«Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата»»

Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата» (fb2) - Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата» (пер. Ульяна Валерьевна Сапцина) 2866K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мишель Макнамара

Мишель Макнамара Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата»

Michelle McNamara

I’ll Be Gone in the Dark: One Woman’s Obsessive Search for the Golden State Killer

© Michelle McNamara, 2018

© Перевод. У. Сапцина, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2019

* * *

Нет ни дворецкого, ни младшей горничной, ни крови на лестнице. Ни чудачки-тетушки, ни садовника, ни друга семьи, Улыбающихся среди безделушек на месте убийства. Лишь дом в пригороде, и дверь на улицу открыта, И пес лает на белку, и автомобили едут Мимо. Тело без признаков жизни. Жена во Флориде. Рассмотрим улики: толкушка в вазе, Клочки фотографии баскетбольной команды из Уэсли, Разбросанные вместе с корешками квитанций и чеков в холле; Не отправленное поклонником письмо Ширли Темпл, Значок кампании Гувера на лацкане покойного, Записка: «Быть убитым вот так меня совершенно устраивает». Неудивительно, что дело до сих пор не раскрыто. Или что сыщик Леру ныне неизлечимо безумен И сидит одиноко в белой комнате в белом халате, Вопя, что весь мир свихнулся, что улики Заводят или в никуда, или в тупик среди стен, верха которых не видно, Вопит враждебно весь день, вопит, что ничего не раскрыть. Уэлдон Киз. Клуб любителей детектива

Действующие лица

Потерпевшие

Жертвы изнасилования

Шейла[1] (Сакраменто, 1976 год)

Джейн Карсон (Сакраменто, 1976 год)

Фиона Уильямс[2] (Саут-Сакраменто, 1977 год)

Кэти[3] (Сан-Рамон, 1978 год)

Эстер Макдоналд[4] (Данвилл, 1978 год)

Жертвы убийства

Клод Снеллинг (Визалия, 1978 год)[5]

Кэти и Брайан Мэжжор (Сакраменто, 1978 год)[6]

Дебра Александрия Мэннинг и Роберт Офферман (Голета, 1979 год)

Шарлин и Лайман Смит (Вентура, 1980 год)

Патрис и Кит Харрингтон (Дана-Пойнт, 1980 год)

Мануэла Виттун (Ирвайн, 1981 год)

Шери Доминго и Грегори Санчес (Голета, 1981 год)

Джанелл Крус (Ирвайн, 1986 год)

Следователи

Джим Бевинс – следователь, управление шерифа округа Сакраменто

Кен Кларк – детектив, управление шерифа округа Сакраменто

Кэрол Дейли – детектив, управление шерифа округа Сакраменто

Ричард Шелби – детектив, управление шерифа округа Сакраменто

Ларри Кромптон – детектив, управление шерифа округа Контра-Коста

Пол Хоулс – криминалист, управление шерифа округа Контра-Коста

Джон Мердок – главный эксперт, криминалистическая лаборатория при управлении шерифа округа Контра-Коста

Билл Макгоуэн – детектив, департамент полиции Визалии

Мэри Хун – криминалист, криминалистическая лаборатория округа Ориндж

Эрика Хатчкрафт – следователь, прокуратура округа Ориндж

Ларри Пул – следователь, общенациональная правоприменительная группа по нераскрытым делам, управление шерифа округа Ориндж

Джим Уайт – криминалист, управление шерифа округа Ориндж

Фред Рэй – детектив, управление шерифа округа Санта-Барбара

Вступление

Еще до «Убийцы из Золотого штата» была девушка. Мишель расскажет вам о ней: эту девушку затащили в переулок у Плезант-стрит, убили и бросили там же среди мусора. Эта девушка, молодая, чуть за двадцать, была убита в Ок-Парке, штат Иллинойс, в нескольких кварталах от того места, где Мишель росла в шумной семье католиков-ирландцев.

Мишель, младшая из шести детей в семье, подписывалась в своем дневнике «Мишель-писательница». Она говорила, что именно это убийство стало причиной ее интереса к реальным преступлениям.

Из нас с ней получилась бы неплохая (хоть и странная, пожалуй) пара. В те же годы я, еще подросток, жила в Канзас-Сити, штат Миссури, тоже была начинающим писателем, но использовала в своем дневнике чуть более пафосный псевдоним – «Гиллиан Великая». Как и Мишель, я росла в большой ирландской семье, училась в католической школе и вынашивала в себе увлеченность мрачными сторонами жизни. В двенадцать лет я прочитала «Хладнокровное убийство» Трумена Капоте в дешевом издании, купленном в букинистическом магазине, и с этого началась моя пожизненная одержимость реальными преступлениями.

Я люблю читать про подобные преступления, однако всегда отдавала себе отчет в том, что как читатель выбираю для себя роль потребителя чужой трагедии. Поэтому, как любой ответственный покупатель, стараюсь осмотрительно подходить к своему выбору. Я читаю только лучшее – въедливых, проницательных и гуманных писателей.

Так что не найти Мишель я просто не могла.

Гуманизм всегда казался мне наименее оцененным качеством настоящего автора, пишущего о реальных преступлениях. Мишель Макнамара обладала поразительной способностью проникать в мысли не только убийц, но и полицейских, которые за ними охотились, жертв, которых они погубили, вереницы скорбящих родственников, которых осиротили. Став старше, я начала постоянно заглядывать в замечательный блог Мишель – «True Crime Diary». «Ты бы черкнула ей пару строк», – настойчиво советовал мне муж. Она была родом из Чикаго, я сама сейчас живу в Чикаго, мы обе были молодыми мамами, тратившими невероятно много времени на изучение темных сторон человеческой натуры.

Я не поддалась уговорам мужа; пожалуй, ближе всего к знакомству с Мишель я подошла, когда познакомилась на каком-то книжном мероприятии с ее тетушкой. Та одолжила мне свой телефон, и я отправила Мишель какую-то совсем неписательскую эсэмэску, что-то вроде «Вы круче всех!!!».

На самом деле я не знала толком, хочу ли знакомиться с этим автором или нет: мне казалось, что она меня затмевает. Я создаю персонажи, а она была вынуждена иметь дело с фактами, двигаться в том направлении, куда вела ее та или иная история. Ей приходилось завоевывать доверие измотанных усталостью подозрительных следователей, не бояться пересмотреть целые кипы документов, в которых могла найтись важная крупица информации, убеждать убитых горем родных и друзей жертв в необходимости бередить давние раны.

Все это она проделывала с особым тактом, писала по ночам, когда члены ее семьи спали, среди разбросанных ее дочерью листов цветной бумаги, записывая номера законов Уголовного кодекса Калифорнии цветными мелками.

Я сама – отъявленный коллекционер убийц, но я не подозревала, что человек, которым поглощены мысли Мишель, – тот самый «Убийца из Золотого штата», пока она не начала писать об этом кошмаре наяву, о человеке, виновном в пятидесяти сексуальных преступлениях и как минимум десяти убийствах, совершенных в Калифорнии в 1970–1980-х годах. Это было давнее нераскрытое дело: свидетели и жертвы сменили место жительства, умерли или постарались забыть прошлое, его эпизоды относились к множеству юрисдикций в Южной и Северной Калифорнии. Оно охватывало множество уголовных дел, не содержащих таких улик, как следы ДНК или результаты анализов. Лишь очень немногие писатели взялись бы за подобный случай, и еще меньшая их часть успешно бы с ним справилась.

Въедливость Мишель в работе над этим делом изумляла. Приведу один показательный пример: путь пары запонок, похищенных с одного места преступления в Стоктоне в 1977 году, она проследила вплоть до сайта магазина в Орегоне, торгующего винтажными вещами. Но этим она не ограничилась: она могла бы также рассказать, что «мужские имена на “Н” встречались сравнительно редко, всего один раз на сотню в 30–40-х годах XX века, когда скорее всего и родился первый владелец этих запонок». Заметьте, это даже не ниточка, ведущая к убийце: это ниточка, ведущая к запонкам, украденным убийцей. Подобная одержимость деталями типична для Мишель. Как пишет она сама, «однажды я целый день собирала все сведения, какие только могла, об одном члене команды по водному поло школы Рио-Американо 1972 года, так как на фото в школьном альбоме выпускников он выглядел поджарым, но с развитыми мышцами икр» – такова одна из возможных особых примет «Убийцы из Золотого штата».

Многие писатели, по́том и кровью собравшие столько материала, могли просто запутаться в деталях: статистике свойственно вытеснять человечность. Черты, благодаря которым человек становится педантичным исследователем, зачастую идут вразрез с этим жизненным качеством.

Однако в книге «Я исчезну во тьме» содержится не только прекрасное освещение событий, это еще и в равной степени точный моментальный снимок времени, места и личности. В работе Мишель оживают калифорнийские жилые микрорайоны, потеснившие апельсиновые плантации; новенькие комплексы с зеркальными окнами, где жертвы превращаются в звезд собственных душераздирающих триллеров; городки в тени гор, раз в год кишащие тысячами ползучих тарантулов в поисках пары для спаривания. И люди, боже ты мой, люди – оптимисты из числа бывших хиппи, энергичные молодожены, мать и ее дочь-подросток, которые спорят из-за свободы, ответственности и купальников, не ведая, что этот спор станет для них последним.

Меня все это зацепило с самого начала – как, по-видимому, и Мишель. Ее многолетняя охота за личностью «Убийцы из Золотого штата» далась ей нелегко: «Теперь у меня в горле навсегда застыл крик».

Мишель скончалась во сне в возрасте сорока шести лет, не успев закончить эту впечатляющую книгу. Вы найдете здесь также записи по делу, подготовленные ее коллегами, но личность «Убийцы из Золотого штата», его «автора», остается неизвестной. Эта личность меня нисколько не интересует. Я хочу, чтобы его поймали; мне все равно, кто он такой. Посмотреть в лицо этому человеку неинтересно; знать, как его зовут, – тем более. Мы знаем, что он натворил, и любые сведения помимо этих неизбежно будут ощущаться как заурядные, блеклые, какие-то шаблонные: «Моя мать была жестокой. Я ненавижу женщин. У меня никогда не было семьи…» и так далее. Я хочу больше знать о настоящих, адекватных людях, а не о грязных отбросах человеческого рода.

Я хочу больше знать о Мишель. Пока она подробно рассказывала о том, как искала этого человека-тень, я поймала себя на мысли, что старательно отмечаю все подробности, касающиеся самой писательницы, которой я искренне восхищаюсь. Кем она была, эта женщина, которой я доверилась настолько, чтобы погрузиться в этот кошмар? Какой она была? Что сделало ее такой? Откуда в ней эта тактичность? В один из летних дней я вдруг направила машину по занимающему двадцать минут маршруту от моего дома в Чикаго до Ок-Парка и переулка, где полиция нашла «ту самую девушку», а Мишель-писательница – свое призвание. Только оказавшись на месте, я осознала, зачем туда поехала. Просто я тоже вела свои поиски, следила за этой удивительной охотницей во тьме.

Гиллиан Флинн

Пролог

Тем летом я охотилась за серийным убийцей по ночам, вела поиски из детской моей дочери. Как правило, я имитировала ритуал отхода ко сну нормального человека. Чистила зубы. Переодевалась в пижаму. Но после того, как мои муж и дочь засыпали, я удалялась в свой импровизированный рабочий кабинет и включала ноутбук – люк шириной пятнадцать дюймов, ведущий к бесконечным возможностям. По ночам в нашем районе, расположенном к северо-западу от делового центра Лос-Анджелеса, стоит удивительная тишина. Порой единственными нарушавшими ее звуками были клики, с которыми я, используя функции просмотра улиц в гугл-картах, подбиралась как можно ближе к подъездным дорожкам незнакомых мне людей. Почти не шевелясь, всего лишь нажатием пары клавиш я преодолевала десятилетия. Школьные альбомы выпускников. Свидетельства о браке. Фото, сделанные полицейскими сразу после ареста. Я пролистала тысячи страниц полицейских архивов 70-х годов XX века. Корпела над отчетами о вскрытии. То, что заниматься всем этим приходилось в окружении полудюжины плюшевых зверюшек и комплекта миниатюрных розовых барабанов-бонго, меня ничуть не смущало. Я нашла свое место для проведения исследований, уединенное, как крысиный лабиринт. Каждой одержимости необходимо собственное пространство. В моем были разбросаны разноцветные листы бумаги, на которые я наспех выписывала цветными мелками номера законов Уголовного кодекса Калифорнии.

Около полуночи 3 июля 2012 года я открыла файл, в котором составляла список всех необычных предметов, украденных им за долгие годы. Чуть больше половины списка я уже выделила жирным шрифтом: это были глухие тупики. Следующим пунктом был поиск запонок, похищенных в Стоктоне в сентябре 1977 года. В то время «Убийца из Золотого штата», как я привыкла его называть, до убийств еще не дорос. Он был серийным насильником, известным как «Насильник с востока», нападал на женщин и девушек в их собственных спальнях – сначала на востоке округа Сакраменто, затем переключился на населенные пункты Калифорнийской долины и восточной части области залива Сан-Франциско. Молодой, от восемнадцати до тридцати лет, белый, атлетически сложенный и способный ускользать от погони, перелезая через высокие заборы. Его предпочтительной целью был одноэтажный дом, второй от угла улицы в тихом квартале, где жили представители среднего класса. И еще он всегда носил маску.

Его отличительные особенности – четкость действий и инстинкт самосохранения. Подбираясь к жертве, он часто проникал в дом заранее, когда там никого не было, разглядывал семейные фотографии, изучал планировку. Он выводил из строя освещение на верандах и отпирал раздвижные застекленные двери. Разряжал оружие. Закрытые ни о чем не подозревавшими домовладельцами ворота оставлял открытыми. Снимки, которые он переставлял, хозяева возвращали на место, объясняя их перемещение обыденной суетой. Жертвы спали, ничем не потревоженные, пока слепящий свет фонарика не вынуждал их открыть глаза. Внезапно ослепнув, они терялись. Со сна мысли сначала путались, потом неслись вскачь. Неизвестный, которого они не могли разглядеть, управлял светом, – но кто он и зачем это делал? Их страх обретал направление, когда они слышали голос, который описывали как горловой шепот сквозь стиснутые зубы, резкий и зловещий, хотя некоторые улавливали в нем срыв и переход на более высокий тембр, дрожь, заикание, словно незнакомец в маске, державшийся в тени, вместе с лицом старался скрыть и явную неуравновешенность, что удавалось ему не всегда.

Стоктонский эпизод, случившийся в сентябре 1977 года, когда преступник украл запонки, был его двадцать третьим нападением и произошел после четко отмеренного летнего перерыва. Скрип крючков по карнизу, на которых держалась штора, разбудил двадцатидевятилетнюю хозяйку спальни на северо-западе Стоктона. Она подняла голову с подушки. При свете, горевшем снаружи, в патио, успела увидеть силуэт в дверях. Но тут луч фонарика ударил ей в лицо, ослепив, и силуэт исчез, а сгусток энергии быстро переместился к постели. Предыдущее нападение он совершил в выходные накануне Дня поминовения. Нынешнее произошло в половине второго ночи во вторник после Дня труда[7]. Лето кончилось. Он вернулся.

Теперь он охотился за парами. Пострадавшая женщина пыталась описать полицейскому неприятный запах, исходивший от человека, который на нее напал. Ей никак не удавалось описать его. Несоблюдение личной гигиены тут ни при чем, говорила она. Пахло не из подмышек и не изо рта. Полицейский отметил в протоколе, что со всей определенностью жертва смогла сказать только, что этот запах казался запахом возбуждения, исходившим не от какого-то определенного участка тела, а из каждой поры. Страж порядка спросил, нельзя ли поконкретнее. Но никаких уточнений она сделать не смогла. Все дело в том, что подобных запахов она никогда прежде не ощущала.

Как и в других эпизодах, произошедших в Стоктоне, преступник заявлял, что ему нужны деньги, но не брал наличных, хоть они лежали на виду. Что ему было нужно, так это вещи, ценные для тех, кого он подвергал насилию: обручальные кольца с гравировкой, водительские удостоверения, сувенирные монеты. Те запонки, фамильная реликвия в необычном стиле 50-х годов XX века, были украшены монограммой из инициалов «Н.Р.». Полицейский, который записывал показания, схематично изобразил их на полях протокола. Мне стало любопытно выяснить, насколько уникальна эта вещь. Благодаря поискам в Интернете я знала, что мужские имена на «Н» встречались сравнительно редко, всего один раз на сотню в 30–40-х годах XX века, когда скорее всего и родился первый владелец этих запонок. Я вбила их описание в «Гугл» и нажала ввод.

Нужна изрядная доля самонадеянности, чтобы решить, будто доморощенный детектив вроде меня сможет раскрыть сложное дело о серийных убийствах, которое оказалось не по зубам специальной следственной группе, включавшей представителей пяти полицейских отделений Калифорнии и ФБР. У моей увлеченности раскрытием преступлений личные корни. Нераскрытое убийство, случившееся по соседству с нами, когда мне было четырнадцать лет, пробудило во мне интерес к нераскрытым делам. С появлением Интернета мой интерес трансформировался в активные поиски. Как только документы публичного характера стали доступны в Сети и были изобретены изощренные поисковые системы, я поняла, что мой мозг, в котором хранятся детали преступлений, и пустая поисковая строка могут прекрасно взаимодействовать, и в 2006 году открыла сайт под названием «Дневник реальных преступлений» – «True Crime Diary». Когда мои близкие засыпают, я путешествую во времени и занимаюсь переосмыслением давних улик с применением технологий XXI века. Я принимаюсь стучать по клавишам, искать в Интернете улики, ускользнувшие от внимания властей, прочесывать оцифрованные телефонные справочники, школьные выпускные альбомы, панорамы мест преступления в гугл-картах – весь неисчерпаемый кладезь потенциальных ниточек для детектива с ноутбуком, существующего ныне в виртуальном мире. Своими гипотезами я делилась с преданными читателями моего блога.

Я написала о сотнях нераскрытых преступлений: от душегубов с хлороформом до священников-убийц. Однако дело «Убийцы из Золотого штата» захватило меня больше всех остальных. Помимо пятидесяти сексуальных нападений в Северной Калифорнии на нем лежала ответственность за десять зверских убийств на юге того же штата. Это дело растянулось на целое десятилетие и в итоге привело к изменению законов штата, касающихся базы данных по ДНК. Ни «Зодиак», который терроризировал Сан-Франциско в конце 1960-х и начале 1970-х, ни «Ночной охотник», приучивший жителей Южной Калифорнии запирать окна в 1980-х, не проявляли такой активности. Однако «Убийца из Золотого штата» остается малозаметной фигурой. У него не было броского, запоминающегося прозвища, пока я не ввела его в употребление. Он совершал нападения на территориях, подведомственных различным полицейским отделениям Калифорнии, которые не всегда делились информацией или тесно взаимодействовали друг с другом. К тому времени, когда анализ ДНК показал, что преступления, между которыми ранее не усматривали никакой связи, на самом деле совершил один и тот же человек, с момента последнего предположительно совершенного им преступления прошло более десяти лет, и его поимка не значилась в списке приоритетных задач. Он оставался на свободе, никем не замеченный и неопознанный.

И продолжал терроризировать своих жертв. В 2001 году одной жительнице Сакраменто позвонили в тот самый дом, где она подверглась нападению двадцатью четырьмя годами ранее. «Помнишь, как мы играли?» – прошептал мужской голос, когда она сняла трубку. Она узнала его мгновенно. Примерно то же самое он сказал в Стоктоне, когда шестилетняя дочь хозяев дома, направлявшаяся в туалет, увидела его в коридоре. Неизвестный стоял футах в двадцати от нее, он был в коричневой лыжной маске, черных вязаных митенках и без штанов. На ремне у него висел какой-то меч. «Я тут играю с твоими мамой и папой, – сообщил он. – Пойдем, посмотришь».

Меня зацепило то, что это дело казалось вполне поддающимся разгадке. Район разрушительных действий этого преступника был и слишком велик, и чересчур мал; он оставлял за собой множество жертв и обилие улик, но на сравнительно ограниченных территориях, что облегчало поиск потенциальных подозреваемых. Это дело стремительно затянуло меня. Любопытство переросло в одержимость. Я вела охоту, поглощенная лихорадочным перестуком клавиш – следствием приливов дофамина. И не я одна. Я обнаружила группу упорных искателей, которые собирались на одном форуме в Интернете и обменивались информацией и предположениями по этому делу. Не спеша выносить какие бы то ни было вердикты, я следила за их беседами на протяжении всех двадцати с лишним тысяч постов. Я отфильтровала типов с сомнительными мотивами и сосредоточила внимание на по-настоящему увлеченных участниках форума. Порой на этом форуме мелькали улики вроде снимка наклейки с подозрительной машины, которую видели незадолго до нападения, – это было что-то вроде краудсорсинга со стороны детективов, которые до сих пор пытались раскрыть это дело и которым катастрофически не хватало времени.

Я не считала его бесплотной тенью. И возлагала надежду на то, что человеку свойственно ошибаться. Он хоть где-нибудь да просчитался, рассуждала я.

К тому времени, когда летней ночью я вела поиски тех самых запонок, моя одержимость этим делом длилась уже почти год. Я питаю пристрастие к желтым блокнотам большого формата, особенно меня привлекает первый десяток страниц, когда все выглядит гладко и обнадеживающе. Частично исписанные блокноты были разбросаны по всей детской моей дочери – эта расточительная привычка отражает мое душевное состояние. Каждый блокнот – как ниточка, начатая и утерянная. За советами я обращалась к отставным детективам, работавшим по этому делу, и многих из них стала считать друзьями. Самонадеянность в них уже иссякла, но это не мешало им поддерживать мою. Охота на «Убийцу из Золотого штата», затянувшаяся почти на четыре десятилетия, казалась не столько эстафетой, сколько восхождением на неприступную гору группы фанатиков, связанных одним тросом. Старшим товарищам пришлось остановиться, однако они настаивали, чтобы я продолжала поиски. Одному из них я высказала опасение, будто я хватаюсь за соломинки.

– Хочешь совет? Вот и хватайся, – ответил он. – И работай с каждой, пока не сотрешь ее в порошок.

Моей самой последней соломинкой были украденные вещи. А мое настроение – далеко не оптимистичным. На Четвертое июля мы всей семьей собирались в Санта-Монику. Я еще не начала укладывать вещи. Прогноз погоды был ужасный. И вдруг я увидела его – единственный снимок из сотен появившихся на экране моего ноутбука, запонки в том же самом стиле, что и нарисованные в полицейском протоколе, точно с теми же инициалами. Я несколько раз сверила примитивный набросок, сделанный рукой полицейского, с фото на экране. В каком-то городке в Орегоне, в магазине со всевозможными винтажными вещами их продавали за восемь долларов. Я немедленно купила их и заплатила сорок долларов за доставку в течение суток. И направилась по коридору к спальне. Мой муж спал, лежа на боку. Присев на край постели, я пристально смотрела ему в лицо, пока он не открыл глаза.

– Кажется, я нашла его, – сказала я.

И мужу не понадобилось спрашивать, кто такой этот «он».

Часть 1

Ирвайн, 1981 год

После тщательного обследования дома полицейские объявили Дрю Виттуну: «Он ваш». Желтую ленту опустили, входную дверь закрыли. Бесстрастность и четкость полицейских, занятых работой, до сих пор помогали отвлекаться от пятна. Теперь оно стало неизбежностью. Спальня брата и невестки Дрю находилась неподалеку от входной двери, прямо за кухней. Стоя возле раковины, достаточно было повернуть голову влево, чтобы увидеть темные брызги, усеявшие белую стену над кроватью Дэвида и Мануэлы.

Дрю гордился своими крепкими нервами. В Полицейской академии их приучали справляться со стрессом, не теряя невозмутимости. Умение владеть собой было обязательным условием завершения учебы. Но до вечера этой пятницы, 6 февраля 1981 года, до того момента, как сестра его невесты подошла к столику в пабе «Ратскеллер» в Хантингтон-Бич и выпалила на одном дыхании: «Дрю, позвони своей маме», ему и в голову не приходило, что эти навыки – умение молчать и смотреть вперед, когда все вокруг в страхе таращат глаза и визжат, – понадобятся ему так скоро и так близко от дома.

Дэвид и Мануэла жили в доме номер 35 по улице Коламбус – одноэтажном типовом доме в новом жилом районе Ирвайна, Нортвуде. Словно одно из щупалец пригорода, этот район тянулся по прежней территории старого ранчо Ирвайн. На его окраинах еще преобладали апельсиновые плантации, и проникшие сюда бетон и асфальт граничили с безукоризненно ровными рядами деревьев, упаковочным цехом, общежитиями для сборщиков фруктов. О будущем меняющегося ландшафта свидетельствовали звуки: в реве бетономешалок тонул шум тракторов, которых становилось все меньше.

Конвейерный характер преображения Нортвуда маскировала атмосфера достоинства. Ряды высоких эвкалиптов, посаженных фермерами в 1940-х годах для защиты от суровых ветров со стороны Санта-Аны, не выкорчевали, а предназначили для иных целей. Застройщики воспользовались деревьями, чтобы разделить автомагистрали и отгородить от них микрорайоны. Жилой комплекс, где жили Дэвид и Мануэла, назывался Шейди-Холлоу и включал 137 домов с четырьмя вариантами планировки. Супруги выбрали планировку 6014 – «Ива»: три спальни, площадь 1523 квадратных фута. В конце 1979 года, когда дом был достроен, они переехали туда.

По мнению Дрю, дом выглядел очень по-взрослому, хоть Дэвид и Мануэла были всего на пять лет старше его. Прежде всего, он был совершенно новый. Кухонные шкафчики блистали новизной, внутри холодильника пахло пластиком. И места здесь хватало. Дрю и Дэвид выросли в доме примерно такой же площади, но в нем ютились семеро жильцов, которым приходилось в раздражении дожидаться своей очереди принять душ и сталкиваться локтями за обеденным столом. В одной из трех спален дома Дэвид и Мануэла хранили велосипеды, в другой Дэвид держал свою гитару.

Дрю старался не обращать внимания на уколы зависти, но правда заключалась в том, что он действительно завидовал старшему брату. Дэвид и Мануэла, женатые уже пять лет, оба имели работу и стабильный заработок. Она оформляла кредиты в «Первом банке Калифорнии», он занимался продажами в отделе импорта одного из дилерских центров «Мерседес-Бенц». Стремления, свойственные среднему классу, сплотили их. Они подолгу обсуждали, стоит ли мостить двор перед домом кирпичом или где лучше искать качественные восточные ковры. Дом номер 35 по улице Коламбус представлял собой только контур, который еще требовалось заполнить. В его пустоте содержалось обещание. По сравнению с ними Дрю чувствовал себя неопытным и неимущим.

После первого визита в дом родственников Дрю редко бывал там. Причина заключалась не столько в зависти или обиде, сколько в недовольстве. Мануэле, единственному ребенку в семье эмигрантов из Германии, была свойственна резкость, которая порой озадачивала. В «Первом банке Калифорнии» знали о ее способности напрямик заявить кому-нибудь, что ему не мешает подстричься, или указать на чужие просчеты. Ошибки своих коллег она заносила в список, который вела на немецком. Мануэла была тоненькой и миловидной, с высокими скулами и грудными имплантами: она сделала операцию после свадьбы, так как не отличалась пышными формами, а Дэвид, как она объяснила одной из коллег, неприязненно пожимая плечами, по-видимому, предпочитал большую грудь. Новой грудью Мануэла не хвасталась. Наоборот, предпочитала носить водолазки и складывать руки на груди, словно в ожидании схватки.

Дрю видел, что эти отношения устраивают его брата, человека замкнутого и нерешительного, который предпочитал говорить не прямо, а недомолвками. Но слишком уж часто Дрю уходил из этого дома подавленный: сменяющие одна другую обиды Мануэлы словно устраивали короткое замыкание в каждой комнате, куда она входила.

В начале февраля 1981 года Дрю услышал от кого-то из родных, что Дэвид нездоров и лежит в больнице, но не планировал навещать брата, с которым не виделся уже довольно долго. В понедельник, 2 февраля, Мануэла отвезла Дэвида в больницу общины Санта-Аны и Тастина, где ему поставили диагноз: острая гастроинтестинальная вирусная инфекция. Несколько последующих вечеров Мануэла придерживалась одинакового распорядка: сначала ужинала у своих родителей, затем отправлялась в больничную палату номер 320 проведать Дэвида. Каждый день они общались по телефону. Ближе к полудню в пятницу Дэвид позвонил в банк, где работала Мануэла, но узнал от ее коллег, что на работу она не явилась. Дэвид попытался дозвониться ей домой, слушал гудки и удивлялся: их автоответчик всегда включался после третьего гудка, обращаться с ним Мануэла не умела, значит, и отключить не могла. Тогда Дэвид позвонил ее матери, Рут, которая согласилась съездить к ним домой и проведать дочь. Не дождавшись, когда ей откроют дверь, мать отперла ее своим ключом и вошла в дом. А через пару минут близкий друг семьи Рон Шарп[8] был вызван туда же истерическим звонком Рут.

– Как только я посмотрел влево, я увидел ее раскинутые вот так руки и кровь по всей стене, – рассказывал детективам Шарп. – Но я никак не мог сообразить, как кровь попала на стену с того места, где она лежала. – В комнату он заглянул всего лишь один раз.

Мануэла лежала на постели лицом вниз. Она была одета в коричневый велюровый халат и частично закутана в спальный мешок, в котором иногда спала, когда зябла. Вокруг ее запястий и щиколоток виднелись красные следы от веревок, которыми ее вначале связали. Большая отвертка валялась на бетонном полу патио в двух шагах от раздвижной застекленной задней двери. Замок на двери был взломан.

Девятнадцатидюймовый телевизор вытащили из дома в юго-западный угол заднего двора, к высокому дощатому забору. Угол забора слегка разошелся, словно кто-то ударился о него или повис на нем всей тяжестью. При обследовании места преступления были замечены отпечатки подошв с рисунком в виде кружков как перед домом, так и за ним, а также на крышке газового счетчика с восточной стороны дома.

Первой из странностей, замеченных следователями, стало то, что единственным светом в спальне был тот, что проникал в нее из ванной. Об этом спросили Дэвида. Он находился в доме родителей Мануэлы, где собрались родные и друзья, скорбя и утешая друг друга. Следователи заметили, что Дэвид выглядит потрясенным и растерянным, от горя у него путались мысли. Отвечая на вопросы, он сбивался и резко менял тему. Вопрос о свете озадачил его.

– А где лампа? – спросил он.

Лампа с квадратной подставкой и хромированным круглым металлическим абажуром исчезла со стереоколонки, стоящей слева от кровати. Ее отсутствие позволило полиции предположить, каким именно тяжелым предметом, как дубинкой, Мануэлу забили насмерть.

Дэвида спросили, известно ли ему, почему из автоответчика пропала пленка. Он растерялся. Покачал головой. Можно предположить только, сказал он полицейским, что на автоответчик записался голос того, кто убил Мануэлу.

Все это выглядело очень странно. Особенно для Ирвайна, где преступления были редкостью. И это показалось странным полицейским Ирвайна: кое-кто из них счел все это инсценировкой. Пропало несколько ювелирных украшений, телевизор вытащили во двор. Но какой взломщик забывает на месте преступления отвертку? Может быть, Мануэла знала убийцу? Ее муж ночевал в больнице. Она позвала к себе знакомого. Вспыхнула ссора, он вытащил из автоответчика пленку, зная, что на ней его голос, взломал замок на раздвижной двери, а затем, в качестве последнего штриха, оставил там же отвертку.

Но далеко не все считали, что Мануэла была знакома с убийцей. На следующий день после обнаружения трупа Дэвида допросили в полиции Ирвайна. Его спрашивали, не возникало ли у него и его жены ранее подозрительных ситуаций. Подумав, Дэвид упомянул, что тремя или четырьмя месяцами ранее, в октябре или ноябре 1980 года, кто-то оставил возле дома следы. Дэвиду они показались отпечатками подошв теннисных туфель. Следы тянулись вдоль одной стороны дома до другой, а потом вели на задний двор. Ему выдали лист бумаги и попросили как можно точнее нарисовать эти следы. Он рисовал быстро, измученный и погруженный в себя. Дэвид не знал, что полицейские изготовили гипсовый слепок следов убийцы Мануэлы, оставленных возле дома в ночь убийства. Наконец Дэвид отодвинул листок. Он нарисовал подошву правой теннисной туфли с мелкими кружками на ней.

Дэвида поблагодарили и разрешили ему уехать домой. Полицейские сличили его набросок с гипсовым слепком. Рисунки совпали.

Многие люди, совершающие насильственные преступления, импульсивны, неорганизованны и легко попадаются. Подавляющее большинство убийств – дело рук людей, хорошо знакомых с жертвой, и, несмотря на все попытки сбить полицию со следа, таких преступников обычно быстро разоблачают. И лишь незначительное меньшинство, процентов пять всех преступников, представляют серьезную проблему: это те, чьи злодеяния свидетельствуют о тщательном планировании, ярости и полном отсутствии раскаяния. Убийству Мануэлы были присущи все отличительные признаки этого последнего типа. Об этом говорили и следы от веревок, и отсутствие самих веревок. И ужасные раны на голове жертвы. И несколько месяцев, прошедших после появления следов подошв с рисунком из мелких кружков, указывали на непреклонную настойчивость того, кто один знал о своей жестокости и своих планах.

В середине дня в субботу, 7 февраля, после тщательной проверки улик в течение предыдущих двадцати четырех часов, полиция провела еще один быстрый осмотр, а затем официально открыла Дэвиду доступ в дом. В то время компаний, профессионально наводящих порядок на местах преступлений, еще не существовало. Дверные ручки были запачканы черным порошком для снятия отпечатков пальцев. В матрасе на двуспальной кровати Дэвида и Мануэлы на месте участков, вырезанных криминалистами в качестве вещдоков, зияли дыры. Кровать и стена над ней по-прежнему были забрызганы кровью. Дрю с его полицейской подготовкой понимал, что он справится с уборкой лучше других, и решил заняться ею. Кроме того, он считал, что в долгу перед братом.

Однажды вечером за десять лет до этого их отец Макс Виттун заперся в одной из комнат после ссоры с женой. В то время Дрю учился в восьмом классе и как раз находился на школьной дискотеке. Самым старшим из детей в семье был восемнадцатилетний Дэвид, и именно ему пришлось выбивать дверь после того, как в доме прогремел выстрел из дробовика. Дэвид также уберег родных от зрелища разлетевшихся отцовских мозгов. Их отец покончил с собой за две недели до Рождества. Это событие будто лишило Дэвида уверенности в себе. С тех пор он постоянно пребывал в состоянии нерешительности. И если порой он улыбался губами, то глазами – никогда.

А потом он встретил Мануэлу. И снова оказался на твердой почве.

Ее свадебная фата висела на двери их спальни. Полицейские, полагая, что она может оказаться уликой, расспросили о ней Дэвида. Он объяснил, что это Мануэла отвела фате место на двери – редкое для нее проявление сентиментальности. Эта фата дала возможность мельком увидеть мягкую сторону натуры Мануэлы, ту сторону, которую мало кто знал и уже никто не узнает.

Невеста Дрю училась на медсестру. Она вызвалась помочь ему с уборкой места преступления. Им предстояло вырастить двоих сыновей и развестись после двадцати восьми лет брака. Даже в моменты худшего разлада Дрю шел на попятный, вспомнив, как она помогала ему в тот день: эту твердость духа и доброту он не смог бы забыть никогда.

Они принесли бутыли с хлоркой и ведра с водой. Надели желтые резиновые перчатки. Работа была тяжелой и грязной, но глаза Дрю оставались сухими, взгляд – безучастным. Он старался рассматривать происходящее как возможность чему-нибудь научиться. Работа полицейского предполагает способность к хладнокровному анализу. Надо держаться, даже когда приходится оттирать кровь твоей невестки с медного каркаса кровати. Чуть меньше чем за три часа они стерли следы насилия и навели в доме порядок к возвращению Дэвида.

Когда работа была закончена, Дрю сложил остатки моющих средств в багажник и сел за руль своей машины. Он вставил в замок ключ зажигания, но вдруг застыл, сжался, словно готовясь чихнуть. Странное, неудержимое чувство охватывало его. Возможно, от усталости.

Плакать он не собирался. Слезы были ни при чем. Он даже не помнил, когда плакал в последний раз. Дело было не в этом.

Он обернулся и уставился на дом номер 35 по улице Коламбус. Мысленно перенесся в тот момент, когда подъехал к этому дому впервые. Вспомнил, о чем подумал, пока сидел в машине, готовясь зайти в дом.

Брат и вправду хорошо устроился.

У него вырвался сдавленный всхлип – борьба в попытках сдержать его была проиграна. Дрю уткнулся лбом в руль и зарыдал. Это был не плач сквозь ком в горле, а буря беспощадного горя. Безудержная. Очищающая. В машине пахло аммиаком. Кровь из-под ногтей вычистилась лишь через несколько дней.

Наконец он велел себе собраться. У него находился небольшой предмет, который требовалось отдать на экспертизу. Найденный под кроватью. Никем не замеченный ранее.

Фрагмент черепа Мануэлы.

В субботу вечером следователи полиции Ирвайна Рон Вич и Пол Джессап, надеясь получить дополнительную информацию от близких Мануэлы, позвонили в дверь дома ее родителей на Лома-стрит в районе Гринтри. Им открыл отец убитой Хорст Рорбек. Днем ранее, вскоре после того, как дом был оцеплен и объявлен местом преступления, Хорста и его жену Рут доставили в полицию, где младшие чины допросили их по отдельности. Так Джессап и Вич (последний был назначен главным следователем по этому делу) познакомились с Рорбеками. Двадцать лет, проведенных в США, не смягчили немецкий характер Хорста. Он был совладельцем местной автомастерской и, как говорили, мог разобрать «Мерседес», пользуясь одним только гаечным ключом.

Мануэла была единственным ребенком Рорбеков. Каждый вечер она ужинала с ними. В ее личном ежедневнике в январе значились лишь две пометки – дни рождения ее родителей. Мама. Папа.

– Кто-то убил ее, – сказал Хорст на своем первом допросе в полиции. – Я убью этого типа.

Хорст стоял в дверях, держа бокал с бренди. Вич и Джессап вошли в дом. В гостиной собрались несколько ошеломленных родственников и друзей семьи. Когда следователи представились, каменное выражение исчезло с лица Хорста, и он взорвался. Он не был высокого роста, но в бешенстве словно вдруг вырос. На ломаном английском он кричал, какое отвращение внушает ему местная полиция, заявлял, что ее действий недостаточно. Послушав минуты четыре его гневный монолог, Вич и Джессап поняли, что в их присутствии здесь нет необходимости. Хорст был убит горем и нарывался на скандал. Его бешенство казалось взрывом реактивного снаряда в реальном времени. В ответ можно было сделать лишь одно: положить визитку на столик в прихожей и убраться восвояси.

Душевные муки Хорста имели особый оттенок раскаяния. У Рорбеков была огромная, армейской выучки немецкая овчарка по кличке Поссум. Хорст предлагал Мануэле взять Поссума к ней домой для охраны, пока Дэвид в больнице, но она отказалась. Невозможно было не возвращаться мысленно в недавнее прошлое и не представлять, как Поссум, оскалив пасть, с капающей с клыков слюной при первой же попытке взлома бросается на незваного гостя и прогоняет его.

Панихида по Мануэле состоялась в среду, 11 февраля, в церкви Сэддлбек в Тастине. Дрю заметил на другой стороне улицы полицейских, занятых фотосъемкой. После похорон он вернулся в дом на улице Коламбус вместе с Дэвидом. В гостиной братья засиделись за разговором до поздней ночи. Дэвид сильно опьянел.

– Они думают, что это я ее убил, – вдруг сказал Дэвид, имея в виду полицию. Его лицо было непроницаемым.

Дрю приготовился выслушать признание. Он не верил, что Дэвид физически был способен на убийство Мануэлы; вопрос заключался в другом – не нанял ли он кого-нибудь для этой цели. Дрю почувствовал, как в нем сработала полицейская выучка. Он не замечал ничего вокруг, кроме сидящего напротив брата. Насколько он понимал, шанс у него всего один.

– А ты что? – спросил Дрю.

Дэвид, всегда немного стеснительный, заметно дрожал по вполне понятным причинам. На него всей тяжестью обрушилась вина выжившего. В сердце возникла пустота: если кто-то и должен был умереть, так это он. В своем горе родители Мануэлы настойчиво искали, кого обвинить в случившемся. Их взгляды все больше напоминали удары по касательной. Но теперь, в ответ на вопрос Дрю, Дэвид ощетинился.

– Нет, – отрезал он. – Свою жену я не убивал, Дрю.

Дрю вдохнул полной грудью – как ему показалось, впервые с тех пор, как узнал об убийстве Мануэлы. Ему было необходимо услышать от Дэвида эти слова. Глядя в глаза брата, скорбные, но горящие убежденностью, Дрю понял, что он говорит правду.

Не только он считал, что Дэвид невиновен. Криминалист Джим Уайт из управления шерифа округа Ориндж участвовал в обследовании места преступления. Хорошие криминалисты – это живые сканеры: они входят в незнакомые комнаты, где царит хаос, выявляют в нем важные следы и улики и абстрагируются от всего прочего. Они работают в стрессовых ситуациях. Состояние места преступления напрямую зависит от времени, оно постоянно находится на грани разрушения. Каждый входящий означает потенциальную угрозу загрязнения. Криминалисты приходят, нагруженные инструментами для сбора и хранения улик: бумажными пакетами для вещдоков, пломбами и печатями, рулетками, ватными палочками, специальной упаковочной бумагой, гипсом. На месте убийства Мануэлы Виттун вместе с Уайтом работал следователь Вич, указывавший, какие именно образцы следует взять. Уайт собрал похожие на чешуйки следы грязи, найденные рядом с кроватью. Окунул ватную палочку в пятно разбавленной крови на унитазе. Стоял рядом с Вичем, когда переворачивали тело. Оба отметили огромную рану на голове, следы от веревок и какую-то ссадину на правой руке. На левой ягодице убитой нашелся след, оставленный, как потом определил коронер, скорее всего ударом кулака.

Второй этап работы криминалистов происходит в лаборатории, где ведется анализ собранных свидетельств. Уайт сравнил коричневую краску на отвертке убийцы с краской популярных марок и сделал вывод, что она наиболее соответствует «оксфордской коричневой», выпускаемой компанией «Бехр». Как правило, в лаборатории работа и завершается. Криминалисты – это не следователи. Они не проводят допросы и не прорабатывают версии. Но Уайт находился в исключительном положении. Отдельные полицейские участки округа Ориндж расследовали преступления, совершенные на их территории, своими силами, но большинство обращались за помощью в криминалистическую лабораторию при управлении шерифа. Таким образом, следователи, работавшие по делу Виттун, знали только о подобных случаях в Ирвайне, а Уайт побывал на местах преступлений по всему округу – от Санта-Аны до Сан-Клементе.

Для полиции Ирвайна убийство Мануэлы Виттун было редким явлением.

Для Джима Уайта – тем, с чем он уже сталкивался.

Дана-Пойнт, 1980 год

Роджер Харрингтон прочел записку, подсунутую под дверной звонок. Она была датирована вчерашним днем – 20 августа 1980 года.

Патти и Кит!

Мы заезжали в 7.00, дома никого не оказалось.

Позвоните нам, если планы изменились.

Записку подписали Меридет и Джей – Роджер знал, что так зовут друзей его снохи. Он попробовал открыть входную дверь и с удивлением обнаружил, что она заперта. Кит и Патти редко запирались, когда были дома, особенно ожидая его к ужину. Свернув на подъездную дорожку к дому, Роджер нажал кнопку двери гаража и увидел, что обе машины, «Эм-Джи» Кита и «Фольксваген» Патти, стоят внутри. Если хозяев дома нет, они, наверное, на пробежке, рассудил Роджер. Он нашел ключ в тайнике в патио, над решеткой для вьющихся растений, и вошел в дом, прихватив с собой необычно пухлую стопку почты.

Этот дом, номер 33381 по Коклшелл-драйв, был одним из примерно 950 строений в Нигел-Шорс, закрытом жилом комплексе в Дана-Пойнте – приморском городке на юге округа Ориндж. Коттедж принадлежал Роджеру, хотя сам он жил в многоквартирном доме в соседнем Лейквуде, откуда было ближе до его офиса в Лонг-Бич. Его двадцатичетырехлетний сын Кит, студент-медик третьего курса Калифорнийского университета в Ирвайне, и его жена Патти, медсестра, временно поселились в этом доме, чему Роджер был только рад. Ему нравилось, когда все родные живут по соседству.

Дом был отделан в стиле конца семидесятых. Рыба-меч на стене. Люстра с абажуром от «Тиффани». Подвесные веревочные кашпо для цветочных горшков. В кухне Роджер смешал себе коктейль. Хоть смеркаться еще не начинало, в доме было сумеречно и тихо. Общую неподвижность нарушала только искрящаяся синева океана, видневшаяся через обращенные на юг окна и раздвижные застекленные двери. У кухонной раковины стоял пакет из «Альфа Бета» с двумя банками консервов. Буханка пастушьего хлеба была вынута, рядом лежали три зачерствевших ломтя. В сердце Роджера начал мало-помалу закрадываться страх.

Он направился по коридору, застеленному ковровым покрытием цвета охры, к спальням. Дверь комнаты для гостей, которую занимали Кит и Патти, была открыта. Сквозь закрытые жалюзи почти не проникал свет. Постель оказалась застеленной, стеганое одеяло подтянуто почти до деревянного изголовья кровати. Странный бугор под покрывалом привлек внимание Роджера, когда он уже собирался закрыть дверь. Он подошел к кровати, протянул руку и нащупал на постели что-то твердое. И отдернул покрывало вместе с одеялом.

Контраст между видимостью застеленной постели и тем, что обнаружилось под одеялом, был чудовищен. Кит и Патти лежали ничком. Их руки были вывернуты под неестественным углом, ладонями вверх. Они казались сломанными в самом что ни на есть буквальном смысле слова. Если бы не потолок, можно было бы подумать, что они упали с огромной высоты, – так много крови натекло под ними.

Кит был младшим из четырех сыновей Роджера. Он прекрасно учился. В старших классах был неизменным шорт-стопом сборной местной бейсбольной конференции. До Патти имел длительные отношения лишь с одной девушкой, вместе с которой учился на подготовительных курсах будущих студентов-медиков. Все были уверены, что на ней он и женится, – до тех пор, пока по необъяснимой, с точки зрения Роджера, причине она не выбрала другой медицинский колледж и пара распалась. Вскоре после этого в медицинской школе при Калифорнийском университете в Ирвайне Кит познакомился с Патти, и меньше чем через год после этого они поженились. В глубине души Роджер тревожился, считая, что Кит слишком поспешил завязать новые отношения, однако Патти была такой же доброй и порядочной, как Кит, и порвала с предыдущим парнем, вместе с которым жила, потому что он увлекался марихуаной. Патти и Кит, казалось, были преданы друг другу всей душой. В последнее время Роджер часто виделся с детьми, как он называл их. Он помогал им установить новую систему полива с разбрызгивателями во дворе. В прошлую субботу они втроем привели в порядок кусты. Позже тем же вечером все вместе устроили барбекю по случаю дня рождения отца Патти.

В кино люди, нашедшие труп, не верят своим глазам и в отчаянии трясут его. Роджер этого не сделал. Не было необходимости. Даже в сумеречном свете он видел, что светлая кожа его сына стала лиловой.

Не было ни следов борьбы, ни свидетельств проникновения со взломом, хотя одна из раздвижных дверей, возможно, осталась незапертой. Согласно чеку из «Альфа Бета», Патти купила продукты в 21.48 во вторник. Ее сестра Сью звонила в тот же день позже, в 23.00. Кит ответил ей сонным голосом и передал трубку Патти. Та сообщила Сью, что они уже в постели, сказала, что ждет рано утром звонка из агентства медсестер. В ране на голове Патти нашли обломок какого-то латунного предмета. Предположительно в тот отрезок времени, когда Патти закончила говорить с сестрой и когда она не вышла на работу в среду утром, кто-то прихватил со двора недавно установленную латунную насадку разбрызгивателя и проник в дом. На закрытой территории, с охранником на въезде. И никто ничего не услышал.

Изучая свидетельства по делу Виттун шесть месяцев спустя, криминалист Джим Уайт из управления шерифа округа Ориндж почувствовал, что оно как-то связано с убийством супругов Харрингтон. Сходство между этими преступлениями прослеживалось и в большом, и в малом. Жертвы принадлежали к среднему классу, их забили насмерть в постели ударами по голове орудием, найденным убийцей в доме жертв. В обоих случаях убийца, покидая дом, унес орудие преступления с собой. В обоих случаях убитые женщины были изнасилованы. На трупах Кита и Патти Харрингтон обнаружились следы связывания, обрезки шнура для макраме нашли в постели и вокруг нее. В деле об убийстве Виттун, совершенном шесть месяцев спустя, такие следы также присутствовали на трупе, но самого материала, которым связывали жертву, на месте преступления не оказалось. Это различие, похоже, свидетельствовало о том, что преступник извлекал уроки из прошлых ошибок.

Два этих дела об убийствах объединяла также примечательная связь с медициной. Кит Харрингтон был студентом-медиком в Калифорнийском университете в Ирвайне, Патти – медсестрой, работавшей иногда посменно в больнице Милосердия в Санта-Ане. Дэвид Виттун, муж Мануэлы, в момент ее убийства являлся пациентом больницы района Санта-Ана – Тастин.

Сильно обгоревшая деревянная спичка была найдена на полу в кухне Харрингтонов. Никто из них не курил, поэтому следователи сочли, что спичку оставил убийца.

Четыре деревянные спички обнаружились на цветочной клумбе у боковой стены дома Виттунов.

Дело супругов Виттун расследовала полиция Ирвайна, супругов Харрингтон – управление шерифа округа Ориндж. Следователи обеих групп обсуждали возможную связь между преступлениями. Нападение на двоих людей, совершенное убийцей Харрингтонов, было признано нетипичным. И чрезвычайно рискованным. Оно свидетельствовало о том, что убийце хотя бы отчасти доставляет удовольствие повышать ставки. Стал бы тот же преступник шесть месяцев спустя нападать на единственную жертву, как произошло в деле Виттун? Нашлось и возражение: нахождение Дэвида в больнице было случайностью. Значит, убийца удивился, застав Мануэлу в ту ночь одну?

Кража (украшений Мануэлы) – против отсутствия кражи. Проникновение со взломом – против отсутствия следов взлома. Отпечатки пальцев не были найдены, и сличать было нечего; анализ ДНК в то время был еще делом далекого будущего. Убийца не оставил на месте преступления и туза пик в качестве своего опознавательного знака. Но кое-какие мелкие подробности все же обнаружились. Когда на Кита Харрингтона обрушился убивший его удар, на деревянном изголовье над ним образовалась зазубрина. По расположению деревянной щепки, найденной между ногами Патти, было установлено, что Кита убили первым, а затем на Патти было совершено сексуальное нападение. Такая последовательность событий означала для нее максимум страданий. Убийца Мануэлы пробыл с ней достаточно долго, чтобы довести ее до состояния острого стресса и тошноты: на постели нашли ее рвоту.

«Особая жестокость» как чрезмерное применение силы или нанесение чрезмерного ущерба – популярный термин, которым порой злоупотребляют в расследованиях преступлений и детективах или же применяют его неправомерно. Даже опытным следователям, ведущим дела об убийствах, случается неверно истолковывать поведение преступника, когда он применяет избыточную силу. Обычно полагают, что убийство, характеризующееся особой жестокостью, означает наличие каких-либо отношений между преступником и жертвой, вырвавшуюся на свободу накопленную ярость, порожденную близким знакомством. Как принято говорить, «это личное»[9].

Однако это допущение не учитывает внешние причины подобного поведения. Уровень примененной силы может зависеть от степени сопротивления жертвы. Страшные раны, которые выглядят как последствия чудовищного разлада в личных взаимоотношениях, могут быть результатом затяжной борьбы совершенно незнакомых людей.

Большинство преступников, совершающих насильственные преступления, пробивают себе путь по жизни, подобно живым кувалдам. Вместо рук у них кулаки, поле зрения ограничено тем, что находится непосредственно перед ними. Они легко попадаются. Слишком много болтают. Возвращаются на место преступления, привлекая столько же внимания, сколько пивные банки, привязанные к бамперу. Но порой случается и «голубая луна» – второе полнолуние в месяц. И мимо крадется снежный барс.

Время от времени следователям встречается убийство, характеризующееся как совершенное с особой жестокостью, при котором жертва не сопротивлялась убийце, с которым не была знакома.

Поскольку и Мануэла, и Патти были связаны, следовательно, по определению не могли сопротивляться, сила, использованная, чтобы забить их насмерть, свидетельствовала о крайней степени ярости, направленной на женщину. Сочетание такой исступленной злобы с тщательным планированием выглядело нетипично. Криминалистическое сходство между делами отсутствовало, зато имелось ощущение, что в обоих случаях действовал один и тот же разум, – разум человека, который почти не оставлял улик, почти не говорил и не показывал лица, бродил, никем не замеченный, в местах скопления представителей среднего класса, – самый заурядный человек с психическим расстройством.

Возможную связь между этими двумя делами никогда не отметали полностью – просто отложили ее рассмотрение, когда стало ясно, что оба расследования зашли в тупик. В августе 1981 года в нескольких газетных статьях поднимался вопрос, имеет ли дело Харрингтонов какое-либо отношение к другим недавним двойным убийствам в Южной Калифорнии. «Неужели это психопат “Ночной охотник” убивает южнокалифорнийские пары в их собственных постелях?» – так начиналась одна из статей в «Лос-Анджелес таймс».

Впервые идея о связи между двумя убийствами возникла в управлении шерифа округа Санта-Барбара. Следователи там работали по двум делам о двойных убийствах и одному – о нападении с ножом, при котором паре удалось сбежать. Но в других округах, где расследовали предположительно связанные дела, Вентура и Ориндж, не поддержали эту гипотезу. Власти Вентуры, еще не оправившиеся после широкой огласки судебного слушания, во время которого дело против подозреваемого в совершении одного из двойных убийств с треском развалилось, якобы высказали мнение, что Санта-Барбара слишком поспешила с выводами. В округе Ориндж тоже были настроены скептически. «Мы так не считаем», – заявил следователь Дэррил Коудер.

Этим все и закончилось. Прошло пять лет. Десять лет. Ни один свидетель, располагающий ценными сведениями, так и не позвонил. Необходимая информация, приобщенная к материалам дел, которые периодически пересматривали, так и не была разглашена. Роджер Харрингтон, обративший внимание на детали, пытался сам раскрыть убийства Кита и Патти. Он нанял частного детектива. Предложил щедрую награду. Были опрошены друзья и коллеги. Все напрасно. В отчаянии Роджер, упорный бизнесмен, всего добившийся своими силами, не выдержал и обратился к ясновидящему. Но и тот не сумел рассеять туман. Роджер перебирал в памяти каждую минуту, которую провел с Китом и Патти накануне их гибели. Их убийство как набор обрывочных подробностей, которые так и не были связаны воедино, непрестанно крутилось у него в голове.

Голливуд, 2009 год

Папарацци, выстроившись в четыре ряда, толпились и толкались локтями по обе стороны красной ковровой дорожки. Мой муж Пэттон позировал перед камерами в своем щегольском синем костюме в тонкую полоску. Сверкали вспышки. Десятки рук с микрофонами тянулись из-за металлического ограждения. Прибыл Адам Сэндлер. Центр внимания сместился. Шум нарастал и стихал волнами. Затем явился Джадд Апатоу. Джона Хилл. Крис Рок. Это было в понедельник, 20 июля 2009 года, в седьмом часу вечера. Мы приехали в кинотеатр «Арклайт синемаз» в Голливуде на премьеру фильма «Приколисты». Наверное, где-то сохранился так и не опубликованный снимок какой-нибудь знаменитости, где на дальнем плане можно разглядеть женщину в черном платье-футляре и удобных туфлях. Вид у меня растерянный и взволнованный, я таращусь в свой айфон, потому что именно в этот момент, когда меня окружали ярчайшие из всемирно известных звезд, я узнала, что неуловимый преступник, за которым я охотилась как одержимая, преступник, совершавший двойные убийства и скрывавшийся на западе и северо-западе страны на протяжении последних тридцати семи лет, наконец был найден.

Спрятавшись за бетонной колонной, я позвонила единственному человеку, для которого, как я знала, эта новость важна так же, как и для меня, – репортеру Питу Кингу, много лет проработавшему в «Лос-Анджелес таймс», а теперь ведавшему связями со СМИ в Калифорнийском университете. Он сразу же ответил на звонок.

– Ты уже знаешь, Пит? – с трудом выпалила я.

– Знаю что?

– Я только что получила имейл со ссылкой на новостной сюжет. Где-то в глуши, в горах Нью-Мексико произошла перестрелка. Погибли два человека. Помощник шерифа и тип, за которым он охотился. Какой-то таинственный житель гор, грабивший дома местных.

– Не может быть, – отозвался Пит.

– Может, – возразила я. – Они сняли его отпечатки пальцев.

Признаюсь честно: в тот момент я сделала паузу – для пущего драматизма.

– Джозеф Генри Берджесс, – провозгласила я. – Пит, мы оказались правы. Все это время он был рядом.

Наше ошеломленное молчание продлилось всего секунду. Я знала, что Питу не терпится метнуться к компьютеру. Организаторы премьерного показа уже загоняли зрителей в зал. Я видела, что Пэттон высматривает меня.

– Выясни подробности, – попросила я Пита. – Сама я не могу. У меня дела.

Дела эти вовсе не были моими. Да, понимаю: неприязнь к походам на кинопремьеры – не самая распространенная и понятная из личных заморочек и попадает скорее в категорию завистливого «везет же некоторым». С этим все ясно. Сейчас объясню. Моя ложная скромность тут ни при чем, просто мне еще ни разу не случалось побывать на голливудском мероприятии, где никто не заправил бы мне торчащий ярлычок, не застегнул пуговицу или не сообщил бы, что у меня на зубах губная помада. Однажды кто-то из распорядителей шлепнул меня по пальцам, чтобы я перестала грызть ногти. Моей позе на красной дорожке лучше всего соответствует описание «голова в плечи и вперед на полусогнутых». Но мой муж – актер. Я люблю его и восхищаюсь его работой и работой наших друзей, и в комплекте ко всему этому идут редкие посещения подобных мероприятий. Так что приходится роскошно одеваться и в некоторых случаях делать профессиональный макияж. За тобой присылают авто представительского класса с водителем, отчего испытываешь неловкость и чувство вины. Бодрый пиарщик, с которым ты незнакома, ведет тебя по красной ковровой дорожке, где тебе отовсюду кричат «сюда улыбочку!» и «еще сюда!» сотни незнакомых людей со вспышками вместо лиц. А потом, после этих кратких минут наигранного гламура, вдруг оказываешься в самом обычном скрипучем кресле кинотеатра, потягиваешь колу-лайт из запотевшего пластикового стаканчика и грызешь теплый попкорн, пачкая пальцы солью. Свет гаснет. Все начинают изображать энтузиазм.

Когда мы направлялись на тусовку после показа, Пэттона познакомили с режиссерами «Адреналина» – боевика, который ему нравится, с Джейсоном Стэйтемом в главной роли. Пэттон порадовал их перечислением своих любимых моментов из фильма. «Я без ума от Стэйтема», – признался он. Попрощавшись с режиссерами, мы остановились понаблюдать за толпой, втискивающейся в бальный зал комплекса «Голливуд энд Хайленд сентер». Нас ждали напитки, деликатесные мини-чизбургеры, а может, даже кумир моего мужа – актер, комик и писатель Гарри Шендлинг. Пэттон прочел мои мысли.

– Да без проблем, – заявил он.

По пути на выход нас перехватила одна из приятельниц.

– Спешите домой к малышке? – тепло улыбнулась она. Нашей дочери Элис было всего три месяца.

– Ну ты же понимаешь, обычное дело, – ответила я.

Между тем дело было далеко не обычным: я отказывалась от пафосной голливудской вечеринки ради возвращения не к моему спящему младенцу, а к моему ноутбуку, чтобы всю ночь провести в поисках информации о человеке, с которым я никогда не встречалась, убившем людей, которых я не знала.

Незнакомые мне мужчины, совершавшие насильственные преступления, занимали мои мысли на протяжении всей моей взрослой жизни: это началось задолго до 2007 года, когда я впервые узнала о преступнике, которого в конце концов прозвала «Убийцей из Золотого штата». Та часть мозга, где обычно хранится спортивная статистика, или рецепты десертов, или цитаты из Шекспира, у меня была отведена под галерею мучительных образов: принадлежавший погибшему мальчишке велосипед «Би-Эм-Экс» валяется в канаве у проселочной дороги, а его колеса все еще крутятся; клочок микроскопических зеленых ворсинок, собранных со спины мертвой девушки.

Незачем говорить, что мне хотелось бы не зацикливаться на таких подробностях. Разумеется, я предпочла бы избавиться от этого тлена. Я завидую, например, людям, одержимым Гражданской войной в США, которая изобилует подробностями, но находится в отведенных ей рамках. А в моем случае чудовища отступают, но никогда не исчезают. Они давно мертвы, но заново рождаются, когда я пишу о них.

Первое из них, безликое, так и не пойманное, оставило свой отпечаток в моей душе, когда мне было четырнадцать лет, и с тех самых пор я отказываюсь от удовольствий ради поиска ответов.

Ок-Парк

Терри Китинга я слышу еще до того, как успеваю увидеть. Он барабанщик и учитель игры на ударных инструментах, и его зычный голос – вероятно, следствие либо потери слуха, либо привычки орать на учеников. «Это я, Терри!» – кричит он. Я поднимаю взгляд от своего мобильника, в который засмотрелась, пока ждала его, и вижу белого мужчину среднего роста, с каштановой шевелюрой и чуть ли не самым здоровенным стаканом из «Старбакса». На нем «ливайсы» и зеленая футболка с логотипом футбольного клуба «Шемрок». Но обращается он не ко мне. Он идет через улицу к дому номер 143 по Саут-Уэсли-авеню, угловому кирпичному, в Ок-Парке, штат Иллинойс, где мы договорились встретиться. Зовет мужчину лет пятидесяти, который возится с машиной на подъездной дорожке. Мужчина – долговязый и худой, чуть сутулый, с некогда темными, а теперь поседевшими волосами. Такие лица, как у него, порой нелестно называют «топорными».

Никакой душевной теплоты в нем не чувствуется. Зато есть нечто знакомое. Внешне он очень напоминает членов семьи, которая жила в этом доме во времена моего детства; некоторые из детей в ней были моими ровесниками, так что я их знала. Должно быть, это старший из братьев, соображаю я, который либо выкупил дом, либо унаследовал его от своих родителей.

Он смотрит на Терри и ничем не показывает, что узнал его. Я вижу, что Терри это не смущает, и меня охватывает неловкость. Материнский инстинкт велит мне протянуть ему руку помощи, отвлечь внимание, утихомирить. Но я же вижу, что Терри хочет отметиться в памяти этого человека. Ведь они как-никак давние соседи.

– Да я же был с пацанами, которые нашли тот труп! – кричит Терри.

Мужчина пристально смотрит на Терри, стоя рядом со своей машиной. И молчит. Это подчеркнуто враждебное бездействие. Я отвожу взгляд и устремляю его на крошечную статую Девы Марии у северо-восточного угла газона перед домом.

Двадцать девятое июня 2013 года, субботний день, непривычно холодный и ветреный для летнего Чикаго. В небе, на расстоянии квартала к западу, виден шпиль католической церкви Святого Эдмунда, давней церкви моей семьи, в школу при которой я ходила с первого по третий класс.

Мужчина снова принимается чинить свою машину. Терри сворачивает вправо. И замечает меня на тротуаре, на расстоянии тридцати метров. Наши взгляды встречаются, я оживляюсь и энергично машу ему, компенсируя только что случившееся. Терри учился классом старше меня в школе при церкви Святого Эдмунда. Помню, последний раз я виделась с ним тридцать пять лет назад. Я мало что о нем знаю, если не считать недавно обнаруженных материалов о той же августовской ночи 1984 года, которая изменила жизнь для нас обоих.

– Мишель! – вопит он, направляясь ко мне. – Ну, как там Голливуд?

Мы неловко обнимаемся. Его манера поведения мигом переносит меня обратно, в Ок-Парк моего детства: резкий чикагский акцент с носовыми гласными, то, как он позже объявляет, что ему пора «линять». У него вихор на лбу, розовые обветренные щеки и полное отсутствие притворства. Что у него на уме, то и на языке: мысли не пропущены ни через какой фильтр расчета. Он сразу переходит к делу.

– Так вот, насчет того, что здесь случилось, – говорит он и увлекает меня обратно к тому дому.

Я колеблюсь. Может, опасаюсь реакции и без того недовольного владельца. А может, мне кажется, что чем ближе мы подойдем к нему, тем с большей вероятностью перенесемся в душную летнюю ночь, когда мы еще катались на великах, но уже впервые попробовали пиво.

Я смотрю в сторону того самого переулка.

– Может, повторим путь, которым вы шли той ночью?

Ок-Парк граничит с чикагским Вест-Сайдом. Эрнест Хемингуэй, который вырос здесь же, назвал его городом «широких газонов и узких умов», но у меня остались другие впечатления. Мы жили в продуваемом сквозняками трехэтажном викторианском особняке на участке 300 по Саут-Сковилл-авеню – улице без сквозного проезда в центре района. К северу от нас находился «Дом и студия Фрэнка Ллойда Райта» и довольно зажиточный район, застроенный домами в архитектурном стиле прерий, – обиталище представителей свободных профессий. Моя подруга Кэмерон жила в одном из особняков, спроектированных Райтом. Ее отчим был адвокатом, специалистом по гражданским правам, а мать, кажется, керамистом. От них я узнала, что такое вегетарианская соль, и услышала слово «кабуки». Помню, как отчим посоветовал нам с Кэмерон, тяготевшим к черным блузам и исповедальной поэзии, посмотреть фильм-концерт группы «Токинг хэдс» под названием «Хватит искать смысл»[10], чтобы встряхнуться.

К югу от нас жили преимущественно католики-ирландцы из числа «синих воротничков». В их домах всегда было на несколько градусов холоднее, чем хотелось бы, и кровати без изголовий. Иногда какой-нибудь отец семейства сбегал с двадцатилетней пассией, и больше его никто не видел, – но развода так и не было. Моя подруга по колледжу, которая провела у меня в гостях весенние каникулы на втором курсе, решила, что моему отцу захотелось посмешить нас, когда он начал посвящать меня в местные сплетни. Потом она объясняла, что фамилии звучали уж слишком вызывающе по-ирландски: Коннелли, Фланнери, О’Лири. И т. д., и т. п. Однажды я случайно услышала, как одна изможденная мать семейства, ирландка-католичка из окрестностей Ок-Парка, отвечала на вопрос о нашей семье. Ее спросили:

– Сколько же у Макнамара детей?

– Всего шестеро, – ответила она. У нее самой было одиннадцать.

Наша семья принадлежала к обеим сторонам Ок-Парка. Мои родители были из местных, которых называли «вестсайдскими ирландцами». Они познакомились в старших классах. Мой отец был щербатым и веселым, любил смеяться, моя мать – непьющей старшей дочерью двух заядлых тусовщиков. Она обожала Джуди Гарленд и через всю жизнь пронесла увлечение Голливудом. «Мне часто говорили, что я похожа на Джин Тирни», – однажды смущенно сказала она мне. Я не знала, о ком она говорит. А когда много лет спустя посмотрела «Лору», загадочная героиня с точно такими же, как у мамы, пышными каштановыми волосами с золотистым отливом и изящно очерченными скулами очаровала меня.

По семейному преданию, мои родители начали встречаться после того, как мой отец постучался в дверь моей матери, якобы разыскивая кого-то из своих друзей. Я верю, что так и было. Подход к эмоциональным вопросам окольными путями устраивал их. У обоих были огромные глаза – у отца голубые, у мамы зеленые, – которые выражали всю полноту чувств, которые зачастую они не могли высказать словами.

Учась в Университете Нотр-Дам, отец подумывал о духовной семинарии. Его даже прозвали Братом Лео. Мама подумывала о других поклонниках и прикидывала, какие еще возможны варианты ее будущей фамилии. Но Брат Лео решил, что в семинарии слишком мало пьют. Их друг, преподобный Мэлэки Дули, сочетал их узами брака на следующий день после Рождества в 1955 году. В сентябре 1956-го родилась моя старшая сестра Марго. Стоило поддразнить маму подсчетами и вопросительно поднятой бровью, и она заливалась краской. В школе ее звали «пай-девочкой».

После Школы права Северо-Западного университета мой отец устроился в компанию «Дженнер энд Блок» в деловой части города. Там он прослужил тридцать восемь лет. Большинство дней начиналось для него на нашей открытой передней веранде – в одной руке «Чикаго трибюн», в другой чашка чаю – и заканчивалось очень сухим мартини «Бифитер» со льдом и спиралью цедры. Когда же в 1990 году он решил стать трезвенником, то объявил об этом со свойственной ему оригинальностью. Все его дети получили отпечатанное на бланке письмо. «Моему любимому дитю, – начиналось оно. – Я решил примкнуть к поколению “Пепси”». Позднее он утверждал, что лишь двое из его детей поверили этому обещанию. Одной из них была я.

Мои сестры и брат появились на свет один за другим; я, самая младшая, родилась после шестилетнего перерыва. Самая близкая ко мне по возрасту сестра, Мэри-Рита, была гораздо старше меня и не могла составить мне компанию в играх. Теперь, когда я вспоминаю прошлое, у меня возникает такое чувство, будто я родилась на вечеринке, начинающей затихать. К моменту моего появления на свет родители уже обзавелись одинаковыми удобными креслами от компании «Лей-зи-бой». Входная дверь нашего дома была частично застеклена, и, стоя за ней, можно было увидеть в гостиной высокую спинку маминого бежевого кресла. Когда к кому-нибудь из детей приходили друзья и звонили в дверь, мама поднимала руку и делала кругообразные движения кистью. «Обойдите», – кричала она, имея в виду, что задняя дверь не заперта.

Семьи, жившие в нашем квартале, поддерживали тесную связь, но все дети были ровесниками моих старших сестер и брата. Они бегали одной компанией и возвращались домой в сумерках. Я отчетливо помню, каково это – быть подростком в 1970-х годах, потому что проводила с ними много времени. Моя сестра Кэтлин, на десять лет старше меня, в то время была (и остается теперь) самым ярко выраженным экстравертом в нашей семье, она таскала меня с собой повсюду, как любимую игрушку. Помню, как рискованно я пристраивалась на удлиненном сиденье ее велосипеда, когда она крутила педали, направляясь к бакалее «Джуэл» на Мэдисон-стрит. Казалось, ее знали все. «Эй, Бини!» – то и дело окликали ее, называя этим давним прозвищем.

В первый год учебы Бини в старших классах она по уши влюбилась в Антона – тихого блондина, который занимался легкой атлетикой. На одно из его состязаний она взяла с собой меня. Мы спрятались высоко на трибунах, чтобы поглазеть на него. Помню, каким ошалелым от любви было ее лицо, когда мы увидели, как он сорвался с линии старта. В то время я еще не понимала, что сложности старшего школьного возраста отнимают ее у меня. Вскоре мне пришлось, сидя в одиночестве на верхней ступеньке задней лестницы, ведущей из нашей кухни на второй этаж, наблюдать, как парни с короткими бакенбардами хлещут пиво в нашем уголке для завтрака под включенный слишком громко «Джокер» группы «Стив Миллер бэнд».

Все в нашей семье изображают благоговейный восторг, вспоминая о том дне 1974 года, когда в дом напротив переехали сестры Ван – моя ровесница Лайза и Крис годом старше.

– Слава богу! – ехидничают они. – Иначе что бы мы с тобой делали?

Со многими из своих ближайших друзей мои родители общались еще со средних и старших классов школы. Как и следовало ожидать, собственное умение поддерживать такие тесные связи в мире, где становится все больше кратковременного и непостоянного, служило им поводом для гордости, но вместе с тем, по-моему, создавало эффект изоляции. Очутившись вне привычной среды, они чувствовали себя немного неловко. Думаю, обоим была свойственна скрытая застенчивость. Их тянуло к более сильным натурам. Напряжение они разряжали с помощью юмора, порой довольно едкого. Особенно мама, которая, казалось, всегда что-нибудь подавляла – эмоции, ожидания. У нее были маленькие веснушчатые руки и привычка теребить собственные пальцы в любой неприятной ситуации.

Не поймите меня неправильно: оба они были энергичными, любознательными людьми, которые путешествовали, чтобы посмотреть большой мир, когда могли себе это позволить. Выступление моего отца по проигранному им в 1971 году делу в Верховном суде до сих пор изучают на уроках конституционного права. Родители выписывали журнал «Нью-Йоркер». Они всегда интересовались массовой культурой и тем, что считалось хорошим или популярным. Мама разрешила сводить ее в кино на «Ночи в стиле буги». («Теперь придется двадцать раз подряд посмотреть «Звуки музыки», чтобы забыть такое», – сказала она после этого.) Они были демократами в духе Кеннеди. «Прогрессивными в политическом смысле, – любила повторять мама, – но консервативными в социальном». Отец возил моих старших сестер, когда тем было десять и восемь лет, в центр города послушать речь Мартина Лютера Кинга. В 1984-м они голосовали за Мондейла. Но когда мне было девятнадцать, мама однажды в панике разбудила меня ни свет ни заря, потрясая полной горстью каких-то незнакомых (ей) пилюль. И не смогла заставить себя выговорить слово «таблетки».

– Ты сидишь на… – Она осеклась.

– Клетчатке, – договорила я и снова уснула.

Впрочем, наши отношения всегда были сложными. Моя сестра Морин вспоминает, как вернулась домой, когда мне было года два, и застала маму вышагивающей туда-сюда по передней веранде. «Не знаю, то ли я не в своем уме, – призналась мама, борясь со слезами, – то ли Мишель». В то время маме было сорок лет. Она вынесла родителей-алкоголиков и смерть новорожденного сына. Растила без посторонней помощи шестерых детей. Уверена, не в своем уме была все-таки я. Всю жизнь она лишь с долей шутки звала меня «ведьмочкой».

Мы постоянно выводили друг друга из себя. Она упорствовала. Я бесилась. Она царапала записки на конвертах и подсовывала их под дверь моей комнаты. «Ты эгоистка, балбеска и грубиянка, – говорилось в одной из них, особенно запомнившейся мне, – но ты моя дочь, и, конечно, я очень люблю тебя». У нас был летний дом на озере Мичиган, и я помню, как однажды днем в детстве играла с волнами, а мама читала, сидя на пляжном стуле. Я вдруг сообразила: волны достаточно высоки, чтобы я могла оставаться под водой, а потом, когда поднимется следующая волна и скроет меня из виду, быстро высунуться из воды и глотнуть воздуха. Я подождала, пока мама выпрямится и посмотрит на воду. Пока она отложит книгу. Пока встанет. Пока подбежит к воде и наберет в легкие воздуха, чтобы закричать. И только после этого вынырнула как ни в чем не бывало.

Теперь я сожалею о том, что не была к ней добрее. Я часто подтрунивала над тем, что она не выносит некоторые сцены в фильмах или передачах. Она просто видеть не могла, как кто-нибудь устраивал вечеринку, а на нее никто не приходил. Избегала фильмов, где торговцам постоянно не везло. Эту особенность я когда-то считала странной и забавной, а теперь вижу в ней признак очень ранимой натуры. Ее отец когда-то был преуспевающим торговцем, а потом его дела пошли на спад. Она видела, как ее родители слишком долго боролись с алкоголизмом и упорно делали вид, что все хорошо. Теперь я вижу ее уязвимые места. Ее родители ценили успех в обществе и пренебрегали проявлениями живого, активного маминого ума. Ей казалось, что ей препятствуют во всем. Она порой бросала резкие и язвительные замечания, но я, повзрослев, поняла, что они были отражением ее собственной подорванной самооценки.

То, чего нам недостает в жизни, либо топит нас, либо помогает выплыть, и мама не скупилась для меня на похвалы, которых не хватало ей самой. Помню, как в старших классах она отговорила меня участвовать в отборе в школьную команду поддержки. «Разве ты не хочешь, чтобы поддерживали тебя?» – спросила она. Мама бурно радовалась любым моим успехам – в учебе или литературным. Когда я оканчивала школу, мне случайно попалось письмо, которое мама начала писать несколько лет назад сестре моего отца тете Мэрилин, преподавателю богословия и выдающемуся археологу. Мама просила совета, как лучше поддержать меня на поприще начинающего литератора. «Как бы мне сделать так, чтобы она не стала писать одни только поздравительные открытки?» – спрашивала она. В дальнейшем я часто размышляла над этим вопросом, особенно в те нередкие периоды, когда была бы в восторге, если бы мне платили за составление текстов для открыток компании «Холлмарк».

Вместе с тем я чувствовала ее ожидания, перенос ее надежд на меня, и возмущалась этим. Я и жаждала ее одобрения, и тяготилась тем, что она делает ставку на меня. А она и гордилась тем, что вырастила такую свободомыслящую дочь, и обижалась на резкость моих оценок. Ситуацию усугубляло то, что, в отличие от ее поколения, мое погружалось в глубины анализа и саморазрушения. Моя мама такими самокопаниями не занималась и вряд ли стала бы. Помню, как мы с сестрой Морин однажды разговорились о том, как в детстве всех нас стригли максимально коротко.

– Тебе не кажется, что мама таким образом пыталась десексуализировать нас? – спросила я.

Морин, мать троих детей, подавила досадливый смешок.

– Подожди, Мишель, вот будут у тебя свои дети! – ответила она. – Короткие стрижки – это не десексуализация. С ними как-то проще.

Вечером накануне моей свадьбы между мной и мамой вспыхнула наша самая грандиозная ссора. Я была безработной, плыла по течению, не писала, вообще мало чем занималась, поэтому посвящала свадьбе много времени – пожалуй, слишком много. Во время предсвадебного ужина я усадила вместе группы гостей, не знакомых друг с другом, объяснив только, что у них есть кое-что общее, так что их задача – выяснить, что именно. За одним столом были собраны все, кто когда-либо жил в Миннесоте. За другим – увлеченные любители готовить.

В разгар ужина, когда я пробиралась в сторону туалета, меня перехватила мама. Я избегала ее, потому что одна из моих подруг совершила ошибку, сообщив мне, что немного раньше в тот же вечер в разговоре с ней призналась, что считает меня лучшим из всех известных ей писателей.

– А как же. Я тоже так думаю, – ответила мама. – Но не кажется ли вам, что она уже опоздала?

Ее слова больно укололи меня и вертелись в голове весь вечер.

Краем глаза я заметила, что она направляется ко мне. Теперь я припоминаю, что она улыбалась. Сразу было видно, что она всем довольна, просто хвалить напрямую она никогда не умела. Наверняка она решила, что это будет удачная шутка, и указала на столы.

– У тебя слишком много свободного времени, – сказала она.

Я обернулась к ней – уверена, в этот момент мое лицо было маской неприкрытой ярости.

– Отстань, – выпалила я.

Потрясенная, она попыталась объясниться, но я перебила ее:

– Отойди от меня. Сейчас же.

Я ушла в женский туалет, заперлась в кабинке и разрешила себе поплакать пять минут, а потом вернулась с таким видом, словно все замечательно.

Судя по всему, моя реакция ошеломила ее. Мы никогда больше об этом не говорили, но вскоре после свадьбы она написала мне длинное письмо, в котором перечислила все мои достоинства, которыми она гордится. После этого мы постепенно восстановили наши отношения. В конце января 2007 года мои родители решили съездить в круиз в Коста-Рику. Корабль отходил из порта южнее Лос-Анджелеса. Мы вчетвером – мой муж Пэттон, я и мои родители – поужинали вместе накануне их отъезда. Мы много смеялись, а утром я отвезла их на пристань. Мы с мамой крепко обнялись на прощание.

А через несколько дней в четыре часа утра на кухне зазвонил телефон. Я не встала. Он зазвонил снова, но умолк, прежде чем я успела снять трубку. Я прослушала голосовую почту: звонил мой отец. Голос его звучал как-то сдавленно и почти неразборчиво.

– Мишель, – сказал он, – позвони остальным.

Щелчок.

Я позвонила сестре Морин.

– А разве ты не знаешь? – спросила она.

– О чем?

– Ох, Мишель! Мама умерла.

Мама была больна диабетом, который дал осложнения, и на корабле ей стало хуже. Ее вертолетом доставили в Сан-Хосе, но было уже слишком поздно. Она прожила семьдесят четыре года.

Два года спустя родилась моя дочь Элис. Первые две недели я была безутешна. «Послеродовая депрессия», – объяснял друзьям мой муж. Но речь шла не о молодой, а о совсем немолодой маме. Держа на руках свою новорожденную дочь, я ощутила все это – и всепоглощающую любовь, и чувство ответственности, от которого весь мир суживается до пары глаз, которым нужна твоя забота. В тридцать девять лет я впервые поняла любовь моей мамы ко мне. Плача навзрыд и захлебываясь словами, я послала мужа в наш сырой подвал искать письмо, которое мама прислала мне после свадьбы. В подвале он провел несколько часов. Переворошил все коробки до единой. Завалил бумагами весь пол. Но письмо так и не нашел.

Вскоре после маминой смерти мы с отцом, сестрами и братом отправились разбирать ее вещи в квартиру родителей в Дирфилд-Бич, штат Флорида. Мы нюхали ее одежду, от которой все еще пахло духами «Хэппи» от «Клиник». Восхищались огромной коллекцией сумочек – ее давней страстью. Каждый из нас взял что-нибудь на память о ней. Я забрала розовые с белым сандалии. С тех пор они лежат у меня в шкафу.

Потом мы, все семеро, собрались за ранним ужином в «Си-уотч» – ближайшем ресторане с видом на океан. Мы наперебой рассказывали забавные случаи из маминой жизни и смеялись. На нас, семерых хохочущих посетителей, обращали внимание.

Пожилая женщина с озадаченной улыбкой, уже собираясь уходить, подошла к нашему столику.

– В чем секрет? – спросила она.

– Простите? – не понял мой брат Боб.

– Такой счастливой семьи?

Какое-то время мы сидели, ошеломленно разинув рты. Никому из нас не хватило духу сказать вслух то, о чем мы все думали: мы только что наводили порядок в вещах нашей покойной мамы. Нашим ответом стал новый взрыв смеха – на этот раз с пронзительными истерическими нотками.

Мои отношения с мамой были и навсегда останутся самыми сложными в моей жизни.

Сейчас, когда я пишу эти строки, до меня дошли две несовместимые и мучительные истины. Никто не обрадовался бы этой книге больше, чем моя мама. Но я, вероятно, не ощутила бы такой свободы, работая над ней, пока она была жива.

Каждый день я проходила одни и те же полмили до школы при церкви Святого Эдмунда: налево по Рандолф-стрит, направо по Юклид, налево по Плезант. Девочки носили серые клетчатые сарафаны с белыми рубашками, мальчики – рубашки горчичного цвета и слаксы. У мисс Рэй, моей учительницы в первом классе, была осиная талия, густая шевелюра оттенка карамели и неиссякающий запас оптимизма. Она походила на писательницу и певицу Сьюзан Сомерс, возглавляющую класс шестилеток. Но, несмотря на все ее достоинства, не она стала моим самым ярким воспоминанием о Святом Эдмунде. И, как ни странно, не католическое учение и не время, проведенное в церкви, хотя я точно помню, что и того, и другого в моем детстве было предостаточно. Нет, со школой Святого Эдмунда в моей памяти всегда будет ассоциироваться лишь один образ – тихого, воспитанного мальчика с волосами цвета темного песка и слегка оттопыренными ушами, Дэнни Олиса.

Мои школьные влюбленности были самыми разными внешне и по характеру, но я могу с уверенностью сказать, что у них всех имелось одно общее свойство: на уроках они сидели впереди меня. Кто-то способен питать чувства к людям, сидящим рядом или позади, но я – нет. Для этого понадобилось бы контактировать напрямую, иногда даже выворачивая шею, чтобы как следует заглянуть в глаза. Все по-настоящему. А предметом моей любви было не что иное, как мальчишеский затылок. На чистый лист ссутуленной спины я могла глазеть бесконечно. И даже если бы он сидел с приоткрытым ртом или ковырял в носу, я бы ничего не заметила.

Для любительницы грезить наяву вроде меня Дэнни Олис был идеальным объектом. Не припомню, чтобы мне казалось, будто он грустит, но и улыбающимся я его представить не могу. Для ребенка он был слишком выдержанным и серьезным, как будто знал то, что нам, щербатым и верящим в волшебные сказки, еще только предстояло узнать. В нашем первом классе он был Сэмом Шепардом. Когда я родилась, мне подарили плюшевого Любопытного Джорджа, и что-то в круглом лице Дэнни, лице эльфа, и его больших ушах напоминало мне эту обезьянку. Каждый вечер я засыпала, прижимая ее к щеке. Моя влюбленность в Дэнни стала большим событием для всей семьи. Однажды, готовясь к переезду и перебирая свои старые вещи, я нашла открытку, которую Бини прислала мне, когда училась на первом курсе в Университете Айовы: «Дорогая Миш, я по тебе соскучилась. Как там Дэнни Олис?»

В четвертом классе я перешла в местную среднюю школу Уильяма Бея. Там учились мои лучшие подруги сестры Ван, которые спасли меня от одиночества, поселившись в доме напротив. Мне хотелось быть с ними. И одеваться, как я хочу. Спустя некоторое время я почти напрочь забыла про Дэнни Олиса. А мой Любопытный Джордж где-то затерялся вместе с другими вещами из моего детства.

Однажды вечером, в мой первый год в старшей школе, подруга помогала мне готовиться к большой вечеринке, которую я устраивала, пока родителей не было в городе. Последние несколько месяцев эта подруга общалась с мальчишками из Фенвика, местной католической мужской школы, и спросила, можно ли пригласить некоторых из них к нам. Конечно, я разрешила. Она робко призналась, что вообще-то встречается с одним из них.

– Вроде как, – добавила она.

– Здорово, – ответила я. – Как его зовут?

– Дэнни Олис.

Я невольно вытаращила глаза и чуть не расхохоталась и не завизжала одновременно. Но сдержалась и набрала побольше воздуха, как обычно делают, когда собираются поделиться важной тайной.

– Ты не поверишь, – сказала я, – но в младших классах я была без ума от Дэнни Олиса.

Подруга кивнула.

– И началось это на уроке музыки, потому что учитель велел вам взяться за руки, – подхватила она. И добавила, заметив на моем лице растерянность: – Это он мне рассказывал.

Про урок музыки и то, как мы взялись за руки, я ничего не помнила. Так он знал? В своих воспоминаниях я была тихоней, которая сидела сзади, преданно, но украдкой следя за каждым поворотом и наклоном его головы. Но моя одержимость, как выяснилось, была такой же незаметной, как в латиноамериканской мыльной опере. Я сгорала со стыда.

– Какой он загадочный, – с легким раздражением сказала я подруге.

Она пожала плечами:

– Не для меня.

В ту ночь подростки с одноразовыми стаканчиками заполонили газон перед нашим домом и улицу. Я перебрала джина и с трудом лавировала в толпе незнакомых людей. Здесь были и мальчишки, с которыми я встречалась, и те, с кем была бы не прочь встречаться. Кто-то поставил на повтор «Подозрения»[11] группы «Файн янг каннибалз».

Весь вечер я остро сознавала присутствие тихого парня с волосами цвета темного песка, стоящего в углу кухни у холодильника. Теперь его уши были прикрыты волосами. Лицо утратило округлость, чуть вытянулось, но, украдкой поглядывая на него, я видела на нем все то же спокойное и загадочное выражение. Весь вечер я избегала его. Ни разу не посмотрела ему в глаза. Несмотря на выпитый джин, я по-прежнему была девчонкой с задних рядов – внимательной, но не привлекающей к себе внимания.

В один майский день двадцать шесть лет спустя я уже готовилась закрыть ноутбук, когда знакомый сигнал возвестил, что по электронной почте пришло новое письмо. Я заглянула в почтовый ящик. В переписке по электронной почте мне недостает пунктуальности: к стыду своему, признаюсь, что порой проходит несколько дней, прежде чем я отвечаю на письмо. Сейчас же, узнав имя отправителя – Дэн Олис, – я сразу открыла сообщение.

Дэн, который к тому времени стал инженером и жил в Денвере, объяснил, что ему переслали биографический очерк обо мне, опубликованный в журнале выпускников Университета Нотр-Дам. В статье «Сыщик» сообщалось, что я автор сайта «Дневник реальных преступлений» и занимаюсь раскрытием давних убийств. Автор статьи спросил об истоках моей одержимости нераскрытыми убийствами и процитировал мой ответ: «Все началось, когда мне было четырнадцать лет. Одну из моих соседок зверски убили. Очень странное дело. Она совершала пробежку недалеко от своего дома. Это дело так и не раскрыли [в полиции]. Все в округе сначала перепугались, потом понемногу успокоились. А я не смогла. Я должна была выяснить, как это произошло».

Это была версия, рассчитанная на определенный эффект. Еще одна приводится ниже. Вечером 1 августа 1984 года я упивалась герметически закупоренной свободой недавно отремонтированной спальни в мансарде нашего дома. Все дети в нашей семье поочередно проводили в ней свои подростковые годы. Дошла очередь и до меня. Мой отец ненавидел мансарду, которая в случае пожара превратилась бы в ловушку, но я, четырнадцатилетнее цунами эмоций, подписывающее свой дневник «Мишель-писательница», считала ее роскошным убежищем. Здесь был темно-оранжевый мохнатый ковер и наклонный потолок. Встроенный в стену книжный шкаф поворачивался, открывая тайную нишу. Но лучшим, что было в мансарде, я считала гигантский деревянный письменный стол, занимавший полкомнаты. У меня был проигрыватель, пишущая машинка и маленькое окно, выходящее на соседскую черепичную крышу. Было место, чтобы мечтать. Через несколько недель начинались занятия в старших классах.

В то же время на расстоянии трех десятых мили от меня Кэтлин Ломбардо двадцати четырех лет совершала пробежку по Плезант-стрит с плеером «Уокмен». Вечер выдался жарким. Соседи на веранде видели, как примерно в 21.45 Кэтлин пробегала мимо. Ей оставалось жить несколько минут.

Помню, я услышала, как кто-то поднялся по лестнице на второй этаж – я решила, что это моя сестра Морин, – последовал приглушенный разговор, кто-то ахнул, потом в сторону окна простучали быстрые мамины шаги. Семью Ломбардо мы знали по церкви Святого Эдмунда. Весть разнеслась стремительно. Убийца затащил Кэтлин в переулок между улицами Юклид и Уэсли. И перерезал ей горло.

Я не проявляла особого интереса к преступлениям, разве что изредка почитывала книги про Нэнси Дрю. Но через два дня после того убийства я, никому не сказав ни слова, направилась к переулку неподалеку от нашего дома, где было совершено нападение на Кэтлин. На земле я увидела обломки ее разбитого «уокмена». И подобрала их. Страха я не испытывала, только электризующее любопытство такой неожиданной силы, что тот момент я могу вспомнить во всех подробностях – запах свежескошенной травы, облупившуюся бурую краску на воротах гаража. Что захватило меня, так это призрачный вопросительный знак на том месте, где полагалось быть лицу убийцы. Зияющий пробел там, где должны быть его личные данные, произвел на меня мощное впечатление.

Нераскрытые убийства стали моей страстью. Я занялась собирательством зловещих и загадочных подробностей. У меня выработалось нечто вроде рефлекса Павлова на слово «детектив». Мой библиотечный формуляр стал библиографией истины и ужаса. Знакомясь с людьми и узнавая, откуда они родом, я мысленно ассоциировала их с ближайшим нераскрытым преступлением. Если вы скажете мне, что учились в Университете Майами в Огайо, я при каждой встрече с вами буду вспоминать Рона Таммена, рестлера и басиста из школьного джаз-банда: он вышел из своей комнаты в общежитии 19 апреля 1953 года, оставив радио и свет включенными, а учебник психологии открытым, и исчез: с тех пор его больше никто никогда не видел. Упомянете, что вы из Йорктауна, штат Виргиния, и в моем представлении вы всегда будете ассоциироваться с Колониал-паркуэй – шоссе, по-змеиному извивающимся вдоль реки Йорк, где четыре пары исчезли или были убиты в 1986–1989 годах.

Лет в двадцать пять я наконец нашла применение своему увлечению, и благодаря появлению интернет-технологий родился мой сайт детектива-любителя «Дневник реальных преступлений».

«Почему вы так интересуетесь преступлениями?» – спрашивают меня люди, и я всякий раз мысленно возвращаюсь в тот переулок, и у меня на ладонях лежат обломки плеера убитой девушки.

Я должна увидеть его лицо.

Когда мы узнаем его в лицо, он утратит свою власть.

Убийство Кэтлин Ломбардо так и не было раскрыто.

Я намерена писать о ее деле вновь и вновь и упоминать о нем в интервью. Я даже звонила в полицию Ок-Парка, чтобы кое-что прояснить. Нашлась лишь одна реальная зацепка: свидетели сообщали, что видели какого-то афроамериканца в желтой майке и повязке на голове, который внимательно смотрел на бегущую Кэтлин. Полицейские опровергли запомнившиеся мне слухи, будто бы свидетели видели, как убийца вышел из метро и последовал за Кэтлин. Цель слуха была очевидна: хотелось верить, что преступник явился к нам откуда-то из другого места.

Полицейские Ок-Парка недвусмысленно дали мне понять, что дело совершенно глухое. Таковым я и считала его до того дня, когда увидела послание от Дэна Олиса в своем почтовом ящике. Дэн переслал мне копию письма еще одного человека, Терри Китинга. Я смутно припомнила, что так звали мальчика, учившегося классом старше нас в школе Святого Эдмунда. Как выяснилось, Дэн и Терри – двоюродные братья. Они связались со мной, потому что им тоже не давало покоя убийство Кэтлин Ломбардо, но по другим, гораздо более личным причинам. В письме Дэн поздоровался, спросил, как я живу, и сразу после этого перешел к делу.

«Ты знала, что Кэтлин нашли несколько ребят – учеников школы Святого Эдмунда?» – писал он.

Случившееся напугало и потрясло их. Дэн написал, что они часто говорили об этом – главным образом потому, что общепринятая версия того, что случилось с Кэтлин в тот страшный вечер, по их мнению, была ошибочной. Им казалось, они знают, кто ее убил.

В сущности, тем вечером они столкнулись с убийцей.

Терри и Дэн – не просто двоюродные братья: они выросли в одном доме. Семья Дэна жила на первом этаже, Терри – на втором, а их бабушка – на третьем. Мы с Терри обозреваем заднюю часть старого дома, стоя в переулке.

– Сколько же человек здесь помещалось? – спрашиваю я у Терри. Площадь дома – самое большее три тысячи квадратных футов.

– Одиннадцать детей, пятеро взрослых, – отвечает он.

Дэн и Терри, разница в возрасте между которыми всего один год, были и остаются близкими друзьями.

– То лето стало для нас настоящим переходным периодом, – говорит Терри. – Иногда мы крали пиво и напивались. Или просто болтались по округе, как в детстве. – Он указывает на бетонный блок у гаража на заднем дворе. – Помню, в тот вечер мы играли то ли в хоккей, то ли в баскетбол.

Компания состояла из Терри, Дэнни, младшего брата Дэнни Тома и двоих друзей из второго класса, Майка и Даррена. Время близилось к десяти вечера. Кто-то предложил сгонять по переулку к «Белой курице» – магазинчику на улице Юклид, расположенному примерно в полутора кварталах. В «Белую курицу» друзья наведывались постоянно, иногда по три-четыре раза в день – за «Кит-Катом» или колой.

Мы с Терри направляемся к северу от дома. В детстве в этом переулке он провел столько времени, что легко замечает любые, даже самые незначительные перемены.

– В тот вечер здесь было темнее, – говорит он. – Почти как в пещере. И ветки свисали ниже. – Его внимание привлекает незнакомое растение за соседним домом.

– Бамбук! – определяет он. – Прикинь?

Примерно в пятидесяти футах от пересечения переулка с Плезант-стрит Терри останавливается. Стайка мальчишек подросткового и почти подросткового возраста, занятых пустой болтовней, – а Терри вспоминает, что именно этим они и были тогда заняты, – может здорово расшуметься. Ради развлечения они дурачились как могли. Это место Терри постоянно вспоминает. Если смотреть прямо вперед, виден вход в переулок на противоположной стороне улицы.

– Если бы мы присмотрелись, то увидели бы, как она пробежала мимо, – говорит Терри. – И как он схватил ее.

Мы переходим улицу к уголку за домом номер 143 по Саут-Уэсли-авеню. Пятеро мальчишек шли одной шеренгой, плечом к плечу. Терри помнит, что Дэнни шагал справа от него. Он кладет руку на ограду возле гаража и стучит по ней.

– Кажется, ограда та же самая, только тогда она была выкрашена в красный цвет, – говорит Терри.

Тогда ему показалось, что возле мусорных баков валяется скатанный в рулон ковер. Ноги Кэтлин были очень бледными, и в темноте Терри принял их за светлый ковер. А потом Дэнни, который находился к ней ближе всех, закричал: «Это труп!»

Мы с Терри во все глаза смотрим на пятачок возле гаража, где лежала на спине Кэтлин. Сразу же стало ясно, что у нее перерезано горло. Лужа крови растеклась вокруг ее ног. Воняло ужасно. Наверное, кишечными газами, предполагает Терри. Даррен, которого Терри называет «впечатлительным ребенком», медленно пятился к противоположному гаражу, схватившись руками за голову и собираясь удрать. Том бросился к задней двери ближайшего дома, зовя на помощь.

Следующий эпизод общепринятой версии убийства Кэтлин Ломбардо отличается от того, что помнят Терри и Дэн. По их утверждению, Кэтлин была еще жива, но умерла через несколько минут после того, как они ее нашли, и до того, как место преступления наводнила полиция. Им помнится, как детективы говорили, что они должны были столкнуться с тем человеком.

Они запомнили человека, который вышел из переулка почти в тот же момент, как они нашли Кэтлин. Человек был рослым, похожим на индуса, одет в льняную рубашку, расстегнутую до пупа, шорты и сандалии.

– Что здесь случилось? – спросил он. По словам Терри, в сторону трупа незнакомец даже не взглянул.

– Кого-то ранили. Надо позвонить в полицию, – крикнул Майк незнакомцу.

Тот покачал головой.

– У меня нет телефона, – сказал он.

В суматохе последовательность событий забылась. Терри помнит, как подкатила патрульная машина со скептически настроенным усатым полицейским в форме за рулем, который язвительно спросил: «Ну и где же труп?» Помнит, как изменился его тон и как поспешно он запросил подкрепление по рации, едва увидев Кэтлин. Помнит, как напарник полицейского, парень помоложе, может, даже стажер, наклонился, держась сбоку за машину, и его вырвало.

Он помнит, как раскачивался из стороны в сторону Даррен, все еще схватившись за голову, стоя у гаража. А потом отовсюду нахлынули огни и звуки сирен – такого Терри больше ни разу не видел ни до, ни после.

Спустя семь лет кто-то подвозил Терри на концерт в одной машине с Томом Макбрайдом, который жил в нескольких шагах от места убийства. В детстве Терри и Том враждовали, как обычно бывает, когда мальчишки толком незнакомы и ходят в разные школы. Терри говорит, что, хоть Том и учился в «публичке» – так в католической школе называли бесплатную среднюю школу, – но оказался классным парнем. Они проболтали весь вечер.

– Это не ты был с теми пацанами, которые нашли труп? – спросил Том.

Терри кивнул, а Том прищурился.

– Мне всегда казалось, что ее убил сосед.

Терри отчетливо вспомнился мужчина в расстегнутой льняной рубашке и то, как он старался не смотреть на труп Кэтлин. И как спросил, что у них случилось, хотя и так было понятно, что произошло нечто ужасное.

У Терри похолодело в животе.

– Как он выглядел? – спросил Терри.

Том описал его: рослый, из Индии. Жуткий тип.

– Так он же был там, когда мы ее нашли! – воскликнул Терри.

Том побледнел. Не мог поверить своим ушам. Он отчетливо помнил, как в суматохе, когда нашли труп, этот сосед, который выглядел так, словно только что принял душ и был одет в халат, вышел из задней двери своего дома посмотреть на полицейские машины. Он повернулся к Тому и его родным, которые тоже вышли на свою заднюю веранду.

– Он сказал что-нибудь? – спросил Терри.

Том кивнул.

– Он спросил: «Что здесь случилось?»

Убийцу Кэтлин так и не нашли. А обломки ее разбитого «Уокмена», которые я подобрала на месте преступления, бренчат у меня в голове тридцать лет спустя, когда я веду взятый напрокат автомобиль по Кэпитол-авеню в Сакраменто. Я еду на восток, в направлении от центра, до пересечения с бульваром Фолсом. Сворачиваю на Фолсом, миную Калифорнийский университет в Сакраменто и Психиатрический центр Саттера, пустые участки, заросшие кустами, и попадающиеся там и сям дубы. Параллельно справа проходит Золотая линия – скоростная трамвайная система от делового центра до Фолсома протяженностью двадцать пять миль. Это историческая линия. Когда-то эти рельсы были частью железной дороги долины Сакраменто, построенной в 1856 году, – первой железной дороги на паровой тяге, соединившей город с поселками рудокопов в горах Сьерра-Невады. Пересекая Брэдшоу-роуд, я замечаю вывески «Ломбард» и «6 покет спортс бар». На противоположной стороне – нефтяные цистерны за забором из ржавой сетки-рабицы. Я на месте. Здесь все и началось – в городе Ранчо-Кордова.

Сакраменто, 1976–1977 годы

В 1970-е годы дети, жившие по соседству, называли это место Ранчо-Камбоджа. Американ-Ривер пересекает восточную часть округа Сакраменто, и Ранчо-Кордова на ее южном берегу отрезан от более зеленых и презентабельных пригородов по другую сторону реки. Поначалу эта территория была земельным участком площадью пять тысяч акров, выделенным мексиканцам под фермерское хозяйство. В 1848 году, после того как Джеймс У. Маршалл в тридцати пяти милях выше по реке заметил в отводном лотке водяного колеса чешуйки блестящего металла и объявил: «Я его нашел!», в Ранчо-Кордова нагрянули золотодобывающие драги, которые оставили после себя гигантские нагромождения речного камня. Потом некоторое время эти земли занимали виноградники. В 1918 году здесь открылась база ВВС Мазер. Но самым кардинальным образом Ранчо-Кордова изменился с началом «холодной войны». В 1953 году производитель реактивных снарядов и ракет «Аэроджет» разместил здесь главное управление, чем спровоцировал бум жилищного строительства для работников предприятия. Извилистые дороги городка (Цинфандель-драйв, Рислинг-уэй) вдруг замостили, а землю вдоль них аккуратно поделили на участки для скромных одноэтажных домов типовой застройки. Оказалось, что все семьи в городе так или иначе связаны с армией или компанией «Аэроджет».

Неблагополучный элемент таился в тени. Один человек, который в середине 1970-х рос на Ла-Глория-уэй, помнит, как однажды исчез мороженщик, работавший неподалеку от начальной школы Кордова-Мидоуз. Оказалось, что этот длинноволосый парень с окладистой бородой, в зеркальных очках-авиаторах, продававший детям фруктовый лед, сбывал ЛСД и кокаин клиентуре совсем иного рода и в конце концов попался копам. Истории о детстве, проведенном в Сакраменто в 1970-х годах, изобилуют такими соблазнительными приманками, выглядят мешаниной уюта и ужасов, напоминают открытки с видами маленьких городков и зловещими предзнаменованиями на обороте.

В жаркие летние дни мы бродили в воде у берега Американ-Ривер, вспоминает одна женщина. Еще одно воспоминание связано с беготней по тропинкам у реки, когда дети вдруг наткнулись на логово бомжа в густых кустах. Говорили, что у бродяг есть облюбованные места возле реки. Группка девочек-подростков зависала в Лэнд-Парке, наблюдая, как парни с обнаженными торсами полируют свои тачки. Молодежь ездила на фестиваль «День на лугу» в Окленд, аналог «Лоллапалузы» тех времен, – посмотреть на «Иглз», Питера Фрэмптона или «Джетро Талл». Ездили также по Саттервилл-роуд до дамбы и пили там пиво. Вот так пили на дамбе и вечером 14 апреля 1978 года, когда мимо по шоссе проехала колонна полицейских машин с включенными сиренами. Колонна была бесконечно длинной. «Никогда такого не видела – ни до этого, ни после», – рассказывала одна из свидетелей-подростков, теперь уже пятидесятидвухлетняя женщина. «Насильник с востока», тот самый, которого я стала называть «Убийцей из Золотого штата», нанес очередной удар.

С Фолсома я свернула налево, на Пасео-драйв, к центру жилого района Ранчо-Кордова. Это место что-то значило для него. Здесь он совершил свое первое преступление и продолжал сюда возвращаться. К ноябрю 1976 года в округе Сакраменто произошло девять нападений, совершенных за полгода и приписываемых «Насильнику с востока», четыре из них – в Ранчо-Кордова. В марте 1979 года, после того как преступник не совершал нападений целый год и, казалось, покончил с этим навсегда, он в последний раз вернулся в Ранчо-Кордова. Был ли этот город для него родным? Некоторые следователи, особенно работавшие по этому делу с самого начала, считали именно так.

Я остановилась у места его первого нападения – простого L-образного одноэтажного дома площадью около тысячи квадратных футов, с ровно срезанным древесным пнем в центре двора. Именно отсюда в пять часов утра 18 июня 1976 года поступил первый вызов – от двадцатитрехлетней женщины, которая с трудом говорила в трубку, лежа на полу. Ее руки были связаны за спиной так туго, что в них прекратилось кровообращение. Шейла[12] с трудом доползла до телефона, лежавшего на тумбочке у кровати ее отца, сбила трубку на пол и на ощупь нажала ноль. Она сообщила о незаконном проникновении в дом и изнасиловании.

Она пыталась объяснить полиции: маска была странной – белой, из грубого, похожего на трикотаж материала, с прорезями для глаз и швом посередине, – но лицо облегала очень плотно. Когда Шейла открыла глаза и увидела незнакомца в дверях своей спальни, она подумала, что видит сон. Кому могло прийти в голову надеть лыжную маску в Сакраменто в разгар июня? Она заморгала и присмотрелась получше. Неизвестный был ростом около пяти футов девяти дюймов, умеренно мускулистым, в темно-синей футболке с короткими рукавами и серых брезентовых перчатках. Еще одна деталь, казавшаяся настолько неестественной, что, возможно, она явилась из ее подсознания, – это бледные ноги с черной растительностью. Детали сложились вместе и образовали целое. Трусов на неизвестном не было. Присутствовала эрекция. Его грудь поднималась и опадала – это было дыхание реального человека.

Он метнулся к кровати Шейлы и прижал лезвие четырехдюймового ножа к ее правому виску. Она попыталась натянуть на голову одеяло. Он сорвал его. «Если хоть пикнешь или шевельнешься – всажу в тебя этот нож», – шепотом пригрозил он.

Он связал ее запястья за спиной шнуром, который принес с собой, затем еще раз – красно-белым поясом, который нашел в стенном шкафу у Шейлы. Одну из ее белых нейлоновых комбинаций он затолкал ей в рот, как кляп. Уже имелись намеки на поведение, которое в дальнейшем стало узнаваемым как его почерк. Прежде чем изнасиловать ее, он нанес на пенис детское масло. Он повсюду шарил и рылся: Шейла слышала, как щелкали замки, когда он выдвигал ящики в гостиной. Говорил он низким хриплым шепотом, сквозь зубы. Оставленный ножом дюймовый порез возле правой брови Шейлы, когда он велел ей молчать, кровоточил.

Здравый смысл и любой полицейский скажут вам, что насильник без трусов – это неискушенный подросток, который раньше только подглядывал и после мелких правонарушений «дорос» до не продуманного как следует уголовного преступления. Этот паршивец, разгуливающий без трусов, не в состоянии справиться со своей импульсивностью, и его быстро арестуют. Его пристальные взгляды наверняка обеспечили ему в округе репутацию мерзкого типа. Полиция в два счета поднимет его с постели в доме его обеспокоенной матери. Но этого мерзавца без трусов так и не поймали.

Существует явление, которое я называю «парадоксом умного насильника». Бывший сотрудник ФБР, эксперт по психопрофилированию Рой Хейзелвуд, специализировавшийся на сексуальных маньяках, рассказывает о нем в своей книге «Зло, которое творят люди»[13], написанной в соавторстве со Стивеном Дж. Мишо: «Большинство людей без труда ассоциируют интеллект со сложным ограблением. Но жестокое насилие – развратные действия, которые ни в коей мере не соотносятся в их представлении с интеллектом. Следовательно, таким преступникам его не приписывают, в том числе даже офицеры полиции».

Если пристально рассмотреть методы действия преступника, изнасиловавшего Шейлу, станет очевидной работа расчетливого ума. Преступник был настолько осторожен, что ни разу не снял перчатки. За несколько недель до нападения Шейле звонили и молча клали трубку, словно отслеживая ее расписание. В апреле у нее возникло ощущение, будто за ней следят. Она постоянно замечала поблизости темную машину среднего размера американского производства. Но вот что любопытно: хоть Шейла и была уверена, что машина одна и та же, разглядеть водителя ей ни разу не удалось.

В ночь нападения купальня для птиц была перенесена под то место на заднем дворе, над которым проходил телефонный провод, – очевидно, чтобы использовать ее как подставку. Но провод перерезали лишь частично – признак неловкости и замешательства новичка, вроде погнувшегося гвоздя у начинающего плотника.

Четыре месяца спустя Ричард Шелби стоял у края тротуара на Шедоубрук-уэй в Ситрус-Хайтс.

По правилам управления шерифа округа Сакраменто, Шелби не мог заниматься ни этим, ни каким-либо другим делом. И даже носить форму. Шелби знал правила: в 1966 году тот, кто желал служить в управлении шерифа округа Сакраменто, должен был иметь все десять пальцев в целости и сохранности. Однако он прошел письменный экзамен и врачебный осмотр и решил попытать счастья. Раньше судьба была добра к нему, он считал везением даже то, что лишился значительной части безымянного пальца левой руки. А мог бы погибнуть от шального выстрела из охотничьего дробовика. Врачи говорили, что он чудом не потерял всю руку целиком.

Когда палец Шелби все же заметили, собеседование сразу прервали и соискателю категорически отказали. В управление шерифа округа Сакраменто он все-таки не попал. Отказ оскорбил его. Всю жизнь Шелби слышал, как уважительно его родные отзывались о дяде – шерифе в Оклахоме. Может, это был знак. В любом случае ему хотелось поработать в менее густонаселенном округе. В Йоло или Плейсере. Открытые пространства Калифорнийской долины – ландшафт его юности. В летние месяцы он работал на свежем воздухе ранчо и ферм восточной части округа Мерсед. Купался голышом в каналах. Охотился на кроликов и перепелок в нижних предгорьях Сьерра-Невады. Письмо из управления шерифа с вердиктом «Вы нам не подходите» пришло неделю спустя. А на следующий день он получил второе, в котором ему объяснили, куда и когда явиться по поводу работы.

Шелби обратился за разъяснениями. Все вокруг только и говорили что о Вьетнаме. В феврале 1965 года ежемесячно призывали 3 тысячи человек; к октябрю численность призывников выросла до 33 тысяч. По всей стране поднялась волна протестов, которые становились все более бурными. Пригодных к службе в полиции молодых мужчин оставалось мало. Управление шерифа расценило Шелби как новый и сравнительно редкий феномен. Он попал в ВВС более десяти лет назад, через тринадцать дней после своего семнадцатилетия, и отслужил срок полностью. Имел диплом колледжа по уголовному правосудию. Был женат. И, несмотря на отсутствие части пальца, печатал на машинке быстрее секретаря местного шерифа. Правила насчет длины пальца изменили. Шелби явился на службу 1 августа 1966 года. И проработал там двадцать семь лет.

Управление шерифа округа Сакраменто в те времена было далеко не самым привлекательным местом работы. Сотрудники сражались за единственную патрульную машину, в которой имелась лампа на гибкой ножке и планшет, закрепленный на приборной доске. На вооружении все еще состояли автоматы Томпсона выпуска 1920-х годов. Сирены устанавливались непосредственно на крыше машин, и их водителям по прошествии некоторого времени требовались слуховые аппараты. Специализированных подразделений, например по расследованию преступлений на сексуальной почве, не существовало. Сотрудник считался обладающим практическим опытом в этой сфере, если ему приходилось являться по вызову на место изнасилования. Вот поэтому Шелби и стоял у края тротуара на Шедоубрук-уэй утром 5 октября 1976 года.

На это место его привела служебная собака, пущенная по следу. Этот след начинался у окна спальни ребенка, продолжался за забором, вел через заросшее сорняками поле и обрывался у края тротуара. Шелби постучал в ближайшую дверь и посмотрел через поле в сторону дома жертвы, до которого было футов двести. Он старался отогнать смутное беспокойство.

Полутора часами ранее, в половине седьмого утра, Джейн Карсон лежала в постели, обняв трехлетнего сына, когда вдруг услышала, как щелкает выключатель. Потом кто-то пробежал по коридору. Ее муж ушел на работу за несколько минут до того.

– Джек, это ты? Забыл что-нибудь?

В дверях возник неизвестный в зеленовато-коричневой лыжной маске.

– Заткнись, мне нужны твои деньги, тебя я не трону, – бросил он.

Шелби попытался произвести точный расчет времени. Преступник проник в дом через окно спальни ребенка всего несколько минут спустя после ухода мужа Джейн. За две недели до этого хозяева дома пострадали от необычной кражи со взломом, в ходе которой вор забрал у них с десяток колец и оставил вместо них драгоценности, украденные у их соседей. Злоумышленник проник в дом и покинул его опять-таки через окно в комнате сына. Тот же самый, подумал Шелби. Методичный и терпеливый.

Изнасилование Джейн стало пятым нападением, приписываемым «Насильнику с востока», и первым делом, которое расследовали Шелби и Кэрол Дейли – два детектива, в дальнейшем неразрывно связанные с этой серией преступлений. Женщина-детектив, имеющая опыт расследования преступлений на сексуальной почве, Дейли как нельзя лучше подходила для бесед с потерпевшими. Навыки работы с людьми в конце концов позволили ей подняться по служебной лестнице до должности заместителя шерифа. А Шелби обладал талантом выводить людей из себя. Причиной его проблем было не столько высокомерие, сколько прямолинейность. «Я никогда не умел быть тактичным», – говорил он.

В октябре того же года одно за другим произошли еще три нападения. Поначалу многие коллеги Шелби решили, что это дело рук неустановленного серийного преступника по прозвищу «Ранняя пташка», но Шелби сразу понял, что они столкнулись с гораздо более хитрым и страшным человеком. В те времена еще не существовало криминалистического профилирования, и такие термины, как «почерк» преступника или «ритуальные действия», еще не были распространены. Следователи тогда могли вести речь о наличии «индивидуальных особенностей» и «характерных черт». Они имели в виду определенный, конкретный набор деталей, такой же уникальный, как запах, создающий ощущение дежавю на месте преступления. Разумеется, появился и соответствующий словесный портрет: белый мужчина, двадцати или двадцати с небольшим лет, рост около пяти футов девяти дюймов, среднего атлетического сложения. Всегда в маске. Говорит неестественным злым шепотом, сквозь зубы. При выражении недовольства голос становится выше. Маленький пенис. Странное поведение: говорит часто торопливо, но действует не спеша. Может открыть какой-нибудь ящик и молча простоять несколько минут, разглядывая его содержимое. Сообщения о подозрительных личностях, которых видели в округе приблизительно во время нападения, часто содержали такую деталь: неизвестный, заметив, что за ним наблюдают, удалялся размеренной походкой. «Совершенно неторопливо», – как выразился один свидетель.

У него имелись специфические психосексуальные потребности. Своим жертвам он связывал руки за спиной, зачастую перевязывая узлы несколько раз, иногда используя разные материалы. Заставлял их стимулировать его член связанными руками. Никогда не ласкал свои жертвы. Начав нападать на пары, он уводил женщину в гостиную и набрасывал на телевизор полотенце: по-видимому, освещение имело для него важное значение. Ему доставляли удовольствие вопросы сексуального характера. «Что я сейчас делаю?» – спрашивал он у жертвы с завязанными глазами, мастурбируя с лосьоном для рук, найденным в доме. «С капитаном так же?» – спрашивал он у Джейн, муж которой был капитаном ВВС. Как минимум пятьдесят раз он велел ей «заткнуться», рассказывала Джейн, но, пока насиловал ее, предъявлял к ней другие требования, покрикивал на нее, как режиссер на актрису. «Больше эмоций, – говорил он ей, – или пущу в ход нож».

Преступник действовал нагло. Дважды он входил в дома как ни в чем не бывало, хоть и видел, что жертвы заметили его и лихорадочно набирают номер полиции. Присутствие детей его не смущало. Он никогда не причинял им физического вреда, но связывал старших и отправлял их в другую комнату. Трехлетнего сына Джейн он посадил на пол в спальне. Мальчик уснул. А когда проснулся, посмотрел на кровать и увидел, что неизвестный ушел. Мать малыша лежала, связанная разорванными полотенцами, с кляпом из мочалки во рту. Ее сын принял полотенца за бинты.

– А врач ушел? – шепотом спросил он.

Шелби уже доводилось сталкиваться с жестокостью извращенцев в масках, но в этом конкретном преступнике ему не давала покоя его привычка проводить разведывательные действия. Все это было довольно нетипично – звонки по телефону, блуждания вокруг дома, проникновения со взломом. «Насильник с востока» знал, как отключить свет снаружи, даже если он включался с помощью таймера. Знал, где находится пульт, открывающий ворота гаража. Расспросы, проведенные Шелби, показали, что неизвестный заранее разузнал многое не только о Джейн, но и о ее соседях: выяснил, где можно припарковать машину, в какое время соседи выносят мусор и уезжают на работу.

Газета «Сакраменто би» в том же году привела слова Кэрол Дейли, в то время коллеги Шелби, относящиеся к этому делу: «Типичный насильник не разрабатывает столь сложные планы». Эта мысль пришла в голову Шелби, когда он стоял на тротуаре рядом с собакой-ищейкой и смотрел на дом Джейн за полем. Его тревожила еще одна деталь. Преступник пырнул Джейн своим кухонным ножом в левое плечо. Джейн считала, что это вышло случайно, что он не собирался ее ранить. Но Шелби не испытывал такой уверенности. Он полагал, что этот тип подавлял в себе стремление причинять жертвам больше боли и это стремление будет нарастать, пока его не поймают.

Так и вышло. Преступник начал щелкать ножницами над ухом жертв с завязанными глазами, угрожая отрезать им пальцы ног – по одному за каждую попытку пошевелиться. Тыкал ножом в матрас рядом с жертвой. Психологические пытки распаляли его. «Ты ведь не знаешь меня, верно? – хриплым шепотом обращался он к одной жертве, называя ее по имени. – Слишком давно это было, верно? Да, давно. А я тебя знаю». Он всегда давал жертвам возможность поверить, что он покинул их дом, а потом, когда их тела расслаблялись, а онемевшие пальцы принимались ощупывать узлы, приводил их в ужас внезапным шумом или движением.

После нападения на Джейн Карсон в октябре по округе распространились слухи о серийном насильнике, разгуливающем на свободе, но управление шерифа попросило местную прессу не публиковать материалы о преступлениях из опасения, что внимание общественности заставит подозреваемого покинуть восточные районы, где полиция надеялась выследить и схватить его. Шелби, Дейли и их коллеги из следственного отдела продолжали без лишнего шума проверять все имеющиеся зацепки. Они обращались за помощью к инспекторам по УДО и надзору за условно осужденными. Проверяли курьеров службы доставки, молочников, уборщиков, укладчиков ковров. Оставляли карточки под соседскими дверями и отслеживали полученные от соседей сведения – как правило, о слоняющихся по округе допоздна молодых мужчинах с излишне любопытными и пристальными или, как выразился один информатор, имея в виду своего младшего брата, «скабрезными» взглядами. Следователи попросили Джейн прослушать с завязанными глазами записи голосов двух подозреваемых. Она слушала, сидя в своей постели, и у нее тряслись руки. «Не он», – сказала она. В местных ломбардах педантично велись поиски украденных вещей. Детективы побывали в «Хаус оф эйт» – секс-шопе на бульваре Дель-Пасо, и расспросили о клиентах, интересовавшихся бандажами. Они проверили информацию о некоем человеке, который платил сотрудникам автотранспортного управления за информацию о женщинах, а затем преследовал их на своей машине. Его допросили прямо на улице, и он, стоя в сточной канаве, задумался так глубоко, что не замечал, как вода бурлит вокруг его красивых кожаных ботинок. «Насильником с востока» он не был, но в автотранспортное управление поступило распоряжение прекратить продажу частной информации. Детективы обращали внимание на такие детали, как румянец, моргание, скрещенные руки и повторы вопросов в явной попытке выиграть время. Но к «Насильнику с востока» эти методы их не привели.

Тем временем в отсутствие официальных сообщений слухи в округе разрастались и трансформировались. Полиция ничего не сообщает населению об изнасилованиях, утверждали слухи, потому что подробности слишком ужасны. Преступник уродует женские груди. Эти слухи не имели под собой основания, но молчание в прессе означало, что публично их никто не опровергал. Напряжение достигло пика 18 октября, когда «Насильник с востока» за двадцать четыре часа совершил два нападения. Одна из его жертв, тридцатидвухлетняя домохозяйка и мать двоих детей, жила на Киплинг-драйв в Кармайкле, одном из наиболее зажиточных районов восточной части города. Кто-то предположил, что «Насильник с востока», которому осточертело невнимание прессы, перебрался в более престижный район ради известности. Уловка сработала. 3 ноября муниципальное совещание по предотвращению преступлений в зале начальной школы Дель-Дайо посетило пятьсот человек. Шелби и Дейли сменяли друг друга у микрофона и, как могли, отвечали на полные паники вопросы о «Насильнике с востока».

На следующее утро «Сакраменто би» опубликовала статью полицейского репортера Уоррена Холлоуэя «Разыскивается человек, подозреваемый в восьми изнасилованиях». Молчание прессы закончилось.

Возможно, по случайному совпадению, вечером 10 ноября, в тот же день, когда в «Сакраменто би» появилась еще одна статья на ту же тему («“Насильник с востока”: тихий район в когтях страха»), человек в кожаном капюшоне проник через окно в один из домов в Ситрус-Хайтс и подкрался к шестнадцатилетней девушке, которая смотрела телевизор, сидя одна в комнате. Он направил на нее нож и произнес леденящее кровь предупреждение: «Только шевельнись – и ты замолчишь навсегда, а я исчезну во тьме».

На этот раз «Насильник с востока» заставил свою жертву выйти из дома, провел ее по дамбе до забетонированной водоотводной канавы шириной двадцать футов и глубиной десять, вдоль которой они прошли примерно полмили на запад к старой иве. Позднее девушка повторила тот же путь вместе с Шелби и другими детективами, в бурьяне возле дерева нашлись сваленные кучей разрезанные шнурки, разодранные в клочья «ливайсы» и зеленые трусы. По словам девушки, ее не изнасиловали. Вытягивать информацию из людей, переживших нападение с применением насилия, – нелегкая задача, особенно для такого человека, как Шелби, мужчины ростом шесть футов три дюйма, и к тому же если жертва нападения – девушка-подросток, находящаяся на грани эмоционального срыва. Ты смотришь пострадавшей в глаза и задаешь непростые вопросы. И веришь или не веришь ее ответам. Позднее, уже не так прямо, например в ходе беседы о чем-нибудь другом, повторяешь тот же вопрос. И собеседница отвечает то же, что ты уже слышал. И это все, что ты можешь сделать.

Возможно, «Насильник с востока» принял эту девушку за кого-то другого. «Разве ты не учишься в колледже Американ-Ривер?» – спросил он и, получив отрицательный ответ, приставил нож к ее горлу и повторил вопрос. Она снова сказала «нет». Детективам девушка объяснила, что похожа на одну из своих соседок, студентку местного колледжа Американ-Ривер. Точность расчета времени опять поражала: девушка находилась дома одна совсем непродолжительное время – ее родители уехали к ее брату в больницу, а у нее самой несколько позже в тот же вечер было назначено свидание. Прежде чем увести ее к канаве, «Насильник с востока» вернул на место сетку на окне, через которое проник в дом, выключил телевизор и свет в доме, словно знал, что вскоре вернутся хозяева, и не хотел, чтобы они подняли тревогу.

Девушка смогла кое-что прибавить к неуклонно растущему списку мелких деталей, замеченных в темноте сквозь ослабевшую повязку на глазах. Черные ботинки с квадратными носами. Фонарик, настолько маленький, что он полностью скрывался в левом кулаке неизвестного. Армейские брюки. Пока жертва была связана, неизвестный то и дело взбирался по западной стороне дамбы и что-то высматривал, как сообщила девушка. Ходил туда-сюда. Словно нервничал.

Шелби поднялся на дамбу. Как всегда, детективы отставали от преступника на несколько минут или часов. Можно было идти практически по его следам, но, не имея представления, что именно его сюда привело, оставалось лишь тупо глядеть вдаль, безуспешно выискивая подсказки на горизонте. Разросшиеся кусты с переплетенными ветвями. Заборы. Дворы за домами. Слишком много. И одновременно недостаточно. И снова приходилось возвращаться к началу.

Девушка рассказала, что кожаный капюшон уходил под рубашку «Насильника с востока» и имел прорези для глаз и рта; Шелби он напомнил капюшоны, которые надевают под защитные маски сварщики. Он запросил у поставщиков оборудования для сварки списки их покупателей, но это ничего не дало. А тем временем в управление шерифа названивали люди, сообщавшие все новые имена. Детективы старались проверить каждого. Возможные кандидаты отпадали, если имели большие ступни, впалую грудь, пивной живот, бороду, косили на левый глаз, хромали, носили супинаторы или же их невестка сообщала, что однажды купалась в чем мать родила вместе с младшим братом своего мужа и видела, что у него большой пенис.

Восемнадцатого декабря «Насильник с востока» напал еще на одну девушку-подростка, на этот раз в Фэр-Оукс. Еще две жертвы появились в январе. В номере «Сакраменто би» от 24 января появилась статья под заголовком: «Насильник наносит новый удар в 14-й раз за 15 месяцев». Приведенные в ней слова оставшегося неизвестным детектива из управления шерифа передают ощущение раздраженной усталости: «Все было точно так же, как во всех остальных случаях».

Утром 2 февраля 1977 года в одном из домов Кармайкла лежала связанной тридцатилетняя женщина, на глазах у нее была повязка, во рту – кляп. Долгое время она прислушивалась, а когда не услышала ничего подозрительного, сумела вынуть кляп изо рта и позвала семилетнюю дочь, присутствие которой чувствовала в комнате. «С тобой все в порядке?» – спросила женщина. Ее дочь прошептала: «Тише, мама». Кто-то резко надавил на постель, где лежала женщина, и отстранился, словно давая ей понять, что он все еще здесь. Несколько минут женщина лежала, широко открыв глаза под повязкой из махровой рыжей с белым ткани и слушала, как неизвестный дышит где-то рядом.

Специалисты по гипнозу выведывали подробности подозрительных встреч. Детективы искали черный с белым мотоцикл с пластиковым багажником. Черную, возможно, бывшую патрульную машину с громким выхлопом. Белый фургон без боковых окон. Байкера по имени Дон с бакенбардами и большими усами. Одна женщина позвонила и рассказала о работнике местного продовольственного магазина. Она со знанием дела объясняла, что пенис у этого человека «очень натруженный, словно его заездили насмерть».

Отчаянно нуждаясь в уликах, детективы испробовали метод переноса сохранившихся отпечатков пальцев с человеческой кожи с помощью паров йода и серебряной пластинки. Кэрол Дейли поручили выдувать мелкий порошок через трубочку на обнаженное тело жертвы. Безрезультатно. Кое-какие мелкие победы все же имелись. В феврале жительница Кармайкла попыталась вырвать у «Насильника с востока» его пистолет, и он ударил ее по голове. Изучая рану на голове жертвы, Шелби и Дейли заметили пятно крови на ее волосах на расстоянии примерно двух дюймов от раны. Дейли отрезала окровавленный волос и отправила его в лабораторию. У жертвы была третья группа крови. А пятнышко крови второй группы с положительным резусом определенно принадлежало «Насильнику с востока».

[Примечание редактора: следующий раздел был воссоздан по фрагментам записей Мишель.]

Это произошло 16 февраля 1977 года, примерно в 22.30. Семья Мур[14] находилась у себя дома на Рипон-корт в Колледж-Глен, одном из районов Сакраменто. Восемнадцатилетний Дуглас отрезал себе кусок кекса в кухне, его пятнадцатилетняя сестра Присцилла смотрела телевизор в гостиной. Вдруг обыденность вечера буднего дня нарушил грохот, донесшийся со двора за домом. Упала электрическая коптильня, принадлежавшая хозяевам дома. Кто-то сбил ее, перескочив через забор.

Мевис Мур включила свет в патио и выглянула из-за штор как раз вовремя, чтобы заметить человека, бегущего через двор за домом. Дуглас, недолго думая, бросился в погоню, а его отец Дейл схватил фонарик и последовал за ним через боковую дверь.

Стараясь не отставать от сына, Дейл видел, что тот преследует светловолосого мужчину, который проник к ним на задний двор. Они перебежали через Рипон-корт и участок между двумя соседними жилыми районами, где неизвестный перебрался через забор и исчез. Дуглас кинулся за ним, и, когда он забрался на забор, послышался громкий хлопок. Дейл увидел, что его сын повалился навзничь на траву.

– В меня стреляли! – крикнул Дуглас, когда отец подбежал к нему.

Грянул еще один выстрел, не задевший никого. Дейл оттащил Дугласа от линии огня.

Прибывшая «Скорая» сразу же увезла Дугласа в больницу. Пуля попала ему в живот и оставила многочисленные раны в его кишечнике, мочевом пузыре и прямой кишке.

Обходя ближайшие дома и опрашивая соседей, полицейские заполняли блокноты деталями, пугающе похожими на описания, которые выслушивали детективы от свидетелей после нападения «Насильника с востока»: соседи слышали со своих дворов шум, будто кто-то перебирался через забор; одна соседка различила шаги по крыше; планки забора оказывались выломанными, боковые калитки – открытыми. Прокатывавшийся волной собачий лай, по-видимому, указывал направление движения подозрительного, напоминавшего призрак человека. Жители ближайших районов сообщили о кражах со взломом, в которых участвовал неизвестный, – подобные инциденты начались за несколько недель до стрельбы в Муров.

И все свидетельства очевидцев, в том числе Дуга Мура, укладывались в уже знакомый список примет: белый мужчина двадцати пяти – тридцати лет, рост пять футов и девять-десять дюймов, с большими ногами и песочного оттенка волосами до плеч, в вязаной шапке, ветровке, вельветовых «ливайсах» и теннисных туфлях.

Одно из полученных свидетельств, как обычно, резко выделялось из общего ряда – это была интригующая потенциальная зацепка. Она могла и не иметь никакого отношения к инциденту, кульминацией которого стал выстрел в Дуга Мура, но даже если имела, из нее почти не удалось выжать конкретной информации. Охранник школы Томаса Джефферсона, выходящий из нее после своей смены, встретил перед одним из зданий на школьной территории двух бездельников. Один на ходу спросил у него, который час, а другой, похоже, что-то прятал под курткой – возможно, транзисторный радиоприемник.

Обоим было на вид лет восемнадцать-девятнадцать, рост – около пяти футов девяти дюймов. Один, по-видимому, мексиканец, с темными волосами до плеч, был одет в синюю ветровку и «ливайсы» – точно так же, как и другой, белый парень.

Охранник работал в этом учебном заведении уже семь лет и хорошо знал тех, кто обычно болтался по школьной территории после уроков. Но этих двоих он никогда прежде не видел.

«Насильник с востока» нанес новый удар рано утром 8 марта, в Арден-Аркейде. В «Сакраменто би» опубликовали статью об этом нападении («Возможно, это серийное изнасилование»). Автор отмечал, что «жертва была дома одна, без мужа и маленького ребенка, которые проводили ночь понедельника в другом месте. “Насильник с востока” никогда не совершал нападения, если в доме находился мужчина, хотя иногда действовал в присутствии детей». Если кто и задавался вопросом, следит ли «Насильник с востока» за публикациями о нем в прессе, после появления этой статьи все сомнения исчезли. Следующей его жертвой была девушка-подросток, но после этого он начал выбирать гетеросексуальные пары – одиннадцать подряд, – и они стали главным объектом его нападений.

Восемнадцатого марта с 16.15 до 17.00 в управление шерифа поступили три телефонных звонка. «Я – “Насильник с востока”», – произнес мужской голос, после чего звонивший засмеялся и повесил трубку. Второй звонок стал точным повторением первого. Потом был третий: «Я – “Насильник с востока”». Я выследил свою следующую жертву, и вам меня не поймать».

Тем вечером в Ранчо-Кордова шестнадцатилетняя девушка вернулась домой с подработки в «Кей-Эф-Си», бросила пакет с купленной навынос едой на кухонный стол и схватила телефон, чтобы позвонить другу. Ее родителей не было в городе, и она собиралась ночевать у него. Телефон издал один гудок, а на втором из спальни родителей девушки появился человек в зеленой лыжной маске, с топориком, занесенным над головой.

На этот раз жертве удалось немного лучше рассмотреть лицо «Насильника с востока», так как его лыжная маска имела вырез в центре. Исходя из предположения, что «Насильник с востока» – молодой житель Ранчо-Кордова, Шелби и Дейли принесли пострадавшей кипу принадлежавших соседям школьных альбомов и внимательно наблюдали, как она их листала. Девушка остановилась на выпускном альбоме школы Фолсом за 1974 год и протянула его Шелби, указывая на фото одного из парней: «Вот этот больше всего на него похож». Полицейские подняли историю человека с фотографии. Он отличался неуравновешенностью, имел странности и работал на заправке на бульваре Оберн. Пострадавшую посадили на заднее сиденье полицейской машины без опознавательных знаков и попросили понаблюдать за тем человеком с расстояния трех шагов, пока он заправлял машину. Девушка не смогла сказать ничего определенного.

* * *

Дома, которые выбирал преступник, имели различную планировку. Среди жертв были как молоденькие девушки-подростки, которые сидели, прижимая к животу диванную подушку, и со страданием и растерянностью на лице качали головой, когда их спрашивали, поняли ли они, что произошло, так и женщины лет тридцати пяти, недавно пережившие второй развод, записанные на курсы красоты и активно участвующие в деятельности клубов для одиноких. Но с точки зрения детективов, поднятых с постели среди ночи, описания мест преступления выглядели поразительно однообразно. Разрезанные шнурки на потертом ковре. Глубокие красные борозды на запястьях. Следы взлома на оконных рамах. Оставленные открытыми кухонные шкафы. Пивные банки и коробки из-под крекеров, разбросанные в патио за домом. Жертвы слышали, как преступник открывал какую-то сумку, шуршал бумагой, вжикал застежкой-молнией, похищая украшения с гравировкой, водительские права, фотографии, монеты, иногда деньги, хотя кражи явно не были его главным мотивом, поскольку другие ценности он не трогал, и зачастую украденное, например обручальное кольцо, грубо сорванное с отекшего пальца, обнаруживалось брошенным где-нибудь неподалеку.

Второго апреля к его методам прибавилась одна особенность, которая наблюдалась и в дальнейшем. Первую выбранную пару он разбудил слепяще-ярким светом квадратного фонарика, направленным в глаза. Хрипло прошептал, что вооружен пистолетом («сорок пятый калибр, четырнадцать зарядов»), и бросил женщине кусок бечевки, приказав связать партнера. Когда мужчина был связан, «Насильник с востока» поставил ему на спину чашку с блюдцем и шепотом же добавил: «Если услышу, как чашка гремит или звенят пружины матраса, перестреляю всех, кто есть в доме». Женщине он сообщил: «Я служил в армии и там целую толпу перетрахал».

Связь «Насильника с востока» с армией и военными часто обсуждалась. Примерно в часе езды от Сакраменто находилось пять военных объектов, на одной только базе Мазер по соседству с Ранчо-Кордова насчитывалось приблизительно восемь тысяч человек личного состава. Вдобавок преступник питал пристрастие к камуфляжу и, по свидетельским показаниям, к черным армейским ботинкам со шнурками. Несколько человек, встречавшихся с ним, в том числе имеющих армейское прошлое, отмечали его начальственную, властную манеру держаться, напомнившую им знакомых по временам службы в армии. «Фокус с посудой», как прозвали его необычную систему сигнализации, кое-кому напомнил методы, применявшиеся в ходе боевых действий в джунглях.

Больше всего раздражало то, что ему всякий раз удавалось перехитрить полицию. Он оставался на свободе. Управление шерифа позаимствовало в Государственном департаменте лесного хозяйства камеры, которые устанавливали на верхушках деревьев для поимки поджигателей, потратило весь бюджет на оплату сверхурочных, отправляя полицейских под прикрытием вести наблюдение в районах, где часто появлялся «Насильник с востока». Были использованы даже армейские приборы ночного видения и детекторы движения, применявшиеся во Вьетнаме. Однако он по-прежнему оставался незамеченным – человек, маской которому служила его заурядность.

Управление шерифа привлекло к сотрудничеству армейского полковника, занимающегося подготовкой спецподразделений, чтобы при его помощи понять тактику «Насильника с востока». «Главный пункт особой подготовки – это терпение, – объяснял полковник. – Человек, прошедший ее, способен, если понадобится, часами сидеть в одной позе, не шелохнувшись». Восприимчивость «Насильника с востока» к звукам – он часто отключал кондиционеры и обогреватели, чтобы лучше слышать, – также входила в число навыков, которые оттачивались в спецподразделениях. То же самое относилось к использованию ножей, узлов и планированию нескольких путей отступления. «Он способен пользоваться любыми средствами маскировки и будет ими пользоваться, – утверждал полковник. – Ищите его в самых невероятных местах, например в выгребных ямах, в гуще кустов ежевики». Полковник повторял: помните о терпении. Преступник убежден, что упорством и выносливостью он превосходит всех, и что тот, кто его ищет, уже готов сдаться, а сам он сдаваться и не думает.

Шелби задумался: а вдруг преступника до сих пор не схватили по другой причине? Он заметил, что, когда полиция отправляла патруль под прикрытием в какой-нибудь район, зная, что там часто появляется преступник, в ту же ночь «Насильник с востока» совершал нападение где-нибудь в другом месте. О методах работы полиции он был осведомлен определенно лучше, чем обычный гражданин. Он всегда надевал перчатки и парковался за пределами зоны полицейского патрулирования. «Ни с места!» – однажды прикрикнул он на женщину, которая пыталась сбежать от него. Все перечисленное заметил не только Шелби. Те же мысли возникали в голове других сотрудников управления шерифа. Неужели преступник – один из них?

Однажды вечером Шелби проверял поступившую информацию о подозрительной личности. Женщина, сообщившая ее по телефону, явно удивилась, когда Шелби постучал в дверь ее дома и представился. Она думала, что полиция уже прибыла несколько минут назад, о чем и сказала ему. Она могла бы поклясться, что слышала полицейскую рацию у самого своего дома.

«Он позволит тем, кто его ищет, пройти в дюйме от него, и не шелохнется», – предупреждал полковник.

К концу апреля счет жертв достиг семнадцати – в среднем «Насильник с востока» совершал два нападения в месяц. С точки зрения тех, кто следил за развитием событий, а таких было большинство, дела обстояли плохо.

А потом наступил май.

В управление шерифа поступило предложение от женщины-экстрасенса, которая сказала, что могла бы установить личность «Насильника с востока». Экстрасенс говорила нараспев и ела гамбургер с кровью. Присутствующие увидели, как была составлена «карта биоритмов» «Насильника с востока», но их предупредили, что без даты его рождения этот метод не сработает. Около полуночи 2 мая, спустя чуть больше двух недель после последнего нападения, тридцатилетняя жительница Ла-Ривьера-драйв услышала глухой стук за домом – тот же самый звук, с которым ее маленькие сыновья прыгали с забора во двор со стороны насыпи. Она подошла к окну, но ничего не увидела. Слепящий свет фонарика, первый знак опасности, разбудил ее с мужем, майором ВВС, около трех часов ночи.

Через два дня мужчина в бежевой лыжной маске и темно-синей куртке, напоминающей форменную флотскую, ринулся из темноты на молодую женщину и ее коллегу-мужчину, когда они направлялись к ее машине, припаркованной на подъездной дорожке у его дома в Оринджвейле. Оба эти эпизода имели общие и уже знакомые черты. Предварительные звонки и молчание по телефону. Фокус с посудой. В одном случае – настораживающее сочетание жестокого изнасилования и последующего поедания крекеров «Ритц» на кухне. Обе пары сообщили детективам, что «Насильник с востока» производил впечатление человека, который силится изобразить брутальность, как плохой актер, судорожно хватающий ртом воздух в попытке выглядеть выведенным из себя. Женщина из Оринджвейла рассказала, что он на несколько минут уходил в ванную, и, судя по звукам, там у него случился приступ гипервентиляции.

На следующий день заголовок в «Сакраменто би» гласил: «Нападение “Насильника с востока” на 20-ю жертву в Оринджвейле».

Управление шерифа работало в условиях нарастающего давления. Обычно пассивное начальство развило лихорадочную активность. Еще не закончился май, а годовой бюджет на оплату сверхурочных уже был почти исчерпан. Сотрудники увязли в бесперспективных звонках по поводу бывших бойфрендов и работников коммунального хозяйства, проверяющих уличные фонари. На ежедневных планерках никто уже не расслаблялся, лениво потягивая кофе из одноразовых стаканов, – вместо этого все беспокойно вышагивали из угла в угол, не в силах усидеть на месте. Вглядываясь в карты, детективы пытались предугадать место следующего нападения. Им казалось, что оно должно произойти где-нибудь возле торгового центра «Санрайз» в Ситрус-Хайтс: именно оттуда поступали сообщения о подозрительных личностях и незаконных вторжениях.

Примерно без четверти час ночи 13 мая одна семья, живущая на Мерлиндейл-драйв, неподалеку от торгового центра «Санрайз», услышала шум на крыше своего дома. В соседских дворах залаяли собаки. Кто-то из соседей позвонил той семье примерно в час ночи с сообщением, что и они слышали, как по их крыше кто-то крался. Наряд полиции прибыл через несколько минут, но неизвестный уже исчез.

Следующей ночью на расстоянии квартала от того места было совершено нападение на молодую официантку и ее мужа, директора ресторана.

В происходящее верилось с трудом. Под угрозой оказался коридор шириной примерно в десять миль, протянувшийся вдоль Американ-Ривер по территории округа Сакраменто. Объяснения уже никому не требовались. Прекратились вопросы «Вы слышали?..». Слышали все. Уточнения «это тот тип» сменились кратким «он». Преподаватели Калифорнийского университета в Сакраменто все занятия посвящали «Насильнику с востока», вытягивая подробности из любого студента, располагающего новой информацией.

Изменилось отношение людей к природе. Зимние моросящие дожди и густые стелющиеся туманы, наводящие уныние и тоску, сменились чудесными теплыми днями, появилась свежая зелень, тут и там расцвели алые и розовые камелии. Но на все это любимое жителями Сакраменто обилие растительности, на все эти широколистные ясени и дубы Дугласа, росшие по берегам реки, стали смотреть по-новому: то, что раньше воспринималось как изумрудно-зеленый шатер, теперь казалось охотничьим укрытием. Срочно была проведена обрезка деревьев. Жители восточных районов избавлялись от низко свисающих веток и выкорчевывали кусты вокруг домов. Укрепления раздвижных застекленных дверей и окон штырями было недостаточно. Таким способом можно было лишь сдержать преступника, но местным жителям хотелось большего – полностью лишить его возможности спрятаться.

К 16 мая свет специально установленных прожекторов залил восточные районы, как рождественскую елку. В одном доме к каждой двери и окну были подвешены колокольчики от бубнов. Под подушками хозяева прятали молотки. С января по май в округе Сакраменто было продано почти три тысячи единиц огнестрельного оружия. Многие местные жители не ложились спать между часом и четырьмя часами ночи. Некоторые пары спали поочередно, кто-нибудь из супругов всегда дежурил в гостиной на диване, нацелив ружье на окно.

Только безумец отважился бы нанести новый удар.

Семнадцатое мая стало днем, когда все, затаив дыхание, ждали, кто умрет следующей ночью. После пробуждения утром выяснилось, что «Насильник с востока» совершил четвертое нападение за месяц и двадцать первое из приписываемых ему менее чем за год: очередные жертвы, супружеская пара из района по соседству с Дель-Дайо, сообщили полиции, что он угрожал этой ночью убить двух человек. Всего за двадцать четыре часа с 17 по 18 мая в управление шерифа округа Сакраменто поступило 6169 звонков, и почти все они имели отношение к «Насильнику с востока».

На один из звонков полицейские ответили в 3.55 утра 17 мая. Потерпевший, мужчина тридцати одного года, стоял возле своего дома, одетый в голубую пижаму, а на его левом запястье болтался обрывок белого шнурка. Он раздраженно говорил на смеси английского и итальянского. «Спешить уже некуда, – сказал он полицейским. – Он сбежал. Так что заходите!» Прибывший на место преступления Шелби сразу узнал пострадавшего. В ноябре, когда они с Дейли рассказывали о ходе поисков «Насильника с востока» на многолюдной встрече с представителями муниципалитета и общественности, этот человек встал и раскритиковал действия следователей. Тогда Шелби обменялся с ним резкими репликами. С тех пор прошло шесть месяцев, возможно, это было простое совпадение, однако складывалось впечатление, что «Насильнику с востока» хватало наглости посещать мероприятия, связанные с его поимкой, он сливался на них с толпой участников, наблюдал и запоминал все с каким-то злорадным терпением.

Нынешнее нападение в Дель-Дайо, возле самой Американ-Ривер-драйв и водоочистной станции, напоминало предыдущие, однако на этот раз в настроении не только общественности, но и самого «Насильника с востока» ощущалась особая нервозность. Он заикался, и, кажется, притворство тут было ни при чем. И еще он передал сообщение – в возбуждении и гневе практически выпалил его в лицо женщине – своей жертве: «Эти скоты, эти свиньи… Ты слышишь меня? Раньше я никогда не убивал, но теперь буду. Так что передай этим скотам, этим свиньям, что я иду к себе домой. У меня полно телевизоров. Я буду слушать радио и смотреть ТВ, и если услышу об этом, то завтра же ночью пойду и убью двоих. Умрут люди».

Но мужу пострадавшей, который сидел связанный в другой комнате, он сказал кое-что другое: «Передай этим гребаным свиньям, что сегодня я мог бы убить двоих. И если не увижу все это во всех газетах и по ТВ, завтра ночью я убью двоих».

Перед уходом он жадно съел сырные крекеры «Чиз-ит» и половину дыни.

После пробуждения весь город покоробило от заголовка в «Сакраменто би»: «Нападение “Насильника с востока” номер 23. Следующие жертвы умрут сегодня ночью?» В статье сообщалось, что управление шерифа проконсультировалось с группой местных психиатров и пришло к выводу, что у «Насильника с востока», по всей вероятности, «параноидальная шизофрения» и что он, возможно, находится в состоянии «гомосексуальной паники из-за неадекватных (физических) возможностей». Эти неадекватные возможности упоминались в статье несколько раз. Оставалось лишь гадать, такого ли внимания прессы добивался «Насильник с востока» и добивался ли он его вообще, а также задаваться вопросом, исполнит ли он свою угрозу совершить убийство.

Май 1977 года стал месяцем, когда каждый вечер задвигались стальные засовы и начинались ночные бдения, когда триста местных мужчин патрулировали восток округа Сакраменто в пикапах, оснащенных рациями. Двери и окна закрывали изнутри прочными акриловыми панелями. Спрос на дверные запорные механизмы не успевали удовлетворять. Приходя снимать показания, коммунальные служащие держали наготове свои удостоверения и громко представлялись несколько раз, прежде чем войти в чужие дворы. Теперь ежемесячно покупалось не десять комплектов прожекторов для заднего двора, а шестьсот. Вот типичное для того времени письмо в газету «Сакраменто юнион»: «Раньше на ночь мы открывали окна, чтобы дышать свежим воздухом. Теперь уже нет. Раньше по вечерам мы водили собаку на прогулку. Теперь уже нет. Мои сыновья раньше чувствовали себя в безопасности в собственном доме. Теперь уже нет. Раньше мы спали, не просыпаясь от каждого звука. Теперь уже нет».

Примерно в это же время Шелби еще с одним детективом вел дневное наблюдение в южных районах Сакраменто, сидя в патрульной машине без опознавательных знаков. Они сидели лицом на восток, а на короткой улице слева в середине квартала шла игра в тачбол. Какая-то машина очень медленно проехала мимо них в восточном направлении. Скорость, с которой она двигалась, была необычной, но внимание Шелби привлекла не она, а предельная сосредоточенность, с которой водитель наблюдал за игрой. Шелби присмотрелся к игрокам: все они были парнями, кроме квотербека – длинноволосой девушки лет двадцати. Несколько минут спустя та самая машина так же медленно проехала в обратном направлении, и водитель продолжал внимательно наблюдать за игроками. Шелби отметил марку и модель автомобиля. Когда неизвестный проделал тот же маневр в третий раз, Шелби записал номер и сделал запрос по рации. «Если проедет мимо еще раз, давай его остановим», – предложил Шелби напарнику. Но больше водитель, белобрысый парень лет двадцати с тощей шеей, на глаза им не попадался. Шелби отчетливо запомнилась его предельная сосредоточенность, а также тот факт, что через несколько дней «Насильник с востока» впервые совершил нападение на юге Сакраменто, примерно в миле от той улицы.

Номерной знак той машины в базе зарегистрированных транспортных средств не значился.

Со временем я научилась отличать тех, кто много лет прожил в Сакраменто, по их гордой независимости и умению ни из чего не делать проблемы. Однажды я договорилась о встрече за завтраком в бутик-отеле в деловой части города, где остановилась. Женщину, с которой я должна была встретиться, сопровождал ее муж, краснодеревщик. Я уже заказала завтрак, парфе из йогурта, ингредиенты в который мне предстояло добавить на свой выбор, и его принесли в миниатюрной стеклянной баночке со старинной серебряной ложечкой. Я предложила моим гостям выбрать что-нибудь, но, когда официантка повернулась к мужу моей собеседницы, он вежливо покачал головой и улыбнулся, сказав: «Сегодня утром я сам готовил себе завтрак». Когда он произносил эти слова, во рту у меня находилась серебряная ложка.

Этот эпизод я упоминаю лишь для того, чтобы прояснить некоторые обстоятельства. К примеру, через два дня после нападения 17 мая местный дантист объявил, что назначает награду в размере 10 тысяч долларов (потом сумма была увеличена до 25 тысяч) и вместе еще с одним бизнесменом организовал патруль ННСВ («Наблюдение за “Насильником с востока”»). Сотни местных жителей посетили собрание и приступили к ночному патрулированию восточных районов на своих машинах с си-би-рациями. Помощник шерифа высказал недовольство этим в статье в «Сакраменто би» от 20 мая. Суть его заявления выражалась кратким «Пожалуйста, не надо». Но местные жители продолжали в том же духе под шум и свет прожекторов неустанно кружащего над головами вертолета, позаимствованного для наблюдения у калифорнийского дорожного патруля.

Еще пример: в статье из «Сакраменто юнион» от 22 мая – «Двое пострадавших – о “Насильнике с востока”» – приводились слова некой Джейн. Имя женщины было изменено, однако деталей хватало, чтобы «Насильник с востока», читая статью, понял, о ком идет речь. Тем более примечательным выглядит сказанное ею: «Я буду разочарована, если кто-нибудь просто вышибет ему мозги. Поэтому хочу попросить: пожалуйста, цельтесь ниже».

В пятницу утром, 27 мая, когда начались выходные в связи с Днем поминовения, Фиона Уильямс[15] занималась домашними делами. Потом она взяла трехлетнего сына Джастина в «Джамбо-маркет» на Флорин-роуд за покупками, после чего завезла ребенка к няне и поехала на прием к оптометристу. Затем она забрала зарплатный чек в библиотеке, где работала неполный день, отвезла чек в банк и заехала еще раз за покупками в магазин «Пенни». Далее она забрала Джастина от няни и вместе с ним отправилась ужинать в кофейню «У Мэл». Вернувшись домой, они немного поплескались в бассейне. В сумерках, все еще одетая в купальник, Фиона полила газон перед домом, Джастин играл поблизости.

Разумеется, Фиона знала, что происходит в окрестностях: ведущие местных теленовостей каждый вечер заново заходились в истерике. Но это не значило, что она находилась в состоянии полной боеготовности. Ведь говорили же, что насильник – «с востока». А на юге Сакраменто, где Фиона жила в новом доме вместе с мужем Филлипом и сыном Джастином, он никогда не совершал нападений. Но совсем отмахнуться от мыслей о «Насильнике с востока» не удавалось. Филлип работал диспетчером на водоочистной станции в Дель-Дайо. А самые последние жертвы, пара, на которую насильник напал 17 мая, жили всего в нескольких метрах от станции. Филлип работал во вторую смену, и, когда он явился на станцию, коллеги сообщили ему, что район через дорогу буквально кишит полицейскими. «Насильник с востока» приставил пистолет к голове мужа пострадавшей со словами: «Заткнись! Еще слово – и я его убью, ясно?»

Пострадавших Филлип не знал, они оставались для него незнакомцами, скрытыми кордоном полицейских машин, предметом приглушенных разговоров на рабочем месте. Но вскоре ему пришлось познакомиться с ними.

Когда Филлип вернулся с работы примерно в половине первого ночи, Фиона и Джастин спали. Он выпил пива, немного посмотрел телевизор, потом лег в постель и задремал. Минут через двадцать они с Фионой одновременно проснулись, потянулись друг к другу и стали обмениваться ласками. Через несколько минут оба вздрогнули от резкого скрежета. Раздвижная застекленная дверь в патио открылась, и в дом вошел неизвестный в красной лыжной маске. То, что супруги мгновенно поняли, кто это, не смягчило их шока. Ощущение было сюрреалистическое, словно персонаж фильма, только что увиденного по телевизору, вдруг вышел из-за шторы и обратился к ним. В левой руке он держал сдвоенный фонарик. В правой – вероятно, пистолет 45-го калибра, который подставил под луч фонарика, чтобы они его видели.

– Не двигайтесь, или я убью вас всех, – велел он. – Убью тебя. Убью ее. Убью вашего мальчишку.

Он бросил Фионе обрезок шнура и велел связать Филлипа. Затем сам связал Фиону. Он повсюду шарил, рылся и грозил, резко размахивая фонариком. Потом поставил стопку тарелок на спину Филлипу и увел Фиону в гостиную.

– Зачем ты это делаешь? – спросила она его.

– Заткнись! – прошипел он.

– Извини, – машинально отреагировала она на его слова.

– Заткнись!

В гостиной он толкнул ее на пол, где уже расстелил полотенца. Несколько раз изнасиловав Фиону, он сказал:

– Я хочу, чтобы ты кое-что передала этим гребаным свиньям. В прошлый раз они все перепутали. Я сказал, что убью двоих. Тебя я не убью. А если об этом завтра скажут по телевизору или напишут в газетах, я убью двоих. Ты слушаешь? Слышала, что я сказал? У меня дома есть телевизоры, я буду смотреть их. Если об этом скажут в новостях, я убью двух человек.

Когда он упомянул телевизоры у себя дома, в голове Фионы возник образ Линдона Б. Джонсона в Овальном кабинете: клип, в котором он смотрит три телевизора, поставленные рядом с его письменным столом, часто крутили в новостях в 1960-е годы. «Насильник с востока» заметно запинался на словах, начинающихся на «л», особенно «слушаешь»[16]. Его дыхание было учащенным, он громко втягивал воздух ртом. Фиона надеялась, что он притворяется, потому что в противном случае это означало бы, что у него серьезно поехала крыша.

– Моя мамочка боится, когда про такое говорят в новостях, – пояснил он в промежутке между жадными вдохами.

Был пятый час утра, когда первый полицейский вошел через оставшуюся открытой дверь в патио за домом и осторожно двинулся на голос женщины. Она лежала голая лицом вниз на полу в гостиной, ее запястья были связаны за спиной обувными шнурками, как и щиколотки. Неизвестный в лыжной маске полтора часа наводил ужас на хозяев дома. Фиону он жестоко изнасиловал. Ее рост – пять футов два дюйма, вес 110 фунтов. Но этой миниатюрной уроженке Сакраменто, несмотря на всю ее хрупкость, были присущи выдержка и сила духа.

«Ну что ж, видимо, “Насильник с востока” стал “Насильником с юга”», – заявила она[17].

Шелби прибыл в желтый дом с коричневой отделкой в пять утра. Эксперт-криминалист раскладывал пластиковые пакетики на участке пола, где произошло изнасилование, чтобы собрать вещдоки. Зеленая бутылка из-под вина и две упаковки от сосисок валялись в патио за домом, в пятнадцати футах от двери. Шелби последовал за ищейкой и ее проводником. Собака сначала вынюхивала след на заднем дворе, потом направилась в сторону клумбы в северо-восточном углу, где и был обнаружен отпечаток подошвы.

Рядом с домом проходило шоссе номер 99, на обочине которого у полос, ведущих на север, собака потеряла след. Возле этого места виднелись отпечатки протекторов, судя по виду, оставленные небольшим автомобилем иностранного производства – возможно, это был «Фольксваген Жук». Криминалист достал рулетку. Расстояние между центрами протекторов составило четыре фута и три дюйма.

Сразу после нападения, когда следователи, вооружившись блокнотами, просили Фиону покопаться в памяти, она смогла припомнить лишь одну странность того вечера – связанную с гаражной дверью. Она занималась стиркой, постоянно ходила из дома в гараж и обратно, и была уверена, что боковая дверь, ведущая к навесу для машины, была закрыта. Но один раз, вернувшись в гараж, она заметила, что дверь открыта. Наверное, от ветра, подумала она, закрыла дверь и заперла ее. В этот дом они переехали всего три недели назад и еще только привыкали к его планировке и особенностям. Дом был угловой, с четырьмя спальнями и бассейном на заднем дворе. Одна деталь не давала Фионе покоя – человек на дне открытых дверей, устроенном риелтором. Он стоял рядом с ней и так же, как она, разглядывал бассейн. Фиона не понимала, чем ей так запомнился тот случай. Может, он стоял слишком близко? Задержался чуть дольше, чем следовало? Она тщетно пыталась вспомнить его лицо, но оно было ничем не примечательным. Какой-то мужчина, и все.

Шоссе номер 99 пролегало недалеко от дома, отделенное от него сотней ярдов земли и рядом высоких хвойных деревьев, а прямо за ними, по другую сторону хлипкой сетчатой ограды, находился пустой участок. Фиона стала иначе воспринимать открытое пространство вокруг них: если раньше оно радовало глаз, то теперь стало уязвимой точкой возможного проникновения. Поначалу это не входило в их планы, но после случившегося они с Филлипом потратили 3 тысячи долларов на кирпичную стену вокруг своего нового дома, которая вообще-то была им не по карману.

Шелби заметил на передней веранде установленную риелторами табличку с надписью «Продано». Немаловажную роль в расследовании играли попытки найти нечто общее между пострадавшими. Детективы просили их заполнить подробные опросные листы и тщательно изучали проставленные галочки. Большинство жертв оказались студентами и работниками сферы образования, медиками и военными. Несколько пострадавших указали, что часто бывали в одной и той же пиццерии. Но наиболее часто всплывала деталь, связанная с недвижимостью. В деле о нападении на Джейн, первом из расследованных Шелби в октябре 1976 года, он заметил табличку агентства «Сенчури 21» на газоне прямо напротив через улицу. Несколько жертв только что въехали в новые дома, готовились к переезду или жили по соседству с новыми домами, выставленными на продажу. Десятилетие сменилось следующим, дело разрасталось и становилось более сложным, но связь с недвижимостью обнаруживалась постоянно, а ее значение, если оно имелось, оставалось туманным – вплоть до того момента, когда один риелтор, привычно достав ключ из почтового ящика выставленного на продажу дома, наткнулся на последнюю из известных жертв «Насильника с востока» – красивую девушку, до неузнаваемости обезображенную смертью.

После нападения на Фиону и Филлипа в выходные Дня поминовения «Насильник с востока» исчез из Сакраменто на все лето. И не возвращался до октября. К тому времени Шелби отстранили от дела и перевели обратно в патрульные. Его стычки с начальством участились и стали более открытыми. Громкие расследования как магнитом притягивают иерархов от политики, а правила этих игр Шелби так и не усвоил: он вслух высказывал свои подозрения насчет коррупции в департаменте. В 1972 году, когда он только стал детективом, его босс, лейтенант Рэй Рут, придерживался принципов свободы и действий на опережение. «Работай с осведомителями, – наставлял подчиненного Рут, – и раскрывай тяжкие преступления, которые могли бы вообще остаться незамеченными, сам находи себе дела, а не жди, пока их тебе поручат». Эти принципы соответствовали характеру Шелби – в отличие от проявления вежливого интереса к идеям начальства. Он утверждает, что перевод на другую работу его не расстроил. Охотясь на преступника, он испытывал постоянный стресс. Подковерная борьба изнуряла его. Расследовать нашумевшие дела, такие как дело «Насильника с востока», означало постоянно находиться в центре внимания, а Шелби оно раздражало: в нем еще жили воспоминания об амбициозном юноше, который с надеждой предстал перед комиссией управления шерифа и услышал отказ, так как наверху решили, что ему недостает чего-то важного, необходимого для работы.

После нападения Фиона вдруг заметила, что стала заикаться, совсем как «Насильник с востока». Кэрол Дейли организовала встречу пострадавших женщин в доме одной из них, и Фиона вспоминает, как они вполголоса обменивались репликами вроде: «Вы молодчина» или «Я не выходила из дома пять дней». Дейли дала им послушать пару записей мужских голосов, но, насколько помнится Фионе, никто из пострадавших не узнал их. Впоследствии ее одержимость безопасностью стала доходить до абсурда. По ночам она отказывалась заходить в глубь дома, где находилась спальня, пока не возвращался Филлип. Иногда она возила под водительским сиденьем своей машины заряженный пистолет. Ее распирало от избытка нервной энергии, и однажды вечером, когда она выплескивала ее, яростно орудуя пылесосом, сгорел предохранитель. В итоге и дом, и двор погрузились в темноту, а у Фионы началась истерика. Ее соседи, добросердечные пожилые супруги, зная, что с ней случилось, тут же пришли на помощь и заменили предохранитель.

Вскоре после нападения Филлип в свободное от работы время отправился в дом еще одних пострадавших и объяснил, кто он. Лишь много лет спустя он признался Фионе, что вместе с мужем той другой жертвы иногда глубокой ночью ездил по окрестностям на машине, осматривая дворы и пустые стоянки. Они то прибавляли скорость, то притормаживали. Высматривали фигуру, крадущуюся вдоль живых изгородей. Эти двое мужчин понимали друг друга без слов. Мало кому довелось пережить то же, что им, когда ты лежишь ничком в постели, раздираемый яростью, связанный и с кляпом во рту, а твоя жена кричит от боли в другой комнате. Они охотились на человека, которого не знали в лицо. Но это не имело значения. Главным было действовать, двигаться вперед, имея свободу рук и физическую возможность делать хоть что-нибудь.

Отрывок из статьи, опубликованной 28 февраля 1979 года в теперь уже закрывшейся еженедельной газете, известной в округе под названием «Зеленый листок», помогает понять, каким был Сакраменто в 1970-е годы. К заголовку «Надвигаются три процесса по делам об изнасиловании» был добавлен подзаголовок «Вопросы огласки». Вот первый абзац статьи: «Офис общественной защиты пытается доказать, что огласка, связанная с делом “Насильника с востока”, сделала невозможным в округе Сакраменто справедливый суд над тремя мужчинами, обвиненными в многочисленных изнасилованиях».

В феврале 1979 года исполнилось десять месяцев с тех пор, как «Насильник с востока» совершил последнее нападение в округе Сакраменто. По некоторым данным, он сменил место жительства и теперь охотился в восточной части района, прилегающего к заливу Сан-Франциско. Однако в статье говорилось о том, что офис общественной защиты проводил телефонные опросы среди жителей Сакраменто, пытаясь оценить, «в какой степени в этих местах сохраняется атмосфера страха, связанная с “Насильником с востока”». В офисе опасались, что широко распространившаяся дурная слава «Насильника с востока» негативно подействует на присяжных и они признают виновными их подзащитных – «Шерстяного насильника», «Полуденного насильника» и «Насильника из городского колледжа», чтобы наказать неизвестного преступника, прозвище которого по-прежнему наводило такой ужас на многих участников опроса, что они, услышав его, сразу же вешали трубку.

Понять, каким был Сакраменто в 1970-х годах, помогает и тот факт, что в статье о трех серийных насильниках, которых затмил четвертый, даже не упоминается пятый. Этот преступник, прозванный «Ранней пташкой», действовал в Сакраменто с 1972 до начала 1976 года, после чего, видимо, лег на дно. За четыре года он совершил проникновения со взломом и сексуальные нападения, жертвами которых стали около сорока человек, однако поиск его упоминаний в «Гугле» выдает результаты только в связи с «Насильником с востока».

Одна женщина написала мне по электронной почте, что, будучи подростком, встретилась с человеком, который, по ее мнению, и был «Насильником с востока». Учась в старших классах в Арден-Аркейде, районе на востоке округа Сакраменто, они с подругой как-то раз пошли в школу коротким путем. Женщина вспоминает, что то утро было холодным – кажется, стояла осень или зима 1976 или 1977 года. Подруги решили пройти по бетонной дорожке вдоль ручья, которая заканчивалась тупиком у ограды чьего-то заднего двора. Обернувшись, они увидели, что в двадцати футах от них стоит незнакомый мужчина. На нем была черная лыжная маска, которая скрывала все лицо, кроме глаз. Он направился к подругам, пряча одну руку под курткой. Моя корреспондентка сориентировалась быстро, схватила подругу за руку и нашарила засов на калитке. Калитка распахнулась, и девочки с криками вбежали во двор. Хозяева дома, встревоженные шумом, вышли и впустили обеих в дом. Женщина, которая написала мне, помнит, как в тот раз ее расспрашивали следователи. В письме она сообщила, что человек в маске имел не такое телосложение, какое я описала в своей статье о «Насильнике с востока». Человек, которого видела она, был вполне мускулистым, писала эта женщина, – «даже чересчур».

Я переслала ее письмо Шелби, к тому времени уже ушедшему в отставку из управления шерифа округа Сакраменто. «Вероятно, она видела “Насильника с востока”, – ответил он. – Но описание мышц полностью соответствует Ричарду Кислингу».

Ричард Кислинг? Я поискала сведения о нем – это был еще один серийный насильник, когда-то орудовавший в окрестностях Сакраменто. Как и «Насильник с востока», он носил лыжную маску, связывал мужей и насиловал их жен.

С такой проблемой столкнулись не только в Сакраменто. В 1960-х и 1970-х годах статистика преступности в США свидетельствовала о неуклонном росте числа насильственных преступлений, который в 1980 году достиг своего пика. В феврале 1976 года вышел фильм «Таксист». Неудивительно, что этот депрессивный и изобилующий сценами насилия фильм называли точным отображением духа того времени. Многие полицейские в отставке, с которыми я беседовала, причем не только из Сакраменто, но и из других мест, дружно вспоминали 1968–1980 годы как особенно мрачный период. Но, в отличие от многих других городов, Сакраменто, основанный первыми поселенцами, переходившими вброд реки и преодолевавшими горные цепи, чтобы добраться до этих мест, славился наличием у местных жителей развитого инстинкта самосохранения.

Моя цель – не сообщить о бедствии, а подчеркнуть его масштабы: этот злодей сумел выделиться и занять особое положение даже в городе, населенном суровыми людьми, среди которых многие были склонны к насилию.

Понять, каким был Сакраменто в 70-е годы XX века и какова была известность «Насильника с востока», помогает еще один факт: всякий раз, когда я говорила кому-то из местных, что пишу о серийном насильнике из Сакраменто, никто не уточнял, о каком именно.

Визалия

[Примечание редактора: данная глава составлена из заметок Мишель и первых черновиков статьи «По следам убийцы», которую Мишель написала для журнала «Лос-Анджелес», впервые опубликовала в феврале 2013 года и позднее дополнила в Интернете.]

В пятницу утром в конце февраля 1977 года, когда Ричард Шелби сидел за своим столом в управлении шерифа округа Сакраменто, ему позвонил сержант Вон из полиции Визалии. Вон считал, что информация, которой он располагает, будет полезна при расследовании дела «Насильника с востока».

С апреля 1974 года по декабрь 1975-го жители Визалии пострадали от ряда странных краж со взломом, совершенных молодым преступником, который получил прозвище «Громила». Менее чем за два года «Громила» совершил больше 130 преступлений, но с декабря 1975 года подобных происшествий больше не было, а всего через шесть месяцев началась серия нападений «Насильника с востока» в Сакраменто. Более того, в действиях обоих преступников отмечалось много общего. Возможно, эта версия заслуживала внимания.

«Громила» действовал весьма эффективным и не менее необычным образом. Нередко за ночь он успевал ограбить несколько домов – иногда четыре, иногда пять, а один раз – даже целую дюжину. Мишенью «Громилы» стали четыре жилых района. Он предпочитал личные вещи, такие как фотографии и обручальные кольца, пренебрегая гораздо более ценными. Следователи отмечали, что у него, по-видимому, был пунктик насчет лосьонов для рук.

Он был извращенцем, способным на низость и явно питавшим неприязнь к домашней, семейной атмосфере домов, в которые забирался. Если ему попадались семейные снимки, он рвал их, прятал, иногда ломал рамки, иногда забирал фотографии с собой. Апельсиновый сок из холодильника он выливал на одежду в шкафу, как непослушный ребенок со скверным характером. Он старательно громил дома, которые грабил. Видимо, с его точки зрения, эта задача была первоочередной – отсюда и прозвище. Вдобавок он доставал наличные из тайников и оставлял их валяться на кровати. Не мог не украсть какие-нибудь безделушки, украшения с именными гравировками, копилки и скидочные купоны. «Громила» выдергивал вилки бытовой техники из розеток, любил утащить одну сережку из пары – иными словами, пакостил, как только мог.

Сексуальный элемент в грабежах «Громилы» отчетливо просматривался в его пристрастии к женскому белью. Зачастую он оставлял его разбросанным или разложенным где-нибудь. В одном случае он свалил его кучей в детскую кроватку. В другом – аккуратно разложил мужское белье в коридоре от спальни до ванной. Он всегда знал, где в доме хранится то, что можно использовать как лубрикант, и отдавал предпочтение лосьону для рук, содержащему вазелин. Кроме того, он отличался дальновидностью и почти всегда оставлял больше одного пути к отступлению, так что даже если бы хозяева вернулись раньше, чем он рассчитывал, у него имелась возможность выбирать, как именно исчезнуть. Он сооружал импровизированную сигнализацию, пристраивая на дверных ручках флаконы духов и баллончики со спреями.

Ночью 11 сентября 1975 года в криминальной карьере «Громилы» произошел пугающий поворот.

Было около двух часов утра. Шестнадцатилетняя дочь Клода Снеллинга, преподавателя журналистики в колледже Секвойи, проснулась и увидела, что какой-то мужчина сидит на ней верхом и рукой в перчатке крепко зажимает ей рот. К ее шее был приставлен нож. «Ты идешь со мной, не вздумай кричать, а то зарежу», – хрипло прошептал он. Когда она стала отбиваться, он достал револьвер и предупредил: «Не ори, застрелю!» Из дому он вывел ее через заднюю дверь.

Встревоженный шумом Снеллинг выбежал в патио.

– Эй, ты что делаешь? Куда ты ведешь мою дочь? – возмутился он.

Неизвестный прицелился и выстрелил. Пуля попала Снеллингу в грудь справа и заставила его развернуться на месте. Еще один выстрел – и на этот раз пуля угодила в левый бок, прошла через руку, сердце и оба легких. Снеллинг ввалился в дом и через несколько минут был мертв. Прежде чем скрыться, преступник трижды ударил свою жертву ногой в лицо. Как сообщила полиции несчастная девушка, это был белый мужчина ростом около пяти футов и десяти дюймов со «злобными глазами».

Баллистическая экспертиза установила, что выстрелы были произведены из «Мироку» тридцать восьмого калибра, украденного в одном из домов, куда «Громила» проник десятью днями ранее. Следователи также выяснили, что в феврале того же года Клод Снеллинг, вернувшись домой, застал неизвестного, подглядывавшего в окно его дочери. Снеллинг погнался за ним, но в темноте упустил злоумышленника.

Свидетельства недвусмысленно указывали на «Громилу». Ночные наряды полиции были усилены, некоторым подразделениям поручили ночное наружное наблюдение. Особый интерес представлял ранее уже трижды становившийся мишенью дом на Уэст-Кавеа-авеню, в зоне наиболее активной деятельности «Громилы». 10 декабря детектив Билл Макгоуэн спугнул «Громилу» возле того же дома, подозреваемый перелез через забор, началась погоня. Когда Макгоуэн сделал предупредительный выстрел, преследуемый им человек дал понять, что сдается.

– Господи, только не стреляйте в меня! – пропищал он странно манерным высоким голосом. – Я же поднял руки, видите?

Мужчина с детским лицом незаметно повернулся, выхватил оружие из кармана куртки и выстрелил в детектива. Макгоуэна отбросило назад, все вокруг потемнело. Пуля разбила его фонарик.

Девятого января 1976 года детективы из Визалии Билл Макгоуэн и Джон Вон встали рано и, проехав три часа на юг, прибыли в Паркер-центр – штаб-квартиру департамента полиции Лос-Анджелеса в центре города. Незадолго до того Макгоуэн столкнулся лицом к лицу с преступником, способность которого ускользать от полиции противоречила всем законам логики и поимкой которого была занята, без преувеличения, вся полиция Визалии. Встреча Макгоуэна с «Громилой» считалась важным моментом расследования, поэтому особый следственный отдел полиции Лос-Анджелеса организовал для Макгоуэна сеанс гипноза в надежде узнать новые подробности.

В Паркер-центре детективов из Визалии встретил капитан Ричард Сандстром, глава отдела гипноза департамента полиции Лос-Анджелеса. Те ввели Сандстрома в курс дела. Макгоуэн нарисовал план жилого района, где произошла его встреча с «Громилой». Полицейский художник составил фоторобот по приметам, которые сообщил Макгоуэн. Затем группа перешла в комнату номер 309. На столе перед Макгоуэном разложили план и фоторобот. В 11.10 начался сеанс гипноза.

Сандстром спокойно предложил Макгоуэну расслабиться: свободно поставить ранее скрещенные ноги, разжать кулаки, выровнять дыхание. Он побуждал детектива вспомнить события месячной давности, произошедшие 10 декабря 1975 года. Той ночью шестеро офицеров полиции держали под наблюдением район вокруг старшей школы Маунт-Уитни: одни в постоянных укрытиях, другие – передвигаясь пешком, еще один – в машине без опознавательных знаков. Целью этого согласованного наблюдения было «выследить и задержать» их главного противника – «Громилу из Визалии».

Накануне ночью Макгоуэн принял необычный звонок. Его собеседница представилась как миссис Хэнли[18] с Уэст-Кавеа-авеню. Она звонила насчет следов от обуви. Помнил ли он, что просил ее проверять, нет ли вокруг дома следов обуви? Макгоуэн это помнил.

В июле девятнадцатилетняя дочь миссис Хэнли Донна[19] столкнулась за своим домом с неизвестным в лыжной маске. Об этом инциденте сообщили в полицию, Макгоуэн посоветовал миссис Хэнли периодически проверять наличие следов на заднем дворе и позвонить ему, если таковые обнаружатся. Так вот, следы появились.

На основании полученной информации Макгоуэн следующим вечером установил наблюдение в этом районе.

Сидя на стуле в Паркер-центре, Макгоуэн под руководством гипнотерапевта легко вернулся мыслями в ту ночь.

Он выбрал для себя пост в обращенном к улице гараже у дома номер 1505 на Уэст-Кавеа-авеню. Ему казалось, что «Громила» вернется к дому Хэнли, где под окном спальни Донны были замечены отпечатки подошв его теннисных туфель.

В семь вечера к простой наблюдательной операции Макгоуэна все было готово. Дверь гаража он оставил открытой, свет потушил. Он сидел в темноте и смотрел в боковое окно на соседский дом, а заодно поглядывал, не ходит ли кто-нибудь у гаража. Прошел час. Ничего. Прошло еще полчаса.

А потом, примерно в половине девятого, мимо окна прокралась темная фигура. Макгоуэн затаился. Неизвестный возник в дверях гаража и огляделся. Макгоуэн гадал, кто бы это мог быть. Хозяин дома? Кто-нибудь из коллег-полицейских? Но его глаза уже привыкли к темноте, и он отчетливо увидел, что неизвестный одет во все черное и вязаную шапку.

Макгоуэн смотрел, как незнакомец в черном движется вдоль боковой стены гаража, и думал, какая крупная, нескладная, странно непропорциональная у него фигура. Выйдя из гаража, Макгоуэн последовал за ним и осветил его фонариком в тот момент, когда он возился с боковой калиткой.

Его коллега Вон записывал, как Макгоуэн под гипнозом вспоминал, что произошло дальше. Неожиданное столкновение. Погоня по двору за домом. Вопль, похожий на женский.

«Господи, только не стреляйте в меня!»

– Это была женщина? – спросил Макгоуэна специалист по гипнозу Сандстром.

– Нет, – ответил тот.

Макгоуэн продолжал держать свой фонарик фирмы «Кел-лайт» направленным на убегающего неизвестного и несколько раз приказал ему остановиться. «Громила», словно в истерике, продолжал вопить «Господи, не стреляйте, только не стреляйте», метался из стороны в сторону и наконец перескочил через невысокий забор из шифера в соседний двор. Макгоуэн выхватил из кобуры револьвер и сделал предупредительный выстрел в землю. «Громила» замер, потом обернулся. И поднял правую руку, давая понять, что сдается.

– Я сдаюсь, – дрожащим голосом выговорил он. – Видите? Видите, я поднял руки.

Вспомнив под гипнозом этот момент, Макгоуэн погрузился в еще более глубокий транс. Он сосредоточил все свое внимание на лице, освещенном лучом фонарика.

– Детское. Округлое. Младенчески мягкое… Не знавшее бритвы… Очень светлая кожа. Мягкое, округлое, детское лицо… Детское.

Вероятно, стоя у забора, Макгоуэн ликовал. Выматывающая охота продолжительностью восемнадцать месяцев завершилась. Считаные секунды отделяли его от ареста преступника, который настолько ловко оставался невидимым, что находилось немало полицейских, уверенных, что они гоняются за призраком. Но «Громила из Визалии» был не духом, а человеком. Злодеем. Однако во плоти их заклятый враг совсем не внушал страха. «Пончик, – думал Макгоуэн, – вон как неуклюже мнется и жалобно скулит, умоляя не стрелять в него». Стрелять Макгоуэн и не собирался. Он был религиозным человеком и полицейским старой закалки, строго следующим правилам. Мысль о том, что этому кошмару пришел конец, приводила его в восторг. Мерзавец попался. Макгоуэн начал перебираться через забор, чтобы произвести арест.

Но «Громила», уверяя, что сдается, поднял только правую руку. Левой он выхватил из кармана куртки револьвер из вороненой стали и выстрелил, целясь точно в грудь Макгоуэна. К счастью, тот держал в вытянутой перед собой руке фонарик – помогла скорее мышечная память и полицейская выучка, чем что-то еще. Пуля ударила в стекло. От удара Макгоуэна отбросило назад. Его напарник, услышав выстрелы, рванул во двор и увидел Макгоуэна, неподвижно лежащего на земле. Решив, что его застрелили, напарник вызвал по рации подкрепление и бросился в ту сторону, куда, как ему показалось, убежал «Громила». Внезапно он услышал за спиной какое-то движение и обернулся: это пришел в себя Макгоуэн. На его лице виднелись следы порохового ожога, правый глаз покраснел. А в остальном он был невредим.

– Ну он дает, – сказал Макгоуэн.

Семьдесят полицейских из трех разных подразделений оцепили шесть кварталов района. Но все было напрасно. Нескладный мужчина с детским лицом сбежал и исчез в ночи, как мотылек, проглоченный тьмой, бросив носок, набитый коллекционными монетами и украшениями, а еще две книжечки скидочных купонов.

Рассказ Макгоуэна о характерной внешности «Громилы» и его странном поведении вполне соответствовал показаниям жителей Визалии, видевших вблизи почти вездесущего вуайериста.

Они решили, что он никогда не выходил из дома при свете дня – настолько бледным он был. Те немногие, кто видел его мельком, обращали внимание на цвет его лица. Трудно добиться того, чтобы кожа оставалась бледной, как рыбье брюхо, если живешь в Визалии – фермерском городке в центре Калифорнии, где температура летом превышает 100 градусов по Фаренгейту. Чтобы понять, почему его бледность отмечалась всеми как необычная, необходимо знать, что Визалию населяют потомки беженцев от Пыльного котла – серии свирепых пыльных бурь. Местные жители обладают своего рода биологическими часами, настроенными самой природой. Они помнят катастрофические наводнения. Предвидят засухи. Прислонясь к своим пикапам, наблюдают, как падает пепел пожаров, выжигающих чапараль и лес на расстоянии сорока миль от города. Здесь «открытый воздух» – не концепция, а суровая реальность. Загар означает опыт и доверие. Он словно говорит: я знаю, как огораживать цитрусовое дерево, как выпалывать мотыгой сорняки на хлопковых полях; я сплавлялся на автомобильной камере по реке Сент-Джонс, и пыль от щелочной почвы с моих ног смывала вода оттенка некрепкого кофе.

Бледность неизвестного указывала на то, что он не имеет близкого знакомства со здешними местами. Она выглядела необычно и потому подозрительно. Подразумевала затворническую жизнь, проведенную в сомнительных занятиях. Его преследователи из полиции Визалии не знали, кто этот человек и где он скрывается. Зато знали, что он шастает по округе ночами. И хорошо представляли себе, с какими целями.

Девочки-подростки, задергивающие шторы на окнах своих спален, видели его, как проблеск в тени, промелькнувший свет, от которого они на мгновение замирали. Но в ночной темноте ничего не разглядишь. Так было и зимой 1974 года, когда шестнадцатилетняя Гленда[20], жившая на улице Уэст-Фимстер, задергивая шторы, случайно бросила взгляд вниз и заметила в кустах человека с бледным круглым лицом. Заинтересовавшись, она подняла оконную раму, чтобы выглянуть и присмотреться. Человек с бледным лицом ответил на ее взгляд, сжимая в левой руке отвертку.

И был таков. Там, где только что сверкнули жесткие маленькие глазки, воцарилась темнота. Послышался шорох, словно какое-то существо с мускулистым хвостом удирало прочь от света. Зашуршали кусты. Заскрипели заборы. Шум, с которым незнакомец перелезал через них, постепенно удалялся и слабел, но это уже не имело значения. Тревожный крик заглушал все остальные звуки. В то время, в 1974 году, все заведения Визалии закрывались в 21.00, и проблемы исходили в основном от мужчин, собирающихся толпами вокруг оросительных каналов и отстаивающих свои права водопользователей. Но этот крик было невозможно перепутать ни с чем другим. Кино не способно так передать реальность. Такой крик не поддается воспроизведению в студии. Разговоры тут же обрываются. Головы рывком поворачиваются. Барабанные перепонки в страхе вибрируют, ибо ничто не оповещает об ужасе лучше, чем неистовый, пронзительный крик девушки-подростка в ночи.

Бледное лицо было не единственной пугающей особенностью незнакомца. Через неделю после случая с окном парень Гленды, Карл[21], ждал ее возле дома. Стояла ранняя осень, был еще теплый, но уже темный вечер. Дом Гленды выглядел так же, как другие дома населявших этот район представителей среднего класса: расположенный неподалеку от старшей школы Маунт-Уитни на юго-западе Визалии, он был одноэтажным и крепким, построенным в 1950-х годах, площадью примерно 1500 квадратных футов – то есть не особенно просторный. Карл сидел на газоне, почти незаметный в тени, в отличие от ярко освещенного панорамного окна на фасаде дома. Со своего наблюдательного пункта во дворе он заметил, как какой-то человек появился со стороны дорожки, проходившей вдоль канала по другую сторону улицы. Незнакомец двигался легким шагом, но остановился, уставившись на что-то. Карл проследил направление его сосредоточенного взгляда и увидел, что он смотрит в окно гостиной, за которым Гленда в топе с открытой спиной и шортах разговаривала с матерью. Вдруг незнакомец упал ничком.

Карл как раз был в гостях у Гленды, когда она заметила подозрительного типа под окном своей спальни. Темнота помешала Карлу догнать его, несмотря на все старания. А теперь Карл понял, что видит перед собой того же самого человека. Но даже это не подготовило его к тому, что случилось дальше. На животе, словно загипнотизированный картиной в окне, незнакомец по-армейски пополз к дому Гленды.

Карл не шевелился, прячась в тени и не мешая неизвестному подползти вплотную к живой изгороди перед домом. Тот явно понятия не имел о присутствии рядом другого человека. Для максимального эффекта Карлу требовалось точно рассчитать время, когда заговорить. Он дождался, пока неизвестный привстанет, чтобы заглянуть поверх живой изгороди в окно.

– Что ты здесь делаешь? – гаркнул Карл.

Неизвестный в страхе отпрянул, взвизгнул и бросился прочь. Это было паническое, почти комичное бегство. Гленда описывала подозрительного незнакомца как толстяка. Да, он был упитанный, подтвердил Карл, с покатыми плечами и здоровенными ногами. Бежал он неуклюже и не слишком быстро. Погоня внезапно закончилась, когда неизвестный метнулся влево и нырнул в какую-то нишу у соседнего дома, второй выход из которой был закрыт. Карл встал перед нишей, загородив проход. Неизвестный оказался в ловушке. При свете уличного фонаря Карл сумел вблизи рассмотреть того, кто подглядывал за его девушкой. Неизвестный имел рост около пяти футов десяти дюймов, вес 180–190 фунтов, короткие толстые ноги и руки, похожие на обрубки. У него были светлые, зачесанные назад сальные волосы, нос пуговицей, уши с короткими мясистыми мочками и прищуренные глаза. Нижняя губа казалась слегка выпяченной, лицо – круглым и невыразительным.

– Зачем ты заглядывал в окно к моей девушке? – спросил Карл.

Неизвестный отвернулся.

– Эй, Бен, этот тип, похоже, нарывается! – громко и возбужденно сказал он, словно обращаясь к товарищу.

Но рядом никого не было.

– Кто ты такой? Что тебе здесь нужно? – продолжал Карл. Не дождавшись ответа, он шагнул ближе.

– Отстань от меня, – сказал неизвестный. – Уходи.

Теперь его речь была замедленной и монотонной, с еле заметным оклахомским акцентом.

Карл сделал еще один шаг вперед. Увидев это, неизвестный сунул руку в карман. На нем была коричневая хлопковая куртка с трикотажными манжетами, какие вошли в моду несколько лет назад и с тех пор уже успели выйти из нее.

– Отстань от меня, – бесстрастно повторил незнакомец. – Уходи.

Карл заметил, как он сунул руку в карман, в котором что-то выпячивалось. Осмысление этой детали заняло долю секунды, а когда она была осмыслена, инстинкт приказал Карлу отступить. Очень странное, тревожное чувство у него вызвала машинально отмеченная мрачная работа мысли за этой маской с тусклыми глазами. Круглолицый простофиля в немодной одежде, с монотонным голосом и выговором оклахомской деревенщины был совсем не тем человеком, каким хотел казаться, о чем свидетельствовал его жест с целью выхватить спрятанное оружие. Карл посторонился. Когда неизвестный проходил мимо, юноша заметил, что лицо у него бледное и удивительно гладкое. Карл был уверен, что странному незнакомцу не меньше двадцати пяти лет, но, как ни странно, этот «вошедший в возраст», как говорили в Визалии о совершеннолетних, по-видимому, еще даже не брился.

Карл проводил взглядом неизвестного мужчину, пешком удалявшегося по Соуэлл-стрит. Каждые несколько секунд тот оборачивался, чтобы проверить, не идут ли за ним. Но даже в такие моменты, когда его нервные движения свидетельствовали о подозрительности и опасениях, его бледное круглое лицо оставалось равнодушным, гладким и невыразительным, как яйцо.

Несколько раньше, в сентябре 1973 года, у Фрэн Клири[22] состоялась странная встреча перед ее домом на Уэст-Кавеа-авеню. Садясь в машину, она услышала шум, подняла голову и увидела, как из-за ее дома появился незнакомый светловолосый мужчина с гладким круглым лицом. Выбежав на улицу, он заметил Клири, резко остановился, крикнул: «До скорого, Сэнди!» – и потрусил в северном направлении, где свернул на перпендикулярно идущую улицу и скрылся из виду. Фрэн рассказала об этом случае своей пятнадцатилетней дочери Шари[23] и узнала, что та видела, как человек с такими же приметами заглядывал в окно ее спальни неделю назад. Подозрительный тип досаждал им два месяца, в последний раз он побывал в этом районе в октябре.

С 1973 до начала 1976 года многие другие девушки-подростки и молодые женщины в тех районах сталкивались с подглядывавшим в окна незнакомцем, внешность которого соответствовала описанию.

Но с середины декабря 1976 года, после того как фоторобот, составленный со слов Билла Макгоуэна, рассказавшего о своей встрече с «Громилой», был опубликован в местной прессе, этот человек перестал появляться в Визалии.

Тем не менее следствие по делу «Громилы» шло полным ходом. Чтобы продвинуться вперед в нераскрытом деле о серийных преступлениях, требовалось сначала вернуться в недавнее прошлое. Тщательно изучались самые первые протоколы, более ранние события использовались как лупа для рассмотрения недавних происшествий. Вновь проводились встречи с пострадавшими и свидетелями. Притупившаяся было память порой вновь обостряется, и в ней всплывают упущенные ранее подробности. Кто-то мог вспомнить случай, не упомянутый в официальных отчетах, появлялось новое имя, визиты и звонки продолжались.

Детективы из Визалии, работавшие в 1977 году совместно с полицией Сакраменто, обнаружили между двумя преступниками как минимум десять сходных черт. И тот, и другой учиняли в доме, в который забирались, разгром. Оба крали безделушки и украшения с именной гравировкой и при этом не прикасались к гораздо более ценным вещам. Оба устраивались верхом на спящих жертвах и зажимали им рот ладонью. Оба сооружали импровизированные системы сигнализации из подручных средств – предметов домашнего обихода. Оба использовали одинаковые методы взлома и проникновения: брали какой-нибудь инструмент и как рычагом поддевали им дверной косяк, высвобождая защелку. Оба перелезали через заборы, оба имели рост около пяти футов и девяти дюймов, оба выносили из домов сумки и вываливали их содержимое во дворе. Список выглядел убедительно. Следователи из Визалии были уверены, что нащупали нечто важное.

Однако сотрудники управления шерифа округа Сакраменто сравнили две серии преступлений и увидели между ними значительные различия. Прежде всего, шесть из девяти пунктов modus operandi не совпадали. Отпечатки обуви не имели сходства. Даже ее размер был разным. «Насильник с востока» не забирал с собой скидочные купоны. Существенно различались и словесные портреты. Описания внешности «Громилы» подчеркивали ее необычность: этот мужчина выглядел как ребенок-переросток с толстыми конечностями и гладким, бледным лицом. «Насильника с востока» характеризовали как человека от среднего до худощавого телосложения, одна пострадавшая даже назвала его «тщедушным». Летом он казался загорелым. Даже если «Громила» сбросил вес, вряд ли он стал оборотнем.

Следователи из Визалии не согласились с этими выводами и обратились к прессе. В июле 1978 года газета «Сакраменто юнион» опубликовала статью, в которой выдвигалось предположение о связи между серийными преступниками и была высказана критика в адрес управления шерифа округа Сакраменто, сотрудников которого уличили в зашоренности. На следующий день управление нанесло ответный удар в прессе, обвинив журналистов «Сакрамето юнион» в безответственности, а полицию Визалии – в жажде славы и неразборчивости в средствах.

Однако департамент полиции города Сакраменто был готов рассмотреть возможную связь между сериями преступлений. Эту версию периодически прорабатывал и Ричард Шелби. Управление шерифа округа Сакраменто запросило у местных коммунальных компаний списки служащих, переведенных куда-либо из окрестностей Визалии с декабря 1975-го по апрель 1976 года. Таких нашлось двое. Впоследствии обоих исключили из числа подозреваемых.

Спустя сорок лет официальные мнения по-прежнему расходятся, хотя и не так остро, как раньше. Нынешний старший следователь Сакраменто Кен Кларк считает, что обе серии преступлений совершил один и тот же человек. ФБР соглашается с ним. А старший следователь Контра-Косты Пол Хоулс – нет. По его меткому выражению, эндоморфы не становятся эктоморфами как по волшебству.

Округ Ориндж, 1996 год

У Роджера Харрингтона выработалось убеждение, которого он неуклонно придерживался, не думая о последствиях. В октябре 1988 года, через восемь лет после убийства его сына и невестки, его слова процитировал журнал «Ориндж коаст»: Харрингтон утверждал, что искать мотив следует в прошлом Патти, а не Кита. К моменту смерти они были женаты всего несколько месяцев. Казалось, Патти было не в чем упрекнуть, но насколько хорошо новые родственники знали о ее подлинном прошлом? Одна деталь убедила Харрингтона в том, что пара, скорее всего, была знакома с убийцей, – покрывало на кровати. Убийца не пожалел времени на то, чтобы с головой укрыть своих жертв покрывалом.

«Тот, кто сделал это, знал их и сожалел о случившемся», – заявил Роджер журналу.

В прежние времена дела порой раскрывались благодаря одному неожиданному телефонному звонку: пронзительная трель дискового телефона была предвестником предсмертной исповеди или появления свидетеля с неопровержимой информацией. Но в деле Кита и Патти Харрингтон или Мануэлы Виттун телефон так и не зазвонил. Прорыв был достигнут благодаря трем стеклянным пробиркам, которые пролежали без дела в запечатанных конвертах пятнадцать лет.

Мало кто встретил бы эту новость с большим воодушевлением, чем Роджер Харрингтон. Пустота на месте лица убийцы его сына занимала огромное пространство на его ментальной карте. Статья в журнале «Ориндж коаст», посвященная его поискам убийцы Кита и Патти, заканчивалась мрачным и прямолинейным заявлением: «Вот почему я до сих пор живу: не хочу уходить, пока не узнаю».

Три пробирки, приблизившие разгадку тайны, были открыты, а их содержимое – подвергнуто анализу в октябре и ноябре 1996 года. К декабрю, располагая результатами, следователи управления шерифа округа Ориндж были готовы обзвонить семьи потерпевших. Но Роджер Харрингтон об этом так и не узнал: он умер за полтора года до этого, 8 марта 1995 года.

Будь Роджер жив, он узнал бы о прошлом убийцы и понял бы, что ошибся относительно причины, по которой головы его сына и невестки были накрыты покрывалом. Не из-за угрызений совести. В предыдущий раз, когда убийца забил пару насмерть, оказалось, что это грязное дело. Он не хотел испачкаться кровью Кита и Патти.

В одно воскресное утро 1962 года некий британский разносчик газет нашел на обочине дороги дохлую кошку. Этот двенадцатилетний мальчишка кинул трупик в свою сумку и принес домой. Дело было в Лутоне, городке в тридцати милях к северу от Лондона. До обеда еще оставалось время, и, чтобы скоротать его, мальчик положил кошку на обеденный стол и принялся препарировать ее самодельными инструментами, в числе которых был скальпель из сплющенной спицы. Мерзкая вонь распространилась по дому, вызвав недовольство всей семьи. Если бы ребенок потрошил еще живую кошку, этот случай можно было бы отнести к биографии Теда Банди. Но вышло так, что мальчик, о котором идет речь, стал ученым и заклятым врагом серийных убийц, создав их криптонит. Его имя – Алек Джеффрис. В сентябре 1984 года Джеффрис разработал технику ДНК-дактилоскопии и тем самым навсегда изменил криминалистику.

ДНК-технологии первого поколения в сравнении с нынешними – как компьютер «Коммодор 64» рядом со смартфоном. Когда в криминалистических лабораториях округа Ориндж в 90-х годах XX века только начали внедрять анализ ДНК, на работу по одному делу у одного криминалиста уходило до четырех недель. Биологический образец для анализа должен был иметь достаточные размеры – к примеру, для этой цели годилось пятно крови размером с монету в четверть доллара, – и находиться в хорошем состоянии. А теперь соскоба клеток кожи достаточно, чтобы за считаные часы узнать чью-либо генетическую подноготную.

Принятый в 1994 году закон об идентификации ДНК уполномочил ФБР вести национальную базу данных, и так родилась система CODIS – Объединенная индексная система ДНК. Удобнее всего объяснить, как действует CODIS сегодня, на примере верхушки огромной криминалистической пирамиды. Подножие пирамиды – это сотни местных криминалистических лабораторий по всей стране. Эти лаборатории собирают неидентифицированные образцы ДНК с мест преступлений, а также у подозреваемых и вносят их в базы данных соответствующего штата; в Калифорнии введенные образцы автоматически загружаются каждый вторник. Штат также отвечает за сбор образцов ДНК в тюрьмах и судах. Затем базы данных штата берут все собранные образцы и проводят процесс верификации и внутриштатного сравнения. После этого образцы передаются вверх по национальной лестнице до CODIS.

Быстро, эффективно, надежно. Но совсем не так обстояли дела в середине 1990-х годов, когда эти базы данных только начинали создавать. В то время криминалистические лаборатории, проводя ДНК-профилирование, полагались в основном на анализ ПДРФ (полиморфизм длин рестрикционных фрагментов) – трудоемкий процесс, результаты которого в конечном итоге преобразовывались в звуковые сигналы. Но лаборатория округа Ориндж всегда пользовалась репутацией одной из самых передовых. Опубликованная в газете «Ориндж каунти реджистер» 20 декабря 1995 года статья «Цель окружной прокуратуры: призраки убийц прошлого» объясняла, что сотрудники местной прокуратуры при содействии детективов и криминалистов впервые передают образцы ДНК, относящиеся к давним нераскрытым преступлениям, в новую лабораторию калифорнийского министерства юстиции в Беркли, где хранится четыре тысячи ДНК-профилей известных преступников, совершивших тяжкие преступления, в том числе сексуального характера. Калифорнийская база данных ДНК родилась незадолго до этого, и округ Ориндж помогал ей расти и развиваться.

Через шесть месяцев, в июне 1996 года, в округе Ориндж произошло первое «попадание» – соответствие между образцом ДНК с места преступления и образцом ДНК известного преступника, содержащимся в базе данных. Это первое попадание пришлось как нельзя кстати: ДНК принадлежала Джералду Паркеру, отбывающему в тюрьме срок за серийное убийство пяти женщин. Шестая жертва Паркера была беременна и выжила, несмотря на нападение, в отличие от ее полностью доношенного плода. Муж беременной пострадавшей, у которого полученные травмы привели к серьезной амнезии, провел шестнадцать лет в тюрьме за нападение на жену. Его немедленно освободили. Когда было обнаружено «попадание», Паркеру оставался месяц до конца тюремного срока.

Сотрудники управления шерифа округа Ориндж и криминалистической лаборатории были ошеломлены. В первый же раз, когда они отправили образцы ДНК на сравнение в пока еще формирующуюся базу данных, им удалось раскрыть сразу шесть убийств! Казалось, даже атмосфера в хранилище вещдоков, ранее всегда гнетуще-сером, вдруг изменилась, и свет озарил однообразные картонные коробки. Вещественные доказательства десятилетиями лежали здесь, никем не потревоженные. Каждая коробка была приветом из прошлого. Сумочка с бахромой. Расшитая туника. Вещи из жизни, прерванной насильственной смертью. Атмосфера секции нераскрытых преступлений в хранилище вещдоков была омрачена разочарованием. Она окружала список дел, рядом с которыми так и не были проставлены галочки «сделано».

Теперь же возможностей появилось хоть отбавляй. Голову полицейским кружила мысль о том, что можно воссоздать облик человека по пятну на ситцевом лоскутном одеяле 1978 года и тем самым лишить его власти над пострадавшими. Когда преступник совершает убийство, а потом исчезает, он оставляет после себя не просто боль, а зияющую пустоту, торжествующую над всем остальным. Неустановленный убийца словно поворачивает ручку двери, которую так и не удается открыть. Но вся его власть улетучивается в тот момент, когда его личность становится известна. Мы узнаём его секреты. Смотрим, как его, закованного в наручники и покрытого испариной, вводят в ярко освещенный зал суда, и кто-то, сидящий несколькими футами выше, без улыбки глядит сверху вниз, ударяет молотком и наконец-то отчетливо, внятно произносит фамилию и имя, доставшиеся человеку в наручниках при рождении.

Имена. Управлению шерифа требовались имена. Позабытые коробки в хранилище вещдоков были битком набиты вещами. Ватными палочками в пробирках. Нижним бельем. Дешевыми белыми простынями. Каждый дюйм ткани и миллиметр ватной палочки таил в себе обещание. Помимо незамедлительных арестов появлялись и другие возможности. ДНК-профили, полученные на основе вещдоков, могли и не соответствовать профилям известных преступников из базы данных, но профили по разным делам могли совпасть, и в итоге удалось бы выявить серийного убийцу. Эта информация могла придать следствию точное направление. Вдохнуть в него энергию. Оставалось только взяться за дело.

Сотрудники криминалистической лаборатории провели подсчеты: за период с 1972-го по 1994 год в округе Ориндж расследовалось 2479 убийств, из них было раскрыто 1591, а нераскрытыми остались почти 900. Была разработана стратегия повторного рассмотрения «висяков». Приоритет отдавался убийствам на сексуальной почве, поскольку именно такие убийцы совершали серийные преступления, а вдобавок они оставляли после себя биоматериалы, необходимые для ДНК-дактилоскопии.

Мэри Хун стала одним из экспертов-криминалистов, которым было поручено сосредоточиться на нераскрытых делах. Джим Уайт отвел ее в сторону. За прошедшие пятнадцать лет он не забыл о своих давних подозрениях.

– Харрингтоны, – сказал он. – И Виттун.

Эти фамилии ничего не значили для Хун, которая в те времена, когда были совершены данные убийства, еще не работала в лаборатории. Уайт посоветовал ей уделить особое внимание этим двум делам.

– Мне всегда казалось, что преступник один и тот же, – объяснил он Хун.

Здесь может быть уместно пояснить, что такое ДНК-дактилоскопия. ДНК, или дезоксирибонуклеиновая кислота, – это последовательность молекул, определяющая уникальность каждого человеческого существа. В каждой клетке нашего тела (кроме эритроцитов) есть ядро, содержащее нашу ДНК. Эксперт-криминалист, составляющий генетический профиль, первым делом выделяет ДНК из имеющегося биологического образца – спермы, крови, волос, – а затем амплифицирует и анализирует его. Молекулы ДНК состоят из четырех типов блоков – нуклеотидов, и именно их последовательность отличает одного человека от другого. Считайте, что это штрихкод человека. Цифры этого штрихкода представляют собой генетические маркеры. На заре ДНК-дактилоскопии можно было выявить и проанализировать лишь несколько маркеров. Сегодня существует тринадцать стандартных маркеров CODIS. Вероятность, что любые два индивида (за исключением однояйцевых близнецов) имеют один и тот же человеческий штрихкод – приблизительно одна на миллиард.

В конце 1996 года, когда Мэри Хун отправилась изымать вещдоки по делам об изнасиловании Харрингтон и Виттун из хранилища, ДНК-дактилоскопия претерпевала удивительные изменения. Традиционный процесс ПДРФ все еще применялся при сборе данных для базы штата, однако он требовал полной, неповрежденной ДНК – не самый подходящий метод исследования для давних, оставшихся нераскрытыми дел. Но в криминалистической лаборатории округа Ориндж незадолго до этого разработали новый метод, ПЦР-КТП (сокращения от «полимеразной цепной реакции» и «коротких тандемных повторов») – гораздо более быстрый, чем ПДРФ, составляющий в настоящее время основу криминалистической экспертизы. Разница между ПДРФ и ПЦР-КТП – как между переписыванием чисел от руки и копированием их на высокоскоростном ксероксе. ПЦР-КТП особенно подходит для «висяков», в которых образцы ДНК очень малы или подпорчены временем.

Один из древнейших примеров раскрытия убийства при помощи судебно-медицинской экспертизы приводится в книге «Собрание отчетов о снятии несправедливых обвинений», опубликованной в 1247 году Сун Ци, китайским судебным медиком и следователем. Автор рассказывает, как однажды некий крестьянин был найден зарезанным ручным серпом. Местный судья, так и не сумевший продвинуться в расследовании, велел всем деревенским мужчинам собраться возле его дома и прихватить с собой серпы; им было приказано положить серпы на землю, а затем отступить на несколько шагов. Солнце припекало. Слышалось жужжание насекомых. Падальные зеленые мухи, блестящие, как металл, слетелись беспорядочным роем, а затем, словно по команде, сели на один из серпов и принялись ползать по нему, не обращая внимания на другие. Судья понял, что мух привлекли частицы человеческой крови и тканей. Хозяин обсиженного мухами серпа повесил голову. Дело было раскрыто.

Современные методы уже не столь примитивны. Насекомых заменяют центрифуга и микроскоп. Образцы ДНК неустановленного мужчины извлекли из коробок с вещдоками по делу об изнасиловании Харрингтон и Виттун и подвергли точному лабораторному анализу с применением рестриктаз, флуоресцентных красителей и термоциклеров. Но достижения криминалистики, в сущности, – это поиск новейшего способа приманить падальную муху к испачканному кровью серпу. Цель та же, что и в китайской деревне XIII века, – как с абсолютной точностью определить преступника.

Когда Хун появилась в дверях кабинета Джима Уайта, тот сидел за столом.

– Харрингтоны, – сказала она. – Виттун.

Он выжидающе поднял голову. Такие криминалисты, как Хун и Уайт, – методичные люди. Им нельзя иначе. Результаты их работы всегда оспаривают адвокаты защиты в суде. Они зачастую используют расплывчатые определения («тупой предмет»), чем вызывают недовольство у копов, которые считают их не в меру осторожными перестраховщиками. Полицейские и криминалисты нуждаются друг в друге, но при этом обладают абсолютно разным темпераментом. Копам доставляет радость действие. Их нервируют заваленные бумагами письменные столы, от которых они стараются улизнуть. Их постоянно куда-то тянет. На поведение злоумышленников они реагируют автоматически: если тип, к которому они приближаются, резко поворачивает, например вправо, скорее всего, он прячет оружие. Они знают, какой наркотик оставляет следы ожогов на отпечатках пальцев (крэк) и как долго может прожить человек, если у него нет пульса (четыре минуты). Они продираются сквозь хаос, привыкшие к вранью и мерзостям. Такая работа причиняет мучения. В свою очередь, причиняет их и коп. И в самые мучительные моменты, когда мрак расплывается в душе, как краска в воде, его отправляют утешать родителей убитой девушки. Некоторым полицейским становится все труднее переходить от хаоса к утешениям, и они начисто утрачивают сострадание.

Криминалисты имеют дело с хаосом издалека, с его орбиты, находясь под защитой латекса. Криминалистическая лаборатория – среда, бесплодность которой всячески культивируется. Здесь не место стебу на грани. Копы ведут ближний бой с жизненным хаосом, криминалисты дают ему количественную оценку. Но и те, и другие – люди. Подробности расследований, в которых они участвовали, застревают в памяти. Например, детское одеяльце Патти Харрингтон. Даже став взрослой, она каждую ночь клала рядом с собой маленькое белое одеяло и поглаживала его шелковистые края, чувствуя себя в безопасности. Это детское одеяльце нашли между ней и Китом.

– Один и тот же тип, – сказала Хун.

Джим Уайт позволил себе улыбнуться и вернулся к работе.

Через несколько недель, когда 1996 год уже заканчивался, Хун сидела за своим столом и просматривала на компьютере таблицу, созданную в Excel. Ее составили по двадцати нераскрытым делам, по которым уже успешно провели ДНК-профилирование. В таблице содержались перекрестные ссылки на номера дел и имена жертв вместе с профилями, включающими пять определенных методом ПЦР локусов, или маркеров, которые в то время применялись в ДНК-дактилоскопии. Например, под маркером THO1 можно было увидеть результат «8, 7», и так далее. Хун понимала, что профили по делам Харрингтонов и Виттун совпадают. Но ее скользящий по таблице взгляд остановился еще на одном профиле. Она перечитала последовательность несколько раз и сравнила ее с другими, для дел Харрингтонов и Виттун, чтобы убедиться. Нет, ей не почудилось. Всё то же самое.

Пострадавшей в этом деле была восемнадцатилетняя Джанелл Крус, труп которой нашли в доме ее родителей в Ирвайне 5 мая 1986 года. Никто и никогда не предполагал, что убийство Крус связано с делами Харрингтонов и Виттун, несмотря на то что Крус жила в Нортвуде – том же микрорайоне, что и Виттун, и расстояние между их домами составляло всего две мили.

Сыграл роль не только более чем пятилетний промежуток времени. Или то, что Джанелл была на десять лет моложе Патти Харрингтон и Мануэлы Виттун: сама Джанелл была другой.

Ирвайн, 1986 год

[Примечание редактора: данная глава собрана из фрагментов записей Мишель.]

Короткая жизнь Джанелл Крус была не менее трагичной, чем ее смерть. Ее биологический отец давно перестал поддерживать с ней связь. В доме сменяли один другого ее отчимы и лица, заменявшие их, большинство из них обращались с ней жестоко. Мать Джанелл больше интересовалась вечеринками и наркотиками, чем воспитанием ребенка, – по крайней мере, так считала сама ее дочь.

Они несколько раз меняли место жительства: переехали из Нью-Джерси в Тастин, оттуда в Лейк-Эрроухэд, Ньюпорт-Бич и, наконец, в Ирвайн.

Когда Джанелл было пятнадцать лет, ее угостил наркотиками и изнасиловал отец ее лучшей подруги, Джанелл тогда была у них в гостях и осталась ночевать. Девочка рассказала об этом родным, те устроили скандал виновнику, служившему на расположенной поблизости военно-морской базе. Тот все отрицал. Когда семья Джанелл стала настаивать на своем, он натравил на них своих товарищей по службе, чтобы запугать и заставить отказаться от любых претензий. В полицию об этом преступлении не сообщили.

В последующие годы Джанелл начала бунтовать. Одевалась во все черное. Замыкалась в себе. Стала наносить себе раны. Употребляла кокаин – не столько ради развлечения, сколько для того, чтобы сбросить вес. Куда только мать ее не отправляла – от лагеря Христианской ассоциации молодых людей и программы «Корпус труда» до психиатрической больницы, где она прошла короткий курс лечения.

Джанелл получила школьный аттестат благодаря «Корпусу труда», затем вернулась в Ирвайн, где записалась в местный колледж и проводила время поочередно с шестью партнерами, большинство из которых были на несколько лет старше ее. Она начала работать как хостес в ресторане «Буллвинкль» – семейном заведении наподобие сетевых ресторанов «Чак-И-Чиз», названном в честь лося из «Приключений Рокки и Буллвинкля».

Как шутят местные жители, девиз Ирвайна – «шестнадцать почтовых индексов, шесть вариантов планировки». Или: «Ирвайн: у нас есть шестьдесят два синонима к слову “бежевый”». Джанелл блуждала в своем монохромном окружении, пребывая в каком-то угаре. Встряска, которой она искала и которую ей, как она надеялась, даст любовь, так и не произошла.

Третьего мая 1986 года ее мать и отчим уехали отдыхать в Канкун. На следующий вечер один из товарищей по «Буллвинклю» заглянул к Джанелл в гости – она сама признавалась, что после отъезда родителей ей стало одиноко. Они сидели у нее в спальне на полу, она читала ему свои стихи. Романтические надежды не давали ему уйти, и он слушал сорокапятиминутную аудиозапись ее сеанса у психотерапевта, которому она бурно жаловалась на свою отстойную семью. Неожиданно с улицы раздался шум, будто кто-то закрывал ворота или дверь. Джанелл выглянула в окно своей комнаты, после чего закрыла жалюзи. «Наверное, кошки», – сказала она. Чуть позже шум возобновился, на этот раз со стороны гаража.

Джанелл опять только отмахнулась: «Похоже, стиральная машина».

Ее коллега вспомнил, что на следующий день ему на учебу, и вскоре ушел. На прощание Джанелл дружески обняла его.

Днем 5 мая Линда Шин[24] ушла со своего рабочего места в агентстве недвижимости «Тарбелл», чтобы съездить в один из домов в Ирвайне по просьбе перспективного покупателя. Этот объект недвижимости по адресу: Энсина, 13, представлял собой одноэтажное строение с тремя спальнями и двумя ванными и был выставлен на продажу несколько месяцев назад. В доме по-прежнему жила его владелица вместе с четырьмя детьми, в том числе двумя взрослыми дочерями, и мужем. Дом с виду почти ничем не отличался от множества других таких же в Нортвуде, в том числе от расположенного на расстоянии всего мили дома номер 35 по улице Коламбус, где пятью годами ранее двадцатидевятилетняя домохозяйка была насмерть забита в собственной постели. Это нераскрытое преступление быстро забылось.

Дом, расположенный по адресу: Энсина, 13, выходил задней стеной к парку и был предпоследним в конце непроезжей улицы, перегороженной живой изгородью с разрывом посередине и упиравшейся в незастроенный участок, обозначавший границу цивилизации. Несколько миль апельсиновых плантаций и открытых полей отделяли Нортвуд от ближайших городов – Тастина и Санта-Аны. Всего за десять лет до описываемых событий апельсиновые деревья росли и на той земле, где теперь находились дом номер 13 по улице Энсина и окружающий его район. Через два десятилетия остатки плантаций полностью исчезли под натиском урбанизации, и гигантские торговые комплексы и однообразные кварталы жилой застройки заполнили все расстояние между соседними городами.

Шин прибыла на место и позвонила в дверь. У дома был припаркован бежевый «Шевроле Шеветт», однако на звонок никто не ответил, и риелтор повторила попытку. Тишина затягивалась, совсем как несколькими часами ранее, когда она безуспешно пыталась дозвониться сюда по телефону. Вынув ключ из почтового ящика, она сама отперла дверь.

Оглядевшись, Шин заметила, что в гостиной включен свет. В кухне на столике для завтрака стоял пакет молока. Газета была открыта на странице с объявлениями о вакансиях. Шин положила на обеденный стол свою визитку и направилась в гостиную, откуда через раздвижную застекленную дверь посмотрела во двор за домом и увидела несколько садовых стульев и шезлонг с расстеленным на нем полотенцем. Потом прошла к двери спальни родителей, повернула ручку, но дверь была заперта. Вторая спальня выглядела так, словно принадлежала ребенку. Войдя в последнюю спальню в конце коридора, Шин увидела на постели неподвижное тело молодой женщины с наброшенным на голову одеялом.

Ужас пронзил Линду Шин. Ей вдруг показалось, что в доме она не одна. Наверное, она оказалась не в том месте не в то время и увидела то, чего не должна была видеть. Женщина в постели выглядела не спящей, а потерявшей сознание – возможно, от передозировки наркотиков, – или мертвой. Шин молнией вылетела из дома номер 13 по улице Энсина, вернулась к себе в офис и рассказала о находке своему боссу, Норму Прато[25]. Он велел ей снова позвонить в тот дом. Так она и сделала – два раза. К телефону никто не подошел.

Линда и Норм изложили ситуацию коллегам Артуру Хоугу[26] и Кэрол Нослер[27] из агентства «Сенчури 21», которые занимались продажей дома. Скептически настроенные, эти двое отправились в дом на улице Энсина, вошли и действительно обнаружили тело молодой женщины, без всякого сомнения мертвой. Хоуг позвонил в полицию и сообщил, что нашел неизвестную с проломленной головой.

Офицер департамента полиции Ирвайна Барри Анинаг первым прибыл на место происшествия. В доме его встретил Артур Хоуг, который вышел из кухни и скороговоркой произнес: «В спальне труп. В спальне труп».

Эти же слова он повторил еще несколько раз, пока Анинаг направлялся к последней спальне по коридору. На постели лежало тело обнаженной молодой женщины, в которой позднее опознали Джанелл Крус. Тело уже остыло, пульс не прощупывался. Жертва лежала на спине, ее грудь и лицо закрывало одеяло, на котором расплылось огромное темное пятно. Анинаг медленно поднял одеяло, упрямо льнущее к лицу мертвой, и увидел огромную рану на лбу, ссадины на носу и настоящую кровавую маску. Три зуба были выбиты, два из них нашли в волосах убитой.

Лабораторный анализ выявил сперму в частицах засохшей жидкости между ног убитой. На теле нашлись клочки синих волокон, по-видимому, от ткани, которую неизвестный разорвал, стоя над жертвой.

С восточной стороны дома были обнаружены следы теннисных туфель. На месте преступления не нашли ни веревок, ни оружия.

Позднее выяснилось, что пропал тяжелый красный разводной ключ, который хранился во дворе за домом.

Полиция опросила соседей, но не собрала почти никаких полезных зацепок. Вечером накануне убийства агент компании, занимающейся мытьем окон, ходил по округе, раздавая желтые листовки. Соседский мальчишка, услышав об убийстве девушки в доме номер 13 на Энсина, сообщил копам, что видел поблизости в поле сломанную бейсбольную биту. Полицейские последовали за ним к тому месту. На поверхности почти целой биты улитка оставила дорожку слизи. Вокруг росла трава. Бита явно пролежала на этом месте некоторое время.

Один из соседей слышал, как «Шеветт» Джанелл с его характерными громкими выхлопами подъехал к дому около 23.15 – примерно через час после того, как коллега Джанелл покинул ее дом. Сосед слышал, как умолк двигатель и хлопнула дверь.

Тем же утром в четыре и в половине шестого двое соседей из разных домов заметили, что дом семьи Джанелл «необычно ярко освещен».

Сестра Джанелл, Мишель, проводила отпуск в Маммоте, когда ей позвонили и сообщили: «Джанелл скончалась».

Связь оставляла желать лучшего, и Мишель недоверчиво повторила то, что, как ей показалось, она услышала: «Джанелл сочеталась браком?»

Во второй раз слышно было лучше.

Старший следователь Ларри Монтгомери и его коллеги приступили к изучению подробностей жизни Джанелл и выяснили, что незадолго до смерти в ее жизни появилась длинная вереница молодых мужчин. Среди них был Рэнди Гилл[28] из лагеря Христианской ассоциации молодых людей, который занимался сексом с Джанелл и звонил ей в ту самую ночь, когда ее убили. Предположительно, у него имелись проблемы с алкоголем. Джанелл порвала с ним за две недели до смерти. Был еще Мартин Гомес[29] – ранее судимый, познакомившийся с Джанелл на предыдущем месте работы: он перевел их отношения в сексуальную плоскость, а когда стал слишком навязчивым и принялся контролировать ее во всем, она с ним рассталась. Филип Майклс[30], спасатель, с которым Джанелл только начала встречаться, провел с ней день накануне ее убийства. Он тоже спал с Джанелл, хотя поначалу отрицал это.

Были еще Дэвиды: Дэвид Деккер[31], познакомившийся с Джанелл в лагере Христианской ассоциации молодых людей, где он работал психологом, а она отдыхала, – он виделся с ней за два дня до ее смерти; Дэвид Томпсон[32] (не путать с Роном Томсеном – последним юношей, который видел ее живой), работавший вместе с ней в «Буллвинкле»; и Дейв Ковальски[33], еще один бойфренд, который навещал Джанелл у нее дома в день ее смерти и признался ей в любви. В знак своих чувств он подарил ей наручные часы «Сейко». Их нашли рядом с ее телом.

Были также чокнутые или маргиналы вроде Брюса Вендта[34] – парня с заскоками, который побывал в доме Джанелл незадолго до убийства. В адресной книжке Джанелл его имя сопровождалось припиской: «Козел, придурок, говнюк, пидор».

А еще был тот, кто признался.

Том Хикел[35] вел свой фургон из кино домой, рядом сидел его друг Майк Мартинес[36]. На полпути Мартинес вдруг повернулся к Тому и сказал: «Мне надо выговориться». К тому, что было дальше, Хикел оказался не готов.

– Я убил ее, – объявил Мартинес, словно сбрасывая с души камень. – Я убил Джанелл. – Вид у него был предельно серьезный. – Помнишь, у меня была такая стальная штуковина?

– Не знаю, про какую стальную «штуковину» ты говоришь, – ответил Хикел.

– Не важно, – продолжал Мартинес. – Мне просто хотелось посмотреть, хватит ли мне духу на убийство. Все началось в ванной. Сначала я с ней подрался. Я ударил ее этой стальной штуковиной.

Хикел спросил, что он почувствовал при этом.

Мартинес объяснил:

– Вообще ничего. Все было нормально.

Хикел попытался скрыть охвативший его страх.

– Я хотел узнать, хватит ли мне духу убить Дженнифер[37], – объяснил Мартинес. Дженнифер звали его девушку. – И плевать, если меня посадят на двадцать пять лет. Все равно здесь сейчас нет смертной казни. Я убил Джанелл и поплачусь за это.

Мартинес рассказал Хикелу, что побывал дома у Джанелл за неделю до ее смерти. Познакомился с ее родителями, узнал, что они уезжают из города и Джанелл останется одна.

– Я купил в «Большой пятерке» однозарядное ружье, – продолжал изливать душу Мартинес. – И прикончу Дженни выстрелом из него, потому что она должна умереть.

Хикел изо всех сил старался держаться как ни в чем не бывало.

– А потом я сам сдамся копам, – пообещал Мартинес. – Это будет в субботу. – В какую субботу, он не уточнил.

Прежде чем они расстались, Мартинес сказал Хикелу, что насчет убийства Джанелл он просто пошутил.

– Хотел посмотреть, что ты будешь делать.

Хикел сделал вот что: он отправился в полицию – с которой Майк Мартинес был явно знаком не понаслышке. У него уже имелись приводы за попытку хранения марихуаны, ограбление торговой точки и жилого дома, нападение и побои, он дважды пытался покончить с собой и один раз с этой целью выпил средство для прочистки труб. Обвинения в ограблении жилого дома, нападении и побоях стали результатом ссоры с Дженни – той самой девушкой, которую Мартинес собирался убить.

И, как выяснилось, Мартинес вновь повторил эту последовательность правонарушений в ночь накануне убийства Джанелл. В час ночи пьяный Мартинес вломился в дом Дженнифер через раздвижную застекленную дверь и начал скандалить, требуя, чтобы она объяснила, почему проигнорировала его при случайной встрече в ресторане на прошлой неделе. Пошатываясь, со стеклянными глазами, Мартинес признавался Дженнифер в любви и тут же критиковал ее религиозные убеждения. Она умоляла его уйти, но он не слушал и, судя по бессмысленному выражению лица, даже не слышал, что ему говорят.

– Почему ты мне не позвонила? – допытывался он.

Потом Мартинес вышел из комнаты. Думая, что он ушел совсем, Дженнифер осторожно сошла вниз и обнаружила его в кухне. Он резал полотенце на полосы кухонным ножом. Решив, что он собирается ее связать, Дженнифер подняла крик. Мартинес схватил ее, зажал ей рот ладонью, потащил в спальню и повалил на кровать. Она визжала и отбивалась, и в конце концов он ушел из дома, но всего на минуту.

Когда он вернулся, чтобы забрать свои ключи, Дженнифер снова закричала, требуя, чтобы он ушел. Он толкнул ее на диван, дважды ударил в рот и один раз по голове. И наконец ушел совсем.

Двадцать первого июня Майка Мартинеса арестовали возле его дома в Гарден-Гроув. В полицейской машине по дороге в участок Мартинес не переставая твердил: «Я бы сам сдался. Том подставил меня. Я этого не делал. Так нечестно! Почему я?»

Потом он принялся разглагольствовать:

– А вам хватит доказательств, чтобы посадить меня прямо сейчас? Что-то не верится, потому что я ничего такого не делал… я вообще три года с Джанелл не виделся. Вам, наверное, доказательств все-таки хватит, – продолжал Мартинес. – Я же мексиканец. Денег у меня нет. Адвокат мне не по карману. Так что дадут мне государственного защитника, а он скажет, чтобы я соглашался на пятнадцать или двадцать пять лет. Будут мне, видно, клеить предумышленное убийство первой степени. Значит, двадцать пять лет. И вообще, что вы хотите мне предъявить? Первую степень или вторую? Так нечестно. Чем вы меня накачали?

Магнитофон был включен и поставлен на запись. Копы не мешали болтовне задержанного. Он сам рыл себе яму.

– Похоже, я влип, как будто бы тянет на предумышленное первой степени, так? Полным-полно народу, почти все черные и мексиканцы, как я, ни в чем не виноваты, а нас делают крайними. Хоть кровь возьмите на анализ. Увидите, что я невиновен, а потом и настоящего убийцу поймаете. А если я ни в чем не виноват, можно мне засудить Тома? Только думаю, не выгорит дело. Просто Монтгомери схватится за то, что подвернулось, вот и все.

В участке сотрудник «Голд-Кост лабораториз» взял у Мартинеса кровь. Эксперт-криминалист настоял на том, чтобы собрать образцы волос.

В начале июля результаты анализа крови Майкла Мартинеса вернулись из лаборатории к Монтгомери. Мартинес был исключен из списка подозреваемых. Товарища Джанелл по работе тоже исключили из этого списка. До появления ДНК-дактилоскопии оставался еще год, но прогресс в серологии – науке о сыворотке и других биологических жидкостях, – уже обеспечивал следователей кое-какой информацией.

Убийца Джанелл обладал редкими генетическими характеристиками. Он принадлежал к числу «несекреторов», то есть не выделял антигены группы крови в такие биологические жидкости, как слюна, сперма и т. п. Несекреторы составляют примерно 20 процентов населения. Его фермент ФГМ (фосфоглицератмутаза) также относился к редкому типу. Эксперт из криминалистической лаборатории округа Ориндж сообщил следователю по делу Крус, что такое сочетание несекреторности и типа ФГМ, как у убийцы, встречается примерно у 1 процента населения.

Это сочетание не повлияло на его внешний вид, здоровье или поведение. Просто он обладал редкими маркерами.

Следователи были благодарны за результаты экспертизы, но им требовались имя и лицо. Они почти не сомневались, что искомое найдется в ближнем кругу общения Джанелл. Предположение, что виновник – один из молодых мужчин, с которыми она общалась, оказалось живучим.

Через десять лет, когда была получена ДНК-дактилоскопия убийцы, Мартинеса и всех прочих бойфрендов и просто друзей Джанелл окончательно исключили из списка подозреваемых. Никаких совпадений с изначальными подозреваемыми не обнаружилось. Однако результаты совпали с данными неустановленного преступника, совершившего еще три убийства.

Мэри Хун было присуще хладнокровие настоящего ученого, и ее трудно было ввергнуть в состояние шока. Но совпадения по делам Харрингтонов, Виттун и Крус поколебали ее выдержку. Широко открытыми глазами она уставилась в таблицу.

– Не может быть, – сказала она экрану своего компьютера.

Вентура, 1980 год

В управлении шерифа было сформировано особое подразделение по давним нераскрытым делам, на сотрудников которого возложили задачу разбираться с внезапным притоком новой информации. В январе 1997 года сотрудники общенациональной правоприменительной группы по нераскрытым делам начали рыться в старых папках с делами. Тем временем Мэри Хун разослала по факсу ДНК-дактилоскопию по делам Харрингтонов, Виттун и Крус в сотни криминалистических лабораторий по всей стране. Никто не ответил.

В феврале 1998 года следователь Ларри Пул перешел в группу из отдела преступлений на сексуальной почве. У Пула, ветерана ВВС, была военная выправка, а в его нравственных представлениях отсутствовали оттенки серого. Он любил Бога и терпеть не мог бранные слова. Когда копов спрашивают, что в их работе им особенно нравится, большинство вспоминают случаи, когда они действовали под прикрытием, об адреналине, выброс которого заставлял их действовать, забыв об осторожности. Пул никогда не работал под прикрытием. И не мог себе представить, что когда-нибудь будет. Однажды он допрашивал содержавшегося в камере смертников в другом штате серийного убийцу по поводу пропавшей в Южной Калифорнии женщины: полиция подозревала, что ее убил он. Пул предложил убийце сказать ему, где спрятан труп. Это был бы правильный поступок. Для него самого. Для родных убитой. Убийца начал осторожно прощупывать почву для переговоров, высказался об условиях содержания в тюрьмах, которые в Калифорнии были лучше, надеялся на перевод в обмен на информацию.

Пул собрал бумаги и поднялся из-за стола.

– Ты умрешь здесь, – сказал он и вышел.

Работа с «висяками» его устраивала. Они были похожи на бланки, которые вряд ли смогли бы заполнить менее терпеливые копы, привыкшие действовать с наскока. А Пул мог. Он был полуночником, мысленно запускал процесс поиска решения и обдумывал сложные следственные задачи в фоновом режиме, пока в самый неожиданный момент, например во время чистки зубов или когда он садился в машину, к нему не приходил ответ. Другие копы могли поговорить с отцом семейства, который только что поставил на уши всех домочадцев, так, будто они давние приятели и не раз вместе пили пиво на бейсбольном матче: они мирились с некоторой нравственной неоднозначностью – или, по крайней мере, делали вид, что мирятся. А для такого человека, как Пул, не умеющего притворяться, идеально подходили «висяки». В управлении шерифа он был ветераном, прослужив двенадцать лет, но в отдел расследования убийств перешел сравнительно недавно. Его новым заданием стала картонная коробка с материалами по трем делам – Харрингтонов, Виттун и Крус. В этой коробке были заключены четыре отнятые жизни. И одно безликое чудовище. Пул сказал себе, что будет искать решение, пока не найдет его.

На полях одного из отчетов в деле Харрингтонов он заметил номер дела, которым занималась полиция Вентуры. Он позвонил туда и навел справки. Ему сообщили, что это дело об убийстве Шарлин и Лаймана Смит – нашумевшем в Вентуре преступлении. Лайман был известным юристом и в ближайшее время ожидал перевода в суд более высокой инстанции. Красавица Шарлин ранее служила у него секретарем, затем стала его второй женой. В воскресенье, 16 марта 1980 года, Гэри Смит, двенадцатилетний сын Лаймана от первого брака, приехал к дому отца на велосипеде, чтобы скосить траву на газоне. Передняя дверь оказалась незапертой. Привлеченный звуком будильника, мальчик осторожно заглянул в хозяйскую спальню. На золотистом ковре валялись ошметки коры. Тонкое полено лежало в ногах кровати. Два силуэта под покрывалом были трупами его отца и мачехи.

Предположений и версий у следствия нашлось хоть отбавляй. За внешним лоском дома Смитов, стоящего на холме с видом на гавань Вентуры, скрывались нестабильность и драма. Романы на стороне. Далеко не безупречные сделки. Следствие быстро вышло на друга и бывшего делового партнера Лаймана по имени Джо Олсип. Олсип заезжал к Смитам вечером накануне их убийства: его отпечатки остались на бокале. Мало того, его духовник сообщил в полицию, что Олсип, по сути дела, во всем ему признался. Олсипа арестовали. На предварительное слушание дела полиция и обвинение шли, излучая уверенность. Их особенно порадовало то, что адвокатом Олсипа оказался Ричард Ханауолт, который приобрел известность, успешно защищая обвиняемых, задержанных за вождение в нетрезвом состоянии. Он питал особое пристрастие к сомнительным метафорам и абсолютно нелогичным выводам.

«В обеденный перерыв я задумался над определением слова “веский”», – объявил он в ходе судебных слушаний по делу Олсипа. А по поводу противоречащих друг другу вариантов изложения фактов в этом деле сказал: «Мало-помалу все начинает разворачиваться, как длинный ковер перед отелем».

Но то, что было принято за косноязычие Ханауолта, таило в себе бомбу. Анонимные осведомители посоветовали ему покопаться в прошлом духовника. Там он нашел историю десятилетней давности, облетевшую страну от Индианы до Вашингтона, – о том, как этот священник странным образом добивался защиты полиции и пытался вмешаться в ход следствия. Сержант Гэри Адкинсон, один из ведущих следователей по делу Смитов, предвкушал, что показания духовника расставят все по своим местам, и сжался, услышав, как злорадно Ханауолт разоблачал самого священника. После того как священник заявил, что его жизни грозит опасность, поскольку он выдал Олсипа, полицейское начальство снабдило его рацией. Однажды днем по рации полицейские услышали перепуганный, срывающийся голос священника: «Он здесь! Он на меня напал!» Совершенно случайно Адкинсон в этот момент находился на перекрестке улиц Телеграф и Виктория, на расстоянии всего одного квартала от дома священника, и поспешил к нему. Священник стоял в дверях дома, с глупым видом прижимая рацию к груди, и был явно ошеломлен, увидев Адкинсона так скоро.

– Он убежал, – пробормотал бывший духовник Олсипа.

В заключительной речи Ханауолту удалось придать месту преступления вид сюрреалистической картины, похожей на дело рук скорее чужака-психопата, нежели знакомого Смитов. Он упомянул и связывание жертв шнуром от портьер, и сокрушительные удары по их головам поленом, и отсутствие какого-либо света во всем доме, указывающее, что преступление совершалось в кромешной темноте. А еще – окно в ванной. Через него просматривалась вся спальня. В нескольких ярдах от окна находилась поленница, откуда убийца прихватил полено длиной в двадцать один дюйм.

После предварительного слушания прокурор округа Вентура освободил Джо Олсипа за недостатком оснований для содержания под стражей. Следственная группа вернулась к тому, с чего начала. Мнения в ней разделились. Одна половина считала, что убийца знал Смитов, вторая – что имело место непреднамеренное убийство на сексуальной почве. Несколько лет дело Смитов пролежало на полке в общем кабинете следователей; по прошествии десятилетия его отправили в подвал к вещдокам.

Ларри Пул объяснил полицейским Вентуры, что в управлении шерифа округа Ориндж хранится нераскрытое дело о серийных убийствах, в котором фигурируют четыре жертвы и имеется явное сходство с делом Смитов. И попросил прислать все материалы судебной экспертизы по этому делу в криминалистическую лабораторию округа Ориндж. Посылку из Вентуры вскрыла Мэри Хун, внутри нашлась только пара предметных стекол. У Мэри упало сердце. Ватными палочками, с помощью которых брались образцы на месте изнасилования, проводили по предметным стеклам, так как с ними было проще изучать сперму под микроскопом. И, как правило, использованные палочки прилагались к стеклам. Криминалист всегда стремится работать с как можно большими объемами биологического материала.

Семнадцатого февраля 1998 года Пул получил отчет от Хун. Ей удалось провести ДНК-профилирование по образцам спермы с предметных стекол. Лаймана Смита из списка источников спермы можно было исключить.

ДНК-профиль совпал с профилями по делам Харрингтонов, Виттун и Крус.

Кое-кто из наиболее опытных сотрудников полиции Вентуры отказался поверить услышанному. У детектива Расса Хейза, одного из ведущих следователей по делу Смитов, взяли интервью для одного из выпусков «Материалов нераскрытых дел»[38], вышедшего в эфир через несколько лет. «Я был совершенно ошеломлен», – сказал он, вспоминая результаты ДНК-дактилоскопии, и покачал головой, демонстрируя недоверие к технологиям, свойственное консервативно настроенным представителям старшего поколения.

– Я не мог в это поверить, – говорил Хейз. – И не верил.

Хейз вспомнил свою гипотезу о том, что убийца стоял за окном ванной с северной стороны дома, откуда видел спальню Лаймана и Шарлин, и его привело в ярость увиденное – скорее всего, акт интимной близости.

– Я решил, что это хорошо знавший их человек. Он заглянул через окно в их спальню и увидел нечто, из-за чего настолько рассвирепел, что ворвался к ним в дом и сделал то же, чем занимались они.

Вероятно, Хейз был прав насчет местонахождения за окном. И насчет ярости. Но не насчет близкого знакомства. Шарлин Смит, к своему несчастью, стала для преступника лишь очередной заменой чувственных, насмешливых женщин – матери, школьной подружки, бывшей жены, – которые неодобрительным кольцом выстраивались вокруг него в его грезах наяву. Какофония их презрения всегда ставила его на колени, жест, которым он схватил полено, выражал возбуждение, переродившееся в ненависть, и был суровым приговором, вынесенным единственным судьей – его извращенным разумом.

Счет трупов остановился на шести. С опозданием почти в двадцать лет методы преступника подверглись изучению. Как он приспосабливался к менявшимся обстоятельствам? Насколько подвижным был? Составление карты преступлений заражало ощущением поиска самой первой жертвы. Где преступник жил, прежде чем перебрался в Вентуру? Одни рылись в статьях из старых газет, другие задавались вопросами, не связаны ли между собой преступления не только в Вентуре и Ориндже, но и в Санта-Барбаре. «Возможно, двойные убийства взаимосвязаны, считает полиция», – гласил заголовок в номере «Санта-Ана реджистер» от 30 июля 1981 года. Спустя почти двадцать лет три округа вновь сравнивали имевшуюся у них информацию. Обнаружились некоторые различия: двое мужчин из Санта-Барбары были застрелены, когда оказали сопротивление, – однако параллелей было слишком много, чтобы полностью сбросить эти преступления. Праздное шатание и подглядывание в окна. Ночные нападения на представителей среднего класса, которых преступник заставал спящими. Факт забивания жертв насмерть. В деле снова фигурировали заранее нарезанный материал для связывания и отпечатки подошв теннисных туфель. И множество других подробностей, аналогичных тем, которые были отмечены в двух двойных убийствах в городке, расположенном в сорока милях севернее.

[Примечание редактора: расследование в Вентуре было, несомненно, самым запутанным из всех. Мишель планировала подробно и всесторонне осветить его, но в конечном итоге Вентура представлена в этой книге лишь частично, так как попытки получить материалы дела затянулись.

В 2014 году Мишель заплатила суду округа Вентура 1400 долларов за полную копию стенограмм предварительного слушания по делу Джо Олсипа. Все 2806 страниц пришлось перепечатывать с микропленки. Позднее Мишель вспоминала, с каким недоумением и одновременно насмешкой смотрела на нее сотрудница суда, выдавая толстый том свежеотпечатанных архивных материалов.

Чтение стенограмм, где повсюду встречались дразнящие упоминания о деталях, подробно задокументированных в официальных протоколах, только сильнее разожгло в Мишель жажду завладеть материалами этого дела. В январе 2016 года оно наконец попало к ней в руки в виде трех дюжин коробок с материалами по «Убийце из Золотого штата», собранными в управлении шерифа округа Ориндж. К моменту своей смерти Мишель прочитала большую часть материалов дела об убийстве в Вентуре, относящихся главным образом к ложному следу – Джо Олсипу, но изложить суть прочитанного уже не успела.

Более подробный отчет о расследовании дела Смитов и обвинениях, выдвинутых против Джо Олсипа, смотрите в цикле статей Коллин Кейсон «Безмолвный свидетель»[39] – прекрасном справочном материале, опубликованном в газете «Вентура каунти стар» в ноябре 2002 года.]

Голета, 1979 год

[Примечание редактора: фрагменты этой главы были составлены из разных вариантов черновиков «По следам убийцы».]

Этот человек подошел к Линде[40], когда она утром уходила на работу.

– Вчера вечером мою собаку ранили у вас во дворе за домом, – сказал он.

Он был молод, чуть за двадцать, с суетливыми движениями и детским, напоминавшим эльфа лицом. Человек указал на пешеходный мостик через речушку в двухстах футах от того места на Беркли-роуд в Голете, где они стояли. Они с его собакой Кимо пришли вон оттуда, объяснил он. Кимо был спущен с поводка, хозяин неторопливо шел, отстав от собаки. Голета – в основном спальные районы с репутацией безопасных, даже скучных, но все равно мало кто бродит возле реки Сан-Хосе-Крик в одиночку поздно вечером. Узкая речная долина извилисто спускается с поросших чапаралем гор к востоку от города, по берегам растут огромные, раскидистые деревья – платаны, ольха и эвкалипты с их сморщенной, тонкой, как бумага, корой, как будто изодранной когтями. Там нет света, а единственные звуки – топот и шорох невидимой живности, снующей в поисках пищи.

Но Кимо – крупный пес, прирожденный охранник, помесь немецкой овчарки и аляскинского маламута весом 120 фунтов. Его хозяину и в голову не могло прийти, что с Кимо может что-нибудь случиться. Перейдя по пешеходному мостику на сторону жилого района, он увидел, как Кимо метнулся в проулок между домами Линды и ее соседей. Должно быть, там находилось то, что привлекло внимание пса. Кимо был любопытным. С того места, где находился мужчина, квартал 5400 по Беркли-роуд казался тихим. Вплоть до 60-х годов XX века Голета выглядела как сплошные рощи грецкого ореха и плантации лимонов, и кое-где, особенно вблизи реки, легко было представить себе, какой она была раньше – без рева двигателей и гула электроники, лишь покров темноты, приглушающей звуки, да россыпь огоньков в окнах одноэтажных фермерских домов. Доска для серфинга на крыше микроавтобуса «Фольксваген» на чьей-то подъездной дорожке служила единственным напоминанием о том, что дело происходит в предместье одного из городков Южной Калифорнии ранней осенью 1979 года.

Пронзительный визг разорвал тишину. Через несколько секунд вновь появился Кимо, неверным шагом добрел до хозяина по тротуару и упал к его ногам. Мужчина перевернул пса. Из длинной раны у него на животе сочилась кровь.

Кимо выжил. После лихорадочных метаний, постучав в двери нескольких соседних домов, его хозяин наконец нашел телефон и вызвал помощь. Ветеринары наложили на рану семьдесят стежков, шрам растянулся от грудины до самого низа живота. Но хозяин по-прежнему гадал, откуда взялась рана. Линда поняла его. Работа могла подождать. Позвав на помощь ближайшего соседа, они втроем внимательно осмотрели боковые и задние дворы в поисках острых предметов вроде ножа от газонокосилки или обломка штакетника, о который могла пораниться собака. Но ничего не нашли. Еще одной странностью стал залитый водой газон перед домом Линды. Примерно в то же время, как поранился Кимо, кто-то, видимо, открыл кран с надетым на него шлангом и оставил воду течь.

Линда так и не узнала, как зовут хозяина собаки. Он вежливо поблагодарил ее и ушел. Вскоре она забыла об этом случае и не вспоминала до тех пор, пока другой мужчина не подошел к ней возле ее дома в июле 1981 года – тоже с вопросом. За полтора года, прошедших с тех пор, как пострадал Кимо, многое изменилось. Желтую ленту, какой отмечают место преступления, в окрестностях видели трижды – редкость для такого крохотного района, площадью менее двух квадратных миль, и настолько уютного, что даже помощники шерифа добродушно называли местных подростков, которых регулярно ловили на плантациях авокадо за курением травки, «красноглазой бандой».

Это была территория округа Санта-Барбара, место, где располагалось принадлежащее президенту Рейгану ранчо площадью 688 акров, а также популярное место отдыха состоятельных дилетантов, интересующихся культурой хиппи, где можно было весь день носить резиновые шлепанцы, или ломать комедию на инсценированном родео, или любоваться имеющей историческую ценность и бережно сохраняемой испанской архитектурой, не испорченной кричаще-яркими рекламными щитами (запрета на них удалось добиться после многолетней кампании, которую возглавили эстетически настроенные общественные деятели). С 1950 по 1991 год единственными местами остановки на шоссе номер 101 на протяжении 435 миль от Лос-Анджелеса до Сан-Франциско были четыре светофора в Санта-Барбаре. Их наличие объяснялось (тут каждый мог выбрать версию по своему вкусу) опасениями местных, что автомобильные развязки закроют от них панораму океана, или тем, что они желали залучить туристов в местные магазины, или же просто считали, что люди должны остановиться и понаблюдать, как течет жизнь, а разве найдется для этой цели место лучше, чем Санта-Барбара, американская Ривьера, раскинувшаяся между скалистой горной цепью и Тихим океаном? Кому не захочется постоять на красный сигнал светофора в раю? В конце концов выяснилось, что никому. Аварий случалось множество, по выходным транспорт создавал пробки, загрязнение от машин, стоящих с включенным двигателем, достигло огромных масштабов.

Следователям казалось, что они поняли: в ту ночь он научился осторожности. Догадались, что та ночь изменила его. Первое преступление, которое им удалось связать с ним, закончив тем самым обратную перемотку, было совершено 1 октября 1979 года. Менее чем через неделю после того, как ранили Кимо. В ту ночь одну пару из Голеты, жившую на Куин-Энн-лейн, разбудил слепящий свет фонарика и шепот сквозь стиснутые зубы. Женщине приказали связать ее партнера. Потом неизвестный связал ее саму. Он шарил повсюду, выдвигал и задвигал ящики. Ругался. Угрожал. Требовал денег, но не слишком настойчиво. Увел женщину в гостиную, заставил лечь ничком на пол, накинул теннисные шорты ей на голову. Она услышала, как он идет на кухню. Услышала, как бормочет себе под нос: «Я убью их, я убью их, я убью их».

Благодаря приливу адреналина женщина сумела избавиться от веревок и с криком выбежать из дома через переднюю дверь. Ее партнеру, оставленному в спальне, удалось на связанных ногах допрыгать до заднего двора. Когда он услышал, что неизвестный тоже вышел из дома, то упал на землю и откатился за апельсиновое дерево, чудом ускользнув от мечущегося по земле луча фонарика.

По соседству с парой жил агент ФБР. Встревоженный криками женщины, он выбежал из дома как раз вовремя, чтобы увидеть, как неизвестный яростно крутит педали, удирая на краденом серебристом десятискоростном велосипеде «Нишики». Сосед успел разглядеть шерстяную клетчатую рубашку фирмы «Пендлтон». Джинсы. Нож в чехле. Теннисные туфли. Размытое пятно темных волос. Агент бросился к своей машине. Велосипедист попался в свет его фар на расстоянии нескольких кварталов, на Сан-Патрисио-драйв. Заметив, что его догоняют, неизвестный бросил велосипед и перелез через забор между двумя домами.

Пострадавшие смогли дать лишь общее описание преступника. Белый мужчина. Темные волосы до воротника рубашки. Рост пять футов и десять или одиннадцать дюймов. Ему лет двадцать пять, предположили они.

Больше описывать его приметы было некому: ни одна из его последующих жертв не выжила.

Трупы нашли в спальне.

Утром 30 декабря 1979 года помощникам шерифа округа Санта-Барбара поступил звонок из дома номер 767 по авениде Пекуэна, принадлежавшего врачу-остеопату Роберту Офферману. Близкие друзья Оффермана, Питер и Марлин Брэди[41], приехали, как было условлено, поиграть в теннис с доктором и его новой подругой Александрией Мэннинг, и обнаружили, что раздвижная застекленная дверь в их доме открыта. Друзья вошли внутрь, позвали Оффермана, но ответа не дождались. Питер прошел через гостиную и заглянул в открытую дверь спальни по другую сторону коридора.

– Там, в постели, какая-то голая девушка, – сообщил он жене.

– Уходим, – ответила Марлин, не желая мешать хозяевам дома, и они повернулись, чтобы выйти.

Но не сделав и нескольких шагов, Питер остановился. Что-то тут было не так. Он ведь звал Оффермана громко, во весь голос! Повернувшись, он снова направился к спальне.

Когда прибыли помощники шерифа, Марлин Брэди в слезах стояла перед домом.

– Там, внутри, два мертвых человека, – сообщила она.

Дебра Александрия Мэннинг лежала на постели справа, ее голова была повернута влево, запястья связаны за спиной белым нейлоновым шпагатом. Офферман стоял на коленях в изножье постели, сжимая в руке кусок того же шпагата. Судя по следам взлома, преступник проник в дом с помощью отвертки, вероятно, среди ночи, когда пара спала. Потрясая оружием, он, возможно, заявил, что собирается ограбить жильцов дома: два кольца, принадлежащих Мэннинг, были найдены спрятанными между матрасом и каркасом кровати.

Скорее всего, преступник бросил шпагат Мэннинг и потребовал, чтобы она связала Оффермана, что она и сделала, но некрепко. Следователи считают, что в какой-то момент, возможно, уже после того, как неизвестный закончил связывать запястья Мэннинг, Офферман высвободился и попытался оказать сопротивление.

Соседи сообщили, что примерно в три часа ночи они услышали выстрел, а потом, после паузы, еще один. Офферману трижды выстрелили в спину и грудь. Единственная рана Мэннинг обнаружилась в левой верхней части затылка.

На тумбочке у кровати Оффермана лежала книга «Твое абсолютное право» Роберта Алберти. Продолжались праздники. На входной двери висел зеленый венок с алыми цветами. В прихожей стояла сосна в ведерке. Обследуя место преступления, эксперты нашли завернутые в целлофан кости индейки, выброшенные в патио. Видимо, в какой-то момент убийца открыл холодильник и угостился остатками рождественского ужина доктора Оффермана.

Кем бы ни был убийца, той ночью во время охоты он вел себя как на иголках. Следователи нашли отпечатки подошв его кроссовок «Адидас» с характерным рисунком из звезд там, где он кружил у дома Оффермана. Заметили и примятые цветы на клумбе возле соседнего пустующего дома – номер 769 по авениде Пекуэна. Внутри дома имелись признаки незаконного вторжения, в частности в ванной, где остался кусок нейлонового шпагата.

В часы, предшествующие убийству, из того же района поступили сигналы о грабежах и проникновениях со взломом. Пара, живущая на Виндзор-корт, в полумиле от Оффермана, в 22.15 подъехала к своему дому и застала там незнакомца, который пробежал через гостиную к задней двери. Находясь в доме, хозяева слышали, как он перелез через забор за домом. Белый мужчина в темной рыбацкой шапке и темной куртке – вот и все, что они могли утверждать наверняка. Их пуделя он сильно ударил кулаком в глаз.

Еще несколько дней после убийства следователи продолжали находить куски нейлонового шпагата, брошенные в разных местах: на грунтовой дорожке вдоль Сан-Хосе-Крик, на газоне возле Куин-Энн-лейн. Но определить, когда шпагат был брошен на Куин-Энн-лейн, было затруднительно: через несколько домов жила пара, которая едва избежала участи Оффермана и Мэннинг всего за два месяца до этого. Все подробности в полицейских протоколах совпадали. Нейлоновый шпагат. Следы взлома. Отпечатки подошв кроссовок «Адидас».

Голета, 1981 год

Последний разговор с матерью запомнился Дебби Доминго главным образом тем, что обе они не говорили. Они орали. Было воскресенье, 26 июля 1981 года, самый разгар лета в Санта-Барбаре. Прибрежный туман с запахом сырых эвкалиптов рассеялся. Воды Тихого океана прогревались, волны с заманчивыми барашками набегали на мягкий песок, навстречу бесконечному ряду стофутовых пальм. Симпатичные мальчишки-подростки с прямыми волосами и без труда накачанными мышцами несли к воде свои доски той самой походкой, которую местные прозвали «серферской». В Санта-Барбаре продолжались чудесные деньки, и Дебби хотелось насладиться ими в свободное от подработки в театре «Гранада» время. Ей нравилась энергия Ист-Бич, особенно места, где играли в волейбол. Но была одна загвоздка, поэтому в тот день Дебби и остановила свой велосипед перед телефоном-автоматом на Стейт-стрит. В кармане шортов из обрезанных джинсов нашлась мелочь. К телефону подошла ее мать Шери. Дебби начала с главного.

– Мне надо заехать за купальником, – сказала она.

Неумолимый ответ матери удивил ее.

– Нет, – отрезала Шери.

Глаза Дебби зло вспыхнули. Вцепившись в трубку, она принялась настаивать на своем. Мать и дочь вернулись к тому, на чем остановились.

Это было четыре дня назад, за углом у дома номер 1311 по Анакапа-стрит – невзрачного строения, где разместился приют «Бутылка Клейна» для трудных подростков. Дебби явилась туда в середине июля – беглянка на велике, с наспех уложенной сумкой и доведенным до совершенства чутьем на правила и возможности их обходить. Но «Бутылка Клейна» оказалась совсем не похожей на закрытое заведение строгого режима. Об этом свидетельствовало обилие комнатных папоротников в плетеных кашпо. Пик популярности как раз переживала книга Алис Миллер «Драма одаренного ребенка» – бестселлер, рассказывающий о том, как выявить не сразу бросающиеся в глаза недостатки родительского воспитания даже в благополучных с виду семьях. Миллер призывала читателей «находить свою собственную истину» в проблеме возможного жестокого обращения с детьми и тем самым способствовала росту увлеченности психотерапевтическими беседами. Психологи в «Бутылке Клейна» пили чай из глиняных кружек и уверяли косноязычных подростков, что чувств, слишком банальных и постыдных, чтобы делиться ими, не бывает.

Помимо справедливого распределения домашних дел в приюте действовало еще одно правило: дети могли уходить отсюда и приходить, когда им вздумается, но должны были подписать согласие участвовать в сеансах психотерапии. Сотрудники приюта организовали встречу Шери и Дебби в присутствии психолога, задачей которого было помочь разобраться в их проблемах.

Семья Доминго, видимо, казалась идеально подходящей для вмешательства с целью примирения. Среди членов этой семьи не было наркоманов с остекленевшими глазами, ходячего свидетельства стресса и родительского пренебрежения. Совсем напротив. Мать и дочь были красавицами с тонкими чертами лица. Обе придерживались пляжно-небрежного стиля: минимум косметики, сандалии-гуарачи, топики с рисунком и джинсы. Дебби небрежно заплетала волосы в косу или закрепляла их сбоку заколкой. Тридцатипятилетнюю Шери, очень стройную, похожую на Натали Вуд, работа офис-менеджером приучила держаться приветливо и деловито. Дебби обладала более пышными формами; взгляд ее широко поставленных голубых глаз был, как и у многих подростков, устремлен не в перспективу, а на непосредственное окружение. Обе сияли здоровьем, излучали уверенность в себе и спокойствие.

Когда пришло время встречи, все, бегло обменявшись любезностями, расселись по местам. Как только Дебби и Шери устроились рядом на диване, будто две птицы на проводах, их прорвало. К тому времени их сражения уже давно были полны бешенства и развивались по одному и тому же злополучному сценарию, при котором лишь иногда менялись ролями. В уговорах они не нуждались. Границы. Правила. Бойфренды. Неуважение. Дебби даже не помнила, кем был их психолог – мужчиной или женщиной. Помнила лишь крик и смутно – присутствие третьего лица в комнате, которое, очевидно, видело, что происходит, но демонстрировало ошеломленную беспомощность. В конце концов Дебби сбежала, как случалось прежде, – в вихре темных волос унеслась на велосипеде, запихав в сумку все свое имущество. Через две недели ей исполнялось шестнадцать.

Шери видела, как город поглощает ее дочь, и тревожилась. Санта-Барбара обольщала. И обманывала. Здесь господствовало обещание романтики, а возможные опасности казались нереальными. После того как продолжавшееся девятнадцать секунд землетрясение разрушило большую часть делового центра Санта-Барбары в 1925 году, город был заново отстроен в единообразном испанском колониальном стиле: белые оштукатуренные стены, невысокие крыши под красной черепицей, чугунные решетки. Ориентированные на сохранение городского облика общественные лидеры продолжали следить, чтобы застройка была малоэтажной, а рекламные щиты отсутствовали. Здесь сохранялась приветливая атмосфера небольшого городка. Вот уже тридцать два года один эмигрант из Греции, «человек с попкорном», ежедневно продавал детские вертушки и попкорн из своего фургончика у Стернз-Уорф. Душными вечерами в распахнутые окна вплывал аромат ночного жасмина. Шум океанского прибоя убаюкивал местных жителей.

Но непостоянство подкрадывалось. Появлялись бурные подводные течения. Спад погубил много компаний из делового центра. На Стейт-стрит еще не слыхали про запрет на распитие спиртных напитков в общественных местах, слоняющиеся под ночам пьяницы орали друг на друга, прерываясь только для того, чтобы помочиться и проблеваться. Меняли облик музыкальные клубы. Фолк и диско были вытеснены более агрессивным панком. В местных газетах писали о неизвестном мужчине, который названивал детям в возрасте одиннадцати-пятнадцати лет и говорил, что они умрут. Другой телефонный хулиган, возможно, тот же самый, уверял женщин, что разберется с их мужьями, если они не выполнят его требования. Местные копы прозвали негодяя «Наш суфлер».

На перекрестке Стейт-стрит и шоссе номер 101, одной из главных трасс, ведущих с севера на юг через всю Калифорнию, был установлен светофор, и на протяжении более чем десятилетия пестрое сборище хиппи околачивалось здесь с самодельными табличками, прося подвезти их куда-нибудь в Сан-Диего или Юрику. Эта традиция настолько прижилась в Санта-Барбаре, что на заправках «Тексако» держали фломастеры, чтобы автостопщикам было чем писать на картонках.

Но в последнее время было трудно не заметить, что, несмотря на все их балахоны и тамбурины эпохи «лета любви», хиппи уже не молоды. Если присмотреться, становилось видно, что они состарились не только от солнца и ветра, но и от неудач разной степени тяжести, погасивших свет в их глазах. Табличек с названиями пунктов назначения стало меньше. Некоторые хиппи просто вышагивали целыми днями туда-сюда.

Пурпурная бугенвиллея Санта-Барбары могла отвлечь внимание от тонких трещин на ее фасаде. Шери надеялась, что с Дебби здесь ничего плохого не случится. Каждая мать то и дело мысленно перебирает ужасы, которые могут обрушиться на ее ребенка. Наоборот случается редко. Да и с какой стати? Особенно если речь идет о подростках, которые, сначала воспринимая родителей как богов, а потом – как живых людей, в промежуточный период относятся к ним как к препятствию, на редкость громоздкой двери, которую не сдвинешь с места.

Нет, с точки зрения сотрудников «Бутылки Клейна», именно Дебби находилась «в группе риска». В историях красивых девочек-подростков, сбежавших из дома, финал редко бывает хорошим. Но на этот раз все именно так и получилось.

Отсутствие Дебби Доминго дома спасло ей жизнь.

Шери понимала, что ее трудности с Дебби – просто временное явление, ухаб на жизненном пути, и что вскоре все у них наладится. Они еще посмеются, вспоминая об этом, когда дети самой Дебби вступят в подростковый возраст. А пока ей требовались решения. Ее, как офис-менеджера, все считали заботливой мамашей-наседкой, а она, похоже, не могла ни справиться с родной дочерью, ни как следует позаботиться о ней.

– Как тебе это удается? – спрашивала Шери свою лучшую подругу Эллен[42], сидя у нее в джакузи во дворе за домом и потягивая вино. С Эллен и ее мужем жили три приемные дочери-подростки. Все девочки родились с наркозависимостью. Их подбросили под чью-то дверь. Шери поражалась тому, как прилично они вели себя теперь.

– Все дело в дисциплине, – ответила Эллен.

С точки зрения Эллен, с приучением Дебби к дисциплине Шери запоздала. Девочке слишком многое дозволялось. Эллен настаивала на своем праве каждую минуту быть в курсе, где находятся ее дочери. Они знали: стоит им прогулять урок, и либо Эллен, либо ее муж Хэнк явятся в школу с плакатом, на котором назовут самих себя нерадивыми воспитателями. Боязнь опозориться перед всей школой держала девочек в узде.

А Шери старалась водить Дебби на длинном поводке. Проявляла терпение, когда Дебби не являлась домой к назначенному часу или не сообщала, где находится. Шери была рассудительной и оптимистичной по натуре, она считала поведение Дебби типичным для подростка и не спешила с наказаниями. Это пройдет, говорила она. Шери родила дочь в девятнадцать лет, и в те счастливые дни, когда мать и дочь вместе примеряли одежду в торговом центре или обедали в своем любимом ресторане «Панчо Вилья», им нравилось, когда их принимали за сестер. Услышав такие предположения, они радостно хихикали. И незнакомые люди понимали, что ошиблись. Разумеется, эти двое не сестры. Они подруги.

Вот почему все те месяцы, пока конфликт нарастал и Дебби вопила: «Плевать мне на твои правила! Ты мне жизнь испортила!», ответ Шери, пусть и правильный, звучал робко и неуверенно: «Но я же твоя мама».

Сигналом к старту, с которого началось движение опасным курсом, стал развод. Шерил Грейс Смит познакомилась с Роджером Дином Доминго, техником-электронщиком береговой охраны, на два года старше ее, когда еще училась в старших классах. Они поженились вскоре после того, как Шери исполнилось восемнадцать, 19 сентября 1964 года в Сан-Диего. В следующем августе родилась Дебби, почти точно через год – сын Дэвид. Роджер ушел из береговой охраны и стал служить в методистской церкви, а затем устроился учителем в среднюю школу. В 1975 году семья переехала в Санта-Барбару.

Воспоминания Дебби о первых двенадцати годах ее жизни окутаны теплым янтарным сиянием. Шери раздает домашнее сахарное печенье. Пикники в парке Нохови-Фолс. Дебби нравилось, что у нее молодые родители – из тех, которые не наблюдают за тобой с лавочки, а подсаживают тебя на турник или вместе с тобой карабкаются по камням на берегу. Шери и Роджер были физически крепкими, подтянутыми людьми, выросшими в солнечном климате, и все их поведение свидетельствовало об этом. «До старших классов я вообще не знала, что такое цинизм», – говорит Дебби.

Как-то незаметно отношения между Шери и Роджером стали натянутыми. Немалая часть 1157-страничного отчета управления шерифа округа Санта-Барбара посвящена подробностям жизни Шери; на странице 130 Роджера расспрашивают о том, каким был их брак, в особенности их социальная жизнь в Санта-Барбаре. Он вспоминает пикники на свежем воздухе. Им нравилось бывать в Солванге – расположенной неподалеку симпатичной деревушке в датском стиле. На середине беседы Роджер начинает вместо «мы» говорить «она»: Шери любила танцевать, ей нравилось «тусоваться». Неясно, кто взял это слово в кавычки – Роджер или его собеседник. Но выглядят они осуждающе. Шери не употребляла наркотики и не увлекалась алкоголем, слово «тусоваться» в большей мере относится к ее общительности. Роджеру хватало плетеной корзины и пледа, расстеленного на траве, а Шери в какой-то момент захотелось большего. В декабре 1976 года они расстались.

Роджер вернулся в Сан-Диего, Дебби и Дэвид жили на два города. Раскол в семье Дебби восприняла как удачную возможность. Она начала стравливать родителей друг с другом. Проверяла границы дозволенного. Пренебрегала домашними правилами. При малейшей попытке сопротивления хватала сумку и объявляла, что уходит к другому родителю. Так она металась мячиком для пинг-понга семь лет, переезжая из Сан-Диего в Санта-Барбару и обратно, переходила из школы в школу не меньше шести раз, иногда среди учебного года. К июлю 1981 года ее когда-то неплохие отметки заметно снизились. В Сан-Диего у нее появился парень старше ее, которого Шери и Роджер, редко соглашавшиеся в чем-либо, дружно невзлюбили.

Строптивый подросток, серьезно настроенный бунтовать, способен расшатать даже самую прочную семью, вдобавок ко всему в жизни Шери тоже происходили перемены, чреватые стрессом. В июне, в период экономического спада, их с Эллен уволили по сокращению штатов из «Тримм индастриз» – небольшой компании, производящей компьютерную мебель. Шери сразу же стала инициатором поисков новой работы: взяла напрокат пишущую машинку «Ай-Би-Эм селектрик» и принялась наводить лоск на свое резюме и резюме подруги. В довершение всего она вскоре решила переехать.

Несколько лет Шери с детьми, когда они не уезжали в Сан-Диего к отцу, жила в мини-гостинице в Монтесито. Но в мае двоюродная сестра отца Шери, которую в семье звали тетей Барбарой, позвонила и сообщила, что выставляет свой дом в Голете на продажу и переезжает во Фресно. Тете Барбаре не хотелось, чтобы дом пустовал, пока его не продали. Не согласится ли Шери с детьми присмотреть за ним?

Тетя Барбара жила на Толтек-уэй – заканчивающейся тупиком улице в тихом зеленом уголке на северо-востоке Голеты, возле реки Сан-Хосе-Крик. Дом с гонтовой кровлей, построенный в стиле кейп-код, имел надстройку над гаражом и ставни на окнах. В округе его называли «большой красный амбар». Решающим фактором для Шери стало то, что по чистейшему совпадению Эллен жила через дорогу, на Толтек-драйв.

В начале июня Шери и дети с помощью компании грузоперевозок доставили свое имущество в дом номер 449 по Толтек-уэй. Здесь густо росли эвкалипты. Тишина казалась не просто умиротворяющей, а продиктованной самой природой, но покой этих мест не заставил Дебби угомониться. С ее точки зрения, настоящая жизнь осталась в районе Меса в Санта-Барбаре или в Монтесито, где жили ее друзья. А здесь все казалось непостоянным. Временным. Риелтору предстояло показывать дом потенциальным покупателям. Табличка на газоне гласила «Агентство недвижимости “Сантана”. Продается». Дебби скучала по дурно влияющему на нее бойфренду из Сан-Диего и постоянно болтала с ним по телефону, наговаривая гигантские счета. Через несколько недель после переезда и взрывного скандала с Шери она затолкала в сумку все, что смогла, вскочила на свой велосипед и укатила.

Почти каждый вечер Шери шла через улицу к Эллен, подруги открывали бутылочку вина и забирались в джакузи. Говорили о том, как Шери выбивала из Роджера алименты на детей. О поисках работы. О любви. Шери начала экспериментировать с объявлениями о знакомствах и с профессиональными службами знакомств. У нее состоялось несколько неловких свиданий в ресторанах делового центра. Один мужчина звонил в офис, спрашивал Шери и представился загадочным именем «Марко Поло». Узнав об этом, Шери рассмеялась, но ничего не сказала. Эллен знала, что Шери хочет снова выйти замуж и что ее подруга, как это ни удивительно для разведенной женщины, старомодна и романтична: она мечтала о любви, похожей на окутанное дымкой изображение с открытки: сияющая от счастья парочка рука об руку гуляет по пляжу на закате.

Шери уклонялась от разговоров о человеке, который почти вплотную подошел к завоеванию ее сердца после развода. Эллен с ним так и не познакомилась, поскольку эти отношения сложились раньше, чем ее дружба с Шери, но однажды видела, как он проскользнул в кабинет Шери на работе: рослый красавец гораздо моложе Шери, безукоризненно подтянутый, с густыми темными волосами. Эллен знала только, что их отношения развиваются с переменным успехом уже несколько лет, но недавно Шери решила, что между ними все кончено и пора двигаться дальше.

Но чаще всего женщины обсуждали проблемы Шери и Дебби. Любовь должна быть строгой, твердила Эллен. Пусть пеняет на себя.

– Настаивай на своем, – советовала она.

Именно так и поступила Шери, когда Дебби позвонила ей через четыре дня после ссоры в «Бутылке Клейна». У Дебби была лишь одна цель – не извиниться или сделать первый шаг к примирению, а забрать из дома купальник. Она забыла его в доме на Толтек-уэй.

– Мне надо заехать за купальником, – сказала она.

– Нет, – отрезала Шери.

– Что?

– Я сказала нет.

– Но это же мой купальник!

– А дом – мой!

Дебби яростно взвыла в трубку. Шери ответила ей в тон. Прохожие на Стейт-стрит замедляли шаг, предчувствуя скандал. Дебби было плевать, что подумают о ней зеваки. Ее трясло от бешенства. Самые страшные слова, какие она только могла придумать, вырвались сами.

– Убирайся из моей жизни ко всем чертям! – завизжала она и грохнула трубку на рычаг.

На следующий день примерно в половине третьего Дебби позвонили в дом ее подруги, пустившей ее пожить на время. Это была знакомая Дебби по работе в театре «Гранада». Подруга Шери, Эллен, позвонила в театр, разыскивая Дебби, и попросила передать ей, чтобы она немедленно перезвонила. Дебби собралась с духом, готовясь пережить чувство вины, которое наверняка постарается вызвать у нее Эллен за ее грубость по отношению к матери. Первые слова Эллен девочку ничуть не удивили. Она отчетливо представила себе, как Эллен стоит у телефона, подбоченившись и осуждающе поджав губы.

– Тебе надо приехать домой, – сказала Эллен.

– Домой я не вернусь, – отказалась Дебби. – Ни за что.

Воспоминания Эллен и Дебби о том, что именно было сказано далее, расходятся, но обеим запомнилось, что Дебби быстро поняла: домой ей надо явиться сейчас же. Немедленно. Всю дорогу до дома, пока Дебби сидела на переднем сиденье «Фольксвагена» подруги, у нее в голове вертелись возможные объяснения. Особенно ей запомнилось, как они свернули на Толтек-уэй и увидели желтую ленту, огораживающую место преступления – не только улицу, но и второй по счету дом на западной стороне. «Большой красный амбар». Дом тети Барбары.

Странно было видеть десятки суетящихся людей на обычно пустой тупиковой улице. Полицейские в форме. Детективы в костюмах. Пресса. В шуме и суете ощущались напряженность и растерянность. Все ходили быстрым шагом, сходились и снова расходились; у тех, кто собирал информацию, лица были озабоченные. Дебби пропустили за желтую ленту. Она прошла сквозь шум, словно в трансе.

Убирайся из моей жизни ко всем чертям!

Ее сердце дрогнуло, когда она заметила припаркованную на дорожке у дома машину матери – «Датсун 280ZX».

А потом она узнала еще одну машину – белый «Камаро» с двумя черными гоночными полосами, стоящий перед домом.

– А где Грег? – спросила Дебби, обращаясь ко всем сразу. Она поискала его взглядом и добавила уже громче: – Я хочу поговорить с Грегом!

Люди, суетившиеся на тупиковой улочке, замерли и дружно обернулись к ней, вопросительно приподняв брови. Направляясь к ней, они повторяли три слова – странно, пронзительно гармонирующие с похожим на сон трансом, в котором плыла Дебби, пробираясь к тому месту, где надеялась увидеть мать.

– С каким Грегом? С каким Грегом? С каким Грегом?

[Примечание редактора: следующий текст составлен из заметок Мишель и небольшой публикации «Авторская версия»[43] для электронного журнала «Лос-Анджелес», написанной как продолжение статьи «По следам убийцы».]

Грегом был Грегори Санчес, двадцатисемилетний программист, который познакомился с Шери Доминго в конце 1970-х годов, когда они оба работали в «Барроуз корпорейшн». С 1977 по 1981 год они периодически встречались и с тех пор расходились и снова сходились столько раз, что, когда они наконец расстались окончательно, Дебби просто решила, что в их отношениях наступил очередной перерыв.

Грег был восемью годами моложе Шери, и порой эта разница давала о себе знать. Он всеми силами старался показать, что он мужчина: ездил на мотоцикле, водил «Камаро» с гоночными полосами. Был тренером по футболу в Малой лиге и организации «Поп Уорнер», а свободную спальню у себя в квартире оснастил всевозможной профессиональной стереоаппаратурой. Грег поддерживал физическую форму и всегда хорошо одевался. Как и Шери, он бережно относился к самому себе. Их роднила педантичность особого рода. Ни один из них не рос в достатке, и оба дорожили тем, что имели. На протяжении четырех лет траектория их взаимоотношений определенно напоминала замкнутый круг. Она ждала, когда он повзрослеет, он – когда она расслабится. Наконец оба решили, что с них хватит. И начали встречаться с другими.

В июне 1981 года «Барроуз корпорейшн» объявила о закрытии филиала в Санта-Барбаре. Санчес собрался съездить на Восточное побережье, чтобы разузнать насчет работы в филиале той же компании во Флориде. В следующем месяце, когда Дебби уже жила в «Бутылке Клейна», Грег разыскал ее и пригласил на обед.

Грег и Дебби были близки, она воспринимала его как родственника. На роль отца он не годился, так как по возрасту находился между Шери и Дебби и походил скорее на старшего брата. Он хорошо относился к Дебби, смешил ее и любил называть Деброй-Ди.

– Грег, я не Дебра, – напоминала она.

– Да ладно тебе, Дебра-Ди, – поддразнивал он, – не переживай.

Тем июльским днем, когда они ели гамбургеры, Грег объявил Дебби, что переезжает во Флориду. И объяснил, что хотел, чтобы она услышала эту новость от него самого, а не узнала постфактум: он не сомневался, что она расстроится. Но она все равно заметно приуныла.

– Я столько раз делал твоей маме предложение, – безнадежным тоном произнес он. – Она за меня никогда не выйдет.

Шери считала, что слишком стара для Грега, – этот довод Дебби считала абсурдным.

Чего Дебби не знала, так это того, что Грег уже встречается с другой.

С Табитой Силвер[44] он познакомился в мае. Оба жили в одном многоквартирном доме, ранее Грег встречался с близкой подругой Табиты, Синтией[45]. Синтия с Грегом остались друзьями, она и познакомила его с Табитой. Они начали встречаться, их отношения быстро развивались. Не прошло еще и трех недель, а Грег уже с некоторой тревогой изумлялся скорости, с которой между ними все стало серьезно.

Но времени у них не было. В жизни обоих преобладала неопределенность. Табита осенью начинала учиться на стоматолога в медицинской школе при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и уехала на лето из Санта-Барбары домой в Сан-Диего. Ситуация с работой Грега оставалась в подвешенном состоянии, он подумывал переселиться во Флориду.

– Сейчас мне не до того, чтобы заводить серьезные отношения, – говорил подруге Грег.

– А когда же еще? – возражала Табита. – В могиле?

Грег вернулся из Флориды 23 июля и сразу позвонил Табите. Он все-таки решил остаться в Калифорнии. Флорида слишком далеко от его друзей и родных. До ее дня рождения оставалось несколько дней, Грег пригласил ее на выходные в Санта-Барбару.

Она приехала в субботу, и они провели день вместе. Он намекал, что не прочь сделать предложение. Следующим вечером она появилась у дверей его квартиры. Но он удивил, в последнюю минуту поменяв планы: этот вечер он собирался провести не с ней, а с «одним другом».

Этим другом была Шери Доминго.

Один из соседей Шери Доминго слышал выстрел, а затем среди ночи раздался голос: женщина обращалась к кому-то сдержанно и бесстрастно, повторяя что-то вроде «успокойся». Вероятно, это были последние слова Доминго.

Позднее следователи предположили, что слишком отчетливый и характерный шорох двери спальни по ковру насторожил Санчеса. По-видимому, он вступил в борьбу с убийцей.

Один из детективов, знакомый с этим делом, вспомнил про успокаивающий и отвлекающий женский голос, который услышал сосед. «Она его взбесила», – заключил он.

На этот раз убийца унес с собой веревки, которыми связывал жертву. Он менял тактику и уничтожал улики.

Утром в понедельник риелтор прибыл в дом номер 449 по Толтек-уэй, чтобы показать его потенциальному покупателю и его семье. Риелтор вошел в дом первым и в спальне обнаружил трупы мужчины и женщины. Он немедленно увел клиентов из дома и позвонил в полицию.

Обе жертвы были обнажены. Убийца наполовину затолкал тело Санчеса в стенной шкаф, навалив на его голову сорванную с вешалок одежду. Рядом с трупом валялся фонарик – на батарейках остались отпечатки пальцев Санчеса, значит, он принадлежал не убийце.

Санчесу выстрелили в щеку, очевидно, в ходе борьбы или попытки оказать сопротивление. Эта рана не была смертельной – в отличие от двадцати четырех ран, нанесенных неизвестным тупым орудием. Доминго лежала на постели ничком в луже крови. Ее забили насмерть тем же орудием и накрыли покрывалом под цвет обоев. Руки убитой были скрещены за спиной, словно их связывали. Борозды на запястьях подтверждали это предположение.

Следователи обнаружили, что маленькое окно в нижней гостевой ванной было открыто. Рама с сеткой была вынута из окна и спрятана в зарослях за можжевельником. Окно было слишком узким для взрослого мужчины, но следователи предположили, что неизвестный дотянулся через него до наружной двери ванной и отпер ее.

Эксперты, работавшие на месте преступления, заметили очертания двух инструментов, недавно снятых с пыльной полки в коридоре. Одним из этих инструментов явно был разводной ключ. Во втором бывший муж Шери впоследствии узнал садовый инструмент – уплотнитель дерна. Разводной ключ и уплотнитель так и не нашли.

Полицейские ходили от двери к двери, опрашивая соседей. Ближайший из соседей сообщил, что примерно в 2.15 ночи его разбудил лай собак. Они вместе с женой выглянули в окно, не заметили ничего подозрительного и вернулись в постель.

Двое тринадцатилетних мальчишек рассказали полиции, что гуляли по округе примерно в 21.45 и увидели, что кто-то стоит за большим деревом на расстоянии квартала от места преступления. Им показалось, что это был мужчина, но они не уверены: в тени удалось разглядеть только темный силуэт.

Лен и Кэрол Голдшайн[46] сообщили, что в тот вечер во время прогулки у них состоялась странная встреча. Примерно в 22.30, направляясь на запад по Юниверсити-драйв, они заметили, что за ними идет незнакомый мужчина, постепенно догоняя их. Когда они свернули на Беркли-роуд, неизвестный преследователь перешел улицу и продолжал двигаться параллельно им.

Этот мужчина был белым, лет двадцати или, может, чуть за двадцать, ростом около пяти футов и одиннадцати дюймов, худощавого телосложения, с очень светлыми прямыми волосами, закрывающими шею. Он был чисто выбрит, одет в рубашку, предположительно от «Оушн Пасифик», и голубые брюки – вельветовые или джинсовые.

Примерно в 23.00 того же вечера Тамми Штрауб и ее дочь Карла[47] совершали пробежку по Мерида-уэй, когда заметили подозрительного молодого мужчину с овчаркой, заглядывающего в гараж одного из домов. Он стоял совершенно неподвижно, спиной к ним, словно вкопанный. На вид ему было лет двадцать или чуть больше, рост пять футов десять дюймов, хорошо сложен, волосы светлые. На нем были белые или бежевые теннисные туфли, светлая футболка. Позднее по описанию был составлен фоторобот.

Детективы узнали, что днем накануне убийств риелтор Ками Бардо[48] показывала клиентам «большой красный амбар». Пока она занималась одной группой, белый мужчина лет тридцати пяти – сорока вошел в дом и принялся осматривать его, не говоря ни слова. Но прежде чем риелтор смогла прервать разговор, незнакомец уже ушел.

Когда осмотр закончился, Бардо прошлась по дому и заметила какие-то металлические штуковины в кухне. Уже по прошествии времени она поняла, что это были детали запорного механизма с задней двери дома.

По описанию Бардо, у странного посетителя дома были ярко-голубые глаза, короткие светло-каштановые волосы, вьющиеся и выцветшие на солнце. Загорелый, ростом около пяти футов и девяти дюймов, он был одет в рубашку с принтом в виде зеленого крокодила и потертые «ливайсы». Художник из управления шерифа Санта-Барбары составил по ее описанию фоторобот.

Поначалу полиция рассматривала в том числе и версию о наркоторговцах, ворвавшихся в дом и убивших пару, но близкие погибших назвали это предположение абсурдным. Никто из них не употреблял наркотики. Тогда детективы переключили внимание на бывшего мужа Шери. После тщательного допроса его алиби подвергли проверке. Оно подтвердилось.

Со временем местные начали называть неуловимого преступника, совершившего одно неудачное нападение и два двойных убийства, «Речным убийцей». Поскольку все три пары не были женаты, поговаривали, что убийца – религиозный фанатик, стремящийся наказывать тех, кто, по его мнению, живет во грехе. А следователи из Санта-Барбары продолжали считать, что разыскиваемый ими убийца – местный подонок по имени Бретт Глэсби.

Впервые включенный следователями из Санта-Барбары в число потенциальных подозреваемых в 1980 году, Глэсби был местным правонарушителем, хорошо известным своей подлостью и дурным характером. Ни у кого не нашлось бы для него ни одного доброго слова. Он был злобным ублюдком. Опытный взломщик Глэсби имел косвенную причастность к потерпевшему Роберту Офферману: вместе с другими бандитами Глэсби считался главным подозреваемым в зверском избиении уборщика, который работал в том же здании, где находилась приемная Оффермана. Глэсби жил в районе действия убийцы и имел доступ к «смит-вессону» 38-го калибра – такое же оружие фигурировало в убийствах Оффермана и Мэннинг. Однако затем баллистическая экспертиза исключила причастность именно этого оружия, и никаких физических свидетельств связи Глэсби с каким-либо из этих преступлений также не было обнаружено.

В 1982 году сам Бретт Глэсби был убит вместе со своим братом Брайаном. Отдыхая в Мексике, они направились на пляж в Сан-Хуан-де-Алима, на встречу с наркоторговцем, рассчитывая заключить сделку. Там их ограбили и застрелили: оказалось, что все было подстроено заранее. В управлении шерифа Санта-Барбары придерживались мнения, что Глэсби с большой долей вероятности причастен к двойным убийствам Оффермана – Мэннинг и Санчеса – Доминго, и эта убежденность не поколебалась даже после того, как отдел нераскрытых дел округа Ориндж установил связь этих преступлений с «Настоящим ночным охотником», последнее из известных преступлений которого было совершено в 1986 году, через четыре года после смерти Глэсби.

В 2011 году, спустя много лет после ранее неудачных попыток, ДНК-профилирование было успешно проведено по сохранившемуся генетическому материалу, полученному из одеяла с места убийства Санчеса – Доминго. Оно убедительно установило связь дел Голеты с преступлениями «Насильника с востока» и «Настоящего ночного охотника».

Как и Джо Олсип, Бретт Глэсби оказался еще одним ложным следом.

Никто не объяснил Дебби Доминго, что убийца ее матери мог и не ограничиться только двумя жертвами. Она узнала об этом лишь в начале 2000-х годов, когда появились документальные программы кабельного телевидения, посвященные реальным убийствам и в том числе преступлениям «Настоящего ночного охотника». К тому времени Дебби работала тюремной надзирательницей в Техасе, уже семь лет воздерживаясь от употребления наркотиков после десятилетней зависимости от метамфетаминов. Убийство матери пустило всю ее жизнь под откос.

В тот июльский день, когда пятнадцатилетняя Дебби узнала о смерти своей матери, она позвонила бабушке и сообщила о случившемся.

– Дебби, – ответила бабушка, – так шутить некрасиво.

Сразу после этого Дебби переехала в Сан-Диего. Постепенно из ее жизни исчезли все родственники с материнской стороны. Вскоре после смерти Шери она подслушала разговор родственников, который с тех пор не давал ей покоя. «Линда, – говорила бабушка ее тете, – как я рада, что это была не ты. Не знаю, что бы со мной было, если бы ты оказалась на ее месте».

Позднее Дебби пыталась связаться с бабушкой и тетей, надеясь восстановить родственные узы. Но ей никто не ответил.

Округ Ориндж, 2000 год

Ветераны управления шерифа округа Ориндж видели нахмуренный лоб Ларри Пула, фото жертв, приколотые к доске на стене его офисной кабинки, и папки, которые росли вокруг него наводящей ужас крепостной стеной.

– Этот тип мертв, – бесстрастно объясняли Пулу, словно сообщая счет вчерашнего баскетбольного матча. – Или приговорен к пожизненному. Такие не унимаются никогда.

Под «такими» подразумевались психопаты, серийные убийцы, чудовища. Как их ни назови, бытовало мнение, что особенно склонные к насилию серийные убийцы не перестают убивать, пока их не вынуждает к этому смерть, инвалидность или тюремное заключение. Объект внимания Пула совершил последнее преступление в 1986 году. А теперь шел уже двухтысячный.

– Ну и какая теперь разница? – подначивали Пула ветераны.

Такое отношение задевало его. Он в очередной раз убеждался в своей правоте и еще тверже верил в то, о чем не распространялся: он поймает этого типа.

В Санта-Барбаре еще не проводили анализ ДНК, но способа совершения преступления для Пула было достаточно, чтобы причислить эти убийства к той же серии, что и дело Крус. С 1 октября 1979 года по 5 мая 1986 года – десять трупов и двое выживших. Масштабы таковы, что работы для следствия хоть отбавляй. С прессой решено было не общаться до тех пор, пока не будут отработаны все версии. Не хватало еще спугнуть убийцу. Пул был согласен с ветеранами: питающий такое пристрастие к насилию преступник вполне мог отбывать где-нибудь срок по серьезному обвинению. Он поднял информацию по арестам. Вуайеристы. Бродяги. Грабители. Насильники. Была организована эксгумация тела одного бывшего заключенного в Балтиморе. Ноль. Ничего.

Он не прекращал мысленные поиски. Однажды ему вспомнилось самое первое вскрытие, на котором он присутствовал почти в самом конце учебы в Полицейской академии. Труп вынули из мешка и уложили на стальной стол. Покойный, темноволосый мужчина ростом пять футов одиннадцать дюймов, был сильным и мускулистым. И связанным. Он был в женских туфлях, поясе с подвязками, чулках и набитом чем-то лифчике. Причиной смерти стало отравление толуолом; он нюхал клей из носка и одновременно предавался неким аутоэротическим удовольствиям. Пул видел сперму на его чулках. На Пула, человека строгих взглядов, это зрелище произвело неизгладимое впечатление. И теперь, вспоминая тот случай, он задумался: может, убийца, которого они ищут, тоже иногда экспериментирует, связывая самого себя, когда под рукой нет жертв? Порывшись в памяти, он датировал то вскрытие октябрем 1986 года, то есть через пять месяцев после последнего убийства.

Пул поднял историю связанного покойника. Никакого криминального прошлого, никакой связи с местами других преступлений. Его кремировали. «Если он и был тем, кого мы ищем, – думал Пул, – мы сами виноваты». Он собрал коронерские отчеты с 5 мая по 31 декабря 1986 года по всем округам Южной Калифорнии и принялся штудировать их. Ниточки никуда не вели. Спустя некоторое время обращение к прессе стало казаться неплохой идеей.

Первого октября 2000 года в газете «Ориндж каунти реджистер» появилась первая статья о ДНК как связующем звене: «ДНК может указать на серийного убийцу, орудовавшего в этих местах». Про Пула написали, что он собрал вокруг своего рабочего стола девяносто четыре папки с материалами.

– Наш убийца и есть настоящий «Ночной охотник», – говорил Пул.

Он хотел лишь подчеркнуть, что этот преступник совершал убийства раньше Ричарда Рамиреса, прозванного «Ночным охотником», который терроризировал Южную Калифорнию с 1984 по 1985 год. Но, к его сильной досаде, внесшее путаницу прозвище прижилось. С тех пор этого убийцу так и звали: «Настоящий ночной охотник» (ННО).

Статья начиналась с перечисления догадок, где может находиться убийца. Мертв? За решеткой? Замышляет очередное преступление? Предположений насчет его прошлого не высказывалось. Многие следователи из округа Ориндж считали, что преступник родом из Голеты, так как именно там начались убийства. Один из коллег Пула, Ларри Монтгомери, даже съездил туда и несколько дней расспрашивал учителей начальной школы, как еще работающих, так и вышедших на пенсию, об окрестностях реки Сан-Хосе-Крик: не доводилось ли им в середине 1960-х годов учить проблемных мальчишек, которые, например, жестоко обращались с животными? Ему назвали несколько имен, он проверил их и убедился, что все эти дети стали вполне благополучными взрослыми.

Нападению 1 октября 1979 года были присущи некоторые черты, которые позволили предположить участие в нем местного хулигана-подростка. Угнанный велосипед. Найденный в том же доме столовый нож для стейков. Однако другие подробности, в то время оставшиеся без внимания, предполагали наличие опыта, отточенного где-то в другом месте, не в кругу покуривающих травку серферов, способных скорее на слова, чем на предосудительные поступки, а в изоляции, в принудительном одиночестве, – отчуждение вылилось в приобретение настоящих криминальных навыков. Он не просто взломал замок в доме жертв той ночью. Он выломал дверную раму и перебросил ее через забор.

А тот факт, что он сумел на десятискоростном велосипеде ускользнуть от вооруженного агента ФБР, преследующего его на машине, а также от помощников шерифа, которые гнались за ними по пятам? Стэну Лосу, тому самому агенту ФБР, который его преследовал, позднее досталось от местных копов: почему он не стрелял? Тогда в ответ на упреки Лос ощетинился, но по-прежнему считал свое решение правильным. Он всего лишь слышал женский крик и видел обычного белого мужчину на велосипеде, который прибавлял скорость каждый раз, когда Лос окликал его или сигналил. Причин стрелять у него не было.

Лос не обладал даром предвидения. Он не мог предугадать, что неизвестный бросит велосипед на тротуаре, метнется в переулок между домами номер 5417 и номер 5423 по Сан-Патрисио-драйв и перепрыгнет через забор. А к моменту следующего появления успеет загрубеть, начнет завязывать узлы туже, избавится от необходимости подбадривать себя бормотанием: он окончательно сформируется как убийца. В ночь погони он явно удирал от Лоса, но вместе с тем стремился к чему-то другому, к душевному состоянию, в котором исчезнет тривиальное и повседневное, а навязчивые фантазии, подступающие из глубины сознания, развернутся и завладеют им.

Лос не мог выстрелить. Он часто восстанавливал в памяти события той ночи: секунды, потерянные на запуск двигателя машины, разворот, человек на велосипеде в пятидесяти ярдах впереди, точно по правому краю света его фар – света, который сработал как некая команда. Брошенный велосипед. Убегающий незнакомец. Если бы Лос мог предвидеть, каким станет этот человек, он прицелился бы из своего оружия 38-го калибра и уложил бы его на месте.

Все соглашались, что ночь 1 октября 1979 года стала переломной в жизни будущего убийцы.

Таинственный вуайерист выбирал цели в северо-восточных районах, в радиусе двух квадратных миль от перекрестка улиц Касидрэл-Оукс и Паттерсон. Все три нападения в Санта-Барбаре были совершены вблизи Сан-Хосе-Крик – реки, которая начинается среди зарослей лавра в горах, изгибается по восточной части Голеты и впадает в Тихий океан. Территория пригорода у реки – мечта Гекльберри Финна: обросшие мхом камни, веревочные качели, оставленные бродягами окурки под пологом деревьев. Изучая места преступлений на карте Голеты, Пул поражался тому, что убийцу постоянно тянуло к реке, словно он был связан с ней пуповиной.

Нападения в Голете заслуживали внимания и по другой причине. Преступнику нравилось контролировать ситуацию. Это проявлялось в связывании. В молниеносных нападениях. В дневное время он был невзрачным неудачником, но в домах, куда проникал, внушал ужас. Иногда он оставлял на кухне молоко и хлеб – это был почерк психопата, желающего показать, как уверенно и неторопливо он действует.

Однако в Голете этот искусный преступник неизменно терял контроль над ситуацией. Трижды он совершил там нападение, и трижды ему помешали. Ему так и не удалось подвергнуть женщин сексуальному насилию: при первом нападении потенциальная жертва сбежала, во втором и третьем случаях мужчины оказали сопротивление и были застрелены. Вероятно, он опасался, что звуки выстрелов привлекут внимание полиции, поэтому быстро убивал женщин и покидал место преступления.

Прослеживать становление убийцы было все равно что смотреть фильм ужасов в обратном порядке, однако эта перемотка имела большое значение. «Преступник более уязвим в своем прошлом, нежели в своем будущем», – пишет ведущий британский криминальный психолог Дэвид Кантер в своей книге «Тени криминала»[49]. Кантер считает, что ключ к раскрытию серийных преступлений – возможность выяснить, что происходило до первого из них, а не установить, куда направился преступник после самого последнего. «До того, как он совершил преступление, он мог и сам не знать, что совершит его, – пишет Кантер, – поэтому был не столь осторожным, как в дальнейшем».

Было очевидно, что со временем этот преступник начал осторожничать. Он наблюдал. Рассчитывал. Взять, к примеру, Вентуру. В Санта-Барбаре и округе Ориндж он совершал нападения много раз, а в Вентуре – лишь однажды. Почему? Арест Джо Олсипа за убийство Смитов наделал много шума. Зачем рисковать, совершая еще одно двойное убийство в Вентуре, и порождать сомнения в виновности Олсипа, если уже нашелся неудачник, который должен понести за него наказание?

То, что на территории Голеты, более молодой и менее престижной западной соседки Санта-Барбары, произошло уже три проникновения в чужие дома, не помешало управлению шерифа предпринять попытку сохранить эти преступления в тайне. Как и в большинстве давно существующих учреждений, в управлении шерифа Санта-Барбары сложилась своя корпоративная культура, и оно считалось замкнутым и скрытным. Даже если у детектива волосы вставали дыбом от увиденного на месте преступления, работа требовала, чтобы на публике его лицо оставалось непроницаемым. Несомненно, именно такое впечатление пытался произвести днем в пятницу, 31 июля 1981 года, детектив из управления шерифа О. Б. Томас, приступая к опросу соседей дома номер 449 по Толтек-уэй. Это произошло после того, как он первым явился сюда в ответ на экстренный вызов. Ему предстояло стучаться в одну дверь за другой и спрашивать соседей, не заметили ли они чего-нибудь необычного или подозрительного. Сеять панику среди населения было незачем. Томас задавал вопросы, но сам предпочитал не распространяться о случившемся. По его лицу было невозможно догадаться, что именно он видел.

Линда жила на расстоянии всего одного квартала от Толтек-уэй. Когда детектив Томас постучал в ее дверь и достал блокнот, он пробудил в ней воспоминания. Она вспомнила раненую собаку, свой затопленный газон, странное отсутствие в ее дворе и дворе соседа каких-либо острых предметов, о которые мог пораниться пес. Обо всем этом она рассказала детективу Томасу. Он спросил, помнит ли она, когда это произошло. Линда задумалась, потом сверилась со своим дневником и назвала день: 24 сентября 1979 года.

Эта дата имела важное значение: первое нападение было совершено через неделю. Детективы знали о подозреваемом, которого искали, очень мало и лишь со слов свидетеля, мельком заметившего его в темноте: взрослый белый мужчина. Они понятия не имели, что привело его в этот сонный уголок, застроенный типовыми домами, но им все же было кое-что известно. Он носил с собой нож, который выронил, спасаясь бегством с первого места преступления. Блуждал по ночам: по отпечаткам подошв удалось установить, что он крался от дома к дому, высматривая жертвы. А еще он любил реку. Может, потому, что в подлеске и под густым навесом ветвей можно было перемещаться незамеченным. Может, когда-то он рос здесь, играл среди обросших мхом камней и качался на веревочных качелях. Как бы там ни было, отпечатки подошв и заранее нарезанные веревки для связывания, которые он уронил, свидетельствовали о его присутствии там. И все три дома, в которые он проник, имели одну общую черту: они располагались близко к реке.

С того места, где стояли Линда и детектив Томас, видны были сплетение деревьев и низкая белая деревянная ограда, шедшая параллельно реке. Там же находился пешеходный мостик – его перебежал Кимо тем вечером, заметив в темноте какое-то движение. Стало ясно, что, скорее всего, случилось дальше. Любопытный пес бросился в проход между домами, а подозрительный тип, испуганный и наверняка раздраженный, вспорол ему брюхо, чтобы избавиться от него. Может, преступник забрызгался кровью Кимо, и ему пришлось смывать ее из шланга Линды. Перед нападением следы его присутствия часто появлялись в окрестностях – мелкие, тревожные детали, которые становились понятны лишь по прошествии времени.

Много лет спустя, уже после появления гугл-карт, следователи, занимающиеся давними нераскрытыми делами, составили цифровую карту и хронологию пути насилия, которым двигался по Калифорнии подозреваемый. Ярко-желтые значки в виде кнопок вдоль реки Сан-Хосе-Крик обозначали места его нападений на северо-востоке Голеты. За прошедшие тридцать пять лет этот район почти не изменился. Если увеличить изображение, можно увидеть двор за домом, где о присутствии убийцы впервые возвестил собачий визг в ночи. Глубокие отпечатки подошв указывали, что преступник часто подолгу стоял на одном месте, прижимаясь к стене или присев на корточки в саду. Легко представить себе, как он стоит в темном дворе, как Кимо скулит по другую сторону дома, как его хозяин стучится в двери, а потом приезжает машина и увозит их. И снова воцаряется ночная тишина. Он крадется между домами, открывает кран со шлангом, чтобы смыть брызги крови с обуви, и ускользает, а струйки воды впитываются в траву.

Контра-Коста, 1997 год

– Что такое НСВ? – спросил Пол Хоулс.

Джон Мердок на секунду растерялся. Этой аббревиатуры он не слышал уже много лет.

– А что такое? – в свою очередь спросил Мердок.

Они сидели по разным сторонам прохода в салоне самолета, направляясь на конференцию Калифорнийской ассоциации криминалистов. Шел 1997 год. Мердок недавно вышел в отставку с поста главы криминалистической лаборатории управления шерифа округа Контра-Коста. Его основной специализацией были огнестрельные ранения и следы орудий и средств совершения преступления. Хоулса, которому еще не исполнилось тридцати, приняли на должность криминалиста и помощника шерифа вскоре после его выпуска из Калифорнийского университета в Дейвисе, где он специализировался на биохимии. Он начал с судебной токсикологии, но вскоре увлекся осмотром мест преступления. А потом его любопытство переросло микроскоп, и он начал участвовать в расследованиях. Он был прирожденным следователем по давним нераскрытым делам – «висякам», по недоразумению запертым в стенах лаборатории. Ему нравилось приходить в хранилище вещдоков, доставать с полок коробки с материалами нераскрытых дел. В них он находил истории. Свидетельства. Фотографии. Обрывки мыслей, записанных на полях отвлекшимся следователем. В лаборатории неопределенностям не место. А давние дела буквально кишат ими. Загадки манили Хоулса.

«Пол, это не твоя работа», – упрекали его коллеги-криминалисты. Но ему было все равно. Он обладал ярко выраженным талантом настоящего скаута оставаться вполне приятным человеком и при этом поступать так, как ему хочется. А ему хотелось, как он уже понял, быть следователем. И как только представился случай, он закинул удочку на предмет перевода в соответствующий отдел.

Несмотря на разницу в возрасте, Мердок и Хоулс поняли, что у них есть нечто общее: они преуспели в естественных науках, но притягивали их в первую очередь истории. Каждый день после работы в лаборатории Хоулс подолгу засиживался над материалами давних дел, ужасаясь людским поступкам и зачитываясь их описанием. «Висяки» не давали ему покоя. Ему была присуща нетерпимость ученого к неопределенности. Поглощая нераскрытые дела целыми коробками, он заметил одну закономерность: отчеты о местах преступления, составленные особенно тщательно, всегда были подписаны одним и тем же именем – Джон Мердок.

– Я видел на некоторых папках, лежащих отдельно в архивных шкафах, пометки «НСВ» большими красными буквами, – объяснил Хоулс Мердоку. В эти папки Хоулс еще не заглядывал, но заметил, как по-особому, почти благоговейно они отложены в сторону.

– НСВ означает «Насильник с востока», – ответил Мердок. Это прозвище было четко каталогизировано в его голове и не забылось со временем.

– Такого не знаю, – признался Хоулс.

Все оставшееся время полета на высоте 30 тысяч футов над землей Мердок рассказывал Хоулсу эту долгую историю.

Получивший это прозвище тип был в высшей степени подозрительным. Поначалу в полицию о нем не сообщали. В середине июня 1976 года он, одетый лишь в футболку, явился в спальню одной женщины в восточной части Сакраменто и исполнил «танец без трусов». С ножом в руках. Шепча угрозы. Разгромил ее дом. Изнасиловал ее. Дело было серьезное, но в 1976 году Сакраменто буквально кишел мерзавцами. Лыжная маска и перчатки указывали на наличие некоторого интеллекта, хотя танцоры без штанов обычно оказывались упившимися подростками, которых матери утаскивали из полиции за шиворот.

Но в тот раз ничего подобного не произошло. Последовали новые изнасилования – двадцать два эпизода за одиннадцать месяцев. Методы этого насильника отличались своеобразием, и он твердо их придерживался. Поначалу, чтобы добиться подчинения, он говорил, что он – обычный грабитель. Сунув женщинам кляп в рот, он располагал их по своему вкусу. Связывал им руки и ноги, обычно не один раз, часто обувными шнурками. При сексуальном нападении, что примечательно, избегал прикосновений к груди и поцелуев. Разгром выполнял стимулирующую роль. Когда восток Сакраменто охватила самая настоящая паника, он со злорадством стал повышать ставки. Нападал на спящие пары. Ставил посуду на спину связанного мужчины, угрожая убить его жену или подругу, если мужчина шевельнется и посуда упадет. «Насильник с востока» был бугименом в спальне, неизвестным, который слишком много знал – планировку дома, количество детей, график работы. Лыжная маска и хриплый измененный голос указывали на его второе «я», но каким же тогда было первое?

Управление шерифа округа Сакраменто зашло в тупик. Одних и тех же молодых белых мужчин останавливали неоднократно. Того самого среди них не было. А может, и был. В том-то и заключалась проблема. У всех следователей оперативной группы, занимавшейся НСВ, имелись собственные представления о том, как выглядит подозреваемый, но все они были разными. Белобрысый укурок в армейской куртке. Мормон на велосипеде. Скользкий риелтор с оливковой кожей.

Кэрол Дейли исполняла обязанности старшего следователя группы. После 22-го изнасилования, во время поездки в больницу в три часа ночи с ошарашенной жертвой, она удивила саму себя мрачной мыслью: «Я люблю своего мужа. Я ненавижу мужчин».

Что не давало следователю Ричарду Шелби спать по ночам, так это постоянно растущее количество упоминаний о том, что подозрительный тип, будучи замеченным, уходил «неспешным шагом». Иноходец хренов.

Общественность начала замечать страх в глазах помощников шерифа. НСВ пробрался в их головы. Во все головы в городе. Заход солнца встречали с ужасом. Казалось немыслимым, что он так и не попадется. По законам вероятности наверняка попадется в конце концов, но каким кретином надо быть, чтобы доводить до такого?

А потом, так же таинственно, как он появился в восточных районах Сакраменто, он исчез, – после двух лет террора, с 1976 по 1978 год.

– Ого! – откликнулся Хоулс. – И что же дальше?

Мердок припомнил, что в то время Хоулсу было десять лет и он даже не подозревал о массовом параличе, вызванном этим делом, о его поворотах, обманчивых надеждах и глухих тупиках. С этим делом Хоулса связывали лишь красные пометки «НСВ» на архивных папках.

– Он снова объявился на востоке области залива Сан-Франциско, – ответил Мердок. – Явился к нам.

Хоулс принялся расспрашивать о НСВ старших товарищей и коллег и с удивлением обнаружил, что это дело было поистине знаменитым. У каждого нашлось что рассказать. Заместитель шерифа вспомнил, как над головой постоянно рокотали вертолеты, а по тихим микрорайонам метались лучи прожекторов. Профессор Калифорнийского университета в Дейвисе сообщил, что его первое свидание с женой состоялось во время одного из ночных патрулирований. Кто-то из коллег Хоулса в разговоре с глазу на глаз признался, что его сестра стала одной из жертв.

Между октябрем 1978 года и июлем 1979 года, когда НСВ исчез из Северной Калифорнии, на востоке области залива Сан-Франциско было зафиксировано одиннадцать эпизодов с его участием, в том числе два в Сан-Хосе и один во Фримонте. Попытки расследовать эту серию двадцать лет спустя внушали робость. Некоторыми делами занимались местные полицейские управления. Все они, в том числе в округе Сакраменто, уничтожили вещдоки – такова была стандартная для хранилищ процедура. Срок давности по этим делам истек. К счастью, в управлении шерифа округа Контра-Коста, где работал Хоулс, вещдоки сохранились. Помеченные красными буквами «НСВ» папки были отложены не случайно: деморализованные помощники шерифа позаботились о том, чтобы эти дела хранились отдельно – как противоположность почетным грамотам, вывешенным на видном месте. «Насильник с востока» был их фиаско. Если, по утверждению специалистов, человеческий мозг – лучший компьютер в мире, старая гвардия хотела, чтобы этими заметными папками с буквами «НСВ» заинтересовались обладатели молодых пытливых компьютеров, мыслящих быстро и глубоко. Порой расследование запутанных дел превращалось в эстафету.

«Тупых мы всегда поймаем», – любят говорить копы. В арестах такого рода они могли поставить галочку в девяноста девяти ячейках из сотни. Но одна оставалась пустой. И могла стать причиной чьей-то преждевременной смерти.

В июле 1997 года Хоулс начал перетаскивать коробки с делами «Насильника с востока» из хранилища, чтобы посмотреть, что можно из них выудить. Криминалистическая лаборатория округа Контра-Коста была не такой прогрессивной, как другие в Калифорнии. Анализом ДНК здесь занимались сравнительно недавно. И все же, как выяснилось, по трем делам было собрано достаточно материала для первичного профилирования. Хоулс рассудил так: хоть у НСВ специфический modus operandi и взаимосвязь нападений в Северной Калифорнии почти не вызывает сомнений, если ему удастся получить научно обоснованные доказательства того, что три преступления в округе Контра-Коста совершил один и тот же человек, предположительно НСВ, расследование могут возобновить. И тогда они смогут разыскать давних подозреваемых и взять у них образцы ДНК.

Процесс амплификации ДНК занял некоторое время, но когда результаты были наконец получены, они подтвердили совпадения. Как и предполагалось, все три нападения в округе Контра-Коста совершил один и тот же человек. Теперь у Хоулса появился базовый ДНК-профиль НСВ, который можно будет уточнить и дополнить, когда лаборатория обзаведется более совершенной аппаратурой. Хоулс сам занялся материалами дел, на что ему обычно не хватало времени, пока он сосредотачивался на лабораторной работе. Он уловил алгоритм действий НСВ: выбор района, где можно побродить, собирая информацию, звонки жертвам, тактическая подготовка.

Хоулс составил список давних подозреваемых, потом разыскал вышедшего на пенсию детектива Ларри Кромптона. Кромптон входил в оперативную группу по расследованию дел НСВ при управлении шерифа округа Контра-Коста в самый разгар серии преступлений. По тому, сколько раз имя Кромптона упоминалось в отчетах, Хоулс сделал вывод, что он являлся фактическим руководителем группы. Либо он был рабочей лошадкой, либо принимал расследуемые дела близко к сердцу.

Никогда нельзя предугадать, к чему приведут звонки отошедшим от дел детективам по поводу давних дел. Одним эти звонки явно льстят, других слегка раздражают. Они стоят в очереди за своими сердечными лекарствами в аптеке. Возятся со сливной пробкой на своих рыбацких лодках. Ваш вежливый интерес означает их потерянное время.

Кромптон ответил на звонок Хоулса так, словно говорил об НСВ всего минуту назад, возможно, говорил годами, и этот неожиданный, но желанный звонок стал естественным продолжением не прекращающегося в его доме разговора.

Кромптон родился в Новой Шотландии и выглядел как хозяин ранчо, которому доверился бы Джон Уэйн в одном из вестернов с его участием: он был рослым, поджарым и производил впечатление честного и порядочного человека. У него была немного странная манера говорить, не переводя дыхания: его лишенным сомнений, хоть и кратким, но уверенным заявлениям недоставало лишь воздуха.

Хоулс хотел узнать, не помнит ли Кромптон каких-нибудь давних подозреваемых, которые отличались от прочих и которых следовало бы проверить еще раз. Кромптон помнил и без особого воодушевления продиктовал Хоулсу несколько имен. Как выяснилось, на самом деле он хотел, чтобы Хоулс проверил версию, которую когда-то подсказывало ему чутье, но начальство воспротивилось ее отработке.

Сотрудничество полицейских разных юрисдикций даже в наше время в лучшем случае оказывается эпизодическим, а в конце 70-х годов XX века дела с этим обстояли из рук вон плохо. Полицейский телетайп и сарафанное радио оставались единственным способом получения копами сведений о том, какие дела расследуются в других округах. Из восточных окрестностей залива Сан-Франциско НСВ исчез летом 1979 года. Начальство Кромптона чуть не плясало от облегчения. Сам Кромптон паниковал. Он понимал, что неизвестный выходит на более серьезный уровень, что для оргазма ему требуется больше ужаса в глазах жертвы: его угрозы убить жертву, ранее несколько напыщенные, стали более резкими и вместе с тем свободными, словно кто-то снял с него внутренние запреты. Кромптон тревожился. В избавлении от запретов НСВ вовсе не нуждался.

В начале 1980 года Кромптону позвонил Джим Бевинс, следователь из управления шерифа округа Сакраменто, с которым Кромптон сблизился во время работы в оперативной группе, занимавшейся делами НСВ. Бевинс пытался отказаться от участия в этом расследовании. Оно стоило ему распавшегося брака. Но вместе с тем хотел сообщить Кромптону следующее: до него дошли слухи, что и в Санта-Барбаре расследуют два похожих дела, в том числе убийство, и это, по всей видимости, дело рук НСВ. Кромптон позвонил в Санта-Барбару. Его коллеги делиться информацией отказались.

– Здесь ничего подобного не происходило, – заявили ему.

Через несколько месяцев на общей практической конференции штата Кромптон по чистой случайности занял место рядом со следователем из управления шерифа округа Санта-Барбара. Между ними завязалась беседа. Кромптон старательно делал вид, что просто хочет поговорить о работе.

– А что насчет недавнего двойного убийства? – поинтересовался он.

По его лицу так и не удалось прочесть, с каким гнетущим чувством он выслушал подробности.

– Вот что я вам скажу, Пол, – заявил Кромптон Хоулсу, – обратитесь в южные округа штата. Начните с Санта-Барбары. Я слышал, там у них обнаружилось пять трупов.

– Обращусь, – пообещал Хоулс.

– Я знаю: это он, – заключил Кромптон и повесил трубку.

Хоулс позвонил в Санта-Барбару через двадцать лет после Кромптона и тоже наткнулся на стену молчания. В управлении шерифа отрицали, что в округе зафиксированы случаи, подобные тем, о которых он говорит. Но ближе к концу разговора детектив на другом конце провода либо что-то вспомнил, либо передумал напускать туман.

– Попробуйте обратиться в Ирвайн, – посоветовал он. – Кажется, у них было что-то в этом роде.

Звонок Хоулса в Ирвайн привел его в управление шерифа округа Ориндж, а также познакомил с криминалистом Мэри Хун, которая в этот момент находилась в лаборатории. Хоулс объяснил, что недавно проводил ДНК-профилирование неустановленного белого мужчины, известного как «Насильник с востока», или НСВ, который совершил пятьдесят нападений сексуального характера в Северной Калифорнии с 1976 по 1979 год. Следователи по делам НСВ всегда подозревали, что он направился на юг и продолжал совершать преступления там. Краткое описание modus operandi преступника Хоулс выпалил единым духом. Одноэтажные дома среднего класса или верхушки среднего класса. Вторжение в ночное время. Спящие пары. Связывание. Изнасилование женщин. Изредка – кражи, в основном украшений с именной гравировкой, дорогих жертвам, но не более ценных вещей. Лыжная маска затруднила физическое опознание, но, судя по оставленным уликам, он носит девятый размер обуви, имеет вторую группу крови, относится к несекреторам.

– Очень похоже на наши случаи, – ответила Хун.

К моменту разговора Хоулса и Хун в их лабораториях применялись разные методики ДНК-профилирования: в округе Ориндж одними из первых начали использовать ДНК-типирование методом STR. Они могли провести сравнение по одному гену, DQA1, который совпадал, но это все, что они были в состоянии сравнить. Лаборатория в Контра-Косте пока не соответствовала требованиям CODIS, то есть не могла обращаться к базам штата или общенациональным базам данных. Хун и Хоулс договорились поддерживать связь и вести обмен информацией, когда в лаборатории Контра-Косты будет налажена работа.

Финансируемые государством криминалистические лаборатории сталкиваются со всеми обычными экономическими сложностями, каких только можно ожидать. Чиновники знают, что снижение численности полицейских – непопулярная мера, поэтому сокращению часто подвергаются менее заметные должности, например экспертов-криминалистов. Лабораторное оборудование обходится недешево, руководителям лабораторий зачастую приходится неоднократно делать запросы, чтобы получить самое необходимое.

Отчасти именно этим объясняется, почему лаборатории Контра-Косты, постоянно ограниченной в средствах, понадобилось примерно полтора года, чтобы угнаться за округом Ориндж. В январе 2001 года, когда в Контра-Косте было налажено ДНК-типирование методом STR, Хоулс попросил одного из своих коллег, Дейва Стокуэлла, еще раз провести выделение ДНК из материалов дела НСВ, чтобы посмотреть, совпадает ли профиль преступника во всех трех случаях. Стокуэлл подтвердил это предположение.

– Позвоните Мэри Хун в округ Ориндж, – сказал Хоулс. – Теперь мы пользуемся той же методикой. Сравните наши результаты с ее результатами.

По телефону Стокуэлл и Хун зачитали друг другу маркеры.

– Да, – отзывалась Хун, услышав от Стокуэлла название очередного маркера НСВ.

– Да, – говорил Стокуэлл в ответ на называемый ею маркер.

Стокуэлл направился в кабинет Хоулса.

– Полное совпадение.

Новость попала в СМИ 4 апреля 2001 года. Заголовок в «Сан-Франциско кроникл» гласил: «ДНК подтверждает связь изнасилований 1970-х годов с серийными убийствами». Никто не предупредил выживших жертв изнасилования, что вся эта история вновь всплывет, поэтому многие из них испытали шок, развернув утреннюю газету за завтраком. В «Сакраменто би» об этом написали на первой полосе: «Найдена новая улика в деле о серийных изнасилованиях: по прошествии десятилетий ДНК подтверждает причастность “Насильника с востока” к преступлениям в округе Ориндж».

Для многих пострадавших еще большей неожиданностью стали фото детективов на первой полосе «Сакраменто би» – Ричарда Шелби и Джима Бевинса. Шелби – высокий, резкий, с безупречной памятью. И Джим Бевинс – «пудинг с глазами», как дразнили его приятели-полицейские. Больше никто не вызывал такой всеобщей симпатии, как Бевинс. Даже с расстояния пятидесяти ярдов было видно, что его отправили, чтобы снизить накал страстей и привести все в порядок.

И вот теперь они, уже пожилые люди, попали на первую полосу. Двадцать пять лет – долгий срок для копа. Долгая служба сказывалась, выражения лиц обоих на что-то намекали. На застенчивость? Смущение? Оба гадали, чем сейчас занят их заклятый враг. Шелби готов был поручиться, что он в психушке. Бевинс полагал, что он мертв.

Несколько дней Хоулс принимал звонки от журналистов и радовался их заинтересованности. Но, несмотря на то что втайне он по-прежнему считал следственную работу своим призванием, его повысили до старшего криминалиста. Это означало новые обязанности. К тому же он был женат и растил двоих маленьких детей. Ему не хватало времени изучить десять тысяч страниц архивных дел, объединенных благодаря только что обнаруженному совпадению ДНК. Масштабы свидетельств были неслыханными. Оптимизм тех, кто работал по этому делу, зашкаливал. ДНК-профилирование? Шестьдесят преступлений по всей территории штата Калифорния? Сотрудники спорили, кто будет первым допрашивать преступника, когда его арестуют.

Ответственным за расследование был назначен Ларри Пул из округа Ориндж. С точки зрения Пула, известие о совпадении ДНК было замечательным и в то же время обескураживающим: казалось, последние пару лет он провел в тесной, до мелочей знакомой комнате и вдруг обнаружил, что это всего-навсего пристройка к огромному складу.

Он продолжал отражать нападки бывалых копов, по-прежнему утверждавших, что маньяк мертв. Серийные убийцы, которыми движет сексуальная мотивация, не перестают убивать до тех пор, пока их не остановят. Возможно, какой-то одержимый праведным гневом хозяин дома застрелил его во время попытки взлома. Пулу советовали не тратить время зря.

Через семь месяцев позиция Пула укрепилась благодаря новостям с тихоокеанского Северо-Запада. В ноябре 2001 года внимание СМИ привлек еще один неустановленный серийный убийца, который залег на дно почти на два десятилетия, так что некоторые уже считали, будто он давно мертв, – речь шла об «Убийце с Грин-Ривер, штат Вашингтон». Оказалось, что этот активный истребитель проституток жив-здоров и обретается в пригороде Сиэтла. Почему он сбавил обороты? Женился.

«Меня поймали технологии», – заявил Гэри Риджуэй полицейским с таким видом, словно показывал им средний палец. И он был прав. Он дурачил полицию годами, делая невинное лицо и пряча огонь в глазах. «Этот полоумный никак не может быть адским серийным убийцей», – думали они, и в конце концов отпускали его, несмотря на растущее число улик.

Шестого апреля 2001 года, через два дня после того, как в СМИ попало известие о подтверждении связи между «Насильником с востока» и «Настоящим ночным охотником», в одном из домов на Торнвуд-драйв в восточной части Сакраменто зазвонил телефон. Трубку взяла женщина немного за пятьдесят. В этом доме она прожила почти тридцать лет, только теперь носила другую фамилию.

– Алло?

Голос звучал приглушенно и неторопливо. Она тут же его узнала.

– Помнишь, как мы играли?

Часть 2

Сакраменто, 2012 год

[Примечание редактора: следующая часть текста – отрывок из раннего черновика статьи Мишель «По следам убийцы».]

С женщиной, которая сидела напротив меня в тесном кабинете неблагополучной старшей школы в восточной части Сакраменто, я общалась впервые. Но сторонний наблюдатель ни за что бы так не подумал, слыша, как мы с первой же секунды встречи стали пользоваться условными сокращениями НСВ-ННО, словно говоря на клингонском.

– А взлом в семьдесят четвертом с побитой собакой? – спрашивала я.

Женщина, которую я буду называть Соцработницей, заново собрала волосы в толстый хвост и сделала глоток энергетика «Рокстар» из жестяной банки. Ей под шестьдесят, у нее проницательные зеленые глаза и чувственный голос. На парковке она встречала меня, энергично размахивая руками над головой. Мне она сразу понравилась.

– Не верится мне, что тут есть связь, – отзывалась она.

Взлом в 1974-м на Ранчо-Кордова – инцидент, о котором узнали недавно, и участники форума, посвященного документальному циклу «Материалы нераскрытых дел» на телеканале A&E, рассказывавшему о преступлениях НСВ-ННО, увлеченно его обсуждали. Соцработница была фактическим лидером этого форума. Я не сразу оценила их дотошность и поначалу была просто обескуражена: на форуме было представлено более тысячи тем и двадцати тысяч постов.

На этот форум я набрела почти полтора года назад, после того, как проглотила книгу Ларри Кромптона «Внезапный ужас»[50] – настоящую, подлинную лавину подробностей дела, изобилующую проявлениями неполиткорректности, свойственными 1970-м годам, и странно трогательную в описании сожалений, преследующих одного прагматичного копа. Обилие доступной информации по делу ошеломило меня. Более десятка книг посвящено 25 декабря 1996 года – ночи, когда была убита Джонбенет Рэмси. А как же НСВ-ННО? Вот оно, дело протяженностью десять лет, охватывающее целый штат, изменившее закон о ДНК в Калифорнии[51], с шестьюдесятью пострадавшими, с целой коллекцией странных высказываний преступника на месте преступления («Я убью тебя, как убил кое-кого в Бейкерсфилде»), со стихами, которые он якобы написал («Жажда возбуждения»), даже с записью его голоса – произнесенным шепотом кратким и язвительным замечанием, записанным с помощью устройства, которое полиция установила на телефон одной из жертв, – и обо всем этом написана лишь одна опубликованная самим автором книга, которую трудно найти.

Когда я только зарегистрировалась на форуме НСВ-ННО, меня сразу же поразил эффективный и всесторонний краудсорсинг, который там осуществлялся. Да, там встречались и чудаки, и критики, в том числе один движимый благими намерениями человек, который утверждал, что НСВ-ННО – это Тед Казински, или Унабомбер (на самом деле это не так). Однако в основном разбор дела проводился прекрасно. Например, часто пишущий участник под ником PortofLeith помог установить, что график учебного процесса в Калифорнийском университете в Сакраменто в годы активности НСВ совпадал с графиком его преступлений. Форумчане составляли всевозможные подробные карты, на которые наносили буквально все – от мест преступления и мест, где преступника видели свидетели, до точки в Дана-Пойнте, где он обронил окровавленную мотоциклетную перчатку. В сотнях постов подробно обсуждались его возможные связи с армией, агентствами недвижимости и медициной.

Сыщики-любители по делам НСВ-ННО обладали необходимыми навыками и серьезно относились к использованию этих навыков для его поимки. В Лос-Анджелесе я встретилась в «Старбаксе» с одним студентом выпускного курса факультета информатики, чтобы поговорить о человеке, вызвавшем у него подозрения. Перед встречей я получила досье на семи страницах с примечаниями, картами и фото подозреваемого из школьного выпускного альбома. Я согласилась, что этот подозреваемый выглядит многообещающе. Единственной неизвестной подробностью, которая не давала покоя моему собеседнику, был размер обуви его кандидата (НСВ носил обувь девятого размера или девятого с половиной – чуть меньше, чем среднестатистический мужчина).

Форумчанам были свойственны параноидальные настроения, они старательно прятались за псевдонимами, и кроме того – что, пожалуй, неудивительно для тех, кто проводит много времени в Интернете, обсуждая серийные убийства, – в их среде часто вспыхивали личные конфликты. Соцработница выполняла роль посредника между следователями из Сакраменто и «населением» форума. Это раздражало некоторых форумчан, ее обвиняли в том, что она якобы имела конфиденциальную информацию, но отказывалась делиться ею, несмотря на все просьбы.

Но с тем, что время от времени она все же выдавала новую информацию, никто не спорил. 2 июля 2011 года Соцработница запостила изображение наклейки, которую, по ее словам, заметили на подозрительной машине вблизи одного из мест изнасилований в Сакраменто.

«Возможно, это наклейка базы морской авиации Норт-Айленд, но это лишь предположение, информация по нему отсутствует. Может быть, наклейка знакома кому-нибудь из форумчан? Надеюсь, вместе мы выясним, откуда она».

Мы. Незаметное, но несомненное присутствие правоохранительных органов становилось тем очевиднее, чем больше я втягивалась в жизнь форума. Интернет-детективы, увлекшиеся нераскрытым делом десятилетней давности по своим личным, специфическим причинам, охотились за убийцей с помощью своих ноутбуков, а следователи ненавязчиво направляли их.

Соцработница свозила меня на экскурсию по памятным местам НСВ, по лабиринту улиц и скромных домов в стиле ранчо, примыкающих к старой базе ВВС Мазер, через более обширные и зеленые районы Арден-Аркейд и Дель-Дайо. Она рассказала, что начала неофициально сотрудничать со следователями из Сакраменто примерно пять лет назад.

– Я жила здесь в самый разгар этой истории, – объяснила она. В то время она была молодой матерью, и ей хорошо запомнился ужас, достигший почти изнуряющего пика к моменту изнасилования номер пятнадцать.

Восточные районы Сакраменто, где рыскал НСВ-ННО, строились не для того, чтобы будоражить воображение. Мне попался целый квартал в единой бежевой гамме. Эта приглушенность не соответствовала ужасам, которые здесь творились. Мы свернули на Малага-уэй, где 29 августа 1976 года звон дверных колокольчиков и сильный запах лосьона после бритья разбудили двенадцатилетнюю девочку. Мужчина в маске стоял у окна ее спальни и ножом пытался отжать верхний левый угол рамы с сеткой.

– Если задуматься обо всем, что здесь случилось, это по-настоящему мрачное место, – сказала Соцработница. Так почему же она задумывалась?

Однажды вечером много лет назад, лежа в постели и переключая каналы телевизора, она наткнулась на очередную серию «Материалов нераскрытых дел». И рывком села в кровати, с ужасом понимая, о чем идет речь. Господи, подумала она, он стал убийцей.

Смутные воспоминания о том времени тревожили ее, и она обратилась к детективу из полиции Сакраменто, чтобы понять, не подводит ли ее память. Нет, память не подводила. Детектив подтвердил, что еще до того, как пристрастие НСВ звонить жертвам стало широко известно, она трижды сообщала в полицию о человеке, который звонил ей и, по ее словам, знал о ней все. Теперь она была убеждена, что ей звонил НСВ-ННО.

Вдалеке виднелась река Американ-Ривер. Соцработница объяснила мне, что помогает раскрыть это дело, потому что ощущает «духовную» причастность к нему.

– Но я поняла: надо быть начеку и беречь себя. Иначе это занятие может тебя поглотить.

Может? Последние четыре часа мы только и говорили, что о НСВ-ННО. Когда муж Соцработницы на званых ужинах чувствует, что ее заносит, он толкает ее под столом ногой и шепчет: «Прекрати». Однажды я целый день потратила на поиски всевозможных сведений об одном игроке в водное поло, который в 1972 году был членом команды старшей школы Рио-Американо, только потому, что на фото в выпускном альбоме он выглядел подтянутым и имел развитые мышцы икр (некоторое время они считались характерной чертой НСВ-ННО). Однажды Соцработница ужинала с человеком, которого подозревала в том, что он и есть НСВ-ННО, а затем украдкой спрятала в сумку бутылку, из которой он пил воду, чтобы взять анализ ДНК. В полицейских материалах фамилии подозреваемых часто пишут перед именами, и однажды я в состоянии некоторой рассеянности принялась разыскивать некоего «Лари Берга», и лишь потом, когда в глазах и голове у меня прояснилось, я узнала слово «burglary» – «ограбление».

Теперь у меня в горле навсегда поселился крик. Когда однажды ночью мой муж, стараясь не разбудить меня, на цыпочках вошел в нашу спальню, я выскочила из постели, схватила с тумбочки лампу и запустила ему в голову. К счастью, я промахнулась. Утром, увидев лампу на полу спальни, я вспомнила, что натворила, и меня передернуло. А потом я похлопала по одеялу, нашла оставленный на нем ноутбук и снова принялась за чтение материалов дела, словно изучала Талмуд.

Услышав от Соцработницы мягкое предостережение об опасности одержимости, я не стала смеяться, а лишь кивнула. И согласилась делать вид, будто мы обошли кроличью нору стороной, вместо того чтобы провалиться в нее.

В норе к нам присоединился тридцатилетний уроженец Южной Флориды, которого я здесь буду называть Юношей. У него есть диплом в области кино и, как он намекал, довольно сложные отношения с родными. Для Юноши имеют значения детали. Недавно он бросил смотреть по кабельному «Грязного Гарри», потому что «его вытянули с 2.35:1 до 1.78:1 после начальных титров» – имелось в виду соотношение сторон экранного изображения. Он умен, педантичен и порой грубоват. А еще он, по-моему, – главная надежда детективов-любителей на успешное раскрытие дела.

Большинство людей, знакомых с делом НСВ-ННО, соглашаются с тем, что наиболее перспективная зацепка – география его перемещений. Не так уж много найдется белых мужчин, родившихся, допустим, в 1943–1959 годах, которые жили или работали в Сакраменто, округах Санта-Барбара и Ориндж в период с 1976 по 1986 год.

Но один только Юноша додумался потратить почти четыре тысячи часов на добычу информации, анализ возможностей, основательные поиски повсюду – от «Ancestry.com» до «USSearch.com». С помощью «Ибэй» он обзавелся экземпляром телефонного справочника пригородов Сакраменто 1977 года. Телефонный справочник 1983 года для округа Ориндж хранится в цифровом виде у него на жестком диске.

Заинтересовавшись форумом, я сразу поняла, насколько тщательно работает Юноша. Заметив по его постам, что он, кажется, хорошо осведомлен в предмете, я отправила ему по электронной почте письмо, в котором рассказывала об одном обнаруженном мною возможном подозреваемом. Теперь-то я понимаю, что волнения по поводу подозреваемого очень похожи на первый всплеск влюбленности в отношениях, когда, несмотря на тревожные звоночки, продолжаешь идти напролом, уверенная, что он и есть Тот Самый.

Я чуть было не надела на моего подозреваемого наручники. Но Юноша опережал меня на год исследовательской работы и несколько баз данных. «Давно уже с этим именем не работаю», – отписался он. К письму было приложено фото угрюмого ботана в безрукавке – так выглядел мой подозреваемый на втором курсе. «В моем шорт-листе его нет», – сообщил Юноша.

Далее он подчеркнул, насколько это непростая задача – оценка подозреваемых, указав, что, если основываться на одних только физических перемещениях и внешнем сходстве, тогда наиболее вероятным кандидатом в НСВ-ННО был бы Том Хэнкс. (Которого, следует отметить, можно сразу вычеркнуть на основании одного только графика съемок «Закадычных друзей».)

Прошлой весной я проводила отпуск вместе с семьей во Флориде, где и договорилась о личной встрече с Юношей в кофейне. Симпатичный, чисто выбритый, с волосами цвета темного песка и хорошо подвешенным языком, он совершенно не походил на того, кто способен зациклиться на поиске информации по нераскрытым делам, к которым он лично непричастен. От кофе он отказался, но одну за другой курил сигареты «Кэмел-лайт». Мы немного поговорили о Калифорнии и кинематографическом бизнесе; он рассказал, как однажды летал в Лос-Анджелес только для того, чтобы посмотреть режиссерскую версию своего любимого фильма – «Когда наступит конец света» Вима Вендерса.

Главным образом мы обсуждали нашу общую одержимость. Это дело настолько запутанное и его настолько трудно описать кому-либо в общих чертах, что я всегда испытываю подобие облегчения рядом с тем, кто в курсе принятых в нем условных обозначений. Мы оба казались немного озадаченными и смущенными нашей заинтересованностью. Недавно на свадьбе жених, давний друг Юноши, вклинился в его разговор со своей матерью. «Расскажи ей про своего серийного убийцу!» – посоветовал он Юноше и отошел.

Я рассказала ему о постоянно приходящих мне на ум экспериментах, демонстрирующих, что животные в неволе предпочитают сами искать пищу, а не просто получать ее. Поиски – это рычаг, который вызывает у нас прилив дофамина. Но я не упомянула о том, что со смущением осознала, насколько наши лихорадочные поиски напоминают компульсивное поведение (вытоптанные цветочные клумбы, царапины на оконных рамах, телефонное хулиганство) того, кого мы ищем.

Лишь после замечания, случайно оброненного Джеффом Клапакисом, детективом из управления шерифа округа Санта-Барбара, собственное увлечение перестало мне казаться настолько странным. Мы сидели в его с напарником «оперативном центре» поисков НСВ-ННО – рабочем кабинете, заставленном пластиковыми ящиками с материалами давних дел. Над правым плечом Клапакиса висела карта размером с афишу – гугл-карта Голеты с обозначенными на ней местами двойных убийств, которые разделяли девятнадцать месяцев и всего 0,6 мили. В центре карты делала изгиб река Сан-Хосе-Крик, огромные раскидистые деревья на берегах которой обеспечивали НСВ-ННО прикрытие.

Я спросила Клапакиса, что побудило его, уже вышедшего в отставку, вернуться к работе над этим делом. Он пожал плечами и ответил:

– Люблю головоломки.

Юноша руководствовался тем же самым, когда писал краткие примечания для следователей, которые могли заинтересоваться его поисками. Его интересу, писал он о себе в третьем лице, «трудно подыскать простое объяснение, разве что сказать, что это очень серьезный вопрос, на который существует простой ответ, и он обязан найти этот ответ».

Юноша в конце концов поделился со мной главным своим достижением, которое назвал «Основной список» – это был документ на 118 страницах, содержащий около двух тысяч имен мужчин с информацией о них: датой рождения, историей смены адресов, криминальным прошлым и даже фотографиями, когда удавалось их найти. Его скрупулезность – список был снабжен алфавитным указателем, – изумила меня. Под фамилиями некоторых подозреваемых имелись примечания («большой любитель велосипедного спорта» или «родственник: Бонни»), которые казались бессмысленными, если не знать, как знаем мы, слишком много о серийном убийце, возможно покойном, последнее преступление которого пришлось на времена президентства Рейгана.

«Когда-нибудь мне придется бросить все это и заняться собственной жизнью, – писал мне Юноша по электронной почте. – Парадокс в том, что чем больше времени и денег я вкладываю в эту совершенно нерациональную (и для большинства людей необъяснимую) затею, тем больше у меня появляется способностей заниматься ею, так что, возможно, я сумею разоблачить этого урода и тем самым оправдать свои вложения».

Далеко не все восхищаются сыщиками с форума или их усилиями. Недавно туда заходил возмутитель спокойствия – чтобы поразглагольствовать о несостоявшихся копах, как он их назвал, с извращенной и жалкой одержимостью. Он обвинил их в отсутствии опыта и подготовки и при этом в стремлении лезть куда не просят, проявляя нездоровый интерес к изнасилованиям и убийствам.

«Детективы Уолтеры Митти»[52] – так назвал он форумчан.

Но к тому времени я уже была убеждена: один из этих «Митти», вероятно, раскроет дело.

Ист-Сакраменто, 2012 год

Вот что они видят: свет фар в чистом поле за их домом там, где не должны бы ездить машины. Мужчину в светлой рубашке и темных брюках, вылезающего из дыры в соседском заборе в три часа утра. Взломанные двери. Луч фонарика в окнах их спальни. Мужчину, выбирающегося из сточной канавы и крадущегося по двору за соседним домом. Ворота, которые были заперты, а теперь открыты. Темноволосого мужчину в синем спортивном костюме, стоящего под деревом на другой стороне улицы и не сводящего с них глаз. Таинственные отпечатки подошв во дворе. Мужчину, выскочившего из кустов и прыгнувшего на велосипед. Снова лучи фонариков в окнах спальни. Ноги мужчины в коричневых вельветовых брюках и теннисных туфлях, бегущие вдоль дома и скрывающиеся за кадкой с растениями. Переписчика у входной двери, желающего знать, сколько человек живет в этом доме, хотя в тот год перепись не проводилась. Их соседа, тридцатичетырехлетнего мужчину, который вывалился из своего дома в одном белье, связанный по рукам и ногам, и зовет на помощь в два часа ночи.

Вот что они слышат: собачий лай, тяжелые шаги на посыпанной мелким камнем дорожке. Треск сетки на оконной раме. Глухой стук по кондиционеру. Возню с раздвижными застекленными дверями. Скрежет сбоку от дома. Призывы на помощь. Звуки схватки. Выстрелы. Протяжный женский визг.

Никто не звонит в полицию.

Полиция ходит от дома к дому постфактум, расспрашивая местных жителей. Порой, когда полицейские подходят к дому соседей, чтобы расспросить их, им показывают разрезанную сетку или изуродованный фонарь на веранде. Читая полицейские отчеты, я поначалу просто удивлялась пассивности соседей, но со временем достигла предельного возмущения. Некоторые подозрительные поступки, о которых не сообщали в полицию, совершались в самый разгар паники в Сакраменто, вызванной «Насильником с востока».

– Он же постоянно ошивался в этих местах. Почему же так мало людей сообщали о нем? – спросила я у Ричарда Шелби.

На первый взгляд Шелби выглядит так сурово, как и должен выглядеть отставной полицейский лет семидесяти пяти, проживающий в округе Плейсер. Он высокий и настороженный и, конечно же, у него недостает половины безымянного пальца на левой руке – из-за этого недостатка его вначале не хотели брать на работу в полицию. Но есть в нем и мягкость: в его голубой рубашке, очень тихом, едва слышном голосе и в том, как он, узнав от официантки за обедом, что у них кончился лимонад, не нахмурился, а слегка улыбнулся, пробормотав: «Тогда чаю со льдом». Шелби, карьерный путь которого в управлении шерифа округа Сакраменто был, по его собственному признанию, тернистым, занялся делом того самого преступника в самом начале, осенью 1976 года, и был в числе первых, кто догадался, что имеет дело с серийным насильником.

– Не сообщали о чем? – чуть насмешливо спросил Шелби. – Ночь. Он во всем черном. Крадется вдоль живой изгороди. Что тут увидишь?

– Я имею в виду то, что выяснялось во время обходов полиции. То, что видели и слышали соседи, по их собственному признанию, – объяснила я.

Запись, сделанная во время обхода полицией территории, прилегающей к Малага-роуд и Эль-Каприс в Ранчо-Кордова, 1 сентября 1976 года, после третьего изнасилования, в особенности не давала мне покоя. «Несколько соседей сообщили, что слышали крики, но на улицу не выглядывали».

В январе 1977 года человек, который жил чуть южнее Американ-Ривер, в недавно подвергшемся ограблению доме, мельком заметил молодого парня, заглядывающего в окна к его соседям. Он покашлял, давая вуайеристу понять, что его заметили, и неизвестный убежал. Этот жест выглядит почти как проявление вежливости. Через неделю двадцатипятилетняя женщина, живущая севернее, на расстоянии одного квартала, стала одиннадцатой жертвой. В то время она была беременна на шестом месяце.

Возможно, нежелание звонить в полицию было типичным для 1970-х, высказала я предположение. И продолжала рассуждать об утрате исторических корней после войны во Вьетнаме, но Шелби покачал головой. Ответа на мой вопрос он не знал, но понимал, что я ошибаюсь. С его точки зрения, пассивность соседей была всего лишь одной из проблем в деле, где их насчитывалось множество: от начальства, всецело поглощенного политическими глупостями, до пары серьезных ошибок, которые, как признался Шелби, он сам совершил, сидя в патрульной машине и передавая через диспетчера инструкции семье, которая нашла в своей живой изгороди матерчатую сумку с фонариком, лыжной маской и перчатками. Шелби посоветовал им все это выбросить.

Теперь Шелби живет в тридцати милях к северу от Сакраменто, в сельской местности, где, по его словам, можно заниматься «фермерством, как и подобает мужчине». Но мы встретились с ним, чтобы пообедать, на его прежней территории, в районе, где тридцать шесть лет назад он патрулировал сбегающие к реке извилистые улицы, приглушал подсветку приборной панели и ориентировался только на бормотание рации и надежду, что повернет в нужном месте и осветит фарами молодого мужчину в лыжной маске, ростом около пяти футов девяти дюймов. За все время своей службы Шелби не сталкивался с другим таким преступником, как «Насильник с востока». На крышах продолжали находить мелкие предметы, украденные им у жертв. Почему-то он бросал их именно там. А потом, после того как многие позвонившие в полицию сообщили о странном топоте, который они слышали на крыше, Шелби сообразил, что преступник не бросил украденное – оно само вывалилось из его карманов, пока он полз там.

Шелби из тех людей, кто гордится своей прямолинейностью и вместе с тем отводит глаза за секунду до того, как сказать какую-нибудь резкость, – это дань скрытой внутри мягкости. Заведение для нашего обеда он выбрал сам, но я видела, что для него этот район всегда останется местом, где его планам помешали непредсказуемые шаги противника, «этого мерзавца и социопата», вуайеристское логово которого, отмеченное кучкой сигаретных окурков и отпечатками подошв с зигзагами, Шелби однажды нашел под раскидистым деревом у Нортвуд-драйв. Это очередное смутное присутствие заметили соседи, но так и не сообщили в полицию.

– Люди говорят, что он был очень умным, – сказал Шелби и отвел взгляд. – Но на самом деле, иногда ему этого даже не требовалось.

Ранее в своих описаниях действий НСВ-ННО я ориентировалась на журнал «Лос-Анджелес», а в Сакраменто стала обладательницей флешки с более чем четырьмя тысячами страниц давних оцифрованных полицейских отчетов. Эту флешку я приобрела в результате сделки в старом духе, когда ни одна сторона на самом деле не доверяет другой, поэтому мы договорились, скрестив взгляды и протянув руки, передать предметы сделки одновременно. У меня имелся диск с видеозаписью интервью с важным лицом, имеющим косвенное отношение к одному из убийств в Южной Калифорнии. Я отдала его, не задумываясь ни на минуту: дома у меня хранилась копия.

Такие сделки, результат тайных альянсов, порожденных общей одержимостью безликим серийным убийцей, были частым явлением. Интернет-сыщики, отставные и ныне действующие детективы – в них участвовали все. Я получила далеко не единственное письмо по электронной почте с темой «quid pro quo»[53]. Как и мои корреспонденты, я считала, что я и только я способна заметить то, что больше не сумел разглядеть никто. А для этого мне надо было видеть всё.

Амбициозный сыщик во мне не мог дождаться, когда вернется в отель и наконец вставит флешку в ноутбук. На каждом светофоре я ощупывала верхний карман своего рюкзака, убеждаясь, что крохотный прямоугольник по-прежнему там. Я остановилась в отеле «Ситизен» на Джей-стрит в центре города. Мне понравились его снимки в Сети, окна в свинцовых переплетах, полосатые обои горчичного оттенка. Стены вокруг стойки регистрации представляли собой книжные стеллажи. Сама стойка с орнаментом была выкрашена в оранжево-красный цвет.

– Как бы вы описали стиль здешнего интерьера? – спросила я у администратора, пока регистрировалась.

– Гибрид юридической библиотеки с борделем, – ответил он.

Позднее я узнала, что архитектор этого здания Джордж Селлон также был автором проекта тюрьмы Сан-Квентин.

Оказавшись у себя в номере, я сразу же переоделась в отутюженный белый отельный халат. Потом опустила жалюзи и отключила телефон. Высыпала в бокал пакет мармеладных мишек из мини-бара, поставила его поближе к себе и уселась на кровать по-турецки со своим ноутбуком. Мне предстояло редкое удовольствие – двадцать четыре часа без помех и необходимости отвлекаться, без крошечных ручек, липких от краски, которые надо отмыть, без погруженного в мысли голодного мужа, являющегося на кухню с вопросами об ужине. Я вставила флешку. С мыслями, переведенными в режим сортировки почты, с указательным пальцем на клавише со стрелкой вниз, я начала не просто читать, а пожирать текст глазами.

Полицейские отчеты и протоколы воспринимаются как рассказы, написанные роботами. Они лаконичны, четко структурированы, в них почти нет места суждениям или эмоциям. Поначалу эта лаконичность импонировала мне. Я нисколько не сомневалась, что имя преступника, отчищенное от лишних подробностей, блеснет особенно ярко. Но просчиталась. Сжатый формат протоколов обманчив. В своей совокупности даже самые скудные детали начинают сливаться в сплошную массу. Некоторые моменты отделялись от нее, вызывая настоящий шок, который я не всегда могла предвидеть: недавно расставшаяся с мужем тридцативосьмилетняя мать обшаривает в темноте пол, находит игрушечную пилу своего сына и тщетно пытается с ее помощью перепилить веревки на своих распухших руках; тринадцатилетняя девочка, связанная в постели, спрашивает любимую собаку после того, как насильник выходит из комнаты: «Глупый, что же ты ничего не сделал?» Пес тычется в нее носом. Она приказывает ему ложиться спать. Что он и делает.

Часы пролетели, мармеладные мишки закончились. Мой номер располагался на десятом этаже, прямо над тем местом, где был раскинут свадебный шатер. По пути в номер я обошла группу подружек невесты в нарядах цвета морской волны, позирующих фотографу в коридоре. Заиграла музыка, довольно громкая. Я взялась за телефон, чтобы позвонить администратору. Но что ему сказать? «Пусть веселятся потише»? Я повесила трубку. Все дело в том, что я была на нервах от сахара, голода и оттого, что слишком долго просидела в темноте, пожирая пятьдесят глав хоррора, изложенного каким-то мертвым голосом, каким говорят сотрудники отдела регистрации транспортных средств. В глазах рябило от яркого экрана, они пересохли так, словно их подвергли вакуумной чистке в туалете самолета. Радостная музыка сейчас совсем не подходила к моему настроению.

Город Сакраменто расположен у северной оконечности Калифорнийской долины, у слияния рек Сакраменто и Американ-Ривер, и был спроектирован с учетом водоотведения. Суть в том, что все излишки воды, будь то от горных стоков или дождей, направляются вниз по реке к калифорнийской дельте и океану. Это известно мне только потому, что в полицейских отчетах часто упоминаются сточные канавы и каналы с бетонной облицовкой. С самого начала по отпечаткам подошв, другим уликам, подозрительным случаям и даже по тому, что одна из жертв была приведена туда, было ясно, что «Насильник с востока» перемещался по водоотводной сети, что он, подобно обитателю подземелья, именно там и дожидался темноты. Мне вспомнилась каноническая сцена из фильма «Создание из Черной лагуны»: морской биолог Кей, которую сыграла красавица Джули Адамс, ныряет с экспедиционного судна в Черную лагуну и мы видим, как из спутанного клубка морских водорослей возникает жуткий гуманоид – жаброчеловек и плывет под Кей, словно ее загипнотизированное отражение. Мы смотрим и ждем, когда девушка увидит его и запаникует, но он остается незамеченным, только задевает когтистой лапой с перепонками ее ногу, и Кей испуганно вздрагивает.

«Насильник с востока» выслеживал отдельных людей, но после чтения полицейских отчетов становилось ясно, что он следил и за районами в целом, часто пересекая Сакраменто по подземному лабиринту сточных каналов и труб. Он предпочитал одноэтажные дома, обычно вторые от угла, вблизи зеленых зон – открытого поля, какого-нибудь парка. Перед каждым нападением отмечались случаи присутствия кого-то подозрительного и незаконного проникновения в жилища, расположенные вблизи дома жертвы. Пропадали мелкие, недорогие, порой очень личные вещи. Количество странных телефонных звонков резко возрастало накануне нападения в радиусе четырех-пяти кварталов. «Насильник с востока» проводил рекогносцировку. Изучал людей, выяснял, когда они бывают дома. По-видимому, его стратегией было выбрать район, наметить полдюжины потенциальных жертв и, возможно, расставить в их списке приоритеты. Он доводил до максимума число вариантов и готовил почву, благодаря чему, когда наступала назначенная ночь, его позывы никогда не оставались неудовлетворенными.

Это значит, что есть женщины, которые из-за изменения графика их работы или просто по счастливой случайности так и не стали жертвами, однако даже они, подобно предмету одержимости создания, шныряющего в лагуне, чувствовали, как их коснулось что-то пугающее.

Соседи в скудных пяти-шести строчках отчетов давали ответы, похожие на экспрессивные хайку об определенном времени и месте. Их заставали вернувшимися из диско-клуба, или после просмотра сразу двух фильмов, «Землетрясение» и «Аэропорт 77», в открытом кинотеатре для автомобилистов, или из тренажерного зала Джека Лалэйна. Они сообщали о пропаже двух женских курток пятого размера – одной коричневой замшевой, другой кожаной. Одна девушка видела подозрительного мужчину, похожего на диджея Вольфмана Джека. Обходящие дом за домом продавцы садовых разбрызгивателей и щеток «Фуллер браш», частные фотографы и художники в то время присутствовали в жизни людей почти постоянно. В одном районе все, казалось, отправлялись на работу в пять часов утра. Эти люди обращали особое внимание на глянцевые, сияющие машины новых моделей. В других районах, в основном к северу от Американ-Ривер, единственным человеком в доме, способным ответить на вопросы полицейских, могла оказаться няня, нанятая с проживанием. Такие соседи с подозрением относились к «грязным» машинам, с вмятинами на боках, «старым колымагам» или «машинам в плохом состоянии».

В апреле 1977 года один мальчик посадил младшую сестру к себе на плечи. С высоты его роста она вдруг увидела во дворе их соседки подозрительного типа – белого мужчину в темной одежде, присевшего в кустах. Когда неизвестный понял, что его заметили, он бросился бежать и перескочил через несколько заборов. А спустя месяц эта соседка, молодая официантка, разбудила своего мужа в четыре часа утра. «Я что-то слышу, я что-то слышу», – твердила она. Луч фонарика осветил дверь их спальни. Позднее она рассказывала полиции, что поверила «Насильнику с востока», когда он угрожал убить ее, и лежала связанная в темноте, с ужасом думая, что почувствует, когда в нее вонзится пуля.

Читая отчеты из Сакраменто, можно проследить, как до общественности постепенно доходило, что на свободе разгуливает серийный насильник. Поначалу, после первых десяти нападений, осознания опасности не было или оно было смутным; потом, когда освещением этих событий занялась пресса, разговоров и паранойи стало больше. Примерно через год после начала нападений жертвы рассказывали, как они, разбуженные светом фонарика, думали: «Ах черт, это же он!» Они вели себя определенным образом, как они объясняли следствию, действуя на основании дошедших до них слухов о «Насильнике с востока»: например, съеживались, потому что им говорили, что ему нравится видеть испуг жертвы. Еще через год такого развития событий причиной бездействия соседей была уже не неосведомленность или инертность, а психология осажденной крепости. Они что-то видели, запирали двери, выключали свет и прятались у себя в спальне, надеясь, что к ним он не придет. «Мне было страшно», – призналась одна женщина. Тогда почему они не звонили в полицию? Мое воображение переполняли бесчисленные «а что, если бы?..».

О соседях думали не они, а он. Уверена, отчасти азарт в нем поддерживала своего рода головоломка «соедини точки линиями», в которую он играл с людьми. Так, он украл две пачки сигарет «Винстон» у первой жертвы и оставил их возле дома четвертой. Дешевая бижутерия, взятая у одной из соседок двумя неделями ранее, была принесена в дом пятой жертвы. Жертва номер двадцать один жила в пределах слышимости от водоочистной станции – один из работников станции, живший в восьми милях от нее, стал следующей жертвой. Таблетки или тампоны, украденные у одной жертвы, позднее обнаруживались в соседнем дворе. У некоторых потерпевших были одинаковые фамилии или место работы.

Это была демонстрация силы, намек на вездесущность. Я нигде и везде. Пусть вы и не думаете, что у вас есть что-то общее с соседом, но на самом деле есть: это я. Я – почти незаметное присутствие, темноволосая, со светлыми волосами, коренастая, худощавая, видимая со спины мельком в полусвете ниточка, которая продолжит соединять вас, даже если вы не будете думать друг о друге.

Из Сакраменто я уезжала в скверном настроении. Я не выспалась. Свадебные гости, явно с похмелья, толпились в дверях отеля, когда я пыталась из него выйти. В аэропорту я прошла мимо гигантской статуи красного кролика, которую, задумавшись, не заметила, когда прилетела. Не знаю, как меня угораздило ее не заметить. Алюминиевый кролик длиной 56 футов и весом 10 тысяч фунтов, подвешенный на тросах, словно ныряет в зону выдачи багажа. В ожидании посадки я поискала на своем айфоне «Сакраменто аэропорт кролик». В статье в Ассошиэйтед Пресс говорилось, что создание скульптуры как символа нового терминала было поручено художнику Лоренсу Ардженту, открытие состоялось в октябре 2011 года.

«Мне хотелось обыграть такую идею: нечто явилось извне и запрыгнуло в здание», – объяснял Арджент.

Эпилог истории с запонками

[Примечание редактора: следующая глава – фрагмент раннего черновика статьи Мишель «По следам убийцы».]

Я позвонила Юноше на следующий день после того, как оформила заказ на те самые запонки. И сообщила, что выбрала срочную доставку.

– В почтовую ячейку? – уточнил Юноша.

– Вообще-то нет, – призналась я. Абсурдный сценарий промелькнул у меня в голове: НСВ-ННО выставил запонки на продажу в магазине, где он по случайному совпадению имеет доступ к адресам покупателей; он наверняка заподозрит того, кто заплатил сорок долларов за срочную доставку восьмидолларовых запонок.

Я понимала, что лучше всего было бы передать эти запонки следователям по делу НСВ-ННО. Но я рисковала разозлить их своей непрошеной инициативой. Так совпало, что незадолго до этого я договорилась о своем первом интервью с Ларри Пулом из округа Ориндж. Я решила: если мне покажется, что интервью идет успешно, я все объясню и отдам ему крошечные золотые запонки в квадратном пакетике с застежкой.

Проблема заключалась в том, что перспектива встречи с Пулом внушала мне невероятную робость. Его называли неприступным и немного замкнутым. Я знала, что он расследовал это дело последние четырнадцать лет. Наряду с юристом Брюсом, братом потерпевшего Кита Харрингтона, Ларри Пул сыграл важную роль в принятии Положения 69 – закона о ДНК-дактилоскопии, нераскрытых преступлениях и защите невиновных, на основании которого в 2004 году в Калифорнии была создана база данных ДНК всех лиц, совершивших тяжкие преступления. Калифорнийское министерство юстиции в настоящее время располагает крупнейшим в стране действующим банком данных по ДНК.

Пул и Харрингтон считали, что, развивая базу данных ДНК, они обязательно захватят в ее сеть НСВ-ННО. Насколько я поняла, их разочарование, когда этого не произошло, было острым. Ларри Пул представлялся мне несгибаемым, бесстрастным копом в тускло освещенной комнате со стенами, увешанными фотороботами НСВ-ННО.

В вестибюле региональной лаборатории компьютерной криминалистики округа Ориндж меня дружелюбно и вместе с тем официально приветствовал мужчина в очках с тонкой оправой и в красной клетчатой рубашке. Мы устроились в конференц-зале. В тот день он был дежурным по лаборатории, и когда его коллеги заглядывали в зал и что-нибудь говорили ему, Пул отзывался кратким «вас понял».

Я нашла в нем вдумчивого и рассудительного собеседника, из тех, чья внешняя невозмутимость скрывает острую проницательность. Когда я познакомилась с Ларри Кромптоном, стало ясно, что отставной детектив принял слишком близко к сердцу свою неспособность раскрыть это дело. Кромптон признался, что мысли о нем не дают ему спать по ночам и он изводит себя вопросом: «Что я упустил?»

В Пуле не ощущалось таких душевных мучений. Поначалу я приняла их отсутствие за браваду. Но потом поняла, что это надежда. Конца его работе пока что не предвиделось.

Мы уже заканчивали разговор. Мысленно я отнесла его к числу людей, для которых правила на первом месте, и решила, что история с запонками ему не понравится. Но в конце концов поддалась искушению, сама не зная почему. Я вдруг заговорила быстро и сбивчиво, шаря в своем рюкзаке. Пул слушал, его лицо ничего не выражало. Я пододвинула к нему запонки. Он взял пакетик и внимательно осмотрел его.

– Это мне? – с непроницаемым видом осведомился он.

– Да, – ответила я.

Он позволил себе легчайший намек на улыбку.

– Кажется, я вас люблю, – сказал он.

К тому времени, когда я вернулась домой в Лос-Анджелес, Пул разыскал потерпевших и отправил им по электронной почте снимок запонок в высоком разрешении. Запонки изначально принадлежали покойному члену семьи, пострадавшие владели ими совсем недолго, прежде чем их украли. Моя находка действительно была похожа на те самые запонки, но пострадавшие осторожничали, понимая, что у них могло просто возникнуть «желание, чтобы запонки были теми самыми». Они обратились к старшим членам семьи, лучше знакомым с этой вещью. Через пару дней Пул позвонил мне, чтобы сообщить: запонки не те.

Я была разочарована, а Пул казался невозмутимым. «Я уже не прихожу в волнение так стремительно, как когда-то», – объяснил он мне при встрече. Десять лет назад, когда шок, вызванный сходством ДНК «Насильника с востока» и «Настоящего ночного охотника», был еще свеж в памяти, в распоряжении Пула имелись все ресурсы для расследования. Однажды вертолет управления шерифа округа Ориндж отправили в Санта-Барбару только для того, чтобы взять у подозреваемого образец ДНК для анализа. В то время этот подозреваемый находился под оперативным наблюдением. Затем Пул летал в Балтимор на эксгумацию трупа. Это было еще до 11 сентября, и он вспоминает, что фрагменты останков подозреваемого упаковали в его ручную кладь.

В конце концов средства, отпущенные на нераскрытое дело, иссякли. Следователи получили другие задания. А Пул стал с меньшей эмоциональностью воспринимать каждый новый поворот. Даже фоторобот НСВ-ННО, висящий над его столом, был выбран обдуманно: на нем подозреваемый в лыжной маске.

– Имеет ли он какую-нибудь ценность? – сказал Пул. – Нет. Но мы знаем, что он выглядел именно так.

Пул показал мне пачку писем, которые продолжает получать отовсюду: общественность снабжает его информацией, в числе которой – ксерокопия фотографии с чьих-то водительских прав с подписью «Это и есть НСВ-ННО». (Человек на фото слишком молод, чтобы считаться вероятным подозреваемым.)

За годы, по оценкам Пула, было проверено восемь тысяч подозреваемых; для нескольких сотен из них провели анализ ДНК. Для одного подозреваемого из южной части штата анализ ДНК провели дважды, так как в первый раз качество результата оказалось неудовлетворительным. Когда попадается особенно перспективный подозреваемый, сдержанная реакция Пула всегда одна и та же:

– Надо его исключить.

Несмотря на всю сдержанность, у Пула есть причины для оптимизма в связи с этим делом: почти все, кто испытал взлеты и падения в расследовании тайны НСВ-ННО, соглашаются, что в настоящее время маятник движется вверх.

Лос-Анджелес, 2012 год

Мною овладевала паника. Мы принимали у себя, как делали уже много лет, примерно дюжину взрослых и четверых детей в возрасте до десяти лет, а второй черновик моей статьи на семь тысяч слов следовало подготовить ко вторнику. Несколько дней назад я разослала мейлы с сигналом SOS – краткие и чистосердечные мольбы о помощи, надеясь, что их поймут. «Булочки к обеду. Сливочное масло». День благодарения всегда вызывал у меня ностальгию по Среднему Западу. Но на этот раз он выдался солнечный и необычно свежий, из тех осенних дней в Калифорнии, когда, сосредоточившись на сером кардигане подруги, куске тыквенного пирога во рту и обрывках реплик комментатора НФЛ в качестве звукового фона, можно забыть о бугенвиллеях и мокрых купальниках, развешанных на шезлонгах во дворе за домом, и представить себе, что живешь там, где смена времен года действительно происходит. Тем не менее я была сама не своя. Раздражительность нарастала. Я подняла больше шума, чем следовало, из-за слишком худосочной индейки, купленной Пэттоном. Когда мы расселись за столом и объявили, за что именно благодарны, я на миг забыла о праздниках, зажмурилась и загадала желание. После ужина дети завалились все вместе на диван, смотреть «Волшебника страны Оз». Я старалась не заглядывать в ту комнату. Маленькие дети – большие эмоции, а мои эмоции требовалось обуздать.

В ту субботу Пэттон увез Элис на весь день, а я засела в своем кабинете на втором этаже и взялась за писанину и правку. Около четырех в дверь позвонили. К нам часто приезжают курьеры, и в тот день я уже пару раз открывала дверь и расписывалась за посылки. Когда мне вновь помешали, я взбесилась. В любой другой день я бы пропустила звонок мимо ушей – пусть курьер оставит посылку у двери. Обычно я, просто на всякий случай, подхожу к окну спальни и выглядываю наружу, – да, так и есть, спина удаляющегося курьера в униформе «ФедЭкс», и наша калитка закрывается за ним.

Не знаю точно, что подняло меня с места на этот раз, но я спустилась на несколько ступенек по нашей изогнутой лестнице и крикнула: «Кто там?» Никто не ответил. Я бросилась к окну нашей спальни и выглянула наружу. От нашего дома отходил худой мальчишка-афроамериканец в розовой рубашке с галстуком. Я была почти уверена, что ему нет и двадцати – возможно потому, что на мгновение увидела его профиль. Я предположила, что он ходит по домам и продает подписку на журналы, и на этом успокоилась. Потом вернулась к работе и забыла о случившемся.

Минут через сорок пять я поднялась, прихватив ключи от машины. Я планировала встретиться с Пэттоном и Элис за ранним ужином в одном из наших любимых ресторанов в том же районе. Убедившись, что двери заперты, я направилась к своей машине, припаркованной на улице. Пройдя полпути по нашей дорожке, я вдруг краем глаза увидела молодого мужчину слева от меня: стоя спиной ко мне, он очень медленно двигался перед домом наших соседей.

Не уверена, что я обратила бы на него внимание, если бы не его на редкость странный язык тела. Он застыл неподвижно, когда я показалась из-за дома. Это был мальчишка-афроамериканец, не тот, который звонил нам в дверь, но похоже одетый – в светло-голубую рубашку с галстуком. Не поворачиваясь, он еле заметно вытянул шею в мою сторону. Я медлила в нерешительности, снова вспомнив о подростках, продающих подписки на журналы, и гадая, не оценивает ли этот незнакомец меня как возможного клиента. Но потом поняла, что все не так просто – настолько странным были его движения. Я села в машину, отъехала от дома и сразу же схватилась за телефон, чтобы позвонить в полицию. Нажала девятку и единицу. Но что я скажу? Что чернокожий подросток выглядит подозрительно? Такая реакция наверняка покажется чрезмерной и расистской. Я сбросила вызов. Незнакомцы не совершили ничего противозаконного. И все же я резко затормозила и дернула руль влево, быстро разворачиваясь. От дома я отъехала не более сорока пяти секунд назад, но ни того, ни другого парня на улице уже не было. В сумерках осмотреться как следует не удалось. Я рассудила, что они позвонили кому-то в дверь, предложили подписку, и их пригласили войти. И направилась к ресторану.

На следующий вечер, находясь наверху, я услышала, что в дверь звонят и Пэттон с кем-то здоровается на пороге. «Мишель!» – позвал он, я сошла вниз. У двери стоял наш ближайший сосед Тони.

Тони был первым соседом, с которым мы познакомились, купив наш дом два с половиной года назад. Вселиться мы еще не успели, я приехала вместе с нашим подрядчиком, чтобы обсудить ремонт, когда симпатичный мужчина лет сорока заглянул в дверь и представился. Мне он показался приветливым и немного стеснительным. Прежний владелец дома был нелюдим, и Тони никогда не бывал у него в гостях, а теперь не справился с любопытством. Я разрешила ему осмотреть дом. И подумала, что при такой общительности соседа мы с ним подружимся, – словом, фантазировала, как обычно, представляя свою жизнь на новом месте. Он сообщил, что недавно развелся и что его дочь-подросток будет жить с ним и ходить в местную католическую школу для девочек. Дом по соседству он снимал.

Но наши отношения, хоть и неизменно теплые, так и не переросли в настоящую дружбу. Мы махали друг другу, иногда останавливались поболтать. Сразу после переезда мы с Пэттоном поговаривали, что стоило бы устроить вечеринку у нас во дворе за домом и познакомиться со всеми соседями сразу. Мы были движимы благими намерениями. Обсуждения продолжались, но дальше разговоров мы так и не зашли. В доме постоянно требовалось проводить какие-нибудь ремонтные работы или кто-то из нас был в отъезде. Но когда мяч Элис улетал через забор в соседский двор, Тони и его дочь всегда любезно возвращали его. Однажды, когда на тротуаре перед домом я нашла одинокого птенца голубя, смастерила гнездо из плетеной корзинки и листьев и привязала его к ветке дерева, Тони вышел из дома и улыбнулся мне.

– Вы хороший человек, – сказал он.

Мне он нравился. Но все наше общение ограничивалось встречами в моменты приходов и уходов, краткими минутами между прогулками с собакой и попытками справиться с двухлетним ребенком.

Окна моего кабинета на втором этаже обращены в сторону дома Тони, нас разделяют всего пятнадцать футов. Со временем я привыкла к ритму жизни соседей. Ближе к вечеру я слышу, как хлопает их входная дверь и дочь Тони, у которой прекрасный голос, начинает петь. Я давно собираюсь сказать ей, какой замечательный у нее голос. И каждый раз забываю.

В тот день Тони пришел к нам, чтобы сообщить: вчера их ограбили.

– Кажется, я знаю, в чем дело, – сказала я и предложила ему присесть на диван у нас в гостиной. Я рассказала о звонке в дверь, на который не ответила, и обо всем, что увидела потом. Он кивал: пожилая пара, живущая напротив Тони, видела тех же парней, вытаскивающих из двери сумки. Они влезли через кухонное окно и разгромили весь дом. В полиции Тони объяснили, что это обычная уловка мелких воришек, работающих группами в праздничные выходные: позвонить, проверить, откроют ли хозяева, и если нет, забраться в дом.

– Украли только айпады и компьютеры, – объяснил Тони, – но я все думаю: а если бы моя дочь была в это время дома одна? Что тогда?

При слове «дочь» у него дрогнул голос. Глаза увлажнились. Как и мои.

– Можете не объяснять, – сказала я. – Это так ужасно. – Я накрыла ладонью его руку.

– Мишель пишет на криминальные темы, – пояснил Пэттон.

Тони удивился.

– Даже не мог себе представить, – признался он.

Мы втроем решили, что отныне будем действовать сообща. И страховать друг друга, когда кто-нибудь из нас уезжает из города. Мы станем внимательными соседями, пообещали мы.

Позднее тем же вечером я заметила, что непрерывно прокручиваю в голове события последних нескольких дней. Мне вспоминался момент душевной близости в гостиной, неожиданный прилив чувств, объединивший нас с Тони.

– А мы даже фамилии его не знаем, – сказала я Пэттону.

У нас с Элис, которая с трудом засыпает и часто видит страшные сны, есть ежевечерний ритуал. Каждый раз перед сном она вызывает меня к себе в спальню.

– Не хочу смотреть сон, – говорит она.

Я отвожу ее рыжеватые волосы со лба, кладу на него руку и заглядываю ей прямо в большие карие глаза.

– Никакой сон тебе не приснится, – произношу я отчетливо и уверенно.

Она заметно расслабляется и начинает засыпать. А я ухожу из комнаты, надеясь, что исполнится то, что я пообещала, но не могла гарантировать.

Вот так мы и поступаем. Все до единого. С благими намерениями мы даем обещания защиты, которые не в состоянии выполнять постоянно.

Я позабочусь о тебе.

А потом ты слышишь крик и думаешь, что какие-то подростки разыгрались поблизости. А парень, прыгающий через забор, просто решил срезать угол. Выстрел в три часа утра – это хлопушка или автомобильный выхлоп. В испуге ты рывком садишься в постели. Тебя ждет холодный жесткий пол и разговор, который, возможно, ни к чему не приведет, и ты падаешь обратно на теплую подушку и снова погружаешься в сон.

Позже тебя будят сирены.

Сегодня я видела, как Тони выгуливал свою большую белую собаку, и помахала ему, выйдя из машины, между поисками ключей и стараниями вспомнить, что же мне нужно было сделать.

Его фамилию я так и не узнала.

Контра-Коста, 2013 год

Конкорд

В истории калифорнийского города Конкорд фигурируют сатана и ряд недоразумений. Легенда гласит, что в 1805 году испанские солдаты, преследующие отряд коренных американцев, не желающих, чтобы среди них действовали миссионеры, загнали преследуемых в заросли лозняка на месте современного Конкорда. Индейцы укрылись в густой растительности, но, когда испанцы бросились следом, чтобы захватить их, оказалось, что в зарослях никого нет. Перепуганные испанцы назвали эту местность «Монте дель дьябло» – «дьявольские заросли»: архаичное значение испанского слова monte переводится приблизительно как «лес». Со временем оно преобразилось в более традиционное английское mountain или mount. Первые англоязычные поселенцы перенесли это название на соседнюю горную вершину высотой 3848 футов, господствующую над ландшафтом окрестностей залива Сан-Франциско, и стали называть ее Маунт-Диабло или Диабло – гора Дьявола. В 2009 году местный житель Артур Михарес подал в федеральные инстанции бумаги с предложением переименовать гору в Маунт-Рейган. Существующее название оскорбляло его.

«Я самый обычный, простой человек, который чтит Бога», – сказал он корреспонденту «Лос-Анджелес таймс».

От Конкорда до Сан-Франциско всего тридцать одна миля на восток, и эта близость остро ощущается. Прежние мрачные и дикие пустоши выровняли бульдозерами и застроили безликими складами розничных торговых сетей. Напротив моего отеля находится торговый центр «Уиллоу» – скопление сетевых магазинов и ресторанов, малочисленность посетителей в которых внушает тревогу: «Олд нейви», «Пиэр ван имортс», «Фуддракерс». Почти все, кого я расспрашиваю о Конкорде, упоминают об удобстве, связанном с существованием здесь станции системы метрополитена BART. «До Беркли всего двадцать минут», – говорят они.

Мы с Полом Хоулсом условились, что он заедет за мной в отель к 9.00 и повезет меня на экскурсию по местам преступлений, совершенных в округе Контра-Коста. Температура утром уже перевалила за восемьдесят[54], ожидался знойный день самого жаркого месяца года на берегах залива Сан-Франциско. Серебристый «Таурус» подъехал точно вовремя, подтянутый, опрятно одетый мужчина с коротко стриженными светлыми волосами и намеком на летний загар вышел из машины и окликнул меня по имени. До этого я ни разу не встречалась с Хоулсом. В нашем предыдущем телефонном разговоре он весело посетовал, что его щенок золотистого ретривера не дает ему спать по ночам, но, судя по виду, он вообще ни о чем не беспокоился. У этого мужчины лет сорока пяти лицо невозмутимое и добродушное, а походка – спортивная. Тепло улыбаясь, он крепко пожал мне руку. Следующие восемь часов мы проведем за разговорами об изнасилованиях и убийствах.

Разумеется, Хоулс, строго говоря, не полицейский: он криминалист, глава криминалистической лаборатории управления шерифа округа, но я много общалась с копами, и Хоулс напоминает мне их. Под «копами» я подразумеваю конкретно следователей. Проведя в их обществе достаточно много часов, я заметила некоторые общие особенности. От всех детективов еле заметно пахнет мылом. Я никогда не встречала следователя с сальными волосами. Они прекрасно поддерживают зрительный контакт и обладают завидной осанкой. К иронии они не прибегают никогда. От игры слов им не по себе. Наиболее опытные умеют создавать в разговоре длинные паузы, которые собеседник машинально стремится заполнить: эта стратегия ведения допроса на примере моей собственной досадной болтовни показала мне, как легко можно вытягивать признания. Следователям недостает разнообразия мимики – или, скорее, они ее сдерживают. Ни разу не видела, чтобы детектив состроил гримасу. Они никогда не закатывают глаза и не делают удивленное лицо. А я постоянно строю рожи. И замужем за комиком. Многие мои друзья заняты в шоу-бизнесе. Меня постоянно окружают выразительные гримасы, вот почему я сразу же замечаю их отсутствие у детективов. Они придерживаются любезной, но деловитой невозмутимости, которой я восхищаюсь. Я пыталась подражать им, но не смогла. Хотя научилась распознавать небольшие, но ощутимые сдвиги в этой невозмутимости: прищур глаз, сжатые челюсти – обычно в ответ на предположение, которое они давным-давно отвергли. Покров ненадолго приоткрывается, но своих карт они никогда не показывают. Никогда не говорят: «Этот вариант мы уже отработали». Они просто слушают и ограничиваются вежливым «угу».

Своей сдержанностью и буквально всеми своими прочими особенностями детективы отличаются от людей из шоу-биза. Детективы слушают. Они вдумываются. Представители шоу-бизнеса делают это лишь для того, чтобы оценить степень своего влияния на присутствующих. Детективы имеют дело с конкретными задачами. Однажды я целый час выслушивала, как подруга-актриса анализировала три строчки текста, которые ранили ее чувства. В конце концов я научусь замечать трещинки во внешнем покрытии детективов, но поначалу их общество вызывает неожиданное облегчение – словно, убежав от ярких огней шумной вечеринки для съемочной группы, где все болтают наперебой, попадаешь на собрание целеустремленных скаутов, предвкушающих очередное испытание. Круг педантичных буквалистов отнюдь не моя родная стихия, но мне нравится бывать среди них.

Первое нападение НСВ на востоке области залива Сан-Франциско произошло в Конкорде, всего в десяти минутах езды от моего отеля. Мы с Хоулсом обошлись без традиционного обмена ничего не значащими любезностями и сразу окунулись в обсуждение дела. Первым был задан самый очевидный вопрос: что привело преступника сюда? Почему он перестал нападать на людей в Сакраменто и в октябре 1978 года переместился на Восточное побережье залива, где нападал на людей почти целый год? Самое распространенное предположение мне известно. Как и Хоулсу. Он не разделяет его.

– Не думаю, что его спугнули в Сакраменто, – говорит он.

Сторонники теории о том, что «его спугнули», указывают на то, что 16 апреля 1978 года, через два дня после того, как НСВ напал на пятнадцатилетнюю приходящую няню в Сакраменто, полиция опубликовала фотороботы двух подозреваемых по нераскрытому делу об убийстве Мэжжор – эта молодая пара была застрелена при загадочных обстоятельствах, когда гуляла с собакой. После того как фотороботы были обнародованы, НСВ перестал совершать нападения в Сакраменто: ему приписывалось лишь еще одно изнасилование в округе Сакраменто, но оно произошло спустя год. Видимо, один из фотороботов по делу Мэжжор оказался слишком точным и потому встревожил преступника.

Хоулса это предположение не убеждает. Он образован и прекрасно разбирается в географическом профилировании – составлении аналитических карт преступления с целью наиболее точного определения предполагаемого места проживания преступника. В конце 1970-х копы собирались вокруг карты с воткнутыми в нее кнопками и неторопливо рассуждали. Сегодня географическое профилирование – отдельная специальность, со своими алгоритмами и программным обеспечением. Если речь идет о насильственных преступлениях, вокруг места, где живет преступник, обычно возникает «буферная зона»: цели внутри этой зоны обычно менее привлекательны из-за осознаваемого уровня риска преступной деятельности в такой близости от дома. При расследовании серийных преступлений специалисты по географическому профилированию анализируют места нападений в попытке выявить расположение буферной зоны, очертить границы территории, где проживает преступник, потому что преступники, как и все люди, передвигаются предсказуемым и определенным образом.

– Я прочитал много исследований о том, как серийные преступники выбирают жертвы, – говорит Хоулс. – Это происходит в их обычной повседневной жизни. Допустим, вы серийный грабитель и каждый день ездите на работу на машине, как обычный человек. У вас есть одна опорная точка привязки – дом и вторая – работа. Но преступники внимательны. Они сидят, как мы здесь… – Хоулс указывает на перекресток, возле которого мы остановились, – …и замечают, к примеру, что вон там должен быть подходящий жилой комплекс.

В географическом распределении нападений в Сакраменто, говорит Хоулс, прослеживались совершенно иные закономерности, чем у залива Сан-Франциско, и это важно.

– В Сакраменто он много где побывал, но держался в пределах северо-восточных и восточных пригородов. Специалисты по географическому профилированию прозвали его «бродягой». Пути его следования были ответвлениями от опорных точек привязки. Но как только он переехал сюда, он стал регулярно ездить одной и той же дорогой. Он явно катался туда-сюда по шестьсот восьмидесятому.

Межштатная автомагистраль номер 680 – шоссе протяженностью 70 миль, проходящее с севера на юг и пересекающее центральную часть округа Контра-Коста. Большинство нападений НСВ на востоке области залива Сан-Франциско происходили вблизи этой магистрали, около половины – на расстоянии примерно мили от съезда на нее. На составленной профессионалами карте геопрофилирования я видела, что места преступлений в восточной части области залива Сан-Франциско образуют группы маленьких красных кружочков, и почти все они расположены чуть правее, или восточнее, шоссе номер 680 – красные капельки, отделившиеся от желтой вены.

– Вы прочувствуете это, пока мы будем кататься туда-сюда по шестьсот восьмидесятому, – продолжает Хоулс. – Думаю, он расширил территорию потому, что обстоятельства его жизни изменились. Не удивлюсь, если он все еще живет в Сакраменто, но ездит на работу куда-то в другой город и, пользуясь этим, совершает нападения на чужой территории.

При слове «работа» я оживляюсь. Во время нашей недавней переписки я почувствовала, что у Хоулса появились предположения о возможном роде деятельности НСВ, но от подробностей он уклоняется. Даже сейчас он ушел от моего вопроса, который предвидел.

– Дойдем и до этого.

Хоулс не из местных, он вырос не здесь. В 1978 году он был еще ребенком. Но в управлении шерифа округа Контра-Коста он проработал двадцать три года и бесчисленное множество раз выезжал на места преступлений. Кроме того, он старательно выяснял, как эта территория выглядела в те времена. Он получал допуски. Изучал сделанные с воздуха снимки. Беседовал с местными жителями. В голове у него есть карта, соответствующая октябрю 1978 года, и, пока мы едем, он сопоставляет ее с нынешней. Сбавив ход, он указывает на непроезжую улицу. Дома на ней расположены как раз за тем местом, где произошло первое в Конкорде нападение НСВ.

– А этих домов в то время здесь не было, – говорит Хоулс. – Здесь был пустырь.

Мы тормозим, паркуемся возле углового дома в тихом жилом районе. На снимке в первом деле, относящемся к нападениям на востоке области залива Сан-Франциско, – симпатичная пара с годовалой дочкой. На малышке праздничный колпак в горошек и летнее платьице, родители держат перед ней мяч – вероятно, один из подарков на день ее рождения. Ребенок улыбается фотографу, родители – в объектив. Через полтора месяца после того, как был сделан этот снимок, 7 октября 1978 года, мужа разбудило какое-то прикосновение к ступням. Он открыл глаза и вздрогнул, увидев нависшую над ним фигуру в темной лыжной маске.

– Мне нужны только деньги и еда. Если не сделаешь, как я скажу, – я вас убью. – Неизвестный держал в левой руке фонарик, в правой – револьвер.

Хоулс указывает на окно столовой – тридцать пять лет назад НСВ пробрался через него в дом и подошел к кровати супругов. Их маленькая дочка спокойно спала все время, пока длилось нападение.

Построенный в 1972 году дом – одноэтажный, L-образный и занимает четверть акра, как и другие дома квартала. Я поражаюсь, заметив, насколько эти дома похожи на другие места преступлений, которые я уже видела. Любой из них можно было с легкостью представить себе в каком-нибудь другом районе.

– Дом определенно того же типа, – говорю я.

Хоулс кивает.

– Лишь в очень немногих районах, где он совершал нападения, есть двухэтажные дома, – объясняет он. – Логично, особенно если точно знаешь, что твои жертвы спят. В двухэтажных домах всего один путь наверх и один – вниз. Там больше вероятность оказаться загнанным в угол. Кроме того, переходя от одного окна к другому, происходящее в одноэтажном доме оценить проще. А когда рыщешь между домами, скачешь через заборы, пробираешься через дворы, заметить тебя со второго этажа легче, чем с первого.

Муж под гипнозом вспомнил, что, когда в день нападения они с женой приехали домой около 23.15, он видел молодого мужчину, стоящего возле фургона, припаркованного на боковой улице рядом с их домом. Фургон был с крытым кузовом и двухцветным – белым, а снизу зеленоватым. Молодой человек лет двадцати был белым, с темными волосами, среднего роста и телосложения, стоял у правого заднего угла фургона наклонившись, словно проверял шину. Это был фрагмент зрительного образа, одного из сотен, неосознанно мелькающих на периферии нашего сознания каждый день. Я представила себе, как муж сидит в кресле, вызывая в памяти и разбирая моментальный снимок, который лишь впоследствии оказался важным. Или не оказался. В том-то и заключалось безумие этого дела: значение каждой улики невозможно было оценить.

– В этом деле удивительна изощренность его методов проникновения, – говорит Хоулс. – Похоже, он пытался войти в дом через боковую дверь, оставил повреждения возле дверной ручки и бросил эту затею по неизвестным причинам. Потом прошел к передней стене дома. Там в столовой есть окно. Он пробил в нем небольшое отверстие, чтобы открыть замок и пробраться в дом.

– В проникновениях со взломом я ничего не смыслю. У него хорошо получалось?

– Да, хорошо, – подтверждает Хоулс.

Мы сидим в духоте автомобильного салона и составляем список его стратегических удач. Ищейки, отпечатки обуви и следы шин давали следователям понять, что пути следования он выбирает осмотрительно. Если поблизости имелась стройплощадка, он парковался там, и постоянно снующие вокруг машины позволяли ему быть на виду и в то же время оставаться незамеченным: прохожие думали, что он имеет какое-то отношение к стройке. К дому он приближался с одной стороны, а отходил в другую, так что его не видели приходящим и уходящим, а следовательно, и вероятность запомнить его была меньше.

Обычно брехливые собаки не лаяли на него, значит, он мог заранее задобрить их едой. У него имелась необычная привычка набрасывать плед на лампу или приглушенно включать телевизор, когда он приводил женщин в гостиные: ему хватало света, чтобы видеть, не привлекая внимание снаружи. А его предварительное планирование! Пара из углового дома сообщила, что, вернувшись домой, они нашли дверь кабинета мужа закрытой, что показалось им необычным, а переднюю дверь незапертой – вероятно, они забыли ее запереть. Позже они подумали, что он уже тогда находился в доме, возможно, спрятавшись среди пальто в шкафу в коридоре, ожидая, когда невнятные голоса стихнут, а свет, видимый между дверцами шкафа, погаснет.

Тут в моем разговоре с Хоулсом возникает пауза – я уже научилась предвидеть ее при обсуждении этого дела. Наступает отрезвление. Вербальный поворотный момент сродни тому, когда ты слишком увлеклась разговором о своем бывшем, спохватилась и сделала паузу, чтобы подчеркнуть, что бывший, о котором идет речь, само собой, никчемный кусок дерьма.

– Ему прекрасно удавались преступления в его стиле, – говорит Хоулс, – но по боковой стороне здания на веревке он не спускался. И не делал ничего такого, что указывало бы на наличие специальной подготовки.

Родители Хоулса родом из Миннесоты, и в его речи сохранился дробный среднезападный ритм, но, когда он говорит о том, что НСВ не отличался особой ловкостью, его голос теряет темп, слова звучат неубежденно и неубедительно. Мы переходим к следующей легко узнаваемой стадии анализа дела – внутренним спорам.

– Он отчаянный. НСВ. В том-то и дело, – говорит Хоулс и нехарактерным для него движением сжимает зубы. – Проникновение в дом отличает его от других преступников. Например, от «Зодиака», преступления которого во многих отношениях были какими-то трусливыми. Он нападал в укромных уголках, где прячутся парочки. Издалека. А когда заходишь в дом – это совсем другой уровень. Особенно когда в этом доме находится мужчина.

Мы говорим об обойденных вниманием жертвах-мужчинах. Он рассказывает мне, как однажды в Стоктоне ему понадобилось допросить пострадавшую женщину, на которую напали вместе с ее мужем. Хоулс решил сначала созвониться с мужем, рассудив, что тот спокойнее воспримет неожиданный звонок. Муж вежливо объяснил Хоулсу, что его жена вряд ли захочет говорить о том нападении. Она похоронила воспоминания о нем. И не желает воскрешать их. И тем не менее муж нехотя пообещал передать вопросы Хоулса жене. Хоулс не усмотрел в этих словах ничего особенного и решил, что дело гиблое. Через несколько месяцев жена наконец связалась с ним. Она ответила на вопросы Хоулса. И сказала, что помогает ему охотно. Она была готова оживить воспоминания. В отличие от ее мужа.

– Это не у меня, а у него проблемы, – призналась она.

Жертвы-мужчины родились в сороковых и пятидесятых годах – для того поколения психотерапия была преимущественно чуждым понятием. В полицейских отчетах гендерные роли четко определены. Детективы спрашивают женщин, куда они ходят за продуктами, а мужчин – о запорных механизмах на окнах и дверях. Женщинам накидывают на плечи одеяло и увозят в больницу. Мужчин спрашивают, что они видели, а не что чувствовали. У многих пострадавших-мужчин имелся опыт армейской службы. У них были кладовые для инструментов. Их, деятелей и защитников, лишили возможности действовать и защищать. Их бешенство проявлялось в деталях: один муж перегрыз веревки на ногах жены.

– Последствия травмы во многом ощущаются до сих пор, – говорит Хоулс, заводя машину.

Он отъезжает от бордюра. Угловой дом скрывается из виду. К одному из дел приложена краткая рукописная записка пострадавшей женщины – симпатичной молодой матери милой малышки. Записка адресована старшему следователю и написана через пять месяцев после нападения.

Род, прилагаю:

а) список пропавшего имущества и

б) список чеков, выписанных в июле – августе.

Все украшения были украдены либо из комода в нашей спальне, либо с туалетного столика. Для остальных вещей указано, где они находились. Очень надеюсь, что больше ничего не понадобится, так как мы отчаянно пытаемся вернуть нашу жизнь в привычное русло. Уверена, мы оба понимаем, в каком мы положении.

Удачи в расследовании!

Разумный, прямой и уравновешенный тон. Даже бодрый. Он изумил меня. Некоторые люди, думала я, читая эту записку, способны оставить позади ужасные, травмирующие события и жить дальше. Через несколько страниц в том же деле нашлось еще одно короткое сообщение, на этот раз написанное рукой помощника шерифа. Эта семья больше не живет в округе Контра-Коста, говорилось в записке. Они перебрались в город, находящийся за несколько сотен миль от их прежнего места жительства.

Удачи в расследовании!

Я расценила это пожелание как свидетельство оптимистичного настроя. А на самом деле оно означало прощание.

Мы едем на восток. Второе нападение в Конкорде случилось через неделю после первого и на расстоянии менее полумили. Хоулс тормозит перед знаком остановки и указывает на улицу, перпендикулярную нашей, снова сверяясь со своей мысленной картой октября 1978 года.

– Здесь тогда велось строительство, и строительные рабочие, грузовой транспорт двигались по этой дороге, – он показывает на проезжую часть, где стоим мы, – или по вон той, чтобы добраться до стройки.

Из двух основных транспортных артерий, которые вели к стройплощадке в октябре 1978 года, объясняет Хоулс, одна дорога проходила мимо места первого нападения, другая – мимо второго. Я вспоминаю, что Хоулс считает, будто бы НСВ приезжал сюда на работу.

– Он был рабочим? Строителем? – спрашиваю я.

– Как раз такую возможность я и изучаю, – отвечает он.

Я обращаю внимание, что он назвал возможность «такой», а не «этой».

– Вы знаете, кто вел строительство на этом месте?

Он не отвечает, но, судя по выражению его лица, знает.

Мы подъезжаем ко второму в Конкорде месту преступления – еще одному одноэтажному L-образному дому, на этот раз кремовому с зеленой отделкой. Почти всю площадь маленького двора перед домом занимает гигантский дуб. Ничто в окрестностях не указывает на то, что здесь живут люди, у которых много свободного времени. Никто не гуляет с собакой. Не отправляется с айподом на прогулку спортивным шагом. Лишь изредка проезжают машины.

В этом эпизоде НСВ намекнул на возможность, которая раз пять интригующе мелькала на протяжении всей серии. Была пятница, тринадцатое, половина пятого утра. Психосексуальный сценарий НСВ, в котором он светил жертвам в глаза фонариком и угрожал им сквозь зубы, к этому времени, к его тридцать девятому нападению, уже полностью сформировался, поэтому при чтении полицейского отчета было простительно упустить одну деталь, ключевое изменение единственного слова: вместо «я» – «мы».

«Мы хотим только еды и денег, а потом мы уберемся отсюда ко всем чертям, – рявкнул он на растерявшуюся пару. – Мне нужны только еда и деньги для моей девчонки и для меня».

Как только пара была связана и стала сговорчивой, он исступленно начал громить дом, хлопал дверцами кухонных шкафов, рылся в ящиках. Женщину он вывел в гостиную и положил на пол.

– Жить хочешь? – спросил он.

– Да, – ответила она.

Он завязал ей глаза взятым в ванной полотенцем.

– Тогда это должно быть лучшее траханье в моей жизни, или я тебя убью.

Следователям она рассказывала, что ей то и дело вспоминалось «Хладнокровное убийство» – история семьи, уничтоженной неуравновешенными преступниками.

Но то, что последовало дальше, при всем ужасе для жертвы, оказалось довольно примитивным и мало интересовало неизвестного. Он быстро и не особо увлеченно водил ладонями по ее бедрам; она чувствовала, что на нем толстые кожаные перчатки. Потом заставил ее постимулировать его минуту, вошел в нее и через тридцать секунд кончил. Вскочив, он снова принялся громить дом. Казалось, его возбуждает не собственно секс, а этот разгром.

Дверь была открыта, жертва чувствовала, что через нее сквозит; неизвестный находился в их гараже, пристроенном к дому. Зашуршал мешок для мусора. Кажется, он ходил туда-сюда – из дома в гараж и обратно. Женщина услышала, как он шепотом сказал кому-то: «Вот, положи это в машину».

Ответа не последовало, шагов женщина не услышала. Машину не заводили. Она так и не поняла, как и когда он ушел, просто в какой-то момент его в доме не стало.

Это был не единственный раз, когда НСВ намекал, что у него есть сообщник. Первая жертва слышала, как ей показалось, два разных голоса, шепчущих у нее в гостиной яростные, перебивающие одна другую угрозы. «Молчать! – прозвучало почти сразу. – Сказал же тебе – молчать!»

Еще одна жертва слышала, как снаружи четыре раза просигналила машина, а потом кто-то зазвонил в дверь. В окно на фасаде дома постучали. Она слышала приглушенные голоса, возможно, один был женским. Сказать, был ли среди них голос НСВ, она не могла. Он вышел, и голоса умолкли, но беспомощная жертва, лежащая лицом вниз на полу в гостиной, не могла определить, произошли ли эти события одновременно и были ли они связаны вообще.

«Мой приятель ждет снаружи в машине», – сказал он один раз.

Была ли это ложь, тактика подкрепления, когда он психологически нуждался в поддержке? Или попытка сбить полицию со следа? Большинство следователей убеждены, что он блефовал. Хоулс в этом не настолько уверен.

– Помогал ли ему кто-нибудь время от времени? В сексуальных нападениях – нет. А в грабежах? Кто знает? Такие детали встречаются на протяжении всей серии достаточно часто, так что это вполне могло быть. Во всяком случае, следует рассмотреть и такую возможность.

Хоулс допускает, что многое из того, что говорил НСВ, имело целью отвлечь или пустить по ложному следу. Он заявлял, что живет в своем фургоне или в палатке у реки, но от него редко пахло, как от бродяги. Он выдумывал связи со своими жертвами. «Еще когда я увидел тебя на школьном выпускном, я понял, что должен тебя трахнуть», – шептал он девушке-подростку с завязанными глазами, но перед этим она слышала, как отрывается липкая лента от стены ее спальни – это сорвали ее фото, сделанное на выпускном вечере. «Я видел тебя у озера», – сказал он женщине, у которой на подъездной дорожке стоял катер для катания на водных лыжах.

Отчасти его ложь – об убийстве людей в Бейкерсфилде, о том, как его выгнали из армии, – была, вероятно, попыткой сыграть роль крутого парня, к которой он себя приучал. Выдуманные связи с потерпевшими – вероятно, часть его фантазий или попытки выбить жертву из колеи смутным ощущением знакомства. Мы с Хоулсом строим догадки насчет других особенностей его поведения – например, привычки хватать ртом воздух. Такое дыхание потерпевшие описывали как жадные, частые глотки на грани удушья. Специалист по криминалистическому профилированию, который работал по этому делу в 1970-х годах, считал это дыхание тактикой устрашения, способом заставить жертвы думать, что перед ними сумасшедший, способный на все. Хоулс говорит, что его коллега-следователь, страдающий астмой, гадал, не была ли это самая настоящая дыхательная недостаточность: адреналин вполне может спровоцировать приступ.

НСВ – карта, выложенная на стол рубашкой вверх. Наши предположения – тупик. И мы ходим кругами.

– Теперь в Сан-Рамон? – предлагает Хоулс.

Сан-Рамон

Мы направляемся к автомагистрали номер 680, которая уведет нас на семнадцать миль южнее, к месту следующего нападения – третьего за тот месяц. Октябрь 1978 года. Президентом стал Картер. Летом нашумел фильм «Бриолин», и песню Джона Траволты и Оливии Ньютон-Джон «Летние ночи» из него все еще постоянно крутили по радио, хотя композиция «Кто ты?» группы «Зе ху» уже поднималась в чартах. Свежее личико тринадцатилетней Брук Шилдс безучастно смотрело с обложки журнала «Севентин». «Янкиз» обыграли «Доджерс» в Мировой серии. Подруга Сида Вишеса Нэнси Спанджен, заколотая ножом, истекла кровью на полу ванной в отеле «Челси». Новым папой римским стал Иоанн Павел II. За три дня до нападения в Сан-Рамоне в прокат вышел фильм «Хэллоуин».

– А как насчет слез? Думаете, они были настоящими? – спрашиваю я Хоулса.

Человек десять из пострадавших сообщили, что преступник плакал. Он всхлипывал, говорили они. Запинался и казался растерянным. Скулил пронзительным голосом, как ребенок. «Прости, мама, – рыдал он. – Мамочка, пожалуйста, помоги мне. Я не хочу так делать, мамочка».

– Думаю, да, – отвечает Хоулс. – Женщины хорошо разбираются в мужском поведении. Бывали случаи, когда жертвы видели, что его гнев напускной, что он прикидывается, но порой, когда он неудержимо всхлипывал в углу, им казалось, что он плачет по-настоящему. Его раздирали противоречия. Плакал он всегда после сексуального нападения. Тогда же и всхлипывал.

Наряду с жертвами, которые верили, что слезы настоящие, были и исключения. Женщина из Стоктона, муж которой не желал вспоминать, что на них напали, не купилась на слезы – об этом мне рассказывает Хоулс.

– Она слышала эти звуки. Но не восприняла их как плач, – говорит он.

– А что же это было, по ее мнению? – спрашиваю я.

– Визгливая истерика, – отвечает Хоулс. – Вроде смеха.

Долгие годы никто, по-видимому, не замечал, что номер службы спасения 911 в Сан-Рамоне, не имеющем статуса муниципального образования, не работает, хоть телефонная компания и взимала с местных жителей плату за этот сервис. Это несоответствие обнаружила женщина, которая жила в конце тихого переулка. Неблагозвучный клекот, который раздался в трубке ее телефона, свидетельствуя, что звонок не удался, стал встряской, в которой она совсем не нуждалась после двух часов сексуального насилия в лапах незнакомца. Слова этой женщины, названной вымышленным именем Кэти, приведены в статье в «Окленд трибюн», опубликованной 10 декабря 1978 года, через шесть недель после нападения. Проснувшись той ночью, она изо всех сил вглядывалась в темноту. Но в этой кромешной темноте сумела увидеть лишь одно – отделенный от тела безумный взгляд, его «маленькие глазки, которые просто смотрели».

«Я по-настоящему ненавижу этого типа», – будничным тоном говорит Кэти о неизвестном насильнике. И добавляет, что очень зла она на телефонную компанию, не предоставившую услуги экстренной связи, несмотря на заверения, что эта услуга предоставлена. Возмущенная Кэти сообщает репортеру, что восстановит справедливость, пусть только в материальном плане: теперь плата за звонки по номеру 911 вычитается из ее счетов, и экономия в итоге составляет 28 центов в месяц.

Помощь пришла к Кэти после того, как она позвонила напрямую в управление шерифа округа Контра-Коста.

После двух изнасилований в Конкорде управление шерифа привело личный состав в состояние боеготовности. Предостережение из Сакраменто оказалось пророческим: теперь НСВ в лыжной маске заглядывал в их окна. Всем требовалась бдительность. Ударный отряд занялся выявлением районов, где мог появиться НСВ. Записывались номерные знаки транспорта, припаркованного рядом с открытыми участками или же просто показавшегося подозрительным.

В привычную жизнь Сан-Рамона никак не вписывалась чрезвычайная внимательность. С 1970 по 1980 год численность его населения выросла более чем вчетверо, однако город был и по-прежнему остается небольшим, окруженным пологими холмами пастбищ с дубовыми рощами и обширными неосвоенными участками, что предполагает простор и спокойствие. Полицейские рации убаюкивали продолжительным молчанием. Патрульные машины освещали фарами одни и те же стоящие на отшибе гаражи, одни и те же фермерские дома, в которых жили молодые семьи. Подозрительные личности редко появлялись на фоне пригородной панорамы Сан-Рамона; заборы никто не ломал, кусты не тряс. Помощников шерифа готовили к действию, но в конце концов они привыкли к затишью.

Все изменилось 28 октября в шестом часу утра, когда сквозь шум помех ночной смене полицейских были переданы скудные, но тревожные подробности. Вторжение в частный дом, изнасилование и ограбление. На Монклер-Плейс. Одиночный патруль прибыл на место первым. Потерпевшие, Кэти и ее муж Дэвид[55], спокойно встретили помощника шерифа у входной двери. Убедившись, что срочная медицинская помощь паре не нужна, помощник заинтересовался странной обстановкой в доме. Он был почти полностью пуст. Ящики немногочисленной мебели были чуть ли не до конца выдвинуты и опустошены. Во встроенном шкафу с распахнутыми дверцами виднелись штанги для вешалок, и больше ничего. Неужели преступник полностью обчистил дом? Нет, объяснили Кэти и Дэвид, просто они переезжают.

Он явился к ним в последние часы, которые они должны были провести в этом доме.

И снова связь с агентством недвижимости. И точный расчет времени, указывающий на обладание конфиденциальной информацией. У Кэти и Дэвида был трехлетний сын. Они сообщили следствию, что НСВ не открывал дверь спальни их сына и даже не приближался к ней. Другие пострадавшие с маленькими детьми отмечали то же самое. Как он вычислял свои жертвы и добывал сведения о их жизни и планировке их домов – тема для бесконечных догадок.

Гэри Риджуэй, «Убийца с Грин-Ривер», называл время перед нападением, которое он проводил, присматриваясь к жертвам, «патрулированием». Его маскировкой была заурядность. На своем пикапе он заезжал задним ходом на стоянку возле какого-нибудь из магазинов «Севен-элевен» на Южном Тихоокеанском шоссе, неприглядном отрезке трассы в окрестностях аэропорта Сиэтл/Такома, известном обилием проституток. Иногда он залезал под капот. Риджуэй был худощавым, с лицом оттенка шпатлевки, на котором отражалась озабоченность сбоями в работе двигателя. Его никогда никто не замечал. Он не выделялся на блеклом сером ландшафте. Только с близкого расстояния внимательный наблюдатель мог бы уловить настораживающую деталь: неизвестного не волновало время. Его взгляд бегал из стороны в сторону, метался, как маятник, смотрел куда угодно, но не на двигатель: жадное поглощение окружающего казалось неудержимым, как поворот доски Уиджа во время спиритического сеанса.

Бряк. Этот звук был настолько обыденным, что тонул в городском шуме, в шорохе мокрых шин под легким дождем и звоне колокольчиков на двери магазина. Никто не слышал этот чуть ли не самый пугающий из звуков – когда Риджуэй закрывал капот. «Патрулирование» закончилось, начинался новый этап.

Поначалу мне казалось, что и НСВ, подобно Риджуэю, должен был скрываться у всех на виду. Он, видимо, обладал информацией, которую мог собрать лишь благодаря внимательным и продолжительным наблюдениям. Но его действия соглядатая не были очевидными: несмотря на тысячи страниц полицейских отчетов, в том числе показаний потерпевших и опрошенных соседей, единый словесный портрет подозреваемого из них не складывался. После пятидесяти изнасилований должно уже примерно вырисовываться лицо, думала я, или, по крайней мере, появиться единое мнение насчет цвета волос. Но ничего подобного. В этом и заключается загадка. Шанс в конечном итоге побеждает. Удача ненадежна. Как он ухитрялся вести слежку так долго, чтобы при этом никто не выследил его самого?

В голове у меня то и дело возникал образ человека в форменной одежде: линейный обходчик-телефонист, почтальон – обычная рабочая лошадка из детских книжек Ричарда Скарри про Бизитаун. Человека, чье присутствие означает: все работает как надо. Никто не цепляется за него взглядом. Он полностью сливается с окружающей обстановкой. Чего не замечали люди, что они упускали в размытом бежевом пятне, так это всепоглощающую силу его злых глаз.

Отставной следователь, работавший по делам об убийствах в Ирвайне, пытался разрушить мои представления о мастере-разведчике. По его мнению, такие нападения не требовали масштабной подготовки или инсайдерской информации. Однажды, расследуя это дело, следователь вместе с напарником провели один эксперимент. Они оделись во все черное и в обувь со шнурками и с мягкими подошвами и начали бродить по Ирвайну, следуя теми же путями, которые, по их мнению, выбирал убийца. Они крались вдоль стен из шлакоблока, заглядывали из-за заборов в задние дворы, прятались за стволами деревьев в темноте.

Прямоугольники света манили их. Задние окна домов предлагали возможность заглянуть в жизнь десятков незнакомых людей. Порой между шторами оставалась лишь узкая полоска, но ее хватало, чтобы разглядеть безучастное лицо женщины, бесконечно долго ополаскивающей единственный стакан в кухонной раковине. В большинстве случаев в домах было тихо, изредка доносился всплеск смеха из телевизора. Девушка-подросток втягивала голову в плечи, когда бойфренд задирал ее юбку.

При этих воспоминаниях следователь покачал головой.

– Вы удивились бы, узнав, что можно вот так увидеть, – заверил он меня.

Вообще-то я спрашивала о том, как преступник подбирался к домам, каждого следователя, с которым беседовала, и получала один и тот же ответ: качая головами, они заверяли меня, что это простейшая задача из возможных.

Подглядывающий в окна маньяк внимательно изучает язык тела – то, как женщина, находясь одна дома, выглядывает в заднее окно гостиной, прежде чем выключить свет, или как девушка-подросток начинает вести себя тише, зная, что ее родители уснули. По прошествии некоторого времени начинается узнавание знакомых паттернов. Продолжительность подготовки к операции значительно сокращается.

Я спрашиваю Хоулса, насколько методично, по его мнению, НСВ подходил к выбору жертв.

– Думаю, есть свидетельства в пользу и того, и другого мнения. Временами, полагаю, он вел наблюдения довольно тщательно. Вот он видит кого-то. Сосредотачивается на этих людях. Следует за ними. А иногда нападает сразу же после того, как их увидит.

Никто не знает, как долго он наблюдал за Кэти, зато есть правдоподобное предположение, откуда он это делал. За домом находился питомник рождественских елок. Криминалист заметил отпечаток «беговой туфли с зигзагообразным рисунком на подошве» на дощатом заборе вокруг заднего двора.

Хоулс поворачивает направо и указывает на то место, где раньше за домом располагался питомник. Мы проезжаем еще квартал или два, и он снова поворачивает направо, к участку номер 7400 на Седжфилд-авеню.

– На следующий день заметили машину, припаркованную вот здесь, сбоку. Внутри была кровь.

Этой машиной был «Форд Гэлакси 500», который числился в угоне.

– У кого-то явно случилось кровотечение, по всей вероятности носовое. И к машине вела кровавая дорожка. Она, конечно, давно исчезла, но я задумался: какова была вероятность того, что тот, кто убегал через питомник рождественских елок среди ночи, наткнется на дерево? А потом сядет в машину, которую угнал и бросил? Я расследовал дело, когда человек, в которого стреляли, убегал и врезался в телефонный столб. И оставил такую же кровавую дорожку.

Следы крови тянулись через тротуар на восток. В канаве нашли несколько скомканных бумажных салфеток. Капли крови уменьшались в размерах, пока не исчезли совсем. Как и все следы в этом деле, очередной привел к голым стенам. И ни один – к входной двери. Каждый предмет, найденный в ходе поисков, независимо от того, мог он принадлежать преступнику или нет, неизменно отличался отсутствием надежной информации, которую можно было проследить. Колеса этого дела крутились, постоянно выдавая лишь вероятности.

– Все это улики лишь наполовину, – говорит Хоулс.

– А как насчет строительства, которое в то время велось в Сан-Рамоне? – спрашиваю я.

Хоулс отвечает, что Кэти сообщила им полезную информацию.

– Она смогла припомнить множество стройплощадок поблизости от ее дома, будущих микрорайонов, где велись строительные работы к моменту нападения на нее.

Я не сразу осознаю, что он беседовал с Кэти лично.

– Вы говорили с ней?

Он понимает, почему я поражена.

В своей книге «Внезапный ужас», посвященной этому делу, Ларри Кромптон пренебрежительно отзывается о Кэти. Когда он наблюдал за ее поведением во время разговоров с полицией, ему показалось, что она испытывала «в высшей степени приятное возбуждение». Он сообщил нелестные подробности о ее жизни после нападения. Писал, что сочувствует ее мужу и сыну. Мне нравится Кромптон, но, думаю, в данном случае он ошибся. Жестоко ошибся. Он даже сравнил ее внешность с внешностью других жертв – в ее пользу, но и в этом чувствуется негатив. Его отношение к Кэти – в лучшем случае поразительная черствость, а в худшем – убежденность, что жертва «сама виновата». Нарисованная им картина подразумевает, что есть лишь один верный способ реагировать на насильственное сексуальное нападение. Этой картине недостает сочувствия и понимания. К примеру, он пренебрежительно рассказывает, как она объясняла полиции, что попросила стакан воды, когда НСВ потребовал от нее сделать ему минет. Кромптон даже не задумался, что для перепуганной жертвы такая просьба могла быть способом потянуть время. И псевдоним, который Кромптон выбрал для нее, «Санни», хоть и не выглядит умышленно саркастическим, кажется слишком жестоким, если вспомнить, в каком свете он ее представил.

Вскоре после выхода в свет книги Кромптона в управление шерифа по электронной почте пришло письмо от Кэти. Она была возмущена тем, как ее представили в книге. Сотрудники управления не смогли организовать ее встречу с Кромптоном, уже вышедшим в отставку, но Хоулс и его коллега-женщина пригласили Кэти в офис для личной беседы.

– Она дрожала как лист, – вспоминает Хоулс, и, судя по его голосу, он ее не винит.

На протяжении всей встречи Кэти не решалась взглянуть ему в глаза – он объясняет это остаточной травмой. Отношения между пострадавшими и детективами, расследующими давние дела, – странное сочетание близости и отчужденности. Хоулсу было десять лет, когда человек в маске приставил нож к шее Кэти и повалил ее на холодный линолеум кухонного пола. Девятнадцать лет спустя Хоулс вынул пакет с застежкой из материалов ее дела в хранилище вещдоков и вытряхнул из пробирки ватную палочку. Кэти была для него незнакомкой. Он изучал сперматозоиды ее насильника под микроскопом, но никогда прежде, до той встречи, не смотрел ей в глаза и не пожимал руку.

На встрече он задал всего несколько вопросов, предоставив вести беседу своей коллеге. А потом Кэти сказала то, что привлекло его внимание.

Кэти и ее муж Дэвид давно развелись. Как и у многих других пар, которые стали жертвами НСВ, их отношения не пережили испытания. По словам Кэти, после нападения Дэвид говорил, что, кажется, узнал голос НСВ, но не мог вспомнить, где его слышал.

Слова Кэти были важными по двум причинам. Во-первых, она в глаза не видела результатов геопрофилирования. И не знала, что, хотя округ Контра-Коста не дал такую же очевидную модель проживания, как Сакраменто, специалист по геопрофилированию определил, что наиболее вероятной территорией места жительства преступника был Сан-Рамон. Он занимал центральное положение в серии преступлений в восточной части области Сан-Франциско и относился к тем местам, где неизвестный совершил нападение всего один раз. По мере увеличения расстояния от места жительства преступника растет и количество потенциальных жертв. Но иногда подозреваемый в насильственных преступлениях нападает вблизи своего дома – потому, что его тянет к конкретной жертве, или будучи уверенным, что его не поймают.

На карте геопрофилирования красный лепесток, обозначающий территорию наиболее вероятного места проживания НСВ, тянется с востока на запад, проходя чуть севернее дома Кэти.

Кроме того, Кэти не знала, что специалист по профилированию из ФБР на недавнем собрании специальной группы представила новые результаты. Отчасти ее слова перекликались с мнением Хоулса. Она привлекла внимание к тому, что в некоторых эпизодах целью был пострадавший мужчина. В отдельных случаях НСВ, возможно, мстил мужчине за поступки, которые считал предосудительными.

То, что детективы услышали от Кэти, указывало на возможность связи, ранее упущенной, которая могла привести к подозреваемому. Во многих широко известных серийных преступлениях обнаруживался как минимум один элемент такой связи. Давняя соседка Линды Хили, жертвы Теда Банди, приходилась Теду кузиной, и позднее следователи подняли документы, свидетельствующие о том, что Линда и Тед проучились вместе как минимум три класса. Деннис Рейдер, убийца по прозвищу BTK, жил через шесть домов от Мэрин Хедж, своей восьмой жертвы. Джон Уэйн Гэси прилюдно беседовал в магазине с Робертом Пистом, обещая дать ему работу на стройке, и вскоре после этого Пист исчез.

НСВ прилагал немало усилий, чтобы скрыть свою личность. Он прятал лицо под маской и менял голос. Ослеплял жертвы фонариком и грозился убить их, если они посмотрят на него. Но вместе с тем он был дерзким и наглым. Его не останавливал лай собак. Двое молодых людей, брат и сестра студенческого возраста, отправились на пробежку туманным вечером в декабре 1977 года и заметили человека в темной лыжной маске, вынырнувшего из-за живой изгороди у дорожки, которая вела к дому на участке номер 3200 по Американ-Ривер-драйв. Завидев бегунов, неизвестный резко остановился. Они продолжали бежать. Потом оглянулись и увидели, что он быстро забрался в пикап старой модели с откидными бортами. Почему-то то, как он помедлил, а потом быстро сел в машину, заставило бегунов прибавить ходу. Они услышали, как взревел двигатель пикапа, когда он рванул в их сторону. Бегуны забежали за угол, пикап остановился, заскрежетав тормозами, и задним ходом помчался туда, где находились бегуны. Они кинулись к ближайшему дому и спрятались. Поняв, что пикап их преследует, они так и бегали кругами по улице, пока неизвестный не сдался и не укатил.

НСВ был чрезвычайно осторожен, демонстрировал развитый инстинкт самосохранения, но успех и порожденная им самонадеянность пробивают бреши в самых блестящих планах. И шепотом подстрекают действовать без оглядки. НСВ уже преодолел ряд внутренних барьеров, которые остановили бы большинство людей: совершил насилие, проник в чужой дом, подчинил себе не просто одинокую женщину, а разнополую пару. После десятка удачных для него эпизодов, которым ничто не помешало, самоуверенность насытила его адреналином до такой степени, что он нарушил собственное правило выбирать только те жертвы, с которыми он никак не связан. Хриплый шепот, прозвучавший среди ночи тридцать шесть лет назад, мог оказаться уликой.

После Сан-Рамона НСВ совершил два нападения в Сан-Хосе, в сорока милях южнее. Мы с Хоулсом решаем пропустить Сан-Хосе, чтобы сэкономить время.

– Я хочу показать вам Дейвис, – говорит Хоулс. – По-моему, Дейвис – это важно.

Но прежде мы делаем еще две остановки. После Сан-Хосе НСВ вернулся в округ Контра-Коста и совершил первое из трех нападений в Данвилле. Мы с Хоулсом направляемся по автомагистрали номер 680 на север, к Данвиллу, к месту нападения 9 декабря 1978 года, которое принесло Хоулсу самую многообещающую зацепку.

Данвилл

Сто лет назад размеренный грохот поездов на паровой тяге ознаменовал эпоху экономического бума в широкой зеленой долине рядом с горой Диабло. Начиная с 1891 года Южная Тихоокеанская железнодорожная компания возила пассажиров туда-сюда по двадцатимильной ветке от Сан-Рамона до станции чуть севернее Конкорда. Предприимчивые приезжие высаживались из поезда, нагруженные чертежами и мечтами. Земли здесь было в изобилии. Началось определение границ участков и освоение территории. Пассажирские перевозки по железной дороге в конце концов прекратились после массового появления автомобилей, но по ветке Сан-Рамон продолжали возить грузы – груши сорта «вильямс», гравий, овец. Железная дорога вписалась в ландшафт и стала его принадлежностью. Паровозные гудки отмечали ход времени. Все депо были выкрашены одинаковой желтой, как одуванчики, краской с коричневой отделкой. Рельсы проходили мимо начальной школы Мервуд в Уолнат-Крик, и на переменах дети, услышав низкий гул и почувствовав, как дрожит под ногами земля, бросали играть в классики или вышибалы и махали проезжающей мимо паровозной бригаде, а с паровоза в ответ давали гудок.

Южная Тихоокеанская железнодорожная компания помогла преобразить эту аграрную долину, но не таким образом, чтобы ей потребовалось больше поездов. Крупные промышленные центры здесь так и не появились. Вместо них строились дома на одну семью. Центр округа Контра-Коста стал «восточной границей области залива Сан-Франциско». Завершение строительства межштатной автомагистрали номер 680 в 1964 году означало скорость, эффективность и смерть железной дороги. Перевозить грузы автотранспортом оказалось дешевле. Количество вагонов сократилось. И продолжало сокращаться. Обширные плантации уже исчезли, ряды крыш подступали к железнодорожному полотну с обеих сторон. Наконец Южная Тихоокеанская компания обратилась к Межштатной торговой комиссии с прошением о прекращении эксплуатации ветки. В сентябре 1978 года, спустя почти столетие после того, как были проложены первые рельсы, ветку закрыли навсегда.

Последовали споры о том, как распорядиться полосой отчуждения. До принятия решения эта полоса шириной двадцать футов пустовала, служила тенистым коридором, разделяющим скопления тепло светящихся изнутри домов. Эта мертвая зона не столько внушала страх, сколько порождала невнимательность. Особенно справедливо это было для отрезка длиной пять миль, протянувшегося через Данвилл, городок чуть севернее Сан-Рамона. Участки в Данвилле были больше, дома – более старой постройки, их жители – состоятельнее и спокойнее. Заброшенные рельсы лежали за огороженными задними дворами. Заборы представляли собой по сути дела ширмы. Лишенная возможности приносить пользу, полоса отчуждения разрушалась. Здесь не было никакого движения и никаких звуков – вернее, лишь до тех пор, пока одним декабрьским утром тишину не нарушил специфический шум. Невнимательный слушатель мог не сразу уловить его. Размеренный и ритмичный, он служил чуткому слуху сигналом к срочным действиям: это был бег разыскной собаки.

В начале декабря 1978 года в жителях округа Контра-Коста еще теплилась отчаянная, но в основном невысказанная надежда, что они смогут расслабиться. В октябре «Насильник с востока» не просто появился на их территории – он устроил то, что стремительностью и способностью шокировать напоминало налет: три нападения за двадцать один день. После третьего люди проводили ночи, запираясь изнутри в ярко освещенных домах, борясь со сном и растерянно моргая от расплывчатых видений лыжной маски перед глазами. Но недели проходили, и ничего не случалось. Новые ужасы отвлекли внимание. 18 ноября программу телепередач прервали, чтобы объявить: более девятисот американцев, треть из которых были детьми, лежат мертвые в общине в джунглях Гайаны, после того как выпили содержавший цианид напиток «Флейвор эйд» по приказу лидера своей секты Джима Джонса. «Храм народов», церковь Джонса, базировался в Сан-Франциско, прежде чем перебраться в Гайану. В числе погибших был конгрессмен от Северной Калифорнии Лео Райан, отправившийся туда расследовать предполагаемые случаи злоупотреблений и застреленный на местном аэродроме прямо перед взлетом его самолета. К массовому убийству в Джонстауне было приковано внимание всей ужаснувшейся страны, если не всего мира, но особенно сильное впечатление оно произвело на жителей востока области залива Сан-Франциско.

Выходные Дня благодарения наступили и мирно прошли. Молодая луна появилась на небе ночью 30 ноября, приглушив свет, ранее озарявший даже самые укромные убежища. Решительно настроенному преступнику, стремящемуся остаться неизвестным, представились идеальные условия. Но декабрь наступил, а известий о новых нападениях НСВ все не было. Никто пока что не забывал запирать двери, но рефлексы, скрученные в тугую спираль паническим предчувствием, медленно начинали расслабляться.

Вероятно, совсем не случайным совпадением было похищение НСВ радиобудильников из пяти домов, в которых можно было взять гораздо более ценное имущество. Время для него имело значение – возможность контролировать его, манипулировать им. Он удивительно тонко чувствовал, сколько времени должно пройти, прежде чем меры предосторожности будут ослаблены. Поддерживая в сообществе и жертвах неуверенность в своем присутствии, он, разумеется, получал стратегическое преимущество. У жертвы с завязанными глазами, связанной по рукам и ногам, в темноте чувства обостряются, как у дикого животного саванны. Негромкое раздвигание створок застекленной двери воспринимается как громкий механический щелчок. Жертва вычисляет расстояние по еще более тихим шагам. В ней вспыхивает искра надежды. И все же она ждет. Время проходит в напряжении всех чувств. Она старается различить другое дыхание, отличное от ее собственного. Проходит пятнадцать минут. Страшное ощущение, что за ней наблюдают, чувство, что она прикована к месту хозяйским взглядом незнакомца, которого не видит, мало-помалу проходит. Тридцать минут. Сорок пять. Она позволяет своему телу почти неуловимо расслабиться. Ее плечи поникают. И вот тогда, перед самым выдохом облегчения, кошмар внезапно возобновляется: нож касается кожи, затрудненное дыхание вновь слышится все ближе, пока жертва не чувствует, как неизвестный устраивается рядом с ней – зверь, терпеливо ждущий, когда его полумертвая добыча затихнет.

Иллюзия избавления была жестокой и эффективной уловкой. Жертва, с которой однажды уже проделали этот фокус, в следующий раз, предположив, что НСВ ушел, ждала гораздо дольше. Некоторые пострадавшие, оцепенев от ужаса, ждали часами, ждали, пока не начинали петь птицы и слабый солнечный свет не проникал за края повязки на глазах. Запас времени перед звонком в полицию позволял НСВ удалиться от места преступления на большее расстояние.

К началу декабря сравнялось шесть недель с тех пор, как НСВ начал совершать нападения в округе Контра-Коста. Местные жители вели себя так же, как жертва, робко надеющаяся, что преступник покинул ее дом навсегда. Никто в Сакраменто или на востоке области залива Сан-Франциско – ни из общественности, ни в полиции, – не знал, что за время своего отсутствия там НСВ совершил два изнасилования на расстоянии сорока миль к югу, в Сан-Хосе: одно в начале ноября, второе – 2 декабря. И даже если бы об изнасилованиях в Сан-Хосе было известно, маршрут НСВ мог вызвать у людей чувство облегчения. Казалось, он неуклонно движется на юг: сначала в Конкорд, затем восемнадцать миль по шоссе номер 680 до Сан-Рамона, далее – в Сан-Хосе, в совсем другой округ.

С наступлением ночи в пятницу, 8 декабря, жители спальных районов у подножия горы Диабло, на восточной границе области залива Сан-Франциско, в таких городках, как Конкорд, Уолнат-Крик, Данвилл и Сан-Рамон, легли спать с ощущением, что их пощадили. Здравый смысл подсказывал, что преступник и дальше будет двигаться на юг и нападет на кого-нибудь в Санта-Крус или Монтерее. А здешние жители станут удаляющейся целью в его зеркале заднего вида. Худшее позади. Прошла полночь, пробило час ночи. В темных домах гудели холодильники. Прерывая тишину, изредка проезжали машины. Коллективный циркадный ритм перешел в режим покоя.

Но не везде. В Данвилле, чуть восточнее заброшенной железнодорожной ветки, доски забора высотой шесть футов в тени густых деревьев выгнулись под тяжестью перелезающего через него человека.

Ни один уличный фонарь не освещал дом в стиле ранчо, находящийся за оградой. Ночное время идеально подходит для того, чтобы лазить через заборы. Покров темноты манил неизвестного. Он шнырял по округе, одетый в черное, и искал редкие кляксы темноты среди освещенных домов. Его черные зрачки высматривали тень.

Он прошел через двор за домом к патио. Свет во всем доме был погашен. Женская сумочка осталась на кухонном столе. Для того, чтобы вскрыть раздвижные застекленные двери, потребовалось лишь небольшое усилие – это произошло почти бесшумно. Он шагнул в кухню. Где-то тихо играло радио. В этом доме площадью 2100 квадратных футов почти не было мебели и личных вещей, потому что его выставили на продажу. Последние два месяца дружелюбные риелторы охотно показывали дом незнакомым людям. Был ли этот человек одним из предполагаемых покупателей, на которого никто не обратил внимания? Если он и говорил что-нибудь, то невнятно. В то время как другие потенциальные клиенты задавали вопросы, означающие заинтересованность, этот посетитель мог показаться настроенным чуть критически, его сосредоточенность намекала на возможное недовольство. Старание запомнить, как выглядит дом внутри, было превратно истолковано как осуждение.

Он прошел мимо комнат с закрытыми дверями прямиком в большую спальню в северо-западном углу дома. Стоя в дверях, очутился лицом к постели, расстояние до которой не превышало десяти футов. Женщина лежала в постели одна. Она спала на животе, лицом в подушку, провалившись в сон, подобный «прыжку в пропасть со скалы сознания» – в него не погружаешься, а падаешь камнем. Кем она была за мгновение до того, как неизвестный грубо выдернул ее из ничем не отягощенного сна? Эстер Макдоналд[56] была миниатюрна: в те времена, когда ее имя было популярно, про таких говорили: щепка. На родине, в одном из штатов холодного Среднего Запада, она в девятнадцать лет вышла замуж. Брак продлился десятилетие и оказался бездетным и нежизнеспособным. Вдруг оказалось, что ей тридцать, а на Среднем Западе это больше, чем на побережьях. Песня «Мечты о Калифорнии» стала призывом к солнечному будущему. Они с подругой переехали в Сан-Франциско. «Лето любви» кончилось, но область залива Сан-Франциско сохранила репутацию места, где не исключены экспромты, где можно сбросить с себя груз прошлого и начать новую жизнь.

Появились новые места работы: в оптовом цветочном магазине и в компании по ремонту электродвигателей. Хозяин ломбарда на двадцать лет старше соблазнил ее украшениями и пригласил пожить с ним в Данвилле. Его дом находился в пяти милях от разлома Калаверас – крупного ответвления разлома Сан-Андреас. Спустя полгода они расстались полюбовно. Он съехал, выставил дом на продажу и разрешил ей остаться в нем, пока его не купят. У нее завязывался роман с коллегой, хозяин ломбарда по-прежнему находился на периферии. Сердечные дела оставались двойственными и неразрешенными.

Вот кем была женщина, спавшая в этом доме той холодной декабрьской ночью: она начинала жизнь заново в штате, где крытые фургоны переселенцев наконец остановились надолго и где начались легендарные преобразования; она имела не слишком благополучную личную жизнь, и вскоре ей придется измениться безвозвратно. Насколько длительной может стать травма, если вдруг оказывается, что теплое гнездышко, в котором ты только что спала, может стать твоей могилой? Время шлифует рваные края ран, но шрамы остаются навсегда. Безымянный синдром постоянно присутствует в организме, подолгу никак себя не проявляя, но иногда вдруг начинает распространять мощные волны боли и страха.

Чья-то рука схватила ее за шею. Какое-то тупое оружие уткнулось сбоку в горло. По меньшей мере десять следователей в Северной Калифорнии смогли бы точно предсказать первые слова, произнесенные шепотом в темноте:

– Не шевелись. Не кричи.

Он вернулся. Точнее, сделал петлю. Неопределенность его курса, произвольность нападений превратили его в непредсказуемую темную силу, волну преступности, состоящую из единственного человека.

Первые помощники шерифа, поднятые по тревоге, прибыли в 5.19 утра. Напряжение резко усилилось при виде красноречивых свидетельств. Завязанные узлом белые обувные шнурки. Разорванное на полосы оранжевое полотенце. Перерезанные телефонные провода. В доме царил бодрящий холод. Неизвестный отключил термостат и радио – видимо, чтобы их шум не мешал прислушиваться. Работали рации. Звонили телефоны. В синевато-черных предрассветных сумерках начали прибывать люди. Подъехал следователь Ларри Кромптон, чтобы осмотреть место преступления. Поиск значимых деталей помог ему сосредоточиться, привел в состояние боевой готовности, несмотря на ранний час. Он отметил и табличку агентства недвижимости во дворе перед домом, и пустующий дом по соседству, и железнодорожные пути за задним двором – идеальные условия, разжигающие НСВ и направляющие его к единственной цели.

Через несколько недель Кромптона повысят в звании до сержанта, он присоединится к срочно сформированной специальной группе, занимающейся делами НСВ. Входя в тот дом и слыша, как за ним закрывается дверь, Кромптон еще не подозревал, что будет расследовать это дело весь остаток своей жизни. Оно станет чем-то вроде игры в «виселицу», в которой он наотрез отказывался проиграть: все догадки были ошибочными, фигурку человечка из палочек уже почти повесили. Кромптон не делал последний ход, старался оттянуть поражение, ожидая, что или он сам, или кто-нибудь из его преемников переломит ход событий и заполнит все пробелы. Только тогда будет поставлена точка и длительная, изнуряющая погоня в темноте увенчается обретением простейшего и вожделенного трофея – имени человека.

Привезли первую из трех ищеек, Питу. Она сразу же продемонстрировала признаки возбуждения, держа нос по ветру. Кто знает, что творится в голове разыскных собак, передаются ли им надежды озабоченных людей, толпящихся вокруг? Задача Питы отличалась завидной ясностью – обнаружить запах и следовать за ним. Небольшая группа вожатых и полицейских, в том числе Кромптон, увидели, как Пита выбежала из дома через патио и уверенно устремилась в юго-западный угол двора. Потом завертелась у забора, желая перебраться на ту сторону. Ее вывели через двор и провели вокруг забора к заброшенным железнодорожным путям. Она подняла нос.

И снова полиция изучала свежие следы крушения, оставленные безликим разрушителем. Пена все еще липла к бутылке крепкого пива «Шлиц», которую неизвестный взял из холодильника и бросил во дворе за домом. Потертости на заборе сфотографировали. Группа у железнодорожных путей ежилась от холода в ожидании, когда Пита сделает следующий шаг. Все надежды возлагались на собачий нос и единственную молекулу.

А потом произошел резкий рывок. Пита взяла след, учуяв неизвестного. И ринулась вперед, помчалась в южном направлении по левой тропинке вдоль рельсов. Она была «в запахе», как говорили в полицейском подразделении К-9. Ее бег был сдержанным, но ускоряющимся, непрерывным стремлением ее генетического дара. Она сорвалась с цепи во всех смыслах этого слова. Кромптон и кинологи поспешили за Питой. Внезапная суматоха на рельсах, имеющая тревожный и опасный оттенок, была необычным явлением для субботнего утра в Данвилле. И этому необычному непорядку суждено было повторяться в ближайшие месяцы.

На расстоянии примерно полумили от отправной точки Пита вдруг остановилась – это произошло возле пересечения железной дороги и улицы с жилыми домами. Для работы на месте преступления привезли еще двух ищеек, Бетси и Илай. Кинолог Джуди Робб, работающая с Питой, в своем рапорте отметила, что время и даже незначительные изменения скорости ветра способны повлиять на совокупность запахов. Все три кинолога сошлись во мнениях по нескольким пунктам. Собаки принюхивались ко многим заборам и сворачивали во множество дворов. Их поведение указывало на то, что подозреваемый провел немало времени, рыская по округе. Во двор за домом жертвы он попал через забор с северной стороны. Покинул его тоже через забор, пройдя по нему до юго-западного угла, и двигался на юг вдоль рельсов, после чего на пересечении с улицей, по всей вероятности, сел в машину.

Жертву отвез в больницу один из сержантов. Он же доставил ее обратно на служебной машине после медицинского обследования. Но, когда полицейский автомобиль остановился возле ее дома, женщина не сдвинулась с места. Острая душевная боль пригвоздила ее к сиденью. Дневной свет не принес утешения. Ей не хотелось входить в дом. Задача оказалась непростой. Следователи сочувствовали ей, но им требовалась ее помощь. Ей мягко объяснили, как важно пройти вместе с ними по месту преступления. Она согласилась и быстро обошла дом, но потом покинула его. Друзья позже приехали за ее вещами. Больше она никогда не переступала порог этого дома.

Постоянно возникает вопрос о том, как следует называть неизвестного преступника в полицейских документах. Зачастую выбор делают в пользу «подозреваемого», иногда его называют «правонарушителем» или просто «этим человеком». Тот же, кто составлял отчеты в Данвилле, предпочел воспользоваться термином настолько резким и недвусмысленным в своем осуждении, что его укоризненный тон вызывал ощущение указующего перста, нацеленного со страницы. Этот термин поразил меня сразу же, едва я его прочла. Он стал для меня краткой заменой прозвищу «Насильник с востока», к нему я вернулась, когда лежала без сна в три часа утра и перебирала скудную коллекцию невнятных полуулик и размытых черт лица. И восхищалась невозмутимой прямотой этого слова.

«Виновник».

Хоулс паркуется на жилой улице в Данвилле по соседству с тропой «Айрон хорс риджинал» – бывшей железной дорогой, превращенной в дорожку для велосипедистов, наездников и пешеходов. Извиваясь, она тянется сорок миль через центральную часть Контра-Косты. Это полоса отчуждения старой Южной Тихоокеанской железной дороги, замощенная и благоустроенная для туристов.

– Выйдем здесь и пройдемся пешком, – предлагает Хоулс.

Мы направляемся по тропе на юг. Проходим футов десять, и Хоулс обращает мое внимание на двор за одним из домов.

– Собаки-ищейки проследили обратный путь НСВ до угла во дворе жертвы, – говорит он и делает шаг вперед.

Ряд агав у забора препятствует любым попыткам подойти к нему ближе.

– Здесь он перебрался через ограду, – указывает Хоулс. И надолго устремляет взгляд на толстые мечевидные листья агавы.

– Ручаюсь, хозяина этого дома так перепугало нападение, что он высадил здесь кактусы, – говорит он.

Мы идем дальше. Следуем по тому же пути, что и криминалист Джон Патти тридцать пять лет назад, когда он прочесывал округу в поисках улик после того, как ищейки определили маршрут отступления НСВ. В ходе поисков Патти кое-что обнаружил. Он пометил свои находки этикеткой и запечатал их в пластиковый пакет; этот пакет отправился в коробку, которую унесли в хранилище вещдоков и поставили в ряд других коробок, сотнями выстроившихся на стальных стеллажах. В течение тридцати одного года к ней никто не прикасался. 31 марта 2011 года Хоулс позвонил в хранилище, чтобы ему нашли лыжную шапочку подозреваемого на роль НСВ из 1970-х годов, которого он проверял заново. К прибытию Хоулса сотрудник хранилища уже приготовил коробку. Лыжная шапочка была в ней. А потом Хоулс заметил запечатанный пакет с этикеткой «Собрано с ж/д полосы отчуждения». То, что он нашел внутри, изменило ход его расследования.

Сбор вещественных доказательств, как и почти все в работе полиции, должен документироваться. Опись вещдоков, составленная Джоном Патти, сделана от руки и лаконична: «1 а) 2 листа из тетради на спирали, с тремя отверстиями для колец, с записями карандашом; b) 1 лист из тетради на спирали, с тремя отверстиями для колец, с картой, нарисованной карандашом; с) 1 обрывок лиловой пряжи длиной 41 дюйм; d) обрывок бумаги с печатным текстом».

Было ли все это найдено рядом? Или разбросанным по земле? Никаких снимков или зарисовок этого места не сохранилось, Хоулсу было не на что ориентироваться. Патти оставил краткое пояснение, где именно у железной дороги он нашел эти улики. Вот и все. Хоулс сумел подвергнуть бумагу анализу по методу тач-ДНК, а также просканировал с высоким разрешением, обращался к многочисленным экспертам, чтобы подробно изучить и проанализировать все детали карты, однако ему недоставало самого главного – Джона Патти. Тот умер от рака в 1991 году. Это бич давних нераскрытых дел: сведения, поначалу предположительно несущественные или не относящиеся к делу напрямую, а потом признанные чрезвычайно важными, умирают вместе с тем, кому они известны.

Поначалу Хоулс не знал, что делать с этой «домашней работой», как окрестили вещдоки. На одной странице, по-видимому, сохранилось начало скверно написанного школьного сочинения о генерале Кастере. Содержание второй страницы выглядело еще загадочнее. «Безумие – вот то самое слово» – так начиналась запись на ней. Автор рассказывал о том, как учился в шестом классе, и об учителе, который унижал его, заставляя в качестве наказания по многу раз переписывать одни и те же фразы. «Впервые ненавижу кого-либо так сильно, как его», – написал автор о безымянном педагоге.

На третьей странице была от руки нарисована карта жилого района с указанием деловой части, непроезжих улиц, пешеходных троп и озера. Хоулс заметил также беспорядочные каракули на обороте листа.

Эта улика озадачила Хоулса, и он занялся ее изучением. Неожиданные проблески побуждали его продолжать поиски. С целью получения информации он обзванивал различных специалистов. Случайное замечание сотрудника одной компании-застройщика изменило представление Хоулса о том, кем может быть НСВ. Улики были переосмыслены в новом свете. Хоулс понял, что в своих теориях отклонился от предположений коллег-следователей, но решил не придавать этому особого значения. Он занял позицию человека, мыслящего, как он сам выражается, «не в том поле». И продолжал задавать вопросы. Он получил несколько убедительных объяснений курьезного сочетания инфантильных записей и явной расчетливости, о которой можно было судить по находкам. Идеи продолжали накапливаться. Опасность свернуть не туда постоянно сопровождает это расследование. Возможности соблазнительно простираются до самого горизонта. Индивидуальные компасы имеют конструктивные недостатки в виде предубежденности и потребность в вере. И все-таки, хотя центр мишени так и не обозначился, общая цель постепенно, бочком, вплывала в поле зрения Хоулса.

Неожиданные находки в расследованиях случаются редко и потому будоражат. Расшифровка кода, который может помочь выявить такого преступника, как НСВ, – для детектива что-то вроде щелчка турникета на «американских горках». Срабатывают синапсы. Сотрудник, еще недавно стабильно выполняющий несколько задач одновременно, полностью захвачен только одной из них. Тот, кто познал такую одержимость, запоминает момент ее вспышки навсегда. Закончив свои дела в хранилище вещдоков, Хоулс взял найденные страницы и понес их к ближайшему ксероксу. Стоя в своей лаборатории, он разглядывал копию нарисованной от руки карты, когда его окликнул кто-то из коллег:

– Пол!

– Хм-м?..

– Пол!

Хоулс опустил карту и приподнял брови. Коллега жестом показал ему, чтобы он перевернул карту. Хоулс так и сделал. И увидел на обороте каракули, на которые раньше не обратил особого внимания. Но теперь он понял, почему его позвал коллега.

На обороте карты обнаружилось несколько неразборчивых слов, истолковать которые можно было по-разному. Два слова были зачеркнуты, причем одно старательно и густо. Едва просматривалось имя «Мелани». Но было там и кое-что еще. Это слово настолько не вязалось с остальной бессмыслицей, что Хоулсу понадобилась секунда, чтобы осознать его смысл, а также тот факт, что и начертание букв было другим – они были большего размера и сочетали в себе элементы курсива и печатного шрифта, а последняя, Т, написанная дважды, во втором варианте приобрела жесткую угловатую форму. Буквы этого слова казались темнее остальных на той же странице, как будто автор, рассердившись, усиливал нажим. Остальные каракули были нацарапаны в строчку – в отличие от этого слова. Его написали наискосок, оно заняло большую часть нижней половины страницы. Первая буква, P, была крупнее остальных и, что самое удивительное, повернута не в ту сторону.

В целом создавалось впечатление, что писал человек с неуравновешенной психикой.

PUNISHMENT[57].

Хоулс попался.

Наша прогулка по бывшей полосе отчуждения железной дороги резко прерывается перед столбом линии электропередачи. Это второй столб к северу от перекрестка, на расстоянии пары сотен ярдов от него, – место, где собаки потеряли след НСВ и где он, предположительно, сел в машину.

– Улики с «домашним заданием» были найдены где-то здесь, – сообщает Хоулс.

У него есть практические причины считать, что страницы принадлежали НСВ. Разыскные собаки порой тоже ошибаются, но то, что три ищейки независимо друг от друга указали, что он бежал вдоль рельсов на юг, – веский довод. Что еще важнее, сам маршрут и конец запахового следа, по мнению Хоулса, соответствовали обычному расстоянию от цели, на котором НСВ парковал машину, прежде чем двинуться дальше пешком. Джон Патти был авторитетным криминалистом, непосредственно участвовавшим в расследовании многих дел в округе Контра-Коста, и, если собрал эти улики, наверняка считал их важными. Другие два предмета, найденные вместе с «домашним заданием», ничего не дали. Обрывок лиловой пряжи – загадка, машинописный шрифт на клочке бумаги разобрать не удалось. Однако листы из тетради на спирали не настолько абсурдно смотрятся на месте преступления на сексуальной почве, как можно подумать. Серийные сексуальные преступники и убийцы часто делают записи, рыская в поисках жертв, иногда даже разрабатывают собственные шифры. Далеко не единственный свидетель, сообщавший о встречах с подозрительным типом в период нападений НСВ в Сакраменто, описывал мужчину с тетрадью на спирали. А НСВ, несмотря на все свое умение ускользать от полиции, иногда что-нибудь да ронял, но нарочно или случайно – неясно: отвертку, окровавленный лейкопластырь, шариковую ручку.

Метания между яростью и жалостью к себе в тексте «Безумие – вот то самое слово» – еще одна подсказка. Виновные в насильственных преступлениях, такие как НСВ, то есть преступники, склонность которых к сексуальному насилию переросла в стремление убивать, встречаются редко, но они настолько разные, что неразумно было бы делать обобщенные выводы об их предыстории и поведении. Однако и здесь прослеживается нечто общее. Будущий создатель кошмаров начинает как витающий в облаках подросток. Его мир разделен надвое: насилие в фантазиях помогает приглушить влияние суровой, неутешительной реальности. Все, что воспринимается как угроза его самооценке, наделяется непропорционально большим значением. Копятся обиды. Он сам расковыривает давние ранки.

Фантазии, в которых присутствует насилие, достигают стадии мысленной проработки. Он заучивает сценарий и уточняет методы. В этом сюжете он – герой, которого ранее унижали. На него полными боли глазами смотрят периодически меняющиеся, искаженные ужасом лица. Его ущербная система взглядов построена и действует вокруг стержневой вампирской догмы: его ощущение собственной неполноценности исчезает, когда он получает всю полноту власти над жертвой, когда в результате его действий на ее лице появляется выражение беспомощности. Он узнает это выражение, которое ненавидит в самом себе.

Большинство из тех, кто вынашивает фантазии, содержащие сцены насилия, никогда не решаются на насильственные действия. Что же подталкивает тех, кто все-таки преодолевает этот барьер? Стрессовые факторы образуют единое целое. Вспыхивает спичка эмоций. Витающий в облаках человек выходит из состояния транса и входит в чужой дом.

Автор текста «Безумие – вот то самое слово» демонстрирует именно ту непропорциональную эмоциональную реакцию, которая характерна для субъектов насильственных преступлений. Учитель, наказавший его в шестом классе, «вызвал состояние ненависти» в его сердце. Описывая свои переживания, он выбирает самые жалостливые, мелодраматичные слова: «мучения», «несправедливость», «ужасающий», «отталкивающий».

Мы поворачиваем обратно к машине. Я вспоминаю то, что мне известно о Данвилле, история которого подобна истории множества городков Северной Калифорнии. Когда-то давно его населяли коренные американцы, обосновавшиеся с северо-восточной стороны на горе Диабло, но в 1854 году один белый, разбогатевший благодаря золотой лихорадке, явился сюда и купил десять тысяч акров земли. Его звали Дан. Выращивать фрукты и пшеницу продолжали здесь до 70-х годов XX века, а затем начался бум жилищного строительства, и приток новоселов превратил городок в один из самых уютных и зажиточных пригородов на востоке области залива Сан-Франциско. Хоулс говорит, что на сделанных с воздуха снимках, которые он видел, не наблюдалось значительного всплеска строительства в окрестностях в тот период, когда по дворам местных жителей рыскал НСВ. Дом жертвы был построен в середине 1960-х. Очарование истории Данвилла стало приманкой, и к 1980 году численность населения удвоилась.

В настоящее время про Данвилл известно, что он отличается демографической однородностью и вниманием жителей к своему положению в обществе. Недавно он занял первое место в списке городов Америки с самыми высокими тратами на одежду в пересчете на душу населения.

– Думаете, в таком районе он и вырос? – спрашиваю я у Хоулса.

– В окружении среднего класса? Да, мне кажется, он вряд ли из бедной семьи, – отвечает он.

Я поднимаю вопрос о ДНК-профиле НСВ, для которого не обнаружено совпадений в полицейской картотеке. Да, мне известно, что я вступаю на территорию самых невероятных догадок, но, как мне всегда казалось, это может указывать на то, что он действовал под маской респектабельности. Я пробую выяснить мнение Хоулса на этот счет.

– Сам удивляюсь, – отвечает он. – Мы проводили анализ ДНК более десяти лет по всей стране, но ни разу не наткнулись на этого парня.

– А отсутствие данных о родных вас не удивляет? Разве это не указывает на его происхождение из семьи, придерживающейся строгих нравственных принципов? – Я высказываю мнение, тонко завуалировав его под вопрос.

– Пожалуй, вполне возможно, – по сравнению с тем, кто совершает правонарушения постоянно, – с осторожностью отзывается Хоулс.

Мы с ним провели вместе уже несколько часов. Хоулс – прекрасный компаньон. С ним легко. Он ведет себя настолько спокойно и естественно, что мне требуется больше времени, чем обычно, чтобы изучить его манеру изъясняться. Когда он не согласен с тем или иным предположением, он так и говорит, сохраняя полную невозмутимость. Но если направление вопроса ему чем-то не нравится, он незаметно уклоняется от него, либо оставляя его, по сути дела, без ответа, либо переводя разговор на что-то другое.

Затронув тему социально-экономического статуса НСВ, я чувствую, как Хоулс привычно уклоняется от нее. Он криминалист, напоминаю я себе. Профессионал в области количественной оценки, имеющий дело с весами и микрометрами. Он не педант, но, сталкиваясь с досужими предположениями, отделяет достоверную информацию от мусора. Он поправляет меня, когда я ссылаюсь на развитые икры НСВ: на самом деле свидетель говорил, что у него плотные ляжки. Немного позже на примере впечатляющей таблицы он покажет мне, как опрометчивы попытки сделать какие-либо выводы о физическом облике НСВ на основании показаний потерпевших. Цвет глаз и волос у него мог быть какой угодно. Плохое освещение и психологическая травма затуманивают восприятие. Единственная константа – рост, указывает Хоулс. НСВ ростом около пяти футов девяти дюймов. Шесть футов – уже слишком высокий рост для подозреваемого. Но на всякий случай проверили и таких, добавляет он и говорит:

– Осторожность лишней не бывает.

Даже для ученого.

Благоразумие и стремление к научной достоверности придут ко мне в будущем. А пока мы готовимся к отъезду из Данвилла, я не прочь еще поболтать о гипотезах. И продолжаю скороговоркой перечислять другие признаки того, что НСВ может пользоваться маской нормальности. Большинство убитых – «белые воротнички», профессионалы, жившие в престижных районах. Должно быть, он считал, что там ему самое место. Скорее всего, он имел постоянную работу. Располагал возможностями и средствами.

– Мы же знаем, что у него была машина, – говорю я.

Хоулс кивает, на его лицо набегает тень. Он, кажется, прокручивает в голове какую-то мысль и спорит с самим собой, стоит ли ею делиться.

– Мы знаем, что у него была машина, – соглашается он. А потом медленно продолжает: – И, по-моему, не только машина.

На миг я теряюсь, не представляя, что он имеет в виду.

Хоулс объясняет:

– Думаю, у него мог быть самолет.

Я с запинкой выпаливаю первое и единственное слово, пришедшее в голову:

– Правда?!

Он загадочно улыбается. Я не смогла его раскусить: он не осуждал меня за мои гипотетические вопросы, а ждал подходящего случая, чтобы вставить в повествование свою реплику.

– Подробнее расскажу за обедом, – обещает он.

Но сначала нам надо сделать последнюю остановку на территории округа Контра-Коста – в Уолнат-Крик.

Уолнат-Крик

Дом Сидни Базетта, построенный по проекту Фрэнка Ллойда Райта на Резервуар-роуд в Хиллсборо недалеко от Сан-Франциско, расположен в конце извилистой, затененной деревьями дорожки и не виден с улицы. Об архитектурных достоинствах этого дома много говорят, однако их редко видят. Как-то днем в 1949 году тещу владельца, которая находилась в доме одна, удивил стук в дверь. Гостем оказался бизнесмен средних лет, в очках с толстыми стеклами. За его спиной стояли шестеро серьезных мужчин в рабочей одежде. Гость объяснил, что его зовут Джозеф Эйхлер. Он с семьей снимал этот дом три года, с 1942 по 1945-й, после чего его купили нынешние владельцы. Дом Базетта с его встроенными элементами из красного дерева и стеклянными стенами, через которые дневной свет проникал с разных сторон и менял атмосферу в каждой комнате на протяжении дня, показался Эйхлеру шедевром и произвел на него неизгладимое впечатление. Он так и не сумел забыть этот дом, объяснил он. В сущности, благодаря ему вся его жизнь преобразилась. И теперь он, занимаясь строительным бизнесом, привез своих коллег, чтобы показать им источник своего вдохновения. Всю группу пригласили войти. Эйхлер переступил порог, и у него, начинавшего на Уолл-стрит и известного своей жесткой непреклонностью дельца, на глаза навернулись слезы.

К середине 1950-х годов Джозеф Эйхлер стал одним из самых преуспевающих застройщиков в области залива Сан-Франциско. Он специализировался на индивидуальных домах, спроектированных в стиле калифорнийский модерн: каркас из балок и стоек, плоская или полого наклонная двускатная крыша, открытая планировка, стеклянные стены, атриум. Вместе с бизнесом росли и его амбиции. Ему хотелось, чтобы быстро разраставшийся после войны средний класс радовался чистой геометрии линий, хотелось нести в массы эстетику модернизма. Эйхлер принялся искать в центральной части округа Контра-Коста земельный участок под застройку площадью несколько сотен акров. Мало того, нужна была подходящая атмосфера. Требовался участок на границе миров, не испорченный урбанизацией, но с зарождающейся инфраструктурой. В 1954 году Эйхлер побывал в Уолнат-Крик. Этот город, по сути дела, был деревней. Игнасио-Вэлли-роуд, ныне крупная транспортная магистраль, в то время имела всего две полосы, которые нередко занимали коровы. Незадолго до приезда Эйхлера в этих краях открылся первый торговый центр. Работала новая больница. Осуществлялись планы строительства скоростных автострад.

На плантации грецкого ореха в северо-восточной части города, напротив парка Хэзер-Фарм, поиски Эйхлера закончились. Вдалеке виднелась подернутая дымкой гора Диабло. Вот идеальное место, думал Эйхлер, для сообщества профессионалов, занятых творческим трудом, прогрессивных людей, которые ценят современное искусство и дизайн и уже устали жить в одинаковых, как формочки для печенья, домах, где можно легко ориентироваться с завязанными глазами. Строительство микрорайона из 563 домов (375 – по проектам Эйхлера, остальные типовые) завершилось в 1958 году. В рекламном проспекте красивая женщина в струящемся платье смотрит сквозь стеклянную стену на свой опрятный двор за домом. Под крышей – стойки и балки, стулья – от «Эймс». Эйхлер назвал свое детище Ранчо-Сан-Мигель.

У микрорайона нашлись и свои критики. Некоторые называли проект Эйхлера с обращенной к улице глухой стеной и общей ориентацией на задний двор антисоциальным. Здесь было невозможно помахать соседям из окна на фасаде дома. Нашлись и те, кто считал новые дома уродливыми и похожими на гаражи. Тем не менее у «эйхлеров», как стали называть эти дома, появился круг преданных поклонников, а самому району Ранчо-Сан-Мигель с его парками и хорошими школами неизменно отдавалось предпочтение при выборе места жительства. Но необычные дома со стеклянной задней стеной, раздвижными дверями и высокими заборами вокруг задних дворов привлекли и других людей – не передовых мыслителей, а социопатов, движимых низменными стремлениями. Этот факт не упоминался публично, однако втайне озадачивал многих долгие годы.

Мы с Хоулсом подъезжаем к месту первого нападения НСВ в Уолнат-Крик – «эйхлеру» в Ранчо-Сан-Мигель.

– Я называю эти места «Бермудским треугольником округа Контра-Коста», – говорит Хоулс. – Здесь орудовали и другие серийные преступники. Пропала девушка. Совершил убийство известный маньяк. В 1966 году одну домохозяйку задушили и изодрали на ней трусы. И еще были два нападения НСВ. Почему?

Весной 1979 года семнадцатилетней девушке, жительнице Ранчо-Сан-Мигель в Уолнат-Крик, начали досаждать анонимными звонками. Особенно тревожащим было то, что звонки следовали за ней в те дома, где она подрабатывала приходящей няней. Родителей нет, дети уложены в постель. Тишину ножом рассекает звонок телефона. «Алло?» После привычной тишины всегда раздавался щелчок – единственный признак того, что на другом конце линии находилось человеческое существо, действующее с умыслом.

Девушка подрабатывала няней в двух семьях, которые жили в «эйхлерах» друг напротив друга на Эль-Дивисадеро. В начале мая из дома девушки пропали ночная рубашка и телефонный справочник, но даже после этого она не ощутила горячего дыхания надвигающейся угрозы. Особенность «эйхлеров» в том, что они привлекают внимание тех, кто находится снаружи. За стеклянными стенами их жители выглядят как музейные редкости. По ночам игра света и тьмы означает, что вид ограничен вашим собственным отражением. Непроницаемость будоражит больное воображение.

Через пять месяцев после моего посещения Уолнат-Крик вышел фильм «Когда звонит незнакомец». В его основе лежит известная городская легенда: сюжет развивается вокруг молодой девушки, подрабатывающей няней, которую донимают все более зловещими звонками. «Ты проверила, как там дети?» – спрашивает неизвестный. Бежевый дисковый телефон в гостиной кажется бомбой с часовым механизмом. Особенно страшно становится в конце вступительной сцены, когда детектив, пытающийся помочь няне, перезванивает ей со срочным сообщением: «Мы отследили звонок. Он был сделан из дома, где вы находитесь». Животный страх, современная версия.

Но 2 июня 1979 года «Когда звонит незнакомец» еще не вышел на экраны. Тем субботним вечером няня из Уолнат-Крик не получала никаких анонимных звонков, ничто не предвещало, что молчащий телефон означает разработку альтернативного подхода.

Няня сидела на кухне, когда услышала шаги или мужской голос – она не помнила, что именно раздалось первым: неизвестный явился неожиданно, вынырнув из темного коридора навстречу перепуганной жертве.

Он говорил мало и постоянно повторял то немногое, что произнес. Все это сопровождалось резкими, непредсказуемыми вспышками насилия. Грубо наклонил ей голову. Крепко связал ей запястья пластиковыми хомутами для кабеля. Укусил ее за левый сосок. Криминалистам требовалось делать снимки жертв на месте преступления. У всех был несчастный вид, однако все смотрели в камеру. За исключением няни. Она отводила взгляд, опускала глаза. И казалось маловероятным, что когда-нибудь она сможет их поднять.

В то время через улицу располагалось большое открытое поле и школа. Дом по соседству пустовал и предлагался для сдачи в аренду. Собаки проследили запах НСВ до угла, где он, видимо, сел в машину: он припарковался перед домом, возле которого строили бассейн.

Полицейские, патрулировавшие окрестности после изнасилования, остановили пьяного водителя с ножом и мужчину со спущенными штанами, который заявил, что искал потерявшегося кота. В его машине обнаружили фотографии ничего не подозревающих женщин, снятых на зум-объектив. И это были лишь двое из множества сомнительных личностей, шныряющих ночью по пригороду, чем-то сродни водам, уведенным в бетонные трубы, но по-прежнему бурлящим под Уолнат-Крик.

Через двадцать три дня НСВ вернулся в Ранчо-Сан-Мигель.

Следователи, распутывавшие серийные преступления, говорят, что иногда им кажется, будто бы преступник общается с ними, словно их тайные мысли передаются ему и он на них отвечает. Этот бессловесный диалог – явление, знакомое одержимым борьбой соперникам: во время его происходит обмен мелкими жестами, значение которых понятно лишь двум участникам битвы. На первом этапе состязаний между копом и преступником, разгуливающим на свободе, следователь, охваченный множеством тревожных мыслей, не сводит глаз с секундомера, а преступник с леденящей душу ухмылкой обрывает финишную ленту.

Второй «эйхлер» стоял всего в сотне футов от первого. На этот раз жертве было тринадцать. Ее отец и сестра находились в доме, не подозревая, что творится рядом. Разыскные собаки провели кинологов за угол и резко остановились на знакомом месте – перед домом, рядом с которым строился бассейн.

Детали преступления сложились, образовав отделенную от тела ухмылку подонка.

– Он когда-нибудь возвращался? – спросила тринадцатилетняя девочка следователей, расспрашивающих ее после нападения.

– Никогда, – ответил первый.

– Вообще никогда, – подтвердил второй.

– Это самый безопасный дом в округе, – добавил первый.

Как будто какой-нибудь дом мог теперь считаться безопасным.

История этого района не совсем соответствует представлениям Хоулса о его застройке. Все «эйхлеры» были возведены в 1950-х годах. В Ранчо-Сан-Мигель активные работы в то время не велись, хотя по соседству шла еще одна стройка, в двух милях по шоссе номер 680.

– Это немного в стороне от его привычного маршрута, – говорит Хоулс, оглядываясь по сторонам. – Но что-то привлекло его в этот удаленный район.

Поездку по округу Контра-Коста Хоулс воспринимает совсем не так, как я. Я вижу жилые районы, в которых никогда не бывала. Хоулс же ездит по местам давних убийств. Каждый указатель «Добро пожаловать!» вызывает в нем воспоминания о результатах экспертизы, о часах, которые он проводил за микроскопом в лаборатории, пока в глазах не появлялся туман. Уолнат-Крик находит особый отклик в сердце Хоулса, напоминает ему о тайне пропавшей девушки.

Элейн Дейвис собиралась пришить медную пуговицу к своему темно-синему короткому пальто. Ее мать уехала из их дома на Пайонир-авеню на севере Уолнат-Крик, чтобы забрать с работы отца Элейн. Была половина одиннадцатого 1 декабря 1969 года, вечер понедельника. К тому времени, когда супруги Дейвис вернулись домой, семнадцатилетняя студентка-отличница Элейн, блондинка с лицом в форме сердечка, исчезла. Ее трехлетняя сестра мирно спала в кроватке. В доме все находилось на своих местах. Близорукая Элейн оставила дома очки, в которых остро нуждалась. Вскоре стали находить ее вещи. Пуговица, которую она собиралась пришить к пальто, была обнаружена в поле за домом. Коричневую туфлю с золотой пряжкой подобрали на шоссе номер 680 в Аламо. Одна домохозяйка заметила темно-синее короткое пальто, размером на миниатюрную девушку, на удаленном отрезке шоссе в горах Санта-Круз, на расстоянии семидесяти пяти миль.

Через восемнадцать дней после исчезновения Элейн в Санта-Круз у мыса Лайтхаус-Пойнт волны выбросили на берег труп женщины. Рентгенолог изучил ее кости и пришел к выводу, что ее возраст – двадцать пять – тридцать лет. Значит, не Элейн. Неизвестную похоронили в безымянной могиле. Дело об исчезновении Дейвис раскрыть не удалось.

Тридцать один год спустя детектив из полиции Уолнат-Крик, собирающийся в отставку, привез материалы этого дела Хоулсу, который изучил их. Хоулс пришел к выводу, что рентгенолог ошибся и не смог точно определить возраст погибшей. Вместе с другими сотрудниками полиции Хоулс добился разрешения на эксгумацию неизвестной. На глубине двадцати пяти футов по склону холма лопаты наткнулись на пластиковый мешок с костями.

Отец Элейн был уже мертв. Ее мать жила в Сакраменто. Через два дня после эксгумации детективы из Уолнат-Крик попросили разрешения поговорить с ней. Специально для этой встречи в город приехала младшая сестра Элейн. Детективы сообщили матери и сестре известие: Элейн опознана.

– Родные похоронили ее, – говорит Хоулс. – А через неделю ее мать умерла.

Мы покидаем Уолнат-Крик, направляясь на север. Гора Диабло, скопление причудливых выступов над долинами, аккуратно нарезанными на распланированные районы, остается позади. Говорят, среди скал у вершины горы водятся черные горные кошки. Здесь видели таинственные огни. В 1873 году, если верить местной легенде, здесь нашли живую лягушку, частично вмурованную в глыбу известняка на глубине 228 футов под землей. В конце августа и начале сентября, сразу после первых осенних дождей, сотни самцов тарантулов выползают из своих нор. Они пробираются через заросли пахнущей мятой горной полыни в поисках прикрытых паутиной ямок, где их ждут самки, готовые к спариванию. Туристы собираются у горы ближе к заходу солнца или сразу после наступления темноты – в лучшее время для наблюдения за тарантулами. Летучие мыши снуют над серыми соснами и вечнозелеными дубами. Мрачно ухают виргинские филины. Лучи фонариков, скользящие по тропе, изредка выхватывают из темноты движущиеся комья земли, которые при близком рассмотрении оказываются удирающими тарантулами размером с блюдце. В свои норы самцы тарантулов уже не возвращаются. Они спариваются сколько могут, а потом умирают от истощения или холода.

Мы переезжаем по мосту в округ Солано, где поворачиваем на восток, к Дейвису.

– В ясный день отсюда виден Сакраменто. И Сьерра-Невады, – говорит Хоулс.

Он живет на полпути между Сакраменто и областью залива Сан-Франциско и в выходные часто бывает на местах преступлений.

– Люблю водить машину, – говорит он.

Оказавшись в Южной Калифорнии, он посещает и тамошние места преступлений. Во время поездок в Диснейленд с семьей, когда детей начинает клонить в сон, жена остается присматривать за ними в отеле, а Хоулс садится за руль. Он едет в Нортвуд в Ирвайне, к дому номер 13 по улице Энсина, где жила Джанелл Крус, или по адресу Коламбус, 35, где Дрю Виттун отмывал кровь своей невестки Мануэлы.

– Каждый раз я ищу ответы на вопросы: «Почему здесь?», – говорит Хоулс. – «Почему в этом доме?».

Дейвис

[Примечание редактора: в этой главе представлены отрывки из расшифровки аудиозаписи, сделанной во время поездки в Дейвис.]

ПОЛ ХОУЛС: Вот так НСВ и добирался до востока области залива Сан-Франциско. По шоссе номер 80, прямо здесь.

МИШЕЛЬ: А если бы вам нужно было сделать предположение, где он учился, чтобы понять, откуда он родом?.. Я не настаиваю. Просто любопытно.

ПОЛ ХОУЛС: Если бы мне пришлось сделать предположение? В Калифорнийском университете в Сакраменто. Это если у него высшее образование. Ну а что касается места… Если посмотреть, где он совершал нападения, знаете, тогда в нашем распоряжении окажутся все окрестности Ранчо-Кордова. Тут вам и нападения вдоль Ла-Ривьеры. И нападения прямо здесь, возле самого университета. Так что Калифорнийский университет кажется вполне вероятным. И потом, в Сакраменто есть несколько местных колледжей, куда он мог ходить. А в старших классах? М-м… здесь столько вариантов…

МИШЕЛЬ: То есть вам не кажется вероятным, что он вырос в Голете?

ПОЛ ХОУЛС: Я бы так не сказал, но, что касается дел, относящихся к Сакраменто, – я как-нибудь вам это покажу, – если посмотреть на них в хронологическом порядке, получается, что в самом начале он буквально исколесил Сакраменто вдоль и поперек. И демонстрировал близкое знакомство с этими местами.

МИШЕЛЬ: А не просто то, что учился в местном университете?

ПОЛ ХОУЛС: Нет-нет. Думаю, с Сакраменто его связывает прошлое. А связано ли его прошлое с Голетой? Ну, вообще-то всякое может быть. Мы не знаем. Но если говорить о юге, тогда Голета для меня – это точка отсчета для юга. И еще что-то есть в Ирвайне. Какая-то причина, по которой он напал там дважды.

МИШЕЛЬ: И это совсем недалеко.

ПОЛ ХОУЛС: Нет. Нет. Вентура и Лагуна-Нигел – только эти две точки выпадают. [Примечание редактора: Хоулс говорит здесь о деле Дана-Пойнта: иногда Дана-Пойнт ошибочно считают частью Лагуна-Нигела.] Дейвис и Модесто, по-моему, показательны.

МИШЕЛЬ: В Модесто был один случай или два?

ПОЛ ХОУЛС: Два.

МИШЕЛЬ: Ясно.

ПОЛ ХОУЛС: Так вот, когда я проводил первоначальную географическую оценку, я разбил действия НСВ на этапы. Первый этап – это Сакраменто. Второй – Модесто и Дейвис. Третий – восток области залива, а затем четвертый – Южная Калифорния. Если перейти к этому второму этапу – я объединил Стоктон с Сакраменто, потому что НСВ возвращается в Сакраменто после Стоктона, но потом, совершив нападение в Модесто, он уже не возвращается в Сакраменто, не побывав прежде на востоке области залива. Он поочередно появляется в Модесто и Дейвисе. Между этими двумя городами сто десять миль езды. А между вторым нападением в Модесто и вторым нападением в Дейвисе промежуток всего двадцать два часа. Почему он ездит туда-сюда? Думаю, это как-то связано с работой. Он делает это не для того, чтобы сбить со следа полицию. По-моему, причина была связана с его работой, его посылали в Модесто или Дейвис, и он катался туда-сюда.

МИШЕЛЬ: Разница по времени всего двадцать два часа?

ПОЛ ХОУЛС: Двадцать два часа.

МИШЕЛЬ: Ого! Я и не знала, что так мало.

ПОЛ ХОУЛС: Так уж получилось в этих двух эпизодах, и только в них… В деле, касающемся Модесто, есть водитель такси, который вез странного мужчину из аэропорта. Тот вышел из машины, и в последний раз его видели направляющимся к стройке чуть южнее того места, где было совершено нападение. А в деле, связанном с Дейвисом, есть отпечатки подошв, ведущие от дома жертвы к аэропорту Калифорнийского университета в Дейвисе. Отпечатки подошв. Вот что я хочу вам сказать. Возможно ли, что это был НСВ, который летел в Модесто для одного нападения, а потом в Дейвис для другого?

МИШЕЛЬ: И эти перелеты были связаны с работой?

ПОЛ ХОУЛС: С работой. И если так, то кто он такой?

МИШЕЛЬ: Да.

ПОЛ ХОУЛС: Ну, обычный парень не летает на самолете.

МИШЕЛЬ: Не летает.

ПОЛ ХОУЛС: Обычный парень не рисует схем вроде «как бы мне распланировать этот земельный участок».

МИШЕЛЬ: Правильно.

ПОЛ ХОУЛС: Для этого надо быть человеком, располагающим средствами. А когда читаешь материалы дел НСВ, он не производит впечатления состоятельного человека, верно?

МИШЕЛЬ: Верно.

ПОЛ ХОУЛС: Вот этого я и не понимаю. По-моему, тут какое-то противоречие. Но вот такой он, НСВ. В нем все вводит в заблуждение.

МИШЕЛЬ: Значит, вы склоняетесь к мысли, что у него было больше средств?

ПОЛ ХОУЛС: Думаю, и есть… ну, я считаю так: если выяснится, что НСВ делал это не для школьного проекта, а действительно занимался освоением земельных участков и работал на застройщика, тогда он, по крайней мере, занимал в какой-нибудь компании положение на таком уровне, где от его слова зависело многое.

Так, это может быть Виллидж-Хоумс в Дейвисе. Виллидж-Хоумс – очень известный жилой район. Снимок Виллидж-Хоумс, который я вам показываю, по случайному совпадению был сделан с воздуха как раз между первым и вторым нападениями в Дейвисе. Так вышло, что эту фотографию сделали всего за восемь дней до нападения номер тридцать шесть. Вот как он выглядел. Взгляните на все эти новостройки чуть севернее места нападения. Я свожу вас туда и расскажу всю эту историю с аэропортом.

Пострадавшая из Стоктона, с которой я беседовал, работала на крупного застройщика в Калифорнийской долине. Она выполняла очень важную работу. Когда она забеременела, ей пришлось уйти из компании. Я показывал эту схему [карту из «домашнего задания»] одному моему другу, который работает в строительной сфере. Он сказал: «Это нарисовал профессионал… Он пользуется чертежными обозначениями». Вот такое мнение высказал эксперт. И я полностью ему доверяю.

МИШЕЛЬ: Думаю, вы правы. Мне не верится, что это фантазии.

ПОЛ ХОУЛС: Я так не думаю. Знаете, один ландшафтный архитектор из Калифорнийского университета в Дейвисе сказал: «Здесь присутствуют черты, характерные только для Виллидж-Хоумс».

МИШЕЛЬ: Вот как?

ПОЛ ХОУЛС: Да. Вы убедитесь в этом, когда мы выйдем. Виллидж-Хоумс – очень необычный район. Итак, НСВ приезжает сюда и совершает нападение. Могло ли быть так: НСВ приезжает в Виллидж-Хоумс, видит эти его особенности и включает их в план, над которым как раз работает?

МИШЕЛЬ: Точно. Как проект, который он потом представит со словами «слушайте, вот как надо сделать!» или что-нибудь в этом роде?

ПОЛ ХОУЛС: Ага.

Хоулс подъезжает к многоквартирному комплексу, где было совершено первое в Дейвисе нападение.

Это нападение, тридцать четвертое по счету, произошло примерно в 3.50 утра 7 июня 1978 года, через два дня после первого нападения НСВ в Модесто. Жертвой стала двадцатиоднолетняя студентка Калифорнийского университета в Дейвисе, жившая в многоэтажном многоквартирном доме, который Ларри Пул позднее назвал «структурной аномалией», поскольку это был единственный случай, когда НСВ совершил нападение в подобном жилище.

Он проник в квартиру на втором этаже через раздвижную застекленную дверь в патио. С этой жертвой он обращался особенно жестоко, несколько раз ударил ее по лицу, когда она начала сопротивляться. Насилуя ее, он бил ее головой об пол, результатом чего стал сломанный нос и сотрясение мозга.

Судя по некоторым фактам, это нападение, возможно, было более импульсивным, чем большинство других: НСВ надел не лыжную маску, а нейлоновый чулок; единственным оружием ему служили пилка для ногтей и отвертка, а футболку он, вероятно, надел наизнанку. Однако это преступление было несомненно нападением НСВ, судя по манере насильника выражаться и характерному элементу почерка: он вложил свой пенис в связанные руки жертвы и заставил его стимулировать.

ПОЛ ХОУЛС: Итак, первой жертвой в Дейвисе стала студентка Калифорнийского университета в Дейвисе. Специализация – текстильная промышленность.

МИШЕЛЬ: Это в тот раз видели, как он удирает со стоянки?

ПОЛ ХОУЛС: Угу. На черном «Камаро» или вроде того. Но я не уверен, что это был он.

Так, тут кое-что изменилось. Вообще-то я когда-то здесь жил.

МИШЕЛЬ: Вау! Так это университетское общежитие?

ПОЛ ХОУЛС: Это общежития за территорией кампуса. Кажется, в семидесятых они были другими. Это изменилось даже с тех пор, когда я здесь жил.

Хоулс останавливает машину, но не глушит двигатель.

ПОЛ ХОУЛС: Все эти ребята из университета. На бульваре Расселл одни студенты на велосипедах. Так что если он по каким-то причинам приехал в Дейвис, думаю, именно тогда он присмотрел кого-то и последовал за выбранной целью.

МИШЕЛЬ: Так, ясно.

ПОЛ ХОУЛС: Вот он видит девушку, которая почему-то привлекает его внимание, затем выясняет, где она живет. Вряд ли он рыщет по округе или залезает в дома. Это отклонение от его…

МИШЕЛЬ: Обычных методов.

ПОЛ ХОУЛС: Да.

Они едут к следующему месту – туда, где произошло нападение номер тридцать шесть. Это второе из трех нападений, совершенных в Дейвисе, оно случилось около 3.00 утра 24 июня 1978 года – через день после тридцать пятого для НСВ изнасилования в Модесто.

Жертвой стала тридцатидвухлетняя домохозяйка, муж которой лежал с ней в постели. Оба были связаны. В доме также находился десятилетний сын пары, которого преступник запер в ванной. Учинив разгром в доме, он вернулся за женщиной, увел ее в гостиную и изнасиловал. Перед уходом преступник забрал семнадцать банковских упаковок монет.

ПОЛ ХОУЛС: Въезжаем в Виллидж-Хоумс.

МИШЕЛЬ: Ясно.

ПОЛ ХОУЛС: Названия всех улиц – из «Властелина колец».

МИШЕЛЬ: О, правда?

ПОЛ ХОУЛС: Угу. Застройщик Майкл Корбетт имел тесную связь с «Властелином колец».

МИШЕЛЬ: «Тесную связь» – это значит…

ПОЛ ХОУЛС: Ну, был его большим поклонником.

МИШЕЛЬ: А, ясно. Фанатом.

ПОЛ ХОУЛС: Они с женой, Джуди Корбетт, рекламировали этот комплекс. Все эти дома… мы сейчас на улице, сюда выходят тыльные стороны домов. А фасады обращены к озелененной общей территории. Это для того, чтобы создать атмосферу сообщества. Так вот, выходят соседи. У них есть сады – общественные сады, озелененные пространства общего пользования.

МИШЕЛЬ: Значит, если ты студент, ты не можешь здесь жить?

ПОЛ ХОУЛС: Маловероятно. Нет, можно, конечно, но в то время эти дома были новыми. Студентам такое жилье не по карману.

Хоулс едет по улице, высматривая дом, где произошло нападение.

ПОЛ ХОУЛС: Итак, наша жертва… жила вот в этом доме. Прямо здесь, с правой стороны.

МИШЕЛЬ: Угу.

ПОЛ ХОУЛС: А все, что находится с этой стороны, в то время активно застраивалось. Здесь были длинные узкие непроезжие переулки, на которые город давно махнул рукой. А потом Корбетты убедили пожарных увести отсюда пожарные машины и показали всем: да, здесь все может быть по-другому. Я покатаю вас по округе, чтобы вы увидели некоторые особенности этих мест. Солнечная энергия. Все дома пассивно используют солнечную энергию. В то время это много значило.

Вот вам пример. Это пешеходный мостик через открытую дренажную канаву. И тот путь, которым прошел НСВ.

МИШЕЛЬ: Как вы узнали?

ПОЛ ХОУЛС: По отпечаткам подошв. Корбетт рассказывал мне, что вон та территория внизу была чем-то вроде песочницы. Каждый день он разравнивал ее граблями. После нападения пришел сюда, а тут на свежевыровненном песке отпечатки подошв. И он последовал по ним к дому жертвы, вокруг дома, через зеленую зону. Когда мы с ним беседовали, он заявил: «Ну, я же был бойскаутом, и мне особенно нравилось читать следы. Я постоянно тренировался». И вот он сказал: «Когда я увидел эти следы, я понял, что обязательно должен по ним пройти». Так что эти способности у него развиты больше, чем у среднестатистического человека. Не сказал бы, что он эксперт по поисково-спасательным операциям, но…

МИШЕЛЬ: Но он, похоже, знал, что делает.

ПОЛ ХОУЛС: Ага. Так вот, он объяснил, что эти следы тянулись вот здесь и уходили в эту сторону.

МИШЕЛЬ: А-а.

ПОЛ ХОУЛС: Это общественная зеленая зона.

МИШЕЛЬ: Постойте, так, значит, они сделали петлю вокруг?

ПОЛ ХОУЛС: Да, вот сюда он ушел и вернулся с этой стороны, и обошел вокруг дома жертвы, и эти же отпечатки были во дворе за ее домом.

МИШЕЛЬ: Интересная застройка. Никогда не видела ничего подобного.

ПОЛ ХОУЛС: Единственная в своем роде. Виллидж-Хоумс знаменит на весь мир. Франсуа Миттеран прилетал сюда на вертолете, чтобы увидеть его, таким необычным был этот район. Студенты отовсюду, да и застройщики тоже, съезжались сюда посмотреть на него. Знаете, что-то вроде этого: «Виллидж-Хоумс в Дейвисе? Мы тоже занимаемся девелопментом. Посмотрим, как они это делают и что мы можем у них позаимствовать». Его даже поместили на обложку журнала «Сансет». Здесь ездила на велосипеде Бетти Форд. Я привозил сюда жену, но она сказала: «Ни за что не стала бы здесь жить».

МИШЕЛЬ: Слегка отдает клаустрофобией.

ПОЛ ХОУЛС: Клаустрофобией, да, а еще здесь рай для злоумышленников. Ничего же не видно. То есть можно войти, напасть, уйти, и никто об этом даже не узнает.

Третья жертва – а я потом повезу вас туда – нашлась по соседству, вот прямо тут рядом. Так что все три нападения в Дейвисе были совершены очень близко друг от друга.

МИШЕЛЬ: Да, близко.

ПОЛ ХОУЛС: Один из интересных моментов – что эта жертва и третья жертва из Дейвиса по очереди подвозили друг друга на машинах. Их дети ходили в один и тот же детский сад. И это единственная связь между жертвами, о которой мне известно. Но ее так и не проработали как следует.

МИШЕЛЬ: Верно.

ПОЛ ХОУЛС: Никто не приходил побеседовать к этим пострадавшим. Может, НСВ увидел их вместе в машине, потому и выбрал, или это просто совпадение из-за близости домов?

МИШЕЛЬ: Правильно. А они знали, что это случилось с ними обеими? Или вы даже на этот счет не в курсе?

ПОЛ ХОУЛС: Даже на этот счет, да. Итак, НСВ вышел здесь… и пошел по этой стороне. Поначалу они упустили это: первый полицейский, которому Корбетт сказал: «Послушайте, я тут нашел следы», ответил: «Ну так ведь здесь обычное место для пробежек, и это довольно далеко. Вряд ли преступник припарковался здесь, а потом отправился аж туда, чтобы напасть». А следы вели сюда, по тропе через эту оливковую рощу, и вот сюда.

А это та же оливковая роща с другой стороны.

МИШЕЛЬ: Ясно. Так он мог припарковаться, скажем, прямо здесь на обочине?

ПОЛ ХОУЛС: А вот и нет. Потому что следы продолжались.

МИШЕЛЬ: Надо же! А не слишком рискованно? Ведь его могли заметить.

ПОЛ ХОУЛС: Поздно ночью? Тьма кромешная!

МИШЕЛЬ: Ясно. И он, наверное, был в темной одежде.

ПОЛ ХОУЛС: Я вот о чем: чем он занимался все это время? Он находился среди домов в жилом районе. Бродил по нему. Это, наверное, было еще более рискованно.

МИШЕЛЬ: Да. Наверное, да.

Хоулс проезжает еще дальше на территорию Калифорнийского университета в Дейвисе. Справа видны исследовательские корпуса, слева – сельскохозяйственные угодья.

ПОЛ ХОУЛС: Так он и шел по следу… пока не пришел сюда. Здесь я не проеду. Тут занимаются так называемой «биологией пчел». Проводят множество исследований, связанных с пчелами.

МИШЕЛЬ: Ах вот как.

ПОЛ ХОУЛС: Когда я впервые читал материалы дела, я не понял: подумал, это биология не пчел, а марихуаны[58]. Смотрю – вон там кампус, соображаю: «Ничего нет». Но, когда как следует проверили место, где потерялся след, оказалось, что отпечатки подошв в конце сворачивают налево. А там что? Вот… смотрите. Это аэропорт!

МИШЕЛЬ: О-о!

ПОЛ ХОУЛС: Так что теперь названиваю в аэропорты и спрашиваю: «Как вы ведете учет прилетающих и улетающих самолетов?»

Оба смеются.

ПОЛ ХОУЛС: Знаете, у меня такие наивные представления о полетах… каждый раз, когда куда-нибудь летишь, полагается заполнить план полета; прилетаешь в аэропорт – и там знают, где ты, и все такое. Но мне объяснили: «Нет-нет. Сюда может прилететь и улететь отсюда кто угодно. Мы понятия не имеем, что они здесь. Если прилетают после окончания рабочего дня, швартуют свой самолет. Идут по своим делам, потом улетают, и мы даже не знаем, что они здесь были».

МИШЕЛЬ: Вот так просто?! Как странно.

ПОЛ ХОУЛС: Итак, здесь мы имеем эпизод, произошедший через двадцать два часа после эпизода в Модесто. А в Модесто – того странного человека, которого забрали в аэропорту, высадили возле стройки, и он якобы направился к дому жертвы.

МИШЕЛЬ: А что в нем было странного, в этом человеке?

ПОЛ ХОУЛС: Таксист рассказал, что при нем была только сумка. Он сказал: «Отвезите меня к “Силвэн энд Медоу”». А потом: «Высадите меня прямо здесь». Вышел и направился туда, где, по словам таксиста, ничего не было, только дома строились. А потом следующее нападение… и у нас есть связь с аэропортом.

МИШЕЛЬ: Я все пытаюсь представить, у какого человека может быть такой самолет. Самолет ведь маленький?

ПОЛ ХОУЛС: Ну, маленький самолет открывает большие возможности. Знаете, те застройщики использовали многоместные корпоративные реактивные самолеты. Если же речь о хозяине маленького самолета, то есть не о миллионере и не о человеке с огромными средствами, но у него тоже есть…

МИШЕЛЬ: Ага.

ПОЛ ХОУЛС: Так вот, когда спрашиваешь застройщиков: «Если бы у вас был участок для застройки на другом конце штата, вы бы летали туда на самолете?» Они отвечают: «Да, летали бы. Летать самолетом очень дорого, но это вопрос престижа. Мы же хотим, чтобы нас считали преуспевающими, потому что у нас есть свой реактивный самолет. И мы иногда летали бы туда на нем, чтобы посмотреть, как строятся наши владения».

МИШЕЛЬ: Верно. Хм. А не было ли в каких-нибудь других эпизодах признаков связи с самолетом? Ну, например, не было ли у него навигационных приборов?

ПОЛ ХОУЛС: Нет, не припоминаю.

Хоулс ищет дом третьей жертвы в Дейвисе. Нападение номер тридцать семь произошло 6 июля 1978 года в 2.40 ночи. Потерпевшая, женщина тридцати трех лет, недавно разъехалась с мужем и лежала в постели одна, ее сыновья спали в другой комнате. НСВ пользовался ими как рычагом давления, угрожая убить их, если она не сделает то, что он скажет. Изнасиловав жертву вагинально и анально, НСВ принялся всхлипывать. За этим эпизодом последовал трехмесячный перерыв, после которого НСВ снова появился на востоке области залива Сан-Франциско.

ПОЛ ХОУЛС: Это был угловой дом. То есть последний в ряду. Кажется, этих домов тогда здесь еще не было. И тех, что позади, – тоже. А возле школы велась стройка. Итак, нападение было совершено здесь. В этих краях много строили… Вот он. Так… эту жертву подвозила на машине предыдущая жертва из Дейвиса.

МИШЕЛЬ: Ого, столько мест преступления гораздо ближе одно к другому, чем я думала. То есть некоторые далеко, но… в общем, интересно.

ПОЛ ХОУЛС: Точно. Ну, окрестности. Он знакомился с окрестностями. Данвилл очень компактный. Конкорд. Уолнат-Крик.

МИШЕЛЬ: Конечно, в смысле, Ранчо-Кордова… разве там не было рядом?

ПОЛ ХОУЛС: Да. Пусть и не совсем рядом, на расстоянии квартала. Через дом.

МИШЕЛЬ: Верно. То есть если идешь без штанов, значит, ты или живешь здесь, или рядом стоит твоя машина. Или ты вроде как спятил. Или все вместе.

ПОЛ ХОУЛС: Знаете, один тип, на которого я потратил уйму времени, серийный убийца Филлип Хьюз, в своих беседах с психиатром признавался: в старших классах он убегал из дома среди ночи – родители об этом понятия не имели, – голый забирался в соседские дома и воровал женскую одежду.

МИШЕЛЬ: И это было еще до того, как он стал прибегать к насилию?

ПОЛ ХОУЛС: Насколько нам известно, да. Он убивал животных. Ну, знаете… вся эта триада серийного убийцы [теория, согласно которой издевательства над животными, поджоги и энурез, кроме случающегося в раннем детстве, – признаки, указывающие на то, что ребенок вырастет склонным к сексуальному насилию].

МИШЕЛЬ: Да.

ПОЛ ХОУЛС: Но это было еще в старшей школе. Думаю, в этом есть определенное… удовольствие – выйти из дома без одежды.

МИШЕЛЬ: Да.

ПОЛ ХОУЛС: И потом, возможно, были и практические соображения, понимаете? Допустим, это его первое нападение, и он думает: «А как же быть со штанами? Просто не буду надевать их. Не хочу, чтобы они мешали».

МИШЕЛЬ: Ага, вот почему меня заинтересовало, что во многих случаях он убивал жертв тем, что попадалось под руку.

ПОЛ ХОУЛС: Ага. У него было оружие, но, когда он забивал жертв насмерть, он пользовался тем, что оказывалось на месте.

МИШЕЛЬ: А есть какие-нибудь отличительные черты у убийц, которые забивают жертв, от тех, которые поступают иначе?

ПОЛ ХОУЛС: Ну, забить насмерть и зарезать – в сущности, одно и то же. Знаете, это очень личное. Ты выплескиваешь всю жестокость и гнев на одного человека. Насчет удушения… Избиение голыми руками или удушение – все это…

МИШЕЛЬ: Значит, все, что делаешь руками, – это как бы одно и то же?

ПОЛ ХОУЛС: Да, одно и то же. В отличие от убийства из огнестрельного оружия – оно менее личное. И это легко. Убить, выстрелив из пистолета, может кто угодно. Издалека убить можно. Но физическая конфронтация с человеком – это уже личное. Знаете, мне случалось читать об убийцах, которые смотрели жертве в глаза, пока душили ее…

МИШЕЛЬ: Да…

ПОЛ ХОУЛС: Знаете, такие чувствуют себя равными Богу, потому что, по сути дела, от них зависит, будет жертва жить или умрет.

Фред Рэй

Мне не доставляет никакого удовольствия вторая чашка мерзкого кофе в кафе Кингсберга, штат Калифорния, в двадцати милях к юго-востоку от Фресно, – я пью его, слушая объяснения загадки, над которой годами ломала голову. Фред Рэй, дающий мне эти объяснения, – рослый, немногословный и говорит слегка в нос, как и подобает потомку нескольких поколений фермеров из Калифорнийской долины. Когда Рэй не жестикулирует своими длинными пальцами, чтобы подчеркнуть мысль, он складывает руки на груди, словно ученый. Его каштановые, почти без седины волосы на зависть густые и пышные для отставного детектива, отвечающего на вопросы о двойном убийстве тридцатипятилетней давности, которое он когда-то расследовал. Когда Рэй явился со своим потрепанным портфелем и гнусавым выговором времен Пыльного котла, у меня сложилось о нем не самое лестное впечатление. Ему хотелось встретиться пораньше, до того, как закончатся уроки у старшеклассников, объяснил он мне, но я не заметила ни единого посетителя моложе семидесяти в крошечном кафе на полдесятка столиков из толстого прозрачного пластика, с полками, уставленными шведскими безделушками (Кингсберг называют «Малой Швецией»), и узкой стеклянной витриной с разложенной в ней вразнобой выпечкой. Двое из немногочисленных посетителей кафе – жена Рэя и его пастор, который спрашивает, откуда я, хоть меня и не представили как гостью из другого города. Я отвечаю, что из Лос-Анджелеса.

– Добро пожаловать в штат Калифорния, – говорит пастор.

Но мое мнение о Рэе разом меняется с началом нашего разговора, когда он рассказывает, как служил детективом в управлении шерифа округа Санта-Барбара, особенно как допрашивал одного трудного подростка. На первый взгляд дети, преимущественно белые мальчики, почти не представляют угрозы. Неспешный темп жизни в приморском городке, населенном потомками финансовой аристократии, передается им, даже если они живут не в фешенебельном Хоуп-Ранч с его дорожками для верховой езды и частным пляжем, а в трейлерном парке на Холлистере. Все эти Гэри и Киты, лохматая шпана конца 1970-х, начинали учиться в старших школах Дос-Пуэблос или Сан-Маркос, но так и не заканчивали их. Они утаскивали выброшенные кресла на плантации авокадо и прятались там, покуривая выращенную в здешних краях травку. Целыми днями они болтались на пляже Хаскелс-Бич, по вечерам собирались вокруг костров, пьяные и уверенные, что здесь им ничто не грозит: они знали, что копы ни за что не станут спускаться с заросших полынью и кустарником утесов, чтобы разогнать пляжную тусовку. Проблемы, которые с ними возникали, были пустяковыми. Мелкими неприятностями. Однако Рэй выяснил, что все больше таких ребят втягивались в довольно жуткое занятие, которое они держали в тайне даже друг от друга: им доставляло удовольствие вламываться в чужие дома среди ночи.

Они болтались без дела. Подглядывали. Мысль об ограблениях пришла к ним позже. Из разговоров с ними Рэй узнал, что они гордились своей способностью проникнуть в дом, проползти по полу, потом подняться в темноте и уставиться на спящих людей. Рэй изумлялся подробностям, которыми они с ним делились.

– Мне всегда удавалось вызывать людей на откровенность, – говорит Рэй.

– Как это у вас получается?

Он разводит руками. Черты его лица почти неуловимо смягчаются.

– Знаете, в этом нет ничего удивительного, – говорит он заговорщицким и в то же время искренним тоном. – Всем когда-то хотелось увидеть, что происходит в чужом доме.

Звучит логично. Я киваю.

– Верно, – говорю я.

Но вдруг Рэй возвращается в прежнее состояние, к своему настоящему «я», и мне становится понятно, что он незаметно для меня стал держаться чуть более непринужденно и расслабил лицо, придав ему неофициальное выражение. Это уже не метод выжимания информации из подозреваемых силой, как показывают в «Законе и порядке». Неожиданное преображение было изумительным, я полностью купилась на него. Один из самых удачных приемов Рэя – широкая, непредсказуемая улыбка, полная противоположность азартному нетерпению, и потому особенно приятная. Он меня поймал и прекрасно понимает это. И усмехается.

– Им хотелось просто выговориться, причем так, чтобы не разозлить слушателя. А когда сидишь, не выражая никаких эмоций, и вроде как соглашаешься с ними, словно тебе чуть ли не нравится то, что тебе рассказывают, у них развязывается язык.

Вереница трудных детей и подростков, с которыми Рэй беседовал десятки лет назад, интересовала меня по вполне определенным причинам.

– Вы говорили с ними, с этими бродягами. Как думаете, мог среди них быть он? – спрашиваю я.

– Нет, – быстро отвечает Рэй. И добавляет осторожно: – Мог. – Но сразу же качает головой.

Он. Третье лицо в каждой проведенной мной беседе, безликий убийца, отпечатки теннисных туфель которого Рэй однажды заметил у себя в районе. Он прошел по его следу от окна к окну, за которыми неизвестный высматривал своих жертв. Рэй имел непосредственное отношение к расследованию дела серийного убийцы, подбиравшего автостопщиков, убивавшего их выстрелом в висок, а затем занимавшегося сексом с трупами. За время своей карьеры ему случалось стоять над обезглавленными телами и изучать ритуальные знаки, вырезанные на тронутой разложением коже молодой женщины. Однако единственным убийцей, от которого, как говорит сам Рэй, у него «волосы на затылке встали дыбом», был тот, кто привел меня сюда. Он.

Меня не удивило то, что Рэю не верилось, будто он мог беседовать с неустановленным человеком, которого я прозвала «Убийцей из Золотого штата». Каждый детектив, работавший по этому делу и согласившийся побеседовать со мной, утверждал то же самое. Они держали в руках заранее нарезанные им веревки и разглядывали в микроскоп его сперматозоиды. Они вновь и вновь воспроизводили аудиозаписи показаний, которые сделали под гипнозом свидетели и пострадавшие, чтобы услышать хоть какой-то намек, позволяющий установить его личность. В Орегоне один детектив через несколько десятков лет после выхода в отставку ждал, спрятавшись в лесу у дома подозреваемого, когда вынесут мусор, чтобы взять образцы ДНК. «Убийца из Золотого штата» не давал им покоя во сне. Он разрушал их браки. Проникал настолько глубоко в их сознание, что им хотелось или приходилось верить: если бы они взглянули ему в глаза, то сразу поняли бы, что это он.

«Ты становишься кем-то вроде собаки-ищейки, – объяснял мне один детектив. – Я уверен: если бы он прошел мимо меня в торговом центре, я бы сразу это понял».

Я объясняю Рэю, что интересуюсь его воспоминаниями о трудных подростках, потому что недавно побывала в Голете, городе в восьми милях к западу от Санта-Барбары на Центральном побережье Калифорнии, где убийца совершил три нападения с 1979 по 1981 год. Все три нападения произошли в самом обычном районе на северо-востоке Голеты площадью менее двух квадратных миль. Отпечатки подошв и материал для связывания, случайно выпавший из карманов преступника, свидетельствовали о том, что он двигался вдоль речки Сан-Хосе-Крик, узкая долина которой начинается в горах к северу оттуда и петляет между рядами домов типовой застройки, пока наконец речка не впадает в Тихий океан. Все его жертвы жили поблизости.

Я прошла вдоль русла этой реки, рассказываю я Рэю, и поразилась тому, насколько заманчивой могла показаться эта заросшая тропа в тени огромных раскидистых деревьев, между обросших мхом камней, для мальчика-подростка, выросшего в пригороде – диковатого, не получающего родительской любви и заботы, отчаянно ищущего убежища. На ветках платанов болтались веревочные качели. Взрослые, выросшие по соседству, рассказывали мне, что в середине 1970-х несколько мальчишек проложили там трассу для гонок на велосипедах. Там были тайные туннели и забетонированные сточные канавы, где дети катались на скейтбордах. Освещение отсутствовало, тропа петляла, с нее было легко сбиться. Словом, это было одно из таких мест, о которых знают лишь те, кто много времени проводил там в детстве.

– Особенно если вспомнить первое нападение на Куин-Энн-лейн, – говорю я. Дом на Куин-Энн-лейн даже не виден с улицы, так как стоит за другим строением. Его можно заметить лишь с тропы, которая идет вдоль ручья.

При упоминании о 1 октября 1979 года, дне нападения на Куин-Энн-лейн, деловитое выражение лица Рэя становится жестким.

– Знаете, ведь в ту ночь его могли поймать, – говорит он.

Именно в ту ночь преступник понял, что должен убивать. В ту ночь выжившие жертвы и их сосед, отдыхавший после дежурства агент ФБР, преследовали подозреваемого, а тот удирал от них на краденом велосипеде. Я прошла по пути бегства и преследования и остановилась у того места, где агент упустил преступника. Полицейский по рации связался с помощниками шерифа, и те спешили на подмогу. Я так и не поняла, как вышло, что преступника не арестовали.

– Я знал, что произойдет, – говорит Рэй и качает головой. – Я точно знал, что сделают помощники.

Они позволят ему улизнуть.

«Тот самый»

Более чем тридцатилетняя связь Джима Уолтера[59] с делом НСВ началась в Данвилле, рано утром 2 февраля 1979 года, когда его разбудил свет фонарика помощника шерифа округа Контра-Коста Карла Фаббри. Уолтер объяснил, что съехал на своем сером «Понтиаке Леман» 1968 года с межштатного шоссе номер 680, чтобы подремать после работы – он служил тормозным кондуктором на Западной Тихоокеанской железной дороге. Фаббри не поверил его словам. Машина Уолтера была припаркована на Камино-Тассахара, в добрых полутора милях от шоссе. Зачем тащиться так далеко, только чтобы вздремнуть? Он внимательно посмотрел, сонные ли глаза у Уолтера. Фаббри был настороже. Он патрулировал окрестности, потому что накануне ночью так и не догнал здесь подозрительного типа. За пять месяцев до этого самый одиозный преступник-призрак Сакраменто, «Насильник с востока», перебрался на семьдесят миль к юго-востоку, в эти места. Четыре нападения. Самой недавней жертвой, в декабре, стала тридцатидвухлетняя разведенная женщина, живущая в угловом доме возле тропы «Айрон хорс ридженэл». «Тебе нравится, когда на тебя стоит? – шепотом спрашивал ее преступник. – Тогда почему же у меня встает каждый раз, когда я тебя вижу?» Нападение было совершено на расстоянии чуть больше мили от того места, где припарковался Уолтер.

Помощник шерифа Фаббри велел Уолтеру не двигаться и начал пробивать его по базе. Парень значился там в связи с серьезными нарушениями ПДД. В его досье обнаружилось задержание с незначительным количеством марихуаны в Сакраменто двумя годами ранее. Ему исполнился двадцать один год, рост пять футов десять дюймов, вес 150 фунтов. В общем, если не в деталях, все выглядело неплохо. Фаббри с напарником объявили Уолтеру, что он задержан. Он вяло протестовал, как обычно при задержании, пока напарник Фаббри не достал «Поляроид», чтобы сделать положенные в таких случаях снимки. Вот тогда Уолтер взбеленился, и Фаббри пришлось применять физическую силу. Это выглядело странно. У парня уже был привод. Почему же он взбесился из-за того, что его хотели сфотографировать? Чтобы сделать снимок, полицейским пришлось придерживать его голову.

По пути в тюрьму Уолтер вел странный, преимущественно односторонний разговор с арестовавшими его полицейскими.

– Настоящих преступников никто никогда не ловит, – говорил им Уолтер. – Они всегда ускользают.

Уличающих его совпадений становилось все больше и больше. Когда у Уолтера спросили адрес, он назвал Саттер-авеню в Кармайкле, Ист-Сакраменто. Один из помощников шерифа припомнил, что видел приметную машину, похожую на машину Уолтера, в соседнем Сан-Рамоне примерно во время нападения НСВ в тех краях. Вскоре после ареста Уолтер разбил машину и купил новую. Он молчал, когда его допрашивали следователи спецгруппы НСВ, у него был адвокат, нанятый его матерью – властной женщиной, называвшей своего взрослого сына «мой Джимми». С инспектором, наблюдающим за условно осужденными, у нее чуть не дошло до драки. Адвокат объявил следователям, что его клиент не будет сдавать образец слюны, потому что «это может стать инкриминирующим свидетельством». Спецгруппа продолжала давить на Уолтера. Уолтер по-прежнему сопротивлялся. Он сам сообщил, что кровь у него второй группы, а размер обуви – девятый, как и у НСВ. Наконец в августе его вызвали из квартиры его подружки и сказали: полиции известно, что она выращивает марихуану. Ему предоставили выбор: либо немедленно жуй марлю и сдавай образцы слюны, либо мы ее арестуем. Он согласился на первое.

По результатам анализа слюны Уолтер был исключен из числа подозреваемых. Он оказался секретором. А НСВ был несекретором. Группа потеряла к нему интерес и занялась другими мерзавцами.

Через тридцать с лишним лет Пол Хоулс поставил его исключение из числа подозреваемых под сомнение. Как ветеран криминалистической работы, он знал, что в те времена метод анализа на статус секретора оставлял желать лучшего. В 1980-х годах эксперты по контролю за качеством обнаружили в нем серьезные недостатки. В последующие годы ученые также выяснили, что небольшой процент населения относится к аберрантным секреторам – лицам, у которых маркеры групп крови присутствуют в одних видах секреции, но отсутствуют в других. Хоулс считал неоправданным исключение человека из числа подозреваемых на основании одного только секреторного статуса.

Кроме того, у Хоулса имелось преимущество ретроспективного подхода по прошествии тридцати лет. Теперь о НСВ было известно гораздо больше. Хоулс мог открыть гугл-карты на своем компьютере и пролететь над местами нападений и подозрительных обстоятельств в хронологическом порядке, совершить головокружительный полет от желтой кнопки и миниатюрной голубой машинки до человечков, обозначающих найденные отпечатки ног или свидетелей. Мог регулировать скорость и высоту. Мог проследить путь убийцы своими глазами, сидя за столом. Этот зигзагообразный путь казался произвольным, но только не для «Того самого».

Хоулс жалеет, что не перешел в следователи двадцать лет назад, когда у него впервые возникло такое искушение. Определенность победила. Он воспитывал двоих маленьких детей и делал карьеру в криминалистике. При взгляде на него сразу становится понятно, почему он как никто другой подходит на роль руководителя. У него, светловолосого и подтянутого, привлекательное добродушное лицо. Он никогда не морщится и не закатывает глаза. Его родители родом из Миннесоты, и в его речи еще сохранился намек на растянутые «о». Однажды я упомянула Руперта Мердока, и он пожал плечами: это имя ему ни о чем не говорило. «Мы вращаемся в разных кругах», – сказал он. Глядя на этого человека, ни за что не подумаешь, что его родители подарили ему книгу «Убийства на сексуальной почве: модели и мотивы» в знак уважения к его работе.

Когда-то анализ ДНК требовал многочасового изнурительного ручного труда. Например, в случае сексуального нападения нужно было достать из пробирки ватную палочку, выделить сперматозоид из образца спермы и определить маркеры ДНК с помощью дот-блоттинга, используя белые полоски, планшеты и специальные буферные растворы. По мере развития технологий все большую часть работы выполняли роботы-манипуляторы и приборы. В свою очередь, Хоулс уделял больше внимания давним нераскрытым делам. И полагал, что Уолтер мог оказаться «Тем самым».

Впервые Хоулс увидел «домашнее задание» в хранилище вещдоков управления шерифа весенним днем 2011 года, во время поисков лыжной маски, принадлежавшей Уолтеру. Он знал, что в то время, когда Уолтер еще числился подозреваемым номер один, следователи спецгруппы допрашивали его друга, вместе с которым его арестовали за торговлю марихуаной в Сакраменто в 1977 году. Этот друг отдал им несколько вещей Уолтера, в том числе черную лыжную маску. ДНК-профиля Уолтера в базе данных не оказалось, и Хоулс подумал, нельзя ли получить материал для анализа ДНК из волос или клеток кожи, взятых с маски.

Увы, сам Уолтер пропал из виду. Исчез с лица земли. В 2003 году он не явился в суд по обвинению в правонарушении, связанном с бытовым насилием, и был выдан ордер на его арест. В июне 2004 года его временно лишили водительских прав. После этого его след обрывался. У него не было кредитной истории. Ничего не удалось узнать о смене им мест работы. Он не получал никаких пособий. Хоулс всячески пытался восстановить бурную и запутанную биографию Уолтера. Он запросил и получил сведения об Уолтере, относящиеся ко времени его учебы в школе, и с интересом отметил, что в шестом классе его классным руководителем был мужчина – довольно редкое явление в то время. Хоулс связался с этим учителем по телефону. Пожилой мужчина сказал, что не помнит Уолтера. Но многократное переписывание фраз входило в число его методов наказания, добавил бывший учитель.

Он также упомянул, что лет десять назад неизвестный мужчина позвонил ему и спел песню «Свобода не дается даром»[60], которую он заставлял петь в классе непослушных детей. «Помни об этом», – добавил звонивший и повесил трубку. Этот звонок так обеспокоил учителя, что он сменил номер и позаботился о том, чтобы его не внесли в телефонные справочники. Он сказал Хоулсу, что, к сожалению, больше ничем не может помочь.

Хоулс разыскал текст этой песни Пола Колвелла.

«Жил-был генерал, и звали его Джордж, – начиналась четвертая строфа, – с маленьким отрядом в Вэлли-Фордж».

Рон Грир[61] тоже мог оказаться «Тем самым». Он выкуривал по три пачки в день, жил в запущенной квартире, а когда к нему пришли и как бы между прочим предложили сигареты его любимой марки, не сделал ни одной затяжки. Он держался настороженно. Детектив из управления шерифа Сакраменто Кен Кларк с напарником делали все, что могли, лишь бы он немного успокоился. Уходить без свежих материалов для анализа ДНК они не собирались. Но Грир отказался даже глотнуть воды из предложенной ему бутылки. Он знает, что к чему, сообразил Кен. Имеет представление о методах экспертизы и нервничает. Наверняка он – «Тот самый».

На Грира они вышли через дополнительный отчет тридцатилетней давности. Многие следователи разделяли убеждение, что имя НСВ затерялось среди документов, нацарапанное во время остановки машины или указанное в отчете о каком-то подозрительном происшествии. Его алиби оказалось либо железным, либо паршивым, но его признали удовлетворительным. Кен с напарником начали методично просматривать давние отчеты. Одним из первых всплыло имя Грира.

Его остановили, когда он вел машину, желтый двухдверный «Датсун», в южном направлении по бульвару Санрайз в 4.27 утра 15 апреля 1977 года, через несколько минут после того, как стало известно о совершенном НСВ изнасиловании всего в нескольких кварталах от того места. Он сообщил полиции, что едет на работу и что он уборщик на заводе, где перерабатывают рис. Остановившие его копы отметили, что вел он себя чрезвычайно спокойно и был настроен на сотрудничество. Когда багажник его машины открыли, интерес полицейских усилился. Грир согласился на обыск его жилья. Его мать недавно умерла, объяснил он полицейским, и теперь он живет у сестры. Или, точнее, в принадлежащем его сестре разбитом грузовом трейлере глубоко в кустах на крутом склоне холма в Фэр-Оукс. Длина трейлера не превышала восьми шагов, в нем было невозможно выпрямиться во весь рост. Для того чтобы счесть его причастным к предыдущим изнасилованиям, совершенным НСВ, его алиби выглядело слишком убедительным. И все-таки следователи, работавшие с Гриром, так и не списали его со счетов. Они не могли избавиться от воспоминаний о том, что нашли у него в машине.

Вот почему Кен с напарником разыскали его тридцать лет спустя. Теперь у Грира имелись серьезные медицинские проблемы. И все-таки воды не надо, спасибо. И сигарет тоже. Наконец терпение и уловки гостей иссякли, и они убедили его лизнуть конверт. И на всякий случай незаметно сняли пробы с дверных ручек его машины.

Грира остановили весенней ночью 1977 года, после очередного нападения НСВ, потому что в целом он подходил под описание внешности преступника: был белым мужчиной лет двадцати пяти, ростом пять футов девять дюймов и весом 150 фунтов. Первым, что высветили своими фонариками патрульные, стал пластиковый флакон с лосьоном для рук на переднем сиденье его машины. На приборной панели с пассажирской стороны валялась белая маска вроде тех, какими пользуются маляры или хирурги. Когда открыли багажник, в нем нашлась веревка в открытой целлофановой упаковке. И пара теннисных туфель.

А еще – два больших закрывающихся пакета. В них обнаружились пистолет и охотничий нож.

Кен с напарником отправили взятые у Грира образцы ДНК в криминалистическую лабораторию. И стали ждать. Наконец результаты пришли.

Невероятно. Грир не «Тот самый».

Как я уже говорила, когда зацикливаешься на подозреваемом, это сродни чувству слепой любви. Поле зрения суживается до единственного лица. Мир и его приземленные шумы становятся невнятной звуковой дорожкой к безмолвному байопику, который постоянно редактируешь в своих мыслях. Никакого количества информации по объекту твоей одержимости не будет достаточно. Ты жаждешь еще и еще. Отмечаешь, какая обувь ему нравится, даже благодаря гугл-картам ездишь вокруг его дома. Скатываешься к безудержной предвзятости. И к проекциям. Белый мужчина средних лет, который, улыбаясь, режет торт, украшенный свечками, на фото, выложенном в «Фейсбуке», не отмечает свой день рождения – он преступник с ножом в руке.

Впервые я уловила эти параллели, когда усталый Ларри Пул признался мне, что «лучше чувствовал» подозреваемых, когда впервые столкнулся с делом «Настоящего ночного охотника» в 1997 году в качестве детектива, занимающегося «висяками» в округе Ориндж. В то время он был «новичком», сказал он, и эти слова человека с осунувшимся лицом прозвучали как признание ловеласа средних лет, ожесточенного превратностями любви.

Пул вспоминал один из первых моментов ликования летом 2001 года, когда его вызвали к заместителю шерифа. Такие вызовы всегда означали хорошие новости. Когда он вошел, вся группа обернулась к нему с улыбками: капитан, лейтенант, административный персонал и, главное, Мэри Хун, криминалист из округа Ориндж, которая занималась ДНК-профилем «Настоящего ночного охотника». Хун работала в другом здании.

Не успев закрыть дверь, Пул вскинул в воздух сжатый кулак: «Да!» К тому времени он работал над этим делом не переставая – пожалуй, даже как одержимый, – целых три года.

Совпал отпечаток пальца, сообщил ему заместитель шерифа. Отпечаток, оставленный на лампе в одном из домов Данвилла, где НСВ совершил нападение, по-видимому, принадлежит убийце. Потерпевшая слышала, как он включал свет; лампу недавно распаковали, поэтому на ней не было ничьих других отпечатков. Вышедший в отставку следователь из Контра-Косты выудил из материалов дела давнюю копию отпечатка и недавно прислал ее в округ Ориндж.

– Превосходно! – обрадовался Пул.

Подозреваемый умер своей смертью пять лет назад, продолжал заместитель шерифа и пододвинул к Пулу досье. Пул, который знал об убийце больше, чем кто-либо из присутствующих, открыл папку. Все выжидательно уставились на него. Пул ощутил первый укол разочарования.

– Ну вот… Не нравится мне его возраст, – заявил Пул.

Подозреваемый родился в 1934 году. Пул продолжал листать досье. Криминальное прошлое этого типа ему тоже не понравилось. Обвинения в незаконном ношении оружия. В незаконном обороте наркотиков. В ограблении банка. Участие в программе защиты свидетелей. Теперь Пул уже сильно сомневался на его счет. И чувствовал, как изменилось настроение присутствующих.

– Как подозреваемый, он мне неинтересен, – признался Пул. – Но кто знает, может, потому мы его и не нашли. Он не такой, как мы себе представляем.

– Выясните, где похоронен этот человек, – распорядился заместитель шерифа.

– Понял, шеф, – ответил Пул.

Пул выяснил, что умерший подозреваемый приходился другом бойфренду потерпевшей. Мужчины поссорились за несколько дней до нападения. Примерно в то же время у жертвы и ее бойфренда украли стереопроигрыватель, и Пул предположил, что эту кражу совершил подозреваемый – вероятно, чтобы отомстить другу за их ссору. Должно быть, лампу он задел именно тогда, когда явился в дом за стерео. Он оказался не убийцей, а просто плохим другом с замашками грабителя.

Но начальство Пула требовало определенности.

– Мы выкопаем его и проверим ДНК, – решил заместитель шерифа.

Пул сел в самолет и полетел в Балтимор на эксгумацию. Впервые сотрудники управления шерифа округа Ориндж эксгумировали подозреваемого: с жертвами это делать уже приходилось, а с подозреваемыми – никогда. Эксгумации содействовала полиция Балтимора. Когда вскрыли гроб, раздалось короткое шипение – по словам Пула, как будто вскрыли гигантскую банку «Пепси». Труп сохранился на удивление хорошо, только покрылся плесенью. Но запах…

– Представьте себе запах самого сильного разложения, усиленный в десять раз, – пояснил Пул.

Неудивительно, что детективы из полиции Балтимора сразу зажгли сигары, едва явившись на место, где был похоронен этот человек.

Пул собрал зубы и волосы подозреваемого к себе в ручную кладь. Бедренную кость и частицы плоти сложили в коробку со льдом, которую сдали в багаж в аэропорту. Уже прилетев в округ Ориндж и забирая эту коробку с багажной ленты, Пул обнаружил, что она подтекает.

Анализ ДНК подтвердил подозрения Пула. Умерший человек, оставивший отпечаток пальца, не был «Тем самым».

Дуг Фидлер[62] был просто обязан оказаться «Тем самым».

Письмо, подписанное «Джон Доу»[63], появилось в ящике моей электронной почты в одну минуту первого ночи. Джон Доу так и не объяснил свое пристрастие к анонимности. Писал он по другому поводу: в одном подкасте он услышал, как я рассказываю про это дело, и хотел поделиться информацией, которую считал важной. «Worldcat.org – ценный поисковый инструмент, если надо найти, в каких библиотеках есть конкретная книга или медиа. Если искать «Внезапный ужас» дет. Кромптона, поисковик выдает следующие локации: Сейлем, Орегон, Пост-Фоллс, Айдахо, Хейден-Лейк, Айдахо, Сидней, Небраска, Лос-Гатос, Калифорния. Может быть, НСВ-ННО воспользовался библиотекой там, где живет, чтобы заполучить книгу и не покупать ее в Интернете?»

Любопытная мысль. «Внезапный ужас» издан за счет автора; маловероятно, что он найдется в любой библиотеке, если пользователь не сделал конкретный запрос о приобретении этой книги. Я была практически уверена, что знаю, кто запросил ее в Орегоне и Калифорнии (детективы в отставке), поэтому сосредоточилась на Айдахо и Небраске. Знала я и то, что библиотеки не станут делиться со мной информацией о своих пользователях, поскольку им важно сохранить их приватность. Я уставилась в компьютер. Пустая строка запроса ждала, когда я найду способ воспользоваться ею. И я решила ввести в строку соответствующие почтовые индексы вместе с названием группы, в которую, как мне казалось, НСВ мог попасть в прошедшие годы: «сексуальные преступники, состоящие на учете».

Примерно час я прокручивала сделанные при аресте фото извращенцев и злоумышленников. Это занятие казалось мне напрасной тратой времени. Но потом я увидела его. И пережила вспышку – первую с тех пор, как занялась расследованием этого дела: ты!

Я впилась взглядом в подпись под фотографией. Дуг Фидлер, родился в 1955 году. Рост и вес подходящие. Родом из Калифорнии, в конце 1980-х был судим там за несколько сексуальных преступлений, в том числе за изнасилование с применением силы или угроз, а также за развратные действия и совращение ребенка до четырнадцати лет.

Заглянув на генеалогический сайт, я узнала, что его мать родилась в большой семье в округе Сакраменто. Мой пульс учащался с каждой новой порцией собранных сведений. В начале 1980-х годов, а может, и раньше, она жила на севере Стоктона, неподалеку от мест, где СНВ совершил изнасилования. Адреса бывшей жены Дуга были разбросаны по всему округу Ориндж, в том числе в Дана-Пойнте, всего в 1,7 мили от дома, где убили Кита и Патти Харрингтон.

На его руке вытатуировано животное, которое легко можно было принять за быка (под гипнозом одна девушка, которая видела НСВ у себя дома, вспомнила татуировку у него на предплечье – ей показалось, что это бык, как на этикетке пива «Шлиц»).

Я поискала его имя в архиве новостей «Гугла». И чуть не выпрыгнула из кресла, когда увидела результаты. Статья в «Лос-Анджелес таймс» за август 1969 года подробно рассказывала, как девятнадцатилетнего парня ударил по голове сковородкой и зарезал насмерть его сводный младший брат, который пришел на помощь матери во время семейной ссоры. И кто же был этот младший брат? Дуг Фидлер.

Избиение. Нож. Совершая преступления, НСВ творил немало странного, но, по-моему, наиболее дико выглядели его всхлипы и слезы. И эти редкие жалобные крики вперемешку со всхлипами: «Мамочка! Мамочка!»

Теперь Дуг жил с престарелой матерью в маленьком городке в Айдахо. Гугл-карта показала скромный белый домик, окруженный разросшимся бурьяном.

Я не написала об этом прямо, но, отправляя по электронной почте Пулу письмо насчет Дуга Фидлера, была почти уверена, что преподношу ему убийцу.

«Хорошая находка, – ответил Пул. – И профиль, и физические данные. Я только что выяснил, что его исключили по ДНК (CODIS)».

Несколько часов назад я словно летела по улице и не видела никаких препятствий на своем пути, будто все время попадала на зеленый сигнал светофора. А теперь у меня развалилась коробка передач. И я поняла, что мудрость путешественника во времени может быть обманчивой. Мы возвращаемся в прошлое, вооруженные большим объемом информации и суперсовременными технологиями. Но если технических новинок в нашем распоряжении слишком много, это становится опасным. Обилие информации означает, что будет притянуто и связано вместе больше обстоятельств. Возникает искушение создать своего злодея из многочисленных деталей. И это понятно. Мы ведь заняты поиском закономерностей, все до единого. Мельком увидев неясный силуэт, мы хватаемся за него, а иногда продолжаем цепко держаться уже после того, как следовало бы избавиться от обузы и двигаться дальше.

«Продолжайте присылать мне таких подозреваемых!» – написал Пул.

Он пощадил мое самолюбие. Он уже это проходил. Выслушав, в какое волнение приводили его некоторые подозреваемые, когда он только взялся за это дело, я спросила, как он обычно реагирует на такие находки сейчас, спустя пятнадцать лет. Пул жестами изобразил, будто берет отчет и просматривает его – молча и тщательно.

– Ясно, – наконец коротко произносит он и делает вид, что возвращает отчет в стопку, к остальным документам.

Но мне довелось увидеть, как он воспроизвел и другой момент – когда вошел в кабинет начальства и увидел собравшуюся там группу ожидавших его людей, когда находился на грани мгновения, о котором можно мечтать все годы работы в полиции, но так и не дождаться.

Я помнила, как быстро он иногда отвечал мне по электронной почте, когда наклевывалось что-то интересное.

Я видела, как он когда-то вскинул высоко вверх сжатый кулак и воскликнул: «Да!» И знала, что втайне он с нетерпением ждет, когда этот момент повторится.

Лос-Анджелес, 2014 год

– Что люди забывают из «Рокки», так это первую сцену, где он выходит на тренировку. Ноги подводят его. Он уже не тот, что был раньше. Ему холодно. Его мотает. Он едва может подняться по лестнице.

Пэттон пытался поднять мне настроение, рассказывая про «Рокки». Я то и дело заводила с ним разговоры о тупиках. Сколько их должен встретить на своем пути среднестатистический человек, прежде чем он наконец сдастся?

– Но Рокки продолжает вставать каждое утро и заниматься. Снова и снова. Вот так и с давними нераскрытыми делами. Вкладываешь в них все свое время и силы. Названиваешь повсюду. Роешься в коробках. Вытягиваешь информацию. Берешь пробы. А потом – очередное «нет». Но нельзя допустить, чтобы это убило тебя. На следующее утро надо проснуться, выпить кофе, навести порядок на рабочем столе и начать все сначала.

Пэттон говорит и о себе, поняла я, о том, как он продолжал выходить на сцену, будучи еще молодым комиком, выходить бесплатно, к враждебно настроенным зрителям. В нем была та самая одержимость, и он питает пристрастие к историям о людях, которые действуют так же. Порой, когда он стоит у раковины и моет посуду, я замечаю, как его губы шевелятся, но совершенно беззвучно.

– Что это ты делаешь? – однажды спросила я его.

– Отрабатываю шутку, – ответил он.

Начать еще раз. Постараться, чтобы получилось лучше. И повторить.

– Если помнишь, Рокки не победил Аполло Крида, – сказал Пэттон. – Но поразил его и весь мир тем, что отказался сдаться.

Мы ужинали, отмечая восьмую годовщину нашей свадьбы. Пэттон поднял бокал. Я видела, что он надеется встряхнуть меня, вывести из безвольного оцепенения после тупиков.

– Впереди тебя ждет целый полицейский фотоархив злодеев, – напомнил он.

– Перестань! Не говори так.

Я знала, что он желает мне добра. Но не могла вообразить себе это будущее – или отказывалась вообразить.

– Не нужен мне фотоархив злодеев, – заявила я. – Мне нужен только один.

Едва выговорив эти слова, я поняла, насколько скорбно они прозвучали. А я просто не могла себе представить, что после НСВ мне когда-нибудь вновь захочется заняться лихорадочными поисками, лететь, задыхаясь, на зеленые сигналы светофоров, только чтобы снова и снова наткнуться на глухую стену.

Пэттон достал из-под стола подарок, красиво завернутый в старинную упаковочную бумагу. Он замечательно выбирает презенты. Обожает находить молодых художников и мастеров и непосредственно участвовать в процессе создания уникальных, ни на что не похожих даров. Однажды он преподнес мне то, что мы в шутку называем моим «символом бездействия»: фигурку, изображающую меня сидящей на постели в пижаме, со стаканом ванильного латте из «Старбакса» и открытым на ноутбуке моим сайтом о реальных преступлениях. В другой раз он заказал молодому художнику по металлу деревянную коробку. На бронзовой пластинке изображен дом, где мы прожили семь лет. А внутри – несколько потайных миниатюрных ящичков, и в каждом лежат напоминания о нашей совместной жизни – корешки билетов, записки на стикерах.

В прошлом году он заказал художнику Скотту Кэмпбеллу три маленьких акварели, изображающих меня в противостоянии с пресловутыми криминальными личностями. На одной акварели я держу чашку кофе и в упор смотрю на киллера по прозвищу «Зодиак». На другой – с блокнотом на изготовку намереваюсь допросить скандально известного угонщика самолета Д. Б. Купера. На третьей у меня в руках ноутбук, на губах улыбка, и я стою лицом к лицу с «Тем самым» – моим заклятым врагом в маске, таинственным НСВ.

Я открыла подарок этого года. Пэттон заказал для моей статьи, опубликованной в журнале «Лос-Анджелес», профессиональный переплет и специально изготовленный черный футляр. В футляре имелось отделение, где можно хранить самые важные заметки по моей теме.

В нижнем кармашке лежал компакт-диск с записанным на нем интервью, которое я дала местному новостному каналу.

Лишь позднее я поняла, что два года подряд мои подарки на годовщину свадьбы были тем или иным образом связаны с НСВ.

Но даже не это было признаком того, насколько важное место НСВ занял в моей жизни. А тот факт, что я совсем забыла о годовщине и не приготовила Пэттону даже открытки.

Сакраменто, 2014 год

Хоулс неустанно рылся в прошлом Уолтера. Дом родителей Уолтера на Саттер-авеню в Кармайкле располагался в центральной буферной зоне, вокруг которой НСВ совершал вылазки. В середине 1970-х Уолтер помогал своей матери в работе, связанной с управлением жилым комплексом для малообеспеченных в Ранчо-Кордова: один из домов комплекса находился рядом с местом нападения НСВ. Хоулс выяснил, что в мае 1975 года Уолтер попал в серьезную дорожную аварию в Сакраменто, в результате которой у него на лице появились шрамы. Жертва номер семь пыталась применить реверсивную психологию и уверяла НСВ, что он хорош в сексе. Он ответил, что его всегда высмеивали за маленький размер – вероятно, ответил искренне, так как был и вправду не слишком щедро одарен природой. НСВ также сообщил этой женщине, что с его лицом «кое-что случилось».

Четыре нападения были совершены в полумиле от старшей школы Дель-Кампо, где учился Уолтер. Отец одной из жертв преподавал во вспомогательной школе, куда Уолтер перевелся, бросив Дель-Кампо. В 1976 году Уолтер работал в ресторане «Блэк ангус», который двое пострадавших упомянули в беседе с детективом, объяснив, что часто там ужинают.

Уолтер начал службу на Западной Тихоокеанской железной дороге в 1978 году; по работе он бывал в Стоктоне, Модесто и проезжал через Дейвис (по пути в Милпитас), как раз когда НСВ начал распространять зону своих действий на эти территории. В августе 1978 года Уолтер получил два штрафа за превышение скорости в Уолнат-Крик. Нападения НСВ на востоке области залива Сан-Франциско начались два месяца спустя. Суд по одному из штрафов за нарушение ПДД, выписанному Уолтеру в Уолнат-Крик, состоялся за две недели до нападения в этих местах.

В 1997 году Уолтера остановили за проезд на знак, требующий остановки. У него на поясе нашли два ножа для стейков в обмотанных скотчем ножнах. В судебных документах времен его ареста за бытовое насилие записано, что он угрожал бывшей жене, говоря: «Я тебя искромсаю на мелкие кусочки».

«Молчи, а то искромсаю», – говорил НСВ. Он часто угрожал отрезать жертвам уши, пальцы ног или рук.

Уолтер либо умер, либо прилагал титанические усилия, чтобы его не нашли. Хоулс регулярно обзванивал судмедэкспертов с вопросом, не попадались ли им неопознанные тела с похожими приметами. Наконец он разыскал единственного ребенка Уолтера – его жившую отдельно дочь. Детектив из следственного отдела Контра-Косты объяснил ей, что ее отца разыскивают, потому что ему причитаются деньги со времен тюремного заключения в 2004 году. Дочь ответила, что не разговаривала с Уолтером с 2007 года. Однажды он звонил ей из телефона-автомата, сказала она. В то время он бродяжничал в Сакраменто.

Хоулс обратился в правоохранительные органы Сакраменто с просьбой поднять бумаги по Уолтеру, если такие найдутся: у бомжей часто возникают мелкие трения с полицией. Если Уолтер бродяжничает в Сакраменто, его имя наверняка упоминается в каком-нибудь протоколе. Может, это упоминание так и не зафиксировали в базе данных, но оно где-нибудь да есть. Наконец Хоулсу позвонили.

– Уолтер у нас не значится, – сообщил полицейский, – но его брат фигурирует в списке свидетелей по одному делу. Он живет в машине за заправкой «Юнион 76» в Антелоуп.

Хоулс достал копию свидетельства о собственности, приобщенную к делу Уолтера. Дом не был куплен в ипотеку, а достался брату от его отца. Хоулс был озадачен.

– Почему же тогда брат Уолтера бомжует? – громко спросил он.

В трубке молчали.

– А вы уверены, что беседовали именно с братом Уолтера? – снова спросил Хоулс.

Вскоре Хоулсу позвонили из управления шерифа Сакраменто – именно этого звонка он ждал. К брату Уолтера явились люди с серьезными выражениями лиц и портативным сканером для отпечатков пальцев, и он съежился и поднял руки. И во всем признался. Отпечаток большого пальца подтвердил, что бездомный человек – не кто иной, как Джим Уолтер. У него взяли материал для анализа ДНК и срочно отправили его в лабораторию.

Когда Хоулс возил меня на машине по местам, связанным с нападениями НСВ на востоке области залива Сан-Франциско, он остановился и указал, где именно Уолтера нашли спящим в его припаркованном «Понтиаке Леман» в Данвилле 2 февраля 1979 года. Один вопрос по-прежнему не дает Хоулсу покоя. Зачем Уолтону ложиться на дно на целых восемь лет, желая избежать тридцатидневного заключения?

Но на самый важный вопрос, на расследование которого он потратил восемнадцать месяцев, ответить все же удалось.

– Он не НСВ, – сказал Хоулс и покачал головой. – Но уверяю вас, он был тенью НСВ.

Мы уставились в одну точку.

– А они точно все сделали правильно? – Я имела в виду анализ ДНК.

Хоулс немного помедлил.

– В Сакраменто прекрасно разбираются в том, что делают, – ответил он.

Мы поехали дальше.

Сакраменто, 1978 год

Мы с детективом Кеном Кларком стояли возле места двойного убийства, совершенного на востоке Сакраменто в феврале 1978 года. Наконец он прервал раздумья вопросом:

– Вы сторонница Обамы?

Мы улыбнулись друг другу, потом рассмеялись. Пропустив мимо ушей наши политические разногласия, он продолжал сыпать словами. Кларк болтал без умолку. Мне даже слова вставить не удавалось, и тем было лучше для меня. Мы стояли у двора дома, где, по мнению Кларка, именно НСВ застрелил молодую пару. Связь убийства Мэжжор с НСВ так и не была убедительно доказана, но недавно Кларк обнаружил полицейские отчеты, согласно которым в ночь убийства в этом районе кто-то рыскал вокруг домов и проникал в них, как НСВ, подбираясь все ближе и ближе, пока не застрелил Кэти и Брайана Мэжжор, которые гуляли с собакой. Свидетелям удалось рассмотреть подозреваемого. Когда был составлен фоторобот, НСВ вдруг переместился на запад, в округ Контра-Коста. Хотя Пол Хоулс уже говорил мне, что не верит в гипотезу «НСВ, которого спугнули», Кларк считает, что преступник действительно испугался. Он показывает мне тот самый фоторобот: «По-моему, это наиболее точное его изображение, каким мы располагаем».

Кларк позволяет мне ознакомиться с давними полицейскими отчетами, в которых он теперь роется в поисках зацепок. В отчетах упоминаются и остановки машин полицией для проверки, и инциденты с вуайеристами. Столько деталей, и все они в то время были признаны не относящимися к делу. Кларк не может объяснить почему и расстраивается.

– Подходящего подозреваемого отпустили только потому, что его невестка однажды купалась вместе с ним голышом и ей показалось, что пенис у него приличных размеров. (В отличие от НСВ.) А у другого, без шуток, была «слишком крупная нижняя губа».

В Сакраменто возможностей строить версии и проверять их хоть отбавляй. Что привело его сюда? Явилось ли случайным совпадением то, что навигационная подготовка военнослужащих всех родов войск стала осуществляться на базе ВВС Мазер с 1 июля 1976 года и именно тогда начались изнасилования? А что насчет Калифорнийского университета в Сакраменто? График учебного процесса в нем полностью совпадает со временем совершения преступлений (НСВ никогда не совершал нападения во время университетских каникул). Пользуясь новыми достижениями техники, специалист по географическому профилированию указывает улицы, где с наибольшей вероятностью мог жить НСВ. Я постоянно бываю в округе. Беседую со старожилами. Скармливаю свои находки ноутбуку и детективам-самоучкам, увлеченным охотой.

[Примечание редактора: Мишель Макнамара умерла 21 апреля 2016 года.]

Часть 3

[Примечание редактора: Мишель умерла, когда книга «Я исчезну во тьме» была написана лишь наполовину. Готовя рукопись к выходу в свет, ведущий исследователь, занимавшийся сбором информации для Мишель, Пол Хейнс, он же Юноша, и мастер журналистских расследований Билли Дженсен, друг Мишель, исправили кое-какие неувязки и упорядочили собранный Мишель материал. Следующая глава написана Хейнсом и Дженсеном в соавторстве.]

Через неделю после смерти Мишель мы получили доступ к ее жестким дискам и начали изучать файлы, относящиеся к «Убийце из Золотого штата». Таких нашлось три с половиной тысячи. Это вдобавок к десятку обычных блокнотов, к блокнотам большого формата, разрозненным листкам и тысячам оцифрованных страниц полицейских отчетов. И к тридцати семи коробкам с делами, полученными от прокурора округа Ориндж, которого Мишель ласково прозвала «Золотой жилой».

Тысячи деталей сложной головоломки, и лишь один человек знал, как она должна выглядеть. И этим человеком был сам убийца.

Идеей фикс Мишель стали не убийца «Черного георгина», не «Зодиак» и даже не Джек-потрошитель, – скандально известные авторы нераскрытых преступлений, чье «наследие», а значит, и объем материалов следствия были сравнительно невелики.

Нет. Мишель охотилась за чудовищем, которое изнасиловало не менее пятидесяти женщин и убило как минимум десять человек. К делу были приобщены материалы осмотра пятидесяти пяти мест преступления с тысячами единиц вещественных доказательств.

Мы открыли основной жесткий диск Мишель и принялись просматривать главы, которые она успела закончить. Они напомнили нам, почему ее работа заинтересовала нас с самого начала.

Когда читаешь ее описание улиц Ранчо-Кордова, Ирвайна и Голеты, ты словно вместе с нею идешь по следам убийцы. Обилие подробностей впечатляет. Но ее тексты, одновременно решительные и эмпатические, преобразуют детали в связное повествование. Как раз в тот момент, когда читатель устает от множества фактов, она вдруг вставляет такую фразу или преподносит подробность таким образом, что интерес возвращается сам собой. В рукописи и на сайте «Дневник реальных преступлений» Мишель неизменно находила идеальный баланс между типичными крайностями жанра. Она не отказывалась от ключевых элементов хоррора и вместе с тем остерегалась шокирующего злоупотребления кровавыми подробностями, призывов к справедливому возмездию или восхвалению жертв. Ее слова создавали ощущение интриги, возбуждали любопытство, непреодолимое стремление собрать головоломку и заполнить леденящие душу пробелы.

Однако нашлись в этой истории и фрагменты, которые Мишель не закончила. Все, что было закончено, мы разложили по порядку. В ее работе имелась особенность, с которой обычно не сталкиваешься, когда речь идет о реальных преступлениях (кроме, пожалуй, Капоте: когда он ищет крючок, чтобы зацепить читателя, он порой просто его придумывает). Мишель писала нехудожественную книгу в своем стиле, который невозможно воспроизвести. Мы обдумали его и даже предприняли небольшую попытку подделать. Но тщетно. Эту историю она рассказывала множеством способов – в законченных главах книги, в статье для журнала «Лос-Анджелес», в постах своего блога, – так что материала для заполнения лакун было достаточно.

Тем не менее некоторые темы она определенно продолжила бы развивать и дальше, будь у нее время закончить книгу. Многие из файлов или торопливо нацарапанных записей представляли собой ту или иную зацепку, которую ей хотелось проработать – или ложный след, которым она могла пренебречь. Если у кого-то список желаний того, что нужно успеть сделать, пока жив, включает пункты вроде «побывать в Париже» и «прыгнуть с парашютом», то в списке Мишель значилось «съездить в Модесто», «закончить работу над списком жителей Голеты» и «отправить образцы ДНК на сайты 23andMe или Ancestry.com».

Еще в 2011 году, выложив в блоге «Дневник реальных преступлений» свой первый пост о НСВ-ННО (в то время она еще не называла его «Убийцей из Золотого штата»), Мишель впервые узнала о существовании Пола – он разместил ссылку на ее текст на форуме по документальному циклу «Материалы нераскрытых дел» канала A&E, в то время единственном месте, где обсуждалось это дело.

Мишель сразу же ему написала.

«Привет! – начала она. – Вы – один из моих самых любимых форумчан». И продолжила, рассказав о редкой фамилии, на которую недавно наткнулась, и ее немногочисленных обладателях, география расселения которых была довольно любопытной. Может, стоит обратить на них внимание?

«Я борюсь с бессонницей, – объяснила она, – и, когда мне не спится, разыскиваю подходящих подозреваемых на роль НСВ. Не знаю, есть ли у вас своя система и какая она, но я обычно действую одним из двух способов: просматриваю имена похороненных на кладбище Голеты и сводные списки выпускников многочисленных учебных заведений Ирвайна, особенно в окрестностях Нортвуда. Это, конечно, не подсчет овец, но тоже действует как снотворное – на свой лад».

Результаты бессонницы Мишель обнаружились на ее жестком диске:

• Старые карты и сделанные с воздуха снимки Голеты, использованные для сопоставления с картами из «домашнего задания», приобщенного к вещдокам.

• Изображения отпечатков подошв и материалов для связывания, найденных на местах преступлений.

• Подробный отчет по уплотнителю дерна, возможно, послужившему орудием убийства Доминго.

• Папка, чуть не лопающаяся по швам от избытка материалов по «Громиле из Визалии», и теорий, которые Мишель выдвигала, чтобы доказать его связь с НСВ-ННО.

Был там и список конкретных предметов, украденных у жертв «Насильником с востока»:

• серебряный доллар «Ракета»;

• серебряный доллар «M.S.R» 8.8.72;

• кольцо с гравировкой «Моему ангелу» 1.11.70;

• комплект запонок, желтое золото, рукописные инициалы NR;

• мужское золотое кольцо, бриллиант pt80, квадратный, 3 золотых самородка;

• кольцо «[удалено] Всегда [удалено]» 2.11.71;

• кольцо с золотыми инициалами WSJ;

• кольцо из старинной серебряной ложки от «Прелюд бай интернэшнл»;

• памятный перстень выпуска Лайкоминг-колледжа 1965 года.

Прилагалась запись с упоминанием о том, что насильник питает особое пристрастие к радиобудильникам: им похищено пять таких устройств.

Среди списков нашлась и таблица с именами и адресами членов команды по кроссу старшей школы Дос-Пуэблос в 1976 году – это была очередная кроличья нора, в которую Мишель провалилась, думая, что НСВ мог быть молодым бегуном с развитыми икроножными мышцами.

Один документ был озаглавлен «Предположительно интересные люди». Этот список составлялся постепенно, пополняясь примечаниями и крупицами ценной информации по мере того, как Мишель продвигалась по списку имен и дат рождений потенциальных подозреваемых. В некоторых фрагментах сохранилась пометка «Отправлено с моего айфона», указывая, что их содержимое – заметка, наскоро набросанная Мишель, пока она убивала время на какой-нибудь кинопремьере.

В очередной записной книжке у нее значится: «Не стоит недооценивать фантазии: не насиловал на виду у мужчин – боялся мужчин; работоспособный; личное пространство; корчащийся мужчина к его фантазиям не имеет отношения. Мамочка и плач. Никаких угрызений совести. Видимо, часть фантазии».

Попадались даже ее высказывания о своей собственной психологии:

• Стремление к поиску у него компульсивное. Этим недугом страдаем и мы, те, кто охотится на него. Он заглядывал в окна. Я жму «ввод». Ввод. Ввод. Щелк мышкой, щелк, щелк мышкой.

• Крысы сами ищут себе еду.

• Охота – это выброс адреналина, а не добыча. Он как бутафорская акула в «Челюстях»: едва видна и потому страшна вдвойне.

Если Мишель считала, что некоторые подробности остались нераскрытыми или следователи не задали какой-нибудь важный вопрос, она разыскивала свидетелей, используя материалы давних дел. Одним из таких свидетелей был Эндрю Маркетт[64].

На редкость жаркой ночью 10 июня 1979 года Маркетт оставил окно своей спальни открытым в надежде, что, пока он будет спать, в окно залетит ветерок. Около полуночи он услышал, как хрустят под чьими-то шагами камни на дорожке у него под окном. Он присмотрелся и увидел незнакомца, который медленно крался вдоль его дома и не сводил глаз с окна соседей Маркетта. Маркетт посмотрел в то же окно и увидел, что живущая по соседству пара укладывает спать ребенка.

Пока Маркетт наблюдал за неизвестным, тот шмыгнул за сосну и слился с тенью в траве. Маркетт взял пистолет двадцать второго калибра, который держал возле постели, и открыл раздвижную дверь. Этот звук неизвестный наверняка узнал, потому что мгновенно бросился к забору и быстро перебрался через него в другой двор. Маркетт отправился к соседям и постучал во входную дверь. Ему не открыли.

Он отнес пистолет в дом и снова направился к соседской двери, чтобы постучаться еще раз. На полпути он увидел, как по стене с северной стороны квартала скользнули лучи автомобильных фар, на краткий миг высветив неизвестного – теперь он ехал на велосипеде, держась вплотную к дому. Заметив приближающегося Маркетта, неизвестный яростно заработал педалями, пересекая газон, и вскоре скрылся в ночи. Маркетт вызвал полицию. Они прочесали все окрестности, но неизвестного не нашли.

Через несколько часов на расстоянии полквартала от того места было совершено сорок седьмое нападение НСВ. Во время обхода соседей полицейские обратились с вопросами к Маркетту, и он рассказал им все ту же историю.

Подозрительный тип, рыщущий вокруг домов, был белым мужчиной двадцати с небольшим лет, с волосами до воротника, в «ливайсах» и темной футболке – это соответствовало тому, как описала НСВ последняя пострадавшая. Велосипед, на котором удирал неизвестный, тем же утром нашли брошенным на расстоянии нескольких кварталов, рядом валялась банка пива «Олимпия», взятая из холодильника пострадавшей. Следователи быстро выяснили, что велосипед был похищен за несколько часов до нападения из открытого гаража, расположенного в миле от места преступления. Возле гаража детективы нашли пару белых, завязанных узлом шнурков.

Мишель считала, что с Маркеттом следует поговорить еще раз. И связалась с ним в конце 2015 года.

Она отправила ему собственноручно нарисованную карту вместе со своим изложением последовательности событий той ночи и попросила его подтвердить правильность ее представлений и поправить их где надо. Пол составил таблицу из семнадцати снимков, и Мишель спросила Маркетта, кто из изображенных на этих снимках людей больше всего напоминает человека, которого он видел той ночью.

В разговоре по телефону она попросила Маркетта назвать первое слово, которое приходит ему в голову для описания того подозрительного незнакомца. Маркетт ответил не задумываясь: «Школьник».

В файле 2011 года, названном «Улики НСВ», Мишель попыталась обобщить множество известных фактов об этом человеке в единый профиль:

• Чаще всего свидетели упоминали, что его рост – от пяти футов девяти дюймов до пяти футов одиннадцати дюймов и что он сложен, как пловец: подтянутый, но с мускулистой грудью и развитыми мышцами икр. У него очень маленький пенис, тонкий и короткий. Размер обуви 9–9,5. Грязновато-светлые волосы. Нос крупнее обычного. Кровь второй группы, несекретор.

• Он пользовался телефоном, чтобы устанавливать связь со своими жертвами – иногда до нападения, иногда после. Иногда просто звонил и вешал трубку. В другой раз преувеличенно громко дышал, как в кино, и сыпал угрозами.

• Перед нападением он надевал лыжную маску. Имел при себе оружие. У него был фонарик, похожий на ручку «Навигатор», и ему нравилось неожиданно будить жертвы, направляя им в глаза слепящий свет. Он рвал полотенца на полоски или пользовался обувными шнурками, чтобы связывать жертв.

• У него имелся сценарий, и он твердо следовал ему, хоть и с некоторыми вариациями – «делай, что я говорю, или я тебя убью». Утверждал, что ему нужны только деньги и еда. Иногда говорил, что это для его квартиры. В других случаях упоминал фургон. Заставлял женщину связывать мужчину, затем уводил ее в другую комнату. Иногда ставил стопкой посуду на спину мужчины и говорил, что, если услышит звон, убьет женщину.

• Часто приносил на место преступления детский лосьон и пользовался им как лубрикантом.

• Часто угонял соседские велосипеды и спасался на них бегством.

• Некоторые личные вещи, ассоциирующиеся с ним: сумка с длинной молнией, вроде медицинской или спортивной; синие теннисные туфли; мотоциклетные перчатки; вельветовые штаны.

• Он забирал водительские права и украшения, особенно часто кольца.

• Некоторые его слова, независимо от того, были они правдой или нет, звучали любопытно: он упоминал убийство в Бейкерсфилде и возвращение в Лос-Анджелес, повторял: «Ненавижу тебя, Бонни» и говорил, что его выгнали из ВВС.

• Возможно, что-то происходило с ним в конце октября 1977 года. Потерпевшие в двух разных нападениях в то время упоминали, что он всхлипывал.

• Некоторые машины, предположительно ассоциирующиеся с НСВ-ННО: зеленый фургон «Шевроле», желтый пикап с откидными бортами 1960-х годов, «Фольксваген Жук».

Судя по электронному письму, которое Пэттон переслал Мишель, она даже привлекла своего свекра, кадрового морского пехотинца, чтобы провести некоторые исследования на военных базах в том районе, поскольку существовала теория, что насильник мог иметь отношение к ВВС.

Начало переадресованного сообщения:

От: Ларри Освальта

Дата: 18 апреля 2011, 14:01:06 ТЛВ

Кому: Пэттону

Тема: Базы ВВС в окрестностях Сакраменто

Мама говорила, у Мишель есть вопросы по базам ВВС вокруг Сакраменто. Вот список.

Вблизи Сакраменто:

Маклеллан – закрыта в 2001 г.

Мазер – закрыта в 1993 г.

Бил – еще действует, в 40 милях к северу от Сакраменто.

Трэвис находится в Фэрфилде, штат Калифорния, севернее Сан-Франциско и довольно далеко от Сакраменто.

Если понадобится еще информация, сообщи мне.

Папа.

За прошедшие годы многие пытались составить профиль НСВ-ННО, но Мишель хотелось зайти дальше и углубиться в подробности тех мест, где были совершены преступления, чтобы проверить, не приведет ли географическое профилирование к установлению личности преступника. Среди ее записей есть размышления о географии действий НСВ-ННО:

• У меня такое ощущение, что два самых важных пункта – Ранчо-Кордова и Ирвайн.

• Места первого и третьего изнасилований в Ранчо-Кордова находятся всего в нескольких ярдах одно от другого. После третьего нападения он ушел не торопясь и не надев штаны, из чего можно предположить, что он жил неподалеку.

• Мануэлу Виттун он убил 6 февраля 1981 года в Ирвайне. Спустя пять лет он убил Джанелл Крус. Мануэла и Джанелл жили в одном районе, на расстоянии всего двух миль друг от друга.

• Примечательно, что в ходе нападения был украден автоответчик Мануэлы. Был ли на кассете голос подозреваемого? Если да, боялся ли он, что его узнают, так как он жил по соседству?

Документ под названием «Геоглава», который Мишель создала в августе 2014 года, представлял собой ее переосмысление карты после более чем трех лет непрекращающихся углубленных исследований. Открыв этот файл, можно прочесть единственную строчку: «Кармайкл напоминает центральную просеку, выглядит как буферная зона».

Поиски убийцы с помощью геопрофилирования

Несмотря на то что основные характеристики преступника – его имя и лицо – неизвестны, можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что с середины и до конца 70-х годов XX века «Насильник с востока» входил в число примерно 700 тысяч жителей округа Сакраменто.

Связь НСВ со многими другими местами, где он совершал нападения, – Стоктоном, с Модесто, Дейвисом, востоком области залива Сан-Франциско – менее очевидна.

«Насильник с востока» был в высшей степени деятельным преступником, орудующим в Сакраменто и знающим здешнее окружение так хорошо, как может знать только местный житель. Что касается таких мест, как Стоктон, Модесто и Дейвис, где он совершил два или три нападения, возникает вопрос, как он был связан с этими городами и имелась ли такая связь вообще. Возможно, там жили его родные или он приезжал туда по работе. Или проезжал мимо. А может, он просто метал дротик в карту. Однако нелегко будет разыскать следователя, не считающего, что НСВ жил или хотя бы работал в Сакраменто.

Если допустить, что НСВ жил в Сакраменто с 1976 по 1978 или 1979 год, что известно почти наверняка, а затем прожил в Южной Калифорнии первую половину 1980-х годов, что весьма вероятно, значит, стог сена, в котором требуется найти иголку, значительно меньше. Составим список лиц, живших в обоих местах в указанные периоды времени, – и численность возможных подозреваемых сократится с почти миллиона до примерно десяти тысяч.

Идеально было бы упростить процесс по образцу, например, фильтров для поиска товаров на «Амазон». Несколькими кликами можно поставить фильтры для пола (мужской), года рождения (1940–1960 гг.), этнической принадлежности (белый), роста (от пяти футов семи дюймов до пяти футов одиннадцати дюймов), места жительства (Кармайкл и Ирвайн; или Ранчо-Кордова и область, соответствующая почтовому коду 92620; или Ситрус-Хайтс, Голета и Дейна-Пойнт) и для пущей верности, возможно, рода деятельности: риелтор, строительный рабочий, маляр или художник, ландшафтный дизайнер или архитектор, медбрат, фармацевт, санитар в больнице, полицейский, охранник или военнослужащий – то есть перечислить все возможные виды деятельности, которыми, по мнению детективов-профессионалов и любителей, мог заниматься НСВ. Уточняешь все параметры поиска – и вуаля! Получаешь легкий в управлении и одновременно полный список потенциальных подозреваемых.

Но не все так просто. Имена надо откуда-то брать, а центральной базы данных для людей не существует. Ее придется либо собирать из других источников, либо создавать самостоятельно. Составление подобного списка – один из проектов, на которые Мишель возлагала максимум надежд.

Возможно, он родом из Визалии. Или его родной город – Голета. Или он мог жить в Ирвайне, почтовый индекс которого 92620, учиться в старшей школе Кордова. Его фамилия могла фигурировать в телефонных справочниках Сакраменто 1977 года и округа Ориндж 1983 года. Нам не понадобился доступ к закрытой информации или официальный список подозреваемых, чтобы выявить некоторых потенциальных подозреваемых, которые в противном случае остались бы незамеченными. Вся необходимая информация и инструменты, которые могли пригодиться в процессе поисков, уже были доступны в виде интернет-агрегаторов документов публичного характера, реестров рождений и смертей, имущественных ведомостей, выпускных альбомов и телефонных справочников типа «Желтых страниц» 1970–1980-х годов (многие из них, к счастью, оказались оцифрованы).

За год до смерти Мишель Пол начал составлять сводные списки жителей Сакраменто и округа Ориндж за соответствующие периоды времени, используя такие источники, как официальные записи о регистрации браков и разводов с Ancestry.com, реестры сделок по округам (для этого понадобился интернет-скрейпер), списки выпускников, перекрестные справочники, указатели и телефонные книги[65].

Затем Мишель связалась с одним программистом из Канады, который предложил ей свою помощь. Следуя указаниям Пола, он написал утилиту для перекрестных ссылок, обрабатывающую многочисленные списки для поиска совпадающих текстовых строчек. Получив такое приложение, Пол начал скармливать ему по два списка и более, а затем анализировал совпавшие результаты, численность которых в настоящее время превышает сорок тысяч.

Получив список совпадений, Пол намеревался пройтись по нему и отсеять ложноположительные результаты (гораздо более вероятные в случае таких распространенных имен, как Джон Смит), пользуясь агрегаторами документов публичного характера. Затем Полу предстояло собрать как можно больше информации по каждому такому совпадению, чтобы убедиться, что конкретное лицо и его родственники мужского пола не удовлетворяют всем требованиям. Имена же тех, кого он не смог исключить, вносились в базовый список потенциальных подозреваемых.

В случаях серийных ограблений, изнасилований или убийств число подозреваемых зачастую составляет несколько тысяч. Список такой длины требует системы приоритетов, в которой место подозреваемого определяется наличием предыдущих судимостей и приводов, имевшейся у него возможностью совершения всех преступлений в серии, физическими характеристиками и, если было выполнено географическое профилирование, – рабочим и домашним адресом.

Географическое профилирование – специализированная методика расследования преступлений, возможно, более полезная и научно обоснованная, чем поведенческое профилирование, которое, пожалуй, ближе к искусству, чем к науке. По этой методике ключевые локации в серии связанных преступлений анализируют на предмет вероятных опорных точек привязки (дом, работа и т. п.) серийного преступника. Это позволяет сфокусироваться на отдельной группе из всего числа подозреваемых.

Несмотря на то что в общем виде эта методика неофициально применяется уже некоторое время – например, следователи пользуются ею, чтобы найти похитителя ребенка в фильме Акиры Куросавы «Рай и ад» (1963), – методология географического профилирования не имела названия вплоть до конца 80-х годов XX века, в то время как словосочетание «серийный убийца» появилось за десять лет до этого. Поскольку в то время эта методика еще не имела статуса официальной следственной процедуры, осведомленность о геопрофилировании не могла быть фактором, мотивировавшим НСВ, любителя вводить в заблуждение, сбивать погоню со следа и для этого уезжать на большие расстояния, в дальние районы Южной Калифорнии. Более того, его преступления в Южной Калифорнии вначале не считались преступлениями НСВ (а именно этого он, по-видимому, и хотел избежать, для чего, вполне вероятно, и начал убивать своих жертв – чтобы убрать свидетелей) и были признаны таковыми только после того, как это подтвердили образцы ДНК. Руководствуясь принципом Оккама, логично сделать вывод, что НСВ жил в Южной Калифорнии в тот период, когда совершал там преступления. То есть, хоть мы и не выступаем за исключение кого-либо из списка подозреваемых просто потому, что факт проживания в Южной Калифорнии не установлен, появляется довольно веская причина проявить интерес к такому кандидату.

Однако Южная Калифорния отнюдь не идеальна для географического профилирования – из-за немногочисленности известных преступлений НСВ на ее территории, а также больших расстояний. Поскольку именно в Сакраменто наш преступник был наиболее активен на протяжении более чем десяти лет, совершая нападения, о которых нам известно, этот город как нельзя лучше подходит для построения географического профиля.

Двадцать девять отдельных локаций, связанных с подтвержденными нападениями НСВ и почти сотней относящихся к ним краж, сообщений о подозрительных личностях и других инцидентах, – этого более чем достаточно для разработки географического профиля, указывающего на районы, где с наибольшей вероятностью жил НСВ. В терминологии геопрофилирования они называются «буферными зонами». Эти зоны подобны «глазу урагана», их порождает типичное для серийных убийц нежелание совершать преступления слишком близко к собственному дому.

Так что, по крайней мере теоретически, выявление НСВ должно было свестись к поиску людей, которые в начале 1980-х годов жили в Южной Калифорнии, а ранее, с середины до конца 1970-х годов, – в Сакраменто, преимущественно в одной из буферных зон.

Обратившись к районам, где преступник орудовал на ранних фазах серии, в отличие от тех, которые вошли в зону его действий позже, можно проанализировать хронологию нападений в Сакраменто и разделить их на многоступенчатые фазы. Выберем пять из них:

• нападения 1–4 (до информационной блокады в СМИ);

• нападения 5–8 (до информационной блокады в СМИ);

• нападения 9–15 (после информационной блокады в СМИ и появления в новостях первых сюжетов о серийном насильнике, орудующем на востоке Сакраменто);

• нападения 16–22 (начиная с заметного сдвига в modus operandi НСВ – перехода от одиноких женщин к парам – и до его трехмесячного «отпуска» летом 1977 года);

• нападения 24–44 (после «отпуска» летом 1977 года и первого известного нападения за пределами округа Сакраменто).

Создание гугл-карты с отдельным слоем для каждой фазы позволит выделить фазы и переключаться между ними, сравнивая охват в рамках каждой и определяя, остается ли предполагаемая опорная точка или буферная зона прежней, несмотря на постепенное расширение радиуса деятельности преступника. Вдобавок большее скопление мест нападения может означать район, с которым преступник знаком не очень хорошо.

Особый интерес представляет та территория округа Сакраменто, где сходятся Кармайкл, Ситрус-Хайтс и Фэр-Оукс, – часть города, где нападения НСВ распределены шире, чем где-либо, а также где обнаружена наиболее очевидная буферная зона (см. рис. 1).

Рис. 1

Пол исходил из предположения, что НСВ жил где-то поблизости от места, указанного на карте как «Загородный клуб Норт-Ридж», и заметил, что каждый раз, когда НСВ совершал нападения на этой территории, оно происходило со стороны буферной зоны, противоположной той, где он действовал перед этим: возможно, здесь одновременно сказались инстинкт (внесение разнообразия) и расчет (избегание районов с усиленным наблюдением).

Пол решил составить географический профиль, применяя совершенно произвольный, импровизированный и ненаучный подход. Он открыл скриншоты своих гугл-карт в «Фотошопе» и начал проводить линии между местами нападений на этой территории, попарно соединяя те, которые происходили одно за другим. Обозначая середину каждой линии, а также места пересечений линий друг с другом, а потом соединяя группы точек, Пол получал фигуры, которые затем заштриховывал. Наиболее густо заштрихованный участок теоретически должен был соответствовать основной базе НСВ, то есть его дому (см. рис. 2).

Рис. 2

В другом случае линии проводились через срединные точки перпендикулярно линиям, соединяющим последовательные нападения, с целью поиска мест наибольшей концентрации пересечений. Результат оказался схожим (см. рис. 3).

Рис. 3

Затем Пол применил иной, однако столь же импровизированный и произвольный подход, построив треугольник с вершинами в трех самых удаленных местах нападений в восточных районах, а потом, чтобы найти истинную середину этого треугольника, начертил еще один треугольник – меньше размером, перевернутый, для чего соединил срединные точки трех сторон большого треугольника. Этот процесс он повторял, пока у него не получился треугольник настолько маленький, что его, пользуясь аналогией с листом бумаги, уже нельзя было еще раз сложить пополам (см. рис. 4).

Рис. 4

Все действия, как описанные выше, так и опущенные из сострадания к читателю, давали схожий результат, указывающий, что опорная точка НСВ находилась где-то возле пересечения Дьюи-драйв и Мэдисон-авеню, на границе Кармайкла и Фэр-Оукс. Этот вывод в некоторой степени подкреплен исследованием ФБР 1995 года (Warren et al.), авторы которого выяснили, что пятое нападение в серии в большинстве случаев совершалось ближе всего к дому преступника (24 % случаев по сравнению с 18 % случаев, когда ближайшим было самое первое нападение). Пятое нападение НСВ было вторым по близости к предполагаемой опорной точке, в то время как нападение номер семнадцать оказалось лишь незначительно ближе (примерно на 300 футов).

Через пару лет после этого Мишель раздобыла географический профиль по нападениям НСВ в Сакраменто, составленный не кем иным, как Кимом Россмо, отцом современного географического профилирования. По сути дела, сам Россмо и ввел в обращение этот термин.

Опорная точка, по Россмо, находилась ближе к пересечению Койл-авеню и Миллберн-стрит – менее чем в полумиле на северо-запад от опорной точки, которую определил Пол, не видя результатов анализа Россмо (см. рис. 5).

Рис. 5

Поиск убийцы по родственной ДНК

При просмотре остальных 3500 документов на жестком диске Мишель нашелся файл, озаглавленный «Недавние результаты ДНК», в котором содержатся STR-маркеры Y-ДНК «Насильника с востока» (короткие тандемные повторы в Y-хромосоме, устанавливающие родство по мужской линии), в том числе маркер PGM.

Обладание ДНК «Убийцы из Золотого штата» всегда было козырем в рукаве следствия. Но ДНК убийцы полезна лишь настолько, насколько обширны базы данных, с которыми мы можем ее сравнить. В системе CODIS соответствий не нашлось. Как и совпадений в базе данных Калифорнийской уголовно-исполнительной системы. Если бы отец, братья или дяди убийцы были осуждены за тяжкие преступления в последние шестнадцать лет, об этом известили бы Пола Хоулса или Эрику Хатчкрафт, нынешнего старшего следователя округа Ориндж. Они занялись бы семьей этого человека, сосредоточив внимание на тех членах этой семьи, которые проживали в районе совершения преступлений. Но никаких извещений не было.

Существуют общедоступные базы данных, которые можно было бы использовать при сравнении ДНК-профиля, – эти базы заполнены данными не осужденных преступников, а энтузиастов ДНК-генеалогии. Можно ввести в общедоступные базы данных STR-маркеры Y-хромосомы убийцы и попытаться найти совпадения – или хотя бы фамилию человека, который может помочь в поисках.

Так Пол Хоулс и поступил в 2013 году, и подобно Мишель, улыбался и заявлял: «Я раскрыл это дело!» Хоулс думал, что он наконец-то поймал преступника, пользуясь этим методом.

Мишель рассказывает эту историю в недописанной главе «Сакраменто, 2013 год»:

В ушах Пола Хоулса все еще отдавался звук задвинутого ящика. Он выгреб оттуда все, что относилось к НСВ, упаковал в коробку и отослал почтой «ФедЭкс» Ларри Пулу в округ Ориндж.

«Ларри разберется», – подумал Хоулс. Это был лишь вопрос времени.

Спустя десять лет Хоулс сидел у себя в кабинете, изнывая от скуки. Он уже успел возглавить криминалистическую лабораторию. Жениться во второй раз. Завести со второй женой еще двоих маленьких детей. Он достаточно долго проработал в сфере криминалистики и видел, как дискредитируются целые направления. Анализ волос? При одной мысли о нем Пол морщился. Порой они с коллегами дружно смеялись над громоздкими и несовершенными инструментами и приборами, с которыми им когда-то приходилось работать, вроде мобильных телефонов первого поколения.

Как он и говорил, он уже начинал сдерживать обещание – то самое, которое отложил на десятилетие, чтобы неуклонно продвигаться по служебной лестнице и обеспечивать семью. Следователь Пол Хоулс. Ему нравилось, как это звучит. Он встречался с полезными людьми. Получал ценные рекомендации. Уже рассматривался переход в прокуратуру, в отдел расследований давних нераскрытых дел на полную ставку.

Но оставалась одна проблема, и он прекрасно знал, что унесет ее с собой в прокуратуру, – НСВ. С каждым годом, так и не дождавшись, когда НСВ всплывет на поверхность, обнаруженный с помощью анализа ДНК или по наводке какого-нибудь осведомителя, Хоулс чувствовал, что его интерес лишь усиливается. Его жена могла бы назвать этот интерес одержимостью. Он составлял электронные таблицы. Неспешные поездки на машине сменились экскурсиями по местам преступлений – и не единичными, а еженедельными.

Порой, когда Хоулс думал о том, сколько бед натворил один этот неизвестный человек, сколько горя причинил он не только жертвам, но и их родным, каким позором покрыл детективов, какие затраты денег, времени и сил повлек, сколько браков разрушил и скольких людей заставил на всю жизнь отказаться от секса… Хоулс редко сквернословил. Это было не в его характере. Но, когда его одолевали такие мысли, он не находил других слов, кроме как «твою мать». Твою… мать…

Детективов первого поколения, работавших с этим делом, мучили проблемы со здоровьем. Детективов второго поколения, которые работали с ним урывками, когда находилось время, вскоре ждала отставка. Время иссякало. НСВ наблюдал за ними из-за полуприкрытой двери и ухмылялся.

Хоулс подкатился в кресле поближе к компьютеру. За последний год информация о ДНК как основе наследственности приобрела популярность у людей, которым было любопытно узнать свою генеалогию, а также как инструмент для поиска неустановленных преступников, хотя эта ее роль не афишировалась. Многие сотрудники правоохранительных органов относились к таким методам настороженно. Возникали проблемы с качеством. С конфиденциальностью. Хоулс разбирался в ДНК. Хорошо разбирался. По его мнению, родственная ДНК – это инструмент, а не определенность и однозначность. Он располагал Y-хромосомным ДНК-профилем НСВ, то есть выделил особенности ДНК, унаследованные НСВ по отцовской линии. Этот профиль можно было ввести в поиск на некоторых генеалогических сайтах – из тех, которыми люди пользуются, чтобы разыскать двоюродных братьев и т. д. Вводишь набор маркеров из своего Y-хромосомного ДНК-профиля, примерно от 12 до 111, и появляется список совпадений с семьями, с которыми у тебя может быть общий предок. Почти всегда совпадения имеют генетическое расстояние, равное единице, – так себе результат, если ищешь родственников. Искать следует неуловимое расстояние 0 – близкое совпадение.

Хоулс занимался этим каждые две недели. И старался не питать никаких особых надежд. Он делал это, просто чтобы утолить свою одержимость. Вот и в тот день в середине марта 2013 года он набрал привычную последовательность и нажал «ввод». Спустя мгновение появился список, многие фамилии в котором были знакомы Хоулсу по предыдущим поискам. Но самой первой фамилии в списке он раньше не видел.

У НСВ есть один чрезвычайно редкий маркер. Он встречается лишь у 2 % населения всего мира. Щелкнув по верхней фамилии в списке, Хоулс увидел, что профиль этого человека содержит тот же редкий маркер. Кроме того, совпало еще одиннадцать маркеров НСВ, причем полностью – с нулевым генетическим расстоянием. Такое расстояние Хоулсу не удавалось получить еще ни разу.

Он не знал, с чего начать. Схватился за телефон, чтобы позвонить Кену Кларку, детективу из управления шерифа округа Сакраменто, преимущественно с которым общался, но повесил трубку, не закончив набирать номер. До Сакраменто от офиса Хоулса в Мартинесе был час езды. Он схватил ключи от машины.

Он должен был побывать там, где все началось тридцать шесть лет назад.

Мишель так и не дошла до того кульминационного момента истории, который был способен вывести из себя любого, кто так долго работал над этим делом. Оказалось, что отставной агент секретной службы и детектив-любитель Расс Оуэйс анонимно загрузил маркеры НСВ в ту же базу данных. То, что Пол Хоулс счел совпадением, на самом деле было результатом загрузки двумя пользователями ДНК-профиля одного и того же убийцы и получение зеркального совпадения.

ДНК была ниточкой, которую Мишель считала наилучшим способом выбраться из лабиринта «Убийцы из Золотого штата». Калифорния – один из девяти штатов Америки, в которых разрешено тестировать ДНК по базе данных штата. Если бы назавтра брата «Убийцы из Золотого штата» арестовали за тяжкое преступление, появилось бы совпадение. Но эта база содержит лишь данные осужденных преступников.

Мишель решила, что нашла убийцу, когда загрузила его ДНК-профиль в базу данных Y-STR, доступную в Интернете на сайте Ancestry.com.

С первого взгляда, брошенного на верхнюю часть страницы, результаты обнадеживали. Для фамилии в самом верху (все имена скрыты) совпадений было много, и все они были отмечены галочками. Сама фамилия оказалась очень редкой (в США и Англии ее носят всего человек пять). Сокращение MRCA рядом с именем означает Most Recent Common Ancestor – «ближайший общий предок», а число обозначает, на сколько поколений назад надо пройти по генеалогическому древу, чтобы с пятидесятипроцентной вероятностью найти общего предка. Ближайший общий предок этого мужчины и Мишель (загрузившей под своим именем ДНК убийцы) жил, по оценкам, одиннадцать поколений назад (с пятидесятипроцентной вероятностью).

Поделившись своей находкой с Полом Хоулсом и другими экспертами, Мишель узнала, что она не настолько значительна, как ей казалось поначалу: понадобится углубиться в историю семьи этого человека на 330 лет, и даже в этом случае шансы найти его – всего пятьдесят на пятьдесят. Искать конкретного человека по таким результатам – напрасный труд.

Одним из экспертов, с которыми консультировалась Мишель, была Коллин Фицпатрик, судебный специалист по генеалогии. Она не только помогала людям искать своих биологических родителей, но и оказала содействие в раскрытии нескольких крупных преступлений, в том числе и в поисках пресловутого «Убийцы с канала» из Финикса. Фицпатрик написала книгу по судебной генеалогии, которая так и была озаглавлена[66], и провела много часов, в том числе рано утром или поздней ночью, в телефонных беседах с Мишель, обсуждая способы установить личность «Убийцы из Золотого штата» генеалогическим путем.

После смерти Мишель Коллин объяснила Билли, что, хотя у нас и не было родословной, подобной вышеописанной, которую можно было бы проследить, некая зацепка у нас все-таки имелась:

«Даже если все полученные Y-совпадения имеют большую отдаленность, но все относятся к одной фамилии, можно предположить, что это фамилия Мистера Икс и он принадлежит к одной разветвленной семье с теми, с кем обнаружилось совпадение (по прямой линии), возможно, уходящей на много поколений назад. Но в данном случае фамилии разные, и какую-то одну из них выделить невозможно. “Оттенок” этих фамилий и имен иногда дает некоторое представление об этнической принадлежности Мистера Икс. Допустим, если в его списке сплошь ирландские фамилии, можно предположить, что он, вероятно, ирландец. Так я и поступила в случае убийств на канале. Я не только предположила, что фамилия “Убийцы с канала” – Миллер, но и объяснила полиции Финикса, что он Миллер с ирландскими корнями. Несколько недель спустя они арестовали Брайана Патрика Миллера. Вот откуда взялась моя идея, что у НСВ немецкая фамилия, но его предки из Великобритании. В анализах, которые я проводила для Мишель, именно таким был “оттенок” имен в списке».

Так что мы искали человека с немецкой фамилией, родственники которого какое-то время жили в Великобритании. Разумеется, его могли усыновить, и тогда это означало, что ситуация зашла в тупик.

Все сводится к размеру базы данных, с которой нужно сравнить свой образец. К 2016 году появилось уже множество компаний, предлагающих пользователям составить их ДНК-профиль и добавить его в быстро разрастающиеся базы данных. Эти компании пользовались аутосомным анализом ДНК. Для составления ДНК-профиля нужно было всего лишь около ста долларов и образец слюны. Помимо желающих узнать, не разовьется ли у них в будущем болезнь Альцгеймера, или определить, какие у них имелись шансы унаследовать тот или иной цвет глаз, тестом пользуются усыновленные дети или дети матерей-одиночек. Вместе с результатами они узнают о существовании ранее неизвестных двоюродных братьев и благодаря этой информации могут приступить к поиску своих биологических отцов и других сведений о себе. Даже если первый опыт оказывается неудачным, еще не все потеряно. Компании известят пользователей по электронной почте в случае, если другие члены их семей загрузят свои ДНК. «У вас новые ДНК-родственники», – гласит сообщение, которое недавно получил Билли с сайта 23andMe, куда загрузил свою ДНК несколько лет назад. «51 человек, у которых общая с вами ДНК, присоединились к числу ДНК-родственников за последние 90 дней». Тесты соединяют не только родственников по мужской линии. Они соединяют всех. И, самое важное, эти базы данных колоссальны: на 23andMe 1,5 миллиона профилей, на Ancestry – 2,5 миллиона.

Только представьте себе, сколько убийств, изнасилований и других тяжких преступлений было бы раскрыто, если бы правоохранительные органы могли вводить в эти базы данных ДНК с мест преступлений и выходить на верный след через какого-нибудь двоюродного брата преступника, найденного в базе. Увы, ни одна из компаний не сотрудничает с полицией, ссылаясь на конфиденциальность информации и свои условия предоставления услуг.

Мысль о том, что разгадка этой давней тайны, вероятно, кроется в базах данных сайтов 23andMe и Ancestry.com, не давала Мишель покоя.

Если бы мы могли представить подлинный генетический материал убийцы, а не только избранные маркеры, в одну из этих баз данных, то с немалой вероятностью нашли бы его троюродного или более дальнего родственника, а тот привел бы следователей к убийце. Так что разгадка вполне может таиться за этой запертой дверью. А замок на ней создан проблемами конфиденциальности, незаконных поисков и задержаний.

Мишель хотела иметь возможность ввести ДНК убийцы в быстро развивающиеся коммерческие базы данных. Ради этого она нашла бы способ обойти их условия предоставления услуг. Но, чтобы внести ДНК в такие базы данных, компания, предоставляющая услуги, присылает пользователю пробирку, в которую надо плюнуть, после чего отослать ее обратно. А у Мишель не было ни плевка убийцы, ни даже ватной палочки с его слюной. Был только профиль на бумаге. Но, по мнению друга Билли, ученого, это затруднение преодолимо. Тем не менее, когда критики говорят о конфиденциальности, правилах ведения бизнеса и Четвертой поправке, они прибегают к классическому заявлению Яна Малкольма, которого сыграл Джефф Голдблюм в «Парке юрского периода»: «Ваши ученые были настолько озабочены мыслями о том, позволено им это или нет, что им даже в голову не пришло задуматься, а надо ли это вообще».

Когда Мишель приступила к работе над статьей для журнала «Лос-Анджелес», которая легла в основу этой книги, у нее стали постепенно скапливаться официальные материалы дела. Она внимательно прочитывала их и составляла указатель лиц, мест и предметов, упомянутых в отчетах. Это делалось с тремя целями: чтобы было проще находить подробности расследования в отчетах, чтобы разобраться в действующих лицах и выявить тех, кто представляет интерес в связи с последующими географическими перемещениями, и чтобы найти совпадающие фамилии или возможные общие связи между пострадавшими.

Мишель поддерживала отношения как с действующими следователями, так и с теми, кто вышел в отставку, и эти отношения способствовали открытому обмену информацией. Среди них она была на положении почетного детектива, ее энергия и проницательность придавали сил тем, у кого они в процессе работы над делом давно иссякли. Свои находки вместе с базовым списком она передала некоторым действующим следователям.

Коллекция официальных материалов дела продолжала расти. Кульминацией ее сборов стала удивительная история получения вещественных доказательств в январе 2016 года, когда Мишель и Пола провели к тесному стенному шкафу в управлении шерифа округа Ориндж. Этот шкаф вмещал шестьдесят пять больших коробок, набитых делами НСВ-ННО. Невероятно, но им обоим разрешили просмотреть эти материалы – под надзором, – и взять на время те, которые понадобятся.

Это и вправду была «золотая жила». Они отложили тридцать пять коробок и две большие пластиковые емкости, чтобы увезти их в Лос-Анджелес.

Мишель все продумала заранее. Вместо того, чтобы воспользоваться одной машиной, они приехали в Санта-Ану на двух внедорожниках. Погрузив коробки на тележки, покатили их к погрузочной зоне за зданием управления шерифа округа Ориндж, где распихали коробки по двум машинам. Тем временем заместитель шерифа, не подозревающий, чем они заняты, вышел из здания, но, к счастью, не заметил, что происходит. Мишель и Пол работали очень быстро, торопясь успеть, пока сотрудники управления шерифа не передумали.

Они вернулись в Лос-Анджелес и перетаскали коробки на второй этаж дома Мишель. Комната, которая раньше служила игровой детской для дочери Мишель, теперь стала «коробочной».

Вскоре они принялись рыться в материалах. Здесь были все священные граали, все персонажи, которых Мишель еще не видела, а вместе с ними – горы дополнительных отчетов. Эти последние, составленные из разрозненных документов, завалявшихся на дне ящика с делами НСВ, поскольку им не отвели отдельной папки, стали особенно ценными. Мишель и Пол оба были убеждены: если имя преступника и значится где-нибудь в материалах, то, скорее всего, оно нацарапано на полях: ключом могли стать забытый подозреваемый, упущенные свидетельские показания, замеченная вблизи места преступления машина, проверить которую так и не дошли руки, или подозрительный тип, который дал объяснение своему присутствию, в то время показавшееся убедительным.

Мишель приобрела два цифровых сканера, рассчитанных на большие объемы сканирования, и они занялись обработкой документации. Большинство этих материалов действующие следователи – такие как Пол Хоулс, Кен Кларк и Эрика Хатчкрафт – еще не видели. Сканирование не только обеспечивало легкий доступ к материалам и позволяло проводить поиск по тексту, но и давало Мишель возможность отплатить следователям за щедрость и оказать им неоценимую услугу.

Это был единственный и самый волнующий прорыв в деле с тех пор, как началось следствие, – важный поворотный момент, изменивший расклад в целом. Мишель твердо верила, что вероятность отыскать имя преступника где-нибудь в этих коробках составляет 80 %.

После публикации статьи в журнале «Лос-Анджелес» Мишель выложила в блоге пост о письмах, которые получала от детективов-любителей, прочитавших ее статью и загоревшихся, пусть всего на несколько часов, желанием раскрыть это дело.

За последнюю неделю я получила десятки отзывов от читателей моей статьи «По следам убийцы». Во многих письмах содержались догадки, связанные с уликами, и свежие идеи насчет наилучших способов поимки «Убийцы из Золотого штата» – неуловимого серийного преступника, который с 1976 по 1986 год наводил на своих жертв ужас по всей территории Калифорнии.

Большинство идей связано с картой, многие читатели изложили теории на основе своего опыта профессиональной деятельности или учебы. Один читатель, главный подрядчик с опытом строительства «жилых районов, сосредоточенных вокруг полей для гольфа», указал, что на этой карте может быть изображен один из многих районов, которые он строил. Нарисованные от руки линии, писал он, напоминают дорожки для гольф-кара.

У другого читателя родилась жутковатая догадка насчет прорисованных на карте линий. Они указывают местонахождение заборов, писал он: составитель карты пометил препятствия, с которыми мог столкнуться, разгуливая в темноте.

Еще одна читательница усмотрела зацепку в записи из дневника «Безумие – вот то самое слово, которое напоминает мне о 6-м классе». Цифра 6 выглядит больше похожей на заглавную G, отметила она и добавила, что автор явно переделал эту фразу, вставив артикль перед шестеркой вместо того, что написал вначале, – по мнению читательницы, это скорее всего было название города, в котором он вырос. И название этого города, по ее предположению, начинается с G.

Фраза «Безумие – вот то самое слово» начинает подробный рассказ о том, какую ярость вызывал у автора его учитель-мужчина в шестом классе. Несколько читателей отметили, что учителя-мужчины в шестом классе довольно редко встречались в 1960-х годах, когда автор предположительно учился в средней школе.

Еще один читатель сообщил, что в Визалии, где «Убийца из Золотого штата», возможно, начинал преступную деятельность, жило немало летчиков с соседней авиабазы Лимур. Убийца мог быть сыном летчика, рассуждал этот читатель, поскольку еще несколько мест, относящихся к этой серии преступлений, расположены неподалеку от баз ВВС.

Некоторые из этих зацепок и улик могли дополнить портрет убийцы. А другие – не иметь к нему никакого отношения, как купленная на «гаражной» распродаже головоломка, в которую по ошибке попали фрагменты двадцати других.

В конце концов Мишель решила расследовать каждую деталь, ничего не упуская, и посмотреть, какие из них впишутся в общую картину.

Один из документов на ее жестком диске, измененный за три дня до ее смерти, датирован 18 апреля 2016 года и озаглавлен «ВсеЧтоЕщеНадоСделать».

• Выяснить у Дебби Д. насчет фонарика: не взяли ли они фонарик из другого дома? Знает ли она, бывал ли Грег на улице Толтек?

• [Одному из детективов] понадобился отпуск из-за стресса после О/М [Офферман/Мэннинг], и Рэй сказал, что это худшее преступление, с каким он когда-либо сталкивался (это было в письме Ирвину). Почему оно хуже, чем Доминго/Санчес?

• Для Эрики: поскольку у меня нет опыта анализа мест преступления, как вы думаете, что произошло в доме Крус?

• Для Кена Кларка: сообщалось ли прессе/общественности об убийстве Мэжжор? Правда ли, что ФБР провело поиск родственных ДНК, ожидало получить 200–400 совпадений, а получило ноль?

• Узнать у Кена, что именно он имел в виду, когда говорил о муже или о парне, разгуливающем по улице в клоунском костюме.

И так далее – целые страницы вопросов. В блоге Мишель «Дневник реальных преступлений» мы предпримем попытку ответить на вопросы, которые остались для нее открытыми. Обсуждение продолжается, мы приглашаем читателей присоединиться к нему и следить за многочисленными форумами, где круглосуточно проясняется смысл новых улик и рождаются различные теории относительно личности убийцы. Мишель всегда говорила: ей все равно, кто раскроет это дело, лишь бы оно было раскрыто.

Влияние Мишель на ход следствия не вызывает сомнений. По словам Кена Кларка, она «привлекла внимание к одному из наименее известных, однако наиболее активных серийных преступников, когда-либо появлявшихся в США. Если бы я не читал своими глазами отчеты на протяжении долгих лет расследования, я бы не поверил в эту историю. Профессионализм исследований Мишель, ее внимание к деталям и искреннее стремление найти преступника позволили ей достичь баланса, не допустив вторжения в частную жизнь пострадавших и в то же время рассказав о подозреваемом так, чтобы люди могли его узнать».

«Нелегко завоевать доверие такого множества полицейских в разных юрисдикциях, – сказала нам Эрика Хатчкрафт, – но Мишель это удалось – как вы знаете, благодаря ее репутации, упорству и искренней заинтересованности в расследовании этого дела».

Пол Хоулс согласился с ней и даже заявил, что считал Мишель своим напарником в работе над этим делом: «Мы общались постоянно. Стоило мне чем-то заинтересоваться, как я тут же посылал информацию Мишель и понимал, что она тоже заинтересована. Занимаясь поисками, она встречала какое-нибудь имя и присылала его мне. В эмоциональном плане это расследование напоминало “американские горки” – с поразительными взлетами, когда уже думаешь, что нашел того самого человека, и головокружительными падениями, когда приходится вычеркивать перспективного подозреваемого из-за результатов анализа ДНК. Мы с Мишель вместе переживали эти взлеты и падения. У меня были свои подозреваемые, у нее свои. Мы с растущим волнением обменивались электронными письмами, но в конце концов решительно отказывались от своих теорий.

Мишель удалось не только завоевать мое доверие, но и расположить к себе всю спецгруппу и доказать, что она прирожденный детектив, внести в работу ценный вклад – свою проницательность и упорство. Способность к изучению материалов дела, озарения, к которым склонны лишь немногие, настойчивость, а также чувство юмора и обаяние, сочетающиеся в одной личности, были поразительны. Я знаю лишь одного человека, способного добиться того, чего добилась она в этом деле, подключившись к расследованию со стороны и со временем сделавшись одной из нас. Думаю, это частное/публичное партнерство было поистине уникальным явлением в расследовании уголовного дела. Мишель идеально подходила для такой задачи.

В последний раз я виделся с Мишель в Лас-Вегасе, где мы провели много времени вместе, обсуждая расследование. Мне и в голову не приходило, что больше мы не увидимся никогда. Последнее письмо по электронной почте она написала мне в среду, 20 апреля. Как всегда, она извещала меня, что отправила мне некоторые материалы, найденные ею и ее исследователями, – она считала, что я должен о них узнать. Это письмо она закончила словами: “Скоро поговорим. Мишель”.

Присланные ею файлы я загрузил уже после того, как узнал, что в пятницу ночью она скончалась. Она продолжала помогать мне и после смерти».

В письме к своему редактору в декабре 2013 года Мишель задает вопрос, с которым неизбежно сталкивается каждый журналист, пишущий о нераскрытом преступлении: чем закончить свой рассказ?

Я все еще настроена оптимистично относительно дальнейшего расследования, но это не значит, что я не вижу трудностей, которые неизбежны, когда пишешь о нераскрытом преступлении. Поэтому у меня появилась одна идея. После публикации моей статьи в журнале я получила множество писем от читателей, и почти все они начинались со слов: «Наверное, вы уже думали об этом, но если нет, как насчет… (далее излагалась какая-либо идея для расследования)». Это окончательно убедило меня в том, что в каждом из нас живет Шерлок Холмс, уверенный, что сумеет раскрыть любую тайну, было бы достаточно улик. Если главная проблема или серьезный недостаток в данном случае заключается в недовольстве читателей, когда они узнают, что дело не раскрыто, почему бы не перевернуть все с ног на голову и не сделать недостаток достоинством? У меня уже есть сотни страниц аналитических исследований – и прошлых лет, и недавних: геопрофили, подробные отчеты по отпечаткам подошв, по дням недели, когда совершались нападения, и т. п. Моя идея заключается в том, чтобы привести в книге некоторые из этих предположений и дать читателю возможность самому сыграть роль детектива.

Мы не остановимся, пока не узнаем его имя. Мы тоже будем детективами.

Пол Хейнс и Билли Дженсен, май 2017 года

Послесловие

У Мишель вызывало скуку все связанное с магией или космическими кораблями. «Я в это не играю», – смеясь, говорила она. Бластеры, волшебные палочки, светящиеся мечи, сверхчеловеческие способности, призраки, путешествия во времени, говорящие животные, супернаука, заколдованные артефакты или древние проклятия – «все это какой-то обман».

«Он что, создает еще одну броню?» – спрашивала она во время просмотра первой части «Железного человека». Прошло двадцать минут фильма, Тони Старк настраивал и совершенствовал свою громоздкую серую броню «Марк I», превращая ее в суперброню – красную, оттенка яблок в карамели, с благородным золотом. Мишель хмыкнула, встала и отправилась в магазин.

Спагетти-вестерны были слишком затянутыми и жестокими. Зомби – неправдоподобными с научной точки зрения. А демонических серийных убийц с их сложными замыслами она воспринимала как единорогов.

Мы с Мишель были вместе тринадцать лет и прожили в браке десять. У нас не нашлось ни единой точки соприкосновения в области поп-культуры. Нет, постойте: «Прослушка»[67]. Нам обоим нравилась «Прослушка». Вот, пожалуйста.

Когда мы познакомились, я походил на бурлящий и шипящий котел, полный давно забытых эфемерных образов и разрозненных фактов, связанных с кино, книгами, комиксами, музыкой. И серийными убийцами.

Я знал и число жертв, и modus operandi, мог привести цитаты из интервью. Собирательство информации о серийных убийствах – своего рода обряд инициации для парней чуть за двадцать, желающих казаться мрачными и дерзкими. Я был именно таким задротом, и в свои двадцать, чтобы сойти за мрачного и дерзкого типа, сделал бы что угодно. И потому на протяжении всех пушистых и уютных 90-х сыпал никчемными сведениями о Генри Ли Лукасе, Карле Панцраме и Эдмунде Кемпере.

Мишель тоже знала все эти значительные и мелкие факты. Но для нее они были фоновым шумом, таким же несущественным и совершенно неинтересным, как укладка бетона.

Что интересовало Мишель, стимулировало ее мышление и приводило в действие каждый нейрон и рецептор, так это люди. А именно детективы и следователи. Мужчины и женщины, которые, вооружившись уликами разного рода (чаще этих улик было слишком много, и им приходилось их просеивать, отметая отвлекающие и ложные), были способны строить ловушки для поимки монстров.

(Уф, это было описание того, чем занималась Мишель, предназначенное для фильма. Прошу прощения. Мне трудно избежать преувеличения, когда речь заходит о ней.)

Десять лет я был женат на борце с преступностью – абсолютно серьезном, методичном, с «серыми клеточками», британского типа борце. Я видел ее праведную ярость, когда она читала свидетельства выживших или интервью с членами семьи, все еще убитыми горем после потери родных. Случалось, что утром я приносил ей кофе и заставал ее за ноутбуком плачущей, подавленной и раздосадованной тем, что очередная ниточка, за которой она следовала, привела ее к кирпичной стене, в которую она с размаху уткнулась носом. Но потом она принимала дозу кофеина, вытирала глаза и снова колотила по клавишам. Открывалось новое окно, открывалась новая ссылка, начинался новый поход против подлого, жестокого мерзавца.

Книга, которую вы сейчас читаете, стала для нее способом подойти к своей цели так близко, как только возможно. Мишель всегда говорила: «Мне не важно, поймаю ли я его сама. Я просто хочу, чтобы на него надели наручники и захлопнули за ним дверь камеры». Она не кривила душой. Она родилась с сердцем и умом настоящего копа – жаждала справедливости, а не славы.

Мишель была потрясающим писателем, честным – порой чересчур – со своими читателями, с собой, и в словах о себе. Это видно по воспоминаниям, включенным в текст книги «Я исчезну во тьме». Вы сами можете судить, насколько откровенно она рассказывала о своей одержимости, своей мании, своей порой опасной преданности поискам, ради которых зачастую жертвовала сном и здоровьем.

Разум для изысканий и логики. Сердце для сопереживания и интуиции. Она сочетала в себе и то, и другое таким образом, какого прежде мне никогда не приходилось встречать. Не прилагая никаких усилий, она заставила меня переосмыслить мой жизненный путь, мое отношение к людям и мои ценности. Благодаря ей все во мне и все вокруг нее изменились к лучшему. И она добилась этого с легкостью, просто оставаясь самой собой.

Позвольте привести сначала специфический, анекдотичный пример, а затем – более широкий и универсальный.

Анекдотичный: в 2011 году мы с Филом Розенталем разрабатывали сценарий сериала, основанного на моей жизни. К тому времени «Луи» выходил в эфир в течение года, мне безумно нравилось, как он развивал новое направление в структуре ситкомов и представлял личность в комическом свете. По сути дела, мне хотелось сделать свой собственный «Луи». И мы с Филом сидели и перебирали подробности моей повседневной жизни.

– А чем занимается твоя жена? – спросил Фил во время одного из наших сеансов писанины.

Я объяснил. Рассказал ему, что она начала вести блог «Дневник реальных преступлений». Что он стал для нее возможностью писать о многочисленных «висяках» и ныне расследуемых делах, за которыми она следит в Интернете. Что она пользуется данными подозреваемых с «Майспейс». Она поняла, что социальные сети – настоящая золотая жила для следователей. Старые методы запугивания, которые применялись, чтобы заставить подозреваемых разговориться, не идут ни в какое сравнение со словесным поносом, который ежедневно изливается из этих нарциссистов-социопатов на их собственных аккаунтах в «Тамблере», «Фейсбуке» и «Твиттере». Моя жена пользовалась гугл-картами и десятком других новых платформ, предлагая решения для дел, которые казались тупиковыми. Ей особенно хорошо удавалось связывать данные какого-нибудь забытого дела десятилетней давности с вроде бы не имеющим к нему отношения «свежим» преступлением: «Видишь, как меняется его modus operandi? Неудачная попытка похищения на улице без выезда на шоссе привела к тому, что в следующий раз он сработал чисто возле самой клеверной развязки, где мог смешаться с потоком транспорта и развернуться. Он становится смелее и совершенствует навыки. Машина во всех случаях одна и та же, но он остается незамеченным потому, что штат другой, а полицейские подразделения во многих случаях не делятся между собой информацией». (Этот конкретный монолог, запомнившийся мне, был выдан однажды ночью в постели, перед ноутбуком, стоящим на наших коленях: таковы были представления Мишель о беседах на сон грядущий.)

Записи в ее блоге вызвали интерес со стороны новостных каналов кабельного телевидения, затем – программы «Дейтлайн» Эн-би-си, которая заказала ей повторные интервью с подозреваемыми по делу об убийстве, где фигурировали мормоны и «черные вдовы». Лица, представляющие интерес, упорно молчали, когда к ним обращались от имени крупного канала, но охотно разговорились, отвечая на вопросы блогера. Они просто не подозревали, что их собеседница изобрела мутантную, более экспансивную форму расследования убийств. И выложили ей все.

Выслушав меня, Фил ненадолго задумался. А потом сказал: «М-да, это шоу гораздо интереснее того, над которым мы работаем. А может, сделаем твою жену в сериале организатором вечеринок? Как тебе?»

А теперь – более универсальный пример уникальности Мишель. Мы существуем в культуре вождения пальцами по экрану, мгновенных отображений, заголовков-приманок, споров длиной 140 символов и тридцатисекундных вирусных видео. Привлечь чье-либо внимание легко, но почти невозможно его удержать.

Мишель имела дело с предметом, который требует постоянного, зачастую никак не вознаграждаемого внимания и лишь в этом случае приносит некое удовлетворение или достигает завершения. Чтобы добиться хотя бы небольших успехов, ему необходимо внимание не единственного читателя, а десятков полицейских, добытчиков информации, и гражданской журналистики.

Мишель завоевала и удерживала это внимание с помощью безупречного, захватывающего литературного стиля и таланта рассказчика. В ее текстах понятна точка зрения каждого, среди ее персонажей нет вымышленных. Со всеми этими людьми она знакомилась, сопереживала им, не жалела времени, чтобы увидеть их по-настоящему: полицейских, выживших жертв нападения, безутешных родных и, как бы трудно мне ни было вообразить это, даже ущербных и вредоносных насекомых вроде «Убийцы из Золотого штата».

Я все еще надеюсь, что он услышит, как за ним захлопнется дверь камеры. И надеюсь, что Мишель тоже каким-то образом услышит это.

На прошлое Рождество наша дочь Элис открыла подарок, который оставил для нее Санта. Элис была счастлива, разворачивая маленький цифровой фотоаппарат и разбираясь с настройками. Забавный подарок. С Рождеством, детка!

Позднее тем же утром Элис спросила вдруг ни с того ни с сего: «Папа, а почему у Санта-Клауса твой почерк?»

Мишель Эйлин Макнамара покинула нас. Но оставила после себя маленького детектива.

И тайну.

Пэттон Освальт

Херндон, Виргиния

2 июля 2017 года

Эпилог: письмо к старику

Ты был твоим приближением – глухим стуком о доски забора. Внезапным холодом из-за взломанной и открытой двери в патио. Запахом лосьона после бритья, расплывшимся по спальне в три часа утра. Ножом, приставленным к шее. «Не шевелись, а то убью». Их встроенные системы обнаружения угрозы подавали лишь еле слышные сигналы сквозь глубокий сон. Никто не успевал даже сесть. Пробуждение означало понимание, что они стали заложниками. Телефонный провод перерезан. Из оружия вынуты патроны. Веревки приготовлены и выложены. Ты навязывал действия, оставаясь на периферии зрения, как неясное видение в маске и странные, судорожные вдохи. Твоя осведомленность ошеломляла их. Точным жестом ты поднимал руки к выключателям, которые трудно найти на ощупь. Знал имена. Количество детей. Места встреч. Предварительное планирование обеспечивало тебе решающее преимущество, потому что когда твои жертвы пробуждались от слепящего света фонарика и слышали угрозы, произнесенные сквозь зубы, ты всегда оставался для них незнакомцем, а они для тебя – нет.

Стук сердца. Сухость во рту. Твой телесный облик оставался невообразимым. Ты был мимолетным ощущением твердой подошвы обуви. Пенисом, смазанным детским лосьоном и сунутым в связанные руки. «Постарайся как следует». Никто не видел твоего лица. Никто не чувствовал всю тяжесть твоего тела. Жертвы с завязанными глазами ориентировались по обонянию и слуху. Цветочный запах талька. Оттенок корицы. Звяканье колец шторы. Вжиканье молнии на спортивной сумке. Стук рассыпавшихся по полу монет. Скуление и всхлип: «Мамочка!» Мелькание теннисных туфель из темно-синего нубука.

Лай собак, удаляющийся в западном направлении.

Ты был тем, что оставлял после себя: вертикальным разрезом длиной четыре дюйма, проделанным в сетке на окне дома на Монклер-Плейс в Сан-Рамоне. Топориком с зеленой рукояткой на живой изгороди. Куском шнура, висящим на березе. Пеной на пустой бутылке из-под крепкого пива «Шлиц» во дворе за домом. Мазками неизвестной синей краски. Кадром номер четыре на катушке фотопленки номер три в управлении шерифа округа Контра-Коста, снятым в том месте, где, как они считали, ты перебрался через забор. Побагровевшей правой рукой девушки, которая на долгие часы потеряла чувствительность. Очертаниями лома в пыли.

Восемью проломленными черепами.

Ты был вуайеристом. Терпеливо изучал привычки и распорядки. Ты совершил нападение в первую же ночь, когда мужа, работающего диспетчером, перевели в ночную смену. Под окном ванной на месте преступления в доме номер 3800 по Торнвуд-драйв в Сакраменто обнаружились следы подошв с узором в «елочку», оставленные там за четыре-семь дней до этого. Полицейские заметили, что с того места ты мог заглядывать прямиком в спальню жертвы. «Трахни меня, как своего старика», – шипел ты, словно зная, как именно это происходило. На одну девушку ты надел туфли на шпильках – иногда то же самое она проделывала в постели со своим бойфрендом. Ты забирал на память поляроидные снимки с изображениями жертв в бикини. Рыскал повсюду со своим слепящим фонариком и отрывистыми, повторяющимися фразами; ты представлял себя и режиссером фильма, и кинозвездой.

Почти все жертвы описывали одну и ту же сцену – момент, когда они чувствовали твое возвращение после разгрома, который ты учинял в другой комнате или части дома. Не было ни слов, ни движений, но они знали, что ты стоишь над ними, представляли себе твой безжизненный взгляд сквозь два отверстия в лыжной маске. Одна жертва почувствовала, что ты уставился на шрам на ее спине. Долгое время ничего не слыша, она подумала: «Ушел», – но едва успела вздохнуть с облегчением, как острие ножа прошлось по краю шрама.

Фантазии наполняли тебя адреналином. Воображение компенсировало то, чего недоставало в твоей реальности. От тебя разило неполноценностью. Одна жертва попробовала прибегнуть к реверсивной психологии и прошептала: «А ты хорош». В изумлении ты резко отстранился. От твоей бравады крутого парня попахивало блефом. В твоем шепоте сквозь зубы слышалась дрожь, иногда заикание. Еще одна жертва рассказала полиции, как ты на миг схватился за ее левую грудь: «Как за дверную ручку».

«Ну что, нравится?» – допытывался ты у одной девушки, насилуя ее, и держал нож у ее горла, пока она не ответила «да».

Твои фантазии глубоко пустили корни, но ты ни разу не споткнулся о них. Каждое расследование, когда преступник все еще разгуливает на свободе, – это состязание в быстроте, и ты неизменно сохранял за собой преимущество. Ты был сообразительным. Знал, что парковать машину нужно за пределами зоны полицейского оцепления, между двумя домами или на автостоянке, чтобы не возбуждать подозрений. Ты пробивал отверстия в оконных стеклах, с помощью какого-то инструмента поддевал деревянные засовы и открывал окна, не будя своих жертв. Ты отключал электричество, чтобы слышать, не приближается ли кто-нибудь к дому. Оставлял открытыми боковые калитки и переставлял мебель в патио, чтобы без помех пробежать через него. На десятискоростном велосипеде ты удрал от агента ФБР, управляющего автомобилем. Ты лазал по крышам. В Данвилле 6 июля 1979 года служебная собака так яростно бросалась на заросли плюща на Сикамор-Хилл-Корт, что ее проводник был уверен: запах оставили всего несколько минут назад.

Тебя видели убегавшим после одного из нападений. Ты вышел из дома так же, как вошел: без штанов.

Вертолеты, оцепления, гражданские патрули, проверяющие номерные знаки машин. Специалисты по гипнозу. Экстрасенсы. Сотни белых мужчин, сдающих образцы слюны. Безрезультатно.

Ты был запахом и отпечатками подошв. Ищейки и детективы следовали за тем и другим. Следы вели прочь и никуда не приводили. Они вели во тьму.

Долгое время у тебя было преимущество. Ты шел вперед. У тебя за спиной – полицейские расследования. Самый страшный момент чьей-то жизни описан неразборчивым почерком зачастую спешащего и заспанного полицейского. Со множеством ошибок. Каракули на полях – пояснения насчет текстуры лобковых волос. Следователи отрабатывают информацию, используя телефоны с медленными наборными дисками. Когда никого нет дома, они просто продолжают звонить. Если требуется поднять архивные дела, приходится вручную перебирать кипы бумаг. Шумный телеграфный аппарат пробивает неаккуратные отверстия на бумажной ленте. Вполне перспективных подозреваемых вычеркивают из списка, потому что их матери обеспечивают им алиби. Наконец отчет подшивают в папку, кладут ее в коробку и уносят в другую комнату. Хлопает дверь. Процесс пошел: бумага желтеет, воспоминания блекнут.

Ты выиграл эту гонку. Ты дома, на свободе, и ты это чувствуешь. Жертвы скрылись с глаз долой. Их привычный жизненный ритм нарушен, уверенность в себе улетучилась. Страхи преследуют их, память делает нерешительными. Их разрушают разводы и пристрастие к наркотикам. Сроки давности истекают. Собранные вещдоки выбрасывают – их негде хранить. То, что произошло с этими людьми, погребено – блестит неподвижно, как монетка на дне бассейна. Они делают что могут, чтобы жить дальше.

Как и ты.

Но игра уже утратила свою остроту. Сценарий повторяется раз за разом и требует повышать ставки. Ты начал с подоконников, затем стал заходить в дома. Тебя возбуждал чужой страх. Но теперь, спустя три года, гримас и уговоров уже недостаточно. Ты поддаешься своим более зловещим порывам. Все жертвы твоих убийств привлекательны и сексуальны. У некоторых сложная личная жизнь. Для тебя они наверняка просто «потаскухи».

Правила изменились. Раньше, оставляя жертв в их доме связанными, но живыми, ты знал, что у тебя есть пятнадцать минут, чтобы покинуть район. Но когда ты выходил из дома Лаймана и Шарлин Смит в Вентуре 13 марта 1980 года, тебе незачем было спешить. Их трупы нашли только через три дня.

Полено для камина. Лом. Разводной ключ. Ты убивал своих жертв предметами, найденными в их же доме. Такое поведение было необычно, но ведь ты привык бродить налегке, не отягощенный почти ничем, кроме ярости.

А потом, после 4 мая 1986 года, ты исчез. Кое-кто считает, что ты умер. Или попал в тюрьму. Но не я.

Я думаю, ты слинял, когда мир начал меняться. Правильно, с возрастом ты наверняка стал медлительным. Тестостерон, некогда хлеставший потоком, иссяк, превратившись в тонкую струйку. Это правда, что воспоминания блекнут. Бумага ветшает. Но технологии совершенствуются.

Ты вышел из игры, когда оглянулся через плечо и увидел, что противники настигают тебя.

Ты должен был выиграть эту гонку. Ты всегда был наблюдателем, наделенным властью, и никогда не находился под наблюдением. Первый сбой произошел 10 сентября 1984 года в лаборатории Лестерского университета, когда генетик Алек Джеффрис разработал первый ДНК-профиль. Следующий – в 1989 году, когда Тим Бернерс-Ли создал концепцию Всемирной паутины. Люди, которые даже не подозревали о твоем существовании и твоих преступлениях, приступили к разработке алгоритмов, которые могли помочь разыскать тебя. В 1998 году Ларри Пейдж и Сергей Брин основали компанию «Гугл». Коробки с полицейскими отчетами о твоих преступлениях вытащили на свет, документы отсканировали, оцифровали и выложили для свободного доступа. Мир загудел от сетевого взаимодействия и скорости. Затем появились смартфоны. Технологии оптического распознавания символов. Настраиваемые интерактивные карты. Родственные ДНК.

Я видела снимки отпечатков рифленых подошв, которые ты оставил в грязи под окном спальни девушки-подростка 17 июля 1976 года в Кармайкле – примитивный пережиток тех времен, когда у вуайеристов не было другого выбора, кроме как физически торчать под чужими окнами. Ты преуспел в технологиях маскировки. Но ловкость твоей лучшей поры уже обесценилась. Твои навыки устарели. Расстановка сил изменилась. Повсюду вокруг тебя открыты виртуальные окна. Ты, мастер наблюдения, стал стареющей, неуклюжей мишенью в перекрестье чужих прицелов.

Теперь лыжная маска тебе не поможет.

Телефон одной из жертв зазвонил через двадцать четыре года после ее изнасилования. «Поиграть хочешь?» – прошептал мужской голос. Это был ты. Она знала наверняка. Ты ностальгировал, как бывшая футбольная звезда, которая, мучаясь артритом, просматривает видеозапись матча. «Помнишь, как мы играли?»

Представляю себе, как ты набирал ее номер, сидя один в маленькой темной комнате, на краю своей двуспальной кровати, с единственным оставшимся в твоем арсенале оружием – возможностью пробудить воспоминания, способностью вызвать ужас своим голосом.

Когда-нибудь очень скоро ты услышишь, как у твоего дома останавливается машина и глохнет двигатель. Услышишь шаги, приближающиеся по дорожке к твоей двери. Как было с Эдвардом Уэйном Эдвардсом через двадцать девять лет после того, как он убил Тимоти Хэка и Келли Дрю в Салливане, штат Висконсин. Как было с Кеннетом Ли Хиксом через тридцать лет после того, как он убил Лори Биллингсли в Алохе, штат Орегон.

Звонят в дверь.

Нет больше оставленных открытыми боковых калиток. Ты уже давно не тот, чтобы лазать через заборы. Сделай свой преувеличенно глубокий, судорожный вдох. Стисни зубы. Робко выйди навстречу настойчивому звонку.

Вот так все для тебя и закончится.

«Ты замолчишь навсегда, а я исчезну во тьме», – сказал ты когда-то одной из жертв.

Открой дверь. Покажи нам лицо.

Выйди на свет.

Мишель Макнамара

Примечания

1

Имя изменено.

(обратно)

2

Имя изменено.

(обратно)

3

Имя изменено.

(обратно)

4

Имя изменено.

(обратно)

5

Неопровержимая связь с «Убийцей из Золотого штата» так и не была установлена.

(обратно)

6

Неопровержимая связь с «Убийцей из Золотого штата» так и не была установлена.

(обратно)

7

День поминовения отмечается в США в последний понедельник мая, День труда – в первый понедельник сентября. – Примеч. пер.

(обратно)

8

Имя изменено.

(обратно)

9

Представления Мишель о применении особой жестокости в упомянутых делах несколько изменились после того, как были написаны эти строки. С тех пор она пришла к выводу, что «Убийца из Золотого штата» применял столько силы, сколько требовалось для убийства жертв. Эта информация была почерпнута из разговоров с участниками следствия, в том числе с Полом Хоулсом (которого, по его словам, «не впечатлила» свирепость этих ударов по сравнению с местами других преступлений, в расследовании которых он участвовал). Беспорядочный, грязный и шокирующий вид места, где жертву забили насмерть, может поначалу привести к тому, что убийство будет квалифицировано как совершенное с особой жестокостью, что, вероятно, и имело место в некоторых делах «Убийцы из Золотого штата».

(обратно)

10

Stop Making Sense (1984). – Примеч. пер.

(обратно)

11

Suspicious Minds. – Примеч. пер.

(обратно)

12

Имя изменено.

(обратно)

13

Roy Hazelwood, Stephen G. Michaud. The Evil That Men Do. – Примеч. пер.

(обратно)

14

Имена всех членов семьи Мур изменены.

(обратно)

15

Все имена членов семьи Уильямс изменены.

(обратно)

16

Listening (англ.). – Примеч. пер.

(обратно)

17

Этот эпизод стал единственным известным нападением «Насильника с востока» в южных районах. Один из основателей патруля ННСВ, дантист, назначивший 10 тысяч долларов награды, о чем писали в газетах всю неделю до нападения, имел врачебную практику на расстоянии меньше мили от дома Фионы. Возможно, это было чистым совпадением, а возможно, и нет.

(обратно)

18

Имя изменено.

(обратно)

19

Имя изменено.

(обратно)

20

Имя изменено.

(обратно)

21

Имя изменено.

(обратно)

22

Имя изменено.

(обратно)

23

Имя изменено.

(обратно)

24

Имя изменено.

(обратно)

25

Имя изменено.

(обратно)

26

Имя изменено.

(обратно)

27

Имя изменено.

(обратно)

28

Имя изменено.

(обратно)

29

Имя изменено.

(обратно)

30

Имя изменено.

(обратно)

31

Имя изменено.

(обратно)

32

Имя изменено.

(обратно)

33

Имя изменено.

(обратно)

34

Имя изменено.

(обратно)

35

Имя изменено.

(обратно)

36

Имя изменено.

(обратно)

37

Имя изменено.

(обратно)

38

Cold Case Files. – Примеч. пер.

(обратно)

39

Colleen Cason. The Silent Witness. – Примеч. пер.

(обратно)

40

Имя изменено.

(обратно)

41

Имена изменены.

(обратно)

42

Имя изменено.

(обратно)

43

Writer’s Cut. – Примеч. пер.

(обратно)

44

Имя изменено.

(обратно)

45

Имя изменено.

(обратно)

46

Имена изменены.

(обратно)

47

Имена изменены.

(обратно)

48

Имя изменено.

(обратно)

49

David Canter. Criminal Shadows. – Примеч. пер.

(обратно)

50

Larry Crompton. Sudden Terror. – Примеч. пер.

(обратно)

51

Это дело привело к принятию в 2004 году Положения 69 штата Калифорния: оно вводило обязательный сбор образцов ДНК у всех опасных преступников, а также у взрослых и несовершеннолетних, признанных виновными в некоторых преступлениях (например, половых преступлениях, убийствах, поджогах). Кампанию спонсировал брат Кита Харрингтона, Брюс, выделив на нее почти 2 млн долларов.

(обратно)

52

Уолтер Митти – герой рассказа Джеймса Тербера «Тайная жизнь Уолтера Митти», легшего в основу фильма Бена Стиллера «Невероятная жизнь Уолтера Митти», человек, предпочитающий мечты реальности. – Примеч. пер.

(обратно)

53

Услуга за услугу (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

54

По шкале Фаренгейта. – Примеч. пер.

(обратно)

55

Имена изменены.

(обратно)

56

Имя изменено.

(обратно)

57

Наказание (англ.). – Примеч. пер.

(обратно)

58

Bee – пчела, boo – сленговое название марихуаны (англ.). – Примеч. пер.

(обратно)

59

Имя изменено.

(обратно)

60

Freedom Isn’t Free. – Примеч. пер.

(обратно)

61

Имя изменено.

(обратно)

62

Имя изменено.

(обратно)

63

Джон Доу (англ. John Doe) – условное обозначение мужской стороны в судебном процессе в англосаксонском праве. – Примеч. пер.

(обратно)

64

Имя изменено.

(обратно)

65

Текст из справочников, в том числе телефонных, был собран с помощью программного процесса, который называется оптическим распознаванием символов (OCR) и позволяет конвертировать отсканированные материалы в текст. Поскольку аналоговые материалы разного качества печати и сканирования читает цифровой «глаз», результат оказывается скверным и изобилует ошибками синтаксиса и распознавания – от невозможности различить, скажем, буквы D и O до хаотической расстановки знаков пунктуации, символов и других ошибочных знаков, не относящихся к буквенно-цифровым. Потребовались сотни часов чистки, чтобы превратить сканы томов давностью несколько десятилетий в пригодный для чтения и единообразно отформатированный список имен.

(обратно)

66

Colleen Fitzpatrick. Forensic Genealogy.

(обратно)

67

«Прослушка» (англ. The Wire) – американская телевизионная полицейская драма, действие которой происходит в Балтиморе и его окрестностях. – Примеч. пер.

(обратно)

Оглавление

Действующие лица

Вступление

Пролог

Часть 1

  Ирвайн, 1981 год

  Дана-Пойнт, 1980 год

  Голливуд, 2009 год

  Ок-Парк

  Сакраменто, 1976–1977 годы

  Визалия

  Округ Ориндж, 1996 год

  Ирвайн, 1986 год

  Вентура, 1980 год

  Голета, 1979 год

  Голета, 1981 год

  Округ Ориндж, 2000 год

  Контра-Коста, 1997 год

Часть 2

  Сакраменто, 2012 год

  Ист-Сакраменто, 2012 год

  Эпилог истории с запонками

  Лос-Анджелес, 2012 год

  Контра-Коста, 2013 год

    Конкорд

    Сан-Рамон

    Данвилл

    Уолнат-Крик

    Дейвис

  Фред Рэй

  «Тот самый»

  Лос-Анджелес, 2014 год

  Сакраменто, 2014 год

  Сакраменто, 1978 год

Часть 3

Послесловие

Эпилог: письмо к старику Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg