«Невольные записки»

Невольные записки (fb2) - Невольные записки 756K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Леонид Амстиславский

Леонид Амстиславский Невольные записки

© Леонид Амстиславский, 2017

© Издательство «Моя Строка», 2017

* * *

Часть I. А дальше – «Матросская тишина»

Уважаемый господин редактор!

[Письмо доставлено в редакцию журнала Индекс/Досье]

Мне известно, что Вы нашли время и возможность ознакомиться с частью материалов, предложений и записок, которые мне удалось отсюда передать. Огромное Вам за это спасибо! Не только от меня лично, но и от 116 моих сокамерников, живущих на 46-ти квадратных метрах в СИЗО 48/1. И еще от нескольких тысяч человек (точное число заключенных в этом СИЗО – тайна не только для нас, но даже и для «вертухаев» – контролеров), находящихся здесь.

Поверьте, что с каким бы мастерством и талантом ни была описана боль от «ласточки», как бы мастерски ни был описан ужас удушья «слоника», или полиэтиленового пакета на голове, реальная боль всегда «больнее», а ужас всегда «ужаснее». Почти никто из нас никогда не рассказывает на воле, через какой ад мы проходим здесь. Во-первых, мало кто поверит в реальность, в возможность всего происходящего, а, во-вторых… просто стыдно! Стыдно признаваться женам, родителям, любимым, детям в том, что тебя низводили до состояния животного. Что тебя ставили на колени, клали мордой в грязь, ковырялись в заднице в поисках несуществующей «малявы» и «торпеды»… Стыдно говорить об избиениях, при которых даже не кричишь, а воешь, о прилипающем к телу грязном белье, которое негде ни выстирать, ни высушить… Да стоит ли все перечислять… Стыдно и бессмысленно…

Я постараюсь без излишних эмоций рассказать о некоторых сторонах нашей «жизни» здесь, о «маленьких хитростях», помогающих выжить, о том, что на протяжении лет является нашим ежедневным бытом.

Заранее благодарю Вас за готовность уделить время этим запискам.

Словарь тюремных терминов

Аленка – мусорное ведро.

Баланда – тюремная ежедневная пища. Завтрак: рыбкин суп; обед: первое – кислые щи или борщ, второе – пшенка или сечка; ужин – та же сечка или пшенка. В сутки также выдается полбатона несъедобного хлеба.

Братва – наиболее уважаемая категория ЗК.

БУР – Барак Усиленного Режима.

Верблюд – человек из хоз. блока («хоз. банда»), разносящий дачки по хатам – «X».

Вертухай – надсмотрщик, охранник.

Весло – ложка.

Вонючка – жалоба.

Воспет – офицер-воспитатель, контролирует воспитательный процесс в нескольких камерах.

Гнать, погнал, гонит – погружаться в мысли, переживания, впадать в депрессию.

Голяк – отсутствие чего-либо. «Полный голяк», когда в «X» нет ни курева, ни лекарств и «X» сидит на одной баланде.

Грев – от слова «согреть» – все, что угодно: от сигареты до куска сахара.

Груз – все, что угодно: от сигарет до «грева». Посылки из «X» в «X».

Дальняк – параша – туалет в «X».

Дальнячка – туалетная бумага.

Дачка – передача с воли (может быть продуктовой или вещевой).

Делюга – уголовное дело.

Дорога – общетюремная система связи между камерами.

Дрова – жгут, скрученный из тряпок, который поджигают, чтобы вскипятить чифир в алюминиевой кружке – фаныче.

Дубок – стол.

Забить – занять очередь.

Загасить – уничтожить.

Заточка – заточенный черенок ложки для резки хлеба. Затачивается обычно о край шконки (металлический уголок, на который наварены «струны» – полосы шириной в 4 см).

Заява – заявление.

ИВС – изолятор временного содержания.

Кабан – продуктовая передача с воли.

Канатик – веревка, которая плетется из ниток распущенных свитеров и носков.

Кивалы – члены суда, «народные» заседатели.

Конь – специально сплетенный (утолщенный) канат для переправки груза из «X» в «X».

Кормушка – откидывающаяся дверца-окошко в тормозах, через которую в «X» передается баланда.

Кум – оперативник в тюрьме.

Купчик – очень крепкий чай.

Лекарство – наркотики.

Лепила – врач, фельдшер в тюрьме.

Малява – записка из камеры в камеру («X» → «X») (закручивают в целлофан или полиэтилен и запаивают горящей спичкой).

Марочка – разрисованный (расписанный) носовой платок или просто квадратный кусок белой материи от простыни с любым изображением или текстом.

Машка – матрац.

Мойка – бритва.

Накрывать поляну – подавать пищу.

Объебон – обвинительное заключение.

Парашют – полог из старых простыней и тряпок, натянутый между окном и шконкой, чтобы хоть как-то направить поток воздуха.

Погоняло – прозвище.

Приколоться – поговорить, пообщаться.

Продол – коридор на этаже, на котором расположены «X».

Пятак – кусочек относительно не занятого пространства (1,5–2 м²) в «X» перед тормозами.

Рабочка – хоз. обслуга в СИЗО. Набирается, как правило, из добровольцев-первоходов (впервые осужденных), осужденных на срок до трех лет, с отбыванием наказания в колонии общего режима.

Ракушка – раковина, умывальник.

Рамсы – споры, разборки.

Реснички – приваренные к окну под углом в 45° стальные жалюзи.

Решка – от слова «решетка». Окно в хату.

Сборка – категория камеры, в которой собирают заключенных (ЗК), прибывших из изолятора временного содержания (ИВС), а также со всего Централа для пересортировки. На сборке можно провести от нескольких часов до нескольких дней.

Семья – несколько человек, объединившихся внутри «X». Вместе питаются, получают кабаны, поддерживают друг друга.

Слоник – каменный барьерчик высотой в 1 метр, отделяющий парашу (дальняк) от «X».

Смотрящий – человек из братвы, обеспечивающий порядок в «X», гарант от беспредела.

Стакан – одноместные боксики, в которые забивают по 20–30 человек.

Телевизор – шкаф для хранение продуктов и посуды.

Телефон – разговор с другой «X» через систему отопления при помощи металлического фаныча на основе известного акустическою эффекта распространения звука.

Тормоза – дверь в «X».

Третейский судья – как правило, наиболее опытный и уважаемый человек в «X». Относительно беспристрастно разводит рамсы.

Фаныч – алюминиевая кружка.

«X» – обозначение хаты – камеры в маляве.

Хозяин – начальник СИЗО, зоны

Чифир – чисто тюремный напиток стимулирующего действия из сверхдозы чая.

Чифирбак – металлическая кружка для чая. в которой варится чифир.

Шахтер – категория ЗК, живущих под шконками.

Шконка – металлические двухъярусные нары.

Шленка – миска.

Шнифт – смотровой глазок в дверях-тормозах.

Шуба – неоштукатуренный цементный наброс на стенах в тюрьме.

Прием и «сборка»

Из ИВС нас отправляют в «Матроску». Идет погрузка в автозак. В каждой из двух клеток, рассчитанных максимум на шестерых, уже забиты человек по 15.

Нас осталось еще восемь. Из-за восьми человек никто не станет гонять автозак еще раз. Конвой начинает утрамбовку. Двоих забили в стакан. (Отдельная клетка на одного человека – особо опасного преступника, в автозаке). Лицом к лицу. Иначе не помещались. Но дверь стакана все равно не закрывается.

Конвой упирается в нее сапогами и доминает. Еще по трое в каждую клетку. Мне не повезло: восьмой – последний. Мною, используя решетку клетки, трамбуют остальных. Упираюсь лицом в чье-то пальто. Стараюсь наклонить голову, чтобы упереться лбом, а не носом. Иначе задохнусь. Конвой наваливается на решетку и навешивает замок.

Минут 10–15 стоим. Конвой что-то утрясает с документами. Кто-то уже стонет: «Командир, поехали – дышать нечем!»… «Выдыхай через жопу», – ржет конвой. Наконец двинулись.

Едем более часа. В нашей клетке 2–3 наркомана. У них ломка. В середине пути у одного из них начинается рвота.

У меня (оказывается, мне все-таки повезло – я крайний у решетки и мне достается немного воздуха) одна забота – беречь очки. Я не догадался снять их при погрузке, и теперь спина в пальто впередистоящего вдавливает их в переносицу.

Несколько мощных толчков. Въезжаем в тамбур «Матроски». Приехали. Слава Богу, конец.

Оказалось – только начало…

Нас выстроили. Перед нами, за решеткой стоит ДПНСИ (Дежурный Помощник Начальника Следственного Изолятора)… Перед ним гора папок – это наши дела. Перекличка. Среди нас половина приезжих с Кавказа, Средней Азии – лица «кавказской национальности».

По-русски говорят и понимают плохо. Фамилии перевирают. Все нервничают. Наконец загоняют на сборку.

Плохо освещенная камера – примерно 50–60 квадратных метров. Стены и потолок угольно-черные от копоти и грязи. Выщербленный бетонный пол. Под потолком – две узкие щели, забранные решеткой. С внешней стороны еще и жалюзи – «реснички», перекрывающие решетку под углом в 45 градусов таким образом, чтобы ничего нельзя было увидеть. В углу, отгороженном от хаты полуметровым барьерчиком, – параша («дальняк»). Дыра в полу с двумя надолбами для ног. Сказать, что она обгажена, – ничего не сказать. Это – наслоения… Рядом в стене – осколок трубы, из которой сочится вода. Видимо, для питья и мытья рук.

Вонь густая и плотная. Это даже не запах, это что-то ощутимое. Руки и лицо становятся потными и липкими через 15–20 минут. Вдоль стен – отполированная тысячами задниц до зеркального блеска скамейка. На ней устроились наиболее шустрые – человек 40. Остальные – стоят.

Когда нас загнали, на сборке уже было человек 15–20. Это те, кто ждал (многие с утра) переброску со спеца на общак. Постепенно, по мере пребывания очередных автозаков, сборка наполняется. Везут из ИВС, из разных мест города. Народ начинает «кучковаться». По районам, по рангам и мастям. Первоходы – их большинство, жадно прислушиваются («греют уши») к «приколам» бывалых, стараются понять, что их здесь ожидает.

Несколько опытных сбились в углу и готовятся варить чифир. У кого-то нашлась алюминиевая кружка («фаныч»), кто-то достает чай. Нужны дрова. Добровольные помощники, у которых ни кружки, ни чая, роются в сумках, пакетах – достают какие-то тряпки. Их скручивают плотным жгутом и поджигают. В фаныче уже полпачки чая, залитого водой. Обмотав ручку подобием носового платка, кто-то уже держит фаныч над чадящими дровами.

Угол сборки заволакивается вонючим чадом от горящих «дров» Присев на корточки, бывалые пускают чифир по кругу.

Все говорят вполголоса, но гул стоит такой, что расслышать слова можно с большим трудом.

Около часа ночи. Мы здесь уже более 5 часов. Дверь камеры открывается, и начинают выкликивать фамилии. Уходят первые 20 человек. Потом еще 20. В камеру они уже не возвращаются. В четвертый или пятый десяток выкрикивают и меня. Подхватив свою сумку с тем, что мне успели передать в ИВС из дома, двигаюсь на шмон.

Шмон

Ярко освещенное помещение. Это – единственное помещение в «Матроске» (из тех, которые я видел сам) – по настоящему хорошо освещено. Во всех остальных – серо-голубой полумрак. Площадь – метров 35–40. Посередине, во всю длину – оцинкованный стол, похожий на те, на которых разделывают мясо в столовых. Шмонщиков шесть человек: две женщины и четверо мужчин. Нам велят вывалить из своих баулов и пакетов на стол все наше барахло. Все в одну кучу.

Вываливаем, стараясь все-таки отделить свои шмотки от чужих.

– Пустые баулы – в угол!

– Теперь раздеться всем догола! Трусы, носки – все долой! Озираясь на двух шмонщиц, которые стоят с каменными лицами, не обращая на пас никакого внимания, раздеваемся. Стандартные «приколы» по поводу размера и состояния члена, «разработанности очка» и т. п. У кого-то непроизвольная эрекция. Тут уже реагирует шмонщица. Перегнувшись через стол, резко, наотмашь бьет по члену пластмассовой линейкой.

В противоположной (за столом) стене – незаметная дверь и два окошка-бойницы. Мы, прикрываясь руками, выстраиваемся друг за другом в узком промежутке между столом и стеной, становясь в очередь к той самой, незаметной сначала, двери. Очень тесно, мы вынуждены прижиматься друг к другу. Стоит ли объяснять реакцию? Люди не спали уже более полутора суток. Нервы на пределе. А тут еще кто-то почти упирается тебе в зад. Даже понимая, что это не специально, что твое собственное положение по отношению к впередистоящему точно такое, – остаться «спокойным» невозможно.

Да и нельзя не реагировать! Могут подумать (или сказать вслух!), что подобная «близость» тебе привычна, т. е. ты – пидор! Поэтому реагировать обязательно! Это что-то вроде априорной заявки на звание мужика в будущем. Перед дверью нагнуться и продемонстрировать одному из шмонщиков, что в «очке» (т. е. в анусе) ничего не «заныкано».

По одному проходим в дверь и оказываемся в очень маленьком помещении. Ждем, пока наша партия зайдет полностью. Стоим босиком, плотно друг к другу. Ноги коченеют на бетонном полу. Все молчат. Только дыхание, как после забега на длинную дистанцию.

У некоторых после 10-дневного пребывания в ИВС все тело в язвах-расчесах. От них стараются «отжаться» подальше.

Наконец с грохотом открываются железные дверцы окошек, и в них начинают метать наши «ошмоненные» вещи. Вещи летят без разбора (сахар из разорванных пакетов, просыпанный чай вперемешку с чьими-то носками и трусами).

Начинается неописуемая суета. Все пытаются найти свои вещи и продукты. Наконец, кто-то из стоящих ближе к окошку догадывается, как себя вести: поднимает над головой каждую шмотку и передает тем, кто объявил себя ее хозяином. Естественно, что баулы и сумки, в которых все это находилось, выбрасываются в последнюю очередь. Подкладки оторваны, у многих сумок изрезано дно. Распихиваем по баулам то, что удалось найти и собрать. Определить, что конкретно у кого пропало, невозможно. В основном пропадают («отшманываются») запрятанные деньги, лекарства, хорошие авторучки, зажигалки, большая часть хороших сигарет и новые (хорошей сохранности) вещи.

Жаловаться? Кому и на кого? Шмонщиков мы больше не видим. Из «шмоновой» нас переводят на новую сборку. Это относительно большое помещение – 50–60 квадратных метров. По стенам двухъярусные железные шконки. Металлическая рама из труб, на которую наварены «струны» – металлические полосы шириной 5–6 см… Ни матрасов, ни подушек.

В центре сборки – «дубок», вмурованный в бетонный пол, металлический стол. Вдоль стола такие же металлические, приваренные к столу и вмурованные в пол скамейки. В углу дальняк – параша. Шконок мало – 30, а нас больше сотни, не спавших почти двое суток человек.

Наиболее проворные и бывалые занимают их сразу.

Остальные, те, кто успевает, располагаются на скамейках вокруг дубка. Человек 40 остались без места. Им предстоит провести на ногах еще около суток. Присесть на краешек уже занятой шконки (естественно, нижнего яруса) можно только с разрешения того, кто эту шконку уже занял.

В этой суете проходит еще около часа. За «решкой» (зарешеченное и закрытое ресничками окно в камеру) начинает сереть – скоро утро. Вновь открывается дверь в камеру, и начинают вызывать по 10 человек «катать пальцы» (брать отпечатки).

Фотографирование

Сразу после «игры на рояле» (то же самое, что «катать пальчики») нашу группу из 10 человек ведут фотографироваться. Сначала на специальном планшете пластмассовыми буквами набираются наши инициалы и год рождения. Фотограф нервничает. Он тоже не спит в эту ночь.

В центре – вращающееся кресло, фиксирующееся в двух положениях – профиль и фас. Сбоку к креслу приварен длинный металлический штырь, на котором фотограф крепит планшет с уже набранными на нем нашими данными.

По очереди занимаем место в кресле. Голова фиксируется, чтобы у всех был одинаковый угол. Уверен, что любой нормальный человек, увидев эту фотографию, будет убежден, что перед ним законченный преступник.

Еще бы: у каждого семи, – десятидневная щетина, лица немытые, волосы нечесаные… Люди, не спавшие около двух суток. Голодные и злые, испуганные и растерянные. Оскорбленные и непонимающие.

Наконец, пройден и этот круг. Мы снова попадаем на сборку. Нам навстречу идет другая партия.

На сборке уже варят чифир. Те, кому родственники успели передать в ИВС что-то из продуктов, кому удалось собрать что-то после шмона, устроили нечто между поздним ужином и ранним завтраком.

В коридоре какой-то грохот. (Открывается кормушка.

Те, кому удается в нее заглянуть, могут увидеть металлическую тележку на литых металлических колесах (это она гремела). На тележке навалены буханки хлеба. Его выдают нам из расчета одна буханка на троих.

Естественно, резать его нечем. Ломаем на глазок.

Хлеб практически несъедобен. Но это ты поймешь потом, через пару дней. А сейчас все настолько голодны, что едят его всухомятку. У ракушки (раковина с краном) образуется очередь напиться и запить стоящий комом в горле хлеб водой, сочащейся из огрызка ржавой трубы. Наступающая через несколько минут после этого завтрака «реакция желудка» вкупе с густыми клубами сигаретного дыма и дыма от дров, на которых варился чифир, создают на сборке непередаваемую атмосферу физически осязаемой вони.

Опять открываются тормоза. И опять выкликают по 10. На этот раз, на медосмотр.

Медосмотр

Нас приводят в маленькую, полностью замкнутую комнату размером чуть больше вагонного купе. Окон нет, густой полумрак. Вновь велят раздеться, на этот раз только до трусов. Понятно, что никаких вешалок, крючков для одежды нет. Все в общую кучу в угол. Открывается вторая внутренняя дверь, ведущая в клетку, в полном смысле этого слова. От пола до потолка – толстые металлические прутья. Дверь за нами захлопывается автоматически. Внутри маленькой клетки – медицинская кушетка, покрытая грязной, в бурых пятнах крови, простыней. Со стороны ног, поверх простыни, – розовая медицинская клеенка, истертая до белесых проплешин.

За решеткой – врачи. Один мужчина и три женщины. Стандартные вопросы: есть ли сифилис и туберкулез, были ли черепно-мозговые травмы. Ответы на эти вопросы фиксируются. Все остальное – попытки сообщить о больном сердце, хронических заболеваниях и т. п. – остается без внимания.

На столике около решетки – медицинская ванночка-кювета, в которой, в какой-то мутной жидкости лежат иглы устрашающего размера. То, что ими пользовались не один раз, видно невооруженным глазом. Нам предлагают просунуть руку через решетку. Этими иглами пытаются взять кровь из левой руки. У очень многих, особенно у наркоманов, вен не видно, попасть в них невозможно. Кровь пытаются взять из вен на шее. Человек прижимается головой к решетке, фельдшер тыкает ему иглой куда-то в горло. Потом эта же иголка вновь бросается в ту же самую кювету, в тот же самый раствор, из которого пару минут назад ее вытащили.

Абсолютно убежден, что этими же 20–30 иглами брали кровь не только у всей нашей сборки (более 100 человек), но и вчера, и позавчера, и будут брать завтра… Стоит ли удивляться, что на август 1998 года только в «Матроске» было более 500 ВИЧ инфицированных. Отдельных камер для них не хватало, поэтому их разбрасывали по общим камерам. Лично со мной в камере № 274 более четырех месяцев находился ВИЧ-инфицированный парень. Мы узнали об этом только после того, как его перевели от нас в «спидовую» хату. Бывает и наоборот: когда здорового человека по «ошибке» закидывают к «спидовым». Это тоже своеобразный метод «прессовки» для получения нужных показаний.

После медосмотра нас возвращают на сборку. Нам предстоит провести там весь последующий день и полночи до того, как мы попадем хату, в которой нам предстоит жить несколько недель до окончательной «растусовки».

Первая хата (спец)

В «Матроске» могут забросить сразу на общак, т. е. в общую камеру, в которой находятся одновременно от 85 до 135 человек. А могут и на спец, т. е. в так называемую «маломестную камеру», в которой от 8 до 20 человек. Все зависит от дежурного опера («подкумка»), за которым закреплены несколько камер на спецу и общаке.

Если повезет, то сначала могут поместить на спец. Там чуть легче выжить и адаптироваться перед общаком, на котором рано или поздно все равно окажешься.

Мне повезло – я попал на спец.

Вытянутая комната шириной метра 3, и 5–6 метров длиной. Слева от двери в углу – дальняк. Он занавешен двумя простынями. Только потом, через несколько дней, я понял, на чем висят занавески, откуда берутся веревки, каким образом все это крепится…

На расстоянии двух шагов от тормозов – дубок. С торца к нему приварена небольшая площадочка, на которой стоят несколько фанычей и шленок. Эта площадочка называется «язык», там же – три розетки.

Справа от меня три двухъярусные шконки, слева – две. С левой стороны между дальняком и шконкой – ракушка. Между дубком и шконками места столько, что можно пройти только боком и лишь тогда, когда за дубком никто не сидит. Скамеек нет. Сидеть за дубком – это значит сидеть на краешке шконки.

На дубке клеенка, сшитая из полиэтиленовых пакетов. На противоположной стороне дубка небольшой телевизор. На высоте 3-х метров – узкое окно, решка. Оно забрано двойной решеткой, а с внешней стороны к нему приварены реснички. Реснички – это металлические полоски шириной 5–6 см под углом в 45 градусов. Таким образом, свет в камеру, практически, не попадает. Это компенсируется круглосуточно горящей под потолком лампой дневного света.

Все это я подробно рассмотрел потом, а сначала, когда за мной захлопнулись тормоза, было только впечатление чего-то очень тесного, но относительно чистого и обжитого. На стенах наклеены какие-то картинки из журналов, у шконок – кармашки из пустых сигаретных пачек. К решке канатиками привязан вентилятор. Второй вентилятор привязан к вентиляционному отверстию над тормозами, лопастями в сторону этого отверстия. Таким образом, эти два вентилятора (нагнетающий и вытяжной) создавали какое-то подобие движения воздуха.

Но все-таки густо пахло прокисшей капустой и табачным дымом. Через всю камеру протянуты несколько веревок, плотно увешанных сушащимся бельем. Этот запах влажного белья, пропитанного табачным дымом, эта постоянная вонючая влажность были в каждой камере, в которой мне впоследствии пришлось побывать.

Я был шестнадцатым в камере. В хате было 10 шконок. Пять из них заняты постоянно: одна – смотрящему, еще четыре – братве. Они – старожилы наиболее давние в хате. Некоторые по году, трем, пяти. Естественно, что у них постоянные шконки. На оставшихся одиннадцать человек делятся пять шконок. Это еще по-божески. На общаке в среднем на 25–35 шконок – от 90 до 140 человек. Учитывая, что братва занимает на общаке не меньше 10–12 шконок, на остальных остается от 12–13 до 22–23. Легко посчитать, что спят на общаке в три – четыре смены. Но об общаке – позже и подробнее.

Надо признать, приняли меня отлично. Меня покормили, выделили шконку на 8 часов (на всю ночь!), помогли постираться, побриться (у меня не было станка) и дали прийти в себя.

В этой хате я пробыл почти две недели. За это время я узнал многое о тюремном быте. Через две недели меня перевели на общак. В хату 142, в которой я провел первые полгода.

Общак

В день, когда я заехал в хату (в «Матроске» не говорят: зашел, пришел и т. п., только заехал), в ней уже было 118 человек. Хата большая, не меньше 60 квадратных метров. Не надо удивляться, что хату в 60 квадратных метров, в которой находятся 118 человек, я называю большой. Рассказы о том, что в России на каждого заключенного положено не менее четырех квадратных метров, рассчитаны на сентиментальных старушек из российской глубинки и дебильных депутатов Госдумы…

Описать хату сразу невозможно. Представьте себе переполненный вагон метро в час пик. Представьте, что люди и этом переполненном вагоне раздеты до трусов, что вентиляция не работает, и никогда не работала, что люди не мылись как минимум 10 дней, что 3/4 этих людей курят самые плохие дешевые сигареты и самокрутки из распотрошенных бычков… Теперь прибавьте к этому запах стоящих на дубке 30–40 шленок с оставшимся с утра рыбкиным супом и со щами из кислой капусты. Прибавьте к этому пар десятка закипающих фанычей и, разогреваемых кипятильниками тех же щей и рыбкиного супа. Прибавьте испарения от сохнущих на натянутых через всю хату веревках нескольких десятков простыней, наволочек, носков, трусов и т. д. Представили? Можете смело все это возвести в энную степень, где N – запах из ни на секунду не освобождающейся параши-дальняка.

Я уже не упоминаю о так называемых «естественных» запахах (немытые ноги, гниющие язвы, ртутная мазь, которой обильно смазываются «чесоточники», запах последствий желудочной деятельности от постоянного употребления полупропеченного черного хлеба).

И в такой камере-вагоне люди ЖИВУТ от грех месяцев до четырех с половиной лет. Постоянный гул, возгласы, крики. В хате, как я уже говорил, вместе со мной в этот день 119 человек. И это в Москве, в столице, где все на виду… А представляете, что творится в глубинке?

Зайдя в хату, я попытался закурить. Ко мне сразу потянулось несколько рук. Я раздал оставшиеся у меня полпачки «Примы» и вытащил коробок спичек. Чиркнул, спичка зашипела и погасла. Кислорода для горения не хватает. Прикурить можно только друг у друга, или от «затаренной» (заныканной, спрятанной) зажигалки.

(В «Матроске» почему-то запрещено иметь зажигалку, хотя в той же «Бутырке» они разрешены).

Справа от тормозов огороженный занавеской угол – общак. Это – то место (полтора – два квадратных метра), где можно «приколоться по делу» (поговорить о чем-то секретном, серьезном), «разобрать и убить рамсы» (решить и погасить возникающие разногласия), получить с кого-то (получить проигрыши либо надавать «по ушам» за какой-то косяк).

Здесь же, на этом общаке, принимают вновь прибывших в хату. Объясняют, что к чему, помогают, – т. е. дают то, чего у человека нет: мыло, зубную щетку, сигареты, чай и г.д.

Откуда все это берется? От тех же отчислений в общак каждого, с каждой полученной дачки, кабана, ларька.

Общак – самый чистый, самый «проветриваемый» (два вентилятора), самый благоустроенный и относительно спокойный угол хаты.

(Позднее я «оккупировал» его, прописавшись там почти постоянно. Умельцы сшили мне из пустых сигаретных пачек несколько полок, на них я устроил «библиотеку» – художественная и юридическая литература и т. п. Здесь же я постоянно что-то писал – жалобы, заявления, стихи. Здесь же пишу, а вернее диктую (у меня ужасный почерк), эти записки своему сокамернику и товарищу Диме Харитонову.)

Отступление

О библиотечке стоит сказать отдельно. Нигде, кроме тюрьмы, нет такого полярного отношения к книге. Часть людей относится к ней более чем трепетно, другие видят в ней только «дальнячку» (туалетную бумагу) и «тарочку» (бумагу для самокруток). При мне двоих чуть не убили за то, что, взяв на время книгу с общака, вырвали пару страниц на дальнячку…

Интересен подбор книг: от Канта, Юнга и Ницше до Марининой и ей подобных. От неплохого подбора юридических справочников и кодексов до учебников по психологии и дианетике. Книги попадают в хату через адвокатов и с помощью «ног» (через вертухаев). Иногда – посылками (бандеролями). Что-то можно найти и в тюремной библиотеке. Наиболее востребуемая в хате литература: библии, сонники, книжки о магии и гаданиях, гороскопы – все, что связано с грядущей судьбой. Все остальное (за исключением детективов) читается вместе с кем-то из тех, кто может объяснить и прокомментировать прочитанное. Мне пришлось по несколько раз «прочесть» и на разных уровнях объяснять того же Канта, Юнга, Ницше и т. д.

Итак, я продолжаю. Меня подтянули на общак, мы поговорили, и я разделил нижнюю шконку (привилегированное положение в хате) с человеком, о судьбе которого я напишу, когда-нибудь, отдельно.

Я буду описывать «картинки» нашей жизни в хате 142.

Купание (мытье) на дальняке

Купание в хате на дальняке – привилегия немногих. В основном это смотрящий, братва и некоторые прочие (за «особые заслуги перед хатой»). Общая банька – тема отдельной картинки.

Стировые (несколько человек, которые за «грев» стирают на всех в хате) готовят для тебя три – четыре большие ведра с водой. Половые (еще парочка человек, которые дважды в день должны вымыть пол в хате) устраивают «плотину» (плотина – барьер из всех возможных половых тряпок, препятствующий проникновению воды из дальняка в хату). Один из половых дежурит у дальняка во время купания, на всякий случай – вдруг прорвет плотину.

Берешь с собой мыло, мочалку, большой фаныч и заходишь на дальняк. Задача – не только искупаться, но и сделать это как можно быстрее (за 15–20 минут, очередь «страждущих» не менее 20–25 человек), стараясь при этом помыться поаккуратней, не особенно брызгаясь и разливая воду. Обязательно нужно оставить резервный фаныч, чтобы смыть после себя мыло с дальняка.

Зато потом – чистое белье и тот никому, кроме зека, не понятный кайф чистого первые пару часов тела. Грязное белье – стирщикам, а гарсон (шнырь допущенный к «телевизору» – шкафу с продуктами) уже приготовил для тебя фаныч с купчиком. Я – привилегированный, счастливый обладатель персональной шконки, через пару недель после заезда в хату меняю белье и блаженно растягиваюсь на ней. Это – самые счастливые часы во все время моего пребывания на общаке.

Баня общая

Происходит это так: в тормоза колотит вертухай и кричит: «Банька!». Хата начинает судорожно собираться в баню. Суета – непередаваемая! Надо суметь отыскать свой баул, вытащить свежее белье, приготовить мыло и мочалку (тем, у кого они есть, а тем, у кого нет, надо скооперироваться с обладателями этой роскоши), все это запихнуть в какой-то пакет или связать узлом в полотенце.

Прошу учесть, что при этом каждый постоянно задевает кого-то локтем, так как устоявшееся жизненное пространство резко уменьшается. Наконец «раскоциваются тормоза» и хата вываливается на продол. Нас пересчитывают, и орава в 90–100 человек бегом спускается с нашего пятого этажа на первый в баньку. (Остальные, те, кто купаются в хате, остаются. Остаются еще и те, кому предстоит, пользуясь возможностью, тщательно промыть полы, ракушку, дальняк.)

Предбанник – узкое длинное помещение с вешалками-гвоздями на стене. Уже в предбаннике воды по щиколотку. Цепляем на гвозди свои вещи и, захватив мыло с мочалкой, входим в саму баню. Самое главное – занять место у соска (душа) и не уронить мыло, потому что, уронив его уже в воду, которой здесь еще больше, чем в предбаннике, найти мыло невозможно.

На один сосок приходится по пять – семь человек. Мылимся одновременно, смываемся – по очереди. Но самое главное – горячая вода, душ и относительно мытое тело. Носков никто не снимает. Моемся и одеваемся в носках. Потому что подцепить грибок ничего не стоит. Многие для страховки (далеко не лишнее) надевают на ноги полиэтиленовые пакеты. Но все равно, несмотря на все эти предосторожности, два – три человека после каждой бани обязательно зацепят или грибок, или чесотку.

В дверь уже колотится банщик – наше время истекло. На всю баньку, на всех нас выделяется от 15 до 25 минут.

На ходу вытираясь, тянемся наверх, в хату. День прошел не даром.

Пища и праздничные рецепты

В 5.30 утра приносят хлеб и, если есть, сахар. (Сейчас середина января, а последний раз сахар давали в начале августа.) Хлеб почти несъедобен, пресный, крошащийся. Буханка делится на двоих, в среднем по 400 граммов.

В 6.30 приносят завтрак – рыбкин суп. Это варево из полугнилого рыбного лома. Сорт рыбы не удавалось определить еще никому. На воле такой не бывает. Заправлен этот суп или пшенкой, или сечкой. Есть его можно, только пока он теплый. А поскольку часть семьи всегда спит (спят по очереди), то несколько порций остаются невостребованными. Но в хате ничего не пропадает. Вот два самых популярных блюда, которые делают из рыбкиного супа:

1. «Паштет» – жидкость сливается, вылавливаются все кусочки рыбы и тщательно промываются под водой из ракушки. Затем нужно отделить все кости. В итоге остается сухой остаток – одна-полторы столовые ложки рыбной массы. Мелко шинкуется (мойкой или заточкой) зубок чеснока, чуть-чуть лука, добавляется соль, и все это тщательно перемешивается с рыбой. Получается своеобразный «паштет», который можно намазать на хлеб.

2. «Котлеты» – это рецепт для избранных, тех, кто допущен до плитки (протащенная с помощью «ног» электроспираль утапливается в специально выдолбленные в полу канавки и подключается к розетке) и сковородки. Первоначальная процедура приготовления рыбы – та же, что и в приготовлении паштета. Фанычем в шленке растираются сухари из высушенного на батарее пайкового хлеба. Рыба, сухари, мелко нашинкованный лук и чеснок тщательно перемешиваются, лепятся небольшие котлетки и обжариваются на сковородке. Из трех шленок супа можно сварганить 5–6 котлеток, размером в половину спичечного коробка и толщиной в две спички.

Между 12 и 13.30 приносят обед. За полтора года моего пребывания здесь вариантов было немного: на первое – щи из кислой капусты, щи из свежей капусты, те же самые щи, но подкрашенные свеклой, – борщ, супы из пшенки, сечки и – крайне редко – из перловки.

Второе – то же самое, что и на первое, но с меньшим количеством воды. Иногда – полупюре из полугнилой картошки. Иногда попадаются кусочки соевого мяса, в среднем 30–50 г в неделю. О положенных 100 г мяса в день говорить и читать в «Правилах внутреннего распорядка» без смеха невозможно. Но и из этой баланды можно сделать вполне съедобные блюда. Вот несколько наиболее популярных в «Матроске» рецептов.

Каши:

Второе (пшено, сечка, перловка) тщательно промывается водой. В промытое сырье добавляется (в зависимости от наличия) сгущенка, немного кипятка, чайная ложка сливочного масла, немного изюма и других сухофруктов. Получается сладкая каша. Можно вместо сгущенки и сухофруктов добавить измельченный бульонный кубик, кетчуп, соль, перец, мелко нашинкованный лук и чеснок – тоже вполне съедобно.

От 17 до 18 привозят ужин. Как правило, это повтор второго блюда. Технология облагораживания блюда такая же.

При получении кабана (он же – дачка, т. е. передача) или в чей-то день рождения – праздничный стол.

Торт:

Фанычем в шленке растираются сухое печение, орехи (если они были в кабане), добавляются сгущенка, какао. Все это тщательно перемешивается. Из пустых сигаретных пачек склеивается что-то вроде противня, который изнутри обклеивается фольгой из тех же пачек или полиэтиленом из старых кульков. В этот противень выкладывается масса будущего торта. Выравнивается веслом и украшается сверху измельченными конфетами, сухофруктами, орехами. С полученного в кабане сыра (голландского, российского) снимается предохранительный слой парафина и из него лепится свеча. В качестве фитиля можно использовать скрученные нитки из расплетенных носков или свитеров. Эта свеча укрепляется в центре торта, зажигается, и готовый праздничный торт выставляется на «поляну». Едят его ложками.

Салаты:

Все имеющиеся (пришедшие в кабане) фрукты мелко шинкуются, добавляется несколько ложек меда (при наличии), перемешивается – блюдо готово. По такому же принципу (естественно, без меда) готовятся овощные салаты.

Но такую роскошь, как торт или салат, можно позволить себе не чаще двух – трех раз в год. Обычно приходящие в кабане сладкое и фрукты стараются растянуть хотя бы на неделю.

Самое популярное блюдо на «Матроске» – это «рандолики» (гренки). Это когда обычный пайковый хлеб густо просаливается и жарится на сковородке на обычном растительном масле (если есть), или на застывшем комбижире, который образуется через полчаса на поверхности любой каши.

Хичкоку и не снилось… (Документальные зарисовки из жизни и быта общака)

Этим летом (1999 г.) в июне – августе температура в Москве поднималась до 35 градусов (по Цельсию). Газеты писали, что в городе отмечались случаи тепловых ударов, инфарктов и т. д.

Средняя температура в хате на общаке поднималась до 55–60 градусов. Хочу еще раз напомнить, что на площади 60 квадратных метров (это – в лучшем случае) годами живут от 90 до 130 человек.

Простое деление квадратных метров на людей говорит только о некомпетентности тех, кто это делает. Средняя площадь одной шконки 1,5 кв.м. Шконки стоят в два яруса. Следовательно, 14 шконок (нижний ярус) занимают 14 × 1,5 = 21 кв.м. На дубок приходится 3 кв. м, на дальняк еще 1,5–2 кв.м. Итого, из этих 60 кв.м. – около 30 занято «мебелью» (шконки, дальняк, дубок, «телевизор» – шкаф для продуктов, полочки).

В камере на день написания этих заметок живут 119 человек. 28 из них, постоянно сменяясь, находятся на шконках, в любой момент кто-то один обязательно на дальняке. Итого, оставшееся пространство в 30 квадратных метров приходится на 90 человек, то есть получается около 0,3 квадратных метра на одного человека.

Сидеть не на чем, для «сидения» просто не хватает места. Люди стоят практически вплотную друг к другу по 15–18 часов в сутки. И это в помещении, в котором из-за отсутствия кислорода не горит спичка, при температуре около 60 градусов.

Еще раз напоминаю, что при этом постоянно работают пять – шесть кипятильников, курят не менее 70 человек одновременно, на протянутых через всю хату веревках сушится не менее 100 единиц белья.

Простыни и матрацы пропитаны потом и никогда не высыхают (место вставшего мгновенно занимается очередником). В этой обстановке любая царапина, любой прыщик в течение нескольких часов превращается в расчесанную язву, не заживающую месяцами.

У 80 % от постоянного стояния ноги отекают и опухают невообразимо. На тараканов, клопов и вшей внимание просто не обращается.

Но это только одна, физическая сторона вопроса. Есть еще и другая. Люди раздражены до последнею предела. Каждое прикосновение одного потного горячего тела к другому такому же (а не прикасаться в подобной тесноте невозможно) подобно удару током. Взрыв, ругань, конфликт. Какие «ужастики» Хичкока и Спилберга идут в сравнение с обстановкой общака «Матроски»?!

Я провел в этих условиях 1,5 года. Со мной было несколько человек, которые «жили» в этой хате от 3 до 4,5 лет.

Школа выживания (Маленькие хитрости общака)

Мало какое животное выжило бы в подобных условиях постоянной, месяцами и годами продолжающейся пытки. Физической, психологической, моральной.

И как бы ни было плохо, вы все время ожидаете еще худшего… Любое животное давно сдохло бы. Но человек несет на себе «проклятие выносливости», человек выносит на удивление много, человек умеет приспосабливаться. Вот о некоторых «приспособлениях», помогающих выжить в хате, я и расскажу.

Парашют

От решки под острым углом к нижней шконке натягивается сшитый из простыней полог, таким образом, чтобы направить поток воздуха из окна на две – три нижние шконки. У основания парашюта, т. е. у решки, привязывается вентилятор, который гонит воздух под парашют, а второй вентилятор (поменьше), так называемый «вытяжной», сквозь дыру (окно) в простыне прогоняет его дальше в хату.

Вентиляторы

Любыми путями в хату затягиваются маленькие вентиляторы, которые привязываются в любом доступном месте, куда можно протянуть провода. (Вся хата в настоящей паутине из веревок и проводов.) Вентилятор ничего не охлаждает и несет скорее психологическую функцию, чем реально что-то освежает.

Кстати, о вентиляторах. Об этом мало кто знает, но об этом должны знать все!!!

В каждой хате на общаке над тормозами имеются вентиляционные отверстия (35 × 35 кв. см). Недавно, выселив на 2 дня всю хату на сборку, тюремщики «зарешетили» с двух сторон вентиляционные отверстия, поставив между решетками мощный промышленный вентилятор, загоняющий воздух с продола. А на продоле нет ни одного окна!

Целям вентиляции это нововведение не служит, и служить не может. Но зато при малейшем волнении можно нагнетать в хату «черемуху» или другой газ.

Купание на прогулке

Прогулка – это, пожалуй, единственное, что строго соблюдается и выдерживается в «Матроске». Нас выводят после обеда (в 13–14 часов), и гуляем мы от 40 минут до 1 часа. Правда, выходят далеко не все – примерно половина. Кто-то спит, кто-то ест, кто-то специально остается, чтобы, воспользовавшись ситуацией, спокойно написать жалобу, заявление, подготовиться к суду…

Те, кто выходит на прогулку, пытаются ее использовать на 100 %. Часть «качается» (отжимается, приседает – ликвидирует гиподинамию), многие, если прогулка летом, купаются. Вся имеющаяся в хате тара (тазики, ведра, пустые пластиковые бутылки, полуторалитровые фанычи – «чифирбаки») наполняется водой доверху и осторожно, чтобы не расплескать, поднимается в прогулочный дворик.

Время от времени вертухаи запрещают это делать (в зависимости от смены и от настроения), вопрос обычно решается с помощью двух – трех пачек сигарет, плитки шоколада и т. п. В дворике (6 X 6 кв. м) для купальщиков выделяется отдельный угол, в котором они с наслаждением, экономя каждую каплю, пытаются смыть пот и грязь, осевшие на тело за прошедшую ночь. Купание на дворике – единственное светлое пятно на фоне черного тюремного дня.

Дорога и все, что с ней связано

Дорога – это общетюремная система, которая строится и совершенствуется годами. Ее задача – поддерживать максимально возможную и надежную связь между всеми хатами и корпусами Централа.

В «Матроске» есть свои «регионы» и своя «периферия»: общак, большой спец, малый спец, больничка, тубонар (блок для туберкулезных), хроника, карцер.

Расстояние между этими объектами-«регионами» – от пары метров (между хатами) до километра (между корпусами). Ежедневно по этим дорогам проходит до тысячи «маляв» и «грузов» с различным наполнением.

Как все происходит? Допустим, что мой знакомый, земляк, подельник, находится где-то на Централе. Я не знаю где. А мне необходимо с ним связаться, обменяться информацией. Для этого дорога пишет «поисковую».

Пишут ее только на материи (кусок светлой гладкой ткани). Для этой цели используется кусок белой простыни. Ткань, а не бумага, нужна для того, чтобы поисковая не порвалась, так как ей предстоит пройти почти все хаты Централа.

Текст на этой «поисковой» о том, что такой-то человек разыскивает такого-то человека и просит «дорожников» (два-три человека ответственных за прохождение маляв и грузов по дороге) по всем хатам сообщить, имеется ли такой-то в их хате. Получив «поисковую», дорога делает отметку о проходе через хату и о наличии либо об отсутствии этого человека. Как только человек обнаружен в какой-то хате, дорога отмечает это в поисковой и дальше поисковая не идет, а возвращается обратно в хату человеку, который ее отправил.

Узнав, в какой хате находится человек, который мне нужен, я пишу ему маляву. Если у меня есть чем «подогреть» человека (сигареты, чай, сахар, конфеты), то я пакую все это в бумагу или полиэтилен, туго закручиваю нитками и вместе с М. (малявой) и сопроводом передаю дороге для отправки. При этом я пишу сопровод. Подготовив таким образом «почту», я передаю ее дорожникам.

Примечание: Мне удалось пронести образец такого «сопровода» через все шмоны, пересылки, этапы. Его и демонстрирую всем неравнодушным в качестве одной из иллюстраций.

Пути отправки «почты» – различны. Через решку, с помощью «коней», через «баланду» (баландеру – человеку с «рабочки» развозящему баланду по хатам передается во время раздачи баланды пакет, в котором М. и грузы), с помощью «ног» (через вертухаев). Это в том случае, когда почта идет на другие корпуса.

За все нужно платить. Баландеру две-три пачки сигарет (в среднем – два-три раза в неделю). «Ноги» стоят дороже. В зависимости от объема груза и количества М., от срочности и т. п. «ноги» берут за каждую доставку не менее 100 руб. или что-то из вещей: хорошие, мало ношеные перчатки, дорогую авторучку или зажигалку и т. п.

М. и грузы, направляемые в «воровские» хаты, т. е. в хаты, в которых сидит кто-то из воров или авторитетов, идут «по зеленой», т. е. в первую очередь и под особым контролем. В каждой хате у дорожников есть специальная тетрадка, в которой «точкуется» (отмечается, записывается) каждая прошедшая М. или груз. От кого, куда, в какое время она прошла через хату.

Таким образом, всегда можно определить, где могла произойти задержка или пропажа М. или груза. Надо отметить, что подобное происходит крайне редко, так как за пропажу М. или груза с дорожника «спрашивают» и «получают» крайне строго и сурово. Поэтому почта и связь на Централе работают не в пример лучше и надежнее, чем Министерство связи на воле.

Но в жизни все возможно… Если вдруг во время приема или передачи М или «коня», в хату неожиданно врывается «резерв» (маски-шоу), то в первую очередь, не думая о собственной безопасности, дорога, да и вся хата, должна «загасить» полученные и отправленные М. любым способом!!! «Запал» М. – серьезнейшее ЧП.

Почта с момента отправки может идти до адресата от одного дня до недели,) и зависит от расстояния и ситуации. Есть хаты, расположенные в глухих углах Централа (от 401 до 412), куда ноги приходят только за особую плату. Естественно, что туда и оттуда почта идет намного дольше. Я достаточно долго пробыл в хате 410 и испытал все прелести подобной «информационной заморозки», когда любая М. идет на общак не менее недели. И столько же – обратно…

Чтобы подробно рассказать обо всех возможных путях переброски М. на Централе – нужна целая брошюра. Опыт приобретается годами, шлифуется на всех видах «запалов», передается друг другу.

Естественно, что имеется связь между СИЗО и ИК (зоной). «Матроска», «Бутырка», «Кошкин дом» (женский СИЗО № 6), «Малолетка» (СИЗО № 5) и т. п. Связь в этом случае – в основном через «судовых», т. е. через тех, кто ездит на суд.

Приколы. Шутки. Развлечения

Из часа в час, изо дня в день, из года в год в замкнутом помещении одни и те же лица, одни и те же переговоренные тысячи раз темы, одни и те же события. Вернее, отсутствие этих событий. Потому что трудно считать «событиями» выдачу баланды, шмоны, баньки и т. д.

Психологи считают, что даже непродолжительное (2–3 недели) пребывание в замкнутом пространстве психологически несовместимых людей ведет к тяжелым, иногда необратимым по своим последствиям, стрессам. Представляете, какая психологическая обстановка царит в хате при полной невозможности отвлечься, при полном отсутствии даже симуляции занятости, при абсолютной невозможности уединиться хотя бы на несколько минут.

Нереализованная энергия и агрессия сотни взрослых мужчин, годами находящихся в замкнутом пространстве, требуют выхода, какой-то реализации. Естественно, что хата постоянно «искрит». Вот на этой благодатной почве и произрастают многочисленные, порой очень злые и жестокие «приколы», которые служат развлечением для всей хаты. Лучше всего проиллюстрировать это на некоторых примерах.

«Ленин»

Ему чуть больше 30 лет. Первая ходка. Невысокою роста, «ленинская» лысина и вообще чем-то напоминает молодого Ленина. Заметно заикается. Какая-то «мелочевая» статья, типа обычной бытовой драки. Скорее всего, уйдет с суда «за отсиженным» (так впоследствии и оказалось, но свои полгода в хате он, тем не менее, провел).

Взяли его прямо с улицы, привезли в ИВС, для порядка избили, адвоката, понятно, нет. Следак, естественно, сообщать о его задержании родственникам и не собирался. Просидел в ИВС 7 суток. Дома ничего не знают, вещей нет (белья, сменки, сигарет и т. п.). Пришел в хату грязным, небритым, весь в клопах – все, как «положено» после ИВС и сборки.

Встретили нормально. Дали возможность помыться, постираться. Выделили с общака кое-что, чтобы смог переодеться. Покормили, дали курево, возможность отоспаться после двух бессонных ночей на сборке. Пора проверить человека «на прикольность». Рекомендуем побриться, но оставить бороду. Так он выглядит «солиднее», не как «бомж». Да и вертухаи и следак будут относиться к нему уважительнее.

Все при этой «рекомендации» максимально серьезны. Доводы – убедительны. Парень бреется, кто-то «корректирует» форму оставленной бороды. Итог превосходит все ожидания. Копия – Ленин. Сразу родилось погоняло – «Ленин».

Вторая стадия прикола. Убеждаем его, что по закону у него есть право на один пятиминутный телефонный разговор с домом. Нужно только обратиться к корпусному во время утренней или вечерней проверки. Но вертухаи разрешают этот звонок крайне неохотно, так как им лень водить к телефону. А потому нужно говорить уверенно и напористо. Ленин верит. Тем более что, насмотревшись американских фильмов, слышал о таком праве арестованных в США.

Проверка… Вся хата замирает в ожидании развлечения. Ленин, заикаясь от волнения, заявляет вертухаю о своем «конституционном праве» и требует (!) срочно сопроводить его к телефону.

Немая сцена… Корпусной, тупо моргая, пытается понять, о чем идет речь. Наконец, понимает: «Ох… в жо… не хочешь?», – и, поржав над собственной шуткой, захлопывает тормоза. Вся хата, давясь от смеха, возмущается вместе с Лениным полному беспределу вертухая. Советуем подтянуть «воспета» и потребовать, реализации конституционного права у него. Ленин начинает ломиться в тормоза и требовать «воспета».

Через пару часов появляется вечно пьяный (иногда с похмелья), капитан – «воспет» нашей хаты. Этот, выслушав тираду Ленина, врубается быстрее и советует «быть постоянно наготове», одеться (так как идти придется через весь Централ) и ждать, когда за ним придут. Вся хата одевает Ленина. Свитера, теплую куртку, шапку, перчатки, ботинки и т. д. Раздеваться нельзя ни в коем случае, так как если воспет увидит, что он не готов, то никуда не поведет. Больше суток Ленин плавает в собственном поту… Прикол завершается тем, что хата рекомендует Ленину написать серьезную обстоятельную жалобу на имя хозяина, чтение которой вслух еще долго развлекает хату.

Патфайндер

Погоняло было дано 20-летнему полудебилу-«зимогору» в честь автомобиля, специалистом по которому он себя считал.

Через пару дней после того, как он заехал, к нему пришел адвокат. Вернувшись в хату, он сообщил, что завтра к нему должен прийти кабан, а еще через три – четыре дня его заберут на следственный эксперимент. Прикол родился мгновенно.

Мы «убедили» Патфайндера, что после следственного эксперимента человека обычно отпускают домой до суда под подписку. Бросились его поздравлять, договариваться о том, что, попав домой, он должен передать от нас письма, позвонить кое-куда… Короче, всеми силами убеждали и убедили, что через три – четыре дня он будет дома. Единственное, что может ему помешать, – кабан, который должны завтра передать, потому что по «правилам внутреннего распорядка» он не имеет права «передавать, дарить, отчуждать» что-либо кому-либо. И до тех пор, пока он полностью не съест весь свой кабан (и дежурный вертухай не убедится в этом лично), его никуда не повезут и, следовательно, не отпустят.

Патфайндер жутко расстроился. Кроме того, мы сказали, что не можем ему помочь в поедании кабана, так как хата «под контролем» и никто из нас не хочет быть обвиненным в том, что мы что-то у кого-то отняли.

На следующий день пришел богатый, жирный кабан, килограммов на 40. Патфайндер, под нашу диктовку, написал заявление хозяину, в котором обещал съесть весь кабан единолично, никому ничего не «отчуждая и не даря», за ближайшие два дня в связи с выездом на следственный эксперимент и уходом после него домой.

Надо было видеть, как несчастный Патфайндер, давясь, съел за первый день больше 2 килограммов колбасы, огромный шмат сала и накладывал в фаныч по пять – шесть ложек кофе, заедая все это конфетами, печеньем и медом. Мы мужественно терпели, видя, как уничтожается запас, на котором вся хата могла продержаться не меньше недели. Но на что не пойдешь ради прикола.

И мы бы продержались до конца, если бы к середине второго дня Пайнтфандер чуть не отбросил копыта. У него начался непрекращающийся понос и рвота (за полтора дня он умудрился искурить без малого блок сигарет «LМ»). Мы вынуждены были прекратить эксперимент и пообещать, что пойдем на риск карцера, но поможем ему доесть кабан.

Самое смешное в том, что, вернувшись после следственного эксперимент в хату, Патфайндер еще долго был убежден, что его не отпустили домой только потому, что он не доел кабан и мы «настучали» об этом вертухаю.

Молдаван

По пятницам в СИЗО «писькин день» (это формальный еженедельный медосмотр, который проводят одна или две женщины-фельшерицы). Выходить на продол в этот день надо раздетым до трусов. Этот «писькин день» должен был состояться через несколько дней, после заезда молдаванина в хату.

Естественно, что еще за два дня до этого события мы объяснили молдаванину, что осмотр необходим для контроля, ширяется человек или нет, и не по ошибке ли его посадили в мужскую хату, т. е. не «пидор» ли он. Для доказательства своей мужской принадлежности надо на проверке, подойдя вплотную к фельдшерицам, быстро спустить трусы и продемонстрировать наличие члена, причем обязательно в «рабочем» состоянии.

– А вдруг не встанет? – с ужасом спросил Молдаван.

– Во-первых, фельдшера – женщины, – ответили мы. – А, во-вторых, руки-то у тебя есть, вот и приведи все в боевое состояние и не подведи хату.

В пятницу мы разбудили Молдавана в 6 утра. До 8, до проверки, на дальняке слышалось его сопение – Молдаван тренировался. На проверку мы поставили его первым. Молдаван ринулся к фельдшерицам. У них глаза полезли на лоб и отпали челюсти, когда Молдавии, спустив трусы, клялся, что еще пару минут назад у него все было «как штык», а теперь просто «съежилось от холода». На этом осмотр кончился, так как ни фельдшерицы, ни вертухай, ни мы не могли разогнуться от хохота.

(Не политкорректно, но, все мои встречи и контакты с молдаванами в СИЗО и на зоне, убедили меня в справедливости житейской мудрости, что «молдаванин – не нация, а диагноз»)

Хохол

Это был домовитый, хозяйственный мужик лет 45. Попал сюда за то, что, распивая с соседом третью или четвертую бутылку и, поняв, что денег на пятую не хватит, снял с вешалки и продал на улице первому встречному куртку этого соседа. После распития пятой бутылки сосед пожалел куртку и вызвал милицию. Хохла обвинили в грабеже и посадили к нам.

Хохол был мужик обстоятельный. Он перемыл заново всю посуду в хате и долго интересовался, каким образом мы добываем дополнительные харчи.

Мы объяснили, что родственники кладут нам на счет деньги, а раз в неделю кого-то из хаты в сопровождении вертухая отправляют на ближайший колхозный рынок закупать продукты для всей хаты на неделю. У нас всегда возникают «рамсы» по поводу того, кому ИДТИ на рынок. Торговаться никто из нас не умеет, хозяйством не занимались, и хата всегда недовольна теми покупками, которые были сделаны. К тому же никому неохота таскать по две – три тяжелые сумки.

Хохол мгновенно вызвался послужить хате и выразил согласие «сбегать и купить чего надо». Мы объяснили, что на базар пускают только по воскресеньям (воскресенье – мертвый день на Централе и доломиться до корпусного – легче помереть). В воскресенье с утра хохол начал собираться на рынок. Он по очереди будил всех, выяснял, сколько у кого денег на счету, чего и сколько покупать. Составил подробный список на три страницы. Долго советовался, как протащить спиртное. Остановились на том, что он купит пару двухлитровых бутылок «фанты», выльет большую часть и дольет бутылки водкой. Хохол подготовил три здоровых баула, вывалив из них наши вещи на свою шконку, собрал пустые пакеты и уселся перед тормозами.

До 11 часов он барабанил в тормоза, вызывая вертухая. Наконец, появился вертухай и, увидев в шнифт полностью одетого мужика с баулами, решил, что тот ломится из хаты (т. е. произошел конфликт, человека могут прибить и его нужно срочно забирать). Вертухай вызывает дежурного (в таких случаях тормоза открываются только при наличии не менее двух вертухаев). Тормоза открываются и хохол, радостно улыбаясь, начинает выяснять у вертухаев, кто будет его сопровождать на рынок.

Передать реакцию вертухаев, которых оторвали от воскресной выпивки, словами невозможно…

Вот так мы развлекаемся. Я описал только самые безобидные приколы. Т. е. те, которые кончились смехом, а не дубиналом, карцером и т. п. А вообще-то в 90 % случаев все кончается более печально.

«Визит» к «врачу»

Я не по ошибке взял в кавычки и слово визит, и слово врач. Потому что, по сути, нет ни врача, ни визита. Если ты уже дошел до предела, т. е. у тебя очень высокая температура (не менее 39 градусов, так как с 38 градусами «врач» не примет), открытые язвы от чесотки, переломы или явно выраженные травмы, то тогда ты можешь попасть на этот прием. Но…

Накануне нужно написать заявление с просьбой вызвать тебя на прием (осмотр) к врачу. Утром, во время проверки, вертухай собирает все заявления по всем хатам, сортирует их и должен передать в медсанчасть все, что адресовано им.

Но на деле так происходит крайне редко. Что-то теряется, что-то вертухай считает «косухой» и не передает, что-то, даже попадая в медсанчасть, «фильтруется» уже там, и людей не вызывают. Короче, для того чтобы реально попасть к врачу, нужно написать четыре – пять заявлений и, при должной настойчивости, тебя все-таки вызовут.

Но все это относится к так называемому корпусному врачу, то есть к врачу, чей «приемный пункт» на твоем же корпусе или этаже. И это не врач, а фельдшер, который все решает. Врачей мало. Пробиться к специалисту (окулисту, стоматологу, урологу и т. п.) почти невозможно. Лично я добивался встречи с окулистом 13 месяцев. Писал заявления с просьбой о приеме два – три раза в неделю.

Итак, общий прием на корпусе. Входим в комнату врача по четыре – пять человек сразу. Комната разделена пополам решеткой. С нашей стороны – кушетка, со стороны «врача» – шкаф с медикаментами и письменный стол. Весь осмотр, выслушивание, измерение температуры, давления и т. п., – все через эту решетку.

И результат: от всех видов чесоток, расчесов, болячек, язв и т. п. выдают серную мазь. Доктор отрывает кусочек бумаги, палочкой выковыривает из большой банки шматок мази и намазывает ее на эту бумажку. Для всех остальных болезней – три – четыре вида таблеток с устной «инструкцией по применению»: от головы, от живота, от давления. От сердца могут накапать в мензурку капли Зеленина или дать таблетку валидола. Как правило, все таблетки из просроченной на три – четыре года «гуманитарки».

Если же тебе совсем плохо и врач решает, что тебя нужно поместить на больничку (ярко выраженная желтуха, непрекращающаяся рвота и понос), то необходимо обладать железным здоровьем, чтобы пережить эту садистскую процедуру – перевод на больничку.

Происходит это так: тебя опять возвращают в хату с приказом собрать все вещи и ждать вызова. Забрать с собой следует все, т. к. велика вероятность, что после больнички тебя направят в новую хату, и все, что не взято с собой остается, так сказать наследством и воспоминанием о твоем пребывании в старой хате. Все вещи – это значит большой, тяжелый баул с собственными вещами, продуктами и посудой. Хорошо тем, у кого есть баул, а у кого его нет? Все связывается канатиками, шнурками и вешается на себя. Так можно прождать три – четыре часа.

Потом тебя гонят на первый этаж на сборку, на которой уже до 100 человек народа. На сборке можно просидеть еще несколько часов. Потом, через четыре подземных продуваемых перехода поднимаешься на четвертый этаж – на больничку. Еще пара часов – ожидание, осмотр, регистрация, помещение в камеру.

Не забывайте, что все это происходит с вами при температуре не меньше 39 градусов, зачастую при рвоте, поносе сердечном приступе.

Больничная «палата» – такая же тюремная камера, но народа несколько меньше, не больше двух – трех человек на место. Спать, отдыхать, лежать – тоже по очереди. Телевизоров нет, газет нет, книг нет, вентиляторов нет.

Лечение?..

Маленький пример. Чесоточная палата. На одну шконку три – четыре человека. Посреди хаты, на приваренной к одной из шконок железной проржавевшей тумбочке – жестяной таз, наполненной на 1/3 серной мазью. При помещении в хату предупредили, что мазаться нужно часто, а мыться (то есть смывать мазь) нельзя ни в коем случае. Можете представить себе, какой запах был в этой «больничной палате» и что представляли собой простыни, на которых, «не смывая мазь», спали по очереди четыре человека. Когда через несколько дней мазь кончилась – нас выписали. С момента помещения в «палату» и до возвращения в свою хату никто меня не осматривал: ни врач, ни фельдшер. Конец мази в тазике – основной показатель нашего выздоровления.

Религия

Пожалуй, по всей «Матроске» не найдется ни одной хаты без собственного иконостаса.

Оформляется такой иконостас весьма тщательно и любовно. Умельцы из сигаретных и спичечных коробков, кусков полиэтилена и других подручных материалов делают удивительные оклады и целые алтари. На фоне черных и жирных от грязи стен и общего антуража хаты это смотрится весьма впечатляюще.

Почти в каждой хате имеется библия, какие-то молитвенники и разная «с бору по сосенке» религиозная литература (время от времени разные секты и движения забрасывают сюда свои агитационные материалы).

Интересная деталь – почти никто эти книги, включая библию, никогда не читал и не читает. Хотя молятся все. И почти все считают себя глубоко религиозными. Как и бывает обычно, невежество весьма агрессивно.

Например, когда во время одного из споров по какому-то религиозному вопросу я заявил, что Христос – еврей, к тому же «обрезанный», то только мой авторитет среди братвы спас меня от серьезных разборок. Пришлось брать Библию и буквально по тексту доказывать свою правоту.

Я не могу сказать, что в корне изменил что-то, но человек 15–20 регулярно стали приходить ко мне в «общий угол», и я почти три месяца исполнял роль «преподавателя Закона Божьего».

Предсказания, гадания, магия, сонники и т. п.

Самые зачитанные книжки в хате – сонники Мюллера и «Звезды и судьбы» (гороскопы, предсказания, гадания и т. п.). Я в первые дни своего пребывания в хате мельком заметил, что интересовался и кое-что читал о Вуду. Что даже кое-что умею из не самого сложного.

По сегодняшний день мне приходится «толковать» все гороскопы и сны и, как следствие, отвечать и «выкручиваться», если они не сбываются. Попытки объяснить, что вся эта предсказательность носит вероятностный характер – бессмысленны. Все требуют конкретики. Абстрактное мышление не в чести.

Из куска проволоки мне изготовили «рамку» и обязали определить «положительно и отрицательно заряженные места» в хате. За десятилетия здесь сконцентрировалось столько боли, страданий и зла, что «рамка» вертится, как вентилятор. Но (вот и не верь после этого в магию) самый «положительный» угол определился возле «телевизора» (там, где хранятся продукты), около коробки с общаковыми сигаретами и у «кармашка» рядом с тормозами (в него собираю: нее жалобы и заявления с хаты, чтобы утром передать для отправки адресатам).

Видимо, основные позитивные надежды связаны с этим «кармашком» и этим углом…

Политика – тема, соперничающая по популярности с мистикой. С гордостью могу признаться, что моду на эту тему по всему Централу ввел я. До моего прихода в хату «Новости», «Итоги» и т. п. никто никогда не смотрел. Мои настойчивые убеждения и три – четыре удачных политических прогноза в корне изменили отношение к политике и здорово укрепили мой собственный авторитет.

Выразилось это в том, что я получил второе официальное погоняло – Аналитик. (Еще одно погоняло – Олигарх – мне прилепил Вор в законе, Саша Окунев, он же Огонек.)

В конце концов, тема политики – ее возможное влияние на нашу судьбу, принятие (выгодно – не выгодно) новых указов, амнистий, поправок к УК и УПК – стала одной из самых популярных в «Матроске».

Женщины

В тюрьме эта тема приобретает особое звучание и значение. По-настоящему женщиной считается только мать. Все остальные – «мясо», «телки» и т. п., включая, кстати, в большинстве случаев и тех, чьи письма трепетно перечитываются и чьи фотографии бережно хранятся…

На воле никто никого не «соблазнял», не влюблялся, не отбивал. На воле каждый «телок снимал». Причем чем круче рассказчик, тем дороже он за это платил.

Послушать – так все звезды и звездочки российского шоу-бизнеса переспали с бригадирами разного ранга, получая за это автомобили, круизы и т. п. По моим подсчетам, одна только А. Апина должна ездить, как минимум, на шести различных автомобилях, подаренных ей за «полный улет» шестью различными авторитетами и бригадирами. При этом все истово делают вид, что во все это безоговорочно верят.

Когда на ТВ мелькает знакомое лицо, общий крик: «Вован! (Серега, Олежка, Витек…)… Иди, твоя п… поет!» И снова повод приколоться, как она не давала проходу, как хочет прийти на свиданку, а он ей запрещает, чтобы его гиена не узнала… А вечером (ночью), придя ко мне, один-на-один просит написать стихи для своей «гиены». Что-нибудь душевное… Все это очень грустно. Сколько же цинизма и жестокости, любви и нежности, бесстыдства и целомудрия намешано в душах тех, кто приходит приколоться в мой угол.

Беседы о делюге

Когда говорят о делюге, все понимают, что речь идет только о конкретном уголовном деле.

То, что все сидящие в тюрьме считают себя невиновными, – миф сочиненный следователями и профанами. Больше половины считают себя, и той или иной степени, виновными. Но хотят справедливого разбирательства, следствия и суда. Не выбивания показаний, закрывающих еще несколько «висящих» на милиции дел, и не прессования в хате с той же целью.

Например, мне лично оперативники неоднократно угрожали тем, что поручат местному оперу перевести меня в «пресс-хату». При этом, смакуя детали, объясняли, что именно там со мной сделают, прежде чем я умру от «сердечной недостаточности».

Но есть и другие методы. Человека начинают бросать из хаты в хату. Через каждые три – четыре дня. И все это – через сборку. Другими словами, человек все это время на ногах – ни еды, ни спанья… Так получают показания, которые ложатся в основу «объебона». И на их основании тебя судят.

Вот об этом, – о том, как объяснить данные показания, как уйти от беспредела, – идут беседы в нашем углу. Здесь прочитывается объебон, уточняется ситуация, а потом пишутся жалобы, на которые все равно никто не отреагирует и, как правило, даже не ответит…

Спорт

Наверное, это самая короткая тема, носящая чисто описательный характер. Казалось бы, на общаке любая повышенная нагрузка, ведущая к повышенной интенсивности дыхания, – самоубийство. Но, тем не менее…

Спортом в «Матроске» занимается в основном братва.

Во-первых, для поддержания формы, необходимой, в свою очередь, для поддержания «порядка» и должной иерархии в хате. Во-вторых, только у них есть возможность освободить себе для этого в хате два – три квадратных метров площади. И, наконец, в-третьих, – только для них специально готовятся «спортивные снаряды», о которых следует упомянуть особо.

В хате, как правило, полно пустых пластиковых 1,5– и 2-литровых бутылок (в них приходят в дачках сгущенное молоко, мед и т. д.). Бутылки наполняются обычной водой из-под крана, плотно завинчиваются, связываются вместе по 6–10 штук. Для этого плетутся особо прочные канатики. Достаточно приделать к такой связке ручку (из простеганных кусочков одеяла), и «гиря» готова.

Есть и второй способ изготовления «гири». Пол в хате обычно выложен метлахской плиткой (вернее, остатками этой плитки, так как практически вся плитка идет на «гири» и «электроплитки»). Из старого одеяла шьется сумка-чехол, которая наполняется отодранными от пола плитками. После чего сумка наглухо зашивается, и получается «гиря» килограмм на 8–12.

Если удается затянуть в хату резиновый бинт или жгут, то сложенный вчетверо и привязанный одним концом к спинке шконки, он с успехом служит своеобразным эспандером. Все описанные выше снаряды предназначены для «качания».

Для отработки ударов служит боксерская «лапа». Шьется она из чьей-то плотной кожаной куртки. Кто-то остается без куртки, но это никого не волнует. Если «жертвователю» понадобится куртка или не в чем будет поехать на суд – найдут, обеспечит, отнимут у вновь заехавшего «бандерлога».

Тренировки происходят в хате, но не на пятаке у тормозов, а в том углу (ближе к решке), в котором обитает братва. И, естественно, на дворике во время прогулки. На дворике, правда, можно еще и подтягиваться. Разбежался, подпрыгнул, уцепился руками за решетку, которая перекрывает дворик сверху над головой и подтягивайся, сколько хватит силы.

Естественно, что «гири» регулярно отметаются во время шмона, но проходит одна – две недели, и хата восстанавливает все понесенные потери.

Иерархия в СИЗО

Существует официальная (устоявшаяся) классификация: воры, авторитеты, положенцы, братва, стремящиеся, мужики и все остальные – «зимогоры», «бандерлоги», «бандероли», то есть те, кто прибыл-убыл, – ни толку, ни пользы (только место занимают).

На самом низком уровне, а вернее, вне всяких уровней – все категории «обиженных» (выломившиеся из хат, крысы, стукачи, «ментовские-кумовские казачки», пидоры и т. п.). У них ничего нельзя брать. нельзя даже прикасаться к ним, их не пускают к дубку (едят они отдельно, в районе дальняка).

Но это, как я уже говорил, общеизвестная, «официальная» иерархия. На деле все гораздо сложнее, имеется масса оттенком и полутонов. Даже в элите преступного мира – среди воров – не все равны. Есть «более равные». Молодые воры, особенно из «пиковых» (то есть «кавказской национальности») имеют меньшее влияние, чем русские, особенно те, кто «в законе» не первый год. Хотя формально все воры равны.

Чуть ниже на этой иерархической лестнице – авторитеты. Формально они не обладают никаким статусом, но де-факто иногда их слово и мнение ничуть не ниже воровского. Пример – Отари Квантришвили. Сейчас я сам вот уже полгода нахожусь в постоянном и тесном контакте с таким авторитетом. (Кстати, врач, кандидат медицинских наук. Именно он, Валера-«Одессит», «Глыба» спас мне руку, меняя повязки и обычной заточкой снял восемь швов. (Была история, при которой моя рука была располосана от кисти до локтя. Как-нибудь, расскажу…) О непростой судьбе Одессита, когда-нибудь, напишу отдельно.)

Авторитеты стараются особо не светиться в тюрьме, не афишировать свою связь с преступным миром, но вместе с тем участвуют во всех сходках и в решениях всех общих проблем.

Статус «положенец» мне самому не до конца понятен.

С одной стороны, они только на одну ступеньку ниже вора. Положенец на Централе – смотрящий за всем СИЗО. С другой стороны, положенец может быть и обычным смотрящим в обычной хате.

Братва – многочисленный «средний класс» преступного мира. В тюрьме и зоне стараются держаться вместе, не размывают «чистоту рядов». К братве относятся и бригадиры, и рядовые быки. Уровень развития, как правило, очень низкий. Все разговоры вокруг того, у кого какой был «мерин» («Мерседес»), прикид, каких телок снимали, где, как и с кем «зажигали» (то есть прожигали жизнь). Очень многие – на «дури» (на наркоте). Часами могут говорить о своей крутизне, оружии, автомобилях. Вне этих тем – темный лес. У многих по 4–8 классов образования. В СИЗО исполняют те же самые функции бригадиров и быков при смотрящих и авторитетах. Цель жизни – еще один «мерин», классный прикид, модная телка, кабак. С ними почти не о чем говорить. Разве что о делюге…

Стремящиеся – самая размытая и многочисленная категория. Это люди, которые не входили ни в какие бригады и группировки. Кидалы, крадуны и т. п. Имеют по несколько ходок в зону. Возраст от 19 лет до 60. От ярко выраженных дилетантов до одиночек-профессионалов, от самопальных «налетчиков-разбойников», сдернувших шапку с прохожего. До «ломщиков» и мошенников экстракласса. Держатся нейтрально, но все-таки стараются быть ближе к братве. По жизни – бродяги.

Особый разговор о «коммерсах», то есть обо всех категориях людей, попавших сюда по коммерческим статьям. От взяточников до ларечников, от банкиров до фирмачей.

Им здесь достаточно сложно. Отношение здесь к ним такое же, как и на воле, – раскрутить, доить, стричь… Причем у всех – от оперов до братвы.

Опера начинают бросать из хаты в хату, из общака на общак (выбирая максимально переполненные хаты). Потом – намек, что за 200–300 долларов в месяц могут поместить в приличную хату (на спец) и «оставить на время в покое».

В самой хате – своя раскрутка (подводят подо что угодно – от косяков до крысятничества) и выкручивают дачки на имя тех, кто не получает ничего вообще (то есть – на хату), регулярную (от 100 до 1000 долларов) «помощь» на воле и т. д. и т. п…

Практически каждая хата старается заполучить несколько коммерсов. Во-первых, это – регулярный грев, а во-вторых, к ним ходят адвокаты и, значит, есть возможность перебросить письмо на волю, минуя цензуру в СИЗО.

Вынужденное отступление

Меня «дернули» на суд. Об этой «беспонтовой» (бессмысленной) поездке стоит рассказать отдельно.

Заказали, то есть громыхнули в тормоза, пробормотали несколько фамилий и – с вещами «по сезону» на суд. Произошло это около двух часов ночи. «Тормозные», то есть те, кто постоянно дежурят у тормозов, мгновенно растолкали меня и сообщили об этом.

Естественно, что ни сам суд, ни спецчасть СИЗО никого никогда о дате суда не предупреждают. Держат в постоянном напряге. Если успевает, сообщает адвокат.

Итак, разбудили и меня в 2 часа ночи. Начинается гонка. Необходимо успеть умыться и побриться (не забывайте об очереди к ракушке и дальняку), найти свой баул среди таких же 80–100 баулов, распиханных под шконками, а для этого нужно перебудить полхаты (вытащить из-под шконок шахтеров, задействовать половых и т. д. и т. п.).

По известному закону подлости свой баул находишь последним. Из него извлекается относительно чистая (затаренная заранее) рубашка, свитер, штаны… После нескольких месяцев нахождения в бауле, на котором кто-то спал, сидел, на который наваливали еще десяток-другой таких же… Можно представить, в каком виде вещи и как они пахнут.

В сборе на суд принимает участие вся семья и все близкие. Кто-то помогает «гладить». В фаныч насыпается соль, и этот фаныч начинают раскалять на «плитке». Освобождается кусок дубка. Днищем раскаленного фаныча гладятся рубаха и штаны. При достаточном упорстве можно разгладить. Рубашка и штаны из жеваных превращаются просто в «плохо выглаженные».

Еще нужно успеть собрать все бумаги и заметки по делюге и что-то пожевать, так как еды не дадут в течение суток…

Меня «закрыли» в начале октября. Я был тогда в легкой куртке. Сегодня ночью минус 22 градуса. Мне ищут (и находят) теплую куртку. Стировые пытаются придать ей приличный вид. Помимо меня, такой же процедурой заняты еще шесть-семь человек «заказанных» на суд.

Они – из бандерлогов. Им помочь некому. Двое из них – вьетнамец и узбек – почти ничего не говорят и не понимают по-русски.

В 4.30 раскоциваются тормоза и нас выводят. Фамилия, имя, статья, микрошмон. Со всего продола из разных хат нас набирается человек 30–35. Гонят вниз, на сборку.

Сборка перед судом – это пенал, 10–15 квадратных метров, в который нас заталкивают человек по 40–50. Человек 15 успевают занять, узкие грязные скамейки вдоль стены. Остальные стоят. Я тоже предпочитаю стоять, так как сесть и прислониться к стене значит на 100 % подцепить клопов и вшей в дополнение к уже имеющимся. К тому же сюда сгоняют всех – и тубиков, и спидовых, и чесоточных. Так что лучше постоять… Забирать будут не раньше 9–10 утра. Впереди – 4–5 часов ожидания. Первая пара часов – разговоры, слухи, знакомства и т. п. Потом – томление и полусон-полупрострация. Нервы у всех на пределе…

Наконец, около 9 часов утра, начинают собирать по судам: набирать группы, которые едут в определенный суд (т. е. по маршрутам автозака). Опять проверка – теперь ее проводит конвой, и нас, следующих в Преображенский суд, запихивают в отстойник в ожидании готовности автозака к отправке.

Отстойник – большой боксик, без окон, света и воздуха. Нас, едущих в Преображенку, – 28 человек. Стоим, ждем. Машина не заводится, промерзла. Ждем около 40 минут… Завелась. Через двор, гуськом к машине. Запихивают по клеткам. Машина промерзла до хлопьев инея на стенах клеток. Закуриваем, несмотря на лай конвоя (который, естественно, сам курит). Поехали. Минут 10 выезжаем с «Матроски». Проверки машины, «отсечки» и т. д. Слава Богу, до Преображенки недалеко…

Через полчаса окоченевшие, обалдевшие, но окончательно проснувшиеся добираемся до суда. Выкрикивают по фамилиям. Наручники с двух сторон, то есть конвой слева и справа. Один браслет на тебе, другой на конвоире. В таком виде, сжимая в руке сумку (папку) со своими записями, прыгаем вниз. Заводят в конвоирку, расковывают и – снова в боксик-ожидалку. Окон нет, но есть свет. Снова шмон. Очень тщательный. Отметают все, вплоть до шнурков и веревочек, поддерживающих штаны. Чтобы не повесились и не удавились в здании суда. Оставляют только дело. Сигареты, спички – отметают сразу. Курить только тогда, когда смилостивится кто-то из конвоя. То же самое и с выводом в туалет. Начинается ожидание…

Кого-то вызывают, поднимают в зал и через 10 минут приводят обратно. Не пришли свидетели. Суд переносится. На какой срок? Когда будут судить опять? Неизвестно. Теперь весь день ждать машины домой.

У меня то же самое. Меня даже не подняли в зал. Просто не вызвали, и все.

Одного из тех, кто был рядом, подняли. У него – финал, прения сторон. Спустили – «суд удалился для вынесения приговора». Прошло не более 15 минут. Честное слово! Опять подняли и через 15 минут спустили с приговором на восьми (!) листах. Хоть убейте, не поверю, что за 15 минут «удаления суда для вынесения приговора» успели не только все обсудить и вынести приговор, но и исписать и подписать восемь листов. Приговор – 5 лет. Человек уже отсидел 3,5. Суть не в приговоре, а в том, что он уже был написан заранее. Оставалось только вписать конкретный срок и подписать. Вот для этого 15 минут вполне достаточно…

Наконец, в 18.30 приходит автозак. По домам, т. е. по своим СИЗО. Отдельные машины на «Бутырку» и на женский (то есть в СИЗО-6) не пришли. Всех повезут в одной. По одному выводят из боксика. В общей куче, наваленной в углу, пытаемся отыскать свои шнурки, перчатки, сигареты. Кому-то удается, кому-то уже не до них…

Снова наручники, и в машину, в клетки. Последними в стаканы (металлический боксик рядом с клетками, на одного человека) запихивают по две женщины. Пытаемся общаться. Конвой даже не орет. Сначала везут женщин. Потом – «Бутырка». Нас – в самом конце. Рассказывать о дороге, о заглохшем моторе, о трехкратном пересаживании из автозака в автозак нет сил. Выехав из Преображенки в 18.30, приехали на «Матроску» в 01.05. То есть ехали в промерзшей металлической клетке 5 часов 30 минут. Прошу прощения за натурализм, но двое обмочились (из машины в туалет не выйдешь, – все понятно, но «по ушам» им настучали еще в клетке)…

В «Матроске» – снова шмон. И, наконец, около двух часом ночи дома, в своей хате. Семья ждет, оставили поесть. Пока рассказываешь, делишься новостями и слухами со сборок, отходишь и понимаешь, насколько измотан.

А три человека из нашей хаты ездят на суд ежедневно уже в течение трех месяцев. Изо дня в день, кроме субботы и воскресенья. Спят по три – четыре часа в сутки. Так полу обалдевшими и присутствуют на процессе, на котором решается их судьба и, в конечном счете, вся жизнь…

Иерархия (продолжение)

Бандерлоги – живут в хате на верхних шконках, где и спят, в основном, в три – четыре смены. Остальное время – тусуются на ногах. Едят стоя, держа шленку в одной руке или на коленях, на корточках. Дачки, баулы и другие вещи держат в изголовье шконок. Многие – первоходы.

Бандерлоги – основные чесоточники и язвенники в хате, как и шахтеры. Их уголовные дела – неиссякаемый источник для раздела «нарочно не придумаешь». Вот несколько примеров:

Парень лет 20–22. Приехал в Москву с Украины вместе с подружкой, которой тоже около 20 лет. Вернее, сначала приехал он один, устроился работать штукатуром на какую-то стройку. (Он окончил ПТУ – штукатур-маляр-кафелыцик.) Первое время (2–4 месяца) ему платили около 80 долларов в месяц. По украинским меркам – бешеные деньги. Вызвал в Москву свою девушку, тем более что она уже была на шестом месяце беременности. Сняли квартиру (или комнату)… Родилась девочка. Августовский кризис. С работы уволили, ничего не заплатили. Денег нет даже на дорогу обратно. Пару раз перебивался мелкой халтурой (небольшие ремонты на чьих-то дачах). Бродил по стройкам, искал работу. На одной из строек увидал торчащий из земли кусок старого кабеля. Старого и ни к чему не подсоединенного! Отрубил от него кусок в 4 м., – задержан. Сразу во всем признался. Милиции этого показалось мало. Сначала очень крепко побили, потом пообещали, что немедленно отпустят, если он возьмет на себя еще пять – шесть аналогичных дел. Согласился. Написал и подписал под диктовку все, что ему сказали. Особенно интересно, что два эпизода, в которых он «сознался», произошли в то время, когда он был еще на Украине… Даже следователь это понял и исключил их. Весь ущерб, согласно «объебону», – 208 рублей 40 копеек (меньше 10 долларов по тогдашнему курсу). Пробыл в хате около 8 месяцев. Как жена умудрилась послать ему одну дачку и прийти на свидание особая история. У парня чесотка и еще что-то в этом роде. Переболел желтухой. Суд дал ему 3 года.

Трудяга из какой-то забытой Богом деревни под Тамбовом. Около 40–45 лет. У него инвалид-ребенок. Приехал в Москву, услышав от кого-то, что какой-то благотворительный фонд помогает родителям таких детей. Жил два-три дня на вокзале. Ходил по больницам и задавал охране идиотские вопросы. Кто-то из сердобольных объяснил ему, что нужно было привезти с собой ребенка или хотя бы его медицинскую карту. Решил ехать домой. С горя выпил. Патруль, проверка. Регистрации нет. Забрали. В РОВД, в обезьяннике, начал качать права из-за того, что опаздывает на поезд. Избили до полусмерти. Он стал грозить, что будет жаловаться. Взяли двух бомжей из того же обезъяника в качестве понятых, обыскали, «нашли» два патрона (разного калибра!). Суд дал 2 года условно. Пробыл в хате 7 месяцев. Пытался вскрыться. После больницы – 15 дней кичи.

Это примеры бандерложьей судьбы. Таких в хате от 70 до 80 %.

И, наконец, шахтеры. В основном, «убитые» наркоманы, алкаши, бомжи. Спят под шконками. Ничего своего, кроме шлепки и весла. К ним стараются не прикасаться. Грязные, воняют, вши, чесотка… Вылезают только на проверку. Полуживотные, но очень живучие. При мне из них в хате умерло только два человека. И то – летом, когда в хате температура доходила до 65 градусов. Один после смерти пролежал в хате около суток. Это было в воскресенье, и корпусной никого не мог найти из тех, кто должен таскать и оформлять «жмуров».

Гарсоны особая, полу привилегированная категория бандерлогов. Они набираются из наиболее чистых и аккуратных ребят, которые на воле имели хоть какое-то отношение к работе с продуктами (официанты, повара, бармены, продавцы и т. п.). Их отбирают очень тщательно, предварительно присматриваясь. Сначала отмывают, учат, назначают «помогающим» к действующим гарсонам.

Их задача – сбор части дачек для братвы (из каждой получаемой в хате дачки и кабана братве идет определенная часть), они отвечают за «телевизор» в хате, за получение и сохранение паек, за все продукты и их приготовление. В их распоряжении кипятильник, электрочайник, «плитка», вся посуда и т. д.

Они. и только они имеют право готовить и подавать пишу («накрывать поляну») для братвы и близких. Причем без промедления, в любое время дня и ночи. Поэтому в хате всегда две – три бригады гарсонов по два – три человека.

Накрытие поляны – процедура очень строгая и смешная. Две стоящие вместе шконки накрываются специальным, только для поляны предназначенным, одеялом или покрывалом. В это время готовятся малые дубки (склеенные из газет, картона и г.д., размером в развернутый газетный лист – А-1 или А-2). Они накрываются ежедневно стираемыми и сменяемыми полотенцами-салфетками. На этом дубке, красиво (!!!) устанавливаются шленки с приготовленными бутербродами, красиво и аккуратно нарезанной колбасой или сыром и всем тем, что «Бог послал». В центре ославляется место для «основного блюда» (в разделе «приготовление пищи» я в деталях описывал рецептуру, методику и технологию приготовления «блюд» в хате). Этот дубок устанавливается в центре поляны и только потом за поляну приглашается братва. Для того, чтобы не было толкучки и теснены, братва тоже ест в две-три смены.

И, чем выше авторитет и ранг, тем позже садятся за дубок. Очень интересно наблюдать за процедурой подготовки. Она «умиляет» меня по сегодняшний день, несмотря на то, что наблюдаю ее полтора года.

Если мне доведется когда-нибудь серьезно поработать над этими записками, то я обязательно подробно, может быть в типах, распишу всю процедуру от накрытия до уборки поляны.

Половые, стировые

Их тоже набирают из бандерлогов. В половые и стирщики можно попасть как за проколы и косяки, за проигрыши, так и добровольно за грев из общака. Они тоже работают круглосуточно, в три смены по два – три человека. Задача половых – каждые два-три часа освобождать «аленки», подметать хату, дважды-трижды в день мыть полы, искать и доставать баулы, выбрасывать мусор, организовывать плотину во время купания на дальняке и вообще поддерживать в хате относительную чистоту. Подчиняются всем в хате.

Стировые стоят на ступеньку выше, чем половые. Их задача – стирать все, от постельного белья до одежды для братвы и за отдельный грев (от пачки сигарет до пайки сахара) стирать всем, кто попросит. В их распоряжении все тазики и ведра, все хозяйственное мыло и порошки.

Умудриться развесить на канатиках, которые, как паутина, оплетают всю хату, от 30 до 50 комплектов постельного белья, полотенец, штанов, рубашек, футболок и т. д. и т. п., не перепутать, кому что принадлежит, вовремя снять и передать владельцу выстиранное и высушенное – сложная задача. Справляются с ней немногие, поэтому стирщики чаще других получают «по ушам».

Есть и не решаемые проблемы. В любой хате какая-то часть людей страдает чесоткой. Причем сам чесоточный на первом этапе не всегда разберет, что у него – укусы клопов, вшей, просто раздражение от пота и грязи. Но его белье стирается в общем тазу и развешивается на общей веревке. Вероятность подцепить кожную заразу очень велика, поэтому стировые стараются держать для братвы отдельные тазы, которые перед стиркой промываются кипятком и содой.

Стировые часто меняются еще и потому, что через две-три недели постоянной работы у них самих руки покрываются язвами и их необходимо менять. Естественно, стировых, а не руки…)

Мужики

Это независимая категория ЗК Они, как правило, имели на воле постоянную работу, семью. Попадают сюда, в основном, за бытовуху или за несерьезные преступления, которые квалифицируются следствием намного серьезней, нежели они того стоят.

Они, как правило, ни с кем не группируются, ни во что не вмешиваются, живут особняком. К ним меньше всего претензий. Но если удается разговорить такого, то вырисовывается такой сюжет, такая трагедия, что Боже мой… Один из таких мужиков (по характеру и, по сути), с которым я просидел вместе несколько месяцев и очень близко сошелся, был Саша Сорока – один из основных обвиняемых по делу Дмитрия Холодова. (Помните этого журналиста из МК, которого взорвали спецы из МО?) Думаю, что по этому делу я знаю не меньше прокурора и уж точно знаю более реальную картину того, что произошло в действительности. (Его дело не бытовое, а более чем серьезное. Но это, скорее, исключение из общего правила…)

Внешний вид. Прикид. Стрижка

Летом на общаке и на спецу ходят полуголыми – в трусах, некоторые в шортах, в тапочках на босу ногу.

По-другому – невозможно. Этим летом температура в хате, даже на спецу, поднималась выше 45 градусов по Цельсию. Про общак – и говорить нечего. При таком прикиде резко возрастает вероятность подцепить чесотку – достаточно присесть на чью-то шконку или за дубок. Зимой, естественно, спортивные костюмы, рубашки и т. п. Но когда вызывают к адвокату, к следаку, на свиданку и т. п., то все стараются одеться получше, чтобы не позорить хату и не выглядеть, как последнее «чмо».

Гардероб в хате – самый обширный. Людей берут с воли в любое время года в том, что на них было надето: от дорогих дубленок и костюмов до домашних штанов и телогреек. Поэтому в хате можно найти все – от адидасовских эксклюзивных костюмов и сорочек от кутюрье, до поношенных кирзачей и застиранных ковбоек фабрики «Клары Цеткин». Понятно, что в хате процветает «обмен». Хорошую кожаную куртку, которая непонятно когда понадобится, могут «обменять» на тапочки, которые необходимы сегодня. Другая система ценностей. Телогрейка, чтобы было в чем сходить на прогулку зимой, порой, ценится дороже вечернего костюма от Кардена. В раздутых, как дирижабли баулах особой категории братвы можно найти выменянные таким образом целые «гардеробы», которых хватило бы, чтобы изыскано одеть десяток человек.

Большую роль играет и внешний вид. Очень многие отпускают бороду. Это практично. Во-первых, меньше травмируется кожа при бритье, а, во-вторых, – резкая нехватка и большой дефицит станков, мыла, помазков и т. д. Таким образом, борода функциональна. Форма ее, как и прическа, зависит от наличия в хате человека, умеющего стричь, и тщательно затаренных ножниц.

Стригут обычно ночью. Меньше шансов запала ножниц. «Клиента» сажают на перевернутое ведро, вместо салфетки и пеньюара – газета с дыркой, в которую просовывают голову. Половые – на страже, сразу подметают волосы, чтобы не разносить по хате. Шнифтовые и тормозные на стреме, следят за передвижением вертухая на продоле. Как только он приближается к хате, толпа, постоянно тусующаяся на пятаке, заслоняет собой стригущих, чтобы их не увидали в шнифт. Стригут не только ножницами, но и станком. Для этого выламывается предохранительная планка и этим станком «стригут», т. е. «скорябывают» волосы, стараясь придать им какую-то форму. Надо признать, что есть такие виртуозы, которые этим незамысловатым инструментом делают вполне сносные прически.

Но, в основном, в хате предпочитают брить голову.

Это и гигиеничней: хоть какая-то защита от вшей. Особенно когда до суда еще далеко и красоваться не перед кем. Однажды и я обнаружил у себя в голове «живность», мгновенно побрился наголо и чуть не сошел с ума от боли, сразу же после бритья протерев голову крепким раствором соды. Последние полгода мне везет, и меня стригут те, кто более-менее умеют это делать. Надеюсь, что приду на суд не полным чучелом. Если вообще доживу до этого суда…

Наколки и кольщики

Первоначальный «говорящий», информационный смысл наколок давно утерян. Подавляющая часть «портачек», т. е. наколок имеет, скорее, декоративный, «эстетический» характер и просто говорит о принадлежности к преступному миру. Без обозначения (четкого) своего места и ранга в этом мире и своей масти (профессии). Речь, естественно, идет не о старых наколках и об их носителях, а о тех, которые сделаны за последние 10–15 лет у членов «бригад» и т. д. Описывать эти наколки бессмысленно. Их огромное множество. Кто во что горазд. От репродукций с икон, открыток и книг до, как правило, безграмотных надписей «призывною» характера. Очень заметна в этой «нательной живописи» роль организаций фашистского и националистического толка. Огромное количество фашистских крестов, свастик, эмблем РНЕ и т. п. Причем никто не понимает их истинного значения. Рядом наколки Христа, храмов, православных крестиков и тут же черепа, фашистская символика. Почти все утверждают, что делали наколки «по малолетке, по глупости», но стоит появится в хате «кольщику», к нему мгновенно образуется очередь за «дополнением» и новыми сюжетами.

Кольщик всегда фигура в хате заметная. Как правило – многоход, научившийся колоть в зоне или в тюрьме. Умеющих рисовать и наносить эскиз – единицы. В основном колют по трафаретам, которые носят всегда с собой и тщательно оберегают. Кольщик всегда будет иметь и чай, и сахар, и время, и место отдохнуть. Поэтому «специальность» берегут и, по возможности, совершенствуют. Поменялся и инструмент. Это – уже не простая игла, а механизм из переделанной электробритвы. «Машинка» затаривается и бережется от любого шмона не менее тщательно, чем «общак». Кольщик работает, в основном, по ночам, когда нет вызовов, и больше возможность контролировать движение по продолу. Первые клиенты, естественно, братва. Сложный и обширный сюжет колется несколько ночей. Нередко – цветной (в зависимости от наличия «сырья»). Раньше кололи «жженкой», т. е. от обуви отдирали резиновый (обязательно) каблук, сжигали его, золу размельчали в пудру, смешивали с кипяченой водой и этой краской черного цвета кололи тюремную «нетленку». Теперь все более «совершенно». Через «ноги» загоняются разноцветные пасты, и наколки могут быть (в зависимости от связей хаты с волей) более красочными. Но, вместе с тем, следуем отметить, что основные носители наколок – молодежь среднего и низшего звена нынешнего криминала. Более серьезные люди стараются избегать всего того, что служит «особыми приметами».

Вызовы, боксики, торпеды

Вертухай бьет в тормоза, называет фамилию и кричит:

«На вызов». Это значит: к адвокату, к следователю, к оперу – куда угодно. Время на подготовку – 15–20 минут. Нужно одеться, собрать, все материалы по делу, затарить то, что ребята передают с тобой – письмо на волю, номера телефонов, по которым просят позвонить через адвоката, малявы, которые можно передать напрямую при встрече в боксике с людьми из других корпусов.

Стараешься взять с собой побольше разных бумаг и записей. Вертухаи при шмоне не вникают в содержание твоих бумаг и среди них легче растусовать то, что необходимо пронести с собой. При выходе из хаты – шмон. Иногда поверхностный, иногда доскональный.

В зависимости от настроения вертухая. При выводе на вызов ищут обычно малявы, письма и т. п. При возвращении от адвоката шмон всегда более тщательный. Ищут деньги (в первую очередь), мелочи (шоколадки, витамины, хорошие сигареты, авторучки и т. п.). Здесь вертухаи шмонают на совесть, залезая даже в анус, так как все найденное «по праву» принадлежит им. Итак, после шмона при выходе из хаты ведут на следственный корпус. Там – больше десятка боксиков, в которых можно просидеть от получаса до 6–8 часов. Есть одноместные боксики-стаканы, есть те, в которые забивают по 20–30 человек вплотную друг к другу. Нигде – ни окон, ни вентиляции, ни туалета. Дышать вообще нечем. Летом это ад!!! Я сам несколько раз терял сознание в таких стаканах. Адвокаты ждут свободных кабинетов, или клеток (нововведение на «Матроске»…), а их всегда в два – четыре раза меньше, чем необходимо, а ты ждешь в своем стакане, когда адвокат получит место и вызовут тебя. Любой адвокат подтвердит, что нередко приходится ожидать от двух до четырех часов. Но это ерунда по сравнению с тем, сколько нужно ждать, пока тебя отведут в хату после адвоката (или следователя). Вертухаям лень водить небольшими группами (по 5–10 человек) на корпус. Ждут, пока наберемся команда человек в 15–20. Тогда сразу и ведут… Это ожидание может продлиться до 6–8 часов. Естественно, без туалета и практически без воздуха. О такой «мелочи», как еда, даже не вспоминают.

Если попадаешь в общий боксик, то есть возможность напрямую передать в другие хаты те малявы, которые принес с собой, обменяться новостями, узнать о новых слухах, прогонах, косяках и т. п. Впрочем, и через стаканы тоже можно отогнать (и получить) нужные малявы. Есть своя технология.

Если был вызов к следаку – все ясно. Он нападает, кричит, что «все доказано», что «запрессует» и т. д. и т. п. Ты, в зависимости от состояния и настроения, вяло (или активно) защищаешься… Если адвокат – другое дело. Выясняешь, что и как дома, читаешь письма (если адвокат принесет), передаешь свои и те, которые принес с собой. (Если адвокат согласится их взять.) Нормальный адвокат чувствует и понимает все. Он может принести с собой и бутерброд, и шоколадку, и витамины…

Но это если адвокат «свой», если ты доверяешь ему, а он – тебе. Это – необходимое условие. Все, что передает адвокат, – тщательно и весьма изобретательно затаривается. По понятным причинам я не могу описывать способы проноса в хату торпед и другого, но в 60–80 % удается протащить очень многое. Иногда специально «светишь» то, что заинтересует вертухая. Вертухай, получив свою добычу, успокаивается, и дальнейший шмон носит формальный характер. Некоторые просто сразу предпочитают отдать вертухаю его «долю» и вообще избавить себя от шмона. Мне лично больше нравится игра «найдет, – не найдет». Тьфу-тьфу (чтоб не сглазить), за полтора года я «прокололся» всего три – четыре раза. Почти рекорд!

Интересный, чисто психологический момент: при возвращении в хату возникает ощущение, что ты «дома». Даже дышать «легче» (по сравнению с боксиком). Тебя уже ждут. Рассказываешь об удачных перебросах, делишься новостями и т. п. Через какое-то время (2–4 часа) возбуждение после вызова проходит, все вновь «становится на свои места», ты вновь часть «броуновского движения», часть вечно живого агонизирующего организма твоей хаты.

Часть II. Из «Матросской тишины» в Рязанскую зону (ИК-2. Мервино. Рязань)

Этап (с «Матроски»)

Я уже писал, что в тюрьме нельзя ничего планировать больше чем на ближайшие два – три часа. Вот и сейчас. Меня заказали на этап в 2 часа ночи. Но, – «по-человечески». Дали целый час на сборы. Хата быстро, но без суеты (процедура отработана) собирает мне «этапный баул» – мыло, пасту, чай, курево, сахар – понемножку от всего того, что есть на общаке. Будят близких, заваривается чифир. Я бреюсь, запихиваю в баул растусованные по хате вещи – книги, постельное белье, фаныч, весло… Получается немало – два баула и сумка с продуктами. Когда это я успел так прибарахлиться?..

Все, кого касается мой отъезд, – близкие, те, с кем общался, тусовался, чем-то помогал, – проснулись. Набралось немало – человек 25–30. Чифир уже готов. Садимся в кружок и молча, пустив фаныч по кругу, чифирим. Традиция…

Шныри быстро убрали матрац и подушку. Могут потребовать сдать. Но, поскольку в хате ни матрасов, ни подушек на всех не хватает, понятно, что никто ничего не сдает. Объяснения для вертухаев – порвался – носит формальный характер. Они и сами особенно не требуют. Матрасы кишат клопами. Тащить рваный, с вываливающимися кусками слежавшейся влажной вонючей ваты матрас на склад никто не станет… Отсутствие «постельных принадлежностей» просто отмечают в карточке. По идее, потом на зоне стоимость этих «принадлежностей» должны вычесть из моего заработка.

Точь-в-точь как детская идиотская игра в карты – «веришь – не веришь». Как минимум, у 80 % зеков ни матрасов, ни подушек формально нет. Все – по хатам. Если СИЗО и получает новые, то куда они деваются, никто не знает. Я почти за два года не видел ни одного не только нового, но и относительно целого матраса. О подушках вообще молчу.

На зонах тоже никто ничего «возмещать» не будет. Работой обеспечены не более 25–30 % зэков. Живут на баланде и тем, что посылают родные в дачках. Но «круговорот постельного белья» в системе неизменен, как сама природа.

Дернули меня в 3.30 ночи. Шныри вытащили на продол мои баулы. Последние похлопывания, пожелания здоровья и фарта, и… тормоза захлопываются.

Ощущение двойственное. С одной стороны, сошелся с ребятами, есть какой-то авторитет, устоявшийся тюремный камерный быт – все это отсечено тормозами. С другой – начинается новый этап тюремной жизни – все сначала. И неизвестно, хватит ли сил и здоровья пройти его до конца. Но все это эмоции. А я обещал обходиться без них. Только фиксировать происходящее, только факты, только то, что происходит со мной и с теми, кто рядом.

Все как всегда. Сборка, на которой еще более тесно (все – с баулами), чем обычно.

Сегодня – 22 февраля. Несколько человек одеты совсем по-летнему. Их брали в прошлом году летом. Идут на этап в том, в чем приехали в «Матроску». По идее, в СИЗО им должны выдать бушлат, шапку, ботинки, но это – «по идее»…

Знакомый вертухай говорит, что раньше 10–10.30 не повезут. Время есть. Опять чифирим, благо дров навалом (из баулов), да и чайком на этап хаты подогрели. Базары только на одну, волнующую всех, тему – зона. Кого куда пошлют, никто не знает. По УИКу (Уголовно-Исполнительный Кодекс) должны «по месту постоянного проживания на момент ареста». Но по тому же УИКу нам положено от 100 г мяса (или рыбы) в день, но… (недофинансирование, невыдача зарплат, и персоналу тоже жить надо).

«Вездеходы» (те, кто побывали уже на многих зонах) делятся информацией. «Прогонять» (то есть врать) здесь не следует. Можно попасть с кем-то из присутствующих на одну зону, а там за «порожняк» придется ответить.

Рассказывает один из «синих». Он три года назад снялся с одной из мордовских зон. Много всякого… Общим знаменателем может служить такая деталь: туалеты в стороне от бараков – метрах в 80–100. После отбоя (то есть 22 часов) быть в одежде запрещено (расценивается как подготовка к побегу). Только в трусах и майке. И в тапочках-шлепках (ходить в бараке можно только в шлепках) на босу ногу. Зимой морозы за 20 градусов. Вот в таком виде – в трусах, майке и в шлепках – бегают за 100 метров в холодный сортир. В мороз.

Очень укрепляет здоровье…

Или такая деталь, но уже в «Козлограде» (по-другому Волгоград вообще никто в СИЗО и в зонах не называет): из бараков на этих зонах выгоняют в 7 утра, и в них запрещено заходить до 19 часов. (Только больным при температуре не ниже 38, и то на полчаса перед обедом.) Весь отряд – до 150 человек – находится все ЭТО время в локалке (что-то типа дворика примыкающего в бараку и огороженный решеткой). Сидеть негде. Да и холодно зимой сидеть 12 часов. Так и слоняются каждый день, зимой и летом, по 12 часов в локалках. Работы нет. «Подогреться» из дачек можно только после 19 часов. Хранить продукты можно не более недели со дня получения передачи. Шмон – каждую неделю. Полный. Неиспользованные за неделю продукты отметают.

Об обычных «мелочах» типа БУРа «за нарушение формы одежды» (не застегнутая пуговица на рубашке или бушлате, не чищенные – чем?! – ботинки и т. п.) я уже и не говорю. Многое еще можно было бы рассказать о «приближенной к европейским стандартам» системе российского ГУЛАГа начала XXI века, но, как я уже говорил, пишу только о том, что видел и испытал сам. А отступление о мордовской и козлоградской зонах – только потому, что те детали, о которых здесь написано, упоминают все, кто там побывал.

Так проходит еще два-четыре часа. По двое выдергивают на шмон. На этот раз он еще более тщателен и «беспределен», чем обычно. Ищут затаренные малявы, деньги, «дурь» и т. п. Понимают, что уже не вернешься, не пожалуешься адвокату (с этапа, что ли?), поэтому отметают «внагляк» все, что приглянется. У меня отметать нечего. Денег не везу, а малявы затарил так, что ни один шмонщик не найдет (подробности рассказывать не стану, чтобы не обогащать их опыт). После шмона еще пара часов ожидания и, наконец, выкликают по фамилиям.

Этап

До автозака, который перевезет нас с «Матроски» на «Пресню» (пересыльная тюрьма, расположенная на Красной Пресне), всего 15 шагов. Но успеваем промокнуть насквозь. Дождь вперемешку со снегом, плюс ветер.

Я уже восхищался умением конвоя утрамбовывать людей в автозак. Как мы (34 зека и минимум 40 больших баулов) уместились в одном автозаке и как доехали до Пресни – отдельная песня. Без слов. Их мне не хватает – одни восклицания…

Про свое, почти пятимесячное пребывание на Пресне, о том, чем она отличается от «Матроски», с кем не встречался, как заработал там паховую грыжу и свой первый инфаркт, напишу, если выживу, отдельно.

Этап (продолжение)

На этап с «Пресни» (на Рязань) меня дернули прямо из больнички. После нескольких серьезных приступов подряд (сердце) меня и перевели на больничку. Надо признать, что медсанчасть (больничка) на «Пресне» – самое человеческое место из всех, которые мне встречались в этом ГУИНовском аду. Чисто, у каждого есть своя шконка и, самое главное, отношение медперсонала – как к больным, а не зекам. Из этих, почти человеческих, условий я ушел на этап.

До «Столыпина» нас везет «временный» конвой. 26 июня 2000 года. Жара, духота, раскаленный автозак. Нас, в этой первой партии, 24 человека плюс баулы. Все как обычно. «Столыпин» еще не подошел. Автозак стоит где-то на путях, чуть вдали от перрона. Сюда подадут «Столыпин», нас погрузят, прицепят к пассажирскому поезду и – поехали. Но это потом. А сейчас ждем уже более двух часов. Конвой озверел. Им жарко. Но они – вне автозака, снаружи. А мы – внутри. Двери заперты. Ни щелочки. Стены раскалены, к ним не прикоснуться. Все молчат, сил нет даже переговариваться. Кладу в рот последнюю таблетку валидола. Проходит еще час. «Временный» конвой, понимая, что еще чуть-чуть и им некого будет грузить в «Столыпин», открывает двери автозака. Дышим. Так, наверное, дышат подводники после всплытия.

Наконец – «Столыпин»! Перрона, сами понимаете, нет. Ступеньки на уровне груди. Забрасываем баулы и, «подбадриваемые» дубинками, карабкаемся в вагон. Все остальное – это ощущение кофейного зерна в кофемолке. (Слишком «эстетично» – понимаю. Видимо, подобрать иное, более приземленное, сравнение мне мешает постоянная, навязчивая мечта о чашечке кофе. Даже запах снится.). Тебя просто «несет».

Представьте обычный купейный вагон поезда. Но вместо дверей в купе – решетки. Окон (со стороны купе) нет, а окна в коридоре (проходе) закрашены и забраны решетками. Вот в такое «купе-клетку» нас набивают по 22 человека. Внутри «купе» тоже напоминает обычное. Те же две полки снизу и две сверху. Только между двумя верхними еще одна полка. Таким образом, сверху что-то вроде сплошных нар с отверстием-люком, чтобы пролезть на эти нары. Непонятно, где лучше – внизу или наверху. Везде хуже. Внизу слишком утрамбовано. Но внизу можно «отлить» в полиэтиленовую бутылку или пакет (в туалет конвой водит «по настроению» – два раза в сутки). Внизу нас 15 человек. Плюс баулы. Наверху лежат (сидеть невозможно) семеро. Им чуть свободнее. Но если вдруг захочется, то – большая проблема для всех. Бывалые успокаивают: будет легче. «Легче» наступает не скоро.

Пару часов сидим впрессованные друг в друга. Еще раз повторяю: сегодня 26 июня 2000 года. Окна в коридоре забраны наглухо. С внешней стороны «Столыпин» оформлен под обычный цельнометаллический, почтово-багажный вагон. Сколько раз я проходил мимо таких вагонов, не обращая на них внимания. Да и кто из «граждан отъезжающих и провожающих» обращает внимание на герметично закупоренный и зарешеченный, невзрачный и неприметный «багажный» вагон в конце состава?

Наконец тронулись. Вагон прицепили к составу и подогнали к перрону. Слышна суета посадки. Обычные голоса. В «Столыпине» – тишина. Слушаем шум перрона. Никаких реплик, приколов. Слушаем музыку воли…

Толчок, поехали… В начале и в конце вагона конвой чуть-чуть (сантиметров на 5–7) приспустил стекла. Почти можно дышать. Конвой начинает шмон. В середине вагона одно купе-клетка свободно. Для шмона. И еще одно – для тех, кого уже обшманали. Значит, бывалый не ошибся. После шмона нас «растрясают» и заполняют эти два купе. В клетках остается (до первой остановки и доукомпановки) человек по 18. На шмон – по одному со всеми вещами.

Зэк может все! Убежден! Обычный человек никогда не сумеет в обычном (по размеру) купе, в котором 22 человека и минимум 30–35 баулов, в течение одной-двух минут найти и выдернуть из общей кучи из-под сидящих на них зэков свои вещи и протиснуться с ними сквозь узкую щель приоткрытой решетки в коридор «Столыпина». Никогда! Мы – можем. Шмонают тщательно, неторопливо, со знанием дела. По ходу, шутят, комментируют, отметают. Я проинструктирован заранее. Первым распаковываю баул с книгами, сигаретами и разными туалетными принадлежностями (мыло, кремы для бритья, одноразовые станки и т. п.). Книги, понятно, конвой не интересуют (мало знакомых букв). А вот все остальное нужно каждому. «Угощаю» шмонщиков сигаретами (блок улетел) и кремом со станками. Получаю снисходительное «правильный мужик» и – освобождение от дальнейшего шмона. Перехожу в свободное купе (там уже человек 15) и занимаю максимально удобное место у самой двери-решетки.

Достаем полученный в дорогу «сухой паек»: горсть соленых слипшихся в комок килек и хлеб. Кильки сваливаем в один общин пакет и засовываем в угол. Есть их нельзя ни в коем случае! Захочется пить, а воду конвой наливает по полфаныча дважды вдень (попутно с туалетом). Извлекаем остатки дачек и грева – едим. Закуриваем (не более двух одновременно курящих на купе и потому – сигареты по кругу). «Прикалываемся» за жизнь.

В соседней клетке-купе везут телок. На женскую зону. Их тоже утрамбовали по максимуму. Возраст, – от 19 до 56 лет. О вспыхивающей «любви», о встречах в сортире (от 10 до 20 минут, в зависимости от того, сколько и чем заплатил конвою) – отдельная глава. Если выживу…

Шмон на пересылке в Рязани

Ливень продолжается, но нам повезло: автозак стоит вплотную к ступенькам, ведущим в помещение. Выгружаемся, взваливаем на себя баулы и под покрикивание и «постукивание» конвоя бредем куда-то внутрь. Всех нас (24 человека) втискивают с вещами в комнату-шкаф, около 10 квадратных метров. Не знаю, как удается Игорю Кио запихать трех девиц вместе со львом в узенькую клетку, но и он бы спасовал перед задачей разместить 24 человека и не менее 30 больших баулов в глухой, без окон, шкаф. Вертухаи в Рязани справились с этой задачей играючи. Скамеек, понятно, нет. Стоим. Несмотря на вопли нескольких некурящих, закурили почти все.

Проходит час, второй, третий… Наконец вызывают по двое на шмон. Отметают все: иголки, нитки, зажигалки, лекарства… Это уже третий шмон за сутки (на «Пресне» при отправке, во время этапа и здесь, в Рязани). С собой в хату разрешено взять туалетные принадлежности, немного сахара, чая, простыню (последнее – издевательство! В хате № 54 (Рязанское СИЗО), как и в других, нет и никогда не было ни матрасов, ни подушек – голые деревянные нары или струны). После шмона все баулы, мешки, сумки нужно отдать «на хранение».

Далее происходит нечто такое, что выглядит неправдоподобным идиотизмом. Не пропустите детали. Выписывается «квитанция» – клочок обычной бумаги, на котором пишется только фамилия зека, сдавшею сумку (о перечне содержимого сумки не может быть и речи). Потом эта «квитанция» засовывается внутрь самой сумки. В журнал под очередным номером тоже пишется только фамилия. На руки дают кусочек картона (половина спичечного коробка) с написанным от руки, еле читаемым (прошел тысячи рук) номером. Но это не номер сданного баула, это только очередной номер человека, сдавшего свой баул. Причем, не важно, сколько и что именно он сдал – один баул или три. Потом после честного предупреждения, что за «вещи никто не отвечает» (потому что – крысы), баулы забрасываются в общую кучу из полутора-двух сотен таких же сумок, баулов, пакетов. Никаких пометок, номеров и т. п., повторяю, на самой сумке нет.

Как мы получали свои вещи при уходе на этап (зону), как копались в этом «навале», разыскивая свой хабар (открывали десятки сумок, пытаясь по лежащим сверху вещам определить свои), – отдельная поэма. Описать ее я не смогу никогда. Для этого нужен талант Зощенко.

А в каком виде мы находили свои шмотки? Слезы! Прогрызенные крысами дыры, из которых сыплется вермишель супов «быстрого приготовления», остатки мыла, обрывки бумажек былых приговоров и не отправленных жалоб. Самое смешное, что картонка с номером лежит сейчас, когда я вспоминаю и пишу все это, прямо передо мной. У меня ее никто даже не спросил…

Хата № 54

Если «Матроска» – рукотворный ад, то транзитная хата № 54 в Рязани (думаю, что и другие транзитные хаты – 50,51,55… – не лучше) – БУР в этом аду.

Сводчатый, не просыхающий, вечно сырой подвал. Даже не подвал – подземелье. Естественной вентиляции – естественно, нет. Принудительная (небольшая, с тетрадный лист, решетка в стене, с которой со стороны продола смыкаемся жестяная труба) включается «согласно расписанию» на один час в день. Как часто наступает этот «один час» и «один день», не знает никто. Вентиляцию включает корпусной в зависимости от настроения. «Старики», т. е. те, кто ожидает в этой хате своего этапа более двух-трех месяцев, утверждают, что пару раз включали. Хата даже не набита. Она утрамбована нами. Июль 2000 года.

Наш этап – 24 человека. В хату удалось впихнуть 17. Последнего, семнадцатого, утрамбовывают тормозами. Остальных повели куда-то дальше. Минут 20 стоим, пережидаем, пока в хате стихают вой и крики о беспределе, вызванные нашим появлением. Потихоньку рассасываемся, «утрясаемся» по свободному еще пространству.

Удивительное это понятие – хата в тюрьме. Когда кажется набита уже до предела, когда носом упираешься в чей-то затылок, – все равно находится место еще для нескольких человек. Даже вагон в метро, даже автозак имеет свой предел, после которого втиснуться невозможно. А хата – нет. Воистину резиновая…

Осматриваемся. Шконок нет. Сплошные, в два яруса, нары. Часть – деревянных, с выломанными давно досками, часть – железных со струнами. Нижние нары приподняты над полом сантиметров на двадцать. Полы – деревянные, прогнившие, со щелями, в которые может провалиться нога. Жестяные заплаты на полу – жалкие попытки прикрыть крысиные норы. Крыс много до привычности к ним. Я сам сгонял стайки крыс со ШКОНКИ (все еще называю нары шконкой) и спихивал с наваленных в углу мешков и пакетов с теми вещами, которые разрешили забрать с собой в хату.

Отступление

Удивительное существо – человек. И бессмертна мудрость, начертанная на перстне Соломона. «И это пройдет». Нет ничего, к чему бы человек ни смог привыкнуть. Со снисходительным умилением вспоминаю свои первые часы в ИВС, на сборке в «Матроске», на общаке. Вспоминаю, как брезгливо «поджимался», видя шевелящиеся от тараканов стены, или вшей на воротничке рубашки, или клопов…

«Ничего, привыкнешь, перестанешь обращать внимание», – говорили мне сокамерники.

Привык… Привык механически прятать заточку в матрас, на ощупь запаивать маляву, плести канатики, стряхивать клопов с подушки, докуривать бычки и делиться ими…

У меня уже не кружится от свежего воздуха голова на прогулке, не тошнит от запаха и вида остывшей баланды, не «передергивает» от гниющих язв. Мне даже помогает «от живота» (действительно!) давно просроченная таблетка аспирина. Я лихо «прикалываюсь и откусываюсь», разбираю рамсы, по вкусу отличаю «вторяки» от «нифелей». И мои «родные» хаты в «Матроске» кажутся мне привычными и удобными по сравнению с транзиткой в Рязани.

А после встреч с адвокатом в «Матроске», после многочасовых ожиданий в стакане, я, тарабаня в тормоза, кричал вертухаю: «Командир, пошли домой». Я искренне кричал это. Провонявшая, без воздуха и сантиметра свободного места хата, вечно застилающий потолок пар от кипящих фанычей, несмолкающий гул сотни голосов – все это воспринимается ДОМОМ! Поверить в это невозможно, но это – ТАК!!! Как психолог, я легко могу это объяснить. Адаптация и тому подобное… Но объяснить это на простом человеческом языке человеку с воли невозможно. (Я так и не смог объяснить своему адвокату – а она проработала более 30 лет! – почему после двух-трех часов бесед с ней в нормальном помещении, сидя на нормальном стуле, куря нормальные сигареты и общаясь на нормальном языке, я устаю и меня тянет «домой» в свой «общаковский угол», на вонючий, слежавшийся, комковатый влажный матрас). Но… «и это пройдет».

Хата № 54 (продолжение)

Под самым потолком две бойницы-решки. Как и везде – с решетками-жалюзи. Но здесь, в Рязани, они снаружи закрыты сплошными свето– и воздухонепроницаемыми щитами-заглушками (во избежание перекрикивания с другими хатами). Кормушка по этой же причине также постоянно закрыта. Круговорот «воздуха» из легких в легкие. Твой каждый вдох – всегда чей-то выдох…

Я уже говорил, что хата – сводчатая, куполообразная. Все стены – под углом к потолку. Поэтому заходить на дальняк нужно очень согнувшись. Почти на карачках. Пардон, но штаны подтягиваем, только выходя из дальняка. Там выпрямиться невозможно.

В «Матроске» люди сидят в среднем по 1,5–3 года, поэтому и «быт» более-менее налажен. Самодельные розетки, вилки, тазы для стирки, канаты для сушки белья, склеенные (клейстером из пережеванного и протертого через платок хлеба) полочки из сигаретных пачек и т. д. и т. п. В транзитке всего этого нет. Здесь сидят от нескольких дней (счастливчики!) до двух-трех месяцев. Поэтому и «быта» (даже в тюремном, камерном понимании) нет. Создавать его не из чего. Не из чего плести канаты, не из чего готовить клейстер (хлеба такой мизер, что, несмотря на его полную несъедобность, он съедается мгновенно и полностью). Баулы, вещи, весь хабар, собранный за долгое время в «Матроске», продукты, которыми на этап греют с общака, – всего этого в транзитном бараке не разрешают и надо оставлять после шмона в каптерке. Каптерщик честно предупреждает, что крысы могут все погрызть. Мои два баула, тщательно собранные и упакованные, почти полностью погрызли. Крысы жрут даже мыло. Особенно жаль книг – загнанные мне с воли УПК, УИК, УК и т. п. сильно попорчены ими.

Вообще, беспредел полный. Жаловаться некому. Администрация прекрасно понимает, что все здесь временные, транзитники, все с часу на час, со дня на день ждут этапа, и писать куда-то (жаловаться) никто не станет. Поэтому для садистских условий и экспериментов полное раздолье. Сомневаюсь, что здесь когда-нибудь бывали комиссии всяких фондов и правозащитных организаций. Описывать детали бессмысленно. Все равно никто не поверит, пока не увидит воочию. Пока не проведет хотя бы час, хотя бы полчаса, 15 минут в этой 54-й хате рязанской пересылки… И это, говорят, еще далеко не самая худшая. В то, о чем рассказывают, о волгоградской, ростовской и других, не верится даже мне. Впрочем, Чекатилы есть не только на воле и не только среди зэков. Уверен, что в штате ГУИНа их намного больше…

…Просыпаюсь от происходящего рядом рамса. Проигравший расплачивается вещами. Он в хате уже давно, более месяца, и ему удалось затащить свои баулы в хату. Идет оценка вещей. Расценки, – по аналогии с ценами ларька на «Матроске» и «на глазок». «Прима» – 2,5–3 рубля, «сахарные» (то есть сигареты с фильтром) – от 6 до 10 рублей. Футболка – «целка» (т. е. ненадеванная) – 15 рублей и т. д., и т. п. Выигравший сам говорит, по какой цене он готов принять в виде части долга ту или иную вещь. Проигравший должен либо согласиться с этой ценой, либо предложить что-то другое, либо… Карточный долг в тюрьме взыскивается очень сурово. На пересылке, в транзитке и на этапе – особенно жестко. Могут и «опустить». Времени ожидать погашения долга нет, – могут дернуть в любую минуту. На дачку в транзитке рассчитывать нечего. Положению проигравшего не позавидуешь.

В данном конкретном случае все обошлось нормально. Проигравший (его долг – около 600 рублей) отдал практически весь свой баул, теплую куртку, шапку и т. п. Непрекращающаяся ни на час игра пошла по новой.

К вечеру вещи проигравшего уже дважды сменили владельца.

В транзитке ничего нет: ни радио, ни газет, ни телевизора, ни книг, ни настольных игр – ничего. 60–70 взрослых мужиков маются по несколько недель, не имея возможности ничем себя занять. Администрация как бы сама подталкивает на «стос» (карты) – их легко затарить, пронести, в конце концов, сделать самим… – и на разборки. Это единственное занятие и развлечение. Хата с любопытством наблюдает за всеми рамсами, разборками, спросами, которые зачастую специально провоцируются для снятия напряжения и развлечения.

С транзитных хат и этапов огромный процент «обиженных». Уверен, что администрации это на руку – новый рычаг давления и пополнение (без того не маленькой) прослойки «дятлов».

Вообще, администрация и работники СИЗО, ИЗ, ИК – интересная категория человеческих особей, которая еще дожидается своего Свифта. Такая концентрация и многообразие психических патологий на отдельно взятый «трудовой коллектив» тема ни для одной докторской диссертации по психиатрии и психологии. Если у меня получится, я попытаюсь высказать свои соображения по этому поводу. Но об этом – как-нибудь позднее… И на свободе… Здоровее буду…

Утро. Около 10 часов. Раскоцываются тормоза, и в хату вкатывается этакий бодрячок-майор.

– Как живем, на что жалуемся?

Оглядывает хату этаким отеческим хозяйским взглядом.

– Немного тесновато, зато (хе-хе) в тесноте да не в обиде. Не дожидаясь ответа, продолжает: «Знаю, знаю (все знает, родимый… все наши беды и проблемы) – с хлебом неважно Пекарня у нас своя (а мы-то, наивные, думали, что из магазина с утра привозят), но пока не все получается. Хлеб – неважный…»

– Вопросы, жалобы есть?

– Когда этап? Надоело уже, сил нету…

– Что с врачом? Лекарств никаких…

– Как бы вещи из каптерки взять?..

– Веник дайте (это я), и забить бы щели в полу: крысы по дубку бегают…

Понимающая печальная усталая улыбка. (Он все понимает, все знает, сочувствует, рад бы всей душой, последнюю рубаху, не жалея сил и времени, в ущерб семье и т. д. и т. п. Короче – на правом фланге, в первых рядах изматывающей борьбы за права заключенных.)

– С этапом – сложно. Сами понимаете, нет бензина, везти не на чем. Не только по местным зонам, но даже до вокзала.

– И хозяин, бедняга, пешком на работу ходит? (Это я.)

– К врачу записывайтесь. (Интересно, у кого и как?) Но сами знаете, лекарем и нет. Даже йода.

Один из находящихся в хате протискивается вперед и демонстрирует ужасный гниющий ожог от колена до ступни. Просит хотя бы зеленки…

– Не знаю, не знаю… Спрошу… (Я ушел на этап через десять дней. Никто никакой зеленки так и не принес.)

– Вещи из каптерки взять можно! Но в день – только два человека из хаты. (Почему только два, а не один, не десять, неясно. Впрочем, логика простая – раздербаньте тех двоих, у которых есть, что брать в каптерке, а потом следующих двоих и т. д.)

– Что касается веника, то пишите (это мне) заявление корпусному – он дает на полчаса веник. Иглу – под личную ответственность. На 10 минут. (Постоянно держать в хате веник, видимо, нельзя. Может служить оружием для нападения или незаменимым средством для организации побега и классового бунта.)

Решив наши проблемы, майор гордо удаляется. С видом оскорбленной в лучших чувствах невинности.

Заявление я написал. Веник дали. Подмели хату кусками, перемещая стоящих с места на место. Разорванные тапочки зашил. Иглу не отдавал почти час, пока не воспользовались те, кому было, что и чем зашивать.

Судьбы и срока

Я хочу рассказать только о некоторых случаях, о нескольких из Десятков (сотен, тысяч) людей и судеб. Я знаю о них не понаслышке.

Я сидел с ними, чифирил, читал их объебоны и приговоры, жалобы и невероятные по идиотизму ответы на них. Каждую из этих историй и судеб можно развернуть в повесть. Впрочем, Россию давно уже не колышат отдельные люди и судьбы. Катастрофы, в которых гибнут десятки и сотни, сменяются другими такими же или еще более масштабными, «берутся под личный контроль» и… забываются через несколько дней или недель. Какие уж тут судьбы и жизни отдельных людей, тем более зеков. Но, тем не менее…

Леон

В хату на больничке (на «Пресне») его буквально внесли на руках. Он голодал уже около трех недель. До этого он находился на общаке, а теперь, когда полностью «дошел», его перевели на больничку для принудительного кормления.

Сразу сварганили ему крепкий сладкий чай с медом и лимоном (накануне ко мне пришла дачка).

Его звали Леон. Около 40 лет, высокий, поджарый, с просматриваемыми (несмотря на голодовку) хорошо накаченными мышцами. То ли грузин, то ли армянин – уже не помню. Весь в наколках, староход… Ближе к вечеру, после еще двух фанычей чая, разговорились.

Сидит уже около двух лет. По жизни – бродяга (то есть ничем, кроме криминала, не занимается). «Работал» один. Начал сколачивать свою команду, но не успел: арестовали. Активно занимался восточными единоборствами (это видно). В основном – «пас» коммерсов. Держал под контролем несколько ларьков и магазинов. Получил 12 лет строгого. Написал жалобу – отклонили. Голодает из-за постоянных отказов в проведении повторной экспертизы… его полового члена!

Я уже давно перестал чему-либо удивляться, но тут… Слово за слово, проговорили почти всю ночь.

…Взяли его по наводке. Ему были должны, он «наехал», и, чтобы не отдавать долг, женщина, любовник которой работал в милиции, обвинила Леона в изнасиловании двух(!) ее несовершеннолетних дочерей 12 и 14 лет. Грязная статья. При таком обвинении, кем бы ты ни был «по жизни» – мужиком, бродягой, – долго не живут. Насильники, растлители – первые претенденты на самое худшее, что только может произойти. Даже общаться с ними стремно…

Видимо, после этого его сообщения у меня изменился тон, и Леон это почувствовал. Молча, не говоря ни слова, покопался в бауле и протянул мне пачку разрозненных бумаг. Объебон, приговор, ответы на его жалобы и т. п.

Такого даже я не мог бы предположить, и никогда бы не поверил, если бы сам не вычитал из бесстыдных бумажек, заверенных подписями, печатями, исходящими номерами.

По объебону, он, в присутствии матери этих девочек (в квартире находится еще и третий ребенок – мальчик 12 лет), регулярно приходил туда и оставался ночевать. Мать этих детей (при наличии любовника-мента) была его сожительницей. Занималась каким-то «бизнесом», в который он и вложил свои деньги. Но дело не в этом. Итак, мать уехала куда-то на несколько дней, оставив трех несовершеннолетних детей без денег и присмотра. Леон жил в этой квартире.

При этом у него, где-то на Кавказе, свой дом, семья, мать, дочка 13 лет. Нужно знать менталитет мужчины, родившегося и воспитанною на Кавказе, имеющею свою дочку, живущего в семье, в которой трое детей, чтобы понять его неспособность физически причинить зло детям. Украсть, убить, изувечить взрослого мужчину – да! Преступник – да! Но изнасиловать двух девочек, насиловать их поочередно в одной квартире (где еще и постоянно находится маленький мальчик) – маловероятно. Хотя черт его знает…

Но передо мной результаты экспертизы: обе девочки – девственны! Никаких следов «возможного» полового акта или иных физических действий (ссадины, царапины и т. д. и т. п.) не обнаружено. За все это время (несколько дней) ни подружкам в школе, ни друг другу они ничего не говорили и не жаловались. Мальчик тоже ничего не видел и не слышал. И только «после приезда мамы они поделились постигшим их насилием»… Причем обе утверждают (вернее, утверждает их мать), что половой акт носил «законченный характер» Эксперт говорит о «возможности проведения законченного полового акта без нарушения девственности».

Я опускаю массу деталей, несуразностей, нестыковок во времени, в показаниях самих пострадавших. Опускаю массу безответных вопросов – почему, если он действительно все это совершил, он остался на месте, никуда не сорвался? Почему готовил обеды, отправлял детей в школу? Интересно другое. Передо мной акт второй экспертизы – экспертизы полового члена «насильника»… «Обнаружено пять (!!!) инородных предметов (диаметром от I до 1,5 см) под кожей вокруг головки члена». В состоянии «полуэрекции» (?!) размер составляет… и т. п.

Многие могут не понять, что это такое. Объясняю: некоторые мужики для вящей половой привлекательности и неотразимости вводят под кожу члена от одного-двух до пяти-шести «шаров». В камерах и на зонах явление довольно распространенное. Из пластика (зубной щетки, оргстекла и т. п.) вытачивают шарики (не стану описывать технологию), надрезается кожица на члене и в разрез вводятся эти шарики. Когда все заживает, зрелище довольно впечатляющее.

Короче, Леон (простите за натурализм) демонстрирует свой «инструмент». Это – нечто. Лука Мудищев может идти на пенсию. Таким «инструментом» ишака разорвать можно. Как при таких достоинствах можно совершить «законченный полноценный половой акт», с насилием, без «каких-либо ссадин, потертостей, царапин и без нарушения девственной плевы» у 12– и 14-летней девочек, остается тайной. Вот этой-то «честной» экспертизы своего члена и добивался Леон своей голодовкой.

О том, в чем его обвиняют и за что осудили, знают его мать, сестра, жена и дочка. Семья разрушена. И если до своего ареста, до этого обвинения он практически «завязал» (собирался купить квартиру в Подмосковье, вызвать жену и дочку, решил вопрос о школе, в которую она пойдет и т. д.), то теперь… Одна мечта, одна цель – доказать, что он не совершал этого (именно этого!) преступления, выйти, добраться до следователя и экспертов, до судьи, осудившего его «по беспределу».

Думаю, что доберется.

А что ему еще остается? Он не старый, физически очень крепкий… Рано или поздно выйдет. Без жилья, денег, семьи, без будущего. С одной целью – отомстить…

Алексей

Я встретился с ним уже в зоне. Глубокий старик 65 лет, которому на вид можно дать все 80. Тихий, незаметный, никому не мешающий, с провинциальной крестьянской врожденной тактичностью. Он подошел ко мне, долго мялся, не зная, как начать разговор. Потом куда-то отошел, с кем-то пошептался и принес фаныч с чифиром. Он не чифирит. Я – практически тоже… Но чифир – это уважение, приглашение к разговору, повод «неформально» пообщаться. Дачек, писем он не получает. Значит, «замутку» для чифира одолжил у кого-то из земляков. Я понимаю, что ему непросто было «собраться с духом и потревожить занятого человека».

– Леонидыч, ты извини, если побеспокоил, но когда будет время, удели 10 минут…

Сели, чифирнули, поговорили…

Вот его история. (Я просто цитирую приговор, переводя его на нормальный человеческий язык.)

Жил в одной из деревень под Рязанью. Жена умерла давно. Дочка замужем, живет отдельно, видятся редко. Более 35 лет крутил баранку по району. Ушел на нищенскую пенсию по болезни. Свое хозяйство – огородик. Столярничал, плотничал. Свой домик, который построил его отец. Алексей его подновил, подремонтировал, жил в нем один. Никому ни в чем не отказывал, помогал соседям. Обычная нелегкая неторопливая жизнь одинокого старика, доживающего в деревне, в которой родился, вырос, прожил всю жизнь.

За пару лет до его ареста в село вернулся после очередной отсидки один из его соседей: алкаш, не вылезающий из тюрем и зон. Начал с того, что через пару месяцев после возвращения спалил свой собственный дом в отместку за то, что жена не дала «на опохмелку». Сошло с рук. Семья перешла жить к родственникам, а он обосновался в сарае. Но надо что-то есть и, главное, пить. Самым безобидным и безответным, самым выгодным для «дойки» стал Алексей. Живет один, свое хозяйство, заступиться некому. Начал захаживать «по соседству». Пару раз в холода попросился переночевать. Алексей по доброте душевной разрешал.

Короче, тот почти год регулярно обворовывал Алексея. Начал с мелочей – хозяйственный инвентарь, картошка, запасы в погребе. Потом – часы, приемник, телевизор. Алексей, когда домогательства становились невмоготу, откупался бутылкой. Об этом знали все: и соседи, и участковый, но связываться с «отморозком» никто не хотел. Так продолжалось более года. Финал был предсказуем.

Сосед начал ломиться к Алексею еще с раннего вечера. Требовал «на бутылку». Как назло у Алексея в тот вечер не было ни копейки. Объяснить это отморозку, жаждущему выпивки, было невозможно. Алексей заперся в доме, надеясь, что «побуянит и устанет, успокоится». Более четырех часов(!) продолжался «штурм» хаты. Сосед побил все стекла. Раздобыл где-то арматуру и лом и начал взламывать дверь. Поняв, что отсидеться не удастся, Алексей через заднее окно убежал к соседям. Оттуда несколько (!) раз звонили в милицию, просили помощи (зафиксировано!). Милиция не приехала: не было бензина. Наконец, когда ждать помощи уже было невмоготу (сосед мог поджечь дом, тем более, что «опыт» уже был), Алексей и сосед, у которого он отсиживался и от которого пытался дозвониться в милицию, решили попытаться еще раз образумить буяна.

Подошли к дому. Алексей пошел на «переговоры». И когда озверевший сосед бросился на него, схватил валявшийся на земле (после разгрома сарая) топор и, обороняясь, нанес удар обухом в «теменную область головы пострадавшего». То ли опыта бить по голове обухом топора у Алексея было недостаточно, то ли голова «потерпевшего» была непробиваема, но особого эффекта этот удар не дал. Тот продолжал нападать. Алексей, размахивая перед собой топором, начал отступать к забору, под прикрытие второго соседа, спешащего ему на помощь. Короче, при попытке отнять топор у «потерпевшего» была отсечена кисть руки.

Пока искали врача, вызывали «скорую», он «скончался от потери крови».

Теперь бензин нашелся. Алексей, потрясенный тем, что фактически убил человека, ни в чем не запирался, признал и подписал все, что говорили следователи. Корил себя за то, что «не припас бутылки, а то все кончилось бы хорошо».

Суд. Шесть лет лишения свободы в ИК строгого режима. На суде жители-односельчане стояли за него горой.

Алексей уже два года в зоне. Дай Бог, чтобы дожил до ¾ отмеренною и ушел по УДО. Только вряд ли. Передачи посылать некому, а на тюремной баланде долго не протянешь. Да и возраст, здоровье (вернее, его отсутствие), приобретенные в СИЗО и на зоне болячки не способствуют долголетию и выживанию. Помог написать ему «помиловку». Но…

Денис

21 год. Бывший студент 3-го курса Плехановки. Из приличной семьи. Не кололся, не пил, не блатовал.

На зоне работает штамповщиком. Много читает. С моей подачи начал слушать информационные программы, пытается понять, что к чему. Раньше интересы, кроме учебы, – это поп-музыка, тусовки и т. п. Его «дремучесть» в политике, общественной жизни, во всем, что не имеет непосредственного отношения к лично его жизни, – потрясающа. Свой срок – шесть лет строгою режима – воспринимает спокойно, считая, что «все правильно». Законопослушен до идиотизма. Ранее не судим, не привлекался, не задерживался, улицу переходил в положенных местах, характеристики с места учебы и жительства – отличные. Но… грабеж!

Сумма ущерба – 2 руб. 40 коп. Я не оговорился. Не 200, не 20, а именно (по приговору) 2 руб. 40 коп. Типичная для России в целом, а для Москвы особенно, история.

Трое студентов (он в том числе) после занятий подошли к ларьку с гамбургерами. Заказали три банки пива и три гамбургера. При расчете не хватило трех (трех!) рублей. Обратились к стоящему рядом мужчине с просьбой помочь. Ни угроз, ни «наездов» – ничего. Как обычно просят жетончик для телефона у любого прохожего.

Но рядом оказались те, чья «служба и опасна и трудна». «Пасли» какого-то наркомана. Увидев, что кто-то передает кому-то деньги, задержали на всякий случай всех. В милиции, выяснив, что «потерпевший» ранее «подозреваемых» не знал и «деньги отдал, так как предполагал в случае отказа негативные последствия», Дениса арестовали. Конкретно с просьбой о деньгах обратился он. Остальных отпустили.

Его объяснений никто слушан, не стал. Прибежавшие родители сразу не врубились в намеки, что «здесь тоже люди, и у них на пиво и гамбургеры тоже денег не хватает, но при этом они не пристают и не угрожают прохожим». Родители сказали, что будут жаловаться (наивные люди!). Дениса до этого уже успели побить, и вид у него был далеко не самый лучший. Все остальное – по отработанному годами безобразному сценарию, – вызывается «потерпевший», ему популярно объясняют, что его пытались ограбить, что, говоря о добровольной ссуде, он покрывает грабителей (и милиция ему этого не забудет) и т. д. и т. п. Новые показания, в которых уже фигурирует «угроза действием в случае отказа дать деньги». «Обвинение» подтверждается показаниями продавца и двух милиционеров, производивших задержание. «Бутырка», суд, 6 лет «строгого режима».

Родители двух других студентов оказались более понятливыми. Подсчитали, во что обойдется им адвокат, передачи и т. п., и сделали правильный вывод. Всем хорошо. Студенты – свидетели (у Дениса, по его статье отсутствует «предварительный сговор»), «потерпевший» достоин доверия органов. Менты могут наплевать на задержку зарплаты. Лет на пять вперед.

В институт Денис вряд ли вернется. «Исправление» идет полным ходом. Его уже сейчас начинает «подтягивать» братва.

Олег (наш «миротворец» в Чечне)

Он был задержан «при попытке сбыта четырех автоматных рожков-магазинов и гранат РГД в количестве двух штук». Через 2 месяца после приезда из Чечни. Воевал контрактником. Подзалетел по наводке. Сдал кто-то из своих. Но особенно не переживает. Как «участник боев в горячих точках» и орденоносец (медаль «За отвагу») попадает под амнистию. Уйдет уже из зоны. Очень скоро. Очень переживает из-за того, что теперь, после «попадания», он «у ментов засвечен», и вряд ли ему удастся вновь «завалиться по Чечне». Патрулировал город (в группе), проверял документы, участвовал в зачистках. «Натрахался на 100 лет вперед».

По его словам, «обеспечил своих на пару будущих лет». Стандартные ситуации: проверка документов – от 25 до 50 баксов, в зависимости от возраста «проверяемого» – чем моложе (от 17 до 35–40), тем дороже; или золотая цепочка, кольцо, часы… Входит в дом. Обыскивают на предмет поиска оружия, боеприпасов, передатчиков и т. п. Если в доме ничего нет, – уводят кого-нибудь из мужчин для «установления личности». Потом, через 15–20 минут, возвращаются и говорят, что «начальства на месте нет, содержать «задержанного» негде, а потому они его сейчас отправят в фильтрационный лагерь. Месяца на 2–4. Может, и выживет…» Население Чечни (да и всего мира) хорошо уже знает, что представляют собой фильтрационные лагеря. Но… можно и вернуть домой обратно: «задержание» еще не оформлено (командира-то нет на месте). Так что все зависит… от семьи. В частности, от того, насколько жена (сестра, дочь) действительно готовы сделать все для возвращения мужа (отца, брата) домой. Но времени мало: «командир может вернуться», и потому или – или… Обычно «или» не бывает. Женщины готовы на все, чтобы вернуть близкого человека домой.

Однажды он «поимел по очереди жену и сестру». Но «все по честному», ибо «ничего не взял, кроме небольшого ковра, и парня домой сам привел.»

Патрули делятся с командиром. 100–150 баксов после патрулирования. Но вообще-то у начальства свой заработок. Всякие справки, документы, помощь в выезде из города (поселка) и еще «о чем лучше не говорить: – глаз на жопу натянут». Но в целом: «Все путем. Жить можно! А оружие только дурак с собой не везет. И для себя, и для продажи братве».

Костя

Он приблизительно одного со мной возраста. Чуть более 50 лет. Плотник, столяр. Раньше работал на какой-то небольшой фабрике. Потом «перешел на вольные хлеба»: делал стенные шкафы, антресоли, – все, что связано с работой по дереву. Неплохо зарабатывал. Потом – кризис. Заказов стало меньше. Устроился на какую-то базу-склад (продажа мебели по образцам: покупатель получал разобранную, в пакетах, и он, от базы, собирал ее и устанавливал). База за городом, в Подмосковье. Чтобы каждый день не мотаться, не тратить зря времени, договорился, что будет каждый день звонить к вечеру, и ему будут сообщать адреса, по которым он должен собирать купленную мебель. Зарплата – сдельная, вполне приличная, да и хозяева за аккуратную работу и «привязку» к месту доплачивали приличные чаевые. Так проработал почти полгода. А потом вдруг арест.

Оказывается, фирма – липовая. Мебель, которую она продавала, – частью левая, частью ворованная с других баз и еще чего-то там… Он так и не разобрался. Единственные легальные сотрудники – два сторожа-охранника, да девушка-диспетчер, у которой по телефону он (как и двое других сборщиков) получал заказы. Все остальные (директор, бухгалтер, кассир и т. д.) давно сорвались вместе с деньгами за мебель. А этих «легалов» арестовали. Его «вычислили» по телефону, который он оставлял клиентам для возможных дальнейших услуг. Типичный лох-подставка для сдачи. Но – «соучастие» и 4 года общего режима. Тоже вот-вот освободится по амнистии. Тем более что 1,5 года уже отсидел…

На зону

Встречающий конвой хуже овчарок, которые рвутся с поводка. Агрессивнее.

Состав остановился у перрона. Наш «столыпин» в конце состава. Перрон до него не доходит. Сбрасываем вещи, потом спрыгиваем сами.

Команда: «Руки за голову! Сесть на корточки». По пять человек в ряд. Всех – в наручники. Правая рука с левой рядом сидящего. Мне опять везет: я с правого края последний в ряду. Левая рука пристегнута браслетом наручников к соседу слева, а правая – свободна. Левой (скованной) цепляю сумку с едой, правой пытаюсь схватить сразу два баула. После нескольких попыток – удается… «Головы вниз! Не поднимать, не огладываться! Бо́шки поотшибаю!» Зрители на перроне. Зрители в окнах вагонов. Конвой звереет от собственной смелости и значимости. Дубинки не отдыхают.

Да, времена «особо духовных», милосердных россиян, подающих узникам кусок хлеба, несмотря на окрики и пинки конвоя, остались только в книжках и старых кинофильмах. Вспоминаю «Воскресение» по Толстому. Ха! «Свободные россияне, живущие в демократической России в начале XXI века», судя по лицам (удается рассмотреть), прекрасно понимают, что любой из них в любой момент может оказаться на нашем месте. Но никакого «сочувствия и сострадания». Напряженное, нескрываемое любопытство. Реальный «экшен». Не кино, а сама жизнь…

Такое же любопытство я видел на лицах москвичей, питерцев, ростовчан во время взрывов, танкового обстрела «Белого дома», аварий… Равнодушно-азартное любопытство.

«Встать! Бегом!» – с обеих сторон автоматы и рвущиеся с поводков собаки. Нужно пересечь трое путей. Спрыгивать с платформ еще кое-как удается, но забраться, скованными, да еще с баулами, да еще «бегом и не отставая»… Моя грыжа бултыхается где-то в районе колена, и сердце даже не в горле – в ушах. Добежали.

Погрузка в автозак, 20–25 минут в дороге. За это время отдышались. Стоп. Выгрузка. Зона. ИК-2.

Я не знаю, как писать о зоне. С одной стороны, мне здесь еще жить и жить. (Пока не добьюсь отмены приговора или, что намного вероятнее, не помру.) С другой стороны, столько тем, портретов, судеб, абсурда… Главное – не навредить «общему». Не навредить сложившемуся укладу жизни, не спровоцировать очередную «прессовку» и зажим, сберечь те микроскопические «достижения» и «вольности», которые здесь (в отличие от обычных «красных» зон) есть.

Мне еще не все понятно. Как и из чего формируется здесь «общак», кто «греет» зону, роль «промки» (рабочая часть зоны – производство) в жизни зоны и т. п. В общих чертах знаю: кое-что из намеков, кое о чем догадываюсь сам. Но я пишу только о том, что видел и испытал сам. А потому обо всем этом, – о «внутренней и внешней политике» зоны – потом, позже, когда досконально во всем разберусь. А пока только зарисовочки, эскизы, наброски к той страшной, но такой обыденной для живущих здесь картине, которую когда-нибудь попытаюсь нарисовать. Итак, «портретики и наброски»…

Француз

Я так и не узнал его имени. По-моему, этого никто не знал, француз и француз…

Он ушел по амнистии через два месяца после моего заезда сюда. У него какой-то дефект речи и понять, что он говорит, невозможно. Потому и француз. Потом со временем я привык и научился различать отдельные слова и общий смысл в картаво-шепелявявом шуме, который был его речью. Тем более что 99 % его лексикона составляет незамысловатая мозаика из слов «фуй(?), блядь, мать» и т. п., а смысл всегда был один – выпивка. Он жил для того, чтобы выпить. Жизнь для него – бутылка и все, что с ней связано. Как брал, где распивал, кого потом «пиздил» он, и кто его. и т. п. Я ни разу не слышал о его матери, доме, семье.

Однако, при всей примитивности его речи, свое освобождение, первые часы, он предвкушал и описывал так образно, с таким неподдельным вдохновением, что порой становилось завидно. Он описывал, как подойдет к первой же палатке, как возьмет стаканчик («не из горла же первую пить»), как нальет. Он говорил, что по «бульку», с закрытыми глазами, определит, сколько осталось «в пузыре», что ни разу в жизни, ни на глоток не ошибся, «распивая пузырь хоть на троих, хоть на пятерых». Мог бы хоть на десятерых, но это – «беспонтово».

Денег с собой у него почти не было. «Затарил» рублей 30–40. Он серьезно, без дураков, мучался соображениями, как и на что лучше потратить эти деньги. На пузырь белой или на два бутыля красного. Брать закусь или перебиться… Пиво до или после… Как и с кем добавит, когда доберется до дома. Дома никто не знал, когда точно он должен вернуться. Домой он не писал («беспонтово!»), из дому писем не получал. Единственное, что его по-настоящему волновало. сумеет ли мать, догадается ли «затарить» к его возвращению «горючки» (самогона)? Француз ни секунды не сомневался в том, что скоро («не год же дома сидеть? Чего там делать?») вернется назад.

Потому и задача – «залиться на пару лет вперед». Поверьте, что он не притворялся, не «наигрывал» и я не утрирую…

Он не олигофрен и не дебил. Вполне адекватно реагирует на все, отвечает (если понять, что он говорит) на вопросы, умеет читать. Писать почти не умеет. Пьет активно и регулярно, по его словам: с 4-го класса школы. Окончил ли 5-й, непонятно, так как, по его словам, «А чего там, в этой школе, делать? На училку смотреть?». В целом он абсолютно безобиден. Даже услужлив. Очень контактен. Не «ширяется» (не употребляет наркотики) – «дорого и беспонтово: на одну «ширку» (укол) можно литром затариться»…

Зачем держать его на зоне? Дешевле для всех (и намного безопасней) каждый день спаивать ему на воле по литру самогона. Он никогда не пойдет ни на какое преступление, хотя бы потому, что «раскрутиться на делюгу», по его глубочайшему убеждению, можно только ради выпивки. «А зачем еще?! Сапоги, штаны, «телашка» (телогрейка) есть. Где «бросить кости» (поспать) есть. Закусь (картошка, хлеб, лук, огурец) есть. Чего еще надо-то?!»

Если посчитать весь причиненный им «ущерб» – следствие, суд, содержание в СИЗО, этапы, зона, охрана и т. д. и т. п., – то его дешевле, экономичней и, главное, безопасней для окружающих каждый день марочным коньяком поить. А что с ним еще делать? Никто никогда его не лечил, не лечит и лечить не будет. Ни добровольно, ни принудительно. «Исправлять» в ИК?..

Вот и ждем возвращения француза с новыми впечатлениями и «залитого на два – три года вперед»…

Маньяк

Он – старший вертухай. Ходит с ключом по зоне, отпирает и запирает локалки. Охотится за всеми. «Закрывает» (то есть уводит на вахту) и пишет рапорты за что угодно: за бирку, тапочки, куреху – за все, на что остальные вертухаи внимания не обращают. За его смену обязательно несколько человек «сидят» и пишется десяток рапортов.

Его избегают. Как заразного больного. Напороться на Маньяка – все равно, что подцепить грипп на улице или триппер от соседки. Опасна не столько болезнь, сколько последствия и осложнения. Каждый рапорт – это замечание, нарушение с вытекающими наказаниями.

Даже если обходится без штрафных пятнашек, все равно осложнят возможный уход по УДО и т. п.

В основном, всех вертухаев зовут здесь по именам. Погоняла (то есть прозвища) только у двоих: Маньяк и Бацилла. С Бациллой – все понятно. Просто вредный, мелочный, прилипчивый. А вот у Маньяка история его погоняла – целый детективный роман.

Он и раньше работал здесь вертухаем. Он всегда работал вертухаем. Он им родился. Но несколько лет назад в городе объявился какой-то маньяк. Убивал, насиловал и т. п. Распространили приметы и словесный портрет. Внешне – копия нашего Маньяка. В Москве его и взяли по приметам. На его утверждения, что он сам «работник органов» в чине сержанта или еще кого-то там, – ноль внимания. По слухам, даже сказали, что на зоне только такие и работают (менты вертухаев не уважают). Пока выясняли что и как, Маньяка избили по всем правилам «взятия показаний» – отбили все, что можно отбить… Потом все выяснилось. На настоящего маньяка он «не потянул». Но об истории стало известно, и погоняло «Маньяк» осталось.

Для того чтобы он не слишком шумел по поводу методов «работы» наших «славных и самоотверженных», присвоили звание младшего лейтенанта (!) и сделали старшим смены. Он – единственный «офицер» из вертухаев – приложение к ключам… Но, видимо, голову ему в ментовке все-таки повредили. Он с упорством настоящего маньяка ходит и запирает все, что может запираться. Вид идущего куда-нибудь зека (неважно, куда – к врачу, отряднику, в клуб, к доске приказов) вызывает у него реакцию быка на красную тряпку. При этом он холодно вежлив. Например: «Остановитесь! Вы отошли на три шага от локалки. Я записываю вашу фамилию, арестовываю вас ДО решения ДПНК и подаю на вас рапорт!».

Зек: «Да, но я иду на вахту как раз, чтобы сирость разрешения ДПНК…».

Маньяк: «Кто вам разрешил выйти из локалки? Даже для того, чтобы идти к ДПНК…»

Зек: «Так для того, чтобы спросить разрешения выйти, я должен подойти к ДПНК…»

Маньяк: «Не знаю… Это не мое дело… Вы вышли, и я вас арестовываю! Направляйтесь за мной…»

Как правило, через три – четыре – пять часов сидения в боксике ДПНК освобождает. Он понимает, что Маньяк, как всегда, «до кого-то дое…лся». А жалобы и последующие разборки ДПНК не нужны. Но рапорт написан, подан, и на него нужно реагировать…

Рапорт попадает к отряднику. Те из них, кто поумнее и поопытнее кладет его «под сукно» до тех пор, пока у самого не появится повод или желание наехать, на «провинившегося» зека. Тогда этот рапорт» служит «довеском». А иногда рапорт превращается в замечание, фиксируется, и снять его можно только через полгода при «безупречном» поведении и «активной общественной работе». В противном случае ни об УДО, ни об «улучшенных условиях», дополнительной дачке, свидании и т. п. нечего и мечтать.

Смену свою Маньяк подобрал под стать себе. Такие же отморозки. Все – в рамках системы – той клинической патологии возведенного в Закон извращения, называемого «пенитенциарная система России».

Отступление

Помните известную рубрику в «Литературке»: «Если бы директором был я…»? Кстати, незаслуженно забытую. Так вот, если бы директором был я…

Может, то, что я сейчас пишу, – результат определенных психических сдвигов, произошедших за последние два года. Может, следствие ставшей хронической ненависти к «органам». Может, согласно второму закону философии, количество накопленной за эту тюремную жизнь информации перешло в качество – в навязчивую идею? Не знаю. Но попытаюсь эту «идею» изложить. Может быть, очень сжато, схематично, без деталей и механизма реализации, но суть, надеюсь, будет ясна и доступна каждому.

Так вот, в каждом городе, почти в каждом поселке есть стадион. Согнал бы я на этот стадион всех (и бывших, и ушедших на пенсию) работников МВД со всеми их структурами – ОМОН, СОБР, РУБОП и т. д. и т. п.

Кроме, пожалуй, технических и медицинских служб.

Всех работников прокуратуры и суда (кроме тех же технических служб). Всех сотрудников ГУЛАГА-ГУИНА (вот здесь – без исключения: со всеми техническими службами). Думаю, что по всей стране их набралось бы больше миллиона. Окружил бы эти стадионы армейскими частями. Установил бы вокруг пулеметы. Но все сразу. Одномоментно. Чтобы не успели разбежаться и попрятаться, как тараканы. Так же организованно, как при их помощи когда-то депортировали татар, чеченцем и т. п. Как тщательно готовились к решению «еврейского вопроса».

Собрал бы их всех. И объявил: – государственный внешний долг России составляет порядка 150 миллиардов долларов. Примерно столько же мне нужно для решения первоочередных внутренних проблем. Да еще миллиардов 200 для полной стабилизации и компенсации нанесенного народу вреда. Дал бы всей этой своре 48 часов времени и велел бы собрать, и вернуть эту сумму. Приблизительно 500 миллиардов. В любом эквиваленте: золото (от наворованной ювелирки до зубных протезов), камни, валюту, рубли, антиквариат и т. п. Объявил бы круговую поруку. И через 48 часов начал бы расстреливать тысяч по 10–15 каждый час. Трех суток не прошло бы, как собрали бы все. Даже больше! Да одни ГАИшники и ГУИНовцы покрыли бы больше половины. И у них самих в загашниках столько же осталось бы…

Собрал бы всю необходимую сумму, а потом… Все равно половину бы (как минимум) расстрелял.

Простите зеку эту его сладкую мечту…

Портереты (продолжение) Серега-дурак

«Дурак» (можно и без кавычек) – его погоняло. Вернее погоняла я еще не встречал. Я сидел вместе с ним на Пресне. Ему около 45 лет. Режим – «полосатый» (особый). Черт-те, какая ходка: может, 8-я, может, 88-я…

По тюрьмам и зонам с малолетства. Ламброзо завертелся бы от восторга в своем гробу, узнав о столь ярком и наглядном подтверждении своей теории. Жизненное (естественное) выражение лица – питекантроп, смотрящий по телевизору фильм Феллини. Интеллект на уровне полученного образования – четыре класса школы в одной из деревень Хабаровского края. Но вместе с тем – звериная хитрость, невероятная практичность, фантастическая живучесть, уникальная приспособляемость.

Мы как-то подсчитали с ним: с 15 лет (он впервые сел за кражу) до этого, последнего, «залета» (сейчас ему 45), то есть за 30 лет, он пробыл на свободе чуть больше 5 лет. Все остальное время – тюрьмы и зоны. Эта ходка – за убийство с особой жестокостью. Я читал его дело. Волосы дыбом! Ему дали 18 лет особого, но потом Верховный Суд три года скинул. Остается 15 лет. Уверен, что выживет, и доживет, и выйдет, и через несколько месяцев опять сядет. Среди людей жить не может. Да ему и нельзя.

Знание тюремного мира и быта – абсолютное. Убежден, что все (включая нескольких жен и троих детей, которыми успел обзавестись в паузах между зонами) обязаны его кормить, поить, холить и т. п.

Жаден до патологии. Вымогает (у тех, кто послабее), клянчит (у тех, кто «откусывается») все – от зубной щетки, которой никогда не пользуется (пригодится), до старых газет, которые никогда не читает (он вообще ничего не читает) и которые можно использовать на «тарочки» (бумага для самокруток). У него три неподъемных баула. Килограмм по 25–30 каждый. Насобирал за три – четыре месяца, находясь на «Пресне» в ожидании решения Верховного Суда на свою «касатку».

Он и затеял свою жалобу («подумаешь, трешку сбросили»), в основном, чтобы было время «затариться» (прибарахлиться). Как он дотянет эти баулы по всем этапам и пересылкам – не представляю. Но он утверждает (и я ему верю!), что «в зубах доволочет». Он теперь у себя на «особняке» – крутой. Все есть: 10–15 кг чая, 2–2,5 сотни пачек «Примы», мыло, щетки, насты и т. д. и т. п. Не для себя. Ему это «на фуй не нужно!». «Для игры, для конвоя и вертухаев, для крутизны!»

Отношение к нему в хате, как к неизбежному злу – как к клопам, вшам, грязи. Неизбежно, а потому стараешься не замечать, не реагировать. Ни в коем случае нельзя таких бояться. Мгновенно почувствуют и сядут на шею. Только наоборот. Чем с ним резче и презрительней (нет, не то слово… даже не знаю, как выразиться… наглее!), так вот, чем с ним резче и наглее, тем он смирнее и услужливей.

Читаю книгу. Его это безумно раздражает.

– Чего ты там нашел? Это все – шняга! Я всех этих писак маму. Не реагирую.

– Я тебе!.. Что молчишь?! Зажрался?! Да я…

Начинает сам себя заводить до привычной ему истерики. Очень действует на новичков. Особенно когда рвет на себе майку. Надо признать, умело: по боковому шву. Потом сметывает ее на «живую нитку» и при очередном «заводе» рвет ее по привычной схеме. Только при мне такое повторялось раз пять.

Поднимаю голову от книги, смотрю ему прямо в глаза. Не отрываясь.

– Заткнись, мешаешь… Сразу идет апелляция к хате:

– Рот затыкает. Да я у себя дома! Я в тюрьме вырос! Это ты у меня в гостях… (мать, блядь, фуй во всех падежах, склонениях и спряжениях по сотне на каждое нормальное слово)

Хата заинтересованно прислушивается.

– Он – бродяга. Я для некоторых, особенно молодых «растопырок» (это когда пальцы «веером»), непонятно кто… Но не «коммерс» и не блатной, – в общем, что-то непонятное…

– Значит, ты дома, а я гость?

– Да! В тюрьме я – хозяин!

(Вот я его и зацепил! Подвел к слову «хозяин». «Хозяин» в жаргоне – начальник тюрьмы, зоны).

– Значит, хозяин?! Может, еще и кум?! Что-то ты шибко спелый и здоровый для «полосатика». Тебя кто в хату кинул? Опер?! За мной присматривать’1! Меня до «кичи» довести?! На кого пашешь, мразь полосатая?!

И попер, попер… На фоне нормальной, обычной речи, без мата, с «пожалуйста» и «спасибо», мой «взрыв» выглядит достаточно эффектно.

Серега к отпору не привык, теряется на время. Самый момент его добить. Но зачем? Кому и что я этим докажу? А потому, «убивая рамс», резко меняю тон, обращаясь к кому-нибудь из хаты с абсолютно нейтральным, не имеющим отношения к предыдущему, вопросом. Любым. Показав тем самым, что Серега меня не интересует, и терять время на разговоры с ним не собираюсь…

Все. Больше он ко мне не «прикалывался». Несмотря на весь свой примитивизм на уровне дебилизма, он понял, что я его не боюсь и он мне попросту не интересен. Через несколько дней его увезли на больничку. Желая зацепиться еще на какое-то время в Москве, он организовал себе кровотечение, связанное с язвой желудка (это несложно). Больше я его не видел…

Чудеса!

Мне еще в «Матроске», на «Пресне» – везде, где заходил разговор о зоне, говорили именно об этой. О той, на которую волею судьбы (и стараниями друзей) я попал. Что она какая-то то ли экспериментальная, то ли показательная, но во всех случаях, не похоже, чтобы «красная». Первые впечатления превзошли все ожидания.

Автозак с нами загнали в какой-то внутренний двор-отстойник. Вылезаем. Все как ожидалось – высокие стены, колючка, но… чистота! Впечатление такое, что асфальт в дворике не подметен, а вымыт. У забора – по периметру – цветы. И не какие-то там чахлые пыльные кустики, а роскошно цветущие мальвы. После клоаки рязанской пересылки, заплеванных, засопливленных прогулочных двориков – контраст непередаваемый!

Принимал нас какой-то майор. Видимо, ДПНК. Рядом с ним всего один (!) вертухай. Да и принимал как-то непривычно. Не спеша, не матерясь (!), почти по-человечески…

Проверили по фамилиям, статьям, срокам.

– Теперь, через дворик, во-о-он к тому крылечку… Увидев, что я пытаюсь подцепить сразу все свои баулы, замечает:

– Да носите их по одному. Спешить некуда.

Если все комиссии по правам человека, всех контролеров и наблюдателей ОБСЕ возят именно сюда, на эту зону, то понятно, почему Россию еще не поперли из Совета Европы. Этакий агитпункт в аду. Как в старом анекдоте:

«У одного на Страшном Суде возникла необычная коллизия. Грехов и праведных дел – ровно пополам. Непонятно, куда его – в рай или в ад. Решили предоставить право выбора… Показывают рай: чисто, спокойно, скучно… Под деревьями сидят братаны с блаженными, как после «прихода», лицами, перед ними дубок с фруктовыми муссами – амброзией называется. Вместо халдеев – какие-то фраера в балахонах с крылышками… Вместо нормального рэпа – какая-то бодяга на деревянных дудочках. Тоска… Беспонтово…

Показывают ад, Полный улет!

Телки – высший класс! Братва зажигает по-полной, везде баяны разовые, дурь, шмаль, кирялово… Жрачки – хоть лопни! Стосы для понимающих, железки для качков. Музыка – почище, чем по «Муз-ТВ» Короче – житуха по кайфу…

Выбирает, понятно, ад…

Только выбрал, к нему сразу двое амбалов. Принимают и ведут к ма-а-а-ленькой, незаметной дверце. Открывают, заталкивают, а там вонь, жара, черти шуруют, под котлами со смолой костры жгут – полный беспредел, в натуре…

– Вы куда это меня?! Я же не это выбирал! Я – туда, где телки, где кайф!

– Дурак ты. Это наш агитпункт был. Мы там лохов разводим…»

Не знаю еще, как в самой зоне, но агитпункт у них – что надо!

Шмон – почти поверхностный. Отметают только сахар (жаль, я заготовил более 2 кг), зажигалки (хотя в зоне они почти у каждого) и лекарства. Обещали, что после проверки в санчасти вернут. (Действительно вернули.)

С уважительным (!) недоумением просмотрели баул с книгами. И все…

Чудеса продолжаются

Никогда не предполагал, что стрижка наголо, «под нуль», может доставить такое острое наслаждение. Всего за 1,5 недели в рязанской пересылке волосы превратились в свалявшуюся, грязную, зудящую паклю. Вздохнул полной головой! В полном смысле этого слова. Вздохнуть полной грудью может каждый, а вот полной головой…

Все. Все формальности окончены. Нас везут в карантин. Карантин – громкое слово. Это просто отдельное помещение в бараке 4-го отряда. Обычные двухъярусные шконки. Но… с сеткой, без струн! Впервые за более чем два года сижу на чем-то, что пружинит, а не режет, не впивается в задницу. Наслаждаюсь…

И – воздух! И – чистота! Стерильная чистота. Знаете, к чему труднее всего привыкнуть на зоне после более чем 1,5 лет камеры в СИЗО? К чистому воздуху, к чистоте, к возможности ходить. Первые несколько дней даже голова кружится от воздуха. Простыня не липнет к телу и… ходи (в камере более трех – четырех шагов не сделаешь). У меня в первые 10 дней безумно болели ноги: отвык…

Распределяем шконки. Мне (уважают!) нижняя. На одной из тумбочек (Бог мой! Здесь даже тумбочки есть!) щедро, горкой лежит чай и несколько пачек «Примы». С общака – карантину. Спасибо, братва!

В карантин мы пришли уже после 4.30. Проверка уже прошла. Отдыхать хоть до утра. Но ведут на ужин. Общий ужин уже прошел. Для нас накрыли отдельно. На столе – бачок с чем-то горячим. Хлеб – по пайке. Хлеб – очень плохой. Такой же, как и в рязанской пересылке (рязанская пересылка, сейчас для меня эквивалент всего самого худшего из того, что я видел). Баланда – на том же уровне. Хуже, чем на «Пресне», но лучше, чем на пересылке.

Вообще-то, если хотя бы чуть-чуть поддерживают с воли (бульонные кубики, перец, масло, лук, карамель, чай), то прожить на баланде можно. Хотя желудок загонишь полностью. Но все как-то крутятся… Голодных в полном смысле этого слова, как в «Матроске», нет…

После ужина – баня. В предбаннике чисто и сухо. В самой бане – светло и просторно. Мылись целый час. Никто не подгоняет. Что творится? Может, это не Россия? Или – все-таки агитпункт?

«Невольные записки» (Попытка продолжения…) Отступление № 1

Я очень долго не писал. По многим причинам. В том числе и потому, то после «Матроски», а тем более Рязанской пересылки, моя зона показалась раем. Возможность постоянно дышать (даже не говорю «свежим воздухом»), просто дышать, ходить более семи шагов в одном направлении (длина прогулочного дворика в тюрьме), мыться (не 12–15 минут, как в тюрьме – о пересылке даже не упоминаю…) – все это настолько ошеломило и породило такую эйфорию, что закрыло глаза и уши на все остальное. Действительно, человеку нужно мало. Дышать, ходить, мыться, что-то есть и пить… Ни одно животное (кроме питающихся падалью…) не станет есть того, что, не замечая вкуса и запаха, ест человек. Просто не выживет…

В некоторых европейских столицах, в Нью-Йорке на наиболее оживленных перекрестках стоят клетки с канарейками, птичками наиболее чувствительными к чистоте воздуха. Если СО, превышает допустимый предел, птичка начинает метаться и погибает. Гринпис и прочие «зеленые» устраивают по этому поводу гневные акции и манифестации. Интересно, сколько секунд прожила бы канарейка на общаке в наших СИЗО и пересылках?.. Я нес это к тому, чтобы объяснить причину своего положительного шока в первые дни в зоне.

Кстати, о зоне… Услышал я о ней еще в «Матроске». На «Пресне» об этой зоне вообще говорили, что она одна из лучших (в смысле человеческих, либеральных…) зон России. Попасть сюда такая же мечта, как девчонке из села Красные Говнища на кинотусовку в Канны. Судя по тому, что мне рассказывали очевидцы, побывавшие на зоне в Мордовии, Волгограде, Саратове (не говоря уже о лесозаготовительных северных зонах…), наша зона – почти «курортный островок» в этом архипелаге ГУЛАГ-ГУИН…

Но, все по порядку…

Распределение по отрядам

Оставляю все свои эмоции, связанные с мытьем, стрижкой, стиркой, возможностью переодеться в чистое и т. д. и т. п., – единственными бренчащими медяками в копилке своих приятных воспоминаний за все это время. За неделю пребывания в карантине (отдельная, достаточно чистая комната на 18–20 человек в «козлином отряде»[1], у меня несколько подсохли и поджили язвы от расчесов, я избавился (в основном) от вездесущих вшей и клопов. Короче, я и все, кто прибыл вместе со мной, были вполне готовы предстать перед администрацией.

Форма представления достаточно простая. Застегнувшись на все имеющиеся и оставшиеся пуговицы, нужно зайти в кабинет и сказать: «Гражданин начальник, осужденный такой-то, для распределения в отряд прибыл. Статья, срок, начало срока, конец срока, какой суд осудил». Все. Если зададут вопросы – отвечать. Скажут «идите» – уходить. Сначала – оперативник. Вхожу, докладываюсь Сонный, равнодушный взгляд человека, которому все давно осточертело.

Один вопрос: –Откуда ты?..

Отвечаю: – Из Москвы.

– Где жил?

– В Нью-Йорке.

Видимо, посчитав, что у меня своеобразное чувство юмора, говорит:

– А я из Китая…

– Я так и подумал, – отвечаю.

– Ладно, идите…

Следующий кабинет – ОПВР[2]. Процедура такая же, но спрашивают о моей специальности.

Перечисляю все. При словах «политолог, аналитик, социопсихолог» – легкое замешательство. Даже происходит пятиминутная беседа по поводу того, как нехорошо быть «международным наркодилером». Не вдаваясь в детали ФСБешной и МВДешной провокации в отношении меня, просто говорю, что слово «дилер» не совсем соответствует действительности. Поскольку он не знает, что это слово означает, разговор заканчивается и мне разрешают уйти.

Вот и все. Я – в 10-м отряде.

На следующий день после утренней проверки я пришел в свой отряд. В этот день в нем было 138 человек. Я был 139-м. (Сумма цифр – 13, счастливое для меня число.)

10-й отряд

Казарма-барак в 120 квадратных метров. Шконки в два яруса. Чисто. Все (почти все) шконки застелены домашними покрывалами. Как обычно, две шконки вплотную друг к другу, между ними тумбочка. Либо одна на другой, либо рядышком.

В зависимости от крутизны хозяина. Естественно, и проход, т. е. расстояние между такими парами шконок, разное. Две пары шконок (верхняя и нижняя), разделенные тумбочкой, образуют секцию. Как правило, четыре человека, живущие в таких секциях, в силу постоянного контакта, образуют семьи, т. е. вместе питаются, общаются и т. д.

Но, «как правило», не значит обязательно. Часто семьи распадаются, «перетусовываются». Можно жить в своей секции, но входить в семью из другой. Превалируют причины личных интересов, симпатий и антипатий, возрастные категории, землячество и т. п. Переход из секции в секцию, т. е. смена шконки, только по разрешению смотрящего за отрядом (наиболее уважаемый из братвы). Как и в камере в СИЗО.

Но и в отряде мест на всех не хватает. Несколько человек спят по очереди. Зона переполнена. Личные вещи положено складывать на табурет около шконки. Как в армии. Но табуретов, естественно, не хватает, и все висит на крючках, веревочках и т. п.

В среднем, в отряде 140 человек. Кто-то уходит (по УДО, переводы в другие отряды, расконвойка и т. п.), кто-то приходит с новыми этапами. Приходят уже после 1–1,5-годовалого пребывания в СИЗО, на пересылках.

Более 2/3 людей в отряде сидит уже по 5–8 лет. Естественно, скапливаются вещи. Смены белья, одежда, обувь и т. п. У каждого по два – три баула. Получается на отряд не менее 300–350 баулов. А отрядная каптерка, в которой, по правилам, эти баулы должны храниться, рассчитана максимум на 80–100 ячеек. От шмона до шмона, от комиссии до комиссии, все это хранится под шконками.

То же самое, только хуже, с передачами. Их получает примерно 1/3 отряда. Человек 50. По 20–25 кг. Выходит немного больше тонны. Сыры, колбасы, сало, полуфабрикаты и т. н. Где все это хранить? Единственный на весь отряд старенький «Саратов» вмещает 20–30 кг. Остальное – по окнам. (Зимой. А что делать летом?) И под водой. Попытаюсь объяснить.

Умывалка, она же кухня, так как готовят здесь. Здесь же общаковская электроплита и несколько раздолбанных, вечно искрящих розеток. На стене шесть кранов. Внизу желоб, исполняющий роль раковины. Под крайним краном, вместо желоба установлен металлический сварной поддон. Кран над ним постоянно открыт. В этом поддоне мы храним в банках, полиэтиленовых, герметично закрытых кульках все, что может быстро испортиться. На несколько дней продлевает жизнь колбасы и масла, пока не протухнут. Но обычно протухнуть они не успевают. Сметается все подчистую.

Случаи крысятничества – крайне редки, но все-таки случаются. За это опускают без всякой мягкости и снисхождения…

Мы стараемся придать бараку хоть какой-то обжитой вид. Он – наш дом на много лет. Вешаем на окна подобие штор и занавесок, на подоконниках – цветы в самодельных деревянных кадках или в больших пластмассовых банках из-под майонеза или чего-то в этом роде. Есть несколько аквариумов…

Вес это загонялось с воли. При молчаливом непротивлении администрации. В семьях (некоторых) на полу – половички из старых одеял. На некоторых тумбочках в редких по тонкости работы, но безобразно-безвкусных рамках – фотографии детей, жен, просто бывших «телок», родителей… Но все это по большому счету запрещено! В среднем два – три раза в месяц во время шмонов и проверок все это отбирается, и барак приобретает свой первозданно-сарайный вид, не рождающий ни одной мысли и эмоции, кроме вечной агрессии… Что и происходит регулярно после каждого шмона.

Не разрешены и занавески (даже на ночь) между двумя, стоящими вплотную шконками. Обрываются безжалостно. Получается, что двое взрослых мужиков лежат вместе на одной «двуспальной шконке». К чему это приводит?

Сигарет в ларьке нет. (О ларьке позже…) Курят то, что находят. От того, что передается в дачках и можно за нал купить у зоновского барыги, до самосада, тайно выращиваемого в укромных уголках «промки». (Промышленная часть зоны, т. н. – производство. О нем тоже отдельно и – не сейчас.) Почти у всех (50 %–70 %) «катар курильщика». У многих в отряде туберкулез. Правда, слава Богу, еще не открытая форма… Кашель, хрипы, схаркивания – всю ночь. И, если сосед кашляет тебе в лицо (или даже в спину) и так продолжается годами, рано или поздно произойдет конфликт. Я уже не говорю об издержках пищеварения. Основное «блюдо» зековского рациона здесь – пшенка, сечка и щи. Все это (на мой взгляд, вкус и обоняние, – если верить носу, языку и глазам) на машинном масле, которое называется комбижиром.

При всем этом наша зона считается «зажравшейся». На подавляющем большинстве зон – все это было бы сказочным банкетом. (О других зонах, со слов тех, кто оттуда прибыл, – позже). Так вот, местная еда, вкупе с непропеченным черным хлебом, провоцирует, кроме кашля, еще и ряд звуковых и обонятельных эффектов, что тоже не способствует атмосфере дружбы и взаимопонимания между двумя соседями по шконке.

И, наконец, – главное. Или очень значительное… Пардон, из песни слов не выкинешь – онанизм и «пидорки» Ритмичные и не очень ритмичные скрипы – постоянная «ночная музыка» барака. И, когда этим занимаются в сантиметре от тебя, согласитесь, рано или поздно, начинает, мягко говоря, раздражать…

Отсутствие нормальной сексуальной разрядки – бич российских зон. Об этом чуть подробнее…

Отступление № 2

Немного местной статистики. Без нее просто не обойтись и не понять того, о чем пойдет речь. В зоне, в среднем, 1700 человек. Каждый из них имеет право на три трехдневных (!) длительных свидания в год. (О свиданиях, о том, с кем и как они проходят, – позже…).

Итого: 3 свидания, умножаем на 3 дня, – получается, что каждый зек имеет законное право на 9 (девять!) дней в год. С женой, подругой, родителями, детьми и т. д.

1700 человек умножить на 9 дней = 15300 человеко-дней в году.

В зоне всего семь комнат свиданий. И еще три так называемые «иностранки». Но это – для блатных… Для простоты будем считать все вместе. Итого 10. Даже если эти 10 комнат «работают» все 365 дней в году без санитарных дней, ремонтов, выходных и т. п. – получается 365 дней умножить на 10 комнат = 3650 человеко-дней. При потребности в 15300! Менее чем в 4 раза!

Даже если считать что приезжают не ко всем, и не на все три дня (их почти никогда не дают… Ограничиваются одним днем, редко и избранным – два дня), то и тогда потребность в 3 раза (!) выше! Великолепный рычаг давления в руках администрации. И не только, и не столько администрации. Делается все очень хитро и достаточно подло. На отряд выдаются «отрядные дни». От 8 до 12–13 дней на отряд в месяц. И говорят – распределяйте сами. Распределяет кто-то из братвы.

И каким бы справедливым он ни был, все равно более половины из тех, кому в этом месяце положены свидания, их не получат.

Вопрос ставится так: да, тебе положены три дня. Но, получив свои три дня, ты тем самым лишаешь людей возможности вообще сходить на свидание. Поэтому вместо того, чтобы дать тебе три дня – даем, троим по одному дню… И то, раз в четыре месяца (как положено по закону!) не получается… В среднем, при очень большой настырности можно получить, в лучшем случае, половину – три – четыре дня в год. Построить дополнительные комнаты свиданий – ничего не стоит. Да и выгодно (одна комната стоит 120 руб. в сутки. А «иностранка» – 400 руб.). Но этого никому (ни администрации, ни, тем более, блатным!) не нужно, так как исчезает рычаг давления и источник распределения. А у нас в России, «кто охраняет и распределяет – тот и имеет»…

Но даже при подобной ситуации, посчитайте: – 14 отрядов × 12 дней в месяц (будем считать, что все отряды получают по 12 дней, хотя это и не так). Получается: 14 отрядов × 12 дней = 168 человеко-дней на все отряды в месяц. А в «наличии» – 10 комнат (я считаю вместе с «иностранкой») × 30 дней = 300 человеко-дней. «Остаток» (в распоряжении администрации) = 300–168= 132 дня. Из них приблизительно половина (чуть меньше) идет на официальные поощрения и официальный «санитарный день» – вторник. Но все равно, ежемесячно, в качестве «пряника» (награда стукачам, козлам и просто «своим»), администрации остается в резерве от 60 до 70 человеко-дней! И это при том, что (как я наглядно показал выше) потребность в 3 раза выше предоставляемой по закону ВОЗМОЖНОСТИ.

Есть и еще ряд нюансов и тонкостей, которых я просто не могу коснуться, находясь в зоне.

* * *

Теперь становятся ясны «сексуальные проблемы»: более полутора тысяч взрослых мужчин репродуктивного возраста. Свобода нравов на ТВ, эротические фильмы, книги и некоторые газеты – служат своеобразным катализатором и без того бурно идущего процесса. Любому психологу (даже в Рязани!) давно понятно и известно, что секс – один из самых действенных способов и методов «сброса агрессии». Подавляя возможность «уединения» (хотя бы ночью, хотя бы отделившись занавеской от соседа по шконке), ограничивая и без того ущербно-недостаточные свидания, администрация провоцирует не только процветание мужеложства в колонии, но и все виды конфликтов, вызванных избытком агрессии.

* * *

Почему-то считается, что в зону нужно привозить (раз в неделю – киносеанс) в основном эротические фильмы. Здесь их называют «драчилово». Это, кстати, о занавесках…

Еще одно отступление

Я написал некий проект, который пользуется на зонах большой популярностью (я отослал его копии знакомым по «Матроске» и «Пресне». Они, в свою очередь, разослали дальше). На мой взгляд (и на взгляд критиков – есть и такие) – этот проект достаточно целесообразен. Остается грамотно его просчитать, передать в Думу, где его… благополучно похоронят… В чем его суть?

– В стране более 1 млн. зеков. Это население достаточно большого города;

– Подавляющее число – мужчины репродуктивного возраста – отсюда и определенный % падения рождаемости;

– На содержание этого миллиона зеков (питание, освещение, отопление, перевозки, лечение, охрана и т. д. и т. п.) даже при нищенском полуголодном и свинском состоянии тратится никак не менее 50 миллионов бюджетных руб. в день (это по самому минимуму), т. е. 50 млн. × 365 дней = 17,25 миллиарда руб.(!);

– Приплюсуйте к этому зарплаты всех сотрудников ГУИНа, «маски-шоу» и т. п. – и мы выйдем на среднюю цифру в 20 млрд. руб. Сравните ее с бюджетными средствами на образование, здравоохранение, культуру, заботу об инвалидах, пенсионерах и т. п. Все понятно?

Но это – «прямые затраты». Есть еще и косвенные.

У большинства этого миллиона есть семьи, родители, жены, дети. Нахождение их мужей, отцов и детей в ЗК не только лишает их хоть какой-то поддержки с их стороны, но еще и сокращает семейный бюджет. Передачи, посылки, поездки на свидания, взятки начальству (куда без них) – пробивают существенную брешь в бюджете семей зеков. (Сужу не только и не столько по себе.)

Эти средства, как и упомянутые 20 млрд. в год, с неба не падают. Это – деньги налогоплательщиков, т. е. наши (пардон, ваши деньги. Мы налогов не платим). Таким образом, из кармана народа, населения, из вашего кармана ежегодно исчезают не менее 20–22 млрд. руб. («Производство» в зоне настолько примитивно и неконкурентоспособно, что о реальной, даже частичной «окупаемости» можно забыть.) В стране, по грубым подсчетам (до предстоящей переписи), приблизительно 145 млн. человек. Включая младенцев и нетрудоспособных стариков. Таким образом, у каждого из этих людей (включая младенцев-грудничков и впавших в детство стариков) государство отнимает –22 млрд.: 145 млн. = 160 руб. Казалось бы, ерунда… Но, прибавьте к этому еще «ерунду» на армию, медицину, образование, освоение космоса, содержание милиции, налоговых служб и еще десятки видов поборов… Получается весьма впечатлительно… И это только по минимальным прикидкам… Далее…

– Существенная (если не основная) масса людей из этого миллиона осуждена за преступления корыстного характера (кражи, разбои, мошенничество и т. п.). Следовательно, если миллионы осуждены, то имеется приблизительно столько же потерпевших. И никто, им понесенного ущерба не возместил, и никогда не возместит. (Выплаты по судебным искам, в среднем, составляют от 25(!) до 100 руб. в месяц на одного зека. Это, если понимать, что работают и получают «зарплату» не более 20–25 % всех зеков.) Таким образом, справедливость в отношении всех (!) категорий (!!) потерпевших (!!!) – т. е. основных, главных пострадавших от преступлений, никак не «торжествует», не восстанавливается и не гарантируется государством. Это, если говорить о прямом, материальном ущербе.

О возмещении морального ущерба речи даже не идет.

Подходя к этой стороне проблемы с государственных позиций, то ущерб еще более велик. Вследствие рэкета и прямых грабежей закрылись, прекратили существование тысячи мелких и средних бизнесов. Люди, у которых были похищены собранные (или припасенные для крупных приобретений) средства, – лишились возможности совершить планируемые покупки и траты, чем уменьшили на соответствующий % товарооборот.

Многие, потеряв веру в нормальный бизнес, не имея возможности вернуть долги и кредиты, оставшись без средств, уходят в криминал (в разных его проявлениях) и тем самым еще более раскручивают маховик роста преступности в стране.

– Что очень важно! Люди, не веря (!!!) в способность и возможность государства возместить, обеспечить, добиться возмещения понесенного ущерба, – не всегда сообщают милиции о совершенном в отношении них преступлениях, предпочитая обращаться к криминальным структурам для «помощи» в возврате своих денег.

(Увы, жизнь наглядно демонстрирует действенность подобного подхода к решению своих проблем.)

Откаты и проценты этим структурам за возвращенные деньги в немалой степени способствуют укреплению «материально-технической» базы этих самых криминальных структур.

Таким образом, если тщательно и грамотно подсчитать общую (прямую, косвенную, моральную) сумму понесенного страной в целом и гражданами в частности ущерба, то цифра будет более чем впечатляющая…

Реального выхода, кардинального решения этой проблемы (или попытка ее решения или хотя бы «смягчения») на сегодняшний день нет. При стандартом подходе. Но есть и другая сторона этой «если». Коснусь (очень поверхностно) и ее.

Это – проблема самих зеков.

Власти, поняв, наконец, что тюрьмы и зоны никого не «исправляют», изменили (без особого шума и публичных обсуждений) даже само название. У нас теперь не «исправительные колонии», а «исполнительные колонии». Соответственно, и сам Кодекс, сам Закон (УИК) – не «уголовно-исправительный», а «уголовно-исполнительный». Другими словами, законодатель и само общество признали то, что было известно чуть ли не с библейских времен. – Тюрьма никого никогда не исправляла, не исправляет и не исправит. Тюрьма, по своей сути (а вместе с ней и все ИК), является средством и способом наказать и отомстить, т. е. инструментом общественной мести. При этом, как правило, неадекватной ущербу от самого преступления.

И вот еще что… Психологи почти всего мира утверждают, что у любого человека после трех – пяти лет отсидки (в зависимости от устойчивости психики конкретного индивидуума) в психике происходят необратимые изменения. Либо он понял за это время (от трех до пяти лет), что влечет за собой преступление, либо не поймет этого уже никогда. После этого срока наступает период осмысленно-бессмысленного озлобления! Против всех.

Невероятно осложняется и затрудняется последующая адаптация в нормальном обществе. Человек выходит из зоны с «ободранной кожей». Он агрессивно реагирует на каждое слово, он готов «дать отпор» там, где даже нет для этого оснований. Он стремится отнять у общества то, что было отнято у него, – часть жизни со всем тем, чего он был лишен.

Кто-то из великих сказал, что лишение человека всей жизни и одного года этой жизни – по сути одно и то же Разница только количественная…

Вдумайтесь, постарайтесь почувствовать, понять суть явления. Человек что-то у кого-то украл. Вне всякого сомнения, – это преступление. И перед конкретным человеком, и перед обществом в целом. И он – преступник – должен быть этим обществом наказан. С этим постулатом согласится даже самый закоренелый преступник. Но! Но… он незаконно лишил конкретного человека определенных материальных ценностей (вещей, одежды, денег и т. п.) – т. е. нечто временное, проходящее и восстанавливаемое. (Одежда стареет и выходит из моды, техника ломается и устаревает, у денег есть свойство тратиться и кончаться.)

Мы же, т. е. общество, отнимает у него (заметьте, не «потерпевший», а общество в лице своих карательных институтов) абсолютно невосстановимое, невоспроизводимое и невосполнимое.

Несколько лет жизни.

Зачастую ломая, уродуя при этом и всю оставшуюся жизнь. Рушатся семьи, бросают жены, выходят замуж невесты, дети растут без отцов и т. п.

Как, кто и когда определил, СКОЛЬКО СТОИТ ОДИН ГОД, ОДИН ДЕНЬ ЖИЗНИ человека?! Как можно проводить знак равенства между похищенным, украденным, отнятым имуществом, имеющим конкретную номинальную цену (в рублях, долларах, фунтах, тугриках и т. п.) и годом (годами!!) жизни человека?!

И кому от этого становится легче?

Потерпевшему? – Нет. В подавляющем большинстве случаев (опросы, статистика и т. п.) потерпевший предпочитает компенсацию (может быть, кратную) понесенного ущерба (в том числе и морального).

Государству? – Нет! В результате «наказания» местью – государство только теряет. Теряет средства и людские ресурсы (содержание, охрана и т. п.), падает рождаемость, ухудшается материальное положение семей «наказанных», теряет сотни тысяч работоспособных людей, теряет престиж, наконец, не умея содержать своих заключенных хотя бы в минимально принятых во всем мире условиях…

Приобретает государство только одно – сотни тысяч озлобленных, трудно адаптирующихся, обездоленных людей, готовых мстить государству в целом и отдельным людям в частности за безвозвратно потерянные, отнятые годы жизни!!! Сомнительное приобретение…

Подобных соображений хватит ни на одну диссертацию. Было бы только время и возможность.

«Давным-давно известно миру», что большие сроки, большое количество зеков выгодно только и исключительно вечно живой системе ГУЛАГ-ГУИН. Чем больше зон и чем они полнее и многочисленней, – тем больше полковников – хозяев зон, подполковников – их замов (по режиму, по оперчасти, по «воспитательной» работе, по производству), майоров – начальников служб, капитанов – их замов и целой армии лейтенантов – начальников смен, караулов и т. п. Соответственно, и генералов – начальников региональных УИНов с их аппаратами…

Даже клиническим идиотам в Думе понятно, что на 1 млн. заключенных нужно вдвое больше генералов и полковников, чем на полмиллиона. И, что из 20 млрд. бюджетных средств можно украсть вдвое больше, чем из 10 млрд. А то, что рост преступности не уменьшается, а наоборот, увеличивается (несмотря на количество осужденных, и срока заключения), как бы проходит мимо ущербного сознания наших «демократично избранных» законодателей…

И со сроками все понятно… Конечно, влияние администрации на судьбы людей больше, если человек будет зависеть от нее не на 3–5 лет, а 10–15. Соответственно, и УДО. Одно дело «оставить хозяину» половину или 2/3 от 3,5 до 5 лет Расценки другие.

Короче, «плюсы» и «минусы» нынешнего «гуманного и демократического» подхода ко всей системе наказания налицо. «Имеющий уши – да услышит, имеющий глаза – да увидит!» Имеющий разум (что намного реже) и совесть (что вообще маловероятно в нынешней России), да одумается и устыдится… (Простите за некоторое фантазерство.)

В чем же суть предложения? Попытаюсь очень кратко, тезисно изложить основные принципы и подходы. Еще раз подчеркиваю, что все выше– и нижеизложенное – не только личное мнение зека, сидящего в ИК строго режима. Это мнение человека с несколькими высшими образованьями, политолога, социопсихолога, аналитика достаточно высокого (не только в масштабах России) уровня. Я хорошо знаком и с официальной статистикой, и с реальным положением вещей.

Это мнение очень многих людей, умеющих думать, считать и обладающих не только совестью, но и гражданским мужеством открыто высказать свое мнение, несмотря на всеобщую «МИЛИЦИлизацию и ГУИНолизацию» государства.

Итак:

Если говорить о «принципе справедливости», то наказание должно носить и компенсаторный характер. УК и Конституция говорят о «неотвратимости» наказания.

А сам «вид и способ» наказания – «творчество» заинтересованных систем. Не общества в целом, а именно систем.

Почему бы ни предусмотреть возможность освободиться раньше определенного судом срока наказания? Не по формально-презентативному УДО, а по другой, более всем выгодной и логичной схеме?

Например, так:

а) Обвиняемый (в дальнейшем «О») возмещает потерпевшему (в дальнейшем «П») весь причиненный ему ущерб. Материальный и моральный. Возможно, в кратном размере, на основе либо соглашения сторон, либо по определению суда. Причем, не в виде иска, который почти никогда не погашается, а в виде реальных денег или ИНЫХ ценностей;

б) Компенсацию государству всех понесенных расходов по данному человеку (следствия, содержание в СИЗО, суд, конвой, транспорт, содержание в ИК и т. п.) также, возможно, кратном размере;

в) Обязательный срок «отсидки» (включая СИЗО) не менее 1/3 от срока, определенного приговором суда (но не более 3–5 лет. Это нужно тщательно продумать и просчитать совместно с правоведами, психологами и с учетом личности человека).

г) При исполнении условий пп. «а» и «б» человек может быть условно освобожден (с определенным испытательным сроком) от отбытия остальной части наказания, связанного с лишением свободы.

Да, но что делать в том случае, если у человека нет средств на погашение иска и расходов государства, потраченных на него во время следствия, суда и отсидки срока? Это тоже требует тщательного (не на уровне идеи, а на уровне научно обоснованного расчета) обсуждения и размышления. Как возможные варианты можно предложить следующее:

1. Привлечение средств знакомых, друзей, родственников;

2. Частичное погашение за частичное сокращение срока. Например (все цифры – условны): сумма всех затрат на осужденного (включая иск потерпевшего) составляет 10000 у. е. При полном погашении этого долга зек «оставляет в зоне», предположим, 5 лет. Таким образом, он как бы «платит» за каждый не отбытый год (10000 у.е.: 5 лет = 2000 у.е.). Он в настоящий момент способен внести, предположим, 4000 у.е. Следовательно, ему остается отсидеть (после обязательной 1/3 наказания) уже не пять, а только три года.

Таким образом, погашая постепенно иски и долги государству, он может существенно сократить срок пребывания в неволе. Появляется СТИМУЛ для работы в зоне. В этом случае действительно (не на словах, а на деле!) добросовестный труд приближает освобождение. Материальные и моральные дивиденды – налицо!

3. Государство может заключить с зеком своеобразный «контракт». Что-то типа былой «химии»… Имеются сотни профессий и географических точек, остро нуждающихся в рабочей силе. Государство вновь возвращается к «зачетной системе». (Год работы в определенных условиях и на определенной работе – за два года (или больше) пассивной «отсидки» в зоне.) При должном отношении к работе и перевыполнении объема возможны «премиальные» в размере от трех месяцев до года сокращения срока… Только в нашей зоне на это с радостью согласятся сотни людей. А по всей стране?!

А теперь посмотрите сами, сколько плюсов получают все – потерпевшие, государство, родственники и семьи осужденных, сам зек:

– погашение ущерба потерпевшим;

– погашение всех затрат государства;

– сокращение расходов на не отбытый срок наказания;

– разгрузка перегруженных зон не на основании безликих УДО и амнистий, а на реальной основе;

– возвращение людей к семьям;

– источник финансирования для выполнения всех или многих международных обязательств, взятых на себя Россией в области правовой и пенитенциарной систем.

О моральной и чисто человеческой стороне вопроса я даже не говорю. Она – очевидна.

При этом сохраняется, в его истинном значении, и принцип СПРАВЕДЛИВОСТИ, и принцип НЕОТВРАТИМОСТИ НАКАЗАНИЯ.

Все сказанное выше – не более чем первоначальные, предварительные наметки, требующие тщательной и вдумчивой работы.

Но это тот путь, при котором ЧЕРНАЯ ПОЛОСА НЕСЧАСТЬЯ МОЖЕТ СТАТЬ И СТАНЕТ ВЗЛЕТНОЙ ПОЛОСОЙ В НОВУЮ ЖИЗНЬ!

Отступление

Коллеги!

Конфликтологи, агрессологи, специалисты по «психологии жертвы», психопатологи и другие исследователи аномалий в психике и психологии! Сколько ненаписанных диссертаций, потрясающих выводов, примеров т. п. – буквально валяется здесь под ногами. И не только по психологии (психопатологии) отдельного человека. Не только по психологии зэка – она, в той или иной степени, достаточно изучена и описана. Не только по психопатологии (здесь, в этом случае, нет «психологии», только «психопатология»!) работника СИЗО и ИК. От рядового вертухая до хозяина. Эта область еще только ожидает своих Фрейдов, Юнгов и Свядощей.

Здесь исследования и диссертации по психологии (или психопатологии – назовите как угодно: не ошибетесь!) страны! Да, я не ошибся и не сошел (надеюсь) с ума. Если тюрьма, в любой ее ипостаси (СИЗО, ПК), – срез общества, а в России тюрьма – ВСЕГДА (!!!) срез общества. Со своими внутренними законами, приколами и т. д. и т. п., не имеющими отношения к общепринятым и общепризнанным законами и правилами. Изучив «психологию тюрьмы» в целом (прошу прощения за несколько «размытое» определение – «психология тюрьмы»), можно говорить (еще более размытое определение) о психологии общества! О психологии государства. Пусть обобщенной, пусть имеющей исключения (в виде отдельных индивидуумов и даже социальных и этнических групп), но, в целом, – о «государственной психологии» страны.

Мы часто говорим об «особой духовности народа», о «непостижимости русской души», о том, что «умом Россию не понять»… Почему «не понять»? Народ – это совокупность индивидуумов. Совокупность «индивидуальных психологии и менталитетов».

Но, видимо, существует некая «критическая масса», при которой «количество переходит в качество». Другими словами, множество индивидуальных общих черт, менталитетов и т. п. «индивидуальных особенностей», при их концентрации, образует «критическую массу», которая рождает новую психологию, новый менталитет – психологию общества, психологию государства.

Много, очень много написано о так называемой «психологии толпы». Ее «непредсказуемой предсказуемости». Но народ, общество (особенно наше, российское) та же толпа. Иногда «организованная и сплоченная» общей идеей типа «грабь награбленное» или «бей его!». (Неважно кого: «жидов, спасая Россию», стиляг, «безродных космополитов» и диссидентов, «врагов народа», «извергов в белых халатах», «лиц кавказской национальности» – неважно! Главное – бей! Главное – ткнуть пальцем: «Он во всем виноват!»). Иногда «сплоченная» набатом, в который нужно вовремя ударить. Подобрав «нужную тональность». «Вставай, страна огромная!». Простите, Бога ради, за приведенный святой пример из не менее святой песни.

Но суть-то от этого не меняется!!! Сталин, ударивший в набат и крикнувший на всю страну (через свои идеологические рупоры): «Вставай!» – погубил народа БОЛЬШЕ, чем Гитлер! Большевики, крикнувшие: «Вставай и бей!» – в 1917 году, погубили народу БОЛЬШЕ (!!!), чем все предыдущие царские режимы вместе взятые! Но кому это в тот момент приходило в голову?! Главное – «вставай и бей!». А кого, за что, против кого, во имя чего и кого – мелочи, детали, потом разберемся. Вот и разбираемся… Непостижимой русской душой!

Государственная система

«Оперативная информация», – оперативная разработка, – слежка, – задержание, – арест, – следствие, – суд, – наказание.

(Если есть сам факт преступления – хорошо! Если нет, то «был бы человек – статья найдется…».)

Сравните: (криминальная система)

«Стук» (донос), – «погляд» (наблюдение), – «подтягивание» (вызов для разговора, «стрелка»), – «разборка» (следствие), – «получить» (суд), – «опустить» (или что-то иное, менее тяжкое наказание).

Найдите различия по существу! Чем зона не срезок, не модель общества?

Я бы мог (с большим знанием дела) развить эту тему и вглубь, и вширь. Сравнить методы и способы борьбы за сферы влияния, устранения конкурентов, легализации «теневых доходов», «сходняки» и методы обработки масс и т. д. и т. п. Но… Я сижу в тюрьме… Здесь свои законы. Кстати, мало отличающиеся от «вольных». И там, и здесь «власть имущим» не понравится ни сам факт сравнения, ни «озвучивание» понимания самой темы.

Я уже имею горький опыт «правдоискательства»…

А потому и сравнивая (!) эти две с виду антагонистические системы (криминал и государство), я просто «пошизофренирую» (какой с больного человека спрос?), что я сказал бы тем, кто нас окружает: немцам, французам, американцам, англичанам и т. д.

«Господа! Руководители демократических государств! Руководители ООН, ОБСЕ, НАТО и т. п.! Очнитесь!!!

Вы что, притворяетесь или действительно не видите, не понимаете того, что происходит на ваших глазах, при вашем участии, помощи (!), молчаливой (а иногда и не молчаливой) поддержке?!!

Вам мало было Ленина, Гитлера, Сталина и других «всенародных лидеров»? Вам мало было «первого в мире государства рабочих и крестьян» под руководством «богоподобного» Ленина и «карающего меча революции» Дзержинского?!

Вас ничему не научил «тысячелетний рейх» под руководством истерично любимого фюрера?!! Вы уже забыли «отца народов» – дядюшку Джо?!!

Вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не видите, не понимаете, что в России происходит (если уже не произошел) ползучий, тихий военно-криминальный переворот? Назовите хотя бы один, самый отдаленный и «притянутый» пример в истории государства, при котором всего за 8–10 лет сменилось 8 глав правительства и бессчетное количество Генеральных Прокуроров, Министров юстиции!

Когда против Президента, его семьи и ближайшего окружения (гласно и негласно) выдвигались обвинения (даже на уровне подозрений) в коррупции, взяточничестве, банальном мошенничестве и воровстве?

Когда в тюрьме (!!!) сидели высшие «блюстители закона» – и.о. Генерального Прокурора и Министр юстиции?! Когда против другого Генерального Прокурора выдвигались обвинения во взяточничестве и разврате?!

Когда у всех на глазах военно-комитетско-криминальные боссы произвели очередной передел собственности и поделили страну на семь зон влияния (удивительно совпадающих с военными округами)?!! Когда во главе этих зон Президент ставит своих «боевиков» – то есть «силовиков»?!!

Когда «отстежкой», данью, обкладываются не только «коммерсы» в лице хилого российского «бизнеса», но и весь народ?! Когда растут цены на все – от хлеба и газет до железнодорожных билетов и метро?! Когда весь народ «под крышей» «легитимного» криминала?!!!

Вы не понимаете, что у вас под боном опять возникло «первое в мире государство»?! Первое в мире узаконенное криминально-военное государство?! В котором законы, Конституция, право, военные и другие доктрины подгоняются под очередного «легитимного» пахана?!!

Да ни один самый азартный игрок, ни один самый отпетый лох не сядет играть, ни в одну игру с партнером-шулером, который, к тому же, в любой момент по ходу игры меняет ее правила в зависимости от пришедших на руки карт. Мы, россияне, вынуждены играть. Мы не можем «встать из-за стола и уйти». Некуда уходить.

Но вы, господа! Вы-то, как можете не видеть, не понимать игры краплеными колодами, при которой за спиной «крупье» стоят «силовики-боевики» с автоматами, а в «задних комнатах-тюрьмах» уже более миллиона (!!!) человек?!!

Если вы действительно этого не видите, не понимаете, не предвидите последствий – тогда уходите в отставку.

Вы не можете, не имеете права на свои посты! Но если вы все видите и все понимаете, если вы преследуете какие-то свои, никому не известные и не понятные (пока) пели, то будьте милосердны, господа! Подумайте о Боге! За свои цели вы (прямо или косвенно) расплачиваетесь нами – 145 миллионами россиян.

Я понимаю: мы далеко. «Далеко лежало – мало болело». Но в современном мире нет понятий «близко – далеко». Все близко! Подумайте об этом, господа близкие и дальние соседи по планете, Планета у нас одна…

Ладно… что-то меня опять заносит в политику… «Битому – неймется!»… Намного проще, безопасней (хотя с этим утверждением можно поспорить) и результативней (в зависимости и в расчете на благосклонность Наума Нима) продолжить «галерею» портретов.

Отступление

Многие чины из Минюста, Прокуратуры говорят (в духе дня), что в заключении более 70 % людей сидят «не по делу». Что можно было обойтись условным наказанием, штрафами и др., не связанным с лишением свободы. Это, вне сомнения, так! Я бы к этому только прибавил, что и эти 70 % «сидящих не по делу» находятся здесь по приговорам и обвинениям, никак и никем не доказанным. Даже если они действительно совершили эти преступления. Но это – отдельная тема. Тема открытых, на уровне организованной преступности, методов и стиля работы МВД и полной коррумпированности судов. Я сейчас не об этом.

Я об оставшихся 30 %. Сидящих по «особо тяжким». Хотя и это понятие – «особо тяжкие преступления» – весьма относительно. О судьбе Алексея, сидящего за убийство озверевшего соседа (при защите своего дома и собственной жизни) я уже писал. Да я и сам сижу за «особо тяжкое». Хотя то, что я его не совершал, понятно всем: от следствия до суда. Но… «нужно было убрать» и… меня убрали. На 10 лет! Если помните, по делу серийного убийцы Маласевича, и маньяка Чекотило в их преступлениях «признались» и были казнены (!!!) несколько человек. Так что цену российскому следствию и суду давно знают во всем мире.

Я утверждаю и берусь доказать это любому – от Генерального Прокурора до Верховного Суда, что минимум половина из этих 30 % «особо тяжких», чья «вина» «доказана» благодаря пыткам и садизму МВД и слепоглухой Фемиде в судах, также сидят «не по делу».

Но оставшаяся половина… Т. е. не менее 15 % от миллиона заключенных (а это – около 150000 человек!!!) – законченные звери, не имеющие ничего общего с человеком. Я не говорю сейчас, ПОЧЕМУ они превратились (или родились?) «нелюдями». Масса причин – от врожденной психической аномалии до условий жизни в глухой российской глубинке. От наследственного алкоголизма до слепого копирования «бытия», которое, как известно, «определяет сознание». Покопаться в причинах – задача психологов, психиатров, социологов и т. д. и т. п.

Я о том, что они представляют собой сегодня. О том, что многих из них нельзя содержать даже среди нас, зэков, не говоря уже об обычных людях на воле. Их нельзя «вылечить», «перевоспитать», «исправить» и пр. Как нельзя «исправить», превратить гадюку в канарейку, а скорпиона в бабочку. Нельзя содержать «чумных и прокаженных» в одной комнате со здоровыми людьми. Перезаразят всех и перемрут все.

Я не самый большой (к счастью!) специалист в этой области, но я бы собрал их всех вместе. По всей стране. Все эти 150000 человек. И расположил бы их, поместил бы в одном месте. Остров, город, поселок – что угодно. Отгородил бы их тройным, десятерным кордоном от всего окружающего мира. Берег бы эти «границы» тщательней, чем самые «горячие точки», охранял бы как самое опасное биологическое, бактериологическое, химическое и ядерное оружие.

При всем этом – никаких внутренних ограничений. Нормальное питание, телевизоры, санитарные условия – как у всех людей. Водка – хоть залейся, наркотики ради бога! Свидания хоть каждый день. Но только по телевизору. Никаких «длительных»! Никаких попыток «зачать и плодить», даже если вероятность передать свои «качества» по наследству ничтожна.

Пусть живут, как науки в банке, как крысы в железной бочке. Пока не сожрут друг друга. Произойдет это очень быстро. А когда останется их человек 100–200 – занести их в «Красную книгу» или в «Книгу рекордов Гиннеса». Дать возможность психиатрам, психологам и пр. досконально их изучить, понять, описать и… чуть-чуть подождать… Перемрут. Не от плохого обращения (наоборот!) или болезней, а от тоски, от невозможности творить зло! От избытка собственного скопившегося, но нереализованного яда!

Сколько жизней и судеб было бы сохранено! Не говоря уже о средствах, которые были бы сэкономлены! Но все это при одном, но непременном условии: отбор в этот «ареал обитания» – только врачами и специалистами самого высокого класса. Психиатры, психопатологи и др. «Органы» – милицию, суды и пр. потенциальных обитателей этого «ареала» – не подпускать и на пушечный выстрел. Как «социально и психологически близких» к обитателям этого ареала…

«Веселые картинки»

В отряде очередной шмон. Дежурный наряд переворачивает матрасы, шурует по тумбочкам, баулам и т. п. Отметают по мелочам – самодельные пепельницы, «бульбуляторы» (самодельные кипятильники для воды) и т. п. Мелочи. Отчитываться практически нечем… Начинают шмонать каптерку. А в отряде несколько дней назад делали ремонт. Красили туалет: трубы, перегородки и т. д. Осталось полкастрюли краски. Хозяйственный завхоз (каждый гвоздь пригодится) закрыл кастрюлю полиэтиленом, завязал ее, и засунул глубоко под стеллажи с баулами (планировал покрасить зимние рамы на окна перед установкой)…

Шмонщики шуруют по всем закоулкам – нет «запрета». Хоть лопни… Один, наиболее рьяный, становится на четвереньки, просовывает руку под стеллажи и… нащупывает завязанную кастрюлю! На морде – победная улыбка. Орет на весь отряд: «Нашел! Есть! Кастрюля с брагой!!!»

Не вытаскивая кастрюли из-под стеллажа, пальцами протыкает полиэтилен и глубоко, пол самый обшлаг рубашки, засовывает руку в кастрюлю. Надо видеть всю гамму чувств, постепенно (пока до него не доходит) меняющуюся на его лице…

– Это что?! – свистящим шепотом вдыхает он.

– Краска… – невозмутимо отвечает завхоз. – От ремонта осталась…

Шмонщик бережно вытаскивает руку. Вся кисть руки в краске, с пальцев капает… С присущим идиотизмом (а кто еще пойдет в зону вертухаем-шмонщиком?) поднимает руку к глазам и внимательно ее осматривает. Принюхивается…

Растерянно: «Краска… Мать ее…». Так же, с поднятой рукой, неся ее перед собой как доказательство его рвения, выходит из каптерки… Краска стекает по его руке, живописно пачкая его рубашку уже до локтя… Издалека впечатление, что вся рука в крови…

Именно так и кажется остальным шмонщикам. Пулей вылетают из барака… Проносятся сквозь локалку, у решетки (двери в локалку) – заминка. Они на ходу похватали дубинки, и правая рука у всех занята; с левой попасть, ключом в замок двери и повернуть вечно заклинивающий замок трудновато… Переложить дубинку в другую руку не хватает ни смелости, ни ума. В это время в локалку спускается «покрашенный». Про него, понятно, шмонщики забыли. Не до него… Наконец, начинают соображать, что к чему. «Покрашенный» обижен и оскорблен. Его бросили… А краска капает… капает…

Продолжение следует

Отрывки из некоторых статей и материалов, переданных на волю в промежутке между 15 октября 1998 г. и 26 августа 2002 г.

У Некрасова в его «Железной дороге» есть такие строчки: «В мире ость царь, этот царь беспощаден, ГОЛОД – названье ему…». Сегодня, да и не только сегодня, а уже давным-давно следовало бы читать не «голод», а «страх»…

Страх правит этой огромной зоной – Россией. Началось еще, наверное, с Ивана Грозною. С его Малюты, с опричнины. И шло по нарастающей… «Слово и дело», тайная канцелярия. Ушаков. Бенкендорф – сколько их было… Каждый внес свой посильный вклад в укрепление могущества этого несменяемого русского владыки – страха!

Полную, всеобъемлющую силу он набрал в начале XX века – ВЧК. ОГПУ, КГБ, ФСК, ФСБ. МГБ, МООП, МВД, – как только его ни называли… Кто только ни был его прислужниками. Люди в черных кожанках, теперь – люди в черных масках… Сколько имен у него было… Как у Господа… Но истинное, настоящее имя никто не произносил… Имя ему – СТРАХ, УЖАС, КОШМАР… Даже не ночной… Это раньше, пока он только рос, только набирал силу – он царствовал по ночам и на рассвете, когда «черные автомобили по ночам людей увозили»…

Теперь все проще. Незачем и не от кого прятаться. Страх с утра до вечера… И с вечера до утра. Разнообразный, как сама жизнь. Всесторонний, разносторонний, многогранный, всеобъемлющий страх… Страх опоздать, не схватить свой кусок, пока не отняли. Страх перед бандитами «де-юре» – братками, рэкетом, крышами… Страх перед бандитами «де-факто» – милиция, ОМОН, РУБОП, СОБР, УБНОН…

Страх перед источником страха – перед государством – обвал банков, обесценивание сбережений на «черный день», перед повышением цен и потерей работы. Перед взрывом, перед тем, что отнимут ребенка и пошлют убивать «лиц кавказской национальности» и умирать, когда эти «лица», мстя, убивают твоего ребенка. Страх перед болезнями, перед наркотиками и СПИДом. Страх перед включенным телевизором, перед спокойным вурдалачно-холодным взглядом нашего «легитимного» Президента и откормленного, ухоженною Премьера… Чем еще «успокоят», о каких «достижениях» еще сообщат…

Страх… Страх… Страх…

А когда дается команда «Не бояться!», команда «Фас! Ату, их!» – вот тогда и – выход всему накопившемуся. Вот тогда и можно трави и, тех, других, как они те, другие, травят тебя! Тогда и начинают «бить жидов», «врагов народа», «безродных космополитов», «диссидентов», «лиц кавказской национальности» – всех, кого временно разрешили не бояться! Но и теперь, все равно, боятся… Боятся не успеть «не бояться». Боятся не успеть, цапнуть, облаять, показать, продемонстрировать свою лояльную смелость и национальную, общенародную принципиальность и духовность!

Как же, вдруг подумают, что испугался, когда дана команда «Не бояться!».

А ну-ка – «Голос!».

Дана команда – «Голос!». И – гласность! И – голосим! И… хозяин доволен – вовремя, по команде рявкнули! По команде и лизнем, и замолчим, и стойку сделаем во время очередной «всенародной борьбы».

Загадочная русская душа… А разгадочка – простая-простая… И не где-нибудь за «морем-окияном». Не в высях небесных, не у всеведущего и вездесущего, а… в обычной российской тюрьме, в российской зоне… Вот она, загадочная русская душа, распластанная на локалках, препарированная инструкциями и законами, привязанная, чтоб не дергались, колючей проволокой… И никаких микроскопов не нужно… Никаких психоанализов… Все – как на ладони. Все ясно и понятно. Откуда этот царь-страх, как он правил… И почему без него нельзя!

Почему с такой готовностью и любовью подчиняемся ему и служим ему. Почему ценим его выше заветов Господа, любим больше отца с матерью, жертвуем больше, чем детям… Почему дети предают отцов, а родители «клепают» на детей… Почему убиваем голодом и унижением стариков… Почему национальным героем у нас мог стать Павлик Морозов. Потому что Бог в России один! Страх!!! И плетка – пророк его!

* * *

У нас очень любят жалеть. И помогать. По призыву. Призыв – обязателен! Желательно – всенародный. Тогда со всей страны шлют посылки с теплыми вещами, часть зарплат, пенсий и т. д. Трудовые коллективы в едином порыве отрабатываю! субботники, дополнительные часы работы в помощь потерпевшим от чего угодно – от засухи до наводнения.

Это, конечно, хорошо. Что еще раз говорит о духовности и широте русской души. Правда, при этом, рядом, в соседнем дворе, подъезде, квартире может нуждаться в помощи конкретный человек, по ночам убивать под окнами, и никто не придет ему на помощь. Без призыва. Но, вспомните, был такой призыв: «Враг не дремлет! Он рядом! Будьте бдительны!» И – были. Отрекались от родителей, отказывались от детей, стучали друг на друга, на тех же соседей, на целые нации!

Где, в какой стране, у какого народа могло возникнуть то, что было у нас в 37 году?! Опять, страх! Страх не донести первым. Страх не успеть осудить! И добрые, духовно богатые ивановские ткачи и уральские шахтеры, доблестные метростроители и Союзы писателей, учителя и ученики в едином порыве вскидывали руки, требуя смерти – «Ренегатам, отщепенцам, космополитам, поклонникам джаза, стилягам» – кому угодно. Но обязательно при этом – чтобы выжигалось «каленым железом», «чтобы земля под ногами горела»! Правда, всего за несколько лет до этих призывов – сносили церкви, устраивали коровники в храмах и жгли иконы. Тоже всенародно и в едином порыве.

Мы любим отрекаться! Но еще больше любим бить тех, кто не отрекается. Кто не с нами – тот против нас!

Мы отреклись от древних богов, приняв христианство,

мы отреклись от христианства, приняв коммунизм,

мы отреклись от коммунизма, приняв перестройку,

мы отреклись от перестройки, приняв черт-те что…

Мы охотно забывали обо всем, – о своих предках, об истории, об ее уроках. Но одно мы помним свято!

О тюрьмах. Они у нас никогда не пустовали…

Мы ужасались Освенциму и Дахау. Но забыли, не хотели помнить, что первые концлагеря построили в «духовной» России. И не мы к немцам, а они к нам ездили перенимать опыт организации этих концлагерей. И с чисто немецкой аккуратностью и педантичностью совершенствовали процесс уничтожения людей.

О легенде «дружбы народов» и любви к «старшему брату» я уже не говорю… Трогательно вспоминать, как армяне – потомки государства Урарту, туркмены, евреи и многие, многие другие называли Россию «старшим братом». Мы любим легенды. И любим забывать то, что в них, в эти легенды не вписывается. Мы помним переход Суворова через Альпы, но стараемся не помнить виселицы, на которых плыли казненные им пугачевцы…

Вспомните стотысячные, не иссякающие очереди к Мавзолею к мумии доброго дедушки Ленина… и к «лучшему другу детей» – Сталину. К Мавзолею не гнали, сами шли. Проявляли духовность и лояльность…

К чему я все это?.. Да – «кто о чем, а вшивый о бане»…

Я опять возвращаюсь к тюрьмам. К зонам… К лагерям…

К ярчайшему показателю духовности, милосердия, принципиальности – лучшим качествам России.

Статистика утверждает, что треть (!!!) всего взрослого мужского населения страны прошли сквозь тюрьмы и лагеря. Всего треть! Но, две трети-то еще не прошли.

Так что у нас все еще впереди!

* * *

(Нужно скомпоновать, отредактировать, усилить!) – Не успеваю, нет возможности… Меня все «настраивают» на конкретику, на «ужастики», на те адские котлы, в которых Россия «переваривает» своих детей – моих сокамерников. Но, что бы и как бы я ни писал – все это впустую… Ну, ужаснутся несколько десятков тысяч читателей, ну поохают по своим кухням-норам, благодаря в душе Бога, что не они там – в аду «Матроски», «Бутырок», «Пресен», «Крестов»… Ну и что?!

Ужаснутся и… опять проголосуют устами и руками своих «всенародно избранных» за бесчеловечный УК, за хамски бесстыдный УПК, за лживый до идиотизма УИК…

Мы – следствие и жертвы этого всенародного страха. Нами откупается общество от этого Молоха – Российского беззаконного Закона, от своего извечного страха. Оттягивая нами свою очередь, бесконечную очередь в мясорубку и «судьборубку» российских тюрем и лагерей… В этот университет жестокости, стукачества, доведенного до предела страха всех перед всеми.

Сатана гениальней Бога! Бог создал только Рай.

А Сатана не только Ад, но и его земное воплощение – российские тюрьмы и лагеря. Он сумел сделать так, что не он – князь тьмы, а мы сами – творения Господа, гоним друг друга в эту сатанинскую экспериментальную лабораторию – в тюрьмы и лагеря.

Господь! Да где же твое возмездие, которое «Аз воздам»!!

* * *

Недавно по ТУ (и в некоторых газетах) прошла информация о том, что якобы некоторые международные правозащитные организации (не говоря уже о ПАСЕ и ОБСЕ) отмечают «некоторые заметные улучшения» в системе ГУИНа. Прошли какие-то международные семинары, совещания, на которых «наблюдатели» и руководители Минюста РФ говорили «об улучшении содержания в СИЗО и П3»(!). Меня (да и не только меня – всех тех, кто прошел этот российский Ад, и тех, кто в нем находится сейчас, удивляет, с какой наивностью, граничащей с дебильной инфантильностью, эти «наблюдатели» позволяют вешать, себе лапшу на уши.

Я не знаю, что именно, какие «образцово-показательные камеры» демонстрировали «наблюдателям» в Москве, Рязани и др. городах. Не знаю, с какими людьми, годами содержащимися в этих камерах, беседовали эти «представители». Не знаю, от кого они слышали это извечно-русское «Всем премного довольны и благодарны!». Хочу напомнить только общеизвестные факты. Но не просто напомнить, а предложить сопоставить, проанализировать, просто подумать, насколько то, что они «увидели», то, что им «ПОКАЗЫВАЛИ», соответствует, корреспондируется с теми «улучшениями», о которых они заявляют.

Итак: Известно (и по заявлениям самих представителей ГУИН и по фактам, от которых никуда не денешься), что па одного подследственного в российских СИЗО приходится менее одного кв.м. площади (вместо положенных 4-х). Это никем не оспариваемый факт! Отсюда элементарный, на уровне арифметики вывод: в СИЗО содержится в 3–4 раза больше людей, чем эти СИЗО могут максимально вместить. Не в 1,5–2 раза (как этот вопрос фактам и той же арифметике вопреки утверждает ГУИН!), а в 3–4!!! Иначе, непонятно почему на одного ЗК приходится менее 1 кв.м., а не 2,5–3 кв.м. НО ЭТО АБСОЛЮТНАЯ ПЛОЩАДЬ! Эти цифры берутся элементарным делением площади камеры на количество людей, в ней находящихся!

Это и есть «лапша на уши»!! На этих метрах в камерах стоят иконки, стол, скамейки. На этих метрах находится параша (непроветриваемая, без вытяжек и т. п.). Эти метры необходимо вычесть из «полезной» площади камеры.

Далее… В этой камере находятся сумки, баулы с личными вещами и продуктами, полученными в передачах. Где и как их хранить?! Предположим, что в камере, рассчитанной на 30 человек, находятся не 100, и даже не 80, а только 60 человек (фантастика!). Предположим, что только половина из них получают передачи из дому. По минимальным нормам, т. е. по 30 кг. Предположим, что ни один человек не приобретает дополнительные продукты, курево и т. п. из тюремного ларька! То и в этом случае количество продуктов в такой «идеальной по тюремным условиям» камере составит: 30 чел. умножить на 30 кг равняется 900 кг!!! Почти тонна (!!!) продуктов. В камеру нельзя передавать продукты, «требующие тепловой обработки», т. е. крупы, макаронные изделия и т. п.)

Следовательно, основная масса продуктов (за исключением чая, карамели, печенья и т. п.) составляет сало, колбаса, сыры и др. Почти тонна продуктов в камере, где температура НИКОГДА не опускается ниже 40–45 градусов по Цельсию! Где их хранить?! В камере, в лучшем случае, есть один небольшой холодильник (типа «Саратов»), рассчитанный на 20–25 кг. (В той, 142-й камере, в которой «жил» я, не было вообще никакого холодильника. За период с ноября 1998 года по август 2000 года – отвечаю головой! В камерах 274 и 410 был холодильник типа «Морозко» – на 10 кг, который практически не работал!) У администрации НЕВОЗМОЖНО получить разрешение (без взятки!) «загнать с воли» холодильник. Мотивация – перерасход электроэнергии!

Так вот, «мебель», параша, баулы, тонна продуктов (не в воздухе же она висит!) – все это тоже «полезная площадь»?!

Уважаемые «наблюдатели»! Уважаемые господа депутаты Госдумы!! Просто – люди! Посчитайте! Ведь на уровне арифметики, «легитимные» вы наши, считать вы, надеюсь, умеете?! Какие там, к чертям, «улучшения»?!

Вы когда-нибудь замеряли количество кислорода и углекислого газа в камерах’!! Спичка не горит!!!!!!!

Какая там, наивные вы мои, «программа борьбы» с туберкулезом, СПИДом, дизентерией и другими заболеваниями?!!

Утверждаю, что в камерах СИЗО и ПЗ России Минюст и ГУИН готовят, испытывают и совершенствуют новое БИОЛОГИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ – российских ЗК!!!

Или – наоборот! Эксперимент – почище гитлеровских. Определение выживаемости. Мы уже культивировали в российских тюрьмах-лабораториях устойчивую, невосприимчивую к медикаментам форму туберкулеза. Мало?! Поймите меня, наконец, господа «независимые наблюдатели» и эксперты, что на ваших глазах «выводится», культивируется новый тип «ЧЕЛОВЕКО-ЗВЕРЯ»! Устойчивого к жаре и холоду, издевательствам и избиениям, аллергика к любым проявлениям «закона», умеющего выживать при туберкулезе, дизентерии, язвах. Для которого человеческая жизнь – любая, в том числе и его собственная НИЧЕГО НЕ СТОИТ! Нас только здесь в тюрьмах, зонах, лагерях – МИЛЛИОН!!!

Вдумайтесь – МИЛЛИОН! И в десятки раз больше – на воле. Нас, тех, кто прошел все это – выжил и вышел!

Да какие там афганцы, чеченцы, талибы и т. п. сравнятся с нами по выживаемости, приспособляемости и ненависти! Да, мы пока разрознены, разделены по «группировкам», «бригадам», «командам», «семьям»… Но и Президент, и МВД, и ГУИН – планомерно и целенаправленно ведут, толкают нас к объединению.

«Треть, мужского населения России прошла через тюрьмы и лагеря». Это – ваша статистика, господа «наблюдатели» и депутаты. И каждый день, каждый час, каждую минуту в лагерях СИЗО и зонах растет, звереет и совершенствуется в ненависти еще миллион! Какая армия в мире имеет в резерве миллион смертников?! Ненавидящих, униженных, оскорбленных, все прошедших и готовых на все! Вы утверждаете. что «происходят заметные улучшения»? Вы считаете, что утверждение новых таможенных тарифов важнее нового УК и УПК’? Не буду спорить… Бессмысленно… Будущее, очень недалекое будущее, покажет…

* * *

Справка: в хате на 30 шконок НИКОГДА не бывает 60 человек. Всегда – больше.

В среднем, человек, сидящий в хате, выпивает в день не меньше 1 литра кипяченой воды (чая, чифира, просто кипятка). Попытайтесь на обычной кухне четырьмя – пятью кипятильниками в 0,3 кВт. вскипятить в сутки 60–70 литров воды… А теперь представьте, что кухня не проветривается, что в ней минимум сидят, стоят, лежат еще 20 человек, а в углу – параша. И все эти 60 человек – курят. Не «Мальборо», не «Кент», а «Приму» и махорку (иди самокрутки из газеты и старых бычков).

А по стенам висят вечно не просыхающие простыни, трусы, майки, рубашки, сырые куртки и не меньше полутора десятков баулов. Что под столом стоят 60 пар ботинок и тоже «благоухают». Все это – слабое, процентов на 20–25. впечатление от «заметных позитивных перемен в содержании подследственных» (т. е. еще не осужденных, не виновных людей). Сколько понадобится вам времени, чтобы озвереть? Неделя? Две недели, месяц? Чего же вы ожидаете от людей, которые «живут» так ГОДАМИ?

Письма из «Матроски»

Посвящается тем, кто был рядом…

Дмитрию Харитонову

Андрею Шемякину – «Анархисту»

Валерию Басенко – «Одесситу»

Дмитрию Лындину – «Воркутенку»

Вячеславу Аксенову – «Абраму»

Натану Бомштейну

Александру Окуневу – «Огоньку»

Михаилу Першину

Михаилу Соловей – «Джексону»

Андрею Шаталову

Диме Шилину

Александру Тарасову

И всем, кто прошел через ЭТО…

Сборка

Шуба на стенах от грязи лоснится, Стынет харкотина чья-то в углах. Серый туман через решку сочится… Пусто на сердце, пусто в глазах. Лужи мочи у параши разбитой, Кран из огрызка ржавой трубы, Смятый бычок, заскорузлый, забытый, – Жалкий осколок чьей-то судьбы. Кто-то с пакетом, кто-то с баулом, Кто на больничку, кто-то с суда… Липким, на миг не смолкающим гулом Сборка набухла. Все – как всегда… Дым из угла. Жгут дрова для чифира, Фаныч, закопченный до черноты… В слонике мокром – зловонные дыры… Пятая сборка. Знаком с нею ты… 31.03.99 г.

Хата 142

Сто сорок человек на 28 шконок. Святые с грязных стен взирают из иконок. Усталый вентилятор колышет парашют. Сто сорок человек годами здесь гниют. Под шконками лежат баулы и шахтеры, На шконки заползем в прокуренные норы И по́том шесть часов пропитываем «машку». Вдыхая ужас снов и вонь родной параши. Сплетенных из носков канатов паутина – Здесь сушится белье в подтеках никотина, И вечный запах тел, немытых и вспотевших, И сигаретный чад от «Примы» отсыревшей. Дорога крутит груз, идущий на больничку, Маляву запаять разыскивают спичку. Один у тормозов – шьет из коробки полку, Другой стоит и ждет «забитую» иголку. Вскипает чифирбак – награда за терпенье, А с сахаром – голяк. Есть крошки от печенья…

«Я помню горький вкус чифира…»

Я помню горький вкус чифира. Его коричневую муть. По два глотка на сборке было Законом – каждому глотнуть. Его не в чайнике варили И не на газовой плите – Литровый фаныч кипятили На затухающем огне. Спиною заслонив кормушку, Чтоб не заметил вертухай, Из чифирбака в чью-то кружку Сливали чифир, а не чай… И если суждено мне выжить, Вернуться в дом, в семью, в свой мир – На кухне заварю и выпью Как память горькую, – чифир. Нет, не забыть мне вкус чифира. Его коричневую муть… По два глотка в «Матроске» было Законом – каждому глотнуть…

«Здесь «Утро доброе» никто не говорит…»

Здесь «Утро доброе» никто не говорит, «Спокойной ночи» – тоже не желают. Спокойной ночи просто не бывает, А утро «доброе» – кощунственно звучит. Здесь утро – вечер – день разделены Не солнцем или звездами, а пайкой. Здесь дом с хозяином, а семьи – без хозяйки… Не только пайку в семьях делим мы. Здесь ночью гуще сигаретный дым, Бычок по кругу ночью ходит чаще. Рисует кто-то марочку «на счастье», В которое поверил он один… Все вместе здесь. И каждый одинок. Все в неведе́нье, зная все о каждом Соединит и разделит однажды, Как меч Дамоклов, наш Дамоклов срок. Два коробка – «замутка» для чифира, О фаныч губы обжитая, пьем. Во что-то верим и чего-то ждем – Обломки жизни на осколках мира…

Фемиде

Закутанная в тогу шлюха С кровавым тесаком в руках. Слепа, глуха на оба уха. Живешь бомжихою в судах. Заклинило весы от грязи. Которой лепятся дела. Еще бы! Столько всякой мрази В твоих судах приют нашла. Приклеились и облепили Чесоточною коростой. Тебя имели и дарили, Как проститутку на Тверской. Баглаи, Лебедевы. Чайки – Вышинских выблядков орда. ОМОНов. РУБОПов, СОБРов шайки Заполонили города. Воняя потом, страхом, кожей, Под черной маской, словно тать, Скрывающей не лица – рожи. Они готовы всех распять. Наручниками – не гвоздями Нас распинали на тебе. И не крестами, а судами Россия корчится во мгле. Фемида! Сдерни с глаз повязку. Хоть на мгновение прозрей. В кровавой милицейской смазке Сегодня миллион люден Ублюдки меч твой осквернили, Ты стала блядью в их руках. Твои прислужники сменили Твоих служителей в судах. Попала ты под «групповуху» Еще в семнадцатых годах И стала комиссарской шлюхой В военно-полевых судах. Потом у чрезвычайных троек Была подстилкой палачей, В ГУЛАГовские новостройки Гнала и взрослых и детей. Менялись судьи, прокуроры – Любой из них тебя имел. Они кончали приговором – Оргазмом многотомных дел. Годам Россия не подвластна, У ней особенная стать. И продолжает сладострастно Своих детей уничтожать. Фемида – бандерша России, Ее малины ментовской. Подонки меч твой оросили Людской, кровавою росой. Очнись! Стряхни с себя Указы, Примерь, хотя б на час Закон. От лживой следственной проказы Уже не крик стоит, а стон. Взвесь на весах своих, Фемида, Подставы, пытки, взятки, ложь. Все унижения, обиды От спрятанных под маски рож, Взвесь избиения в ментовках, Удушье, голод, боль и смрад – Весь этот путь без остановок В ГУЛАГовский, российский ад. Брось на весы все беспределы, Которые творят в судах… Тогда ты, может быть, прозрела б И сжала меч в своих руках. Молчишь. Слепая и глухая. Привычная до боли. Наша… Ты на земле одна такая – Фемида с маркой «Made In Russia»

«Кричишь, – не слышат……»

Кричишь, – не слышат… Пишешь, – не читают… Вопишь разбитым дубиналом ртом, О стену ментовскую бьешься лбом: – Услышьте, люди! Нас уничтожают! Сегодня – нас. А завтра – вас, как скот, Чекистско-милицейскою дубиной На наш российский судо-эшафот Погонит «всенародно-легитимный». Да, демократия! Кричать разрешено… Кто слышит вопиющего в пустыне?.. Слепоглухой Фемиде все равно. Она давно прикормлена в ГУИНе. Слезами или кровью написать. Чтоб под мертвящим прокурорским оком Слова от боли начали кричать Раздавленные грузом наших сроков. В судах давно забыли слово «Честь» – На черной мантии цвет крови не заметен. Но, если вес же Бог на свете есть, Пред Ним за все ответят ваши дети! И, как всегда, за подлости отцов Потомкам вашим заплатить придется И наша боль стократно отзовется На детях и на внуках подлецов! Лихое время… Не пробудна совесть… Погрязшая в не праведных делах… Нет повести печальнее, чем повесть Об Аде, – о российских лагерях! Слова и слезы миллионов зеков. Их жен, отцов, детей и матерей Горячим пеплом в сердце человека Не бьются больше… Времена не те… Кричишь, – не слышат… Пишешь, – не читают… Да, и к кому писать, К кому взывать?.. К тем, кто «законы» наши сочиняют, Их «контролируют» и их же «применяют»?.. Им не дано людскую боль понять. К кому взывать?! К «судам муниципальным», Послушным и прикормленным давно, К «кивалам» полусонным официальным?.. – Им, было, есть и будет – все равно… Или «блюстителям закона» – прокурорам. Погрязшим в собственных разборках и делах Стригущим, как купоны, с приговоров Машины, дачи, «зелень» на счетах?! К кому взывать?! К забитому народу? Который, памятник Дзержинскому свалив. Его последыша на шею посадив, Вернулся вспять к тридцать седьмому году?! Статья найдется… Был бы человек – Россия обречено повторяет. И только эхом в XXI век: – Услышьте, люди! Нас уничтожают…

Ожидание

Жара, как паутина, липнет к телу, Хоть мойся сто раз на день – липкий пот… Кому, какое там, на воле, дело, Кто на «Матроске» от жары умрет. Твой каждый вдох – всегда здесь чей-то выдох, Прикосновенье чье-то током бьет. Здесь только вход. Здесь вынос, а не выход. Здесь не живут. Здесь каждый только ждет. Ждет адвоката, следока, лепилу. Свиданки, писем с воли, передач… На это ожидание все силы Уходят. И приходит ночь-палач. И в серую от пота и от грязи, Как в саван – в простыню, и в забытье… Толкаясь, сны-кошмары в душу влазят Еще страшней, чем это бытие. Вам, слава Богу, не понять на воле, Какая это пытка – вечно ждать… При каждом скрипе двери – умирать. Страшнее этой не бывает боли. Все. Шесть часов. Сегодня не придут. Не будет писем. Кончено движенье… Глаза погасли. Мысли – в вечный круг, И в ночь, и в новый ад, и в продолженье…

«Гоню из мыслей горечь поражений…»

Гоню из мыслей горечь поражений. Стою один на этом пепелище. Итог моих отчаянных стремлений – Тюрьма и пустота вокруг… Я – нищий… Я от судьбы не убегал по кругу И тех, кто предавал меня, – прощал. Я хлеб ломал – кусок побольше – другу. Я падал. Разбивался, Но, вставал! Остались искушенность и усталость. Я вновь один с химерами моими. Я отдал все. Осталась только малость – Мираж… Воспоминанья… Сны… И имя…

Рождественская ночь

Пришла в тюрьму рождественская ночь. Наедине с собой, с душой своей и с Богом. Все наносное, мелочное – прочь. Прах с ног стряхну перед Его порогом. Крест на груди и образок в углу – Всего лишь символ веры в мощь Господню. И мысли раскаленную иглу Из головы не извлечешь сегодня. Я не молюсь. Я говорю с Тобой. Язык души – без лжи и без лукавства. Я не прошу ни рабства и ни царства. Возмездие мне принесет покой! Слова пусты. Написанные – вдвое… Сам в душу мне и в сердце загляни. Всё то, что я не выразил, – пойми И помоги пройти мой путь с Тобою. Ты дал мне выбор: праведность и грех. Я был и грешником и праведником вместе. Обманывал я? – Да! Но, не бесчестил И часто слезы прятал я под смех. Взгляни мне в душу. Видишь, сколько злобы. Любви, обид и жажды отомстить… И только страх, что не успеть до гроба Воздать всем должное! И лишь потом… Простить… Твоим, Господь мой, праведным словам Я всей душой истерзанною верю: «Возмездье – мне! И аз воздам!» Господь! Воздай всем в полной мере! Неправым судьям и предавшим нас Былым друзьям и женщинам предавшим – Всем им, живущим, но душою падшим, Приблизь, Господь, возмездья день и час. Твои пути – мне неисповедимы. Ты – Свет! А я бреду во тьме… Так помоги пробиться к свету мне Или – убей! Коль так необходимо… Но жить на грани больше нету сил. Любви и Ненависти, веры и безверья… Ты наказал за то, что я грешил… Я не прошу пощады и прощенья. Ты знаешь сам, кого за что прощать. Кому – возмездье, А кому – прощенье… Я одного. Господь, прошу – понять, Понять меня в день Твоего Рожденья. Усиль мне кару, в душу заглянув, Или – прости… Тебе, Господь, виднее… Дай выплыть мне. Или – пусти ко дну… Жизнь или смерть… Но выбери скорее! Прости, Господь! Не мне давать совет. Прости гордыню и мечту о мщенье. Бреду в ночи я… Ты, Господь мой, – Свет! Я – грешен! Ты – ответ и искупленье!.. Мерцает самодельная свеча… Ты видишь нас… Ты слышишь всё и знаешь. Караешь ты! Но ты и защищаешь! И, верю я, всему придет свой час – Возмездью, искупленью и прощенью. Кому-то – Свет! Кому-то – вечный мрак… Рожденье, Жизнь. Распятье, Воскрешенье… – Дай каждому свое! Да будет так!

Мише Першину (в День его рождения)

Печален День рождения в тюрьме, Но не всегда он радостен на воле. И фаныч с водкой, разведенной болью. Не опьянит, как выпитый во сне. Все перечеркнуто, а значит, все сначала, Когда тебе за сорок, начинать. Ты научился между строк читать Все то, что в письмах дочь тебе писала. Ты виноват. И… не виновен ты В разлуке с домом, в угловой параше, В униженной, но гордой жизни нашей, В том, что жене не принесешь цветы… Сокамерники, хлебники твои. Тебя поздравят словом и улыбкой, И это будет, может быть, ошибкой – Вторженьем в душу… Ты уж нас прости… Мы пожелаем, чтоб не повторялся Твой День рождения среди этих стен, Здоровья, воли, – в общем, перемен, Чтоб все сбылось, за что бы ты ни брался! Нет корысти и фальши среди нас. Что нам делить?.. Баланду, пайку хлеба?.. Как в песне: Нам нужна одна победа! Чем заплатить?.. Мы платим каждый час. Своей судьбой изломанной, здоровьем, Разлукой с женами, глазами дочерей. Как в той же песне: Каждой каплей крови И… днем рожденья в камере своей. Прости меня за это отступленье От тоста, от стола, от темы дня. Мне нечего дарить на день рожденья – Одни стихи. Но ты поймешь меня. Я верю, что на скатерти хрустящей В голубоватых искрах хрусталя Мы выпьем. И, разбив бокал на счастье, Стихи другие прочитаю я. Поверь, все сбудется. Я это точно знаю – Твой дом, улыбки, полный стол, семья… За этот день свой фаныч поднимаю. Напоминаю, что коньяк – с меня! 22.03.99 г.

Зарифмованное мною письмо моего сокамерника Михаила С. (Джексона) домой, своей жене

Мне любить тебя не позволено, Не позволено целован, Аня, масик мой, здесь, в неволе я Научился себе не лгать. Жизнь свою, отмотав обратно, Как на видике, вновь и вновь Все, что было нам непонятно. Профильтрую теперь сквозь кровь. Что хотел, что ценил как счастье, Уценилось, как «секонд-хэнд». Мишурой фальшивой, блестящей, Заманиловкой в Диснейленд. Деньги, бизнес, долги, подружки И друзья, что забыть успели, И чужие совсем подушки В холоднее, чем лед, постелях… Самолеты, счета, машины, Бизнес-планы, «булшиты» – сметы… Я считал – только так мужчины Утверждаются в жизни этой. Небо в клеточку сквозь решетку. Жизни радости – сквозь кормушку. И одна лишь зубная щетка, И для чая одна лишь кружка… Мое «праперти» в этой клетке Перечислить по пальцам можно. Улыбаюсь теперь я редко, Начинать все сначала сложно. Эти строчки – не от бессилья. Эти строчки – не покаянье. Я не сдался, и полон сил я. Ты даешь эти силы, Аня! Ты и Марик, любовь и нежность. Ваша вера в отца и мужа. Твоя преданность, честь и верность. Пониманье, что я вам нужен. Нужен сильный, готовый к бою, Защитить и согреть готовый. Не изломанный здесь судьбою – Закаленный для жизни новой. Ты дала мне не только силы, Я сумел на тебя опереться, Ты заставила, масик милый, По-другому в тебя вглядеться. Я люблю тебя каждым взглядом, Каждой клеточкой я с тобою. Даже здесь, каждой ночью рядом Я с тобой – со своей судьбою. Я люблю тебя! Руки, губы И волшебных часов томленье… Если был я норою грубым, Это только от неуменья Подарить тебе, как богине. Свои чувства, слова и ласку. Я шепчу, как в молитве, имя. Возвращаясь к тебе, как в сказку. А у сказок – финал счастливый! Ты поверь мне: еще не вечер! Знаю, хватит любви и силы У тебя, чтоб дождаться встречи… Я тебе принесу все, что в сердце сберег, Все шаги наших общих, дальнейших дорог. Все биение сердца, каждый взгляд, каждый вздох. Все – тебе, моя Аня, все, что раньше не мог. Перечел все и понял – ничего не сказал, Все, что чувствовал я, все же не передал Я тебе подарил свою жизнь… И себя… Я тебе подарил, как судьбе, свое Я… Эти строчки – тебе. Эти строчки любви, Все прочти между строк И прости… И пойми!

«До подъема еще больше часа…»

До подъема еще больше часа За окном и в бараке темно. Я последнюю пачку «Пегаса» Не сберег. Раздербанил давно. Но в резерве – моршанская «Прима» – Термоядерный Rushen табак. Старший смены, как пидор голимый, Обшманал накануне барак. Все отмел – зажигалку, заточку, Бульбулятор… Чем чифир сварить?.. Я дошел до предела, до точки… Как неделю до дачки прожить? Но, лукавлю… Есть горсть вермишели. Пара луковиц, сала шматок И спрессованный ком карамели – Чифирнуть, подогнал мне браток. Так что, встречу Миллениум классно! Новый Год, Новый Век, Новый Ад… Удивительна жизнь и прекрасна! Амстиславский (10-й отряд).

ТБС и М. (к 8 Марта…)

Я не могу дарить цветы, увы. Здесь нет цветов. Вокруг одни колючки. (А местным «девушкам», как гонорар за случки, Лишь «грев» из популярной здесь травы…) Вы, возвратившись из страны тюльпанов, Не удивляйтесь местной скудной флоре… (В моей ИК не знают икебаны, А если и узнают, то – не скоро…) Я знаю – вам преподнесут букеты И визитеры обобьют порог. (Считайте, что хотя бы лепесток И от меня. Не забывайте это…) 8 Марта я чифир сварил И выпил из граненого стакана (За здравие Са…..кого клана. Как некогда, «Метаксу» с вами пил…)

Стихи, написанные по просьбе моих сокамерников своим женам, невестам, подругам…

«О, Господи! Опять к тебе стучусь…»

О, Господи! Опять к тебе стучусь Всем существом своим, Всем сердцем, Каждым вздохом. Вслух не умею. Мысленно молюсь: Я больше не могу!!! Так, помоги мне сдохнуть! Не умереть. О смерти не молю. На милость смерти я не уповаю. Смерть – это Благо! Четко понимаю Безжалостность всевышнюю Твою. На шконке, на колючке – всё едино, В ШИЗО, в больничке, от заточки здесь… Когда страдания и боль невыносимы. Всегда один, последний, выход есть. Не быть, Не жить. Не мучаться. Исчезнуть, Не верить. Не надеяться, Не ждать, Не двигаться. Не думать. Не мечтать… Всё суетно, все глупо, бесполезно… Какое благо было бы для всех – Немного слёз и, может быть, печали… Мечтать о смерти… Разве это грех? Я знаю – от меня давно устали Моя семья, друзья и даже ты – Измученная и собой, и мною… Когда-то я дарил тебе цветы… Ты принесешь мне тоже… Бог с тобою…

«Снежинки тают на губах…»

Снежинки тают на губах И замерзают на ресницах… Что сделать мне, чтоб ты явиться Смогла бы в Новогодних снах?.. От желто-гнойных фонарей Нарывы света по локалке… Скрипит пронзительно и жалко Петля не смазанных дверей… На Воле, где-то там, за зоной Обманщик старый – Дед-Мороз. Усталый, не опохмеленный. Про счастье что-то врет под нос. Уже не веря ни во что. На что-то все-таки надеясь, Из «вторяков» чифиром греясь. Молюсь кому-то горячо… Не о свободе, не о воле. Не Сатане и не Христу… Свои молитвы я несу. Как чашу, на́литую болью… Я выпью эту боль один В ночь между Завтра и Сегодня. Из сердца клином выбью клин, Сухой, занозистый, холодный… Я даже не могу напиться – На шмонах брагу отмели… И даже письма не пришли… И больше некому молиться… Что остается?.. Лишь мечты В бараке дымном и вонючем. И только лучиком сквозь тучи Как звездочка мерцаешь ты…

…Горечь поражений стала горше…

А годов-то с каждым годом больше. Прожитых, ушедших тяжких лет. Горечь поражений стала горше. Но зато острее вкус побед!

«Я резал душу на слова…»

Я резал душу на слова. Они сочились, словно кровью. Мечтой, Надеждой и Любовью, Которая в душе жила. Я ничего не оставлял В себе на черный день. Я верил. Я счастье лишь тобою мерил, Твоим дыханием дышал. Как откровенье я читал Тобой написанные строчки. И в каждой букве, в каждой строчке Я, как слепой, тебя искал На ощупь. Даже не глазами… Пытался ощутить душой. Но за холодными словами Жила не ты, детеныш мой. Под пеплом слов сухих тепла Ты для меня не сохранила, А, может быть, не находила – Одна холодная зола… Я резал душу на слова, Любовь в них кровью запекалась. И больше просто не осталось Души… В которой ты жила…

«Любовь, рождение и смерть…»

Любовь, рождение и смерть – Они не происходят дважды. Мы все рождаемся однажды, Чтобы однажды умереть. Нам всем дается детство, старость. Даются два вершка земли. Мы принимаем все как данность – Все, с чем уйдем и с чем пришли. А в промежутке, на пути – Учеба, дети, дом, работа – Честолюбивые заботы. Чтобы бесследно не уйти. Непросто воспитать детей. Построить дом, сажать деревья, Стать первым парнем на деревне Или кумиром дикарем. Все, кто живет, – сумел родиться, И все живущие – умрут… Сквозь замкнутый и вечный круг Не многие смогли пробиться. И только избранным дается Любовь как Божья благодать. Все могут жить и умирать. Дышать, покуда сердце бьется. Но это все – не жизнь, не смерть. Вдох-выдох – это не дыханье. Жизнь без любви – существованье – Напиться, трахнуться, поесть… «Уснуть и видеть сны», проснуться. Схватить, бежать, родить, убить, Увлечься и перепихнуться – Все то, что называют «жить»… Плыть в луже вместо океана. Спокойно, тихо, чадно тлеть И никогда не стать титаном. Не вспыхнуть взрывом, не сгореть. Господь всеведущ! Он все знает, – Кому сей чаши не испить. Кому – великий дар – Любить, Кого Любовью награждают! Нельзя родиться «пару раз», Как «пару раз сходить «налево»»… Но адюльтер – не с королевой, Он – только с «телкой»… И на час… Любовь, рождение и смерть – Явленья одного масштаба. Рожденье, смерть – обычны, рядом… Любовь – редка! Но все же есть! Я верил, что снова я выйду на свет. Не сломлен, оставшись собой… Но было письмо… И протоптанный след… «Налево». Оставлен тобой…

«…Встречаясь с женщиной – цветы!..»

…Встречаясь с женщиной – цветы! А что дарить при расставанье, Когда надежды, ожиданья – Все забрала с собою Ты?.. Но память-пытка продолжает Тянуть пожизненный свой срок. Пусть обо мне напоминает Тебе сплетенье этих строк. В них так похоже все на быль И так на сказку все похоже… Люблю тебя. Всегда любил. Забудь меня. Но… помни все же…

«Я жизнь свою, как книгу, пролистал…»

Я жизнь свою, как книгу, пролистал. Прочитанную, вплоть до эпилога. Сюжет закручен круто. Есть места Неслабые… Но их, увы, немного. Но, в основном, конечно, не Шекспир. А «трагифарс на фоне бытовухи». Средь критиков моих гуляют слухи. Что рубище я износил до дыр. Что потускнели яркие заплаты, Что, мол, пора подумать о душе… Удел мой – от зарплаты до зарплаты. Свисток судьи, финал, конец, туше… Вновь перечел любимые страницы, В которых в каждой букве – о тебе, Моей волшебной, сказочной Жар-птице, Моей богине и моей судьбе. Ты – ведьма, ты – волшебница, богиня! Себя к тебе несу, как к алтарю. Я каждой ночью сам себе дарю Твои глаза, улыбку, руки, имя. Ни есть, ни пить, ни жить, ни сном забыться – Мечусь в себе самом и бьюсь в себя. Подлянку подложила мне судьба Намного раньше, торопя родиться. Но я ей благодарен все равно, Судьба меня по-царски наградила – Уметь любить с такой огромной силой. Как я тебя, не каждому дано. Я одержим тобой, как наважденьем, Сошелся клином на тебе весь свет, В тебе одной я нахожу ответ На все свои вопросы и сомненья…

«В любви все – истина…»

В любви все – истина, И все в любви – обман. Я вычитал у Гете эту строчку И, как воришка, что залез в карман, Ее присвоил полностью, до точки. Хотел я опровергнуть эту мысль. В любви – все истина! Я в это верю свято. Вторая строчка искажала смысл (Хотя испил и это я когда-то…). Всю жизнь копил я для тебя одной Любовь свою и нежность, страсть и ласку. Как в омут, брошен я к тебе судьбой – В волшебную, несбыточную сказку. Тебе одной я по ночам молюсь. Моя религия – твои глаза и руки. Я памятью, как морфием, колюсь. Страшнее всяких ломок эти муки. Вот ты проснулась… Губ твоих тепло И кофе свежемолотого терпкость… И от улыбки в комнате светло. Наш дом. Пусть временный, но все же – наша крепость! Невыносимо это вспоминать! Не вспоминать – еще невыносимей. Дождись меня! Дождись… Не стоит ждать… Счастливей будь! Но никогда любимей…

Вальпургиева ночь

Сегодня ночь тридцатого апреля. Ночь полнолуния. Вальпургиева ночь. На шабаш ведьмы на метле летели. Ко мне летели, чтобы мне помочь. Обрывки туч укутали Москву В изодранную ведьминскую шаль. В том месте, где просвечивал лоскут, Луна тускнела – ржавая медаль. Я сквозь решетку вижу три звезды И край луны обкусанный, щербатый… А помнишь, ***, как в письме когда-то. Что я «мистичен», написала ты… Ты помнишь трижды проклятую зиму, Ту, после Питера, и тот Кремлевский храм. Глаза – в глаза старинным образам, Рука в руке… Кошмар необратимый… И я тогда не продал, – я отдал И душу, и себя, и все на свете За то, чтоб я тебя не потерял. За то, чтоб и в аду мы были вместе. Я молча клялся оплатить собой Мгновенье каждое, твой взгляд, твою улыбку. И это было счастьем – не ошибкой Распорядиться так своей судьбой. Вальпургиева ночь. Ночь колдовская… И вновь я молча, про себя молюсь. Остатками души я расплачусь… С кем? С Богом, с дьяволом?.. Клянусь тебе, не знаю… Мои сокамерники тихо шелестят – Я слышу: «У «седого» едет крыша». А с фотографии – твоя улыбка, взгляд Глаза – в глаза… Ты слышишь, слышишь, Слышишь?.. 30.04.99 г.

«Мысль изреченная – есть ложь!..»

«Мысль изреченная – есть ложь!» Язык, как копия, убог. Он мысль кастрирует, как нож, И смысл на слово не похож, Как дьявол не похож на Бога. Я пеленаю мысль в слова – Дитя души в лохмотья фразы. Как, объясни, в кошмарных снах Понять, прочесть в твоих глазах Ту правду, что понятна сразу. В рифмованных словах опять. Как в паутине, залипаю… Но,***, как мне передать Все то, что ты должна сказать. Того, что жду?.. Прости… Не знаю… Я сам себе противоречу – Любую мелочь о тебе Я с нетерпеньем жду, как встречи, Я между строк пойму, замечу Все изменения в судьбе. Вокруг да около хожу. Совсем прозрачно намекаю. Не понимаешь? В лоб спрошу – Ты разлюбила?.. Я прошу Ответь. Но не пиши – не знаю.

«Опять явилась ночь-палач…»

Опять явилась ночь-палач, А с ней и сны-убийцы свитой. Гуськом, как вереница кляч. Бредут по памяти разбитой…. Котел, вода блестит, как ртуть… Дым факела и струйка крови. На этой дьявольской основе Мостится мой дальнейший путь. В какой глуши, в какой пещере Хранился дьявольский настой… Из веры и из недоверья. До капельки испитый мной.

«Я слишком щедро награжден любовью…»

Я слишком щедро награжден любовью, Одною жизнью мне не расплатиться. Но если даже сотню раз родиться И сотню раз оплачивать собою. То и тогда ничтожной будет плата За каждое прожитое мгновенье, За взгляд твой и за рук прикосновенье, За то, что подарила мне когда-то. За то, что только раз на миллионы Обычным людям дарит провиденье. Я среди них судьбою коронован – Мечтой, любовью, счастьем, наважденьем! Всем, что сплелось в обычном звуке – В той, кто всегда, навеки – все на свете! Тебе одной, напоенной мечтами, Как на алтарь, несу я строки эти… В тебе одной – все совершенство мира. Все тайны мироздания в глазах. И нету совершеннее кумира. Чем ты в моих убийцах-снах. Я снова пригубил настой Из недоверья и надежды. Бреду в ночи такой, как прежде, А может, не совсем такой?..

Икэбана

Язык цветов: Красная рою – любовь. Белая – нежность и чистота. Желтая – разлука, измена. Черная – печаль… Я в день рожденья икэбану Создам из символов, из слов, Из полуяви, полуснов И подарю тебе***! Любовь и нежность здесь сплелись, Немного грусти и печали. Чуть-чуть мечты… Ведь мы мечтали, Хотя мечты и не сбылись. Надежд увядших лепестки, Кора давно засохших планов И писем желтые листки – Все это – станет икэбаной. …Белая роза – прохладная свежесть Утро… Твое пробужденье… И нежность «Я помню чудное мгновенье…» – Начала лучше не найти. Мечтой, ожившим сновиденьем Ты встала на моем пути. Взгляд удивленный, ясный, чистый Твоих чуть-чуть раскосых глаз, Наивный, искренний, лучистый Меня и погубил, и… спас. Спас от обыденности серой, От мутной слякотности дня, Моей религией и верой Ты стала, девочка моя. И погубил… Увел в астральность. В мечты – волшебную безбрежность. Разбита на куски реальность… Осталась только ты. И нежность… Росинки звездами мерцали На лепестках ее ночных. Кровь черной розы, сок печали Я пил, как яд, из рук твоих… Черная роза. Черный цветок. Это – не траур. Это итог, Терпок и горек ее аромат. На лепестках не росинки, а яд. Яд расставаний, горечь потерь… Он для тебя не смертелен, поверь. Я не осмелился бы подарить То, что тебе помешали бы жить. Черная роза, как мостик любви, Тот, что с обеих сторон подожгли. Ты – покорясь беспощадной судьбе, Я – чтоб помочь покориться тебе. Он прогорел… Угли… Пепел… Зола… Черная роза на углях взросла. Черная роза. Мрачна, как печаль На пепелище былого. А жаль… …Цвет любви и цвет опасности. Цвет надежды и угрозы, Отдаленья и причастности – Цвет багрово-алой розы… Кровь превращает в женщину девчонку, В крови на свет приходит человек. Но жилкам голубым, под кожей тонкой Горячий, красный, бесконечный бег. Бессмысленный, никчемный бег по кругу. От старта жизни до ее конца. Мы так похожи этим друг на друга, Как два звена цепи. Как два кольца. Но если кольца вдруг переплетутся – От сердца к сердцу заструится кровь. Две жизни разные в одну судьбу сольются, В реальность нереальную – в любовь. Лежащая восьмерка – это символ. Он – бесконечность. Два кольца сплелись В пространстве и во времени. Нет силы, Казалось, их разъединить. Нашлись… Но, все равно, произошло слиянье В душе, в воспоминаниях, в крови… А в икэбане – алое сиянье. Цвет красной розы. Вечный цвет любви… …Желтая роза – непопулярна. Желтая с красной – два цвета полярных. Счастье под страшной угрозой разлуки. Желтая роза – цвет боли и муки. И, наконец, цвета разлуки, Прощанье с грезами, с собой, Со смыслом жизни всей – с тобой… Ты перечти потом от скуки Засушенную икэбану… В конверте, в ящике стола Она пылилась и была Зарубцевавшеюся раной. Ты надвое все разделила И все заполнила собой. Все до тебя – мертво и лживо, Все, что живет, – живет тобой. Я жил в твой прошлый день рожденья… Ты помнишь, – я ушел чуть свет, Чтобы подарок и букет Тебя встречали с пробужденьем. Сегодня нет цветов живых – Одни слова и смысл туманный. Из полубреда слов моих Попытка сделать икэбану. Из желто-черно-белых роз И красной – в роли доминанты Без целлофана и без бантов В подарок я тебе принес. Вернее передал. Не знаю, Когда я принесу цветы. Люблю тебя и поздравляю Мой «символ чистой красоты»! Будь счастлива, моя богиня, Далекая звезда моя. Живи молитвами моими. Люблю тебя! Целую! Я.

«Первая любовь… Она – как сон…»

Первая любовь… Она – как сон С сумасшедшинкой, с корявыми стихами, Обнаженным девичьим плечом, На скамейке спрятанной кустами… Первая любовь – как вкус вина, Горьковато-терпкий, чуть пьянящий, Памятный, но все же, проходящий… Памятью испитый не до дна. Первая любовь – как ветерок. Пролетел, дыханьем губ коснулся… Первая любовь – как сон… Проснулся, А на памяти и в сердце – узелок… ……………………………………………………… Омут, буря, шквал, землетрясенье – Это все – последняя любовь! Мысли, сердце, нервы, душу, кровь – На её алтарь, как приношенье. Жизнь и смерть сплетаются узлом. Пытка и блаженство – всё едино! Ад и Рай в любви – не разделимы Чаша – из добра, Напиток – зло! Истинна последняя любовь В ней нет планов, в ней – одна стихия, Всё сметающая, рушащая мощь Как лесной пожар в года лихие… ………………………………………………… У любви последней нет конца. До конца дожить не успеваешь… Собственною смертью разрываешь Две судьбы сплетенных… Два кольца…

«Воздушный замок жил на полотне…»

Воздушный замок жил на полотне. Дышал, слегка дрожа под дымкой зыбкой. И стрельчатые окна лишь улыбкой. Твоей улыбкой светятся во тьме. Я этот замок строил из мечты, Кирпичики надежд скреплял любовью… И в нем жила моя богиня – ты! Живая женщина из плоти и из крови. Он строился без планов и без смет. Два зодчих строили – Любовь и Вдохновенье. И это зыбкое, но вечное строенье Могло служить нам до скончанья лет. А рядом – кульман с ватманом распятым. На нем чертеж, на чертеже – твой дом. Просчитаны прозрачные заплаты Стеклопакетов тщательно на нем Квадратных метров строгое деленье – Санузел, кухня, спальня, холл Пронизаны центральным отопленьем. В гостиной – символ быта – круглый стол. Во всем покой, уверенность, надежность, Реальный базис – тщательный расчет! Печать на нем. (И в паспорте…) Возможность снискать и уваженье и почет! Нет, алгеброй гармонию проверить Не смог Сальери. Формул этих нет. Без поражений – в мире нет побед. А без сомнений – невозможно верить. Был выбор между явью и мечтой – Извечный спор меж сердцем и рассудком. На карте жизнь. А, значит, не до шуток. Ты выбрала… И это – выбор твой!

Последние стихи тебе

Встречалась с кем-то, говорили. Поели, выпили, гуляли… Потом на кофе пригласили. А, заодно и…переспали. Так, для здоровья… Расслабуха… Все походя, все несерьезно. А то, что выглядишь, как шлюха, То наплевать на это можно. Так, пару раз перепихнулись… Какие там, к чертям, сомненья. Легли, потрахались, проснулись… Я позвоню «при настроенье». Обычных адюльтеров пара Как долго слово ты искала, В каком учебнике, изданье Ты это слово прочитала? Я называл тебя любимой. Я жил тобой, дышал тобою. Ты так была необходима Мне за тюремною стеною. Нет. Я ни в чем не упрекаю. Свободна ты в своих решеньях, Я просто молча убиваю Тебя в себе без сожаленья. Нет! Вру!! Кричу!! От боли корчусь, Тебя от сердца отрывая. И благодать твою, как порчу, С души и памяти сдираю. Я предан, жалок и смешон. В тюрьме легко ударить в спину. И это – не кошмарный сон. Все наяву. Невыносимо… Живи! Романчики копи. Я выживу. Преодолею. Когда-нибудь переболею Тобой. Живи… Спокойно спи… Но пусть тебе приснится клятва. Когда-то данная тобой. И прозвучит и тебе стократно, Как предназначено судьбой. Живи, как все Без ореола. Осуществляй мечты свои. Живи низвергнутой с престола Романчиками… Без любви…

«Былого чудные мгновенья…»

Былого чудные мгновенья Как сконцентрированный миг… Вино, цветы, твой день рожденья… Мангал дымящийся, шашлык… Всё – в прошлом. Время растворило В себе мгновенья и года. И злое слово – Никогда! Уже давно вступило в силу. Будь счастлива! Здорова будь. Будь предприимчивой, удачной… Есть спутник… С ним пройди свой путь… А я… Желаю только счастья…

Дополнение

Готовя эти записки к следующему (дополненному) изданию, получил пожелание редактора найти где-нибудь, у кого-нибудь, какие-нибудь иллюстрации к написанному. В любом виде – фотографии, рисунки, «марочки» и т. п. Пытался объяснить, что это невероятно сложно, почти невозможно. Редактор настаивала. Сел на телефон и обзвонил тех своих бывших сокамерников и «соЗОНников», чьи телефоны знал, и предполагал, что еще живы. Дозвонился до четверых. У остальных либо сменились телефоны, либо…

Короче, – из 17 телефонов в моем потрепанном (еще ОТТУДА) блокноте, реальными оказались только четыре человека.

Опуская детали и эмоции, передаю их совокупный ответ на мою просьбу поискать (через былые каналы и связи) ЛЮБЫЕ визуальные подтверждения-иллюстрации к моим Невольным запискам:

– Ты, че, Седой, совсем там ох**… сбрендил? Ну, с твоей редакторшей все понятно – она ТАМ, слава Богу, не была и мало что соображает, но, ТЫ???!!! Какие фотки, какие марочки-рисуночки? Ты же сам ВСЕ знаешь и понимаешь… Ты здесь даже законченным отморозкам мог, в натуре, объяснить, что к чему, а ей, как ты говоришь, нормальной бабе, не можешь?! Кончай придумывать отмазки и гони новый тираж книжки. Ты же сам просил хотя бы парочку книжек найти и тебе выслать, мол, все свои раздал, а купить нигде невозможно. Здесь тоже ни одной не найти… Гони тираж, сами все скупим и раскидаем по зонам…

В первом (и, пока, увы, единственном) издании Записок, от силы 25–35 процентов от реально написанного во время почти полутора лет моего, пребывания в Матроске. Потому что, передавалось все это в малявах. («Малява» – четвертушка тетрадного листа, исписанного с обеих сторон микроскопическими буквочками, свернутая и спрессованная до толщины 2–3 спичек, запаянная в целлофан от пачки сигарет или в клочок полиэтиленового пакета). Выносилась при вызове к адвокату за щекой или в собственном, пардон, анусе, при «нормальной смене» вертухаев. Которые не заставляют открывать рот и спускать штаны… Тем не менее, при всей этой конспирации, что-то отметалось, что-то, просто выбрасывалось теми же адвокатами (которые не брезговали забирать с собой эти малявы…). Кто-то забывал телефон, по которому адвокаты должны были позвонить, чтобы приехали и забрали маляву, и т. п.

Корочке, из нескольких СОТЕН переданных маляв, реально дошли до адресата, как я уже говорил, не более трети. Жаль, конечно, но и за это спасибо огромное… Передать ТАКИМ ЖЕ СПОСОБОМ, рисунки доморощенных камерных живописцев, сами понимаете, не реально…

Теперь, о фотографиях. В то, описанное в Записках время, цифровых камер еще не было. Только пленочные. На моей памяти, по Матроске тогда гуляло не более 2–3 камер, которые за большие бабки, вертухаи сами передавали из хаты в хату. Как правило, эти камеры предназначались только для авторитетов, «смотрящих» и, вообще, «солидной братвы». Для того, чтобы продемонстрировать родным, близким и оставшейся на воле братве, что ДАЖЕ В ХАТЕ, ДАЖЕ В МАТРОСКЕ, человек выглядит нормально, улыбается и обладает определенными привилегиями. Ни один уважающий себя ЗЭК, не станет фотографировать те свинские, пыточные, НЕВЫНОСИМЫЕ условия, в которых он пытается выжить. ЗАЧЕМ??? Помочь с воли невозможно, зачем же расстраивать близких? («Общак», это вам не «спец» на четырех человек с холодильником, телевизором, в которой «мучался» Ходорковский и другие, контролируемые СМИ элитные ЗЭКи… Поселять в братве страх перед тюрьмой? Неправильно… Наоборот, – мол, и здесь тебе создадут такие условия, которые другим и на воле не снились…

Поэтому, ВСЕ (ну, почтми все…) фотографии сделанные ВНУТРИ камер в Матроске, Бутырке, на Пресне, как правило, вполне безобидны и демонстрируют «несгибаемость» тех, кто на этих фото позируют.

А, те немногие, на которых видно, ЧТО такое общак в СИЗО, и КАК люди живут там ГОДАМИ, сделаны вертухаями через кормушку, дабы продемонстрировать, С КЕМ они ВЫНУЖДЕНЫ работать, и, какая у них собачья (в полном смысле этого слова) «работа». Так что и с фотоиллюстрациями все не так просто…

Но, существуют же ГДЕ-ТО люди, умеющие неплохо рисовать, которые ПО ПАМЯТИ могли бы воспроизвести отдельные картинки и детали жизни в общей камере российских СИЗО.

Наверное, есть… Наверное, можно чисто визуально изобразить, ЧТО ТАКОЕ полочка-шкафчик сделанная их сигаретных коробков, склеенных пережеванным хлебом и приклеенная на стенку тем же самым пережеванным хлебом. Можно, наверное, сделать наброски людей давящихся полусырым, непропеченным черным хлебом и «рыбкиным супом» из полугнилых рыбных отходов. Но, как проиллюстрировать непередаваемую липкую вонь, этакий своеобразный «амбре-коктейль» из потных немытых тел, открытых язв-расчесов, из того же самого «рыбкиного супа», влажного, НИКОГДА НЕ ПРОСЫХАЮЩЕГО белья, сигарет и самокруток из распотрошенных бычков и, НИКОГДА НЕ ПУСТУЮЩЕЙ ПАРАШИ?!

Мой редактор, в силу своего человеколюбия, предлагает несколько советов, как пережить нынешнюю жару. Хорошие, правильные советы. Исходя из того, что вчера, 26 июля 2010 года, температура в тени, Москве составляла, что-то около 37 градусов по Цельсию. На открытом ВОЗДУХЕ.

ВОЗ-ДУ-ХЕ, понимаете?!

Не в камере, в замкнутом, переполненном людьми пространстве. Куда даже воздух из закрытого «ресничками» (жалюзями) окна не проникает. Средняя температура в таких камерах, на 20–25 градусов ВЫШЕ, чем на улице.

Мой сердобольный редактор пишет:

– …Модель ситуации добровольного (?!) заточения в тесном помещении – купе остановившегося состава вне платформы и населенного пункта. Длительное ожидание без воды и продовольствия, без права пользования санузлами, без права выхода из вагона на перегоне с риском отстать от поезда.

Перемена тележных пар на границепри прохождении таможни. До пяти часов и далее, если вагон признан технически неисправным к дальнейшему следованию.

(Хорошее сравнение… Грамотное… Купе международного («на границе при прохождении таможни») вагона и общака в Матроске. И, ни на «пять и более часов», а, как минимум, на пять и более месяцев…)

– …Во избежании пищевых отравлений, заражения воздуха инфекцией и гипертермии (перегрева) применяется фурацилиновые и йодные добавки в воду, которой увлажняется воздух из пульверизатора или посредством развешивания намоченной в этом составе ткани. Марганцевый раствор из микроскопических доз до 5 кристаллов на стакан воды применим для питья. Санузлы блокируются полиэтиленом. Жир нейтрализуется без воды и мыла спитым чаем и бумагой.

Дельный совет для тюремной камеры. Почему именно для камеры? Да потому что, в обычной квартире, санузлы полиэтиленом не блокируются. Так вот, в среднем, на общаке, от 45 до 75 человек. Это СЕЙЧАС, СЕГОДНЯ. (Когда я писал эти записки, в моей хате на 46 квадратных метрах, «жили» 116 человек.) Но, пусть минимум, пусть всего 45 человек. Простите за детали, но, как минимум, раз в сутки, каждый дважды посещает парашу. (При здешнем питании и, почти сплошной диарее, намного чаще…) Это означает, что параша посещается не менее 90–100 раз в сутки. В которых, как известно, всего 24 часа. Следовательно, не реже чем 4–5 раз в час. Когда же, «блокировать санузел полиэтиленом?

Этот маленький пример наглядно демонстрирует ПОЛНОЕ НЕПОНИМАНИЕ нормальных людей о том, что такое АД в 21 веке, в центре навечно проклятого города – в Москве. Я уже даже и не комментирую следующие дельные советы:

– … Потеря солей при испарении очень значительна при высоких температурах внешней среды для организма человека. РАЗВЕДЕННОЕ водой!!! ТОЛЬКО БЕЛОЕ!!! сухое вино препятствует этому процессу.

– …Более быстрому заживлению при повышенных температурах и влажности способствуют в большей мере ароматические масла, нежели спирты. Кожура цитрусовых, бананов, хвойные испарения отваров, ароматические масла хвойных пород, добавленные в зубную пасту, мыло, шампунь поддерживают иммунную систему.

А, вот, один их советов, все ЗЭКи знают и применяют постоянно:

– …сок разломанного таракана уничтожает фурункул за сутки за счет ферментов пищеварения насекомого…

Благо, чего-чего, а тараканов, клопов и вшей, в ЛЮБОЙ КАМЕРЕ Матроски больше чем песка в пустыне…

Тем не менее, понимая ВАЖНОСТЬ ЛЮБЫХ ИЛЛЮСТРАЦИЙ, как неких «вещественных доказательств» преступлений режима, постараюсь сделать все от меня зависящее в поиске всего, что поможет людям ПОНЯТЬ…

Сноски

1

«козлиный (козлячий) отряд» – отряд, в котором собраны все те, кто Исполняет «козлиные» обязанности («козлы») работают на администрацию. Уборщики, электрики, зав. клубом, библиотека и т. п. С ними можно общаться, но желательно не плотно…

(обратно)

2

ОПВР – отдел политико-воспитательной работы. (О какой политике, и о каком «воспитании» идет речь, не сумеет ответить даже Чайка.

(обратно)

Оглавление

Часть I. А дальше – «Матросская тишина»

  Словарь тюремных терминов

  Прием и «сборка»

  Шмон

  Фотографирование

  Медосмотр

  Первая хата (спец)

  Общак

  Отступление

  Купание (мытье) на дальняке

  Баня общая

  Пища и праздничные рецепты

  Хичкоку и не снилось… (Документальные зарисовки из жизни и быта общака)

  Школа выживания (Маленькие хитрости общака)

  Купание на прогулке

  Дорога и все, что с ней связано

  Приколы. Шутки. Развлечения

  «Ленин»

  Патфайндер

  Молдаван

  Хохол

  «Визит» к «врачу»

  Религия

  Предсказания, гадания, магия, сонники и т. п.

  Женщины

  Беседы о делюге

  Спорт

  Иерархия в СИЗО

  Вынужденное отступление

  Иерархия (продолжение)

  Половые, стировые

  Мужики

  Внешний вид. Прикид. Стрижка

  Наколки и кольщики

  Вызовы, боксики, торпеды

Часть II. Из «Матросской тишины» в Рязанскую зону (ИК-2. Мервино. Рязань)

  Этап (с «Матроски»)

  Этап

  Этап (продолжение)

  Шмон на пересылке в Рязани

  Хата № 54

  Отступление

  Хата № 54 (продолжение)

  Судьбы и срока

  Леон

  Алексей

  Денис

  Олег (наш «миротворец» в Чечне)

  Костя

  На зону

  Француз

  Маньяк

  Отступление

  Портереты (продолжение) Серега-дурак

  Чудеса!

  Чудеса продолжаются

  «Невольные записки» (Попытка продолжения…) Отступление № 1

  Распределение по отрядам

  10-й отряд

  Отступление № 2

  Еще одно отступление

  Отступление

  Государственная система

  Сравните: (криминальная система)

  Отступление

  «Веселые картинки»

Отрывки из некоторых статей и материалов, переданных на волю в промежутке между 15 октября 1998 г. и 26 августа 2002 г.

Письма из «Матроски»

  Сборка

  Хата 142

  «Я помню горький вкус чифира…»

  «Здесь «Утро доброе» никто не говорит…»

  Фемиде

  «Кричишь, – не слышат……»

  Ожидание

  «Гоню из мыслей горечь поражений…»

  Рождественская ночь

  Мише Першину (в День его рождения)

  Зарифмованное мною письмо моего сокамерника Михаила С. (Джексона) домой, своей жене

  «До подъема еще больше часа…»

  ТБС и М. (к 8 Марта…)

Стихи, написанные по просьбе моих сокамерников своим женам, невестам, подругам…

  «О, Господи! Опять к тебе стучусь…»

  «Снежинки тают на губах…»

  …Горечь поражений стала горше…

  «Я резал душу на слова…»

  «Любовь, рождение и смерть…»

  «…Встречаясь с женщиной – цветы!..»

  «Я жизнь свою, как книгу, пролистал…»

  «В любви все – истина…»

  Вальпургиева ночь

  «Мысль изреченная – есть ложь!..»

  «Опять явилась ночь-палач…»

  «Я слишком щедро награжден любовью…»

  Икэбана

  «Первая любовь… Она – как сон…»

  «Воздушный замок жил на полотне…»

  Последние стихи тебе

  «Былого чудные мгновенья…»

Дополнение Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg