. Но у меня все равно было какое-то неприятное чувство. Как и у остальных.

Мы все поели, хорошенько напились воды, потом легли лицом вниз, и пока солнце высушивало нашу одежду, от нас шел легкий пар. Теперь здесь стало жарче, чем в аду. Я лежал под упавшим бревном, сжавшись в комок прямо у середины ствола, а ноги были высунуты из-под него. К несчастью, я умудрился лечь на жгучую крапиву, которая просто сводила меня с ума. Конечно же, я не мог пошевелить ни одним мускулом. Кто знает, может, пара биноклей большой дальности была наведена на нас именно в эту секунду?

Я осматривал местность, через фотолинзы и бинокль. Мерф сидел в пятидесяти метрах вверх от меня среди каких-то камней. Акс забрался в старый пустой древесный пень. Дэнни сидел на корточках и ковырялся с радио снизу справа, где заканчивались деревья. Он был единственным среди нас, у кого было хоть какое-то укрытие от обжигающих солнечных лучей. Время приближалось к полудню, и солнце было прямо на юге – очень высоко, почти что прямо над нами.

Снизу нас было не видно. И определенно на нашем уровне или выше не было никого. По меньшей мере, не на этой горе, принадлежащей теперь «морским котикам». Мы должны были только молча ждать, оставаться недвижимыми и сосредоточиться, а в этих делах мы были экспертами.

Здесь, наверху, было смертельно тихо, так же, как ночью. Тишину прерывали лишь редкие обмены краткими комментариями от одного офицера другому, в основном направленные в сторону Дэнни, из-за его относительно привилегированной позиции в тени, скрытой от прямых лучей знойного горного солнца. Это были не совсем профессиональные комментарии – в них отсутствовали вежливость и понимание.

– Эй, Дэнни, местами не хочешь поменяться?

– Отвали!

Что-то типа того. Ничего больше. Ни единого звука больше не витало в горном воздухе. Но внезапно я услышал звук, который донесся прямо с северо-западной стороны от моего упавшего дерева. Очевидный шум мягких шагов прямо надо мной. Боже мой! Мне повезло, что не наделал в штаны.

Так же внезапно, как и звук, появился парень с тюрбаном на голове и топором в руках. Он спрыгнул с бревна прямо у меня над головой. Я застыл, будучи в шоке от происходящего. Этого я просто никак не ожидал. Я перевернулся, схватил автомат и направил его прямо на мальчишку, что должно было обескуражить его и не дать отрубить мне голову. Но он был в еще большем шоке, чем я, и уронил топор на землю.

Потом я увидел Акса, который встал и упер свой автомат прямо в тюрбан паренька. «Ты должен был его увидеть, – накинулся я на него, – Какого черта мне не сказал? У меня чуть сердце не остановилось».

«Просто шуметь не хотел, – сказал Акс. – Я взял его на прицел и держал в поле зрения до тех пор, пока он не наткнулся на твое бревно. Одно неверное движение, и я убил бы его на месте».

Я приказал парню сесть напротив бревна. Потом произошло нечто странное. Около сотни коз, все с маленькими колокольчиками вокруг шей, взбежали вверх по горе и окружили то место, где мы теперь стояли. Потом к нам поднялись еще два человека. Мы все теперь были окружены козами. И я дал вновь прибывшим знак присоединиться к их коллеге на земле, напротив дерева.

Наконец Майки и Дэнни пробрались через блеющее стадо и тут же увидели, что происходит. Как и я, они заметили, что один из троих был всего лишь ребенком, около четырнадцати лет от роду. Я пытался спросить у них, не талибы ли они, и все покачали головами, а старик сказал по-английски: «Не «Талибан», не «Талибан».

Я дал парню один из моих энергетических батончиков, но он лишь нахмурился мне в ответ, просто положил рядом с собой на камень, не поблагодарив и даже не кивнув в знак благодарности. Двое взрослых афганцев глядели на нас, давая ясно понять, что мы им совсем не по душе. Конечно, они размышляли, какого черта мы бродим вокруг их фермы с достаточным количеством амуниции и оружия, чтобы захватить целую афганскую провинцию.

Вопрос был в том, как нам поступить дальше. Они явно были пастухами, фермерами с верхнего поселения. Или, как утверждается на страницах Женевской конвенции, невооруженными гражданскими. Единственно правильным военным решением было бы убить их без дальнейших дискуссий, потому что мы не знали их намерений.

Откуда нам знать: может, они связаны с талибской группировкой или поклялись в каком-то кровавом племенном договоре информировать талибских лидеров обо всех подозрительных вещах, которые они увидят в горах? А мы как бы очень подозрительно выглядели.

Горькая правда была такова: если эти три афганских чучела побегут вниз, найдут Шармака или его людей и расскажут о нас, у нас будут серьезные проблемы, мы будем в ловушке здесь, на горном уступе. Военное решение было ясным: эти парни не должны уйти отсюда живыми. Я просто стоял, глядя на их грязные бороды, грубую кожу, шишковатые руки и суровые, злобные лица. Этим парням мы не нравились. Они не показывали агрессии, но не предлагали, да и не просили помощи.

Аксельсон был не только королем Счастливого Случая, но и нашим вечным учителем. Поэтому Майки спросил, что, по его мнению, нам следует сделать. «Я думаю, нужно убить их, потому что отпустить их мы не можем», – ответил он ясной и простой логикой врожденного интеллекта.

– Как думаешь, Дэнни?

– На самом деле понятия не имею, что делать, – сказал он. – Хотите, чтобы я их убил, – я убью, только скажите. Я здесь просто выполняю работу.

– Маркус?

– Ну, до сих пор я считал, что убить их – наш единственный вариант. Хочу услышать, что ты думаешь, Мерф.

Майки подошел к вопросу более чутко.

– Слушай, Маркус. Если мы их убьем, кто-нибудь найдет их тела, и найдет достаточно быстро. Прежде всего эти сраные козы будут тут бродить. А когда эти ребята не явятся домой на ужин, их друзья и родственники тут же отправятся на поиски, особенно этого подростка. Главная проблема – опять же козы. Их мы никуда не денем, так что именно здесь люди и будут искать. Когда они найдут тела, лидеры «Талибана» будут соловьем заливаться во всех афганских СМИ. В Америке журналисты ухватятся за это и напишут кучу гадостей о зверствах армии США. И очень скоро нас осудят за убийство. Убийство ни в чем неповинных афганских фермеров.

Признаюсь, я не думал об этом с такой позиции. Но в словах Майки была жестокая реальность. Боялся ли я этих ребят? Нет. Боялся ли я их вероятных приятелей-талибов? Нет. Боялся ли я либеральных СМИ у себя дома, в США? Да. И я тут же осознал реальную перспективу провести много лет в гражданской тюрьме США бок о бок с убийцами и насильниками.

И все же глубоко в моей душе высококлассный боец войск специального назначения США знал, что отпустить этих козьих пастухов было сумасшествием. Я пытался представить, что бы сделали великие полководцы прошлого. Наполеон, Джордж Паттон, Омар Брэдли, Дуглас Макартур? Приняли бы они хладнокровное решение казнить этих парней, потому что они представляли явную и существующую угрозу их людям?

Если афганцы доложат о нас талибам, нас всех могут убить прямо здесь, на этом скалистом, пышущем жаром выступе, в тысячах километров от дома, в миллионах световых лет от какой-либо помощи. Потенциальная сила нашего врага была слишком велика. Отпустить этих ребят было бы примером военного самоубийства.

Все, что мы знали – у Шармака было от 80 до 200 вооруженных людей. Я помню, как посчитал среднее число – 140 и спросил себя, насколько мне нравится соотношение 140 к четырем. Это 35 к одному. Не так уж много. Я посмотрел на Майки и сказал ему: «Мерф, нам нужен чей-нибудь совет». Мы оба повернулись к Дэнни, который уже включил систему коммуникации и отчаянно пытался соединиться со штабом. Мы видели, как он все сильнее расстраивается – как и все операторы, когда они не могут установить связь. Он продолжал попытки, и мы быстро пришли к заключению, что радио, как и мы, было в полной жопе.

«У этой штуки что, батарейки сели?» – спросил я его. «Нет. Радио в порядке, они просто, заразы, мне не отвечают».

Минуты текли одна за другой. Пастухи сидели смирно, Акс и Мерфи стояли рядом, направив автоматы прямо на них, а Дэнни, похоже, уже собирался выбрасывать всю коммуникационную систему с чертовой скалы.

«Они не отвечают, – прорычал он сквозь зубы. – Я не знаю почему. Будто в штабе никого нет».

«Но кто-то же должен быть», – сказал Мерф, и я услышал нотки волнения в его голосе.

«Однако никого нет», – сказал Дэнни.

«Закон подлости просто. Интересно, какую это подлость мы натворили?» – я попытался пошутить.

Но никто не засмеялся. Даже я. И внезапно к нам пришло жестокое осознание: мы были сами по себе и должны были принять собственное решение.

Майк Мерфи тихо сказал: «У нас есть три варианта. Стрелять в этих парней нельзя из-за шума. Итак, первое – мы можем просто тихо их убить и скинуть тела с обрыва. Здесь, вероятно, около трехсот метров. Второе – мы убиваем их прямо здесь и как можно тщательнее прячем тела под камнями и закидываем землей. В этом случае мы выбираемся отсюда и ничего никому не говорим. Даже когда всплывет история об убитых афганских пастухах, даже когда в американских газетах появится заголовок «Офицеры SEAL под подозрением». И третий вариант – мы их отпускаем и все равно стараемся выбраться отсюда поскорее, на тот случай, если «Талибан» придет нас искать».

Он замолчал и посмотрел на нас. Я помню все так ясно, словно это было вчера. Акс сказал жестко: «Мы не убийцы. Неважно, что мы сделаем. Мы на военной службе глубоко в тылу врага, прислали нас сюда американские главнокомандующие. У нас есть право делать все, что в наших силах, чтобы спасти собственные жизни. Военное решение очевидно. Отпустить их будет неправильным».

Если придется голосовать – а все к этому шло, – Акс будет рекомендовать казнь троих афганцев. И в душе я знал, что он прав. Ни при каких обстоятельствах нельзя было их отпускать. Но моя проблема в том, что у меня есть и другая сторона сущности. Моя христианская душа. И она начала вылезать наружу. Что-то на задворках моего сознания продолжало шептать мне, что неправильно хладнокровно убивать невооруженных людей. Мне была противна сама идея убийства, как и то, что нам надо будет заметать следы и прятаться по кустам, словно преступникам, и все отрицать.

Честно говоря, мне было бы проще поставить их на ноги, дать оружие и застрелить их, глядя в глаза. А потом просто оставить тела на месте. Так они будут просто тремя парнями, которые оказались не в то время не в том месте. Просто невинные жертвы войны. Но нам необходимо будет защищать себя, когда наши собственные СМИ и политики США, наши же люди, попытаются повесить на нас обвинения в убийстве.

Никому из нас не нравился вариант с обманом. Я это чувствовал. Думаю, все четверо из нас были христианами, и если бы мы мыслили как обычные законопослушные граждане Соединенных Штатов, то посчитали бы очень сложным исполнение обязательного в данной ситуации военного решения. Важнейшего решения, которое принял бы любой великий командир: эти ребята не могут уйти отсюда живыми. Возможные последствия были недопустимы. С военной точки зрения. Лейтенант Мерфи произнес:

– Акс?

– Без вариантов, – мы все знали, что он имеет в виду.

– Дэнни?

– Как и раньше, мне все равно, что вы решите. Просто скажите, что делать.

– Маркус?

– Не знаю, Майки.

– Ну так давайте я еще раз объясню. Если мы убьем этих ребят, то мы должны честно рассказать о том, что сделали. Доложить обо всем. Мы не сможем врать по этому поводу. Скажу еще раз, чтобы вы все понимали: их тела будут найдены, и «Талибан» использует это по максимуму. Эта история попадет в газеты, и либеральные журналисты в США атакуют нас беспощадно. Мы почти точно будем осуждены за убийство. Я не знаю, ребята, что вы думаете об этом… Маркус, я сделаю то, что скажешь ты. Говори.

Какое-то время я стоял молча. Еще раз я взглянул на угрюмых афганских фермеров. Ни один из них не пытался ничего нам сказать. От них и не требовалось этого. Их нахмуренные взгляды и без того многое выражали. У нас не было веревки, так что связать их, чтобы предоставить себе больше времени на поиски новой позиции, не представлялось возможным.

Я посмотрел Майки прямо в глаза и сказал: «Мы их отпустим».

Это было самое глупое, самое тупое, самое идиотское решение, которое я когда-либо принимал в своей жизни. Я, наверное, тогда был не в себе. На самом деле этот голос – я знал это – мог стать нашим смертным приговором. Я внезапно стал долбаным либералом, недоделанным ничтожеством без капли логики, безмозглым тупицей с интеллектом кролика.

По крайней мере, сейчас я так думаю о том моменте. Вероятно, тогда я был другого мнения, но с тех пор почти каждый день моей осознанной жизни я жалею об этом. Не проходит и ночи, чтобы я не просыпался в холодном поту, вспоминая эту минуту в тех горах. Я никогда себя не прощу. Просто не могу простить. Решающий голос был за мной – это осознание будет преследовать меня до самой могилы в западном Техасе.

Майки кивнул. «Хорошо, – сказал он, – получается, два голоса против одного, Дэнни воздержался. Мы их отпустим».

Я помню, что больше никто ничего не сказал. Мы слышали лишь отрывистое блеянье коз: бе-ее-ее, бе-ее-е, бе-ее и бренчание колокольчиков. Эти звуки обеспечивали подходящий фон для решения, которое уже было сделано в этой волшебной стране, в чужом государстве, а не на поле боя. Хотя мы – нравится нам или нет – как раз на нем и находились.

Акс снова сказал: «Мы не убийцы. И мы не станем убийцами, что бы мы ни сделали».

Майки сочувственно покачал головой. Он просто сказал: «Я знаю, Акс, знаю, дружище. Но мы только что проголосовали».

Я сделал знак пастухам встать на ноги и показал автоматом идти своей дорогой. Они так и не сделали ни единого кивка в знак благодарности. И они определенно знали, что мы спокойно можем их убить. Они побрели наверх, на скалу сзади от нас.

До сих пор эта картина стоит у меня перед глазами. Они завели руки за спины в своей странной афганской манере и очень быстро побежали вверх по крутому подъему, и козы, окружавшие нас, тоже побежали за ними. Откуда-то выскочила грустная облезлая коричневая собака и догнала юношу. Эта собака была страшненькой афганской копией моего здорового и вечно веселого шоколадного лабрадора Эммы, которая живет дома, на ранчо.

Наверное, именно в этот момент я очнулся и перестал беспокоиться о чертовых американских либералах. «Это плохо, – сказал я. – Это все очень плохо. Какого черта мы творим?»

Акс покачал головой. Дэнни пожал плечами. Майки, если честно, выглядел так, словно увидел призрака. Как и я, он прекрасно понимал роковую ошибку, которую мы только что совершили. Гораздо более жуткую, чем все, что мы когда-либо делали вместе. Куда побежали эти ребята? Мы с ума сошли или как?

Мысли мелькали у меня в голове. У нас не было связи, не к кому было обратиться за советом. До сих пор мы не обнаружили следов пребывания нашей цели в деревне внизу. Мы находились на очень открытой позиции, и оказалось, что у нас нет доступа к поддержке с воздуха. Мы даже доложить о произошедшем не могли. Только ухудшало ситуацию то, что у нас не было ни малейшего предположения, куда направляются пастухи. Когда все оборачивается настолько плохо, то не из-за чего-то одного. Только из-за всех факторов сразу.

Мы наблюдали, как афганцы удаляются все еще бегом, все еще с руками за спиной, и постепенно исчезают из поля нашего зрения. И тяжелое чувство, что мы сделали что-то ужасное из-за того, что отпустили их, навалилось на всех в группе. Я это видел. Никто не мог вымолвить ни слова. Мы были похожи на четырех зомби, которые никак не могли решить, вернуться на прежние места или сразу же уйти отсюда.

«Теперь что?» – спросил Дэнни.

Майки начал собирать снаряжение. «Выдвигаемся в пять», – сказал он.

Мы разложили вещи по рюкзакам и в полуденном солнце все еще смотрели, как далеко наверху, на горизонте, пастухи, наконец, исчезли среди камней. По моим подсчетам, прошло ровно девятнадцать минут после их ухода, и мрачное настроение окутало всех нас.

Мы двинулись вверх по склону, следуя за отпечатками козьих копыт и ног их хозяев. Мы двигались настолько быстро, насколько могли, но у нас заняло от сорока минут до часа, чтобы преодолеть то же самое расстояние по крутому склону. Наверху мы уже никого не увидели. Горные козы, горные пастухи. Они все были до ужаса похожи и могли пулями взлетать вверх по перевалам.

Мы обыскали все в поисках следа, по которому пришли сюда, и когда нашли его, то двинулись обратно, к первоначальной точке, которую мы покинули из-за плохого угла обзора на деревню, а потом – из-за густого тумана. Мы еще раз включили радио, но все еще не могли установить связь с базой.

Наш план атаки развалился на куски. Но мы направлялись на, вероятно, лучшую защитную позицию, которую нашли с тех пор, как прилетели сюда: она находилась на краю отвесной скалы, где-то в сорока метрах от вершины – там было отличное прикрытие деревьев, и можно было неплохо замаскироваться. Сейчас мы чувствовали, что должны оставаться строго в оборонной позиции, притаиться на какое-то время и надеяться, что талибов не предупредили о нашем появлении, а если и предупредили, то мы будем слишком хорошо укрыты, чтобы они смогли нас обнаружить. У нас было много практики в поиске укрытий и маскировке.

Наш отряд продолжал двигаться сбоку от вершины, и я должен сказать, что это место выглядело по-другому в ярком свете дня. Но все его достоинства остались неизменными. Даже с вершины откоса нас было практически невозможно заметить.

Мы спустились к уступу и заняли наши старые позиции. По сути, мы продолжали выполнять свое задание, но при этом были начеку из-за талибов. Подо мной, может быть, метрах в тридцати справа и вверх по склону Дэнни пробрался к своему дереву, скрестил ноги и опять стал выглядеть как заклинатель змей. Я снова протиснулся в ветки старой шелковицы, где поправил свой камуфлирующий крем и слился с ландшафтом.

Слева снизу от меня, на том же расстоянии, что и Дэнни, сидел Акс с нашим самым мощным автоматом в руках. Майки притаился прямо подо мной, метрах в десяти, под укрытием большого валуна. Над нами гора была почти вертикальной, потом на несколько метров шел пологий уступ, а затем склон резко устремлялся вверх, до самой вершины. Я пытался взглянуть с него на наше прикрытие так же, как и Мерф. Мы пришли к выводу, что через небольшой внешний край, защищавший нас, ничего нельзя было разглядеть.

Пока что мы были в безопасности. Акс оглядывал местность в бинокль минут двадцать, потом была моя очередь, еще на двадцать минут. В деревне все оставалось спокойно. Прошло уже более полутора часов с того момента, как мы отпустили пастухов. В округе все оставалось тихо и неподвижно, мимо нас едва проносился легкий ветерок. И, Боже, как же было жарко.

Майки был ближе всего ко мне, и внезапно он шепнул:

– Парни, у меня есть идея.

– Какая, сэр? – спросил я, почему-то в формальной форме, будто бы наша ситуация требовала определенного уважения к человеку, который должен принимать на себя командование.

– Я спущусь вниз, в деревню, и посмотрю, смогу ли позаимствовать там телефон!

– Прекрасно, – сказал Акс. – Может, ты еще и бутербродик для меня прихватишь?

– Конечно, – сказал Майки. – С чем тебе? С навозом мула или с козлиным копытом?

– Главное, чтобы с майонезом, – рыкнул Акс.

Я знаю, шутки были так себе. Но застряв здесь, на этом афганском горном склоне, готовясь дать отпор атакующей армии, парни просто не могли позволить себе от души повеселиться.

Думаю, это как раз и было признаком нервного напряжения, все равно что шутить и смеяться, оказавшись на смертном одре. Но этот разговор позволил мне понять, что теперь парни чувствовали себя гораздо лучше, пусть облегчение еще было не окончательным, но настроение у всех было достаточно приподнятым, чтобы приняться за работу и отпустить пару-тройку едких замечаний. Теперь мы были больше похожи на прежних себя. В любом случае, я сказал, что собираюсь прикорнуть ненадолго, опустил камуфляжную шляпу на глаза и попытался немного поспать, несмотря на колотящееся в груди сердце, которое никак не могло успокоиться.

Прошло еще где-то десять минут. Внезапно я услышал, как Майки издает знакомый звук тревоги. Пссст! Пссст! Я поднял шляпу и инстинктивно глянул влево, туда, где Акс – я точно знал – прикрывает наш фланг. Он с каменным лицом сидел на месте в огневой позиции, его винтовка была нацелена наверх, в гору. Я повернулся, чтобы посмотреть назад, где Майки огромными глазами уставился на верх склона, знаками отдавая приказы, инструктируя Дэнни запросить немедленное подкрепление из штаба, если он сможет починить радио. Майки увидел, что я ничего не понял, тяжело взглянул на меня и указал прямо вверх, подавая мне сигнал сделать то же самое.

Я поставил свой «Mark 12» в огневую позицию, поднял голову на несколько сантиметров и посмотрел вверх. На вершине в одну линию были выстроены где-то от восьмидесяти до сотни вооруженных талибов, у каждого в руках я увидел «АК-47», направленный вниз. Некоторые несли гранаты с ракетными двигателями. Справа и слева они начали спускаться вниз по нашим флангам. Я знал, что они могли смотреть на меня, но увидеть не могли, как не могли заметить ни Акса, ни Дэнни. И я был не уверен, видели ли они Майки.

Сердце мое ушло в пятки. И я проклял этих сраных пастухов, а заодно и себя за то, что не убил их, хотя любой военный трактат из написанных за всю историю человечества советовал мне именно это. Не говоря уже о моих собственных инстинктах, которые твердили, что стоит согласиться с Аксом и казнить их. И пусть эти либералы катятся к черту на гужевой повозке и прихватят с собой все их чертовы ничего не значащие правила военного этикета, права человека и все остальное дерьмо, которое делает их счастливыми. Хотите осудить нас за убийство? Ну что ж, вперед. Но, по крайней мере, мы будем живы и сможем по-своему ответить на это. А то, что происходило теперь, было по-настоящему паршиво.

Я прижался спиной к дереву. Я все еще был уверен, что меня не заметили, но их намерения были мне понятны: обойти нас с обоих флангов. Я осторожно посмотрел вперед. На вершине горы все еще толпились вооруженные люди, и мне показалось, что теперь их еще больше, чем раньше. Мы не могли подняться вверх, и у нас не было возможности двигаться вправо или влево. По сути, они поймали нас в ловушку, во всяком случае, если нас заметили. Но я все еще не был уверен.

И до сих пор не прозвучало ни единого выстрела. Я еще раз глянул наверх, на одно-единственное дерево надо мной, чуть слева, где-то метрах в двадцати. Тут мне показалось, что я увидел движение. Потом уже отчетливо стало видно шевеление, сначала я ясно различил тюрбан, а потом и ствол «АК-47», наведенный в моем направлении, хоть и не прямо на меня.

Я крепче сжал свое надежное ружье и легонько пододвинул его в направлении дерева. Кто бы там ни был, он все еще не видел меня, притаившегося в отличной, хорошо скрытой позиции. Словно мраморная статуя, я оставался абсолютно неподвижным и до жути спокойным.

Я бросил взгляд на Майки, который также не шевелился. Потом я снова взглянул на дерево, и на этот раз тюрбан был уже перед ним. Талиб с крючковатым носом уставился прямо на меня своими черными глазами, зияющими над густой запутанной бородой. Ствол его «AK-47» был направлен прямо мне в голову. Он меня увидел? Он собирается открыть огонь? Что думали по этому поводу либералы? На это у меня уже не было времени. Я сделал один выстрел и снес ему голову.

В этот момент перед нами разверзся ад. Талибы накрыли нас лавиной огня, стреляя вниз по склону горы, со всех позиций. Акс отклонился влево, пытаясь отрезать им путь вниз и стреляя без передышки. Майк, не переставая, палил прямо у меня над головой из всего оружия, какое у него только было. Дэнни стрелял в террористов, одной рукой пытаясь целиться, а другой все еще отчаянно пытаясь настроить радио.

Я слышал, как Майки кричал: «Дэнни, Дэнни, ради всего святого, заставь эту хренотень работать! Маркус, теперь выбора нет, дружище, убей их всех!!!»

Но теперь вражеский огонь, казалось, сосредоточился на ребятах, расположенных по флангам. Я видел, как пыль и осколки камней летают вокруг нас. Воздух наполнился оглушающими звуками выстрелов «АК-47». Я смотрел, как талибы падают вниз с уступа. Нет в мире стрелков лучше нас. Я оставался на месте, в своей начальной позиции, и мне все еще казалось, что на меня направлено меньше огня, чем на остальных. Но в следующие пару минут я открыл врагу свое расположение, и количество пуль, летящих в моем направлении, начало увеличиваться. Это было плохо. Очень плохо.

Я видел, что Акс поражает цели быстрее, чем я, потому что у него был дополнительный прицел. У меня тоже должен быть такой, но по какой-то причине я не поставил его.

Теперь мы все были максимально сосредоточены. Мы знали, как вести подобные сражения, но сначала нужно было уменьшить численность врага, и если мы быстро уберем нескольких из этих уродов, это даст нам лучшие шансы на победу. Талибам было тяжело достать нас с верхней позиции, и поэтому фланги были нашей основной опасностью. Я видел, как двое горцев спускаются вниз, справа и слева.

Акс подстрелил одного, но справа дела шли хуже. Наши враги неистово стреляли, но, слава богу, промахивались. Я думаю, что и мы тоже. Внезапно я и сам оказался под жестким огнем. Пули врезались в ствол, ударялись о камни везде вокруг меня и каким-то образом летели с боков.

Я крикнул Майки: «Мы отобьем их, но нам нужно другое прикрытие!»

«Принято», – крикнул он в ответ. Как и я, он видел, с какой скоростью талибы атакуют. Мы уже стреляли в них в течение пяти или шести минут, но каждый раз, когда уступ над нами оказывался чист, он тут же снова наполнялся врагами. Похоже, что их подкрепление находилось где-то за уступом и ожидало своего шанса выйти на переднюю линию. Куда ни глянь, на нас бежала целая орда парней, пытавшихся убить только четырех «морских котиков».

К этому моменту у нас не осталось выхода. Мы не могли продвинуться на вершину горы, потому что тогда нам отрежут пути к отступлению снизу. Справа и слева – повсюду были враги. Мы были окружены с трех сторон, и стрельба не прекращалась даже на пару секунд. Мы не видели и половины талибов и не могли определить, откуда летят пули. Они стреляли со всех возможных ракурсов.

Все четверо из нашей команды продолжали настойчиво отбиваться, уменьшая число нападавших и наблюдая, как все больше их падает замертво. Каким-то образом нам даже удавалось сдерживать наступление. Мы вставляли новые магазины в автоматы и неистово стреляли, но долго продолжать это было невозможно. Нам придется сдать свои позиции. Теперь мне надо было подобраться к Майки поближе, чтобы договориться о стратегии, которая, как я надеялся, спасет наши жизни.

Я начал двигаться, но Майки, как отличный стратег, уже оценил ситуацию и отдал команду: «Отступаем!»

Отступаем? Скорее даже валим с этой чертовой горы! Прямо под нами шла вниз почти отвесная стена, и бог знает, сколько она составляет в высоту. Но приказ есть приказ. Я схватил свое снаряжение и стал шагать вбок, пытаясь зигзагом отступить вниз по склону. Но гравитация решила все за меня, и я упал с горы головой вперед, совершив полный кувырок и каким-то образом приземлившись на спину. Я быстро катился вниз, цепляясь ботинками за каменные уступы.

По крайней мере, я думал, что быстро падал, но Мерфи летел прямо за мной. Я узнал, что это он, только по ярко-красной нашивке пожарного Нью-Йорка, которую он носил с одиннадцатого сентября. Это было все, что я видел.

«Увидимся внизу!» – крикнул я. Но потом я врезался в дерево, и Майки пронесся мимо меня, как пуля. Теперь я двигался медленнее и пытался нащупать почву, но снова упал и продолжил нестись вниз, теперь уже догоняя Майки. Оба мы врезались в камни и спотыкались об землю, будто были шариками из автомата для пейнтбола.

Перед нами, наконец, появилась рощица деревьев на чуть менее отвесном склоне, и я знал, что это наша последняя надежда, за которую можно ухватиться, иначе мы упадем в бездну. Я должен был за что-то зацепиться – за что угодно. Так же, как и Майки, я видел, как впереди меня он цепляется за ветки деревьев, ломая их и все еще падая вперед.

Через долю секунды я понял, что ничто не может спасти ни одного из нас, что так мы однозначно поломаем шеи или спины, и потом талибы безжалостно нас расстреляют. Но когда я добрался до рощи на скорости, которая, как мне казалось, была примерно 100 километров в час, мой мозг внезапно начал работать за пределами человеческих возможностей.

Во время падения я растерял почти все вещи – за исключением разгрузки с магазинами и гранат – мой рюкзак, медицинские принадлежности, еду, воду, радио и телефон. Я даже потерял свою каску с нарисованным на нем флагом Техаса. Я был чертовски зол, так как не хотел, чтобы какой-то уродский террорист его носил.

Я видел, как у Майки вылетела радиоантенна, пока мы неслись вниз. Это было ох как плохо. У меня отстегнулась кобура и слетело ружье. Теперь главной проблемой было то, что местность позади рощи была для нас абсолютно неизвестной, ведь мы не видели ее сверху. Но если бы видели, то, вероятно, не стали бы прыгать: склон поднимался вверх, а потом резко уходил вниз, как лыжный трамплин.

Я взвился в воздух с этого уступа, достигая скорости около 150 километров в час, и летел спиной вниз и ногами вперед. В воздухе я кувыркнулся два раза и приземлился снова, вперед ногами, на спину, и все еще несся по скале, словно снаряд от гаубицы. В этот момент я понял, что Бог существует.

Прежде всего я, кажется, был все еще жив, что само по себе было чудом, сравнимым с Иисусом, бродящим по волнам. Но еще удивительнее было то, что я увидел свое ружье в полуметре от правой руки, как будто сам Господь Бог спустился с небес и дал мне надежду на спасение.

«Маркус, – услышал я Его слова, – тебе оно понадобится». По крайней мере, я думаю, что слышал его. Я могу даже поклясться, что слышал. Потому что это, без сомнения, было чудом. Но у меня не было времени даже воздать хвалу Господу.

Я не знал, как далеко мы упали, но, должно быть, уже метров на 200—300, и все еще неслись вниз довольно быстро. Я видел Майки и, честно говоря, не знал, жив он или мертв. Это было просто тело, летящее с горы по грязи и камням. Если он не переломал все кости, это было тоже чудом.

Я был слишком сильно избит, чтобы чувствовать боль, но все еще видел, как рядом со мной летит вниз мое ружье. Оно так и было всего лишь в полуметре от моей руки на протяжении всего этого опасного для жизни падения. И я всегда буду уверен, что нас направляла рука Господа. Потому что другого объяснения тому, что мы остались живы, просто нет.

Мы добрались до подножия склона, и оба приземлились сильным ударом о землю, будто спрыгнули с небоскреба. У меня перехватило дыхание, и я судорожно вдохнул несколько раз, пытаясь понять, насколько серьезно я был ранен. У меня болели правое плечо, спина и одна сторона лица, где кожа была довольно сильно ободрана. Я был весь в крови, по всему телу проявлялись жуткие синяки.

Но я мог встать на ноги, хоть это и была плохая идея, потому что в нас тут же начали палить из РПГ. Снаряды приземлялись близко, так что я снова лег на землю. Гранаты взрывались, практически не причиняя нам вреда, но в воздухе теперь летали облака пыли, глины и деревянных щепок. Майки был недалеко от меня, метрах в пяти, и мы поднялись с земли.

На нем все еще было ружье. Мое же лежало неподалеку. Я поднял его и услышал, как Мерфи пытается перекричать грохот взрывов: «Ты в порядке?»

Тут же я повернулся к Майку – все лицо его было покрыто пылью. Даже зубы были полностью черными. «Выглядишь паршиво, мужик, – сказал я, – Приведи себя в порядок!» Несмотря ни на что, Майки засмеялся, и я заметил, что его подстрелили во время падения. Кровь толчками текла из живота. Но тут раздался взрыв одной из гранат, упавшей очень близко от нас, даже слишком близко. Мы тут же оглянулись, пытаясь разобрать хоть что-то в клубах пыли и дыма, и увидели прямо позади нас два огромных бревна, точнее, два поваленных дерева.

На концах они пересекались, как пара китайских палочек для еды, прямо напротив склона, так что мы одновременно развернулись и побежали под их укрытие. Мы перепрыгнули деревья и приземлились за ними, в безопасности от огневой атаки, по крайней мере, на какое-то время. Оба мы были все еще вооружены и готовы к бою. Я занял правую сторону, а Майки центральную и левую, защищая передний подход и фланг.

Теперь мы хорошо могли рассмотреть талибов: они неслись целой ватагой вниз по флангам с того уступа, с которого мы только что упали. Они двигались очень быстро, хотя далеко не так быстро, как мы. У Майки был очень хороший обзор для прицеливания, да и моя позиция была неплохой. Мы открыли огонь по врагу, убирая их одного за другим по мере того, как они приближались к нам. Однако талибов было так много, что, казалось, неважно, скольких мы убьем – они все равно продолжали наступать. Помню, как подумал, что оценка в две сотни была куда ближе к правде, чем те восемьдесят, о которых нам говорили в начале.

Вероятно, это была работа Шармака. Потому что нам сразу было понятно – эти парни не слишком меткие стрелки. Они довольно опрометчиво расходовали боеприпасы, но, тем не менее, следовали военным правилам для атаки такого типа. Они продвигались вниз по бокам от поля боя, пытаясь окружить противника и получить обзор на свою цель на все 360 градусов. Мы определенно замедляли их, но никак не могли остановить.

Огонь не ослабевал ни на минуту. Они поливали нас усиленными и постоянными залпами, такими же, которыми они стреляли и вверх по склону, когда не видели свою цель. Талибы поливали нас огнем на всем пути до этих бревен и усиливали свою атаку прицельными гранатами с ракетными двигателями. Этих парней вел не какой-то истеричный сумасшедший с дикими глазами, но человек, который понимал тонкости военного дела. Хорошо понимал. Даже слишком хорошо. Урод. И теперь его воины прижали нас к этим бревнам, и, как и все это время, пули летали вокруг, но каким-то образом мы сильно превосходили их в количестве пораженных целей.

Майки игнорировал свою рану и отбивался, как и должен настоящий офицер SEAL: бескомпромиссно, спокойно, выносливо и профессионально. Я видел, как парни с левого фланга падали на тропинки, по которым неслись к нам. С моей стороны, справа, местность была чуть более пологой, с редкими деревьями, и казалось, там было не так много талибов. Но каждого, кто двигался по этой стороне, я убивал.

Вероятно, они поняли, что нас с Майки не достать до тех пор, пока нас прикрывают большие стволы. Именно тогда наши враги начали самый большой к тому моменту боя обстрел из гранатометов. Эти чертовы штуки, оставляя за собой знакомый белый дымок, понеслись на нас с верхней части горы. Они приземлялись спереди и сбоку, но не позади, и на нас сыпался фонтан из грязи, камней и дыма, поливая нас этой смесью, таким образом закрывая обзор.

Мы спрятали головы вниз, и я спросил Майки, где, черт побери, Акс и Дэнни. Конечно, мы оба не знали этого. Последнее, что мы видели, – они оставались наверху и не прыгали вниз, как мы.

«Наверное, Акс нашел укрытие слева и продолжил сражаться там, – сказал он. – А у Дэнни больше шансов наладить радиосвязь на горе, чем здесь, внизу». Мы рискнули высунуться и пытались разглядеть что-нибудь через окутавшую нас тьму и тут увидели фигуру, которая неслась вниз по склону, слева от того места, куда упали мы. Без сомнения, это был Акс, но выжил ли он после такого падения? Когда мы его заметили, он уже летел по склону перед деревьями, и через секунду, пролетев по трамплину, он взлетел в воздух и врезался в почти отвесную скалу. Уклон горы спас его так же, как нас с Майки, так же, как крутая гора спасает лыжника на трамплине, не позволяя нестись дальше вниз на высокой скорости и в итоге разбиться о плоскую землю.

Акс приземлился без видимых повреждений, он был лишь в глубоком шоке и немного потерял ориентацию в пространстве. Но теперь талибы его видели и открыли по нему огонь, как только он распластался на земле. «Беги, Акс! Сюда, приятель, беги!» – крикнул Мерфи изо всех сил.

Аксельсон очень быстро пришел в себя. Вокруг него летали пули, и он быстро приметил наши бревна и бросился в укрытие, приземлившись на спину. Невероятно, что может сделать человек, когда над жизнью нависла настолько сильная угроза.

Он взял под прицел дальнюю левую сторону, вставил новый магазин в автомат и начал стрелять, не промахнувшись ни разу и отбивая атаку врага на самой нашей слабой позиции. Теперь уже втроем мы продолжали защищаться, постепенно уничтожая противника, надеясь и молясь, чтобы их количество, наконец, уменьшилось и чтобы мы пробили брешь в их атаке. Но нам так не казалось, и это было страшно. Талибы все еще наступали, все еще стреляли в нас. И шум выстрелов все еще был оглушающим.

А еще под вопросом оставалось месторасположение Дэнни. Этот маленький горный лев все еще продолжал сражаться и пытался наладить связь, отбиваясь от войск Шармака? Пытался ли он связаться со штабом? Мы не знали, но вскоре на эти вопросы последовал ответ. Наверху, на главном уступе, появилось внезапное и необычное движение. Кто-то падал вниз, и это должен быть Дэнни. Он пронесся через рощу наверху, попал на трамплин и падал все дальше, до самого подножия скалы, где приземлился с болезненным глухим ударом. Как и все мы. Но Дэнни не двигался. Он просто лежал, то ли обездвиженный, то ли мертвый, мы не могли разобрать. Традиции нашего братства тут же вспыхнули перед глазами у меня и Майка: ни одного бойца SEAL никогда не оставляли умирать на поле боя. Ни одного.

Я бросил ружье и обогнул бревно с одного конца. Майки шел прямо за мной. Акс продолжал стрелять, пытаясь обеспечить нам прикрытие, пока мы побежали, пригнувшись, через открытое пространство к основанию скалы. У Майки из живота все еще текла кровь, а я чувствовал себя так, словно сломал спину в основании позвоночника.

Мы добежали до Дэнни, подняли его и понесли обратно к деревьям, в место, которое здесь могло сойти за безопасное. Талибы стреляли в нас сверху, на всем нашем пути через открытую местность, но ни в кого не попали, и каким-то образом, несмотря на их поистине ошеломляющее численное превосходство, мы все еще были в порядке, все были целы, за исключением раны от пули, которую поймал Майки.

Как медик в своей команде, я должен был ему помочь, но все мои инструменты и лекарства потерялись во время падения, да у нас и не было ни секунды времени ни на что, кроме как стрелять в этих ублюдков с автоматами и молить Бога, что они сдадутся. Или у них хотя бы гранаты закончатся. Они ведь так могут и покалечить кого-нибудь ненароком. Придурки.

Тогда я был уверен, что у нас все получится. Склон позади нас довольно резко уходил вниз, но дальше лежала наша цель – деревня, и вот она уже стояла на ровной поверхности, да и дома там выглядели довольно крепкими. Прикрытие – все, что нам было сейчас нужно, особенно учитывая, что наш враг станет довольно неуклюжим на ровной земле. Мы все будем в порядке. Мы их победим.

Дэнни пытался отбиваться от нас, но потом пришел в себя и попытался встать. Но лицо его было искажено. Его пронзала дикая боль. А потом я увидел, что из его руки льется кровь. «Я ранен, Маркус, ты поможешь мне?» – сказал он. «Мы все ранены, – ответил Майки. – Стрелять можешь?»

Я смотрел на правую руку Дэнни. Его большой палец был отстрелен полностью. А потом я увидел, как он сжал зубы и кивнул. Пот катился по его черному от грязи лицу. Дэнни поправил автомат, вставил новый магазин остатками руки и занял свое место в центре нашего маленького огневого рубежа. Потом он столкнулся лицом к лицу с врагами еще раз. Он смотрел наверх, словно яростный хищник, и открыл огонь, собрав все оставшиеся силы.

Дэнни, Майки и Акс контролировали левый фланг, я в то же время держал правый. Огонь все еще шел со всех сторон, но мы видели, что слева было больше мертвых афганцев, чем справа. Мерф прокричал: «Мы пойдем выше по этой стороне!» Наши четыре ствола не прекращали плеваться огнем, и мы решили попытаться взять штурмом левый фланг, забраться на крутой склон, может быть, даже пробить себе путь обратно, на вершину, если сможем убить достаточно врагов.

Но талибы тоже хотели занимать высокую позицию, так что они усилили свой правый фланг. Враги бежали вниз с вершины и делали все возможное, чтобы воспрепятствовать нам двигаться вверх. Мы, наверное, убили уже пятьдесят талибов, а может, и больше, мы же все еще сражались вчетвером. Думаю, они это заметили, потому что были готовы сражаться до последнего человека, чтобы удержать нас слева, а самим остаться справа.

Их было так много, что в итоге мы непреклонно сворачивали обратно вниз, по мере того как воины в тюрбанах приближались. Они заставляли нас отступать только благодаря количественному преимуществу и превосходству в плотности огня. Потом по нам выпустили еще один залп из РПГ, и у нас не было другого выхода, кроме как отступить назад, за скрещенные бревна, иначе нам бы просто поотрывало головы.

Одному Богу было известно, какое количество оружия и снарядов хранилось в тайнике, из которого они все это достали. Мы только начинали понимать, какой страшной силой были на самом деле Шармак и его ребята: подготовленные, хорошо вооруженные бесстрашные и стратегически подкованные. Не совсем то, чего мы ожидали, когда впервые высадились в Баграме.

Снова спрятавшись за бревнами, мы продолжали действовать, устраняя противника на флангах каждый раз, когда выпадал шанс выстрелить. Но снова упрямое и непреклонное продвижение сил Шармака, спускавшихся вниз по уступу за нами, было просто уж слишком напористым. Даже не столько благодаря интенсивности огня, но из-за непреклонного движения вперед и вправо от нашей позиции.

Бревна предоставляли нам хорошее укрытие спереди и неплохое – еще на девяносто градусов. Но через какое-то время талибы оказались за этой чертой, немного позади нас с обеих сторон. Ну что ж, это была причина, по которой мы с самого начала спрыгнули с первого уступа, рискуя своими шеями, понятия не имея, когда и куда мы приземлимся.

Нас было слишком мало для защиты флангов. Мы сосредоточились только на защите от прямой атаки. Я полагаю, что пастухи передали талибам, что нас было лишь четверо, и Шармак знал, что мы будем уязвимы с боков.

Думаю, что с десяток «морских котиков» смогли бы удержать позицию и убить их всех, но в таком случае соотношение сил было бы где-то десять-двенадцать к одному. Нас было только четверо, и соотношение было около тридцати пяти к одному. Нас просто приперли к стене. К тому же сейчас мы не могли вызвать подкрепление из штаба.

Теперь здесь разворачивалась арабская версия последней битвы генерала Джорджа Кастера, битва при Литл-Лонгхорн XXI века. Но талибы еще нас не схватили. И если бы у меня был выбор, то никогда и не схватили бы. Думаю, все четверо так думали. Однако единственное, что мы могли сейчас предпринять, – добраться до более пологой местности. Здесь, наверху, ее не наблюдалось. Был только один путь, по которому мы могли двигаться: назад, вниз. Майк Мерфи отдал команду: «Они нас всех убьют, если мы здесь останемся! Прыгайте, парни, хрен его дери, прыгайте!»

И снова все четверо покрепче схватили оружие, встали, мужественно встречая вражеский огонь, и направились к пропасти. Мы нырнули со скалы: сначала Майки, потом я, Акс и, наконец, Дэнни. Падение было недолгим – где-то девять-десять метров, и упали мы в заросли кустов, растущих вдоль небольшого ручья.

Без сомнений, мы теперь были у основания небольшого уступа, но, по крайней мере, снова на пологой части рельефа и не цеплялись за склон какой-то скалы. Я приземлился прямо сверху на Майки, потом Акс и Дэнни приземлились на нас обоих. Не было даже времени, чтобы отпустить пару проклятий.

Мы разделились и снова заняли огневую позицию, готовясь поражать врага с флангов, где талибы, естественно, начнут свое наступление на следующей стадии битвы. Они лезли вниз по скалам справа от нас, и я старался сделать так, чтобы ни один из них не добрался до подножия. Мой автомат накалился докрасна, но я лишь продолжал перезаряжать его и стрелять, целиться и снова перезаряжать, и я искренне сожалел, что потерял свою техасскую каску.

Мы пытались занять более удачную позицию и прокладывали себе путь на открытое пространство, перебежками двигаясь между камнями. Но теперь мы принимали огонь на себя. Талибы видели свою цель и поливали нас градом из пуль, стреляя в основном с позиции прямо над нами. Мы отступили обратно, под защиту скалы, и Дэнни снова ранили.

Пуля попала в нижнюю часть спины и вышла из живота, пройдя навылет. Дэнни все еще стрелял – одному Богу известно как, но стрелял. Из его приоткрытого рта начала струиться кровь. Здесь кровь была повсюду. Было жарко, и эту вонь ни с чем не перепутаешь. Вдобавок в воздухе висел тяжелый запах кордита, а оглушающий шум не утихал с тех пор, как в первый раз по нам открыли огонь. В ушах звенело от взрывов, будто мы все были в наушниках.

Потом по нам опять стали стрелять гранатами. Мы увидели белый дым, витающий в воздухе, и смотрели, как враги приближаются, несутся вниз, в каньон, прямо на нас. Взрыв гранаты был оглушающим, он эхом прокатился по гранитным скалам, которые окружали нас с трех сторон.

Казалось, что саму землю вокруг нас разорвало на летающие осколки камней, и некоторые из них, отколовшись от склонов, были довольно большими. Рикошетили пули, облако вьющейся пыли покрывало нас густой пеленой, заволакивая все вокруг и мешая дышать.

Мерф пытался переосмыслить ситуацию, отчаянно стараясь принять верное решение, несмотря на наши ограниченные возможности. И давайте признаем, что варианты не особо изменились с тех пор, как я впервые всадил пулю между глаз тому парню, выглянувшему из-за дерева. Сейчас мы не были окружены с флангов, наш враг был далеко впереди. Прямо сверху. Над головой. И это плохо.

Я думаю, самая древняя военная стратегия в мире – это занять более высокую, чем враг, позицию. По моему опыту, ни один талибский командир не приказывал своим людям сражаться с нижних позиций. Так было и сейчас. И если бы все происходило на кукурузном поле, для нас ситуация была бы не такой опасной, потому что пули просто попадали бы в землю и оставались в ней. Но мы были зажаты в угол с гранитными стенами вокруг, и все отлетало от них со скоростью в триллион километров в час – это более-менее понятное определение рикошета. Всё – пули, шрапнель, осколки – со свистом отскакивало от этих камней. Нам казалось, что «Талибан» получал двойную выгоду от каждого выстрела. Если даже пуля не попала в цель, приходилось еще следить, куда она срикошетила.

Я все думал, сколько еще мы сможем продержаться под таким огнем и бомбардировками и не погибнуть. Мерф и Дэнни защищали нашу позицию слева, продолжая стрелять и неплохо попадать по талибам. Я стрелял прямо и вверх, пытаясь зацепить их во время перебежек между скал. Акс нашел очень хорошее укрытие между камней и только так всаживал пули в наступающие на нас тюрбаны.

Мы с Мерфом оба надеялись на хоть небольшое ослабление огня – это обозначало бы, что мы убили значительное количество народу. Но этого так и не случилось. Пришло подкрепление. Талибское подкрепление. Большими группами их воины двигались дальше, заменяя погибших на их позициях, присоединяясь к фронтовой линии этого широкомасштабного сражения на их родной земле. Все они были вооружены до зубов, но все еще не могли убить ни одного из нас.

Мы пытались дать им отпор, сосредотачивались на их самых сильных позициях, заставляли их укреплять линию обороны. За всю историю сражений вы не найдете других трех парней, которые дрались бы с такой смелостью и отвагой, как мои друзья дрались там, в горах. Несмотря на то, что были практически окружены, мы все еще верили, что, несомненно, сможем одержать победу над врагом. У нас еще было достаточно патронов.

Но потом Дэнни подстрелили еще раз. Прямо в шею. Он упал рядом со мной. Уронил ружье и сполз на землю. Я наклонился, чтобы подхватить его и подтянуть ближе к скале, но ему удалось подняться на ноги. Дэнни пытался сказать мне, что он в порядке, несмотря на то, что был ранен уже четыре раза.

Вот только теперь он не мог говорить, но и сдаваться не стал. Парень сам поднялся на ноги, опираясь на скалу, укрылся за ней и снова открыл огонь по талибам, подавая знак, что ему нужен будет еще один магазин. Его кровь лилась на его руки, на автомат и одежду. На какую-то долю секунды я беспомощно застыл, пытаясь справиться со слезами и наблюдая пример такой доблести, которую я не имел чести видеть ни до, ни после. Какой солдат! Какой друг!

Мерф позвал меня: «Единственный путь – вниз, Маркус», – будто бы я не знал. Я крикнул в ответ: «Принято, сэр». Я понимал, что он имел в виду деревню. Это действительно был наш единственный шанс. Если бы мы смогли захватить один из этих домов и организовать оборону, убить нас было бы очень тяжело. Четыре «морских котика» в надежном укрытии с достаточным количеством оружия и патронов обычно доделывают свою работу до конца. Все, что надо было сделать, – вытянуть туда талибов. Хотя, если дела у нас не пойдут лучше в ближайшие несколько минут, мы и сами туда не сможем добраться.

Глава 8 Последняя битва за скалу Мерфи

Земля тряслась. Несколько растущих здесь деревьев покачнулось. Шум был хуже, чем от любого взрыва в тот день. Это было одно гигантское усилие талибов наконец прикончить нас. Мы упали на землю, чтобы избежать ранения от летающих обломков и осколков камней и шрапнели.

Лейтенант Майк Мерфи в третий раз за эту битву отдал приказ. Та же гора. Та же команда. «Отступаем! Акс и Маркус – первые!»

И снова он имел в виду не «отступаем», а «падаем». Все уже даже начали к этому привыкать. Мы с Аксом побежали к краю, пока Мерф и Дэнни, зажатые между камнями, принимали на себя огонь и прикрывали наш побег. Я понятия не имел, мог ли Дэнни нормально двигаться, учитывая все его раны.

Вдоль края уступа лежало поваленное дерево с пустым пространством снизу, как будто его подмыло дождями. Акс, который в движении думал гораздо быстрее всех людей, которых я когда-либо встречал, побежал прямо к этой дыре, потому что ствол дерева обеспечил бы ему укрытие, пока он летел вниз навстречу тому аду, который мог укрываться за чертовой скалой. Поджарый и стройный Акс упал на землю и, словно дротик, быстро скользнул в дыру под бревном и вылетел с другой стороны в воздух, начав очередное падение. Я же упал на землю, как техасский бык, и постепенно остановился, в итоге застряв под деревом. И теперь я не мог двинуться ни вперед, ни назад. Черт меня дери. Что за облом.

К тому моменту меня уже заметили талибы. Они видели только меня, и тут же я услышал, как целый град пуль просвистел вокруг меня. Один выстрел попал в дерево справа от моей головы. Остальные ударялись о землю, поднимая в воздух клубы пыли. Я налег на бревно. Я налег на него всей своей мощью, но не мог сдвинуть эту махину. Меня просто придавило.

Одновременно я пытался оглянуться, надеясь, что, может быть, Майки меня видит и сможет помочь, но внезапно на фоне горы я увидел густой белый дым – след от выстрела из РПГ. Граната ударила в ствол дерева рядом со мной и взорвалась с оглушительным взрывом, я же отчаянно пытался увернуться от нее. Не знаю, что произошло дальше, но взрыв сломал это проклятое дерево пополам и вытолкнул меня прямо в пропасть.

Я приземлился где-то в пяти метрах от той точки, куда двигался Акс, чтобы занять боевую позицию. Учитывая, что мной только что выстрелило в воздух, словно пушечным ядром, и я упал со скалы, мне еще повезло, что я мог стоять. Рядом со мной на земле лежало ружье, которое приземлилось туда, словно управляемое рукой Господа Бога.

Я сбежал вниз, чтобы поднять оружие, и снова услышал Его голос. Но на этот раз не было никакого голоса, только одна короткая секунда тишины в моей голове среди хаоса и враждебности этой ужасающей борьбы за превосходство, как ни странно, совершавшейся во имя Святого Пророка Мухаммеда.

Я был не уверен, что хоть один из них одобрил бы все это. Хоть я не так много знаю о Мухаммеде, не думаю, что мой собственный Бог желал мне смерти. Если бы Ему было все равно, он бы не стал так заботиться о моем ружье, ведь так? После стольких падений и взрывов оно все еще было со мной – как такое возможно, я никогда не узнаю.

Это ружье уже до этого участвовало в трех отдельных битвах, уже дважды его вырывало у меня из рук, его вынесло со скалы мощным взрывом гранаты, оно упало со скалы уже почти на триста метров и было все еще каким-то образом на расстоянии вытянутой руки от меня. Удача? Считайте так, если хотите. Моя собственная вера навсегда останется непоколебимой.

Тем не менее я поднял ружье и двинулся к скале, где талибы уже обстреливали Акса. Но он был на хорошей огневой позиции и стрелял в ответ, очищая левую сторону – фланг, за который он так долго и отчаянно сражался. На самом деле от начала битвы прошло только минут сорок, но нам казалось, будто прошло уже лет десять, и мы все еще сопротивлялись.

Кстати, об этом: Майки и Дэнни тоже спрыгнули сюда, на нижний уровень уступа, расположенный рядом с ручьем. Здесь атака талибов была хотя бы не настолько мощной. Пока. Все мы были шокированы происходящим – и особенно поражал Дэнни, который с ног до головы был залит кровью. Акс был в порядке, но с кучей сильных ушибов, Майки истекал кровью из-за раны в животе, не так ужасно, как Дэнни, но довольно сильно.

Когда гранатой меня снесло со скалы, по идее, должно было убить, но единственной новой травмой у меня был разбитый нос, и то разбил я его, когда приземлялся, почти потеряв сознание. Честно говоря, болел он жутко, как и спина, кровь из него лилась по всей одежде и амуниции. Однако у меня не было серьезных пулевых ранений, как у двоих парней из моей разведывательной группы.

Акс стрелял вверх, спокойно облокотившись на камень, и сдерживал натиск дикарей, представляя собой истинную картину элитного воина в разгар боя. Он не впадал в панику, был спокоен, как скала, и стрелял невероятно метко, берег патроны и не промахнулся ни разу. Я стоял рядом с ним в похожем положении, и мы оба неплохо справлялись. Один талиб внезапно появился из ниоткуда, прыгнув со скалы над нами, и я застрелил его где-то с расстояния в тридцать метров.

Но мы снова были в ловушке. На нас все еще наступало около восьмидесяти злобных маньяков, а это жуть как много противников. Я не мог точно сказать, какие потери они понесли, но по нашим с Майки подсчетам, Шармак направил сюда минимум 140 человек. Как бы то ни было, талибы все еще стреляли по нам, и я не знал, сколько Дэнни еще сможет продержаться.

Майки отбивал свой фланг, но стоял рядом со мной и сказал с классическим юмором лейтенанта Мерфи: «Мужик, да это и правда фигово».

Я повернулся и глянул ему в глаза: «Мы, блин, умрем здесь, если не будем осторожны».

«Я знаю», – ответил он.

Битва продолжалась. Массированный, дикий огонь очень настойчивого врага противостоял нашему, более точному огню, отточенным действиям, великолепной концентрации и отличным знаниям тактики ведения боевых действий. И снова сотни пуль рикошетили от нашего каменного окружения. И снова талибы перешли к стрельбе из гранат, взрывая землю вокруг нас на кусочки. Зажатые между камнями, мы продолжали драться, но Дэнни был в очень плохом состоянии, и я боялся, что он может потерять сознание.

И тут в него попали еще раз – прямо в основание шеи. Я в ужасе наблюдал, как Дэнни упал. Этот красивый парень, верный муж Пэтси, вот уже четыре года мой отличный друг, воин, отступающий последним, товарищ, обеспечивающий нам огневое прикрытие до тех пор, пока мог держать ружье.

А теперь он лежал на земле, и кровь струилась из пяти его ран. Я должен был, мать твою, быть врачом SEAL, но я ни хрена не мог сделать для него, не рискуя при этом жизнями остальных. Бросив ружье, я перелез через камень, пробежал через открытое пространство, чтобы добраться до Дэнни. Хорошо. Хорошо. Никакого бездумного геройства. Но я ревел, как ребенок.

Дэнни лежал на земле, пропитанный кровью, и все еще был в сознании, все еще пытался стрелять во врага. Но он лежал лицом вниз. Я уговаривал его успокоиться, пока переворачивал его на спину. «Давай, Дэн, все будет в порядке».

Он кивнул. Я знал, что он не может говорить и, вероятно, никогда больше не сможет. Очень отчетливо я помню, что он ни на секунду не выпускал из рук автомат. Я поднял его за плечи и подтянул почти в сидячее положение. Потом, подхватив его под руки, начал тащить назад, под прикрытие. И хотите верьте, хотите нет, этот маленький стальной человек снова открыл огонь по врагу, практически лежа на спине. Он покрывал выстрелами верх холма, пока я его тащил.

Мы отошли всего на несколько метров, когда случилось то, чего я больше всего боялся. Я был практически беззащитен: пытался идти задом наперед, а обе руки мои были заняты. Внезапно справа от нас из-за камней появился один из талибов. Он стоял над нами и глядел вниз с улыбкой на лице. Потом навел свой «АК» прямо на мою голову.

Ни один из нас не увидел его вовремя, чтобы открыть ответный огонь. Я только произнес быструю молитву и уставился на него. В этот момент Акс всадил две пули прямо ему между глаз. Он убил этого дикаря на месте. У меня не было времени поблагодарить его, потому что гранаты все еще взрывались рядом с нами, и я просто продолжил тащить Дэнни в безопасное место. Как и Акс, он продолжал стрелять.

Я подтащил его к подножию скалы и посадил всего в нескольких метрах от Майки. Было ясно, что врагам почти удалось окружить нас в четвертый раз за день. Мы поняли это по направлению линий огня автоматов и редким выстрелам из РПГ. Дэнни был все еще жив и хотел сражаться, Майки же теперь дрался плечом к плечу с Аксом, и они причиняли заметный ущерб противнику.

Я все еще считал, что у нас есть шанс выбраться, но единственным вариантом, как и прежде, было идти вниз, к деревне, на ровную местность. Вести сражение в горах, как мы делали до сих пор, говоря словами нашего начальника операции, реально было хреново.

Я громко крикнул: «Акс! Двигаемся!», и он даже успел крикнуть мне в ответ: «Принято!» прежде чем пуля попала ему в грудь. Ружье упало из его рук. Он наклонился вперед, соскользнул вниз по камню, на который опирался, и упал на землю.

Я замер. Этого просто не может быть. Мэтт Аксельсон, опора семьи, лучший друг Моргана, огромная и важная часть наших жизней. Я начал звать его по имени, снова и снова, хоть это и было глупо с моей стороны. Лично я думал, что Дэнни умирает, а теперь все, что видел, – это кровавое пятно, начавшая пропитываться кровью пыль, там, где упал Акс. На короткий момент я подумал, что теряю рассудок.

Но потом Акс дотянулся до автомата и встал с земли. Он поднял оружие, схватил еще один магазин, всадил его в патронник и снова открыл огонь, хотя кровь и лилась из его груди. Он занял ту же огневую позицию, опершись на скалу. Он показывал то же хладнокровие, ту же твердую уверенность «морского котика», ту же великолепную стойкость. Он внимательно глядел через свой прицел, и его ярко-голубые глаза постоянно сканировали территорию.

Момент, когда Акс поднялся, был самой смелой картиной, которую я когда-либо видел. За исключением Дэнни. И Майки. Ведь он все еще командовал нами, поймав пулю в живот на раннем этапе битвы.

Теперь Мерф планировал отступление с уступа. Он выбрал маршрут и позвал Акса последовать за ним. Пули все еще свистели вокруг, и талибы не прекращали нас преследовать. Майки и Акс были где-то в семидесяти метрах впереди, а я тащил Дэнни, который делал все, что мог, чтобы помочь – пытался идти, пытался обеспечить огневую поддержку.

«Все хорошо, Дэнни, – продолжал я его убеждать. – Нам только нужно догнать остальных. Все будет хорошо».

И тут пуля попала в верхнюю часть его лица. Я услышал это, повернулся, чтобы помочь, и кровь из раны в его голове залила нас обоих. Я позвал Дэнни по имени. Но было слишком поздно. Он больше не боролся с ужасной болью. И меня он уже не слышал. Дэнни Дитц умер там, прямо на моих руках. Я не знаю, насколько быстро разбиваются сердца – мое уже было разбито.

Стрельба все еще не ослаблялась. Я утащил Дэнни с открытого пространства к укрытию – еще где-то пару метров, и потом попрощался с ним, аккуратно опустив его на землю. Мне пришлось уйти, иначе я умер бы рядом с его бездыханным телом. Одно я знал наверняка: у меня все еще было ружье, и я не был в одиночестве, так же, как и Дэнни. Убежденный католик, он остался с Богом.

Теперь мне было необходимо вернуться к своей команде и помочь ей. Это была одна из самых тяжелых вещей, которые я когда-либо делал.

До сих пор меня мучают кошмары о той минуте, страшные сны, где Дэнни все еще разговаривает со мной. Повсюду я вижу кровь, и мне приходится уходить, даже не зная, почему. Я всегда просыпаюсь со слезами на глазах: эта картина преследует меня, и, вероятно, так будет до конца моих дней.

Теперь я услышал, как Мерф меня зовет. Я схватил ружье, нырнул вниз, проскользил по склону и побежал к ребятам, пока они обеспечивали мне огневое прикрытие, целясь в скалистый редут талибов где-то в сорока метрах позади.

Я добежал до края уступа, почти слепо врезался в дерево – меня отшвырнуло назад, потом я спрыгнул с края, проехался по склону, который оказался не слишком высоким, и приземлился головой вперед, оказавшись прямо в чертовом ручье. Как любой хороший водолаз и «морской котик», я был просто в ярости из-за того, что промочил ботинки. Я это просто ненавижу.

Наконец я догнал своих парней. У Акса закончились патроны, и я дал ему новый магазин. Майки спросил, где Дэнни, и пришлось сказать ему, что Дэнни умер. Он был в ужасе, в абсолютном шоке, как и Акс. Хотя Майки этого не сказал, я знал, что он хотел вернуться обратно за телом. Но мы оба знали, что на это нет ни времени, ни причин. Нам было некуда нести останки павшего товарища, и мы не смогли бы продолжать отбиваться, неся его тело.

Дэнни погиб. Как ни странно, я первый взял себя в руки, внезапно твердо объявив: «Вот что я вам скажу. Нам нужно спуститься с этой чертовой горы, или мы все погибнем».

Будто для того, чтобы помочь нам с принятием решения, талибы продолжали наступать, пытаясь снова взять нас в кольцо. У них даже начало получаться. Пули летели теперь в нас еще и снизу. Мы видели, что талибов все еще целая куча, и вот уже почти час я все пытался и не мог их сосчитать.

Мне казалось, что теперь их только пятьдесят-шестьдесят человек, но пули все еще дождем лились вокруг нас. Гранаты все еще взрывались совсем рядом, посылая в воздух клубы дыма и пыли, вместе с летающими осколками камней. До сих пор ослабления огня или перерыва в атаке так и не было.

Теперь мы втроем затаились внизу, за камнями, так что могли рассмотреть местность под нами. Деревня была всего в двух километрах и оставалась нашей основной целью.

Снова я сказал Майки: «Если мы хотя бы просто доберемся туда и найдем укрытие, то на ровной земле убьем их всех».

Я видел, что мы были не в самой лучшей форме. Но мы все еще оставались офицерами SEAL. Никто и ничто не могло у нас этого отнять. Мы все еще были уверены в себе и никогда бы не сдались. Если придется, мы будем сражаться до самой смерти, даже с ножами против автоматов.

«К черту капитуляцию», – сказал Майки. Больше ничего не нужно было объяснять – ни Аксу, ни мне. Капитуляция была бы позором для нашего братства, все равно что прозвенеть колоколом на краю плаца и положить свою каску в ряд. Ни один из тех, кто зашел настолько далеко, до этой безлюдной земли в афганских горах, даже не думал сдаваться.

Помните философию Navy SEAL США: «Я никогда не брошу это дело. Мой народ ждет, что я буду физически устойчивее и морально сильнее, чем мои враги. И если меня свалят с ног, я буду вставать каждый раз. Я соберу все остатки сил, чтобы защищать моих соратников. Моя битва никогда не закончится».

Эти слова уже долгие годы придают силы многим смелым парням. Они начертаны в сердце каждого «морского котика». А еще они крутились в мыслях каждого из нас.

Майки внезапно сказал, перекрикивая рев битвы: «Помни, брат, наша битва не закончится никогда!»

Я коротко кивнул. До пологой местности всего каких-то тысяча метров. Если мы сможем хотя бы спуститься туда, у нас будет шанс.

Вот только проблема была в том, что мы не могли туда спуститься, по крайней мере, не сейчас. Потому что нас снова прижали. Мы столкнулись с той же проблемой: единственным выходом было спуститься вниз, но единственной верной оборонительной стратегией было идти вверх. И снова мы должны были убраться отсюда, подальше от рикошета. Обратно вверх, по левому флангу.

Мы пытались вести сражение по-своему. Несмотря на то, что мы все еще дрались, мы были изранены до полусмерти. Я старался пробить нам путь наверх по скалам, стреляя и убивая всех, кого только видел. Но талибы очень быстро поняли тактику и теперь еще больше стреляли в нас из РПГ. Гранаты летели вниз с их правого фланга, для нас – с левого.

Земля тряслась. Несколько растущих здесь деревьев покачнулись. Шум был хуже, чем от любого взрыва в тот день. Даже стены этого маленького каньона затряслись. Ручей вышел из своих берегов. Это было одно огромное усилие талибов наконец прикончить нас. Мы упали на землю, вжавшись в скалистую расщелину, и опустили головы, чтобы избежать ранения летающими обломками и осколками камней и шрапнелью. Как и раньше, талибам не удалось никого из нас убить в этой громогласной бомбардировке. Как и раньше, они ждали, пока пыль уляжется, и опять открыли огонь.

Я поднял голову и увидел над собой линию из деревьев. Она была довольно далеко, хотя все же ближе, чем деревня. Но талибам была известна наша цель, и пока мы пытались пробиться вперед, они пытались откинуть нас назад плотными залпами огня.

Несмотря на их численный перевес, мы попробовали пройти вверх, но просто не смогли этого сделать. Нас снова отбросили назад. И мы отступили, очертив длинную жалкую петлю, отодвинувшись туда, откуда пришли. Но снова мы отыскали хорошее укрытие, заняли оборонительную позицию, защищенную скалами со всех сторон. Снова мы попытались дать талибам бой, четко поражая цели и отбрасывая их назад, на этот раз прокладывая себе путь к деревне.

Враги все приближались и по мере того, как бой стал почти ближним, начали что-то нам орать. Мы кричали им в ответ и продолжали сражаться. Но талибов все еще было очень много, они быстро добрались до нашей позиции и выстрелом попали Майку Мерфи в грудь.

Он подошел ко мне и спросил, могу ли я дать ему еще один магазин. Потом я увидел, как Акс, спотыкаясь, бредет ко мне с пробитой головой и кровь струится вниз по его лицу, пузырясь из просто шокирующей раны на голове. «Они подстрелили меня, брат, – сказал он. – Эти уроды меня подстрелили. Ты можешь помочь мне, Маркус?»

Что я мог ответить? Что я мог сделать? И я уже ничем не мог помочь – только постараться отбить атаку врага. Акс стоял прямо на моей линии огня.

Я постарался помочь ему спрятаться за камень. Потом я повернулся к Майки, который, очевидно, тоже был очень сильно ранен. «Можешь двигаться, приятель?» – спросил я его.

Тут он полез в карман за мобильным телефоном, тем, который не решался использовать раньше, потому что это бы сдало нашу позицию. И потом лейтенант Мерфи вышел из укрытия. Он шагал до тех пор, пока не оказался более-менее в центре. Пули кружили вокруг него, но он сел на небольшой камень и начал набирать номер нашего штаба.

Я слышал, как он говорил: «Мои люди попали под мощный обстрел! Много ранений! Мои парни умирают тут! Нам нужна помощь!»

В то же мгновение Майки получил пулю прямо в спину. Я видел, как кровь фонтаном выстрелила из его груди. Он упал вперед, уронив свой телефон и автомат. Но потом он подтянулся на руках, поднял все с земли, снова сел прямо и приложил телефон к уху.

Я услышал, что он снова говорит. «Принято, сэр. Спасибо». Потом Майки поднялся и, шатаясь, побрел на плохо защищенную позицию слева и стал снова стрелять во врагов.

И он даже попадал в них, смертельно раненный. Только что он сделал один последний, отчаянный звонок на базу, который еще может спасти нас, если оттуда вышлют подкрепление, прежде чем мы здесь погибнем.

Только я понимал, что сделал Майки. Он понимал: у нас был только один реальный шанс, нужно было вызвать подкрепление. Он знал: было только одно место, где ловил мобильный телефон: на открытом пространстве, подальше от скал.

И вот, зная весь риск, понимая всю опасность, в полном осознании того, что этот телефонный звонок мог стоить ему жизни, лейтенант Майкл Патрик Мерфи, сын миссис Морин, жених прекрасной мисс Хизер, вышел прямиком в огненный буран.

Его цель была мне ясна. Он сделал последнюю, отчаянную попытку спасти двух своих товарищей, установив связь с базой. Майкл доложил о нашем приблизительном расположении, о численности врага и о всей серьезности ситуации. Даже когда он был ранен, как я думал, смертельно, он все еще продолжал разговор.

«Принято, сэр. Спасибо». Погаснут ли эти слова когда-нибудь в моей памяти, даже если я доживу до ста лет? Забуду ли я их когда-нибудь? А вы забыли бы? Существовал ли когда-нибудь более великий командир SEAL, другой офицер, который дрался до конца и принял решение идти на верную смерть, рискнуть всем, чтобы спасти своих оставшихся людей?

Я сомневаюсь, что жил когда-либо человек отважнее, чем Майки. Он не терял самообладания под жесточайшим огнем, всегда оценивал ситуацию и отдавал единственно верные приказы, даже если это было практически невозможно. И потом этот финальный, чистой воды героический акт. Не поступок, но акт великой доблести. Лейтенант Майки был прекрасным человеком и великим офицером SEAL. Даже если ему поставят памятник высотой с Эмпайр-Стейт-билдинг, для меня он никогда не будет достаточно высок.

Майки все еще был жив и продолжал действовать, удерживать левый фланг. Я оставался справа, мы оба стреляли точно и осторожно. Я все еще пытался забраться хоть немного повыше. Но истощенная армия талибов изо всех сил мне мешала, и каждый раз, когда я пытался продвинуться даже на несколько метров, они отбрасывали меня назад. Майки тоже все еще пытался взобраться выше, и у него это даже получилось. Ему удалось протиснуться в известняковые пласты над тем местом, где я стоял. Это была хорошая позиция для атаки, но ужасная с точки зрения защиты. И я знал, что она наверняка станет последним рубежом Майки.

Именно тогда Акс подошел прямо ко мне в каком-то непонятном шоке, делая лишь минимальные усилия, чтобы оставаться под прикрытием камней. Потом я увидел рану: правая сторона его головы была почти снесена выстрелом. Я прокричал: «Акс! Акс! Давай, друг! Иди-ка сюда, вот прямо сюда».

Я указывал на расщелину среди камней, где мы могли бы найти укрытие. И он попытался поднять руку, в подтверждение того, что он меня слышал. Но не смог. Акс продолжал идти, медленно, наклонившись вперед, уже без автомата. У него остался только пистолет, но я знал, что он не может держать его, целиться и стрелять. По крайней мере, он двигался в укрытие, несмотря на то, что никто не смог бы выжить с такой раной в голове. Я знал, что Акс умирает.

Майки все еще стрелял, но внезапно я услышал, как он прокричал мое имя – это был пробирающий до костей, полный первобытного ужаса крик: «Помоги мне, Маркус! Пожалуйста, помоги мне!» Он был моим самым лучшим другом, но он находился в тридцати метрах выше по горе, и я никак не мог подобраться к нему. Я едва мог идти, и если бы вышел на два метра из моей защищенной позиции, в меня всадили бы сотню пуль.

Тем не менее я осторожно выбрался из-за камней и попытался обеспечить ему прикрывающий огонь, заставить этих уродов отступить, дать ему небольшую передышку до тех пор, пока не смогу найти способ подняться туда и при этом не лишиться способности действовать.

Все это время он кричал, называя меня по имени, умоляя меня помочь ему выжить. Я не мог ничего поделать, только умереть вместе с ним. Даже когда у меня осталась лишь пара магазинов, я все еще верил, что смогу убить всех этих придурков в тюрбанах и каким-то образом спасти его и Акса. Я очень хотел, чтобы Майки перестал кричать, чтобы его агония закончилась. Но с промежутками в несколько секунд он снова и снова звал меня. И каждый раз, когда это происходило, меня будто резали ножом по сердцу. Слезы бесконтрольно полились из моих глаз, уже не в первый раз за этот день. Я бы сделал что угодно для Майки, я бы положил за него свою жизнь. Но моя смерть там, на этой обнаженной каменной породе, не спасла бы его. Если я и мог спасти его, то только оставшись в живых.

Потом так же внезапно, как и начались, крики прекратились. Несколько секунд стояла тишина, будто бы даже талибы поняли, что Майки умер. Я двинулся немного вперед и посмотрел в его сторону. Я увидел, как четверо дикарей спустились к расщелине и выпустили несколько очередей в его мертвое тело.

Крик прекратился. Для всех, кроме меня. Я все еще слышу Майки каждую ночь. Я все еще слышу возгласы, заглушающие все, даже смерть Дэнни Дитца. Несколько недель я думал, что схожу с ума, потому что так и не смог этого забыть. Пару раз я слышал его даже при свете дня и, словно в полузабытьи, вжимался в стену, прикрывал уши руками и плакал.

Я всегда считал, что от такого рода психических проблем страдали другие люди, обыкновенные люди, но никак не бойцы SEAL. Теперь я знаю реальность. А еще я сомневаюсь, что опять когда-нибудь буду спокойно спать ночью.

Дэнни мертв. Майки тоже мертв. Акс умирает. Сейчас нас было двое, но это продлится недолго. Я решил спуститься туда, где прятался Акс, и погибнуть рядом с ним. Теперь я уже знал, что вряд ли есть еще надежда на спасение. Сверху надвигалось еще человек пятьдесят, и, возможно, к этому моменту они охотились только на меня.

Почти десять минут я стрелял в ответ им, крадущимся позади меня, производя лишь редкие выстрелы, чтобы хоть немного откинуть их назад – на всякий случай. Я стрелял ради той неправдоподобной надежды, что у нас была еще возможность выжить, что каким-то образом, благодаря звонку Майки, наше подкрепление прибудет сюда вовремя для отчаянного спасения.

Когда я добрался до Акса, он сидел между камнями и пытался наложить временную повязку на голову. Я посмотрел на него, пытаясь понять, куда делись его холодные голубые глаза, всегда сиявшие на его лице. Эти глаза, в которых сейчас я видел свое собственное отражение, были кроваво-черными – глазные впадины наполнены кровью от ужасной раны в черепе.

Я улыбнулся ему. Потому что знал: мы больше не пройдем с ним этот путь, по крайней мере, не на этой земле. Аксу недолго осталось. Даже если бы он был в самом лучшем госпитале Северной Америки, Аксу оставалось бы недолго. Жизнь уходила из него, и я видел, как это могучее сильное тело слабеет с каждой секундой.

«Эй, мужик, – сказал я, – ты совсем расклеился!» И сделал жалкую попытку поправить повязку.

«Маркус, они нас побили, друг», – он говорил с трудом, как будто пытаясь сосредоточиться. А потом он сказал: «Маркус, останься в живых. И скажи Синди, что я люблю ее».

Это были его последние слова. Я сидел рядом и в этот момент решил, что останусь здесь, с Аксом, чтобы он не был в одиночестве, когда придет его конец. Что случится со мной? Теперь мне было все равно. Я тихо примирился с Богом, поблагодарил Его за защиту и спасение моей жизни. Ведь каким-то образом я все еще был жив. Я не сводил глаз с Акса – он лежал почти без сознания, но все еще дышал.

Вместе с двумя уже погибшими друзьями Акс всегда будет для меня героем. Всю эту небольшую, но жестокую битву он дрался, как раненый тигр. Как Оди Мерфи, как сержант Элвин Йорк. Талибы расстреляли его тело, искалечили его мозг, но не сломили его дух. Они бы никогда не добились этого.

Мэтью Джен Аксельсон, муж Синди, стрелял в своих врагов до тех пор, пока мог держать оружие. Ему совсем недавно исполнилось двадцать девять. В минуты его смерти я не сводил с него глаз. Не думаю, что он мог теперь меня слышать, но его глаза были открыты, и мы все еще были вместе – я не мог позволить ему умереть в одиночестве.

Вероятно, именно тогда нас заметили. Одна из супермощных русских гранат была выпущена в нашу сторону и приземлилась совсем рядом. Ударной волной меня отбросило из дыры, я перелетел через открытый участок местности и упал за край чертового оврага. Я потерял сознание еще до того, как упал, а когда пришел в себя, был уже в другой дыре между камнями, и первой мыслью было, что меня ослепило взрывом, потому что я ничего не видел.

Однако через несколько секунд я пришел в себя и понял, что застрял вверх ногами в чертовой дыре. У меня было все в порядке со зрением, и другие части тела работали, но мне показалось, что левая нога полностью парализована и, в меньшей степени, правая. У меня ушло бог знает сколько времени на то, чтобы доползти до пологой полоски земли, подтянуться на руках и залезть под прикрытие камней.

В ушах звенело – думаю, из-за взрыва гранаты. Я посмотрел наверх и увидел, что упал довольно далеко, но я был слишком дезориентирован, чтобы назвать точное расстояние. Основным отличием между нынешним моим положением и тем, когда я сидел вместе с Аксом, было то, что огонь прекратился.

Если талибы нашли Акса, который не смог бы пережить такой взрыв, то могли больше не утруждать себя стрельбой. Они, очевидно, не нашли меня, что было бы тяжело сделать в этой дыре. Как бы то ни было, казалось, что меня никто и не искал. Впервые за последние, может, часа полтора, на меня не велась активная полномасштабная охота.

Кроме того, что я не мог стоять, были две другие серьезные проблемы. Во-первых, я потерял штаны. Их с меня просто снесло силой взрыва. Во-вторых, состояние моей левой ноги оставляло желать лучшего. Я едва ее чувствовал, но выглядела она просто ужасно: из нее торчали во все стороны осколки, а из ран обильно текла кровь.

У меня не было бинтов, никакого медицинского оборудования. Если уж у меня не было возможности сделать что-нибудь для членов моей команды, так уж для себя я и подавно не мог ничего сделать – только хорошенько спрятаться. Ситуация была не слишком многообещающей. Я был абсолютно уверен, что сломал спину и, вероятно, плечо. Я определенно сломал нос: мое лицо было просто кровавым месивом. Я не мог даже встать, не говоря о том, чтобы ходить. По крайней мере, одна нога была раздроблена и, вероятно, вторая тоже. У меня были парализованы оба бедра, а двигаться я мог лишь ползком.

Как и следовало ожидать, я был оглушен. Но сквозь этот туман у себя в голове я смог все же осознать еще одно чудо. Меньше чем в полуметре от того места, где я лежал, наполовину спрятанное в глине и пыли, хорошо скрытое от взгляда моих врагов, лежало мое ружье «Mark 12», и у меня еще оставалось полтора магазина патронов. Я помолился, прежде чем взять в руки оружие, потому что это могло быть лишь наваждением, я подумал, что, когда я попытаюсь до него дотянуться, оно просто исчезнет.

Но нет. Когда мои пальцы дотронулись до ружья, я почувствовал холод стали в горячем воздухе. Снова я надеялся услышать Его голос. Еще раз помолившись, я стал умолять Господа направить меня. Но не было слышно ни звука, я лишь знал, что каким-то образом мне надо уйти подальше вправо, где я буду в безопасности, по крайней мере, какое-то время.

Бог молчал. Но он меня не бросил. Я это знал. Я был абсолютно в этом уверен.

И я знал еще кое-что. Впервые я был один. Здесь, в этих контролируемых талибами вражеских горах у меня не было никого, а враги были повсюду. Принимали ли они во внимание слова пастухов? Нас было четверо, а у них было всего три тела. Или они решили, что меня разорвало на куски взрывом последней гранаты?

Я не мог ответить на эти вопросы, оставалось только надеяться на лучшее. Мне было больше не на кого положиться: ни Майки, ни Акса, ни Дэнни не было рядом, и финальную битву мне придется вести самому, может быть, в одиночестве, может быть, против во много раз превосходящего по численности врага. Но сдаваться я не собирался.

Теперь у меня был только один товарищ. И пути его были неисповедимы. Но я был христианином, и Он каким-то образом спас меня от тысячи пуль «АК-47» в этот день. В меня не попало ни одной пули, и, по-моему, это было за пределами понимания.

Я все еще верил, что Он не желает мне смерти. Я все еще старался изо всех сил поддерживать честь «морских котиков» Соединенных Штатов – как я считал, они бы не желали моей капитуляции. На хрен это.

Когда я решил, что мои чувства восстановились, насколько это возможно, я посмотрел на часы. Было ровно 13.42 по местному времени. Еще несколько минут выстрелов не было слышно, и я начинал думать, что враги посчитали меня погибшим. Неправильно, Маркус. Талибские «АК-47» снова открыли огонь, и снова повсюду летали пули, так же как и раньше.

Враги надвигались на меня снизу и с обеих сторон, стреляя быстро, но не прицельно. Их пули взрывали землю и глину на довольно большом участке склона, и большинство из них, слава богу, летали на порядочном от меня расстоянии.

Было ясно: они думали, что я могу все еще оставаться в живых, но также ясно, что пока меня не обнаружили. Теперь талибы вели разведку огнем, пытаясь выманить меня из укрытия, поливая пулями всю поверхность горы и надеясь, что кто-то наконец попадет в меня и прикончит. Или, что еще лучше, я выйду с поднятыми руками, чтобы эти уроды могли снести мне голову или доставить себе удовольствие одной из других кровожадных маленьких прихотей, а потом рассказать телевизионному каналу «Аль-Джазира», как они покарали неверных.

Думаю, я понятно изложил свою точку зрения относительно капитуляции. Я всадил еще один магазин в заднюю часть моего волшебного ружья, под градом пуль перебрался через маленький холмик и лег сбоку от склона. Никто меня не увидел. Никто в меня не попал. Я залег в каменную расщелину, упершись ногами в заросли кустов.

С обеих сторон меня защищали громадные камни. Я решил, что втиснулся между пластами породы, в щель пятиметровой ширины в скале. Это была не пещера, даже не маленькая пещерка – над собой я видел открытое небо. Камни и песок падали на меня, пока талибы сновали туда-сюда над моей позицией. Но эта расщелина обеспечивала великолепное прикрытие и камуфляж. Даже я понимал, что меня здесь будет трудно обнаружить. Им должно сказочно повезти, даже учитывая их последнюю тактику обнаружить меня с помощью мощного огневого залпа.

Мой обзор был ограничен – я видел лишь то, что лежало впереди. Я не мог двигаться или поменять позицию, по крайней мере, при дневном свете, а еще надо было обязательно спрятать кровь, которая струилась из моего избитого тела. Я оценил состояние своих травм. Левая нога все еще довольно сильно кровоточила, так что пришлось заткнуть раны грязью. Глубокий порез на лбу я тоже залепил грязью. Я не чувствовал обеих ног, так что никуда не мог пойти. По крайней мере, сейчас.

У меня не было ни аптечки, ни карт, ни компаса. Только пули, оружие и более-менее нормальный обзор спереди, где я видел гору, небо над каньоном и следующую гору. У меня не было ни штанов, ни товарищей, зато меня никто не видел. Я был крепко зажат между камнями, спина упиралась в стену в любом возможном положении.

Я осторожно принял более удобную позицию, проверил ружье и положил его вдоль тела, дулом от себя. Если меня обнаружат несколько талибов, думаю, я быстро присоединюсь к Дэнни, Аксу и Майки. Но не раньше чем убью еще парочку. Я находился в идеальной позиции для упрямых оборонительных действий, так как был защищен со всех сторон и уязвим только для лобовой атаки, которая может получиться лишь благодаря большой численности врага.

Я все еще слышал выстрелы, и звуки приближались. Талибы определенно шли в эту сторону. Я лишь повторял про себя: не двигайся, не дыши, не издавай ни звука. Думаю, что именно тогда я впервые осознал, насколько был одинок. И на меня охотились талибы. Они охотились уже не на отряд SEAL, а на одного меня. Несмотря на раны, я должен был оставаться здесь как можно дольше. Потом я начал терять счет времени. Но не двигался. Я не двинулся ни на миллиметр за следующие восемь часов.

Шло время, я видел, как талибы бегают по каньону туда-сюда. Казалось, их было несколько сотен, и в поисках меня они несколько раз обследовали гору, которую так хорошо знали. В мои ноги вернулась некоторая чувствительность, но я истекал кровью, мне было до ужаса больно. Думаю, из-за большой потери крови я начал чувствовать себя словно в бреду.

А еще я был до смерти напуган. Впервые за всю мою шестилетнюю карьеру в SEAL я был напуган по-настоящему. В какой-то момент, уже ближе к вечеру, я решил, что талибы уходят. С горы на другой стороне каньона они стремительно бежали направо, целые их полчища двигались в одном направлении. По крайней мере, мне так казалось, через мою узкую область обзора.

Теперь-то я знаю, куда они направлялись. Но пока я лежал там, в расщелине, я абсолютно не понимал, что происходит. Теперь я расскажу, что узнал из собранных мною данных, и постараюсь сделать это как можно подробнее. В этот самый печальный день, во время этой самой шокирующей бойни высоко в горах Гиндукуш, но в другой их части, произошло самое ужасное бедствие, когда-либо постигавшее SEAL в любом из военных конфликтов за более чем сорокалетнюю историю.

Первое, что здесь необходимо вспомнить: Майки удалось дозвониться до сил быстрого реагирования (QRF) в Асадабаде, расположенных за пару горных цепей от того места, где я все еще держался. Этот последний звонок с его мобильного телефона, который, по сути, стоил ему жизни, был удачным. Его слова, навсегда запавшие мне в память: «Мои парни умирают тут! Нам нужна помощь!» – взорвали нашу базу, как огненная вспышка. «Морские котики» умирают! Это настолько экстренная тревога, что доводит командование до безумия.

Капитан-лейтенант Кристенсен – наш действующий командир операции – забил тревогу. Решение, посылать подкрепление или нет, остается всегда за силами быстрого реагирования. У Эрика на его принятие ушла одна миллионная доля секунды. Я знаю, что мысль о том, что четыре его парня и бойцы его роты – Майки, Акс, Дэнни и я, – раненные, возможно, смертельно, борются за свои жизни с огромной боевой силой кровожадных афганских племен, – то и дело мелькала в его голове, пока он собирал ребят в подкрепление.

Мысль об ужасной утрате буквально мелькала в его глазах, когда он, рыча в телефонную трубку, приказывал солдатам из 160-го авиационного полка сил специального назначения (SOAR), известным как «Night Stalkers», приготовить большой военный вертолет «MH-47» и вывести его на взлетно-посадочную полосу. Этот же вертолет поднялся в воздух всего сутки назад перед тем, на котором мы летели в область ведения операции.

Парни, которые вам уже известны, заняли свои позиции, готовые нам помочь. Они заталкивали в патронные сумки столько боеприпасов, сколько могли, брали все автоматы, которые у них были, и когда лопасти «Чинука» уже начали визжать в воздухе, погрузились в вертолет. Мои ребята из первой роты SDV моментально прибыли на место. Унтер-офицеры Джеймс Шах и Шейн Паттон добрались до вертолета первыми. Потом на борт поднялся и мощный первый главный старшина Дэн Хили – человек, который сам спланировал операцию «Красные крылья», а теперь выглядел так, будто его самого подстрелили, как только он покинул казарму.

Затем подошли ребята из 10-й роты SEAL: лейтенант Майк Мак-Гриви-младший из Нью-Йорка, старшина Жак Фонтан из Нового Орлеана, унтер-офицеры первого класса Джеф Лукас из Орегона и Джеф Тэйлор из Западной Вирджинии. И, наконец, все еще беспокоясь, что его парням понадобятся все ружья, которые они только смогут достать, подошел и капитан-лейтенант Эрик Кристенсен. Этот человек знал, пожалуй, как никто другой, что восемь «морских котиков» в этом вертолете собирались рискнуть и высадиться днем на высокий горный перевал на территории страшного врага, который, возможно, по численности превосходил их в соотношении несколько десятков к одному.

Кристенсен знал, что ему лететь необязательно. На самом деле ему и не следовало лететь, а вместо этого стоило остаться на посту, в центре, чтобы контролировать спасательную операцию и отдавать приказы. Тогда у нас был шкипер в силах быстрого реагирования, который в лучшем случае не действовал ортодоксально. Но Эрик Кристенсен был «морским котиком» до мозга костей. Он понимал прежде всего, что услышал от нас отчаянный крик о помощи. От его братьев, от человека, которого он хорошо знал и которому доверял.

Не было ни малейшего шанса, что Эрик не ответит на эту мольбу. Никто и ничто на Земле не могло убедить его не лететь. Должно быть, он знал, что мы едва держимся, молясь о скорейшем прибытии подкрепления. В конце концов, нас было всего четверо. И по определенному знанию всех, там была, по меньшей мере, сотня талибов.

Эрик понимал огромный риск подобных действий, но он и глазом не моргнул. Просто схватил свой автомат, патроны к нему и побежал на борт улетающего судна, покрикивая на всех, чтобы они поторопились: «Вперед, парни! Давайте-ка, двигаем!» Он всегда говорил так под давлением обстоятельств. Конечно, он был командиром, и чертовски хорошим командиром. Но прежде всего он был офицером SEAL, частью нашего братства, замешенного на крови. Прежде всего он был Человеком с большой буквы. Сейчас он отвечал на отчаянный призыв о помощи, пришедший из самого сердца его собственного братства. Был только один путь, по которому мог идти Эрик Кристенсен: в горы, где стреляют автоматы, с приказом или без.

Внутри «MH-47» парни из 160-го полка SOAR ждали отправления, как всегда перед воздушными спасательными, часто ночными операциями, от которых иногда волосы на голове вставали дыбом. Ими руководил великолепный человек, майор Стив Райх из Коннектикута, а также старшие унтер-офицеры Крис Шеркенбах из Джексонвилла, Флорида, и Кори Дж. Гуднейчер из Кларкс-Гроув, Миннесота.

Команда состояла из мастера-сержанта Джеймса В. Пондера, сержантов первого класса Маркуса Мураллеса из Шелбивилла, Индиана, и Майка Рассела из Стаффорда, Вирджиния. В экипаж также входили штаб-сержант Шамус Гоаре из Данвилла, Огайо, и сержант Кип Джакоби из Помпано-Бич, Флорида. По всем военным стандартам это была сокрушительная боевая сила.

«MH-47» взлетел и направился через два горных перевала на север. Думаю, парням казалось, что это заняло целую вечность. Во время спасательных операций так всегда кажется. Вертолет завис примерно над тем же местом, куда мы спустились в самом начале операции, где-то километрах в восьми от нынешнего нашего местонахождения.

Планом спасательного отряда было спуститься на веревках точно так же, как и мы. Когда был отдан приказ «Тридцать секунд!», ведущие офицеры подошли к кормовому люку. Никто из них не знал, что у талибов на этом месте было нечто вроде бункера. Когда «MH-47» развернулся для высадки боевой группы, а веревки были уже приготовлены для спуска, талибы выпустили гранату с ракетным двигателем прямо в открытый люк вертолета.

Она пронеслась прямо над головами ведущей боевой группы и с сотрясающим все вокруг взрывом попала в топливные баки, превратив вертолет в кромешный ад, особенно его хвостовую и среднюю части. Нескольких ребят взрывом вынесло из вертолета, и, охваченные пламенем, они упали с высоты десяти метров на склон горы. Они разбились о скалы и сгорели заживо. Эффект был настолько сокрушительный, что наша поисково-спасательная команда среди тел погибших нашла дула от автоматов и винтовок, разорванные пополам.

Пилот вертолета боролся за контроль над судном, хоть и не знал о бойне, разворачивавшейся позади него, но определенно он знал о пожаре, бушующем сверху и в хвосте. Конечно, он уже ничего поделать не мог. Большой «MH-47» просто упал с небес и врезался с оглушающим грохотом в склон горы, поколебался на выступе и покатился всей своей мощью вниз, разваливаясь на куски на длинном, двухсотметровом спуске, а потом погас.

Когда поисковая команда, наконец, поднялась на гору для расследования событий, там не было ничего, кроме разбросанных обломков. Конечно, никто не выжил. Мои близкие друзья из 1-й роты SDV: командир Джеймс, старшина Дэн и еще совсем молодой Шейн – все погибли. Но всего этого я еще не знал, когда лежал, затаившись, в каменной расщелине. Я не уверен, что смог бы выдержать такие новости. Это можно назвать лишь кровавой бойней. Через несколько недель, когда я увидел фотографии с места крушения, у меня случился нервный срыв, ведь они пытались спасти именно меня.

Как уже было сказано, тогда я этого не знал. Я лишь понимал: что-то случилось, и это заставило талибов поволноваться. Скоро я увидел вертолеты США, летящие вдоль каньона, прямо передо мной, несколько «A-10» и один «AH-64 Apache». Некоторые были так близко, что я мог разглядеть пилотов.

Я вытащил свое радио «PRC-148» из патронной сумки и попытался установить с ними контакт. Но я не мог говорить. В горле было полно пыли, язык прилип к нёбу, рот был полностью иссушен. Я не мог передать данные. Но я знал, что контакт установлен, потому что слышал, как разговаривает между собой команда. Потом я включил аварийный радиомаяк и передал сигнал. Его засекли. Я точно знаю, потому что отчетливо слышал, о чем они говорят.

– Эй, вы засекли этот радиомаяк?

– Да, засекли, но без дальнейшей информации.

И потом вертолеты просто улетели вправо от меня, где – теперь я это знаю – был сбит «MH-47».

Вопрос был в том, что талибы часто крали радиомаяки, когда выпадал шанс, и использовали их, чтобы заманивать вертолеты США в засаду. Тогда я этого не знал, но сейчас для меня очевидно, что американские пилоты очень настороженно относились к таким сигналам без данных и не всегда предпринимали попытку спуститься, потому что не знали, кто его включил.

В любом случае, это не сильно бы мне помогло, ведь я, едва живой, лежал в расселине на склоне горы, истекал кровью и был не способен даже ходить. Начало темнеть, и у меня не было выбора. Я догадывался, что единственной надеждой было привлечь внимание пилотов одного из вертолетов, который все еще летал туда-сюда к моему каньону через определенные интервалы.

Мои радионаушники вырвало у меня во время падения с горы, но провода от них все еще остались. И мне каким-то образом удалось сохранить у себя две химические палочки, которые светятся, когда их ломаешь пополам. Я соединил их с огрызками радиопроводов, и как только увидел вертолет, тут же привязал эту самодельную конструкцию к голове в виде светящегося круга.

У меня также был инфракрасный стробоскоп, который я тоже включил, а еще открутил лазер от винтовки и нацелил его на вертолет США. Боже правый! Я представлял из себя живой сигнал бедствия. Должен же кто-то смотреть на горы. Кто-то должен меня увидеть. Я проделал эту процедуру только тогда, когда вертолет попал в поле моего зрения. Но скоро мой оптимизм перерос в скорбную печаль. Никто не обращал на меня внимания. Уже казалось, что меня бросили тут умирать. Солнце уже начало заходить за горы, и я теперь почти полностью чувствовал ноги. И это давало мне надежду, что я смогу ходить, хоть и было понятно, что боль будет нестерпимой. Меня все сильнее мучила жажда. Я никак не мог избавиться от пыли и грязи, забившихся в горло. Я пытался сделать все, чтобы хотя бы нормально дышать, не то что говорить. Необходимо было найти воду, необходимо было выбраться из этой смертельной ловушки. Но только после того, как пелена темноты накроет эти горы.

Я понял, что мне нужно выбираться самому – сначала найти воду, а потом укрытие, потому что было не похоже, что меня кто-то собирается искать. Я помню последние слова Акса. Они все еще звенели в моей голове: «Останься в живых, Маркус. И скажи Синди, что я ее люблю».

Ради Акса и Дэнни, и прежде всего ради Майки, я должен был остаться в живых.

Я видел, как последние длинные лучи горного солнца отбрасывают гигантские тени в каньон передо мной. И тут прямо напротив меня, на дальнем склоне скалы, метрах в ста пятидесяти, я четко увидел серебристый отблеск дула «АК-47». Он сверкнул в лучах умирающего солнца дважды, из чего можно было заключить, что сукин сын, в руках которого он находился, делает обход по склону моей горы мимо расщелины, внутри которой я все еще лежал без движения.

Потом я увидел самого талиба. Он стоял на склоне, на нем была сине-белая куртка в клеточку с закатанными рукавами, в руках он держал афганским низким хватом автомат и за долю секунды мог поднять его в огневую позицию. Сам собой напрашивался вывод: он ищет меня.

Я не знал, сколько его друзей находилось на расстоянии выстрела от меня. Но я знал, что, если он найдет хороший обзор через этот каньон и каким-то образом заметит меня, я останусь здесь навсегда. Едва ли он промахнется. Талиб продолжал осматривать мой склон, но не поднимал ружье. Пока. Я решил, что на такой риск я пойти не готов. Мое ружье было заряжено, и на нем стоял глушитель. От моего выстрела будет не так много шума, чтобы привлечь чье-то внимание. Очень осторожно, едва смея дышать, я поднял «Mark 12» в огневую позицию и прицелился в маленького человечка на выступе дальней горы. Он был у меня на мушке.

Я нажал на курок и выстрелил ему прямо между глаз. Разглядеть я смог лишь как кровь хлынула из центра его лба, потом он опрокинулся через край и полетел вниз. Он, должно быть, упал метров на шестьдесят, испуская дух на подлете ко дну каньона. Я не двинулся ни на сантиметр, лишь поблагодарил Господа Бога, что теперь стало на одного врага меньше.

Почти тут же двое его коллег подбежали на то же место, где стоял первый талиб, прямо напротив меня. Они были одеты сравнительно одинаково, отличался только цвет курток. Мои враги стояли на выступе, глядя вниз, в каньон, куда упала моя первая жертва. У обоих в руках были «AK», взведенные в боевую позицию, но не до конца поднятые.

Я надеялся, что они уйдут. Но талибы оставались на месте и лишь тяжело всматривались в пейзаж через бездну, которая отделяла меня от них. С того места, где лежал я, казалось, что они смотрят прямо на меня, оглядывая склон скалы, чтобы заметить любое движение. У них не было ни малейшего понятия, был ли их приятель поражен пулей, просто упал вниз или совершил самоубийство.

Но я думаю, что инстинктивно они склонялись к первому варианту. Теперь они пытались понять, кто именно его застрелил. Я оставался неподвижным, но эти маленькие черные ублюдки смотрели прямо на меня, и я понял, что, если они оба одновременно откроют огонь по моему скалистому укреплению, шансы поймать пулю или даже несколько пуль от «АК-47» будут очень высоки. Они должны уйти. Оба. Еще раз я медленно поднял ружье и взял на прицел одного из талибов. Первый выстрел убил на месте того, который стоял справа, и я наблюдал, как он падает с уступа. Второй же, теперь точно понимая, что где-то скрывается враг, поднял автомат и оглядел склон, на котором я все еще лежал.

Сначала я попал ему в грудь, потом выстрелил еще раз – на случай, если он еще мог дышать и попытался бы вскрикнуть. Афганец беззвучно упал вперед и присоединился к своим друзьям на дне каньона. Я опять остался один и все еще не раскрыл своей позиции.

Всего несколькими часами ранее мы с Майком Мерфи приняли военное решение, которое стоило трех жизней – жизней лучших «морских котиков», которых я когда-либо встречал. Лежа там, в своей расселине, окруженный со всех сторон враждебными воинами-талибами, я не мог позволить себе допустить еще одну ошибку. Каким-то образом, наверное, милостью Божией, мне удалось избежать последствий первой ошибки и добраться до того гранитного уступа, который должен быть назван в честь Майки, нашего благородного лидера. Битва за скалу Мерфи.

От каждого решения, которое я буду принимать дальше, будет зависеть моя жизнь. Мне нужно было пробиться к своим, и наплевать, сколько еще талибов придется убить, чтобы это сделать. Главное сейчас – больше не допускать ошибок. Я не мог упустить ни одного шанса.

Дальняя сторона каньона оставалась спокойной, пока солнце исчезало за высокими западными пиками Гиндукуша. Я решил, что талибы, вероятно, разделили войско на небольшие поисковые отряды в этой части гор и я только что избавился от половины из них. Где-то там, в мертвенной тишине сумерек, должно быть еще трое парней, ищущих одного выжившего американца из первоначального отряда из четырех человек, который нанес значительный урон их войску. Дружелюбный гул американских «Апачей» исчез. Меня никто не искал. Самой большой моей проблемой теперь была вода. Жажда уже становилась отчаянной, плюс к тому, что я все еще истекал кровью и не мог встать. Мой язык все еще был покрыт пылью и грязью, я все еще не мог говорить. Свою флягу с водой я потерял еще на горе, во время первого ужасного падения бок о бок с Майки, и уже прошло девять часов с того момента, как я в последний раз пил.

Кроме того, моя одежда была насквозь мокрой с тех пор, как я упал в ручей. От большой потери крови я начал впадать в полуобморочное состояние, но все еще пытался сконцентрироваться. Я пришел к выводу, что нужно попытаться встать. Если парочка талибов завернет за угол слева от меня, найдет этот единственный способ ко мне подойти и у них будет хоть какой-то источник света, я буду загнан в ловушку, словно кролик, пойманный в свет фар.

Это укрытие мне отлично послужило, но надо было срочно отсюда выбираться. Когда тела этих трех ребят найдут, при первых же проблесках дня эта гора будет кишеть талибами. Я подтянулся на руках и постоял какое-то время в одних плавках в холодном горном воздухе. Я попробовал встать на правую ногу. Не так уж плохо. Потом оперся на левую, и вот это было больно до жути. Я попробовал выковырять из ран грязь и глину, которыми пытался остановить кровь, но осколки шрапнели выпирали из кожи, и каждый раз, когда я трогал ногу, практически подпрыгивал до потолка. Ну, подпрыгивал бы, если бы здесь был потолок.

Следующей проблемой было отсутствие опоры: мне не за что было ухватиться. Конечно, я знал, что гора резко уходит вверх позади меня и что на этом склоне я был в ловушке. Не оставалось другого выхода – только идти вверх. Я едва мог даже медленно ковылять, так что для меня подъем был серьезной и трудной задачей. Я попробовал еще раз опереться на левую ногу. По крайней мере, хуже не стало. А вот спина болела до жути. Я никогда не думал, что три сломанных позвонка могут причинить столько неудобств. Конечно, тогда я не знал, что у меня было именно три сломанных позвонка. Я мог двигать правым плечом, несмотря на порванную капсулу плечевого сустава. Конечно, я также не знал, что была порвана именно капсула. В сломанном носу немного пульсировала кровь, но по сравнению с остальными повреждениями это было детским лепетом. Одна сторона моего лица была разодрана во время падения с горы, да и глубокий порез на лбу очень саднил.

Но сейчас все остальное заглушала жажда. Успокаивало меня немного лишь то, что поблизости должно было находиться несколько горных ручьев. Всего-то нужно было найти один из них, чтобы промыть раны и, конечно, попить. Тогда утром я смогу предпринять еще одну попытку передать данные по радио и подать сигнал американскому вертолету или боевому воздушному судну.

Я собрал все снаряжение: радио, стробоскоп и лазер, переложил все это в патронную сумку, проверил винтовку, в которой оставалось около двадцати патронов. Один полный магазин лежал в разгрузке, которая все еще висела у меня на груди.

Потом я вышел из своего укрытия и окунулся в абсолютную темноту и в смертельную тишину Гиндукуша. Луны не было, начинался дождь, а значит, ее не будет и в ближайшем обозримом будущем.

Я снова попробовал встать на ногу. У меня даже получалось перенести на нее вес и не падать. Я определил для себя направление вокруг большой скалы, которая защищала меня весь день с левого фланга, и малюсенькими, самыми робкими шажками, которые только можно представить, вышел на гору.

Глава 9 Оглушен, ранен, предположительно мертв

Я услышал мягкие шаги преследовавшего меня стрелка. Их было двое, прямо надо мной, в скалах. Они искали меня. На размышления была только доля секунды, потому что у обоих в руках были поднятые автоматы. Я потянулся к одной из гранат…

Даже в кромешной тьме ночи я чувствовал, что надо мной возвышается тень горы. Я почему-то думал, что могу ее разглядеть, словно некую злую силу, которая была темнее всего остального, чернее каменных склонов, на которые я оперся.

Мне предстоял долгий путь на вершину, и я должен был продвигаться боком, как речной краб, если хотел добраться туда. По моим подсчетам, этот путь займет у меня всю ночь, но каким-то образом мне необходимо подняться туда, на самый верх.

Для подобной стратегии было две основные причины. Первая: там, наверху, будет кусок ровной местности, и если дойдет до очередной битвы, моя ситуация будет лучше, чем здесь. Никто сверху на меня не нападет. У каждого «морского котика» больше шансов выиграть бой на плоской поверхности.

Второй причиной был сигнал о помощи. Ни один вертолет не мог безопасно приземлиться на эти крутые афганские скалы. Единственным подходящим местом для приземления «МН-47» внутри этой горной цепи было плоское поле в самом низу, где обитатели деревни выращивали злаки. Вот, собственно, и все.

Конечно, я не сумасшедший, чтобы околачиваться рядом с деревней. Я шел наверх, до густо заросшей и плоской местности, куда вертолет сможет добраться и откуда сможет улететь. Кроме того, радиосвязь там будет намного лучше. Я мог лишь надеяться, что американцы все еще обыскивают горы в поисках пропавших бойцов операции «Красные крылья».

Тем временем я думал, что умираю от жажды, и мое высушенное горло заставляло меня идти вперед, к воде и к безопасности. Итак, я сделал свой первый шаг, догадываясь, что мне придется взобраться где-то на 150 метров, если считать прямо вверх, и гораздо большее расстояние, проходя этот путь зигзагом, как и положено подниматься на гору.

В темноте я пошел вперед, двигаясь наверх. Я пристегнул ружье к ремню, чтобы у меня было две свободные руки для опоры, но едва мне удалось подняться на первые шесть метров, уходя немного вправо, я сильно поскользнулся. Это было страшно, ведь наклон подо мной был почти отвесный и шел ко дну долины.

В моем состоянии я, скорее всего, падения бы не пережил, но мне каким-то образом удалось пролететь всего лишь три метра. Потом я снова поднялся и опять начал нащупывать себе дорогу, стоя лицом к горе и судорожно хватаясь за все, что попадалось под руку. Потребовалась бы бензопила, чтобы отрезать меня от этой скалы. Я знал, что если упаду, то пролечу пару сотен метров и погибну от удара о землю. Это помогало сосредоточиться.

Я продолжал двигаться, в основном боком, хватался за камни, ветки и лианы – за что только можно было ухватиться. Время от времени из-под меня сыпались камни и ломались ветки, которые не выдерживали моего веса. Думаю, что шумел сильнее, чем армия талибов во время своих маневров. Я шел уже пару часов, и вдруг мне показалось, что сзади кто-то есть. Я говорю «показалось», потому что, когда действуешь в абсолютной темноте, не используя зрения вообще, все остальные чувства функционируют на пределе, особенно обоняние и слух. Не говоря уже о шестом чувстве, которое есть у козы, зебры и антилопы. Оно предупреждает травоядных животных о присутствии хищника.

Но я не был уязвимым. И уж точно не был травоядным. Но тогда я находился в самом центре среды обитания жутких хищников. Эти дикие головорезы и ублюдки были повсюду вокруг меня и, насколько я знал, приближались ко мне.

Я лег, прижался к камням и застыл, не двигаясь. Потом я снова услышал звук – отчетливый хруст сучка или ветки. По моим оценкам, он доносился сзади, с расстояния метров в двести. Мой слух был на пределе в этой невероятно тихой высокогорной местности. Я мог бы разобрать и пердеж козла за километр от меня.

И тут я услышал этот звук еще раз. Только не козла, а хруст ветки. Я был абсолютно уверен, что за мной кто-то идет. Черт! Луна еще не вышла, и я ничего не мог разглядеть. Но это не мог быть настоящий талиб. Они годами крали снаряжение у русских, а потом и у американцев. Вообще все, что у них было, они украли, кроме того, что купил для них бен Ладен. И в запасах у них определенно было несколько пар приборов ночного видения. В конце концов, русские были пионерами в оборудовании такого типа, и мы знали, что моджахеды многое украли у них, когда выгоняли Советскую армию из Афганистана.

Присутствие невидимого афганца для меня было очень плохой новостью и слабой поддержкой для остатков моей силы духа. Я думал, что меня преследовала целая группа убийц, способных меня видеть, хотя я их видеть не мог. Ну что ж, ситуация хреновая для любого солдата. Я решил двигаться дальше и надеяться, что по мне не откроют огонь. Когда доберусь до вершины, тогда и прищучу их. Как только увижу этих ублюдков. С первыми признаками зари я займу позицию под какими-нибудь кустами, где никто меня не сможет увидеть, и тогда разберусь со своими преследователями, как только они подойдут на расстояние выстрела. Однако я так хотел пить, что думал – умру прежде, чем наступит тот час.

Я испробовал уже все: ломал тонкие ветки и пытался высосать из них сок, обсасывал траву, когда находил ее, надеясь поймать несколько капель горной росы. Я даже пытался выжать свои носки, чтобы хоть вкус воды почувствовать. Нет ничего ужаснее смерти от жажды. Поверьте. Я это испытал.

Темнело все сильнее, но я начал различать звуки редких вертолетов над горами, обычно летающих довольно высоко. И когда я слышал этот звук рядом, то тут же включал свои огни и радиомаяк, пытаясь привлечь внимание, как мог – я все еще был ходячим сигналом тревоги. Но меня никто не слышал. Мне начинало казаться, что никто не верит, что я жив. И это была очень грустная мысль. Здесь вообще очень тяжело кого-либо найти, даже если на поиски в эти бесконечные горы отправить всю базу «Баграм». Но если к тому же все считают меня мертвым, это точно конец. Я испытывал чувство абсолютной безнадежности. Но хуже всего было то, что я ослаб, испытывал дикую боль и понял, наконец, что никогда не доберусь до вершины горы. Может быть, мне бы это и удалось, но левая нога, искалеченная взрывом той гранаты, не выдержала бы такого подъема. Я мог лишь продолжать бродить вправо-влево от горы, безуспешно бороться с отвесным уступом, спускаться, подниматься и надеяться, что у меня еще есть шанс. Я все еще истекал кровью и все еще не мог говорить. Но все прекрасно слышал. Я слышал своих преследователей, слышал, как они переговариваются между собой. Помню, еще подумал, что это очень странно, ведь обычно они движутся в абсолютной тишине. Помните пастухов? Я не слышал, как первый из них подошел, до тех пор, пока он не оказался всего в метре от меня. Они всегда передвигаются мягкой поступью, эти худые и маленькие люди без лишней ноши – даже без воды.

Когда афганцы путешествуют, они несут только свое оружие и патроны, больше ничего. Один парень несет воду на всех; второй – запасные патроны. Таким образом главные силы двигаются очень быстро, очень мягко. Они прирожденные охотники, могут найти след даже на самой сложной местности и выйти прямо на жертву.

Конечно, в том случае, если они преследуют одного из своих. Преследовать огромную стокилограммовую тушу, которая поскальзывается на каждом шагу, падает, ломает ветки и вызывает целые оползни из непрочной земли, как я – это, наверное, мечта афганских следопытов. Даже я понимал, что шансы оторваться от них приближались к нулю.

Может быть, эти переклички, которые я слышал, были ненастоящими командами. Может быть, это были взрывы сдержанного смеха над моими ужасными успехами в скалолазании. «Подождите, пока рассветет, – думал я, – наши шансы быстро станут равными». Это при условии, что они не застрелят меня первыми, еще в темноте.

Я продолжал огибать гору. Далеко внизу виднелся свет пары фонарей, и мне казалось, что я вижу мерцающее пламя огня. Должно быть, это был самый край долины, и теперь я хоть немного представлял, где находится ровная земля. На самом деле у меня было впечатление, что место, где я стоял, представляло собой плоскую поверхность, хотя это было не так. Я остановился на минутку, чтобы посмотреть вниз, в долину, в надежде приметить хоть какой-нибудь признак присутствия моих врагов, но я все еще не видел почти ничего, кроме фонарей и костра, и все это находилось внизу, в полутора километрах от меня.

Я еще раз собрал силы и шагнул вперед. За короткую долю секунды я понял, что шагнул в бездну. Просто упал с горы, и теперь летел по воздуху, а не катился по земле. Я упал на уступ с ужасающим стуком, от удара перехватило дыхание. Потом я покатился через поросль молодых деревьев, пытаясь зацепиться за что-нибудь и остановиться.

Но я двигался слишком быстро, еще и набирал скорость. Я беспомощно упал с очередного выступа скалы, который под конец выровнялся на несколько метров, и это позволило мне замедлить падение. Наконец я остановился на краю еще одной пропасти, которую скорее ощущал, чем видел. Я лежал, ловя ртом воздух, целых двадцать минут, до смерти испугавшись, что могу быть полностью парализован.

Но нет. Я мог стоять. И при мне все еще была винтовка, хотя стробоскоп где-то потерялся. Теперь предстояло вернуться туда, откуда я упал. Чем ниже расположение на этой горе, тем меньше у меня шансов на спасение. Надо идти вперед, так что пришлось снова подняться на ноги.

Я карабкался, поскальзывался и все равно полз еще два часа до тех пор, пока не вернулся примерно в ту точку, откуда сорвался. Теперь было около двух часов ночи, и я шел вверх уже довольно давно, может, шесть или семь часов. Боль становилась просто дьявольской, но я все еще чувствовал левую ногу, и это приносило небольшое облегчение.

Армия талибов все еще шла за мной. Их было хорошо слышно, и чем выше я взбирался, тем громче слышал, будто они ждали меня наверху. Теперь их было определенно больше, чем два часа назад. Они были повсюду, все больше и больше людей отправлялись на мои поиски, где-то метрах в семистах от меня начали лаять собаки. Я уже слышал шум ручья, в который приземлился вчера днем. На берегах его лежали тела моих друзей. Несмотря на дикую жажду, я не мог заставить себя пойти на поиски ледяного течения, несущегося вниз по скалам. Это была единственная вода на Земле, которую я не мог пить, вода из ручья, который протекал рядом с телами Майки, Дэнни и Акса. Надо найти другой источник.

Компаса у меня не было, только наручные часы, и пришлось осуществлять навигацию по звездам, которые, к счастью, вышли из-за тяжелых высоких облаков, теперь тающих на горизонте. Я нашел Большую Медведицу и проследил за длинным изгибом ее ковша до правого угла, где он загибается наверх, указывая прямо на путеводную звезду. Это Полярная звезда. Нас обучали этому еще в BUD/S.

Если повернуться лицом к ней и вытянуть левую руку под правильным углом, то в этой стороне, куда я направлялся, будет запад. Думаю, что в этот момент я страдал галлюцинациями: на меня навалилось очень странное чувство, когда не можешь отличить реальность от сна.

Как и большинство «морских котиков», я уже испытывал подобное раньше, под конец адской недели. Но сейчас я почти сходил с ума. Словно одинокое загнанное животное в дикой стране, я двигался вперед и пытался притвориться, что мои друзья все еще живы. Я придумал, что мы идем строем, что Дэнни карабкался справа от меня, Акс – слева, а Майки, выкрикивая указания, – сзади.

Я представлял, что они здесь, только увидеть их не мог. Думаю, я уже достиг предела своих сил, но продолжал напоминать себе об адской неделе. Я продолжал убеждать себя, что это была просто еще одна адская неделя. Я выдержал тогда, а значит, смогу выдержать и сейчас. Что бы ни приготовили для меня эти ублюдки, я могу с этим справиться. Я это переживу. Может быть, у меня уже шарики за ролики и заехали, но я все еще офицер SEAL. Не буду отрицать тот факт, что я постепенно терял присутствие духа. В какой-то момент мои преследователи притихли, а я внезапно набрел на большое дерево, под которым лежала пара больших бревен. Я заполз под одно из них и отдохнул немного – просто лежал на земле и испытывал к себе чертову жалость.

В голове снова и снова крутился один из стихов Тоби Кита, ставший классикой кантри и вестернов «Американский солдат». Помню, что лежал и тихо напевал слова, ту часть, где говорилось, что, возможно, я умру: «Я буду носить этот крест с честью»…

Я пел эти строки всю ночь. Даже не могу передать словами, сколько они для меня значили. Но могу точно сказать, что именно такие, казалось бы, жалкие вещи, как слова песни, могут придать сил и заставить двигаться вперед. Тем не менее факт оставался фактом: я понятия не имел, что мне делать дальше.

Мне пришло в голову, что я могу просто остаться здесь – это место станет моим последним рубежом. Но я быстро отказался от этой стратегии. В голове я все еще был верен последней просьбе Акса: «Останься в живых, Маркус. И скажи Синди, что я ее люблю». Да и чего хорошего я смогу сказать Синди Аксельсон, если меня разорвет на части на склонах этой Богом забытой горы? И кто тогда узнает, что сделали мои друзья? Как яростно и смело они сражались?! Нет. Теперь это было моей обязанностью. Я должен был выбраться и рассказать нашу историю.

Здесь было тепло и уютно, я очень устал, но жажда гнала меня вперед. Решил, что на фиг это все, подтянулся наверх и продолжил идти, спотыкаться, то есть использовать по назначению этот маленький клочок ровной земли. Было около шести утра, только начинало светать. Я знал, что через шесть часов солнце будет точно на юге, но здесь оно вставало настолько высоко, прямо над головой, что определять по нему направление было довольно сложно. Помню, я размышлял над тем, в какой жопе окажусь в следующий раз, как увижу дружественную Полярную звезду.

Почти тут же я оказался на тропинке, которая тянулась в моем направлении. По утоптанной земле я понял, что ею довольно часто пользовались, а значит, придется двигаться с большой осторожностью. Тропинки часто и почти неуклонно ведут к людям, так что довольно скоро я увидел в отдалении дом, даже, наверное, три или четыре дома. С этого расстояния было сложно сказать.

Моя первая мысль была о водопроводном кране или хотя бы о колодце. Если придется, я вломлюсь в одно из этих примитивных строений и избавлюсь от его жителей, а потом смогу промыть раны и попить. Но по мере приближения я увидел, что эти четыре дома расположены очень близко друг к другу. Чтобы добраться до воды, вероятно, надо будет убить человек двадцать, но для меня это было слишком. Я решил двигаться дальше в надежде в скором времени наткнуться на реку или горный ручей.

Но нет. Солнце стояло высоко, воздух становился все жарче. Я продолжал идти еще в течение четырех или пяти часов, а галлюцинации становились только сильнее. Я хотел спросить у Майки, что нам делать. Но рот и горло не слушались меня, я едва мог двигать пересохшим языком, который теперь накрепко прилип к нёбу. Я боялся, что если попытаюсь им двинуть, то оторву вместе с кожей. Даже не могу описать эти чувства. Мне срочно нужна была вода.

Каждая кость в теле молила об отдыхе, но я знал, что если остановлюсь, то усну, а потом умру. Я должен был продолжать двигаться. Это звучит несколько странно, но та жажда, которая меня мучила и почти убивала, была также огромной силой, двигавшей меня вперед на всем этом длинном и отчаянном пути.

Помню, я подумал, что так высоко в горах воды нет, и решил идти обратно вниз, на холмы, где ручей может водопадом течь из скалы, как обычно и бывает в горах. Высоко надо мной на высоких пиках гор все еще лежал снег. Он же должен таять, Господи помилуй! И вся растаявшая вода должна куда-то деваться. Мне только оставалось ее найти.

Я спустился на уровень пониже и оказался в великолепном зеленом лесу. Он был настолько красивым, что я подумал, что это может быть мираж. Здесь рос мягкий папоротник, почву устилала высокая зеленая трава, тенистые вечнозеленые деревья тянулись к небу, аромат сочной и бурной горной поросли стоял повсюду. Боже правый, где-то здесь, внизу, должна быть вода.

Я часто делал паузы, усиленно прислушиваясь, чтобы уловить звук бегущего ручья. Но вокруг стояла тишина, звенящая, беспощадная тишина высокогорья, не нарушенная звуком машин, и не было загрязненного воздуха, а на окружающем пейзаже – ни одного поворота бетонной дороги. Здесь нет ни автомобилей, ни тракторов, ни телевидения, ни радио, ни даже электричества. Ничего. Только природа – такая, какой она была уже тысячи лет в этих землях ужасающей красоты и яростной ненависти.

Не поймите меня неправильно. Склоны все еще были очень крутыми, я прокладывал себе дорогу через лес и через глубокие горные каньоны. Большую часть пути я просто полз на четвереньках, пытаясь хоть как-то облегчить боль в левой ноге. Честно говоря, я действительно думал, что уже почти погиб. Я был полон отчаяния, боялся просто потерять сознание и умолял Бога мне помочь.

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня…

Это, конечно, Двадцать третий псалом (католический перевод. – Прим. перев.). Мы считаем его псалмом «морских котиков». Его повторяют на всех наших церковных службах, на всех похоронах. Слишком много у нас похорон. Так что я знаю его наизусть. И верю этим словам, что даже в смерти не буду покинут.

Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.

Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.

Вот и все, что тогда было у меня в душе – лишь горестный крик о помощи Господу, который был со мной, но чьи пути были для меня неисповедимы. Он спас меня от верной смерти, оружие все еще было при мне. Но я уже не знал, что мне делать, кроме как продолжать двигаться вперед.

Я сошел с тропы и снова поднялся наверх, направляясь к скалистым уступам. Напряженно вслушиваясь, я мечтал о воде, которая должна быть хоть где-то. Я повис на отвесном уступе, схватившись за дерево правой рукой и отталкиваясь от каменной поверхности скалы. Услышу ли я глухой звук горного ручья или мне судьбой предначертано умереть от жажды там, где ни один американец меня не найдет?

В голове я продолжал повторять Двадцать третий псалом, снова и снова, изо всех сил пытаясь не отключиться. Мне было страшно, я замерзал без укрытия и надлежащей одежды, но продолжал повторять:

Господь-Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться:

Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего…

И тогда я впервые услышал звук воды. Я не мог в это поверить. Это был ручей, а может, и целый водопад далеко внизу, подо мной. Ошибиться я не мог. В чистом горном воздухе, среди этой ужасающий тишины, я отчетливо слышал звук быстро текущей воды. Теперь надо было найти спуск.

В этот момент я осознал, что хотя бы не умру от жажды, какие бы злоключения мне ни пришлось испытать после. Это был один из тех моментов, когда целая жизнь мелькает перед глазами. Я думал о своем доме, о маме, об отце, о моих братьях и друзьях. Знал ли кто-нибудь из них обо мне? Знали ли они, что случилось? Может быть, они уже считали меня погибшим. Может быть, кто-то сказал им, что я умер. И в эти проплывающие мимо секунды меня накрыло волной печали, разрывающей сердце, тяжелой печали от осознания того, как тяжело это будет пережить моей маме, той женщине, которая всегда говорила мне, что я – ее ангел.

Тогда я этого не знал, но узнал потом: все думали, что я погиб. Сейчас дома было раннее утро 29 июня, среда, и несколькими часами ранее в новостях сообщили, что разведгруппа из четырех «морских котиков», которая выполняла задание в северо-восточных горах Афганистана, убита в ходе проведения операции. Мое имя было в этом списке.

Наш телеканал, так же, как и остальные СМИ во всем мире, сообщил о крушении вертолета «MH-47» со всеми восемью офицерами SEAL и восемью членами 160-го авиационного полка сил специального назначения SOAR «Night Stalkers», что составляло в общей сложности двадцать погибших бойцов спецвойск. Это была самая худшая катастрофа спецопераций всех времен. Моя мама была убита горем.

К середине вечера вторника на ранчо начали стекаться люди – соседи, наши друзья и просто те, кто хотел быть рядом с моими мамой и папой на случай, если могли чем-нибудь помочь. Они приезжали на грузовиках, на машинах, на внедорожниках, множество близких и не очень семей, которые все говорили приблизительно одно и то же: «Мы хотим быть с вами». Передний двор главного дома теперь был похож на большую парковку. К полуночи приехало уже примерно семьдесят пять человек. Здесь присутствовали Эрик и Аарон Руни – представители семьи, владевшей одной из крупнейших строительных корпораций Восточного Техаса; Дэвид и Майкл Торнберри – местные ребята, занимавшиеся землей, скотом и нефтью, приехали вместе с отцом Джонатаном; Слим, Кевин, Кайл и Уэйд Олбрайт – мои друзья детства, студенты сельскохозяйственного колледжа.

Еще здесь были Джо Лорд, Энди Макги, Чизер, Биг Рун, мой брат Опи и наш общий друг Шон, Трэй Бейкер, Ларри Фирмин, Ричард Таннер и Бенни Уайли, тренер по силовым видам спорта из Техасского технологического университета в Лаббоке. Эти большие серьезные ребята когда-то учились со мной в одной школе.

Еще один местный строительный магнат, Скотт Уайтхэд, появился на пороге нашего дома. Мы его не знали, но он захотел приехать. Он оказал существенную поддержку моей матери и по сей день звонит ей ежедневно. Мастер-сержант Дэниел, удостоенный высших воинских наград армии США, приехал в полной воинской форме, постучался в парадную дверь и сказал моему отцу, что хочет чем-нибудь помочь, если может. Он все еще приезжает почти каждый день, чтобы удостовериться, что моя мама в порядке.

Конечно, мой брат-близнец Морган как можно быстрее приехал на ранчо, категорически отказываясь принять тот «факт», переданный в новостях, что я мертв. Второй мой брат, Скотти, добрался до дома первым, но, так как он не был моим близнецом, то знал лишь то, что ему сказали, а не то, что подсказывали телепатические волны. Скотти был почти в таком же отчаянии, как и мама.

Отец тут же полез в Интернет – проверить, не было ли более подробных новостей или какого-нибудь официального заявления из штаба SEAL на Гавайях, на моей домашней базе. Он нашел лишь подтверждение аварии с «MH-47» и упоминание о четырех бойцах SEAL, пропавших во время операции. Однако в газетах было написано о смерти всех четверых. Тогда, я думаю, он поверил в это. Вскоре после 2.00 часов ночи по техасскому времени «морские котики» начали приезжать на ранчо из Коронадо. Лейтенант Джо Джонс в сопровождении старшины Криса Готро приехали вместе со старшиной-боцманом, Тегом Гиллом – одним из самых сильных мужчин, которых я знаю. Лейтенант Дэвид Даффилд прибыл из Коронадо сразу после них вместе с Джоном Оуэнсом и Джереми Франклином. Лейтенант Джош Уинн и лейтенант Нэйтан Шумейкер приехали из Вирджинии-Бич. Старшина-артиллерист первого класса Джастин Питмэн проделал длинный путь из Флориды. Я должен заметить, что это не было запланированной акцией, никто ничего не организовывал. Все просто приезжали – незнакомцы вперемешку с друзьями, объединенные, я полагаю, общим горем невосполнимой потери.

Вместе с моей матерью и отцом у нас дома всех встречала могучая фигура Билли Шелтона. Никто и никогда раньше не видел, как он плачет. Так часто бывает с самыми суровыми мужчинами.

Командир Готро сразу же сказал моим родителям, что ему наплевать на то, что пишут в СМИ. Не было подтверждения, что хоть кто-нибудь из первоначальной команды «морских котиков», из тех четырех человек, мертв, хотя вероятность, что выжили не все, была крайне велика. Он знал о последнем звонке Майки: «Мои парни умирают тут». Но не было уверенности ни в чем. Он сказал маме не терять веру, сказал, что ни одного офицера SEAL нельзя считать мертвым до тех пор, пока не найдут его тело.

Потом приехал Морган и уверенно заявил, что я жив, и точка. Он говорил, что был в контакте со мной, что чувствовал мое присутствие. Может быть, я и ранен, но точно не мертв. «К черту всех, я знаю, что он не умер, – сказал он. – Если бы умер, я бы уже знал».

К тому времени уже 150 человек собралось на нашем переднем дворе, и местные шерифы поставили оцепление вокруг ранчо. Никто не мог попасть на нашу землю, не пройдя через эту охрану. Патрульные машины стояли вдоль широкой проселочной дороги, ведущей в дом. Некоторые офицеры находились внутри заграждения и молились со всеми на коротких службах, проведенных двумя священниками Военно-морского флота, которые прибыли из Коронадо рано утром. Думаю, просто на всякий случай.

Незадолго до пяти часов утра моя мама открыла входную дверь и увидела на пороге еще одного лейтенанта SEAL, Энди Хафелле, вместе с женой Кристиной. «Мы хотим помочь, чем сможем, – сказал Энди. – Мы только что приехали с Гавайев».

«С Гавайев! – сказала мама. – Это же за полмира от нас!»

«Маркус однажды спас мне жизнь, – сказал Энди. – Я должен был приехать. Я знаю, что надежда еще есть».

Не могу вам передать, что все это значило для моей мамы. Она колебалась где-то между слабой надеждой и полным отчаянием. Но мама говорит, что никогда не забудет Энди и тот длинный путь, который проделали они с Кристиной, чтобы быть с нашей семьей.

Это началось, я полагаю, просто с дружественных визитов соседей, потом стали появляться и более официальные лица из Войск специального назначения. Но в итоге все превратилось в целую демонстрацию. Никто не уезжал домой, гости просто оставались у нас и дежурили день за днем, ночь за ночью, целыми сутками молясь Богу и умоляя Его, чтобы я был жив.

Каждый раз, когда я задумываюсь над этим, меня поражает весь масштаб этого мероприятия, даже много месяцев спустя: столько любви, столько заботы, столько доброты отдали эти люди моим родителям. А задумываюсь я обо всем этом каждый день и все еще не до конца понимаю, как выразить свою благодарность. Могу лишь сказать: двери нашего дома открыты для всех и каждого из них, неважно, в какой час, в какой день, при каких обстоятельствах. До конца моей жизни.

Тем временем, повиснув на дереве и не зная о той демонстрации, которая все еще собиралась у меня дома, я слушал отдаленный шум воды. Я немного откинулся назад и раздумывал, как добраться до ручья, не погибнув в процессе. В этот момент меня подстрелил талибский снайпер.

Я почувствовал укол пули, вошедшей в мою плоть с задней части левого бедра. Боже, это было больно. Очень больно. От удара пули меня крутануло, я сделал полное сальто назад и тут же сорвался с этой долбаной горы. Тяжело приземлившись лицом вниз, я довольно сильно ударился, что, подозреваю, не слишком хорошо отразилось на моем разбитом носу, а из пореза на лбу снова начала капать кровь.

Потом я покатился вниз по крутому склону, набирая скорость и не имея возможности за что-либо ухватиться. Может быть, это и к лучшему, потому что эти талибские ублюдки открыли по мне серьезный огонь. Повсюду опять со свистом летали пули, врезаясь в землю вокруг меня, рикошетом отлетая от камней и дробя на щепки стволы деревьев. Боже правый, все снова было, как на скале Мерфи.

Но в движущуюся цель попасть гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд, особенно если она летит с такой скоростью, как я, да еще петляет между скалами и деревьями. Талибы все так же промахивались. Наконец я остановился на более пологом склоне, и, конечно, мои преследователи спускались с гораздо менее бешеной скоростью. Это давало мне неплохое преимущество, и, к моему глубочайшему изумлению, сильно я не пострадал. Думаю, я просто пролетел мимо всех препятствий, да и земля подо мной была довольно мягкой и рыхлой. В руках я все еще держал ружье, что на тот момент казалось даже большим чудом, чем явление Девы Марии в Лурде.

Я пополз в укрытие, за дерево, и попытался оценить позицию врага. Видно мне было только одного парня, самого ближнего. Он стоял и целился в меня, окрикивая двух других, которые находились намного дальше, справа. Прежде чем я смог принять хоть какое-то решение, они оба снова открыли по мне огонь. Я не очень хорошо их разглядел, ведь они все еще были где-то в сотне метров вверх по скале и их скрывали деревья. Теперь проблема состояла в том, что я не мог нормально стоять, а значит, вряд ли смогу хорошо прицелиться. Так что я решил просто сбежать и пополз оттуда на четвереньках в поисках лучшей позиции, чтобы стрелять. Я двигался не быстро, но с постоянной скоростью, по ужасной земле, на пути возникали то холмы, то углубления. Это было не лучшее место для беглеца, особенно учитывая, что я не мог пройти вниз по оврагу и уж точно не мог спуститься по этим крутым склонам на четвереньках – я же не гребаный снежный барс.

Поэтому каждый раз, когда я добирался до небольших обрывов, приходилось намеренно падать вниз и надеяться на нормальное приземление. Иногда я катился, и это было довольно неприятно для моих ребер. Но я делал все возможное, чтобы меня опять не подстрелили в жопу.

Это продолжалось минут сорок пять: я полз, катился и падал, оставаясь впереди своих преследователей, набирая отрыв при падении вниз, потом опять теряя, и они подходили все ближе. И нигде на этом тяжелом пути вниз с горы я не нашел нормального места, чтобы ответить огнем талибам, которые охотились на меня. Пули продолжали лететь в мою сторону, а я продолжал двигаться. Но, наконец, я добрался до более пологого участка земли, на котором нашел большое скопление валунов. Я решил, что это будет моим последним рубежом. Или их. Или так, или иначе. Хотя я точно не знал, сколько человек за мной бежало.

Помню, как подумал: «А как отсюда бы выбрался Морган? Что бы сделал он?» Эта мысль придала мне силу, огромную силу моего старшего – аж на семь минут – брата. Я решил, что в этой ситуации он стал бы ждать до тех пор, пока не увидел бы белки диких глаз врагов. И действовал без ошибок. Так что я заполз за большой камень, проверил свой магазин, а потом отщелкнул предохранитель своего «Mark12». И ждал.

Я услышал, как талибы приближаются, но лишь когда они подобрались очень, очень близко. Они шли не все вместе, а рассредоточенно, и это было неприятно, потому что я не мог сосчитать их. Но теперь я мог разглядеть следопыта – парня, который буквально меня выслеживал, не пытаясь застрелить, у него даже не было ружья. Его работой было меня обнаружить, а потом позвать остальных, чтобы те меня застрелили. Наглый маленький придурок.

Но это по-афгански. Этот Шармак прекрасно раздавал должности. Один парень несет воду, другой дополнительные патроны, и снайперу не нужно тратить время, обыскивая землю. У них для этого есть специалист.

Но и без этого специалиста у талибов не было бы проблем в том, чтобы меня выследить, потому что я оставлял за собой огромный след, словно раненый гризли пропахивая землю и истекая кровью, струящейся из моего лба и бедра.

Я аккуратно двигался на четвереньках вокруг камня, теперь уже с поднятым ружьем, и прямо передо мной стоял талиб-следопыт, всего в трех метрах от меня – но он меня не увидел.

В это мгновение я выстрелил, оставил его лежать мертвым на своих же следах. Силой выстрела его опрокинуло на спину, а кровь толчками текла из его груди. Думаю, я попал ему прямо в сердце, и я услышал, как он упал на землю. Но одновременно с этим звуком я услышал и мягкие шаги преследовавшего меня стрелка. Я обернулся. Их было двое, прямо надо мной, в скалах. Они искали меня. На размышления была только доля секунды, потому что у обоих в руках были поднятые автоматы. Черт! Я мог убить одного, но не двоих.

Я потянулся к одной из гранат, вытащил чеку и бросил наверх, прямо в талибов. Думаю, они пару раз все-таки выстрелили, но не успели попасть, так как я нырнул назад, за камень. Это было очень близко, расстояние между нами составляло метра полтора. Теперь я просил Всевышнего, чтобы моя граната сработала – и она сработала, разорвав двух афганцев на куски, раздробив камень и послав в воздух целый вихрь из земли и песка. Я? Я просто держал голову как можно ниже и надеялся, что, Божьей милостью, больше талибов в округе не было. Как раз в это время я начал постепенно отключаться – не от взрыва гранаты, просто общая пелена заслонила мой разум. У меня в глазах искажалось все окружающее и, пока я лежал и ждал, что обломки камней перестанут падать с неба, начал чувствовать себя очень гадко. Кружилась голова, я был не уверен в своих действиях в таком шатком состоянии. Думаю, что провалялся некоторое время за скалой, прежде чем осмелился вылезти, все еще ползком. Я пытался оглядеться и понять, не шли ли за мной талибы. Но теперь все было тихо.

Естественно, мне надо было убираться отсюда, потому что взрыв от гранаты должен был привлечь чье-нибудь внимание. Я посидел еще несколько минут, наслаждаясь тишиной и размышляя над ситуацией. И в итоге достиг такого заключения, что мне снова нужно научиться сражаться – только не как боец SEAL, а как скрытный афганский горец. По крайней мере, если я планирую остаться в живых.

Последний час научил меня нескольким важным урокам, и самый главный из них – я должен научиться сражаться в одиночестве, а это прямая противоположность всего, чему меня учили. «Морские котики», как вы знаете, сражаются только в команде, и каждый полагается полностью на товарищей, которые выполняют свои обязанности. Именно так мы и действуем, деремся как один в команде из четырех, десяти или даже двадцати, но всегда как одна единица, как один мозг, как одна сущность. Мы всегда почти инстинктивно оказываем огневую поддержку, всегда прикрываем, всегда двигаемся, чтобы закрыть пробел в обороне или проложить путь. Вот что делает нас великими.

Но здесь, наверху, когда за мной одним охотятся целые полчища врагов, начинается абсолютно другая игра. И сначала я должен был научиться двигаться, как афганские горцы, украдкой, оставаясь невидимым, не издавая ни звука, не оставляя следов. Конечно, мы учились всему этому уже давно, в Калифорнии, но не оттачивали до такой степени, которая необходима здесь против местных убийц, которые двигаются даже более тихо, и они еще более невидимы, чем мы. И то, что приходилось ползти на четвереньках, только ухудшало ситуацию. Я должен был сконцентрироваться, принять правильную огневую позицию, прежде чем атакую врага. Я должен был экономить патроны и постараться оставаться подальше от зорких глаз горцев и не выдать себя, блуждая туда-сюда, как раненый гризли, как вел себя раньше.

Я пообещал себе, что когда в следующий раз придется ударить по врагу, то сделаю это с обычной смертельной точностью «морского котика», но еще всегда буду обеспечивать элемент неожиданности. Благодаря таким тактикам многие безжалостные сволочи неизменно выигрывают в конфликтах – такие как моджахеды, «Аль-Каида» и с этих пор я.

Я снова поднял себя на четвереньки и внимательно прислушался, словно гончая собака, поворачивая голову по ветру. Ничего. Ни единого звука. Может быть, талибы сдались или считали, что более вероятно, что я мертв. В любом случае пришло время сматываться отсюда.

Мое ружье было пристегнуто к поясу, и я начал двигаться на запад, к воде. Ручей все равно находился гораздо ниже моего уровня, и так как я пытался избежать еще одного падения вниз с этой чертовой горы, мне пришлось зигзагом идти вниз по крутому склону до тех пор, пока не нашел воду.

Я давно потерял счет пройденному расстоянию, но казалось, что я продвинулся уже на пять или шесть километров. Я полз, потом отдыхал, молился, надеялся, старался держаться изо всех сил, так же, как на адской неделе. Думаю, что терял сознание два или три раза. Но наконец я услышал звук целого водопада, слышал шипение воды, льющейся с высокой скалы в глубокий бассейн под полуденным солнцем и текущей дальше вниз быстрым потоком.

Как-то я оказался прямо сверху водопада, может быть, метрах в семи над истоком. Это было прекрасно: солнце блестело на поверхности воды, вокруг ручья, на деревьях, на горе и стояло высоко над долиной, на краю которой примостилась афганская деревня, далеко-далеко внизу, где-то в полутора километрах. Впервые с тех пор, как началась битва, никто не охотился за мной, не пытался выследить. Я ничего не слышал, никого не видел, все казалось спокойным. Едва ли за мной шла разведывательная группа: если кто-то крался бы позади меня, я бы это услышал, поверьте. Может быть, я еще и не двигался сам как горец, но мой слух теперь стал очень чутким, так что хотя бы услышать его точно смог бы.

Я так долго пробыл без воды, но решил, что еще полминуты ничего не решат, и поэтому вытащил прицел, чтобы взглянуть вниз на деревню c этой великолепной выигрышной точки. Подтянувшись наверх, я держался за скалу левой рукой и лежал прямо над водой.

Вид отсюда был великолепный: я отлично видел деревню, верхние дома, словно приросшие к горе, построенные прямо по склону скалы ребятами, которые, очевидно, были мастерами своего дела. Это было похоже на картинку из детской книжки, на домики злой ведьмы – пряничные домики на большой конфетной горе.

Я отложил прицел и, боясь даже посмотреть на состояние левой ноги, шагнул вперед, чтобы найти склон, по которому можно было скатиться на спине в ожидающий меня внизу ледяной бассейн. И тут моя левая нога окончательно отказала. Вероятно, это случилось из-за раны в бедре, или, может быть, из-за осколков от взрыва, или просто сухожилия больше не могли выдерживать большей нагрузки. Но моя левая нога подогнулась, и я опрокинулся вперед.

Я крутанулся и упал вниз, вперед головой, проскальзывая по мягкой земле, по глине и песку, быстро набирая скорость, подняв ноги в воздух, иногда я пытался опускать носки моих ботинок в землю, искал опору для ног, мне пригодился бы любой уступ. Я пронесся мимо нижней запруды и продолжал падать дальше. Даже представить себе не могу, с какой скоростью я несся, и я видел, что путь до подножия предстоит неблизкий, но не мог остановиться. Впереди я приметил молодое деревце и ринулся к нему головой вперед, когда пролетал мимо, все еще пытаясь схватиться за что-нибудь, что могло замедлить падение. Мои пальцы сомкнулись на тонком, упругом стебле, и я попытался вытянуть себя руками, но летел слишком быстро, в итоге получилось лишь перевернуться на спину. На короткий момент я подумал, что умер.

Но разницы было мало: живое или мертвое, мое избитое тело просто продолжало лететь еще почти триста метров. Потом склон горы немного свернул, и я улетел за ним, проскользив еще пятьдесят метров до подножия этого откоса. Я приземлился в груду камней и чувствовал себя так, словно переломал все кости. У меня опять перехватило дыхание, кровь струйкой текла вниз по лицу из пореза на лбу, да и в общем я чувствовал себя настолько жалко, насколько это возможно.

Вы, вероятно, в это не поверите, но мое ружье снова лежало рядом, и снова от смерти меня спасла жажда. Вместо того чтобы просто лежать в полуденном солнце и истекать кровью, я думал о воде, которая теперь находилась высоко надо мной. По крайней мере, я проскочил мимо нее несколько мгновений назад.

Теперь я либо должен вскарабкаться обратно, либо умереть. Так что я взял ружье и начал опять подниматься к воде, которая должна была восстановить мои силы. Я карабкался и соскальзывал по осыпающемуся склону и уверен, что к этому моменту вы действительно поняли, насколько ужасно я лазил по скалам. Я могу лишь защититься тем, что наклон был невероятно крутой, пусть не совсем отвесный, но почти. Хорошему скалолазу, вероятно, понадобилась бы полная экипировка, чтобы взобраться по нему.

Лично я не уверен, что€ у меня получалось хуже – подниматься вверх или падать вниз. До воды теперь было около 600 метров. Этот подъем занял у меня еще два часа. Я два раза терял сознание, и когда я добрался до ручья, сунул туда голову, просто чтобы освободить от грязи язык и горло. Потом я умыл горящее лицо, очистил глубокую рану под волосами и попытался смыть кровь сзади с ноги. Я не мог понять, осталась ли внутри пуля снайпера или нет.

Единственное, что я понимал, – мне нужно хорошенько напиться воды, потом попытаться привлечь внимание вертолетов и добраться до больницы. В противном случае я считал, что не смогу выжить. Я решил продвинуться вверх на несколько метров, туда, где вода стекала со скалы и где образовалась небольшая заводь. Я опустил в нее голову и пил. Это была самая вкусная вода, которую я когда-либо пробовал.

Только начав наслаждаться этой роскошью, я заметил, что прямо надо мной стоят три парня, и двое из них – с автоматами в руках. На какую-то секунду я подумал, что у меня галлюцинации. Я остановился. Помню, как начал говорить сам с собой, просто бурчать что-то невнятное, колеблясь между реальностью и сном.

Потом до меня дошло, что один из них что-то мне кричал. Наверное, я должен был понять, что именно, но в моем состоянии полузабытья воспринять его слова у меня не получалось. Я напоминал смертельно раненное животное, готовое драться до конца. Тогда я ничего не понимал – ни протянутую руку дружбы, ни человеческого сострадания. Единственное чувство, на которое я мог реагировать, была угроза. Все вокруг было угрозой. Загнанный в угол. Испуганный. Внезапно в ужасе от надвигающейся смерти. Готовый наброситься на кого угодно. Все это был я.

Единственная мысль мелькала в голове: «Я убью этих парней, только дайте шанс». Я откатился от озерка и поднял ружье в огневую позицию. Потом я начал уползать за камни, все время ожидая, что залп пуль из автоматов полетит прямо в меня и, наконец, прикончит.

Но я решил, что выбора у меня нет. Я должен был рискнуть быть убитым этими парнями, чтобы иметь возможность стрелять в ответ. Я смутно помню, что этот первый дикарь все еще кричал на меня во все горло, в прямом смысле орал. Какую бы хрень он там ни нес, она казалась незначимой. Но звучала его речь так, словно он был разъяренным отцом одного из афганских юношей, которых убили на поле боя люди из 10-й роты SEAL. Может быть, даже я.

Я двигался медленно, превозмогая ужасную боль, почти вслепую, к большим камням наверху, и тут у меня в мыслях промелькнуло, что если бы эти парни действительно хотели меня пристрелить, то уже давно бы это сделали. По сути, они могли убить меня в любую секунду. Но я слишком долго убегал от талибов. Все, о чем я мог думать, – это прикрытие и хорошая позиция, с которой можно было ударить в ответ.

Я щелкнул предохранителем на ружье и продолжал ползти, прямо в угол, окруженный огромными валунами со всех сторон. Это был он. Последний рубеж Маркуса. Очень медленно я наполовину откатился, наполовину развернулся, чтобы снова столкнуться лицом к лицу с моим врагом. Вот только мои враги разошлись по разным углам. Три парня как-то оказались передо мной, окружили меня: один слева, один справа и один стоял посередине. «Боже, – подумал я, – у меня осталась только одна граната». Это проблема. Большая проблема.

Потом я заметил, что у меня есть проблема посерьезнее – она показалась на открытой части горы. Ко мне приближались еще три парня с автоматами, перекинутыми за спину. Они слишком широко разошлись и каким-то образом забрались вверх по склону и расположились позади меня. Никто не стрелял. Я поднял ружье и навел его на человека, который до сих пор кричал на меня. Я попытался взять его на мушку, но он быстро спрятался за большим деревом, и в итоге я целился в пустоту.

Перевернувшись на живот, я попытался оценить расположение остальных, но кровь из раны на лбу все еще стекала по лицу, мешая обзору. Кровь струилась из ноги и окрашивала глину под ней в красный цвет. Я не понимал, какого черта происходит, кроме того, что я был на какой-то битве, которую, очевидно, скоро проиграю. Вторая тройка парней легко и быстро спускалась сверху, к камням позади меня.

Человек, прятавшийся за деревом, теперь снова вышел на открытый участок и все еще кричал что-то, стоя с опущенным автоматом в руках. Я догадался, что он требует моей капитуляции. Но даже этого я сделать не мог. Лишь знал, что мне отчаянно нужна помощь или я умру от потери крови. А потом я сделал то, о чем никогда не думал за все годы службы. Я опустил винтовку. Побежден. У меня в глазах все начало вращаться, и я боролся со слабостью, чтобы снова не отключиться.

Теперь, лежа в грязи, истекая кровью и все еще крепко держа ружье, я не совсем сдался, но уже был не в силах сражаться. Я был на грани, мое сознание отказывалось воспринимать реальность, и я все пытался понять, что кричал мне афганец.

«Америка! Хорошо! Хорошо!»

До меня, наконец, дошло. Эти ребята не хотели причинить мне вреда. Они просто на меня наткнулись. Они не преследовали меня, у них не было намерений меня убивать. Из-за последней пары дней я был к подобной ситуации не готов. Но мысль о вчерашних пастухах все еще ясно горела в моей голове.

– Талибы? – спросил я. – Вы талибы?

– Нет «Талибан»! – крикнул человек, который, как я заключил, был у них главным. Он провел боковой частью ладони по горлу, еще раз сказав: «Нет «Талибан»!»

Это выглядело очень похоже на сигнал, означающий: «Смерть «Талибану». Определенно, он показывал, что не является одним из них и даже не сочувствует им. Я попытался вспомнить, говорили ли пастухи «нет «Талибан». И был почти уверен, что нет. Сейчас все было по-другому. Но я все еще был запутан, не уверен, ослаблен и продолжал спрашивать: «Талибан»? «Талибан»?»

«Нет! Нет! Нет «Талибан!»

Думаю, всего несколько минут назад меня бы это устроило, прежде мыслей о Последнем Рубеже Майки и так далее. Но теперь у меня началось помутнение рассудка. Я видел, как их предводитель подходит ко мне. Он улыбнулся и сказал, что его зовут Сарава. Он был деревенским врачом лет тридцати – тридцати пяти, довольно крупным для афганца, с высоким лбом. Он немного говорил на ломаном английском. Помню, я еще подумал, что он не кажется похожим на доктора, во всяком случае, не здесь, на краю горы. Он больше походил на следопыта.

Но что-то в нем было такое… Он не был похож на члена «Аль-Каиды». Я видел уже целую уйму талибов, а он был ни капельки не похож ни на одного из них. В его глазах не было надменности или ненависти. Если бы он не был одет, как главарь бандитов из фильма «Убийство в Хайберском перевале», он мог бы быть и американским профессором университета, державшим путь на мирный съезд.

Он поднял свою свободную белую майку, чтобы показать, что под ней не было пистолета или ножа. Потом он раскинул руки широко перед собой, думаю, в качестве знака «Я здесь как друг».

У меня не было другого выхода – только довериться ему. «Мне нужна помощь, – сказал я, делая ударение на фразе, которая должна была подчеркнуть и без того очевидное. – Больница, вода».

– Хах? – сказал Сарава.

– Вода, – я повторил. – Мне нужна вода.

– Хах? – снова сказал Сарава.

– Вода, – крикнул я, указывая на озерцо.

– Ааа! – вскрикнул он. – Гидрат!

Я не мог сдержать тихого смеха. Гидрат! Кто этот сумасшедший дикарь, понимающий только длинные слова? Сарава подозвал парня с бутылкой. Думаю, он наполнил ее свежей водой из ручья. Афганец отдал ее мне, и я выпил аж две большие бутылки.

– Гидрат, – сказал Сарава.

– Ты правильно понял, друг, – кивнул я.

Дальше мы стали вести беседы на универсальном языке, который используется, когда никто не знает ни слова из родного языка своего собеседника.

– Я ранен, – сказал я и указал на свою рану, из которой так и не переставала течь кровь.

Он осмотрел ее и строго кивнул, будто подтверждая, что мне очень нужна медицинская помощь. Только небесам было известно, насколько сильно нога будет поражена инфекцией. Грязь, пыль и глина, которыми я заткнул дыры, ничего хорошего не сулили.

Я сказал, что тоже доктор, надеясь, что это может как-то мне помочь. Я прекрасно понимал, какое возмездие ждет не подчинявшуюся талибам деревню, укрывающую американского беглого солдата, и молился о том, чтобы они не оставили меня здесь.

Как же мне теперь было жаль, что моя аптечка потерялась на горе, когда мы падали с Майки, Аксом и Дэнни. В любом случае, Сарава, казалось, верил, что я доктор, хоть он вроде бы и знал, откуда я пришел. С помощью жестов и очень немногочисленных слов он сообщил мне, что знал все о перестрелке в горах. И он все продолжал указывать прямо на меня, словно в подтверждение того, что я был одним из сражавшихся.

Их местный телеграф, из кустов, должно быть, фантастический. Здесь не было никаких средств быстрой коммуникации – ни телефонов, ни машин, ничего. Только пастухи, бродящие по горам, передавали друг другу необходимую информацию. Этот Сарава, вероятно, находился за много километров от места действия, сейчас рассказывал мне о битве, в которой я сражался еще вчера.

Он одобрительно похлопал меня по плечу, а потом удалился для совещания со своими друзьями из деревни, пока я говорил с другим парнем.

У него был только один вопрос, но он никак не мог задать его, пытаясь связать несколько английских слов так, чтобы было понятно. В конце концов, я понял, что он хотел узнать: «Это вы те сумасшедшие, которые упали с горы? Очень далеко. Очень быстро. Очень смешно. Вся моя деревня видела. Очень хорошая шутка. Ха! Ха! Ха!»

Боже правый! Ой, то есть Мухаммед! Или Аллах! Кто здесь у них главный. Этот парень действительно был из деревни пряничных домиков.

Сарава вернулся. Мне дали еще воды. Он снова осмотрел мою рану. Афганец нахмурился. Но у него были гораздо более важные вещи для обсуждения, чем состояние моей задницы.

Я, конечно, этого не понимал. Но решение, которое принимали Сарава и его друзья, предполагало большую ответственность и, вероятно, влекло за собой серьезные последствия. Они решали, брать ли меня с собой в деревню. Помогать ли мне, давать ли приют и хлеб. И что самое главное – защищать ли меня.

Эти люди были пуштунами. Большинство воинов, которые сражались под знаменем бывших правителей Афганистана, и немалое количество бойцов «Аль-Каиды» бен Ладена были членами этого строгого и древнего племени. В Афганистане жили почти тринадцать миллионов пуштунов.

Стальное сердце талибанской секты, его железная решительность и смертельная ненависть к неверным – это наследие пуштунов. Они были основой этой злобной маленькой армии. Талибам удается передвигаться по этим горам только с неофициального одобрения и разрешения пуштунов, которые также предоставляют этим террористам еду и кров. Два сообщества – суровые воины и мирное население гор – всегда были неизменно связаны воедино. Моджахеды, в свое время воевавшие с русскими, тоже были в основном пуштунами.

И неважно, что они «нет «Талибан». Я знал, откуда они родом. Эти парни могли быть миролюбивыми деревенскими жителями на поверхности, но племенные и кровные связи были для них нерушимы. Столкнувшись с яростной талибской армией, требующей голову вооруженного американца, вы поняли бы, что жизнь этого солдата не стоит и кусочка козьего дерьма.

И все же кое о чем я не знал. Это «локхай варкавал» – часть исторического племенного закона «Пуштунвали», изложенная в главе про гостеприимство. Буквальный перевод – «передать горшок».

Я уже упоминал о нем вкратце, когда описывал происхождение пуштунов и «Талибана». Но на самом деле этот закон важен именно в этой части. Именно в этом контексте. Именно сейчас, когда я лежу на земле, умирая от потери крови, дикари обсуждают мою судьбу.

Для американца, особенно учитывая, в каком ужасном состоянии я был, принять решение о помощи раненому, возможно, умирающему человеку, довольно легко. Ты просто стараешься помочь, чем можешь. Для этих ребят такое решение несло с собой несколько обременительных аспектов. «Локхай» означает не только предоставление заботы и приюта, он означает неразрывное обязательство защищать раненого человека, даже если придется умереть. И умереть придется в таком случае не только главному вождю или семье, которая приняла первоначальное решение приютить беглеца. Это означало смерть всей, на фиг, деревни!

«Локхай» означает, что жители целой деревни будут сражаться до последнего, связанные правилами чести защищать того человека, которого они пригласили в дом и который пользовался их гостеприимством. И когда ситуация накалится, болтать об этом будет уже поздно. Передумать уже не получится, и это даже не обсуждается.

Так что пока я лежал на земле и думал, что эти жестокие бессердечные ублюдки собираются оставить меня здесь умирать, они на самом деле обсуждали вопрос жизни и смерти гораздо большего количества людей. Те, о ком они беспокоились, никак не относились ко мне. Это было очень серьезно и очень великодушно. Без фигни.

На тот момент я лишь знал, что они решали, пустить ли мне в голову пулю и тем самым избавиться от большого количества проблем, или нет. К тому времени я уже начал отключаться и едва понимал происходящее, так что для меня различие было минимальным. Сарава все еще говорил. Конечно, мне приходило в голову, что эти люди могут быть, как и те пастухи, верными шпионами «Талибана». Они легко могли отнести меня в деревню, а потом послать самых быстрых гонцов и оповестить местных командиров о моем местонахождении, так, чтобы они могли забрать меня и казнить в любое время.

Я страстно желал, чтобы это было не так. И хотя мне казалось, что Сарава был хорошим человеком, на самом деле я не знал правду – при таких обстоятельствах нельзя быть до конца уверенным ни в чем. В любом случае, теперь я не мог ничего поделать, разве что перестрелять их всех, и тогда у меня было бы совсем немного шансов убраться отсюда. Ведь я едва мог двигаться.

Так что я просто ждал приговора, не переставая размышлять: «Что бы сделал Морган? Есть ли выход из этой ситуации? Каким будет правильное военное решение? Есть ли вообще у меня варианты?» Я их не видел. Лучший вариант остаться в живых – попытаться подружиться с Саравой и как-то втереться в доверие к его друзьям.

Несвязные мысли кружились у меня в голове. Что они думают насчет всех этих смертей в горах? Что, если эти ребята потеряли сыновей, братьев, отцов или кузенов в битвах против «морских котиков»? Что они будут чувствовать ко мне, к вооруженному члену Вооруженных сил США? Ведь я участвовал в сражениях, я пытался вытеснить афганцев с их собственных земель!

У меня не было ответов на эти вопросы, да и как я мог узнать, о чем они думают. Но я знал: ничем хорошим это не кончится.

Сарава вернулся. Он резко приказал двум людям поднять меня, и один взял меня под руки, чтобы поддержать и поднять с земли, а второй схватился за ноги.

Пока они ко мне подходили, я достал последнюю гранату и аккуратно вытащил чеку, то есть привел эту маленькую штучку в боевую готовность. Я держал ее в одной руке, прижатой к груди. Казалось, парни этого не заметили. Я решил: если они попытаются меня казнить, связать или пригласить своих талибских коллег, то я брошу эту штуку на землю и заберу эту ватагу с собой на тот свет.

Но они меня подняли. Мы начали медленно двигаться к деревне. Я не понимал их решения тогда и не понимаю сейчас, но это был серьезный переломный момент для меня с тех пор, как впервые началась битва за выступ Мерфи. Эти дружелюбные пуштунские дикари решили удостоить меня традиции локхай. Теперь они обязаны были защищать меня против «Талибана» до тех пор, пока ни один из них не останется в живых.

Глава 10 Американский беглец, загнанный в угол «Талибаном»

Потом я нашел кусочек кремня на полу пещеры и, лежа на болезненно саднящей левой стороне, потратил два часа, вырезая слова графа Монте-Кристо на стене моей тюрьмы: «Бог дарует мне справедливость».

Сарава и его друзья даже не пытались отобрать у меня ружье. Пока. Я тащил его в одной руке, пока они мягко несли меня вниз по крутой тропинке к деревне Сабрэй, которая по протяженности составляла около двухсот метров и являлась пристанищем где-то для трех сотен домов. В другой руке я крепко держал последнюю свою гранату с вырванной чекой, готовую унести всех нас в небытие. Сейчас было чуть больше четырех вечера, и солнце все еще стояло высоко.

Мы два раза прошли мимо групп из нескольких людей. Все реагировали явным изумлением на появление вооруженного раненого американца с ружьем в руках, которому их братья оказывали помощь. Люди останавливались и смотрели на нашу процессию, и оба раза я смотрел одному из них в глаза. Каждый раз я замечал ответный, тяжелый взгляд чистой ненависти, с которым был так хорошо знаком. Он был всегда одинаковый, с выражением неприкрытого отвращения перед неверными. Местные жители, конечно, были в замешательстве. Что и следовало ожидать. Черт, даже я был в замешательстве. Почему Сарава мне помогал? Самое волнующее в этой ситуации было то, что Сарава, казалось, плывет против течения. Эта деревня была полна исламских фанатиков, которые только и хотели видеть мертвых американцев. Именно здесь, в этих беззаконных горах, родился план разрушить Башни-близнецы в Нью-Йорке.

По крайней мере, у меня были такие мысли. Но я недооценил неотъемлемое человеческое милосердие главных членов Пуштунского племени. Сарава и многие другие были хорошими людьми, которые не желали мне зла и не позволили бы никому причинить мне вред, не стали бы раболепствовать перед своими кровожадными друзьями-горцами. Они всего лишь хотели мне помочь. Мне предстоит дорасти до этого понимания.

Враждебные и злобные взгляды пастухов, встречавшихся на нашем пути, были типичными, но не отражали взглядов большинства. Мы продолжали идти к самому дальнему и высокорасположенному дому в Сабрэе. Я говорю «высокорасположенному дому» потому, что здесь они расположены один над другим, на почти отвесной скале. Я имею в виду, что можно сойти с тропинки и наступить прямо на плоскую крышу дома.

Чтобы дойти до двери, нужно спуститься ниже. Войдя внутрь, оказываешься более-менее под землей, в рукотворной пещере из глины и камней с простым земляным полом, построенной мастером своего дела. Каменные ступени ведут вниз, на другой этаж, где находится еще одна комната. Это, однако, самая редко посещаемая часть дома, так как обитатели деревни чаще всего держат там коз. А где козы, там много козьего дерьма. Оно просто повсюду. Запах адский, и он заполняет все помещение.

Мы подошли к самому верхнему дому, и я попытался объяснить афганцам, что все еще умираю от жажды. Помню, как Сарава взял садовый шланг, протянул мне с большой гордостью, будто это был прекрасный хрустальный кубок, и повернул где-то кран. Я вернул чеку в гранату, что сильно не одобрялось Вооруженными силами США, и надежно спрятал ее в разгрузку, которая все еще была на мне.

Теперь у меня снова были две свободные руки. Вода из шланга была очень холодной, но просто великолепной на вкус. Потом парни вытащили койку и разложили ее – четверо афганцев подняли и аккуратно положили меня на нее под надзором Саравы.

Над собой я видел военные вертолеты США, визжащие высоко в небе. Все, кроме меня, показывали на них пальцами. Я лишь тоскливо глядел в небо, спрашивая себя, когда уже они прилетят за мной.

К тому моменту все население Сабрэя окружило мою койку, наблюдая за работой Саравы. Он аккуратно очистил раны на ноге, подтвердив, как я и предполагал, что в моем левом бедре пули уже не было. Он даже обнаружил выходное отверстие пули. Боже милостивый! Кровь текла из меня с двух сторон. Неудивительно, что ее мало осталось.

Потом он достал маленький хирургический скальпель и стал вытаскивать металлическую шрапнель из ноги. Он очень много времени потратил на то, чтобы избавиться от каждого кусочка РПГ, который только смог отыскать. И это, кстати, было больно до жути. Но Сарава продолжал. Потом он снова обмыл раны, тщательно нанес антисептик и забинтовал меня.

Я лежал в полном изнеможении. Довольно скоро, я думаю, часов через шесть, меня перенесли в дом, четверо афганцев затащили койку внутрь. Мне дали чистую одежду, и это было лучшим впечатлением после первого глотка воды. Я надел мягкую афганскую одежду – широкую рубашку и мешковатые штаны, невероятно удобные. Теперь я практически чувствовал себя человеком. На самом деле мне дали два набора одежды, почти одинаковых – белый для дневного времени, черный для ночного.

Единственная заминка произошла, когда я снимал свою потрепанную форму солдата США. По сути, мне надо было снять только камуфляжный верх. Плечо все еще до ужаса болело, и ребятам пришлось мне помочь. Когда они увидели кое-какую экстравагантную татуировку на моей спине – половину трезубца SEAL (у Моргана – вторая половина) – они чуть в обморок не попадали.

Они решили, что это какая-то боевая эмблема племени, что, по сути, было недалеко от правды. И тогда афганцы подумали, что я могу быть воплощением самого дьявола, и пришлось долго убеждать их, что я доктор. Надо было говорить что угодно, чтобы они перестали думать, что я был особым воином Вооруженных сил США, человеком, носившим мощный символ вуду на спине, что я был злом, которое определенно в один прекрасный день сотрет их с лица Земли. К счастью, мне удалось выиграть этот спор, но ребята были рады, когда на меня удалось надеть рубашку. Они даже помогли спустить вниз рукава, чтобы скрыть верхнюю часть предплечья, где татуировка была видна.

Когда мои спасители собрались уходить, уже вовсю улыбались мне, и до конца моего пребывания в деревне я стал для них доктором Маркусом.

Моей финальной просьбой было отнести меня к помойной яме, чтобы сходить в туалет, и они отнесли и помогли принять традиционную афганскую позицию для этой операции. Я помню, как опрокинулся на спину, что заставило парней беспомощно рассмеяться.

Однако афганцы вернули меня обратно на койку в целости и сохранности, и тут я внезапно с ужасом осознал, что они убрали мое ружье. Я потребовал отчета о его местонахождении, а парни изо всех сил пытались мне объяснить, что они должны были убрать его, локхай или не локхай. Если талибы зайдут в эту комнату, они не поверят, что я раненый доктор, во всяком случае, не с таким боевым ружьем. Локхай или не локхай.

Но тогда я не понял их, да и вряд ли мог что-нибудь сделать. Так что я просто выкинул этот вопрос из головы.

Когда они наконец оставили меня совсем одного, уже начали опускаться сумерки.

Я попил воды и поел немного плоского хлеба, который пекут тут, на Востоке. Местные жители предложили мне теплого козьего молока, в которое нужно было макать хлеб. Но это сочетание было самой отвратительной дрянью, которую я когда-либо пробовал. Меня чуть не вывернуло, и я попросил убрать молоко, заверив, что это противоречит моей религии! Поэтому я просто ел этот жесткий, пресный хлеб всухомятку. Но я был благодарен этим парням и всячески пытался это показать. Боже, ведь я мог бы уже лежать мертвым в горах.

И теперь я снова остался один. Я оглядел комнату, впервые обратив внимание на то, что меня окружает. Толстый тканый афганский ковер покрывал пол, разноцветные подушки были разложены у стены, повсюду висели вырезанные орнаменты, но не было картин. В окнах стояли стекла, и через них я видел другие дома с соломенными крышами. Здесь жили определенно искусные строители, но я не знал, откуда они брали строительные материалы, камни, стекло и солому.

В комнате стоял очень большой запертый деревянный короб. Там, как я потом узнал, лежали самые ценные вещи каждого члена этой семьи. Их было не так много, поверьте мне. Но тем, что было, они делились со мной.

Мне дали пару одеял, и по мере того, как наступала ночь, я понял почему. Температура резко упала от удушающей дневной жары практически до нуля.

Я заметил, что в одном углу комнаты стояла старая железная дровяная печь, где, как я позже узнал, они каждый день пекли хлеб. Здесь существует своя система. Два главных дома в деревне пекут хлеб на всех, и потом его разносят по другим домам. Трубы я не увидел и поэтому начал раздумывать, куда девается весь дым, когда начинают топить печь.

И это я тоже скоро узнал. Ответ: никуда. Дым от дров клубился по моей спальне.

Я постепенно провалился в полудрему, хоть мои раны все еще и болели, к счастью, инфекции не было. Уя, Сарава!

Дверь в мою новую резиденцию была довольно мощной, но в косяк входила очень плохо. Она бы сдержала ветер и дождь, но афганцам приходилось очень сильно толкать ее, чтобы открыть. Я уже это заметил и знал, что в комнату нельзя зайти, не разбудив при этом меня, так что у меня не было необходимости постоянно быть начеку.

То, что случилось дальше, застало меня врасплох. Дверь открылась от мощного удара, который нарушил тишину. Я открыл глаза и увидел восемь вооруженных талибов, ворвавшихся в комнату. Первый подошел к койке и ударил меня по лицу со всей силы. Это меня жуть как взбесило, и ему очень повезло, что я не мог двигаться и был практически скован. Если бы ему пришла мысль тронуть меня, когда я был в форме, я бы голыми руками оторвал ему голову. Придурок.

Я знал, что они талибы, из-за их внешности: аккуратные стрижки, ровные бороды, чистые зубы, руки и одежда. Все они были довольно упитанные и умели говорить на ломаном английском. Все они были довольно маленькие ростом, в среднем, может, метр семьдесят, на всех красовались старые советские кожаные ремни – такие, с красными звездами на пряжке. На них была афганская одежда, но еще и куртки разных цветов. У всех на ремнях висели ножи и русские пистолеты. Все сделано в России. Все украдено.

А у меня не было ничего, чтобы защитить себя. У меня не было ни ружья, ни гранаты – только мой личный знак смелости, Одинокая техасская звезда на руке и на груди. И теперь мне нужна была хоть капля этой смелости, потому что талибы тут же набросились на меня, пиная левую ногу и молотя руками по лицу, избивая до полусмерти.

На самом деле мне было все равно. Я могу спокойно вытерпеть такую хрень, как меня и тренировали. В любом случае, никто из этих ребят нормально бить не умел. По сути, им крупно повезло, потому что в обычных обстоятельствах я бы легко выкинул любого из них в окно за шкирку. Больше всего я переживал, что они решат пристрелить меня или свяжут и куда-нибудь отведут, может быть, через границу в Пакистан, чтобы снять на видео, как они отрезают мне голову.

Если бы хоть на секунду у меня возникло ощущение, что у них были такие намерения, то для всех нас это было бы очень нехорошо. Я был ранен, но не так уж сильно, как притворялся, так что начал разрабатывать план отступления. Прямо надо мной, между балок перекрытий, лежала метровая железная палка. Смогу ли я ее достать, если встану? Думаю, да.

В ситуации, от которой зависела бы моя жизнь, я бы взял этот прут, тщательно выбрал самого жестокого из талибов и проткнул бы его прутом. Он бы больше не смог подняться. Потом я бы набросился на вторую линию врагов, застигнув их врасплох. С помощью прута я бы загнал всю группу в угол, собрал их в кучу по стандартной стратегии «морских котиков», чтобы никто не мог наброситься на меня, вытащить нож или сбежать.

Мне, вероятно, пришлось бы разбить головы еще паре ребят, чтобы получить один из русских пистолетов и им прикончить тех, кто еще дышал. Смог бы я это сделать? Думаю, да. Мои товарищи из 10-й роты SEAL были бы очень разочарованы, если бы у меня не получилось.

В отчаянной ситуации я бы сначала убил всех талибов, забрал оружие и патроны, а потом забаррикадировался в доме до тех пор, пока американцы не пришли бы за мной.

Вопрос был в том, к чему все это приведет в ближайшей перспективе? Был ли смысл в таких отчаянных мерах? Их бы предприняли очень многие, но не я. Дом был окружен большим количеством талибов с автоматами в руках. Я видел, как часовые входили в дом и выходили обратно. Некоторые из этих мерзавцев стояли прямо за окном. В любом случае, деревня Сабрэй была окружена талибами. Так сказал Сарава, и меня возмутил тот факт, что меня оставили одного. Если только они знали, если только они разделяли взгляды «Талибана», если только я на самом деле не был в руках притворявшихся друзьями врагов.

Но парни вокруг моей кровати и не думали притворяться. Они были здесь именно по мою душу, требовали объяснений, почему я здесь, что в небе делали американские самолеты, планировали ли США атаку и кто собирался прийти ко мне на помощь (хороший вопрос, кстати). Я понимал, что сейчас благоразумие было лучшей доблестью, особенно в долгосрочной перспективе, потому что моей целью было остаться в живых, а не вступать в драку с отлично владеющими навыками обращения с ножом дикарями или, что еще хуже, погибнуть от их пули.

Я все продолжал говорить, что я всего лишь доктор, что я здесь для того, чтобы помочь нашим раненым. Я также солгал, что у меня диабет, что я не был бойцом спецназа и что мне нужна вода – все это они благополучно проигнорировали. Главной проблемой, как ни странно, оказалась моя борода. Они знали, что в армии США носить бороду запрещено. Разрешают не сбривать ее только в войсках специального назначения.

Мне удалось убедить талибов, что мне нужно выйти на улицу, и они предоставили мне эту единственную возможность, одну последнюю отчаянную попытку ускользнуть. Но я не мог бежать достаточно быстро, и они просто затащили меня обратно в дом, бросили на пол и избили еще хуже, чем до этого. Сломали запястье. Это было дико больно, и позже мне понадобится пережить две операции, чтобы восстановить его.

К тому времени эти мрази зажгли фонари, штуки три, и моя комната была хорошо освещена. Пытки продолжались, наверное, часов шесть. Они кричали, били, снова кричали, пинали и опять били. Они сказали мне, что все мои друзья мертвы, сказали, что уже отрезали им головы и что я стану следующим. Они сказали, что подстрелили американский вертолет, убили всех. Они были полны спеси, гордости и хвастовства. Они говорили, что в конце концов убьют всех американцев в своей стране: «Мы убьем вас всех! Смерть Сатане! Смерть неверным!»

Талибы с ликованием подчеркнули, что я тоже неверный и что жить мне осталось совсем недолго. Я бросил косой взгляд на тот железный прут, возможно, на мою последнюю надежду. Но на их провокации я не ответил, а продолжал придерживаться легенды, продолжал утверждать, что я доктор.

Потом один из деревенских мальчишек зашел в дом. Ему было лет семнадцать. Я почти уверен, что он шел с одной из групп, мимо которых я проходил на пути сюда. На лице у него было начертано то, что теперь я зову Взгляд. Да, тот самый взгляд. Насмешливая ненависть ко мне и моей стране.

Талибы позволили ему зайти и понаблюдать, как они меня избивают. Парню это очень нравилось – я сразу понял, что они считали его «своим». Ему позволили сидеть на кровати, пока террористы лупили изо всех сил по повязке на моем левом бедре. Мальчишка был просто в восторге. Он все продолжал водить краем ладони по горлу и смеяться: «Талибан», хе? «Талибан»!» – я никогда не забуду его лицо, его усмешку, его Взгляд, полный триумфа. Я все продолжал смотреть наверх, на железный прут. Парню тоже очень повезло.

Потом те, кто меня допрашивал, нашли лазер от ружья и камеру и захотели сфотографировать друг друга. Я показал им, как использовать лазер, чтобы сделать фотографии, но показал неправильно – сказал смотреть прямо на луч. Я думаю, последнее одолжение, которое я сделал для них – в итоге ослепил целый отряд этих ребят! Потому, что этот луч должен выжечь им всю сетчатку. Ничего личного, парни. Просто бизнес.

После этого где-то в полночь в комнату вошел новый участник событий в сопровождении двух помощников. Я понял, что это был старейшина деревни – маленький старичок с бородой, который пользовался большим уважением всех местных жителей. Талибы тут же вскочили с мест и отступили, когда старик подошел прямо к моему распростертому на полу телу. Он опустился на колени и предложил мне воды в маленькой серебряной чашке, дал хлеба, а потом встал и повернулся к талибам.

Я не знал тогда, что он им сказал, но, как оказалось позднее, он запретил им забирать меня. Думаю, они знали о запрете, прежде чем пришли сюда, иначе меня бы уже здесь не было. Но в голосе старейшины чувствовалась непоколебимая уверенность в своей власти. У него был тихий и тонкий голос, но очень спокойный и уверенный – никто не смел говорить прежде, чем он умолкал. Никто его не перебивал.

Они не сказали ни слова, пока эта могущественная маленькая фигурка диктовала им закон. Племенной закон, я думаю. Потом старейшина ушел. У него были походка и осанка, которые присущи только людям, не привыкшим к неповиновению. Его можно было увидеть за километр – это был как афганский инструктор Рено. Боже! Что бы Рено сказал, если бы увидел меня сейчас?

После того как старейшина ушел, где-то около часа ночи они внезапно решили, что с меня довольно. Надеюсь, у них очень болели глаза.

Их лидер – тот, кто отдавал приказы, – был довольно худым и почти на голову возвышался среди остальных. Он вывел своих парней на улицу. Я слышал, как они уходили, мягко двигаясь по тропинке, которая вела из Сабрэя в горы. Снова меня оставили одного, сильно истекающего кровью, покрытого синяками, до бесконечности благодарного старейшине. Я начал отключаться в какое-то полузабытье и боялся, очень боялся, что эти ублюдки вернутся за мной.

Бум! Внезапно дверь снова распахнулась. Я почти выпрыгнул из новой афганской ночной пижамы от испуга. Неужели вернулись со всем необходимым для казни? Мог ли я подняться и снова сражаться за свою жизнь?

Но это был Сарава. Я должен был спросить сам себя, кем он был на самом деле? Донес ли он кому-то? Был ли он сам в жестоких когтях «Талибана»? Или горцы просто пришли за мной, ворвались сюда, пока никто не видел?

Мне все еще не рассказали о принципах этого локхай. Вероятно, потому, что они не умели говорить по-английски, но в любом случае, у меня не было другого выбора – лишь доверять жителям деревни. Это было моим единственным шансом на выживание.

Сарава нес маленький фонарь, с ним в дом вошло несколько его друзей. Я почувствовал их присутствие, но не мог ничего разглядеть в полутьме, тусклом мерцающем свете, во всяком случае, не в моем состоянии.

Трое ребят подняли меня с пола и отнесли к двери. Я помню, что видел их силуэты на глиняных стенах, зловещие, мрачные фигуры в тюрбанах. Если честно, все это напоминало картинку из «Тысячи и одной ночи». Большого Маркуса тащат Али-Баба и его сорок разбойников на встречу с чертовым джинном. Конечно, я не мог знать, что они действуют по прямому приказу старейшины, который повелел унести меня из этого дома на случай, если талибы решат проигнорировать древние правила и возьмут меня силой.

Как только мы оказались на улице, афганцы затушили фонарь и встали в боевой строй. Два парня с автоматами Калашникова шли спереди и один сзади, тоже с «АК». Те же три парня, что и до этого, несли меня, и мы направились по тропинке вниз от деревни. Мы ушли довольно далеко, двигались уже больше часа, может, даже двух. И афганцы без умолку болтали, как бушмены или бедуины.

В конце концов мы направились по другой тропинке к ручью – я думаю, к тому же, на котором мы повстречались, – и поднялись выше, к водопаду.

Я, наверное, был до ужаса тяжелым, и уже не в первый раз меня поразила их сила.

Когда мы приблизились к ручью, ребята остановились и перехватили меня покрепче. Потом они вошли прямо в водопад и почти в полной тишине, в темноте этой безлунной ночи пронесли меня через него. Я слышал лишь журчание воды, и больше ничего, когда они медленно проходили прямо по потоку. На другом берегу афганцы даже не сбавили шагу, и теперь мы начали подниматься по крутому склону, пробираясь через деревья.

При свете дня эти деревья были пышными и красивыми. Я уже видел эту картину и даже в холодную ночь чувствовал мягкое темно-зеленое пространство, тяжелые кусты и папоротники. Наконец мы дошли до отверстия, которое я принял за пещеру глубоко в склоне горы. Пуштуны опустили меня на землю, и я попытался с ними заговорить, но они не видели моих знаков и не понимали слов, так что я просто махнул на это рукой. Но мне удалось объяснить Сараве, что я страдаю от диабета и что вода нужна мне постоянно. Думаю, что ужас смерти от жажды оставался первостепенным в моей голове, а я знал, что не смогу спуститься к ручью, сам точно не смогу.

Меня отнесли в дальнюю часть пещеры и уложили на камни. Думаю, мы пришли туда около четырех утра. Это был четверг, 30 июня. Меня оставили там без еды, но у ребят оказался контейнер для воды – а точнее, старая бутылка из-под пепси, самая вонючая стеклянная бутылка на планете. Я думаю, что в прошлой жизни ее использовали для хранения козьего дерьма. Но других вариантов у меня не было – только бутылка из-под отходов жизнедеятельности, зато наполненная водой.

Я боялся подносить ее к губам, боялся подхватить тиф. Приходилось держать ее над лицом и выливать содержимое в рот, как делают испанцы, присматривающие за быками… как там они называются.

У меня не было ни еды, ни оружия, а Сарава и его друзья уже уходили. Я боялся, что они больше не вернутся и что они приняли решение так меня похоронить. Сарава сказал, что вернется через пять минут, но я был не уверен, что ему стоит верить. Я просто лежал один на каменистой земле и трясся от холода и неуверенности, размышляя, что же выпадет на мою долю еще.

Остаток ночи я провел почти в бреду, рассудок помутился, и я безнадежно рыдал из чистого страха, не желая сопротивляться дальше. Я думал, что больше выдержать не смогу. Рено бы меня точно побил, определенно. Будем надеяться, по правой стороне моего тела, не по левой.

Я продолжал думать о Моргане, пытаясь из чистого сумасшествия связаться с ним, настроить мои волны на его частоту, умоляя Господа позволить ему меня услышать. Скоро начало светать. Саравы не было вот уже два часа. Боже праведный! Они просто оставили меня здесь умирать! Морган не знал, где я, был ли я жив или мертв, и мои друзья-«котики» уже сдались и записали меня в мертвецы.

Мое сознание, должно быть, уже изо всех сил неслось в бездну, как внезапно меня атаковало целое полчище больших черных афганских муравьев. И вот это приковало мое внимание и вернуло в реальность. Может быть, я и сдался, но черт меня дери, если я позволю этим мелким уродам сожрать меня заживо. Я приподнялся и атаковал их бутылкой из-под пепси.

Большинство насекомых, вероятно, умерли от жуткой вони, но я и сам убил достаточно, чтобы они на какое-то время успокоились. Время шло. Никто не приходил. Ни пуштуны, ни Сарава, ни талибы. Я уже начал отчаиваться. Муравьи понемногу возвращались. И у меня почти не осталось сил, чтобы отбиваться от них со всей своей мощью. Я включил режим выборочной атаки, убивая муравьиных лидеров с помощью бутылки. Потом я нашел кусочек кремня на полу пещеры и, лежа на болезненно саднящей левой стороне, потратил два часа, вырезая слова графа Монте-Кристо на стене моей тюрьмы: «Бог дарует мне справедливость».

Я не был уверен теперь в правдивости этих слов. Господь уже довольно долго не общался со мной. Но я все еще был жив. Едва жив. Может быть, помощь была уже в пути. Ведь неисповедимы пути Его. Однако теперь даже ружья со мной не было, как почти не было и надежды на спасение.

Я начал снова отключаться, может быть, часов в восемь утра, и внезапно мне показалось, что это место снова оживает. Я услышал маленькие колокольчики, звенящие на шеях у чертовых коз, будто они проходили надо мной. Потом на меня посыпались камни и песок, и я понял, что у этой пещеры нет крыши. Я лежал под открытым небом и слушал, как козлиные копыта топчут землю где-то наверху, высоко, и песок из-под них продолжал сыпаться на меня.

В этом было кое-что хорошее: песок засыпал муравьев, но в то же время я пытался закрыть глаза от него и повернулся лицом вверх, прикрываясь руками, но мое правое запястье болело до жути после избиения талибами. Внезапно, к моему полнейшему ужасу, из-за угла скалы, защищающей меня слева, показался ствол «АК-47». Я не мог спрятаться, не мог даже уйти под прикрытие и абсолютно точно не мог отбиваться.

Из-за угла появилось дуло, потом остаток автомата, руки, и потом лицо – лицо одного из моих друзей из Сабрэя, с веселой ухмылкой на губах. Я был в таком шоке, что даже не мог заставить себя назвать его придурком, которым он, как оказалось, и являлся. Но он принес мне хлеба и отвратительного козьего молока и наполнил бутылку с водой. Ту, из-под говна.

Через полчаса пришел Сарава, на пять часов позже обещанного. Он осмотрел рану от пули и дал мне еще воды. Потом он поставил часового на входе этой открытой пещеры. Часовому было тридцать с небольшим, как большинство афганцев, он был худющий и носил длинную бороду. Парень сел на камень немного выше входа, автомат висел у него за плечом.

Я отключался несколько раз, лежа на холодном полу, и каждый раз, когда приходил в себя, высовывался, чтобы проверить, был ли часовой на посту. Его звали Норзамунд, он всегда по-доброму улыбался и махал мне рукой. Но говорить не мог, ни единого слова. Один раз он спустился в пещеру, чтобы наполнить мою бутылку водой. Я пытался попросить его поделиться своей бутылкой. Не вышло.

Так что я поднял свою бутылку и вылил воду себе в рот. Потом я выбросил ее подальше в пещеру. В следующий раз, когда Норзамунд принес воды, он нашел долбаную бутылку и снова наполнил ее.

Вечером я опять остался один и пару раз видел, как мимо проходили пастухи. Они не махали мне и не контактировали со мной, но и не сдали талибам мою позицию. Потому что, если бы сдали, думаю, меня бы уже здесь не было. Даже теперь я не уверен, что локхай распространяется на человека, покинувшего деревню.

Норзамунд оставил мне немного свежего хлеба, за что я был ему благодарен. Он ушел домой почти сразу после наступления темноты, и несколько часов я никого не видел. Я пытался оставаться спокойным и рассудительным, потому что Сарава и его люди, похоже, намеревались меня спасти. Даже деревенский старейшина явно был на моей стороне. Кстати, к моему обаянию это не имеет никакого отношения. Это строго по закону локхай.

Я просидел там весь тот долгий вечер и начало ночи. Тридцатое июня закончилось, и началось первое июля. Я посмотрел на часы где-то около полуночи и знал, когда это случилось. Я пытался не думать о доме, о маме и о папе, пытался не испытывать жалости к себе. В Техасе сейчас было где-то 3 часа дня, и я все спрашивал себя, знал ли хоть кто-нибудь, в какую передрягу я попал, понимали ли мои товарищи, насколько мне нужна была помощь.

Я определенно не знал тогда, что более двух сотен человек собрались на ранчо к тому времени. Никто не уехал домой. Все искренне желали, чтобы безнадежная ситуация стала обнадеживающей, будто их молитвы за меня не могли остаться без ответа, будто их присутствие дома могло как-то защитить меня от смерти, будто они верили, что, если останутся, никто не скажет им, что я убит на задании.

Мама считает, что была свидетелем чуда. Они с папой обеспечивали трехразовое питание каждому человеку на ранчо и не понимали, откуда бралась еда. Но продукты продолжали поступать, приезжали большие грузовики от пары компаний по доставке еды, со стейками и курицей для всех, привозя, может быть, по две сотни порций за раз. Без оплаты. Местные рестораны присылали еду, морепродукты, пасту, гамбургеры. Сначала доставляли китайскую еду на пятьдесят человек, потом на шестьдесят. Привозили также яйца, сосиски, ветчину, бекон. Папа рассказывал, что барбекю жарили постоянно.

Все приехали сюда, чтобы помогать, включая семью Герзогг, владельцев большого местного ранчо с коровами, глубоко верующих патриотов, которые всегда были готовы помочь друзьям в беде. Миссис Герзогг пришла с дочерьми и, даже не спрашивая разрешения, принялась убирать дом. Девушки делали это каждый день.

Священники с флота заставляли всех петь Двадцать третий псалом, как делал и я. Во время служб на открытом воздухе все единодушно пели гимн морского флота:

Вечный отец, сила в спасении Рукою могучей волн направление Ты создаешь, в глуби океанаПределы лишь тебе подвластны.

И, конечно, гимн всегда заканчивали специальным стихом, написанным только для «морских котиков», гимном спецвойск всех времен:

Отец всевышний, добрый друг, Внемли молитве нашей страстной, Доверию стального братства На скрытных миссиях опасных Услышь наш зов, стремящийся к тебе От SEAL, в небе, воде и на земле.

Люди спали когда и где могли. У нас есть большой деревянный гостевой дом у въезда на участок, и многие обосновались там. «Морские котики» спали вообще везде: на кроватях, диванах, стульях – где угодно. Каждые три часа раздавался телефонный звонок, прямое соединение с поля боя в Афганистане. Сообщение всегда было одно и то же: «Без новостей». Никогда моя мама не оставалась в одиночестве, но она была сама не своя от волнения.

Когда начался июль, многие постепенно стали терять веру и решили, что я мертв. Кроме Моргана, который не верил в это и продолжал повторять, что мы всегда были на связи – ментально. Я ранен, но жив. В этом он был уверен.

«Морские котики» тоже не допускали и мысли, что я умер. Просто пропал без вести в бою. Они верили только в это. И до тех пор, пока точно не докажут обратное, только это они и принимали. Не так, как тупые телевизионные станции. Репортеры думают, что могут говорить любую чушь, которая только взбредет им в голову – неважно, правда это или нет, и причинять моей семье такую эмоциональную травму, что только мое братство может это понять и излечить.

Но вернемся обратно в пещеру. Норзамунд вернулся с двумя другими парнями и снова напугал меня до смерти, так как фонаря с собой они не прихватили. Было около четырех утра первого июля, пятницы. Афганцы общались между собой шепотом и издавали шипящие звуки в знак тишины. Они снова взяли меня и отнесли вниз по холму к ручью. Я попытался выкинуть воняющую дерьмом бутылку, но парни нашли ее и принесли обратно. Кажется, в Гиндукуше жуткий дефицит этих бутылок. В любом случае, они следили за стекляшкой так, словно она была редким бриллиантом.

Мы пересекли реку и повернули вверх по склону, направляясь обратно к деревне. Мне казалось, что это заняло очень много времени, и в один момент я сверкнул фонариком на свои часы, и пуштуны тут же захлебнулись яростью: «Нет! Нет! Нет! Доктор Маркус! «Талибан»! «Талибан»!»

Конечно, я не знал, о чем они говорят. Фонарик был малюсеньким, но мужчины все продолжали показывать на него. Скоро я осознал, что свет был для нас крайне опасен, что деревня Сабрэй была окружена талибами, ожидающими лишь шанса поймать и убить меня. У моей вооруженной охраны было пуштунское воспитание, и они прекрасно знали, что малейшее мелькание света – неважно, насколько маленькое, – было необычным здесь, в горах, и легко могло привлечь внимание настороженного часового.

Я тут же выключил эту штуку. Один из афганцев, шедших с автоматом впереди, знал немного английский. Он повернулся ко мне и прошептал: «Талибан» видеть свет, они убить тебя, доктор Маркус!»

Наконец мы достигли высокогорья, и в разговоре горцев я разобрал слово «вертолет». Тогда я подумал, что кто-нибудь, может, прилетел мне на помощь. Но это была ложная тревога. Ничего не случилось. Я вытянулся на земле. Незадолго до рассвета появился Сарава с медицинской сумкой и занялся моей ногой. Он снял пропитанные кровью бинты, осмотрел раны, обработал их антисептиком и наложил чистую повязку. Потом, к моему изумлению, он достал инсулин – препарат от диабета, которого у меня не было.

Кажется, я умел лгать лучше, чем полагал. И, очевидно, мне надо было его принять. Чего только не сделаешь ради своей страны. Невероятно, не так ли?

Меня отнесли в дом, расположенный в верхней части деревни, и там я встретил моего первого настоящего афганского друга, Мохаммада Гулаба, сына старейшины и по совместительству местного шефа полиции. Ему было тридцать три года, и здесь все звали его просто Гулаб (произносится как Гуу-лааб), и его позиция в местном обществе была очень значительной. Мне он четко дал понять, что «Талибан» не заберет меня до тех пор, пока в этом деле замешан он.

Это был отличный парень, и мы стали хорошими друзьями, по крайней мере, настолько хорошими, насколько возможно с непреодолимым языковым барьером. По большей части мы пытались разговаривать о семьях, и я понял, что у него есть жена и шестеро детей и одному Богу известно, сколько двоюродных братьев, сестер и дядюшек. Объяснить, что у меня есть брат-близнец, было тяжеловато, так что я в итоге назвал его просто братом, потому, что Гулаб не понимал меня и думал, что Морган – это мое второе имя. Впрочем, как и многие другие люди.

Вместе с Гулабом пришел его друг, который тоже был довольно серьезным и хорошим человеком. Его назначили сменой моего караула, и между собой эти двое не оставляли меня одного. К тому моменту я уже понял почему. Вся деревня была в ужасе, когда талибы, вооруженные до зубов, пробрались в один из домов и избили меня, несмотря на протесты жителей. И теперь талибам грозило высшее возмездие по законам локхай, который обязывал деревню развязать войну с ними и драться до последнего ее жителя. Я еще не до конца понял все принципы локхай, но знал, что это было важно и что меня не сдадут. Теперь у меня в комнате постоянно была охрана. Это не означало, что другим посетителям нельзя входить, и первым посетителем в моем новом доме тем утром был маленький мальчик лет восьми-девяти.

Он сел на край койки и попытался научить меня мусульманской молитве: «Ла ла е ла ла – Мухаммад дель ла су ла ла». Я довольно скоро запомнил ее и повторял вместе с ним. Он был в восторге, хлопал в ладоши и смеялся, а потом побежал на улицу, где его окружила ватага других детишек. Гулаб попытался объяснить мне, что повторение этой молитвы означало, что теперь я мусульманин. И почти тут же вбежал первый мальчик обратно в комнату вместе со всеми своими друзьями, которых было около двух десятков, и все они желали помолиться вместе с техасским новообращенным.

Я попытался объяснить, что я – доктор, и они это довольно быстро поняли и начали говорить снова и снова: «Привет, доктор Маркус», заливаясь смехом и катаясь по полу, как умеют это только дети. Я понял, что очень понравился им, так что я попросил у одного из детей маркер, который заприметил у него в руках, и написал имя каждого из ребятишек по-английски, держа их руки в своей. Потом я дал им написать свои имена моей рукой.

Мы повторили друг за другом слова, обозначающие уши, нос и рот. Потом они научили меня говорить на пушту «вода» (уба) и «гулять» (дукари), и оба этих слова я нашел полезными. В конце концов, дети ушли, но другие местные обитатели племени периодически заходили, чтобы поговорить с Гулабом, и я начал – не без его ободрения – общаться с пастухами, с людьми, которые хорошо умели оценивать расстояние. Понемногу за этот день мне удалось установить, что где-то в трех километрах отсюда есть небольшая американская база.

Пастухи через окно указывали прямо на гору, которая по своему рельефу напоминала осколок Скалистых гор. Она возвышалась над деревней, словно большая гранитная стена, которая даже горного козла могла бы заставить отступить. «Там, доктор Маркус, та сторона», – получилось сказать у одного из них. И так как я не мог дойти даже до окна и уж тем более до горы, я отодвинул мысль о базе на задний план.

Они все говорили о деревне Монаги на территории Мангораи, где, как мне было известно, у военных США находился своего рода блокпост. Но сейчас мне было все равно. Я не мог добраться туда, да и вообще никуда до тех пор, пока моя нога не заживет. Тем не менее у пастухов было довольно много информации о местности и расстояниях до различных деревень и баз США. Эти парни зарабатывают на жизнь тем, что бродят по горам. Знания местности – это ключ для каждого служащего «морского котика», в особенности для того, который планирует нечто вроде побега из тюрьмы, как я.

Вместе с пастухами мне удалось установить, что от стены первоначальной битвы, где погибли остальные парни, до той ужасной ночи 28 июня я проделал путь около одиннадцати километров: шесть на двух ногах, пять – ползком. Одиннадцать километров! Ого! Я едва мог в это поверить. Но чабаны знали свою землю. Они, как и все остальные, знали о битве за скалу Мерфи, о том, где она прошла, и о значительных потерях, которые потерпел «Талибан». «Ты стрелять, доктор Маркус? Ты стрелять?»

Я? Стрелять? Никогда. Я просто разгуливающий по горам доктор, который приглядывает за своими пациентами. Но я был очень горд, что продвинулся на одиннадцать километров по горам в едва живом состоянии после битвы.

Я взял свою шариковую ручку и отметил расстояния, нарисовал карты, сделал высотные отметки гор на своем правом бедре. Когда там уже перестало хватать места, пришлось использовать левое. (Было больно. Очень больно!)

В полдень дети вернулись, чтобы помолиться, и привели с собой нескольких взрослых, явно жаждущих встретить обращенного в мусульманскую веру американца, который больше не был неверным. Мы молились Аллаху, стоя на коленях – в моем случае это было болезненно – на полу. Потом мы пожали друг другу руки, и я думаю, что афганцы приветствовали меня на своих молитвах. Конечно, я не говорил им, что быстренько помолился своему Богу, пока стоял на коленях, уважительно интересуясь, как он относится ко всему этому и могу ли я получить свое ружье в ближайшем будущем.

Все эти ребята вернулись обратно для вечерней молитвы в 17.00 и потом снова, после захода солнца. Малыши – мои первые друзья – должны были уйти спать сразу после молитвы, и я помню, как они все подошли и обняли меня, прежде чем уйти. Они еще не выучили фразы «До свидания» и «Спокойной ночи» и, когда уходили из комнаты, снова и снова повторяли первую выученную фразу на английском: «Привет, доктор Маркус».

Более старшим детям – уже подросткам – разрешили остаться и поговорить со мной какое-то время. Гулаб помогал им со мной общаться, и все мы разошлись друзьями. Вот только теперь я, видимо, начал заболевать и чувствовал себя довольно неприятно не только из-за боли в ранах, но словно у меня начался грипп или что похуже.

Когда дети, наконец, ушли, я удостоился визита самого старейшины деревни. Он принес мне хлеба, дал чистой воды, потом сел рядом, и мы разговаривали, наверное, часа три, как могли, на тему того, как можно добраться до американской базы. Было понятно, что я был проблемой для деревни. Угрозы от «Талибана» уже поступали, информируя жителей, насколько срочно для их же блага они должны сдать меня.

Старик сообщил об этом мне, но занял твердую позицию, что я был совсем не в форме, чтобы путешествовать, и что будет проще, если член пуштунского племени проделает пешком путь до большой базы США в Асадабаде и проинформирует командование о моем местонахождении. В то время я и подумать не мог, что он готовился совершить этот путь сам, около пятидесяти-шестидесяти километров в одиночку по горам.

Он попросил меня написать письмо, чтобы взять его в Асадабад. Я написал: «Этот человек дал мне приют и еду, и ему надо помочь во всем». У меня сложилось впечатление, что я вместе с ним отправлюсь в этот путь, вероятно, с эскортом и с несколькими людьми, которые помогут меня нести. Время выхода было назначено на 19.30, сразу после вечерних молитв.

Но я неправильно его понял. У старика и в мыслях не было путешествовать вместе со мной, сделав верный вывод, что я буду гораздо большей обузой на пути через горы, чем лежа здесь. Кроме того, если талибы узнают, что мы ушли, на нас очень легко будет устроить засаду. Я больше никогда его не видел, и мне не удалось поблагодарить его за доброту.

Я весь день и полночи ждал, когда он придет и заберет меня. Но, конечно, этого не произошло. Помню, что был сильно разочарован – и уже не в первый раз, – что не было обозначено четкого плана моей эвакуации.

На следующий вечер лидеры племени пришли в мою комнату и устроили собрание. Участники просто сели на пол и разговаривали, а еще вернули мне маленькую серебряную чашку, которая осталась в первом доме. Они налили мне несколько кружек чая масала, который здесь пьют и который, думаю, растет в низовьях гор. Церемония включала в себя сладкую конфету, которую ешь вприкуску с чаем. И вкус у нее был просто великолепный, особенно после моей вынужденной диеты из очень-очень-очень черствого плоского хлеба.

Гулаб оставался со мной все это время и был весел, как никогда. Но он также не мог, да и не стал бы, отвечать на мои вопросы о его отце и ближайших планах относительно меня. Думаю, что лидеры племени чувствовали, что для меня будет лучше этого не знать – эдакие секретные данные в стиле пуштунов. Работой старейшины было обеспечение информацией лишь на самом необходимом уровне. Я уже начал привыкать к тому, чтобы действовать без понимания основного плана, да и вообще без понимания чего-либо.

Большую часть вечера Гулаб потратил на попытки объяснить мне сложные связи, которые держат вместе пуштунские племена и «Аль-Каиду», все еще объединенную с талибской армией. США вот уже четыре года пытались очистить от всех них Афганистан, пока только с частичным успехом.

Казалось, что джихадисты железной хваткой удерживают преданность племен, используя весь спектр мафиозных тактик: иногда с помощью подарков, денег, иногда обещаниями защиты, а порой и прямыми угрозами. Правда же, однако, заключалась в том, что ни «Аль-Каида», ни «Талибан» не смогли бы функционировать без помощи пуштунских деревень.

И часто внутри местных сообществ есть молодые люди, которые симпатизируют воинственному менталитету глав «Талибана» и «Аль-Каиды», иногда в силу вступают и старые семейные узы. Детей, едва окончивших начальную школу (шутка, здесь нет начальных школ), приводят к головорезам, которые провозглашают перед ними, что будут сражаться против Американской армии до тех пор, пока никого не останется.

Я думаю, что для некоторых детей в этом есть нечто привлекательное. Увидеть этих потенциальных талибских рекрутов можно в любой из этих деревень. Я видел десятки мальчишек, совсем молодых, но у них было столько ненависти и жажды убийства в глазах. Боже, да один из этих маленьких ублюдков сидел на моей постели, подбадривая восьмерых вооруженных мужчин продолжать мои пытки. Мило. А ведь ему было не больше семнадцати.

Но у этой ситуации есть и другая сторона. В Сабрэе правил очень мудрый отец Гулаба. Здесь царили закон, порядок и дисциплина, даже в этой невероятно беззаконной земле. «Аль-Каида» владеет большими участками земли в провинции Кунар, которая была моим домом на протяжении вот уже трех месяцев. И все это преимущественно благодаря самой земле.

Я имею в виду: как можно установить национальное правительство в таком месте? Без дорог, без электричества, без почты, с минимальным количеством коммуникаций, где главной индустрией является козье молоко и опиум, водоснабжение обеспечивают горные ручьи, а все грузы доставляются с помощью гужевых повозок, включая тот же опиум. Это же просто нереально. Это никогда не произойдет.

Бойцы «Аль-Каиды» бродят здесь при свете дня и творят, что им в голову взбредет, до тех пор, пока не появляемся мы и не выгоняем их обратно через пакистанскую границу, где они и остаются минут на десять, а потом запускают следующий набег на афганские горы, которыми предки пуштунов владели веками.

Теперь же они преподносят все меньше подарков и все чаще запугивают мирных пастухов. «Талибан» – безжалостная группировка, ее члены обладают настоящим инстинктом убивать своих врагов, которые едва ли изменились за две тысячи лет. Талибы уже должны были к этому времени напугать до чертиков моего друга Гулаба и его отца, но ничего не получилось, во всяком случае, сейчас я этого не ощущал. Во всех жителях этой деревни есть нечто нерушимое: твердая решимость следовать древним законам пуштунов – законам, которые еще могут оказаться слишком сильными даже для «Талибана» и «Аль-Каиды».

Но пока я сидел в задымленной комнате одного из самых высоких домов Сабрэя, разговаривая с деревенским полицейским, мне казалось, что не оттуда ноги росли. До тех пор, пока США не решатся принять серьезные меры в поддержку избранного правительства и местных, в Кабуле в ближайшее время серьезных изменений не произойдет, как мне кажется. Их враг готов пойти на все ради победы, терроризировать собственный народ, если это необходимо, обращаться к варварским методам пыток и убийств, включая отрубание головы или разрубание на части.

Нам не разрешено сражаться с талибами на таких условиях. Да мы бы этого и не хотели. Однако мы можем драться и в более жестокой манере, перестать волноваться, все ли в мире нас любят. Если бы мы так и сделали, то, вероятно, уже через неделю выиграли бы все войны – и в Афганистане, и в Ираке.

Но нам этого делать не разрешено. И я думаю, что нам лучше начать привыкать к последствиям своих действий и позволить американским либералам вопить и критиковать нас, пока они не добьются абсолютного поражения. Я думаю, именно так называется, когда солдаты пакуют вещи и едут домой, когда войну, которая ведется по их собственным «цивилизованным» условиям, просто невозможно выиграть.

Мы выносливее, лучше натренированы, лучше организованы, у нас доступ к лучшему оружию, которому невозможно противостоять. Вооруженные силы США представляют собой самую великую боевую силу, которую когда-либо видел этот мир, но нам все продолжает противостоять шайка нелегальных бандитов, которые просто должны быть уничтожены.

Посмотрите на меня, на эту историю. Я беспомощен, изнурен пытками, ранен, избит, все мои лучшие приятели мертвы, и все потому, что мы боимся американских либералов, боимся сделать то, что необходимо, чтобы спасти свои жизни. Боимся гражданских судов США. У меня есть лишь один совет, надеюсь, стоящий: если не хотите вступать в войну, где все пойдет наперекосяк, где мирные жители иногда оказываются убитыми, где невинным людям иногда приходится умирать, тогда держитесь от нее, на хрен, подальше.

Потому что так и происходит. В любой войне, во всей мировой истории. Ужасная несправедливость царит в любом бою: всегда погибают те люди, которые просто не заслужили смерти. Вот что такое война. И если вы не можете с этим смириться, то лучше вообще не начинать.

А тем временем я застрял в доме и ждал появления старика, хотя он уже был за много километров от меня, в горах, начав свой путь длиной около пятидесяти километров в Асадабад. Один раз я вышел на улицу, пока никто не видел, и попытался его найти. Мне казалось, что он пропал. Даже тогда я и не смел мечтать о том, что старик пойдет в Асадабад один.

Я не мог сказать наверняка, но ощущал: что-то заставляет моих парней нервничать. И около десяти-одиннадцати часов в тот вечер мы ушли из дома. Они только принесли мне пресной воды и хлеба, который я тут же с благодарностью умял, и дали инструкции собираться и уходить. К тому времени моя нога стала немного лучше действовать: несмотря на то, что она дико болела, с посторонней помощью я все же мог ходить.

Мы с парнями прошли в темноте вниз, к другому дому, и сошли с дороги прямо на крышу. У нас с собой было нечто вроде простыни, и мы легли рядом для сохранения тепла. На улице было очень, очень холодно, но я думаю, что они подозревали какую-то опасность и знали, что мне нельзя было оставаться на старом месте. Может быть, они предполагали, что в деревне кто-то есть, или беспокоились, что кто-нибудь намекнул талибам о моем точном расположении. Так или иначе, афганцы не собирались испытывать судьбу. Если талибские стрелки ворвутся в дом, там они меня не найдут.

Я лежал здесь, на чертовой крыше, крепко зажатый между Гулабом и его другом, до смерти замерзший, но зато я находился в безопасности. И вновь я был удивлен абсолютной горной тишиной. В деревне Сабрай не было слышно ни единого звука, и западному жителю такое очень трудно представить.

Гулаб и его друг не издавали ни звука. Я едва слышал, как они дышат. Что бы мы ни делали, они всегда говорили мне «тс-с-с», даже если мне казалось, что я тих, как могила. Мир здесь, в горах, настолько тихий, что просто разрушает всю западную логику. Может быть, именно поэтому никто и никогда не завоевывал эти высокогорья афганских племен.

Всю ночь я то спал, то просыпался, и всю ночь мы пробыли здесь, на крыше. Один раз я посмел поменять позицию, и по реакции моих новых друзей вы бы подумали, что я включил пожарную сигнализацию. «Тс-с-с, доктор Маркус… Тихо!» Это лишь показывало, что они сильно нервничали из-за тихих убийц талибской армии.

На заре мы собрали вещи и вернулись в дом. Я хотел еще немного поспать, за окном с видом на нижнюю часть горы росло большое дерево, а на этом дереве жил самый громкий в мире петух. Этот говнюк мог разбудить целое кладбище. Ему было плевать на восход, на первые лучи и вообще на окружающую природу. Петух начинал завывать в полночь и не преставал до утра. Иногда я думал, что, если бы дело дошло до выбора, уничтожить Шармака или этого петуха, я бы запросто плюнул на Шармака.

Вожди племени вернулись снова около 7 утра, чтобы совершить раннюю утреннюю молитву в моей комнате. Конечно, я присоединился к ним, повторяя слоги, которые уже выучил. Потом, когда ушли взрослые, дверь открылась нараспашку, и целая ватага ребятишек внеслась внутрь, громко выкрикивая: «Привет, доктор Маркус!»

Они никогда не стучали, просто прибегали и обнимали меня. И это повторялось по несколько раз в течение дня. Сарава оставил медицинскую сумку в моей комнате, так что я обрабатывал их порезы и царапины, а они учили меня некоторым словам из своего языка. Эти дети были замечательными. Я никогда их не забуду.

К утру субботы, 2 июля, меня все еще мучила сильная боль: плечо, спина и нога часто болели так, что я едва не терял сознание. Гулаб это знал и послал одного старика из деревни ко мне. Он пришел с пластиковым мешочком, в котором лежал табачный опиум, напоминающий зеленое хлебное тесто. Дедушка дал мне мешок, я отщипнул немного смеси, положил за губу и ждал.

Потом случилось чудо. Боль отступила. Полностью. Я впервые в жизни попробовал наркотики, и мне это жутко понравилось! Опиум восстановил мои силы, освободил от боли. Я не чувствовал себя лучше с тех пор, как упал с горы. Я молился с мусульманами, стал поклонником местной травки, то есть понемногу начинал жить как афганский крестьянин. Уя, Гулаб, – не так ли?

Старик оставил пакет мне, и это помогло мне пережить следующие несколько часов и облегчить мои страдания сильнее, чем я могу выразить словами. Когда ты вытерпел за несколько дней очень много боли, от передышки испытываешь невероятное облегчение. Впервые в жизни я понял силу этого наркотика, которым «Талибан» и «Аль-Каида» пичкали террористов-смертников перед тем, как они уничтожали себя и всех в радиусе поражения бомбы.

В террористах-смертниках нет ничего героического. В большинстве своем это просто тупые дети с промытыми безумными мозгами.

Я видел, как вертолеты США летают над домом, где я находился – «Black Hawk 60» или «черные ястребы» и несколько «MH-47», словно в поисках чего-то. Надеюсь, что меня. Из того, что сказали талибы, я знал, что один из наших вертолетов был сбит, но, конечно, не знал, кто был на борту, и что еще восемь человек из моего отряда «Альфа» погибли, включая Шейна Паттона, Джеймса Саха и капитана Хили.

Я также не знал, что тела Майки, Дэнни и Акса еще не были найдены и что вертолеты кружили над горами, пытаясь найти следы четверых ребят, которых послали на операцию «Красные крылья», закончившуюся так ужасно. Экипажи вертолетов не знали, был ли кто-нибудь из нас жив. А дома телевидение и газеты колебались между определениями «мертвы» и «пропали», что сильнее накручивало рейтинги в тот день, я думаю. Но от этого в Восточном Техасе легче никому не стало, это я могу точно сказать.

В любом случае, когда я увидел эти вертолеты, то тут же выскочил на улицу. Я снял майку и стал махать ею над головой, крича: «Я здесь, парни! Я тут. Это я, Маркус! Сюда, ребята!»

Но они просто улетели, а я одинокой фигурой остался стоять рядом с домом, пытаясь нацепить обратно майку и спрашивая себя в очередной раз, прилетит ли еще кто-нибудь меня спасать.

С течением времени я понял всю запутанность ситуации для американской армии. Четыре «морских котика», сражаясь за свои жизни, в последнем сеансе связи доложили, что погибают в горах. С тех пор от нас четверых не поступало ни звука, ни знака, ни сигнала.

С военной точки зрения, было несколько вариантов развития событий. Первый – что все мы были уже мертвы. Второй – что все мы были всё еще живы. Третий – что еще были выжившие или хотя бы один выживший, вероятно, раненный, так что не мог уйти далеко. И приходилось искать его здесь, в высокогорной стране, где почти нет возможности безопасно приземлиться на любом воздушном транспорте.

Думаю, что последней возможностью было то, что нас взяли в заложники и что через время поступит либо записка с просьбой о выкупе – об огромной сумме наличных, или пленка, на которой мы были заключенными, а потом нас казнили.

Последний вариант был маловероятен, так как пропавшие были бойцами SEAL. Нас обычно не берут в заложники. Либо мы убиваем врага, либо враг убивает нас. «Морские котики» не поднимают руки вверх и не машут белыми флагами, и точка. Командование в Асадабаде и в Баграме это знало.

Они даже не ожидали записки от талибов с уведомлением, что офицеров SEAL поймали. Есть старый девиз «морских котиков»: «Никогда не считай, что товарищ мертв, до тех пор, пока не найдешь его тела». Все это знают.

Самый вероятный сценарий после того, что все были мертвы, что один или более бойцов из «Красных крыльев» были ранены, не имели средств коммуникации и не могли выйти на связь. Проблемой было нас обнаружить. Где мы находились? И как вообще нас можно найти?

Было ясно, что, раз талибы молчат, у них нет заключенных. Равно как и от пропавших «морских котиков» не было ничего слышно. Мертвы? Вероятно. Или ранены в бою, но все еще держатся в горах, вне досягаемости средств связи? По мере того как тянулись дни, это, должно быть, казалось все менее и менее возможным.

К тому времени Гулаб уже объяснил мне, что его отец ушел пешком один в Асадабад. Все мои надежды теперь были на мягкую поступь этого могущественного, но маленького старичка.

Глава 11 Сообщения о моей смерти сильно преувеличены

Он в прямом смысле слова поднял меня на ноги. Он бежал, пытался заставить меня бежать с ним наравне, продолжал кричать и махать руками снова и снова: «Талибан»! «Талибан» тут! В деревне! Беги, доктор Маркус, ради бога, беги!»

Гулаб теперь стал главной фигурой в моей жизни. Он созывал охрану, проверял, достаточно ли у меня еды и воды, и в моем сознании был связью между мной и его отцом, пока он пробирался по горам в Асадабад.

Афганский страж закона не выказывал никаких признаков волнения, но открыл мне, что получил письмо от командира талибских сил. Это было официальное требование о том, чтобы жители деревни Сабрэй срочно передали им американца.

Требование пришло от только начинавшего свою карьеру офицера талибской армии, расположившейся на северо-западе, главного подстрекателя, Коммодора Абдуллы, правой руки Шармака и персонажа, который ясно видел себя восточным Че Геварой. Его влияние как лидера повстанцев и эксперта в наборе новых рекрутов и перевода их через перевалы, несомненно, росло. Я этого так и не узнал, но меня бы не удивило, что он сражался на передовой армии, которая дала отпор моей команде на склоне горы, хотя у меня не было сомнений, что стратегия боя была разработана главным военачальником, Шармаком, который уже нанес столько ущерба.

Однако талибы не досаждали Гулабу. Они с отцом ответили, что, как бы сильно им ни был нужен американец, они его не получат. Когда Гулаб рассказывал мне об этом, сделал очень отчетливый, смелый и пренебрежительный жест. И потом он некоторое время пытался сформулировать свою личную позицию: «Они не могут меня напугать. Моя деревня хорошо вооружена, и у нас есть собственные законы и права. «Талибану» наша поддержка нужна гораздо больше, чем нам – их».

Он был вежливым и уверенным в себе человеком, по крайней мере снаружи. Но я заметил, что он не будет рисковать лишний раз жизнями людей, когда возникало хоть малейшее предположение, что «Талибан» наступает. Я думаю, именно поэтому мы оказались ночью на крыше.

А еще у него не было ни малейшего интереса к наградам. Я предложил отдать ему свои часы в благодарность за его нескончаемую заботу обо мне. Я умолял его взять у меня часы, потому что больше ничего не мог ему предложить. Но он всегда отказывался их принимать. И даже что касается денег – как он мог бы их использовать? Их здесь было не на что тратить. Магазинов нет, ближайший город за много километров отсюда, да и этот путь приходится делать пешком.

Несколько насмешливых детей действительно просили у меня деньги – подростки, может быть, шестнадцати-семнадцати лет. Но они планировали присоединиться к «Талибану» и уйти из Сабрэя, чтобы бороться за «свободу». Гулаб сказал мне, что у него нет намерений уезжать отсюда. Я это понимал. Он был частью этой деревни. Однажды он станет старейшиной. Его дети вырастут здесь. Это все, что он когда-либо знал, и все, чего он когда-либо хотел. Это был очень красивый уголок Гиндукуша, место, где был его дом. Зачем могли понадобиться деньги Мохаммаду Гулабу из Сабрэя?

Последний из детей ушел из моей комнаты, и я лежал, раздумывая над ситуацией, когда раздался громкий пинок в дверь, из-за которого она почти слетела с петель. Никто не выбивает дверь таким образом, кроме талибской группы захвата. Я мог себе представить только это. Но здесь, где двери не подходят под проемы, хороший удар ногой – единственный способ открыть проход, недостаточно просто со всей силы налечь плечом.

Но внезапный шок от того, что в двух метрах от твоей головы кто-то вышибает дверь, – это немного неприятный опыт. У меня до сих пор от этого нервный тик. Потому что звук выломанной двери – последнее, что я слышал перед тем, как меня начали пытать. Иногда я слышу его в своих кошмарах. Я просыпаюсь в поту, резкий звук эхом проносится у меня в голове. Неважно, где я нахожусь – мне обязательно нужно проверить дверной замок перед тем, как снова лечь спать. Это временами бывает до чертиков неудобно.

Как бы то ни было, на этот раз пришли не талибы. Это были лишь мои ребята: они пытались открыть дверь, которую, должно быть, слишком плотно захлопнули дети. Мое сердце снова начало биться, и в моей комнате оставалось более-менее тихо до середины утра, когда дверь просто вынесли с яростным грохотом, который потряс всю гору, не говоря уже о комнате. И снова я чуть не выпрыгнул из своего афганского костюма. На этот раз ребята звали меня. Я не мог понять что, но что-то явно происходило – вся деревня начала двигаться. Боже правый! В чем дело? Повсюду бегали и взрослые, и дети, вперемешку, и все кричали одно и то же: «Парашют! Парашют! Парашют! Доктор Маркус, идем быстрее!»

Я вышел на улицу, но с каждым шагом меня пронзала острая боль. Я решил принять еще одну порцию опиума, как только вернусь. Лица всех были направлены вверх, прямо на ясно-голубое безоблачное небо. Что мы видели? Ничего. Что бы ни прилетело, было уже внизу, и я долго пытался объяснить жителям деревни, что мне обязательно нужно знать, был ли человек на конце парашюта, и если так, сколько этих парашютов было. Была ли это зона высадки моих ребят, которые придут и спасут меня?

Но попытки мои не увенчались успехом. Никто не понимал меня. Дети, которые на самом деле и заметили парашют или парашюты, были так же озадачены моими вопросами. Все часы изучения языка, которые мы провели вместе, сошли на нет.

Было созвано срочное собрание, и большая часть взрослых ушла. Я вернулся в дом. Жители вернулись, может, минут через пятнадцать и принесли с собой все мое снаряжение, которое было спрятано подальше от глаз «Талибана». Они вернули мне ружье и патроны, мою разгрузку, в кармане которой лежало портативное внутреннее радио, «PRC-148», наушники для которого я потерял. На ней все еще было немного заряда, а аварийный маяк до сих пор работал.

Я знал, что, если возьму быка за рога, пойду на улицу и сделаю передачу через устройство связи, я снова буду живым сигналом бедствия, который американцы наверняка смогут засечь из летающих в небе вертолетов. С другой стороны, талибы, прятавшиеся за холмами, едва ли упустят меня. Я находился в довольно трудной ситуации.

Но ребята из Сабрэя, отвечающие за оружие, также принесли мне лазер и одноразовую камеру. Я взял винтовку и прижал к себе, словно любовь всей своей жизни. Это было оружие, которым меня наградил Бог. Насколько я мог судить, он все еще хотел, чтобы оно у меня было. Мы прошли вместе долгий путь, и я, вероятно, заслуживал какую-то награду за скалолазание. Может быть, мне даже как-нибудь вручат Гран-при Гиндукуша, и величать меня будут Шерпой Маркусом.

Ой, простите, я имел в виду, награду за скалопадание, Гран-при Гиндукуша, которым наградят печально известного шерпу Маркуса Неустойчивого.

Выйдя на улицу, я надел свою разгрузку, зарядил и поставил на предохранитель ружье и приготовился к тому, что могло нас ожидать. Но когда мне вернули разгрузку, я сразу пошел к детям. В ней у меня лежала тетрадь, и мы нашли в деревне простую шариковую ручку.

Я пригласил детей в дом и аккуратно нарисовал два парашюта на листе. Под первым я нарисовал человека, под вторым – коробку. Потом я показал обе картинки детям и спросил у них, какая правильная? Двадцать маленьких пальчиков взлетели вверх, направленные на парашют с коробкой.

Отлично. У меня были разведданные. Прислали какую-то продовольственную помощь. И так как местные жители не используют ни воздушные суда, ни парашюты, эти припасы должны быть американскими. Они должны были быть направлены остаткам моей команды. И так как все остальные были мертвы, я был этими остатками.

Я спросил детей, куда именно упал парашют, и они лишь указали на гору. Потом они выбежали из дома и двинулись в ту сторону – я думаю, чтобы попытаться показать мне. Я стоял на улице и наблюдал за детьми, все еще не до конца разобравшись. Меня как-то нашли мои приятели? Или старик добрался до Асадабада? Так или иначе, было бы просто невероятным совпадением, если бы американцы скинули гуманитарную помощь всего в нескольких сотнях метров от того места, где я укрывался. Горы здесь были бесконечными, и я мог прятаться где угодно.

Я вернулся обратно в дом, чтобы дать отдых ноге и немного поговорить с Гулабом. Он не видел, как сбросили помощь, и понятия не имел, насколько далеко ушел его отец. У меня в голове вертелись факты, которые известны каждому солдату: армия Наполеона наступала на Москву со скоростью один километр каждые десять минут, с полной экипировкой и мушкетами. Это шесть километров в час, ведь так? Таким образом, старейшина должен был пройти расстояние до базы, может, часов за одиннадцать.

Но надо принять во внимание отягчающие обстоятельства: (1) ему было около двух сотен лет, (2) гора, которую он пересекал, имела наклон немного более отвесный, чем Монумент Вашингтона, по крайней мере, мне так казалось. И если старейшина дойдет до базы до конца Рамадана 2008 года, мне еще повезет.

Часом позже это снова повторилось. Бум! Чертова дверь громыхнула, как бомба. Даже Гулаб подпрыгнул. Но не так высоко, как я. В дом вошли дети, сопровождаемые группой взрослых. Они принесли какой-то документ – белый лист, который выглядел здесь, как снежный шар в угольной шахте, здесь, в мире, где слова «мусор» просто не существует.

Я забрал у них лист и понял, что это инструкция для мобильного телефона.

– Откуда вы это взяли? – спросил я.

– Там, доктор Маркус. Там!

Все указывали на склон горы, и у меня не было проблем с переводом.

– Парашют? – сказал я.

– Да, доктор Маркус, да. Парашют.

Я снова отправил их туда, пытаясь объяснить им, что нужно обыскать склон горы и найти нечто похожее на рисунок в инструкции, нечто, что могло упасть в ящике.

Мои ребята не сбрасывают инструкции к мобильникам, но может быть, они пытались отправить мне телефон, а инструкция просто к нему прилагалась. В любом случае, сам я не мог это выяснить, так что мне пришлось попросить ребят сделать это за меня. Гулаб остался, но остальные ушли с детьми, как толпа фанатов гольфа, которая ищет мяч Тайгера Вудса на неровном поле. Мы с Гулабом сели. Мы выпили по чашке чая и съели по несколько вкусных маленьких конфеток, потом откинулись на большие подушки. Внезапно – бум! Дверь почти пушечным выстрелом слетела с петель. Я разлил чай по всему ковру, и внутрь снова вошла целая ватага ребят.

На этот раз они нашли радиобатарейку «55—90» и индивидуальный рацион питания – сухой паек. На базе, наверное, думали, что я голодал. И правильно думали. Но батарейка не подходила к моему радио «PRC-148», что было отвратительно, потому что в противном случае я мог бы тут же настроить постоянный сигнал тревоги прямо в небо над деревней. А со старой батарейкой я не был уверен, что радиосигнал сможет достичь уровня выше крыш.

У меня не было нужды расспрашивать детей дальше. Если что-нибудь на горе осталось, они бы это нашли. Но очевидно, ничего там не было. Что бы ни содержала посылка, талибы опередили детей. Единственной хорошей новостью было то, что у них, вероятно, теперь был сотовый телефон или телефоны, и, по всей видимости, они попытаются ими воспользоваться. Вся электронная система разведки США в провинции Кунар будет отслеживать местоположение звонящего.

Но потом я заметил то, что привело меня в ярость. Почти все дети были довольно сильно избиты. У них на лицах были синяки, порезаны губы и разбиты носы. Эти ублюдки побили моих детей, били их по лицам, чтобы те не вытаскивали вещи из посылки. Нет конца бесчинствам, на которые пойдут террористы, чтобы выиграть эту войну.

И я никогда не забуду, что они сделали с детьми Сабрэя. Я потратил остаток дня, обрабатывая их раны, и все эти смелые маленькие ребятки старались не плакать. Я потратил почти все содержимое медицинской сумки Саравы. Каждый раз, когда я слышу слово «Талибан», я сразу же вспоминаю тот день.

Со стратегической точки зрения теперь можно было предположить, что американские военные надеялись на оставшихся в живых, по меньшей мере, на одного. Теперь под вопросом оставались их дальнейшие действия. Никто не хотел рисковать, посылая еще один вертолет «MH-47», ведь талибы научились их сбивать. Имейте в виду, что у них была большая практика еще в те времена, когда они использовали старые управляемые ракеты «Стингер», чтобы сбивать русские вертолеты.

Мы все знали, что самым уязвимым моментом была посадка, когда открывался для высадки грузовой отсек. Именно тогда горцы и целились гранатой прямо в хвостовую часть, чтобы взорвать ее в области топливного бака. Думаю, что летные экипажи США не могли быть полностью уверены в безопасности подлета ни к одной афганской деревне, которая могла бы быть под властью талибов, наши солдаты не могли точно знать, какое оружие у них было и насколько хорошо они умели его использовать.

Я считал, что нашим отрядам следовало запустить хорошую воздушную атаку, чтобы зачистить местность, прежде чем они подлетят и заберут меня. Я отчаянно желал дать им какой-то ориентир и поэтому приспособил свой радиомаяк, чтобы он мог передать сигнал через открытое окно. Я не имел ни малейшего понятия, сколько еще осталось заряда аккумулятора, так что просто включил его, поставил повыше и оставил на краю окна в надежде, что он укажет мое местоположение любому рейсу воздушных сил или «Ночным сталкерам».

К моему удивлению, реакция США последовала гораздо быстрее, чем я предполагал – тем же днем. ВВС США громогласно ворвались в небеса над горами, кидая бомбы весом по 5500 килограмм на склон за деревней, там, где талибы забрали содержимое из посылки с помощью.

Взрывы были невероятной силы. Я лежал в доме и думал, что все здание скоро рухнет. Камни и пыль клубами влетали в комнату. Одна из стен дала сильную трещину, пока взрыв за взрывом сотрясали гору от вершины до основания. Снаружи кричали люди, а бомбы падали на землю. Соломенные крыши сдувало взрывными волнами, на улице бушевала пылевая буря. Женщины и дети бежали в укрытия, мужчины были в полнейшей растерянности. Все слышали о воздушной мощи американцев, но никогда не видели ее воочию, вот так.

Ни одна бомба не ударила по Сабрэю, наверное, так и было задумано. Но они падали очень близко. До ужаса близко. По всему периметру деревни. Американцы, должно быть, решили преподать афганцам простой урок. Если вы позволяете «Талибану» и «Аль-Каиде» встать лагерем вокруг вашей деревни, ничего хорошего из этого не выйдет.

Однако жителям деревни это принесло много хлопот, пока они пытались убрать беспорядок, вернуть на место крыши и стены и успокоить испуганных детей. У большинства малышей день выдался совсем уж неудачным. И все это из-за меня. Я оглядел опустошение, царившее вокруг, и почувствовал глубокую печаль. И Гулаб понимал, что я переживаю. Он подошел, обнял меня и сказал: «Ах, доктор Маркус, «Талибан» – очень плохо. Мы знать. Мы сражаться».

Господи. Это как раз то, что мне было нужно. Еще одна, новая битва. Мы оба вернулись в дом и просидели там какое-то время, пытаясь составить для меня план, который бы вызвал как можно меньше проблем для пастухов Сабрая.

Было очевидно, что мое присутствие здесь вызывало все более и более угрожающее отношение «Талибана», и последнее, чего я хотел, – стать причиной боли и несчастий этих добрых людей, которые меня приютили. Но мои варианты были ограниченны, несмотря на то, что американцы, казалось, уже идут по моим следам. Одной из главных проблем было то, что отец Гулаба не передал нам ни весточки – ведь он никак не мог этого сделать. Так что мы не могли узнать, добрался ли он до военной базы.

Талибы, вероятно, не были в восторге от бомбардировки Воздушных сил США и, вероятно, их войска понесли серьезные потери на этой горе. Мы оба – я и Гулаб – считали, что слово «месть» должно быть уже на языке у этих наполненных ненавистью мусульманских фанатиков и что я пока представляю собой самую удобную мишень.

Могли возникнуть большие проблемы, и, вероятно, окончились бы они потерей жизней многих людей Сабрэя. Гулаб сам был под постоянным давлением с тех пор, как получил угрозу от «Талибана». У него были жена, дети и много родственников, о жизни которых он беспокоился. В конце концов, решение пришло само собой. Стало понятно, что мне нужно уходить, иначе деревня превратится в большое поле боя. До сих пор локхай отлично работал, но мы оба не могли быть уверены, что мистический народный фольклор сможет удержать раненых и посрамленных бойцов «Талибана» и «Аль-Каиды».

Бомбардировка горного склона вертолетами США на какое-то время укрепила мои надежды и ожидания. В конце концов, мои ребята атаковали этих дикарей из Средних веков высокотехнологичными современными орудиями. Это должно быть неплохо, разве не так?

Но были в этом свои минусы. Мысль о каре, которая постигнет меня и моих защитников, была сейчас главной в моей голове. Один человек как-то заметил, что каждый плюс в нашей жизни содержит в себе минус – думаю, это изрек старый нефтяной магнат Жан Пол Гетти. И он был прав.

Вопрос был в том, куда теперь мне идти. И вот здесь мои варианты были очень ограниченны. Я бы никогда не смог пройти долгий путь до базы в Асадабаде, и в любом случае, направиться туда было бы глупо, ведь старейшина деревни или уже дошел, или подходил к базе. И единственным ближайшим местом, где я мог укрыться, был блокпост США в Монаги, в трех километрах через крутую гору.

Не скажу, что этот план мне нравился, так же, как и парням, которым пришлось бы помогать мне на этом пути. Но по крайней мере, по нашему с Гулабом мнению, нам не оставалось ничего другого, кроме как приняться за дело и подготовиться к атаке талибов, а я очень не хотел подвергать этому местных жителей. Особенно детей.

Мы решили, что я должен буду пойти с ним и двумя другими парнями через гору к деревне Монаги, название которой хоть и звучит по-ирландски, но она исключительно пуштунская и сотрудничает с военными силами США. План был подождать немного до темноты, потом прокрасться до высоких пастбищ где-то около одиннадцати часов вечера и украдкой прошмыгнуть мимо носа у спящих часовых «Талибана».

Я мог лишь надеяться, что моя левая нога переживет это путешествие. Хоть я и похудел уже на целую тонну, но все еще был слишком крупным, чтобы меня тащили на себе хрупкие афганские ребята, большинство из которых были ростом не выше метра семидесяти и весили по 50 килограммов – одни кожа да кости. Но Гулаба, казалось, это не слишком беспокоило, и мы решили ждать до темноты, до одиннадцати часов, чтобы совершить побег.

Довольно резко опустилась ночь, как всегда бывает здесь, на вершинах, когда солнце окончательно опускается за них. Мы не зажигали фонарей, чтобы не обращать на себя внимание талибов. Мы просто сидели в темноте, попивая чай и ожидая правильного момента, чтобы уйти.

Внезапно прямо из небесной синевы прозвучал оглушающий гром. И тут же пошел сильный, хлесткий дождь, стекающий прямо по крутым склонам. Это был такой дождь, который обычно называют циклонным, когда показывают по погодному каналу.

Он обрушился на деревню Сабрэй. Все окна и двери тут же наглухо были закрыты, чтобы в дома не проник муссонный дождь, пришедший с юго-запада. Никто бы не сунулся из дому в такую погоду, потому что ветер и дождь просто смыли бы любого с горы.

Снаружи широкие потоки водопадами текли вниз по крутой тропе через деревню. Казалось, что деревня стояла посреди реки, и вода неслась мимо передней двери нашего дома. Такую местность, конечно, не затопит, потому что склон здесь слишком крутой, чтобы удержать воду. Но намочить почву здесь может очень сильно.

У нашего дома была крепкая каменно-глиняная крыша, по которой громко стучали капли, но я все думал, как люди спасались в домах ниже. В деревне все было общее, включая приготовление пищи, так что, я полагаю, все просто столпились в целых домах, подальше от дождя.

Высоко над нами вершины гор были освещены ударами раздвоенных молний цвета голубого льда – ярких электрических разрядов в ночном небе. Гром прокатился по всему Гиндукушу. Мы с Гулабом уселись у толстой каменной стены в дальней стороне комнаты, потому что наш дом, вне всяких сомнений, был ниже уровня воды. Но дождь не просачивался через щели в камнях и глине. Наш закуток был сухим, но мы все еще были оглушены и ослеплены тем злодейством природы, которое разворачивалось снаружи.

Шторм такой силы может быть невероятно пугающим, но когда он продолжается так долго, начинаешь привыкать к его ярости. Каждый раз, когда я выглядывал из окна, мелькала молния, разрывая небо над самыми высокими пиками. Но изредка она освещала небо позади ближайшей цепи холмов, и это был самый жуткий вид, какой только можно представить в мире, словно злобная ведьма Гиндукуш сейчас взлетит в эти небеса на своей метле.

Молния спереди, яркая и грозная, – дело одно. Но такие же молнии, спрятанные от взора, придают небесам странную электрическую голубизну и делают пейзаж неземным, очерчивая огромные черные вершины, застывшие на фоне вселенной. Это была грозная картина для воина, привыкшего к плоским техасским равнинам.

Понемногу я начал к этому привыкать и, наконец, глубоко уснул, растянувшись на полу. Наше время отправления, назначенное на 23.00, уже давно прошло, а дождь все еще бушевал. Наступила полночь, а вместе с ней и новая дата в календаре – третье июля, воскресенье, которое в этом году выпало на середину выходных в честь Дня независимости. Это время большого праздника в США, по крайней мере, в большей их части, кроме людей, которые находились в глубокой печали из-за пропавших в бою солдат.

Пока я пережидал бурю, настроение дома, на ранчо, как мне рассказывала мама, становилось все более угнетающим. Я числился пропавшим вот уже пять дней. У нас собралась толпа численностью почти три сотни человек. Они так и не уехали, но теперь проблема расположения становилась очень серьезной.

Вокруг участка все еще стоял полицейский кордон. К местным шерифам еще присоединились судьи, и полиция штата была очень занята, разъезжая в эскорте из полицейских машин, расположенных спереди и сзади колонны из «морских котиков» на тренировочных пробежках дважды в день.

На ежедневные молитвы приходили местные пожарные, строители, владельцы ранчо, владельцы книжных, инженеры, механики, учителя и даже два капитана чартерных рыболовных судов. Здесь были продавцы, кредитные брокеры, юристы из Хьюстона и местные адвокаты. Все они боролись с известием о моей смерти лучшим способом, который только знали.

Мама говорит, что дом был всю ночь освещен огнями автомобилей. Некоторые семьи привезли с собой жилые вагончики, и не было ни намека на то, что люди собираются уезжать. Во всяком случае, до тех пор, пока они не узнают, что я все еще жив. Как рассказывала моя мама, все разделились на группы: одна молилась каждый час, другая пела гимны, третья пила пиво. Местные леди, которые знали Моргана и меня с самых малых лет, не могли сдержать слез. Все они присутствовали здесь лишь по одной причине – чтобы успокоить моих родителей, если обнаружится самое худшее.

Я не так много знаю о традициях в других штатах, потому что мой опыт в Калифорнии ограничивался строго территорией базы спецвойск. Но, по моему мнению, это недельное дежурство было полностью сымпровизировано людьми Техаса, а это много о них говорит, об их сострадании, их щедрости и любви по отношению к близким, особенно проявляющееся в часы невзгод.

Мама и папа не очень уж хорошо знали всех этих людей, но никто никогда не забудет самоотверженную цель их приезда сюда. Они лишь хотели помочь, чем только могут, просто хотели быть здесь, потому что один из их людей потерялся на боевой операции, очень-очень далеко.

Во время праздников вокруг дома не слышны были взрывы хлопушек, не развевался в небе американский флаг. Я думаю, люди не были уверены, стоит ли поднимать его наполовину. Мой отец говорит, было понятно, что у людей мужество уже иссякало – ведь регулярно поступал сигнал из Коронадо: «Новостей нет». Да еще каждый день все слушали мрачные доводы СМИ, которые объявляли: «Надежда на поиски пропавшего «морского котика» угасает… Предполагается, что доклады о смерти всех четверых были точны… Техасская семья оплакивает их потерю… Морской флот все еще отказывается подтверждать сообщения о смерти офицеров SEAL…»

Это меня дико бесило. В военном обществе, если мы чего-то не знаем наверняка, то так и говорим или молчим потом до тех пор, пока не узнаем. Некоторые высокооплачиваемые шарлатаны в СМИ думают, что очень даже неплохо высказать свою догадку и выдать ее за правду, а потом сказать паре миллионов человек, что это железобетонные факты на случай, если они окажутся правдой.

Что ж, я надеюсь, что они гордятся собой, потому что почти разбили сердце моей маме, и если бы не железный авторитет главного старшины Криса Готро, я думаю, у нее мог бы случиться нервный срыв.

В то утро Готро увидел, как она тихонько плачет в уголке, и тогда решил взять ситуацию в свои руки. Он поднял ее на ноги, повернул к себе лицом и приказал смотреть ему прямо в глаза. «Слушай, Холли, – сказал он, – Маркус пропал в бою. На нашем языке это звучит как «M-I-A». Вот и все. Пропал – это значит пропал. Это значит, что мы просто не можем обнаружить его. Но это не значит, что он умер. И он не мертв до тех пор, пока я не скажу тебе об этом, поняла? Тело его не обнаружили, но зато обнаружили движение на земле. Прямо сейчас мы не можем сказать, кто это и сколько их. Но никто, повторяю, никто из спецвойск не верит, что он погиб. Я хочу, чтобы ты это четко понимала».

Строгие слова профессионала, должно быть, возымели действие. Мама воспряла после этого. Ее также успокаивал и Морган, который все еще уверял, что был со мной в контакте и, что бы там ни происходило, я точно не умер.

Теперь на нашем ранчо присутствовали тридцать пять «морских котиков», включая капитана Джеффа Бендера, офицера по связям с общественностью адмирала Магуайра, что очень воодушевляло всех присутствовавших. Капитан SEAL Трэй Вогн из Коронадо был духовным зарядом силы. Все хотели с ним поговорить, и он справлялся с ситуацией с оптимизмом и надеждой на лучшее. Когда настроение окружающих становилось нездоровым, когда слишком многие поддавались горю, он настраивал всех на позитив. «Сейчас же престаньте плакать, вы нам нужны, нам нужны ваши молитвы, и Маркусу нужны ваши молитвы! Но больше всего нам нужна ваша энергия. Не сдавайтесь, слышите меня?» Никто никогда не забудет Трэя Вогна.

Также приехали и два капитана флота из местного управления, и появились они буквально из ниоткуда. Командир Брюс Мисекс, глава рекрутов морпехов из Хьюстона, который знал меня давно, прибыл на ранчо и больше не уезжал. По мере того как проходили дни, сюда стали приходить поставки морепродуктов из портов пролива на юге: свежие креветки, моллюски и морская рыба. Одна женщина привозила огромную партию суши каждый день. И семьи, которые вот уже несколько поколений жили на юге, всегда придерживались старой южной традиции приносить с собой на поминки особое блюдо – глиняные горшочки с курицей и клецками.

Отец думал, что это было несколько преждевременно, но дома было слишком много людей, которых надо было накормить, и он предложил выделить команду на кухню. Люди были благодарны им за все. Папа говорит, что это все было странно, но никогда не возникало даже мысли, что кто-то поедет домой. Все собирались остаться здесь, надеясь на лучшее и готовясь к худшему.

Тем временем под звуки чертовой грозы я спал как младенец. Я стал уже на четырнадцать килограмм легче, чем тогда, когда отправился на эту миссию, и сил у меня оставалось все меньше. Впервые за неделю я спал глубоким сном, впервые отключился от окружающего мира, не думая ни о погоде, ни о «Талибане». Гулаб сказал, что дождь шел в течение почти шести часов без остановки.

Я спал всю ночь и проснулся от ярких лучей солнца, выглянувшего после дождя. Я посмотрел на часы и повернулся к Гулабу. Я уже должен быть в Монаги, ради всего святого, почему они не разбудили меня и мы не двинулись туда? Каким же он был проводником, если позволил мне все проспать?

Гулаб же был в приподнятом настроении. Мы уже довольно успешно могли общаться, и он смог мне все объяснить. Он знал, что это был первый раз, когда мне удалось поспать долго, и думал, что меня будет лучше оставить в покое. В любом случае, Гулаб сказал, что мы не могли выйти из деревни в такую погоду, потому что это было слишком опасно. Ночная прогулка до Монаги даже не обсуждалась.

Так или иначе, я очень плохо это воспринял. Я выбежал из дома, пораженный очередным разочарованием: вертолеты так и не прилетели, Сарава внезапно исчез на несколько часов, пока я был в пещере, деревенский старейшина ушел без меня. И теперь путешествие в Монаги провалилось. Боже! Мог ли я дальше верить тому, что говорят эти люди?

Я спал так долго, что решил поскорее исполнить долгий акт мочеиспускания. Я вышел на улицу в разгрузке, с очень грустным выражением лица, на минуту забыв, что своей жизнью я обязан жителям этой деревни. Винтовку я оставил дома. Очень медленно я спустился вниз по крутому холму, который сейчас был адски скользким из-за дождя.

В заключение жизненно необходимой операции по опорожнению мочевого пузыря я поднялся немного на склон и сел на высыхающую траву. Не пошел обратно я потому, что не хотел грубить Гулабу больше, чем уже нагрубил, а еще я просто хотел побыть один какое-то время и поразмыслить.

Я все еще считал, что лучшим выходом для меня будет в кратчайшие сроки добраться до ближайшей американской военной базы – а это была Монаги. Я уставился на нависающую надо мной гору, которую придется в таком случае преодолеть. Дождь и роса блестели в раннем утреннем солнце, гора казалась такой огромной, что, думаю, я заметно вздрогнул.

Подъем был ужасный, почти отвесный, и моя нога уже болела, но не из-за мыслей о нем, а из-за того, что я прошел всего сотню метров: раны от пуль обычно довольно долго затягиваются. Также, несмотря на все усилия Саравы, я чувствовал, что в ноге все еще полным-полно шрапнели, которая будет только ухудшать мое состояние во время перехода через горные пики.

В любом случае, я просто сидел на склоне горы, пытался очистить свои мысли и решить, могу ли я что-нибудь сделать или придется просто сидеть здесь и дожидаться следующей ночи, когда Гулаб со своими парнями сможет помочь мне добраться до Монаги. И все время я взвешивал вероятность того, что «Талибан» нагрянет в деревню и предпримет какую-нибудь мстительную атаку в отместку за вчерашнюю бомбардировку.

Сейчас я был живой движущейся целью, равно как и сигналом бедствия. Где-то в горах сидел могучий Шармак, а также его заместитель, Командор Абдулла, и большая, хорошо натренированная армия, и всем им, похоже, было нечего делать – только охотиться за мной. Если им удастся пробраться в деревню и окружить дом, в котором я остановился, мне повезет, если я смогу дать им отпор и избежать короткого путешествия в Пакистан для съемки в рекламе «Талибана» и казни.

Боже, этим парням больше ничего не надо – только схватить меня и провозгласить по арабским телевизионным каналам, что они победили одну из самых сильных команд SEAL. Не просто победили, а разгромили ее в битве, уничтожили спасательную команду, взорвали вертолет, казнили выживших и вот нашли последнего из команды.

Чем больше я об этом думал, тем более безвыходной казалась моя ситуация. Могли ли пастухи Сабрэя драться плечом к плечу и спасти меня? Или грубые убийцы «Аль-Каиды» и «Талибана» в конце концов добьются своего? Это было странно, но я все еще не мог понять всю силу закона локхай. Никто так до конца мне и не объяснил, как он действует. Я слышал о чем-то подобном ранее, но этот древний племенной закон все еще оставался для меня загадкой.

Я оглядывал холмы, но никого за пределами деревни не видел. Гулаб и его ребята всегда вели себя так, будто сама гора была скрытой опасностью, и раз уж он оказался плохим будильником, то хотя бы должен быть экспертом по бандитской стране, которая окружает его собственный Сабрэй.

С нарастающим внутри волнением я смотрел, как Гулаб несется ко мне. Он в прямом смысле слова поднял меня на ноги и толкнул вниз по тропе по направлению к нижним домам деревни. Он бежал, пытался заставить меня бежать с ним наравне, продолжал кричать и махать руками, снова и снова: «Талибан»! «Талибан» тут! В деревне! Беги, доктор Маркус, ради бога, беги!»

Он толкнул свое правое плечо под мою левую руку, чтобы взять на себя хоть немного моего веса, так что я наполовину хромал, наполовину бежал, наполовину падал вниз с холма. Конечно, по моим недавним стандартам, это был не бег, а прогулка по пляжу.

Я внезапно понял, что нам, может быть, придется сражаться, а ружье я оставил дома. У меня в разгрузке лежали патроны, но стрелять ими было не из чего. И теперь была моя очередь кричать: «Гулаб! Гулаб! Стой! Стой! У меня нет оружия!»

Он ответил что-то, наверное, на пушту это значит: «Что за сраным идиотом ты оказался?»

Но что бы ни заставило его так сильно испугаться, оно все еще находилось в деревне, и у него не было ни малейшего намерения останавливаться до тех пор, пока мы не найдем укрытие. Вдвоем мы ныряли и лавировали между нижними деревенскими домами до тех пор, пока не дошли до дома, который Гулаб, очевидно, искал. Он пнул дверь, захлопнул ее за собой и помог мне аккуратно опуститься на пол. Я не был вооружен и по сути ничего не мог сделать, ничем помочь, только сидеть и бояться того, что может произойти в следующий час.

Гулаб без единого слова открыл входную дверь и быстро убежал. Он пронесся мимо окна, словно ракета, взобрался по крутому наклону, вероятно, пытаясь поставить рекорд Гиндукуша на 100 метров. Бог знает, куда он убежал.

Через три минуты Гулаб снова распахнул дверь и влетел обратно в дом. Он нес мое ружье, а еще свой «AK-47». У меня осталось всего семьдесят пять патронов. Я думаю, что у него в сумке был какой-то запас. Гулаб хмуро отдал мне ружье «Mark 12» и просто сказал: «Талибан», доктор Маркус. Мы сражаться».

Он выглядел серьезным, таким я его никогда не видел. Он был не испуган, но очень сосредоточен. Наверху, на этой горе, когда Сарава впервые увидел меня, он и его друзья приняли решение, что мне, раненому американцу, необходимо предоставить локхай. Доктор отлично знал с первого момента, как приметил меня у этой несущейся горной реки, что ситуация может дойти до чего угодно. Даже если я не дойду до деревни.

Это решение с самого начала повлияло на всех в деревне. Я думаю, что большинство людей хорошо его восприняли, оно определенно было одобрено деревенским старейшиной. В деревне я видел несколько мрачных лиц, полных ненависти, но они были не в большинстве. И теперь служитель закона и порядка Мохаммад Гулаб готовился исполнить эту невысказанную клятву, которую его люди мне дали.

Он делал это не ради личной выгоды, но из чувства чести, которое росло на протяжении многих поколений, целых две тысячи лет традиции «Пуштунвали»: защищайте своего гостя до смерти. Я украдкой смотрел, как Гулаб вставлял новый магазин в свой «AK». Этот человек готовится столкнуться со смертью лицом к лицу. Я видел мягкое свечение добра и преданности в его темных глазах, как всегда бывает, когда человек совершает смелый и самоотверженный поступок.

Я поблагодарил Гулаба и вставил новый магазин в ружье. Я выглянул в окно и оценил поле боя. Мы сейчас находились внизу, практически на плоской земле, но атака талибов будет осуществляться с более высоких точек – как они обычно это делают. Я спрашивал себя, в скольких каменно-глиняных домах в Сабрэе люди так же готовятся к битве.

Ситуация была серьезной, но не отчаянной. У нас было великолепное укрытие, и не думаю, что враги точно знали, где я находился. Но насколько я мог судить, битва за скалу Мерфи представляла собой палку о двух концах. Прежде всего талибы, должно быть, тряслись от гнева из-за того количества их людей, которых в бою убили Майки, Акс, Дэнни и я. Это могло даже значить, что они пошлют сюда террориста-смертника или совершат опрометчивую атаку и будут рисковать любым количеством воинов, лишь бы достать меня. Я не был в восторге от любого из этих вариантов.

С другой стороны, они могут быть слегка напуганы перспективой столкнуться даже с одним человеком из крошечной американской команды, которая стерла с лица земли почти 50 процентов талибской ударной группировки.

Конечно, террористы знали, что я ранен, но они также знали, что я буду хорошо вооружен: даже если потерял свое оружие, его мне предоставят жители деревни. Я догадывался, что они либо бросят все свои силы ради моего захвата, и неважно, чего это будет стоить, или спокойно будут обыскивать дом за домом до тех пор, пока не загонят в угол меня и Гулаба.

Но подобная атака требует быстрого и экспертного планирования. Я должен был действовать быстро и объяснить Гулабу нашу тактику. Он моментально отступил перед моим военным опытом, и я понял, что он так до конца и не поверил в историю о том, что я доктор. Он знал, что я сражался на скале, и сейчас Гулаб был готов действовать на моих условиях.

Нам нужно было прикрыть две точки – дверь и окно. Было бы не очень хорошо, если бы я стрелял через окно в талибов вверху улицы и пара юрких ублюдков пробралась бы в дом через дверь и застрелила меня в спину.

Я объяснил Гулабу, что его задача – прикрывать вход и предупреждать в случае чего – тогда у меня будет хотя бы доля секунды, чтобы повернуться и сразить врагов прежде, чем они смогут открыть по мне огонь. Я бы предпочел, чтобы он заранее предупредил меня о приближении врага. Таким образом, я мог спрятаться в тени, в углу, и убрать пять-шесть человек сразу, а не просто застрелить первого вошедшего.

В идеале мне бы подошла какая-нибудь тяжелая мебель, чтобы подпереть дверь, таким образом обеспечив себе дополнительное время. Но мебели здесь не было – лишь большие подушки, очевидно, недостаточно тяжелые для этого.

В любом случае, Гулаб понял стратегию и четко кивнул, как делал всегда, будучи в чем-либо уверен. «О’кей, Маркус», – сказал он. И от моего внимания не ускользнуло, что он пропустил часть «доктор».

Когда начнется битва, Гулаб займет место у края окна, что даст ему лучший обзор двери. Я буду сосредоточен на прямой атаке. Мне придется стрелять точно, не промахиваясь ни разу, так же как Акс и Дэнни делали это на горе, когда Майки руководил операцией.

Я попытался объяснить Гулабу, что нужно сохранять спокойствие, стрелять точно, не делать ничего необдуманного. В таком случае мы сможем победить или, по крайней мере, отбросим талибов на какое-то время.

Гулаб выглядел немного безучастно. Я видел, что он не понимает меня. Так что я решил взбодрить его фразой, которую мы всегда используем перед столкновением с врагом: «Ладно, ребятки, давайте устроим им рок-н-ролл».

На самом деле стало только хуже. Гулаб решил, что я собираюсь преподавать ему уроки танцев. Это было бы смешно, если бы не было так серьезно. Потом мы оба услышали первые залпы огня, доносившиеся из верхней части деревни.

Стреляли много. Слишком много. Частота огня была просто невероятной, если только талибы не решили стереть население Сабрэя полностью с лица земли. Но я знал, что они этот вариант даже не рассматривали, потому что такая резня определенно скажется на отношении к ним деревенских племен здесь, в горах.

Нет, талибы этого делать не стали бы. Я им был нужен, но они бы никогда не убили целую сотню афганцев, включая женщин и детей, чтобы добраться до меня. «Талибан» и «Аль-Каида» были беспощадными и жестокими группировками, но Бен Шармак не был глупцом.

Да и к тому же я не слышал боевого ритма в выстрелах. Они производились не короткими и резкими залпами, как делают солдаты, выискивая цель, – нет. Огонь шел длинными залпами, не было очевидных ответных выстрелов. Я внимательно слушал и через некоторое время понял, что происходит.

Эти сумасшедшие спустились в деревню с горы и стали стрелять в воздух, не целясь никуда, как они часто делают, а просто прыгая вверх и вниз и крича: «Смерть неверным!» Тупые ушлепки.

Цель этого мероприятия была напугать людей до смерти, и сейчас, кажется, им это удавалось. Я слышал, как кричали женщины, плакали дети, но не было слышно ответного огня от жителей Сабрэя. Я точно знал, как это звучит, и его не было.

Я посмотрел на Гулаба. Он подготовился к действиям, высунувшись вместе со мной из окна и одним глазом поглядывая на переднюю дверь. Мы оба щелкнули предохранителями.

Наверху все еще слышались крики, но выстрелы затихли. Эти уроды, вероятно, били детей. Одна мысль об этом могла заставить меня вернуться туда и в одиночку накинуться на целую армию джихадистов, но я сдерживался, сдерживал огонь и ждал.

Мы просидели, может, минут сорок пять, и потом наступила тишина. Словно талибов и не было. Вернулось неуловимое деревенское спокойствие, ни одного признака паники вокруг, ни вида раненых людей. Я передал Гулабу право командовать. «Талибан» уйти», – сказал он просто.

«Что теперь? – спросил я его. – «Баграм?»

Гулаб потряс головой. «Баграм», – сказал он. Потом уже в сотый раз ткнул пальцем в небо: «Вертолет приходить».

Я поднял глаза. Я уже слышал всю эту фигню про вертолет. И у меня были новости для Гулаба. «Вертолет не прилетит», – сказал я ему.

«Вертолет лететь», – ответил он.

Как всегда, я не мог на самом деле понять, что именно Гулаб знал и откуда знал. Но теперь он считал, что «Талибан» зашел в дом, где я останавливался раньше, и понял, что меня там уже нет. Никто меня не предал, и террористы не смели производить обыск из страха, что они оттолкнут от себя людей, в особенности деревенского старейшину.

Вооруженные дикари были зациклены на том, чтобы выгнать американцев и их правительство, и они не могли функционировать здесь, в этих горах, абсолютно одни. Без поддержки местных их примитивные поставки угаснут, и они быстро начнут терять рекрутов. Армиям нужны еда, укрытие и поддержка, и «Талибан» мог только задирать нос и ругать на чем свет стоит лидеров тех деревень, которые предпочли в итоге американцев.

Вот почему талибы только эвакуировали Сабрэй. Они все равно окружили бы деревню, ожидая шанса меня схватить, но не стали бы рисковать и нарушать ежедневное течение жизни обитателей деревни. Я находился здесь вот уже в течение пяти дней, включая ночь в пещере, а эти дикари пересекли границы Сабрэя лишь два раза – один раз ради нескольких часов жестоких пыток поздно вечером и один раз только что, всего на один час.

Гулаб был уверен, что они ушли, но в равной степени он был уверен, что нельзя возвращаться обратно в дом. К тому моменту было почти десять часов утра, и Гулаб готовился уйти в горы еще раз и забрать меня с собой.

В Техасе уже перевалило за полночь, и дежурство на нашем ранчо продолжалось. СМИ все еще пропагандировали свое мнение, что команда «морских котиков» погибла, и совсем недавно из Коронадо поступил очередной телефонный звонок. Обо мне все еще не было новостей. Все уже знали, что еще раз сюда позвонят в 4.00, и как рассказывает мама, в эту жаркую июльскую ночь надежды людей все сильнее угасали по мере того, как текло время.

Люди начинали рассуждать, как я мог выжить, если ни одна американская база не знала, где я. Но новостей было не так уж много, кроме тех, что выдумали некоторые репортеры. Мои друзья стали терять надежду.

Все, кроме Моргана и других офицеров SEAL. Ни один из них не считал, что я умер. «Пропал в бою, – продолжали повторять солдаты. – Всего лишь пропал в бою. Он не мертв, пока нет этому доказательств».

Морган продолжал говорить всем, что думал обо мне, а я думал о нем. Он был в контакте со мной, даже несмотря на то, что больше не был никто. Старшина Готро постоянно следил за настроением моей мамы и был готов опять поддержать ее в случае, если она расклеится.

Мама помнит ту ночь до сих пор, помнит, как люди становились все печальнее с каждой минутой, как «морские котики» держались, а священники, офицеры, не офицеры, приказывали всем успокоиться и просили сохранять веру.

«Вы нужны Маркусу!» – говорил капеллан Трей Вогн этой большой и разношерстной публике. «Бог защищает его, а теперь повторяйте за мной слова Двадцать третьего псалма: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня».

Многие из самых суровых мужчин в военных силах США торжественно стояли плечом к плечу с капелланами SEAL, и каждый из них думал обо мне как о старом и, я надеюсь, доверенном друге и члене команды. Каждый из них в эти моменты был наедине со Своим Богом. Как и я был со Своим за полмира отсюда.

В 4.00 поступил очередной звонок из Коронадо. Все еще нет новостей. «Морские котики» снова начали подбадривать остальных, делясь своим оптимизмом, объясняя, что я был отлично подготовлен и умею справляться с такими суровыми испытаниями. «Если кто и сможет с таким справиться, то это Маркус, – сказал капеллан Вогн. – И он почувствует энергию ваших молитв, вы придадите ему сил – и я запрещаю вам терять в него веру. Господь приведет его домой».

Слова гимна Военно-морских сил эхом раскатывались в ночи по сухим летним лугам, на которых паслись тысячи коров. Соседей разбудить этим они не могли. Каждый, кто жил на расстоянии нескольких километров, был теперь на нашем ранчо. Мама говорит, что в ту ночь присутствовали все, снова их было три сотни. И полицейские, и трое судей, и шерифы, и все остальные присоединились к маме, отцу и стальным воинам из спецвойск, выстроившимся на переднем дворе и распевающим изо всех сил: «Услышь наш зов, стремящийся к тебе, от SEAL, в небе, в воде и на земле».

А в Сабрэе мы с Гулабом пытались бежать. Сжимая в руках оружие, мы покинули маленькое глиняное убежище в нижней части деревни и направились дальше, вниз по склону. Преодолевая боль, я прошел две сотни метров до плоского поля, с которого уже собрали урожай. Теперь его верхний слой состоял из грязи, и она была разрыхлена, будто готова к новой посадке.

Я уже видел это поле раньше из окна второго дома, расположенного теперь в 350 метрах вверх по горе. Я думаю, что этот луг по размеру был примерно равен двум американским футбольным полям. Вокруг него была сухая каменистая граница. Это было бы идеальное место для приземления вертолета – подумал я, – определенно единственный подходящий клочок земли из всех, что я до сих пор видел здесь. Сюда пилот мог свободно подлететь на «MH-47», не рискуя при этом столкнуться с деревьями, свалиться в пропасть или приземлиться в центре талибской засады.

В течение нескольких минут я раздумывал, стоит ли написать большие буквы SOS на земле, но Гулаб был серьезно встревожен и наполовину нес, наполовину волочил меня по земле, в поля и обратно, к зеленым склонам гор. Там, недалеко от тропинки, он нашел мне место для отдыха, где я мог укрыться под кустом. Здесь я обнаружил дополнительный бонус: на кусте висела целая гроздь черники. Я лежал в тени, в роскоши, и жевал ягоды, которые были не совсем спелыми, но на вкус казались мне просто божественными.

Вокруг снова было очень тихо, и мой натренированный слух снайпера, который теперь был острее, чем когда-либо, не приметил необычных звуков в подлеске. Ни разломившейся ветки, ни шуршания травы, ни необычной тени за деревом. Ничего.

Мы недолго посидели, потом Гулаб поднялся, немного отошел, повернулся ко мне и прошептал: «Мы идти сейчас». Я взял ружье, перекинул его на правую сторону и приготовился подняться, что от меня на этой неделе требовало серьезной концентрации и невероятных усилий.

Не знаю почему, но что-то заставило меня взглянуть наверх, на холм позади нас. Очень тихо, ничем себя не выдавая, направив свой взгляд прямо на меня, там притаился Шармак – талибский лидер, человек, которого я пришел схватить или убить.

До этого я видел лишь нечеткую, плохого качества фотографию, но для меня этого было достаточно. Я был уверен, что это он. Думаю, он понял, что я узнал его. Это был человек стройного телосложения, как и все афганцы, лет сорока с небольшим. У него была длинная черная борода с редкими рыжими вкраплениями. На нем были черный афганский наряд, рыжеватая куртка и черный тюрбан.

Кажется, у него были зеленые глаза, наполненные ненавистью, которая растопила бы даже бронированный танк. Он смотрел прямо на меня и не говорил ни единого слова. Я заметил, что он не был вооружен, и я покрепче сжал «Mark 12» и очень медленно повернул ружье на него, так, чтобы дуло было направлено прямо между его глаз.

Он не испугался. Он не моргнул, не двинулся, и у меня было дикое желание застрелить на месте этого урода, прямо тут, на горе. В конце концов, за этим я и явился сюда: убить или схватить его, и последнее уже точно не произойдет.

Шармак был окружен своей армией. Если бы я его пристрелил, моя дальнейшая жизнь не продлилась бы и двадцати секунд. Его парни пристрелили бы меня и Гулаба и потом, без своего любимого главнокомандующего, вероятно, перебили бы всех в деревне, включая детей. Я подумал об этом и отбросил мысль пристрелить его.

Я также подумал, что Шармак, очевидно, не собирается меня убивать. Присутствие Гулаба делало положение безвыходным, и Шармак не собирался приказывать своим ребятам стрелять в старшего сына старейшины Сабрэя. Равно как и я не намеревался совершать самоубийство. Никто не открывал огонь.

Шармак просто сидел и смотрел на нас. Потом Гулаб кивнул главе талибов, который в ответ едва заметно наклонил голову, словно вратарь, распознавший сигнал нападающего. Гулаб медленно подошел, чтобы поговорить с ним, Шармак встал, они повернулись ко мне спинами и двинулись дальше по склону, за пределы моего видения.

Они могли обсуждать только один вопрос. Согласятся ли люди деревни Сабрэй сдать меня талибам? И я не знал, как далеко Гулаб и его отец зайдут, чтобы защищать меня.

Я просто забился обратно, под куст черники, неуверенный в своей дальнейшей судьбе, неуверенный, что решат два этих дикаря. Потому что каждый из них до сих пор показал себя непреклонным в своих принципах. Безжалостный убийца, который считал себя воином за свободу Афганистана, теперь обсуждал мою судьбу с деревенским полицейским, который готов был рисковать всем ради того, чтобы меня защитить.

Глава 12 «Два-два-восемь! Это два-два-восемь!»

Ей казалось, что для этого звонка могла быть лишь одна причина: мое тело нашли в горах.

Голос на другом конце провода спросил: «Старшина, вся семья в сборе?»

Их не было всего пять минут, и вернулись они вместе. Бен Шармак стоял несколько минут, глядя на меня в упор, и потом поднялся обратно, к своей армии. Гулаб спустился с холма и попытался объяснить, что Шармак передал ему записку, в которой говорилось: «Либо вы сдаете мне американца, либо все члены вашей семьи будут убиты».

Гулаб сделал привычный для него пренебрежительный жест, и мы оба наблюдали, как талибский лидер удаляется от нас сквозь деревья. Деревенский полицейский протянул мне руку, помог встать на ноги и снова повел через лес. Он внимательно следил за моей разбитой левой ногой, почти волоча меня вниз по склону, до тех пор, пока мы не достигли иссохшего русла реки.

Здесь мы передохнули. Мы ожидали увидеть талибских стрелков, но никто не явился. Среди деревьев вокруг нас со взведенными автоматами прятались пастухи и фермеры Сабрэя, готовые встать на нашу защиту.

Мы ждали, по меньшей мере, сорок пять минут. И потом, не нарушив неумолимой горной тишины, из деревни прибежали еще два парня. Было понятно, что они показывали нам уходить прямо сейчас.

Каждый из них протянул мне руку, и афганцы повели меня наверх, через деревья по крутому склону. Я должен признать, что уже не понимал, что происходит, куда мы идем или что я должен делать. Мне стало понятно, что мы не можем вернуться обратно в деревню, и мне очень не нравился тон записки, которую Гулаб сунул в карман брюк.

Я просто шел наверх вместе с афганцами без какого-либо вразумительного плана. Нога болела все сильнее, я едва мог поставить ее на землю, и двое парней, которые несли меня, полностью взяли на себя вес моего тела. Мы наткнулись на небольшой пролет грубых каменных ступеней, вырезанных в откосе. Парни толкали меня вверх по ним сзади, упираясь в меня плечами и давя всем весом своих тел.

Я шел первым, и как только сделал шаг на ступени, тут же столкнулся лицом к лицу с вооруженным афганским бойцом, которого раньше не видел. Он нес «АК-47», держал его в готовой к бою позиции и, когда увидел меня, тут же поднял автомат. Я посмотрел на его шляпу и увидел на ней значок со словами, от которых у меня чуть сердце не остановилось: «БУША В ПРЕЗИДЕНТЫ!»

До меня дошло, что он – боец афганских спецвойск, и меня охватила паника, потому что на мне был костюм афганских племен, такой же, какие носят талибы. Но прямо за афганцем, продираясь через подлесок, шли двое армейских рейнджеров США в боевой форме с оружием на изготовку. Их лидером был большой афроамериканец. Позади меня, сохранив невероятное присутствие духа, Гулаб кричал номер моего класса BUD/S, который он видел на моей татуировке с трезубцем: «Два-два-восемь! Это два-два-восемь!»

Лицо рейнджера внезапно осветилось огромной улыбкой. Он бросил взгляд на мою двухметровую фигуру и резко отчеканил:

«Американец?» Я лишь успел кивнуть, и он тут же издал крик, который эхом пронесся над горами: «Это Маркус, парни! Он у нас, он у нас!»

Рейнджер подбежал ко мне, заключил меня в объятия, и я почувствовал запах его пота, боевого снаряжения и автомата – запахи дома, запахи, с которыми я живу. Американские запахи. Я пытался оставаться сильным и не разрыдаться, в основном потому, что «морской котик» никогда не показал бы свою слабость перед рейнджером.

«Эй, брат, – сказал я, – как я рад тебя видеть».

К этому времени в горах начался хаос. Солдаты выходили из леса со всех сторон. Я видел, что они были очень побитые, в потасканном боевом снаряжении, и все с приличной щетиной, росшей, видимо, несколько дней. Они были грязные с ног до головы, растрепанные – и все широко улыбались. Я догадывался, и как оказалось, верно, что они разыскивали мою команду с раннего утра среды. Боже, они были всю ночь на улице в ту грозу! Неудивительно, что они выглядели немного помятыми.

Сегодня было воскресенье. И Боже, каким наслаждением было снова услышать английский язык, простые повседневные слова, многообразные американские акценты, выражения дружбы и фамильярности. Могу вас уверить: после определенного времени, проведенного во враждебной иностранной среде, где никто толком не может ничего объяснить, быть спасенным своими людьми – стойкими, уверенными, организованными парнями, натренированными профессионалами, вооруженными до зубов и готовыми ко всему, которые окружают тебя дружелюбием, – это вызывает чувство самого высшего восторга. Но я бы не рекомендовал готовиться к такому моменту.

Они тут же принялись за дело. Капитан армии приказал солдатам отнести меня на более высокую позицию. Они подняли меня вверх по склону и посадили рядом с загоном для коз. Санитар США Трэвис тут же принялся за мои раны. Он снял старые бинты, которые дал мне Сарава, обработал антисептиком и наложил чистую повязку. Он также дал мне чистую воду и антибиотики. К тому времени, как он закончил, я чувствовал себя почти человеком.

Атмосфера вокруг была неизбежно радостной, потому что все ребята чувствовали, что их миссия завершена. Все американцы, воевавшие на передовой, понимали это чувство праздника. Все мы понимали: несмотря на то, что столько моментов пошло не так, мы еще очень многих избежали благодаря знаниям боевых условий, ведь еще много раз что-то могло пойти совсем не тем путем.

Эти рейнджеры и «зеленые береты» ничем не отличались. Каким-то образом на площади в сотни квадратных километров горной местности они нашли меня, и нашли живым. Но я знал, что на самом деле они не до конца осознавали огромную опасность, в которой мы все находились. Я доложил о количестве воинов «Талибана», которые располагались неподалеку, о том, сколько их было против нас на скале Мерфи, о присутствии Шармака и целой его армии, вероятно, наблюдающей за нами в этот момент. Нет, не так – определенно наблюдающей за нами. Мы были вместе и составляли внушительную военную мощь в случае атаки, но нас было гораздо меньше по численности, и мы находились внутри талибского окружения. Не только я.

Я рассказал все настолько подробно, насколько мог, прежде всего объяснив, что мои ребята мертвы – Майки, Акс и Дэнни. Это было невероятно трудно, потому что раньше я никому не говорил об их смерти. Раньше было некому доложить, и определенно никто бы в деревне не понял, что значили для меня эти ребята и какую огромную зияющую дыру их гибель оставила в моей душе.

Я вытащил тетрадь, где у меня все еще были понятные карты дорог, отметки расстояний и местности. Я показал рейнджерам места, где, по моим сведениям, были укрытия талибов, помог отметить их на больших картах. «Здесь, здесь и здесь, парни, – вот они где». На самом деле эти ублюдки были везде, вокруг нас, и ждали своего шанса. У меня было чувство, что Шармак может испугаться прямого столкновения с тяжелой американской огневой мощью. Половина его армии погибла в горах от рук только нас четверых. Теперь американцев, собравшихся вокруг загонов для коз, пока Трэвис делал свою работу, здесь было гораздо больше.

Я спросил у капитана рейнджеров, каким количеством личного состава он здесь располагал. Он ответил: «Нас достаточно. Двадцать».

По моему мнению, это было несколько легкомысленное заявление, так как Шармак мог легко вернуться с подкреплением в 150 или даже 200 воинов, присланных из «Аль-Каиды».

«У нас есть боевые вертолеты, «шестьдесят четвертые» «Апачи», неподалеку, – сказал он. – Что бы нам ни понадобилось, все есть».

Я еще раз подчеркнул, что мы, без сомнения, были окружены, и он ответил: «Принято, Маркус. Мы будем действовать соответственно».

Прежде чем мы ушли, я спросил, как они меня обнаружили. Оказалось, что сработал мой аварийный радиосигнал в окне небольшого каменного домика в горах. Экипажи вертолетов засекли его, когда летали над горой, и потом отследили до деревни. Они точно знали, кто был владельцем этого радио «PRC-148» – член первоначальной команды «морских котиков», но командованию пришлось учесть тот факт, что маяк могли украсть и талибы.

Они, однако, не считали, что включили его афганские дикари. Было очень маловероятно, что маяк включили, настроили и направили в небо ребята, которые не имели ни малейшего понятия, для чего он предназначен.

Таким образом, на базе заключили, что один из «морских котиков» находился в этой деревне или недалеко от нее. Так что бойцы подходили к месту моего предполагаемого пребывания, каким-то образом миновав сеть талибских засад. И тут внезапно появился я, одетый, как заместитель Усамы бен Ладена, висящий на плечах пары дикарей. Мы были похожи на трех пьянчуг, постоянно падающих с холма, а завершал картину деревенский полицейский, шедший прямо позади и кричавший: «Два-два-восемь!»

Под руководством Гулаба отряд отправился в деревню и направился во второе мое убежище, где мы пережидали ураган. Военные организовали безопасное оцепление вокруг Сабрэя и отнесли меня в главную комнату, положив напротив окна. Я заметил на дереве петуха, он сегодня вел себя довольно тихо, но воспоминания о его серенадах все еще заставляли меня бороться с желанием снести ему голову.

Хозяева организовали чай, и мы уселись для детального обсуждения и моего рассказа. В Сабрэе наступил полдень. База отправила за мной очень серьезную группу армейского состава, начиная от капитанов и ниже, в основном здесь были рейнджеры и «зеленые береты». Прежде чем мы начали собрание, я был вынужден сказать ребятам, что надеялся быть спасенным «морскими котиками», потому что теперь мне определенно придется вынести много насмешек: «Вот видишь, «морские котики» попадают в передрягу, и нужно посылать регулярную армию, чтобы их вытащить, как всегда».

Это заявление было принято с бурной радостью, но не замаскировало мою бесконечную благодарность за то, чем они рисковали, чтобы меня спасти. Парни вели себя как мастера своего дела и контролировали ситуацию как истинные профессионалы. Сначала они передали по радио на базу, что меня нашли, что я в стабильном состоянии и вряд ли умру, но, к сожалению, остальные три члена команды погибли в бою. Я слышал, как они подтвердили, что я в безопасности, но ведь мы все еще находились в потенциально враждебной афганской деревне и были окружены войсками «Талибана» и «Аль-Каиды». Они запрашивали ночную эвакуацию.

Мой рассказ занял много времени, так как я подробно объяснял детали своих действий на поле боя и вне его. Все время в дом прибегали дети, чтобы со мной увидеться. Они были повсюду – висели у меня на руках, обнимая руками шею, болтали, кричали, смеялись. Взрослые из деревни также заходили, и мне приходилось настаивать, чтобы они остались, особенно Сарава, который опять появился из ниоткуда, и Гулаб, который так и не уходил. Каждому из них я был обязан жизнью.

До сих пор никто так и не нашел тела Майки, Дэнни и Акса. Мы потратили много времени, просматривая фотографии со спутников, чтобы я указал точные места их гибели. У армейцев была некоторая информация о битве, но своим рассказом я заполнил множество пробелов. Особенно о том, как мы отступали под командованием Майки, и продолжали отступать постоянно, что у нас не было другого выбора – лишь устанавливать линию обороны ниже по склону, каждый раз отходя все дальше и дальше.

Я вспомнил, как Акс держал наш левый фланг с такой впечатляющей отвагой, и как Дэнни, уже раненный много раз, продолжал стрелять до последнего вздоха, пытаясь удержать правый фланг. И что, в конце концов, талибов было просто слишком много и у них было слишком много оружия, слишком много русских гранат, которые, в конце концов, и вывели нас с Аксом из битвы.

Потери талибов были, конечно, велики. Казалось, это все знали. Думаю, что все в той маленькой комнатке, включая Гулаба, полагали, что «Талибан» не станет рисковать еще одной лобовой атакой на американцев. Так что мы ждали до тех пор, пока солнце не начало заходить за горы. Я попрощался со всеми детьми, несколько малышей плакали. Сарава просто тихо ушел. Я больше никогда его не видел.

Гулаб отвел нас вниз на плоское поле у основания деревни, и, включив линию коммуникации, мы ждали. Часовые рейнджеров стояли по всему периметру поля на случай, если талибы вздумают предпринять последнюю попытку атаки. Я знал, что они следят, и не сводил глаз с горного склона, пока все мы ждали вертолет, – около двадцати членов армейского состава и где-то десять жителей деревни, которые были со мной с самого начала.

Мы сидели в темноте, прислонившись спинами к каменной скале, смотрели на поле и просто ждали. Далеко, за высоким горизонтом из гор, незадолго до 22.00 мы услышали ни с чем не сравнимый треск большого военного вертолета США, пролетавшего над горами.

Мы видели, как он кружит, держась подальше от склонов, где, как я считал, находились лагеря «Талибана» и «Аль-Каиды». И тогда внезапно Гулаб взял меня за руку и прошипел: «Маркус! Маркус! «Талибан»!»

Я посмотрел на выступ и в темноте увидел быстро передвигающиеся по склону горы огни. «Талибан», Маркус! «Талибан»!» – Гулаб был очень взволнован, так что я позвал армейского капитана и указал на опасность.

Все среагировали моментально. Гулаб, который пришел без оружия, взял мое ружье, потом он и двое его парней помогли мне взобраться на выступ скалы и спуститься вниз с гораздо более глубокого уступа на другой стороне. Несколько жителей деревни со всех ног побежали вверх по склону к своим каменным домам. Только не Гулаб. Он занял позицию за скалой, целясь из моего ружья прямо во врага на широком склоне горы.

Армейские связисты принялись за дело, вызывая воздушную армаду США, которая, по нашим сведениям, была в нашем распоряжении – истребители и вертолеты были готовы атаковать эту гору, если возникнет даже малейшее предположение, что талибы могут попытаться ударить в подлетающий спасательный вертолет.

Я полагал, это было очевидно: они планируют одну последнюю атаку, одну отчаянную попытку убить меня. Я схватил один прибор ночного видения и занял позицию за скалой, пытаясь обнаружить горцев, чтобы прижать их раз и навсегда.

Спасательный вертолет все еще находился далеко от нас, когда Вооруженные силы США, которым уже поперек горла встал этот долбаный Бен Шармак, наконец дали себе волю. Самолеты с ревом приблизились к черным расщелинам и взорвали все на этих склонах: бомбами, ракетами, всем, что у них было в наличии. Прогремел целый ураган убийственных взрывов. Никто не мог бы там выжить.

В ту ночь свет «Талибана» погас. Все лучи света, костры и фонари – в один миг выключилось все. А я просто сидел за скалой и передавал информацию связистам рядом со мной, идентифицируя позиции талибов. Я делал то, чему меня обучали. Потом я поднялся на ноги с улыбкой на лице, глядя, как мои парни стирают в порошок этих уродов, которые покалечили малышей из деревни и убили многих офицеров моей роты. На хрен их, разве не так?

На моем лице играла хмурая улыбка, я признаю. Но эти ребята гнались за мной, пытали меня, преследовали меня, пытались убить меня уже сотни раз, взорвать меня, почти что похитили, угрожали меня казнить. И теперь американские вояки всыпали им по первое число. Прекрасно. Я видел доклад, подтверждающий, что тридцать два человека – члены «Талибана» и «Аль-Каиды» – погибли в ту ночь на горе. Мало.

Сотрясающий воздух грохот постепенно стих на высотах Гиндукуша. Воздушная атака США закончилась. Зона высадки была очищена, безопасность обеспечена, и спасательный вертолет подлетел с юга на поле.

«Зеленые береты» все еще были на связи и дали пилоту указание приземляться прямо на только что убранное деревенское опиумное поле. Помню, как вертолетные лопасти вызывали в ночном воздухе красивые зеленые биолюминесцентные помехи.

Я слышал, как наше судно снижается в нашем направлении, этот ночной призрак ревущей воздушной мощи США. Это был всеобъемлющий, дребезжащий, оглушительный гул, скорее громыхающий, чем отражающийся эхом от высоких пиков Гиндукуша. Ни один вертолет никогда не разрывал местные звуковые барьеры более грубо. Зловещая тишина этих гор отступила пред вторым за ночь нападением децибел. Земля тряслась. Пыль взвилась вверх песчаной бурей. Лопасти визжали в чистом горном воздухе. Это был самый великолепный звук, который я когда-либо слышал.

Вертолет медленно подлетел и приземлился в нескольких метрах от нас. Погрузочный мастер спрыгнул на землю и открыл основной отсек. Парни помогли мне забраться в кабину, Гулаб присоединился ко мне. Мы тут же взлетели, и никто из нас не выглянул в темноту неосвещенной деревни Сабрэй. Я – потому что знал, что все равно не могу ничего разглядеть; Гулаб – потому что не был уверен, когда вернется сюда. Угрозы талибов ему и его семье были гораздо более серьезной проблемой, чем он когда-либо признавал.

Гулаб боялся вертолета и сидел, вцепившись в мою руку, на протяжении всего короткого перелета до Асадабада. Там нас обоих выгрузили. Я летел дальше, в Баграм, Гулаб же, по крайней мере, пока, должен был остаться на этой базе в своей стране и постараться помочь военным США. Я обнял его на прощание, этого загадочного дикаря, который столько раз рисковал ради меня своей жизнью. Казалось, он не ожидал ничего взамен, но я еще раз попытался отдать ему свои часы. Он отказался, как отказывался уже четыре раза.

Для меня наше прощание было болезненным, потому что я не мог выразить словами свою благодарность. Я этого никогда не узнаю, но, вероятно, он бы тоже сказал мне что-нибудь, если бы только у него нашлись подходящие английские слова. Это могли быть даже теплые или дружеские слова, например: «Шумный подонок, слоноподобный, неблагодарный сукин сын». Или: «Чем тебе не угодило наше лучшее козье молоко, дебил?»

Но в такой ситуации большего нельзя было сказать. Я направлялся домой. А он, может быть, никогда не сможет вернуться в свой дом. Наши пути, которые пересеклись настолько внезапно и так сильно изменили наши жизни, скоро разойдутся. Я сел в большой самолет «C-130», летящий в Баграм, на мою базу. Мы приземлились на главную посадочную полосу в 23.00, ровно через шесть дней и четыре часа после того, как Майки, Акс, Дэнни и я заняли это самое место. Мы тогда лежали на этой самой земле, любовались заснеженными вершинами вдалеке, смеялись, шутили, как всегда, были оптимистичны и не подозревали о том испытании огнем, которое ожидало нас высоко в этих горах. Меньше недели. И будто тысяча лет прошла.

Меня встретили два доктора и карета «Скорой помощи», которая могла мне потребоваться. К самолету подошла небольшая группа медсестер, одну из них я знал еще со времен добровольной работы в госпитале. Остальные были шокированы при виде меня, но эта сестра взглянула на меня, стоящего наверху трапа, и залилась слезами.

Я выглядел действительно ужасно. Я похудел на семнадцать килограммов, на лице участками не хватало кожи после падения с первой горы, мой сломанный нос нужно было хорошенько вправить, меня перекосило от боли в левой ноге, мое сломанное запястье болело адски, как и спина, как и должно быть с тремя сломанными позвонками. Я потерял бог знает сколько литров крови. Я был белый, как призрак, и едва мог ходить.

Медсестра лишь крикнула: «Боже, Маркус!» – и отвернулась от меня, рыдая. Я отказался от носилок и облокотился на доктора, игнорируя боль. Но он знал. «Давай, дружок, – сказал он. – Давай положим тебя на носилки».

Но я покачал головой. Я принял порцию морфина и пытался стоять без посторонней помощи. Повернувшись к доктору, я посмотрел ему прямо в глаза и сказал: «Я пришел сюда на своих двоих и ухожу на своих двоих. Пусть я ранен, но я все еще офицер SEAL, они меня не прикончили. Я могу ходить».

Доктор лишь вздохнул. Он встречал таких парней, как я, и раньше и знал, что спорить было бесполезно. Думаю, он понимал, что единственной мыслью в моей голове было:

«Каким таким офицером SEAL я буду, если мне придется помогать сойти с самолета? Нет, сэр. Я на это не согласен».

Так что я снова спустился по трапу своими ногами и ступил на свою домашнюю базу, держась до тех пор, пока не дотронулся до земли. Я заметил, что к тому моменту еще две сестры залились слезами. Помню, как подумал: «Слава богу, мама меня не видит».

И сразу, как только я об этом подумал, упал. Доктора и медсестры подбежали, чтобы помочь мне, положить в фургон и отвезти прямо на больничную койку. Время личного героизма прошло. Я прошел через все невзгоды, которые эта чертова страна могла мне предоставить, я испытал еще одну адскую неделю, только в десять раз хуже, и теперь я был спасен.

На самом деле теперь я чувствовал себя даже немного хуже. Морфин обладал не таким сильным действием, как опиум, который мне давали в деревне. Каждая клеточка тела болела. Меня официально встретил шкипер SEAL, капитан Кент Перо, вместе с которым подошел мой доктор, полковник Карл Диккенс.

Капитан Перо – высокопоставленный офицер SEAL – всегда помнил мое имя, с первого дня нашего знакомства, и он зашел со мной в фургон «Скорой помощи». Он сел рядом, взял меня за руку и спросил, как я себя чувствую. Помню, как сказал: «Да, сэр, все хорошо».

Потом я услышал, как он произнес: «Маркус» – и покачал головой. Я заметил, что у этого невероятно сильного и сурового человека, начальника моего начальника, слезы льются по лицу – я думаю, слезы облегчения от того, что я был жив. Это забавно, но теперь впервые за долгое время я находился рядом с человеком, который по-настоящему заботился обо мне, впервые с тех пор, как погибли Майки, Акс и Дэнни.

Я подумал, что это невероятно, и разревелся прямо там, в фургоне, но потом взял себя в руки. Капитан Перо спросил, нужно ли мне что-нибудь, неважно что, – он это достанет.

«Да, сэр, – ответил я, вытирая глаза о простыню. – Как вы думаете, сможете достать мне гамбургер?»

В тот момент, когда я оказался в безопасности в Баграме, были обнародованы новости о моем спасении. Я был с солдатами армии США вот уже несколько часов, но я знал, что морской флот не хотел, чтобы кто-то начал праздновать победу до тех пор, пока я не буду по-настоящему в безопасности.

Звонок пролетел по миру, как управляемая ракета: Баграм – Барэйн – управление спутниковой связи – Управление спецвойсками, Коронадо – прямая телефонная линия на ранчо.

Телефонный звонок с обычными вестями поступил около часа в тот день, и родители ожидали такого же в четыре. Но теперь телефон зазвонил в три часа дня. Рано. Как рассказал мне отец, когда старшина Готро вышел на улицу и прошел через толпу, чтобы позвать маму и сказать ей, что поступил звонок из Коронадо, она чуть в обморок не упала. Ей казалось, что для этого звонка могла быть лишь одна причина, и это была смерть ее маленького ангела (который я).

Старшина Готро почти принес ее в дом, и когда они вдвоем подошли к спальне, где был установлен телефон, то первое, что она увидела, как Морган и мой второй брат, Скотти, рыдают и обнимают друг друга. Они думали, что знали военные порядки и что могла быть лишь одна причина для столь раннего звонка. Мое тело нашли в горах.

Старшина Готро подвел маму к телефону и поставил ее в известность, что, как бы там ни было, ей придется узнать правду. Голос на другом конце провода спросил:

– Старшина, вся семья в сборе?

– Да, сэр.

– Мистер и миссис Латтрелл?

– Да, – прошептала мама.

– Он у нас, мэм. Маркус у нас. Он в стабильном состоянии.

Мама начала падать прямо на пол в спальне. Скотти быстро подставил руки, чтобы уберечь ее от удара. Лейтенант Д. Д. Джонс подлетел к двери, встал на крыльцо и попросил тишины. Потом он прокричал во всю глотку: «Они его нашли, парни! Маркуса спасли!»

Мне сказали, что рев, который пролетел над этими одинокими пастбищами здесь, в глуши Восточного Техаса, можно было услышать в Хьюстоне, за 90 километров отсюда. Морган говорит, что это был не просто рев. Он был спонтанным. Оглушающим. Кричали все вместе, изо всех сил, и это был будто чистый поток облегчения и радости для мамы, отца и всей семьи.

Этот крик обозначил завершение пятидневной службы, в течение которой триллион молитв за мою жизнь вознеслись к небу, за долю секунды после объявления люди поняли, что Господь услышал эти молитвы и ответил на них. Для людей это было подтверждением веры, нерушимой надежды и оптимизма капеллана «морских котиков» Трэя Вогна и всех остальных.

Тут же они подняли флаг, и звезды с полосами затрепетали на горячем ветру. Потом «морские котики» пожали руки моей семье, друзьям, соседям, людям, которых они могут больше никогда не увидеть, но с которыми они были теперь связаны до конца своих дней. Потому что никто, по словам моей мамы, не смог бы просто забыть этот краткий момент радости, который они разделили между собой, этот долгожданный момент избавления, когда страхам и сомнениям пришел конец.

Я был жив. Думаю, этого было достаточно. Мои товарищи, великолепные люди с сердцами шире техасских равнин, внезапно начали петь: «Боже, храни Америку, землю, которую я люблю».

Миссис Герзогг и ее дочери, Билли Шелтон, старшина Готро, мама и папа, Морган и Скотти, лейтенант Энди Хаффэль и его жена Кристина, Эрик Руни, капитан Джеф Бендер, Даниэль, мастер-сержант, лейтенант Д. Д. Джонс и все остальные, кого я уже упоминал. Пять дней и пять ночей они этого ждали. И вот он я, в безопасности, на больничной койке за тринадцать тысяч километров, думаю о них, равно как они думают обо мне.

На самом деле в тот момент я придумывал, какую бы шутку сыграть с Морганом, потому что мне сказали, что меня соединят с семьей по телефону. Я догадывался, что Морган будет там, и если я смогу придумать что-нибудь особенно веселое и беззаботное, он будет уверен, что я в порядке. Конечно, поговорить с ним было не настолько важно, как поговорить с мамой. Мы с Морганом были на связи все время, как и бывает у настоящих близнецов.

Примерно в то же время ко мне приставили ответственного, унтер-офицера первого класса Джефа Делапента (из 10-й роты SEAL), который ни на шаг от меня не отходил. Помните: почти все на базе хотели прийти и поговорить со мной. По крайней мере, мне так казалось. Но Джефф никого не пускал. Он охранял мою комнату, как немецкая овчарка, отвечая всем и каждому, что я еще очень болен, мне нужен отдых и покой и он, унтер-офицер первого класса, пристально проследит за соблюдением этих указаний доктора.

Доктора и сестры – хорошо. Офицеры SEAL высших чинов – что ж, ладно, но ненадолго. Все остальные – забудьте. Джефф Делапента разворачивал генералов! Говорил им, что я отдыхаю, что меня нельзя беспокоить ни при каких обстоятельствах. «Строгие приказы докторов… Сэр, для меня это будет стоить больше, чем моя карьера, если я позволю вам войти в эту комнату».

Я наедине поговорил с семьей по телефону и ради мамы воздержался от упоминания, что подхватил какой-то горный афганский вирус, который атаковал мой желудок. Клянусь богом, я заразился от этой долбаной бутылки из-под пепси. Эта хрень могла бы отравить все население Гиндукуша.

Однако это не помешало мне насладиться тем чизбургером, который принес капитан. Как только я отдохнул, начался по-настоящему интенсивный брифинг. Именно на нем я узнал впервые обо всех последствиях закона локхай, о том, что люди Сабрэя были по-настоящему готовы сражаться за меня до тех пор, пока никого не останется в живых. Один парень из разведки рассказал мне об этих деталях, о которых я подозревал, но наверняка о них не знал.

На этих брифинговых встречах я получил необходимые данные, чтобы точно указать, где остались тела моих парней. Это было очень тяжело. Просто глядя на фотографии, я вспоминал моменты их гибели. Никто и никогда не сможет понять, как священно для меня место, где погиб мой лучший друг. Я пытал себя, снова и снова размышляя, мог ли я тогда его спасти. Мог ли я сделать больше? В ту ночь в первый раз я услышал крики Майки.

На третий день моего пребывания в госпитале тела Майки и Дэнни привезли с гор. Военные так и не смогли найти тело Акса. По крайней мере, мне так сказали. Позже в тот день я надел футболку и джинсы, чтобы доктор Диккенс мог отвезти меня на траурную церемонию, на один из самых священных обрядов SEAL, где мы официально прощаемся с погибшими братьями.

Это был первый раз после моего приезда, когда я увиделся с кем-то, кроме больничного персонала, и люди, вероятно, переживали сильный шок от встречи со мной. Я был чисто одет и аккуратно выбрит, но совсем не похож на того Маркуса, которого они знали. И я был очень болен после неудачного знакомства с той чертовой бутылкой из-под пепси.

Самолет «C-130» стоял на взлетной полосе, трап был опущен. Присутствовало около двухсот человек личного состава. Два гроба, каждый из которых был завернут в американский флаг, подвезли на внедорожниках. Все солдаты без какой-либо команды моментально встали по стойке «смирно», пока «морские котики» выходили вперед, чтобы поднять своих братьев.

Очень медленно, с безграничным достоинством, парни подняли гробы и отнесли тела Майки и Дэнни на пятьдесят метров ближе к трапу самолета.

Я встал позади и наблюдал, как ребята аккуратно несут моих друзей на несколько метров ближе к Соединенным Штатам. Тысячи воспоминаний мелькали перед моим взором, как, думаю, было бы у каждого, кто был на скале Мерфи.

Как Дэнни падает вниз со скалы, ему отрывает палец, но он все еще стреляет, в него попадают пули снова и снова, он поднимается, чтобы прицелиться еще раз во врага, все еще стреляет, все еще сопротивляется и до самого последнего вздоха остается воином. И вот он, едет домой в этом полированном деревянном гробу.

Спереди стоял гроб Майки Мерфи, нашего старшего офицера, который пошел прямо под огненный шторм, чтобы сделать тот последний звонок со своего мобильного, чтобы использовать этот единственный шанс, как он был уверен, нас спасти, который подверг его смертельной опасности.

Вот он ранен талибами прямо в спину, кровь течет из его груди, но он все еще поднимает телефон из пыли. «Принято, сэр. Спасибо». Был ли кто-нибудь смелее его? Я помню, как был поражен, когда он поднялся, подошел ко мне и продолжал стрелять до тех пор, пока ему не снесли полголовы. «Маркус, да это реально паршиво».

Он тогда был прав. И он до сих пор прав. Это было действительно паршиво. Пока «морские котики» несли Майки в самолет, я попытался придумать эпитафию для моего самого лучшего товарища, но я мог лишь вспомнить какой-то стих, написанный австралийцем «Банджо» Патерсоном, думаю, для одного из своих героев, таких, коим был для меня Майки:

Он был крепким и поджарым – таких ничто не берет, Быстрый шаг, нетерпенье – смелость его никогда не умрет. Он носил значок отваги в своих ясных, яростных глазах, В повороте гордой головы и властных, но мягких чертах.

Это был точный портрет Майкла Патрика Мерфи. Уж в этом вы мне можете поверить. Я жил с ним, тренировался с ним, дрался с ним, смеялся с ним и практически погиб с ним. Каждое слово в этом стихе было посвящено ему.

И теперь его несли мимо толпы, мимо меня, и внезапно мой старший командир подошел и сказал, что будет уместно, если я постою рядом с трапом. Я двинулся вперед и стоял настолько ровно по стойке «смирно», насколько позволяла моя спина.

Капеллан поднялся вверх по трапу, и пока гробы двигались вперед, он начал проповедь. Я знаю, что это были не похороны, не те, на которые пойдут их семьи и близкие дома в Штатах. Это были похороны для нас, военных, момент, когда их вторая семья говорила слова прощания двум великим людям. Своим мягким голосом священник, стоявший на краю грузового отсека самолета, возносил хвалу жизням этих двух офицеров и молил Бога предоставить им последнюю милость – «Вечный Свой свет излить на их души».

Я наблюдал, как около семидесяти человек, «морских котиков», рейнджеров, «зеленых беретов», устремились вперед, медленно проходили в самолет, останавливались, отдавали воинское приветствие с великой торжественностью и потом уходили. Я оставался на земле до последнего. А потом тоже медленно поднялся по трапу, к тому месту, где стояли гробы.

Внутри, позади эскорта из «морских котиков», я увидел сурового боевого ветерана, унтер-офицера Бена Сондерса, одного из самых близких друзей Дэнни, который плакал и все не мог остановиться. Бен был настоящим горным экспертом из Западной Вирджинии, великолепным следопытом и скалолазом, он очень трепетно относился к дикой природе. Теперь он вжался в перегородку и был слишком расстроен, чтобы уходить, и слишком подавлен, чтобы даже спуститься по ступенькам. (Он числился во второй роте SDV, как и Дэнни.)

Я встал на колени перед гробами и сначала попрощался с Дэнни. Потом я повернулся к тому, в котором лежал Майки, положил руки на него и сказал: «Мне жаль. Мне так жаль». Я очень смутно помню, что сказал. Но я помню, что чувствовал тогда. Помню, я не знал, что делать. Помню, что подумал: останки Майки скоро увезут, и некоторые люди забудут о нем, другие – едва когда-нибудь вспомнят, и лишь немногие будут хорошо его помнить и, я знаю, будут думать о нем с теплотой.

Но смерть Майки не отразится ни на ком так, как отразилась на мне. Никто не будет скучать по нему так, как я, чувствовать его боль и слышать его крики. Никто не будет вспоминать Майки поздними ночами в своих худших кошмарах так, как я. И все думать о нем, и все спрашивать себя, сделал ли я для него достаточно. Так, как я.

Потом я вышел из самолета и самостоятельно дошел до конца трапа. Доктор Диккенс встретил меня внизу и отвез обратно в госпиталь. Я слышал, как «C-130» с ревом поднялся со взлетной полосы и унес Майки и Дэнни на запад, к заходящему солнцу, подняв их тела на несколько километров ближе к небесам.

И слова тысяч похоронных служб проносились у меня в голове: «Они не состарятся, как станем мы старыми, не тронет их время – ему неподвластны они. На солнца закате, и утром туманным, их будем всегда помнить мы!» Там, в Баграме, лежа в своей постели, я проводил собственную поминальную церемонию по двум павшим товарищам.

Теперь я начал волноваться за Акса. Где он был? Точно ли он не смог выжить? Парни не могли найти его, и это плохо. Я указал на расположение той ямы, где мы оба отдыхали и ждали смерти, когда невидимые талибы обрушили на нас огонь из-за скал и потом, наконец, взорвали нас обоих гранатой.

Я-то выжил, но я не был ранен пять раз, как Акс. И я точно знал, где он был в последний раз, когда я его видел. Я снова поговорил с парнями: командование SEAL не собиралось оставлять его тело там. Туда снова направят команду, на этот раз с большим количеством данных и, если возможно, с большим количеством человек и большим количеством местных проводников.

Я предложил парням найти деревенского старейшину из Сабрэя, если он все еще жил там. Потому что он определенно мог их вывести к мертвому «морскому котику». Я узнал тогда от службы по сбору данных, что джентльмен, на которого я ссылался, был главой всех трех деревень, за которыми мы наблюдали. Это был человек, высоко почитаемый в Гиндукуше, потому что культура пуштунов не поклоняется юности и дешевым телевизионным знаменитостям. Эти племена превыше всего ценят знания, опыт и мудрость.

Ребята тут же связались с ним, и через несколько дней тот же старик, отец Гулаба, мой защитник, снова прошел по горам, может быть, восемь-девять километров. На этот раз он стоял во главе американской команды «морских котиков» из взвода «Альфа», в которой было много моих приятелей – Марио, Кори, Гаретт, Стив, Шон, Джим и Джеймс. (Никаких фамилий. Парни ведь действующие солдаты спецслужб.)

С ними была также группа из взвода «Эхо». Весь день ребята бродили по крутому склону горы, предварительно взяв с собой дополнительные запасы воды и еды на случай, если поиски займут больше времени. Но на этот раз без Акса они возвращаться не собирались. Нет, сэр. Мы никогда не оставляем бойцов в одиночестве.

Старейшина едва перекинулся с ними парой слов. Но он шел прямо в то место, где лежало тело Мэтью Джина Аксельсона. Его лицо было разворочено ближними выстрелами – таким странным старым способом «Талибан» расправлялся со смертельно раненными американцами. Кстати, если кто-нибудь посмеет произнести слова «Женевская конвенция», пока я это пишу, я могу немного разозлиться.

В любом случае, команда SEAL нашла Акса. Талибы выпустили целую обойму патронов ему в лицо, когда он лежал, умирая. Так же, как они сделали это с Майки. Но Акс оказался не там, где я предполагал. Я знаю, что нас обоих вынесло из той дыры взрывом от РПГ, потому что я улетел в обрыв. Но тело Акса лежало на несколько сотен метров дальше. Никто до сих пор не знает, как он туда добрался.

Когда в нас попала граната, у Акса все еще оставалось три магазина для пистолета. Но когда его нашли, в пистолете стоял последний. А это могло означать лишь одно: Акс, должно быть, сражался дальше, придя в сознание после взрыва и снова стреляя в этих уродов, выпустив в них, может, еще тридцать патронов. Должно быть, это свело его с ума. Я думаю, именно поэтому, когда он неизбежно пал от ужасных ран, они добили его таким варварским способом.

Я раньше думал, что Оди Мерфи был примером храбрости американского солдата. Но я в этом не уверен. Теперь уже. Больше нет. И больше, чем я могу выразить, я скорблю о них, о том, что они, в конце концов, совершили. Морган так тяжело переживает смерть друга, что никто не может даже упомянуть имя Акса в его присутствии. Я думаю, чтобы это понять, его надо было знать лично. Не много на свете людей, похожих на Мэтью Аксельсона.

К тому времени, когда поисковая группа привезла тело Акса, меня уже не было в Афганистане. Меня увезли оттуда в ночь на 8 июля, на большом военном «Боинге C-141», в Германию. Джеф Делапента улетел со мной и всегда находился рядом. Там я поступил в региональный медицинский центр на базе ВВС США в Ландштуле, рядом с западной границей Франции, где-то в девяноста километрах к юго-западу от Франкфурта.

Я пробыл в центре около девяти дней: там мне долечивали раны и проводили терапию для костей и сухожилий в спине, плече и запястье. Но бактерия из бутылки пепси все никак не хотела покидать мой желудок. Она оказывала сильное сопротивление долгие месяцы, и мне очень тяжело было заново набрать привычный вес.

Но я прошел через все это и, наконец, уехал из Германии, пролетев еще 6500 километров обратно в США. На этот раз лейтенант Клинт Берк, мой напарник из BUD/S, сопровождал меня вместе с доктором Диккенсом. Мы с Клинтом уже давно были близкими друзьями, и путешествие показалось нам совсем недолгим. Мы летели на грузовом самолете «C-17», но наверху, в «первом классе» и в креслах. Это было отлично. Мы приземлились через девять часов в Мэриленде. Военно-морской флот попросил разрешения довезти нас домой на частном вертолете «Gulfstream», который принадлежал сенатору.

Мы с шиком прибыли в Техас, в аэропорт «Сан-Антонио», который находится почти в трехстах километрах к западу от Хьюстона, вдоль десятого шоссе над рекой Колорадо. Дома, я думаю, обсуждалось, что меня отправят в Сан-Диего, но неожиданно Морган просто сказал: «Можете об этом забыть. Он едет домой, и мы его заберем».

В наш семейный «Шевроле» сели Морган, мой младший брат Скотти, а еще лейтенанты SEAL Д. Д. и Д. Т. Они поехали через весь штат Одинокой звезды, чтобы забрать брата, которого все СМИ окрестили мертвым. Я не мог в это поверить, когда увидел, как ребята ждали моего приземления на частном вертолете. Мы все немного прослезились. Это были лишь слезы счастья, я думаю, потому, что все мои друзья жили под гнетом неуверенности и сомнений в том, увидимся ли мы когда-нибудь снова. Должен сказать, что во время моих скитаний эта мысль мелькала у меня в голове несколько раз.

В основном я помню смех. «Господи, ты выглядишь ужасно, – сказал Морган, – у мамы будет нервный срыв, когда она тебя увидит». Это напомнило мне то, что я сказал Аксу, когда он был смертельно ранен на горе: «Эй, приятель, да ты просто ужасно выглядишь!» Мы всегда так друг с другом разговариваем. Помните: Морган был «морским котиком», и его слова, даже сказанные брату-близнецу, были наполнены юмором, как и все, что мы говорим друг другу. Однажды Морган тоже может оказаться в ловушке на той горе, и я буду так же ждать его, изводить себя волнением и страхом за его жизнь. Однако тогда он и Скотти сказали, что любят меня. Эти слова много для меня значили.

Капитана Перо поблизости не оказалось, так что Скотти взял на себя его обязанности и раздобыл целый мешок чизбургеров для нашего пятичасового пути домой. Мы много смеялись по пути через Техас, я старался приуменьшить свои мучения, говорил им, что не так уж все было плохо, хотя никто из парней мне не верил. Думаю, невозможно выглядеть так ужасно, как выглядел я, и убеждать окружающих, что все лучше, чем кажется.

Мы повеселились, но я все же рассказал им несколько вещей, которые были совсем невеселыми, скорее ужасными. Морган рыдал как ребенок, когда я рассказал ему про Акса. Все притихли, потому что у нас не было слов, которые смогли бы его утешить, не было ничего, что могло бы облегчить его печаль. По моему мнению, никто, ничто и никогда не сможет. То же самое можно сказать и про меня с Майки.

Наконец мы добрались до своего небольшого уголка в Восточном Техасе. Все родственники и друзья собрались на крыльце, когда мы подъехали по широкой глиняной дороге на ранчо, к дому, который, как я думал, более не увижу. Большие дубы, как всегда, возвышались над домом, и отцовские собаки с лаем выбежали нам навстречу.

Старушка Эмма очень необычно бежала впереди и махала хвостом, будто знала то, чего не знали остальные.

Мама, как мы и думали, разрыдалась при виде меня, потому что я все еще был на тринадцать килограммов легче, чем тогда, когда она видела меня в прошлый раз. Думаю, я все еще выглядел немного болезненно. Я ей так и не сказал о той инфекции тифа из бутылки пепси. Встретить меня пришло много людей со всей округи.

В то время я не знал, что все эти люди отстояли пятидневную молитвенную службу, которая проходила на ранчо, пока от меня не было вестей. На эту службу никого не приглашали, никто не знал, состоится ли она вообще. Эта служба началась с грустного предсказания, возникла из дружбы и уверенности, из мрачного рока и маленькой надежды, но закончилась радостью от услышанных Господом молитв. Я едва мог в это поверить, когда узнал, что здесь происходило.

И все же прямо передо мной стояло железное доказательство любви этих техасцев ко мне и к тому, что я делал для своей страны. Оно обрело форму новенького каменного дома, стоящего на новом мощеном дворе, метрах в пяти от главного дома. Этот домик был высотой в два этажа, с пристроенным широким деревянным верхним настилом вокруг комнат, к которым примыкал высокий душ с каменными стенами, приспособленный специально для меня. Внутри дом был идеально обставлен и украшен, расстелены ковры, а посреди гостиной стоял большой плазменный телевизор.

«А как это сюда попало?» – спросил я маму. И то, что она тогда рассказала, меня поразило. Все началось с визита великолепного техасского землевладельца по имени Скотт Уайтхэд, приехавшего к нам уже после окончания службы. Он был в числе многих людей, которые пришли навестить родителей и выразить радость по поводу того, что меня нашли. До этого Уайтхэд никогда, кстати, не встречался ни с кем из членов моей семьи.

Перед тем как уйти, он объяснил, что у него есть близкий друг, а у друга есть своя строительная компания в Хьюстоне. Он поинтересовался: «Может, Маркус хотел бы получить что-нибудь в подарок, когда приедет домой?»

Мама объяснила, что я всегда хотел свой небольшой уголок, где я мог бы «поймать расслабон», как, без сомнения, выразился бы Шейн Паттон. И, вероятно, небольшое увеличение моей спальни на первом этаже действительно было бы кстати. Она подумывала сделать пристройку по самой небольшой цене, возможно, они с отцом смогут себе это позволить.

Дальше, как рассказала мама, два самых больших грузовика, которые она когда-либо видела, приехали на ранчо вместе с краном, механическим экскаватором, парой архитекторов, строительных инженеров и бог знает с кем еще. Бригада из примерно тридцати человек, работая посменно двадцать четыре часа на протяжении трех суток, построила мне дом!

Скотт Уайтхэд просто сказал, что он был горд оказать небольшую услугу великому техасцу (Боже! Это же он обо мне!). Он до сих пор почти каждый день звонит, чтобы спросить, как у нас дела.

В любом случае, мы с Морганом переехали туда и освободили место для потока «морских котиков», которые все приезжали, чтобы с нами увидеться. Я остался дома, с семьей, и отдыхал еще две недели, в течение которых мама яростно вела борьбу с бактерией из-под пепси, чтобы я набрал вес.

Парни Скотта Уайтхэда подумали обо всем. Они даже провели телефон в мою новую резиденцию, и первый звонок, который я получил, стал для меня настоящим сюрпризом. Я поднял трубку, и голос сказал: «Маркус, это Джордж Буш. Сорок первый».

Боже! Это был сорок первый президент Соединенных Штатов! Я быстро это понял. Президент Буш живет в Хьюстоне.

«Да, сэр, – ответил я, – Я, конечно, знаю, кто вы».

«Я звоню, чтобы сказать, как все мы гордимся вами. Мой сын в том числе, и он хочет, чтобы вы знали, что все Соединенные Штаты Америки гордятся вами, вашей отвагой и смелостью под огнем врага».

Черт, тут же было понятно, что он – человек военный. Я знал о его достижениях: он был пилотом торпедного бомбардировщика во время Второй мировой, летал над Тихим океаном, был сбит в бою с японцами и получил крест «За летные боевые заслуги». Этот человек назначил генерала Колина Пауэла председателем Комитета военачальников. Победитель войны в Персидском заливе.

Вы, наверное, шутите! «Я, Джордж, сорок первый президент Соединенных Штатов Америки, звоню, чтобы сказать, что мы очень вами гордимся!» Это меня сразило наповал. А еще он сказал, если что-то понадобится – что угодно – «обязательно позвоните мне». Потом он дал свой номер телефона. Как вам это? Мне, Маркусу! То есть – Боже! Ведь он не обязан был этого делать. Техасцы, что, самые великие люди в мире? Может быть, вы так и не думаете, но готов поспорить, вы меня поймете.

Я был в восторге, что президент Буш позвонил. От всей души его поблагодарил и сказал в конце: «Если что-то пойдет не так, сэр, я, конечно, позвоню. Да, сэр».

К середине августа, так как я еще числился во флоте США, мне пришлось вернуться на Гавайи, в 1-ю роту SDV. За эти две недели, проведенные там, со мной встретился начальник штаба ВМС адмирал Майк Маллин, приехав прямо из Пентагона.

Он попросил меня зайти к себе офис и тут же повысил меня в звании, сделав унтер-офицером первого класса, без всяких проволочек.

Он – глава ВМС США. Это была самая высокая честь для меня, момент, который я никогда не забуду – я находился в присутствии адмирала Маллина. Он сказал, что очень мной гордится. Большего мне и не надо было. Я чуть не расплакался.

Возможно, гражданские люди не смогут понять, почему такая честь значит для нас так много: это священное осознание, что ты хорошо служил своей стране, что исполнил свой долг и даже как-то дожил до осуществления самых высоких ожиданий.

Даже несмотря на то, что это может показаться странным ритуалом дикого племени, похожим на локхай, надеюсь, вы поняли, о чем я.

В любом случае, адмирал спросил меня, может ли он для меня что-то сделать, и я сказал, что есть одна просьба. Я принес с собой нашивку, которая висела у меня на груди во время всей службы в Афганистане, во время сражений с «Талибаном» и «Аль-Каидой». Это нашивка с Одинокой звездой Техаса. Она немного обгорела от взрыва той последней гранаты, на ней виднелись следы крови, хоть я и пытался ее почистить. Но я завернул этот кусок ткани в пластик, и на нем было четко видно звезду Техаса. Я попросил адмирала Маллина отдать нашивку президенту Соединенных Штатов.

Он ответил, что обязательно передаст и что, вероятно, для президента Джорджа В. Буша будет честью ее принять.

«Не хотели бы вы послать записку президенту вместе с боевой нашивкой?» – спросил меня адмирал Маллин.

Я не хотел. «Я буду благодарен, если вы просто передадите ее, сэр. Президент Буш – техасец. Он поймет».

У меня была еще одна просьба, но я оставил ее для своего непосредственного начальства. Я хотел вернуться в Бахрейн и опять присоединиться к 1-й роте SDV, и в конце концов приехать домой вместе с ними, когда их командировка закончится.

«Я уезжал с ними, и я хочу с ними же вернуться», – сказал я, и мой очень хороший друг Марио, старший командир взвода «Альфа», решил, что это уместно. И 12 сентября 2005 года я вернулся обратно на Средний Восток, приземлившись на базе ВВС на острове Мухаррак, в том же месте, которое я покинул пять месяцев назад с Майки, Аксом, Шейном и Дэном Хили, направляясь в Афганистан. Теперь остался только я.

Меня провезли по мощеной дороге обратно на американскую базу в северо-восточном углу страны, в западную часть пригорода столицы Манамы. Мы проехали через центр города, через места, где люди открыто показывали, что они нас ненавидят, и на этот раз я признаю, в моей душе была тень страха. Теперь я из первых рук знал, насколько джихадисты нас ненавидят.

Я вернулся к своим парням и оставался в Бахрейне до позднего октября. Потом мы все вернулись на Гавайи, и я стал готовиться к еще одному тяжелому путешествию, которое пообещал совершить – пообещал себе, своим павшим братьям и их семьям в молитвах. Я намеревался увидеть всех родственников ребят из моей команды и рассказать, какой достойный пример их сыновья, мужья и братья показали на передовой битвы против мирового террора.

Я полагаю, что в определенном смысле я заполнял ту часть своей души, которая не была заполнена той печалью, когда – одно за другим – тела членов моей команды возвращались из Афганистана в США. Я пропустил похороны, которые по большей части прошли прежде, чем я вернулся. И даже поминальные службы, безукоризненно проведенные ВМФ для моих погибших товарищей.

Например, похороны лейтенанта Майки Мерфи на Лонг-Айленде, в Нью-Йорке, были масштабными. Власти перекрыли все дороги, на которых было сильное движение. На Лонг-Айлендском шоссе висели баннеры в память о «морском котике», который заплатил высшую цену в борьбе с воинами «Аль-Каиды».

Для кортежа был организован полицейский эскорт, и тысячи простых людей пришли, чтобы отдать последнюю дань уважения местному солдату, который отдал все за свою страну. Но они не знали даже четверти того, чем он пожертвовал. Как никто другой не знал. Кроме меня.

Мне показывали фотографии службы на кладбище. Ее провели в хлесткий дождь, все присутствующие были насквозь мокрые. «Морские котики» с каменными лицами твердо стояли под дождем, одетые по полной парадной форме, пока Майки опускали в бесконечную тишину могилы.

Каждое тело привезли домой на самолете, и каждое сопровождалось эскортом SEAL в парадной форме. Они охраняли гробы, каждый из которых был обернут во флаг США. Как я уже говорил, даже посмертно мы никогда и никого не оставляем на вражеской территории.

Для прибытия самолета с телом Джеймса Саха был закрыт международный аэропорт Лос-Анджелеса. Были запрещены все вылеты и прилеты, пока военный самолет приближался и заходил на посадку. Все было закрыто до тех пор, пока эскорт не вынес гроб и не поставил его в катафалк.

Штат Колорадо был близок к закрытию дорог для прибытия тела Дэнни Дитца, потому что история его героизма каким-то образом просочилась в прессу. Но, как и законопослушные граждане Лонг-Айленда, люди Коронадо не узнают даже части того, что сделал этот могучий воин перед лицом врага ради нашего народа.

Целый город Чико в Северной Калифорнии был закрыт для въезда, когда Акс прибыл домой. Этот маленький городок расположен где-то в ста двадцати километрах к северу от Сакраменто, и там даже есть собственный муниципальный аэропорт. Эскорт был встречен почетным караулом, который вынес гроб перед огромной толпой людей. Похороны проходили на следующий день, и весь город застыл – настолько серьезными были пробки.

Все эти люди пытались отдать дань уважения погибшим воинам. Подобные истории происходили везде. Я точно знаю: неважно, сколько гадостей выльется в нашу сторону из уст либеральной прессы, американский народ просто в это не поверит. Наши люди поистине гордятся Вооруженными силами Соединенных Штатов Америки. Они интуитивно понимают, что мы делаем. Никакие предположения и возмущения по поводу нашей грубости, неподчинения Женевской конвенции и нарушения прав человека по отношению к террористам не изменят того, что думает о нас большинство людей.

Сомневаюсь, что хоть какой-нибудь редактор любого вида средств массовой информации получит такое же признание, какое заслужили «морские котики», даже несмотря на то, что эти боевые войска пережили самые героические моменты в пугающем одиночестве Гиндукуша. Возможно, СМИ предложили американскому обществу отравленную чашу, а потом выпили из нее сами.

Некоторые члены медиасферы могут считать, что они имеют право промывать мозги широкой публике, когда им заблагорассудится, но я-то знаю, что это не так. Не здесь. Не в Соединенных Штатах Америки.

В течение всего нашего длинного путешествия по штатам и семьям родственников погибших ребят нас встречали только с теплом, дружбой и благодарностью, как представителей ВМС США. Я думаю, что наше присутствие в далеко разбросанных друг от друга по всей стране домах раз и навсегда показало, что воспоминания о любимых людях будут всегда бережно храниться, не только их семьями, но и флотом, в котором они служили. Потому что ВМС США заботится о таких вещах. Поверьте, солдатам действительно не все равно.

В тот же момент, когда я сказал своему начальству, что оставшимся членам отряда «Альфа» стоит совершить это путешествие, флот предложил свою поддержку и тут же согласился, что нам всем следует поехать и что ВМС оплатят до цента стоимость этой поездки.

Мы прибыли обратно в Сан-Диего и наняли внедорожники. Потом мы поехали в Лас-Вегас, чтобы встретиться с семьей моего ассистента Шейна Паттона, который погиб при падении вертолета на горе. Мы приехали туда в День ветеранов. Нас сделали почетными гостями на поминальной службе. Для меня переживать это было очень грустно.

Отец Шейна был офицером SEAL и понимал, насколько близко я знал его сына. Я держался, как мог.

Потом мы полетели в Нью-Йорк, чтобы увидеться с матерью и невестой Майки, а после этого – в округ Вашингтон, чтобы встретиться с родителями капитана-лейтенанта Эрика Кристенсена, нашего командира роты, ветерана SEAL. Этот офицер в тот день бросил все и сел в вертолет с простыми солдатами, вставил магазин в свой автомат и повторял всем вокруг, что Майки пригодится любое оружие, которое он мог достать. Думаю, что именно с Эриком Майки говорил, когда сделал этот последний телефонный звонок.

Я сказал адмиралу Кристенсену, его отцу, что Эрик всегда будет для меня героем, каким он был для всех, кто погиб на горе вместе с ним. Нашего командира похоронили на территории Военно-морской академии США в Аннаполисе.

Потом мы отправились на Национальное кладбище Арлингтона, чтобы посетить могилу лейтенанта Майка Макгриви-младшего и унтер-офицера первого класса Джефа Лукаса родом из города Корбетт, штат Орегон. Они оба погибли в вертолете и были погребены плечом к плечу в Арлингтоне, так, как погибли в горах Гиндукуша.

Потом мы полетели обратно через всю страну, чтобы навестить огромную семью унтер-офицера Джеймса Саха. Его друзья и родственники пришли на кладбище вместе с нами, чтобы вознести молитвы за одного из самых популярных ребят в нашей роте.

Старшина Дэн Хили погребен на военном кладбище в Пойнт Лома, Сан-Диего, недалеко от Коронадо. Мы все поехали в Северную Калифорнию, чтобы увидеться с его семьей. Потом мы направились в Чико, и я рассказал жене Акса Синди, как яростно он сражался, каким он был героем и что последними его словами были: «Скажи Синди, что я ее люблю».

Дэнни Дитц был родом из Коронадо, там он и был похоронен. Но его семья жила в Вирджинии, рядом с базой в Вирджинии-Бич. Мы съездили туда, чтобы увидеться с его темноволосой красавицей-женой Пэтси. Я постарался как можно подробнее объяснить ей, насколько важную роль он сыграл в нашей команде и как в конце концов он погиб, сражаясь смелее любого человека, когда-либо служившего в Вооруженных силах США.

Но скорбь, которую переживала Пэтси, было тяжело облегчить. Я знаю, она чувствовала, что эта потеря поломала ее жизнь безвозвратно, хоть она и попытается жить дальше. Пэтси тогда сидела в обнимку с двумя большими собаками Дэнни, и прямо перед тем как я ушел, она просто сказала: «Я знаю, что никогда в моей жизни не будет такого человека, как Дэнни».

Поспорить с этим я не могу.

Этот год подходил к концу, мои раны постепенно затягивались, хоть многое и не пришло окончательно в норму. Меня отправили обратно, в Коронадо, открепили от первой роты SDV и направили в распоряжение пятой роты SEAL, где я был назначен ведущим офицером отряда «Альфа». Как во всех отрядах SEAL, в нем существует свой четкий механизм действия. Офицеры несут ответственность, старшина остается за главного с личным составом, а руководит ведущий офицер. Мне даже предоставили стол, а капитан Рико Ленвай почти сразу стал относиться ко мне по-отцовски, так же как и главный старшина Пит Насчек, крутой парень и ветеран почти всех боевых действий.

Но для меня это было нелегко – вернуться в Коронадо, где я не был с тех пор, как семь лет назад проходил курс BUD/S. Я гулял по пляжу, где впервые столкнулся с реальностью жизни «морского котика» и с высокими ожиданиями, и с испытаниями, которые я должен был вынести: холод, зверский холод и боль; способность подчиняться приказам моментально, без вопросов, без злобы и обиды. Это основополагающие положения дисциплины.

Именно здесь я бегал, прыгал, носил тяжести, отжимался, плавал, нырял и боролся за каждый миллиметр своей жизни. Я умудрялся как-то идти вперед, когда остальные падали рядом со мной. Миллионы надежд разбивались здесь, на этом омытом приливом песке. Но только не моя, и у меня возникало забавное чувство, что этот пляж навсегда станет прибежищем призрака молодого, борющегося Маркуса Латтрелла, который пытается догнать и перегнать своих товарищей.

Я прошелся до моей первой казармы и почти выскочил из своих ботинок, когда раздался вой и включилось отделение санитарной обработки. Я немного постоял рядом с плацем, где командиры SEAL когда-то выражали мне свои теплые пожелания после того, как надели мне на грудь значок трезубца. Там я впервые пожал руку адмиралу Джо Магуайру.

Я посмотрел на молчаливый колокол рядом со штабом BUD/S и на то место, где выбывшие оставляли свои каски. Скоро там выстроятся в ряд новые каски, как только начнется курс BUD/S. В последний раз, когда я был здесь, я стоял в строю вместе с безукоризненно выглядящими ребятами, только ставшими «морскими котиками», со многими из которых я впоследствии служил.

Мне казалось, что каждый из них в любой день сделал бы те же самые вещи, которые сделал я в мою последнюю боевую миссию в Гиндукуше. Я ничем от них не отличался. Я был всего лишь тем же самым техасским парнем, который прошел самую великую тренировочную программу на Земле с самыми великими ребятами, которых только можно встретить. Офицеры SEAL, воины, передовая Вооруженных сил США. У меня все еще в горле застревает комок, когда я думаю о том, кем мы на самом деле являемся.

Помню, у меня немного побаливала спина, пока я стоял на плацу, потерявшись в собственных мыслях. Мое запястье тоже болело в ожидании очередной операции. И думаю, я понимал, глубоко внутри, что никогда уже не стану физически тем же человеком, никогда уже не буду таким сильным в бою, как когда-то, потому что не смогу больше ни бегать, ни лазать по скалам. Да и все равно: я никогда и не был олимпийским стандартом!

Но я всегда жил своей мечтой и думаю, меня еще много раз спросят, стоило ли оно того в конце концов. Мой ответ всегда будет тем же самым, который я так часто повторял в свой первый день здесь.

«Определенно, сэр». Я уже прошел через это, у меня есть ужасные и великие воспоминания, и я не променял бы их ни на что в этом мире. Я – офицер SEAL ВМФ США.

Эпилог Одинокая звезда Техаса

Тринадцатого сентября 2005 года Дэнни Дитц и Мэтью Аксельсон были награждены наивысшей почестью, которой Военно-морской флот США и морская пехота могут наградить бойца – военно-морским крестом за боевые заслуги. Меня вызвали в Белый дом для вручения награды 18 июля следующего года.

Со мной были мои братья, Морган и Скотти, родители и близкий друг Эбби. Капитан 5-й роты SEAL Ленвай и главный старшина Пит Насчек также присутствовали на церемонии вместе с лейтенантом Дреклером, помощником адмирала Магуайра.

Облаченный в парадную синюю форму, с медалью – Пурпурным сердцем на груди, рядом со значком трезубца, я зашел в Овальный кабинет. Президент Соединенных Штатов Джордж У. Буш поднялся мне навстречу.

«Для меня честь встретиться с вами, сэр», – сказал я.

И президент одарил меня легкой улыбкой, которую я расценил как знак: мы же оба техасцы, разве нет? И он сказал, немного лукаво: «Это мне приятно с тобой познакомиться, сынок».

Он бросил взгляд на гипсовую повязку на моем левом запястье, и я пояснил:

«Я пытаюсь вернуться в строй, сэр».

Он протянул мне руку – у него было мощное рукопожатие. Президент посмотрел мне прямо в глаза тяжелым, настойчивым взглядом. Последний, кто на меня так смотрел, был Бен Шармак в Афганистане. Но тот взгляд был порожден ненавистью. Это же был взгляд между товарищами.

Наше рукопожатие было долгим и проникновенным. Передо мной стоял главнокомандующий, и сейчас я занимал все его внимание, и так было каждый раз, когда он со мной говорил. Президент Буш делает это естественно и всегда говорит так, словно больше для него в комнате никого не существует. Очень могущественный человек.

Помню, как хотел сказать ему, насколько мои парни любят его, верят в него и что мы готовы рисковать жизнями ради него каждый раз, когда это ему понадобится. Но он и без меня это знает. Он – наш парень. Даже Шейн Паттон, носивший пальто из леопардовой шкуры, подтвердил, что наш главнокомандующий – «реальный чувак».

Казалось, что президент Буш знает, о чем я думаю. Он похлопал меня по плечу и сказал: «Спасибо, Маркус. Я горжусь тобой, сынок».

У меня не было слов, чтобы описать, что это для меня значило, насколько это меня воодушевило. Я встал по стойке «смирно», и лейтенант Дрекслер зачитал объявление мне благодарности. Президент снова подошел ко мне. В руке он держал легендарный военно-морской крест с темно-синей ленточкой, которую по центру разрезала белая полоска в знак самоотверженности.

На самом кресте внутри лаврового венка был изображен корабль. Президент прикрепил его прямо под трезубцем. И снова сказал: «Маркус, я очень тобой горжусь. Я очень люблю бойцов из SEAL».

И снова я его поблагодарил. Потом он проследил за моим взглядом, брошенным на его письменный стол. Там лежала боевая нашивка, которую я попросил передать ему адмирала Маллина. Президент усмехнулся и сказал: «Помнишь это?» – «Да, сэр». Я бы никогда не смог забыть. Я прятал ее в афганских трусах, только бы она не попалась в руки талибским ублюдкам. И вот она лежала прямо на столе президента Соединенных Штатов Америки – Одинокая звезда Техаса, потрепанная в жестоком бою, но все еще целая.

Мы поговорили несколько минут наедине, и мне стало понятно, что президент Буш знает все о битве на скале Мерфи. И даже то, как мне удалось выбраться с гор живым.

В конце нашего разговора я потянулся к столу и взял в руку нашивку, как воспоминание о старых днях. И внезапно президент произнес с сильным техасским акцентом: «А теперь положи на место, парень! Она больше тебе не принадлежит».

Мы оба посмеялись, и он пообещал, что моя боевая нашивка будет храниться в его будущем музее. Когда я покидал Овальный кабинет, он сказал мне: «Что бы тебе ни потребовалось, Маркус. Вот что угодно. Ты всегда можешь позвонить мне прямо сюда, на этот телефон, понимаешь?»

«Да, сэр». И для меня эта сцена сильно напоминала первую встречу двух техасцев. Один общался в немного отцовской, понимающей манере. Другой был абсолютно поражен присутствием великого президента Соединенных Штатов, своего главнокомандующего.

Послесловие от Патрика Робинсона

Осенью 2006 года Маркус Латтрелл был переведен в составе 5-й роты SEAL в Ирак. Шестого октября того же года, в пятницу в 9 часов утра, тридцать шесть бойцов вылетели на военном «Boeing C-17» из аэропорта «North Air Station» в Коронадо и направились в Эр-Рамади, на базу США, которая лежала в ста километрах от Багдада и была известной конфликтной зоной – поэтому «морских котиков» туда и отправляли.

Тот факт, что ВМС отправили в горячую точку раненого и награжденного почетными медалями героя афганских гор, стал огромным сюрпризом для множества людей. Большинство думали, что он покинет спецвойска и посвятит себя менее опасной гражданской жизни. Потому что даже по прошествии года после операции «Красные крылья» спина его еще болела, переломанное запястье было далеко от идеала, и он все еще страдал от афганской желудочной инфекции, которой заразился через бутылку из-под пепси.

Но отъезд Маркуса Латтрелла был его личным делом. Он единственный принимал решение, не флот. Его контракт в спецслужбе SEAL еще не закончился, у него оставалось еще много месяцев службы, и он ни в какую не собирался уходить. Думаю, мы уже упоминали, что его правилом было никогда не бросать свое дело. Маркус хотел остаться, чтобы исполнять новые обязанности в качестве командующего офицера (отряд «Альфа») на позиции, которая несет с собой большую ответственность.

Мне он сказал: «Я не хочу, чтобы мои парни уезжали без меня. Если с ними что-нибудь случится, а меня не будет рядом, я никогда себе этого не прощу».

Так что Маркус Латтрелл добровольно вернулся на войну. Самолет «C-17» был загружен боеприпасами 5-й роты SEAL, от автоматов до ручных гранат. На борту рейса был также унтер-офицер Морган Латтрелл (отряд «Браво»), и эта новая командировка уж точно не обрадовала мать братьев Латтрелл.

У Маркуса на груди была новая нашивка, идентичная той, которая лежала у президента на столе в Овальном кабинете. «Вот за кого я сражаюсь, парень, – сказал он мне как-то. – За мою страну и штат Одинокой звезды».

Последние слова, сказанные мне этим великолепным бойцом, истинным офицером SEAL, были: «Мы пробудем там с парнями несколько месяцев, и я даже не представляю, что ждет нашего врага… Боже, благослови Техас».

Благодарности

Благодарю моего соавтора Патрика Робинсона, чье восхищение подразделениями SEAL отразилось во многих его романах. Он понимал, что я дал священную клятву парням, что выберусь из Афганистана и расскажу историю их доблести и нескончаемой смелости. Патрик помог мне сдержать эту клятву, превзойдя все мои ожидания. Я не смог бы сделать это без него.

Я также должен выразить глубокую благодарность 160-му вертолетному полку; высшим чинам спецуправления, которые дали мне разрешение рассказать эту историю: в особенности адмиралу Джону Магуайру, нашему начальнику военно-юридической службы капитану Джо Кингу и капитану Барбаре Форд, которая помогла мне пройти через все инстанции администрации Военно-морских сил перед публикацией.

Выражаю искреннюю благодарность шкиперу 5-й роты SEAL капитану Рико Ленвею и главному старшине Питу Насчеку, которые всегда принимали мои заявления об отпуске в течение долгого периода написания этой книги. Как командующий унтер-офицер (взвод «Альфа») я обязан поблагодарить их не только за сотрудничество, но также за уверенность в том, что эту историю о наших ребятах стоит рассказать широкой публике.

Я также хотел бы выразить мою признательность бывшему SEAL ВМФ Дику Каучу, автору великолепной книги «The Warrior Elite», истории о прохождении тренинга BUD/S классом номер 228. Я, конечно, был там и даже появляюсь в этой книге время от времени как действующее лицо, но я часто обращался к роману капитана Кауча относительно проводимых тренировок с бревном для уточнения времени, дат, последовательности тренинга и статистики выбывания. У меня были заметки, но не такие хорошие, как у него, и за это я ему благодарен.

Большое спасибо я говорю Питу Беллу и Рэндалу Томпсону из хлопчатобумажной корпорации.

Хотелось бы выразить благодарность моим друзьям и семье, и особенно папе и маме, Дэвиду и Холли Латтрелл, за очень многие вещи, но особенно, в контексте этого произведения, за великолепные советы и помощь в написании, а также за точную и подробную информацию о невероятных событиях, которые происходили на ранчо в начале лета 2005 года, пока я числился пропавшим в бою.

Наконец, я благодарю моего товарища по службе и брата-близнеца Моргана, который принесся на ранчо через несколько часов после битвы за скалу Мерфи и Богом клялся, что я жив, и не переставал всех подбадривать. Опечаленный смертью его лучшего друга Мэтью Аксельсона и слишком расстроенный, чтобы это обсуждать, он, тем не менее, постоянно был рядом со мной, помогая исправлять и улучшать рукопись. Рядом со мной, как был всегда и, я надеюсь, всегда будет.

Как мы говорим, брат: «от рождения до самой смерти», и никто никогда не сможет это изменить.

Маркус Латтрелл

Об авторах

Унтер-офицер Маркус Латтрелл вырос на родительском лошадином ранчо в Техасе. Он вступил в ряды Военно-морского флота США в марте 1999 года, был награжден трезубцем как натренированный в боевых условиях солдат SEAL ВМФ США в январе 2002 года и вошел в состав 5-й роты SEAL в Багдаде в апреле 2003 года. Весной 2005 года был командирован в Афганистан. Маркус Латтрелл был награжден военно-морским крестом за героизм в бою в 2006 году президентом Джорджем Бушем.

Патрик Робинсон широко известен своими романами-бестселлерами, основанными на истории Военно-морского флота. Наиболее знаменитые его произведения – «Nimitz Class», «Kilo-Class» и «Seawolf». Также он написал биографию адмирала Сэра «Сэнди» Вудварда под названием «One Hundred Days», и эта книга стала международным бестселлером. Сейчас Патрик Робинсон живет в Великобритании, но проводит каждое лето в городе Кейп-Код, штат Массачусетс, где они вместе с Маркусом Латтреллом написали роман «Уцелевший».

Оглавление

Пролог

Глава 1 В Афганистан… на летающем складе

Глава 2 «Морские котята»… и большие аллигаторы

Глава 3 Школа воинов

Глава 4 Добро пожаловать в ад, джентльмены

Глава 5 Словно остатки разгромленной армии

Глава 6 «Пока, чуваки, задайте им жару»

Глава 7 Огненная лавина

Глава 8 Последняя битва за скалу Мерфи

Глава 9 Оглушен, ранен, предположительно мертв

Глава 10 Американский беглец, загнанный в угол «Талибаном»

Глава 11 Сообщения о моей смерти сильно преувеличены

Глава 12 «Два-два-восемь! Это два-два-восемь!»

Эпилог Одинокая звезда Техаса

Послесловие от Патрика Робинсона

Благодарности

Об авторах Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg