«Холокост. Новая история»

Холокост. Новая история (fb2) - Холокост. Новая история [ознакомительный фрагмент] (пер. Сергей Павлович Бавин) 1870K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лоуренс Рис

Лоуренс Рис Холокост. Новая история

© Laurence Rees, 2017

© Бавин С.П., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2018

КоЛибри®

* * *

Посвящаю Камилле

Пролог

Для нацистов преступление 20-летней Фриды Вайнеман было очевидным, ведь она еврейка. В мае 1944 года во французском Сент-Этьене Фриду арестовали коллаборационисты. Вместе с родителями и тремя братьями она сначала оказалась в концентрационном лагере Дранси в пригороде Парижа, а затем была отправлена в лагерь смерти Освенцим-Биркенау на оккупированной немцами территории Польши.

В начале июня 1944-го поезд, в котором находились Фрида, ее семья и еще почти тысяча евреев из Франции, миновал кирпичные ворота Биркенау и въехал на территорию лагеря. Двери товарного вагона открылись… В них хлынул дневной свет, но Фрида подумала, что оказалась в аду. «Запах! Запах был чудовищный!»1 Конечно, о реальном предназначении Биркенау девушка не догадывалась. На огромной территории было много заключенных. Может, всех вновь прибывших направят на работы?

Фрида и ее родные стояли на платформе рядом с железнодорожными путями, и тут началось что-то странное. Узники, одетые в полосатую форму, стали кричать: «Отдайте детей пожилым женщинам!..» Вскоре и мать Фриды оказалась с ребенком на руках – его передала ей совсем молодая женщина, лет двадцати с небольшим.

Евреям приказали выстроиться на платформе в две колонны: мужчинам в одной, женщинам в другой. Не понимая, что происходит, Фрида встала в колонну вместе с матерью, держащей на руках чужого малыша. Когда подошла очередь матери, эсэсовец (Фрида Вайнеман полагает, что это был доктор Менгеле) сказал, чтобы она с ребенком шла направо. Фрида пошла с матерью… Вот что она об этом вспоминает: «Менгеле остановил меня и сказал: “Тебе налево”. Я ответила, что не расстанусь с мамой. Он очень обыденно возразил: “Твоя мать будет заниматься детьми, а ты пойдешь с молодыми”».

Фрида недоумевала: почему их разделяют? «Я не могла понять, зачем нужно отдавать детей пожилым женщинам. К тому же моей матери было всего сорок шесть! Я ничего не могла понять… Все происходило очень быстро».

Мать Фриды Вайнеман ушла с чужим ребенком. В это время начался отбор для ее отца и трех братьев. Им сказали держаться вместе, но, пока они стояли на платформе, старший брат Фриды Дэвид увидел, что мать уходит, и решил, что самому младшему, 13-летнему Марселю, лучше остаться с ней. Он рассудил, что Марселю будет легче, если мама сможет о нем позаботиться. Дэвид сказал братишке, чтобы тот пошел с матерью. Младший послушался и побежал к ней. Сам того не подозревая, Дэвид отправил брата на смерть…

Они не могли знать, что в этот момент все проходили отбор – в ходе этого процесса врачи-эсэсовцы за секунду решали, кому будет позволено временно остаться в живых, а кто должен умереть немедленно. Подавляющему большинству людей, прибывших этим поездом, суждено было очень быстро расстаться с жизнью в газовых камерах Биркенау, в том числе и матери Фриды вместе с ребенком, которого она несла на руках. Нацисты строго следили за тем, чтобы дети, старики и больные не оставались жить в лагере дольше нескольких часов.

Фриду, ее отца и троих братьев отобрали для работы. Хотя нацисты и планировали постепенно уничтожить всех евреев, это было, по крайней мере, некоторой отсрочкой смерти. Отправив Марселя к матери, Дэвид невольно решил его участь – этой группе предстояло погибнуть сразу. 13-летний Марсель по возрасту мог оказаться в любой группе, поэтому эсэсовцы не стали возражать, когда он присоединился к матери. Как говорит Фрида, поступок Дэвида был бы правильным в иных обстоятельствах, но в бесчеловечных условиях Освенцима это решением оказалось роковым.

Выходит, что члены лагерной рабочей команды крематория призвали молодых матерей отдать своих детей потому, что шанс пройти первоначальный отбор в глазах эсэсовских врачей был только у той, что шла без ребенка. Даже если мать выглядела здоровой и сильной, эсэсовцы редко пытались разъединить ее с ребенком в процессе окончательного отбора: зачем сеять панику среди вновь прибывших? Заключенные в полосатых робах увидели мать Фриды, когда она стояла у вагона, и решили, что она слишком стара – отбор не пройдет. А тех, кому было суждено умереть, объединяли… Шанс прожить дольше одного дня, таким образом, был только у молодой матери.

Как вообще могла возникнуть такая ситуация на нашей планете? Как могли нормы здравого смысла и нравственности оказаться извращены до такой невообразимой степени, что вполне разумное желание старшего брата сказать младшему, чтобы он присоединился к матери, привело к его гибели, а единственным шансом на выживание молодой женщины стало решение отдать своего ребенка, которого ждала смерть?

Говоря шире, по каким причинам нацисты решили уничтожить целый народ? Почему они отправляли в концлагеря миллионы мужчин, женщин и детей, заталкивали их в газовые камеры, вешали, расстреливали, морили голодом, забивали до смерти – уничтожали всеми вообразимыми и невообразимыми способами? Какое место занимает этот геноцид среди всех ужасов, сотворенных нацистами?

Я размышлял над данными вопросами 25 лет, создавая телевизионные документальные программы о нацизме и Второй мировой войне. В ходе этой работы я побывал во многих странах, встречался с сотнями очевидцев тех событий – с теми, кто пострадал от рук нацистов, как Фрида Вайнеман, с теми, кто наблюдал за этим со стороны, и с теми, кто совершал эти преступления. Среди материалов, собранных для моих фильмов, лишь малая часть была известна ранее.

Холокост – самое чудовищное преступление в истории человечества. Нам нужно понять, как такое изуверство стало возможным. И эта книга, созданная не только на основании новых материалов, но и с опорой на недавние исследования и документы того времени, – моя попытка это сделать.

Глава 1 Корни ненависти

В сентябре 1919 года Адольф Гитлер написал исторически важное письмо, но в то время его значимость никто не осознал. Дело в том, что автор этого письма был никем. В 30 лет у Гитлера не было ничего и никого – ни дома, ни жены, ни подруги, ни одного близкого товарища. Карьеры тоже не было. Вся его предыдущая жизнь оказалась крушением надежд. Он хотел стать знаменитым художником, но творческое сообщество его отвергло. Он мечтал сыграть значимую роль в победе Германии в мировой войне, но стал лишь свидетелем унизительного поражения немецкой армии в ноябре 1918-го. Он был озлоблен, ожесточен и искал, кто во всем этом виноват.

В этом письме, датированном 16 сентября 1919 года и адресованном бывшему сослуживцу Адольфу Гемлиху, Гитлер недвусмысленно констатирует, кто же несет ответственность не только за его личные беды, но и за страдания всего немецкого народа. «Среди нас живет, – пишет Гитлер, – негерманское, чуждое племя, не желающее и не способное пожертвовать своими особенностями… И тем не менее оно обладает всеми политическими правами, которые есть у нас… Все, что заставляет людей бороться за высокие цели, будь то религия, социализм или демократия, для него – лишь средство для удовлетворения своей жажды денег и господства. Его деятельность порождает расовый туберкулез среди наций»1. Врагом, которого идентифицировал Гитлер, были евреи. И он добавил, что конечной целью любого немецкого правительства должна стать бескомпромиссная ликвидация всех евреев.

Это весьма примечательный документ. И не только потому, что дает нам понять, о чем в 1919 году думал человек, который стал, что называется, архитектором Холокоста, но и потому, что это первое неоспоримое свидетельство антисемитских настроений Гитлера. В автобиографической книге «Моя борьба» (Mein Kampf), написанной пять лет спустя, он утверждал, что ненавидел евреев, еще будучи в первые годы ХХ века бедным художником, но некоторые ученые сомневаются в столь упрощенной версии его прошлого2 и задаются вопросом: действительно ли у Гитлера выработались такие жесткие антисемитские взгляды во время жизни в Вене и службы в армии в течение мировой войны, которую на Западе называли Великой, а в СССР империалистической или германской3.

Тем не менее это не означает, что в 1919 году антисемитизм возник в голове Гитлера из ниоткуда. В своем письме он отразил антисемитские настроения, которые существовали в Германии до Великой войны, в годы, когда она шла, и после ее окончания. Можно сказать, что в написанном Гитлером в сентябре 1919 года ничего оригинального не было. Да, позже он окажется наиболее ярым поборником антисемитизма, но эта позиция опирается на прочный фундамент – долгую историю преследований евреев.

Антисемитизм отнюдь не нов. Его корни уходят в глубь не то что веков – тысячелетий. Например, в Евангелии от Иоанна говорится: «Стали иудеи гнать Иисуса, и искали убить Его»4. В какой-то момент они даже «…взяли каменья, чтобы бросить на Него»5. А сам Иисус говорил иудеям: «Ваш отец диавол»6.

Таким образом, многие поколения священнослужителей клеймили евреев как коварный народ, который хотел погубить Христа7. Нетрудно понять, почему гонения на евреев были широко распространены в средневековой Европе, где господствовала христианская культура. Во многих странах евреям запрещалось владеть землей, заниматься определенными профессиями и жить там, где они хотели бы. В разные периоды в ряде европейских городов евреи были вынуждены проживать в гетто и носить на одежде специальные отличительные знаки. В XIII веке в Риме, в частности, это были желтые метки на груди. Одной из немногих профессий, которыми позволялось заниматься евреям, стало ростовщичество, поскольку христианам религия этот вид деятельности запрещала. Если судить по «Венецианскому купцу» Шекспира, еврей-ростовщик постепенно становился ненавистной фигурой. В 1543 году Мартин Лютер – христианский богослов, инициатор Реформации, ведущий переводчик Библии на немецкий язык – написал памфлет «О евреях и их лжи». Евреи, по его словам, «…суть воры и разбойники, у которых нет ни крохи во рту, ни нитки на теле, которую бы они не украли или не отняли у нас посредством их проклятого ростовщичества». К чему призывал народ Лютер? «Навсегда изгнать их из нашей страны»8.

Эпоха Просвещения принесла в судьбу европейских евреев изменения. В этот период научного и политического развития под сомнением оказались многие традиционные убеждения. Например, действительно ли евреи заслуживают того отношения, от которого страдают, или они просто жертвы предрассудков? В 1781 году немецкий историк Христиан Вильгельм фон Дом выступил за гражданское равноправие евреев, отметив, что «все, в чем обвиняют евреев, возникло из-за политической обстановки, в которой они сейчас живут»9. В 1789-м во Франции вслед за принятием Декларации прав человека и гражданина вступил в действие закон, объявляющий евреев свободными и равными гражданами. В Германии в течение XIX века были сняты многие запреты, налагавшиеся на евреев, в том числе ограничения на профессии.

Все эти свободы дались не даром. В то же самое время, когда перед немецкими евреями открывались новые возможности, сама страна переживала серьезные изменения. Ни одно европейское государство не изменялось так быстро, как Германия второй половины XIX столетия. Если в 1850 году здесь добывали 1 500 000 тонн угля, то в 1906-м – уже 100 000 00010. Численность населения увеличилась с 40 000 000 в 1871 году до 65 000 000 в 1911-м. С объединением страны в 1871 году Германия изменилась и политически. На волне этого подъема многие задавались концептуальными вопросами о культурной и духовной специфике этой новой нации. И не в последнюю очередь вопросом о том, что значит быть немцем.

Один из ответов предложили сторонники веры в Volk. Хотя это слово обычно переводится как «народ», концепция Volk не может быть передана столь однозначно. Для теоретиков движения фолькиш (völkisch) оно означало почти мистическую связь группы людей, говорящих на одном языке, обладающих общим культурным наследием, с почвой – землей, на которой живут они и жили их предки. В качестве реакции на внезапный рост городов и загрязнение окружающей среды новыми заводами и фабриками они проповедовали достоинства немецкой сельской жизни, в особенности силу леса. Один из самых знаменитых идеологов Volk, профессор Вильгельм Генрих Риль в книге «Земля и люди» (Land und Leute), писал: «…народ вымрет, если больше не сможет ценить наследие лесов, в которых он черпал силу и обновление. Мы должны беречь леса не только для того, чтобы зимой поддерживать огонь в очаге, но и для того, чтобы сохранять биение горячего пульса народа, чтобы немцы оставались немцами»11. Уже в середине XIX века Риль предупреждал об опасности, которую представляет собой не только рост городов, но и символ технического прогресса – железные дороги. «В особенности крестьянин чувствует, что больше не может оставаться “традиционным крестьянином” рядом с новой железной дорогой… Все боятся оказаться кем-то другим, и те, кто желает лишить нас традиционного образа жизни, больше похожи на исчадия ада, чем на тех, кто желает добра»12.

Концепция Volk оказала влияние на идеологию Гитлера и нацизма. Министерство пропаганды Третьего рейха, возглавляемое Йозефом Геббельсом, сделало заказ на фильм, который прославлял бы силу и значимость леса и крестьянина-земледельца. Картину сняли Ханс Спрингер и Рольф фон Соньевски-Ямровски, называлась она «Вечный лес» (Ewiger Wald) и в прокат вышла в 1936 году. В информационном сообщении для прессы, выпущенном в преддверии выхода фильма в прокат, говорилось: «Наши предки были лесным народом. Их Бог обитал в пещерах, их религия зародилась в лесу. Ни один народ не может жить без леса, и те, кто повинен в уничтожении лесов, канет в небытие»13, а последняя фраза, сказанная в нем, подчеркивает связь между Volk и лесом: «Наш народ, подобно лесу, будет стоять вечно!»14

В первом десятилетии ХХ столетия самым популярным молодежным движением в Германии было «Вандерфогель» («Перелетная птица»), призывавшее юношей и девушек переселяться в сельскую местность и восстанавливать связь между немецким народом и природой. «Это духовное движение, – говорит Фридолин фон Шпаун, вступивший в «Вандерфогель» подростком. – Оно стало реакцией на эпоху императора Вильгельма, олицетворением которой были промышленность и торговля»15. Другие молодые немцы объединялись в группы типа Немецкого гимнастического союза и занимались физкультурой на открытом воздухе. «В Немецком гимнастическом союзе я впервые увидел свастику, – говорит Эмиль Кляйн, вступивший в него перед Первой мировой войной. – Четыре F – Frisch [бодрость], Fromm [благочестие], Frölich [радость], Frei [свобода] – образовывали двойную свастику на значке, который нам выдавали, бронзовом значке, носимом как знак отличия»16. Они считали, что этот древний символ, который использовался в разных культурах прошлого, представляет связь с их древними предками, отчасти потому, что подобные изображения обнаруживали в Германии среди археологических находок.

Все эти новшества стали проблемой для немецких евреев, поскольку они из концепции Volk оказались исключены. Большинство немецких евреев жили в городах и занимались тем, что представляло антитезис идеалу völkisch. Евреи были явно не тем народом, который «вышел из леса». В чрезвычайно популярном романе Густава Фрейтага «Приход и расход» (Soll und Haben, 1855)17 центральный персонаж, предприниматель еврейского происхождения Фейтель Итциг, представлен как омерзительный тип, одержимый жаждой наживы и обманывающий честных, но наивных немцев. Итциг – паразит, ведущий образ жизни, невообразимо далекий от благородного идеала крестьянина-земледельца.

Конечно, не каждый, разделяющий идею Volk, обязательно был антисемитом, но тем не менее для националистических движений евреи стали символом всех бед и невзгод новой Германии. Крестьянин-земледелец, которому было тяжело мириться с бурным ростом городов и реальностью железной дороги, которая вдруг оказалась проложена по его земле, мог винить в этом еврея. Лавочник, обнаруживший, что его покупатели предпочитают новые крупные универсальные магазины, мог винить в этом еврея. Ремесленник, изготавливающий в мастерской кустарные изделия и больше не имеющий возможности продавать их из-за появления на рынке товаров массового промышленного производства, мог винить в этом еврея.

Эти аргументы основывались, разумеется, на недоразумениях. Если немецкие евреи жили в городах, если они открывали универсальные магазины и фабрики, то это в большой степени обусловливалось тем, что на протяжении столетий они были лишены возможности заниматься «одобренными» националистической идеологией видами деятельности. Другими словами, после того как евреям запретили владеть землей, их начали обвинять в «оторванности» от почвы. Этот рост антипатии к немецким евреям еще более удивителен в том смысле, что в самой Германии евреев жило очень мало – менее процента от всей численности населения. Многие немцы никогда в жизни евреев не видели и дел с ними не имели. Но отсутствие евреев для антисемитизма не преграда.

Пауль Лагард, один из самых убежденных антисемитов националистического толка, использовал термины, которые одобрил бы Мартин Лютер. В книге «Евреи и индогерманцы» (Juden und Indogermanen, 1887) он писал: «Мы антисемиты, потому что в Германии девятнадцатого века евреи, живущие среди нас, представляют взгляды, обычаи и требования, которые восходят к временам разделения народов вскоре после всемирного потопа… Потому, что среди христианского мира евреи – азиатские варвары». Евреи, по мнению Лагарда, «народ, который на протяжении тысячелетий не внес никакого вклада в историю»18.

Ложное представление о том, что евреи одновременно являются и чуждой, и тайной политической силой в новой Германии, послужило для Генриха Класса, президента Пангерманского союза, поводом написать книгу «Если бы я был императором» (Wenn ich der Kaiser wär), правда, под псевдонимом Даниэль Фриманн. Опубликованная в 1912-м, за два года до начала Великой войны, она связывала потребность «оздоровления жизни нашей нации» с требованием, чтобы еврейское влияние было «полностью ликвидировано или сведено до терпимого, безвредного уровня»19. Класс предложил ряд запретных мер в отношении евреев. Он призывал, чтобы газеты, принадлежащие евреям или публикующие материалы авторов-евреев, размещали рядом с заголовком звезду Давида, чтобы евреям было запрещено служить в армии и флоте, работать преподавателями и юристами.

Параллельно с националистическим и «традиционным» христианским антисемитизмом активизировались нападки на евреев с совершенно другой стороны. За рассуждениями Гитлера в сентябрьском письме 1919 года стоит идея «антисемитизма, основанного на разуме». «Современные» антисемиты, подобно ему, пытались найти псевдонаучные доводы, оправдывающие их ненависть к евреям, утверждая, что нацию следует презирать не по религиозным, а по расовым соображениям.

Мысль, что люди различаются между собой по расовому признаку и одни расы выше других, получила квазиинтеллектуальную поддержку в «Эссе о неравенстве человеческих рас» (Essai sur l’inégalité des races humaines) Жозефа Артюра де Гобино, опубликованном в 1855 году20. Дипломат, а не ученый, Гобино представил мир, в котором существуют три расы – черная, желтая и белая. Из них негроидная – самая низшая и стоит у подножия лестницы. Народы, принадлежащие к желтой расе, явно превосходят черных, но они, по мнению автора эссе, не создали ни одного цивилизованного общества; они психически неустойчивы и не способны привести в действие пружины красоты и деятельности. На вершине этой расистской иерархии располагается белая раса. Она обладает замечательной и даже чрезмерной любовью к свободе. Таким образом, история, по мнению Гобино, учит, что все цивилизации произошли от белой расы, ни одна не может существовать без ее помощи, и общество велико и прекрасно лишь постольку, поскольку в нем сохраняется кровь благородной группы, которая его создала. Также автор утверждал, что немецкая раса – часть высшей белой расы – происходит от этнической группы арийцев, мигрировавшей в Европу из Индии.

Хьюстон Стюарт Чемберлен, писатель, родившийся в Англии и позже ставший гражданином Германии, представил антисемитское толкование всего этого в труде «Основы девятнадцатого века» (Die Grundlanden des Neunzehnten Jahrhunderts), опубликованном в 1899 году. Книга стала очень популярной – и не только в Германии. В эмоциональном предисловии к английскому изданию Алджернон Б. Митфорд, лорд Редесдейл, отметил, что эта книга быстро была признана одним из шедевров столетия – цельный плод изысканий и исследований Чемберлена ныне созрел на благо всего мира21. Чемберлен утверждал, что если арийцы – это совершенный идеал, то евреи олицетворяют собой нечто противоположное. Даже если некоторых евреев на первый взгляд трудно отличить от арийцев, реальность в том, что все евреи – чуждый азиатский народ, который самыми подлыми способами приобрел несметные богатства22. Тем не менее, поскольку лишь еврейская и немецкая нации сумели сохранить себя чистыми, из этого следует, что эти две расы – арийская и еврейская – схлестнулись в титанической борьбе за превосходство.

Теперь ясно, почему у Гитлера и Чемберлена нашлось много общего. Когда они в 1923 году встретились, Чемберлен сказал, что в результате этого общения состояние его души изменилось – в одну минуту23. В ответ нацисты признали Чемберлена своим. Его 70-летие широко освещалось в их газете Völkischer Beobachter, а «Основы девятнадцатого века» стали текстом не только читаемым – почитаемым.

Эта расистская теория оказалась привлекательной для многих людей, особенно тех, кто, по мнению Гобино и Чемберлена, принадлежал к высшей расе. Мысль, что ценность личности может определяться исключительно внешними данными, была весьма соблазнительна. В популярном немецком романе «Хельмут Харринга» (Helmut Harringa, 1910) Германа Поперта судья отпускает героя просто потому, что не может допустить, что человек с такой внешностью может быть виновен24. Вывод пришелся по душе рейхсфюреру Генриху Гиммлеру. В 1938 году при посещении одного из подразделений СС некий солдат привлек его внимание чем? Правильно, внешностью. Только на этом основании Гиммлер решил, что это способный, чистокровный немец. Изучив его досье, Гиммлер ходатайствовал о повышении солдата по службе25.

В сию ядовитую смесь «традиционного», националистического и расового антисемитизма необходимо добавить еще один компонент – возникновение политического движения, основанного на идеях евгеники. Термин «евгеника» (в буквальном переводе с греческого – «благородный») предложил английский ученый Фрэнсис Гальтон. В 1869 году в книге «Наследственный гений» (Hereditary genius) он утверждал, что общество должно дать ответ на один ключевой, но по сути простой вопрос: кому позволено производить потомство? Гальтон писал, что путем тщательного отбора через разумные браки на протяжении нескольких поколений станет возможным создание высокоодаренной расы людей. Общество должно признать, что каждое поколение способно оказать огромное влияние на природную одаренность тех, кто идет следом, и, таким образом, его долг перед человечеством – исследовать диапазон этого влияния и использовать его так, чтобы, не совершая глупостей по отношению к себе, создавать наиболее благоприятные условия для будущих обитателей Земли26.

Гальтон никогда не призывал к насильственному запрету на размножение «неподходящим» членам общества. Это делали другие. В 1895 году Альфред Плетц, немецкий сторонник евгеники и автор термина «расовая гигиена», поднял вопрос о возможности наделения специальных врачебных комиссий правом решать с точки зрения расовой ценности, каких новорожденных оставлять в живых, а каких безболезненно умерщвлять. Он также заявлял, что сторонники расовой гигиены не имеют особых возражений против войны, поскольку рассматривают ее как один из способов борьбы наций за существование. Кроме того, Плетц говорил, что в ходе боевых действий «худшие» люди могут использоваться в качестве, что называется, пушечного мяса и направляться в особо опасные места27.

Многие из пионеров евгеники не были антисемитами (тот же Плетц, например, считал, что евреи относятся к арийской нации), но их учение широко использовалось другими людьми. Мысль о расовой гигиене как основе здоровья нации в сочетании с идеей Хьюстона Чемберлена, что евреи представляют собой расовую угрозу арийцам, добавила потенциально катастрофический компонент в антисемитское варево. Традиционный антисемитизм основывался на религии. Если иудей принимал христианство, у него появлялся шанс избежать преследований. Но мысль, что еврейство – нечто неотъемлемое, присутствующее, как утверждали нацисты, в крови, означала, что путей спасения нет. Твоя национальность, которую нельзя изменить, – твоя судьба. Ты можешь быть добрейшим, благороднейшим человеком, но если твоя нация считается низшей или представляющей опасность, преследований тебе не избежать.

Гитлер в сентябрьском письме 1919 года недвусмысленно заявил: «Евреи, безусловно, национальное, а не религиозное сообщество». Эта идея стала фундаментальной основой его антисемитизма. Для Гитлера она означала, что вопрос о религиозной принадлежности евреев практически не имеет значения, поскольку «…вряд ли найдется хоть одна нация, представители которой исповедуют исключительно одну конкретную религию».

Несмотря на отчаянные попытки найти тест для идентификации еврейской «крови», нацистам не удалось (что неудивительно) предложить научное обоснование для определения принадлежности того или иного человека к еврейской нации. В результате, когда они начали преследовать, а затем и уничтожать евреев, им приходилось определять «еврейство» через религию. Они идентифицировали еврея на основании того, сколько его дедушек и бабушек исповедовали иудаизм. Тем не менее нацисты все равно считали, что еврейство – нация, а не религия. Главенство расы в истории человечества было чрезвычайно важным аспектом в мировоззрении Адольфа Гитлера. Он и в мыслях не мог допустить противопоставление кем-то каких бы то ни было научных аргументов.

Здесь следует сделать одно важное замечание. С учетом того, что свидетельства об антисемитских настроениях в Германии появились до того, как национал-социализм стал политической силой, легко допустить существование прямой связи между антисемитизмом довоенного периода и временем Третьего рейха и Холокоста и заявить: последующий кошмар был неизбежен. Но такой взгляд будет ошибочным по двум причинам. Во-первых, несмотря на всю горячность и страстность своих позиций, немецким партиям антисемитской направленности не удавалось заручиться поддержкой остальных граждан страны. На выборах в рейхстаг 1893 года, к примеру, депутатские мандаты получили всего 16 представителей антисемитских группировок, плюс еще 12 кандидатов от других партий, которые поддерживали их взгляды28. Подавляющее большинство немецких избирателей – 95 процентов – оказались не готовы отдать свои голоса за откровенных антисемитов.

Разумеется, статистика не может выявить скрытую предубежденность по отношению к евреям. Есть все основания, чтобы сказать: антисемитизм существовал в Германии на протяжении многих веков. Но в те времена он был и во многих других европейских странах.

Вторая причина, по которой не следует переоценивать немецкий антисемитизм, заключается в следующем. Если бы вы жили в начале ХХ века и вас попросили предсказать, какая из стран в будущем станет проводить политику, направленную на уничтожение евреев, крайне маловероятно, что вы указали бы на Германию. Скорее всего, вы бы вспомнили о России. Масштабы насилия, которое испытали на себе российские евреи до Первой мировой войны, поистине ужасают. В ходе кишиневского погрома в апреле 1903 года были уничтожены сотни домов и лавок, погибли 49 человек. Спустя два года, в октябре 1905-го, в Одессе было разгромлено более 1600 еврейских домов и несколько тысяч человек погибли или получили ранения29. Это лишь два примера жестоких нападений на евреев в России в тот период. На самом деле их насчитывается намного больше. В результате преследований в период с 1880 года до начала Первой мировой из России в поисках лучшей и безопасной жизни бежали более 2 000 000 евреев. В Германии в это время ничего подобного не происходило. Немецкие евреи читали о погромах в Кишиневе и Одессе и были уверены, что им очень повезло: они живут в цивилизованной стране, где подобному варварству места нет.

Сложнее точно определить отношение Гитлера к евреям перед Первой мировой войной. Между 1908 и 1913 годом он жил в Вене и восхищался ее бургомистром Карлом Люгером, убежденным антисемитом, который однажды заявил, что власть евреев над прессой и капиталом означает устрашающий терроризм и он хочет освободить христианский народ от еврейского господства30. Также Люгер считал, что евреи – величайшие враги немецкого народа31. Чтобы сам Гитлер в это время высказывал подобные идеи, сомнительно. И в то же время можно сказать другое – он был готов иметь дело с торговцами-евреями, когда продавал свои картины в Вене32. Возможно, как предполагает один известный ученый, Гитлер вел себя просто прагматично, контактируя с евреями, но тем не менее «пропитался венским антисемитизмом»33. Знать наверняка мы не можем.

Впрочем, нет сомнений, что Адольф Гитлер целиком и полностью поддержал позицию Германии в мировой войне и воспользовался возможностью принять участие в конфликте. В августе 1914 года он подал заявление о желании вступить в баварский полк и таким образом стал солдатом немецкой, а не австрийской армии. Гитлер являлся убежденным пангерманистом и даже при том, что родился в Австрии, считал себя прежде всего немцем. Солдатом он был храбрым и удостоился Железного креста первого класса. Во время Второй мировой войны Гитлер носил на кителе эту награду. Правда, никогда не упоминал, что представил его к ордену еврейский офицер Гуго Гутман34.

К 1916 году военная ситуация для Германии складывалась плачевно. Боевые действия на фронтах зашли в тупик, в тылу ощущалась нехватка продовольствия. Идея быстрой победы, которую планировал Генеральный штаб немцев, уже представлялась фантазией. Люди начали искать виноватых в переживаемых Германией трудностях, и многие стали возлагать вину на евреев. Военный министр Германии заявил, что его ведомство постоянно получает жалобы от широких слоев населения на то, что многие мужчины иудейского вероисповедания уклоняются от своего долга служить на передовой35. В конце концов провели расследование с целью установить, сколько же евреев действительно принимают участие в войне. Результаты его никогда не были опубликованы. Существует мнение, что после того, как власти выяснили – немецкие евреи служат честно, было принято решение скрыть это, а не снимать с евреев ложные обвинения.

На самом деле немецких евреев в армии в пропорциональном отношении было не меньше, чем неевреев. Тем не менее настойчиво муссировался слух, что они каким-то образом манкируют своим долгом перед отечеством. Уже в 1920-е годы газета Der Schild публиковала материалы, компрометирующие и высмеивающие евреев. В частности, в одном из них сообщалось, что недалеко от линии фронта был обустроен полевой госпиталь для евреев, прекрасно оснащенный медицинским оборудованием и укомплектованный исключительно сотрудниками-евреями. И вот в него доставили первого пациента, вопящего от боли, потому что ему на ногу упала пишущая машинка36…

Не первый раз в истории на евреев была возложена роль козлов отпущения. Вальтер Ратенау, крупный еврейский промышленник и политик, пророчески писал другу в 1916 году: «Чем больше евреев погибнет на фронте в эту войну, тем более упорно их враги будут доказывать, что они все прятались в тылу и занимались военными спекуляциями. Ненависть возрастет вдвое, если не втрое»37.

Обстоятельства, при которых для Германии завершилась Первая мировая, предоставили антисемитам еще больше возможностей возложить всю вину на евреев. Во-первых, потому, что после перемирия, заключенного в ноябре 1918-го, начались волнения социалистического толка. Газета Ruhr-Echo заявляла, что скоро над всей Германией торжествующе взметнется красный флаг. «Германия должна стать советской республикой и, в союзе с Россией, трамплином для грядущей победы мировой революции и социализма во всем мире»38. В апреле 1919 года революционеры провозгласили создание Баварской советской республики. Коммунисты во главе с Евгением Левине попытались установить жесткий социалистический режим в Мюнхене: экспроприировали дорогие дома у их владельцев, чтобы предоставить жилье беднякам. В достижении своих целей они применяли силу. 30 апреля были расстреляны десять заключенных. В мае 1919 года отряды фрайкора – полувоенных патриотических формирований правого толка – прошли маршем по Баварии, вступили в Мюнхен и нанесли поражение коммунистам. В результате кровавой мести убиты были более тысячи революционеров.

Да, среди видных коммунистов-революционеров были евреи, и многие молодые люди, такие, как Фридолин фон Шпаун, вступивший в фрайкор сразу после окончания Первой мировой войны, очень просто оправдали свой антисемитизм, увидев прямую связь между коммунизмом и евреями. «Те, кого послали в Баварию устанавливать советский режим, почти поголовно оказались евреями, – пишет фон Шпаун. – Естественно, мы также знали, что в России евреи стали очень влиятельными. Поэтому в Германии постепенно сложилось представление, что большевизм и иудаизм – практически одно и то же»39.

Евреев обвиняли не только в попытке устроить в Германии коммунистическую революцию. Им ставили в вину и поражение в войне, и разрушение прежнего политического режима во главе с кайзером, и согласие с условиями ненавистного Версальского мирного договора, и участие в Веймарском правительстве, которое способствовало гиперинфляции начала 1920-х годов.

Антисемиты указывали на участие евреев во всем этом и многом другом. Они, например, напоминали, что Веймарскую конституцию написал юрист еврейского происхождения Гуго Прейсс, председателем независимой социал-демократической партии в 1919 году был политик еврейского происхождения Гуго Гаазе, министр юстиции еврей Отто Ландсберг отправился в Версаль и слушал все требования победивших союзников относительно мирных соглашений, промышленник еврейского происхождения Вальтер Ратенау не только работал в военном министерстве во время войны, но и стал министром иностранных дел в Веймарской республике.

Все это правда. И тем не менее полностью картину данные факты не отражают. Абсурдно возлагать персональную ответственность на политиков-евреев за коллективные решения, в которых они лишь принимали участие. Любая попытка «обвинить» этих конкретных людей при внимательном рассмотрении проваливается. Да, Гуго Прейсс действительно участвовал в составлении Веймарской конституции, но окончательная версия принадлежит не ему и содержит положения, против которых он яростно возражал. Действительно, Отто Ландсберг слушал все требования, которые выдвигали союзники в Версале, но антисемиты не говорят о том, что он подал в отставку, чтобы не подписывать договор. Что касается Гуго Гаазе и Вальтера Ратенау, то вскоре после войны оба были убиты (один в 1919-м, другой в 1922 году), и вряд ли могут нести ответственность за политические промахи Веймарской республики.

И все-таки предубежденность «работает» только тогда, когда одни факты игнорируются, а другие преувеличиваются. Многие немцы не анализировали свои эмоциональные реакции на плачевное положение, в котором они оказались. Миллионы из них голодали из-за морской блокады Германии, организованой союзниками, – блокады, которая сохранялась до лета 1919 года с целью оказать давление на новое правительство в подписании условий мирного договора. Немецкое общество также страдало от последствий эпидемии инфлюэнцы 1918 года – она унесла очень много жизней. С учетом всех этих факторов и страха перед грядущей коммунистической революцией немалое число людей обратилось к антисемитизму как удобному способу объяснить свои несчастья. В частности, Теодор Эшенбург, которому в конце войны исполнилось 14 лет, вспоминает, что у его отца внезапно проявился расовый антисемитизм, которого прежде не было. «Мировая революция, мировая банковская система, мировая пресса – кругом одни евреи»40.

Именно на этом фоне проигранной войны и огромного недовольства на юге Германии зародилась новая политическая сила – Национал-социалистическая немецкая рабочая партия. Или нацизм.

Глава 2 Рождение нацизма (1919–1923)

Рождению нацистской партии способствовали фундаментальные изменения политической обстановки в Германии. Для немецких антисемитов евреи стали не просто виновниками еще бо́льших проблем, чем до войны, – их ненависть обрела совершенно новое направление.

В 1912 году лидер пангерманистов Генрих Класс возвестил о грядущей атаке на евреев в книге «Если бы я был императором». Класс полагал, что перемены, к которым он призывал, возможны в рамках существующей политической системы, во главе которой стоял кайзер. Но в 1919-м вообразить, чтобы лидер антисемитов озаглавил новую атаку на евреев «Если бы я был президентом Веймарской республики», уже было нельзя. Дело в том, что правительство больше не рассматривалось как средство для решения «еврейской проблемы» – его само считали частью проблемы.

На фоне всех этих недовольств махровым цветом расцвели антисемитские объединения. Наиболее влиятельным среди них был Немецкий народный союз обороны и наступления (Deutschvölkischer Schutz- und Trutzbund), основанный в феврале 1919 года. К 1922-му он насчитывал 150 000 членов, и каждый подписывался под программой, призывающей к ликвидации еврейского разлагающего, подстрекательского влияния1.

Бавария стала родиной целого ряда радикальных антисемитских объединений. В частности, Группа изучения германской древности (общество Туле), базировавшаяся в Мюнхене, требовала, чтобы каждый ее новый перспективный член дал клятву, что в его венах или венах его жены не течет ни капли еврейской либо «цветной» крови2. Основателем общества Туле считается Рудольф Фрайер фон Зеботтендорф – один из видных немецких оккультистов. Ко времени окончательного поражения немецкой армии в ноябре 1918 года его взгляды приобрели поистине апокалипсическое звучание. Он провозглашал: «…отныне правит наш смертельный враг – Иуда. Мы еще не знаем, что вырастет из этого хаоса. Можно только догадываться. Грядет время борьбы, тяжких испытаний, опасное время! Мы, участники этой борьбы, все в опасности, ибо враг ненавидит нас со всей бесконечной ненавистью еврейской нации. Теперь – око за око, зуб за зуб… Братья и сестры! Сейчас не время для глубокомысленных речей, собраний и торжеств! Сейчас время борьбы, и я хочу и буду бороться! Бороться до тех пор, пока не взойдет триумфально свастика. Настало время говорить о германском рейхе, настало время сказать, что еврей – наш смертельный враг»3. Остается только напомнить, что свастика была символом общества Туле.

Второй знаковой фигурой Группы изучения германской древности был 50-летний драматург Дитрих Эккарт – человек, оказавший очень большое влияние на 30-летнего Адольфа Гитлера. Эккарт, являвшийся убежденным антисемитом, больше всего прославился адаптацией пьесы Генрика Ибсена «Пер Гюнт», которую изменил так, что все тролли выглядели карикатурными евреями4. В другой своей пьесе – «Отец семейства» – Эккарт поведал историю смелого журналиста, пытающегося разоблачить коррупционное влияние евреев на прессу: он пишет пьесу, дабы предупредить публику об опасности, которую представляют евреи, но те используют свое влияние, чтобы провалить премьеру. Дальнейшие события могли бы показаться смешными, если бы все не было так грустно… Пьеса Эккарта о неудачливом драматурге, чье творение провалилось из-за влияния евреев, провалилась сама. Автор обвинил в этом – вполне предсказуемо – евреев5. Для Эккарта еврейский вопрос лежал в основе всех прочих вопросов. «Все на свете стало бы понятно, если бы удалось пролить свет на эту тайну»6. Более того, писал он, ни один народ на земле не позволил бы существовать евреям, если бы мог понять, сколь они опасны. «Если бы они внезапно увидели, кто такие евреи и чего хотят, они бы завопили от ужаса и передушили бы их всех немедленно»7.

Эккарт поддерживал небольшую политическую группу в Мюнхене, которая называлась Немецкая рабочая партия и была достаточно тесно связана с обществом Туле. Так между ним и Гитлером установились особые отношения. 12 сентября 1919 года, за неделю до того, как Гитлер написал то самое письмо, объяснявшее его антисемитизм, он посетил собрание партии в мюнхенской пивной. Немецкая рабочая партия была одной из небольших баварских политических группировок и отличалась крайне правыми взглядами. Все ее члены придерживались одного мнения: немецкие солдаты проиграли войну, потому что получили удар ножом в спину от еврейских спекулянтов, орудовавших в тылу, евреи были зачинщиками и коммунистической революции, и ненавистной веймарской демократии. На этом собрании на Гитлера обратил внимание председатель партии, железнодорожный механик Антон Дрекслер. Он высоко оценил ораторские способности Гитлера и предложил ему вступить в организацию.

Впрочем, в следующие месяцы наибольшее влияние на развитие Гитлера оказал именно Дитрих Эккарт. Парадоксально, но Эккарт особенно высоко оценил те качества Гитлера, за которые фронтовые друзья Адольфа считали его несколько странным8. Нетерпимость, социальная неадекватность, неспособность вести разговор спокойно и абсолютная уверенность в своей правоте – все это, по мнению Эккарта, было позитивными качествами. Есть все основания злиться по поводу поражения немцев в войне – в этом нет ни малейших сомнений, и Гитлер это чувство персонифицировал. А в сочетании с экстремистскими взглядами на то, кто виновен в сложившейся ситуации, это были те слова, которые хотели услышать сбитые с толку мюнхенцы. Кроме того, участие Гитлера в войне рядовым солдатом, который заслужил Железный крест за храбрость, выделяло его из старой элиты – вождей, столь явно предавших народ. «Толпу нужно напугать до смерти, – говорил Эккарт. – Я не могу использовать офицеров; народ их больше не уважает. Лучше всего подошел бы рабочий, у которого хорошо подвешен язык… Ему не нужно быть интеллигентом; политика – самое тупое занятие на свете»9. Все это способствовало пророческому высказыванию Эккарта о Гитлере: «Это – грядущий человек Германии; настанет день, когда весь мир будет говорить о нем»10.

Что касается Гитлера, его отношение к Эккарту действительно было особым. Пожалуй, можно сказать, что Адольф Гитлер почти боготворил его. Впоследствии он говорил о себе, что, когда впервые встретился с Эккартом, в интеллектуальном смысле был попросту младенцем. «Но утешало то, что даже у него все это возникло не само по себе – все в его работе было результатом терпения и интеллектуальных усилий»11. Гитлер не скупился на комплименты: «Эккарт сияет в наших глазах как Полярная звезда»12.

До того как Эккарт в декабре 1923 года умер от сердечного приступа, эта странная пара – лысый, рано постаревший и много пьющий драматург и неуклюжий, так сказать, социально неловкий бывший солдат – пережила много совместных приключений. Некоторые их сомнительные эскапады обрели чуть ли не мистический статус. В частности, есть утверждения, что в марте 1920 года они отправились на аэроплане в Берлин, дабы попробовать установить контакт с революционерами правого толка, которые только что свергли правительство в ходе так называемого Капповского путча – мятежа, предпринятого консервативными силами против правительства Веймарской республики. Погода была плохой, и перелет оказался тяжелым (Гитлера нещадно тошнило). В Берлине они изображали предпринимателя и его помощника. Для более эффективной маскировки у Адольфа даже была накладная бородка. Явившись в отель «Адлон», где располагалась штаб-квартира Вольфганга Каппа, вождя этого краткосрочного путча, Гитлер и Эккарт услышали от его секретаря, что того нет на месте. «Предприниматель» внимательно посмотрел на секретаря и сказал «помощнику», что они немедленно уходят – этот человек явно еврей. Впоследствии Гитлер заметил, что не сомневался в провале Капповского путча, потому что «секретарь правительства Каппа… оказался евреем»13.

За три недели до этого предполагаемого неудачного визита в Берлин Немецкая рабочая партия, уже переименованная в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию (Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei, NSDAP – НСДАП), в мюнхенском пивном ресторане «Хофбройхаус» огласила 25 пунктов своей партийной программы. Четвертый пункт, написанный Гитлером и Антоном Дрекслером, гласил: «Гражданином Германии может быть только тот, кто принадлежит к немецкой нации, в чьих жилах течет немецкая кровь, независимо от религиозной принадлежности. Таким образом, ни один еврей не может быть отнесен к немецкой нации, а также являться гражданином Германии»14. Предпоследний пункт программы подчеркивал антисемитскую направленность политики партии и утверждал, в частности, что она «борется с еврейско-материалистическим духом внутри и вне нас».

На протяжении следующих лет Адольф Гитлер проповедовал свои антисемитские взгляды на бесконечных митингах и собраниях НСДАП. Он говорил, что «решение еврейского вопроса – главная задача национал-социалистов… И решить его можно только грубо, силой»15. Кроме того, Гитлер заявлял: «…еврей разрушает и должен разрушать, потому что начисто лишен представлений о деятельности, которая служит на пользу обществу»16. Он настаивал: «…невозможно никакое спасение до тех пор, пока носитель этого разобщения, еврей, не будет лишен возможности причинять вред»17. Гитлер винил евреев в том, что они принесли в Германию демократию: «…демократия глубоко чужда немцам; это еврейское изобретение»18, и повторял традиционную антисемитскую выдумку о том, что евреи – нация воров. «Он [еврей] не основал ни одной цивилизации, зато разрушал цивилизации сотнями. Он ничего не создал сам из того, чем обладает»19.

Адольф Гитлер обращал внимание слушателей на то, что такого понятия, как «хороший еврей», не существует. Индивидуальные действия и достижения не имеют никакого значения. Для Гитлера не имело значения, порядочный человек конкретный еврей или нет. Он несет в себе черты, которыми наделила его природа, и не в состоянии от них избавиться. «И для нас он вреден»20. Для будущего вождя Третьего рейха решение об эмансипации евреев было равноценно приступу белой горячки, потому что равенство предоставлено народу, который «явно и безусловно является чуждой расой»21. Официальной политикой НСДАП стало лишение гражданства немецких евреев, но в статье, опубликованной в марте 1921 года в газете Völkischer Beobachter, приобретенной нацистской партией с помощью Дитриха Эккарта, Гитлер пошел дальше и заявил: для защиты Германии евреев нужно изолировать от общества. «Еврейское подрывное влияние на наш Volk должно быть предотвращено, – писал он, – при необходимости путем заключения зачинщиков в концентрационные лагеря. Короче, наш Volk должен быть очищен от всего этого яда сверху донизу»22.

Радикальный гитлеровский антисемитизм очевиден даже на столь раннем этапе существования нацистской партии, но из этого напрямую не следует, что все, кто вступал в НСДАП в то время, испытывали аналогичные чувства к евреям. Для некоторых, подобных Эмилю Кляйну, главными стимулами были в первую очередь разочарование от поражения в войне и страх перед коммунистической революцией. «Мы были поколением детей войны, – говорит Кляйн. – Мы видели, как призывали наших отцов. Мы видели их в гирляндах цветов на железнодорожных станциях, когда они уезжали во Францию. Мы видели плачущих матерей, которых они оставляли»23. Затем, после возвращения отцов с проигранной войны, в 1919 году, во время мюнхенского коллапса, сверстники Эмиля вдруг увидели красные флаги. «Пришли коммунисты, они обстреливали весь город со своих грузовиков и разбрасывали листовки. Они агитировали за свою партию и революцию лозунгом “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”».

Путь Эмиля Кляйна к антисемитизму пролегал через якобы существующую связь между коммунизмом и иудаизмом. «Я смотрел на все это в то время и понял, что те, кто наверху [в период мюнхенской “советской республики”], – преимущественно образованные евреи. Во всяком случае, их было много. В Баварии чувствовалась огромная обида на то, что тон задают евреи. Так появилось выражение “еврейская республика”». Масштабы антисемитизма Кляйна, попавшего под влияние риторики нацистской партии, расширились, и он пришел к убеждению, что евреи в ответе не только за коммунизм, но и за все язвы капитализма в целом. Эмиль считал, что борьба против еврейства, прописанная в программе нацистской партии, – это борьба не только против евреев как таковых, но и против международной финансовой аристократии, финансовой власти еврейства. Следовательно, не против евреев как личностей, но против капитализма, который произрастает из еврейства, то есть с Уолл-стрит. «Уолл-стрит упоминался всегда».

Впрочем, Гитлер сделал намного больше, чем просто объяснил сторонникам нацистов – во всех проблемах Германии виноваты евреи. Он учил ненависти, но тем не менее давал надежду. Адольф Гитлер рисовал картину новой Германии, в которой исчезнут классовые различия и все «арийские» немцы объединятся в едином национальном сообществе. Эмиля Кляйна привлекала идея, что нацистская партия «хочет стереть классовые различия, при которых рабочий класс – здесь, буржуазия – тут, а средний класс – там. Существовали глубоко укоренившиеся представления, которые разделяли нацию на две части, и это было для меня очень важно, мне нравилась мысль, что нация должна стать единой»24.

Ютта Рюдигер, которая позже возглавит нацистскую организацию Союз немецких девушек (Der Bund Deutscher Mädel), тоже хотела видеть единое немецкое общество: «Тот факт, что на первом месте семья, затем клан, затем сообщество, затем нация, а затем Европа, был не туманной концепцией, а идеей, основанной на семейных ценностях… Концепция представляла настоящее бесклассовое общество без каких-то различий, в то время как прежние молодежные движения, и в первую очередь это касается бойскаутов, состояли преимущественно из старшеклассников – выходцев из обеспеченных семей, а дети рабочих в основном были предоставлены сами себе. Мы объединили молодых рабочих и молодых учащихся в одно целое. Между ними не было никаких различий, и никто не спрашивал, чем занимается твой отец»25.

Суть идеи, о которой говорит Рюдигер, хорошо отражается в одном эпизоде, который произошел после того, как нацисты пришли к власти. «Дело было незадолго до Рождества, все занимались сбором денег, особенно активно – в День национальной солидарности, как это тогда называлось[1]. Принимали участие ведущие члены партии, министры, промышленники. Они находились на улице под дождем и ветром. К одному из немецких фабрикантов подошел богатый иностранец и спросил, зачем он стоит на холоде, призывая прохожих пожертвовать мелочь, если может просто положить тысячу марок в банку. Промышленник обернулся к Ютте и сказал: “Они просто ничего не понимают”».

Бруно Хенель, вступивший в нацистскую партию в начале 1920-х годов, тоже проникся идеей национального единства (Volksgemeinschaft). «Это просто означает, что в немецком обществе всегда были два различимых слоя – буржуазия и пролетариат, – говорит он. – Для того чтобы преодолеть разрыв, нужно было сформировать национальное единство, дабы и интеллектуалы, и трудящиеся объединили свои силы. Национальное единство выражалось в прекрасной фразе нашей партии, которую, думаю, все повторяли непрестанно: “Интересы общества – прежде всего”. И это означало, что мы не просто национал-социалисты, а национально мыслящие социалисты»26.

Как много позже тайно записал один высокопоставленный немецкий офицер, находившийся во время войны в плену у британцев, «…кое-что останется вечно. Сохранится на протяжении сотен лет. Не дороги, построенные нацистами, – они не имеют значения. Но сохранится то, как было организовано государство, в особенности – включение трудящихся в управление государством. Гитлер нашел место в государстве для трудящегося. Никто до него этого не делал… Принцип, согласно которому каждый трудится на общее благо, идея о том, что промышленник на самом деле – доверительный собственник капитала, созданного немецким трудом, и другого капитала, звучат очень просто, но никому раньше этого не удавалось…»27.

Тем не менее сторонники нацистов, поддерживающие идею бесклассового общества, не могли не поддерживать и другую, более мрачную. Дело в том, что Гитлер учил, что новая, бесклассовая, жизнь станет возможна только после того, как представители другой нации будут исключены из общества истинных немцев. «Мы говорим себе, – заявлял он, – что нет такого понятия, как классы: их не может быть. Класс означает касту, а каста означает нацию»28. Мысль о бесклассовой Германии возникала, и Гитлер об этом особенно заботился, из признания идеи, что нация – наиважнейшее качество. Таким образом, евреи представляли собой помеху для Германии, в которой всех объединит нацистский идеал бесклассового мира. Это евреи мешали немецкому счастью и процветанию. Если их «власть» каким-то образом не нейтрализовать, не будет никакого прогресса, никакого выхода – выбраться из трясины не удастся. В сентябре 1922 года Гитлер в своем выступлении сформулировал, в чем причина тяжелого положения Германии: «Мы в Германии пришли к следующему: шестидесятимиллионный народ видит свою судьбу – подчиняться воле нескольких дюжин еврейских банкиров»29.

Разумеется, НСДАП была не единственной организацией, продвигавшей как антисемитские, так и националистические идеи. До 70 группировок, перечисленных в German Völkisch Yearbook 1921 года, полагали, что лишение евреев немецкого гражданства придаст Volk новую силу30. Одна из них, небольшая Немецкая социалистическая партия (Deutschsozialistische Partei), базировавшаяся во Франконии, на севере Баварии, в 1920-м стала выпускать свою газету. В первом номере была напечатана статья, призывавшая социалистов переходить на крайне правые позиции, аргументируя это тем, что партии левого толка, объявляя войну против капитала, даже против крупных еврейских денежных займов, на самом деле оплачиваются евреями: «Неужели вы правда думаете, что Ротшильды, Мендельсоны, Бляйхредеры, Варбурги и Коны могут подпустить вас к своим источникам денег? В конце концов, хватит верить во всякую ерунду! До тех пор пока кровные братья Мендельсонов, Бляйхредеров и Конов являются вашими капитанами и до тех пор пока вашими бригадирами остаются торговцы-евреи, вы не представляете опасности для толстосумов. До тех пор пока вы сами не станете лидерами, до тех пор пока над вами нависает мрачная тень чужаков, вас будут соблазнять и обманывать. Черный чужак заинтересован в своей собственной прибыли, а не в вашей»31.

Автором этой статьи был 36-летний школьный учитель, ветеран Великой войны, который позже сыграет важную роль в разжигании антисемитизма в Германии. Речь идет о Юлиусе Штрейхере. Как и Гитлер, Штрейхер заслужил на войне Железный крест, но, в отличие от будущего фюрера, он был уроженцем Германии, а не Австрии. Штрейхер вырос в окрестностях Аугсбурга, в Юго-Западной Баварии. В его школьные годы этот регион значительно изменился: численность населения увеличилась, в частности, за счет нескольких тысяч переселившихся туда евреев. Штрейхер возводит начало своей нелюбви к ним к инциденту, который, по его словам, произошел, когда ему было пять лет. Мать Юлиуса купила кусок материи в еврейской лавочке. Дома оказалось, что ткань невысокого качества. Мать залилась слезами и сказала, что такое жульничество типично для евреев32.

Осенью 1921 года Штрейхер вступил в Объединение немецких предприятий (Deutsche Werkgemeinschaft), и его нападки на евреев стали более яростными и более персонифицированными. Он заявлял, что евреи в Нюрнберге похищают и убивают христианских младенцев, дабы добавлять их кровь в мацу – ритуальный хлеб своего праздника Песах. Эта же самая «кровавая клевета» была использована для инициации еврейского погрома в Кишиневе почти 20 лет назад… 5 сентября 1922 года в суде Швайнфурта в обвинении за разжигание религиозной розни привлеченный к делу эксперт констатировал, что Штрейхер ставит евреям в вину то, что они до сих пор сохраняют практику ритуальных убийств. «Он [Штрейхер] ссылался на Восток, где во время мировой войны служил офицером, и объяснял, что там открыто говорят о ритуальных убийствах, совершаемых евреями. Он добавил, что в Германии накануне Песаха ежегодно таинственным образом исчезает сотня младенцев, и задал вопрос: “Куда деваются эти дети?”»33

В другом выступлении 1922 года Штрейхер заявил: «Не будет преступлением, если однажды мы все поднимемся и прогоним евреев к черту… отомстим этим ублюдкам за их ложь»34. Он также утверждал, что евреи подтвердили свое «…желание несчастий Германии и что если бы немецкий народ узнал содержание секретных договоров военного времени, он бы уничтожил всех евреев»35.

Риторика Штрейхера была популярна у определенных групп, но она же становилась и причиной конфликтов. По крайней мере одно собрание пришлось прекратить после того, как оратор распалил аудиторию до такой степени, что началась драка. Даже руководство Объединения немецких предприятий критиковало Штрейхера за его выходки. Всем было ясно, что он агрессивный и потенциально опасный человек, одержимый ненавистью к евреям и «чужим» нациям. И тем не менее Штрейхер оказался как раз тем, кого Гитлер захотел увидеть в рядах нацистской партии. Вспоминая об этом периоде почти 20 лет спустя, Гитлер заметил, что Дитрих Эккарт неоднократно говорил ему, что Штрейхер сумасшедший. Но, продолжил Гитлер, Эккарт всегда добавлял, что невозможно надеяться на победу национал-социализма, не оказав поддержку таким людям, как Штрейхер36.

В том же 1922 году Юлиус Штрейхер отправился в Мюнхен, где в первый раз слушал Гитлера. О своих впечатлениях он рассказал уже после окончания Второй мировой войны – на Нюрнбергском процессе: «Сначала медленно, едва слышно, затем быстрее и более энергично и, наконец, с ошеломляющей силой… Он открыл огромную сокровищницу мыслей в речи, длившейся более трех часов, облеченных во вдохновенные фразы. Это чувствовал каждый: человек говорит как избранник божий, как посланник небес в момент, когда ад угрожает поглотить все. И все его понимали – мужчины и женщины, душой или сердцем. Он обращался к каждому, ко всему немецкому народу. Около полуночи его речь завершилась вдохновляющим призывом: “Трудящиеся, работники физического труда и служащие! К вам протянута рука активного участия общества немецкого народа!”»37

Так или иначе, Штрейхер решил, что ему судьбой предначертано служить Адольфу Гитлеру. На самом деле сие было почти религиозное обращение. «Я видел этого человека вскоре после полуночи, – говорил он на Нюрнбергском процессе, – после того, как он говорил три часа, мокрого от пота, но сияющего. Мой сосед сказал, что увидел нимб над его головой, и я испытал нечто, выходящее за рамки обыденного»38. Вскоре после этого Штрейхер убедил своих сторонников вступить в нацистскую партию и признать лидерство Адольфа Гитлера. В 1923 году он начал издавать антисемитскую газету Der Stürmer («Штурмовик») и продолжал руководить этим листком ненависти до конца Второй мировой войны.

Примерно в это же время Гитлер привлек в партию и других людей, которые впоследствии станут ведущими фигурами нацистского движения. Эрнст Рем, Герман Геринг, Ганс Франк, Рудольф Гесс – все они и многие другие решили примкнуть к Гитлеру в начале 1920-х. Одни были молоды и впечатлительны, другие, в частности Рем и Геринг – циничные ветераны проигранной войны, все повидали и ничему не удивлялись. Эти двое, кстати, имели офицерские звания и были удостоены боевых наград. Теперь, после поражения Германии, у них на выбор было немало партий, вступив в которые можно было бы реализовать свои цели, и тем не менее оба решили подчиниться бывшему ефрейтору – Адольфу Гитлеру.

Очевидно, это произошло и потому, что они стали свидетелями силы его ораторского искусства. Рем и Геринг поняли, как Гитлер может привлекать на свою сторону новых людей, того же Юлиуса Штрейхера, но не менее важно и то, что они разделяли его взгляды. В том, что касается политики новой партии, Гитлеру ни в чем не пришлось их убеждать, хотя то, что он предлагал, по большей части в своих выступлениях, представляло собой сплав четкости идей и обещаний использовать для их реализации радикальные методы.

Все это подкреплялось абсолютной уверенностью, с которой Гитлер произносил свои речи. Он излагал причины, по которым Германия якобы оказалась в бедственном положении, а затем сообщал аудитории, что эти трудности должны быть преодолены. Никаких дебатов, никаких дискуссий. Уверенность Гитлера в собственной правоте была настолько велика, что подавляла любые сомнения. Профессор Карл Александер фон Мюллер видел, как он выходил на трибуну во время митинга в Мюнхене в 1923 году. До этого фон Мюллер пару раз встречался с лидером нацистской партии в частных домах, но теперь перед ним стоял другой человек. «Удлиненное, бледное лицо было словно сведено спазмом внутренней ярости, – писал позже профессор. – В выпуклых глазах горело холодное пламя, взгляд словно искал врага, которого следует победить. Может, толпа придавала ему столь мистическую силу? Или она распространялась от него на людей? “Фанатический, истерический романтизм в сочетании с брутальной силой воли”, – отметил я. Такого человека мог выдвинуть убогий средний класс, но он не был одним из них. Он, безусловно, являлся выходцем из совершенно иных глубин мрака»39.

Многие сторонники националистического движения мечтали о том, чтобы появился тот, кто предложит, как выйти из тупика. «Человек! Поступок! Volk и высший совет жаждут! Человека! Поступка!»40 – так писал в 1907 году поэт Стефан Георге – один из пророков национал-социализма. Похоже, Гитлер оказался готов откликнуться на прозвучавший призыв. Бруно Хенель, сторонник нацистов, говорит: «Нашей целью было найти сильного человека, который должен принимать решения, и у нас появился такой сильный человек»41.

Адольф Гитлер уже стал бесспорным лидером нацистского движения. В меморандуме, написанном в январе 1922 года, он определил ошибки предыдущих лидеров националистов. Эти люди хорошо образованны, но фантастически наивны, и у них не было горячего дыхания молодой энергии нации. Гитлер считал, что движению нужно придать «…мощную движущую силу упрямых драчунов»42. И он нашел такую силу у Штрейхера, Рема и Геринга. Это были люди борьбы и действий, как говорил будущий фюрер, – именно такие нужны партии.

Таким образом, Адольф Гитлер не только предложил расистское и антисемитское мировоззрение, не только проанализировал, почему Германия проиграла в войне и теперь проигрывает в мире, не только дал обещание построить бесклассовое общество. Он предложил путь, который был рассчитан на молодежь, – возбуждающий, опасный, яркий. «Старые партии учили молодых болтовне, – сказал Гитлер в июле 1922 года. – Мы предпочитаем учить их развивать физическую силу. Ибо говорю вам: если юноша не может найти свою дорогу туда, где в последней надежде наиболее верно решается судьба его народа, если он занимается философией в такое время, как наше, погружается в книги или сидит дома у камина, он – не немецкий юноша! Я призываю вас! Вступайте в штурмовые отряды!»43

Этим же летом молодой студент сельскохозяйственного отделения Высшего технологического училища при Мюнхенском университете Генрих Гиммлер пытался определить для себя смысл жизни. В ходе поиска он воспринял многие идеи крайне правого толка. Однако Гиммлера не привлекали люди типа грубого, эмоционального антисемита Юлиуса Штрейхера. Он, напротив, предпочитал псевдонаучный анализ, содержащийся в трудах Хьюстона Стюарта Чемберлена. Тот написал «Основы девятнадцатого века» в стиле объективном, не полностью пропитанном ненавистью антисемитизма44. Молодой Гиммлер полагал, что может иметь дело с отдельными евреями на уровне профессии, сознавая при этом, что с расовой точки зрения они представляют угрозу. В частности, в январе все того же 1922 года он встречался с юристом-евреем и охарактеризовал его в дневнике как чрезвычайно дружелюбного и доброго человека, который тем не менее не может скрыть свое еврейство, поскольку оно у него в крови45. Гиммлер также одобрял жестокое отношение к евреям, которые, по мнению фанатичных националистов, вредят Германии. В июне 1922-го, узнав об убийстве министра иностранных дел Германии, еврея Вальтера Ратенау, Гиммлер записал в дневнике: «Я рад… он был негодяем»46.

Как многие из тех, кто не принимал участия в Великой войне, Генрих Гиммлер хотел показать, что может быть храбрым бойцом. Послушав в Мюнхене выступление генерала, который в 1919 году сражался на Балтике против большевиков, он сделал в дневнике такую запись: «Теперь я более чем когда-либо уверен, что, если начнется новая кампания на востоке, я приму в ней участие. Восток для нас важнее всего. Запад попросту умирает. Нам нужно завоевывать и осваивать восток»47. Эти слова оказались пророческими, учитывая то, что позже, во время Второй мировой, именно Гиммлер станет организатором геноцида на востоке.

Генрих Гиммлер, каким он представляется по дневникам того времени, – рефлексирующий юноша, который очень высокого мнения о себе, но тем не менее испытывает трудности в обращении с женщинами. Он считал, что относится к типу людей меланхолическому и строгому: «…такие необходимы в обществе, но, по моему мнению, обречены на неудачу, если в ближайшее время не обвенчаются, поскольку в нас очень сильна человеческая животная натура»48. Будущий рейхсфюрер СС считал, что качества, которыми должен обладать каждый мужчина, – это честность, порядочность, справедливость. «Такой человек ничего не стесняется и не боится, а это трудно»49. Как и у многих других, на карьеру Гиммлера негативно повлияли экономические проблемы 1922 года. Получив диплом агронома, он надеялся остаться в университете и далее изучать политологию, но осенью был вынужден поступить на работу в компанию, производящую удобрения. Это изменение в судьбе Гиммлера почти наверняка произошло вследствие бушующей в то время гиперинфляции – многие семьи, принадлежавшие к среднему классу, не смогли оплачивать обучение своих сыновей. С Гитлером Гиммлер еще не познакомился, но из-за своих убеждений, а также, конечно, сложившихся в его жизни обстоятельств был вполне расположен к тому, чтобы позитивно воспринять его идеи.

В те ранние годы нацизма Адольф Гитлер и его партия в первую очередь считали себя революционерами. НСДАП действительно формировалась в революционное время: коммунистические восстания в Берлине и Мюнхене в 1919 году, Капповский путч в 1920-м… К 1922-му Гитлер уже был готов не только говорить о насилии как пути к власти, но и вести в бой свои вооруженные формирования – штурмовиков, или коричневорубашечников (по аналогии с итальянскими чернорубашечниками – вооруженными отрядами Национальной фашистской партии в Италии после мировой войны). Изначально бывшие членами так называемой гимнастической и спортивной секции партии, штурмовики занимались охраной партийных сборищ. Ну и избивали политических оппонентов…

В октябре 1922 года НСДАП оплатила поезд, чтобы доставить около 800 человек в коричневых рубашках в Кобург, на север Баварии, где были очень сильны настроения левого толка. Гитлер намеревался спровоцировать в Кобурге столкновение, и это ему удалось. Штурмовики устроили массовые избиения социалистов на улицах, после чего объявили себя победителями. Теперь подлинная сущность нацистской партии уже стала ясна всем.

Как все революционеры, Адольф Гитлер совершенно не задумывался о том, насколько его идеи окажутся привлекательными для людей, которые пойдут к избирательным урнам. Он не переживал по поводу того, поддержит ли электорат политику нацистов, равно как и его собственное желание лишить немецких евреев гражданства, что, кстати, для будущего вождя нации было к лучшему, поскольку в то время не имелось никаких подтверждений, что большинство немцев разделяют его радикальные идеи. Национал-социалисты, не следует забывать, все еще были мелкой маргинальной партией, противостоящей значительным группам, которые с презрением относились к их антисемитским и расистским планам. Изучение распределения голосов пришедших в начале 1920-х годов на выборы показывает, что многие немцы голосовали за партии, не согласные с политикой антисемитизма50. Нужно помнить и о том, что немало людей, как, например, Йозеф Фельдер, позже депутат рейхстага от социал-демократической партии, испытывали отвращение к речам Гитлера. Фельдер вспоминает, что однажды в начале 1920-х слушал одну его антисемитскую диатрибу, после чего сказал приятелю: «Надо надеяться, что этот человек никогда не придет к власти»51.

Тем не менее в 1922 году Гитлеру и его сторонникам показалось, что для успешной революции есть хорошие предзнаменования. В том же месяце, когда будущий фюрер вывел своих штурмовиков на улицы Кобурга, его, так сказать, коллега – революционер Бенито Муссолини – увидел своих чернорубашечников марширующими по улицам Рима, что привело к смене правительства. К концу октября 1922 года Муссолини стал премьер-министром Италии.

Тем временем в Германии нарастал экономический кризис. В начале 1923-го французские и бельгийские войска перешли границу Германии и оккупировали Рейнскую область. Оккупация – результат отказа Германии выплачивать репарации – была, что неудивительно, крайне непопулярна. Оказалось, что Веймарское правительство не в состоянии даже защитить границы страны… Кризис в немалой степени способствовал тому, что к ноябрю число членов НСДАП удвоилось и достигло 55 000 человек. Это один из первых признаков того, что движение процветало на бедствиях.

В сентябре 1923 года генеральным комиссаром Баварии – практически с диктаторскими полномочиями – был назначен Густав фон Кар. Гитлер надеялся, что Кар и немецкие войска, расквартированные в Баварии, поддержат национал-социалистов и другие вооруженные формирования правого толка в марше на Берлин. Он полагал: то, что помогло Муссолини в Италии, поможет и им в Германии! Вечером 8 ноября нацистские штурмовики сорвали встречу, которую проводил Кар в мюнхенском пивном зале «Бюргербройкеллер», а на следующий день прошли маршем по центру города. В этом мероприятии, позже ставшем известным как пивной путч, приняли участие многие из тех, кто впоследствии выдвинулся на ведущие роли в нацистской партии, в том числе Гиммлер (все еще не знакомый с Гитлером лично), Геринг и Штрейхер – все убежденные революционеры. В ходе марша по Мюнхену на углу у Фельдхернхалле (Feldherrnhalle) – «Зала баварских полководцев» в южной части площади Одеонсплац в районе Максфорштадт нацистов и их сторонников встретила полиция. Началась стрельба. Убиты были 16 штурмовиков и четверо полицейских.

Гитлер выступил в «Бюргербройкеллер» – он угрожал Кару, взятому здесь в заложники, и тот пообещал поддержать путч. Тем не менее, как только Кар оказался в безопасности, он перевел правительство в Регенсбург, издал приказ, в котором отказывался от всех заявлений, сделанных «под дулами пистолетов», и объявлял о роспуске НСДАП и штурмовых отрядов. К этому времени штурмовики под командованием Рема заняли штаб-квартиру сухопутных сил в военном министерстве, но ночью здание осадили регулярные войска, верные Кару. Гитлер неправильно оценил потенциальную готовность баварских властей правого толка поддержать его революцию. Запасного плана на тот случай, если мятежникам придется действовать самостоятельно, у него не было, но, несмотря на все это, ему удалось превратить унизительное поражение в пропагандистский триумф.

Адольф Гитлер был арестован и в феврале 1924 года предстал перед судом. Памятуя об изначальной поддержке Кара, высказанной им в «Бюргербройкеллер», и учитывая, что власти Баварии тоже определенным образом были втянуты в путч, Гитлер использовал зал суда как сцену, с которой объявил всему миру свои политические убеждения. Он заявил, что является разрушителем марксизма, совершенно не имел в виду государственную измену, а всего лишь хотел создать в Германии условия, при которых было бы возможно «железной рукой избавиться от всех наших врагов»52. Он не сожалеет о своих поступках, а гордится ими!

Гитлера признали виновным в государственной измене – с учетом выдвинутых против него обвинений никакой другой вердикт был невозможен. Тем не менее суд проявил снисходительность. Судья Георг Нейтхард был одной из многих ведущих фигур в баварских правящих кругах, которые симпатизировали целям нацистов. В результате Гитлер получил самое меньшее из возможных наказаний – пять лет тюрьмы с возможностью условно-досрочного освобождения.

Стремясь понять становление нацистской партии как революционного антисемитского движения, в этом эпизоде нужно обратить внимание не только на черты личности Гитлера (хотя это тоже важно), а скорее на ядовитую смесь обстоятельств, которые сделали возможной подобную ситуацию в Баварии. Время, конечно, было бурное, но все равно трудно понять, как в цивилизованном государстве смогли допустить возникновение такой политической организации во главе со склонными к насилию руководителями.

Да, на протяжении нескольких послевоенных лет немцы боролись с трудностями, которые представляли потенциальную опасность для их жизни. Гиперинфляция уничтожила сбережения. Веймарское правительство оказалось беспомощным перед лицом иностранной интервенции – особенно унизительным было появление французских и бельгийских войск на немецкой территории, в Рейнской области. Коммунисты-революционеры все еще представляли угрозу. Демократия принесла преимущественно хаос. И тут парадокс в том, что национал-социалистическая партия, проповедующая насилие, утверждала, что предлагает путь к стабильности. В результате поддержку ей высказало не так уж мало немцев.

И наконец, в период невероятных страданий Гитлер предложил утешение. «Послушайте! – звучало в подтексте всех его выступлений. – Вы не виноваты ни в одной из этих проблем». В течение следующих месяцев, проведенных в тюремной камере, Адольф Гитлер будет уточнять, кто, по его мнению, повинен во всех бедствиях немецкого народа и почему.

Глава 3 От революции к избирательным урнам (1924–1933)

Гитлер отбывал свой срок в Ландсберге, всего в 50 километрах от Мюнхена. Ландсберг – это тюрьма-крепость, но с относительно комфортными условиями содержания и даже возможностью посещений. Гитлеру они были разрешены, и впоследствии один из членов НСДАП вспоминал, что камера будущего лидера Третьего рейха напоминала ему гастроном: сторонники обеспечивали своего вождя и ветчиной, и колбасами, и пирожными, и шоколадом, и всем прочим1.

В такой приятной обстановке, в компании своих товарищей, которые тоже принимали участие в путче, Гитлер работал над «Моей борьбой». Эта книга, написанная в грубой, гиперболизированной манере, тем не менее дает возможность понять основы мировоззрения ее автора. Конечно, «Моя борьба» – не программа Холокоста, Гитлер в ней не формулирует план уничтожения евреев, но откровенно излагает природу собственного антисемитизма. Он объясняет, более детально, чем в своих речах, почему ненавидит евреев. Эта ненависть воспринимается сегодня как продукт ума, настолько глубоко погрязшего в пучине предрассудков, что выглядит почти помешательством.

Тема евреев в книге доминирует. Не будет большим преувеличением сказать, что евреи – это клей, на котором держались личные взгляды Адольфа Гитлера, его кредо. Евреи были в этом смысле полезны Гитлеру с точки зрения и расчета, и смысла. Дело в том, что он полагал: великий вождь должен направлять борьбу только против одного врага2. Это отчасти оправдано тем, пояснял Гитлер, что «восприимчивость масс очень ограниченна, круг их понимания узок, зато забывчивость очень велика»3. Тем не менее тактическая выгода, которую он находил, связывая евреев со всеми проблемами Германии, не должна заслонять от нас тот факт, что будущий фюрер искренне верил в угрозу, которую представляют собой евреи. «Существуют ли виды мерзости или распутства, особенно в культурной жизни, без того, чтобы к ним не был причастен хотя бы один еврей? – писал он в «Моей борьбе». – Если аккуратно вскрыть такой нарыв, вы найдете, словно червя в гниющем трупе, ослепленного внезапным светом, – жида!»4

Адольф Гитлер не только пытался рассказать в своей книге о том, как устроен мир, но и поведал о собственном характере и развитии с юношеских лет. Мы уже отмечали сомнения, высказывавшиеся о том, до какой степени его антисемитские взгляды сложились за время жизни в Вене, но в «Моей борьбе» он однозначно утверждал, что беспощадное отношение к евреям стало результатом именно жизни в австрийской столице. В Вене, утверждал Гитлер, он возненавидел евреев по бесчисленному, несметному числу причин. Евреи грязные – «даже по внешнему виду можно было сказать, что среди них нет любителей воды»5; они коварные – «я просто не знал, чему удивляться: хорошо подвешенному языку или искусству лжи»6; они сутенеры – «отношение евреев к проституции и еще больше к торговле девушками можно наблюдать в Вене лучше, чем где бы то ни было в Западной Европе, за исключением, быть может, некоторых портов на юге Франции»7. И кроме того, они стоят за идеологией, которую Гитлер презирал больше всего, – «еврейское учение марксизма отвергает аристократический принцип рождения»8.

Будущий фюрер писал, что вел жаркие споры с евреями, пытаясь убедить каждого в опасности их «марксистского безумства». Безуспешно… «Как вы ни пытаетесь ухватить такого апостола, рука ваша как будто погружается в жидкую грязь. Грязь эта уходит сквозь пальцы и тотчас же каким-то образом опять облегает ваши руки»9. Гитлер изображал себя во время пребывания в Вене политическим агитатором: «…в моем маленьком кругу я спорил с ними до хрипоты, до мозолей на языке в полной уверенности, что должен же я их убедить во вредоносности их марксистских нелепостей». В это утверждение трудно поверить, поскольку впоследствии никто не подтвердил, что принимал участие в подобных дискуссиях. Понять, зачем было Гитлеру формировать такой свой образ довоенного времени, нетрудно. В книге «Моя борьба» он создавал собственный миф – почти псевдорелигиозный трактат. Стадии его пробуждения, как изображал их Гитлер, были ясны и логичны. В Вене молодой человек фанатично возненавидел евреев потому, что увидел опасности, которые неотделимы от их происхождения. В годы мировой войны он узнал, каким образом евреи, роскошествующие в немецком тылу, сводят на нет все усилия храбрых солдат на передовой. Вскоре после завершения военных действий ему окончательно стала ясна собственная миссия: «…что касается меня, я решил заняться политикой»10.

На самом деле все было иначе. Во время пребывания в Вене и службы в немецкой армии Гитлер оставался маргиналом-одиночкой. Он никогда не проявлял интереса ни к карьере политика, ни к многочасовым спорам с евреями. В конце концов, Адольф Гитлер уже выбрал для себя стезю – он мечтал стать художником. Даже в первое послевоенное время, в полном противоречии с утверждениями из «Моей борьбы», будущий фюрер не проявлял никакого желания заниматься политикой. Он не вступил в военизированные отряды – фрайкор, а остался в армии – единственном доме, который у него был. Только летом 1919 года, после того, как Гитлер поступил на службу в армейскую просветительскую команду под началом капитана Карла Майра в Мюнхене, у него появился какой-то интерес к политике.

Проблема для Гитлера заключалась в том, что его истинная биография вовсе не была биографией героя. В реальности он был одним из многих молодых людей, удрученных событиями, которые не мог контролировать. Если бы не мировая война, он, надо думать, так и остался бы бедствующим художником, готовым продавать свои картины еврейским посредникам. Закончись война каким-либо иным образом, Гитлер, скорее всего, не пошел бы в политику. Но он оказался достаточно сообразителен, чтобы понять – его подлинная личная история не привлечет ни одного потенциального сторонника. Адольфу Гитлеру нужно было показать, что он рожден для великих целей. Этому человеку необходимо было заявить, что он управляет событиями, а не подчиняется им.

Сказанное выше важно в контексте Холокоста, поскольку означает, что нельзя объяснить это преступление, утверждая, что Адольф Гитлер был каким-то образом обречен совершить его. То, что во время написания «Моей борьбы» у него уже сформировалась глубокая ненависть к евреям, – правда, но реальным толчком для подобных эмоций стал характер поражения Германии в ноябре 1918 года в сочетании с политической и экономической ситуацией в Баварии в послевоенный период. Данные обстоятельства также объясняют, почему многие оказались заворожены его выступлениями. До войны, когда Гитлер разглагольствовал в кругу знакомых о своих взглядах на искусство, его никто не хотел слушать. Теперь, говоря о политике, он легко устанавливал контакт со сторонниками, потому что они испытывали аналогичные эмоции и находились в плену таких же предрассудков.

Гитлер не просто высказывал перед теми, кто готов был – и хотел! – его слушать, взгляды, которые эти люди разделяли. Его антисемитские и расистские взгляды отличались таким экстремизмом, что оправдывали поведение его соратников в части расширения и укрепления их собственной ненависти. Когда Гитлер делал в «Моей борьбе» гиперболизированные заявления, например о том, что еврей был и остается типичным паразитом, тунеядцем, который, подобно вредоносной бацилле, распространяется, как только возникает благоприятная среда11, он тем самым раздвигал границы существующих антисемитских взглядов других немцев и радикализировал скрытых или «умеренных» антисемитов. Заразить ненавистью к евреям тех, кто пока не был ей подвержен, представляется гораздо более трудным. Как писал Олдос Хаксли, «пропагандист – это человек, который направляет в нужное русло уже существующий поток. Там, где воды нет, он будет копать зря»12.

Наиболее радикальное утверждение Гитлера о евреях из «Моей борьбы» хорошо известно. «Если бы в начале и во время войны, – писал он, – двенадцать или пятнадцать тысяч еврейских развратителей народа попали под ядовитый газ, как это произошло с сотнями тысяч наших самых лучших немецких рабочих на поле боя, то жертвы миллионов на фронте были бы не напрасны. Напротив: вовремя уничтоженные двенадцать тысяч мерзавцев могли бы спасти жизни миллионам истинных немцев, ценных для будущего»13.

Обратим внимание: Адольф Гитлер недусмысленно заявил, что евреев следовало бы отравить ядовитым газом во время Первой мировой войны. И все-таки делать из этого вывод, что уже в тот момент он однозначно сложил в уме такую судьбу для всех евреев, было бы ошибочно. Конечно, прочитать невысказанные мысли Гитлера не представляется возможным, но сказать (с известной долей уверенности), что в то время он публично не выступал за уничтожение евреев, ошибкой не будет. Упоминая о ядовитом газе, Гитлер называет определенное число евреев, которые, по его мнению, саботировали военные устремления Германии. Свидетельств, что он хотел распространить такую практику на целые еврейские семьи и проводить массовое умерщвление евреев, нет. Политика национал-социалистической партии оставалась направленной на преследование евреев и лишение их немецкого гражданства – и на этой версии их будущего базируются все высказывания Гитлера в «Моей борьбе».

Тем не менее существует одна непосредственная причинная связь между взглядами, которые он выражал по поводу евреев в своей книге, и тем, что произошло позже. Гитлер полагал, что евреи, действуя в тылу, подорвали шансы Германии на победу в мировой войне, и был готов сделать все, чтобы им не удалось нечто подобное еще раз. «На совести этой нации преступников – два миллиона погибших в той войне, – говорил фюрер в частной беседе 25 октября 1941 года, спустя два года после начала Второй мировой, – а сейчас уже на сотни тысяч больше»14. С мыслью о том, что из событий Великой войны следует извлечь непосредственный урок, и этот урок легитимизирует Холокост, мы столкнемся позже.

Таким же образом, даже при том, что трудно поддержать утверждение, согласно которому Гитлер во время работы над «Моей борьбой» намеревался, в случае прихода к власти, проводить политику уничтожения всех евреев, нельзя сказать, что где-то в глубине души даже на этой стадии ему не хотелось бы, чтобы они исчезли. В своей книге будущий вождь Третьего рейха пишет, что если бы мог нажать кнопку, которая привела бы к полному исчезновению всех евреев в мире без каких-то последствий для него лично или для партии, он бы непременно это сделал. Это не означает, что у Гитлера уже был план убийства евреев; просто его ненависть к ним стала практически непреодолимой.

Оправдывая антисемитизм, Адольф Гитлер в «Моей борьбе» ссылался на традиционные предрассудки по отношению к евреям, существующие в христианстве. Он писал, что действует в согласии в волей Творца: «…защищая себя от еврея, я сражаюсь за дело Господа»15. Двумя годами ранее, выступая в Мюнхене, Гитлер был еще более откровенен в своей опоре на христианство: «Мое чувство христианина показывает мне моего Бога и Спасителя, как борца, – говорил он в апреле 1922-го. – Оно показывает мне человека, который, будучи некогда в одиночестве, окруженный лишь несколькими сторонниками, увидел этих евреев теми, кем они были на самом деле, и кто – истинный Бог! – был велик не как страдалец, а как борец»16.

Тот исторический факт, что Иисус родился евреем, очевидно, сильно мешал нацистам, но широко распространенная идея Хьюстона Чемберлена о том, что Иисус был не евреем, а арийцем, помогла преодолеть это затруднение. Теоретик нацизма Альфред Розенберг в книге «Миф ХХ века» развернул идею Чемберлена и предложил «позитивное христианство» – утверждение христианской церкви, свободной от «еврейского» влияния, с Иисусом, происходящим от нордического предка.

И все-таки собственное отношение Гитлера к христианству было сложнее, чем кажется на первый взгляд. Если в 1922 году он откровенно заявил, что является христианином, то мотив, стоящий за этим утверждением, почти наверняка прагматичен, если не сказать циничен, поскольку будущий фюрер хорошо понимал, что рискует оттолкнуть многих сторонников, если объявит себя неверующим. Он говорил: «Мне нужны как баварские католики, так и прусские протестанты, чтобы создать могущественное политическое движение. Все остальное придет позже»17.

Важно отметить, что через два года после написания «Моей борьбы» Адольф Гитлер уже не говорил, что является христианином. Вместо этого он сделал двусмысленное заявление, что действует в согласии с Творцом всемогущим и сражается за дело Бога. Христианин, прочитавший эти строки, мог предположить, что Бог в данном случае – Иисус, но слова Гитлера можно истолковать и так, что он верит в нехристианского Бога-творца, который предоставляет людям самим решать свои земные проблемы, и что не существует никакой потусторонней жизни, за исключением жизни нации. Его последующие высказывания по поводу христианства делают такую интерпретацию более чем убедительной. Например, позже Гитлер критиковал смиренность и слабость христианства18. В 1941 году Геббельс писал, что фюрер «…ненавидит христианство, потому что оно искажает все благородное в человечестве»19. Нет доказательств, что Гитлер искренне верил в божественное происхождение или воскресение Христа либо в какие-то иные ключевые догматы христианской веры. Напротив, он полагал, что на протяжении тысячелетий не существовало единой концепции Бога20.

Основное направление аргументации в «Моей борьбе», не считая упоминания Творца всемогущего, полностью антирелигиозное. Для Гитлера суть, определяющая природу мира, заключается не в религии, а в нации. Причина опасности евреев в том, кем они являются сами по себе. В «Моей борьбе» он пишет: «…все существование евреев базируется на одной великой лжи, а именно на том, что они – религиозное сообщество, в то время как они на самом деле – нация, да еще какая!»21

Единственная причина упадка цивилизаций, утверждал он, заключается в смешении разных наций и «итоговом падении национального уровня». Развивая аргументацию Хьюстона Чемберлена, Гитлер подчеркивал, что «еврей почти никогда не берет в жены христианскую женщину»22, а это означает, что евреи ревностно блюдут чистоту собственной крови, а значит, они особенно опасны. Главной борьбой за существование, следовательно, является борьба между двумя наиболее национально чистыми сообществами людей – арийцами и евреями. Необходимо подчеркнуть, что все эти утверждения правдой не являются. На самом деле немецкие евреи были одной из наиболее ассимилировавшихся групп европейских евреев.

Две следующие идеи Гитлера, изложенные в «Моей борьбе», важны с точки зрения того, что произойдет дальше. Первая – его приверженность идее, разработанной теоретиками расовой гигиены, о сохранении «качества» нации с помощью контроля над теми, кому позволено иметь детей. «Требование о том, – писал Гитлер, – чтобы неполноценные люди были лишены возможности приносить равно неполноценное потомство, – это чрезвычайно разумное требование, которое, при систематизированном исполнении, представляет собой самый гуманный акт человечества»23. Вторая идея – убежденность будущего вождя Третьего рейха в том, что для процветания нации немецкий народ должен иметь как можно больше территорий. Адольф Гитлер прямо указывал, где необходимо обрести дополнительное «жизненное пространство» (Lebensraum). «Если говорить о землях современной Европы, – писал он, – то в первую очередь мы должны думать о России и зависимых от нее приграничных странах»24. Более того, на территории СССР, которая больше всего привлекала Гитлера, – на плодородных землях Украины и Белоруссии – также проживало много евреев. Если бы Гитлер сразу решился осуществить свои намерения, конфронтация и с Советским Союзом, и с евреями оказалась бы неизбежной.

«Моя борьба» – работа чрезвычайно важная. В этой книге предельно откровенно изложены основные постулаты мышления ее автора. В ней есть все: чудовищность угрозы, которую представляют евреи; сугубая значимость национального вопроса; определение тех, кому позволено иметь детей; необходимость для Германии приобретения территорий на востоке. Суть настолько очевидна, что кажется, будто Гитлер прячет все свои радикальные мысли на самом виду. Как писал его первый биограф Конрад Хайден, действительно оказалось, что «не существует более эффективного способа маскировки, чем самая широкая огласка»25.

Чего в «Моей борьбе» нет, так это упоминания о планировании или осуществлении пивного путча. И тем не менее именно он способствовал популяризации личности Адольфа Гитлера в Германии и был темой, которая гарантировала интерес читателей. Впрочем, есть и объяснение, почему сам Гитлер предпочел не зарабатывать дополнительные очки на событиях ноября 1923 года в Мюнхене. Пока что, в 1924-м, он сидел в своей вполне комфортабельной камере в Ландсберге и не мог знать, когда сумеет получить условно-досрочное освобождение, а получив таковое, будущий вождь нации был бы вынужден сотрудничать с властями Баварии в деле реформирования национал-социалистической партии. Иначе как бы он смог вернуться в политику? Зачем рисковать и настраивать против себя влиятельных людей в Мюнхене, называя их поименно и, вероятно, досаждать тем представителям администрации, которые были вовлечены в путч на начальных стадиях? Не лучше ли помолчать? Из этого следует, что Гитлер посчитал, что мысли, изложенные в «Моей борьбе», не должны вызвать недовольство баварских властей. Им, наоборот, надлежит поспособствовать восстановлению его политической карьеры.

В начале осени 1924 года Адольф Гитлер жил надеждами, что его скоро выпустят из тюрьмы. Но служба прокурора Баварии была против этой идеи. Сотрудники прокуратуры напомнили суду, что Гитлер был подстрекателем революции и никогда не выражал раскаяния в своих действиях. И вообще, осужден он на пять лет, а отсидел пока меньше года26. Тем не менее некоторые влиятельные баварцы поддерживали досрочное освобождение. В частности, начальник Ландсбергской тюрьмы Отто Лейбольд написал рапорт, в котором отметил, что во время заключения Адольф Гитлер несомненно стал более зрелым и спокойным, он – человек многогранных способностей, в особенности способностей политических, и обладает необычайной силой воли и прямотой мышления. Из этого документа также следовало, что Лейбольд не только в курсе того, что Гитлер за решеткой пишет «Мою борьбу», но и знаком с ее содержанием. «Он полностью поглощен написанием своей книги, которая должна быть закончена в течение ближайших нескольких недель. Она содержит его автобиографию вкупе с мыслями о буржуазии, еврействе и марксизме, немецкой революции и большевизме, о национал-социалистическом движении и проблемах, которые привели к событиям 8 ноября 1923 года»27.

Во втором своем докладе, написанном в декабре 1924-го, Лейбольд проявил еще большее участие, отметив, что Адольф Гитлер «в особенности заслуживает досрочного освобождения»28. Министр юстиции Баварии Франц Гюртнер согласился с его доводами, и 21 декабря 1924 года Гитлер получил условно-досрочное освобождение. Великодушие Гюртнера он не забыл и в 1933-м, после того как стал канцлером, назначил его рейхсминистром юстиции.

В Ландсберге Гитлер принял два важнейших решения. Одно имело отношение к дальнейшей тактике, которую он намеревался использовать для свержения Веймарского правительства. Адольф Гитлер решил добиваться власти демократическим путем, отметив следующее: «…если победить их в голосовании сложнее, чем перестрелять, то, по крайней мере, результат будет гарантирован их же собственной конституцией»29. Второе решение касалось евреев. Летом 1924 года, когда «Моя борьба» еще не была закончена, он сказал товарищу: «Я изменил взгляд на методы борьбы с евреями. Это правда. Я был слишком снисходителен. Работая над книгой, я пришел к пониманию того, что для победы нужно будет применять самые жесткие меры. Убежден, что это жизненно важный вопрос не только для нашего народа, но и для всех народов, поскольку евреи – это чума для всего мира»30.

На свободе Гитлер очень быстро понял, что политический климат в Германии изменился, и не в его пользу. По плану Дауэса, подписанному 16 августа 1924 года, был установлен новый порядок репарационных выплат Германии после мировой войны так, чтобы их размер соответствовал экономическим возможностям Веймарской республики. Державы-победительницы согласились на реструктуризацию долгов Германии и прекращение оккупации Рурского региона. Американцы предоставили Германии значительные кредиты, что помогло стране выплачивать репарации. В результате Соединенные Штаты оказались гораздо более влиятельным игроком на европейском экономическом рынке, а любые последующие финансовые проблемы, с которыми будет сталкиваться Америка, станут непосредственным образом сказываться на делах в Европе. Это и произошло спустя пять лет, во время биржевого краха на Уолл-стрит… Пока же, в конце 1924 года, могло показаться, что худшие времена для Германии остались позади. Национальная валюта стабилизировалась. Министр иностранных дел Густав Штреземан вел переговоры с западноевропейскими странами о нормализации отношений. Этот процесс завершился в 1925-м подписанием Локарнских договоров. На выборах в рейхстаг в декабре 1924 года было отмечено существенное падение поддержки экстремистских партий. Одни только коммунисты потеряли 17 процентов голосов.

Таким образом, два тома «Моей борьбы», вышедшие из печати в середине 1920-х годов, попали в безучастный, почти равнодушный к ним мир. Книга продавалась не очень хорошо. К 1929 году было куплено лишь 15 000 экземпляров второго тома. Отчасти это произошло из-за невысокого качества текста – известно высказывание Муссолини, что книга оказалась настолько скучна, что он не смог ее дочитать31, но отчасти и потому, что ко времени ее публикации интерес к Гитлеру заметно охладел.

Тем не менее предубеждение по отношению к евреям, которое столь громогласно проявлялось в первые послевоенные годы, уничтожить было не так-то просто. Арнон Тамир, немец еврейского происхождения, который в 1920-е годы учился в школе в Штутгарте, вспоминает, что его преподаватели никогда не упускали возможности сделать уничижительные замечания по поводу Веймарской республики. А республика во многом ассоциировалась с евреями. Тамир свидетельствует: «Что такое антисемитизм, я испытал уже в детстве. Родители непрестанно вдалбливали мне, как должен вести себя еврейский мальчик, чтобы не вызывать подозрений». Школьный друг Тамира «выдал» приятелям его еврейское происхождение. Вот что он об этом говорит: «Ребенком мне было особенно больно, когда мой так называемый лучший друг присоединялся к другим ребятам, и они кричали хором: “Еврейская свинья, трусливая еврейская свинья!” и прочие “зоологические” обзывательства. Я очень быстро понял, что являюсь другим, выгляжу иначе… Когда я в слезах вернулся домой, отец сказал мне: “Не уступай, когда они к тебе пристают. Давай сдачи!” В результате я дрался каждые два дня, приходил домой в крови, в порванной одежде, но потом научился защищать себя. Мне не повезло – я оказался единственным евреем в довольно реакционной школе, хотя там были учителя, которые, возможно, не являлись явными антисемитами. Один из них, бывший генерал-майор со шрамами на лице, говорил: “Да, в моем полку встречались достойные и храбрые евреи”, но это звучало так, словно он хотел сказать, что в других полках, или среди евреев, которых он не знал, действительно были трусливые и подлые люди. Такое отношение как-то просачивалось исподволь, мы впитывали его капля за каплей. И такие замечания, и им подобные, делали меня в глазах соучеников чужаком»32.

В то время как Арнон Тамир пытался приспособиться к своей жизни как немца и как еврея, в 500 километрах к северо-востоку от него, в Берлине юный Евгений Левине тоже испытывал непростые эмоции. Мальчика звали так же, как его отца, а это имя имело в Германии добрую – или недобрую, в зависимости от точки зрения, – славу. Еврей Евгений Левине-старший был одним из руководителей коммунистической революции 1919 года в Мюнхене. После того как отряды фрайкора восстановили контроль над городом, его расстреляли. Для сына Левине это была очень тяжелая история. Вот что он говорит: «Мне дали понять, что отец перед смертью вел себя мужественно. Он крикнул: “Да здравствует мировая революция!” Я был еще маленьким и многого не понимал, но усвоил, что нужно кричать, когда тебя будут расстреливать… Я тренировался, выкрикивая: “Да здравствует мировая революция!” И поневоле задумывался, хватит ли у меня храбрости, если меня поставят к стенке? Мальчиком я неоднократно подходил к стене, поворачивался и представлял, что меня сейчас расстреляют, потому что чувствовал, что самое главное – не испугаться и мужественно встретить смерть. И каким-то образом тогда уже пришел к мысли: когда-нибудь это обязательно случится и я буду готов. Все юношеские годы я не сомневался, что благородный человек должен рано или поздно погибнуть – либо на баррикадах, либо у стенки»33.

Мать Евгения рассказывала ему о своем детстве в России. О том, как ее семья дрожала по ночам, лежа без сна, в то время как банды антисемитов бродили по окрестностям в поисках евреев. «Но коммунизм положил всему этому конец, – говорит Евгений. – При коммунизме евреи были просто одним из национальных меньшинств и официально антисемитизма не существовало».

Детство Евгения Левине-младшего прошло в Германии, и он испытывал определенные проблемы в связи со своим еврейским происхождением. Временами хулиганы приставали к нему в школе, но Евгений занимался боксом и мог дать отпор. В целом его заключение таково: «У меня было очень счастливое детство. Мне нравится все немецкое. Мне нравится немецкая живопись, немецкая поэзия, немецкие песни. Мне нравились многие мои товарищи… Хочу сказать, да, антисемитизм тогда был, но, если бы в то время сказать большинству немцев: “Слушайте, у вас будет правительство, которое убьет шесть миллионов евреев”, они бы воскликнули: “Нет-нет-нет! У нас же цивилизованная страна!”»

«Я не предполагаю, – продолжает Евгений, – что все немцы как-то особо по-доброму относились к евреям, но симпатии на индивидуальном уровне безусловно были». Многие из тех, с кем он сталкивался, проводили различие между ненавистью к предполагаемому «международному еврейскому заговору» и отношением к отдельным евреям, с которыми они сталкивались в повседневной жизни. «В известном смысле некоторые сознавали, что если ты ненавидишь “евреев”, то это не потому, что ненавидишь конкретных евреев, а просто потому, что считаешь евреев “плохими” – они распяли Иисуса Христа, из-за них немцы проиграли войну и вообще евреи делают много чего плохого. Но конкретные евреи могут быть хорошими. В одной из школ, в которой я учился, был поклонник нацистов, который сказал: “Ты должен быть одним из нас”. Я ответил: “Пойми, я не могу. Я еврей”. Он сказал (и многие евреи подтвердят, что им говорили то же самое): “Речь о других евреях! Достойные парни, такие, как ты, прекрасно подойдут новой Германии”. В конце концов я доказал, что являюсь достойным евреем, потому что, например, занимаюсь в школе фехтования, а значит, я не такой уж плохой».

Евгений Левине вспоминает, что у некоторых штурмовиков даже были подружки-еврейки. Утверждение может показаться нелепым, если бы не тот факт, что в 1920-е годы у Йозефа Геббельса, который позже станет ближайшим соратником Гитлера и одним из главных идейных вдохновителей Холокоста, тоже имелась подруга, в жилах которой текла еврейская кровь. Геббельс, активный член НСДАП с 1924 года, встречался со школьной учительницей Эльзой, мать которой была еврейкой. Он утверждал, что любил Эльзу, и говорил, что она не только красивая, но и вообще хорошая. Тем не менее ее происхождение Геббельса беспокоило. В частности, в его дневнике есть такая запись: «Еврейский дух в характере Эльзы часто огорчал и раздражал меня»34. Словом, проблема была35.

Странным можно считать то, что отношения у Эльзы и Геббельса возникли именно в тот момент, когда его антисемитизм стал укрепляться. Вскоре после провала пивного путча Йозеф Геббельс, например, сделал следующую запись: «…евреи – яд, который убивает организм Европы… каждый мечтает дать еврею в морду»36. В апреле 1924 года в своем родном городке в Рейнской области он стал одним из основателей группы сторонников национал-социалистов. На первом собрании главной темой дискуссии была идея антисемитизма. Впоследствии Геббельс напишет: «Я на стороне националистов. Я терпеть не могу еврея и умом, и сердцем. Я испытываю к нему неприязнь и ненавижу всеми фибрами своей души»37. Однако через пару недель он изливает на бумаге такие мысли: «Эльза – милое, доброе дитя. Немножко скучноватая. Но верная, трудолюбивая маленькая слуга. На нее можно положиться, она сделает для тебя все возможное»38.

Тот факт, что в голове Геббельса могли уживаться две противоположные идеи – он ненавидел евреев и одновременно встречался с девушкой еврейского происхождения, – служит ярким напоминанием о реальности, с которой сталкивался Евгений Левине: некоторые нацисты презирали абстрактных евреев и могли любить конкретных евреев во плоти. Как говорит Бруно Хенель, бывший в 1920-е годы штурмовиком, у него имелись родственники-евреи, и все они встречались на семейных праздниках. «У меня были очень теплые отношения с двумя кузинами, являвшимися еврейками»39. Тем не менее все это не помешало Бруно Хенелю, равно как и Йозефу Геббельсу, стать убежденным национал-социалистом.

Путь Геббельса к нацизму тоже показателен, поскольку демонстрирует ключевую роль политической и экономической ситуации в создании почвы для поддержки крайне правых. Свидетельств о том, что Геббельс был антисемитом до завершения Первой мировой, нет. К концу войны ему сравнялся 21 год. В армии он не служил из-за хромоты. Не имея возможности стать солдатом, Геббельс выбрал карьеру ученого. Руководителем его диссертации стал еврей – профессор Макс фон Вальдберг, но Геббельсу это, похоже, не мешало. Поворотным в его жизни оказался 1923 год, когда французские войска заняли Рейнскую область. Он родился в этих местах, в небольшом городке Рейдт, и в 1923-м жил здесь с родителями. Работы у Геббельса не было. Он страдал, как миллионы других немцев в это время, от гиперинфляции и политического хаоса, а теперь еще и возненавидел врага, который оккупировал его родину. Как многие соотечественники, он искал, кто виноват во всем происходящем, и нашел. Евреи!

Йозеф Геббельс начал читать выступления Гитлера и очень скоро решил, что вождь нацистов может стать тем спасителем, в котором нуждается Германия. «В Гитлере подкупает то, – писал в своем дневнике Геббельс в марте 1924 года, – что он показывает себя как совершенно прямая и честная личность. Это редко встречается в нашем мире партийных интересов»40. Через три дня будущий министр пропаганды добавил: «Гитлер – энтузиаст-идеалист. Человек, который несет новую веру немецкому народу. Я читаю его речи и вдохновляюсь до бесконечности. Путь идет от головы к сердцу… Еврейский вопрос не может быть решен, если не действовать жестко, безжалостно и непреклонно»41.

Важно отметить, что Геббельс проникся симпатией к вождю национал-социалистов задолго до того, как познакомился с ним. Гитлеровских речей, изложенных на бумаге, оказалось достаточно, чтобы Геббельс убедился в значимости его личности. Так что его путь к нацизму формировался и на эмоциональном, и на рациональном уровне. Он озирался вокруг в поисках того, кто несет ответственность за проблемы Германии, потом решил, что это евреи, а затем увидел в Адольфе Гитлере человека, который сначала укрепил, а затем и усилил его ненависть.

В августе 1924 года Геббельс посетил одно из собраний крайне правых в Веймаре. У него хватило здравого смысла понять, что среди сторонников нацистов встречаются, мягко говоря, люди довольно странные. Чтобы охарактеризовать, например, Юлиуса Штрейхера как фанатика с поджатыми губами и некоторой патологией личности, оказалось достаточно одной встречи42. Но Геббельс остался верен делу и спустя четыре месяца, когда Гитлера выпустили из Ландсберга, записал в дневнике: «Адольф Гитлер на свободе! Теперь мы можем порвать с националистической публикой, которая все время смотрит назад, и снова стать настоящими национал-социалистами. Привет, Адольф Гитлер! Мы опять обрели веру в победоносную силу нашей идеи»43.

Впервые Геббельс увидел того, на кого возлагал столько надежд, в июле 1925 года на очередной встрече в Веймаре. Впечатление было просто ошеломляющим. «Веймар оказался буквально возрождением, – признавался он в дневнике. – Этот день я никогда не забуду. Я до сих пор как во сне… Какой голос! Какие жесты, какая страсть! Именно таким я себе его и представлял»44. Геббельс, человек, который позже напишет: «Идет мировая война, уничтожение евреев должно стать неизбежным последствием»45, пребывал в полнейшем восторге.

Если Геббельс был абсолютно уверен в Гитлере, то подавляющее большинство немцев, как мы уже знаем, придерживались иной точки зрения. В середине 1920-х годов Германия становилась все более процветающей, и нацистская партия казалась теперь неуместной, эксцентрической группой на задворках политической жизни. Но пропустить этот период развития национал-социализма было бы ошибкой. То, как в те годы Адольф Гитлер выстраивал процесс принятия решений внутри партийной элиты, дает возможность понять, в чем заключалась его руководящая роль в Холокосте.

Важно отметить, что летом 1925-го, когда Геббельс слушал выступление Гитлера, НСДАП являлась не обычной политической партией, а движением, возглавляемым одним человеком, уверенным в своей легитимности исключительно исходя из личной притягательности, эффекта, который он оказывал на собственных сторонников, и легитимность в данном случае понимается как согласие людей, добровольно признающих за своим вождем право принимать решения. «Теперь я понял, что тот, кто во главе, – прирожденный вождь, – писал в дневнике Геббельс в июле 1925 года. – Я готов пожертвовать всем ради этого человека. В моменты величайшей потребности история дает народу величайших мужей»46. Идея, что члены нацистской партии должны полностью подчиняться своему вождю, или фюреру, потому что его предназначение – возглавлять их, стала определяющей для концепции партии задолго до того, как нацисты пришли к власти.

Тем не менее НСДАП не была организацией, в которой Гитлер диктовал и контролировал все нюансы политической жизни. На самом деле, пока он был уверен, что подчиненные безусловно соглашаются с его руководящей ролью, он мог удивительным образом долгое время не проявлять никаких диктаторских черт. Например, Геббельс в 1925 году придерживался совершенно иных взглядов на Советский Союз, чем Гитлер. В статье, опубликованной в Völkischer Beobachter в ноябре 1925-го, Геббельс писал, что было бы неправильно рассматривать большевизм как исключительно еврейское изобретение. Нет, большевизм следует понимать как потенциальный путь к построению более благополучного общества в России. Такой взгляд для Гитлера был бредом, причем бредом вредным, но вождь нацистов, когда они позже в том же месяце встретились на очередном собрании, вел себя с Геббельсом вполне дружелюбно47.

В начале 1926 года Геббельс входил в состав группы внутри национал-социалистической партии, добивавшейся и других изменений. Эта группа под руководством Грегора Штрассера, видного деятеля НСДАП из Баварии, который работал на севере Германии, выступала за то, чтобы партия стала более «социалистической». В планы Гитлера сие не входило и вообще выглядело так, словно Штрассер и Геббельс покушаются на его авторитет, а такого он допустить не мог. На конференции в Бамберге в феврале 1926 года Гитлер пресек эти попытки не спором с инакомыслящими, а двухчасовой речью, в которой опроверг их идеи. Он неоднократно повторил, что большевизм – это еврейский заговор и естественными союзниками Германии являются Италия и Британия, а отнюдь не СССР.

Геббельс был потрясен. «Одно из величайших разочарований в моей жизни, – записал он в дневнике. – Я больше не полностью верю в Гитлера. Это ужасно: я утратил внутреннюю убежденность… Я в отчаянии!»48 Но Гитлер, сознавая потенциал Геббельса для дела национал-социализма, решил, что нужно утешить его уязвленное эго. Он пригласил Геббельса в Мюнхен, предоставил возможность пользоваться своей машиной с шофером, проводил с ним много времени и хвалил его. Гитлер также в общих чертах обрисовал свое представление о будущем Германии в таких рамках, которые должны были вновь активизировать энтузиазм засомневавшегося сподвижника. «Я люблю его [Гитлера], – действительно впоследствии записал Геббельс в дневнике. – Он все продумал… Я преклоняюсь перед великим политическим умом!»49

Адольфу Гитлеру удалось увести Геббельса – человека, действительно им ценимого, – от политического курса, с которым тот был не согласен, и вернуть на позиции безоговорочной поддержки. Более того, он достиг этого, избежав личной конфронтации. Гитлер никогда не критиковал Геббельса прямо. Он не пытался победить его в споре. Он, можно сказать, руководил сознанием Геббельса, в данном случае сначала произнеся речь, в которой опроверг его идеи, а затем загладив нанесенный ущерб «агрессивным обаянием». Это не традиционный образ Адольфа Гитлера как вождя, сложившийся у многих людей. Их впечатление формировалось преимущественно непримиримым тоном его выступлений, запечатленных на старых черно-белых кадрах кинохроники, и они считали его авторитарным, грубым и агрессивным. Как показывает описанный инцидент, Гитлер был способен тонко управлять людьми, но этот случай показывает и то, что он очень строго следил за тем, чтобы подчиненные не покушались на его абсолютную власть. Детали поведения Гитлера беспокоили меньше. Нарисовав широкое «видение» Германии, какую он хотел создать, фюрер мог оставить своим сторонникам право продумывать, как воплощать эти идеи на практике, а потом подправлять их, если был не во всем согласен с избранной ими методологией.

Есть еще один важный момент в гитлеровской технике руководства людьми, с которым в это время пришлось столкнуться Геббельсу. Фюрер редко распределял конкретные обязанности среди членов партии, поэтому конфликты между амбициозными нацистами были неизбежны. Например, после того, как Геббельс был назначен ответственным за пропаганду, он увидел, что другие люди продолжают осуществлять контроль за определенными аспектами радио, кино и подготовкой лекторов. Ему пришлось самому думать, как взять в свои руки все рычаги управления, и делать это. Другими словами, внутри партии все время что-то происходило, особенно с учетом того, что Гитлер редко вмешивался в споры о зонах ответственности между своими подчиненными. Как мы увидим, такой стиль руководства окажет существенное влияние на развитие Холокоста.

В 1928 году Адольф Гитлер написал продолжение «Моей борьбы». На сей раз в своих размышлениях он сосредоточился преимущественно на международных проблемах. Эта работа – «Вторая книга» – при его жизни не была опубликована, но тем не менее дает представление о развитии политических убеждений будущего вождя Третьего рейха. Главное, она показывает, как Гитлер использовал понятие «раса» в качестве ориентира в международной политике.

Гитлер задался вопросом, почему Америка процветает, а СССР остается относительно отсталым, и ответ увидел в расовой плоскости. Он утверждал, что, поскольку «лучшая кровь» из Европы перетекла в США, неудивительно, что эта страна стала такой сильной и богатой. С другой стороны, в «иудо-большевистской» России живут люди меньшей расовой ценности, а значит, СССР никогда не сможет возвыситься как государство.

И опять в центр событий Гитлер поставил евреев. «Конечной целью еврейской борьбы за выживание является порабощение производительно активных народов»50, – писал он. Свою мысль лидер НСДАП развивает дальше и доводит до логического, по его мнению, завершения: «Конечная цель еврея – денационализация и хаотическая порча других народов, понижение расового уровня высших и доминирование над расовой массой… Таким образом, еврейская интернациональная борьба всегда будет заканчиваться кровавой большевизацией»51.

Во «Второй книге» Адольф Гитлер снова заявил, что Германии для процветания нужны новые территории, и эти территории должны быть приобретены силой: «Свободу можно обрести не выпрашиванием или обманом, не трудом и старанием, а исключительно борьбой – борьбой за собственные интересы»52.

Ко времени написания «Второй книги» Гитлер уже утвердился как доминантная фигура среди правых националистов. Он добился этого не публикацией работ, демонстрирующих его «провидческие» достоинства, и не осуществлением «мудрого» руководства, которое покорило Йозефа Геббельса, а приемом в НСДАП людей, с которыми не всегда и не во всем был согласен. В частности, в 1927 году членом нацистской партии стал граф Эрнст фон унд цу Ревентлов. В 1924-м граф, один из руководителей движения пангерманизма, стал одним из основателей Немецкой националистической партии свободы (Deutschvölkische Freiheitspartei), но спустя несколько лет решил «подчинить» себя Адольфу Гитлеру. Почему Ревентлов это сделал? Он объяснил: потому, что Гитлер «доказал, что может быть вождем; он создал свою партию на основе собственных взглядов, своей воли, объединяющих национал-социалистических идей и руководит ей. Он и партия неразделимы, и это демонстрирует единство, которое является необходимым условием для успеха»53. Ревентлов призвал членов своей партии присоединиться к нацистам, заявив, что единственная возможность добиться какого-то прогресса у Германии есть только с Национал-социалистической немецкой рабочей партией.

Ревентлов искренне верил в социалистические идеи, которые продвигал Грегор Штрассер и которые были отвергнуты вождем нацистов на Бамбергской партийной конференции 1926 года. Тем не менее Гитлер приветствовал его переход к нацистам. Он понимал, что, если хочет собрать все националистические партии под знаменем со свастикой и получить шанс завоевать власть, надо быть терпимым к широкому диапазону мнений.

Одним из пунктов, по которым между Ревентловом и Гитлером было согласие, оказался антисемитизм. В марте 1928 года граф сказал, что стране нужен закон, который запретил бы дальнейшую иммиграцию евреев. «Выдворить из страны всех евреев, которые приехали в Германию после 1914 года, а к остальным применить закон об иностранцах, оставляющий право последующего их выдворения из страны и лишающий их всех прав, которые обеспечивает немецкое гражданство!»54

Предложение не прошло, но тот факт, что Ревентлов почувствовал – такие идеи можно огласить, демонстрирует его уверенность в антисемитизме нацистов. Несмотря на очевидное процветание и модернизацию Веймарской республики, антисемитизм оставался укорененным в определенных областях немецкой жизни. Вот один пример. Многие молодые евреи создавали собственные туристические клубы, чтобы путешествовать по стране. Членом такой молодежной еврейской ассоциации любителей турпоходов стал и Евгений Левине. «Не забывайте, что в Германии были места, где никогда не видели живого еврея, – говорит он, – поэтому там было очень легко ненавидеть евреев вообще. Помню, как мы возвращались с прогулки по сельской местности на поезде в Берлин. Я был с рюкзаком, в коричневой рубашке». В купе вместе с Евгением и его друзьями оказался крестьянин, который начал ругать евреев, и вдруг услышал: «А мы тут все евреи». Он расхохотался и сказал: «Вы думаете, что мы в деревне такие тупые? Вы же явно очень приличные, спортивные немецкие парни. И не говорите мне, что вы евреи!» Этот человек действительно думал, что над ним пошутили. «Мы не носили пейсы и бороды, и лапсердаков на нас не было, – продолжает Евгений. – По его мнению, мы выглядели как обычные немецкие юноши. Возможно, с более длинными носами или более темными глазами, но у многих немцев длинные носы и темные глаза. Самое комичное – это расовая идея “германцев”: видит Бог, большинство нацистов не выглядели как идеальные “арийцы”»55.

Гитлер заявлял, что в Германии ненависть к евреям стала сильнее, чем когда-либо. На ежегодном съезде НСДАП в сентябре 1928 года он сказал, что антисемитизм укрепляется как идея. «То, что едва ли можно было встретить десять назад, сейчас существует: еврейский вопрос занимает сознание людей, он больше не исчезнет, и мы сделаем так, чтобы он стал вопросом мирового, международного уровня; мы не отступим, пока он не будет решен окончательно. И мы думаем, что доживем до этого дня»56.

Тем не менее, несмотря на хвастовство вождя национал-социалистов, свидетельств того, что большинство немцев поддерживали нацистов и их яростный антисемитизм, нет. Совсем наоборот. Произнося эти слова, Гитлер не мог не вспоминать, что четырьмя месяцами раньше, в мае 1928 года, на всеобщих выборах НСДАП набрала всего 2,6 процента голосов избирателей. Для нацистов это был катастрофический результат. Однако через пять лет Адольф Гитлер станет канцлером Германии и вождем крупнейшей политической партии страны, и такая трансформация окажется следствием не его фальшивого заявления о повсеместной озабоченности немцев «еврейским вопросом», а фактора, над которым он уж точно был не властен, – экономической катастрофы.

Экономика Веймарской республики, полностью зависящая от американских кредитов, рухнула вслед за катастрофой на Уолл-стрит в октябре 1929-го. Всего за один год – с сентября 1929 по сентябрь 1930-го – число безработных в Германии увеличилось с 1 300 000 до 3 000 000 человек. Демократическое правительство практически прекратило существование в марте 1930 года, когда распалась коалиция, в которую входили Немецкая народная партия и социал-демократы. Новому правительству рейхсканцлера Генриха Брюнинга пришлось широко пользоваться статьей 48 Веймарской конституции, позволявшей проводить законы президентскими указами.

На выборах в сентябре 1930 года нацисты получили 6 000 000 голосов и стали второй по численности политической партией в рейхстаге. Это был поразительный результат. Миллионы немцев, совсем недавно отвергавшие Гитлера и нацизм, в это страшное время внезапно повернулись к ним. И все-таки, несмотря на громогласные заявления 1928 года об усилении в Германии антисемитизма, лидер НСДАП хорошо сознавал реальность: новые сторонники пришли к нему далеко не в первую очередь из-за ненависти к евреям. Так или иначе свою одержимость еврейским вопросом Гитлер приглушил. Из его выступлений в период с 1930 по 1933 год следует, что в это время он уделял евреям гораздо меньше внимания, чем раньше. В октябре 1930-го Гитлер даже заявил: «…мы не имеем ничего против порядочных евреев, но, если они сговариваются с большевиками, мы смотрим на них как на врагов»57.

Вместо разглагольствований о евреях Адольф Гитлер сосредоточился на необходимости восстановления Германии через создание национал-социалистического государства. Он призывал отклонить штрафные санкции, наложенные на Германию странами-победительницами после мировой войны, и предупреждал об опасности большевизма. На встрече с промышленниками Дюссельдорфа в январе 1932 года фюрер, в частности, сказал: «Сегодня настал поворотный пункт в судьбе Германии, потому что страна рискует свалиться в большевистский хаос»58 и во всей своей продолжительной речи ни разу не упомянул о евреях.

Впрочем, из этого не следует, что аудитория могла по наивности поверить, что национал-социалисты внезапно отказались от антисемитизма. Нацистская пропаганда постоянно твердила, что евреи несут ответственность за большевизм, за ненавистный Версальский договор и за «извращения» капитализма, которые привели к экономическому краху, а значит, когда Гитлер упоминал одну из этих идей в своих выступлениях, многие слушатели могли понять, что все это в конечном счете вина евреев.

Слушая выступление Адольфа Гитлера в 1932-м, Ютта Рюдигер, которой тогда был 21 год, прекрасно понимала, что за словом «большевизм» скрываются евреи. «Евреи, безусловно, ассоциировались с коммунизмом, – говорит она. – Тогда была популярна злая шутка, что среди коммунистов в России должен быть по крайней мере один гой, чтобы он мог подписывать смертные приговоры по субботам – в священный для евреев день. Это, конечно, грубо, но непосредственная связь между коммунизмом и евреями точно была»59.

Ютта Рюдигер свидетельствует, что в начале 1930-х годов Гитлер и национал-социализм привлекли ее потому, что ей казалось – они предлагают выход из экономического тупика и дадут Германии возможность достигнуть поставленных целей. Кроме того, она считает, что антиеврейская тематика являлась вполне уместной: «У народа было общее ощущение, которое присутствовало и во времена империи, и могло также присутствовать в определенное время и в других странах, что евреи представляют собой чуждый элемент»60.

Иоганнес Цан, который в 1932 году был молодым банковским служащим, согласен с этим утверждением: «Общее мнение было таково, что евреи в Германии слишком далеко зашли»61. Под словосочетанием «слишком далеко» Цан имеет в виду, что немецкие евреи заняли непропорционально большое место в таких сферах деятельности, как юриспруденция, медицина и журналистика. (Совершенно неудивительно, что евреи выбирали связанные со всем этим профессии, поскольку многие иные были для них долгое время запрещены.) По словам Иоганнеса Цана, в какой-то момент евреев стало чересчур много, вот и появилось ощущение, что их следует «укоротить», и с этим никто не спорил, но никто из немцев не поддержал бы мысль, что их всех следует убить. А если бы и поддержал, то таких оказалось бы совсем немного62.

Тем не менее основной причиной растущей популярности национал-социалистической партии в Германии оставалась тяжелая экономическая ситуация. Для многих людей во время экономической катастрофы и в атмосфере политической неопределенности самое главное – найти работу и обеспечить семью. К началу 1933 года в стране было 6 000 000 безработных. Интересно, что одновременно с нацистами набирали силу и коммунисты. Казалось, страна раскалывается на две диаметрально противоположные части: с одной стороны – коммунисты, с другой – нацисты. «Шесть миллионов безработных означает, если считать семьи из трех человек, восемнадцать миллионов тех, кому нечего есть, – говорит Иоганнес Цан. – А когда в такое время человек лишается работы, ему остается одно: либо стать коммунистом, либо вступить в штурмовые отряды. Предприниматели считали, что лучше будет, если такие люди пойдут в отряды Рема, потому что там дисциплина и порядок. И вначале – это нужно сегодня отметить – было трудно понять, что такое национал-социализм: нечто хорошее с некоторыми негативными побочными эффектами, или нечто плохое с некоторыми позитивными побочными эффектами»63.

Такие утверждения похожи на самооправдание. Дело в том, что в период подъема нацизма, между 1930 и 1933 годом, Гитлер действительно не акцентировал свою ненависть к евреям, но его сторонники подобной сдержанности не проявляли. Юлиус Штрейхер не только продолжал публиковать антисемитскую грязь в своем Der Stürmer. В 1932-м он заявил: «Мы, национал-социалисты, убеждены, что Адольф Гитлер – мессия новой Германии. Мы убеждены, что он послан Богом для освобождения немецкого народа от кровососов – всемогущего еврейства»64.

Йозеф Геббельс в это время тоже продолжал озвучивать свои антисемитские убеждения. С момента назначения гауляйтером Берлина в конце 1926 года он сделал объектом травли берлинских евреев, прежде всего Бернхарда Вайса – вице-президента полиции столицы. В своем пропагандистском журнале Der Angriff («Атака») Геббельс постоянно именовал его Исидором. Напомним, что Исидор, в отличие от настоящего имени Вайса Бернхард, – архетипичное еврейское имя. В Der Angriff «Исидора Вайса» изображали в разных карикатурных образах – крючконосого, подозрительного еврея и даже осла. Вице-президент полиции подал в суд, который подтвердил, что карикатурное изображение осла действительно на него похоже. После этого Геббельс еще раз напечатал карикатуру и сопроводил ее подписью, которая гласила, что судьи согласились с тем, что Вайс выглядит как осел65. Наряду с этим Геббельс поддерживал уличные акции, направленные против евреев. В сентябре 1931 года, в канун праздника Рош а-Шана – еврейского Нового года, штурмовики пронеслись по бульвару Курфюрстендамм – одному из самых популярных мест для прогулок, покупок и развлечений в Берлине, нападая на всех, кто казался им евреем. К этому моменту Геббельс уже вычеркнул из своей жизни полуеврейку Эльзу и встречался с голубоглазой блондинкой Магдой Квандт. В декабре 1931-го они поженились.

В начале 1930-х годов нацистская пропаганда подвергала нападкам и те области экономики, в которых, как многие думали, господствовали евреи. В частности, в листовке, выпущенной к выборам на севере Германии, говорилось: «В Ганновере подготовлен и нанесен новый удар, нацеленный на ваше разорение! Существующая система позволяет гигантскому американскому концерну Woolworth при поддержке финансового капитала открыть новый вампирский магазин в центре города, на Георгштрассе, чтобы полностью разорить вас»66.

Многие сразу воспринимали упоминание Woolworth как атаку на евреев. Дело в том, что национал-социалисты уже не первый год твердили, что крупные универсальные магазины принадлежат преимущественно евреям и представляют опасность для традиционной лавочной торговли. Эти магазины – символ современности – вампирскими нацисты называли потому, что они якобы высасывают всю кровь у небогатых предпринимателей. Сторонников Гитлера настолько раздражало существование таких магазинов, что им был посвящен один из 25 пунктов первоначальной программы НСДАП (в пункте 16 говорилось, что большие магазины следует сдавать внаем, по низким ценам, мелким производителям).

После прихода национал-социалистов к власти крупные универмаги стали особым объектом их ненависти. Из того же Ганновера сообщали, что в декабре 1934 года неоднократно происходили бунты против еврейского бизнеса. «В воскресенье перед Рождеством в еврейские магазины и в магазин Ф. У. Вулворта бросали емкости с ядовитым газом. Из-за серьезного отравления десять продавцов доставлены в больницу»67. На самом деле местный представитель концерна Woolworth евреем не был.

Йозеф Геббельс одобрял такую политику «вины по ассоциации». Когда рядовые немцы слышали словосочетание «универсальный магазин», они представляли себе евреев, подсчитывающих выручку; когда им говорили об опасности марксизма, обыватели тут же вспоминали, что Маркс был евреем, и так далее. Геббельс считал – пропаганда становится максимально эффективной, если людей удается заставить думать, что они самостоятельно пришли к какому-то заключению по поводу чего бы то ни было68.

Но даже при том, что в это время поддержка нацистов росла, многие немцы все еще были против них. С особым презрением к их антисемитизму относились социалисты. Сторонники коммунистов, такие, как, например, Алоиз Пфаллер, недоумевали – немцы еврейского и нееврейского происхождения говорят на одном языке, учатся в одних школах и живут по соседству, так за что их ненавидеть? Пфаллер и его друзья полагали, что человек никак не может повлиять на свое рождение, и совершенно ясно, что никто не несет за него ответственности69. Для таких людей, как Пфаллер, главным была не раса, а создание в Германии общества равноправия при ограничении власти крупных предпринимателей.

В немецких газетах появлялись и пророческие предупреждения о том, что может случиться, если нацисты придут к власти. Например, журналист еврейского происхождения Лион Фейхтвангер в январе 1931 года писал в Welt am Abend: «Национал-социализм стремится низложить разум и утвердить на его месте эмоции и импульс – точнее, варварство. После становления Третьего рейха интеллектуалам и художникам остается ждать одного: уничтожения»70.

Тем не менее немцы хотели радикальных перемен. При том что сами нацисты никогда не набирали большинство голосов избирателей, многие избиратели поддерживали партии, которые открыто выступали за отмену демократии. На всеобщих выборах в июле 1932 года национал-социалисты получили 37 процентов голосов, а коммунисты – 14 процентов. В сумме это был 51 процент – чрезвычайно важный результат, поскольку он означал, что большинство голосует против существовавшей в то время системы демократического правления. Немцы чувствовали, что оказались в плачевном положении не из-за действий отдельных политиков или партий, а из-за самого механизма руководства страной.

Нерасположенность населения Германии к демократии в начале 1930-х годов вызвала разные комментарии. «Победа национал-социализма возможна прежде всего потому, что в этой стране за демократию никогда не шли кровавые битвы, – писал в декабре 1931 года Генрих Манн. – В конкретный исторический момент, после поражения в войне, она выглядела как возможный выход – по сравнению с катастрофой монархии и опасностью большевизма. Только выход – не цель, и уж никак не предмет страсти»71.

«У немцев нет традиции демократии, – утверждает Арнон Тамир. – И никогда не было. В Германии до наших дней не было демократии, за которую пришлось бы сражаться ее гражданам». Немецкий еврей Тамир, чья молодость пришлась на 1920–1930-е годы, тоже пришел к мысли, что успех Гитлера стал возможен прежде всего из-за кризиса немецкой государственности: «Нацизм зародился в обстоятельствах 1920-х, после того, как была проиграна война, когда немецкий народ чувствовал себя подавленным и униженным, переползая от одного экономического кризиса к другому, от одного политического кризиса к другому. Так что все очень удобно сложилось. Надо было только найти виновных. И весь антисемитизм нацизма на самом деле заключен в одной фразе: во всем и всегда виноваты евреи»72.

Если Адольф Гитлер в период укрепления популярности у избирателей и приглушил свою риторику в отношении евреев, то направление политики нацизма оставалось прежним и ничем не отличалось от вывода Арнона Тамира: «Виноваты евреи». Как заметил в октябре 1931 года видный деятель НСДАП Грегор Штрассер, нацисты, придя к власти, обязательно положат конец господству евреев в Германии. Это будет достигнуто путем «исключения евреев из всех областей, в которых они препятствуют развитию немецкой экономики»73. 37 процентов избирателей, поддержавших в июле 1932 года национал-социалистов, таким образом, проголосовали за партию, которая открыто намеревалась в случае победы заняться преследованием немецких евреев. Нацисты этого не скрывали.

Интересы многих представителей политической элиты Германии совпадали с интересами национал-социалистов. Власти предержащие также хотели восстановить в стране «порядок», уничтожив демократию и покончив с угрозой, исходившей от коммунистической партии. В 1932 году 85-летний президент Пауль фон Гинденбург, во время мировой войны командовавший немецкими войсками, уже был готов отказаться от демократии и поддержать создание правительства правых. Проблемой для Гинденбурга являлось одно: Адольф Гитлер как вождь наиболее влиятельной силы на правом фланге политической жизни Германии был для него неприемлем в качестве канцлера. Когда они встречались в августе 1932-го, Гинденбург сказал Гитлеру, что не сможет оправдать перед Богом, перед своей совестью и перед страной переход всей полноты власти к одной партии, тем более такой, которая настроена против людей, имеющих иные взгляды74. Он повторил свое мнение при встрече с лидером НСДАП и в ноябре, выразив опасение, что кабинет во главе с ним неизбежно превратится в партийную диктатуру со всеми вытекающими из этого последствиями, а сие приведет к усилению противоречий, характеризующихся острой борьбой враждебных друг другу сил и тенденций. Гинденбург еще раз подтвердил, что не может примирить подобную ситуацию со своей клятвой и своей совестью75. Его нежелание видеть Гитлера канцлером отчасти было основано на классовом происхождении. Президент называл Гитлера богемским капралом76. Он также дал понять, что не во всем поддерживает политику нацистов, в первую очередь в вопросе о неприкрытом партийном антисемитизме. В августе 1932-го Гинденбург, кстати, написал письмо в Центральный союз немецких граждан иудейского вероисповедания (Centralverein) с осуждением нападок на евреев, а еще раньше, в ходе перевыборной президентской кампании, депутаты рейхстага от нацистской партии несколько раз сказали о самом Гинденбурге как о еврейским кандидате77.

Тем не менее часть ближайшего окружения Гинденбурга разделяла антисемитские взгляды. Франц фон Папен, канцлер Германии на протяжении большей части 1932-го в следующем году в интервью лондонской газете Evening Standard отметил, что такое большое число евреев в медицине и юриспруденции, какое есть сейчас в Германии, немыслимо для Британии, и необходимо бороться с влиянием «международного еврейства», которое захватило ведущие позиции в немецкой государственной гражданской службе78.

Гинденбургу пришлось иметь дело еще с одной проблемой. Никто из канцлеров, назначенных им в 1932-м, – ни Франц фон Папен, ни Курт фон Шлейхер – не имели широкой поддержки, и он опасался, что разрыв между правящим классом и рядовыми немецкими избирателями будет только увеличиваться. Пожалуй, это даже может привести к гражданской войне между коммунистами и нацистскими штурмовиками на улицах городов…

Гитлер позиционировал себя как человек, с уважением относящийся к Гинденбургу, и как молодой патриот, намеренный объединить Германию. Выступая 4 января 1933 года в Детмольде, он сказал: «Возникновение национал-социалистического движения было обусловлено стремлением к подлинному объединению немецкого народа… Судьба поставила перед нами великую задачу покончить с разъединением немецкого народа». Необходимо, говорил Гитлер, безжалостно уничтожить все, что разрывает страну на части. Одной из угроз для немецкого Volk он называл марксизм. О евреях Гитлер опять не упомянул, но многие уже не раз слышали, как марксизм непосредственно связывали с ними79.

Францу фон Папену в итоге удалось примирить Гинденбурга с Гитлером. В декабре 1932 года Папен был вынужден уступить пост канцлера Курту фон Шлейхеру, поскольку его администрация не пользовалась поддержкой у народа. Шлейхер для собственного правительства попытался создать более широкую платформу, но не преуспел в этом. Папен взял реванш и предложил свою кандидатуру как вице-канцлера при канцлере Гитлере. Пауль фон Гинденбург согласился. Они предполагали, что Папену удастся «усмирить» нового канцлера и ввести в кабинет кое-каких министров, не являющихся членами нацистской партии.

30 января 1933 года, через 13 лет после оглашения программы Немецкой рабочей партии в мюнхенском пивном ресторане «Хофбройхаус» и меньше чем через пять лет после того, как нацисты получили всего 2,6 процента голосов на всеобщих выборах, Адольф Гитлер стал канцлером Германии. Теперь-то он наконец и начнет воплощать свои давно лелеемые планы в жизнь.

Глава 4 Консолидация власти (1933–1934)

Миллионы немцев восприняли назначение Гитлера на пост канцлера как добрый знак. Они были согласны с утверждением Геббельса: это поворотный момент в истории Германии1. Студент Манфред Шредер говорит: «Молодежь преисполнилась энтузиазма и оптимизма, мы верили в Гитлера и считали, что появился замечательный шанс преодолеть последствия Первой мировой войны и в особенности Версальского договора. Так что мы все были в приподнятом настроении… Складывалось ощущение национального освобождения, нового старта»2.

«Естественно, мы были в восторге, – подтверждает Габриэла Винклер, в то время юная секретарша. – Мы считали, что теперь все будет по-другому и все будет лучше». Она помнит, что «все молодые люди… сияли, потому что мы были счастливы»3. Гюнтер Лозе, которому в 1933 году исполнилось 15 лет, считает, что была вера лично в Гитлера – он сдержит свои обещания, реализует их. «Вокруг него уже тогда создавался миф»4.

Во многих городах проходили торжественные факельные шествия. Одно из них, в Гамбурге, 6 февраля 1933 года наблюдала Луиза Сольмиц. Ее описание происходившего сделано на фоне семейной истории, которая неоднозначна: сама Луиза не была еврейкой и ярой националисткой, но ее муж являлся выкрестом. «Первые факелы появились около десяти часов, – писала фрау Сольмиц в дневнике. – За ними потянулись другие, как волны в море, всего около двадцати тысяч коричневорубашечников, их лица в свете пламени сияли энтузиазмом». Луиза Сольмиц запомнила, что штурмовики скандировали: «Республика – дерьмо», выкрикивали: «Смерть евреям!» и пели: «Еврейская кровь будет литься с наших ножей». Рядом с последней записью много лет спустя она сделала пометку: «Кто тогда мог к этому относиться всерьез?»5

Канцлерство Гитлера незамедлительно сказалось на многих немецких евреях. Евгений Левине, учившийся в школе, где были представители разных религий, вспоминает, что один парень – не еврей, который совсем недавно вполне дружелюбно к нему относился, подошел и спросил: «Слушай, Левине, а ты еще не купил билет в Палестину?» Евгений испытал шок. «Видите ли, антисемитизм всегда тут был как бы под спудом. Я врезал ему кулаком, он упал. Самое интересное, в драку он не полез. Я показал, что очень зол, он почувствовал, что виноват, и просто ускользнул. Так что чувства людей во многом зависят от обстоятельств, и в каждой конкретной ситуации ты можешь поступить так, как считаешь нужным»6.

У Арнона Тамира в Штутгарте ситуация оказалась схожей. «Самый тупой одноклассник, который, кстати, ходил в школу в форме штурмовика, сунул мне в руки карточку, на которой было написано: “Билет в Палестину, в один конец, навсегда”. Я уже приготовился дать ему как следует, но вмешались ученики постарше. Один был сыном генерала, другой – офицера. В классе они считались “благородными” антисемитами. Они сказали этому парню: “Слушай, ты не прав… Он тут ни при чем. У него ничего общего ни с большевиками-евреями, ни с капиталистами-евреями. К нему это не относится”. А затем они впервые пригласили меня к себе в гости, как бы демонстрируя, что есть и достойные, уважаемые оппоненты. Конечно, я не поверил. Я отказался от чести быть принятым в их домах»7.

В Гамбурге еврейская школьница Люсиль Эйхенгрин и ее сестра тоже внезапно ощутили изменения в отношении к себе: «Гитлер пришел к власти в январе 1933 года. Примерно через три месяца после этого дети, которые жили с нами в одном доме, перестали с нами разговаривать. Они бросали в нас камнями, обзывали по-всякому… Мы не могли понять, чем все это вызвано. И всегда возникал вопрос: почему? Когда мы спрашивали дома, нам говорили примерно так: “Это пройдет, не обращайте внимания, все нормализуется”. Что это значило на самом деле, мы не знали. Но изменения были явные. Родители нам говорили: “По дороге домой, в автобусе, в трамвае не привлекайте к себе внимания, стойте сзади, громко не разговаривайте, не хохочите, старайтесь быть незаметными”. Мы этого не понимали, смысл не понимали. Вопросы оставались без ответа… И мы боялись еще больше… Дорога в школу пешком занимала сорок пять минут. На улицах на нас кричали. Дети плевали в нашу сторону, взрослые отворачивались. На нас не было никаких меток, но мы уже чувствовали себя мечеными»8.

Все эти примеры показывают, как легко многим немцам, раньше никак не демонстрировавшим антисемитские взгляды, оказалось принять модель поведения, которого ожидал от них режим. У одних такие взгляды были всегда, но до поры до времени скрывались, другие просто решили пойти по пути наименьшего сопротивления – тем более в тот момент, когда у могучего немецкого государства появился канцлер, известный своим яростным антисемитизмом.

Тем не менее Адольф Гитлер, оказавшись на посту канцлера Германии, пока еще не стал бесспорным диктатором. Его действия сдерживались рядом весьма влиятельных сил, которые он намеревался со временем взять под контроль. Прежде всего Гитлеру нужно было заручиться поддержкой военных. И совершенно не случайно, что одним из его первых решений – буквально через четыре дня после назначения – оказалась встреча с представителями вооруженных сил. 3 февраля Гитлер сообщил военачальникам, что планирует широкую программу перевооружения и при этом опасаться слияния регулярной армии со штурмовиками нацистской партии не следует. Неудивительно, что военные благосклонно отнеслись к обоим известиям. «Предстояло создать армию, которая на самом деле могла бы защитить Германию, – говорит граф Иоганн Адольф фон Кильмансегг, в то время молодой армейский офицер. – Это было необходимым действием». Убеждало и стало очень значимым для солдат и то, что президент фон Гинденбург, что называется, благословил Гитлера. «Для нас это было важно. Для армии Гинденбург – совсем не то же самое, что Гитлер»9.

10 февраля 1933 года новый канцлер выступил в берлинском Дворце спорта. Его речь транслировалась по радио на всю страну. Гитлер постарался уклониться от конкретизации планов своего правительства, отметив, что, когда оппоненты требуют детализировать программу, он может сказать им лишь одно: «После того, что вы натворили, после того, как валяли дурака и занимались подрывной деятельностью, немецкий Volk нужно восстанавливать сверху донизу, точно так же, как вы уничтожали его сверху донизу. Вот наша программа!» Впрочем, он не раз повторил, что ничто не помешает ему искоренить марксизм10.

Гитлер действовал осмотрительно. Он назначил новые выборы на 5 марта, чтобы легитимизировать свой режим и принять закон о чрезвычайных полномочиях, который дал бы ему возможность принимать решения, не считаясь с парламентом и не нуждаясь в одобрении каждого законопроекта со стороны президента фон Гинденбурга. Ему нужно было пойти на ряд компромиссов. Например, чтобы заручиться поддержкой партии центра, Адольф Гитлер пообещал, что никогда не вступит в альянс с партией, которая выступит против христианства11.

27 февраля 1933 года произошло удивительное событие. Голландский коммунист Маринус ван дер Люббе устроил пожар в здании немецкого парламента в рейхстаге. Геббельс записал в дневнике, что Гитлер поначалу пришел в бешенство, увидев пламя. «Наступило время действовать», – решил Геббельс. Через несколько часов злоумышленник – человек, олицетворявший опасность марксизма, был схвачен. «То, что нам надо, – отметил в своих записях Геббельс. – Голландский коммунист»12. Отличное время для нападения, за неделю до выборов, вкупе с весьма подходящей политической принадлежностью поджигателя вызвали появление множества конспирологических теорий, допускающих причастность нацистов к поджогу рейхстага, но их участие в преступлении убедительно не было доказано никогда.

Наверняка можно сказать одно: поджог оказался для Гитлера как нельзя кстати. На следующий день Гинденбург подписал закон, отменяющий в Германии гражданские свободы, в том числе свободу собраний и свободу слова. Наряду с этим поджог вызвал дальнейшее ограничение деятельности немецких коммунистов. Герман Геринг, министр внутренних дел Пруссии, уже рекрутировал немало штурмовиков в качестве «вспомогательной» полиции для подавления бывших политических оппонентов нацистов.

Что касается немецких евреев, они пока не подвергались массовым арестам, хотя единичные нападения на них в течение ближайших недель и месяцев, пока НСДАП праздновала свою победу, происходили. До убийств дело не доходило, но в большинстве случаев эти акты агрессии носили чрезвычайно унизительный и оскорбительный характер. В частности, в Гамбурге отца Руди Бамбера в числе других евреев штурмовики согнали на стадион и заставили зубами «стричь траву». Руди узнал об этом от сверстников, чьи отцы тоже подверглись этому издевательству… «Мой отец не смог или не захотел об этом рассказывать, – говорит Бамбер. – Он, правда, пришел домой с пепельно-серым лицом, и все… Не думаю, что тогда у антисемитов был какой-то согласованный план; просто время от времени подворачивалась какая-то возможность сделать что-то против евреев, показать, в каком положении они находятся среди немцев. Унизить их. Советы наверняка были, но расплывчатые, которые можно трактовать по своему усмотрению. Штурмовики между тем уже понимали, что получили карт-бланш и могут делать все что угодно. Эти люди могли быть в той или иной степени антисемитами, могли испытывать какие-то сильные негативные чувства либо просто хотели проявить себя перед соратниками»13.

Оценку Руди Бамбером действий штурмовиков в Нюрнберге в первые месяцы 1933 года в целом можно считать верной – действительно, у нацистов не было согласованного плана преследования отдельных евреев, но вскоре по всей стране пройдет антиеврейская акция, которая будет выглядеть гораздо более продуманным и государственно санкционированным актом террора. Это случилось вскоре после того, как в результате выборов 5 марта НСДАП набрала почти 44 процента голосов. Акция началась 7 марта в Рейнской области и в течение нескольких дней распространилась по всей Германии. Штурмовики и те, кто сочувствовал нацистам, устраивали демонстрации перед магазинами, принадлежащими евреям, всячески издевались над продавцами и нередко вынуждали их закрывать торговлю.

24 марта наконец был принят Закон о чрезвычайных полномочиях, очень нужный Гитлеру. Этот нормативный акт, официально называвшийся Законом о преодолении бедственного положения народа и государства, дал ему возможность действовать без одобрения парламента и стал юридической базой для возникшей позже нацистской диктатуры. Через четыре дня Гитлер инициировал призыв к общенемецкому бойкоту еврейских магазинов и предприятий. Форма этого обращения к товарищам по национал-социалистической партии весьма важна по ряду причин. Во-первых, получив широкое одобрение своей новой власти, Адольф Гитлер спокойно мог вновь соединить слова «марксизм» и «еврейство». Немецкий Volk, сказал он, должен положить молниеносный конец марксистско-еврейскому кошмару. Во-вторых, нацисты утверждали, что евреи, бежавшие из страны, разворачивают беспринципную, предательскую агитационную кампанию из-за границы. И в-третьих, он заявил: «Группировки, ответственные за распространение всяческой лжи и клеветы, являются евреями в нашей среде, поскольку у немецких евреев есть силы поднять лжецов по всему миру»14. Это то же самое утверждение о международном еврейском заговоре, которое лидер НСДАП неоднократно делал в начале 1920-х, только в последние годы он удерживался от столь открытой демонстрации своих убеждений. Гитлер явно хотел показать международному сообществу, что не намерен терпеть критику нацистского режима, в особенности его антисемитскую политику, из-за рубежа. Иными словами, немецкие евреи начали использоваться как заложники, чтобы помешать евреям других стран дискредитировать нацизм. Это первый пример того, что позже стало распространенной реакцией нацистов на критику из-за пределов рейха: чем сильнее звучали нападки на Германию в иностранной прессе, тем большему риску подвергались немецкие евреи. И наконец, Адольф Гитлер не стал подписывать этот документ лично. Он был резолютирован проще: «Руководство Национал-социалистической немецкой рабочей партии», но мы с уверенностью можем говорить, что фюрер имел к нему самое непосредственное отношение, и не только потому, что содержание документа отражало его взгляды, высказываемые ранее. На следующий день газета Völkischer Beobachter сообщила, что на первом заседании кабинета министров после принятия закона о чрезвычайных полномочиях канцлер отметил: меры по борьбе с еврейской злостной пропагандой из-за рубежа являются необходимостью, поскольку в ином случае против евреев выступил бы сам Volk, а это могло бы вылиться в нежелательные действия15.

Такая схема – опора на желание сторонников национал-социалистов инициировать антисемитские акции, санкционирование нападений и одновременно обеспечение того, чтобы его имя не было явно связано с формальным приказом нападения на евреев, – похожа, как и использование евреев в качестве заложников, на те, которые мы еще увидим неоднократно. Позже Гитлер говорил о своем желании видеть немецких генералов бультерьерами на цепи, постоянно мечтающими о войне, войне, войне. А он бы их сдерживал16. Данный принцип руководства, при котором подчиненные призывают к действиям, ранее им в принципе санкционированным, проявился и в поведении штурмовиков в контексте нападений на евреев, и в поведении военачальников перед началом войны. Таким образом, Гитлер получал немало преимуществ: он мог не только дистанцироваться от любых мер, которые впоследствии оказывались непопулярными или вредными, но и при необходимости свалить вину за произошедшее на «горячие головы» – бультерьеров просто не удалось удержать. Но рычаги власти он всегда держал в своих руках. Если Адольф Гитлер хотел что-то прекратить, это прекращалось незамедлительно.

Узнав о ширящихся акциях протеста евреев за рубежом, он почти наверняка поверил, что это своего рода проявление международного еврейского заговора. Самой известной стала акция протеста 27 марта 1933 года в Нью-Йорке. Тогда в спортивном комплексе Madison Square Garden и рядом с ним собрались более 50 000 протестующих. За несколько дней до этого, 24 марта, на первой полосе британской газеты Daily Express появился призыв: «Иудея объявляет войну Германии – евреи всего мира, объединяйтесь!»

В конце марта по требованию Геринга в Лондон были направлены две делегации немецких евреев – от Организации немецких сионистов и от Центрального союза немецких граждан иудейского вероисповедания. Перед ними поставили задачу попытаться предотвратить применение против Германии торговых санкций17. Такие действия понять можно, но в искаженном мире, в котором обитал Адольф Гитлер, они подтвердили, что связь между евреями распространяется шире государственных границ. Еврейские группы за пределами Германии тоже хорошо осознавали парадокс, который приходилось принимать во внимание. Если они молчали, это выглядело так, словно немецкие евреи ими брошены, а если выступали, то тем самым подогревали фантазии Гитлера о существовании международного еврейского заговора. Дилемма оказалась неразрешимой и в первые годы власти нацистов препятствовала объединению международной реакции на антисемитские акции внутри Германии.

24 марта Центральный союз немецких граждан иудейского вероисповедания выпустил информационное сообщение для прессы, которое показывает, какую тонкую интригу пытались сплести представители этого самого влиятельного еврейского объединения в Германии. С одной стороны, они опровергли как выдумку сообщения, появлявшиеся в иностранных газетах и журналах, о том, что, например, за границами еврейского кладбища в Берлине были найдены сваленные в кучу тела евреев и что в городе прошла облава на еврейских девушек. С другой стороны, союз признал, что некоторые евреи стали объектом актов политической мести и насилия. Его представители как бы говорили: ситуация для евреев в Германии плоха, но не так страшна, как заявляет кое-кто за рубежом18.

Накануне запланированного бойкота евреям Геббельс с согласия Гитлера заявил, что акция будет проходить только один день – в субботу 1 апреля, но повторится, если нападки на режим из-за границы не прекратятся. Нацисты в очередной раз решили показать, что благополучие немецких евреев зависит от отношения к Германии других стран. Гитлер и Геббельс пытались создать ментальную схему, согласно которой насилие по отношению к немецким евреям можно было бы рассматривать как акт самозащиты против нападок их соплеменников из-за рубежа.

15-летний Арнон Тамир, живший в Штутгарте, с тревогой ждал начала бойкота. Он уже слышал рассказы подвергавшихся избиениям и вообще многое знал. У него тоже был товарищ, старший друг, который как-то раз во время такого эксцесса оказался дома, в деревне. Он рассказал, что штурмовики ворвались в жилища евреев и избили всех так, что никто неделю даже сидеть не мог. Штурмовой отряд был не местным. У нацистов это была обычная практика – направлять на погромы штурмовиков из других областей19.

1 апреля Арнон понял, что его мир изменился… «Штурмовики маршировали по улицам и останавливались перед каждым еврейским магазином. Они мазали краской витрины, а потом два-три человека оставались перед входом. Прохожие старались ускорить шаг, хотя были и такие, кто останавливался. Штурмовики кричали: “Немцы не покупают в еврейских магазинах!”, “Евреи – наше несчастье!” и тому подобное. Бывало, что люди все равно заходили в магазин. Их не останавливали, это все-таки был еще 1933 год… И потом до нас дошло: если к евреям можно относиться таким образом… Все рассказы сошлись воедино… Рассказы об арестах… Об избиениях и убийствах… Мне казалось, что я проваливаюсь в глубокую яму. Тогда я в первый раз интуитивно понял, что существующие законы к евреям неприменимы. То есть с евреями можно делать все, что хочется, за них никто не заступится, евреи – вне закона. Тогда я впервые почувствовал, что значит, когда любой может сделать с тобой все что ему вздумается, даже забить до смерти. Меня это ужаснуло… Я был молодым, мне еще шестнадцать не исполнилось. Но уже тогда что-то щелкнуло. Я начал дистанцироваться от немцев. Сказать по правде, родители не верили, что возможно нечто подобное. Да и некоторые соседи-немцы говорили: “Это просто кошмарный эпизод! Это пройдет! Они не имеют в виду вас. Они имеют в виду других – важных евреев, богатых евреев, международных евреев”»20.

С точки зрения нацистов, бойкот дал неоднозначные результаты. С одной стороны, он позволил направить необузданную ненависть штурмовиков в организованное русло, а с другой – показал отсутствие поддержки столь жестоких действий широкой публикой. Свидетельство Арнона Тамира, что некоторые немцы бросали вызов нацистам – как ни в чем не бывало заходили в магазины, – не единственное. Это происходило повсеместно. Стало очевидно, что мало кому из немцев по душе акции нацистских бандитов, направленные против беззащитных владельцев магазинов, пусть даже евреев, и такой явный, санкционированный на государственном уровне бойкот больше не повторялся.

Запугав евреев физической силой, нацисты обратились к силе закона. 7 апреля 1933 года правительство Гитлера приняло первый пакет антисемитских законопроектов. Закон о восстановлении профессионального чиновничества предписывал увольнение всех чиновников неарийского происхождения. Другой закон запрещал им заниматься юридической практикой. Правда, по требованию президента Гинденбурга были сделаны некоторые исключения, в основном для ветеранов мировой войны и тех, чьи родственники погибли на фронте. Это позволило многим – в том числе более чем половине юристов-евреев – продолжить свою деятельность. В конце апреля появился третий закон – Закон против переполненности немецких школ и университетов, который устанавливал в учебных заведениях пятипроцентную квоту для евреев.

Стремление яростных сторонников национал-социализма расширять антисемитские акции трудно было соотнести с желанием Гитлера и нацистского руководства минимизировать трудности в экономике, да и просто в частной жизни граждан страны. В апреле все того же 1933 года из запретительного законодательства, например, были выведены врачи-евреи, но некоторые местные нацистские группы продолжали их преследовать. Не вызывало сомнений, что многие сторонники Гитлера – явно под влиянием его предыдущей яростной риторики, направленной против евреев, – желали более быстрых изменений.

Многие еврейские предприниматели пострадали очень сильно. Вот конкретный пример. Отец Арнона Тамира владел небольшой табачной фабрикой в Штутгарте. Вскоре после апрельского бойкота его контрагенты сказали, что больше не будут продавать выпускаемые им сигареты. Официальной акцией сие не было – местные партийные чиновники могли ничего не знать о такой инициативе, но какое это имело значение для человека, лишившегося своего дела? В результате отец Арнона впал в глубокую депрессию.

Тем не менее среди немецких евреев были и такие, кто не ощутил на себе, что к власти пришли нацисты. Качество жизни таких людей во многом зависело от отношения немцев нееврейского происхождения, среди которых они жили. Руди Бамбер, к примеру, чувствовал себя в своем Нюрнберге совершенно спокойно. Ну если не считать нескольких неприятных эпизодов в школе… И все-таки через несколько месяцев после того, как Гитлер стал канцлером, Руди обратил внимание на то, что преподавание в их школе, а учились в ней дети, принадлежащие к разным церквям даже в русле христианства, не говоря уж о других конфессиях, изменилось. Учитель биологии, например, начал преподавать свой предмет с расистских позиций, говорить о том, что евреи и немцы относятся к разным расам. Однажды Руди нашел на своей парте антисемитскую карикатуру из Der Stürmer. Вот что он рассказывает об этом. «Все стояли и смотрели, какой будет моя реакция. Я точно не помню, что сделал, но мне сразу стало понятно, что в любом случае я должен поступить очень продуманно, дабы не доставить слишком большое удовольствие этим наблюдателям. Кажется, я просто поднял крышку парты, сунул карикатуру в ящик и оставил ее там. Преподаватели продолжали строго следить за тем, чтобы в классе был порядок, поэтому ученики знали, что слишком далеко заходить нельзя»21.

Наряду с немцами, открыто проявлявшими антисемитизм, оставались и такие, кто старался по мере сил помогать евреям. Евгений Левине вспоминает, что добрых самаритян порой можно было встретить в самых неожиданных местах. Вскоре после прихода Гитлера к власти товарищ Евгения – юноша из нееврейской семьи – предупредил его, что за квартирой, в которой он живет, ведется слежка. Евгений подвергался особому риску – как сын одного из известных революционеров 1919 года и как член берлинской организации молодых коммунистов. Но удивило его то, что предупреждение об опасности исходило от… члена НСДАП. Евгений навсегда остался ему благодарен, не в последнюю очередь за то, что тот пошел на большой риск, сделав это22. Позже он узнал, что и другие евреи рассказывали аналогичные истории.

В первые месяцы нацистского правления страну покинули около 37 000 немецких евреев. Это 7 процентов от 520 000 евреев, живших в Германии в ту пору23. Большинство перебиралось в соседние Францию или Голландию. Получить визу в Соединенные Штаты было невероятно трудно. Евреям, желавшим эмигрировать, приходилось подчиняться строжайшим законам, определяющим, что они имеют право вывезти с собой. В результате многие буквально остались с пустыми руками. Центральный комитет немецких евреев по вопросам помощи и реконструкции, созданный в 1933 году, выступал против массового исхода: «Бесцельный отъезд за границу никому не пойдет на пользу… это только увеличит число безработных и людей без средств к существованию»24.

Были и другие причины, по которым отъезд оставался спорным вариантом. «С нами жили мои дедушка и бабушка со стороны матери, – рассказывает Руди Бамбер, – и, если у родителей еще была какая-то возможность найти себе что-нибудь за границей, взять с собой стариков они не могли… Это было немыслимо… Но и оставить их на произвол судьбы мама совершенно не была готова. Возможно, и на меня повлиял оптимизм отца и матери – оптимизм, который разделяли многие, что хуже не станет»25.

Сегодня мы знаем, насколько стало хуже евреям, которые остались жить в Германии, но очень важно помнить: в то время никто не мог наверняка утверждать, что Адольф Гитлер продержится в своем кабинете дольше нескольких месяцев. В конце концов, три предыдущих канцлера тоже пытались контролировать ход событий, но были смещены с поста… Почему бы и Гитлеру не оказаться очередным в этом списке? «Многие думали: “Он не справится с безработицей, – говорит Евгений Левине. – Националисты ничего не в состоянии сделать. Их лидер надавал кучу обещаний, выполнить которые не сможет. Скоро ему конец…” Вот почему многие евреи оставались. Кому хочется стать беженцем и жить неизвестно на что, если у тебя здесь есть хорошая квартира и свое дело?»26

В то время жизнь евреев в Германии существенно различалась, и во многом это определялось географией. Большинство немецких евреев жили в крупных городах, преимущественно в Берлине и Франкфурте. В последнем они составляли 5 процентов всего населения27. В крупных центрах у немецких евреев было меньше шансов стать жертвами произвольного нападения, чем в провинции. В маленьких городах и деревнях нередко можно было увидеть надписи «Евреям здесь не место» и подобные им. Особенно заметным антисемитизм стал на севере Баварии, в регионе, известном как Франкония. Гауляйтером Франконии являлся Юлиус Штрейхер, и уровень антисемитских настроений здесь был крайне высок. Совсем не случайно в эти первые годы правления нацистов именно во Франконии, в городке Гунценхаузен, что в 50 километрах к юго-западу от Нюрнберга, произошел самый страшный случай нападения на евреев.

Вечером 25 марта 1934 года 22-летний штурмовик Курт Бер с несколькими приятелями пришел в пивную, принадлежащую еврею. До них дошел слух, что якобы какой-то ариец зашел выпить пива именно в это заведение, и они сочли сие возмутительным. Было, кстати, Вербное воскресенье – праздник, имеющий для христиан особое религиозное значение. Потом Бер говорил, что в пивной Юлиус Штраус, сын хозяина, плюнул в него, хотя тот, в свою очередь, сказал, что это неправда. Так или иначе, Бер стал избивать не только Юлиуса, но и его отца, а также остальных членов семьи Штраус. Перед пивной уже собралась толпа, и Бер прекратил рукоприкладство, но лишь для того, чтобы произнести речь. Он спросил, как это возможно, чтобы даже в этот день христианин пил пиво у евреев, если евреи – их смертельные враги, они ведь распяли Господа. Более того, на евреях вина за 2 000 000 оставшихся на полях мировой войны, а еще за 400 погибших и 10 000 сильно пострадавших членов нацистского движения. К тому же сколько раз в прошлом евреи насиловали немецких девушек и сколько этих ублюдков продолжает заниматься тем же самым по сей день?! Вывод из этих огульных обвинений был однозначный: «Сегодня, если еврей смеет плевать на члена штурмового отряда, – это все равно, что он плюет на Адольфа Гитлера и на всех национал-социалистов»28. Есть свидетельство, что Бера слушали около 200 человек и все согласились с ним29.

Избиение Юлиуса возобновилось, толпа провоцировала штурмовиков криками: «Дай ему, дай ему еще!»30 Затем всю семью Штраус забрали в полицию, а потом отправили в местную тюрьму. В официальном докладе по поводу этого инцидента отмечено, что после того, как фрау Штраус выразила протест и заявила, что ничего плохого не сделала, Курт Бер ударил ее по лицу и крикнул: «Закрой рот, еврейская шлюха!» Фрау Штраус попыталась спрятаться за тюремного надзирателя, во всяком случае, схватила его за руку. Для Бера это стало поводом нанести ей еще один удар со словами: «Еврейская шлюха! Не смей прикасаться к христианину!»31

Через какое-то время по улицам Гунценхаузена шатались уже сотни (по некоторым сообщениям – тысячи) человек, которые выкрикивали: «Евреи, убирайтесь вон!» Начались нападения на дома евреев. Около 30 человек были ранены, а для двоих тот день стал последним. Один еврей совершил самоубийство, когда толпа подступила к нему с угрозами, а другого, Якоба Розенфельдера, нашли повешенным в сарае. Почти наверняка он был убит.

В беспорядках приняли участие многие жители городка, но перед судом предстали всего несколько штурмовиков. В июне 1934 года окружной суд Ансбаха, города земельного подчинения, вопреки ряду свидетельств вынес свой вердикт: оба погибших еврея покончили жизнь самоубийством. Таким образом, подозреваемым предъявили обвинения только в нарушении общественного порядка и нанесении мелких телесных повреждений. Пятерых обвиняемых оправдали, 17 приговорили к тюремному заключению на срок от трех до семи месяцев. Курт Бер получил десять месяцев. Ни один из осужденных не был немедленно взят под стражу, а 21 августа приговор отменили всем, за исключением Бера. В ходе расследования преступления заместитель руководителя СА в правительстве Центральной Франконии пытался переложить вину за происшедшее на самих евреев. Есть официальный документ, в котором этот партийный функционер утверждает: «…несмотря на национал-социалистическую революцию, грязным играм евреев еще не положен конец… евреи в этом регионе – такие же высокомерные, дерзкие, наглые и бесстыжие, какими были до революции. Многие жители Гунценхаузена, равно как и его окрестностей, уже давно совершенно обоснованно испытывают недовольство по этому поводу»32.

В Берлине обеспокоились, но только тем, что местные нацисты проявляют много инициативы. В Баварию пришло указание рейхсминистра внутренних дел: «Настоятельно рекомендую принять меры по недопущению в дальнейшем подобных беспорядков. Полиции надлежит вмешиваться, если на улицах распевают песню: “Когда с наших ножей польется еврейская кровь, все станет хорошо!” Еврейский вопрос будет решаться правительством рейха, а не штурмовыми отрядами или властями Гунценхаузена»33.

И тем не менее на этом инцидент не закончился. 15 июля 1934 года Курт Бер с двумя товарищами вернулся в ту же пивную в Гунценхаузене… Вот выписка из обвинения, которое ему было предъявлено впоследствии. «Бер вошел в зал с криками “Руки вверх!”, после чего два раза выстрелил в Симона Штрауса – владельца пивной, который сидел напротив входа. Обе пули попали в голову». Сын хозяина пытался убежать, но Бер успел выстрелить и в него. Бера задержали. Вскоре у местной тюрьмы собралась большая толпа. Беру удалось крикнуть в окно: «“Я застрелил двух евреев! Вы можете мною гордиться! Я защищал честь своих товарищей по СА!”»34

Симон Штраус умер, а Юлиус остался жив, поэтому Беру предъявили обвинение в убийстве и покушении на убийство. В октябре 1934 года его приговорили к десяти годам тюремного заключения, но на свободе Бер оказался спустя четыре года. Этому немало способствовал Штрейхер, сказавший, в частности, по словам одного свидетеля: «Нехорошо, что этого еврея убили, но я буду рад, если мертвыми окажутся все евреи»35.

События в Гунценхаузене – крайнее проявление антисемитизма, акций, которые проводились в первые два года пребывания Адольфа Гитлера на посту канцлера Германии. Ничего подобного в Баварии больше не происходило до Хрустальной ночи, или Ночи разбитых витрин, – серии скоординированных атак против евреев во всей Германии и части Австрии 9–10 ноября 1938 года, осуществленной отрядами СА и гражданскими лицами. Полиция тогда самоустранилась, а нападения привели к тому, что улицы были покрыты осколками стекла из окон принадлежавших евреям магазинов, зданий и синагог.

И все-таки спонтанные акции начала 1930-х годов имеют большое значение. Прежде всего, они показывают – у нацистов уже, что называется, чесались руки. При этом нет никаких свидетельств, что нападения на евреев планировались заранее. Бер в тот день в той пивной просто потерял самообладание, вот все и произошло… Но даже с учетом того, что его действия стали своего рода катализатором, погром был возможен только как результат подспудной напряженности. Многие жители Гунценхаузена поддержали штурмовиков потому, что их ненависть по отношению к евреям достигла градуса, когда от слов переходят к делу. То, что Бер в своем выступлении перед пивной заострил внимание на традиционном, христианском антисемитизме, по сути, новым не было. В этой части Франконии жили в основном протестанты, а за них уже многое сказал Мартин Лютер.

Этот инцидент продемонстрировал разногласия между местными партийными властями, которые полагали, что могут предпринимать против евреев любые действия, и центральным аппаратом НСДАП – из Берлина ясно дали понять, что еврейский вопрос будет решаться в столице, а не в провинции, но примечателен и тот факт, что тот же Бер почувствовал, наверное интуитивно, что Гитлер, скорее всего, согласился бы с тем, что плевок на немца в форме СА – это все равно, что плевок в него. И наконец, эта неприглядная история в Гунценхаузене показывает нам, до какой степени уже извратилось немецкое правосудие после прихода нацистов к власти. Даже при том, что в данном случае некоторые из штурмовиков предстали перед судом и были признаны виновными, юридическая система впоследствии словно забыла о жертвах преступления, освободив штурмовиков по апелляции. Вскоре такая схема стала общепринятой, поскольку нацистское государство отвергало принцип верховенства права.

В мае 1934 года, через два месяца после злополучного Вербного воскресенья, Der Stürmer Юлиуса Штрейхера вышел специальным выпуском. Назывался он «Еврейский убийственный заговор». Карикатура на первой полосе в гротескном виде изображала двух евреев, причем один из них был с окровавленным ножом в руке. Та самая кровь христианских младенцев… Текст внизу гласил, что евреи собирают христианскую кровь, чтобы подмешивать ее в мацу, – таков их давний ритуал. Был и другой рисунок – евреи, сосущие через соломинки кровь распростертого ребенка, а также репродукция барельефа из церкви во имя Божией Матери в Обервезеле – городе в земле Рейнланд-Пфальц, запечатлевшего якобы приношение в жертву 16-летнего юноши, впоследствии канонизированного как Вернер Обервезельский. Кроме того, в одной из статей утверждалось, что вся история евреев – это непрерывная цепь кровопролитий и массовых убийств.

Спецвыпуск Der Stürmer не преминул подчеркнуть и связь между евреями и коммунистами. После революции 1917 года в России, говорилось в другом материале, расстреляны, замучены и уморены голодом уже 35 000 000 человек. В настоящее время в «…еврейской большевистской России массовые убийства продолжаются, причем убийцы – в основном евреи». Продано было свыше 100 000 экземпляров «Еврейского убийственного заговора», а на уличных стендах газета оказалась чуть ли не на каждом углу.

Нельзя не отметить, что этот спецвыпуск Der Stürmer вызвал протесты не только за рубежом, но и среди христиан в самой Германии. Они были настолько сильны, что федеральному правительству пришлось внести «Еврейский убийственный заговор» в список запрещенных изданий. Важно отметить, что, по словам самого Гитлера, он запретил спецвыпуск Der Stürmer не из-за лжи о евреях, содержащейся в нем, а потому, что сама тема может быть истолкована как нападки на святое христианское сообщество36. Что из этого следует? Очевидно то, что, несмотря на признание политической целесообразности дистанцироваться от экстремистского содержания «Еврейского убийственного заговора», Адольф Гитлер не мог себя заставить выступить с критикой газеты за нападки против евреев.

Пока еще не существовало официального курса на сегрегацию немецких евреев от остального населения, но на них, особенно в провинции, оказывалось сильнейшее давление с тем, чтобы они покидали места, в которых их больше не желали видеть. В частности, газета Fränkische Tageszeitung 26 мая 1934 года сообщила следующее: «В четверг в 17 часов над домом последнего еврея, покинувшего Херсбрук, Средняя Франкония, был водружен флаг со свастикой. Округ Херсбрук окончательно очищен от евреев. Население восприняло этот факт с гордостью и удовлетворением»37.Fränkische Tageszeitung ликовала – есть надежда, что вскоре этому примеру последуют и другие районы. Недалек тот день, когда вся Франкония избавится от евреев. И вообще, неизбежно наступит такое время, когда во всей Германии не останется ни единого еврея!

Не было пока и закона, запрещающего евреям вступать в брак или иметь внебрачные отношения с неевреями, но тем не менее уже имелось много примеров того, как местные нацистские организации всячески унижали смешанные пары. Юрист еврейского происхождения Курт Розенберг в августе 1933 года записал в своем дневнике, как в Куксхафене, в Нижней Саксонии, арийскую девушку провели по городу с табличкой на шее: «Я свинья, потому что встречаюсь с евреем». Рядом толкали в спину ее молодого человека… В других местах на стены домов клеили листки с именами немок, которых заметили в компании с евреями. И повсюду евреям стали запрещать появляться на городских площадях38.

Тем не менее, несмотря на все примеры государственно санкционированного и инициированного на местах преследования, важно обратить внимание на то, что в это время не происходило. Немецких евреев еще массово не отправляли в концентрационные лагеря. Первые импровизированные лагеря создавались для политических оппонентов нацистов, а не для евреев. В Пруссии тысячи штурмовиков, призванных Германом Герингом во вспомогательную полицию – военизированную организацию, существовавшую в Пруссии и других землях Третьего рейха с февраля до середины августа 1933 года, задерживали своих бывших политических противников и сажали в импровизированные тюрьмы, созданные в неиспользуемых фабричных зданиях, на складах, даже в подвалах домов самих членов СА. Задержанных уже избивали и унижали. В марте 1933-го Вильгельм Мурр, вюртембергский гауляйтер и рейхсштатгальтер, то есть представитель имперского правительства на подведомственных ему территориях, в задачу которого входило наблюдение за выполнением политических директив фюрера и рейхсканцлера, сказал примечательные слова: «Мы не говорим: око за око, зуб за зуб. Нет, если кто-нибудь выбьет нам один глаз, мы снесем ему голову, а если кто-нибудь выбьет нам один зуб, мы раскрошим ему челюсть»39.

В марте 1933 года полицай-президентом Баварии стал Генрих Гиммлер, к тому времени уже являющийся главой специальной службы безопасности – (Schutzstaffel, SS), изначально созданной для защиты ораторов партии национал-социалистов на публичных митингах. Гиммлер начал процесс превращения этой организации в элитный отряд сторонников нацизма, хотя пока еще и в рамках более общей структуры штурмовиков под командованием главы СА Эрнста Рема. Многие члены СС давали присягу как служащие вспомогательной полиции и в этом качестве начали карьеру в первых концентрационных лагерях в Баварии.

В марте 1933-го Гиммлер выступил с речью, оправдывающей массовые аресты политических оппонентов новой власти. Это один из первых примеров патерналистской демагогии, которой он прославится в следующие годы: «Я выступаю за широкое применение превентивного заключения… Я вынужден так поступать, потому что во многих районах города происходят такие волнения, что я не могу гарантировать безопасность отдельных людей, которые их провоцируют»40.

Гиммлер также заявлял, что людей отправляют в концентрационные лагеря для их же собственной пользы, поскольку в случае массовых народных выступлений против их действий на улицах безопасность им не может быть обеспечена. Похожая аргументация будет позже, в том же месяце, у Гитлера по поводу бойкота евреям. Он скажет, что нацистское государство вынуждено вмешаться, иначе немецкий Volk возьмет дело в свои руки41. По словам Гиммлера, превентивное заключение служит двум целям: население окажется защищено от тех, кого арестовывают нацисты, а сами арестованные – от этого самого населения. Только такой логикой можно объяснить весьма причудливое заявление, которое должны были подписывать заключенные перед тем, как их выпустят из концентрационного лагеря: «Я сознаю, что могу в любой момент подать прошение о дальнейшем превентивном заключении, если почувствую, что моему физическому существованию угрожает опасность»42.

Превентивное заключение не заменило существующую в Германии юридическую систему, а существовало параллельно ей. Герман Геринг так объяснял это на Нюрнбергском процессе в 1946 году: «Необходимо провести различие между двумя категориями. Те, кто совершал какие-то изменнические действия по отношению к новому государству или намеревался совершить подобные действия, и этому были подтверждения, разумеется, подвергались суду. Те же, от кого можно было ожидать подобных действий, но не совершившие их, подвергались превентивному заключению. И как раз эти люди попадали в концентрационные лагеря»43. Данная идея противоречит всем нормам права, но вполне согласуется с принципами, изложенными Адольфом Гитлером в «Моей борьбе». Людей следует судить и за то, кто они есть, и за то, что они сделали. Это часть той самой философии, которая утверждает, что еврей, даже крещеный, никогда не станет христианином, потому что по своему существу остается евреем.

Такой образ мыслей имеет и другое последствие. Заключенные в концентрационных лагерях не отбывали определенный срок – да и как его можно было установить, если они зачастую не совершали никакого преступления? Таким образом, заключенный не знал дату своего освобождения. Может, его выпустят завтра… А может, никогда не выпустят. Как позже говорил комендант одного концентрационного лагеря, неопределенность длительности их заключения была тем, с чем они никогда не могли примириться. Это изматывало их больше всего и ломало самую крепкую силу воли44.

Первые концентрационные лагеря и не планировались как обычные тюрьмы, где наказанием служило само заключение. Согласно нацистской теории, заключение человека в лагерь являлось не актом возмездия, а возможностью дать ему измениться. «Мы должны были спасать этих людей, – говорил Геринг, – чтобы вернуть их в немецкое национальное общество. Мы должны были их перевоспитывать»45.

Итак, первый концентрационный лагерь в Баварии открылся 22 марта 1933 года в небольшом городке всего в 15 километрах от центра Мюнхена. Название этого городка Дахау. Гиммлер лично инспектировал это место – заброшенную фабрику на окраине города, и решил, что именно здесь и разместится лагерь. Что в этом «учреждении» будет происходить, было ясно с самого начала. «Теперь мы пришли к власти, – говорил оберфюрер СС Иоганн Эразмус фон Мальзен-Поникау охранникам в Дахау. – Если бы победили эти свиньи, то наши головы наверняка бы валялись в грязи. Так что никаких сантиментов. Тем, кто вступил в наши ряды и не может выдержать вида крови, здесь не место. Они должны уйти»46. Эти слова демонстрируют лицемерие Геринга, утверждавшего, что роль лагерей была в «спасении» заблудших немцев, и Гиммлера, который заявлял, что отряды СС должны были обеспечивать безопасность заключенных.

В канун Рождества 1934 года социал-демократ Йозеф Фельдер лично узнал, в каком виде может проявляться отсутствие сантиментов. В марте 1933-го он проголосовал против закона о чрезвычайных полномочиях и, как один из политических оппонентов нацистов, стал одним из основных кандидатов на превентивное заключение. Фельдера арестовали и доставили в Дахау, где бросили в одну из камер здания, известную как бункер. «Они забрали мешок с соломой, который лежал… на досках кровати. При этом охранники сказали: “Тебе он не понадобится, потому что очень скоро ты сдохнешь”»47. Фельдер остался в темной клетке и слышал, как эсэсовцы все более бурно веселились – выпивали, празднуя Рождество. Около полуночи один из них вернулся, открыл железное окошко на двери камеры и протянул узнику тарелку с сосисками и претцелями – традиционными кренделями в форме узла. «Это тебе подкрепиться перед казнью, – сказал он. – Хотя ты этого не заслуживаешь, ублюдок. Мы все про тебя знаем. Мы тебе покажем!» Охранник захлопнул окошко и ушел. Он вернулся ночью еще раз – теперь с веревкой в руках – и посоветовал Йозефу повеситься. Фельдер сказал, что не сделает этого – у него семья, а если они хотят его смерти, то пусть убьют сами. «Да, – усмехнулся эсэсовец. – Мы так и сделаем. Но у нас много времени!»

Психологическая пытка продолжалась. Через несколько дней, проведенных в бункере, Йозефу Фельдеру сказали: «Тебя выпустят завтра», но это оказалось мрачной шуткой. «Охранники и дальше продолжали говорить, – вспоминает он, – что меня выпустят завтра. Но они просто издевались». Три из четырех дней ему давали только воду и кусок хлеба. На четвертый день – чай и, в лучшем случае, немного горячей пищи. Он лежал в темноте, в антисанитарных условиях… Голова раскалывалась от тревожных мыслей. Неудивительно, что через некоторое время у Фельдера начались проблемы со здоровьем. Вновь дала о себе знать болезнь легких, которая была несколько лет назад. В конце концов охранники перевели его в отдельную зону, где находились еще с десяток заключенных, тоже страдающих легочными заболеваниями. «Нацисты очень боялись туберкулеза, – говорит Фельдер. – В те времена он считался серьезной болезнью».

Йозефу Фельдеру стало лучше, и через год пребывания в Дахау он был выпущен на свободу. Многие заключенные этого лагеря сидели в нем примерно столько же, хотя кого-то отпускали через несколько месяцев, а кто-то за колючую проволоку уже никогда не вышел. Объяснений никаких не было. Все заключенные, выпущенные из лагеря, подписывали обязательство никогда и никому не рассказывать о том, что в нем происходит. В противном случае они рисковали снова оказать здесь.

Немецкие евреи в первых концентрационных лагерях, безусловно, были, но тут все не столь однозначно. В марте 1933 года в одном из своих выступлений Гиммлер подчеркнул, что евреи не будут подвергаться преследованиям только за то, что они евреи. Он сказал: «На один момент я должен обратить особое внимание. Для нас граждане иудейского вероисповедания – такие же граждане, как те, кто не исповедует иудаизм, и их жизнь и имущество находятся под такой же защитой. Мы не делаем никаких различий в этом отношении»48. Для Гиммлера это было странное заявление, тем более что программа НСДАП отрицала, что евреи являются «настоящими» немцами. Вероятно, он сделал это лицемерное заявление для зарубежной аудитории – чтобы опровергнуть якобы «злостную пропаганду», да и для внутренней тоже. Наверное, штурмовики эту его речь не слышали. Во всяком случае, как руководство к действию она воспринята не была. Часть коммунистов и социалистов, направляемых в лагеря, являлись евреями, и с ними нередко обращались гораздо более жестоко, чем с другими заключенными. Макс Абрахам после того, как ему удалось покинуть Германию, написал книгу «Смерть Иуды. Раввин в концентрационном лагере». Опубликована она была в 1934 году. Абрахам описал в ней свои страдания в первые месяцы после прихода Гитлера к власти.

Макса Абрахама арестовали в июне 1933-го якобы за агрессивное поведение по отношению к штурмовику, но, поскольку он был членом социал-демократической партии и активным деятелем небольшой еврейской общины в родном городе Ратенау, вполне вероятно, что нацисты просто искали повод задержать его. Наряду с этим у них был к Абрахаму, что называется, и персональный счет: еще в 1930 году за нападение на него один штурмовик получил пять месяцев тюрьмы.

После ареста члены СА избили Абрахама дубинками сами, а затем придумали себе другое развлечение. «Нас, четверых евреев, заставили бить дубинками друг друга, – пишет Абрахам. – Если мы били недостаточно сильно, штурмовики подвергали нас еще более жестоким пыткам»49. Что это, как не садизм?

Макса Абрахама привезли в небольшой лагерь в Папенбурге, в 60 километрах от Ольденбурга, на севере Германии. Приближался еврейский Новый год, и охранники решили отметить этот праздник по-своему. В первый день Рош а-Шана эсэсовцы загнали Абрахама и еще нескольких евреев в навозную яму. «Шарфюрер СС Эверлинг заорал на меня: “Вот здесь, раввин, будешь проводить свою службу!” – пишет Абрахам. – Во мне все взбунтовалось против такого буквального осквернения веры. И я отказался…» Охранники настаивали на исполнении приказа. Абрахам продолжал повторять: «Я не буду проводить службу в навозной яме». В конце концов раввина оттуда вытащили, и на него обрушился град ударов дубинками и прикладами. Когда Абрахам упал без чувств, его оттащили обратно в барак. Там он два часа пролежал без сознания. Позже в этот же день Абрахама вновь привели к навозной яме, и шарфюрер Эверлинг приказал ему рассказать об иудаизме перед группой евреев. Эсэсовцы наблюдали за происходящим. «Иудейская религия, как и любая другая, основана на десяти заповедях, – сказал Абрахам, – самое прекрасное библейское изречение – возлюби ближнего, как самого себя». Эверлинг заорал: «Заткнись, свинья! Мы научим тебя нашим представлениям о добродетелях!» Затем Абрахама снова избили. «Все тело болело от побоев, я не мог ни сидеть, ни лежать. Начались лихорадка и конвульсии. Ночь я провел в кошмарном бреду. Наутро я был в настолько плохом состоянии, что меня перевели в больницу. Там я оказался среди нееврейских товарищей, социал-демократов и коммунистов, которые, как могли, ухаживали за мной. Я никогда не забуду их дружескую помощь»50.

После четырех месяцев заключения Макса Абрахама выпустили на свободу. В 1934-м ему удалось перебраться в Чехословакию. Затем он оказался в Британии, где и жил до самой смерти, последовавшей в 1977 году51. Его книга «Смерть Иуды. Раввин в концентрационном лагере» свидетельствует о том, что штурмовики и эсэсовцы проявляли садизм по отношению к евреям в концлагерях задолго до создания фабрик смерти во время Холокоста.

Нацисты не делали секрета из создания концлагерей. Об их существовании было хорошо известно. О них писали газеты всего мира. В частности, 1 января 1934 года реалии жизни в так называемом бункере в Дахау описывала Manchester Guardian: «Камеры бетонные, в каждой – одно зарешеченное окно (которое может закрываться), в них сыро, отопительная система отсутствует». В статье также рассказывалось об экзекуциях, которые проводили охранники: «Заключенных бьют бичами из бычьей кожи, в которые по всей длине вделаны стальные полосы шириной три-четыре миллиметра (их изготавливают сами заключенные). Удары – их число варьируется от двадцати пяти до семидесяти пяти, в зависимости от вынесенного решения о наказании, – считает охранник-эсэсовец. Два других охранника держат заключенного – один за руки, другой за голову, на которую предварительно надевают мешок, чтобы приглушить крики истязаемого… Бывает, что заключенных также избивают кусками резиновых шлангов. Бывает, что прижигают сигаретами, а к некоторым применяют то, что американцы называют “водной пыткой”»52.

Немецкий коммунист Ганс Баймлер опубликовал еще одно раннее свидетельство о том, что творилось в лагере в 1933 году. Свою книгу он уже тогда назвал «Лагерь смерти Дахау»53. Для этого есть все основания, хотя в Дахау было убито относительно немного заключенных, и концлагеря того периода не следует путать с лагерями уничтожения, возникшими позже, такими, как Треблинка, единственной функцией которых была смерть, смерть, смерть… При всем ужасе нацистского режима до войны в Дахау большинство тех, кто там тогда оказался, остались живы.

Баймлера – известного коммуниста, секретаря окружного комитета компартии Германии в Южной Баварии – арестовали 11 апреля 1933 года. Штурмовики при этом даже не пытались скрыть свое ликование. В тюрьме его, конечно, избивали – жестоко, резиновыми дубинками. Через две недели Баймлера перевели в Дахау и бросили в камеру в бункере, предварительно ударив по голове. Как и Йозефу Фельдеру, охранник принес Баймлеру веревку и посоветовал повеситься… Как-то Баймлер услышал крики заключенных, подвергавшихся истязаниям, потом распахнулась дверь его камеры и ворвались несколько охранников. Ганса избили настолько жестоко, что он несколько дней не мог встать – и спать от боли тоже оказался не в состоянии.

Поразительно, но Баймлеру удалось сбежать из Дахау. Он оторвал доску над небольшим высоким окошком в своей камере, протиснулся в узкое отверстие и сумел выбраться за пределы лагеря. Конечно, Баймлера искали – и по горячим следам, и после, но товарищи помогли ему перебраться через немецкую границу. Словом, Ганс Баймлер оказался на свободе. Он погиб в 1936 году в Испании, сражаясь в рядах интернациональных бригад.

В результате публикации таких книг, как «Смерть Иуды. Раввин в концентрационном лагере» и «Лагерь смерти Дахау», материалов в Manchester Guardian и других газетах, жесточайший характер нацистского режима был известен в мире с самого начала. Тем не менее наряду с этими достоверными свидетельствами печатались и другие статьи, в первую очередь в самой Германии, дезинформирующие о том, что происходит в концентрационных лагерях. Например, городская газета Дахау Amper-Bote в сентябре 1933 года утверждала, что заключенные в лагере занимаются спортом и с удовольствием трудятся54. И многие немецкие граждане верили этому. Эрна Кранц, в 1930-е годы мюнхенская школьница, вспоминает: «Мы знали о существовании Дахау, но это же просто лагерь для заключенных, так ведь? Нам говорили, что там содержатся коммунисты и преступники»55. Карл Бем-Тейтельбах, в то время молодой военный летчик, был убежден, что в Дахау собраны преступники-рецидивисты. «Им, конечно, приходилось там работать. Вдобавок Гитлер убирал с улиц и отправлял туда всех изгоев общества, особенно гомосексуалистов. Они содержались в Дахау, в трудовом лагере, и люди против этого особо не возражали»56.

Мысль, что все заключенные лагерей типа Дахау в каком-то смысле заслуживают своей участи – даже при том, что им не предъявляли никаких обвинений в преступлениях, – действительно укоренилась у многих. Вальтер Фернау, к примеру, впервые услышал словосочетание «концентрационный лагерь» в 1935 году, будучи подростком. Вот что он вспоминает. «Сын друга моего отца флиртовал в кафе с замужней женщиной, а затем там появился человек в форме гауптштурмфюрера СС, который оказался ее мужем. Он стал орать на парня. Тут надо заметить, что этот молодой человек был бездельником и проматывал отцовское состояние. Единственными его занятиями были романы с женщинами и пустое времяпрепровождение в барах. И он ударил этого эсэсовца так, что тот перелетел через два стола и грохнулся на пол. Затем он подхватил свою даму, то есть жену этого гауптштурмфюрера, и они ушли. Разумеется, через некоторое время полиция его арестовала. Мой отец рассказал матери эту историю за обедом. Мы с сестрой слышали. Потом он добавил: “Представляешь, старшего сына Адельберта арестовали. Он избил офицера СС, и теперь его отправляют в концентрационный лагерь”. Мать спросила: “И что с ним будет?” Отец ответил: “Наконец-то он научится работать”. Разумеется, я, пятнадцатилетний подросток, подумал: “Это бездельник, который ничего полезного в своей жизни не сделал, только ухлестывал за женщинами и гонял по городу на автомобиле. Произошедшее пойдет ему на пользу. Труд его изменит”»57.

Безусловно, были и такие, кто оценивал это с политической точки зрения. Манфред фон Шредер, добропорядочный сын банкира, вступивший в нацистскую партию в 1933 году, полагал, что концентрационные лагеря – вполне понятный побочный продукт революции. «Известна ли вам в истории, – спрашивает он, – хоть одна революция без неприглядных аспектов с той или другой стороны?»58 Ему вторит австрийский нацист Рейнхард Шпитци: «При всех революциях, а мы считали, что у нас произошла революция, национал-социалистическая революция, проливается кровь»59.

На первый взгляд, может показаться странным, что так много людей приветствовало революцию, даже с ее «неприглядными аспектами». Но чему тут удивляться, если вспомнить, что Германия только что пережила экзистенциальный кризис? В результате экономического краха вся страна, казалось, разваливается на куски. Все знали, что произошло в 1917 году в России, и были реальные опасения, что такая революция может разразиться и в Германии. В результате очень многие немцы, негативно относящиеся к, возможно, еще более страшному хаосу и насилию, полагали, что единственный способ обрести мир и безопасность – поддержать Гитлера и его штурмовые отряды. Они считали, что национал-социалистическая революция предпочтительнее коммунистической и что ее результатом станут главенство закона и столь желаемый всеми порядок. Это устраивало людей еще и потому, что нацисты, казалось, четко обозначили своих врагов: не только евреев, но и коммунистов с социал-демократами. Так что, если ты не был евреем, коммунистом или социал-демократом, не был бездомным бродягой, не входил в конфликт с новым режимом каким-то иным образом, а являлся добропорядочным немцем, который хотел все начать сначала, тебе нечего было опасаться преследований. И вполне вероятно, что ты мог одобрительно относиться к тому, что делали нацисты.

С учетом того, что риторика Гитлера фокусировалась на борьбе с врагами и их подавлении, неудивительно, что контроль над охраной, служившей в лагерях, стал особой заботой режима. Гиммлер решил не только укомплектовать лагеря, находящиеся в его подчинении, эсэсовцами, но и сменить коменданта своего показательного «учреждения» – Дахау, причем произошло это буквально через три месяца после начала его работы. Первый комендант, Хильмар Векерле, был образцовым немецким солдатом. Образцовым немецким солдатом, мыслящим старыми категориями… Ветеран мировой войны, участник фрайкора, классический «старый боец», которого привлек бунтарский характер нацистской партии. Теперь, когда НСДАП пришла к власти, Векерле оказался на должности, которой не вполне соответствовал по широте «нового мышления».

Векерле мог идти только, что называется, по прямой дороге, а Гиммлера это не устраивало. Кроме того, к Дахау уже было привлечено слишком много внимания, абсолютно ненужного. Вот, например, смерть 12 апреля 1933 года четверых заключенных, евреев. Их вывели за пределы лагеря в ближайший лес и застрелили при попытке к бегству – такой эвфемизм нацисты использовали всегда. Почему этих конкретных заключенных решено было убить, до сих пор остается неизвестным, хотя один офицер, лейтенант полиции Шулер, позже говорил, что, по его мнению, Векерле опасался коммунистического восстания в лагере60. Этим случаем заинтересовалась прокуратура Баварии, и результаты расследования оказались для Гиммлера весьма неприятными. Обстоятельства гибели заключенных противоречили его рассказам о Дахау как дисциплинарном объекте, главная задача которого – перевоспитание.

Именно в разгар этого разбирательства, 9 мая, удалось бежать из лагеря Гансу Баймлеру. Другими словами, был повод говорить не только о том, что в Дахау исполняют внесудебные приговоры, но и о том, что охрана не справляется со своими прямыми обязанностями. В общем, к концу следующего месяца Векерле отправили в отставку.

Новым комендантом Дахау стал Теодор Эйке. Этого человека с полным правом можно назвать одним из создателей системы концентрационных лагерей в нацистской Германии. Дахау новый комендант в короткие сроки превратил в образцовый лагерь с исключительно дисциплинированной охраной. Принудительный труд, существовавший в лагерях и до Эйке, сохранился, но при нем Дахау стал экономически эффективным предприятием (появились обувная мастерская, кузница, пекарня и т. д.). В дальнейшем все концлагеря создавались по образу и подобию Дахау.

При выборе обергруппенфюрера СС Теодора Эйке на должность коменданта Дахау Гиммлер руководствовался собственным представлением о том, какие качества характера важны для высших офицеров его ведомства. При этом Эйке можно назвать антиподом самого рейхсфюрера. Гиммлер был педантичным, организованным и спокойным, а Эйке – вспыльчивым, яростным спорщиком. В 1932 году его арестовали по обвинению в подготовке к терактам с использованием взрывчатки и приговорили к двум годам заключения, но министр юстиции Баварии Франц Гюртнер, который в 1924 году способствовал тому, чтобы Гитлер, приговоренный к пятилетнему заключению, вышел на свободу уже через девять месяцев, отпустил Эйке под честное слово домой – по состоянию здоровья, и он практически сразу бежал в Италию. В Германию он вернулся только после того, как Адольф Гитлер стал канцлером. У Эйке почти сразу начались конфликты с гауляйтером Рейнланд-Пфальца Йозефом Бюркелем. Закончилось все это тем, что Эйке вместе с группой эсэсовцев ворвался в штаб-квартиру НСДАП в Людвигсхафене и на три часа запер Бюркеля в стенном шкафу. Потом, правда, самого Эйке поместили в психиатрическую клинику и лишили звания СС. Под присмотром врачей он находился до июня того же года, а потом был освобожден и восстановлен в звании. Распоряжение подписал Гиммлер.

Рейхсфюрер рассчитывал не только на организаторские способности Эйке, которые действительно были незаурядными, но и на то, что отныне тот будет безгранично предан ему лично. Без вмешательства Гиммлера карьера 40-летнего Эйке не то что пошла бы на спад – оборвалась бы в крутом пике. Гиммлер дал ему шанс. Давал он их и другим, в частности Рейнхарду Гейдриху, который позже примет самое непосредственное участие в разработке и реализации программы уничтожения евреев. После того как Гейдрих, морской офицер, вынужден был уйти в отставку после суда чести, в 1931 году Гиммлер поручил ему заняться созданием спецслужбы НСДАП, впоследствии получившей известность как СД.

При Эйке кардинально изменилась охрана Дахау. Штурмовиков сменили профессионалы из сформированной недавно дивизии СС «Мертвая голова». Комендант подписал целый ряд новых инструкций, но не для того, чтобы исключить насилие по отношению к заключенным, а для того, чтобы его регламентировать. В частности, в одном из таких распоряжений было сказано, что казнить следует любого узника, который нападет на охранника или служащего войск СС, откажется подчиниться приказу, выполнять команды, полученные на рабочем месте, будет подстрекать или призывать других к подобным действиям с целью поднять бунт, выйдет из марширующей колонны либо уйдет со своего рабочего места или будет призывать к этому других, кричать, агитировать, а также произносить речи во время марша или на рабочем месте61.

Теодор Эйке подчеркивал, что требует от своих подчиненных жесткости и бескомпромиссности, если речь идет о заключенных. «Каждый, у кого возникнет даже самое малое проявление сострадания по отношению к ним, должен немедленно покинуть наши ряды, – говорил комендант. – Мне нужны только твердые как скала, абсолютно преданные члены СС. Мягким нравом в наших рядах места нет»62. Такие заявления не только определяли качества, которых Эйке требует от тех, кем командует, но и формировали представление о том, что все они – не простые тюремщики, а элитные бойцы, под надзором которых находятся враги государства. Комендант Дахау хотел, чтобы отряды СС в лагере стали единым братством, а все его члены помнили, что наряду с другими солдатами рейха сражаются за общее благородное дело. Обергруппенфюрер постоянно повторял, что задача командира – не только вести за собой подчиненных, но и заботиться о них. Эти слова с делом у него не расходились, и вскоре, по свидетельству одного из офицеров, все они прониклись к нему чуть ли не обожанием63. Тогда же у Теодора Эйке появилось прозвище Папа. А в том, что касалось врагов… Вот что говорит Макс фон Даль-Арми, один из офицеров СС, служивших в Дахау: «Эйке ненавидит своих врагов – тех, кто оказался за колючей проволокой… Он постоянно говорит об их уничтожении и истреблении. Он внушает эту ненависть своими речами и беседами. Эйке – верный своим идеям офицер СС и пылкий национал-социалист, для которого нет компромиссов… Эсэсовец должен уметь ненавидеть, поэтому и сердце в его груди должно превратиться в камень»64.

И капо – тщательно отобранные узники, которые выполняли в бараках роль надзирателей, появились в Дахау при Теодоре Эйке. Идея использования избранных заключенных для контроля над другими не нова, их и раньше назначали старшими и в обычных тюрьмах, и в концентрационных лагерях, но теперь Эйке преподнес ее как свою собственную. Для СС в данной системе оказалось много преимуществ. Таким образом надзор осуществлялся и без солдат СС, а потенциальное самоуправство, которое могли применять капо к тем, кто оказался в их власти, к тому же повышало психологическую напряженность в бараке. Это еще больше подавляло людей. Что касается самих капо, получивших статус надзирателей, их жизнь в лагере стала легче не во всем. Они могли применять силу по отношению к тем, кто находился под их началом, но при этом вынуждены были помнить, что и на них может найтись управа. Недаром Гиммлер, уже во время войны, сказал: «Задача капо – следить, чтобы работа была исполнена… Таким образом, он должен подгонять своих людей. Как только мы почувствуем, что не удовлетворены им, он перестанет быть капо и вернется в ряды обычных заключенных. И он знает, что в первую же ночь его забьют до смерти»65.

Появление системы капо имело для войск СС еще один плюс, причем плюс с перспективой. Со временем капо, эта привилегированная прослойка заключенных, составили актив нацистских концентрационных лагерей и стали осуществлять непосредственный, низовой контроль над повседневной жизнью простых узников, так что это нововведение позволило эсэсовцам больше дистанцироваться от них. В частности, вместо того, чтобы самим избивать заключенных, они могли дать указание сделать это капо. Таким образом, охрана уже не рисковала забрызгаться кровью тех, кого, к примеру, били плетьми. Конечно, солдаты СС продолжали принимать непосредственное участие в разных экзекуциях, но система капо предложила им альтернативный способ осуществления надзора и наказания. Своего страшного апофеоза она достигла в Освенциме, где заключенные могли подвергаться самому ужасающему насилию, вплоть до убийства, со стороны капо, которые имели полную власть над ними и в бараках, и на месте рабского труда.

Многие из тех, кто позже дослужился до высоких постов в системе нацистских концентрационных лагерей, прошли подготовку у Теодора Эйке. Скажем, Рудольф Хесс, ставший в 1940 году первым комендантом Освенцима, начинал в Дахау в 1934-м на низшей административной должности – блокфюрером. Впоследствии Хесс вспоминал, что Эйке убедил всех своих подчиненных, что они имеют дело с опасными врагами государства, поэтому должны вести себя с ними жестко66. Но было бы неверно воспринимать слова Хесса, написанные им в автобиографических записках уже после войны, буквально. Можно не сомневаться, что призывы Эйке оказали на него определенное влияние, но это вряд ли единственная причина того, что сам Хесс позже стал заместителем руководителя системы концентрационных лагерей в главном административно-хозяйственном управлении СС. Его прошлое, как и прошлое многих из тех, кто вступил в ряды СС и служил в Дахау, предрасполагало к тому, чтобы в полной мере разделять идеи, насаждавшиеся Теодором Эйке.

Когда Хесс появился в Дахау, ему было 33 года, и за ним тоже тянулась личная кровавая история. Он родился в 1900-м, но успел повоевать на фронтах мировой войны, вступив в армию добровольцем. Рудольф Хесс получил несколько наград за храбрость, в том числе Железный крест второго и первого класса, и в 17 лет стал самым молодым фельдфебелем Германии. После ее поражения он вступил в отряд фрайкора и в 1920 году участвовал в подавлении восстания левых сил в Руре. В ноябре 1922-го стал членом НСДАП, а в следующем году участвовал в убийстве одного из членов фрайкора, которого заподозрили в предательстве. Хесса арестовали и приговорили к десяти годам тюремного заключения. В 1928-м он вышел по амнистии и присоединился к артаманам – молодежной националистической организации, которая разделяла принципы Volk. Тогда же Хесс познакомился с Генрихом Гиммлером, который поддерживал идеалы движения артаманов.

Таким образом Рудольф Хесс задолго до того, как стал служить в Дахау под началом Теодора Эйке, не только совершил несколько жизненно важных поступков, продемонстрировавших его приверженность национал-социализму, но и принял участие в актах жестокого насилия, а также приобрел шестилетний опыт тюремного заключения. Другими словами, в Дахау Хесс оказался на своем месте. Работы для таких, как он, там было много, но к ней предстояло привыкнуть. Вот как впоследствии Хесс описывал наказание двух узников, обвиненных в краже сигарет. Обоим полагалось по 25 ударов плетью. «Их доставили в специальный дисциплинарный блок, где сначала на полу… растянули первого заключенного, щуплого закоренелого симулянта. Двое солдат держали его руки и голову, а двое сотрудников блока исполняли наказание, поочередно нанося удары. Этот заключенный не проронил ни звука. Другой узник, профессиональный политик довольно крепкого телосложения, повел себя совершенно иначе. Он начал кричать при первом ударе и пытался вырваться. Орал до самого конца, хотя комендант требовал, чтобы он заткнулся. Я стоял в первом ряду и был вынужден следить за всей процедурой. Я сказал “вынужден”, потому что, если бы стоял сзади, мог бы не смотреть. Когда тот человек стал кричать, меня одновременно бросило и в жар, и в холод. На самом деле от всей процедуры, даже избиения первого заключенного, меня трясло. Позже, в начале войны, я сам проводил первую казнь, но она не произвела на меня и доли того впечатления, которое я испытал, будучи впервые свидетелем телесного наказания»67.

В то время как Эйке в Дахау стремился сплотить вверенные ему отряды СС, чтобы они стали профессионалами с каменными сердцами, на севере Германии развивалась параллельная структура концентрационных лагерей. Этой системой занимался Герман Геринг как министр-президент Пруссии, или, точнее, пытался заниматься, поскольку испытывал трудности с подчинением себе штурмовиков и эсэсовцев. В Пруссии не было своего Эйке, который остановил бы стихийную жестокость охранников, перерастающую в анархию.

Большие проблемы возникли в комплексе лагерей в Эмсланде, на северо-западе страны, где войска СС не желали сотрудничать с отрядами СА. В Папенбурге их конфликт стал открытым68. Эсэсовцев обвиняли в том, что они вторглись в эти земли, как стая саранчи. «Они брали в долг у частных предпринимателей, ломали мебель в питейных заведениях, от них беременели девушки… Всюду, где бы они ни появлялись, их встречали враждебно. Население посылало жалобы в министерство с просьбами убрать из города части СС»69. В самом лагере охранники спорили о степени «мер», которые следует применять к заключенным. «Узники должны были вскакивать с коек среди ночи, – писал один политический заключенный этого лагеря70. – Им не давали возможности одеться. Они выстраивались в ряд голыми и подвергались безжалостным избиениям. Это было отвратительно – настолько отвратительно, что даже некоторым эсэсовцам казалось чрезмерным. Одна группа эсэсовцев, участвовавших в такой “карательной акции”, открыто выразила свое отношение к этому. Они направили на сослуживцев оружие со словами: “Ну, хватит! Прекратите, или мы будем стрелять!”»71

К ноябрю 1933 года ситуация настолько обострилась, что из Берлина пришла директива отстранить эсэсовцев от охраны72. Новость им не понравилась, и солдаты бушевали за границами лагеря: «С…ть мы хотели на республику жирных котов!»73 Потом последовало менее эмоциональное, но более конкретное заявление: «Мы не допустим, чтобы нас заменила полиция, даже если для этого придется сражаться по колено в крови»74.

По свидетельству Вальтера Лангхоффа, одного из заключенных этого лагеря, эсэсовцы пришли в чрезвычайно воинственное расположение духа. Вот что он вспоминает: «Охрана у ворот была усилена, по периметру лагеря установили пулеметы, и комендант Флейтман отдал приказ: “Каждый полицейский, который приблизится к лагерю и проигнорирует требование остановиться, будет застрелен на месте”. В самом лагере эсэсовцы сказали нам, заключенным: “Если они появятся, мы раздадим вам оружие, и вместе отразим атаку! После этого мы создадим фрайкор Флейтмана, пробьемся в Австрию и устроим там революцию!”»75

Обещание эсэсовцев дать в руки узникам оружие и предложение устроить «революцию», на первый взгляд, похоже на бред, но объяснение ему может крыться в словах «фрайкор Флейтмана». Отдельные полувоенные формирования, фрайкоры, созданные после Первой мировой войны, часто назывались по имени руководителя, и их члены приносили присягу на верность именно своему командиру, а не высшему руководству или какой-то абстрактной конституции. И вот теперь, вспомнив те революционные дни, эсэсовцы могли заявить, что хотят следовать за своим собственным вождем, Флейтманом.

И тем не менее, скорее всего, эти эсэсовцы просто были пьяны, и поэтому несли околесицу. Достоверно известно, что вечером накануне того дня, когда им должна была прийти на смену полиция, они перепились и творили непотребное: «…испражнялись в шкафы, мешали соль с сахаром, били окна в бараках для охраны и в столовой… и много чего еще»76. На следующее утро, 6 ноября 1933 года, эсэсовцы, несомненно страдающие похмельем после бессчетно выпитого ночью спиртного, побрели за ворота, не устраивая никаких «революций», и оставили лагерь в распоряжении полиции.

Жестокие эксцессы в Эмсланде – дело рук рядовых охранников, но предпосылкой всех беззаконий, творившихся в концлагерях, было отсутствие контроля со стороны высшего руководства. Теперь, когда Гиммлер превратил Дахау в место упорядоченного, а не хаотичного кошмара, ему будет дана власть реформировать концентрационные лагеря в прусских владениях Геринга. Гиммлер стал также начальником всей немецкой полиции, хотя в пределах Пруссии номинально находился в подчинении у Геринга.

Важным этапом в карьере самого Гиммлера стала «ночь длинных ножей», во время которой были убиты лидер штурмовиков Эрнст Рем и другие якобы противники режима. К июню 1934 года Рем и его ближайшее окружение стали проблемой, которую нужно было решать… Штурмовые отряды насчитывали уже почти 3 000 000 человек. Они были вооружены винтовками и пулеметами. Их лидером был Рем, а не Гитлер. Придя к власти конституционными методами, НСДАП не знала, что делать со штурмовиками. Предполагалось слияние их с рейхсвером и последующее создание национал-социалистической народной армии. Рем предполагал, что эта армия будет создана на основе СА, а он ее возглавит. Однако офицеры рейхсвера его не признавали, а президент Гинденбург не подавал ему руки. Вице-канцлер фон Папен тоже выражал озабоченность беззаконным поведением штурмовиков. 17 июня 1934 года он, в частности, сказал: «Ни одна нация, которая хочет сохраниться в истории, не может позволить постоянных волнений снизу… Нельзя допустить, чтобы Германия стала поездом, несущимся в неизвестность, когда никто не знает, где он остановится»77.

30 июня Рем был арестован на курорте Бад-Висзее и переправлен в Мюнхен, в тюрьму Штадельхайм. На следующий день к нему в камеру пришли два офицера СС. Для исполнения этой исторической миссии выбрали Теодора Эйке и его адъютанта Михеля Липперта. В ситуации, напоминающей изощренное издевательство, принятое в Дахау, когда отдельным заключенным предлагали совершить самоубийство, они дали Рему пистолет с единственным патроном и посоветовали застрелиться. Он отказался, и тогда выстрелили Эйке и Липперт.

В тот же день Эйке вернулся в Дахау, и вечером эсэсовцы устроили в лагере праздник78. Есть свидетельство, что позже Теодор Эйке говорил: «Горжусь, что застрелил этого борова-пидораса [гомосексуалиста Рема] собственноручно»79.

В деле Рема все эсэсовцы, и в первую очередь их командир Генрих Гиммлер, доказали Гитлеру свою преданность. Фюрер хотел, чтобы Рем исчез, – и Гиммлер без колебаний сделал все, чтобы это произошло. У войск СС уже имелся свой девиз – «Наша честь называется верность», он был выбит на пряжках ремней солдат и офицеров войск СС, а также на клинках их кинжалов, и Гиммлер в тот день его подтвердил, что и стало первым проявлением одной важной истины Третьего рейха. Когда требовалось беспрекословно и гарантированно выполнить жестокую задачу, Гитлер обращал свой взор на войска СС.

Гиммлер и его подопечные, безусловно, извлекли пользу из участия в «ночи длинных ножей». Уже 20 июля 1934 года статус СС стал равен статусу СА. Раньше непосредственным начальником Гиммлера был Рем, а теперь стал сам Гитлер. Эйке получил назначение на пост инспектора концентрационных лагерей и командира охранных подразделений СС и распространил свое организационное рвение на всю сеть учреждений превентивного заключения.

Гиммлер и его люди оказались в центре всего аппарата безопасности нацистского государства. Что же касается Гитлера, его власти над Германией предстояло укрепиться еще больше.

Глава 5 Нюрнбергские законы (1934–1935)

2 августа 1934 года скончался президент Гинденбург, и Адольф Гитлер стал не только рейхсканцлером, но и главой государства. 18 месяцев он был канцлером во главе кабинета министров, в котором имелось немало политиков, способных, как полагали, его сдерживать, но теперь даже разговоры о «приручении» Гитлера закончились. Он стал безоговорочным правителем Германии.

Вскоре лично Гитлеру присягнули на верность личный состав вооруженных сил и государственные служащие. В армии многие, подобно молодому офицеру графу Иоганну Адольфу фон Кильмансеггу, были довольны, что Адольф Гитлер разгромил штурмовиков и занялся реорганизацией рейхсвера. Кильмансегг и его товарищи не видели ничего странного в том, что им предложили принести присягу на верность Гитлеру. «В прусско-германской истории немало таких случаев, – говорит он. – На самом деле нас это устраивало больше, чем клясться какому-то куску бумаги. Раньше мы давали клятву на Веймарской конституции, которую никто ни разу не прочитал»1.

Усиливать роль концентрационных лагерей в государстве непосредственно после того, как он сосредоточил всю власть в своих руках, Гитлер не стал. Напротив, он предпочел показать, что первый этап революционных преобразований, во время которого, так сказать, сводились счеты, уже завершен. Весной 1934 года фюрер распорядился выпустить несколько тысяч заключенных. Этот акт «доброй воли» Гиммлер позже в частной беседе назовет одной из глубочайших политических ошибок, которые только могло совершить национал-социалистическое государство2. К лету 1935-го в системе концлагерей оставалось меньше 4000 человек – при том, что в обычных тюрьмах находилось в 25 раз больше.

Что касается немецких евреев, политика ограничения их прав сохранялась, и это, разумеется, стало для них поводом желать эмиграции. Но уехать из страны евреям оказалось непросто. Как мы уже знаем, решившие покинуть Германию должны были преодолеть два серьезных препятствия. Первым было намерение нацистов отобрать у них перед отъездом все деньги, а вторым – найти государство, которое бы согласилось их принять. Одним решением выхода из этого тупика стало соглашение Хаавара, подписанное 25 августа 1933 года, через семь месяцев после прихода Гитлера к власти, Сионистской Федерацией Германии, Англо-Палестинским банком (APC) и министерством экономики рейха. Идея заключалась в том, чтобы евреи покупали немецкое оборудование, преимущественно сельскохозяйственного назначения, которое затем надлежало экспортировать в Палестину. После этого они могли покинуть Германию – практически без гроша в кармане, а по прибытии в Палестину им должны были возместить стоимость этого оборудования, приобретаемого палестинскими компаниями. Немецкая сторона выигрывала от этого не только потому, что получала возможность продавать оборудование за границу, но и потому, что в таком случае имела твердую валюту на приобретение всего необходимого для собственной промышленности. Разумеется, немецкие евреи, уезжавшие в Палестину, в конечном счете тоже не оставались совсем уж ни с чем, потому что часть накоплений им компенсировали.

Реализовывалась данная схема на фоне вполне реальной угрозы организованного евреями мирового бойкота германских товаров. В июне 1933 года немецкий консул в Иерусалиме Генрих Вольф обратил внимание Берлина на то, как важна пропаганда сотрудничества с еврейскими организациями – только это может способствовать принятию соглашения Хаавара. Кроме того, Вольф сказал, что Сэм Коэн, один из инициаторов этой сделки, использует все свое влияние, чтобы через еврейскую газету Doar Hayom представлять Германию в позитивном свете3.

Безусловно, соглашение Хаавара было противоречивым. Президент Американского еврейского конгресса Стивен Вайз сделку осудил, так как считал, что соглашение подрывает перспективы международного бойкота немецких товаров и потворствует нацистскому режиму4. Тем не менее польза этого соглашения для немецких евреев была столь очевидна, что оно действовало до 1939 года, то есть до начала войны. Воспользоваться данной схемой и эмигрировать в Палестину смогли десятки тысяч немецких евреев. Конечно, историческое значение соглашения Хаавара велико не только потому, что евреи, которые смогли им воспользоваться, остались живы и сохранили часть своих сбережений. Оно показало, что на каком-то этапе нацистские власти и еврейские организации были способны к сотрудничеству, хотя на самом деле именно это в свое время приводило в ярость многих американских сионистов.

Да, соглашение Хаавара совершенно однозначно отрицает, что Гитлер был своего рода сионистом и благоволил созданию еврейского государства в Палестине. По этому поводу он четко обозначил свою позицию в книге «Моя борьба»: «Им [евреям] даже в голову не приходит создать в Палестине еврейское государство, чтобы жить там; все, чего они хотят, – создания центральной международной организации для надувательства всего мира, наделенной суверенными правами и избавленной от интервенции других государств: рая для отъявленных негодяев и университета для перспективных мошенников»5. Таким образом, выгодный механизм быстрого избавления страны от евреев (типа соглашения Хаавара) был для Гитлера приемлем, но государство, контролируемое евреями, воспринималось им как невероятная угроза. Он и мысли не допускал, чтобы евреи могли сами определять свою судьбу.

Впрочем, Гитлер слышал критику политики преследования евреев, доносившуюся из-за границы. Свидетельств, что его личная ненависть к евреям как-то уменьшилась, нет, но спонтанные нападки на евреев со стороны рядовых нацистов фюрер считал не то чтобы недопустимыми, а скорее ненужными. Именно об этом писал рейхсминистр внутренних дел после погрома в Гунценхаузене в Вербное воскресенье – еврейский вопрос будет решать правительство рейха, а не местные горячие головы6. Проблема, с которой столкнулся Адольф Гитлер, заключалась в том, что многие его сторонники по-прежнему считали, что меры, принятые для исключения евреев из немецкой жизни, недостаточны. Активисты на местах, в частности, выступали за запрет посещения евреями не то что плавательных бассейнов и катков – это само собой разумеется, но и целых городов. Руди Бамбер вспоминает, что в 1935 году нужно было вести себя уже очень осторожно, потому что во многих городах и деревнях висели плакаты «Евреи здесь не нужны!»7.

Даже до принятия официальных законов, запрещающих сексуальные отношения между евреями и неевреями, нацистская пропаганда, утверждавшая, что евреи всегда растлевали немецких девушек, оказывала влияние на сознание молодых евреев, таких как Арнон Тамир. Вот его свидетельство: «Что касается меня, могу лишь сказать, что в то время – я был молодым парнем – простая мысль о том, чтобы подружиться с немкой, не говоря уж о чем-то большем, была отравлена с самого начала этими ужасными карикатурами и статьями, в которых утверждалось, что евреи заражают немецких девушек. Для меня стало невозможно… подойти к немке, просто как я подошел бы раньше к любой другой сверстнице. Мы боялись дать малейший повод для подобных разговоров. Даже не хочется говорить о том, что чувствовали немецкие мужчины и женщины и еврейские мужчины и женщины, которые дружили или тем более были связаны супружескими отношениями. Для них это должно быть ужасно…»8

В апреле 1935-го заместитель фюрера (эту руководящую должность в НСДАП Гитлер ввел своим распоряжением от 21 апреля 1933 года) Рудольф Гесс обратился к членам партии с письмом, в котором предупредил, чтобы они не давали выхода своим чувствам – насильственные действия против отдельных евреев недопустимы. Они затрудняют вождю немецкой нации возможность опровергать обвинения в злодеяниях, о которых говорят евреи за границей9. Тем не менее спонтанные нападения не прекращались, и в августе следующего года рейхминистр экономики Ялмар Шахт, получивший от Гитлера поручение добыть деньги – значительные деньги – на финансирование программы перевооружения армии, пожаловался, что антисемитские действия могут помешать это сделать, да и вообще подрывают экономику10. Шахт не возражал против притеснений и гонений на евреев по моральным соображениям, он просто хотел, чтобы они были введены в правовое русло. Если государство сможет принять законы, которые систематизируют и, может быть, ограничат преследования, и уж конечно прекратят стихийные антиеврейские акции, это пойдет на пользу всем. Государство было готово это сделать.

15 сентября 1935 года на съезде НСДАП в Нюрнберге по инициативе Адольфа Гитлера были провозглашены два законодательных акта – основных закона: Закон о гражданине рейха (Reichsbürgergesetz) и Закон об охране германской крови и германской чести (Gesetz zum Schutze des deutschen Blutes und der deutschen Ehre). Их тут же единогласно приняла сессия рейхстага, специально созванная в Нюрнберге по случаю съезда партии. Кстати, Вильгельм Фрик, министр внутренних дел, в конце июля говорил, что идет подготовка этих законов, но скорость, с которой они были приняты, можно, пожалуй, считать экстраординарной. Первый закон провозглашал, что гражданином рейха может быть лишь тот, кто обладает германской или родственной ей кровью и своим поведением доказывает желание и способность преданно служить германскому народу и рейху. Такая формулировка фактически означала лишение немецкого гражданства в первую очередь евреев и цыган. Второй закон, среди прочего, запрещал как осквернение расы брак и внебрачное сожительство между евреями и гражданами германской или родственной ей крови. Подобные требования уже звучали, в частности, в выступлении председателя Национал-социалистического союза врачей Герхарда Вагнера 12 сентября.

Итак, вечером 15 сентября Адольф Гитлер на заседании сессии рейхстага заявил, что вынужден представить на утверждение новые законопроекты из-за того, что со всех сторон поступают громкие жалобы на провокационные действия отдельных представителей «этой» нации. Возмущенные немцы имеют право на защиту со стороны государства. Предлагаемые законопроекты – это своего рода попытка установить между еврейским и немецким населением «терпимые отношения», но в случае продолжения «международной еврейской агитации»11 он как глава государства будет вынужден оценить ситуацию по-новому.

Эту карту – ложь вместе с угрозами – Гитлер умел разыгрывать виртуозно. Он опять, как в апреле 1933 года, представил свои действия как необходимую меру для того, чтобы «возмущение населения» поведением евреев не переросло в насилие над ними. Кроме того, фюрер недвусмысленно дал понять, что отношение к немецким евреям отчасти определяется поведением международного еврейского сообщества. Из контекста его речи следовало, что, если другие страны не будут мешать Германии проводить свою политику, это избавит немецких евреев от более суровых преследований.

После Гитлера выступил Герман Геринг – президент рейхстага. Он во всем поддержал фюрера и сосредоточился преимущественно на том, что, на первый взгляд, могло показаться наименее значительным среди законопроектов, подлежавших рассмотрению в тот день, – на Законе о государственном флаге (Reichsflaggengesetz). Этот законодательный акт, утверждающий символом Германии флаг со свастикой, казался относительно безобидным по сравнению с открыто антисемитским законом о защите немецкой крови и немецкой чести, но происхождение его весьма красноречиво. До сего времени в стране были два официальных флага – со свастикой и черно-бело-красный флаг Германской империи. Гитлер, придя к власти, проявил в этом вопросе осторожность, дабы не задеть чувства приверженцев традиции, таких как президент фон Гинденбург, и не стал настаивать на немедленной отмене имперского флага. Так что немецкие торговые суда, например, ходили под двумя государственными флагами, что стало поводом для инцидента, произошедшего в июле 1935 года в Нью-Йорке. Тогда группа протестующих прорвалась на борт немецкого корабля «Бремен» и сбросила в воду флаг со свастикой, но, поскольку он был не единственным легитимным, американцы могли утверждать, что этим действием оскорбление Германии не нанесено. Судья Луис Бродски, американец еврейского происхождения, не стал рассматривать дело против тех, кто совершил этот поступок, что больше всего возмутило нацистское правительство. Ганс Франк, глава Национальной ассоциации юристов и президент Академии германского права, заявил, что решение Бродски является частью еврейской угрозы цивилизованному миру. «Это наиболее прискорбный и одновременно наиболее опасный прецедент того, как еврею в столь высококультурной стране, как Соединенные Штаты, позволяется унижать достоинство судейской мантии до такой степени, чтобы не скрывать выражения бесконечной ненависти своей нации к другим»12.

Новый закон изменил статус флага со свастикой, и теперь, как подчеркнул Геринг, его оскорбление приравнивается к оскорблению государства13. В контексте инцидента с «Бременом» президент рейхстага выразил американцам свое сочувствие, поскольку они были вынуждены стать свидетелями действий наглого еврея. Но отныне флаг со свастикой символизирует вечную верность Германии национал-социализму, и, разумеется, ни одному еврею не будет позволено поднимать этот священный символ на флагшток. После того как Геринг закончил свое выступление, были приняты все три компонента того, что во всем мире стало известно как Нюрнбергские законы, – Закон о флаге рейха, Закон о защите немецкой крови и немецкой чести и Закон о гражданстве рейха. Последние два являлись безусловно антисемитскими.

Адольф Гитлер никогда публично не комментировал, почему он в сентябре 1935 года решил, что пришло время принять эти законы, хотя мысли о том, что евреев не следует считать немецкими гражданами и о запрете сексуальных отношений с неевреями были, разумеется, не новы. Есть мнение, что якобы первоначально фюрер планировал сделать в Нюрнберге заявление о своих внешнеполитических требованиях, но в последнюю минуту его отговорил от этого министр иностранных дел Константин фон Нейрат. Тем не менее уже было объявлено о специальном заседании рейхстага, но не принимать же там один Закон о флаге. Антисемитские законы между тем ожидали многие партийные активисты и члены правительства – тот же Шахт. Словом, в позиции режима по отношению к евреям нужна была ясность14. Кроме того, вполне вероятно, что Гитлер решил: вопрос действительно комплексный. Он наверняка был оскорблен, узнав, что флаг со свастикой оказался в воде гавани Нью-Йорка – города, который у нацистов всегда ассоциировался с евреями, тем более что флаг сорвали с «Бремена», являющегося гордостью немецкого торгового флота. Здесь прослеживается характерная черта поведения Гитлера – она проявлялась и позже, в конце 1930-х годов, и во время войны: репрессии против немецких евреев ужесточались как реакция на действия за пределами Германии – там, куда нацисты не могли дотянуться15.

В целом Нюрнгбергские законы лишь отражали реалии, которые уже сложились в Германии, поскольку еще до их принятия функционеры НСДАП на местах делали все для того, чтобы неевреи максимально дистанцировались от евреев как в частной, так и в общественной жизни. И все-таки эти законы стали своего рода водоразделом в отношении нацистского государства к немецким евреям. Теперь жесткого отделения евреев от остального сообщества требовал закон рейха, а это совсем не то, что инициативы горячих голов и непримиримых борцов за чистоту арийской крови на местах. Дело не только в том, что с 1935-го евреи легально считались «ненастоящими» немцами. Новое законодательство вторгалось в приватную жизнь каждого немецкого гражданина. Государство решило, что ему дозволено определять, с кем он – или она – может вступать в интимные отношения. Политическая полиция Третьего рейха (Geheime Staatspolizei, Gestapo) теперь получила право знать, как строится личная жизнь в каждом доме, и никто не был защищен от доноса. Что за неизвестный приходил вчера вечером к соседке? Не был ли он похож на еврея? Более того, государство могло теперь требовать отчета о том, что происходит в спальне этой самой соседки, от нее самой, поскольку определение «интимные отношения» стало трактоваться чрезвычайно широко, а в следующем году верховный суд рейха постановил, что в это понятие не входит «всякое непристойное действие, но оно не ограничивается непосредственным контактом, то есть помимо контакта как такового оно включает в себя любые действия сексуального характера с представителями противоположного пола, которые производятся вместо непосредственного контакта для удовлетворения сексуальных потребностей по крайней мере одного из партнеров»16.

Чтобы начать применять новые законы на практике, нацистам оставалось решить еще одну проблему – определить, кто является евреем, а кто нет. Теперь эта информация становилась жизненно важной в прямом смысле слова. Закон о защите немецкой крови и немецкой чести декларировал, что чистота немецкой крови необходима для дальнейшего существования немецкого народа, но нельзя же просто по лабораторному анализу определить, кто еврей, а кто нет, а изначально в тексте определения, кто является евреем, не было. Таким образом, этот расовый закон, принятый в Нюрнберге 15 сентября 1935 года, не имел оснований для применения на практике. Возникла срочная надобность в поправке к нему, и в середине ноября таковая была сформулирована – в Законе о гражданстве рейха появилось понятие «еврей». Речь в документе шла о «еврейской крови» и «чистокровных евреях», но при этом для определения еврейства пришлось прибегнуть к религиозным основаниям. Теперь закон гласил: «Евреем считается тот, у кого трое из родителей его родителей были чистокровными евреями». Но далее говорилось, что предки во втором поколении (бабушки и дедушки) считаются чистокровными, если он или она принадлежали к еврейской религиозной общине17. Таким образом, нацисты стали определять национальность человека по религиозной принадлежности его бабушек и дедушек.

Много времени у авторов закона ушло на решение вопроса о немцах, имеющих смешанное происхождение. У некоторых из этих законотворцев, ярых националистов, ведущих безупречно «арийский» образ жизни, оказалось по два еврейских предка во втором поколении. Между тем другие люди с такой же родословной были в глазах нацистов явными евреями, поэтому чиновники приняли двусмысленное решение. Оно основывалось опять-таки на изучении религиозной принадлежности конкретных людей. В соответствии с этим документом, если у женщины (мужчины) имелись две бабушки-еврейки, но ее (его) супруг (супруга) не был евреем (еврейкой) и он (она) не вели еврейский религиозный образ жизни, ее (его) еврейкой (евреем) не считали. А вот если при двух бабушках-еврейках есть еще и муж-еврей (жена-еврейка) или в семье придерживаются еврейских религиозных традиций, речь явно идет о еврействе.

Какая логика может быть при двусмысленности? Поправка к Закону о гражданстве рейха свидетельствует о крайней противоречивости определения еврейства с точки зрения расы и крови. Как мог один человек с двумя еврейскими предками считаться евреем, а другой с такими же предками – нет? Все-таки их происхождение должно было означать, что объем «еврейской крови» в жилах того и другого совершенно одинаков.

Гитлер тем не менее посчитал принятие Нюрнбергских законов успехом и призвал нацию «не отклоняться от пути»18. Похоже, фюрер рассматривал эти антисемитские меры не только как идеологическое утверждение ценностей рейха, но и как способ напомнить о субординации особо рьяным членам партии на местах, которые намеревались действовать самостоятельно. На следующий день после принятия всех трех законов Völkischer Beobachter напомнила о необходимости удерживаться от стихийных действий против евреев19.

Эмиль Кляйн, вступивший в нацистскую партию в начале 1920-х годов, не видел в этих дискриминационных мерах ничего необычного. «Политика расовой сегрегации существовала не только в Германии, – говорит он. – Все слышали о дискриминации и угнетении, происходивших в Америке. В Германии не было ничего особенного. Это лишь часть того, что тогда происходило, – и там, и тут, и по всему миру»20. Кляйн прав (и это необходимо помнить) – расовая дискриминация в то время не ограничивалась одной Германией, но его комментарии все-таки лукавы. В Германии было нечто «особенное», поскольку ярость, с которой нацисты развивали свою расовую теорию, поразительна.

Парадоксально, но многие немецкие евреи рассматривали Нюрнбергские законы почти в позитивном свете. Да, они явно дискриминационные, но новые законодательные акты, по их мнению, якобы очерчивали границы преследований. Такие были правила21, и немецким евреям следовало жить по этим правилам. Казалось, что антисемитские Нюрнбергские законы обеспечивали защиту от стихийного насилия со стороны местных бандитов.

Обычные немцы не уделяли мерам, принимаемым против евреев, слишком пристального внимания. Гораздо больше их занимало, например, то, что после прихода Гитлера к власти стала массово сокращаться безработица: с 6 000 000 человек в 1933 году до 1 000 000 в 1936-м. Даже при том, что национал-социалисты манипулировали данными, в частности, в сводки больше не включали женщин, это был несомненный успех. «В 1934 году мы увидели: что-то может измениться, – говорит Эрна Кранц, в то время молодая жительница Баварии. – Для всех забрезжила надежда. Не только для безработных, но вообще для всех, потому что мы понимали, что были повергнуты в прах. В 1933-м в Германии был коллапс… Нельзя же скрывать факты, верно? А тогда многое изменялось к лучшему. Зарплата рабочих и служащих повышалась. Жизнь понемногу улучшалось. Я не все отчетливо помню, но могу судить об этом времени по ситуации в нашей семье. Все видели, как с улиц исчезали безработные. Это уже был большой плюс. Разумеется, люди замечали – за этим что-то стоит. Но молодежь прежде всего привлекали к спорту, к общественной деятельности, что само по себе было очень важно. Началось строительство автомобильных дорог. Все это способствовало созданию рабочих мест. Да, это было определенно многообещающее время, иначе почему в результате народные массы пошли за Гитлером? Почему?»22

Экономический успех обусловили преимущественно крупномасштабные займы, которые были нужны Германии в первую очередь для модернизации армии. С 1933 по 1935 год расходы на военные нужды увеличились с 1 процента национального дохода почти до 10 процентов – рост более быстрый, чем в любой капиталистической стране в мирное время23.

Внимание Адольфа Гитлера в этот период было сосредоточено не на еврейском вопросе, а на строительстве новой немецкой армии. 16 марта 1935 года был принят Закон о создании вооруженных сил (Gesetz über den Aufbau der Wehrmacht), и почти все в стране теперь работало на эту цель.

Что касается внешней политики, Гитлер предпочитал взаимодействовать с иностранными государствами на уровне их лидеров, а не при посредничестве Лиги Наций. Ради этого – и для осуществления политики перевооружения – он и вывел Германию из данной организации в 1933 году, вскоре после прихода к власти. Спустя два года, в июне 1935-го, посол Германии в Великобритании Иоахим фон Риббентроп подписал в Лондоне англо-германское морское соглашение, которое определило разрешенную мощь немецкого военно-морского флота в процентном отношении к флоту Британии. Соглашение стало нарушением Версальского договора, но не имело никаких негативных последствий для Германии. Позднее Гитлер говорил, что день подписания англо-германского морского соглашения стал одним из счастливейших в его жизни24.

Для тех, кто читал «Мою борьбу», ничего из сказанного выше не могло оказаться сюрпризом. Гитлер хотел видеть Великобританию союзницей и хотел иметь мощные вооруженные силы, чтобы завоевать для Германии новые территории на востоке. Обо всем этом он заявлял еще в 1920-е годы. Однако о том, что он ненавидит евреев и видит в них смертельную угрозу, Адольф Гитлер тоже заявлял. Прежде чем фюрер вплотную займется решением еврейского вопроса, пройдет еще несколько лет, но это время неумолимо приближалось.

Глава 6 Строительство империи: новые приоритеты (1935–1938)

В стремлении создать, как он говорил, этническое государство1, Гитлер думал об изменении сознания всего немецкого народа. «Этническое государство, – писал он в «Моей борьбе», – должно выполнить гигантскую образовательную задачу. И придет день, когда это будет рассматриваться как более значительное достижение, чем самые победоносные войны»2. Важнейшей частью решения этой задачи являлось пробуждение у «арийских» немцев понимания, насколько опасны евреи. Инициируя принятие новых законов, Гитлер рассчитывал на то, что преследование евреев тут же будет всеми оправдано, но изменить менталитет нации оказалось не так уж просто. Уже в сентябре 1935 года, в том же месяце, когда были приняты Нюрнбергские законы, стало ясно, что пока фюрер от решения поставленной перед собой «гигантской образовательной задачи» далек.

Один саксонец – член социал-демократической партии – в это же время, например, писал: «Большинство населения игнорирует дискредитацию евреев. Многие даже демонстративно идут за покупками в еврейские магазины и проявляют весьма недружественное отношение к представителям политической полиции, которые там дежурят»3. Ситуация не изменилась и спустя много месяцев – в Баварии, в частности, гестапо по-прежнему констатировало, что еврейские торговцы скотом контролируют бо́льшую часть рынка и значительное число крестьян предпочитает продолжать вести дела именно с ними4.

Гитлер всегда понимал, что «перевоспитание» нации требует времени, и при этом жизненно важно уделять побольше внимания молодежи. В сентябре 1935 года во время партийного съезда в Нюрнберге перед трибунами промаршировали 54 000 немецких юношей, а фюрер еще раз напомнил своим соратникам: «По нашему мнению, молодой немец будущего должен быть стройным и ловким, резвым, как борзая, эластичным, как кожа, и твердым, как крупповская сталь. Мы должны воспитать нового человека, чтобы наш Volk не был разрушен»5.

Молодежь оказалась восприимчива к нацистской пропаганде не в последнюю очередь потому, что жизнь стала меняться к лучшему – как для самих юношей и девушек, так и для их родителей. «Когда Гитлер пришел к власти, у нас появилась работа, – говорит Вильгельм Рес, детство которого пришлось на 1930-е годы. – Плохое настроение в доме ушло в прошлое. В моем детстве в доме всегда было грустно и тревожно, потому что в одиннадцать часов мать не знала, что поставит на стол в двенадцать. В 1934-м отец получил работу. Кажется, он приносил 380 марок, но для нас ситуация значительно улучшилась. Отец говорил, что этим мы обязаны фюреру. Что я должен был осознавать? Я впитал все эти чувства, сидя на коленях у матери»6.

Система образования тоже претерпела изменения. Теперь преподаватели постоянно напоминали своим арийским ученикам об их превосходстве над евреями. Таким образом в контексте воспитания антисемитизма у молодых немцев создавалась позитивная установка. Мария Маус, жившая и учившаяся на севере Германии, к примеру, вспоминает, что в 1930-е годы ее учителя говорили, что только немцы являются достойными представителями человечества. «Была такая небольшая брошюра под названием “Немецкие изобретатели, немецкие поэты, немецкие музыканты”. Ничего другого не существовало. И мы наслаждались этим. Мы были абсолютно убеждены, что мы – самые великие»7. Эрна Кранц, мюнхенская школьница того же времени, считает, что в сфере образования было сделано очень много – у молодежи появились новые возможности, все происходило организованно. «Такого достатка, как сегодня, конечно, не было, но тогда существовали порядок и дисциплина. И у нас имелось много примеров для подражания. Это стимулировало. Хорошие писатели – им придавали значение, и философам тоже… Должна сказать, это было весьма заразительно. Если каждый день молодому человеку говорить: “Ты лучший!”, он в конце концов в это поверит. Да, тогдашние лидеры пытались вывести так называемую немецкую расу. Они постоянно твердили: мы хотим то, мы хотим это, мы хотим, чтобы был здоровый народ, работящий народ, талантливый народ. Прежде всего речь шла о “немецкости”, это внушалось, закреплялось в те годы, – понятие “немецкость”»8. Безусловно, внушить детям, что они лучше всех, нетрудно. Намного труднее было донести мысль, что евреи опасны, особенно если у учеников имелись среди них знакомые – благожелательные и обладающие другими привлекательными чертами характера. Вильгельм Рес, скажем, мог получать удовольствие от «позитивности» нового режима, как он его видел, но испытывал трудности с приложением антисемитизма, которому его учили, к окружающему миру. В городе, где Рес жил, были еврейские магазины, и он помнит, как их владельцы жертвовали одежду и другие вещи и товары для сирот. Удивительно ли, что Вильгельму не нравились все эти карикатуры в Der Stürmer? «Я не мог их понять»9, – говорит Рес.

Одним из способов, которые учителя могли применять, дабы нивелировать разницу между евреями, какими их рисовала нацистская пропаганда, и евреями из плоти и крови, с которыми сталкивались их ученики в жизни, было акцентирование внимания на их двуличности10. Самый известный пример такого рода – детская книжка «Поганка» (Der Giftpilz)11. В первом рассказе сборника мать объясняет ребенку, что в лесу порой трудно отличить хороший гриб от ядовитого, и точно так же трудно разглядеть злостную природу евреев, особенно когда они пытаются маскироваться. Польза этого рассказа для пропаганды антисемитизма очевидна. Аналогия простая – евреи коварны, они только притворяются обаятельными и любезными, так же как ядовитые грибы в лесу подчас выглядят самыми привлекательными, но в действительности чрезвычайно опасны.

Таким образом, еврейство представляли как антитезис «немецкости». У истинного немца нет нужды скрывать свою истинную натуру, в то время как евреи испокон века камуфлировали присущую каждому из них двуличность. Если арийские ученики – лучшие, то евреи теперь представлялись как нечто ядовитое. В брошюре «Еврейский вопрос в образовании», написанной в 1937 году Фрицем Финком и сначала напечатанной в Der Stürmer, учителям рекомендовалось укреплять у учеников с самого детства надлежащее представление о евреях, и напоминалось, как это важно, чтобы молодые немцы все узнали о порочности и опасности еврея. Для Финка, инспектора школ, расовый, в первую очередь еврейский, вопрос был центральным в теории национал-социализма, которая становилась частью системы образования. Самый эффективный способ донести до учеников мысль, что с евреями не должно быть никаких контактов, утверждал он, – это ведение преподавания с научной точки зрения. Во главе табуна диких лошадей ведь никогда не встанет дикий кабан? Каждый вид держится своих и ищет вожака среди себе подобных. Дети должны как можно раньше усвоить, что животные естественным образом чувствуют, что для них лучше. И только люди извратили природу, когда посягнули на чистоту расы. «Лишь худшие представители разных рас смешиваются друг с другом, – писал Финк. – И далее плохое смешивается с плохим. Такая помесь получает худшие черты, присущие каждой расе. Учитель, который доносит эти мысли до своих учеников, без труда объяснит им значение Нюрнбергских законов. Дети не увидят в этих законах ничего, кроме возвращения к естественному, божественному порядку»12.

Гитлер понимал, что пропагандистам национал-социализма проще влиять на впечатлительных детей, чем на менее податливых взрослых. Взрослым может быть сложнее – но не невозможно! – примирить теоретическое понимание новой политики государства в отношении всех евреев с собственным личным отношением к знакомым евреям. Молодой офицер люфтваффе Карл Бем-Тетельбах, к примеру, имел все основания в 1935 году быть благодарным одному немецкому еврею. Бем-Тетельбах совершил аварийную посадку на поле, и помощь ему оказал работавший неподалеку еврей. Желая отблагодарить спасителя, летчик пригласил его на ужин и был удивлен, когда этот человек вдруг сказал, что он еврей, и спросил, не боится ли герр пилот общаться с евреями. Бем-Тетельбах ответил, что не боится – в конце концов, он ведь обязан ему жизнью. «Тогда я впервые понял, что с евреями может что-то случиться…» – вспоминает Бем-Тетельбах. Впрочем, дальше этой мысли дело не пошло. «Национал-социалисты, – говорит он, – утверждали, что в больших городах, особенно в Берлине, почти все юристы – евреи. И утверждение, что у нас слишком много юристов, было понятным. Тем не менее признать это не означало, что ты уже антисемит и готов убивать евреев. Ты можешь не быть с ними социально близок, можешь их не очень любить, но это не значит, что ты готов их уничтожать»13. Узнав о принятии Нюрнбергских законов, Бем-Тетельбах посочувствовал немецким евреям, но тем не менее он признает: «Это меня особо не беспокоило».

В 1930-е годы подобные чувства испытывали многие немцы, но они же были готовы согласиться, что евреи действительно имеют слишком много власти и влияния и этому пора положить конец – в министерстве народного просвещения и пропаганды свое дело знали. В руках Геббельса были все необходимые рычаги управления печатью, радио, кинематографом и другими сферами культуры. За счет сочетания в целях пропаганды демагогической риторики, умелой постановки массовых мероприятий и эффективного использования современной для того времени техники, прежде всего радио и кино, ему удалось опорочить в глазах немцев не только евреев, но и коммунистов, социал-демократов, а потом и служителей церкви… Если кто-то из немцев и испытывал неловкость, становясь свидетелем антисемитских эксцессов, он просто отводил глаза в сторону… В лучшем случае кого-то из знакомых евреев, с которыми сложились давние хорошие отношения, пока еще считали не такими плохими, как все остальные «эти».

Вожди национал-социализма обращали внимание немецкого народа не только на практические, как они говорили, аспекты еврейского вопроса вроде числа евреев-юристов в Берлине, но и на фундаментальную проблему расы. Диспропорциональность евреев, занимающихся юриспруденцией, была для них симптомом «болезни», тогда как расовая неполноценность являлась самой патологией. Даже рейхсминистр продовольствия Рихард Дарре говорил: «Нам нужно собирать лучшую кровь. Так же, как мы сейчас разводим ганноверскую породу лошадей от небольшого стада чистокровных жеребцов и кобыл, мы должны увидеть как результат такого же способа воспроизводства в следующем поколении чистую породу нордических немцев»14. Правда, одновременно обергруппенфюрер Дарре являлся начальником Главного управления СС по вопросам расы и поселения.

Такого рода заявления не только способствовали продвижению в массы яростного антисемитизма. Они помогали установить связь между ним и евгеникой – учением о селекции применительно к человеку, а также о путях улучшения его наследственных свойств, или, по нацистской терминологии, расовой гигиеной. Связь между расовой гигиеной и преследованием евреев на первых этапах существования Третьего рейха не была очевидной, но для нацистов обе эти идеи всегда являлись звеньями одной цепи. Национал-социалисты декларировали, что необходимо не допускать смешения еврейской и арийской крови, но одновременно считали, что слабейшим арийцам вообще нельзя разрешать производить потомство. В терминологии Рихарда Дарре, нельзя спаривать ганноверскую лошадь с лошадью низшей породы, как и здоровую ганноверскую кобылу с больным жеребцом.

Для Адольфа Гитлера мысль, что рожать детей должно быть позволено лишь здоровым арийцам, была очень важна. Он говорил об этом еще на партийной конференции 1929 года в Нюрнберге: «Из-за нашего современного сентиментального гуманизма мы прилагаем усилия, чтобы поддерживать слабых за счет сильных… Преступникам позволено размножаться, за дегенератами старательно ухаживают… Таким образом мы постепенно преумножаем слабых и убиваем сильных»15. Более того, Гитлер заявил: «Если бы в Германии появлялся миллион младенцев ежегодно и из них семьсот-восемьсот тысяч уничтожалось, конечным результатом стало бы увеличение числа сильных. Для нас самое опасное – отрезать себя от процесса естественного отбора». Идея, которую будущий фюрер предлагал в 1929-м, за четыре года до того, как стал канцлером, то есть возможность умерщвления семи-восьми из десяти новорожденных, в контексте проблемы, о которой мы говорим, имеет огромное значение. Для Гитлера создание этнического государства означает, в принципе, умерщвление огромного числа «слабых», и не только евреев.

С учетом непоколебимой убежденности вождя НСДАП в необходимости, так сказать, моделирования нации, неудивительно, что меньше чем через шесть месяцев после прихода к власти он подписал Закон о предотвращении рождения потомства с генетическими заболеваниями (Gesetz zur Verhütung erbkranken Nachwuchses). В силу он вступил 1 января 1934 года и повлек за собой, в частности, создание судов по наследственному здоровью населения с целью принудительной стерилизации всех, имеющих перечисленные в этом законе заболевания. Некоторые из них вообще нельзя считать генетическими, но это давало нацистам возможность стерилизовать тех, кого они считали социально нежелательными элементами, например алкоголиков.

Надо отметить, что нацистская Германия не стала первой страной, которая приняла закон о насильственной стерилизации. Он уже существовал во многих штатах США… И тем не менее национал-социалисты развивали эту идею с бо́льшим рвением, чем кто бы то ни было. По Закону о предотвращении рождения потомства с генетическими заболеваниями в детстве принудительной стерилизации подвергся Пауль Эггерт, живший в Рейнской области. Генетических заболеваний у Пауля не было, но с точки зрения апологетов расовой гигиены он являлся нежелательным членом общества. Семья была неблагополучной. Отец Пауля сильно пил. В детстве мальчику приходилось попрошайничать, а если он возвращался домой без денег, папаша его избивал. Со временем, как рассказывает Эггерт, местным жителям надоело на все это смотреть16. Его забрали у родителей и поместили в специальный приют в Дортмунде, где вскоре сделали операцию, сказав, что удаляют грыжу. О том, что на самом деле его стерилизовали, Пауль Эггерт узнал только после войны.

Идея национал-социализма в данном случае заключалась в том, что реализация Закона о предотвращении рождения потомства с генетическими заболеваниями избавит будущие поколения немцев от бремени, как называл это сам Гитлер, заботы о самых никчемных гражданах. Об этом же – документальный фильм «Жертвы прошлого» (Opfer der Vergangenheit), снятый в 1937 году. Лента, которую показывали во всех кинотеатрах Германии, пропагандировала необходимость умерщвления людей с отклонениями в умственном развитии. В комментарии к ней были названы две причины, по которым поступать нужно именно так. Во-первых, сохранять таким людям жизнь значит выступать против закона Творца о естественном отборе и порядке (!), а во-вторых, деньгам, потраченным на заботу о таких людях, можно найти лучшее применение, помогая сильным и здоровым детям17.

Некоторые немецкие врачи эту жестокую идею одобрили, а психиатр Карл Кнаб еще в 1935 году писал, что в немецких лечебницах содержатся не только идиоты самого низшего уровня развития, но и, как он выразился, душевные развалины, и от них, как от балласта, на который тем не менее тратятся деньги, следует избавляться – безболезненно умерщвляя. Это оправданно, отметил доктор Кнаб, с финансовой точки зрения в контексте борьбы нации за свое существование18.

На премьере фильма «Жертвы прошлого» выступил Герхард Вагнер – председатель Национал-социалистического союза врачей. Он лучше, чем кто бы то ни было, знал взгляды фюрера относительно этого вопроса, поскольку Гитлер уже в 1935 году говорил Вагнеру, что в ходе будущей войны им следует запланировать уничтожение людей с тяжелыми психическими заболеваниями19. Тут важно отметить уверенность фюрера в том, что грядущая война даст ему возможность реализовать столь радикальные меры – и не в последнюю очередь потому, что в это время также можно будет организовать массовое уничтожение евреев.

Принудительная стерилизация проводилась в Германии масштабно: ей подверглись от 300 000 до 400 000 человек20. Безусловно, это не могло не привести к кардинальному изменению мышления представителей медицинской профессии. Отныне забота врачей о здоровье их пациентов становилось отнюдь не единственной… Если доктор считал, что в рамках нового закона человек подлежит стерилизации, никакие возражения не принимались. Того, что сегодня называется конфликтом интересов, Герхард Вагнер здесь не видел, поскольку полагал, что первоочередной заботой врачей должно быть благополучие государства21. В результате нацисты заявили, что на врачах теперь лежит еще бо́льшая ответственность – оказывать помощь не отдельным нуждающимся в ней людям, а всему народу (Volkskörper). Только так может быть создано этническое государство22.

Этническое государство в данном случае означало страну, в которой власти предержащие имеют законное право вторгаться во все, что ее граждане делают. Нацисты могли изучать родословную любой семьи, определять, с кем человеку можно сочетаться браком, а с кем нельзя, решать, имеет ли он право производить потомство, и т. д. Если немка беременела и ее будущий ребенок считался расово полезным, ей запрещалось делать аборт. Люди больше не имели права не работать; в ином случае их признавали уклоняющимися от труда и подлежащими превентивному заключению. И выбирать себе друзей они теперь должны были с оглядкой, поскольку если соседи неодобрительно относились к их компании, попавших под подозрение имели право объявить асоциальными элементами, то есть весьма ненадежными членами расового сообщества.

И все-таки, несмотря на все это, большинство немцев продолжали поддерживать Гитлера. В частности, на референдуме 1934 года, посвященном объединению постов канцлера и президента, 88 процентов избирателей выразили желание, чтобы после смерти Гинденбурга главой государства стал Адольф Гитлер. На выборах 1936 года, в рамках которых также на обсуждение был вынесен вопрос о поддержке предложения Гитлера о силовом возвращении Германией Рейнской области, его поддержали более 98 процентов голосовавших. Конечно, нельзя забывать, что эти выборы проходили в недемократическом обществе, где не соблюдались никакие гарантии, характерные для выборов подлинно свободных, и использовать для реальной оценки поддержки режима эти статистические данные нельзя, но тем не менее результаты показательные. Можно понять, почему Ян Кершоу, один из ведущих специалистов по личности Адольфа Гитлера и его эпохе, на основании всех доступных свидетельств пришел к выводу, что результаты выборов 1936 года представляют собой ошеломительную демонстрацию его одобрения23. Многие немцы в 1930-е годы, несомненно, согласились бы с Эрной Кранц, которая уже после войны заявила: «Думаю, тогда было лучше, чем сейчас. Говорить так, конечно, рискованно. Но я все равно скажу»24.

Для молодой немки того времени, такой как Эрна Кранц, вопрос о позитивных и негативных аспектах жизни при Гитлере попросту не стоял. В широком смысле темные стороны режима, как мы их видим сейчас, – концентрационные лагеря, изоляция меньшинств, неугодных нацистам, и т. д. – воспринимались неотъемлемой частью происходящего. Концлагеря считались необходимыми для удаления из общества нежелательных элементов. Новые школьные программы, основанные на расовом подходе, приветствовались потому, что объясняли немецким мальчикам и девочкам, что они самые лучшие. А что касается «исключения» из жизни евреев, то, как говорит банкир Иоганнес Цан, среди определенной части населения бытовало мнение, что они в Германии «слишком далеко зашли»25. Так что если человека устраивали нацистские идеалы, а миллионы немцев они устраивали, то в рейхе 1930-х годов вполне можно было хорошо себя чувствовать. Многие из тех, к кому это относится, позже заявляли: им и в голову не приходило, что преследование евреев, официально закрепленное Нюрнбергскими законами и другими нормативными актами, способно привести к Холокосту. В известном смысле это правда. Никаких свидетельств, что у Гитлера в то время был готовый план того, от чего впоследствии содрогнется мир, нет. И тем не менее такие утверждения обманчивы. Дело в том, что главной причиной благополучного существования миллионов немцев в гитлеровской Германии стало то, что они с энтузиазмом поддерживали расистские теории, лежащие в основе учения национал-социализма. Немцы восприняли идею, что они лучше, чем другие. Соответственно, к тем, кто, как им говорили, не такой, как они, стало можно относиться как к низшим человеческим существам. Спор мог идти не о том, что другие хуже, – с этим соглашалось большинство населения Германии, а о том, как именно относиться к низшим нациям.

Что касается евреев, Нюрнбергские законы подтвердили, что в новой Германии им места нет. Евреи все больше замыкались в своих общинах. Там жизнь для многих из них оставалась терпимой. Гюнтер Рашин, подросток, живший в центре еврейской общины в Берлине, вспоминает, что у них был хороший дом и, пожалуй, не так уж много трудностей… «Мы ходили в еврейскую школу и спокойно возвращались домой»26. Его отец, во время мировой войны воевавший в германской армии, служил кантором в местной синагоге и всем говорил: «Я немецкий еврей, со мной ничего не случится».

Отец Гюнтера, как и многие другие немецкие евреи, придерживался мнения, что самое лучшее для них – оставаться дома, в границах берлинской еврейской общины, как ему казалось – в безопасности. И, говоря в целом, обстановка с лета 1935 до лета 1937 года в основном это подтверждала. Да, были отдельные насильственные действия против евреев, продолжали появляться новые постановления, ограничивающие их права (например, с октября 1936 года государственным служащим запрещалось пользоваться услугами врачей-евреев), но о систематическом массовом притеснении речь не шла. Однако то, что многие восприняли как признак стабилизации по отношению к евреям, оказалось просто паузой – нацистский режим готовился к применению более радикальных мер.

Одной из причин относительного спокойствия национал-социалистов в этот период было желание Гитлера триумфально провести Берлинскую олимпиаду 1936 года. В Соединенных Штатах звучали призывы к бойкоту игр, и их поддерживали такие видные публичные деятели, как, например, мэр Нью-Йорка Фиорелло Ла Гуардиа. Тем не менее президент Американского олимпийского комитета Эйвери Брендедж уговорил атлетический союз своей страны послать команду в Германию. При участии не только американцев, но и спортсменов еще 48 стран Берлинская олимпиада стала огромным достижением Третьего рейха. Немцы завоевали больше всех медалей, и само событие было огромным успехом нацистской пропаганды, которая сумела превратить игры в средство возвеличивания своей страны. Открытие Олимпиады впервые транслировалось по телевидению в прямом эфире, а соревнования стали материалом для создания документального фильма Лени Рифеншталь «Олимпия». Торжество идей национал-социализма выразилось уже в его первых кадрах – на стадион в Берлине олимпийский факел внес светловолосый атлет, олицетворение арийского идеала, и его встретили нацистским приветствием.

Еще более поразительна с сегодняшней точки зрения оценка Гитлера, данная ему бывшим премьер-министром Британии Дэвидом Ллойд Джорджем после посещения в сентябре 1936 года Бергхофа – альпийской резиденции Гитлера близ Берхтесгадена. В статье, написанной для Daily Express, Ллойд Джордж отметил, что Гитлер – прирожденный лидер, магнетическая, динамическая личность, целеустремленный, с решительной волей и бесстрашным сердцем27. Он написал, что фюреру поклоняются как национальному герою, который спас страну от безысходного отчаяния и деградации. Ллойд Джордж увидел в Германии страсть к единству и констатировал, что теперь католик и протестант, пруссак и баварец, предприниматель и рабочий, богатый и бедный – все консолидировались в единое целое. Заключение было таким: «Я никогда не видел более счастливого народа, чем немцы, и Гитлер – один из величайших людей». Ллойд Джордж тепло отозвался об атмосфере этого возрождения. Она оказала невероятное влияние на единение нации, и в результате народ стал более жизнерадостным.

А как же немецкие евреи, мог бы спросить кто-нибудь. Ллойд Джордж знал, что на территории Германии они подвергаются преследованиям. Он даже вскользь упомянул об этом в своей статье28. Как же он мог говорить, что народ стал более жизнерадостным, если, конечно, не считал немецких евреев настоящими немцами? Такая вероятность может показаться удивительной с учетом того, что в ноябре 1917 года Ллойд Джордж поддержал декларацию Бальфура, в которой говорилось, что правительство его величества относится благосклонно к восстановлению национального очага для еврейского народа в Палестине. Впрочем, истинные мотивы политиков, сказавших «да» этой декларации, до сих пор являются темой дискуссий, и один историк, например, пришел к следующему заключению: «…люди, породившие ее [декларацию Бальфура], были христианами и сионистами, но были среди них и антисемиты, считавшие, что евреи правят миром»29.

В Британии Ллойд Джордж стал не единственным, кто восхвалял Гитлера, несмотря на преследования нацистами евреев. Можно с уверенностью говорить, что неофашистские веяния никогда не получали широкого распространения в это стране – Британский союз фашистов Освальда Мосли в 1930-е годы и близко не подошел к возможности оказаться представленным в парламенте, но существовал антисемитизм на бытовом уровне. В частности, Иоганнес Цан, немецкий банкир, запомнил антиеврейские высказывания британских финансистов, которые слышал во время посещения Лондона30. Евгений Левине считает, что в Британии в 1930-е годы антисемитизм проявлялся гораздо сильнее, чем в Германии в 1920-е. «Я чувствовал, что в быту англичане – бо́льшие антисемиты, чем немцы. Люди нередко весьма добродушно шутили: “В конце концов, мы же не травим евреев газом”. Нет, газом не травили, но, например, в свой гольф-клуб не принимали… Но если спросить человека, с которым ты в дружеских отношениях, почему он и его товарищи не принимают того-то или того-то в гольф-клуб, можно было получить такой ответ: “Видишь ли, дорогой, если принять одного, он тут же приведет всех своих приятелей”»31. Антиеврейские настроения можно было отметить и в газетах. Например, в передовой статье Sunday Express в 1938 году появился такой пассаж: «В данный момент отмечается большой приток евреев-иностранцев в Британию. Они буквально заполоняют страну!»32

Антисемитская риторика, как отметил Евгений Левине, во многом опиралась на предвзятое мнение, будто евреи представляют собой особую группу, которая никогда не сможет ассимилироваться. Что касается Ллойд Джорджа, он явно разделял позицию тех, кто считал, что евреи невероятно могущественны и действуют, не считаясь с государственными границами. До крайности она была доведена у Адольфа Гитлера33… Возможно, этим сходством и объясняется тот панегирик, который британский аристократ, хотя и не очень родовитый (Ллойд Джордж был виконтом Гвинедом и 1-м графом Дуйвором), пропел немецкому фюреру. Мы не можем утверждать наверняка. С уверенностью скажем другое: если в 1936-м Гитлер смог произвести такое прекрасное впечатление на Ллойд Джорджа и убедить его в прогрессе Германии, то на следующий год мир увидит совсем другого человека.

1937 год оказался поворотным во многих смыслах. Олимпиада осталась позади, и риторика Гитлера снова стала такой же экзальтированной, если не сказать лихорадочной, какой была в баварских пивных десять лет назад. Выступая на съезде партии в Нюрнберге 13 сентября 1937 года, он заявил, что большевизм представляет собой величайшую угрозу для культуры, да и для всего человечества со времен крушения государств Античности34. Фюрер вновь провел связь между евреями и большевиками, и это очень важно. Участившиеся беспорядки, сказал он, с которыми сталкивается мир, создают вожди еврейского большевизма в Москве. На тот случай, если кто-то не уловил связь, Гитлер добавил: «Когда я сознательно представляю эту проблему как еврейскую, то все вы должны понимать, что это не голословное предположение, а факт, подтвержденный неопровержимыми доказательствами». Фюрер решил преподать своим слушателям урок истории – хотя и крайне искаженный, – который начинался с его взглядов на Россию. (Адольф Гитлер упорно называл СССР Россией, хотя Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика в то время была лишь одной из республик Советского Союза.) Гитлер заявил, что евреям удалось проникнуть в правящую элиту этой страны и ликвидировать предыдущих, как он их назвал, лидеров. Евреи – инородцы, которые получили полный контроль над русской цивилизацией и теперь хотят использовать Россию как плацдарм для завоевания новых территорий и порабощения других народов.

Далее фюрер нарисовал совершенно невероятную фантасмагорию: будто бы обезумевшие массы при поддержке асоциальных элементов совсем озверели и тащат титульную нацию на плаху, залитую кровью. И за всем этим кошмаром стоят евреи. А происходит это потому, что евреи считают необходимым уничтожить элиту в стране, которую намерены взять под свою руку. Гитлер напомнил слушавшим его, что все они пережили то же самое, имея в виду восстание спартакистов в Берлине, организованное коммунистами и социалистами в 1919-м, и Баварскую советскую республику – кратковременное государственное образование, провозглашенное советом рабочих и солдатских депутатов в том же году.

Адольф Гитлер сказал, что Германия, как никто другой, заинтересована в предотвращении распространения большевистской чумы в Европе. Он напомнил, что, несмотря на то что Германия в прошлом воевала с разными европейскими странами, это были войны между цивилизованными государствами, а большевистская Россия – нечто совершенно иное. Московские власти – это варварская, иудобольшевистская интернациональная шайка преступников! Национал-социалисты заслуживают похвалы за то, что не позволили еврейским ничтожествам диктовать свои требования немецким рабочим. Более того, немцы сегодня – гораздо лучшие солдаты, чем раньше, и готовы дать отпор всем, кто мечтает распространить большевистскую заразу в Германии.

Фюрер заявил, что воинственный характер его речи обусловлен ситуацией в Испании, где бушует гражданская война, в особенности потому, что Сталин помогает республиканцам, которые выступают против националистов. Кремль поставляет сражающимся против генерала Франко оружие и посылает в Испанию военных советников.

Гитлер и здесь лукавил – антибольшевистские взгляды у него тоже сформировались в 1920-е годы, но по ряду причин от их публичного представления в таком агрессивном виде он пока воздерживался. Это был вопрос тактики, пояснил фюрер на встрече с партийными активистами в апреле 1937-го, за полгода до своей нюрнбергской речи. На этом закрытом собрании он сказал, что понимает желание некоторых своих соратников применять по отношению к евреям более сильные меры, такие, как, например, «маркировка» их специальными знаками, но надо понимать, что до сих пор его главной задачей было удерживаться от действий, которые впоследствии пришлось бы отменять, и шагов, которые могли каким-то образом навредить их общему делу. «Вы должны понимать, что я всегда продвигаюсь вперед настолько, насколько могу рискнуть, – и ни на шаг дальше. Жизненно важно обладать шестым чувством, подсказывающим, что еще можно сделать, а что делать не надо»35. Потом Гитлер добавил, что опасность, исходящую от евреев, сознают все члены НСДАП, но думать, что возможно в каждый конкретный момент, должен он. Из этой речи мы можем сделать вывод, что Гитлер давно хотел бы радикально действовать при преследовании евреев, но вынужден был считаться с политической необходимостью продвигаться к конечной цели постепенно. Какова эта цель, объясняет Геббельс, 30 ноября 1937 года сделавший в дневнике следующую запись: «Долго говорили [с Гитлером] о еврейском вопросе. Евреи должны быть изгнаны из Германии, из всей Европы. На это требуется время, но это должно произойти и произойдет. Фюрер полностью готов к этому»36.

Тактический подход у фюрера был и при реализации другого его давнего убеждения: придет время и Германии понадобится плацдарм на западной границе большевистской России. В 1930-е годы он никогда публично об этом не говорил, но в частном порядке за год до нюрнбергской речи 1937-го ясно дал понять, что имеет намерения противостоять распространению коммунистической чумы, а уже в августовском циркуляре 1936 года, в то время, когда Герман Геринг был назначен руководителем экономической программы, известной как «четырехлетний план», уже есть упоминание, что в военном смысле судьба Германии – искоренить большевизм. «Четырехлетний план» подразумевал переустройство экономической жизни страны с целью ее перевода на военные рельсы. В нем, в частности, было сказано, что, поскольку Германия перенаселена, ей необходимы новые территории, и, следовательно, «окончательное решение этой проблемы заключается в расширении нашего жизненного пространства»37. Слова «окончательное решение» скоро станут штампом нацистской лексики – позже так назовут, например, и план истребления евреев, но пока они означают отграничение переходной фазы, во время которой немцы будут наращивать свою военную мощь, от этапа, когда, собственно, начнутся боевые действия.

На заседании кабинета министров 4 сентября 1936 года Геринг зачитал циркуляр Гитлера и прокомментировал его. Логика и посыл фюрера ясны: столкновение с Россией неизбежно38. Спустя два месяца, в ноябре, Геббельс подтвердил, что партийное и военное руководство рейха в полной мере осознает: у Германии будет схватка с Россией. Геббельс сослался на разговор с фюрером о том, как идет перевооружение. «Мы вкладываем в это огромные средства. В 1941 году оно завершится. Наше господство в Европе не должно вызывать сомнений… Конфронтация с большевизмом приближается»39.

Еще через десять месяцев, в сентябре 1937 года, в своей чрезвычайно эмоциональной нюрнбергской речи Гитлер сделал попытку свести воедино то, что говорил в частных беседах, и то, что было сказано публично, хотя речь о нападении Германии на Советский Союз, конечно, не шла. Наоборот, фюрер заявил, что вермахт перевооружается для того, чтобы быть готовым отразить большевистскую угрозу в случае нападения русских. А поскольку за большевиками стоят евреи, военный конфликт с русскими будет также означать вооруженную борьбу с еврейской угрозой. То, что война между Германией и СССР станет противостоянием не только техники, но и идеологий, было ясно уже тогда, но, по мнению Гитлера, она подразумевала еще и демонстрацию неоспоримой силы и превосходства арийской расы.

Тем, кто эту точку зрения не разделял, пришлось уйти или для начала как минимум уступить часть своих полномочий. В частности, 27 ноября 1937 года с поста рейхсминистра экономики был уволен Ялмар Шахт, хотя еще раньше, после назначения Геринга главным по реализации «четырехлетнего плана», ряд функций по руководству военной экономикой перешел именно к нему. Шахт остался в составе правительства в качестве министра без портфеля и сохранил пост президента Рейхсбанка, но в январе 1939 года лишился и его. Впоследствии Шахт имел контакты с группой военных, решивших выступить против нацистского режима, хотя сам участником заговора не был. 21 июля 1944 года, после провала июльского покушения на фюрера, он был арестован и отправлен в концлагерь.

Ялмар Шахт – не единственный из тех, кто в начале 1930-х годов во всем поддержал Гитлера, а потом оказался отстранен от власти. Его судьба повторились – с теми или иными вариациями – у некоторых других представителей элиты Третьего рейха. Она может показаться, как говорят теперь, экстремальной, все-таки Шахт занимал очень высокое положение в нацистском государстве, но тем не менее попал за колючую проволоку. Впрочем, даже с учетом всего этого путь от первоначальной эйфории после победы НСДАП до разочарования в последующей агрессивной политике режима у многих долгим не был. 5 ноября 1937 года, за несколько недель до того, как Шахт лишился должности министра экономики, Гитлер посвятил в свои радикальные планы нескольких представителей немецкой военной и политической аристократии старой закалки. Идеи фюрера безусловно поддержали не все, и после этого карьера многих сначала встала под вопрос, а затем закончилась – с теми или иными неприятностями для них, а то и бедами. В тот день на совещании в рейхсканцелярии присутствовали главнокомандующий сухопутными силами генерал-полковник Вернер фон Фрич, главнокомандующий военно-морскими силами гросс-адмирал Эрих Редер, главнокомандующий военно-воздушными силами рейхсминистр авиации Герман Геринг, а также военный министр фельдмаршал Вернер фон Бломберг и министр иностранных дел Константин фон Нейрат. Ставший впоследствии широко известным протокол совещания назван по имени военного адъютанта Гитлера полковника Фридриха Хоссбаха – именно он вел записи. Гитлер открыто изложил свои экспансионистские планы в Европе. Германии нужны новые территории, а значит, в ближайшие годы неизбежны войны. Как следует из протокола, войну с Англией и Францией в 1939 году Гитлер не планировал, но, чтобы получить доступ к источникам сырья для германской экономики, намеревался провести малые кампании. Полномасштабный европейский военный конфликт намечался на 1941–1944 годы, и вот тогда как раз подразумевались Англия и Франция. О своей самой грандиозной идее – нападении на СССР – Гитлерна этом совещании не сказал ни слова. В целом краткосрочными целями были названы аншлюс Австрии и оккупация Чехословакии.

Кроме того, 5 ноября 1937 года Гитлер заявил, что для него главная цель политики – безопасность немецкого общества, а первостепенный вопрос, который надо решать, – обеспечение жизненного пространства. Это полностью совпадает с тем, что он излагал еще в 1924 году в своей книге40. Далее фюрер подчеркнул, что Германия должна как можно быстрее двигаться вперед, проводя агрессивную внешнюю политику, потому что нынешнее преимущество, достигнутое благодаря перевооружению, вечным не будет. Наладить партнерские отношения с Лондоном не представляется возможным – это очевидно. Действительно, Риббентропу, летом 1936 года назначенному послом в Великобритании, чтобы в том числе добиться прочного германо-британского союза, заключить желанный альянс не удалось. Теперь Гитлер считал, что Великобритания, которая не хочет и не может согласиться с существованием сильной Германии, в грядущем конфликте станет противником.

Геринг, как всегда, фюрера в развернувшейся дискуссии поддержал, но остальные военачальники были настроены скептически. В особенности они опасались – пророчески, – что Германия может оказаться втянута в войну на два фронта. Аргументы были обоснованными, но Гитлер от своих подчиненных желал услышать вовсе не это.

Все, кто выразил на этом совещании те или иные сомнения или выражал их ранее, в ближайшие несколько месяцев покинули свои посты, а Бломберг, Фрич и Нейрат вообще лишились их в один день.

Бломберг в январе 1938 года женился, и тут выяснилось, что до этого его супруга давно была на заметке у полиции – еще с тех пор, когда была замечена позирующей для порнографических фотографий. Военная элита, надо сказать, испытала шок, а Гитлер и Геринг увидели в этом подрыв авторитета вермахта. 26 января Бломберг был снят со всех постов, а 4 февраля отправлен в отставку.

Фрич в этот же день подал в отставку сам – после того, как его ложно обвинили в гомосексуальной связи. 18 марта 1938 года он был оправдан, однако в должности не восстановлен.

Нейрат покинул министерство иностранных дел, получив «повышение» в виде поста президента кабинета министров – консультативного органа, который ни разу не собирался.

Все новые люди, назначенные на ключевые посты военного и других ведомств, оказались либо более покладистыми, либо менее смелыми. А может быть, в их характерах сочетались оба этих качества. Министром иностранных дел Германии стал Иоахим фон Риббентроп, бывший посол в Великобритании. Фрича на посту главкома сухопутных войск сменил Вальтер фон Браухич, до этого командовавший 4-й армейской группой. Должность военного министра была упразднена. Прямых свидетельств, что эти кадровые изменения произошли потому, что все, о ком идет речь, высказали свое скептическое отношение к захватническим планам Гитлера, а Фрич к тому же вступил в перепалку с Герингом, нет, но поводы отстранить их от реальной власти нашлись тут же, хотя, например, фотографиями, компрометирующими жену Бломберга, гестапо располагало достаточно давно. Так или иначе, в результате всего этого решению фюрера проводить более радикальную внешнюю политику теперь мало что препятствовало, если вообще препятствовало.

Первые шаги на пути более агрессивного поведения Германии по отношению к другим странам были сделаны уже через четыре месяца после этого знакового совещания. Тут надо заметить, что отношения между Адольфом Гитлером и правительством его родины – Австрии в последнее время стали весьма напряженными. Эта конфронтация, в свою очередь, привела к глобальным изменениям в политике нацистского антисемитизма.

До того как Гитлер стал канцлером Германии, история австрийских евреев во многом была схожей с таковой у соседей – евреев немецких. О положении венских евреев первой половины XIX века можно судить, в частности, по зданию богато украшенной синагоги (Stadttempel), построенной в центре города в середине 1820-х годов. С одной стороны, интерьер – ионические колонны и куполообразный свод – свидетельствует о процветании и успехах венской еврейской общины, а с другой – очень скромный вход, почти невидимый с улицы, заставляет вспомнить о гонениях, несмотря на то что в 1782 году император Иосиф II подписал так называемый патент о религиозной толерантности, который вводил в империи свободу вероисповедания.

В 1867 году австрийские евреи наконец были по закону признаны равными в правах с остальными подданными короны, и в Вене начался золотой век еврейской культуры. Это было время композитора Густава Малера, писателя Артура Шницлера, психиатра Зигмунда Фрейда – все они родились в еврейских семьях. Безусловно, не всех австрийцев обрадовала новообретенная свобода евреев. Особенно яростный антисемитизм демонстрировали два политика – Георг фон Шенерер и Карл Люгер. Шенерер, лидер австрийского националистического движения, был одержим тремя идеями: желанием более тесного союза с Германией, неприятием католицизма и ненавистью к евреям. Тем не менее его антисемитизм строился больше на расовой, чем на религиозной почве. Эту мысль Шенерер сформулировал так: «Религия – только маскировка. Порок кроется в крови»41. Карл Люгер, бургомистр Вены, выступал против чрезмерного представительства евреев в определенных профессиях и утверждал, что они способны развратить любое общество. Нацистам подобные заявления были бы близки. «Как только государство позволяет евреям захватить власть, – утверждал Люгер, – ему грозит скорый крах, но в тех государствах, где хватает ума изолировать евреев, монархические принципы сохраняются»42. Люгер быстро обернул себе на пользу страх венцев перед наплывом евреев из Восточной Европы, особенно тех, кто бежал из России. Появились призывы закрыть австрийскую границу, дабы не допустить въезда в страну евреев. Усиливались страхи, что они привезут с собой разные болезни. Кроме того, евреи наверняка будут призывать к революции! В ноябре 1905 года в одном из своих выступлений Люгер прямо обратился к венским евреям. Бургомистр призвал их не принимать [еврейских] революционеров – социал-демократов. «Настойчиво предупреждаю евреев: здесь может произойти то же самое, что в России. Мы, венцы, антисемиты, но мы, безусловно, не склонны к насилию и убийствам. Тем не менее, если евреи станут угрожать нашему отечеству, мы этого не потерпим»43.

Вся эта австрийская антисемитская риторика была хорошо знакома антисемитам в Германии, но в плане «решения еврейского вопроса» между двумя странами имелось большое различие, и заключалось оно в пропорциональном соотношении еврейского населения. В Германии евреев было меньше 1 процента, в то время как в Вене в 1890 году их насчитывалось около 12 процентов, то есть евреями были примерно 100 000 из 820 000 жителей города. К марту 1938-го, когда нацисты вошли в Австрию, только в Вене жили более 180 000 евреев (возможно, и 200 000), а во всей Германии в это время их уже было в два раза меньше. Таким образом, еврейскую «проблему» в Австрии нацисты расценивали как намного более серьезную, чем та, что пока еще не была решена дома, в Германии.

Вспомним, что после окончания Первой мировой войны державы-победительницы решили разделить Австро-Венгерскую империю, и Австрия стала самостоятельным государством. Новое правительство в Вене хотело, чтобы Австрия вошла в состав Германии, но по условиям Сен-Жерменского договора 1919 года это оказалось невозможно. Австрийцы не забыли, что их просьба была отклонена – вердикт очевидно странный, учитывая обещание Вудро Вильсона обеспечить право наций на самоопределение.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Союз немецких девушек наряду с другими собирал деньги в рамках кампании «Зимняя помощь немецкому народу» (Winterhilfswerk des Deutschen Volkes), пиком которой был День национальной солидарности. – Примеч. авт.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1 Корни ненависти

Глава 2 Рождение нацизма (1919–1923)

Глава 3 От революции к избирательным урнам (1924–1933)

Глава 4 Консолидация власти (1933–1934)

Глава 5 Нюрнбергские законы (1934–1935)

Глава 6 Строительство империи: новые приоритеты (1935–1938) Конец ознакомительного фрагмента. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg