«По ту сторону одиночества. Сообщества необычных людей»

По ту сторону одиночества. Сообщества необычных людей (fb2) - По ту сторону одиночества. Сообщества необычных людей (пер. Элла М Радская) 656K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нильс Кристи

Нильс Кристи По ту сторону одиночества. Cообщества необычных людей

Почитай «Идиота»

Тот, кто в наше односторонне интеллектуальное время почитает «Идиота» Достоевского, того не может не тронуть прекрасное, полное любви описание князя Мышкина. Что может так своеобразно затрагивать нас в этом человеческом облике? Редкие моральные качества, чистота сердца, находящая отклик в нашем сердце?

Душевно-духовный облик людей, чье интеллектуальное развитие кажется нам недостаточным, гораздо более открыт, нежели тех, кто считается сегодня «нормальными». Мы, «нормальные», легко позволяем условностям, внутренней несвободе, зависти, страху, скупости и прочему закрыть наше подлинное существо, и чистый голос сердца не может прозвучать. Коллективная жизнь, воспитание детей (и взрослых), чье развитие затруднено, требует от нас совершенно особой подготовки.

Австрийский духоисследователь Рудольф Штайнер (1861–1925) также прошел через опыт коллективной жизни и воспитания интеллектуально отсталого ребенка. Его понимание развития человека и общества лежит в основе той формы жизни, о которой идет речь в этой книге.

Книга написана известным далеко за пределами собственной страны социологом и криминологом, профессором Нильсом Кристи, автором многих книг. В ней очерчена жизнь деревенской общины в Норвегии, где примерно 70 человек, по обычным меркам называемых «умственно отсталыми», и столько же «нормальных» объединились в семьи и стараются создать осмысленную совместную жизнь. Если пожить в таком сообществе несколько месяцев, как это сделал Нильс Кристи, или даже половину жизни, чувствуешь исцеляющую человечность, отторгнутую нашим вечно занятым, зацикленным на коммерции миром.

И можно, наконец, спросить себя, совершенно в духе великого романа Достоевского, кто из нас является больше человеком, кто из нас здоровее душевно-духовно?

Редкостно здоровой может показаться нам жизнь такой деревенской общины, в которую сплетены эти люди! Возможно, нам вспомнятся образы из средневекового Новгорода. И в этих новых «деревнях» явственно слышен мотив коллективного исцеления.

Возникает вопрос не являются ли эти люди, если вникнуть в их запросы и понаблюдать возникающие вокруг них культурно-духовные, социальные и экономические общинные мотивы, первооткрывателями новых социальных форм сообщества, близких тем, которые, как упомянутый выше, ныне, к сожалению, недостаточно известный исследователь духовного мира Рудольф Штайнер описывает как «трехчленный социальный организм»?

Маргит ЭнгельМарт 1993.

К читателю

С женщиной, написавшей эти согретые сердечностью мысли, специально для нашего издания, читатель еще не раз встретится в книге. Врач-психиатр, она выбрала свой путь более сорока лет тому назад, и большая часть ее жизни связана с лечебно-педагогическим движением, с кэмпхилл-поселениями, с социально-терапевтическими сообществами. Недавно при ее поддержке возникла подобная деревня в Эстонии, а сейчас она прилагает много усилий, помогая появлению ее в России. В нашей стране антропософское понимание развития человека, т. е. те идеи, те идеалы, которые объединяют людей в социально-терапевтические сообщества и придают им силы строить коллективную жизнь, мало известны не только широким кругам, но и специалистам; труды Рудольфа Штайнера и Карла Кёнига, заложившие основу этого движения, еще не изданы в России. Лишь описательно, извне касается духовно-научных основ и автор книги, которую вы держите в руках, профессор социологии и криминологии из Осло Нильс Кристи.

И все же эта книга, изданная первоначально в 1989 г. на английском языке, а в 1992 также и на немецком, может быть для нас особенно интересна. Для духовной атмосферы России характерно томление по социально-здоровым формам коллективной жизни. В нашей истории есть прекрасные тому примеры. Община как потребность души жива и сегодня. С другой же стороны – нарастающая в наши дни антисоциальность, и нередкая беспомощность перед ней материалистического воспитания, материалистической науки. И вот на наших глазах идеалы и практику социально-терапевтического сообщества исследует человек, выросший в русле традиционной науки, занимающий в ней высокое положение, представляющий эту науку. В каком-то смысле именно так могли бы увидеть эти деревни многие из нас. Возможно, это по-научному дотошное исследование норвежского профессора Нильса Кристи поможет читателям, столкнувшимся в жизни со схожими проблемами, увидеть путь их разрешения, а у кого-то вызовет желание пристальнее всмотреться в глубоколежащие импульсы этого движения.

Предисловие

Эта книга об экспериментальных поселениях для не вполне обычных людей. Экспериментальны они потому, что экономически и социально они образуют общину, в них находится место почти для любого человека, сколь бы непривычным ни было его поведение; экспериментальны, поскольку вновь обращаются к старым формам жизни и культуры. Их в высшей степени разные обитатели – многие из которых по официальным меркам считаются «душевнобольными» – делят друг с другом все тяготы повседневной жизни: жилье, еду, работу, культурную жизнь. Нет индивидуальной оплаты, нет разделения на обслуживающий персонал и пациентов. Это, таким образом, не учреждения, но это и не обычная жизнь.

В течение двадцати лет я чувствую себя связанным с этими деревенскими общинами. Я непрерывно курсировал между ними и жизнью в «нормальном» обществе, и всякий раз перемена была культурным и эмоциональным шоком. Это две совершенно различных жизненных основы. Но благодаря различиям они как раз проливают свет друг на друга. В предлагаемой книге я пытаюсь показать видимое, как с той, так и с другой стороны. При этом предо мной стояли три цели.

Во-первых, я хотел бы описать деревни так, чтобы стало понятно, сколь необычны эти поселения. В Европе их сейчас около шестидесяти, есть они и на других континентах. Поэтому важно изучить их более систематически. Современные индустриальные общества как на Востоке, так и на Западе всей своей производительностью способствовали искоренению альтернативных общественных форм. Уменьшается численность старых форм, сокращается богатство видов. Но в рамках этого процесса вдруг возникают новые образования, представляющие собой радикальные альтернативы. Возникают новые виды. Они позволяют по-новому понять социальную жизнь.

Во-вторых, экспериментальные деревенские сообщества появились среди нас в известной мере в результате недовольства стандартными решениями нашего общества. И возможно, что как раз эти совершенно иные формы коллективной жизни неожиданно хорошо подойдут для решения проблем современного индустриального общества.

Наконец, третий вопрос, могут ли считаться эти деревни образцом и могут ли воплощенные в них идеи помочь в современном кризисе социальной работы. Всюду закрываются специальные институты. При этом говорится, что люди, не соответствующие норме, будут включаться в нормальное общество. Но возникает вопрос, какая жизнь ожидает этих людей в повседневности нашего общества. С материальной точки зрения их жизнь будет приемлемой, по крайней мере, в государствах всеобщего благоденствия. Но будет ли эта жизнь хороша с точки зрения социальных связей и культурной деятельности? Будут ли эти люди вовлечены в общественные связи, которые благодаря особым свойствам и качествам этих людей позволили бы им положительно влиять на общество, улучшать его для остальных членов? Это тема последней главы книги.

Книга возникла большей частью благодаря коллективным усилиям. Почти все, о чем в ней идет речь, я обсуждал с жителями деревни. Зачастую они помогали мне более глубоко понять то или иное. Правда, кто-то из них может не согласиться в чем-то с моей интерпретацией. Поэтому ответственность лежит на мне. Но в большинстве случаев я выступаю лишь как рупор людей, живущих в деревнях.

Я благодарен также друзьям и коллегам, подвергшим конструктивной критике как некоторые из высказанных здесь мыслей, так и отдельные места рукописи. Особенно готовы были помочь Флемминг Бальвиг, Вигдис Кристи, Стэн Коэн, Лив Финстад, Сисиль Хойгард, Иван Илич, Том Локни, Маэви Мак-Магон, Аник Приой и Ане Сэтердал. Два человека оказали совершенно особое влияние на основные мысли этой книги: Маргит Энгель, сообщившая много важного об основных принципах и инициативах, определяющих коллективную жизнь в деревенских сообществах, и Гедда Гиртсен, советом и делом помогавшая отразить важные стороны жизни общины.

Особую помощь при упорядочивании рукописи оказала Асти Хорген; она также в известной мере поправила мои погрешности в английском. При завершении книги подобное же проделал Рональд Вальфорд. Последнее же, а также и первое место в этом перечне принадлежит тем необычным людям, которые живут в деревнях. Они были моими главными учителями.

Нильс КристиОсло, июнь 1989 г.

1. Пять деревень – одна семья

Януш Корчак, польский еврей, врач и автор многих детских книг, возглавлял еврейский приют для сирот в Варшаве. Когда детей забирали для отправки в лагерь смерти, он отказался покинуть их и последовал за ними на смерть. Здесь, в норвежской деревне Видаросен, названной по имени бога Видара, героя скандинавского, северогерманского эпоса, один из домов, расположенный на небольшом холме, назван в честь Януша Корчака.

Из окон этого дома можно видеть почти всю деревню. В ее центральной части – амбар и оранжерея, вокруг расположились мастерские. За околицей деревни видны жилые дома, все они построены из дерева, обычного строительного материала в Норвегии.

Таких сельских сообществ у нас в Норвегии пять. Видаросен, так сказать, «мать всех деревень», ей двадцать лет и она расположена в южной части страны в получасе езды от Тёнсберга, ныне провинциального, а во времена викингов – столица. В Видаросене живут 150 человек, 12 коров и телят, лошадь, 30 кур, 20 овец и неизвестно сколько кошек. Зимними ночами сюда часто заходят в гости лоси, косули, зайцы и лисы. Есть в Видаросене и пекарня, которая даже продает свою продукцию, мастерская плотника, гончарное производство, мастерская по изготовлению кукол, столярная мастерская. На крестьянском подворье и в двух оранжереях хозяйство ведется по биодинамическому методу. Раньше здесь была также мастерская по производству свечей. Позже я объясню, как сказывается этот объем работы прежде всего, в социальном отношении. Самое внушительное здание в Видаросене это «зал», большое помещение на 300 мест для всевозможных общих мероприятий, таких как доклады, театральные спектакли, деревенские собрания и концерты. В нем охотно играют музыканты, и не только потому, что там хорошая акустика, но и потому, что публика хорошо принимает. Еще в деревне есть часовня и лавка с кафетерием.

Окрестности Видаросена противоречат традиционным представлениям о том, что такое Норвегия. Здесь нет потрясающего вида, нет озер, всего лишь небольшой холм и ручей. И чувствуешь своего рода облегчение, когда попадаешь в другую деревню, расположенную севернее в двух часах езды на автомобиле. Она расположилась на склоне, с которого открывается чудесный вид на окружающие селения и леса, а далеко на западе видны горы. Выше по склону простирается за деревней густой лес. Здесь можно целыми днями бродить, не встретив человеческого жилья. Это родина троллей и эльфов – образов давно прошедших времен, созданных силой воображения. Асбьёрнсен и Му, эти норвежские братья Гримм, бродили по этим лесам, слушали рассказы местных жителей и записывали то, что находили достойным опубликования. Расположенная здесь деревня называется Сульборг/Альм. В ней живут 50 человек и обычное число животных. В хозяйстве особую роль играют овцеводство и мастерская по обработке металла. Есть в деревне также ткацкая и столярные мастерские, школа и детский сад для окрестных детей.

Деревня Хогтанвик расположена на западном побережье Норвегии. Там, где кончается деревенский сад, начинается фьорд. Когда светит солнце, местность выглядит даже слишком красиво, словно на туристическом проспекте. Но гораздо чаще идет дождь. Насыщенные влагой воздушные массы из Англии наталкиваются на горы непосредственно за Хогганвиком и выпадают в виде обильного дождя на 45 людей, коров и телят, которые там живут. Раньше Хогганвик был самым крупным крестьянским хозяйством в округе. Потом оно стало кэмпхилл– поселением, правда в настоящую деревню так и не выросло, там построили всего один новый дом. Западное побережье Норвегии, это, собственно, родина людей строгой веры, глубоко убежденных в том, что их вера в бога единственно правильная. Поэтому они не готовы так просто признать совершенно необычную деревню в своей среде. Это приводит к проблемам, выражающимся конкретно в том, что возможности расширения у этой деревни ограничены.

Еще дальше на север ситуация совсем иная. Деревня Йоссосен расположена непосредственно в горах, на высоте 300 метров над уровнем моря. Это совсем немало, если продвинуться так далеко на север. Там уже не могут расти фрукты, а из овощей выживают лишь самые выносливые. Здесь живут 40 человек, которые занимаются земледелием и работают в мастерских. В округе эту деревню принимают очень сердечно. Тамошние общины борются с обезлюдением района, и эта деревня означает для них новую жизненную силу. В Норвегии отзывчивость увеличивается с продвижением на север – в отличие, например, от Италии.

Валлерсунн – последнее дитя в этой семье. Он расположен на полуострове далеко в Северном море и был когда-то пристанищем для рыболовецких судов, отправлявшихся каждую зиму на север за треской. Это была также база для жизненно важной торговли с русскими: рыбу из Норвегии меняли на зерно из России. Самое значительное здание в деревне относится к началу XVIII века, после него возникли маленький склад и элеватор для зерна, где хранились запасы на черный день, когда не было рыбы, или же на случай войны и блокады. В деревне построено и несколько новых домов. Высоко вверху вертятся лопасти ветряной мельницы, это самая высокая мельница в Норвегии. Она производит так много электрического тока, что его можно продавать муниципальным электростанциям.

Сегодня в Валлерсунне живут 30 человек. Мастерские еще не очень развиты; большую часть сил до сих пор поглощало строительство. Важным полем деятельности, наряду с сельским хозяйством, является рыбная ловля. Недавно, приступили к разведению устриц.

Вскоре мы узнаем больше о названных здесь селениях. Познакомимся поближе с теми, кто в них живет.

2. Обитатели деревни

2.1 Такие же люди, как и мы

Трапеза – это не просто прием пищи. Коллективная трапеза – это выражение общности. Если несколько человек живут под одной крышей, трапеза становится ареной общественной жизни. Здесь обмениваются новостями и – ласковым прикосновением или строгим словом – выражают чувства. Трапеза – это удобный случай показаться другим людям именно таким, каким, как ты надеешься, они тебя воспринимают.

Это стремление к самовыражению еще больше усиливается тем, что за столом часто сидят и гости. У них нет какого-то установившегося мнения о присутствующих, и местные жители могут представить себя такими, какими они хотели бы, чтобы их видели.

Как-то в одной из деревень у меня наметились проблемы с обитателем одного дома. У того был очень громкий голос, и он постоянно им пользовался. У него была, так сказать, монополия на громовой звук; о конкуренции не могло быть и речи. Присутствие гостей еще больше укрепляло его мнение о себе. Гости в большинстве случаев охотно его слушали, одобрительно кивали и побуждали рассказывать дальше все новые и новые истории. Право же, за такое подбадривание хотелось едва ли не удушить гостей. Ведь многие из них тоже могли бы что-то внести в беседу, рассказать что-то новое, не выпячивая так себя. Да и истории эти были им знакомы до мельчайших подробностей, потому что тот их все время повторял. У всего только четыре истории, и они занимали как раз все время трапезы, если только поток речи не обрывался внезапно на второй или третьей.

Но когда стало понятно, что же стоит за всеми этими историями, их стало легче переносить. Рассказчик – коренастый мужчина, производящий впечатление уверенного в себе человека. Весь его облик утверждает: он сильный и старательный, он хорошо работает, третье поколение в этом ремесле, столп деревенской жизни, человек, достойный доверия. И все это правда. Этот неутомимый рассказчик – одна из ключевых фигур в деревне. Но у него есть одна проблема. Он не умеет читать. Он не умеет писать. Он не может участвовать в обычной беседе. Как только он пытается это делать, тут же терпит поражение. Но ему-то как раз хочется – и этим он резко отличается от большинства в деревне – быть как все, для него очень важно быть таким же, как его брат, или его сестра, которая очень не хочет, чтобы этот рассказчик приходил в гости, потому что ей это неприятно. И этот человек с исключительным голосом слишком хорошо это знает; он знает, что он неудачник; и знает, что думает о нем его сестра. Главное – быть нормальным.

И вот приходят гости. Рассказывая свои истории, он представляется себе таким же, как все.

Его непрерывный поток слов – просто попытка замаскироваться. Странно? Или же типично для таких людей? Последуйте за мной в Иерусалим, и я дам вам на это ответ.

2.2 Уязвимость

Жаркий день в Иерусалиме. Воздух накален так, что рябит в глазах. Я тороплюсь, мне нужно встретиться в университете с другом. Сесть в нужный автобус, чтобы не опоздать. Университет в Иерусалиме стоит на горе Скопус. Но как это слово выглядит на иврите? Я осмеливаюсь спросить постороннюю даму. Это, собственно, победа. Но тут же следует поражение. Я неправильно ее понял, и слышу, как она кричит мне вслед, когда закрываются двери автобуса. Мне нужно пересаживаться на другой номер, от стыда у меня выступает испарина. Наконец-то передо мной университет. Но тут меня ждет новое тяжелое испытание: длинный ряд служебных дверей. Все надписи только на иврите. Нужна превосходная память, когда путешествуешь, не зная языка. Какая же из дверей ведет в кабинет моего друга? Не эта ли, пятая дверь на левой стороне, напротив огнетушителя? Не уверен. Знаю только, что рядом с кабинетом друга кабинет человека, с которым мне сегодня не хотелось бы встречаться. Ивритские буквы такие большие и красивые. Надо действовать. Итак, попытаемся с этой пятой дверью. Ах, передо мной именно тот, кого я так не хотел сегодня видеть. Следующая дверь. Опять неудача – друга уже нет. Ищу утешения в кафетерии. Как всегда, ничего не понимаю ни в меню блюд, ни в меню напитков; заказываю неизвестно что, расплачиваюсь крупной купюрой, чтобы избежать непонятного потока слов, который, вероятно, означает, что я должен заплатить больше. Старый трюк туристов и всех, кто в чем-либо неполноценен. Когда нет слов, нужно быть хитрым. И все же кассир недоволен. В город я иду пешком, чтобы не спрашивать еще раз об автобусе. Думаю, не завернуть ли к Стене Плача, но путь по жаре слишком долог. Вместо этого посылаю свои жалобы в голубизну неба, потому что я заблудился в мире, в котором не могу ни читать, ни писать, ни даже говорить с большинством людей вокруг. Наконец-то я перед своей собственной дверью. Короткий разговор с плотником, он как раз работает во дворе – разговор, конечно, на языке жестов. Приятный человек, думаю я. Наконец-то я в безопасности. Смотрю на себя в зеркало. Хорошо встретить того, кто тебя знает. Кто знает, что ты вполне нормальный человек.

2.3 Быть в ладу с самим собой

Подобная маскировочная тактика обычно подтачивает силы, и не только у тех, кто к ней прибегает, но и у окружающих. Уверенные в себе люди – это те, у кого видимость и реальность в основном совпадают. Так приятно было однажды услышать в деревне телефонный разговор. Молодой человек хотел узнать, когда отходит автобус. Ответ на другом конце был для него слишком сложен, и поэтому он воскликнул: «О, еще раз, но помедленнее. Я ведь умственно отсталый!»

Другим примером может быть Анна. Мы поспорили, и в волнении у меня вырвалось: «Ты что, глупая?» На что Анна отпарировала: «Поэтому-то я здесь» Или Хельге. Когда он идет по деревне, у него под мышкой портфель. Там у него блокнот, в котором он часто делает записи. По значительным случаям Хельге имеет обыкновение почти всегда произносить речи. То, что он говорит, кратко, точно, полно тепла и часто остроумно. Когда он говорит, этому всегда рады и бурно аплодируют – аплодисменты из чувства благодарности и от радости.

Есть только одна-единственная проблема с его речами: они почти всегда совершенно без слов. В непосредственном разговоре с Хельге можно в том, что он говорит, расслышать отдельные слова, но в его речах по поводу каких-либо праздников это не получается. У них чудесный ритм и превосходная форма; их тон решителен и все же мелодичен. То, что Хельге пишет, также имеет ясную форму, но лишено букв или слов. Высказывания идут прямо из его сердца и так же непосредственно находят путь к сердцам других. Деревенские жители охотно слушают его и понимают главное в его речах. То, что говорит Хельге, выражается с помощью небольшого количества слов и очень содержательно. В жизни же часто бывает наоборот.

2.4 Два Лейфа в одной деревне

Они живут в одном доме и занимают одну комнату. Было бы проще, если бы они жили в одном и том же теле.

Один Лейф – назовем его Лейф I – сильный, неунывающий, деятельный человек. Можно было бы назвать его реформатором мира, если бы многое из того, что он делает, не кончалось бы плохо. Лейф I бегает, говорит и действует точно также, как те энергичные деловые люди, которые владеют современным миром. Он постоянно говорит, занят всевозможными проблемами в деревне, выступает на каждом деревенском собрании и инициативен в реформах.

Лейф II, напротив, робок, и у него тихий голос. Его обязанность – звонить в деревенский колокол. В этом он абсолютно надежен. Колокол звонит тогда, когда этого ожидают, и точно так, как этого ожидают. Он хорошо звучит. Когда не звучит колокол Лейфа, в воздухе Видаросена совсем иная музыка. Свою работу в оранжерее он выполняет тихо, не торопясь, но более чем удовлетворительно. Он охотно беседует, но никогда не берет слова во время деревенских собраний.

Недавно Лейф I стукнул Лейфа II бутылкой в лицо и убежал. Через некоторое время пришел я и нашел Лейфа II лежащим на диване. Травма была серьезная, во всяком случае, мне так казалось, так как до сих пор я не замечал, чтобы взгляд его глаз был раскоординирован. Но через несколько минут он снова был на ногах, чему все были искренне рады.

Столкновение произошло в кафетерии. Дважды в неделю он становится ареной общественной жизни, но драк, насколько мне известно, там еще никогда не было. Применение физической силы в Видаросене столь же редко, как и в остальной Норвегии. Когда происходит нечто подобное, это вызывает большой шок. В данном случае жители деревни совершенно растерялись. Происшедшее означало, что такой человек, как Лейф I, больше не может оставаться в деревне. По крайней мере, надо было запретить ему приходить в кафетерий и подвергнуть его строгому наказанию. Тор пообещал предпринять на следующий день необходимые меры. Я вмешался и предположил, что преступник, может быть, сам уже наказал себя таким деянием. Тор согласился со мной, но потом вышел к людям и снова стал грозить Лейфу наказанием.

Почему же произошло несчастье?

Может быть, мы когда-нибудь найдем ответ. При поверхностном рассмотрении дело выглядит довольно просто: «родителей» – то есть тех, кто выполняет обязанности хозяина и хозяйки дома – не было. Всегда, когда их нет, Лейф I теряет самообладание. Это чуть ли не закон природы: в первый раз он отрезал электропроводку к дому, во второй – отсоединил телефонные провода, после этого – газопровод, а теперь вот нападение с бутылкой.

Ранним утром следующего дня я встретился с Лейфом I. Тор, который накануне вечером клялся его наказать, шепотом пообещал не вмешиваться. Может быть, он почувствовал, что нельзя наказать Лейфа больше, чем он сделал это сам. Долго он бормотал про себя: «Я не должен был это делать, я не должен был делать этого». Боюсь, что он даже не слышал утреннего колокола, который звучал столь же чисто и полно, как и всегда.

2.5 Сегодня день Карен

Карен похожа на плотно смотанный клубок. По дороге в поле и обратно я часто прохожу мимо нее. Согнувшись дугой, сидит она на ступенях крестьянского дома и покусывает правую руку. Лицо ее искажено, как и ее тело – гротескной гримасой. Это почти всегда производит печальное впечатление. В редкие мгновения появляется робкое: «привет!» или улыбка.

Карен живет в ближайшем к нам доме. Так как «родителей» в конце недели нет дома, Карен находится у нас.

Тот вечер закончился большим шумом. Мы все собрались в комнате и обсуждали различные возможности перестройки помещения. В дискуссиях всегда есть что-то зажигательное, порох для конфликтов. Карен исчезла из поля зрения.

Утром ничего не изменилось. На втором этаже шли обычные домашние работы. На третьем работал над рукописью мой гость, он ритмично барабанил на пишущей машинке. Царили мир и усердие, пока сильный шум не потряс дом. Карен пришла в неистовство. Она бегала от двери к двери и сильно шумела. Руки Карен, да и все ее тело, были судорожно сжаты. Я крепко держал ее, не зная, хочет она этого или нет. Медленно разжимались ее руки. Мы, точнее я, говорил о незначительных вещах, о маленьких птицах, готовящихся на сосне к зиме, о людях в доме, о планах на этот день.

И тут, наконец, у Карен вырвался вопрос, нацеленный, прежде всего, на причину: «Кто это там, наверху, такой злой, кто так топочет по полу?» Ее руки снова сжались: «Кто там стучит по моей голове?» Да, кто? Вняв страхам Карен, я открыл их причину. Я вдруг услышал пишущую машинку моего гостя, словно далекие раскаты грома в нашем деревянном доме. Для меня это был символ творчества, для Карен же, напротив, сигнал крайней опасности.

Я все объяснил ей, и опасность исчезла.

2.6 Бегун

Большинство людей в деревне немного медлительны. Нечасто доведется увидеть кого-то из них бегущим. С детьми, конечно, это бывает, но взрослые имеют обыкновение ходить степенно. Причины тому, пожалуй, две. Деревенская община – это место для созерцания, а соединять размышления и быстрый бег довольно трудно. Кроме того, многие из жителей деревни по природе своей медлительны, в силу своих физических особенностей. Они и определяют общий темп. Все идет так, как и должно идти.

Только один человек, назовем его Z, не придерживался этого. В несколько дней, после своего прибытия он уже обследовал всю местность. Он знал каждый угол, почти все дома, в том числе и изнутри, и почти всех жителей, но их скорее внешне. Он постоянно находился в движении.

Для детей обитателей деревни Z был подарком судьбы. Наконец-то появился скороход, взрослый человек с нормальным темпом (ему было двадцать три года, но он мне однажды признался, что чувствует себя тринадцатилетним), сказочная фигура из внешнего мира, товарищ и все же совершенно иной, нежели обычные друзья. Едва появившись, он уже возился на газоне с группой маленьких детей; они образовали «кучу малу».

Мы инстинктивно вмешались. Малыши – да и не только они, Z тоже – были слишком на взводе. Мы сказали им, что они должны перестать, чтобы дать Z немного покоя и отдыха. A Z мы сказали, что соблюдение дистанции зависит от него, он в конце концов взрослый и должен общаться со взрослыми. Но все напрасно. Дети гонялись за ним, а он за детьми. И только строгие приказы могли их разогнать.

Через несколько дней мы узнали, что Z незадолго до этого обвинялся в развращении малолетних. Он был под следствием и сидел в близлежащей тюрьме. Но один соцработник высказал мнение, что, может быть, Видаросен более подходящее для него место.

В свои родные места Z не мог вернуться. Вся Норвегия пережила моральное потрясение, потому что там маленькая девочка подверглась сексуальному надругательству и была убита. Подозреваемый и раньше совершал безнравственные поступки. Буря возмущения прокатилась по всей стране. Повсюду – конечно, и в Видаросене. Поэтому Z должно быть удивился, когда по прибытии в деревню одна из женщин-хозяек дома пригласила его к трапезе. Накануне вечером его обнаружили за шкафом в спальне ее детей. Сухое пояснение женщины гласило, что и она, а не только дети, желала бы познакомиться с новым обитателем деревни.

Мы решили положить конец его вечерним прогулкам. Несмотря на его громкие, граничащие с бунтом протесты, мы заставили Z либо оставаться вечером дома, либо приглашать провожатых, если ему куда-либо надо пойти. Четыре дня и ночи это действовало. На пятый вечер Z поймали в кафетерии, где он взламывал кассу. Следующий день был днем его рождения.

Ему обещали, что он ненадолго сможет отправиться домой. Его мать испекла пирог, дедушка с бабушкой собирались приехать в гости. Но мы сказали ему, что вместо этого отвезем его в тюрьму, в связи с тем, что и ему, и нам нужно было время для размышлений. При этих словах он совершенно сник, но мы все же выполнили то, что задумали. Доступ к деревенскому сообществу мыслился как альтернатива аресту; Z был единственным человеком с таким статусом. Таким образом, мы были вправе возвратить его в заключение. Две недели спустя его снова приняли в деревню.

Недавно его темп замедлился. Этому может быть два объяснения. Или мы его выдрессировали, укротили и сделали одним из этих медлительных и скучных взрослых, или же он сам больше не испытывает потребности в беготне, потому что стал действительно взрослым человеком.

Оказалось, у Z золотые руки. Он умеет чинить велосипеды. В деревне был чуть ли не десяток сломанных велосипедов. И Z творил чудеса: на наших глазах груда металлолома превращалась в работающий механизм.

Z больше не надо было метаться, как зверю в клетке. Теперь случается, люди останавливают его и просят у него совета.

Но это не означает, что жизнь для Z или вместе с ним стала легкой. Собственно, это не тот человек, которого можно любить; чаще всего он отталкивающе грязен; плохо ведет себя за столом, вместо того, чтобы прилично сидеть на своем стуле; почти нем за едой и безмолвно указывает на блюда, которые ему хочется попробовать, вместо того, чтобы спросить об этом. С одной стороны так, с другой…

Его лицо постепенно принимает новое выражение. Например, гордая ухмылка, когда он кладет сыр на свой бутерброд. Он знает, что некоторые из нас убеждены в том, что телу в дополнение к сахару, мармеладу и сиропу нужны и другие строительные вещества. Или, скажем, то напряженное внимание, с которым он слушает чтение книги Михаэля Энде «Бесконечная история» (1984)[1].

Когда Z снова прибыл в деревню, я думал, что он пробудет в ней дня четыре. И вот прошло уже пять недель. В эти выходные он у своих родителей. С одной стороны – это хорошо, с другой – плохо. С одной стороны, хорошо какое-то время не заниматься теми драмами, которые он провоцирует. С другой стороны, жизнь кажется нереальной, когда нет Z. Отсутствует вызов.

Постскриптум: Z провел в деревне несколько месяцев. Благодаря приобретенным здесь навыкам его даже можно было оставляться без присмотра с детьми. Но вскоре он стал слишком дерзок. Кроме того, людям стали известны подробности из его прошлой жизни. Сначала его спас переезд в другую деревню. Некоторое время он работал там как очень надежный помощник на крестьянском подворье. А потом несколько близлежащих домов оказались обворованы. Теперь Z снова арестован. Есть границы того, что могут и хотят осилить деревни. Но мы надеемся, что третья деревня примет его после освобождения из заключения.

2.7 Те, кто, похоже, обрел себя

Вне деревенской общины довольно многие из ее членов испытывали бы значительные трудности. Они отличны от нас, может быть, не могут читать, говорить или зарабатывать на жизнь. Альтернативой жизни в деревенском сообществе для них часто является медицинское учреждение или жизнь в крайней изоляции – причем пожизненно.

Большинство жителей деревни кажутся принадлежащими к другой группе. Осторожная формулировка выбрана сознательно. Многие из них были в состоянии самостоятельно справляться до того, как попали в деревню; и те немногие, кто снова покидают деревню, по возвращении к нормальной жизни найдут себя – так или иначе, как и все мы. Но что означает «найти себя» в нормальной жизни? Имеет ли это отношение к тому, живешь ли ты в приюте? Связано ли это со степенью удовлетворенности, с чувством самореализации, с сознанием, что ведешь осмысленную жизнь, соответствующую представлениям о том, какой должна быть жизнь?

Большинство жителей деревни в своем прошлом были способны справляться самостоятельно. Но у некоторых возникли серьезные проблемы, у других позади сложный, извилистый путь, беспрестанное внутреннее и внешнее скитание. Еще кто– то потреблял наркотики, кто-то стал жертвой трагических обстоятельств.

Довольно много в деревне иностранцев. В большинстве случаев речь идет о молодых людях, которые на год-два отправляются за границу, чтобы найти себя – зачастую они узнали о похожих поселениях у себя на родине. Некоторые приезжают, чтобы остаться – по большей части они выросли в похожих поселениях в других странах. Для деревни хорошо, что многие прибыли сюда издалека. Их социальные связи не так сильно простираются вовне, а потому их общественная активность направлена внутрь, на саму деревню.

Я часто привозил в деревню друзей или целые группы студентов. Обычно я им перед этим не рассказываю, кого они там встретят. Лучше, если люди встречаются непредвзято. Посетители непосредственно встречаются с обитателями, расходятся по деревне, гостят в домах, где за чашкой кофе беседуют с хозяевами.

Вслед за этим неизбежно возникает вопрос: кто есть кто? Кто эта девушка в желтом платье? Или тот высокий мужчина, что не сказал ни слова? За такими вопросами обычно стоит желание узнать, кто нормален и более важен, а кто не вполне нормален.

Раньше я охотно участвовал в этом. Со знанием дела я отвечал на вопросы, выстраивал жителей деревни в ряд перед своим духовным взором с целью классификации, а потом объяснял, кто из них умственно отсталый, кто душевнобольной, кто просто странный, а кто даже слишком нормальный. Но с годами интерес к подобному занятию исчез. Когда узнаешь людей в разных жизненных ситуациях, становится все труднее относить их к той или иной примитивной категории. Людей, которых мы знаем лишь отчасти, легче назвать сумасшедшими или умственно отсталыми, наркоманами или преступниками; административные требования вынуждают нас к такой классификации. Это, между прочим, цена социальной изоляции и институализации. Чем ближе узнаешь других людей, тем неприемлемее такое приклеивание ярлыков. Кто-то в нашем квартале, может, и «уголовник», но уж никак не мой собственный сын. Я слишком хорошо его знаю, всю его историю, знаю его великодушие, его неумение владеть собой, и его нереалистичный оптимизм – все это вместе заставило его, возможно, что-то «позаимствовать», не спросив, то есть сделать ровно то, что на языке закона называется воровством. Пусть он украл, но для тех, кто хорошо его знает, он не вор. Всякие же классификации быстро становятся маленькими тюрьмами, у них четко обозначенные, жесткие границы, и тот, кто занимается этим, ни к кому не относится справедливо. Чем лучше мы кого-то узнаем, тем менее полезны и более опасны подобные классификации. Ярлыки прилипают. И тот, кому его приклеили, возможно, примет отведенную ему роль. И станет тем, кем его назвали.

Понимание этой опасности отражается в уставе деревень. Там говорится: «Деревни ставят своей целью создать новые формы коллективной жизни, полезные каждому жителю поселения и всему сообществу в целом. В них живут люди, имеющие различные особенности в развитии, и все они, с учетом этих индивидуальных различий, должны получить возможность участвовать в коллективной жизни. Такие понятия, как «пациенты» или «обслуживающий персонал», неуместны».

И то, что в этой главе нет ни перечисления всех категорий людей, ни обзора их численного распределения по отдельным деревням, это тоже соответствует опыту, приобретенному во время пребывания в общинах, и их основным принципам.

Но определенное разграничение, несмотря ни на что, все же проникло в общины, и этому трудно воспрепятствовать. Использование его наталкивается на сопротивление. Чаще всего встречается различие между теми, кого можно назвать обитателями деревни и сотрудниками. Обитатели деревни – это, в основном, те, кто не может сам о себе заботиться. Большинство из них получает пенсию от государства. Сотрудники – это, напротив, те, кто, кажется, мог бы справиться со всем в одиночку. Другое различие существует между теми, у кого есть счет в банке, и теми, у кого его нет. По закону лица, получающие пенсию по нетрудоспособности, обязаны определенную ее часть откладывать для личных потребностей. Поэтому все обитатели деревни имеют немного денег в банке, в то время как сотрудники совсем не обязательно располагают личными средствами.

Названные различия не только неясные, но и не вполне логичные. Поэтому они нередко вызывают путаницу и раздражение. Все, кто живет в общине – ее обитатели, независимо от их способности или неспособности вести жизнь вне общины. И все они в то же время – сотрудники. Действующие в деревнях основные принципы коллективной жизни подчеркивают в уставе равенство всех, а не неравенство.

Но пока деревенские сообщества функционируют в таком обществе, как наше, подобные различия остаются, несмотря на их нечеткую выраженность и нелогичность. Нужно водить автомобиль, а не каждый может это сделать. Телефон существует для того, чтобы им пользоваться, даже если кто-то и не умеет с ним обращаться. Всюду расходуются деньги, и одним это удается легче, чем другим. Кто-то должен месяцами набивать стружками кукол, другой чистить коров, третий звонить в колокол, а кто-то писать письма. Много сил в деревне уходит на то, чтобы используемые в хозяйстве технологии были на уровне, соответствующем большинству обитателей. Все технические достижения невозможно отменить, и таким образом в деревню переносятся требования, существующие в остальном обществе. Независимо от принципа равенства в жизнь проникают различия. Снова оживает тенденция мыслить категориями. Так, есть различие между теми, кто имеет деньги, и теми, у кого их нет. Сначала для этого появляются условия, потом возникают понятия. И все же в деревенских общинах меньше противоречий, чем во всякой другой из известных мне общественных систем. К этому надо добавить, что встречающиеся там различия становятся тем менее значимыми, чем дольше находишься в деревне. Часто упоминаемый идеал равноправия заключается в том, чтобы стать жителем деревни. Чтобы все стали деревенскими жителями.

Установив, что организационная форма деревень преодолевает общепринятые диагностические классификации, и это сознательно закреплено в их уставе как желаемое, мы тем самым сделали первый шаг к пониманию, что же за феномен представляют собой эти деревни. Теперь мы можем нанести их на социологическую карту мира.

На этой карте два континента. Один из них охватывает людей в их взаимосвязях. Он имеет дело с коллективной жизнью, с взаимозависимостью, с социальными формами жизни. Часто речь при этом идет об оттенках, а не о контрастах, о постоянном изменении, а не о стабильности, здесь возникают сомнения и неясности. Этот континент едва ли можно выразить в цифрах, то есть, статистически.

Другой континент на социологической карте мира включает уже не группы, а категории; его главные достоинства – в ясности и возможности истолкования. Поэтому он пригоден для статистики. Статистические понятия это не только цифры, но и мыслительная система. Она предполагает, с одной стороны, совершенно определенный образ мыслей, а с другой стороны оказывает влияние на мышление. Статистики описывают не только то, что уже существует как явление, но и активно содействуют появлению новых понятий. При этом феномены должны быть отнесены к определенным категориям, чтобы их можно было выразить в цифрах. Поделенные на категории и тем самым отделенные друг от друга, они могут быть полезны в крупных организациях, институтах или даже в государствах [Эстерберг, 1987, стр. 87–96 и 1988, стр. 14–44].

В этой главе рассмотрена жизнь первого социального континента. В кемпхилл-поселениях – а речь идет именно о них – мы встречаем людей, которые с трудом поддаются классификации. Большинство обитателей здесь постоянно меняются, и все же считаются подобными друг другу в тех своих особенностях, по которым специалисты, институты или правительства как раз и пытаются выявить их различия. Это позволяет сформулировать один из главных признаков таких деревень: они порождают коллективную жизнь, которая не укладывается в категории, удобные государству и статистикам. В духе Фуко [1977] их можно считать маленькими островами сопротивления господствующему в государстве стремлению разносить людей по определенным категориям.

3. «Семьи»

Пять деревень. Разный ландшафт, климат, разные люди; совершенно разные культурные регионы. И все же они похожи. Если ты побывал в одной из них, то знаешь и остальные. Впрочем, это не совсем так, потому что каждая деревня имеет свой собственный стиль жизни, собственное лицо и собственную гордость. И все же, переезжая из одной деревни в другую, открывая дверь, чувствуешь себя опять дома.

Это сходство объясняется многими причинами, и я надеюсь на следующих страницах показать их. Прежде всего, оно основано на том, что многие люди живут в домах, не соответствующих нашим представлениям о норме. Далее, важную роль в совместной жизни играют определенные основные принципы – принципы, которые сильнее региональных различий в культуре, в людях, климате или ландшафте. Сходство деревень связано со стилем жизни в семейных объединениях, стилем трудовой и культурной жизни. И оно состоит в том, что не все рассматривается в финансовом аспекте. Но начнем с семей.

3.1 Коллективный образ жизни

«Идиоты, придурки, злодеи!..» Так назвали бы широкие круги населения значительную часть тех, кто живет в деревнях. Но там много и таких, кто просто предпочитает жить в деревенском сообществе. Может быть, они в основном нормальны – а может быть, и нет, может, мы просто не открыли их особенностей. Во всяком случае, в деревнях встречаются всякие вариации. Некоторые из тех, кто приезжает туда, годы провели под замком, потому что считались социально опасными. Другие приезжают с надеждой найти смысл жизни. Кто-то его находит, другие, напротив, недовольны и при первой возможности покидают деревню.

Те же, кто остаются надолго, живут в семьях, объединяющих разных людей. Это высший принцип этих деревень: там нет разделения по «способностям» или «нормальности». В каждом доме вместе живут нормальные и не совсем нормальные люди. Большинство из них имеют собственную комнату, но нет отдельного флигеля для жильцов с необычным поведением. Кто– то, кому нужна защита от шума, получит комнату, расположенную в глубине дома, но дальше этого разделение не идет.

Тот же принцип относится и к использованию общественных помещений; они тоже предназначены для всех. Он же справедлив и для важнейшего из всех домашних мероприятий: трапезы. В доме, как правило, один большой стол, за которым все жильцы сидят вместе.

Мать семейства или отец семейства часто сидят во главе стола и заботятся, чтобы каждый получил то, что ему нужно. Маленькие дети сидят со своими родителями. Некоторые родители завтракают с детьми в собственных комнатах, поскольку совсем маленькие дети требуют особого внимания, а общество за столом для этого слишком велико. Также и некоторые пожилые люди завтракают в одиночестве, если чрезмерное общение их утомляет.

Но это редкие исключения. Обычно это большой стол, за которым все вместе сидят и беседуют. Иногда беседуют лишь двое или трое, может быть, потому, что обсуждается тема, за которой другие не могут уследить. В некоторых домах это практически входит в распорядок дня. Как и вообще в коллективной жизни, здесь считается невежливым обособляться в общем помещении, и потому воспринимается неодобрительно. Нормой является общее участие.

В каждой семье есть кто-то, на ком лежит особая ответственность за все домашние дела. Почти всегда речь идет не о том, кто получает пенсию и потому считается имеющим затруднения в развитии. Но и здесь бывают исключения, в некоторых семьях основную ответственность несет кто-то, кого явно можно считать ущербным. Такие ответственные называются «мать семейства» и «отец семейства». Некоторые из них супруги, у кого-то есть собственные дети.

После завтрака все обитатели дома, за исключением матери или отца семейства, отправляются на работу. В некоторых случаях отец или мать тоже покидают дом, хотя бы на полдня.

На это время приходит кто-нибудь из другого дома, потому что домашние обязанности – например, уборка и приготовление пищи – считаются работой и выполняются другими людьми. Считается важным разграничивать жилище и рабочее место.

Как во время обеда, так и вечером, незадолго до начала культурных мероприятий, дом снова наполняется. Также и субботний вечер, и воскресенье становятся временем оживленной деятельности в семьях.

Все это звучит довольно мирно, как будто будни в деревне гармонически организованы, хорошо спланированы и предсказуемы, но это не так. Я хотел бы дать описание распорядка одного совершенно обычного субботнего дня с точки зрения вполне нормального сотрудника. Необычно в этой ситуации лишь то, что в этот день дома нет ни отца, ни матери семейства.

В этот день:

– А уже с утра болен и жалуется на боли в желудке,

– В не убирает свою комнату и не чистит лестницу,

– С должна готовиться к вечернему чтению Библии, но слоняется вокруг комнаты В,

– Д решает по крайней мере убрать лестницу вместо В, но пылесос не включается, так как В, в доказательство своей физической силы, слишком сильно закрутил шланги, и у меня тоже недостаточно сил,

– А становится все хуже, и он жалуется, что может умереть, а я не могу вспомнить имя медсестры и не знаю, где она живет.

– К счастью, мимо проходит один из сотрудников и говорит мне, как ее зовут, но теперь телефон не работает, а другой аппарат внезапно исчез.

– А все громче жалуется, и С, которая все-таки пробирается в комнату В, просит меня проследить за яйцами, которые она как раз в это время варит, и когда я в конце концов заставляю В работать, приходит медсестра и просит настой ромашки, но у нас в доме его нет, и я прошу Е быстро сбегать к соседям, чтобы одолжить, но Е, не умеющий читать, уверен, что у нас дома есть настой ромашки, и в доказательство того, что нет необходимости бежать к соседям, тащит меня к полке с двадцатью жестянками, которые я перед этим уже просмотрел. Таким образом, я мчусь сам и приношу настойку, и, конечно, забываю о яйцах, так что С очень сердита на меня.

– Тут из комнаты А выходит медсестра и сообщает, что он улыбается во весь рот. Все, что ему требовалось, это немного внимания.

И это день, когда:

– Яйца не так уж плохи, и я прощен,

– Д наконец справился с пылесосом и рад, что пропылесосил лестницу,

– В конце концов убирает свою комнату, и я вспоминаю, что слышал, будто С не может иметь детей и поэтому мне не нужно беспокоиться о последствиях романа, который, может и заключается-то лишь в том, что они вместе съели плитку шоколада. И когда я иду в комнату А, он все еще расплывается в улыбке и полон сил, так что прижимает меня к стулу; потом крепко берет меня за руку, а другую прикладывает ко лбу.

Это был день, как и всякий другой день в деревне.

3.2 История о непролитом чае[2]

Большинство людей, сидящих в семье за большим столом, как будто бы глупы. Это бросилось мне в глаза, когда я впервые приехал в одну из деревень и ужинал. За столом сидело с десяток людей. Видар спросил, не хотим ли мы еще чаю, и налил всем. Не дрогнув, не пролив ничего. Ни капли не упало мимо. Видар не только считается человеком с затрудненным развитием, он также и слеп. Но суть истории не в том, что слепой, отнесенный к умственно неполноценным Видар налил нам чаю. Все дело в поведении остальных, присутствовавших за столом. Для них было само собой разумеющимся, что Видар налил чаю, и царила атмосфера полного доверия. Мне кажется, я заметил тогда лишь один бдительный взгляд того, кто был особенно ответственен за накрывание стола, но не было никакого вмешательства и никаких комментариев. Это не могло быть запланировано. На следующий день я спросил об этом у одного своего знакомого. Он подтвердил, что в этом не было никакой стратегии; все это никогда не обсуждалось в семье.

Единственная опасность, которая, на мой взгляд, угрожает этому кругу людей за столом, состоит в обилии помощников.

Я не имею в виду помощников по профессии – соцработников, потому что их нет в повседневной жизни деревенских общин, по крайней мере в их профессиональном качестве. Я имею в виду слишком усердных добродеев – они-то и представляют истинную угрозу. Деревенские сообщества привлекают активных молодых людей, которые только и ждут возможности поучаствовать в деревенской жизни. Многие из них инстинктивно бы подумали, что надо взять чайник из рук Видара, или отстранили бы его от основной работы в домашнем хозяйстве, от вытирания посуды. Правда, Видар делает это раз в день в дополнение к другим своим обязанностям вне дома. Чтобы защитить его и других, в деревне не заводят моечных машин. И именно для его защиты некоторые из молодых людей, которые могли бы поддаться искушению оказать слишком большую помощь, должны есть отдельно, в комнате, где нет никого из тех, кого раньше называли душевно больными, слабоумными, слепыми или калеками. Из юных помощников получились не совсем полноценные люди, от которых надо защищать других.

Молодые люди знают это совершенно точно. Они борются за то, чтобы получить доступ, чтобы познать жизнь сообщества во всей ее полноте и обрести разного рода учителей в важнейших жизненных вещах.

Эта борьба не прекращается. В Видаросене было по крайней мере три попытки разграничить жилища и оставить некоторые дома для совершенно определенных целей. В них должны были жить здоровые молодые люди, временные гости или просто те «нормальные», кому нужен отдых. Но это не получилось. Молодые люди становятся еще моложе, будучи предоставлены сами себе; гости не приезжают, а те, кто нуждаются в отдыхе, начинают задаваться вопросом, что же такое, собственно, отдых. Отсутствие шума, смеха, даже слез? Один из многих опытов деревенской жизни состоит в том, что отношения в семье омрачаются, если разнообразие ее членов сильно ограничено. Люди впадают в уныние, будучи заняты лишь собственными проблемами и личными нуждами.

3.3 Важно, но не решающе

Домашний быт представляет в деревнях явно меньшую ценность, нежели это принято на северо-западе Европы. Жилища, например, обставлены проще, без претензий; мебель не вполне соответствует обычным скандинавским стандартам, и маленькие символы личной жизни присутствуют не в том количестве, как обыкновенно. Вообще вещей примерно столько же, сколько бывало прежде в южных странах, и причины этого, вероятно, те же. На юге Европы жизнь большей частью проходила публично – естественное следствие климатических условий, особенностей строительства и социального устройства в этих странах.

Как возмещение климатических трудностей севера в Видаросене и других четырех деревнях множество общественных зданий. Негативное отношение к потребительской психологии ограничивает накопление имущества в жилых помещениях, а организация коллективной жизни выманивает жителей деревни из жилых домов. Кроме того, приватная жизнь – часто связываемая с обособлением в стенах дома – имеет там гораздо меньшее значение.

3.4 Одиночество без уединения

Когда живешь в одном из описанных семейных сообществ и испытываешь радость от такой формы коллективной жизни, невольно возникает вопрос о критериях оценки жизни семьи. Является ли дом тем местом, где черпают энергию, крепость ли это для восстановления сил или арена творческой деятельности? Самоцель или часть общего процесса? И какое значение имеет пребывание в одиночестве, переработка впечатлений, полученных в других сферах жизни, зализывание ран, нанесенных там, отдых?

Тема потребности в уединении часто затрагивается приезжающими в деревню гостями. «Как это вы можете целый день быть среди других людей, никогда не побыть одному, не иметь времени для себя?»

Разгадка, может быть, в отсутствии притворства. Потому что большинство живущих в этих деревнях не очень-то ловко умеют притворяться или скрывать свои мысли. Тем самым возникает превышающая привычные масштабы степень честности. Значительную роль при этом играет также организация социальной жизни. Как будет видно из последующих глав, она нацелена на постоянное коллективное участие почти во всех сферах повседневной жизни. Там каждый знает каждого, и не только дома, но и на рабочем месте, во время культурных мероприятий, в свободное время. Целостность, с которой каждая личность предстает всей деревне – результат множества встреч в самых разных жизненных ситуациях. От этого возникает и потребность в постоянстве. Если же кто-то привык играть определенную роль в какой-либо сфере общественной жизни, а в других вести скрытое существование, здесь это у него вряд ли получится. Напротив, в характерах людей, которых мы встречаем в деревне, не ощущается противоречий. Для них естественно, понятие дома имеет совсем другое качество. Вероятно, поговорка «мой дом – моя крепость» и общее стремление к защищенной жизни дома, доводящее в худшем случае до одиночества, указывают на существование второй жизненной реальности, мира притворства, в котором носят маску. Дом при этом становится местом, где маски сбрасываются, и обнаруживается второе «я»; это место полного уединения, пространство освобождения, дающее возможность примирить внешний образ, рассчитанный на публичную жизнь, с внутренним, домашним. Жизнь в деревне представляется совершенно иной. Из-за своеобразия жителей и специальной формы устройства сообщества, это жизнь, не знающая маскировки. Поэтому уединение не имеет там первостепенного значения. Ведь если почти все известно, и скрывать-то практически ничего не нужно. Благодаря этому легче быть самим собой в обществе других. И потому в сообществе можно почувствовать ту свободу, которую обычно связывают с пребыванием наедине с собой.

Эта интерпретация, вероятно, несет в себе ключ и к более глубокому пониманию совсем иного опыта. В своей жизни я провел много времени с разными группами необычных людей. Большей частью это были те, кого называли умственно отсталыми, но были среди них и такие, кто слыл сумасшедшим или очень испорченным. Со временем я установил, что во мне возникло пристрастие к такого рода обществу. Я знаю, что в этом я не одинок. Люди, которые слывут умственно отсталыми, сумасшедшими или очень дурными, имеют нечто общее друг с другом – не то, что их поведение отклоняется от определенных норм, но скорее то, что оно последовательно и правдиво. В отличие от большинства из нас, эти люди либо выше любой формы притворства, либо неспособны к нему. В пограничных случаях, наоборот, люди стремятся прослыть нормальными.

Но в тех, кто твердо держится оборотной стороны, ощущается редкая по притягательности подлинность.

Нора заглянула ко мне после того, как неделю активно участвовала в моем семинаре о психиатрических учреждениях. Она имеет, очевидно, большой опыт жизни в таких заведениях и очень ранима. Она совершенно перевернула мой семинар вверх дном; какое-то время там царил полный хаос. После семинара она сразу же возвратилась в клинику, чтобы немного отдохнуть, но скоро снова вышла и навестила меня. Она не стремилась дать отпор, не притворялась и потому побудила и меня отбросить всякое притворство. Такие посетители создают особого рода мир в тесных стенах кабинета, мир, который остается надолго.

Но и эта история верна лишь отчасти. Я не знаю Норы. Я никогда не узнаю ее. Я не знаю людей, которые живут в деревенских общинах, и, конечно, не знаю себя самого. Может быть, это связано с уважением. Жизнь в этих сообществах предоставляет редкую возможность принимать других людей такими, какие они есть. Это включает и терпимость к тому, что мы не все знаем друг о друге. Потребность в одиночестве уменьшается вместе с претензией быть как все. Люди, которые не соответствуют норме, создают свободное пространство, и не только вокруг себя, но и вокруг тех, кто соприкасается с ними. Кэмпхилл-поселения представляют собой социальные системы, вполне пригодные для того, чтобы способствовать этому процессу. Они создают пространство для близости, но также и для одиночества без уединения.

3.5 Любовные связи

В первой редакции моей рукописи этого раздела не было, и критики настойчиво на это указывали. Они писали: «Когда читаешь Вашу рукопись, создается впечатление, что в этих «семьях» нет личных тайн. Прежде всего кажется, что там не существует никаких сексуальных отношений. Разве у жителей деревни нет потребности в любви и чувственности? Что там происходит в домах?»

То, что у меня ничего об этом не было сказано, уже в какой– то мере отвечает на эти вопросы. Умолчание отразило тот факт, что деревни являются довольно нормальными сообществами.

Правда, там меньше притворства, чем обычно, но в отношении личной жизни и нежелания говорить о ней деревни едва ли отличаются от остального общества. Поэтому не приходит в голову исследовать любовную сторону жизни деревенских сообществ, и я знаю об этом немного, не больше, чем о сексуальных отношениях моих соседей и друзей в Осло. Деревни – это не учреждения, и обзор там ограничен. Нет системы контроля, как это принято во многих приютах и институтах. Люди влюбляются в деревнях также, как и везде. Некоторые, но немногие, поселяются вместе. Другие живут вместе, но так, что это не особенно бросается в глаза. Я думаю, что многие из тех, кто не имеет пары, получают сексуальное удовлетворение, занимаясь онанизмом. Как и везде, в Видаросене некоторые связи быстро рвутся; как и повсюду, есть люди, явно нарушающие общепринятые нормы, либо вызывающие своим поведением столько конфликтов, что возбуждают всеобщее недовольство. Сверх того, для некоторых жителей деревни довольно трудно бывает самим осознать собственные потребности. Это может быть одной из причин того, что среди так называемых людей с затрудненным развитием известно мало случаев беременности. Некоторые используют противозачаточные средства. В Осло более половины женщин хотя бы раз в жизни делали аборт. Но среди своих соседей, живущих там, я не знаю ни тех, кто делал, ни тех, кто не делал. И я не настолько бесцеремонен, чтобы спрашивать. Не спрашивал я об этом и жителей Видаросена. Это было бы ниже моего и их достоинства.

Общие же помещения предназначаются для всех. В одном из них я встретил недавно Гудрун, но новую Гудрун. Я увидел мельком, как она медленно шла за колоннами. Она так изменилась, что я не сразу понял, что эта женщина Гудрун. Я взглянул еще раз, да, это действительно Гудрун.

Она первой приехала в Видаросен. Ее брат – один из основателей деревни, он хотел ей помочь. Гудрун там понравилось, и все же ее жизнь была какой угодно, только не счастливой. Собственно, она ловко мыла полы, но все, что она делала, сопровождалось гневом и грохотом. Ее лицо всегда было мрачным. Она что-то бормотала себе под нос, выглядела как ведьма и вызывала тревогу.

Такой была Гудрун прежде, до того, как я увидел ее за колонной. Теперь она совершенно переменилась. Ее объял покой.

Ее лицо излучало радость. А причина – у Гудрун теперь был Йоган. Незадолго до этого они познакомились на встрече двух деревень. Иоган, крупный и степенный мужчина, был из другой деревни. Через неделю после встречи он упаковал свой чемодан и переселился в деревню Гудрун. В следующем году они обменялись кольцами в самолете, когда он перелетал через Альпы. Это была история из рекламного журнала, но конец оказался довольно реалистичным. Теперь они живут в смежных комнатах и довольно много времени проводят вместе. Значительная часть этого времени заполнена бурными ссорами. Я не знаю, как у них обстоит дело с интимной жизнью, и даже и в мыслях не было спрашивать их об этом, но разделяю общую радость оттого, что они встретили друг друга, и общую озабоченность тем, что их союз может распасться.

4. Работа

4.1 Опасная техника

Редким видам всегда угрожает опасность истребления. В современном мире деревенским сообществам угрожает совершенно особая опасность. Они не очень многочисленны, и те немногие, которые есть, расположены далеко от друга. Во многих отношениях они находятся в резком противоречии с господствующей культурой и потому должны проявлять максимум рассудительности и благоразумия, чтобы защитить себя от того, что во внешнем мире считается бесспорным. Позвольте мне пояснить это на примере историй о трех видах техники, бесспорно принятых как необходимые приспособления в обширных регионах индустриального мира. Для жителей деревни они, напротив, несут с собой большие проблемы. Вначале – история одного поражения.

Местный телефон

В прежние времена в Видаросене было два почтальона. Это были важные персоны, они носили форменную фуражку и сумку с почтой. Свою работу они выполняли с большой гордостью. Полные достоинства, разносили они почту из центрального ящика по домам. В дополнение к этому они вручали и внутренние послания. От их надежности зависел информационный поток. Без них деревня оказалась бы в бедственном положении.

Сегодня это совсем не те почтальоны, что раньше. Из работы исчез творческий размах, потому что половину своих обязанностей они утратили из-за телефона. План установки внутренней телефонной сети заранее обсуждался на одном из собраний административного совета. Были сильные протесты. Но, несмотря на это, через несколько лет телефоны появились без одобрения совета, и часть прежних забот исчезла.

Резкие протесты раздались снова. Некоторое время противники телефона еще могли препятствовать внедрению одной из новейших телефонных систем, она была установлена, но не подключена. Но тщетно: когда эта книга была отдана в печать, уже действовала совершенно новая и особенно рациональная система, которая была так сложна, что в первом руководстве к ее использованию упустили существенный пункт. Это обстоятельство объединило всех в одном чувстве нетерпения. Новая, исправленная редакция инструкции уже готова и укажет нескольким избранным путь к использованию упомянутой системы коммуникации. В социальном отношении это имеет три последствия. Первое – исчезновение ряда забот. Во-вторых, возникают ситуации, усиливающие различие между «ними» и «нами». И третье – и это тоже важно – наличие местного телефона привело к тому, что число людей на улицах и дорогах значительно уменьшилось. Вместо маленькой экскурсии к соседу с целью передать какое-то известие теперь используется телефон. Это, конечно, удобно, но для общения представляет угрозу, как увидим позже.

Посудомоечные машины

Вокруг этих приспособлений двадцать лет шла война. В учреждениях, служащих здравоохранению, требованиям гигиены отводится высший приоритет. Вначале деревенские сообщества относились к компетенции министерства здравоохранения, то есть были сферой деятельности врачей и медсестер. Представители здравоохранения боролись с болезнетворными микробами, а моечные машины – надежные стерилизаторы.

Но они также уничтожают рабочие места. Моечные машины выполняют именно ту работу, которая с одной стороны является особенно подходящей для многих жителей деревни, а с другой – способствует общению у мойки. Но речь идет о тяжелой работе. Как было признано, посуда в деревнях не всегда находится на уровне, пропагандируемом министерством здравоохранения. Когда приезжают чиновники от здравоохранения, в деревнях бьют тревогу. В этом случае, местный телефон действительно полезен. Срочно осматриваются столовые приборы, тарелки и кастрюли, но проверяющие констатируют наличие еще слишком большого количества болезнетворных микробов.

Деревенские сообщества в целом придерживаются мнения, что стерильная среда может иметь и негативные последствия, но, тем не менее, пошли на некоторые уступки. В кафетериях деревень, например, среди гостей много людей со стороны. Так как гости большей частью не привыкли к местных видам бактерий, здесь терпят моечные машины. Но не в жилых домах.

Сельскохозяйственное оборудование

Крестьянские подворья в деревенских сообществах ведут хозяйство согласно биодинамическому принципу. Самое существенное в нем – это попытка сделать природу союзником, а не потенциальным врагом. Сельское хозяйство и садоводство представляют собой не постоянную борьбу с природой, а скорее, сотрудничество с ней. Для этого необходимо вначале наблюдать, исследовать и изучать хозяйственные процессы; потом можно помочь природе дать больше нужного людям. Пестициды здесь запрещены; вместо этого пытаются усилить природную систему борьбы с сорняками или другими нежелательными явлениями. Запрещены также и искусственные удобрения, вместо этого применяются большие количества компоста. Различие между биологическим и биодинамическим земледелием состоит в том, что последнее, подобно гомеопатии, основано на веществах, о которых известно, что их действие усиливает воздействие других средств; они активируются специальным методом зимой и позднее вносятся в землю. Впрочем, в биодинамическом земледелии точно следуют и старым крестьянским правилам. В соответствии с ними сев, например, производится только тогда, когда Луна и звезды находятся в самом благоприятном расположении, причем оно может быть совершенно разным в зависимости от вида посевного материала.

Предлагаемая книга занимается социальной структурой деревень, а не их сельским хозяйством. Поэтому наше внимание занимает не то, какой способ хозяйствования дает больше зерна или молока, но, напротив, в чем состоят социальные последствия различных видов сельского хозяйства.

Биологическое и биодинамическое земледелие имеют следующее сходство: они используют дождевых червей. Дождевые черви считаются союзниками в получении хорошей структуры почв. И этим определяются допустимые типы сельхозинвентаря.

Это не могут быть тяжелые орудия, которые режут землю комьями, и давят дождевых червей. Исключаются и пестициды, потому что они истребляют не только сорняки, но и дождевых червей. Но применение легких инструментов означает, что приходится ограничиваться как в старину лошадиной силой и физической силой человека. Отсутствие пестицидов иногда приводит к бурному росту сорняков, и тогда человеческая сила становится единственным средством борьбы с ними. Это имеет свои преимущества и недостатки. Хорошо, что используются руки помощников, в том числе и тех, кто не так прилежен, как многие другие. Но в дождливые дни все промокают до нитки, и настроение падает. Поле соседа выглядит прекрасно, сорняков не видно из-за пестицидов, которые он внес в прошлом месяце, сидя на высоком сиденье своего огромного трактора. Да и жители деревни хотели бы иметь каникулы, посетить свои семьи или отправиться путешествовать. Крестьянин и горстка помощников остаются в одиночестве именно в те недели, когда более всего нуждаются в помощи других людей.

И вот уже появляется искушение. Поля можно было бы обрабатывать трактором лучше, чем на лошадях, и большой трактор здесь оказался бы полезней, чем маленький. В конце концов, у крестьянина тоже есть честь, и его земля – его гордость. Кроме того, зимой большой трактор лучше очистит дороги от снега. Из уважения к мощному трактору выдвигается даже требование расширить узкие деревенские дороги до настоящих улиц, чтобы с помощью трактора расчищать их от снега. Некоторым жителям деревни с трудом дается ходьба. Есть трудности и у пожилых сотрудников. Мощный трактор мог бы ранним морозным утром посыпать оледеневшие улицы песком, прежде чем кто-либо из немощных жителей деревни выйдет из дома. И вот как окончательный результат оценки этого дела с учетом общего удобства, интересов и фермеров, и чиновников здравоохранения встает вопрос, не важнее ли безопасность жителей деревни, чем дождевые черви?

После этого во всех пяти деревнях были приобретены тракторы. Но не доильные аппараты. Коровы доверены людям, и заботливый уход за этими существами заключается не в том, чтобы держать их в стойле во время долгой северной зимы. Коровы и волы, таким образом, могут каждый день выходить на снег. За эту «любезность» приходится расплачиваться. Две зимы тому назад одна из лучших дойных коров Видаросена поскользнулась на льду, сломала себе ногу, и ее пришлось прирезать. Но в целом, коровы ведут в деревне счастливую жизнь. Перед дойкой их часами чистят скребницей, что по теории крестьян стимулирует производство молока. Но даже если это и не так, чистка улучшает внешний вид коров. И прежде всего она полезна тем, кто выполняет эту работу. В некоторых деревнях одна из вспомогательных работ при дойке состоит в том, чтобы держать корову за хвост, дабы она не била дояра по ушам. Дойка, естественно, представляет собой особенно важное дело. Не все могут доить, но для тех, кто умеет, это источник большой радости.

Так появились тракторы. Но они не вытеснили тропинок и используются с большой осторожностью на полях. А от различных дополнительных приспособлений, которые сделали бы лишними руки помощников, отказались. Урожай намеренно большей частью убирается вручную. Мастерская игрушек, булочная и гончарное производство в дни уборки закрываются; вся деревня – в поле. Одни выдергивают из земли морковь, другие отделяют от зелени, третьи укладывают ее в картонные коробки. Кто-то разливает чай, кто-то просто наслаждается компанией, кто-то пропускает занятия в школе и мешает другим работать. Именно от этого я и хотел отвлечь бегуна Z, попросив его помочь мне выдергивать морковь. Он отпустил несколько острот и попытался ускользнуть. Я схватил его еще раз, и покрепче. Он попытался снова улизнуть, и наконец я понял, почему. Он просто не знал, что такое морковь, и особенно как ее тянуть из земли. Z, общественный враг тех мест, откуда он родом, страшно боялся обнаружить свое незнание. Лучше слыть плохим, чем глупым – тенденция, которую так проницательно описал Эдгертон в своей книге в 1967 году.

Местные телефоны, моечные машины и сельскохозяйственная техника становятся опасными инструментами, если их использовать неосмотрительно.

4.2 Различные сферы деятельности

Домашняя работа отнимает значительную часть энергии жителей деревни. Каждое утро те, кому поручено выполнение домашних обязанностей, расходятся по другим домам, чтобы там наводить порядок и готовить еду. За исключением отца или матери семейства, никто из жителей деревни не должен выполнять повседневную работу в собственном доме. Ведь самое важное в работе – это то, что ее делают для других. Домашняя работа продолжается полтора часа, потом следует получасовой перерыв, когда пьют чай с пирогом, читают вслух или беседуют с хозяином или хозяйкой дома. Потом снова работают, пока не наступает время возвращаться к обеду домой. После обеда те, кто до обеда выполнял работу по дому, большей частью работают в мастерских.

Другой важной работой является изготовление кукол. Руководительница одной из мастерских по изготовлению кукол рассказала однажды о ходе работы в ней [Лансли, 1984]. Цитата из ее описания, немного длинна для этой книги, но тот процесс, который она описывает, тоже занимает много времени. Это теплое описание при внимательном прочтении очень много может сказать:

«Весной 1981 года была оборудована новая кукольная мастерская. Собственно говоря, одна уже была, в ней делали кукол для детей четырех-пяти лет, но мы хотели шить кукол и для младенцев. Нашей целью при этом были куклы, отражающие собственный опыт детей. Маленький ребенок едва ли осознает свое тело и свои ноги, и поэтому мы сделали куклу, голова и руки которой были полностью сформированы, в то время как туловище и ноги состояли из мягкого мешка.

Мастерская – это община в миниатюре. В ней все могут ощущать равенство друг друга, потому что нетрудно понять, что работа каждого важна для конечного продукта. Если не хватает какого-то связующего звена, это сказывается на всем, но не только потому, что этим ограничивается производительность. Чего-то не хватает в общей атмосфере помещения, если отсутствует хотя бы один человек.

Для каждого, кто участвует в трудовом процессе, важно знать, что он важен для целого. Ула, например, вне мастерской испытывает много трудностей. Он агрессивен, возбудим и всегда настороже. Однако он может быть и дружелюбным, готовым помочь, он особенно внимателен к тем, кто слабее его. Он прибыл к нам из учреждения, в котором имел репутацию не только любителя ссор, но и лентяя.

… Когда он начал работать в мастерской, он шил вручную. Он дорос лишь до простейших заданий, был беспокоен и не интересовался тем, что делал. У него было обыкновение перевозить по деревне вещи, чтобы дать выход своей тревожности. Но постепенно он научился обслуживать швейную машину. Он начал с наиболее простых вещей, простых швов; потом требовал все более и более сложные задания и успешно с ними справлялся. Сегодня он выполняет всю подготовку к шитью, делает выкройки по лекалу и шьет. Он работает с большой точностью и тщательностью. Инструмент оказался для него благодатью. Для него очень много значит уметь обращаться со швейной машинкой и выполнять работу, которую умеет только он. Он знает теперь, что ему делать, что ждет его завтра. Это положило конец его тревоге. Он раскрылся в работе и наполнил всю мастерскую жизнью.

Ауд, напротив, очень тиха в доме, в котором она живет. Может пройти несколько дней, пока она скажет хоть слово. У нее устойчивые домашние привычки, и ее невозможно заставить что-то сделать, если у нее нет настроения. Это может случиться и в мастерской, но редко. С тех пор, как Ауд стала по-особенному относиться к Уле, она намного счастливее. Она стала мягче и великодушнее. Иногда она помогает Тору и вдевает нитку в его иголку, чтобы он мог выполнить остальную работу. Когда к нам в мастерскую пришла Хелен, Ауд с первого дня стала заботиться о ней. Она ежедневно сопровождает Хелен по пути из дома в мастерскую и обратно. Ауд выполняет ручную работу в шитье кукол. Когда она их сдает, кукла почти готова. Ауд видит в них живых существ и часто прижимает их к себе. Она любит, чтобы у нее на столе было сразу несколько кукол, чтобы она их шила одновременно. Закончив работу, она говорит: «Вот тебе подарок от меня». То, что она дает, идет от самого сердца, и ее радость от работы передается другим.

Кажется, что все деревенские жители раскрываются в мастерских. Здесь не так много мешающих факторов, и все происходящее постоянно повторяется. Это создает атмосферу, в которой они отваживаются открыться. В процессе производства, как и в процессе человеческого общения, они находят возможность отдавать».

Почти все другие мастерские похожи на описанную здесь мастерскую кукол. Впрочем, они не всегда так продуманы, как эта, и часто в них работают лица, которые имеют не столь тяжелые телесные и умственные повреждения. Есть, например, гончарная, столярная, ткацкая мастерские, производство по изготовлению цементных форм, несколько оранжерей, крестьянское подворье и пекарня. В пекарне свой столп, его зовут Том. Год тому назад он сдал экзамен на подмастерье. Его экзаменационная работа состояла в том, чтобы испечь венские булочки для всей деревни. Он, вероятно, первый норвежец с синдромом Дауна (в простонародье – «монголизм»), сдавший экзамен на подмастерье. Для тех, кто его хорошо знает, это не было большой неожиданностью. Том обладает не только большой силой воли, но и изобретательностью, что доказывает следующий случай. Хлеб и пироги получаются лучше, если печь протоплена заблаговременно. В Видаросене есть печь, которую надо растапливать в четыре часа утра. Том делал это годами. Но недавно его будильник сломался. Он никому не сказал об этом, а решил проблему так: выпил перед сном три больших стакана воды. И природа разбудила его около четырех часов утра.

4.3 Саморазвитие или тягостный труд?

Неизбежно возникает вопрос: какую оплату получают жители деревни? Ответ очень прост: никакую. Никому в деревне не платят: ни тем, кто в установленном порядке признан имеющим затруднения развития, ни остальным. Люди просто работают, в большинстве своем с воодушевлением, а небольшая часть – с выраженной способностью не принимать работу всерьез. Но деньги или, более того, недостаток денег не являются побуждением к труду. Я не могу припомнить ни одного спора в деревне, в котором шла бы речь об оплате труда. Правда, о деньгах говорят. Например, о том, сколько можно израсходовать денег. Или о продажной цене кукол. Но деньги никогда не рассматриваются в качестве стимула для труда; никогда не связывают друг с другом деньги и труд. Это имеет далеко идущие последствия для значения труда в деревне. Для лучшего понимания возьмем два противоположных взгляда на труд, существующих в истории культуры.

Первый принимает работу как бездуховное, тяжелое, напряженное и часто болезненное мучение, весьма обременительное для души и тела, особенно если при этом играет роль принуждение. Тюрьмы полны наглядных примеров этого. В более старой литературе о домах заключения с воодушевлением подробно описывается мельница со ступенчатым колесом, ставшая олицетворением тягостного труда. Ступенчатое колесо приводится в движение постоянным подъемом по ступеням. Бок о бок группа людей наступают на огромные перекладины, закрепленные на ведущем колесе мельницы, которые подаются под тяжестью человеческого тела. Тем самым колесо приводится в движение. Если каторжники работали недостаточно быстро, они увлекались вместе с колесом в воду и тонули. Большей частью мельница молола исправно. Иногда же ее жернова крутились вхолостую. В любом случае она выполняла задачу поддерживать спокойствие в соответствующем заведении.

Если же понимать работу как возможность для саморазвития, то она представляется намного положительнее. Этот позитивный момент состоит в связи между работой и творчеством, которая до сих пор проявляется в понятиях «плод труда», «творение рук» и подобных. Произведенное есть результат творческой деятельности, и о завершенной художественной работе говорят как о «произведении искусства».

У деревенских жителей есть правило, сущность которого заключена в том, что каждый сельчанин работает для блага другого, как, например, медсестры, которые ухаживают за больными и утешают их, или артисты, которые работают для публики. Никто не должен работать только для себя. Только так может возникнуть здоровый социальный строй, как считал Рудольф Штайнер, который заложил основы такого порядка. И мы могли бы добавить: если деньги служат стимулом для работы, то это, в большинстве случаев, приводит к тому, что она становится уже не творчеством, а тягостным трудом. Работа теряет свой творческий аспект, если она мотивирована деньгами. Центральный вопрос, таким образом, при каких условиях работа остается творческой?

Дети, например, всегда заняты каким-нибудь делом. Они творчески активны, когда укладывают кукол спать, строят пещеры или заводят дружбу. Но многих из них в нашей общественной системе ждет работа как наказание, мучение. Со многих точек зрения кажется первоочередной задачей постоянно представлять себе творческий элемент в той работе, которую мы выполняем, чтобы в продолжение всей жизни оставаться творчески активными. Уничтожение кажущейся само собой разумеющейся связи между выполняемыми обязанностями и финансовым вознаграждением смогло бы, вероятно, более, чем любой другой политический акт способствовать сохранению творческого элемента. Решающей предпосылкой для этого было бы введение минимальной зарплаты для всех – независимо от вклада, который каждый человек в состоянии внести. Если бы в распоряжении каждого был минимум – что в странах западного мира вполне реально – гораздо большее число людей могло бы, как дети, артисты или строители соборов, быть творчески активными. «Бесполезные» работы снова получили бы право на существование, и мы могли бы сделать еще один шаг на верном пути возвращения к миру неограниченных возможностей для творчества. С устранением связи между исполнением долга и вознаграждением мы могли бы, кроме того, выбить почву из под ног той точки зрения, которая нередка у получающих вознаграждение, что их потребительство, мол, оправдано, потому что заработано собственным трудом. И мы смогли бы начать дебаты об альтернативных критериях для соразмерного потребления. В деревенских сообществах изменившиеся отношения пробудили всеобщую склонность к самоограничению.

Во время моего пребывания в Видаросене у меня была проблема. Порученная мне работа отнимала много времени, но не была тяжелой. Так накапливалась излишняя энергия. Я попытался избавиться от нее, делая пробежки по деревне. Всюду я сталкивался с людьми, мимо которых я не мог пробежать. Встречи здесь существуют для того, чтобы поговорить друг с другом. Хуже того, те, кого я встречал, были как раз за работой. Почему не принять участия, если у меня не было другого дела, кроме как бесцельно бегать. Я старался выйти на улицу перед рассветом, но Х был уже здесь, чтобы помочь собрать лук одной из своих подруг. Собственно говоря, они могли бы начать это после завтрака. Но фермер и пекарь были уже на ногах. Вечера были заполнены культурными мероприятиями, и всюду было полно людей. Ночи были предназначены для сна. Я снял свои кеды. Они из другой жизни.

4.4 Все деньги в общий котел

Некоторые мечтают о том, чтобы деревни сами себя финансировали. Но в настоящее время это лишь мечта. Как деревенские сообщества с таким большим числом нетипичных людей могут справиться с тем, что нормальным выгодным сельскохозяйственным предприятием удается лишь благодаря высоким государственным вложениям, а в обычных учреждениях и приютах все расходы покрываются обществом? И все же поселения представляют собой хозяйственную модель. Если экономика государства обанкротится, если угрожает национальная катастрофа, они окажутся в лучшем положении, чем другие учреждения. В настоящее время они почти полностью зависят от денежных средств, поступающих извне. Интересным аспектом их экономического базиса поэтому является не столько то, сколько вкладывается, а как используются инвестиции.

Начнем с самих инвестиций: деньги, которые вливаются в поселения, поступают от государства, от административных округов и от продажи того, что производится в деревнях. Приведенные ниже цифры – из Видаросена, но в принципе, они годны и для остальных деревень. Львиная доля денег поступает от государства: в 1988 году это был 21 миллион норвежских крон. Еще один миллион поступил от местного управления. Примерно 10 % общего дохода, довольно значительную часть, дают сельское хозяйство и магазины в самих поселениях. Частные средства часто привлекаются посредством акций, которые проводят учащиеся норвежских гимназий. В первом полугодии они используют один день на благотворительные цели, которые определяют сами. Им поселения понравились, поэтому они уже не раз продавали изготовленные там свечи. На выручку построены многие деревенские дома. Частная финансовая поддержка в государстве всеобщего благоденствия представляет собой спорную возможность решения проблемы. Не должны ли люди, нуждающиеся в обеспечении, получать помощь от государства в полном объеме? Не являются ли предоставляемые с этой целью частные деньги унизительным наследием того времени, когда все благотворительность была в частных руках? Против этого говорит хотя бы то, что ежегодно тысячи молодых людей знакомятся с деревнями и рассказывают об этом, например, покупателям свечей. И некоторые из этих молодых людей, в конце концов, сами станут членами одной из таких деревень.

Что касается использования денег, то здесь ведущая роль принадлежит принципу общего котла. Общественные деньги выделяются деревне, как если бы она была государственным учреждением. Потому в ее бюджете есть такие штатные единицы как «учитель», «медицинская сестра», «старшая медсестра», «врач» и так далее. Но в деревнях эти понятия не имеют никакого значения. Поэтому сельские сообщества переводят деньги, предназначаемые властями для названных штатных единиц, на общий счет.

Те, кто официально числится на этих должностях, никогда их не получают.

Но они получают в деревнях средства к жизни, кров и пищу, а также, если необходимо, автомобиль или железнодорожный билет. Кроме того, молодые сотрудники получают в настоящее время около 700 крон в месяц. Это упрощает бухгалтерию. Эта сумма предназначается для цветов, книг или личных подарков. Если кому-то нужно больше денег – например, для проведения отпуска в Греции, для семинара в Йерне или в Москве, или на новое платье – соответствующая сумма выделяется из общего котла. Он находится в распоряжении всех сотрудников и сотрудниц. Пожилые люди получают по большей части менее 700 крон в месяц. Опасность такого использования, очевидно, не в том, что возникает возможность злоупотребления, что тот или другой возьмет слишком много для личных потребностей. Скорее, из этого факта вытекает проблема, что будет потребляться слишком мало, что большинство будет стесняться брать деньги из общего котла. Ограничение в потреблении в деревнях так серьезно, что из-за этого в повседневной жизни возникают лишения. Идеально было бы наблюдать друг за другом и, например, поощрять хороших друзей к тому, чтобы они заменяли отслужившие предметы обихода новыми. Но не все бросается в глаза, и большинство робеет в таких делах.

Люди вне поселений часто просто не верят этому. Так не может быть! Это должно приводить к злоупотреблениям! Но поговорите когда-нибудь со старыми людьми в Норвегии, такими старыми, что они говорят не о государственном здравоохранении, а о «Сике-кассе», о копилке, в которую они вносили свою долю в то время, когда они, к счастью, не были безработными, долю, которой они должны были обходиться, когда отказывали их физические силы. Сэкономленные денежные средства на случай болезни делились по-дружески. Ситуация тогда была точно такая же, как и в нынешних деревнях, экономящих свои деньги в общем котле. Чувство, что разделяешь одну судьбу, и тогда приводило скорее к тому, что расходовалось слишком мало денег. Размер потребления становится прямым следствием экономической организации общественной системы.

Деньги в общем котле имеют три различных последствия. Во-первых, это устраняет связь между деньгами и работой. Это предохраняет работу от превращения в пытку. Людей оценивают по тому, что они делают, и как они это делают, но не по тому, сколько денег приносит их труд. Также и их самооценка ориентируется на сделанную работу. Во-вторых, уже упомянутая связь между работой и потреблением устраняется, потому что деньги не являются вознаграждением за труд, и потребление вследствие этого не может больше рассматриваться как «заслуженное». И, в-третьих, деньги в общем котле усиливают сплоченность деревни. Жизнь в коллективе стоит недорого, пока ограничение считается идеалом и сообщество не слишком велико. К этому следует добавить, что каждый член поселения облагается налогом по его действительным расходам, а не по формальному доходу. Из 700 крон в месяц каждый платит налоги, плюс определенную сумму за жилье и пищу в деревне, и за то, что покупается для личного сверхупотребления.

По первоначальным оценкам госбюджета Видаросен получает тридцать окладов для специалистов. Речь идет о «служащих» в государственном смысле. В действительности там около сорока пяти сотрудников, получающих содержание. Другими словами, пятнадцать из них оплачиваются из общего котла. То же относится и к остальным поселениям.

Деньги из общего котла идут также на постоянное расширение деревень. Ими финансируются, например, покупка новых деревень или новостройки. В 1987 году для этих целей был отложен миллион крон. Почти все они были от излишков общего котла.

И все же основной принцип экономической жизни в деревнях имеет три исключения. Важнейшие уже упоминались. Все жители, имеющие право на государственную пенсию, должны откладывать определенную часть пенсии для личного употребления. Поэтому у них есть собственные счета в банке. В настоящее время они получают 750 крон в месяц (по состоянию на 1988 год) и чаще всего имеют в распоряжении больше карманных денег, чем те, кто может быть назван служащим и получает содержание.

Другое исключение относится к такому случаю, когда житель поселения получает доходы извне или имеет средства или ценности из своей жизни до переезда в деревню. Такое случается. Тогда ему или ей предоставляется право сохранить собственность. У одного из сотрудников-пенсионеров в Видаросене есть, например, собственный автомобиль.

Лица, которые живут вне деревень, но работают там, составляют третье исключение. Некоторые поселения нанимают людей со стороны. Так, в Видаросене был водитель автобуса, специалист по ЭВМ и машинистка, которые приезжали из близлежащего местечка. Йоссосен обходится шофером и ткачем со стороны. Но никто из самих жителей поселений не получает за свой труд денег, предназначенных для личного употребления.

Ежедневные расходы на каждого, кто официально обслуживается в Видаросене, составляли в 1989 году 550 норвежских крон. Еще пару лет назад они составляли 450 крон. Эти расходы можно сравнить с другими. Вот некоторые примеры:

992 н. кр. – среднедневные расходы на одного пациента в норвежских приютах для душевнобольных,

2000 н. кр. – среднедневные расходы на одного пациента в соматических клиниках, 1985;

1300 н. кр. – среднедневные расходы в психиатрических клиниках, 1985;

726 н. кр. – среднедневные расходы на заключенных, 1987;

215 н. кр. – среднедневные расходы в женских приютах (без питания).

Мы видим, что деревни по сравнению с интернатами «для умственно отсталых» выгодны. По сравнению с больницами и учреждениями правосудия они кажутся даже дешевыми. А если мы на мгновенье обратимся к официально принятой терминологии и образу мыслей, то они покажутся еще более выгодными, ввиду того, что там «служит» значительно больше лиц, чем «оплачивается» государством, и с учетом того, что содержание ряда дополнительных зданий, таких как театральные залы, кафетерии или мастерские тоже входит в упомянутые 550 норвежских крон «на человека в день». Во всех общественных или частных учреждениях жалование составляет главную статью расходов. Обычно его используют на личные нужды или вкладывают вовне. В деревенских объединениях «зарплата» чаще всего инвестируется в саму систему и служит всеобщему благу.

5. Ритм

5.1. Дни недели

Пробуждение в деревнях проходит довольно деликатно. Часто кто-нибудь ходит по дому и играет на флейте, иногда используются и другие инструменты. Для большинства этого достаточно; только немногим нужно прямое воздействие. Но есть дополнительные стимулы, чтобы быть готовым к половине восьмого. В общей комнате зажигают свечу, произносят вслух стихотворение или поют песню, а затем начинается завтрак.

Трапеза имеет собственный ритм. Чаще всего все жители дома собираются за одним столом. Во время трапезы произносится благодарственная молитва – часто молитва, дословный перевод которой гласит:

«Земля, которая дала нам пищу, Солнце, которое помогло ей созреть, Дорогая Земля, Дорогое Солнце, Мы живем вами, Поэтому любим и благодарим вас!»

Потом присутствующие берут друг друга за руки и говорят: «Благословенна трапеза!» Для тех, кто приходит из внешнего мира, это необычно. Поэтому гости робко оглядываются вокруг. Для нас, посторонних, вероисповедание жителей этих деревень представляет собой некий вопрос. Как можно возносить молитву неведомым силам? В то же время для меня участие в ритуале, связанном с трапезой, очень оправдано. Такое утро – доброе утро. Часто трапеза начинается лишь тогда, когда уже все сидят за столом. Свеча и соединение рук – не только обстоятельство, поощряющее прийти в назначенное время, но и объединяющий процесс. Коллективная трапеза и коллективное благодарение за нее выгодно отличаются от еды наспех во внешнем мире, которая часто не имеет общего начала, середины и общего окончания.

В 8.25 звонит колокол. Время выходить из дома. Работа начинается в 9 часов для всех, кроме пекарни и крестьянского подворья, которые начинают много раньше. Во время работы повторяется тот же порядок, что и за завтраком. Перед началом работы собираются вместе, чтобы, например, спеть песню; потом следует работа в течение 1–2 часов, затем перерыв, когда пьют чай и часто кто-нибудь читает остальным главу из книги, и, наконец, когда заканчивается в половине первого первая часть дня, все расходятся.

Следует обеденный перерыв. В сегодняшней Норвегии обедом называют основной прием пищи, независимо от времени, когда он состоится. В деревнях это понятие приобрело свое первоначальное значение – там с одной стороны обед действительно середина дня, а с другой – основная трапеза, состоящая из горячей пищи. И точно, как раньше, следующий за обедом перерыв довольно продолжителен – он сравним, может быть, с сиестой в южных странах. Есть время не только покушать, но и отдохнуть. Часто после этого в жилых домах еще пьют кофе с кексом.

Послеобеденная смена проходит подобно утренней. Многие продолжают работу на том же месте, некоторые, наоборот, меняются: те, кто до обеда был занят в домашнем хозяйстве, теперь работают в мастерских. Другие же отправляются на учебные занятия, например, учатся читать или участвуют в репетиции оркестра, кто-то отправляется в город к зубному врачу и тому подобное.

В пять часов звонит вечерний колокол; работа закончена, все собираются домой к ужину.

Между тем, деятельность продолжается. Почти каждый вечер в деревенских сообществах проводится мероприятия, часто в большом деревенском зале. И здесь наблюдается похожий ритм – в начале мероприятия воцаряется молчание, а заканчивается вечер песней или музыкальной пьесой. Начало и конец четко обозначены. Часто собираются группами поменьше, тогда все садятся в круг на стулья и докладчик садится со всеми, не отгораживаясь столом от своих слушателей.

Дни недели в кемпхилле – маленькие колеса, похожие друг на друга. Каждое утро коллективный завтрак, затем утренняя работа, обед, вечерняя работа, ужин и вечерняя программа. В обычный рабочий день, таким образом, житель деревни шесть раз участвует в том или ином цикле. По субботам в деревнях работают – разумное решение, как мы позже увидим.

5.2 Кульминация недели

Субботние вечера представляют собой нечто особенное[3]. Многие, но не все сотрудники деревень являются антропософами. Легче перечислить, чем не является эта система мировоззрения и образования, нежели объяснить, что это такое. Если говорить кратко: антропософия не является сложной догматической системой и никак не противоречит важнейшим христианским началам. В деревне проводятся, к примеру, богослужения, вполне христианские, но служат их непрофессионалы. Далее, антропософы верят в реинкарнацию и в то, что судьба каждого из нас определена поступками во время прежних воплощений и зависит от развития новых возможностей в теперешней жизни, правда, для этого нужно очень стараться.

Это краткое представление не удовлетворит антропософов, но это и не было моей целью. Скорее для меня важно объяснить, почему субботние вечера в деревенских сообществах так благотворны. Я хотел бы это объяснить прежде всего самому себе, неверующему.

Субботние вечера – лучшие вечера недели. Уже за несколько дней рассылаются приглашения провести этот вечер в гостях у определенной семьи. Часто это несколько приглашений одновременно. Здесь необходимо проявить много такта, чтобы не обидеть тех, кто опаздывает со своим приглашением.

И вот, наконец, вечер наступает. Официально он называется «Библейским вечером». В первый раз я допустил три ошибки. Во-первых, не оделся как подобает. Все другие это сделали. Во-вторых, я попытался сразу затеять разговор. А принято сначала находиться вместе в торжественном молчании. В-третьих, я не принес Библию. Но этот вечер незабываем для меня – например, тишиной вначале. Двенадцать человек безмолвно сидели вместе. Даже те из них, чья необычная моторика привлекала к себе внимание в будни, сидели совершенно тихо и безмолвно.

Никто не произносил ни слова, ни те, чьи языки чаще быстрее, чем мысли, ни те, кто производил впечатление, будто не может выразить свои скрытые познания словами. В молчании мы все равны.

После этого читался вслух и коллективно обсуждался библейский текст для богослужения следующего дня. И в этом разговоре есть что-то объединяющее; это был разговор равных. Среди присутствующих нет специалистов по Библии. Да и что такое, собственно говоря, эти специалисты? Если веришь в то, что в теле живет душа, и что эта душа происходит из нашего далекого прошлого, тогда неясно, почему одному, имеющего такую душу, нужно верить больше, чем другому. А Библия и так кладезь премудрости, по разному толкуемый. Перед беседой состоялся легкий ужин, а после нее – прощание, и лучший из вечеров был закончен.

Воскресенья выглядят иначе. Преобладающее большинство жителей собирается на богослужение. Насколько я мог установить, никого специально не принуждают в нем участвовать; более того, участие подразумевается, как бы само собой. Во время богослужения музицируют и поют. Часто тот, кто проводит службу, и его помощники тоже сотрудники деревни.

В этот момент скрытая иерархия деревни становится видимой. Когда верующие во время богослужения встают, чтобы принять своего рода причастие, а остальные остаются сидеть, возникает ситуация социального исключения. Я сохранил смешанные чувства по отношению к этому ритуалу, исключив богослужение из своей воскресной программы. Послеобеденное время в воскресные дни пригодно для коллективных прогулок, а по вечерам часто бывают концерты или лекции.

5.3 Праздники

Суббота и воскресенье переживаются в деревне как кульминация недели. В те или иные дни можно особенно почувствовать соответствующее время года или годичный круговорот в целом. Таких моментов много. Вот важнейшие из них:

Новогодний вечер (встреча жителей деревни в полночь).

Карнавал (большой праздник в деревне, его название в народе толкуется как «Живи, плоть!»).

Великий пост (ограничение в пище).

Пасха (готовятся одна или несколько театральных постановок).

Троица (спектакли).

Летнее солнцестояние (большой праздник самого длинного северного дня, театральная постановка).

Адвент[4] – это время ожидания прихода Христа, всегда очень торжественно отмечается детьми, каждую неделю зажигают еще одну свечу, а в последнее воскресенье Адвента каждый выносит засушенные цветы или елочные украшения, чтобы всем вместе сжечь их. Большой костер разводится на том самом месте, где он горел в день летнего солнцестояния.

В Рождество устраивают различные торжества, показывают театральные постановки.

Все эти праздники открыты как для людей, живущих по соседству, так и для тех, кто приезжает издалека. О концертах часто сообщается в газетах, и дни «открытых дверей» собирают тысячи гостей.

Есть в жизни поселений и еще один цикл – жизненный цикл каждого обитателя. День, когда крестят ребенка, большой праздник для всей деревни. Как и подобает, отмечаются дни рождения, конфирмации и свадьбы. Недавно этот жизненный цикл получил завершенность: в Видаросене появилось кладбище. Это было не просто, и путь к этому шаг за шагом документально описывался в дневнике. В общей сложности потребовалось тридцать два собрания: с городскими и государственными властями, с властями главного округа, с пасторами и епископами. Они все снова и снова осматривали территорию, выпили бессчетное множество чашек кофе, компетентный садовод многократно показывал, как разбить зеленые посадки. И только после этого Видаросен наконец одержал победу: деревня получила разрешение хоронить умерших непосредственно за зданием, где совершались богослужения. Так символизируется здесь жизненный круг. Рождаемость в Видаросене довольно высока, долгое время в деревне жила акушерка, приезжали временами и другие. Остаются жить и старые люди. Один из домов вскоре будет перестроен так, чтобы там можно было разместить совсем немощных. Вероятно, в будущем он будет и домом для престарелых всей округи. Теперь вот и кладбище появилось. Круг замкнулся.

5.4 Два рода времени

Лучшему пониманию сказанного помогут, вероятно, два традиционных взгляда на время, время циклическое и время линейное.

Циклическое время – старое время. Оно измеряется приливами и отливами, началом и концом отдельных дней, месяцев, регул, смены времен года и различных отрезков жизни человека. Циклическое время имеет нечто общее с повторением: следующей весной снова вернутся ласточки, следующей осенью опять созреют фрукты. Оно соотносится с важными явлениями и в каждый момент направлено и в прошлое, и в будущее. Так оно обращает и наш взгляд в оба направления: вперед, в будущее, к которому оно движется, и назад, так что прошедшее предстает в новом свете. Точно также это облегчает нам задачу понять свою сегодняшнюю позицию в жизни, где-то между началом и концом, обращая взгляд в обе стороны.

Линейное время, воплощением которого являются, например, часы без стрелок, с высвеченными цифрами, имеет совсем другие признаки. Оно равномерно идет к бесконечности. Каждую секунду выскакивает новая цифра, и в тот же момент предыдущая исчезает. Благодаря этому время кажется поделенным на крошечные части. Оно приходит из бесконечности и движется к ней. Иногда утверждают, что линеарное время соответствует перспективе мужчины, в то время как циклическое считается женским.

Линейное время, направляющее взгляд в будущее, заставляет нас пренебрегать историей. Из-за этого возникает склонность жить слишком в будущем. Тогда имеет значение не «сегодня», а «завтра». Ориентированный таким образом человек инвестирует в настоящее, чтобы когда-нибудь в будущем пожинать плоды своей деятельности. Это образ жизни старательных капиталистов, который символизируют электронные часы с цифрами. Чтобы они работали, надо купить новые батарейки и заменить ими старые. Время имеет цену. Это именно то, о чем Бенджамин Франклин сказал: «Время – деньги». Такой взгляд сегодня главенствует. Он является следствием непосредственной адаптации к линеарному времени.

Очевидно, что корни деревенских сообществ – в циклическом времени. Это поясняет сравнение отдельных дней недели с «колесиками». Как сами дни с их неизменным распорядком, так и воскресные праздники как кульминация недели постоянно повторяются. Жители деревень, с одной стороны, тесно связаны с прошлым, к которому они часто обращаются, с другой стороны, они готовят себя к будущему, которое им столь же близко. Когда я вышел на Пасху после театральной постановки из большого зала, я услышал, как энергичная женщина-режиссер пьесы беседовала со стоящими вокруг людьми о том, что на следующей неделе они начинают готовить пьесу к Троице.

5.5 Праздность

С давних пор я привык спрашивать других, что они делают, когда не работают, то есть что они делают в свое «свободное время», время «праздности». Я задаю этот вопрос не для того, чтобы получить детальное объяснение, но потому, что хотел бы изучить общие представления о том, что связывают другие с этими понятиями. При этом отчетливо вырисовывается противоречие, отражающееся в различном употреблении слов «свободное время», «отпуск» и «праздность, конец работы».

Большинство говорит так или иначе о свободном времени. Это время означает для них отсутствие работы: «Я не работаю, я свободен, у меня отпуск, я отдыхаю, бездельничаю, делаю что в голову взбредет». Меньшая часть говорит о праздности или завершении работы. Правда, понятие «праздность» – лишь пустая словесная оболочка. Никому не приходит в голову сказать: «Я свободен, чтобы праздновать».

Вникнем в суть различий формулировок.

В понятии свободного времени, отпуска заключено значение пустого, то есть незаполненного времени. Свободное время – это время без наполнения. Это можно пояснить примером с богатым дворянином XIX-го столетия, которому не нужно было работать, и у которого было много свободного времени, но который все-таки был так образован, что мог заполнять свободные часы культурной деятельностью или развлечениями. Одновременно этот пример наглядно показывает, что часто требуется не только много времени, но и немало денег, а также тернистый путь длительного образования, чтобы справиться с большим количеством свободного времени. Свободное время есть своего рода бегство, бегство от тяжелой работы.

В понятии же «праздности» заключен положительный смысл, оно происходит от слова «праздновать». Раньше свободное время понималось не как свободное, а как время для празднования таких событий, как Пасха, Рождество, летнее солнцестояние или значительные события личной жизни. Работа должна была подождать, пока не пройдут праздники Рождества Христова или маленькие домашние семейные праздники. Часто это было не так просто – бросить на время праздников дело, которым занят. Норвежский художник Эдвард Мунк однажды описал свое отчаяние от того, что он был вынужден идти к сестре на кофе. Его мучила мысль о том, какой шедевр мог бы он создать, если бы не был обязан участвовать в семейной встрече.

Когда видные люди в нашем обществе приближаются к своему 50–60—70-летию, случается, что они отказываются от того, чтобы публично отмечать юбилей. Это бывает не редко. Можно даже откупиться от внимания со стороны общественности. Можно, например, заплатить национальному агентству новостей, и оно поставит все газеты, радио и телевидение в известность, что данное лицо желает остаться в тени. Многие в такие праздничные дни даже покидают дома и уезжают за город. И в последний значительный день в жизни человека, на похоронах, собирается лишь тесный семейный круг. Часто в некрологе упоминается, что цветы или венки нежелательны, или что погребение уже состоялось. Совершенно иной была ситуация во времена Христиана IV! Король Дании и Норвегии умер в 1648 году и должен был десять месяцев оставаться непогребенным, пока, наконец, не закончились все приготовления к погребению, подобающему великому государю.

А почему мы не празднуем? Потому что нечего праздновать. А почему нечего праздновать? Потому что нет повода собираться. Торжества процветают на плодородной почве социального взаимодействия; собственно, празднование стимулирует взаимодействие, празднование с него и начинается.

Люди, которые имеют нечто общее, объединяющее, отмечают праздники. Они могут какое-то время продолжать это на основе старых привычек, но потом старые традиции начинают блекнуть. Все чаще кто-то отсутствует по болезни, или родственники не хотят, чтобы им надоедали вниманием, или еще что-то подобное. Жизнь в деревенских сообществах, напротив, состоит из большого числа колесиков, сцепленных друг с другом. Здесь есть начало и конец, и, может быть, новое начало. Круг замыкается.

5.6 Мятеж

Несколько лет тому назад в Видаросене произошло восстание. Деревня предприняла попытку ввести несколько новшеств. Повсюду вовне организация повседневной жизни соответствовала современным требованиям: быстро, производительно, собранно. Длинный обеденный перерыв казался больше не соответствующим времени. Сиеста больше не нужна. Средства производства индустриального общества не должны простаивать – да еще в середине дня. И если то, что делается, является только работой, а не творческим процессом, каждый заинтересован закончить ее одним решительным усилием, поднапрягшись, чтобы началась собственно жизнь, получить свободное время. В Видаросене это аргументировали тем, что сокращение длинного обеденного перерыва предоставит больше времени вечером для творческих занятий в области культуры. Обеденный перерыв, таким образом, сократили наполовину, и во второй половине дня все стали возвращаться домой раньше. Это новшество продолжалось с летних месяцев до Рождества.

Потом разразилась буря. Во время одного из деревенских собраний часть жителей – в основном имеющие глубокие расстройства – потребовала вернуть старый распорядок времени. У них было две жалобы против нового порядка. Во-первых, работа такая торопливая, что пропадает удовольствие от труда. Во-вторых, и это, очевидно, основной вопрос, вдруг стало трудно встречаться с другими сельчанами, особенно с теми, кто считается вполне здоровым. Вскоре после окончания работы они словно сквозь землю проваливаются.

Конечно, они должны были против этого протестовать. Новый ритм в точности соответствовал жизни современного индустриального общества, и люди изменились в соответствии с этими условиями. Работа стала мучением, время без нее было свободным – пустым, и его нужно было заполнить приватными интересами. Начался процесс возведения стен для создания частной жизни. Кто-то читал, кто-то прогуливался, кто-то ходил в гости за пределы деревни, в нормальном обществе такие занятия – нечто само собой разумеющееся. Жизнь в поселениях все больше становилась похожей на жизнь в нормальном обществе. Выгода от этого была предусмотрена, но не цена, которую приходилось платить одиночеством тех, кто не создан для жизни в индустриальном обществе.

И как часто бывает, то, что происходило в деревнях, стало иллюстрацией того, что вообще происходит в обществе. Определение режима работы – это дело властей. Сокращение рабочего времени дает тем, у кого адаптационные способности выше, двойной выигрыш. Сославшись на большое напряжение на работе, мы можем избежать многих обязанностей в других сферах жизни. Кроме того, есть еще долгое время отпуска, выходные и праздничные дни, когда можно вообще исчезнуть. В конце недели и во время отпуска привилегированные работники большей частью куда-нибудь отправляются. Дома остаются лишь совсем старые, больные, инвалиды, да молодые люди, которым не хочется расставаться с теми, кто всего важнее для них – со своими сверстниками. Революционная социальная реформа состояла бы в том, чтобы отменить все длительные каникулы и ввести снова работу по субботам, но одновременно уменьшить ежедневную продолжительность оплачиваемой работы. Четырех-пяти-часовой рабочий день шесть раз в неделю пятьдесят недель в году был бы для стариков и всех людей, не укладывающихся в стандарт, намного более приемлем, чем любая другая мыслимая реформа.

Таким образом, в Видаросене произошло восстание. Договорились вернуться к прежнему распределению времени с продолжительным перерывом, сначала для пробы на год. Меж тем прошло несколько лет, и я не слышал ни одного предложения, ни одной новой попытки модернизации. Но я все еще встречаю жителей деревни, рассказывающих о том печальном времени, когда работа стала мучением.

Такую попытку модернизации представляла собой свободная от работы суббота. Все, казалось бы, ясно, повсюду по субботам выходной день – почему бы не быть ему в деревне? Но для здешней жизни нерабочая суббота принесла с собой проблемы. Когда она наступала, в домах в основном уже было чисто, потому что уборка – это работа, которую в другие дни недели выполняют определенные члены сообщества. Другое привычное нам средство против пустого времени – покупки – в деревнях, где личная собственность так мало значит, едва ли может играть большую роль. Таким образом, многие сельчане восприняли дообеденное время по субботам как пустое. И когда снова ввели работу по субботам до обеда, многие вздохнули с облегчением.

6. Культурная жизнь деревни

6.1 Основные мысли

В этих деревнях осуществились пять основных принципов. Во– первых, определяющим там является представление об активном коммунизме – не в теории, а в практике повседневной жизни каждого. В тесной связи с этим находится идея коллективной жизни. Третье – принцип реинкарнации, и как четвертое то, что можно назвать интеллектуальным проектом. Особенно значительна идея продолжающегося всю жизнь образования. О пятом принципе можно будет поговорить позже.

Коммунизм, о котором здесь идет речь, своего рода «пракоммунизм», опирается на идеи, сформулированные Рудольфом Штайнером в 1905 году. Основные положения таковы:

«Благополучие группы людей, работающих вместе, тем выше, чем меньше каждый из них в отдельности требует от результатов своего труда для себя лично. Чем больше каждый отдельный человек в своем созидании ориентируется на своих сограждан, тем скорее, посредством труда других людей, а не только собственного, будут удовлетворены и его собственные потребности».

Это основная идея, которая стоит как за принципом «все деньги в общий котел» в каждой деревне, так и за фактом перераспределения средств между деревнями.

Идея коллективной жизни опирается на историческую традицию, уходящую своими корнями в далекое прошлое. Карл Кениг, основатель кэмпхилл-поселений, прослеживает ее вплоть до 1610 года, когда было написано сочинение, рассматривающее сообщества религиозных братьев ордена розенкрейцеров, но точно также можно было бы обратиться и к старейшим христианским общинам. Кениг связывает идею коллективной жизни прежде всего со следующими четырьмя мыслителями и реформаторами:

Ян Амос Коменский (1592–1670)

Николас Людвиг фон Цинцендорф (1700–1760)

Роберт Оуэн (1771–1858)

Рудольф Штайнер (1861–1925)

Учение Коменского, известного своими педагогическими идеями епископа богемских братьев, долгое время было определяющим для всего европейского пространства. Цинцендорф продолжил дело Коменского, создавая по всей Европе общины и братства. Вдвоем эти мыслители – реформаторы представляли глубокое подводное течение альтернативного христианства, которое подвергалось постоянному надзору и критике со стороны папы. Вследствие нападок возникли новые социальные формы, с упором на коллективную жизнь, коллективное использование имеющихся средств членами сообщества и терпимостью к различиям, возникшим внутри вероисповедания.

Роберт Оуэн повсеместно считается основоположником социалистической традиции Великобритании. Сам он был промышленником, но имел очень точные представления о том, как побороть недуг этой экономической формации. Его собственные предприятия стали образцовыми и долгое время пользовались всеобщим уважением. Но позже влиятельные политики в Англии и в других местах выступили против Оуэна, и он примкнул к партии лейбористов, хотя его отношение к ней продолжало оставаться двояким. В 1821 году он выступил со своими главными утопическими идеями относительно основания земледельческих и промышленных кооперативных поселений и способствовал их созданию в Великобритании и в Соединенных Штатах. Их сходство с кэмпхилл-поселениями становится очевидным, когда читаешь Руденга [1980, том 5, стр. 68], описавшего их некоторые достижения: «… возникла, например, радикальная политическая культура, которая включала альтернативные общественные здания (так называемые «Дворцы Науки»), журналы, сборники песен и свадебные церемонии. Отмечались праздники, на которых не только танцевали и пили чай, но проводили обширные физические и химические опыты. Особое значение придавалось естествознанию и технике. Сапожники и другие ремесленники сочиняли в рамках этого движения целые книги о приемлемых в социальном отношении путях применения новой техники и о практических возможностях организации производственных и семейных объединений.

Были высказаны основные идеи биодинамического земледелия и экологии – а также соображения об использовании энергии ветра, солнца, приливов и отливов».

Третья основная идея базируется на убеждении, что физическое тело является лишь временным носителем гораздо более долговечного элемента, души человека. Для нашего времени эта мысль может выглядеть странной. Но странность не в мысли, странным является само наше время. Вера в перевоплощение встречается во многих культурах, вызывая значительные социальные последствия, особенно в тех случаях, когда вместе оказывается множество необычных людей. Кто-то ведет себя так, что это раздражает других; кто-то подчас нарушает общественные нормы поведения или одним своим видом вызывает неприятие – некоторые лица на первый взгляд могут показаться отталкивающими или по меньшей мере – неэстетичными. Для тех же, кто близок к ним, такие подробности вряд ли имеют значение. Вера в перевоплощение стимулирует мышление в этом направлении. Она напоминает о том, что тело не более, чем бренная оболочка, скрывающая бессмертную душу, которая скоро его покинет и поселится в другой. Если задаться вопросом, признавать или отрицать принцип перевоплощения, то для установления отношений с не вполне обычными людьми преимущество будет на стороне тех, кто его принимает.

Четвертая, заложенная в основание идея – это вера в значение непрерывного образования и интеллектуальной вовлеченности. Деревни, в которых многие не умеют ни читать, ни писать, очень сильно «интеллектуально» ориентированы. Когда бы и куда бы ни приехал, всюду наталкиваешься на научные кружки, семинары, курсы или лекции. Те, кто не ограничен в возможностях передвижения, совершают длительные учебные поездки, чаще всего в другие деревни, иногда даже на национальные или международные конференции, проходящие в деревнях или за их пределами. В Видаросене, например, часто проводятся семинары в области медицины или экономики и организуются музыкально-танцевальные фестивали. При посещении деревень я вновь и вновь, к своему удивлению, замечаю, что нахожусь среди значительно большего числа «интеллектуалов», чем в любом из известных мне университетов. Жители деревень полны любознательности, ненасытного стремления к расширению познаний и готовности приносить жертвы во имя этого. Для каждого здесь найдется культурная программа, рассчитанная на несколько вечеров в неделю, часто дополненная особыми рабочими встречами, которые завершаются далеко за полночь. Наутро их участники чувствуют себя усталыми, их глаза слипаются, и снова начинается длинный день, полный тяжелой работ в поле или в например, в пекарне. И все же в обеденный перерыв – полчаса чтения украдкой – а после работы, еще длительная поездка и совместное посещение концерта в Осло.

Пятую основную мысль я осознал, когда раздал первый набросок моей книги. В связи с описанием воскресных дней в деревнях я тогда написал, что большинство посещает церковь. «Бога ради, у нас же нет церкви!» – была реакция на это. Я попытался заменить слово «церковь» на «часовня» или «капелла», которое я подхватил в британских деревнях. И опять неправильно. Оказывается, британцы полностью заблуждаются в этом! «Да, но как же мне называть дом, который и ни церковь, и ни часовня?» Назови его «Дом Андреаса» – это имя мы дали ему с самого начала.»

Конечно, мне бы следовало знать об этом. Недоверие к формальным системам классификации и вытекающее отсюда стремление избегать таких понятий, как умственно неполноценный человек, обслуживающий персонал, врачи, ассистенты, директора и т. п. глубоко укоренились в деревенской жизни. Также глубоко желание не подчиняться никаким догматическим классификациям в отношении религии, культуры или политики. Таким образом, в деревне нет церкви. В ней есть здание, носящее вполне индивидуальное имя. Нет пастора, а есть вполне определенный человек с вполне определенным именем, проводящий богослужение. Нет директора, а есть некто кто подписывает письма. Нет персонала, а есть деятельные люди. Нет пенсионеров, а есть люди, которые работают до тех пор, пока хватает сил. И чтобы завершить мысль: нет умственно отсталых или слабоумных в деревнях, а есть только люди с особенностями. Категории, которые возникают в обществе в целом или в отдельных профессиональных группах, представляют опасность для развития самих людей и их мышления.

Все эти идеи мы находим у Карла Кёнига, основавшего в Англии, куда он бежал, первую школу для детей, нуждающихся в помощи. Он выразил это следующими словами:

«Вначале у нас была великая цель лечебного воспитания. Некоторые из нас были подготовлены к этой работе, остальные были готовы расти до нее. Мы рассматривали достижение этой цели как особую миссию. Благодаря Рудольфу Штайнеру мы стали по-новому понимать ребенка с затруднениями в развитии и мы наблюдали успех этой работы в учреждениях и школах на европейском континенте и в Великобритании. Добавить к уже существующим местам новые, было нашей первой целью.

Но мы также чувствовали, что дети с затруднениями в развитии находившиеся у нас в то время, были в том же положении, что и мы. Они бежали от общества, которое не хотело признавать их своими членами. Мы были политическими, а дети – социальными беженцами»

6.2 Еще немного из прошлого

Когда я нахожусь в одной из деревень или думаю обо всех поселениях, перед моим мысленным взором встают иногда картины из совершенно другой среды или времени. Так, например, я вижу перед собой черноволосую девочку со скрипкой в руках, чужеземную птичку в буржуазном Осло, говорившую на ломаном норвежском; семьи, в которых я жил в США; короткие встречи в Иерусалиме и Тель-Авиве; и, наконец, книгу Марка Збровского и Элизабет Херцог, опубликованную еще в 1952 году, о еврейских местечках восточной Европы, чтение которой стало для меня откровением.

В предисловии к этой книге Маргарет Мид утверждает, что речь идет об антропософском исследовании уже не существующей формы культуры. Я думаю, что в этом она не права. Чтение постоянно напоминало мне о том, что определенные элементы этой культуры еще присутствуют, хотя и в измененном виде; я постоянно думал о жизни в кемпхилл-поселениях. Не потому, что эти деревни были еврейскими, как раз нет. И не потому, что деревенские жители проявляли особый интерес к той теологической постановке вопросов, которая так сильно занимала евреев. Ни бедность, ни дискриминация или угнетение не являются решающими для сравнения, а скорее тот факт, что и жители кэмпхилл-поселений, и евреи признают значение интеллектуального развития и образования в продолжение всей жизни, и что в принятых у тех, и других формах культурной и социальной жизни можно увидеть параллели.

В еврейских местечках или в еврейских кварталах больших городов никогда не было незаполненного времени. Дети ходили в школу с трех-четырех лет; школьный день продолжался с 8 часов утра до 6 часов вечера. Для того, кто получал высшее образование, считалось необходимым на 4–5 часов оторваться от книг для сна. Синагоги были не только синагогами, но одновременно и университетами. Все знатные люди использовали малейшую возможность для чтения или бесед. Люди из низших слоев участвовали, главным образом, в ритуальных действиях, а не непосредственно в интеллектуальной жизни. Определенные идеи были ясны и для них: среди них наибольшим уважением пользовались те, кто сумел развить свой ум. У образованных людей в знак их погруженности в свои мысли была торжественная походка; их глаза казались усталыми вне глубокомысленных дискуссий; тогда же они обычно ярко светились. Во всех практических и нравственных вопросах жизни к ним обращались за советом. В этих повседневных встречах они должны были доказать свое знание, как на экзамене.

И праздники в местечке напоминают кэмп-хилл. Субботний вечер считался предвкушением будущего покоя, которое посылает нам Бог, поэтому в это время охотно принимали у себя гостей, так как Субботний вечер без гостей – не полон.

У Зборовского и Херцог читаем об этом:

«Тот, кто не выполняет заповеди Субботы, грешит против всего Закона. Подлинное удовлетворение, которое дает Суббота, а именно возможность уйти от повседневности и посвятить целый день семье, общине и любимому занятию, изучению Закона, приводит благочестивого еврея в радостное состояние духа. Оно наполняет его сердце радостью и гордостью, а также состраданием к его соседу, крестьянину, который, правда, наслаждается свободой от забот и тягот запретов Субботы, но зато лишен возможности радоваться благословенному контрасту между Субботой и повседневностью».

Вернемся к деревням. Библейские вечера в своих характерных чертах сравнимы с Субботой: мирная тишина, в которой пройдет благотворная беседа, присутствие гостей, ритуальная трапеза, посещение богослужения на следующий день и часто лекция вечером. Кроме того, значение, которое придается изучению Библии и работ Рудольфа Штайнера, основоположника антропософии, то высокое уважение, которым пользуются лица, посвятившие себя этим предметам, в определенной мере сравнимо с положением последователей учения Торы в местечке.

Штайнер был невероятно продуктивен. Кроме того, у него была группа приверженцев, записавших большую часть его лекций. Наследие Штайнера составляет около 50 книг и шесть тысяч докладов или статей [Hansman 1989]. Не все из них однозначны и легки для понимания, в них, как в Библии, есть пространство для толкований. Штайнер говорил об архитектуре и проектировал здания. Он говорил о педагогике и открывал школы. Он говорил о медицине, и его сторонники основывали больницы. Он говорил о сельском хозяйстве, и в результате возникли сельскохозяйственные предприятия, практиковавшие биодинамическое земледелие. Он говорил о новых путях развития общественного устройства, и кэмпхилл-поселения стараются ориентироваться на эти организационные формы в своей социальной жизни. Кроме того, он написал оккультные сочинения, которые с интересом изучаются антропософами во всем мире. Кратко суммируя изложенное, можно сказать: Рудольф Штайнер и его сторонники проделали обширнейшую работу, охватив все, от самых таинственных познаний до очень точных рекомендаций по смешиванию цемента. В этих трудах даются объяснения почти всех сфер жизни, а читателю предоставляется возможность все новых и новых интерпретаций. Читатель постоянно находит здесь, то ясно выраженную, то скрытую мысль о том, что высшая ответственность человека состоит в полном развитии своих способностей.

Может быть, это некоторое преувеличение – сравнивать местечки с кэмпхилл-поселениями и Тору с трудами Штайнера, потому что сразу становятся видны различия. В деревнях не главенствуют мужчины, но, напротив, женщины занимают по сравнению с местечками или нормальным обществом чрезвычайно сильные позиции, не подчеркивается принадлежность к расе или этносу. Но, может быть, такое сравнение будет способствовать лучшему пониманию жизни деревень евреями и знакомыми с еврейскими обычаями людьми, а неевреям поможет понять жизнь евреев.

Основоположником этих сообществ был Карл Кёниг, успешно практиковавший венский врач. Он познакомился с еврейскими традициями в родительском доме но в юности перешел в христианство. Когда Гитлер занял Австрию, Кёниг был вынужден бежать. В Шотландии он смог вместе со своими друзьями, с которыми уже в Вене развивал идеи о новом обществе, основать первую школу для детей с затруднениями в развитии, откуда и берет начало кэмпхилл-движение.

Важные импульсы для основания кэмпхилл-сообществ пришли от древнехристианских общин, братств и Цинцендорфа. Жена Карла Кёнига была привержена этим традициям и благодаря этому оказала большое влияние на усиление роли эстетического воспитания, а также на возникновение обрядовости, наблюдаемых в повседневной жизни поселений.

6.3 Деревня как университет

Каждый год в Норвегии проходит необычный семинар. Он организуется для тех и теми, кто считается умственно отсталыми или имеет другие тяжелые недуги, дающие право на государственную пенсию. Они сами решают вопрос о программе семинара, большую часть вопросов по его проведению и обсуждают почти все предлагаемые доклады.

Я неоднократно имел счастье быть приглашенным жителями деревни сделать доклад на таком семинаре. И если я говорю «счастье», то так я и думаю.

Когда читаешь доклад слушателям, которые, может быть, и не в состоянии следить за всеми словами, или которым, видимо, нужно больше времени, чем обычно, чтобы воспринять различную словесную аргументацию, важно незамедлительно переходить к существу данной проблемы. Главная тема должна быть и основным содержанием. Если темой является наказание, то ядром выступления может быть преднамеренное причинение боли, и оно должно быть так наглядно конкретизировано, как, например, это сделал Фуко [1977] в отношение пыток, или Сайп [1946], который в парадной речи после того, как был избран ректором университета Осло описал, что он испытывал, когда подвергся публичной порке в немецком концентрационном лагере.

А если темой доклада является правосудие, то основное время речи не должны занимать высказывания разных философов о сущности правосудия, но на первый план должны выйти конкретные примеры спорных ситуаций в процессе осуществления правосудия, связанные между собой основными положениями.

Как и многие преподаватели университета, я сталкиваюсь во время обычных лекций с одной проблемой. Время идет очень быстро. Надо так много сказать: отсылки, цитаты, идеи, связанные с темой лекцией. Надо успеть воздать должное великим мыслителям прошлого, чьи труды легли в основание предмета. Работая много лет в одной области, собираешь немало сведений. Но когда встречаешься с обычными людьми, а еще больше – при встрече с необычными людьми, все меняется. Внезапно оказывается не столь очевидным, что все эти знания надо обязательно держать в голове. Но небольшая их часть все-таки важна. Эта часть, составляющая существо проблемы, и должна выступить на передний план, когда присутствуют необычайные слушатели.

Но тем самым лектор переносится в ситуацию давно прошедших времен. Он опять возвращается в настоящий Университет, каким тот был когда-то давно. Тогда у всех, кто там работал, была возможность собраться и поговорить на темы, представляющие общий интерес. Только тогда было мало отраслей науки и мало учителей, так мало, что они были вынуждены обучать друг друга, чтобы таким образом приблизиться к универсальному.

Злой рок современных университетов состоит в их неудержимом росте. Это создает идеальную питательную среду для специализации, которая во все возрастающем масштабе несет в себе опасность того, что специалист все свое время будет проводить исключительно в кругу коллег. Тогда исчезает необходимость пояснять центральные пункты, окажется даже излишним объяснять, почему именно они являются основными. На вывеске, собственно говоря, указано: «университет», но более точным названием было бы «ресторан самообслуживания для различных областей знания». Когда моими слушателями становятся необычные люди из Видаросена, я чувствую себя профессором университета больше, чем в любой другой среде.

Наряду с семинарами для тех, чье духовное развитие затруднено, я довольно часто читал доклады для смешанной аудитории. Так, примерно семестр мои лекции в университете посещали как мои «нормальные» студенты, так и труппа из Видаросена. Как-то шла речь о принципах вынесения судебного приговора. Очень скоро некоторые студенты стали отвлекаться. Может быть, они нашли лекцию скучной, а товарищей – недостойными. Другие же, напротив, выдержали и в конце лекции поблагодарили. Они утверждали, что больше, чем когда-либо, узнали по данной теме и особенно оценили то, что я так много времени уделил сущности проблемы. Мне же все представлялось в ином свете. Лишь в конце я собрался с духом, чтобы достаточно сосредоточиться на главном.

Вероятно, я не единственный лектор, который впадает в панику, думая, что все, что он говорит, общеизвестно. Там позади, в другом конце аудитории, сидит студент, которого я считаю светлой головой. А там – еще один, который два семестра назад уже присутствовал на этой лекции; вероятно, оба знают материал вдоль и поперек. И вместо того, чтобы объяснять, делаю краткие заявления. Вместо аргументов студенты получают заголовки и определения. Если слушательская аудитория состоит из разных людей, легче не впасть в панику. Старания все подробно объяснить, может быть, окажутся и безрезультатными, но попытка состоялась.

Другой момент – способность восхищаться. Если моими слушателями оказываются жители кэмпхилла возникает дружеская атмосфера открытости, восприимчивости и воодушевления. Кто-то, может быть, засмеется в тех местах, где не ожидаешь. Другие производят странные ритмические движения головой, третьи нарушают обычное торжественное молчание, издавая какие-то звуки. Но в целом, среди слушателей царит заразительная веселость. Для некоторых – просто радость быть здесь, принадлежать к большому сообществу и разделять всеобщее воодушевление. Другие, может быть, рады какой-то шутке в лекции и жадно ждут следующей, а прочие, возможно, находят удовольствие в умственном напряжении, в стремлении следить за мыслью, и радуются полученным сведениям. Комната излучает тепло, воздух напоен благотворными вибрациями – хороший климат для учебы.

Когда я говорю с жителями поселений, у меня иногда возникает то же ощущение, что и в 1968 году, когда я читал доклад в Беркли. Я чувствую то же любопытство, ту же радость – чувства, обращенные не внутрь, а щедро разделенные с другими, со всеобщим и очень возбуждающим воодушевлением.

Я вспоминаю, как профессор Лазарсфельд[5] во время одного из посещений Осло рассказал недоверчивым норвежским преподавателям университета о способности американских студентов воодушевляться. Один из них однажды похлопал его по плечу, воскликнув: «Чертовски хорошая лекция, господин профессор!» Такие реакции у нормальных норвежских студентов очень редки, у не очень нормальных, наоборот, встречаются.

6.4 Жители деревень в качестве студентов

Но действительно ли жители деревень понимают, о чем говорится в лекциях? Не является ли их присутствие только данью вежливости, своего рода алиби, чтобы так называемые нормальные студенты испытали радость от своей учебы, полагая, что они делают для сельчан что-то хорошее? Не притворяются ли они, не сидят ли только для того, чтобы заполнить аудиторию, и слушают слова или звуки, которые не имеют для них никакого значения?

Не могу сказать это с определенностью. Но я знаю из моего собственного горького опыта, что жители поселений очень критичные слушатели. В качестве лектора я терпел в деревнях ощутимые поражения. Я читал лекции, которые не встречали никакого интереса и не вызывали у слушателей никакой реакции – несмотря на вежливость. Есть две совершенно противоположных причины этих поражений. С одной стороны, я запутывался в академических мелочах, потому что соблюдал две традиции: много времени тратил на объяснение того, что, я, собственно, хотел сказать, и упоминал всех, кто когда-либо соприкасался с данной темой. Из-за этого пропадал содержательный аспект. Так как я боялся наскучить своим слушателям, я просто опускал сложные вещи или облекал их в форму анекдотов, которые оставались анекдотами, а не способствовали наглядному объяснению основных пунктов доклада. Но когда я отваживался говорить по существу обсуждаемой проблемы, оставаться серьезным и представлять логическую аргументацию, насколько возможно, с помощью небольших конкретных историй или аллегорий, я выходил победителем. Могут помочь также художественные иллюстрации.

Но все это имеет еще более глубокий смысл. Откуда мы, собственно говоря, знаем, как достичь взаимопонимания? Благодаря понятиям, благодаря артикуляции звуков, благодаря атмосфере, возникающей в помещении, благодаря столкновению вибраций, вызываемых очень живыми людьми? Когда я писал эти слова, я получил от одной приятельницы приглашение посетить выставку ее картин. В нем она цитировала шведского лирика, художественного и литературного критика Гуннара Экелёфа [1957]:

«Я верю не в воздействие, но в отождествление. Чувствуешь в себе «иностранный легион», скопище тайных защитных сил. Конечно, в искусстве есть традиции, связанные с таким излишним вопросом, как, например, вопрос о возникновении искусства и тому подобное. Но истинна лишь одна традиция, а именно, внутренняя… о которой не скажешь лучше, чем то, что это речь, связующая души».

Люди, являющиеся не такими, как все, представляют собой своего рода живую загадку. Нам ее не разгадать. Так называемые аутичные дети во многих отношениях явно загадочны. Что в них происходит? Почему они не говорят, почему не объяснятся? Например, Эва. Раньше ей ставили диагноз глубоко отсталой. Тут и ее робкая улыбка в отдельные моменты, тактика, с которой она защищает свой любимый стул в гостиной, и ее недвусмысленные сигналы, когда ее ущемляют в правах.

Для лучшего общения с необычными людьми, есть пожалуй, две основные перспективы. Либо считать данных людей ущербными; это значит, что их аппарат восприятия дефективен и поэтому общение с ними может осуществляться только на весьма примитивном уровне понимания. Или же они действительно другие, другой род людей и поэтому приспособлены для иного рода общения. Никогда не будет научных доказательств, которые могли бы нам помочь при решении этих вопросов. Мы, таким образом, должны найти другие критерии, чтобы решить, какую предпосылку положить в основу. Важный критерий можно вывести из обычных норм поведения при общении в сомнительных случаях: при сомнении выбирай то, что более выгодно для слабой стороны. Сомнение решай в пользу обвиняемого. При сомнении не считай, что у других нарушена способность к общению.

6.5 Потребители или производители?

Когда входишь в интернаты для людей с затрудненным развитием, часто бросается в глаза телевизор, включенный всегда, если работает хоть одна программа. Эти люди не могут отправиться в мир, и мир приходит к ним. Современная техника раздвинула стены и дала возможность и им следить за событиями дня. Согласно указу норвежского министерства здравоохранения доступ к телевидению относится к основным правам умственно отсталых, содержащихся в государственных учреждениях. Вот выдержка из решения от 2 сентября 1981 года:

«Если особые обстоятельства не требуют иного, клиенты учреждений этой специализации, имеют безусловное право на то, чтобы иметь собственный телевизор в комнате. Если его использование из-за большой силы звука мешает другим, пользующийся им должен, соблюдать определенные ограничения. Но само собой разумеется, что учреждение не может вообще запретить телевизоры в комнатах клиентов.»

Это решение было частью ответа на запрос одного врача, работавшего в сфере учреждений для умственно отсталых, который в то же время был уполномочен проконтролировать одну кэмпхилл-деревню в своем административном округе. Он выразил свое недовольство по поводу многого из того, что там происходило, в особенности тем, что телевидение устранено из деревень.

А что произошло потом?

В сущности, ничего. Телевидение все еще не нашло доступа к поселениям – за исключением комнат глухих сельчан.

Важнейшие причины этого запрета были объяснены совету по медицине в письме упомянутой деревни. Основным пунктом ответа в ноябре 1981 года было то, что телевидение разрушило бы социальную жизнь в деревне:

«Мы в поселениях стараемся пробуждать инициативу каждого в отдельности и способствовать межличностным контактам. Телевидение мешает осуществлению обеих целей… Проблемой институтов является то, что они могут предложить пациентам лишь небольшое число стимулирующих мероприятий. В такой ситуации понятно, что телевидение сохраняется. В сельском сообществе ситуация совершенно иная. Там почти каждый вечер происходят культурные и общественные мероприятия».

Активность и взаимодействие являются важнейшими основами поселений. Телевидение, напротив, основано на пассивности и потреблении. Оно функционирует так, что многие получают легко усваиваемый продукт, производимый немногими – модель, соответствующая основному образу действий в индустриальном обществе. Очевидно, что телевидение оказало бы вредное воздействие на социальные структуры сельских сообществ. Проще потреблять, чем производить.

Упомянутый врач на административной должности и министерство, конечно, тоже имеют свои аргументы. Большинство граждан рассматривают телевидение как нечто само собой разумеющееся. Многие школьники проводят больше времени перед экраном, чем в школе. Для старых людей телевизионные изображения являются единственным обществом. Кто будет утверждать, что те, кто живут в поселениях, не нуждаются в телевизоре? Но не обладает ли эта культура достаточной силой, чтобы сделать телевизор явно проигравшим в споре о том, что полезно для сельчан? Разве там люди ходят в театр только из– за недостатка альтернатив?

Тема эта неоднократно обсуждалась на собраниях деревень, и в отдельных семьях. В общем, в отношении телевизора существует, кажется, отрицательная позиция. Но раздаются и противоположные голоса. Почти все знают телевидение по посещениям семей вне поселений. Некоторые хотели бы смотреть и дальше свою любимую программу. Сельчане, которые не считаются умственно отсталыми, все же против телевидения. Для них оно представляет собой род наркотика. Подобное в деревнях нежелательно. Так что все остается по-старому и в обозримом будущем, вероятно, ничего не изменится.

6.6 Пробыть кем-то другим

В прошлом году в Видаросене было поставлено тринадцать различных театральных пьес. Некоторые спектакли шли несколько вечеров подряд. Так что жизнь в деревне постоянно заполнена подготовкой очередной театральной постановки, кульминацией которой является спектакль в большом зале.

Все сельчане принимают в этом участие. В вымышленном мире театра находится роль для каждого. Здесь есть короли и черти, ведьмы, молчаливые солдаты, узники концлагеря, которым угрожает смерть, и участники процессий. Я только один раз участвовал в такой постановке, и каждая минута ее была мне ненавистна.

Я играл пастуха в рождественской пьесе. За месяц до этого я отказался сыграть офицера СС. Еще раз противостоять нажиму я не смог. Но у меня есть один недостаток: я почти неспособен заучивать какой-либо текст наизусть. Мой текст в роли пастуха состоял только из четырех рифмованных строк, но это были нелогичные строчки, как я продолжаю думать. Целыми днями я носил в кармане маленькую записку с текстом и пытался запомнить последовательность отдельных слов. Нас было четверо вестников, и я надеялся, что никто не заметит, если я буду только шевелить губами. Одним из четверых был Z, бегун. Он помнил текст, но впадал в панику, когда до него доходила очередь, и убегал. У Карла нарушена речь, он тоже молчал. Третьим вестником была Карен, датчанка. Она и спасла ситуацию. Наш текст был слышен в ее ясном датском звучании, и моя неспособность стала очевидной для всех. Меня удручало также то, что многие рассматривали мой провал как аморальный поступок, как будто я не пытался учить текст наизусть. Но я ведь делал это.

Когда я думаю об этом происшествии, случившемся два года тому назад, я воспринимаю это как тройное поражение. Во– первых, я не способен учить что-либо наизусть. Еще хуже, что я не осмелился признаться в этом. Мне было ужасно стыдно открыть свою слабость. Я не соотносил ее с собой. И в третьих, для меня, видимо, было проблемой отказаться от своей постоянной роли. Это, вероятно, и явилось причиной моей неспособности выучить наизусть четыре строчки. Возможно, это позволяет сделать вывод о закостенелой позиции самодовольства, побуждающей меня медлить, покидая надежные рельсы реальной жизненной ситуации и вступая на целину. Может быть, участие в театральных постановках чрезвычайно важно для дальнейшего развития тех из нас, кто больше всего теряется. Сельчане все отважились участвовать. Z дал тягу, а я растерялся. Кажется, жизнь в деревне особенно важна для нас двоих.

7. Очеловечивание жизни

7.1 Коммуникации

Между домами Видаросена пролегают укрепленные и неукрепленные тропинки, их сложное переплетение позволяет ощутить биение пульса деревни. Водители машин, прибывая в деревню, разочарованы, потому что большая стоянка находится вне деревни. Вдоль большинства улиц и дорог стоят маленькие фонарные столбы, едва достигающие метра в высоту, чтобы не конкурировать со звездами. От этих фонарей на поверхность улицы падает лишь слабый свет. Улицы и дороги созданы для ходьбы, и на этом основана организация социальной жизни: большинство сельчан утром уходят из дома, чтобы приняться за работу в мастерских или других домах. На обед приходят домой, после этого – снова из дома, чтобы участвовать в культурных мероприятиях. Система передвижения по деревне становится, таким образом, системой непрерывного межличностного общения; это арена постоянного взаимодействия, которого никто не может избежать. Сеть улиц и дорог – важная основа жизни в деревне.

Из окна можно наблюдать один из главных результатов работы такой сети: она связывает между собой самых разных людей. Тут, например, можно видеть так называемого немого в беседе с тем, кто считается вполне нормальным. Тут пекарь галантно подает руку восьмидесятилетней преподавательнице эвритмии[6] – своего рода воспитывающего танца – чтобы помочь ей перейти по льду. Наконец, можно увидеть вместе две медленно передвигающиеся фигуры, одна – из-за поврежденной ноги, другая – потому что она родом из страны, где не знают оледеневших улиц.

7.2 Границы раскола

В сочетании с разнообразными обязанностями, которые выполняет каждый сельчанин, такая система тропинок приводит к тому, что люди постоянно встречаются друг с другом. Они буквально постоянно перебегают друг другу дорогу. Так как они вежливы, они обмениваются несколькими словами. А так как они благоразумны, то говорят о том, о чем думают. При этом здоровые люди несут особую ответственность. Терье не знает, где ему провести летний отдых; не могли бы вы взять его с собой в поездку по Югославии? Дом Сельмы Лагерлёф на следующей неделе почти осиротеет; нельзя ли тем, кто останется в нем, обедать у Уле Бюлля? Ханс опечален, потому что Ханна его дразнила, ты не мог бы ей об этом сказать? Конечно, часто обсуждаются проблемы – и не только обсуждаются, но и разрешаются.

Эвритмия разработана Рудольфом Штейнером и получила широкое распространение в мире. Она используется и в вальдорфской педагогике, и в традиционном образовании как возможность самовыражения для детей и взрослых. Различают педагогическую, сценическую, гигиеническую и лечебную эвритмию (прим. Альперн, взято из Википедии).

В деревнях дискутируют также, как и в общественных или частных учреждениях, но есть важное отличие: деревенские дискуссии чаще всего принимают форму непринужденных встреч. В учреждениях, напротив, они становятся формальными собраниями персонала, заседаниями и совещаниями. Такие формальные собрания подтверждают различие между «ними» и «нами». Совещания созываются, чтобы обсудить очередные проблемы. Ханс и Ханна становятся, таким образом, объектом обсуждения экспертов; они становятся клиентами. Встречи на улице, напротив, не признают формальной иерархии; они не организуются преднамеренно и не имеют особого статуса. Тем самым, они препятствуют безрадостному процессу формализации, превращения людей в объекты, который наблюдается во всех учреждениях, руководимых профессиональными экспертами.

Часто от сотрудников приютов и институтов слышишь, что слишком много времени уходит на совещания. Они правы. И они справедливо жалуются, что у них нет времени заниматься клиентами. У них отсутствует время потому, что они участвуют в собраниях, на которых и создаются «клиенты». Поэтому решение проблемы состоит не в том, чтобы принять больше персонала на службу. Ключ – в изменении мышления и организационной практики, которое приведет к преодолению раскола между «ними» и «нами», между субъектом и объектом, специалистом и его делом.

7.3 Как на картине Брейгеля

Когда приезжаешь в деревни, складывается иногда впечатление, что попал на средневековый рынок. Картины Брейгеля могли бы быть написаны в Видаросене.

Вне деревень большинство из нас живут среди людей, похожих на нас. Они принадлежат к одному с нами общественному слою, имеют такое же образование, похожую работу, одни и те же отношения с соседями и вкус в отношении вин. Но и внешне мы выглядим похоже, например, лицом, прической, одеждой и повседневным поведением. Таким образом, все производят одинаковое впечатление. Сходство уничтожает индивидуальные черты.

Люди в деревне идут другим, своим собственным путем. Кажется, что с годами в них все меньше обыденности. В деревнях есть установленные праздничные дни, но любой день там, в известном смысле, праздник.

Когда я иду по улицам больших городов, мне часто кажется, что люди, которых я встречаю, имеют определенное сходство с кем-то из сельчан. Этот парень имеет что-то общее с Улой, та дама чем-то похожа на Карен. Но в деревне мне никогда не приходит в голову, что кто-то похож на моих городских знакомых. Люди в деревнях имеют столь яркие характеры, что никого не напоминают. Правда, определенные черты характера могут быть едва заметны в их бледных двойниках из внешнего мира, но в самих деревнях никакие воспоминания о свойствах бледного двойника не оживают.

У людей появляется характер по нескольким причинам. На одну причину я уже указывал, а именно на тот факт, что иерархическому распределению ролей в деревне поставлены преграды. Обычно роли персонала и клиентов четко выражены, символизируется не только различиями в одежде, но проявляется и на телесном уровне. Любая профессиональная или полупрофессиональная подготовка становится тренировкой внешности. Пациенты и клиенты всякого рода также учатся вести себя как подобает в этом качестве; и одна из больших проблем при возвращении к обычной жизни состоит в том, чтобы избавиться от такого поведения. Люди в деревнях имеют взгляды, помогающие им преодолевать такое различие. Их коллективная жизнь так организована, что неизбежные признаки иерархического раскола сокращаются до минимума.

Другая важная предпосылка сходства деревень с картинами Брейгеля – это крайние различия в истории социальной жизни сельчан. Некоторые приезжают из закрытых учреждений, иные даже из «герметически» закрытых, потому что их считали опасными. Другие прибывают прямо из лона семьи, избалованы и неспособны брать на себя какие-то обязанности, пока требования деревенской жизни не вынудят их к этому. (После посещения дома они часто вновь возвращаются к старым привычкам). Другие получили ученую степень, но не хотят, или не могут работать в профессиональном сообществе. Матери и отцы, в одиночку воспитывающие детей, приезжают туда, чтобы жить в сообществе. Большинство сельчан родом из Норвегии, но довольно много иностранцев.

Третье важное условие того, что люди в деревнях становятся личностями, это крайнее разнообразие задач, выполняемых каждым. Возьмем, к примеру, Петера: рано утром он играет на флейте; после завтрака он отвечает за мытье посуды, а в течение первой половины рабочего дня продает изготовленные в деревне гончарные изделия; после обеда он принимает участие в семинаре по эстетике в качестве студента, а вечером, если он должен участвовать в деревенском собрании, он удирает. Или Ольга: она оделась и позавтракала с помощью друзей; кто-то проводил ее до кукольной мастерской и назад до дома; после обеда она занимается своей любимой книгой с картинками, но она в плохом настроении, потому что кто-то сдвинул ее стул с предназначенного ему места. Вечером хозяйка дома идет с ней в кафетерий за куском торта, Ольга улыбается до ушей. Лейф, например, звонит в колокол и собирает урожай лука; вечер он проводит на репетиции к рождественскому спектаклю. Анне проводила своих детей, до школьного автобуса, потом отвечает на письма, в которых люди просятся в деревню. Она приглашает одного претендента на испытательный срок, говорит по телефону с одной матерью, которая жалуется, что ее «маленькая» дочь (которой тридцать два года) в конце прошлой недели пришла домой в ужасно грязных штанах. «Мне жаль, – говорит Анна, – но она должна сама привести их в порядок; дай ей время и окажи доверие». После обеда Анна замечает, что она недостаточно времени уделила подготовке своей роли в рождественской пьесе. Поздно вечером она идет на беседу о реинкарнации. В воскресенье она встречает большинство сельчан в доме Андреаса. Воскресная служба, которая проводится людьми из деревни, повествует о равенстве перед Богом и о том, что каждая душа имеет свое достоинство.

Поскольку нет социальных противоречий, индивидуальные жизненные истории различны, а задачи и обязанности многообразны, вся жизнь в деревне обращена к людям. Они постоянно встречаются друг с другом, но всякий раз в новой роли: как член определенной семьи, как плотник, как певец или артист, как приглашенный к обеду, как пастух в последней рождественской пьесе или как палач в следующей театральной постановке. Из совокупности задач, поставленных перед каждым, делают исключения, но только с учетом той деятельности, которой человек занимался в прежние периоды своей жизни. Это разительно отличается от модели жизни в городе, где мы чаще всего не выходим за пределы главных ролей, которые мы освоили в обществе. Медицинская сестра для соседей, если они вообще ее знают – прежде всего медицинская сестра, полицейский – прежде всего полицейский. Через некоторое время и если повезет, медицинская сестра и полицейский станут несколько больше, чем просто медсестра и полицейский. И все же нынешние роли остаются основным атрибутом человека, даже если белая косынка или шлем уже сняты. Люди в деревне совершенно иные. Они так сильно различаются своими личными историями и выполняют – это очевидно для всех – так много различных функций, что назначать какую-то одну определяющей уже не кажется правильным. Вместо этого люди в деревне признаются личностями. Они проявляются во всем своем характере, а не в отдельных ролях. Роли не закреплены, они могут исполняться разными лицами, их исполнители предсказуемы. Характеры тоже предсказуемы, но их не возьмешь напрокат. Они – неотъемлемая часть вполне определенного Человека.

8. Ситуация с властью

8.1 Кто принимает решения?

В поселениях нет директоров, нет короля и нет парламента. Кто же тогда принимает решения?

С формальной точки зрения дело обстоит довольно просто. Деревни объединены в одну ассоциацию с официальным уставом. Во главе находится Совет директоров, члены которого – жители деревень и приезжие, среди последних есть не только местные, но и иностранцы, не только «обычные» но и не вполне «обычные» люди. Совет собирается два раза в год, и тогда принимаются решения.

На практике все выглядит иначе – если бы правление пользовалось своими полномочиями, оно скоро бы осталось без деревень.

Принятие решений поддерживает огонь общественной жизни. Жизнь в деревнях зависит от людей, которые проявляют в своей деятельности необыкновенно высокую меру ответственности, особенно в отношении тех, кто живет с ними в семье. Указания сверху лишили бы их этой ответственности. Поэтому Совет не торопится решать то, что до него еще не решалось[7]. Перед каждым заседанием собираются на встречу представители деревень, обсуждают все стоящие на повестке дня вопросы. В большинстве случаев они приходят к общему мнению. После этого их решения рассматриваются Советом и, как правило, принимаются. Если кто-либо из членов правления выражает сомнение, то это почти всегда приводит к тому, что данный вопрос переносится на следующее заседание Совета. Сомнения возникают чаще всего тогда, когда чье-то мнение недостаточно ясно. Это особенно отчетливо проявляется на заседаниях Совета, в которых участвуют иностранные члены (в настоящее время из Финляндии, Франции и Ирландии). Их присутствие требует, что бы все говорили на английском языке, потому что это единственный язык, на котором мы можем общаться между собой. С одной стороны, это обременительно, с другой – имеет свои преимущества. Члены правления говорят в этом случае меньше, и в том, что они говорят, отсутствует красноречие. Проблему не так просто завуалировать, и предложения звучат не так убедительно: суть каждого дела выступает на передний план. Бывает, что Совет сам выдвигает новые идеи, но это только идеи, для обсуждения в деревнях. Решение, остается за теми, кто будет жить его последствиями.

Каждая отдельная деревня имеет свое правление, функционирование которого очень похоже на деятельность Совета директоров. Деревенские правления собираются четыре раза в год. При этом они проверяют состояние финансов в текущий момент и способствуют прояснению вопросов, по которым у жителей деревень существуют сомнения. Деревенские правления выполняют функцию посредников в отношениях с местными властями. Но также, как и Совет директоров, они не решают ничего, что не было бы уже решенным делом. Решения, таким образом, возникают в самих деревнях. Но как это происходит?

Власти вне деревень были заинтересованы в том, чтобы каждое деревенское сообщество имело бы иерархию во главе с директором. И они его получили – на бумаге. Я думаю, что немногие жители деревень знают, кому именно поручено выполнять эту задачу. Такие директора существуют лишь для внешнего употребления. Ко времени, когда я это писал, я мог припомнить только директора одной деревни из пяти.

Кто-то, может быть, уже догадался, что все решения принимаются деревенским собранием – еженедельной встречей всех жителей деревни. Часто в ней принимают участие гости. Их встречают по-особому – также, как и вновь прибывших поселян и сотрудников. Собрание имеет председателя, который руководит дискуссиями, на которых обсуждаются вопросы, представляющие всеобщий интерес. Вопросы могут быть заданы с места, но уже за неделю можно вносить предложения председателю для последующих обсуждений.

В начале деревенского собрания зачитывается протокол предыдущего заседания. При этом все слушатели предельно внимательны. Повторение важных пунктов предыдущего собрания будит воспоминания, и часто среди присутствующих раздаются протесты и комментарии.

Число предложений и жалоб велико. «Улицы покрылись льдом, нужно посыпать их песком». Против этого горячо протестуют те, кто пользуется санками. «Магазины недостаточно чисты». Кто-то приходит слишком поздно к трапезе или на работу. «Почему уроки танцев не возобновились после каникул?» «Кто взял мой велосипед?» «Что мы можем сделать, чтобы изготовить этой осенью больше свечей?» Часто те участники собрания, которые задают хорошие вопросы, показались бы многим сильно отстающими в развитии или некомпетентными. Иногда у тех, кто просит слова, нарушена речь. Кажется, что председатель в состоянии понять и перевести самую неотчетливую речь – кроме, может быть, А и Б, которые пользуются таинственной речью, столь чудесной на слух. Одна из них, девушка, находится после своего доклада в совершенном изнеможении. Она вспотела и задыхается, как после марафонского бега. Но на лице – счастливая улыбка. Ее эмоциональное обращение понято.

Часто между участниками собрания разгораются споры или резкая словесная перепалка. Иногда кто-то плачет или покидает зал. На последнем собрании, в котором я принимал участие, у одного сельчанина был приступ эпилепсии. Его незаметно вывели и доставили домой, не прерывая собрания. Эпилептические припадки являются частью жизни и важно, что им придается серьезное значение. Однажды перед залом, в котором должно было состояться собрание, была устроена демонстрация. Спорили на тему радио. Демонстранты, предводителем которых был некто с синдромом Дауна, требовали радиоприемник для личного употребления. Их желание было исполнено. В том же зале состоялось уже описанное восстание против нового нежелательного распорядка дня.

Итак, общие дела – конкретные проблемы, представляющие интерес для всех присутствующих, действительно решаются деревенским собранием. Так как деревенские жители интересуются друг другом, для них важно, что там говорят, поэтому в собраниях участвуют очень активно. Но процесс принятия некоторых из важнейших решений при таком большом количестве людей не прост, если, например, речь идет об организации новых деревень, приеме новых членов, строительстве новых домов или перестройке отношений с властями.

Чтобы понять, где решаются эти вопросы, необходимо заняться более общими основами распределения власти внутри этих деревень.

В деревнях нет должностей или ролей, которым даны официальные полномочия. Есть только определенные группы людей, имеющих возможность приобрести больше влияния, чем другие.

Важную роль играет, например, возраст. И в этом деревни отличаются от остального мира. Цикличный ритм деревенской жизни, постоянное повторение всех событий делают опыт ценным преимуществом. Те, у кого позади долгая жизнь, обладают бесценным запасом нужных знаний, в деревне это имеет большое значение: ограничить использование опасной техники, значит ограничить ее притягательную силу для отважных молодых людей с их предприимчивостью; коллективное руководство жизнью препятствует опрометчивому выставлению напоказ материального успеха; особо важное значение, придаваемое учебе, относится к изучению не только новейших явлений, но и вечных проблем. Так, в деревнях нет и времени ухода на пенсию. Активность человека заканчивается, когда кончается его жизнь. Преклонный возраст рассматривается не как бремя, а как условие жизни, как состояние. По названным причинам часто те, кто больше времени провел в деревнях, имеют большее влияние. Из них в определенной мере избирается официальное руководство. И все же возраст, как покажет следующий пример, не является гарантией влиятельности. Из основателей норвежских кэмпхилл-поселений еще живы и живут в деревнях трое. Каждому в отдельности оказывается большое уважение, но только одна личность оказывает сильное, распространяющееся на всю систему влияние.

Основой пребывания у власти иногда могут быть родственные отношения. В союзе деревень иногда живут вместе два поколения взрослых людей. В одном из поселений была семья, которая в течение нескольких лет включала четыре поколения. И все же невозможно увидеть родственные связи, которые бы каким-то образом служили основой осуществления власти. Очень пожилые люди часто нуждаются скорее в уходе, чем во властных полномочиях. И между поколениями, которые активно участвуют в трудовой жизни деревень, кажется, не возникает властных союзов. Во всяком случае, не возникло никакой династической системы.

Биологический пол, напротив, имеет значение. В общем и целом норвежские деревни представляют собой в определенном смысле женские сообщества. Семья занимает значительное место, и в центре многих разговоров стоят проблемы домашнего хозяйства. Мужчины принимают участие, но не доминируют. Традиционные области приложения мужского труда, работа и технические знания не занимают монопольного положения. Высокий приоритет принадлежит скорее размышлениям о «благополучии тружеников». И культурная жизнь богата темами, имеющими одинаковое значение для женщин и мужчин. Таким образом, здесь мужчины не господствуют, как в нормальном обществе. Если говорить о принятии решений, на первый план выступают значительные женщины.

Я хотел бы предложить нечто совершенно иное для выяснения вопроса о влиянии. Влияние возникает, по-моему, прежде всего из двух вещей. Во-первых, данное лицо должно удовлетворять требованию участия в трех сферах жизни – домашнее хозяйство, работа и культурная жизнь. Это требует опыта, и здесь молодые люди находятся в невыгодном положении. Но и мужчины в целом меньше принимаются в расчет.

Второе требование при рассмотрении современного общества намного труднее описать. Понятие «роль» больше не помогает, скорее, речь идет о «профиле личности», имеющей знания. Но не о личности философа или ученого-специалиста из академической среды, здесь не имеется в виду использование большей части времени и энергии в интересах науки. Напротив, в деревнях наибольшее влияние оказывают те, кто умеет сочетать выполнение конкретных требований ведения домашнего хозяйства и работы с очень энергичным стремлением в течение всей жизни приобретать познания в области искусств и литературы, что в деревенских сообществах считается очень важным. В одной из деревень однажды жил некто с интересами и личностным профилем ученого, но склонный улизнуть, как только речь заходила об урожае лука. Вначале его очень ценили, но уважение быстро пропало, и он оставил деревню, чтобы специализироваться на лоне науки. Другие жители очень ловко справляются с практическими проблемами в домашнем хозяйстве или в мастерских. В этих сферах они полностью самостоятельны. Может быть, они подключают телефонные аппараты или помогают – вопреки всем возражениям – при сооружении прекрасных амбаров или небольших фабрик. Они совершенно очевидно влиятельны. Но если они не особенно интересуются культурной жизнью, у них весьма небольшие шансы быть признанными в роли руководителей.

В настоящее время влиятельной личностью в норвежских деревнях является женщина, проявившая себя во всех трех основных сферах жизни. И ее собственная жизнь представляет непрерывный интеллектуальный поиск. Она неутомимо занимается исследованиями и приобрела глубокие знания в литературе, которая в деревнях считается наиболее важной дисциплиной, особенно в наследии Рудольфа Штайнера. К тому же она еще является харизматической личностью, но не в том смысле, что может заразить и увлечь зажигательной речью. Она способна и на это, но чаще склонна к благоразумию, ее речь суха, а слова для многих остаются непонятными. Ее харизма, скорее, «божий дар» – первоначальное значение этого слова, а это значит, что она обладает талантом так рассказать о чем-то, чтобы выразить всю суть. Это становится, например, очевидным, когда она объясняет, какие решения более всего соответствуют основным идеям признанных авторитетов. Она постоянно спрашивает себя, какую позицию заняли бы в отношении определенной проблемы Гёте, Кёниг, Штайнер или их толкователи, включая свою собственную персону, и потом этого придерживается. Что думает об этом социальное министерство, является для нее, может быть, поводом к размышлению, но никак не последним словом. Она так погружена в мир высоких идей, что часто бескомпромиссно ведет себя в отношении властей вне деревень. Она всегда дружелюбна, но без какой бы то ни было сентиментальности. Бескомпромиссна, но готова испробовать самую радикальную альтернативу. Она верит в Бога, и в то же время охотно бы посмотрела на деревню, ориентированную на буддистскую философию. Она скептик с твердыми убеждениями. Такова личность женщины, оказывающей в настоящее время наибольше влияние на кэмпхилл-движение в Норвегии.

И все же границы такого влияния уже обозначены. Причина этого, опять-таки, во общем требовании, чтобы все жители деревни активно участвовали в решении общих важных задач. Это требование препятствует тому, чтобы влияние приобрел тот, кто не прошел через все жизненные испытания в деревне. Некоторые из мировоззренческих систем способствуют возникновению довольно странных руководителей. Так, например, существуют фанатики, которые берут с собой в Карибское море верующих из США и там побуждают их к коллективному самоубийству, гуру, которые используют своих сторонников экономически или сексуально, и политические вожди, которые преобразуют своих приверженцев в экстремистскую партию. Чтобы добиться признания, таким руководителям нужна дистанция как в отношении сторонников, так и простых житейских дел. Выделиться при выполнении повседневных обязанностей для них почти невозможно. Они оказываются несостоятельными, если речь идет о том, чтобы сменить пеленки, внимательно обращаться с сумасшедшими, собрать урожай овощей или представить на сцене деву Марию или вора. Но руководители, деревень знакомы с повседневными делами так близко, что норма деревенской жизни постоянно воспроизводится. Если бы они не проявляли заботливости и сердечного участия, они не занимали бы ведущего положения. А так как они неотрывны от повседневных дел, они, по всей видимости, никогда утратят такого подхода.

Все жители деревни должны активно участвовать в решении общих задач. Вследствие этого ограничения возникают другие, прежде всего – ограничение роста союза деревень. Для смены пеленок требуется время. Также требуется время для управления большим делом. Если кто-то связан еще и повседневными обязанностями, то для руководства неизбежно остается меньше времени. Когда сеть деревень растет, она распадается, что, в сущности, хорошо. Чтобы союз увеличивался при центральном руководстве, система должна быть иначе организована. Произошла бы опять формализация отношений власти, возникла бы бюрократия, четкое разграничение полномочий при принятии решений и развились бы иерархические структуры. Достоинств, которые сейчас неотъемлемы от жизни деревни, больше не стало бы, работа превратилась бы в пытку; решения больше не принимались бы на местах. И, наконец, появилось бы требование компенсационных вознаграждений, возникла бы дифференциация зарплат, деревни стали бы учреждениями, и все, что было достигнуто, оказалось бы забытым.

8.2 Вознаграждения

На всех предприятиях, которые мы знаем, в сфере труда существует система оплаты. Чаще всего речь идет о служебной лестнице, устанавливающей различия в зарплате, в должности, размерах кабинета и в виде орудий труда. Часто даже место за столом во время обеда или на заседаниях зависит от ранга отдельных людей. Самый важный участник приходит чаще всего последним, чтобы ни одна секунда его драгоценного времени не пропала. По окончании заседания он почти всегда покидает помещение первым. Неотъемлемой частью системы вознаграждения считается право осуществлять власть. Иногда оно рассматривается даже как столь важная часть, что другие вознаграждения отступают на задний план.

Деревни почти не используют ничего из обычных вознаграждений. Служебного роста нет, так как нет мест, на которые можно выдвинуться. Правда, каждый в отдельности ответственен за решение определенных задач, но все задачи одинаково важны, и никто не может выдвинуться с течением времени как особенно важный. Если кто-либо склонен преувеличивать значение какой-то одной проблемы внутри деревенского сообщества, такого человека побуждают оставить эту область и работать в других сферах. Так, например, от одного из деревенских жителей, обладавшего талантом работы с компьютером и до определенной степени усовершенствовавшего и централизовавшего бухгалтерское дело, мягко, но настойчиво потребовали поработать на крестьянском подворье. Или пекарня, которая постоянно повышала свою производительность. Приговор гласил: «Дело идет слишком хорошо. Если пекут так много хлеба, это признак того, что к решению других проблем относятся небрежно». И чтобы приостановить перепроизводство, главным участникам поручили важные задания в сфере культурной жизни.

Когда-то было так, что группа опытных жителей деревни ездила от селения к селению и консультировала на местах. Принадлежность к этой команде, вероятно, ближе всего к официальной должности. В то время, когда я писал эту книгу, я узнал, однако, что эта группа распалась, потому что решили, что она умаляет значение Совета директоров. Быть членом Совета – проявление доверия. Но сам Совет стремится снизить это значение, приглашая всех заинтересованных принимать участие в большей части своих заседаний. То, что доступно всем, не может быть вознаграждением для немногих.

Жизнь в деревенском сообществе имеет определенное сходство с жизнью семьи. При этом элементы традиционной и современной семьи соединяются в ней в обновленной форме. Жизнь в деревне сходна с традиционной семьей тем, что общими узами связано большое число ее членов. Семейные сообщества довольно велики, и каждая деревня может считаться узлом разветвленных родственных связей. Так, например, небольшие праздники происходят в отдельных домах, а в больших участвуют все жители деревни. Рождение ребенка вызывает всеобщий интерес, а крещение представляет собой такое большое общественное событие, что на празднование приглашается вся деревня. То же относится к свадьбам и погребениям. В деревнях семейная жизнь не скрывается: все жители принимают в ней участие.

Аналогия с современной семьей заключается в антиавторитарной структуре деревенского устройства. В некоторых семейных объединениях, правда, отцы семейства (или, чаще, матери семейства) действительно играют ведущую роль, но с местом главы семьи вряд ли связаны какие-либо привилегии. В отдельных случаях можно наблюдать «пап или мам», которые выполняют не только положенную им равную долю черной работы, а гораздо больше этой положенной доли. Но в общем, это довольно трудно – утвердиться в роли главы в деревенской семье. Потому что новые, чаще всего, молодые сотрудники, привозят с собой стандартные представления окружающего общества. Они не признают старый авторитарный стиль руководства и жалуются, либо порывают с деревней. Такие случаи бывали. К тому же многие сотрудники имеют собственных детей, и всегда удивительно видеть на них сильный отпечаток общей культуры норвежских детей и подростков. В деревнях нет телевизора; центр тяжести там переносится на духовную жизнь и только очень немногие ценности из общества потребления находят здесь признание. Дети же, как и все дети: чаще всего шумные и непослушные, живой пример той распространенной духовной позиции, которая начисто отвергает всякое проявление старомодного авторитета. Воспитание ребенка требует много такта; помочь молодому существу перейти ко взрослому существованию – это все равно, что тащить лосося из реки удочкой, которая так хрупка, что грозит вот-вот сломаться. Итак, польза авторитета ограничена. К этому надо добавить, что родителям в деревнях постоянно не хватает времени. Они должны не только выполнять домашнюю работу, но и участвовать в культурной жизни. Таким образом, проблема большинства семей в деревне не в абсолютной претензии на авторитет, а скорее в том, что членам семьи не хватает как времени, так и готовности взять на себя ответственность за необходимые решения и действия.

Поэтому вознаграждения там больше похожи на вознаграждения в семьях, живущих довольно демократично. Это значит, что, собственно, и нет никаких вознаграждений – только уважение и любовь, больше ничего. Не избирается мать года, нет особых наград для отца, тети или послушного сына. Коллективная жизнь идет вполне нормально и определяется вполне нормальными принципами. В отличие от официальных учреждений там не выдвигаются ни точные цели, ни правила, каким образом достичь этих целей. А раз нет подробных указаний, то и достижения невозможно измерить. Таким образом, победителей нет. Часто говорят: «Она была хорошей матерью». Почему она была хорошей матерью? Если детям приходится отвечать на этот вопрос при погребении, они затрудняются найти точное объяснение. Как? Почему? Возможно, это связано с домашней атмосферой, с повседневным ходом вещей, с миллионом встреч, большинство из которых, наверное, были хорошими. Внутри организаций надо карабкаться по лестницам и достигать целей. Семейная жизнь – цель сама по себе. Путь – и есть цель.

В деревнях все жизненные связи похожи на семейную жизнь. Отсюда возникает совсем особая проблема: что происходит с теми, кого раздражает многофункциональное существование и они считают, что заслуживают внимания и вознаграждения? Что происходит с искателями престижа, если престиж не может быть обретен?

Внутри социальных организмов, устроенных иначе, практикуются следующие два решения. Или упомянутые получают престижное место, или они должны уйти. Ни одно из этих двух решений нельзя перенести на деревни, особенно решение об исключении. Невозможно просто покинуть деревню. Она является своеобразным миром, который так притягателен, что нормальное общество в глазах тех, кто думает об уходе, и тех, кто хотел бы поддержать их в этом, кажется довольно непривлекательным. И тот, кто уже несколько лет прожил в такой деревне, не имеет достаточно денег, чтобы начать новую жизнь вне ее. Все потребности удовлетворялись, а все лишние деньги инвестировались в развитие деревни. Кроме того, исключение тех, кто долгое время провел в деревне, рассматривается как нарушение самых элементарных правил. Деревни предназначены для всего жизненного цикла. Это именно та весть, которую приносит нам деревенское кладбище.

Также не существует возможности раздавать почетные должности, так как нет официальных руководителей, что лишает смысла само награждение. Ни возраст, ни добрые дела не приносят привилегии. Бремя старости по сравнению со многими другими трудностями, которые можно наблюдать в каждой из этих деревень, относительно невелико. Возраст – всего лишь атрибут, вызывающий слабый интерес. Никто не обращает внимания на положенный по закону пенсионный возраст. Без обычных зарплат и повышенного внимания, люди до тех пор работают над многочисленными неотложными задачами, выдвигаемыми коллективной жизнью, пока в самом прямом смысле этого слова не становятся недееспособными. В сравнении с тем, что влечет за собой старость в остальном мире, это имеет свои преимущества; если же брать возраст за критерий предоставления особых прав, то шансы для стариков в деревнях плохи.

Деревни, таким образом, не предоставляют возможностей роста по вертикали, зато рост по горизонтали почти неограничен. Жители деревень, как и сотрудники, постоянно перемещаются. Они переезжают, не только внутри одной и той же деревни, но и в другие деревни, в том числе, за рубеж. Только меньшинство остается дольше трех-четырех лет в одном и том же доме. Часто переселяются отдельные лица, или пары, иногда и большая часть семейного объединения. И место работы часто меняется. Эта мобильность действует как своего рода предохранительный клапан.

Может случиться, например, что отношения в определенной семье омрачились, потому что члены семьи действуют друг другу на нервы. В другом случае, может быть, семья или даже целая деревня ищут нового члена. То же относится их к рабочим местам. Такого рода изменения имеют то преимущество, что они неоднозначны. Так, переезд может быть результатом притяжения или наоборот – отталкивания; он является результатом либо сильной потребности в перемене, либо желания освободиться от вполне определенной персоны, либо, наоборот, принять определенное лицо в свой дом. Кто в одной среде был раздражителем, действующим на нервы, другую, может быть, обогатит. Экстраверт, всегда производящий много шума, может стать проблемой среди таких же, как он, а среди тихонь – настоящим благословением. С точки зрения мобильности жителей деревень очень выгодно, что как семейные объединения, так и целые деревни созданы по одному принципу. Переезд при этом означает новых людей и новое социальное окружение, но не новую форму жизни и не новый жизненный ритм. Многие жители деревень уезжают за границу, чтобы несколько дней или даже лет побыть в гостях у других деревень. Часто они не говорят на языке той страны и заносятся властями в разряд умственно отсталых. Но ритм и организация деревни, в которую они приезжают, им знакомы. Через несколько дней после прибытия они уже включены в новую систему.

Перед деревенскими жителями открыт и совершенно иной путь. Это может быть с одной стороны бегство, а с другой – вознаграждение. Это путь, который ведет в глубь – либо в мыслях, либо в медитации. Деревни являются местами созерцания. Короткие мгновения молчания перед трапезой или встречами дают возможность участникам снова и снова выверите свой курс. Жизнь в деревнях бурная; это жизнь со множеством обязанностей и постоянной борьбой за их точное исполнение. И все же одновременно в ней есть особая тишина. Она открывает путь к сокровищам внутреннего мира.

8.3 Социальный контроль

26 августа 1988 года в газете «Иерусалим пост» появилось сообщение, что ее редактор попал в очень трудное положение. Одна из его статей возбудила недовольство ультра-ортодоксальных читателей газеты. Редактор предстал перед судом. Приговор гласил примерно следующее:

«Богобоязненные жители призываются по решению суда держаться на расстоянии не менее четырех локтей – 2,4 метра – от рабби Хаима Каценэлленбогена, главы иешивы «Тора В» Ира» и предводителя воинствующей антисионистской организации «Не-турай Карта». Он не может быть десятым в кругу молящихся. Он не может получать никакого жалования сверх того, что необходимо для поддержания жизни. Запрещено желать ему мира[8]».

Жестокое наказание, если предположить, что приговор имеет законную силу. Но не поступаем ли мы в повседневной жизни иногда также? Мы приближаемся в одобрение и отдаляемся в осуждение. В социальных системах с тесным переплетением связей имеются тысячи возможностей выразить неудовольствие. Они используются также и в деревнях. И там они еще действеннее, чем обычно, потому что меньше возможностей спрятаться. Дистанция ощутимее, потому что большинство людей, до которых есть дело, постоянно вблизи. Невозможно избежать случайных встреч, которые теперь превратились в столкновения. В деревнях нет обычных предпосылок, дающих нам возможность избежать неофициальных санкций.

В распоряжении имеются еще четыре других механизма санкций, а именно, деревенское собрание, праздник Св. Николая, переезд и, как последнее средство – исключение из деревенского сообщества.

Деревенское собрание часто служит для выражения критики. Так, например, для жителей, чья задача состоит в том, чтобы готовить материал для компоста, вероятно, оскорбительно постоянно вылавливать из отходов бутылки, банки или синтетические вещества: во время деревенского собрания они разыгрывают сатирическую сценку, чтобы продемонстрировать опасные последствия этого. Критикуются также отдельные лица. «Кто– то распространяет за моей спиной ложь обо мне», – говорит Петер. Эва отвечает раздраженно, что это не она, но что Петер должен вовремя являться на работу. Вспыхивает ссора, и собравшиеся жители деревни с интересом слушают. Кто-то жалуется, что по пешеходным дорожкам, ездят на мотоцикле. Имени не называют, но это и не нужно: в деревне только один мотоцикл.

День Св. Николая, 6 декабря, предоставляет изобилие возможностей. По мнению жителей деревни, это очень подходящий день, чтобы одаривать тех, кто заслуживает вознаграждения. Когда я жил в деревне, я получил пару ангельских крыльев.

В коротком обращении Св. Николай сказал мне, что хоть я и в порядке, но должен направить немного больше внимания на небо. Эллен получила красивое платье. Она склонна к тому, чтобы брать на себя заботы и нужды других, и из-за этого забывает о своей внешности. Другие получили подарки, которые были просто милы. Вся деревня была на вечере, на котором некоторые жесты были красноречивей слов.

Изгнание – это последний шаг. В истории норвежских деревень эта мера до сих пор очень редко применялась. Обычный порядок приема состоит в том, что сельчане сначала проводят в деревне испытательный срок. Если этот промежуток времени прошел, и вы хотите остаться, то, в общем, исходят из того, что вы проведете там остаток своей жизни. В ряде случаев государственные власти посылают кого-либо в деревню насильно. Были здесь также люди из закрытых заведений, имевшие множество проблем с поведением и создававшие беспорядки. С этой ситуацией деревни не справлялись. А потом еще этот случай с Z, который прибыл прямо из заключения. После того, как он месяцами будоражил деревню, его поведение в отношении маленьких детей стало так опасно, что он должен был возвратиться в тюрьму. Однажды от двух сотрудников официально потребовали оставить деревню; и все же один из них продолжал работать для этой деревни, но за обычное жалование, как все нормальные люди. Однажды несколько молодых сотрудников получили совет уехать, или уехали по собственному желанию, потому что по горло были сыты самой деревней или некоторыми ее жителями. Конфликты особенно часто разгораются на почве специализации. Нелегко признать, что все другое, возможно, важнее, чем дело, в котором являешься экспертом.

Посетители, которые приезжают в деревни, часто удивляются дружеской, перемежающейся с моментами тишины атмосфере, которая там царит. В известной мере, впечатление соответствует действительности, что не должно означать, будто жизнь в деревне слишком спокойная. При такой близости стороны приобретают огромную важность друг для друга. Кипят чувства любви и ненависти. Удивительно, что взрывы не происходят чаще. Отчасти это объясняется, вероятно, ритмом жизни деревень. Если возникают конфликты и накапливается гнев, это приводит, естественно, к разрядке в нормальном обществе. Также происходит и в деревнях. Но здесь идут дальше. Стороны часто встречаются по различным поводам. Если в доме ссора, то ее участники встречаются на Библейском вечере. Это своего рода процесс очищения, как сказал однажды один из жителей деревни, очень значительное событие, встреча, темы которой так огромны, что затмевают повседневные споры. Не нужно даже говорить о конфликтах, к концу вечера они уже улажены. На следующий день противники встретятся, вероятно, на коллективном богослужении, а в воскресенье вечером состоятся почти всегда коллективно посещаемые концерты или лекции. Моменты молчания, искусство и интеллектуальные задачи создают ситуации, когда чувствуешь себя неловко, раздувая конфликт со своими товарищами.

В этой главе мы напрасно искали власть в деревнях. Нет ни короля, ни королевы, ни президента, ни директора, который бы заслуживал этого названия, ни правления, сражающегося за принятие решений, ни выборов. Есть ограничение любой формы специализации; поэтому влиянием пользуется лишь тот, кто умеет сочетать обязанности по дому, работу и участие в культурной жизни деревни. Правда, есть женщина, которая имеет немного больше влияния на остальных членов поселения, но каждый волен возражать ей, и остаться при своем мнении.

Что же это за общественная система?

Выносят решения, покупают крестьянские подворья, строят дома, принимают новых людей, а иных удаляют. Таким образом, налицо осуществление власти, но в чьих руках эта власть?

Мы опять должны вернуться к различию между государством и обществом, между живыми сообществами и навязанными системами классификации, между тенью и светом. Деревни представляют собой маленькие островки сопротивления господству государственного разделения на категории. Они ускользают от обычной категоризации людей и религиозных систем.

В понимании этого мы немного продвинулись вперед: властные структуры в деревнях и между ними похожи на те, которые встречаются в относительно открытых системах без строгого иерархического порядка. Правда, есть договор о разделе собственности, но он говорит лишь о том, что все принадлежит деревенскому опекунскому совету.

Далее, существует договор между государством или муниципальными властями и деревнями. Он регулирует выплату государственных денег жителям деревень. Но в отношении тех, кто не считается нуждающимся в социальном обеспечении, не существует никаких письменных соглашений. Они просто приезжают, остаются или когда-нибудь снова уезжают. До сего дня у них нет никаких прав, зафиксированных на бумаге: ни регулирования с помощью договоров, ни гарантированного дохода, который они могли бы взять с собой, уходя. Их личное влияние основывается с одной стороны на ценности, которую они представляют для деревни, с другой, – на принципах приличия и справедливости, принятых среди живущих там.

Никаких гарантий, никакой ясности, жизнь по ту сторону от любых договорных гарантий – сегодня нам это кажется невозможным делом, пока мы не задумаемся о том, что это всегда являлось образом жизни большинства людей.

Когда гуляешь по лесу, тебя окружает множество тайн. Если в лесу только что выпал снег, то белая пороша приглушает каждый звук. Но кажущийся безмолвным, лес никогда не бывает совершенно тихим. Вдали раздается призыв зимней птицы, а деревья поскрипывают под тяжестью снега. Всюду можно обнаружить следы лесных обитателей. Здесь проскочил заяц, там его подстерегала опасность: виден след лисицы, которая смела верхний слой снега своим пышным хвостом. А это что за глубокий отпечаток? Может быть, здесь, вблизи от города, спал лось?

Жить – значит интерпретировать, придавать смысл знакам. Что это за явление? Что это за растение? Что это за животное? Что это за человек? Что это за сообщества людей?

Чтобы понимать, мы сравниваем. Один след сравниваем с другим, одну общественную систему – с другими.

9. Редкий вид

9.1 Усадьба в городе

Когда норвежские кэмпхилл-деревни были в самом начале своего становления, в министерстве здравоохранения состоялась конференция. Компетентный врач, благожелательно настроенный человек, который постоянно высказывался в пользу деревень, поднял вопрос о плане лечения жителей деревень: об их реабилитации, об их возвращении в общество, и одобрительно отозвался о том, что Видаросен купил в близлежащем городе усадьбу, чтобы дать возможность нескольким жителям деревни, имеющим относительно небольшие затруднения в развитии, вместе поселиться там во главе с опытными «родителями». Это намерение рассматривалось как первый шаг на пути возвращения в общество.

Покупка усадьбы казалась успехом. Все, кто там поселился, нашли в городе работу. Они зарабатывали деньги и, казалось, соответствовали требованиям современного индустриального общества. Их работа в деревне скоро стала легендой.

Но далеко не столь охотно комментировалось то, как они проводили вечера и свободное время. С работы они шли прямо домой, в усадьбу: правда, там их сердечно встречали «родители», но изо дня в день это были одни и те же люди. Пять или шесть лет обитатели усадьбы были совершенно одни, и возможности этой маленькой группы были весьма ограничены.

Итак, они уже жили в городе, на полпути к тому, чтобы навсегда покинуть деревню и стать нормальными городскими жителями, они жаждали жить нормальной жизнью с нормальными людьми. Соседи приглашали их на кофе, но это были пожилые люди, а те, кто поселился в этой усадьбе, ощущали себя молодыми. И они отправлялись на поиски себе подобных, совершенно нормальных друзей.

Они отправлялись на поиски туда, где рыщут все нормальные: в привокзальный ресторан, в круглосуточные закусочные или в порт. То есть в общественные места, которые для большинства людей оказываются лишь промежуточной станцией, а для социально ущербных становятся конечным пунктом назначения. В таких местах нельзя находиться, не потребляя. Пиво оказывалось самым доступным, и некоторые из сельчан сбивались с пути. Кто-то и по сей день его не нашел.

Почему эксперимент не удался?

Оглядываясь назад, можно найти две основных причины этого. Во-первых, усадьба все же не была деревенским сообществом, а во-вторых, современные города неподходящее жизненное пространство для людей, иных, чем большинство из нас.

9.2 Являются ли деревенские сообщества учреждениями

Тот благожелательный врач ценил Видаросен и хвалил деревню как выдающееся учреждение, открытое для экспериментов и создающее возможность для множества межличностных контактов. И все же деревня была для него по-прежнему институтом, а не настоящей жизнью. Поэтому он, несомненно считал прогрессом, когда жители покидали деревню и возвращались в настоящую жизнь.

Но те, у кого контакты с сельчанами теснее, думают иначе. Для них деревни представляют собой реальную жизнь, может быть, даже слишком реальную. Они единодушны в том, что жизнь в частных или общественных учреждениях менее приемлема, и утверждают, что деревни имеют иной характер, чем учреждения. Верно ли это?

Четыре признака характерны для большинства учреждений. Во-первых, они ограничены пространственно. Большая часть времени в них – работа, учеба, свободное время, сон – протекает под одной и той же крышей, с одними и теми же людьми. Такова жизнь типичных учреждений. Это же характерно и для деревень – коллективная жизнь днем и ночью. Такая жизнь контрастирует с бытом большинства норвежских семей, члены которых обычно проводят время, работая и отдыхая, вне дома и вне своего района, вступая в контакт с несколькими, часто не знакомыми между собой группами людей. В этом смысле деревни сравнимы с учреждениями.

Второй характерный признак учреждений – явное разграничение на персонал и получателей услуг. Старший персонал претендует на профессионализм из-за наличия специального образования. Так, например, есть армия в белом – врачи и медсестры, или войско сторожей с ключами, запирающая людей в палаты и камеры. Есть среди них те, кто пользуется преимуществом возраста, например, «деды» в школах-интернатах или «молодежь» в домах престарелых. Есть те, кто проводит заседания, имеет собственные кабинеты, собственную столовую или отдельные столы в общественной столовой. Почти всегда служащие имеют власть над теми, кому они служат.

Все это верно для учреждений, но не для деревень. Мы видим, что устройство деревень, существенно уменьшает разрыв между «нами» и «ими», в том числе, сеть дорог и улиц, работающая как действенная альтернатива заседаниям, совместное решение всех задач, вера в достоинство каждой души. И более того, охранники и медсестры уходят домой, покидая замкнутое пространство учреждения, и в порядке вещей, что вне его они живут в своих семьях, в своих домах, проводя свободное время по своему усмотрению. Время, которое они отдают учреждению – это оплачиваемая работа. В деревне, напротив, все пребывают постоянно, некоторые даже до самого конца. Они живут, действуют, работают и отдыхают вместе. Это единое целое, жизнь в полном единении, парадоксальным образом более всеобщем, чем любое «тоталитарное учреждение», описанное Гоффманом [1961]. Если деревни вообще с чем-нибудь сравнимы, то скорее, с кораблем, чем с больницей.

Третий существенный признак приютов и заведений состоит в том, что жизнь там течет по определенному плану и направлена к точно сформулированной общей цели. Места заключения и больницы являются наиболее типичными примерами, но сюда же относятся детские дома, студенческие общежития, дома престарелых или учреждения для разных групп инвалидов. Согласно своему профилю, они исполняют поставленные задачи: наказание, лечение, образование или попечение.

Разумеется, кемпхилл-деревни не исполняют наказание. Они не созданы для лишения свободы или изоляции людей. Никому не препятствуют, если появилось желание уйти. Новые члены вначале проводят в деревне две недели. Если их устраивает такая жизнь и сообщество их принимает, они могут остаться навсегда. Вопрос о лечении сложнее. «Лечение» можно заменить «исцелением», что означает «сделать снова человека целым». С этой точки зрения жизнь в деревне действительно целебна. Но сам процесс исцеления не ограничен временными рамками, а является длительным и непрерывным. Он охватывает всех, кто там живет, а не только тех, кто отнесен властями к числу лиц, имеющих аномалии развития. Но и сами селяне считают деревню не временным пристанищем, а местом постоянного жительства. Что касается традиционного лечения, то деревни, конечно, не предназначены для таких мероприятий. Не существует способа излечения синдрома Дауна. Благодаря тестам и прерыванию беременности на ранней стадии, может быть предотвращено рождение детей с этим заболеванием, а при помощи косметической операции можно избавится от «монголоидности», характерной для людей с этим синдромом. Но члены деревенских сообществ отвергают оба «решения». Вместо этого, они надеются создать формы коллективной жизни, полезные для таких людей. Понятно, что заболевших здесь лечат, но нет лечения от инобытия.

Образование можно получить и в Видаросене, и в других деревнях. Некоторые жители учатся читать и писать, другие вяжут или играют на флейте, а иные упражняются в эвритмии. Большинство слушает несколько раз в неделю лекции или концерты. Но это лишь часть коллективной жизни деревни; образование не является специальной целью пребывания там.

А как обстоит дело с заботой и попечением? Ответ примерно тот же. Забота и попечение охватывают всех обитателей деревни, неотделимы от жизни там и не являются специальной целью. Жизнь и есть цель. Но именно в этом пункте и трудно провести различие между деревнями и учреждениями. Особенно дома престарелых или приюты для инвалидов похожи на деревни тем, что в них не обязательно идет речь об ограниченном пребывании.

И, наконец, последний аспект. В учреждениях содержится много представителей определенной группы. Это либо заключенные, либо пациенты, школьники, старые люди или инвалиды.

Так ли это в деревнях?

Ответ на этот вопрос зависит от того, с каких позиций смотреть. С традиционной точки зрения в деревне можно найти гораздо больше представителей определенной группы, чем в обычном обществе. Там больше людей, получающих пенсию по инвалидности, и много получающих денежные компенсации. В этом отношении деревни похожи на большинство учреждений, в стенах которых тоже содержатся вместе много людей одной и той же группы.

Однако с точки зрения самих деревень дело обстоит совершенно иначе. Жители деревень – это характеры, личности. Они похожи друг на друга своим отличием от большинства населения, но различаются своей индивидуальностью. Учреждения часто уничтожают эти различия. Иногда имена заменяют номерами. Униформа или предоставленная государством одежда, обязательная стрижка, а также голые стены комнат или камер, не терпящих личного имущества обезличивают людей. В отличие от этого деревенская жизнь поддерживает индивидуальность и своеобразие каждого. С точки зрения деревень все выглядит с точностью до наоборот. Это вне деревень живут похожие друг на друга конформисты, приспособившиеся к основным требованиям индустриального общества, принуждающего их потреблять произведенные товары, это они производят впечатление бледных копий. Деревни, напротив, представляют собой жизненный уклад, способствующий развитию индивидуальных различий. В них господствует индивидуальность.

Кратко подведем итог: деревни сходятся с учреждениями ограниченностью территории. С официальной точки зрения они похожи также в том, что принимают у себя большое число лиц одной группы. (С точки зрения жителей деревень это видится совершенно наоборот.) Деревни отличаются от учреждений тем, что не нацелены на выполнение точно сформулированной абстрактной задачи, а прежде всего тем, что не углубляют разделение на «меня», «тебя», «вас» и «нас».

9.3 Нормальна ли жизнь в деревне?

Если мы возьмем индустриальное общество за образец нормальной жизни вообще, тогда жизнь в деревне с чисто статистической точки зрения не является нормальной.

Люди там знают друг друга. Они зовут друг друга по именам, постоянно встречаются друг с другом, они важны друг для друга, они ненавидят и любят друг друга и не стараются это скрыть. Они помогают друг другу, причиняют друг другу боль и заботятся друг о друге. Таким образом, деревни очень жизнеспособны. Они представляют собой типичные сплоченные сообщества.

Когда возвращаешься оттуда в нормальную жизнь большого города, удивляешься разнице. Города густо заселены, и живущее в них сообщество основывается на разделении труда. Это создает предпосылки для неравенства и раскола. Правда, в крупных общественных системах есть взаимозависимости, но лишь между ролями или функциями. Исполнители ролей заменимы. Комплексная система технических и социальных механизмов должна функционировать независимо от конкретных лиц. Общественные функции должны выполняться; при этом безразлично, кто конкретно берет на себя ту или иную роль. В интересах слаженного процесса, чтобы достичь взаимозаменяемости, стираются различия между большими группами населения. Это создает опасность отчуждения. Большинство из нас связано своего рода сетями, но живущих рядом с нами людей мы не знаем.

Чужие были всегда. Они жили на краю охотничьего угодья, вне деревни или за воротами городка, вызывая страх и беспокойство. С ростом городов для большинства людей возникла совершенно новая ситуация. Примета современных городов – анонимность. Чужие поселились вблизи нас; часто они живут в одном и том же доме и все же остаются на расстоянии.

По сравнению с обществом этого рода деревни устроены иначе. Они образуют сплоченное сообщество, в котором люди зависят друг от друга как индивидуумы, как личности, а не только как роли, выполняющие определенную задачу или функцию. Кемпхилл-деревни сравнимы с маленькими средневековыми городами; с нынешними формами поселений они не имеют ничего общего. Но и это сравнение тоже хромает. Как уже много раз говорилось, в деревенских сообществах, с точки зрения внешних государственных инстанций, живет много людей одного типа, неспособных жить в нормальном обществе и потому имеющих право на пенсию или нуждающихся в интенсивной помощи. Этим они отличаются от средневековых городов, в которых все группы населения расселялись более равномерно. Концентрация людей одного типа существовала только в специально выделенных для этого кварталах некоторых городов. Такие кварталы часто назывались гетто.

9.4 Деревня как гетто

Согласно спорному историческому объяснению понятие гетто происходит от Итальянского bourghetto («маленький замок»), которое означало убежище, или заключение[9]. Тюрьмы выросли из замков; в старину неугодных запирали или в глубоком подземелье, или в высокой башне, – месте уединения впавшей в немилость принцессы. Жизнь в гетто охватывает, согласно этому толкованию два аспекта: либо людей насильно помещают туда, либо они сами собираются там для защиты.

В новейшее время словом «гетто» обозначается этническая принадлежность – так называют итальянские или китайские общины в Нью-Йорке, турецкие в Берлине, или жилые кварталы скандинавских пенсионеров в Испании. Но за бездумно употребленным словом закреплена другая картина, связанная с уничтожением евреев и позором Европы – так назывались еврейские кварталы городов. Там располагались их синагоги, школы и центры образования; там они жили и работали, и там же, вновь и вновь, как в далеком, так и в недавнем прошлом, становились жертвами массовых уничтожений. Их убивали либо в самих гетто, либо депортировали оттуда в газовые камеры. С понятием гетто связаны, таким образом, не вполне хорошие ассоциации.

И все же, страшась употребления определенных слов, мы не изменим реальность. Есть люди, которые сравнивают деревни с гетто. По праву, ибо действительно существуют параллели, которые нужно исследовать. Если правда то, что кэмпхилл– деревни имеют нечто общее с гетто, то при таком сравнении у кого-то может возникнуть сомнение, не следует ли как можно скорее освободить деревни от какой бы то ни было связи с этим ужасным словом и его плохими ассоциациями. Но это бы означало помочь Гитлеру и Гиммлеру одержать троекратную победу. Искоренив понятие гетто, мы не только подтвердим уничтожение евреев и разрушение гетто как физически существовавшей части города (с его домами, магазинами, синагогами, которые были сожжены). Мы утратим в этом случае языковой символ важной формы коллективной жизни. Нацисты – и их предшественники в прошлых столетиях – могли только убивать и разрушать. Но если мы будем терять наши понятия о мире всякий раз, когда силы зла будут сокрушать его реальное существование, тогда мы проиграем больше, чем войну с ними. Тогда мы потеряем наследие, связь со всем тем, что было хорошего в старых понятиях, и в конце концов не будем даже знать, как сохранить те виды жизни, которым угрожает опасность. Кроме того, мы осквернили бы память о людях, живших в разрушенных формах культуры. Таким образом, мы должны спасти основную идею гетто, мы должны выяснить, в чем ее суть, чтобы понять, содержатся ли в ней ценности и формы устройства жизни, важные для развития современного общества.

Таким образом, сравнивая деревни с гетто, мы видим существенное различие. Люди посторонние и государственные чиновники, вероятно, не понимают отличий между жителями обычных и кэмпхилл-деревень. Но сельчане придерживаются другого мнения. С одной стороны, они осознают различия между собой, а с другой – общность с людьми извне. Отличительной чертой жителей кэмпхилл-поселений является их гордость за свою деревню как форму коллективной жизни, а не за национальную принадлежность или же веру в принадлежность к избранникам божьим.

9.5 Деревня как форма коллективной жизни

В связи с проблемой наркотизации возникло много коллективных поселений людей, употребляющих наркотики. Эта форма коллективной жизни сходна с деревенской. Условия жизни наркозависимых и обслуживающего их персонала одинаковы; они делят кров и рабочее место, вместе участвуют в культурных мероприятиях. Но есть существенные различия. В упомянутых коммунах присутствует явная дифференциация между между «ними» и «нами». Жизнь там полностью спланирована; все идет по плану лечения и образования, преследующему точно сформулированную цель. Имеющие проблемы с наркотиками поставлены перед задачей научиться в одиночку справляться со своей проблемой. Жизнь в сообществе имеет, таким образом, временные рамки. Высшей целью считается приобретение способности справляться в одиночку, находясь вне сообщества. Поэтому коллективная жизнь делится на отдельные фазы, которые должны выявлять предполагаемый прогресс: первый год, второй год, а на третий год им оказывается гораздо больше доверия, и они получают особые права. Исходят из предположения, что часть из них к этому времени уже созрела для жизни в нормальном окружении. Для вновь прибывших эти люди должны служить образцом для подражания.

В действительности, последней фазы достигает меньшинство. Некоторые, относящиеся к этому меньшинству, а также кое-кто из тех, кто удирает раньше, утверждают иногда, что они хотели бы подольше оставаться в коммуне, чтобы использовать ее как своего рода базу, куда они всегда, а, возможно, даже и навсегда, смогут вернуться. Это желание вызвано глубокой тоской по сообществу, по коллективной жизни и по ее основным принципам. Некоторые воплощают ее в жизни; они возвращаются в качестве обслуживающего персонала.

С точки зрения сельчан основная проблема таких сообществ состоит как раз в том, что утверждали это молодые люди. Коллективная жизнь в столь благоприятной социальной среде, становится ненастоящей, если она служит только лечению или образованию и ограничена сроками. Наступит день, когда члены такого сообщества будут вырваны из ориентированных на высокие идеалы, порождающих тепло отношений, и вытолкнуты в общество, эмоциональная жизнь которого находится совсем в другом температурном диапазоне и являющееся чем угодно, только не общиной. В кэмпхилл-поселениях считают что такие коммуны всем хороши, кроме неизбежного конца коллективной жизни. Те, кто хочет остаться, должны получить возможность остаться навсегда.

«Это невозможно», – так, вероятно, звучит ответ со стороны общества и многих сотрудников терапевтических сообществ. «Тогда бы у всего этого дела иссяк запас кислорода, так как не осталось бы мест для новых наркозависимых». У сельчан на это готов ответ: «Тогда пусть новые люди образуют новые сообщества!» Старые люди, вероятно, постепенно начали бы сами зарабатывать деньги и потребность в социальной поддержке со стороны государства уменьшилась бы. Таким образом, поколения новых наркозависимых имели бы возможность вступить в новые коммуны, и проблема наркомании могла бы стать движущей силой для создания социальной структуры страны.

Вероятно, опять последовала бы реплика о невозможности, на этот раз, вероятно, от специалистов. Если сообщества больше не служат терапии, что тогда происходит с терапевтами? Что тогда будет с профессиональными стандартами и статистикой? Что тогда будет с общественной пользой и знанием, как одолеть эти проблемы? Если директивы, прагматическое мышление были бы отвергнуты, то и точно сформулированные цели бы исчезли, если бы роль пациентов была бы отвергнуты, то и роль специалистов стала бы незначительной, и в терапевтических объединениях восторжествовали бы стандарты обычной жизни.

Итак, все остается по-старому. Но если бы такое случилось, то терапевтические коммуны для наркозависимых стали бы общественными системами, похожими на кэмпхилл-деревни, какими они являются сегодня.

9.6 Деревня как деревня

Чтобы понять, что же такое, собственно, деревенские сообщества, мы попытались описать эти особые виды деревень, как я надеюсь, с тщательностью и осторожностью. Чтобы расширить наше зарождающееся понимание, мы попытались сравнить деревни с другими формами коллективной жизни, например, тоталитарными институтами. Мы заметили некоторые важные общие черты, а также и существенное различие, Деревни, о которых здесь идет речь, не являются учреждениями, и тем более – тоталитарными учреждениями, хотя их охват тотальней, чем жизнь нормального общества. Гетто и терапевтические объединения близки к ним, но и здесь существуют фундаментальные отличия. Что представляет собой такая деревня? Я попытаюсь ответить словами греческого поэта Константинаса Кавафиса, который в своем стихотворении «Итака» так описывает плавание на остров:

«Молись, чтоб долгим оказался путь. Пусть в помыслах твоих Итака будет конечной целью длинного пути. И не старайся сократить его, напротив, на много лет дорогу растяни, чтоб к острову причалить старцем — обогащенным тем, что приобрел в пути, богатств не ожидая от Итаки. Какое плаванье она тебе дала! Не будь Итаки, ты не двинулся бы в путь. Других даров она уже не даст[10]».

Кэмпхилл-деревни имеют определенную общность с другими названными здесь социальными системами; но одновременно они отличаются от всех. У них собственный характер, такой своеобразный, что в нашем распоряжении нет ни общей теории, ни ключевого понятия, чтоб сказать коротко и ясно, в чем состоит их сущность. А так как нет привычного слова или готового плана, чтобы популярно описать такую коллективную жизнь, такое сообщество многих людей, не знающее другой цели, кроме жизни и понимания, сохраним для такого вида сообщества название деревня.

Деревни не относятся, собственно говоря, к историческому наследию нашей страны. В Норвегии, большей частью состоящей из камней и скал, расстояния между полями и пашнями так велики, что семьи раньше были вынуждены селиться рассеяно. Но при взгляде на деревни Центральной Европы можно усомниться, относится ли их современная форма к тому же виду, что и описанные здесь. Деревенские сообщества прошлого несколько больше похожи на кэмпхилл-деревни, хотя и они знали классовые различия и управлялись как изнутри, так извне. Но они имели качество культурной жизни, и форму сплоченности, очень похожие на культурную жизнь и единение в Видаросене н других деревнях. Современный мир покончил с деревнями как важной формой социальной организации. Может быть, необычные потребности необычных людей в деревнях будут способствовать тому, чтобы возродить в виде модели такую форму коллективной жизни, которая, вероятно, благоприятна почти для всех людей. Может быть, жителям этих деревень удастся вызвать по крайней мере теоретические дебаты о том, как могли бы быть преобразованы определенные части наших городов в место расположения более или менее независимых деревенских сообществ.

10. Долгий путь домой

Иногда я задаю своим студентам вопрос, как бы они вели себя в следующей ситуации: «Вы сели в автобус. Впереди свободны только два места. Одно рядом с человеком, который выглядит как большинство людей, а второе – рядом с тем, кто явно не принадлежит большинству. Официально его назвали бы умственно отсталым или помешанным. Какое место вы выберете?»

10.1 Деинституциализация

Недавно был выдвинут лозунг: «индивидуальное обслуживание людей, имеющих умственную отсталость». В Италии это началось еще раньше, когда были закрыты государственные учреждения для душевнобольных. Пациентам пришлось покинуть клиники и возвратиться в нормальное общество. В США начали с тюрем для молодежи. Джером Г. Миллер, новый директор, был шокирован состоянием дел и распродал несколько заведений, так что пришлось выпустить малолетних заключенных. В скандинавских странах исчезли не только все учреждения для обременительных городских бродяг, но и многие спецшколы и приюты для людей с затруднениями в физическом и умственном развитии. Неоднократно повторявшиеся скандалы подорвали доверие к этим институтам. Сегодня, в основном, стремятся интегрировать бывших обитателей различных учреждений в существующую систему здравоохранения, образования и социального обеспечения. Действует основной принцип, гласящий, что все должны вести нормальную жизнь внутри нормального общества.

Это приятно слышать, пока не присмотришься повнимательнее к этому нормальному обществу.[11]

Итальянские женщины первыми запротестовали против лозунга: «Верните душевнобольных в родные семьи» – семьи сильно изменились с тех пор как те покинули их. Они теперь не такие большие, как раньше, и не могут гарантировать бесплатный уход со стороны женщин, которые теперь не всегда находятся дома. Путь из психиатрической клиники часто ведет не в родной дом, полный энергии и жизни, а вполне закономерно кончается в ночлежке в центре города или даже бездомностью, превращая бывших пациентов в неприглядных бродяг, которые, засунув все свое имущество в пластиковые пакеты, населяют шикарные улицы современных городов. Иногда он приводит в учреждение другого типа: в тюрьму.

Таким образом, в конце пути из учреждений часто стоит отчаяние. Деар и Уолч в своей работе, опубликованной в 1987 году, не только убедительно описали путь от дегоспитализации к беспризорности, но и показали особую опасность, возникающую при этом. Те, у кого нет другого выбора, часто оказываются в центре больших городов, где намного больше соцработников и ночлежек, да и отношение терпимее. Социально ущербные люди вряд ли найдут пристанище среди чистых соседей; жители состоятельных пригородов смыкают свои ряды. Центры городов нередко сами неблагополучны и поэтому не очень плотно заселены; в них находится место и для необычных людей – они переезжают туда и создают свое гетто.

Но границы таких обособленных кварталов хрупки и рушатся, даже не начав по-настоящему функционировать. Кроме того, в постиндустриальном мире городские центры снова пользуются растущей популярностью – в пригородах уже нет свободного места. Снова считается престижным не только работать, но и жить в центре – фабрики, загрязняющие окружающую среду, вынесены далеко за город или заменены экологичной электронной промышленностью. В ходе обновления города административный центр приобретает иной облик, становясь центром жизни и общения. Реконструкция городов приводит к стремительной джентрификации[12] центральных районов.

Это оборачивается катастрофой для тех, кто живет в городских гетто – те, кто не принадлежат к цвету нации бесследно исчезают из центра. Городские центры стали слишком хороши для них, а пригороды их по-прежнему не принимают. Таким образом, они остаются на улице и, как в средние века, кочуют из города в город в поисках дешевой жизни, при этом часто попадая в руки юстиции. Так обитатели социальных учреждений становятся уголовниками – приюты, находившиеся на государственном обеспечении, распущены, центры городов отреставрированы; места заключения начинают играть ведущую роль.

Но в этой ситуации есть и хорошая сторона, деинституциализация во многих случаях действительно означает улучшение – молодежь покинула отравляющие душу тюрьмы для малолеток, пациенты, изолированные от мира в закрытых заведениях, возвратились в местное сообщество. Итальянский эксперимент не был столь провальным, как это обычно утверждают защитники традиционной психиатрии. Многие обитатели заведений получили квартиры, в которых живут в одиночку или с несколькими товарищами по судьбе. При необходимости их посещают социальные работники или патронажные сестры, оказывая конкретную помощь в лечении, снабжая едой и чистой одеждой. В некоторых случаях обслуживающий персонал живет в той же квартире, в том же доме или поблизости и всегда оказывается на месте, если подопечным угрожает какая-либо опасность. Таким образом большое число людей, прежде изолированных в учреждениях, вернулись в более нормальную среду.

И из школ тоже доносятся сообщения об успехах. «Спецшкольников» принимают теперь в нормальные школы. Чтобы помочь им участвовать в обычных занятиях, приглашают специальных преподавателей. В других случаях есть специальные классы, где преподавание ориентировано на потребности необычных детей. Часто им идет на пользу участие в обычной школьной жизни и пребывание вместе с другими детьми. Да и другие дети знакомятся с ними; таинственность, которая их окружает, частично рассеивается. Это в особенности относится к сельским районам. Там дети быстро знакомятся со всей общиной, если посещают нормальную школу, и таким образом, их, вероятно, ожидает более легкая жизнь.

Но и в школах существует возможность выбора, точно также, как в автобусе. Детская жизнь полна страданий: дети не выбирают себе товарищей наугад. Правда, учителя могут противодействовать родители – поощрять, но в решающие моменты тот, кто не такой, как все, окажется в безнадежном положении. Если их несколько в одной и той же школе, они, вероятно, сплотятся – конечно, с неохотой, потому что критерии выбора друзей, которые их отвергли, это и их критерии. Но у них нет выбора. В школах, в которых они одни, они и остаются одни. Почему остальные дети должны вести себя иначе, чем это делают взрослые, которым они подражают?

Взрослые, нуждающиеся в социальной помощи, часто получают ее в виде отдельной квартиры – места для отделения, обособления. После трудного рабочего дня ты приходишь домой и открываешь дверь; она закрывается за тобой, ты один – благо для тех, у кого есть потребность наконец-то сбросить маску.

Те же, кем мы занимаемся в данной книге, придут, вероятно, домой с рабочего места, на котором они по шкале привлекательности находятся в самом низу, так же как в автобусе по дороге домой. Годами они постигают, что означает быть отверженными. И вот, наконец-то, они попадают в свои стены, чтобы остаться наедине с собой или с двумя-тремя другими отверженными. Они оказываются одни, если с ними в течение дня или ночи не остается социальный работник, или кто-то еще, кто помогает им справляться с домашней жизнью. Корпус таких помощников есть, но с двумя встроенными в него проблемами. Первая – им надо платить. Последние годы социальное обеспечение переживает нарастающий кризис – институт социального обеспечения зародился, когда большинство в процветающих ныне странах существовало почти в нищете. Сейчас большинство отнюдь не бедствует, и цены взлетели. В таком обществе дополнительные деньги труднее всего получить именно тем, кто особенно нуждается. Другая проблема менее очевидная – она заключается в качестве помощи, за которую надо платить.

10.2 Оплаченные друзья?

В ходе деинституализации значительное число нуждающихся возвратилось в нормальное общество. При этом речь идет все же не о подлинном возвращении, потому что между «ними» и «нами» остаются невидимые стены – на улице, в автобусе, в школе, дома и на рабочем месте они среди нас, но несмотря на пространственную близость, они далеки и одиноки.

Актуальная задача в связи с упразднением учреждений, состоит в том, чтобы создать прочную сеть поддержки для их бывших пациентов. Вместе с тем известно, что за время существования упомянутых институтов, нормальное общество сильно изменилось, семьи стали меньше, отдельные члены семьи часто живут так далеко друг от друга, что их взаимодополняющая помощь при уходе за родственником затруднена. Это обрекает на большие трудности тех, кто в таком уходе нуждается.

Требуется помощь? Помощь предоставляется. Армия профессионально обученного персонала находится в состоянии боевой готовности не только днем, но и ночью. Помощь оплачивается по часам. Темпы роста числа соцработников и представителей родственных профессий непрерывно растут. Но люди, которые интересуют нас, прежде всего, одиноки. Возникает вопрос, может ли вообще профессиональная подготовка решить эту проблему? Можно ли подготовить специалиста, способного просто находиться рядом, как умеет друг или родственник? Что должна включать такая профессиональная подготовка? Какое вознаграждение она потребует? Можно ли сделать профессию из умения помогать другим справляться с одиночеством?

Наперекор всем этим вопросам мы предоставляем сеть профессиональных помощников работающих на полную ставку или волонтеров, работающих под наблюдением этих профессионалов. Для тех и других необходимость помогать является стимулом социального взаимодействия. Персонал устанавливает связи с пациентами, потому что тем нужен уход – ситуация, которую можно, в известной мере, сравнить с родительской заботой о детях, или с заботой о заболевшем супруге. Ситуации сравнимы, но не идентичны. Дети значат для родителей значительно больше, чем нуждающиеся в помощи люди для обслуживающего их персонала. Супругов или партнеров в любовном союзе связывают всесторонние отношения, охватывающие гораздо больше, чем болезнь или трудная жизненная ситуация. Кроме того, тот, кто получает поддержку от близкого человека, чаще всего нуждается в помощи лишь временно. Именно это явно противоречит профессиональному подходу к оказанию такого рода помощи.

Другим характерным признаком нормальной социальной жизни является неопределенность в распределении прав и обязанностей между отдельными группами людей. В противоположность этому, профессиональные и добровольные помощники необычных людей должны проводить четкие границы и точно намечать свои обязанности. Для обслуживающего персонала, профессия которого состоит в том, чтобы снова и снова общаться с людьми, нуждающимися в помощи, очень важно соблюдать это условие. Так, например, существуют жесткие правила относительно допустимой близости между персоналом и клиентами, сохранения барьера для защиты от чрезмерной доверительности, а также количества времени, которое может быть уделено одному пациенту.

Подводя итоги, можно констатировать, что отношения между персоналом и клиентами, когда речь идет об оплачиваемых специалистах или квазиспециалистах, характеризуются двумя существенными признаками. С одной стороны, отсутствует равновесие, потому что функции «отдавать» и «брать» распределены неравномерно. «Отдает» постоянно один и тот же, и один и тот же «берет». С другой стороны, ответственность «дающего» четко определена. Оба основных признака существенно отличаются от того, что несет в себе дружба. Равенство между друзьями и отсутствие каких-либо ограничений во взаимной поддержке представляют собой два столпа дружеских отношений.

10.3 Принцип сеятеля

Сеятель символизирует идеи современной социальной политики. Если заявить: никаких приютов и учреждений, никакой изоляции, никаких анклавов для тех, кто не соответствует нашим представлениям о норме, но возвращение их в нормальное общество – тогда главная задача заключается в том, чтобы распределить этих людей в обществе так же равномерно, как распределяется посев ранней весной на полях. Вместо того, чтобы объединять под одной крышей необычных людей, надо их широко рассеять. Это дает им чрезвычайно высокие шансы приблизиться к обычным людям, но одновременно ставит перед непривычной для них нехваткой общения с такими же необычными, как они сами.

Нуждающихся в помощи нормальное общество, в котором они неплотно рассеяны, в определенной степени щадит. Зато их помещают в плотную среду оплачиваемых помощников. Им трудно найти друзей; товарищей по несчастью немного, и те далеко, найти их едва ли возможно и потому они, как группа, имеют очень ограниченное социальное значение. Оплаченные помощники оказываются основной альтернативой несчастью и полному одиночеству. Вместо установления равноправных, ничем не ограниченных связей, нуждающиеся в помощи получают зависимый статус подчиненных внутри системы, созданной для их поддержки Нуждаясь в дружбе, они становятся зависимыми клиентами.

10.4 Как меньшинствам навязывают роль клиентов

Как происходит процесс создания клиентов, можно наглядно показать на примере судьбы некоторых беженцев и иммигрантов в государствах всеобщего благосостояния, принявших на вооружение «принцип сеятеля» – опираясь на который, их тоже неплотно и равномерно рассеивают в обществе. Их допустимое число внутри определенного округа или района спускается сверху. Это должно способствовать ассимилияции чужеземцев. После второй мировой войны тонкий слой беженцев покрыл всю Норвегию. Сегодня это прежде всего латиноамериканцы, курды, африканцы или иранцы, распространившиеся от Кристиансанда на юге до русской границы на севере – расстояние, соответствующее расстоянию от Осло до Африки. Согласно существующей гипотезе, утверждающей, что это ускоряет доступ в нормальное общество, беженцы, разделенные друг с другом многими километрами, должны быстрее начать новую жизнь.

Конечно, они пересиливают эту ситуацию. Речь идет о людях, имевших достаточно сил, чтобы покинуть родину, когда дальнейшая жизнь там стала для них невозможной, очевидно, что у них хватит энергии, чтобы избежать внутреннего изгнания, которое навязывается им на новой родине. Они делают именно то, что не должны делать. Они объединяются. Они покидают новые хорошие квартиры, рассеянные по всей стране, в которых они предоставлены сами себе и собираются вместе. Они не боятся никаких лишений, живут в недостойных человека условиях, только чтобы быть вместе с подобными себе. Теоретически они зависимы, то есть являются клиентами, и поэтому вместе со всеми перечисленными проблемами должны стать тяжелым бременем для системы соцобеспечения. В действительности все наоборот. Как показывают Беккерт и Леннрот [1988] на примере Дании, именно то, что иммигранты объединяются вместе со своими земляками и товарищами по судьбе, дает им шанс на выживание. Беженцы вступают во множество межличностных отношений с людьми, с которыми разделили общую судьбу. Они помогают друг другу как равные. Так они становятся совершенно нормальными, активными людьми, а не клиентами. Но именно это и противоречит «принципу сеятеля». Он – против равенства.

10.5 «Естественные» анклавы

Когда представители этнических меньшинств ощущают себя недостаточно сильными, они стараются держаться друг друга. Но не все действуют таким образом. Самые сильные преодолевают социальные барьеры и становятся нормальными. Через определенное время распадаются целые анклавы, потому что все их члены преодолели социальные барьеры. Примером этого служат финны в Швеции. Правда, они пытаются сохранить финский язык, но это нелегко. Финнов и шведов объединяют одинаковые базовые потребности – работа и деньги; поэтому финны приехали в Швецию. За исключением языка между ними нет явных различий. Сомнительно также, что у финских переселенцев есть какая-либо особенность, ради которой стоило бы оставаться среди своих [Розенберг, 1987].

Часто оказывается, что ассимиляция идет быстрее, если переселенцы первые несколько лет в новой стране проводят среди себе подобных. Израиль, например, вначале пытался построить свое государство по «принципу сеятеля», но потом отказался от этого и поощрял представителей разных государств сначала оставаться вместе и лишь потом, постепенно примыкать к «большой смеси». Соединенные Штаты являются замечательным примером этого; с другой стороны, там тоже есть иммигранты, навсегда остающиеся в своих анклавах, если они достаточно многочисленны. Так, Миннесота все еще полна норвежских поселений, жители которых традиционно ненавидят шведов, живущих в тридцати милях к северу.

Нормальные люди организуют свою общественную жизнь таким образом, чтобы их окружали им подобные. Не должны ли делать то же самое и не столь нормальные?

Но это им запрещено. Концентрация нуждающихся в помощи людей в одном месте – это именно то, что характерно для учреждений или, хуже того, гетто.

Здесь мы сталкиваемся с основной дилеммой нашего общества: те, кого называют душевнобольными, умственно отсталыми, или просто робкие люди – одиноки среди нас. Они еще более одиноки, чем многие «нормальные» одинокие, которых тоже немало в нашем обществе. Им можно помогать, но тогда они попадают в зависимость и становятся клиентами. Если им предоставить возможность помогать друг другу, тогда они остаются иными, отгороженными от нормальной повседневности «необычными». Что же предпочтительней? Что лучше, быть рассеянным среди нормального общества, жить рядом с нормальными людьми – не как равный, но получать от них помощь, вести почти нормальную повседневную жизнь, которая все же является зависимой жизнью клиента? Или остаться среди себе подобных, необычных людей, и вести жизнь далекую от нормы, но зато избавиться и от зависимости, и от одиночества?

10.6 Глухонемые

Берит хорошая студентка. Она живет со своим другом – нормальная пара, совершенно нормальная жизнь. Берит приходит в ярость, когда речь заходит о коллективной жизни многих людей, имеющих затрудненное развитие. У самой Берит есть проблемы со зрением, и она долгое время жила с другими, большей частью слепыми людьми в одном большом доме. Ее обучали всему, что должны уметь слепые. Судьбой Берит должна была стать профессия телефонистки, но она сбежала, чтобы стать нормальной. Она ни за что больше не хотела быть вместе с исключительно ей подобными; она не хотела больше оставаться клиенткой.

У Берит могла бы быть другая судьба; она могла бы, например, родиться глухой. Расти одной тогда означало бы для нее, чрезвычайную меру изоляции. Вне общения с другими глухими она бы, по всей вероятности, рассматривалась бы как умственно отсталая. Не имея возможности слышать, она бы не научилась говорить. Со своими близкими она, вероятно, создала бы примитивную систему коммуникации. Если бы ее семья располагала достаточными средствами, ее, вероятно, послали бы в учебное заведение для глухонемых.

Было бы ей там лучше? Очень вероятно, что да. Не обязательно благодаря учителям, а благодаря другим глухонемым детям, которые, вероятно, тоже считались бы умственно отсталыми. Оказавшись вместе, они разделяют одну судьбу и делают то, что делают все люди, если им предоставляется такая возможность – создают альтернативы. Каждый человек стремится объясниться. Если кто-то лишен обычных средств коммуникации, он создает необычные. Глухие дети создают язык жестов, язык, основанный на положении и движениях пальцев, рук, губ и тела. Благодаря пребыванию вместе дети преодолевают ущербность, выпавшую на их долю.

Но на такое решение проблемы обрушиваются те, кто выступает за общественную интеграцию. Они утверждают, что нужно помочь лишенным слуха выйти из изоляции. И если одной помощи недостаточно, надо их вынудить. И тогда распускают социальные учреждения для подготовки глухонемых, препятствуют применению языка жестов и глухонемых обучают индивидуально читать с губ и говорить.

Так противостоят друг другу два взгляда. Первый рассматривает глухих как представителей культурного меньшинства, имеющего собственный язык и поэтому – как все культурные меньшинства – нуждающихся друг в друге. Второй рассматривает глухоту как тяжелый недуг, который необходимо преодолеть. Чтобы этого достичь, необходимо искоренить культуру и язык глухих и силой направить несчастных в русло нормальной жизни.

Спор между этими двумя точками зрения разгорелся на рубеже столетий, а особенно ожесточенно – в США. Главным защитником мнения, что глухие относятся к культурному меньшинству и должны быть поддержаны в этом, был француз Лоран Клер. Он сам был глух и вышел из знаменитого национального института для глухих в Париже, учреждения, основанного, на использовании языка жестов[13]. Для Клера путь из его родной деревни в этот институт был дорогой из пещеры, «в которой понятия скользили по серым стенам, как тени, таинственно и зловеще. Я вышел на ясный дневной свет подлинного общения, в котором я понимал каждый довод, как только он выражался» [Харлен Лейн, 1984, стр. 10].

Но противник Клера был сильнее. Это был человек с хорошим слухом, чудесный голосом и острый умом: Александр Грахам Белл, изобретатель телефона. Его интерес к глухим не был следствием его изобретения; скорее, наоборот: изобретение телефона полностью соответствует ожесточенной борьбе Белла с языком жестов[14]. Лейн [1984, стр. 340–341] так описывает это:

«Клер и Белл были противниками не только в главном своем деле, которому оба посвятили всю жизнь, и в его историческом значении, но практически и в любом другом отношении. Клер видел в различии людей силу, Белл, напротив, слабость и опасность. То, что Клер считал отличием, Белл рассматривал как отклонение. Один рассматривал нетипичных людей как социальный феномен, другой – как медицинский. Для Клера глухота представляла собой прежде всего социальную ущербность; по его мнению, главной проблемой глухих был мир слышащих, в котором они составляли меньшинство; он надеялся, что придет день, когда те, кто имеют слух, проявят добрую волю и признают культуру и язык глухих. Для Белла, наоборот, глухота являлась физическим дефектом, который, если он неизлечим, может быть уменьшен тем, что будут скрыты его признаки. Люди со слухом, имеющие добрые намерения, помогли глухим отказаться от собственного языка и культуры и вести себя как слышащие в мире слышащих. В своей речи во время конференции преподавателей языка Белл сказал однажды про глухих детей: «Мы должны сами попытаться забыть, что они глухи, чтобы помочь им забыть о своей глухоте». Если для Клера первостепенной целью воспитания была самореализация, для Белла это была интеграция в слышащее большинство: «Я признаю, что глухонемой ребенок без труда овладеет языком жестов и что этот язык замечательно подходит для тренировки его ума, но в конце концов это не язык миллионов людей, среди которых ему предстоит жить». Клер, напротив, предпочитал нанимать глухонемых учителей в школы для глухонемых, поскольку они могли быть образцом для детей, а также из-за их старательности и ради их собственной самореализации. Белл отвергал это, потому что глухонемые учителя были для него препятствием на пути к интеграции. Клер видел в сообществе тех, кто использует язык знаков, языковое меньшинство данной страны, и лингвистическая наука последних десятилетий подтверждает его правоту, потому что она открыла много связей между американским языком жестов и несомненно универсальными свойствами человеческого языка. Белл же причислял глухих к инвалидам, к которым он относил также слепых и умственно отсталых. Клер видел смысл в любой форме объединения глухих, например, в браках, чтобы партнеры подходили друг к другу, в школах, чтобы дети учились друг у друга, во встречах любого типа, усиливающих коллективные размышления и действия. Белл видел в браках между глухими зло, также, как и в предназначенных для глухих интернатах или социальных организациях.

Для Клера, который сам был иммигрантом и полиглотом, двуязычие было достойной целью, как для глухих, так и для слышащих людей. По его мнению, каждый глухой должен был учиться писать, по крайней мере важнейшее на языке его страны, а образованные люди среди глухих, руководство сообщества, не имеющего устной речи, должны были даже овладеть языком большинства; он сам это сделал. Белл напротив, отдавал предпочтение одноязычию всех американцев. Он сказал однажды, выступая перед Национальной Образовательной Ассоциацией: «Наше население пополняется представителями всех народов мира, отсюда для государства возникает новая опасность. Для сохранения национального единства важно, чтобы люди этой страны говорили на одном языке».

Превосходство речи было для Белла неоспоримо. Лейн описывает [стр. 365], как однажды реагировал Белл, когда на повестку дня конференции ректоров в Миннесоте был поставлен вопрос: «В чем ценность речи для глухих?» Белл был совершенно сбит с толку. «Я удивлен; я глубоко задет. Поставить под сомнение ценность речи? Это все равно, что поставить под сомнение ценность жизни!»

Дилемма интеграции в общество редко становилась так наглядно, как в истории с глухонемыми. Белл вскоре хорошо понял, что ни один другой язык не является для них более подходящим, чем язык жестов. Но это не могло стать общим мнением, потому что «главная цель образования для глухонемых состояла в том, чтобы вернуть их в мир слышащих людей». Это в точности соответствует тому, что говорят другие сторонники интеграции: главной целью является приспособление к жизни в нормальной среде. И это справедливо, ибо «что хорошо для меня, хорошо для всех».

Последние слова книги Лейна: «И наступила тишина». Наконец-то исполнилось желание Белла. Те, кто появились на свет глухими, потеряли свой язык.

В то время, когда я писал эти строки в Норвегии, среди глухих в США произошла революция. Я узнал об этом лишь тогда, когда предлагаемая книга была почти готова, а именно благодаря статье Оливера Сакса [1988].

В революции, которую он описывает, идет речь о своего рода борьбе за свободу. Местом действия был Галлодет[15], единственный гуманитарный колледж искусств для глухих в США. Его традиции восходят к Клеру и к зарождению языка жестов, и все же именно эта система коммуникации долгое время была там под запретом. Вдруг произошел переворот; язык жестов вновь был узаконен и пережил возрождение во всех университетских сферах, кроме административной и попечительской. В то время в Галлодете шли перевыборы президента. Было выставлено шесть кандидатов; трое из них были глухие. Три тысячи человек, доценты и студенты, собрались и выразили желание, чтобы президентом стал глухой. Но попечительский совет не принял это во внимание и избрал слышащего кандидата. Последовала неделя ожесточенных акций протеста. Вновь избранный президент проявил несговорчивость. Но к протесту примкнули глухие по всему США; под неослабевающим давлением президент сдался; его пост принял глухой. Но уже сама кампания имела значение.

Сакс следующим образом цитирует одного из участников [стр. 24]:

«Я родом из семьи, в которой все слышат… Всю мою жизнь я ощущал на себе давление мира слышащих: «Ты не можешь делать того, ты не можешь делать этого. Но теперь давление исчезло. Я вдруг почувствовал себя свободным и полным жажды деятельности. Клеймо «глухонемой» наконец-то уничтожено».

Кампания была направлена против фальшивого опекунства, которое, по мнению глухих, может быть каким угодно, только не благотворным, так как основано на снисходительности и содержит невысказанный приговор, что глухие не только больны, но и некомпетентны. Поэтому протест был направлен в особенности против некоторых врачей, ввязавшихся в это неприятное дело с Галлодетом, склонных рассматривать глухих как людей с дефектными ушами, а не как особый народ, привыкший к иному функционированию органов чувств».

Сакс подчеркивает, что исключение из употребления языка жестов в восьмидесятых годах XIX-го века имело в течение семидесяти пяти лет вредные последствия для глухих, и не только для их образования и академических успехов, но и для их представления о самих себе, а также для всего их сообщества и культуры.

«Культура глухих возникает из самого отсутствия слуха, хотя здесь старались убрать «глухоту» и говорить о визуально-ориентированной культуре, которая возникает из повышенной роли зрения».

Почему глухонемые в Галлодете в конце концов добились успеха? Приведенные Саксом слова одного из лидеров акции протеста дают объяснение этому:

«Все это действительно чрезвычайно важно, так как всю мою жизнь я видел глухих только пассивными. Они принимали любое обращение со стороны слышащих. С моей точки зрения они были или казались готовыми принять роль клиентов, хотя это означало, что они должны будут находиться под контролем.»

«Я не понимаю, что ты подразумеваешь под «клиентами», – сказал я.

«Ты же знаешь Тима Раруса, – объясняет Боб, – это тот, которого ты сегодня утром видел на баррикадах, и чьими жестами ты восхищался как подлинной и страстной речью, – так вот, он выразил в двух словах, что значит для нас эта перестройка. Он сказал: «Стало ясно: если мы не получим глухого президента, университета больше не будет. Впервые глухие осознали, что предприятие с использованием клиентов не может существовать без желания клиентов. Речь идет о предприятии в миллиарды долларов для слышащих. Если глухие больше не участвуют в этом, бизнесу конец». Между этой историей и теми, кто нас интересует в этой книге, есть несколько параллелей. Подобно глухонемым, потерявшим свою систему коммуникации и тем самым приговоренным к молчанию, все люди, живущие в изоляции замолкают. У множества тех, чье тело устроено иначе, чем у большинства, обязательной предпосылкой к общению являются такие условия социальной жизни в которых они полностью смогут осуществить свои возможности для взаимопонимания. Они нуждаются в постоянных отношениях, чтобы построить невербальные символы для осмысления жизни. Временные помощники, а также обслуживающий персонал и работники социальной сферы представляют собой худшее из возможных решений проблемы. Необычным людям прежде всего нужна более спокойная среда, чтобы их сигналы могли быть приняты. Им нужно больше терпимости – с одной стороны к их возможно неожиданному поведению, с другой – к тому, что все происходит слишком так, как и следовало ожидать. В общем, им нужно то же самое, что и большинству людей.

11. Возвращение к нормальной жизни

11.1 Сообщества необычных людей в городе

Недавно была предпринята попытка организовать в центре Осло кэмпхилл-поселение. При этом намеревались создать сообщества типа описанных здесь деревень, чтобы те, кто не такой, как все, могли жить здесь вместе. Мотивировка этого намерения ясна: большинство из тех, кто живет в деревнях, являются горожанами. То, что им приходится покидать родные места, плохо для них. Места для их коллективной жизни должны были бы находиться там, откуда они родом. Наконец, и для городов это плохо. Неправильно, что город покидают те, чья жизнь в городе воспринимается как проблема. В действительности же ситуация представляется как раз противоположной, поэтому мой аргумент следующий. Неправильно, что города теряют именно тех жителей, которые могли бы стать их особым богатством. Таким образом, считается, что настало время продвинуть на шаг вперед движение кэмпхилла путем создания сообществ внутри городов. В Осло, например, быстро нашли подходящее место: блок домов XIX-го века, с четырех сторон окружавших зеленое поле. Один этаж каждого дома предназначался для «семейной» группы наподобие той, что занимает дом в деревне. В некоторых из домов можно было бы сделать мастерские, так как особые потребности города, вероятно, принесли бы с собой новые возможности для работы. Общежитие можно было бы использовать и под больницу. Потом надо было бы устроить мастерскую для ремонта велосипедов, дневной центр для людей, имеющих сходные проблемы, но живущих в других частях города, и зал для больших мероприятий, таких как лекции, концерты, общие собрания и т. д. Конечно, близость к суете большого города принесла бы с собой новые проблемы, но она бы имела и свои преимущества. Как только бы социальные структуры поселения окрепли, оно превратилось бы из маргинального явления в центр встреч. Его члены были бы не просто гостями города, и не только искали бы там общения, но и сами принимали бы у себя людей, ищущих их общества. Те, кто испытывают определенные трудности, могли бы вместе с ними обследовать город с его рынками и музеями, парками, театрами и другими общественными местами. Деревенское сообщество внутри города получило бы некоторые черты гетто, но это было бы гетто с очень сильным контактом с городским окружением.

Так выглядел план, ставший вызовом для всех. В Норвегии есть общество содействия умственно отсталым, членами которого являются в основном родственники именно таких людей. Президент его регионального отделения в Осло писала: «Это предложение граничит с изоляцией и интенсивным уходом. Появление деревни в городе означает, что умственно отсталые будут закрыты от нормальной жизни со всеми ее последствиями. Однако ясно, что эти условия должны быть созданы, так как они – со всеми свойственными им проблемами – могут сделать их жизнь осмысленной» [Var rett № 3 1988, стр.10–11].

Мнение было официально представлено для рассмотрения в министерство социального обеспечения. Вскоре пришел ответ. Недвусмысленно отметив позицию общества, министерство отказало в какой-либо помощи при создании кэмпхилл-сообществ в городах. Безрезультатными оставались также обращения, неоднократно направляемые непосредственно городским властям Осло. Согласно плану, единогласно принятому в норвежском парламенте, все учреждения для умственно отсталых будут в ближайшие годы упразднены. Их сочли недостойными человека. Государство обязало муниципалитеты возвратить «своих» пациентов в семьи, и предоставило значительную сумму (в 1990 г. она составила на одного пациента 500 тыс. норвежских крон, что соответствует примерно 50 тыс. стерлингов), чтобы городские службы смогли выполнить эту задачу. Ко времени опубликования этой книги все лица, ответственные за то, чтобы помогать обитателям приютов и закрытых заведений при их возвращении к нормальной жизни в столице, отказались обсуждать идею создания кэмпхилл-сообщества внутри города.

11.2 Право или обязанность?

Большинство из нас в состоянии функционировать в основных сферах общественной жизни. Мы выбираем людей для общения, они выбирают нас. Мы бросаемся из одной крайности в другую, участвуем в коллективных делах и снова уединяемся. Для «избранных» приватная жизнь – это хорошо. Но сам этот термин имеет двойной смысл. В нем заключено с одной стороны что-то от свободы, а с другой – от лишения[16]. Для кого-то, кто, например, не имеет собственного автомобиля, скоростные магистрали, пересекающие его район, означают, может быть, снижение качества жизни. Для других же, приватизация их жизни возможно, имеет сходные последствия. Эти другие при определенных обстоятельствах очень многочисленны, но их положение незавидное, если брать во внимание их отстраненность, их социальное исключение. Они оказываются в стороне публичной жизни.

У необычных людей, конечно, есть круг друзей. Эти друзья вполне нормальные люди, и их мышление отмечено принципом справедливости. Почему нуждающиеся в помощи этого общества не могут вести ту же жизнь, что и мы все? Что хорошо для нас, должно выпасть и на их долю. Лишать их такой возможности сродни обману.

А тут еще вызов, который представляет собой коллективная жизнь в кэмпхилл-поселениях, по крайней мере, у меня после знакомства с нею, возникли сомнения относительно путей, которыми идет моя собственная жизнь. Деревенские сообщества ставят под сомнение основные предпосылки нормальной жизни. Качество их жизни, несомненно, пригодно для большинства людей, нуждающихся в помощи. А большинство людей нуждается в помощи, например, в молодости или во времена кризиса, а, может быть, даже постоянно. Им нужна помощь, чтобы справиться с общими проблемами жизни, с одиночеством или с неспособностью распоряжаться деньгами (которая не в последнюю очередь означает неумение уравновесить потребность в деньгах, и идеальные представления о том, как их потратить.) Может быть, жители деревень живут лучше, чем другие люди? Может быть, нам всем следовало бы жить в деревенских сообществах? Такой ход мыслей подрывает основы повседневной жизни. Это дополнительная причина, почему идея деревенских сообществ для людей, не таких, как мы, так часто отвергается.

Мне кажется упрощением говорить о праве на нормальную жизнь, поскольку речь идет не столько о праве, сколько об обязанности. Люди обязаны вести нормальную жизнь. Потому что теперь под нормой понимают не только равные условия жизни для всех, но и господство культуры, которая в первую очередь, отстаивает основные решения индустриального общества. Деревни кэмпхилла представляют собой столь радикальную альтернативу упомянутой культуре, что это вызывает их отторжение.

11.3 Два уважаемых понятия

Одно из них – ассимиляция. В нем есть что-то от уравниловки. Необычные люди все-таки не похожи на обычных.

Второе слово интеграция. Оно занимает неоспоримое положение прежде всего в тех движениях, которые задались целью сделать людей, не соответствующих норме, нормальными членами нормального общества. Многие знают ответ, часто даже правильный, на вопрос о том, что, собственно говоря, это слово означает. Один опрошенный соединил, например, руки и сказал, что это – выражаясь образно – интеграция. Другие говорили, что интеграция имеет нечто общее с образованием целого, с растворением в целом, с принадлежностью к целому. Некоторые видят в интеграции значение, противоположное значению слова разделение. Не удивительно, что это слово так уважаемо и стало воплощением всех устремлений, связанных с теми, кто имеет затруднения в развитии.

Но слова часто имеют двойной смысл и отражают скрытую дилемму. Если мы обратимся к истории этого ключевого слова для всех, кто выступает за возвращение необычных людей в нормальную жизнь, мы столкнемся с совершенно другим корнем. Понятие интеграция возникло из латинского глагола tangere – «трогать». Приставка «ин» является отрицанием, таким образом интеграция имеет нечто общее с с нетронутостью. Это значение ясно обнаруживается, если мы говорим о ком-то как об интегрированной личности. Нетронутые (целые)[17] люди, таким образом, являются интегрированными.

Необычные люди никогда не смогут быть похожими на обычных. Им могут предоставить больше помощи, чем другим, в надежде, что эта помощь будет компенсацией за то, что всеми рассматривается как недостаток, и что когда-нибудь, в результате этого они станут как все. Но как мы показали, на современном уровне развития нашего сознания, помощь обычно оказывается в виде оплаченной дружбы. Поэтому полное уподобление необычных людей обычным является невозможным. Чем больше помощи в процессе адаптации, тем сильнее опасность превращения принимающего помощь в клиента, что дословно означает «зависимый». Роль клиента – быть исключенным; быть клиентом значит быть вне целого.

Более реалистично содействовать интеграции в первоначальном смысле этого слова. Никто не может пройти по жизни полностью нетронутым. Именно благодаря мягким, а иногда и чувствительным ударам извне люди преодолевают свою изоляцию. Но польза ударов ограничена, также, как и возможность пройти по жизни нетронутым. Для тех из нас, кто не соответствует норме, вероятно, полезнее жить в среде, предохраняющей от вынужденной роли клиента. Кэмпхилл-поселения представляют собой один из возможных вариантов такой жизни. Настроившись на индивидуальные особенности наших необычных сограждан, мы, вероятно, сможем создать жизнеспособные альтернативы стандартным решениям индустриального общества. И в конце концов, мы, вероятно, сочтем благотворным для большинства из нас жить в социальных структурах, которые считаются особенно подходящими для необычных людей.

Библиография

• Beckert, Birgitte and Gitte Lonnrot: «Etniske grupper og bosetning». («Ethnic Groups and Habitation»). Information, Copenhagen March 21, 1988. Cfr. also: Nils Ufer: Set fra Ishey. Copenhagen, 1988.

• Dear, Michael and Jennifer Wolch: Landscapes of Despair: From Deinstitutionalization to Homelessness. Oxford, 1987.

• Edgerton, Robert B.: The Clock of Competence: Stigma in the lives of the Mentally Retarded. Berkeley 1967.

• Ekelof, Gunnar: Blandade kort. (Mixed cards). Stockholm 1957.

• Ende, Michael: The Never-Ending Story. London, 1984.

• Foucault, Michel: Discipline and Punish: The Birth of the Prison. London, 1977.

• Foucault, Michel: Madness and Civilization: A History of Insanity in the Age of Reason. London, 1965.

• Goffman, Erving: Essays on the Social Situation of Menial Patients and Other Inmates. New York, 1961.

• Illich, Ivan: Tools for Conviviality. New York and London 1973.

• Kavafis, Konstantin (or Kabaphis, Konstantinos): The Complete Poems. New York, 1961.

• Koenig, Karl: The Camphill movement. Camphill Press, Great Britain, 1960.

• Lane, Harlan: When the Mind Hears: A History of the Deaf. New York and Toronto, 1984.

• Leinslie, Gjertrud: «Beretning fra et verksted». («Account from a Workshop)). Vidaråsen, 1984.

• Rosenberg, Thomas: På spaning efter en ny tydelighet. (Searching for a New Clarity). Hango, Finland, 1987.

• Rudeng, Erik: «Robert Owen». Pax Lexikon, Vol. 5, Oslo 1980.

• Sachs, Oliver: «The Revolution of the Deaf 1988». New York Review of Books, June, 1988.

• Seip, Didrik Arup: Hjemme og i fiendeland. (At Home and on Hostile Territory). Oslo, 1946.

• Steiner, Rudolf: Antroposophy and the Social Question. 1905, New York, 1982.

• Ufer, Nils: Set fra lshey. (Seen from Ishey). Copenhagen, 1988.

• Zborowski, Mark and Elizabeth Herzog: Little-Town of Eastern Europe. New York, 1952.

• Osterberg, Dag: Fortolkende sosiologi. (An Interpreting Sociology). Oslo, 1986.

• Osterberg, Dag: Metasociology: An inquiry into the Origins апсс Validity of Social Thought. Oslo, 1988.

Предлагаемая литература о кэмпхил-поселениях

• Allen, Joane de Deris: Living Buildings: Expressing Fifty Yeas of Camphill. Aberdeen 1989. (To be published). Koenig, Karl: In Need of Special Understanding. Botton Village, Danby North Yorkshire, 1986.

• Koenig, Karl: The Camphill Movement. Botton Village, Danby, North Yorkshire, 1960.

• Parmann, Øystein: «Vidaråsen Landsby: Ideer – dagligliv – bakgrunn.» («The Vidaråsen Commune: Ideas – Daily life – Backgrounds). Oslo, 1980.

• Pietzner, Cornelius M.: Village Life: The Camphill Communities. Salzburg, 1986.

• Pietzner, Cornelius M.: Aspects of Curative Education. Aberdeen, 1966.

• Pietzner, Cornelius M.: Candle on the Hill: The Camphill Communities Worldwide. Edinburgh 1989. (To be published).

• Steiner, Rudolf: The Social Future. 1919, Spring Valley, New York, 1972.

• Steiner, Rudolf: Towards Social Renewal. Basic Issues of the Social Question. 1961, London, 1977.

• Weihs, Anke and Joan Talla, revised ed. by Wain Farrants: Camphill Villages. Botton Village, Danby North Yorkshire, 1988.

• Weihs, Thomas: Children in Need of Special Care. London, 1977.

Примечания

1

Михаэль Андреас Гельмут Энде (1929–1995) – немецкий писатель, автор ряда произведений для детей. Повесть-сказка «Бесконечная история» была издана в Германии в 1979. Написана под влиянием антропософии Р. Штайнера. На русский язык сказка переведена в 1997 г. под названием «История, конца которой нет». В 1984 г. экранизирована американской кинокомпанией «Warner Brothers».

(обратно)

2

Я описал этот эпизод в моей книге Limits to Pain (1981) Прим. Нильса Кристи (Эта книга вышла в 1985 г. в издательстве «Прогресс» под названием «Пределы наказания» – прим. Альперн).

(обратно)

3

Раньше считалось, что новый день начинается вечером, после захода солнца, то есть субботний вечер – это одновременно начало воскресенья (Ред.)

(обратно)

4

В западной традиции празднику Рождества Христова предшествует четырехнедельный период, называемый Адвентом (лат. Adventus – пришествие). Он начинается с воскресенья, которое выпадает на одно из чисел между 29 ноября и 3 декабря (прим. Альперн).

(обратно)

5

Пол Лазарсфельд (англ. Paul Felix Lazarsfeld; 13 февраля 1901, Вена – 30 августа 1976, Ньюарк) – известный американский социолог; одним из первых начал изучать масс-медиа как отдельное явление. Сторонник деидеологизации науки. Наиболее известен своими методологическими теориями, в частности, «методом укола». Ввел понятия двухступенчатая коммуникация и лидер мнения (прим. Аль-перн, взято из Википедии).

(обратно)

6

Эвритмия – искусство художественного движения, появившееся в начале XX века в Европе. Это сочетание особого гармонизирующего движения, напоминающего танец и пантомиму, с поэтической речью или музыкой. Эвритмическое движение является по характеру художественным и одновременно целительным, потому что основано на глубоком переживании и понимании красоты и законов музыки и речи. Слово «эвритмия» греческое и переводится на русский язык как красивый, благотворный ритм, созвучие в поэзии и музыке.

(обратно)

7

Я могу припомнить только два случая за 15-летний период работы в Совете, когда Совет употребил свою власть. В обоих, хоть тогда я с ними согласился, они были ошибочными как в отношении деревень, так и в отношении лиц, которые напрямую отвечают за них. (Прим. Нильса Кристи).

(обратно)

8

Шолом – на иврите означает «Мир» – еврейское приветствие (прим. Аль-перн).

(обратно)

9

Существует другая версия о происхождении слова гетто. Оно возникло в средневековой Венеции, где еврейское поселение образовалось на месте литейного цеха (ghetto). В Венеции и по сию пору существуют топонимы с этим словом в районе Канареджио (Гетто Ново, Гетто Новиссимо и Гетто Векьо). Евреев там почти не осталось, зато есть синагоги и прочие символы еврейства. (Прим. Альперн).

(обратно)

10

«Итака», К. Ковафис, Лирика. Москва, издательство «Художественная литература», 1984 (прим. Альперн).

(обратно)

11

Джером Миллер скоро опубликует книгу о том, как и почему он сделал это (прим. Нильса Кристи).

(обратно)

12

Джентрификация – облагораживание района. Постепенное вытеснение малоимущих из городского района и его заселение людьми со средним и высоким достатком. Осуществляется путем улучшения качества и перепланировки жилья, увеличения жилищной платы или налога на недвижимость. Википедия (прим. Аль-перн).

(обратно)

13

Жестовый язык, реже язык жестов – самостоятельный, естественно возникший язык, используемый глухими или слабослышащими людьми с целью коммуникации. Жестовый язык состоит из комбинации жестов, каждый из которых производится руками в сочетании с мимикой, формой или движением рта и губ, а также в сочетании с положением корпуса тела. Википедия (прим. Альперн).

(обратно)

14

Александр Белл, шотландец по происхождению, иммигрировавший в Америку из Англии в 1970 г. вместе с родительской семьей, не был глухим. Он преподавал в бостонской школе для глухих, в которой познакомился со своей будущей женой Мейбл Хаггард – она была глухой, так же, как ее мать. Отец Белла тоже занимался проблемой глухоты – он разработал особую систему жестов, которые выражали не понятия, а звуки (система видимой речи), тем самым обучая глухих говорить. Именно этот предмет вел Александр Белл в школе для глухих в Бостоне (прим. Альперн).

(обратно)

15

С 1986 г. – Университет Галлодета. Расположен в Вашингтоне, Округ Колумбия. Назван в честь (1787–1851) Томаса Хопкинса Галлодета, пионера образования для глухонемых. Окончил Иельский университет [Yale University]. В течение нескольких месяцев обучался в Королевском институте для глухонемых в Париже. Основал в 1817 первую бесплатную школу для глухонемых в г. Уэст-Хартфорде, шт. Коннектикут.

(обратно)

16

Депривация – лат. deprivato – лишение, потеря (прим. Альперн).

(обратно)

17

Соответственно, есть слово «тронутый» (в английском – touched), что означает «ненормальный», подпорченный, имеющий странности (прим. Альперн).

(обратно)

Оглавление

Почитай «Идиота»

К читателю

Предисловие

1. Пять деревень – одна семья

2. Обитатели деревни

  2.1 Такие же люди, как и мы

  2.2 Уязвимость

  2.3 Быть в ладу с самим собой

  2.4 Два Лейфа в одной деревне

  2.5 Сегодня день Карен

  2.6 Бегун

  2.7 Те, кто, похоже, обрел себя

3. «Семьи»

  3.1 Коллективный образ жизни

  3.2 История о непролитом чае[2]

  3.3 Важно, но не решающе

  3.4 Одиночество без уединения

  3.5 Любовные связи

4. Работа

  4.1 Опасная техника

  4.2 Различные сферы деятельности

  4.3 Саморазвитие или тягостный труд?

  4.4 Все деньги в общий котел

5. Ритм

  5.1. Дни недели

  5.2 Кульминация недели

  5.3 Праздники

  5.4 Два рода времени

  5.5 Праздность

  5.6 Мятеж

6. Культурная жизнь деревни

  6.1 Основные мысли

  6.2 Еще немного из прошлого

  6.3 Деревня как университет

  6.4 Жители деревень в качестве студентов

  6.5 Потребители или производители?

  6.6 Пробыть кем-то другим

7. Очеловечивание жизни

  7.1 Коммуникации

  7.2 Границы раскола

  7.3 Как на картине Брейгеля

8. Ситуация с властью

  8.1 Кто принимает решения?

  8.2 Вознаграждения

  8.3 Социальный контроль

9. Редкий вид

  9.1 Усадьба в городе

  9.2 Являются ли деревенские сообщества учреждениями

  9.3 Нормальна ли жизнь в деревне?

  9.4 Деревня как гетто

  9.5 Деревня как форма коллективной жизни

  9.6 Деревня как деревня

10. Долгий путь домой

  10.1 Деинституциализация

  10.2 Оплаченные друзья?

  10.3 Принцип сеятеля

  10.4 Как меньшинствам навязывают роль клиентов

  10.5 «Естественные» анклавы

  10.6 Глухонемые

11. Возвращение к нормальной жизни

  11.1 Сообщества необычных людей в городе

  11.2 Право или обязанность?

  11.3 Два уважаемых понятия

Библиография Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg