«Жизнь примечательных людей. Книга первая»

Жизнь примечательных людей. Книга первая (fb2) - Жизнь примечательных людей. Книга первая 2393K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Юрьевич Нестеров

 Нестеров Вадим Жизнь примечательных людей. Книга первая

Человек с четырьмя «эн» или Советский Нострадамус

Николай Николаевич Носов в русской литературе фигура особенная. Его, в отличие от многих, становится чем дальше, тем больше. Он один из немногих писателей, книги которых действительно читало (добровольно читало!), и с теплотой вспоминает все население страны. Более того — хотя советская классика едва не вся осталась в прошлом, и давно не переиздается, спрос на книги Носова не только не упал ни на йоту, но и постоянно растет. Де-факто его сказки стали определенным символом априори востребованной литературы. Достаточно вспомнить недавний громкий уход Пархоменко и Горностаевой из издательской группы «Азбука-Аттикус», который объяснялся идеологически расхождениями с руководством издательства, которое «не готово выпускать ничего, кроме 58-го издания "Незнайки на Луне"».

Но при этом о самом авторе никто не знает почти ничего.

Биография у него действительно непохожа на авантюрный роман — родился в Киеве в семье артиста эстрады, в молодости сменил множество работ, потом закончил институт кинематографии, из кино ушел в литературу и всю жизнь писал.

Но некоторые обстоятельства этой тривиальной судьбы действительно поражают воображение. Один мой приятель, в двадцатый, наверное, раз перечитывая знаменитый четырехтомник, стал читать еще и комментарии и обнаружил удивительную вещь. Все вы наверняка помните знаменитые рассказы Носова из условного цикла «однажды мы с Мишкой». Да, те самые — как они кашу варили, пеньки ночью выворачивали, щенка в чемодане возили и т. п. А вот теперь ответьте, пожалуйста, на вопрос — когда происходит действие этих рассказов? В какие годы это все происходит?

Обычно разброс мнений довольно велик — от тридцатых по «оттепельных» шестидесятых. Вариантов ответов масса, любых — кроме правильных.

А правда заключается в том, что рассказы Носов начал писать незадолго до войны (первая публикация — 1938 год), но самые знаменитые, самые светлые и запоминающиеся писались в самые страшные годы. С сорок первого по сорок пятый. Тогда профессиональный киношник Носов снимал документальные фильмы для фронта (и за цикл учебных фильмов для танкистов получил свою первую награду — орден Боевого Красного знамени), а в свободное время, для души, писал те самые истории — «Мишкина каша», «Дружок», «Огородники»… Последний рассказ этого цикла, «Тут-тук-тук», был написан в конце 1944 года, и в 1945 у начинающего писателя вышла первая книжка — сборник рассказов «Тут-тук-тук».

Самое главное — когда знаешь отгадку, сразу просыпается досада — ну как же, все же понятно! У всех малолетних героев только мамы, куда папы делись — непонятно. Да и вообще мужских персонажей на весь цикл — довольно таки пожилой, судя по всему, "дядя Федя" в электричке, который все возмущался декламацией стихов, да вожатый Витя, судя по всему — старшеклассник. До предела аскетичный быт, варенье с хлебом в качестве лакомства…

Но все-таки войны там нет. Ни словом, ни намеком, ни духом. Думаю, не надо объяснять — почему. Потому что это — для детей. Для детей, которым и без того жизнь отмерила столько, что не дай бог нам это узнать. Такое вот кино "Жизнь прекрасна", только в реальности.

Все понятно. И все-таки — как? Как он смог это сделать? Ответ может быть только один — вот этим и отличается настоящий детский писатель от поддельного.

Но есть в творчестве Носова загадки и посложнее, о которых ожесточенно спорят и до сих пор. К примеру, всех обычно ставит в тупик своеобразная «обратная эволюция» Носова.

В самые идеологически нагруженные сталинские годы Николай Николаевич писал прямо таки демонстративно аполитичные книги, там, по-моему, даже пионерская организация если и упоминалась, то вскользь. Эти события могли происходить где угодно — выводить цыплят в самодельном инкубаторе или дрессировать щенка и впрямь могли «дети разных народов». Не потому ли, кстати, в опубликованном в 1957 году журналом «Курьер ЮНЕСКО» списке самых переводимых русских писателей Носов оказался на третьем месте — вслед за Горьким и Пушкиным?

вот когда настала оттепель, и идеологическое давление ощутимо снизилось, Носов, вместо того, чтобы вслед за своими коллегами-писателями радоваться обретенной свободе, пишет две большие программные принципиально идеологические книги — «коммунистическую» повесть «Незнайка в Солнечном городе» и «капиталистический» роман-сказку «Незнайка на Луне». Этот неожиданный поворот до сих пор ставит в тупик всех исследователей. Ну ладно, да, такое случается, но обычно тогда, когда творческие силы автора идут на спад. Потому и пытаются актуальностью компенсировать падение качества. Но к Носову это отнести при всем желании не получится — ни о каком падении качества говорить не приходится, а «Незнайку на Луне» практически все считают вершиной его творчества.

Трилогия о Незнайке, этом «четвертом Н» автора, действительно потрясающе талантлива и удивительно многослойна, недаром взрослые читают ее с не меньшим удовольствием, чем дети.

Взять хотя бы не сильно то и спрятанные аллюзии, то, что сегодня именуют постмодернизмом. В «Незнайке» и впрямь спрятана едва ли не вся русская классическая литература. Хвастовство Незнайки перед малышками: «Это я шар построил, я вообще у них самый главный, и стихи эти я написал» — Хлестков в чистом виде, скитания милиционера Свистулькина ставшего свидетелем чуда, совершенного Незнайкой с помощью волшебной палочки, явно отсылают нас к подобным же мытарствах Ивана Бездомного в «Мастере и Маргарите». Галерею персонажей можно продолжать: Волшебник со своим "Солнышко всем одинаково светит" — вылитый Платон Каратаев, голопузый утешитель отправляющихся на Дурацкий остров ("Послушайте меня, братцы! Не надо плакать!.. Сыты будем — как-нибудь проживем!") — явно горьковский странник Лука.

А сравнение внешности Жадинга и Спрутса — Жадинг по своей внешности очень напоминал господина Спрутса. Разница была в том, что лицо его было несколько шире, чем у господина Спрутса, а нос чуточку уже. В то время как у господина Спрутса были очень аккуратные уши, у Жадинга уши были большие и нелепо торчали в стороны, что еще больше увеличивало ширину лица. — опять Гоголь, его знаменитые Иван Иванович и Иван Никифорович: Иван Иванович худощав и высокого роста; Иван Никифорович немного ниже, но зато распространяется в толщину. Голова у Ивана Ивановича похожа на редьку хвостом вниз; голова Ивана Никифоровича на редьку хвостом вверх.

Более того — как заметил другой мой приятель, Носов провидчески пародировал классику, которой тогда еще просто не существовало. Вам ничего не напоминает этот отрывок?

Шутило принялся трясти за плечо Свистулькина. Наконец Свистулькин проснулся. — Как вы сюда попали? — спросил он, с недоумением глядя на Шутилу и Коржика, которые стояли перед ним в одном нижнем белье. — Мы? — растерялся Шутило. — Слышишь, Коржик, это как это… то есть так, не будь я Шутило. Он спрашивает, как мы сюда попали! Нет, это мы вас хотели спросить, как вы сюда попали? — Я? Как всегда, — пожал плечами Свистулькин. — "Как всегда"! — воскликнул Шутило. — По-вашему, вы где находитесь? — У себя дома. Где же еще? — Вот так номер, не будь я Шутило! Слушай, Коржик, он говорит, что он у себя дома. А мы с тобой где? — Да, правда, — вмешался в разговор Коржик. — А вот мы с ним тогда, по-вашему, где? — Ну, и вы у меня дома. — Ишь ты! А вы в этом уверены? Свистулькин огляделся по сторонам и от изумления даже привстал на постели. — Слушайте, — сказал наконец он, — как я сюда попал?

Вот, собственно, и прозвучало слово, которое все объясняет — «провидчески».

Сегодняшние читатели наперебой восхищаются — насколько же точно Носов описал капиталистическое общество. Все, вплоть до самых мельчайших деталей. Вот вам «черный пиар»:

— А что. Общество гигантских растений может лопнуть? — насторожился Гризль (редактор газеты — VN) и пошевелил своим носом, как бы к чему-то принюхиваясь. — Должно лопнуть, — ответил Крабс, делая ударение на слове "должно". — Должно?… Ах, должно! — заулыбался Гризль, и его верхние зубы снова впились в подбородок. — Ну, оно и лопнет, если должно, смею уверить вас! Ха-ха!..".

Вот «оборотни в погонах»:

— А кто такие эти полицейские? — спросила Селедочка. — Бандиты! — с раздражением сказал Колосок. — Честное слово, бандиты! По-настоящему, обязанность полицейских — защищать население от грабителей, в действительности же они защищают лишь богачей. А богачи-то и есть самые настоящие грабители. Только грабят они нас, прикрываясь законами, которые сами придумывают. А какая, скажите, разница, по закону меня ограбят или не по закону? Да мне все равно!".

Вот — «актуальное искусство»:

— Ты, братец, лучше на эту картину не смотри, — говорил ему Козлик. — Не ломай голову зря. Тут все равно ничего понять нельзя. У нас все художники так рисуют, потому что богачи только такие картины и покупают. Один намалюет такие вот загогулинки, другой изобразит какие-то непонятные закорючечки, третий вовсе нальет жидкой краски в лохань и хватит ею посреди холста, так что получится какое-то несуразное, бессмысленное пятно. Ты на это пятно смотришь и ничего не можешь понять — просто мерзость какая-то! А богачи смотрят да еще и похваливают. "Нам, говорят, и не нужно, чтоб картина была понятная. Мы вовсе не хотим, чтоб какой-то художник чему-то там нас учил. Богатый и без художника всё понимает, а бедняку и не нужно ничего понимать. На то он и бедняк, чтоб ничего не понимать и в темноте жить".

И даже «кредитное рабство»:

— Я тогда на завод поступил и зарабатывать стал прилично. Даже на черный день начал деньги откладывать, на тот случай, значит, если снова вдруг безработным стану. Только трудно, конечно, было удержаться, чтоб не истратить денежки. А тут все еще стали говорить, что мне надо купить автомобиль. Я и говорю: зачем мне автомобиль? Я могу и пешком ходить. А мне говорят: пешком стыдно ходить. Пешком только бедняки ходят. К тому же автомобиль можно купить в рассрочку. Сделаешь небольшой денежный взнос, получишь автомобиль, а потом будешь каждый месяц понемногу платить, пока все деньги не выплатишь. Ну, я так и сделал. Пусть, думаю, все воображают, что я тоже богач. Заплатил первый взнос, получил автомобиль. Сел, поехал, да тут же и свалился в ка-а-ах-ха-наву (от волнения Козлик даже заикаться стал). Авто-аха-мобиль поломал, понимаешь, ногу сломал и еще четыре ребра.

— Ну, а автомобиль ты починил потом? — спросил Незнайка. — Что ты! Пока я болел, меня с работы прогнали. А тут пришла пора за автомобиль взнос платить. А денег-то у меня нет! Ну мне говорят: отдавай тогда авто-аха-ха-мобиль обратно. Я говорю: идите, берите в каа-ха-ханаве. Хотели меня судить за то, что автомобиль испортил, да увидели, что с меня все равно нечего взять, и отвязались. Так ни автомобиля у меня не стало, ни денег".

Описания столь точны и детальны, что поневоле закрадывается сомнение — как мог человек, проживший всю свою жизнь за непроницаемым тогда еще «железным занавесом», нарисовать столь масштабное и безукоризненно исполненное полотно? Тем более, что выписан у него скорее не тогдашний капитализм, а капитализм сегодняшний. Откуда у него столь детальные знания о биржевой игре, брокерах, «дутых» акциях и финансовых пирамидах? Откуда, наконец, взялись резиновые дубинки со встроенными электрошокерами, их ведь в те годы просто не было на вооружении полиции — ни в западных странах, ни тем более у нас.

Чтобы хоть как-то объяснить это, появилась даже остроумная теория, переворачивающая все с ног на голову. Дескать, все дело в том, что новое общество у нас строили люди, которые все свои знания о капитализме получившие из романа Носова. Вот они, на неосознанном уровне, и воспроизводили засевшие с детства в голове реалии. Потому мол, это не Носов описал сегодняшнюю Россию, а Россию построили «по Носову».

Но гипотеза о том, что Носов просто был пророком, прозревшим будущее, и попытавшимся предупредить именно тех, кому предстояло жить в этом будущем — детей, куда логичнее. Сначала о том, что будет с их миром. А потом о том, каким будет мир новый.

Чтобы обосновать ее, обратимся к самому главному — ключевой идее обоих книг. Как по вашему, о чем рассказывается в «Незнайке в Солнечном городе»? О коммунизме? О технических новшествах вроде радиоуправляемых машин? Утопия, говорите вы?

Да вы вспомните книгу, сюжет вспомните, фабулу! Книга-то по большому счету о том, насколько хрупким, незащищенным оказалось это построенное «общество справедливости». Помните превращенных Незнайкой в людей ослов и возникшее вслед за этим фатальное для города движение «ветрогонов»?

Ведь что мы имеем? Есть вполне счастливый и, судя по всему, достаточно закрытый социум (вспомните, с каким восторгом там встречают пришельцев, которых буквально рвут за рукав радушные хозяева). Но малейший толчок извне оказывается фатальным, привнесенный извне вирус поражает весь организм, рушится все, и не по мелочи, а до основания.

Новомодные веяния, появившиеся не без помощи пришельцев ввергают этот социум в полную анархию, и лишь ошарашенные полицейские (помните наших «ментов», которые и пистолетов-то на дежурство никогда не брали) беспомощно наблюдают за буйством социальной стихии. Привет, девяностые!

Носов, конечно, сказочник добрый, поэтому на столь пессимистической ноте закончить никак не мог. Но показательно, что даже ему, чтобы спасти Солнечный город, пришлось вытащить рояль из кустов, призвать «бога из машины» — Волшебника, который пришел и сотворил чудо.

А «Незнайка на Луне» — разве же о капиталистическом обществе? Книга-то о двух счастливых «домашних щенках», которые вдруг оказались на улице, в звериной стае. Кто-то, как Пончик, приспособился, кто-то, как Незнайка, рухнул на самое дно. Словом, как верно сказано в вышедшем на днях сборнике статей «Веселые человечки. Культурные герои советского детства»: «Чтение книги "Незнайка на Луне" в 2000-е годы чревато "вычитыванием" в тексте смыслов, которые Носов, скончавшийся в 1976 году, вложить туда никаким образом не мог. Эта сказка напоминает нечаянное описание самоощущения тех жителей СССР, которые в 1991 году проснулись словно на Луне: нужно было выжить в ситуации, когда то, что казалось бессобытийный улицей Колокольчиков, осталось в далеком прошлом — вместе со своим якобы вечным временем…».

Впрочем, бывшие жители Цветочного города все понимают. И пишут в своих блогах в день столетия своего любимого писателя: «Спасибо, Николай Николаевич, за пророчество. И хотя мы оказались не в Солнечном городе, как должны были, а на Луне, шлём с неё Вам свою любовь, благодарность и восхищение. Здесь всё именно так, как Вы описали. Большинство уже прошло через Дурацкий остров и мирно блеет. Меньшинство в тоске надеется на спасительный корабль со Знайкой во главе. Он, конечно, не прилетит, но они ждут».

Жизнь лучше обычной

Жила-была девочка — красивая и умненькая. Знаете, есть такой типаж — очень трогательные, очень правильные, с большими белыми бантами, прилежные и аккуратные, урожденные отличницы, эдакая гордость школы с косичками «крендельком».

Одна беда — жила эта девочка в какой-то несусветной провинции, в такой глуши, откуда три дня скачи — никуда не доскачешь. А девочке очень хотелось прожить большую и полную жизнь. Жизнь, полную великих свершений, чтобы весь мир узнал о ней и восхитился ее талантами.

Нет, конечно, внимания и так хватало. Окружающие девочку любили, даже восхищались ею, но… Как бы это помягче… Они, конечно, были милыми и непосредственными, все эти люди, но уж настолько провинциальными и недалекими, что быть молодцом среди этих овец было даже неприлично. И, скажем по секрету, нашей гордости школы до смерти надоело быть положительной отличницей. Этот недвижный городок достал ее до такой степени, что она готова была выкинуть что-то безумное, хлопнуть по воде так, чтобы по всему пруду круги пошли.

И затягивать с этим она не стала.

В 16 лет, едва окончив школу, она объявила себя взрослой.

Остригла свои старомодно-приличные косы и первой в городе сделала сколь же модную, столь и вызывающую прическу, шокировав всю округу.

После чего отправилась в редакцию местной газеты, где потребовала взять ее на работу, заявив, что намерена стать журналисткой. Девочка решила, что это единственная приличная работа в этом болоте, которой не стыдно заниматься продвинутой прогрессивной женщине.

В газету девочку взяли — из уважения к школьным заслугам. По одним сведениям — младшим репортером, по другим — вообще корректором. И, по большому счету, не пожалели, работать она умела всегда. Так и началась ее взрослая жизнь.

Очень скоро девочка поняла, что подвиги и слава откладываются на неопределенный срок. Прошел год, начался второй, а она так и сидела в газетке на должности младшего репортера, девочкой «подай-принеси-сбегала-бы-ты». Да и провинциальная журналистика оказалась вполне достойной окружающего мира. Попробуй-ка писать про выставку цветов, где даже участники каждый год одни и те же, вчерашнюю драку извозчиков и прочие глобальные события. Девочка быстро поняла, что может просидеть в газете до пенсии, выслужить должность репортера, но так и будет из года в год писать про ежегодные ярмарки в соседнем селе.

Но рухнувшие надежды — это было еще полбеды. Целая беда себя ждать не заставила.

В своем максималистском стремлении к свободе и независимости наша девочка зашла куда дальше, чем следовало. Однажды она поняла, что беременна. А вскоре наша бывшая отличница узнала, что на брак с отцом своего ребенка может даже не рассчитывать.

По меркам того времени родить, не будучи замужем, считалось несмываемым позором. А уж «принести в подоле» в родном патриархальном городке… Это был приговор. Несмываемое до самой смерти клеймо и на ней, и, что гораздо хуже, на ребенке.

И вот тогда наша девочка выкинула такой фортель, по сравнению с которым все предыдущие безумства были детским визгом на лужайке. Так никому ничего и не сказав, она на четвертом месяце беременности увольняется из газеты, и, собрав немногочисленные пожитки, уезжает в столицу. Отправляется покорять город, где у нее не было даже шапочных знакомых. По сути — просто бежит. Уезжает в никуда.

В декабре у нее родился сын, урожденный столичный житель с прочерком в графе «отец». Накануне нашей девочке исполнилось восемнадцать лет.

Как она жила эти годы в чужом незнакомом городе, мы можем только предполагать, девочка не рассказывала об этом никому и никогда. Но догадаться несложно — столицы одинаковы во всех странах, они везде не верят слезам и бьют с носка. И судьба умненьких девочек без образования, но с грудным младенцем на руках интересует их очень мало. «Я очень одинока и бедна, — писала она брату. — Одинока потому, что так оно и есть, а бедна потому, что всё моё имущество состоит из одной монеты. Я очень боюсь наступающей зимы».

Еще раз повторюсь — мы можем только предполагать, что тогда выпало на долю нашей героини. Эти годы были очень трудными, и не только для нее, во всем мире тогда было очень тяжело. Работы не было, денег тоже. Наша девочка не отказывалась от любого приработка, хваталась за все соломинки, но в итоге лишь утопала все глубже и глубже.

Наконец пришлось признаться самой себе, что она не выплывет. И тогда ей пришлось пойти на, может быть, самое страшное для женщины — бросить своего ребенка. Отдать сына на воспитание совершенно чужим людям.

Вы, конечно, ждете рассказа о том, как герой, преодолев все тяготы и лишения, добился успеха и взлетел на немыслимую высоту. Увы, мы не кино смотрим, а слушаем историю из жизни. Д`Артаньяна, покорившего Париж, из нашей героини не вышло. Столицу она не покорила, ей всего лишь удалось там выжить, и это куда более распространенный сценарий, который проживают десять бывших отличниц из дюжины.

Никакая даже самая черная полоса не может тянуться бесконечно. Мало-помалу дела если и не наладились, то как-то утряслись. Несостоявшейся завоевательнице удалось по случаю закончить секретарские курсы. Потом в один прекрасный день ей предложили работу секретарши в местном обществе автомобилистов. А дальше все было как в плохом романе.

Получив место, в 24 года наша девочка выскочила замуж. Секретарша окрутила своего шефа.

Ее муж нисколько не походил на принца на белом коне, но он оказался неплохим человеком и действительно любил нашу героиню. По крайней мере, ему хватило сил и такта простить жене все глупости молодости и принять ее такой, как есть. Поэтому первое, что сделали счастливые молодожены, — это забрали назад ее сына.

Через три года она родила ему дочку, ушла с работы и занялась воспитанием детей. Бывшая бунтарка стала верной женой и прилежной домохозяйкой. Жизнь наладилась, устоялась и пошла по накатанной тысячами людей колее, с каждым днем ускоряясь все сильнее и сильнее. Годы мелькали, как верстовые столбы, одно лето сменялось другим…

Муж был на хорошем счету и постепенно продвигался по служебной лестнице. Через несколько лет они даже смогли позволить себе купить квартиру в хорошем спальном районе — небольшую, но очень уютную, с видом на парк. Муж ходил на службу, она крутилась по дому, поднимала детей. Вскоре любимый как-то погрузнел и стал выглядеть очень солидно, она тоже не молодела, но это ее не очень заботило. Все наполеоновские планы остались в прошлом, самостоятельная жизнь вообще очень быстро отрезвляет. Она была вполне счастлива незатейливостью своего бытия, а бурную молодость вспоминала, как страшный сон.

Но, как оказалось, та юная амбициозная отличница с чертиками в глазах не умерла окончательно. Какая-то ее часть спряталась внутри почтенной матери семейства и однажды дала о себе знать.

Произошло это при почти анекдотичных обстоятельствах — однажды зимой во время гололеда ничем не примечательная домохозяйка поскользнулась на тротуаре и повредила ногу. Ничего серьезного, но полежать в постели пришлось.

Лежать в постели очень приятно. Первый день. А дальше начинают одолевать мысли. Так случилось и у нашей пострадавшей — проснулись те самые бесенята и начали толкаться в ребра, задавая неприятные вопросы.

Ей уже тридцать семь. Что ее ждет впереди?

Да ничего.

Уже — ничего. Все уже кончилось.

Они с мужем так и будут жить в этой новой квартире до самой смерти. Она так и будет вставать каждый день в семь утра, готовить завтрак, провожать мужа на работу, совершать турне по магазинам, плясать вокруг кухонной плиты и вечером интересоваться у благоверного, как прошел день.

И так — все те годы, что ей еще остались.

Ей скоро сорок. Пора посмотреть правде в лицо — игру с судьбой она проиграла с безнадежным счетом. Ни один из тех авансов, что ей так щедро отсыпали в молодости, она так и не отдала. Из нее не получилось ни знаменитой журналистки, ни известной актрисы, ни влиятельного политика, знамени феминизма.

И уже не получится. Не из-за лени или по чьей либо злой воле — а по объективным обстоятельствам. Пенять не на кого. Все честно и справедливо. Новую жизнь начинать поздно, взять на работу сорокалетнюю женщину без образования и фактически без опыта работы может только безумец.

И в этом проигрыше нет ничьей вины, кроме собственной, — все возможные сроки для самореализации она успешно проворонила. Сначала было не до карьеры, выжить бы, потом дети были маленькие, а потом, когда все более-менее наладилось, оказалось, что все уже закончилось.

Поезд ушел. Вы опоздали, извините.

Нет, она, конечно, не жалуется, по большому-то счету судьба ее сложилась вполне благополучно. Если вспомнить все те глупости, что она натворила, то все могло кончиться куда печальнее. У нее хорошая семья, неплохой достаток, любящий муж, хорошие, действительно хорошие дети — ради них одних стоило жить. Вот только растут они очень быстро — сын уже практически взрослый, скоро восемнадцать, дочь тоже скоро невестой станет. Однажды они уйдут и уйдут навсегда — жить свою жизнь.

А она останется одна, проживать этот бесконечный день сурка домохозяйки — готовка-уборка-стирка-магазины-глажка-вечерний-кофе, готовка-уборка-стирка-магазины-глажка-вечерний-кофе.

Хватит обманывать себя, тридцать семь — это почти сорок, и все отпущенное ей когда-то она уже почти растранжирила. От красоты с каждым днем остается все меньше и меньше, ум, правда, остался. И еще пришла мудрость.

Она уже давно не наивная дурочка — младший репортер с новомодной прической, она многое пережила и многое поняла. Ее ум по-прежнему остер, он впитывает окружающее, как губка, и перемалывает полученную информацию с методичностью водяной мельницы. Она знает о жизни больше, чем многие из успешных мужчин, она понимает этот мир безошибочным чутьем многое пережившей женщины.

Но зачем это домохозяйке? Кому все это надо?

Надо сказать, что наша героиня и впрямь почти не ошиблась в своих прогнозах. Она действительно осталась одна — дети выросли, а муж через несколько лет скоропостижно скончался. Все оставшиеся годы — а ей был отпущен долгий век — она прожила вдовой. И действительно так и не съехала никогда из неказистой квартирки в спальном районе с видом на парк. Правда, ей повезло с работой — она все-таки устроилась редактором в издательство, где и проработала на одном месте 25 лет, до самой пенсии.

Но этой житейской рутиной ее жизнь больше не ограничивалась.

И в тот зимний день 1944 года она неожиданно вспомнила, как однажды дочь заболела воспалением легких, лежала в постели, а она сидела рядом и рассказывала ей сказку. Вот наша почтенная домохозяйка и решила, пока лежит со сломанной ногой, записать ее.

Сказку эту, правда, в издательстве отвергли: «Слишком странная у вас история получилась». Тогда наша героиня, рассердившись, приняла участие в конкурсе на лучшую книгу для девочек, объявленном тогда еще малоизвестным издательством «Рабен и Шёгрен», и получила вторую премию за повесть «Бритт-Мари изливает душу».

После этого в 1945 году издали и ту, первую ее книгу. Это событие навсегда разделило ее жизнь на «до» и «после». Потому что книжка называлась «Пеппи Длинный-чулок», и с нее и началась всемирная слава женщины по имени Астрид Анна Эмилия Эрикссон.

По мужу — Линдгрен.

Астрид Линдгрен.

Наверное, самый великий детский писатель, которого дал миру двадцатый век.

Человек, который начал войну

Знаете ли вы Януария Алоизия? Нет, вы не знаете Януария Алоизия. Более чем уверен.

Тут сегодняшних-то властителей дум и инженеров душ прочесть некогда, а я про Януария Алоизия.

Знакомьтесь, Януарий Алоизий Мак-Гахан.

Классик мировой журналистики, американец, корреспондент Нью-Йорк Геральд и Дэйли Ньюс. Один из первых журналистов, кто сделал интервью полноценным жанром. Прототип как минимум двух персонажей в акунинском «Турецком гамбите» — этот человек был столь широк, что в одного персонажа не вмещался и пришлось разделить его между «французом» Д'Эвре, и британцем Маклафлином.

Но вообще то жизнь Мак-Гахана кроет любой авантюрный роман. Остался сиротой в 7 лет, работал батраком на фермах, служил продавцом, учителем и бухгалтером, перебрался в Европу учиться праву. Юристом не стал, стал журналистом. Его репортажи с франко-прусской войны перепечатывали во всем мире. Именно он первым сообщил о восстании Парижской коммуны, именно его арестовывали доведенные статьями до бешенства французские власти. Посол США его вытащил, и зверски талантливого и столь же безбашенного журналиста отправили от греха подальше — в Россию.

Здесь он быстро выучил русский (у него вообще были невероятные способности к языкам), женился на русской (Варвара Николаевна Елагина, прошу любить и жаловать). Прослышав о войне с Хивинским ханством, втихаря пробрался в закрытый для иностранцев Туркестан, нанимает лошадей, пересекает пустыню Кызылкум, и появляется под стенами Хивы как раз накануне капитуляции. Офицеры смотрели на него как на приведение — по этому маршруту и большими караванами-то ходить опасались, туркмены были ба-а-альшие мастера грабежа.

Потом он вышивал в Испании, на Третьей карлистской войне, потом искал во льдах Северо-Западный проход с экспедицией Янга и чуть не погиб на той паровой яхте «Пандора». Впрочем, «чуть не погиб» — это рефрен его жизни.

А потом… Потом было главное дело его жизни. Именно он, по сути, спровоцировал русско-турецкую войну 1877-78 годов. Именно его статьи о зверствах турок в Болгарии в 1876 году вызвали едва ли не народные волнения в Европе. И этот общественный резонанс и вынудил британское правительство отказаться от поддержки Османской империи. Что развязало России руки и вслед за массой добровольцев пошли уже войска.

Естественно, прошел всю русско-турецкую войну, первым сообщил об окончательном поражении турок, был одним из немногих журналистов, кого великий и ужасный Игнатьев пустил на подписание Сан-Стефанского мирного договора. Сидючи в Стамбуле, уже собирал вещи чтобы ехать в Берлин, на конгресс, но заразился брюшным тифом и через несколько дней умер. Сгорел как свечка.

Ему было 33 года.

В болгарском городе Елена ему поставили памятник.

Ниже вашему вниманию предлагается половинка его статьи «Андрей Александрович. Иван Иванов» (длинную вы все равно читать не будете, а тут и коротко, и по делу). Это из репортажей времен Хивинского похода.

Почитайте, не пожалеете. Во-первых, оцените как написано (полтора столетия назад!), а во-вторых… Маг-Гахан не только был одним из немногих иностранцев, который нас не боялся и не пугал нами своего читателя, но и, кажется, понял нас едва ли не лучше, чем мы сами себя понимаем. Как раз тот редкий случай, когда со стороны оказалось виднее.

_____________________

… Иван Иванов состоит рядовым в полку Андрея Александровича.

Родился Иван Иванов крепостным Андрея Алексанровича и ничем не походит на этого молодого барича. Но чтобы верно оценить нрав Ивана Иванова необходимо иметь некоторое понятие и об отце его, Иване Михайлове. Иван Михайлов крестьянин, и целые поколения его предков были крепостными предков Андрея Александровича. В жизнь свою не видал он ничего кроме тяжелой работы и самой плохой пищи. До освобождения крестьян приходилось ему работать четыре дня из семи на барина, на своих харчах, поставляя своих лошадей и орудия; на содержание же себя с семейством предоставлялось ему работать в остальные три дня.

Если принять во внимание что целых шесть месяцев в году в России и работать невозможно, благодаря климату, то понятное дело что жизнь на долю Ивана выпала не красная. Проработав, бывало, целый день на помещика, он еще половину ночи работает на себя и всю жизнь свою проводит на пустых щах с похлебкой да на черном хлебе. Жилище его состоит из одной избы в которой теснятся все члены семьи — старые старики и малые ребята. Женатые сыновья его с женами и детьми живут с ним же, в той же избе, в той же комнате. Нельзя и ожидать чтобы при подобных обстоятельствах Иван Михайлов мог отличаться особенною утонченностью нравов, образованием и просвещенным образом мыслей. Он, напротив того, отличается именно отсутствием всех этих качеств. Неразвит и суеверен он до крайности; но найдутся в нем и хорошие черты. По природе он не жесток и не безчеловечен, нет в нем никаких унизительных пороков. Слабая сторона у Ивана Михайлова та же что и у Наполеона I. Это фатализм. Действует он однако на Ивана Михайлова совершенно другим образом, не только не наделяя его безумною отвагой и решимостью на всякий риск, а напротив того, развивая в нем какую-то безнадежность. У Ивана Михайлова нет восторженной веры в свою звезду. Он даже и не знает что у него есть звезда, а если и знает, то считает ее злополучною и обманчивою звездой, на которую не только нельзя полагаться, а скорее приходится ее избегать и проклинать.

Изба ли его загорится — Господня на то воля, и он оставляет ее догорать до тла. Грех противиться Божьему суду. Заболеет он — лечиться не станет по той же причина. Самому ли ему придется сплоховать, присвоить себе чужое добро или деньги — опять-таки не его в том вина, и он твердо стоит на том что его лукавый попутал, а сам он в деле том неповинен.

По правде говоря, в Иване Михайлове не существует никакой свободной инициативы. Целые века нравственного угнетения теготевшее над его предками и над ним самим довели его до этого фатализма. К чему противиться неизбежному? К чему бороться против неодолимого? И потому весь образ мыслей Ивана и все его чувства подернуты каким-то мрачным колоритом, проникнуты горечью и унынием.

Рассказы его все имеют трагическое окончание, самого его осаждает и угнетает сказочный мир вампиров, привидений и чертей, от лукавства и кровожадности которых нет спасения. Слова его песен проникнуты тою же безнадежностью, все напевы в минорных тонах и отзываются безысходною грустью.

Все эти характерные черты найдутся и в Иване Иванове, с прибавлением еще нескольких особенностей. Оторванный в ранней молодости от семьи и друзей для того чтобы провести пятнадцать, двадцать лет на службе, он оставляет далеко за собой все обыкновенные людские надежды и желания. Целые двадцать лет приходится ему наполнить одною рутиной лагерной жизни. Нет у него в перспективе ни своего очага, ни семьи, ни детей.

Большую часть друзей молодости ему никогда уже не видать. Он хорошо знает что задолго до того как ему вернуться на родину, его отец с матерью помрут, желанную выдадут замуж, братья с сестрами состарятся, да и самого его все успеют позабыть. Судьба разом перевернула всю его жизнь, сделала его другим существом. Быть-может вначале не раз приходилось ему всплакнуть над своею горькою долей: бедная изба его, конечно, была не очень удобна и привлекательна, но все-таки там он был под родным кровом, и никогда, быть-может, туда не возвратится. Но прошли годы, и великая государственная машина отлила и его в общую форму, подвела под общий уровень. И вот с тех пор зажил он живым автоматом, покорный воле недосягаемой для критики его простого разума; слепо покорился он своей участи, не пытаясь сопротивляться. Да и не в его природе бороться против неотвратимого. На то была Божья воля, бесполезно и грешно на нее роптать, и махнул Иван Иванов на прошлое рукой, стараясь примениться к настоящему.

Наконец вечное возбуждение и оживление солдатской жизни заставляет его забывать о родных покинутых на дальней родине. Хоть и мало у него надежд впереди, да за то и терять ему больше нечего, не предвидится больше горя, и вот он делается самым веселым малым, безшабашною головой.

Главный источник увеселения Ивана состоит в песнях. Поет он с утра до ночи. На ходу не замолкает он в течение целых часов. В репертуаре его найдутся песни в целые сотни стихов, и поет он их с начала до конца с полным довольством этою утехой. Среди пустыни — в Иркибае, Хала-Ате, Алты — Кудуке, когда и воды ему выдавалось по кружке в день, и тогда бы могли его видеть стоящим в полукруге пятнадцати, двадцати товарищей и поющим что есть мочи и надо заметить что в пении этом видит он для себя занятие далеко не маловажное, которое можно бы выполнять спустя рукава. Потому, когда поет наш Иван, то всегда стоит на ногах, а товарищи собираются вокруг него и подтягивают ему хором чуть ли не при конце каждого стиха. В веселье его чувствуется даже какое-то преувеличение. Неприличие некоторых его песен доходит до такой несообразности что утрачивает самый свой характер неприличия, переходя в какую-то смешную нелепость.

Вера Ивана Иванова в честность и способность своих офицеров поистине похвальна и назидательна. Он твердо убежден в их непогрешимости и вполне уверен что что бы они ни делали, лучше того не придумать, удачнее того не исполнить. Потому он никогда и не бунтует. Другие солдаты стали бы роптать на то что им не выдается молока к кофе или мяса хоть раз на день. Иван же и не снизойдет до того чтобы жаловаться на такие пустяки. Если не выдается ему мяса, то уж конечно оттого что его нет. Если выданное мясо уже начало портиться, то понятное дело виновата в том жара, против которой ничего не поделаешь. Сапоги ли его оказываются никуда не годными и ноги Иван отморозит — виноват в том мороз. Сухари его подточат черви — виноваты в том черви. Ему и в голову не приходит никого осуждать и упрекать. Если по какой оплошности или ошибке попадет он под огонь, где товарищи его падают вокруг сотнями и полку его грозит верное истребление — опять-таки Божья на то воля и нечего больше делать как ей покориться. Ему никогда и на мысль не приходить бегством исправить ошибку начальников. Словом, Иван Иванов держится того убеждения что все ведет к лучшему и охотно принимает вещи в том виде в каком оне ему представляются. Он вполне удовольствуется жизнью при одном черном хлебе и чае, и никогда не подумает жаловаться.

Некого Ивану Иванову любить кроме товарищей и офицеров, и вот он привязывается к ним страстно, но бессознательно. Нередко случается пасть на месте восьми, десяти солдатам под неприятельским огнем, в то время как они пытаются увести раненого товарища. В Иване не найдете вы никакого мелодраматизма. Он совершит самый геройский подвиг даже и не думая о том что совершает действие необыкновенное, заслуживающее похвалы. В Иване коренится какой-то бессознательвый, но тем не менее величественный героизм. Эта именно его черта и заставила сказать о нем Наполеона: “Мало убить Русского солдата — надо его еще с ног свалить".

Об иностранцах у Ивана сложилось понятие совершенно своеобразное. Для него все они бунтовщики против Батюшки-Царя. Англичане, Французы, Немцы, Азияты, все подряд мятежники; и он вполне уверен что рано или поздно все человечество покорится власти законного правосланного Царя. В Иване не проявляется никакой неприязни ко врагу, он его и не ругает. Не будь они мятежниками — все они распрекрасные люди. Он даже не оспаривает и храбрости их. Потому вы редко услышите от него презрительный отзыв о враге, что так обыкновенно в среде других солдат. В том, быть-может, и заключается причина что Иван не поддается панике; никогда враг не может удивить его каким-нибудь нечаянным нападением, потому что того он только и ждет.

Иван Иванов, одним словом, совершенный идеал солдата и нельзя не сознаться что он лучший солдат во всем мире.

"Золото Осипова" или о ненайденных кладах

Бывший поручик царской армии Константин Павлович Осипов делал неплохую карьеру. Накануне Февральской революции он уже служил вторым адъютантом у генерала Полонского в Фергане, сразу же после Февраля начинает революционную деятельность и становится членом Совета солдатских депутатов. Впоследствии примыкает к большевикам. Отличился в боях по разгрому Кокандской автономии и белоказаков под Самаркандом.

В 22 года — военный комиссар Туркестанской республики, фактически — министр обороны не самого маленького государства. Однако дела у большевиков пошли не очень хорошо, Гражданская война в стране разгорается, и Осипов решает, что поставил не на ту лошадь.

Вечером 18 января 1919 года Константин Осипов поднимает мятеж в Ташкенте. Он без суда и следствия расстреливает большевистское руководство республики (знаменитые 14 туркестанских комиссаров), верные ему войска захватывают почти весь город, но в железнодорожных мастерских и военной крепости большевикам удалось удержаться и отбить атаки путчистов. На следующий день большевики, наскоро сформировав рабочие дружины, переходят в наступление и начинают отбивать город.

Вот что писал об этих событиях сын "паршивой овцы дома Романовых", Александр Николаевич Искандер-Романовский в своих мемуарах:

«Итак, иду и являюсь в штаб повстанцев. Меня любезно встречают Осипов, Гагенский и К. Меня покоробило, что они были пьяны. Но может быть, выпить пришлось для успокоения нервов и для храбрости. Получаю винтовку и в командование роту мадьяр, с которыми и беру с налёта кладбище с засевшими там большевиками. Затем мне дают человек шестьдесят детей: гимназистов, кадетиков и штатских „добровольцев-охотников“. Половина, если не больше, из них и ружья никогда не держала в руках. Пришлось, на скорость, учить их хоть обращаться с ружьем и показать, что нужно делать, чтобы не выпалить случайно в спину своему же товарищу. С этой „ротой“, мне дано было приказание охранять указанный район. Но у детей воодушевления и старания оказалось много, и все обошлось без „несчастных случаев“. В первой же стычке с взрослыми большевиками они так подбодрились, что обезоружили их и взяли в плен человек тридцать пять… Наша „детская игра“ длилась всего сутки. До нас иногда доходили слухи о том, что делается в городе. За это время нас раза два покормили и напоили горячим чаем жители занятого нами квартала. Но вот прибегает под вечер второго дня гимназистик и шепчет мне, что „отряд повстанцев покинул город, восстание сорвано рабочими, бывшими на нашей стороне“. Спровоцированные большевиками-главарями (по нашему, конечно, упущению), они были приглашены явиться якобы за оружием и патронами в мастерские завода. Их впустили и затем заперли там, угрожая оружием. Восстание лишилось главных сил. Решил проверить „донесение“ и с четырьмя „телохранителями“ пошёл на главную почту, которая была недалеко. Прихожу и вижу полную растерянность и отчаяние среди там присутствующих повстанцев … Задумался, что делать. Решил, что надо сперва спасать „детскую роту“. Приказал им немедленно засунуть куда-либо оружие и бежать домой к их родителям (верно, уже потерявшим голову от беспокойства — за некоторыми матери уже приходили и за руку уводили воинов горько плачущих), ложиться спать, а наутро никому ни слова о том, где они были и что делали накануне. Будто это все они во сне видели. Всю речь к детям держал насколько мог убедительно …: Обещали всё исполнить в точности…»

Действительно, поняв, что блицкриг не удался, Осипов лично приезжает в здание Народного банка Туркестанской республики и выгребает оттуда все. Изъято три миллиона рублей николаевскими кредитками, 50 тысяч рублей золотыми монетами, драгоценностей и золотых изделий на четыре миллиона и валюта — фунты стерлингов, франки, бухарские таньга, индийские рупии…

После этого осиповцы уходят из города в направлении Чимкента. На подходе к Чимкенту отряд разгромлен посланной в погоню группой преследования и конным отрядом в 200 сабель под командованием Лая. Осипов с уцелевшими людьми уходит в горы, надеясь прорваться за границу. Им удается захватить высокогорное селение Карабулак и закрепиться в нем. Дальше были высокогорные перевалы, которые, как считалось, непроходимы в зимнее время.

На тот момент у осиповцев оставалось около ста человек, два пулемёта и дюжина лошадей. Но они держались за свой последний рубеж обороны до последнего патрона и лишь ночью ушли в горы. Утром красные вошли в кишлак. Осмотрели брошенные противником позиции и в доме местного бая нашли сундук, набитый николаевскими кредитками. Поскольку больше ничего ценного найдено не было, то посчитали, что золото и драгоценности Осипов унёс с собой.

Преследование продолжилось. У высокогорного озера Ихначкуль сорвавшаяся с горы снежная лавина раздавила 65 человек из отряда мятежников и почти одновременно с этой природной катастрофой настигла их погоня, вынудив вновь вступить в бой. Напрягая последние силы, теряя последних приверженцев, Осипов уходил всё дальше, иной раз проваливаясь по грудь в снежные наносы. К Пскемскому перевалу ушло не более 20 человек.

Их не преследовали — понятно было, что люди идут на верную смерть, и последовать их примеру не очень рвались. Решили, что и Осипов, и драгоценности остались под лавиной и решили дождаться весны. Весной местные жители (под присмотром чекистов) откопали тела погибших в лавине осиповцев. Но ценностей не нашли. Не было среди погибших и главаря.

А летом стало известно, что Осипов все-таки выжил, прошел и Пскемский, и Чаткальский хребет и примкнул к банде известного басмача Мадамин-Бека, у которого служит военным советником. После нескольких поражений банды в боях с красными отрядами Осипов со своими людьми уходит в Бухару. Советская республика настойчиво требовала выдачи Осипова по дипломатическим каналам, и бухарский эмир даже выдал несколько его соратников, но Осипову, по словам эмира, опять удалось бежать. После этого следы честолюбивого поручика теряются. По слухам, его видели в Афганистане, в Кабуле в 1926 году.

Так и представляешь себе седого дедушку в Кабуле 1980-х с прищуром смотрящего на ходящих по городу с автоматами "шурави". Хотя человек с такими амбициями мог и дальше податься, в Европу или Америку.

Этот сюжет, надо сказать, очень любили советские киношники. В фильме "Крушение эмирата" Осипова сыграл Владимир Балашов. Там его, правда, зачем-то сделали спивающимся при дворе эмира полковником, хотя фамилию сохранили.

В фильме "Это было в Коканде" предателя и мятежника Зайченко, прообразом которого стал Осипов, сыграл Александр Кайдановский.

"Осиповские мотивы" активно использовались в фильмах "Пароль — «Отель Регина»" и "Гибель Черного консула".

Вот только все эти фильмы получились так себе. Поэтому их уже никто не помнит, да и "осиповский мятеж" забыт давным-давно.

А «Золото Осипова» не найдено до сих пор. Предположительно — спрятано где-то в горах во время бегства. Считается одним из самых знаменитых ненайденных кладов на территории бывшего СССР.

Вся правда о лузерах

Пробежался по френд-ленте. Наткнулся на два очень личных постинга, сразу двое приятных и уважаемых мною людей маются тем, что возраст уже к сорока, а они по большому счету так ничего в своей жизни и не добились.

В последние годы понятие «неудачник» совершенно неожиданно очень актуализировалось. Добиться успеха важно было всегда, но никогда еще не было так постыдно его не добиться.

«Ты — лузер» стало одним из самых обидных оскорблений. Люди, особенно молодые, бьются рыбой об лед, и выпрыгивают из шкуры — лишь бы успеть, запрыгнуть на подножку, доказать всем, и особенно самому себе, что они круты и в порядке.

А если не удается добиться и доказать — часто ломаются. Иногда очень серьезно ломаются. С очень болезненными последствиями. Потому что общество, и, самое главное — люди, которые это общество составляют — требуют от них все и сразу. Ты, неудачник, на метро ездишь, и даже в ресторан девушку пригласить не можешь? Лузер, да ты посмотри хотя бы на своих однокурников. Как они одеваются, на чем ездят, где обедают, и куда отдыхать ездят. А ты…

Неудачник.

Вы знаете, самая большая глупость в жизни — это поддаться на эти настроения. Ожидать всего и сразу. Знали бы вы, сколько моих знакомых-приятелей на этом себе жизнь сломали. И добро бы только себе.

Быстро родятся только кошки. А успех всегда приходит вовремя. Вот только когда это «вовремя» наступит — нам знать не дано. Можно лишь каждый день трудолюбиво готовить почву для успеха, ожидая.

И всегда знать, что ничего еще не кончено. Ни в 20, ни в 30, ни в 40, ни в 50.

Хотите, рассажу историю про одного лузера?

Однажды в Сибири, в богом и людьми забытом поселке Курейка проживал-горевал один неудачник. Самый натуральный неудачник, эталонный образец, без подмесу.

Он не выдержал. Хроническое лузерство его сломало. Он опустился, перестал следить за собой, перестал умываться, перестал даже мыть за собой посуду. Это была образцово-показательная депрессия неудачника.

Целыми днями он валялся на кровати, накрывшись драной шубейкой, слушал свистящую среди торчащей из снега полыни поземку, и маялся. Маялся оттого, что жизнь почти прожита, а итоги подводить страшно. Не сделано ничего. В прошлом — неудачи, в настоящем — тоска, а завтрашний день не сулит ничего.

Ему уже почти сорок лет, скоро пойдет пятый десяток, а в жизни он не сделал ничего, растранжирив все свои шансы. Ему от природы достались неплохие мозги и отменное трудолюбие, но он просрал даже это. Попытка получить нормальное образование, которое его бедные родители тянули из последних сил, кончилась провалом — курс закончить не получилось, его вышибли.

Он связался с людьми, которые были не в ладах с законом, пошел, по мнению соседей, друзей и родственников, по скользкой дорожке. Несколько раз был судим по мелочи, а вот теперь попал, судя по всему, уже серьезно.

С личной жизнью тоже полный швах. Попытка создать семью не удалась, с женой он прожил всего лишь три года. Ну а после того, как он потерял жену, никто особо не рвется на ее место. Кому он такой нужен? Вот уже семь лет он и живет один.

На карьере в нормальном мире можно смело ставить крест — кто его возьмет на нормальное место, с четырьмя-то судимостями? Но обиднее всего то, что и в своей среде он в итоге не состоялся. Оказался никем.

Так… Рабочая лошадка, один из толпы, о котором никто не слышал и никто, кроме ближайшего окружения, его не знает. Таких в базарный день — рубль пучок. Рядовой. Обычный. Один из толпы.

А ведь люди взлетают по жизни как на лифте, вон, один — пацан ведь еще, молоко на губах не обсохло — вернулся из такой же ссылки, и уже через год был в числе вождей, лидеров, топ-менеджеров. Тех, кто определяют стратегию.

А он, который много старше этого мажора — по прежнему никто. Его попытки что-то сделать, предложить какое-нибудь неожиданное решение у записных винеров вызывают лишь плохо скрываемые усмешки. А если кто-нибудь из этих хорошо образованных молодых людей со столичным лоском, и попытается иногда его одобрить, похлопав по плечу — это стыдная жалость бесит больше, чем смешки.

Природа, к несчастью, положила ему достаточно ума, чтобы понимать всю позорность этой жалости, он может увидеть это клеймо «бесперспективный кадр», которое ему не свести. Но вот ума и воли для того, чтобы все-таки вырваться наверх, стереть с себя печать лузерства, она ему, похоже, не отпустила.

Жестокая ирония.

Как ни крути, как ни успокаивай себя, а надо называть вещи своими именами. Свою жизнь он просрал.

36 лет. Ни семьи. Ни работы. Ни образования. Ни профессии. Ни дома. Ни даже своего угла. Из нормальной жизни он вычеркнул себя сам.

На карьере можно ставить крест — если ты два десятка лет проходил в рядовых, смешно ожидать, что станешь генералом.

Жизнь кончена, дальше его ждет постыдное и тоскливое доживание.

Депрессия была настолько сильной и настолько затяжной, тоска так рвала и крутила его душу, что находиться рядом с ним было решительно невозможно.

Даже его единственный приятель, оказавшийся в то время рядом, не выдержал, и съехал со съемной хаты, которую они снимали. Не выдержал его предельной апатии, разочарованности и нежелания следить даже за собой.

О чем с присущей ему деликатностью и писал в письме приятелю:

«Со мной старый знакомый — [скип]. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка. На этой почве нервничаю иногда. Притом же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах. Хуже всего, что только со стороны "мелочей жизни" и виден. Нет места для проявления крупных черт. С товарищем теперь на разных квартирах, редко и видимся».

Из депрессии наш лузер все-таки выбрался.

Через полгода у него начнется роман с женщиной, которая станет его второй женой.

Через несколько десятилетий он будет править половиной мира.

Фамилию и имя нашего хронического неудачника называть, думаю, уже не надо.

Непонятливым гуглить сочетание «ссылка + Курейка».

В дальнем сонном Оренбурге

Если кто и может похвастаться тесной связью литературы и шпионажа, так это старая добрая Англия. Нет, безусловно, другие страны тоже могут напомнить о какой-нибудь связи автора «Севильского цирюльника» со спецслужбами, но смотрится это мелковато. Если по-честному, то никто больше не может предъявить такое созвездие штатных сотрудников спецслужб, снискавших всемирную славу именно на писательском поприще: Даниэль Дефо, Грэм Грин, Джон Ле Карре, Сомерсет Моэм, Ян Флеминг…

Нет, мы тоже, конечно, можем вспомнить Зою Воскресенскую, всесоюзно известную детскую писательницу с совокупными тиражами в десятки миллионов экземпляров, в биографии которой, как выяснилось, нашлось место многолетней работе за рубежом в качестве разведчика-нелегала под личным кураторством генерала Судоплатова, репутации одного из лучших аналитиков советской внешней разведки, званию полковника и т. п.

Но если не врать самим себе, то всех наших шпионов, волею судеб ставших профессиональными литераторами, сегодня помнят разве что литературоведы, места в русской литературе они себе как-то не выслужили.

Однако был в нашей истории эпизод, когда российский литератор самого что ни на есть первого ряда принимал деятельное участие в довольно-таки жесткой схватке разведывательных спецслужб двух крупнейших империй мира: Британской и Российской. В этой истории есть все атрибуты шпионского романа — агенты-нелегалы и экзотические страны, дерзкие рейды и дипломатическое прикрытие, предательство и джентльменство, умопомрачительные карьеры и негодование сильных мира сего, смерть загадочная и смерть страшная — и многое, многое другое. И все это — на фоне какого-то даже неправдоподобного присутствия Ее Величества Литературы. Достаточно сказать, что практически все задействованные в этой операции разведчики имели прямые родственные связи с мировой литературой.

Эта история началась в 30-х годах XIX века, точнее — в 1833 году, когда в славный город Оренбург прибыл новый губернатор — Василий Алексеевич Перовский.

Как его отрекомендовал кто-то из ехидных современников, «человек без предков, но с кучей родственников и необоримыми связями при дворе». И это действительно так, Василий Алексеевич был одним из самых знаменитых бастардов империи, внебрачным сыном графа Алексея Разумовского от дочери его берейтора, мещанки Марии Михайловны Соболевской. И родственников у него действительно хватало — так как представитель одной из могущественнейших фамилий империи прожил в этом, как бы сегодня сказали, гражданском браке более 35 лет, то результатом этой морганатической связи были десять детей, получивших фамилию «Перовские» в честь подмосковного имения Разумовских Перово. И, кстати, без Ее Величества Литературы не обошлось — новоявленный оренбургский губернатор был родным братом Алексея Алексеевича Перовского (более известного как литератор Антоний «Черная курица» Погорельский) и родным дядей как писателя Алексея «Порядка только нет» Толстого, так и всех трех братьев Жемчужниковых, в сообществе с которыми и был создан великий мыслитель Кузьма Прутков.

О новом губернаторе оренбуржцы судачили долго. Василий Алексеевич был знаменит тем, что 17-летним юнцом был ранен под Бородином, потерял, среди прочего, треть среднего пальца, на котором с тех пор он носил золотой наперсток, к которому прицеплена была цепочка с лорнетом. В Москве попал в плен и пешком с обозом маршала Дау дошагал до Франции, в 1814-м сумел бежать и вернулся на Родину с дошедшими до Парижа казаками. Приключения будущего графа в Первую Отечественную стали источником вдохновения для литератора Г. П. Данилевского при написании романа «Сожженная Москва». Потом Перовский якшался с декабристами, был членом «Союза Благоденствия», но 14 декабря 1825 года принял сторону императора, и на Сенатской площади получил поленом в спину. Николай этого не забыл и сразу при воцарении назначил Перовского флигель-адъютантом. Обласканный бастард вновь отличился в турецкую войну 1828 года, взяв штурмом Анапу, под Варной был тяжело ранен и принужден отказаться от строевой службы. Как следствие — 38-летний Перовский назначается в Оренбург, и ни до, ни после этот славный край не знал столь молодого губернатора.

Здесь следует иметь в виду, что Оренбург тогдашний и Оренбург сегодняшний — это два разных города.

Дело даже не в пограничности тогдашнего Оренбурга. Просто этот трижды рожденный город появился на свет как часть глобального проекта по освоению Великой Степи и это сразу определило его облик и функцию. Это южная столица страны, центр управления «Россией кочевой», дипломатический и разведывательный центр, связывающий Россию с государствами Азии. И в таком качестве он пробудет еще минимум полвека, пока эти функции плавно не перейдут к Ташкенту, а Оренбург медленно переродится в обычный провинциальный уральский город. В 30-е же годы все еще десятикратно усугубилось тем, что продвижение Британской империи вверх по Инду, а империи Российской — вниз по Великой Степи пришло к закономерному итогу. Две конкисты почти столкнулись, и разведчики империй оказались лицом к лицу в регионе, который позже назовут «Центральной Азией». Ни тех, ни других эта встреча совсем не порадовала.

Началась воспетая Киплингом Большая игра, и в Оренбург по высочайшему повелению отправился молодой, деятельный и амбициозный губернатор. Прибыл он в край со своей командой, где, помимо прочих, был и начинающий литератор, пишущий под псевдонимом «Казак Луганский» — Владимир Даль, назначенный чиновником для особых поручений при губернаторе.

Должность обязывала, и бывшего военного моряка, бывшего врача, а ныне чиновника сразу же отправляют «в поле» — знакомиться с краем ногами и узнавать обстановку на месте. Намотав в седле более двух тысяч верст, через месяц Даль возвращается в Оренбург и тут Ее Величество Литература вновь решила напомнить о себе. В Оренбург — «нежданный и нечаянный» — прибывает его давний знакомец, поэт Александр Пушкин. По тем временам Пушкин в Оренбурге — куда круче, чем сегодня «Манчестер Юнайтед» в Ростове. Провинциальные фанатки солнца русской поэзии натурально сходили с ума: «Две знакомые барышни узнали от нее (молодой жены Даля — ВН), что Пушкин будет вечером у ее мужа и что они будут вдвоем сидеть в кабинете Даля. Окно этого кабинета было высоко, но у этого окна росло дерево; эти барышни забрались в сад, влезли на это дерево и из ветвей его смотрели на Пушкина, следили за всеми его движениями, видели, как он от души хохотал; но разговора не было слышно, так как рамы были уже двойные». Кстати, по мнению В. Соллогуба, именно в ходе этого визита и возник сюжет одной очень известной пьесы. В Оренбурге Пушкин «узнал, что о нем получена гр. В. А. Перовским секретная бумага, в которой последний предостерегался, чтоб был осторожен, так как история пугачевского бунта была только предлогом, чтобы обревизовать секретно действия оренбургских чиновников». Пушкину об этом со смехом рассказал Даль, а потом и сам Пушкин пересказал байку Гоголю.

Смех смехом, но под Перовского, похоже, действительно кто-то копал. И проявилось это именно в сфере внешней разведки. В России тогда не было спецслужбы, занимавшейся подобной деятельностью, в Оренбурге, например, сбором различных сведений политического, экономического и военного характера занимались три структуры, относившиеся к разным ведомствам. Это Оренбургская пограничная комиссия (министерство иностранных дел), штаб Отдельного Оренбургского корпуса (военное министерство) и Оренбургский таможенный округ (министерство финансов). А вот координировал их разведывательную деятельность губернатор края, он же сводил воедино всю собранную информацию для окончательной оценки и принятия решений, докладывал остановку в Петербург и ставил первоочередные задачи на местах.

Перовский, едва успев принять дела, решает качественно усилить разведывательную деятельность, и посылает в Азиатский департамент МИДа секретное послание, в котором предлагает отправить в среднеазиатские ханства российского агента, причем «потребность сия кажется сделалась еще необходимее с появлением в Бухаре и Хиве двух путешествовавших англичан». На эту роль Перовский предлагает портупей-прапорщика Ивана (Яна) Виткевича, полиглота и человека невероятной биографии.

Ян Виткевич был сыном литовского шляхтича, и, между прочим, родным дядей польского писателя, теоретика искусств и художника Станислава Виткевича. Того самого, в честь которого польский Сенат объявил 2015 год годом Виткевича. В неполные 14 лет за участие в тайной польской антиправительственной организации «Черные братья» Ян Виткевич был приговорен судом к пожизненной сдаче в солдаты и отправлен в Оренбург, в Орскую крепость. Перспектива гнить в солдатах до гробовой доски выглядит малопривлекательно, особенно в столь юном возрасте. Виткевич решает бежать из Оренбурга через Индию, и, готовясь к побегу, учит фарси и тюркские языки — разговорные узбекский и казахский и литературно-письменный чагатайский. У юноши оказались феноменальные лингвистическое способности (в неполные 30 лет Виткевич свободно владел 16 языками) и вскоре на всех этих восточных языках он говорил без малейшего акцента.

Все изменила встреча с путешествовавшим по России известным натуралистом Александром Гумбольдтом. Познакомившись поближе к приставленным к нему в качестве переводчика носатым солдатом и проникшись к нему искренним сочувствием, Гумбольдт принялся оббивать пороги высоких кабинетов в Оренбурге и Петербурге, в итоге добившись своего. Виткевич был произведен в унтер-офицеры и переведен на работу в ту самую «шпионскую» Оренбургскую пограничную комиссию, где вскоре стал лучшим полевым агентом и лучшим знатоком «туземного населения». С местным населением Виткевич в основном и работал, приводя их в священный трепет своим знанием шариата и умением цитировать Коран наизусть страницами.

Перовский быстро оценил огромный потенциал Виткевича в качестве разведчика и, предлагая его кандидатуру, писал: «… в течение десятилетнего пребывания своего в здешнем крае прилежно обучался татарскому и персидскому языкам, на первом говорит весьма свободно, а на втором объясняется без нужды, одарен отличными умственными способностями, был послан неоднократно в киргизскую степь по поручениям, которые всегда исполнял удачно и благоразумно, сделал навык к трудным в степи путешествиям и по молодости, здоровью, сметливости и знакомству с ордынцами имеет все свойства к тому, чтобы совершить путешествие в Бухарию и обратно с желаемым успехом… Путешествие сие хоть и сопряжено с опасностью, но она весьма уменьшается вышеописанными свойствами Виткевича и знакомством его с караванными вожаками».

Аргументируя необходимость отправки агента происками англичан, Перовский даже не подозревал — насколько он был прав. Упомянутые в письме «два англичанина» — полевые агенты Ост-Индийской компании Уильям Муркрофт и Джордж Требек посещали Бухару восемь лет назад, в 1825 году и были убиты на обратном пути. Однако именно сейчас в Центральной Азии всходила звезда юного лейтенанта Александра Бернса — разведчика божьей милостью и двоюродного племянника великого шотландского поэта Роберта Бернса.

Посетив Кабул и Бухару в прошлом, 1832 году, ныне он в Лондоне наслаждался заслуженной славой. Кстати, написанная Бернсом во время морского путешествия книга стала одним из самых нашумевших бестселлеров своего времени, только первое издание принесло автору невиданную сумму — £800.

Тем временем в Оренбург пришел ответ из Петербурга — кандидатуру Виткевича зарубили из-за политической неблагонадежности. Как сообщал Перовскому военный министр граф Чернышев в письме от 11 октября 1833 года: «Его Величество хотя и изволит признать прежние поступки его (Виткевича — ВН), за которые он назначен на службу рядовым в Оренбургский Отдельный корпус, следствием его тогдашней молодости, но находя неудобным вверять столь важное поручение подобному лицу, не имеющему при этом офицерского чина, высочайше представляет Вам, милостивый государь, избрать для отправления в Бухарию другого опытнейшего и благонадежнейшего чиновника».

Делать нечего — начали искать замену. И она нашлась — в лице Петра Ивановича Демезона.

Этот француз на русской службе работал переводчиком в Оренбургской пограничной комиссии. До этого он преподавал арабский и персидский языки в оренбургской Неплюевском военном училище и считался непревзойденным фехтовальщиком: Демезон многократно назначался судьей на состязаниях офицеров гвардии. Можете сами оценить — какие типажи тогда проживали в провинциальном Оренбурге. Демезон рискнуть согласился, получил инструкции напрямую от Перовского и осенью 1833 года отбыл с караваном казаха Алмата Тюлябергенова в Бухару под видом татарского муллы мирзы Джаффара. Вернулись они летом следующего 1834 года, выполнив — хоть и без блеска — задание, за что и были награждены. По настойчивому ходатайству Перовского П.И. Демезон получил орден Святой Анны III степени, а караван-баши Алмат Тюлябергенов, «способствовавший благополучию его поездки и возвращения» — серебряную медаль.

Меж тем «дело Виткевича» вовсе не закончилось. Кто-то как будто очень хотел подставить Перовского, причем именно посредством осужденного поляка. Письмо Чернышева, отклонившее кандидатуру Виткевича, было отправлено из Петербурга 11 октября. А 27 октября арестант Андрей Стариков, содержащийся в оренбургском тюремном замке, подал коменданту города генерал-майору Глазенапу донос о том, что оренбургские поляки, «будучи огорчены несчастным последствием польской революции», задумали убить Перовского, затем коменданта и всю военную и полицейскую верхушку города, после чего поднять мятеж и захватить Оренбург. Об этом Старикову якобы рассказал рядовой 5-го Оренбургского линейного батальона поляк Людвиг Мейер, сидевший в том же замке за попытку побега в казахскую степь. Главарями заговора назывались неизвестный француз и трое поляков — сотрудники Оренбургской пограничной комиссии Томаш Зан и Ян Виткевич, а также осужденный вместе с Виткевичем по делу «черных братьев» унтер-офицер 2-го линейного батальона Виктор Ивашкевич.

Разбираться с «делом поляков» Перовский отправил прекрасно знающего польский язык чиновника по особым делам В.И. Даля, и подпись нашего великого лексикографа стоит первой в протоколах допросов обвиняемых. Дело, как и ожидалось, оказалось выдуманным от начала до конца и развалилось еще при предварительном следствии. Но как минимум один результат оно принесло — Даль и Виткевич стали если не друзьями, то очень близкими приятелями. Как недавно было установлено оренбургскими историками, оба молодых человека вошли в ближний круг доверенных лиц Перовского. Так, именно в сопровождении Даля и Виткевича оренбургский губернатор в августе 1834 года совершил поездку в недавно заложенное Ново-Александровское укрепление на Каспии. А много лет прослуживший в Оренбурге (и активно участвовавший в Большой игре) генерал И. Ф. Бларамберг прямо пишет в своих воспоминаниях: «…Василий Перовский, после того как узнал Виткевича поближе, произвел его в офицеры, сделал своим адъютантом и посылал несколько раз в киргизские степи и даже два раза в Бухару».

Сразу хочу отметить, что в этом деле, как и во всяком, где замешана внешнеполитическая разведка, до сих пор хватает белых пятен. Причины понятны — тот же Даль в письмах сестре несколько раз отмечает, что не обо всех своих делах он может рассказывать в подробностях. Неоспоримо одно — будущий автор «Толкового словаря живого великорусского языка» непосредственно участвовал в разработке и осуществлении внешнеполитических проектов губернатора Перовского. Это видно из архивных материалов — как официальных документов, так и личных заметок и писем.

Но вернемся к Виткевичу. О том, что Перовский несколько раз отправлял Виткевича в Бухару, не информируя об этом Петербург, свидетельствует не только Бларамберг. Да и самая знаменитая бухарская миссия Яна Викторовича 1835-36 года происходила как минимум странно. Хотя бы потому, что идею о поездке Виткевича в Бухару и Хиву, о которой ходатайствовал матерый волк Большой игры, председатель Оренбургской пограничной комиссии Григорий Федорович Генс, Перовский официально отверг с негодованием. В результате Виткевича отправили вовсе не в Бухару, а в казахскую степь — для разбора взаимных претензий между казахскими родами. Самая что ни на есть рутинная рутина, так как взаимных претензий у казахов всегда было больше, чем блох у дворовой собаки. 9 ноября 1835 года Виткевич выехал в полевую командировку но, как убедительно доказал наш лучший исследователь Большой Игры профессор Халфин, Ян Викторович вовсе не намеревался ехать к казахским зимовкам, а сразу направился в Бухару.

Причины столь радикального изменения маршрута Виткевич в отчете объясняет более чем туманно — мол, «обстоятельства принудили». Что же это были за обстоятельства, из-за которых Виткевич не только не понес наказания за самоуправство, но и сделал невероятный карьерный рывок? Точного ответа документы до сих пор не дают, а исследователи до сих пор ограничиваются разнообразными гипотезами. Например, такими.

Главные усилия англичан в тот период, как известно, были сосредоточены на разработке афганского эмира Дост-Мухаммеда. Именно его «работал» в Кабуле Александр Бернс, и на первый взгляд — вроде бы с успехом. Не случайно, когда Виткевич собирался в командировку в Бухару, Бернс яростно добивался в высоких кабинетах разрешения создать в Кабуле постоянную миссию. Известно также, что на встрече Виткевича с бухарским кушбеги, вторым человеком в эмирате, деятельность Бернса в Бухаре обсуждалась очень подробно. И, наконец, главное — из Бухары Виткевич возвращается не один, а с послом кабульского эмира Дост-Мохаммад-хана Хуссейном Али.

Не секрет, что в Оренбурге информацию из стран Центральной Азии отслеживали на постоянной основе, а позже вообще была создана настоящая агентурная сеть, причем некоторые информаторы, вроде купцов Батырхана Шагиморданова или Баймухаммеда Джангильдина не только много лет работали на постоянной основе, но и получали российские награды за свою агентурную деятельность. Поэтому мы вполне можем допустить, что в Оренбург попадает информация о том, что в Бухару прибыл афганский посланник Хуссейн Али. Стоит ли удивляться, что в Бухару в пожарном порядке отбывает Ян Виткевич, лично знающий Хуссейна Али еще с 1831 года. Тогда поляк работал переводчиком в прибывшей в Оренбург миссии афганского принца Ша-Заде, и свел знакомство Хуссейном Али, входившем в состав афганской делегации. Причем все это делается якобы «за спиной» у губернатора, которого при проигрыше надо вывести из-под удара. Все по вечным в России принципам «победителей не судят» и «или грудь в крестах или голова в кустах».

На сей раз смелость город взяла. В апреле 1836 г. Виткевич в сопровождении Хуссейна Али триумфально возвращается в Оренбург. Даль в то время сидел на обработке текущей разведывательной информации — разбирался с «расспросными листами» русских пленников, бежавших, или, как говорили тогда, «выбежавших из плена» в Хиве или Бухаре. Впрочем, Перовский не был бы Перовским, если бы не использовал все имеющиеся ресурсы досуха. Так и сейчас — Даль не только работал с информацией, но и занимался тем, что сегодня бы назвали «обработкой общественного мнения». Петровский сполна использовал писательский талант своего чиновника по особым поручениям, и множество литературно обработанных рассказов бывших пленников (Якова Зиновьева, урядника Попова, Федора Грушина, Тихона Рязанова, Андрея Никитина, портупей-поручика Медяника) были опубликованы Далем в столичных периодических изданиях и вызвали огромный интерес у читающей России.

Впрочем, с возвращением Виткевича из Бухары эту работу пришлось отложить. Виткевич излагает, а Даль в рекордные сроки записывает за своим другом «Записку, составленную по рассказам оренбургского линейного батальона № 10 прапорщика Виткевича относительно пути его в Бухару и обратно». Этот отчет лучшего российского разведчика, записанным одним из лучших российских литераторов, очень долго был засекречен и полностью обнародован только в 1983 году, полтора столетия спустя.

Перовскому оставалось только одно — правильно подать дипломатическую победу оренбуржцев в Петербурге, а заодно и продвинуть Виткевича. В начале мая Перовский пишет в МИД: «В случае отправления Гуссейна-Али в столицу я полагал бы придать ему… прапорщика Виткевича… Виткевич приехал сюда, будучи почти ребенком… по тринадцатилетнем пребывании своем в здешнем крае вполне искупил вину свою примерным усердием, с коим исполняет все налагаемые на него поручения. Он прикомандирован уже несколько лет к Пограничной комиссии, знает хорошо татарский и персидский языки, может в столице надежно служить переводчиком при расспросах кабульского посланца и сверх этого может дать Азиатскому департаменту подробный отчет касательно всех отношений здешних со степью и с соседними областями Средней Азии».

Вскоре Виткевич и Хуссейн Али отбывают в столицу, где все складывается наилучшим способом. Виткевич, как бы сказали сегодня, «уходит с регионального на федеральный уровень». Вскоре уже не прапорщик, а поручик Ян Виткевич командируется с деликатнейшей дипломатической миссией в Афганистан — как плевались карьерные дипломаты, «поручик стал главой российского посольства». Там ему предстоит столкнуться со спешно вернувшимся в Кабул Александром Бернсом. Началась знаменитая «дуэль в Кабуле», пожалуй, единственный из эпизодов «Большой игры», описанный литераторами едва ли не подробнее, чем историками. Юлиан Семенов, Валентин Пикуль, Михаил Гус — кто только не отметился на этой теме…

Та самая дуэль, которую Виткевич выиграл «в поле», а Россия проиграла на дипломатическом уровне. Впрочем, счастья это не принесло ни одному из дуэлянтов.

Три года спустя, 8 мая 1839 года, лучший полевой агент Империи Ян Виткевич, которому едва исполнилось тридцать лет, застрелится (или будет застрелен) в номере гостиницы «Париж» на Малой Морской улице в Петербурге. Это произойдет накануне представления императору и перевода в гвардию. Его бесценный архив бесследно исчезнет, и это загадочное самоубийство (или убийство) уже много десятилетий будоражит историков, литераторов и сторонников теории всемирного заговора.

Пять лет спустя, 2 ноября 1841 года лучший полевой агент Империи, 36-летний капитан Александр Бернс будет заживо растерзан восставшими афганцами на пыльных улицах Кабула, а Британская империя получит в Афганистане такую пощечину (афганцы вырезали всех англичан поголовно), которую островитяне не забудут никогда, и которая навсегда втянет их в бесконечную череду англо-афганских войн.

А в далеком Оренбурге Перовскому и Далю скучать не приходится — бухарские и хивинские дела вдруг выдадут неожиданный поворот, в результате которого 10 сентября 1840 года в том самом недавно заложенном Ново-Александровском укреплении неожиданно появится англичанин по фамилии Шекспир. Именно так — Ричмонд Шекспир, лейтенант британской армии, честолюбивый политический карьерист и двоюродный брат знаменитого писателя Уильяма Теккерея.

Но это уже совсем другая история. Как верно заметил еще один великий писатель по имени Джозеф Редьярд Киплинг, «только когда все умрут — кончится Большая игра!».

Картины, эфиопы и стихи

Сначала — начало знаменитого стихотворения Николая Гумилева «Мои читатели», написанного незадолго до смерти, в 1921 году.

Старый бродяга в Аддис-Абебе, Покоривший многие племена, Прислал ко мне черного копьеносца С приветом, составленным из моих стихов. Лейтенант, водивший канонерки Под огнем неприятельских батарей, Целую ночь над южным морем Читал мне на память мои стихи. Человек, среди толпы народа Застреливший императорского посла, Подошел пожать мне руку, Поблагодарить за мои стихи.

Все три друга Гумилева, упомянутые в первой строфе, достаточно известные люди. Но если второй и третий угадываются сразу (Колбасьев и Блюмкин) а вот с первым долго бились даже литературоведы. И, наконец, установили (см., например, книгу А.Давидсона «Николай Гумилев. Поэт, путешественник, воин», 2001 г.), что речь идет о Евгении Всеволодовиче Сенигове. Он же — Белый Эфиоп, он же — Русский Гоген.

Человек (как и все упомянутые в стихотворении) удивительной судьбы.

Согласно автобиографии Е.В. Сенигова, сохранившейся в одном из дел Архива внешней политики России (АВПР), он родился в 1872 году в обеспеченной дворянской семье, близкой ко двору. Его старшая сестра была фрейлиной императрицы Марии Федоровны. Он закончил реальное училище в Петербурге, затем в 1892–1894 годах учился в Московском Алексеевском военном училище, откуда был выпущен подпоручиком и направлен в Туркестанский линейный батальон, в Ферганскую область, где служил с 1894 по 1897 год. В край, где шла моя любимая Большая Игра.

Пока все понятно — типичная, в общем-то судьба молодого человека из дворянской семьи.

А вот дальше начинается непонятное. Большая игра в эти годы уже была на излете, и наш туркестанец, прослужив всего несколько лет, выходит в отставку. В 1898 году Сенигов по одним сведениям, в составе военной миссии, по другим — «по неизвестным причинам и неизвестным маршрутом» отправился в Эфиопию. Сам он писал, что это была политическая эмиграция.

Почему в Абиссинию? Зачем в Абиссинию? Вот хотите верьте, хотите нет — между Туркестаном и Эфиопией существует какая-то непонятная связь. Достаточно вспомнить туркестанского поручика Виктора Машкова, который однажды отправился из гарнизона крепости Карс в отпуск. Отпуск затянулся на несколько лет и протянулся на несколько тысяч километров. Сам поручик стал человеком, который первым завязал сношения России с Абиссинией, при этом вдрызг рассорив военного министра, министра иностранных дел и самого батюшку-императора. Но я сейчас не о нем, а о Сенигове.

Оказавшись в Эфиопии, Сенигов остался там на постоянное жительство. При этом в Аддис-Аббебе он находился как бы вопреки русским законам, редко появлялся в отечественном посольстве, соотечественников чурался, с общиной никаких дел не имел, и никаких адресов по праздникам родному правительству принципиально не подписывал. Среди живших в абиссинской столице европейцев Евгений Всеволодович слыл умницей и пьяницей-социалистом.

Жившим в Эфиопии российским чиновникам Сенигов казался подозрительным. Например, А. Орлов, глава российской миссии, доносил в Петербург 10 апреля 1901 года: «Около трех лет уже проживает в Абиссинии лицо, называющее себя русским подданным и поручиком запаса Сениговым. Лицо это ранее проживало в Харраре, а год тому назад перешло на службу к г. Леонтьеву. В настоящее время Сенигов, не довольствуясь скромным вознаграждением, получаемым от Леонтьева, поступил на службу к Расу Ольдо-Георгису, правителю Каффы, куда на днях и уезжает в качестве инструктора войск Раса». Через несколько лет, в июне 1906-го, глава российской дипломатической миссии в секретном донесении министру иностранных дел Извольскому упоминает «одного совершенно абиссинившегося бывшего русского офицера Сенникова, живущего в Каффе (территория, подарившая миру слово "кофе", родина этого напитка, до сих пор одна из наименее изученных областей Эфиопии, расположенная в юго-западной ее части), не имеющего не только никаких связей с Россией, но даже враждебно к ней относящегося».

По приезду в Африку некоторое время Сенигов провел в экспедициях. Затем был представлен при дворе негуса Менелика, женился на знатной амхарской девушке.

Командовал крупным отрядом у одного из значительных провинциальных военноначальников и даже сам управлял провинцией. Потом, бросив службу африканскому вождю, завел ферму в Западной Абиссинии, на реке Боро.

Современников поражало, что, хотя Сенигов вовсе не бедствовал, но выглядел и одевался, как настоящий эфиоп, — более того, ходил босиком тогда, когда местная знать уже стала носить обувь.

А у Сенигова появилась новая идея — он решил создать на одном из островов озера Тана нечто вроде "демократической коммуны". Сенигов активно занимался созданием коммуны, отдавая этой затее все деньги, которые зарабатывал как художник.

Да, художник. Его называли "Русским Гогеном". Отличный рисовальщик, к тому же долгое время не имевший никаких конкурентов в Аддис-Абебе, он пользовался большим успехом как среди придворной знати, так и среди европейцев, живших в эфиопской столице. Кроме портретов на заказ, бывший поручик много рисовал и для себя. Но как-то странно. Чешский ученый Чеслав Есьман, который и назвал его «русским Гогеном», писал со слов очевидцев: «Сенигов рисовал большие композиции на листах грубой бумаги, предвосхищая того Гогена, которого выдумал Сомерсет Моэм». Но эти картины Сенигов почему-то уничтожал. Можно добавить, что Сенигов был еще и неплохим лингвистом — за несколько лет он выучил языки нескольких местных народов.

После того, как коммуна разорилась, наш герой много ездил по стране, собирал легенды, записывал со слов стариков рассказы об обычаях и традициях каффичо и рисовал, рисовал, рисовал…

Вот только круг общения с соотечественниками ограничивался известными купцами из Дагестана, братьями Ханафи и Хаджи Магомедовыми, торговавшими эфиопским табаком. На одном из снимков Сенигов с женой сфотографирован вместе с семьей Ханафи Магометова. Единственным исключением оказался путешественник и поэт Николай Гумилев.

Белый Эфиоп прожил в Абиссинии почти четверть века, и вдруг в 1921 году он вдруг бросает все и уезжает в бурлящую революцией Россию. И тут возникают наши противники по Большой Игре англичане, которые зачем-то задерживают его в Египте. Задерживают на несколько лет. Как писал сам Сенигов в апреле 1924 года секретарю Отдела Ближнего Востока Наркоминдела Пастухову: "Я жил с 21 по 23 год в дороге, с 23 бедствую в Москве". У него были какие-то странные дела в Наркомате Иностранных дел, о которых он сообщал в своей записке в Наркоминдел очень общими словами: «Цель моего приезда связать мою вторую родину, Абиссинию, с государством, которое по принципам III Интернационала может дать бескорыстную… поддержку ее…».

И дальше опять случается непонятное — однажды он уже таинственно исчез из России и неизвестно как и неизвестно зачем оказался в Эфиопии. Четверть века спустя ситуация повторилась, вот только Сенигов больше нигде не «всплыл». Дальнейшая судьба этого таинственного Игрока неизвестна. Единственная зацепка — в 1937 году его акварели неожиданно были переданы ленинградскому Музею антропологии и этнографии имени Петра Великого, больше известному как Кунсткамера, женщиной, которая назвалась женой Сенигова. Там же сейчас хранится и его эфиопский дневник. Но в целом могу сказать, что об этом чловеке нам неизвестно гораздо больше, чем известно. Может быть, найдется еще цепкий исследователь, который вытащит из архивов недостающие части этой головоломки.

Где, и как умер Сенигов — неизвестно. Но вот что удивительно — в стихотворении Гумилева речь идет о смерти. И у всех трех героев стихотворения с кончиной какая-то чертовщина — сведения о смерти сомнительны или спорны. Как тут не вспомнить блестящий роман «Посмотри в глаза чудовищ» — о «посмертной» жизни самого Гумилева…

Забытое "Золото" или Подвиг офисного планктона

Надо бы завести рубрику "Дурацкие юбилеи". И вот первый кандидат: чуть больше полувека назад начались съемки фильма "Золото" по одноименному роману Бориса Полевого.

Сейчас об этом фильме помнят разве что в Мончегорске, где он был снят. По крайней мере, на официальном сайте в разделе "Знаменитые гости города" съемки фильма фигурируют — наряду посетившими Мончегорск Раулем Кастро, Михаилом Горбачевым и Александром Розенбаумом, отрабатывавшим там практику на "Скорой" после 5 курса мединститута. На этот список именитых гостей Мончегорска заканчивается, а мы продолжаем.

Косвенным показателем забытости этого фильма является то, я не нашел ни одной его афиши.

Меж тем и роман, и фильм "Золото" весьма занимательны. Вот как его сюжет пересказывает "Википедия":

Старший кассир банка Митрофан Ильич Корецкий решает не эвакуироваться из приграничного с Латвией городка. С ним осталась юная машинистка Муся Волкова — она не успела к транспорту.

В здание банка два бойца принесли драгоценности, которые были подобраны из почтового вагона взорванного эшелона. Под самым носом у немецких солдат кассир и машинистка выносят более 17 кг драгоценностей из города. Фашисты узнают о ценном грузе и начинают поиск беглецов…

Борис Полевой был, наверное, не самым великим русским писателем, но он совершенно точно был журналистом божьей милостью. Это стало ясно еще в 20-х годах, после выхода его первой книги с нетривиальным названием "Мемуары вшивого человека". Тогда выпускник техникума и начинающий репортер по заданию редактора "Тверской правды" внедрился в криминальный мир Твери под видом московского "вора в законе". Самое интересное — предтеча Шарапова умудрился не только не "сесть на перо" уголовников, но и раскопал неопровержимые доказательства связей криминальных воротил Твери с коррумпированным руководством. После публикации серии очерков был дикий скандал, полетели головы, несколько отцов города надолго присело, а у Полевого вышла первая книжка.

С тех пор и сложилась традиция, что все его книги (включая, естественно, самую знаменитую его книгу, "Повесть о настоящем человеке"), как пишут американцы, "основаны на реальных событиях".

И тут я заинтересовался — какое реальное событие стоит за "Золотом". Действительно ли был этот "подвиг клерков", это невозможное по нынешним временам road movie по оккупированной территории с мешком золота за плечами?

Как выяснилось, все действительно было, причем случилось все (как и почти во всех его книгах) в его родной Твери/Калинине. Только было все и проще и сложнее одновременно.

1941 год. Немцы прут на Москву как подорванные, в котлах иногда оказываются целые армии, не успевшие отойти. Очередной прорыв — в Тверской области, где под угрозой захвата оказывается Калинин. Областная контора и городское отделение Госбанка в последние часы перед захватом Калинина были эвакуированы в г. Кашин, где пробыли до конца оккупации. Причем обеспечивали организованный вывоз ценностей из столицы области не высокие начальники, а рядовые сотрудники — инкассатор В.Н. Дружининский и старший кассир В.А. Абалишников.

А многим районным отделениям области пришлось самостоятельно эвакуироваться в Марийскую АССР, причем деньги и ценности девочки-операционистки тупо везли в мешках на крестьянских подводах под бомбежкой, без какой-либо охраны — а сзади их настигал фронт.

Но одному отделению не повезло — Емельяновское отделение Госбанка СССР в результате прорыва немцев оказалось отрезано. Что делать — совершенно непонятно, и не случайно прототип главной героини потом шутя упрекала Полякова, что своим романным героям он изрядно облегчил задачу. Мол, вынести 17 килограмм золота — это ерунда, в вещмешок влезет, ты попробуй что-нибудь сделать в той ситуации, в которой они оказались в реальности.

А в реальности никакого золота, конечно же, не было — откуда ему взяться в районном отделении? Зато было 15 мешков (!) денег, документов и ценных бумаг, которые двум оставшимся сотрудникам пришлось спасать и прятать. В реальности, кстати, главные герои были "отзеркалены" — вместо пожилого кассира Митрофана Ильича Корецкого и молоденькой машинистки Муси Волковой были главный бухгалтер Емельяновского отделения Мария Соловьева и молодой кассир Иван Виноградов. Именно эти двое вывозили все это богатство (в прямом смысле слова), именно они зарывали деньги в лесу и именно они следили за ним весь период оккупации. Соловьева, выдав себя за беженку, напросилась пожить в ближайшую деревню, а Виноградов зиму 41–42 года просто прожил в лесу, охраняя подотчетное имущество. Хуже всего, что по окрестным селам пошли нехорошие разговоры, и Виноградову пришлось пережить несколько очень неприятных моментов. Да и вообще — что эти двое пережили в ту страшную военную зиму — можно только догадываться.

Потом все закончилось очень буднично — когда территорию освободили, деньги и ценности откопали и сдали по описи. Ни наград, ни репрессий не последовало — люди просто выполнили свой долг, какие могут быть вопросы? Вот эта неприметность, неказистость подвига, похоже, и заставила Полевого придумать историю с переходом фронта.

После освобождения Виноградов ушел на фронт, выжил, а когда вернулся домой после Победы, снова работать в Госбанк не пошел. Ну вас нафиг, очень уж нервная у вас работа! Устроился работать лесником, благо опыта после зимовки в лесу хватало.

А Мария Соловьева так всю жизнь и проработала в Емельяновском отделении, лишь ближе к пенсии перевелась ревизором Госбанка в Калинин. После выхода романа Полевого вышла пара газетных заметок об этом случае, а потом как-то все забылось.

Показательно, что единственная оставшаяся память сегодня — это посвященный событию стенд в музее Тверского отделения Центробанка. И то сказать — сопоставимые по масштабу примеры "корпоративной лояльности" не сразу и вспомнишь.

И последнее. Одна из немногих найденных мною заметок называлась "В стране забытых героев".

Не поспоришь.

Когда белые воевали с красными. Плечом к плечу

Доля историка весьма незавидна. Историк в жизни — это как гинеколог в стриптиз-баре: всем весело и интересно, а он скучает. Он все это видел уже стопицот раз и заранее знает, чем все закончится.

Не верите? Ну послушайте одну историю.

Однажды в непосредственной близости от границ России случилась серьезная неприятность. Народ одной соседней страны, доведенный до предпоследней степени нищеты и озлобленный сверх всякой меры коррумпированностью власти, устроил мятеж и эту самую злочинную владу отправил к той самой матери.

И все бы ничего, можно только порадоваться за несчастных людей, вот только мятеж восставших носил ярко выраженный националистический характер. Как следствие — досталось не только вполне заработавшей пинка под зад власти, но и начались весьма ощутимые наезды на всех остальных, повинных только в том, что они были другой национальности и не разделяли бурной радости по поводу нации, которая наконец-то превыше всего.

На несчастье восставших, в стране этой проживало довольно много русских, причем многие — с военной профессией и армейским боевым опытом. Как только начались погромы, русские, которые до этого в основном просто мирно трудились, взялись за оружие и начали создавать отряды самообороны. Недобитые остатки прежнего режима охотно помогали взявшимся за оружие «ополченцам» — прежде всего оружием, продуктами и деньгами.

Вскоре у ополченцев выделилось несколько весьма боеспособных отрядов численностью в 2–3 сотни человек, возглавляемых лихими «полевыми командирами». Особенно гремела слава о подвигах отряда, возглавляемого полковником П., прошедшим не одну войну. Именно он малыми силами творил чудеса, отбивая у националистов даже города. Сам полковник в донесениях был лаконичен: «Чтобы спасти себя и … население от поголовного истребления, мы решились. Был выбран подходящий момент… после короткого боя город остался за нами».

Именно полковник П. и стал сначала неформальным, а потом и признанным вождем восставших русских. Мало помалу разрозненные поначалу отряды объединились в единое воинское соединение численностью около 2 тыс. человек, во главе которого и стал П., авторитет которого был непререкаемым.

И все бы хорошо, но националисты располагали несравнимо большей и людской, и финансовой, и военной базой. Поэтому, несмотря на все успехи ополчения, их теснили все сильнее и сильнее. Это, собственно, непреложный закон войны — арифметика бьет любые подвиги. Если у одних база — тысячи, а у вторых — миллионы, вторые всегда выиграют. Судьба сопротивления, казалось, была решена, но тут вмешалась Россия.

Вмешалась, конечно же, не из-за любви к убиваемым соплеменникам. Политикам эмоции противопоказаны, политика — это всегда и исключительно расчет. Только бездушное «Что нам выгоднее и как этого добиться оптимальным способом» — и ничего другого. И это хорошо, потому что как только в политике появляются эмоции и чувства, заканчивается это всегда одинаково.

Большой кровью.

Так вот, на счастье сопротивлявшихся русских, международный расклад был в их пользу. Дело в том, что за спиной свергнувших режим националистов стояли государства, явно враждебные России — помощь оружием и инструкторами они оказывали практически открыто. Враждебное государство у своих границ — это последнее, что было нужно России. Кроме того, националистические идеи, исповедовавшиеся восставшими, вполне могли перекинутся и на российские пограничные области — материала, который мог стать для них питательной средой, в российском пограничье хватало.

Но была существенная проблема — пока в России мялись и не могли принять решения, процесс зашел уже очень далеко. Купировать болезнь можно было только радикальными методами — и на них пошли.

Однажды ночью границу перешли кадровые части российской армии — причем не с винтовками, а с военной техникой. Только знаки принадлежности к вооруженным силам на танках, бронетехнике и самолетах были тщательно закрашены. Солдаты и офицеры были переодеты в форму русского ополчения, им было запрещено при любых обстоятельствах признаваться, что они кадровые военные иностранной державы, перед участием в операции они дали подписку о неразглашении сроком действия в пятьдесят лет.

Дальше, я думаю, понятно. Против кадровых частей никаких шансов у националистов не было, и они начали терпеть поражение за поражением. Иностранные державы подняли вой, но поскольку никаких явных доказательств участия российской армии в конфликте не было, а российский МИД стоял насмерть, отрицая все и вся, то никаких серьезных последствий не возникло.

Под угрозой полного военного разгрома националистов боевые действия были приостановлены, и конфликт завершился так, как всегда завершаются подобные конфликты — «большие пацаны» принялись втихую разруливать ситуацию, отчаянно при этом торгуясь. Российские войска и армейская техника так же тихо были выведены, остались только засекреченные инструктора, работавшие под чужими именами.

Да, совсем забыл — накануне ввода войск полковник П. был снят со всех постов и заменен куда более управляемым полковником Б. Восставшие русские ополченцы влились в ряды невесть откуда взявшейся армии и бились плечом к плечу с российскими военными. Ничего удивительного — когда начинается серьезная игра, время идеалистов заканчивается, большая политика невозможна без надежного управления.

Вот, собственно, и вся история. Что-то знакомое, не правда ли?

Вот только дело происходило в 1931 году, когда в Синьцзяне вспыхнуло антикитайское восстание уйгуров под предводительством генерала Ма Чжунина.

Русские ополченцы — это ушедшие после Гражданской войны в Китай семиреченские и уральские казаки, в том числе дутовцы и анненковцы. Именно они, не первое десятилетие мирно хозяйствовавшие в Восточном Туркестане, взялись за оружие, когда погромы перекинулись с китайцев на русских. Уйгуров поддерживали Великобритания с Японией, и именно нежеланием иметь на границе еще одно враждебное марионеточное государство по типу Маньчжоу-Го и объясняется вмешательство России.

Полковник П. — это полковник Павел Петрович Папенгут, белогвардейский офицер, участник Гражданской войны, главные свои воинские подвиги совершивший на китайской земле.

И, да, это был, наверное, единственный случай в нашей истории, когда «красные» и «белые» плечом к плечу сражались на одной стороне, и даже были одеты в одну и ту же военную форму. Более того — "чтобы никто не догадался", советский контингент использовал дореволюционную систему званий. "Господин штабс-капитан ОГПУ" и "товарищ поручик РККА" — эти дикие, казалось бы, словосочетания были реальностью.

При чтении иных документов даже и не знаешь — смеяться или плакать. Вот выдержка из документов по 171-му отдельному батальону войск НКВД, который охранял в Синцзяне авиазавод:

"На политических занятиях в роте групповод занятий поручик Волков (ЫЫЫ!), проводя рассказ "Гражданская война и создание Красной Армии" не подготовил карту, не указал всех направлений наступления белогвардейцев и интервентов на Советскую Республику. Кроме этого поручик Волков недостаточно знал места основных побед Красной Армии над белогвардейцами, не упомянул о зверином облике белого офицерства и их зверствах по отношению к рабочим и крестьянам". (РГВА Ф. 38447 Оп.1 Д.5 Л.15).

Но вернемся к "дутовцам". Бывших белогвардейцев никто не преследовал, скорее наоборот — участникам боевых действий в Синьцзяне была обещана либо полная амнистия и возвращение на Родину, либо предоставление обширных земельных участков на неосвоенных территориях Восточного Туркестана. Однако руководство "точечно" проредили. Вот еще один снимок:

1926 г., Китай, празднование Троицы эмигрировавшими казаками. Мужчина справа, держащий в руках скрипку — Калачев Григорий Иванович, бывший военный чиновник, после отставки арендовал водяную мельницу у богатого уйгура, в запрудах разводил рыбу. Жил достаточно зажиточно. Мужчина по центру снизу в полулежащем положении третий справа — Могутнов Иван Максимович с верхнего снимка, последний адъютант Дутова. Был арестован людьми в гражданской одежде. Ими же был арестован Калачев Григорий Иванович. И тот, и другой исчезли бесследно. Впоследствии при переезде в Советский Союз их женами были уничтожены все фотографии мужей в форме со знаками отличия. По общему мнению, оба были "зачищены" как люди Папенгута.

Растущее влияние полковника, безоговорочный военный авторитет и неуправляемость не устраивали ни советских представителей, ни китайцев. По согласованию с советским генеральным консулом в Восточном Туркестане Апресовым, прибывшим в Синьцзян в декабре 1933 года, полковник Папенгут, занимавший твердую антисоветскую позицию, 10 декабря был отстранен от командования, арестован и расстрелян номинально китайским, а де-факто вполне самостийным правителем Синьцзяна Шэн Шицаем. Ему было 39 лет.

Командующим русскими частями был назначен полковник царской армии Бектеев, вскоре получивший чин генерал-лейтенанта армии Синьцзяна и круглую сумму «неподотчета» для содержания русских полков. Военным советником к нему был приставлен товарищ Фу Дзи Хуй − под этим неблагозвучным для русского человека именем скрывался советский военный советник, будущий маршал бронетанковых войск и дважды Герой Советского Союза Павел Семенович Рыбалко.

И, самое примечательное, никаких волнений в рядах белогвардейских «ополченцев» не случилось — в точности, как и на нашей памяти.

Морали в конце не будет, вы взрослые люди, выводы делайте сами.

Скажу только одно — политика честной и простой не бывает никогда. Это всегда, по определению, очень грязное и многослойное явление. Все подводные камни тех или иных решений и действий исследователям не удается вычленить даже много десятилетий спустя, когда уже и секретные документы становятся доступны.

Вы скажете мне — ну ладно, вам, историкам, хорошо, вы это изучали и знаете. А нам, простым людям, что делать, как понять — что вообще происходит, где нам правду говорят, а где нагло врут?

На это есть простой и безошибочный принцип. Как только вам начинают предлагать объяснения, где все просто и понятно, где одни черные, а другие белые, это значит только одно — вас разводят.

Не ведитесь.

"Я был когда-то странной игрушкой безымянной…"

Эдуард Успенский мог бы стать великим сказочником. Нет, правда — масштаб таланта, который был ему отвешен, это вполне позволял. Талант этот был огромен и тратил он его более чем щедро. Если честно, то в молодости Успенский талантом просто фонтанировал.

Боже, где только он не работал и что только он не писал! Он работал на радио — и только одна "Радионяня", от которой и всем ребятам, и всем трулялятам реально было веселее, дорогого стоит. Он работал на телевидении — и одно только название "АБВГДейка" заставит целое поколение бывших советских людей издать звук "О!". Он писал сценарии новогодних утренников, сочинял сюжеты для художников в журнале "Веселые картинки", довольно долго работал на "Союзмультфильме", и многие наверняка удивятся, узнав, что и "Рыжий-рыжий-конопатый", и "Антошка, Антошка, пойдем копать картошку", и "Наследство волшебника Бахрама" и "Пластилиновая ворона", и "Баба-Яга против!" и "Ивашка из Дворца пионеров" и "Про Сидорова Вову" и многое-многое другое — это тоже он.

Наконец, он был просто классным поэтом. Я даже не про ставших уже классикой "Осьминожек", "Разгрома" или "Птичьего рынка" (не говоря уже про Абсолютную Классику, которую знают наизусть сотни миллионов людей, вроде "Голубого вагона"). Но даже в сочинявшихся им мимоходом коротеньких безделках есть главный признак настоящей поэзии — нечего добавить, ни одно слово нельзя убрать, и ни одно слово нельзя заменить другим:

Девочке, которая все время сосет палец

Неземная красота, Выньте палец из рта! Девочки и мальчики, Не сосите пальчики. Дорогие детки, Пальцы — не конфетки.

Или вот другое, очень грустное, если вдуматься, стихотворение. Практически "Куда уходит детство", только гораздо короче.

И девчонки и мальчишки Часто писают в штанишки. Мамы негодуют, А детишки дуют — На глазах у всей страны Гордо писают в штаны. Но когда большими станут, Они писать перестанут.

И это я еще ничего не сказал про его главное наследство — книги. Безмерно, невероятно талантливые детские книги: "Крокодил Гена и его друзья", "Дядя Федор, пес и кот", "Гарантийные человечки", "Вниз по волшебной реке", "Вера и Анфиса", "Меховой интернат", "Школа клоунов"…

Он был как никто другой близок к тому, чтобы стать великим сказочником. Не хватило самой малости.

Дело даже не в всем известной трагической ситуации "Наш мир мертв, а мы еще нет", которая как ножом обрезала в начале 90-х творчество целого пласта безмерно талантливых людей, от Эльдара Рязанова до братьев Стругацких.

Успенскому не хватило… Нет, даже не любви к людям. Талантливые сказочники, как правило, все о людях знают, и потому изрядные мизантропы. Ему не хватило умения прощать, понимать и принимать.

Всего того, что делает умного человека — мудрым.

Но это все так — грусть жадного до талантливых книг человека. На самом деле того настоящего, что успел сочинить Эдуард Успенский — за глаза по любым меркам.

Поэтому когда он умер, миллионам людей взгрустнулось оттого, что их детства на планете в очередной раз стало немного меньше. Развитое до неприличия судебное сутяжничество забудут очень скоро, а книги останутся. Есть такой суровый закон у жизни — нет большой разницы, хорошим или плохим человеком ты был. После тебя останется только то, что ты сделал.

Не больше.

Но и не меньше.

И последнее.

Самая знаменитая книга Эдуарда Николаевича начинается словами: "Когда я был маленьким, у меня было три любимых игрушки…". Когда маленьким был я, у меня была любимая, зачитанная в лохмотья книга "Крокодил Гена" с иллюстрациями Алфеевского. После сказки там было несколько стихов Успенского. Одно из них я до сих пор помню наизусть. Несмотря на то, что оно грустное.

Как пасмурный день с мелким облажным дождиком.

Но все-таки заставляет улыбнуться.

Как все хорошее, что написал Эдуард Николаевич Успенский.

Над нашей квартирой Собака живёт. Лает собака И спать не даёт. Спать не даёт Нам. А над собакою Кошка живёт. Мяукает кошка И спать не даёт Спать не даёт Собаке. Ну, а над кошкою Мышка живёт. Мышка вздыхает И спать не даёт. Спать не даёт Кошке. Ночью по крыше Дождик стучит. Вот потому-то И мышка не спит, Мышка не спит Всю ночь. В небе печальные Тучи бегут. Тучи рыдают, И слёзы текут, Слёзы текут Дождём. А тучи обидел Маленький гром, Который по тучам Стучал кулаком, Стучал кулаком — Ба-бах!

Бывают ли злодеи героями?

Фраза "Все не так однозначно" стала мемом. Но знали бы вы, как эта самая неоднозначность достает историка… Все прошлое человечества — сплошная неоднозначность. Стоит вглядеться повнимательнее — и ты понимаешь, что в прошлом нет ни черного, ни белого; ни злодеев, ни героев. Время — особенно недавние суровые времена — замешивало людей очень круто, и иногда появлялись такие неоднозначные персоны…

Хотите, одну историю расскажу, а вы мне потом скажете — злодей мой герой или все-таки герой?

Человек на снимке по имени Пак Чон Хи — практически профессиональный предатель.

Он родился в Корее в небогатой крестьянской семье, выучился на школьного учителя, несколько лет преподавал в школе, потом не выдержал каждодневного общения со школотой, бросил работу и записался в японскую армию (Корея тогда была частью Японии).

Был одним из лучших курсантов в училище, за успехи получил золотые часы из рук императора, сменил имя на японское, стал Масао Тагаки, чем заслужил искреннее презрение и лютую ненависть всех приличных корейцев. После окончания училища командовал карательным отрядом, в частности, ловил в Маньчжурии одного из лучших партизанских «полевых командиров» по имени Ким Ир Сен.

После войны и разделения страны раскаялся, осудил свое сотрудничество с японскими оккупантами и поступил на службу в южнокорейскую армию. В армии увлекся левыми идеями, создал в полку коммунистическую ячейку, принял участие в знаменитом восстании 44-го полка.

Арестован, приговорен к смертной казни, опять раскаялся, сдал всех своих товарищей-подельников, включая родного брата. Прощен, отправлен служить в контрразведку.

Во время корейской войны — один из лучших боевых командиров южнокорейских вооруженных сил, попортивший немало крови соединениям северян и китайцев. После заключения перемирия отправлен на учебу в США, после чего делает быструю военную карьеру, и вскоре становится замкомандующего 2-й армией.

И здесь нужно напомнить, что первые годы после Корейской войны Южная Корея представляла собой, как говорил Иа-Иа, "душераздирающее зрелище", по всем статьям проигрывая Северной. В Северной усилиями СССР и Китая постоянно рос уровень жизни, неплохо поднималась экономика, в Южной же была полная задница, нищета и разруха. Национальный бюджет страны едва ли не полностью состоял из дотаций США, которые, впрочем, так же полностью и разворовывались чиновниками, а Южная Корея была одной из самых нищих стран мира, обогнав по этому показателю многие африканские государства.

Этот бардак в стране до смерти достал всех. И вот в 1961 году наш герой во главе лично преданных ему офицеров устраивает в стране военный переворот, становится диктатором и много лет стоит южнокорейское государство.

Порядок в стране сволочь по имени Пак Чон Хи наводил, естественно, привычными методами. Он без особых раздумий бросал оппозицию в застенки (и не на две недели), а особо видных "крикунов" отправлял в камеры пыток, где реально калечили. На этом фоне провел экономические реформы, наладил сотрудничество с Японией и США, но безжалостно разгонял многотысячные митинги протеста, выписывая демонстрантам не иллюзорных звездюлей — люди умывались кровью в прямом смысле слова.

Естественно, пережил несколько покушений на свою жизнь, во время одного из них, состоявшегося в Национальном театре, промахнувшийся снайпер застрелил стоящую рядом жену президента по имени Юк Ён Су. Но после того, как умирающую жену унесли со сцены, Пак Чон Хи, так и не сошедший с трибуны, спокойно продолжил свою речь.

Правил страной 18 лет, с 1961 по 1979 год. От пули все-таки не ушел — в итоге его собственноручно застрелил директор Центрального разведывательного управления Южной Кореи Ким Джэ Гю.

Главный итог этой переломанной жизни — именно сволочь и предатель Пак Чон Хи по праву считается главным архитектором «корейского экономического чуда», и именно ему по справедливости южные корейцы обязаны сегодняшним процветанием.

Ну и кто он после этого?

Жизнь без Ростова

Есть очень известное фото, где два парня с автоматами прикрывают выходящего из подъезда человека средних лет — тоже с автоматом.

Примерно через час этот немного нелепый очкарик в свитере и каске умрет.

Будет убит, категорически отказавшись перед этим сесть на самолет и улететь в любую страну мира под твердые гарантии безопасности.

Погибнет, так и не позвав никого из жителей Сантьяго ко дворцу Ла-Монеде — не желая прикрываться безоружными людьми.

Уйдет в лучший мир как мужчина — с этим самым автоматом в руках (по легенде, подаренном ему Фиделем), который он даже не догадался картинно взять наперевес перед фотографом.

Существует несколько версий его гибели, а официальное заключение обнародовано людьми, смертельно его ненавидящими. Бесспорно только одно — после штурма президентского дворца он был найден мертвым с автоматом в руках.

Вчера случайно выяснил, что многие мои молодые коллеги уже не знают этого имени.

Что ж — его звали Сальвадор Альенде.

Это случилось почти полвека назад. С тех пор политики несколько изменились.

Как приемщик фруктов стал вторым человеком в КНДР

К сожалению, мало кто помнит о роли советских корейцев в строительстве Северной Кореи и Корейской войне. Здесь вот что любопытно — с 20-х годов по 1945 год в Корею советских корейцев забрасывали, но это были профессиональные Игроки — подготовленные агенты-нелегалы. В 1940 г. школа военной разведки, размещавшаяся под Москвой, даже организовала специальные годичные курсы для подготовки разведчиков из среды советских корейцев, и выпускники школы нелегально работали в Корее и Манчжурии.

Но самое интересное началось после капитуляции Японии, когда в Корею поехали неподготовленные гражданские. Вот как это случилось. Когда советские войска заняли Корею, возникла большая сложность — офицеры Красной армии просто не могли общаться с местным населением. Дело в том, что наши части, отправленные в Японию, были укомплектованы переводчиками с японского языка (одним из них, например, был Аркадий Стругацкий). Но корейцы просто не знали японского, и наладить даже простейшее общение с местным населением было невозможно. Самая большая проблема была в том, что и взять переводчиков было неоткуда — их просто не готовили, о том, что в Японской империи жили не только японцы, просто забыли. И тут кто-то вспомнил про советских корейцев, которых всего 6 лет назад выселили с Дальнего Востока в Казахстан и Узбекистан (это был первый сталинский опыт переселения народов).

В общем, вскоре в среднеазиатские военкоматы пришла разнарядка — желающих идти добровольцами комсомольцев корейской национальности и не забывших родной язык молодых коммунистов призывать в армию и отправлять переводчиками в Северную Корею.

И вот здесь случилась неожиданная вещь — набранные спецпереселенцы-переводчики начали делать стремительную карьеру.

Дело в том, что корейцы были покоренным народом, развитию которого японцы всячески препятствовали. Там не то что люди с высшим образованием — просто грамотные были наперечет. Американцы, кстати, в столкнулись с той же проблемой, поэтому значительную часть руководства Южной Кореи поначалу составляли бывшие американские граждане в главе с профессором Вашингтонского университета Ли Сын Маном.

В общем, Ким Ир Сену для строительства нового социалистического государства просто позарез требовались грамотные люди. А тут такой подарок от советской армии. Поэтому какого-нибудь бывшего директора школы из Намангана или агронома из Ургеча, призванных в качестве переводчиков, местные коммунисты очень быстро ставили в свои ряды. Советские товарищи, естественно, не только не препятствовали, но и способствовали этому процессу.

Стоит ли удивляться, что вскоре властная верхушка Северной Кореи состояла из четырех группировок — «партизанская» (Ким Ир Сен и его сподвижники по партизанской борьбе в Маньчжурии), «внутренняя» (собственно, северные корейцы), "китайская" (Председатель Мао тоже отправил на помощь соседям немало представителей своей корейской диаспоры) и «советская».

Вот два самых успешных бывших переводчика.

Первый — товарищ Хо Га И, больше привыкший отзываться на имя Алексей Иванович Хегай. Обрусевший кореец, предки которого перебрались в Россию еще в 19 веке. Обрусевший настолько, что у него даже не было корейского имени, и сочиненное для Кореи «Хо Га И» — это просто переделанная на корейский манер фамилия.

Сильный мужик, трижды начинавший с нуля.

Родился в Хабаровске, рано осиротел, с малолетства работал на всяких подсобных работах, но выучился грамоте и сделал успешную карьеру. Дорос до должности секретаря Дальневосточного крайкома комсомола, но попал под сталинские чистки. Уцелел чудом, даже срока не получил — спасла высылка корейцев в Среднюю Азию. Но исключить из партии и снять со всех должностей успели. В Узбекистане все начал заново, работал кладовщиком на пункте приема фруктов и овощей у населения, но вскоре опять пошел вверх, был восстановлен в партии и через два года был уже вторым секретарем райкома.

Когда был объявлен набор переводчиков, записался одним из первых, и, несмотря на довольно-таки неважное знание корейского и довольно высокую должность (а, может, и благодаря ей), был отправлен в распоряжение штаба 25-й армии в Пхеньяне. В Корее опять начал все заново, но на сей раз карьера была самой впечатляющей — уже в 1949 году он занял пост первого секретаря ЦК партии и стал вторым человеком в стране. Занимался, большей частью, партийным строительством, и по сути, именно Хегай создал компартию КНДР.

Как писал один из лучших наших кореистов Андрей Ланьков: "Надо отметить, что из всех четырех основных фракций Коммунистической партии, участвовавших в создании северокорейского государства — партизанской, советской, китайской и внутренней — только советская фракция обладала опытом и знаниями, необходимыми для налаживания деятельности государственного аппарата и создания массовой правящей партии. В свою очередь, среди советских корейцев наибольшим опытом в этой области обладал именно Хо Га И. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он сыграл решающую роль в создании партийных организаций в Северной Корее".

Стремительность взлета Хо Га И, судя по всему, сильна напугала Ким Ир Сена, и между № 1 и № 2 произошел серьезный конфликт.

Вскоре 45-летний «товарищ Хо» был найден застреленным в своем доме, по официальной версии — покончил жизнь самоубийством, но многие подозревали, что его убили по приказу Ким Ир Сена, который видел в Хегае опасного конкурента.

Другой переводчик — товарищ Нам Иль.

Имя при рождении, как пишут в Википедии — Яков Петрович Нам. Родился, естественно, на Дальнем Востоке России. На момент подачи заявления в переводчики, естественно, как и практически все советские корейцы, проживал в Средней Азии и преподавал математику в Самаркандском педагогическом институте. В Корее предсказуемо продвигался по линии министерства образования, но с началом Корейской войны был переведен в армию, так как оказался одним из немногих корейских руководителей, имевших военное образование и реальный боевой опыт.

Дело в том, что Яков Петрович, в отличие от других корейцев, успел повоевать в Великую Отечественную. Он закончил Смоленское военное училище, участвовал в Сталинградской битве, освобождал Варшаву. После войны был демобилизован, тогда-то молодой офицер-орденоносец и устроился работать в провинциальный вуз.

А в Корее товарищ Нам сделал стремительную военную карьеру и вскоре возглавил Генеральный штаб страны. Именно этот бывший советский провинциальный «препод» и подписал со стороны КНДР в Пханмунчжоне соглашение о прекращении огня. То самое перемирие, которое и стало окончанием братоубийственной Корейской войны.

Вскоре после окончания войны у советских корейцев начались сложные времена. Их двойственный статус напрягал не только руководство, но и простых корейцев — почему нашей страной руководят граждане иностранных государств? Масла в огонь подлила и история с Ли Сан Чо, китайским корейцем, ставшим начальником разведуправления Корейской народной армии. Кстати, это он вместе с Нам Илем в Кэсоне представлял корейскую делегацию на переговорах по перемирию, а потом его отправили в 1955 году послом в Советский Союз. И там он неожиданно начал "разоблачать" — написал большое открытое письмо Ким Ир Сену с обвинениями, и в итоге стал первым северокорейским невозвращенцем. По решению руководства СССР его отправили жить в Минск, он там преподавал в одном из белорусских вузов, занимался научной работой по истории средневековой Японии, прожил еще 40 лет в СССР и умер в 1996 году.

В общем, все кончилось тем, что в 1955 году Ким Ир Сен поставил перед советскими и китайскими корейцами вопрос ребром: либо вы иностранцы, со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо вы граждане КНДР. Выбирайте. Большинство советских корейцев уехали из КНДР как раз в 1956–1957 годах.

Но были и те, кто остался. Нам Иль, например, жестко обозначил себя прежде всего корейцем, для которого Родина выше всего. После Корейской войны он 15 лет был министром иностранных дел КНДР, умер в 76 году в возрасте 63 лет в автомобильной аварии, с которой, по некоторым мнениям, тоже не все чисто.

Остался и Пан Хак Се, "корейский Берия", один из самых необычных и загадочных людей в Северной Корее. Он приехал в Корею из Кызыл-Орды в 1946 году и стал создателем тем самых северокорейских спецслужб, которые так любят сценаристы американских телесериалов. В отличие от большинства своих коллег в других странах, не был грохнут своим преемником на этом ответственном посту. Напротив, спокойно дожил до 1992 года и умер в должности председателя Центрального суда КНДР.

В некрологе, кстати, впервые опубликовали его фотографию. Как и положено бойцам невидимого фронта — абсолютно непримечательная внешность.

Но в целом судьба оставшихся там советских граждан не самая завидная. По понятным причинам вклад советских граждан в создание новой Кореи не афишировался ни у нас, ни тем более в КНДР, где всех их заслуги были приписаны Ким Ир Сену. И только в последние годы до этой темы, где материала на десятки остросюжетных блокбастеров, наконец добрались историки.

О лучшем карьеристе Империи

В Советской Армии была такая дразнилка — "пятнадцатилетний капитан". Там подначивали офицеров, засидевшихся в одном звании, "пятнадцать лет капитаном проходил, все майора не давали".

Сегодня расскажу об одном таком Дике Сэнде девятнадцатого века — незадачливом офицере, восемь лет просидевшем в прапорщиках, по нашему — в лейтенантах. Самое удивительное — и он же оставил нам пример едва ли не самой стремительной карьеры в истории русской армии. Причем карьеры честной и выслуженной, без всяких протекций влиятельных родственников и высокопоставленных покровителей.

Речь идет, конечно, о знаменитом генерале Александре Константиновиче Абрамове. Он родился в небогатой дворянской семье в Новгородской губернии. Небогатой настолько, что даже образование Абрамов получил не домашнее, а в дворянском полку, откуда в 1854 году и был выпущен на службу прапорщиком артиллерии.

Тихо и неприметно служил, пересидел прапорщиком все возможные сроки и уже всерьез задумывался о выходе в отставку — ну сколько можно быть посмешищем в офицерском собрании?

Но в 1862 году бедолагу перевели на службу в Среднюю Азию, или, как ее тогда называли, в Туркестан.

Да и там вроде как служба не очень задалась: в том же году при штурме кокандской крепости Пишпек — нынешней киргизской столицы — прапорщик Абрамов был тяжело ранен в голову. Настолько тяжело, что до конца своих дней вынужден был прикрывать испещренный пугающими шрамами череп небольшой кожаной шапочкой.

Но, несмотря на ранение, остался в строю, и дальше без Абрамова не обходилось практически ни одно горячее дело в немирном тогда Туркестане. Более того — вскоре Абрамов стал туркестанской легендой, отчаянным везунчиком, непостижимым образом оказывающимся в нужном месте при любом громком сражении. А когда сражений долго не случалось, подросший в чинах Абрамов принялся устраивать их себе сам.

Как писал лучший летописец Большой игры полковник Михаил Африканович Терентьев, "… следствия и выговоры само собою, а награды само собою… Начальникам мелких отрядов предоставлялась свобода почина, нередко вопреки видам правительства; результаты же их предприимчивости признавались правительством как свершившийся факт, «достоянием истории», а предприимчивый начальник, вслед за замечанием, получал и награду. Поэтому жалобы Крыжановского (оренбургский губернатор — ВН) на то, что в Туркестанской области «воцаряется полный беспорядок» и что он нисколько не будет удивлён, «если подполковник Абрамов двинется и на Самарканд», кажутся по меньшей мере напрасными…".

В итоге Абрамов догеройствовался до того, что в 1868 году получил звание генерал-майора и был назначен начальником вновь образованного Заравшанскаго округа.

Такие вот зигзаги судьбы: восемь лет просидеть в прапорщиках, а потом за шесть лет взлететь до генеральских чинов.

О рюриковиче, которого все звали Залупа

Однажды я написал текст про историческую битву на реке Гавнянке, и текст этот вызвал какое-то нездоровый ажиотаж.

Меж тем любой историк вам скажет, что неприличные названия и неприличные имена — это никакая не сенсация. Наоборот — при чтении древних документов это самая что ни на есть обыденность.

Неприличные прозвища, к примеру, проникали даже в высшие слои тогдашней русской аристократии. Так, например, в Рязрядной книге 1475–1598 гг. на обороте 195 листа читаем:

В передовом полку з боярином и воеводою со князем Андреем Михайловичем Курбским (тем самым, который потом за границу убежал и с Грозным переписывался — ВН) головы князь Иван князь Петров сын Охлябинин-Залупа, Иван Поярков сын Квашнин, Леваш да Василей Олтуфьевы, Василей Щербинин…

Более того — князь Иван Петрович Охлябинин, по прозвищу Залупа был настолько известным русским военным и государственным деятелем, что упоминается во множестве источников.

Почему он получил такое прозвище — существуют две версии.

Первое — он просто был лысым, и голова его была как "залупленнное" (очищенное от скорлупы) яйцо. Это чтобы не шокировать вас другим сравнением.

Вторые уверяют, что не только прямое, но и переносное значение слова "залупаться" во времена Ивана Грозного было ровно тем же самым, что и сегодня. Вот как его определяет академический "Словарь русского арго"

ЗАЛУП А ТЬСЯ, — а юсь, — аешься, несов.(сов. ЗАЛУПИТЬСЯ, — уплюсь, — упишься).1. на кого и без доп. Нагло себя вести, проявлять гонор; выставлять себя напоказ.

Как бы то ни было, Иван Петрович Охлябинин-Залупа действительно был храбрым и даже задиристым воякой. Воевал он всю жизнь. После похода на Нарву участвовал в походе русской рати на Феллин (Вильянди) вторым головой в большом полку. Он вообще много бился с литовцами, дослужился до второго воеводы, потом угодил в плен, был освобожден. Потом бился против крымских татар, участвовал в походе царя Ивана Грозного на Ливонию, а осенью был отправлен вторым воеводой большого полка в карательный поход «на изменников на казанских людей на луговую черемису и на горную». Карьеру закончил первым воеводой в Пронске.

Потомства, к сожалению, не оставил, поэтому "Залупычей" в нашей истории не было.

И это, повторюсь, высшая аристократическая знать. Иван Петрович — из ярославских князей, которые еще совсем недавно были независимыми властителями.

Что уж говорить о простом народе?

Там неприличных фамилий было сколько угодно. Так как значительная часть фамилий образовывалась от кличек, которыми людей награждали острые на язык односельчане, то «неприличные фамилии» были чрезвычайно широко распространены. Настолько, что Николаю Первому потребовалось издавать специальный указ 1825 года «о замене непристойных фамилий у нижних чинов». Некоторые из этих отбракованных позже фамилий приводит в своей статье «Непристойные фамилии у донского казачества» С.В. Корягин:

«В процессе исследования этих документов совершенно неожиданно для меня регулярно появлялись носители неприличных фамилий, таких как: Бздилины, Бздунковы, Пердуновы, Дристуновы Дристунцовы, Жопины, Жопкины, Мудаковы … В самом конце изучения данного материала встретились Худосраков и Мохножопов (представляете, каково было бы жить с такой фамилией его дочерям?), а также казак Распердяев, который был вынужден выйти в отставку в 30 лет «по недержанию мочи».

Но заметьте — все эти фамилии были неприличными, даже непристойными, но при этом не матерными.

Потому что с матом у наших предков были особые отношения. Но об этом как-нибудь в другой раз.

Об эротических фантазиях бухарских эмиров

Когда у тебя много женщин и это легально — ты рано или поздно становишься коллекционером.

Из истории российской дипломатии времен Мазепы и Полтавской битвы:

«Затем посол (бухарского эмира) поздравил царя (Петра I) с победой над шведами и просил от имени эмира прислать в Бухару девять шведок и отправить послом «разумного человека». (Михаил Африканович Терентьев, «История завоевания Средней Азии»)

Прям-таки западногерманские эротические фильмы нашей молодости. «Девять шведок в Бухаре», ага.

Упреждая вопросы — "разумного человека" царь-амператор в Бухару отправил, а шведок зажал. Подозреваю, никто из вас такому решению не удивился.

Впрочем, это была не последняя эротическая фантазия бухарских эмиров. Век спустя другой бухарский эмир, Музаффар, просил у русских уже не просто экзотических шведок, а особую суперэкзотику — механическую женщину.

Вот отрывок из книги П. И. Пашино «Туркестанский край в 1866 году».

«Эмир, наслышавшись от своих приближенных, будто в [русском] отряде нет ни одной женщины, и будто русские генералы имеют обыкновение возить с собою во время походов какую — то механически устроенную женщину, приказал своему послу, привезшему к нам наших чиновников и подарки генералу [Романовскому] — персидский халат с русским таможенным клеймом на самом видном месте, на спине, и небольшую соболью шапку с золотым верхом, просить у генерала, чтобы он отдарил его такою женщиною, какая с ним была в походе».

Подробности этой забавной просьбы раскрывает известный геолог и горный мастер Александр Степанович Татаринов (не путать с дипломатом и ботаником Александром Алексеевичем Татариновым!), рассказывая о своем пребывании в бухарском плену:

«Каратаев [мастер — часовщик, бежавший в Бухару и ставший советником эмира] просил у нас [т. е. у участников российского посольства, по прибытии в Бухару в 1865 году попавшего в полном составе под арест] именем эмира книг на русском или английском языках: «Лечебник» и «Искусство искать золото». Мы обещали выслать книги эти из России. Еще просил у нас какого — нибудь снадобья для любви.

— Зачем вам это?

— Не для меня, а для государя; знаете, при нашем многоженстве трудно уметь всем понравиться.

Мы отвечали, что у нас ничего подобного с собою нет. После этого было сделано предложение еще более странное. Постараюсь передать его словами Каратаева.

— Еще просьба, господа: мы здесь слышали, что у вас, на Западе, делают механических женщин, которых ничем нельзя отличить от настоящих; пожалуй, они еще лучше, потому что не стареются и любить их можно так же, как живых. Вы бы сделали большое одолжение нашему государю, если бы могли прислать ему такую жену. При наших законах женщины остаются постоянно в гаремах; во время походов их нельзя брать с собою, тогда как механическую не возбраняется возить. И представьте себе удобство. Вы входите в палатку, видите на постели женщину такой красоты, какая вам нужна: вы не одни, вы знаете, что рядом с вами женщина. Вы отправились в поход, человек ваш раздевает ее, выпускает воздух, свертывает и везет за седлом. Очень удобно.

Сначала мы были ошеломлены этим предложением, потому что в первый раз слышали, чтобы кто — нибудь занимался подобною фабрикациею. Потом мы расхохотались; этот слух распустили в Бухарии шутники итальянцы. [Ломбардцы Гавацци, Меацца, Литта и Рибольди прибыли в Бухару в 1863 году для организации шелководческого предприятия. Были приняты за английских шпионов и год кормили вшей в зиндане. Из зиндана их освободили благодаря решительным действиям оренбургского генерал — губернатора А. П. Безака, который конфисковал имущество проживавших в Оренбурге бухарских купцов (свыше тысячи человек) и запретил им торговлю; оказавшие сопротивление симметрично сели в зиндан в Оренбурге].

— Вы знаете, что у нас таких женщин с собой нет, — отвечали мы, — но лишь только мы приедем в Петербург, тотчас же доставим этот драгоценный подарок вашему государю. — Мы думали: «Пусть только нас выпустят поскорее».

Вот такие вот прогрессивные и технически продвинутые эмиры обитали раньше в Бухаре.

Слава гиноидам! [1]

[1] Робот похожий на мужчину, называется "андроид". Робот, похожий на женщину, соответственно "гиноид".

Цитаты о механической женщине взяты из ЖЖ rus _turk

О маленьких людях Большой игры

В Большой игре — многолетней схватке Британской и Российской империи за Центральную Азию — принимало участие множество людей, имена которых канули во тьме веков, а подвиги безвестны. Биографию одного из них будущий создатель словаря живого великорусского языка и пока чиновник для особых поручений в Оренбурге Владимир Даль записал со слов одного из лучших наших агентов в Афганистане — бывшего польского повстанца Яна Виткевича (о них я писал в рассказе "В дальнем сонном Оренбурге"). Готовый сценарий фильма, который никогда не снимут — о беглом татарине, с бешеной скоростью перемещавшемся по всем уголкам России и за ее пределами.

«Похождения одного из этих бродяг довольно занимательны. Он уроженец города Оренбурга, служил в каком-то пехотном полку во время Турецкой войны 1828–1829 гг.; передался туркам, был взят в плен вместе с гарнизоном Исакчинским, узнан, прошел сквозь строй и отправлен в Литовский корпус. При открытии Польской войны 1830–1831 гг. передался он мятежникам; был в шайке Матусевича, потом, когда кавказские линейцы Матусевича разбили, попал к Станевичу, который соединился с Гельгудом; перешел с его шайкой в Пруссию, воротился и стал разбойничать по лесам; когда же стали преследовать строго разбойников, то пробрался в Вильно, явился и сказался вышедшим из плену башкирцем 9 Кантона, приняв имя убитого им лично башкирца, которого он взял в плен, будучи еще в шайке Матусевича. В Вильно он в ожидании справки прислуживал плац-адъютанту.

По получении из Оренбурга удостоверения, что такой-то башкирец действительно находился в полку и взят в плен, отправили его, татарина, в Оренбург; на пути он бежал из Черноречья, скрывался у отца в Оренбурге с неделю, украл на Линии у калмыков добрую лошадь и ушел в степь.

Там жил он у дюткаринца Тляулия, но поссорился с сыном его из-за лошади, которую тот хотел у него отнять, и сын Тляулия выдал его султану Юсупу, а этот препроводил в Оренбург. Здесь он сказался беглым солдатом, был прогнан сквозь строй и отправлен в Финляндский корпус. Дорогою, сколько он ни собирался бежать, не было к тому случая; ослабив кандалы и выжидая время, пришел он наконец в С.-Петербург.

Когда он со многими другими арестантами стоял в Ордонанс-гаузе, в С.-Петербурге, то кандалы с одной ноги свалились; это было в сумерки; он выскочил за дверь, отбил кандалы вовсе и, несмотря на шум и погоню, ушел. За городом познакомился он с каким-то цирюльником, попутчиком, украл у него суму с бритвами и прибором и пришел благополучно в Троицк, исправляя по пути должность цирюльника; он пускал в деревнях кровь, лечил и сказывался башкиром, который был отдан в столицу в науку и теперь едет домой. Из Троицка бежал он сам-пят, с четырьмя солдатами, татарами, и доехал с ними, не видав ни души, до Тургаев. Здесь явился к Марал-Ишану, святоше киргизского рода, отдохнул, откормил лошадей и отправился с товарищами далее. За Куваном ограбили их кайсаки, избили до полусмерти, бросив нагих. Они в свою очередь напали ночью на путников, увидав огонь, отняли пару лошадей и верблюдов, прибыли на них в Бухару.

Ныне этот искатель похождений записан ханом в воины, в сипаи, но жалуется, что не кормят, не одевают, и намерен уйти в Персию в русский батальон».

Но о «русском батальоне», тогдашних «вежливых людях», об осаде Герата, где оборонявшимися афганцами командовал приблудившийся английский лейтенант, а осаждавшими персами — самоуправствующий русский граф, я расскажу как-нибудь в другой раз.

Прерванный полет английского "ястреба"

Информационные войны, о дражайший Волька ибн Алеша, начались не сегодня и даже не вчера. Причем, как правило, Россия обычно вела их именно с Англией. Обычно проигрывала, но иногда нам удавалось хлестко ответить. Вот вам для примера одна давняя история.

Один из главных английских «ястребов», руководитель военной разведки британской армии в Индии Чарльз Макгрегор в середине 1880-х годов, в разгар Большой Игры — схватки России и Англии за Среднюю Азию — написал книгу «Оборона Индии». Содержание этого труда вполне понятно из ее неофициального названия — «Библия английских русофобов».

Автор самой известной книги о Большой Игре, англичанин Питер Хопкирк так оценивает эту работу: «Макгрегор, убежденный в том, что русские суть синоним неприятностей, решил встряхнуть своих соратников и разрушить их самодовольное спокойствие, продемонстрировав, как легко напасть на Индию».

В общем, все то, что приличные люди думали про себя, прямолинейный военный высказал вслух: «Я торжественно свидетельствую своё убеждение в том, что никогда не может произойти настоящего решения русско-индийского вопроса, доколе Россия не будет выбита из Кавказа и из Туркестана» (курсив автора).

Для того, чтобы понять степень одиозности этой работы, достаточно сказать, что книга была издана в считанном количестве экземпляров, официально предназначенных только для членов Совета Индии и высших правительственных и военных руководителей. Однако автор самовольно расширил список, отправив несколько экземпляров с аршинной надписью «Конфиденциально» на титульном листе тщательно отобранным политическим деятелям.

Но осторожность не уберегла его от скандала: ознакомившись с содержанием, английское правительство схватилось за голову, по распоряжению вице-короля дальнейшую рассылку копий документа поспешно приостановили, уже разосланные копии отозвали, а Макгрегору объявили выговор.

Прошло несколько лет, скандал забылся, пришли другие заботы. Международная обстановка накалена, в самом разгаре так называемый Памирский кризис. Россия ведет по очкам — английского разведчика Френсиса Янгхасбенда, которого вчистую переиграл русский офицер польского происхождения Бронислав Громбчевский, русские выкидывают с Памира как нашкодившего щенка.

Великобритания рвет и мечет, топает ногами, требует крови и немедленных извинений, в противном случае, как говорилось в ноте, «вопрос примет очень серьезные международные масштабы». Обе империи фактически на грани войны, подразделение индийской армии в Кветте уже приведено в полную боевую готовность…

И тут русские заявляют, что действия России на Памире были спровоцированы не кем иным, как британским правительством, решившим сокрушить центральноазиатскую империю России. Более того — русскими офицерами было сорвано практическое воплощение давних теоретических разработок английской разведки.

И в доказательство предъявляют книгу Макгрегора, уже любезно переведенную на русский язык и изданную военной типографией Главного штаба. И все желающие могли убедиться, что в этой работе план раздела Памирской горной системы между Афганистаном и Китаем, который и реализовывал Янгхасбенд, еще много лет назад был расписан чуть не до мельчайших подробностей. Первое русское издание "Обороны Индии"

Каким образом русская разведка добыла экземпляр книги, и кто сумел провести эту поистине блестящую операцию, — и по сей день остается одной из многочисленных загадок Большой игры.

Актер — профессия зависимая

Начнем с места в карьер. Сволочизм ситуации состоит в том, что фильмов хороших у нас практически нет, причем уже много лет, а хорошие актеры еще остались. Отчаявшиеся киношники даже фильм об этом сняли — "Тупой жирный заяц" — но он тоже оказался плохим.

«Актер — зависимая профессия». Фраза расхожая и истрепанная, давно ставшая штампом. Истрепанная настолько, что давно уже мало кто задумывается, насколько же нестерпимо она зависимая. И как это, наверное, страшно — понимать, что все твои способности, талант, все твои профессиональные умения, которые ты из себя вытащил, развил и освоил немалым, часто ишачьим, трудом — все это уходит в песок. Просто потому, что нет режиссера, нет хороших предложений, зато есть семья, которую надо кормить, — значит придется опять идти в сериал, играть честного мента или злодейского бандита и снова пытаться вылепить из говна написанного левой ногой сценария хоть что-то условно съедобное, просто чтобы не потерять к себе последнее уважение.

А годы тикают. А дети растут и все недоуменнее смотрят на результаты папиных трудов.

Вот уже и рожа твоя примелькалась, и имя какое-то появилось, и ставка твоя за съемочный день подросла, а фильмов достойных все нет и нет. И в театре ты можешь хоть костьми лечь и нервами наружу вывернуться, но знать тебя будет и должное тебе воздаст все та же горстка театралов. А за пределами московской кольцевой ты так и будешь — «Ну помнишь, этот, толстый такой, который все сморкался еще. Нормальный чертила, прикольно играет».

Можно, конечно, и по-другому.

Можно лезть в телевизор без мыла, торговать своим лицом в каждую случившуюся дырку, светиться в глянце через страницу, и через несколько лет тебя будет знать и каждая собака, и каждая блоха на ней. Можно ненапряжно и тупо рубить капусту, а тщеславие тешить на презентациях и премьерах визгом ссыкух-поклонниц. Вот только существует еще гамбургская, внутрицеховая иерархия, и вот в ней твое место будет возле лохани с мыльной водой. И педагоги, когда-то талдычившие тебе в «Щепке» про «гибель полную всерьез» будут при встрече смотреть с плохо скрываемым сочувствием, и о вечности придется забыть. А если ты на вечность плюнул, какой ты артист? Ты, брат, клоун.

Тебе нравится быть клоуном?

Это серьезно на самом деле. Артисты, несмотря на весь свой профессиональный цинизм, страшные идеалисты. Наверное, потому, что если исключить высшую цель и принцип служения, то в остатке получается, что всю твою единственную неразменную жизнь, ты кривлялся за деньги.

Актер — зависимая профессия. Зависимая настолько, что из жизни страны вымыло целое поколение актеров — условных «сорокалетних». Поколение людей, которые когда-то хотели плавить своей игрой сердца и заставлять людей плакать и думать о чем-то высшем. Людей, вся вина которых состоит в том, что они родились не вовремя. И от кино, снятого в это «вымытое» время, сегодня остались считанные ленты, да и те в большинстве — нелюбимые моралистами «Бумер», «Бригада» и т. п. Вот только остались они, боюсь, не из-за усердно тиражируемых эпигонами стрельбы да разборок, а из-за эпизодов вроде встречи с бывшим участковым и реплик типа «Все, все могло быть по-другому: большой ринг, вулканы…»

Хотите, одну историю расскажу?

Есть такой французский фильм «Секс и перестройка», снятый в 1990 году.

По жанру — мягкое порно, ну или эротика, как хотите. Режиссер Франсис Леруа, автор знаменитой серии фильмов про Эммануэль, приехал тогда в Москву, где полуподпольно и снял эту ленту, в которой очереди в «Макдоналдс», митинги и концерт Цоя перемежаются невероятным количеством обнаженки от раскрепостившихся обитательниц рухнувшей «империи зла».

Бравирующих телесами девочек набрали из студенток ВГИКа, «Щуки», ГИТИСа и тому подобных заведений. Поскольку в то время не то что в кино — в театре редкий спектакль обходился без торжественно снятых во имя борьбы с тоталитаризмом трусов, выкобениваться особо никто не стал.

Имена большинства участниц этого проекта, скрупулезно зафиксированные титрами, давно канули в лету, но четыре фамилии и сегодня на слуху. Поэтому эта дурацкая, давно и справедливо забытая французская поделка для озабоченных стала своеобразным символом. Первым эпизодом сегодняшней «Москва слезам не верит», началом истории нескольких девушек, каждая из которых пошла своим путем. А все вместе они продемонстрировали полный спектр возможностей, доставшихся на долю неплохих, в общем-то, актрис, начавших свою карьеру как раз в тот момент, когда отечественный кинематограф сорвался в пике.

Евгения Крюкова («Цареубийца», «Досье детектива Дубровского», «Бандитский Петербург», «Ключ от спальни», «Возвращение мушкетеров», "Анна Каренина" и др.) формально добилась самых впечатляющих успехов. Заслуженная артистка России, она постоянно и очень много снималась, чаще всех светилась и если не по фамилии, то в лицо известна практически всем. Вот только посвященных ей скандальных заметок в бульварной прессе не меньше, чем интервью в глянцевых журналах, а ее восхождение на кинематографический Олимп ехидные таблоидные журналисты напрямую увязывают с иерархично возрастающей чередой мужей.

Ольга Копосова, напротив, практически сразу из кино ушла и 17 лет была благонамеренной домохозяйкой — гнездышко, кухня, борщи для мужа и сына.

Как она сама говорит: «Когда мне уже стукнуло, пардон, 37 лет, я была готова пойти куда угодно — хоть в офис».

Офиса, слава богу, не случилось — случился сериал «След», в котором Ольгу утвердили на главную роль — главы Федеральной экспертной службы полковника Галины Рогозиной. Многомесячные каждодневные эфиры на главном канале страны практически мгновенно сделали ее звездой, посыпались интервью, поклонники и заработки. Вот только, кроме «Следа», Копосовой пока нигде больше не видно.

Оксана Арбузова, звезда фильма «Авария — дочь мента» и еще доброго десятка перестроечных картин, демонстративно ушла из кино в середине девяностых.

Вышла замуж за Ивана Охлобыстина, стала после его рукоположения матушкой Ксенией. Ныне, по слухам, вполне счастлива, имеет в православных кругах репутацию человека горящего в вере, куда более религиозного, чем муж. Растит шестерых детей.

В кино за все эти годы появилась лишь один раз — снялась в 2007-м в фильме «Софи», получившем приз на втором Международном фестивале православных средств массовой информации.

Наталья Щукина, еще до «Секса и перестройки» прогремевшая на всю страну в «Дорогой Елене Сергеевне» Эльдара Рязанова, пошла своим путем.

Звезда «Интердевочки», «Небес обетованных» и других хитов перестроечного кино однажды заявила: «С девушками легкого поведения я покончила. Не могу больше играть продавщиц, девушек каких-то, подружек подружек… Мне уже много лет для того, чтобы играть всякую ерунду. Пусть это делает кто-то другой». Актриса с головой ушла в театр, и сегодня Щукина — одна из ведущих актрис «Ленкома», играет в половине ленкомовского репертуара, а в кино славится редкой разборчивостью. Но, несмотря на звание заслуженной артистки РФ и послужной список с фильмами Эльдара Рязанова, Георгия Данелия, Олега Янковского, обоих Тодоровских и прочая, известна в основном театралам. Лишь недавним появлением в роли Валентины Ивановны, старшей горничной отеля "Элион" вышла из этого своеобразного затворничества.

В одном из интервью Щукина честно призналась: «Я могла сделать хорошее имя себе. Наверное, моя бы жизнь сложилась по-другому как-то. Но к тому моменту я поняла, что для меня это не так важно. Меня внутренне это не сделало счастливее.

У меня ощущение, что я многое могу. Я действительно многое могу. Просто у меня нет возможностей сделать это. Но я жду этих возможностей, и они придут ко мне, я знаю. Я вообще очень упрямая!».

Четыре женщины, четыре актрисы. Четыре ровесницы — всем сегодня за сорок. Все пошли в жизни разными путями, все чего-то добились, никого не назовешь неудачницей.

Но новой Мордюковой никто из них не стал.

И еще одно. В разных интервью все четверо на дежурный вопрос, хотят ли они видеть своих детей актерами, отвечали одинаково: «Не хочу».

Я не случайно вспомнил о том старом фильме 90-го года. Когда я сегодня слышу шумные истерики о попранной свободе 90-х, я всегда вспоминаю расхожее выражение про «свободу от…» и «свободу для…». Со времен «Секса и перестройки» прошло 28 лет. Немалый срок — родившиеся дети своих детей завести успели.

А «свобода для…» почему-то все никак не наступит.

И в кино тоже.

Почти безголовый магистр

Знаете, кто самые крутые среди ученых?

Зоологи.

По крайней мере, я не слышал, чтобы с представителях других наук приключались столь же безумные (но при этом — строго документированные) случаи.

Первый из них произошел с Николаем Северцевым, известнейшим русским зоологом (на 25 этаже высотки МГУ, в Музее землеведения, установлен его бюст), основоположником отечественной зоогеографии и экологии. И — человеком с недоотрубленной головой.

Да-да. Совершенно безбашенный был исследователь. Да, практически в прямом смысле слова.

Дело в том, что как только Средняя Азия была присоединена к России, ученый немедленно отправился исследовать тамошнюю фауну. А идущие в регионе боевые действия его мало беспокоили. Почти год он изучал животных низовьев Сыр-Дарьи, но потом все-таки нарвался — причем в прямом смысле — во время охоты они вместе с препаратором Гурьяновым, который был с ним с самого начала экспедиции, нарвались на вооруженный отряд кокандцев.

Вот как описывает дальнейшие события сам основоположник:

«Он (Гурьянов — ВН) скакал сперва рядом со мной, но нас разлучили первые, обогнавшие нас коканцы, кольнувши его пикой. Он стрелял — вместе с казаками и после; его ружье было двуствольное. Результата своего выстрела он не видал; еще дым не рассеялся, как он уже получил, как я после узнал, еще три раны пикой, к счастью, легких, и был сбит с лошади, не убивши и не ранивши никого.

Едва успел я от него отъехать, как меня догнал коканец и кольнул пикой. Коканцы скакали впереди меня — другие еще оставались сзади — мною овладела злоба пойманного волка, кусающего своих ловцов с яростью безнадежного отчаяния. Я не надеялся спастись и, решившись не достаться им даром, метко, расчетливо прицелился в ранившего меня коканца, пустил в него правильно досланную пулю — и его лошадь поскакала без седока, а он лег мертвый поперек дороги, с простреленной навылет головой.

Тут опять мелькнула пропавшая было надежда догнать своих, пробиться — да лошадь запнулась перед мертвым телом; меня настигли еще три неприятеля. Я обернулся к ним, готовый еще раз стрелять, и выстрелил, но уже пеший; сперва меня сняли с лошади на пике, воткнутой мне в грудную кость. Остававшаяся в одном стволе, недосланная пуля так и не вылетела; выстрел разорвал ружье. Тогда один из неприятелей, коканец, ударил меня шашкой по носу, и рассек только кожу; второй удар по виску, расколовший скуловую кость, сбил меня с ног — и он стал отсекать мне голову, нанес еще несколько ударов, глубоко разрубил шею, расколол череп… я чувствовал каждый удар, но, странно, без особенной боли.

Двое других, киргизы, между тем ловили мою лошадь; поймавши ее, они подошли и остановили своего товарища, почему я и остался жив.

(Н. А. Северцов. Месяц плена у коканцев. — СПб., 1860 г.)

А вот как об этом случае рассказывает летописец Большой Игры, генерал Михаил Африканович Терентьев:

"С Катениным приехал в степи и магистр зоологии знаменитый Северцев. 26 апреля 1858 года он отправился на охоту из Перовска к Джулеку с тремя казаками: Чупуриным, Полозовым и Хасамаевым да с препаратором Гурьяновым. За озером Джарты-кулем на них напала партия разбойника Досана. Все охотники были переранены, кроме Чупурина, который ускакал и дал знать в отряде. Северцев попал в плен, и ему стали рубить голову, но два удара по шее оказались недостаточными для отделения головы магистра, и тут раздался голос благоразумного разбойника, что за живого «тюря» (князя) больше можно получить, чем за его голову.

Северцева увезли в Яны-Курган и вылечили. Через неделю бек прислал письмо в Перовск, что его людьми захвачен русский разбойник, который называет себя Северцевым. Генерал Данзас (тогдашний начальник Сырдарьинской линии — ВН) ответил, что это не только не разбойник, но даже не воин, а мирный человек, ученый, собирающий птиц и зверей; поэтому потребовал выдачи пленного и двинул войска. На встречу бек выслал депутацию и выдал Северцева. У него оказалось 12 ран, в том числе сабельная в висок и пичная в грудь были опасны.

В общем, в плену Северцев провел больше месяца, потом довольно быстро вылечился в армейском госпитале и, разумеется, снова принялся за научные исследования, в итоге его двухлетняя экспедиция завершилась только в конце октября 1858 года.

Впрочем, без последствий это происшествие все-таки не осталось. После этого случая Северцев отпустил роскошную бороду, чтобы спрятать страшные раны на шее.

О профессоре Кожевникове, отразившем лбом две пули

Вторая история из цикла "Зоологи — брутальные люди". Произошла эта история в знаменитом Зоологическом музее МГУ, которой во всех смыслах слова был домом для его легендарного директора Григория Александровича Кожевникова.

Действующие лица:

Григорий Александрович Кожевников. Русский и советский энтомолог, зоолог, географ, охотовед, эколог. Основоположник заповедного дела России, первый председатель Всероссийского общества охраны природы, профессор МГУ и множества других научных учреждений. По мнению современного историка науки Дугласа Вайнера: «Сегодня ретроспективно мы можем видеть, что Кожевников нащупывал путь к величайшей в XX веке революции в биологии: синтезу экологии, генетики и эволюционной теории».

Николай Николаевич Плавильщиков. Зоолог широкого профиля, энтомолог, знаменитый популяризатор науки, автор множества книг, обложки которых и проиллюстрируют этот рассказ. Крупнейший в мире специалист по систематике и фаунистике жуков-усачей (Cerambycidae), доктор биологических наук, профессор. Ученик профессора Кожевникова, то время — его ассистент.

История эта стала легендарной в научном мире, существует как минимум четыре варианта, в которых ее пересказывают друг другу биологи, но я отдал предпочтение воспоминаниям современника — доктора биологических наук Бориса Сергеевича Кузина.

Случилось это все в 1921 году. Только-только закончилась Гражданская война, в стране — разруха, в столице — голодно, у денежных знаков — гиперинфляция. У людей… У людей рухнул привычный мир, и они, растерянные, сидят на обломках. По сути, полный аналог наших девяностых, вот только у нас в сравнении с ними, если по-честному, было не дерьмо, а повидло.

Дальше слово Б. С. Кузину.

«Н.Н. Плавильщиков, бывший тогда ассистентом Г.А. (Кожевникова — ВН), получил в банке какие-то суммы для Музея. Принесенные миллионы Плавильщиков доставил Г.А. на квартиру, которая помещалась в здании Музея и имела непосредственный выход через лестничную площадку в верхний выставочный зал. Г.А., сидя за столом, стал считать полученные деньги, склонившись над ними. В это время Плавильщиков выхватил револьвер и произвел два выстрела ему в голову, почти в упор, после чего направился к выходу.

На выстрелы в комнату вбежала Ирина, прислуга Г.А. Плавильщиков выстрелил и в нее. Ранил в шею. Ирина упала. Лежал оглушенный и Г.А. Однако оказалось, что маленький “Смит и Вессон” Плавильщикова был слишком слабый оружием, чтобы пробить черепную крышку Г.А.

Одна пуля просто расплющилась об нее, а другая, попав под каким-то счастливым углом, рикошетировала.

Плавильщиков вышел из квартиры ходом, ведшим в музей, спустился в нижний этаж и пришел в гистологическую лабораторию, где работал А.В. Румянцев. С ним он стал, как ни в чем не бывало, разговаривать о всяких вещах. Из окон лаборатории, выходивших на двор, они вскоре увидали, как перед подъездом, ведущим в квартиры, собирается толпа.

“Что там произошло?” — спросил Румянцев. “Не знаю, — ответил Плавильщиков, — пойду посмотрю”. И пошел на квартиру Г.А. Когда он туда входил, санитары скорой помощи как раз проносили мимо него раненую Ирину, которая тут же и закричала: “Вот он, вот он!”.

Плавильщикова немедленно схватили и доставили в ВЧК».

«Как выяснилось позднее, Г.А. довольно скоро очнулся от контузии. Окровавленный, он стал кричать в открытое окно о помощи. Говорили, что будто он вопил: “Караул! Убивают профессора Кожевникова!” Не знаю, насколько это правдиво. Во всяком случае, народ сбежался, и обоим раненым была оказана помощь».

«Все поведение Плавильщикова было настолько странно и настолько его поступок не был ничем обусловлен (его отношения с Г.А. до этого случая были самые нормальные), что в Чека очень скоро догадались прибегнуть к медицинской экспертизе. Таковую произвел врач-психиатр Н.С. Молоденков, который спустя около 14 лет, когда я с ним познакомился, рассказал мне об этом случае в своей практике. Был констатирован типичный острый припадок шизофрении. Плавильщикова препроводили в психиатрическую лечебницу, из которой он через какое-то время вышел.

Но, конечно, продолжать работу в Музее он уже не мог. Г.А. был уверен, что он намеревался убить его по каким-то низким мотивам, боялся его и строжайше запрещал своим ученикам иметь какое бы то ни было общение с ним. Я этот запрет потихоньку нарушал, так как соприкасался с Плавильщиковым по своей специальной работе. Да и сомнения быть не могло, что во всем том случае не было ничего кроме припадка безумия».

«Трагическая сторона описанного происшествия как-то быстро забылась.

Но анекдоты о необычайной крепости черепа Г.А. и о том, как он кричал, что его убивают, остались для потехи тех, кто может над такими вещами смеяться».

Кстати, по одному из апокрифов, которые приводил известный ЖЖ-юзер ivanov-petrov, в итоге Плавильщикова судил пролетарский трибунал. Его адвокат очень хитро построил защиту, он обратился с судьям со следующей речью: «Мой подзащитный знает наизусть 3000 видов жуков — все признаки, кто где живет, названия по-латыни и по-русски. Как вы думаете, можно его считать нормальным человеком?».

Пролетарии единогласно утвердили решение медицинской экспертизы.

Ну и пару слов о дальнейшем. Вернуться в МГУ Плавильщиков смог только в 1941 году, через несколько лет после смерти Кожевникова. С этого момента с Зоологическим музеем Плавильщиков был связан всю оставшуюся жизнь. После войны (с 1946 года) он был заведующим энтомологическим отделом, а потом и заместителем директора музея.

А его замечательные книги привели в биологию огромное количество мальчишек и девчонок, которые сегодня определяют лицо этой науки в России и близлежащих странах.

Человек с летающей тарелки

У меня с этим стихотворением очень сложные отношения. Я когда его, уже вполне взрослым человеком, впервые прочитал — испугался. Не забился в восторге, не орал "Ай да автор, ай да сукин сын!", а именно что перетрусил — настолько оно странно-пугающее.

Мне и сейчас от него не по себе.

Это великие стихи. Совершенно чумовые, нечеловеческие, неземные стихи.

Вот. "Неземные" — самое точное слово. Такие строки мог бы написать инопланетянин, чья летающая тарелка однажды потерпела кораблекрушение над нашей планетой, а он выжил.

Выжил, вышел к людям, отвел глаза. Прижился, прикинулся, замаскировался, слепив себе внешность провинциального бухгалтера…

Выучил язык, и прожил втихаря на этой провинциальной планетке несколько десятков лет. Полюбил это немудренное захолустье всей своей инопланетной душой, уже не отделял себя от нас. Но все-таки иногда ночами выходил во двор, смотрел на небо, на звезды, и писал из себя вот такие вот тексты.

Я кстати, только трех таких натуризовавшихся на Земле инопланетян и знаю — Кэролла, Хлебникова (но тот совсем плохо язык выучил) и его.

Вот это стихотворение:

***

Меркнут знаки Зодиака Над просторами полей. Спит животное Собака, Дремлет птица Воробей. Толстозадые русалки Улетают прямо в небо, Руки крепкие, как палки, Груди круглые, как репа. Ведьма, сев на треугольник, Превращается в дымок. С лешачихами покойник Стройно пляшет кекуок. Вслед за ними бледным хором Ловят Муху колдуны, И стоит над косогором Неподвижный лик луны. Меркнут знаки Зодиака Над постройками села, Спит животное Собака, Дремлет рыба Камбала, Колотушка тук-тук-тук, Спит животное Паук, Спит Корова, Муха спит, Над землей луна висит. Над землей большая плошка Опрокинутой воды. Леший вытащил бревешко Из мохнатой бороды. Из-за облака сирена Ножку выставила вниз, Людоед у джентльмена Неприличное отгрыз. Все смешалось в общем танце, И летят во все концы Гамадрилы и британцы, Ведьмы, блохи, мертвецы. Кандидат былых столетий, Полководец новых лет, Разум мой! Уродцы эти - Только вымысел и бред. Только вымысел, мечтанье, Сонной мысли колыханье, Безутешное страданье,- То, чего на свете нет. Высока земли обитель. Поздно, поздно. Спать пора! Разум, бедный мой воитель, Ты заснул бы до утра. Что сомненья? Что тревоги? День прошел, и мы с тобой - Полузвери, полубоги - Засыпаем на пороге Новой жизни молодой. Колотушка тук-тук-тук, Спит животное Паук, Спит Корова, Муха спит, Над землей луна висит. Над землей большая плошка Опрокинутой воды. Спит растение Картошка. Засыпай скорей и ты! (с) Николай Заболоцкий, 1929 г.

Про ученого принца-бродягу

Из цикла "Историк как свинья — всегда найдет где порыться". Как-то занесло меня в финский город Турку. Это самый древний и славный из финских городов. Конечно, Турку не Москва, да, там не происходили судьбоносные для человечества события, с ними в Финляндии вообще туго, и это, похоже, одна из причин вечной тоскливой меланхолии финнов.

Но когда ты живешь долго — а Турку живет очень долго, — нить твоей жизни переплетается с великим множеством другим нитей, которые и сплетают ковер, именуемый человеческой историей. Казалось бы — ну что может связывать меня, до поездки ничего толком и не знающего об этом городе, с Турку? Ан нет — стоит лишь присмотреться, вглядеться внимательно, как побежит, заструиться под пальцами ниточка, уводящая тем дальше, тем интереснее.

Вот маленький пример. Когда мы были в соборе Турку, я сделал эту фотографию.

(фото автора)

Просто так, от балды, щелкнул затвором, особо не разглядывая ни сам витраж, ни то, что на нем изображено. Фотография получилась неважной, и при первом отборе фоток была забракована.

Но уже дома, разбирая фотографии, я заинтересовался — что же это за витражи такие? И потянулась весьма интересная история.

Витраж этот называется «Королева Катарина Монсдоттер и её дети: Сигрид и Густав» и создал его художник по имени Владимир Сверчков. Витражи для главного лютеранского собора страны делал русский православный художник — уже хорошо. Впрочем, я довольно быстро установил, что это как раз тот самый «русский след», на который в Финляндии натыкаешься постоянно.

Для Турку Владимир Дмитриевич был вовсе не чужаком, а своим. Сын русского генерал-лейтенанта родился в Финляндии, в городке Ловийса, детство провел в Турку, здесь же и начал учиться живописи у художника Леглера, продолжив обучение уже в Петербургской Академии Художеств.

Уже будучи известным мастером, жившим во Флоренции и владевший мастерскими в Мюнхене, он узнал, что финны восстанавливают собор после очередного пожара, и создал для города своего детства пять витражей, из которых до наших дней дошли три.

Кафедральный собор Турку. Слева — один из витражей В. Сверчкова. фото автора

Но вернемся к королеве Катарине, или, как ее называют финны, Каарине. Это вообще интересная история, которую любят рассказывать жители Турку.

У шведского короля Густава Вазы, того самого, в честь которого назван один из районов Стокгольма (малютку-привидение из Вазастана помните?) было четыре сына. Еще при жизни он разделил страну на четыре части, поставив во главе каждой одного из сыновей. Финляндия отошла второму по старшинству, Юхану. Своей резиденцией он сделал, конечно же, Турку, а потом женился. Помните, я как-то рассказывал, как ругались Иван Грозный со шведским королем Юханом? А чего-бы им не ругаться, у них к тому времени хватало поводов для взаимной неприязни, причем не просто так, а из-за женщины.

Женщину звали Катарина, она была дочерью польского короля Сигизмунда Первого Старого и была, таким образом, польской принцессой и известной красавицей.

В 1561 году после смерти первой жены к ней сватался Иван Грозный, но получил отказ. Первый русский царь тогда женился на Марии Темрюковне, но обиду затаил. А вот младший брат шведского короля по имени Юхан принцессу вполне устроил.

В общем, когда в Турку к Юхану прибыла его красавица-жена, прекрасная полячка Катарина Ягеллонка, старый замок Турку (а он уже тогда был старым) буквально преобразился. Молодожены немного перестроили его, и он стал менее мрачным. Катарина привезла в Турку польско-итальянскую дворцовую культуру, в замке появилась библиотека, в моду вошли европейские наряды. Именно Катарина, кстати, привезла в Финляндию первую вилку.

Юхан оказался хорошим правителем, финны, похоже, искренне любили его (в том числе и потому, что с народом он общался исключительно по-фински, языком он владел прекрасно), в общем, период правления Юхана и Катарины считается золотым веком Турку. Если книжки нам не врут, у финнов до сих пор существует поговорка «живем как при Юхане» — в смысле, хорошо живем.

Потом, правда, идиллия кончилась. Старший брат Юхана, рыжий безумный Эрик, ставший к тому времени королем Эриком XIV, ввязался в войну с Польшей, и Юхан, всегда довольно тесно общавшийся с тестем, попал под подозрение в предательстве.

Эрик был человеком крутого нрава и болезненной подозрительности, поэтому дело кончилось тем, что однажды к замку Турку подступили войска. Замок капитулировал, и Юхан с Катариной были отправлены в шведский замок Грипсхольм, где томились в заключении больше четырех лет (а не терявший надежды Иван Грозный уговаривал Катарину бросить Юхана и выйти за него, причем Эрик чуть было действительно не отправил Катарину первому русскому царю).

Пока младший брат сидел, старший решал свои семейные проблемы. В этой истории вообще довольно много всяческих засыланий сватов. Вот и Эрик — он тоже пытался бить клинья к весьма известным персонажам мировой истории, и засылал сватов и к великой английской «королеве-девственнице» Елизавете I и к королеве Шотландии Марии Стюарт.

Но женился Эрик в итоге совсем неожиданным образом. Во время прогулки по Турку он увидел молодую девушку, торговавшую орехами на рынке, и влюбился раз и навсегда. Он забрал Каарину с собой и определил ее в свиту своей сестры Элизабет. Солдатская дочь оказалась весьма способной, быстро превратилась в придворную даму, научилась читать, писать, и даже занималась науками. Эрик долго добивался права жениться на простолюдинке, но риксдаг дал согласие лишь через полгода после того, как у Эрика и Каррины родился второй ребенок. 4 июля 1568 года состоялась их свадьба, и Каарина стала первой и единственной уроженкой Финляндии, на чью голову была возложена королевская корона. И хотя она была шведкой по национальности, финны иначе как «наша королева» ее не зовут.

Увы, королевой Каарина была всего 87 дней. Меньше чем через три месяца Эрика свергли младшие братья — освобожденный незадолго до того Юхан и третий по старшинству, Карл. Королем Швеции, Готов и Вендов стал Юхан, а Эрик был объявлен сумасшедшим.

Вместе с Каариной и тремя уже детьми — четырёхлетней Сигрид, двухлетним Густавом и полугодовалым Хенриком — он был заключен в ставший практически родным всем героям замок Турку.

Условия содержания были довольно мягкими, но Эрик не успокоился, и вступил в сговор все с тем же Иваном Грозным. Заговор был раскрыт, бывшего короля разлучили с семьей и посадили в маленькую арестантскую комнату в шестиугольной башне переднего замка.

Началось постоянное «ужесточение режима». Эрика переводили из одной тюрьмы в другую, он пережил потерю младшего сына — маленький Хенрих умер в Турку в возрасте четырех лет, и был похоронен все в том же Кафедральном соборе. Бывший король был разлучен с семьей и через несколько лет скончался в замке Эрбюхус. Ну как скончался… Как показала современная экспертиза останков — был отравлен мышьяком, по преданию, подсыпанным в его последний ужин — миску горохового супа.

Каарина была помилована Юханом, и он даже дал ей во владение имение Лиуксала в Кангасала. Посмотрим еще раз на витраж.

(фото автора)

На нем Каарина изображена с двумя детьми — старшей дочерью Сигрид и сыном Густавом. Мальчику судьба готовила совсем не легкую судьбу. Когда Густаву исполнилось семь лет, Юхан распорядился отобрать племянника у матери. Возможного кандидата на престол король отослал подальше от Швеции — малолетний Густав был отправлен в Польшу, где в то время правила сестра Катарины Ягеллонки Анна.

Мальчик воспитывался у иезуитов в Браунсберге, принял католицизм. Потом жил в Торне и в Вильно, где, бедствуя, вынужден был периодически служить конюхом. Став взрослым, Густав Шведский Эрикссон Ваза много скитался по Европе (кроме, конечно, Швеции и Финляндии, где ему появляться было запрещено). Жил в Риме, Чехии, Польше. Часто терпел нужду — по легенде, когда сын Юхана Сигизмунд III короновался в Кракове, его двоюродный брат Густав в нищенских лохмотьях наблюдал за торжеством из толпы.

Якоб Трошель. Портрет короля Польши Сигизмунда III Вазы, 1610-е годы.

Тогда он открылся своей сестре Сигрид, бывшей в свите Сигизмунда, получил от нее деньги и уехал в Германию. Стал одним из самых ученых людей своего времени, знаменитым алхимиком и больше, чем титулом принца, гордился прозвищем «новый Парацельс». Лишь через 21 год после высылки Густава его мать Каарин смогла выбраться в Ревель, нынешний Таллин, чтобы в первый и последний раз увидеться с сыном. Правда, говорить им было практически не о чем, к тому же выяснилось, что за годы скитаний Густав почти полностью забыл шведский язык.

Каарина пережила сына и умерла в возрасте около семидесяти лет. Похоронена все в том же кафедральном соборе Турку. Если вы глянете на ту самую мою неудачную фотографию, с которой я начал этот рассказ, то увидите корону. Эта та самая «единственная финская корона», которая установлена на ее саркофаге.

А Густав… Густава сманили в далекую Россию — Борис Годунов страстно мечтал женить его на своей дочери Ирине Годуновой. Хотя шведского принца-скитальца и приняли с превеликим почетом, пожаловав ему Калугу и три других города, свадьбы тем не менее не состоялось. Густав, похоже, унаследовал своенравный нрав отца, и очень скоро восстановил против себя весь московский двор. Особенно Годунова задело то, что жених выписал в Москву из Польши жену своего бывшего хозяина Христиана Катера, некую Катерину — причем вместе с мужем. И открыто жил с ней, да не просто жил, а еще обращался как с королевой: "велел возить её в карете, запряженной четвернёй белых лошадей и в сопровождении многих слуг, как ездят царицы".

Ну и вообще вел себя крайне нагло. Как отмечал в своих записках Конрад Буссов, "он вел и другие неуместные речи, из чего можно заключить, что добрый господин либо переучился (поскольку он был учёным мужем), либо слишком много перестрадал".

Рано или поздно ученый принц, которого и не женили, и не выпускали из России, должен был нарваться. Он и нарвался. Помолвку расторгли, жениха сослали. Вот как об этом пишет Карамзин:

…разгорячённый вином, в присутствии Борисова медика Фидлера Густав грозился зажечь Москву, если не дадут ему свободы выехать из России: Фидлер сказал о том Боярину Семёну Годунову, а Боярин Царю, который, в гневе отняв у неблагодарного и сокровища и города, велел держать его под стражею в доме; однако ж скоро умилостивился и дал ему вместо Калуги разорённый Углич. Густав (в 1601 году) снова был у Царя, но уже не обедал с ним; удалился в своё поместье и там, среди печальных развалин, спокойно занимался химиею до конца Борисовой жизни.

А после смерти Годунова бедолага Густав опять попал как кур во щи — в России началась многолетняя кровавая мясорубка, получившая страшное название "Смута". Лжедмитрий I перевел скитальца шведа в Ярославль и содержал там как пленника.

Хотя по легенде польский король очень просил Густава убить — время начиналось смутное и разыграть эту козырную карту могли где угодно, хоть в Польше, хоть в Швеции — Гришка Отрепьев совету не последовал, собираясь, видимо, начать свою игру.

Не тронул шведского принца и Василий Шуйский, скорее наоборот — перевел его в Кашин, где с ним снова начали обращаться как с королевичем. И бог его знает, что бы случилось с несчастным Густавом в разгар Смуты, но все обернулось по другому — в 1607 году, в возрасте 38 лет Густав Эрикссон Ваза скончался в Кашине и был погребён в монастыре Димитрия Солунского.

Перед смертью, говорят, очень ругал свою любовь, сломавшую ему всю жизнь: «На своем смертном одре герцог очень жаловался на свою сожительницу Катерину (которую он вместе с ее мужем привез в Россию из Данцига) из-за того, что она им так завладела, что он не только не имел силы ее покинуть, но даже следовал больше ее советам, чем благоволению царя, почему она и является началом и причиной всех его бед и несчастий» (К. Буссов).

А действительно — не случись той злосчастной любви, вдруг бы действительно все пошло по-другому? Крестился бы в православие, женился бы на Ирине Годуновой — судя по источникам, очень хорошей девушке. Дети бы пошли, династия Годуновых устояла бы, Смуты не было, сотни тысяч жизней не ушли кровью в песок…

Вот только не бывает в истории "если бы". Все уже случилось и случилось именно так. Так — внезапно — и закончилась эта нелепая, изломанная другими людьми жизнь сына и брата королей.

(фото автора)

Посмотрите на эту фотографию.

Где-то вот здесь, в этих вот заброшенных развалинах Димитриевского монастыря в Кашине — и лежит прах ученого, принца и бродяги Густава.

Родившегося в Швеции, выросшего в Финляндии, жившего в Польше и Германии и легшего в землю в России.

Если будете в Турку — зайдите в собор, посмотрите мальчика на витраже.

О продаже малолетних москвичек

Любовь русских женщин к восточным мужчинам возникла задолго до "олл инклюзив" и турецких аниматоров. Как и сегодня, иногда она приводила к серьезным проблемам. Жизнь вообще часто подкидывает сюжеты — куда там сценаристам. Вот вам, например, заметка из российской провинциальной газеты, которая звучит как завязка авантюрного сериала…

_____________

Продажа малолетних девочек-москвичек

Нередко можно услышать, что в гареме того или иного из богатых персов находится русская женщина, принявшая мусульманство.

Женщины эти в первые дни по переходе в мусульманство не вникают в сущность совершенного ими шага, но скоро наступает реакция, и тогда они с ужасом видят всю мерзость окружающей их жизни.

К числу этих жертв своего легкомыслия принадлежит и покойная вдова московского купца г-жа Мерцалова, отдавшая в руки перса не только свою судьбу, но и судьбу своих двух малолетних девочек.

В день моего приезда в Мешхед произошло интересное событие.

У персов вообще, кроме обычного брака, существует еще брак «сигэ». Это институт временного гражданского брака, который заключается при всяком удобном случае. Едет ли перс на богомолье, с товаром или даже на охоту, — он может во время своих остановок заключать такие браки.

Случается, что «сигэ» остается на всю жизнь владычицей сердца своего временного супруга. И, возвращаясь с богомолья, черноглазый персиянин привозит с собой новую «сигэ». Русская женщина нередко попадает в «сигэ» к богатым персам; особенно это случается после Нижегородской ярмарки.

Месяцев шесть тому назад один мешхедский купец вернулся из своей торговой поездки в Москву и привез с собой москвичку г-жу Мерцалову с ее двумя дочерьми.

По прибытии в Мешхед счастливый обладатель красивой блондинки получил сильную трепку от своих сварливых жен, и дом несчастного перса превратился в настоящий ад.

Несчастную москвичку стали преследовать ее подруги по гарему, и вскоре ее постигла участь, которая часто постигает персиянку, если она красива и пользуется любовью своего мужа — ее отравили в гареме.

По смерти супруги богатый перс запустил свои торговые дела и разорился окончательно.

Но у него остался еще один источник дохода, — две дочери покойной г-жи Мерцаловой.

Обыкновенно персы, выдавая своих дочерей замуж, требуют от жениха выкупа, размер которого зависит от красоты девочки и средств как родителей ее, так и жениха.

Вера, 12 лет, Ольга, 8 лет, были объявлены отчимом к продаже. Всполошились по этому поводу разные маклера и посредники, в расчетах на хороший куртаж.

В доме, по словам старшей девочки, Веры, стали появляться рыжебородые старики, выкрасившиеся в излюбленную персами краску (хиннэ), чтобы скрыть свои седины и не вызвать отвращения к себе в малолетних невестах.

Один сердобольный кавказский турок (т. е. азербайджанец — ВН), узнав о намерении перса продать девочек, донес об этом российскому консулу, который послал казаков своего конвоя с приказом в случае надобности употребить силу, чтобы взять и привести в консульство девочек, что они и исполнили.

Казаки привели двух одетых в богатые персидские наряды девочек.

Девочек оставили в консульстве до получения каких-либо сведений о родственниках их из Москвы, куда обратилось консульство.

Но никто из москвичей-родственников не отозвался, и девочек отправили в Асхабад, где их поместили в приют…

Уральский край. Политическая, общественная и литературная газета. 19 августа 1908 года (№ 179).

Из пугачевского плена — к индийским раджам

События пугачевского бунта положили начало невероятному путешествию — «девятилетнему странствованию» российского унтер-офицера Филиппа Ефремова. В июне 1774 года в бою на заставе Донгуз «в Киргизской степи» он был ранен и попал в плен к казакам-пугачевцам. Той же ночью, когда «злодеи призаснули», ему с двумя солдатами удалось бежать, но уже на следующий день их схватили в степи киргизы, которые сейчас казахи, и отвезли в свое кочевье.

Филиппу было тогда 24 года: сын стряпчего духовной консистории в 13 лет попал в солдаты, а к 19 уже дослужился до сержанта. Киргиз, к которому попал Ефремов, два месяца залечивал ему раны, а зимой продал за четыре телячьи шкуры заезжему купцу. Вместе с другими русскими невольниками Филиппа погнали степями в Бухарское ханство. Стояли суровые морозы, многие не выдерживали перехода и умирали от голода и изнеможения.

В «Бухарии» Ефремова купил новый владелец, который через месяц подарил его своему тестю Даниар-беку — первому визирю и регенту, на деле являвшемуся полновластным правителем ханства. Даниар-бек поначалу доверил новому рабу сторожить двери гарема (при этом оскопления Ефремову счастливо удалось избежать), а когда он научился говорить по-узбекски, пожаловал его «дабашею, то есть капралом; дал в команду 10 человек».

На новой службе Филиппу поначалу пришлось тяжко: отказ принять ислам обернулся для него жестокой пыткой. Три дня Ефремова насильно поили соляным раствором. «Через сие мучение через день другие умирают, для того что соль у человека живот весь переест», — писал он потом. Но помереть Ефремову не давали: после пыток поили топленым овечьим салом, а когда увидели его твердость в вере, стали убеждать хотя бы дать присягу Даниар-беку, которую Филипп «по необходимости, наружно, а не внутренно, учинил». После этого он получил в командование 50 человек и стал принимать участие в военных походах.

За проявленную храбрость был пожалован землей, дававшей 300 червонных в год, принял командование над сотней, то есть получил в свои 28 лет приличные по российским меркам доход и звание. Многие остались бы этим довольны, но Ефремов решил бежать и ждал лишь подходящего случая.

Такой случай представился, когда он отличился в сражении под Хивой: нагнал ранившего его неприятеля, отрубил тому руку, пленил и привез к командующему бухарским войском. За это Ефремов получил жеребца, красный кафтан и был отослан в Бухару за подкреплением. Даниар-бек наградил его землей, деньгами и приказал готовиться к возвращению в Хиву. Тут Филипп и решил бежать: за 100 золотых заказал у знакомого писаря грамоту, объявлявшую его бухарским послом в Коканд, и заверил ее печатью бека, которую тайно вынесла влюбленная в Ефремова ключница-персиянка. Когда через несколько дней Даниар-бек велел Филиппу ехать в Хиву, он вместо этого с двумя русскими отправился в Ферганскую долину.

Путь в Россию через казахские степи был тогда слишком опасен, беглецов ловили кочевники и снова продавали в рабство. Поэтому Ефремов отправился вначале на восток. Главным для него тогда было покинуть пределы Бухарского ханства прежде, чем его хватятся и начнут искать. Прибыв в город Маргилан, Филипп начал выдавать себя за купца-татарина, накупил товара и присоединился к каравану, направлявшемуся в китайские земли.

По пути в Кашгар умер первый русский спутник Ефремова, второй погиб, не выдержав трудностей перехода через тибетские перевалы, а Филипп все продолжал продвигаться на юг. В Тибете он переоделся паломником и присоединился к трем мусульманам, направляющимся на хадж в Мекку. Высокогорными тропами, по которым можно было продвигаться только пешком, неся поклажу на себе, они добрались до Кашмира. В Джамму Ефремов месяц болел, там от него ушли двое новых спутников, третий покинул его в Дели.

Не зная, что делать и куда идти, Филипп остался посреди Индии с купленным в Китае «черным арапом». Неизвестно, как и чем окончились бы его «странствования», если бы не случай. Прохожий, услышав, что Ефремов говорит по-персидски, подошел и стал расспрашивать, кто он и откуда. Узнав, что перед ним россиянин, и услышав его историю, он пригласил Филиппа к себе домой, накормил и обещал помочь добраться до английских владений, откуда удобно уже будет отправиться в Россию. Благодетель оказался «родом армянин, по имени Симион», и через две недели отправил Ефремова с караваном купцов в город Лакхнау, снабдив письмом к местному священнику.

Здесь возникло новое осложнение: в английских владениях Филиппа захотел «взять в свою службу комендант тамошний Медлитон».

Выручил Ефремова священник, научив назваться знатным офицером из Санкт-Петербурга. Когда Филиппа взяли под стражу и отвели к коменданту, Ефремов отвечал ему то, что велел священник, рассказ подействовал, Филипп был немедленно освобожден и даже получил рекомендательное письмо к «мистру Чамберу» — судье верховного суда Калькутты Роберту Чэмберсу. «В индейской коляске, подобной чухонской телеге с зонтиком, в кою впрягают два вола» и на лодках по Гангу и Джамне Ефремов за месяц добрался до Калькутты. Там он нашел греческий монастырь, где и остановился, радуясь, что впервые за много лет может «в храме Бога по своему закону за сохранение жизни своей принесть Всевышнему благодарение».

«Мистр Чамбер» вначале помогать Филиппу наотрез отказался и, только получив в подарок слугу-арапа, пристроил Ефремова пассажиром на корабль Ост-Индского Торгового общества. После четырехмесячного плавания вокруг мыса Доброй Надежды, с заходом на остров Св. Елены, корабль с Ефремовым отдал швартовые в Кэслтауне на юго-западе Ирландии. Через две недели Филипп добрался до Лондона, где и явился к русскому посланнику «министру господину генералу Симолину». Тот снабдил его российским паспортом и отправил морем в Санкт-Петербург к графу Безбородко.

Таким образом, Филипп Сергеевич Ефремов стал первым европейцем, прошедшим из Средней Азии в Индию через высокогорные перевалы Кара-Корума и западных Гималаев, и первым русским, перешедшим из Индии в Европу вокруг мыса Доброй Надежды.

Возвращение пленника из Бухары пришлось как нельзя кстати: в России ощущался значительный дефицит информации о Центральной Азии, особенно о ближайшем соседе — Бухарском ханстве.

Безбородко сразу осознал ценность прибывшего гостя, поселил Филиппа у себя, а через несколько дней обрядил его в азиатское платье и в таком виде представил самой государыне-императрице. Судя по всему, Екатерину история Ефремова развлекла и даже тронула, так что он «имел счастие удостоиться Высокомонаршей милости получением 300 рублей».

Через четыре года после возвращения на родину Ефремов издал книгу о своих приключениях, написанную на основе его воспоминаний и записей в путевом журнале-дорожнике, который он начал вести еще в Бухаре. В соответствии с традициями того времени книга имела огромное и громоздкое название, начинающееся со слов: «Российского унтер-офицера Ефремова, ныне Коллежского Асессора, девятилетнее странствование и приключения…»

В России дальнейшая судьба Филиппа сложилась весьма благополучно: он женился, вырастил двоих сыновей, удачно продвигался по службе и в 55 лет вышел на пенсию в чине надворного советника с пятьюстами рублями пожизненного пенсиона.

(использованы материалы из журнала «Вокруг света», подготовленные Олегом Матвеевым)

Как русский поручик в Афганистан вторгся

Статистика публикаций недвусмысленно втолковывает автору — не пиши длинных историй! Сегодня время коротеньких, как у Буратино, мыслей и столь же непродолжительных текстов. Тексты длиной более 5 тысяч знаков — это время на ветер, "многабукав" никто не дочитывает.

Но автор упрям, а некоторые истории по-другому не расскажешь. Поэтому нафиг статистику, хочется потешить эго графомана.

Эта история в цитатах началась с забавной резолюции императора Александра III в стиле "Какая интересная у людей жизнь…". Вот отрывок из книги Логофета "На границах Средней Азии":

— Край, во всяком случае, особенный, — заговорил он снова, после долгого молчания. — Рассказывают, что после суровой зимы, бывшей лет двенадцать тому назад, во время которой погибло много туземного населения, покойный Император Александр III выслушав весною и летом целый ряд докладов о бывших в это время размывах линии железной дороги и огромных наводнениях, невольно удивлялся то суровой зиме, то огромному количеству воды. А в это время, вероятно, помните, поручик Тарновский с полусотней самовольно забрался в Афганистан и донес Его Величеству телеграммою: «Город такой — то у ног Вашего Величества».

Говорят, Государь на этой телеграмме сделал следующую характерную надпись: «Зимы нет — люди мерзнут… Воды нет — люди тонут… Войны нет — поручики города берут… Какая странная сторонушка».

Еще одно упоминание о поручике Тарновском, самовольно отправившемся на завоевание британской Индии, мы находим в этой же книге, но уже от имени автора:

Отношения торговые наладились и окрепли, но затем совершенно неожиданно поручик Тарновский перешел афганскую границу и без всякого разрешения занял небольшую афганскую крепость, а жителей заставил присягнуть на русское подданство. Этот случай в связи с занятием русскими Памир отрядом полковника Ионова приобрел в глазах [эмира] Абдурахмана преувеличенное значение, чем воспользовалась английская дипломатия, и всякие отношения с Россией были затем прерваны.

Как ни странно, но в классических работах по истории завоевания Средней Азии об этом эпизоде почему-то не было упомянуто. Возможно, Лагофет все выдумал, или просто процитировал придуманные слухи? Такой вариант исключать нельзя — в его трехтомнике множество ошибок и неточностей, да и фейки сочинять тогда любили никак не меньше, чем сейчас.

Но тут я вспомнил, что вроде бы читал нечто подобное — правда, не в исторических монографиях, а в художественной литературе. И как бы даже не у Сергея Мстиславского.

Был такой генеральский сын и царский офицер, ставший знаменитым русским революционером, одним из руководителей боевого крыла эсеров.

Именно Мстиславский как комиссар Петроградского Совета был командирован для ареста Николая II и его семьи. После революции предусмотрительно ушел из политики в литературу, возможно поэтому и уцелел в 37-м. Более того — из уважения к революционным заслугам был назначен официальным биографом наркома Молотова, а его книга «Грач, птица весенняя» о революционере Николае Баумане переиздавалась стомиллионов раз. Но при этом Мстиславский вовсе не был занудным официозным писателем, наоборот — в молодости писал исключительно социальную фантастику и авантюрные романы с восточной экзотикой.

Но нас сейчас интересует тот факт, что в молодости Мстиславский (точнее Масловский, ибо "Мстиславский" — революционный псевдоним) очень увлекался Большой Игрой, активно тусовался в Туркестане, участвовал в антропологических экспедициях и т. п.

В общем, начал я искать у него своевольного поручика и практически сразу же был вознагражден. В книге "Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках" одна из глав так и называется — "Как подпоручик завоевывал Индию". И рассказывается там о юном поручике-пограничнике, который неожиданно оказывается в центре восстания хазареев — есть такая народность в Афганистане. Рассказчик в книге представляет их весьма неполиткорректно по нынешним временам:

О хезареях мне было известно: есть в Афганистане такой народ — на том же положении, что в Турции армяшки или у нас жиды. Живут, живут, кормятся, но по времени кроет их господствующая нация погромом. Ну, раз громят — значит, народ мирный…

Хазареев в книге именно что "громят", и они стараются прорваться из Афганистана в Россию. В общем, у Мстиславского романтически настроенный подпоручик возглавляет угнетенное нацменьшинство и ведет их на штурм афганской крепости, который увенчается успехом. И даже про телеграмму там есть:

Я достал походную чернильницу и бланки. Прикинул в памяти образцы и написал — без черновика, сразу, твердой рукой.

"Срочно, По телеграфу.

Санкт-Петербург. Его Императорскому Величеству государю императору.

Взял афганский город Мазари-Шариф и крепость Тахтапуль, каковые вместе с народонаселением обоего пола повергаю к священным стопам Вашего Императорского Величества.

Подпоручик Карамышев.

О походе на Индию я решил не включать. Как-то с подписью не вязалось: подпоручик.

В штаб я донес кратко, что хезареи восстали, я формирую из них армию, занял Тахтапуль и Мазари, предполагаю начать в ближайшие дни наступление на Кабул и Герат, надеясь, впрочем, иметь к этому времени и подкрепления из состава ближайших частей нашей славной армии.

Как положено в революционной книжке, все заканчивается плохо, a la "Самодержавие тебя кинет, сынок. Всегда!".

Доставили в штаб. Там на меня генерал ногами топал и кричал все на ту же канцелярскую тему: конвенция, осложнение, обвинение, объяснение… Под суд! Под суд! Я стоял навытяжку и думал, что мне надо бы родиться не русским, а великобританским подданным: с британцем никогда не случилось бы такого. Потому что тамошний империализм настоящий, за который стоит шею ломать: мертвая хватка… А о нашем — верно… в прокламации какой-то в училище я еще читал, да тогда не поверил, романтикой еще голова была заморочена, наш царско-российский империализм — паршивый, трусливый, мелкий: шакалий империализм. Стащит, что плохо лежит, украдочкой, где силы не надо. А чуть кто ногой топнет — сейчас кус из пасти и на попятный, хвост поджав. Только и брали, что пустые земли, где цыкнуть некому было. А с Константинополем — струсили, хотя у самых уже ворот стояли, в Абиссинии — струсили, хотя и хапнули было, в Персии — струсили, в Китае — струсили… Струсили и сейчас: выдали… Шакалы! А Плутарху учили…

И все бы хорошо, но у Мстиславского — художественная литература. Поэтому мы имеет подтверждение из другого источника, что такой факт был, но на пути разгадки загадки мы совершенно не продвинулись. В исторической конкретике писатель-боевик нам не помощник, конкретику он придумал: никакого подпоручика Карамышева никогда не существовало, а Мазари-Шариф и крепость Тахтапуль в те времена никакие хазареи и никакие поручики не брали, это совершенно точно.

А поиск по Тарновскому ничего не давал — ни о каком "афганском рейде поручика Тарновского" нигде не упоминалось.

Тупик.

Но в истории выход из тупика можно найти только одним способом — рыть, рыть и рыть еще упорнее.

Не буду вас томить — я все-таки нарыл. В журнале "Вестник Европы", № 6 за 1908 год я нашел статью "Страница из нашей политики в Средней Азии" анонимного автора, спрятавшегося на инициалами А.С.

И там все рассказано прямым текстом, безо всяких экивоков:

А через год после того (в 1892 г. — ВН) случилась небезызвестная в закаспийских летописях попытка пендинского пристава, поручика Т-го, "ударить челом великому государю афганскою землею", как говорили в старину. Причиною этому послужили те же хезарейцы, жившие в окрестностях афганской крепости Кал'а-и-Ноу и к юго-западу от укрепления Кушка.

Бежавшие на нашу сторону хезарейцы встретили возвращавшегося 6-го мая с Кушкинского поста пендинского пристава, поручика Т-го, недавно вступившего в должность.

"До сих пор заявил себя как весьма способный, энергичный и образованный офицер. Он хорошо знаком с несколькими иностранными языками, в том числе с английским", — аттестовало г. Т-го закаспийское областное начальство (А именно, генерал Куропаткин в своем письменном докладе военному министру от 11-го мая 1892 года, за № 649: «По вопросу о занятии крепости Кал'а-и-Ноу поруч. Т-ким").

Беглецы из Кал'а-и-Ноу умоляли Т-ского спасти их от афганцев. В ночь с 6-го на 7-е мая в Т — кому продолжали прибывать хезарейцы, но он объявил им, что их не приказано пускать к нам, и предложил вернуться обратно в Афганистан. Выслушав заявление пендинского пристава, доведенные до отчаяния, скопившиеся на нашей территории хезарейцы направились на афганские пограничные посты и, застигнув врасплох пост в Торашеке, напали на афганцев.

Услышав выстрелы и крики, Т-кий бросился с бывшей при нем командой и, остановив хезарейцев, взял под свою защиту пленных и раненых афганцев, которых хезарейцы хотели было прирезать. Афганцы были отправлены, в числе 12-ти человек, в Тахта-Базар. При стычке со стороны афганцев было убито два, ранено четыре солдата; у хезарейцев убит один.

И на другой день, 9-го мая, уступая усиленным просьбам хезарейцев, Т — кий занял крепость Кал'а-и-Ноу, имея в своем распоряжении шесть казаков, девять туркмен-милиционеров и двадцать-пять сарыков при трехстах патронах.

О своем поступке пристав послал телеграммы: на Высочайшее имя (По поводу этой телеграммы император Александр III положил на докладе военного министра резолюцию: «за телеграмму, которую Т-кий послал прямо мне, сделать ему строгий выговор". (См. приказ по военно-народному управлению Закаспийской области, № 82, 1892 года)), генералу Куропаткину в Петербург и генералу Фишеру в Асхабад. Нечего и говорить, что эффект получился поразительный. Боязнь Англии, охранение нашей лойяльности по отношению к Афганистану и т. п. мигом встали грозными призраками пред пораженными такою "дерзостью" представителями петербургских кабинетов. Срочные депеши полетели во все стороны с одним требованием: вернуть во что бы то ни стало Т-кого из Кал'а-и-Ноу, отнюдь не давая ему никакой помощи, «и вообще принять меры, дабы частные начальники войсковых частей на нашей границе не последовали примеру поручика Т-кого, взяв предлогом к нарушению границ — необходимость поддержать Т — кого". И правительственным сферам, по-видимому, уже мерещился призрак самовольного похода закаспийских баталионов на Афганистан.

А пристав Т-кий, ожидая с минуты на минуту столкновения с афганцами, настойчиво просил дать ему подкрепление.

Разумеется, и закаспийское областное начальство, и министры военный и иностранных дел были поставлены в затруднительное положение: как же в самом деде быть и что дальше предпринимать? "Испрашиваю указаний, — писал генерал Куропаткин военному министру, — на случай, если, несмотря на заступничество нашего офицера, афганцы, напав на джемшидов и хезарейцев, прижмут их в нашей границе, и населению в 20.000 душ останется или погибнуть, или искать защиты на нашей территории, прорываясь, быть может, даже силою через линию наших постов.

"Здесь представляется необходимым выяснить вопрос, можем ли мы дать временное убежище вышеназванным гонимым племенам, дабы, имея их на своей земле, выговорить более льготные условия для их возвращения на афганскую территорию. Добавим к сему, что оставление хезарейцев и джемшидов на нашей территории с принятием их в ваше подданство нежелательно, как в видах политических, так и потому, что население в Пендинском или ином районе области нескольких тысяч кибиток может быть произведено только при значительном стеснении уже живущаго в области туземного населения".

Покойный П. С. Ванновский высказался во этому запросу в том смысле, что надо всячески стараться не пропускать на нашу территорию хезарейцев и джемшидов, но без употребления оружия. «Не подобает нам стрелять в безоружных, в их жен и детей, угнетенных афганцами". Министерство же иностранных дел оказалось более свирепо: оно требовало выдворения джемшидов и хезарейцев от наших пределов вооруженной силой.

А пока шла междуведомственная переписка, как поступить с хезарейцами и джемшидами, если бы они перешли на нашу территорию, в окрестностях Торашека и вдоль афганской границы деятельно расставлялись наши охранные посты. Генерал Куропаткин депешей из Петербурга распорядился командировать из Мерва в Кушку командира кавказского конного казачьего полка, полковника Ковалева (Впоследствии, в чине генерал-маиора, известного по громкому делу д-ра Забусова), с подчинением ему всех войск, сосредоточенных на границе.

"Добивайтесь… возвращения Т-кого, быть может, насильно задержанного в Кал'a-и-Ноу. Ответственность за новое нарушение нами границы падет на вас", — телеграфировал Куропаткин Ковалеву 13-го мая. Словом, местные приграничные власти все были поставлены на ноги. Т-кому слали приказ за приказом вернуться, но он молчал и не давал никаких объяснений.

14-го мая, временно исполняющий обязанности начальника области, генерал-маиор Фишер, издал следующий "Приказ по военно-народному управлению Закаспийской области» (№ 65, 1892 года. Приводится с дословным сохранением орфографии).

"Пендинский пристав, поручик Т-кий, не смотря на данные ему телеграммы не допускать переход хазаринцев на нашу территорию из Авганистана и в случае перехода выдворять их на свои земли, — допустил переход хазаринцев в Тахта-Базар и затем, взяв с собою имевшихся при приставстве казаков и милиционеров, сам перешел нашу границу, занял хазаринский город Кала-и-Нау, принадлежащий Авганцам и, несмотря на неоднократные требования вернуться из-заграницы, не возвратился, оставив самовольно вверенный ему пост, и сообщил, что он не оставит Кала-и-Нау, а будет защищать его от Авганцев в случае, если-бы они решили возвратить этот город для водворения порядка.

«3а изложенные совершенные преступления отрешаю поручика Т-кого от должности и предлагаю начальнику Мервского уезда, по возвращении поручика Т-кого из Кала-и-Нау, арестовать его в Мерве и составив протокол о совершенных преступлениях передать Судебному Следователю для производства следствия".

Молчание Т-кого и полное игнорирование им всех посылавшихся ему приказаний, начиная от генерала Куропаткина и кончая нервским уездным начальником, подполковником Арендаренко (Впоследствии в чине генерал-майора занимал должность ферганского военного губернатора; ныне генерал-лейтенант в отставке), заставили закаспийскую администрацию предположить, что поручик Т-кий страдает психическим расстройством.

И полковник Ковалев надеялся его заполучить или силою, или хитростью. Когда же генерал-маиор Фишер телеграфировал об этом Куропаткину, прибавив, что он послал категорический приказ вернуться Т-кому, а если он не исполнит этого приказания, то отозвать состоящих при приставе казаков и джигитов, — Куропаткин воспротивился последнему и положил на депеше Фишера резолюцию: "Это плохо. Надо арестовать, а не бросать больного одного".

Наконец, 16 мая, по письму Ковалева, Т-кий добровольно возвратился из Кал'а-и-Ноу в Торашек и тотчас же был арестован и отправлен под конвоем в Мерв, а оттуда в Асхабад.

Дальнейшая его судьба нас не интересует…

Ну, вас-то, почтенный А.С., судьба поручика Тарновского, возможно, и не интересует, а вот меня очень интересует. И, честно говоря, не могу удержаться и не рассказать еще одну историю.

В 1897 году из армии был уволен поручик Владимир Тарновский. Как скупо отмечают биографы, "его военная карьера не сложилась…". Уволенный поручик устраивается работать в банк, но, как имевший только военное образование, первые пять лет занимает исключительно мелкие и незначительные должности в местных отделениях Государственного банка. Однако со временем бывший офицер зарекомендовал себя знающим, ответственным и самостоятельным сотрудником и начинает уверенный карьерный рост.

В 1908 году 36-летний Тарновский становится управляющим Самарского коммерческого банка и входит в банковский топ-менеджмент страны.

А вот дальше происходит нечто немыслимое по нынешним временам.

После начала Первой мировой войны 42-летний директор и член правления Сибирского торгового банка, официальный миллионер и находящийся на пике своей карьеры банкир Владимир Тарновский вдруг заявляет, что он офицер запаса и уходит добровольцем в действующую армию.

Почти год кормит вшей в окопах. И лишь после одного из сражений, когда от полка осталось только 250 человек демобилизован из армии по медицинским показаниям.

Октябрьскую революцию не принял, но и эмигрировать не стал, хотя, сами понимаете, было и куда и на что уехать. Наоборот — возвращается из Финляндии, где его застала революция, в Россию. В итоге Тарновский откликнулся на призыв Советской власти к российской интеллигенции вернуться на службу России и становится рядовым совслужащим — бывшему миллионеру удается устроиться лишь скромным агентом для поручений на Московско-Виндаевско-Рыбинскую железную дорогу.

В 1920 году его назначают председателем финансовой секции Петроградского отделения Института экономических исследований Народного комиссариата финансов РСФСР. А в конце 1921 года во главе Наркомфина РСФСР встал 33-летний Г.Я. Сокольников, окончивший курс докторанта экономических наук в Сорбонне.

Недавний командующий Туркестанским фронтом хорошо умел гонять басмачей, но, несмотря на образование, в экономике не был большим докой. Ленин даже писал Каменеву: «…наш милый, талантливый и ценнейший т. Сокольников в практике торговли ничего не смыслит. И он нас погубит, если ему дать ход».

Но у Сокольникова, как и у других большевиков, было одно ценное качество — будучи запредельными романтиками в сфере идеологии, они были жесткими прагматиками в реальной политике и не стеснялись привлекать специалистов.

Именно Сокольников собрал группу экономистов, в которую входили в основном специалисты «старой» школы. Именно он поставил во главе этой группы Владимира Васильевича Тарновского и дал ему карт-бланш на ликвидацию финансового коллапса в стране.

И именно тогда Тарновский сделал главное дело в своей жизни.

Он разработал детальный план введения знаменитого конвертированного "советского червонца" и спас Советскую республику от экономического краха.

Уже через год червонец стал первой и последней советской конвертируемой валютой. С апреля 1924 года курс червонца начинает котироваться на Нью-Йоркской фондовой бирже — червонец стоял на уровне, превышающем его долларовый паритет. В 1924-25 годы неофициальные сделки с червонцем совершались в Лондоне и Берлине. В конце 1925 года был принципиально решён вопрос о его котировке на Венской бирже. К тому времени червонец официально котировался в Милане, Риге, Риме, Константинополе, Тегеране и Шанхае. Советский червонец можно было разменять или приобрести практически во всех странах мира.

А еще через четыре года, в 1929 году, в стране прошла знаменитая "чистка", воспетая Ильфом и Петровым. 10 октября 1929 года В.В. Тарновский был «вычищен» с государственной службы по «первой категории» — что означало запрет на работу в любых государственных, кооперативных и общественных организациях, лишение пенсии, выходного пособия и пособия по безработице.

В 1935 году В.В. Тарновский, как "бывший", был приговорён к высылке из Ленинграда на ПМЖ в Северный Казахстан, но благодаря заступничеству жены Горького решение было пересмотрено, и старик никуда не поехал.

Ему вообще повезло, если можно так сказать — он единственный из "отцов финансовой реформы" не только не попал под расстрел, но даже не был репрессирован. Умер у себя дома в постели 19 марта 1954 года, похоронен на Ваганьковском кладбище.

Поймите правильно — я не утверждаю, что "отец советского червонца" и романтик-поручик, самовольно вторгшийся в Афганистан — это один и тот же человек. Совпадают только фамилия, воинское звание и примерный срок увольнения из армии.

Скорее всего — это два разных человека.

Но, согласитесь, обе истории стоили того, чтобы ненадолго вытащить их из забвения.

Голос детства

Есть люди, которые нас всех, таких разных, объединяют. Мы можем восхвалять или клеймить Путина, воспитывать внуков или доказывать родителям свое право на личную жизнь, ездить на «Лексусе» или на метро, смотреть Елену Малышеву или читать Иэна Бенкса. Но, случайно услышав «Облака — белогривые лошадки…», люди улыбаются независимо от политических воззрений, знания иностранных языков, возраста и места жительства.

Потому что это — детство.

Главным голосом нашего детства была Клара Румянова.

Перечислить все озвученные ей мультфильмы невозможно — их около трех сотен, от снятых еще при Сталине до «Незнайки на Луне», который она озвучивала уже в 70-летнем возрасте.

Это она рассказывала, за каким перевалом самый волшебный цветок, интересовалась «расскажи, Снегурочка, где была», это она ликовала, что Карлсон вернулся, это она искала маму для мамонтенка, это она произнесла самую знаменитую торжественную речь Советского Союза: "Мы строили, строили и, наконец, построили" и многое-многое другое.

У нас было множество великолепных артист-травести, достаточно вспомнить Людмилу Гнилову или Маргариту Корабельникову, но Румянова была одна.

Клара Румянова родилась в Ленинграде 8 декабря 1929 года в семье военного. Как вспоминала Клара Михайловна, по окончании школы она долго выбирала между театром и оперной сценой — у нее был очень красивый голос, редкое контральто — однако в итоге консерватории предпочла ВГИК.

В Москве у провинциалки украли все деньги, и четыре дня на прослушивания она ходила голодная. Закончилось это все голодным обмороком, и главе приемной комиссии Сергею Герасимову пришлось лично отпаивать свою будущую студентку горячим чаем с шоколадом. С первого же курса Клара Михайловна начала сниматься в кино. На озвучивании фильма Герасимова «Сельский врач», в котором она играла роженицу, произошел забавный эпизод — принесенный младенец, пригревшийся под софитами, ни в какую не желал кричать. Тогда первокурсница Румянова предложила покричать за него, младенец радостно включился, однако именно фонограмма Румяновой и пошла в итоге в фильм.

«Наша Кларочка кричит органичнее», — резюмировал Герасимов. Как любила вспоминать актриса: «С тех самых пор по ВГИКу стала гулять легенда о том, что Румянова может орать любыми голосами».

Именно тогда, кстати Румянова и обрела свой знаменитый голос. Да, именно так — как уже говорилось выше, в молодости у нее был совсем другой голос, контральто, очень низкий, практически мужской. Однако, выступая на концерте в Подмосковье с другими студентами ВГИКа, Румянова простудилась и чуть не умерла от крупозного воспаления легких. Она потеряла голос и по требованию врачей полгода не разговаривала — даже во ВГИКе общалась записками. Когда голос восстановился, выяснилось, что он стал совсем другим — высоким и "детским". С новым голосом Румянова и получила диплом драматической актрисы и пришла на работу в Театр-студию киноактера.

Но работа в кино не заладилась. По слухам, еще на заре карьеры у актрисы случился конфликт со всесильным директором Мосфильма Иваном Пырьевым, в чьем фильме «Испытание верности» она отказалась сниматься. После этого на экране Румянова появлялась большей частью в эпизодах, и самой значительной ее работой так и осталась роль Веры Богодуховской в швейцеровской экранизации «Воскресения».

После «Двенадцати стульев» Леонида Гайдая, где она исполнила роль попадьи Востриковой, Клара Михайловна ушла из кино и занималась только мультфильмами. Очень много работала и в итоге сделала то, что так и не удалось повторить никому — стала настоящей звездой, работая только в мультипликации. Румянова была единственной советской актрисой, удостоенной почётного звания «Заслуженный артист РСФСР» исключительно за работу в мультипликации.

К. Румянова в фильме "12 стульев"

В новые времена, как признавалась актриса, в ее жизни наступила черная полоса. Мультфильмов практически не снимали, в кино не приглашали, а из Театра киноактера, где она проработала долгие годы, ее, как и многих наших известнейших артистов (Клару Лучко, Зинаиду Кириенко, Леонида Куравлева, Наталию Белохвостикову) не очень вежливо попросили. На актерскую пенсию прожить было невозможно, поэтому, оставшись без работы, перебивалась случайными заработками.

И тут неожиданно для многих Румянова всерьез увлеклась историей, много работала в архивах и в итоге написала цикл из 11 исторических пьес под общим названием «Имя мне — женщина»: «Екатерина Дашкова», «Правда о Надежде Дуровой», «Графиня Евдокия Растопчина» и т. д. Но ни в один театр так их и не предложила — «не хотелось оббивать пороги». Поэтому сегодня существует только радиопостановка, которую актриса вместе со старыми друзьями сделала на радио «Надежда».

В немногочисленных интервью Румянова грустно резюмировала: «Сегодня работы опять нет, спектакль поставлен, книга ждет своего издателя, а я сижу и жду: может быть, нам театр, хотя бы самый маленький, организуют, может быть, мне на книгу денег дадут.

Мультиков больше нет, да и тех, кто их озвучивал вместе со мной — Папанова, Раневской, Вицина, — тоже нет. Без них я осталась одна и живу только надеждой».

Вспомнили про Румянову лишь в последние годы жизни. В 2003 году о ней сняли документальный фильм на российском ТВ, к 75-летию актрисы планировался небольшой концертный тур по России, однако все планы перечеркнула болезнь — врачи обнаружили рак.

18 сентября 2004 года актриса почувствовала себя хуже, сиделка вызвала «скорую», но врачи так ничего и не смогли сделать, и вскоре информагентства сообщили о смерти Клары Румяновой.

18 сентября 2004 года стало меньше света, любви и детства.

Где угодно, но наловить в Москву жителей…

"Долгожителей" среди правителей России было совсем немного. После обретения страной независимости лишь восемь правителей царствовали более тридцати лет, то есть прошли рубеж, при котором вырастает поколение, не знающее другого властителя. Это два Рюриковича — основатель государства Иван Васильевич III и его полный тезка и внук Иван Васильевич IV, он же Грозный. Пять Романовых: Михаил Федорович, Алексей Михайлович Тишайший, Петр Алексеевич Великий, Екатерина II также Великая и Николай I Палкин.

Восьмым можно посчитать "советского императора" Иосифа Сталина.

Правление каждого из этих самодержцев — это эпоха в истории страны, каждый из них по сути создавал свою Россию. Поэтому о каждом из этих властителей написаны десятки книг. За одним-единственным исключением — Михаил Федорович Романов до начала XXI века года так и не удостоился полной научной биографии. Лишь в 2004 году в серии ЖЗЛ вышла книга "Михаил Федорович" Вячеслава Козлякова.

Впрочем, если быть до конца честным, книга у известного исследователя Московской Руси получилась даже не о первом Романове. Ей бы больше подошло название одного из эпохальных трудов Леонида Ильича Брежнева: "Возрождение". Потому что на самом деле книга Козлякова именно о восстановлении России после самого глобального раздора, единственной из ее многочисленных смут, которая и спустя три столетия пишется только с большой буквы. В несомненную заслугу автору надо поставить то, что этой актуальностью он не спекулирует и от напрашивающихся параллелей воздерживается — разумному достаточно.

Тогдашнее буйство анархии ныне почти полузабыто.

Меж тем никакие войны и революции не идут в сравнение с тогдашним беспределом, когда лишь случай спас страну с названием "Россия" от исчезновения с карты мира.

Достаточно привести лишь один пример. Как известно, уровень миграции у нас в стране очень высок, подавляющая часть нынешних россиян живет не там, где родилась. Но всегда, во все века было непоколебимое исключение — уроженцы Москвы всегда оставались на малой родине (если только не бежали за границу). Многие столетия народ из Москвы никакими средствами не выковырять. Меж тем едва ли не первое, чем пришлось заняться администрации только что выбранного царя Михаила — любыми средствами, где угодно, но наловить в столицу жителей.

Еще в апреле 1613 года, когда избранный Михаил Федорович еще ехал на царство в Москву из Костромы, Боярская дума приняла решение о возвращение в тягло разбежавшихся москвичей. В столичные жители насильно зачислили всех оказавшихся в это время в Москве, а за укрывательство удравших от творившегося беспредела москвичей тогдашние "главы местных администраций" могли оказаться на плахе. Так, воеводе Устюжны Железнопольской прямым тестом объясняли: "А будет вы закладчиков всех тотчас не сыщете и на поруки их подавати не велите, то вам за то от нас быти в смертной казни".

Рассказ про жизнь первого Романова автор начинает не то что с рождения, а с первого предка, зачинателя фамилии Кошкиных — Захарьиных — Романовых (ровно как и многих других знаменитых фамилий, тех же Шереметьевых) — боярина Андрея Кобылы. Но самое пристальное внимание — естественно жизни первого царя новой династии с того самого момента, когда созванный "Совет всея земли" избрал на царство 16-летнего юношу из почти истребленного в Смуту рода Романовых по имени Михаил. Избрал, несмотря на многочисленные возражения, даже его единственный уцелевший дядя, Иван Никитич, не преминул заметить: "Тот есть князь Михайло Федорович еще млад и не в полне разуме".

Процесс выздоровления обескровленной в прямом смысле слова страны показан с точностью ученого и беспощадностью хирурга.

Автор рассказывает о "бедах земли русской" почти с предельной откровенностью, приводя даже те свидетельства, которые сердобольные историки обычно не рискуют выносить на широкую публику. Так, живописуя зверства наводнивших страну банд гулящих казаков, Козляков цитирует "Новый летописец": "И многия беды деяху, различными муками мучили, яко ж в древних летех таких мук не бяше: людей же ломаху на древо, и в рот зелье (порох — В.Н.) сыпаху и зажигаху, и на огне жгоша без милости, женскому полу сосцы прорезываху и веревки вдергиваху и вешаху, и в тайные уды зелье сыпаху и зажигаху; и многими различными иными муками мучиша и многие грады разориша и многие места запустошиша".

Лечить сошедшую с ума страну пришлось долго и самыми разными средствами — этот процесс показан в книге детально.

На презентации книги в Ярославле автор заметил, что в его книге "сделана попытка написать, прежде всего, как историку, но написать интересно". Намерение это реализуется с переменным успехом. Иногда автор увлекается и забывает, что вещи, вызывающие восторг у идущего по следу историка, вовсе не обязательно интересны широкой публике — как, например, скрупулезное выявление степени влияния того или иного "сильного" боярина, вылившееся в долгое обмусоливание мало что говорящих профану фамилий.

Но иногда он действительно великолепен, как в подробном разборе подлинной истории Ивана Сусанина, где он камня на камне не оставляет от ретивых юмористов, гыгыкающих с эстрады над идиотами-поляками, которые зимой не могли выйти из леса по своим следам.

Не водил никуда Сусанин польский отряд, а смерть принял в своем доме просто за отказ указать местонахождение только что избранного царя.

Все остальные легенды — позднее "народное творчество". И хотя начинается книга с дальних предков Михаила, завершается все, как и положено в биографии. Царь Михаил Федорович умер на следующий день после того, как ему исполнилось 49 лет. И летописец подводит итог главной особенности его правления и главному достижению этого отнюдь не худшего из наших правителей: "Быти царству его тиху…".

Вячеслав Козляков. Михаил Федорович. М., "Молодая гвардия", 2004.

Она не была в Париже

"Жила была в Германии девочка, у которой было целых три имени. Вместе с папой и мамой жила она в своем очень маленьком и очень бедном княжестве, и ничего интересного ее в жизни не ожидало. Но, на счастье или на беду, девочке достались ум и характер совсем не по масштабам ее почти кукольного княжества…" — так можно было начать эту историю.

Вот только до конца ее бы мы добрались очень не скоро — описание жизни нашей Софьи Фредерики Августы займет множество увесистых томов. Потому что жизнь Екатерины Алексеевны Романовой (так ее стали звать после замужества) — это эпоха в мировой истории, причем эпоха, перенасыщенная важнейшими событиями.

В недавней статье я упомянул русских монархов-долгожителей, и захотелось мне написать про Екатерину Великую. А потом задумался — ну как вместить в небольшую статью хотя бы важнейшие события всех десятилетий екатерининского правления? Как? Глобальные реформы системы управления и русско-турецкие войны, Чумной бунт и постройку Исаакиевского собора, присоединение Крыма и восточной Грузии, секуляризацию церковных земель и освобождение дворянства, Вольтера и Пугачева, окончательное присоединение Украины и раздел Польши, Суворова, масонов, Черное море, Радищева, осетин, заговор Мировича и прочая, прочая, прочая…

Да никак. Как любят говорить математики: "задача не имеет приемлемого решения".

Попробовать рассказать просто о человеке, о его жизни, а все остальное пустить фоном? Задача, надо сказать, тоже нетривиальная — жизнь самодержцев, тем более тех, что остаются в истории с эпитетом "Великий" слишком густо покрывают лаком и позолотой и уже через несколько лет из человека делают памятник в непроницаемой броне.

Выход один — скалывая напластования славословцев, пробиваться к живому. А единственный способ добиться этого — работать с первоисточниками, с документами, начиная с "доношения" князя Репнина императрице Елизавете Петровне о прибытии в Петербург принцессы Иоганны-Елизаветы Ангальт-Цербстской с 15-летней дочерью, выбранной в невесты наследнику Петру III. Но здесь важно не упасть и в другую крайность, не перекормить документами. Пусть будут редкие и короткие цитаты.

В этих документах и встает нелегкое житье одинокой худородной провинциалки в этой чужой и очень странной стране, возврата из которой для нее уже не было — границы России она больше не пересекла ни разу.

Подведением черты под прошлой жизнью стал акт отречения вел. кн. Екатерины Алексеевны от полагающегося наследства в Ангальт-Цербстских землях.

Потом — пунктиром. Врастание в новую жизнь, обзаведение связями, изучение русского языка, весьма успешное — письмо Елизавете написано хотя и с помарками и ошибками ("нижайшая мая благодарность"), но на неплохом русском. Екатерина истово пытается стать русской, и, как многое другое, это ей удается. Ко времени воцарения Петра перед нами уже не напуганная девочка, а уверенная в себе 33-летняя женщина, готовая помочь мужу в управлении страной. В своем дневнике она пишет: "Я не желаю, я не хочу ничего, кроме блага стране, в которой меня поставил Бог, он мне в том свидетель".

Одна беда — муж этой незаурядной женщине достался предельно никчемный и ни к чему не годный.

Сейчас много говорят, что все было не так, что Петра оболгали, но честное слово, он действительно был дурак. Лучшее свидетельство тому — записка Петра III, написанная жене уже после переворота. Чуть ли не печатными буквами, с многочисленными ошибками он вывел: "Ваше величество, я ещо прошу меня, который вашей воле исполнял во всем отпустить меня в чужие краи, с теми, котория я, Ваше величество, прежде просил и надеюсь на ваше великодушие, что вы меня не оставите без пропитания. Верной слуга, Петр". Человек просто ничего не понимал — какое пропитание, какие "чужие края"? Ему жить оставалось считанные дни.

А дальше — уже долгое царствование, и множество славных дел, иллюстрируемых документами, написанными все тем же уверенным почерком. Масштабы работы Екатерины просто поражают, похоже, нет ни одного мало-мальски значимого дела, оставленного ею без внимания. Даже "Указ о публичном наказании в Москве помещицы Дарьи Салтыковой за истязание дворовых людей" написан ею собственноручно. А по фамильное "доношение" директора московского университета М. Хераскова "об успехах и прилежании каждого ученика"? Картина маслом: "Ректор МГУ В. Садовничий отправляет президенту В. Путину табели успеваемости студентов"

Много материала и по "внеслужебным" увлечениям Екатерины. Знаменитая переписка с философами Вольтером, Дидро, Руссо, Д`Аламбером и пр. — "я, которая не училась и не была в Париже, конечно, бедна сведениями и умом, и поэтому не знаю, чему следует учиться, и даже чему можно учиться и где все это можно почерпнуть, как не у подобных вам…". Литературные опыты — многочисленные издания ее пьес вроде "Начальное управление Олега (подражание Шекспиру без сохранения обычных феатральных правил)".

Ее увлечение историй — вроде рассуждений о исторических работах "Плютарха Хяропейского". В общем, все как у Пушкина:

Мне жаль великия жены, Жены, которая любила Все роды славы: дым войны И дым Парнасского кадила.

Ну и, наконец, совсем уж личные вопросы. Меня больше всего впечатлила переполненная бабьим счастьем сорокалетней женщины записка к Потемкину: "Миленький, какой вздор ты говорил вчерась. Я и сейчас еще смеюсь твоим речам. Какие счастливые часы я с тобой провожу … Я от роду так счастлива не была, как с тобой…". И тут же полное материнской вины письмо внебрачному сыну Алексею Бобринскому: "мать ваша, быв угнетаема разными неприязнми и сильными неприятелями, по тогдашным смутным обстоятельствам, спасая себя и старшаго своего сына, принуждена нашлась скрыть ваше рождения…". И, наконец, любимые внуки. Детские каракули будущего Александра I неотличимы от миллионов писем бабушкам: "…очень желаю, чтоб вы скорее приехали. Ваш внучик Алексаша".

Пройдет немного лет после смерти всесильной бабушки, и Россию, которую она так твердо провела из XVIII века в XIX, опять куда-то понесет. "Внучик Алексаша" в борьбе за престол ухайдокает "сыночка Павлушу", и родившийся через три года после смерти Екатерины великий поэт свое стихотворение завершит строчками

Россия, бедная держава, Твоя удавленная слава С Екатериной умерла.

А в Париж она так и не съездила.

Несчастливый Паша

Жил был мальчик, которого звали Паша. Ему не очень повезло в жизни.

Отец его умер рано, когда мальчику было только 8 лет. С мамой были проблемы, и вырос мальчишка практически сиротой при живой матери. Маме было вечно не до него, у нее хватало как личных проблем, так и общественных нагрузок. Она никак не могла устроить свою личную жизнь, но женщиной была суровой и властной — сына держала в ежовых рукавицах.

Паша считался единственным ребенком в семье, однако на самом деле у него был сводный брат, родившейся вне брака и долгие годы даже не подозревавший не только о существовании брата, но даже о том, кто была его мать.

Личная жизнь самого Паши тоже не заладилась.

Первый брак оказался неудачным — Паша, настрадавшийся в детстве без ласки, безумно любил свою жену и мечтал о счастливой семье. Но его жена Наташа умерла через три года после свадьбы, причем скоро выяснилось, что Паше она наставляла рога, да еще и с лучшим другом. Наш герой женился еще раз, с Машей они жили вроде как нормально, по-людски, однако счастья так и не было.

Жена Пашу, похоже, любила, но не понимала.

Вечно лезла со своими наставлениями, учила жизни, а его мечты считала дурью и блажью, что, впрочем, не мешало ей едва ли не ежегодно рожать ему детей.

Впрочем, с детьми тоже сложилась песня неказистая.

Властная пашина мама-начальница, фыркнув, обвинила молодых в том, что ничего они в воспитании детей не понимают, а сын-дурак (она вообще была о Паше невысокого мнения) так точно внуков только испортит. Поэтому и забрала мальчиков себе, и родители Сашу и Костю практически не видели.

Потом Маша долго рожала девочек, а Паша, глядя на неотвратимо увеличивающееся семейство, все больше впадал в тоску.

Он старел, мрачнел, от тоски начал даже погуливать от жены, но и на стороне счастья не сыскал. К тому же жена очень быстро об этом пронюхала, но, ко всеобщему изумлению, жена с любовницей не разодрались, а нашли общий язык и даже стали лучшими подругами.

Ну какая может быть страсть в таком романе?

Но, по слухам, Маша измены не забыла и не простила, в свою очередь загуляла, и вроде как даже младшие дети были не от мужа.

Закончилось все, увы, плохо. Похоронив маму, которая заела всю его жизнь, сам Паша тоже не зажился. Помер в 46 лет, всего лишь на пять лет пережив свою маменьку.

А вот жена его прожила еще очень долго, похоронив не только мужа, но и пятерых из десяти их детей. А дети…

У детей, как это всегда бывает, жизнь сложилась очень по разному.

Такая вот житейская история не очень счастливой семьи.

Вот оно, все семейство, слева направо: сыновья Саша, Костя и Коля, мама Маша, дочери Катя, Маша, Аня, папа Паша, сын Миша и дочери Саша и Лена. Нет только Оли, но она умерла в 2-летнем возрасте, поэтому на картинке в виде бюста.

(изображение находится в общественном достоянии)

Ну, или можно представить всех по другому: Великие князья Александр Павлович (Император Всероссийский Александр I), Константин Павлович (наместник польский в Варшаве) и Николай Павлович (Император Всероссийский Николай I), императрица Мария Фёдоровна (урожденная принцесса София Доротея Вюртембергская, дочь Фридриха II Евгения, герцога Вюртембергского); Великие княжны Екатерина Павловна (вторая королева-консорт Вюртемберга), Мария Павловна (великая герцогиня Саксен-Веймар-Эйзенахская), Анна Павловна (королева-консорт Нидерландов), Император Всероссийский Павел I, Великий князь Михаил Павлович (генерал-фельдцейхмейстер, главнокомандующий гвардейскими и гренадерскими корпусами русской армии), Великие княжны Александра Павловна (палатина венгерская) и Елена Павловна (герцогиня Мекленбург-Шверинская).

Счастливее они от этого не станут.

Человек имени лошади

Угадайте, кто это сказал?

"Из года в год все хуже и хуже еще и потому, что теперь подрастает молодое поколение, народившееся в эпоху всеобщего российского одурения".

В России все действительно ходит по кругу — Николай Михайлович Пржевальский записал эту фразу в своем дневнике 16 мая 1887 года. Да, да, тот самый — "человек имени лошади", настоящий отец Сталина по упорно циркулирующим байкам и самый известный в мире русский путешественник.

Сначала он был офицером, нелюбимым в полку за абсолютную трезвость, но уважаемым как невероятно удачливый игрок в карты. Ясный ум и фотографическая память делали его почти непобедимым за карточным столом. За свои постоянные выигрыши Пржевальский даже получил прозвище "Золотой фазан". Но выиграв как-то за ночь в Уссурийске умопомрачительную сумму (позже он организует на эти деньги свою первую Среднеазиатскую экспедицию) он утром выбросил карты в реку и больше ни разу в жизни к ним не прикасался.

Он действительно был всемирно известным путешественником. Его имя вошло бы в историю науки только из-за проведенной съемки в недоступной европейцам Центральной Азии (до его путешествий — ни одного астрономически определенного пункта, после — 63). Все помнят лошадь Пржевальского, но ей дело не ограничивалось — путешественник открыл десятки новых видов животных, среди них — дикую лошадь, дикого верблюда, тибетского медведя. Кроме животных, Пржевальский обогатил биологию на 7 новых родов и 218 видов растений.

Ну и люди, конечно, не остались в стороне. Антропологи утверждают, что если бы Николай Михайлович не оставил никаких иных результатов путешествий, кроме своих заметок о различных народностях (лобнорцах, мачинцах, дунган, тангутов, северных тибетцах и многих других) то и тогда он имел бы полное право на звание великого путешественника.

При этом он всегда оставался настоящим" ястребом" и военным до мозга костей. Принципиально ни разу не взял ни в одну экспедицию ни одной "штатской штафирки" — только кадровые военные.

В какой-то мере это связано с тем, что Пржевальский был не только учёным, но и разведчиком. Лучшим полевым агентом Российской империи в "Большой игре" — противостоянии России с Англией в Центральной Азии. И вовсе не случайно знаменитый русский путешественник непостижимым образом оказывался со своими экспедициями в самых узловых точках Большой игры и именно тогда, когда значение той или иной точки резко возрастало.

И еще он всегда был философом, и, как все приличные люди — мизантропом. Он видел людей в самых разных обстоятельствах и потому знал им цену. Но больше всего он не любил так называемую "цивилизацию". Вот несколько высказываний из его дневника:

Умственная ограниченность — одно из непременных условий продолжительности личного счастья.

Каменные тюрьмы — называемые домами, изуродованная жизнь — жизнью цивилизованною, мерзость нравственная — тактом житейским называемая, продажность, бессердечие, беспечность, разврат, словом все гадкие инстинкты человека, правда, прикрашенные тем или другим способом, фигурируют и служат главными двигателями во всех слоях общества от низшего до высшего. Могу сказать только одно, что в обществе, подобном нашему, очень худо жить человеку с душой и сердцем.

Как вольной птице трудно жить в клетке, так и мне не ужиться среди «цивилизации», где каждый человек, прежде всего, раб условий общественной жизни. Но простор пустыни — вот о чем я день и ночь мечтаю. Дайте мне горы золота, я за них не продам своей дикой свободы.

Он был популярен в Империи так, что никакому Киркорову не снилось, у него в России были тысячи фанатов — семейством Романовых начиная; мальчишками, грезящими приключениями, заканчивая.

Но он всегда уходил.

"Не изменю до гроба тому идеалу, которому посвящена вся моя жизнь. Написав что нужно, снова махну в пустыню, где при абсолютной свободе и у дела по душе, конечно, буду сто крат счастливее, нежели в раззолоченных салонах".

Он умер в 49 лет, собираясь уйти высокогорьем на Лхассу. Умер, заразившись тифом, от которого сгорел свечкой в два дня.

И даже тогда он не вернулся.

Он так и лежит там — в своей любимой Центральной Азии, на высоком берегу Иссык-Куля, рядом с городом, который давно уже не носит его имя.

Люди… Люди ведут себя как обычно. Его музейный комплекс, который не тронули даже большевики после революции, ныне переформатирован. В 1998 году на территории комплекса власти Киргизии захоронили Хусейна Карасаева — киргизского ученого-языковеда. С этих же пор он начал именоваться "Мемориальный музей Н.М.Пржевальского и Х.Карасаева".

Но его это, думаю, вряд ли бы обидело — повторюсь, цену людям он знал всегда. Но кроме этого, он знал и другое — надо просто делать свое дело. Страсти мелких людишек навсегда канут в воды Леты, а сделанное тобой останется. А история…

"На историю надо смотреть, как на зеркало, в котором отражаются все глупости человеческие". (с) Николай Михайлович Пржевальский.

"Дьявол", расплатившийся детьми

Самое, пожалуй, знаменитое внутреннее перерождение в российской истории продемонстрировал знаменитый граф Федор Иванович Толстой по кличке "Американец" или "Татуированный дьявол".

Будучи совершенно безбашенным в молодости, к старости Американец стал очень набожным и богобоязненным человеком. Причем слово безбашенный следует понимать буквально, товарищ реально был без башки, в 90-е его бы окрестили "отморозком".

Чтобы было понятно — "Американцем" и "Татуированным дьяволом" он стал после одной истории, в которой как нельзя ярче проявился весь его характер. Окончив Морской Кадетский Корпус, тогда еще просто Федор служил в элитнейшем Лейб-гвардии Преображенском полку. Однажды, устраивая полеты на супермодной новинке — воздушном шаре, он "пролетал" смотр полка и по возвращении полковник отчитал его при всех. Фёдор обиделся и плюнул старику в лицо. Они стрелялись, полковник получил тяжелое ранение, а Федора ожидали серьезные неприятности.

Тогда родственники решили спрятать прошрафившегося, и отправили его в кругосветное плавание с экспедицией Крузенштерна вместо другого Федора Толстого — кузена дуэлянта и будущего художника — медальера. Родственники — знаменитый клан Толстых — у Федора были хоть и обедневшие, но все еще очень влиятельные и, кстати, весьма известные. Писатель Лев Толстой, например, доводился ему двоюродным племянником, а Мария Лопухина со знаменитого портрета — родной сестрой.

Толстой ушел в плавание, и вскоре на судне "Надежда" от нового члена экипажа выли все — так он всех достал. Николай Резанов (тот, который "Юнона" и "Авось"), вот что писал о нем в своем дневнике:

Крузенштерн взял себе в товарищи гвардии подпоручика Толстого, человека без всяких правил и не чтущего ни Бога, ни власти, от него поставленной. Сей развращенный молодой человек производит всякий день ссоры, оскорбляет всех, беспрестанно сквернословит и ругает меня без пощады.

В итоге Крузенштерн воспользовался своей капитанской властью и высадил склочника на берег во время стоянки на Камчатке, велев добираться в Петербург своим ходом. А незадолго до этого, при заходе на Маркизовы острова, Федор татуировался у тамошних аборигенов от пальцев ног до шеи и кистей рук.

Татуировками этими, кстати, он очень гордился и хвастался долгие годы, его племянница Мария Каменская (дочь уступившего место на корабле "второго Федора Толстого"), вспоминала, что сначала дядюшка раздевался до пояса и его разглядывали охающие дамы, "потом мужчины все вместе отправлялись в курительную комнату и уж там-то стягивали с дядюшки последние подштанники, за трубками изучая графа что спереди, что сзади…".

Вдохновленный этой историей Грибоедов не удержался и упомянул героя великосветских салонов и карточных столов в своей пьесе "Горе от ума". Помните?

Ночной разбойник, дуэлист, В Камчатку сослан был, Вернулся алеутом, И крепко на руку не чист.

Толстой, мухлевавший за карточным столом практически в открытую, обиделся. Тщательно зачеркнул вторую строчку и рядом написал: "В Камчатке черт носил", а в скобках добавил: "Ибо сослан никогда не был". Потом при случае спросил у Грибоедова:

— Ты что это написал, будто я на руку нечист?

— Так ведь все знают, что ты передергиваешь, играя в карты.

— И только — то? — искренне удивился Американец, — так бы и писал, а то подумают, что я табакерки со стола ворую.

Но я отвлекся, вернемся к его, как любил говорить племянник Лёвушка Толстой, "нравственному перерождению". Произошло оно при следующих обстоятельствах.

Фёдор Толстой, как вы, наверное, уже поняли, был завзятым дуэлянтом, одним из самых знаменитых бретёров Империи. Он одинаково хорошо и стрелял, и фехтовал, при этом с пугающим равнодушием относился к человеческой жизни. Известен, например, такой случай.

Как-то раз, проводя вечер за картами у Толстого, кто-то из его друзей, по одним сведениям Гагарин, по другим, Нащокин, с кем-то повздорил и вызвал обидчика. Секундантом пригласил хозяина дома, "Американца". Зайдя за ним утром, он обнаружил Федора спящим, и начал будить его — опаздываем, дескать. На что Толстой перевернулся на другой бок и ответил: "Уже не опаздываем. Ты был оскорблен под моим кровом и воображал, что я допущу тебя до дуэли? Я твоего приятеля уже убил".

Оказалось, что он тем же вечером специально поссорился с обидчиком друга, вызвал его, назначил дуэль на 6 часов утра, застрелил своего противника, вернулся домой и лег спать.

Все изменилось после того, как Толстой женился — как всегда, со скандалом, на цыганской плясунье Авдотье Максимовне Тугаевой, после многолетнего сожительства. Вот что рассказывает о проклятии дяди та же Мария Каменская:

"Убитых им на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было 12 человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того, как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово «квит»".

Он действительно считал смерть одиннадцати своих детей Божьей карой за смерть одиннадцати человек, убитых им на дуэлях. Вот тогда-то он и стал тем набожным прихожанином. Эти страшные "квитания" прекратились только после того, как последней — уже в 17-летнем возрасте — умерла его любимая дочь, многообещающая поэтесса Сарра.

Как заключает Каменская, "когда же у него умер одиннадцатый ребёнок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганёночек будет жив»".

И действительно, последний "цыганёнок", дочь Параша, жила долго. Она стала Прасковьей Федоровной, супругой московского губернатора В. С. Перфильева и дожила почти до конца XIX века, умерев в 1887 году.

Сам же Американец умер в 1846-м, в 64 года. Говорят, перед смертью исповедовался несколько часов — оно и понятно, нагрешил он в этой жизни немало.

Его могила на Ваганьковском кладбище до сих пор цела, при случае можете навестить.

Не скучней Фандорина

Реальная жизнь прототипов героев романов Акунина была не менее захватывающей, чем у Эраста Фандорина.

Романы Бориса Акунина, как и фильмы, снятые по его произведениям, просто наводнены реальными историческими фигурами. Причем они не просто упоминаются вскользь — делатели российской истории являются активными и заметными персонажами всех историй о похождениях Эраста Фандорина.

Беда только, что средний гражданин РФ знанием истории обременен в столь же среднем объеме и часто ему просто остаются невдомек прозрачные намеки Григория Шалвовича. Все ли зрители "Турецкого гамбита" расшифровали во влюбленном Соболеве — знаменитого генерала Скобелева?

Угадали под толстеньким фандоринским начальником Мизиновым шефа Отдельного Корпуса Жандармов и начальника Третьего Отделения собственной Е.И.В. Канцелярии Николая Владимировича Мезенцова?

И уж наверняка мало кто догадывается, что американский журналист Януарий Алоизий Мак-Гахан стал прототипом сразу двух персонажей в «Турецком гамбите» — этот человек был столь широк, что в одного персонажа не вмещался и пришлось разделить его между «французом» Д'Эвре, и британцем Маклафлином.

Если честно, там практически все герои с прототипами, и все практически не скрываются: Перепелкин — Куропаткин, Конецкий — Ганецкий и т. п.

Вот не учите вы историю, а зря. Ощущать себя умным весьма приятно. Наблюдаешь на экране, как Соболев в исполнении Александра Балуева делает предложение Вареньке Суворовой, и думаешь сочувственно: "Вот и сведет тебя, Михаил Дмитрич, эта любвеобильность в могилу.

Помрешь ты ровно через пять лет после описываемых событий, в ресторации "Англия", что располагалась некогда в Столешниковом переулке в Москве, в номере у известной на всю Москву проститутки Ванды, которая после этого никогда не избавится от клички "Могила Скобелева". И будет хоронить знаменитого 39-летнего "белого генерала", покорителя Туркестана и пленителя армии Вессель-паши, вся Россия, и будут сбежавшиеся со всей губернии мужики твой гроб нести на руках 30 километров, и упокоишься ты с миром в Спасо-Преображенском храме на границе Рязанской и Тамбовской областей".

"Статский советник" населен реальными историческими персонажами ничуть не менее плотно, чем "Турецкий гамбит". Сегодня вам предлагается короткий рассказ о трех героях романа Акунина, причем — не самых заметных.

Появляющийся ближе к финалу Великий князь Симеон Александрович в исполнении Александра Стриженова — это младший брат тогдашнего императора Александра III, четвертый сын Александра II, Сергей Александрович Романов.

Учившийся истории у С.М. Соловьева, а праву — у будущего Обер-прокурора К.П. Победоносцева, он стал известен после той самой русско-турецкой войны 1877-78 годов, которая теперь долго будет у российского зрителя ассоциироваться с "Турецким гамбитом". Служил в Рущукском отряде под началом брата Александра, будущего императора, участвовал в боевых действиях и даже заработал высокую офицерскую награду — Георгиевский крест.

В том самом 1891 году, в котором и происходят события "Статского советника", Высочайшим указом Великий князь Сергей Александрович был назначен Московским Генерал-губернатором. Сменил он на этом посту знаменитого московского "дедушку", князя В.А. Долгорукова (в фильме — князь Долгорукой в исполнении Олега Табакова), которому было уже 80 лет, а управлял "второй столицей" он к тому времени более четверти века, Лужков отдыхает.

И, кстати, у "второго Долгорукова" действительно был верный камердинер Григорий Вельтищев, которому Акунин немного подправил имя, сделав его Фролом Ведищевым.

Обидевший Фандорина Великий князь Сергей Александрович до таких рекордов не добрался, властителем первопрестольной он прослужил "всего" 14 лет. И если Долгорукий оставил памятником себе Храм Христа Спасителя, то великий князь запомнился основанием соперничающего с Эрмитажем Музея Изящных Искусств (ныне ГМИИ им. Пушкина) и Исторического музея.

Но в памяти потомков он остался не только подвигами в области музейного дела. На нем — "Ходынка". Именно при нем в Москве впервые начали отлавливать "незаконных мигрантов". Вот только в роли азербайджанцев и таджиков тогда выступали евреи, правдами и неправдами выбиравшиеся из "черты оседлости". Распоряжением генерал-губернатора на них устраивались облавы с целью выдворения на родину, причем в помощь полиции привлекалось и "гражданское население": за каждого выявленного незаконного еврея дворник получал 3 рубля из специального фонда полиции.

Его деятельность на страже "бывшей столицы" пресекли те самые "бомбисты", послужившие, если верить Акунину, главным орудием в интриге, принесшей Сергею Александровичу пост московского градоначальника. Дело в том, что московский градоначальник ко времени первой русской революции стал фактическим главой придворных "консерваторов" и жупелом в глазах "либеральной общественности". После жестокого разгона студенческих демонстраций 5 и 6 декабря 1904 года ему пришлось уйти в отставку, а эсеры устроили за ним настоящую охоту силами боевой группы Азефа и Савинкова. Она увенчалась успехом — 4/17 февраля 1905 года террорист Иван Каляев бросил бомбу в карету Великого князя, и того буквально разорвало на куски. На месте гибели был установлен памятный крест, который прославился позже. Именно с него после революции 1917 года началось "уничтожение памятников старого режима" — 1 мая 1918 года Владимир Ильич Ленин самолично привязал к нему веревку, и крест сбросили с пьедестала.

Еще два героя романа Акунина — это скромные служащие Московского охранного отделения, коллежский асессор Евстратий Павлович Мыльников и старший чиновник для поручений Сергей Витальевич Зубцов. В реальной же истории Евстратий Павлович Медников и Сергей Васильевич Зубатов прожили жизнь, достойную отдельного романа.

Медников был из старообрядцев, что называется, "из простых".

Малограмотный крестьянин начал службу обычным городовым московской полиции, однако вскоре его природная сметка привела к тому, что его заметили в Охранном отделении и взяли к себе — филером, "топтуном". И не прогадали — к этому делу у него обнаружился блестящий талант. Быстро пройдя все ступени служебной лестницы, он стал заведующим филерской службы московской "охранки" и, по сути, создал новую систему службы наружного наблюдения. Вот как вспоминает о нем бывший генерал-майор Отдельного корпуса жандармов Александр Спиридович:

"Он создал в этом деле свою школу — Медниковскую, или как говорили тогда, "Евстраткину" школу. Лучше его филеров не было, хотя выпивали они здорово и для всякого постороннего взгляда казались недисциплинированными и неприятными. Они признавали только Медникова. Медниковский филер мог пролежать в баке над ванной (что понадобилось однажды) целый вечер; он мог долгими часами выжидать на жутком морозе, мог без багажа вскочить в поезд за наблюдаемым и уехать внезапно, часто без денег, за тысячи верст; он попадал за границу, не зная языков, и умел вывертываться".

Позже именно усилиями Медникова и его постоянного начальника Зубатова был создан знаменитый "Летучий отряд" — группа суперпрофессионалов сыска, которая, как "Скорая помощь", высылалась в любую точку Российской империи при всяком громком деле. Медников вместе с Зубатовым перебрался в столицу, где в 1902 г. был назначен "заведующим наружным наблюдением всей Империи". В зените карьеры бывший Ванька-постовой дослужился до старшего чиновника для поручений в ранге надворного советника с правом потомственного дворянства, получил "Владимира" в петлицу, купил себе имение и придумал собственный герб, на котором была изображена пчела — символ трудолюбия.

Но прошлое рано или поздно настигает каждого. Евстратий Павлович, уже давно будучи в отставке, очень тяжело воспринял предательство Леонида Меньщикова, который два десятка лет был его близким соратником, а в 1909 году "передался" на сторону революционеров и совершил самый страшный для любого опера проступок — "засветил" тайных сотрудников, опубликовал за границей списки секретных агентов Департамента полиции. Из-за этого в 1910 году Медников заболел тяжелым душевным заболеванием, несколько лет лечился и закончил свои дни в одной из психиатрических лечебниц.

Его многолетний начальник Сергей Зубатов даже в фильм не попал — остался только в романе Сергеем Витальевичем Зубцовым. "Сергей Витальевич Зубцов — самый толковый из моих работников, он в свое время и разработал схему «Встреча Пэ-Пэ-эР" — помните реплику генерала Пожарского в исполнении Никиты Михалкова?

Но то в романе, а в жизни Сергей Васильевич Зубатов помнится многим одноименным рабочим движением — кто изучал "Историю КПСС", тот наслышан о "зубатовщине".

На самом деле Сергей Васильевич занимался не только организацией рабочих кружков. Будущий гроза революционеров начинал как один из них — в юности Зубатов якшался с нигилистами, был исключен из гимназии, организовывал нелегальные кружки, арестовывался полицией, освобождался под залог и т. п. От срока "за политику" его спасло то, что в 1885 году он был завербован жандармским ротмистром Бердяевым и стал секретным сотрудником охранки, в просторечье — "сексотом". С его помощью были взяты многие "бомбисты" и 1889 году, поняв, что разоблачение уже неминуемо, скромный телеграфист переходит на легальную работу в полицию.

И здесь, как и у Медникова, его талант аналитика и организатора раскрылся в полной мере. Зубатов сделал головокружительную карьеру, по сути, именно он создал профессиональный политический сыск в Российской империи, тот самый сыск, который предотвратил множество терактов и сумел внедрить своих агентов в самую верхушку всех радикальных партий.

Беспрецедентный факт — всего лишь через пять лет после начала службы Зубатов, не имея офицерского звания, в 1894 году стал помощником начальника Московского охранного отделения, а в 1896 — его начальником. Потом перевод в Питер, в столицу, где он стал руководить политическим сыском в стране, возглавив знаменитый особый отдел Департамента полиции.

Невиданно быстрый взлет полицейского "вундеркинда" и его намечавшийся союз с премьер-министром Витте сильно испугал всесильного министра внутренних дел В.К.Плеве, который при первой же возможности отправил полковника Зубатова в отставку.

После гибели В.К.Плеве в результате теракта Зубатов был прощен, полностью восстановлен в правах, получил солидную пенсию, но на службу больше не вернулся. Узнав об отречении Михаила Романова 2 марта 1917 года, в тот же день застрелился в своей квартире, унеся в могилу все свои тайны.

Как Америка стала Америкой или Почему кинули Колумба

Мы все с детства помним, что Америку открыл Колумб, а назвали ее в честь Америго Веспуччи. Но мало кто в курсе — как и почему это произошло.

Меж тем всему виной — карта. Обычная географическая карта, которая называется Universalis Cosmographia Secundum Ptholomaei Traditionem et Americi Vespucii Alioru[m]que Lustrationes,что переводится с латинского как «Карта мира, построенная в соответствии с методом Птолемея и дополненная новыми землями от Америго Веспуччи».

Но вообще она известна в научных кругах как "карта Вальдземюллера 1507 года" и является одной из самых таинственных и судьбоносных карт в истории человечества.

Это первая карта, на которую нанесен Тихий океан, мыс Горн и практически безошибочно изображено западное побережье Южной Америки, хотя его в то время никто из европейцев еще никто не видел. На ней впервые Америка изображена в виде двух континентов, впервые Северная Америка отделена от Азии, то есть обозначен знаменитый "Северо-западный проход", который будут искать еще многие и многие годы.

Наконец, именно она дала имя явлению, без которого современный мир немыслим — "Атлантика". Воды к западу от Европы в разное время называли по-разному: "Море за Геракловыми столбами", "Атлантик", "Западный океан", "Море мрака". Но название "Атлантический океан" впервые появилось в 1507 году на карте Вальдземюллера, и с тех пор это обозначение утвердилось в географии.

Ну и самое главное — на этой карте Америка впервые была названа Америкой.

Именно Мартин Вальдземюллер по праву считается отцом "величайшей несправедливости в истории человечества".

На вопрос — почему же Америка не называется Колумбией, обычно отвечают: потому как Колумб так и умер в убеждении, что нашел новый путь в Индию. Но стоит лишь поинтересоваться — почему же, когда все выяснилось (а это произошло довольно быстро), благодарные потомки тем не менее наплевали на приоритет великого генуэзца — ответом обычно служит недоуменное молчание.

А на самом деле все просто — все дело в уникальном стечении обстоятельств, которое позволило Веспуччи проскочить в приоткрывшуюся дверь и увековечить свое имя.

Обстоятельств этих три — догадливость, открытость и хороший пиар-агент.

Именно Веспуччи первым догадался о том, что недавно открытые Колумбом земли — не часть Азии, а новый материк. В письме другу он пишет: "Большинство древних авторов говорят, что к югу от экватора нет материка. Но мое последнее путешествие доказало, что такое мнение ошибочно, так как в южных областях я нашел материк, более плотно населенный людьми и животными, чем наша Европа, Азия или Африка…".

Письма Веспуччи были собраны и опубликованы в брошюре под названием Mundus Novis — "Новый мир" или, если хотите, "Новый Свет". И это сыграло роковую роль — интерес к новым открытиям среди европейской публики был в то время огромен,

а отчеты о результатах плаваний Колумба и других испанских мореплавателей были засекречены испанским правительством и, естественно, не публиковались.

Поэтому сочинения Веспуччи стали очень популярными, и началось то, что сегодня мы бы назвали "раскруткой" этого проекта. В частности, друг Веспуччи, руководитель флорентийской городской республики, гонфалоньер юстиции Пьетро Содерини отправляет брошюру одному из тогдашних "просвещенных правителей" — герцогу Лотарингии Рене II.

"Поощритель географических открытий", как называет Рене II энциклопедия Брокгауза и Ефрона, опекал тогда группу "молодых интеллектуалов": Люда, Рингмана и Вальдземюллера, живших в маленьком городке Сант-Дье вблизи Страсбурга.

Мартин Вальдземюллер специализировался на картах, подписывая их псевдонимом "Овчарка" — настолько неутомимо он вынюхивал везде новые сведения о земле. Именно тогда он заканчивал работу над самым глобальным своим проектом — большой картой мира общей площадью более 3 квадратных метров.

Трактат Веспуччи произвел на него неизгладимое впечатление и на изображении нового материка Вальдземюллер крупными буквами написал: "Америка".

Карта вышла в 1507 году гигантским в то время тиражом в тысячу экземпляров, а в изданном вместе с ней трактате "Введение в космографию" Вальдземюллер пояснил свое решение. Упомянув о том, что обитаемую землю издавна делили на три части, Европу, Азию и Африку, которые "получили свои названия от женщин", картограф написал: "Но теперь и эти части света шире исследованы, и открыта четвертая часть Америго Веспуччи… и я не вижу, почему, кто и по какому праву мог бы запретить назвать эту часть света страной Америго или Америкой".

Может, это бы так и осталось забавным эпизодом о "самозванце поневоле" (к примеру, на вышедшей в следующем году карте Яна Рейса этот материк называется "Землей Святого Креста" или "Новым Светом").

Но на беду Колумба карта Вальдземюллера оказалась просто великолепной — более точного изображения земного шара тогда не существовало.

Откуда Мартин Вальдземюллер в своей сухопутной Лотарингии узнал то, о чем тогда не подозревали опытнейшие капитаны — тайна, которую мы, наверное, не раскроем никогда. Просто мистика какая-то, Первые европейские исторические свидетельства о Тихом океане, к примеру, появились благодаря экспедиции конкистадора Васко Нуньесу де Бальбоа, которая состоялась только через пять лет после выхода карты, в 1513 году. Эта экспедиция показала, что ширина Южной Америки на определенных широтах соответствует карте Вальдземюллера с точностью до 70 миль.

Как следствие — карту Вальдземюллера копировали бесчисленное множество раз, она стала значимейшим явлением культурной жизни (некоторые ученые, в частности, Х. Марголис, утверждают, что именно эта карта стала толчком, позволившим Копернику создать гелиоцентрическую теорию) и название "Америка" расходилась все шире и шире, переписываясь на все новые и новые карты.

Все! Джинн вылетел.

А Колумб пролетел.

Сегодня в мире осталась только одна карта из тысячного тиража. Ее нашли в начале XX века в библиотеке одного из мелких германских князей. После многолетних переговоров с наследниками в 2003 году Библиотека Конгресса выкупила ее за 10 миллионов долларов.

Иван Грозный — потомок Чингиз-хана?

Иван Васильевич Четвертый aka Грозный всем рассказывал, что он потомок римского императора Октавиана Августа. «Мы от Августа кесаря родством ведемся», — писал он шведскому королю.

Этому, правда, мало кто верил — и правильно делали!

Меж тем цезарь — не цезарь, но Иван Васильевич и впрямь мог похвастаться кровью множества царственных династий.

Чья же кровь смешалась в первом русском царе? А я расскажу!

Начнем с самых близких и двинемся к дальним.

1. Византийская императорская династия Палеологов. Через Софью Палеолог — племянницу последнего императора Византии Константина XI Палеолога. Она, как известно, стала женой Ивана III Великого и бабушкой Ивана Грозного.

2. Литовская княжеская династия Гедиминовичей. Через Софью Витовтовну, единственную дочь легендарного великого князя литовского Витовта Кейстутьевича. Софья стала женой великого князя московского Василия I, матерью Василия Тёмного и прапрабабушкой Ивана Васильевича Грозного.

3. Чешская княжеская династия — через Марию Шварновну, канонизированную супругу великого князя владимирского Всеволода Большое Гнездо. Так, в статьях, предваряющих Комиссионный список Новгородской первой летописи, она прямо называется «Мариа Всеволжа Шварновна, дщи князя Чешьского»

4. Византийская императорская династия Комнинов — через Ольгу, вторую жену Юрия Долгорукого и мать Всеволода Большое Гнездо. Про нее мало что известно, но, поскольку старшие дети от этого брака были увезены бежавшей матерью в Византию и там очень благосклонно приняты, Карамзин высказывал мнение о греческом происхождении Ольги и о том, что она принадлежала к царскому дому Комнинов.

5. Византийская императорская династия Мономахов — через так называемую "Мономахиню", неизвестную по личному имени дочь императора Константина IX Мономаха. Ее, как известно, выдали замуж за киевского князя Всеволода Ярославича и она стала матерью Владимира Мономаха. Отсюда, собственно, и прозвище этого князя.

6. Шведская королевская династия — через Ингигерду, дочь первого христианского короля Швеции Олафа Шётконунга и королевы Эстрид Ободритской. Ингигерда — жена великого князя киевского Ярослава Мудрого и бабушка Владимира Мономаха. Она канонизирована Русской православной церковью под именем Анны Новгородской.

7. Полоцкая княжеская династия скандинавского происхождения — через Рогнеду Рогволодовну, дочь князя полоцкого Рогволода, одну из жен Владимира Красно Солнышко и мать Ярослава Мудрого. Скандинавское происхождение Рогнеды еще в начале XIX века отмечал Август Шлецер, указывая на имена: Рогволод — «Рёгнвальд», Рогнеда — «Рагнхильд». Скандинавскими считают имена Рогнеды и ее отца также Макс Фасмер и многие авторитетные историки-скандинависты.

Дальше все сплошь скандинавки, за исключением матери Владимира Святого Малуши, ключницы и сестры Добрыни Никитича. Поэтому на этом, наверное, и завершим список.

Хотя нет. Из "прямой восходящей линии" Грозного выпали "вторые жены", три иностранные принцессы, давшие начало другим линиям Рюриковичей. Это представительницы:

Македонской династии в Византии — через Анну Византийскую, единственную сестру правящего тогда императора Василия II Болгаробойцы и его брата-соправителя Константина VIII. Той самой, что стала женой Владимира Святого и матерью первых русских святых Бориса и Глеба.

Английской донорманской династии — через принцессу английскую Гиту Уэссекскую, дочь последнего правившего англосаксонского короля Гарольда II и Эдиты Лебединой Шеи. Гита, как известно, стала женой Владимира Мономаха и матерью Мстислава, Изяслава, Святослава, Романа, Ярополка, Вячеслава, Марии, Евдоксии, Евфимии, Агафьи и Глеба — сводных братьев и сестер Юрия Долгорукого. И, как несложно догадаться по количеству детей, родоначальницей огромнейшего количества Рюриковичей.

Половецкой династии — через оставшуюся безымянной половецкую княжну Аеповну, дочь половецкого хана Аепы Осеневича. Она стала первой женой Юрия Долгорукого и матерью сводных братьев Всеволода Большое Гнездо, в том числе и Андрея Боголюбского. Реконструкция по черепу внешнего облика Андрея Боголюбского, проведенная нашим великим ученым Герасимовым, наглядно показывает, сколь заметна была кровь матери у православного князя.

— Стоп! — кричит памятливый читатель — Автор, ты куда прощаться собрался?

А Чингиз-хан-то здесь при чем?

Тьфу ты! Увлекся и чуть не забыл.

Да, действительно, наш первый русский царь, Иван IV Грозный действительно мог быть потомком Великого Монгола.

Как? Да по материнской линии.

Все знают, что мать Грозного, Елена Глинская, была литовской княжной. Продвинутые любители истории даже в курсе, что род Глинских восходит к небезызвестному Мамаю, нашему противнику на Куликовом поле и создателю побоища его имени.

Дело в том, что после Куликовской битвы сын Мамая бек Мансур бежал в Литву и стал там родоначальником княжьего рода Глинских: "И после Донскаго побоища Мамаев сын Мансур-Кият Князь зарубил три городы Глинеск, [да] Полдову (Полтаву), [да] Глеченицу (Глиницу)…".

Тут продвинутые любители истории опять скажут — но Мамай же не был чингизидом?

И будут правы. Не был. Но тоже пытался сделать своих детей "особами царской крови". По этому поводу и женился на чистокровной чингизидке, золотоордынской принцессе, дочери хана Бердибека.

Официально объявить Грозного дальним потомком "Потрясателя Вселенной" мешает только одно обстоятельство — точно неизвестно, был ли Мансур рожден от дочери Бердибека или от другой жены Мамая.

В общем, доподлинной правды мы уже вряд ли узнаем, но вероятность есть.

И немаленькая.

Хорошее отношение к лошадям

Мы стали другими. Нам уже никогда не понять искренности обращения Владимира Владимировича, не нынешнего, а того, в желтой кофте: "Деточка, все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь".

Это надменные аналитики начала XX века могли, выглядывая в окно, рассчитывать тенденции развития гужевого транспорта, и пугать обывателей прогнозом, что через 50 лет лошадиный навоз завалит улицы Лондона до второго этажа. Врали, конечно, как обычно. Нет никакого навоза. Он исчез вслед за производителями и извозчичьи "Маруськи грешные" в компании с красными кавалеристами покинули нас навсегда.

Поэтому для современного филистера лошадь давно уже является неким мифическим животным, располагающимся где-то между химерой и грифоном. Вспомнив о лошадях, как-то быстро понимаешь, насколько хрупок мир. А всего несколько десятков лет назад ситуация с лошадьми была примерно такой же, как сегодня с собаками.

Россия, кстати, была страной-рекордсменом по количеству конских пород. В начале прошлого века пород и разновидностей лошадей у нас было более 50 тысяч, от полутонных тяжеловозов до тонконогих туркменских "теке", ныне известных как ахалтекинцы. Впрочем, как и сейчас у собак, основную массу поголовья составляли беспородные лошадиные "дворняжки" — крестьянские Сивки да Лыски. Критики в аннотации к картине Н.Е. Сверчкова "У церкви в праздник Фрола и Лавра" (именно в день этих покровителей домашнего скота согнанных к церкви лошадей и коров попы кропили святой водой) так и сетуют, дескать, основная масса лошадей на картине — беспородные, лишь те трое на первом плане — помеси тяжелоупряжных пород.

Художник Николай Сверчков, кстати, достоин отдельного внимания. В конце XIX века этот никогда не учившийся самоучка, выросший в придворных конюшнях (его отец был старшим конюхом) был знаменит не хуже Айвазовского. Вот только Иван Константинович был маринистом, а Николай Егорович — иппологистом, проще говоря, художником-"лошадником".

Никто лучше него не мог писать этих древних друзей человека. За свои картины этот талантливый дилетант получил звания профессора и академика. Французский император Наполеон III, коллекционировавший работы Сверчкова, наградил художника орденом Почетного легиона, а российская венценосная семья постоянно заказывала ему портреты высочайших особ. С Айвазовским его роднит и "писучесть" — только в фондах Музея коневодства хранится порядка 450 его картин. Представленные в этом тексте иллюстрации — капля в море.

Глядя на его работы, понимаешь, столь разветвленной и богатой была утраченная "лошадиная культура". У людей на почве коллекционирования, разведения и изучения лошадей натурально сносило крышу и они всю жизнь были готовы положить на этих четвероногих. Последние деньги спускались на то, чтобы приобрести или хотя бы арендовать какого-нибудь знаменитого производителя и улучшить породу в своем табуне.

Знаменитых коней эти фанатики именовали как императоров — "с номерами" и часами цокали над какой-нибудь "Кабалой IV" или "Барсом VI". Некоторые лошадки были без преувеличения властителями дум тогдашней России. Так, непревзойденный Крепыш, чья слава превзошла даже славу его великого деда Летучего, без всякой иронии именовался "лошадью столетия" и "национальной гордостью России". Еще бы — этот представитель породы "орловская рысистая" установил 13 мировых рекордов в беге на все дистанции, и после его смерти фанаты поставили ему самый натуральный памятник.

Самым известным из этих сумасшедших был, бесспорно, граф Алексей Орлов-Чесменский. Колоритнейший из пятерых братьев Орловых, "делатель императриц", силач и флотоводец пустил на лошадей едва ли не все богатства, полученные от благодарной Екатерины. Правда, и вернул свое с лихвой — вывел две знаменитейшие породы, "орловскую рысистую" и "орловскую верховую". Скульптура с изображением родоначальника "рысистой", Барса Первого, до революции вручалась победителю главных скачек страны. Любопытно что лепили скульптуру с Лебедя Четвертого, прапраправнука легендарного коня.

Впрочем, что там скульптура? Покажите мне хоть один вид искусства, где бы обошлось без лошадей. "Холстомера" помните? Эта повесть Льва Толстого, как выясняется, вызвала к жизни не только самый великий спектакль Товстоногова и мюзикл, добравшийся даже до Бродвея. Как выясняется, прототипом знаменитого мерина был рысак Мужик I, за свой ход и прозванный "Холстомером", однако его пегая масть была признанна вредной для породы, за что конь и был кастрирован. Тот самый Сверчков, оказывается, восхитившись текстом Толстого, по зову сердца написал диптих "Холстомер в молодости" и "Холстомер в старости", и подарил картины писателю. Сейчас они хранятся в Музее Л. Н. Толстого в Москве.

Лошади, кони, кобылки, жеребята… Стрелецкие, орловские, першероны…

"А по ночам мне снится конь, ко мне подходит рыжий конь…"

Cамая спокойная в мире страна

Жил на свете такой Дубровский. Нет, не тот, который "спокойно, Маша!", а другой, Пётр Петрович.

Работал Пётр Петрович Дубровский секретарём-переводчиком посольства России во Франции аккурат во время Великой французской революции, и была у него одна, но пламенная страсть.

Наутро после знаменитого взятия Бастилии во дворе бывшей тюрьмы никого не было — восставший народ успел не только одержать победу, выпустить заключенных, отпраздновать победу (потанцевав, ага) но и даже разойтись — ведь делать там больше было нечего.

Но одинокий человек, копошившийся ранним утром во дворе Бастилии, придерживался другого мнения. Это был Дубровский. Он собирал во дворе и рвах листки из развороченного накануне архива Бастилии.

Да, Дубровский был страстным коллекционером рукописей. И в буре Великой Революции он занимался тем, что скупал выбрасываемые восставшей чернью старые рукописи — не только бастильские, но из разоряемых древних монастырей вроде цистерцианского монастыря в Париже Сент-Антуан де Шан или Сен-Жерменского монастыря.

В общем, после отставки в Россию он привез около 400 древних западноевропейских рукописей и миниатюр, 94 восточных (на 15 языках) и около 50 славянских. А потом подарил свою коллекцию Александру I. Император поблагодарил и распорядился передать ее в Императорскую публичную библиотеку. Именно коллекция Дубровского и стала основой отдела европейских древних рукописей библиотеки, а сам собиратель получил щедрую компенсацию (единовременную субсидию в 15.000 р. и пожизненную пенсию в 3,000 рублей ежегодно) и место хранителя новообразованного отдела.

Это все была присказка, а теперь — сказка.

А столетие спустя, в 1903 г. уже другой император, Николай II, вдруг в беседе с приехавшим в Россию французским президентом, показав коллекцию и рассказав ее историю вдруг щедрым жестом предложил вернуть ее Франции.

На что тот, по легенде, ответил:

— Не сочтите за дерзость, Ваше Величество, но мне вот о чем подумалось. У нас ведь за эти сто лет, кроме той, Великой, было еще три революции, шесть режимов, дважды восстанавливалась монархия, иностранная оккупация, Парижская коммуна, уличные бои в столице…

Пусть лучше рукописи лежат у вас.

Россия — самая спокойная в мире страна.

Петр I и первая "Битва экстрасенсов"

Битва экстрасенсов. Сезон нулевой, акт первый

Первый русский император Петр I любил шаманов. Ровно 317 лет назад, 8 января 1702 года тогда еще не император Петр Алексеевич написал письмо в Сибирь "столнику нашему и воеводе Леонтью Федоровичю Хрущову" и потребовал следующее:

«Прислать к Москве к будущей зиме 1703 году трех или четырех человек Самояди шаманов, которые совершенно шаманить умели, и дать им провожатых и подводы, и велено их по городам кормить … и везти их с бережением, и велел взять с собою, что к тому шаманству им понадобится. И их не стращать, сказать им будет наша, великого государя, милость».

Воевода, правда, приказ не выполнил — но не из-за лени своей, а наоборот — из-за излишней ответственности. Хрущев к делу подошел со всем тщанием. Поймал где-то "дву человек самоядцких шаманов" и на всякий случай устроил им в приказной избе испытание — "какое шаманство за ними есть?".

Увы, но шаманы потерпели полное фиаско: "И те де шаманы били в бубен и крычали; а иного де шаманства за ними никакова кроме того нет". В общем, облажавшихся колдунов отправить в Москву воевода не решился — "чтоб … нашей великого государя казны лишные истраты не было».

В столице, правда, хрущевского радения о бюджете не оценили, велели делать что сказано, и пригрозили пеней: «И как к тебе ся наша великого государя грамота придет, и ты б <…> с Березова шаманов к предбудущему 1704 году с казенщикам безо всякой своей отговорки прислал к Москве".

В итоге началось нечто вроде "Битвы экстрасенсов" — по всей Сибири искали сильных шаманов. Вот что пишут в челобитной Михаил и Алексей Черкаские: «Указал великий государь в Сибирских городех <…> в Белогорье и в Самояди и в иных ясашных волостях велел сыскать шаманов таких знающих, которые вешки и о всяких делех с болванами своими говорят и их вспрашивают, и в том шаманстве им те болваны и в Белогорье медный гусь отповедь чинят, и они в шаманстве в огонь мечютца и иные мечты чинят; а сыскав выслать в Тобольск <…> и с теми шаманы прислать толмачей, кто их язык разумеет».

Чем кончилась эта история — непонятно, скорее всего — ничем. Петр отвлекся на другие дела, но идеи встретиться с сильнейшими сибирскими шаманами не оставил.

Битва экстрасенсов. Сезон нулевой, акт второй

К идее вернулись как в книжке — 20 лет спустя. В 1722 г. сибирскому губернатору князю Черкасскому была доведена воля Императора — отправить в Петербург «якутскаго жителя Дмитрия Кичкина с инородцами, именуемыми «Шитыми Рожами», с четырьмя шаманами и с выходцом из Китая, умеющим читать и писать по манжурски и по никански (по-китайски — ВН); при чем дозволить ему, Кичкину, привезти товаров на 4000 рублей».

По поводу «шитых рож» не пугайтесь — так называли эвенкийских шаманов, которые делали себе на лице татуировки несколько необычным способом — вдевали в иголку нитку, натертую сажей или иным красителем и в прямом смысле слова прошивали себе татушку на лице и на руках.

Местные власти в ответ начали тупить и «включать дурака», прислали отписку что «означеных иноземцев никакого реэстру не имеетца», а также им не понятно, кого из тунгусов или якутов взять.

Центр конкретизировал требования: «Велено дворянину Дмитрею Кычкину в сибирских городех ис тунгуского и ламуцкого народов (то есть эвенков и эвенов — ВН) шитых рож до четырех семей, также из Якуцкого уезду шаманов лутчих, которые пользуют от болезней и бутто угадывают, коликое число взять, четырех человек выбрать, привесть в Санкт-Питербурх».

На самом деле в Питере было не до шуток — у Петра резко обострилась почечнокаменная болезнь, и, похоже, на сибирских шаманов он возлагал определенные надежды. На местах от императорского гнева порядком наложили в штаны и быстренько составили реестр колдунов.

Этот список лучших сибирских шаманов, своеобразных победителей тогдашней «Битвы экстрасенсов», дошел до нас. Он приводится в отправленном в 1724 году указе якутскому воеводе Измайлову о содействии в препровождении в Петербург «инородцев, называемых «Шитыми рожами», и шаманов». Вот этот список. Имена, имена-то каковы!

«Реэстр шаманам.

Кангаланской волости: шаман Кучюняк Мазарин, он же Харабытик, шаман Уреыбас.

Кокуйской волости: шаман Сыдыбыл Дабудаков, шаман Иктей Кривой.

Борогонской волости: шаман Банга, шаман Турчак Бучюко, шаманы: Тыкы, Кыпчыкова сын Мосхою, он же Саингы, шаман Кусенек.

Нерюптенской волости: шаман Могудер, шаман Ламуга Байтаков.

Намской волости шаман Кутуях. Бахинского роду шаман Дегорень.

Мегинской волости Бырдый Кытынаков.

Сыланской волости шаман Байга.

Емконской волости шаман Дагыс. Тагуйского роду шаманы Кулакай, Дебука, Челодай, Даку. Лучинского сын шаман Одуй.

Боронской волости Кусегей шаман Жарын. Дакырского роду шаманы: Тас, Силим, Чачик.

Ерканской волости Жалан Омолдонов шаман. Жарканской волости шаман Конлеку. Шаманы ж Якуцкого города тамошние уроженцы pycкиe люди: Федор Турбин, Семен Рубачев».

Двое русских, переквалифицировавшихся в шаманы, особенно впечатляют.

Между прочим, в этом указе прямым текстом говорилось, что время на раскачку больше нет: «велено де дворянина Кычкина со определенными по Указу ему с шаманы и с шитыми рожами указанным числом с семьями выслать в самой скорости, в чем и подписаться ему, дабы он Кычкин, по Его Императорского Величества Указу, трактом своим ехал с великим поспешанием, нигде не медля ни часа под опасением жестокого штрафа…».

Но не успели — 28 января 1725 года Петр скончался, так и не увидев ни Харабытика, ни Уреыбаса.

Битва экстрасенсов. Сезон нулевой, акт третий

Как ни странно, на этом история не закончилась. Через четыре года после смерти Петра, уже при другом Петре — юном Петре Втором во дворце нашли эту переписку и вновь загорелись давней идеей. И вновь в 1929 году полетело указание — а подать сюда все того же «Дмитрея Кычкина» с его Шитыми Рожами! И начался сущий детектив.

Местные оправдывались, что выбранные тунгусы с женами оказались нехорошие и негодные к отправке, причем не потому, что у них «рожи не шитые», а потому, что «не суще они природные тынгусы и видом весьма плохи и не годны».

В Якутске сомневались в качестве наловленных на местах шаманов: «допросить, в какой силе камисар Шангин означенного Тесеку весма престорелого выслал: или по усмотрению их шаманского действа? И подлинно ль они имеют за собой действительное шаманство? А лучше их шаманством в Олекминску и в ведомстве того острога других не имеетца ль? А по допросех, ежели они покажут, что за собой шаманского действа не имеют, то их отпустить в жилища их; а Тесека и за старостию ко взятью не годен».

За «лучшими шаманами» развернулась настоящая охота, их «брали обманом», по приказанию Кычкина сажали под замок, шаманы же ехать к царю-батюшке не хотели, устраивали дерзкие побеги из-под стражи, а то и банально освобождались за взятку, записываемые как плохие и негодные колдуны.

Умер от оспы Петр Второй, но сменившая его Анна Иоановна указ подтвердила. Наконец, настал великий день, когда собранный цвет сибирского колдунства все-таки загрузили в сани и повезли в столицу. Якутские шаманы и шитые рожи успели добраться до Вышнего Волочка, но тут настиг новый указ — в августе 1731 года Анна Иоановна вернула их с дороги домой. Якутский дворянин Дмитрий Кычкин, подозреваю, долго матерился с досады, а потом повез свое татуированное воинство обратно.

Ну и зря развернула, кстати. Тогдашняя официальная медицина немногим от шаманства отличалась. Так, незадолго до смерти императрицы придворный европейский лекарь приписал Анне Иоановне от камней в почках высушенные и растертые в порошок эмбрионы зайчихи, да еще и сетовал, что сейчас зима, а до начала лета этого чудодейственного порошка, к сожалению, никак не получить. Так что еще вопрос, кто врачевал лучше — этот прощелыга или какой-нибудь шаман Могудер, не говоря уже про Федора Турбина.

Кстати, третий акт в документах доступен в Сети. В интернете полностью выложено дело «По доношению ясашных сборщиков о присылке тунгусов и прочих шитых рож и отдаче дворянину Кычкину для отправления в Санкт-Петербург» 1730 года, все 49 страниц.

Можете попробовать почитать.

Русские пандиты или Как называется ваша страна?

Центральная Азия была одним из самых последних белых пятен на карте мира. Уже изрядно изучившая даже дебри Африки и Амазонки Европа после начала Большой игры с удивлением обнаружила абсолютно неисследованный регион в самом центре родного материка. Самая большая проблема была в том, что белому человеку изучать те места было крайне проблемно. Местное население отличалось простотой нравов, и головы «гяурам» резало (именно резало, а не рубило), особо не рефлексируя.

Поэтому основными агентами у англичан были так называемые пандиты — подготовленные в специальной разведшколе индийцы, владеющие навыками конспирации, тайного сбора сведений и т. п. Русские же решили для этих же целей приспособить жителей недавно присоединенного Туркестана.

Многолетний участник Большой игры, матерый волк разведки, русский консул в Кашгаре Николай Петровский составил специальный опросник для своих агентов.

Кстати, удивительный был человек. В молодости — политзэк, солидный срок просидевший «за политику» в казематах Петропавловской крепости. На склоне жизни — человек, которого знало и уважало все высшее руководство страны, включая императора, кавалер изрядного количества орденов, причем не только российских. Один из мозговых центров Игры, сидя в богом забытом Кашгаре, он был, как писали его противники англичане, «одним из самых осведомленных в нюансах мировой политики людей». Британцы, кстати, вообще пугали Петровским начинающих разведчиков.

Так вот, составленный им опросник этот содержал 50 вопросов, ответы на которые надлежало получить у местных жителей.

Первый же вопрос наглядно показывает степень изученности региона: «Как называется ваша страна?»

Меж тем идея создать полноценную агентурную школу, как Петровский неоднократно предлагал, в итоге не нашла поддержки в высших кругах, все так и осталось на кустарном уровне. Что, впрочем, не отменило существования талантливых русских агентов-самородков.

Константин Симонов: забытая песня о Родине

Случившийся пару лет назад 100-летний юбилей Константина Симонова очень хорошо показывает, в каком скособоченном обществе мы живем. Сравните масштабы празднования с, например, 80-летним юбилеем актрисы Гурченко. Я не спорю, Гурченко хорошая актриса, но их вклад в русскую культуру XX века несколько неравноценен.

Тем не менее байопик для Первого канала сняли о Гурченко, чья биография вполне укладывается в фразу "снималась в фильмах и пела песни". А о Симонове, чья жизнь — готовый сценарий для сериала, показывают снятый еще в советские времена творческий вечер на канале "Культура" — потому что дешево и сердито: и денег не потратили, и юбилей отметили, можно галочку поставить.

Я не знаю, почему так делается. Я не знаю, почему сейчас Симонов никому не нужен. Даже властям для патриотической пропаганды, хотя ни одного поэта с большим, чем у него, "чувством Родины" я не знаю. Для него любить свою страну было — как дышать.

И даже после после смерти — раствориться в Родине. Ведь, как известно, по завещанию прах Симонова был развеян над Буйничским полем под Могилевом. Том самом поле, где в страшном 1941-м он впервые поверил, что мы можем выиграть войну. «Я не был солдатом, был всего только корреспондентом, однако у меня есть кусочек земли, который мне век не забыть, — поле под Могилевом, где я впервые в июле 1941 года видел, как наши в течение одного дня подбили и сожгли 39 немецких танков…».

Прах развеяли семь человек — вдова, дети и выжившие участники того боя. Там до сих пор стоит огромный валун с мемориальной доской, на которой написано: «…Всю жизнь он помнил это поле боя 1941 года и завещал развеять здесь свой прах».

Родина была его настоящей любовью — всю жизнь, от юношеских романтических стихов, через военное "но эти три березы при жизни никому нельзя отдать" до никогда не публиковавшихся из-за "антисоветскости" "Глазами человека моего поколения". Везде — Родина как высшая ценность. И это не поза, не пропаганда, тем более — не способ зарабатывания денег. Это что-то нутряное, глубокое и естественное. Он никогда никого не призывал любить Родину, он просто честно рассказывал — что она для него. Вся его жизнь — песня о Родине — и в делах, и в строках.

Наш лучший скальд Империи.

–

Поручик

Уж сотый день врезаются гранаты В Малахов окровавленный курган, И рыжие британские солдаты Идут на штурм под хриплый барабан. А крепость Петропавловск-на-Камчатке Погружена в привычный мирный сон. Хромой поручик, натянув перчатки, С утра обходит местный гарнизон. Седой солдат, откозыряв неловко, Трет рукавом ленивые глаза, И возле пушек бродит на веревке Худая гарнизонная коза. Ни писем, ни вестей. Как ни проси их, Они забыли там, за семь морей, Что здесь, на самом кончике России, Живет поручик с ротой егерей… Поручик, долго щурясь против света, Смотрел на юг, на море, где вдали - Неужто нынче будет эстафета?- Маячили в тумане корабли. Он взял трубу. По зыби, то зеленой, То белой от волнения, сюда, Построившись кильватерной колонной, Шли к берегу британские суда. Зачем пришли они из Альбиона? Что нужно им? Донесся дальний гром, И волны у подножья бастиона Вскипели, обожженные ядром. Полдня они палили наудачу, Грозя весь город обратить в костер. Держа в кармане требованье сдачи, На бастион взошел парламентер. Поручик, в хромоте своей увидя Опасность для достоинства страны, Надменно принимал британца, сидя На лавочке у крепостной стены. Что защищать? Заржавленные пушки, Две улицы то в лужах, то в пыли, Косые гарнизонные избушки, Клочок не нужной никому земли? Но все-таки ведь что-то есть такое, Что жаль отдать британцу с корабля? Он горсточку земли растер рукою: Забытая, а все-таки земля. Дырявые, обветренные флаги Над крышами шумят среди ветвей… "Нет, я не подпишу твоей бумаги, Так и скажи Виктории своей!" . . . . . . . . Уже давно британцев оттеснили, На крышах залатали все листы, Уже давно всех мертвых схоронили, Поставили сосновые кресты, Когда санкт-петербургские курьеры Вдруг привезли, на год застряв в пути, Приказ принять решительные меры И гарнизон к присяге привести. Для боевого действия к отряду Был прислан в крепость новый капитан, А старому поручику в награду Был полный отпуск с пенсиею дан! Он все ходил по крепости, бедняга, Все медлил лезть на сходни корабля. Холодная казенная бумага, Нелепая любимая земля…

Моя жена — египетская принцесса

Семья первая:

Несмотря на головные уборы мужчин, это не турки, это египтяне. Высший свет египетской аристократии, выше просто не бывает.

(изображение находится в общественном достоянии)

Потому что это семья покойного властителя Египта хедива Исмаила. Венценосное семейство сфотографировалось около 1898 года в Неаполе. Здесь его вторая и третья жены — сидят по центру и три его сына.

Мужчина, сидящий справа — принц Хусейн Камиль, будущий султан Египта и Судана с 1914 по 1917 год, во время британского протектората над Египтом.

Хусейну Камилю еще только предстоит стать Хусейном Камилем Первым, и получить прозвище "британская собака" — на трон его посадила английская оккупационная администрация, свергшая хедива Аббаса Хильми II.

Слева от будущей "британской собаки" стоит принц Ахмед Фуад, именно он унаследует трон после брата.

Точнее — его посадят на трон англичане, рассчитывая на то, что принц, выросший в Италии и служивший в итальянской армии, не имеет никаких связей в Египте и потому будет их послушной марионеткой. Британцы просчитались. Заняв трон, второй султан Египта быстро связался с плохой компанией — спелся с самыми крайними националистами. В общем, его двор стал гнездом антибританского сопротивления, в Египте началось мощное движение за создание независимого государства и случилось два мощных восстания. В итоге англичане вынуждены были признать независимость Египта, а Ахмед Фуад стал первым независимым королем Египта и Судана и правил до 1936 года.

Ну а толстенький мужчина слева — еще один брат, принц Ибрагим Хилми, так до трона и не добравшийся. Но оно ему и не надо было — он был не по части власти, а по части науки. Этот принц был известный египетский ученый и библиофил, денег на занятие любимой наукой библиографией у него было выше крыши, а больше ему ничего и не надо было.

Между папой и дядей Ахмедом Фуадом — его дочь, принцесса Салиха Ибрагим Хилми.

Такое вот дружное семейство. В самом деле дружное — несмотря на все политические заморочки, тусили вместе они охотно, вот еще один снимок примерно в том же составе, но сфотографировались не в Неаполе, а в Карловых Варах. Принц-книголюб в центре, дочь-принцесса слева от него.

(изображение находится в общественном достоянии)

В общем, грузить вас египетской политикой начала XX века я не буду — думаю, про это семейство все понятно. Перейдем ко второму.

Семья вторая:

Вот всем хороша полтавская земля, но людей там раза в три больше, чем мест для них. Хорошо тем, кому места достались, а всем остальным что делать? Приходиться суетиться и пробиваться — что сейчас, что сто лет назад. Как, например, дворянину Василию Васильевичу Юркевичу. Хотя, если честно, то одно название, что дворянину — имения семья не имела, денег, по большому счету, тоже. Шляхта безпорточная.

Спасибо папеньке с маменькой, выучили в Полтавской гимназии — а дальше, Васенька, ты уж сам.

И Васенька старался. Сначала через армию в люди выбиться пытался — сразу после гимназии поступил на службу унтер-офицером в I пехотный Невский Его Величества Эллинов полк. В полку не задержался — через несколько месяцев грамотного вольноопределяющегося, как положено, в Московское пехотное юнкерское училище определили, на офицера учиться. Там, в старой столице, портупей-юнкер Василий Юркевич отучился два года, и вернулся в родной полк, где и получил первое офицерское звание прапорщика, по нынешнему — лейтенанта.

Вот только жизнь армейская Васеньке совсем не полюбилась. Вы "Поединок" господина Куприна читали? А вы почитайте — хорошо открывает глаза на уровень жизни молодых офицеров до революции. В общем, офицерская карьера Васеньки продолжалась недолго: быстро поняв, что армия это "не его", он вышел в отставку, не прослужив и двух лет.

Ну и куда идти отставному прапорщику, у которого денег нет, а дома не ждут? Да туда же, куда и сейчас — в менты. Извините, в полицию.

13 августа 1873 года Василий был определен помощником городового пристава 2 части города Орла, а вскоре и женился на орловской дворянке Любочке. С детьми у молодоженов не задержалось — здесь же, в Орле, у них родилась дочь Оленька.

Но и в Орле Василию не очень нравилось. Город большой, народу много, а мест, как всегда мало. Перспектива не видна. Поэтому он даже рад был, когда через год его по распоряжению орловского губернатора перевели приставом 1-го стана Болховского уезда. Становой пристав — это, на современные деньги, начальник райотдела милиции где-нибудь в сельской местности.

Вот эта должность Василию Юркевичу, наконец, показалась. Ну да, работа суетная, "земли" у тебя много, и везде мужички так и норовят что-нибудь пакостное учинить, задолбаешься из деревни в деревню мотаться.

Но зато — ты человек! Это не город-муравейник, где ты никто и звать никак. Здесь — простор, здесь ты — ХОЗЯИН, здесь ты — ВЛАСТЬ, здесь все тебя знают и все шапку ломают. Как, прости Господи, шериф какой в Северо-Американских соединенных штатах.

Вот только случайное назначение в Болхов — это, конечно, не дело. Землю себе нужно самому подбирать, предварительно обстоятельно разобравшись во всех вариантах. Не прошло и года, как Василий Васильевич, по договоренности с коллежским регистратором Брянцевым и с согласия губернского начальства был перемещен на должность пристава 2 стана Малоархангельского уезда.

Все, хватит по России метаться, Россия большая — жизни не хватит. Пора оседать и устраиваться на месте — всерьез и надолго.

И действительно — на этой должности он прослужил почти десять лет, и дослужился до титулярного советника. Здесь же, в Малоярославском уезде, родились все его остальные дети — единственный сын Владимир и дочери Евгения, Наталья и Елена.

Сёстры Юркевич (Евгения, Наталия, Елена). Изображение находится в общественном достоянии

Кстати, жила большая семья Юркевичей не в городе, а в селе Покровском-Липовице. Город Малоархангельск, по мнению главы семейства, слова доброго не стоил. Вот как он сам о нем писал в губернской газете «Орловский вестник»:

"Общественной жизни у нас нет, увеселений ровно никаких, нет ни клуба, ни библиотеки. Жизнь мы проводим большей частью у себя дома или поигрываем друг у друга в картишки, с неизбежным, разумеется, прохождением «по одной».

Что сказать о наружном благоустройстве города? Хорошего сказать можно очень немного. Город наш стоит в овраге, а потому весной и осенью в нём такая грязь, что, не рискуя утонуть, даже ставни закрывать выезжают верхом, а сколько калош и сапог потеряно, сколько экипажей поломано в малоархангельской грязи — про то один Бог знает.

Против лавок Никулиных и ещё на одной из улиц есть такие ямы, что попавши в них ночью, живым не выберешься; но обывателям известны эти ловушки, и они осторожно избегают их, делая дальние обходы.

Если городская управа не желает замостить улиц, то хотя бы позаботилась об освещении города, а то у нас на весь город имеются только 2 или 3 фонаря, да и те почти никогда не зажигаются…

Мудрено ли, что сразу после отставки Василий Васильевич покинул Орловскую губернию и перебрался в Воронеж, где и пошли в гимназии его подросшие дети. А сам отставной пристав, как сейчас говорят, "занялся бизнесом" и довольно успешно — вскоре он стал владельцем книжного и писчебумажного магазинов, типо-лито-хромографии, переплетного и лицевального заведений.

А теперь главный вопрос — к чему я вам все это рассказываю? Что объединяет эти два бесконечно далеких семейства?

Ответ неожиданный, но простой — рафинированный египетский аристократ, принц, сын короля и брат трех королей Ибрагим Хилми и простой российский мент районного уровня в звании капитана Василий Юровский, вымутивший себе к отставке средства на "бизнес" — близкие родственники.

Они, как в том сериале — сваты.

Семья третья

Не так давно свой текст о забавных названиях дел, найденных мною в каталоге архива МИД, я закончил словами

С тех пор прошло много лет, но я до сих пор верю — кто-нибудь однажды всё-таки это дело прочтет. И потом обязательно расскажет мне — что же там случилось у египетской принцессы и ее российского Юркевича?

Вы будете смеяться, но рассказали мне буквально на следующий же день — стоило только покопать тему. Рассказали два человека, написавшие статьи по этому занятному эпизоду российской истории — востоковед Владимир Беляков и орловский краевед, историк и педагог Александр Полынкин.

А история и в самом деле была случилась нетривиальная.

Все началось в 1908 году в Париже, городе "праздника, который всегда с тобой". Здесь случайно встретились два немолодых, по тем меркам, человека — 33-летний сын нашего полицейского Владимир Юркевич, уже успевший к тому времени жениться и развестись, и 30-летняя принцесса Салиха Ибрагим Хилми.

Принцесса была вдовой принца Мухаммеда Вахид-уд-дина Ибрагима, погибшего во цвете лет чрезвычайно экзотической по тем временам смертью — египетский аристократ не справился с управлением автомобилем и разбился.

У молодой вдовы было двое очаровательных детей — дочка Анна Эль Хаят Ибрагим и сын Амр Ибрагим.

Вот правильно написал когда-то поэт Роберт Рождественский: "Не сможешь ты уйти от этого огня, не спрячешься, не скроешься, любовь тебя настигнет". Мать двух детей, правоверная благочестивая вдова влюбилась в гяура как девчонка.

Роман развивался стремительно, из Парижа влюбленные уехали в Петербург и…

В том самом деле, не выписанном мною в Архиве внешней политики, хранится документ, где говорится: "Тысяча девятьсот девятого года девятнадцатого июля были обвенчаны пастором Сандерсом в лютеранской церкви Христа Спасителя в Санкт-Петербурге Владимир Васильевич Юркевич, дворянин, родился в Орловской губернии, село Спасское-Вязовое 24 июня 1875 года, разведенный, лютеранского вероисповедания, и Салиха Магомед Ибрагим, принцесса, оттоманская подданная, родилась 19 сентября 1883 года, вдова, магометанского вероисповедания".

Тут на язык просится другая песня — о том, что жениться по любви не может ни один король. "Ох, какой тут был скандал" — иначе не скажешь.

Брака с неверным принцессе не простили. Тогдашний правитель Египта хедив Аббас II Хильми (племянник принцев с первого снимка) своим указом официально исключил устроившую мезальянс кузину из числа членов королевской семьи.

Детей у нее отобрали и воспитывали в семье. Содержания она была лишена, ее права собственности были ограничены, и над ее имуществом была установлена опека. В итоге принцессе перепадали копейки, да и то нерегулярно.

Ко всему поганый петербургский климат совсем "не пошел" южанке-принцессе, и врачи настоятельно рекомендовали ей сменить место жительства. Вскоре молодые перебрались в Лондон, но жизнь их оставляла желать лучшего. Салиха привыкла жить на широкую ногу, Юркевич же был совсем не богат, к тому же через год в молодой семье родился ребенок. И тогда молодые, заручившись поддержкой российского МИДа, подали в суд на решение египетских властей.

Салиха в русском костюме

. Изображение находится в общественном достоянии

Дело в том, что по российским законам, вступив в брак с российским подданным, принцесса автоматически получила тот же статус. А в Османской империи, частью которой тогда еще считался Египет, по отношению к ведущим европейским странам, России в том числе, действовал так называемый "режим капитуляций": подданных этих держав египетский суд не мог судить, а их имущество не могло быть отчуждено.

Суд тянулся три года и Владимир с Салихой его проиграли. Египтяне ловко вывернулись — они не признали брак. Мезальянс, по их словам, был заключен не по исламским законам, поэтому для властей Египта никакого брака нет, есть люди, живущие во грехе. Соответственно, Салиха российской подданной не является, и "режим капитуляций" по отношению к ним неприменим.

Это был мат.

И тогда, чтобы спасти любовь и брак, и хоть немного отдать долги жене, которая столь многим ради него пожертвовала, Владимир принимает напрашивающееся, но очень непростое решение.

Он принимает ислам. Владимир Васильевич Юркевич навсегда исчезает и появляется Абдул Рахман Шейх Джаляль Эд-дин Мухаммед.

21 декабря 1913 года влюбленные еще раз зарегистрировали свой брак, на сей раз — в мечети на Ориентал-роуд в Уокинге, неподалеку от Лондона. После этого все претензии со стороны Египта были сняты.

Дальше эта необычная по всем меркам семья жила спокойно. Супруги жили в ладу и растили сына Валли (Wally) или, официально, Исмаила де Йорка.

Не обошлось, кстати, и без русской бабушки. Та самая орловская дворяночка Любовь Николаевна, на которой когда-то женился молодой полицейский Вася Юркевич, умудрилась наладить с семьей сына прекрасные отношения.

Валли, кстати, выбился в люди — закончил знаменитый Тринити-колледж, стал очень известным адвокатом, после войны работал в Банке Англии, занимаясь вопросами валютной политики королевства. Много лет был президентом Британского мусульманского общества. А женился, между прочим, опять на православной — уроженке Грузии Марии Кикнадзе, которая родила ему дочь Норму (Nermine).

Наверное, это карма этой ветви египетской королевской семьи.

А наши влюбленные так и прожили всю жизнь вместе — в горе и в радости, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучила их.

Долгая жизнь улыбчивого человека

Георгий Степанович Жженов прожил очень долгую жизнь.

В нее вместилась, к примеру, вся история страны, называемой СССР — от начала и до конца. Родился Жженов еще «при старом режиме», в 1915 году, в семье тверских крестьян, перебравшихся в Питер на работу к земляку-булочнику. Умер — уже в «новой России», известным всей стране Народным артистом СССР, лауреатом Государственной премии РСФСР, кавалером орденов Ленина, Трудового Красного Знамени, ордена «За заслуги перед Отечеством» и прочая, прочая, прочая. Между этим — одна судьба.

Судьба, в которую уместились и бегство семьи от революции в деревню, и возвращение в Питер (с этого возвращения Жженов и помнит себя), и взросление в «молодой республике», и юношеское увлечение цирком. 15-летний Георгий, одолжив документы у старшего брата Бориса, поступил на акробатическое отделение Ленинградского эстрадно-циркового техникума и стал на время Борисом Жженовым. Уже на втором курсе Геогргий и его сокурсник Жорж Смирнов стали делать каскадный эксцентрик «Китайский стол» и вскоре в Ленинградском цирке «Шапито» появились каскадные акробаты «2-Жорж-2».

В цирке его и приметили киношники и предложили молодому акробату главную роль тракториста Пашки Ветрова в фильме «Ошибка героя». Эта картина, кстати, стала дебютом не только для 17-летнего Жженова, но и для известного актера Ефима Копеляна.

Кино стало новой любовью Жженова. Он бросил цирк и стал студентом отделения киноактера Ленинградского театрального училища. Между прочим, учился у ныне всемирно известного кинорежиссера Сергея Аполинариевича Герасимова. Актерская карьера складывалась великолепно — до окончания училища в 1935 году актер успел сняться в нескольких фильмах, в том числе в ставших классикой «Чапаеве» братьев Васильевых и «Комсомольске» своего учителя Герасимова.

Но успех оказался недолгим. После убийства Кирова был арестован и весной 1937 года осужден старший брат Георгия Борис. Семью (отец, мать и три сестры), выслали в Казахстан, Георгий же поехал на Дальний Восток — сниматься в фильме «Комсомольск». В поезде познакомился с американским дипломатом, ехавшим во Владивосток для встречи деловой делегации, и это знакомство стало для него роковым — в ночь с 4 на 5 июля 1938 года он был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Америки и приговорен к 5 годам заключения.

Восходящая кинозвезда исчезла, и появился диспетчер в гараже районной экскаваторной станции — именно в этой должности он проработал на золотых приисках Дальстроя весь причитающийся срок, до 1943 года. Однако вместо освобождения последовал еще 21 месяц лагерей, и лишь 26 марта 1945 года за хорошее поведение и добросовестную работу заключенный Георгий Жженов был досрочно освобожден.

Когда его спрашивали, что позволило ему выжить, он неизменно ссылался на молодость, привычку к физическому труду, здоровье, и, неожиданно, — на крестьянское происхождение: «А еще я, наверное, был малоинтеллигентным человеком — меня не истачивало изнутри чувство оскорбленности».

Впрочем, лагерная эпопея Жженова на этом не закончилась. Поработав в Магаданском заполярном драматическом театре, он в 47 году вернулся «на материк», и, по ходатайству своего учителя Герасимова, был отправлен в Свердловск на работу в киностудию художественных фильмов. Однако 2 июня 1949 года новый арест, полгода тюрьмы в Горьком и ссылка в Норильск, где до 1953 года Жженов проработал в драматическом театре. 2 декабря 1955 года военным трибуналом Ленинградского военного округа Жженов дважды реабилитирован и возвращается в родной Ленинград. Ему уже под сорок, и в 38-летнем возрасте он начинает все с нуля.

Актерство в Ленинградском областном драматическом театре и Театре им. Ленсовета, где он работал до 1962 года «а потом понял, что во мне очень сильно «жженовское начало» — не могу играть жалких людей, которых не понимаю и в душе презираю». Набирающего популярность актера приглашают в Москву, в Театр имени Моссовета, из которого он уже не уходил. В отличие от многих актеров, он знал жизнь, и поэтому всегда был — настоящим.

Кроме театра, были роли в кино — «самый благородный милиционер» в «Берегись автомобиля», обаятельный шпион в «Ошибке резидента», Вилли Старк в телефильме «Вся королевская рать», генерал Бессонов в фильме «Горячий снег», командир авиалайнера Андрей Тимченко в первом советском блокбастере «Экипаж» — около 70-ти ролей в кино и больше сотни театральных работ. Неповторимую жженовскую улыбку знала и любила вся страна.

В последние годы Жженова как-то особенно сильно любили, словно торопились воздать должное, вернуть все недополученное. Документальный фильм о нем «Русский крест» стал лауреатом «ТЭФИ», актер получил премию «Ника» в номинации «Честь и достоинство», специальный приз Академии российского телевидения, премию «Хрустальная Турандот», один за другим — три ордена «За заслуги перед Отечеством» от IVдо II степени. Наконец, 16 сентября 2000 г. в Челябинске был установлен памятник Георгию Жженову.

Но возраст есть возраст. 21 ноября 2005 года, накануне своего 90-го дня рождения Жженов оступился и неудачно упал — перелом шейки бедра. Через две недели в Медико-хирургическом центре имени Пирогова ему была сделана сложная операция по установке искусственного сустава, врачи успокаивали — «состояние относительно удовлетворительное». Но вскоре пресс-служба театра им. Моссовета, где до последнего момента работал актер, сообщила, что Георгий Степанович Жженов скончался.

Долгая жизнь закончилась.

Папа Буратино или Последний великий киносказочник СССР

Леонид Нечаев был нашим последним великим киносказочником. Человеком, фамилию которого мало кто зал, но фильмы которого видели все.

Его жизнь была мало похожа на сказку, но, как и сказка, она начинается с «жили-были».

В одной большой стране во время одной большой войны в одном большом городе жила одна женщина с тремя детьми — двумя дочерьми и сыном. Муж, как и большинство мужчин страны, лег в землю на фронте в 43-м, а сын, как и большинство его сверстников, рос, как сорная трава. Не до воспитания было — детей надо было хоть как-то поднимать. Жили Нечаевы очень трудно — как позже вспоминал сам режиссер, «всё детство прошло под знаком «хочу есть!». Война, голод. И нас, детей, трое — а мама одна.

Можно сказать, выкормила нас своей кровью — она была донором, сдавала кровь, чтобы получать дополнительную продуктовую карточку».

Московское Зарядье было тогда не престижным, а очень неблагополучным районом. Во дворе правили воровские законы, которым пацанва-безотцовщина внимала, раскрыв рот. И пошел бы, возможно, мальчишка по протоптанной многими друзьями дорожке, все к тому шло — учился отвратительно, имел множество приводов, ларьки с друзьями «опрокидывал»… Но однажды одноклассник предложил: «Пошли со мной в театральную студию при Московском дворце пионеров?» Делать было все равно нечего, Нечаев пошел за компанию и пропал — навсегда заболел сценой.

Как он сам вспоминал, «пришел я в кружок в 13 лет, а ушел в 19 — сразу в армию». Кружок был для него главным — он там околачивался постоянно, даже когда в пятнадцать лет бросил школу и пошёл работать на швейную фабрику грузчиком: «Сколько профессий до армии поменял! Причём, естественно, во всех был дилетантом. Но глаза боятся — руки делают. Это прошло через всю жизнь: я многого прежде не делал никогда. Но начинаю и делаю».

Сразу же после армии, как был, в гимнастерке, поступил во ВГИК — причем сначала на актерский факультет.

Правда, актера из него не вышло. Сергей Аполлинариевич Герасимов как-то, посмотрев на постановку «Медведя», сказал ему после спектакля: «Не получится из тебя артиста — ты даже на сцене и на себя, и на других всегда со стороны смотришь. Переводись-ка ты на режиссерский — там на месте будешь». Перевелся. Сразу на третий курс. Дипломный фильм, короткометражку «Хромой волк», сделал по сценарию, написанному актером Алексеем Баталовым.

По распределению попал на творческое объединение «Экран», где занимался документалистикой: сделал фильм про Гелену Великанову «Товарищ песня», потом снимал картины о выдающемся русском певце Максиме Дормидонтовиче Михайлове, об Александре Огнивцеве, солисте Большого театра, про певицу Ларису Мондрус…

Через несколько лет не выдержал, взбунтовался.

Пришел на прием к Стелле Ждановой, возглавлявшей творческое объединение «Экран», и с порога заявил: «Я подаю на вас в суд. У меня диплом режиссера художественного кино, а вы мне не даете снимать…»

Та отреагировала неожиданным образом — пожала плечами и сказала:

— Есть детский фильм. Возьмете?

— Возьму! — тут же ответил Нечаев, в глаза не видя сценария и не подозревая, что только что выбрал себе судьбу.

— В Минск придется ехать.

— Поеду.

— Собирайся.

И уже выходя из кабинета, новоиспеченный детский режиссер услышал за спиной чей-то шепот: «Стелла, ну ты чего? Он ведь хороший парень, за что ты его так?»

Фильм «Приключения в городе, которого нет» оказался «убитым». Сценарий был на редкость слабым, предыдущий режиссер испортил все что можно, его сняли со съемок, но он успел выбрать почти всю смету. Сценарий кочевал из Киева в Одессу, из Одессы — на Минскую киностудию, где отродясь не снимали ничего, кроме военных фильмов, и браться за этот «подарочек» не хотел никто. В Белоруссии на Нечаева смотрели как на смертника.

«Единственное, что мне дали, так это хороший павильон и хорошего художника. И на этом все закончилось. Денег не было ни на что. Работа стояла, конца этому не предвиделось». Нечаева спас приехавший в Минск Марк Донской: «Однажды я увидел, как в павильон вошли председатель белорусского Госкино, директор студии, председатели профкома, парткома, и среди них — Марк Донской. Я к нему подошел, поздоровался, а он говорит: «А это Нечаев! Знаете, что я этому парню поставил на экзамене? Пятерку. А я пятерки очень редко ставлю. Так что вам крупно повезло». И на следующий день у меня уже были на площадке и краски, и рабочие, и все-все необходимое для съемок. Когда я привез готовую картину в Москву, Стелла Ивановна после просмотра надолго замолчала. А потом изрекла: «Ну-ну, все в этой жизни бывает…»

Режиссера начали воспринимать всерьез, и в качестве поощрения за спасение провального проекта подкинули сценарий пятисерийного мультфильма. «Я же ничего не понимаю в анимации!» — кипятился он, на что ему бесстрастно заявили, что мало кто понимает, а мультипликацию надо развивать.

«Я взял сценарий, почитал, вырвал несколько страничек и под названием «Приключения Буратино» написал: «Двухсерийный художественный фильм для детей».

А потом поехал на Минскую киностудию, где снимал свою первую картину. Даю сценарий начальнику и говорю: «В Москве просили, чтобы вы поставили это в план!» Месяца через четыре фильм утвердили. Раньше проще все было между людьми».

Второй фильм Нечаева, а по сути — первый, сделанный им от начала до конца, в Белоруссии не хотели принимать. «Безобразная картина! Ужас! Почему у вас кот без хвоста, лиса в платье, и разве может черепаха пасти лягушек в пруду?» Фильм выпустили на экраны только потому, что был конец года и невыполнение плана грозило лишением премий.

Но на просмотре в Москве фильму устроили овацию, а после показа по телевизору от зрителей пошли мешки (в самом буквальном смысле) писем. Нечаев в одночасье сделался модным режиссером, Евгений Евстигнеев, поздравляя, заявил, что готов сыграть у него «любую мышь».

Вскоре триумфатора вместе со съемочной группой вызвали к высокому начальству — директору творческого объединения «Экран» Борису Хессину. Начальство поздравило с успехом и благосклонно поинтересовалось, какой фильм режиссер хотел бы сделать следующим. Режиссер, давно мечтавший снять в главной роли девочку, ответил: «Про Красную Шапочку».

Начальство милостиво покивало и велело принести сценарий на утверждение. В это время сценарист Инна Веткина, с которой он сделал свои лучшие фильмы, ущипнула его сзади до синяка, а на выходе прошипела: «Нечаев, ты дурак? Ты сказку читал? Там полторы странички — что там экранизировать?!» Растерявшийся режиссер только руками развел.

Но в тот же день глубокой ночью у Нечаева зазвонил телефон:

«Нечаев, я придумала, — сказала Веткина. — Это будет продолжение истории».

Сценарий «Красной шапочки» они написали за 12 дней. Работали днем и ночью в буквальном смысле, доработались до того, что сценарист однажды пыталась прикурить от водопроводного крана.

Но съемки сорвались — Начаеву чуть не силой навязали съемки «взрослой» ленты «Эквилибрист» и отправили снимать в Киев. Но едва фильм был сдан, Нечаев сразу рванул в Минск — делать ленту под названием «Про Красную Шапочку. Продолжение старой сказки».

Второй фильм — самый главный. Талант режиссера определяется именно им: главное — не «выстрелить», самое сложное — удержать планку. К тому же режиссер изрядно рисковал, ведь, в отличие от «Буратино», это была уже не экранизация, а совершенно самостоятельное произведение. К тому же столь необычное, что все очень боялись — а поймут ли дети столь вольное обращение с любимой сказкой?

И действительно, если вдуматься: ведь степень условности в этих — детских! — фильмах почти предельная.

У нас ведь до сих пор все уверены, что дети ничего тверже манной каши не едят, им надо разжевать все-все и в ротик уложить. А тут кот без хвоста и волки без грима, внешне ничем не отличающиеся от людей. Тут песни про «на дурака не нужен нож» и «кушай, мой мальчик, пока твои зубки не превратились в клыки». Тут люди, которые хуже волков, и матерый волк, которому наивная девчонка «влезла» в давно ороговевшую, казалось бы, душу.

Я не буду рассказывать, как дети приняли этот фильм — этими детьми были мы с вами. Все окончательно удостоверились, что Нечаев — наш лучший сказочник, и он получил карт-бланш. Все знали, что Нечаев делает фильм ровно девять месяцев, всегда укладываясь в сумму 365 тысяч рублей за двухсерийный фильм. На телевидении он стал кем-то вроде Деда Мороза — каждый год к 1 января был готов новый детский фильм: «Примите телеграмму в долг», «Проданный смех», «Сказка о Звёздном мальчике», «Рыжий, честный, влюблённый», «Питер Пэн», «Не покидай», «Безумная Лори»…

Позже он вспоминал: «Те дни я до сих пор вспоминаю, как сказку. Люди работали не ради денег, а потому что испытывали постоянное желание творить. Мы тогда и в страшном сне подумать не могли, что разговор актера с режиссером может начинаться с вопроса не «что за сценарий?», а «а сколько я получу за эту роль?». В то время народ был проще и добрее. И никто никогда не гнался за большими гонорарами. Этуш, Басов, Зеленая, Быков, Гринько работали почти бесплатно. Прямо скажем, за удовольствие. Когда сейчас слышу, какие гонорары получают наши мнимые звезды, у меня волосы дыбом встают! Раньше у самого большого артиста была ставка 54 рубля за съемочный день. А у особо народных и заслуженных — 72 — но это уже была такая высота!

И снимались они быстро и радостно».

И действительно — стихи к песням в его фильмах писали Окуджава, Энтин, Ким и Дербенев, музыку — Рыбников, Дунаевский и Крылатов. Он нашел детьми и вывел на орбиту Диму Иосифова, Яну Поплавскую, сестер Кутеповых. У него снимались гениальные актеры — Рина Зеленая, Ролан Быков, Владимир Басов, Владимир Этуш, Евгений Евстигнеев, Николай Трофимов, Наталья Гундарева, Альберт Филозов, Елена Санаева, Татьяна Пельтцер, Вячеслав Невинный, Николай Гринько, Юрий Катин-Ярцев… Да что там — проще посчитать, кто у него не снимался.

И для всех этих великих работа в детских фильмах была не приработком, не халтурой, как сейчас. Они пластались там до «полной гибели всерьез», выкладывались дочиста. Рина Зеленая однажды повинилась на съемках: «Вы извините, что я вчера шумела. У меня просто сестра умерла». «Понимаете, — кипятился Нечаев, — у нее умер, может быть, последний близкий человек, а она ко мне поехала! Она просто не могла сорвать съемки, физически не могла».

И это правда — они были людьми принципиально иной конструкции.

Сегодня в принципе не возможна ситуация, когда Николай Гринько, любимый актер Тарковского, играет папу Карло или профессора в «Электронике» и выкладывается в детских фильмах так же, как в «Сталкере» или «Андрее Рублеве». Как так — настолько реноме уронить… Но почему-то не роняли, более того — сыгранные там роли становились одними из лучших в их послужном списке.

Ведь если разобраться — тот же Нечаев всю жизнь делал телевизионные фильмы к Новому году. То же самое телеканалы делают и сегодня. Но сравнивать «Золотой ключик» с Гальцевым, Воробей и Стояновым и нечаевские «Приключения Буратино» не будет никто — хотя бы из простой человеческой жалости к сегодняшним звездам с их гонорарами.

Нечаев никогда не делал «елки», он снимал, как дышал, именно это было для него смыслом и целью жизни, а все остальное — средством ее поддержания. У него так и осталась всего лишь однокомнатная квартира в Москве: "Да мне как-то неважны были квартиры эти. Я снимал все время». То же самое и со всякими цацками.

Практически все свои сказки он сделал на «Беларусьфильме», где проработал в общей сложности 17 лет. Но там он, согласно прописке, проходил как москвич, поэтому в представления на всякие звания и премии его никогда не включали. В Москве же… Как он сам говорил, «меня до сих пор в Доме кино никто в лицо не знает».

И Государственную премию, и звание Народного артиста России он получил уже в новые времена. Времена, которые он ненавидел, ибо потерял возможность снимать, и никакие награды потери этой компенсировать не могли.

«За первые пятнадцать лет своей творческой деятельности я сделал тринадцать фильмов, за последние пятнадцать — два.

Да и те — еле-еле, на собираемые копейки. Жанр музыкального детского кино требует высокого уровня исполнения. А у нас нищета прёт изо всех щелей: там недосняли, там не достроили декорацию, сшили убогие костюмы… Поди-ка кому объясни. Не сделаешь же первый титр: «Простите, у нас не было денег».

Вдруг оказалось, что сказочники больше не нужны. У меня был простой в десять лет, десять лет, понимаете! Можете представить, что это такое? Попробуй пекарь или слесарь 10 лет не заниматься своим делом — едва ли он сможет испечь или смастерить что-то путное еще раз. Самое неприятное, что появляются комплексы, накапливается ужасающее чувство ненужности…

Как я жил эти 10 лет? Пустые десять лет… Всяко было. Делал передачу на радио, но детская редакция там тоже развалилась. Честно скажу — если бы не Государственная премия, которую мне дали «по совокупности» в 1993 году, не знаю, как и выжил бы».

В январе 2010-го он умер — инсульт.

Умер, так и не сделав своего «Емелю». Фильма, который он хотел сделать двадцать лет — пусть и «трясущимися руками и с трясущимися коленями». Фильма по последнему сценарию умершей еще в 1995-м Инны Веткиной. На который он однажды уже почти получил деньги, но «закапризничал»:

«Да, закапризничал! Продюсеры давали мне три миллиона долларов, но с условием: в роли Емели я должен снять Тимати, а царевну Несмеяну сыграет девушка из группы «Блестящие». А вы можете представить Тимати в роли Емели? Вот и я не смог… На днях мне будет 70 лет — вы видели 70-летнего человека, которого смогли перевоспитать продюсеры? Увидев мое искреннее изумление, продюсер парировала: «Чего вы паритесь! Возьмите этих ребят сниматься, и все мы срубим кучу «бабла»!» О каком возрождении детского кино можно после этого говорить?!»

Каким был бы первый фильм Нечаева на русском материале, мы не узнаем уже никогда. Да, два его «постперестроечных» фильма «Сверчок за очагом» и «Дюймовочка» были много слабее его лучших работ. Может быть, возраст; может — те самые десять лет простоя.

Но ведь есть же поговорка «Перед тем как погаснуть, свеча ярко вспыхивает».

Смог же Леонид Алексеевич после довольно слабых «Звездного мальчика» и «Питера Пэна» снять в 1989 году фильм «Не покидай». Талантливейший фильм, который мы практически не заметили, потому что всем нам тогда уже стало не до фильмов.

Очень взрослую и очень грустную сказку, которая еще тогда, в 89-м, рассказала нам, что с нами случится вскоре. Сказку про королевство Абидонию, где король не хочет и не может царствовать, где все изоврались до предела, и даже вернувшая правда вряд ли что поправит.

Ладно, пустое все. Сказочник умер.

Остались его фильмы, главное волшебство которых — там дети всегда вровень со взрослыми. На равных. Во всем.

Остались мы, выросшие на этих фильмах и, наверное, до сих пор не понимающие — сколько же мы взяли от них. Мы, услышавшие однажды честное до безжалостности:

— А я — ребенок!!!

— Не городи чушь! Ты — человек.

Фильмы, которые мы обязательно показываем своим детям. Потому что однажды запомнили навсегда: «Милый мой мальчик, пока ты волчонок — ты не совсем еще зверь».

Светлая память вам, Леонид Алексеевич. И спасибо — за все.

Историк о любви и о любви историка

Русский историк Василий Осипович Ключевский много писал на не самую привычную для ученого тему — о любви.

Возможно, здесь сыграла роль его собственная история любви, которую не назовешь тривиальной.

Ключевскому с молодых лет пришлось "жить на свои", поэтому в юности он очень много репетиторствовал.

Однажды ему перепал неплохой заказ: давать уроки гимназисту Сергею Бородину. В доме он познакомился с тремя его сестрами: Анной, Надеждой и Анисьей, и в младшую Анну влюбился первой и какой-то даже отчаянной любовью. Ухаживания и обмен романтическими письмами длились ни много ни мало четыре года. Все знакомые считали их брак делом решенным, но когда Ключевский наконец-то сделал предложение, Анна ему отказала. Похоже, она просто не любила своего ученого воздыхателя, а только жалела его.

И после отказа, неожиданно для всех, Ключевский сделал предложение старшей сестре — Анисье, как все шептались, "чтобы не потерять возможность видеть Анну". Дело в том, что Анисья считалась безнадежной старой девой — в отличии от своей молодой, образованной и очень красивой сестры, Анисья была весьма некрасива и уже немолода. На момент предложения руки и сердца ей исполнилось 32 года (самому Ключевскому было 28), и, как выяснилось, она давно тайно и безнадежно любила жениха сестры.

Они прожили вместе 40 лет, она родила ему сына Бориса, но все эти годы оставалась молчаливой тенью своего знаменитого мужа. Анисья взяла на себя все практические заботы в семье, освободив время мужа для занятий наукой, и когда к ученому приходили гости, она накрывала на стол и молча уходила к себе.

Единственное, когда она отвлекалась от семейных забот — во время еженедельных походов в неблизкий храм Христа Спасителя. Всю жизнь она оставалась очень религиозным человеком, и не обращала внимания на подначки давно охладевшего к вере мужа, называвшего эти регулярные визиты "спортивными походами".

Во время одного из этих "походов" Анисья прямо на паперти упала в обморок и вскоре умерла. Лишь тогда Ключевский по-настоящему понял, как много она для него значила.

В 1909 году вышел очередной том главного труда его жизни — «Курса русской истории».

Книга открывалась посвящением: «Памяти Анисьи Михайловны Ключевской».

А в записных книжках ученого осталось немало афоризмов, посвященных этой странной науке — любви.

Некоторые из них я предлагаю вашему вниманию:

1. Обыкновенно женятся на надеждах, выходят замуж за обещания. А так как исполнить свое обещание гораздо легче, чем оправдать чужие надежды, то чаще приходится встречать разочарованных мужей, чем обманутых жен.

2. Семейные ссоры — штатный ремонт ветшающей семейной любви.

3. Есть женщины, в которых никто не влюбляется, но которых все любят. Есть женщины, в которых все влюбляются, но которых никто не любит. Счастлива только та женщина, которую все любят, но в которую влюблен лишь один.

4. Мужчина слушает ушами, женщина — глазами, первый — чтобы понять, что ему говорят, вторая — чтобы понравиться тому, кто с ней говорит.

5. Хорошая женщина, выходя замуж, обещает счастье, дурная — ждет его.

6. Красивые женщины в старости бывают очень глупы только потому, что в молодости были очень красивы.

Клинок, прошивший континент

Дочка, делая уроки, недавно спросила у меня: "Папа, а что такое "загадка истории"?".

Я задумался, а потом рассказал ей вот про что.

В Государственном историческом музее, в маленьком зале под № 17, посвященном истории Сибири в XVI–XVII веках, в одной из витрин лежит экспонат, немного неуклюже обозванный «Клинок шпаги». Неуклюже — потому что на самом деле это не клинок шпаги, а сама шпага. У нее есть рукоять, хотя и «не родная» и довольно невзрачная. Обычная деревяшка, обернутая кожей, и стянутая на концах двумя железными кольцами.

В общем, шпага лишена своего главного украшения — вычурной рукояти с гардой, защищающей руку. «Ну и что? — спросите вы — Ну отломали у шпаги рукоять и поставили самоделку, ну и что?".

А вы наклонитесь поближе к витрине, и рассмотрите клинок повнимательнее. Возле рукояти вы увидите четкую надпись латинским шрифтом: «ANNA * 1601» и клеймо мастера.

А вот дальше, по всему лезвию, еле видно выгравирована надпись уже на кириллице. Вы ее, скорее всего, не разберете — вряд ли вы умеете читать шрифт XVII века. А написано там вот что: «Кинжал Еренского городка посадского человека Ивана Тимофеева сына Оболтина писан в лето ЗРЧВ месяца майя в КД».

"Кинжал" — потому что слова "шпага" на Руси тогда еще не знали. Под таинственными «ЗРЧВ» и «КД» на самом деле спрятаны банальные цифры — каждая из них в старорусской письменности имела своего «буквенного» двойника. Таким образом, надпись сделана «в лето» 7192 года, или, перейдя на современное летоисчисление, в 1684 году, 24 мая.

Причем "Иван Тимофеев сын" не только "подписал" клинок, но и пустил по нему орнамент, почему-то китайско-монгольский.

Получается, между тем, когда мастер изготовил клинок, и временем, когда Ивашко Оболтин приладил к нему новую рукоять, прошло 83 года. Ничего удивительного — холодное оружие обычно живет гораздо дольше людей, да и стоил хороший клинок часто дороже, чем человеческая жизнь.

Удивительно другое.

Клинок — это знаменитая испанская сталь, и изготовлен он был в славном городе Толедо в самом начале XVII века.

А «Еренский городок» — это небольшой город Яренск, расположенный на реке Вычегде, в XVII веке — один из опорных центров продвижения Российского государства в Сибирь. Ныне — село Яренск, райцентр Ленского района.

Да и тогда — далеко не центр мира, жителей всего 837 человек.

О мастере, изготовившем клинок, мы не знаем ничего — время сохранило его клеймо, но потеряло фамилию. Понятно только, что он был не шибко грамотен. Надпись ANNA 1601 на клинке это не имя какой-нибудь испанской доньи, как можно подумать. Это сокращение от латинского Anno Domini или просто A. D. — "от Рождества Христова". Вот только мастер написал с ошибкой — ANNA вместо ANNO. Примерно как наш подписал бы: "1601 гот".

Про посадского человека Ивана Оболтина знаем чуть побольше — писцовые книги сохранились. Вышел с самых низов, его отец, бобыль Тимофей Оболтин, даже своего дома не имел, и жил "с сыном Ивашкой и сыном Федькой" во дворе у чужих людей. Ивашко в 1640 году "сошел в Сибирь", но потом вернулся и по книге 1678 года вновь живет в родном "Еренском городке", купив собственный дом. Бездетен, всей семьи — "родной брат Федка", на жизнь зарабатывает, судя по всему, оружейным ремеслом.

Дело в том, что — уникальный случай! — сохранилось еще одно смертоносное лезвие, принадлежащее нашему Ивашке. Это бердыш — боевой топор на длинном древке, ныне хранящийся в Эрмитаже.

На ивановском бердыше вырезан рисунок боя дракона с единорогом, вдоль лезвия наш Иван вытравил тот же монгольский орнамент, что и на толедском клинке, а ниже идет полустертая надпись

В лето от сот […] рения […] от воплощения же бога слова ЛХIД 1614 (или ЛХЧД — 1694) м-ца июля в день Еренск […]адского человека Ивана Тимофеева сына Оболт[…]".

Под обухом вырезаны инициалы "М.И.И."

Вот, собственно, и вся история.

Больше мы не знаем ничего.

Каким образом меньше чем за век толедский клинок прошил насквозь весь огромный континент, от западной окраины почти до восточной, от осваивающей Америку великой Испанской империи до вышедшей к Тихому океану с другого конца империи Российской? Откуда взялся монгольский орнамент? Где носило Ивашку во время его "отлучки" в Сибирь? Чьи инициалы МИИ? Как, в конце концов, очень дорогой клинок попал в руки рядового бойца в заштатном остроге на окраине России, который и сделал надпись на самом ценном своем сокровище?

Был бы я писателем — написал бы книгу, попытался угадать историю, которая уже несколько веков прячется в толедском клинке с простецкой рукоятью, обернутой сыромятной кожей.

И это лишь один из 21 778 экспонатов постоянной экспозиции Исторического музея.

P.S. Умные люди дали справку о еще одной возможной загадке этого клинка. Ошибка создателя шпаги в слове ANNO уж больно несуразная — это примерно как на заборе слово на букву "х" с ошибкой написать. А тут не на заборе, а на недешевом клинке. Кому его потом продашь, с грамматическими ошибками? Вы бы стали ездить на машине с надписью "Мирседес"?

В общем, возможно, там действительно ANNA как женское имя.

Дело в том, что в 1601 году родилась одна небезызвестная девочка по имени Анна. А с учетом того, что звездочка означает в генеалогии год рождения (как крест — год смерти), то испанский текст ANNA * 1601 действительно может отсылать к рождению у короля Филиппа III дочери, оставшейся в истории под именем Анны Австрийской (т. е. Габсбург), будущей жены своего ровесника Людовика XIII. Той самой, из "Трех мушкетеров", с подвесками…

Вот только зачем это на оружии писать?

В общем, тайны клинка растут и множатся.

Геннадий Калиновский: «Надо забыть себя…»

Девочка Алиса из сказки когда-то сказала: «Кому нужны книжки без картинок?». Абсолютно верно — никому. Дети были согласны с ней до такой степени, что картинки в книгах воспринимались как должное, и если фамилию автора мы иногда все-таки запоминали, то художник всегда оставался безымянным.

И лишь потом, когда взрослели и умнели, мы понимали, что детство сделало нам царский подарок — гениальных книжных иллюстраторов. Тогда мы брали зачитанные до лохмотьев книги и запоминали фамилии — Чижиков, Вальк, Мигунов, Владимирский, Скобелев, Елисеев…

Геннадий Владимирович Калиновский.

Та самая девочка Алиса для огромного количества людей, живших и живущих на одной шестой, навсегда останется такой, какой сделал ее этот человек. И не она одна — Мэри Поппинс и Братец Кролик, обитатели Простоквашино и гарантийные человечки, старшина Тараканов и дошкольник Серпокрылов, Кукша из Домовичей и последние Каролинги, Лоскутик и Облако, Гулливер и Коровьев с Бегемотом, первое издание трилогии Толкина у нас в стране — еще не «Властелин колец», а «Хранители»…

Их очень много, но больше уже не будет. Художник Калиновский умер в 2006 году.

В биографических статьях положено вспоминать биографию, но как быть, когда ее практически нет? Родился Геннадий Владимирович 1 сентября 1929 г. в городе Ставрополе. Позже семья переехала в Махачкалу, где художник и провел свое детство. Рисовать он начал рано, с двух-трех лет, потом художественный кружок Дома Пионеров, руководитель которого, заметив талантливого пацана, посоветовал ему отправить свои работы на конкурс. В 1943 году работа «Гибель Нибелунгов» получила первый приз на конкурсе рисунков газеты «Пионерская правда», а мальчик Гена получил заодно и рекомендацию на учебу в Московскую среднюю художественную школу. После школы художник закончил Суриковский художественный институт, отделение книжной графики. Во время учебы и в школе, и в институте жил в интернате, слыл нелюдимым затворником, всегда сам по себе.

В 1953 году вышла книга О. Донченко «Василько» с лаконичной строчкой «Рисунки Г. Калиновского». После этого в его биографии была только книжная иллюстрация. Только рисунки.

Дети не запоминают фамилии художников, и, как ни странно, сам Геннадий Владимирович был с ними согласен. «Важно лицо книги, а не лицо художника… Надо забыть себя — утверждал он.

И тут же пояснял: «Подобно токарю, отлаживающему свой станок для работы в новом режиме, иллюстратор должен отлаживать свою психику, перестраивая ее каждый раз для работы над новой книгой. Дело не в изменении только техники рисунка. Сначала нужно решить целевую установку иллюстрирования».

Когда Калиновский иллюстрировал «Алису», он на полтора года полностью отгородился от внешнего мира. В самом буквальном смысле — полностью закрыл свою мастерскую от света, закупорил все окна и почти прекратил любое общение. «Я лежал в полусне-полуяви долгие дни и недели, просматривая одну за одной разнообразные картины, поднимающиеся из некоего резервуара, как я понимаю, принятого называться подсознанием. Иллюстрировал книгу я года полтора, но, правда, из них примерно год не брал в руки карандаш: все время "проигрывал" рисунки мысленно». В итоге его удивительные иллюстрации к книгам Кэрролла считаются одними из лучших среди работ художников разных стран мира, а за «Алису в Зазеркалье» в пересказе Владимира Орла он получил премию им. Ивана Федорова и Гран-при «Лучший художник России».

Многие книжные графики, в том числе и очень известные, рисуют много, но, увы, очень одинаково. Калиновский никогда не был похожим на других и на самого себя. Он всегда был разным. Когда после «Алисы» ему предложили «Сказки дядюшки Римуса», он «перетрусил и всполошился — как их делать? Со зверьем у меня нелады». Но потом решение было найдено: «Сказки дядюшки Римуса» — плотные, фактурные. Мне хотелось сделать как бы масляную живопись. Щетинной кистью покрывал краской все поле листа. А потом в нужных местах эту фактуру процарапывал бритвой, рисунок заливал черной акварелью. Получались рисунки острые, «колючие», без намека на идиллию».

Итог — диплом I степени Всесоюзного конкурса «Лучшие издания 1976 года», серебряная медаль на Международной книжной выставке в Лейпциге, приз «Золотое яблоко» на 6-й биеннале иллюстраций детских книг в Братиславе. Когда в новое время «Сказки» переиздали, то издательство «Иностранка» не преминула заметить в аннотации: «Переиздание «Сказок дядюшки Римуса» с «теми самыми» иллюстрациями, знакомыми с детства».

Как уже говорилось, Геннадий Владимирович работал долго и был очень придирчив. На вопрос: «А вы сами не предлагали издательствам что-либо проиллюстрировать? Или только вам предлагали?» невозмутимо отвечал: «Я больше отказывался — зацепиться не за что, неинтересная вещь…».

Естественно, с подобным отношением в новые времена «лихорадочного книготискания» художник оказался не ко двору. Известный иллюстратор Лев Токмаков выразился даже более жестко: «Калиновский несколько лет был абсолютным изгоем для всех издателей…».

Особенно было обидно за «Мастера и Маргариту», где вообще попахивало чертовщиной. Иллюстрации, которые художник считал лучшей своей работой, были сделаны еще в 1985 году, но шли годы, а они так никому и не понадобились. Полностью серия была опубликована лишь шестнадцать лет спустя, в 2001 году санкт-петербургским издательством "Вита Нова" и получила диплом конкурса "Лучшие книги года" в номинации "Художник-иллюстратор" на XV ММКВЯ.

Но это был единственный всплеск. Последние годы Геннадий Калиновский жил очень трудно. Книги с его работами практически не переиздавались, денег не было, да и о самом Калиновском практически забыли.

Несколько последних лет лет жизни художника друзья пытались издать монографию о художнике и сделать «персоналку» в Третьяковке.

Ни тот, ни другой проект пока не реализованы.

Зато после смерти переиздали многие книги с его иллюстрациями.

Он бы, наверное, порадовался.

Как немец дошел до Сибири

Федору Ивановичу все время не везло: его никто не помнил. Начать с того, что на самом деле был он не Федором Ивановичем, а Герардом Фридрихом, потому как являлся урожденным немцем, появившимся на свет в городишке Герфорде, что в Вестфалии, а Федором Ивановичем его обозвали уже неспособные к языкам россияне. Но это все всуе, потому что на деле никто не помнит ни русского, ни немецкого имени.

Что до фамилии, то фамилия его была Миллер, а в Германии, как известно, иметь фамилию Миллер — все равно что не иметь никакой. Вы знаете Миллера? Нет, не того, что в «Газпроме». Извините.

Смех смехом, но с памятью о русско-немецком историке Герарде Фридрихе Миллере и впрямь что-то неладно.

Начать с того, что он, наверное, единственный заметный персонаж екатерининской эпохи, изображений которого не осталось. Ни портрета, ни гравюрки, ни даже рисунка или наброска — ничего.

Пришлось историкам довольствоваться единственным доступным «изображением» — вырезанным из бумаги черным силуэтом. Более того, его сравнительно недавний юбилей 2005 г. — первый широко празднующийся за все 300 с лишним лет, прошедших со дня его рождения. Вот в 2005-м — да: и куча выставок в столице и регионах, и несколько научных конференций его памяти, и документальный фильм Анатолия Скачкова «Герард Фридрих Миллер». Но представить, к примеру, масштабное празднование куда более круглого 250-летия не хватит никакого воображения. О какой народной памяти можно говорить, если даже студенты-историки помнят его лишь составной частью триады «идеологов норманнизма»: Байер-Миллер-Шлёцер. Через дефис.

Меж тем вот вам только несколько фактов из его жизни. Он был первым редактором нашего старейшего издания «Санкт-Петербургские ведомости» и являлся, таким образом, отцом русской журналистики. Он был первым ректором Санкт-Петербургского университета. Он первым опубликовал перевод несторовской «Повести временных лет». Без него не увидело бы свет первое многотомное исследование отечественной истории «История Российская с самых древнейших времен неусыпными трудами через 30 лет собранная и описанная покойным тайным советником и астраханским губернатором Василием Никитичем Татищевым». Наконец, без него у нас не было бы первой в истории России научной академической монографии. И это мы еще слова не сказали о главном деле его жизни…

В чем же дело, откуда такое пренебрежение к столь несомненным заслугам?

За ответом имеет смысл обратиться к биографии этого представителя тех «русских немцев», ломившихся когда-то к нам «на ловлю счастья и чинов». Профиль деятельности тогдашних гастербайтеров был несколько иным — они оседали не при ДЭЗах и стройконторах, а в недавно образованной Российской академии наук, которая едва ли не на сто процентов была немецкой. Вот и недоучившегося 20-летнего студента Лейпцигского университета Миллера сорвало с места приглашение одного из преподавателей, перебравшегося в эту дикую снежную страну.

И поехал студент за длинным рублем, не догадываясь, что продлится эта поездка почти 60 лет, а назад он уже не вернется…

Ученых кадров в России хронически не хватало, поэтому карьера спорилась. Уже в 26 лет Миллер стал профессором, а еще через два года он отправился во вторую Камчатскую (она же Великая северная) экспедицию.

Это был, пожалуй, крупнейший научный грант не только в российской, но и в мировой истории. На нее было затрачено более 360 тыс. тогдашних рублей — сумма абсолютно немыслимая по нынешним временам, эта командировка продолжалась более десяти лет, а ее участники протопали и проехали 31 362 верст. О приключениях трех профессоров с группой отправленных на практику студентов в этом по-настоящему диком тогда крае можно написать авантюрный роман. Кстати, до Камчатки Миллер так не добрался. В этот никому тогда толком не известный край был отправлен самый смышленый из студентов Степан Крашенинников.

Отправлен с самой что ни на есть прозаичной целью — квартирьером, подготовить жилье к прибытию профессоров Миллера и Гмелина. Судно, на котором Степан плыл из Охотска на Камчатку, потерпело крушение и было выброшено волнами на песчаную косу. В результате Крашенинников «в крайнюю скудость пришел», потеряв не только провиант и припасы, но и чемодан с бельем, оставшись в прямом смысле слова в одной рубашке. На этом «кончике России» студент ждал профессоров больше трех лет, не подозревая даже, что они безнадежно застряли в Якутске и выехать на Камчатку так и не смогли. А чтобы скрасить ожидание, мотался по всему полуострову, занимаясь научными исследованиями. Результатом явилась та самая первая русская научная монография — крашенинниковское «Описание земли Камчатки».

Впрочем, Миллер, хоть и не добрался до Камчатки, по Сибири поколесил изрядно, облазив все материковые владения России от Амура до Якутии. И везде с истинно немецкими аккуратностью и скупердяйством собирал все доступные исторические документы — листик к листику.

Так возникли знаменитые «портфели» Миллера — спасенное им громадное собрание источников по освоению Сибири. Даже не его знаменитые многотомные «Описания Сибирского царства», а это собрание архивных документов стало его главной заслугой перед русской историей, обеспечив ученых работой на несколько веков вперед.

А вскоре по возвращении состоялось второе знаменательное событие в жизни Миллера, обеспечившее ему уже не славу, а забвение.

Причина того, что Миллера забыли, имеет хорошо известные имя и фамилию — Михайло Ломоносов.

Эти два человека враждовали всю жизнь, что, впрочем, неудивительно. «Архангельский мужик», как известно, отличался изрядной вспыльчивостью — однажды в приступе гнева он выбросил в окно второго этажа беременную жену, характер Миллера тоже не назовешь легким. А столкнулись они на миллеровском докладе «Происхождение народа и имени российского».

Уже принявший русское подданство Федор Иванович имел неосторожность связать создание древнерусского государства с пришлым скандинавом Рюриком. Природный русский Михайло Иванович счел себя оскорбленным «немчурой» и в ответном слове начал Миллеру «политику шить»: «Во всей речи ни одного случая не показал к славе российского народа, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может, а именно: как их многократно разбивали в сражениях, где грабежом, огнем и мечом пустошили и у царей их сокровища грабили. А напоследок удивления достойно, с какой неосторожностью употребил экспрессию, что скандинавы победоносным своим оружием благополучно себе всю Россию покорили».

Так и родился доживший до сегодняшних времен отчаянный спор «норманистов» с «антинорманистами».

Для Миллера последствия были самими печальными. Как «антирусский элемент», он попал в опалу и удостоился даже монаршего порицания. Сохранилась записка Екатерины II: «Нету опаснее мнения полу-ученых людей, из числа которых не выключается профессор Миллер, ибо сии люди, мешая тень, наведенная дурным и жестоким узаконением на характер Нации, с действительным характером оной, весьма ошибаются во всех своих о Нации и ее положении рассуждении».

В итоге Миллер вынужден будет уйти из Академии наук, чтобы «освободиться от академической канцелярии, Ломоносова и подобных ему людей», умрет практически в безвестности, от безденежья продав свои «портфели» государству за 20 тыс. рублей «с правом пожизненного владения».

А в сталинские времена, когда из Ломоносова стали делать былинного богатыря, имя Миллера вообще было предано анафеме. «Идеология исторического мифа», прокатившаяся по нему при жизни, достала его и после смерти.

И лишь сейчас мы потихоньку возвращаемся к мнению, озвученному еще в первой биографической справке о Миллере, в знаменитом «Опыте исторического словаря о российских писателях»: «Сей ученый муж за многие и полезные свои труды великой достоин похвалы».

История про "понаехавшего"

Вспомнилась наша давняя поездка в Ростов Великий. Не знаю, как у вас, а на меня во всех поездках самое сильное впечатление производят вовсе не главные достопримечательности, истоптанные туристами, а совсем наоборот — случайные открытия.

Туристические объекты я, если честно, как-то не очень люблю. В смысле — до отвращения не люблю. Туристы затирают печать истории своими подошвами и пугают призраков прошлого вспышками фотоаппаратов. Теряется ощущение подлинности, глубины нет.

Иное дело, когда случайно нарвешься на что-нибудь, не обозначенное в путеводителях, расположенное где-нибудь на отшибе, куда не доезжают туристические автобусы, где не щебечут скороговоркой экскурсоводы и не щелкают затворы фотоаппаратов.

фото автора

Вот там — да. Там этот культурный слой не то что ощущаешь — впитываешь кожей. Только там и понимаешь, что много столетий назад на берегу вот этого же озера так же как и ты стояли твои предки, и все теми же кляксами на березах чернели вороньи гнезда.

В Ростове у нас было несколько таких случайных подарков. Расскажу об одном.

фото автора

Мы бы туда никогда не попали, если бы не наблюдательность моей жены Лены. Я, как всегда, перед поездкой нарыл всю информацию о ростовских достопримечательностях — нигде о нем не было ни слова. Даже на продававшихся в городе картах для туристов. Но вот когда мы проходили мимо огромного щита с картой города, Лена обратила внимание, что на самой окраине города, далеко за Богоявленским Авраамиевым монастырем обозначен еще какой-то «Петровский монастырь». Давай сходим?

Пошли.

Это действительно самая восточная окраина, куда туристы отродясь не забредали. Частный сектор, на улицах такая грязь, что ездить там надо исключительно на тракторе.

фото автора

Местные жители наперебой уверяют, что мы заблудились: «Нет там никакого монастыря, вы его прошли давно». Объясняем, что в том, что прошли, мы уже были, а теперь ищем именно этот загадочный Петровский монастырь. Пожимают плечами.

Наконец, тетушка на остановке: «Церковь, что ли? А вон — туда, и до конца».

В конце был щит с надписью: «Монастырь святого Петра Ордынского».

И тут ваш покорный слуга с размаху бьет себя кулаком в лоб и едва не пускается в пляс: «Точно!!! Он же в Ростове жил! Как я, балда, забыл про это?».

Дело в том, что история жизни Данияра (Даира Кайдагула), ставшего русским святым Петром Ордынским, мне прекрасно известна. История эта, мягко говоря, интересна, а если по-честному, то случай выдающийся.

Во-первых, это самый первый документированный случай татарского выезда в русские земли на постоянное место жительства, он произошел не позднее 1261 г. — XIII век, Русь только завоевана, пресловутое "иго" только началось.

Во-вторых, никогда до этого столь высокопоставленных «иммигрантов» у нас не было. Переехал не просто ордынский вельможа, а чингизид, правнук самого Потрясателя Вселенной Чингиз-хана. Началось все так.

Во время поездок в Орду ростовский епископом Кирилл сдружился не сдружился, а как-то сошелся с малолетним сыном брата всесильного хана Берке. Пацан, выросший в степи, жадно слушал рассказы о никогда не виданных городах, о красивых храмах с золотыми куполами, ну и естественно, о христианской вере, о которой епископ не мог не говорить. Слушал и проникался.

Однажды у Берке заболел сын, и вызванный в Орду Кирилл вылечил наследника. И, когда Кирилл уже собирался обратно, к нему подошел тот самый «отрок» и заявил, что он поедет с ним — желаю, мол, принять православие и жить в прекрасном городе Ростове.

Надо сказать, что епископ успеху своего миссионерства не обрадовался. Подвиг, конечно, велик, но не забывайте — пацан еще несовершеннолетний, и как посмотрит дядя на отъезд племянника — абсолютно непонятно. Епископа вполне могли обвинить в похищении и тогда — молись, урыс-шаман, своему урысскому богу.

В общем, «владыка же почти его и повеле ждати, бе бо размышляя о искании отрока».

Здесь я немного отвлекусь, и напомню, что история Данияра-Петра нам известна большей частью по житийному списку, так называемой «Повести о Петре царевиче Ордынском». Но этот текст примечателен ничуть не меньше, чем сама история. Несмотря на все рассказы о чудесах, совершенных Петром (ну житийная литература, что вы хотите?), он невероятно правдив, и, очень похоже, рассказывает эту историю без всяких лакун, именно так, как было. Очень уж живые там люди — со всеми своими слабостями и недостатками, это, прямо скажу, большая редкость для текстов тех времен. Не верите мне — поверьте Ключевскому: «Легенда о царевиче, при всей живости и драматичности ее изложения в житии, остается довольно прозрачной и плохо закрывает действительные события, послужившие для ее основой».

Но вернемся к нашему осторожному епископу. В итоге сговорились на том, что юный чингизид со своим двором поедет вроде как в путешествие, на экскурсию, «видети божницу русския земля», а там — посмотрим.

Царевич Данияр приехал, Ростов ему понравился, но местные власти все равно осторожничали. И тут умирает хан Берке. Полный переполох, борьба за власть между наследниками, «Орде мятущееся», и всем уже не до отъехавшего юноши — «искания отроку не бе».

В Ростове успокоились, юного монгола, после долгих его просьб, наконец-то крестили и нарекли Петром. Так и появилось в Ростове татарское поселение. Юноша, несмотря на крещение, от степных привычек не отказался, «и царския своея не преставая утехы: бе выездя при езере ростовстем птицами ловя».

Во время одной из таких соколиных охот вблизи озера Неро он ненароком уснул, и приснились ему святые апостолы Петр и Павел, которые повелели основать монастырь на том же месте «иде аз спах при езере».

Юноша, как благочестивый христианин, решил наказ исполнить, но тут встало неожиданное препятствие — ростовский князь. Тот почему-то от этой идеи в восторг не пришел и начал откровенно вымогать мзду: «Всед на конь, и глумяся изрече Петру. Петре, владыко тобе церковь устроит, а яз места не дам, что сотвориши?». Деньги у Петра, как и у всякого знатного чингизида, водились, и именно этим мешком с деньгами, и объясняет текст поведение князя: «Князь же яко виде мешца Петрова в епископьи, и помолча и помысли, колико отлучит от владыки и от святых апостол».

В общем, слаб человек. Чиновники на Руси, судя по всему, никогда не могли спокойно видеть деньги в чужих руках, вот князь, по русскому обычаю, решил что-то с этого дела «попилить» себе.

Пришлось Петру «не пощади имения родитель» и выкупить себе землю на монастырь за «девять литр сребра, а десятую злата».

Мздоимства этого юный чингизид не забыл, и, закончив строительство, засобирался обратно в Орду. Пошли вы нафиг, рэкетиры иноплеменные. Тут уже всполошился князь, резонно опасаясь, что после рассказов Петра родственникам его репутация у товарищей из столицы станет не самой лучшей. «Видев же князь и владыка Петра умолкающа, и рекоша к собе: аще сей муж, царево племя, иде в орду, и будет спона (урон) граду нашему».

Решили Петра прельстить приманкой, на которую из веку в век мужчины клюют как испуганные. Сделали ему предложение: «Петре, хощеши ли, поймеве за тя невесту. Петр же прослезився и отвещав: аз, господи, възлюбих вашу веру, и оставль родительскую веру, и приидох к вам. Воля Господня и ваша будет».

В общем, все как положено в сказке, закончилось свадьбой. Петра женили, причем на ровне — на дочери знатного ордынца, «беша бо тогда в Ростове ординьстии вельможи». После свадьбы, как положено, все стало хорошо. Князь его возлюбил всем сердцем, к свадьбе он подарил своему питомцу "множество земель" — "от езера, воды и лесы", не забыв оформить дар грамотой. Этого, надо сказать, Петр просто не понял — «Аз, княже, от отца и от матери не знаю землею владети и грамоты сия чему суть». Не забывайте, что Петр все-таки вырос в степи, а кочевнику личная собственность на землю должна казаться полной дикостью. Но грамотку молодой муж все-таки прибрал, как позже выяснилось — не напрасно.

Петр со своими людьми обустроился капитально, поставив «домы по его землям», и остался ордынский царевич на новой родине уже навсегда. Жену, надо сказать, Петр очень любил, прижил с ней множество детей, а, овдовев, сильно горевал. Не перенеся утраты, он постригся в монахи, и доживал век уже в основанной им же обители. Там и помер.

Почитание Петра как святого началось сразу же после его смерти в 1290–1291 годах, а в XVI веке месточтимый святой Петр был уже официально канонизирован на Соборе 1547 года при митрополите Макарии.

Пару слов о потомках Петра. Этот татарский анклав довольно долго поддерживал связь с ордынскими родственниками, причем — не по своей воле. После смерти старого князя начались конфликты: «Внуци же стараго князя забыша Петра и добродетель его и и начаша отъимати лузи и украины земли у Петровых детей».

Причем конфликты были, как бы сейчас сказали, «на межнациональной почве». Как я понимаю, наличию татарской диаспоры, пусть и изрядно обрусевшей, радовались не все жители Ростова. Мотивация наездов звучит знакомо до боли — жизнь у нас поганая, и так живем в бедноте, а тут еще эти чурки понаехали, и жируют на нас: «А род татарскый, кость не наша! Что се есть нам за племя. Сребра нам не остави ни сей, ни родители наши».

В общем, разбудили внуки князя в петровских потомках национальную идентичность. Ах так? Мы, значит, татары понаехавшие, а не христьяне православные? Ну, будут вам татары. Престарелый сын Петра поехал искать правду у царя — в Орду. Ханская семья приехавшему в гости родственнику «возрадовашася», «почтиша его», «многы дары даша ему», и отправила обратно для разборок своего посла. Столичный ревизор и навел порядок: «Пришед же посол царев в Ростов, и возрев грамоты Петровы и стараго князя, и суди их. И положи рубежы землям по грамотам стараго князя, и оправи Петрова сына, и дав ему грамоту с златою печатию, еже у младых князей и внук стараго князя по цареву слову. И оттоиде».

Не могу не удержаться, и не вспомнить еще один эпизод, когда православным потомкам ордынского царевича пришлось вспомнить о своем происхождении. При жизни уже правнука Петра, Игната, случился татарский набег. «Прииде Ахмыл на Рускую землю, и пожже град Ярославль, и пойде к Ростову с всею силою своею, и устрашишася его вся земля, и бежаша князи ростовстии, и владыка побеже Прохор».

И тут у Игната, похоже, взыграла кровь Потрясателя Вселенной. Он выхватил меч, и, догнав дезертирующего владыку, пригрозил ему: «Аще не идеши со мною противу Ахмыла, то сам посеку тя». В общем, вышло навстречу орде Ахмыла все ростовское население, хоть и «страшно же видети рать его вооружену».

Представьте картину глазами Ахмыла. Мы подходим к городу, все уже изготовились грабить, вдруг навстречу высыпает толпа бородатых урусов. От толпы отделяется один из этих бородачей, неожиданно приветствует татарского предводителя по монгольскому обычаю, после чего заявляет примерно следующее: «Ты что делаешь, черная кость? Перед тобой, дураком, целый чингизид стоит, царского рода-племени. Ты чьи земли грабить собрался? Царствующего дома? Мы здесь «древняго брата царево племя, а се есть село царево и твое, господи, купля прадеда нашего».

Ахмыл, конечно, поверил не сразу — а кто бы на его месте поверил? Но, когда после проверки слова бородача подтвердились, мгновенно раскаялся. Так мол и так, ваше родовитость, не извольте гневаться, ошибочка вышла. Не признал, хотя и мог бы признать по лихости вашей: «Благословен ты, Игнатий, иже упасе люди своя и соблюде град сий. Царева кость наше племя, еже ти зде будет обида, да не ленися дойти до нас».

Не обошлось, конечно, и без компенсации причиненного морального вреда: «И взем [Ахмыл] 40 литр серебра, и вда владыце, а тридесять литр дасть клиросу его. И взя тешь у Игната, целова Игната, и поклонися владыце, и взыде на конь, и отъиде во свояси».

Завершается «Житие Петра царевича Ордынского» так:

«Дай же, Господи, утеху почитающим и пишущим древних сих прародитель деяния зде и в будущем веце, а Петрову роду сему соблюдение и умножение живота, не оскудеет радость без печали. Вечная их память до скончания миру. Богу нашему слава, и ные и присно, и во веки веком. Аминь».

«Петров род» и впрямь не только умножился, но и принес немало славы своей новой родине. По некоторым данным, среди потомков ордынского царевича числится не кто иной, как сам Дионисий — один из Великой Тройки наших иконописцев. А позже потомки царевича Петра приняли фамилия Чириковых и несколько столетий служили России.

А что до самого Петра…

Он был очень почитаем на Руси. Достаточно вспомнить, что в Архангельском соборе Московского кремля, древней усыпальницы великих князей и царей, стены расписаны фресками с их изображениями. Не всех, конечно, но наиболее чтимых. Так вот, блаженному Петру отведена там почти вся стена справа от алтаря — две фрески, две большие сюжетные картины. Притом, что Александру Невскому и Дмитрию Донскому досталось по одной. В Ростовском музее висят иконы с его житием.

Увы, с основанным им монастырем время обошлось неласково. В 30-х годах разрушили колокольню и сровняли с землей храм Петра и Павла. Оставшиеся постройки и башни стены были переделаны под жилые дома и фабричный корпус.

Юго-западная башня монастырской стены, сейчас — жилой дом. Фото автора

Во время войны там был хлебозавод. В пятидесятые годы его перенесли в другое место, а в церкви Похвалы Богородицы начали разливать газированную воду.

Кстати, именно здесь снимали знаменитый фильм Георгия Данелия «Тридцать три», где Леонов играл провинциального пивовара, готовившего почему-то лимонад.

Прямо в храме стояли огромные резервуары для газированных напитков. В 70-х годах их демонтировали, причем, чтобы вытащить огромные бочки, рабочие разобрали часть кровли и краном поднимали их наружу.

К девяностым от монастыря не осталось практически ничего. Пытались восстановить церковь Похвалы Богородицы, но дело продвигалось плохо — денег нет.

А сам Петр… От храма Петра и Павла, где хранились его мощи, остались только фундаменты. На этих фундаментах были построены несколько боксов под грузовой автотранспорт.

В ту поездку мы с женой дошли до этого гаража.

Фото автора

Где-то там, внизу, под старым «уазиком», под асфальтовым полом, залитым отработанным маслом, и лежали останки Данияра-Петра, правнука Чингиз-хана, ставшего русским святым.

Я человек нерелигиозный, но еще тогда преисполнился убеждения, что все это как-то очень неправильно.

Слава богу, в последние годы кое что изменилось.

В апреле — мае 2005 года на средства благотворителей были выкуплены административно-хозяйственные постройки обанкротившегося предприятия и первый этаж братского корпуса. После сноса гаражей осенью 2005 года начато производство шурфов — искали останки Петра. К декабрю останки южной стены были полностью вскрыты и точно определено нахождение раки преподобного Петра, которое совпало с ранее установленным по сохранившимся чертежам собора.

На этом месте была установлена временная рака из кирпича с памятной надгробной плитой, а рядом был установлен и освящен памятный крест.

Восстановленный монастырь живет трудно. Но богослужения совершаются регулярно, 5–6 раз в неделю, потихоньку ведется ремонт и реставрация переданных зданий. Потихоньку — поскольку денег по-прежнему ни на что нет.

Но на Руси это, похоже, вечное состояние.

Мы держимся, да.

«Лично дорогой Леонид Ильич»

В очереди кандидатов на бессмертие Леонид Ильич Брежнев стоял последним. Несмотря на несущиеся с трибун заявления «…будет вечно жить в наших сердцах», все были убеждены — никакое место в истории бровастого генсека не ждет, и забудут о нем практически сразу.

В этом были уверены еще при его жизни, вспомните хотя бы анекдот о словаре XXI века: «Кто такой Брежнев? Мелкий политический деятель эпохи Пугачевой». В этом не сомневались и вскоре после его смерти.

Первое масштабное биографическое исследование, вышедшая в 1991 году книга Роя Медведева «Личность и эпоха: Политический портрет Л.И. Брежнева», открывается словами: «В.И. Ленин говорил, что настоящие политические деятели не умирают для политики, когда наступает их физическая смерть. Есть много людей, которые остаются нашими современниками, хотя они умерли десятки и сотни лет тому назад. Но есть еще больше политиков или деятелей культуры, влияние которых не переходит за границы их земной жизни. Они могут сойти с политической сцены и потерять значение для своей страны или партии даже при жизни. Это и есть то, что принято называть политической смертью. Именно эту участь уготовила судьба для Л.И. Брежнева».

Что называется, в землю закопал и надпись написал. Правота этого мнения казалась тем более неоспоримой, что ее вроде бы подтвердила и сама жизнь. Большие люди, как всем известно, умирают «чтобы воплотиться в пароходы, в строчки, и в другие долгие дела», но Брежневу не досталось даже этого.

Не прошло и десяти лет после смерти вождя, как щедро рассыпанное по стране слово «Брежнев» исчезло отовсюду. Народ апатично пережил исчезновение и города Брежнева на Каме, и Брежневского района в городе Москве. Даже мемориальную табличку на доме номер 26 по Кутузовскому проспекту сняли, и никого это не обеспокоило.

Казалось, этот человек исчез из нашей памяти навсегда, и даже вечно страдающие от недостатка тем юмористы все реже цепляли брови и ордена, чтобы в очередной раз пошамкать про «сиськи-матиськи» и «сосиськи сраны».

Тем неожиданнее оказался ренессанс Брежнева, а еще неожиданнее — что начался он со снятого к столетию вождя сериала Сергея Снежкина "Брежнев", где генсека сыграл Сергей Шакуров. Подобного сериала никто не ожидал. Еще за несколько лет до того идея снять художественный фильм про жизнь Брежнева воспринималась даже не как конъюнктура — как глупая шутка. О ком фильм, помилуйте? Об увешанном цацками клоуне, азартно целующемся фрике?

Ситуация с Брежневым действительно уникальная. Все прочие лидеры остались в массовом сознании плохими ли, хорошими, но — людьми. В случае с Брежневым — «анекдоты съели человека».

Четверть века мы прожили без Брежнева — больше, чем он нами правил. А потом почему-то возникло желание восстановить личность, отбить шелуху анекдотов и сплетен, показать человека. Человека, за время правления которого в США сменилось пять президентов, и один из них, Ричард Никсон, встречавшийся с советским лидером чаще других, в своей книге «Лидеры» почему-то аттестовал его как человека "властного, честолюбивого и беспощадного", который «при иных режимах мог бы претендовать на титул «Леонида Великого».

Под сбитой коркой фольклорных напластований и впрямь обнаруживается личность, мало похожая на свой образ в массовом сознании. Образ, сформировавшийся тогда, когда он медленно умирал на глазах всего мира.

И вдруг вместо полуживого старика появляется эдакий роковой мачо. Почему-то быстро вспомнилось, что росту в Брежневе было 184 см., и в молодости он был статным красавцем. Как выразился в одном из интервью создатель фильма «Дорогой Леонид Ильич» Василий Пичул, «и вообще, если посмотреть на фотографии Брежнева начала 60-х годов, то Антонио Бандерас стоит спокойно в стороне и курит». Знаменитая фраза Сталина на XIX съезде, когда он, обратив внимание на нового члена ЦК КПСС, первого секретаря Молдавии, заметил: «Какой красивый молдаванин!» — не на пустом месте появилась.

Смех смехом, но с Иосифом Виссарионовичем были вполне солидарны и немецкий журнал «Шпигель», который как-то назвал Леонида Ильича «самым элегантным из советских руководителей», и бывший посол США в СССР Фой Д. Колер, который заметил однажды, что восходящая звезда советского политического Олимпа «должно быть, имеет лучшего портного в Москве, а грубо красивое лицо Брежнева и его военная выправка выгодно контрастируют с унылым видом других лидеров».

Впрочем, дело не только во внешности. Слишком уж сильно реальная биография Брежнева контрастирует со сложившимся клише «орденоносное ничтожество». Вот как описывает возникновение интереса к этой теме автор сценария сериала «Брежнев» Валентин Черных («Любовь земная», «Москва слезам не верит» и др.):

«Раньше я относился к Леониду Ильичу Брежневу со снисходительной иронией. Мое мнение о нем стало меняться, когда в середине семидесятых годов я участвовал вместе с драматургами А. Лапшиным, Р. Тюриным и режиссером А. Сахаровым в написании сценария о целине. Почти год мы собирали материал для сценария в Казахстане. И удивляло, что хотя Брежнев уехал из этих мест почти двадцать лет назад, о нем помнили как о нормальном, разумном руководителе… Потом я разговаривал с сотнями людей, которые его знали, и почти никто не отозвался о нем плохо. Конечно, он — человек своего времени и другим быть не мог, но для своего времени он был очень неплохим человеком».

«Нормальный, разумный руководитель», это, надо признать, Валентин Константинович еще поскромничал. Сейчас об этом редко вспоминают, но, если называть вещи своими именами, то в свое время Леонид Ильич был одним из самых успешных «антикризисных менеджеров высшего звена» в стране.

Его карьера оказалось столь стремительной не в последнюю очередь потому, что на любом месте он стабильно давал высокий результат. И в послевоенной Запорожской области, где он досрочно восстанавливает «Запорожсталь» и запускает Днепрогэс, и в Днепропетровской области, и в Молдавии, куда по предложению Хрущева его отправил Сталин вытаскивать самую проблемную республику, и в Казахстане, где он на практике реализовывал самый амбициозный проект Хрущева — поднимал целину.

Но дело даже не в деталях биографии будущего «бровеносца в потемках», которые все за давностью лет призабыли.

Ну да, сын рабочего-металлурга из прокатного цеха, поголодавший в юности, поработавший и землеустроителем в деревнях, и слесарем на заводах, стал руководителем одной из двух сверхдержав. Да, прошел войну «от и до», с первого и до последнего дня, гордо вышагивал с саблей на боку на Параде Победы, единственный из Политбюро, кто действительно был на фронте, действительно воевал, действительно был контужен, а в первые дни войны даже ходил в рукопашную. Как написал тот же Черных: "Это была единственная атака в его жизни — но она была".

Ну да, прежде чем стать во главе страны, прошел все ступени и едва ли не все отрасли народного хозяйства, и знал не понаслышке и промышленность, и сельское хозяйство, и армию. Безусловно, сильный и умелый политик, иной просто не удержался бы у власти почти двадцать лет, переиграв своих гораздо более ярких подельников по свержению Хрущева.

Но признаемся честно — ничего экстраординарного в его биографии нет, жизнь его предшественников на посту главы государства изобилует куда более выигрышными с точки зрения драматургии эпизодами. В чем же дело? А обратите внимание — Черных делает акцент не на деловых, а именно на человеческих качествах своего героя.

Об этом же говорит в интервью и Василий Пичул: «Самое главное, что я для себя открыл, что для меня было огромным удивлением — то, что человек такого политического уровня, где нравственность отсутствует, где ее не должно быть, иначе невозможно удержаться на этом уровне… Вдруг я увидел, что он никогда не сдавал своих. Все то, что мы видели, это огромное количество стариков рядом — это все были его пацаны. Та бригада, с которой они взяли власть. И он никогда не предавал своих, что, в общем, удивительно для политика, который должен все время маневрировать, все время отдавать на заклание».

Ага. Так и представляешь себе рекламный ролик: «Бригада…Они были молоды. Они делали свою жизнь сами. Они занимались настоящей мужской работой — были металлургами, плавили русскую сталь. Этой компании друзей из Восточной Украины предстояло сделать блестящую карьеру, и именно эти провинциальные хлопцы станут во главе половины мира. Молодость Леонида Брежнева, Николая Тихонова, Николая Щелокова и других в фильме первом сериала «Бригада»: «Днепропетровский металлургический…».

А если серьезно, то очень похоже, что сегодняшний интерес к личности Брежнева — это внимание не к политику, а к человеку. В народном сознании он не объект для поклонения или ненависти, в отличие от своих коллег, он больше человек, чем вождь. Именно поэтому он не поляризует общество.

Почему этот человек притягивает людей, даже через много лет после смерти? Наверное, дело в том, что те четверть века, что мы прожили без него, оказались годами перемен, резких поворотов руля и судьбоносных экспериментов. И все мы изрядно затосковали по тому времени, когда цены не менялись десятилетиями, дети ели то же самое мороженное, что и их родители, милиционеры ходили без оружия, а к подвигам если и звали, то слишком пафосно и потому не всерьез.

Хотим мы или нет, но именно брежневские семидесятые стали для нашей страны единственным спокойным десятилетием за весь беспокойный XX век. А благом или злом обернулось для нас эта объявленная Брежневым передышка — пусть спорят историки.

Но табличку на доме на Кутузовском в 2013 г. восстановили.

Предпоследняя (Сочинение на тему "Как я давно ходил на выставку")

Есть такой забавный анекдот времен горбачевской антиалкогольной компании: "Народ протрезвел, волнуется, спрашивает — куда царя-батюшку девали". Смех смехом, но словосочетание "из дворца" и поныне действует на нашего человека деморализующее, как звуки флейты на полосатого слона. Спросите любого музейщика, и он с охотой поведает вам, что ничто так не обеспечивает вал посетителей, как экспозиции "из жизни августейших персон".

Но выставка "Императрица Мария Федоровна. Жизнь и судьба" отличалась от обычных непритязательных "только у нас — подлинные предметы из дворца!" продуманной и прекрасно исполненной концепцией, которую хорошо сформулировал тогдашний руководитель Федерального архивного агентства Владимир Козлов: "Выставка позволит увидеть подробности домашней, частной жизни императорской семьи конца XIX — начала XX веков. Императрица Мария Федоровна, как это было принято в семье Романовых, не являлась публичным политиком в современном понимании этого слова".

И в самом деле, выставка была именно что семейной — это, пожалуй, наиболее точное слово. Просто рассказ о жизни тех трех поколений одной семьи с простой русской фамилией, которые пережила наша героиня. И все заботы, которые представали перед нами, как правило, тривиальные, обыденные, знакомые всем. То, что обычно отгораживалось, как несущественное, могучей дланью всемирной истории.

Сначала — мысли о замужестве юной 17-летней девушки из многодетной семьи, которая, вслед за сестрами, даже не влюбилась, а скорее выдумала себе любовь: "О, как благодарна я господу за его милость ко мне; я молюсь теперь только о том, чтобы он ниспослал мне силы и дал возможность сделать его, возлюбленного Никсу, таким счастливым, каким я желаю ему быть от всего сердца, и стать достойной его". Фотография влюбленных — наследник русского престола цесаревич Николай Александрович и датская принцесса Дагмар.

Неожиданным ударом — скоропостижная смерть жениха от туберкулеза, и тут же, без траурной паузы, поспешное до неприличия, сватовство его младшего брата Саши. Вот он на снимке — еще стройный, пока не лысый, без знаменитой бороды.

Столь же поспешный брак, уже без прежней любви, приезд в Россию, переход в православие, и медленное притирание друг к другу. Все экспонаты до подчеркнутости семейные — эскизы обустройства комнат, фотографии родных, безделушки, стоящие где-нибудь на комоде. Внешняя жизнь если и прорывается, то только тогда, когда непосредственно отзывается на семье — так, русско-турецкая война возникает в экспозиции лишь когда Александр II отправил нового наследника в действующую армию, и молодые впервые надолго расстались.

А так — все как у людей.

Вот молодая мама вместе с ангельским созданием в платьишке и с белокурыми локонами, и только подпись под фотографией позволяет узнать в прелестной малышке будущего императора Николая II.

Вот он уже подросший, в матроске, с уже узнаваемыми чертами лица, независимо примостился сбоку от папы с мамой, колени которых оккупировали "мелкие" — братец Гриша и сестра Ксюша.

Смерть свекра проходит почти незамеченной, мельком обозначенной опять таки, в "семейном" преломлении — фотографией взорванной столовой и гравюрой по рисунку Н.Н. Карамзина с длинным названием: "Первый выезд Государя Императора Александра III и Государыни императрицы Марии Федоровны из Зимнего дворца, по кончине в Бозе почившего Императора Александра II в 4 часа пополудни 1 марта 1881 г.".

Новый император крупнейшей империи на планете устроителей выставки занимает мало, им интереснее муж и отец. А у того все нормально, дети растут — вон они, красавцы, на снимке конца 80-х, "Великие князья Михаил, Георгий и Николай с сестрой Ксенией" — не хватает только младшей, Ольги. Тут в матросках уже младшие сыновья, а Коленька фактически взрослый, щеголяет погонами на новенькой военной форме…

Так и тянется неспешно перед посетителями эта жизнь. Жизнь, легкой которую не назовет и самый черствый человек. Нашей героине пришлось похоронить мужа, оставшись в семье за старшую — в представленном опросном листе всероссийской переписи населения гражданка Российской империи Мария Федоровна Романова, родной язык датский, вероисповедания православного, вдовая, так и отметит свой статус — "глава семьи". Вскоре — пережить смерть среднего сына, Георгия, умершего в 27 лет.

Жизнь не сахар, и плохим отношениям свекрови с невесткой, бывшей принцессой Алисой, а ныне императрицей Александрой Федоровной, внимания уделяется куда больше, чем той же первой русской революции. Но зато семья растет, уже внуки радуют, да и вообще родственников становится все больше. Фотографии со сборищ "двоюродных" особенно впечатляют. Маму нашей героини, королеву Луизу, не зря называли "тещей всей Европы", детей она пристроила очень удачно — ее потомство правило Россией и Англией, Грецией и Данией…

И чем больше людей на снимках, чем уверенней становятся каракули подрастающих внучек ("Милая бабушка благодарствую за игрушки крепко целую Мария"), тем чаще вспоминается, что однажды семья кончится, род прервется, а бабушке предстоит пережить почти всех. Что будут развороченные после штурма Зимнего дворца ее приемная, дом купца Ипатьева в Екатеринбурге и гостиница "Королевские номера" в Перми, которых она (как и посетители выставки), по счастью, не увидит.

Отъезд из России, где она прожила 51 год, жизнь за границей, дочь Ольга, за год до революции выскочившая за ротмистра Куликовского и в эмиграции подрабатывающая иллюстрированием детских книг (одна из них, "Три белых медведя" Отто Шрая, была представлена на выставке) и многое-многое другое. Любовь к живописи Ольга, кстати, явно унаследовала от матери, которая прекрасно рисовала.

Долгая-долгая жизнь — от фотографии "Королева Дании Луиза с дочерьми Дагмар и Александрой" до номера эмигрантской газеты "Русь" за вторник, 16 октября 1928 года. Заголовки статей: "Горький выехал в Италию", "Франко-сербские соглашения", "Объедание кредитов СССР", "Полет цеппелина", "РКП — партия сумасшедших".

Вверху, в центре — "Кончина императрицы Марии Федоровны".

Как авантюристы российскую республику в Китае создали

Россия и Китай за всю свою историю довольно редко вели совместные боевые действия. Однако был случай, когда китайские власти очень долго упрашивали своих русских коллег совместно напасть на одно небольшое государство. Но русские были непреклонны, в итоге китайцам пришлось вторгаться самостоятельно.

Государство это было республикой, флаг ее был черно-желтым, а первым президентом этой страны был словак.

Кстати, если верить одному очень известному русскому журналисту, одним из подданных этого столь нелюбимого Китаем государства был очень известный человек.

Эта неординарный субъект прославил простую русскую фамилию, низшее офицерское звание и имя одного великого художника. Он чуть было не стал болгарским царем, угодил в культовый в среде советской интеллигенции роман и стал прототипом главного героя одной из книг Акунина.

Здесь сделайте паузу и попытайтесь отгадать загадку, можете даже Гуглом пользоваться. Если отгадки не нашлось — читайте дальше.

Разумеется, речь идет о старательской "Желтугинской республике", возникшей на речке Желтуге в результате "золотой лихорадки". Эта небольшая речушка, расположенная с китайской стороны русско-китайской границы, оказалось очень богатой золотом, что спровоцировало на Амуре настоящую "золотую лихорадку".

«Сколько людей отнимает от правильного труда легкая нажива, пример представляет ныне "китайская Калифорния". Много людей бежало туда, покинув дом, семью на произвол судьбы. Упадок земледелия, скотоводства, полное отсутствие фабрик в Сибири — есть продукт золотой лихорадки», — сокрушался автор газеты «Восточное Обозрение».

Зато население поселка "диких старателей" росло просто невиданными темпами. В 1883 г. на Желтуге жило 120 человек, через год — 7 тысяч, ещё через полгода — 15 тысяч. Во времена своего расцвета "старательская столица" обзавелась не только отелями, банками и казино, но даже зоопарком и труппой жонглеров, фокусников и цирковых гимнастов.

И все бы ничего, но вот нравы в этом русско-китайско-международном Вавилоне (на Желтугу спешно ехали в стремлении урвать свой куш даже из Америки) были самыми бандитскими. Как писал корреспондент «Петербургских Ведомостей», "это беглые каторжники и поселенцы, казаки, бросившие тайно службу, разный бродячий сибирский люд, якуты, корейцы, все называющиеся русскими. В январе 1884 г. их уже считалось 9000… Насчитывали около шести тысяч китайцев и от 100 до 150 человек разных иностранных искателей. Эти последние отличаются большею развитостью, хотя все отчаянные негодяи".

Жизнь человека там часто стоила дешевле золотника — на Желтуге убивали и за меньшее, могли порешить просто за лопату — инструмента отчаянно не хватало. Терпение у народа лопнуло после невиданного по своей жестокости убийства известного всей Желтуге повара. Общий сход решил — пора наводить порядок, для чего необходимо выбрать президента с самыми широкими полномочиями. Им стал подданный Австро-Венгерской империи, словак по происхождению, Карл Иванович Фоссе.

Старатели утвердили флаг Желтуги — черное с желтым полотнище (черный цвет — символ земли, желтый — символ золота). Кроме того, вся территория была поделена на пять "штатов" — как вы уже наверняка догадались, образцом для авантюристов служили Северо-Американские Соединенные Штаты, что отразилось даже в лексике новосоздаваемого государства. Каждый из "штатов" выбирал двух старост в правление. В итоге в первый "парламент" вошли два китайца от "китайского" штата (сыны Поднебесной ставили свои фанзы наособицу, отдельно от русских), пять староверов (в основном — молокане), один остзейский немец, один русский студент-недоучка из Санкт-Петербурга и один поляк.

Порядок наводили самыми жестокими мерами, практически каждый день кого-нибудь вешали или секли, причем экзекуторов набирали из представителей малых народов, тунгусов или гольдов — "ибо они ничьи и им никого не жалко". Законы были суровые, например, за гомосексуализм или сношение с животными полагалось 400 плетей, то есть фактически смертная казнь. Дело в том, что изначально женщинам путь на Желтугу был категорически заказан, "ибо где женщина — там поножовщина и разврат". Но позже природа взяла свое и на Желтуге появились публичные дома с персоналом, набранным из китаянок.

«Здешние законы очень просты, за то и суровы, — писал корреспондент «Петербургских Ведомостей». — За плутовство в игре, за подделку золотого песка, за обман при взвешивании его, за воровство и грабеж — смертная казнь без всяких разговоров. За пьянство в рабочее время, за драку, сокрытие женщин — наказание розгами. За неповиновение, за ссоры, влекущие потерю рабочего времени, но без побоев — денежный штраф в 1, 2, 4 и даже 10 золотников золотого песку». Золотник, который "мал да дорог", чтобы было понятно, это количество золотого песка, весящее столько же, сколько 4 игральные карты — именно они обычно служили универсальными гирями.

В общем, вскоре преступность пошла на спад, и жизнь на Желтуге потихоньку наладилась, хотя дороговизна все равно поражала всякое воображение — лопата уходила за 10 рублей, при том, что фунт хлеба в Благовещенске стоил 10 копеек. Однако возникла другая проблема — самоорганизация желтугинцев очень встревожила китайские власти. Вот только сепаратистских квази-государств на своей территории им не хватало!

И республику старателей давно бы взяли к ногтю, но сложность была в том, что от китайских городов и поселков Желтугу отделяла непроходимая для армейских частей тайга. Хотя сама "республика старателей" располагалась на китайской территории, "вход" в нее был только со стороны России, ближайшим населенным пунктом (и единственным, куда из Желтуги шла более-менее приличная дорога) была пограничная казачья станица Игнашина.

Айгунский амбань (губернатор) много раз официально просил Приамурского генерал-губернатора барона А.Н. Корфа о содействии, Айгунский фудутун дважды обращался к военному губернатору И.Г. Баранову с предложениями о совместной военной операции… Но русские власти помогать китайским коллегам не рвались, ссылаясь на статью 9 Пекинского договора о недопустимости действий русских войск на китайской территории.

И русских чиновников можно понять — Желтуга была очень выгодна Российской империи. По сути, она являлась гигантским насосом, выкачивающим китайское золото на русскую территорию.

Китайцы это тоже понимали, поэтому в итоге управились в одиночку. Задействовали регулярные армейские части, пробили дороги через лес и в 1885 году, просуществовав три года, Желтугинская республика была ликвидирована. Воевать с армией дураков не было — русские и иностранные старатели ушли на российскую территорию, китайцы либо поступили так же, либо рассеялись по окрестным лесам.

Что? Что за недо-царь Болгарии?

Тьфу, чуть не забыл.

Это "русский Рокамболь" Николай Герасимович Савин, аферист международного масштаба, известным властям стран Европы, Америки и Азии по кличке "корнет Савин", он же "граф Николай де Тулуз-Лотрек". Человек, почти ставший царем Болгарии — вот только парикмахер все дело испортил!

Этот бывший офицер Гродненского гусарского полка начал свою преступную эпопею не больше не меньше, как с кражи фамильных драгоценностей царской семьи, причем подельником у гусара выступал сам Великий князь Николай Константинович. Скандал был грандиознейший, докатившегося до уголовщины Романова объявили душевнобольным и сослали от греха подальше в Ташкент (я о нем упоминал в главе про "Золото Осипова"), а Савин бежал за границу, где немало накуролесил, умело пользуясь своей аристократической внешностью, острым умом, блестящими манерами и непревзойденными способностями к языкам.

Это о нем говорит Бендер в "Золотом теленке": "Возьмём, наконец, корнета Савина. Аферист выдающийся. Как говорится, негде пробы ставить. А что сделал бы он? Приехал бы к Корейко на квартиру под видом болгарского царя, наскандалил бы в домоуправлении и испортил бы всё дело". Это его вывел Акунин в "Пиковом валете" под именем Митеньки Саввина, а планы героя романа относительно своего будущего являются реальными «подвигами» корнета Савина.

Но нас в данном случае интересует одна ипостась "короля аферистов" — даже в современных статьях его не перестают именовать президентом Желтугинской республики. А запустил эту утку ни кто иной, как "король репортеров", знаменитый "дядя Гиляй" Владимир Алексеевич Гиляровский.

В своем очерке «Корнет Савин» (1912 г.) он пишет: "В конце 1902 года Савин вновь явился в России и был арестован в Козлове, и тогда в газетах появилось сообщение, что “Савин умер”. На самом деле он был отправлен в Сибирь пешком по зимнему этапу, бежал на Амур, перебрался на знаменитую китайскую Желтугу и был главарем 7 000 бродяг всех народов, которые и основали Желтугинскую республику, впоследствии разогнанную войсками".

На самом деле, как вы уже знаете, к 1902 году Желтуга была уже много лет как разогнана, поэтому эта информация — не что иное, как выдумка самого Савина, который много лет состоял в переписке с Гиляровским. Но примечательно, что в своей из данной за границей книге «От Петра Великого до Николая ничтожного» Савин ни словом не упоминает о Желтуге.

А вообще жалко, конечно, что среди переболевших "амурской золотой лихорадкой" не нашлось своих Джеков Лондонов и Бретов Гартов.

Там столько сюжетов…

Бешеный девственник

Шведы под Полтавой, как известно, попали у нас в народный фольклор. А вот возглавлявший их Карл XII почему-то остался в тени.

Довольно долго в России о главном противнике нашего первого императора не было ни одной научной монографии, да и в художественной литературе можно вспомнить разве что Алексея Толстого да Валентина Пикуля.

Вполне возможно, что виноват, как обычно, Пушкин.

Шведского короля обыватель знает исключительно по изучаемой в школе «Полтаве», а там, антитезой молодому и яростному Петру, описан какой-то полуживой скандинавский тормоз на носилках:

«Он в думу тихо погрузился. Смущенный взор изобразил необычайное волненье. Казалось, Карла приводил желанный бой в недоуменье… Вдруг слабым манием руки на русских двинул он полки».

Сразу ясно, чем все закончится — Россия молодая лихо отлупит одряхлевшую Швецию, ввергнет ее в ничтожество, а сама в блеске победы триумфально выйдет на мировую арену.

Вполне возможно, что в подробности не вдавались для того чтобы не конфузить классика. Потому как реальная картина была несколько сложнее.

Нет, формально все так и было. Только-только выглянувшая в Европу Россия была для тогдашнего «цивилизованного мира» какой-то неведомой зверушкой. Вот что писал о тогдашнем отношении к россиянам известный шведский историк Бенгтссон: «В то время русских еще не принимали за людей, не говоря уж за приличных солдат; в них видели нечто среднее между грабителями-убийцами и паразитами, и когда представлялся случай, с ними не без удовольствия расправлялись на месте, предпочитая не связывать себе руки подобной скудной и бесполезной добычей».

А Швеция именно после Карла потеряла статус мировой державы, навсегда став тихой провинциальной северной страной.

Не укладывается в шаблонную картину только одно — личность самого Карла.

Начать с того, заявленная дихотомия «молодость-старость» рушится с треском, стоит лишь заглянуть в биографический словарь. Там обнаружим, что зеленым пацаном в Полтавской битве был как раз Карл XII — ему едва сравнялось 27 лет, да и вообще он был младше Петра на десятилетие.

А по части целестремительной воли, неистовой ярости и бешеной энергии юный Карл не уступал никому. Той самой дури, которой и без водки хватает, он мог одолжить даже безбашенному Петру I.

Только один пример — Карл был последним европейским монархом, ходившим в сражениях в рукопашную.

И не по несчастливой случайности, а осознанно, целенаправленно, и раз за разом. Этот последний скандинавский берсерк взошел на престол 15-летним юношей, неистово жаждущим воинской славы и, утерпев лишь пару-тройку лет, при первой же возможности сорвался в войну. Причем «сорвался» во всех смыслах этого слова — вполне можно сказать, что этот 18-летний юноша убежал на фронт.

Однажды раним утром 24 апреля 1700 года Карл, простившись с сестрами и бабкой, тайно покинул Стокгольм, отправившись на войну с Саксонией, Данией и Россией.

Как оказалось, покинул навсегда.

В августе того же года король со своей армией впервые ступит на чужую землю.

Обратно в Швецию они вернутся только через 15 лет,

но и там Карл, не заезжая в столицу, кинется воевать в Норвегию. Там, у соседей, неосторожно высунувшись из окопа, он и словил своей буйной головой пулю. Пятую и последнюю в своей короткой жизни.

В общем, русская литература еще ждет по-настоящему хорошей книги об этом, может быть, самом странном европейском монархе. О воине, так и оставшемся за недосугом девственником — война привлекала его куда сильнее женщин. О короле, который, как Моисей какой, пятнадцать лет водил свою армию по Европе, кочуя от Эстонии до Турции, и от Днепра до Рейна. О человеке, о котором в Швеции до сих пор спорят до хрипоты.

Оно и понятно — действительно, это из-за него Швеция ушла с авансцены мировой политики. Но как красиво она ушла…

Хотя…

Стихи уже, пожалуй, написаны. И я даже не про классическое "Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,

слава Богу, проиграно…". Я про другого поэта.

КАРЛ XII

А все-таки нация чтит короля — безумца, распутника, авантюриста, за то, что во имя бесцельного риска он вышел к Полтаве, тщеславьем горя. За то, что он жизнь понимал, как игру, за то, что он уровень жизни понизил, за то, что он уровень славы повысил, как равный, бросая перчатку Петру. А все-таки нация чтит короля за то, что оставил страну разоренной, за то, что рискуя фамильной короной, привел гренадеров в чужие поля. За то, что цвет нации он положил, за то, что был в Швеции первою шпагой, за то, что весь мир изумляя отвагой, погиб легкомысленно, так же, как жил. За то, что для родины он ничего не сделал, а может быть, и не старался. За то, что на родине после него два века никто на войну не собрался. И уровень славы упал до нуля, и уровень жизни взлетел до предела… Разумные люди. У каждого дело. И все-таки нация чтит короля! С. Куняев, 1966

Очевидец незримого

Авангардистов у нас не любят. Всяких Малевичей и Кандинских народные массы искренне считают удачливыми жуликами. Прохиндеями вроде твеновских Герцога и Короля, которые впарили свихнувшимся от денег толстосумам вместо «Королевского жирафа» — «Черный квадрат». И на выставки их ходить не любят. Что там смотреть — цветные пятна?

А я вот люблю авангардиста Павла Филонова. Потому как авангардист Павел Филонов очень нетипичный. В отличие от двух других представителей «большой тройки» русского авангарда, Малевича и Кандинского, он до сих пор не канонизирован и, по большому счету, малоизвестен.

И исключительно по своей вине.

Малевича и Кандинского зачислили в мировой пантеон классиков еще в 10–20 годы, Филонова же мир открывал в самом конце XX века. Дело в том, что Филонов практически никогда не продавал своих работ, а уж тем более — на Запад. Сам не продавал, и ученикам запрещал.

Как считал сам художник, творчество нового мира должно принадлежать исключительно стране победившего пролетариата, а вовсе не каким-то буржуям.

Так и писал в своем дневнике: "Все мои работы, являющиеся моей собственностью, я берёг годами, отклоняя многие предложения о продаже их, берёг с тем, чтобы подарить партии и правительству, с тем, чтобы сделать из них и из работ моих учеников отдельный музей или особый отдел в Русском музее, если партия и правительство сделают мне честь — примут их".

Филонов вообще был странным человеком. Человеком, который мог появиться и вызреть только в эпицентре той мировой бури, тех экспериментов поистине космического масштаба, которые развернулись в начале XX века на одной шестой.

Он родился в многодетной семье кучера, рано ушел из дому и единственным его дипломом было свидетельство об окончании малярно-живописной мастерской при школе Общества поощрения художеств. С присвоением специальности «маляр-уборщик».

Однако этот маляр, несмотря на активное участие в дореволюционных художественных безумствах и дружбу с Маяковским и Хлебниковым, никогда не вел богемной жизни. Каждый день он впахивал как проклятый, работая по 18 часов.

Если в 1903 году его не принимают в Академию Художеств из-за плохого знания анатомии, то в 1908 он взят вольнослушателем «исключительно за знание анатомии».

Но академию он так и не закончил — некогда, надо было делать новую живопись. Но потом началась мировая война, мобилизованный Филонов воевал на румынском фронте, а после Февральской революции, став лидером солдатско-матросского движения полка, был выбран председателем Исполнительного военно-революционного комитета Придунайского края. Но зато потом, после того, как Филонов с честью передал знамена Балтийской дивизии председателю ревкома в Петрограде Н. И. Подвойскому…

Потом он наконец смог работать в полную силу, создавать свою «аналитическую живопись».

Он требовал от своих последователей рисовать не лицо человека, а его мышление и психологию.

Добиваться того, чтобы в рисунке цветка зритель видел «как берут и поглощают усики корней соки почвы, как эти соки бегут по клеточкам древесины вверх, как они распределяются в постоянной реакции на свет и тепло, перерабатываются и превращаются в анатомическую структуру ствола и ветвей, в зеленые листья, в белые с красным цветы».

Авангард часто раздражает обывателя своей «повторимостью» — «Эка фигня, так и я нарисую».

Про полотна Филонова такого не скажет самый самовлюбленный человек.

Даже самые огромные свои картины он вырисовывал тонкой кисточкой, тщательно выписывая каждую деталюшечку. Сложность его картин потрясает даже полного профана, в каждом полотне — штук десять параллельных сюжетов, спрятанных один в другом. Каждый — со своими героями и тончайшей проработкой деталей.

Все эти полотна с человечески глядящими собаками и грустящими лошадьми самобытны до инопланетности и этим заставляют вспомнить другого мастера, так же революцией рожденного, выкормленного и брошенного — Андрея Платонова.

По большому счету, Филонов — это Платонов в живописи.

Непохожий не на кого, не становящийся ни в один ряд.

Как Платонов, Филонов пел космос революции всем своим существом, и этим оказался ей не нужным. После запрета филоновской выставки в Русском музее в 1930 году художник выпал отовсюду. Реально голодал от безденежья, но не брал заказов и отказывался продавать работы. Ему было некогда этим заниматься — он творил лучший новый мир. Павел Николаевич Филонов умер от голода во время блокады Ленинграда, и похоронила его пережившая на несколько недель жена. Уже после войны сестра художника Евдокия Николаевна Глебова, выполняя волю покойного, на саночках перевезла все его наследие в Русский музей.

Весь Филонов, целиком, спрятан там — несколько работ в Третьяковке и считанные единицы в провинциальных музеях и частных собраниях не в счет.

В постоянной экспозиции Русского музея представлено около десяти картин художника, основная же часть лошадей, налетчиков, петухов, рыб, ударников, козлов и волхвов хранится в запасниках.

Маска, я тебя знаю или Остаться должен только один

С известным французским историком Жаном-Кристианом Птифисом у издательства «Молодая гвардия» были одни проблемы. После первого издания читатели глядели на обложку, как в афишу коза — что делает эта книга в этой серии: в знаменитой ЖЗЛ вышел роман Птифиса «Д`Артаньян». Что может делать литературный герой в компании реальных исторических знаменитостей?

Но тогда под издание можно было подвести хоть и хлипкое, но обоснование –

прототипом героя Дюма был реальный бригадный генерал Шарль де Кастельмор д`Артаньян, которого современники знали не хуже, чем, к примеру, солдаты Великой Отечественной — маршала Конева.

После выхода фальшивых «Воспоминаний г-на д`Артаньяна», один из бывших мушкетеров даже гневался: «Автор заслуживал бы примерного наказания за то, что приписал столь значительному лицу все эти романтические похождения».

Но второй роман Птифиса в серию не укладывался настолько, что издательство вынуждено было начать предисловие к книге фразой: «Впервые в серии «Жизнь замечательных людей» выходит биография человека… которого никогда не существовало».

Да, «замечательным» героя этой книги назвать трудно. Зато «знаменитым» — вполне.

О нем написана целая библиотека книг. Еще в 1934 году историк-любитель Анри Морис хвалился, что выявил все публикации о нем — 744 книги, брошюры и т. п. Спустя семьдесят лет эта цифра давно перевалила тысячный рубеж. О нем писали Вольтер и Карамзин, Гюго и Пушкин, де Виньи и Дюма-отец. О нем снято множество фильмов, в которых блистали Дуглас Фэрбенкс, Жан Маре, Жан Франсуа Порон, Жерар Депардье и Леонардо Ди Каприо. Этот персонаж обсуждался на трех международных коллоквиумах с участием французских, итальянских и британских историков.

И все это — о человеке, который не совершил в своей жизни ничего. То есть вообще ничего. Совсем. Не имел такой возможности.

О человеке, оставшемся в истории под именем «Железная маска».

Да, роман Жана-Кристиана Птифиса «Железная маска. Между историей и легендой» о нем, о самом знаменитом узнике всех времен и народов.

С легкой руки Вольтера и Дюма об этом заключенном, умершем в Бастилии в ноябре 1703 года, знают все. Большинство, вслед за этими почтенными джентльменами, убеждены, что под маской прятался двойник короля Людовика XIV.

Но на самом деле версий «Маска, я тебя знаю!» куда больше — в приложении к книге Птифис насчитывает более полусотни кандидатов на роль Железной Маски.

Господи, кого только не выдвигали в качестве носителя маски!

Дочь Людовика XIII и Анны Австрийской и сына Кромвеля, армянского патриарха Аведика и негра Набо, черного пажа королевы Марии Терезии. В качестве вариантов предлагали монаха-алхимика и суперинтенданта финансов, высокородных герцогов и безвестных слуг. Чего изволите? Можем предложить старшего брата Людовика (от Бекингема), младшего брата Людовика (от Мазарини), брата-близнеца Людовика, и самого Людовика, чей престол втихаря таки занял брат-близнец. Среди кандидатов отметился даже великий Мольер, которого якобы выкрали при выходе из театра, связали, и под покровом ночи водворили в тюрьму, где он и провел остаток жизни.

Но все эти версии очень красивы, но увы — абсолютно нереальны.

Железную Маску много лет «вычислял» целый интернациональный полк историков, профессионалов и дилетантов, и Жан-Кристиан Птифис в этом воинстве — один из предводителей. Его фундаментальное исследование «Железная маска — самый таинственный узник в истории», вышедшее на рубеже 60/70 годов прошлого века, давно считается классическим среди «масковедов».

В результате всех этих массовых исследований, открытий, планомерного изучения документов, неожиданных находок, появления новых подозреваемых и отбрасывания ложных версий круг возможных носителей железной маски сузился всего лишь до двух человек.

Ныне одержимые тайной Железной Маски разбились на два лагеря и ожесточенно спорят — тот или другой. О том, кто эти двое (а результат оказался весьма неожиданным) французский историк расскажет очень подробно (порой даже излишне детально), не забыв отрекламировать свою версию и обхаять кандидатуру противников.

Но как он это сделает! По всем законам детективного жанра. На фоне размеренного рассказа о тогдашней Франции — с абсолютизмом и жестокостью, с Королем-Солнцем и гонимыми гугенотами, с амбициозными тюремщиками, воинственными мушкетерами и «платными зэка» — юными шалопаями, сидевшими в тюрьме на деньги родителей, причем даже строительство камер для них оплачивали уставшие от отпрысков папаши, автор вычленит группу заключенных, где Маска точно был, когда он еще не был Маской. Птифис выстроит перед читателем «восемь негритят», восемь заключенных крепости Пинероль, которые теоретически могли через 20 лет стать таинственным узником Бастилии.

1. Пьемонтский патриот, шпионивший у французов.

2. Французский солдат, попавший в каталажку за какую-то мелочь.

3. Французский шпион, ставший двойным агентом.

4. Монах-алхимик, отиравшийся при дворе, но так и не сумевший добыть высокородным покровителям философский камень.

5. Итальянский граф, «сливший» Испании, Империи и Венеции информацию о французских сепаратных переговорах.

6. Его слуга.

7/8. И два безымянных узника, которых называли «заключенными из нижней башни».

Автор своего «последнего негритенка» вычислит. Но лишь для того, чтобы в финальной фразе книги напомнить, что это открытие ничего не изменит: «К загадкам можно найти разгадки, легенды же бессмертны».

Птифис Ж.-К. Железная маска. Между историей и легендой. — М.: Молодая гвардия, 2006.

Стахановец с видом на Лувр

Когда умер один из самых популярных французских писателей Анри Труайя, не было, наверное, ни одного русскоязычного издания, которое в некрологе не упомянуло бы, что Анри Труайя — это псевдоним, а настоящее имя знаменитого француза — Лев Тарасов.

И это и в самом деле так. Один из самых знаменитых французских писателей и в самом деле был «русского происхождения», правда, ни капли русской крови в нем не было — только черкесская, армянская, грузинская и немецкая. Однако этот сын богатого армянского коммерсанта Аслана Тарасова и Лидии Абессаломовой — Лев (Левон) Асланович Тарасов всю жизнь считал себя русским — не по крови, так по воспитанию.

Маленький Левушка Тарасов родился в бесконечно далеком сегодня 1911 году в Москве, в самом ее центре — на Арбате. А старейший из «сорока бессмертных» Франции Анри Труайя умер в 2007-м в самом сердце Парижа — окна его квартиры выходили на Лувр.

Между этими двумя событиями почти ничего не происходило.

Рассказывая о жизни Труайя, биографы обычно упоминают лишь, что семья Тарасовых покинула Россию в 1917 году, несколько лет они кочевали по Европе и лишь в 1920 году окончательно осели — во Франции, в городе Нейи. Несложно посчитать, что будущему писателю не исполнилось тогда и десяти лет.

Дальнейшая жизнь укладывается в несколько строчек. В 1935 году новоиспеченный юрист решил попробовать себя в литературе, и, взяв французский псевдоним, опубликовал свой первый роман — «Фальшивый день». Через три года, в 1938-м, получил за роман «Паук» (который был его пятой книгой) самую престижную литературную награду Франции — Гонкуровскую премию. Еще через 11 лет, в 1959 году писатель был избран членом Французской академии. Труайя стал «бессмертным» в беспрецедентно молодом возрасте — ему не было и пятидесяти.

Что еще? Многократно награждался — был командором ордена литературы и искусств, ему был присужден большой крест ордена Почетного легиона и другие награды. Вот и вся биография.

Но если посмотреть не биографию, а библиографию писателя, то причины этой бедности на события становятся понятны как дважды два. Ему было некогда совершать какие-то поступки — он писал.

Труайя был невероятным, чудовищным графоманом в исконном смысле этого слова — человеком, одержимым страстью к писанине.

За всю свою долгую жизнь он написал небольшой книжный шкаф — более ста томов. Работал он каждый день, и едва ли не до последнего дня. Последний роман писателя — «Облава» — вышел в свет в 2006 году, в год 95-летия автора.

Вместе с тем эта «взбесившаяся пишущая машинка», этот «стахановец от литературы» (так назвал его обозреватель журнала «Пари-Матч» Жером Бегле) обладал настоящим талантом, признанным во всем мире — не случайно он был едва ли не единственным нашим эмигрантом, которого переводили и издавали в СССР.

Его книги были невиданно популярными — еще на исходе XX века только во Франции совокупный тираж составлял 15 миллионов 367 тысяч экземпляров. Приплюсуйте переводы на многие языки, и получите миллионы читателей из разных стран. Его талантом восхищались многие известные деятели французской культуры, к примеру, Шарль Азнавур на вопрос о любимых писателях неизменно отвечал: «Из известных французских писателей я бы назвал Анри Труайя, которого я читал всего».

Труайя работал в самых разных жанрах — очерки, эссе, сценарии, традиционная беллетристика (во Франции особенно популярны его многотомные семейные саги "Сев и жатва" и "Семья Эглетьеров"), но его визитной карточкой стали все-таки романы-биографии.

О ком он только не писал! О Бодлере и Цветаевой, Петре Чайковском и Александре Дюма, Распутине и Наполеоне… Три его «мега-цикла» — «Русские писатели», «Французские писатели» и «Русские правители» включают десятки томов.

В них — вся наша история, практически без купюр: от Ивана Грозного до Николая Второго, от Жуковского до Пастернака.

Безусловно, не все его книги равноценны. Биографические романы Труайя — это прежде всего романы, а лишь потом биографии. Торопливость и увлеченность при написании биографий частенько приводила к ошибкам.

Дело доходило до анекдотов, так, притчей во языцах стали примечания к русскому изданию его «Марины Цветаевой».

Переводчица сперва делала аккуратные сноски вроде «Труайя ошибается, на самом деле…» или «Непонятно, откуда автор взял эти сведения». Затем перешла на раздраженные реплики вроде «Русскому читателю лучше особенно не полагаться на достоверность исторических сведений, сообщаемых Анри Труайя», а закончила совсем уж гневной сноской «Труайя ухитряется так все перепутать во времени, что трудно даже приблизительно восстановить хронологию событий. Остается только отослать читателя к работам других мемуаристов и исследователей».

Но при всех недостатках книг писателя следует признать — ни один современный зарубежный писатель не сделал столько для ознакомления мирового читателя с культурой России, сколько Анри Труайя. Хотим мы этого или нет, но русскую культуру и историю французы будут учить «по Труайя».

Кто этим недоволен — сделайте больше.

Курт сейчас на небесах (мой старый текст на смерть писателя)

Курт Воннегут умер.

Такие дела, конечно же. Такие дела.

Ему так и не дали Нобелевскую премию, и это хорошо, что ему ее не дали. Разгильдяям не положено давать Нобелевскую премию, это вредит их карме. А Курт Воннегут Младший был большим разгильдяем, может быть, самым великим из тех, что приходили в этот дураковатый мир. Наверное, поэтому он сделал для мира куда больше, чем мир сделал для него.

Теперь этот неэквивалентный обмен закончен — 11 апреля 2007 года в Нью-Йорке в возрасте 84-х лет умер писатель, который, как заявила его вдова, фотограф Джилл Кременц, так и не оправился от черепно-мозговой травмы после падения у себя дома на Манхэттене несколько недель назад. Такие дела.

Писателя сначала звали Курт Воннегут младший, но когда он опубликовал свой восьмой роман «Балаган, или Больше я не одинок!», слово «младший» отправилось на помойку. А Джордж Буш, к примеру, так младшим и остался, как объяснял покойник: «он ведь так и не повзрослел, да?».

Поэтому писателя звали просто Курт Воннегут, он был американцем немецкого происхождения, изрядным циником, неисправимым курильщиком, и, наверное, гением. Ну и разгильдяем, само собой.

В некрологе положено писать биографию, поэтому начать, наверное, следует так.

«О, это было давно! Двести бутылок виски тому назад, две тысячи сигарет тому назад и три любовницы тому назад…», а то и еще раньше, 11 ноября 1922 года в Индианаполисе, штат Индиана, родился человек, которому суждено было написать «Бойню», «Сирены Титана», «Колыбель для кошки», «Завтрак для чемпионов» и вправить мозги миллионам людей. Стоит упомянуть, что, как и положено гению, в юности он был двоечником. Этого сынка разорившегося во время Великой Депрессии архитектора наверняка выперли бы с химического факультета Корнельского университета, если бы Курт, тогда еще младший, не упредил события, записавшись добровольцем в армию. В 1943 году.

А уже через год, в декабре 1944 года, он попал в плен к нацистам и был отправлен в дрезденскую тюрьму. Там он пережил знаменитую бомбежку Дрездена авиацией союзников, и выжил только потому, что успел забраться в подвал скотобойни.

Упомянуть об этом стоило не потому, иначе не появилась бы «Бойня номер пять» — просто сам Воннегут очень любил вспоминать те времена:

«Что я всегда старался делать, так это искать вещи, ради которых стоит жить на этом свете. На самом деле можно сказать, что вся моя жизнь состоит из маленьких прозрений. Например, совсем недавно я вспоминал случай с британскими офицерами. Во время войны дивизион, в котором я служил, был почти полностью уничтожен, и немцы перевезли тех, кто выжил, в лагерь для военнопленных Stalag 4B.

В этом лагере было полно британских офицеров, которые были к нам невероятно добры. Мы умирали с голода и замерзали, а они кормили нас и даже для поднятия духа разыграли спектакль. Это была «Золушка», конечно же, в мужском исполнении. Мне запомнилась строчка из этого спектакля — одна из лучших вещей, которые я когда-либо слышал в своей жизни. Когда часы пробили двенадцать, Золушка повернулась к аудитории и сказала: «Боже мой! Часы уж бьют, а меня все не еб**!".

Я не могу объяснить почему, но из-за этой фразы я почувствовал, что жить все-таки стоит. И люди показались мне удивительными существами.

Жить, наверное, действительно стоило, хотя легкой эту жизнь не назовешь. После войны были и два курса в университете Чикаго — больше не выдержал, и работа полицейским репортером, и служба в компании "Дженерал Электрик", и учительство в школе для умственно отсталых детей, и суета на должности торгового представителя концерна "Сааб" и многое другое.

И книжки, конечно же, хотя что о них говорить? Их читать надо, а если кто не читает — тот сам себе враг.

Книжки эти, конечно же, любили не все. Когда Воннегут заверял нас: «Хотите, я вам что-то скажу? Мы с вами все еще живем в глухом Средневековье. У нас до сих пор тянется темное, глухое Средневековье», окружающие делали все возможное, чтобы это подтвердить. Его книги многократно преследовали в духе тех самых славных традиций. «Бойня номер пять», к примеру, в свое время попала в так называемый список «вредных книг» в США, ее изымали из библиотек, а возмущенные граждане просто сжигали на кострах.

Ну правильно. Воннегут, как всякий нормальный человек, быстро понял, что мир, в котором он оказался, может и заслуживает добрых слов, но почему-то их очень нелегко подобрать.

Поэтому предпочитал стебаться.

В «Завтраке для чемпионов» Воннегут едва ли не на первой же странице нарисовал анус, снабдив его следующим комментарием: «В пятьдесят лет я так запрограммирован, что веду себя по-ребячески; неуважительно говорю про американский гимн, рисую фломастером нацистский флаг, и задики, и всякое другое. И чтобы дать представление о том, насколько я зрелый художник, вот пример иллюстраций, сделанных мной для этой книги; это задик».

Но велик он был, конечно же, не потому, что рисовал отверстия в организме. В сущности, всю свою жизнь он занимался только одним — препарировал человеческую сущность. Делал он это так, что лучше не получалось ни у кого, и поэтому стал для многих «человеком моего карраса». Вот только результаты препарирования исследователю не очень нравились, поэтому приходилось прятаться за иронией, которой он владел блестяще. Однажды на съезде психиатров он заявил: "Я буду говорить смешно, причем зачастую в самых страшных ситуациях». Тем и занимался, да.

О, счастливая Плоть. О, счастливая Душа. О, счастливый Рабо Карабекян.

О, счастливый Курт Воннегут.

Шутить получалось блистательно, а вот с оптимизмом было плохо. «Что это за белое вещество виднеется в курином дерьме?» «Это тоже куриное дерьмо». Отсюда и постоянная депрессия, и неудавшаяся попытка самоубийства в 1984-м, которую он сам потом многократно обстебал. Отсюда и его фирменный «вонегутовский» коктейль из фатализма, черного юмора, жесточайшего пессимизма и удивительной, детской доброты. Этот коктейль как-то удивительно точно лег на мироощущение людей с одной шестой суши, которые, стараниями великой Райт-Ковалевой, любили писателя едва ли не больше, чем соотечественники.

Смерть не поймала его в 2000-м году, когда во время пожара в квартире он, надышавшись дымом, потерял сознание и лишь случайно был спасен пожарными. Он вообще бегал от нее довольно удачно, настолько удачно, что еще за год до смерти хохмил в интервью "Rolling Stone":

Я собираюсь подать иск на Brown & Williamson Tobacco Company, которая делает сигареты 'Пэлл-Мэлл', и содрать с них миллиард баксов! Начиная с двенадцати лет, я курил одну за одной — и исключительно 'Пэлл-Мэлл' без фильтра. Причем уже давно на каждой пачке Brown and Williamson берет письменное обязательство, что их сигареты непременно меня убьют. И что? Вот я благополучно дожил до восьмидесяти двух. Спасибо большое, грязные обманщики! Я вот только и мечтал дожить до того дня, когда самыми могущественными людьми на планете станут Буш, Чейни и Пауэлл!».

И вот догонялки закончились.

В "Бойне № 5", он нарисовал надгробие с эпитафией: "Все было очень красиво, и никто не пострадал". Но для себя придумал надпись получше: «Если когда-нибудь я все же умру — не дай бог, конечно — прошу написать на моей могиле такую эпитафию: "Для него необходимым и достаточным доказательством существования Бога была музыка".

Он был фантастическим писателем во всех смыслах этого слова, одним из тех, кто сделал фантастику большой литературой, тех, кто в последние годы уходит один за другим — Лем, Шекли, Воннегут…

«Быть гуманистом означает, что ты стараешься вести себя благородно и честно, не ожидая за это ни наград, ни наказаний в следующей жизни. Когда несколько лет назад мы отмечали память Айзека Азимова, то я произнес речь и сказал: «Айзек сейчас на небесах». Я не мог придумать ничего более смешного для аудитории гуманистов. Но это сработало — они заулыбались. Если я когда-нибудь умру, то надеюсь, что кто-нибудь скажет: «Курт сейчас на небесах». Это моя любимая шутка».

Курт сейчас на небесах. Ха-ха. Такие дела.

Курт Воннегут умер.

Килгор Траут жив. Кошачья колыбель еще качается. Встретимся на Тральфамадоре. Или еще где-нибудь.

«Господи, даруй мне ясную голову, чтобы смириться с тем, что изменить не могу, мужество, чтобы изменить то, что мне по силам, и мудрость, чтобы отличить одно от другого».

Диверсант НКВД Кирилл Орловский о своей мечте

Сегодня по "Культуре" показывали старый фильм "Председатель". В рамках своего увлечения забытыми цитатами осмелюсь предложить вашему вниманию один документ, написанный прототипом главного героя фильма:

____________________

Москва, Кремль,

товарищу Сталину.

От Героя Советского Союза

подполковника госбезопасности

Орловского Кирилла Прокофьевича.

Заявление

Дорогой товарищ Сталин!

Разрешите на несколько минут задержать Ваше внимание, высказать Вам свои мысли, чувства и стремления.

Родился я в 1895 году в дер. Мышковичи Кировского района Могилевской области в семье крестьянина-середняка. До 1915 года работал и учился на своем сельском хозяйстве, в деревне Мышковичи. В 1915–1918 гг. служил в царской армии в качестве командира саперного взвода. С 1918 по 1925 год работал в тылу немецких оккупантов, белополяков и белолитовцев в качестве командира партизанских отрядов и диверсионных групп. Одновременно 4 месяца воевал на Западном фронте против белополяков, 2 месяца — против войск генерала Юденича и 8 месяцев учился в Москве на пехотных курсах командного состава. С 1925 по 1930 год учился в Москве в Комвузе народов Запада. С 1930 по 1936 г. работал в спецгруппе НКВД СССР по подбору и подготовке диверсионно-партизанских кадров на случай войны. В 1936 г. работал на строительстве канала Москва — Волга в качестве начальника стройучастка.

Весь 1937 год был в командировке в Испании, где воевал в тылу фашистских войск в качестве командира диверсионно-партизанской группы. В 1939–1940 годах работал и учился в Чкаловском сельхозинституте. В 1941 году находился в спецкомандировке в Западном Китае, откуда по личной просьбе был отозван и направлен в глубокий тыл немецких захватчиков в качестве командира разведывательно-диверсионной группы.

Таким образом, с 1918 по 1943 год мне посчастливилось 8 лет работать в тылу врагов СССР в качестве командира партизанских отрядов и диверсионных групп, нелегально переходить линию фронта и государственную границу свыше 70 раз, выполнять правительственные задания, убивать сотни отъявленных врагов СССР как в военное, так и в мирное время, за что Правительство наградило меня двумя орденами Ленина, медалью "Золотая Звезда" и орденом Трудового Красного Знамени. Член ВКП(б) с 1918 года. Партийных взысканий не имею.

Ночью 17 февраля 1943 года агентурная разведка принесла мне сведения, что 17/II-43 г. по одной из дорог Барановичской области на подводах будут проезжать Вильгельм Кубе (генеральный комиссар Белоруссии), Фридрих Фенс (комиссар трех областей Белоруссии), обергруппенфюрер Захариус, 10 офицеров и 40–50 их охранников. В это время при мне было только 12 бойцов, вооруженных одним ручным пулеметом, семью автоматами и тремя винтовками. Днем на открытой местности, на дороге, напасть на противника было довольно рискованно, но и пропустить крупную фашистскую гадину было не в моей натуре, а потому еще до рассвета я подвел своих бойцов в белых маскировочных халатах к самой дороге, положил цепью и замаскировал их в снеговых ямах в 20 метрах от той дороги, по которой должен был проезжать противник. 12 часов в снеговых ямах мне с товарищами пришлось лежать и терпеливо выжидать.

В 6 часов вечера из-за бугра показался транспорт противника, и когда подводы поравнялись с нашей цепью, по моему сигналу был открыт наш автоматно-пулеметный огонь. В результате были убиты Фридрих Фенс, 8 офицеров, Захариус и более 30 охранников. Мои товарищи спокойно забрали все фашистское оружие, документы, сняли с них лучшую одежду и организованно ушли в лес, на свою базу.

С нашей стороны жертв не было. В этом бою я был тяжело ранен и контужен, в результате чего у меня были ампутированы правая рука по плечо, на левой — 4 пальца и поврежден слуховой нерв на 50–60 %. Там же, в лесах Барановичской области, я физически окреп и в августе 1943 года радиограммой был вызван в Москву.

Благодаря Народному комиссару госбезопасности тов. Меркулову и начальнику 4-го Управления тов. Судоплатову материально я живу очень хорошо.

Морально — плохо.

Партия Ленина-Сталина воспитала меня упорно трудиться на пользу любимой Родины; мои физические недостатки (потеря рук и глухота) не позволяют мне работать на прежней работе, но встает вопрос: все ли я отдал для Родины и партии?

К моральному удовлетворению я глубоко убежден в том, что у меня имеется достаточно физических сил, опыта и знаний, чтобы еще принести пользу в мирном труде.

Одновременно с разведывательно-диверсионной и партизанской работой я уделял возможное время работе над сельскохозяйственной литературой. С 1930 по 1936 год по роду своей основной работы каждый день бывал в колхозах Белоруссии, основательно присмотрелся к этому делу и полюбил его. Свое пребывание в Чкаловском сельхозинституте, а также Московскую сельхозвыставку я использовал до дна в получении такого количества знаний, которое может обеспечить организацию образцового колхоза.

Если бы Правительство СССР отпустило кредит в размере 2175 тысяч рублей в отоваренном выражении и 125 тысяч рублей в денежном выражении, то я бы на моей родине, в деревне Мышковичи Кировского р-на Могилевской области, в колхозе "Красный партизан" до 1950 года добился бы следующих показателей:

1. От ста фуражных коров (в 1950 г.) смогу достигнуть удоя молока не меньше 8 тысяч кг на каждую фуражную корову, одновременно смогу с каждым годом повышать живой вес молочно-племенной фермы, улучшать экстерьер, а также повышать % жирности молока.

2. Сеять не меньше 70 га льна и в 1950 г. получить не меньше 20 центнеров льна-волокна с гектара.

3. Сеять 160 га зерновых культур (рожь, овес, ячмень) и в 1950 г. получить не меньше 60 центнеров с каждого гектара при условии, если даже в июне — июле этого года не будет ни одного дождя. Если же будут проходить дожди, то урожай будет не 60, а 70–80 центнеров с га.

4. Колхозными силами в 1950 г. будет посажен на 100 га плодовый сад по всем агротехническим правилам, которые выработала агротехническая наука.

5. К 1948 г. на территории колхоза будут организованы 3 снегозадержательные полосы, на которых будет посажено не менее 30 000 декоративных деревьев.

6. К 1950 г. будет не менее 100 семей пчелоферма.

7. До 1950 г. будут построены:

1) сарай для М-П фермы N 1 — 810 кв. м;

2) сарай для М-П фермы N 2 — 810 кв. м;

3) сарай для скотомолодняка N 1 — 620 кв. м;

4) сарай для скотомолодняка N 2 — 620 кв. м;

5) сарай-конюшня для 40 лошадей — 800 кв. м;

6) зернохранилище на 950 т.;

7) навес для хранения сельскохозяйственных машин, инвентаря и минудобрения — 950 кв. м;

8) электростанция, при ней же мельница и лесопилка — 300 кв. м;

9) механическая и столярная мастерские — 320 кв. м;

10) гараж на 7 автомашин;

11) бензохранилище на 100 тонн горючего и смазочного;

12) хлебопекарня — 75 кв. м;

13) баня — 98 кв. м;

14) клуб с радиоустановкой на 400 человеко-мест;

15) дом для детсада — 180 кв. м;

16) рига для хранения снопов и соломы, мякины — 750 кв. м;

17) рига N 2 — 750 кв. м;

18) хранилище для корнеплодов — 180 кв. м;

19) хранилище для корнеплодов N 2 — 180 кв. м;

20) силосные ямы с кирпичной облицовкой стенок и дна вместимостью 450 кубометров силоса;

21) хранилище для зимовки пчел — 130 кв. м;

22) силами колхозников и за счет колхозников будет построен поселок на 200 квартир, каждая будет состоять из 2 комнат, кухни, уборной и небольшого сарая для скота и птицы колхозника.

23) артезианских колодцев — 6.

Должен сказать, что валовой доход колхоза "Красный партизан" в 1940 г. составлял 167 тысяч рублей. По моему расчету, этот же колхоз в 1950 г. может добиться валового дохода не менее 3 млн рублей.

Одновременно с организационно-хозяйственной работой у меня найдутся время и досуг для такого поднятия идейно-политического уровня своих членов колхоза, который позволит создать крепкие партийную и комсомольскую организации в колхозе из наиболее политически грамотных, культурных и преданных партии людей.

Прежде чем написать Вам это заявление и взять на себя эти обязательства, я, много раз всесторонне обдумав, тщательно взвесив каждый шаг, каждую деталь этой работы, пришел к глубокому убеждению, что вышеупомянутую работу я выполню на славу нашей любимой Родины и что это хозяйство будет показательным хозяйством для колхозников Белоруссии. Потому прошу Вашего указания о посылке меня на эту работу и предоставлении просимого мною кредита.

Если по данному заявлению возникнут вопросы, прошу вызвать меня для объяснения.

6 июля 1944 г.

г. Москва, Фрунзенская набережная, дом N 10а, кв. 46, тел. Г-6-60-46

___________________

Из секретариата поступило распоряжение удовлетворить просьбу тов. Орловского. Он сдал квартиру в Москве и уехал в полностью разрушенную войной белорусскую деревню, где люди жили в землянках.

В последний год войны, в январе 1945 года бывший профессиональный диверсант и прототип одного из героев романа Хемингуэя "По ком звонит колокол" Кирилл Прокофьевич Орловский был избран председателем колхоза «Рассвет» Кировского района Могилевской области.

Что было дальше — рассказано в фильме "Председатель". Рассказано очень честно и невероятно талантливо.

Под руководством К. П. Орловского колхоз «Рассвет» стал первым в послевоенном СССР колхозом-миллионером. В 1958 г. Герою Советского Союза Кириллу Прокофьевичу Орловскому было присвоено звание Героя Социалистического труда с вручением ордена Ленина.

Скончался дважды герой 13 января 1968 года. Похоронен в родной деревне Мышковичи Кировского района Могилевской области Белоруссии.

Я бы это письмо включил в школьные учебники истории. Чтобы дети знали — жить можно и по-другому.

Юлиан Семенов: все началось с Большой игры

Было время, когда писатели в нашей стране становились настоящими звездами, а поклонников у них было больше, чем даже у Бузовой. Знаменитый режиссер Леонид Гайдай даже постебался над одним таким властителем дум в фильме "Спортлото-82". Как вы помните, весь сюжет там крутится вокруг перепутанных книжек знаменитого писателя Гениана Зелёного «Смертельное убийство», которые герои фильма читали в поезде по пути в Крым. Намек был более чем прозрачный — политические детективы Юлиана Семёнова и впрямь читали всей страной, поэтому

их общий тираж к концу 80-х превысил 300 млн экземпляров — цифра по нынешним временам ближе к астрономии, чем к литературе.

Когда я писал "В дальнем сонном Оренбурге", пришлось перечитать его повесть «Дипломатический агент». Это был литературный дебют Семёнова, именно эта небольшая книжка дала начало тем объемным томам, что оставил после себя этот весьма плодовитый писатель. Это уже потом, заматеревший и невероятно популярный и в народе, и в верхах, Семёнов пристрастится писать настолько, что свои новые книги будет уже не называть, а нумеровать — «Экспансия-3» или «Горение-4».

А начиналось все весьма романтично…

Недавний выпускник ближневосточного факультета Московского института востоковедения Юлиан Семенов пробовал себя в журналистике. Нет, он, конечно же, остался на кафедре, преподавал в родном МГУ афганский язык (пушту), но одновременно еще и печатался в «Огоньке», «Правде», «Литературной газете», «Комсомольской правде», «Смене».

Все, как положено — в качестве специального корреспондента журнала «Огонек» Семенов ездит по всему Советскому Союзу и пишет очерки. На традиционные для того «оттепельного» времени темы — про звероловов Уссурийской тайги, полярников на станции, геологов, вскрывающих кимберлитовую трубку… Вскоре от журналистики переходит и к художественной прозе — в журнале "Знамя" в 1958 и 1959 годах напечатаны два цикла его рассказов — "Пять рассказов о геологе Рябининой" и "Будни и праздники".

Возможно кто-то, привыкший к хрестоматийному Семенову удивится: «И это будущий матерый «комитетский соловей»? Аксеновщина какая-то».

Да, аксеновщина. Между этими двумя писателями, кстати, очень много общего и кроме приятельства в молодости. Почти ровесники — год разницы. Оба — из так называемых «номенклатурных» семей. Отец Юлиана Семенова, Семен Александрович Ляндрес работал в «Известиях» с Бухариным, позже был заместитель руководителя Объединения государственных издательств РСФСР. Павел Васильевич Аксёнов был председателем казанского горсовета и членом бюро Татарского обкома партии. Позже и тот и другой были репрессированы, а детям перепало определение «сын врага народа».

И Аксенов, и Семенов закончили «непрофильные» для литературы вузы — медицинский и востоковедческий, но очень быстро обратились к литературе, почти одновременно опубликовав свои первые рассказы в журналах — «Юность и «Знамя». Да и писали-то они, по-сути, об одном и том же — про «голубые города» и поездки за туманом. Оба числились «молодыми перспективными авторами». Но дальнейший вектор движения этих почти неотличимых молодых романтиков определила первая же крупная вещь, которую они написали.

У Аксенова первой книгой стал принесший ему громкую славу роман «Звездный билет». В отличие от большинства своих современников, ехавших за романтикой на восток — в Сибирь, «за запахом тайги», аксеновский герой едет на запад — в почти еще не советизированную тогда Прибалтику.

А Семенов поехал на восток. Даже так — на Восток. В Кабул, работать переводчиком с пушту и дари. Там, в Афганистане, и был написан «Тайный агент».

Эта книга — об Иване (Яне) Виткевиче, человеке удивительной судьбы. Еще подростком, в 15-летнем возрасте, за участие в польском национальном движении он был приговорен к лишению дворянства, бессрочной ссылке в солдаты и отправлен в крепость Орск, что неподалеку от Оренбурга. Здесь ссыльный солдат и увлекся Востоком, изучил тюркские языки и фарси. Однажды проезжавший через Орск выдающийся немецкий ученый-энциклопедист Александр Гумбольдт был очень удивлен лингвистическими познаниями солдата Виткевича, прикрепленного к нему в качестве переводчика. Благодаря заступничеству Гумбольта. Виткевич был произведен в унтер-офицеры, а в следующем году — переведен из Орска в Оренбург, работать в Оренбургской Пограничной Комиссии.

Это знаменитая организация являлось своеобразным «восточным филиалом» Министерства Иностранных дел, и была призвана заниматься взаимоотношениями с Кокандом, Бухарой, Хивой, Кашгарией (нынешний китайский Синьцзян), Афганистаном, а также наблюдением за действием властей Британской Индии.

Дело в том, что именно в те годы закончилось условно говоря, «свободное», беспрепятственное расширение империй в Азии. Главные игроки региона — Россия, Китай, и владычествовавшая в Индии Британская империя вышли на границы друг друга. И началась прославленная Киплингом Большая Игра.

Волею судеб именно недавний государственный преступник Иван Виткевич оказался человеком, которому пришлось сыграть первый раунд этой игры. Из своего рейда в Бухарское ханство Виткевич однажды вернулся не один, а с Хусейном-Али — послом афганского хана Дост-Мухаммеда, оказавшегося в то время в Бухаре. Витвевич и сопровождал посла в Петербург, а потом отправился с «особой миссией» в Кабул, где России впервые пришлось играть против Англии.

Причем соперником Виткевича оказался не кто иной, как знаменитый британский капитан Александр Бёрнс, матерый разведчик, один из лучших имперских специалистов по Востоку. Кстати, незадолго до Виткевича Бернс тоже побывал Бухарском ханстве, переодевшись в армянского купца. Здесь, в Кабуле и состоялся первый в истории спецслужб раунд единоборства русской и английской разведок. Раунд, который Виткевич выиграл, но очень дорого за это заплатил.

По сути, этот эпизод российской истории представляет собой готовый сценарий авантюрного шпионского романа — не случайно про миссию Виткевича в свое время писал Пикуль, ей же посвящен роман Михаила Гуса «Дуэль в Кабуле», а в 1981 году об этих событиях был снят фильм «Служа Отечеству».

Однако несмотря на столь пристальное внимание, загадок в этой давней истории до сих пор осталось предостаточно. И главная из них — таинственный выстрел в номере петербургского отеля "Париж". Выстрел, унесший жизнь российского триумфатора, только что вернувшегося из Афганистана Ивана Виткевича.

Естественно, эта загадка зацепила и молодого переводчика Юлиана Семёнова.

И этот проснувшийся интерес к работе спецслужб и вывел его на дорожку, которую он прошел до конца.

С Кубой и Парагваем, участием в боевых операциях вьетнамских и лаосских партизан, поисками укрывающихся от возмездия нацистских преступников и дружбой с Хемингуэем, розыском Янтарной комнаты в компании с Жоржем Сименоном, Джеймсом Олдриджем и Георгом Штайном, сенсационным интервью с лучшим диверсантом Гитлера Отто Скорцени, созданием первого частного советского издания "Совершенно секретно" и кенотафом на Новодевичьем кладбище.

И — книгами, книгами, книгами…

Ра-Ра-Распутин — рашен грейтест лав-машин (из цикла "Рецензии, заблудившиеся во времени")

Издательство «Молодая гвардия», похоже, вслед за Маяковским решило «сиять заставить заново» затертые слова. В частности, вернуть первоначальный смысл слову «замечательный». Потому как на обложках знаменитой серии «Жизнь замечательных людей» все чаще и чаще мелькают лица, делать жизнь с которых боязно. То маркизом де Садом пугают, теперь вот Гришкой Распутиным интригуют.

Книга Алексея Варламова «Григорий Распутин-Новый» — наверное, уже тысячное исследование жизни «рашен грейтест лав-машин».

Впрочем, едва ли не самое главное достоинство книги — в том, что предыдущие 999 работ почти наверняка упомянуты в «Списке использованной литературы».

Казалось, с книгой этой издательство безнадежно опоздало. Зачем вообще браться за биографию человека, жизнеописаниями которого можно забить книжный шкаф изрядных размеров? И добро бы это были работы начала прошлого века — некоторые жизнеописания «сибирского старца» не только сравнительно недавно вышли, но и стали бестселлерами, сняли все сливки с рынка, надолго утолив читательский голод, и до сих пор регулярно переиздаются. Зачем, скажите, мне покупать книгу Варламова, если про Распутина я уже все прочел не у Пикуля, так у Радзинского?

Затем, что варламовский "Распутин" — едва ли не первая книга о "старце", где с историей все в порядке.

Чтобы стать хорошим историком, надо, как известно, обладать всего двумя достоинствами — хорошей памятью и каменной задницей.

Историк 90 % своего времени играет в детектива: собирает всю (всю!) информацию о произошедшем, выслушивает всех возможных свидетелей, и только после этого надевает судейскую мантию и выносит вердикт. Варламов, хоть и филолог по образованию, оказался идеальным историком — он, аки пылесос какой, выскребает все сусеки, подбирая всю информацию до крошечки и оставляя за собой выжженную землю. И лишь опустошив все и вся, начинает повествование, аккуратно раскладывая перед читателем свою добычу.

Бесспорно, такая методика имеет свои недостатки.

Читателю лучше заранее смириться с бесконечными «с другой стороны» и «надо оговориться», и приготовиться переваривать большие объемы текстов (в «Распутине», к примеру, 851 страница). Да, книги, написанные после лихих кавалерийских рейдов по тылам, получаются куда более динамичными и эмоциональными. Но если речь идет о фигурах противоречивых, мифологизированных, заваленных истериками и врагов, и почитателей — другого пути просто нет.

Именно поэтому варламовская биография «красного графа» Алексея Толстого, сначала канонизированного в советское время, и перепрофилированного на роль вешалки для собак в новые времена оказалась выше всех похвал. Именно поэтому издательство, уверяя в аннотации к «Григорию Распутину»: «На сегодняшний день это самое полное жизнеописание Распутина» — не врет ни буквой.

Варламов если и не закрыл тему Распутина, то основательнейшим образом подчистил ее от напластований баек, мифов, легенд, слухов и откровенной лжи как pro, так и contra.

Не осталось, похоже, не одного дискуссионного вопроса, который не был бы подробнейше разобран в книге: «еврейский вопрос», «масонский след», хлыстовство, интернационал, оргии, вмешательство во внутреннюю и внешнюю политику, сексуальные похождения Распутина, его экстрасенсорные способности, дела церковные, аферисты при дворе, дела великосветские…

Все, вплоть до занимавшего еще современников вопроса — состояла ли императрица в лесбийской связи с Вырубовой — исследовано со всем возможным тщанием.

И эта дотошность, привычка разбирать любой вопрос во всей его полноте в итоге вылилась в изрядный бонус для читателя. Помимо собственно распутинской истории, одиссеи малограмотного сибирского мужика, ставшего одним из влиятельнейших людей огромной империи, в книге можно найти множество вставных сюжетов, своеобразных повестей, вплетенных в общую ткань романа.

Чего стоит, к примеру, история жизни иеромонаха Илиодора (Сергея Труфанова) — сначала ближайшего соратника, а потом злейшего из врагов Распутина, о котором сам Распутин писал: «Ежели собак прошать Серьгу Труфанова то он собака всех съест». Сначала — близкий друг церковных иерархов, один из лучших ораторов страны, собиравший своими проповедями многотысячные толпы и имевший тысячи фанатов по всей стране.

Практически чудотворец, исцеляющий больных и изгоняющий бесов из кликуш; человек, соперничавший в популярности с Львом Толстым; обласканный при дворе монах и гордость Синода.

Потом — яростный бунтовщик и обличитель, с которым, ввиду его неистовой популярности, ничего не могли поделать ни церковные, ни светские власти. Затем — заключенный в монастыре, презренный расстрига, сложивший с себя сан, личный враг царской семьи, бегающий по странам и континентам, автор книги "Святой черт". После революции — чекист в Царицыне и создатель новой религии, а под конец жизни — американский иммигрант, глава большой семьи.

причинах, заставивших Алексея Варламова взяться за это огромное полотно, он рассказывает сам — не в предисловии, как положено, а мимоходом, где-то в середине книги. По его словам, «дело не в моральных свойствах Распутина, не в достоверности слухов о проститутках, которых он брал или не брал на Невском проспекте, был ли он сексуальным гигантом или, напротив, импотентом. Дело — исключительно в той объективной роли, которую этот замечательный в буквальном смысле этого слова человек сыграл в истории нашей страны независимо от своих собственных пристрастий и свойств».

И в этой панораме страны, которую автор складывает как мозаику, пожалуй, главное достоинство книги. Ощущение — «Господи, насколько же прогнило — то все!» — периодически накрывает не по-детски. Автору, пусть не всегда, удалось показать мироощущение людей, в большинстве своем не глупых, не подлых и не плохих, которые вынуждены жить в деревянном доме, источенном шешелем, и каждый день бояться, что он рухнет от неосторожного пинка. Чего вам еще надо?

Варламов А. Григорий Распутин-Новый. М.: «Молодая гвардия», любое из множества переизданий.

В великом и яростном мире

Нам их сложно понять. Иногда мне кажется, что это просто невозможно.

Иногда мне кажется, что мы принадлежим к разным видам — настолько разными были миры, в которых живем мы и жили они.

Хотя это наши дедушки и бабушки.

Расскажу только один малый эпизод той войны.

Это было в 1941 году. На уральских заводах никогда не было прокатных станов для броневой стали, их было всего четыре на весь Союз — три на Украине и один в Ленинграде.

Вывести из-под немца в первые месяцы 41-го успели все четыре — и это было больше чем подвиг. Но когда их вывезли, ни одного работающего бронепроката в стране не осталось. А развернуть их на новом месте — полугода в самом пожарном порядке.

В 1941 году нам не на чем было катать танковую броню. Вообще не на чем. А генералы на каждом заседании ГКО криком кричат — дайте танки!!!

И тогда на «Магнитке» придумали катать броню на блюминге.

Сами придумали — это важно.

Не буду вас грузить техническими подробностями, но это примерно как жарить блины на утюге — теоретически возможно, но практически мало кто пробовал. Никто в мире не пробовал, если честно. Все усугублялось тем, что примерно 40 % вероятности было на то, что при попытке прокатать броневую сталь блюминг запорят, а это был крупнейший блюминг в стране. Что автоматически означало — изрядно просадить всю оборонную промышленность страны, которая и так отчаянно не успевала за нуждами фронта.

Так вот, легендарный директор Григорий Иванович Носов по прозвищу «Дед», руководивший «Магниткой» всю войну, на первую прокатку броневой стали на блюминге по воспоминаниям жены ушел с пистолетом в кармане пальто. В пистолете был один патрон — считалось, что при таком исходе не тронут семью. А «Деду» на тот момент было 35 лет, и дети малые были еще — 9 и 4 года.

Еще раз акцентирую. Это была идея его инженеров. Он ее поддержал. Он продавил ее у министра Тевосяна.

Это была их инициатива. Их никто не заставлял. Они сами решили, что надо спасать страну, извините уж за громкие слова.

Но это была и его ответственность. Он — главный, он директор комбината. Он ВЗЯЛ эту ответственность НА СЕБЯ.

И поэтому — пистолет в кармане пальто.

Я не говорю, что та система была наилучшей, оптимальной и даже просто хорошей. Она, если честно, была предельно жесткой, даже страшной, хотя при этом зачаровывающей.

Люди жили как у Платонова — "в прекрасном и яростном мире".

Но в этом мире жили все. От слесаря до генсека.

Может быть, именно поэтому ни разу за всю историю нашей страны элита и общество не были так едины, как тогда.

Носов умер в августе 1951 года в Кисловодске, куда поехал с женой в свой первый отпуск после войны. Почему так поздно? Потому что послевоенные годы были для металлургии немногим легче чем военные. Оно, конечно, ура, Победа, да… Но 75 % заказа как корова языком слизала. Ну не надо стране больше столько танков, извини. А чем занять и как кормить людей — думай сам, ты директор. Завод, город и люди — на тебе.

Кое как разгреб к 50-м, поехал в отпуск — Кисловодск, нарзан, кипарисы, солнце. Расслабился, чуть отпустил струну внутри, а непривычное сердце хлоп — и лопнуло. 45 лет. Обширный инфаркт.

Гроб привезли в Магнитогорск и установили во Дворце культуры металлургов, и два дня туда шли люди — весь город шел проститься со своим директором. Зареванная поэтесса Людмила Татьяничева стихи читала:

Сдержим слово. Слез ему не надо, И унынье тоже ни к чему. Трудовая слава комбината Будет вечной памятью ему.

А людская река все текла и текла…

Вот фото похорон.

фотография находится в общественном достоянии

Иллюстрация на обложке — Ильи Комарова, используется с разрешения автора.

Оглавление

Человек с четырьмя «эн» или Советский Нострадамус

Жизнь лучше обычной

Человек, который начал войну

"Золото Осипова" или о ненайденных кладах

Вся правда о лузерах

В дальнем сонном Оренбурге

Картины, эфиопы и стихи

Забытое "Золото" или Подвиг офисного планктона

Когда белые воевали с красными. Плечом к плечу

"Я был когда-то странной игрушкой безымянной…"

Бывают ли злодеи героями?

Жизнь без Ростова

Как приемщик фруктов стал вторым человеком в КНДР

О лучшем карьеристе Империи

О рюриковиче, которого все звали Залупа

Об эротических фантазиях бухарских эмиров

О маленьких людях Большой игры

Прерванный полет английского "ястреба"

Актер — профессия зависимая

Почти безголовый магистр

О профессоре Кожевникове, отразившем лбом две пули

Человек с летающей тарелки

Про ученого принца-бродягу

О продаже малолетних москвичек

Из пугачевского плена — к индийским раджам

Как русский поручик в Афганистан вторгся

Голос детства

Где угодно, но наловить в Москву жителей…

Она не была в Париже

Несчастливый Паша

Человек имени лошади

"Дьявол", расплатившийся детьми

Не скучней Фандорина

Как Америка стала Америкой или Почему кинули Колумба

Иван Грозный — потомок Чингиз-хана?

Хорошее отношение к лошадям

Cамая спокойная в мире страна

Петр I и первая "Битва экстрасенсов"

Русские пандиты или Как называется ваша страна?

Константин Симонов: забытая песня о Родине

Моя жена — египетская принцесса

Долгая жизнь улыбчивого человека

Папа Буратино или Последний великий киносказочник СССР

Историк о любви и о любви историка

Клинок, прошивший континент

Геннадий Калиновский: «Надо забыть себя…»

Как немец дошел до Сибири

История про "понаехавшего"

«Лично дорогой Леонид Ильич»

Предпоследняя (Сочинение на тему "Как я давно ходил на выставку")

Как авантюристы российскую республику в Китае создали

Бешеный девственник

Очевидец незримого

Маска, я тебя знаю или Остаться должен только один

Стахановец с видом на Лувр

Курт сейчас на небесах (мой старый текст на смерть писателя)

Диверсант НКВД Кирилл Орловский о своей мечте

Юлиан Семенов: все началось с Большой игры

Ра-Ра-Распутин — рашен грейтест лав-машин (из цикла "Рецензии, заблудившиеся во времени")

В великом и яростном мире Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg