«Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920-1930-х годах»

Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920-1930-х годах (fb2) - Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920-1930-х годах 353K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Георгиевич Тепляков

А. Г. ТЕПЛЯКОВ

ПРОЦЕДУРА:

исполнение смертных приговоров в 1920–1930–х годах

Оглавление:

Регламент

«Небрежность при расстреле»

Задержанные и отменённые приговоры

Терминология

Штучная должность

Классовая месть

«И именно расстреливать...»

Технология

«Произведено способом гражданской войны...»

«Окольным путём... в расход не должны пускаться»

Комендатуры на хозрасчёте

«Вопросы техники» великого террора

Каинские душегубы и читинские «чистильщики»

Расстрелянный дважды

«Я приходил с операции, обмазанный кровью...»

Ограбление расстрелянных

«Применение извращённых методов...»

Побеги

Тайные убийства

Награды палачам

Из комендатур — в номенклатуру

На исходе «Большого террора»

Примечания

Их нежные кости сосала грязь. Над ними захлопывались рвы. И подпись на приговоре вилась Струёй из простреленной головы. О мать революция! Не легка Трёхгранная откровенность штыка...

Эдуард Багрицкий, «ТВС», 1929 г.

Казнь негласная, в подвале, без всяких внешних эффектов, без объявления приговора, внезап­ная, действует на врагов подавляюще. Огром­ная, беспощадная, всевидящая машина неожи­данно хватает свои жертвы и перемалывает, как в мясорубке. После казни нет точного дня смер­ти, нет последних слов, нет трупа, нет даже мо­гилы. Пустота. Враг уничтожен совершенно.

Владимир Зазубрин, «Щепка», 1923 г.

Я всегда думаю о психологии целых тысяч лю­дей — технических исполнителей, палачей, расстрельщиков, о тех, кто провожает на смерть осуждённых, о взводе, стреляющем в полутьме ночи в связанного, обезоруженного, обезумев­шего человека.

Мария Спиридонова, из письма в НКВД, 1937 г

.

Академик Д. С. Лихачёв как–то сказал, что одна из главных проблем нашей страны в том, что миллионы людей в России не­брежно похоронены...

В конце XIX столетия штатных палачей в огромной империи можно было пересчитать по пальцам. Затем ситуация измени­лась. Революционный террор периода первой русской революции вызвал жестокую реакцию властей: виселицы и расстрелы стали обыденным явлением, причём для расстрелов осуждённых военно–полевыми судами использовались обычные солдатские взводы. За 1905–1908 гг. и первые три месяца 1909 г. военно–окружные и военно–полевые суды вынесли революционерам (в том числе многочисленным эсеровским террористам) 4.797 смертных при­говоров. Исполнено было — 2.353. Назвать эту цифру экстре­мально высокой тем не менее сложно: погибших при террористи­ческих актах было в несколько раз больше, чем расстрелянных за государственные преступления1.

Третья российская революция оказалась самой реакционной из всех возможных. Разрушительная её сторона оказалась самодовле­ющей. И это самым роковым образом сказалось на всех сторонах российской жизни, сорвавшейся в штопор многолетнего террора. Советское государство создавалось карьеристами, идеалистами и палачами для обслуживания интересов именно карьеристов и па­лачей. После семнадцатого года началась совершенно новая стра­ница в отечественной карательной практике. Институт смертной каз­ни стал неотъемлемой частью всей советской системы, выполняя важнейшие функции: охранительную (с целью формирования все­общей атмосферы страха перед государственным террором), и «санитарную» (для создания «совершенного общества», физичес­ки избавленного от представителей враждебных коммунистам клас­сов и социальных групп).

Массовое уничтожение «контрреволюционных элементов» в ленинско–сталинские годы неизбежно породило разветвлённую расстрельную «промышленность», охватившую, по–видимому, де­сятки тысяч исполнителей. Смертная казнь в Советской России на­долго стала бытовым явлением, и документы, относящиеся к этой теме, в изобилии обнаруживаются в ставших доступными архивных фондах.

Регламент

При старом режиме осуждённых к смертной казни вешали ли­бо расстреливали. После большевистской революции власти оста­новились на расстреле как наиболее быстром и удобном способе, идеальном для массовых экзекуций. Поскольку до начала 1920–х гг. судебного кодекса и прокурорского надзора не существовало, то в процедуре осуждения, исполнения приговора и захоронения мог­ли быть различные варианты. Так, осуждённых к высшей мере нака­зания могли подчас казнить публично. Именно таким образом были расстреляны бывшие царские министры в сентябре 1918 г. В те же дни, по указанию председателя ВЦИКЯ. М. Свердлова, комендан­том Кремля П. Д. Мальковым в присутствии жившего в Кремле по­эта Демьяна Бедного прямо в кремлёвском гараже была расстре­ляна Фанни Каплан (причём труп террористки был не захоронен, а сожжён в железной бочке с помощью керосина). Так же посту­пали и с рядовыми врагами большевизма: средь бела дня чекисты расстреливали в Архангельске и Одессе, а в начале 20–х годов доб­ровольно сдавшиеся украинские повстанцы были публично расстре­ляны по постановлению Полтавской губчека.

Практика публичных казней одобрялась большевистскими вер­хами как имеющая важное воспитательное значение. Карл Радек, один из известнейших публицистов, осенью 1918 г. писал в статье «Красный террор», опубликованной в «Известиях», что «...пять за­ложников, взятых у буржуазии, расстрелянных на основании пуб­личного приговора пленума местного Совета, расстрелянных в при­сутствии тысячи рабочих, одобряющих этот акт, — более сильный акт массового террора, нежели расстрел пятисот человек по решению Ч.К. безучастия рабочих масс»2.

В период гражданской войны процветали быстрые казни без каких–либо судебных решений, поскольку постановления о них обычно выносились в административном порядке многочисленными чекист­скими органами. Приговоры губернских и уездных чека, транспорт­ных чека и особых отделов часто исполнялись немедленно и без вся­ких апелляций. Задержать или отменить их могли только центральные органы ВЧ К либо местные партийные власти. Военная юстиция остав­ляла осуждённому возможность для подачи апелляции. В конце 1920 г. появился приказ РВС Республики и НКВД №2611, подписан­ный Ф. Э. Дзержинским и К. X. Данишевским, который гласил, что вынесенный трибуналами приговор должен быть исполнен через 48 часов со времени отсылки ревтрибуналом округа уведомления о приговоре в вышестоящий орган — РВТ Республики.

Окончание гражданской войны способствовало некоторому оформлению процедуры исполнения высшей меры наказания. В 1922–1924 гг. данная процедура регламентировалась циркуля­ром Верховного трибунала РСФСР от 14 октября 1922 г., который в реальности постоянно нарушался. Изучение расстрельной прак­тики вынудило власти ещё раз напомнить карательным структурам о следовании установленному порядку. В начале 1924 г. на места прокурорам, председателям трибуналов и губсудов было разо­слано распоряжение Наркомюста СССР «о порядке расстрелов», из которого хорошо видны те нарушения, которые часто допуска­лись при казнях. В соответствии с этим документом Сибпрокуратура 5 февраля 1924 г. получила предписание «не допускать публич­ности исполнения», об абсолютной недопустимости мучительных для осуждённого способов исполнения приговора, «а равно и сня­тия с тела одежды, обуви и т. п.». Предлагалось также не допус­кать выдачи тела казнённого кому–либо, а предавать его земле «без всякого ритуала и с тем, чтобы не оставалось следов моги­лы».

Однако даже в начале 1924 г. при подавлении басмаческого движения в Бухарской республике применялись именно публичные казни: так, на площади Регистана в Бухаре во внесудебном порядке были расстреляны четверо пособников, доставлявших повстанцам оружие и боеприпасы.

Техника расстрелов (а нередко и сами казни) тщательно скрывались от общества. Печатно о них объявляли исходя из по­литической конъюнктуры; в газетах периода гражданской войны постоянно с целью устрашения печатали списки осуждённых контрреволюционеров, впоследствии объявляли о расстрелах после открытых процессов, в том числе по чисто уголовным де­лам. Но получить документы о казни близкого человека его род­ственники обычно не могли. В декабре 1925 г. прокурор Сибкрая П. Г. Алимов отвечал на запрос красноярской окружной проку­ратуры: «Сообщаю, что объявлять о приговорах по внесудебной расправе при применении высшей меры наказания может, на ос­новании имеющихся сведений, Прокуратура в устной форме, вы­дача же по этому поводу письменных справок не допускается».

3 февраля 1926 г. Алимов получил сообщение прокурорских работников из Иркутска о многочисленных заявлениях родственни­ков осуждённых к расстрелу во внесудебном порядке, которые просили выдать соответствующие справки, чтобы получить развод, установить опеку, вернуть вещи... Несмотря на прокурорское ука­зание, Иркутский губотдел ОГПУ «всячески уклонялся» от устного объявления решения о В М Н , направляя родственников расстрелян­ных в прокуратуру либо объявляя им, что осуждённый «отправлен в Соловки». (Фраза о «Соловках» была очевидной предшественни­цей знаменитой формулы «10 лет в дальних лагерях без права пе­реписки».) Алимов написал: «Сделать указание»3.

Ачинский окружной прокурор Г. Н. Митбрейт 7 марта 1927 г. запрашивал Сибкрайпрокуратуру, что делать с обращениями родственников расстрелянных в период кампании борьбы с банди­тизмом. Он сообщал, что Ачинский окротдел ОГПУ, «ссылаясь на директиву... по линии ПП ОГПУ, указывает на то, что расстрелы, произведённые в кампанию по борьбе с бандитизмом, объявле­нию не подлежат вообще».

В ответ исполнявший обязанности Сибкрайпрокурора А. М. Пачколин 25 марта 1927 г. всем окружным прокурорам разослал указа­ние объявлять родственникам о расстрелах их близких только устно, а выдачу свидетельств о смерти должны были взять на себя подотде­лы ЗАГС в окрадмотделах. 19 апреля того же года Пачколин разъяс­нял Ачинскому окрпрокурору, что «одежда расстрелянных родствен­никам их выдаче не подлежит». Правда, на следующий день Пачколин запросил прокуратуру при ОГПУ СССР о законности запрета выда­вать родственникам вещи осуждённых к расстрелу. Через три недели из Москвы ответили, что вещи казнённых «подлежат возврату». Но эта норма не отличалась устойчивостью: 22 марта 1933 г. в г. Каинске (Куйбышеве) Запсибкрая комендант барабинского домзака А. Крыш­ка и райпрокурор П. И. Гуселетов после казни осуждённого состави­ли акт о том, что «старый полушубок, старая меховая шапка, зипун старый и старый пиджак, оставшиеся после расстрелянного [А. Ф.] Агапитова, переданы на хранение Барабинскому ИТУ».

Традиционная советская волокита приводила к тому, что ЗАГСы не получали справок о расстрелах от Центрального архивного уп­равления НКВД и не могли отвечать на запросы граждан. В связи с этим летом 1927 г. прокуратура при ОГПУ дала распоряжение местным органам ОГПУ самим выдавать ЗАГСам справки о приве­дении приговоров в исполнение. Но чекисты избегали сообщать прокуратуре какие–либо данные о своей деятельности. По словам минусинского окружного прокурора, во время кампании борьбы с бандитизмом окротдел ОГПУ отказал ему в предоставлении све­дений о большинстве приговорённых за второе полугодие 1927 г.4

Секреты расстрельной практики охранялись строго. В январе 1927 г. из Минусинского исправтруддома был досрочно освобож­дён Л. В. Петрожицкий, который, однако, вскоре оказался под следствием за антисоветскую пропаганду: властям стало известно о его рассказах о расстрелах осуждённых органами ОГПУ прямо в тюрьме. Это нарушало как тайну процедуры казни, так и прави­ло, установленное прокуратурой в 1924 г., о необходимости при­сутствия прокурора в момент расстрела осуждённого — «с целью наблюдения за правильностью его (приговора — А. Г.) исполнения». 2 июля 1927 г. Сибпрокуратура обратилась к полпреду ОГПУ Л. М. Заковскому с просьбой наложить взыскания на виновных «в несоблюдении правил приведения приговоров в исполнение» и указать окротделам сообщать в местные прокуратуры о време­ни и месте расстрелов, чтобы прокурор мог присутствовать при казни5.

Массовые расстрелы, которые осуществлялись тройками в первой половине 1930–х гг., также были строго секретными. В июле 1937 г. приказ НКВД СССР № 00447, положивший начало «массовым операциям», особо предписывал сохранять полную секретность с вынесением и объявлением приговоров троек. В соответствии с директивой НКВД СССР № 424, подписанной М. П. Фриновским, лицам, осуждённым тройками и двойками, приговор не объявлялся — чтобы избежать возможного сопротив­ления, — и о расстреле они узнавали только на месте казни. (Неиз­вестно, существовала ли подобная директива в практике ЧК, но и в первые годы советской власти, и в начале 30–х годов осуждён­ных зачастую «ликвидировали», не сообщая им о приговоре: ко­нечно, с той же целью — не допустить сопротивления.)

Наркомвнудел Татарской АССР А. М. Алемасов 25 августа 1937 г. отдал распоряжение начальнику Чистопольской опергруппы П. Е. Помялову расстрелять десятерых осуждённых. Алемасов особо указал, что объявлять осуждённым решение тройки не нуж­но. Это правило часто действовало и в отношении тех, кого судила военная юстиция — тайные приговоры к высшей мере наказания вы­ездной сессии Военной коллегии Верхсуда СССР, вынесенные в Ор­ле в августе 1938 г., маскировались словами председательствовав­шего на заседаниях А. М. Орлова: «Приговор вам будет объявлен».

В Новосибирске работники военного трибунала говорили обвиняе­мым, что приговор им будет объявлен в камере.

Специфическим образом в 1937–1938 гг. оформлялись приго­воры на многих видных сотрудников НКВД, в том числе бывших. В их следственных делах отсутствуют как протоколы об окончании след­ствия, так и приговоры. Чекистов уничтожали в так называемом «особом порядке»: после утверждения Сталиным и ближайшими членами его окружения расстрельного приговора жертву без вся­кой судебной процедуры несколько дней спустя выдавали комен­данту военной коллегии Верховного Суда СССР с предписанием расстрелять. Все эти предписания выполнялись от руки, что говори­ло об особой секретности данной категории расстрелов. В качест­ве основания для приведения в исполнение приговора в подшитой к делу справке давалась глухая сноска на некие том и лист. Когда исследователи получили в своё распоряжение 11 томов «сталинских списков», то оказалось, что номера томов и листов из справок пол­ностью совпадают с номерами тех томов и листов данных списков, где значились фамилии осуждённых6.

Что касается объявления о судьбе расстрелянных по 58–й статье УК, то с 1937–1938 гг. родственникам дежурно сообщалось об осуждении их на «десять лет лагерей без права переписки». Новоси­бирский облпрокурор А. В. Захаров в 1940 г. критиковал этот поря­док как дискредитирующий прокуратуру, ибо многие родственни­ки, запросив ГУЛАГ и получив официальную справку, что такой–то среди заключённых не числится, добивались от работников НКВД устного признания о том, что осуждённый на самом деле был расст­релян, а потом устраивали скандалы в прокуратуре и, жаловался За­харов, обзывали прокурорских работников «манекенами»7.

Публикация 383 сталинских расстрельных списков показала, что многие лица, попавшие в них, приговаривались к высшей мере не­однократно. Часть из них продлила себе жизнь сотрудничеством с НКВД. Так, внутрикамерный агент С. Е. Франконтель был осуж­дён по первой категории 27 февраля и 27 марта 1937 г., а его ново­сибирский коллега Б. М. Оберталлер –27 марта 1937 г. и 20 авгус­та 1938 г. Подчас даже двойное включение в расстрельный список не означало уничтожения узника. Ведущий агент–провокатор ново­сибирской тюрьмы С. Е. Франконтель был жив и в 1940 г., а бывший секретарь Алтайского губкома РКП(б) Я. Р. Елькович, с 1936 г. ра­ботавший внутрикамерным агентом УНКВД по Свердловской облас­ти, 27 февраля и 19 марта 1937 г. включался в списки осуждённых к В М Н , но впоследствии был приговорён к лишению свободы. Что ка­сается известного агента–провокатора Ольги Зайончковской–Поповой, много лет доносившей на Тухачевского и других крупных воен­ных, то она, попав в расстрельный список от 31 августа 1937 г., тоже уцелела: использовалась в качестве внутрикамерного осведомите­ля, а в 1939 г. была освобождена.

Многие известные деятели, по инициативе Сталина, неоднократ­но вычёркивались из одних списков, чтобы потом попасть в другие. Вероятно, что и они тоже оказывали услуги следствию. Так, началь­ник Санитарного управления РККА М. И. Баранов с ноября 1937 г. по март 1938 г. оказывался в расстрельных списках пять раз и был казнён 19 марта 1938 г. По три раза в них зафиксированы фамилии наркомпроса А. С. Бубнова (известно, что его подсаживали в каме­ру к П. П. Постышеву), комиссара госбезопасности Л. Г. Мироно­ва, цекиста Н. А. Филатова (по некоторым сведениям, донёсшего о «совещании за чашкой чая», на котором в 37–м ряд членов ЦК об­суждали вопрос о снятии Сталина), наркома В. Н. Яковлевой, при­чём последней высшая мера в апреле 1938 г. была заменена на 20 лет заключения (это была награда за показания против Н. И. Бу­харина на процессе «правотроцкистского блока»), В 1941 г. Яков­лева снова оказалась в подобном списке и погибла в числе 1 57 уз­ников Орловской тюрьмы".

В расстрельных списках, подготовленных для региональных тро­ек, мог оказаться человек, уже умерший в тюрьме, что выяснялось только при составлении списков на приведение приговора в испол­нение. Такие случаи фиксировались повсеместно, а на Колыме из осуждённых к высшей мере тройкой УНКВД по Дальнему Северу свыше 40 человек умерли до приведения приговора в исполнение, что было связано с сильным истощением заключённых–лагерников, которые составляли основной контингент осуждённых к расстрелу колымчан.

«Лишних», то есть прокурора, судью и врача, присутствовать при внесудебной казни чаще всего не приглашали. Если казнь совер­шалась на основании судебного решения, прокурор мог присутство­вать. В Москве прокурорские работники высшего ранга, включая А. Я. Вышинского, наблюдали за процедурой уничтожения видных государственных и военных деятелей, осуждённых военной коллеги­ей Верховного Суда СССР. В апреле 1950 г. секретарь ЦК ВКП(б) Г. М. Маленков приказал ответственному контролёру КПК при ЦК ВКП(б) Захарову присутствовать при расстреле сотрудника охраны Сталина подполковника И. И. Федосеева, обвинявшегося в разгла­шении гостайны. Маленкову требовалось знать, не признается ли Федосеев перед казнью в разглашении неких важных сведений.

На местах при расстрелах зачастую присутствовал начальник отдела управления НКВД — если казнь производилась в областном или республиканском центре. Обычно это был глава учётно–статистического отдела. Начальник учётно–статистического отдела УНКВД по Новосибирской области Ф. В. Бебрекаркле (его как «по­дозрительного латыша» перед арестом уже не пускали на оперсовещания, но ещё доверяли присутствовать при казнях) рассказывал сокамернику, что расстреливаемые кричали: «Мы не виноваты, за что нас убивают?!» и «Да здравствует товарищ Сталин!».

В Татарии в сентябре 1937 г. был отдан приказ фотографиро­вать осуждённых и перед расстрелом сличать смертника с фото­графией. Он ссылался на приказ НКВД № 00212 от 9 июля 1935 г. В следственных делах управлений ФСБ по Новосибирской области и Алтайскому краю наблюдается большой разнобой: в большинст­ве дел фотографии отсутствуют; что касается осуждённых к выс­шей мере наказания, то фотокарточки налицо во многих делах 1921 г. и (не всегда) в делах первой половины и середины 1930–х. Что касается периода «Большого террора», то фотографии обычно можно найти в делах только тех лиц, которых осуждала выездная сессия Военной коллегии Верховного Суда СССР. В делах номенк­латурных лиц, казнённых по приговорам военной коллегии Верхсуда СССР в Москве в 1937–1941 гг., фотографии встречаются при­мерно в половине случаев9.

Факт смерти казнённого обычно устанавливали сами оператив­ники, приводившие приговоры в исполнение, тогда как по правилам это должен был делать врач. Между тем известно, что практика расстрелов сталкивается порой с необычайной живучестью казни­мых. Отсутствие врача во время расстрелов приводило к захороне­нию живых людей, которые «на глазок» считались мертвыми.

Вот красноречивая выдержка из письма баптиста Н. Н. Яковле­ва председателю коллегии Всероссийского союза баптистов П. В. Павлову от 29 августа 1920 г., в котором живописалась рас­права над отказниками от военной службы: «В Калаче были аресто­ваны из 4 общ[ин] братья — одна часть баптисты и три евангельские христиане, всего 200 человек. Приехал трибунал 40[–й] дивизии и 100 братьев судили... 34 человека расстреляны, сначала ночью 20 человек, а потом на следующую ночь 14 человек; братья моли­лись перед казнью, которая совершалась у могил. Некоторые, еще раненые, в агонии были брошены в могилу и зарывались живыми наскоро, одному удалось бежать, он как очевидец может лично подтвердить. ,.»10.

А вот один из крайне редких для Западной Сибири 1930–х гг. слу­чаев расстрела в присутствии врача. 8 августа 1935 г. начальник Ка­менской тюрьмы Классин, начальник раймилиции Кулешов, проку­рор Добронравов и нарсудья Шулан расстреляли Г. К. Овотова. Врач судмедэкспертизы Соколов констатировал, что смерть осуж­дённого наступила только «по истечении 3–х минут». Это лишнее свидетельство того, что огнестрельное ранение головы далеко не всегда приводит к мгновенной смерти...

Местные власти, исходя из региональных особенностей, могли вносить определённые коррективы в процедуру расстрелов. Так, в Средней Азии в конце 1920–х — начале 1930–х гг. во время подав­ления басмачества приговоры над осуждёнными повстанцами пола­галось исполнять только лицам той же национальности". С точки зрения чекистов, такая «политическая корректность» помогала из­бегать возможных нежелательных толков среди многонациональ­ного населения о пришлых чужаках, которые расстреливают «на­ших».

«Небрежность при расстреле»

Документы свидетельствуют, что в период гражданской войны во многих губчека практиковались расстрелы политзаключённых без всякого приговора. Так, работник Енисейской губчека Дрожников весной или в начале лета 1920 г. расстрелял в Красноярске (в подвале губчека) без суда и следствия гражданина Дергачёва, обвинённого в участии в контрреволюционной организации. Следо­ватель Тюменской губчека В. А. Колесниченко и несколько его кол­лег в ночь на 7 мая 1920 г. без суда и следствия расстреляли троих арестованных прямо во дворе губчека.

Власти хорошо знали о порядках, практикуемых в чекистском ведомстве. И недаром, ведь именно партийные структуры распо­ряжались не только жизнью, но и смертью советских людей. Сиббюро ЦК РКП(б) давало указания чекистам и трибунальцам, какую именно меру наказания вынести подследственным. Прото­колы заседаний Сиббюро ЦК полны примеров прямого вмеша­тельства главного органа власти Сибири в ожидавшиеся пригово­ры: одни ужесточались, и по ним требовали расстрелять, другие, напротив, смягчались. Один из характернейших примеров — реше­ние судьбы колчаковских министров весной 1920 г. Отметим, что в сентябре 1921 г. Сиббюро особо выделило из своего состава

С. Е. Чуцкаева в качестве представителя в полпредство ВЧК — для совместного с чекистами санкционирования приговоров к высшей мере наказания. До того времени полпред ВЧК по Сибири И. П. Павлуновский единолично давал санкции на расстрелы осуждённых.

Власти были осведомлены как о тонкостях карательной прак­тики, так и о сбоях в её осуществлении. Например, 12 января 1922 г. Сиббюро ЦК рассмотрело «дело Левченко, бывшего чле­на Омгубревтрибунала, допустившего небрежность при расст­реле одного осуждённого, следствием чего оказалось, что осуждённый остался живым», постановив исключить его из РКП(б), а дело передать в ревтрибунал12. Расстрелы производи­лись не только в подвалах губчека, но и в укромных местах на ок­раинах городов — как правило, ночью. Иногда во время конвои­рования осуждённым удавалось бежать. Отмечались и другие случаи, по оценке властей, чекистской «халатности» во время ис­полнения приговоров. Осуждённый в июне 1920 г. Алтайской губ­чека к высшей мере за контрреволюционные действия при белой власти Т. И. Морозов (он же В. М. Колпаков) во время расстрела получил только ранение и, лишившись сознания, упал в ров. Придя в себя, он выбрался из общей могилы и затем успешно скрывался от властей в течение пяти лет (о том, как следует поступить с об­наруженным Морозовым–Колпаковым, сибирская прокуратура в 1925 г. запрашивала вышестоящие власти).

Случаи грубых нарушений законности при исполнении приговоров отмечались и на Северном Кавказе в 1923 г., о чём свидетельствует рассмотрение в партийных контрольных инстанциях дела А. Н. Про­нина, с 1919 г. работавшего в ЧК–ГПУ, а с 1922 г. подвизавшегося в ревтрибуналах. В 1923 г. Пронин, будучи членом воентрибунала Терской области Северо–Кавказского военокруга, был осуждён «за допущение расстрела и зарытия живыми до постановления заранее» (формулировка хоть и косноязычная, но всё же весьма красноречи­вая –А. Т.). Эта оплошность в глазах начальства выглядела пустяком: в декабре 1924 г. Пронин отбыл во Владивосток на должность по­мощника прокурора, а в следующем году был назначен юрискон­сультом Амурского губотдела полпредства ОГПУ по Дальне–Восточному краю".

Все смертные приговоры, вынесенные судебными органами, могли быть обжалованы в вышестоящие инстанции. Однако случа­лось, что кассационные жалобы и прошения о помиловании специ­ально не пропускались. Так было в ходе вспышки террора осени 1934 г., когда под предлогом борьбы с «контрреволюционным са­ботажем хлебозаготовок» секретарь Запсибкрайкома ВКП(б) Ро­берт Эйхе получил от Политбюро ЦК ВКП(б) право лично утверждать приговоры о высшей мере наказания, подлежавшие затем немед­ленному исполнению. Тогда произошёл скандальный случай с неза­конным расстрелом алтайского колхозника Н. В. Лебина, осуждён­ного выездной сессией краевого суда к высшей мере наказания с заменой на 10 лет заключения. Председатель крайсуда, не обра­тив внимания на формулировку о замене В М Н на лагерный срок, доложил секретарю крайкома о большой «социальной опасности» осуждённых по этому делу и получил от Эйхе санкцию на немедлен­ный расстрел.

Отвечать за этот недосмотр, вскрытый столичным прокурором, пришлось председателю Запсибкрайсуда В. А. Бранецкому–Эртмановичу, которого сняли с должности и отдали под суд. Запсибкрайком ВКП(б) постановил, что Бранецкий совершил свой проступок «в момент исключительно тяжёлой работы», — и ограничился стро­гим выговором. Судебное наказание тоже оказалось символичес­ким: общественное порицание с запретом занимать руководящие судебные должности в течение двух лет. Бранецкий устроился в Москве (в 1936 г.) заместителем директора Всесоюзной право­вой академии при ЦИК СССР, а затем работал в аппарате наркомюста СССР".

Задержанные и отменённые приговоры

Как заметил узник Бутырской тюрьмы В. X. Бруновский, большин­ство смертников в середине 1920–х гг. дожидались исполнения приго­вора довольно долго, нередко по несколько месяцев, ибо ОГПУ предлагало обречённому человеку рассказать всё, что могло инте­ресовать чекистов, любой компромат на любых людей. Выжав осуж­дённого «досуха», чекисты приводили приговор в исполнение. По­добная практика характерна и для начала 20–х годов в Сибири, и для второй половины 30–х в Москве и других регионах. Даже в период массового террора некоторые осуждённые высокопоставленные уз­ники получали отсрочку. Так, знаменитый чекист и коминтерновец Б. Н. Мельников был осуждён к расстрелу в ноябре 1937 г., но один из лидеров Коминтерна Д. 3. Мануильский официально попросил за­держать исполнение приговора, так как смертник «мог бы ещё пона­добиться». Мельников использовался как консультант по отделу международных связей Коминтерна (поскольку знал всю агентуру) и помогал руководить этим отделом прямо из камеры до июля 1938 г., когда надобность в его услугах отпала.

Председатель спецколлегии Верховного суда РСФСР В. Н. Манцев был приговорён к расстрелу 25 декабря 1937 г., но оставлен в живыхдля того, чтобы в марте 1938 г. дать показания на процессе «правотроцкистского блока». При повторном рассмотрении дела Манцев 22 июля 1938 г. был вновь осуждён к высшей мере наказа­ния, но приговор исполнили почти месяц спустя. Крупные чекисты, осуждённые к высшей мере, как правило, уничтожались немедлен­но, но, например, нарком внутренних дел Казахстана сталинский свояк С. Ф. Реденс и начальник УНКВД по Куйбышевской области И. Я. Бочаров ждали расстрела по несколько недель15.

В 1937–1938гг.тройкаУНКВДпо Новосибирской области не раз выносила решения о расстреле по групповым делам, «но осуждён­ные после этого длительное время допрашивались, так как следст­вие не было закончено, решение тройки в отношении этих лиц было приведено в исполнение через месяц и даже больше со дня его вы­несения». По распоряжению начальника управления Н КВД по Ново­сибирской области, некоторые из осуждённых к высшей мере за­ключённых на долгое время оставлялись в живых и использовались как свидетели обвинения, если соглашались оговаривать тех, кто от­казывался признаться. Задним числом оформлялись расстрелы и тройкой УНКВД по Саратовской области.

Нередко смертный приговор не исполнялся вовсе, причём причи­ны такого милосердия оценить обычно можно только предположи­тельно. В начале 1920–х годов в сибирских губернских чека не была приведена в исполнение заметная часть смертных приговоров. Всего за 1920 г. томские чекисты расстреляли более 230 чел. (из числа ре­абилитированных в 1990–е годы лиц), а в отношении ещё 39 осуж­дённых приговоры не были исполнены. В самом начале января 1920 г. в Новониколаевске были приговорены к смерти по одному делу комвзвода РККА Н. М. Левин и дезертир Г. Ф. Мясников–Дальский, похитивший у него документы, — последнего расстреляли, но относительно Левина находившийся тогда в Новониколаевске пол­пред ВЧК М. С. Кедров дал указание — уже после приговора — до­следовать его дело. В итоге, Левин был освобождён и возвращён в армию. Случалось, что одному и тому же человеку смертный приговор выносился неоднократно. Е. А. Бабинчук была Новонико­лаевской ЧК «за службу в колчаковской контрразведке» осуждена первый раз к В М Н 20 мая 1920 г., но расстреляли её после повтор­ного приговора, вынесенного 13января 1921 г.16

Активно вмешивались в судебные решения партийные власти. Нередко благодаря этому смягчалась участь осуждённых комму­нистов. В 1920 г. сотрудник Томской РТЧКА. А. Маркин был осуж­дён к расстрелу, но уже в декабре того же года его освободили по октябрьской амнистии. Секретарь югославской секции при Том­ском губкоме РКП(б) Мариус Циприяни был в том же году аресто­ван и осуждён к расстрелу с последующей заменой на тюремное заключение; в 1922 г. его выслали за пределы РСФСР. В начале де­кабря 1921 г. Сиббюро ЦК РКП(б) сочло возможным передать на поруки товарищей по партии некоего партийца Подпорина, которо­го Омская губчека осудила к расстрелу, а в конце июня 1922 г. ос­вободило приговорённого к высшей мере наказания коммуниста Макарова.

Часть осуждённых к высшей мере уцелела в 1920–1922 гг. на Алтае. Например, 13 августа 1920 г. Алтгубчека приговорила к ВМН жителя с. Енисейск Бийского уезда К. А. Горохова — как ор­ганизатора ячейки «Крестьянского союза», к тому же вооружённо­го наганом. Возможно, его пощадили и освободили (нескоро, лишь в январе 1923 г.) как провокатора, поскольку несколько месяцев спустя Горохов был принят в компартию.

Случалось, что центральные власти приказывали задерживать исполнение смертных приговоров над определёнными категориями осуждённых. Так, 25 марта 1921 г. ВЧК разослала в свои местные органы циркуляр, приостанавливавший расстрелы осуждённых лат­вийских граждан — «до особого распоряжения ВЧК».

Процесс преобразования ВЧК в ГПУ привёл к мораторию на ис­полнение многих смертных приговоров. В конце 1921 г. Иркутская губчека приговорила к смертной казни Д. О. Тизенгаузена, бывше­го вице–губернатора Якутии, но довольно скоро его освободили. Жена белого офицера Анастасия Шлюцер, осуждённая в июне 1921 г. Челябинской губчека за побег из концлагеря и распростра­нение прокламаций, в итоге не была казнена именно из–за реорга­низации17.

Быстрое окончание «Большого террора» после совместного по­становления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г. оказалось спасительным для значительного числа арестованных. Как показал на допросе бывший оперативник отдела контрразведки УНКВД по Запсибкраю Л. А. Маслов, к осени 1937 г. камеры в «особом кор­пусе» новосибирской тюрьмы № 1 были переполнены, а учёт арес­тованных — запутан. Некоторых это обстоятельство спасло: проси­дев забытыми под замком много месяцев, они пережили период массовых казней и вышли на свободу. В тюрьмах Ленинграда к сере­дине ноября 1938 г. находилось 12.330 заключённых, из которых 2.529 были уже осуждены местной тройкой. Многие были пригово­рены к расстрелу, но уцелели благодаря ликвидации тройки и при­знанию её последних постановлений недействительными. Новый нарком Л. П. Берия специально разъяснил начальникам местных уп­равлений в телеграмме от 22 декабря 1938 г., что все приговоры к высшей мере наказания, вынесенные до 17 ноября, подлежат от­мене18.

Терминология

Коммунистическая власть нередко избегала прямого наименова­ния способа казни своих врагов. Слово «расстрел» считалось не сов­сем подходящим (кроме периода гражданской войны и 1930–х гг., когда газетные заголовки кричали о необходимости расстреливать врагов народа). Секретность казней отразилась на терминологии. От лица государства официально употребляли термины «высшая мера наказания» или «высшая мера социальной защиты». В обиходе чекисты и военные массовые убийства также маскировали различ­ными уклончивыми терминами: «разменять», «отправить в штаб Ду­хонина (Колчака)», «пустить в расход». В 1920–е годы в чекистском жаргоне появился особенно циничный термин для конспиративного обозначения расстрела — «свадьба» (надо полагать, имелось в виду венчание со смертью). Но расстреливавшие могли позволить себе и более «изысканные» выражения, вроде «переведены в состояние небытия».

В тридцатые годы писали так: «убытие по первой категории», «десять лет без права переписки», «спецоперация». Исполнители в объяснениях могли недоговаривать фразу, опуская уточняющее слово — дескать, «я приводил приговор». Характерно, что эсэсовцы также маскировали слово «убийство», употребляя такие эвфемис­тические выражения, как «особая акция», «чистка», «приведение в исполнение», «исключение», «переселение»19.

Штучная должность

При создании органов ЧК в их структуре были предусмотрены особые комендантские отделы, призванные заниматься «ликвидациями». Активными участниками расстрелов были и начальники тю­рем. Комендантская или тюремная должность, несмотря на кажу­щийся чисто технический характер, сразу стала значительной. Именно из комендантов ВЧК буквально прыгнул к высоким постам будущий заместитель Ежова Л. М. Заковский. Обычно комендант либо начальник тюрьмы являлись доверенными лицами председате­ля губчека или руководителя отдела в центральном аппарате ВЧК. Основатель ВЧК лично подбирал кадры для этой специфической ра­боты. Писатель М. Д. Вольпин вспоминал о своей встрече с комен­дантом УНКВД по Архангельской области, который во время сов­местной поездки в поезде рассказал ему, что при поступлении в О ГПУ вместе с другими новичками удостоился чести встретиться с самим Дзержинским. Железный Феликс говорил им о высокой ответственности чекистов, о том, что в их руках будут находиться человеческие жизни: «А чтобы почувствовать меру этой ответст­венности, предложил каждому из новичков расстрелять одного из многочисленных приговорённых. Попутчик Вольпина сделал это столь мастерски, что сразу же был начальством отмечен и вскоре получил свою должность коменданта».

Характерно, что назначенный в 1920 г. полпредом ВЧК по Си­бири И. П. Павлуновский привёз из Москвы Э. Я. Зорка, работав­шего в подведомственном Павлуновскому Особом отделе ВЧК помощником начальника тюрьмы, сделав его руководителем тюрьмы полпредства ВЧК. Дежурный комендант (то есть помощ­ник коменданта) полпредства ВЧК по Сибири С. Н. Ценин в 1920 г.

сразу вошёл в состав бюро немногочисленной тогда чекистской партячейки. Ф. М. Гу ржи не кий, комендант полпредства ВЧК–ОГПУ по Сибири с 1920 г., был в 1925 г. членом Новониколаевской ок­ружной контрольной комиссии ВКП(б), то есть являлся заметной фигурой в городской партноменклатуре20.

В первой половине 1920–х гг. начальником Внутренней тюрьмы на Лубянке работал К. Я. Дукис; в конце 1 929 г. он усилил своё вли­яние, будучи одновременно начальником Тюремного отдела ГПУ, начальником Внутренней тюрьмы и комендантом Бутырской тюрь­мы. Просидевший четыре года в большевистском застенке бывший эсер и видный хозяйственник В. X. Бруновский, обвинявшийся в шпионаже и приговорённый к расстрелу, но в конце концов осво­бождённый как иностранный подданный, в своих мемуарах весьма подробно описал характер и привычки этого видного палача. Так­же узник пытался вести статистику казней за 1926 г. Бруновский насчитал 227 расстрелянных в Бутырской тюрьме, преимущест­венно политзаключённых. Также Бруновский указывает на то, что групповые расстрелы производились в печально известном здании в Варсонофьевском переулке (до 1925 г. казнили прямо в тюрем­ной бане). Выводили смертников на казнь обычно после девяти ве­чера.

За три года нахождения в камере смертников внутренней тюрьмы Бруновский собрал немало сведений о палачестве Дукиса. В мае 1924 г. Бруновский услышал шум, крики и револьверные выстрелы: оказалось, что семеро анархистов (с некоторыми из них он наладил переписку) взбунтовались при выводе на расстрел, «оказали бурное сопротивление, и в результате 4 анархиста и 1 бандит были комендантом тюрьмы (палач Дукис) самолично расстреляны на площадке лестницы второго этажа, а 14 человек убили в подвале тюрьмы в бане». Несколько недель спустя при об­ходе камер комендантом один из анархистов ударил Дукиса мед­ным чайником по голове в знак протеста против тюремного режи­ма. В ответ Дукис застрелил и нападавшего, и его сокамерника21.

С точки зрения чекистов, хороший начальник тюрьмы или ко­мендант — это штучная должность, требующая человека закалён­ного и проверенного. Такими кадрами дорожили всё время, поэто­му и в центре, и на местах исполнители приговоров были весьма важными персонами. Своеобразная «приватизация» комендантов региональных управлений ОГПУ–НКВД была общей и многолетней тенденцией. Глава чекистов Запсибкрая Леонид Заковский в 1932 г. увёз с собой в Минск коменданта западносибирского полпредства Н. М. Майстерова, а пришедший на смену Заковскому Николай Алексеев специально захватил в Новосибирск с прежнего места работы коменданта полпредства ОГПУ по Центрально–Чернозёмной области М. И. Пульхрова. В 1936 г. Пульхрова заберёт в Красноярск Анс Залпетер, получивший повышение и с должнос­ти замначальника УНКВД по Запсибкраю переведённый на пост начальника УНКВД по Красноярскому краю. Начальник УНКВД по Запсибкраю в 1 935–1 936 гг. Василий Каруцкий точно так же не за­будет про своего верного человека: С. С. Хайнал, в 1925 г. де­журный комендант ГПУ Туркмении, где тогда Каруцкий был на­чальником, прибудет в 1935 г. в Новосибирск вместе со своим прежним покровителем, став к тому времени личным секретарём Каруцкого22.

Среди комендантов большой процент составляли латыши, на­пример, Эдуард Зорк и Ян Вильцин в Омске и Новониколаевске; в Москве комендантами ВЧК работали Леонид Заковский, Пётр Магго и Карл Вейс (последний, кстати, был осуждён коллегией ОГПУ 31 мая 1926 г. на 10 лет лишения свободы «по обвинению его в сношениях с сотрудниками иностранных миссий, явными шпионами»). Встречались венгры, например, И. М. Хорват в Амурском губотделе ОГПУ23. Латыши, мадьяры, китайцы были на заре ЧК и вспомогательным персоналом при массовых «ликвидациях».

Нередко рядовые коменданты переводились на оперработу и продвигались по службе. Показательна судьба С. В. Шкитова, красноярского слесаря с начальным образованием, анархиста–коммуниста. В 1907 г. только что достигший совершеннолетия Сергей Шкитов «лично участвовал в убийстве начальника Красноярской тюрьмы Смирнова, старшего городового Юсупова, в Благовещен­ске при задержании убил городового и ранил агента охранного от­деления, участвовал в нескольких экспроприациях в 1908–1909гг.». В октябре 1907 г. был арестован, бежал; жил в Красноярске; ранив жандарма, скрылся от ареста и уехал в Благовещенск. Так он бегал от жандармов до самой революции, а затем вновь оказался заме­шан в уголовную историю: в конце апреля 1918 г. Шкитова обвинили в убийстве красногвардейца Ночвина и арестовали. Через месяц с небольшим, впрочем, освободили...

В начале 1920 г. он уже комендант участковой транспортной ЧК станции Красноярск, а в 1920–1922 гг. — комендант Минусинской уездчека и Енисейской губчека. Возможно, именно работа Шкитова и ему подобных в расстрельном подвале Енгубчека послужила материалом для шокирующей своим натурализмом повести «Щеп­ка» сибирского писателя В. Я. Зазубрина, некоторое время рабо­тавшего в Красноярске (Зазубрин для этой повести об адептах красного террора собирал сведения у всех чекистов, которых мог найти и разговорить, «вылавливая» их даже в психлечебницах). Далее Шкитову поручали руководство Хакасским, Тулунским и Каменским окружными отделами полпредства ОГПУ Сибкрая. Тряхнуть стариной он не забывал: так, 26 сентября 1930 г. Шкитов участвовал в расстреле 21 участника так называемой по­встанческой организации «Чёрные», вскрытой новосибирскими чекистами. Но в начале 30–х годов он работал начальником второ­степенного отдела в полпредстве ОГПУ по Восточно–Сибирскому краю в Иркутске, и его карьера, похоже, шла вниз24.

Комендант Омской губчека М. И. Воевода, ещё в 1918 г. подви­завшийся мирным газетным работником в Симферополе, в начале 1920 г. был назначен председателем Славгородской уездной чека. Можно указать и на помощника коменданта сначала Уфимской, а затем Омской губчека Василия Смирнова, ставшего в 1923 г. по­мощником начальника контрразведывательного отдела полпредства ГПУ по Сибири. Комендант ревтрибунала и губчека в гражданскую войну Г. С. Сыроежкин, впоследствии выполнявший ответственные поручения Контрразведывательного отдела ОГПУ за границей, до­служился до звания майора госбезопасности. Другие спивались, не выдерживая конвейера смерти, и изгонялись из органов. Пьянство среди начальников тюрем и комендантов было беспробудным. Тем не менее, многие из их отработали по двадцать и более лет, уничто­жив многие тысячи осуждённых, — например, москвичи П. И. Магго, награждённый двумя орденами, и В. М. Блохин — комендант ОГПУ — Н KB Д СССР с 1926 по 1953 гг..уволенный с должности комен­данта МГБ СССР в чине генерал–майора25. Немало откровенных са­дистов находили своё призвание в палаческом ремесле, оставаясь на работе в комендатурах на многие годы.

Исполнители испытывали страшные психологические перегрузки. Профессиональные палачи дежурно жаловались на подорванное здоровье, прежде всего нарушения психики. Они часто заболевали эпилепсией, кончали жизнь самоубийством, совершенно спивались. Но начальство могло предложить им, помимо ведомственного ува­жения, только обилие алкоголя, премии, ордена да вещи казнённых по дешёвке.

Зная о специфике работы чиновников тюремного ведомства и комендантов, партийные власти снисходительно относились к их пьянству, воровству и другим преступлениям, подчас даже заступа­ясь за них перед чекистскими начальниками. Так, комендант Том­ской губчека (32–летний портной с двухлетним партстажем) Алек­сей Быргановс1 сентября 1920г. былуволени осуждён на полгода принудительных работ за хищение спирта из Ч К, пьянство и «распут­ную жизнь». Его откомандировали в комфракцию при профсоюзе рабочих–швейников, затем ненадолго арестовали, а после осво­бождения по инициативе губчека привлекли к партийной ответст­венности за «выпивку». Но Томская губКК РКП(б) в январе 1921 г.

ограничилась вынесением Бырганову строгого выговора, «т.к. вы­пивка была при исключительно тяжёлой деловой работе перед рас­стрелом». Бывший комендант заведовал горсадом, затем магази­ном Синдшвейпрома, получил несколько выговоров за пьянство и халатность. И только в 1925 г. партийные власти Томска исключи­ли Бырганова из «рядов» как «примазавшийся элемент с тёмным прошлым, скрывший судимость».

Ведомственный контроль тоже не отличался строгостью. Ко­мендант Славгородского политбюро М. С. Теплых (бывший коман­дир эскадрона 26–й дивизии РККА, демобилизованный после трёх ранений) в августе 1921 г. вместе с сотрудником политбюро К. Ф. Дидякиным оказался под следствием. Чекисты брали взятки самогоном от жён арестованных граждан и обещали освободить заключённых, взяв их на поруки, но этого обещания не выполнили. В результате, как отмечал проверявший дело помощник уполно­моченного секретного отдела Алтгубчека М. Г. Рыбаков, «у обы­вателей сложился взгляд на политбюро как на орган взяточничест­ва и самопроизвола». Однако Рыбаков предложил простить обоих: Теплых — как имеющего «громадные» революционные заслуги, Дидякина — как неопытного и молодого работника26.

Тем не менее грандиозная чистка 1921 г., когда одновременно проверялись как партийные, так и чекистские ряды, закончилась для многих комендантов исключением из РКП(б). В Иркутске комендан­та губчека Никонова сгоряча приговорили к расстрелу — за разные злоупотребления, включая пьяные приставания к женщинам, но опо­мнились и совершенно амнистировали. Летом 1921 г. Никонов безу­спешно пытался восстановиться в партии. Старшие партийные това­рищи пытались бороться за В. Я. Рязанова, участника гражданской войны, партизана и сексота, который, дослужившись до помкоменданта Новониколаевской губчека, разочаровался в коммунистах и подал заявление о выходе из партии. 26 сентября 1921 г. губкомиссия по чистке РКП(б), рассмотрев его заявление, отметила «малосознательность в политическом отношении» Василия Рязанова и «неизжитый партизанский дух» , постановив оставить вопрос о пар­тийности чекиста открытым. Поскольку «малосознательный» экс–партизан Рязанов упорствовал, его в итоге всё–таки исключили из партии — за «несогласие с тактикой РКП». Комендант Тюменской губчека Л. Д. Болдырев с марта 1921 г. был переведён в Енисейскую губчека, где во время партчистки его исключили из РКП(б) за пьянст­во.

В период 1920–1930–х гг. коменданты полномочных представи­тельств ОГПУ и оперсекторов нередко держались на своих местах многие годы, пользуясь покровительством сменяющихся начальни­ков. Наказывали их за пьянство и прочие злоупотребления не так час­то, как прочих чекистов. Некоторые из них показывали — по крайней мере, на словах — желание исправиться. Комендант Иркутского окротдела ОГПУ Максим Прашман (украинский рабочий, в граж­данскую войну работавший председателем ревтрибунала) летом 1929 г. на партчистке заявил, что радикально уменьшил потребление спиртного: «ранее выпивал, сейчас [пью] редко, и то пиво»27.

Биография и похождения другого выглядят более характерно. М. Н. Зайцев с 1 925 г. служил курсантом в омской пехотной шко­ле, три года спустя был отчислен по неуспеваемости и тут же по­ступил в Омский окротдел ОГПУ: сначала надзирателем, потом дежурным комендантом. 3, 4 и 5 мая 1933 г. он руководил опер­группой, приводившей в исполнение расстрел 281 осуждённого по «заговору в сельском хозяйстве». Далее, насколько известно, объёмы работы Михаила Зайцева снизились — с мая по октябрь 1934 г. он участвовал в расстрелах десяти человек, осуждённых краевым судом. Не раз Зайцев получал партвыговоры «за пьян­ку»; в июле 1934 г. на партчистке в Омском оперсекторе НКВД, признав, что «с проститутками был в компании, пьянствовал...», оказался исключён из ВКП(б), но ещё некоторое время сохранял должность.

Тюремные работники «путешествовали» по всей стране точно так же, как и остальные чекисты. Вот начало биографии одного из многих основоположников будущей системы ГУЛАГа, пришедшего в неё из военных рядов: Аукэ Фердинанд Вильгельмович, 1889 г. р., немец, образование начальное. С 1903 г. работал по найму, меха­ник. С 1917 г. служил в отдельной Латышской дивизии, комбат, в том же году стал большевиком. С 1921 г. командир 275–го полка 29–й дивизии. С 11 августа 1922 по август 1924 г. комендант Соло­вецкого концлагеря ОГПУ. С 8 августа 1924 по 1 ноября 1925 г. на­чальник исправтруддома в Архангельске. В 1925 г. получил строгий выговор с предупреждением от Архангельской губКК РКП(б) за «вступление в брак по церковному обряду»; в 1926–м — строгий вы­говор «за выпивку». С 10 декабря 1926 г. Ф. В. Ауке работал на­чальником Канского исправтруддома в Сибирском крае28.

Классовая месть

Чекисты воспринимали участие в экзекуциях как малоприятную, но совершенно необходимую обязанность. М. П. Шрейдер в ме­муарах, упоминая о коллегах, работавших комендантами, с пол­ным сочувствием к ним замечал, что это были несчастные люди, вынужденные глушить себя алкоголем. Те, кто прошёл через граж­данскую войну, попав затем в систему карательных органов, легко распоряжались чужими жизнями и не боялись вида чужой смерти. Мотив классовой мести играл значительную роль при поступлении в ЧК: например, бывший узник белого «эшелона смерти» Г. А. Линке, этапированный колчаковцами из Новониколаевска на Дальний Восток, с июня 1921 г. работал комендантом Амурского облотде– ла Госполитохраны ДВР в Благовещенске. Н. М. Майстеров, с 1922 г. трудившийся комендантом Енисейской губчека, а затем работавший комендантом полпредства ОГПУ по Сибкраю, потерял брата, убитого белыми в Каинской тюрьме летом 1918 г.

У столяра Барнаульского уезда и большевика с 1917 г. А. Ф. Щербакова жену зверски замучили белые каратели. Этому партизану передали последние слова супруги, которой палачи от­резали груди: «То, что выделаете со мной, мой муж будет делать с вами...». 35–летний Щербаков дезертировал из полка и в марте 1920 г. записался в свежеобразованную Новониколаевскую губче­ка. Проработав месяц, был арестован за самовольную отлучку из воинской части и ревтрибуналом 5–й армии присуждён к отправке в другой полк. Но уже с конца мая 1920 г. Щербаков, добившийся увольнения из армии, числился сотрудником для поручений Ново­николаевской чека. Он исправно участвовал в арестах и давал сви­детельские показания против некоторых арестованных, но этого Андрею Фёдоровичу было мало — и в 1921 г. он в течение восьми месяцев работал помощником коменданта. Затем Новониколаев­ским губкомом РКП(б) Щербаков был отозван из губчека и назна­чен отделённым комендантом местного концлагеря. Впоследствии он год учился в комуниверситете им. И. Н. Смирнова, но выше кас­сира «Хлебопродукта» и заведующего выплатным пунктом Бийской страхкассы не поднялся...29

Вокруг известных лиц из числа казнённых их палачами созда­вался некий мистический ореол. Труп видного врага вызывал ост­рое любопытство. После уничтожения 10 апреля 1 922 г. остатков повстанческой армии подъесаула А. П. Кайгородова отрубленная голова мятежника, много месяцев державшего в страхе комму­нистов Горного Алтая, была послана начальником карательного отряда И. И. Долгих в Барнаул в ящике со льдом. Начальник 21–й дивизии Г. И. Овчинников принес голову Кайгородова в большой кастрюле со спиртом прямо на заседание Алтайского губисполкома, после чего трофей отправили в Новониколаевск — на любова­ние вышестоящему начальству. В 1924 г., в день приезда М. И. Калинина в Самарканд, была уничтожена группа басмачей, после чего голову их вожака Юлдаша доставили лично «всесоюз­ному старосте»30.

«И именно расстреливать...»

Комендантские отделы, вопреки распространённому мнению, отнюдь не были монополистами в исполнении бесчисленных смерт­ных приговоров. У чекистов 20–х годов вообще считалось хорошим тоном лично приводить в исполнение приговор над осуждённым именно тому следователю, который вёл дело. Считалось, что такой порядок повышает ответственность чекиста за результат расследо­вания. По воспоминаниям видного чекиста Г. С. Агабекова, в Екате­ринбурге в 1921 г. руководящие работники губчека постоянно по­могали расстреливать, после чего «напивались до положения риз и не показывались на службе по два, по три дня». И это не было их стихийной инициативой — в начале 1919 г. ВЧК секретнейшей шиф­ровкой обязало руководящих работников (членов коллегий) гу­бернских и республиканских чека непременно участвовать в казнях «контрреволюционеров», о чём есть прямые свидетельства: объ­яснительная записка председателя Брянской губчека А. Н. Медве­дева в ЦК РКП (б) от 19 декабря 1919 г. и показания главы Тульской губчека Прокудина от 1 5 марта 1919 г.31

Такое положение считалось чекистами вполне логичным. Сын дьякона Ф. Н. Богословский, убежавший сразу после окончания гимназии в 1917 г. из дома и работавший в 1920 г. скромным завхо­зом в одном из отделов 5–й армии Восточного фронта, пояснял, уже будучи начальником Якутского облотдела ГПУ, что, под влия­нием «ежедневного озлобления, испытываемого мною против бе­лого террора, последствия коего я постоянно наблюдал во время работы на фронте», у него появилось «сильное желание, несмотря на совершенно другое воспитание в семье и школе, работать в ор­ганах ВЧК и именно расстреливать».

Пресловутый глава военной коллегии Верхсуда СССР В. В. Ульрих — в первой половине 20–х годов работник Особого отдела ВЧК и заместитель начальника КРО ОГПУ — постоянно участвовал в каз­нях. В конце 1925 г. знаменитый английский разведчик Сидней Рейли был казнён прямо во время прогулки оперативниками КРО ОГПУ в присутствии К. Я. Дукиса32.

Личное участие в казнях было в двадцатых и тридцатых годах также своеобразным посвящением в чекисты. Упоение «беспо­щадностью» запечатлелось в традиционной формулировке на­граждений 1920–1930–х годов — «за беспощадную борьбу с контрреволюцией». И действительно, многие сибирские расст­релы начала 1930–х гг. сопровождались добавлением к основным исполнителям (коменданту или дежурному коменданту) рядового оперативника. Было ли это личной инициативой полпреда Л. М. ва­ковского, столь хорошо знакомого со спецификой комендант­ской должности? Наверняка нет, ибо, например, в южной России в 1930 г. к казням «кулаков» привлекались даже партийные функ­ционеры и трудно представить себе, чтобы рядовой оперсостав смог бы избежать участия в почётном труде по столь «массовидному» (как выражался Ленин) истреблению «врагов народа» в пе­риод коллективизации.

Например, начальник Барнаульского оперсектора ОГПУ вид­ный чекист И. А. Жабрев сознательно вязал свой аппарат крова­вой порукой, одновременно воспитывая у следователей чувство безнаказанности: сами арестовали сотни крестьян по поддель­ным справкам о кулацком происхождении, сами пытали, сами тайно и расстреляли. Все концы в воду. Расстрел 327 осуждённых (среди которых был и отец писателя Василия Шушкина М. Л. Шук­шин) за «заговор в сельском хозяйстве» в ночь на 28 апреля 1933 г. был осуществлён 37 сотрудниками (то есть половиной всего личного состава) оперсектора под руководством помощни­ка Жабрева П. Ф. Аксёнова. Массовые казни остальных жертв этого «заговора» были осуществлены в большинстве территори­альных подразделений полпредства, причём только в Омском оперсекторе основная нагрузка выпала на долю комендантского состава; в остальных оперсекторах, городских и районных отде­лах ОГПУ расстреливали в основном оперативные работники — как руководящие (начальник Томского оперсектора М. М. По­дольский), так и рядовые. Отметим, что участвовавший в расст­реле 327 «заговорщиков» барнаульский чекист М. А. Клеймёнов несколько месяцев спустя в знак протеста против беззаконий де­зертировал из ОГПУ и, после неудачной попытки бежать в Китай, перешёл на нелегальное положение33.

Полагаем, что обязательно следует учитывать исключительное и переломное для чекистской жизни значение расстрельной практи­ки начала 1930–х гг., ибо после гражданской войны, в период нэпа, чекисты обычно не практиковали массовых убийств, хотя и были к ним готовы (подавление постоянных мятежей на Северном Кавка­зе, карательные кампании в Якутии 1927–1928 гг., истребление бандитов в Сибирском крае в 1925–1927 гг.). Для периода 1930–1933 гг. характерен стремительный рост численности орга­нов ОГПУ, приход огромного количества совершенно неподготов­ленных кадров. Их, похоже, поголовно «крестили кровью».

С конца 1929 г. в Новосибирске, основных городах края (да и во многих рядовых райцентрах тоже) начинается длившийся до 1934 г. период постоянных массовых расстрелов (в 1 935–1 936 гг., накану­не «Большого террора», из–за отсутствия местных внесудебных ор­ганов с правом вынесения приговоров с высшей мерой наказания, расстрелов было намного меньше). И чтобы комендатуры справля­лись со своими палаческими функциями, в помощь к ним привлека­ли и начальников горрайотделов, и начинающих оперработников, а нередко и фельдъегерей, и милиционеров. Так шла охота за дву­мя зайцами — комендатуры получали техническую помощь, а чеки­сты заодно с милиционерами — специфическую закалку.

Акт о расстреле составлялся в достаточно свободной форме. Старший горсудья г. Бийска Прапорщиков изощрялся, в деталях описывая способ казни во всех составленных им актах: так, над рас­стрелянным 27 марта 1933 г. «за хищение соц. собственности» Е. М. Чурилиным «приговор в 23 часа 25 минут приведён в исполне­ние посредством произведения четырёх выстрелов из нагана в об­ласть затылочной части головы...» ; осуждённого по указу от 7 ав­густа 1932 г. А. М. Киреева казнили 7 апреля 1933 г. «через по­средство выстрела двух пуль из нагана в голову»; двух осуждённых по этому же указу казнили 15 августа 1933 г. «через посредство выстрела из револьвера системы „Наган" в область задней части затылка». Обычно стреляли в голову два–три раза: опергруппа НКВД ТатАССР, расстрелявшая за 26 августа, 21 и 26 сентября 1937 г. 38 осуждённых, отчиталась за расход 84 патронов к ре­вольверу «наган».

Среди палачей, вероятно, находились и добровольцы, не отно­сившиеся к оперсоставу. Так, в казнях 1933–1934 гг. постоянно участвовал начальник кирпичного завода при Бийском изоляторе коммунист М. Ф. Трунов, в 1937 г. работавший в штате Бийского горотдела НКВД. Зафиксировано в те же годы участие в расстре­ле и еще одного начальника Бийского кирзавода — Павлова34. Ру­ководящие работники местных чекистских органов тем более по­стоянно практиковались в казнях: так, начальник экономического отделения Барнаульского оперсектора ОГПУ Г. А. Линке 2 ноября 1932 г. участвовал в расстреле группы из 13 осуждённых.

Не только суровые мужчины исполняли приговоры. Красноре­чивую информацию о полной эмансипации судейского сословия да­ёт следующий акт о расстреле от 15 октября 1935 г.: «Я , судья го­рода Барнаула Веселовская, в присутствии п/прокурора Савельева и п/нач. тюрьмы Дементьева... привела в исполнение приговор от 28 июля 1935 о расстреле Фролова Ивана Кондратьевича». Стар­шая нарсудья г. Кемерова Т. К. Калашникова вместе с двумя чекис­тами и и. о. горпрокурора 28 мая 1935 г. участвовала в расстреле двух уголовников, а 12 августа 1935 г. — одного.

Участие в расстрелах «врагов народа» считалось партийными властями одним из наивысших проявлений политической лояльнос­ти. В марте 1925 г. при проверке партдокументов работника Кубан­ского окротдела ОГПУ Воронцова, работавшего в ЧК с 1919 г. и ис­ключённого из РКП(б) по подозрению в хищении ценностей при обыске, партийная комиссия сделала следующий примечательный вывод: «Участвовал во многих расстрелах и женат на жене бывше­го офицера, ныне убитого. Считать проверенным и вполне достой­ным службы в органах ВЧК– ГПУ»35.

Технология

Способы расправ в гражданскую войну были разнообразны: главенствовал расстрел, но любили душить с помощью удавки (для бесшумности, или с целью экономии патронов, или из садистских соображений, чтобы наблюдать предсмертные судороги жертвы). Но также рубили шашками (особенно во время подавления кресть­янских мятежей), запарывали шомполами, топили, замораживали, сжигали, зарывали живыми в землю... Дикости гражданской войны во многом повторились позднее — в эпоху коллективизации и «Боль­шого террора».

Чекисты, как правило, очень легко относились к пролитию кро­ви, нередко не делая отличий между «своими» и «классово чужды­ми». Партийные власти Астрахани, где красный террор в 1919 г. был исключительно масштабен, возмущались поведением сотруд­ников участковой транспортной Ч К, заявлявших: «Хватило бы рабо­чих, а патроновдля ниххватит». В июне 1920 г. красноярский чекист Д. Ф. Титов показывал о главе Енисейской губчека В. И. Вильдгрубе: «Простая речь настоящего, от молота, рабочего дисгармони­ровала с той непонятной жаждой крови, которой требовал он поч­ти после каждого сделанного доклада... Чувствовалось в натуре Вильдгрубе нечто патологическое...» Секретарь Енисейского губбюро РКП(б) А. Дубровинская, делегированная в состав коллегии губчека, заявляла сибирским властям, что с первого заседания ста­ло ясно, что для Вильдгрубе и его заместителя Д. М. Иванова «важ­на не сущность дела, не очищение губернии [от] действительной контрреволюции, а бесшабашное и бесчисленное количество лиц, подвергнувшихся высшей мере наказания. Иными словами, важно, чтобы как можно больше было расстреляно...»36.

Имеющиеся документальные свидетельства говорят о крайне жестоких способах массовых расправ, практиковавшихся в губерн­ских чека. Работавший в 1920 г. членом Полтавского губсовнархоза будущий дипломат–невозвращенец Г. 3. Беседовский вспоминал свой разговор с председателем местной губчека Ивановым, кото­рый говорил, что его заместитель Заборенко «по требованию инст­рукции» всегда присутствует при расстрелах. Основным исполните­лем являлся комендант Гуров — бывший матрос. По словам Иванова, комендант «...недавно юбилей справлял — три тысячи человек уже расстрелял. Говорит, что дойдёт до пяти тысяч и бросит. Но только уж и он сдавать стал. Приходится его напаивать каждый раз. Недав­но с пьяных глаз хотел Заборенко застрелить. Еле вырвали. Каждую субботу вечером у нас тут во дворе настоящий ад. Осуждённых са­жают в подвал... и оттуда водят через двор к погребу, где расстре­ливают. Крики, как на бойне. Заборенко хотел вставлять кляп в рот, чтобы не кричали, но я запретил. Это уж совсем получилось бы, как простое убийство...».

Член Кокчетавского укома РКП(б) Ф. В. Воронов в письме в ЦК партии описал ужаснувший его массовый расстрел в ночь на 7 марта 1921 г., произведённый по приказу председателя Омской губчека П. В. Гузакова в подвале внутренней тюрьмы. После того как Гузаков осмотрел подвал губчека, туда стали одного за дру­гим отводить заключённых, с которых предварительно снимали одежду: «Из подвала слышались выстрелы и стоны. На другой день была прогулка. Арестованные видели груду замёрзшей кро­ви и мозгов. Все подробности расстрела моментально облетели всю тюрьму. Разве это не контрреволюция? Разве это не срыв Со­ветской власти?»37.

Для губернских и уездных чека выбирались здания с подвалами, позволявшими организовывать групповые расстрелы. Упоминав­шийся выше В. И. Вильдгрубе шокировал руководителей губревкома откровенным сообщением о том, зачем чекистам требуется новое здание с подвалом. О том, как выглядели чекистские расстрельные подвалы в первые годы советской власти, яркое и достоверное опи­сание оставил член Сибревкома В. Н. Соколов, в июне 1920 г. обсле­довавший работу Енисейской губчека, чьё руководство во главе с В. И. Вильдгрубе за несколько недель (с марта) расстреляло бо­лее 300 человек. В телеграмме, адресованной в Сиббюро ЦК РКП(б), он сообщал: «Расстреливали в подвалах на дворе. Говорят о пытках в этом подвале, но, когда я его осматривал, [он] оказался закрытым, и я подозреваю, чтоего подчистили. Кровьтак и стоит огромными чёрными лужами, в землю не впитывается, только стены брызгают известью. Подлый запах... гора грязи и слизи, внизу какие–то испражнения. Трупы вывозят ночью пьяные мадьяры. Были случаи избиения перед смертью в подвале, наблюдаемые из окон сотрудниками чека. Отбираемые все запасы, ценности не сдаются, а остаются в распоряжении чека.

Арестовывают семьями по личным счётам, по доносам [секрет­ных] или иных сотрудников. Говорят, были случаи расстрела раньше вынесенного приговора... В деле расстрелянного Кучеренко нет протокола допроса. Расстрелян юноша Кинчман по доносу ревни­вой девицы, которая потом отравилась и созналась в предсмертной записке. (...) Расстреляно здесь всего за 3 мес[яца] больше 300 чел[овек]. (...) ...Думаю, что Вильдгрубе и Иванова восстано­вить в правах здесь нельзя. Они физиологически перерождаются в автоматов смерти и убийства. Отсюда извращённость всех других отправлений и неизбежное привнесение разнузданности во весь ап­парат...».

В начале 1920–х гг. в казнях участвовали нередко довольно большие группы чекистов во главе со своими начальниками. Ду­ревшие от спирта и крови расстрельщики не гнушались издеваться над обречёнными или даже уже мёртвыми людьми. Так, начальник оперпункта ОДТЧК станции Омск Ю. Я. Бубнов, присутствуя при расстреле пяти человек, 14 августа 1921 г. вместе с начальником

Водного отдела Сибирской Окружной транспортной ЧК К. М. Лацем «допустил в пьяном виде хулиганские выходки, за что был аре­стован» — исполнители приговоров «издевались над трупами, стре­ляя в задние части тела». По этому делу Омская губчека проводила расследование, обвинив нескольких чекистов–расстрельщиков в пьянстве при исполнении служебных обязанностей. Наказание было символическим: коллегией губчека Бубнов и Лац в начале но­ября 1921 г. были освобождены из–под стражи по амнистии с зачё­том предварительного заключения и изгнаны из органов ВЧК без права поступления (но впоследствии Бубнова вновь приняли в ОГПУ– НКВД на руководящую работу)38.

Палачи цинично похвалялись своим умением убивать с первого выстрела. Агентурные материалы наблюдения за работниками Но­вониколаевской тюрьмы (исправительно–трудового дома № 1) свидетельствовали о том, что её начальник И. Е. Азарчик вместе с помощниками избивает арестованных, каждый день пьянствует и постоянно ездит в притоны к проституткам. Кучер Азарчика В. Борисовский в мае 1923 г. показал, что 30 апреля начальник тюрьмы вывел водвор связанного заключённого А. М. Никольско­го, приговорённого по ст. 60 и 66 УК РСФСР губсудом 23 марта к высшей мере наказания. Осуждённого «шпиона» посадили в ко­ляску, куда забрались Иосиф Азарчик, его помощник Шереметинский и три надзирателя, после чего все уехали. «На другой день мне товарищ Азарчик говорил: „Вот вчера был интересный слу­чай — расстреляли Никольского, неживучий, стерва, как ударил [его из нагана] в затылок, так не пикнул, а Шереметинский выстре­лил уже в мёртвого". На мой вопрос, куда его дели, Азарчик отве­тил: „Бросили в Обь караулить воду"»39.

Таким образом, традиция убивать пулей в затылок с последую­щим контрольным выстрелом установилась достаточно рано, так­же как и «захоронение» где–нибудь в ближайшей реке. Чтобы га­рантированно избавиться от трупов, в Ангару были сброшены тела адмирала А. В. Колчака и главы колчаковского правительства

В. Н. Пепеляева. В декабре 1920 г. тюменские чекисты печатно оп­равдывались в связи с расстрелом и сбрасыванием в прорубь на р. Туре 17 трупов расстрелянных — об этом сразу узнало местное население, которое громко негодовало по поводу большевистских

зверств40.

Большого мастерства в ремесле палача достигали и обычные оперативники. Расследовавший убийство Павлика Морозова по­мощник уполномоченного Тавдинского райаппарата ОГПУ по Ура­лу Спиридон Карташов в 1982 г., будучи персональным пенсионе­ром, дал интервью писателю и исследователю Юрию Дружникову. Этот чекист, не достигший каких–то заметных постов и уволенный из «органов» как эпилептик, вспоминал: «У меня была ненависть, но убивать я сперва не умел, учился. В гражданскую войну я служил в ЧОНе. Мы ловили в лесах дезертиров из Красной армии и расст­реливали на месте. Раз поймали двух белых офицеров, и после рас­стрела мне велели топтать их на лошади, чтобы проверить, мертвы ли они. Один был живой, и я его прикончил. ...Мною лично застре­лено тридцать семь человек, большое число отправил в лагеря. Я умею убивать людей так, что выстрела не слышно. (...) Секрет такой: я заставляю открыть рот и стреляю [туда] вплотную. Меня только тёплой кровью обдаёт, как одеколоном, а звука не слышно. Я умею это делать — убивать. Если бы не припадки, я бы так рано на пенсию не ушёл»41.

Нередко на счету видных чекистов–оперативников первых лет советской власти были многие десятки и сотни исполненных приго­воров. Осенью 1921 г. начальник Секретного отдела Новоникола­евской губчека К. Я. Крумин так характеризовал работу начальника Секретно–оперативного отдела и зампреда губчека С. А. Евреинова: «Тов. Евреинов лично принимал участие и проявлял максимум энергии в раскрытии нескольких белогвардейских организаций. Сам лично расстреливал участников в количестве нескольких сотен человек. (...) Кто думает бросить тень сомнения на таких револю­ционеров, тот враг Революции». Малограмотно, но ещё более эмоционально высказался, в свою очередь, о заслугах Карла Крумина сам Сергей Евреинов: «...Отправляя на тот свет десятки сво­лочи, безусловно, его место в рядах РКП!».

Сам Крумин похвалил себя в следующих выражениях: «В ре­зультате моей упорной работы в чека расстреляна масса видных белогвардейцев. Сам лично участвовал и действительно раскрывал: во Владимире — белогвардейскую организацию „Владимирский офицерский батальон". В Омске: „Организацию полковника Орлеанова — Рощина", организацию офицеров „Самозащита", и в г. Новониколаевске: „Сибирское Учредительное Собрание", организа­цию „Союз мира" (офицерскую), организацию белоэсеровскую „Сибирско–Украинский союз фронтовиков". (...) Интересующимся моей личностью советую обратиться за справками в архивы чека [о] расстрелянных белогвардейцах и [спросить] у уцелевших в лаге­ре. Обычно белые меня не любят и считают сволочью, а это равно­сильно ордену Красного Знамени от Рабоче–крестьянского прави­тельства».

Следственные дела говорят, что в Новониколаевске в казнях весны и лета 1921 г. обычно вместо коменданта участвовал С. А. Евреинов, но иногда его подменял секретарь коллегии губче­ка И. Е. Богданов, бывший начальник Сибмилиции. Изувер Евреи­нов, перенёсший в 1920 г., работая в Омской губчека, психическое расстройство, был большим педантом: непременно указывал дату расстрела с точностью до минуты, писал чётко, расписывался лихо, с росчерком.. ,42

Место казней в провинциальных актах о расстрелах фиксирова­лось обычно приблизительно. В начале 1920–х гг. оно чаще всего не указывалось вовсе. В 1930–х гг. в зависимости от местных условий могли расстрелять в тюрьме, а потом вывезти труп для захороне­ния на кладбище. Так, 3 сентября 1933 г. два человека, осуждённых по указу от 7 августа 1932 г., были расстреляны «в расположении Барнаульского домзака». Однако очень часто хоронили прямо на месте казни где–нибудь в укромном месте. 19 октября 1932 г.

в с. Западный Сузун Лушниковского района Запсибкрая «на мест­ном кладбище в расстоянии 1–го км от села» расстреляли осуж­дённого местный райуполномоченный ОГПУ И. Л. Будкин заодно с запасным членом крайсуда Наумовым и райпрокурором А. К. Потёмкиным. Работники комендатуры полпредства ОГПУ по Запсибкраю 11 апреля 1933 г. составили акт о расстреле 84 чело­век, осуждённых по делу «заговора в сельском хозяйстве», отме­тив, что порученное дело было «исполнено в 24 часа за городом [Новосибирском]». Вот примеры за 1934 г.: «расстрелян и похоро­нен на новосибирском кладбище», «тело Данилова предано земле, г. Томск», «приговор исполнен путём расстрела в поле на Каштаке около Томска». Часто расстреливали в 1934 г. в сёлах–райцентрах Западно–Сибирского края: Мошкове, Болотном, Алтайском. В 1935 г. расстрелянных уголовников работники оперчекотдела Сиблага в г. Мариинске хоронили в «северной стороне» городско­го кладбища43.

Нередко расстреливали и в весьма дальних окрестностях горо­дов и посёлков. В актах Запсибкрайсуда за 1934 г. можно найти такие многочисленные примеры: «зарыты в окрестностях г. Ста­линская, «за городом (Ачинском — А. Г.) в полутора километрах упомянутые лица расстреляны», расстрелян «в 12 часов ночи в расстоянии от города (Ачинска — А. Г.) 3 км», «Антипина расст­реляли в 4 км за городом (Ачинском — А. Г.), «трупы их преданы земле и закопаны в 3 клм от ст. Топчиха», «труп его предан зем­ле и закопан в 4 клм от ст. Топчиха», двух человек расстреляли «на территории ст. Алейская», «погребены в могиле на степи, в рас­стоянии от г. Славгорода на 17 км», два человека расстреляны «в пяти километрах от гор. Черепаново» и «преданы земле на глу­бину двух метров» (отметим, что нормы предписывали хоронить расстрелянных именно на двухметровой глубине)44.

Подробности исполнения приговоров могли использоваться сле­дователями для запугивания арестованных — так, особист Омского оперсектора ОГПУ М. А. Болотов в 1933 г. говорил одному из них: дескать, «поведут в подвал... при этом сотрудник, который меня поведёт, будет идти сзади и даст мне несколько выстрелов в заты­лок. .. ». Арестованные в годы террора чекисты, отлично зная о спо­собах расправы, иногда теряли самообладание: так, бывший на­чальник отдела УНКВД по Новосибирской области старый чекист П. Ф. Коломийц ночами часто будил своего сокамерника «и, ука­зывая пальцем на левую сторону лба и затылок, жаловался, что он чувствует в этом месте боль, он даже чувствовал, где должна прой­ти пуля при расстреле»45.

Деформация личности палачей приводила к неудержимой по­требности хвалиться участием в казнях. О собственном садизме от­ставные чекисты могли вспоминать как о законном революционном пыле, требуя уважения к былым заслугам. Скромный сотрудник Омского горстройтреста Андрушкевич в 1929 г. получил строгий выговор с предупреждением за «невыдержанность» в связи с тем, что во время партийной чистки заявил: «Когда я работал в ГПУ, при­вели ко мне белого полковника, так я ему зубами прогрыз горло и сосал из него кровь»46. Недаром в сентябре 1922 г. появился при­каз ГПУ, который отмечал, что в своих официальных заявлениях в различные инстанции, а также в частных разговорах многие быв­шие и настоящие сотрудники ГПУ указывают на своё участие в тех или иных агентурных разработках, а также в исполнении пригово­ров, «что расшифровывает методы нашей работы».

Все чекисты обязывались дать подписку о сохранении в тайне сведений о работе ГПУ и могли разглашать только название своей штатной должности; нарушителей предписывалось «немедленно арестовывать и предавать суду»47. Но эта мера работала не очень эффективно — чекисты любили похвастать своей работой и в об­щении между собой, и в разнообразных ходатайствах либо доно­сах.

Например, заведующий снабжением механико–монтажного цеха Кузнецкого металлургического комбината 27–летний А. Н. Таран в июне 1933 г. обвинялся Сталинской горКК ВКП(б) в том, что «клеветал на советскую власть и Красную Армию, за­являя, что, будучи работником ОГПУ на Украине, он, Таран, рас­стреливал десятки белых, а 5–й Латышский батальон расстреливал по 500 человек...». Работавший в Омске и Томске арестованный в 1938 г. особист П. А. Егоров, доказывая свою лояльность, в письме Сталину из лагеря заверял вождя, что всегда был «бес­пощаден к врагам народа, и не только агентурным и следствен­ным путём боролся с ними, но много, много сам физически уничтожал их». Другой арестованный чекист — оперативник контрразведывательного отдела УНКВД по Алтайскому краю И. И. Виер–Ульянов — уверял судей трибунала: «Я сам боролся с врагами народа, не одну сотню я арестовал и расстрелял этих врагов»48.

Рядовой кузбасский чекист С. М. Замарацкий на партсобрании в 1937 г. упоминал о регулярных «свадьбах» в Кузнецком домзаке в конце 1920–х гг. (этот термин употреблялся и чекистами Белорус­сии 1930–х, что говорит о его универсальности). В середине 20–х годов, когда численность работников карательного ведомства бы­ла наименьшей и когда на иной второстепенный сибирский округ приходилось в год всего несколько арестованных по политическим делам, порядки в тюрьмах были очень жестокими и бессудные расправы в них случались нередко. Крайней жестокостью к заклю­ченным отличались начальник Щегловского (Кемеровского) домзака старый революционер Ф. А. Брокар, начальник Минусинской тюрьмы Г. Керин. Начальник Тобольского исправтруддома И. С. Гомжин в 1926 г. оказался под судом за самовольный расст­рел заключённых, но был осуждён условно и благополучно про­должил карьеру в тюремном ведомстве49. Менялись начальники тюрем очень часто, поскольку самые разные злоупотребления в их среде носили повальный характер

.«Произведено способом гражданской войны...»

Наличие широкой практики осуждения к высшей мере наказания в сравнительно либеральные нэповские времена тревожило многих представителей правоохранительных структур. В письме прокуро­ра Северо–Западной области О. Васильева от 12 сентября 1924 г., направленном в обком РКП(б) и контрольную комиссию, говори­лось, что «народная прокуратура подписывает расстрелы, как буд­то курит папиросы. Центровики [то есть московские власти — А. Т.] хворают от ленинградских расстрелов. Тов. Калинин рыдает, когда присылают ему приговоры с расстрелом...»50. На окраинах, где ре­жим особенно не чувствовал себя в безопасности, в те же годы процветали массовые расправы под видом уничтожения бандитских элементов.

В Сибири, на Дальнем Востоке, Северном Кавказе в середине 1920–х гг. был действительно крайне развит уголовный бандитизм (зачастую с политической окраской), с которым шла настоящая война. Чекистские начальники средств не выбирали. Начальник За­байкальского губотдела полпредства ОГПУ по Дальне–Восточному краю В. С. Корженко в сентябре 1925 г. был отозван в Москву и от­дан под суд за внесудебные расстрелы участников уголовных банд. Сильно наказывать его не стали — некоторое время спустя Коржен­ко был возвращён на руководящую работу в ОГПУ.

Постановлением В ЦИ К Сибирский край объявлялся неблагополуч­ным по бандитизму в ноябре 1925 — январе 1926 г. и с 1 декабря 1926 по 1 марта 1927 г. Это означало, что власти края получали исключи­тельные полномочия. Создавалась специальная чекистская двойка, состоявшая из полпреда ОГПУ по Сибкраю И. П. Павлуновского и его заместителя Б. А. Бака, которая заочно рассматривала дела на уго­ловников, причём большую их часть приговаривала к расстрелу. Зи­мой 1925–1926 гг. органами О ГПУ и милиции Сибири было ликвиди­ровано 23 банды численностью 529 чел. Однако только 24% дел, рассмотренных чекистами во внесудебном порядке, разрешённом особым постановлением ВЦИК, сноября 1925 по январь 1926 г. (тог­да из 1605 осуждённых высшую меру получили около половины — 752, вт. ч. многие пособники бандитов), касались собственно членов бандгрупп, а три четверти попавших на двойку являлись грабителя­ми, ворами и т. д. В 1927 г. во внесудебном порядке по краю было осуждено к расстрелу 652 чел., а к заключению в концлагерь значи­тельно меньше — 419. Таким образом, власти с помощью жестоких внесудебных расправ пытались очистить Сибирский край не столько от бандитов, сколько от уголовников вообще51.

Массовые расстрелы уголовников вскоре «всплыли» в букваль­ном смысле, став достоянием гласности. Органы ОГПУ оказались не готовы к захоронению большого количества трупов и проявили сомнительную самодеятельность. Расстреливая бандитов в конце 1925 г., чекисты Бийского окротдела ОГПУ из–за сильных морозов последнюю группу расстрелянных решили не хоронить, а обезгла­вили 8 трупов, после чего головы зарыли, а тела сбросили в Обь. Весной обезглавленные трупы всплыли, вызвав в округе самые не­вероятные слухи. Специальная комиссия полпредства ОГПУ наказа­ла исполнителей административным арестом, но это ничуть не по­влияло на методы «захоронения», практиковавшиеся и год спустя, во вторую кампанию массовых казней уголовного элемента.

В июне 1927 г. пять сильно разложившихся трупов мужчин со связанными телефонным кабелем руками и пулевыми ранениями в голову либо сердце были выловлены из Оби в окрестностях Но­восибирска, еще один — в окрестностях с. Молчаново Томского округа. Новосибирский окружной угрозыск, логично предполо­жив, что милиция обнаружила «трупы расстрелянных органами ОГПУ на основании предоставленных им прав в отношении извест­ной категории преступников», просил прокуратуру поднять вопрос о том, чтобы чекисты впредь зарывали казнённых в землю. Одна­ко заместитель полпреда ОГПУ по Сибкраю Б. А. Бак 2 сентября 1927 г. направил Сибпрокуратуре циничную отписку: поскольку трупы уже захоронены как неопознанные и следствие провести не­возможно, то неясно, кто расстреливал: ОГПУ или судебные орга­ны... Хотя сам вид обнаруженных трупов довольно ясно указывал на почерк исполнителей52.

Впрочем, не только чекисты ленились предавать трупы расстре­лянных земле. Комендатура краевого суда также была не прочь схалтурить. 15 марта 1928 г. новосибирский окружной прокурор А. И. Гулевич сообщала председателю окрсуда Ф. А. Сове–Степняку, что исполнение приговора суда над С. Т. Нероновым было ко­мендантом крайсуда Мерсяповым в полночь 5 марта «произведено способом гражданской войны», и просила, «чтобы дело приведе­ния в исполнение смертных приговоров было бы налажено в надле­жащем порядке (избрание заранее определённого места, вырытие ямы, крепкая утрамбовка и проч.)». Неделю спустя Гулевич в но­вом послании по тому же адресу раскрывала некоторые подробно­сти инцидента: «Я как прокурор, только что прибывшая на работу в округ, была совершенно неосведомлена... и была поставлена пе­ред фактом: не было готовой ямы, заступа, была одна только пеш­ня, что устранить не представилось возможным»53. Надо полагать, что в мерзлой земле в темноте была наскоро выдолблена яма, в которой с трудом спрятали тело расстрелянного, либо труп вооб­ще не хоронили, а сбросили в реку.

Практика небрежного отношения к процедуре захоронения характерна для всех двадцатых годов, поскольку надлежащее ис­полнение инструкций требовало конвойной команды, заблаговре­менного рытья могилы где–то в глуши, что было зимой не так про­сто. Поэтому в Новониколаевске–Новосибирске и в 1923 г., и во второй половине 20–х годов практиковалось сбрасывание трупов расстрелянных в Обь. Зимой осуждённых, не мудрствуя лукаво, казнили прямо в общественной теплушке для полоскания белья посреди Оби, после чего труп спускали в прорубь. Делалось это ночью, когда полоскать бельё в проруби никому из обывателей не пришло бы в голову. Потом в избушке прибирали — до следующе­го раза.

Вот акт от 4 марта 1926 г. о расстреле двухуголовников, подпи­санный комендантом Сибкрайсуда Мерсяповым и членом крайсуда Соколовым, которые отметили (орфография сохранена — А. Г.), что «расстрел ученён вполне правельно и без каких бы то не было форм мучения, а именно: Булгакову сделано 3 выстрела из нагана в затылок и Констанову один. Трупы обоих спущены в прорубь ре­ки Оби в теплушке для полоскания белья, где и приводился самый приговор в исполнение; от приведения приговора в исполнение при­знаков и следов в... теплушке не осталось».

Обыденность такой практики подтверждал член Сибкрайсуда А. 3. Суслов в информации о том, что труп расстрелянного 14 де­кабря 1926 г. в Новосибирске Ивана Голендухина «спущен под лёд реки Оби»54. В Новосибирске в течение двадцатых и тридцатых годов местом тайных казней также была Берёзовая роща на окраине, где располагалось большое кладбище. Еще в 1934 г. его возможности для захоронения казнённых не были исчерпаны. Десятки тысяч рас­стрелянных в столице Сибири в 1 937– 1938 гг. вероятно нашли моги­лу в нескольких местах. Они секретны до сих пор. В других крупных городах такие массовые захоронения обнаружены: Бутово и Ком­мунарка в окрестностях Москвы, Левашовская пустошь под Петер­бургом, Быковня под Киевом, Куропаты под Минском...

Таким образом, в течение 1920–х годов процедура исполнения смертных приговоров обрела свои постоянные черты: секретность исполнения и захоронения, определённая вольность в трактовке ин­струкций (сбрасывание трупов в реки, частое игнорирование про­курорского и врачебного надзора). После массовых казней начала двадцатых наблюдался сравнительно мягкий период, прерванный многими сотнями расстрелов в ряде регионов во время кампании борьбы с бандитизмом. У осуждённых обычно была возможность апелляции на судебный приговор, со стороны московских властей наблюдались частые случаи отмены смертной казни и помилований.

«Окольным путём... в расход не должны пускаться»

Конец двадцатых — начало тридцатых годов были ознаменованы созданием внесудебных троек при полпредствах ОГПУ в регионах, расстрелявших в период до 1934 г. десятки тысяч людей. Огромный приток раскулаченных крестьян в Сибирь позволил в ряде случаев предельно радикально решить вопрос с тем, куда девать часть «ку­лаков». Слухи о том, что несколько барж с ссыльными были просто где–то затоплены, имеют под собой основу (основательность их подтверждается и в новейшей монографии С. А. Красильникова «Серп и Молох»), В октябре 1943 г. начальник Александровского райотдела Нарымского окротдела НКВД И. В. Тарсуков (занимав­ший в начале 30–х рядовые должности в Бердском и Новосибирском райотделах ОГПУ), по сообщению секретаря тамошнего райкома ВКП(б) Кузьмина, во время плавания на пароходе из Новосибирска в Нарым почти сутки пьянствовал, избивал жену, дрался и кричал по адресу пассажиров–«трудпоселенцев»: «Я их баржами топил!»55.

Массовые казни начались сразу после атаки на крестьянство. Уже в начале 1930 г. расстрельный конвейер работал на полных оборотах — комендатура полпредства ОГПУ Сибкрая приступила к физическому истреблению осуждённых тройкой «кулаков». Предписания на расстрел подписывал непосредственно полпред. В число палачей обычно включали рядовых оперработников. За раз команда из трёх исполнителей расстреливала до 20–25 человек. 59 крестьян–«повстанцев» Коченёвского района Новосибирского округа в марте 1930 г. в три приёма расстреливал дежурный комен­дант полпредства ОГПУ М. П. Рачков, ему ассистировали начальник отделения учётно–осведомительного отдела А. Р. Данченко, опер­работники секретного и транспортного отделов. Всего за 1930 г. си­бирские чекисты расстреляли около 5 тыс. осуждённых тройкой56.

Подобные массовые расстрелы производились тогда же и в дру­гих регионах страны. Старший уполномоченный экономотделения

Сальского окротдела полпредства ОГПУ по Северному Кавказу П. Е. Финаков докладывал 26 января 1930 г. своему начальству об инциденте, связанном с обнаружением жителями станицы Проле­тарской (ныне г. Пролетарск Ростовской области) захоронений рас­стрелянных. Получив в январе постановление тройки о расстреле 24 человек, Павел Финаков выехал в Пролетарскую в сопровожде­нии двух уполномоченных, отыскал в окрестностях балку и, углубив старые воронки, подготовил три могилы. Объявление о приговоре было сделано осуждённым в помещении местного райадмотдела в присутствии его начальника, а также председателя райисполкома и одного из коммунаров. В казни, помимо чекистов, участвовал и секретарь райкома партии.

Финаков упоминал, что другой чекист — по фамилии Евтушенко — там же расстреливал в заброшенных колодцах. Замаскировать как следует следы своей работы палачи не удосужились. Обнаружив у одного из колодцев подозрительные свежие ямы, колхозники их разрыли и нашли трупы в синих рубашках с руками, «связанными тон­ким шпагатом». Они писали в прокуратуру: «Мы, красные партиза­ны, требуем немедленного расследования... Мы знаем существую­щие законы Советской Власти, что окольным путём, кто бы они не были в расход не должны пускаться»57. Колхозники сильно идеализи­ровали законы советской власти...

Практика замены штатных палачей рядовыми оперативниками и руководителями местных отделений О ГПУ–Н KB Д характерна для всех 30–х годов: многие участники огромных сибирских «повстанче­ских организаций» в 1933 г. были казнены оперативниками, при этом чекистская специализация не играла роли — расстреливали особисты, работники КРО, СПО, ЭКО, транспортники. Часто к ликвидациям привлекались и милиционеры всех уровней — от начальни­ка горотдела до участкового уполномоченного. В 1933 и 1935 гг. фиксируются случаи участия в казнях фельдъегерей райотделов ОГПУ–НКВД — и это только по осуждённым в «законном» порядке Запсибкрайсудом, среди которых преобладали уголовные пре­ступники! Ясно, что политзаключённых, которых часто расстрели­вали большими группами, тем более «обслуживали» не только ко­мендантские работники.

Чекисты «первого призыва» создали долговременную тради­цию беспощадного отношения к арестованным и осуждённым. Молодые чекисты набора рубежа двадцатых–тридцатых годов, знавшие о порядках периода гражданской войны понаслышке, тем не менее очень легко и истязали, и отправляли на тот свет «классо­вых врагов». Так, в Барабинском окротделе полпредства ОГПУ по Сибкраю в 1930 г. начинающие оперативники А. Г. Луньков и К. К. Пастаногов назначались в наряды по приведению в испол­нение многочисленных приговоров над «кулаками»; Луньков семь лет спустя, став видным оперработником, постоянно участвовал в расстрелах в бывшем Каинске, переименованном в Куйбышев. В декабре 1933 г. чекист–практикант Ленинск–Кузнецкого горрайотдела ОГПУ Н. С. Шеин (десять лет спустя дослужившийся до на­чальника Кемеровского сельского РО НКВД) минимум дважды входил в расстрельную группу горотдела, казнившую за эти два «захода» шестерых осуждённых.

Случалось, что иногда рядового чекиста брали на «смотри­ны»; так, уполномоченный Топчихинского райотдела УНКВД по Запсибкраю А. С. Кюре 19 октября 1934 г. присутствовал при казни осуждённого начальником РО НКВД М. П. Бирюковым — своим непосредственным руководителем, причём в акте о расст­реле особо оговаривалось, что имярек только «присутствовал». Возможно, его использовали и в качестве охранника. Точно так же тренировали и фельдъегерей: начальник пункта связи Гурьевского райотдела УНКВД по ЗСК И. К. Шахминкин 8 июля 1935 г. «присутствовал» при расстреле осуждённого58.

Известные сведения о политических казнях по Западной Сибири, кстати, позволяют опровергнуть официальное число расстрелянных в 1933 г. по всему СССР, обнародованное ещё в начале 90–х годов — 2.1 57 человек. Оно абсолютно недостоверно — как оттого, что в него совершенно не включили уничтоженных тройками ОГПУ по Западно–Сибирскому, Восточно–Сибирскому и Дальне–Восточному кра­ям, так и в связи с занижением количества казнённых по отдельным полномочным представительствам. Так, только по двум главнейшим политическим делам, сфабрикованным в 1933 г. О ГПУ Запсибкрая, было расстреляно народу немногим менее, нежели дает основатель­но уже вошедшее в научный оборот значение — 2.157 человек: по «белогвардейскому» заговору арестовано около 1.800 человек, в том числе несколько сот человек расстреляно, а по «заговору в сельском хозяйстве» осуждено 2.092 человек, в том числе казнено 976. А ведь были в Западной Сибири в 1933 г. и другие расстрельные дела, пусть и не такие масштабные. Также следует учесть, что новей­шие исследования учитывают 464 расстрелянных в Ленинградской об­ласти за 1933 г., а официальный чекистский отчёт — только 31 З59.

Комендатуры на хозрасчёте

Местные палаческие расходы оплачивались из краевого центра. Так, 5 мая 1931 г. нарсудья Барнаула обращался в крайсуд: «Мною за погребение уплочено 25 рублей, которые и прошу выслать». Лиц, осуждённых краевым судом, полагалось расстреливать комендатуре крайсуда. В 20–е годы так и было, хотя, например, в Центрально–Чернозёмной области в конце 1920–х гг. расстрелами лиц, осуждённых окружными судами, ведали сотрудники ОГПУ. А в 1930–х гг. боль­шую часть осуждённых казнили именно работники комендатур при полпредствах ОГПУ и оперсекторах, а также чекисты–оперативники и милиционеры. В расстрельной практике наличествовали элементы хозрасчёта. Ведомственные финансовые интересы охранялись стро­го — чекисты берегли копейку и за свои услуги не забывали спросить с судейских коллег.

Например, в июне 1934 г. Омский оперсектор ОГПУ получил от Запсибкрайсуда (через старшего нарсудью Омска) 50 руб. на воз­мещение расходов по расстрелу троих человек, которых казнили три работника комендатуры оперсектора. Таким образом, проце­дура стоила чекистам недорого — менее 17 руб. за одного расстре­лянного. Нацисты, как известно, сродственников осуждённых бра­ли деньги за процедуру казни и кремации. Советское государство ограничивалось вычетом за услуги адвокатов. Так, в октябре 1932 г. по приговору Запсибкрайсуда был расстрелян 22–летний Н. В. Пренев, скосивший гектар пшеницы и овса, а также похитивший урожай с 30 соток картофеля. На основании циркуляра Наркомюста № 200 с него предварительно было взыскано в пользу защитника 50 руб.60

У чекистов, по сравнению с судами, был приоритет: так, когда приговорённый Коллегией ОГПУ СССР в декабре 1932 г. к высшей мере В. С. Фалалеев бежал, то после поимки в 1933 г. его осудил уже Запсибкрайсуд. После этого беглеца передали в полпредство ОГПУдля исполнения первого приговора. Но наблюдалась и коопе­рация: так, 14 октября 1934 г. председатель Запсибкрайсуда В. А. Бранецкий–Эртманович предписал «своему» коменданту И. В. Балдину и чекисту — начальнику новосибирского изолятора — на следующий день привести в исполнение приговор над Т. А. Заха­ровым. В результате появился следующий документ:

Акт

В 21 час 35 минут 15 октября 1934 года в моём присутствии приве­дён в исполнение приговор над осуждённым к расстрелу по ст. 5814 УК кулаком Захаровым Тимофеем Андреевичем вблизи от завода горного оборудования в берёзовой роще. Труп Захаро­ва предан земле.

Член Президиума Крайсуда Глушков подпись 15 октября 1934 года 21 час 40 минут гор. Новосибирск

Акты составляли нередко на случайных листках, используя ма­кулатуру. Так, запись о расстреле 28 сентября 1933 г. в Омске со­ставлена на чистой стороне какой–то ведомости, где зафиксирова­ны расходы за май 1926 г. на содержание лабораторных животных: 285 морских свинок, 5 кроликов, 35 мышей и одного барана...61

«Вопросы техники» великого террора

Середина 1930–х гг. дала кратковременное снижение числа каз­ней, нона 1937–1938 гг. пришёлся апогей коммунистического тер­рора — тщательно организованный, когда было расстреляно от 725 до 740 тыс. человек62 (известное с начала 1990–х гг. итоговое число в примерно 682 тыс. расстрелянных скорректировано новей­шими исследованиями в сторону увеличения).

Подготовке быстрого и секретного исполнения массовых расст­релов с помощью троек было уделено должное внимание. Для ис­полнения расстрелов создавались особые оперативные группы во главе с чекистами–начальниками. Во всех регионах создавались спе­циальные полигоны для стремительного расстрела и захоронения огромного количества «врагов народа». Где–то природные условия «помогали» в этой задаче. Известно, что в Приморье трупы вывози­ли подальше от берега и сбрасывали в океан. Есть свидетельства ис­полнителей приговоров, которые говорят о том, что осуждённых сбрасывали в Охотское море за борт живыми, связав и привязав к ногам груз — в полном соответствии с практикой гражданской войны.

Начальник управления НКВД по Запсибкраю С. Н. Миронов–Король неоднократно разъяснял подчинённым вопросы, касавшиеся исполнения приговоров. Летом 1937 г., защищая одного из веду­щих следователей Секретно–политического отдела УН КВД К. К. Пастаногова от обвинений в том, что последний в 1930 г. уклонился от расстрела своего родственника, он внушал оперативникам: «При­водить в исполнение приговор может не всякий чекист, просто ино­гда по состоянию здоровья... На его дядю первые материалы о контрреволюционной деятельности поступили от т. Пастаногова. И если бы даже Пастаногов заявил, что ему неудобно идти расстре­ливать дядю, здесь, мне кажется, не было бы нарушения партийной этики»63.

Практически в те же дни Миронов на совещании с начальника­ми оперативных секторов УНКВД 25 июля 1937 г. (то есть в день своей установочной речи перед всеми оперативниками управле­ния, в которой были определены задачи рядовому и начальствую­щему составу в связи с начинающимися «массовыми операциями») дал приближённым конкретные установки относительно проце­дур, связанных с грядущими экзекуциями. Опираясь на ежовское указание в знаменитом приказе № 00447 о необходимости полной конспирации массовых расстрелов, он заявил, что выполнение на­меченных операций вызовет определённые «технические» про­блемы:

«Стоит несколько вопросов техники. Если взять Томский оперсектор и ряд других секторов, то по каждому из них в среднем, примерно, надо будет привести в исполнение приговора на 1.000 человек, а по некоторым — до 2.000 чел. Чем должен быть занят начальник оперсектора, когда он приедет на место? Найти место, где будут приводиться приговора в исполнение, и место, где закапывать трупы. Если это будет в лесу, нужно, чтобы зара­нее был срезан дерн и потом этим дерном покрыть это место, с тем, чтобы всячески конспирировать место, где приведён при­говор в исполнение — потому что все эти места могут стать для контриков, для церковников местом [проявления] религиозного фанатизма. Аппарат никоим образом не должен знать ни место приведения приговоров, ни количество, над которым приведены приговора в исполнение, ничего не должен знать абсолютно — по­тому что наш собственный аппарат может стать распространите­лем этих сведений...»64.

Эти цифры говорят о том, что Миронов изначально планировал расстрелять больше объявленного для УНКВД Запсибкрая лимита в 5.000 человек, ибо оперсекторов, по каждому из которых надле­жало уничтожить от 1.000 до 2.000 жертв, быломного: Новосибир­ский, Кемеровский, Сталинский, Куйбышевский, Барнаульский, Бийский, Каменский, Ойротский, Рубцовский, Славгородский, Том­ский, Черепановский, Нарымский. Из служебной записки миронов­ского помощника И. А. Мальцева видно, что первоначально данный Москвой лимит на расстрел планировался на 10.800 человек, а за­тем был временно урезан. Несмотря на конспирацию, многие че­кисты среднего уровня были осведомлены о масштабах террора. Так, документ, найденный в сейфе начальника отдела контрразвед­ки его помощником В. Д. Качуровским, говорил о совершенно ином порядке подлежавших уничтожению — в стенограмме одного из оперативных совещаний руководства УНКВД по Новосибирской области, проведённого после начала массовых операций, речь шла о десятках тысяч будущих жертв.

Это говорит о том, что чекисты, получив первые лимиты из Москвы, быстро поняли, что предстоит уничтожить всех потенци­ально опасных из так называемых «бывших» и их «связей» — и прак­тически во всех регионах страны начали соревнование, стремясь арестовать и расстрелять как можно больше. Начальник УНКВД по Новосибирской области Г. Ф. Горбач, доложив на совещании у Ежова в январе 1 938 г. об аресте 55 тыс. человек, тут же получил благодарность от «железного наркома». Преемник Григория Гор­бача И. А. Мальцев высмеивал начальника УНКВД по Алтайскому краю С. П. Попова за то, что алтайские чекисты не могли похвас­таться такими цифрами арестованных и осуждённых «врагов», ка­кие были на счету новосибирцев65.

«Расстрельная нагрузка» на местные небольшие тюрьмы при провинциальных оперсекторах НКВД в этот период была небыва­лой. В Славгородской тюрьме 1 декабря 1937 г. расстреляно 114 человек, 2 декабря — 33 человека, 3 декабря — 74 человека, а 22 января 1938 г. — 298 человек (в том числе 288 немцев). Соб­ственно аппарат Славгородского райотдела НКВД был невелик — несколько оперативников и персонал тюрьмы. Поэтому активно привлекали милицию и фельдъегерей. Такие же масштабы казней характерны и для других небольших городов вроде Тобольска, где 14 октября 1937 г. расстреляли 217 человек. Часто расстре­лянных зарывали на территории самой тюрьмы: такие факты изве­стны для Барнаула и Бийска, Колпашева и Тобольска, Салехарда и Канска.

Если взять совсем маленький Салехард, бывший центром едва заселённого Ямало–Ненецкого округа, то из жителей округа в 1937–1938гг. расстреляли 379 человек, но большей частью в Ом­ске, Тюмени, Ханты–Мансийске и Тобольске. В самом Салехарде казни начались 5 ноября 1937 г., когда былоубито20человек; 9 де­кабря казнили девятерых. 13января 1938г. были расстреляны двое, 17 января — один, 19 января — 45, 5 апреля — 58, 12 июля — 9. Таким образом, несмотря на вечную мерзлоту, салехардские чекисты и милиционеры расстреляли и зарыли на территории тюрьмы опер­сектора почти 1 50 жертв.

Оперуполномоченный при тюрьме В. А. Скардин в Тюмени рас­стрелял слета 1937 по март 1938 г. четыреста человек — примерно половину всех смертников. Остальные достались коменданту и оперсоставу горотдела. Как вспоминал периодически исполняв­ший обязанности начальника Тюменского горотдела НКВД Д. С. Ляпцев, оперативные работники в массе своей не горели же­ланием исполнять приговоры, обычно стараясь исчезнуть, так что их приходилось разыскивать и в приказном порядке отряжать на по­мощь коменданту66.

В Минусинске, Абакане, Тюмени весь наличный оперсостав, включая милицию и фельдъегерей, привлекался в 1937 г. к расстре­лам. Как вспоминал бывший начальник Новосибирской облмилиции М. П. Шрейдер, работники милиции в начале 1938 г. постоянно уча­ствовали в расстрелах в Новосибирске. Такая же ситуация была в большинстве городов, где имелись тюрьмы и «условия» для казней. Слишком много людей нужно было расстрелять, и имевшиеся кадры не справлялись, в буквальном смысле захлебываясь в крови.

Начальник УНКВД по Куйбышевской области 4 августа 1937 г. запретил допускать к расстрелам красноармейцев и рядовой мили­цейский состав. Но во многих других регионах эти лица привлека­лись к «ликвидациям». Подчас даже всего состава местного органа НКВД было недостаточно — и партийные органы шли навстречу, привлекая к казням собственные кадры. О конспирации уже и не помышляли. 22 апреля 1938 г. начальник следственной тюрьмы уп­равления госбезопасности УНКВД по Омской области М. Г. Конычев и начальник Тобольского окротдела НКВД А. М. Петров подпи­сали «Акт обследования работы Тобольского окротдела НКВД по приведению приговоров к В М Н » , где, в частности, предписывалось: «Прекратить приглашать для приведения приговоров товарищей из партактива и не осведомлять об этой работе лиц — не сотрудников НКВД»67.

В круговерти массовых казней частым явлением были расстрелы по ошибке совершенно посторонних лиц. Начальник У РКМ Н КВД Ма­рийской АССР Н. Н. Макеев в 1937 г. не только фальсифицировал следственные дела и пытал арестованных, но и допустил расстрел че­ловека, осуждённого на полтора года лишения свободы. После выяс­нения «ошибки» Макеев пытался сфабриковать на расстрелянного дело как на осуждённого к высшей мере. В 1940 г. Макеева аресто­вали и осудили на 10 лет лагерей за многочисленные нарушения за­конности в период террора, но уже в конце 1943 г. досрочно осво­бодили68.

Читинский чекист Василий Кожев показывал: «Когда я был арес­тован и находился в тюрьме г. Читы, то работал старостой корпуса смертников. С приведением приговоров в исполнение творилось вопиющее безобразие. Смертники называли другие фамилии тех, которые подлежали расстрелу, вместо них брали тех других, на­званных лиц, и расстреливали. Комендант УН KBД Воробьёв заяв­лял: „Стреляйте, после счёт сведём, лишь бы количество черепков было". А таких случаев неправильных расстрелов было много. На­чальник 8–го (учётно–архивного — А. Г.) отдела УНКВД Боев также присутствовал и, когда начал проверять, то тех лиц, которые долж­ны быть живыми, не оказалось. И он шутя говорил: «Наверное, Крысова расстреляли за Иванова как крысу», добавляя, что, мол, ошибку исправим. Во время проверки в 8–й камере таким образом было расстреляно 6 человек... Я писал об этом прокурору, он ме­ня вызывал и допрашивал (это был военпрокурор Агалаков), но до конца выслушивать не стал, а сказал мне, что об этом скажете на суде...».

В 1937 или 1938 гг. глава Бийского оперсектора НКВД В. И. Смольников «вместо приговорённых к расстрелу Тарабукина и Соколова допустил самоуправно расстрел других лиц, однофа­мильцев». В. А. Зайцев — оперуполномоченный, а затем и началь­ник Канского райотдела УНКВД по Красноярскому краю — весной 1941 г. был осуждён на 10 лет лагерей за целый букет нарушений законности, включая ошибочный расстрел двух заключённых69.

Следует отметить, что путаница с однофамильцами и теми заклю­чёнными, которые выдавали себя за других, была повсеместной и по­стоянной. Началась она куда раньше 1937 г. В феврале 1926 г. проку­рор Сибкрая П. Г. Алимов предлагал прокуратуре Ачинского округа выяснить причину того, отчего вместо осуждённого Ивонина был расстрелян Акманов (Ивонина чуть позже тоже расстреляли) и до­ложить, был ли причиной этого случая сговор заключённых или «не­внимательность должностных лиц». М. Р. Аришак, возглавлявший райаппарат ОГПУ Александровского района Нарымского округа Запсибкрая, 4 ноября 1933 г. был арестован и отдан под суд за пре­ступную халатность, способствовавшую массовой гибели спецпере­селенцев на о. Назино. Последняя из его вин формулировалась так: «без всякой проверки обвиняемого из деклассированных Лебедева, приговорённого к 10 годам концлагеря, подверг высшей мере нака­зания — расстрелу, перепутав имена и отчества обвиняемых»70.

Каинские душегубы и читинские «чистильщики»

Как вспоминал бывший политзек И. И. Чукомин, сидевший осе­нью 1937 г. в Барабинской тюрьме (она располагалась в г. Каинске– Куйбышеве Новосибирской области и являлась одним из основных «предприятий» небольшого города), «каждый вечер из нашей ка­меры вызывали по 5–7 человек и уводили в городской [отдел] НКВД. Там раздевали их возле сарая и голых заводили в баню, а дальше их след терялся».

Многие из казнённых в Куйбышеве расстались с жизнью прямо в здании райотдела НКВД. Бывший начальник Куйбышевского оперсектора УН КВД по Новосибирской области Л. И. Лихачевский в ав­густе 1940 г. показывал (будучи арестован в ноябре 1939 г. за на­рушения законности): «Осуждено к ВМН за 1937–1938 годы [по Куйбышевскому оперсектору] было ок. 2–х тысяч чел. У нас при­менялось два вида исполнения приговоров — расстрел и удушение. Сжиганием не занимались. Сжигали [иногда] только трупы. Всего удушили примерно 600 чел. Постоянными участниками этих опе­раций были Плотников, Малышев, Иванов, Урзля, Вардугин и др. работники как НКВД, так и милиции. Операции проводились таким путём: в одной комнате группа в 5 чел. связывала осуждённого, а затем заводили в др. комнату, где верёвкой душили. Всего ухо­дило на каждого человека по одной минуте, не больше».

Также Лихачевский добавил: «При исполнении приговоров в первой комнате сидел я и проверял личность осуждённого, затем после меня [его] заводили в другую комнату, где связывали, а за­тем оттуда выводили в третью комнату, где и расстреливали». По каким–то причинам одно время «в условиях Куйбышевского райо­на» расстреливать было нельзя, «и я отдал распоряжение согласно указанию нач. Управления применять удушение. Всего было заду­шено человек 500–600».

Некоторые из палачей соревновались в умении убить осуждён­ного с одного удара ногой в пах. Казнимым забивали рот кляпом, причем у секретаря райотдела С. К. Иванова был специальный ро­жок, которым он раздирал рты, выворачивая зубы сопротивляю­щимся. Этот садист расхаживал во время «ликвидации» в белом ха­лате, за что его коллеги прозвали Иванова «врачом». Тройка канн­ских палачей трибуналом войск НКВД Западносибирского округа 27–29 августа 1940 г. была осуждена к высшей мере. Никто из них в последнем слове не выразил сочувствия к своим жертвам — гово­рили только о собственной невиновности и расстройстве здоровья от усиленной работы по исполнению... После утверждения приго­вора в Москве военной коллегией Верховного Суда и отклонения прошения о помилования Президиумом Верховного Совета Л. И. Лихачевского, И. Д. Малышева и С. К. Иванова расстреляли в последний день октября 1940 г.

Некоторые из казнённых в 1938 г. в Куйбышеве не были погре­бены, а вывезены в укромные места и брошены, так что в следую­щем году один подросток сообщил в милицию о трупе, обнару­женном им за городом. Приехавшие туда милиционеры опознали в покойнике одного из задушенных и закопали его, отметив, что у трупа «зубы были разбиты, во рту находилась тряпка». Отметим, что с цифрами казнённых в Куйбышеве близко совпадает число уничтоженных людей в одном из оперсекторов Омской области: 1.787 человек, расстрелянных в 1937–1938 гг. по делам Ишимского оперсектора НКВД71.

Бывший начальник новосибирской облмилиции М. П. трей­дер вспоминал о массовых расстрелах в тюремной бане в Ново­сибирске. О какой–то известной чекистам жуткой подробности свидетельствуют предсмертные слова бывшего оперработника УНКВД по Новосибирской области Садовского, сохранённые со­камерником: «Меня везут к корыту стрелять...». Со слов на­чальника отделения дорожно–транспортного отдела УНКВД С. И. Политова, зафиксированных его 14–летней племянницей, осенью 1937 г. под Новосибирском были оборудованы в труд­нодоступном месте некие расстрельные помещения: «НКВД расстреливает людей на одном озере или болоте, где построе­ны специальные камеры, стена, к которой ставят расстреливать, и на полу вода... »72.

Впрочем, и настоящая баня была удобным для палачей местом: голые заключённые не могли пронести с собой ни оружия, ни каких–либо предметов, могущих за него сойти, чувствовали себя ско­ванно и не оказывали сопротивления палачам. Сопротивления не было из–за невозможности осознать, что всех арестовали именно для того, чтобы сначала издеваться, а потом хладнокровно убить — это не умещалось в сознании... А смыть кровь в банном помеще­нии было легко.

Тем не менее, отдельные попытки смертников сопротивляться палачам имели место. Одна из них фиксируется в Чите, о чём есть свидетельство упоминавшегося выше чекиста В. С. Кожева. Он рас­сказал, как 9 января 1939 г. сорок смертников, находившихся в ка­мере № 6, «отказались выйти на расстрел, кричали, что они не ви­новаты и требовали прокурора, подняли бунт». Прибежал один из чекистов и отрекомендовался прокурором, но его узнали. Тогда начальник управления (им был П. Т. Куприн — или же Г. С. Хорхорин, если арестованный в 1938 г. Кожев рассказывал о событиях, на самом деле относившихся к январю не 1939 г., а 1938–го — А. Г.) «приказал расстрелять этих арестованных в камере. Было выпуще­но более 300 патронов в эту камеру (автоматов тогда не было, по­этому такое количество израсходованных боеприпасов говорит о массовости участников побоища — А. Г.). Таким образом, приго­вор привели в исполнение. За ночь очистили камеру, затёрли стены, побелили. Об этом случае хорошо знают работники тюрьмы»73.

Расстрелянный дважды

Дело крестьянина колхоза «Труженик» Ново–Борчатского сель­совета Крапивинского района современной Кемеровской области

Г. Н. Чазова — одно из тех, что проливает свет на технологию рас­прав периода ежовщины и беспредельный цинизм властей, в том числе тех, кто обязывался надзирать за соблюдением законности. Григория Чазова арестовали 5 декабря 1937 г., 19 февраля следую­щего года он был допрошен фельдъегерем Крапивинского райот­дела НКВД Н. Молевым, протокол подписал не читая. Шесть дней спустя был переведён в Кемеровскую тюрьму, а 20 марта 1938 г. — в отделение Кемеровской тюрьмы в с. Ягуново, где содержалось 312 человек, в том числе и его 63–летний отец — Николай Чазов. Уже 22 марта около девяти вечера всем заключённым было прика­зано немедленно собраться для отправки на этап. Их по одному вы­водили из камеры и направляли за дом, где уже была приготовлена братская могила.

Г. Чазова комендант тюрьмы сзади ударил по голове, «а двое неизвестных, насунув ему шапку на глаза, повели за дом и силь­ным толчком бросили его в глубокую яму. Упав в яму, Чазов по­чувствовал под собой тела стонущих людей. По этим людям неиз­вестные ему лица ходили и стреляли в них. Чазов, лёжа между трупами, не шевелился и таким образом остался жив. А когда расстреливавшие люди уехали, оставив яму незакопанной, — вы­лез и пошёл домой в колхоз, находившийся за 45 километров от места происшествия».

Вместе с братом Фёдором Г. Н. Чазов 4 апреля того же года приехал в Москву, и из приёмной М. И. Калинина они оба были на­правлены в Прокуратуру СССР. На следующий день дежурный прокурор Главной Военной прокуратуры военюрист 1–го ранга Качанов их допросил и затем сделал доклад начальнице 2–го отде­ла ГВП военюристу 1–го ранга Софье Ульяновой. С санкции армвоенюриста Н. С. Розовского оба (Фёдор — как укрыватель бегле­ца) были арестованы. А прокурор Г. Н. Рогинский тут же написал первому заместителю наркома внутренних дел Фриновскому от­носительно проверки дела и привлечения к ответственности лиц, «небрежно выполнивших приговор о расстреле». 20 июня 1938 г.

Чазов был расстрелян в Москве, а его брат 29 июля по докладу Рогинского осуждён как социально–вредный элемент на 5 лет за­ключения и отправлен на Колыму.

Дело № 33160 на Чазова и ещё 16 человек (все осуждены к расстрелу) было сфабриковано с образцовой грубостью и ци­низмом: обвинительное заключение составлено 19 января 1938 г., а допросы проведены задним числом — с 16 по 19 февра­ля . Чазова обвиняли в поджоге Тайгинского пихтового завода, от­равлении стрихнином трёх колхозных лошадей, поджоге тока с соломой и антисоветских разговорах. Ни документов, ни сви­детельских показаний в деле не отыскалось. В 1939 г. Прокурату­ра СССР внесла протест на решение по делу о расстреле Чазова, абсолютно не озаботившись проведением расследования в отно­шении 16 его подельников. 26 ноября 1939 г. Прокурор СССР М. С. Панкратьев сообщал секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Андрее­ву об этом случае и о том, что дело на С. Я. Ульянову передано для расследования74.

Случаи с обнаружением могил и побегами из–под расстрела сильно компрометировали чекистское начальство. Из НКВД СССР в Новосибирск отправили требование выяснить обстоятельства «небрежного» расстрела, тем более что случаи деконспирации казней были в Новосибирской области не единичны. Бывший на­чальник тамошнего УНКВД Горбач на следствии в конце 1938 г. показал, что в результате его «вредительской работы» в г. Ленинске–Кузнецком массовые операции по арестам кулацкого элемента задели также середняков «и, кроме того, там приговора в исполнение были приведены в таком месте и так, что на второй день какой–то человек натолкнулся на место, где был обнаружен труп». Указал Горбач и на промашку с Чазовым: в Кемеровском горотделе НКВД, согласно его показаниям, один из осуждённых к ВМН «фактически не был расстрелян, после операции ушёл и явился в Москве, кажется, в приёмную М. И. Калинина»75.

«Я приходил с операции, обмазанный кровью...»

Подробные сведения об уничтожении почти тысячи жителей Бодайбинского района оставил замначальника отдела контрразведки УН КВД по Иркутской области Б. П. Кульвец (всего этот чекист аре­стовал в 1937–1938 гг. около четырёх тысяч человек). В начале 1938 г. он прибыл в Бодайбо и принялся осуществлять «массовые операции», из–за отдалённости района начавшиеся почти через полгода после соответствующих приказов.

Борис Кульвец информировал иркутское управление НКВД: «Только сегодня, 10 марта, получил решение (тройки — А. Г.) на 157 человек. Вырыли 4 ямы. Пришлось производить взрывные ра­боты, из–за вечной мерзлоты. Для предстоящей операции выделил 6 человек. Буду приводить исполнение приговоров сам. Доверять никому не буду и нельзя. Ввиду бездорожья можно возить на ма­леньких 3–4–местных санях. Выбрал 6 саней. Сами будем стрелять, сами возить и проч. Придётся сделать 7–8 рейсов. Чрезвычайно много отнимет времени, но больше выделять людей не рискую. Пока всё тихо. О результатах доложу». Вот ещё письмо: «Опера­цию по решениям Тройки провел только на 11 5 человек, так как ямы приспособлены не более, чем под 100 человек». Третье посла­ние в Иркутск гласило: «Операцию провели с грандиозными труд­ностями. При личном докладе сообщу более подробно. Пока всё тихо и даже не знает тюрьма. Объясняется тем, что перед опера­цией провёл ряд мероприятий, обезопасивших операцию». В 1938 г. в Бодайбо было расстреляно 948 человек...

После суда Кульвец напоминал о своих недюжинных заслугах: «Заявляю ещё раз и с этим умру, что работал я честно, не жалеючи себя, получил туберкулез, не гнушался никакой работой, вплоть до того, что по приговорам из Иркутска сам же приводил их в исполне­ние и в неприспособленных районных условиях приходилось таскать [трупы] на себе, я приходил с операции обмазанный кровью, но моё моральное угнетение я поднимал тем, что делал нужное и полезное дело Родине». В мае 1941 г. военным трибуналом войск НКВД За­байкальского округа Б. П. Кульвец как «бывший эсер и белогвар­дейский прислужник, японский шпион и диверсант, харбинский при­хвостень, готовивший убийство руководства Иркутской области, взрывы на Транссибирской магистрали с целью отторжения Даль­него Востока в пользу Японии» был приговорён к расстрелу, но вскоре оказался помилован, получив 10 лет лагерей. В 1944 г. он был досрочно освобождён76.

Наряду с Кульвецом известны и другие «чемпионы» по части мас­совых убийств. Капитан госбезопасности УНКВД по Ленинградской области М. Р. Матвеев был организатором и основным исполните­лем расстрела 1.111 заключённых Соловецкой тюрьмы особого на­значения НКВД 27 октября и 1 –4 ноября 1937 г. под г. Медвежьегорском в Карелии; он расстреливал по 200–250 человек в день.

Среди его жертв — лучшие представители украинской культуры (около 300 человек); среди них — писатели Н. Зеров, Н. Кулиш, М. Ирчан, О. Слисаренко, В. Полищук, П. Филиппович, В. Пидмогильный, М. Вороный. От руки Матвеева погибли украинский теат­ральный режиссёр Лесь Курбас, адвокат А. Бобрищев–Пушкин (за­щитник Бейлиса и Пуришкевича), создатель Гидрометеослужбы СССР А. Вангенгейм, основатель удмуртской литературы Кузебай Герд, белорусский министр Ф. Волынец, татарский общественный деятель И. Фирдевс, председатель московского цыганского табо­ра Г. Станеско, грузинские князья Н. Эристов и Я. Андронников, ка­толический администратор Грузии Ш. Батмалашвили, черкесский писатель X. Абуков, корейский деятель Тай До, православные епи­скопы Алексий, Дамиан, Николай и Пётр, лидер баптистов СССР В. И. Колесников, академик–историк Н. Н. Дурново... В 1938–м Матвеев был арестован и осуждён за некое «превышение власти при проведении расстрелов»; впоследствии он жил в Ленинграде, где и умер в 1974 г. Могилы узников Соловков были обнаружены только летом 1997 г. Их оказалось около 150, размером четыре на четыре метра и двухметровой глубины77.

В массовых убийствах постоянно участвовали и многие другие чекисты с милиционерами, высокопоставленные и не очень. Так, 2 сентября 1937 г. замначальника УНКВД по Московской области майор госбезопасности С. И. Лебедев и начальник УРКМ капитан милиции М. И. Семёнов лично расстреляли 111 осуждённых. В ап­реле 1938 г. в аттестации на помощника начальника Запорожского ГО УН КВД по Днепропетровской области старшего лейтенанта гос­безопасности С.А. Янковича говорилось, что он «непосредственно руководил и лично принимал участие в исполнении приговоров в по­рядке приказа Народного Комиссара Внутренних Дел Союза ССР № 00485 (по так называемой польской операции — А. Г.) и по реше­ниям Спецколлегии Облсуда, Трибунала и Особой Тройки УНКВД (свыше 1 ООО человек)»".

Согласно приказу М. П. Фриновского от 5 августа 1937 г., смертные приговоры в отношении лагерников должны были приво­диться в исполнение «специально отобранным начальствующим со­ставом и стрелками военизированной охраны» под личным руко­водством начальника оперчекотдела лагеря либо его заместителя. 16 августа того же года Ежов предписал при производстве расстре­лов осуждённых в тюрьмах приводить приговоры в исполнение на­чальствующим и надзорным составом под личным руководством начальника тюрьмы или его помощника по оперативной части. Один из таких начальников, бывший руководитель Омской школы мили­ции Д. Н. Кедров, возглавляя с 1937 г. управление милиции по Даль­нему Северу в Магадане, в мае 1938 г. за организацию массовых расстрелов колымских заключённых был премирован месячным окладом, в 1939 г. — награждён медалью «За трудовое отличие», а ещё год спустя стал заместителем начальника управления Северо–Восточного ИТЛ НКВД79.

В октябре 1937 г. в акте об исполнении приговора над большой группой осуждённых троцкистов было записано, что они «расстре­ляны комендантом УН КВД по Дальстрою в присутствии представи­телей Дальневосточного Крайсуда по Севвостлагу, прокуратуры по

Севвостлагу, Управления НКВД по Дальстрою и врача, констатиро­вавшего смерть расстрелянных. Трупы расстрелянных захоронены в общей яме в лесу близ города Магадана». 47 троцкистов тогда были казнены на глазах друг у друга. Оставшихся десятерых через несколько дней привели на то же место и расстреляли над телами их товарищей. Бывший следователь М. Баранов, который в числе других чекистов сопровождал осужденных к месту расстрела, вспоминал: «Помню как нас, несколько человек молодых чекистов, вызвали к начальнику управления и сказали, что мы будем сопро­вождать осуждённых от тюрьмы до места казни... И всё, что про­изошло потом, произвело на меня и моих товарищей такое сильное впечатление, что несколько дней лично я ходил словно в тумане и передо мной проходила вереница осуждённых троцкистских фа­натиков, бесстрашно уходивших из жизни со своими лозунгами на устах».

Основная часть колымских жертв массовых расстрелов была уничтожена в Магадане. Немало расстреливали и на так называе­мой Серпантинке — глухом распадке между сопок, в полутора ки­лометрах от центра Северного горнопромышленного управления в посёлке Хатыннах, где серпантином вилась грунтовая дорога. В нескольких сотнях метров от нее размещался барак–тюрьма для приговорённых к смертной казни. Исследователь Колымы А. М. Би­рюков приводит свидетельства о технике казней вУСВИТЛе НКВД: «...Немногие уцелевшие, находившиеся на спецкомандировке „Серпантинная", вспоминали, что осуждённых к ВМН вытаскивали по одному со связанными руками и кляпом во рту. Далее ставили на колени, двое удерживали, третий стрелял в затылок»80.

В казнях заключённых лагерей участвовали и специальные эмис­сары. Известный палач лейтенант госбезопасности Е. И. Кашкетин (упоминается как Кашкотин в романе В. С. Гроссмана «Жизнь и судьба»), ранее увольнявшийся из Н КВД в связи с психическим за­болеванием, был затем принят в аппарат ГУЛАГа и отличился в мас­совых расстрелах узников Ухто–Печорского и Ухто–Ижемского ла­герей НКВД. Вооружённый пулемётами взвод расстрельщиков под командованием Ефима Кашкетина весной 1938 г. расстрелял в воркутинских лагерях не менее 2.508 человек. В марте 1940 г. Кашкетин был осуждён к расстрелу за массовую фальсификацию дел и избиения заключённых.

В годы террора нередко казнили подростков и беременных женщин. В Грузии (Батуми) по обвинению в организации покушения на Берию была расстреляна группа подростков–школьников. В 1937 г. тройкой под председательством наркома внутренних дел Грузии С. А. Гоглидзе была приговорена к расстрелу группа деву­шек81.

О полном произволе региональных руководителей Н КВД свиде­тельствует и дело начальника Житомирского облУНКВД Г. М. Вяткина, который был арестован с санкции Хрущёва 16 ноября 1938 г. в связи с побегом наркома внутренних дел УССР А. И. Успенского. На следствии он показал: «...Тягчайшим из совершённых мною пре­ступлений я считаю расстрел по приговору тройки около ... (про­пуск в документе — А. Г.) тысяч человек, арестованных Житомир­ским областным управлением и обвинённых в принадлежности к «ПО В» и немецко–фашистской организации, не будучи уверен­ным в виновности значительной части их...». По единоличным рас­поряжениям Вяткина, было расстреляно в Житомирской области свыше 4.000 человек, в том числе несовершеннолетние дети и бе­ременные женщины, причём более чем на 2.000 расстрелянных протоколы членами тройки не были подписаны, а на многих расст­релянных не оказалось следственных дел. В феврале 1939 г. Вяткин сам был расстрелян82.

Ограбление расстрелянных

Раздевание до белья или донага было постоянным обычаем в советской расстрельной практике 20–40–х годов (обнаруженные в 1979 г. многочисленные мумифицированные трупы на размытой Обью территории колпашевской тюрьмы были именно в нижнем белье). Правда, если казнили за городом, то, как показывают рас­копки последних лет, в могилах обнаруживаются обувь, остатки верхней одежды и довольно многочисленные личные вещи. Верх­няя одежда осужденных обычно изымалась в доход государства, ценные вещи распределялись за бесценок (или расхищались) чеки­стами, ими также торговали в особых магазинах. Эти спецмагази­ны были открыты в период «Большого террора», а в годы граждан­ской войны присвоение имущества осуждённых осуществлялось открыто.

ЧК изначально была не только карательной, но и мародёрской организацией. В августе 1919 г. ВЧК издала приказ о том, что вещи расстрелянных концентрируются у видного чекиста А. Я. Беленько­го — начальника охраны Ленина — и распределяются по указанию Президиума ВЧК. Награбленное шло, в первую очередь, начальст­ву. Сам Ленин получил отхозотдела Московской ЧК счёт за получен­ные костюм, сапоги, подтяжки, пояс — всего на 1.417 руб. 75 коп. У Петрочека «был свой счёт в Нарбанке, на который поступали кон­фискованные у осуждённых деньги и выручка за продажу их имуще­ства; рядовые чекисты не брезговали торговать одеждой и обувью казнённых и, случалось, предлагали выкупить всё это их родственни­кам». По словам академика В. И. Вернадского, «чиновники чрезвы­чайки производят впечатление низменной среды — разговоры о на­живе, идёт оценка вещей, точно в лавке старьёвщика»83.

После расстрелянных в 1937–1938 гг. осталось много одежды, которую постоянно пытались расхитить (например, в Якутии); в То­больске и Куйбышеве (бывшем Каинске) её в 1938 г. по приказам начальства сжигали, но далеко не всю: чекисты присваивали себе костюмы, дохи, шапки, а упоминавшийся выше «врач» С. К. Иванов не побрезговал и пимами.

Ограбление расстрелянных стало устойчивой традицией со вре­мён гражданской войны: А. И. Мосолова, зампреда Омской губчека, в 1921 г. губком РКП(б) исключил из партии (ненадолго) имен­но за самовольное распределение вещей расстрелянных среди подчинённых и красноармейцев. В 1939 г. бывший начальник осо­бой инспекции новосибирской облмилиции И. Г. Чуканов свиде­тельствовал, что начальником управления НКВД И. А. Мальцевым «поощрялось мародёрство, он не принимал никаких мер к тем, кто снимал ценности с арестованных, приговорённых к В М Н ».

Подтверждая эти слова Чуканова, оперуполномоченный угро­зыска Куйбышевского райотдела УНКВД по Новосибирской облас­ти Михаил Качан показывал: «При исполнении приговоров изыма­лись деньги, которые затем тратились на попойки. Однажды мы нашли мало денег, так Малышев сказал, что сегодня были бедня­ки. Эти деньги никуда не сдавались... У одних китайцев были изъя­ты деньги 500 рублей, а затем их не нашли». Доставались каинским душителям и золотые вещи°4.

На Алтае было то же самое: помощник начальника алтайского управления НКВД Г. Л. Биримбаум и начальник оперотдела В. Ф. Лешин в 1938 г. присваивали деньги, отобранные у аресто­ванных. Биримбаума осудили за массовые нарушения законности, а Лешин, который исправно участвовал в расстрелах, получил все­го лишь строгий выговор за систематическое пьянство и халатность, благополучно продолжая работу в НКВД и в 40–е гг. Точно так же присваивали деньги и ценности своих жертв расстрельные команды УН КВД по Ульяновской области. Магаданскому начальнику УН КВД по Дальстрою В. М. Сперанскому в числе разнообразных уголов­ных обвинений вменялась и трата 80 тыс. рублей, изъятыху аресто­ванных, большая часть которых была отправлена на расстрел85.

Повсеместно грабили осуждённых чекисты Украины. Бывший старший вахтёр Запорожского горотдела УНКВД по Днепропет­ровской области Г. Я. Доров–Пионтошко 22 мая 1939 г. показал сле­дующее: «С началом первой операции по кулачеству бывший тогда зам. нач. горотдела в Запорожье Янкович отдал распоряжение мне снимать со всех расстрелянных верхнюю одежду и костюмы.

Вахтер Сабанский обыскивал трупы, собирал деньги и эти деньги после приговора расходовались на ужин с выпивкой. В этом деле участие принимали Янкович и Рихтер — быв. в то время нач. фельд­связи, а впоследствии нач. АХО Одесского УН КВД.

Когда же начали идти на приговора арестованные без денег (т.к. был введён порядок, что деньги отбирались при аресте), то, по распоряжению Янковича, а впоследствии начальника горотдела [Б. П.] Болдина, с санкции бывшего начальника УНКВД [П. А.] Коркина, договорились, что каждому этапируемому с тюрьмы в Горотдел выдавалось на руки по 3 рубля, якобы для питания на этапе, но в действительности эти деньги за незначительным исключением никогда на них не расходовались, а под видом приобретения для них продуктов отбирались, приводились приговоры в исполнение, а за­тем с участием Янковича, меня, Мащенко, Савичева, Сабанского, Новикова (работника гаража) устраивалась выпивка и ужин в той же комнате, где приводились приговора. ...Снятая одежда с расстре­лянных шла в кладовую. Разновременно при Янковиче раздавались вещи осужденных Савичеву, Хлебникову (бухгалтеру ГО), мне, Сабанскому и Мащенко. Наибольшее количество отправлялось на квартиру Янковичу... Наглость Янковича доходила до того, что, ког­да расстреляли одного инженера с завода № 29, то присутствую­щий тут же Янкович велел снять с него костюм и пальто и отнести к нему в кабинет, что и было сделано»86.

В феврале 1939 г. под судом трибунала оказались работники внутренней тюрьмы УНКВД по Харьковской области: начальник тюрьмы В. П. Кашин, помощники коменданта П. С. Таран и П. П. Топунов, надзиратели И. П. Рудь, С. А. Руденко и Г. П. Пушкарёв. Су­дом было установлено, что они на протяжении четырёх месяцев в 1937–1938 гг. отбирали деньги у смертников, сопровождая гра­бежи избиениями. Мало того, мародёры выбивали у расстрелян­ных золотые зубы, а различные вещи своих жертв продавали на рынке. Выбор у них был изобильный: в подвале тюрьмы Харьков­ского УНКВД только с 9 августа 1937 по 11 марта 1938 г. были рас­стреляны 6.865 человек. Первоначально Кашин и Руденко были осуждены к высшей мере, но военная коллегия Верховного Суда СССР заменила им расстрел на 10 лет заключения; Таран и Рудь от­делались 5 годами лагерей, Пушкарёв — 2,5 годами исправительных работ, а Топунов — условным наказанием87.

В январе 1941 г. военным трибуналом войск НКВД Киевского во­енного округа была осуждена группа работников — исполнителей приговоров — Уманского РО НКВД, которые в конце 1937 г. зани­мались мародёрством. Глава группы палачей С. Абрамович и под­чинённые ему Г. Петров, Л. Щербина, Н. Зудин и другие снимали с осуждённых к расстрелу одежду и отбирали деньги. Абрамович основную часть денег оставлял себе, а остальными делился с рядо­выми исполнителями. Всего у расстрелянных было похищено 42 тыс. руб.88

«Применение извращённых методов...»

Откровенный садизм практиковался очень многими расстрельщиками во всех регионах СССР. Один из бериевских подчинённых К. Савицкий в 1953 г. утверждал: «К тем арестованным, которые давали признательные показания, меры физического воздействия в процессе следствия не применялись. Но при приведении пригово­ров в исполнение их обязательно избивали по указанию Берия, ко­торый говорил: „Прежде чем вести их на тот свет, набейте им мор­ду"». Очевидец расстрелов в Тбилиси эпохи «Большого террора» показал в 1954 г.: «Жуткие сцены разыгрывались непосредственно на месте расстрелов. Кримян, Хазан, Савицкий, Парамонов, Алсаян, Кобулов... как цепные псы набрасывались на совершенно бес­помощных, связанных верёвками людей, и нещадно избивали их ру­коятками от пистолетов»89.

Аналогично вели себя украинские чекисты. Сотрудник Запо­рожского горотдела НКВД УССР Г. Я. Доров–Пионтошко в 1939 г.

поведал о таких преступлениях своего начальства: «Одновременно хочу остановиться на той практике, которая была введена Болдиным при выполнении приговоров. Болдин и сотрудник Горотдела Гонтаренко перед приведением приговора в исполнение вызывали арестованных и, под видом начала снова их допроса, зверски изби­вали палками и специальной резиной. Это инсценировалось вопро­сами: „Признаешь ли себя виновным?" и били до тех пор, пока осуждённый не заявлял, что он виноват, после чего приводили при­говор в исполнение. При этом всегда присутствовал вахтёр Мащен­ко, мне же часто почти силой приходилось уводить осуждённого, а часто после побоев уносить».

Как отмечает украинский историк В. А. Золотарёв, с исключи­тельной жестокостью издевались над смертниками харьковские чекисты. Следователь П. Т. Павлюк специально обратился к на­чальнику УНКВД по Харьковской области Л. И. Рейхману с прось­бой разрешить избить осуждённого к ВМН «резидента польской разведки» Желиховского с целью «получения показаний о всей его вражеской деятельности». Получив разрешение, Павлюк бил Же­лиховского, пока тот не умер.

Василий Лебедев в 1937–1938 гг. был начальником Особого от­дела УНКВД по Житомирской области УССР, пытал арестованных, участвовал в массовых расстрелах, избиениями вымогал у осуждённых к ВМН показания на невинных людей. Известно, что тамош­ние чекисты одну 67–летнюю женщину забили в гараже лопатой. В 1940 г. его исключили из партии за, в том числе, «применение из­вращённых методов при приведении приговоров в исполнение» и осудили на пятьлет. Но уже в 1941 г. В. Е. Лебедев был освобож­дён из заключения в связи с отменой приговора военной коллегией Верхсуда СССР90.

Не отставала и Сибирь — что в жестокости к жертвам, что в сни­сходительности к палачам. А. С. Алексеев в 1937–1938 гг. руково­дил Минусинским оперсектором УНКВД по Красноярскому краю и организовывал массовые операции по исполнению смертных при­говоров. О том, как Алексеев экономил патроны, свидетельствовали его подчинённые. Так, «Никитин показал, что, выполняя операцию по приведению постановлений о расстреле над большим количеством репрессированных, Алексеев должным образом проведение этой операции не организовал, процесс носил мучительный характер, т. к. многие из репрессированных оставались раненными и, по указа­нию Алексеева, их добивали ломом». Когда подчинённый осенью 1937 г. ему доложил, что один из своры пьяных палачей (А. И. Коро­лев) пытался взорвать осуждённого с помощью электродетонатора, Алексеев заявил: «Не то ещё делали, главное — быстрее расстрели­вать да беречь патроны». Один из чекистов показывал: «.. .Один раз, в октябре 1937 года, пришлось быть в подвале при проведении одной из операций и видеть, что расстрел производился сотрудниками, на­ходившимися в нетрезвом состоянии и в обстановке полной дезорга­низации».

В 1938 г. Алексеев и помощник начальника Хакасского облуправления Н КВД И. И. Дзедатайс были признаны виновными в том, что, «являясь руководителями операций по приведению в исполне­ние приговоров над лицами, которым назначалась высшая мера наказания, проявили халатность и бесконтрольность за подчинён­ными, что привело к систематическому употреблению спиртных напитков сотрудниками во время проведения данных операций и бегству 3–х граждан из подвала, где производились расстрелы, а Дзедатайс И. И., кроме того, совместно с Новоселовым И. К., Королевым А. И. и другими работниками оперсектора, лично уча­ствовал в издевательствах над осуждёнными». За «дискредитацию звания сотрудника НКВД» Алексеев и другие Особым совещанием при Н КВД COOP 22 октября 1938 г. были осуждены.

В жалобах на необоснованность приговора старый чекист Алек­сеев указывал, что им в 1937 г. лично арестовано 2.300 «троцкис­тов», из которых более 1.500 расстреляно. Власти вняли этим весо­мым аргументам. В январе 1941 г. Алексеев был освобождён из заключения, остался в системе ГУЛАГа и два года спустя добился снятия судимости (в 1944 г. он при неясных обстоятельствах погиб в лагере при исполнении служебных обязанностей). Осуждённые вместе с Алексеевым И. И. Дзедатайс, замеченный в издевательст­вах над приговорёнными, и И. К. Новосёлов (этот инструктор ЗАГСа ещё и мародёрствовал), обращаясь с прошениями о помиловании, упирали на то, что ими при расправах двигало чувство классовой не­нависти".

Возглавлявший один из райотделов НКВД в Ямало–Ненецком ок­руге Омской области С. Р. Шишкин в 1939 г. был отдан под суд за участие в пыточном следствии, присвоение личных вещей расстре­лянных, скрытие смертей заключённых от избиений, участие в рас­стрелах в пьяном виде. Начальник Ямало–Ненецкого оперсектора НКВД А. И. Божданкевич, приводивший приговоры в исполнение в одном из служебных кабинетов, а также днём в клубе окротде­ла, получил пять лет, но вскоре был амнистирован. Всего под суд за нарушения законности, пытки и нарушения правил исполнения при­говоров попали 13 сотрудников Ямало–Ненецкого оперсектора, но почти все они отделались минимальными наказаниями, зачастую не связанными с лишением свободы.

Есть свидетельство очевидца о массовых казнях в г. Канске Красноярского края: «Во дворе Канской тюрьмы расстреляли око­ло 500 человек и тут же во дворе закопали... Когда убитые не вме­щались в яму, их рубили шашками на куски, чтобы было плот­нее...»92.

Среди работников барнаульской тюрьмы в 1940 г. ходили рас­сказы о том, как в 1 937–1 938 гг., по приказу начальника УН КВД по Алтайскому краю С. П. Попова, уничтожали приговорённых к рас­стрелу крестьян: политрук тюрьмы Ю. Г. Логвинов рассказывал знакомому, что их пытали, а потом «убивали ломом и сваливали в большую яму, которую я, будучи на работе в тюрьме, осматри­вал». В мае 1940 г. военная коллегия Верхсуда СССР в Москве осу­дила 11 работников Вологодского УН КВД во главе с начальником управления С. Г. Жупахиным. Трое из них — Власов, Воробьёв и Емин — обвинялись в применении «извращённых способов приве­дения приговоров в исполнение». Семерых чекистов постановили расстрелять. О том, что это были за «способы», можно судить по материалам комиссии Политбюро ЦК КПСС, полностью опублико­ванным только в 2003 г.: в декабре 37–го работники Белозерского райотдела Н КВД Анисимов, Воробьёв, Овчинников, Антипин и дру­гие вывезли в поле 55 осуждённых и «порубили их топорами». В том же райотделе двух женщин забили до смерти поленьями93.

Сам Берия также лично издевался над уже осуждёнными. Так, в январе 1954 г. бывший начальник 1–го спецотдела НКВД Л. Ф. Баштаков показал о последних часах жизни бывшего кандидата в чле­ны Политбюро ЦК ВКП(б) Р. И. Эйхе: «На моих глазах, по указани­ям Берия, Родос и Эсаулов резиновыми палками жестоко избивали Эйхе, который от побоев падал, но его били и в лежачем положе­нии, затем его поднимали, и Берия задавал ему один вопрос: „Признаёшься, что ты шпион?". Эйхе отвечал ему: „Нет, не при­знаю". Тогда снова началось избиение его Родосом и Эсауловым, и эта кошмарная экзекуция над человеком, приговорённым к рас­стрелу, продолжалась только при мне раз пять. У Эйхе при избие­нии был выбит и вытек глаз. После избиения, когда Берия убедился, что никакого признания в шпионаже он от Эйхе не может добиться, он приказал увести его на расстрел»94.

Отдельной строкой следует упомянуть и сексуальную окраску многих расправ. Те же упоминавшиеся выше сотрудники Куйбы­шевского оперсектора НКВД (не только расстрелянные в Новоси­бирске в 1940 г., но и оставшиеся безнаказанными милиционеры) в 1938 г. заставили совершать в своём присутствии половой акт осуждённую учительницу и осуждённого мужчину, обещая за это помиловать. Сразу после окончания «представления» несчастные были задушены. Сотрудник Куйбышевского оперсектора С. К. Ива­нов оклеветал забеременевшую от него уборщицу как шпионку и лично участвовал в её расстреле, причём начальник оперсектора Лихачевский при этом, смеясь, подсчитывал, сколько в результате

Иванов сэкономил на алиментах... Новосибирский контрразведчик Отто Эденберг сожительствовал со своим агентом актрисой Иолантой Мацур прямо в тюрьме, где та была внутрикамерной осведо­мительницей, а когда женщина забеременела, составил «альбом­ную справку» на неё с целью добиться расстрела наложницы как шпионки. В приговоре 1941 г. над руководящими работниками уп­равления НКВД по Алтайскому краю глухо упоминалось, что на­чальник Бийского оперсектора В. И. Смольников допустил, а его подчинённый Г. С. Каменских «производил исключительные зверст­ва и циничные издевательства над женщинами при приведении при­говоров с высшей мерой наказания»95.

Побеги

Карательную практику определённым образом корректирова­ли побеги, в том числе осуждённых к высшей мере наказания. По­пытки бежать из–под стражи были частым явлением, хотя нередко заканчивались гибелью беглецов. Газета «Дело революции» в 1920 г. не раз публиковала сообщения Новониколаевской чека о таких инцидентах. Так, 17 июля при попытке бежать был застре­лен заведующий химотделом райсовнархоза инженер В. Н. Скворцов. 28 сентября 1920 г. сообщалось, что выведенный на расстрел «агент польской контрразведки» А. Г. Остапкович воспользовался темнотой и бежал, но «попался в одну из устроен­ных засад в Нахаловке» и был застрелен — «смерть констатирова­на врачом». 3 октября сообщалось, что неделей ранее трое арес­тованных чекистами пытались бежать при конвоировании к станции Коченёво, но были убиты охраной — впрочем, возможно, это бы­ла чекистская инсценировка побега, и с арестованными просто расправились. Состоялся и групповой побег 12 «важных арестан­тов», произошедший 8 октября 1920 г. (арестованные — в основ­ном, бывшие офицеры, — боясь расстрела, в темноте напали на ка­раул и выломали ворота) и закончившийся, похоже, удачно для не­скольких человек96.

Частые побеги вынуждали власти предпринимать неординарные меры борьбы с ними. В мае 1921 г., в связи с участившимися побе­гами арестованных, Екатеринбургский губисполком вместе с губ­чека приняли совместное постановление, которое предусматрива­ло институт заложничества среди заключённых. Администрация тюрьмы получала право в случае побега отобрать по своему выбо­ру и расстрелять пятерых заключённых.

36–летний житель села Баган Василий Малашенко, будучи 26 сентя­бря 1930 г. выведен в составе группы из 25 человек на расстрел в Но­восибирске, воспользовался темнотой и бежал при «сопровождении его к месту расстрела». Как отмечали составители акта о расстреле и побеге — комендант полпредства Н. М. Майстеров, его помощник М. П. Рачков и дежуривший в те сутки по полпредству оперработник Захаров, — беглец не был разыскан сразу. О дальнейшей судьбе Ма­лашенко сведений нет, а его подельников, прошедших по известному делу «Чёрные», всех казнили в тот же день, в 11 часов вечера97.

Материалы партийных органов о взысканиях за служебные про­ступки свидетельствуют о частых побегах приговорённых к высшей мере. Начальник Болотнинской раймилиции Запсибкрая Огневский постановлением райкома ВКП(б) в ноябре 1932 г. был снят с долж­ности за допущение побега приговорённого к расстрелу по указу ЦИК СССР от 7 августа 1932 г. Пушкина. Другой начальник Болотнинского райотдела милиции — П. И. Лаворчик — в мае 1935 г. полу­чил партвыговорза побег из КПЗ троих заключённых, включая двух осуждённых к расстрелу98.

Тайные убийства

Чекистский террор затрагивал и лиц, получивших от властей офи­циальные гарантии помилования. Так, в октябре 1921 г. зампред ВЧК

И. С. Уншлихт направил архангельским чекистам следующее распо­ряжение относительно судьбы 10 руководителей Тамбовского восстания, которым ранее были даны гарантии сохранения жизни: «Высланный вам Тамгубчека добровольно сдавшийся комсостав

антоновских банд приговорённых официально к выселению

в Архангельск, согласно постановлению Президиума ВЧК от 8 ок­тября предлагается расстрелять, по возможности соблюдая кон­спирацию»99.

Специфическим способом тайной политической казни было ис­пользование инсценированных несчастных случаев. Один из первых известных — гибель Б. В. Савинкова, относительно которой сохрани­лось недавно обнародованное свидетельство самого Сталина. Хотя все до сих пор известные опубликованные данные говорят именно о самоубийстве (показателен факт, что, отдавая в печать пред­смертное письмо Савинкова, чекисты сделали в нём изъятия, — это, конечно, свидетельствует в пользу его подлинности), но игнориро­вать прямое заявление вождя народов всё же не следует.

В своих объяснениях Л. П. Берии от 27 марта 1953 г. С. Д. Игна­тьев, экс–министр госбезопасности, цитировал слова Сталина, ко­торый с конца октября 1952 г. стал настойчиво требовать истязать «врачей–вредителей», отказывавшихся признаваться: «„Бейте!" — требовал он от нас, заявляя при этом, — „Вы что, хотите быть более гуманными, чем был Ленин, приказавший Дзержинскому выбро­сить в окно Савинкова? У Дзержинского были для этой цели специ­альные люди–латыши, которые выполняли такие поручения. Дзер­жинский — не чета вам, но он не избегал черновой работы, а вы, как официанты, в белых перчатках работаете. Если хотите быть чекис­тами, снимите перчатки"»100. Игнатьев докладывал о вещах недав­них и вряд ли путал или придумывал. Информация любопытнейшая.

Само собой, Ленин к смерти Бориса Савинкова, погибшего в 1925 г., не мог иметь отношения по определению. Очень похоже, что здесь товарищ Сталин свой собственный приказ Дзержинскому покончить с самым известным из тогдашних арестантов весьма на­хально свалил на безответного Ильича... Раскаявшийся Савинков был уже не нужен, а его «самоубийство» дополнительно компро­метировало этого бывшего боевика и политического лидера. «Люди–латыши», специализировавшиеся на тайных убийствах и подчи­нённые непосредственно Дзержинскому, тоже вряд ли сочинены. Вполне возможно, это были сотрудники комендатуры ОГПУ, в чьей твёрдости не могло быть сомнений.

Тайные убийства практиковали и чекисты на местах. Осенью 1920 г. председатель Алтайской губернской чека X. П. Щербак приказал начальнику Бийского уездного политбюро Н. Путекле тай­но убить популярного партизанского вожака И. Я. Третьяка, подо­зревавшегося в заговорщицкой деятельности. Только случайность помешала тогда этой чекистской расправе (в 1937 г. Третьяк был расстрелян как «японский шпион»). Впрочем, большую часть убийств сибирские чекисты не маскировали. Циркуляр полпредства ВЧ К по Сибири от 14 августа 1921 г. констатировал, что «проводни­ками красного террора на местах являются политбюро и милиция», которые «арестованных редко доводят до места, по дороге „при попытке бежать" расстреливают». Тот же циркуляр отмечал, что в Минусинском уезде Енисейской губернии «политбюро, милиция, секретарь укома и начальник гарнизона арестовывают зажиточных крестьян и расстреливают», а в Мариинском политбюро Томской губчека «все арестованные кулацкие элементы и контрреволюцио­неры были удавлены»101.

Нравы дальневосточной тайной полиции были не менее раско­ванными. В сентябре 1921 г. директор Госполитохраны Дальневос­точной республики Г. И. Быков в секретном циркуляре приказывал местным органам ГПО — для улучшения имиджа ДВР в связи с на­чавшимися переговорами с Японией — временно «никаких секрет­ных судов и расстрелов не производить», «не допускать широкого, бесцельного и вредного для РКП пользования методами провока­ций» и пока «отказаться от чекистских методов ликвидации врага на месте преступления». Особенную циничность данного циркуляра подчёркивает тот факт, что до весны 1922 г. на территории ДВР смертная казнь официально была отменена.

В декабре 1924 г. работники Забайкальского губрозыска в Чите без суда расстреляли заключённую женщину, «взятую по подозре­нию в том, что она больна венерической болезнью и заражает красноармейцев». Инспектор губрозыска Н. И. Цейзик, отказав­шийся расстреливать женщину, но не принявший никаких мер к пре­дотвращению этого преступления, отделался партийным выгово­ром. В ноябре 1925 г. Н. М. Шнеерсон, возглавлявший отделение контрразведки Приморского губотдела ОГПУ во Владивостоке, от­правил следующую красноречивую записку начальнику 53–го погранотряда Панову: «Посылаю тебе мышьяк 25 грам[мов]. Им можно отравить 100–1 50человек. Исходя из этого, ты можешь со­размерить, сколько нужно на каждого человека. На глаз нужно маленькую щепоточку...». Десять лет спустя успешно делавший карьеру Шнеерсон занял пост помощника начальника Иностранно­го отдела ГУГБ НКВД СССР.

Следует отметить, что чекисты–пограничники 20–х годов очень легко и без всяких ядов расправлялись с задержанными нарушите­лями границы и контрабандистами. Так, бывший начальник 55–го ка­валерийского погранотряда Амурского губотдела ОГПУ Н. Я. Альто (Пушко) — по словам инструктора отряда Т. А. Кожухова от 24 июня 1925 г. — хладнокровно выстрелил «в арестованного во время конвоирования, сказав: „Нужно убить этого негодяя!" ...аре­стованный просил добить, так как сильно мучался, Альто убежал за оторвавшимися лошадьми, а я из сожаления пристрелил мучавшегося раненого». В 30–х годах Альто сделал карьеру в Сиблаге102.

Высшее руководство карательных органов могло вполне само­стоятельным образом отдавать тайные приказы о расстрелах. И вряд ли обо всех из них узнавал Сталин. Так, в 1935 г. начальник спецбюро УНКВД по Дальне–Восточному краю А. А. Лиман–Митрофанов получил из Москвы указание расстрелять двоих «закор­донных агентов–двурушников», один из которых был якобы капита­ном японской армии, а второй — монголом или бурятом. Лиман– Митрофанов поручил исполнение этого устного приговора троим своим подчинённым. Характерно, что в 1957 г. начальник УКГБ по Хабаровской области, отвечая на прокурорский запрос, заявил, что «это не убийство, а одна из разновидностей оперативной необходи­мости»...103

Многие смерти сталинской эпохи остаются загадкой. Неизвест­но, например, сознательно ли Сталин настоял на ненужной опера­ции для М. В. Фрунзе; действительно ли утонул, а не был утоплен в 1925 г. во время командировки в США бывший заместитель Троц­кого в Реввоенсовете Э. М. Склянский; действительно ли стал жерт­вой случайного автопроисшествия в Харбине в 1928 г. другой вид­ный троцкист, бывший председатель Сибревкома М. М. Лашевич. Но есть и совершенно доказанные случаи криминальных действий Сталина в отношении своих политических противников.

В мае 1939 г. (с разницей в два дня) сокамерниками были убиты одни из виднейших большевиков–оппозиционеров — Карл Радек и Григорий Сокольников. Оба они в январе 1937 г. были осуждены на Юлетзаключения, но товарищ Сталин в итоге решил, что эти его враги будут предпочтительнее в мёртвом виде. Бывших оппозицио­неров сгубила откровенность: и К. Б. Радек, и Г. Я. Сокольников, по сообщениям агентуры, постоянно обвиняли Сталина в фальсифика­ции тогдашних политических процессов. Иосиф Виссарионович, лично сохранивший им жизнь (в архиве отложился проект пригово­ра, отправленный Ульрихом Ежову с предложением расстрелять всех проходивших по процессу «параллельного центра»; предста­вить, что Ежов без одобрения Сталина изменил этот проект, не­мыслимо), очень обиделся на такую неблагодарность.

Прочитав в очередной раз записку с информацией о том, что о нём говорили бывшие цекисты–ленинцы, он распорядился ис­править свою ошибку двухлетней давности. По распоряжению Бе­рии и Б. 3. Кобулова, вскоре было организовано убийство и Радека, и Сокольникова, причём в качестве исполнителей выступили «специально подосланные» осуждённые за должностные пре­ступления бывшие работники НКВД. Из объяснений видных работ­ников Секретно–политического отдела союзного НКВД П. В. Фе­дотова и Я. Н. Матусова, готовивших ликвидации, следует, что «Кобулов, требуя безукоризненного их исполнения, подчёркивал, что они осуществляются с ведома Сталина».

Исполнение операции поручили работникам Секретно–политического отдела НКВД СССР — старшему оперуполномоченно­му П. Н. Кубаткину и оперуполномоченному Г. Ф. Шароку. В мае 1939 г. в Верхне–Уральскую тюрьму, где содержался Радек, прибыл Кубаткин. В одну камеру с обречённым партийным публицистом Кубаткин поместил некоего Мартынова (его лич­ность установить не удалось), который учинил драку, но убить тщедушного, измученного заключением Радека не смог. Тогда Кубаткин убрал Мартынова и через несколько дней на замену ему привёз осуждённого за должностные преступления комен­данта НКВД Чечено–Ингушской АССР И. И. Степанова. 19 мая 1939 г. тот спровоцировал драку и, свалив Радека, ударил его го­ловой об пол, а затем задушил. В акте было записано, что Радек погиб от побоев и удушения со стороны заключённого троцкис­та Варежникова (под этой фамилией был зашифрован Степа­нов).

По сходному сценарию была осуществлена расправа с бывшим наркомфином Сокольниковым. Содержавшийся в Тобольской тюрьме Г. Я. Сокольников был заблаговременно переведён в оди­ночную камеру, куда 21 мая 1939 г. вошли Г. Ф. Шарок, начальник тюрьмы Тобольского окротдела УНКВД по Омской области В. П. Флягин и специально доставленный из Москвы заключённый П. М. Лобов (этот старый чекист до 1934 г. работал помощником начальника Особого отдела УНКВД по Ленинградской области и оказался осуждённым «за халатность» после убийства С. М. Ки­рова). Они набросились на Сокольникова и убили его, после чего Шарок составил фальсифицированный акт о попытке Сокольникова напасть на Лобова, после чего последний якобы схватил парашу «и ударом по голове отстранил его от себя».

Награда за уничтожение личных врагов вождя не заставила себя ждать. Уже в июне 1939 г. Кубаткин стал начальником УНКВД по Московской области, а после войны недолгое время возглавлял со­ветскую внешнюю разведку. Однако в 1950 г. генерал–лейтенант Кубаткин оказался жертвой ведомственных интриг и был расстре­лян по знаменитому «ленинградскому делу». Шарока назначили за­местителем наркома внутренних дел Казахской СССР, Степанова досрочно освободили. Лобов также оказался на свободе и в начале 60–х годов был жив104.

Действовавшая по указанию Ежова и Берии спецлаборатория НКВД во главе с Г. М. Майрановским многие годы испытывала на заключённых–смертниках различные яды, умертвив около 150 че­ловек. В начале 1938 г. Сталиным было санкционировано тайное убийство начальника Иностранного отдела НКВД А. А. Слуцкого, заподозренного в заговорщицкой деятельности. Чтобы резиденты за рубежом, и без того крайне обеспокоенные погромом кадров внешней разведки, не предпочли остаться за кордоном, а дали в нужный момент себя выманить в Москву, Слуцкого отравили, представив дело так, что комиссар госбезопасности 2–го ранга, давно страдавший болезнью сердца, умер своей смертью.

Нарком Ежов для максимальной конспирации отправился в про­должительную командировку на Украину, а непосредственное ру­ководство операцией возложил на своего заместителя М. П. Фриновского. 17 февраля 1938 г. Фриновский вызвал Слуцкого к себе в кабинет для доклада о текущей работе отдела. В кабинете находил­ся и другой заместитель Ежова — бывший начальник Ленинградского управления НКВД Л. М. Заковский. Во время доклада Слуцкого хлад­нокровный здоровяк Заковский подошел к нему сзади и затянул на голове жертвы маску, пропитанную быстродействующим усыпляю­щим составом (вероятно, хлороформом). Вырваться из рук физи­чески очень сильного Заковского начальник Иностранного отдела не имел никаких шансов. Потерявшего сознание Слуцкого перенесли на диван в смежную комнату, и к делу подключился ещё один участ­ник — бывший подчиненный Заковского по Ленинграду, а ныне ис­полнявший обязанности начальника Отдела оперативной техники ГУГБ НКВД М. С. Алёхин.

В составе Отдела оперативной техники имелась небольшая хи­мическая лаборатория, в задачу которой входило изучение мето­дов тайнописи, разработка новых технических средств диверсион­ной борьбы, а также снотворных веществ и ядов. Работа лаборато­рии находилась под постоянным контролем Ежова. Действие ядов проверяли сначала на животных, а затем, с разрешения наркома, их стали испытывать на приговорённых к расстрелу заключенных. Под видом врача к принявшим яд заключённым регулярно наведы­вался и сам Алёхин, лично убеждаясь в эффективности используе­мых препаратов. Именно ему как специалисту и было доверено сделать инъекцию яда (его состав остался неизвестным) спящему Слуцкому. Затем врач зафиксировал факт смерти от сердечного приступа. Фриновский позвонил в Киев Ежову и сообщил ему офи­циальную версию случившегося. В момент звонка Ежов находился в кабинете наркома внутренних дел Украины А. И. Успенского, ко­торый стал свидетелем состоявшейся беседы. В 1939 г. Успенский был арестован и показал на следствии:

« И з их разговора я понял, а затем это мне рассказал и Ежов, что Слуцкий неудачно сделал какую–то работу за кордоном, имел по этому поводу крупный разговор с Фриновским и неприятность для себя, что он затянулся папиросой и умер якобы от разрыва сердца. Я еще тогда сказал Ежову, что я сомневаюсь, что Слуцкий помер естественной смертью и думаю, что папироса у него была не про­стая, а с какой–либо начинкой... Ежов замялся и ответил: „Всё воз­можно"»105.

В июле 1939 г. тайком в поезде по приказу Сталина и Берии дву­мя чекистами был вместе со своей женой убит полпред и одновре­менно резидент внешней разведки в Китае И. Т. Бовкун–Луганец.

Орудием убийства послужил молоток. Потом была инсценировка автокатастрофы и торжественные похороны. Исполнителям опера­ции объяснили, что тайное убийство «шпионов» осуществлено для того, чтобы иностранная разведка не догадалась об их разоблаче­нии, а подчинённые полпреда не стали невозвращенцами.

В те же месяцы по приказу Сталина была тайно арестована, а за­тем так же тайно, без оформления документами, расстреляна жена маршала Кулика К. И. Симонич–Кулик, подозревавшаяся в шпиона­же. Комендант МГБ СССР В. М. Блохин в 1953 г. показал, что перед войной он, по приказу Б. 3. Кобулова, помимо жены Кулика, расст­релял точно таким же образом одного мужчину, причём Кобулов заявил, что документы о расстреле будут оформлены задним чис­лом. Фамилия этого расстрелянного осталась невыясненной. В 1947 г. на Лубянке тайно убили шведского дипломата Рауля Валленберга, в 1948 г. в Минске — гениального актёра Соломона Михоэлса. Известно и о многих других тайных жертвах сталинской мести, в том числе за границей — эти эпизоды достаточно подробно описаны в литературе106.

Награды палачам

Непосредственно исполнителям приговоров, прежде всего, да­валась возможность пить вволю. Начальник Куйбышевского опер­сектора НКВД Леонид Лихачевский показывал, что с «ведома управ­ления участникам операций разрешалось употребление спиртных напитков, на что отпускались средства. (...) Выпивки после операций были, как правило, и проходили они в помещении райотделения или у меня на квартире. (...) Учёта вещам, оставшимся после расстрела осуждённых, не было, так как на этот счёт не было указаний»107. Вполне вероятно, что отсутствие указаний было сознательным и имущество казнённых руководство УНКВД рассматривало как на­граду исполнителям приговоров.

Напряжённейшая работа чекистов в пиковые месяцы террора была по достоинству отмечена партией и правительством. И не только бесплатной водкой. В честь ударников смертельного ремес­ла не звучали фанфары, но их имена — в таком большом количест­ве первый и последний раз — были опубликованы в печати. В честь двадцатой годовщины «органов» по огромному (на 392 человека) наградному списку, заготовленному в НКВД, власти отметили мно­гих профессиональных палачей, опубликовав 21 декабря их имена в «Красной Звезде».

Ордена получили и видные работники комендатуры НКВД в Москве (например, П. И. Магго и В. И. Шигалев), и их коллеги на местах. В числе последних были: в Новосибирске — начальник внут­ренней тюрьмы и одновременно начальник тюремного отдела УНКВД С. И. Корнильев (орден Красной Звезды), дежурный дома предварительного заключения, а в 1941 г. — начальник внутренней тюрьмы УНКВД Г. И. Ершов (Знак Почёта), замначальника ДПЗ В. И. Пачуфаров (орден Красной Звезды) и рядовой работник ко­мендатуры П. А. Гудков (Знак Почёта), который ещё в 1936–м был скромным фельдъегерем, а три года спустя стал начальником тюрь­мы; в Красноярске — комендант УН КВД М. И. Пульхров (орден Крас­ной Звезды) и дежурный комендант М. П. Ждамиров (Знак Почёта), к 1 939 г. ставший начальником местной внутренней тюрьмы; в Барна­уле — коменданту Н КВДД. М. Булгаков (орден Красной Звезды ). КомендантУН КВД по Читинской области С. С. Воробьёв получил орден Красной Звезды, такая же награда досталась коменданту УН КВД по Харьковской области А. П. Зеленому, под чьим руководством было расстреляно в подвалах внутренней тюрьмы около 7 тыс. человек, затем тайно захороненных на территории еврейского кладбища1™.

Фамилии этих людей значились по соседству с награждёнными начальниками управлений НКВД и руководителями отделов управ­лений и наркоматов. По всей видимости, так же были отмечены ко­менданты прочих региональных управлений по всей стране. Их пор­треты печатали областные газеты, но должности, естественно, не назывались — разрешалось лишь указать, какой орден получен дан­ным сотрудником НКВД. Так, оД. М. Булгакове «Алтайская правда» 24 декабря сообщала, что «немало врагов народа было разоблаче­но благодаря его чуткости и бдительности», отмечая, что чекиста удостоили ордена за «образцовое и самоотверженное выполнение специальных заданий партии и правительства».

Награждение исполнителей приговоров в декабре 1937 г. было беспрецедентным по масштабу. Но и в дальнейшем служба комен­дантских работников щедро отмечалась как ведомственными, так и правительственными наградами. И. Г. Сергованцев, бывший пар­тизан и красноармеец, с 1929 г. работал кучером Барнаульского окротдела ОГПУ, в первой половине 30–х стал дежурным комен­дантом Омского и Барнаульского оперсекторов. В 1937–1939 гг. Иван Сергованцев работал дежурным комендантом УНКВД по Ал­тайскому краю, заработав казнями очень ценимый гебистами знак «Заслуженный работник НКВД». В 1945 г. чекист–ветеран получил за выслугу орден Ленина.

Я. Г. Коновалов в 1919 г. учился на курсах ВЧКв Москве, затем был откомандирован в Сибирь. Работал в комендатуре полтора де­сятка лет, расстреливая в Новосибирске с конца 1920–х гг. В 1 945 г. этот 50–летний капитан УН КГБ по Новосибирской области был на­граждён орденами Красного Знамени и Ленина, а десять лет спус­тя числился почтенным пенсионером КГБ. В 1946г. орден Ленина за выслугу получил и Д. М. Булгаков, доросший до должности началь­ника отдела « В» (цензура) УНКГБ по Алтайскому краю. Комендант УНКВД по Омской области И. Д. Шестаков в конце 1930–х гг. стал депутатом горсовета109.

Из комендатур — в номенклатуру

Следует отметить, что в Сибири неизвестны случаи привлече­ния к уголовной ответственности комендантов управлений НКВД, несмотря на их тесную связь с расстрелянными как «заговорщики» начальниками УНКВД. Зато начальники тюрем репрессировались нередко. В 1937 г., по инициативе начальника УНКВД Г. С. Хорхорина, был арестован и осуждён на пять лет заключения начальник Читинской тюрьмы И. П. Китицын.

Глава управления Н KB Д по Алтайскому краю С. П. Попов, громя врагов в УНКВД по Алтайскому краю, арестовал многих тюремных работников и расстрелял начальника внутренней тюрьмы Станисла­ва Стычковского, осмелившегося в конце 1937 г. обратить внима­ние Попова на то, что арестованных сажать уже некуда. Возможно, основную роль в его гибели сыграла национальность — Стычковский был поляком. Сразу восемь работников Барабинской тюрьмы уго­дили за решётку в 1938 г.: их сначала обвиняли в служебных пре­ступлениях, но потом добавили и политическую статью. Портной этой тюрьмы был арестован «только за то, что проходя мимо буд­ки, сказал, что здесь приводятся приговора в исполнение». В нояб­ре 1939 г. в Чите были арестованы за злоупотребления властью на­чальник тюрьмы Н. Я. Булгаковский и начальник тюремного отдела УН КВД Д. Г. Потапейко — это, похоже, единственный в Сибири слу­чай репрессий в отношении тюремных чиновников такого уровня после окончания «Большого террора»110. Но коменданты обычно были вне подозрений. Дежурные коменданты становились комен­дантами, начальниками тюрем и постепенно продвигались по слу­жебной лестнице.

О работе комендантов в период, когда казней стало намного меньше, свидетельствуют показания Ю. Г. Логвинова, пожаловав­шегося приятелю на тяжёлые условия работы в тюрьме и получив­шего за «разглашение государственной тайны о порядке приведе­ния приговоров в исполнение» пятьлетзаключения. Политрук тюрьмы говорил, что в 1940 г. осуждённого ночью приводили к комен­данту УНКВД по Алтайскому краю, после чего тот скручивал за­ключённому руки за спиной, а в рот заталкивал палку, которую фиксировали верёвкой. Обеспечив тишину с помощью такого им­провизированного кляпа, комендант уводил обречённого к месту казни.

В мае–июне 1940 г. десятки работников центрального аппарата и местных органов НКВД участвовали в расстрелах почти 22 тыс. польских граждан, осуждённых решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. О мастерстве, проявленном палачами, говорят данные немецкой экспертизы трупов, обнаруженных в Катыни, казни производились выстрелами в область основания черепа, при­чём, как правило, одной пулей: «Удивительное однообразие ране­ний и локализация выстрела в очень ограниченной части затылоч­ной кости позволяют заключить, что вы стрел производился ум ел ой рукой». Полгода спустя Берия специальным приказом наградил 44 сотрудника НКВД (включая известных расстрельщиков из ко­мендатуры НКВД СССР — В. М. Блохина, И. И. Шигалева, Д. Э. Семенихина) месячным окладом, а 81 чекиста — премией размером 800 руб.111

Биографии расстрельщиков говорят о том, что для комендант­ской работы привлекали как закалённых партийцев с военным опы­том, так и юнцов. Меткий глаз и твёрдая рука вкупе с крепкой пси­хикой давали палачам шанс хорошего продвижения. Красноармеец М. Р. Штаркман в 18 лет поступил сексотом в Одесскую губчека, а четыре месяца спустя стал комендантом Балтской и Вознесен­ской уездных чека. К 1947 г. он достиг вершины карьеры, став по­мощником министра госбезопасности Литовской ССР, но уже в следующем году был с позором уволен за то, что в момент де­нежной реформы сохранил от перерасчета 27 тыс. руб., принадле­жавших руководству МГБ, в том числе 3.800 руб. своих денег112. Впоследствии Марк Штаркман занимался литературной деятельно­стью.

Лучшая карьера из известных нам комендантов–сибиряков — у С. И. Корнильева, дослужившегося в конце войны до начальника УНКВД–УМВД по Томской области, но с позором снятого в ноябре 1946 г. за огромные финансовые злоупотребления. Комендант

Ивановского облУНКВД в годы террора Фролов впоследствии ра­ботал заместителем начальника УНКВД по Калининградской облас­ти; правда, в 60–х годах он сошёл с ума и умер в психиатрической больнице. Б. К. Шаблинский, работавший в 1921–1922 гг. дежур­ным комендантом Екатеринославской губчека, затем перешёл на хозяйственную и партийную работу, ав 1939 г. возглавилУНКВДпо Винницкой области. Комендант ГПУ–НКВД УССР с 1933 г. А. Г. Шашков пять лет спустя стал заместителем начальника УНКВД по Донецкой, а затем по Запорожской и Черновицкой обла­стям. В 1941–1942гг. Шаш ко ввозглавлял Особый отдел Н КВД 2–й Ударной армии А. А. Власова и застрелился, попав в окружение"3.

Многие факты говорят о том, что исполнители приговоров на местах, уйдя из ВЧ К–О ГПУ–Н КВД, нередко дорастали до высоких должностей, входя в номенклатуру районного, городского и обла­стного уровня. Самый яркий пример — судьба знаменитого поляр­ника И. Д. Папанина, в начале 1920–х гг. служившего комендантом Крымской ЧК и уволенного с этой должности по болезни. Как раз в те времена Крым кровожадно «чистили» от белых офицеров и прочих враждебных элементов, так что папанинский вклад в крас­ный террор был, вероятно, немаленьким. Возможно, его верным наганом были убиты сотни осуждённых. В своих мемуарах «Лёд и пламень» Иван Папанин, конечно, не пишет, чем конкретно он за­нимался на этой работе, но утверждает, что по должности просма­тривал следственные дела осуждённых и даже подчас возражал против расстрельных приговоров по маловажным обвинениям"4. Впоследствии Папанин стал видным номенклатурным деятелем, об­ладателем огромной коллекции высших государственных наград.

Вот примеры должностных метаморфоз тюремных работни­ков. Комендант Якутского облотдела ОГПУ Г. А. Грицкевич с 1926 г. работал инструктором Легостаевского райкома ВКП(б) в Новосибирском округе. 25–летний П. И. Снегирёв как помначальника барабинской тюрьмы весной 1936 г. участвовал в расстрелах, а в 1937–1938гг. допустил массовую смерть заключённых от голо­да. В 1938 г. он ещё начальствует в барабинской тюрьме, а в 1940–м — уже заместитель редактора районной газеты «Знамя стахановца» и член бюро Куйбышевского райкома комсомола. Затем Снегирёв заведует райздравотделом, а весной 1941 г. становится председате­лем Куйбышевского горисполкома. Рядом с ним трудился Д. С. Фо­менко, бывший чекист, партработник, в 1937 г. мобилизованный в НКВД и в качестве секретаря Куйбышевского РО Н КВД участвовав­ший в массовых расстрелах осуждённых. В 1939 г. Фоменко стал се­кретарём райисполкома и был выдвинут в депутаты Куйбышевского райсовета"5.

Лука Ернов, один из немногих чекистов из народности ханты, самоучка, до 1937 г. работал помощником коменданта Остяко– В о гуль с ко го (Ханты–Мансийского) о крот дел а УНКВД по Омской области в Сургутском районе. В 1937 г. его перебросили на пар­тийную работу и три года спустя Л. Ф. Ернов уже был вторым секретарём Омского обкома ВКП(б). Партийная карьера Г. И. Мигучкина, до начала 1 930–х гг. работавшего комендантом губотдела–окротдела ОГПУ в Омске, была скромнее: в 1940 г. его утвердили инструктором отдела кадров Вокзального райко­ма ВКП(б) г. Томска"6.

Карьере исполнителей приговоров не препятствовало и уволь­нение из «органов» за уголовные преступления: так, М. А. Заха­ров, снятый в 1922 г. с работы в ВЧК за «самочинные расстрелы», в 1 934–1 937 гг. подвизался секретарём Исовского райкома ВКП(б) Свердловской области, пока за незаконные поборы не был осуж­дён на 10 лет заключения.

Некоторые исполнители приговоров дождались официального признания, как ни парадоксально, в эпоху гласности и перестройки. Так, в Барнауле с 1987 г. существует улица имени Семёна Бабуркина (1 890–1954). Этот алтайский крестьянин, доброволец Красной Гвардии, партизан и председатель волостного ревкома, в 1921 г. од­новременно возглавлял коммунистический отряд по борьбе с политбандитизмом, за что был награждён орденом Красного Знамени.

С 1925 г. он работал начальником Барнаульского окружного адмотдела, но получил партвыговор за пьянство и устройство «грандиоз­ной попойки» с участием почти всего начсостава милиции. Пьющего начальника всех милиционеров округа сняли и в конце 1927 г. взяли в Барнаульский окротдел–оперсектор ОГПУ на скромную долж­ность дежурного коменданта, в каковой Бабуркин проработал не­сколько лет. В первой половине 1930–х гг. в Барнауле были расст­реляны многие сотни людей. Не выдержав перегрузок, Бабуркин заболел эпилепсией и в 1935 г. был уволен из Н КВД как инвалид. Ра­ботал председателем колхоза, умер где–то в деревне и много лет спустя в юбилейный год за свои заслуги в гражданской войне удо­стоился названия улицы в свою честь. ,."7

На исходе «Большого террора»

Расстрелы в конце 1938 г. в целом ряде регионов послужили способом спрятать концы в воду. Нарушая указание Москвы не­медленно прекратить расстрелы с 15 ноября 1938 г., партийные и чекистские начальники тайком расстреляли фигурантов множест­ва липовых дел, тем самым «подчистив» переполненные тюрьмы.

Третий секретарь Крымского обкома ВКП(б) А. Сеит–Ягьяев, будучи членом тройки НКВД, 25 и 26 ноября 1938 г. подписал не­сколько протоколов о расстреле большого количества людей, оформив их задним числом. Всего по спискам, оформленным и подписанным с 20 по 29 ноября, крымские чекисты расстреляли 822 человека, основная часть которых (770 чел.) оказалась уничто­жена 28 и 29 ноября. Об этом стало известно, и в апреле 1939 г. се­кретаря исключили из партии за «грубейшее нарушение революци­онной законности». Но он остался на свободе (по крайней мере, ещё на год после изгнания из рядов) — в марте 1940 г. Комиссия партконтроля при ЦК ВКП(б) отложила рассмотрение апелляции Сеит–Ягьяева в связи с его неявкой на разбирательство. А вот на­чальник УНКВД по Крымской АССР Л. Т. Якушев–Бабкин, чьи пре­ступления прикрывал Сеит–Ягьяев, был осуждён на 20 лет лагерей, в том числе за то, что непосредственно руководил (и участвовал) расстрелом 553 человек, казнённых после 1 5 ноября 1938 г. В годы войны Якушева благополучно амнистировали и вернули в Н КВД

В Киргизии замначальника отделения отдела контрразведки В. В. Куберский 6 декабря 1 938 г. — по сговору с замнаркома Н КВД Киргизии М. Б. Окуневым, который написал фиктивный, датирован­ный задним числом приказ начальнику Каракольского горотдела НКВД, — привёл в исполнение в г. Караколе решение тройки о рас­стреле 150 осуждённых. Окунев был осуждён 1 5 апреля 1940 г. «за производство необоснованных арестов и извращение революцион­ной законности» к высшей мере; что касается Куберского, то ему расстрел в 1 939 г. заменили на 10 лет заключения, и по состоянию на 1954 г. он был начальником стройуправления в Карелии. Есть све­дения, что начальник УН КВД Немцев Поволжья И. 3. Рессин также проводил задним числом после 1 5 ноября расстрельные решения тройки, но уже 19 ноября 1938 г. он был арестован и затем осуж­дён к высшей мере наказания.

Начальник УН КВД по Иркутской области Б. А. Илюченко–Малышев был арестован в январе 1939 г. и два с половиной года спустя осуждён к расстрелу как участник «заговорщицкой организации» и активный участник массовых репрессий (в частности, «вопреки правительственному указанию от 15.XI и 17.XI 1938 г. продолжал приводить приговора в исполнение на лиц, ранее осуждённых на тройке к ВМН»)"9. Возможно, и упоминавшийся выше массовый расстрел в январе 1939 г., осуществлённый читинскими чекистами, был способом избавиться от ненужных свидетелей...

Следует отметить, что «Большой террор» не ограничился ис­треблением советских граждан. Чекисты многими тысячами рас­стреливали в 1937–1938 гг. монголов, в 1940 г. –польских воен­нопленных. А в 37–м советские власти активно вмешались в гражданскую войну в Китае, поддержав лояльного СССР правителя (дубаня) провинции Синьцзян Шен–Ши–Цая. Красная Армия и внут­ренние войска не знали пощады. Разгромив восставших против «красного дубаня» дунган и уйгуров, полковник Норейко, командо­вавший группой из двух полков Н КВД и одного полка РККА, 1 5 дека­бря 1937 г. отчитался в том, что из всей 36–й дунганской дивизии «убито и взято в плен 561 2 человек, ликвидировано из числа взятых в плен 1887. (...) Из 6–й уйгурской дивизии убито и взято в плен око­ло 8 тыс. человек, из числа пленных ликвидировано 607 человек». К 7 января 1938 г. число «ликвидированных» превысило три тысячи: 2.192 по 36–й дивизии и 853 — по 6–й. Ещё неделю спустя начальник управления пограничной и внутренней охраны НКВД СССР комдив Н. К. Кручинкин в своём докладе сообщал, что среди арестованных китайских граждан «уничтожено 96 японских агентов, 318 англий­ских и несколько шведских». Сам Кручинкин тоже не избежит ре­прессий — вскоре его отзовут, арестуют и уже в августе 1938 г. рас­стреляют120.

А дальше была страшная война, в период которой только воен­нослужащих было в судебном порядке расстреляно почти 1 58 тыс. Количество же расстрелянных без суда в боевой обстановке до сих пор неизвестно; по крайне мере, Берия после ареста в своём пись­ме членам Президиума ЦК КПСС упоминал о десятках тысячах во­еннослужащих, расстрелянных в 1941 г. Массовые казни произво­дились и в тылу. Более десяти тысяч расстреляли летом 1941 г. из числа неэвакуированных заключённых западных областей Украины и Белоруссии.

Так, в 23 тюрьмах Западной Украины на 10 июня 1941 г. находи­лось 23.236 заключённых, из которых значительная часть была лик­видирована при отступлении советских войск. Расстреливали, в ос­новном, осуждённых за контрреволюционные преступления, но в Луцке были уничтожены почти все узники. Всего по Львовской об­ласти оказалось расстреляно 2.464 чел., Дрогобычской — 1.101, Станиславской — 1.000, Тарнопольской — 500 в самом Тарнополе и 174 — в Бережанах (из них 197 было погребено в подвале Тарнопольского УНКГБ и, как отмечали чекисты, «мелко очень зарыты, операцию проводил нач. УНКГБ»), В Луцке Волынской области рас­стреляли около 2000, в Умани — 767, Киеве — 346 чел.

Казнили не только в тюрьмах. Во время эвакуации из тюрьмы г. Глубокое поляки, как потом сообщали чекисты, стали кричать: «Да здравствует Гитлер!»; начальник тюрьмы Приемышев, доведя их до леса, расстрелял до 600 поляков. В Витебске Приемышева арестовали по приказу военного прокурора войск НКВД, но секре­тарь ЦК КП(б) Белоруссии П. К. Пономаренко признал действия на­чальника тюрьмы правильными и освободил его из–под стражи. Всего в тюрьмах Украины и Белоруссии летом 1941 г. было расст­реляно: в УССР — 8.789 и в БССР — 530 человек; убито при попытке побега — 48 человек (в УССР); расстреляно конвоем в пути при «по­давлении бунта и сопротивления» — 123 человека (в УССР); «неза­конно расстреляно конвоем в пути»: в УССР — 55 и в БССР — 714 че­ловек121.

Очень много чекисты расстреливали в оккупированной Герма­нии и других странах Европы. Многие сотни немцев, арестованных в советской зоне оккупации Германии в конце 1940–х гг. по обвине­нию в шпионаже, были вывезены в СССР и в 1950–1953 гг. тайно расстреляны в Москве122. В 1953 г. в Восточной Германии казнили ряд советских военнослужащих, отказавшихся стрелять в восстав­ших немцев. Впрочем, расстрелы военного и послевоенного вре­мени — пока почти совершенно неисследованная тема. Ведь до сих пор огромное количество важнейших документов о советских по­литических репрессиях продолжают оставаться совершенно сек­ретными. Поэтому подробное описание отечественной расстрельной практики и сколько–нибудь точный подсчёт её жертв в нашей стране и за её пределами — всё ещё дело будущего

.Примечания

1 Сувениров О. Ф рагедия РККА 1937–1938. — М . , 1998. С. 308. 2МельгуновС. П. Красный террор в России 1918–1923. — М., 1990. С. 1 45– 1 46, 38–39.

   3 Плеханов А. М. ВЧК–ОГПУ: Отечественные органы государствен­

ной безопасности в период новой экономической политики. 1921–1928. — М . , 2006. С. 375, 369; Государственный архив Но­восибирской области (ГАНО), ф. 1, оп. 1, д. 39, л. 286; ф. 20, оп. 2, д. 5, л. 2, д. 2, л. 171, 205.

   4 ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 162, л. 145, 151, 184, 185, 187, 205, 207;

ф. 1027, оп. 8, д. 23, л. 5 1; Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930–е годы). — Новосибирск, 2004. С. 121.

   5 ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 109, л. 2 20, 450, 452.

   6 Степанов А. Ф. Расстрел по лимиту. Из истории политических ре­

прессий в ТАССР в годы «ежовщины». — Казань, 1999. С. 64, 30; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачива­ние. Документы и материалы в 5 тт. 1927 — 1939. — Т. 5. Кн. 1. 1937. — М., 2004. С. 604; Расстрельные списки. Москва, 1937–1941.–М.,2000.С. 495, 49 8; Архив УФС Б по Новосибир­ской области (НСО), д. п–4436, т. 2, л. 287–288.

   7 ГАНО, ф. 20, оп. 1, д. 259, л. 1–4.

"Там же, ф. п–4, оп. 34, д. 74, л. 158; Смирнов Н. Г. Репрессиро­ванное правосудие. — М., 2001. С. 396, 397, 399; Сувениров О. Ф. Трагедия РККА... С. 187; Сталинские расстрельные списки. — М., 2002 (CD); Реабилитация: как это было. Документы Прези­диума ЦК КПСС и другие материалы. Март 1953 — февраль 1956. Том I. — М., 2000. С. 325; Степанов А. Ф. Расстрел по ли­миту... С. 30–3 1.

БирюковА. М. Колымские истории. — Новосибирск, 2004. С. 112; Степанов А. Ф. Расстрел полимиту... С. 69; Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материа­лы. Том II. Февраль 1956 — начало 80–х годов. — М., 2003. С. 662; ГАНО, ф. п–4, оп. 34, д. 74, л. 180; Расстрельные спис­ки. Москва... С. 490, 495.

1 Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 353, оп. 3, д. 780, л. 11 (сообщено А. И. Савиным).

ГАНО, ф. 1027, оп. 8, д. 39, л. 72 об.; Глухов С. Семен Николае­вич Коган // Инфо–Панорама (Ижевск). 2005, 6 янв.

ГАНО, ф. 1027, оп. 8, д. 39, л. 80, 30, 67; ф. п1 , оп. 2, д. 59, л. 31 об., д. 412, л. 4–7; оп. 3, д. 35, л. 5; Олех Г. Л. Кровные узы. РКП (б) и ЧК/ГПУв первой половине 1920–х годов: меха­низм взаимоотношений. –Новосибирск, 1999. С. 41 .

Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК–ОГПУ в Сибири. 1918–1929 гг. — М.: АИРО–XXI, 2007 (в печати); ГАРФ, ф. 374, оп. 27, д. 487, л. 64.

Ильиных В. А. «Казнить нельзя помиловать» (Трагическая страни­ца хлебозаготовительной кампании 1934 г.) // Гуманитарные науки в Сибири. № 2. — Новосибирск, 2003. С. 62–67; ГАНО, ф. п–3, оп. 1, д. 6006, л. 1 56; Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 6, оп. 1, д. 659, л. 40; оп. 2, д. 289, л. 181–181 об.

монографии Л. П. Белковец («Большой террор» и судьбы немец­кой деревни в Сибири (конец 1920–х — 1930–егоды). — М., 1995. С. 192) ошибочно указано, что Бранецкий после Сибири «пошёл на повышение».

Архив русской революции. Т. 19–20. — М., 1993. С. 72, 1 32; Вакс– бергА. И. Нераскрытые тайн ы.–М., 1993. С. 149–150; Абра­мов В. Смерш. Советская военная контрразведка против раз­ведки Третьего Рейха. — М., 2005. С. 519.

Архив УФСБ по НСО, д. п–872, т. 1,л. 86–87,д. п–8440, л. 184, д. п–20843, л. 13, д. п–20838, л. 59, 60; РГАНИ, ф. 6, оп. 2, д. 585,

л. 182; Боль людская. Книга памяти репрессированных томичей. Т. 4. — Томск, 1994. С. 200, 308; Т. 5. — Томск, 1999. "Олех Г. Л. Кровные узы ... С. 35; Отдел специальной документации управления архивным делом администрации Алтайского края (ОСД УАДААК), ф. р–2, оп. 7, д. п–24332, т. 16, л. 260; ГАНО, ф. 1 146, оп. 1, д. 59, л. 43; ф. 1096, оп. 1, д. 419, л. 144, 344.

      18 Центр хранения архивных фондов Алтайского края (ЦХАФАК),

ф. п–312, оп. 1, д. 7, л. 221; Архив УФСБ по НСО, д. п–3593, т. 2, л. 46 1; Бережков В. И. Питерские прокураторы. — СПб., 1998. С. 191; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы в 5 тт. 1 927–1 939. — Т. 5. Кн. 2. 1 938– 1 939. — М . , 2006. С. 571.

      19 Бедин В., Кушникова М., Тогулев В. От Кузнецкого острога до

Кузнецкстроя: 3000 имён в архивных и библиографических ис­точниках (опыт биографического словаря). — Кемерово, 1998. С. 37 1; Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибир­ского УНКВД в 1936–1946 // Минувшее. Исторический альма­нах. Вып. 2 1 . — СПб., 1997. С. 250; Шишкин В. И. (сост.) Сибир­ская Вандея. — Новосибирск, 1997. С. 683; Хёне X. Чёрный ор­ден СС. История охранных отрядов. — М., 2003. С. 323–324.

      20 Ардов М. Всё к лучшему..: Воспоминания. Проза. — М., 2006.

С. 55–56; ГАНО, ф. п–10, оп. 1, д. 1211, л. 63; ф. 1096, оп. 1, д. 295, л. 86; ф. п–1204, оп. 1, д. 1, л. 3.

      21 Лубянка: Органы В Ч К–О ГПУ–Н KB Д–Н КГБ — М ГБ — М В Д–КГ Б. 1917–1991 . Справочник. — М., 2003. С. 30, 46; Архив Русской революции. Т. 19–20... С. 120–121.

      22 ОСД УАДААК, ф. р–2, оп. 7, д. п–5485, т. 1, л. 16; Лубянка: Ор­

ганы ВЧК–ОГПУ–НКВД–НКГБ–МГБ–МВД–КГБ... С. 40; Тепля­ков А. Г. Портреты сибирских чекистов // Возвращение памя­ти: Историко–архивный альманах. Вып. 3. — Новосибирск, 1997. С. 85; Центр хранения и изучения документации новейшей исто­рии Красноярского края (ЦХИДНИКК), ф. 26, оп. 3, д. 419, л. 6.

      23 ГАРФ, ф. 374, оп. 27, д. 487, л. 43–44; Российский государствен­ный архив социально–политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 9, д. 2761,л. 78–78 об.; ГА НО, ф.п–10, оп. 2, д. 72,л. 1,2.

ГА НО, ф. п –1 , оп. 8,д. 36, л. 15; Архив УФСБ по НСО,д. п–17386, т. 1, л. 718.

Госархив Харьковской обл., ф. 2, оп. 1, д. 5 1 , л. 25 (сведения В. А. Золотарёва); ГАНО, ф. 1, оп. 1, д. 157, л. 58; ф. п–1, оп. 2, д. 453, л. 10; оп. 7, д. 16, л. 20; ф. п–6, оп. 1, д. 1 89, л. 25, 74 об.

Центр документации новейшей истории Томской области (ЦДНИ– ТО),ф. 1, оп. 1, д. 4, л. 265–267, 276; ОлехГ. Л. Кровные узы... С. 56; ЦХАФАК, ф. п–37, оп. 2, д. 20, л. 144.

ГАНО,ф. п–1, оп.7,д. 15,л. 1 — 4; ф. п–6, оп. 1,д.934,л.25;Тю– менский областной центр документации новейшей истории (ТОЦДНИ), ф. 1, оп. 1, д. 17, л. 116, д. 276, л. 53 об.; Известия Сиббюро ЦК РКП(б). № 42–44. — Омск, 1922. С. 40; Центр до­кументации новейшей истории Омской области (ЦДНИОО), ф. 18, оп. 2, д. 12, л. 403, 405.

ОСД УАДААК, ф. р–2, оп. 7, д. п–4651, т. 42, л. 62–65; ГАНО, ф. 911, оп. 1, д. 11, л. 9; ф. 1 027, оп. 8, д. 31, л. 17, 25, 31, 65, 66; РГАСПИ, ф. 17, оп. 9, д. 2734, л. 77–77 об.

Шрейдер М. П. Воспоминания чекиста–оперативника. Архив НИПЦ «Мемориал». Л. 8 1 ; РГАСПИ, ф. 17, оп. 9, д. 2985, л. 126–126 об.; Архив УФСБ по НСО, д. п–20905, л. 82; ГАНО, ф. п–3, оп. 1 5, д. 9836 (л. д.); ф. п–11 а, оп. 1, д. 77, л. 7–8.

Гришаев В. Ф. «За чистую советскую власть...» — Барнаул, 200 1. С. 163; Плеханов А. М. ВЧК–ОГПУ: Отечественные органы госу­дарственной безопасности... С. 369.

Агабеков Г. С. Секретный террор: Записки разведчика. — М., 1996. С. 5 1 ; Сведения К. В. Скоркина.

ГАНО,ф.п–1,оп.8,д.36,л. 15–19; Ваксберг А. И. Нераскрытые тайны... С. 10; Гладков Т. К. Награда за верность — казнь. М., 2000. С. 250.

ОСД УАДААК, ф. р–2, оп. 7, д. п–4651, т. 42, л. 8–14, 38; д. п– 19725, л. 70–7 1 , 230–235, 282.

3 Т А Н О , ф. п–6, on. 1,д.611,л. 1 27–1 28; ф. 1027,on.8,д. 39, л. 72 об., д. 23, л. 59, 69, 146, 276, 2 80, 29 2, 604, 446, д. 31 , л. 103; Степанов А. Ф. Расстрел полимиту... С. 70; ЦХАФАК, ф. п– 5762, оп. 1, д. 3, л. 15 об.

         35 ГАНО, ф. 1027, оп. 8, д. 39, л. 80, 30, 67; ГАРФ, ф. 374, оп. 27,

д. 488, л. 32.

         36 Плеханов А. М. ВЧК–ОГПУ: Отечественные органы государствен­

ной безопасности... С. 131; Шишкин В. И. Енисейская губерн­ская чека в 1920 году: дела и нравы // Гуманитарные науки в Сибири. № 2. — Новосибирск, 1 994, с. 5 0 — 5 1 .

         37 Беседовский Г. 3. На путях к термидору. — М., 1997. С. 19; Пле­

ханов А. М. ВЧК–ОГПУ: Отечественные органы государствен­ной безопасности... С. 163.

         38 Шишкин В. И. Енисейская губернская чека в 1920 году... С. 4 8 — 5 1 ;

ЦДНИОО, ф. 1, оп. 2, д. 48, л. 60–61 об.; РГАНИ, ф. 6, оп. 1, д. 148, л. 109.

         39 ГАНО, ф. п–10, оп. 1, д. 510, л. 84, 87, 91 — 99; Книга памяти жертв

политических репрессий по Новосибирской области. Вып. 1. — Новосибирск, 2005. С. 213.

         40 Шишкин В. И. (сост.) За советы без коммунистов. Крестьянское

восстание в Тюменской губернии 1921. — Новосибирск, 2000. С. 666.

         41 Дружников Ю. И. Доносчик 001, или Вознесение Павлика Моро­

зова. — М . , 1995. С. 121–122.

         42 Тепляков А. Г. Сексотка Люба // Родина. 2000, № 9. С. 72; ГА­

НО, ф. п–11 а, оп. 1, д. 45, л. 56, 90, 93 об.; Архив УФСБ по НСО, д. п–20855, л. 16, д. п–20857, л. 27, 28, д. п–20856, л. 40, 41 , д. п–20892, л. 24.

         43 Гришаев В. Ф. Невинно убиенные. — Барнаул, 2004. С. 79–80; ГА­

НО, ф. 1027, оп. 8, д. 23, л. 482, 491, д. 31, л. 53, д. 39, л. 51. 44ГА Н О, ф . 1 027, о п . 8 , д . 3 1 ,л. 102, 138, 124, 29,41,54–56,д. 13, л. 60, д. 23, л. 342; Ильиных В. А. «Казнить нельзя помило­вать»... С. 65.

Забвению не подлежит. Книга памяти жертв политических ре­прессий Омской области. Т. 3. — Омск, 200 1 .0.38; ОСДУАДА– АК, ф. р–2, оп. 7, д. п–5700, т. 7, л. 234.

ЦДНИОО, ф. 7, оп. 4, д. 77, л. 46 (сведения Ю. И. Голикова). Лубянка: ОрганыВЧК–ОГПУ–НКВД–НКГБ–МГБ–МВД–КГБ... С. 435–436.

Бедин В., Кушникова М., Тогулев В. От Кузнецкого острога до Кузнецкстроя... С. 6 1 ; ОСД УАДААК, ф. р–2, оп. 7, д. п–5700, т. 7, л. 238; д. п–7014, л. 128 об.

Рудин В. Сопротивление произволу // Разыскания. Вып. 2. — Ке­мерово, 1992. С. 61; ГАКО, ф. п–9, оп. 1, д. 320, л. 8 об., 14–14 об.; РГАНИ, ф. 6, оп. 1, д. 658, л. 119.

Плеханов А. М. ВЧК–ОГПУ: Отечественные органы государствен­ной безопасности... С. 130.

Соловьёв А. В. Тревожные будни забайкальской контрразвед­ки. — М., 2002. С. 59–72; Тепляков А. Г. «Непроницаемые не­дра»: В Ч К–О ГПУ в Сибири... (в печати); ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 109, л. 220, 450, 45 2, д. 162, л. 90, 54.

Исаев В. И., Угроватов А. П. Правоохранительные органы Сибири в системе управления регионом (1920–е гг.). — Новосибирск, 2006. С. 149–150; ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 109, л. 452–455, 457, 458, 460.

ГАНО, ф. 1061, оп. 1, д. 17, л. 6, 8, 17.

Там же, ф. 1027, оп. 7, д. 7, л. 19, 52.

Нарымская хроника 1930–1945. Трагедия спецпереселенцев. До­кументы и воспоминания. — М., 1997. С. 172.

Архив УФСБ по НСО, д. п–17386, т. 1, л. 716; Мозохин О. Б., Гладков Т. К. Менжинский. Интеллигент с Лубянки. — М., 2005. С. 424.

Тумшис М. А., Папчинский А. А. ОГПУ и общество в период кол­лективизации: неизвестные страницы // Новый часовой. 200 1.

С. 273–274.

Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского

УНКВД... С. 243; ГАНО, ф. 1027, on. 8, д. 23, л. 482, 491 , д. 3 1 , л. 53, д. 39, л. 51.

            59 Отечественные архивы. 1992. № 2. С. 28, 29; Бережков В. И. Пи­

терские прокураторы. — СПб., 1998. С. 178; Папков С. А. Ста­линский террор в Сибири 1928–1941. — Новосибирск, 1997. С. 94–96.

            60 ГАНО, ф. 1027, оп. 8, д. 13, л. 53, 56, 57.

            61 Там же, д. 31, л. 30, д. 23, л. 383, 3 84, 547, д. 30, л. 110, 111,

д. 23, л. 423–423 об.

            62 Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание.

Документы и материалы в 5 тт. 1927–1939. — Т. 5. Кн. 2. 1 938– 1 939. М., 2006. С. 568.

            63 Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского

УНКВД... С. 250; Брат А. Исполнитель (рукопись; личный архив автора).

Начальник управления подавал и личный пример чекистской закал­ки: с началом работы тройки С. Н. Миронов участвовал в расст­релах осуждённых, особенно из числа заметных фигур. ОСД УАДААК, ф. р–2, оп. 7, Д.–5215, т. 6, л. 149.

            64 Боль людская. Книга памяти репрессированных томичей. Т. 5...

С. 111; Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибир­ского УНКВД... С. 250–25 1 .

            65 Архив УФСБ по НСО, д. п–777, л. 171–172; Гришаев В. Ф. Реаби­

литированы посмертно. — Барнаул. 1995. С. 39.

            66 Бруль В. И. Немцы в Западной Сибири. Т. 1. — С. Топчиха Алтай­

ского края. 1995. С. 172; Гольдберг Р. Книга расстрелянных. Т. 1. — Тюмень, 1999. С. 495–50 1; Т. 2. — Тюмень, 1999. С. 8–55, 432; Родина. 1998, № 9. С. 86.

            67 Шрейдер М. П. НКВД изнутри. — М., Возвращение. 1995. С.

85–86; Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «большим». Сек­ретный приказ № 00447 и технология его исполнения. М., 2003. С. 254; Гольдберг Р. Книга расстрелянных. Т. 2... С. 432–433, 436.

РГАНИ. Ф. 6. On. 2. Д. 1 1 41 . Л. 110.

Забайкальский рабочий (Чита). 1989, 5 окт.; ОСД УАДААК, ф. р– 2, оп. 7, д. п–5380, т. 2, л. 30; Сведения Красноярского отделе­ния общества «Мемориал».

ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 2, л. 226; Спецпереселенцы в Западной Си­бири 1933–1938. Вып. 3,– Новосибирск, 1994. С. 117–118.

Фойгт Л. И. Сталинск в годы репрессий. — Новокузнецк, 1995. С. 60; Архив УФСБ по НСО, д. п–8139, л. 235–239, 265, 280; Тепляков А. Г. Управление НКВД по Новосибирской области на­кануне и в начальный период Великой Отечественной войны // Западная Сибирь в Великой Отечественной войне (1941–1945 гг.). — Новосибирск, 2004. С. 262, 267.

Шрейдер М. П. НКВД изнутри... С. 86; Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД... С. 254; Архив УФСБ по НСО, д. п–1 2492, л. 62.

Забайкальский рабочий (Чита). 1989, 5 окт.

РГАНИ, ф. 6, оп. 2, д. 19, л. 19, 28–45, 7 1 –73.

Архив УФСБ по НСО, д. п–6195, л. 172.

Папков С. А. Сталинский террор в Сибири 1928–1941... С. 224; Александров А., Томилов В. Два ленских расстрела //Восточ– но–Сибирская правда (Иркутск). 1996, 28 мая; Золотарьов В. А. Олександр Успеньский: особа, час, оточення. –Харьтв: Фолю, 2004. С. 307.

Овсиенко В. Начало великого террора // Зеркало недели. 2002, № 29, 3–9 авг.; Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «боль­шим»... С. 97, 101.

Ватлин А. Ю. Террор районного масштаба: «Массовые опера­ции» НКВД в Кунцевском районе Московской области 1937–1938 гг. — М., 2004 (факсимиле документа на вкладке между стр. 128 и 129); Золотарьов В. А. ЧК–ДПУ–НКВС на Харьк1 вщин1: люди та доли (1919–1941). — Харьтв, 2003. С. 249.

Степанов А. Ф. Расстрел по лимиту... С. 212; БирюковА. М. Ко­лымские истории. — Новосибирск, 2004. С. 104–109.

Сопротивление в ГУЛАГе. Воспоминания. Письма. Документы. — М., 1992. С. 158; АлисимчикН. От ГУЛАГадо КРИ МЛАГа//Ар– сеньевские вести. 2003, 30 окт.; / nagae– vobunt.shtm; Бирюков А. М. Жизнь на краю судьбы. Писатели на Колыме: Биографические очерки. — Новосибирск, 2006. С. 744.

Полещиков В. М. За семью печатями. — Сыктывкар, 1995. С. 1 5–22; Сухомлинов А. В. Кто вы, Лаврентий Берия? — М., 2003. С. 168.

Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Том N... С. 613; Архив УФСБ НСО, д. п– 4312, т. 2, л. 728, д. п–6510, т. 28, л. 183–187.

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5 1 . С. 19 (указано В. Г. Шамбаро– вым, см.: militera.lib.ru/research/shambarov2/02.html); Игнато­ва Е. Записки о Петербурге. — СПб., 2003. С. 448–449.

РГАНИ, ф. 6, оп. 2, д. 541 , л. 205; Литвин А. Л. Красный и белый террор в России. 191 8–1922 гг. — М., 2004. С. 95; Садов­ская Е. Ю., Толоконников Э. А. Метод групповой идентифика­ции останков жертв массовых расстрелов // Корни травы. Сб. статей молодых историков. — М., 1996. С. 183; Тарнавский Г., Соболев В., Горелик Е. Куропаты: следствие продолжается. — М., 1990. С. 28, 34, 1 08, 1 1 1, 1 64–1 66, 200–20 1; ЦДНИОО, ф. 1, оп. 2, д. 260, л. 43; Архив УФСБ по НСО,д. п–8139,л.255, 266, д. п–8213, л. 390.

ЦХАФАК, ф. п–10, оп. 14, д. 190, л. 20; оп. 20, д. 47, л. 179; оп. 2 2, д. 95, л. 14, 5 1 ; ГАНО, ф. 1027, оп. 10, д. 13, л. 2; Ват– лин А. Ю. Террор районного масштаба... С. 90; РГАНИ, ф. 6, оп. 2, д. 615, л. 4 об.

Золотарьов В. А. ЧК–ДПУ–НКВС на Харьтвщинк.. С. 249; ГА Службы безопасности Украины (г. Запорожье). Д. 38810. Л. 216–218 (сведения В. А. Золотарёва).

Золотарьов В. А. ЧК–ДПУ–НКВСна Харьтвщинк.. С. 269, 334–335.

Белоконь С. Социальный портрет чекистов //Персонал (Киев). 2003, № 8. С. 45.

Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Том N... С. 589.

ГА Службы безопасности Украины (г. Запорожье). Д. 38810. Л. 218 (сведения В. А. Золотарёва); Золотарьов В. А. ЧК–ДПУ– НКВС наХарьк1 вщин1... С. 26 2–263; Pea6iniTOBaHi icTopieio. Жи– томирська область. Кн. 1. –Житомир, 2006. С. 97–102; РГАНИ, ф. 6, оп. 2, д. 671, л. 161 .

Книга памяти жертв политических репрессий республики Хакасия. Т. 1. — Абакан, 1999. С. 465–466; Сведения П. Лопатина // http: //hghltd.vandex.com.

Кузнецов И. Н. Репрессии 30–40–х гг. в Томском крае. — Томск, 1990. С. 221–223; ТумшисМ. А. ВЧК. Война кланов. — М . , 2004. С. 144.

ОСД УАДААК, ф. р–2, оп. 7, д. п–5037, л. 15, 8 1 , 105; Сувениров О. Ф. Трагедия РККА... С. 2 8 8–289; Реабилитация: как это бы­ло. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Том II... С. 589.

Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Том N... С. 647–648.

Архив УФСБ НСО, д. п–81 39, л. 235–2 83; ОСД УАДААК, ф. р–2, оп. 7, д. п–5380, т. 2, л. 30.

Дело революции (Новониколаевск). 1920, 24 июля, 10 окт.; Архив УФСБ по НСО, д. п–20905, л. 140–141, 143–144.

Общество и власть. Российская провинция. 1917–1985. Свердловская область. Документы и материалы. Том 1. 1917–1941. — Екатерин­бург, 2005. С. 281 ; Архив УФСБ по НСО, д. п–17386, т. 1, л. 716.

ГАНО, ф. п–30, оп. 1, д. 54, л. 91–91 об., д. 114, л. 78, д. 167, л. 71; РГАНИ, ф. 6, оп. 1 , д. 320, л. 55–56.

Плеханов А. М. ВЧК–ОГПУ: Отечественные органы государствен­ной безопасности... С. 129.

0 Леонтьев Я. В. Был ли убийца у Савинкова и Есенина? // Неделя. 12–18 нояб. 1998. №41; Реабилитация: как это было... Том I. Март 1953 –февраль 1956. — М., 2000. С. 382.

   101 Гришаев В. Ф. Дважды убитые. — Барнаул, 1999. С. 42; Архив

УФСБ по НСО, д. п–2853, л. 111–112; Тепляков А. Г. Красный бандитизм // Родина. –2000, № 4. С. 83.

   102 РГАСПИ, ф. 372, оп. 1, д. 1185, л. 15–15 об.; РГАНИ, ф. 6, оп.

2, д. 1692, л. 53; Плеханов А. М. ВЧК–ОГПУ: Отечественные органы государственной безопасности... С. 270; ГАРФ, ф. 374, оп. 27, д. 487, л. 135, 1 38; РГАСПИ, ф. 17, оп. 8, д. 1 1 , л. 134.

   103 Сувениров О. Ф. Трагедия РККА... С. 229.

   104 Петров Н. В. Первый председатель КГБ Иван Серов. — М., 2005.

С. 313–315.

   105 Петров Н. В. Убийство Игнатия Рейса // Московские новости. –

1995. 17–25 нояб.; Золотарьов В. А. Олександр Успеньский... С. 116; Павлюков А. Е. Убийство Слуцкого // Вопросы исто­рии. — 2004, № 9. С. 108.

   106 Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС

и другие материалы. Том N... С. 652; Сухомлинов А. В. Кто вы , Лаврентий Берия?.. С. 209–219; см. также: Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. — М., 1997; Колпакиди А. И., Прохо­ров Д. П. Внешняя разведка России. — СП б. — М ., 2001 ; Колпаки­ди А. И. Ликвидаторы КГБ. — М., 2004; Петров Н. В. Первый председатель КГБ... С. 1 58–1 59.

   107 Архив УФСБ по НСО, д. п–8139, л. 23 9, 244.

103 Тепляков А. Г. Портреты сибирских чекистов... С. 82; Советская Сибирь. — 1937, 27 дек.; Золотарьов В. А. ЧК–ДПУ–НКВС на Харьк1 вщин1... С. 269, 271 –272. 109 Архив УФСБ по НСО, д. п–491, л. 194, д. п–8918, л. 436, д. п–6423, л. 315; ЦХАФАК, ф. 834, оп. 5, д. 1, л. 167; Государственный архив Читинской области (ГАЧО), ф. п–1, оп. 1, д. 934, л. 45; ф. п–3, оп. 1, д. 80, л. 58; ГАНО, ф. 1027, оп. 8, д. 13, л. 2, д. 43, л. 7; оп. 10, д. 13, л. 120; ЦДНИОО, ф. 14, оп. 2, д. 74, л. 7; ф. 17, оп. 1 , д. 1 922, л. 28. 10 Забайкальский рабочий (Чита). 1989, бокт.; Гришаев В. Ф. Реаби­литированы посмертно... С. 45;АрхивУФСБпо НСО, д. п–81 39,

л. 266; ГАЧО, ф. п–3, оп. 1, д. 888, л. 137, 1 38. 111 ОСД УАДААК, ф. р–2, оп. 7, д. п–5037, л. 81 , 92; Катынь. Март 1940 г. — сентябрь 2000 г. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Каты– ни. Документы. — М., 2001 . С. 491 , 276–279.

      12 ЦА ФСБ РФ, служебная карточка № 15002; РГАНИ, ф. 6, оп. 2,

д. 150, л. 1, 37, д. 1501 , л. 37–38.

      13 РГАНИ, ф. 6, оп. 2, д. 1357, л. 201 –202; Шрейдер М. П. Воспо­

минания чекиста–оперативника... Л. 8 1 ; Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД, 1934–1941: Справочник. — М . , 1999. С. 43 9; Абрамов В. Смерш... С. 56 1.

      14 Цит. по: Аллилуев В. Ф. Аллилуевы — Сталин: хроника одной се­

мьи. — М . , 2002. С. 82–83.

      15 РГАСПИ, ф. 17, оп. 9, д. 2777; БелковецЛ. П. «Большой террор»

и судьбы немецкой деревни в Сибири (конец 1920–х — 1930–е го­ды). — М., 1995; Архив УФСБ по НСО, д. п–547, д. п–8139, л. 256, 258–259; ГАНО, ф.п–58, оп. 1,д. 10, л. 32–34, 93, д. 77, л. 118, д. 78, л. 88, д. 113, л. 71–72, д. 141, л. 10, 85.

      16 ТОЦДНИ, ф. 107, оп. 1, д. 304, л. 51 ; ЦДНИОО, ф. 17, оп. 1,

д. 2169, л. 99; ф. 2, оп. 1, д. 193, л. 3; Шангин М. Террор про­тив совести. — Омск, 1994. С.70;ЦДНИТО,ф.80,оп. 1, д. 956, л. 31 .

      17 РГАНИ, ф. 6, оп. 2, д. 1357, л. 201–202; Герои незримого фрон­

та. –Ужгород, 1978. С. 88; Вечерний Барнаул. 1998, 20 янв.; Гришаев В. Ф. «За чистую советскую власть...» С. 79; ЦХА– ФАК, ф. п–10, оп. 4, д. 196, л. 66, д. 102, л. 1 . 1,8 Петров Н. В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД 1937–1938 гг. // Репрессии против поляков и польских граж­дан. — М . , 1 997. С. 3 1; РГАНИ, ф. 6, оп. 2, д. 382, д. 456, л. 15; Золотарьов В. А. ЧК–ДПУ–НКВС на Харьк1 вщин1... С. 247–248. 19 РГАНИ, оп. 2, д. 504, л. 123; оп. 3, д. 382, л. 146, д. 94, л. 149; Сувениров О. Ф. Трагедия РККА... С. 289; Сталинские расст­рел ьные списки. М., 2002 (CD); Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД... С. 359.

1 Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «большим»... С. 70; Архивы Кремля и Старой площади. Документы по «делу КПСС». — Но­восибирск, 1995. С. 1 9, 20; Звягинцев В. Трибунал для героев. — М., 2005. С. 143; Аптекарь П. Белое солнце Синцзяна // Роди­на. 1998, № 1. С. 86; Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД... С. 253.

Хаустов В. Н. Развитие советских органов государственной безо­пасности: 1917 — 1953 гг. // Cahiers du Monde Russe 42/2–3–4 Avril–decembre 2001. — Paris, 2002. C. 366; Новая и новейшая ис­тория. 1996, № 2. С. 101; httр://www, poshuk– lviv.org.ua/doc/doc21 u.htm; Сведения А. Гурьянова и A. Ko– курина; Военно–исторический архив. Вып. 2. — М., 1998. С. 241 –246, 252.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg