«Казачья Вандея»

Казачья Вандея (fb2) - Казачья Вандея 5408K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Васильевич Голубинцев

А. В. Голубинцев Казачья Вандея

©ООО «Издательство «Вече», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

«…То Край Родной восстал за честь отчизны, за славу дедов и отцов, за свой порог и уголь…»

Ф. Крюков

Вступление

Приступая к изданию моих записок и воспоминаний из времен Гражданской войны на Дону, в которой я принимал непосредственное и активное участие как организатор и руководитель восстания на северо-востоке Дона и затем как начальник больших конных соединений в разгоревшейся Гражданской войне на юге России, я хочу как предпосылку к запискам дать краткий обзор истории Дона, психологии и быта донских казаков – тех условий, которые создали эту этническую группу русского народа, эту военную касту, или орден степных рыцарей, а также и указать на те причины, которые побудили донских казаков начать беспощадную борьбу, на жизнь и на смерть, с таким колоссом, как охваченная безумием анархии и революции и натравливаемая шайкой интернациональных проходимцев Советская Россия.

Имя Донского войска, или Донской вольной общины, известно почти всем в Старом Свете, но, к сожалению, только имя, а историю, быт, психологию и нравы каждый толкует по своему вкусу, извращая их в ту или иную сторону и давая широкий простор своей фантазии и политическим или романтическим вкусам.

До второй половины XII века мы можем почерпнуть краткие сведения о казаках из записок иностранных путешественников, побывавших в юго-восточных степях Российской равнины. Русская история лишь кратко и косвенно упоминает, что в 1380 году отряд донских казаков прибыль в помощь Великому Князю Димитрию Донскому и участвовал в Куликовской битве. Единственным памятником этого события является икона Гребневской Божьей Матери, поднесенная казаками Великому Князю, с высеченной на камне надписью и датой. До революции икона находилась в Успенском соборе. Более пространная история упоминает о появлении казаков на русской военно-политической арене в XV веке, а с XVI века казаки уже принимают участие почти во всех войнах и событиях Московского государства: в Ливонской войне участвуют небольшие отряды донских казаков; при взятии Казани царем Иоанном IV особенно отличился отряд донских казаков атамана Сусата, первый ворвавшийся в Казань; атаман Ермак с отрядом казаков, именем Московского царя, в 1584 году завоевывает Сибирское царство; в Смутное время, в 1613 году, сабля атамана Межакова, по словам историка Костомарова, решает вопрос о возведении на Российский престол царя Михаила Феодоровича.

С этих пор связи Войска Донского с Москвой становятся все теснее и теснее. В Москве постоянно гостит «Зимовая станица», иначе говоря, посольство донских казаков, третируемая наравне с иностранными дипломатическими миссиями.

Владея южной степью, казаки являлись как бы барьером для защиты границ Московского государства от набегов орд степных кочевников и отрядов соседних татарских ханств.

За отсутствием подходящего строительного материала – камня и леса – казаки не строили ни замков, ни крепостей, а защищались в укрепленных фортах, называемых «городками», сооруженных из земляных укреплений, валов и бревен, обнесенных стенами со рвами, бойницами, вышками. В городках помещались склады с вооружением, снаряжением, запасами питания и строились курени для населения. Между городками были так называемые сторожевые пикеты. При появлении татарских орд население станиц укрывалось в этих городках и оказывало упорное сопротивление кочевникам. На сторожевых пикетах и вышках вспыхивали сигнальные вехи, передавая сполох в соседние городки, и степь загоралась общим боевым фронтом, с сетью маневрирующих конных лав между городками.

Ценя услуги казаков, цари Московские не только снабжали казаков порохом, сукнами, хлебом и жалованьем, но и награждали почетными званиями, саблями, ковшами, на что в Посольском приказе отпускались ежегодно известные суммы. Нам известен случай, когда 300 донских казаков в 1585 году за услуги, оказанные Московскому царству, были «поверстаны в боярские дети» и награждены поместьями.

Жили казаки, по их образному выражению, «с травы да воды», иначе говоря, охотой да рыбной ловлей; но этот род занятий, конечно, не мог удовлетворить материальных и духовных потребностей и запросов этой буйной и воинственной общины. Хлеба казаки не сеяли, занятие земледелием воспрещалось и каралось смертной казнью, «в куль да в воду», дабы казаки не омужичились и не утеряли воинственного духа.

«Охота за зипунами», т. е. набеги на соседние мусульманские государства Крым, Персию, Турцию и побережья Черного, Азовского и Каспийского морей, были заурядным явлением и почти периодическим занятием; считались делом богоугодным, христианским и доблестным, так как сопровождались не только освобождением из рабства христианских пленников, но и захватом «ясыри», т. е. пленных мусульман, которые служили затем предметом обмена на своих, русских пленников, захваченных татарами в набегах.

Турецкие историки отмечают довольно подробно ряд набегов казачьих флотилий на берега теперешней Болгарии, Румынии, Анатолии и даже на Константинополь.

Управлялись казаки выборными атаманами. Дела государственные, внешние и внутренние, решались атаманом и старшинами и утверждались Кругом, криками «любо» или «нелюбо». Участие в Круге принимали только «прирожонные» и полноправные казаки. Население Дона состояло из прирожденных казаков, считавших свой род в нескольких поколениях, так называемых домовитых и из голутвенных, еще не имевших полных прав и голоса в Круге.

Пополнялось донское казачество, судя по историческим данным, а также по названиям населенных пунктов, местных предметов, предметов обихода и по фамилиям казачьих родов, выходцами из различных стран и народов, по той или иной причине не ужившихся на своей родине или искавших выхода своему молодечеству, страсти к войне, приключениям и к вольной жизни в донских степях.

Те, чья душа искала простора, безграничной воли, удали, жажды подвигов, тянулись к усеянной таинственными курганами донской степи, с ее романтикой и соседством со святой Софией, ожидающей восстановления на ней Святого Креста. Эта психология тяги к святым местам была так обычна и на Западе в Средние века нашей истории.

Прием в казаки был совсем не так прост, как думают некоторые «историки», начитавшиеся поэтических сказок Гоголя и черпающие из них свой «исторический» материал, или даже те «популярные», казенные историки, поверхностные, близорукие или просто недобросовестные, искажающие истину и приспособляющие историю к «духу времени»; или просто усердные не по разуму, готовые в либеральном служении принципу нивелирования уродовать историю. Их тенденцию теперь продолжают большевики, углубляя ее в своих энциклопедиях.

Чтобы быть принятым в казаки и сделаться равноправным членом Донской общины, надо было не только прожить несколько лет на Дону, но и побывать в походах и набегах и доказать свою храбрость, мужество и преданность казачеству.

Женщины в старое время большей частью брались в набегах, считались «ясырью», т. е. полонянками, и, выходя замуж за казаков, становились казачками и матерями казаков; этим отчасти объясняется, особенно на юге Дона, восточный овал лица, темные волосы, гибкость и подвижность стана низовых казаков.

С незапамятных времен на Дону широко практиковалось право убежища: «С Дона выдачи нет», был девиз Войска. На Дону находили убежище и сторонники старой веры, преследуемые во времена патриарха Никона в Московской державе. А после разгрома Новгорода и Пскова в XV и начале XVI века много новгородцев бежало на Дон. Крымские татары, ногайцы, кавказские горцы, поляки, запорожцы-черкасы и даже немцы, искавшие счастья и убежища или простора, также являлись на Дон, втягивались в боевую, степную, вольную и буйную жизнь, быстро ассимилировались, принимая веру, язык и обычаи, и лучшая часть их с течением времени становилась казаками.

Жизнь в открытой степи, полная опасностей и неожиданностей, заставляла быть всегда настороже, быть готовым и к нападению, и к обороне; эти условия заставляли казаков быть всегда начеку, научали ориентироваться не только по звездам и солнцу, но и по ветру, травке, холмам, курганам, шуму земли, полету и крику птиц. Такая напряженность внимания переходила в привычку и вырабатывала характер уверенности в самом себе, в своих силах, в своем превосходстве над врагом и презрение к смерти. Эти свойства, переходя в привычку, создавали известную мораль и характер – решительный, упорный и независимый, – и передавались из поколения в поколение.

Эти качества до последнего времени выгодно отличали казачьи части при ведении военных операций и особенно в разведке. Культ доблести, собственного достоинства и гордости заставлял казаков крепко держаться своих частей и беречь свое имя. Факт отсутствия, даже единичных случаев, дезертирства из всей массы казачьих полков в последних войнах подтверждает эти специфические свойства казаков. Появление дезертира покрыло бы на веки позором не только род, но и всю станицу.

Казаки с одинаковым хладнокровием умели и наступать и отступать, не поддаваясь панике, повинуясь приказаниям и авторитету начальников. Почет и уважение к старикам и повиновение авторитету старших создавали единодушие в принимаемых решениях.

В первой половине XVII века казаки взяли сильную турецкую крепость Азов в устьях Дона, служившую туркам ключом и воротами для связи и проникновения турецкой экспансии в юго-восточную Россию, где сравнительно еще недавно покоренные царства Казанское и Астраханское не забыли вполне своей независимости и прислушивались и тяготели к единоверным державам – Турции и Крыму. Царь отклонил предложение казаков взять Азов под свою высокую руку, ибо не желал ввязываться в войну с могущественной в то время Турцией.

В ответных нотах на турецкие жалобы на набеги казаков Москва отписывалась, заверяя Блистательную Порту, что казаки «воруют-де и царскую волю не слушают» и за них Москва не может нести ответственности. На многократные предложения московского правительства принести присягу царю казаки обыкновенно отвечали дипломатически: «Мы рады служить государю и без крестного целования». Характерна в этом отношении донская поговорка того времени: «Будь здоров, царь, в Москве Кременной, а мы казаки на Тихом Дону».

В 1671 году казаки целовали крест на верность православному царю, и с этих пор казаки становятся как бы официально служилым сословием Московского царства, сохраняя свой внутренний быт и порядок несения службы. Участие Войска Донского во всех войнах и походах русских царей начиная с XIV и до первой четверти XX века включительно покрыло его неувядаемой славой и связало неразрывными узами с историей и культурой Российской империи и с Династией. Естественно, что при таком состоянии морали, традиций, быта, характера, старых устоев чести, свободы и верности данной клятве и славной истории, связывавшей Дон с царской Россией, казаки не могли не восстать против рабского режима большевиков, конечная цель которого путем обезличения индивидуума создать из народа стадо покорных и безгласных рабов.

С полным сознанием своей правоты и долга вступили казаки в бескомпромиссную борьбу с московскими интернациональными захватчиками. В 1917 году Дон объявил себя самостоятельным государством впредь до восстановления Российской империи и связал свою судьбу с Белым движением, возникшим на территории Дона; и если бы не было казаков, не было бы и Белого движения.

Ген.-м. Голубинцев Филадельфия, 1958 г.

Предисловие

Составляя настоящие заметки о борьбе Усть-Медведицких казаков с красными, я задался целью описать лишь то, что я лично видел, в чем принимал непосредственное участие сначала как командир 3-го Донского казачьего Ермака Тимофеева полка, приведший полк с войны на Дон, затем как организатор и руководитель восстания в Усть-Медведицком округе и, наконец, как начальник конной дивизии и конной группы в разгоревшейся Гражданской войне. Записки мои составлены частью на Дону, частью в эмиграции. К сожалению, большая часть документов утеряна во время кочевой жизни на войне; по сохранившейся же совершенно случайно небольшой части документов удалось установить точные даты некоторых событий и обстоятельств, при которых они происходили.

Записки мои никоим образом не могут претендовать на исчерпывающее описание пережитых и виденных мною событий или эпохи, так как составлены они большей частью по памяти, после долгих лет эмиграции, и в них отмечены лишь краткие отрывки событий некоторых периодов.

Самой ценной частью записок является тетрадка: «Дневник военных действий Усть-Хоперского отряда»; составлена она в 1918 году, в начале восстания, по моему приказанию одним из чинов штаба отряда по оригинальным документам и составляет лишь часть дневника – одной случайно уцелевшей тетрадкой. Остальные очерки, как я уже упомянул, составлены мною частью в Крыму, частью в эмиграции, в Болгарии – в Анхиало и в Софии – в 1921–1925 годах.

События я старался записать возможно точнее, давая характеристику лицам и событиям так, как они мне казались, стараясь быть строго объективным и беспристрастным.

Все даты отмечены по старому стилю.

Ген.-м. Голубинцев София, 1925 г.

Родимый край Стихотворение в прозе

Родимый край… Как ласка матери, как нежный зов над колыбелью, теплом и радостью трепещет в сердце волшебный звук знакомых слов.

Чуть тает тихий свет зари, звонит сверчок под лавкой в уголке, из серебра узор чеканит в окошке месяц молодой… Укропом пахнет с огорода… Родимый край…

Кресты родных могил, и над левадой дым кизячный и пятна белых куреней в зеленой раме рощ вербовых, гумно с буреющей соломой и журавель, застывший в думе – волнует сердце мне сильней всех дивных стран за дальними морями, где красота природы и искусство создали мир очарований.

Тебя люблю, Родимый край…

И тихих вод твоих осоку и серебро песчаных кос, плач чибиса в куге зеленой, песнь хороводов на заре, и в праздник шум станичного майдана, и старый милый Дон – не променяю ни за что…

Родимый край…

Напев протяжный песен старины, тоска и удаль, красота разлуки и грусть безбрежная – щемят мне сердце сладкой болью печали, невыразимо близкой и родной…

Молчание мудрое седых курганов и в небе клекот сизого орла, в жемчужном мареве видения зипунных рыцарей былых, поливших кровью молодецкой, усеявших казацкими костями простор зеленый и родной… не ты ли это, Родимый край?

Во дни безвременья, в годину смутную развала и падения духа, я, ненавидя и любя, слезами горькими оплакивал тебя, мой Край родной…

Но все же верил, все же ждал; за дедовский завет и за родной свой угол, за честь казачества взметет волну наш Дон Седой…

Вскипит, взволнуется и кликнет клич, клич чести и свободы…

И взволновался Тихий Дон… Клубится по дорогам пыль, ржут кони, блещут пики… Звучат родные песни, серебристый подголосок вдали, как нежная струна…

Звенит, и плачет, и зовет…

То Край родной восстал за честь отчизны, за славу дедов и отцов, за свой порог и угол…

Кипит волной, зовет на бой Родимый Дон… За честь отчизны, за казачье имя кипит, волнуется, шумит седой наш Дон – Родимый край.

Ф. Крюков

* * *

Феодор Димитриевич Крюков, донской писатель и Секретарь Войскового Круга. Во время восстания Усть-Медведицких казаков весною 1918 года Феодор Димитриевич находился в своей родной станице Глазуновской и принял участие в восстании, примкнув к отряду полковника Голубинцева. Был легко контужен в бою у станицы Арчадинской. Вдохновленный вспыхнувшим восстанием, написал в начале мая 1918 года вышеприведенное стихотворение в прозе. В первый раз оно было прочитано на собрании в Усть-Медведицком клубе, если не ошибаюсь, на Троицын день, одной из участниц собрания. Стихотворение было принято присутствующими с большим энтузиазмом и волнением. В нем как в зеркале отражена вся душа казака и его безграничная привязанность к Родному краю, к родной земле, насыщенной кровью, славой, доблестью, честью и любовью к свободе.

I. Русская Вандея

1. Осиное гнездо

Февраль 1918 года на исходе. Не стало на Дону атамана. Разгромлен и загажен Новочеркасск. Помутились головы у казаков – трудно стало старикам сдерживать буйную молодежь – «фронтовиков». Уже почти повсюду на Дону советы сменили атаманов, но свято блюдут Усть-Хоперцы старину, чтут старики порядки и обычаи дедовские: все еще атаман правит станицей, в домах портреты царские, казаки в погонах.

Недаром славится Усть-Хоперская станица по всему Тихому Дону, и орлы и коршуны вылетали из нее: и славный атаман генерал Каледин, и лихой казак Кузьма Крючков, и печальной памяти «красный атаман Дона», «президент Донской Советской республики», подхорунжий Подтелков.

Слывет станица в округе «контрреволюционной» и «белогвардейской», но пока еще не решаются красные власти круто расправиться: боятся трогать это «осиное гнездо».

Шлет из Усть-Медведицы окружной комиссар, бывший войсковой старшина Филипп Миронов, грозные приказы: упразднить атамана и избрать совет; грозит в случае неповиновения прислать карательный отряд. Мнутся старики, но делать нечего, предложили станичному атаману называться «председателем» – плюнул старик и отказался. Попробовали выбирать – нет охотников представлять советскую власть. Наконец, уговорили подхорунжего Атланова: «Если и ты откажешься, – мужика назначат». Довод основательный.

С выбором совета жизнь потекла как будто по-прежнему, только на майдан стали являться «иногородние»; зазвучали непривычные речи о равенстве, о раздаче казачьей земли мужикам, об уравнительно-трудовом землепользовании; стали читаться декреты и приказы всякого рода, ничего доброго не сулившие казакам, и т. п.

Долго крепились казаки, слушая наглые речи «хохлов», один из которых, сапожник Капустин, разошелся вовсю и, убеждая упрямых стариков, сказал: «У вас, старики, бороды длинные, да головы глупые!» Это переполнило чашу терпения – сорвался с места урядник Осин, ударом кулака сшиб нахала с трибуны, старики подхватили и, избив до полусмерти, выбросили из станичного правления.

Дня через три Осин и еще три казака были вызваны окружным комиссаром товарищем Мироновым в Усть-Медведицу на расправу. Заупрямились старики, не желая выдавать, и только угроза прислать карательный отряд и взять силою заставила отпустить Осина.

По прибытии в Окружной совет Осин был избит, предстал перед революционным трибуналом и, отсидев около двух недель в тюрьме, возвратился домой.

Декреты, вызывающее поведение иногородних, случай с Осиным создали настроение неудовольствия, обиды, боязни за будущее; это чувство росло, ширилось, вызывая острую ненависть к новым порядкам. Чувствовалось, что наступила пора использовать это настроение. Почва для работы была благоприятна. Нужна только искра.

* * *

Распустив по приказанию донского атамана Каледина по домам в бессрочный отпуск, с оружием, приведенный мною с Румынского фронта 3-й Донской казачий Ермака Тимофеева полк, я 15 февраля 1918 года из станицы Глазуновской переехал в станицу Усть-Хоперскую, где и поселился в уединенном доме. Редко показываясь, я внимательно следил за развивающимися событиями. Не вмешиваясь открыто в станичную жизнь, имея общение лишь с верными людьми, по большей части моими сослуживцами по 3-му полку, я с их помощью образовал небольшое ядро с целью поддерживать и развивать антибольшевистское настроение и направлять волю станицы к желаемой цели. На хуторах по указанию прапорщика Щелконогова и его отца К.Т. Щелконогова были намечены верные, твердые и убежденные люди, по большей части старики и выборные, которые изредка тайно приезжали ко мне по одиночке для доклада, обмена мыслями и получения инструкций. Здесь им объяснялись и толковались декреты и распоряжения красных властей, гибельные последствия этих декретов для казаков, необходимость и возможность сопротивления проведению их в жизнь, объяснялись события на Украине и значение их для Дона, положение на фронте, непрочность советской власти и т. п.

Получив более или менее полную информацию, они возвращались домой, делились со своими хуторянами полученными сведениями и разъяснениями, являясь вместе с тем и серьезными оппонентами заглядывавшим иногда на хутора с целью большевицкой пропаганды гастролерам из Усть-Медведицы.

Кроме того, связь с хуторами постоянно поддерживалась при помощи многочисленных моих сослуживцев по 3-му полку.

Работать в более широком масштабе можно было только при помощи и через съезды хуторских советов, невидимо руководя их работой и обращая постановления их в замаскированные воззвания к сплочению, сопротивлению и, наконец, к открытому неповиновению и восстанию с оружием в руках против советской власти.

Узнав о времени и цели съезда хуторских советов и о предполагаемых к обсуждению вопросах, я на отдельных клочках бумаги писал резолюции к будущему постановлению съезда по интересующим нас вопросам, а затем свой человек ехал в соседние хутора и передавал верным людям готовые решения, обыкновенно одному лицу только одну резолюцию, давая при этом, конечно, соответствующую инструкцию. Являясь на сход, выборный, после дебатов, просил слово и предлагал резолюцию, читая ее по бумажке. Гладко написанные фразы, отвечающие настроениям казаков, обычно принимались почти без изменения криками «в добрый час» и заносились в протокол решений съезда.

Таким образом, была провалена объявленная Мироновым мобилизация: «…не отказываемся от мобилизации, но требуем сначала роспуска и удаления Красной гвардии из Усть-Медведицы и выдачи предварительно оружия на руки подлежащим мобилизации».

Затем на приказ о сдаче казенного оружия съезд ответил, что оружия в станице вообще очень мало и что оно необходимо для защиты станицы от появившихся на севере банд.

Наконец, было сделано постановление (следствие ареста и избиения урядника Осина), что в будущее время арест усть-хоперского гражданина может быть произведен только с разрешения местного совета, а если кто-либо будет арестован усть-медведицкими властями, то немедленно всем выборным с хуторов явиться на сход в Усть-Хоперскую с оружием и привести с собою каждому по пяти вооруженных казаков. (Хуторов в Усть-Хоперской станице свыше 30.)

В каждом постановлении делалась приписка: «В целях поддержания связи разослать копии во все станицы округа для сведения».

Говорят, что, читая усть-хоперские постановления, товарищ Миронов приходил в бешенство, кричал, рвал постановления, грозил карательным отрядом, но… дальше слов дело пока не шло.

Таким образом, забронировав себя последним постановлением от активного вмешательства усть-медведицких властей, Усть-Хоперская станица, получив название «контрреволюционной» и «белогвардейской», стала недвусмысленно готовиться к восстанию.

– Вот отпахаемся и начнем, – говорили казаки. Но время шло, наступали праздники Св. Пасхи, чувствовалось, что если не начнем, то будем арестованы, ибо слухи уже проникли в Усть-Медведицу и местные шпионы-большевики усиленно зачастили свои визиты в Окружной совет к Миронову.

Ждать больше нельзя, все готово, нужен только толчок, только искра.

Оружие, посланное из Усть-Медведицы в крестьянскую слободу Чистяковку и перехваченное казаками хутора Каледина, и явилось этим толчком. «Советская власть вооружает “хохлов” против казаков!» – пронеслось по всем хуторам станицы; это переполнило чашу терпения и открыло глаза даже благожелательно смотревшим на советскую власть.

Что же в это время делалось за пределами Усть-Медведицкого округа? Что делалось на Украине? Что делалось на юге Дона?

В этом отношении Усть-Хоперская станица была совершенно отрезана от остального мира – никаких сведений, никаких слухов. По советским данным, все обстоит благополучно, все тихо, все довольны. В последнее время даже газеты, из которых раньше можно было почерпнуть кой-какие сведения о событиях на Украине, стали задерживаться большевиком почтмейстером. Правда, промелькнули было слухи, что в Новочеркасске что-то было на Пасху, что немцы подходят к Каменской, а ездившие в Обливы за солью казаки хутора Каледина говорили, что слышали будто бы орудийную стрельбу к юго-востоку от станции Обливской (Суровикино), но сведения эти были какие-то робкие, неуверенные, проверить их было трудно и небезопасно, и поэтому они быстро заглохли. Местный же почтмейстер, ярый сторонник советской власти, заявлял всем, что все это вздор, что всюду спокойно и советская власть установилась прочно и твердо.

На 24 апреля был назначен Съезд советов станицы. Если и это собрание кончится без результата, то ждать больше нечего. Лошади готовы, отдохнули, перекованы, в сумах заготовлены патроны и провизия: надо уходить на Украину, тем более что получено тайное предупреждение от одного из членов Усть-Медведицкого Окружного совета, что на днях из Усть-Медведицы в Усть-Хоперскую будет отправлена вооруженная команда для производства арестов, причем я должен быть арестован в первую голову.

2. Усть-Хоперское восстание

Журнал военных действий Усть-Хоперского отряда

Начатое 24 апреля, на следующий день, т. е. 25-го, мирно протекало совещание Съезда советов станицы Усть-Хоперской, занимаясь разрешением мирных жизненных вопросов и задач, неразрывно связанных с наступлением весны. Были и тихие мирные разговоры, прорезались и бурные прения, возбуждавшие весь съезд. Но время протекало, проходило возбуждение, и дело делалось своим обычным порядком.

Предстояло избрать делегатов на Окружной съезд представителей земельных комитетов и дать им соответствующий наказ, который являлся бы отзвуком на «Общие положения о земельных комитетах».

Особенно не нравился станичникам маленький по размерам, но огромный по содержанию параграф положений, в котором указывалось на то, что «к предметам ведения губернских земельных комитетов относится: фактическое изъятие земли, построек, инвентаря, сельскохозяйственных продуктов и материалов из владения частных лиц».

Туманное представление о прелестях уравнительно-трудового пользования землей и инвентарем, неясное очертание глубин социализма уже и раньше мерещились многим казакам, не потерявшим еще здравый житейский смысл; уже давно некоторые поговаривали, что дело привело к тому, что у казаков только «кизи» казачьи остались; но были еще и такие, которые утверждали, что «земля есть дух», что «она не сделана руками человека», а потому, следовательно, она и не должна принадлежать никому. В то же время последние являлись собственниками, и твердыми, конечно, собственниками, таких предметов социального обихода, как коровы, лошади, овцы и прочая живность, которая, разумеется, ни в коем случае не могла быть делом рук человеческих.

Особенное упорство в отстаивании этого положения проявляло местное иногороднее население – «наплыв», по выражению казаков. Незначительная, преимущественно пролетарская часть казачьего населения старалась поддержать иногородних в этом отношении. Такое же, если не хуже, было и отношение к советской власти, к «красногвардии», как ее здесь называли, ко всяким съездам советов и к декретам нынешнего правительства. Те же защитники и те же противники, то же соотношение сил. Особую тревогу в казачьем населении вызвал тот факт, что по постановлению окружного Исполнительного комитета из Усть-Медведицы было отправлено несколько транспортов оружия для крестьянской слободы Чистяковки.

Желания советской власти оказались ясными, и меры вполне недвусмысленными. Брожение началось и особенно усилилось после того, как вооруженные чистяковцы обстреляли чернышевских конвоиров, которые гнали пленных красногвардейцев. Чистяковцы хотели освободить последних. Такой оборот дела сильно не нравился казакам, и безоружные чернышевцы, попросив помощи у усть-хоперцев, решили ликвидировать Чистяковское выступление. На братский зов в один момент откликнулись казаки хутора Каледина. Под руководством подъесаула Шурупова и с их помощью Чистяковское дело было исполнено.

Просьба чернышевцев о помощи в Усть-Хоперскую станицу была передана в 2 часа дня 25 апреля Николаем Гавриловичем Гавриловым, который явился на съезд советов, доложил выборным о ходе событий в районах станиц Казанской, Мигулинской и Чернышевской и прочитал постановление граждан хутора Большого об объявлении мобилизации в целях защиты своих интересов, освобождения от Красной гвардии и прочей социальной дребедени, которой так полны в настоящее время все стороны нашей жизни.

Искра была брошена, братский зов чернышевцев и большанцев был услышан, и в 3 часа 30 минут дня соответственное решение было принято, и съезд вынес постановление, копия которого приводится ниже:

«Постановление

Съезда советов Усть-Хоперской станицы

1918 года, 25-го апреля

№ 144

1. Общее собрание граждан станицы и хуторов постановило: не подчиняться существующей советской власти и всеми мерами задерживать красногвардейцев.

2. Немедленно приступить к принудительной мобилизации населения ст. Усть-Хоперской и прилежащих к ней хуторов, (мужского пола), вышеозначенных поселений, способных носить оружие, от 17 по 50 лет включительно. Лицам духовного звания (священникам, дьяконам и псаломщикам) предоставляется право добровольной мобилизации.

3. Сейчас же мобилизовать подлежащие годы, выдать им нарезное оружие и патроны, находящиеся у населения; те лица, которые утаят оружие, подвергаются денежному штрафу в размере 500 рублей или 50 розгам.

4. Командный состав должен быть из офицеров, которым вменяется право распределять между собою все командные должности.

5. Начальником гарнизона Усть-Хоперской станицы и прилежащих к ней хуторов (кроме Большого и Усть-Клинового) назначается войсковой старшина Голубинцев; начальником штаба гарнизона подпоручик Иванов и комендантом гарнизона прапорщик Щелконогов, которые пользуются правами согласно правил старого устава о военной службе.

6. Лица, уклоняющиеся по неуважительным причинам идти с восставшим населением на защиту интересов, а также за отлучку и побег после объявления мобилизации, подвергаются наказанию вплоть до смертной казни.

Подписал: Председатель Никуличев

Товарищ Председателя И. Багров

Секретарь Токарев».

Ответственное решение, таким образом, было вынесено и от слов необходимо было перейти к делу. Первое и самое важное, что было сделано в этом направлении, это то, что на местный телеграф был поставлен контроль, дабы оттуда не могли дать сведений в Усть-Медведицу о положении на местах. Сейчас же в здание станичного правления были приглашены офицеры, которые были ознакомлены с решением съезда советов и приглашены руководить народным движением. Тут же, часа через полтора-два, были сформированы конные разъезды из добровольцев и высланы по дорогам, ведущим к Усть-Медведице. Ознакомившись с положением дела, г.г. офицеры отправились на совещание, результатом которого явился приказ:

«Приказ

по гарнизону станицы Усть-Хоперской

25 апреля 1918 года

№ 1

1. Сего числа, согласно постановлению станичного схода, я принял на себя обязанности начальника гарнизона ст. Усть-Хоперской.

2. Приказываю подпоручику Иванову вступить в исполнение обязанностей начальника штаба гарнизона.

3. Поручику Пархоменко принять командование формируемой пешей сотней.

4. Прапорщик Русак назначается младшим офицером в пешую сотню.

5. Прапорщику Щелконогову вступить в исполнение обязанностей коменданта станицы Усть-Хоперской.

6. В состав гарнизона ст. Усть-Хоперской входят хутора Рыбный, Избушный, Бобровский и Зимовный, которым мобилизоваться сегодня в ст. Усть-Хоперской. Остальным хуторам станицы завтра, 26 апреля, к пяти часам вечера прибыть для мобилизации на хутор Большой Усть-Хоперской станицы.

7. Сотника Красноглазова назначаю командиром формируемой конной сотни.

8. Хорунжий Говорухин и прапорщик Наумов назначаются младшими офицерами в конную сотню.

9. Зауряд-прапорщика Красноглазова назначаю комендантом местной почтово-телеграфной конторы.

10. Зауряд-военному чиновнику Щеголакову состоять в распоряжении начальника штаба.

Начальник гарнизона

Войсковой старшина Голубинцев

Начальник штаба подпоручик Иванов».

Таким образом, народное движение получило первичную форму, первичный зародыш, из которого должна была развиться мощная, истинно народная организация, отстаивающая свои права, свою жизнь, свою свободу. Необходимо было дать полную возможность этому зародышу развиться, свободно работать вне опасности и вне влияния вредного элемента, зараженного духом преступно-безумного большевизма. Важно было, находясь под рукой противника, расположившегося в Усть-Медведице, наскоро создать прочную гарантию для успешного проведения мобилизации. Это было достигнуто. Временный контроль с почты был снят и заменен постоянной комендатурой. Начальник почтово-телеграфной конторы был арестован и отрешен от должности, которую занял почтово-телеграфный чиновник Гаврилов. По постановлению схода были арестованы вожаки местной «пролетарщины», среди которых был и почтальон. Между 4 и 5 часами уже были организованы конные разъезды и пешие посты, которые к этому времени исполняли возложенные на них задачи, и уже к вечеру результаты этой работы сказались в том, что в Усть-Хоперскую были доставлены перебежчики, несшие в противный лагерь донесения о событиях, происходящих в станице. Но пойманы были не все, некоторым из них, явно уличенным и уже открытым, Куликову Ефиму (лет 17–18) и Даниилу (по-житейски Долька) Романову (лет 19–20) удалось добраться до Усть-Медведицы и ударить челом всесильному в то время Миронову, офицеру с темным и преступным прошлым, беспринципному честолюбцу. Подобное паломничество было предпринято и еще кое-кем из местных жителей, среди которых были даже и женщины.

Между тем формирование сотен происходило ускоренным темпом и указанные выше перебежчики дали Миронову сведения о численности уже сформированных к этому времени частей. Из перехваченной телеграммы видно, что противник имел сравнительно точные сведения о численности нашего отряда:

«У аппарата товарищ Горячих и член окружного Исполнительного комитета Блинов».

«Сегодня из Усть-Хоперской прибегли два беженца, которые передали следующее: подполковник Голубинцев мобилизует от 17 до 50 лет, кто не желает, тех заставляет силою оружия, даже и крестьян, пехоту и конницу. Пехоты в первый день уже набрали 150 человек и конницы 100 коней, но пока что оружия у них очень мало. В Вешинскую они послали делегацию за пушками. Есть сведения, что у них в Вешинской… орудий, посты их высланы в 12 верстах от Усть-Медведицкой и кроме этих постов заняты хутора Большой, Царица и хутор Каледин, где арестовали двух делегатов Чернышевской волости, которые везли двадцать…»

Для ограждения мобилизации от всяких случайностей и для более планомерной организации отдельных боевых частей по юрту станицы Усть-Хоперской были назначены два главных сборных пункта: один из них станица Усть-Хоперская, к которой отнесены были хутора Рыбинский, Избушный, Бобровский и Зимовной; другой – хутор Большой, куда должны были отойти остальные хутора станицы. В первый же день стали поступать и донесения от разъездов со сведениями о противнике. Первое донесение поступило от прапорщика Наумова, начальника разъезда № 2, направленного в сторону Усть-Медведицы:

«Разъезд № 2. 9 час. 25 мин. вечера. Хут. Кузнечиков. Начальнику гарнизона ст. Усть-Хоперской.

Доношу, что разъезд № 2 прибыл благополучно на хут. Кузнечиков. Переправа находится на хут. Шемякином, куда послано за ней 7 человек привести сюда. Хуторской председатель хут. Рыбного распорядился выслать 8 человек для охраны берега и 8 на дорогу. Мне донесено, что этим разъездом задержаны подозрительные лица, стремившиеся переправиться на лодке через Дон. По частным сведениям, партии большевиков переправляются обратно из Усть-Медведицы. Кроме того, сообщено, что какой-то Степка Рябой, видимо Степан Федоров Андреев (Буза), отправился на Усть-Медведицу. Желательно узнать, дома ли он.

Начальник разъезда прапорщик Наумов».

Самое живейшее участие в организации отрядов принял хутор Рыбный, жители которого без разговоров, как один человек, примкнули к народному движению.

Хутор Избушный несколько медлил под влиянием агитации подхорунжего Кривова, отдавшего дань большевизму.

Организация отрядов в хуторе Бобровском тормозилась разложившейся частью населения под непосредственным руководством матроса Анфиногенова, у которого на хуторе было очень много родственников из иногороднего и казачьего сословия; но как бы то ни было сильное чувство, бодрый дух и сознание правоты своего дела со стороны здорового элемента взяли верх и упрямое до бессмысленности тяготение к большевизму в первый же день было сломлено, инертное отношение многих к происходившим и происходящим событиям разрушено и еле заметное раньше чувство великой и неотвратимой необходимости стало получать все более и более реальные формы. Чувствовалось беспомощное бессилие одних, преимущественно разделяющих платформу советской власти, их жалкая, недоумевающая растерянность, раскаяние прозревших «блудных сынов», возвратившихся с фронта, лихорадочность действий ставших у аппарата налаживания организации и яркое, красочное спокойствие стариков, озаренное светлой, яркой и радостной надеждой на успех в предпринятом деле.

Везде и всюду витала эта надежда, эта радость начала воскресения, и только она одна окрыляла восставший народ и заставляла почти совершенно безоружной части совершить великий подвиг изгнания торгующих совестью из пределов родных полей.

А недостаток вооружения был поразительный: существовали сотни, в которых к моменту выступления насчитывалось по 12 винтовок; пешие же части были совершенно безоружны. О средствах же, необходимых для приобретения довольствия и фуража, и думать было нечего.

Эта надежда, эта тихая радость и тут совершила чудо, после которого положение стало совершенно определенным.

Начальником гарнизона станицы Усть-Хоперской было выпущено следующее:

«Воззвание к Вольным хуторам и станицам Тихого Дона

Ударил час. Загудел призывный колокол, и Тихий Дон, защищая свою волю и благосостояние, поднялся как один человек против обманщиков, угнетателей, грабителей мирного населения.

Отцы и братья казаки, в тяжелое время, в грозный час жизни ушедшие на защиту Ваших интересов, да не будут оставлены Вами!

Ваш долг и Ваша прямая обязанность накормить бойцов, сражающихся за Ваши и народные интересы, охраняющих тяжелым трудом добытое Вами добро.

Не пожалейте капли хлеба и провианта, дабы не отдать потом моря Вашего добра, ибо придет хам, а он уже близок, и от цветущих хуторов и станиц останется один пепел.

Стоя на страже сражающихся за Вас, приказываю каждому хутору, каждому поселению, впредь до особого распоряжения, наладить на первый случай своими средствами, на своих подводах подвоз и доставку провианта и фуража к частям, мобилизованным из этих поселений.

Помните – спорить не время. Каждая минута дорога. Дружно все, как один.

За Тихий Дон!

За Казачью Волю!

Начальник гарнизона ст. Усть-Хоперской

Войсковой старшина Голубинцев

Начальник штаба подпоручик Иванов».

Это воззвание среди населения встретило в высшей степени теплый прием. Помогали все, кто чем мог и как мог.

26 апреля, в 6 часов утра на имя начальника гарнизона станицы Усть-Хоперской было получено в штабе следующее донесение:

«Разъезд № 2. 4 часа 35 минут утра, х. Кузнечики

Н-ку гарнизона ст. Усть-Хоперской

Доношу, что ночь прошла благополучно. Паром доставлен сюда на хутор. При высылке разъезда № 1 желательно снабжать казаков сеном, т. к. приходится быть в чистом поле. Настроение жителей к нам сочувственное, и, по словам хуторского председателя, хуторской сбор выразил вчера готовность защищать казачество.

Начальник разъезда прапорщик Наумов».

Вскоре была сформирована и конная сотня, командир которой, сотник Красноглазов, получил уже предписание выступить на хутор Рыбный, отправив разъезды дальше в сторону Усть-Медведицы. Одновременно с этим по хуторам ст. Усть-Хоперской и некоторым хуторам ст. Усть-Медведицкой были разосланы воззвания, копии которых приводятся ниже:

«Воззвание

Отцы и братья казаки!

Пришел час решить судьбу Тихого Дона! Ваше счастье в Ваших руках. Казачья доблесть требует от Вас только одного призыва, одного клича:

“К оружию!”

Не дожидайтесь особых приглашений. Поднимайтесь все, как один человек, в единой воле, в едином желании победить или умереть!

Ибо теперь наша жизнь – наша победа!

Наши Мироновы – наша смерть!

Пусть погибнет один предатель с кучкой своих подлых приверженцев, дав право на жизнь и на лучшее будущее сотням тысяч лучших людей!

Казаки, помните о Миронове!

Помните о человеке, за чечевичную похлебку продавшим Дон и наводнившим его разнузданными бандами красногвардейцев.

Казаки, помните Чистяковку, помните оружие, посылаемое для подкрепления ее в тыл Вам!

Не забывайте “Иуд Искариотских”, предавших Вас на разграбление. Оплевавших и опоганивших Тихий Дон. С первых же дней революции положивших на Вас пятно изменников. Связавших Вас по рукам и по ногам. Обезоруживших Ваших сыновей и братьев для более легкой расправы с Вами.

Казаки, помните о Мироновцах.

Воскресите былую доблесть Донцов.

Начальник гарнизона ст. Усть-Хоперской

Войсковой старшина Голубинцев

Начальник штаба подпоручик Иванов».

Второе воззвание всем хуторам, советам и казакам хуторов гласило:

«Казаки, в трудное время недорода на ваших полях каждый день дает нашему округу все новые и новые шайки пьяных разнузданных красногвардейцев, проедающих ваши народные деньги, ваши трудовые гроши.

Ваших сыновей и братьев обезоружили и устранили от охраны Родного края, родных очагов, чтобы дать смертоносное оружие пришлым бандам хищников, призванных для установления порядка и уклада жизни у нас на Дону.

Помните, ответственное решение принято. Все как один человек сплотимся в едином порыве, в едином желании добыть похищенную у нас волю и право распоряжаться самим собою.

Боритесь за идеал свободы своей всеми средствами, какие найдутся в вашем распоряжении. Ни одного фунта хлеба, мяса, пшена грабителям красногвардейцам. Ни одной капли провианта для красногвардейских банд, ни одного сведения, ни одного слова доноса в вражеский стан.

Дружно и с Богом вперед!

Казаки, прошлая доблесть зовет Вас исполнить свой долг до конца.

С нами рука об руку идут Верхне-Донской, Первый и Второй Донские, Черкасский, Сальский и все низовье Дона.

Начальник отряда ст. Усть-Хоперской

Войсковой старшина Голубинцев

Начальник штаба подпоручик Иванов».

26 апреля начали поступать различные донесения, просьбы и постановления хуторских обществ, которые показывали, что и на хуторах началась лихорадочная работа по организации движения.

Председатель хутора Бобровского просил начальника гарнизона ст. Усть-Хоперской о разрешении выставить охрану вверенного ему хутора из переписей старого возраста, мобилизованных в хуторе. Охрана должна состоять из людей честных и стойко охраняющих интересы казачества, причем все подозрительное должно быть отставлено и отстранено от несения этой ответственной службы.

Хуторское общество хутора Девяткина прислало следующее постановление, которое отчасти показалось странноватым ввиду того обстоятельства, что смысл его походил несколько на занимательное постановление присяжных заседателей, сводящееся к форме: «не виновен, но не заслуживает снисхождения».

Девяткинцы оказались в этом постановлении отчаянными службистами и исполнителями постановления съезда советов в ст. Усть-Хоперской: они звонко забряцали мобилизационным оружием, угрожая «грабительским бандам» отказом в снисхождении, но все же отдали известную дань и некоторым образом «делегации». Привожу копию этого постановления:

«Постановление

Мы, казаки хутора Девяткина, на общем собрании 8 сего мая, выслушав доклад председателя нашего хутора Анфима Герасимова Милашева и постановление станичного сбора от сего числа № 144 о немедленной мобилизации всех казаков и лиц иногороднего ведомства от 17 до 50 лет для защиты казачьих интересов, постановили: согласно постановлению приступить к мобилизации, но так как много получено особенно тревожных сведений о нападении каких-то грабительских партий на окрестные населения наших казачьих хуторов, а в особенности о событиях в хуторе Шемякином и Чистяковской волости, послать делегатов в названный хутор и не выступать впредь до тех пор, пока не возвратятся делегаты и не осветят нас подробно о предстоящих опасностях.

Председатель собрания Милашев».

По-видимому, пресловутые делегации не вышли еще из моды на хуторе Девяткином, и, вероятно, всякие, хотя бы и спешные, дела и вопросы разрешались словами: «так что, нельзя ли делегацию», аргументом которому в числе многих других за время «великих свобод» научились фронтовики.

Совсем иной характер носило постановление, вынесенное хуторским обществом хутора Тюковного. Освободительное движение, начавшееся в станице Усть-Хоперской, было единодушно поддержано тюковновцами. Они писали:

«Постановление

Общее собрание хутора Тюковновского под председательством хуторского атамана Иллариона Крючкова постановило:

1. Сейчас же мобилизовать всех казаков и иногородних лиц от 20 до 50 лет для защиты казачьих интересов и родного края от вторжения в пределы области Красной армии и гвардии, которая уничтожает и истребляет жилища и хозяйство казаков.

2. Завтра же, 26 апреля, выступить на сборный пункт в х. Большой в распоряжение начальника гарнизона, войскового старшины Голубинцева.

3. Все казаки, имеющие собственных лошадей, должны явиться на сборный пункт конными, в полном обмундировании, снаряжении и вооружении, у кого таковое имеется, как холодное, так и огнестрельное.

4. Пешие также должны явиться в тот же сборный пункт в полном обмундировании и вооружении.

5. Причем все казаки должны иметь провиант на три дня.

6. Хутор должен выслать при выступающем отряде три повозки, причем при них должно находиться по одному казаку.

7. Все подлежащие мобилизации казаки и иногородние должны без всякого сопротивления вступить в ряды. Лица же, не подчиняющиеся настоящему постановлению, должны быть объявлены изменниками и предателями и немедленно изгнаны из пределов Донской области.

8. В случае же появления дезертиров из нашего хуторского отряда подобные должны быть немедленно убиты как предатели.

Настоящее постановление утверждаем нашими подписями

Тюковновский хуторской атаман Крючков

Граждане хутора – следуют подписи».

Постановление общества хутора Еланского носило не такой страстный характер. Оно отличалось наиболее спокойным, деловитым и даже хозяйственным отпечатком в вопросе проведения мобилизации для защиты своих интересов. Не забыт был даже пастух Плешаков, которого общество освободило от призыва по мобилизации. Еланцы писали:

«Общее собрание граждан хутора Еланского, в своем полном собрании от 26 апреля 1918 года, обсудив тяжелое положение родного края и согласуясь с постановлением хут. Горбатова, решило постановить следующее:

1. По обнаружившейся уже опасности решило немедленно принять меры к пресечению этой опасности в корне.

2. Немедленно же мобилизовать всех годных носить оружие с 17-летнего возраста до 55 лет. Причем постановили: а) уклоняющиеся от мобилизации подлежат смертной казни; б) за утайку оружия и вообще боевых припасов подлежат штрафу в 500 рублей и 50 розгам.

3. Командование нашей армией подлежит чисто офицерскому составу.

4. Собрание порешило оставить при хуторе пастуха Сергея Михайловича Плешакова.

Настоящее постановление общества хутора Еланского единогласно принято.

Председатель хут. совета Растегаев

Секретарь Василий Дубровин».

В то же самое время и Усть-Медведицкий совет не оставлял Усть-Хоперской станицы без своего благосклонного внимания. Как бы невзначай и между прочим, в станице было получено высшей степени красноречивое предупреждение. Привожу его здесь, не меняя орфографии:

«Предупреждение

Я Командующий 1-ой Донской Революционной Армией, прибывши в Усть-Медведицу с целью разогнать контрреволюционные банды, в виду того что эти банды ушли в сторону, временно уезжая на ст. Себряково для регистрации оружия.

Предупреждаю всех граждан что если за время моего отсутствия будут прибывать Агитаторы белой гвардии и население будет их поддерживать, а не предавать советской власти, представляя такими действиями возможность контрреволюции поднять голову, то я двину всю свою 120 000 армию и не оставлю здесь камня на камне.

Командующий

1-й Донской Революционной Армией Горячих.

Адъютант Иван Барицков.

1918 года, мая 8 дня н. с.

Усть-Медведица

№ 1415».

Усть-хоперцы остались очень довольны вышеприведенным предупреждением, тем более что последнее ясно говорило как о целях посещения товарищем Горячих Усть-Медведицкого округа, так и о причинах его поспешного отъезда в Себряково. Как ни горяч был товарищ Горячих, все же в раскаленном воздухе юрта ст. Усть-Хоперской он не мог надолго акклиматизироваться, хотя на известную часть нашего населения и сумел навести известное настроение.

Пошли толки о том, что в Усть-Медведицу переправилось более 500 человек социальной пехоты, вооруженной от пят до зубов, что уже к переправе подошли части двух кавалерийских полков, движущихся в подкрепление пешим красногвардейцам, что уже на Березках установлены пушки, готовые привести в чувство опьяневших стариков и контрреволюционеров станицы Усть-Хоперской. Охали, вздыхали, что дело уже пропало, что все мы погибли и т. д. и т. д.

Между тем Усть-Медведицкий Исполнительный комитет во главе с социал-гражданином из мордобойц Мироновым, введенный в курс событий, совершающихся в Усть-Хопре, подкрепил предупреждение товарища Горячих обещанием порадовать усть-хоперцев присылкой в станицу карательного отряда 26 апреля к 9 часам вечера. Это любезное обещание было передано по телеграфу в форме разговора гражданина Миронова с председателем совета Ф. Никуличевым.

Милую беседу привожу ниже. Вызванный к аппарату Никуличев говорит Усть-Медведице:

– Председатель Никуличев.

– Я военный комиссар Миронов. Я приехать не мог, ибо получил вашу записку вчера в 2 часа дня. Нет ли чего интересного и неприятного у вас в станице или хуторах?

Никуличев: Все спокойно, интересного неприятного пока нет.

Миронов: Что делает в вашей станице полковник Голубинцев?

Никуличев: На съезде советов его съезд просил организовать самозащиту от хулиганов, идущих под флагом Красной армии.

Миронов: С которой стороны и откуда они ждут этих хулиганов?

Никуличев: С верховьев Дона.

Миронов: За что арестованы четыре человека?

Никуличев: По случаю недоверия населения.

Миронов: Кто именно арестован?

Никуличев: Я сейчас сведения не могу дать. Когда узнаю фамилии, тогда сообщу.

Миронов: Чем заслужили эти люди недоверие у населения?

Никуличев: Арестованы они для спасения их жизни.

Миронов: Сейчас у нас есть беглецы из проходивших через вашу станицу и говорят другое – то, что у вас есть сейчас. Большинство членов Окружного совета у аппарата, предлагаем арестованных выслать сюда и вместе с ними выслать делегацию от станицы и от сформированного Голубинцевым отряда для переговоров к девяти часам вечера сегодня. Если это не будет исполнено, все последствия ложатся на товарища Никуличева и его соучастников.

Никуличев: Арестованы они народом и без разрешения съезда выслать их не могу.

Миронов: Без разговоров выслать арестованных и делегацию. За спину народа не прятаться, так делает сволочь в кавычках, о которой вы не писали.

Никуличев: Я за спину народа не прячусь, а исполняю его волю.

Миронов: Мы, члены Окружного совета, по воле того же народа просим исполнить нашу просьбу, чтобы не пролить крови того же народа.

Никуличев: Мы крови проливать не думаем.

Миронов: Категорически предлагаю исполнить, что сказано, в противном случае силою оружия заставлю исполнить. Просим не прикрываться флагом красноармейцев, пронося свой партизанский.

Никуличев: Посягательств на советскую власть нет и партизан никаких нет. Я состою председателем, и все члены на местах.

Миронов: Так требования исполнить к девяти часам. С появлением карательного отряда в Усть-Хоперской оружие сдать без выстрела. Если это будет сделано, то совет поверит вам. Помните, что вся ответственность ложится на вас. До свиданья…

В момент ведения переговоров станица Усть-Хоперская располагала следующими силами: двумя пешими сотнями, сбитыми наспех из людей самого разнокалиберного состава, и одной конной сотней.

Пешие сотни были совершенно безоружны, одна из них, сотня прапорщика Русака, была даже отпущена на дом, в хутора Бобровский и Зимовновский. О вооружении конной сотни также долго говорить не приходится. Словом, если бы карательному отряду действительно вздумалось оказать честь станице Усть-Хоперской своим посещением, то винтовкам, бомбам и пулеметам красногвардейцев станица могла бы противопоставить около сотни шашек, пять-шесть пик и 20–30 винтовок, среди которых видное место занимали обыкновенные охотничьи ружья. При таком положении дел перспектива борьбы с красными не могла обещать каких-либо положительных результатов, тем более что скомплектованные сотни в большом количестве были составлены из элемента, склонного к ведению войны митингами и делегациями.

Ни один час 26 апреля не обходился без митинга, ни одно приказание не исполнялось без долгих разговоров, особенно пешими сотнями. Временами казалось, что игру в освобождение от советской власти, затеянную 25 апреля, ожидает судьба мыльного пузыря, который под влиянием известных причин быстро принимает определенную форму, сохраняющуюся до известного предела… Как скоро наступит предел, за которым могла разразиться катастрофа, никто предугадать не мог. Но с каждым часом настроение делалось все более и более тревожным, элемент, социализирующий до большевизма, все выше и выше поднимал голову, становился все более и более задорным, но все же до решительных действий с этой стороны было еще далеко и усть-хоперские большевики пока еще держались более или менее прилично, так как вчерашний подъем заставлял их работать за углами и не выступать открыто. Росту тревожного настроения способствовал факт задержания усть-медведицких мясников, которые приехали в Усть-Хоперскую для заготовки мяса.

Мясники говорили, что на 27 апреля им заказано доставить мяса на 1000 человек. Местное население нервничало, и эта нервность передавалась штабу, который решил, в случае невозможности задержать противника перед Усть-Хоперской, отступать с отрядом по дороге на хутор Большой, где шло формирование отрядов двадцати пяти хуторов ст. Усть-Хоперской.

Мелкий упорный дождь, похожий на осенний, еще усиливал тревожность настроения. Пришлось пережить несколько тревожных часов. Осведомленный о положении станицы войсковой старшина Голубинцев в 6 часов 20 минут вечера писал подпоручику Иванову:

«Завтра утром прибываю с хорошо вооруженным конным отрядом. Получил сведения, что у Миронова 46 человек конницы, пехота вся ушла. Миронов врет, примите меры на всякий случай. Отряд формирую из отборных людей – не беспокойтесь.

Делегаций никаких не принимайте. Переговоры будем вести тогда, когда ни одной красной сволочи не будет в Усть-Медведице. Население поголовно восстало. Прибыли отряды (подъесаула Шурупова) из-под Чистяковки. Отбито оружие и 400 голов скота. Арестованных ни в коем случае не выпускать. Казаки горят желанием идти на Усть-Медведицу.

Войсковой старшина Голубинцев.

Казаки, прибывшие из-за Дона, говорят, что красная гвардия бежит, бросая оружие. Делегаций не посылать».

После вышеприведенного сообщения командиры конной и пешей сотен были осведомлены о положении Усть-Медведицы и получили предписание держаться до последней возможности.

Часов в 10 вечера штаб станицы Усть-Хоперской читал следующее:

«Часа через 2–3 прибудет в Усть-Хоперскую 1-я конная сотня. Озаботьтесь квартирами. Фураж пусть сегодня дадут жители. К утру сено прибудет отсюда. Через 2–3 часа после 1-й сотни прибывает 2-я конная сотня, хорошо вооруженная. Послано за пулеметами. Завтра еще прибудут подкрепления. Общий подъем.

Войсковой старшина Голубинцев».

Одновременно с этим было получено и распоряжение о высылке арестованных Ломова, Капустина и почтальона Перфильева с сыном. Арестованные в ночь были отправлены на хутор Большой. Настроение штаба улучшилось. Явилась бодрость и уверенность в успехе.

3. Чрезвычайный съезд вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа

26 апреля, после полудня, на всех дорогах, ведущих к хутору Большому, видны были конные и пешие группы вооруженных казаков, направлявшихся туда для мобилизации. Отряды сопровождались подводами с провизией. К 5 часам вечера хутор Большой представлял обширный военный лагерь. На площади у училища хуторские атаманы и офицеры проверяли списки, оружие, патроны. Хуторские отряды сводились в сотни и передавались назначенным мною командирам, которые немедленно уводили свои сотни на квартиры в указанные районы для заканчивания формирования: разбивки на взводы, назначения младших начальников, распределения и учета имеющегося оружия и патронов.

Несмотря на темный дождливый день, настроение было бодрое, приподнятое и деловое. На хуторе Большом к этому времени уже была сформирована конная сотня, несшая ближайшую охрану хутора; от нее для охраны мобилизации и для разведки мною были высланы разъезды по направлению на Усть-Медведицу и Царицу.

С формированием приходилось особенно торопиться, т. к. из Усть-Хоперской, через несколько часов после моего прибытия на хутор Большой, были получены тревожные сведения, что нервность там усиливается, и являлась опасность, как бы Усть-Хоперцы не начали войны с посылки делегации.

Следует еще учесть, что хутор Большой в связи с событиями у Чистяковки мобилизовался еще 24 апреля, но сейчас же, после порыва, и здесь уже началась реакция и страх расправы и ответственности уже заметно чувствовался.

– Еще бы, какая смелость! Объявили войну России! – шептали малодушные.

Весть о мобилизации станицы Усть-Хоперской и приглашение всем хуторам и станицам Усть-Медведицкого округа прислать своих делегатов в тот же день разнеслась по всем станицам к югу от Дона и 26-го вечером на хутор Большой стали прибывать делегаты и представители от хуторов и станиц: Усть-Медведицкой, Распопинской, Краснокутской, Перекопской, Клецкой, Кременской и даже Чернышевской и Ново-Григорьевской. Успех Усть-Хоперской мобилизации произвел на всех огромное впечатление и поднял дух.

Под влиянием этого впечатления в ночь с 26 на 27 апреля в училище состоялся Чрезвычайный съезд хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа.

Выслушав мой доклад о положении и о дальнейшем плане действий, а также доклад усть-хоперского делегата И.П. Короткова (впоследствии члена Войскового Круга), Съезд решил присоединиться к усть-хоперцам и немедленно мобилизовать все станицы и хутора Усть-Медведицкого округа, избрав начальника Усть-Хоперского отряда, войскового старшину Голубинцева Александра Васильевича, командующим Освободительными войсками вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа.

Затем по моему предложению были избраны Совет вольных хуторов и станиц и Продовольственная комиссия.

Привожу по памяти постановление Съезда:

«Постановление

Чрезвычайного съезда советов вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа 27 апреля 1918 г.

хут. Большой Усть-Хоп. ст.

№ 1

Чрезвычайный съезд делегатов от хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа, выслушав доклады начальника Усть-Хоперского отряда войскового старшины Голубинцева и делегата Усть-Хоперской станицы Ив. П. Короткова, постановил:

1. Не подчиняться существующей советской власти и объявить восстание против советской власти с целью изгнания красной гвардии из пределов округа и восстановления казачьей власти.

2. Объявляется мобилизация всех способных носить оружие до 50-летнего возраста.

3. Командующим Освободительными войсками вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа назначается войсковой старшина Голубинцев; начальником штаба – подъесаул Сучилин.

4. По предложению войскового старшины Голубинцева избирается Совет вольных хуторов и станиц при командующем Освободительными войсками Усть-Медведицкого округа в составе: сотника Веденина, хорунжего Лащенова, урядника Алферова, казака Алферова и казака Лащенова, с задачей чинить суд и расправу и содействовать распоряжениям командующего войсками по административной части, без права вмешиваться в военные и оперативные распоряжения командующего войсками.

5. Избирается продовольственная комиссия в составе: о. Николая Попова, Н.Г. Гаврилова и др.

6. Делегатам съезда немедленно развезти настоящее постановление съезда и оповестить все хутора и станицы для сведения и исполнения.

Подписи делегатов съезда».

Съезд закончился на рассвете 27 апреля, и делегаты поскакали в свои хутора и станицы, развозя весть о всеобщем восстании и призыв к мобилизации.

Здесь я должен сделать маленькое разъяснение, ибо у многих должен естественно явиться вопрос: для чего, собственно, надо было избирать совет, хотя бы и «белый»?

Следует отметить, что кроме положительных сторон обстановки были, как всегда, и отрицательные – прибывали делегации от дальних хуторов и станиц и даже из соседних округов ознакомиться с ходом и характером восстания, с целью и шансами на успех и т. п., причем в составе этих делегаций были преимущественно фронтовики. Многие из них открыто заявляли, что они, собственно, не против «советов», но против «Красной гвардии»; отравленные ядом свобод и митингов, они еще очень боялись «старого прижима», дисциплинарной власти начальников и т. п.

К сожалению, это были не только казаки, но и некоторые молодые офицеры производства Керенского, вошедшие во вкус ролей «председателей» и «членов» всяких комитетов.

Распускались слухи, как бы невзначай, о «старорежимности» бывшего командира 3-го полка.

Учитывая все это, вместе взятое, а также отлично зная психологию фронтовиков, еще в начале революции вкусивших прелесть распущенности и наслушавшись за последние два дня речей и пожеланий, в которых явно сквозила боязнь «старого режима», «начальников», какая-то нежность и даже благоговение к модным словам «совет», «председатель», я решил, дабы не скомпрометировать и не погубить движения в самом его начале, потребовать от съезда избрания совета, надеясь его использовать как ширму в борьбе с намечавшейся уже оппозицией, как политической, так и «шкурной» главным образом; правда, еще пока робкой и придавленной общим подъемом. Кроме того, имея при себе совет, я тем самым «вырывал зубы» у оппозиции и мог его использовать, проводя в жизнь мои административные распоряжения по гражданской части.

К сожалению, совет, а главным образом его председатель, не оправдал моих надежд и скорее служил мне тормозом, чем помощником. Правда, как «фирма» совет сильно связывал красноватую оппозицию и особенно противника, ослабляя их агитацию только одним фактом своего существования. В первое время совет состоял из пяти членов: председателя сотника Веденина, хорунжего Лащенова, урядника Алферова и еще двух казаков. Хорунжий Лащенов, видя недостаток в офицерском составе в частях, еще в самом начале просил откомандировать его на фронт. Урядник Алферов, присутствуя как-то при приеме мною одной делегации из Верхне-Донского округа, глубокомысленно заметил, что он, собственно, по убеждению тоже большевик, но только «идейный». Стоявший во главе совета сотник Веденин, офицер военного времени, производства Керенского, из народных учителей, социалист, с самого начала повел тайную агитацию против меня как «контрреволюционера» и монархиста. Правда, цели он не достиг, казаки отнеслись к нему враждебно и с недоверием, а на хуторе Карасеве, где он решился задать старикам вопрос, доверяют ли они бывшему командиру 3-го полка, его даже прогнали с майдана и чуть не избили. Затем в тяжелое время, когда красные подходили к Усть-Медведице, он через какую-то сестру милосердия завел сношения с Мироновым. К сожалению, я тогда еще не мог его повесить, а впоследствии, когда положение окрепло, он улизнул благоразумно куда-то в тыл, на юг. О дальнейшей его судьбе я сведений не имею.

Несмотря на общий видимый подъем, все же не чувствовалось особенной твердости и приходилось быть особенно бодрствующим и осторожным в распоряжениях, балансируя так, чтобы не свалиться ни вправо, ни влево. Задача у меня была на первое время ввиду отсутствия связи с остальным миром и неясной обстановки резко очерчена: освободить округ от красных, не навязывая насильно казакам того или другого режима или способа управления. Затем, по очищении округа, созвать Окружной съезд и решить дальнейшую судьбу округа. В этом смысле и даны были мною обещания в моей речи Чрезвычайному съезду. Желанием сдержать свое слово объясняется и мой отказ занять должность окружного атамана вопреки состоявшемуся уже назначению; этим же объясняется и созыв Окружного съезда, несмотря на отсутствие необходимости в нем и даже на то, что мне из Новочеркасска дали понять, что съезд вообще лишний, но мне его разрешается собрать, если я считаю это по каким-либо соображениям желательным; хотя я и разделял это мнение, но старый офицерский принцип держаться данного слова заставлял меня настаивать на созыве съезда.

Желая для пользы дела и по обстановке придать восстанию широко народный характер, я в первое время даже не требовал обязательной замены советов атаманами, считаясь с тем, что на майдане станицы Усть-Хоперской 25 апреля находились еще ярые до истерики защитники советов; тем не менее через 24 часа ни одного совета не было – старики делали свое дело.

Впоследствии мои друзья и единомышленники выражали мне свое удивление и недоумение, как я, царский офицер, убежденный монархист и консерватор, терплю при себе «совет», хотя бы и «почти белый»; не утвердил выбранного Усть-Медведицей окружного атамана, устранял иногда блестящих и прямых офицеров-начальников только потому, что они не могли справиться и ладить с распущенными казаками. Да, все это было так, и делал я это с болью в сердце, но этого властно требовала обстановка, иначе было нельзя – цель оправдывала способы и средства. Я ясно отдавал себе отчет, что все эти меры были только временного внешнего, чисто тактического характера, своего рода необходимым по времени успокаивающим средством для еще частью больного, нервного и будирующего организма, ибо в толще своей население было глубоко консервативно и «красная лихорадка» только слегка задела фронтовую молодежь.

4. Освободительная армия вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа

В первые дни восстания работа была особенно напряженной, не прекращавшейся даже ночью. Обстановка требовала быстро создать достаточно сильный кулак, так как 26 апреля было получено из хутора Горбатова донесение, что отступающий из Ростова отряд Подтелкова – «красного атамана Дона» – направляется на Усть-Медведицу и, весьма вероятно, будет проходить через хутор Большой, родной хутор Подтелкова, в котором жили его отец и жена – «донская царица», по выражению большинцев.

Кроме того, необходимо было срочно послать подкрепления в Усть-Хоперскую, где нервность усиливалась после моего отъезда на хутор Большой для проведения мобилизации.

В ночь с 26 на 27 апреля, когда еще в приходском училище хутора Большого шло заседание Чрезвычайного съезда хуторов и станиц, на площади перед училищем строилась едва законченная формированием 2-я Конная сотня подъесаула Шурупова для выступления в Усть-Хоперскую. В ту же ночь был сформирован штаб командующего войсками. Начальником штаба мною был назначен кадровый офицер подъесаул Сучилин Михаил Давидович. На площади перед зданием штаба взвился большой флаг командующего освободительной армией.

На очереди стояло разрешение двух важных вопросов: о довольствии людей и лошадей и об оружии.

Первый вопрос разрешился пока довольно легко: на хуторе Большом оказались громадные запасы войскового сена, а владелец местной мельницы, Николай Гаврилович Гаврилов, пошел сам навстречу, предложив на первое время в достаточном количестве муку для печения хлеба.

Организацией, учетом и распределением фуража и довольствия, а также организацией хлебопечения занялась продовольственная комиссия, в состав которой, кроме других лиц, входили Н.Г. Гаврилов и местный священник о. Попов.

Более остро стоял вопрос об оружии. Конные сотни были вооружены винтовками – одна на трех всадников и по 5—10 патронов на винтовку. У пеших хуторских отрядов винтовок совершенно не было и поэтому я решил их отправить пока на свои хутора, возложив на них несение гарнизонной службы и охрану своих хуторов. О пулеметах и пушках не могло быть пока и речи.

Недостаток оружия объясняется тем, что некоторые полки Усть-Медведицкого округа, придя с фронта домой, демобилизовались и неосторожно сдали оружие в войсковые склады, находившиеся в зоне красного контроля.

Еще 25 апреля из станицы Усть-Хоперской была послана в Вешки депутация просить оружия, но надежды на скорое получение было мало, поэтому я решил попытать счастья и достать его у немцев, по слухам, занимавших станцию Чертково. С этой задачей был послан подъесаул Грошев; миссия его увенчалась успехом, и через несколько дней, а именно 7 мая, я получил первый транспорт оружия: восемь пулеметов, несколько сот винтовок и 50 артиллерийских снарядов. С получением оружия хутор Большой принял оживленный вид: застучали мастерские, исправляя и налаживая оружие, обучались вновь созданные команды пулеметчиков и молодых казаков.

27 апреля мною был выпущен 1-й приказ Войскам вольных хуторов и станиц Уст-Медведицкого округа с объявлением о моем вступлении в командование восставшими казаками. В приказе была объявлена цель восстания, общая обстановка и даны общие директивы по организации борьбы. Предписывалось старшим офицерам, находящимся в станицах Распопинской, Клецкой, Кременской, Краснокуцкой, Перекопской и Н.-Григорьевской (последняя 2-го Донского округа) организовать оборону и, вступив в командование со званием начальников обороны в районах своих станиц, немедленно произвести мобилизацию населения; сформировать сотни и полки; связаться с соседями вправо и влево; вести разведку и ежедневно два раза присылать подробные донесения об общей обстановке, о противнике и о настроении жителей. Были высланы разъезды в Верхне-Донской округ и на юг для розыска и связи с отрядами 2-го Донского округа.

К вечеру 27 апреля в моем распоряжении было восемь сформированных конных сотен, вооруженных на ⅓ винтовками с 5—10 патронами на каждую винтовку, две пеших сотни и 25 хуторских отрядов, почти безоружных, и конвойная полусотня из Тюковновцев. Пехота по недостатку оружия была отправлена временно в свои хутора для обучения. Конница распределялась следующим образом: две сотни в Усть-Хоперской для обороны станицы и разведки на Усть-Медведицу и на север, одна сотня несла службу летучей почты на хуторе Горбатове с разведкой на юг и юго-восток и четыре сотни в резерве на хуторе Большом.

Чувствовалось, что положение крепло и можно было взяться и за Усть-Медведицу. Прибывшие в Усть-Хоперскую подкрепления сильно подняли дух усть-хоперцев, и они уже нетерпеливо спрашивали, когда же будем брать Усть-Медведицу.

5. Взятие Усть-Медведицы

28 апреля, около полудня, я отдал приказ о наступлении на Усть-Медведицу. Атака была назначена на рассвете 29-го, для чего было приказано:

1. Подъесаулу Говорухину Василию Михайловичу 28 апреля вечером, с наступлением темноты, с двумя пешими сотнями и одной конной выступить из Усть-Хоперской на Усть-Медведицу, наступая по правому берегу Дона с таким расчетом, чтобы на рассвете атаковать Усть-Медведицу.

2. Сотнику Красноглазову, с конной сотней, ночью, у хутора Кузнечики, переправиться на левый берег Дона, с задачей отрезать путь отступления красным из Усть-Медведицы.

3. Есаулу Говорухину Федору Ивановичу 28 апреля в 14 часов с двумя конными сотнями выступить из хутора Большого в район хуторов Царицы, где сделать привал и оттуда начать наступление на Усть-Медведицу с таким расчетом, чтобы на рассвете 29 апреля атаковать Усть-Медведицу с юга одновременно с усть-хоперцами.

Ободренные успехом мобилизации, усть-хоперцы погорячились и, не дождавшись выхода обходной колонны сотника Красноглазова в тыл Усть-Медведице и подхода со стороны Царицы двух конных сотен есаула Говорухина, еще до наступления рассвета, ночью, сбив и захватив заставы красных, заняли Усть-Медведицу.

Окружному комиссару Ф. Миронову с приверженцами и частью красногвардейцев удалось бежать в слободу Михайловку.

Перебив часть красных, усть-хоперцы захватили первые трофеи: пять пулеметов, 400 винтовок и 150 пленных.

Овладев Усть-Медведицей, первым делом повстанцы бросились к тюрьме и освободили политических узников, главным образом офицеров, в числе которых был доблестный партизан, сотник Долгов, впоследствии войсковой старшина и командир одного из усть-медведицких конных полков (убит в 1920 году в бою у станицы Константиновской, в отряде полковника Ф. Назарова).

С захватом Усть-Медведицы я объявил мобилизацию всему округу. За Дон были посланы офицерские разъезды с задачей поднять население и произвести мобилизацию.

Сравнительно хуже, чем в других станицах, шла мобилизация в Усть-Медведице. Такого порыва, как у усть-хоперцев, далеко не было; мобилизовались медленно, неохотно, выжидая дальнейших событий, выяснения дальнейшей обстановки; чувствовалась какая-то нерешительность, даже офицеры не все явились на регистрацию, что побудило меня выпустить резкий приказ, с угрозой предания полевому суду всех уклоняющихся от исполнения своего долга.

Пассивность Усть-Медведицы вызывала резкие нарекания усть-хоперцев. С захватом Усть-Медведицы, казалось, наступательный порыв у казаков исчез, и поднять их на энергичное преследование противника не представлялось возможным. Все пока держалось на исключительной доблести и самопожертвовании офицеров, учащейся молодежи и особенно стариков, своим авторитетом влиявших на фронтовиков.

Особенно следует отметить энергию и деятельность некоторых офицеров: подъесаула Бабкина (убит в 1918 году), сотника Долгова (убит в 1920 году), подъесаула Емельянова (убит в 1918 году), подъесаула Алексеева, есаула Гордеева, подъесаула Забазнова, сотника Попова, гв. сотника Рубашкина (впоследствии генерала и начальника дивизии), есаула Коновалова и многих других.

В первый же день по занятии Усть-Медведицы подъесаулом Бабкиным был сформирован из местной учащейся молодежи партизанский отряд силою в 100 человек; почти одновременно с ним из учащихся, охотников казаков и офицеров станицы Клецкой сотник Долгов формирует второй партизанский отряд такой же численности. В первые же дни подъесаул Емельянов сформировал конную сотню из казаков добровольцев; и по общей мобилизации из усть-медведицких казаков станицы и прилегающих хуторов начал формироваться Усть-Медведицкий конный полк.

На радостях, после освобождения станицы, собрался местный поселковый Усть-Медведицкий сход и избрал окружным атаманом подъесаула X (фамилии не помню).

Присланное на другой день мне постановление об избрании на утверждение я не мог утвердить, хотя кандидат был вполне достойный офицер, и отменил выборы, мотивируя свое несогласие тем, что в выборах принимала участие лишь одна Усть-Медведицкая станица, даже без участия своих хуторов, и, таким образом, конечно, не могла выражать воли не только всех свободных станиц округа, но даже одной Усть-Медведицкой станицы в целом.

Но главным образом я отменил выборы потому, что считал еще несвоевременным назначение окружного атамана, так как это дало бы повод и лишний козырь для агитации красным всех оттенков, еще не изживших революции, о возвращении к старому режиму и т. п., ибо среди казаков и особенно местных «интеллигентов» еще было много таких, которые говорили, что они борются, собственно, не с советской властью, а с «Красной гвардией» и что они тоже большевики, но только «идейные», и прочее… Но чтобы все же установить гражданскую власть в округе, я на другой день пригласил в окружное правление местных нотаблей и, ознакомившись с положением и желаниями, назначил заведующим делами Управления окружного атамана гв. подъесаула Хрипунова, местного жителя и бывшего юриста, которому предложил немедленно вступить в исполнение обязанностей и наладить и восстановить расшатанный революцией порядок. Начальником полиции назначил полковника Попова.

В дальнейшем во внутреннюю жизнь Усть-Медведицы я не вмешивался, предоставив гражданскую власть подъесаулу Хрипунову.

Станицы по правому берегу Дона: Распопинская, Клецкая, Перекопская, Кременская и 2-го Донского округа Н. Григорьевская, получив мой приказ о мобилизации, сейчас же приступили к формированию конных и пеших сотен под руководством начальников обороны, из старших офицеров, находившихся в данный момент на местах. Мобилизация шла успешно, лишь не хватало винтовок и пулеметов, и я был завален просьбами от станиц о скорейшей присылке оружия. Советы почти всюду были уничтожены: вновь появились станичные и хуторские атаманы. От всех станиц за Дон были высланы разъезды для разведки и поднятия восстания.

В первые же дни после Усть-Хоперского восстания по реке Куртлаку к юго-востоку от хутора Большого мобилизовались казаки прилежащих хуторов и составили Куртлакскую группу под командованием гв. есаула Сутулова. В первой половине мая есаул Сутулов прибыл на хутор Большой с просьбой об оружии. Я выделил ему часть винтовок и два пулемета из первого транспорта оружия, полученного от немцев. Куртлакская группа получила задачу вести разведку на юг и восток и связаться с 2-м Донским округом, где, по слухам, также началось восстание.

Что же касается задонских станиц по реке Медведице, то там еще господствовал страх перед Мироновым, колебание и нерешительность, еще много голосов было за «нейтралитет». Мобилизованные там отряды были ненадежны и малочисленны; являлись еще смелые агитаторы и сторонники большевиков, главным образом из иногородних, осмеливавшиеся вызывающе выступать на майдане станицы Кепинской с речами против мобилизации и борьбы с «народной властью».

Для прекращения в корне опасной заразы пришлось применять крутые меры для вразумления одних и острастки других, слишком ярых сторонников советской власти.

Общее положение после занятия Усть-Медведицы было следующим: красные отряды, выбитые из Усть-Медведицы, поспешно отошли к Михайловке; туда же бежал и Миронов со своими «главковерхами». По пути Миронов, задержавшись для смены лошадей на почтовой станции в станице Арчадинской, страшно нервничал, торопился, волновался, грозил присылкой больших карательных отрядов…

Район округа за Доном, между левым берегом Медведицы и Доном, до станицы Кепинской включительно, был очищен от красной администрации и отрядов и занят нашими разъездами, высланными для производства мобилизации.

Станицы же по правому берегу реки Медведицы: Глазуновская, Скуришенская, Арчадинская, еще были заняты красными, получавшими директивы из Михайловки.

Миронов, оправившись после первого поражения и получив подкрепление матросами со станции Филоново, а также мобилизовав мужиков в слободах Михайловке, Сидорохе и других крестьянских слободах, расположенных к северу от железной дороги Филоново – Царицын, 2 мая предпринимает усиленную разведку с целью перехода вновь в наступление на Усть-Медведицу. Сеть красных отрядов, высланных из Михайловки, усиленных матросами, 3 мая занимает станицы Глазуновскую, Арчадинскую и Скурышенскую.

С 4 мая начинаются столкновения наших передовых частей и разъездов с перешедшими в наступление красными сначала у станицы Кепинской, где в конной атаке был убит доблестный сотник Емельянов, затем в станице Глазуновской, куда на рассвете разъезд усть-хоперцев в 28 коней, налетев на станицу, захватил пленных, лошадей, телефонное имущество и дал возможность бежать находившимся в станице под наблюдением красных офицерам 3-го Донского казачъего Ермака Тимофеева полка, остававшимся в станице Глазуновской после роспуска полка по домам.

5 мая у хутора Зимняцкого партизанский отряд подъесаула Бабкина до поздней ночи, неся большие потери убитыми и ранеными, оказывал упорное сопротивление превосходившему по численности и вооружению отряду матросов. В этом бою был убит начальник отряда, доблестный подъесаул Бабкин. В командование вступил подъесаул Алексеев, долгое время затем блестяще руководивший боевой деятельностью отряда.

Тесня наши малочисленные, почти лишенные патронов части, красные упорно наступали на Усть-Медведицу.

6 мая донесения с фронта были одно тревожнее другого. Наши части под напором противника медленно приближались к Дону. Тишина темной, теплой майской ночи лишь изредка нарушалась резкими ружейными выстрелами. Усть-Медведица агонизировала. Отходившие за Дон отряды еще более усиливали нервность и подавленность. Настроение падало. Необходим был новый импульс, новый толчок для поднятия духа и энергии.

6. В станице Глазуновской

Для того чтобы дать представление о настроении казаков и о положении в станицах, лежащих к северу от р. Дона, я на основании личных впечатлений и докладов г.г. офицеров остановлюсь на описании жизни и событий в станице Глазуновской после прихода туда с фронта 3-го Донского казачьего Ермака Тимофеева полка, одного из наиболее крепких полков донской конницы.

3-й Донской казачий полк, один из блестящих полков Императорской армии, гордый своими боевыми делами и железной дисциплиной, овеянный боевой славой дедов еще со времен Шанграбена, почти наполовину состоящий из георгиевских кавалеров, в числе которых был и известный всей России Кузьма Крючков, первый георгиевский кавалер Великой войны, находился в резерве, в Бессарабии, в окрестностях города Болграда, залечивая свои раны и отдыхая после боев и славных дел в Восточной Пруссии, Галиции, Карпатах, Полесье и Добрудже, где у деревни Каранасуф конной атакой двух сотен, есаулов Голубинцева и Красовского, опрокинул, изрубил и забрал в плен укрепившиеся в деревне 7-ю и 8-ю роты и пулеметную команду 53-го пехотного болгарского полка и, развивая успех, очистил весь район, занятый частями болгарской конницы генерала Колева. Везде и всюду славные и славные дела. Дух отцов витал в рядах полка.

Революция… С грустью выслушали казаки весть об отречении императора, опустились чубатые головы.

Временное правительство… Приказ № 1-й, затем несчастье России – Керенский, затем большевики…

Развал… Не стало фронта, и полк, по зову атамана Каледина, сохранив полную дисциплину, во всеоружии, во главе с командиром полка, войсковым старшиной Голубинцевым, со всеми офицерами 12 декабря 1917 года со станции Бельцы тронулся на Дон.

Никто по пути не осмелился остановить или задержать полк, и только когда полк подходил к станции Лозовая, из Полтавы и Харькова, чтобы перенять полк, шедший, по мнению большевиков, к атаману Каледину на помощь, двинуты были четыре эшелона большевиков. Торопясь домой и не желая ввязываться в бой и задерживаться, полк не пошел навстречу красным, а, заняв станцию Лозовую, остановился для обороны и затем, разобрав за собою железнодорожный путь на четыре версты, через два дня беспрепятственно двинулся дальше.

Вот уже близок Дон, но надо проехать красный Царицын, где сидит товарищ Минин. Головной эшелон – две сотни и учебная команда – под общей командой есаула Красовского был двинут командиром полка на Царицын с директивами действовать по обстановке.

Медленно эшелон подходит к перрону. Вокзал запружен серой солдатской массой, щелкающей семечки. Закрытые вагоны; ни одного казака снаружи; таинственная тишина насторожила всех и удивила. Из классного вагона выходит начальник эшелона, за ним следуют в полной форме, с шевронами и георгиевскими крестами, два ординарца и направляются в город, в находившийся недалеко от вокзала военно-революционный комитет. Толпа солдат на перроне с удивлением расступается, давая дорогу.

В военно-революционном комитете начальник эшелона требует дать паровоз для следования дальше. На предложенные в военно-революционном комитете вопросы и поставленные условия начальник эшелона не счел нужным давать объяснений, а подтвердил категорически свое требование – дать немедленно паровоз для дальнейшего следования, угрожая в случае задержки или отказа эксцессами, которые могут быть крайне печальными для военно-революционного комитета. Уверенность в собственных силах и настойчивость произвели впечатление, и путь полку был открыт.

Рождество. Полк в родной станице Глазуновской. Но дома не все благополучно: большевики нахлынули на Дон. События быстро чередуются к худшему. В Усть-Медведице сменен окружной атаман и там властвует военный комиссар, изменник и предатель, войсковой старшина Миронов. В слободе Михайловке, населенной мужиками, уже прочно обосновалась красная рвань. В январе в Михайловке зверски убито 36 офицеров. Казаки колеблются, вид смущенный, смотрят хмуро. Весть о смерти Каледина. Общая растерянность. Начались митинги, созываемые усть-медведицкими гастролерами, на которых восхваляются советская власть, завоевания революции, сулятся всякие блага, уговаривают казаков выбрать командный состав, дабы не показать себя «несознательными» и не отстать от революции.

На одном из митингов приезжий из Усть-Медведицкого революционного комитета чумазый солдат и еще какой-то делегат предлагают полку выбрать нового командира: «Товарищи, выбирайте казачка, зачем обязательно офицера, вот мы в Усть-Медведицком комитете хотя и малограмотные, а работаем же, оно, правда, трудновато, но справляемся!»

Несколько казаков хмуро заявляют, что они довольны командиром и нет надобности выбирать нового. «Да, это так, товарищи, – заявляет усть-медведицкий делегат, – может быть, он и хорош, но все же он барин, лучше бы своего, трудового казака».

Наконец, после долгих дебатов и пререканий, не желая, по-видимому, ударить лицом в грязь и показать себя «несознательными», решают: «просить командира полка и г.г. офицеров прибыть на митинг полка».

Здесь командиру полка, войсковому старшине Голубинцеву, усть-медведицкие делегаты ставят вопрос: согласен ли он вести полк в Михайловку для борьбы с контрреволюционными бандами, наступающими с севера?

Командир ответил, что считает войну законченной, а на братоубийственную войну он полк не поведет.

Такой ответ казакам, уставшим от войны, импонировал, но делегаты и кучка своих крикунов настояли на своем. Начались выборы командира полка. Войсковой старшина Голубинцев ушел домой. «Честь» выборного командира была предложена по очереди всем офицерам, но все категорически отказались. Среди подхорунжих и вахмистров также не нашлось охотника баллотироваться в командиры.

После долгих споров пришли к заключению: «просить опять полковника Голубинцева». Избрали делегацию.

– Теперь он пошлет всех вас к такой-то матери, а нас выгонит! – заявили делегаты и отказались идти.

Начались споры. Митинг затянулся. Простояв несколько часов на морозе без результата, казаки мало-помалу разбежались по домам. Оставшаяся кучка, человек 30, избрала командиром полка нестроевого казака Семена Пономарева, портного из очень бедной и малопочтенной семьи.

«Дома у него не за что коня привязать!» – говорили про него казаки.

Товарищ Миронов между тем настойчиво требует полк в Михайловку, обещая деньги, сахар, одежду и т. п.

Учитывая общее положение и настроение казаков и имея еще ранее соответствующие инструкции от Войскового Атамана генерала Каледина, командир полка, войсковой старшина Голубинцев, отдал приказ об увольнении всех казаков полка в бессрочный отпуск с оружием. В тот же вечер и ночью, благодаря старанию командиров сотен и офицеров, казаки, получив отпускные билеты и жалованье, разъехались по домам. Остался лишь для ликвидации казенного имущества военно-революционный комитет, в который, по секретному предписанию командира полка, с целью сохранения имущества от расхищения, да и вообще как сдерживающее начало, вошел подъесаул Попов Владимир Васильевич (убит в бою под Царицыном). Г.г. офицерам дана была возможность уехать, кто куда пожелал.

На другой день после выборов новый «командир», исполняя волю Миронова, приказал полку к восьми часам утра собраться в станице Скуришенской для следования в Михайловку; но на сборный пункт прибыли только «командир» и два казака, живших с ним на одной квартире, а остальные казаки полка уже были у себя на хуторах или оставались в Глазуновской, совершенно игнорируя распоряжение и считая себя в законном отпуску.

Через несколько дней, 15 февраля, войсковой старшина Голубинцев уехал в Усть-Хоперскую станицу, дав соответствующие инструкции остававшемуся в Глазуновской есаулу Красовскому. Большая часть г.г. офицеров также разъехалась по домам. Простились офицеры с казаками очень миролюбиво и даже сердечно. Уезжавший в Усть-Медведицу командир 4-й сотни есаул Коновалов Андроник при прощании сказал казакам пророческую фразу: «Погодите, весною нас еще позовете!»

Характерно отметить, что вскоре после выборов командира к войсковому старшине Голубинцеву явился штаб-трубач Черников, член полкового военно-революционного комитета, один из наиболее, казалось бы, сочувствовавших новым порядкам, с просьбой о разрешении ему вступить в брак.

– Зачем ты ко мне обращаешься, – заметил ему войсковой старшина Голубинцев, – теперь у вас есть выборный командир, к нему и отправляйся!

– Что Вы, Ваше Высокоблагородье, – взмолился Черников, – смеетесь, как я могу обращаться за разрешением к такой сволочи? Мне надо разрешение от настоящего командира, а не от Семки Пономарева!

Итак, казаки разъехались по домам, остался военно-революционный полковой комитет, которому власть была, видимо, по душе. Но ни авторитетом, ни уважением революционный комитет не пользовался, ибо более хозяйственные казаки разъехались по своим хуторам и занялись хозяйством, а в комитете осталась лишь «голь», которой домой незачем было особенно торопиться.

Для характеристики отношения казаков к комитету приведу еще одну сцену.

Едва только комитет приступил к ликвидации имущества полка, как от казаков стали поступать требования об удовлетворении их лошадями в обмен за убитых или пришедших в негодность. В числе других, требуя коня, явился в комитет казак Иван Хрипунов, георгиевский кавалер, бежавший из немецкого плена, побывавший в Голландии, в Англии и, наконец, явившийся в полк.

«Подожди, Ваня, дай разобраться, – говорит председатель комитета, приказный Мокров, бывший денщик, утирая рукавом мокрый лоб. – Видишь, как трудно, у нас на лбу каплями пот выступает, работаем не покладая рук и никак не поспеваем».

«Удивительно, – отвечает Хрипунов, – был командир и один все успевал делать, а вас тридцать дураков, получаете по 30 рублей суточных каждый и ничего не можете делать, сволочи!»

«Да ты не ругайся, не то, знаешь, мы с тобой справимся и заставим уважать комитет!» – загорячился было председатель, принимая угрожающий тон.

«Коня, сволочи!» – кричит расходившийся Хрипунов и бросается с плетью на председателя.

Произошла свалка, и, наконец, торжествующий Хрипунов при всеобщем одобрении и хохоте отправляется к себе на хутор.

Настроение у стариков было угнетенно-подавленное – не того ждали они от войны. Они ждали возвращения своих сынов, покрытых славою побед, под звон колоколов, ждали грамот Высочайших, молебнов, парадов, гульбы и проч. и проч. На деле же полное разгильдяйство, непризнание их авторитета, порицание того, во что они верили, в чем они видели весь смысл и радость жизни…

К оставшимся в станице офицерам отношение стариков было сочувственное, и очень даже, да и фронтовики в большинстве были солидарны со стариками. Мутила рвань, кучка негодяев, по большей части даже не нюхавших пороху, нестроевые, обозники, оставшиеся дома, подкупленная муть дна и особенно иногородние, которые, видя офицеров, шипели от злости, рисуя себе картину, как они будут расправляться с ними, линчевать, убивать. Злодейства в Михайловке еще были свежи в памяти у всех. Как никогда выявлялась теперь злоба негодяев не только по отношению к офицерам, но и ко всему казачеству. Вслед почти открыто говорили: «погодите, вашу…» и т. п.

Избиение 36 офицеров 12 января в Михайловке, видимо, совершенно оттолкнуло казаков от этой сволочи.

Казаки полка из станицы разъехались большей частью по родным хуторам и занялись домашними делами, и, таким образом, последней опасности, последнего сдерживающего начала для этой шкурной рвани в станице не стало. Участились разъезды красных по хуторам и станицам, с бомбами, с пулеметами, с пьяными песнями; проскачут через станицу с шумом, гамом, со стрельбой, и скроются дальше. Участились митинги, на которых проклинались Каледин, офицеры и все прошлое, а потом, когда ясно стало, что никто не препятствует и не чинит противодействий, начали объявлять декреты, устанавливать советы, власть на местах и т. п. Что и прошло совершенно свободно; атаманов в станицах не стало, появились советы. В Глазуновской атамана, урядника Назарова, хотя и назвали председателем, но казаки продолжали по-прежнему считать его атаманом.

В Михайловке помещались штаб «Фильки» Миронова, чрезвычайка и представители пролетариата из Царицына.

Старикам все это сильно не нравилось, по закоулкам делились с офицерами впечатлениями, жаловались, удивлялись, не понимали, как все это случилось и что будет дальше.

Чем дальше, тем хуже жилось офицерам в Глазунове, особенно после неудавшейся мобилизации молодых казаков в Усть-Медведице, где старики и молодые казаки были разогнаны пулеметами.

К офицерам своего полка казаки фронтовики относились хорошо, приносили хлеб, молоко, картофель, здоровались при встрече, но глядели в землю, видимо из-за недостатка гражданского мужества, да и совесть не была достаточно чиста.

Михайловский и Усть-Медведицкий комитеты все подготовили для производства впечатления о крепости советской власти и для устрашения населения.

Опасности непосредственной для красных, казалось, нет; казаки, ошеломленные событиями, приутихли; настал благоприятный момент для вывоза из мест, где были полки, всего воинского имущества, снаряжения и оружия в Михайловку.

Из Глазуновской был вывезен весь обоз 3-го полка, восемь пулеметов и 46 000 патронов.

Офицеров пока официально не трогали и лишь потому только, что в Михайловском революционном комитете были казаки 3-го полка: урядник Блинов, вахмистр 3-й сотни, подхорунжий Гугняев, революционный командир полка Семка Пономарев и другие, которые еще считались со своими офицерами, как бы стеснялись их, видимо, воинская честь и прежнее уважение еще не окончательно испарились у них, хотя и видно было по морде, что они не доверяют офицерам, да и, кроме того, они были уверены, что рано или поздно офицеры от них не уйдут.

Казалось, новая власть прочно утвердилась в Усть-Медведице и Михайловке, как будто все для нее было благополучно.

Но вот в начале апреля стали распространятся всякие слухи: то банды белых «кадет» появились со стороны станицы Букановской, то немцы двигаются и уже близко и т. п.

Офицеров взяли на учет. Были дни такие, что хозяин одной из офицерских квартир, казак Д.Д. Попов, предлагал офицерам увезти их в глухую степь к себе на землю, где у него была землянка, а старая казачка Григорьевна, беспокоясь за участь офицеров, умоляла их скрываться на лугу в кустах, куда обещала приносить пищу и все сведения. К Пасхе положение ухудшилось, за офицерами усиленно наблюдали; из Михайловки приехал член революционного комитета, урядник М. Блинов, с портфелем под мышкой и важным видом, производить дознание, так как поступил донос, что офицеры есаул Красовский и сотник Орехов занимаются контрреволюционной пропагандой.

В это же время докатывается до Глазуновки весть, что полковник Голубинцев занял Усть-Медведицу, и всякие невероятные слухи: немцы, украинцы, кадеты… Одно лишь было верно: Голубинцев с усть-хоперцами поднял восстание и занял Усть-Медведицу… «Офицеры в погонах, казаки тоже, дисциплина, отдание чести…» Старики ликовали, и фронтовики не отставали, не все, конечно, но пока скрытно.

Офицеры, пока не поздно, решили бежать к повстанцам, но привести в исполнение это намерение было уже трудно, ибо наблюдение усилилось, и 3-го мая Глазуновка была занята боковым отрядом красных, главные силы их шли через хутора Зимник и Подольховку на Усть-Медведицу.

По телефону в станицу Глазуновскую было из Михайловки передано приказание – арестовать всех офицеров как единомышленников Голубинцева, а ночью почтовый чиновник, подслушавший разговор по телефону, тайком прибежал к есаулу Красовскому и сотнику Орехову и посоветовал бежать, не теряя времени, так как Революционный трибунал в Михайловке заочно приговорил есаула Красовского и сотника Орехова к расстрелу, а остальных офицеров приказано арестовать и препроводить в Михайловку.

Ночь была особенно тревожна. Но на рассвете, к счастью офицеров, разъезд усть-хоперцев в 28 коней ворвался в Глазуновку, захватил телеграфный пост, почту, пленных и, разыскав офицеров, вручил есаулу Красовскому предписание командующего Освободительными войсками, войскового старшины Голубинцева: «Немедленно со всеми офицерами прибыть в Усть-Медведицу, в штаб Освободительной армии».

Собрав г.г. офицеров 3-го полка, есаул Красовский вместе с сотником Ореховым, двумя сотниками Марковыми и сотником Семеновым бежали через хутор Ярской, занятый заставой повстанцев, на Усть-Медведицу. Полковник Валуев добровольно остался, отказавшись бежать, под предлогом, что считает восстание безнадежным, а в сущности потому, что, увлекшись какой-то станичной девчонкой, не пожелал с ней расстаться.

На поддержку захваченной врасплох в станице полуроте красных большевики выслали из станицы Скурышенской эскадрон конницы, который начал перестрелку с усть-хоперцами, но был энергично атакован повстанцами и оставил в руках у казаков четырех убитых и четырех лошадей. Вслед за эскадроном красные двинули две роты пехоты и вновь заняли Глазуновку, а казаки отстреливаясь отошли к хутору Ярскому.

7. Наступление Миронова

Заняв станицу Глазуновскую боковым отрядом и поведя наступление главными силами в составе 2000 человек пехоты с артиллерией и нескольких сотен мобилизованных на севере области казаков на Усть-Медведицу через станицу Кепинскую и хутор Подольховский, Миронов мог встретить сопротивление только со стороны партизанских отрядов и небольших групп казаков и офицеров, ибо мобилизованные наскоро сотни или оставались на своих хуторах, или отходили к Усть-Медведице, не оказывая упорного сопротивления. Казалось, что первый порыв пропал, что энергия, проявленная в начале восстания, иссякла. Усть-хоперцы, занятые обороной своей станицы, видя пассивность усть-медведицких казаков, заявляли, что если Усть-Медведица не желает сама обороняться, то зачем же мы будем ее выручать. Положение еще усугублялось тем, что находившиеся на хуторе Большом сотни нельзя было взять, так как с юга были получены сведения, что Подтелков, выгнанный из Ростова, двигается с отрядом на Усть-Медведицу, и, конечно, была большая вероятность, что он пойдет через свой родной хутор Большой.

Вновь же сформированные в Усть-Медведице сотни за Дон переправляться отказывались и уже разлагались.

Весь день 6 мая наступавший противник был с большим напряжением сдерживаем нашим редким из-за недостатка патронов огнем. С наступлением темноты наши группы защитников стали переправляться через Дон в Усть-Медведицу. Последним поздно вечером под непосредственным огнем противника прибыл доблестный подъесаул Забазнов со своим небольшим отрядом офицеров и казаков.

Ночью с 6 на 7 мая красные заняли Усть-Медведицу отрядом около 2000 человек солдат и матросов.

Наши «кадетские» отряды сосредоточились в двух верстах к западу от Усть-Медведицы и заняли оборонительную позицию.

Настроение было подавленное. Кой-где за углами начиналась агитация против «виновников» восстания, с предложением «выдать зачинщиков» и послать делегацию к большевикам и т. п.

В это же время на хутор Большой прибыли из Верхне-Донского округа присланные, по моей просьбе, два орудия-гаубицы с прикрытием из полусотни молодых казаков. Весть о прибытии пушек быстро разнеслась по хуторам и сильно подняла дух у казаков. Они не верили своим глазам, с хуторов посылали конных казаков проверить слухи, ощупать орудия, настоящие ли они; некоторые даже со слезами целовали пушки.

Перед отправкой орудий на позицию я приказал провезти их через некоторые хутора для поднятия настроения и дабы убедить казаков, что орудия настоящие, ибо распускались злонамеренные слухи, что пушки якобы деревянные.

В тот же день эти орудия под руководством войскового старшины Тарасова удачно обстреляли Усть-Медведицу и хутор Ярской, что произвело большое впечатление на казаков и смутило красных, не веривших, что у белых могла быть артиллерия. К сожалению, снарядов для гаубиц было мало, около 10 штук, и эффект был, главным образом, моральный.

День 8 мая прошел в лихорадочной подготовке к контратаке и в усиленной разведке.

Усть-Медведицкие группы, занимавшие позицию к западу от станицы, были усилены подошедшими с хутора Большого усть-хоперскими сотнями и утром 9 мая стремительной атакой вновь овладели Усть-Медведицей. Красные были опрокинуты в Дон и в панике беспорядочно старались перебраться на левый берег. Казаки, заняв правый возвышенный берег Дона, расстреливали плывущих большевиков на выбор; на поверхности воды беспрерывно поднимались красные кровавые фонтаны от попадавших в цель пуль. В этом деле было уничтожено несколько сотен большевиков; в продолжение всего мая и даже еще в июне ниже Усть-Медведицы, до станиц Трех-Островянской и Голубинской включительно, казаки вылавливали в Дону трупы убитых в бою и утонувших красных при переправе 9 мая.

Наши трофеи были: девять пулеметов, 700 винтовок и несколько десятков тысяч патронов. Разбитые большевики, преследуемые нашими отрядами, после нескольких попыток задержаться, опираясь на высланные из Михайловки поддержки, бежали в панике до самой Михайловки.

Как я уже упоминал, 9 мая вечером мною был получен от немцев, занимавших станцию Чертково, первый транспорт оружия. Связь с немцами была установлена еще ранее, несколько дней тому назад, при первом занятии нами Усть-Медведицы. Еще до получения первого транспорта я 7 мая вторично командировал войскового старшину X. с такой же задачей – достать оружие.

Немцы вторично отпустили еще 700 винтовок, шесть пулеметов и 50 снарядов.

Начальник немецкого отряда на станции Чертково, полковник X. (фамилии его, к сожалению, не помню) предложил офицеру подписать письмо, что от имени командующего войсками он обязуется прислать немецкой кавалерийской бригаде в обмен за оружие овса. Войсковой старшина заявил, что он не уполномочен подписывать никаких обязательств; тогда редакция письма была изменена в таком смысле, что войсковой старшина X будет настаивать перед командующим войсками о присылке овса германской бригаде, но офицер отказался, ссылаясь на то, что он вообще настаивать не может. Наконец, командир бригады удовлетворился письмом, в котором войсковой старшина X. обязывался доложить командующему Освободительными войсками, что командир немецкой бригады в обмен за оружие просит прислать овса для лошадей бригады. В скором времени я получил из Новороссийска несколько вагонов овса, из которых два вагона с благодарностью уступил немцам.

8. Осада Михайловки

После разгрома у Усть-Медведицы и ряда столкновений у станиц Глазуновской, Кепинской, Скуришенской и особенно у Арчадинской, части Миронова, преследуемые нашими отрядами, отошли к Михайловке, куда к этому времени со станции Филоново в подкрепление им прибыли красные матросы и солдаты. Михайловка поспешно была укреплена колючей проволокой и обнесена окопами. На станции Себряково появились блиндированные поезда. Все местное население ближайших крестьянских слобод было Мироновым мобилизовано и посажено в окопы. Благодаря вышеупомянутым мерам Михайловка с налета не была взята, и операция затянулась еще на полтора месяца.

В очищенных мною от большевиков станицах была объявлена мобилизация, и в несколько дней из отдельных сотен и отрядов мною было сформировано пять конных полков в шестисотенном составе и несколько пеших отрядов.

Полки получили названия по станицам, из которых были сформированы Усть-Хоперский, Усть-Медведицкий, Глазуновский, Арчадинский и Клецкий конные полки. На хуторе Большом были организованы учебные команды, команды пулеметчиков и артиллеристов. В Усть-Медведице установлено гражданское управление Округа. В станицах за Доном были назначены начальники обороны станиц, вместо председателей станичных советов вновь появились атаманы. Штаб командующего войсками перешел в Усть-Медведицу. Части с хутора Большого, ожидавшие появления отряда Подтелкова, были передвинуты за Дон, так как были получены донесения, что Подтелков и Кривошлыков не решились идти на Усть-Медведицу, направились западнее и у хутора Каргинского были разбиты казаками Верхне-Донецкого округа и повешены.

Оперативное отделение Штаба перешло в станицу Арчадинскую. Войска стали готовиться к наступлению на Михайловку и были сосредоточены в районе станицы Арчадинской и хутора Ильменьки, в трех-четырех верстах от Михайловки. Усть-Медведица оставалась в тылу и могла вздохнуть свободно.

В средине мая общая численность мобилизованных повстанцев достигла 10 000 человек, но более или менее удовлетворительно были вооружены только пять конных полков и два пеших батальона, у остальных холодное оружие, пики и старые ружья. Пешие батальоны были сформированы преимущественно из молодых казаков, и их боеспособность была неудовлетворительна даже с точки зрения Гражданской войны.

Дабы не дать возможности Миронову мобилизовать казаков северной части округа, в станицы Етеревскую, Раздорскую, Березовскую, Малодельскую были высланы разъезды с моими воззваниями, прокламациями и литературой. Из северных станиц стали тайно пробираться ко мне в штаб в Арчадинскую отдельные офицеры и казаки, и, таким образом, связь с севером установилась, но мобилизовать казаков, выжидавших падения Михайловки, пока еще не удавалось.

Подготовка к наступлению на Михайловку затянулась. Среди казаков большого порыва к наступлению не замечалось, начальники частей тоже находили необходимым не торопиться с атакой Михайловки и дать возможность сбить и подготовить части. Дело ограничивалось разведкой и мелкими столкновениями и перестрелкой.

К началу июня пешие батальоны заняли Ильменьки, а конницу я сосредоточил в хуторах по балке, к северо-западу от хутора Ильменьки.

В первой половине июня решено было атаковать Михайловку. С вечера было занято исходное положение, и перед рассветом 1-й и 2-й пешие батальоны и партизанский отряд подъесаула Алексеева перешли в наступление со стороны хутора Ильменьки.

Сигналом для общей атаки был огонь нашей батареи, располагавшей десятком снарядов (присланные немцами снаряды были для 3-дм пушек, наша же батарея была гаубичной 4-дм). Коннице под командой есаула Лащенова приказано было, выйдя скрытно по балке во фланг позиции противника, сообразуясь с наступлением пеших батальонов, в конном строю атаковать Михайловку. Но есаул Лащенов или опоздал, или, потеряв направление, сбился, и участия в атаке конница не приняла. Пешие батальоны из молодых казаков, не выдержав огня красных, залегли, и поднять их к дальнейшему наступлению не удалось, Партизанский отряд в темноте взял неправильное направление и опоздал к общей атаке. Таким образом, наступление не дало никаких результатов.

Через несколько дней наступление опять было повторено, но без результата.

В последнем наступлении принимал участие добровольцем находящейся в это время у себя в станице донской писатель и секретарь Войскового Круга Ф.Д. Крюков, написавший, вдохновленный восстанием усть-медведицких казаков, известное стихотворение в прозе «Родимый край». В этом бою Федор Дмитриевич был легко контужен артиллерийским снарядом.

Во время моего пребывания на фронте в тылу, в станице Усть-Медведицкой, было не вполне благополучно: начальник штаба, находившийся в это время в Усть-Медведице, мне доносил, что Совет вольных хуторов и станиц вмешивается и тормозит его работу, политически неблагонадежен, проявляет тенденцию захватить власть над войсками и надоедает ему с требованиями вызвать меня в Усть-Медведицу якобы для объяснений и доклада Совету о положении.

Через несколько дней, получив вторично от начальника штаба тревожное донесение и просьбу приехать, я прибыл с конной полусотней в Усть-Медведицу и отправился в Управление окружного атамана, где собравшийся Совет меня ожидал. Предварительно, на всякий случай, я отдал распоряжение начальнику конвоя приготовиться к аресту членов совета.

За пять минут до моего появления конвойцы заняли соседнюю комнату, смежную с комнатой, где собрался Совет, и построились двумя шеренгами, шпалерой у двери, ведущей в зал заседаний. Члены Совета насторожились и забеспокоились.

При моем появлении раздалась команда «Смирно!» и громкий ответ конвойцев на мое приветствие: «Здравия желаем, господин полковник!», а затем офицер конвоя влетел в зал заседаний и громким голосом объявил: «Идет командующей войсками, встать!»

Не ожидая такого оборота дела, вскочившие члены Совета были, по-видимому, очень смущены, и когда я, выждав минуту, пригласил членов Совета сесть и высказаться, что им угодно, товарищ председателя (председатель, сотник Веденин, смущенно молчал), агроном одной из станиц, фамилии его не помню, заикаясь, заявил, что члены Совета желали бы знать общее положение на фронте.

– Начальник штаба, доложите г.г. членам Совета обстановку, – обратился я к начальнику штаба.

После доклада начальника штаба товарищ председателя заявил, что Совет вполне удовлетворен объяснениями. Затем я, обращаясь к Совету, заявил:

– Теперь я прошу вас, г.г. члены Совета, принять к сведению следующее:

1. Все сводки с фронта, которые штаб считает возможным сообщать, ежедневно публикуются для всеобщего сведения в особом бюллетене и в местной газете.

2. Я настоятельно прошу членов Совета ограничить свою деятельность теми рамками, которые им предоставит Чрезвычайный съезд хуторов и станиц 27 апреля.

3. И требую немедленно, сегодня же, откомандировать всех состоящих в Совете «кооптированных» г.г. офицеров на фронт ввиду крайнего недостатка офицеров в частях.

Товарищ председателя мне заявил, что сегодняшним протоколом о заседании г.г. офицеры будут откомандированы и Совет принимает к сведению мои указания.

После этого заседания я уже не имел ни встреч, ни разговоров с целым Советом вкупе.

Отмечу еще один интересный инцидент, произошедший во время доклада начальника штаба о положении на фронте; он свидетельствует о том ничтожном влиянии, которым пользовался Совет среди казаков. Дело в следующем: одному из Усть-Медведицких полков приказано было переправиться на левый берег Дона и идти в станицу Кепинскую. Полк собрался на берегу и замитинговал; в заседание Совета явился один из офицеров полка и доложил мне, что казаки не желают переправляться, говорят, что готовы «умереть» на правом берегу, защищая Дон, но за Дон идти не хотят.

– Сотник Веденин, – обратился я к председателю Совета, – пойдите, побеседуйте с казаками и разъясните им необходимость исполнять распоряжения – это ваше дело.

Через 10 минут сотник Веденин прибегает обратно взволнованный, бледный, потный и говорит, что казаки его прогнали и чуть не избили.

По окончании заседания я отправился к месту переправы, и через пять минут казаки, после краткого разъяснения, начали переправу.

* * *

В начале июля Миронов, усиленный матросами, опять переходит в наступление. После боя у станиц Арчадинской и Кепинской наши части медленно отходят за реку Медведицу. Конные сотни и партизанские отряды Алексеева и Долгова ведут упорные бои, отстаивая каждую пядь земли. 3 июля, после тяжелого боя у хутора Шашкина, наступление красных было остановлено.

4 июля были получены сведения о подходе к Усть-Медведице с юга отряда генерала Фицхелаурова в составе двух дивизий.

5 июля отряд, состоящий из 1-го Конного отряда полковника Татаркина и 1-го Пешего отряда полковника Старикова, вступил в Усть-Медведицу. В тот же день на состоявшемся совещании старших начальников решено части Освободительной армии вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа включить в Донскую армию.

Молодые казаки были выделены из частей и отправлены в Новочеркасск в формирующуюся молодую армию, а остальные части сведены в две дивизии: из пяти Усть-Медведицких конных полков образован 4-й Конный отряд войскового старшины Голубинцева, типа дивизии; вошедшие в отряд полки получили новые номера и названия: 13-го, 14-го, 15-го и 16-го Усть-Медведицких конных полков, а из пехоты и пеших отрядов сформировать 3-й Пеший отряд есаула Сутулова.

Таким образом, с прибытием частей генерала Фицхелаурова, период обособленных действий Освободительных войск вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа заканчивается и сливается с общими действиями Донской армии.

II. Усть-Медведицкая конница

9. 4-й КОННЫЙ ОТРЯД

С прибытием новых частей Донской армии дух усть-медведицких повстанцев сильно поднялся. Опять появился порыв, и 6 июля вся Усть-Медведицкая конница, сведенная в одну дивизию, получив наименование 4-го Конного отряда войскового старшины Голубинцева, перешла в стремительное наступление и в тот же день, опрокинув красных, заняла станицу Кепинскую, затем, тесня противника, станицу Глазуновскую и после упорного боя станицы Арчадинскую и Скурышенскую, отбросив красных к Михайловке.

Через несколько дней, в средине июля, началось общее наступление генерала Фицхелаурова. 4-й Конный отряд, действуя на левом фланге группы, атаковал станцию Кумылга; 1-й пеший отряд войск ст. Старикова и 3-й ес. Сутулова наступали на Михайловку, а 1-й Конный отряд повел наступление на станцию Арчеда. Красные были сбиты на всем фронте и начали быстрое отступление. По занятии Кумылги для преследования мною был послан 13-й Конный полк есаула Лащенова. Полк в тот же день, сделав около 60 верст, нагнал противника у хутора Секачи и нанес ему сильный удар, захватив пленных и много оружия.

Продолжая наступление вверх по Медведице, Усть-Медведицкий конный отряд последовательно занимает станицы Раздорскую, Березовскую, Малодельскую и по пути следования производит мобилизацию и формирование новых частей. В этот период были сформированы 17-й, 18-й и 19-й Конные полки из казаков станиц, лежащих по реке Медведице.

Во второй половине июля наш отряд занял слободу Даниловку, где задержался несколько дней, так как дальнейшее наступление было замедленно ввиду упорного сопротивления красных, занимавших слободу Ореховку.

Во время нашего пребывания в Даниловке станица Островская сбросила советскую власть, выбрала атамана и объявила мобилизацию. Для поддержки станицы я отправил туда две конных сотни с задачей занять переправу против слободы Ореховки, находившейся еще в руках красных. Одновременно ударом от Даниловки и от Островской большевики были выбиты из Ореховки.

Красные отошли к северу, за границу Дона, в село Лоуховку. Конный отряд перешел в станицу Островскую и занял хутора к северу и северо-востоку от станицы до границы Саратовской губернии.

Таким образом, противник в этом районе был выброшен за пределы Донской земли.

Во время пребывания штаба отряда в Даниловке в полках отряда производились выборы депутатов на Войсковой Круг. Как-то просматривая газеты и литературу, присланные из Новочеркасска для рассылки в части отряда, я обратил внимание на воззвания и прокламации, подписанные генералом Сидориным и другими всем известными лицами, недвусмысленно направленные против донского атамана генерала Краснова и самым открытым образом старались подорвать тот громадный авторитет и доверие, которым пользовался среди казаков этот великий атаман.

Возмущенный такой демагогической и опасной агитацией, вдвойне преступной в такое тяжелое время, когда на фронте рекой лилась казачья кровь, я приказал уничтожить эту грязную макулатуру и послал в штаб войска рапорт с просьбой не рассылать по войскам такой опасной дряни. Эта антипатриотическая агитация получила на Дону название: «Кампании пароходного атамана».

В августе, когда части Донской армии подошли к границе Саратовской губернии, приказано было продолжать наступление. Тяжелое впечатление произвело полученное одновременно известие, что полки 1-го Конного отряда полковника Татаркина замитинговали и отказались переходить границы Дона. Усть-Медведицкие полки беспрекословно исполнили приказ и вторглись в пределы Саратовской губернии. Но, ввиду того что на соседних участках части еще митинговали, наши казаки особенного рвения не проявляли и, хотя никаких инцидентов или неисполнения приказаний не было, но чувствовалось, что пример казаков Татаркина оказывал известное влияние на психологию казаков и вселял сомнения в необходимости выносить войну за пределы области.

В конце августа и в сентябре части нашего района – Северо-Западного фронта – вели частые бои с красными с переменным успехом. Наступали и отступали, но без решительных результатов. Главным противником в этот период был Миронов с частью своих казаков и, главным образом, с мобилизованными крестьянами донских слобод и с приданными к ним группами матросов.

Одно из наших наступлений было особенно удачно: мы вышли далеко за пределы области и вошли в Саратовскую губернию на фронте: Красный Яр, Рудня, Матышево. Красные были отброшены за реку Терсу. Железнодорожное полотно на участке Матышево – Красный Яр во многих местах было взорвано, что значительно затрудняло действия красных бронепоездов. Обстановка, казалось, нам благоприятствовала, но неожиданное появление неприятельских броневых автомобилей не только остановило наше наступление, но и навело большую панику на наши части, особенно на пехоту, и мы принуждены были отойти к границам области. Положение было, впрочем, к вечеру восстановлено, так как наши потери были только морального характера и разрозненные во время боя части к вечеру быстро собрались со свойственной казакам способностью быстро ориентироваться и находить свои части. Образовался новый фронт по северной границе области.

В этот период следует еще отметить два набега 4-го Конного отряда в тыл противника. Обстановка была такова: Миронов с красными занимал слободу Ореховку. Наши пешие части позицию к северо-западу и северу от Даниловки – против Миронова. 4-й Конный отряд – район хуторов Гончаров – Секачи – Булгурин.

Находившиеся левее Усть-Медведицкого района хоперцы под натиском противника отходили.

Сосредоточившись в хуторе Булгурине, Усть-Медведицкая конная дивизия сделала налет на тылы красных, наступавших на хоперцев. Неожиданным ударом села по реке Терсе Матышево, Сосновка, Судачье были заняты нами. Усть-Медведицкие полки уничтожили много тыловых учреждений и штабов, разгромили несколько учебных и резервных частей, военных мастерских, захватили обозы, около десятка походных кухонь, два денежных ящика с большой суммой денег, пойман был комиссар, заведующий продовольствием района. Наша прогулка по тылам произвела большую панику у красных, чем воспользовались находившиеся в отступлении части Хоперского округа и перешли в контрнаступление, захватив пленных, трофеи, и вновь восстановили прежнее положение.

Не могу игнорировать один инцидент, характерный для того времени. Конный отряд, сосредоточенный в хуторе Булгурине, перед выступлением в набег ожидал донесений от высланных разъездов. Тем временем приказано было накормить лошадей, для чего купить овес у населения, выдав установленные Донским правительством квитанции.

Комендант штаба дивизии доложил начальнику штаба, что в доме, где фуражиры хотели купить овса для штаба, сидит член Войскового Круга, который не разрешает брать фураж. Начальник штаба спрашивает меня, как поступить.

– Кто член Круга?

– Какой-то урядник.

– Попросите члена Круга ко мне, – приказываю одному из адъютантов штаба. Минуть через десять возвращается адъютант и смущенно докладывает, что член Круга говорит: «Няхай начальник дивизии сам придёть!»

Взбешенный такой наглостью, приказываю: «Привести за уши!»

Два конвойца приводят одного из «хозяев» Дона.

– Ты что же, мерзавец, вместо того чтобы содействовать войскам всеми силами, как велит долг казака и члена Круга, когда войска находятся в борьбе и казаки льют кровь как воду, а ты восстанавливаешь население против армии, подстрекаешь к неповиновению, вставляешь нам палки в колеса? Помогаешь большевикам! Ты не член Круга, а изменник и большевик!

На телеграфный столб каналью! – приказываю.

Два казака подхватили растерявшегося и побледневшего депутата.

– Помилуйте, Ваше Высокоблагородие! – падая на колени, взмолился член Круга, – виноват, сказал не подумавши, сознаю свою вину, мы люди темные и т. п.

Помиловал… Член Круга бесконечно счастлив и ревностно нам помогает.

Может быть, я реагировал на наглость немного резко и строго, но во время войны, особенно Гражданской, малейшее попустительство и колебание власти ведет к потере авторитета и разложению.

Вообще следует отметить, что некоторые члены Круга, развращенные поблажками и тыловой лестью, упоенные властью, убежденные в своей безнаказанности, признающие только свои права и преимущества, но не желающие знать обязанностей, вели себя самым непристойным образом, вступали в пререкания с войсковыми начальниками, отдавали административные распоряжения, вмешивались в жизнь воинских частей и т. п. По глупости ли они это делали или это был еще отзвук революционной распущенности и угара, но часто их бестактные выступления принимали такой характер, что заставляли призывать их к порядку и применять к ним самые суровые меры внушения и укрощения. Что в тылу сходило безнаказанно, то на фронте было недопустимо.

Отмечу еще один характерный, такого же порядка, случай.

В сентябре 1919 года мой отряд оборонял большой участок на среднем Дону, от Перекопской до Трех-Островянской станицы. В нашем районе, на участок 30-го Конного полка, постоянно вертелся член Круга X., произведенный из нижних чинов в сотники. Такого порядка производства практиковались Кругом. Пользуясь званием члена Круга, он постоянно, болтаясь между частями отряда, вмешивался в распоряжения младших начальников, лазил по позициям, распоряжался, доносил по начальству одновременно со мною о всех наших успехах, хотя на глаза мне никогда не попадался; случалось, что и бил казаков и даже однажды, по своей инициативе, в районе станицы Ц.-Григорьевской завел переговоры с красными, занимавшими позицию по левому берегу Дона, считая себя, очевидно, как «жена Цезаря, вне подозрений».

Молодой командир 30-го Конного полка есаул Долгов не знал, как отделаться от этого неугомонного депутата и, возмущенный явно пораженческого характера переговорами с красными, донес мне рапортом и спрашивал, как поступить с «дипломатом»?

Моя резолюция на рапорте была кратка: «выпороть». Средство помогло. Член Круга исчез и, по-видимому, понял, что средство, предложенное мною в данном случае, было и своевременно, и рационально, ибо через две недели, когда я был тяжело ранен, то в числе многочисленных полученных мною телеграмм от начальников и сослуживцев была телеграмма и от члена Круга сотника X.

Были и еще подобные случаи, когда, вероятно, избыток энергии, жажда административной деятельности и желание так или иначе проявить себя, толкали наших «законодателей» на необдуманные и неудачные проявления инициативы в районе фронта. Все эти выходки можно объяснить лишь следствием извращенного понятия о своей «неприкосновенности», безнаказанности и преувеличенного мнения о своей непогрешимости. Но, как показал опыт, решительные меры быстро приводили в чувство опьяневших от власти «законодателей» и ставили их на свое место.

* * *

Через два дня после набега на Матышево я сделал второй налет на Лопуховку, в тыл группе красных Миронова, занимавшей слободу Ореховку.

Из хутора Булгурина Усть-Медведицкая дивизия выступила напрямик, по степи, без дорог, на Лопуховку и в 14 часов, открыв артиллерийский огонь по селу, внезапно с двух сторон атаковала Лопуховку. После краткого сопротивления село было занято, защитники частью взяты в плен, частью разогнаны; телефонные провода с Ореховкой были предварительно нашими разъездами перехвачены, изолированы и включены в наши аппараты, что лишило гарнизон Лопуховки возможности сообщить своевременно Миронову о нападении.

Лопуховка была переполнена тыловыми командами, обозами с продовольствием, патронами и оружием. Здесь была захвачена большая добыча: 120 пулеметов в разобранном виде, в ящиках, совершенно новых, очевидно только что присланных из центральной России, масса патронов и артиллерийских снарядов, сотни винтовок, телефонное имущество и несколько походных кухонь. Вывоз захваченного военного материала продолжался больше двух часов. Тем временем 14-й Конный полк занял село, что в 10 верстах к северу от Лопуховки, где также было взято несколько двуколок и повозок с военным имуществом.

В Ореховке поднялась тревога. На запросы Миронова по телефону о причине артиллерийской стрельбы наши телефонисты отвечали, что производится учебная стрельба; но орудийная стрельба встревожила Миронова, и он выступил из Ореховки на поддержку, открыв по нашим частям сильный орудийный огонь; наша батарея очень удачно отвечала. Артиллерийский бой продолжался, пока не закончена была отправка трофеев в хутор Булгурин. К вечеру дивизия без потерь возвратилась в Булгурин. К сожалению, наши пешие части, занимавшие позицию против Ореховки, не воспользовались, по примеру хоперцев, нашим набегом в тыл противника и никакой активности не проявили.

Во второй половине сентября Усть-Медведицкая дивизия была переброшена на Камышенское направление.

10. На Иловле

4-й Конный отряд полковника Голубинцева (Усть-Медведицкая конная дивизия), переброшенный с Рудненского направления на Камышенское, продолжал теснить красных, отходивших к хутору Романову. В бою у станицы Туровской 25 сентября 1918 года был уничтожен Балашевский пехотный полк, взято 1500 пленных, 20 офицеров и 12 пулеметов.

В начале октября, конной атакой 16-го Конного полка под командой войскового старшины Дьяконова у хутора Романова был опрокинут и уничтожен красный пеший отряд товарища Подшивалова. Взято около двух тысяч пленных. Продолжая наступление и преследуя красных, дивизия заняла село Соломатино. Противник отошел на с. Таловку, откуда был выбит и занял для обороны Камышин. Город был обнесен окопами; сильный численно гарнизон оказал большое сопротивление, и наша первая атака города не удалась.

Одной из причин неудачи следует считать факт, что в операции приняли участие лишь два полка дивизии, 14-й и 16-й, а 15-й Конный полк был на несколько дней задержан полковником Стариковым, помогая ему в какой-то операции, а затем на мое требование направить полк на присоединение к дивизии полковник Стариков отправил его к северу, объясняя свои действия тем, что он якобы полагал, что этим содействует моей операции. 13-й Конный полк, выпрошенный генералом Татаркиным через штаб СВ фронта на несколько дней, также запоздал присоединиться к дивизии.

Дивизия осадила г. Камышин. Передовые сотни занимали дер. Сестренку, а разъезды проникали на южную окраину города, к реальному училищу.

Вскоре в помощь мне для взятия Камышина была придана 1-я Пешая казачья бригада. Осада города затянулась, большевики проявляли небывалое упорство. Стычки передовых частей продолжались ежедневно. Из случайно перехваченных по телефону разговоров красных командиров в Камышине можно было вывести заключение, что большевики, несмотря на значительные силы, занимавшие город, были в большой тревоге и усиленно укрепляли свои позиции по окраинам города.

В начале ноября, сбив передовые части противника, постепенно приближаясь к городу, наши полки заняли исходные пункты для общего наступления. Атака была назначена на рассвете 9 ноября. Боевой приказ был разослан частям 8 ноября в 12 часов дня; но обстановка внезапно изменилась – в 14 часов 8 ноября из штаба Северо-Восточного фронта генерала Яковлева было получено по телефону приказание: «передав пехоту и дальнейшее ведение операции по овладению Камышином генералу Оссовскому (прибывшему накануне с большим штабом, но без войск), полковнику Голубинцеву с конницей немедленно форсированным маршем выступить из Соломатино в район станции Лог для действий на тылы красных, теснящих группу генерала Татаркина».

Группа генерала Татаркина занимала район ст. Лог и прикрывала штаб Северо-Восточного фронта.

На мой доклад по телефону об обстановке, о том, что на завтра назначена атака Камышина, что сейчас части нельзя снять с исходных пунктов без того, чтобы красные не узнали об уходе конницы, начальник штаба Северо-Восточного фронта полковник Коновалов мне сообщил, что командующий фронтом генерал Яковлев, несмотря на мои и его доклады об обстановке у Камышина, находит необходимым немедленно снять конные части с позиции и спешно выступить в район Лога.

Дабы скрыть от противника уход конницы, я приказал, с наступлением темноты, без шума снять передовые части конницы и, накормив людей и лошадей, конному отряду сосредоточиться в селе, находящемся в четырех верстах к югу от Соломатино, по дороге на Гусевку. Выступление назначено на рассвете 9 ноября в 5 часов утра.

Передав с сожалением операцию против Камышина генералу Оссовскому (через час после моего ухода генерал Оссовский оттянул части на 15 верст назад, оставив Соломатино), я 9 ноября в 5 часов утра по скрытой от противника дороге выступил и около полудня занял село Грязное, где людям, не спавшим всю ночь, был дан короткий отдых для приготовления пищи. В тот же день, вечером, отряд подошел к деревне Семеновке, занятой красным отрядом Саратовского совета. После перестрелки и нескольких снарядов 16-й Конный полк в пешем строю повел наступление, а 14-й Конный полк глубоким обходом атаковал красных с фланга. Противник был сбит, оставил много убитых и под покровом ночи отошел к селу Малая Ивановка.

Таким образом, был прорван фронт отрядов Саратовского совета, прикрывавших с севера участок по реке Бердия, от Большой Ивановки до Усть-Погожей и хутора Молоканова.

На другой день, 10 ноября, после перестрелки и обхода с флангов, были последовательно заняты села Малая Ивановка и Лозное. Из села Лозное были высланы офицерские разъезды с подрывным материалом для порчи и взрыва железной дороги в тылу у красных, в районе хутора Попова и южнее, на участке между реками Иловля и Тишанка, с целью воспрепятствовать поездам противника действовать против группы генерала Татаркина.

Разъезды, пробравшись скрытно, выполнили задачу успешно: железная дорога во многих местах взорвана и разрушена, рельсы сняты и зарыты в землю. Разрушения повторялись в течение нескольких дней, и натиск броневых поездов против группы генерала Татаркина, что особенно беспокоило штаб Северо-Восточного фронта, был парализован действиями отдельных разъездов.

11 ноября Усть-Медведицкие полки заняли Большую Ивановку, защищавшие ее Советская конная бригада и красная Украинская пешая бригада отошли на хутора по р. Иловле.

12 ноября, преследуя противника по реке Иловле, дивизия с боем заняла хутора Алимов, Писарево и село Серафимовку. В тот же день были высланы разъезды для розыска и связи с 1-м Конным отрядом, входившим в группу генерала Татаркина и, по некоторым данным, находившимся где-то в районе Ширяевых хуторов.

Красные, под нашим натиском, отошли к хуторам Попову и Авилову, где, укрепившись, оказывали упорное сопротивление. Во время боя у хутора Попова от наших разъездов я получил донесение, что 1-й Конный отряд полковника Кравцова находится за рекой Иловлей и ведет наступление с запада в направлении на хутор Авилов.

К вечеру, около 4 часов, хутор Попов был нами занят. Разместить в нем на ночлег по квартирам весь отряд не представлялось возможным, а квартиро-биваком ввиду сильного мороза и утомления людей ставить дивизию было не целесообразно; поэтому я оставил один полк в хуторе Попове, а с остальными решил отойти на ночлег в Большую Ивановку.

Высланные вперед квартирьеры при подходе к Большой Ивановке были встречены ружейным и пулеметным огнем противника, занявшего село со стороны Малой Ивановки во время нашего отсутствия. Подходившие части дивизии завязали ночной бой. Красные, боясь окружения, стали отходить по дороге на Малую Ивановку. Несколько удачных артиллерийских снарядов по отступавшей колонне заставили большевиков бежать в панике, бросая по дороге обозы.

Крайнее утомление и позднее время заставили ограничить преследование артиллерийским огнем и выделением отдельных разъездов.

Утром 13 ноября дивизия повела наступление на Малую Ивановку. После краткой артиллерийской подготовки, наши части конной атакой заняли Малую Ивановку, уничтожив 6-й Запасной кавалерийский полк и отряд товарища Рожкова. Взято 300 пленных, почти все – астраханские калмыки, обозы и много оружия.

Вторую половину ноября дивизия вела почти ежедневно удачные, но утомительные бои в районе больших сел Давыдовка, Лозное и по реке Иловле, куда постоянно прибывали из района Царицына свежие красные отряды. Имея противника со всех сторон, дивизия часто теряла связь со штабом фронта, ибо телефонные линии рвались или уничтожались большевиками; после нашего ухода из какого-либо села, оно часто вновь занималось красными отрядами, высылаемыми из Царицына или Камышина.

С 1 по 8 декабря, в очень тяжелых условиях, при бескормице, густом тумане, морозе свыше 20 градусов, Усть-Медведицкие полки очищали от красных районы хуторов Ширяевских и Авилова.

8—10 декабря следует отметить бои у села Солодча, совместно с 1-м Конным отрядом. При первом наступлении на Солодчу 1-й Конный отряд не принял участия ввиду сильного мороза, и только на другой день совместными действиями Солодча была взята. Оставив Солодчу, противник занял Большую Ивановку, Лозное и Давыдовку, откуда пришлось выбивать красных еще несколько дней. Продолжая теснить противника, 4-й Конный отряд около 20 декабря занял села, лежащие к северу и северо-западу от посада Дубовка на Волге, и 21-го начал наступление на Дубовку; в это же время из штаба фронта была получена телефонограмма: немедленно прекратить операцию против Дубовки и форсированным маршем идти на Лозное и уничтожить появившуюся ударную группу противника. О силе, направлении движения и составе этой группы в приказании не упоминалось.

Дивизия, выслав разъезды вперед, взяла направление на Лозное. 14-му Конному полку, находившемуся на ночлеге в д. Олени и ведущему разведку на Дубовку, послано сообщение о новой задаче с приказанием отозвать разъезды и идти на присоединение к дивизии в Лозное.

Вскоре разведка донесла, что красные, в составе двух-трех пеших бригад с артиллерией и бригадой конницы, занимают хутор Садки.

Около 4 часов отряд подошел к Садкам и завязал перестрелку. Поднявшаяся вьюга и наступившая темнота прекратили бой, и дивизия на ночлег отошла в Лозное. От командира 14-го полка получено донесение, что полк остановился на ночлег в деревне, в нескольких верстах от села Лозное.

Село Лозное расположено в лощине, имеющей форму плоской чашки, по дну которой с востока на запад протекает речка Тишанка. По берегам речки к северу и югу от села тянется ряд доминирующих холмов.

Утром 22 декабря от разъездов получены донесения, что красная пехота выступила из хутора Садки и двигается по дороге на Лозное. Дежурный 15-й Конный полк занял позицию по высотам к югу от села. Около 11 часов обозначилось наступление красных цепей на Лозное, и на нашем левом фланге появилась неприятельская конница. Завязался бой. Затрещали пулеметы, загремели пушки. 14-му Конному полку, подходившему к Лозному, было послано навстречу сообщение об обстановке, с приказанием обеспечить наш левый фланг от красной конницы.

Около 13 часов положение было следующим: 15-й Конный полк ведет перестрелку с медленно, но настойчиво наступающей красной пехотой; 16-й Конный полк в спешенном порядке занял удобную позицию по северным высотам окраины Лозного, у выхода из села; 14-й Конный полк, находящийся в двух-трех верстах на левом фланге, ведет перестрелку с красной конницей. Красные теснят 15-й Конный полк, которому приказано медленно, перекатами отходить на левый фланг позиции 16-го полка.

15-й полк под командой войскового старшины Воинова Якова, в образцовом порядке, как на маневрах, с боем отходит под прикрытием нашей артиллерии и пулеметов к позиции 16-го полка.

В это время получено донесение, что к Лозному подходит 1-й Конный отряд полковника Кравцова. Красные втягиваются в село, наводнили его и делают неоднократные попытки под прикрытием своей артиллерии и пулеметов атаковать нашу позицию, но безуспешно. Наши части, заранее пристрелявшись, не выпускают противника из села, не давая ему возможности подняться по отлогим скатам. Несколько атак отбито, наши части несут потери, но держатся упорно. Красные, заняв село, попали как бы в ловушку, сами не подозревая того. Слева подошел 14-й Конный полк и ведет интенсивную перестрелку с красной конницей. К штабу отряда, находящемуся под огнем противника, на позиции 16-го полка, подскакивает начальник штаба 1-го Конного отряда, войсковой старшина Корнеев, с докладом, что 1-й Конный отряд находится в двух верстах и ждет распоряжений. Ознакомив войскового старшину Корнеева с обстановкой, направляю часть 1-го Конного отряда в обход с. Лозного с правого фланга для удара в тыл противника.

Обстановка складывается благоприятно для нас. Время назрело для перехода в наступление. Приказываю: 15-му полку с двумя сотнями 16-го полка в пешем строю перейти в контратаку с фронта. 14-й Конный полк атакует красную кавалерию. 13-й Конный двинулся наметом в обход Лозного, по лощине, и атаковал красных в конном строю. Спешенные сотни с криком «ура» ворвались в село одновременно со стремительной конной атакой. Большевики не выдерживают, смешались и бегут в панике, преследуемые нашей конницей. Все, что втянулось в село, было частью перебито, частью захвачено в плен. Почти вся ударная группа была уничтожена, ускользнула лишь конница. Из захваченных на позиции батарей наши артиллеристы, повернув неприятельские орудия, открыли из них огонь по бегущему противнику. Высланная для преследования конница врубилась в бегущие колонны, сея ужас и панику. В этом славном деле взято около 3500 пленных, семь орудий, 28 пулеметов, масса винтовок, лазарет, кухни и обозы.

На другой день, 23 декабря, утром, нами были заняты хутора Садки, Прудки, где были уничтожены успевшие улизнуть остатки ударной группы и забраны все обозы и двуколки.

* * *

Боевой день закончен. Противник разгромлен и уничтожен. Пленные и трофеи отправлены в тыл. Для преследования высланы разъезды. Реляция написана, приказания отданы.

После нескольких тяжелых боевых дней люди нуждаются в отдыхе. Большое село разбито на районы по полкам. В селе оживление. По улицам патрули. Настроение у всех бодрое и приподнятое. Варится пища и заготовляется фураж. Можно расседлать лошадей, кроме дежурной части. После красных в некоторых домах села осталось несколько ящиков ракет; люди забавляются, освещая небосклон разноцветными огнями.

Комендант штаба дивизии докладывает, что собранные по дворам остатки пленных красноармейцев, около 200 человек, помещены в училище.

Знакомясь с расположением частей и принятыми мерами предосторожности и охранения, я, обходя районы, заглянул с офицерами штаба в помещение для пленных. Среди до отказа набитых солдатами классных комнат несколько молодых женщин – сестер милосердия санитарного отряда красной группы. Вид испуганный и усталый, смотрят со страхом. Зная по опыту, какой опасный элемент представляют на войне женщины, особенно молодые, да еще и пленные, среди частей, давно не видавших женщин, приказываю коменданту подыскать для них отдельное помещение, поставить караул и никого не допускать.

Старушка-учительница местной школы охотно согласилась приютить на ночь у себя в квартире пленных сестер. После опроса некоторых пленных солдат, зашел в квартиру учительницы. Четыре красивые женщины успели умыться и привести себя в порядок; прежний страх исчез, смотрят с любопытством и некоторым еще опасением. Предлагаем папирос; охотно и с наслаждением курят. Одна из них, высокая и красивая блондинка, после нескольких фраз, ободренная нашим отношением, с некоторым смущением обращается вполголоса ко мне с просьбой показать полковника Голубинцева.

– Зачем вам? – спрашиваю удивленно.

– Мы так много слышали о нем, что любопытно взглянуть.

– Он перед вами, – отвечаю со смехом.

Женщина смущена, смотрит с удивлением и видимым недоверием. Лицо заливает густой румянец.

– Что, разочарованы? – рассмеялся я.

– Совсем нет… но мы представляли себе полковника Голубинцева очень суровым, пожилым и с большой бородой… нас так пугали им, а вы… – сестра запнулась, – молодой и совсем не страшный, – лукаво улыбаясь, продолжала сестра, оправившись после первого смущения.

Через несколько минут пленницы, убедившись, что белые офицеры совсем не страшны для женщин, уже совершенно откровенно, улыбаясь с деланной скромностью «праведниц, готовых и согрешить», говорили мне:

– Теперь, господин полковник, мы ваши пленницы и вы можете делать с нами, что хотите!

– К сожалению, не могу, – улыбнулся я. – Мой пример был бы соблазном для подчиненных и против моих принципов. Мы наши желания подчиняем воле и установленному воинскому порядку. Я могу лишь приказать вас накормить, пожелать вам спокойной ночи, а завтра утром отправлю вас в тыл, вместе с остатками пленных.

– Так скоро! – вырвалось у одной из сестер… И она, смутившись, добавила: – Мы так давно не видали настоящих царских офицеров…

Прощаясь, сестра, задерживая мою руку, с нескрываемым сожалением говорила:

– Прощайте, господин полковник, так скоро и неужели навсегда!

Мой начальник штаба, любуясь рассыпанными по плечам золотыми локонами другой сестры, с неохотой и сожалением оставляя помещение, неуверенно, обращаясь ко мне, со слабой надеждой в голосе говорит:

– Может быть, будем здесь вместе ужинать?

– Нет, И. И., лучше отдельно, – рассмеялся я, – ибо после ужина еще труднее будет расставаться… Noblesse oblige!

* * *

Наши отряды 4-й и 1-й за это блестящее дело получили благодарственную телеграмму донского атамана генерала Краснова.

24, 25 и 26 декабря Усть-Медведицкая дивизия, совместно с отрядом полковника Кравцова, очистила от незначительных частей противника хутора Широков, Араканцев, станцию Котлубань и разъезд Конный.

26 декабря в районе станции Котлубань и разъезда Конный красные, усиленные бронепоездами, пытались упорно сопротивляться, но соединенными действиями наших двух конных отрядов были сбиты и отошли на станцию Гумрак. Покончив с красной ударной группой, наш отряд переходит 26 декабря в район села Прямая Балка, откуда 27-го ведет наступление на станицу Пичужинскую на Волге, где сосредоточилась масса советской конницы. За несколько дней перед этим было получено из штаба Северо-Восточного фронта предупреждение быть особенно осторожным, так как активная группа красной конницы Думенко из Царицынского района переброшена к северу от железной дороги на Царицын.

У станицы Пичуженской и произошла моя первая встреча с конницей Думенко. Бой ограничился перестрелкой и маневрированием без особенных результатов. В перестрелке был убит есаул Хрипунов.

На 29 декабря было условлено с полковником Кравцовым совместное наступление на посад Дубовку. В назначенный час я начал операцию, с боем занял деревню Тишанку, но вследствие сильного тумана связь с полковником Кравцовым не была установлена, и с наступлением темноты я отошел на ночлег в хутор Садки. На другой день выяснилось, что полковник Кравцов ввиду густого тумана не считал возможным вести операцию, но меня о своем решении не уведомил.

30 декабря, после вчерашнего наступления, Усть-Медведицкая дивизия отдыхала в хуторе Садки. Около 15 часов наши разъезды донесли мне, что 1-й Конный отряд быстро отходит на Садки, преследуемый красной конницей. По тревоге дивизия выступила на поддержку и, заняв позицию, огнем артиллерии остановила красных и приняла на себя отходившие в беспорядке части 1-го Конного отряда.

Преследующие части красных были отброшены и быстро скрылись.

По докладу прибывшего начальника штаба 1-го Конного отряда, войскового старшины Корнеева, полковник Кравцов решил самостоятельно атаковать Дубовку, рассчитывая не встретить особенного сопротивления. При подходе к Дубовке, в районе Тишанской балки, отряд был встречен контратакой красной конницы в подавляющем количестве и, понеся большие потери ранеными и убитыми, в числе последних был и начальник отряда полковник Кравцов, принужден был спешно отойти.

По рассказу фельдшера одного из полков отряда Апришкина, бывшего в момент боя около полковника Кравцова, красные, пользуясь туманом, зашли по балке в тыл и окружили полковника, руководившего боем. Не желая сдаваться живым в плен, полковник Кравцов застрелился.

Объединив командование всей конной группой, я на ночлег и отдых отправил полки 1-го Конного отряда в село Лозное.

31 декабря из штаба фронта прислан мне был на усиление 4-й Пеший полк в 200–300 штыков в очень плачевном состоянии как в смысле боевой подготовки, так и дисциплины и гаубичная батарея из двух орудий. День прошел спокойно, и ввиду утомления частей и сильного мороза боевых действий не предпринималось. Красные также нас не беспокоили, отойдя в район Дубовки.

С наступлением темноты конницу в сторожевом охранении сменил 4-й Пеший полк, заняв заставами окраину деревни. К вечеру мороз усилился и поднялась вьюга. Половину лошадей разрешено было расседлать, оставив в каждом полку дежурную часть в полной готовности. Людям разрешено было по очереди мыться в банях. Около 10 часов вечера, когда в штабе отряда готовились к встрече Нового года, неожиданно со стороны южной окраины села поднялась сильная ружейная, а затем и пулеметная стрельба. Дом, занятый штабом отряда, стал простреливаться ружейными пулями. В хуторе поднялась суматоха. От 4-го Пешего полка получено донесение, что красные внезапно напали на сторожевое охранение и заняли окраину села. По телефону и через ординарцев полкам приказано по тревоге собираться на сборный пункт, на северную окраину хутора. Быстро выбрались полки из хутора и построились в резервных колоннах на северной окраине. Через три-четыре минуты после тревоги конная батарея есаула Овчинникова, заняв позицию, открыла огонь по подступам и по южной окраине хутора. Красные между тем, вырезав заснувшее и пьяное по случаю Нового года сторожевое охранение 4-го Пешего полка, ворвались в деревню. Вьюга и туман еще более осложняли обстановку. Ориентироваться можно было только по выстрелам. Справа, в обход хутора, показались неприятельские конные группы; судя по выстрелам и донесению посланного с разъездом от конвойной сотни штаба сотника Маркова, силу этих групп можно определить в два-три отдельно действующих эскадрона.

Для противодействия обходу на правый фланг на выстрелы были выдвинуты две сотни. Две другие сотни в пешем строю и одна в конном перешли в контратаку хутора. Конная сотня, наступавшая по долине, по замерзшей речке, пересекавшей хутор, столкнулась с красным эскадроном; в схватке около 50 красных кавалеристов и командир эскадрона были зарублены. Ружейная и пулеметная стрельба, прерываемая орудийным огнем, охватила со всех сторон хутор. Завязался ожесточенный ночной бой. Удачными попаданиями артиллерии красная колонна, сосредоточенная на южной окраине хутора, была расстроена и бросилась в сторону, к востоку от хутора. Воспользовавшись поднявшейся у противника суматохой, сестра 4-го полка Грекова не потерялась и увела захваченный было красными лазарет и пленных.

Постепенно, по мере выяснения обстановки, наши части, выдвинутые на поддержку атакующим, втянулись в бой, обходя хутор слева и справа. К 3 часам утра противник был окончательно выбить из села и скрылся в темноте, оставив убитых и пленных. Части вновь заняли квартиры. Из опроса пленных выяснилось, что красная Доно-Кубанская конная бригада, застигнутая в пути вьюгой, сбилась с пути и, блуждая в поисках ночлега, случайно наткнулась на расположенные в хуторе Садки наши части. Беспечное сторожевое охранение было захвачено врасплох, частью вырезано, благодаря чему красным удалось, почти без шума, подойти к селу и занять окраину. Не предполагая, что хутор занят сильными частями противника и не рассчитывая встретить дальнейшего сопротивления, красная бригада решила остановиться на ночевку.

В первых числах января 1919 года наш конный отряд, усиленный 5-м Пешим казачьим полком в 500 штыков, сосредоточился в районе сел Малая Ивановка – Лозное для обороны этого сектора. Погода была ясная. Стояли сильные морозы.

5 января красная конница, перейдя в наступление, вытеснила из Малой Ивановки 14-й Конный полк и с диким воем атаковала 5-й Пеший полк, занимавший позицию к западу от Малой Ивановки. Подпустив красных на 300–400 шагов, пеший полк с удивительной выдержкой и хладнокровием встретил атаку несколькими отчетливыми залпами. Атакующая в массе конница отхлынула в беспорядке, оставляя убитых и раненых, преследуемая частым ружейным огнем.

В тот же день между 12 и 16 часами красная конница шесть раз бешено, в конном строю, переходила в атаку на село Лозное, но постоянно с потерями откатывалась назад, под убийственным ружейным и пулеметным огнем спешенных частей нашей конницы, занимавших по северной возвышенности села Лозного заранее подготовленную и пристрелянную позицию. Особенно блестяще действовала конная батарея есаула Овчинникова, метким ураганным огнем вносившая смерть и ужас в ряды атакующих.

С командного пункта можно было наблюдать освещенные заходящим солнцем красочные атаки советской конницы, несшейся волнами на Лозное и сметаемой огнем артиллерии. Укрепившиеся на позиции, по окраинам села, спешенные сотни постоянно заставляли красных, подскакивающих почти вплотную, также быстро смешаться и поворачивать назад, неся потери. Несмотря на проявленное упорство и настойчивость, противник не добился успеха; прорвать наше расположение ему не удалось, и к вечеру красная конница отошла в село Давыдовку.

6 января я перешел в наступление на Давыдовку. При подходе к Давыдовке мы были встречены сильным артиллерийским огнем; один из снарядов попал в группу штаба отряда, двигавшуюся в голове колонны, и убил двух лошадей и проводника, жителя села Лозное, в тот момент, когда последний, по миновании надобности, был отпущен домой, но задержался, докуривая папироску.

Развернувшись, наши части начали наступление, стараясь охватить село с фланга и отрезать путь отступления на Дубовку. После краткой перестрелки противник, прикрываясь артиллерией, отошел на посад Дубовку. Из опроса захваченных в Давыдовке пленных и рассказа священника, в доме которого находился штаб красной конницы, мы узнали, что село занимала конная дивизия Думенко, командовал ею временно, ввиду ранения в руку в бою 30 декабря начальника дивизии, его помощник, Семен Буденный. Маленькая деталь: священник обратил внимание, что товарищ Буденный, получая донесения, долго и усердно их рассматривал, затем, передавая их начальнику штаба или адъютанту, говорил: «Ничего не разберешь, так непонятно, сукины сыны, пишут!»

Продолжая теснить красных, мы заняли село Прямую Балку. Буденный отошел на Песковатку и Дубовку.

С занятием Прямой Балки боевой день закончен. Разместить на ночлег весь отряд в Прямой Балке не представлялось возможным, и часть отряда я отвел на ночлег в Давыдовку, куда к вечеру были подтянуты обозы, а в Прямой Балке оставил 16-й Конный полк и 5-й Пеший; последний было бы правильней оттянуть назад, но так как пешие части были особенно утомлены, я, уступая просьбе командира полка и не желая заставлять полк сделать еще один переход, нарушив общее правило, разрешил остаться полку в Прямой Балке.

Дальнейшее наступление продолжать было рискованно, ибо мы значительно выдвинулись вперед и наш правый фланг был совершенно открыт и как бы висел в воздухе, а противник был многочислен и активен.

7 января отряд не предпринимал никаких действий, ограничиваясь разведкой. Я предполагал из осторожности оттянуть части из Прямой Балки в Давыдовку и в этом смысле сделал доклад генералу Яковлеву. В ответ 8 января утром от генерала Татаркина была получена телефонограмма: «Не беспокойтесь за ваш правый фланг, я его обеспечил в селе Тишанка пешим полком с батареей».

Впоследствии оказалось, что пеший полк самовольно оставил Тишанку еще накануне. Получив телефонограмму генерала Татаркина, я отдал приказ о наступлении. Когда дивизия строилась у восточного выхода из Давыдовки, из Прямой Балки по телефону было получено донесение от командира 16-го Конного полка, что красная конница с броневыми автомобилями внезапно массою обрушилась на Прямую Балку; вскоре прискакал казак со вторым донесением: 5-й Пеший и 16-й Конный полки спешно отходят по балке, тянущейся вдоль нашего пути наступления, преследуемые красной конницей и бронемашинами. По получении таких сведений части отряда быстро заняли позицию, забаррикадировали и перекопали, где успели, дороги и, встретив противника пулеметным и орудийным огнем, задержали его стремительный натиск.

Приняв на себя отступающие наши части, отряд с боем стал отходить, дав предварительно возможность обозам выбраться из Давыдовки.

По докладу командира 16-го Конного полка, полковника Дьяконова, части, занимавшие Прямую Балку, получив приказ о наступлении на Дубовку, начали строиться и выходить из села, ожидая подхода главных сил отряда. Вперед была выслана разведка, а правый фланг, надеясь на части, находившиеся, согласно сообщению генерала Татаркина, в Тишанке, охранялся лишь заставами. В это время совершенно неожиданно со стороны Тишанки на наш правый фланг обрушился конный отряд Буденного с двумя бронемашинами. Внезапное появление броневиков с пулеметами произвело панику в 16-м Конном полку. Полк бросился в соседнюю балку, тянувшуюся слева, параллельно нашему движению. 5-й Пеший полк мужественно принял атаку, встретив красных ружейным и пулеметным огнем.

Подавляющее число противника, внезапности и, главным образом, благодаря невиданным еще машинам, казавшимся неуязвимыми, заставило полк, потерявший половину людей, также отходить по балке, группами, к Давыдовке.

Появление у противника машин произвело сильное впечатление на все наши части. Нервность повысилась как следствие неподготовленности к борьбе с броневиками и кажущейся беспомощности остановить их стремительность. Призрак бронемашин еще несколько дней витал над частями, и иногда появление на горизонте кухни вызывало тревожные крики: «Броневик!»

Следующие дни 9—12 января отряд, отходя к Большой Ивановке, вел бои с переменным успехом с красной конницей.

В это время на Северо-Восточном фронте было неблагополучно, особенно на севере, где части, почти без боя, отходили к югу.

* * *

Заканчивая краткое описание действий в Иловлинском районе, я не могу не подчеркнуть некоторых обстоятельств и фактов и не сделать некоторых выводов.

Конный отряд в непрерывных боях и передвижениях в течение последних четырех-пяти месяцев без отдыха значительно понизил свою боеспособность. Особенно гибельно на людях, и главным образом на лошадях, отозвались последние два месяца пребывания в Саратовской губернии, где за отсутствием фуража зачастую кормили лошадей соломою с крыш и даже камышом. Боевой состав в некоторых полках дошел до 150–200 сабель. Несмотря на мои неоднократные доклады генералу Яковлеву и просьбы о разрешении отводить по очереди полки на отдых и пополнение в ближайший тыл, я получал всегда отказ, хотя была полная к тому возможность. Обозы были переполнены больными и ранеными, и людьми и лошадями. Почти беспрерывные передвижения с ежедневными боями совершенно вымотали нашу конницу, прибывшую из Соломатина в полном порядке, с боевым составом около 1000 сабель в каждом полку. Вся Иловлинская операция, длившаяся с 9 ноября 1918 года по 12 января 1919 года, если не считать уничтожения ударной группы противника у села Лозное 22 декабря и 6-го кавалерийского запасного полка у с. Малая Ивановка в ноябре, не имела особого значения, не стоила тех усилий, жертв и потерь в людях и лошадях от бескормицы и тифа и свелась лишь к бесконечным передвижениям с боями, не имевшими никакого стратегического значения.

Задача, поставленная 4-му Конному отряду – облегчить положение группы генерала Татаркина, – совсем не требовала снятия с Камышинского направления целой конной дивизии, а могла с успехом быть выполнена находившимися в распоряжении генерала Татаркина частями 1-го Конного отряда, ибо появившиеся значительные силы красной конницы были переброшены к северу от железной дороги из Царицынского района только в конце декабря и в противовес активным действиям появившейся нашей конницы. Впечатление у меня сложилось, что мой отряд был вызван в район Иловли только для спокойствия штаба фронта, без настоятельной необходимости или каких-либо стратегических соображений и даже в ущерб общему делу.

Результат ухода конницы из Соломатина был тот, что операция против Камышина была прекращена и генерал Осовский, через час после ухода конницы, оттянул части на 15 верст назад, снял осаду, и этот важный пункт был взят Кавказской армией только через восемь месяцев.

Если бы не категорическое приказание генерала Яковлева 8 ноября – идти на выручку группы генерала Татаркина, которой, как я уже упомянул, в этот период (8 ноября – 20 декабря) не угрожало никакой опасности, настолько серьезной, чтобы перебрасывать целую дивизию для порчи дороги, что с успехом могли выполнить одни разъезды, – я, без сомнения, 9—10 ноября занял бы Камышин и сообщение Царицына по Волге с центральной Россией было бы прервано на восемь месяцев раньше.

11. Штаб Северо-Восточного фронта

13 января 1919 года, находясь с отрядом в с. Малая Ивановка, я получил от генерала Яковлева предписание прибыть в штаб Северо-Восточного фронта, в слободу Михайловку, для доклада.

В это время на Северо-Восточном фронте всюду было скверно, фронт разваливался и откатывался к югу почти без сопротивления и местами даже без соприкосновения с противником. Управление войсками было утеряно. По пути следования в штаб я встречал вооруженные группы казаков разных частей, соединявшихся по собственной инициативе в отряды для партизанских действий и обороны станиц и хуторов. Отрядами командовали офицеры, но общего руководства не было, никто обстановки не знал. Я, убедившись, что управления не было, по собственной инициативе приказывал этим отрядам разыскать противника и, не теряя с ним связи, медленно отходить к станицам и хуторам, лежащим на Дону, где им закрепляться, связываться с соседними отрядами, вести разведку и ждать дальнейших распоряжений. Этим отрядам я наметил пути следования на станицы Кременскую (есаул Руф, Попов), Клецкую, Перекопскую, Распопинскую (хорунжий Сердинов), рассчитывая создать здесь линию обороны. Отряды были разной силы, от 100 до 600 человек. В станице Кременской было даже две пушки.

По пути следования в Михайловку я встретил офицера, накануне выехавшего из Михайловки, который сообщил мне, что в Михайловке расклеены афиши, приказы и объявления, что на фронте все благополучно, но штаб генерала Яковлева спешно ушел в Арчаду и эвакуировал все военные учреждения. Я направился в Арчаду; штаба фронта и здесь не было. Арчада спешно эвакуировалась и была запружена обозами и тыловыми учреждениями. Начальник этапа доложил мне, что генерал Яковлев со штабом проследовал на юг, минуя Арчаду.

Около 20–22 января я, наконец, нагнал штаб в одном из хуторов за Доном.

После разговоров с генералом Яковлевым по поводу последних операций в районе Прямой Балки, я передал ему письменный доклад о бое 7 января, о деятельности 4-го Конного отряда и о состоянии его в последний период, с приложением копий как моих донесений и докладов, так и копий распоряжения штаба фронта и сообщений генерала Татаркина. Из представленных документов, особенно копий распоряжений штаба фронта, часто противоречивых и даже абсурдных, не соответствовавших обстановке и элементарным требованиям ведения боевых операций и использования конницы, можно легко было вывести заключение о руководстве штаба фронта. Я указал также на состояние людей и лошадей, бескормицу, тиф, отсутствие теплой одежды и особенно сапог – результатом этих причин и было понижение боевого состава частей до 150–200 сабель в полку. За все время пребывания в районе Саратовской губернии 4-м Конным отрядом от штаба Северо-Восточного фронта не было получено ни одного сведения, ни одной информации как об общей обстановке на всем фронте, так, в частности, и о положении на Северо-Восточном фронте. Никаких сведений о противнике, о задачах Северо-Восточного фронта и вообще, кроме того, никакой заботы о питании людей и лошадей, одежде и проч.

Доклад мой по своей яркости, документальности и правдивости произвел на генерала Яковлева сильное впечатление, понявшего, по-видимому, как много им сделано ошибок и проявлено легкомыслия.

Затем я информировал его о всем виденном и сделанном мною перед фронтом, во время моего следования в розысках штаба фронта, об отданных мною распоряжениях и указаниях и предложил ему поручить мне объединить действия партизанских отрядов, войти в соприкосновение с противником и, организовав оборону по Дону, задержать на несколько дней противника, что даст возможность нашим частям прийти в порядок.

23 января я получил предписание и вместе с одним из офицеров моего штаба, штабс-ротмистром Небогатиковым, объехал станицы Кременскую, Перекопскую, Клецкую и другие, где к этому времени казаки уже сорганизовались. За это время я выпустил три приказа-воззвания с описанием обстановки и директивами отрядам. Красные пока особенной активности не проявляли, и деятельность партизанских отрядов состояла, главным образом, в разведке и поддержании связи между собою, чем достигалась общность действий. Около 10 дней отряды выполняли свою задачу, отбивая небольшие группы противника.

1 февраля я счел задачу выполненной, партизанские отряды отправлены по своим частям, и я выехал в Новочеркасск.

12. Новые формирования

В начале февраля 1919 года я прибыл в Новочеркасск, где с огорчением узнал, что донской атаман, генерал Краснов, оставил свой пост и вместо него избран Кругом генерал Богаевский, что командующим Донской армией назначен, вместо генерала Денисова, малопопулярный генерал Сидорин.

В это время новый командарм производил переформирование Донской армии. 4-й Конный отряд переформирован в 15-ю Конную дивизию, в составе трех Усть-Медведицких полков: 13-го, 15-го и 17-го. Во временное командование вступил войсковой старшина Сутулов.

При создавшейся обстановке в Новочеркасске мне делать было нечего, и через две недели я выехал на фронт в распоряжение генерала Мамонтова, в станицу Великокняжескую.

1 марта, после свидания в поезде с генералом Мамонтовым и начальником штаба генералом Алексеевым, я отправился в станицу Семикаракарскую, в VII корпус, входящий в группу генерала Мамонтова, с предписанием от генерала Мамонтова командиру VII корпуса генералу Попову И.Д. следующего содержания: «Дать полковнику Голубинцеву назначение, соответствующее его боевым заслугам». 5 марта вечером я прибыл в штаб корпуса и представился комкору. Штаб собирался уходить в хутор Веселый. Утром 6-го я получил следующее предписание:

«Полковнику Голубинцеву

1919 г. 6 марта 9 час. 30 мин.

№ 0122/ж ст. Семикаракорская

Комкор 8 приказал в дополнение приказа по корпусу № 79/ж приступить Вам к формированию 5-й Конной дивизии. Ваш помощник полковник Егоров. На формирование дивизии должны быть обращены 13-й, 15-й и 17-й Конные полки. В остальном Вам руководствоваться приказом № 79, копия которого будет Вам прислана дополнительно.

Надлежит также Вам принять три конных сотни войскового старшины Примерова.

Наштакор 8 полковник Жилинский».

Одновременно мною была получена копия телеграммы следующего содержания:

«Через Новочеркасск ст. Семикаракорская. Комкору 8. Разъезд Анти Комкору 6 Донского из Штармии 1-й № 237 б/с 16 час. только Комкору 8 на № 273.

Командарм предназначил на должности Начдива Конной формируемой из 12-й и 14-й дивизии генерала Секретова и помощником войскового старшину Рубашкина. Из 13-й Конной дивизии и 50-го Конного полка, дивизиона Севостьянова, сотни Лобанова, конной сотни ударного батальона – генерала Попова и помощником полковника Попова. 2-й Конной дивизии – полковника Калинина и помощником полковника Егорова. Из конных частей Северо-Восточного фронта желательно было бы сформировать две конные дивизии с назначением начдивом одной из них генерала Татаркина и помощником полковника Сутулова и начдивом другой полковника Голубинцева и помощником полковника Егорова.

Начдивом казачьей пешей – полковника Якушева и помощником полковника Тарасова. Штадив 13-го пешего – штадивом пешей казачьей и наштадивом – капитана Раздарова. Штадивы конных по выбору соответствующих начдивов. Наштадив у генерала Татаркина полковник Дронов. Назначение капитана Полковникова наштадивом командарм не согласен.

4/III 17 час. 20 мин. № 01313 Великокняжеская

Алексеев

С подлинным верно

Сотник Леонов».

Получив предписание, я немедленно приступил к формированию дивизии. К 9 марта 5-я Конная дивизия была сформирована в составе четырех конных полков. В хуторе Золотове я сделал смотр дивизии. Входившие в состав дивизии полки мною были сформированы еще в 1918 году, во время восстания, и в большинстве состояли из усть-медведицких казаков.

Узнав о моем назначении, казаки группами и в одиночку со всех сторон стали стекаться в полки дивизии, и численный состав полков достиг до 1000 сабель в каждом.

11 марта я был вызван комкором, генералом Поповым, в хутор Веселый. Здесь генерал сообщил мне, что генерал Татаркин не мог сформировать дивизии из своих бывших полков, как предполагалось, согласно телеграмме командарма I, № 277, а потому он решил сформированную мною дивизию передать генералу Татаркину как старшему, а мне предлагает принять дивизию от полковника Калинина, которого он якобы не знает. Я, конечно, отказался от последнего предложения, заявив, что если генерал Татаркин не сформировал дивизии, то совсем не потому, что нет достаточного числа казаков, а просто потому, что у него не было достаточно воли и желания, ибо гораздо легче заявить о своем праве старшинства, чем начать формирование.

В это время я чувствовал себя совершенно больным, у меня начинался брюшной тиф, температура 39 градусов, а потому у меня не было ни охоты, ни желания отстаивать свое право на сформированную уже дивизию, состоящую почти целиком из моих казаков.

Генерал Попов И.Д. предложил мне приступить вторично к формированию новой дивизии из тех казаков, которые были предназначены на формирование дивизии генерала Татаркина и из находящихся в обозах, переполненных больными и выздоравливающими. На это предложение я не ответил ни да, ни нет.

После разговора с генералом Поповым я отправился в штаб корпуса к начальнику штаба, полковнику Жилинскому. Увидев меня, полковник Жилинский встретил меня радостным возгласом:

– Очень рад вас видеть! В последние дни, узнав о вашем назначении, меня беспрерывно осаждают как отдельные казаки, так и целые группы вопросами: «Где полковник Голубинцев?» Скажите, что их так притягивает к вам?

– Да это весьма понятно, ибо это мои казаки, не казаки некой дивизии или отряда, но казаки Голубинцева, с которыми я поднял восстание и с большинством из них служил в 3-м полку до войны, во время войны и после войны.

Когда я передал полковнику содержание моего разговора с комкором, он развел руками и сказал: «Ничего не понимаю! У нас в корпусе все делается навыворот, нет ни одного положительного решения… Впрочем, через два дня генерал Попов будет отрешен от командования корпусом. Этот вопрос уже решен».

И действительно, дня через два, к моему глубокому удовлетворению, генерал Попов был отставлен от командования корпусом.

11 марта вечером я получил новое предписание за № 01009 – вновь приступить к формированию 5-й Конной дивизии. Сформированная же мною 5-я дивизия была передана генералу Татаркину и получила новое наименование: 4-й Конной дивизии генерала Татаркина.

Перед тем как передать генералу Татаркину дивизию, я послал приказание начальнику штаба – забрать штаб, трубачей, конвойную сотню и лазарет и отойти в тыл на формирование новой, 5-й дивизии.

12 марта я окончательно слег, врачи определили у меня брюшной тиф. В глубокий тыл я не эвакуировался, а остался у себя в дивизионном лазарете, проделав, на походных носилках, утомительные переходы во время нашего отступления почти до границ Кубани.

13. Восстание по Медведице

Едва оправившись после брюшного тифа, в средине апреля 1919 года я выехал из с. Ново-Батайское, где находился лазарет формируемой мною дивизии, на фронт.

После зимнего отступления и неудач, обстановка менялась в благоприятную для нас сторону и намечался переход в наступление.

Для ориентирования в обстановке я хотел повидаться сначала с генералом Мамонтовым, моим сослуживцем по 3-му Донскому казачьему Ермака Тимофеева полку.

После поисков, я нашел генерала в его поезде у станицы Аксайской. В это время он был почти не у дел, имея лишь штаб и небольшое число пеших людей. Мамонтов посоветовал мне ехать к генералу Покровскому, который перешел в наступление и скоро, надо полагать, вступит в пределы Донской области, где я могу из восставших казаков быстро сформировать полки и дивизии.

Через несколько дней я прибыл в штаб 1-го Кубанского корпуса, находившегося на одной из станций Царицынской железнодорожной ветки.

После моего доклада о моих планах и намерениях, генерал Покровский обещал мне оказать полное содействие для выполнения моей задачи как только мы вступим в пределы Дона.

Прибывшая со мной конвойная сотня временно была прикомандирована к Татарскому полку Конно-Горской дивизии.

4 мая, когда штаб Кубанского корпуса находился в Ново-Манычской, от генерала Сидорина была получена телеграмма, вызывающая меня в Новочеркасск. Простившись с генералом Покровским, я дал распоряжение и маршрут штабу, конвойной сотне и обозу с лазаретом отойти в район Донской армии, а сам с адъютантом решил ехать по железной дороге в Новочеркасск, чтобы побывать предварительно в войсковом штабе. Но в это время с отправкой конвойной сотни произошло небольшое затруднение, задержавшее меня дня на два. Начальник Конно-Горской дивизии, полковник Гревс, наговорив мне массу похвал и комплиментов по адресу конвойной сотни, стал просить меня разрешить еще на некоторое время задержать сотню в дивизии, так как сотня якобы необходима, ибо, как он выразился, «держит всю дивизию». Я, конечно, ни в коем случае не мог согласиться на это. Сотня состояла из людей, мне преданных, испытанных, по большей части моих сослуживцев по 3-му полку царской армии, с которыми я начал Усть-Хоперское восстание в апреле 1918 года.

Наконец, после долгих разговоров, полковник Гревс сказал, что не может отпустить сотню, несмотря на распоряжение генерала Покровского, не получив приказания от генерала Шатилова.

Все мои доводы, что конвойная сотня находится в моем непосредственном подчинении и лишь состоит на довольствии при Конно-Горской дивизии, что ее никто не может удерживать и что стоит мне лишь отдать приказание и казаки в первую же ночь присоединятся ко мне, но я не хотел бы прибегать к такой мере, так как считаю, что это может подействовать развращающим образом на другие части, – не могли убедить полковника Гревса, и мне пришлось ехать к генералу Шатилову.

В штабе я не застал Шатилова, но его начальник штаба отдал приказание полковнику Гревсу не задерживать сотни. Отправив сотню, я уехал в Новочеркасск.

Впоследствии, уже по прибытии в Усть-Медведицу, командир конвойной сотни доложил мне, что когда конвойная сотня, следуя по данному ей маршруту, уже вошла в пределы Донской области, ее догнали четыре горца с приказанием якобы от генерала Врангеля вернуться обратно в Конно-Горскую дивизию. Командир сотни ответил, что он теперь находится в пределах Донской армии и только от Донского командования может получать приказания, а кроме того, у него имеется приказ от своего начальника дивизии, следовать по данному им маршруту.

В Новочеркасске я явился к генералу Сидорину и начальнику штаба Донской армии генералу Кельчевскому. Почти одни и те же разговоры и те же вопросы: что вы делаете у этого… Покровского, поезжайте к Мамонтову, он уже начал наступление и там для вас будет более успешная работа.

Получив от генерала Кельчевского предписание отправиться в распоряжение генерала Мамонтова и приступить к формированию дивизии, я выехал из Новочеркасска сначала на лошадях, а затем по пути пересел на нагнавший нас по Дону пароход «Петр I», следовавший в Нижне-Чирскую станицу. Лошадей я погрузил с собой на пароход.

Не доходя около 100 верст до станицы Нижне-Чирской, пароход вследствие мелководья засел в песке, пришлось продолжать путь опять на лошадях. По прибытии в Нижне-Чирскую я там Мамонтова не застал, он уже продвинулся вперед со своими частями.

В Нижне-Чирской оставались лишь его некоторые тыловые учреждения.

Продолжая свой путь через станицы Потемкинскую, Клецкую, Распопинскую, я нагнал 4 июня Мамонтова в Усть-Медведице, на берегу Дона, где он переправлял свои части на левый берег. Здесь же я получил от генерала инструкции и предписание. Через час генерал Мамонтов со своими частями двинулся на Арчаду.

* * *

Организовав быстро походный штаб, я объявил мобилизацию. Казаки стали стекаться со всех сторон. Приказ о мобилизации был разослан в станицы Ново-Александровскую, Глазуновскую, Арчадинскую, Етеревскую, Березовскую и другие. Через три дня я выехал на лошадях вверх по Медведице, за мной уже вереницей тянулись казаки из станиц и хуторов, лежащих по Медведице. В пути я получил следующее предписание генерал Мамонтова:

«7/VII Арчада.

Усть-Медведица

Полковнику Голубинцеву

Безотлагательно выезжайте. Ваше присутствие необходимо. Спешите день и ночь. Район по Медведице весь восстал, необходимо дело наладить.

Генерал Мамонтов».

Заслышав о моем приближении, казаки восставали, убивали или зарывали живыми в землю комиссаров и прогоняли за границу Дона переселенцев из центральной России, водворенных советской властью.

Продвигался я вперед, нигде не задерживаясь; за мною вооруженные, кто как мог, выезжали из домов казаки и по пути присоединялись к своим станичным отрядам. Станицы мною были разбиты по полкам, формирование происходило на ходу. Назначенные мною командиры полков разбивали станичные и хуторские отряды по сотням, назначали командиров сотен и продолжали формирование с движением вперед.

Такое быстрое формирование и мобилизацию можно производить только среди казаков, природных воинов, привыкших к порядку и дисциплине, пропитанных древними традициями и преданиями родного войска.

12 июня я вступил в станицу Островскую во главе конной дивизии из четырех конных полков по 1000–1200 сабель в каждом. Все население станицы нас торжественно встретило с иконами. При входе в станицу воздвигнута была триумфальная арка; отслужен благодарственный молебен об освобождении от советской власти, сказаны подходящие к обстановке речи.

Кроме конных полков дивизии, мною было сформировано еще два пеших полка, но ввиду недостатка оружия я их оставил в тылу и вскоре передал их в пеший отряд полковника Сутулова.

14 июня я получил от генерала Мамонтова следующее предписание:

«Полковнику Голубинцеву

9 июня. 6 час. № 1032 ст. Арчада

Предписываю Вам организовать восставших по Медведице казаков и, сформировав из них полки и бригады, вступить в командование означенными частями. В формируемые Вами части не подлежат зачислению казаки, кои идут на укомплектование 4-й дивизии. Задача Ваша – развить в полной мере восстание и партизанские действия в районе Липки – Камышин – Кумылга. Установите связь с восставшими крестьянами Камышинского уезда и также примите меры к их организации.

Генерал Мамонтов».

Так как ко времени получения настоящего предписания я уже выдвинулся далеко вперед из района действий, указанных в предписании, я решил начать партизанские действия в северо-восточном направлении Рудня – Камышин с целью добыть возможно скорее необходимое оружие и пушки.

Первое столкновение с организованным противником произошло 15 или 17 июня у одного из хуторов, верстах в 10-ти к северо-востоку от станицы Островской. Без выстрела, с шашками и пиками, в конном строю, 2-й Усть-Медведицкий конный полк под командой войскового старшины Гайдукова атаковал советский пехотный отряд, опрокинул, рассеял, частью изрубил и взял в плен 500 человек, 400 винтовок и два пулемета. Первый успех поднял дух и окрылил молодые Усть-Медведицкие полки.

Еще несколько смелых налетов – и дивизия почти вся вооружилась винтовками и пулеметами. Добыты были обозы, походные кухни, телефонное и телеграфное имущество, двуколки. Не было только пушек, но личный состав батареи был сформирован из артиллеристов.

В ответ на мои донесения и доклады генералу Мамонтову об обстановке и моих действиях и распоряжениях я получил следующее:

«Начальнику Усть-Медведицкой дивизии.

хут. Нижне-Писаревский.

№ 0729/ж.

20/VI 14 час. 15 мин.

Комкор на № 84 резолюцией приказал первым днем формирования считать 9 июня с.г. (т. е. начало формирования). Оружие Вам затребовано. Держите на особом учете артиллеристов для формирования батареи; пушки, если сами не отобьете, будут присланы.

По параграфу 3 Вашего приказа № 2 – известите станичных атаманов, что за все представленное будет полностью уплачено из Войсковых сумм, по существующим в интендантстве ценам. Представить счета для оплаты. Получить у интенданта аванс на довольствие.

По параграфу 2 приказа № 3. Всех дармоедов, прибывших на Дон из России, собрать в партии и принудить возвратиться в свои места, на родину. Особенно непокорных и протестующих расстреливать, склонных устраивать митинги и проповедовать о пользе советской власти нещадно пороть, невзирая на пол и возраст. Выселение должно последовать в спешном порядке; привезенное переселенцами ценное имущество отобрать в пользу тех обществ, на прокормлении коих находились переселенцы. Впредь до получения Вами вооружения комкор приказал заняться партизанскими действиями на фронте Ременников – Красный Яр – Рудня – Елань, имея целью порчу железных дорог, телеграфа и нарушение связи движения и захват обозов.

Генерал Мамонтов из Н. Писарева сегодня переходит в хутор Тетерин, в районе коего наша конница имеет задачу движения на Камышин – Красный Яр. Вероятно, задача будет изменена ввиду занятия Кавказской армией Царицына. Возможно, она двинется на Камышин.

Полковник Жилинский».

Конечно, мер, рекомендуемых вышеприведенным приказом по отношению импортированного на Дон советской властью на прокормление «надежного элемента», применять не приходилось, ибо при первых только признаках наступления белых армий весь красный коммунистический «наплыв» исчезал, не дожидаясь приглашения.

В исполнение данных директив, развивая партизанские действия, Усть-Медведицкая дивизия заняла район к северо-востоку от станицы Островской. Появление нашей конницы в селах Котово, Моисеево, Слюсарево и других внесло панику в красный тыл. Частями дивизии было захвачено много тыловых учреждений, телеграфных и телефонных станций, резервных и учебных частей, обозов. Разъезды наши доходили до участка железной дороги Рудня – Камышин, разбирая и взрывая железнодорожное полотно.

Беспокоясь за свои тылы, красное командование снимает с фронта конный корпус Буденного, стоявший против конной группы генерала Мамонтова, которой в это время командовал временно генерал Толкушкин, и ставит Буденному задачу: уничтожить дивизию полковника Голубинцева (что видно из захваченного приказа Буденного по корпусу).

Усть-Медведицкая дивизия в это время располагалась следующим образом: штаб дивизии с конвойной сотней в станице Островской, 1-й Конный полк в районе хутора Бузулук, 4-й Конный полк в хуторе Пшеничкин, 2-й Конный полк в хуторе Нижне-Коробков и 3-й Конный полк в слободе Ореховка. Полки связаны со штабом дивизии телефоном. Накануне до позднего вечера дивизия вела бой с красной конницей к востоку от хутора Коробкова. Противник был отведен за линию Котово – Моисеево, и, по всем данным, не предполагалось никаких неожиданных действий со стороны красных. Полки отдыхали, ограничиваясь охранением.

Около 10 часов утра красная конница внезапно атаковала хутор Нижне-Коробков; 2-й Конный полк войскового старшины Гайдукова, не успев даже по телефону сообщить о нападения противника, спешно и сначала даже в беспорядке стал отходить на Островскую. Из сторожевого поста, выставленного от штаба дивизии на кургане к востоку от Островской, прискакал казак с донесением, что в хуторе Коробкове что-то происходит, как будто тревога: видна суматоха и отдельные казаки скачут по направлению к Островской. Через несколько минуть получено донесение от командира полка, что полк под давлением красной конницы отходит на Островскую. Конвойная сотня с двумя пулеметами выслана на восточную окраину станицы и быстро заняла заранее намеченную позицию. По телефону полкам сообщено об обстановке и приказано: 4-му Конному есаула Долгова – от хутора Пшеничкина атаковать во фланг и тыл наступающего на Островскую противника. 1-му полку полковника Болдырева – ускоренным аллюром двигаться вдоль реки Медведицы на Островскую и, действуя по обстановке, атаковать противника. 3-му полку есаула Семисотова – слобода Ореховка – занять позицию по р. Медведице и в случае нашего отступления обеспечить наш отход и переправу через Медведицу. Красная артиллерия обстреливает станицу. Обоз и тыловые учреждения были переправлены в Ореховку, за р. Медведицу, частью через глубокий брод, частью на лодках. Река Медведица в это время вброд почти непроходима, но у Ореховки, при спокойной обстановке, по заранее расставленным вехам, можно было перебраться. 2-й полк приближается к станице, огонь красных становится интенсивней, снаряды рвутся на площади у церкви. Затрещали пулеметы конвойной сотни, 2-й полк также пришел в относительный порядок и присоединился к конвойной сотне.

Когда красная конница, тесня 2-й полк, была на пути между Островской и хутором Коробковым, от хутора Пшеничкина спускался в линии колонн 4-й Конный полк под командой доблестного есаула Долгова. Красные, не ожидавшие противника с этой стороны, приняли сначала полк Долгова за свои части и продолжали движение в походной колонне. Очутившись внезапно перед красными, есаул Долгов решает пробить себе дорогу:

– Полк! Шашки, пики к бою! За мной, широким наметом, марш!

Во главе с командиром полка казаки врезываются в удивленную колонну противника и пиками и шашками прокладывают себе путь…

Много красных было зарублено и заколото. Полк не только очистил себе путь, но и успел захватить два пулемета противника. Наши потери около 30 раненых, все холодным оружием, и восемь человек убитых. Спустившись к югу и обороняясь от красных, полк занял позицию в пяти верстах ниже по Медведице и, не теряя соприкосновения с противником, к четырем часам после полудня связался со штабом дивизии.

Тем временем штаб дивизии с конвойной сотней и 2-м Конным полком, под огнем противника, прикрываемый пулеметами 3-го Конного полка, вброд и вплавь, в порядке, почти без потерь, переправился в слободу Ореховку. 1-й полк полковника Болдырева опоздал, участия в бою не принял и переправился через Медведицу в пяти верстах выше Ореховки.

Буденный, подойдя к Медведице, пробовал форсировать переправу, но встреченный ружейным и пулеметным огнем отошел в Островскую и через день, после нескольких неудачных попыток переправиться в районе Ореховки, оставил станицу, и наши части вновь заняли ее.

* * *

Во второй половине июля было получено мною приказание: «Усть-Медведицкой конной дивизии присоединиться к группе генерала Мамонтова, сосредоточенной в станице Урюпинской и готовящейся к выступлению в дальний рейд в глубь России».

Выполняя приказание, я с дивизией выступил в поход, но на втором переходе получил второй приказ: занять 30—40-верстный прорыв, образовавшийся между Кавармией, наступающей к востоку от р. Медведицы, и Донармией. Служить связью между двумя армиями и, действуя по обстановке, наступать в направлении на село Рудня.

Тесня противника, Усть-Медведицкая дивизия постепенно с боями заняла села Лопуховку, Громки, Красный Яр и другие, подошла к реке Терса и начала наступление на село Рудня, лежащее по ту сторону реки. Красные оказывали сильное сопротивление. От огня артиллерии дивизия несла потери. Из штаба 1-го Донского корпуса мне накануне боя был прислан взвод стариков, с задачей собирать оружие на полях после боев; не желая этих стариков подвергать излишней опасности, я поместил их укрыто за курганом, но на их несчастье один случайный снаряд попал в самую середину взвода и почти всех перебил или переранил.

Бой развивается. Мы продвигаемся в пешем строю. Красные, не жалея снарядов, засыпают нас артиллерийским огнем. Атака назревает. Сердце бьется сильнее. Энергия растет. Спешенные части заняли по гребню исходное положение для атаки. Конный резерв готов для преследования. Посланный мною в обход 3-й Конный полк есаула Семисотова, переправившись через Терсу в четырех верстах восточнее Рудни, начал наступление во фланг и тыл защитникам Рудни. В это же время наши спешенные части с криком «ура!» бросаются в атаку. Теснимые с фронта и угрожаемые обходом, красные начали отступление, сначала медленно, сопротивляясь, с остановками. Большевики выбиты из села, мы продолжаем теснить их к железной дороге, где противник был окончательно опрокинут и обратился в бегство, оставив на позиции два орудия, несколько пулеметов. Захвачено 800 пленных. Для преследования высланы сильные разъезды.

После занятия Рудни были очищены от красных и заняты села Матышево, Сосновка, Судачье, станции Ильмень и другие, лежащие к востоку и западу от Рудни. Через несколько дней красные вновь перешли в наступление на Рудню. Встреченные нашей контратакой, большевики отошли, понеся потери, и заняли позицию по гребню, к северу от села Подкуйково, в нескольких верстах северней Рудни, где и пытались, подкрепленные конной бригадой, оказать сопротивление. Здесь произошла эффектная конная атака: два полка дивизии на намете развернулись из линии колонн и под ружейным и артиллерийским огнем противника стремительно атаковали красных и врубились в цепи пехоты; находившаяся на левом фланге противника красная конная бригада атаки не приняла и, бросив пехоту, ускакала на север.

В этом бою был уничтожен советский «железный полк», если не ошибаюсь, 39-й стрелковой советской дивизии. Взято 500 пленных, несколько пулеметов, 4 орудия и несколько походных кухонь. В тот же день, продолжая преследование, наши полки заняли еще несколько сел по всему фронту к северу от Подкуйкова.

Дальнейшее наступление дивизия приостановила, так как наша задача была, главным образом, заполнить промежуток между Донской и Кавказской армиями, мы же выдвинулись значительно вперед наших соседей, приостановивших наступление 22-го июля; находившаяся юго-западнее нас 3-я пластунская бригада отошла за реку Бузулук.

С 25 июля красные, усиленные подкреплениями с севера, стали проявлять большую активность. Вскоре начался общий отход наших армий, правда, очень медленный, но все же отход, с боями и с переменным успехом.

Около 1 августа наша дивизия занимала участок по реке Терсе в районе сел Терсинка, Разловка, Сосновка. Отступление на нашем и соседних участках было не столько под давлением противника, сколько по стратегическим соображениям. Таким образом, отступая и наступая, обороняясь и переходя в контратаки, неся потери и часто захватывая трофеи и пленных, Усть-Медведицкая конная дивизия, прикрывая отход Донской армии, постепенно отходила к Дону. В этот период отхода следует отметить удачные бои нашей дивизии у с. Лопуховки, у слободы Ореховки и особенно блестящее дело 8 августа у станицы Островской, где Усть-Медведицкая дивизия, совместно с атаманской Конной бригадой генерала Каключина, переброшенной с Кавказской армии на правый берег Медведицы, нанесли сильный удар красным, чем значительно облегчили тяжелое положение группы генерала Покровского, отходившей правее нас.

* * *

В начале августа в районе села Громки был убит состоявший в 13-м Конном полку Усть-Медведицкой дивизии хорунжий Кузьма Крючков, популярный во всей России народный герой Первой мировой войны, – казак 3-го Донского казачьего Ермака Тимофеева полка Императорской армии.

14. Рейд генерала Мамонтова

В этот период белой борьбы золотыми буквами в историю конницы вписан блестящий рейд Донской конницы генерала Мамонтова.

В начале июля 1919 года Конная группа генерала Мамонтова была снята с восточного фронта Донской армии и сосредоточена в районе станицы Урюпинской с целью набега в тыл красным, в глубь России.

Общее положение на фронте к этому времени рисовалось следующим образом: во время летнего наступления белыми была захвачена большая территория южной России до линии Киев – Орел – Царицын, что давало огромные средства и возможности. Дальнейшими объектами Белого движения являлись Тула и Москва, со взятием которых было бы дезорганизовано боевое снабжение большевиков и военное руководство красными армиями, и, таким образом, для Советской армии создавалась крайне опасная политическая обстановка, ибо захват юга России лишал красных плодородного черноземного пространства и каменноугольного Донецкого бассейна. Война с Польшей еще более усугубляла критическое положение красной власти. Население юга России в подавляющем большинстве, особенно крестьяне, было против советской власти. Все эти соображения были учтены и приняты как данные, благоприятствующие для производства рейда. Подготовка набега была произведена образцово, корпус выделялся якобы для отдыха и таким образом не вызывал особого беспокойства красных. Отбор людей и лошадей был тщательно произведен, все слабое и истощенное оставлялось, люди и лошади за две недели нахождения под Урюпином успели отдохнуть.

Стоявший во главе корпуса генерал Мамонтов был весьма популярен среди казаков. Около 20–23 июля в расположение корпуса прибыл командующий Донской армией генерал Сидорин и прочитал указ Верховного Правителя адмирала Колчака о назначении генерала Деникина главнокомандующим всеми вооруженными силами юга России, а генерал Мамонтов поздравил казаков с походом на Москву.

Выбор места для прорыва красного фронта и направления был сделан весьма удачно – в стыке 8-й и 9-й советских армий.

Непосредственной целью набега было удар по красным тылам, разрушение железных дорог и узловых станций и поднятие восстания среди местного населения.

Направление движения было намечено от Новохоперска на Тамбов, являвшийся одним из важнейших пунктов тыла Южного фронта красных. Это направление приходилось в стыке 8-й и 9-й красных армий.

При составлении плана набега предполагалось придать Мамонтову еще 2-й Донской корпус генерала Коновалова и Конную дивизию полковника Голубинцева, сформированную из восставших казаков, силою в 4000 сабель. Для приведения в исполнение этого плана необходимо было сократить фронт Донской армии, выдвинув Кавказскую армию генерала Врангеля к северу, что дало бы возможность снять с фронта корпус генерала Коновалова и, присоединив его в районе Урюпина к группе генерала Мамонтова, ударить в тыл и фланг группы красных в районе Новохоперск – Лиски, в направлении на Воронеж, а затем бросить всю массу конницы в рейд для удара по тылам красных армий.

Таким образом, в смысле сохранения тайны, маскировки намерения, выбора места прорыва и направления, плана и директив, учета настроения населения и обстановки, отбора лошадей, технической и моральной подготовки были приняты и учтены все необходимые для успеха предприятия меры.

Осуществление полностью плана не удалось, вследствие медленного продвижения Кавказской армии, которая должна была, заняв Балашов, освободить корпус Коновалова.

Занятый борьбою с красными, генерал Коновалов не смог вовремя присоединиться к Мамонтову, а дивизия полковника Голубинцева, направленная на присоединение к генералу Мамонтову из района слободы Ореховка – станица Островская, была остановлена на походе и получила новую задачу: заполнить образовавшийся 40-верстный прорыв между Донской и Кавказской армиями и наступать к северу в связи с Донской и Кавказской армиями.

Генерал Мамонтов, получив директивы о рейде и прождав несколько дней корпус генерала Коновалова, толкаемый Ставкой, решает выполнить рейд самостоятельно.

Состав группы, принимавшей участие в рейде, был следующий: 12-я Донская конная дивизия, 13-я Донская конная дивизия и Сводная Донская конная дивизия; численность каждой дивизии равнялась 2000 сабель. Кроме того, для поддержки был придан еще пеший казачий отряд, около 3000 штыков. Артиллерия состояла из шести полевых орудий, четырех дальнобойных английских и двух 4½ дюймовых пушек. Таким образом, численность отряда определялась в 6000 сабель, 3000 штыков, 12 орудий и три бронеавтомобиля. Обозы были взяты только боевые. 25 июля части корпуса начали переправу через реку Хопер у станицы Добринской. 28 июля одна из конных дивизий корпуса обрушилась на 40-ю советскую дивизию 8-й армии на участке от устья реки Савала до станции Колено. Разбитые красные с большими потерями отошли за реку Елань. Одновременно к востоку от реки Савала была прорвана 36-я советская дивизия и отброшена на линию Красовка – Тюменевка. В образовавшейся прорыв шириною около 20 верст двинулись части генерала Мамонтова и к 20 часам 29 июля одна из дивизий, пройдя 50 верст в направлении на Тамбов, заняла села Костин-Отделец и Братки. Передовые части дошли до села Козловки, и разъезды появились на участке железной дороги Борисоглебск – Грязи, между станциями Терновка и Волконская и у станции Есипово.

Появление Мамонтова в тылу у красных произвело страшную панику и расстройство; связь порвалась между штабами, среди командного состава появилась растерянность.

Без давления красные очистили Борисоглебск и отошли к селам Малые Алабухи и Грибановка.

До 1 августа главные силы корпуса продолжали оставаться в районе Костино-Отделец – Макарово – Тагайка, подтягивая оставшиеся еще в тылу части. Но разъезды продвигались и к 1 августа были у станции Сампур на железной дороге Тамбов – Балашов.

2 августа корпус продолжал движение двумя колоннами: одна дивизия шла на Жердевку и две – на г. Козлов. Выделенные части атаковали станцию Сампур; красный батальон, защищавший станцию, разбежался. Станцию сожгли, разрушили водокачку, пакгаузы, уничтожили все железнодорожное имущество, мосты, железную дорогу.

Высланная советская кавалерийская бригада для преграждения казакам пути на Тамбов у деревни Сукманка столкнулась с 12-й казачьей дивизией, была разбита наголову и рассеяна. На ночлег 12-я Конная дивизия расположилась в районе села Бурнак. Дезорганизация у красных была такова, что выдвинуть что-либо для прикрытия Тамбова красное командование было не в состоянии.

3 августа конный корпус расположился на ночлег в районе сел Пановы Кусты – Жердевка. Охранение было выдвинуто по линии Липовица (20 верст южнее Тамбова) до станции Чакино, на Тамбово-Балашевской железной дороге.

По пути казаки разрушали железные дороги, телеграф, сжигали станции и железнодорожный инвентарь, разоружая и распуская красные части по домам. Связь между красными штабами была окончательно прервана. Противодействия красные части, оставшись без связи и толковых директив, оказать не только не могли, но и разбегались при появлении казачьих разъездов. Штаб Южного фронта, находившийся в Козлове, боясь быть захваченным казаками, поспешно бежал, оставив все имущество. Население сочувственно встречало казаков. 4 августа части генерала Мамонтова находились в районе Пановы Кусты – Грязнуха, в 60–80 верстах к югу от Тамбова.

5 августа утром казаки появились в юго-западу от Тамбова, прорвали укрепленный район у деревни Руднево и, захватив у дер. Арапово красную батарею, в 8 часов ворвались в Тамбов, не встретив сопротивления. Многочисленный гарнизон города в панике разбежался, частью сдавшись в плен. Красноармейцы разоружены и распущены по домам, а крестьянам выданы винтовки. С занятием Тамбова можно считать законченным первый период рейда.

Принимая во внимание обстановку, состав отряда, возможности и задачу, приходим к заключению, что этот период рейда выполнялся в техническом отношении образцово, используя все возможности. Удачный выбор направления и пути движения между двумя реками, Еланью и Савалой, обеспечивал фланги, что в первый момент операции было очень важно. Незначительная средняя скорость движения – 180 верст в 8 дней, т. е. 23 версты в день, объясняется тем, что конница была связана с пехотой и, кроме того, движение замедлялось продолжительными остановками, необходимыми для выполнения политического задания и выяснения обстановки. Фактической же скоростью движения надо считать 50 верст в день. Скорость же отдельных разъездов доходила до 80 верст в день.

Результат этого периода рейда выразился в разгроме нескольких советских дивизий и отрядов, в уничтожении железнодорожных станций и сооружений и полной порчи телеграфной и телефонной сети во всех районах Южного фронта. Неожиданное и внезапное появление массы конницы вызвало среди красного командования растерянность и нервность. Подтвердилось, что население глубоко отрицательно относится к советской власти. Что же касается красного центра, то там возникла страшная паника, о чем свидетельствуют воззвания Троцкого от 5 августа «На облаву» и «Храбрость от отчаяния», где в характерных одесских выражениях товарищ Троцкий старается ободрить красных товарищей, но в тоне и в выражениях этих прокламаций, между строк, ярко сквозит животный панический страх и ужас, так присущий зарвавшейся наглости.

6 августа, находясь в Тамбове, Мамонтов выслал разъезды к северу от станции Селени на Среднюю Дехтярку (37 верст от Тамбова) и к станции Мордово Грязи-Борисоглебской ветки, а также и на железную дорогу Тамбов – Балашов.

8 августа к вечеру Мамонтов занимает беспрепятственно Козлов, выбросив разъезды по всему району. Находившиеся в этом районе красные части сдавались в плен, часть их распускалась по домам, часть вербовалась в добровольческие отряды. Охрана города Козлова была организована из местных жителей, сочувствовавших казакам.

Красное командование не в силах оказать сопротивление. Наскоро сформированные отряды при первом появлении казачьих разъездов в панике разбегаются, бросая оружие и пулеметы. Выпускаемые красными властями приказы и распоряжения, грозящие расстрелом «шкурникам», «паникерам» и «дезертирам», не оказывают никакого влияния. Население всюду оказывает казакам содействие.

12 августа казачьи разъезды и небольшие отряды появляются в районе к северо-западу от Козлова у станицы Радостная и в направлении на Грязи у станции Песковатка.

13 августа показались разъезды казаков в районе Богоявленка и Раненбурга, а 14-го вечером боковой отряд из трех сотен казаков с артиллерией подошел к Раненбургу. Гарнизон города разбежался. Подошедший красный бронепоезд «Непобедимый» и подоспевший из Ряжска отряд коммунаров пытались помешать казакам занять город, но неудачно. В 19 часов казаки ворвались в город. В 21 час, продолжая движение на Митякино и Остапово, казаки оставили Раненбург, взорвали мост у Митякино и взяли направление на город Лебедянь; 15 августа город Лебедянь занят без боя; запасный батальон и революционный комитет разбежались, когда казаки находились еще в 18 верстах от города. Красное командование продолжает реагировать пока лишь приказами, угрозами и паническими инструкциями.

17 августа 12-я Конная дивизия, составлявшая правую колонну корпуса, к ночи на 19 августа расположилась в селах в районе станции Боборыкино, на железной дороге Ефремов – Елец. Две другие дивизии генерала Мамонтова из Лебедяни двинулись на Елец. В ночь на 19 августа Мамонтов занимает Елец; гарнизон не только не оказал сопротивления, но встретил казаков с музыкой. Занятие Ельца произошло настолько быстро, что большинство советских учреждений не успели эвакуироваться и были захвачены. Все объекты, имевшие военное значение, были уничтожены казаками.

Красноармейцы и население охотно отозвались на объявленную Мамонтовым мобилизацию. Охрана города была возложена на отряд из местного населения; из красногвардейцев было образовано три отряда для охраны обозов.

Правая колонна группы генерала Мамонтова, 12-я Конная дивизия, простояв 19 августа в районе Боборыкино, 20 августа перешла на станцию Измаилково, на железной дороге Елец – Орел, распустив предварительно слухи о движении на Ефремов.

Простояв до 22 августа в районе Ельца и станции Измаилково, конная группа утром 22 августа выступила тремя колоннами на юг в общем направлении на Воронеж: одна колонна, правая, двинулась на Касторное и, сделав переход в 80 верст, в тот же день, после артиллерийского боя, овладела станцией Набережная, что в 16 верстах северней Касторнова.

Средняя колонна выступила из Ельца на Задонск и к утру 23 августа заняла город. Левая колонна из Ельца взяла направление на юго-восток, и 23 августа разведывательные сотни появились у села Боранский Завод (20 верст южнее Липецка), у села Кривки (30 верст южнее Липецка) и разобрали железную дорогу у станции Дрязги, станции Прибытково (линия Воронеж – Грязи) и станции Казинка (линия Грязи – Липецк).

За этой колонной двигался обоз длинною около 30 верст. Красные, занимавшие Задонск, отошли в село Хлевное, в 25 верстах южнее Задонска по шоссе на Воронеж. 24 августа, в полдень, части правой колонны заняли станцию Касторное, причем один полк с бронеавтомобилем двинулся на Воронеж.

Левая колонна в тот же день заняла Грязи.

Бой под Касторной длился почти сутки. Казачий отряд состоял из шести конных сотен, двух рот пехоты и восьми орудий. Оборонял Касторное красный отряд товарища Козицкого, состоявший из трех полков коммунаров и одного полка 3-й стрелковой дивизии. Красные принуждены были очистить Касторное и отойти на юг и на запад к станции Суковкина и станции Лачиново. Интересно отметить меры, принимаемые красными, по их же сведениям.

Отряд тов. Фабрициуса, бывший в Ливнах и имевший задачу прикрыть пути на станции Касторное и Ливны, занял село Микульниково (23 км к северо-востоку от Ливны) и выслал разведку на станцию Измаилково и станцию Казаки (на линии Елец – Орел).

Ефремовский отряд, наступавший на станцию Рассоши (той же линии) с задачей ударить в фланг и тыл отходящей правой колонны казаков, сосредоточился у села Полевые Локутцы, в 20 км северо-западнее Измаилкова.

Из Лебедяни было выдвинуто два отряда: один к селу Малинки (25 км юго-западнее Лебедяни) и другой к селу Теплое (10 км южнее Лебедяни). Эти отряды, конечно, не только не могли, но и не дерзали выполнять возложенные на них задачи, а лишь символически изображали окружение, ибо корпус Мамонтова был уже далеко к югу.

Следя по красным источникам за описанием набега и мер, принимаемых для его ликвидации, видно, что кроме переброшенной в распоряжение командующего Южным фронтом 21-й стрелковой дивизии еще предполагалось перебросить 37-ю пехотную дивизию, но на это требовалось не менее двух недель, и, кроме того, дивизия еще не вся имела винтовки. Предполагалось также снять с фронта 9-й армии 22-ю стрелковую дивизию и также отправить в распоряжение командующего фронтом, но командующий 9-й армией воспротивился, так как, по его мнению, эта дивизия была необходима на случай замены ею 23-й дивизии, весьма ненадежной, которой раньше командовал Миронов, поднявший восстание в Пензенской губернии. Командующий 9-й армией, товарищ Шорин, имел основание думать, что 23-я дивизия могла открыть фронт и принять своего бывшего начальника.

Красный главком находил также необходимым приготовить конный корпус Буденного, части которого около 28 августа были в районах станиц Усть-Медведицкой и Иловлинокой. 30 августа Буденный сосредоточился у станции Арчеда для дальнейшей переброски на Урюпино.

Все меры, принимаемые красным командованием, оказались недостаточными, и пришлось тронуть частично и самый фронт, особенно 10-ю армию, на фронте которой назревали крупные события и ожидалось наступление. Общая разруха в области сообщений и связи, неподготовленность и саботаж еще более усиливали беспорядок и неустойчивость. Эшелоны сутками стояли на станциях или железнодорожных путях, распоряжения запаздывали или вовсе не доходили по назначению. Отсутствие конницы, неподготовленность командного состава к ведению операций там, где нужна была инициатива и самостоятельность, сводили все распоряжения главного командования лишь к платонической переписке задним числом.

24 и 25 августа части генерала Мамонтова продолжали движение на Воронеж.

26 августа, в 16 часов, были заняты г. Усмань и станция Байгора Княжая на железной дороге Грязи – Борисоглебск и взорван мост через протекающую здесь речку.

Красные пешие отряды наступали медленно и неохотно по пятам конного корпуса, но на весьма почтительном расстоянии, не менее ста километров.

26 августа красные заняли Грязи, и в тот же день в Козлов прибыли два эшелона 5-го Латышского полка.

27 августа на перегоне Грязи – Прибытково был уничтожен казаками красный бронепоезд «Атаман Чуркин». Главные силы Конного корпуса 27 августа находились еще в Усмани, два полка в селе Кручинская Байгора (16 км от Усмани) и два полка в районе Верхняя Байгора. Станция Верхняя Хава (25 км юго-западнее Усмани) также была занята казаками.

Сосредоточенные силы генерала Мамонтова к северу, востоку и западу от Воронежа поставили себе задачу овладеть городом.

28—30 августа бои за Воронеж носили довольно ожесточенный характер. На предложение сдаться гарнизон Воронежа ответил отказом. Тем не менее казаки 30 августа ворвались в город. 31 августа Воронеж был оставлен казаками.

Для обеспечения своих действий Мамонтов должен был прикрывать огромную площадь, что требовало большого расхода людей. Так, например, 28 августа арьергард корпуса находился в 18 верстах южнее Ельца, а авангардный полк в с. Липовка, в 25 верстах южнее г. Боброва, а заставы и разъезды были в одной-двух верстах к югу от Ельца. Хотя Мамонтов усилил свой отряд вновь сформированной из добровольцев Тульской пешей дивизией в 3000 штыков, однако значительный расход на охранение и разведку, а также естественная убыль людей и лошадей давали себя чувствовать.

За время боев под Воронежем красные отряды делают нерешительную попытку окружить корпус: одна красная бригада заняла с. Петино, что в 15 верстах юго-западнее Воронежа, другие отряды разной численности двигались по направлению к Воронежу с разных сторон, против которых необходимо было выделять заслоны.

30 августа штаб Мамонтова находился в с. Рождественская Хава, в 35 верстах восточнее Воронежа, а 31 августа конный корпус двинулся в юго-западном направлении.

С этого времени начинается нащупывание красного фронта для переправы через Дон. Разъезды и небольшие отряды были выброшены по разным направлениям. Небольшая демонстрация между устьями рек Хворостень и Искорец оттянула туда довольно значительные силы красных. С другой стороны, находившиеся перед фронтом красных в районе Старый Оскол конный корпус генерала Шкуро, нажимая на красных, отбросил их к северу к железной дороге Касторная – Воронеж. На ослабевшем здесь участке фронта, между Олень-Колодезь и станцией Давыдовка, шириною 25–27 верст и был сделан прорыв.

Через эти «ворота» двинулись главные силы генерала Мамонтова в общем направлении на юго-запад.

4 сентября конный корпус сосредоточился в районе сел Рогачевка – Масальское в 40–50 верстах юго-западнее Воронежа.

5 сентября произошла переправа через Дон на участке сел Гремячее – Сторожевка, в 18 верст, северо-западнее станции Давыдовка. Двигаясь в юго-западном направлении, 6 сентября Мамонтов соединился с корпусом генерала Шкуро, занимавшим район Старый Оскол – Уколово, у села Осадчино.

40-дневный рейд в тыл противника был закончен, и конный корпус вступил в расположение своих войск. Оценивая результаты рейда, нельзя не прийти к заключению, что возложенная главным командованием на генерала Мамонтова задача была им выполнена блестяще.

Разрушением железных дорог во всем районе Южного фронта противника и особенно линий: Раненбург – Остапово – Елец, Грязи – Елец – Ефремов; разрушением связи телеграфной и телефонной; уничтожением военного имущества и складов; разгромом и роспуском по домам красных отрядов, с раздачей оружия против большевицки настроенному населению; мобилизацией добровольцев и быстрыми и неожиданными передвижениями была внесена полная деморализация и паника во всем районе тыла Южного фронта красных. Красное командование и администрация потеряли голову и не в состоянии были дать вовремя каких-либо толковых указаний для организации обороны и сопротивления движению конного корпуса. Вся жизнь замерла. Все комитеты и революционные советы разбегались еще до появления казачьих разъездов. Красные части были настолько деморализованы, что при соприкосновении с казаками по большей части почти не оказывали достаточно упорного сопротивления и отходили, иногда даже разбегались, или сдавались в плен, или переходили на сторону Мамонтовских всадников, выдавая комиссаров и коммунистов.

Выяснено было резкое противосоветское настроение населения. Красный фронт хотя и не был сдвинут, но сильно поколеблен и деморализован, и если бы к этому времени было подготовлено наступление белых армий, то нет сомнения, что после первого же удара все красное воинство покатилось бы безостановочно на север, разнося панику, или сложило бы оружие.

Это тем более вероятно, что, судя по советским данным, войска Южного фронта были мало надежны и недостаточно вооружены: были дивизии наполовину без винтовок (37-я пехотная), были и настроенные противобольшевицки (22-я пехотная).

К этому следует еще добавить, что население, снабженное Мамонтовым оружием, взятым от разоруженных и распущенных по домам красноармейцев, при нашем общем наступлении и первых успехах могло бы путем восстаний в тылу сильно содействовать нашему успеху.

В тактическом отношении рейд был выполнен образцово, как и надо было ожидать, ибо во главе рейда стоял опытный кавалерийский начальник, с твердой волей, с ясно поставленной себе целью и с полным сознанием и пониманием того, что в опытных руках при рациональном использовании может дать конь и всадник.

Подготовка рейда производилась в полной тайне, и до самого прорыва противнику не было известно о цели нахождения в районе Урюпина конного корпуса. Красное командование было убеждено, что корпус находится на отдыхе.

Место для производства прорыва и дальнейшее направление были избраны правильно, сообразно как поставленной цели, так и в смысле наиболее верного обеспечения от всяких возможных неожиданностей.

Задача поставлена правильно – внедрение в глубокий тыл противника с целью подготовить себе базу для дальнейших действий в зависимости от обстановки.

Широкое и повсеместное разрушение железных дорог, телеграфной и телефонной связи, разрушение всех военно-хозяйственных и стратегических объектов и имуществ имело целью полную деморализацию тыла.

В дальнейшем, когда выяснилось, что при сложившейся обстановке идти дальше на север нельзя, было принято правильное решение: продолжая разрушение и деморализацию красного тыла, идти на соединение к своим армиям.

Место для прорыва красного фронта при обратном пути избрано искусно: демонстрацией между устьями рек Хроростань и Искорец противник был введен в заблуждение и подтянул резервы к месту демонстрации, что значительно разредило фронт у места фактического прорыва.

Скорость движения вполне сообразовалась с поставленной задачей и обстановкой. Политическая сторона задачи также исполнена разумно и в полной мере: население вооружено и подготовлено к восстанию.

К отрицательной стороне рейда надо отнести сильное увлечение военной добычей (зло, присущее всякой войне) и, судя по телеграмме начальника штаба главнокомандующего, реквизиции не всегда производились планомерно. Здесь вопрос, очевидно, идет о реквизиции и замене у населения лошадей для пополнения убыли и освежения конского состава, так как реквизированное советское имущество и продукты тут же раздавались местным жителям, что, конечно, вызывало симпатии к казакам у обобранного и ограбленного советской властью населения.

Реквизиция же и замена лошадей у населения всегда была большим, но неизбежным злом всякого рейда, ибо каждая реквизиция является, с точки зрения укоренившегося взгляда, всегда насилием и произволом, поэтому, безусловно, необходимо все такого рода действия совершать планомерно, особо назначенными командами, под начальством и руководством офицеров. Всякие же самовольные реквизиции в корне пресекать, ибо они почти всегда имеют характер грабежа и насилия, вносят деморализацию в свои же воинские части и озлобляют население. Последнее обстоятельство необходимо учитывать при производстве рейдов как в тылу у противника, так и в своей стране во время гражданских войн. Как общее правило, важно и необходимо при распределении тяжести войны сочетать строгие меры с планомерностью в отношении гражданского населения, симпатии и доверие которого так необходимы и ценны в политической борьбе.

Громадный, на десятки верст растянувшийся обоз также стеснял движение и для своей охраны требовал много людей, что уменьшало боевой состав и обращало части как бы в прикрытие для своих обозов. Следует отметить, что обозы были особенно велики при обратном движении, когда вопрос о дальнейшем движении на север уже отпал.

В заключение следует подчеркнуть, что рейд хотя задуман и выполнен блестяще, но использовать результаты 40-дневного пребывания конницы Мамонтова в тылу у красных и критическое положение Южного фронта Красной армии белое командование не подготовилось вовремя и не сумело. А всякий рейд без подготовки общего удара в надлежащий момент является только эпизодом, подчас блестящим и славным, но без решающего значения.

Во всяком случае, не по вине Мамонтова результаты рейда не были использованы, хотя рейд, как таковой, по своему размаху, масштабу, времени пребывания в тылу у противника, покрытому расстоянию и району действий, так же как и по выполнению поставленного задания, является одним из самых выдающихся в сравнении со знаменитыми рейдами прошлого и настоящего столетия.

* * *

У многих, естественно, может возникнуть вопрос: почему Мамонтов, заняв город Елец, повернул назад, а не продолжал движения далее на Тулу и Москву, как предполагалось, если судить по речи генерала Мамонтова к казакам при отправлении в рейд, в которой он поздравлял казаков с «походом на Москву», тем более что по внешним признакам обстановка как будто бы благоприятствовала этому?

Если даже предположить, что такое задание и существовало, то ответить положительно и исчерпывающе на этот вопрос, не имея документальных данных, очень трудно. Ходили по этому поводу в тылу разные версии, был даже пущен вздорный слух, что якобы главное командование, опасаясь захвата Москвы Мамонтовым и не желая ему одному уступить эту честь, приказало прекратить рейд и возвратиться, несмотря на то что генерал Мамонтов готов был продолжать движение дальше.

Придавать значение другой, советской версии о том, что дальнейший поход на Москву был бы безумием, также не приходится. Все эти истерические воззвания и прокламации Троцкого и других о том, что белые генералы «не так глупы», чтобы верить в возможность захвата Москвы конным отрядом, что Мамонтов попал в капкан, что отряд разложился и т. п., были лишь пропагандными, успокаивающими средствами как для самих авторов этих воззваний, так и для потерявшего голову красного командования и лишний раз подтверждают, что обстановка для красных складывалась трагически и в этом отношении благоприятствовала успешному продолжению рейда.

Последнее обстоятельство подтверждается свидетельствами многих лиц, находившихся в это время в Москве. Там Мамонтова ждали, власть была в полной растерянности, были даже заговор и подготовка частей гарнизона к встрече и присоединению к казакам.

Более вероятно третье предположение, что обстановка складывалась так, что с имевшимися в распоряжении Мамонтова средствами и возможностями в данный момент идти дальше и углубляться в центральную Россию без надежды на поддержку и на продвижение нашего фронта было бы нецелесообразным.

Кроме того, надо было предполагать, что население северных областей не было так надежно и сочувственно к нам, как в черноземных губерниях, чтобы можно было надеяться на противобольшевистское восстание; район был фабричный, и, следовательно, продовольствие людей и лошадей встретило бы известные затруднения, где также, несомненно, пришлось бы выдерживать частые и упорные бои со специальными и многочисленными частями из латышей и китайцев и красных рабочих. По-видимому, сам генерал Мамонтов счел дальнейшее продвижение на север делом, не имевшим шансов на успех, но сопряженным с большими потерями, и нашел более полезным присоединиться к своим армиям, ибо поддержки, активности, или дальнейших ударов, или попыток к наступлению за все время пребывания отряда Мамонтова в тылу у противника белым командованием не предпринималось и даже началось частичное отступление на некоторых участках, что значительно меняло общую обстановку не в нашу пользу и делало дальнейшее продолжение рейда бесцельным.

15. На среднем Дону

После тяжелых боев в начале августа у Лопуховки, Ореховки и станицы Островской, Усть-Медведицкая конная дивизия, прикрывая отход Северо-Восточного фронта Донской армии, усиленная 19-м Конным полком и бронированными поездами, 13 августа заняла железную дорогу на участке между станциями Себряково и Раковка. Сдерживая натиск красных, дивизия вела конные бои с красной кавалерией, переходившие частично в рукопашные схватки.

13 августа при наступлении на станции Раковка 3-й Усть-Медведицкий конный полк под командой есаула Акимова несколько раз переходил в конную атаку против защищавших станцию Раковку частей красной конной бригады товарища Тимошенки.

Согласно полученным директивам, дивизия 18 августа переправилась на правый берег Дона в районе станицы Перекопской и расположилась в хуторе Орехове.

В это время происходило очередное переформирование всей Донской армии: 4-полковые дивизии обращались в 3-полковые бригады, бригады сводились в громоздкие 3-бригадные дивизии.

Усть-Медведицкая дивизия была переформирована в 14-ю Отдельную конную бригаду. Четыре полка дивизии были сведены в три полка и получили новые номера 28-го, 29-го и 30-го Усть-Медведицких конных полков.

На 14-ю бригаду, входившую в состав 1-го отдельного Донского корпуса, была возложена задача оборонять участок по Дону, от хутора Коловертинского, что в нескольких верстах к юго-западу от станицы Перекопской, и до станицы Трех-Островянской (исключительно).

Ввиду большого протяжения фронта участка, около 100 верст, и невозможности прочно занять весь фронт для обороны решено было не делить участка на отдельные оборонительные секторы, а держать полки в кулаке, охраняясь заставами и постами, связанными телефоном между собою и с полками. Штаб бригады в хуторе Орехове связан телефоном со штабом корпуса в хуторе Манойлине.

Попытки красных переправляться небольшими партиями на правый берег Дона легко отбивались нашими охраняющими сотнями.

Первая серьезная переправа была сделана 26 августа в районе к северу от станицы Трех-Островянской, где 28-я советская дивизия, оттеснив наши заставы, переправилась через Дон.

Выступив форсированным маршем к месту переправы, 14-я бригада стремительной конной атакой опрокинула красных в Дон, захватив тысячи пленных, пушки и пулеметы. Пытаясь в панике переплыть Дон, красные тонули сотнями, и только небольшой части удалось спастись под прикрытием находившихся на левом берегу частей противника. В этом бою была уничтожена почти вся 28-я советская пехотная дивизия.

Другая, более серьезная операция красных была нами ликвидирована 4 сентября также в районе станицы Трех-Островянской.

3 сентября в штабе бригады получено следующее приказание: «Полковнику Голубинцеву. Красная ударная группа переправилась у станицы Трех-Островянской, силою около дивизии, и наступает в тыл нашему корпусу. 14-й бригаде немедленно перейти в район Трех-Островянской и разбить противника. Генерал-майор Алексеев».

Получив такую задачу, бригада немедленно выступила и к вечеру 3 сентября заняла хутора Камышенские, что к западу от станицы Сиротинской. В этом районе были обнаружены небольшие разъезды, и на горизонте показался эскадрон противника, который, попав под наш артиллерийский огонь, в беспорядке скрылся в балках. Утром 4 сентября бригада выступила из Камышинских хуторов в Трех-Островянскую.

Не доходя еще до станицы, наши части обнаружили большую пехотную колонну противника, силою около бригады с артиллерией, двигавшуюся в северо-восточном направлении также к станице Трех-Островянской. По-видимому, красные, предупрежденные о нашем появлении, беспокоясь о своем тыле и боясь быть отрезанными, стремились обеспечить за собой переправу у станицы.

При нашем приближении к станице противник открыл по нам артиллерийский огонь с открытой позиции. Наша батарея отвечала очень удачно: разрывы были видны в самой колонне и на батарее противника. Нас отделяла от красных глубокая, почти непроходимая балка, тянувшаяся перед фронтом. В обход был направлен 29-й Конный полк под командой есаула Акимова, который, выйдя во фланг и тыл, атаковал красных. В это же время две сотни 30-го Конного полка с двумя пулеметами под командой сотника Щелконогова по другой глубокой балке скрытно наметом подошли к станице, заняли переправу, установили пулеметы и завязали с головными частями противника, подходившими к станице, огневой бой. Атакованная со всех сторон, засыпаемая огнем артиллерии и пулеметов спешенных сотен, перебравшихся через балку, отделявшую нас от противника, красная бригада 39-й советской дивизии, прижатая к Дону, смешалась и в беспорядке и панике бросилась частью к переправе, частью вплавь через Дон. Красная батарея, в шесть орудий, снявшись с позиции, галопом понеслась к переправе, но встреченная несшейся ей наперерез конницей, как обезумевшая, бросилась с крутого берега прямо в реку. Орудия частью завязли, частью опрокинулись, люди, бросив батарею в упряжке, под нашим огнем бросались в Дон, ища спасения вплавь. В это время показалась вторая бригада противника, следовавшая в нескольких верстах за первой. Атакованная 28-м и 30-м конными полками, бригада была частью изрублена, частью рассеяна и взята в плен. Из 2-й бригады почти никто не ушел. Преследование продолжалось до наступления сумерек.

В этом блестящем деле взято около 4000 пленных, шесть орудий и 28 пулеметов. Покончив с 39-й советской дивизией, утром на другой день бригада отошла в район хутора Орехова, оставив сторожевые заставы у Трех-Островянской.

Через несколько дней красные вновь, оттеснив наши охраняющие части, переправились у станицы Кременской. Выступившая для ликвидация переправы бригада 9 сентября у Золотого Кургана нанесла переправившимся частям 38-й советской дивизии страшное поражение, захватив 1000 пленных, орудия и пулеметы. У одного убитого в этом бою батальонного командира в полевой книжке была найдена копия донесения об обстановке, где он, указывая на рискованное положение переправившихся частей и на активность нашей конницы, добавляет, что фронтом командует «наш злейший враг, полковник Голубинцев».

Несмотря на неудачи, красные неоднократно продолжали делать попытки, переправляя на наш берег добровольцев охотников – «партизан», грабивших наши хутора и убивавших мирных жителей. Дабы охранить хутора и отбить охоту к налетам, обыкновенно налетчиков в плен не брали, уничтожая в стычках как бандитов и грабителей, оставляя одного, который отпускался, дабы он мог предостеречь других «товарищей» о грозящей им участи. Но это мало помогало. Особенно беспокоили красные отряды, занимавшие за Доном хутора Чернополянский и Лебяжинский. Для ликвидации этой группы 14-я бригада 26 сентября переправилась у станицы Перекопской на левый берег Дона и у хутора Лебяжинского, комбинированной атакой опрокинув красных, захватила 1500 пленных, четыре тяжелых орудия и несколько пулеметов. Особенно отличились в этом бою сотни 28-го Конного полка, атаковавшие красных в конном строю.

В последних числах сентября бригада переходит от активной обороны к наступательным действиям за реку Дон. Штаб бригады перешел в станицу Перекопскую; 30 сентября части бригады переправились с боем на левый берег Дона, вытеснив красных из хутора Чернополянского, нанеся им несколько тяжелых ударов.

Таким образом, на всех участках противник был отброшен или уничтожен. За этот период – август – сентябрь 1919 года – Усть-Медведицкой бригадой были разгромлены 28-я, 38-я и 39-я советские пехотные дивизии, взято пленных около 11 тысяч, 21 орудие, около 180 пулеметов, много лошадей, походных кухонь и обозов.

О характере деятельности Усть-Медведицкой конной дивизии, переименованной в 14-ю Отдельную конную бригаду, можно судить по случайно сохранившейся части цитируемой ниже телеграммы генерала Врангеля, донского атамана, командующего Донской армией и командира 1-го Донского отдельного корпуса:

«Полковнику Голубинцеву.

С прибытием 10-й Кон. бригады для объединения действий конной группы счел необходимым старшего из начальников ген. Каключина. Долгом службы считаю отметить Ваше выдающееся управление Усть-Медведицкими конными полками в непрерывных боях в течение последних двух месяцев. Уверен, что совместными действиями с атаманцами лихие Усть-Медведицкие полки разгромят наступающего противника.

8/VIII 6 час. 30 мин.

№ 0121/А

Даниловка

ген. Алексеев

принял Свищев».

* * *

«Оперативная

из Теконда В № 676

8/VIII

Только ген. Каключину, ген. Сутулову и ген. Донскову

По приказанию Наштакор передаю телеграмму ген. Врангеля: “Ген. Алексееву, копия Командармдон. Прошу принять и передать Вашим доблестным частям, особенно отрядам ген. Каключина и полковника Голубинцева, горячую благодарность за блестящее дело 8/VIII, значительно облегчившее положение группы ген. Покровского. Необходимо самым решительным образом использовать достигнутый успех, развивая удар по тылам противника на восток”.

Царицын

10/VIII 12 час. 55 мин.

№ 2096

Врангель.

С подлинным верно.

Старший адъютант оперативного отд.

Сотник Огрызков

№ 03597».

* * *

«Теконд Лит В № 216

6/IX 20 час.

Оперативная

Комбриг 14-й Кон.

Горячо благодарю Вас, командный состав и лихих станичников за доблестную работу по уничтожению 39-й советской дивизии, нагло переправившейся на правый берег Дона.

6 сент.

№ 24299.

х. Манойлин

Под. под. ген.-м. Алексеев

Верно. Под. Шутенбах»

* * *

«12/IX

№ 04481

Объявляю полученную мною телеграмму командармдон: “Комкору 1-го Отдельного, передайте копию телеграммы Донского атамана: «Передайте искреннюю благодарность Дона комбригу и казакам 14-й Конной за отличные боевые действия у Трех-Островянской 4 сентября»”.

№ 806

Донской атаман

генерал Богаевский».

Считаю долгом подчеркнуть еще и ту доблесть частей 14-й Конной бригады, которая проявлена была ими при переправе красных в районе Трех-Островянской 26 августа и в особенности 9 сентября у станицы Кременской. Следя за действиями 14-й Кон. бригады с самого начала ее сформирования, все более убеждаюсь в том, что полки славной бригады и в будущих боях с красными будут выходить только победителями. От лица Донской армии приношу всем чинам бригады мою глубокую благодарность.

№ 6344 – К

Ген. – лейтенант Сидорин.

х. Манойлин

№ 04481

Ген. – майор Алексеев».

* * *

«Из Т. Л.В. № 1266

27/IX 11 ч. 35.

Операт. замедлена для передачи Клецкой

Комбриг 14-й Кон.

копия начдив 6 Донск.

на № 755 от 26 сентября.

Слава доблестным начальникам и удалым казакам лихих Усть-Медведицких полков.

27/IX

№ 0482

хут. Манойлин

Ген. – майор Алексеев.

Комбриг 14-й Кон.

из Теконда Л. В. № 1477

30/IX 13 ч. 15 м.

Блестящая работа предводимых Вами полков свидетельствует об искусстве Вашего управления и что для лихой У.-Медведицкой бригады никакой враг не страшен.

30/IX

№ 4906

х. Манойлин

Ген. – майор Алексеев».

* * *

1 сентября бригада сосредоточилась в районе хутора Чернополянского, на левом берегу Дона. 3 октября я получил задачу: подчинив себе Атаманскую бригаду, зайти и ударить в тыл красным в районе хутора Головковского.

Обстановка рисовалась так: пешая бригада генерала Сутулова занимала позицию от р. Дона у станицы Кременской до хутора Лебяжинского. Фронтом на восток. Против частей генерала Сутулова стояла на позиции красная пехота.

Одновременно с получением задания поступило сообщение, что противник в составе нескольких рот пехоты переправился через Дон у хутора Авилова-Задонского, в районе станицы Сиротинской.

Для ликвидации красных у хутора Авилова я отправил 30-й Конный полк с двумя орудиями под общей командой полковника Красовского в станицу Сиротинскую, а с остальными двумя полками и батареей, выполняя задачу, перешел в хутор Большой Улановский. Командующему Атаманской бригадой полковнику Егорову я послал приказание прибыть 4 октября, утром, в хутор Большой Улановский на присоединение к 14-й Конной бригаде.

Не дождавшись прибытия Атаманской бригады, я 4 октября выступил по направлению к хутору Головскому через хутора Орловский и Скоровский. Полковнику Егорову послал приказание следовать за мною и присоединиться в пути.

На походе было получено от генерала Сутулова сообщение, что Атаманская конная бригада им отправлена на присоединение ко мне, но что предварительно он дал ей задание по пути ликвидировать красных, занимавших хутор, что к северо-западу от Улановских хуторов. Атаманцы целый день потеряли, несколько раз атаковывая хутор, но неудачно, ибо красные оказывали упорное сопротивление; этого генерал Сутулов, по-видимому, не учел, но что, конечно, надо было ожидать. Неудачное распоряжение генерала Сутулова имело неприятные последствия: мы разменялись на мелочи и вместо удара по красным пятью полками я располагал только двумя.

Продолжая движение, бригада у хутора Скоровского натолкнулась на сопротивление. В хуторе находился красный конный полк, охранявший правый фланг неприятельской пехоты, занимавшей позицию в песках к югу от хутора Скоровского. В бинокль легко можно было определить численность пехоты – около 800 человек. После краткой перестрелки, красная конница отступила, оставив два пулемета и несколько убитых. Не задерживаясь и не вступая в бой с пехотой, рассчитывая забрать ее на обратном пути ударом в тыл, бригада, продолжая теснить красную конницу, заняла хутор Кривский и стала заходить в тыл хутору Головскому. В перестрелке у хутора Кривского был ранен оперативный адъютант штаба бригады есаул Игумнов.

Находившаяся в районе хутора Головского многочисленная красная конница с артиллерией оказывала энергичное сопротивление, переходя местами в контратаки, но до решительных действий дело не доходило: развернувшись, кавалерия противника с криками «ура!» бросалась на нашу бригаду, но также внезапно останавливалась и уходила назад, преследуемая нашими сотнями. Бой имел нерешительный характер, и красные медленно отходили, держась на почтительном расстоянии. День клонился к вечеру. Наблюдая и руководя боем, я отдал распоряжение начальнику штаба, написать приказание полкам – прекратить преследование и с наступлением темноты отойти на ночлег. Ординарцы поскакали по своим полкам, развозя приказание. В резерве у меня находились две сотни 29-го Конного полка. Сотни только что возвратились после атаки на показавшуюся на нашем левом фланге конницу. Солнце село. До сумерек оставалось несколько минуть. В это время с наблюдательного поста прискакал казак с донесением, что большая колонна красной конницы на рысях двигается по Паниной балке, головные части ее уже показались из балки и направляются на нас.

Брошенные навстречу две резервных сотни под командой есаула Акимова наметом понеслись на противника. Когда сотни поднялись на курган, я заметил замедление аллюра и как бы некоторое колебание; схватив конвойную полусотню, я карьером присоединился к атакующим сотням. В это же время со стороны Паниной балки к кургану навстречу нам неслись галопом, развернутым фронтом, три эскадрона красных, а четвертый направлялся во фланг, в обход нашим атакующим сотням. Еще одна, две минуты и наши сотни смешались с большевиками. Произошла жестокая схватка: шум, ругань, стрельба, лязг оружия… Сколько времени продолжалась схватка, я не могу дать себе отчета. Забыта всякая осторожность, чувство самосохранения отошло куда-то далеко, остались только злоба, страсть к уничтожению и желание помериться силами. Все смешалось вместе в кровавой сече. В наступивших как-то сразу сумерках красных можно было отличить от своих лишь по инстинкту и по большим папахам и башлыкам. То, что так ярко изображается на лубочных картинках, повторилось на деле. В огне общей свалки что-то мгновенно блеснуло у меня в глазах, как бы большая искра или огненный шар, и я получил сабельный удар в голову; благодаря фуражке череп остался цел, отвалилась лишь часть кожи головы, закрыв правый глаз и обнажив череп. Правой рукой с висевшей на ней на темляке окровавленной шашкой я старался поднять нависшую на лицо кожу и освободить залитый кровью глаз. Первая мысль была: упаду ли с коня или нет, если упаду, успею ли застрелиться? И как ни странно, тут же другая мысль: это мы их, мерзавцев, научили рубить!

В это время два казака подхватили меня под руки, и перед моими глазами мелькнула красочная фигура доблестного есаула Акимова с шашкой в зубах и револьвером в руке. Добрый конь несколькими прыжками вынес меня из общей свалки. Все произошло очень быстро, как бы в одно мгновенье. Рукав, перчатка, разрубленный погон и плечо насквозь были пропитаны кровью. На ходу мне была сделана перевязка – индивидуальный пакет нашел свое применение, и через 15 минут на перевязочном пункте у хутора Орловского фельдшер мне промыл и зашил рану.

Дальше хутора Кривского красные не продвинулись; эскадрон, заходивший в тыл и фланг, завяз в болотах, лежащих непосредственно к северу от хутора Кривского, а выходившие из боя наши части заняли позицию у хутора Кривского и встретили красных пулеметным огнем. На ночлег бригада расположилась в хуторах Большом и Малом Улановских и Орловском.

В этом бою около 50 человек с обеих сторон было ранено и убито. В продолжение целой ночи на перевязочный пункт являлись казаки с рублеными ранами. Раненым и упавшим с коней под покровом быстро наступившей темноты удалось скрыться и присоединиться к своим частям.

Как выяснилось впоследствии, неожиданное появление массы красной конницы объясняется следующим: 10-тысячный Конный корпус Думенко был снят с фронта Кавказской армии и направлен для действий против нашей конницы, зашедшей глубоко в красный тыл и угрожавшей сообщениям и тылам.

Столкновение произошло с авангардом конницы Думенко. Воспользовавшись уходом корпуса Думенко, Кавказская армия в тот же день перешла в наступление.

Генерал Врангель в своих записках говорит, что «продвижение донцов на север заставило красное командование вскоре оттянуть с моего фронта свою конницу. Это позволило моей армии самой перейти в наступление…». «4 октября все части северного фронта Кавказской армии перешли в наступление, сломив в ряде боев ослабленного предыдущими неудачами противника, взяв несколько тысяч пленных, большое число орудий и пулеметов, наши части к 10 октября вышли главными силами на линию Дубовка – хутор Шишкин, где и остановились, выдвинув передовые части на высоту села Лозное».

В этот же день, 4 октября, находившийся на правом берегу Дона 30-й Конный Усть-Медведицкий полк с двумя орудиями 14-й Конной батареи под общим командованием полковника Красовского ликвидировал у хутора Авилова-Задонского переправившуюся группу красных, утопив роту пехоты и захватив в плен 1600 человек, пулеметы и обозы.

В последующие дни Усть-Медведицкая бригада вела бои с конницей Думенко с переменным успехом у хуторов Улановских, по левому берегу Дона.

16. В тылу

После ранения у хутора Кривского в бою 4 сентября, я, передав командование бригадой начальнику штаба бригады, войсковому старшине Корнееву, утром 5 октября верхом выехал для лечения в станицу Перекопскую, захватив с собою конвой в 20 казаков, так как была большая вероятность встретить по пути в степи, между Улановскими хуторами и Перекопской, разъезды красных. Около полудня я прибыл в станицу, где врачами мне вновь сделана перевязка и вскрыта рана, зашитая фельдшером, так как температура поднялась и врачи боялись заражения. 7 октября из штаба корпуса выслали мне автомобиль, и, заехав по пути в хутор Манойлин к генералу Алексееву, я в тот же день прибыл на станцию Суровикино, где меня уже ожидал поезд. Вечером я прибыл в Ростов.

Хотя в Ростов уже было сделано сообщение о моем ранении и эвакуации для лечения, но ни в одном из военных госпиталей не нашлось отдельной комнаты, а в общую, по состоянию моего здоровья, я не желал лечь. В переговорах по телефону с госпиталями провел я ночь на Ростовском вокзале. Здесь со мною произошел характерный для тыла инцидент.

С сопровождавшими меня врачом и сестрой милосердия, ожидая результата переговоров о госпитале, я занял в зале первого класса стоявший в углу свободный столик. К столику присел еще какой-то офицер. Вдруг к нам подходит средних лет господин в черном форменном гражданском пальто с цветными отворотами и погонами действительного статского советника. Приблизившись вплотную к столу, он делает рукой какие-то неопределенные знаки. Я спокойно приподнялся с намерением узнать, в чем дело, но слышу нечленораздельные звуки и сильный запах вина. Я вообще не переношу пьяных, избегаю вступать с ними в разговоры и питаю к ним непреодолимое отвращение.

– Что вам угодно? – спрашиваю.

Фигура «лыка не вяжет», что-то бормочет, указывая пальцем на приколотую булавкой к стене у столика бумажку, на которой карандашом нацарапано «стол члена Особого совещания», и делает мне недвусмысленный знак рукою, означающий «убирайся отсюда».

Кровь бросилась мне в голову при виде такой наглости тылового пьяницы, осмелившегося беспокоить тяжело раненного офицера с окровавленной повязкой на голове, еще не успевшей просохнуть. Я замахнулся проучить нахала; обеспокоенный моим резким движением и боясь кровоизлияния, уже два раза повторявшегося при волнении, мой доктор бросился ко мне, стараясь меня успокоить.

– Уберите эту пьяную скотину! Иначе я обращу в котлету его пьяную харю!

Сидевший с нами за столиком офицер быстро схватил пьяного субъекта под руку и, улыбаясь, насмешливо ему говорит: «Что, нарвались, ваше сиятельство! Я же не раз предупреждал вас, что нарветесь! Ага!»

Фигура так же быстро исчезла, как и появилась. Возвратившийся офицер, смеясь, рассказывал, что это член Особого совещания X. живет в поезде Особого совещания, ежедневно пьян, большой нахал и скандалист.

– Как хорошо вы его проучили, господин полковник! Это ему послужит хорошим уроком!

Утром к вокзалу прибыла больничная карета с сообщением, что мне отведено место в госпитале Сидорина, но я по многим соображениям не пожелал там лечиться и поступил на лечение за собственный счет в частную лечебницу доктора Попкова в Ростове. Рана моя вследствие большого размера – пять вершков – и загрязнения песком долго гноилась и медленно поддавалась лечению.

С 8 октября до 14 ноября я пролежал в лечебнице. Затем, после осмотра врачебной комиссией, получив 5-недельный отпуск, поехал через Новороссийск в Одессу, где хотел привести в порядок свои частные дела и недвижимое имущество. В ожидании парохода я около недели прожил в Новороссийске, продолжая залечивать рану под наблюдением известного хирурга доктора Сапежко.

21 ноября 1919 года я из Новороссийска выехал в Одессу, в город, где я учился и провел детство. Я едва узнал Одессу, настолько Гражданская война изменила этот южный, веселый, жизнерадостный и суетливый город. Электричества почти нет, улицы темны, всюду грязь и запустение, лучшие гостиницы загажены и не топлены, улицы опустели, чувствовалось, что над городом висит какое-то несчастье, что-то давит, гнетет, ощущение какой-то неуверенности в завтрашнем дне. Я поторопился закончить свои дела и 25 ноября выехал обратно в Новороссийск. Рана моя заживала медленно и хотя почти затянулась, но перевязку необходимо было делать ежедневно.

17. На фронт

Во время моего пребывания в Одессе в гостинице или, может быть, еще раньше, в Новороссийске, я вновь заразился тифом, но на этот раз возвратным. Первый приступ я почувствовал на пароходе по пути в Новороссийск, затем, как это бывает обыкновенно при возвратном тифе, приступы болезни повторялись периодически: одну неделю болен, другую почти здоров. Вследствие большой потери крови во время ранения организм мой ослабел, и поэтому я хотя и тяжело переносил периоды приступов болезни, но все же не решался лечь опять в госпиталь и выехал на фронт.

29 ноября я был в Ростове, а 2 декабря в Обливской, где от моего бригадного интенданта, есаула Коновалова, узнал, что я произведен в генералы и что моя бригада находится во 2-м Донском корпусе, но где, точного указания не мог получить.

В поисках штаба 2-го корпуса я в санях, по степи, при сильном морозе, проехал через станицы Чернышевскую, Каргинскую, несколько слобод и, наконец, на четвертый день настиг штаб корпуса в небольшом степном хуторе. Корпусом временно командовал Генерального штаба полковник Поливанов. Где находился командир корпуса, генерал Коновалов, и где моя бригада, полковник Поливанов не знал точно. Командир корпуса где-то впереди с конницей, а 14-я Конная бригада тоже где-то, в таком-то направлении, отходит на отдых и пополнение. Что меня особенно поразило – это абсолютное отсутствие связи между штабом корпуса и подчиненными ему дивизиями, а также отсутствие связи между частями. О противнике также сведения были самые неопределенные и отрывочные.

Как резко служба связи 2-го Отдельного корпуса генерала Коновалова отличалась от службы связи 1-го корпуса генерала Алексеева!

В 1-м корпусе все было ясно, определенно и точно; сводка получалась частями три раза в день; и три раза штабы бригад посылали срочные донесения в штаб корпуса: об обстановке на фронте, разведке и состоянии частей. Всякий маневр, всякое движение было рассчитано. Между частями непрерывная связь. Ничего не делалось в темную. Каждый шаг противника отмечался. Все и всегда были в курсе обстановки.

А здесь? В штабе 2-го корпуса не знают, где командир корпуса, где подчиненные корпусу дивизии, части не знают, кто правее, кто левее их, хотя и комкор и начальник штаба офицеры Генерального штаба.

7 декабря я получил от временного командующего корпусом предписание – отправиться в 14-ю Конную бригаду и вступить в командование ею.

Вскоре я разыскал бригаду в районе к северу от слободы Скасырской. Но в каком состоянии! Оставил я бригаду два месяца тому назад в полном порядке, с боевым составом в 3000 сабель, а теперь нашел ее в составе около 300 сабель.

Как чужую бригаду 2-й корпус использовал ее, как говорится, и в хвост и в гриву, без отдыха мотая, пока она не дошла до такого состояния. Бригадой командовал чужой офицер, уже третий или четвертый по счету, полковник Гаврилов. Бригада отходила, после тяжелых боев в районе г. Богучара, на отдых и пополнение уже несколько дней; но так как места для отдыха назначались в пяти-шести верстах от отступающего фронта, то фактически бригада не могла использовать для отдыха ни одного дня. Когда поступали распоряжения получить теплые вещи или фураж на какой-либо станции, то к этому времени оказывалось, что указанная станция уже была занята противником. В погоне за теплыми вещами бригада безостановочно отходила, и 15 декабря прибыла в хутор Садковский, что к северо-востоку от станицы Константиновской. Здесь мною была получена телеграмма от начальника штаба Донской армии о назначении меня начальником вновь формируемой Конной группы генерала Голубинцева, в состав которой входили 4-я Донская конная дивизия генерала Лобова (4-я, 5-я и 6-я конные бригады) и 14-я Отдельная конная бригада. В тот же день я отдал приказ о вступлении в командование конной группой.

При формировании мною штаба конной группы штаб 2-го корпуса создал для меня некоторые затруднения, что видно из цитируемого ниже письма начальника штаба корпуса, переданного по телефону:

«Секретно.

Нач. конгруппы генералу Голубинцеву.

При формировании штагруппы комкор приказал принять к сведению, дабы полковник Борцевич оставался наштадивом 4-й Конной, и если трудно будет вашему наштабригу справиться с контрдолжностью наштагруппы, комкор разрешил взять для себя из 4-й Конной бригады причисленного к генштабу войск старшину Хохлачева, очень дельного и доблестного наштабрига 4-й Конной. Для удобства управления конницей комкор разрешил из четырех бригад, по вашему усмотрению, две дивизии по 2 бригады, возложив на один из штабов присоединившейся к 14-й бригаде бригады обязанности штадива конной. Полковник Борцевич последнее время совершенно не несет обязанностей наштадива, не дает донесений и становится в оппозицию с штакором. Этому не время. Под Персияновкой надо напрячь все силы моральные и физические начальствующих лиц, дабы успех был обеспечен за нами. Комкор с своей стороны примет меры, дабы из района Раздорской совместно с вашей конной группой и сводной дивизией ударить во фланг врага, наступающего на Персияновку. Из прилагаемой директивы вы увидите, где генерал Мамонтов, уже разбивший 15-ю дивизию и захвативший 1000 пленных и 11 орудий. Он сосредотачивается в Кутейников-Несветский, так как развить успех не было времени.

Очень жаль, что Вы нездоровы, но я надеюсь, Ваше Превосходительство, что Бог даст вам настолько силы, чтобы исполнить возложенную на вас задачу. Одно только неприятно, что Ваша бригада сильно разложилась и по духу почти красная, и вся вина в командном составе, что они не требуют от казаков исполнения долга – необходимо вдохнуть в их души бодрость для окончательной победы. Ведя непрерывную разведку и не теряя соприкосновения с врагом, мы общими силами обрушимся на врага против 3-го корпуса, который отходит на высоты у станции Персияновка. Когда Вы нас ориентируете и установите посты летучей почты в Раздорской, то Вы получите окончательную обстановку перед генеральным сражением. Извините за простоту обращения, но я казак и верю в благополучный исход борьбы за наше правое дело. Еще раз Бог Вам в помощь…

Врид наштакор Генштаба полковник Одноглазков».

Это письмо создало для меня затруднение главным образом в назначении начальника штаба группы. Как найти выход из положения? Полковник Борцевич, естественно, должен быть назначен начальником штаба конной группы как старший офицер Генерального штаба в группе. Объяснить ему, почему я его обхожу, я также не мог, так как письмо наштакора было секретного характера. Рекомендуемого войскового старшину Хохлачева, ускоренного выпуска Военной академии, хотя и очень способного и дельного офицера, моего сослуживца еще в мирное время по 3-му Донскому казачьему полку царской армии, я также не мог назначить, ибо, не говоря уже о неудобстве нарушения принципа старшинства и назначения подчиненного начальником, еще другое обстоятельство мешало, а именно, по мнению начальника 4-й Конной дивизии, взять из 4-й бригады войскового старшину Хохлачева – это значит лишить бригаду управления, так как ввиду слабости комбрига бригадой фактически командовал Хохлачев. Выход был только – назначить временным наштагруппы войскового старшину Корнеева, наштабрига 14-й Отдельной конной. Результат не замедлил оказаться. Чувствовалось, что наштадив 4-й обижен, и распоряжения штаба группы исполнялись 4-й дивизией как-то неохотно и вяло: «как прикажете». Ждать проявления инициативы 4-й дивизией при настоящем положении, если бы того требовала обстановка, не приходилось, а время было тяжелое и пассивный образ действий мог привести к катастрофе, а взыскивать и отрешать также было не время. Учитывая создавшееся положение, я решил действовать по обстановке и через два дня начальником штаба конной группы назначил полковника Борцевича.

Надо сказать еще несколько слов о состоянии частей конной группы. О боевом составе 14-й Отдельной бригады я уже упомянул, а также о том, в какое состояние она была приведена за время пребывания, по меткому казачьему выражению, «в зятьях» во 2-м корпусе. Что же касается 4-й Конной дивизии, то она совершенно потеряла и сердце и все пулеметы. Пулеметные команды были готовы, и пулеметы ожидались из Новочеркасска каждый день; что же касается сердца… «сердце» тоже, надо было полагать, через несколько дней нашлось бы, но в эти несколько дней что-то надо сделать. Путем маневра мы одержали некоторые успехи – наступление красных было приостановлено. Без решительного результата, но с некоторым перевесом в нашу сторону группа вела бои в районе Садковского и Мокрой Ольховки с частями корпуса Буденного. У хутора Мокрой Ольховки при столкновении наших разъездов с красными два казака 14-й бригады попали в плен к Буденному, но на другой день им удалось бежать в свои части. При опросе этих казаков в штабе они рассказали следующее.

Когда их привели к Буденному, тот в это время обедал и сам пожелал сделать опрос пленным. Спросив, какой части и задав еще несколько вопросов, на которые казаки не могли или не хотели ответить, Буденный обругал их скверной бранью полусурово, полудобродушно:

– Ах, вы, Голубинцевские б-ди! Хотите есть?

Казаки, переминаясь с ноги на ногу, ответили: «Так точно, товарищ, желаем».

– Садитесь! – и, посадив их с собою за стол, старался получить от них некоторые сведения.

По рассказу этих же казаков, служивших когда-то в 3-м Донском казачьем полку Императорской армии, начальником штаба у Буденного был прапорщик Зотов, бывший вахмистр 1-й сотни 3-го Донского казачьего полка. Я этого Зотова отлично помню. Человек уже пожилой и когда-то дельный и строгий вахмистр. В конце войны был командирован полком в одну из школ прапорщиков.

Попал он к красным, по-видимому, случайно, так как в полку был добросовестным и ревностным служакой, во время революции держался безукоризненно.

В начале января 1918 года, будучи в Новочеркасске, я неожиданно встретил его в офицерском собрании.

– Здравствуйте, Зотов!

– Здравия желаю, господин полковник.

– Что вы здесь делаете, в Новочеркасске?

– Да вот, господин полковник, кончил школу и еду домой в отпуск.

– А потом куда?

– Не могу знать, куда-нибудь в конный полк желал бы, боюсь, как бы не попасть в пехоту.

– Приезжайте ко мне, в наш 3-й полк, в Глазуновку, я буду рад вас видеть.

– Покорнейше благодарю, господин полковник, сочту за честь и счастье служить в родном полку, непременно приеду.

На этом разговор наш кончился. Очевидно, по приезде к себе в станицу он попал к красным, там остался и как бы по инерции сделал карьеру, окончил в Петербурге Красную военную академию и впоследствии был командиром 3-го кавалерийского корпуса.

Эти последние сведения я случайно узнал в двадцатых годах, уже будучи в эмиграции, из советского журнала «Огонек», где в числе помещенных портретов красных «генералов», окончивших Военную академию, красовался и портрет Зотова с надписью: «С.А. Зотов, командир 3-го кавалерийского корпуса, бывший нач. полевого штаба Буденного».

24 декабря моя конная группа сосредоточилась в районе хутора Мокрый Лог. На следующий день было назначено, согласно полученным директивам, наступление на Александро-Грушевск с целью удара по тылам армии Буденного, наступавшей на Новочеркасск. Несмотря на сильный приступ тифа, я непременно хотел лично руководить операцией, веря в успех; но 25-го утром я почувствовал себя настолько скверно, что не в состоянии был сесть на коня. Температура поднялась выше 40 градусов. Пришлось эвакуироваться. Я передал командование группой генералу Лобову. Меня уложили в сани, и в тот же день я переправился через Дон у станицы Константиновской, а на другой день, почти без сознания, прибыл в хутор Веселый. Около трех недель я пролежал в лазарете 14-й Конной бригады на хуторе Красноштанов.

О действиях конной группы при выполнении ею задачи я не берусь судить. По докладу моего начальника штаба, группа 25 декабря тремя колоннами выступила по направлению на Александро-Грушевск, но пройдя несколько верст, остановилась в нерешительности, так как в тылу, в районе Мокрого Лога, занятого нашей партизанской дивизией, послышалась орудийная стрельба. Вместо того чтобы продолжать выполнение задачи или, по крайней мере, как рекомендует нам устав, идти на выстрелы, конная группа, простояв некоторое время нерешительно в пути, свернула в сторону, не приняв никакого решения, и отошла в станицу Раздорскую. Дальнейшие действия группы были чисто пассивного, или, вернее, непонятно-странного, характера, свидетельствующие о совершенной потере частями боеспособности.

18. В Сальских степях

15 января 1920 года, едва оправившись после тифа, я выехал в штаб 1-го корпуса, так как моя бригада к этому времени вновь вошла в состав частей 1-го корпуса.

Станица Егорлыцкая эвакуировалась, и штаб корпуса перешел на станцию Целина, куда я и прибыл 16 января. Командир корпуса, генерал Алексеев, советовал мне скорее ехать в бригаду, где, по его словам, не все было благополучно, и смеясь показал мне телеграмму, полученную из штаба армии, следующего содержания: «Где генерал Голубинцев, почему 14-й бригадой командуют разные неизвестные лица?»

– Бригадой командует сейчас генерал Туроверов, четвертый по счету комбриг за время вашей болезни. Поезжайте скорее и приведите в порядок бригаду. На днях полковник Красовский расстрелял командира сотни, штабс-ротмистра Зайцевского, а прибывший сюда вчера командир 28-го полка, полковник Болдырев, даже мне не советует показываться к вам в бригаду, он говорит: «И вас там могут расстрелять, Ваше Превосходительство», – шутя добавил генерал Алексеев.

Я доложил командиру корпуса, что о расстреле штабс-ротмистра Зайцевского у меня имеется подробный доклад, из которого видно, что такая исключительная мера была необходима, ибо обстановка требовала без промедления принять решительные меры, иначе могли быть весьма неприятные последствия, ибо положение было очень тяжелым, наши войска отходили, настроение в частях было подавленное и ненадежное, так, например, в одну ночь из сторожевого охранения, находившегося под командой штабс-ротмистра Зайцевского, ушло к красным 150 человек, а на другой день было перехвачено письмо Зайцевского к красным с предложением перейти к ним при первом удобном случае. За Зайцевским, как бывшим комиссаром, уже давно велось наблюдение. Расстрелян он был по приговору военно-полевого суда за измену и неисполнение боевого приказа. Приговор приведен в исполнение на глазах сотни Зайцевского, которой было объявлено, что так будет поступлено с каждым, не исполнившим боевого приказа.

Расстрелян был Зайцевский в станице Платовской при очень трагической обстановке: красные в превосходных силах наступали на станицу, снаряды рвались на площади. Расстрел пресек в корне начинавшееся было разложение и отрезвляющим образом подействовал на части, призвав их к порядку и исполнению долга, о чем свидетельствует блестящий отход бригады, в образцовом порядке, из станицы Платовской. Около 10 верст бригада отходила шагом, в линии колонн, готовая в любой момент ударить противника, наседавшего со всех сторон, но не решавшегося атаковать готовую к отпору бригаду.

16 января вечером я прибыл в зимовник Супрунов, куда только что возвратилась бригада после боя у хутора Жеребкова.

Всю вторую половину января, в жесткие морозы, при очень тяжелых хозяйственных условиях, бригада вела удачные бои с конной дивизией Гая и частями 28-й советской стрелковой дивизии Азина. Боевые действия все время происходили в степях, располагалась на ночлег бригада в разоренных зимовниках. Помещений, особенно для людей, было очень мало, да и в уцелевших домах окна и двери были обыкновенно выбиты. Мороз доходил до 23–25 градусов по Реомюру, с сильными снежными метелями и ветром. Люди набивались в дома и спали в несколько ярусов, согревая телами друг друга. Тиф свирепствовал, каждый день десятки больных отправлялись в тыл. Служба на заставах была особенно тяжела, посты ютились у скирд соломы, занесенных снегом. Зачастую, как наши казаки, так и красные, заблудившись благодаря вьюге, попадали на посты к противнику. В последних числах января красноармеец, везший донесение, по ошибке попал на нашу заставу. Донесение было послано начальником 28-й советской дивизии, товарищем Азиным, в соседний красный отряд, если не ошибаюсь, Кеквидзе, с сообщением, что 1-я Конная армия Буденного прошла по левому берегу Маныча к станции Торговой. Донесение это я немедленно переслал в штаб корпуса, но ему не придали значения и не поверили, так как в штабе не было еще сведений о существовании конной армии! Через 10 дней эта армия показала себя у Шаблиевки.

К 30 января армия Буденного сосредоточилась в районе Торговой.

В начале февраля я с бригадой находился в одном из зимовников к северу от железнодорожного участка Егорлыцкая – Шаблиевка. Сюда на пополнение бригады прибыли четыре конных сотни казаков-малолеток, получивших в тот же день боевое крещение. В этот день части 28-й советской дивизии, находившиеся в соседнем зимовнике Попове, перешли в наступление. Выдвинув около трех рот пехоты с 12-ю пулеметами, сам начальник дивизии, товарищ Азин, выехал на усиленную рекогносцировку.

Сосредоточив укрыто в лощинах конницу против обоих флангов наступающих красных и оставив перед фронтом лишь редкую лаву, я дал возможность противнику подойти без выстрела шагов на 500 к зимовнику. По данному сигналу наши части одновременно и стремительно в конном строю атаковали ошеломленного противника. Красные были накрыты, как стайка оцепеневших куропаток. Вспыхнувшая нервная ружейная трескотня и инстинктивная попытка к сопротивлению была быстро подавлена. Несколько сабельных ударов, и противник окончательно смят. Все 12 пулеметов, приготовленных к стрельбе, были захвачены на позиции. Сам начальник дивизии, товарищ Азин, пытался было ускакать, но благодаря глубокому снегу конь его споткнулся, завяз, и красный «генерал» был захвачен в плен живым, почти как Костюшко.

Кроме того, было взято около сотни пленных и столько же изрублено. Наши потери: сотник Красноглазов и семь казаков – все легко ранены.

Так как у меня было основание предполагать, что зимовник Попов занят красной конницей, я решил лично проверить это у Азина путем опроса. Азин, накануне расстрелявший пленного офицера 14-й бригады, боясь возмездия, страшно волновался.

– Вы меня расстреляете, генерал! – с ужасом, хватаясь за голову, нервно выкрикивал Азин.

– Это зависит от вас. Если вы мне прямо и откровенно ответите на мои вопросы, я вас не расстреляю, а отправлю в тыл, где, полагаю, вас также не расстреляют. Даю вам пять минут на размышление: мои части готовы к атаке хутора Попова. Скажите, кем занят хутор Попов? Есть ли там конница?

– Дайте мне слово, что вы меня не расстреляете!

– Обещаю, если ваши сведения будут правдивы.

Азин, видимо, колебался. Я взглянул на часы.

– Осталось две минуты, конница сейчас начнет атаку на хутор Попов. Рискуете опоздать с ответом, господин Азин, – спокойно заметил я.

– Там лишь одна рота и обозы. Конница и два батальона час тому назад ушли, – скороговоркой прокричал Азин.

Через 10 минут зимовник Попов нами был занят, захвачены обозы и несколько десятков пленных. Азина я отправил в штаб корпуса, а оттуда он был отправлен в штаб Донской армии, где, как я узнал впоследствии, пользовался особым расположением и вниманием генерала Сидорина.

О дальнейшей судьбе Азина мне неизвестно, но мне рассказывали, что в районе Новороссийска Азин сделал попытку бежать к красным, но был застрелен во время бегства, где-то между вагонами, казаками охраны штаба.

4 февраля моей бригаде был придан 19-й Конный полк, и я получил приказание войти в подчинение генералу Павлову для совместной операции против конницы Буденного, занимавшей станцию Торговую.

19. Донская конница у Торговой и Белой Глины

Читая доклады и записки о Гражданской войне, я нигде не встречал более или менее подробного описания действий Донской конницы генерала Павлова в период 1—15 февраля 1920 года, а между тем деятельность Донской конницы в это время заслуживает более точного и подробного изучения.

Рядом грубых ошибок, растерянностью, или скорее неуверенностью в своих силах, если не сказать неподготовленностью, части высшего командного состава к ведению операции в тех исключительных условиях Гражданской войны только и можно объяснить те ужасные ошибки, граничащие с преступлением, благодаря которым Донская конница, имея все данные для уничтожения конной группы Буденного, не только не выполнила своей задачи, но и окончательно была расстроена, растрепана и потеряла сердце как раз в тот фатальный момент, когда решалась судьба не только Гражданской войны, но и России.

Постараюсь, насколько мне позволяет память, описать те события, в которых я был непосредственным участником или которые происходили у меня на глазах.

Начну с несчастного 4 февраля 1920 года, когда генерал Павлов, после удачных действий 1–3 февраля против конной дивизии Гая, находясь в районе хутора Веселого, отдал приказ о наступлении на Торговую для уничтожения группы Буденного.

В суровый мороз, около 26 градусов по Реомюру, конной группе генерала Павлова приказано было идти напрямик, без дорог, по компасу, по степи, покрытой толстым пластом снега, более чем на аршин глубиною, в направлении на Торговую. На протяжении около 30 верст не было ни одного населенного пункта, а между тем в нескольких верстах левее, по долине реки Маныча, шла дорога параллельно нашему направлению, по местности густо населенной, по которой несколько дней тому назад прошла 1-я Конная армия Буденного.

Согласно приказу, части группы генерала Павлова должны были пройти линию реки Малый Егорлык в 12 часов дня 4 февраля сего года.

Как объяснить решение генерала Павлова, старого, опытного боевого кавалерийского начальника, идти напрямик и вести войну с природой, осудив свою конницу на гибель?

Говорили, что генерал Павлов был против такого решения, но приказание командующего Донской армией генерала Сидорина было в этом смысле категорическим.

Другой конной группе, меньшей по численности, генерала Голубинцева, в составе четырех конных полков, двух батарей и Кубанского конного дивизиона, находившейся у зимовника Попова в районе станции Целина, приказано было войти в подчинение генералу Павлову и, выступив в 12 часов, двигаться вдоль реки Средний Егорлык с таким расчетом, чтобы на другой день, 5 февраля утром, совместно с конной группой генерала Павлова атаковать Торговую с юго-запада. Судя по диспозиции, на рассвете 5 февраля с юго-востока и с юга должны были подойти 1-й и 2-й Кубанские корпуса и одновременно с нами атаковать Торговую.

Таким образом, план был задуман и выработан великолепно: получалось в теории полное окружение превосходными силами противника, находившегося в Торговой. Но выполнение плана было произведено так, что вместо успеха получился разгром собственных сил.

1-й и 2-й Кубанские корпуса не подошли, и, как выяснилось потом, они еще накануне были потрепаны красной конницей Думенко. Группа генерала Павлова во время 30-верстного перехода по степи, без дорог, была окончательно обморожена и, потеряв около 5000 человек из 12 000 обмороженными и замерзшими, атаковала ночью, в беспорядке, красных в районе Торговой у станции Шаблиевка самостоятельно и, не успев использовать внезапность и начальный успех, отошла в район Егорлыцкой, не сообщив даже о своем уходе генералу Голубинцеву.

Группа генерала Голубинцева, сделав переход по долине реки Средний Егорлык, по местности, усеянной хуторами и зимовниками, с остановками и привалами, и все же потеряв 286 человек обмороженными, к утру 5 февраля заняла исходное положение, ожидая условного сигнала – артиллерийского огня – к переходу в наступление на Торговую. Но никакого признака боя или наступления не было заметно.

Около 9 часов наши разъезды и разведывательные сотни стали подходить к Торговой; в это же время были замечены какие-то конные части, выступавшие от Торговой. В бинокль ясно можно было различить около девяти полков конницы. Но как наши разъезды, так и большевики огня не открывали: большевики, очевидно, не рассчитывали встретить здесь противника, а наши колебались, не зная, противник ли это, или, может быть, части генерала Павлова, заняв Торговую, двигаются к югу. И только при непосредственном столкновении передовых частей, когда заговорили пулеметы, выяснилась обстановка. Тем временем выступавшая из Торговой красная конница силою около 9—11 полков, очевидно, не рассчитывая встретить упорного сопротивления, повела наступление на нас.

Встреченная метким огнем наших двух батарей 14-й Конной полковника Степанова и 10-й войскового старшины Бочевского, красная конница сначала отхлынула, но затем в продолжение дня повторила около восьми конных атак, стараясь охватить наш правый фланг. Все атаки отбивались ураганным огнем наших батарей и пулеметами. Наши части отходили перекатами, ведя упорный бой и, при поддержке артиллерии, частично переходили в контратаки.

Интересно отметить один эпизод: с наступлением сумерек красные, ободренные отходом наших батарей к Лежанке, прекративших огонь, с диким воем атаковали большое стадо быков, приняв его в темноте за колонну конницы.

Под покровом наступившей ночи, оторвавшись от наседавшего противника, наша группа отошла на ночлег в село Средний Егорлык (Лежанка), заняв перед селом сильным сторожевым охранением позицию.

В Лежанке в это время находилось много всякого рода тыловых учреждений: обозов, госпиталей, каких-то нестроевых частей, мастерских, которые и не предполагали, что находятся в непосредственной близости к противнику. Совершенно неожиданно очутившись под ударом врага, все эти учреждения и команды спешно, еще до рассвета, эвакуировались на юг.

6 февраля противник не проявлял активности, если не считать столкновение разведывательных частей.

7 февраля часов около 10 утра красные несколько раз пытались овладеть селом, но все попытки их были отбиты огнем артиллерии и пулеметов и частыми контратаками.

8 февраля Буденный с утра всеми силами повел наступление на Лежанку и часам к 12 дня, вытеснив нашу группу, занял село.

К вечеру того же дня части генерала Голубинцева отошли на ночлег в станицу Плоскую (Ново-Коросунский).

9 февраля Буденный с 6-й и 4-й кавалерийскими дивизиями атаковал Плоскую и, после нескольких повторных атак, занял станицу, оттеснив наши части к западу, к поселку Ивановский. К вечеру наши части расположились в станице Незамаевской и в поселке Ивановском, а Буденный, оставив в станице Плоской сильный заслон, с конной армией двинулся дальше на юг, по направлению к селу Белая Глина, где, как выяснилось впоследствии, атаковал и уничтожил 1-й Кубанский корпус генерала Крыжановского, ведший в это время бой с красной пехотой (с 20-й, 34-й и 50-й советскими стрелковыми дивизиями), наступавшей со стороны сел Богородицкое и Развильное.

О нахождении в Белой Глине корпуса генерала Крыжановского и вообще каких-либо наших частей мне не было известно, как не было известно о местонахождении и судьбе Конной группы генерала Павлова. В противном случае я, конечно, связался бы с генералом Крыжановским и отходил бы на Белую Глину, а не на Незамаевскую, и неожиданная катастрофа с Кубанским корпусом была бы избегнута.

Вообще следует отметить, что даже старшие начальники не были Донским штабом достаточно ориентированы об обстановке за все время отхода и боев на Кубани, и это одна из важных причин нашего поражения.

10 февраля, находясь с конной группой в станице Незамаевской, я установил через Корниловский полк телефонную связь с командующим Донской армией, генералом Сидориным. Для розыска и связи с генералом Павловым были высланы разъезды. За станицей Плоской велось наблюдение. День прошел спокойно. На усиление моей группы прибыл 4-й Конный полк молодой Донской армии в составе двух сотен силою около 150 сабель.

11 февраля мои части сосредоточились в районе хутора Ивановского, в пяти-шести верстах от станицы Плоской, с целью вновь овладеть Плоской. В это время генерал Сидорин сообщил мне по телефону, что к вечеру к Плоской должна подойти со стороны Средне-Егорлыцкой 10-я Донская дивизия. Не дожидаясь подхода 10-й Конной дивизии и получив от разведки сведения о численности противника, занимавшего Плоскую, наши части около 12 часов дня энергичным налетом овладели станицей, захватив у красных обозы и отбив группу пленных около 40 человек, взятых красными при разгроме 1-го Кубанского корпуса. К вечеру 11 февраля в станицу Плоскую вошла 10-я Донская конная дивизия генерала Николаева.

С подходом 10-й дивизии я получил приказание 4-й полк молодой армии отправить к Екатеринодару для операций против зеленых; туда же был отправлен и Кубанский дивизион, а с остальными частями я вошел в подчинение генералу Николаеву для дальнейших операций.

На ночлег части генерала Голубинцева расположились в районе станицы Плоской: штаб, три полка и две батареи в станице, а один полк с двумя орудиями в хуторе Ивановском. В 10 часов вечера я получил из штаба 10-й дивизии краткое приказание: «От 14-й Конной бригады выслать разведку утром 12 февраля на села Белую Глину и Горькую Балку и в 8 часов выступить в авангарде на село Белую Глину».

Никаких сведений о противнике, об общей задаче и о других частях группы генерала Павлова не сообщалось.

Утром 12 февраля, когда голова авангарда выдвинулась версты на три к югу от станицы Плоской (Ново-Коросунский) по дороге на Белую Глину, были получены донесения от разъездов, что противник силою около восьми-девяти полков конницы выступил из села Белая Глина и перешел в село Горькая Балка. В это же время к северу от Горькой Балки в бинокль можно было различить конные колонны противника. Начальник группы, генерал Николаев, был еще в Плоской. Ему было послано донесение об обстановке. Авангард остановился, части подтянулись во взводную колонну. Через некоторое время в голову колонны выехал генерал Николаев со своим начальником штаба, войсковым старшиною Фроловым.

Теперь колонны противника обозначились резко. Противник делает перестроения. На мой доклад об обстановке и на вопрос о дальнейших действиях генерал Николаев заявил, что нам приказано занять Белую Глину, а потому оставим здесь, в лощине, заслон в две сотни, а сами пойдем на Белую Глину.

Такое примитивное решение меня смутило:

– Я полагаю, что занять Белую Глину может разъезд, так как разведка доносит, что противник очистил село и перешел в Горькую Балку, а наша задача, полагаю, разбить противника, – возразил я.

– Тогда оставим здесь заслон – одну бригаду, а сами пойдем на Белую Глину, – говорит нерешительно генерал Николаев.

– Обратите внимание, Ваше Превосходительство, что противник строит боевой порядок, видно в бинокль, сейчас будет атака.

– В резервную колонну! – приказывает генерал Николаев.

Отряд в четыре бригады (12 полков) строит резервные колонны в лощине, правее дороги, в шахматном порядке, так что противник нас почти не видит: в центре 14-я бригада (генерал Голубинцев), левее уступом вперед 9-я бригада (полковник Дьяконов), правее уступом назад 10-я бригада (полковник Лащенов) и 13-я бригада (полковник Захаревский).

Начальник группы, генерал Николаев, выезжает на левый фланг перед 9-й бригадой, с ним начштаба войсковой старшина Фролов, и советуются. Здесь же присутствую я и командир 9-й бригады, полковник Дьяконов, другие командиры бригад при своих бригадах.

Результат совещания с начальником штаба: «выслать сотню от 9-й бригады в лаву».

Я, видя, что у генерала Николаева еще нет определенного решения, приказываю командиру моего артиллерийского дивизиона, полковнику Степанову, находящемуся около меня, занять позицию, причем одну батарею поставить к северу, за станицей Плоской.

Противник открыл артиллерийский огонь и строит боевой порядок для атаки. У нас уже есть потери от артиллерийского огня.

– Отдавайте же приказания, прикажите строить боевой порядок, – говорю я генералу Николаеву. Лицо генерала изображает растерянность и нерешительность.

Я, видя, что красные могут нас забрать, как оцепеневших цыплят, приказываю моим батареям открыть огонь. Ординарцу отдаю приказание: «14-я бригада в линию колонн!»

Лицо генерала Николаева мне страшно знакомо, но где я его видел, не могу вспомнить.

– Где я с вами встречался, Ваше Превосходительство?

– Да я у вас же был в отряде!

Больше разговаривать некогда – противник переходит в атаку, я еще раз говорю:

– Прикажите строить боевой порядок!

– Атакуйте вашей бригадой, – говорит генерал Николаев, – а мы вас поддержим.

Я скачу к своей бригаде, командую: «Строй фронт! Трубач! По переднему уступу!» Мелодичные звуки сигнала оглашают морозный воздух и поднимают настроение. Бригада, выдвигаясь вперед, успевает развернуть два правофланговых полка и переходит в атаку на красных, идущих в линии колонн; в интервалах у красных пулеметы на тачанках. Крики «ура!» – и в одну минуту моя бригада от пулеметного огня теряет 150 всадников и лошадей; около меня падает мой вестовой, сраженный пулей. Бригада атаковала с фронта, а с левого фланга противник массою обрушился на мой левофланговый полк, шедший на уступе и еще не успевший развернуться, и смял его. Два других полка, получив удар во фланг и с фронта, после краткой рукопашной схватки, отброшены в облическом направлении вправо.

Стоявшие в резервных колоннах 9-я, 10-я и 13-я конные бригады оставались зрителями и, вместо того чтобы ударить противника с обоих флангов, не получая никаких распоряжений, видя красных у себя непосредственно перед глазами, обрушившихся всей массой на 14-ю бригаду, оглушенную криками «ура!» и пулеметной трескотней, толпой бросаются направо назад, оставив красным всю артиллерию, около 20 орудий, которая не только не сделала ни одного выстрела, но даже не заняла позиции. Стреляли только две батареи 14-й Конной бригады, причем 10-я Конная батарея доблестного войскового старшины Бочевского, открыв ураганный огонь по атакующим красным, внесла в ряды их большое замешательство, заставив их задержаться и тем дала возможность частям 14-й бригады сейчас же за станицей Плоской оторваться от противника, прийти в порядок и прикрыть отход конной группы.

29-й Конный полк 14-й Конной бригады с двумя орудиями, под командой есаула Акимова шедший на присоединение к 14-й бригаде из хутора Ивановского, в это время открывает артиллерийский огонь в тыл атакующим красным, что также охлаждает порыв большевиков к преследованию и дает возможность 14-й бригаде устроиться.

Очутившись в арьергарде, 14-я бригада прикрывает отступающую в беспорядке 10-ю дивизию. Преследование ведется упорно. Части бригады отходят перекатами, отбиваясь от наседающей красной конницы пулеметами и огнем батареи войскового старшины Бочевского.

На десятой версте пришедшая в порядок 10-я Конная бригада полковника Лащенова поддерживает 14-ю бригаду и общими усилиями, перейдя в контратаку, отбрасывают выделенные для преследования красные части.

Левее нас наступавший на Белую Глину (о чем мне не было даже известно) 2-й Донской корпус атаковал 11-ю советскую кавалерийскую дивизию, но неудачно, и, потеряв всю артиллерию, отходит параллельно нам на Егорлыкскую.

Таким образом, от артиллерии всей конной группы генерала Николаева уцелела лишь артиллерия 14-й Конной бригады: 10-я Конная батарея полковника Бочевского и два орудия 14-й Конной батареи полковника Степанова, единственные батареи, хладнокровно и с честью выполнившие свой долг.

Итак, мы проиграли бой благодаря растерянности начальника, имея все данные для того, чтобы его выиграть: и выгодное положение, и перевес в численности, и настроение казаков, ободренных недавними успехами – разгромом кавалерийской дивизии Гая и 28-й стрелковой дивизии Азина, с пленением начальника дивизии.

Как будто нас преследовал какой-то злой рок – ошибки за ошибками, переходящими в преступления.

* * *

Не могу не остановиться на личности генерала Николаева. После боя, подходя к станции Егорлыцкой и усиленно ломая голову над вопросом, где я раньше видел генерала Николаева, я вдруг вспомнил. Ба! Ведь в апреле 1918 года, в начале восстания в Усть-Медведицком округе, у меня при штабе повстанческой армии был подъесаул Николаев; офицер очень симпатичный, но настолько вялый и неэнергичный, что я при всем моем желании и расположении к нему не мог дать ему даже сотни, несмотря на большой недостаток в офицерах. Он все время находился у меня при штабе, и, наконец, я его назначил заведующим оружейными мастерскими на хуторе Большом. Затем, когда получил сведения о восстании в его округе, кажется, в 1-м Донском, он просил откомандировать его в свой округ. С тех пор я потерял его из вида, и вот через два года встречаю его в роли начальника большой конной группы. На Кубани затем он временно командовал 4-м Конным корпусом, что, по-видимому, его очень стесняло, так как при одной встрече со мною он, разводя руками, простодушно заявил: «Какой я командир корпуса!»

В эмиграции, проживая в Софии, он записался в Союз возвращения на Родину и в 1921 году уехал в Советскую Россию, где, по слухам, расстрелян большевиками.

III. По наклонной плоскости

20. За Кубань

После неудачного боя 12 февраля Конной группы генерала Павлова у станицы Плоской (Ново-Коросунский) началась Голгофа белой конницы.

На другой день после боя, 13 февраля, простояв полдня в колоннах у станицы Егорлыкской, вся конная группа, блуждая до вечера в степи, в холод и вьюгу, отошла на ночлег в Кугаевские хутора, где на каждую бригаду было отведено по одному двору. Даже штабы бригад расположились в скирдах соломы, засыпанных снегом.

Люди не могли отогреваться у костров, так как огонь запрещено было разводить. Соприкосновение с противником было утеряно. На следующий день была назначена дневка. Отдых при таких условиях, конечно, не только не освежил и успокоил части, а еще больше измучил, ибо, находясь все время на морозе, под открытым небом, казаки страдали от холода и утомления, оспаривая друг у друга место у скирд. 15 февраля рано утром Конная группа выступила с места ночлега и к вечеру вошла в соприкосновение с противником у хуторов Иловайских, где в сумерках уже завязался бой спешенных частей, длившийся далеко за полночь, переходящий местами в рукопашные схватки. Хутора переходили из рук в руки. Обстановка была довольно темна. Связь между нашими частями, ведущими бой на большом фронте, часто прерывалась и терялась. Перед рассветом бой, длившийся с переменным успехом, постепенно затих. Решительных результатов не было достигнуто ни одной, ни другой стороной.

Противник исчез. Следующие дни – маневрирование в резервных колоннах, редкие перестрелки. Ни приказов, ни сообщений, ни задач в части и штабы бригад от командования Конной группы не получалось. Обстановка была очень неясна, так же как и цель наших маневров и передвижений. Очевидно, штаб Конной группы упустил из вида, или не мог или не считал нужным, посвящать в обстановку старших начальников.

18 февраля в районе Грязнуха – Средне-Егорлыцкая, на фронте протяжением около 15 верст, был ряд нерешительных конных атак, сводившихся к стремлению обоих противников охватить фланги – отсюда получалась параллельная скачка. Едва ли в истории конницы было когда-либо скопление такой массы конницы, ведущей конные бои в таком грандиозном масштабе, на таком сравнительно небольшом пространстве. К сожалению, ввиду ли общего утомления, физического и морального, или общей растерянности и неорганизованности бои не дали никакого результата. Отсутствие же общего руководства и, главным образом, приказаний, директив, распоряжений, сведений об обстановке, задачах и целях, понижало настроение масс, затемняло обстановку и вносило неуверенность.

19 февраля Конная группа перешла реку Куго-Ея. Отсюда начинается наш медленный, но безостановочный отход на Кубань, по большой, размытой тающим снегом, грязной и вязкой дороге к Екатеринодару, через станицы Березанскую, Журавскую, Кореновскую, Платнировскую и Динскую. Начавшаяся около 20 февраля оттепель обратила черноземную почву в грязное, засасывающее болото. 27 февраля, после боя у переправы через реку Бейсуг, Конная группа отошла в станицу Березанскую, где мы узнали, что генерал Павлов отозван и в командование конницей вступил генерал Секретев.

28 февраля красные перешли в наступление; наша группа после боя отошла за реку Бейсуг, в Журавский хутор, и в тот же день к вечеру, теснимая противником, в станицу Кореновскую. Здесь было получено сообщение, что для руководства операциями в станицу Кореновскую завтра, т. е. 29-го, на аэроплане прилетает командующий Донской армией генерал Сидорин. Особенного энтузиазма это сообщение не внесло, ибо Сидорин вообще не пользовался популярностью ни у командного состава, ни у казаков, и о его военных и боевых качествах и особенно политических тенденциях, так же как и методах ведения операций, мнение было далеко не в его пользу.

С утра 29-го на окраине станицы Кореновской были зажжены две громадные скирды, которые должны были послужить указанием места для спуска аэроплана Сидорина.

В 11 часов генерал Сидорин прибыл, встреченный генералом Секретевым. 1 марта состоялся смотр войскам у станицы Кореновской. Погода стояла скверная, еще накануне с вечера подморозило, пошел снег, поднялся резкий ветер, и началась метель. Сидорин объехал построенные в резервных колоннах бригады, затем собрал урядников и сказал довольно бессодержательную и трафаретную речь о необходимости победить и драться. Казаки слушали и молчали, кутаясь в драные шинели и переминаясь с ноги на ногу в дырявых и мокрых сапогах и опорках.

Утром 2 марта вся группа сосредоточилась на южной окраине станицы. О противнике не было никаких сведений; но около полудня стрельба послышалась уже в тылу у нас. Начались поспешный отход к Платнировской и бои за переправы, но так как мосты и гати были размыты и растоптаны, а о поправке их заблаговременно никто не позаботился, пришлось бросить много обозов и часть пулеметов, не успевших вовремя переправиться.

Вообще надо отметить, что вступление генерала Сидорина в командование конницей ознаменовалось особыми методами ведения отступательного боя. Наш путь движения пересекался целым рядом болотистых в это время года речек, раздувшихся за время оттепели, вязких и по большей части непроходимых вброд. Сообщение возможно было только по мостам и гатям, часто разломанным и размытым. С прибытием Сидорина мы усвоили особую тактику: в бой с красными не вступали, а не доходя двух-трех верст до какой-либо пересекающей наш путь речки, останавливались и стояли в резервных колоннах часами; когда же получались сведения, что противник нас обошел и уже в тылу за речкой открывал огонь во фланг и тыл нам – вся группа спешно отходила к переправам; но мосты ненадежны и узки, гати растоптаны, вязки и проваливались на каждом шагу, переправа производилась в беспорядке, получалось скопление, бросались обозы. После каждой такой переправы наши полки теряли веру в свои силы и, конечно, все более и более деморализовались. Это повторялось неоднократно. Укажу как характерный пример бой за переправу, или, вернее, у переправы, у станицы Динской.

3 марта Конная группа, оставив станицу Пластуновскую, остановилась, не доходя двух верст до переправы, что к западу от станицы Динской. В тылу находилась болотистая речка Кочеты с почти негодной для переправы гатью. Противник активности как будто не проявлял, во всяком случае, его не было видно перед фронтом. Обстановка была не ясна. Около двух часов стояла группа пассивно в резервных колоннах. Вдруг были получены сведения, что красные нас обошли и выходят нам в тыл. Начался спешный отход к переправе. Моя 14-я бригада находилась в арьергарде и прикрывала отход. К речке подошла последней и начала переправляться. Переходить через гать можно было только в два коня, ибо она была узка и совершенно разбита прошедшими раньше частями. Лошади вязли и падали, проваливаясь в ямы, заполненные жидкой грязью. Пулеметы и орудия казаки с неимоверными усилиями тащили на руках и веревках, подкладывая бревна и припрягая строевых лошадей. Люди и лошади выбивались из сил. Я находился на правом, северном берегу речки с 29-м Конным полком, следовавшим в хвосте бригады. Полк остановился шагах в 500-х от гати, ожидая окончания переправы артиллерии и передних частей. В это время на горизонте, в направлении с северо-запада, показалось несколько эскадронов красной конницы. Большевики развернулись и галопом с криками «ура!» неслись на нас. Минута была критической. Сотни 29-го полка сначала было смутились…

– Есаул Акимов, ведите полк в контратаку! – приказываю командиру полка.

Доблестный есаул, выхватив шашку, энергично командует: «Шашки к бою, за мной!» Решительный вид и порыв командира увлекают казаков. С гиком развернулись сотни и понеслись навстречу противнику. В это же время переправившиеся раньше две сотни Калмыцкого полка, занимавшие позицию по левому берегу реки Кочеты, открыли огонь из двух пулеметов по красной коннице.

Не ожидавшие такого оборота, красные повернули обратно и, преследуемые казаками 29-го полка, так же быстро скрылись, как и появились. Переправа закончилась благополучно, хотя в тылу и на фланге еще слышалась частая стрельба и выдвинутые на левый фланг заслоны вели упорный бой.

На кургане рисовалась грустная, завернутая в бурку фигура генерала Сидорина. С конвоем из юнкеров пассивно и беспомощно переезжал генерал Сидорин с кургана на курган, тоскливо слушая перестрелку. Присутствие командующего Донской армией не только не вдохновляло части, но скорее пассивная группа командующего своим видом наводила на них уныние.

Оставив заслон, Конная группа продолжала движение к Екатеринодару.

У станицы Динской я остановился с бригадой, решив дать частям передышку и покормить лошадей. На находившуюся невдалеке горевшую железнодорожную станцию, где брошен был интендантский склад, я послал офицера с разъездом, рассчитывая получить из интендантства овса для лошадей бригады и вещи для людей. Но интендантский склад час тому назад спешно в панике эвакуировался, вещи не были выданы вовремя, а брошены, склад горел, и даже овса нельзя было получить в достаточном количестве.

В Динской я встретил начальника Конной группы генерала Секретева, ехавшего с одним только вестовым.

– Что будем делать дальше, Ваше Превосходительство? Какие распоряжения?

Генерал Секретев, потерявший, по его собственному выражению, сердце, безнадежно махнул рукой.

– Все равно никакие приказания не исполняются! – и поехал дальше, нахлобучив на глаза фуражку.

Вероятно, генерал, бросив эту фразу, не учел обстоятельства, что приказания и директивы могут исполняться только тогда, когда они отдаются в приказах и распоряжениях своевременно, а не предоставлены интуиции подчиненных.

Простояв до 16 часов у Динской и пропустив запоздавшие и отставшие части, я двинулся с бригадой по направлению к Екатеринодару и, не доходя 10 верст, остановился на ночлег на шоссе, у сторожевой будки, выслав в сторону противника, на пять верст вперед, наблюдательные разъезды. Ночь прошла спокойно, противник не беспокоил. Утром от разъездов получены донесения, что они вошли в соприкосновение с красными и под давлением сильных разъездов противника медленно, ведя перестрелку, отходят.

4 марта около 10 часов утра бригада подходила к Екатеринодару. Проходя мимо аэродрома, я удивился спокойствию и беспечности летчиков: на аэродроме стояло много машин, как бы в ожидании, чтобы их захватили большевики. Я спросил у находившегося здесь офицера, что предполагается делать с аэропланами и известна ли обстановка. Офицер-летчик ответил, что обстановка неизвестна и никаких распоряжений не получено. Я попросил к себе начальника отряда. Явившийся полковник очень удивился и заволновался, когда узнал, что в нескольких верстах от Екатеринодара находятся неприятельские разъезды. Никаких распоряжений и сведений он не получал. Впечатление такое, что об аэропланах будто бы забыли, хотя самолеты нам были очень и очень нужны. По просьбе начальника базы, я оставил на аэродроме одну сотню в прикрытие, дабы дать возможность спокойно приготовить машины к отлету. На аэродроме засуетились, сожгли и привели в негодность некоторые не готовые к отлету машины, чего, конечно, не случилось бы, если бы своевременно были приняты меры к планомерной эвакуации такого ценного для нас военного материала. Учитывая такие поразительные факты небрежности или легкомыслия, невольно зарождается мысль о злом умысле, последующее еще более убеждает в этом. Весь этот хаос и неудачи нельзя приписывать только инертности, небрежности или глупости.

Будем надеяться, что будущий историк прольет свет на все эти обстоятельства.

Когда я с бригадой вступил в Екатеринодар, город был загроможден обозами, беженцами, ранеными и всякого рода тыловыми учреждениями. Распоряжение о порядке эвакуации не было сделано своевременно. В городе царила паника. Все металось, все стремилось к единственной переправе по железнодорожному мосту. Другой мост еще не был поправлен!

На железнодорожном мосту образовалась пробка, строевые части перемешаны с обозами и подводами беженцев, тут же по мосту двигался поезд. Раздававшиеся по временам за городом ружейные выстрелы еще больше усиливали панику. Никто переправой не руководил, каждый торопился скорее переправиться на левый берег Кубани. Люди сбрасывали друг друга в реку. Видя такую обстановку, я, по своей инициативе, послал один полк бригады занять заставами северные окраины города, так как в случае появления даже небольших разъездов противника можно было ожидать катастрофы. Скоро моему примеру последовал еще какой-то полк, который, простояв с утра у переправы и учитывая обстановку, решил, что лучше ожидать своей очереди за городом, заняв позицию.

4-го вечером я с бригадой переправился на левый берег Кубани, оставив один полк в выселках у самого берега, а с остальными частями отошел на ночлег в аул Бжегокай, в нескольких верстах к западу от железной дороги Екатеринодар – Георги Афинская.

4-й Конный корпус расположился на ночлег в Новодимитриевской. Мост у Екатеринодара был взорван, но так неудачно, что на следующий день, 5 марта, большевики положили доски и переправили разведчиков. Расположенный в выселках, недалеко от моста, 29-й Конный полк прогнал красных и даже переправил своих разведчиков в город, пробывших там несколько часов и возвратившихся с продуктами для полка и сахаром, взятым из брошенных там обозов.

Об укреплении левого берега Кубани или об охране его и наблюдении никто не позаботился. Распоряжений никаких от командования не поступало.

На 4-й Конный корпус, ставший на ночлег в Новодимитриевской, в ночь с 4 на 5 марта, «зеленые» сделали нападение, но после 2-часового боя были отбиты. Потери были с обеих сторон.

6 марта я получил приказание перейти с бригадой в аул Тахтамукай, где сосредоточивается 4-й Конный корпус. В районе Тахтамукая 4-й корпус получил сообщение, что Донская армия по постановлению Верховного Круга прервала всякие сношения с Добровольческой армией и начальникам бригад и дивизий предлагается действовать по своему усмотрению самостоятельно.

Здесь же, в пути, состоялось совещание старших начальников, на котором решили, не разъединяясь, действовать вместе и отойти в Грузию, где предполагали отдохнуть и оправиться, дабы вновь продолжать борьбу.

Связь с Донской армией и главным командованием была прервана. Во временное командование 4-м Конным корпусом вступил начальник 10-й Конной дивизии, генерал Николаев. Отсюда начинается новый период нашего тернистого пути к Черноморскому побережью.

* * *

Внимательно оценивая обстановку и сопоставляя ее со всеми распоряжениями и действиями верховного командования Донской армии, связанными с нашим отходом за Кубань, нельзя не прийти к некоторым печальным выводам. Невольно возникает вопрос и закрадывается сомнение: было ли вообще у донского командования какое-либо определенное решение или план дальнейших действий за Кубанью?

Если решили отойти за Кубань, да и другого решения при создавшейся обстановке, пожалуй, и не могло быть, то почему заблаговременно наш тыл не был эвакуирован?

Почему район за Кубанью не был подготовлен для обороны? Почему своевременно не были поправлены мосты и переправы? Почему систематически оставлялись красным интендантские и амуниционные склады? Почему аэропланы были брошены у Екатеринодара? Почему мотали без цели и пользы всю конницу, вместо того чтобы оставить на фронте лишь арьергарды?

Казалось бы, что если решено было отойти за Кубань, не ввязываясь с противником в бой, по той или иной причине (а что это было так, доказывают факты, ибо не было сделано ни одной серьезной попытки к сопротивлению), то почему бы не послать заблаговременно в тыловой район одну-две бригады с задачей очистить и эвакуировать тыл, привести в порядок мосты и переправы и, что самое главное, укрепить левый берег Кубани, подготовить оборонительные позиции или рубежи, приспособить их для защиты и прикрытия в случае нужды, а также очистить район от «зеленых» банд. Все это было возможно, времени было достаточно, тем более что шедшие за нами красные особой активности не проявляли, даже инициатива была в наших руках. Об этом говорили, это было мнение почти всех старших начальников, но командующий Донской армией думал, по-видимому, иначе.

Какую цель он преследовал, выматывая окончательно нашу конницу и как бы умышленно ставя ее в самые пагубные и рискованные положения? Зачем создавал беспорядок и панику, держа все тыловые учреждения на фронт до последнего момента?

В последние дни нашего отхода Донская конница без боя была приведена в состояние почти полной небоеспособности.

При своевременной и рациональной подготовке отхода за Кубань картина получилась бы совершенно другая. Даже одна неделя отдыха была бы достаточна, чтобы наша конница вновь приобрела бы былую мощь и способность побеждать. За Кубань отошли лучшие люди. Все колеблющееся, малодушное, ненадежное и потерявшее веру в победу отстало и ушло к себе домой.

Чем больше думаешь над этими вопросами, тем ярче вырисовывается и непонятней становится процедура систематического разложения армии: громадные склады и запасы фуража и обмундирования были брошены противнику при полной возможности их эвакуировать, а люди были раздеты и разуты; на Черноморском побережье погибли тысячи лошадей и только потому, что не было подков, копыта на переходах по шоссе стирались, лошади падали и дохли ежедневно сотнями.

Кто виноват в этом погроме?

Этот вопрос даже не поднимался, хотя виновники всем известны.

Неуменье, неопытность, некомпетентность не могут служить оправданием, ибо командовал армией не дилетант, не присяжный поверенный, а офицер Генерального штаба.

Чем занималось главное командование Донской армии и те, в чьих руках была власть? Всем и, главным образом, личной политикой, но только не судьбой армии.

История, конечно, их осудит, но не покарает. История – судья строгий, но карать не может.

21. Черноморское побережье

6 марта 1920 года. Донской конный корпус и 14-я Отдельная конная бригада сосредоточились в районе аула Шенджи. Сообщение о разрыве Донской армии с Добровольческой по постановлению Верховного Круга произвело на всех тяжелое впечатление. Политиканы губили армию.

Ввиду неясности обстановки и общей растерянности сначала решено было каждой бригаде действовать самостоятельно, отходить и пробиваться по своему усмотрению, избрав себе путь следования, и когда уже некоторые бригады тронулись в разных направлениях, принято было новое решение – идти всей Конной группой вместе, не разделяясь, и по мере выяснения обстановки принять то или иное решение и выбрать район, где можно дать частям возможность отдохнуть и привести себя в порядок для продолжения дальнейшей борьбы.

На другой день начался наш кошмарный поход по Кубанской области с ежедневными стычками и перестрелками с «зелеными». Дороги по размытому оттепелью чернозему были ужасны. Грязь вязкая, жирная, липкая засасывала. Двуколки и повозки вязли, лошади выбивались из сил, падали и гибли в грязи. Для вытаскивания пушек приходилось наряжать целые сотни людей в помощь артиллеристам. Хорошо еще, что в начале нашего движения можно было в казачьих станицах доставать фураж и хлеб. Сначала наша группа взяла направление на восток и, переправившись через вздувшуюся речку Пшиш, заняла станицу Рязанскую, но после длительной перестрелки с противником отошла на ночлег в район аула Гатлукай.

На другой день решено идти в станицу Саратовскую через станицу Бакинскую. При подходе к Бакинской завязалась перестрелка с «зелеными», занимавшими станицу. Бандиты были выбиты, и, продолжая движение, к вечеру Конная группа вошла в станицу Саратовскую.

* * *

По прибытии в станицу Саратовскую я с прискорбием узнал о смерти моего бывшего командира полка, генерал-майора И.Т. Житкова, убитого здесь накануне нашего прихода.

Дня за два до нашего вступления в станицу сюда прибыла запасная Донская бригада, которой командовал генерал-майор Житков, бывший в 1910–1912 годах командиром моего родного 3-го Донского казачьего Ермака Тимофеева полка. Очевидно, бригада не приняла необходимых мер охранения и предосторожности, и вечером на станицу было сделано нападение зеленых. В завязавшемся бою был убит командир бригады генерал Житков и его сын подъесаул Житков.

Это был первый и последний бой, в котором принимал участие покойный Иван Тимофеевич. Судьба, казалось, зло подшутила над ним.

Когда вопрос касается родного полка, я не могу не остановиться на воспоминаниях и не сказать несколько слов о бывшем командире близкого моему сердцу полка. Всю свою жизнь Иван Тимофеевич мечтал о войне, готовился к ней и, когда на склоне предельного возраста получил полк, стал его усиленно готовить к войне, делал частые маневры, тревоги, гонял полк по лесистым и песчаным холмам окрестностей Вильны настолько часто, что лошади обратились в борзых кобелей и когда, после одной выводки лошадей, начальник дивизии разнес в приказе состояние тел лошадей в полку, то не только маневры в горах были забыты, но даже и конные учения сократились, и все внимание было обращено на тела лошадей. Весь свой служебный опыт, приобретенный за долгую службу и особенно за время службы в 4-м Донском казачьем полку, которым в последних годах прошлого века командовал известный всему Дону своей эксцентричностью полковник Абрамов, Иван Тимофеевич, старавшийся во всем подражать Абрамову, изложил в изданной им изящной книжке, состоявшей из наставлений и взглядов на воспитание, обучение и подготовку казаков. В этих наставлениях и приказах часто проводились довольно парадоксальные или весьма оригинальные мысли, и поэтому Иван Тимофеевич, боясь критики и шуток молодежи, не делал эту книжку общим достоянием и только в знак особого расположения и доверия иногда дарил ее некоторым офицерам. Ему полк обязан основанием и оборудованием полкового музея, где было собрано много ценных в историческом смысле предметов и документов, портреты почти всех бывших командиров полка за последние 100 лет, несколько старинных портретов Ермака, составлена история полка, пополнена библиотека; много и других полезных вещей сделал покойный для полка. В Иване Тимофеевиче сочеталась командирская строгость с отеческой заботливостью и отзывчивостью.

В 1917 году Иван Тимофеевич был произведен в генералы с увольнением в отставку по предельному возрасту. За несколько месяцев до отставки полковник Житков побывал в Петербурге, где имел счастье представиться государю и удостоился беседы с Его Величеством. В разговоре государь, когда ему доложил Иван Тимофеевич, что уходит в отставку по предельному возрасту, заметил: «Вы еще такой молодец», на что Иван Тимофеевич ответил: «Да, еще чувствую силу и мог бы послужить Вашему Императорскому Величеству». Государь улыбнулся, но ничего не сказал.

В Гражданскую войну генерал Житков был призван из отставки на службу и получил запасную бригаду. По роду службы бригаде не приходилось участвовать в боях, и вдруг здесь, в тылу, в Саратовской станице, в первом же бою с разбойниками-«зелеными» выехавший на белом коне в генеральском пальто с красными отворотами Иван Тимофеевич был убит одной из первых пуль. Да будет земля ему легка. Вечная память отцу-командиру!

* * *

В станице Саратовской мы соединились с частями Кубанской армии. Сюда же прибыл со своими «волками» и генерал Шкуро, советовавший нам отойти в богатый хлебом Майкопский район, где якобы можно спокойно отдохнуть и оправиться для дальнейшей борьбы.

В Саратовской на совещании старших начальников, решено было идти к Черноморскому побережью, а дальше, в зависимости от обстановки, хоть на край света, но только не к большевикам.

Путь наш лежал через станицы Саратовскую, Кутаисскую, Линейную, Кабардинскую, Ходыженскую и далее, по большой дороге через армянское село Елисаветовское, через перевал Индюк к Туапсе. Мы двигались двумя или тремя колоннами через поименованные или соседние станицы. Пересеченная и гористая местность, покрытая лесами, благоприятствовала партизанским действиям «зеленых», ютившихся в лесах и станицах. Почти ежедневно с ними бывали стычки и перестрелки. Нас часто беспокоили они по ночам внезапными обстрелами занимаемых нами станиц, нападали на отставшие обозы и грабили их. О красных у нас не было почти никаких сведений до выхода нашего на Черноморское побережье. По прибытии в станицу Ходыженскую при распределении мест для ночлега 14-й бригаде была назначена станица Нефтяная, отстоявшая на 10 верст к юго-востоку от нашего пути следования. Сделав еще этот переход и подходя в сумерках к Нефтяной, в узком горном дефиле бригада была встречена сильным пулеметным и ружейным огнем «зеленых». Завязался ночной бой, в обход были посланы спешенные сотни, местность горная, незнакомая, ночь темная, перестрелка затянулась, появились убитые и раненые; так как наша цель была не овладение станицей, а лишь ночлег, я во избежание лишних потерь оттянул части версты на две от станицы и в удобной для привала долине сделал 4-часовой отдых, и к утру прибыл с бригадой в Ходыженскую, как раз ко времени выступления Конной группы на Елисаветовское.

У хутора Ходыженского путь наш был прегражден большими бандами «зеленых», и только после часовой перестрелки, причем даже пришлось применять артиллерию, мы двинулись дальше. Из Елисаветовского без дальнейших инцидентов, поднимаясь по горной дороге, мы перевалили горный проход Индюк и спустились у Туапсе на шоссе Черноморского побережья.

Шоссе оказалось для нас еще гибельней проселочных грязных дорог Кубани. Лошади стирали о камни копыта и за отсутствием запасных подков падали и дохли сотнями. Все шоссе от Туапсе до хутора Веселого было усеяно конскими трупами. С фуражом и довольствием людей дело обстояло хуже. У населения ничего нельзя купить, жители влачили полуголодное существование. Зерна для лошадей не было. На подножном корму также нельзя было держать лошадей, ибо весна только началась и трава едва показалась из почвы. Хлеба не было. Питались кукурузой, доставать которую приходилось с большим трудом. За продовольствием, на фуражировки посылались в горы офицерские разъезды, где им зачастую приходилось вести форменные бои, чтобы получить несколько пудов кукурузной муки. Вопрос с довольствием был поставлен настолько остро, что казаки были предоставлены самим себе и должны были сами заботиться о своем питании. Калмыки были в лучшем положении, ибо конины было вдоволь.

Когда и где мы соединились с Кубанской армией генерала Букретова, точно не помню. Осталось у меня в памяти, что в Ходыженской с нами была Черкесская дивизия, а при выходе на Черноморское побережье мы как бы растворились в море кубанцев.

Много событий ускользнуло из моей памяти – на Черноморском побережье я заболел кавказской малярией в очень тяжелой форме, к счастью непродолжительной, и несколько переходов сделал в конных носилках. Оправился я вполне лишь в Хосте, где мы простояли несколько дней в ожидании кораблей для погрузки в Крым.

Об обстановке, при которой совершалось наше движение по Черноморскому шоссе, можно судить по приложенной к настоящим заметкам копии моего показания по делу о сдаче Кубанской армии.

Когда мы спустились с гор в г. Туапсе, у нас уже было значительное количество больных и безлошадных казаков. Тащить их за собою походным порядком не представлялось возможным, поэтому было решено отправить их в Крым на пароходах.

В этом смысле было получено распоряжение от командира Донского конного корпуса. В Туапсе на один из отходящих в Крым пароходов я погрузил около 250 больных и безлошадных казаков 14-й бригады, туда же были погружены казаки и других донских частей. Погрузка была закончена, и пароход готовился к отплытию. Я и генерал Рубашкин находились на пристани. Совершенно неожиданно появился генерал Писарев и, обращаясь к коменданту парохода, приказал выгрузить донцов. Я вмешался и заявил ему, что получил распоряжение от командира 4-го Донского корпуса погрузить этих казаков и выгружать их не намерен. Генерал Писарев загорячился, ответил мне резко и повышенным тоном, что получено распоряжение донцов в Крым не грузить, а только кубанцев, и что он заставит исполнить его требование и подкрепит его, если нужно, шестью пулеметами. Я спокойно ему ответил, что прежде всего прошу его, если он желает со мной разговаривать, не повышать голоса, ибо я не глух и могу кричать еще громче его, что же касается пулеметов, то против его шести я выставлю двенадцать, но донцов выгружать не буду. Мой ответ был холодным душем и успокоил не в меру и не к месту ненужную строптивость. На этом инцидент закончился, и пароход отошел в Крым.

В районе Туапсе Конная группа отдыхала несколько дней. Место стоянки 14-й бригаде назначено в имении, кажется, князя Голицына, находящемся в четырех-пяти верстах по шоссе к югу от Туапсе.

Посланные в имение квартирьеры были встречены какими-то господами в бурках, заявившими квартирьерам, что имение занято членами Верховного Круга и не может быть уступлено войсковым частям.

В связи с последним постановлением Верховного Круга о разрыве с Добровольческой армией настроение в частях вообще против всех «кругов» было враждебным. Доложившему мне старшему квартирьеру о нежелании депутатов оставить имение, я приказал объявить г.г. членам Верховного Круга, чтобы к приходу бригады помещение было очищено, в противном случае г.г. члены будут оттуда выгнаны плетьми. При подходе штаба бригады к господскому дому имения из ворот вынырнули на конях человек двадцать завернутых в бурки с нахлобученными на глаза папахами господ «вершителей наших судеб».

При дальнейшем движении по шоссе на одном из переходов я встретил одноглазого «трибуна», полковника Гнилорыбова, во главе Конного отряда Верховного Круга численностью в… семь человек. Все стремились в Грузию. С Крымским командованием велись переговоры о погрузке и эвакуации в Крым. Генерал Стариков несколько раз ездил в Крым и обратно, но результаты этих переговоров были неутешительны. Крымское командование почему-то упорно отклоняло желание донцов грузиться в Крым. Кубанцы, по-видимому, особенного желания к переброске в Крым не проявляли, хотя несомненно, если бы был прислан своевременно достаточный тоннаж, то по инерции за донцами поплыли бы и кубанцы. Но тоннажа не было. Назревало большое преступление: истощенную, но лучшую часть белой конницы, по неизвестным нам соображениям, решено было бросить на произвол судьбы на Кавказе. Вступивший в командование 4-м Конным корпусом энергичный генерал Калинин усиленно хлопотал и принимал все меры для спасения донской конницы, но Крымское командование под различными предлогами уклонялось от присылки кораблей. Тогда решено было идти в Грузию и об этом уже велись переговоры с грузинским правительством. В середине апреля генерал Калинин уполномочил меня отправиться в Грузию и добиться у грузинского правительства разрешения нашим частям перейти границу. Но уже в пути, на грузинской почти границе, я получил новое поручение: войти как представитель Донского корпуса в состав делегации, уполномоченной Кубанским атаманом, генералом Букретовым, для ведения переговоров с большевиками о заключении перемирия. Переговоры эти довольно подробно изложены мною ниже, в моем показании по делу о сдаче Кубанской армии. Генерал Калинин вместе с генералом Султаном Килич-Гиреем, начальником Черкесской дивизии, отправились в Грузию для переговоров, но, не добившись успеха, на другой день оба вернулись обратно.

Конечно, в Грузию мы могли бы войти и без разрешения грузинского правительства, ибо грузинская армия того времени, стоявшая на границе, была совершенно небоеспособна, даже в сравнении с нашими голодными и истощенными частями. Появление одного нашего полка, производившего пробную пристрелку пулеметов, так подействовало на грузинские пограничные части, что они, бросив свои посты, поспешно, в панике, отошли на 60 верст в глубь страны, и только с большим трудом удалось их успокоить и вновь водворить на границу.

Но дело было не в Грузинской армии, а в том, что английское морское командование заявило нам, что, в случае если мы без согласия грузинского правительства вступим в пределы Грузии, англичане отказывают нам в помощи довольствием – ни одного фунта хлеба, ни одного гарнца овса. Рассчитывать же на возможность получения продовольствия в Грузии мы не могли, ибо нищее население с трудом перебивалось, питаясь рыбою да кукурузой, и достать на месте что-либо для 60-тысячной армии не было никакой надежды.

19 апреля части стали подходить к хутору Веселому, где 20 апреля часть донцов была погружена, без лошадей и седел, на английские военные суда для отправки в Крым. Лошади и седла были брошены на берегу. Таким образом, из 60 тысяч лучшей конницы в Крым прибыло лишь несколько тысяч безлошадных. А времени было достаточно (целый месяц шли переговоры с Крымом) для эвакуации всей конницы, ибо противник нас не преследовал и только в последние дни проявил некоторую активность. Главным нашим врагом был голод.

Кубанская конная армия и Донской корпус, вовремя переброшенные в Крым, без сомнения изменили бы обстановку в Крыму в нашу пользу. Искать виновников нашего разгрома – дело истории. Наш долг лишь правдиво записать, что мы видели и как видели.

22. Сдача Кубанской армии

Доклад генерала Голубинцева главнокомандующему Вооруженными силами Юга России генералу Врангелю.

«16 апреля 1920 года, находясь с вверенной мне 14-й Донской отдельной конной бригадой в местечке Хоста, я получил приказание от комкора 4-го Донского конного корпуса генерала Калинина прибыть немедленно в Адлер. Здесь генерал Калинин сказал мне, что возлагает на меня очень серьезное поручение, так как полагает, что я, так же как и он, одинаково оцениваем создавшуюся обстановку и так же смотрим на вещи. Обстановка создалась следующая:

1. Полное падение боеспособности кубанских частей.

2. Отсутствие продуктов и фуража.

3. Уменьшение занимаемой территории с каждым днем.

4. Враждебное отношение голодных жителей.

5. Категорический отказ грузин пропустить наши части через свою территорию.

6. Отсутствие тоннажа для погрузки в Крым.

Таким образом, армия находится в критическом положении: направо горы с “зелеными”, с которыми ведутся постоянно столкновения и перестрелки при фуражировках; налево море; с фронта наступающие большевики, а сзади грузины. Все это действует на части разлагающим образом и боеспособность резко падает с каждым днем.

Ввиду этого необходимо тем или иным способом во что бы то ни стало задержать наступление большевиков на несколько дней и выиграть время, хотя бы три-пять дней, может быть, к этому времени подойдут транспорты для отправки частей в Крым, или удастся прийти к соглашению с грузинами.

С целью задержать наступление большевиков Кубанский атаман генерал Букретов решил начать переговоры с красными о перемирии, им же назначена комиссия в составе генерала Морозова, полковника Дрелинга и председателя кубанского правительства Иваниса. От Донского корпуса генерал Калинин для этой же цели – задержать наступление большевиков – назначает меня и предлагает за получением инструкции о переговорах и полномочий явиться к Кубанскому атаману, где уже приготовлен автомобиль и меня ждут.

В 15 часов 30 минут я прибыл к квартире атамана, в Адлер. Атамана не видел, но у автомобиля меня поджидали полковник Дрелинг и Иванис. Полковник Дрелинг передал мне удостоверение от атамана и сказал, что необходимо скорее ехать к генералу Морозову на позиции у реки Мацесты и там обстановка покажет дальнейшее.

Около 18 часов 30 минут мы прибыли к генералу Морозову, находившемуся на даче, верстах в четырех к югу от Сочи, здесь же перед дачей занимали позицию цепи кубанцев.

Генерал Морозов сообщил нам, что при перемене позиции телефон со старой позиции не был испорчен и он, Морозов, подойдя на звонок к телефону, случайно разговорился с советским начдивом Егоровым, который дал ему понять, что он не прочь войти в переговоры о временном прекращении военных действий, так как якобы переговоры об этом уже ведутся в Крыму между центральной советской властью и нашим командованием.

Председатель кубанского правительства Иванис вызвал к телефону Егорова и передал ему, что наше командование и он согласны войти в переговоры о перемирии, что уполномоченная комиссия прибыла и ждет прибытия Егорова. Егоров предложил нашей комиссии приехать в Сочи, но я категорически отказался ехать в Сочи в расположение красных и заявил, что буду разговаривать с большевиками только на нейтральной полосе. Егоров выразил изумление по поводу нашего недоверия к ним, но согласился назначить встречу. Место встречи было назначено на железнодорожном мосту, находившемся между нашими и красными цепями.

В 21 час мы прибыли к мосту, через три-четыре минуты прибыли и представители от большевиков: комендант штаба, два комиссара и командир полка. Сам начдив не приехал.

После беседы выяснилось, что прибывшие лица уполномочены только начдивом и не могут без разрешения высшего командования заключать перемирия, но что по телефону переговорят с командармом и что прибудет особая с полномочиями делегация, или они сами будут уполномочены и тогда по телефону сообщат нам о времени новой встречи. Во всяком случае, пока военные действия, по крайней мере на 24 часа, хотя и не официально, будут прекращены.

Таким образом, я полагал, что часть возложенной на нас задачи выполнена: мы выиграли одни-двое суток, перемирие не было заключено, но военных действий, по-видимому, большевики начинать не будут до новой встречи.

Из встречи с большевиками я вынес впечатление, что они с большей охотой будут вести переговоры, чем войну, и ехал назад с уверенностью, что нам удастся на несколько дней затянуть переговоры о перемирии и, таким образом, выполнить в полной мере возложенное на нас поручение. В тот же вечер мы выехали в Адлер.

День 17 апреля прошел спокойно, хотя генерал Морозов оттянул свои части верст на пять назад, за реку Мацесту. В тот же день нами были выработаны мотивированные предварительные условия для ведения переговоров о перемирии. Точного содержания их не помню, но приблизительно следующие:

1. Немедленное прекращение военных действий до заключения перемирия.

2. Установление нейтральной зоны.

3. Пропуск на Кубань и Дон беженцев и больных.

Наше желание заключить перемирие мы мотивировали тем, что настал момент, когда нам приходится решать вопрос – переходить ли границу Грузии, и тогда, естественно, придется совместно с грузинами обратить наше оружие против русских, чего нам не хотелось бы делать, а в случае, если наступление красных будет продолжаться, мы принуждены будем разгрузить себя, отправив в Грузию наши тыловые учреждения, беженцев и больных, что уже нас, конечно, свяжет с грузинами.

Эти условия были переданы красным 18 апреля. В тот же день в 14 часов в Адлере кубанский атаман собрал у себя уполномоченную комиссию и сообщил ответ красных, переданный в форме ультиматума, сообщенный генералом Морозовым по телефону.

На состоявшемся по этому поводу совещании комиссии в присутствие атамана Букретова было решено тянуть переговоры насколько возможно дольше, для чего ехать немедленно к генералу Морозову и оттуда вновь вызвать красных на переговоры и вместе с тем готовиться к упорной обороне. Генералу Морозову сообщено по телефону, что комиссия сейчас выезжает к нему для новой встречи с уполномоченными от красных, так как в ультиматуме много неясного, требующего разъяснения и необходима новая встреча.

В 18 часов состоялась новая встреча с уполномоченными от красного командования также в нейтральной зоне, в одной из пустых дач. Фамилий вновь прибывших, кроме возглавляющего товарища Сутина, я не помню, полномочия их мы не рассматривали, ибо не предавали серьезного значения условиям, ставя себе единственной целью выигрыш времени, ибо мы разговаривали на разных языках: мы о перемирии, они о сдаче. На состоявшемся заседании делегаций были внесены нами такие поправки к ультиматуму, которых красные уполномоченные сами решить не могли, но которые вместе с тем не могли иметь существенного значения, чтобы из-за них прервать переговоры и начать вновь войну. Например: параграф 4 о лошадях и параграф 5 о холодном оружии.

Таким образом, совещание не пришло к определенному решению, и большевики поехали за разъяснениями, а мы в Адлер. Дальнейшая программа наших действий должна быть такова (это также было известно генералу Морозову): по получении ответа, какого бы он ни был содержания, мы потребуем еще два-три дня для разъяснения казакам; затем ответим, что нам казаков убедить не удалось, и будем просить красных прислать нам для разъяснения своих двух членов, которых мы также рассчитывали возить около трех дней по некоторым частям, где к этому времени будут заготовлены оппоненты, а затем, если еще понадобится время, назначить комиссию для выработки технических условий сдачи (для чего предполагали назначить новую комиссию, так как я и Иванис категорически отказались разговаривать о сдаче), на что также надо будет не менее двух дней: к этому времени предполагалось уже погрузить почти все части, а оставшийся небольшой заслон мог бы уйти в горы или в Грузию через Красную Поляну, имея большую вероятность рассчитывать добыть для себя продовольствие.

Программа эта была вполне возможна, так как части в политическом отношении были вполне благонадежны и среди наших казаков сочувствующих большевикам не было. В боевом отношении части были, за некоторым исключением, плохи и, главным образом, вследствие отсутствия фуража и продуктов. Лошади падали сотнями, люди по несколько дней питались одним мясом и то в очень ограниченном количестве; бывали и такие дни, когда ничего не ели. Продуктов из интендантства почти не получали, у населения также ничего не было и жители сами влачили полуголодное существование. Ко всему этому следует добавить антагонизм между кубанцами и донцами, возникший на почве распределения продуктов из интендантства. В то время как кубанцы если и не обильно, то, во всяком случае, получали достаточное количество хлеба, консервов, масла, донцы буквально голодали. Как пример укажу, что кубанцы на базаре в Сочи даже торговали продуктами, шоколадом, а в Лазаревском полковник К. обратился в интендантство отпустить для него два фунта хлеба, и в этом ему было отказано; продукты были, но отпускались только кубанским частям.

В ночь с 18 на 19 апреля я был вызван генералом Букретовым к себе, где нашел полковника Дрелинга и председателя кубанского правительства Иваниса. От большевиков был получен ответ, отклоняющий наши поправки и требующий ответа на ультиматум к 12 часам дня 19 апреля.

В ответ красным через генерала Морозова была передана телефонограмма приблизительно такого содержания: для принятия ультиматума необходимо разъяснить его казакам, для чего требуется не менее двух-трех дней.

Затем генерал Букретов приказал 10-й Донской конной бригаде занять позицию для обороны на реке Хосте.

Утром 19-го, часов около 12-ти, я зашел к атаману Букретову узнать, что делается на позициях. Атаман сообщил мне, что генерал Морозов ведет с красными переговоры о технических условиях сдачи и что командующий 10-й Донской бригадой, полковник Чапчиков, не нашел возможным занять позицию у Хосты, и 10-я бригада вернулась назад на квартиры. Я спросил, кто же уполномочил генерала Морозова вести переговоры о технических условиях сдачи? Генерал пожал плечами и добавил, что находящиеся здесь члены Кубанской Рады сейчас решают вопрос: остаться ли кубанскому атаману здесь или уехать. Я сказал генералу, что господин Букретов мог бы остаться здесь, если пожелает, но кубанский атаман не имеет права выдать себя на поругание красной сволочи. Атаман ответил, что он так же думает.

Не знаю, что решила Кубанская Рада, но через час атаман уехал на пароходе, а еще через час в квартиру атамана явился кубанский офицер с караулом, не знаю, по чьему приказанию, вероятно, по распоряжению членов Рады, с целью арестовать атамана и не дать ему возможности уехать.

В это время в Адлер прибыла снявшаяся с позиций Кубанская бригада, открыв, таким образом, фронт.

В 16 часов в тот же день я уехал из Адлера к себе в бригаду. Адлер был переполнен бросившими фронт кубанцами. 20-го, при погрузке в хуторе Веселом, я узнал, что 19 апреля Морозов отдал приказ всем частям оставаться в защищаемых пунктах и приготовиться к сдаче. Приказ был подписан командующим войсками Черноморского побережья генералом Морозовым.

Кем был назначен генерал Морозов командующим войсками Черноморского побережья – атаманом или красными – не знаю.

Переговоры с красными велись открыто, результаты и ультиматум красных по приказанию кубанского атамана полковник Дрелинг сообщал в части. Казаки интересовались переговорами постольку, поскольку они касались прекращения военных действий. К сдаче относились отрицательно, но воевать не хотели. Большая часть казаков, особенно донцы, желали ехать в Крым, но многие, не имея сил расстаться с лошадьми, уходили небольшими группами в горы.

Я не слыхал о приказе Букретова, запрещавшем выезд в Крым. В Туапсе предположено было погрузить насколько хватит тоннажа, донцов для отправки в Крым. В первую очередь были погружены безлошадные и те, у кого лошади казались негодными для продолжения дальнейшей службы; часть их была отправлена, но большую часть опять выгрузили. Комкор, генерал Стариков, сказал мне, что генерал Писарев передал ему, что получена телеграмма за подписью генерала Коновалова о категорическом запрещении погрузки донцов в Крым.

О безнадежном положении в Крыму я не слыхал, чтобы кому-нибудь об этом говорил Атаман Букретов. Мне он сказал, что лично он предпочитает ехать в Батум, так как там якобы положение твердое, туда же он предполагает эвакуировать около 1000–2000 наиболее надежных людей, больше не позволяют средства, чтобы там, создав ячейку, при более благоприятных условиях вновь начать действия против красных. Об этом мне говорил и Иванис.

Сдача была решена, по-видимому, единолично генералом Морозовым; как она происходила, не знаю, но мне здесь уже, в Евпатории, рассказывал офицер 28-го Донского конного полка, что по приказанию генерала Морозова от частей в город Сочи были высланы делегаты для ознакомления, а затем были назначены пункты, где складывать оружие, и после сдачи оружия части в конном строю под командой оставшихся начальников отправлялись в Сочи. Этот же офицер, бежавший в последний момент, был в штабе Морозова, где все были без погон и называли друг друга «товарищами».

Насколько помню, донских казаков было в строю около 12 000, а всего на довольствии около 18 000. Донские части, входившие в состав 4-го Донского конного корпуса, были страшно истрепаны переходами по шоссе, голодовкой, плохой ковкой, особенно страдали от недостатка подков. Лошади, стирая копыта, падали ежедневно многими десятками, если не сотнями, шоссе было усеяно конскими трупами чуть ли не через каждые 10–20 шагов, на дорогах лежали издыхающие или дохлые лошади. Большинство частей не имели достаточного количества винтовок. Полное почти отсутствие обозов. Дисциплина расшаталась. Некоторые части занимались грабежом, пьянством и насилием над беженцами, даже по приказаниям командиров частей. Например, Калединовский полк (полковник Чапчиков) отнял у хоперского окружного атамана (у полковника Васильева) лошадей, избил кое-кого из офицеров, держал под арестом окружного ветеринарного врача. Отнимались лошади у проезжавших одиночных людей. Каждый день с пастбищ крались лошади. Люди самовольно переходили из одной части в другую. Командир Калединовского полка даже переманивал людей к себе из других полков. Высшее командование, по-видимому, не в состоянии было справиться с такими командирами.

Но в боевом отношении некоторые части при известной настойчивости, меньше советуясь, а категорически приказывая, можно было использовать. Уйти в Грузию можно было, только сбив грузин, стоящих на границе, ибо грузинские власти категорически отказались дать разрешение на пропуск наших частей, даже без оружия. Сбить же грузин было легко, ибо части, по крайней мере стоявшие на границе, не отличались ни воинственностью, ни упорством; так, например, когда 19 апреля наши части производили пробную стрельбу из пулеметов, грузины, стоявшие на границе, разбежались и стоило потом больших усилий их собрать и возвратить на посты.

г. Евпатория, 1920 г.

Генерал-майор Голубинцев».

* * *

«Войсковой атаман

Кубанского казачьего войска

№ 497/к 16 апреля 1920 года

Адлер

Удостоверение.

Дано от командующего войсками Кавказского побережья командиру 14-й Донской казачьей бригады генерал-майору Голубинцеву в том, что действительно состоит членом комиссии, уполномоченной мною вести переговоры о перемирии с войсками Советской России, действующими на фронте Кавказского побережья, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется.

Командующий войсками Кавказского побережья и Войсковой атаман Кубанского казачьего войска

Генерал-майор Букретов

Член Кубанского Краевого

Правительства по военным делам

Генерал-лейтенант Болховитинов».

* * *

Текст письменного предложения большевикам для ведения переговоров о перемирии.

«17/IV ст. 1920 г. Адлер.

1. Прекращение враждебных действий и заключение перемирия впредь до подписания мирного договора.

2. В основание при выработке условий перемирия, а впоследствии мирного договора должны быть положены следующие идеи:

а) Обе стороны должны смотреть друг на друга как на части одного великого народа и не стремиться к унижению или уничтожению противника, как то бывает при внешних войнах. Сторонам надлежит думать лишь о светлом общем будущем.

б) Заключенные соглашения должны вести к долгому прочному миру, т. е. не иметь в своем содержании никаких пунктов, которые бы являлись обидными или унизительными для какой-нибудь стороны, оставляли бы чувство недоброжелательства или даже мести, не могли бы служить поводом к новым восстаниям и борьбе.

в) Для достижения целей, указанных в первых двух пунктах, необходимо принять во внимание особый уклад казачьей жизни и казачьего быта.

3. Почти трехлетняя Гражданская война создала атмосферу взаимного недоверия, подозрительности, непримиримости. Поэтому при ведении переговоров необходимо проявлять и подчеркивать особое доверчивое отношение сторон друг к другу.

4. Условия перемирия:

а) Демаркационная линия сторон, нейтральная полоса: река Сочи – правый берег; река Бзуга – левый берег. Между ними нейтральная полоса.

б) Срок перемирия – до подписания мирного договора.

в) Передвижение желающих жителей в местности, занятые противной стороной, с разрешения надлежащих начальников не ниже начальников дивизий. Ныне же выход на полевые работы. Гарантирование им полной неприкосновенности личной и имущественной как во время движения, так и на местах и снабжение их надлежащими документами от обеих сторон».

Оригинал подписали: Иванис, полковник Дрелинг, генерал Голубинцев и генерал Морозов. Копия послана большевикам без подписей.

* * *

Условия капитуляции, переданные большевиками через генерала Морозова 17.04.1920 г.

«1. Гарантируется свобода всем сдавшимся за исключением уголовных преступников, которые будут подлежать суду революционного военного трибунала.

2. Гарантируется свобода всем сдавшимся, искренно раскаявшимся в своем проступке и выразившим желание искупить свою вину перед революцией поступлением в ряды Красной армии и принятием активного участия в борьбе с Польшей, посягнувшей на исконные русские территории.

3. Инициаторам и руководителям восстаний свобода не гарантируется. Они подлежат или привлечению в трудовые батальоны, или заключению в концентрационные лагери до конца Гражданской войны, и только в виде особой милости они могут быть допущены в ряды Красной армии.

4. Все огнестрельное оружие и шашки подлежать сдаче. Кинжалы могут быть сохранены под честное слово с тем, что они не будут обращены против советской власти и отдельных ее представителей.

5. Содействие возвращению на родину будет оказано, поскольку позволяют разрушенные войной пути.

6. Гарантируется неприкосновенность личности всем, согласно пунктам 1 и 2. Неприкосновенность имущества гарантируется всем живущим своим трудом, не принадлежащим к классу эксплуататоров.

7. На ответ дается двенадцать часов, считая срок с момента получения настоящих условий, после чего при неполучении удовлетворительного ответа военные действия будут возобновлены с удвоенной энергией. Ни в какие мирные переговоры представители командования тогда вступать не будут. Условия будут считаться нарушенными, если хоть один человек, после получения условий перемирия, будет пропущен в Грузию или уедет в Крым.

Командующий 9-й Советской армией

Василенко

Член Военно-революционного совета

Онучин

Передал условия военный комиссар 50-й дивизии

Рабинович».

23. Последний этап

Переговоры с большевиками прерваны. Разложение в войсках началось, хотя эксцессов и не было. Фронт агонизировал. Положение тревожное. Кубанцы оставляли позиции и наводняли Адлер.

Утром 19 апреля я посетил кубанского атамана, он готовился к отъезду в Батум. Из штаба Донского корпуса получено сообщение, что завтра, 20 апреля, ожидаются транспорты для погрузки частей в Крым. Сообщение было неуверенное, а потому, на всякий случай, приходилось готовиться к худшему и искать выхода: или уходить в горы, или пробиваться в Турцию. Положение осложнялось еще тем, что я был обременен больными и ранеными офицерами, а у некоторых, кроме того, были и семьи. Необходимо было принять меры к их своевременной эвакуации тем или иным способом. Выход был один – найти подходящее судно. Для этой цели я, с письменного разрешения генерала Букретова, реквизировал одну из больших турецких парусных фелук, находившихся в Адлере. В нее были погружены больные и те, кто не мог следовать походным порядком. Эту фелуку я рассчитывал иметь в своем распоряжении при движении бригады вдоль берега моря. Комендантом я назначил энергичного офицера с приказанием, держась берега, отойти в хутор Веселый и стать на рейде, держа со мною связь. Фелука была перегружена и служила предметом зависти некоторых кубанских групп, бросивших фронт и переполнявших в это время Адлер. Кубанцы даже сделали попытку отнять фелуку, и отстоять ее удалось, только выставив пулеметы. Около 14 часов фелука, подняв паруса, отплыла. Полки бригады получили распоряжение перейти на ночлег в район хутора Веселого. Я со штабом бригады и несколькими казаками конвойной сотни выехал в Русскую Деревню, находившуюся у самого берега моря, верстах в пяти-шести от хутора Веселого. В эту же деревню был отправлен на ночлег и 28-й Конный полк.

Перед отъездом из Адлера я зашел еще раз к кубанскому атаману узнать, выехал ли он уже, как предполагалось, из Адлера. Дома атамана я не застал, и хозяйка квартиры сообщила мне, что генерал час тому назад уехал на пароходе. Почти одновременно со мною в квартиру атамана явился кубанский офицер с 10–12 казаками для ареста атамана по постановлению членов Кубанской Рады, как он мне объяснил. Но в это время атаман был уже на пароходе с кубанскими юнкерами и готовился к отплытию в Батум.

Подъезжая к Русской Деревне, я услыхал пулеметную стрельбу, а при въезде в деревню увидел нескольких казаков, бегущих от берега к избам. У берега стояла моя фелука, а на песке одиноко красовался пулемет. В дальнейшем выяснилось, что за час до отплытия нашей фелуки из Адлера на лодке по тому же пути отправились два неизвестных типа, которых комендант нашего судна отказался взять с собою. При проезде мимо Русской Деревни они сообщили казакам, что командир бригады и штаб решили бросить казаков и сели в фелуку с целью уехать за границу. В 28-м полку началось брожение, пулеметчики установили пулемет и обстреляли плывшую вблизи берега фелуку. На барке поднялась тревога. Комендант приказал причалить к берегу.

В это время из деревни послышались крики: «Командир бригады здесь!» Сконфуженные казаки разбежались, бросив пулемет. Я прискакал к берегу, обругал и разогнал оставшихся казаков и приказал: фелуке опять сняться, идти в хутор Веселый и стать на рейде, вне выстрелов. Все обошлось сравнительно благополучно, но, по-видимому, у казаков еще не совсем исчезло сомнение, подогреваемое, конечно, подстрекателями, что их хотят бросить, хотя вслух они и не высказывали этого. В этом отношении надо отдать справедливость казакам, что у них есть врожденное чувство такта, сдержанности и собственного достоинства, что проявлялось даже в таких исключительно тяжелых обстоятельствах, когда еще свежо было сообщение генералов Старикова и Писарева, что донцов приказано не грузить в Крым. Таким образом, основание к недоверию и сомнению было. В корабли, прибывающие из Крыма для погрузки, также слабо верили. Чувствовалось известное напряжение.

Когда поднявшая паруса фелука отделилась от берега, я еще некоторое время оставался на пристани, чтобы убедиться, что судно отошло достаточно далеко от берега и вне выстрелов.

Вдруг из деревни показался разъезд около 15 коней, во главе с бравым подхорунжим 28-го полка из вольноопределяющихся, фамилии его я не помню, но за его подвижность и порывистость казаки его прозвали «броневиком».

Разъезд неожиданно налетел на меня.

– Куда?

Не ожидавший встретить меня подхорунжий, смутившись, доложил, что он послан остановить отплывшую без разрешения фелуку.

– Кем послан?

Но кем, подхорунжий, по-видимому, не знал или не отдавал себе отчета.

– Фелука ушла по моему приказанию, с больными и ранеными, – заметил я спокойно.

«Броневик» молчал, и лицо его выражало нерешительность.

– А как Ваше производство? Нет еще приказа? – спросил я, желая переменить тему разговора.

– Никак нет, Ваше Превосходительство, хотя представление сделано четыре месяца тому назад, – оживился подхорунжий. Очевидно, я попал в больное место.

– Если через месяц приказа не будет, вы мне лично напомните в Крыму.

– Покорно благодарю, Ваше Превосходительство!

– А теперь поезжайте по квартирам и завтра на погрузку.

– Счастливо оставаться, Ваше Превосходительство! – и разъезд повернул обратно в деревню.

Часов около семи вечера ко мне явился временно командующей 28-м Конным полком, сотник Коротков, и сконфуженно доложил, что казаки 28-го полка желали бы поговорить со мной о положении и что, по его мнению, настроение у них спокойное.

Я приказал собрать полк на поляне, пригласил с собою несколько офицеров штаба с ординарцами, без оружия, но у каждого по два револьвера и по две бомбы в карманах, и явился на беседу.

На площадке собралось около 200 казаков 28-го полка. Раздалась команда «смирно!». Поздоровался. Ответили дружно: «Здравия желаем, Ваше Превосходительство!»

– Что угодно? Что хотите знать?

Объяснил обстановку здесь и в Крыму, сказал, что завтра предполагается погрузка, что часть кораблей уже в Веселом.

Начались вопросы делового и довольно мирного характера. Особенно смущал казаков вопрос о лошадях: тяжело было им, природным конникам, расставаться с верными друзьями, с которыми проделали две тяжелых войны.

Наконец, один из казаков заискивающим тоном сказал: «Мы, Ваше Превосходительство, вместе с Вами восстание поднимали, вместе воевали, вместе, если надо будет, и в плен пойдем!»

Я ответил смеясь: «Правда, мы вместе воевали, вместе поднимали восстание, если Бог приведет, еще вместе будем воевать, но в плен мне с вами, пока жив, не по пути!»

Кто-то из задних рядов что-то бормочет, слышны слабые реплики.

– Кто это там, сзади? Что хочешь сказать, иди сюда, чего прячешься за спину других!

Никто не показывается. Казаки смущенно смеются. Беседа окончена.

– Итак, завтра на погрузку, а теперь по домам!

Командующий полком командует: «Смирно! Кругом! По домам шагом марш!»

Энергичная команда, уверенный тон, а, главным образом, привычка к дисциплине делают свое дело. Казаки медленно, будто нехотя, но мирно расходятся.

Вообще надо заметить, что казаки, при всех своих положительных военных качествах и доблести, при неудачах восстаний, как это подтверждает нам история, часто стремятся рассчитаться головами своих вождей и начальников. В этих случаях только самообладание, решимость и авторитет начальника могут сдержать толпу от выступления. Малейшее колебание, уступчивость или робость, как масло, налитое в огонь, увеличивают пламя.

Эти обстоятельства я всегда учитывал, ибо уже несколько раз бывал в таком положении во время военных неудач при противобольшевистских восстаниях и еще раньше при военных волнениях в начале революции.

Наступает тревожная ночь. Конвойцы мне докладывают, что казаки 28-го полка собираются группами и шепчутся, большинство из них не желает грузиться без лошадей. Полковник Красовский поздно вечером мне сообщил, что он у себя за окном слышал разговор, что надо арестовать офицеров, на что один из собеседников заметил: «Как их арестуешь, каждый из них раньше двадцать человек убьет!»

Ночь тяжелая. Большинство казаков не спит. У меня во дворе мои конвойцы собираются группами и совещаются. Около 12 часов ночи из хутора Веселого возвратился бывший в штабе корпуса для связи сотник Фокин. Докладывает мне о порядке завтрашней погрузки, а также о том, что он обратил внимание, что у выхода из нашей деревни стоят часовые, а против моей квартиры также пост, но укрыто, в кустах, дабы его не было видно. Советует мне, по предложению командира корпуса, не дожидаясь утра, лично переехать ночью же в хутора Веселый, а части, желающие грузиться, подойдут утром. Если часовые решатся воспрепятствовать, то двух хороших ударов шашкой будет достаточно заставить их очистить путь. Я, конечно, не могу на это согласиться, так как не хочу, чтобы кто-нибудь и когда-нибудь мог бы сказать, что в критическую минуту генерал Голубинцев бросил своих казаков. Сотник Фокин отправляется в Адлер сам с докладом командиру корпуса о положении. Меня особенно беспокоило обстоятельство, что со мной находилась жена; правда, она уже сделала верхом около тысячи верст и в мужском платье, но все же создается известное затруднение. Жена безмятежно спит, не сознавая тревожной обстановки. У меня, конечно, план готов на случай, если решатся арестовать меня: израсходую две бомбы и разряжу два револьвера, оставив только два последних патрона – один для жены, другой для себя.

На рассвете, около трех часов, слышу, кто-то входит и слабый стук в дверь.

– Войди! – входит конвоец, урядник Ильин.

– Что скажешь, Ильин?

– Пришел проститься с Вами, Ваше Превосходительство, мы, тюковновцы, сейчас уходим в горы. Решили без лошадей не грузиться, а сдаваться большевикам не желаем. Я пришел от имени всех тюковновцев проститься с Вами.

Простились. Расцеловались.

Тюковновцы составляли 1-ю полусотню моей конвойной сотни. С самого начала восстания все казаки хутора Тюковного Усть-Хоперской станицы славились своей консервативностью и ненавистью к большевикам, служили у меня в конвое как люди самые верные и надежные.

Я взглянул в окно. В предрассветных сумерках промелькнуло несколько конных казаков, направлявшихся к окраине деревни, где был назначен сборный пункт тюковновцев.

Утром, в 8 часов, я отдал распоряжение строиться и выступить на погрузку в хутор Веселый. Перед моей квартирой построилась оставшаяся 2-я полусотня конвойцев, в порядке, подтянутая, отлично вооруженная. Ближе к выходу из деревни строится 28-й Конный полк, на три четверти растерявший свои винтовки.

Во главе с командующим полком, сотником Коротковым, полк выступил по направлению на хутор Веселый, свернул налево по шоссе, оставив на повороте маяк для нас. Через 10 минут выступил штаб бригады с конвойной сотней и, не сворачивая на шоссе, двинулся напрямик, параллельно берегу моря, по лесной дороге, с проводником из местных жителей. Проезжая мимо двора, занятого пулеметчиками, я обратил внимание, что они готовы, но медлят с выступлением.

– Чего ждешь, Мельников, почему не ведешь команду?

– Боюсь, Ваше Превосходительство, начальник штаба меня расстреляет за то, что обстрелял фелуку, – откровенно заявляет пулеметный урядник.

– Нет, не бойся, обещаю поставить на этом крест, веди команду!

Пулеметчики засуетились и стали выходить со двора.

Я поехал в хвосте конвойной сотни, как бы в арьергарде, ибо не особенно доверял пулеметчикам, считаясь с тем, что они могли открыть огонь по хвосту колонны, по мне же, я был уверен, они не решатся, ибо вообще я пользовался известным уважением и доверием среди казаков бригады.

Перейдя вброд реку Псоу, ниже моста, почти у самого ее впадения в море, штаб бригады около 11 часов прибыл к месту погрузки.

На рейде стояло несколько английских военных кораблей. Погрузка на военные суда уже началась. Грузился калмыцкий полк. Английские матросы на шлюпках перевозили на корабли только людей с винтовками, даже седел не разрешалось брать с собою. Тяжело было смотреть, как казаки прощались со своими лошадями. Многие в последний момент отказывались от погрузки и уходили в Грузию. Все желающие могли погрузиться. За хутором слышна беспорядочная стрельба из винтовок и пулеметов.

При проходе частей на погрузку, на шоссе, через мост на реке Псоу, происходило беспорядочное столпотворение; некоторые казаки митинговали и пытались остановить шедшие на погрузку сотни. Когда к мосту подошел 29-й Конный полк, несколько казаков, занимавших мост, пытались было остановить командира полка, есаула Акимова, ехавшего во главе полка, желая схватить за узду коня.

– Прочь! Руки обрубаю всякому, кто посмеет дотронуться до уздечки! – заревел есаул, выхватывая шашку.

Смельчаков остановить коня не нашлось, и полк беспрепятственно прибыл в хутор Веселый.

Не так благополучно обошлось с 28-м полком; часть полка не пожелала грузиться без лошадей и ушла сдаваться большевикам, уведя с собою и временно командующего полком, сотника Короткова. Как мне передавали потом сотник Коротков при попытке скрыться от полка был убит своими же казаками.

Большая часть казаков 29-го и 30-го конных полков и около половины 28-го полка погрузились на английские суда, а часть ушла в Грузию, не желая бросать лошадей.

Во время погрузки в полуверсте от берега происходили митинги, ибо разложение в связи с приказом генерала Морозова о сдаче коснулось почти всех частей, и контакт с большевиками через генерала Морозова налаживался. Часть шла на погрузку, часть уходила в горы или в Грузию, часть готовилась к сдаче.

К вечеру погрузка закончилась, англичане забрали на суда всех пожелавших грузиться в Крым, и на другой день английские броненосцы «Кородок» и «Марльборо» доставили нас в Феодосию. Здесь командир корпуса произвел смотр частям 4-го Конного корпуса, прибывшим в Крым.

* * *

В Феодосии в последний раз в одном из лучших ресторанов города собрались на прощальном банкете все прибывшие в Крым господа офицеры Усть-Медведицкой конной бригады.

Дня через два все донские части были из Феодосии погружены на русские пароходы «Вампуа» и другие и отправлены в Ак-Мечеть. Штаб 14-й бригады расположился в деревне Тарпанчи. Согласно приказу по Донскому войску от 10 апреля 1920 года, все части Донской армии переформировывались и сводились в два корпуса. 21 мая Усть-Медведицкая конная бригада закончила свое существование. Казаки были отправлены в Саки, где происходило формирование новых донских дивизий. Офицеры большей частью были зачислены в Донской офицерский резерв. Я не получил нового назначения и был причислен к офицерскому резерву. Вскоре я был приглашен донским атаманом, генералом Богаевским, по делам службы в его канцелярию, где атаман сообщил, что главнокомандующий, генерал Врангель, запросил его, почему я не получил назначения, а потому не желаю ли я получить соответствующее назначение в Донской армии?

Я ответил, что я устал, а потому предпочел бы отдохнуть некоторое время, а кроме того, я не считаю для себя возможным быть причиною отстранения кого-либо из лиц, уже получивших назначение и, как мне известно, на те командные должности, на которые я мог бы претендовать.

Через несколько дней, получив двухмесячный заграничный отпуск, я уехал в Константинополь, надеясь там получить визу в Польшу, где у меня было недвижимое имущество, которое необходимо было привести в порядок. Польский консул в Константинополе не мог мне дать визы без разрешения польского правительства и обещал сделать телеграфный запрос в Варшаву, но прошла неделя, две, три, и я понял, что мне визы не получить, и возвратился в Крым.

Несмотря на одержанную недавно блестящую победу над красной конницей Жлобы, положение в Крыму было не твердым. Чувствовалась разруха. Я побывал в Севастополе, в штабе главнокомандующего, там настроение было непонятно оптимистическое. Один из генералов ставки мне сказал, что теперь у нас положение очень твердое, Перекоп обращен в настоящий Верден. По имеющимся же у меня, хотя и не проверенным, данным, на Перекопе укреплений почти не было. Я послал на Перекоп офицера, сотника Щелконогова, проверить этот Верден. Возвратившийся офицер мне доложил, что по обе стороны шоссе, ведущего к Перекопу, построены проволочные заграждения в несколько рядов, приблизительно на полверсты в каждую сторону, а дальше протянут лишь один ряд проволоки, причем колья частью вывернуты и валяются на земле. Окопы запущены, обвалившиеся, мелкие и по своей конструкции самые примитивные и, как он выразился, «вроде тех, какие конница строила в Полесье». Лично я на Перекопе не был и потому ничего не могу добавить.

Что же касается тыла, то и здесь было далеко неблагополучно. Коснусь лишь положения офицеров Донского офицерского резерва, расположенного в Евпатории. Материально офицер был обеспечен настолько плохо, что были случаи самоубийства на почве голода. Особенно тяжело было положение рядового офицерства. Офицеры были раздеты, многие без сапог. Денег почти не получали, что заставляло офицера продавать последние вещи, толкаясь на базаре среди всякого сброда. Я, например, видел в карауле на посту офицера с винтовкой, в опорках и почти в одном белье (капитан Добронравов). После повторного случая самоубийства приезжал начальник штаба Войска Донского, генерал Алексеев. Офицерам выдали аванс по семи тысяч рублей, но затем удержали из жалованья. Чему равнялся этот аванс в 7000 рублей, можно судить по тому, что приблизительно около этого времени газета стоила 500 рублей, а обед в плохой кухмистерской – около 5000 рублей, пятикопеечный шоколад – 700 рублей.

Дабы не умереть с голоду, офицеры принуждены были образовывать артели грузчиков и работать на пристани, конкурируя с портовыми рабочими. В последнее время у офицеров были отняты денщики, и зачастую приходилось видеть офицера на базаре с комсой в руках или стоящего в очередях за хлебом у булочных и т. п. Все это, конечно, отражалось на моральном состоянии офицера. Ниже я привожу письмо одного офицера, отправлявшегося с партизанским отрядом полковника Назарова. Отряд имел задачу прорваться на Дон и поднять там восстание.

Этому начальнику партизанского отряда, к слову сказать, никто не верил, но бежали из резерва куда угодно, лишь бы уйти и вырваться из этого унижающего чувство офицерского достоинства состояния в резерве.

Ближайшему начальству, по-видимому, трудно было разобраться в душевном состоянии офицера, поставленного волею судеб в исключительно трудные, небывалые и неслыханные условия. Не понимали офицера, а если не понимали, то и не могли ничего сделать. Неужели 500–600 офицеров были непосильным бременем для Войска и ничего нельзя было сделать? А нужно было так мало – накормить и одеть. Как иллюстрацию к вышесказанному привожу полученное мною письмо от подъесаула Козловцева:

«Ваше Превосходительство!

Убывая из резерва в партизанский отряд полковника Назарова, я считаю своей непременной обязанностью доложить Вашему Превосходительству о своей искренней благодарности, которую я испытываю при воспоминании о своей службе за все время Гражданской войны, сперва в вверенных Вам освободительных войсках Усть-Медведицкого округа, а затем в Усть-Медведицкой конной дивизии и в 14-й бригаде. Я все-таки питаю надежду, что в недалеком будущем, с разрешения Вашего Превосходительства, вновь буду находиться в рядах войск под Вашим командованием.

Мы – офицеры резерва, поставлены в такое безвыходное положение хоз. канцелярией резерва, что нас нисколько не удивляют бывшие случаи самоубийства офицеров на почве голода. Мы бежим из резерва. Нас удивляет и поражает, что хозяйственная канцелярия не может справиться по довольствию ведь только одного батальона по численности офицеров.

Приезд генерала Алексеева ничуть не подвинул дела вперед. Канцелярия спешно выдала нам по семь тысяч рублей, а теперь при выдаче жалованья за май месяц она вычитывает и мы остаемся у разбитого корыта.

Бывая в карауле в тюрьме, мы наблюдаем, что арестантов кормят гораздо лучше, чем питается наш офицер резерва. Невольно напрашивается мысль, что состояние в резерве хуже каторги, но за что? И оказывается, что мы отбываем это наказание лишь по вине хоз. чинов резерва, которые не могут двинуть вперед хозяйственный аппарат по какой-то причине?

Мы бежим из резерва в боевую часть, зная наперед, что там лучше должно быть… там не придется думать с утра до вечера о питании; эта мысль о желудочных интересах так принижает нас.

У нас, офицеров, служивших под командой Вашего Превосходительства, живет мысль, что недалеко то время, когда мы под Вашим руководством снова пойдем по родным местам и страшное время сидения в Евпатории, страшное по вине каких-то чиновников, неуязвимых никем и ничем, нам приходится так думать, это время забудется нами как один из неприятных эпизодов жизни. Наш отдых только на фронте, в тылу же только трепание нервов!

Всегда покорный слуга Вашего Превосходительства

Подъесаул Козловцев».

В приведенном выше письме упоминается имя полковника Назарова. Не могу не отметить некоторыми штрихами личность полковника Назарова.

Феодор Дмитриевич Назаров, казак станицы Ново-Николаевской, прапорщик из народных учителей.

В 1917 году, в Киеве, на Общеказачьем съезде, был кандидатом в председатели съезда. Судя по высказанным им в своей речи взглядам, он был по политическим убеждениям значительно левее выбранного в председатели съезда своего конкурента Павла Агеева.

Мне рассказывали, что в 1918 году, во время начинавшегося противобольшевицкого движения на Дону, Назаров формировал отряд в деревне Орловке; на вопрос проезжавшего в это время через Орловку походного атамана, генерала Попова, как идет формирование, Назаров ответил, указывая на погон: «Плохо, чин мал, звездочка мешает!»

Генерал, смеясь, заметил: «Что же вам мешает снять звездочку?» Этот ответ Назаров счел за производство в есаулы и с тех пор стал именовать себя есаулом. Затем Назаров попадает в Войсковой Круг. При проверке полномочий возникает сомнение в его чине; запросили походного атамана, генерала Попова. Генерал Попов якобы ответил: «Он прапорщик, но достоин быть есаулом».

О производстве его в полковники никто не знает, так же как и о его деятельности на фронте. Говорит, что специализировался он на получении миллионных авансов на всякого рода авантюрные предприятия, но, к сожалению, все они оказались неудачными. Одним из этих предприятий было и формирование партизанского отряда в Крыму, для высадки где-либо на Дону, с целью поднять там восстание.

Аванс получен. Формирование не представляет труда: все бегут из Донского офицерского резерва куда угодно и с кем угодно. Назаров реквизирует моторную лодку в Евпатории у грека Гутто, Полицейская улица, № 11, за один миллион рублей, затем вскоре перепродает ее за 25 миллионов рублей. Отряд из 25–30 офицеров высаживается где-то в районе станицы Ново-Николаевской, доходит до станицы Константиновской, где был весь уничтожен большевиками. Почти все офицеры погибли, за исключением начальника отряда, которому, по его рассказам, удалось бежать в Ростов, где он поступает в красную батарею, которой командует его брат, а затем вновь с женою (новой) переходит нашу линию в районе Токмака с документами машиниста.

Расследования по этому поводу не было никакого. При эвакуации из Крыма на пароходе «Трувор» у Назарова произошел инцидент с полковником Ходкевичем. Назаров был вызван на дуэль, которая должна была состояться в окрестностях города Анхиало, но в последний момент, несмотря на то что все условия были оговорены и место для поединка было назначено, Назаров уклонился. В последний раз я видел Назарова в Софии в 1921 году, откуда он уехал в Константинополь, где еще два раза получил аванс у донского атамана на поездку на Дальний Восток. В первый раз поездка почему-то не состоялась, а затем, через несколько месяцев, получив второй аванс, Назаров уехал. Через несколько лет в Софии было получено известие, что он погиб где-то на Дальнем Востоке при довольно загадочных обстоятельствах, работая будто бы на два фронта.

24. Разгром конной группы Жлобы 20.06.1920 г.

На мрачном фоне Крымского периода борьбы яркой звездой, или, вернее, лебединой песней Белого движения, явился блестящий по своему размаху и искусству руководства разгром красной конницы Жлобы.

В средине июня 1920 года белая армия в Северной Таврии занимала следующее положение:

Донской корпус генерала Абрамова занимал участок западнее Ногайска – села: Романовка, Юрьевка, станции Нельговка и Черниговка.

1-й корпус генерала Кутепова – район: колонию Вернесдорф, хуторы Куркулак, Эристовка и Васильевка.

2-й корпус генерала Слащева занимал участок левее 1-го корпуса, по левому берегу Днепра до деревни В. Лепетиха. Еще дальше по левому берегу Днепра сосредоточилась группа генерала Барбовича.

Против частей белой армии, по правому берегу Днепра, была расположена 13-я советская армия товарища Уборевича, усиленная 15-й, 40-й и 42-й стрелковыми дивизиями, двумя отдельными стрелковыми бригадами, 2-й кавалерийской дивизией Блинова и сильной конной группой Жлобы (бывший шахтер) в составе 18 конных полков, хорошо снабженных материально и технически. Общая численность красных достигала 35 000 штыков и 11 000 сабель.

Советское командование поставило себе задачей разбить белую армию и отнять богатую хлебом Таврию. Для чего командующий 13-й армией товарищ Уборевич решил, ведя демонстративные операции в районе Днепра, главный удар нанести двумя группами: пехотной дивизией товарища Федько, которой была дана задача, наступая с севера, между железнодорожными линиями Александровск – Мелитополь и Федоровка – Верхний Токмак, нанести удар и разбить 1-й корпус. Одновременно конная группа Жлобы, наступая вдоль большой дороги Черниговка – Мелитополь, долиною реки Молочная, должна была, прорвав части Донского корпуса и разбив их, занять Мелитополь и, выйдя, таким образом, в тыл корпуса Кутепова, отрезать его от Крыма и разбить совместно с наступавшей группой товарища Федько.

14 июня красные крупными силами перешли в наступление. Бои шли с переменным успехом. На участке Донского корпуса красные потерпели поражение, потеряв 1200 пленных и 40 пулеметов.

На фронте 1-го корпуса большевики сначала имели успех и овладели дер. Скелевата, но подоспевшими резервами были отброшены. На остальных участках – ряд демонстраций. Следующие дни бои продолжают усиливаться.

16 июня конная группа Жлобы, сосредоточенная в районе Царевоконстантиновка – Пологи, также перешла в наступление в направлении района Верхний Токмак – Черниговка. Опрокинув слабые пешие части Донского корпуса, красная конница прорвалась в тыл корпуса, но здесь была встречена донской конницей, самолетами и отрядом броневиков и, потеряв восемь орудий, откатилась назад.

В это же время обозначился успех и у генерала Кутепова: 1-й корпус перешел в контратаку и оттеснил красных, захватив две тысячи пленных и восемь пулеметов.

19 июня бои возобновились с новой силой, красные вновь перешли в наступление по всему фронту. Атаки большевиков на дер. Новоспасская и на других участках были неудачны. В этот день донская конница захватила у красных три орудия и пленных, причем большую поддержку донцам оказали летчики, забросав противника бомбами. Попытка красных в этот же день на Верхне-Токмакском направлении атаковать у дер. Александровка наши части окончилась для большевиков также неудачно – встреченные донцами, они были отбиты и, потеряв два орудия и шесть пулеметов, отошли.

Таким образом, красные за время 6-дневных неудачных боев понесли большие потери как материально, так и морально главным образом. Белое командование решило использовать благоприятную обстановку и захватить инициативу в свои руки. Оставалось еще ликвидировать сильную и наиболее опасную группу Жлобы.

Конная масса Жлобы, втянутая в течение боев в образовавшийся узкий мешок, оказалась окруженной стойкими частями белой армии. Стесненная пространством, красная конница утеряла значительные преимущества и качества конницы: подвижность и поворотливость; оставалось только завязать этот мешок. Благодаря бестолковому управлению и самонадеянности, красная конница, вместо содействия своей армии и нанесения решительного удара противнику, сама попала в ловушку и сделалась заманчивым объектом белого командования.

Всю находившуюся поблизости конницу белое командование направило к выходу из мешка. На линию железной дороги, прилегавшей к месту предполагаемых действий, были выдвинуты четыре бронепоезда; сосредоточены были также броневики и самолеты и усилены пехотные части. Вся перегруппировка была сделана ночью, и еще до рассвета 20 июня белые части перешли в наступление для окружения и окончательной ликвидации красной конницы Жлобы.

Несмотря на огонь наших батарей, бивших прямой наводкой красных на выбор, конница Жлобы вначале проявила достаточно хладнокровия и оказала сильное сопротивление, но затем, видя себя окруженной и избиваемой, сделала ряд отчаянных попыток прорваться всей конной массой. Но все оказалось напрасным, и красных охватила паника. Потеряв организованность и сплоченность, они стали искать спасения в бегстве, что их окончательно добило. Часть группы во главе с Жлобой, расстреливаемая со всех сторон, бросилась на северо-запад в район Большого Токмака, но у колонии Мунтау попала под пулеметный огонь нашей пехоты; круто повернув на северо-восток и разбившись на группы, красные пытались прорваться к северу от железной дороги, но, встреченные бронепоездами, бросились вдоль полотна железной дороги в направлении на колонию Ландскроне. Здесь им перерезала путь донская конница генерала Морозова и вместе с подоспевшими на подводах корниловцами окончательно добила. Красные части были уничтожены, частью взяты в плен. Товарищ Жлоба успел выскочить из этой кровавой бойни на своем автомобиле только чудом.

Другая половина красной конницы, находившаяся в хвосте и менее пострадавшая, бросилась от колонии Фриденору на юго-восток, но, встретившись с приближавшейся ей навстречу конницей генерала Калинина, уклонилась от боя и свернула назад на колонию Моргенау, надеясь, по-видимому, соединиться с оставленной ею головной частью конной группы.

Параллельное преследование конницей генерала Калинина и появившимися самолетами, огонь из каждой деревни пехоты добровольцев, неизвестность обстановки и, как результат, паника заставили и эту часть конной группы искать спасения в бегстве, не думая о сопротивлении. Не доходя до колонии Моргенау, подгоняемая донской конницей, бомбами и пулеметным огнем самолетов, красные бросились врассыпную на восток и только благодаря запозданию конницы генерала Морозова, еще продолжавшей ликвидацию головной части красной группы, им удалось, наконец, выскользнуть из кольца на простор.

20 июня конная группа Жлобы прекратила свое существование, потеряв всю артиллерию, обозы, пулеметы, массу пленных и все военное имущество.

Разгром группы Жлобы является редким примером в военной истории окружения и полного уничтожения большой группы конницы.

Продолжавшиеся еще 21 и 22 июня бои носили уже характер частичных боев и продиктованы были скорее чувством взаимной выручки по отношению к погибавшим остаткам группы товорища Жлобы.

Чем объяснить полный разгром и уничтожение сильной и организованной конной группы красных?

Несмотря на смелый и, казалось бы, правильно задуманный план и на добросовестное его выполнение, красные потерпели полную неудачу. Причины надо искать: 1. В умелом использовании техники белым командованием. 2. В стойкости и умении быстро маневрировать белых частей, особенно конницы. 3. В правильной и своевременной оценке обстановки и принятии быстрых и смелых решений.

Конечно, еще имело большое значение, что во главе красной конницы стоял совершенно негодный для этой роли начальник, с большой самоуверенностью, но с ничтожными знаниями, опытом и способностями. Еще раз повторилась старая историческая истина: история конницы – история ее начальников. К сожалению, это правило часто игнорируют и всегда не безнаказанно.

25. Эвакуация

Наступила осень. С фронта поступали тревожные сведения. В конце октября сводки говорят о прорыве большевиками 1-й линии перекопских укреплений и о том, что наши части заняли для обороны вторую укрепленную линию. Было ясно, что теперь нам в Крыму не удержаться. Все готовились к эвакуации, но громко говорить об этом не решались.

28 октября начальник офицерского резерва, генерал Корнеев, мне сказал, что ввиду тревожных дней он считает необходимым установить особое дежурство г.г. генералов офицерского резерва и на сегодня дежурным генералом назначает меня. По должности, проверяя особые караулы и дежурные части, я около 12 часов ночи, вместе с полковником Красовским, зашел на телеграфную станцию. Дежурный телеграфист сообщил мне, что только что генерал Апостолов, председатель Донского правительства, разговаривал по прямому проводу с донским атаманом. Я взял ленту и предложил чиновнику прочитать. Атаман из Севастополя говорит Апостолову: «Завтра утром, в лучшем для вас случае вечером, в Евпатории будут разъезды красных. Предупреди наших и членов Круга, чтобы поторопились грузиться. Чем меньшее число покинет Крым, тем лучше, так как за границей всем грозит голод и лишения».

Это было для нас ново; правда, это чувствовалось, но никто об этом не говорил. Тыловые учреждения, Круг и т. п. готовились к эвакуации, но о Донском офицерском резерве забыли, или, вернее, решили забыть. Все офицеры находились по своим квартирам, разбросанным по окраинам города, в полном неведении об обстановке.

При выходе из телеграфной станции я встретил казаков, нагруженных кроватями и матрацами.

– Куда и зачем?

– На пароход грузиться.

– Чьи вещи?

– Донского интенданта.

– Где он?

– Еще с вечера на пароходе.

Разговор атамана с генералом Апостоловым и встреча с казаками, тащившими на погрузку вещи, заставили меня принять некоторые меры. Я пошел на пристань. На рейде стояло несколько пароходов. У самой пристани находился небольшой пароход «Елпидифор». Под покровом ночи тыловые учреждения и члены Круга без шума, спешно грузились на пароход. Впечатление получалось, что все как будто делалось крадучись, тайком, как бы готовясь к бегству.

Я отправился с докладом к начальнику резерва, генералу Корнееву. Он был совершенно не в курсе дела как о положении на фронте, так и о начавшейся погрузке. Переданная ему мною беседа атамана Богаевского, по прямому проводу, с генералом Апостоловым, была для него откровением. Я настоял, чтобы сейчас же было отдано распоряжение и немедленно разослано с нарочными: «Всем г.г. офицерам резерва завтра, 29.10, к семи часам утра явиться к штабу резерва и быть готовыми к погрузке». Приказание получилось вовремя, и к восьми часам утра две офицерских сотни под командой полковника Короченцева были построены у пристани. Погрузка была уже в полном разгаре. Пароходы были распределены между разными учреждениями, но для офицерского резерва места не оказалось. Кадеты Донского корпуса были погружены на парусное судно. На некоторых судах угля не было, надо было погрузить с пристани, но рабочих не было. Я отправился в Управление начальника гарнизона, генерала Ларионова. Начальника гарнизона в канцелярии не было, распоряжался начальник штаба. На мой вопрос, какой пароход назначен для Донского офицерского резерва, начальник штаба ответил, что для офицерского резерва пока нет парохода, но что еще ожидаются суда. По тону ответа видно было, что он сам не верит и не надеется на прибытие новых пароходов, да и стоявшие на рейде суда, не имея достаточного количества угля, не могли сделать рейса до Константинополя. Начальник штаба спросил меня, как обстоит дело с погрузкой угля (за отсутствием рабочих-грузчиков уголь могли погрузить лишь офицеры резерва). Я ему ответил, что погрузка начнется после того, как будет назначен пароход для офицеров резерва. Начальник штаба загорячился; тогда я ему категорически заявил, что ручаюсь, что ни одно судно не уйдет из Евпатории до тех пор, пока не будет назначен пароход для офицеров резерва. Он побежал с докладом к начальнику гарнизона и, возвратившись минут через десять, заявил, что для офицерского резерва назначается пароход «Полония», и просил скорее приступить к погрузке угля. Я отправился на пристань. На окраинах города шла стрельба. Местные большевики напали на интендантские подводы, но после нескольких выстрелов охраны разбежались. На улицах делались попытки к демонстрациям с красными флагами. Я передал распоряжение начальника гарнизона полковнику Короченцеву о погрузке и выслал офицерские заставы и караулы в ближайшие к пристани улицы, дабы предупредить выступления местных коммунистов. Дружными усилиями офицеров часа через два уголь был погружен. На пристани были поставлены пулеметы, и началась планомерная погрузка. В 15 часов погрузка закончилась, а в 16 часов 29 октября суда, покинув Евпаторию, отошли в Севастополь.

Пароходы были переполнены. На «Полонии» палуба, трюм, все проходы были заняты семьями офицеров резерва. 30 октября в 3 часа утра «Полония» прибыла на Севастопольский рейд, а в 12 часов мы тронулись в направлении на Константинополь. Но когда мы прошли минное поле, то, к нашему крайнему изумлению, «Полония» вместо курса на Константинополь взяла направление на Евпаторию. Офицеры на пароходе заволновались: зачем, почему опять в Евпаторию?! – и просили меня выяснить, в чем дело и принять меры. По пути нам попалось навстречу моторное судно, шедшее из Евпатории; бывшие на нем офицеры сообщили, что Евпатория уже занята красными. Я спросил капитана «Полонии» Куприянова, куда мы идем? После некоторого колебания капитан сознался, что идет в Евпаторию, где на рейде надеется найти отплывшую, по его предположениям, сегодня из Севастополя греческую яхту, на которой якобы находится его жена. Это судно ждало «Полонию» в Севастополе, но затем ушло в Евпаторию, полагая, что «Полония» там. Объяснение показалось мне мало удовлетворительным, тем более что были слухи, что в районе Евпатории находится красная моторная лодка «Николай», вооруженная пулеметами. Рисковать нашим судном, переполненным детьми и женщинами, я полагал слишком неразумным и доложил об этом начальнику резерва, генералу Корнееву; он согласился со мною и назначил меня комендантом парохода с предписанием действовать по обстановке. Я предложил капитану «Полонии» немедленно взять курс на Константинополь. Капитан категорически отказался, угрожая снять всю команду, если я буду настаивать. Тогда я решил действовать иначе. Среди офицеров резерва оказался бывший штурман; я его назначил командиром судна и приказал взять курс на Константинополь. В машинное отделение спустил несколько офицеров с винтовками и объявил капитану и команде, что если машины будут испорчены или на нас будет сделано нападение большевиков, то первым делом капитан будет повешен, а вся команда расстреляна. Средство оказалось действительным. После некоторого воя, команда смирилась и «Полония» вновь взяла направление на Константинополь.

1 ноября мы вошли в Босфор. Нас окружили греческие лодки торговцев хлебом, фруктами, шоколадом и т. п. Цены неимоверные: за небольшой хлеб платили по турецкой лире, наши деньги отказывались брать. Дня через два французы стали доставлять нам хлеб и консервы.

Сначала мы стояли на рейде у Константинополя, потом у Принцевых островов, затем опять у Константинополя. Через несколько дней нас перегрузили на русский пароход «Трувор».

Приказано было сдать все винтовки французам. Наученный горьким опытом, я оставил около десяти винтовок у моих офицеров и, как оказалось впоследствии, не напрасно.

Началось наше бесконечное плавание из Константинополя в Мраморное море, оттуда назад в Бургаз, затем в Варну, обратно в Бургаз и опять назад. Без инцидента не обошлось и на «Труворе». Команда парохода, почти сплошь состоявшая из большевиков, составила заговор, решила арестовать администрацию парохода и идти в Одессу, где сдать пароход большевикам. Мы молча наблюдали подозрительное поведение матросов, были начеку, но не вмешивались. Ввиду наличия винтовок у некоторых офицеров и чувствуя за собой наблюдение, команда долго не решалась привести свой план в исполнение, пока, наконец, сам капитан парохода не раскрыл заговора. Зачинщики были арестованы и переданы болгарским властям в Варне.

Через несколько недель плавания, 6 декабря по старому стилю, в день Св. Николая Чудотворца, мы прибыли вновь в Бургаз, где желающие могли высадиться на землю и походным порядком направились в назначенный нам пункт, в город Анхиало, а остальная часть эмигрантов, остававшихся на пароходе, в тот же день также прибыла в Анхиало, но вследствие бурной погоды выгрузку можно было сделать только на другой день. Наш путь из Евпатории в Анхиало по морю длился 38 дней. Пока шли переговоры о месте нашей высадки, мы плавали по морю. Санитарное состояние парохода было ужасным: все пассажиры были буквально покрыты насекомыми, теснота невообразимая, спали на полу, на лестницах, у труб и всюду, где только можно было найти местечко прилечь.

Наше долгое плавание объясняется тем, что болгарские власти сначала отказались нас принять, и только благодаря французам, сопровождавшим нас с тремя миноносцами, мы были высажены в Болгарии.

В эмиграцию мы привезли с собою горсть родной земли и смертельную ненависть к большевикам.

26. Заключение

Подводя итоги пережитого, невольно ищешь причины наших неудач и ошибок. Не входя в детальную критику военных операций Гражданской войны, нельзя, хотя бы слегка, не коснуться некоторых тяжелых, а подчас и вопиющих упущений.

Говорят, критиковать легко, а создавать трудно. Может быть, это отчасти и правильно, по старой народной пословице: «после драки кулаками не машут», но замалчивать и скрывать ошибки и упущения едва ли полезно, а разбор событий и деятельности нельзя смешивать с порицанием или обвинением, ибо критика не только вскрывает причины неудач или ошибок, но и оправдывает их.

Много было проявлено воинской доблести армией, что и говорить, но кроме воинской доблести, технических исполнителей приказов и директив, для общего успеха и достижения цели нужно еще умелое и талантливое руководство высшего командования, не только техническое и стратегическое, но в условиях гражданской войны и политическое, иначе говоря, должна быть и идеология и цель войны. Каждый боец должен знать, за что он и для чего борется.

Не говоря о неравенстве сил противников, остановимся на некоторых обстоятельствах и причинах, способствовавших нашему поражению.

1. Большие потери во время только что законченной внешней войны в офицерском составе, особенно среди кадровых офицеров, сильно сказались в период Гражданской войны.

На высшие командные должности часто попадали выдвинутые обстоятельствами молодые офицеры, лишенные опыта, не всегда ясно оценивавшие обстановку и терявшиеся при руководстве большими конными соединениями; особенно это чувствовалось в последний период войны.

Старая истина, что конницей должен и может руководить с успехом только опытный кавалерист, прошедший с юных лет суровую и долгую школу конного дела, была нарушена самим командующим Донской армией, генералом Сидориным, самоуверенно решившим лично командовать конной армией в марте 1920 года. Результаты не замедлили сказаться в этот краткий, но бесславный период: понижение воинского духа, потеря веры в начальников, потеря территории, потеря артиллерии, пулеметов, обозов… Иных результатов и трудно было ожидать, ибо искусство управления достигается не столько наукой, сколько трудами и опытом. Какой же опыт мог быть у генерала Сидорина, ставленника левого крыла Донского Войскового Круга, офицера, хотя и Генерального штаба, но никогда не служившего в коннице, весь строевой опыт которого ограничивался командованием саперной ротой?

Книжный опыт, вероятно, толкнул его и на другой неудачный эксперимент по конному делу: в середине лета 1919 года, по его инициативе и по иностранным образцам, не показавшим ни практичности, ни преимущества, наши легкие и подвижные конные 4-полковые дивизии были переформированы в громоздкие и неповоротливые 9-полковые дивизии, и в тот период, когда у нас так остро чувствовался недостаток в опытных штаб-офицерах, даже на должности командиров полков. Все это подтверждает, что одной книжной мудрости, без опыта, далеко недостаточно, чтобы стать полководцем, конником и администратором.

2. Второй причиной, вытекающей, конечно, из первой, следует считать (даже неудобно говорить об этом) отсутствие толковых директив и приказов. Как общее правило, в продолжение всей операции в начале 1920 года – февраль – март, – лично руководимой генералом Сидориным, штабы дивизий и бригад не получали никаких директив и приказов, ориентирующих их о цели, задачах, общей обстановке, противнике, своих войсках и, таким образом, были поставлены в положение каких-то автоматов с завязанными глазами. Отсутствие связи и сведений о своих войсках часто бывало причиной неожиданных катастроф.

3. Третья ошибка, или, вернее, преступление, – это неумение, или нежелание, удовлетворительно организовать тыл как в смысле своевременного снабжения армии фуражом, довольствием и снаряжением, так и, главным образом, обороны и приведения в порядок сообщений.

Люди были голодны, раздеты, разуты; лошади без фуража и подков – результат: болезни, деморализация, потеря боеспособности и гибель тысяч лошадей, в то время когда громадные запасы фуража, вещей и снаряжения были брошены красным.

Что же касается оборудования тыловых сообщений, починки и устройства дорог, мостов и переправ, подготовки для обороны рек, рубежей и проходов, устройства оборонительных линий и препятствий для противника, об этом даже никто и не помышлял. В этом отношении были нарушены самые элементарные правила обороны тыла.

Об административном устройстве тыла и безопасности и говорить не приходится, ибо с военной точки зрения его вовсе не было. За Кубанью было полное царство «зеленых».

4. Четвертая причина. Если судить по нашим операциям, особенно во второй половине Гражданской войны, можно безошибочно вывести заключение, что, вообще, у главного командования не было определенного или даже ясно осознанного плана ведения войны. В сущности, если главное командование и имело определенную цель – разбить большевиков, то как достигнуть этой цели, определенных способов и методов не было. Были как бы случайные, частные успехи и поражения, но о причинах тех и других никто не думал. Никто не задавал себе вопроса – почему это произошло? Не старались исправить ошибок или учесть опыт, дабы их не повторять. Все делалось как бы на «ура», хотя, по удачному выражению генерала Павлова, «тавренных» стратегов у нас было много.

Новороссийская катастрофа, голгофа Черноморского побережья, гибель конницы, брошенной на произвол судьбы, разрыв между Донской и Добровольческой армиями, неспособность флота содействовать эвакуации войск Кавказского побережья в Крыме, сдача Кубанской армии, «зеленые», круги, рады, особые совещания – все говорит о неразберихе и хаосе.

5. Забывали еще одно существенное обстоятельство, что люди и лошади не машины, что живая сила коня и всадника имеет известный предел, что получить максимум работы от конницы можно только при умелом и рациональном использовании ее силы. Забыли, что нельзя безнаказанно мотать лошадей, что после известного периода работы частям непременно нужен хотя бы кратковременный отдых, а особенно в условиях минувшей Гражданской войны, когда большой процент как людей, так и молодых командиров недостаточно был подготовлен. В данном случае, своевременный отдых в тылу служил бы не только для восстановления сил и приведения в порядок людей и лошадей, но и был бы школой для заполнения недочетов в подготовке частей и командиров и для закрепления дисциплины и спайки частей.

Переутомление всегда оказывало пагубное влияние на наши части, дисциплина падала, полки таяли как воск. После трехмесячной непрерывной и бессменной работы, боевой состав полков, имевших в строю по 1000 сабель, падал до 150–200 сабель. Вместо отвода в краткосрочный отдых, где полки приходили бы в нормальное состояние, предпочитали переформирование, сокращение числа единиц, сведение нескольких частей в одну, вследствие чего части, спаянные уже боевыми успехами, начинавшие приобретать традиции, веру в своих начальников, опять обращались во вновь сформированные, получали новых неизвестных им начальников, что, конечно, не могло не отражаться на их стойкости и лишало их веры и привязанности к своим начальникам и похвальной гордости своей частью. А тылы между тем неимоверно росли, обозы были переполнены людьми, не знающими своих частей. Ростов был переполнен офицерами, а сотнями на фронте командовали урядники и вахмистры.

Если мы внимательно проследим все периоды Гражданской войны, мы увидим, что, когда наши части были свежи, после отдыха и сыты, мы наступали и били, как хотели, превосходящего нас по численности противника, но как только наступало переутомление, перебои в снабжении, части таяли, боеспособность падала, и мы вновь откатывались назад, чтобы после отдыха опять перейти в наступление.

Резервов у нас почти никогда не было, а тылы были заполнены массой здоровых людей, ибо организации тыла не было.

6. О техническом оборудовании частей и о снабжении амуницией и оружием я не буду говорить. Возможно, что у нас не было в достаточном количестве ни того, ни другого. Я, например, для моей дивизии почти ничего не получил. Винтовки, пушки, пулеметы, так же как и всякого рода телефонное и телеграфное имущество, походные кухни, двуколки, мотоциклеты, до духовых инструментов для хора трубачей включительно, я взял с боя у красных и даже снабжал соседние части ими. Но бронемашин, к сожалению, почти не было, а при рациональном их использовании они могли бы сыграть большую роль. В своих заметках я упоминал, что появление у противника броневых автомобилей производило в наших частях панику вследствие кажущейся беспомощности бороться с ними или что-либо им противопоставить. Об этом я однажды, находясь в Новочеркасске, лично докладывал генералу Сидорину и просил, по возможности, снабдить дивизию хотя бы двумя машинами, на что генерал Сидорин ответил, что делается все возможное.

По моим наблюдениям, с броневыми частями у нас было не совсем благополучно. В тылу были сформированы броневые отделения, но на фронт они почти не попадали. Мне раза два-три из штаба сообщали, что высылаются в дивизию бронеавтомобили, но всякий раз, не доходя до моего штаба 50–60 верст, машины почему-то портились и возвращались обратно для ремонта. Очень жаль, конечно, ибо на фронте они могли бы показать себя, где, содействуя нашим частям и под командой боевых офицеров, были бы весьма полезны.

В настоящих заметках, отмечая некоторые наши недочеты и ошибки, я не хотел бы касаться политических ошибок, но не могу обойти молчанием одну из них, так как она была тесно связана с настроением частей и целями войны, эта ошибка – «непредрешенчество» как о форме будущего устройства России, так и о ликвидации последствий революции. Невольно возникали вопросы: за что мы воюем? Предположим, мы свернем шею большевикам, а дальше что?.. Опять керенщина? Опять болтовня и социальные опыты? Или, может быть, полукрасная, слюнявая социалистическая республика? Стоит ли из-за этой дребедени копья ломать, воевать, жертвовать собой?

А если бы в то время, когда движение наше уже окрепло и наша красновато-либеральная оппозиция, мечтавшая об «углублении» революции, была не страшна, был бы взят национально-русский путь, и на своих знаменах смело поставили лозунги, которых так ждал исстрадавшийся от революционных экспериментов народ, «Самодержавный Царь – хозяин земли русской», «Земля крестьянам, данная царским манифестом», «Амнистия всем, принимавшим участие в революции» и «Рабочее законодательство», тогда бы Белое движение приобрело живую душу и стало бы чисто белым, без красноватого налета в виде всякого калибра политических деятелей с социалистическими тенденциями, которыми были заполнены наши тылы, учреждения, совещания и круги, и даже отчасти командные должности; тогда зараза не коснулась бы некоторых частей и не нашли бы места в полковых маршах куплеты: «Царь нам не кумир» и т. п. Тогда и не посмели бы появиться изречения из уст некоторых больших начальников: «Я республиканец; если в России будет монархия, то мне в России места не будет»; или еще хуже и гаже, из речи другого генерала: «Не бойтесь, с наших знамен стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших».

Наши цели – бойцов на фронте – были различны с целями тыловых проходимцев и демагогов; их пугали успехи белых армий. Мы боролись за спасение России, а они за спасение революции.

Это главная ошибка внутренней политики. Не менее грубой ошибкой была и наша неопределенная внешняя политика. Но о ней много написано и не буду повторять. Результаты на лицо, и страданиям русского народа конца не видно.

Неумение, или нежелание, столковаться с Польшей, Украиной и даже избежать трений с казачьими областями – этой основной опорой борьбы с революцией – боязнь потерять достижения 17-го года и обнажить грязное белье измены и предательства, заставляло «основоположников революции», прикрываясь белыми плащами патриотизма, вести закамуфлированную политику «девушки с прошлым».

Игнорирование реальной обстановки и смехотворная, никому не нужная верность бывшим союзникам, бессильным по целому ряду причин помочь нам, да и не проявлявших особого желания к этому, ибо симпатии их были на стороне революции, не скрывались и заставляли даже отклонять предложенную нам руку помощи истинных друзей России. Если бы этих «ошибок» не было, Россия не лежала бы в прахе и рабстве, а мы не скитались бы по всему свету с волчьими «нансеновскими» паспортами, навязанными нам благодарными союзниками.

1925 г. София.

Заметка

к статье г. Янова, помещенной в 3-м томе «Донской Летописи»: «Дон под большевиками весною 1918 г. и восстание станиц на Дону»

В статье г. Янова в 3-м томе «Донской Летописи»: «Дон под большевиками весной 1918 г. и восстание станиц на Дону», на страницах 26 и 27 изложены неточно некоторые события по восстанию казаков в Усть-Медведицком округе, совершенно искажающие истину; следует сделать некоторые поправки и разъяснения, а именно:

1. Совет вольных хуторов и станиц образован не «сотником Ведениным с группой интеллигенции», а избран по настоянию командующего Освободительными войсками вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа, войскового старшины Голубинцева Чрезвычайным съездом хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа в ночь с 26 на 27 апреля по старому стилю 1918 года на хуторе Большом Усть-Хоперской станицы, т. е. через два дня после Усть-Хоперского восстания. Состоял Совет первоначально из пяти членов: сотника Веденина, хорунжего Лащенова, урядника Алферова, казака Алферова и еще одного казака, а затем уже по мере расширения восстания пополнялся по одному делегату от каждой вновь занятой станицы.

2. Партизанский отряд подъесаула Алексеева был сформирован преимущественно из Усть-Медведицкой учащейся молодежи подъесаулом Бабкиным в первые дни после занятия Усть-Медведицы усть-хоперскими казаками. 5 мая подъесаул Бабкин был убит в бою у хутора Зимняцкого, после его смерти отряд принял его помощник подъесаул Алексеев.

3. Постановление съезда Советов Усть-Хоперской станицы 25 апреля 1918 года о непризнании советской власти и о мобилизации сделано не «под влиянием» Совета вольных хуторов и станиц, еще не существовавшего в то время, а было давно подготовлено и искрой послужило лишь известие об оружии, посланном Усть-Медведицким советом в слободу Чистяковку на вооружение крестьян.

4. Связь с немцами была установлена в первые дни восстания, а 5 мая в Новочеркасск с докладом о восстании мною были командированы два офицера: есаул Красовский и сотник Орехов.

5. Части генерала Фицхелаурова подошли к Усть-Медведице не 9 июня, а 5 июля.

Генерал-майор Голубинцев.

ЗАМЕТКА

к статье П.Н. Краснова: «Всевеликое Войско Донское», помещенной в «Архиве Русской Революции», в томе V

1. На странице 226 т. V «Архива Русской Революции» перечисляются к 12 мая 1918 года 14 самостоятельных отрядов, подчиненных Войсковому штабу, в числе которых поименован отряд «есаула Веденеева». Такого отряда, да и вообще такого офицера в это время в Усть-Медведицком округе не было. С 25 апреля по 5 июля 1918 года командующим Освободительными войсками вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа был войсковой старшина Голубинцев, отряды которого были общей численностью около 10 000 казаков, о чем упомянуто и в записках генерала Денисова, бывшего в то время командующим Донской армией, в приложении к первому тому, а также отмечено в схемах, изданных штабом Войска Донского.

2. На странице 227 сказано, что к 1 июня на севере Дона была группа полковника Алферова – следует исправить: на севере Дона были две совершенно самостоятельные группы – Верхне-Донская полковника Алферова и Усть-Медведицкая войскового старшины Голубинцева (см. схемы, изд. Войсковым штабом).

3. На станице 233 читаем: «…почти одновременно и генерал Мамонтов вошел в связь с отрядами полковников Старикова и Секретова, очищавших от большевиков Усть-Медведицкий округ». В это время, т. е. около половины мая 1918 года, да и вообще до 5 июля 1918 года, в Усть-Медведицком округе отрядов полковников Старикова и Секретова не было.

4. На странице 234 читаем: «17 июля казаки хоперцы овладели станциями Филоново, Панфилово и Кумылга». Следует исправить: станция Кумылга была занята не хоперцами, а казаками Усть-Медведицких полков 4-го Конного отряда войскового старшины Голубинцева в средине июля одновременно со станцией Себряково, занятой частями генерала Фицхелаурова.

Генерал-майор Голубинцев.

Вкладка

Книга генерал-майора А.В. Голубинцева «Русская Вандея», изданная в Мюнхене в 1959 г.

Генерал-майор А.В. Голубинцев

Станица Усть-Медведицкая

Казак хутора Артановского Тишанской станицы Хоперского округа

Усть-медведицкие казаки

Усть-хоперские казаки. Фото 1910-х гг.

Вручение пернача атаману Алексею Максимовичу Каледину. Новочеркасск, 1919 г.

Вынос исторических знамён и регалий Всевеликого войска Донского перед Церковным парадом. Новочеркасск, 16 августа 1918 г.

Войсковой атаман Всевеликого войска Донского А.М. Каледин в станице Старочеркасской зимой 1917–1918 гг.

Камышин в начале XX в.

Летняя и осенняя кампания 1918 г. на Южном фронте

Командование (второй состав) Донской армии. Сидят, слева направо: А.К. Кельчевский, В.И. Сидорин, К.К. Мамонтов. Стоят: А.И. Кислов, В.В. Добрынин. Февраль 1919 г.

Прибытие танка в Донскую армию. В центре – генерал-лейтенант В.И. Сидорин. Фото 1919 г.

Летчики Донской авиации. Зима 1918–1919 гг.

Бронеавтомобиль Донской армии «Атаман Богаевский». Фото 1919 г.

Борьба за Донецкий бассейн в апреле – мае 1919 г.

Атаман генерал Краснов П.Н. и Совет управляющих Всевеликого войска Донского. Новочеркасск, Атаманский дворец, 1918 г.

Атаман П.Н. Краснов

Генерал-лейтенант А.П. Богаевский после избрания атаманом Всевеликого войска Донского. 1919 г.

Атаман Всевеликого войска Донского генерал-лейтенант А.П. Богаевский (в первом ряду слева). Новочеркасск, 1919 г.

Разновидности Георгиевских крестов Донской армии

Атаман К.К. Мамонтов и генерал-майор С.Н. Плеханов. Фото 1918–1919 гг.

Схема рейда генерала К.К. Мамонтова

Ф.Д. Крюков

Дружеский шарж. Казацкий писатель Ф. Крюков

Атака казаков-партизан под Персияновкой 25 апреля 1918 г. С картины художника Е.П. Рытченкова. 1918 г.

Егорлыкская операция 1920 г.

П.Н. Врангель среди военных и политиков, среди которых А.П. Богаевский, Г.А. Вдовенко, А.В. Кривошеин. Фото 1920 г.

Командующий корпусом Б.М. Думенко

Командующий 2-й Конной армией Ф.К.Миронов

С.М. Буденный со станичниками. Фото 1920 г.

Карикатура из эмигрантского журнала 1920-х гг., иллюстрирующая распад России, в том числе и появление независимой Казакии, способствовавшей победе большевиков в Гражданской войне

Эвакуация Белой армии из Крыма

Оглавление

Вступление

Предисловие

  Родимый край Стихотворение в прозе

I. Русская Вандея

  1. Осиное гнездо

  2. Усть-Хоперское восстание

    Журнал военных действий Усть-Хоперского отряда

  3. Чрезвычайный съезд вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа

  4. Освободительная армия вольных хуторов и станиц Усть-Медведицкого округа

  5. Взятие Усть-Медведицы

  6. В станице Глазуновской

  7. Наступление Миронова

  8. Осада Михайловки

II. Усть-Медведицкая конница

  9. 4-й КОННЫЙ ОТРЯД

  10. На Иловле

  11. Штаб Северо-Восточного фронта

  12. Новые формирования

  13. Восстание по Медведице

  14. Рейд генерала Мамонтова

  15. На среднем Дону

  16. В тылу

  17. На фронт

  18. В Сальских степях

  19. Донская конница у Торговой и Белой Глины

III. По наклонной плоскости

  20. За Кубань

  21. Черноморское побережье

  22. Сдача Кубанской армии

  23. Последний этап

  24. Разгром конной группы Жлобы 20.06.1920 г.

  25. Эвакуация

  26. Заключение

  Заметка

  ЗАМЕТКА

  Вкладка Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg