««Пираты» с «Де Цевен Провиенциена»»

Юрий Дудников «ПИРАТЫ» С «ДЕ ЦЕВЕН ПРОВИЕНЦИЕНА»

В начале февраля 1933 года почти во всех газетах капиталистических стран замелькали сообщения о якобы кровавых событиях в водах, омывающих остров Суматру. Особенно усердствовали голландские газеты, они пестрели леденящими кровь заголовками: «Мятеж на борту!», «Кровавая расправа над европейцами!», «Пиратский корабль в водах Индийского океана!», «Жители прибрежных деревень бегут в горы!». Судя по этим заголовкам, можно было подумать, что на просторах Индийского океана всплыл из океанской пучины корабль знаменитого своей жестокостью пирата Джона Эйвери.

Вдоль побережья Суматры действительно двигался корабль, на палубах которого разыгрались драматические события, вызвавшие переполох в правительствах многих западноевропейских стран. Но хотя его экипаж обвинялся во многих кровавых преступлениях, а корабль объявлялся пиратским, на самом деле это была ложь. Радисты этого корабля, а им был голландский броненосец «Де Цевен Провиенциен», многократно передавали в эфир слова: «Мы не пираты!»

Так что же все-таки случилось в водах Индийского океана?

Над чем смеялся Пауль Эйкенбоом?

Сиреневые сумерки быстро сгущались, переходя в темную душную тропическую ночь. Воды рейда порта Олех-лех на севере Суматры казались отлитыми из черного стекла. В заштилевшем воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Все вокруг дышало покоем.

Однако капралу Хаастрехту было не до тишины и покоя. Весь мокрый, он мчался к дому коменданта порта. Он только что одетый совершил «заплыв» в два кабельтова от броненосца «Де Цевен Провиенциен» до берега. Для этого капрал имел весьма веские основания.

Мокрый, тяжело дышавший предстал он перед командиром своего корабля капитаном второго ранга Паулем Эйкенбоомом. Выслушав сбивчивый доклад капрала, тот разразился смехом:

— Эти коричневые обезьяны намерены захватить мой броненосец? Как, не только захватить, но еще и увести его куда-то? Да ведь они не способны отличить правый борт от левого!

— Капрал просто перегрелся от рома и прыгнул в воду, чтобы охладиться! — резюмировал присутствовавший при этом старший офицер броненосца Клаус Мейер.

И ему и командиру было не до перепуганной болтовни мокрого капрала: в 22 часа в Ачехском клубе начинался раут. Офицеров броненосца ожидали ужин, танцы, красивые женщины, карты. Какой может быть заговор на борту корабля королевского Военно-морского флота Голландии, на котором командуют белые офицеры и капралы, машинами управляют белые машинисты и лишь самую грязную, неквалифицированную работу выполняют коренные жители Индонезии? Эти «коричневые обезьяны»? Капрал просто сошел с ума.

Правда, поразмыслив, Эйкенбоом приказал на всякий случай одному из офицеров отправиться на броненосец и выяснить, что послужило поводом для нелепой болтовни капрала Хаастрехта. Офицер вернулся около 23 часов. Он попробовал доложить командиру, что на борту «Де Цевен Провиенциена» действительно творится какая-то чертовщина, но Пауль Эйкенбоом как раз в этот момент собирался танцевать танго с очаровательной Сабиной ван ден Даллес и шепотом послал своего подчиненного ко всем чертям. Да и другие гости тоже взрывом хохота встретили сообщение обеспокоенного лейтенанта Розебоома. Старший офицер авторитетно изрек:

— О захвате броненосца не может быть и речи. Нести службу на борту кораблей голландского военного флота туземцы совершенно не способны. Единственно, что они там могут делать, так это драить медяшку.

Под вздохи оркестра пары плыли по сверкающему полу. Веселье продолжалось. А в два часа ночи в зал ворвались лейтенант Велс и унтер-офицер Болхаувер. Они были еще более мокры и взъерошены, чем капрал Хаастрехт. Их сообщение было подобно разорвавшейся бомбе:

— Броненосец восстал и под командой «коричневых обезьян» ушел в неизвестном направлении!

Самое ужасное заключалось в том, что к индонезийцам примкнули многие белые матросы: машинисты, комендоры и даже капралы. Для господ офицеров, чиновников и других колониальных воротил все это было чудовищно, невероятно, необъяснимо.

Угли раскалились

Первопричиной этого невероятного события было обострение экономического кризиса, охватившего капиталистический мир, в том числе и Индонезию, ухудшение жизненного уровня коренного населения страны, усиление колониального гнета, рост националистических настроений индонезийского народа.

Кроме того, матросы-индонезийцы знали о выступлении военных моряков британского Атлантического флота в шотландском порту Инвергордон, которые 15 сентября 1931 года отказались выйти в море. Поводом для этого послужило решение правительства Великобритании о снижении жалованья военным морякам. Знали индонезийцы и о восстании моряков Чилийского военно-морского флота летом 1931 года, вызванном также снижением жалованья матросам и младшему командному составу. Знали о волнениях на кораблях Австралийского флота летом 1932 года.

Все это способствовало росту настроения сопротивления в военном флоте Голландской Индонезии, а слухи о намечаемом снижении и без того мизерного жалованья туземным морякам послужили искрой, вызвавшей взрыв возмущения.

Нельзя сказать, чтобы власти оставались слепы и глухи ко всему. Наоборот, они зорко следили за нарастающими вспышками недовольства в базах и береговых частях. Особое беспокойство вызывали корабли военного флота — основа колониального могущества Нидерландов. Чтобы уберечь экипажи от революционной заразы и изолировать их друг от друга, командование и приказало броненосцу «Де Цевен Провиенциен» 2 января 1933 года выйти в плавание вокруг Суматры, а эскадре во главе с крейсером «Ява» отправиться в большой поход по архипелагу. Броненосец снялся с якоря вовремя, но выход остальных кораблей был задержан начавшимися волнениями в главной базе флота — Сурабайе.

«Де Цевен Провиенциен» был довольно старым кораблем: его спустили со стапеля Амстердамской верфи 16 марта 1909 года. За годы плавания броненосец кое в чем подновили, модернизировали, но основные его механизмы и вооружение оставались прежними.

В плавании, начавшемся 2 января, командир корабля и офицеры всячески старались отвлечь команду от «греховных мыслей»: в портах Паданге, Сибооге, Сабанге устраивались «товарищеские» встречи с солдатами местных гарнизонов, выдавался улучшенный провиант.

Броненосец шел экономическим ходом, командир умышленно тянул время, чтобы находиться в море возможно больший срок и подольше не возвращаться в главную базу. Но и это не спасло, ибо в век радио нельзя изолировать от мира корабль, даже заслав его далеко в океан.

27 января «Де Цевен Провиенциен» прибыл в Сабан, и здесь радисты приняли радиограмму из Сурабайи: командование сообщало Эйкенбоому о начавшихся там массовых демонстрациях матросов, о выступлениях в базе подлодок и гидросамолетов. Радиограмма заканчивалась приказом скрыть это от команды и подольше задержать броненосец в открытом океане. Эйкенбоом сразу же выставил возле радиорубки охрану. Но он не знал, что прежде чем вручить радиограмму ему, вахтенные радисты сняли с нее копию и передали ее капралу Мауду Босхарту, возглавлявшему недовольных голландских матросов, в основном машинистов и электромехаников. Так что Эйкенбоом опоздал.

Те же радисты передали Босхарту 30 января и сообщение о стычках матросов с полицией на улицах Сурабайи, о запрещении отпусков и о вводе в главную базу трех рот солдат с пулеметами. Они сообщили также об отказе разойтись по своим штатным местам матросов и капралов европейских национальностей на крейсере «Ява» и эсминцах «Пит Хейн» и «Эверстен», о присоединении к ним части индонезийских матросов. Босхарт распространил эти вести среди своих товарищей голландцев и индонезийцев.

Наконец 3 февраля Босхарт узнал от радистов о массовых арестах на флоте, о жестоких расправах с бунтовщиками и, главное, о том, что, несмотря на напряженность обстановки, командование все-таки отдало приказ о снижении жалованья «туземным» морякам и о подготовке такой же меры в отношении голландских матросов и капралов.

Подогретые этой информацией угли недовольства, тлевшие под пеплом ожидания, раскалились. Руководители намечавшегося восстания решили, что час пробил. Ими были индонезийцы Параджа, Румамби, Госал, Кавиларанг, Хендрик и Тухумена. Европейских матросов и капралов возглавлял Мауд Босхарт.

Заговорщики решили захватить броненосец поздним вечером в Олех-лех, когда командир и большая часть офицеров будут находиться на рауте в Ачехском клубе. Сигнал к восстанию должен был подать боцманской дудкой матрос первого класса Кавиларанг. После захвата корабля он становился его командиром. Тухумена — штурманом корабля. Надменные колонизаторы даже не могли предположить, что эти «коричневые обезьяны» были грамотными, образованными людьми, что они великолепно знали навигацию, кораблевождение. Парадже поручался захват оружия.

Как видим, главная роль в восстании отводилась индонезийцам. К ним присоединялась довольно значительная часть голландских моряков во главе с Маудом Босхартом. Но большинство голландских матросов и унтер-офицеров, находившихся под влиянием социал-демократической партии, или колебались, или были откровенно против восстания.

Оно было разработано во всех деталях. Было даже учтено, что вечером на борту останется шестнадцать из тридцати офицеров, в том числе ни одного старшего, и треть голландских унтеров. Из полутора сотен голландских матросов более сотни тоже было на берегу. Зато три четверти индонезийских моряков оставались на борту. Таким образом, соотношение сил для начала восстания было весьма благоприятным. К тому же значительная часть голландских рядовых, оставшихся на борту броненосца, если и не собирались сами непосредственно участвовать в восстании, то сочувствовали своим индонезийским товарищам и соотечественникам.

Офицеры же во главе с командиром, готовились к рауту. В сумерках нарядный катер с надраенной до ослепительного блеска медной трубой отвалил от борта броненосца, увозя господ офицеров на берег.

Сразу после отхода катера Кавиларанг начал тайком расставлять матросские посты в важнейших пунктах корабля.

Час настал

Группки индонезийских матросов как бы случайно собрались у брашпиля, орудий, у боевой рубки, у кубриков капралов и у входа в коридор офицерских кают. Они мирно беседовали, почтительно вытягиваясь, когда мимо проходил вахтенный офицер Ульрик ван Бовен. Если бы только он мог узнать мысли своих подчиненных!

Мауд Босхарт отвечал за самое главное — за работу котлов и машин. Но на стоянке из восьми котлов под парами находились лишь три, расположенные в первом котельном отделении. Кроме того, старшина котельной команды был ярым монархистом, и как раз он находился на вахте. Он считал, что долг европейца — повелевать, а не работать, и поэтому он, заперев дверь второй кочегарки, пребывал в своей каюте. Босхарт и его друзья-индонезийцы сначала встали было в тупик: как проникнуть в кочегарку и разжечь котлы? Однако выход нашелся — кочегары опустились в недра броненосца по скоб-трапу внутри шахты котельного вентилятора, идущей с палубы в кочегарку. Возле котлов закипела торопливая работа.

Тем временем Мауд Босхарт вместе со своими товарищами орудовал в машинном отделении, готовя к работе главные машины. Все зависело от того, как скоро удастся ввести в действие котлы и поднять до марки давление пара. Восстание намечалось на вторую половину ночи, но, как это часто бывает, все получилось не так, как намечалось. Непредвиденный случай подтолкнул события, ускорил их помимо желания заговорщиков.

Матрос Параджа роздал товарищам несколько пачек боевых патронов, которые ему удалось раздобыть, поднялся из люка на верхнюю палубу и там наткнулся на вахтенного офицера, лейтенанта ван Бовена. Лейтенанта возмутило то, что матрос был одет не по форме — в трусах и в майке. Кроме того, капрал Хаастрехт только что донес лейтенанту о подозрительной возне на борту.

— Ты что разгуливаешь, как обезьяна в лесу? — заорал разгневанный лейтенант. — Распустились, грязные свиньи!.. Пошел вон, вниз! Здесь палуба королевского корабля, а не вонючая конура в твоем кампонге! Немедленно одеться по форме и явиться ко мне! Я тебе растолкую, как должен выглядеть королевский моряк, хотя у него и коричневая рожа!

Скатившись по трапу в матросский кубрик, Параджа решил не искушать судьбу. Он догадался, что офицер что-то знает, вспомнил шнырявшего вокруг капрала Хаастрехта… Чем черт не шутит — вдруг тайна выплывет наружу?

— Друзья! Наш час настал! Вперед! — закричал он.

Так, по прихоти случая, сигнал к восстанию подал не тот, кто должен был это сделать. Лишь услышав крик Параджи, Кавиларанг стал подавать сигналы дудкой.

…Дремавший на якоре броненосец внезапно ожил. Палубы наполнились бегущими матросами, загудели под ногами трапы… Параджа, Госал, Паринусса вместе с матросами-голландцами открыли оружейную кладовую, в руках моряков замелькали карабины, залязгали затворы.

Вахтенный офицер ван Бовен остолбенел. Он оказался отброшенным в сторону лавиной матросов. Позже ему поставят в вину его полное бездействие. Но в училище лейтенанта не учили, как поступать в подобном случае. С детских лет он твердо усвоил истину: белый — приказывает, цветной — повинуется, он не может быть способным на самостоятельные действия!

Впрочем, обвинять одного ван Бовена было бы несправедливо, все офицеры оказались в таком же положении: они сгрудились в кормовом коридоре офицерских кают и не могли повлиять на ход событий. Капралов тоже изолировали в их помещениях. Никто не успел оказать ни малейшего сопротивления — настолько молниеносно все произошло.

Не растерялся, по крайней мере в начале, лишь лейтенант барон де Вос ван Стеенвик, находившийся в этот момент в радиорубке. Поняв, что на броненосце мятеж, он приказал радисту-голландцу передать в базу сообщение об этом. Поскольку радист медлил, он угрожающе направил на него пистолет.

Мауд Босхарт, наладив работу в машинном отделении, кинулся наверх, вооружившись пистолетом. Именно этот пистолет помешал барону оповестить командование о случившемся.

— Оружие на стол, или я стреляю! — гаркнул Босхарт.

У перетрусившего барона ослабли руки. Босхарт выхватил пистолет у офицера и вытеснил его из рубки.

По всему броненосцу погас свет, темноту прорезали только тучи искр из двух высоких труб корабля: кочегары шуровали, стремясь быстрее поднять давление пара в котлах. Хлопнуло несколько выстрелов из карабинов, как позже выяснилось, выстрелы были сделаны вверх, для острастки: некоторые офицеры, опомнившись, пытались оказать сопротивление. Но их быстренько затолкали в каюты и заперли.

Воспользовавшись темнотой, младший лейтенант Корнелий Велс и унтер-офицер Пит Болхаувер выбрались через иллюминатор и поплыли к берегу. К несчастью для себя, они в спешке спутали направление и сначала попали на маленький островок, а затем уже опять вплавь добирались до суши.

Капрал Хаастрехт в суматохе, царившей на верхней палубе, прыгнул прямо с борта и поплыл к берегу. Какой-то матрос пальнул в ту сторону, где резал воды Индийского океана шустрый капрал. Позже Хаастрехт будет уверять, что вслед ему стреляли залпами и чуть ли не из шестидюймовых пушек, что он чудом спасся от кровожадных пиратов, захвативших броненосец.

Впрочем, так будет уверять не один капрал.

Мы идем в Сурабайю!

Вся операция по захвату броненосца продолжалась не более пятнадцати минут. Прежде всего повстанцы приняли меры на случай вмешательства со стороны посыльного корабля «Альдебаран», стоявшего в двух кабельтовых от броненосца. Они осветили его прожектором и развернули трехдюймовое орудие. Меры эти были излишними: «Альдебаран» не располагал никаким вооружением.

Сопровождаемый матросами, державшими в руках карабины с примкнутыми штыками, Кавиларанг поднялся на мостик и вступил в командование броненосцем. По его команде на баке загрохотал брашпиль, скоро якорь был выбран и закреплен по-походному. Повинуясь сигналам с мостика, заработали обе главные машины. Но только броненосец отошел от места якорной стоянки и двинулся к опасному и извилистому фарватеру, как выяснилось, что штурвал был заперт на специальный замок и провернуть его не было никакой возможности. Поспешные попытки освободить штурвал не удались, броненосец неудержимо несло на рифы. На борту началось смятение, но Кавиларанг не растерялся: хладнокровно меняя ход обеих машин, он мастерски повел тяжелый броненосец из бухты. На реверсах главных машин стояли лучшие машинисты-голландцы, моментально выполнявшие команды с мостика. Кавиларанг точно вписывал корабль в излучины фарватера, проводя его буквально в нескольких метрах от камней. Лейтенант барон де Вос впоследствии признал:

— Это была ювелирная работа!

Пока «коричневый» матрос на командирском мостике и «белый» капрал в машинном отделении выводили старый броненосец из бухты, удалось сбить замок со штурвала. Руль заработал нормально, и скоро корабль благополучно вышел в Индийский океан.

Примчавшиеся на причал командир броненосца Эйкенбоом и его офицеры были в отчаянии: они уподобились пассажирам, отставшим от поезда. Пауль Эйкенбоом, капитан второго ранга Королевского флота, отлично понимал, что его карьера непоправимо «подмочена», он «прославился» не только в своей стране, но, вероятно, и в мировом масштабе. С зубовным скрежетом он продиктовал радиограмму в Сурабайю с изложением случившегося. Ответ последовал немедленно и категорический: догнать мятежный корабль и любыми средствами привести команду к повиновению.

Обе радиограммы были переданы шифром: командование базы еще надеялось сохранить этот скандал в тайне.

Но рано утром 5 февраля рация «Де Цевен Провиенциена» вышла в эфир и передала обращение ко всему миру на английском и голландском языках:

— «Броненосец Нидерландского флота «Де Цевен Провиенциен» находится в руках команды. Мы намерены идти в Сурабайю. Цель — выразить протест против несправедливого сокращения жалованья и потребовать освобождения наших арестованных товарищей. На борту все спокойно, нет ни насилий, ни раненых. За сутки пути до Сурабайи мы официально передадим командование капитану второго ранга Эйкенбоому».

Этот текст был передан по рации молодым матросом-индонезийцем Румамби, свободно владевшим английским, голландским, немецким и французским языками.

Так мир узнал о невероятном событии: матросы овладели мощным боевым кораблем Голландской Индонезии и ведут его в главную военно-морскую базу, чтобы отстоять свои права и помочь своим товарищам! Это было неслыханно! И еще более неслыханным было то, что вместе с «цветными» матросами в бунте участвовали и представители белой расы — расы господ. И уж совсем поразительным оказалось то, что в мятеже участвовали белые унтер-офицеры, издавна считавшиеся опорой порядка на кораблях! Командующий военно-морскими силами Голландской Индонезии был в бешенстве и грозил капитану Эйкенбоому всяческими карами.

Сообщение о восстании на «Де Цевен Провиенциене» сразу же было подхвачено мировой печатью. Буржуазная пресса Европы и Америки била тревогу, критикуя голландские военные власти за отсутствие бдительности, обвиняя их в нерешительности и мягкотелости по отношению к революционным элементам. Больше всех вопила немецкая и итальянская фашистская печать, усматривая в этом восстании на броненосце «руку Москвы». Не отставала в истерической клевете и печать Великобритании. Еще бы! Ведь выступление моряков голландского колониального военно-морского флота, в котором сочетались элементы классовой и национально-освободительной борьбы, служило опасным примером как для трудящихся метрополии, так и для угнетенных народов колоний.

Но всех заглушала правая голландская пресса. Уже шестого февраля на ее страницах замелькали заголовки, склонявшие слово «пираты». Бойкие репортеры преподносили почтенным буржуа душераздирающие «подробности кровавых событий» на борту броненосца: сообщалось, что почти все офицеры-голландцы либо перебиты, либо подверглись «зверским истязаниям» что на борту царит анархия, что броненосцем под страхом смерти управляют голландцы, что всех сопротивляющихся голландских матросов и унтер-офицеров «пираты» выбрасывают за борт на съедение акулам.

Сообщалось, что броненосец начнет пиратствовать в водах Индийского океана, что в случае нехватки продовольствия повстанцы будут грабить торговые суда и нападать на прибрежные деревни… От таких сообщений у голландских буржуа стыла кровь в жилах. В редакциях правых газет беспрерывно звонили телефоны: благочестивые обыватели требовали немедленного принятия самых беспощадных мер против «пиратов».

Так заранее обрабатывалось общественное мнение, так заранее оправдывались любые средства, которые правительство надумало бы применить против повстанцев.

Для прессы правого толка характерным было сравнение «Де Цевен Провиенциен» с русским броненосцем «Потемкин». На страницах газет то и дело вперемежку с «пиратскими» заголовками мелькали и такие, как, например: «Броненосец Потемкин» Индийского океана», «Потемкин» голландского флота», «Эстафета 1905 года» и т. п.

Солидарность с восставшими моряками выражала лишь коммунистическая пресса. Коммунисты организовали ряд собраний и митингов солидарности с восставшими моряками. На митинге в Амстердаме присутствовало семь тысяч трудящихся, пришедших выразить свою поддержку. Полиция разогнала митинг, арестовав более двухсот его участников.

Продажные писаки опубликовали несколько фотографий офицеров броненосца, в том числе и барона де Вос, в обрамлении траурных рамок, что вызвало новый взрыв возмущения. А между тем «убиенный» барон де Вос преспокойно сидел в своей собственной каюте и ел завтраки, обеды, ужины, принесенные его же собственным вестовым! Из иллюминатора он и наблюдал последующие драматические события.

В 7.45 утра 5 февраля сигнальщики заметили за кормой броненосца столб густого черного дыма. Это самым полным ходом мчался за ними вдогонку «Альдебаран» с командиром броненосца Эйкенбоомом на борту. Незадачливый капитан второго ранга получил от командования жесточайшую трепку, и теперь в последней надежде выпутаться из позорного положения, в котором он очутился, Эйкенбоом спешил занять место на мостике своего корабля. На борту «Альдебарана» вместе с ним находились семь офицеров, десять голландских унтеров и двадцать вооруженных матросов-голландцев из команды броненосца.

Видя быстро приближающийся к ним белый корабль, Кавилоранг приказал поднять сигнал. «Если будете идти на сближение с нами, я обстреляю ваш корабль». Кормовое шестидюймовое орудие правого борта угрожающе развернулось в сторону «Альдебарана». Правда, оно даже не было заряжено — повстанцы начисто отвергали пролитие чьей бы то ни было крови. Не знавший этого Эйкенбоом предпочел не рисковать, и «Альдебаран» замедлил ход. Вскоре он исчез за горизонтом.

Повстанцы торжествовали, но… рано.

Милосердные «пираты»

Во второй половине этого же дня дым за кормой появился снова. Дымили теперь уже два корабля. Скоро выяснилось, что их догоняет авизо «Эриданус» в сопровождении старого миноносца «Золотой лев». Отчаявшийся Пауль Эйкенбоом снова попытался вернуть мятежную команду под свою власть. Ведь он рисковал всем: карьерой, высокой «колониальной» зарплатой, положением в обществе, почетной пенсией и еще многим другим. Невзирая на развернувшиеся пять орудий правого борта, он подошел на расстояние в четыре кабельтова и стал вызывать по радио лейтенанта барона де Вос ван Стеенвика. Повстанцы любезно пригласили барона в радиорубку.

Прервав сообщение барона о том, что на борту броненосца все живы, Эйкенбоом поручил ему передать Кавиларангу и другим руководителям повстанцев его просьбу остановить броненосец и принять на борт командира для того, чтобы он смог благополучно привести корабль в Сурабайю. Кавилиранг ответил, что должен посоветоваться с командой.

Команда была вызвана на верхнюю палубу, кроме тех, кто нес вахту у машин, котлов и в радиорубке. Голосование велось классическим «пиратским» методом: кто за предложение командира, становился у правого борта; кто против — у левого. Подавляющее большинство моряков собралось у левого борта. При голосовании присутствовал все тот же барон де Вос. О результатах он и сообщил своему командиру: его примут на борт за сутки до подхода к Сурабайе.

Пауль Эйкенбоом в ярости выкинул за борт свою роскошную фуражку. Он понял, что все его попытки овладеть положением на броненосце обречены на провал.

Именно после этого «голосования» военные власти Голландии приняли решение не останавливаться ни перед чем вплоть до уничтожения броненосца вместе с его мятежной командой, с офицерами, капралами, унтерами и матросами-голландцами. Разумеется, ответственность за случившееся они заранее возложили на «кровожадных туземцев-пиратов», а погибшие в этой «большой игре» офицеры, в том числе тот же барон де Вос, были бы возведены в ранг «национальных героев» и в сан «мучеников».

Тем временем «Де Цевен Провиенциен» шел на юг, медленно накручивая мили на лаг. Все его механизмы работали исправно, боевые части функционировали согласно уставам.

7 февраля броненосец миновал остров Ниас, 8 февраля — острова Ментавай, 9 февраля — Бенкулен. Арестованные офицеры могли в сопровождении конвоиров-матросов выходить на палубу, прогуливаться по ней. С ними обращались корректно, их по-прежнему обслуживали вестовые, юнги убирали их каюты, коки готовили специально для них особые блюда.

Впоследствии барон де Вос все же нашел в себе мужество написать: «Это было поразительно. На борту соблюдалась железная дисциплина и образцовый порядок. Матросы драили медяшку и палубу, в установленные часы менялись вахты, отбивались склянки. Мы никогда не могли даже представить себе, что туземные матросы способны так успешно управлять большим боевым кораблем, его сложными механизмами… Все распоряжения главарей мятежников выполнялись быстро и точно. Воинские звания были отменены, и все обращались друг к другу просто «саудара» (товарищ), но дисциплина от этого не пострадала».

Нужно учесть, что это написал офицер, крайне отрицательно относившийся как к самим повстанцам, так и к целям восстания, ненавидевший и презиравший коренных жителей Индонезии.

Что особенно поражало офицеров, так это искусство, с которым матросы-индонезийцы вели большой боевой корабль. Тот факт, что им удалось без помощи голландских офицеров осуществлять управление броненосцем, вызвал самый настоящий шок, глубочайшее изумление не только у офицеров корабля, но и в военном министерстве Нидерландов.

Кавиларанг оказался прирожденным морским командиром. Тухумена и Паринусса — отличными штурманами и помощниками командира корабля. Матрос первого класса Посумах великолепно выполнял обязанности главного электрика корабля. Сумидин — первого помощника старшего механика. В радиорубке бессменно дежурил Румамби. Правда, и у него были помощники, но только он владел несколькими языками и мог понимать, что говорят о мятежном броненосце в мире, как относятся к нему, что предпринимают власти.

Благодаря Румамби, восставшие узнали, что они не одиноки. Опасения буржуазной печати насчет распространения влияния мятежного броненосца на голландские вооруженные силы подтвердились очень быстро: в порту Денхелдер на севере Нидерландов начались волнения среди военных моряков. Среди них распространялось воззвание, в котором приветствовалась команда «Де Цевен Провиенциена». Воззвание заканчивалось призывом к союзу между голландскими и индонезийскими моряками. Против бунтующих моряков были брошены войска, начались аресты на кораблях. Возникли волнения и среди европейских военнослужащих в Индонезии. На стенах европейских казарм в Батавии, например, появились написанные мелом лозунги: «Да здравствует «Де Цевен Провиенциена!», «Мы не хотим братоубийства!», «Да здравствует флот!» Репрессии начались и там.

На броненосце знали, что еще 7 февраля военный министр Нидерландов Деккерс, выступая в парламенте, заявил, что «никаких переговоров с мятежниками не будет: или безоговорочная капитуляция, или будут приняты самые решительные меры!». Депутат от самых реакционных партий в Нидерландском парламенте ван Колейн под аплодисменты своих сторонников потребовал от министра торпедировать «Де Цевен Провиенциен».

— Мы в состоянии построить новый броненосец! Зараза должна быть выжжена каленым железом! — кричал он, потрясая руками. Впрочем, через семь лет ван Колейн станет ревностно служить гитлеровцам, а это его выступление зачтется оккупантами.

Командующий голландскими военно-морскими силами в Индонезии вице-адмирал Остен 8 февраля обратился по радио ко всем судам, находящимся в районе Суматры и Явы в Индийском океане, Яванском море и Зондском проливе, с официальным предупреждением о том, что в этих водах возможны «пиратские» нападения на них взбунтовавшегося броненосца.

Вот тогда-то с антенны «Де Цевен Провиенциена» понеслись в эфир слова: «Мы не пираты! Мы восстали по велению сердца, принужденные к этому невыносимыми гнетом, унижениями, попранием нашего человеческого достоинства, несправедливым снижением и без того скудных окладов, проведенного правительством Рёйса!» Много раз повторялись в эфир эти слова, но поверили не им. Прибрежные воды Суматры и Явы, Зондского пролива опустели.

Тем временем броненосец, несмотря на зловещие сообщения, продолжал идти на юго-восток. Офицеры, ободренные мягким обращением со стороны повстанцев, попытались потихоньку прибрать к рукам управление броненосцем. Сначала лейтенант Деккер обратился к Кавиларангу с просьбой «во избежание катастрофы» передать офицерам если и не командование кораблем, то хотя бы управление им и прокладку курса. Кавиларанг не согласился.

— Индонезийцы тоже способны водить боевые корабли, — ответил он. — Когда-нибудь мы сами станем хозяевами своей родины и у нас будет свой собственный военный флот.

Деккер не стал больше настаивать. Вместо него заговор начал организовывать лейтенант ван Бовен. Он стал подбивать матросов, голосовавших за возвращение капитана Эйкенбоома, на захват броненосца. Дело у него продвигалось довольно успешно. Обещая колебавшимся помилование, прибавку к жалованью, продвижение по службе, ван Бовен в принципе добился согласия их на эту предательскую акцию. Он призывал не только захватить корабль, но и перебить руководителей восстания. Да и вообще не щадить сопротивлявшихся.

Неизвестно, как бы развивались дальше события на борту, но Кавиларангу доложили о заговоре. Он с пистолетом в руке ворвался в кают-компанию, когда там уточнялось время и детали заговора. Офицеры схватились за стулья и бросились на Кавиларанга. Правда, барон де Вос и лейтенант Деккер в последний момент дали «задний ход»: Деккер забрался под стол, а барон де Вос предпочел остаться пассивным наблюдателем, сидя в кресле в дальнем углу каюты. Пришедшие на помощь вооруженные матросы спасли своего командира.

С этого момента офицеров просто-напросто заперли в кают-компании и приставили к ней охрану. Теперь они могли покидать место своего заключения поодиночке и только в сопровождении конвойного.

Вечером Кавиларангу доложили, что кое-кто из офицеров не сдал свое оружие, припрятав его в укромных местах. Группа матросов во главе со старшиной кочегаров голландцем Ионом Хендриком заставила офицеров сдать оружие. После этого по всему броненосцу в особо важных местах — в машинном и котельном отделениях, в румпельной, генераторной, рулевой и радиорубках — были установлены посты из вооруженных матросов. Попытка захвата броненосца потерпела провал.

Только бомбы и торпеды!

— По местам стоять, с якоря сниматься! — прозвучала команда, сопровождаемая свистом боцманских дудок, но… никто из матросов не вышел к своим штатным местам. В машинном отделении крейсера «Ява» надрывались сигнальные звонки, метались механики, но машинисты стояли на своих местах и… ничего не делали. Перестали шуровать в топках кочегары. То же самое творилось на эсминцах «Пит Хейн», «Эверстен» и «Золотой лев». Так ответили моряки эскадры Нидерландской Индии на приказ вице-адмирала Остена идти против мятежного броненосца, отданный 7 февраля. Эскадра стояла у Макасара, на южном берегу Сулавеси. Ни уговоры, ни угрозы не помогали, моряки не только отказывались воевать против повстанцев, но и открыто выражали им свои симпатии. Командующий эскадрой капитан первого ранга Карстен ван Дулм был в бешенстве.

Катера доставили с берега на корабли солдат, вооруженных ручными пулеметами и винтовками с примкнутыми штыками. Были арестованы и сняты с крейсера «Ява» и эсминцев многие матросы. Но так как арестованных индонезийских и голландских моряков набралось до двухсот человек, то кораблям пришлось идти для замены и пополнения экипажей в Сурабайю, что, естественно, сорвало начало карательной экспедиции. Ван Дулм получил жестокий «разгон» от вице-адмирала Остена, который сам уже ошалел от ежечасно поступающих из метрополии грозных распоряжений и «разносов». Все распоряжения сводились к одному: «Бомбы и торпеды! Никаких переговоров! И скорее! Скорее задушить крамолу!»

План карательной акции был детально разработан и одобрен правительством. Старый броненосец заранее был вычеркнут из списков королевского флота. Со всем экипажем, естественно. Разбираться, кто там был прав, а кто виноват и в какой степени — не было ни времени, ни желания.

Помимо крейсера и трех эсминцев в состав эскадры входили три подводные лодки. Эскадре также придали гидросамолеты — бомбардировщики «Дорнье». Именно этим самолетам в плане уничтожения броненосца отводилось особое место, а посему их экипажи «перетрясли» и укомплектовали исключительно офицерами. Командование учло, что устаревший броненосец не имел никакой зенитной артиллерии и был совершенно беззащитен при атаке с воздуха. Кроме того, был учтен опыт событий в Чили в сентябре 1931 года, когда самолеты чилийских ВВС подвергли успешной бомбардировке мятежные корабли.

Если бы бомбовый удар не принес успеха, в атаку должны были выйти подводные лодки. Наконец, в самом крайнем случае в бой вступала эскадра, противопоставив толстой броне и мощной артиллерии старого броненосца маневренность, скорость и скорострельность орудий более современных кораблей. В любом из случаев «риск полного уничтожения броненосца» оставался в силе, а следовательно, и «риск» уничтожения всего экипажа.

Таковы были кровавые планы «цивилизованных» колонизаторов в отношении «цветных» и своих взбунтовавшихся соотечественников.

Для более успешного выполнения этих планов, для «поднятия боевого духа» голландских моряков эскадры командование усиленно распространяло слухи о том, что на броненосце якобы убиты все голландские военнослужащие, о захвате восставшими «беззащитных торговых судов» и расправах над их «белыми» экипажами, о пьянстве и бесчинствах на борту броненосца, об угрозе обстрела не только прибрежных городов и поселков, но и самой военно-морской базы в Сурабайе!

8 февраля после такой массированной «подготовки» эскадра двинулась навстречу мятежному броненосцу. На борту крейсера «Ява», помимо капитана первого ранга ван Дулма, находился и бывший командир броненосца Эйкенбоом, жаждавший мести. Не были забыты в базе и морские пехотинцы, которым обещали щедрое вознаграждение «за будущие ратные подвиги».

Расправа

А тем временем «Де Цевен Провиенциен» шел навстречу своей судьбе. Рано утром 10 февраля, оставив за кормой более 1500 миль, он вошел в Зондский пролив, разделяющий Суматру и Яву. На этот раз одновременно с военно-морским флагом Нидерландов на фок-мачте броненосца под пение «Интернационала» взвился красный флаг, издавна считавшийся символом восстания.

Стояла великолепная погода, пролив был спокоен. До небольшого островка, носившего забавное название «Поперек дороги», расположенного в самой узкой части пролива, было еще несколько часов хода. В этих местах солнце всходит точно в шесть часов утра и также точно в восемнадцать заходит, и Кавиларанг рассчитывал беспрепятственно пройти пролив и войти в Яванское море. Но все получилось иначе.

Через час после восхода солнца с мостика броненосца заметили густой дым прямо по курсу: это шла навстречу эскадра во главе с крейсером «Ява». Одновременно радисты броненосца приняли радиограмму ван Дулма. Он требовал безоговорочной капитуляции, угрожая «смести броненосец с поверхности пролива», если мятежники не повинуются его приказу.

На левом крыле мостика собрались руководители повстанцев: Кавиларанг, Румамби, Параджа, Босхарт, Госал. Они обсудили радиограмму ван Дулма и направили ему ответ: «Оставьте нас в покое. Мы идем в Сурабайю!» — «Немедленно сдавайтесь, или мы применим силу! На размышление дается 10 минут!» — последовала новая радиограмма. После такого ультиматума следовало бы сыграть боевую тревогу, занять посты по боевому расписанию. Однако этого сделано не было. Броненосец продолжал идти полным ходом, на его верхней палубе столпилось много матросов, считавших, что эскадра не решится предпринять активные действия. Тяжелые орудия главного калибра оставались в положении «по-походному» в диаметральной плоскости корабля, в таком же положении были и все другие пушки. Расчеты артустановок свои места не занимали.

Руководители восстания продолжали совещаться. Напрасно Мауд Босхарт призывал всех разойтись, укрыться за броней, а Кавиларанга и его помощников — войти в боевую рубку. Никто не принимал всерьез угрозы командующего эскадрой. С согласия всех своих товарищей Румамби порвал бланк с текстом принятого ультиматума и выбросил его за борт.

Запертые в кают-компании офицеры ломились в двери. Они-то прекрасно понимали, что идущая навстречу эскадра не остановится ни перед чем.

Десять минут истекли. Со стороны Явы послышался рокот авиационных моторов: на броненосец строем фронта шли четыре бомбардировщика «Дорнье». Было 9 часов 18 минут утра по местному времени. Защищаясь руками от ярких лучей солнца, люди на борту броненосца наблюдали за быстро увеличивающимися в размерах летающими лодками. Никто не смотрел в сторону идущей навстречу эскадре. А на ней все орудия угрожающе разворачивались в направлении броненосца. Густой дым пятнал ослепительно-синее небо. И вдруг раздался леденящий сердце протяжный, все усиливающийся отвратительный визг. Старший лейтенант авиации Хенрик ван Рюббен сбросил на беззащитный корабль пятидесятикилограммовую авиабомбу. Оборвав визг на самой высокой ноте, она с легкостью пробила довольно тонкую палубную броню между мостиком и шестидюймовым орудием правого борта, влетела в бортовой коридор и там разорвалась.

Босхарт, только что сбежавший по правому трапу с мостика, находился в это время возле второй дымовой трубы. Вот что он впоследствии писал: «Мощный столб огня взмыл на том самом месте, где стояла толпа людей, следивших за самолетами. Воздушная волна швырнула меня на палубу… Сразу же появились еще три бомбардировщика, летевших очень низко… Когда они пролетели, я поднялся и шатаясь пошел вперед. От того, что я увидел, слезы выступили у меня на глазах. Все они лежали — юноши, еще дети, — с оторванными руками и ногами; некоторые были охвачены огнем, другие, покрытые ужасными ранами, плавали в собственной крови. У одного из моих друзей — барабанщика — зияла в груди дыра размером с кулак. Взрыв вызвал ужасные разрушения: стальные плиты встали дыбом, согнулись, бимсы скрючились, на всем плясали желто-голубые язычки огня».

Взрыв одной небольшой, по современным понятиям, бомбы оказался катастрофическим для восставших: 23 убитых и смертельно раненных моряка, легкие ранения разной степени получили еще 38. Почти все руководители восстания погибли или вышли из строя: Госала, Румамби, Параджа взрыв чудовищно изуродовал, Кавиларанг получил тяжелое ранение в голову, Босхарт был серьезно контужен. Полупесси ранен в правую руку, в шею, бедро. И все это произошло только потому, что в момент налета все руководители восстания и множество его рядовых участников собрались в одном открытом месте, не вняв советам Босхарта.

Они даже не могли подумать, что командующий эскадрой выполнит свою угрозу, они были уверены, что вот-вот добьются начала переговоров и обсуждения своих требований…

Окутанный дымом «Де Цевен Провиенциен» остановился и стал медленно крениться на правый борт. В развороченных подпалубных помещениях разгорался пожар. Гибель руководителей восстания, тяжелые повреждения броненосца, пожар — все это вызвало среди повстанцев панику и смятение. Одни пытались гасить пожар, другие бежали к орудиям, чтобы стрелять по приближающимся эсминцам, третьи искали спасения во внутренних помещениях броненосца.

Арестованные офицеры, воспользовавшись смятением на борту, вышибли дверь и вместе с освобожденными ими белыми унтер-офицерами выбежали на палубу. Лейтенант ван Бовен кинулся к фок-мачте и спустил ненавистный красный флаг. Вместо него на стеньгу взлетела белая скатерть — знак капитуляции.

В считанные минуты к правому борту подошли шлюпки с эсминца «Пит Хейн». На палубу искалеченного броненосца ворвались бравые морские пехотинцы в стальных касках. Вот тут-то и стало ясным, кто же действительно является настоящими пиратами. Обратимся еще раз к запискам барона де Вос. Следует заметить, что барон старался не слишком сгущать краски, но тем не менее… «Морские пехотинцы действовали как китайские пираты. Они сшибали мятежников с ног, били их прикладами, тяжелыми подкованными ботинками, сбрасывали с трапов. Скользя в расплесканной по палубе крови погибших при взрыве, они волокли сбитых мятежников за ноги, сбрасывали, точно кули с грузом, в шлюпки, кое-кто при этом попадал в воду. Пощады не давали даже контуженным и раненым…»

Команда броненосца была разоружена и арестована. Индонезийцев поместили на крейсере «Ява», голландцев — на посыльном судне «Орион». Трупы погрузили на «Эверстен». Голландцев и индонезийцев похоронили на разных островах. Колонизаторы даже после смерти моряков пытались разрушить их солидарность.

Расправа с восставшими была жестокой. Буржуазная пресса по-прежнему именовала их «пиратами». Их содержали на островке Онрюст (по случайному совпадению его название значит «волнение», «мятеж») в ужасающих условиях, подвергая гнусным издевательствам. Только широкий протест мировой общественности помешал вынести им смертные приговоры. Наибольшие сроки заключения получили Кавиларанг (18 лет) и Босхарт (16 лет). 164 моряка (136 индонезийцев и 28 голландцев) получили 715 лет тюремного заключения! Зато участники расправы с восставшими получили награды, а ван Дулм стал контр-адмиралом и командующим флотом Голландской Индонезии.

Прозвище «пираты» сопровождало имена руководителей восстания по страницам буржуазной печати еще долгие годы. Это был старый пропагандистский трюк: как только в каком-нибудь флоте восставал корабль, к нему сейчас же цеплялся пиратский ярлык. Пиратами объявляли восставших в 1910 году бразильских моряков, пиратским броненосцем в свое время объявляли и «Потемкин», и монитор перуанского флота «Хуаскар», восставший в 1877 году. Зато этот «пиратский» ярлык оправдывал самые жестокие меры по отношению к мятежным кораблям и их экипажам.

Так было и в этот раз.

Оглавление