«Храбрые сердца однополчан»

Храбрые сердца однополчан (fb2) - Храбрые сердца однополчан 946K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иван Моисеевич Третьяк

Иван Третьяк Храбрые сердца однополчан

Иван Моисеевич Третьяк

О КНИГЕ И ЕЕ АВТОРЕ

Любили мы его за безумную храбрость, за то, что охотно шел на любое задание, каким бы оно ни было трудным. Казалось, скажи ему: «Третьяк, приволоки Гитлера!», он, наверное, ответил бы: «Слушаюсь!» — и пошел бы добывать. Таким он был в бою».

Так написал о нем его бывший командир дивизии, впоследствии видный военачальник А. Т. Стученко в своих мемуарах «Завидная наша судьба».

Мне хотелось бы присоединиться к этому мнению. Если бы эти же слова написал в свое время комдив в боевой характеристике офицера, я, тогда командарм, не задумываясь, вывел бы в верхнем левом углу: «Утверждаю».

Являясь командующим 10-й гвардейской армией, я очень хорошо знал Ивана Третьяка, командира батальона, а потом командира полка в возрасте 21 года. Он был известен на всем 2-м Прибалтийском фронте, а возможно, и за его пределами как инициативный, отважный, умный офицер, с чьим именем связаны творческое решение исключительно сложных задач и блестящие боевые победы.

В послевоенные годы я знал о быстром и заслуженном росте Героя Советского Союза И. М. Третьяка, ставшего генералом армии, командующим войсками округа, избранного депутатом Верховного Совета СССР, членом ЦК КПСС. Мы не раз встречались и конечно же находили между делами время для фронтовых воспоминаний.

А вот эта книга Ивана Моисеевича явилась для меня очень приятной и радостной новостью. Она, мне кажется, завоюет симпатии многочисленных читателей искренностью, верностью духу военной романтики. В своих военных мемуарах И. М. Третьяк лишь изредка и весьма сжато описывает крупномасштабные ситуации, вводит читателя в обстановку с помощью оперативной карты вышестоящего штаба (без чего, разумеется, никак не обойтись); подавляющее большинство страниц его книги посвящено людям невысокого ранга, но высоких морально-боевых качеств — ротным и батальонным командирам, сержантам, солдатам. Всех их правдиво и ярко характеризует уже само название книги — «Храбрые сердца однополчан». Автор со своими героями жил в одних землянках, ел из одного котла. Он прошел с ними тяжелый, кровопролитный победный путь войны. Он правдиво и с любовью рассказал о тех, на чьих плечах весь наш фронт держался, и спасибо ему за это.

Образно и справедливо замечает автор в самом начале книги, что на фронте «командирских нянек» не было. Со всей полнотой ответственности капитаны и лейтенанты вели свои подразделения в бой, решали сложные тактические задачи, в которых чаще всего было только два исхода: победить или погибнуть. И далее, страница за страницей, глава за главой открывают перед читателем героические дела командиров подразделений, дела, которые сами они считали будничной фронтовой работой.

Мне ежедневно приходилось выслушивать доклады, читать донесения об инициативных, смелых решениях и действиях командиров подразделений, а многое наблюдать лично. Командирская самостоятельность ценилась в боевой обстановке очень высоко, ибо это качество заложено в основе важнейшего воинского закона: «приказано — выполнено».

Отступления от хронологии событий, которые время от времени делает автор, переносясь мыслью в наши дни, в нынешнюю жизнь войск, мне кажутся весьма уместными и поучительными. Такова, например, глава о командирском характере, в которой интересные, взволнованные раздумья бывшего комбата, ныне командующего войсками округа, имеют непосредственное отношение к службе, боевой учебе офицеров младшего поколения. Офицер — профессия героическая. Офицеру надо как можно настойчивее и в самой различной форме преподавать науку побеждать.

В книге нередко упоминается мое имя — это обусловлено тем, что мы с автором воевали на одном направлении. Спасибо Ивану Моисеевичу на добром слове, хотя можно было о командарме и поменьше… Заметил бы где-то вскользь, что сидел, дескать, над картой такой-то генерал да усы покручивал, и достаточно. Однако навязывать автору свою точку зрения я не в праве. Пусть только не подумает читатель, что вот, мол, Третьяк пишет о Казакове, а тот — о нем. Оба мы в свое время были связаны служебным положением, и правдивости ради автор привел в тексте некоторые факты совместной боевой работы.

Со своей стороны, мне хотелось в этой краткой вступительной статье представить автора книги читателям. О себе он почти ничего не рассказывает, он будто лишь присутствует в различных эпизодах, в которых участвуют его боевые товарищи. Но именно в его руках находились крепкие нити управления подразделениями, судьба боя. Люди безгранично верили ему, шли за ним в бой. Название книги «Храбрые сердца однополчан» в первую очередь относится к самому автору — Ивану Третьяку.

Генерал армии М. И. КАЗАКОВ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Дороги войны… Трудные, опаленные, пропахшие горечью полыни в отступлении и осененные цветеньем полевых красных маков в победной поступи вперед. Разве забыть их фронтовикам, прошагавшим множество огненных верст? Никогда не забыть! Они оставили на старых командирских картах красные и синие стрелы, они прочертили в сознании и в сердцах воинов старшего поколения неизгладимый след.

Тот след, как рубец от раны, напоминает о себе в непогодь приглушенной болью. И еще тогда, когда много лет спустя после войны проходишь теми же дорогами. Глаза твои любуются всем тем, что создано народом в мирные годы, а думы непроизвольно залетают в далекое прошлое, воскрешая события Великой Отечественной…

И еще крепче тревожат душу воспоминания, когда встретишься с фронтовиками-однополчанами. Так много значат их рукопожатия, столь красноречивы их взгляды! Да, да… Эти же самые глаза — серые, карие, синие — глядели на тебя с искренностью и отвагой тогда. И ныне глядят так же, с той же самой верой в человека.

После объятий и долгого очень выразительного молчания разговор пробивается, словно родник, неожиданно найденный:

— А вот за той высоткой стояла полковая артиллерия, которую возглавлял Владимир Стружанов.

— Тогда пехота обошла немцев двумя батальонами с фланга и ударила так, что они всю ночь бежали без оглядки.

— Хорошо, пушкари поддержали вовремя.

Примерно в такой тональности складываются беседы с фронтовыми однополчанами, как вот эта, с Владимиром Николаевичем Стружановым — бывшим начальником артиллерии нашего стрелкового полка.

Сердечными и волнующими были недавние встречи с генералом армии М.И.Казаковым, фронтовым командармом, с генерал-лейтенантом в отставке Л.М.Лазаревым, фронтовым комдивом, с его женой Ольгой Степановной, тоже фронтовичкой…

И по долгу службы, и по личным намерениям во время отпуска, и при иной случайности как же часто приходилось командующему войсками Краснознаменного Белорусского военного округа проезжать от Минска до Москвы и обратно, а это ж ведь тот самый путь Великой Отечественной войны, те же версты, пройденные с боями, — до Москвы и обратно и дальше.

Все мы, солдаты и командиры, шли одной дорогой через войну. Им, дорогим однополчанам, посвящены настоящие записки, что и подтверждается заголовком книги. Здесь найдут выражение те самые думы, которые волновали меня и тогда, на фронте, которые, однако, в то время высказать я не успел и не сумел. Адресована книга, по замыслу автора, читателям младшего поколения, тем нашим современникам, у которых впереди — широкая дорога свершений и подвигов.

Воспоминания уносят тебя туда, где состоялось первое свидание с прекрасной и всесильной военной романтикой. И невольно задумаешься, спрашивая себя: с чего же все это началось? И будто вдруг откликнется эхо в ответ: «С мечты…»

Мне, например, не было на роду написано стать военным. Наоборот, отец мой Моисей Ильич Третьяк, колхозник, влюбленный в землю-кормилицу человек, с детства склонял меня к тому, чтобы я по доброй семейной традиции стал хлеборобом.

— Оглядись, сколько нашей родни на полтавской земле трудится, от малого до старого, — говаривал, бывало, он. — И сам думай о том, где бы руки к работе на земле приложить.

А я мечтал о другом — о военной службе, о командирском труде.

Отец, когда услышал о том впервые, даже вспылил, запретил мне помышлять о военной профессии. Но разве можно запретить мечту?

Позже я разобрался в отцовских противоречиях, понял, чем не полюбилась военная служба бывшему солдату, участнику Брусиловского прорыва. Отрицательные суждения и эмоции были вызваны не самой службой, не тяжелой раной, полученной отцом в бою. На него угнетающе действовало впечатление об офицерской касте царской армии, оставившее в его сознании столько памятных зарубок! О советских же командирах он только читал да слышал из других уст. Это не могло пересилить в нем того, что в молодости довелось лично испытать.

Вопрос о выборе жизненной дороги, помню, вызвал у нас размолвку, и не мимолетно вспыхнувшую, а продержавшуюся в хате Третьяков довольно долго.

…Выпало мне как-то счастье заглянуть в родной дом, отлучившись ненадолго с фронта. Встреча была, конечно, радостной и сердечной. Однако под вечер состоялся с отцом с глазу на глаз примерно такой разговор:

— Гляжу, Ваня, две звезды у тебя на погоне. Ты теперь по должности кем же будешь?

— Командир полка.

— Да сколько ж тебе лет, сыну?

— Двадцать один исполнился недавно, как вы помните, батьку.

— От воно як!.. Разве такие командиры полков бывают? Вот у нас был полковой командир, граф, — ото да! Мы, солдаты, может, раз в год его только и видели, да и то издали.

— А меня, батьку, солдаты видят каждый день и вблизи, так же, как и я их. При встрече за руку здороваемся…

Вспоминая об этом разговоре с отцом, я невольно забежал вперед. Раз уж зашла речь о юношеской мечте, то к ней и вернемся — к тому времени, когда, хоть и попахивало грозой, на советской земле царил еще мир.

Поступил я учиться в наш Полтавский сельскохозяйственный техникум, как прочил отец, а сам начал думать и гадать, как бы это в свои шестнадцать лет определиться в какое-нибудь военное училище.

С однокашником Андреем Горевым стали мы обивать пороги военкомата, откуда нас, попросту говоря, всякий раз выдворяли, как подростков.

Нашли мы с Андрюшкой дорогу в местный аэроклуб. Нас вроде бы приняли, дали для изучения несколько книжек по теории полета, но к настоящему делу так и не допустили по той же самой причине несовершеннолетия.

Откровенно говоря, в авиацию меня и не тянуло, хотелось стать или кавалеристом, или пограничником. В обход военкомата, где неласково привечали, попробовал я постучаться в двери Полтавского бронетанкового училища — прогнали. Стал писать и рассылать во все концы письма с единственной просьбой: «Прошу вызвать на вступительные экзамены». Своей настойчивостью и страстным желанием мне, видно, удалось тронуть сердце нашего военкома, и он тоже взялся делать запросы, ходатайствуя за шестнадцатилетнего парня, за того самого, которого недавно выставлял из военкомата.

И однажды вызывает меня срочно, как по тревоге:

— Астраханское стрелково-пулеметное ответило положительно!

Я готов был кинуться ему на шею, но он тут же охладил мой пыл:

— …При условии, что разрешит лично Нарком обороны.

В тот же день мы с военкомом общими усилиями составили и отпечатали на машинке письмо на имя Наркома обороны. Немедленно отправили. Ждали ответа с нетерпением и тревогой. И вот он пришел: в порядке исключения нарком разрешил!

Поскольку я учился на втором курсе техникума, и учился хорошо, а может быть учитывая проявленный энтузиазм, меня приняли в Астраханское стрелково-пулеметное училище без экзаменов.

С радостью и гордостью надел я военную форму, получил из рук командира оружие. Можно себе представить чувства юноши, которому шел в то время только семнадцатый год. В училище таких нас было двое. С другим шестнадцатилетним парнем мы познакомились не сразу. Вначале ходили, поглядывая друг на друга, обмениваясь лишь официальным воинским приветствием, стараясь как можно ловчее подбросить руку к козырьку фуражки. А потом подружились.

Интересно, увлекательно открывалась перед нами день за днем программа обучения, но давалась все-таки тяжело. Ведь несозревшими, неокрепшими были оба. Старались, правда, изо всех сил, решительно отметая попытки со стороны некоторых старших сделать нам в чем-либо скидку по молодости лет.

Война застала меня в училище. Известие о ней было тревожным, но думали мы тогда и рассуждали, так сказать, еще «довоенными категориями». Курсанты предположительно называли короткие сроки борьбы, высказывали смелые замыслы. А больше всего волновало нас то, что мы пока не на фронте.

Драматическое развитие событий первых месяцев войны заставило нас мыслить по-иному. Горькая, тягостная правда о положении на фронтах отзывалась в наших сердцах болью. Многих постигло и личное горе: гибель в боях, исчезновение без вести отцов и старших братьев, захват вражескими войсками родных сел и городов. Мои родители тоже оказались на оккупированной территории. Другими глазами смотрели теперь курсанты на большую географическую карту, утыканную передвижными флажками, нахмуренными и суровыми сделались их юношеские лица, но все до единого и на людях, и в сокровенных думах решительно твердили одно: на фронт, поскорее на фронт!

В числе других меня выпустили из училища лейтенантом, командиром взвода, по прибытии на фронт назначили вскоре на роту, а несколько позже доверили командовать в боях батальоном.

Столь стремительный рост был, разумеется, обусловлен тяжелейшей обстановкой, а не проявлением исключительных способностей. На коротких совещаниях в штабном блиндаже не один я был безусым да необстрелянным — почти все комбаты такими были. Всех нас война «назначила» на высокие должности, потому что некому было их исполнять — люди постарше и поопытнее к тому времени частично уже погибли, мужественно выполнив свой воинский долг перед Отчизной. Война в порядке конкурсных, что ли, экзаменов проверила нас в первых боях жестокостью и огнем.

Тогда пошли в бой молодые и необстрелянные. Они оправдали доверие, выдержали все испытания с честью. От их имени, словно порученное фронтовое письмо-треугольник передавая, мне хочется сказать нынешним молодым командирам, которые решетят сегодня учебные мишени и утюжат землю на полигоне: «Будьте всегда, в любую минуту, готовы к бою. И будьте готовы принять на себя более высокую ответственность, чем та, которую возлагает на вас нынешняя ваша должность».

Да, мы шли в бой молодыми и необстрелянными. Но нас до этого учили. А сколько людей, профессионально не обученных военному делу и вовсе не воинственных по характеру, взялись за оружие, когда грянула гроза Великой Отечественной… Седовласые деды в партизанских отрядах, сильные духом интеллигенты в подполье, сорокалетние и пятидесятилетние солдаты в строевых частях, а с ними вместе и женщины, дети — вот она, сила народная, победившая в войне.

И как нынче по доброй традиции на торжественных собраниях и партконференциях первое слово приветствия предоставляют детям, так и автор этих записок считает нужным сказать первое слово о детях, принявших участие в боях за Родину.

Малолетних отважных воинов я не раз встречал на фронте. Их никто, разумеется, не посылал в огонь войны — сами шли. Один из них был нашим полковым сыном, все считали его родным. Как в капле воды отражается мир, так в малом эпизоде войны, который мне хочется здесь привести, вмещается понятие великого. Он ярко свидетельствует о ратных подвигах наших юных воинов, о чувстве патриотизма и силе духа, воспитанных в советском человеке с детства.

Мы нашли его, того мальчишку, в сожженной фашистами подмосковной деревне Шваново, когда продвигались на запад во время нашего первого наступления.

Остановилась пароконная телега, на которой ехали легкораненые бойцы, и мальчик лет двенадцати затеял с ними такой разговор:

— Дяденька, возьмите меня с собой на фронт.

— Нельзя, мал еще. Беги к мамке.

— Нету мамки у меня…

— А отец?

— На фронте.

— Как звать-то тебя?

— Витя.

— Фамилия?

— Киселев.

Покопавшись в мешке, один из бойцов сунул малышу в руки краюху хлеба. Тот схватил ее, впился зубами.

Оказавшись невольным свидетелем этого разговора и всей сцены, я распорядился захватить малыша с собой — не бросать же его на прифронтовой дороге.

Он не то чтобы «спасибо» сказать, а голосисто этак выпалил:

— Есть, товарищ капитан!

Может быть, не готов был двадцатилетний капитан стать ему отцом, но война породнила нас. Скоро Витя Киселев в ловко подогнанном солдатском обмундировании занял место в строю батальона. Малый ростом, он становился на левом фланге, но делами своими вошел в боевое ядро. И солдаты, чуткие к детям и почитающие доблесть, называли его не то в шутку, не то всерьез Виктором Ивановичем. Я тоже перенял от них это обращение.

Конечно, мы все оберегали его, но он рвался в бой, ему это было необходимо. И чтобы не лез он под пули, иногда приходилось утешать его заданиями, где риск для него был минимальным.

Даю ему однажды задание:

— Вон там, Виктор Иванович, стоит фашистское противотанковое ружье. Сейчас немцам как раз обед принесли — чувствуешь запах горохового супа?

Он потянул носом:

— Угу…

— Вот тебе граната. Подползи незаметно и брось им на третье. Ну, давай!..

Обычно во время обеда немцы прекращали боевые действия, сейчас подползти к ним для Вити ничего не стоило. Но я тут же неприметно подмигнул сержанту Д.Царевскому, которому заранее поручил охранять мальчика и выручить, если что… Царевский вымахнул из окопа, распластался на земле, зорко наблюдая за нашим воспитанником. А Витя кошкой подкрался к немцам около противотанкового ружья, ловко метнул гранату. Взрыв пришелся как раз посредине их гнезда.

Впоследствии Витя Киселев сделался отличным разведчиком. Он выполнял задания, с которыми не всегда могли справиться взрослые: переодеваясь пастушонком, рядясь беспризорником, добывал ценнейшие сведения. Глаза его загорались угольками, когда я говорил ему: «Хвалю за храбрость. Подрастешь — боевым офицером станешь».

Не зная того, я предсказал ему судьбу. Но судьба не просто осчастливила сына гвардейского батальона. Витя сам ей шел навстречу, совершая наравне со взрослыми боевые дела.

В очередной разведке одетый под нищего мальчишка попался в лапы гитлеровцев. Он сидел в крайней хате села Шиловка и пил молоко, которым угостила его хозяйка, добрая женщина. Внезапно лязгнула щеколда, дверь распахнулась, и на пороге встали два солдата немецкого патруля.

Витю отвели в штаб. Допрашивал его тучный мрачный офицер. Не слыша ничего в ответ, хлестал мальчишку кожаными перчатками по щекам, бил чем попадя.

— Пионер? Антворте! Отвечай!

Виктор молчал.

— Из какой деревни? Кто тебя послал? Антворте!

Виктор не проронил ни слова. Он решил умереть, но не выдать военную тайну. Уж не назовешь его Витей, этого мужественного юного воина, а именно Виктором.

Он был на краю гибели, черный глаз пистолетного дула уже смотрел ему в лицо, когда на выручку подоспели наши разведчики.

И тот самый фашист вскоре сидел у меня в блиндаже. Он-то послушно, с торопливой угодливостью отвечал на все наши вопросы. Раскрыл все, что только знал: численность, расположение своей части, имена командиров, содержание приказа на оборону. Когда его больше не о чем было спрашивать, он заявил, указывая на Виктора:

— Отцов таких детей победить невозможно.

Офицер-переводчик заметил ему от себя:

— Верно, обер-лейтенант. Только он не детка, Виктор наш, он и сам воин.

Гвардейский полк готовился к наступлению на сильно укрепленном участке обороны противника. Необходимо было произвести разведку боем. За сутки до начала атаки усиленный взвод разведчиков прорвался в тыл врага. Виктор был в составе этой группы, набросился сам. Не потеряв ни одного человека, разведчики захватили высоту, на которой стояли немецкие артиллеристы. Одно орудие вывели из строя, жерла других повернули в сторону противника.

Гитлеровцы предприняли несколько атак на высоту, но безуспешно — горстка разведчиков удерживала свою завоеванную позицию с исключительной стойкостью. Тогда в атаку были брошены пьяные солдаты с собаками. Орущая ватага ринулась на высоту. Но и этот свирепый штурм был отражен огнем разведчиков.

Фашисты использовали даже авиацию, силясь вернуть высоту, захваченную дерзкими разведчиками. Несколько самолетов Ю-87 нанесли удар с бреющего полета.

Виктор вскочил в окоп уже в тот момент, когда взорвалась бомба. Раненный, он очнулся на краю воронки: взрывом его выбросило из окопа. Когда девушка-санитарка подбежала к нему, он попросил:

— Маруся, дай мне мой автомат… И поверни меня лицом к врагу.

Так он и лежал — лицом к врагу, с автоматом наизготовку, — когда наступавшие гвардейцы подобрали его.

Виктор ослеп, потерял дар речи. В госпитале пришлось врачам поволноваться за него. Через три недели он заговорил и увидел свет. А месяц спустя уже стал проситься на фронт и, так как его не отпускали, пытался бежать из госпиталя.

Предо мною две фотокарточки, сделанные в 1942 и 1954 годах. На одной запечатлены воспитанник гвардейского полка Витя Киселев вместе с капитаном Третьяком, на другой — гвардии лейтенант Виктор Иванович Киселев, командир передового подразделения Н-ской части.

Дороги они мне, эти снимки, не только как память о фронтовых и послевоенных годах, но и как свидетельство большой значимости. Как верно говорится, солдатами не рождаются — становятся, так и патриотами бывают не с рождения. Пионерия, комсомол, школа, армейская служба воспитывают в юном человеке лучшие качества советского гражданина, для которого превыше всего Родина.

Боевое становление порой длится долго, а порой происходит в один день — все зависит от того, какая случится встреча с противником и через какой морально-психологический барьер перешагнет человек. Мое, например, боевое крещение помнится мне как событие отнюдь не личной биографии. То была одна из жесточайших схваток с врагом на крутом повороте в судьбе страны. И прогремел тот бой в историческом сражении под Москвой.

Это было во время наших первых наступательных боев. Наша стрелковая бригада прибыла на этот участок фронта.

…Заснеженное поле. Тяжелая, резко меняющаяся обстановка: наше наступление только еще набирает силу, и гитлеровцы предпринимают все возможное, чтобы не дать ему развернуться, их контратаки злобны и опасны, как смертельные ножевые удары в грудь, в сердце.

Прибывший из Астраханского пулеметного училища выпускник — командир с двумя кубарями в петлицах — уж чего-чего, а из «максима» стрелять умел отлично. Можно сказать, красиво умел стрелять! И вскоре от лейтенанта Третьяка потребовалось показать свое искусство в бою.

Вражеская контратака была внезапной, страшной в своей неотвратимости, скручивающей твои нервы в жгут. Гитлеровцы шли в рост, лишь слегка, для удобства действий, пригнувшись, автоматы, воткнутые прикладами в животы, пока молчали, но были готовы выплеснуть шквал огня. Все ближе и ближе…

У меня, молодого лейтенанта, приникшего к пулемету, — ни страха, ни сомнений в душе. Во-первых, обучен метко стрелять; во-вторых, сам лично подготовил к бою «максим», сальники намотал, водичку залил; в-третьих, вот только что, во время нашей атаки, бил тех же врагов.

Фашисты на таком расстоянии, что надо следить за каждым их шагом. Прицел установлен точно. Огневая бритва пулеметной очереди резанет их всех чуть пониже груди…

Гашетки будто притягивают пальцы какой-то силой — так и хочется нажать. Но еще несколько секунд — пусть подойдут ближе…

Пора?

— Огонь!

Заработал «максим», заговорил с врагом на своем беспощадном, огненном языке.

Но что это: я секу их слева направо длинными очередями, а они не падают?! Еще очередь, еще! «Максим» захлебывается в бессильной ярости. А гитлеровцы все не валятся, как ожидалось, снопами, только отдельные фигурки сникли, припали к земле, основная же масса движется вперед. Уже бросились бегом, открыли огонь из автоматов…

Через несколько секунд они могли ворваться в нашу траншею, если бы я не догадался в последний момент отпустить рукоятки пулемета, не виснуть на них. И пошел, и пошел косить… Да и другие наши пулеметчики поддержали меня. Залегли гитлеровцы, потом поползли назад. Большинство из них осталось лежать на заснеженном поле.

Поздняя, хотя и облегчающая душу догадка осенила меня. Прицел был взят мною точно, расчеты сделаны правильно. Не учел я должным образом поправку на психологическое воздействие вражеской контратаки. В момент смертельной опасности взялся за рукоятки пулемета очень цепко — ведь надежда была только на «максим». Под тяжестью моих налившихся кровью рук ствол приподнялся. И хотя я целился, как учили, чуть пониже пояса, чтобы, значит, бить наверняка, по груди, трассы моих очередей шли над головами гитлеровцев или на уровне шеи, в самом узком, маловероятном для поражения месте. Вот они и не падали, перли вперед, как завороженные от огня. Но не они были в тот страшный миг завороженными, а сам пулеметчик: хоть он вроде и не робкого десятка, а все ж таки его душу заледенило, его оттренированные движения сковало.

Почему ничего подобного не случалось, когда в училище выполнял сложнейшие огневые задачи? Да потому, что фанерные фигуры мишенной установки, они ж… не кусаются. На стрельбище брался за рукоятки пулемета мягко, изящно, а во время контратаки навалился, зажал — в этом вся разница, мизерная в градусах угла возвышения цели и громадная по эффективности огня. А пулемет ни в чем не виноват. Старый добрый «максим» работал честно.

В последующих боях, как уже вскользь упоминалось, мне довелось командовать ротой и батальоном. Столь же молодыми да неопытными были и другие наши командиры. Конечно же не обходилось без ошибок, малозначительных и существенных, тем более что некоторые заученные уставные положения не совпадали с реальными ситуациями боевой обстановки. Старший адъютант батальона (так именовалась должность начальника штаба батальона), бывалый, мужественный воин, доброволец, штабс-капитан старой русской армии, на практике учил нас, молодых командиров, воевать. Но и он недоуменно разводил руками, когда приходилось действовать вразрез с общеизвестными канонами. Однако решения вырабатывал правильные.

Все мы, и молодые, и пожилые, проходили на первых порах науку войны — науку суровую, не делавшую скидок никому. Это стоило тяжелых потерь и большой крови. О тех грозных временах, о беспримерном мужестве фронтовиков, о неимоверной стойкости тружеников тыла хорошо и честно рассказано в мемуарных книгах советских военачальников, в художественной литературе, посвященной начальному периоду войны.

В настоящем повествовании речь пойдет о более поздней стадии войны, когда автору этих строк и его товарищам довелось принять наиболее активное участие в боях.

ГЛАВА 1 ВОИНАМИ СТАНОВЯТСЯ

К 1943 году наша армия, как известно, приобрела уже опыт ведения сложных боевых действий наступательного характера, накопила силы и ресурсы для нанесения решающих ударов по врагу и последующего стремительного движения вперед. В войсках появилось много техники, новых видов оружия. На рабочих картах командиров и офицеров штаба все чаще и ярче выражались смелые замыслы: охват, удар с фланга, выход противнику в тыл. Энергичное маневрирование, тесное взаимодействие подразделений стали в тактике обычным делом. Противник, будучи сильным и решительным, не любил и побаивался «неуставных» вариантов. А наши командиры, воспитанные в духе творческого мышления, старались при каждом возможном случае воспользоваться этой слабинкой врага.

Вместе с армией росли ее кадры. О том и другом неустанно заботились Коммунистическая партия и Советское правительство, ради этого ничего не жалел наш советский народ.

В 1942 и 1943 годах я воевал в прежней своей должности командира стрелкового батальона, но был уже другим человеком. Будто не год-полтора минуло за время пребывания на фронте, а много лет прошло. И вместе с какими-то определенными чертами характера накрепко утвердилось в душе чувство боевой зрелости. А еще возросло сознание ответственности. Во время войны «командирских нянек» не было. Каждому офицеру без скидок на молодость и неопытность доверялось решение боевых задач и с каждого строго спрашивалось. Командиры (независимо от ранга — полком ли, взводом ли поручено командовать) отвечали за действия своих подразделений головой.

Все фронтовые звенья, сверху донизу, работали надежно — в этом была твердая уверенность. Самостоятельность и целесообразность действий командиров мелких подразделений, стоящих лицом к лицу с врагом, не вызывала сомнений у старших начальников, в вышестоящих штабах. Вместе с тем и взводный, и ротный, и комбат всегда могли рассчитывать на совет и помощь старших в критических ситуациях боя. Старшие начальники, как правило, хорошо знали командиров подразделений по их боевым делам.

Не раз я убеждался в этом. Особенно запомнился случай, когда к нам в часть приехала группа офицеров оперативного отдела армии. Мне довелось быть невольным свидетелем одного разговора. Группа разместилась в полуразрушенном доме, через стенку от нас. Была глубокая ночь, держалось затишье на передовой, но мне не спалось. Любопытства ради заглянул я к операторам. Они не возражали.

Офицеры сгрудились у стола, на котором цветастой скатертью была расстелена рабочая карта. Один наносил цветными карандашами новые условные знаки, другие обсуждали что-то, иногда вступая в спор.

Сложное построение боевых порядков отражала та штабная карта. Где-то у самого обреза ее заметил я вычерченный карандашом флажок с обозначением «29 гв. сд». В данном масштабе весьма скромное место занимала в гуще войск наша гвардейская стрелковая дивизия. Флажками помельче были помечены полки и уж совсем малозаметными дужками — батальоны.

«Кто тут тебя, комбата, знает?.. — вкралась в голову случайная, немного обидная мысль. — Обозначен ты вон той дужкой величиной с ноготь, вот и действуй: в атаке порывисто, в обороне намертво».

В комнате, где шла напряженная работа, и впрямь никто не обращал на меня внимания. И еще раз где-то ущипнуло за душу: дескать, живого человека и то не видят перед собой, в расчет не берут. Я ушел к себе за переборку и улегся, стараясь поскорее уснуть.

А переборка в том полуразрушенном доме была тонкая — все мне слышно сквозь нее. Вот зашел кто-то в смежную комнату со двора. Говор мгновенно стих, один из операторов доложил:

— Товарищ генерал, по вашему указанию готовится второй вариант…

После некоторой паузы (видимо, генерал бегло окидывал взглядом карту) прозвучало в ответ басисто:

— Ну-с, давайте посмотрим ваш второй вариант…

Разговаривать они стали тише, было трудно уловить смысл коротких, рубленых фраз, да и сон начал меня одолевать. И вдруг сквозь дремоту мне явственно послышались в басистой речи генерала хорошо знакомые фамилии наших комбатов.

— Передвиньте-ка Боронина и Чухомова севернее — вот сюда, ближе к лесному массиву.

Пока офицер переносил условные знаки, генерал молчал, а потом опять:

— Здесь возможен и желателен охват фланга. Это чей батальон, Третьяка? Намечайте ему задачу выхода в тыл противника.

Гляди-ка, думаю, знает высокое начальство нашего брата не только по номерам подразделений, но и по фамилиям…

Сон у меня как рукой сняло.

Весь фронтовой путь, который выпал на мою долю, я прошел с одной стрелковой дивизией, в числе первых соединений ставшей гвардейской. Мне довелось служить во всех трех стрелковых полках дивизии, а потом удостоиться чести двумя из них командовать — 87-м гвардейским и 93-м гвардейским. 32-я дивизия получила боевое крещение и накопила определенный боевой опыт еще до 1941 года. Отличившись в боях у озера Хасан, стала Краснознаменной. Стойкость, самоотверженность, мужество проявили воины 32-й Краснознаменной стрелковой дивизии в тяжелых боях начального периода Великой Отечественной войны. Вместе с другими соединениями дивизия защищала Москву, ее части героически выдержали натиск гитлеровских полчищ, а потом перешли в решительное наступление, явившееся началом разгрома врага.

Боевая история дивизии прямо и непосредственно связана с рождением Красной Армии. В 1918 году в состав дивизии вошли полки, созданные из партизанских отрядов, петроградских рабочих, крестьянской бедноты. Части дивизии самоотверженно защищали молодую Советскую республику в боях с иностранными интервентами и бандами внутренней контрреволюции. За проявленные на Восточном фронте революционную стойкость и мужество одному из полков (ставшему впоследствии 87-м гвардейским) в 1919 году было вручено Почетное Красное знамя ВЦИК, а за подвиги на Польском фронте он был награжден орденом Красного Знамени.

В годы становления и развития Советской страны дивизия не раз отличалась на маневрах и учениях, ее личный состав успешно решал задачи боевой и политической подготовки, активно участвовал в социалистическом строительстве, бдительно нес боевую вахту. В довоенное время дивизия трижды занимала первые места в округе, завоевывала переходящие призы и Красное знамя Реввоенсовета.

В 1938 году наша дивизия участвовала в боях в районе озера Хасан. В ожесточенных боях с 5 по 11 августа красноармейцы, командиры и политработники проявили исключительную стойкость, наступательный порыв. На полях сражения ими было совершено множество героических подвигов. 1577 воинов дивизии удостоились орденов и медалей, пятеро из них — капитан Бочкарев, лейтенант Винокуров, младший командир Баринов, красноармейцы Чуйков и Рассоха — стали Героями Советского Союза.

Боевой путь дивизии в Великой Отечественной войне начался в октябре 1941 года под Москвой. Частям была поставлена задача на оборону рубежей, один из которых проходил по священному Бородинскому полю.

За период оборонительных боев под Москвой наша дивизия нанесла гитлеровским захватчикам большой урон. Было уничтожено около 200 танков, 25 бронемашин, более 400 орудий и минометов, 225 автомашин, истреблено свыше 10 тысяч вражеских солдат и офицеров.

В обороне, в тяжелых боях зрели и крепли потенциальные силы наступления. В том, что оно вот-вот начнется, все были уверены. О том же свидетельствовали и выдвигаемые в районы боевых действий весьма значительные резервы.

Приказ о наступлении был воспринят в войсках с большим воодушевлением.

Наша дивизия получила задачу: прорвать сильно укрепленную полосу противника в районе Деткоммуны. В январские морозы, при сложнейшей обстановке в течение двух суток воины взламывали инженерные заграждения, подавляли огневые средства, уничтожали живую силу противника. В тесном взаимодействии всех родов оружия полки пробили брешь в обороне врага. Это дало возможность ввести в прорыв ударные части армии, развивать успех наступления, первого крупного наступления в Великой Отечественной войне.

За время наступательных боев зимой 1942 года наша дивизия освободила от немецко-фашистских оккупантов более 200 населенных пунктов, уничтожила до 6 тысяч солдат и офицеров, захватила большое количество военной техники и снаряжения.

В героическом сражении под Москвой советские воины разгромили отборные фашистские полчища, нанесли врагу первое крупное поражение, развеяв миф о непобедимости гитлеровской армии. Достойный вклад в этот ратный подвиг защитников Родины внесли воины нашей стрелковой дивизии, преобразованной вскоре после этих боев в 29-ю гвардейскую.

Весной 1942 года, после успешных, хотя очень тяжелых боев нашего первого наступления, дивизия сосредоточила основные усилия вдоль Минского шоссе, на 147-м километре. Впереди был Гжатск.

Западный фронт завершил выполнение поставленной ему незадолго перед этим задачи по разгрому юхновско-моссальской группировки врага. Предполагалось главным ударом на Вязьму, во взаимодействии с войсками Калининского фронта, окружить можайско-гжатско-вяземскую группировку немецко-фашистских войск, одновременно частью сил развивать наступление в направлении Шаховская, Гжатск.

5-й армии предстояло прорвать оборону противника, опиравшуюся на полосу укреплений по западному берегу рек Лама, Руза и Нара. А оборона эта была крепкой и развитой. За первой оборонительной полосой на расстоянии 8 — 10 км находилась вторая, а за ней в 18–20 км — третья. Города и поселки, такие, как Шаховская, Поречье, Гжатск, были превращены в сильные опорные пункты и настоящие цитадели. На основных, наиболее угрожаемых направлениях гитлеровцы возвели искусственные ледяные валы, в лесных массивах соорудили крупные завалы, оплетенные колючей проволокой и окруженные минными полями.

Войска правого крыла Западного фронта, в составе которого наступала 5-я армия, прорвав оборону противника на реках Лама и Руза, развивали успех. 20 января частями армии был освобожден город Можайск. К концу месяца ее дивизии и полки продвинулись вперед на 50–70 км и вышли к заранее подготовленному оборонительному рубежу противника. Попытки преодолеть его с ходу результатов не дали. Войскам, взаимодействовавшим в операции Западного и Калининского фронтов в течение января — апреля, не удалось полностью разгромить ржевско-вяземскую группировку противника, овладеть Ржевом и Вязьмой. Фронт стабилизировался.

Как раз в это время я прибыл в дивизию из госпиталя. Встретили меня радушно, как бывалого фронтовика, но попотчевать особо было нечем. На паек выдавались сухари, в приварок шла конина. Было холодно и голодно. В таких условиях какая же поправка после лечения? Вместо того чтобы окрепнуть, организм ослаб. Открылись раны.

Возвращаться в госпиталь я наотрез отказался. Мне предложили должность ротного командира в учебном батальоне — в этом сметливые кадровики усматривали две пользы: во-первых, у фронтовика есть чему поучиться другим, во-вторых, ему самому на первых порах полегче будет, пока раны заживут. И я охотно согласился принять учебную роту, временно забыв о том, что до ранения исполнял обязанности комбата. Только бы не отправили в госпиталь долечиваться, только бы оставили на фронте.

Редко, но бывают на войне и праздники. Одним из них явился день, когда дивизии вручали гвардейское Знамя, заслуженное ею в наступательных боях под Москвой. Несмотря на тяжелую, напряженную обстановку на фронте, с переднего края вывели лучшие подразделения, которым выпала честь представлять на торжестве весь личный состав дивизии.

Огласили приказ Народного Комиссара Обороны от 25 мая 1942 года: «За проявленную отвагу в боях за Отечество против немецко-фашистских захватчиков, за стойкость, мужество, дисциплинированность и организованность, за героизм личного состава 32-ю стрелковую дивизию преобразовать в 29-ю гвардейскую стрелковую дивизию».

Этим же приказом был определен следующий состав дивизии: 87, 90, 93-й гвардейские стрелковые полки, отдельный гвардейский учебный стрелковый батальон, 62-й гвардейский артиллерийский полк, 34-й отдельный гвардейский противотанковый дивизион, 33-я отдельная гвардейская зенитно-артиллерийская батарея, 32-й отдельный гвардейский 120-мм минометный дивизион, 31-я отдельная гвардейская мотострелковая разведывательная рота, 32-й отдельный гвардейский саперно-понтонный батальон, 41-й отдельный гвардейский батальон связи, 35-я отдельная гвардейская рота химзащиты, 27-я отдельная авторота подвоза…

И еще значилось в этом перечне много мелких подразделений, удостоившихся гвардейского звания. На слух впечатление: армада! А оглянешься, кто и что в строю? Батальоны, дивизионы, роты, батареи едва половинного состава, укомплектованность боевой техникой процентов на 60–70, не больше. Усталые, выдохшиеся, раненые воины… Но моральных сил и боевого духа — все сто процентов! Гвардия!

— Родина, слушай нас! — сталью звучал в утреннем воздухе голос командира дивизии.

— Родина, слушай нас!.. — дружно и могуче повторял коленопреклоненный строй.

Эхо откликалось в полях и перелесках теми же словами, повторяя их многократно, — будто звучала торжественная клятва и в других местах, у наших соседей слева и справа по фронту. В известном смысле так оно и было: в наступательных боях под Москвой отличились многие соединения и части, став гвардейскими.

Не забыть мне тот день в лесу прифронтовом, не умолкнет в моей душе эхо священной клятвы. На правом фланге нашего строя запылало алым огнем гвардейское Знамя. Как искры от него, засверкали на гимнастерках офицеров, сержантов, солдат гвардейские значки. Их привезли тогда всего полторы сотни и вручали как боевые ордена. В числе других гвардейцев я также удостоился высокой чести.

И опять потянулись фронтовые будни. Именно потянулись, однообразной, серой чередой, потому что уж давненько была получена директива перейти к обороне, и 147-й километр Московско-Минского шоссе наши подразделения заселили, обжили, как стационарные военные городки. Жизнь и быт в них, правда, многим отличались от гарнизонных в худшую сторону.

Крепко удерживал свои позиции и противник, бдительно хранил свои секреты — нашей разведке долго не удавалось добыть нужные сведения. Поисковые группы, уходившие по ночам во вражеский тыл, наталкивались на засады, теряли людей.

Командованию нужен был пленный. «Язык», как понятно каждому фронтовику, он всегда нужен, но в тот момент складывалась особая ситуация. Мы о ней догадывались, окопные слухи да разговоры вертелись вокруг того, что в ближайшее время ожидается прибытие представителей антифашистской коалиции. За каждым поворотом траншеи можно было услышать примерно такой солдатский диалог:

— Союзнички, значит, жалуют к нам…

— Говорят. А по какому случаю? Как думаешь?

— Вот не соображает, дурья башка! Второй фронт открывать будут.

— Пора бы! Давно ведь обещано…

— А теперича приедут поглядеть, как тут у нас дела и какие мы сами из себя. Я так думаю.

— Принюхаться…

Как бы там ни было, а «язык» все не давался нашим разведчикам. Вражеское боевое охранение, парируя их смелые вылазки, оставалось неуязвимым.

Командир дивизии полковник Ф.Гладышев поругивал разведчиков, хотя понимал, что они делают все возможное, начальник штаба нервничал, подолгу просиживал над картой.

Однажды мне передали приказание срочно явиться в блиндаж комдива, и я понял, что настал мой черед.

Полковник посмотрел на меня усталыми, покрасневшими от бессонницы глазами, заговорил хриплым голосом, обращаясь ко всем собравшимся в землянке офицерам:

— Противника мы не знаем. То, что было известно в начале периода обороны, теперь безнадежно устарело: противник перегруппировал силы, создал новые резервы и ударные кулаки… — Полковник дополнил свою мысль выразительным жестом, опустив на дощатый стол свой тяжелый кулак. Вдруг резко повернулся ко мне, смерив с головы до ног отнюдь не ласковым взглядом: — Капитан Третьяк!

Я вскочил со скамейки:

— Слушаю, товарищ полковник.

— Сиди, сиди! — велел комдив и продолжал сердито, будто я уже провинился: — Ты мне каблуками не щелкай, это каждый умеет. Ты мне «языка» добудь — вот в чем вопрос!

В дальнейшем полковник ставил мне задачу спокойнее, но вместе с тем очень жестко:

— О том, что наши поисковые группы успеха не имеют, конечно, знаете. Что противник охраняет себя с высочайшей бдительностью, надеюсь, слыхали. Что его передок прикрыт пристрелянным огнем и многослойными минными полями… — Запнувшись, комдив все-таки сорвался: — Укрылся, сволочь, как тремя одеялами, и только, понимаешь, воняет…

Мы сдержанно посмеялись, да и он тоже. В заключение приказал:

— Отберите лучших людей, капитан Третьяк, облюбуйте на свой вкус участок прохода в тыл противника, подготовьте все как положено и…

— Без «языка» не возвращайтесь, — договорил за него начальник штаба.

Полученная задача требовала какого-то нового, оригинального решения — только в этом случае можно было рассчитывать на успех. Следовало крепко над ней подумать.

Разрешением комдива отобрать разведчиков из любого подразделения я не воспользовался, будучи убежден, что у нас в учебном батальоне люди не хуже. И не ошибся. Стоило объявить о предстоящем деле, как нашлось много добровольцев, а ведь каждому было ясно, что задание крайне опасное, все знали о трагическом исходе нескольких предыдущих попыток добыть «языка». Что же касается предоставленных комдивом возможностей для подготовки и самостоятельного выбора варианта поиска, то тут я постарался исчерпать все.

И себя, и своих помощников, особенно старшего сержанта К.Иванова, настроил на то, чтобы отныне думать категориями противника, оценивать обстановку с его позиций. Это напоминало игру шахматиста «сам с собой», когда он в одиночку решает на клетчатой доске сложную задачу. Только таким методом, как мне казалось, можно предусмотреть неожиданные повороты и обострения обстановки в будущем поиске.

Раздумья, мысленный спор с противником порой уводили меня тропой разведчика очень далеко, как бы отодвигая в сторону, скрывая в тумане все окружающее.

…Немцы, пожалуй, не ждут от нас такой наглости, чтобы мы сунулись в разведку в полосе, прилегающей с обеих сторон к железной дороге, — она у них надежно прикрыта. А мы как раз тут и пойдем. Прямо вдоль насыпи… Их боевое охранение таращит глаза в темноту, за бруствер, не уделяя особого внимания собственной траншее. Вот бы и объявиться вдруг по соседству, в траншее… В случае какого малого шума могут запросить голосом пароль. Надо будет заранее подслушать, чтобы дать отзыв. И на чистом немецком языке…

Готовилась группа к выходу в поиск долго и основательно. Нами продумывались и разыгрывались на учебном разведполе способы действий, люди изучали друг друга, привыкали понимать с полуслова, по прикосновению. Несколько наших солдат, знавших кое-как немецкий язык, засели за словари.

Темной ночью группа пошла на задание. Провожал нас в последней траншее начальник штаба 87-го гвардейского стрелкового полка капитан Венедикт Лазарев. Тогда он, помню, только прибыл в часть после учебы — бравый такой, подтянутый офицер с кавалерийскими эмблемами в петлицах и со шпорами на сапогах. С первых дней знакомства я потянулся к нему всем сердцем. О нем, будущем нашем командире дивизии, речь еще впереди. А в ту ночь мне было приятно и хорошо оттого, что провожает в разведку именно он. Я внимательно прислушивался к его напутственным словам:

— Мы тебя надежно прикроем, Иван. На этом участке наш передний край господствующий, так что и артиллерией поддержим, и пулеметным огнем.

Задержались на мгновение перед бруствером окопа.

— Ну!.. — Венедикт крепко, до боли сжал мне руку.

Мы шли вдоль железнодорожной насыпи в полный рост. Может быть, потому на нас не обратили внимания со стороны противника, приняв за своих.

Вслед за тем группа затерялась в низинке, словно канула в ночь.

Тишина…

Теперь уж ни единого лишнего звука нельзя было допустить, чтобы не выдать себя.

Проволочное заграждение немцы увешали консервными банками и разным хламом. Эта хитрость нам знакома! Разведчики, действуя с ловкостью фокусников, бесшумно снимали «сигнализацию» из консервных банок, разрезали ножницами проволоку в нескольких местах. Благополучно было пройдено и многослойное минное поле. Каждый солдат группы умел работать как сапер, чему специально обучился во время подготовки к поиску, и теперь находил и обезвреживал мины, будто нюхом чуял.

Где ползком, где перебежкой двигались дальше вдоль насыпи. Так и вошли в пустовавшую в этом месте вражескую траншею.

Двукратное пожатие за локоть означало для старшего сержанта Иванова: «Я иду с пятью разведчиками налево, ты с четырьмя — направо».

По траншее идем, как свои, точно такой деловитой поступью, как немцы, когда сменяют посты боевого охранения.

— Stadtchen? — окликнули нас парольным словом.

— Dabendorf, — промолвил наш солдат уже известный нам отзыв.

Два немца, спросившие пароль и услышавшие верный отзыв, подпустили нас вплотную. Оба не успели и пикнуть, как были наповал сражены ножами разведчиков.

В блиндаже было еще пятеро, все они спали, уверенные в бдительности своей охраны, той самой, которую мы уже сняли. Поукрывались одеялами и шинелями — не разобрать, кто из них постарше чином, поценнее для нас.

По моему знаку солдат, владеющий немецким, поднимает их требовательной, начальственной фразой. И вслед за тем:

— Хенде хох!

Гитлеровцы вскочили, схватились за оружие.

Распознав среди них унтер-офицера, двое разведчиков скрутили ему руки, зажали рот. Остальных хлопцы мои мгновенно и бесшумно уничтожили.

Назад опять шли уверенно, как по своей траншее. Только вот пленный мешал: идти не хотел, упирался, как бычок, пришлось связать его и нести.

Проникая в тыл противника, мы захватили катушку, тянули за собой тонкую ниточку телефонной связи. Я коротко доложил, что «язык» у нас в руках и мы уходим. Возвращаться по той же ниточке не следовало. Многие приемы разведки противнику тоже хорошо известны. Как только поднимется шум, немцы обнаружат телефонный провод (если уже не нащупали его) и бросятся по нему вдогонку. Опять-таки размышляя за противника, я успел передать своим по телефону, что мы будем прорываться несколько левее, через болото. Меня поняли, и связь оборвалась.

Прошло несколько минут, и на том месте, где мы только что брали пленника в блиндаже, вскинулись огненно-кровавые фонтаны взрывов. Наши артиллеристы били по окопам и ходам сообщения, расположенным в глубине вражеской обороны, зная, что нас там уже нет.

Со своей стороны, и немцы приняли все меры, чтобы перехватить нас, — следы разведки ими, несомненно, были обнаружены. Они открыли огонь по ничейной полосе, высвечивали ракетами местность, где лежал наш телефонный проводок. Все это делалось в стороне. Но и на нашем пути отхода встретились некоторые преграды. Были короткие стычки с мелкими группами, а невдалеке от болота мы напоролись в темноте на пулеметное гнездо, пока его уничтожили, прошло немало столь драгоценного для нас времени.

В схватке с гитлеровцами был тяжело ранен старший сержант К.Иванов. Его понесли на руках.

Идти через болото ночью, да еще с раненым и с пленником на плечах, очень тяжело. Выбившись из сил, остановились на минуту передохнуть.

Иванов сквозь стон сказал несколько слов, и нам, не раз слыхавшим подобное, стало ясно, что наш товарищ доживает последние минуты.

Умирал Иванов с чувством исполненного долга и был спокоен. Его мучило, жгло от большой сквозной раны в грудь, а он все спрашивал:

— Ну как, ребята, «язык»-то наш вроде неплохой, а?..

Мы шли к своим. Встретил нас в окопах переднего края все тот же капитан Лазарев, и трудно сказать, кто из нас больше обрадовался боевому успеху.

Сделав свое дело, мы вскоре забыли о пленном гитлеровском унтер-офицере, отправленном в вышестоящий штаб. Но некоторое время спустя до нас дошли слухи о том, что «язык» очень интересно и весьма многословно заговорил, сообщив нашему командованию важные сведения.

Подтверждением тому явился орден Красной Звезды, которым меня наградили, — первый орден, полученный на фронте.

Окопные разговоры о возможном прибытии на наш участок фронта иностранцев скоро оправдались.

Их приехало трое — американец, англичанин и француз. Мне запомнился лишь американец, известный в те годы журналист Болдуин, и вообще, я увидел и послушал иностранцев только потому, что был назначен начальником команды, сопровождавшей гостей в поездках.

Итак, Болдуин… Костюм полувоенного покроя, цвета светлого хаки, берет с помпончиком, большие темные очки. Человек, видать, общительный — то и дело заговаривает через переводчика с офицерами, солдатами. Иногда подтягивает французу, который не расстается с полюбившимся ему мотивом нашей «Катюши».

Все они были журналистами, только журналистами, а не представителями руководящих кругов своих государств, но некоторые их собеседники порой забывали об этом. У всех на языке был второй фронт, на который возлагалось столько надежд. Журналисты, разумеется, не могли ответить конкретно, хотя рассуждали на этот счет охотно и пространно.

Добрых вестей в подарок нам иностранцы-союзники не привезли. Зато о нас, фронтовиках, хотели узнать как можно больше. Нетрудно было догадаться по задаваемым вопросам, что их особенно интересовало. А вот что: способны ли русские в дальнейшем противостоять огромному по силе и средствам натиску гитлеровских полчищ, знают ли противника, есть ли у них, у русских, какие-то надежды на поворот к лучшему в войне? Дело-то было летом 1942 года, когда вражеские войска вели свое пресловутое летнее наступление.

Иностранцы изъявили желание побывать на переднем крае, встретиться с солдатами и офицерами в окопах, увидеть кое-что собственными глазами.

Желание гостей — закон для хозяев, как говорится. Повезли мы их на передний край.

Шапочка Болдуина с игривым помпончиком мелькала в траншеях, в окопах, в блиндажах. За ним неотступной тенью следовал переводчик, у которого было много работы, потому что мистер Болдуин то и дело заводил продолжительные беседы с русскими офицерами и солдатами. Будучи по долгу временных своих обязанностей невольным слушателем тех бесед, я отмечал, что американский журналист умело говорил с людьми, проницательно вглядывался в их души, возбуждал к себе симпатии.

Беседы были откровенными. Американский журналист слышал из уст офицеров и солдат правдивые слова, выражавшие их подлинные чувства. Я видел, что ответы наших фронтовиков производят на него сильное и благоприятное впечатление. Тяжелая обстановка на фронтах летом 1942 года, кровопролитные бои и большие потери не поколебали уверенности советских воинов в грядущей нашей победе.

Молодой, безусый солдат, но уже с медалью «За отвагу» и нашивками за ранение на груди, помню, ответил так на поставленный ему прямой вопрос в конце беседы:

— Где держит оборону наш гвардейский полк, там вражина не пройдет. А вот начнут скоро наступление наши гвардейцы, тогда поглядите, как он бежать будет. Коль уцелеет…

Эти простые солдатские слова врезались мне в память. Может быть, как раз они послужили основой родившейся вскоре фронтовой поговорки: «Где обороняется гвардия — там враг не пройдет, где наступает гвардия — там враг не устоит!»

С переднего края иностранцы возвращались притихшие — наверное, все увиденное и услышанное склоняло их к серьезным раздумьям.

Болдуин частенько доставал свой блокнот, записывая, очевидно, пришедшую внезапно мысль, которую опасался потерять. Одну из них высказал вслух:

— Вот сегодня мы здесь, на фронте, вместе — русские, американцы, французы, англичане… Значит, возможно быть нам вместе и действовать заодно?

Он задал вопрос будто бы самому себе, но после некоторой паузы за него ответил ехавший в этой же машине наш командир дивизии. Остроумно так ответил — в том смысле, что история уже знает некоторые примеры сотрудничества и взаимопомощи наших народов; надо надеяться на еще более яркие примеры и события, связанные с дальнейшим укреплением антифашистской коалиции четырех стран.

— О кей! — воскликнул Болдуин, едва переводчик закончил фразу.

Несколько минут ехали молча, потом журналист заговорил опять, но уже о другом — стал с восхищением вспоминать, какую меткую стрельбу показали им русские артиллеристы.

— Это было изумительно! — воскликнул он, шлепнув ладонью француза по колену.

Действительно, во время пребывания гостей на переднем крае наши батарейцы отличились высоким боевым мастерством. После недавнего дождя немцы развесили для просушки обмундирование и постельные принадлежности. Артразведчики засекли по ним вражеские укрытия. Батареи открыли огонь на поражение — было видно даже без бинокля, как в расположении противника взлетают на воздух блиндажи со всем «гардеробом».

Болдуин поинтересовался, кто руководил стрельбой. Ему назвали командира артполка нашей дивизии:

— Подполковник Великолепов.

Переводчик сказал Болдуину несколько слов по-английски, а потом обратился к нам:

— Фамилия вашего офицера происходит от русского слова, означающего высшую похвалу. И мы говорим: мистер Великолепов стрелял великолепно!

Его фраза, свидетельствовавшая ко всему прочему о знании русского языка, вызвала общий восторг в машине. Она многократно повторялась по-русски с английским и французским акцентом:

— Великолепов стреляет великолепно!

Побывав на переднем крае, журналисты познакомились с нашими воинами, убедились в неисчерпаемой силе их боевого духа. Не осталось незамеченным и то, что на вооружении в наших частях появилось немало новой боевой техники, в том числе противотанковые орудия и огнеметы. Иностранцы уже были довольно наслышаны о грозной силе маленьких, тонкостволых сорокапяток, противостоящих вражеским танковым атакам, об устрашающем действии на гитлеровских солдат наших огнеметов. Журналисты старались по возможности приблизиться к позициям боевой техники, посмотреть и даже пощупать. Вроде бы мимоходом они интересовались, где такое оружие производится. Недоверчиво кивали головами, когда им называли адреса наших оружейных кузниц: Урал, Сибирь… Видать, думали, что столь совершенная боевая техника может быть поставлена лишь из-за границы.

Не утерпели, спросили об этом нескольких солдат, оттеснив их от офицеров.

Огнеметчик, которого они «взяли в тиски» своими вопросами, представился:

— Рядовой Чугунов… Николай Семенович.

Болдуин с переводчиком заговорили с солдатом тихо, со стороны даже не расслышать, а он отвечал им в полный голос:

— Огнеметы наши, уральские! Своими руками их недавно делал.

Переводчик снисходительно рассмеялся и, тыкая пальцем в огнемет, спросил:

— Это есть оружие самодельное?

— Да не самодельное! Чего мелешь-то? — возмущенно возразил Чугунов. — Я говорю: своими руками делал их на заводе. А заводище у нас… поди, и у вас такого нету! Я всего месяц как с Урала. Работал слесарем-сборщиком на заводе, нынче вот служу-воюю в тутошней энской части. Ясно?

Солдат говорил запальчиво, сверля иностранцев колючим взглядом.

— Да-да, ясно! Мы очень хорошо вас понимаем… — поспешил заверить переводчик.

Когда они отошли на несколько шагов, Чугунов проговорил сквозь зубы:

— Хрен вы нас понимаете!

В том же духе высказались и другие солдаты.

Пока иностранцы топтались неподалеку, на позиции противотанковых пушек, я имел возможность послушать дальнейший солдатский разговор.

Чугунов по-прежнему оставался в центре внимания. Солдаты, особенно которые постарше, интересовались, что там да как нынче на Урале.

— А ты, Николай Семенович, как до сего времени в тылу задержался? — спросил один из солдат. — Или бронь имел?

— Имел, — вскользь бросил Чугунов. Затем пояснил: — У нас на заводе многие ее имели, которые по шестому разряду работали.

— Ну а потом что же?

— Что да что…

— Объясни людям толком: почему бронь сняли, ежели у тебя шестой разряд? Как очутился в «тутошней энской части»?

Последние слова, перенятые у самого Чугунова, вызвали смех.

Когда опять посерьезнели лица, Чугунов стал рассказывать:

— Работали мы, значит, и с завода нас никуда не выпускали. Бронь. Ну а нам так думалось: все мужики на фронте воюют, почему мы должны отсиживаться в тылу? Лично я выучил свою женку слесарить. Присвоили ей разряд (не шестой, конечно, пониже), и встала она в сборочном цеху на мое место. Так мы дома и договорились: она, Аня, становится вместо меня — я прошусь на фронт. Ребят у нас двое, оба в детсадике при заводе. По моему примеру и другие наши рабочие обучили жен разным специальностям. После чего пошли мы, человек двадцать, прямо к директору. Отпускай, говорим, на фронт, замену на рабочих местах мы себе подготовили. Он — ни в какую, а мы — на своем! Полдня мы с ним ругались, а потом еще в завкоме, и вышло по-нашему.

Чугунов достал кисет, собираясь свернуть цигарку. Его угостили папиросой. Он быстро закурил и продолжал свой рассказ, видя, что он интересует многих: вокруг собралась уже порядочная толпа армейского люда.

— Прослышали о нашем деле на других заводах, пошли по такому же пути: мужики обучали и ставили жен к станкам, а их самих, мужиков, отпускали на фронт. С детишками трудно было: куда их всех девать — никаких садов и яслей не хватит. Тогда додумались собирать малышей нескольких семей в один дом — в такой, где хозяйка-старуха на производстве уже не работает, да и дед — дома. И картина такая, значит, получается: в одних квартирах совсем пусто, потому как мужик на фронте, а жена сутками на заводе, в других же — шум и гам, ведь по десятку-полтора детишек собиралось. У нас на заводе большой рабочий поселок, так он сделался похожим на единый лагерь. Не то что до войны, бывало, каждая семья сама по себе, а все семейства, весь поселок одним порядком. Вот как у нас тут в полку — все по команде да по приказу, — так и там. Тут вон артиллерийская канонада гремит не переставая, а там, как сейчас вижу и слышу: завод наш железом лязгает, огнем пышет — день и ночь, день и ночь…

Во время войны мне не привелось бывать в тылу (все время на фронте), но рассказ Николая Чугунова вызвал в воображении живую картину того, как и на Урале, и в Сибири, и в Средней Азии, и в других краях необъятной земли тыл страны живет и трудится единым лагерем. Живет в лишениях и нехватках, трудится без устали.

Могли ли уяснить себе все это иностранцы, побывав на одном из участков фронта?

Болдуин впоследствии написал несколько статей в своих газетах, рассказав довольно объективно о встречах и беседах на фронте.

Наверное, иностранные журналисты увезли с собой твердое убеждение, что русские воюют стойко и храбро, хорошо знают противника, готовятся к решительным наступательным боям. Да что из того? Когда солдаты говорили разочарованно: «Мы думали, они приехали открывать второй фронт…», мне было трудно вразумительно ответить на этот «наболевший вопрос». Как подчиненным, так и самому себе.

Зимой 1942/43 года, закованной лютыми морозами и пронизанной свирепыми ветрами, наших людей согревали добрые вести о славной победе советских войск в Сталинградской битве. Когда сражение развивалось, охватывая огромные расстояния и контингенты войск, в землянки и блиндажи связистов набивалось народу битком. У связистов кроме штатных радиосредств были еще и свои — довольно мощные приемники, собранные из узлов и деталей трофейной техники. Во время ожидаемых и желанных всеми передач «В последний час» самодельные приемники гремели голосами московских дикторов так звучно, что, наверное, противнику было слышно. Радисты посмеивались: пусть, дескать, фрицы тоже слушают, как бьют их армию под Сталинградом!

Сводки Совинформбюро и передачи «В последний час» тут же, у радиоприемников, конспективно записывались, и потом агитаторы, как глашатаи добрых вестей, несли их в окопы, на огневые позиции переднего края. Радостно звучали повсюду голоса агитаторов:

— За шесть недель Красная Армия уничтожила одиннадцать и разгромила шестнадцать вражеских дивизий!

— Освобождены тысяча шестьсот населенных пунктов!

— Завершена ликвидация окруженной группировки! В плен взяты сто тысяч немцев, среди них двадцать четыре генерала во главе с фельдмаршалом Паулюсом!!!

Тогда начавшийся 1943 год еще не получил своего названия «год коренного перелома», оно, как известно, утвердилось за ним после издания приказа И.В.Сталина, подводившего итоги наступательной операции в междуречье Волги и Дона. Но люди понимали, что под Сталинградом произошли великие, поворотные события. И хотя сражения все еще бушевали в глубине нашей страны, люди с уверенностью говорили, что отныне война пойдет на запад.

К нам в полк прибыли двое сталинградцев — майор и капитан. Оба недолго лечились в госпитале после ранений, а потом получили назначение сюда. Сразу же по прибытии они сделались дорогими гостями в каждой землянке, у каждого вечернего костра. Наши гвардейцы, обстрелянные и опаленные во многих боях, конечно, знали, какова она, война, но с огромным интересом слушали рассказы новых своих однополчан, участвовавших в боях под Сталинградом. На лицах слушателей, этих бывалых фронтовиков, застывало выражение почти детской любознательности, когда начинал рассказ один из сталинградцев.

Победа под Сталинградом была в те дни главной темой солдатских разговоров. Радостную, вдохновляющую мысль о Сталинграде каждый из нас носил в душе как талисман веры и победы. С гордостью и восхищением называли наши гвардейцы имена прославившихся в Сталинградской битве советских полководцев Г.К.Жукова, К.К.Рокоссовского, Р.Я.Малиновского, А.М.Василевского, А.И.Еременко, В.И.Чуйкова, комдивов Л.Н.Гуртьева, И.И.Людникова, А.И.Родимцева. С теплотой и любовью передавали мы друг другу рассказы-легенды о подвигах Якова Павлова, возглавлявшего оборону дома-крепости, снайпера В.Зайцева, уничтожившего до батальона фашистов, Рубена Ибаррури, достойного сына председателя ЦК Компартии Испании, погибшего в бою за советскую землю.

Выступая перед личным составом в подразделениях, политработники страстно и убежденно говорили о величайшем военно-политическом значении победы под Сталинградом, о начале коренного перелома в ходе войны.

Увеличилось количество писем, приходивших на фронт. Почтальоны ежедневно приносили в батальон целые вороха конвертов-треугольников. Солдаты, по обыкновению делившиеся друг с другом домашними новостями, говорили, что отовсюду теперь только и пишут о Сталинграде.

Получал и я такие письма от незнакомых людей, тружеников тыла. Авторы писем не знали, разумеется, на каком фронте мы воюем, но призывали ускорить темпы наступления, бить врага повсеместно так, как под Сталинградом. Как хотелось броситься поскорее в атаку! Как мечталось о крупном наступлении и на нашем фронте, чтобы все загорелось и загремело вокруг! Мне даже снилось, что вот двинулись уже по этим заснеженным полям мощные ударные силы. А когда вспыхивала очередная перестрелка между двумя батареями, я с волнением и надеждой прислушивался, гадая, не начало ли это артподготовки, вестника большого наступления.

Несколько месяцев мы стояли в обороне, и 147-й километр Московско-Минского шоссе опостылел всем нам до крайности, хотя природа в тех местах замечательная, а лето выдалось погожее. Взглянуть на все глазами стороннего наблюдателя — так просто курорт. Но кто мог тогда хоть на минуту забыть о войне? «Лучше бы самый страшный и жестокий бой, чем вот так загорать в обороне», — сетовали гвардейцы, копаясь в своих земляных жилищах.

В Гжатске люди тоже устали ждать. Советские войска находились совсем близко, а в городе хозяйничали оккупанты. До своих, до свободы — рукой подать! Да не дотянуться… Когда надолго затихала вялая артиллерийская перестрелка, жители Гжатска начинали терять надежду на скорое освобождение. Об этом рассказывали нам проникавшие каким-то чудом через фронт «ходоки». По лесным чащобам и топким болотам, с большим риском для жизни приходил к нам какой-нибудь старикан или подросток — убедиться, что советские войска на месте, отнести землякам добрую весть, как гостинец в котомке. А нас те «ходоки» снабжали информацией о противнике. Сердце кровью обливалось, как послушаешь, бывало, посланца с той стороны, его рассказ о мучениях советских людей.

К наступлению готовились долго и основательно. Одновременно совершенствовали оборону, зная, что гитлеровцы вновь попытаются продвинуться к Москве и не пожалеют для этого ни сил, ни средств, ни людей.

Требования к войскам неуклонно повышались. Посетивший дивизию командующий Западным фронтом генерал-полковник И.С.Конев раскритиковал нашу оборону, считая ее недостаточно развитой, и приказал в течение ближайших недель дополнительно выполнить большой объем инженерных работ. Требования были тогда очень строгими. За упущение в организации обороны был снят с должности прежний командир дивизии, его место занял полковник А.Т.Стученко. Не обошла гроза и других офицеров, в чьей деятельности командующий усмотрел существенные недостатки.

Нам была поставлена задача сделать оборону глубоко эшелонированной, отрыть много новых траншей полного профиля, укрепить различными инженерными сооружениями танкоопасные направления. Мы трудились в поте лица днем и ночью. Даже на каждого офицера определялось ежесуточное задание — лично отрыть пять метров траншеи полного профиля.

Побывавшие вскоре в дивизии офицеры вышестоящего штаба положительно оценили наши старания и доложили об этом командующему. Достроенная, усовершенствованная оборона и самим нам теперь нравилась, придавала больше уверенности. Три позиции траншей, надежные укрытия, минные поля с завалами, с различными «сюрпризами» для вражеских танков — все это делало оборону поистине неприступной.

Принявший дивизию полковник Андрей Трофимович Стученко много приложил ума и сил, чтобы укрепить позиции частей и подразделений в обороне, провел большую работу по подготовке к наступлению. Как раз тогда в войсках внедрялся новый приказ Ставки по тактике наступательных действий, требовавший отказаться от глубоко эшелонированных боевых порядков, от сковывающих и ударных групп, а строить атакующие боевые порядки в линию, цепь, движущуюся вплотную за огневым валом артиллерии. И Андрей Трофимович настойчиво, с большим командирским и педагогическим мастерством учил подчиненных офицеров наступать по-новому.

Новшество, рожденное боевым опытом и подлинно творческими исканиями, закрепленное приказом, нашло в войсках широкое применение. С воодушевлением встретила его офицерская молодежь, уже понюхавшая пороху, к которой относился тогда и я, девятнадцатилетний комбат. На полевых занятиях, проводимых в недалеком тылу, мы трудились с большим вдохновением, обучали свои подразделения и учились сами.

Как же было не оценить того, что ясно виделось фронтовику с первого взгляда! Двигаясь раньше в атаку эшелонированным в глубину боевым порядком, подразделение подставляло себя под прицельный огонь противника, несло потери. Иное дело — идти в атаку цепью, прижимаясь к огневому валу своей артиллерии. При наличии резерва (что новым приказом предусматривалось) цепь способна преодолеть сравнительно неглубокую оборону немцев вполне успешно. Преимущество нового построения еще и в том, что офицеры — взводные, ротные и даже комбаты, — идущие сразу за цепью, могут активно влиять на ход боя. Боевые порядки становятся более управляемыми, маневренными.

В зимних боях на гжатском направлении мы впервые испытали тактическое нововведение и убедились в его многих выгодах. Уменьшились потери, особенно в пехоте, повысились темпы наступления, теми же штатными средствами подразделения могли более эффективно воздействовать на противника огнем.

Несколько лет спустя мне довелось писать на эту тему дипломную работу при окончании академии, и я выполнил задание быстро, так сказать, на одном дыхании. Очень уж близкой оказалась тема, а фактический материал в избытке хранила память.

* * *

Фронт стабилизировался надолго. Передний край, нейтралка, проволочные заграждения, минные поля — казалось, все это сковано январскими морозами. На самом же деле каждые сутки обороны были заполнены активной боевой деятельностью. В нашем батальоне и в других частях дивизии в этот период приобрело широкие масштабы снайперское движение. Винтовкой с оптическим прицелом в короткое время овладели многие солдаты и сержанты. Соревнуясь с товарищами в огневом мастерстве, выдержке, боевой сметке, каждый стремился увеличить свой боевой счет. «Охота» на врага шла днем и ночью, в любую погоду.

В число прославленных мастеров снайперского огня вышел и наш однополчанин сержант Махмуд Амаев. Он один истребил 186 гитлеровцев, то есть вывел из строя почти батальон! Когда мы с ним встретились, на его груди сверкали ордена Красного Знамени и Красной Звезды, несколько медалей. Амаев как раз готовился к выходу на очередное задание. Тщательно проверил он перед этим свое оружие — винтовку с гравировкой: «Бесстрашному снайперу Амаеву от Военного совета Западного фронта».

В середине февраля 1943 года число гитлеровцев, уничтоженных нашими снайперами, перевалило за 3 тысячи. А всего за время обороны — с апреля 1942 года по февраль 1943 года — гвардейцы дивизии уничтожили более 15 тысяч вражеских солдат и офицеров, разбили около 200 блиндажей и дзотов.

В дни обороны мы ежедневно и напряженно занимались боевой подготовкой. Учились все — от рядовых солдат до комдива с его штабом. Люди понимали, что скоро настанет час, когда надо будет все воинское мастерство, всю силу оружия обрушить на врага в наступательных боях.

И вот оно началось… 16 февраля 1943 года дивизия получила приказ выступить в направлении деревни Сашино Гжатского района. Предстояло совершить тяжелый форсированный марш в 40 км. Колонны двинулись вперед. А ночью разыгралась суровая февральская вьюга. Дороги перемело высокими сугробами. Ветер сбивал с ног, снег слепил глаза. С трудом давался каждый шаг — ведь надо было идти с полной боевой выкладкой, тянуть за собой санки, тяжело нагруженные боеприпасами и снаряжением. Но как ни свирепствовала вьюга, какие ни встречались трудности на этом пути, гвардейцы прибыли в назначенный район в срок, в полной боевой готовности.

Несколько часов отдыха восстановили силы бойцов. Оставшееся время было использовано для подготовки к бою. Солдаты готовили оружие и боевую технику, командиры проводили рекогносцировку местности, обдумывали способы и варианты предстоящих боевых действий.

Мысленно мы, офицеры, не раз хаживали в атаку, проходили с боем километры огненного пути, который лежал перед нашими подразделениями и который станет для многих из нас судьбой.

Боевой приказ был получен и объявлен в частях дивизии 21 февраля, накануне 25-й годовщины Вооруженных Сил. Любой праздник на войне отмечался одним — мощным ударом по врагу. А уж в годовщину армии, в день этого славного праздника советских воинов и всего народа, надлежало дать фашистам по зубам как следует.

В полках состоялись предпраздничные и предбоевые митинги.

Подразделения первого эшелона во время митинга выстроились на заснеженной лесной поляне плотным каре. Пламенело в середине гвардейское Знамя. Прибывший к нам генерал А.Т.Стученко, встав на сани, обратился к воинам с короткой, по-боевому страстной речью. Он говорил о боевых традициях нашей заслуженной дивизии, о высоком боевом настрое личного состава перед наступлением, о Гжатске и других землях Смоленщины, ждущих своих освободителей.

— Линию обороны противника предстоит прорывать могучим гвардейским ударом, — говорил далее генерал. — И успех боя будет зависеть от каждого из вас. Дан приказ в атаку — беги вперед, стреляй на ходу, врывайся во вражескую траншею и беспощадно уничтожай фашистов штыком, прикладом, гранатой!..

Его слова отдавались эхом в морозном воздухе и в солдатских сердцах. Люди, сознавая свою ответственность за судьбу Отчизны, высокий долг освободителей родной земли, были морально готовы к бою и рвались в бой.

В полосе предстоящих действий дивизии передний край обороны противника проходил на участке Бровкино, Медведкино, Лукьянцево. Это был важный рубеж гжатского направления. Более года укрепляли его гитлеровцы: отрыли несколько линий траншей полного профиля, соорудили дзоты и проволочные заграждения, поставили обширные минные поля, предельно насытили передний край огневыми средствами. Усиливал их оборону и характер местности. Открытые подступы к траншеям обеспечивали фашистам широкий фронт обстрела, под многослойным прицельным огнем держался каждый метр земли. Придавая большое значение этому рубежу в удержании гжатского плацдарма, противник выдвинул сюда кадровую 35-ю пехотную дивизию, скомплектованную из «ветеранов восточного похода» — отъявленных гитлеровских головорезов, спаянных круговой порукой совершенных ими кровавых злодеяний и преступлений. В одном из своих приказов Гитлер назвал гжатский плацдарм «пистолетом, нацеленным на Москву», требовал в случае наступления русских упорного сопротивления до последнего солдата.

В ночь на 22 февраля полки дивизии заняли исходное для атаки положение. Утром после часовой артиллерийской подготовки мы поднялись в атаку. Штурм сильно укрепленной вражеской обороны представлял собой весьма сложную задачу. В течение многочасового жестокого боя нашим подразделениям удалось продвинуться вперед лишь на сотни метров. Ожившие огневые точки гитлеровцев, их минометно-артиллерийский огонь затрудняли и сдерживали наступление. Но, как всегда, в боевых порядках гвардейцев нашлись такие люди, которые своей инициативой и отвагой благотворно повлияли на весь ход действий. Выполняя общий приказ о наступлении, эти командиры, политработники, солдаты искали и находили в сложившейся обстановке возможности для нанесения внезапных, разительных ударов по врагу, дрались самоотверженно, не жалея крови и самой жизни для достижения боевого успеха.

Умело взаимодействуя с приданными танками, стрелковая рота старшего лейтенанта В.Березина, вдохновляемая своим лихим командиром, совершила энергичный бросок вперед. Гвардейцы стремительно ворвались на позиции противника и навязали ему рукопашный бой. Они уничтожили больше сотни гитлеровцев и закрепились в первой траншее вражеской обороны.

Некоторое время спустя в другом месте обозначился новый успех. Группа солдат и офицеров во главе с политработником старшим лейтенантом А.Веселовым достигла опушки рощи «Яблоко», глубоко вдававшейся в расположение противника. Связь с командным пунктом была вскоре прервана — группа глубоко вклинилась во вражескую оборону. Возглавлявший гвардейцев политработник решил действовать, сообразуясь с обстановкой. Роща «Яблоко» позволяла контролировать дороги в тыл врага, опушка рощи подходила вплотную к переднему краю гитлеровцев. Удержать рощу — значит расширить прорыв фашистской обороны.

Веселов приказал занять круговую оборону. Круговой она называлась весьма условно, оборонялось здесь всего 16 человек. Эти храбрецы всю ночь вели бой, удерживая занятые позиции. Утром противник повел на них атаку силами двух рот. Гитлеровцы шли, беспрерывно стреляя из автоматов, обтекая рощу с обеих сторон. Их подпустили на близкое расстояние, а потом по команде Веселова гвардейцы открыли уничтожающий огонь из станкового и трех ручных пулеметов, из автоматов. Потеряв много убитыми и ранеными, фашисты дрогнули, залегли. Они повторили атаку и вновь были отброшены. Далее, одна за другой, последовали девять вражеских контратак. И все они были отбиты. К вечеру в группе Веселова в строю осталось всего семеро бойцов. Они экономно расходовали боеприпасы, заботились о раненых товарищах. Стояли насмерть… И выстояли! Их действия сыграли большую роль в прорыве вражеской обороны на подступах к городу Гжатск.

Бои на подступах к Гжатску особенно ожесточились в самый канун годовщины Красной Армии. Гвардейцы наши прилагали все силы, чтобы сокрушить исключительно крепкую вражескую оборону, выбить из рук противника «пистолет, нацеленный на Москву».

К исходу 22 февраля на рубеже Бровкино, Медведкино, Лукьянцево через передний край противника проник с боем лыжный батальон, которым командовал капитан Н.Костырев и где замполитом был майор А.Соколов. Лыжники словно на крыльях перелетели через шквал огня — настолько стремительным был их бросок вперед. Батальон углубился в тыл гитлеровцев и с ходу занял важный в тактическом отношении населенный пункт Лыскино.

Первым ворвался в деревню взвод разведки во главе с лейтенантом Н.Бондариным. Он своими дерзкими действиями буквально парализовал фашистов, державших оборону на околице села. Подоспевшие воины других подразделений батальона действовали столь же внезапно и решительно. Они перебили весь фашистский гарнизон, захватили несколько автомашин с военным имуществом, склад продовольствия.

Прорыв наших лыжников вызвал целый переполох во вражеском тылу. Штаб 35-й пехотной дивизии гитлеровцев, размещавшийся вблизи Лыскино, подготовился к срочному отъезду.

Фашистское командование принимало экстренные меры, чтобы сковать действия лыжного батальона. Из Гжатска и других пунктов противник подтянул резервы, в том числе перебросил на автомашинах финский лыжный батальон. Создав подавляющее численное превосходство, враг предпринимал одну за другой яростные атаки на Лыскино, где закрепились гвардейцы. Атаки пехоты поддерживало около десяти танков.

Полтора часа длился бой. Мужественно и стойко отражали гвардейцы атаки наседавших врагов. Три бешеные атаки захлебнулись под метким огнем лыжников, четвертая завершилась рукопашной схваткой. Когда кончились боеприпасы, гвардейцы действовали штыками, дрались и умирали как герои.

Фашистам, имевшим многократное превосходство в силах, удалось наконец овладеть населенным пунктом Лыскино. В тяжелый момент боя, когда кольцо окружения сжималось, группа лыжников во главе с парторгом капитаном П.Сафоновым прорвалась сквозь цепь фашистов и вышла к своим.

Сохранилась запись радиопереговоров между офицерами батальона Н.Костырева и штабом дивизии в последние минуты боя:

«Давайте больше огня! Противник идет со всех сторон».

«Даем. Укажите, откуда идет противник и в каком составе».

«Противник численностью до батальона выдвигается из района Кузнечики. Дайте огонь на Лыскино, по южной и западной окраинам».

«Следите. Даем залп «катюш». Передайте Костыреву, что он награжден орденом Александра Невского».

«Понятно, понятно».

«Где Костырев и Соколов?»

«Соколов тут. Костырев ранен, но тоже с нами. Противник идет в атаку девятью танками, дайте больше огня на нас».

«Даем. Как ложатся снаряды?»

«Дайте больше огня!»

«Даем, даем».

«Танки от нас в 100 метрах. Загорелись крайние дома…»

«Держитесь. Сосредоточиваем огонь…»

На этом радиосвязь была прервана. Капитан Н.Костырев, майор А.Соколов, все воины лыжного батальона сражались с врагом и погибли в неравном бою как герои. В тылу противника они вызвали немалый переполох, привлекли на себя много вражеских сил, значительную часть которых уничтожили. Серьезные потери были нанесены противнику также нашей артиллерией и «катюшами», когда гвардейцы в последние минуты боя вызвали огонь на себя.

Лыжный батальон свою задачу выполнил. Его решительный, энергичный выход в глубь фашистской обороны открывал широкие возможности для успешного наступления других подразделений и частей. Назрел момент, который при умелом использовании сил мог бы стать началом весьма значительного, масштабного события на нашем участке фронта. И все было бы хорошо, если бы не крайняя осторожность одного из старших начальников да не роковая ошибка наступавших.

Время от времени автору этих записок придется вести разговор об ошибках и упущениях, о безынициативных решениях и горячности действий — обо всем том, что в боевой обстановке стоило большой крови и многих жизней. Забыть суровые уроки войны невозможно, а умолчать о них — нечестно.

Вслед за батальоном Н.Костырева должны были бы так же решительно атаковать противника другие лыжные подразделения, им ведь под силу быстрый маневр по глубоким снегам. В распоряжении нашего комдива имелась целая бригада лыжников, и он порывался ввести ее в бой, а старший начальник никак на это не соглашался. И то, что вот сейчас упускается исключительно выгодный момент обстановки, было очевидным. На НП нашего батальона слышались голоса офицеров:

— Сейчас бы за ними по горячим следам…

— Ударить надо, поскорее ударить!

— А где ж другие братцы-лыжники?

Так говорили в окопах. О чем же думали в штабе? Несколько позже нам привелось узнать о том из рассказа Андрея Трофимовича.

Наш комдив то и дело связывался по телефону с офицерами штаба армии. Но на его настойчивые предложения немедленно ввести в бой лыжную бригаду отвечали отказом. Целесообразность активизации наступления признавали, а поддержать не могли, объясняя только одним: «Хозяин пока не решается…»

Возможность расширить прорыв фронта противника и развить успех наступления до крупных масштабов была упущена. Вместе с тем крайне осложнилось положение батальона Н.Костырева, по сути брошенного на произвол судьбы.

Закрепившемуся в населенном пункте батальону фашисты, конечно, не дали спокойного житья. Начали окружать своими резервами, подтянули танки, артиллерию, стали с разных направлений беспрестанно тревожить атаками. «Так волчья стая приближается с опаской, примеривается, клацая зубами, перед тем как накинуться…» — рассказывал мне впоследствии один из немногих оставшихся в живых офицеров-лыжников секретарь парторганизации батальона П.Сафонов. И вот гитлеровцы ударили по обороне подразделения крупными силами. Понимая, что самостоятельно вряд ли выстоять в неравном бою, Костырев запросил у командования поддержки огнем дальнобойной артиллерии. На его призыв откликнулись сейчас же: наши батареи открыли сильный огонь, рассчитывая поддержать, прикрыть батальон от наседавших гитлеровцев.

Но удар наших батарей вначале пришелся по пустому месту. Батальон, действуя в глубине обороны противника, отклонился от указанного ему направления. Вслед за тем была допущена непростительная ошибка в ориентировании на местности. Координаты, переданные по радио, оказались неверными, и артиллерийское воздействие, естественно, пришлось не по цели.

Немцы тем временем своими настойчивыми атаками уже начали расчленять батальон. Погиб замполит майор А.Соколов, вышли из строя все командиры рот. Подразделениями все труднее становилось управлять.

Стойкость обороны батальона, прорвавшегося в тыл противника и захватившего там населенный пункт, вполне создавала предпосылки для развития широкого наступления на данном участие фронта. Так и было задумано. Но обстановка вскоре изменилась. И если по решению старшего начальника (вернее, из-за его нерешительности) не была введена в бой лыжная бригада, то следовало сообщить об этом комбату, сориентировать его. Комбат мог бы избрать такой способ тактических действий, который обеспечивал бы успех в новой обстановке. Очевидно, требовался такой маневр: скрытно покинуть населенный пункт, уйти в леса, чтобы оттуда наносить внезапные эффективные удары по врагу — тем более что это был лыжный батальон, обладавший хорошей подвижностью на снегу.

Мелкие группы расчлененного батальона выходили к своим, пробиваясь через боевые порядки противника, теряя последние силы, Костырев бросался в самые опасные места, с отчаянной смелостью действовал в рукопашных схватках. Он погиб вместе со своими солдатами.

Офицеры из штаба дивизии впоследствии доверительно нам рассказывали:

— Андрей Трофимович все телефонные провода порвал, настаивая на том, чтобы ввести в бой всю лыжную бригаду.

Да, комдив А.Т.Стученко всеми силами логики старался доказать необходимость быстрейшего развития успеха батальона. Но его веские доводы и страстные слова натыкались на какой-то заслон.

Теперь уже многим стало известно, что воспрепятствовал вводу в бой лыжной бригады генерал Черевиченко, и в кругу офицеров глухо звучал разноречивый, нервный разговор.

Подобные суждения могли возникнуть лишь в исключительном случае, когда чувства горечи и боли переполняют людские души. Возмущение было справедливым, хотя оно, разумеется, не выходило за рамки уставных отношений. А вскоре на наш участок фронта прибыла полномочная комиссия Ставки с целью выяснить причины неудачного, по сути, несостоявшегося наступления и принять меры на месте. Генерал Черевиченко был от должности командарма отстранен.

В дальнейшем 5-я армия, уже под командованием генерал-лейтенанта И.И.Федюнинского, действовавшая в составе Западного фронта, вступила в сражение на гжатско-вяземском направлении. Наша 29-я гвардейская стрелковая дивизия рвалась к городу Гжатск, преодолевая сильное, ожесточенное сопротивление противника, с большим трудом взламывая его крепкую оборону.

Была устремлена на запад мощная красная стрела, вычерченная штабными офицерами на оперативной карте командующего. Стрелы поменьше, выгнутые покруче, алели на рабочей карте командира дивизии гвардии полковника А.Т.Стученко. И совсем маленькая стрелка, помеченная одним быстрым штрихом красного карандаша, отражала на карте-километровке задачу нашего батальона. Красные стрелы наступления… Они, как сестры, старшие и младшие, исполняли разные роли, какая по плечу, но действовали всегда заодно.

Бои на гжатском направлении не утихали ни на час. Гитлеровцы сопротивлялись здесь с большим упорством, максимально используя хорошо подготовленные оборонительные сооружения. Когда наметился прорыв обороны нашими передовыми подразделениями, противник подтянул в этот район новые силы — артиллерию, танки, резервные части пехоты. Многократными контратаками фашисты пытались вернуть позиции, занятые нашим передовым отрядом. Но успеха в этом не имели. Непрерывно возрастало давление наступающих на флангах, активизировались действия наших танков и артиллерии. В значительной степени расшатали вражескую оборону смелый рейд лыжного батальона, активные действия группы гвардейцев, вклинившихся по роще «Яблоко» в фашистский передний край.

Последние дни февраля прошли в огне жарких боев. Ни ожесточенное сопротивление гитлеровцев, ни лютые морозы не могли сдержать натиск гвардейцев. В начале марта под мощными ударами полков дивизии противник начал отступать, оставляя заслоны и группы прикрытия. На пути отступления фашисты сжигали населенные пункты, минировали дороги, взрывали мосты. На ближних подступах к городу Гжатск противник предпринял отчаянные попытки задержать продвижение наших войск. Но это ему не удалось. Тесня врага, не снижая темпов наступления, наши части полукольцом охватывали город.

До определенного момента боя гвардии полковник А.Т.Стученко держал наш учебный батальон в резерве дивизии. А с наступлением ранних зимних сумерек вывел подразделение в район, откуда бы можно нарастить, усилить атаку частей, штурмующих Гжатск. Маневр был задуман и рассчитан верно. Батальон очень помог стрелковому полку, ворвавшемуся в город первым.

На рассвете 6 марта полки дивизии предприняли один штурм города, а вслед за ним — второй, еще более решительный. Гжатск был взят и полностью очищен от фашистов.

В результате ожесточенных боев советские войска на нашем направлении ликвидировали плацдармы противника на берегу Волги северо-восточнее Ржева. Тем самым удалось сковать силы группы армий «Центр» и значительную часть вражеских оперативных резервов. Противнику не дали планомерно отвести войска и выровнять линию фронта.

Жители Гжатска, которых в городе оставалось немного, встретили нас очень радушно. Вперемешку с военными полушубками и шинелями чернели на улицах штатские пальто и зипуны. Измученные оккупантами, ожидавшие нашего прихода в течение долгих месяцев обороны, люди теперь не хотели расставаться со своими освободителями ни на минуту. Зазывали в дом, у кого он уцелел, угощали печеной картошкой и морковным чаем, что у кого нашлось.

Каких только не было встреч в первый день освобождения! В числе других горожан к командованию дивизии обратился старый русский священник, жалуясь со слезами на глазах, что гитлеровцы превратили церковь в скотобойню, потом завалили ее разным хламом, и под ним теперь похоронена вся церковная утварь, представляющая большую ценность для всех прихожан. Вместе с ним пришли пожилые люди, старики и женщины, они тоже плакали и просили помочь спасти церковное имущество. Что было делать? Помогли мы добрым людям и в этом: направили саперов, откопали утварь. Само здание церкви было изрядно повреждено, и священник с прихожанами временно заняли один из уцелевших домов.

Поблагодарив нас, группа почтенных жителей во главе со священником попросила нескольких офицеров, в том числе и меня, «уважить», зайти к ним во время богослужения. Отказать — значит горько обидеть. А кроме того, никогда мы не видели этих обрядов, и велик ли грех, если ради любопытства заглянуть, посмотреть со стороны?

В церкви, как нам показалось, происходило не богослужение, а, скорее, патриотический митинг. Были тут старые и молодые, набожные и неверующие. Священник в своей проповеди призывал суровую божью кару на головы врагов-супостатов, желал доблестному советскому воинству правой победы.

Люди всячески выражали свое одобрение его словам. В церкви держался оживленный многоголосый гул. Не особо внимательно прислушиваясь к проповеди, я думал о патриотизме людей, в котором едины своими помыслами и стар и млад.

Несколько позже меня вызвали в политотдел дивизии. Направляясь туда, я думал, как и чем объяснить свое любопытство — ведь не иначе как за посещение церкви будут ругать. Но почему только меня? Я же там не один был…

Но мои предчувствия не оправдались. Начальник политотдела и зашедший вскоре в избу комдив заговорили со мной совсем о другом: как смотрит гвардии капитан Третьяк на то, если его назначить комендантом Гжатска? А как мне было на это смотреть… Прикажут — буду исполнять.

Там же, в политотделе дивизии, услышал я, какие отзвуки получила история с церковной утварью в зарубежной прессе. В английских газетах, как мне рассказали, появилась заметка о том, что, дескать, Красная Армия действительно несет всем освобождение и даже не притесняет религию; в подтверждение тому приводился факт спасения советскими солдатами церковной утвари из-под развалин.

И вот на непродолжительное время, в течение которого дивизия стояла на месте, я сделался военным комендантом города Гжатск.

Ко мне шли люди, обращаясь с разными просьбами: кому надо было избу поправить, кому провизией, топливом помочь. Мизерные возможности комендатуры трудно было делить на всех. Но нашлось у меня немало добровольных помощников. Солдаты, толкавшиеся около комендатуры, только и ждали, когда кто-нибудь придет и попросит: «Сынки, кровлю бы чуток поправить…» Шли к избе целой бригадой и работали в охотку. Особое старание проявляли солдаты в возрасте, отцы семейств, чьи руки давно истосковались по домашней работе.

Один из «активистов» комендатуры, ловко действуя ножовкой, вставлял аккуратные квадратики фанеры вместо выбитых стекол в окна и говорил сгорбленному старику:

— Вот и теплее у тебя в избе будет, отец. Может, и мне будет теплее… А то на войне, понимаешь, все рушить да рушить доводится, тут же нужным делом руки обогрел.

ГЛАВА 2 ТУГИЕ УЗЛЫ ЕДИНОБРАТСТВА

Война продолжалась, и вскоре Гжатск остался у нас за спиной. Стремительностью и высокой подвижностью отличались и последующие действия частей дивизии. Все время в непосредственном соприкосновении с противником находился наш стрелковый батальон, часто мы действовали в составе передового отряда наступавших войск. За шесть дней непрерывных боев гвардейцы дивизии продвинулись более чем на 100 км вперед, освободили 50 населенных пунктов, в том числе железнодорожную станцию Семлево и три районных центра. На станции были захвачены склады горючего и боеприпасов, 40 тракторов, 5 орудий, 9 станковых пулеметов, вагоны с военным имуществом.

Наше наступление развивалось, набирало темпы. Надо было не только двигать войска вперед, но и соответственно обеспечить моральный настрой людей, укрепить в них уверенность в том, что перелом в ходе войны уже необратим и, как бы ни было тяжело впредь, мы будем теснить врага, отвоевывая у него пядь за пядью родную землю. Этим важным делом повседневно занимались командиры и политработники, партийные активисты.

Старшие начальники и представители высшего командования нередко появлялись на переднем крае. Приехал однажды в расположение наших подразделений генерал И.И.Федюнинский. Осмотрел все требовательным, зорким взглядом и — ко мне:

— Кто будешь?

— Командир стрелкового батальона капитан Третьяк.

— А в боевом построении, когда наступать пойдем?

— Командир передового отряда.

Посмотрел испытующе мне в лицо, ничего больше не сказал командарм. Остановил первого попавшегося на глаза солдата. Взял у адъютанта ракетницу — бух в воздух. Зеленая ракета, описав дугу, с шипением падала на землю.

— Какой сигнал?

Солдат не смог ответить.

— Плохо, капитан Третьяк! — бросил генерал через плечо. — Не подготовили людей! — И удалился.

Только-только назначили меня командиром стрелкового батальона, и вот сразу выговор при встрече с высоким начальством. Досадно стало, да что поделаешь — генерал прав.

Никто бы не принял во внимание мои доводы, что с людьми, дескать, проведена большая работа перед наступлением. Да я бы и не стал оправдываться. Запнулся при ответе солдат, хотя бы и один, значит, плохо. А если он в решительную минуту вот так же спасует в действиях?

Мне пришлось видеть на КП дивизии Маршала Советского Союза Г.К.Жукова, слышать его строгий, немногословный разговор с несколькими офицерами, довелось встречаться на переднем крае с И.С.Коневым, А.И.Еременко, другими военачальниками. Все они денно и нощно занимались трудным делом войны, отдавая ему силы, знания, опыт, и если кому из нас, младших офицеров, иногда влетало под горячую руку, то никто не обижался. Если, скажем, комбат в ответе за свое подразделение, которое в атаке должно взять вон ту высотку, то человек с маршальскими погонами на плечах отвечает за судьбу страны и народа.

Выполняя ту или иную поставленную перед батальоном задачу, я всякий раз интересовался и по возможности что-то узнавал о замыслах и действиях более широкого плана. По-моему, и другие наши командиры были склонны к тому же — я видел, с каким пристрастием «допрашивали» они офицеров вышестоящего штаба при случайных встречах. Не простое любопытство, а именно чувство ответственности за порученное дело проявлялось в их вопросах. В самом деле: что за комбат тот, кто, выполняя свою боевую задачу «отсюда — досюда», больше ничем не интересуется? До нас, командиров подразделений, конечно, доводили обстановку и задачи «в части, касающейся…», а хотелось знать побольше, порассуждать в товарищеском кругу о замыслах и событиях крупных масштабов.

Когда наша дивизия наступала в направлении Вязьмы, мы, ротные и батальонные командиры, понимали, что бои идут не только за освобождение очередного советского города, а решается одновременно и перспективная задача. Надо было сорвать планомерный отход немецких войск на образовавшемся тогда ржевско-вяземском выступе, не дать им выровнять линию фронта. А они стремились ее выровнять. Гитлеровцы опасались разных «выступов» и «прогибов», зная, что в таких местах зарождаются, назревают удары советских войск.

Я уже замечал вскользь по ходу записок, и мне еще раз хочется повторить, что гитлеровские вояки были сильны и стойки, когда все шло по уставным канонам. Они любили, чтобы участок фронта был похож на производственный конвейер, чтобы страшная машина войны работала в размеренном ритме. Как только намечалось отклонение от этого, вклинивалось что-то новое — немцы сейчас же слабели, сдавали позиции.

На ржевско-вяземском направлении гитлеровские генералы старались оттянуть свои соединения с местности, полуостровом выдвинутой на территорию, занятую нашими войсками. Этого нельзя было допустить, во всяком случае, планомерного, организованного отхода, когда бы фашисты убрались с «полуострова» подобру-поздорову.

Ржевско-вяземский плацдарм представлял собой наиболее выдвинутый к нашей столице участок фронта, на котором противнику ценой больших усилий и жертв удалось задержаться после разгрома гитлеровцев под Москвой. Удержанию этого плацдарма немецко-фашистское командование придавало особое значение, и в течение всего 1942 года на нем действовало примерно две трети сил группы армий «Центр».

Так вот, когда немцы, почувствовав ненадежность и шаткость плацдарма, начали оттягиваться, мы стали всячески препятствовать этой классической схеме военных действий противника. Полки нашей дивизии вместе с другими частями совершали ночные марши, внезапно выдвигаясь к важнейшим коммуникациям врага, перерезая дороги, оседлывая перекрестки. Очагами вспыхивали и гасли бои в разных местах. Подобная тактика пришлась гитлеровским генералам не по вкусу, они торопливо отводили войска с выступа, стараясь по возможности сохранить их в целости.

Отходя, фашисты минировали все, что только могли и как только умели. Свои «адские машинки» они ставили с большой изобретательностью, некоторые мины, заложенные в глубинах городских подвалов и трубопроводов, были рассчитаны на неизвлекаемость.

Освобожденная советскими войсками Вязьма еще долго не могла зажить мирной жизнью и спокойно вздохнуть. Развалины города были нашпигованы множеством коварных минных устройств. Наши саперы самоотверженно трудились, ежечасно совершая подвиги в своей опасной работе, и все же то там, то тут раздавался в городе взрыв минного заряда, который не удалось обезвредить. Даже через месяц после освобождения прогремело несколько взрывов, повлекших за собой разрушения и человеческие жертвы.

В тяжелых, продолжительных боях на ржевско-вяземском направлении заметно поредели наши подразделения. Особенно большие потери понесла пехота, всегда идущая в огонь сражения впереди, не защищенная никакой броней. 29-я гвардейская стрелковая дивизия была отведена в тыл на переформирование. Весной 1943 года наша дивизия рассталась с 5-й армией и вошла в состав 10-й гвардейской армии.

В бои на спас-деменском направлении наша дивизия вступила, пополненная личным составом и техникой, имея немалый опыт наступательных действий, хорошие командирские кадры.

Свою оборону противник здесь построил по принципу так называемого Восточного вала. Ее мощные узлы включали земляные сооружения, проволочные заграждения, минные поля и противотанковые рвы. Над всей окружающей местностью господствовала высота 233,3. Она была буквально изрезана траншеями и начинена огневыми средствами. Высота, как показала рекогносцировка, являлась ключевой позицией вражеской обороны. На спас-деменском направлении противник сконцентрировал крупные силы. Здесь занимали оборону и находились в готовности в глубине 268-я и 260-я пехотные дивизии, 1-й танковый гренадерский полк, три артиллерийских полка, части самоходной артиллерии и авиации.

Наша дивизия была введена в бой после того, как части другого соединения, овладев первыми траншеями противника, не смогли взломать вражескую оборону на тактическую глубину. Наступление приостановилось, а гитлеровцы тем временем подтягивали резервы. Здесь появилась, например, 36-я механизированная дивизия, разгромленная ранее под Орлом и, видно, сколоченная вновь.

То обстоятельство, что на нас возлагалась задача, оказавшаяся непосильной для другого соединения, вызывало у личного состава чувство боевой гордости и ответственности. Люди понимали, конечно, что бои предстоят такие, после которых многие не останутся в живых, и тем не менее во время перекуров и обогревов в тесных землянках слышались бодрые голоса:

— Гвардия свое дело сделает!

— Где наступает гвардия — там враг не устоит.

— Брали не одну высоту, возьмем и эту.

В назначенный момент все вокруг потрясли мощные раскаты артподготовки. Она длилась недолго, всего 30 минут, но, наверное, проняла гитлеровцев здорово — над передним краем противника клубились тучи дыма, огня, вздыбленной земли.

Вслед за тем пехота двинулась в атаку. Ее поддерживали танки.

Наш батальон наступал как раз в направлении высоты 233,3. Солдаты шли вперед, преодолевая сопротивление противника, подавляя его своим огнем, офицеры тактически грамотно управляли взводами и ротами.

Три месяца предыдущей напряженной учебы в прифронтовой полосе дали свои результаты, наилучшим образом дополнили наш боевой опыт. Гвардейцы в атаке двигались вперед решительными бросками, следовали за разрывами снарядов своей артиллерии, не задерживались в первых линиях вражеских траншей, устремлялись в глубину. Когда же противник предпринимал контратаки, гвардейцы залповым огнем с коротких дистанций уничтожали фашистские цепи, принуждали их к отступлению.

В этих наступательных боях героический подвиг становился обычным делом ратного труда. Бесстрашие и самоотверженность носили массовый характер.

Во время штурма высоты 233,3 младший сержант Н.Козлов первым со своим пулеметным расчетом ворвался в траншею противника и закрепился. Двенадцать раз фашисты бросались в контратаку, пытаясь отбить занятую позицию. И каждый раз Козлов отсекал их губительным огнем. Но вот кончились боеприпасы. Младший сержант не растерялся. Он схватил брошенный врагом пулемет и длинной очередью сразил вплотную приблизившихся гитлеровцев. Отважный пулеметчик уничтожил в этой схватке около полусотни фашистов. Сам он пал смертью храбрых.

Под сильным огнем четырех вражеских танков вынуждена была залечь наступавшая стрелковая рота. Коммунист лейтенант М.Велехов выдвинулся с противотанковым ружьем вперед и меткими выстрелами поджег танк. Последовав примеру офицера, сержант П.Кучеренко и рядовой В.Чернов огнем из ПТР подожгли еще два танка. Четвертый танк повернул назад. Вслед за этим коммунист сержант Л.Цибульский с криком «Вперед, гвардия!» поднял бойцов в атаку. Они устремились на вражескую пехоту, следовавшую за танками, рассеивая и уничтожая ее в ближнем огневом бою.

Отражая вражескую контратаку, один из артрасчетов полностью вышел из строя. К орудию встал радист батареи комсомолец рядовой П.Ефимов. Он вел меткий огонь прямой наводкой. Несколько пулеметных точек врага у всех на глазах взлетели на воздух.

Разведчик младший сержант Г.Сафонов и рядовой Е.Полешников, выполняя задание командира, захватили «языка» и с боем отходили к своим. Был тяжело ранен Полешников — односельчанин и друг Сафонова. Младший сержант оттащил его в воронку и быстро перевязал. А к ним уже бежали, стреляя на ходу, три гитлеровца. Сафонов успел залечь и дать длинную прицельную очередь из автомата. Она скосила трех фашистов. В одиночку и группами гитлеровцы несколько раз пытались подойти к разведчику, стреляли из автоматов, бросали гранаты. Сафонов метким огнем держал врагов на расстоянии, и осколки немецких гранат не причиняли ему вреда. Некоторое время спустя показался танк, быстро двигавшийся к воронке. Сафонов выждал момент и метнул под гусеницы бронированной машины одну за другой две гранаты. Танк завертелся на месте и затем малым ходом отошел прочь. Полешников от тяжелой раны умер. Младший сержант Г.Сафонов похоронил друга, а сам под покровом наступившей ночи вернулся в подразделение и доставил пленного.

Оружие героев — станковый пулемет сержанта Н.Козлова и автомат рядового Е.Полешникова — на солдатском собрании, состоявшемся в час затишья на другой день, было торжественно вручено воинам, наиболее отличившимся в боях.

Расчет гитлеровцев на неприступность сооруженных ими укреплений не оправдался. Под натиском наших гвардейских подразделений, хорошо оснащенных боевой техникой, вражеская оборона затрещала по всем швам в первый же день наступления. В течение наступившей ночи передовые подразделения, в том числе и наш батальон, полностью овладели ключевой высотой 233,3. А на другой день вражеская оборона была прорвана на всю глубину.

Преследуя отступающего противника, дивизия освободила 12 населенных пунктов, перерезала железную дорогу и заняла станцию Павлиново.

* * *

В жарких боях на смоленском направлении мне довелось участвовать в качестве командира батальона 90-го стрелкового полка.

Наступали мы упорно, но и враг стойко удерживал позиции, стараясь где только можно перехватить боевую инициативу.

На одном из участков фронта несколько батальонов из разных частей, в том числе и мой, предприняли решительные, смелые атаки, но успеха не имели.

Опорный пункт немцев — деревня Вава, расположенная на высотах, — представлял собой настоящую крепость. Она не пускала нас вперед, огонь из крепости рассекал, гасил наши атаки, как волнорез набегающие валы.

В боях у деревни Вава совершил бессмертный подвиг разведчик старший сержант Александр Жучков. Выполняя задание, он с поисковой группой проник во вражеский тыл. Были добыты ценные сведения, но уйти без боя разведчикам не удалось. Группа гитлеровцев из засады бросилась в обход наших бойцов. Старший сержант Жучков, первым заметивший опасность, ринулся наперерез и смело вступил в бой. Метким огнем из автомата гвардеец уничтожил трех бежавших впереди солдат, а остальных заставил попятиться в траншею. Жучков крикнул товарищам, чтобы отходили поскорее, а сам остался сдерживать врага. Гитлеровцы вскоре поняли, что с ними сражается всего один автоматчик. С разных сторон подползли они к нему, вынуждая его то и дело отстреливаться. И вот автомат гвардейца умолк — в диске больше не было патронов. Тяжело раненный вражеской пулей, Жучков упал, и фашисты бросились к нему, стремясь захватить в плен истекающего кровью советского бойца. Александр Жучков поднялся на колени, выждал, пока немцы подошли вплотную, и выдернул чеку из гранаты. Раздался взрыв. Своей смертью гвардеец нанес врагу последний удар — уничтожил нескольких гитлеровцев.

На вражеские засады натолкнулись и другие разведгруппы. Немцы старались сохранить в своей системе обороны какой-то очень важный секрет. Наши атакующие батальоны то и дело откатывались назад или теряли силу на полпути.

А брать-то ее все равно надо, эту Ваву!

Еще раз обрушивают наши батареи массу огня на вражеский опорный пункт. Опять бросаются мои гвардейцы в атаку. Слева и справа идут не отставая другие батальоны. Цепь пехоты прижимается к огневому валу своей артиллерии настолько близко, что некоторых солдат даже ранило осколками — иначе не преодолеть полосу в несколько сот метров. Открытое поле, по которому мы бежим, простреливается вражеским огнем вдоль, поперек и наискось. Уцелеть можно только вот так, следуя вплотную за ревущим, дымящим валом разрывов.

Где же укрыться между перебежками, чтобы перевести дух? Лучше всего — за копнами. Рожь частично уже скошена, и по полю разбросано много островерхих копен. Никто из нас не подозревал, за какими укрытиями спасаемся и что собой представляют эти копны…

Копны на поле — вовсе не копны, а искусно замаскированные немецкие танки! Замаскированы они были так умело, что ни авиаразведка, ни наши поисковые группы перед наступлением не смогли их обнаружить.

Наверное, и воздушным разведчикам, и в особенности пехотным нельзя простить ту промашку. При самой искусной маскировке можно было как-то уловить, чем пахнут копны — ржаным колосом или соляркой, убедиться хоть мимоходом, протыкаются ли насквозь копны, не скрежещет ли штык по стальной броне. Офицерам штаба, некоторым специалистам разведслужбы тоже стоило бросить упрек: как можно было не насторожиться, видя квадраты свежего покоса, аккуратные копны на поле, куда сейчас не ступает нога хлебороба, где одна за другой следуют яростные атаки?

Передовые наши подразделения ворвались в деревню Вава, потеряв много сил и положив немало бойцов, но закрепиться там не удалось. Вражеские танки, сбросив маскировку, выдвинулись и открыли по нашим боевым порядкам сильный пушечный и пулеметный огонь. Вновь разгорелся бой. Немцы ударили по флангу наступавших. Взятую Ваву нам пришлось тут же и оставить.

Эхо того боя пусть донесет до воинов младшего поколения суровое назидание: вот что значит в разведке недосмотреть! Вот что значит при анализе обстановки недодумать!

В трудном положении оказался тогда, в частности, наш батальон — он наступал первым и отходил последним. Поддержанные огнем своих танков, гитлеровцы вели контратаку с прорывами в глубину, с охватом флангов. Группы вражеских автоматчиков вклинились между боевыми порядками наших рот и командным пунктом батальона.

В малонадежном, оборудованном наскоро в ходе боя укрытии оставалась нас горстка: несколько офицеров штаба батальона, командир приданного артдивизиона майор Владимир Шувалов с двумя разведчиками, командир роты старший лейтенант Иван Воронков и полувзвод связи. Этими силами заняли мы круговую оборону там, где находились, — на пологой высотке. С одной стороны перед нашим бугорком чернела лысина выжженного поля, с другой примыкала полоса некошеной ржи.

Гитлеровцам ничего не стоило накрыть артогнем, разворотить танками тот бугорок, ощетинившийся стволами легкого стрелкового оружия. Но они почему-то воздержались от мощных ударов, повели атаку небольшим пехотным подразделением. Цепь фашистских автоматчиков, нечасто постреливая, вогнутой дугой приближалась к нам со стороны, где колосилась рожь.

— Сообразили, гады, что тут КП. Хотят взять живыми, — глухо сказал Шувалов.

Он повернул к себе пистолет, который держал в руках, этак внимательно посмотрел в самый зрачок дула.

Я почувствовал на себе пристальные взгляды офицеров, солдат. Они ждали решающего, может быть, обнадеживающего слова от гвардии майора Третьяка, который был здесь старшим. В такую минуту нужны откровенные и честные слова. Я сказал:

— Живыми врагу не сдадимся. Но и погибать не будем торопиться — нам должны помочь.

Без дальнейших на то указаний каждый оставил по паре патронов — для себя. Еще раньше сделали то же мы с Володей Шуваловым.

Решение было принято. А как не хотелось умирать, друзья мои, в двадцать лет! Каким изумительно красивым виделся мир сквозь амбразуру блиндажа: голубое небо с грядой белых перистых облаков вдали, гонимая ветром золотая волна по хлебному полю… Редкая автоматная стрельба на том же поле — вроде бы вовсе и не стрельба, а стрекот кузнечиков…

Понимающе и многозначительно переглянулись мы с моим боевым товарищем и другом Володей Шуваловым. Он имел за плечами те же двадцать, может, чуть побольше. Он видел сквозь амбразуру тот же прекрасный мир.

Обо всем этом думалось лишь мельком, когда ненадолго откладывалось в сторонку оружие. А все мы, кто был на КП батальона, в том числе и раненые, уже взялись за автоматы, обороняясь от наседавших гитлеровцев. Подпускали вражеских автоматчиков как только возможно близко и расстреливали в упор.

Среди нас были раненые, но немного. Выручало то, что, закрепляясь на высотке, а потом и во время боя мы все же отрыли окопы полного профиля. Аксиома «окоп — крепость солдата» была к тому времени хорошо усвоена, испытана на практике. Находившийся с вами на КП ротный командир старший лейтенант Иван Воронков взял на себя управление огнем нашей малочисленной, столь неоднородной группы. Штабные офицеры, артразведчики, связисты метко разили врагов.

Бой, однако, слишком неравный по силам и тактическому положению, близился к своему логическому концу. Вот-вот немцы броском навалятся на нас. Посоветовавшись с Шуваловым, мы решили: последнее и единственное, что сейчас возможно, — это вызвать огонь нашей артиллерии на себя.

Связисты, копавшиеся со своими ящиками, наконец оживили рацию.

Я попросил к аппарату командира или начштаба полка, но на связь сразу же вышел командир дивизии генерал Стученко.

Прервав мой доклад (он и сам понимал, в каком мы положении), генерал спросил о главном:

— Решение?

Даже в такой острой обстановке комдив не изменил своему правилу: прежде всего выслушать мнение подчиненного.

— Прошу огонь на себя, — прокричал я в микрофон. И тут же поправился: — Мы все просим огонь на себя.

В ответ в наушниках взволнованно и сердечно зарокотал знакомый бас:

— Ребята, не теряйтесь, выручим. И не горячитесь! Сейчас несколько артиллерийских полков, сосредоточенных здесь, дадут огонь по танкам, по пехоте противника. Как только увидите красную ракету, вскакивайте и — бегом к насыпи, за нею наши. По полоске жита двигайтесь, ребята, — ни один снаряд там не упадет.

Вслед за тем майор Шувалов доложил по радио подготовленные им данные старшему артиллерийскому начальнику.

— Дадим несколько снарядов, понаблюдай, — велели ему.

Вблизи нашего укрытия вскинулись взрывы. Шувалов рассчитал корректировочные поправки, радисты передали.

Мы стали ждать. Спасения или гибели… И опытному артиллеристу Шувалову, и нам, пехотинцам, было известно, что отклонение в несколько десятков и даже сот метров при артстрельбе возможно. Существуют и действуют законы рассеивания. Могут сказаться и другие факторы. Какой-то заряд отсырел в ящике, у какого-то орудия сбилась установка прицела — все это влияет на точность стрельбы. А сколько подобных случайностей может быть, когда откроют огонь несколько артиллерийских полков, когда тут, на этом вот поле, всколыхнется море огня!

Сравнение «минуты казались часами» слишком часто используется авторами, оно давно потеряло выразительность, и мне не хочется его повторять. Хотя время тогда в нашем восприятии вроде бы и в самом деле получило растяжку. Не стану соревноваться с мастерами слова, искать новый образ, характеризующий страшное напряжение минут, когда стоишь на рубеже жизни и смерти.

Сам я никогда не курил, а тогда, так и не потянувшись к самокрутке, будто бы ощутил никотиновый голод, глядя, как двое поочередно посасывали маленький окурок, прижигая пальцы и губы. Казалось, глотнуть еще раз табачного дымку для них важнее, чем вдохнуть воздуха. Ближе всех находился Володя Шувалов, и мне было хорошо видно, как его лоб, виски, подбородок время от времени покрывались частыми каплями пота. То же самое ощутил и я на своем лице, прикоснувшись к нему ладонью. Но вот что поразило: в двадцатипятиградусную жару августовского полудня пот был холодный, как утренняя роса. А еще — верьте или нет — я видел, как поминутно изменялся цвет человеческих лиц: то побледнеют добела, то потемнеют дочерна, то покроются лиловыми пятнами, как у тяжелобольных.

Но главное, пожалуй, не в этих, внешних, что ли, проявлениях, а в том особом состоянии активности и самоотверженности, которое охватило всех. Взгляды солдат и офицеров, обращенные ко мне, были преисполнены чувства доверия. Никто не суетился, не ронял пустых слов, каждый действовал в высшем режиме исполнительности и четкости. Любой был готов на самый решительный шаг. Прикажи любому броситься с гранатой навстречу вражеской цепи — сделает, если надо — примет смерть не раздумывая.

Тягучее, испепеляющее душу ожидание словно взорвалось вместе с тишиной. Неимоверный грохот многих разрывов заглушил все остальные звуки. Вспыхнули очаги пожаров, поднялись смерчи земли. Изъясняемся жестами, как глухонемые, и нечем дышать — горький толовый дух сдавливает горло.

Приходилось видывать и слыхивать артиллерийскую стрельбу за время пребывания на фронте, но чтобы вот так десятки орудийных стволов посылали снаряды в тебя — ни разу.

Сигнальную ракету в самом начале стрельбы мы, конечно, заметили — следили за нею всеми, так сказать, наличными парами глаз.

Бросаюсь вперед, выдерживая направление по полоске ржи, тянущейся к насыпи. Все за мной — с оружием, боеприпасами, с ранеными товарищами на себе. Иду строго по центру ржаной полоски, знаю, что нельзя отклониться ни на градус. Вокруг бушует, ревет адский огонь, и только эта полоска остается нетронутой, эта ржаная стежка жизни.

Вражеские подразделения, окружившие наш, теперь покинутый, КП, оказались под артогнем. А те автоматчики, которые хотели захватить нас в плен, если и остались в живых, то, видать, оцепенели в недоумении, потому что даже не пытались перехватить нашу маленькую группу, двигавшуюся по полю. Им конечно же было не понятно, почему русская артиллерия вдруг открыла такой страшный огонь по своим.

Путь длиною в несколько сот метров и ценою в жизнь был преодолен. Мы достигли железнодорожной насыпи, перевалили ее, а за нею уже были свои. Очутившись в траншее, мы прежде всего стали тушить на себе и на раненых тлевшие маскхалаты. Многие ощупывали свои собственные головы, бока, ноги, не веря, что они целы. Стороннему глазу могло бы показаться, что с ума посходили хлопцы. А находившиеся на насыпи фронтовики смотрели на нас понимающе и с братской теплотой.

— Вот тебе и закон рассеивания… — заметил я Шувалову, тесня его плечом.

— Тут иной закон сработал — боевая взаимовыручка, — ответил мой друг.

Когда мы шли по полю между двух зон артиллерийского огня, двигались в дыму, сквозь пламя пожаров, ни один осколок не зацепил никого из нас. Трудно оцепить, с каким мастерством и чувством ответственности за жизнь товарищей действовали многие артиллеристы, принявшие участие в массированном огневом налете. Им было сказано кратко: «Наша пехота вызывает огонь на себя». И эта фраза вдохновила батарейцев, они сделали все, чтобы спасти боевых друзей.

О фронтовой дружбе и боевой взаимовыручке рассказано и написано много, но тему эту никогда не исчерпать.

Чувства и узы боевого братства фронтовиков трудно измерить. О них не принято было много говорить. Они проявлялись одинаково сильно и ярко как в небольшом боевом эпизоде местного характера, так и в крупном сражении, получившем широкую известность.

Газеты писали тогда о тяжелых, ожесточенных боях на орловско-курском направлении. Прослушав очередную сводку Совинформбюро, мы с замполитом батальона склонялись над обыкновенной ученической картой, подобранной солдатами в какой-то полуразрушенной сельской школе, и старались представить себе очертания, динамику Курской дуги. Она у всех была на устах, эта Курская дуга, где шло решающее единоборство за стратегическую инициативу.

А вскоре дошли с юга вести о танковом побоище под Прохоровкой. На нашей школьной карте мы ее не нашли — не нанесена была. Обыкновенное, видать, село, каких много, а какую славу получило! Даже нам, видавшим виды фронтовикам, было трудно представить то страшное побоище под Прохоровкой, в котором участвовало с обеих сторон больше тысячи танков!

Будучи под сильным впечатлением услышанного и прочитанного о Прохоровской битве, мы с несколькими офицерами батальона пошли к танкистам. По соседству как раз тогда располагалась танковая бригада полковника Я.Кочергина. Танкисты стояли в полной готовности к действиям; по сигналу их грозные машины должны были пройти через боевые порядки пехоты и, вырвавшись вперед, ударить по врагу мощью своих пушек и брони.

Мы, пехотинцы, подходили к экипажам, располагавшимся у боевых машин, и всякий раз начинали знакомство вырывавшимися из глубины души искренними словами:

— Слава танкистам!

Нам казалось, что таким образом мы приветствуем всех представителей героической военной профессии. Пехота вообще уважает танкистов. Вслед за танком, прикрываясь его броней, с наслаждением вдыхая чадящий дымок двигателей, идешь в атаку; на спине танка проскакиваешь через все преграды и сквозь огонь, врываясь в какой-нибудь населенный пункт; кличешь танки на помощь, когда враг идет на тебя тучей, и мощные машины разъяренно бросаются вперед…

Танкисты, со своей стороны, рады видеть пехоту. И вот уже сидим мы с ними около машин и на броне, угощаем друг друга глотком из фляги, щепоткой из кисета, толкуем о фронтовых делах. У танкистов, глядим, как и у нас, тоже большинство командиров молодые, а есть и совсем юные.

Молодость, эта милая спутница многих фронтовых командиров, помогала в боевых делах очень здорово. Двадцатилетним офицерам, командовавшим батальонами, дивизионами и полками, смелости и удали было не занимать. Но, что греха таить, иногда дерзость молодости переступала черту благоразумия.

Что-то в этом роде допустили мы однажды с Владимиром Шуваловым, вместе решая одну задачу. По нынешним мирным временам в какой-то графе отчетного документа квалифицировали бы тот случай как нарушение мер безопасности — и правильно! Фронтовики тогда высказались иначе, но в том же смысле.

На самом «передке» в полусотне метров друг от друга были отрыты два НП — для меня, командира стрелкового батальона, и для Шувалова, командира артиллерийского дивизиона. Оба мы, подобно исследователям, с помощью оптических приборов скрупулезно изучали район предстоящих действий, то есть систему обороны противника. Нас интересовали огневые точки, которые надо подавить артогнем, опорные пункты, которые следует в ходе атаки уничтожить.

Работали мы с Володей вдохновенно и со знанием дела. Да, то была обычная фронтовая работа. Не удовлетворившись полученными данными, мы вылезли из своих укрытий, уселись на бруствере — авось еще чего «откопаем» у немцев. Справа, слева, впереди и сзади шлепались оземь редкие вражеские снаряды и мины, не вызывавшие у нас особого беспокойства. Не учли мы или просто пренебрегли тем, что это же пристрелка по нас. Да такая хитрая, чтобы не спугнуть. Немцы, тоже пристально изучавшие наши боевые порядки, конечно же заметили антенны радиостанций и двух офицеров, оседлавших бруствер.

А как ударили они прицельным артогнем по «мишеням», явно представлявшим для них интерес, так мы с моим другом и опомниться не успели.

Меня подняло в воздух и бросило на дно окопа. Ранение осколками и контузия ударной волной затемнили сознание, но, как только я очнулся, первой мыслью было: «И поделом, чтоб больше не высовывался!» Уже, как видите, умел верно оценивать свои действия, но, к сожалению, с некоторым запозданием. Есть такое грубоватое, но меткое выражение на сей счет: силен задним умом. До сих пор, между прочим, особенно в непогодь, болят эти фронтовые раны.

Раненых братья-фронтовики жалели. Не причитали, конечно, над ними, перед сном не убаюкивали, а выражали свои чувства простым и трогательным вниманием: кто-то тебе шинель свою под бока подоткнёт, чья-то рука колпачок от фляги поднесет, а чья-то — медицинским индпакетом удержит струйку кровотечения. В данном же случае все необходимое делалось, но участия никто не выражал. Потому что комбат вел себя по-мальчишески, высунулся, где не положено, забыл о том, что он такой же смертный, как все!

Не одобряли фронтовики, особенно те, что постарше, мое поведение, нет! Храбрые сердца, самоотверженные натуры, они высоко ценили смелость в бою и сами не раз смотрели смерти в глаза. Но не терпел окопный народ ухарства, озорства, которое вроде бы и ради дела, но без которого вполне можно обойтись.

В прифронтовом госпитале, куда я был вскоре доставлен, соседи по палате тоже не посочувствовали. Откуда-то, по каким-то беспроволочным телефонам, узнали они, при каких обстоятельствах контузило да иссекло осколками гвардии майора.

Подошел ко мне солдат на костылях, пожилой дядька. Угостил сухариком. И, двигая не очень крепкими челюстями, жуя сухой хлебушек, сказал:

— Не лез бы ты, сынок, поперед батьки в пекло. Смерть, она, знаешь, сама отыщет, когда настанет черед. Есть у тебя наблюдатели-разведчики — им и бинокль в руки. А твое дело командирское, тебе — карту в руки. А то ведь как? Оставил без присмотра свой бата-и-лен…

С подчеркнутым старанием выделил он в своей краткой, нескладной, но умной речи слово «бата-и-лен». Проняло меня.

Но что делать: где бой — там и раненые. Поучительно беседовали со мной и с другими молодыми офицерами госпитальные мудрецы в белых чалмах забинтованных голов, мотали мы себе на ус их назидательные речи.

В связи с очередным ранением ярко видится самоотверженная работа наших санитаров. Они вытаскивали нас буквально из огня, и верными помощниками им в этом трудном и опасном деле были четвероногие друзья людей — собаки.

Так совпало, что меня несколько раз эвакуировала с поля боя одна и та же собачья упряжка. Сильная и умная овчарка по кличке Пальма дышала мне в лицо и пыталась облегчить мои страдания прикосновением своего шершавого, теплого, как целебный компресс, языка.

Санитарные собаки работали на переднем крае с ловкостью, недоступной людям. Это вполне понятно: где человеку не пройти, там собака пролезет. Но всякий раз поражали выучка и находчивость четвероногих. На поле боя среди трупов немало лежало раненых, у которых в груди еще теплилась жизнь. Человек может и не обнаружить, а собака найдет. Она ведь одновременно различает около полутора тысяч видов запаха! Она на расстоянии учует слабое дыхание тяжелораненого, отличит живого от мертвого. А когда везет на своей волокуше, до чего же правильно «ориентируется» в обстановке боя! Пальма тащила меня во время сильного артиллерийского налета противника. Разрывы ближе — она в свежую воронку, гул обстрела дальше — она бегом по полю во всю прыть.

В нынешних условиях о собачьих санитарных упряжках говорить, наверное, не модно, но поставил бы я памятник армейской служебной собаке, как лучшему другу. Тем более что на киноэкранах обычно видим мы овчарок на поводках эсэсовцев, в лучшем случае — в роли наших милицейских четвероногих «детективов», а вот о фронтовой санитарной овчарке никто не расскажет ни в книге, ни в кино. Она же заслуживает впечатляющего памятника и благодарственных слов.

Недолго отлеживался я в госпитале. Раны на теле двадцатилетних жизнерадостных парней быстро заживали. Госпитальные будни тянулись однообразно и скучно — никакого воспоминания о них не осталось. Часы и минуты возвращения к жизни помнятся в подробностях.

Я люблю и уважаю людей в белых халатах, считаю их профессию не только гуманной, но и в высшей степени романтичной. Не перечил и своему сыну, когда он поступал в медицинский институт, а не в военное училище.

Белые, окропленные кровью халаты фронтовых хирургов, оперировавших прямо в медсанбате, особенно запомнились. Те хирурги, работая в трудных условиях, часто под огнем противника, делали настоящие чудеса. Они «сшивали», «оживляли» людей, побеждали смерть. В большинстве случаев было так: операция, выполненная фронтовым хирургом в медсанбате, тут же решала судьбу — в тыловых госпиталях потом только отлеживались. Бывалые фронтовики говорили с убеждением: «Как тебя наладит медсанбатовский доктор — таким ты и останешься». Я придерживался того же мнения. При этом никто из нас, фронтовиков, не умалял искусства трудившихся в солидных госпиталях медицинских светил.

С безграничным доверием, с благоговением и любовью относились раненые к фронтовым хирургам. До сих пор сожалею, что не удалось узнать фамилии, имени и отчества пожилого, усталого, молчаливого капитана медслужбы, склонившегося надо мной во время операции после ранения. Большая землянка, в которой расположилась операционная, то и дело вздрагивала от близких взрывов, часто мигало пламя светильника, сделанного из гильзы артснаряда. Капитан внимательно, зорко осмотрел рану, будто рентгеном просветил, и без лишних слов приступил к своему трудному и благородному делу. В руках у него сверкнули никелем инструменты, а когда случайно распахнулся халат, я успел заметить на груди хирурга два ордена Красного Знамени.

Отлично он меня «наладил», тот медсанбатовский военврач, и в госпитале, как уже говорилось, я лечился недолго. Но и за это короткое время на нашем участке фронта произошло много изменений. Вернувшись в 29-ю гвардейскую, я услышал разные новости при первых же встречах с боевыми товарищами.

Августовскими теплыми днями и ночами вели наши гвардейцы наступательные боевые действия, приближаясь к Ельне.

Утром 27 августа 1943 года загремели особо мощные залпы артиллерийской подготовки. Вслед за тем части дивизии нанесли удар по противнику в направлении Пречистое, в обход сильно укрепленных позиций гитлеровцев в районе Вава, Лядцы. При этом маневре, явно неожиданном для противника, гвардейцы быстро добились успеха. Вражеская оборона была прорвана, и два наших полка устремились в прорыв с задачей развить успех дивизии. Под решительным натиском гвардейцев враг начал поспешно отходить. К вечеру были выбиты фашисты из населенных пунктов Доброе, Ежевица, Никитино, Флясово, и наши части вышли на рубеж реки Угра.

За этот водный рубеж, по-видимому, рассчитывали крепко зацепиться части отступавшей перед нами 262-й пехотной дивизии гитлеровцев. И когда наступающие гвардейские подразделения подошли к Угре, фашисты вызвали свою авиацию. На наступающих обрушились массированные удары с воздуха — фашисты рассчитывали деморализовать их и рассеять. Гвардейцы стойко и мужественно выдержали бомбовые удары и, преодолевая упорное сопротивление врага, продвигались вперед. Реку Угра наши подразделения форсировали в нескольких местах с ходу, овладев Сосновской и Костюковской переправами. Выйдя во фланг противнику, наш полк овладел населенным пунктом Лукьяны. Наступавшие смело вколачивали клин в расположение противника, и острие этого клина было нацелено на Ельню.

Чтобы развить успех, достигнутый войсками 10-й гвардейской армии, командующий Западным фронтом ввел в прорыв 2-й гвардейский танковый корпус под командованием генерал-майора танковых войск А.С.Бурдейного. В первый день своего наступления гвардейцы-танкисты продвинулись в глубину до 20 км и во взаимодействии с 29-й гвардейской стрелковой дивизией и другими соединениями 10-й гвардейской армии подошли вплотную к городу Ельня.

Атака вражеских позиций, прикрывающих город, началась с ходу в 18 часов 30 августа после короткого огневого налета. С востока атаковали части 29-й гвардейской стрелковой дивизии, а с юга — гвардейцы-танкисты. Из состава 29-й гвардейской дивизии особенно успешно действовали 87-й гвардейский полк подполковника С.Горинова и 93-й гвардейский полк подполковника В.Лазарева, усиленные танками 119-го танкового полка.

7-я стрелковая рота 93-го полка (командир роты старший лейтенант П.Матэко) при поддержке танков штурмом овладела сильно укрепленной господствующей высотой на подступах к Ельне, открыв путь для вступления дивизии в город. Гвардейцы уничтожили до роты гитлеровцев, захватили 10 орудий, 3 пулемета, 8 автоматов, много винтовок и другого вооружения. За смелые действия весь личный состав роты был отмечен правительственными наградами. Во всех полках дивизии были выпущены листовки, рассказывающие об их замечательном подвиге.

Части дивизии при поддержке огня артиллерии прорвали позиции врага и захватили восточную часть Ельни. В числе первых окраины города достиг рядовой 1-й роты 90-го гвардейского стрелкового полка комсомолец Егор Кузьмин. Он устроил засаду в доме и огнем из автомата уничтожил 10 гитлеровцев.

В западной части города противник оказал упорное сопротивление. Чтобы уничтожить гитлеровцев, засевших в домах, потребовалось выдвинуть в передовые цепи атакующих станковые пулеметы. Скрытно подтянув свои пулеметы ближе к противнику, комсомольцы старший сержант И.Вышегородцев и его второй номер рядовой Е.Исмаилов из 90-го гвардейского полка открыли огонь в упор по врагу. На соседнем участке отважно действовали пулеметный расчет младшего сержанта И.Алексеева и автоматчик рядовой Б.Кручинин из 93-го гвардейского полка. Мощным огнем пулеметов и гранатами противник был уничтожен, гвардейцы шаг за шагом продвигались вперед.

Развивая успех, части нашей дивизии продвигались вперед все стремительнее. Они с ходу сбивали заслоны вражеского прикрытия. К вечеру 30 августа 1943 года гвардейцы на плечах отступавшего противника ворвались в Ельню. Более двух часов длился уличный бой, в результате которого город был полностью освобожден от фашистов. Были захвачены богатые военные трофеи.

Многие наши офицеры, сержанты и солдаты, отличившиеся в боях, прикрепили на гимнастерки новенькие ордена, медали. Немало состоялось назначений командиров и политработников с повышением.

Приказом Верховного Главнокомандующего от 31 августа 1943 года личному составу 29-й гвардейской стрелковой дивизии и других соединений была объявлена благодарность. Дивизия получила почетное наименование Ельнинской. В приказе отмечалось, что при взятии Ельни, крупного узла дорог и важного опорного пункта противника на смоленском направлении, наши наступающие части показали отличные боевые действия и умелое маневрирование. И эти лаконичные слова приказа Верховного Главнокомандующего означали очень многое. Они свидетельствовали о росте боевого мастерства, совершенствовании наступательной тактики наших войск.

Воодушевленные высокой оценкой, наши гвардейцы о высоким порывом и твердой решимостью продолжали вести наступательные бои. В сентябрьские дни была прорвана глубоко эшелонированная полоса обороны противника в районе Ляды, Выползово, прикрывавшая подступы к Смоленску. Во взаимодействии с другими частями дивизия продвинулась далеко вперед, перерезав железнодорожную магистраль Смоленск — Рославль.

Но на войне вместе с радостными вестями идут и печальные. Офицерам штаба почти ежедневно приходится оформлять как наградные листы, так и похоронки.

Погиб командир артполка дивизии гвардии подполковник Л.Гольфарб. Наши пехотинцы его хорошо знали и уважали за храбрость: он часто выдвигался со своими артиллерийскими разведчиками не только в самые передние боевые линии, но и на нейтральную полосу. Пали в бою замполит батальона старший лейтенант И.Шептунов, командир роты капитан Н.Столбуненко и другие.

Освобождение Ельни представляло собой с военной точки зрения большой успех. 10-я гвардейская армия во взаимодействии с частями 2-го гвардейского танкового корпуса овладела оперативно важным крупным узлом дорог и опорным пунктом обороны врага на смоленском направлении. Ельня освободилась от фашистской оккупации вторично — первый раз немцы были выбиты из города 6 сентября 1941 года.

Я вернулся после лечения в дивизию, когда она вышла на рубеж уже за Ельней, километров пятнадцать западнее, и продолжала вести наступательные бои. Назначили меня командиром стрелкового батальона в другой братский полк нашей дивизии — 93-й гвардейский. Этого перевода требовали интересы службы, и с моей стороны никаких вопросов не последовало. Принял батальон, представился личному составу, а затем: «Слушай мою команду!» — и повел подразделение в бой.

Рубежи атак часто проходили через колхозные поля, животноводческие фермы, хлебные гумна, ограбленные и порушенные оккупантами. К обычным командирским раздумьям о тактике боя на таком рубеже присоединялись волнующие мысли о том, что все это надо у врага отбить и вернуть советским людям. Те же чувства испытывали солдаты, неудержимо рвавшиеся в атаку, когда видели впереди не только безымянную высоту и лес «Темный», но и хозяйственные постройки.

Западнее Ельни наш батальон наступал в направлении центральной усадьбы совхоза. Перед атакой мы видели впереди кирпичные домики, крытые шифером приземистые коровники и конюшни, добротно построенные, видно, перед войной. Разрушить и сжечь немцы их не успели. Только взвилась сигнальная ракета, и бойцов моих как подбросило: все дружно выпрыгнули из окопов, смело пошли вперед. Речку, петлявшую вблизи совхозной усадьбы, преодолели единым махом, минное поле прошли без потерь, проволочное заграждение разметали. Сильный огонь со стороны противника не мог заставить атакующих залечь. Ворвавшись в первую вражескую траншею, пехота яростным штыковым ударом расчистила себе дальнейший путь. Вскоре совхозная усадьба была в наших руках.

А ночью производилась перегруппировка сил. Части, подразделения, в том числе и наш батальон, по указаниям штаба совершали скрытные быстрые марши.

В минуту короткого привала в одной деревеньке подошла к нам местная жительница весьма почтенных лет. Подумалось: «Не спится ей, старой!»

— Что, сыночки, опять отступаете? — спросила старуха, зорко и пытливо глядя из полутьмы. Очевидно, ее встревожило то, что колонна наша двигалась к восточной околице деревни.

— Не волнуйся, бабушка: не отступаем мы, а маневрируем, — ответил ей один из наших офицеров.

Она продолжала поглядывать с сомнением. Помолчав, все же высказала, что было на уме:

— В сорок первом вы тоже маневрировали…

— Не те времена, мамаша! Теперь, вишь, как мы его гоним, фрица.

— После вашей деревни на Смоленск двинем.

— А там, глядишь, и до германской территории доберемся…

Заслышав последние слова, бабка воспрянула духом. Заговорила с бойцами по-матерински наставительно:

— Вы ж глядите, сынки: когда в Германию придете — сейчас же Гитлера споймайте!..

В ее понятии Гитлер был просто главарем бандитской шайки, хозяйничавшей недавно в деревне и натворившей столько бед. В первую очередь, следовательно, надо «споймать» самого Гитлера да примерно наказать — тогда и вся бандитская свора развалится…

Так она нам втолковывала, старая малограмотная Матрена Ивановна, жительница небольшой русской деревни.

ГЛАВА 3 ЛАВИНА НАСТУПЛЕНИЯ

Начиная с весны, когда зашумели бурные вешние воды, сорок третий год обозначился как переломный в войне. К этому времени окреп и набрал высочайший темп работы питавший армию тыл страны. В огромном количестве и отличного качества военную продукцию давали новые военно-промышленные комплексы, созданные на Урале и в Сибири. Крылатое выражение, бытовавшее в народе: «Победа на фронте куется в тылу», — как формула, как закон, выражало дальновидную политику Коммунистической партии, благодаря которой в тяжелейших условиях начального периода войны была эвакуирована в глубокий тыл и многократно усилена вновь построенными там заводами могучая оборонная индустрия Советской державы.

Многие предприятия, выпускавшие ранее различную технику для народного хозяйства, очень быстро, не останавливая конвейеров, перестроились на военную продукцию: тракторозаводцы стали делать танки, станкостроители — пушки, литейщики — боеприпасы, текстильщики — обмундирование и взрывчатку. Получая письма из дому и с предприятий, наши гвардейцы частенько делились именно такими новостями.

— А неплохие «самовары» начали выпускать у нас на заводе! — с гордостью воскликнул, прочитав письмо, командир взвода младший лейтенант Михаил Зайцев.

«Самоварами» он назвал тяжелые, крупнокалиберные минометы, выпуск которых освоил недавно его родной завод.

— Раньше делали вагонное оборудование — нынче минометы. Молодцы земляки! — добавил Зайцев и начал искать в планшетке листок бумаги, чтобы немедля написать ответ в Усть-Катав, где он до армии работал токарем.

Получивший весточку из Сибири сержант С.Рябков рассказал солдатам, что его родной завод выпускает самолеты-истребители и что знаменитый Покрышкин со своим полком приезжал прямо с фронта на завод получать новые «яки».

— Большие заводы, они, конечно, могут производить что угодно… — вмешался в разговор солдат с аккуратно подбритыми усиками. — А у нас, где я раньше работал, — кроватная мастерская. Так эта кроватная мастерская, представьте себе, сейчас оборудование для «катюш» клепает!

Действительно, тыл наш в 1943 году, будто маховое колесо, набрал большие обороты. Тыл строил, плавил, ковал, клепал. Но не только в том заключались его роль и заслуга, чтобы поставлять фронту в необходимом количестве оружие и боевую технику. Тыл питал армию людскими резервами, изыскивал для нее материальные ресурсы, в тылу, что особенно важно, сильными, животворными родниками возникали патриотические почины и движения, выявляя неисчерпаемые силы великого советского народа.

Во время крупной перегруппировки сил перед очередным наступлением, когда дивизии и даже армии передавались из состава одного фронта в другой, скрестились наши пути с маршрутом Уральского мотомеханизированного добровольческого корпуса. На одной из станций разгружались его воинские эшелоны, и можно было поглядеть да полюбоваться на крепких, хорошо обученных сибиряков, на их оружие и технику последних марок, добротное обмундирование.

Корпус создавался по почину, на средства и при личном участии трудящихся Свердловской, Челябинской и Пермской областей. Зародившаяся в народных массах патриотическая инициатива была поддержана местными партийными и советскими органами, администрацией и профкомами предприятий. На личные средства трудящихся трех уральских областей в короткие сроки на заводах построили необходимое для корпуса количество танков, самоходных артиллерийских установок, других боевых машин, произвели множество различного вооружения, боеприпасов. Людскими резервами (главным образом добровольцами) этих же трех областей комплектовались части и подразделения корпуса.

В далеких и близких краях тыла страны в самые тяжкие военные годы по инициативе и при активном участии трудящихся было сформировано немало добровольческих соединений, таких, как Уральское.

Народный патриотизм вылился и в такую форму, как сбор средств в фонд обороны. Люди отдавали все, что могли. На свои сбережения трудовые коллективы строили танковые колонны, эскадрильи самолетов, дивизионы торпедных катеров.

Крепость тыла, его неисчерпаемые возможности обеспечили успех наступления советских войск, особенно в переломном 1943 году.

Большим событием Великой Отечественной войны явилось освобождение славного древнего Смоленска. Для всех советских людей это был праздник, один из тех, которых теперь наступало все больше «на нашей улице».

Радостную весть об освобождении Смоленска нам довелось услышать лишь по радио, сами мы наступали южнее Смоленска — 29-я гвардейская стрелковая дивизия продвигалась с боями в направлении Красное, Ляды, Орша.

Полки дивизии сосредоточились вблизи белорусского местечка Ленино, которому суждено было стать исторической вехой в зарождении и укреплении боевого братства советских и польских воинов. Там впервые вспыхнули на знаменах 1-й польской дивизии имени Тадеуша Костюшко слова боевого призыва: «За вашу и нашу свободу!» Горячий отклик нашли они в сознании и в сердцах советских воинов, поддерживавших товарищей по оружию в их первом боевом крещении, в жестоких боях с врагом под Ленино.

Однажды утром просыпаются наши гвардейцы и видят по соседству такое же, как и наше, «фронтовое поселение» — еще вчера его здесь не было. Вьются дымки костров, поблескивают светлячками огоньки цигарок, между деревьями редкого перелеска мелькают квадратные фуражки. Что за войско такое? Стали подходить, знакомиться — мы к ним, они к нам, вначале по одиночке и парами, потом целыми группами.

— Здорово, братья поляки!

— Дзень добжий!

И вскоре всем нам уже было известно, что рядом сосредоточились части 1-й польской дивизии имени Тадеуша Костюшко, что они будут участвовать в боях на белорусской земле, граничащей с территорией Польши. И хотя польской дивизии предстояло наступать в полосе соседней, 33-й армии, между двумя соединениями ее первого эшелона, мы тоже почувствовали ответственность за будущий успех. Более опытные советские войска располагались на флангах польской дивизии, шли в наступление как бы взявшись за руки. Наша дивизия готова была поддержать их, находясь поблизости в оперативном построении.

Благородный, возвышенный призыв «За вашу и нашу свободу!» глубоко запал в души наших солдат, он был у всех на устах. Политзанятия, беседы, доклады, проводимые политработниками в подразделениях, сами по себе превращались в короткие митинги. У вечерних костров сидели рядом наши солдаты и польские, угощали друг друга табачком, примеряли попеременно пилотки и конфедератки.

Помню, и я выступал с беседой перед личным составом батальона. Говорил примерно так:

— Начнется наступление, товарищи гвардейцы, — каждый старайся как можно больше дела взять на себя. Мы ведь с вами бывалый народ…

Я говорил то, что думал. Мои немудреные, но искренние слова были восприняты с горячим одобрением. И когда впоследствии беседа стала общей, гвардейцы высказывали, всяк по-своему, ту же самую мысль.

— В доброй семье ведь как? Старший брат помогает младшему: и куском хлеба поделится, и в работе подсобит, и на защиту встанет, коли что… — рассуждал один из бойцов. — Так и тут надобно: поляки только начинают воевать, они для нас — все равно что младшие братья.

Об этом же, хотя и несколько в иных выражениях, шла речь на совещаниях младших и старших командиров, те же вопросы, уже категориями тактики и оперативного искусства, решались в штабах.

10-я гвардейская армия и в ее составе наша 29-я гвардейская стрелковая дивизия наступали севернее того направления, на котором предстояло действовать 1-й польской дивизии имени Тадеуша Костюшко. Другие же соединения и части получили прямую задачу на поддержку польских боевых порядков. Все было сделано для того, чтобы польские воины, еще не имевшие боевого опыта, в первый же час сражения с врагом обрели веру в свои силы, почувствовали мощь врученного им по-братски советского оружия.

Боевое крещение 1-й польской дивизии имени Тадеуша Костюшко состоялось у местечка Ленино на белорусской земле. Наступавшая в центре армейской полосы 1-я польская пехотная дивизия добилась наибольшего успеха, прорвавшись в глубину обороны противника на несколько километров. Польские жолнежи дрались храбро и самоотверженно. Их боевая доблесть вызвала восторг и горячую поддержку среди наших воинов. «Ура братьям-полякам!», «Ура героям!» — звучало вокруг. Солдаты и офицеры зарождавшегося Войска Польского показали высокую боеспособность и стойкость. Тот бой под Ленино прогремел вестником грядущих сражений за освобождение многострадальной Польши.

У величественного памятника в Ленино мне приходится нынче бывать нередко. В большинстве случаев мы приезжаем сюда, на это священное место рождения боевого братства, вместе с польскими товарищами.

Наша дивизия наступала на Оршу.

Западный фронт проводил последнюю свою операцию. После нее такое название сошло с карт вышестоящих штабов, образовались три Белорусских фронта. Наступающие советские войска выходили на все более широкий оперативный простор.

Успехи и победы давались в ту пору очень тяжело. Бой есть бой, легким его, собственно, никогда не назовешь, но подчас он требует и предельного морально-физического напряжения, и немалых жертв. Тогда, например, в ноябре, наши атаки то и дело сменялись контратаками немцев, небольшие села и хутора по нескольку раз переходили из рук в руки, в стрелковых ротах оставалось по десять — двенадцать человек личного состава.

Неустойчивая осенняя погода порой способствовала боевым действиям наступающих, а иногда преподносила такие «сюрпризы», что не забыть их никогда. Сыграла однажды на руку противнику внезапная оттепель. Накануне атаки выпал снег, и ночью были выкрашены в белый цвет все машины танкового соединения. Под утро ожидали усиления мороза. Но вдруг подул теплый-теплый ветер, как все равно из Сахары. Оттепель быстро съела снежный покров. Перекрашивать танки было уже некогда — до сигнальной ракеты оставались считанные минуты. Менять решение — тоже невозможно. Так и пошли белые танки по черному полю. Немецкие артиллеристы открыли по ним бешеный огонь — целиться-то было легко! Однако наши танкисты, несмотря на потери, не дрогнули, в крайне невыгодных для себя условиях они выполнили поставленную перед ними задачу. Их удар по обороне противника обеспечил развитие успеха в дальнейшем. Пехота продвинулась вперед, отвоевала у врага очередные километры советской земли.

Подвиги совершались на каждом шагу, люди выполняли боевые приказы самоотверженно. Многие боевые эпизоды, происходившие на глазах, глубоко запечатлелись в моей памяти.

Командир роты старший лейтенант И.Еремин поднял в атаку свое поредевшее подразделение в критическую минуту боя, когда цепь наступающих была прижата к земле огнем противника. Стремительным броском вперед бойцы роты быстро преодолели зону обстрела и захватили высоту, откуда затем поддержали огнем атаку других подразделений.

Пулеметчики под командованием младшего лейтенанта С.Сидорова уничтожили шесть пулеметных расчетов врага и еще более 300 гитлеровцев. А ворвавшись в траншею противника, вступили в рукопашный бой.

В ходе боя гвардии сержант Дмитрий Царевский ворвался со своими бойцами во вражеские траншеи, опоясавшие безымянную высоту. Вслед за тем воины продвинулись вперед и закрепились на самой высоте. Группа наших солдат, действовавшая с такой напористостью и отвагой, оказалась на острие клина, вбитого в боевые порядки противника. Это встревожило гитлеровцев.

Используя лощину и опушку леса, фашисты, по их мнению скрытно, подтянули силы для контратаки. Но Царевский зорко следил за их действиями. Когда гитлеровцы перебежками стали приближаться к высоте, Царевский приказал подпустить их на сорок — пятьдесят метров. По его команде гвардейцы открыли огонь, заставив противника залечь и отступить. На склоне высоты осталось около полусотни вражеских трупов.

Вторую контратаку противника гвардейцы также отразили дружным, метким огнем. В третий, четвертый, пятый раз бросал враг свои подразделения на высоту, но они, не достигнув цели, откатывались с большими потерями.

Группа гвардии сержанта Царевского также несла боевые потери: были убитые и раненые, но почти все раненые продолжали сражаться. Четырнадцать гвардейцев оставалось в строю, когда противник предпринял девятую, самую яростную атаку. На полуразрушенную траншею, занятую горсткой стойких бойцов, двинулось более двухсот фашистов при поддержке пяти танков «тигр».

В этих условиях неравного боя полтора десятка гвардейцев сражались с исключительным мужеством. Вел прицельный огонь по приближавшимся гитлеровцам рядовой Владимир Великих. Быстро заряжал на дне окопа диски рядовой Захар Науменков и, поднимаясь, тоже вел огонь. Оба солдата делали свое опасное дело с изумительной выдержкой, будто находились где-нибудь на стрельбище. Коротко перекликаясь в грохоте боя, вели огонь по врагу земляки Александр Барков и Николай Кривенков. Умело использовали свои автоматы и пулеметы, уничтожая фашистов, Федор Орлов, Николай Метлицкий, Хазий Демухамедов.

Гвардии сержант Дмитрий Царевский, занимавший позицию в центре траншеи, подавал своим бойцам пример бесстрашия. Когда упал, сраженный осколком, Владимир Великих, был убит Александр Барков и тяжело ранен Хазий Демухамедов, сержант воскликнул:

— Боевые друзья! Вспомните героев-панфиловцев. Не пропустим врага!

«Тигры» подошли к траншее на несколько десятков метров и остановились, ведя огонь. Из-за их брони выскочили гитлеровцы и с оголтелыми выкриками (похоже, были пьяными) бросились на траншею.

Поднялся с земли окровавленный Захар Науменков, встал за пулемет дважды раненный Семен Подлевский, припали к автоматам, взялись за гранаты все, кто мог действовать. Раненый сержант Царевский продолжал руководить боем.

Дрались до последнего. Прямо на Сергея Качанова полз «тигр». Солдат приподнялся из окопа и бросил ему под гусеницу противотанковую гранату. Тяжелая машина завертелась на месте. Гвардеец метнул в нее вторую гранату. Этот «тигр» застыл на месте, а остальные три попятились назад и заняли свою прежнюю позицию — на почтительном расстоянии от траншеи. А на траншею опять двинулась густая цепь вражеских автоматчиков. Гвардейцы вновь заставили их отступить и скрыться за броней танков.

Когда подошли наши подразделения, на скатах высоты валялось около 200 трупов гитлеровцев. Там и здесь яростными схватками возникали рукопашные бои. На командира роты гвардии капитана Н.Воронина накинулось несколько немцев. От вражеского выстрела в упор своей грудью прикрыл командира парторг роты гвардии старшина Фрол Сухарев. Будучи ранен, он затем с автоматом бросился в гущу немцев. Троим раскроил черепа прикладом, двух срезал автоматной очередью, нескольких ранил. Выдержанный, спокойный старшина, которого все мы называли уважительно Фролом Фроловичем, всегда хорошо — как сам говорил, «сурьезно» — воевал, но тут он показал себя таким, каким гвардейцы его еще не видели. Он получил в этой рукопашной схватке шесть ранений и только после шестого оставил поле боя. Пример парторга придал новые силы другим гвардейцам. Поднимались упавшие и, зажимая кровоточащие раны, продолжали драться, отважно бросались в атаку боя солдаты-новички, только что прибывшие на фронт.

Наступавшая на правом фланге рота вдруг снизила темп атаки — погиб командир. Подразделение возглавил сержант Л.Царев. Волевой, смелый, он продолжал управлять боем так же умело, как и офицер. Верно определил слабое место в обороне противника, с горсткой бойцов зашел и ударил во фланг. Этим самым сержант Л.Царев помог в атаке всему батальону.

Не краткой хроникой перечислять бы эти героические дела моих однополчан, а песни о них слагать.

А тогда говорили о подвигах именно так — коротко и предметно. Да и фронтовые журналисты писали немногословно, о чем свидетельствуют номера нашей армейской газеты «Суворовец», которые я листаю теперь. О большом и славном говорилось на войне двумя-тремя фразами и сообщалось в нескольких строках. Героизм был массовым, подвиги повседневны.

В ходе тех исключительно тяжелых и жестоких боев противник то на одном, то на другом участке фронта наращивал свои силы — осенью 1943 года немцы еще могли позволить себе такую роскошь. Из глубины вдруг выдвигалось какое-нибудь фашистское соединение и наносило удар. Сдержать его дальнейшее углубление в наши боевые порядки можно было лишь ценой величайших усилий и немалых потерь.

На участке боевых действий нашего полка вот так же внезапно почувствовалось усиление, повышение активности противника. Как вскоре выяснилось, к переднему краю вышла 78-я штурмовая пехотная дивизия. Ее части и подразделения, сойдя с машин, сразу же двинулись в бой. Дрались вооруженные до зубов фашисты остервенело, лезли напролом. Нашим огневикам пришлось крепко поработать.

78-я штурмовая дивизия вошла тогда в состав 4-й немецкой армии, которой командовал генерал К.Типпельскирх, ставший впоследствии военным историком, написавший довольно-таки объемный том военных мемуаров. На войне нам пришлось бить соединения генерала-командующего, а сейчас мы имеем возможность читать мемуары генерала-историка…

Сражение на подступах к Орше и другим важным узлам коммуникаций вернее назвать побоищем — настолько оно было ожесточенным и масштабным. Множество трупов лежало на полях, плавало в озерах и реках. Гитлеровцы дошли до того, что сооружали на траншеях брустверы… из трупов.

Пытались фашисты воздействовать на нас и психологически: сбрасывали с самолетов провокационные листовки, подтягивали на передний край мощные радиоустановки, с которых вели передачи на русском языке — от «устрашающих» прогнозов на будущее до похабных побасенок. Однажды радиопередатчик заорал чуть ли не благим матом. Наверное, завладел им, отпихнув диктора, какой-нибудь битый гитлеровский вояка из штабных офицеров.

— Передайте своему Стученко!.. — кричал он хриплым, многократно усиленным голосом. — Передайте своему Стученко, что если он рассчитывает взять Оршу, как взял Ельню — нахрапом, то он заблуждается.

В наших окопах смеялись по этому поводу. «Устрашающее» предупреждение возымело как раз обратное действие. «Видите, не выдерживают у фрицев нервы, коли даже по радио ругаться стали», — говорили гвардейцы.

А жестокое побоище продолжалось. Продвигаясь вперед, взламывая вражескую оборону и отражая частые контратаки, наступающие несли тяжелые потери. В наших ротах насчитывалось чуть больше десятка солдат в каждой. Много погибло командиров подразделений. Я оказался в числе раненых. В госпитале пролежал около двух месяцев.

Каждый фронтовик, выписываясь из госпиталя, стремился вернуться непременно в свою часть. Не всегда и не всем это удавалось, но тот, кто получал предписание с номером своей знакомой и родной полевой почты, был совершенно счастлив.

Мой сосед по госпитальной койке долго пререкался с кадровиками, когда узнал, что его направляют в другую часть, не в свою.

— Вы идете в прославленное гвардейское соединение, может быть, на высшую должность. Почему упрямитесь, товарищ майор? — урезонивал его офицер.

— Не надо мне никакого повышения! — горячился майор. — Хочу в свой полк.

— Так он же ведет бой в тылу противника, как нам известно. Как же вас туда доставить?

— Пусть на парашюте сбросят, я согласен.

— Может, верхом на мине?

— Ну хватит шутки шутить! Давайте предписание в мой полк, и все.

Автор этих строк не был исключением. Тоже проявил настойчивость и добился откомандирования в родную 29-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

Весной 1944 года 10-я гвардейская армия была сосредоточена под Ново-Сокольниками. Ее соединения, в том числе и наша дивизия, вели бои в условиях непогоды и распутицы, вперед продвигались медленно, пока не вышли в район Великих Лук и Пушкинских Гор.

С целью овладения Пушкинскими Горами была предпринята весьма масштабная перегруппировка сил армии. Проводилась она в двадцатых числах апреля, когда в тех местах самая распутица. Приходилось тащить на себе орудия, минометы и автомашины. Даже танки застревали в густой, липкой грязи, и людям приходилось всячески ухищряться, чтобы сдвинуть их с места.

Мы уже привыкли к высокоманевренным действиям, а тут приходилось от них отказываться.

Атака передовых батальонов успехом не увенчалась. Части, выдвигавшиеся из глубины, продолжали наступательные действия, пытаясь атаками на разных направлениях добиться успеха.

В полосе наступления 29-й гвардейской дивизии, выходившей прямо на Пушкинские Горы, оказался знаменитый «домик няни». Немцы засели в нем, корректируя оттуда огонь своей артиллерии. Не без умысла, конечно, устроили НП в «домике няни», рассчитывая на то, что русские пожалеют этот памятник пушкинских мест.

Теснимые советскими войсками, цепляясь за нашу землю, гитлеровцы, как мы знали, были способны на любое коварство. Болтовня геббельсовской пропаганды о канонах и принципах арийского воинства никак не увязывалась с тем, что вытворяли солдаты и офицеры в грязно-зеленых мундирах. Они жгли людские жилища, убивали женщин, детей, стариков, прикрывали отход своих подразделений «живым ограждением», выставляя на пути атакующих шеренги связанных советских людей…

Так же и тут: выбрали для корректировки артогня музейное строение, дорогое сердцу каждого советского человека.

В пору весенней распутицы наступление все-таки было приостановлено. Вынужденной передышке мы не обрадовались и просто отсиживаться в обороне не думали. Войска были охвачены боевым порывом, набрали силу, накопили опыт. Уж недалеко до нашей государственной границы, на которую всем хотелось выйти как можно скорее, чтобы свободно вздохнула Родина.

В это время, как мы узнали из приказа, в командование нашим фронтом вступил генерал армии А.И.Еременко. Членом Военного совета был назначен генерал-лейтенант В.Н.Богаткин, начальником штаба фронта — генерал-лейтенант Л.М.Сандалов. Были проведены и другие должностные перемещения.

В один из дней представился случай лично познакомиться с недавно назначенным на должность членом Военного совета 10-й гвардейской армии генерал-майором П.Ф.Ивановым. Объезжая войска, он побывал в нашем гвардейском полку. Беседуя с офицерами, сержантами, солдатами, говорил просто, убедительно, искренне. Он рассказал, что стратегическая инициатива на всех направлениях давно в наших руках, что противник отброшен на запад местами на 1300–1500 км, что великие этапы нашей борьбы, такие, как Сталинградская битва, Курская дуга, форсирование Днепра, уже за плечами, а впереди — новые победы.

Генерал прошел ходами сообщения, а где и ползком в окопы первой траншеи, наблюдал за действиями солдат, которые находились лицом к лицу с противником. Ему подали бинокль, и он долго рассматривал линию вражеской обороны. Все это он делал как-то очень привычно, что, наверное, свидетельствовало о его частых поездках на передний край.

Довольно долго задержался потом генерал в штабном блиндаже. Обстоятельно и по существу решаемых боевых дел беседовал с командиром полка, его заместителем по политчасти, начальником штаба. Пригласил на беседу и нас, комбатов (кто был свободен от боевой службы).

Когда генерал, тепло простившись с нами и пожелав дальнейших боевых успехов, уехал, начальник штаба полка воскликнул:

— Вы видели, как он знает обстановку? До полка включительно!

Нынешняя оборона отличалась от прежней своей активностью. Почти каждую ночь уходили во вражеский тыл наши разведчики, добывая ценные сведения. Каждый солдат ставил себе задачей: в течение дня выследить и убить нескольких фашистов. Предпринимались смелые вылазки и налеты силами мелких подразделений то здесь, то там. Словом, спокойного житья противнику в обороне не давали.

Артиллеристы время от времени обрушивали на жизненно важные узлы вражеской обороны сильные удары. Предвестницей большого наступления гремела канонада огневых налетов.

Наиболее меткие, разящие удары по противнику наносил дивизион, которым командовал майор Владимир Шувалов. В 62-м гвардейском артиллерийском полку это подразделение заслуженно считалось самым активным и боевым.

Шувалов со своими артразведчиками почти не отлучался с переднего края. Так он и жил у нас, в пехоте, к чему все уже привыкли. Нередко Шувалов выдвигался за передний край, на нейтральную полосу, выискивая цели для огневого налета.

Не только у нас, но и в расположении противника шуваловцы «заслужили авторитет». Дивизион причинял немцам немало бед, и они решили с ним побороться. Наверняка подобное единоборство оказалось бы гитлеровским артиллеристам не под силу, если бы не допустили грубую ошибку сами шуваловцы. Вдохновленные успехом своих действий, батарейцы перестали менять огневые позиции. Стрельба ведется не так уж часто — зачем, дескать, с места на место «переезжать»? Фашисты засекли позицию и убедились, что она неподвижна. Улучив момент, накрыли дивизион. Спасло шуваловцев только то, что они, оставаясь на месте, окопались хорошо. Окопы были вырыты в полный профиль и сослужили добрую службу нашим пушкарям.

Когда мой друг немного отдышался и вновь появился в окопах пехоты, мы с ним крепко поспорили. Как можно такому опытному артиллеристу пренебречь маневром? Зачем пошел на поводу у некоторых своих подчиненных офицеров, поленившихся несколько раз сменить огневые позиции? Припер я Володю логикой. Чувствуя, что крыть нечем, он отмахнулся от меня, пробурчав:

— Плохо слышу… До сих пор, понимаешь, звон в башке.

Он отошел, потирая уши. А свидетели нашего разговора добродушно посмеивались.

Недооценка «противника», отказ от маневра, которые наблюдаешь подчас на нынешних тактических учениях, всякий раз вызывают во мне досаду. Неманевренное под разделение в современном бою — все равно что неповоротливый боксер на ринге. Его будут загонять в глухой угол и там бить. Энергичный, остроумный маневр должны уважать и любить мотострелки, танкисты, артиллеристы, ракетчики. Без него в условиях современного боя не только не победить, но и не выжить. Нередко приходится разговаривать на эту тему с некоторыми офицерами теперь. Убеждаю, спорю и доказываю. А убедив, уже перестаю видеть в подчиненных, так сказать, «официальных оппонентов» — за непочтение к маневру решительно наказываю. Когда-нибудь спасибо скажут.

ГЛАВА 4 НА ОСТРИЕ АТАКИ

Затянувшаяся из-за распутицы и некоторых других факторов «позиционная война» на нашем участке фронта продолжалась почти всю весну 1944 года.

10-я гвардейская армия теперь входила в состав войск 2-го Прибалтийского фронта.

И поскольку в дальнейшем произойдут весьма значительные события оперативного плана, не только расскажем о них устами очевидца и участника боев — командира стрелкового батальона, но и представим себе их масштабность, как бы взглянув с нынешней точки зрения на оперативные карты тех времен.

В конце мая — начале июля 1944 года 10-я гвардейская армия в составе 7, 15 и 19-го гвардейских стрелковых корпусов и 118-го укрепленного района обороняла рубеж Павлово, Заборье, восточные берега озер Але и Каменное. Одновременно войска армии готовились к наступлению.

27 июня командующий 2-м Прибалтийским фронтом генерал армии А.И.Еременко издал директиву, в которой указывал, что в связи с успешным наступлением советских войск в Белоруссии не исключена возможность ослабления сил противника перед 2-м Прибалтийским фронтом или даже отхода их на новый оборонительный рубеж. Поэтому от войск требовалось быть в готовности перейти в стремительное наступление с задачей прорвать оборону противника на всю глубину, расчленить его силы и уничтожить по частям, выйти на рубеж Карсава, Резекне, Дагда.

В этой директиве командующий фронтом потребовал для быстрейшего развития успеха на направлении главного удара армии использовать подвижную группу (временно моторизованную стрелковую дивизию), а в полосах наступления корпусов — подвижные отряды в составе усиленного стрелкового батальона на автомашинах.

Заключенная в скобки фраза «временно моторизованная стрелковая дивизия» в тексте этого приказа приобрела вскоре большое значение в жизни и боевой деятельности сухопутных войск. Темпы наших наступательных действий к лету 1944 года значительно возросли. Задачи для атакующих войск исчислялись уже не километрами, как бывало, а десятками километров. Танкистам, самоходчикам, артиллеристам, двигавшимся на боевых и транспортных машинах, такие темпы наступления были вполне по силам, а пехота начала отставать. Пехоту решено было временно посадить на автомобили, танки, артиллерийские тягачи, чтобы она могла совершать глубокие, быстрые маневры на местности. Этот первый опыт найдет применение в ходе войны не раз. Колеса, выделяемые пехоте временно, станут ее постоянным средством передвижения.

Мотострелковые бригады, как известно, были у нас и раньше (хотя и в малом количестве). Тут же встал вопрос о массовых мотострелковых формированиях, которые, собственно, практически подтверждали идею создания в будущем мотострелковых войск с четкой и гибкой организацией.

Роль подвижной группы армии была определена нашей 29-й гвардейской стрелковой дивизии — командование учло при этом ее богатый боевой опыт, слаженность действий ее частей.

Дивизия имела в своем составе 87, 90 и 93-й гвардейские стрелковые полки, 62-й артиллерийский полк, была усилена танковой бригадой, самоходно-артиллерийским полком, истребительно-противотанковым полком, зенитно-артиллерийским полком, минометным дивизионом реактивных установок и другими спецподразделениями.

— Ничего себе, разбогатели мы!.. — говаривал на совещаниях офицеров наш комдив генерал Стученко. — Дивизион «катюш» и то свой.

Задорно, с хитринкой поблескивали при этом глаза Андрея Трофимовича. Он-то понимал, каких дел можно натворить, ворвавшись в глубину обороны противника такой мобильной огневой силищей.

Все стрелковые полки дивизии имели по три батальона, средняя численность стрелковых рот была доведена до 60 человек. Танков, прямо скажем, могли бы дать нам больше, да, наверное, негде было взять. На время выполнения боевой задачи дивизии придали автобат. Вместе со своими штатными в соединении теперь насчитывалось 560 автомашин.

Время решительного наступления приближалось. Атмосфера деятельной подготовки царила в войсках и штабах.

На основании приказа командующего фронтом 10-й гвардейской армии ставилась задача во взаимодействии с 3-й ударной армией прорвать оборону противника на участке озер Але и Каменное, разгромить его силы и к исходу первого дня наступления выйти на рубеж реки Великая. В дальнейшем армия должна была овладеть рубежом Карсава, Резекне. Глубина задачи дня достигала 60 км, дальнейшей задачи — 120 км. Как видите, цифры для тех времен весьма внушительные. Они тоже свидетельствовали о новых возможностях подвижных армейских групп.

Командующий 10-й гвардейской армией генерал-лейтенант М.И.Казаков, учитывая повышенную маневренность войск, решил, прикрываясь частью сил на флангах, главный удар нанести в центре полосы армии, в общем направлении Кудеверь, Духново, Опочка с задачей уничтожить 93-ю и 19-ю пехотные дивизии противника, не допустив их отхода на опочкинский оборонительный рубеж. В первом эшелоне армии должны были наступать и прорвать оборону противника на девятикилометровом участке 7-й и 15-й гвардейские корпуса. Подвижную группу армии — 29-ю гвардейскую дивизию — намечалось ввести в прорыв для развития успеха немедленно, как только враг начнет отход. В случае сильного сопротивления противника после прорыва его тактической обороны предусматривался ввод в бой второго эшелона армии.

На переднем крае распахнуть перед нами «ворота прорыва» должны были 85-я и 30-я гвардейские дивизии, после чего нашей подвижной группе предстояло, стремительно наступая в направлении Духново, Опочка, захватить важнейшие узлы дорог и не допустить отхода врага в западном и юго-западном направлениях. К исходу дня — овладеть Опочкой. 60 км пути с боями за один день! Столь большая глубина задачи дня, такой стремительный рывок в наступлении стали возможными для пехоты!

Даже на холмах и болотистых впадинах прибалтийской земли приданные колеса обеспечили пехоте энергичный, быстрый маневр. При первом взгляде на карту местность, на которой предстояло вести боевые действия частям нашей дивизии, внушала сомнения. Сильно пересеченная, с разбросанными по ней голыми холмами высотой до 200 м, с низинами и котлованами, поросшими мелколесьем и кустарником, с частыми и обширными лысинами болот… Речек, озер, опять-таки заболоченных долин — не перечесть. Как обычно, большинство мостов гитлеровцами подготовлены к подрыву, объездных путей почти не было.

А сама Опочка… Карта рассказывает о ней по-своему. Опочка важный узел шоссейных дорог, через нее протянулись условные красные линии шоссе на Ленинград, Полоцк, Ново-Ржев, Невель, Красногородское, Мозули. Здесь же проходит и черная нитка железной дороги. Нет сомнений, что в системе немецкой обороны Опочка играла важную роль, являясь основной базой армейского снабжения. Враг, по-видимому, превратил город в мощный узел сопротивления и будет оборонять его всеми силами.

Обстановка, по информации вышестоящего штаба и докладам разведчиков, складывается острая, бои обещают быть жестокими. «И что положено кому, пусть каждый совершит…» — так поется в песне. Никто, однако, не может предсказать судьбу солдатскую.

Нам предстояло вести бои на Псковщине, на той самой земле, где шагнул в бессмертие Александр Матросов. Глубокие, волнующие раздумья охватывали тех, чей боевой путь совпадал нынче, сливался кровно с направлением знаменитой атаки.

С того дня, как близ деревни Чернушки на Псковщине Матросов совершил подвиг, ту землю стали называть «Матросово поле». Части, наступавшие там в феврале 1943 года вместе с 91-й стрелковой бригадой, добились особенно больших боевых успехов. Как только какая-то из них выходила на рубеж атаки, среди солдат мгновенно распространялось: «Воюем на земле Матросова…» И крепло мужество людей, удваивались их силы.

Воинская часть, которая вскоре стала называться 254-м гвардейским стрелковым полком имени Героя Советского Союза А.М.Матросова, вошла в состав нашей 10-й гвардейской армии. Во всех последующих боях и до конца войны полк проявил беззаветную храбрость, железную стойкость. Он одержал много блестящих побед.

Однополчане Александра Матросова гордятся тем, что прошли огненный рубеж вместе с ним, в одном атакующем строю. Их патриотические чувства и боевой настрой, как по цепи, передавались всем нашим гвардейцам.

Многие солдаты, сержанты, офицеры в решительную и драматическую минуту боя поступали так, как Матросов. В годы Великой Отечественной войны свыше 200 советских воинов разных национальностей повторили его подвиг — самоотверженно, ценою собственной жизни обеспечили продвижение вперед боевым товарищам.

Нынче нашим гвардейцам предстояло пройти по земле Матросова — не просто пересечь участок местности, а выдержать суровые испытания боя. Я был уверен, что офицеры и солдаты впишут в историю новые страницы массового героизма.

Глубина полосы обороны противника, названная немцами «Пантерой», достигала 5–6 км. На своем переднем крае гитлеровцы отрыли сплошные траншеи, поставили минные поля, построили проволочные заграждения в три-четыре ряда кольев. В глубине обороны была создана довольно плотная система опорных пунктов. В их числе — расположенное несколько позади, главенствующее на коммуникациях Духново.

В 12–15 км восточнее Опочки немцы возвели оборонительную линию «Рейер», передний край которой проходил по берегам рек и озер. На окраине Опочки фашисты выкопали траншеи и подковообразный противотанковый ров, упиравшийся концами в реку Великая, а почти каждый дом превратили в дзот.

Опыта боевых действий с использованием подвижной группы у нас пока что не было, и командование решило провести «учение прорыва».

В составе корпуса нашу усиленную 29-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которую с полным правом уже можно было назвать мотострелковой, вывели в резерв армии. Подобрали участок местности, сходный с тем, по которому предстояло наступать с боями, временно эвакуировали население.

Погожие июньские дни, почти мирное затишье удаленного от переднего края армейского второго эшелона — все было похоже на какие-нибудь крупные маневры довоенного времени. И занятия, проводимые по расписаниям, тоже напоминали собой время летних войсковых лагерей.

В течение нескольких дней проводилось раздельное обучение действиям в наступательном бою взводов, рот и батальонов. Затем прошли полковые учения. Дивизионное учение на тему «Ввод в бой стрелковой дивизии из второго эшелона корпуса для развития успеха» назначили, как сейчас помню, на 22 июня — день третьей годовщины войны. То ли случайно по штабным планам так совпало, то ли намеренно было сделано, но резонанс в войсках получился довольно звучным. 22 июня 1944 года мы пошли в учебную атаку, чтобы вскоре повторить ее на фронте и разгромить врага.

Учение проводилось под руководством штаба армии, требования предъявлялись очень строгие. После устранения недостатков весь комплекс действий был повторен. Несколько дней спустя для практической отработки ввода в прорыв дивизии как подвижной группы армии было проведено дивизионное учение с боевой стрельбой. Ни моторесурсов, ни боезапаса не пожалели для этого важного дела.

Политический отдел нашей дивизии во время подготовки к наступлению провел большую работу по восстановлению и укреплению ротных и батарейных парторганизаций. Особое внимание уделялось парторганизациям тех подразделений, которым предстояло решать наиболее сложные задачи. Частенько заглядывали политотдельцы и в наш стрелковый батальон. К нам перевели нескольких партийных активистов из других подразделений, немало нашлось и в наших рядах людей, достойных звания коммунистов и комсомольцев. Они были приняты в партию и комсомол на состоявшихся прямо на учебном поле коротких и деловых собраниях.

Врезался, например, в память простой и очень значимый эпизод приема в партию сержанта Петра Снегирева, командира отделения. Вопросы и ответы звучали кратко.

— Сколько воюешь?

— Год.

— Какие успехи?

— Прошел путь от Ельни до этого вот места. Сколько фрицев уничтожил — не считал. Дважды ранен.

Ответ сержанта прекрасно дополняли его награды: орден Красной Звезды и три медали. Послышалось:

— Принять!

— Принять и обязать бить врагов еще лучше!

За время подготовки к наступлению партийными организациями дивизии было принято 45 человек в члены ВКП(б) и 118 — кандидатами в члены партии, 132 воина стали комсомольцами.

Замполит полка майор Иван Горошников старался собрать коммунистов, как только выпадала свободная минута. Делал он это, может быть, чаще, чем требовалось, — хотелось ему видеть парторганизацию, которая так выросла, чувствовать ее многоликую силу.

— Вот это парторганизация! Целое войско коммунистов! — восторженно говорил Иван, начиная очередное совещание накоротке. И глаза его горели задорным, боевым огнем.

Прекрасно понимая замполита, командир полка подполковник М.Фролов всячески способствовал организационной партийной работе. И даже в самый напряженный период боевой учебы в поле по просьбе замполита находил время, чтобы побеседовать с коммунистами-активистами. Командир и замполит использовали это драгоценное время весьма эффективно и целенаправленно. Они учили партийный актив работать с людьми в боевой обстановке, расставляли силы коммунистов в подразделениях так, чтобы обеспечить постоянное партийное влияние на боевую деятельность воинских коллективов.

Частенько появлялся майор Горошников в нашем батальоне, уже зная, что нам поручается особо важная роль в будущем прорыве. Прежде всего замполита интересовало политико-моральное состояние личного состава, и он помогал нашим партийным активистам проводить агитационно-пропагандистскую работу с людьми. Я слышал, например, как он инструктировал двух взводных агитаторов — пожилого солдата Петренко и сержанта Давиденко, совсем юного, этакого отчаянно смелого в боях мальчишку. Обоим наметил темы для бесед, подсказал, с чего начать, какие факты использовать. Не забыл и командирам взводов младшим лейтенантам А.Пахомову и Н.Зацаринину указать, чтобы они обеспечили условия для работы агитаторов.

Со мной он вообще любил поговорить, и, как мне кажется, весьма доверительно. Вот поработал несколько часов в батальоне, побеседовал с солдатами, с партийными и комсомольскими активистами, вроде бы собрался уходить, а сам глазами меня ищет.

— Хотелось мне еще парой слов с комбатом перемолвиться… — скажет, задумчиво морща лоб, и вежливо, но цепко возьмет меня за локоть.

Шагаем рядом.

— Что думает комбат насчет предстоящего прорыва?

— Думаю, что надо прорвать… — уклончиво отвечаю я.

— Об этом и размышлять нечего, это тебе будет приказано, и ты, надеюсь, выполнишь. А как себе представляешь масштабы, перспективы операции?

— Масштабы и перспективы высокому начальству сподручнее, а наше направление атаки — хутор «Песчаный» или высота «Безымянная»…

Слегка вот так в шутку пререкаясь, мы вскоре увлеклись разговором, перешли к тому, что обоих кровно интересовало, о чем столько дум перед боем.

— Намечается что-то очень крупное, — сказал я серьезно и взволнованно. — По всему видать, что на нашем фронте будет большое наступление. Иначе зачем бы затевать в тылу такое учение, как нынче?

— И мне так мыслится. Я знаю не намного больше, чем ты, Ваня, но кое-что все же слышал, — подтвердил мои догадки замполит. — Наверное, мы будем участниками важнейших событий войны.

Мы откровенно обменялись мнениями, как офицеры, вполне доверяющие друг другу и конечно же понимающие, что об этом распространяться надо поменьше.

— Будь здоров, комбат. Желаю успеха!

— До свидания, товарищ майор.

Когда начинается заблаговременная и основательная подготовка к «чему-то», это «что-то» вырастает в мыслях фронтовиков в главнейшее событие войны. Ни командиры подразделений, такие, как я, ни командир полка, ни даже офицеры штаба дивизии не знали замыслов высшего командования, но все верили, что наше учение является подготовкой к действиям широкого масштаба. Так, впрочем, и всегда: командир, которому ставят задачу, представляет себя, свое подразделение непременно на острие атаки.

Придя в батальон я (уже от себя) заявил офицерам:

— Итак, будем действовать на главном направлении!

Оба мы — и майор Горошников, высказавший «стратегическое» предположение, и я, заявивший об этом вслух, — ошибались. Но заблуждение это было не во вред: в конце концов, для командира и политработника главная задача та, которая им в данном случае поручена.

Крупнейшая наступательная операция Великой Отечественной войны проводилась тем жарким летом не на нашем фронте, а в Белоруссии. Это там Советские Вооруженные Силы развертывали боевые действия гигантского размаха, которые в скором времени изменили в нашу пользу стратегическую обстановку на всем советско-германском фронте.

В то время как мы в прифронтовом тылу готовились к прорыву обороны противника и дальнейшим активным действиям, в Белоруссии назревала грозовой тучей стратегическая операция «Багратион», в результате которой, как скоро станет известно, советскими войсками будет разгромлена немецко-фашистская группа армий «Центр».

Но до поры до времени не только замыслы высшего командования, но даже начавшиеся действия войск на соседнем фронте сохранялись в строгом секрете.

Батальон, которым я командовал во время прифронтовых учений и который вскоре предстояло вести в бой как передовой отряд дивизии, вырос неузнаваемо. Весь личный состав стрелковых подразделений посадили на автомашины. При вводе в бой ротные колонны мчались вперед, ощетинившись пулеметами и автоматами, оглашая окрестности мощным, басовито-свирепым ревом «студебеккеров». Сообразуясь с обстановкой, решительно действовали приданные нам танкисты батальона знакомого мне майора Ивана Кравченко, батарея самоходных артиллерийских установок, рота зенитных пулеметов.

— Таким сильным огневым, броневым кулаком можно с первого удара нокаутировать противника! — говаривал Иван Кравченко, когда мы с ним отрабатывали способы взаимодействия в бою.

Может быть, помнит Кравченко, бывший танкист, а ныне историк, о том, как, по словам наших боевых друзей, «два Ивана в обнимку в атаку ходили»?

Генеральная репетиция будущего прорыва, очевидно, удалась. Наблюдавшие действия войск командующий фронтом генерал армии А.И.Еременко, командарм генерал-лейтенант М.И.Казаков, другие генералы оживленно переговаривались, улыбались. Чувствовалось: все в добром настроении.

Выступивший затем перед офицерами генерал армии А.И.Еременко так и отметил, что действия частей и подразделений отработаны хорошо, личный состав задачу усвоил. За большую, подлинно творческую работу по подготовке войск генерал армии наградил многих командиров ценными подарками. Обходя вместе с другими военачальниками строй офицеров, задержался напротив меня. Я представился:

— Командир стрелкового батальона майор Третьяк.

— Откуда родом?

— Из Полтавской области, товарищ генерал.

— Возможно, из гоголевских мест?

— Так точно. Хорольского района.

Обернувшись к адъютанту, генерал взял коробочку.

— Часы у тебя, наверное, есть, комбат?

— Конечно, есть.

— Вот дарю еще одни. Пусть показывают в бою наше время.

Всем было понятно, о каком «нашем времени» упомянул вскользь генерал армии — пришло время большого и неудержимого наступления советских войск в Белоруссии, Прибалтике, на юге.

Вот как учились воевать на фронте. Войска отводили с переднего края, боеприпасов не жалели, умело и много работали с людьми.

Разительно выглядят на этом давнем, но ярком фоне отдельные факты сегодняшней учебы, когда мне докладывают, что в такой-то части, отнюдь не блещущей успехами, осталось неиспользованным энное количество снарядов, гранат, патронов. Сия «экономия» боеприпасов образовалась за счет недовыполненных огневых задач, упражнений и тренировок. Перефразируя известное изречение, хочется спросить командира той части: почему ему и его подчиненным так легко в учении? Не будет ли тяжело в бою?

Через две недели все то, чему мы учились во втором эшелоне на картах, на ящиках с песком и на местности, нашло свое воплощение в боях. Разумеется, это не было повторением отработанных действий. Нашу тактику пришлось дополнять и совершенствовать под огнем. И все же приобретенные на учебном поле навыки явились основой успеха.

Наступление 10-й гвардейской армии началось не 11 июля, как планировалось, а днем раньше. Этот непростой и нелегкий в масштабах операций корректив был внесен с целью упредить отход немецких войск на новый оборонительный рубеж.

Подвижная группа армии сосредоточилась в выжидательном районе, готовая ринуться вперед. А в полосе каждой дивизии первого эшелона тем временем велась разведка боем. Поднявшиеся в атаку стрелковые батальоны были встречены сильным огнем противника и успеха не имели. Активнее других действовал батальон соседней дивизии — его бойцы ворвались в траншею врага и захватили в плен солдат и унтер-офицеров 44-го пехотного полка 19-й пехотной дивизии СС. Гитлеровцы подтвердили сведения нашей наземной и воздушной разведки: отход их дивизии с занимаемого рубежа действительно был назначен в ночь на 11 июля.

Замысел нашего командования, рассчитанный на упреждение действий противника, оказался верным и себя оправдал. Немцам не удастся под покровом ночи отойти и закрепиться на новом оборонительном рубеже. Атакующие нависнут у них на плечах, перехватят с флангов, а подвижная группа прорвется глубоко в их тыл.

В 20 часов 30 минут передовые батальоны 30-й и 85-й гвардейских дивизий после получасовой артиллерийской подготовки вновь атаковали противника и овладели его первой траншеей. Введенные вслед за тем в бой главные силы полков к наступлению темноты продвинулись вперед на 2–2,5 км, вышли на рубеж Андро-Холмы, Болотница.

Имея данные об успешных действиях частей, командарм приказал приступить к выполнению задачи подвижной группе — моторизованной и усиленной 29-й гвардейской стрелковой дивизии.

Части дивизии двинулись вперед двумя колоннами. Шли, не развертываясь, на скорости. На удалении 3–4 км от бывшего переднего края обогнали передовые подразделения 30-й и 85-й гвардейских дивизий.

Ввод в бой подвижной группы ночью планом не предусматривался — обстановка заставила. Действия частей и подразделений намного усложнились. И опять-таки следует добрым словом помянуть учение, на котором была отработана вся динамика ввода в бой, — без этого на успех, да еще ночью, рассчитывать было бы трудно.

Ночью медленнее двигались колонны, менее уверенно работали саперы, обезвреживая минные поля, чаще случались разного рода заминки в управлении. Кроме того, и немцы не спали. Пользуясь темнотой, их мелкие группы то здесь, то там нападали на наши колонны из засад.

Передовой отряд правой колонны был неожиданно обстрелян с ближней высотки огнем противотанковых орудий. С другой стороны наискось полоснули пулеметные трассы. Танки передового отряда развернулись в боевой порядок и вместе с десантом автоматчиков атаковали группу противника. Часть ее была уничтожена, а часть пленена. Захваченные солдаты и офицеры оказались военнослужащими 19-й пехотной дивизии СС.

По пути следования подвижной группы немало завязывалось подобных боев. Они вспыхивали и вскоре гасли. Вражеские засады не выдерживали натиска наших подвижных, обладавших большой огневой мощью колонн.

Всю ночь двигались вперед, атакуя авангардными подразделениями отходящего противника, отрезая ему пути отхода.

Утром части подвижной группы были остановлены организованным огнем противника с его промежуточного рубежа. Здесь гитлеровцы поспешно заняли частично подготовленный рубеж, наскоро усилив его минными заграждениями.

Задержались наступавшие, однако, ненадолго. Справа и слева к промежуточному рубежу приближались передовые части 30-й и 85-й гвардейских дивизий. Рассчитывая на помощь, но не упуская драгоценного времени, командир подвижной группы генерал-майор А.Т.Стученко принял решение атаковать противника с ходу. Пехота двух наших полков спешилась и развернулась в цепь. «Студебеккеры» наши под охраной остались в укрытиях. После залпа «катюш» поддерживаемая танками и самоходными установками пехота решительно атаковала противника с фронта и с фланга. В результате согласованного, дружного удара было разгромлено до двух батальонов гитлеровцев, из состава которых более 200 солдат и офицеров взято в плен.

Промежуточный оборонительный рубеж, на котором, по свидетельству пленных, противник рассчитывал продержаться хотя бы сутки, был прорван.

Разгромив противника в этом районе, подвижная группа продолжала углубляться в его оборону. Колонны автомашин с пехотой, танков, артиллерии шли намеченными маршрутами, выдвинув передовые отряды.

В качестве одного из таких передовых отрядов действовал наш стрелковый батальон, усиленный танками и артиллерией.

Во время прорыва очередного рубежа мы проскочили через боевые порядки немцев, не спешиваясь. С бортов машин бойцы вели огонь вправо, влево, вперед. Гитлеровцы даже не пытались задерживать наши извергающие огонь колонны, сами разбегались от них, как от нечистой силы. В стремительном движении вперед мы не раз обгоняли отступающих с боем гитлеровцев, выходя им в тылы.

Энергичный маневр в сочетании с сильным огнем обеспечил успешные действия подвижной группы.

Но вот у населенного пункта Духново передовой отряд наткнулся на упорное сопротивление немцев. Оторвавшись километров на двенадцать от своих, мы вообще рисковали попасть в тяжелое положение. Здесь, у Духново, гитлеровцам ничего не стоило разгромить наш батальон своей артиллерией и танками — сил у них было предостаточно. А выдержки не хватило. При виде быстро движущейся моторизованной колонны фашисты преждевременно начали стрелять с дальних дистанций. Отклонение от «канонов войны» всегда их обескураживало. Так и в данном случае. Мы вскрыли их систему огня в опорном пункте Духново. Роты быстро спешились и пошли в атаку, но обстановка складывалась все же не в нашу пользу, сказывалось значительное превосходство сил противника.

Подоспели другие подразделения 93-го гвардейского стрелкового полка, которым командовал тогда подполковник М.Фролов. Развернувшись, полк атаковал противника при поддержке танков, но тоже успеха не имел.

Крепко засели немцы в Духново…

Нетрудно было догадаться, что они считают этот опорный пункт ключевой позицией обороны и попытаются задержать именно здесь продвижение наших войск на Опочку. В Духново располагался штаб крупной вражеской части, туда подтянулись другие подразделения, в основном эсэсовские. Населенный пункт заранее был приспособлен к круговой обороне. По его восточной окраине тянулась траншея с открытыми площадками. Дороги, идущие сюда, были частично заминированы. Артиллерийские батареи, вкопанные в землю танки держали все подходы под прицельным огнем. Наша разведка, попытавшаяся приблизиться к Духново на английских танках «валлентайн», была отброшена с немалыми потерями.

По решению командира подвижной группы на разгром противника в Духново были нацелены и другие полки нашей дивизии. Это уж нарушало прежний замысел, ибо отвлекало группу от выполнения основной задачи — стремительного продвижения в глубь обороны противника с целью захвата Опочки.

На НП нашего батальона прибыли генерал Стученко и командир полка. Потребовали доложить обстановку. Особенно они интересовались огневыми средствами противника в Духново.

По вопросам и нескольким оброненным фразам чувствовалось — не хочется генералу всеми силами подвижной группы ввязываться в бой за Духново, нарушать разработанный план действий. Он подумывал о том, чтобы обойти Духново, использовав успех 87-го гвардейского стрелкового полка, продвигавшегося южнее.

Постукивая карандашом по карте, генерал долгонько сидел в задумчивости. Мы, офицеры, сгрудились около него. Наконец он отвлекся от своих размышлений. Посмотрев на меня, спросил этак запросто:

— Ну что, Ваня, пойдешь к немцам в Духново? На машинах…

В тоне, каким был задан вопрос, сторонний, непосвященный человек уловил бы любезное предложение гуляючи прокатиться на машинах в близлежащий населенный пункт. Смысл вопроса означал другое. Собравшимся вокруг комдива офицерам ясно было, какая возникает задача, и все они застыли в напряженном молчании.

Мы знали и любили нашего генерала. Умный, волевой человек большой личной храбрости… Любое его слово — приказ. Но если уж он вот так говорит, в тоне совета и просьбы, то, значит, надо решиться на трудное, рискованное дело.

Я ответил:

— А что… Можно и сходить в Духново.

Кивнул кому-то Андрей Трофимович. Мигом поднесли два стакана с положенными на фронте ста граммами.

— Ну, давай…

Приказав несколько оттянуть стрелковые роты назад, за укрытие в лощине, я построил колонну батальона и постарался придать ей тот самый вид, который наводил ужас на немцев. Солдаты уселись на машины, приготовившись вести с бортов автоматно-пулеметный огонь, метать гранаты. Офицеры встали на правых подножках. В кабины мы не садились — на крыле сподручнее наблюдать, управлять, стрелять. Кроме того, это психологически действует на гитлеровцев, нагоняет на них страху.

— Заводи! — понеслась по колонне многократно повторяемая команда.

Готовые к броску вперед, мы выжидали, пока ослабнет огонь, которым все еще огрызалась вражеская оборона, растревоженная предыдущей атакой наших подразделений. И вот момент настал: канонада стихла, а лежащее впереди поле все еще было окутано дымом и пылью от недавних разрывов.

— Вперед!

Колонна начинает движение почти рывком. Скорость нарастает стремительно. Впереди со своей ротой на подножке «студебеккера» старший лейтенант Голышкин, отважная душа. Он держит в руке на отлете автомат, ветер развевает полы его плащ-палатки. Я следую в голове второй ротной колонны.

35 машин с хорошо вооруженными людьми в кузовах. Сила дерзкая и страшная.

Через зону вражеского обстрела мы проскочили быстро, как говорится, единым махом и почти без потерь — было убито лишь несколько солдат. Но когда достигли южной окраины Духново, противник открыл огонь изо всех видов оружия. Мы тоже ответили огнем. Фронтальная атака могла бы захлебнуться. Я приказал лейтенанту М.Лазареву совершить бросок ротой вправо и уж потом развернуть ее. Другие подразделения направил в обход левее. Таким образом, наши боевые порядки как бы обтекали с двух сторон наиболее укрепленные позиции противника, где были сосредоточены его основные огневые средства. Завязавшийся впоследствии бой уже в самом населенном пункте носил очаговый характер.

Один из эпизодов стоит того, чтобы рассказать о нем подробнее, хоть он и продолжался всего-то несколько минут. Бой этот интересен и поучителен «солдатской тактикой». Таким определением, кстати, я отнюдь не допускаю мысли о каком-то упрощенном, низшем, что ли, разряде тактики. Мне хочется им подчеркнуть целесообразность, инициативность, самостоятельность действий сержантов и солдат в сложной обстановке. Они, бывалые и храбрые фронтовики в солдатских погонах, часто находили исключительно грамотные в тактическом отношении способы боевых действий. При этом не только выполнялся боевой приказ, но теми же сержантами и солдатами велся непрерывный поиск самых решительных действий.

При завязке огневого боя на южной околице Духново выдвинулся вперед и ближе других подразделений подошел к домам взвод младшего лейтенанта А.Пахомова. Взвод сосредоточился в лощине, изготовился для решительного броска в атаку, но он был отрезан огнем противника от других наших подразделений, и это весьма усложняло его положение.

Ранило командира взвода. Его обязанности взял на себя гвардии старший сержант Батыр Басанов. Приняв командование, он продолжал руководить боем с таким же умением, как и офицер. Солдаты понимали его с полуслова и выполняли его распоряжения четко, с боевым рвением. Они хорошо знали и уважали Басанова, парторга роты. До армии он был председателем сельсовета в своей родной Калмыкии — об этом тоже было известно, и солдаты промеж себя называли старшего сержанта по имени и отчеству — Батыром Манджиевичем.

Так вот, Батыр Манджиевич, возглавив подразделение, стал по-командирски анализировать обстановку. Он вспомнил показания пленных гитлеровцев, захваченных еще на подходе к Духново: где-то здесь в красном кирпичном здании расположен штаб 42-го пехотного полка 19-й дивизии СС. Прощупывая местность острым взглядом по-калмыцки суженных глаз, Басанов отыскал красное кирпичное здание. По всем признакам это было оно, то самое, в котором штаб полка. Басанов решил: продвигаясь вперед, взвод должен все усилия сосредоточить на этом объекте. Он имеет большое значение. Взять штаб — значит парализовать действия подразделений гитлеровской части в Духново.

В распоряжении старшего сержанта было всего несколько минут, чтобы обдумать свой дерзкий замысел и отдать боевой приказ подчиненным. Посоветоваться ему было не с кем — сильный огонь противника отсекал взвод от других наступавших подразделений.

Басанов поставил задачи отделенным командирам: Давыдову — захватить крайний дом и держать под огнем подступы к кирпичному зданию; Водяку — обойти дома лощиной слева, перехватить дорогу, ведущую в тыл. Сам Басанов пошел с отделением Андреева с целью захвата и разгрома штаба вражеского полка.

— Вперед! — решительно и твердо приказал старший сержант. И тут же добавил просто и душевно, как мог сказать в разговоре с людьми парторг: — Смелее, ребята!

Отделение Давыдова ворвалось в крайний дом, захватив там офицера и нескольких солдат с радиостанцией. Закрепившись в доме, гвардейцы простреливали подступы к кирпичному зданию.

Басанов с отделением Андреева подошел почти вплотную к штабному зданию, приготовился к решительной схватке.

— Будут прыгать в окна — ни одной души не выпускать! — приказал старший сержант меткому стрелку Воронову и еще двум автоматчикам.

У подъезда дома стояли автомашины, готовые к отъезду — попыхивали сизые дымки выхлопных труб. Шоферы торопливо что-то укладывали в кузова. Настежь распахнулись обе створки входной двери: оттуда выносили увесистый ящик.

— За мной! — скомандовал Басанов и бросился с автоматом наизготовку к подъезду здания.

В помещении, куда в следующий миг ворвались гвардейцы, находились штабные офицеры. Они были заняты своими бумагами, а солдаты тем временем выносили чемоданы. Даже в напряженной обстановке близкого боя появление гвардейцев в большой комнате штаба было очень уж неожиданным. Эсэсовские офицеры просто опешили, когда громко прозвучало по-русски:

— Ни с места! Руки вверх!

Замешательство длилось с минуту, а потом трое эсэсовцев схватились за оружие, остальные бросились к окнам.

Прежде чем Басанов успел что-то скомандовать, один из гвардейцев, раненный фашистской пулей, падая, крикнул:

— Ах так? Бей их, гадов, бей всех!

Поднялась стрельба. Фашистские офицеры, понимая, что спастись у них шансов мало, дрались особенно отчаянно.

Гвардейцы разили врагов короткими автоматными очередями в упор, глушили прикладами. В большой комнате, забаррикадированной битой мебелью, уже валялось несколько трупов. Два фашистских офицера все-таки успели выпрыгнуть в окна. Но на землю оба упали уже мертвыми — Воронов и два других автоматчика, державшие окна под прицелом снаружи, стреляли метко.

При дерзком налете на полковой штаб противника взвод под командованием парторга старшего сержанта Батыра Басанова уничтожил около 50 гитлеровских солдат и офицеров, захватил большое количество оружия, 5 штабных автомашин, много ценных штабных документов.

Своими боевыми действиями взвод Басанова вызвал смятение в рядах противника. Используя это, в Духново ворвалась 4-я стрелковая рота, а вслед за ней весь наш батальон.

При выходе с западной окраины населенного пункта взвод Басанова попал под огонь орудий прямой наводки. Фашистская батарея заняла позиции в роще западнее села и оттуда вела огонь. Наши гвардейцы вышли из-под обстрела и, скрытно двигаясь по перелескам, вскоре оказались в тылу батареи. Васанов с двумя отделениями бросился на нее в атаку. Гвардейцы уничтожили артиллерийскую прислугу и захватили 4 исправных орудия.

Басанов был ранен, но строя не покинул до конца этого боя.

Впоследствии, в 1945 году, за мужество и боевую инициативу, проявленные в действиях под Духново, Батыру Манджиевичу Басанову было присвоено звание Героя Советского Союза.

Бой у Духново, так смело и удачно начатый взводом Басанова, продолжался. Наши машины с пехотой, ворвавшись в населенный пункт, заняли ключевые позиции. Гвардейцы, уничтожая, подавляя противника, открыли в разных направлениях плотный огонь из автоматов и пулеметов, стали метать гранаты, используя всю мощь этой «карманной артиллерии».

Среди фашистов поднялась паника. Большинство гитлеровских офицеров думало уже не об обороне, а о том, как бы унести ноги. А в Духново вслед за нами входили другие подразделения. Сказался неписаный закон фронтовых дорог: одна колонна пошла — и другие за ней трогаются. На этот раз пришли за нами даже тылы, что было очень кстати: боеприпасы были на исходе, да и время шло к обеду.

В Духново были взяты в плен вражеские подразделения в полном составе, в том числе разведбат, захвачены орудия с расчетами, танки с экипажами. Под огнем гвардейцев погибло свыше 300 гитлеровцев, в том числе командир пехотного полка СС. Попались нам в руки бургомистр и группа фашистских прихвостней из местных жителей, которых теперь ожидали суд и суровая кара. В Духново немцы рассчитывали держаться долго. Когда мы туда ворвались, там готовилось какое-то торжество, были накрыты столы для банкета, приехала группа артистов из Германии.

— Мы им дали свой концерт! — воскликнул командир роты Миша Голышкин, встретив меня в зале. — По-нашему — художественной самодеятельности.

Поздравив друг друга с боевым успехом, мы пошли с ним вдоль села, направляясь в его роту. Бой уже затих, и в центре, и на окраинах — всюду находились наши войска.

Дальнейший отход гитлеровских войск, выбитых нами из Духново, был неорганизованным, похожим на бегство. Части нашей подвижной группы теснили их, наседая на арьергарды, 87-й гвардейский полк, обошедший Духново южнее, угрожал глубоким охватом с фланга. Наш усиленный мотострелковый батальон вновь действовал как передовой отряд.

В течение двух часов шел бой, завязавшийся уже западнее Духново. И за этот оборонительный рубеж немцам не удалось зацепиться. Подвижная группа во взаимодействии с 30-й и 85-й гвардейскими стрелковыми дивизиями сломила сопротивление противника.

После разгрома вражеских войск в районе Духново и западнее его подвижная группа, посадив свою пехоту на машины, взяла направление на Опочку. Шли лесными дорогами, почти не встречая сопротивления вражеских войск. Фашистская авиация совершила, правда, несколько налетов, но благодаря четко налаженной в частях службе наблюдения и ведения огня по самолетам обошлось без больших потерь.

В то время как главные силы в колоннах, с боевым охранением по сторонам, шли сравнительно спокойно, передовой отряд, при всей своей бдительности, не однажды нарывался на противника и с боем прокладывал себе путь.

Погода стояла хорошая, лесные дороги и тропы были сухими. Мы быстро проскочили лесной массив, вышли к шоссе на Опочку и перерезали его. В 10–15 км от своих сил произошла короткая схватка с подразделениями противника. Контролируя участок шоссе, мы довольно легко захватили нескольких пленных. Разговор с ними был у нас короткий (по причине весьма поверхностного знания немецкого языка доморощенными переводчиками). Несколько вопросов, ответов — и дальше его, солдата или унтера, в вышестоящий штаб. Из-за неумения допросить пленного на месте мы допустили промашку. Ни один из наших «переводчиков» не уловил в многочисленных показаниях пленных важного предупреждения, хотя немцы повторяли его по нескольку раз. А именно: шоссе дальше проходит по узкому дефиле между болотом и лесом, и там заложены противотанковые мины. Не уяснив этого, двинули мы вперед танки и тут же дорого поплатились. Пришлось надолго задержаться, обезвреживая минное поле и восстанавливая подорвавшиеся танки.

А раз уж засели тут — надо укрепляться. Местность и фактические данные обстановки подсказывали решение: занять оборону, оседлав узкое дефиле силами передового отряда, не допустить отхода по этому перешейку частей противника, не дать ему усилить свою группировку в Опочке — ее ведь брать с боем нашей подвижной группе.

Наскоро отрывали окопы. Сноровисто работая лопатами, солдаты поглядывали на небо, хмурившееся лиловыми тучами.

— Ох и врежет к вечеру дож-ж-жик!..

Дождь и впрямь «врезал» такой, какого давно не было в здешних местах. Лил почти всю ночь, затопил болотистую местность, превратил ее в плавни. В ложбинках, в дорожных колеях, в траншеях вода стояла до метра глубиной.

Тяжело пришлось нашей многострадальной пехоте, а противнику — и того хуже. Согнанные непогодой в одно место, скованные в маневре, гитлеровские войска потянулись на запад по шоссе. Их командиры не предполагали, что дорога уже перехвачена нашим батальоном именно в этом узком дефиле. Офицеры в остановленных легковушках пялили глаза в диком изумлении, но схватиться за оружие не успевали, солдаты-мотоциклисты вполголоса бормотали малопонятные фразы, вроде бы грозясь пожаловаться начальству на такое беззаконие…

Однако не все прошли через наши «шлагбаумы». Почуяв опасность, некоторые пробились чуть ли не вплавь стороной. Доложили своим, а те, конечно, приняли меры.

Под утро наши разведчики доложили: к позициям, теперь уже с запада, выдвигается крупное подразделение гитлеровцев, свыше тысячи человек, с артиллерией. Деваться нам было некуда. Вразрез с задачами передового отряда пришлось принять бой с превосходящими силами противника — подчас обстановка требует исключительных решений и сверхвозможных действий. Спросите: а зачем было ввязываться в неравный бой передовому отряду? Отвечу тут же. Указаний таких действительно не было, но думать перспективно и кое-что предвидеть в силу своей самостоятельности командиры подразделений на фронте были приучены и уполномочены. Мне хочется еще раз это подчеркнуть. Вступая в бой, мы действовали в интересах всей подвижной группы.

И бой разыгрался такой, каких за всю войну вспомнишь, быть может, всего несколько. Две силы не то чтобы во встречной атаке сошлись, а вцепились друг другу в горло. Была настоящая яростная драка — когда видишь перекошенное злобой лицо врага, силишься предупредить его удар прикладом наотмашь, его выстрел в упор. Среди серых шинелей пехотинцев мелькали черные комбинезоны танкистов. Майор Иван Кравченко сделал все, чтобы сдержать атаку немцев. И когда они все же подошли вплотную, кинулся со своими танкистами и ремонтниками в рукопашную схватку. Гитлеровцев было больше, и устояли мы только благодаря тому, что перед боем предусмотрительно поставили по подразделениям автомашины с большим запасом гранат. Хватали гвардейцы гранаты в обе руки и швыряли их в гущу наседавших врагов.

Бой, начавшийся с рассветом, гремел, вспарывал воздух трескотней автоматов, истошно вопил человеческими голосами до девяти утра. Наконец отхлынули немцы. Оставшиеся в живых бросили технику и оружие, разбрелись по лесу, как зверье, зализывая раны.

Подошли части подвижной группы. Недалеко остановились машины генерал-лейтенанта Казакова и генерал-майора Стученко. Их взглядам открылась картина, которую, может быть, тоже не часто за войну и бывалым военачальникам довелось наблюдать, — красная от крови вода в кюветах, в воронках, устланные трупами поле и дорога…

— На каждого нашего десяток немцев приходится! — резюмировал один из штабных офицеров.

Михаил Ильич Казаков нахмурился, услыхав эту фразу, прозвучавшую несколько восторженно.

— Ни к чему подобная арифметика, — одернул он штабного офицера.

В жестокой схватке с врагом, когда решается судьба большого и важного, почему-то гибнут лучшие бойцы — уж это примечено. Мы с Иваном Кравченко сами вырыли могилу и долго стояли над ней, молчаливо воздавая последнюю почесть командиру шестой стрелковой роты старшему лейтенанту Юзефу Рудинскому.

Что я о нем знал раньше? Студент из Львова, умный, начитанный, волевой. Фашистские оккупанты, разбойничавшие во Львове, садистски уничтожили его семью — мать, отца, сестер. Юзек немало приложил усилий, чтобы попасть на фронт. Вначале было только одно чувство — мстить, и только мстить! Когда же стал взводным, ротным командиром, весь свой живой ум, прирожденную находчивость вложил в тяжелый ратный труд войны. На его роту можно было положиться в самой сложной ситуации боя, как и на него самого. И вот теперь…

— Прощай, Юзеф, боевой друг…

Не только генералы наши — сами мы своим глазам не поверили, когда при свете наступившего утра взглянули на поле боя, на котором трупы валялись в беспорядочном нагромождении, как дрова на лесосеке. Рубка здесь была неимоверная! Апофеоз войны? Да нет… ее будни.

Пока мы стояли с другом-танкистом над свежеукрытой могилой боевого однополчанина, каким-то неверным, заблукавшим в лесу эхом донеслась до командования весть: погиб Третьяк. И уж успели на этот счет соответствующие слова высказать по случаю гибели в бою одного из командиров. А тут я вдруг являюсь пред очи начальства — жив, здоров и даже не ранен.

— Второе рождение!.. — воскликнул кто-то.

Другой добавил:

— Теперь всю войну пройдет, до победы.

Спасибо ему за доброе пророчество!

* * *

Мне довелось (уже значительно позже) читать политдонесение, составленное офицером политотдела дивизии подполковником М.Ермошкиным. Вот как отражались в нем события, о которых я рассказал.

«В период наступательных боев партийно-политическая работа с личным составом заключалась главным образом в воспитании у личного состава высокого и непрерывного наступательного порыва. Формы работы: беседы по доведению сводок Совинформбюро, пропаганда (беседа и читка рукописных листовок) подвигов солдат и офицеров, рассказы о зверствах немецко-фашистских захватчиков. По отдельным вопросам — митинги и собрания.

За время подготовки к боям — с 1 июня по 10 июля — парторганизации 93 гв. сп выросли на 127 человек. Партийно-комсомольская прослойка в 93 гв. сп составляла примерно 45–50 %. В период подготовки к боям комсомольская организация полка выросла на 143 человека.

Парторг 93 гв. сп гвардии капитан Пшеничный, учитывая маневренность предстоящих боев, провел совещание с партактивом, на котором был заострен вопрос партийно-политической информации в бою, популяризации отличившихся. После этого совещания тов. Пшеничный дал конкретное задание членам партбюро полка гв. майору Назарову, гв. старшему лейтенанту Панину, гв. старшему лейтенанту Гаращуку и гв. лейтенанту Васильеву. Задания давались по периодам. В первый период необходимо было помочь парторгам рот в расстановке партийно-комсомольских сил и проведении собраний. В последующем периоде — оказать помощь парторгам батальонов в деле роста рядов партии и пропаганды боевых подвигов коммунистов.

С личным составом на исходном положении после постановки боевой задачи были проведены беседы: «Военная присяга — священный закон для воина», «Обязанности бойца в наступлении», «Успехи советских войск на фронтах Великой Отечественной войны».

После прорыва переднего края обороны противника во всех подразделениях были проведены короткие митинги. Они прошли за 10 мин. На этих митингах до личного состава доведены успехи частей. О высоком наступательном порыве личного состава в тот период можно судить по тому, что на этих митингах пожелало выступить более 70 человек, но обстановка позволила выслушать только 12 человек.

В ночь на 10 июля 93 гв. сп в качестве авангарда дивизии был введен в образовавшуюся в обороне противника брешь. При поддержке других частей полк преследовал отходящего противника.

Формы партийно-политического влияния на личный состав: беседы «Личный пример коммунистов и комсомольцев в наступлении», выпуск написанных от руки листовок, в которых сообщалось о подвигах лучших бойцов. Собрания и другие формы невозможно было использовать, так как полк непрерывно двигался вперед.

При первом же соприкосновении с противником коммунисты и комсомольцы личным примером увлекали всех бойцов на безусловное выполнение боевых приказов.

6-я стрелковая рота, которой командовал гв. старший лейтенант Кудревич (парторг гв. старший сержант Басанов) первой обнаружила противника, засевшего в деревне Кавицино. Командир роты коммунист Кудревич быстро оценил обстановку, развернул подразделение в боевой порядок и штурмом овладел опорным пунктом немцев.

В этих боях погибли два коммуниста — гв. сержант Зацаринин и гв. рядовой Абдуланазаров.

Как только противник был выброшен из деревни, парторг роты Басанов провел 5-минутный митинг, на котором призвал бойцов отомстить врагу за товарищей».

Мне хорошо помнится тот короткий, порывистый, как вихрь, митинг. Чувства рвались наружу, слова звучали клятвой.

В конце митинга я объявил благодарность всему личному составу роты старшего лейтенанта А.Кудревича.

* * *

В те дни, когда части нашей армии подходили с боями к Опочке, распространилось и оживленно обсуждалось известие об открытии союзниками второго фронта. И можно было всякое услышать из солдатских уст. Одни в довольно снисходительном тоне говорили, что подмога, дескать, никогда не лишняя, другие остроязычно шутили насчет долгой-предолгой затяжки сроков, третьи высказывались напрямик о том, что пресловутый второй фронт теперь больше нужен самим союзникам, чем нам.

Высадка союзнических войск в Нормандии летом 1944 года вызвала определенный резонанс, но конечно же не такой, каким он мог быть, скажем, в 1942 году. Мне вспомнился приезд иностранных журналистов к нам на фронт, когда мы стояли в 150 км от Москвы, готовясь к наступлению, — вот тогда наши люди думали и говорили о втором фронте с надеждой. Однако надежды оказались тщетными. Вокруг второго фронта велось много разговоров, как было известно из газет, но дальше этого дело не шло. Немало горечи и разочарований испытывали все мы. Положение на фронте тогда было тяжелейшее. И тем не менее никто из солдат, с которыми беседовал американский журналист Болдуин, не выразил никаких просьб. Иностранцы расчетливо прикидывали, на что способны русские войска. Весьма сильное впечатление произвели на них стойкость, убежденность, сила духа наших гвардейцев — я это видел.

С удовлетворением читая газетные сообщения о втором фронте, мы занимались своим делом — продолжали воевать.

Действия подвижной группы развивались в дальнейшем в еще более широком масштабе. Ранним утром 12 июля наши части вышли к оборонительному рубежу противника «Рейер». Несколько позже к ней приблизились и другие соединения 10-й гвардейской армии. На «Рейере» наше наступление, развивавшееся весьма успешно, вдруг приостановилось. Мы встретили организованное сопротивление сил 93-й пехотной дивизии, отдельных частей 69-й пехотной и 19-й СС дивизий.

Захваченные разведкой «языки» показали, что 93-я пехотная дивизия готовилась к переброске с этого участка фронта в район Двинска. Она уже сосредоточилась для погрузки в эшелоны. Но осуществить этот маневр немецкому командованию не удалось, оно вынуждено было менять решение. 10-я гвардейская армия во взаимодействии с 3-й ударной армией, решительно наступая, еще 11 июля разгромила 19-ю и 15-ю пехотные дивизии СС, удерживавшие оборонительную полосу «Пантера». Чтобы как-то закрыть образовавшуюся брешь, немецкое командование решило оставить 93-ю пехотную дивизию на этом участке фронта и развернуть ее для обороны рубежа «Рейер» восточнее Опочки. Выдвинуло оно сюда и другие части, взятые из резерва.

Достигнув к утру 12 июля рубежа «Рейер», подвижная группа 10-й гвардейской армии встретила сопротивление свежих сил противника. Попытка одного из полков прорвать оборону с ходу не увенчалась успехом.

Командир подвижной группы решил повторить атаку после артподготовки. Но и это не дало особых результатов. Один лишь 87-й гвардейский, форсировав реку Изгожка, продвинулся всего на полкилометра, после чего должен был отражать частые контратаки гитлеровцев. А 90-му гвардейскому к вечеру удалось вышибить немцев из опорного пункта.

В тот же день к рубежу «Рейер» вышла 85-я гвардейская дивизия, но и она не смогла прорвать его атакой с ходу.

«Рейер» оказался одним из тех рубежей, который надо было «грызть».

Оценив результаты проведенных боев, командующий 10-й гвардейской армией решил в течение ночи произвести перегруппировку войск и подготовить удар всеми силами к утру 13 июля.

Новый штурм начался получасовой артиллерийской подготовкой. И потом бои с переменным успехом продолжались в течение всего дня. Гитлеровцы оказывали яростное сопротивление, стремясь во что бы то ни стало удержать «Рейер». Их подразделения и части при поддержке танков и штурмовых орудий то и дело переходили в контратаки. Артиллерия вела по нашим боевым порядкам беспрерывный огонь, авиация группами по шесть — восемь самолетов висела над нами. Но враг все же не устоял. К 18 часам 13 июля части 10-й гвардейской армии прорвали оборонительный рубеж «Рейер», продвинувшись на 3–4 км.

Смелый бросок вперед совершили подразделения 87-го гвардейского полка, захватив исправный мост. Это значительно облегчило переправу войск и техники через болотистую речку Кудка.

Около полуночи части нашей подвижной группы вышли к железной дороге восточнее Опочки. Зарево пожаров тускло очерчивало контуры города.

Предстоял ночной бой. Гвардейцам надо было преодолеть на подступах к городу противотанковый ров, три линии траншей с дотами и блиндажами, проволочное заграждение в три-четыре кола… Плотно опоясался враг — ничего не скажешь!

Выполняя боевой приказ — наступать, командир подразделения, особенно стрелкового, должен действовать так, чтобы непременно добиться цели и как можно надежнее сберечь свою пехоту. Ей ведь труднее всех, опаснее всех, когда надо пройти через вражескую оборону, буквально нашпигованную средствами уничтожения человека.

Наш батальон ворвался в опорный пункт гитлеровцев на автомашинах. Ведя на ходу огонь из автоматов и пулеметов, мы проскочили село не задерживаясь. Вперед, на шоссе, ведущее в город! Точно так же действовали на своих направлениях батальоны майора Н.Чухомова и капитана К.Шароватова — наши соседи. И мы, и они, избежав лобовой встречи с противником, глубоко вклинились в его оборону. Убитых и раненых пока не было.

Местность на подступах к Опочке — путаный лабиринт речушек, озер, заболоченных перелесков. Артиллеристы младшего лейтенанта П.Шиляева несколько раз переносили орудия на руках, танкисты лейтенанта А.Кочергина выскакивали из машин, отыскивая пути, по которым можно продвигаться дальше. Они старались не отставать от нас — пехота сделалась нынче быстрой.

Бой в глубине обороны ночью требует не забывать и о мелких группах противника. Каждый комбат выделяет взвод или хотя бы пару отделений, чтобы находить их и уничтожать, — иначе могут немало вреда причинить.

Наш батальон как передовой отряд двигался в значительном отрыве от главных сил дивизии, первым завязывал бои и преодолевал яростное сопротивление противника на промежуточных рубежах.

На подступах к Опочке батальон с ходу ворвался в деревню и вступил в бой с превосходящими силами гитлеровцев. Фашисты пять раз бросались в контратаки. Нам довелось выдержать четырехчасовую схватку, в результате которой враг был обескровлен.

Батальон уничтожил до 200 фашистских солдат и офицеров, 6 орудий, 12 станковых пулеметов, мы захватили 45 пленных.

При поддержке танкового батальона майора И.Кравченко и артдивизиона капитана С.Муратова стрелковые подразделения, двигаясь в основном по дорогам, заняли железнодорожную станцию Опочка. Немцы не успели ее взорвать, подожгли только два строения, оставив целыми склады с боеприпасами и инженерным имуществом. На пути роты лейтенанта М.Лазарева, пересекавшей железнодорожное полотно, оказался сильный заслон противника.

Залечь, завязать огневой бой — означало бы снизить темп наступления всего батальона, как понимал Лазарев. И этот инициативный, отважный офицер повел своих гвардейцев в рукопашную. Дрались яростно, разили врага и пулей, и прикладом. Как потом вспоминали бойцы, различать в темноте врагов приходилось лишь по каскам. Такой ночной бой не забудется никогда.

На рассвете штурм города усилился. Атаки накатывались с разных направлений.

Автомашины свои нам пришлось оставить, когда батальон в пешем боевом порядке овладевал одним из опорных пунктов. Батальон первым ворвался в Опочку со стороны Ленинградского шоссе. Надо было и дальше двигаться как можно быстрее. Я приказал пехотинцам сесть на танки поддерживавшего нас подразделения. Вперед и вперед! На танках мы стремительно пронеслись по Ленинской улице и захватили рубеж на реке Великая — это уже в центре города. Автоматчики Н.Гордеев, В.Максимов, Л.Бирюк деловито расправлялись с факельщиками, которые пытались поджигать дома.

На плечах у гитлеровцев батальоны рвались в западную часть города. Повсюду бушевали уличные бои, в разных местах и любыми способами наступавшие форсировали протекающую по центру города реку Великая. Танкисты отыскали броды и с ходу перешли на западный берег.

К вечеру 15 июля Опочка была полностью очищена от оккупантов. Командование отметило инициативные действия нашего стрелкового батальона, ворвавшегося в город первым. Многие из нас были представлены к наградам.

За 15 дней боев, с 10 по 25 июля, гвардейцы взломали укрепленные полосы обороны противника «Рейх», «Синяя», «Зеленая», форсировали реки Великая, Вить, Исса и освободили более тысячи населенных пунктов. В этот же период были разгромлены 15-я и 19-я дивизии СС, 60-й саперный и 25-й инженерный батальоны, нанесен большой урон в живой силе и технике частям 93, 123, 126-й пехотных дивизий гитлеровцев. 10-я гвардейская армия, прорвав оборонительный рубеж «Рейер» и форсировав в нескольких местах реку Великая, овладела Опочкой и во второй половине июля 1944 года развивала наступление на Резекне. В приказе Верховного Главнокомандующего от 12 июля 1944 года за отличные боевые действия по прорыву обороны противника частям нашей дивизии была объявлена благодарность. 29-я гвардейская стрелковая дивизия некоторое время еще действовала как подвижная группа армии, а затем автотранспорт и средства усиления у нее отобрали, и она возвратилась в состав 15-го гвардейского корпуса.

Но повторю: пехота отдавать колеса насовсем была не намерена. В последующих боях еще много раз обретал наш батальон мобильность мотострелкового подразделения. Все чаще, все смелее применяли командиры в тактике боев энергичный, быстрый маневр. К этому способу действий всей душой стремился и автор настоящих записок. Маневр не только обеспечивал тактическое преимущество в борьбе с противником, не только наращивал силу, маневр кроме всего прочего оказывал нужное морально-психологическое влияние на наших солдат, укрепляя в них чувство уверенности.

В июльских боях наши гвардейцы разбили немало гитлеровских частей, в том числе 19-ю дивизию СС. Однако противник еще располагал резервами и за их счет довольно быстро восстанавливал силы в местах прорывов. Из вышестоящих штабов нам, командирам подразделений, присылали оперативные документы и сводные разведданные. И мы узнавали, что перед фронтом нашей 10-й гвардейской армии то и дело появлялись свежие вражеские соединения — 126, 93, 69-я дивизии. Уныния среди гвардейцев это обстоятельство отнюдь не вызывало. Наоборот, можно было слышать в солдатской среде задорные разговоры о том, что, дескать, разгромили одних, справимся и с другими — кто там из них на очереди?

Крепкий боевой дух, высокая активность войск обеспечивались вдохновляющими решениями Коммунистической партии, нашими успехами на всем огромном фронте, большой воспитательной работой, проводимой в подразделениях командирами и политработниками, партийными и комсомольскими организациями. Постоянно возрастал поток идущей на фронт новой техники и вооружения. Отчизна делала все для того, чтобы обеспечить разгром ненавистного врага. С чувством восхищения и гордости гвардейцы принимали в свои руки отличное стрелковое оружие, дальнобойные пушки, мощные танки. Возможно, не всегда и не все задумывались над тем, какой ценой, какими усилиями сработано это оружие…

Как раз об этом заговорил прибывший в полк и заглянувший в первую очередь в наш батальон начальник политотдела дивизии полковник Александр Иванович Хриченко.

Начал просто:

— Доверили мне наши товарищи свои письма, полученные из дому. Хочу вам зачитать некоторые из них…

Достал из полевой сумки несколько конвертов, стал поочередно читать. Пятнадцатилетний сын офицера писал отцу на фронт, что уже год работает токарем и за это время успел получить четвертый разряд. Другой такой же мальчишка скромно и дельно рассказывал, как он руководит на заводе бывшей отцовской бригадой слесарей. Сестрички-близнецы (обеим едва ли тридцать набиралось) наказывали фронтовикам, чтобы все артиллерийские снаряды, сделанные их руками, попали точно в цель, поразили фашистов. И так далее, и тому подобное… Письма, пришедшие из глубокого тыла, простыми, порой наивными словами рисовали потрясающую картину героического труда народа. Особенно волновало, сжимало болью и вместе с тем наполняло гордостью сердца фронтовиков то, что на заводах и фабриках к станкам встали подростки.

— Им бы мячи гонять да косы куклам заплетать, а они вкалывают по десять часов в сутки на заводе! — бросил кто-то из гвардейцев.

— Дети-дети, дорогие вы наши… — вырвалось тяжким вздохом у другого.

Заговорили разом многие. На полянке под березками, где собрались бойцы, в течение нескольких минут стоял многоголосый гомон. Полковник выжидательно молчал, не мешая бурному обмену мнениями. Но вот он поднял руку, потряс в воздухе пачкой писем, и сразу воцарилась тишина.

— Да, товарищи, время тяжелое, — заговорил Александр Иванович сурово. — На предприятиях оборонной промышленности рабочих рук не хватает, и к станкам встали подростки, многодетные матери, пенсионеры. Работают самоотверженно, сутками из цехов не выходят. Известно и то, что в тылу сильно урезаны продовольственные пайки, что люди наши отдают значительную часть заработка в фонд обороны. Самый популярный, самый действенный сейчас лозунг в тылу: «Все для фронта, все для победы!» И мы с вами должны ответить на заботу, на любовь Родины одним: как можно сильнее бить врага!

В дальнейшей беседе с солдатами и офицерами Александр Иванович привел некоторые данные о работе оборонной промышленности, рассказал о военных заводах, выросших на голых прежде местах в Сибири и в Средней Азии, о том, какую выпускают они продукцию — танки, самолеты, артиллерийские системы, боеприпасы.

Полковник Хриченко нередко бывал в нашем полку, и всякий раз его посещение оставляло след. Надо сказать, начальник политотдела дивизии обладал кроме всего прочего важным и ценным качеством: он своевременно появлялся там, где был очень нужен людям. Как и в этот раз, например. Мы готовились к дальнейшему наступлению, к нам поступали новая боевая техника и вооружение — обо всем этом надо было сказать убеждающее, авторитетное слово. Не могу припомнить случая, чтобы начальник политотдела дивизии заехал в полк «просто так». Если уж он пришел к людям, то непременно для того, чтобы обсудить с ними наболевший вопрос, чтобы сориентировать в обстановке.

Главной чертой характера этого человека была храбрость. Его можно было видеть на НП с биноклем у глаз, неожиданно натолкнуться на него в боевой цепи залегших стрелков. Во время наступления его частенько разыскивали по радио в боевых порядках атакующих подразделений.

23 июля в бою за город Люцин полковник Хриченко был тяжело ранен. Первую медицинскую помощь ему, как могли, оказали ротные санитары. До госпиталя пришлось везти больше тридцати километров — где по бездорожью, а где и под обстрелом. Генерал Стученко, помчавшийся на машине вслед, нашел начальника политотдела уже мертвым.

Вернувшись в дивизию, генерал скупо рассказывал:

— Не довелось услыхать от него последнего слова. А лежал на носилках — как живой!..

Всегда живым предстает он и перед моими глазами, наш незабвенный Александр Иванович. Его партийное слово, звавшее гвардейцев вперед, звучит в моей памяти и сейчас.

ГЛАВА 5 В БОЯХ ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ПРИБАЛТИКИ

На другой день после освобождения столицы Белоруссии — Минска, 4 июля 1944 года, последовал приказ Ставки: 2-му Прибалтийскому фронту под командованием генерала армии А.И.Еременко подготовить и провести операцию с целью разгрома группировки противника в районе Идрица, Себеж, Дрисса и овладения Резекне и Даугавпилсом. В дальнейшем, прочно обеспечивая себя с севера, наступать в общем направлении на Ригу с задачей во взаимодействии с 1-м Прибалтийским фронтом отрезать прибалтийскую группировку противника от его коммуникаций в сторону Германии.

Два дня спустя, 6 июля 1944 года, Ставка приняла решение об участии в этой крупномасштабной операции и 3-го Прибалтийского фронта.

Войска 2-го Прибалтийского фронта начали наступление 10 июля 1944 года. Противник оказывал ожесточенное сопротивление, опираясь на рубежи своего мощного Восточного вала, но тем не менее терял одну позицию за другой. 16 июля боевые действия развернулись во всю ширь уже на латвийской земле. После разгрома нашими войсками одной из вражеских группировок был освобожден город Даугавпилс.

Войска 2-го и 1-го Прибалтийских фронтов вышли на рубеж, с которого было взято главное направление на Ригу.

С 28 июля 2-й Прибалтийский фронт начал наступательную операцию на Мадону с задачей в последующем овладеть Ригой.

Координация действий и руководство операциями на 2-м и 1-м Прибалтийских фронтах ввиду особой сложности условий и обстановки Ставка возложила на Маршала Советского Союза А.М.Василевского. Это представляло собой новую, более гибкую форму руководства Ставки Верховного Главнокомандования наступающими фронтами.

К осени 1944 года стратегическое положение в Прибалтике определялось общими успехами Советских Вооруженных Сил, которые нанесли летом ряд сокрушительных ударов по врагу и освободили почти всю ранее оккупированную им советскую территорию, за исключением западной части Прибалтийских Советских республик.

Гитлеровское командование стремилось любой ценой удержать в своих руках Прибалтику и остановить наступление советских войск. Перейдя к обороне, оно развернуло строительство многочисленных рубежей и сооружений, усилило группировку своих войск. Лишь в августе из Германии, а также с других фронтов в Прибалтику было переброшено несколько пехотных и танковых дивизий, около 1000 танков и штурмовых орудий.

Перед войсками трех Прибалтийских фронтов к середине сентября 1944 года в Эстонии, Латвии, Литве противник имел до 56 дивизий, 730 тысяч солдат и офицеров, 650 танков, 566 штурмовых орудий и свыше 7000 орудий и минометов, около 400 боевых самолетов.

Свое намерение прочно удерживать Прибалтику противник подтверждал также активностью в обороне и попытками контрударами и контратаками ликвидировать опасные для него выступы в линии фронта.

Основной же замысел наступления трех Прибалтийских фронтов состоял в том, чтобы отрезать группе армий «Север» пути отхода на запад, расчленить вражеские войска и по частям уничтожить.

Главные силы 2-го Прибалтийского фронта наступали прямо на Ригу. Темпы наступления на первом этапе, с 14 по 27 сентября 1944 года, были сравнительно невысокими из-за многочисленных укреплений и большой плотности войск противника. Приходилось с боями овладевать каждой позицией, преодолевать многочисленные и разнообразные оборонительные сооружения и заграждения.

13 октября части наступающих советских войск ворвались в правобережную часть города, а 15 октября 1944 года была полностью освобождена от врага столица Латвийской ССР.

В предвидении попыток противника прорваться из Курляндии в Восточную Пруссию на путях его отхода были сконцентрированы значительные силы советских войск. Они оттеснили на рубеж Тукумс, Гардене 33 дивизии противника и блокировали их на Курляндском полуострове до конца войны. Здесь оказались прижатыми к морю и лишенными возможности маневра остатки 16-й и 18-й гитлеровских армий.

Советские войска, удерживавшие в состоянии полной пассивности курляндскую группировку противника, участвовали таким образом в решении важных стратегических задач завершающего этапа Великой Отечественной войны.

Утратив свои позиции на реке Зилупе, противник стремился как можно дольше удерживать город Лудза, расположенный между тремя большими озерами. Используя особенности такого расположения, гитлеровцы всячески укрепляли здесь свою оборону.

Соединения 7-го гвардейского стрелкового корпуса — наша 29-я, 8-я и Панфиловская дивизии — не смогли с ходу прорвать промежуточный оборонительный рубеж противника и закрепились перед ним.

Используя время вынужденного затишья, штабы уточняли оборону противника и планировали новое наступление. Политработники, партийно-комсомольский актив проводили работу с людьми в батальонах и дивизионах. Они организовывали также встречи гвардейцев с жителями первых освобожденных населенных пунктов Латвии. Это были теплые, сердечные встречи, где в задушевных беседах высказывались думы и чаяния о полном изгнании врага с советской земли, о восстановлении порушенного войной хозяйства.

С 1944 года я командовал 87-м гвардейским стрелковым полком, который сражался в Прибалтике.

У нас побывал в эти дни Председатель Совета Народных Комиссаров Латвийской ССР В.Т.Лацис. Он беседовал с солдатами и офицерами, выступал на встречах воинов с местными жителями, рассказывал о планах работ в освобожденных районах Советской Латвии, об участии 130-го латышского стрелкового корпуса в освобождении республики, об успешных боевых действиях 1-го латышского авиационного полка ночных бомбардировщиков, о латышских партизанах и подпольных группах, наносящих большой урон фашистам и этим способствующих войскам в ускорении освобождения Родины.

По донесениям разведки стало известно, что город Лудза гитлеровцы не успели заминировать и разрушить. Были приняты все меры к быстрейшему освобождению Лудзы. Это, разумеется, требовало и больших усилий, и многих жертв, на что всегда самоотверженно шли наши солдаты, когда дело касалось спасения от фашистских варваров очередного города или населенного пункта.

По плану вышестоящего штаба освобождать Лудзу предстояло 29-й дивизии во взаимодействии с 8-й гвардейской стрелковой дивизией. Наша дивизия должна была наступать на северную окраину города. Штабы провели большую работу по организации взаимодействия пехотинцев, артиллеристов, саперов, ведению непрерывной разведки и обмену информацией. В предвидении упорного сопротивления противника нашей авиации была поставлена задача: нанести удары по наземным войскам гитлеровцев и прикрыть с воздуха свои части. И вскоре стало известно: утром 21 июля группа штурмовиков под командованием Героя Советского Союза старшего лейтенанта В.Кошукова, внезапно налетев на вражеский аэродром, уничтожила несколько бомбардировщиков и разрушила взлетную полосу. Весть эта была с восторгом встречена в пехоте.

Закончив подготовку к бою, полки нашей дивизии в ночь на 23 июля заняли исходное положение. В 4 часа утра началась атака.

Части 29-й гвардейской стрелковой дивизии, в том числе и наш 87-й полк, преодолев полосу минных заграждений, овладели вражескими позициями на рубеже Б.Медишево, озеро Лудза. Но на ближних подступах к городу наши боевые порядки подверглись сильному артиллерийскому обстрелу и замедлили темп наступления. Воспользовавшись этим, противник отвел свои части за дорогу Лудза — Краслау и успел занять выгодный для обороны рубеж. 87-й и 93-й полки в первом эшелоне дивизии прорвали эти позиции гитлеровцев.

Созрело решение, которое в дальнейшем и было удачно осуществлено. Один батальон я оставил на месте — вести бой с отходящей пехотой противника. Остальными силами полка мы двинулись вдоль северного берега озера Лудза, используя скрытые подступы к городу. И в шесть часов утра мы уже завязали уличные бои на северной окраине Лудзы.

Наступавший южнее 93-й полк под командованием подполковника И.Н.Чумакова был контратакован с направления Звиргздене пехотой и танками противника. Гитлеровским танкам удалось вклиниться в боевые порядки полка, вынудив к отходу его правофланговые роты. Но стойко сражалась находившаяся на стыке с нашими подразделениями 6-я стрелковая рота 93-го полка под командованием старшего лейтенанта С.Фомина. Пропустив танки противника, гвардейцы огнем отсекли следовавшую за ними пехоту. Танки стали поворачивать обратно, пехота залегла. Командир полка подполковник Г.Фролов восстановил порядок на правом фланге. Отпрянувшие было под натиском танков подразделения вновь стали активно воздействовать на противника. Им оказали помощь и наши роты, успешно продвигавшиеся вперед. И 93-й гвардейский полк продолжал наступать, обходя город с севера.

Нашему 87-му полку командир дивизии полковник В.М.Лазарев поставил задачу: развивая успех, сосредоточить основные усилия в направлении Ленджи.

Части дивизии, вклинившись с севера, освободили половину города и продолжали наступать. С юга теснили противника полки 8-й дивизии. Вскоре из города были выбиты части оборонявшейся там 126-й пехотной дивизии противника. Но они и после этого не прекратили активных действий. Пришлось приложить немало усилий, чтобы отбросить их на запад от города на 8 — 10 км.

К 8 часам 23 июля 1944 года Лудза была освобождена. Состоялись митинги, на улицах всюду проходили теплые встречи гвардейцев с жителями города. В тот же день в городском парке был похоронен отличившийся в боях при освобождении Лудзы командир роты 23-го полка 8-й гвардейской стрелковой дивизии Герой Советского Союза лейтенант В.И.Зайцев.

Сражение на Лубанской низменности, проходившее в жаркие дни конца июля и начала августа 1944 года, получило свое освещение в печати. О его боях и эпизодах много писала также наша дивизионная газета «Суворовец».

«Геройски проявил себя в бою за важный опорный пункт гвардии рядовой Владимир Пролетаев, — рассказывалось в одной из оперативных корреспонденций. — Искусно применяясь к местности, он скрытно подобрался к вражеским окопам. Выждав удобный момент, Пролетаев ворвался на вражескую позицию. Десять немецких солдат и одного офицера уничтожил гвардеец в рукопашной схватке. Он проложил путь всему своему отделению. В течение одного дня Владимир Пролетаев совершил несколько боевых подвигов и был дважды отмечен правительственными наградами. Утром командир полка наградил его медалью «За отвагу», а вечером за новый подвиг командир дивизии вручил ему орден Славы».

У многих из нас все это случилось на глазах, и мы с удовольствием перечитывали заметку о нашем Володе Пролетаеве.

— Геройский парень, ничего не скажешь! — воскликнул сержант, который в том бою вел отделение вслед за Пролетаевым, и добавил: — Стоило бы прописать и о том, как наши пушкари орудия на себе тащили…

К его мнению присоединились многие участники солдатского разговора, который мне довелось невольно подслушать. И действительно: в событиях тех дней было сколько героики, столько же и ратного труда, изнурительной работы до кровавых мозолей на руках, до темноты в глазах, до такого состояния, когда, споткнувшись и упав, сам не в силах подняться.

Лубанская низменность — край непролазных топей и болот, густых лесов и многоводных рек… На сотни квадратных километров раскинулся он в Восточной Латвии. Мало чего увидишь, окидывая местность взглядом. Чтобы получить о ней представление, надо воспользоваться крупномасштабной картой. В центре широкой низменности голубым пятном обозначено озеро Лубаны. Вокруг него насчитаешь полтора десятка больших и малых рек, увидишь густое разветвление притоков. К северу вытянулись озера Балтэзери, Эйни, Звидзес, они постепенно превращаются в болота, тоже имеющие названия, — Плакшица, Вилку, Олгас…

Местные жители рассказывали: в здешнем озерно-болотном краю есть места, где редко ступала нога человека, только ловкие охотники пробирались там звериными тропами.

Немало коварных загадок таила Лубанская низменность: проходимы ли здешние места для войск, возможны ли тут действия? Редкие дороги и межозерные дефиле немцы тщательно подготовили к обороне. Что же касается других путей, то они, видимо, были уверены, что пехота, артиллерия и танки там не пройдут — никаких путей, собственно, нет.

Время, однако, не ждало, требовало смелых решений и умелых действий.

Сражение началось. В соответствии с замыслом командования наши войска наносили удар двумя клиньями — севернее и южнее озера Лубаны.

Гвардейцы наши, отличавшиеся всегда бравым внешним видом, превратились в болотных солдат: пропотевшие насквозь, измазанные липкой грязью, подчас задыхающиеся под тяжким грузом, они шаг за шагом преодолевали трясины по узким гатям, наскоро сооруженным саперами.

Зной стоял нестерпимый — будто все мы в одежде и обувке попали в парную баню. Словно паром, подернулись густым туманом болота и озера.

И в таких прямо-таки адских условиях наступление развивалось стремительно! Мало того — мы старались найти и находили возможности для применения внезапного маневра.

Задача нашего полка в этом бою состояла в том, чтобы овладеть крупным населенным пунктом. Этим, собственно, начинался штурм вражеской обороны.

Населенный пункт окружен болотом, единственная дорога, ведущая к нему, оседлана усиленным батальоном противника, каждый клочок земли пристрелян. Решение могло быть основано только на тактике маневра, фронтальная атака в данном случае не годилась.

Бой на дороге завязала одна лишь рота, хотя своей активностью она производила на немцев впечатление наступающего крупного подразделения. Главные же силы под командованием офицеров Г.Макарова и Н.Боронина я направил в обход, через болото.

Пехотинцы шли по колено в воде, преодолевая топь. То там, то здесь вдруг слышался среди монотонного хлюпанья трясины тяжкий всплеск — кто-то провалился по грудь. Оступившегося подхватывали сильные руки товарищей.

Еще труднее было двигаться нашим артиллеристам. Солдаты, сержанты и офицеры батареи старшего лейтенанта С.Кудлаева все до единого впряглись в постромки, перетаскивая по топям свои пушки. Если орудие застревало в грязи, на помощь артиллеристам бросались пехотинцы. Перед началом этого «марша» через болото я особо предупредил всех: помогать друг другу, глядеть друг за другом.

Долго потом ныли кости и болели мускулы после многочасовой тяжелой работы и вынужденного купания в трясине — напряжение ведь потребовалось предельное. Зато как оправдал себя маневр! Преодолев болото, подразделения вышли на открытый, незащищенный фланг немцев. Короткий, стремительный удар — и населенный пункт, казавшийся неприступным, был взят с ходу.

Несмотря на все трудности, болото и помогало нам, как помогают в своем доме стены. Немцы же чувствовали себя на болотистой местности неуверенно. Они судорожно цеплялись за твердую землю дорог и дамб (которых было мало), а очутившись даже на мелкой топи, лишь чуть-чуть увязнув, сейчас же пасовали. Куда девалась обычная немецкая стойкость в обороне… Подразделение капитана Ж.Абдурахманова, отрезав немцам путь отступления по единственной дороге, почти без боя овладело вражеским опорным пунктом. Взвод лейтенанта П.Владенко загнал в болото и в считанные минуты уничтожил около полусотни гитлеровцев.

Штурм вражеских оборонительных укреплений на Лубанской низменности как начался успешно, так и продолжался. Важно было не дать врагу опомниться, упредить его в боевых действиях. Не менее важно было сохранить силы личного состава наших подразделений, наступавших в тяжелых условиях болотистой местности. Командиры, политработники, офицеры-хозяйственники использовали малейшую возможность и проявляли немало выдумки, находчивости, поддерживая боевой порыв солдат и вместе с тем обеспечивая время от времени нужную передышку. Полкотелка горячей каши, пахнущей дымком походной кухни, часок-другой крепкого сна на сухом месте у костра, ободряющее слово в минуту перекура — вот что нужно солдату.

В течение четырех суток наш полк, продвигаясь вперед, совершая маневры на болотистой местности, громил вражеские силы, передовые и резервные. Гитлеровцы трижды пытались расчленить наши боевые порядки, но всякий раз безуспешно. Каждый из командиров подразделений понимал: потеря боевого контакта равносильна гибели. В критический момент, когда кончились боеприпасы, только сила взаимной выручки спасла нас от беды. Подразделения полка атаковали немцев, добыли у них оружие и продолжали решать свои задачи, громя врага его же снарядами, минами, патронами. За время боев на Лубанской низменности наши гвардейцы захватили в плен сотни гитлеровцев.

Преодолев трясины и топи, наступавшие вышли не на сухую землю, где можно бы хоть немного отдышаться, а к реке Айвиэксте, быстротечной и глубокой, ширина ее более полусотни метров. Гитлеровцы придавали этому водному рубежу большое значение, надеясь удержаться за ним в Прибалтике. Они подорвали все переправы через реку, на Западном берегу заранее отрыли несколько линий траншей, расчистили полосы обстрела, создали сильные опорные пункты в городах, таких, как Мадона и Гулбенэ, опоясали их проволочными заграждениями и минными полями.

Все мы понимали: задержаться перед рекой — значит дать противнику возможность еще больше укрепиться на водном рубеже. Была очевидной крайняя необходимость форсировать Айвиэксте с ходу, на широком фронте. Все гвардейцы — командиры, политработники, солдаты — в едином боевом порыве стремились к берегам реки.

3 августа наша 29-я дивизия была введена в бой из второго эшелона. Мы переправились через речку Лысина (это явилось как бы тренировкой перед форсированием более крупной водной преграды) и продолжали наступать в общем направлении на Майране. При выдвижении нам пришлось перевалить через боевые порядки 85-й дивизии. Всякий раз такой способ ввода в бой производит сильное впечатление и на тех, кто действует в передовых подразделениях, и на тех, кто выходит броском еще дальше вперед. Гвардейцы братской дивизии, усталые, задымленные, с белевшими там и здесь бинтами, провожали нас восторженными взглядами. А наши гвардейцы, пробегая мимо окопов и пулеметных гнезд, перепрыгивая через траншеи, со свежими силами шли в атаку.

В ходе наступления части нашей дивизии вели скоротечные, хотя и жестокие бои, преодолевая сопротивление двух только что пополненных личным составом и боевой техникой полков 19-й пехотной дивизии СС и подразделений 126-й пехотной дивизии. Немцы дрались упорно. Попадавшиеся в наши руки пленные повторяли наизусть заученный приказ Гитлера, который объявлен у них повсеместно: «…если группа или отдельный солдат будут встречены за пределами своего подразделения, то они могут быть расстреляны любым солдатом или офицером».

На рассвете 4 августа полки нашей дивизии внезапной атакой отбросили противника за Айвиэксте. Попытки некоторых наших подразделений тут же преодолеть реку с ходу оказались неудачными. Отступив за реку, противник занял заранее подготовленные траншеи, инженерные сооружения. Поэтому вражеская оборона по северо-западному берегу Айвиэксте оказалась весьма стойкой.

Началась подготовка к организованному форсированию реки.

А через сутки, значительно раньше, чем было спланировано вышестоящим штабом, передовые подразделения броском выдвинулись к берегу.

Героями форсирования можно назвать многих воинов. Имена первых отважных вскоре стали широко известны: комбат майор А.Черников, завоевавший со своими бойцами плацдарм на северо-западном берегу, старший сержант А.Валиев, шесть раз переплывший под огнем реку, переправляя на старой плоскодонке по шесть-семь солдат, сержант О.Денисов, возглавлявший дерзкую вылазку разведчиков по захвату переправочных средств. Всем троим было вскоре присвоено звание Героя Советского Союза.

29-я дивизия, в том числе наш полк, в течение дня 5 августа готовилась к форсированию, а к 19 часам после артподготовки и штурмового удара авиации начала действовать в высоком темпе. Наши десантные отряды переправились через реку и захватили на северо-западном берегу сразу несколько плацдармов.

Форсирование Айвиэксте без преувеличения можно назвать массовым подвигом, совершенным в едином боевом порыве всеми нашими гвардейцами. Рота гвардии капитана Н.Кузьмина преодолела реку и ворвалась в траншеи противника буквально вслед за разрывами снарядов наших батарей. Переправлялись на плотах и лодках, на бревнах, на плащ-палатках, прикрепленных к плавучим предметам.

«Переправа — переправа: берег левый, берег правый…» — не чувствуется ли в этих стихах и тяжкий вздох поэта? Видать, сам испытал, что оно такое, переправа через реку в боевой обстановке. Литературный образ идет от жизни.

Когда время торопит, а вода в реке будто кипит от всплесков рвущихся снарядов, надо действовать не только смело, быстро, но и с выдумкой. И то, что делали во время переправы через Айвиэксте наши гвардейцы, обогащает понятие боевой сметливости — за такую изобретательность им бы патенты выдавать!

Взять такое дело: переправа первых артиллерийских подразделений, идущих вместе с пехотой. Штатных плавсредств под пушки в полку тогда не было, расчет строился на мост, который должны саперы навести. А ведь как трудно удержать на противоположном берегу занятый плацдарм без огневой поддержки! Додумались протаскивать орудия на тросах по дну реки. Попробовали — получилось. Вместе с творческой мыслью тут же и шутка родилась: «Переплывает реку пехота, тащит пушки-игрушки на веревочке».

Одновременно и саперы делали свое дело. Впрочем, не одновременно, а опережая всякие нормы. Выдвинувшись к берегу вместе с пехотой, саперы по нескольку часов под огнем противника работали в воде: вбивали сваи, подтягивали бревна и доски, связывали плотничьими узлами деревянные фермы. Мосты наводились в рекордные сроки, просто росли на глазах. Не раз мне доводилось слышать похвалу командиров в адрес саперов:

— Мастеровой народ, отважный! Ни усталости, ни страху не знает.

Форсирование шло в высоком темпе. К 22 часам 5 августа наша дивизия в полном составе оказалась на северозападном берегу, продолжая наступать в направлении железнодорожной станции Мейраны.

Спешно подтянув резервы, противник попытался спасти положение. Но не тут-то было — атакующие даже не дали им развернуться. Вступив в бой с марша, вражеские части уже не смогли существенно повлиять на ход событий.

На северо-западном берегу Айвиэксте наш полк получил от командования новую задачу, которую возможно было решить, опять-таки лишь используя выгодные условия местности.

Ночью по лесным тропам подразделения совершили марш-бросок, пройдя кружным путем около 20 км. Оседлали железную дорогу, отсекли противнику последний путь отхода.

Я, конечно, понимал, что немцы обрушатся на нас всеми силами, какие у них есть, и потому держал подразделения в кулаке, надежно прикрывая фланги. И действительно: гитлеровцы вскоре остервенело накинулись на нас, обрушили всю мощь своего огня. Много контратак стойко выдержали и отразили гвардейцы. Но силы были не равны. Противнику удалось расчленить боевой порядок полка на три части, которые продолжали вести упорные бои. Затем немцы подтянули свой бронепоезд. Командир саперного взвода старшина Балдаков с двумя солдатами подорвал железнодорожный мост. Бронепоезд и другие вражеские эшелоны оказались отрезанными. Мы продвигались вперед, теснили противника.

Вслед за нами устремились другие стрелковые полки, танковая бригада, артиллерийские дивизионы. Натиск атакующих сдержать было невозможно. Гвардейцы овладели последними рубежами Лубанской низменности и вышли на оперативный простор.

Полки 29-й гвардейской дивизии преследовали противника в колоннах, готовые в любую минуту развернуться к бою. На дорогах уже пестрели указатели и плакаты — те, кому положено, своевременно позаботились об этом. Стрелки указателей были повернуты острием на запад, призывы, начертанные крупно и броско на плакатах, гласили: «Вперед, на Ригу!»

29-ю гвардейскую возглавлял теперь полковник Лазарев Венедикт Михайлович — тот самый, который однажды провожал меня в разведку на переднем крае, будучи еще капитаном, начальником штаба полка. Быстро вырос офицер: от капитана до полковника, от начштаба полка до комдива, а ведь и двух лет не прошло. Не просто повезло, не потому, что «в струю попал», как говорится, а благодаря своим высоким морально-боевым качествам, незаурядному командирскому таланту.

И не один он — многие командиры быстро выдвигались, достигали боевой зрелости, проходя, так сказать, сокращенный курс «фронтовой академии». Систематически и довольно часто та «академия» устраивала свои строгие зачеты и экзамены.

В наступательных боях на Лубанской низменности мне доверили командовать стрелковым полком. Как справился с поставленной задачей майор в возрасте двадцати одного года — не мне, а старшим начальникам было судить.

Уже после «болотного рейда», когда несколько замедлилось продвижение войск и спало напряжение боев на нашем участке фронта, заглянули как-то в мой блиндаж командиры соседних полков И.Чумаков, П.Скрябин и еще один майор, недавно прибывший к нам. Все они были примерно того же возраста, что и я. Всех сопровождали ординарцы — солдаты постарше и поопытнее в житейских делах, напоминавшие чем-то добрых дядек.

— Гостей принимаешь? — спросил Чумаков, откидывая полог, закрывавший дверной проход.

— Милости прошу, — отозвался я книжной фразой, чтобы посолиднее прозвучало.

— Кое с кого, значит, причитается… — намекнул, прищурив глаз, вошедший следом Скрябин.

За ними «подтянулось» в блиндаж еще несколько офицеров. В их числе оказался этакий острый на язык товарищ, майор с юношескими веснушками вокруг носа, который всегда готов к исполнению роли тамады в дружеском кругу, — Миша Яздовский. Он же без какого-либо на то моего поручения и объявил во всеуслышание:

— По случаю назначения на высшую должность гвардии майор Третьяк дает малый прием!

Чумаков и Скрябин встретили эти слова благосклонными усмешками.

Что тут было делать? Послал я за ужином, чтобы с помощью полевой кухни организовать этот самый «малый прием». Принесли полведра каши с мясом, огурцов, луку, селедки. Появилась на дощатом столе и фляга.

Все мы были стойкими трезвенниками со светлым сознанием в головах — иначе, как я полагаю, не стали бы командирами частей. А выпить сто граммов на радостях, конечно, могли — греха в том нет. Плеснули в железные кружки понемножку водки, и наладился у нас добрый разговор.

О разном толковали и с особым интересом — о последних успехах наступления на других фронтах. Можно было подумать, прислушавшись к нашей беседе, что боевые успехи соседей, ближних и дальних, дороже нам своих собственных. Впрочем, все основания для этого были. В те дни газеты писали о победах советских войск в Белоруссии, где завершалось одно из крупнейших сражений. Бобруйский котел, минский котел, витебский котел — эти названия многократно повторялись в среде фронтовиков.

Чумаков рассказал, что его гвардейцы на днях взяли двух пленных, которые с ужасом выкрикивали слова: «Паричи!», «Озаричи!». Переводчик при допросе обратил на это внимание, и выяснилось, что оба фашистских унтера побывали в районе небольших белорусских городков — Паричи и Озаричи, где наступавшие советские танкисты наголову разгромили немецкие подразделения и части. Как показали пленные унтер-офицеры, от их полка после боя осталось всего несколько десятков человек. Их потом собирали в лесу поодиночке и направляли в другие соединения. Так они очутились на этом фронте.

— Посмотрите, как быстро продвигались танковые корпуса, — заметил Чумаков.

— Танковая лавина все сметает на своем пути, — сказал Скрябин. — И что, на мой взгляд, особенно интересно, так это действия танковых корпусов и даже армий.

Все мы согласились, что массированное применение танков в той или иной наступательной операции — это действительно новая глава в советской военной науке. Потом мы сдержанно и негромко высказали свои предположения о возможных событиях на нашем участке фронта.

— Скоро зададим и тут фрицам «Паричи», — многозначительно молвил Чумаков, ударяя кулаком в ладонь.

Слово это стало у нас нарицательным, и как только заходила речь о предстоящих боевых действиях, кто-нибудь будто лозунг бросал: «Сделаем «Паричи»!»

* * *

Начиная с сентября 1944 года 29-й гвардейской стрелковой дивизией стал командовать полковник В.М.Лазарев. А генерал А.Т.Стученко получил повышение — принял в нашей же армии 19-й гвардейский Сибирский добровольческий корпус. Так что уехал Андрей Трофимович недалеко, приходилось встречаться с ним на совещаниях и рекогносцировках, слышать его голос по радио, когда он управлял частями Сибирского корпуса.

Наступление на Ригу планировалось вести широким фронтом. С юго-востока выдвигалась в район сражения 1-я ударная армия, маневр на запад в направлении Митава, Кулдича совершила 22-я армия, имея на своем правом фланге 130-й латышский корпус под командованием генерал-майора Бранткална. Два корпуса 10-й гвардейской армии, совершив обходный маневр, наступали с юга, третий корпус — с запада.

В один из дней, когда в штабных землянках и в местах расположения подразделений шла напряженная работа по подготовке к наступлению, в дивизию прибыл член Военного совета армии генерал-майор И.Ф.Иванов. На передовой как раз держалось затишье, и это дало возможность собрать офицерский состав для беседы с генералом.

Мы собрались на лесной поляне, усыпанной опавшими листьями. В воздухе витали пряные запахи ранней осени.

— Успешно завершилась Белорусская наступательная операция, товарищи, — сказал генерал, и присутствовавшие радостно зааплодировали. — Штаб и политотдел армии получили информационный материал. Хочу поделиться некоторыми интересными сведениями с офицерами двадцать девятой гвардейской. Полезно будет об этом знать, тем более что и здесь, у нас, скоро предстоит крупное наступление, и надо действовать не хуже.

Мы слушали генерала с большим интересом.

Разгромив на белорусской земле немецко-фашистскую группу армий «Центр», советские войска продвинулись на запад на 550–600 км. Они освободили Белоруссию, почти всю Литву с ее столицей Вильнюс, часть Латвии, вступили на территорию Польши и подошли к предместьям Варшавы. Когда же генерал сказал, что наступающие на соседнем с нашим направлении советские войска вышли к границам Восточной Пруссии, многоголосое «ура!» прозвучало в полную силу.

В дальнейшем генерал сообщал весьма поучительные для нас сведения: как достигались высокие темпы преодоления сильно укрепленной тактической зоны обороны врага, в чем проявилось командирское творчество, каких результатов удалось добиться благодаря высокоманевренным действиям частей и соединений.

Белорусская операция потрясала своими масштабами и темпами. Ее результаты говорили сами за себя: сокрушительный разгром группы вражеских армий, стремительное продвижение вперед на обширной территории, моральное подавление противника, в том числе его высшего командования.

Одной из особенностей Белорусской операции явилось широкое применение такого сложного и решительного способа боевых действий, как окружение и уничтожение крупных группировок врага. Причем окружение осуществлялось методом двустороннего охвата и в пределах тактической зоны, и на большой оперативной глубине, как это заблаговременно планировалось Ставкой. Советское военное искусство обогатилось в ходе операции опытом боевого применения крупных танковых и механизированных соединений и объединений.

Белорусская операция в отличие от других имела еще одну особенность. Она явилась классическим образцом согласованных ударов Советской Армии и партизанских соединений. Активные спланированные действия многотысячной армии белорусских партизан приобрели огромное политическое и оперативно-стратегическое значение. Успехи, достигнутые в Белорусской операции, — яркое свидетельство высоких морально-боевых качеств советских воинов и партизан, тесного единства фронта и тыла, сплоченности всего советского народа вокруг Коммунистической партии, под руководством которой ковались и осуществлялись наши победы на всех фронтах.

Крупные масштабы и решительные цели планировались и в наступлении в Прибалтике, в котором готовилась принять самое активное участие 29-я гвардейская дивизия. Боевой настрой, политический подъем царили и в нашем гвардейском полку. По всему чувствовалось: люди не пожалеют сил, крови и самой жизни, выполняя боевые приказы, освобождая прибалтийские земли от фашистской нечисти.

А время не ждало.

Офицеры вышестоящих штабов в эти дни беспрерывно посещали нас, вникая в ход подготовки уже, собственно, начавшегося наступления, требуя ускорить темп ведения наступательной операции.

Задача же вставала перед войсками весьма сложная — и по оперативному замыслу, и по срокам, и по размаху наступления.

В Прибалтике оборонялась немецкая группа армий «Север», в состав которой входила оперативная группа «Нарва», 18-я и 16-я армии. Немецко-фашистское командование к тому времени, т. е. к концу лета 1944 года, значительно расширило строительство оборонительных сооружений и усилило группировку войск. Севернее Даугавы, где действовал 2-й Прибалтийский фронт, было подготовлено четыре оборонительных рубежа, эшелонированных на всю глубину, включительно до Риги. Первые три соответственно назывались «Валга», «Песис», «Сигулда».

Вместе со 2-м Прибалтийским фронтом, решавшим основную задачу, в разгроме группы армий «Север» должны были принять участие войска левого крыла Ленинградского фронта, 1-го и 3-го Прибалтийских фронтов, а также корабли Балтийского флота.

10-я гвардейская армия под командованием генерал-лейтенанта М.И.Казакова получила задачу прорвать оборону противника на участке севернее железной дороги Мадона — Аргли и затем во взаимодействии с другими наступавшими объединениями окружить и уничтожить вражеские войска, сосредоточенные к востоку от линии Смилтэне, Дзербене. «Очередной котел!» — с восхищением и боевым задором повторяли командиры после совещания, на котором до нас доводили общую обстановку. Такие котлы, в которых сгорали многие гитлеровские соединения, в 1944 году прочно вошли в практику нашего оперативного искусства.

Боевой порядок армии строился в два эшелона, фронт ее наступления составлял 75 км, а участок прорыва — всего-то 5 км.

Боевые действия в тяжелейших условиях на Лубанской низменности, форсирование болотистой Айвиэксте вымотали наши силы почти до предела. Но о передышке думать не приходилось. Сразу же началась короткая и поспешная подготовка к боям за город Мадона.

Побывавший в нашем полку генерал провел с офицерским составом разбор предыдущих боев и поставил новые задачи. На этом же совещании генерал вручил ордена отличившимся в недавних боях командирам и политработникам.

В других частях подобные встречи провели начальник политотдела и начальник штаба дивизии. Гвардейцам предстояли новые нелегкие испытания, и представители командования лично встречались с людьми — это в соединении давно вошло в традицию.

Утром 12 августа наш полк, отразив контратаку вражеской пехоты и танков, выдвинувшихся вдоль шоссе из Мадоны, закрепился на ближних подступах к городу. Во второй половине дня во взаимодействии с 93-м стрелковым полком мы вновь перешли в наступление. Вражеское сопротивление было упорным, и нам удалось развить успех лишь частично: после захвата первой траншеи противника полки продвинулись еще немного вперед и залегли под сильным огнем и бомбежкой.

Стало темнеть. Ночью сохранялось достигнутое положение. Наши разведчики вели разведку противника, штаб полка во главе с майором Г.Бушмакиным занимался организацией предстоящего боя на ближних подступах к городу (до Мадоны оставалось 2–2,5 км).

Вражеская разведка, вероятно, работала тоже неплохо. На другой день утром, примерно за час до нашей атаки, по нашим боевым порядкам были нанесены артиллерийский и авиационный удары. Время атаки пришлось несколько оттянуть. А когда стрелковые подразделения двинулись вперед, возникла новая заминка. Вражеские позиции прикрывались множеством противопехотных мин. Они подпрыгивали метра на полтора над землей и, взрываясь, поражали шрапнелью. По нашей просьбе комдив выслал в стрелковые полки по пять-шесть танков, и они проделали широкие проходы в минном поле (противопехотные мины не причиняли бронированным машинам никакого вреда).

Используя эти проходы, пехота поротно устремилась вперед. Приходилось вести бои за каждую высоту, одновременно отражая контратаки вражеской пехоты. Командир пулеметного взвода лейтенант А.Дятлов, не ожидая распоряжений, по своей инициативе выдвинул вперед пулеметные расчеты, и они сосредоточенным огнем заставили вражескую пехоту залечь. Гитлеровцы открыли по пулеметчикам артиллерийский огонь, их пехота вновь повела контратаку. Но Дятлов, приказав расчетам сменить позиции, подпустил фашистов поближе и на этот раз окончательно отбил вражескую контратаку. Николай Боронин со своим батальоном обходил город по южной окраине, создавая противнику угрозу окружения. В этом, собственно, и состоял наш замысел: обходным маневром воздействовать на противника, заставить его оттягивать силы с фронта. Вслед за батальоном Боронина успешно продвигались и другие наши подразделения. И вскоре полк достиг западной окраины города. Это, видимо, подействовало на гитлеровцев ошеломляюще. Они, опасаясь окружения, стали уже не отходить, а бежать. К полудню 13 августа город был полностью очищен от врага.

Впоследствии на разборе боев за Мадону командир дивизии особо отметил инициативные действия 87-го полка.

Занимая в ходе наступления очередной город, мы первым делом поднимали над ним красный флаг, символ освобождения. Алое полотнище, полыхавшее на ветру, будто вспыхнувший костер, в первые минуты своего появления вызывало бурное ликование среди населения и воинов-освободителей. Но тут же, вслед за волной всеобщего восторга, наступала молчаливая скорбь: отдавались почести тем, кто пал в бою.

Вот так же было при освобождении небольшого прибалтийского города Мадона. Вскоре после того как взвился красный флаг над островерхой крышей здания райисполкома, на центральную площадь вступила похоронная процессия. Гвардейцы провожали в последний путь двадцатитрехлетнего командира 90-го гвардейского стрелкового полка подполковника Владимира Андронникова. Не хотелось верить, что этого отважного, жизнерадостного человека уже нет.

Немало пало бойцов при освобождении Мадоны и в рядах других частей дивизии, в том числе нашего полка. Отныне в этом небольшом прибалтийском городке остались обелиски со звездочками и братские могилы с длинными списками погибших.

Наступающие войска, с первой атаки взявшие высокий темп и оказавшие сильный натиск, добились большого успеха. Но в дальнейшем сопротивление противника ожесточилось. В бой за главную полосу его обороны были введены вторые эшелоны. К исходу дня 17 сентября удалось прорвать эту полосу и продвинуться на 6–8 км, однако оборона немцев оставалась еще прочной. Противник прилагал все усилия к тому, чтобы удержаться на рубежах «Валга» и «Цесис». Борьба затягивалась, темпы наступления снижались.

18 сентября было принято решение перенести главный удар на новое направление — севернее железной дороги Мадона — Рига, на фланг 10-й гвардейской армии. Наступление возобновилось, полыхнуло жаркими боями. В ходе напряженных боев войска армии прорвали оборону противника и в течение двух дней, 22 и 23 сентября, продвинулись на 18–20 км.

В одном из документов вышестоящего штаба отмечалось, что наиболее успешно действовала 29-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием полковника В.М.Лазарева. А дальше в тексте официального документа я прочел похвалу в адрес нашего гвардейского полка, с ходу овладевшего переправой через реку Видзе. Захотелось, выскочив из окопа, огласить короткие строки, поделиться радостью с солдатами и офицерами — ведь это они так храбро дрались, отбивая у противника переправу для своих войск.

В районе северо-западнее Эргли наша 10-я гвардейская армия разгромила 121-ю и 126-ю пехотные дивизии гитлеровцев. Об этом не только сообщалось в донесениях, следы разгрома были видны всем солдатам: на недавнем поле боя громоздились груды искореженной, обгорелой техники врага, зияли провалами развороченные блиндажи, валялось множество трупов. От двух вражеских дивизий остались только номера.

Прорвав последовательно вражескую оборону на рубежах «Валга» и «Цесис», войска нашей армии вышли к оборонительной линии «Сигулда».

В течение 28 сентября дивизии и полки первого эшелона, в том числе наш 87-й гвардейский, дважды пытались прорвать рубеж «Сигулда», но особого успеха не добились. В результате боя удалось овладеть только двумя вражескими траншеями. Этим, собственно, закончились боевые действия на первом этапе Рижской наступательной операции.

Наступающие войска вышли на подступы к Риге. До нее оставалось еще 50–60 км.

Удержанию Риги фашистское командование придавало огромное значение, и было сделано все возможное для укрепления обороны на ближайших подступах к городу. Она состояла из двух оборонительных полос с многочисленными линиями траншей и укреплений на них. Были установлены мощные противотанковые заграждения. Свои оборонительные позиции противник удерживал крупными силами пехотных и танковых дивизий с большим количеством артиллерии.

Гестаповцы и их подручные, пытаясь скрыть следы своих злодеяний, в спешном порядке уничтожали узников в концлагерях и тюрьмах. Сравнивались с землей места массовых расстрелов, сжигались учетные документы. Гражданские оккупационные власти отправляли пароходы со своими семьями и скарбом в Германию и Швецию.

Командующий группой «Север», как стало известно, в связи с угрозой отсечения рижской группировки попросил разрешения отвести войска на тукумсский оборонительный рубеж. Просьба была гитлеровским командованием отклонена.

Освобождение Риги, по замыслу Советского Верховного Главнокомандования, возлагалось на войска 3-го Прибалтийского фронта, наступавшие на правобережную часть города, и 2-го Прибалтийского фронта, который к этому времени заканчивал перегруппировку своих войск на левый берег Даугавы. Войска нашего фронта получили задачу: обойдя Ригу с запада, отрезать пути отхода противника из города.

В результате решительных, хотя и тяжелых наступательных боев войска 3-го Прибалтийского фронта 13 октября освободили от немецко-фашистских захватчиков правобережную часть Риги.

На подступах к левобережной части города обстановка 10–11 октября складывалась следующим образом. Войска нашей 10-й гвардейской армии во взаимодействии со 130-м латышским стрелковым корпусом, охватывая противника с юга, вынуждали его к отходу из Задвинья. Фашисты постепенно отходили, но время от времени организовывали мощные контратаки со стороны Риги.

Оборонявшийся на подступах к левобережной части города противник имел большой опыт, был хорошо оснащен боевой техникой и оружием. Он ожесточенно сопротивлялся. Но личный состав наших наступавших частей, в том числе и 87-го гвардейского полка, ломал вражеское сопротивление, проявляя в боях массовый героизм. Гвардейцы показывали исключительно высокие морально-боевые качества.

С 12 октября 10-я гвардейская армия наступала одним корпусом с юга на левобережную часть Риги — Бардаугаву и двумя юго-западнее — с целью выхода к реке Лиелупе и перехвата путей отхода вражеских войск из Риги.

В районе Риги гитлеровцы за счет отступавших из Эстонии соединений создали сильную группировку войск. С утра 6 октября начался отход вражеских войск также с рубежа «Сигулда». Установив это, наши передовые части стали преследовать противника, не давая ему передышки. Ежедневно мы продвигались, обходя вражеские арьергарды, на 10–15 км.

Перед тем как изменить направление наступления частей 29-й дивизии, командарм генерал-лейтенант М.И.Казаков прибыл в дивизию, выслушал доклады командиров полков о результатах рекогносцировки и подготовки наступления, одновременно советовался с командирами. И когда кто-то из молодых подполковников высказывал свои соображения, да к тому же говорил дельно, Михаил Ильич, бывалый генерал, немало потрудившийся в крупных штабах рядом с выдающимися советскими военачальниками, внимательно и с уважением слушал, задумчиво покручивая свои усы.

Обсудив обстановку с командиром корпуса генералом Н.Г.Хоруженко, также прибывшим к нам, командарм решил:

— Начатую перегруппировку мы с вами обязаны до завтра закончить. Войска правого крыла фронта сейчас выходят на рубеж Чукури, Саласпилс. Наши дивизии, в том числе двадцать девятая гвардейская, наступая на Ригу с юга, не позднее 11–12 октября должны овладеть западной окраиной города.

29-й дивизии был указан рубеж, на котором следовало развернуться и наступать дальше.

Проследив за генеральским карандашом, двигавшимся по карте, и зримо представив ту самую местность, сложившуюся там обстановку (ведь только что привез меня оттуда командирский «виллис»), я решился предложить один вариант:

— Разрешите, товарищ генерал?

— Слушаю вас, товарищ Третьяк.

— По данным нашей разведки и наших передовых подразделений, в этом районе организованной сплошной обороны противника нет, хотя сопротивление он оказывает, — докладывал я, стараясь формулировать свои соображения коротко и четко. — Разрешите наступать здесь одному восемьдесят седьмому гвардейскому стрелковому полку, не ожидая подхода остальных частей дивизии. А силы дивизии сохранить для последующих действий.

Командарм взглянул на меня пытливо-строго, и я поспешил дополнить свой доклад:

— Дайте мне на усиление полка один-два артдивизиона да положите один-два полковых залпа «катюш», и мы тогда сможем усилиями одного своего полка преодолеть оборону противника в полосе всей дивизии…

Михаил Ильич крутнул один ус. Комдив полковник Лазарев сощурил глаза, будто прикидывая в уме, что это даст.

Пока Михаил Ильич думал, взвешивая аргументы, хотя, конечно, уловил смысл сказанного мною сразу, полковник Лазарев промолвил вполголоса:

— Давайте пустим, товарищ генерал, восемьдесят седьмой вперед…

Командарм решительно кивнул головой:

— Добро!

Мне послышалось в этом слове не только разрешение. Михаил Ильич выразил им свои добрые чувства и пожелание боевого успеха.

Действовать полку предстояло ночью. До темноты оставалось несколько часов, и мы с начальником штаба полка майором Г.Бушмакиным набросали за это время наш боевой план. Командир дивизии полковник В.М.Лазарев утвердил его.

По ходу работы над картами и боевыми документами Венедикт Михайлович заметил:

— Напросился ты, Иван Моисеевич, на это дело сам. И заманчиво оно, и рискованно.

— Какой-то риск, может, и есть… — с напускной беспечностью в тоне сказал я, чтобы, чего доброго, не передумало начальство. Хотя понимал, разумеется, какую большую ответственность за полк и судьбы людей брал на себя.

В условленный час наша артиллерия совершила огневой налет на местность, где нам предстояло действовать. Особенно порадовали нас и придали уверенности мощные залпы «катюш».

С наступлением ночи полк двинулся в сторону расположения войск противника. Быстро преодолел передний край и вновь свернулся в колонны. В период короткой подготовки к действиям мы с начальником штаба полка майором Бушмакиным тщательно изучили карту, и теперь местность, где мы никогда до того не бывали, казалась нам знакомой.

Командир двигавшейся впереди головной походной заставы доложил по радио:

— Саперная команда противника, готовившая к подрыву мосты, уничтожена.

Внезапный и решительный натиск полка все сокрушал на своем пути. За ночь полк прошел с боями 12–15 км. И только утром к занятым нами рубежам подтянулись главные силы дивизии, имея большие возможности для дальнейшего наращивания удара и развития успеха.

Дивизия прорвала оборону противника южнее Кекавы и продолжала наступление вдоль шоссе Кекава — Рига. Вслед за этим перешли в наступление все соединения первого эшелона 10-й гвардейской армии. В течение дня войска продвигались на 12–15 км.

Вместе с другими соединениями высокую активность проявлял в этих наступательных боях личный состав 130-го латышского корпуса, которым командовал генерал-майор Бранткалн. С беззаветной отвагой бросались в огонь кровопролитных атак латышские воины, стремясь как можно скорее вызволить из-под гнета родную Ригу. Солдаты и офицеры корпуса совершили в этих боях много героических подвигов.

В ночь на 13 октября наша гвардейская армия вела напряженные бои на юго-восточных подступах к Риге. Оборона противника отличалась большой стойкостью, была хорошо подготовлена в инженерном отношении. Очень высокая плотность минирования крайне затрудняла продвижение наступающих. Взрывы гремели на каждом шагу, с дьявольскими ухищрениями были заминированы все предметы, которых могли коснуться руки солдат, — перила лестничных маршей, дверные ручки, калитки, ограды дворов.

Крепка во всех отношениях была вражеская оборона в районе Риги. Сокрушать ее приходилось ценой больших усилий. Наступавшие дрались воистину по-гвардейски, превосходя противника мужеством и боевым мастерством. Мы не могли похвалиться превосходством в силах. Укомплектованность войск в то время снизилась до невероятных цифр. Ряды соединений и частей в результате длительных, непрерывных боевых действий очень поредели. Потери наступающей стороны, как утверждает военная наука, значительно больше, чем обороняющейся. Так, например, в соседней 85-й гвардейской стрелковой дивизии насчитывалось всего… 12 стрелковых рот, а в каждой роте в строю было от 27 до 35 человек. И все равно гвардейцы наши успешно наступали, все равно били врага, следуя мудрой пословице русского воинства, не числом, а умением.

30-я гвардейская стрелковая дивизия продвигалась вдоль левого берега Даугавы на Кекаву. Пройдя около трех километров вне соприкосновения с противником, полки дивизии внезапно попали под сильный артобстрел со стороны города и под минометный огонь с фланга — с острова Долес. Продвижение вперед крайне замедлилось.

Губительный фланговый огонь с острова Долес делал почти невозможным дальнейшее наступление. Командир 30-й дивизии выделил несколько подразделений, поставив им задачу форсировать Даугаву и уничтожить огневые средства противника на острове Долес. И только после этого успешно проведенного гвардейцами боя возобновилось наступление.

29-я дивизия наступала левее 30-й и также приближалась к Бардаугаве. Нашу пехоту поддерживали батареи 1199-го самоходного артиллерийского полка, 28-й и 90-й гвардейские минометные полки.

Посоветовавшись с начальником штаба Г.Бушмакиным, я принял такое решение. Учитывая, что 87-му полку после овладения первой позицией противника предстоит форсирование реки Кекава, следовало выслать вперед разведку и саперов для подготовки проходов в минных полях. Это было сделано быстро и надежно. Полковые саперы поработали в поте лица: ими было обезврежено 8 минных полей, снято 560 противопехотных и 140 противотанковых мин. Затем по установленному сигналу батальоны поднялись в атаку. Сознание того, что нам предстоит освобождать столицу Советской республики, вдохновляло гвардейцев. Командиры шли в боевых порядках своих подразделений, солдаты самоотверженно сражались, тесня бешено сопротивляющегося противника. В боевых порядках находились, непосредственно управляя действиями подразделений, также офицеры командования и штаба полка. Наступая решительно, оказывая сильное огневое воздействие на гитлеровцев с разных направлений и часто весьма неожиданно, полк сбил противника с оборонительных позиций. И сразу же нам пришлось форсировать реку Кекава. Используя переправы и подручные средства, гвардейцы очень быстро оказались на противоположном берегу вместе с боевой техникой.

Гвардейцы отбросили противника с возведенных им в предместьях укреплений и овладели его первой траншеей. Было уничтожено до 70 вражеских солдат и офицеров, около десятка фашистов взято в плен.

Силами частей 215-й и 205-й пехотных дивизий и 204-го дорожного батальона противник пытался задержать продвижение наших атакующих подразделений. Но гвардейцы, действуя с решительностью и натиском, выбивали врага с рубежей, за которые он цеплялся, вынуждали его к отходу в северо-западном направлении. Оставляемые заслоны прикрытия противник бросал на произвол судьбы. Солдаты этих заслонов держались недолго и, чуя верную гибель, переодевались в гражданское платье, отобранное у населения, разбегались по лесам.

Левее нас наступал 90-й полк под командованием подполковника С.Надеждина. Отразив несколько вражеских атак, его подразделения заняли предместье Кустиле. Но здесь вынуждены были задержаться, так как на них противник обрушил мощный удар авиации. Лишь через некоторое время была восстановлена боеспособность полка.

Все ближе к предместьям Риги подходили боевые порядки 93-го полка, которым командовал подполковник И.Чумаков. 62-й артполк подполковника П.Скрябина поддерживал нашу пехоту в ходе всего наступления.

87-й гвардейский стрелковый полк продолжал активно действовать и вновь выдвинулся вперед. В предбоевых порядках, а подчас и в колонне подразделения все дальше проникали в глубину обороны противника. В самый решительный момент борьбы за Ригу нашей верной союзницей для осуществления маневра опять явилась ночь.

Двигаясь ночью по большакам и бездорожью, обходя стороной город, где каждый дом был превращен гитлеровцами в дот, а каждая дверная ручка обладала свойством гранатной чеки, подразделения полка вели бои в самых различных условиях: то приходилось отражать фланговый удар, то самим нападать, упреждая вражескую атаку. Во время этого ночного штурма полк потерял около полусотни человек личного состава. Столь трудную задачу почти невозможно было решить бескровно — все мы это понимали, и все же сердца наши сжимались болью, когда падали, сраженные в бою, дорогие товарищи, отважные воины-гвардейцы.

Прорвавшись в тыл противника, наш полк в походном порядке устремился к юго-западной окраине Риги. Далеко вперед были выдвинуты разведдозоры. Организация и ведение разведки в условиях ночного рейда по тылам противника, в постоянном предвидении боя имели очень важное значение. Майор Бушмакин и другие офицеры штаба, прекрасно понимая это, позаботились о том, чтобы мы получали разведданные заблаговременно. Разведдозоры, значительно опередившие полковую колонну, имели с нами связь, да и ребята в их состав были подобраны такие, что не пропустят ни шороха, ни огонька.

Когда разводка доложила, что навстречу движется колонна противника численностью до батальона, у нас было достаточно времени для принятия решения.

Майор Бушмакин, подумав, предложил:

— Полк развертывается на рубеже вдоль дороги и огнем изо всех видов оружия наносит внезапный удар по немецкой колонне… Хорошо бы вот тут. — Начштаба показал на карте место, где дорога проходила по узкому дефиле. — В последующем полк завершает разгром колонны противника.

— Решение само по себе напрашивается, — поддержал я предложение начальника штаба. — Только надо развернуть полк не с одной, а с двух сторон дороги, дать вражеской колонне втянуться в мешок, а потом и ударить по ней с флангов и в лоб, сразу с трех направлений.

— Понял вас, товарищ командир! — воскликнул Бушмакин.

— Пулеметчиков подтяни поближе, Григорий!.. — крикнул я вдогонку ему, зная, что наш Дятлов любит вести огонь с наименьшей дистанции.

— Есть! — донеслось из темноты.

Без излишнего шума, без суеты развернулись батальоны, образовав своими боевыми порядками глубокий огневой мешок. Вскоре всякое движение замерло, установилась глухая тишина, будто полк канул в ночь.

Вражеская колонна — до роты пехоты впереди, повозки с имуществом и боеприпасами, замыкающее пешее подразделение — постепенно втягивалась в мешок. Растянулась она на целый километр. Судя по беззаботной, довольно громкой болтовне немцев, они ничего не подозревали.

Хлестко ударил одинокий выстрел — условный сигнал. Вслед за тем мы охватили колонну противника массой огня. Расчетливо и вместе с тем дерзко действовали пулеметчики Александра Дятлова. Рота рассредоточила свои «максимы» вдоль дороги на большом протяжении и уничтожала все живое кинжальным огнем.

Попытка гитлеровцев организовать атаку, чтобы прорваться, ни к чему не привела. Пожалуй, очень немногим из них удалось унести ноги, прикрываясь темнотой. Автоматные и пулеметные очереди, осколки гранат настигали их всюду.

Колонна противника была полностью разгромлена.

Наш полк принял походный порядок и ускоренным темпом двинулся дальше.

И может быть, воодушевленные боевыми успехами ночных действий, мы несколько снизили бдительность. Иногда, к сожалению, так бывает. Полк в колонне двигался дальше в направлении Риги. Боевое охранение мы не выделили и напоролись на засаду. Гитлеровцы открыли по нас сильный огонь. Из беды выручило предусмотрительное правило командиров стрелковых полков — держать в голове колонны наготове роту автоматчиков. Колонна остановилась, подразделения, как могли, наскоро укрылись от огня, а рота автоматчиков атаковала засаду противника. Атака была отчаянно смелой и злой: не считаясь с потерями, автоматчики уничтожили вражескую засаду в огневом, а затем в рукопашном бою. Ради спасения жизни товарищей они пошли на все, мужественно, самоотверженно защищали своих друзей-однополчан.

Отважный разведчик коммунист старшина Андрей Галушин славился как мастер по захвату «языков». Орден Отечественной войны II степени и две медали «За отвагу» украшали его грудь.

На подступах к Риге старшина получил задачу захватить контрольного пленного. Под сильным вражеским огнем Галушин подполз к траншее противника и гранатой подавил пулеметное гнездо. Вслед за тем он, быстро сориентировавшись, набросился на сидящих в стрелковой ячейке двух гитлеровцев и, связав им руки, отконвоировал в наше расположение.

Этот подвиг разведчика был отмечен орденом Красного Знамени.

При подходе к Риге полк развернулся в предбоевой порядок. Подразделения были готовы в любую минуту изготовиться к бою.

Нашей разведке удалось нащупать в системе вражеской обороны слабое место. Быстро созрел замысел: прикрыться одним батальоном справа, а главными силами полка энергичным маневром вдоль дороги, идущей на Рижское взморье, атаковать противника с юго-запада. «Смелость города берет» — есть такая поговорка. Боевая дерзость, как нам было хорошо известно из собственного опыта, в условиях ночи многократно усиливает эффективность атаки.

Краткое совещание с майором Бушмакиным, постановка задачи комбатам. Атака на сей раз без огневой подготовки — ведь полк прорвался в тыл противника без артиллерии, с нами лишь минометы.

Батальоны ринулись вперед, пробиваясь, проламываясь сквозь вражеские заслоны. Маневренный бой быстро перемещался с окраинных кварталов к центру города — он гудел, полыхал огнем, как гонимый ветром пожар, который уж никакими силами не остановить.

В южном предместье города был разгромлен вражеский гарнизон. Одновременно гвардейцы из подразделений старшего лейтенанта А.Архипова, лейтенантов М.Лазарева и Н.Пусикова спасли многие здания города от разрушений, уничтожая команды фашистских подрывников и поджигателей.

Вскоре в одном из захваченных зданий разместился мой КП. На соседних домах гвардейцы водрузили красные флаги. Заработала наша радиостанция, и я передал открытым текстом, прокричав в эфир, наверное, более восторженно, чем приличествовало командиру полка, примерно следующее:

— Гвардейский Краснознаменный стрелковый полк ворвался в Ригу!

Это не было нарушением правил радиосвязи или каким-нибудь бесшабашным ухарством. Перед наступлением мне поставил именно такую задачу сам комдив: ворваться полком в город и доложить об этом по радио открытым текстом. Победную весть надо было громко провозгласить.

Комдив поздравил нас. Доклад о местонахождении авангардного полка пошел по инстанциям. Активизировались действия других наступавших частей, усилились удары по врагу.

К полудню 13 октября 1944 года войска 10-й гвардейской армии сломили сопротивление противника и полностью овладели левобережной частью города Рига, завершив тем самым освобождение столицы Латвии от немецко-фашистских захватчиков.

Войскам, участвовавшим в освобождении Риги, приказом Верховного Главнокомандующего была объявлена благодарность. Двадцатью четырьмя залпами из 324 орудий салютовала Москва в честь победителей.

Вскоре рижане во время массового митинга горячо приветствовали членов ЦК КП(б) Латвии и правительства Латвийской ССР, сердечно выражали свою благодарность Коммунистической партии, Советскому правительству и Красной Армии за избавление от фашистской тирании. Это была яркая демонстрация нерушимой дружбы латышского народа с русским, украинским, белорусским и другими народами Советского Союза.

Когда наступавшие войска овладели побережьем Рижского залива, завершив тем самым важнейшую часть операции, появилась возможность перегруппировать силы. Нашу 29-ю дивизию вывели во второй эшелон армии. Тогда же, 16 октября, состоялся парад войск, освобождавших столицу Латвии. Рижане очень тепло, очень радушно приветствовали советские войска: на улицы, казалось, вышло все население от мала до велика, люди были одеты по-праздничному, они пели свои замечательные песни, исполняли народные танцы.

Шагая во главе полка, слыша за плечами поступь наших гвардейцев, я думал о том, что самое большое счастье советских воинов — это вот так победить врага и вернуть, подарить людям свободу.

ГЛАВА 6 КОМАНДИРСКИЙ ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ

Каждый фронтовик бережно хранит фотографии однополчан. Со старых, поблекших снимков смотрят на тебя знакомые глаза, ты вглядываешься в дорогие лица и думаешь о тех замечательных людях, об их морально-боевых качествах, прекрасных достоинствах человеческих, которые проявились в грозное время. Многие из офицеров, командовавших в ту пору ротами и батальонами, наверняка стали бы нынче крупными военачальниками, да, к великому сожалению, не дожили до конца войны, пав смертью храбрых.

Прежде чем продолжить воспоминания фронтовых лет, позволю себе небольшое отступление, рассуждая с позиций сегодняшнего дня о характере командирском.

Перенесем на время наш разговор из окопов войны в кабинет командующего войсками округа мирных семидесятых годов.

На повестке дня сегодня вопрос не из приятных: анализ обстановки и причин, «подаривших» на инспекторской проверке низкую оценку.

Полковник с танковыми эмблемами в петлицах и его заместитель поочередно докладывают о «субъективных и объективных причинах» неудач. Говорят они довольно-таки многословно. И выходит, по их словам, что ввиду множества мероприятий организационного порядка и событий календарного плана боевой подготовкой заниматься им было просто некогда.

— Сколько раз в течение зимнего периода учебы вы были на полигоне? Когда и как лично руководили полевыми занятиями? — спрашивает мой первый заместитель генерал-лейтенант Михаил Митрофанович Зайцев (ныне он — командующий войсками округа).

Полковник-танкист надолго замолчал, беззвучно шевеля губами. Похоже, не так-то просто было ему решить сию арифметическую задачу. Наконец ответил:

— Два раза был: однажды руководил тактическим учением с боевой стрельбой… А потом как-то ночью вызвали…

Заместитель командующего по боевой подготовке генерал М.Ф.Рыбьяков не удержался от реплики:

— Да вам бы, товарищ полковник, три пары сапог износить за зиму на полигоне! Да я бы на вашем месте не уснул ночью, если бы знал, что танкисты в какой-то день плохо стреляли!

В ответ виноватое молчание.

А что было сказать в оправдание? Нет оправдания тому, кто забыл о важнейшем деле командирском — обучении подчиненных боевому мастерству, об этом командирском хлебе насущном!

Плохой пример бывает заразительным. Под стать полковнику работали и младшие офицеры. Один из комбатов на танко-стрелковых тренировках появлялся лишь изредка, контрольных занятий в ротах провел значительно меньше, чем положено. Та же арифметика дает неожиданный итог: комбат занимался своим прямым делом лишь один день в неделю! Хотя он не новичок по опыту и не лентяй по натуре, засосала и его повседневная текучка, царившая в части.

После длительного и скрупулезного изучения положения дел авторитетной комиссией штаба округа встал вопрос об отстранении полковника от занимаемой должности. Когда слух об этом дошел до Н-ского гарнизона и до города, расположенных неподалеку, представители местных властей немало удивились и огорчились искренне.

— Как же так, Иван Моисеевич? — звонит мне один из руководящих местных работников. — Мы считали полковника трудолюбивым, принципиальным, активным товарищем. Он всегда принимал участие во всех городских мероприятиях, бывал у нас на заседаниях, старательно выполнял поручения. Судя по всему, он очень хороший человек…

Непросто было ответить уважаемому руководящему работнику. Полковник, о котором речь, действительно хороший человек, но вот свои командирские обязанности выполнял неудовлетворительно. Вроде и занят был служебными делами с утра до вечера, а боевая выучка танкистов оказалась запущенной. Потому что не мог найти главное звено — именно то, от которого все зависит на данном этапе. Характер не тот, военной косточки не чувствуется.

Далеко не каждый даже хороший, добросовестный человек может быть командиром. Первейшая обязанность командира в том и состоит, чтобы обеспечить боеготовность части или подразделения в мирное время и чтобы решить только в единственном — победном — варианте задачу на войне. Ко всему прочему, чем наделяет природа человека, командиру нужен командирский характер. Мне хотелось бы обратиться к живым примерам, рассказать хотя бы вкратце, лишь отдельными штрихами о командирах, которые шаг за шагом завоевывали победу на войне и которые нынче боеготовность поддерживают на должном уровне.

Генерал-лейтенант танковых войск Михаил Митрофанович Зайцев, занимающий теперь место председателя за столом в дни заседаний Военного совета округа, не так давно, будучи в звании полковника, командовал нашей известной в Вооруженных Силах гвардейской мотострелковой Рогачевской Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова дивизией имени Верховного Совета БССР. Может быть, сама природа поставила его в армейский строй, подарив высокий рост, саженные плечи, наделив богатырской силой и железной волей, но дело все-таки не в этом. В определенных условиях стал развиваться и крепнуть в нем истинно командирский характер. Целеустремленность, умение организовать и повести за собой людей, добиться в борьбе преимущества, жизнеутверждающая линия в ратном труде — вот черты этого характера.

В своих решениях полковник Зайцев был непреклонен, в требовательности к себе и к подчиненным не знал никаких послаблений. Вместе с тем ни в кабинете на совещаниях в узком кругу руководящих офицеров, ни на полигоне в минуты каких-то неполадок и нервозности никто не слышал от него грубого слова. Тот самый ротный, которому он строго, но тактично выразил свое неудовольствие на полигоне по поводу неудачного маневра в учебном бою, приходил к нему в кабинет, обращаясь по личному вопросу. Те, кого он по долгу службы за серьезные упущения в работе наказывал в дисциплинарном порядке, впоследствии единодушно голосовали за него, избирая в руководящий партийный орган.

Можно было привести немало фактов в подтверждение данной характеристики, однако убедительно скажут об этом лишь два из них.

«…Если случайно встретите товарища гвардии полковника Зайцева М.М., то передайте ему большой привет от сержанта Никанорова, разжалованного им в рядовые и потом восстановленного в звании, а в настоящее время — председателя колхоза…» — просит в своем письме один из бывших воинов.

Второе письмо: «…если таких, как т. Зайцев, будут смелее выдвигать на высшие должности в Вооруженных Силах, дело боеготовности только выиграет. Особого внимания заслуживает его опыт обучения и воспитания командиров частей и подразделений в морально-психологическом отношении, что при решении боевых задач современной сложности важнее всего».

Почти в каждой части округа есть у меня добрые друзья и единомышленники из числа молодых офицеров, я их знаю и по фамилии, и в лицо. Не потому, что чем-то приглянулись командующему и сделались его любимчиками, — нет, таких у меня не водится. Уважаю их и ценю за хорошие командирские качества. Достаточно нескольких встреч с таким человеком где-нибудь на полигоне, и он запомнится, заявит о себе.

Когда мы разбирались на месте, в чем же истинные причины неудач танкистов Н-ской части, и сообща думали, как поскорее выправить положение, случилась именно такая, запоминающаяся встреча. Один комбат, как уже отмечалось, поддался повседневной текучке, завертелся в круговороте различных мероприятий, как в омуте, и в результате запустил важнейший вид практического обучения подчиненных — танкострелковые тренировки. Другой же комбат, майор Железкин, в той же самой «неблагоприятной» обстановке проявил командирский характер, верно определил главную точку приложения сил и не дал себя сбить в сторону. Когда его тащили на очередное «мероприятие» под угрозой взыскания за неявку, он твердо заявил:

— Пусть меня накажут, но танкострелковую тренировку я сегодня проведу лично.

И направился не в комнату заседаний, а в огневой городок.

Точно так же он поступил и во второй, и в третий раз. И получил три взыскания от недальновидных начальников. Зато на контрольной проверке, когда посыпались злосчастные двойки, его батальон показал высокую огневую и тактическую выучку.

При таких-то обстоятельствах познакомились мы с майором Железкиным. Я уверен, что такой командир, попади он в реальные боевые условия, сумеет всегда разглядеть главное в обстановке и одержать победу.

Мог бы я назвать и заслуженно похвалить многих ротных командиров из гвардейской Рогачевской дивизии. Хорошо их знаю, потому что видел в деле. Не стану перечислять пофамильно этих капитанов и лейтенантов лишь потому, что, пока настоящие записки увидят свет, офицеры наверняка вырастут по службе — молодежь нынче выдвигается быстро. И это очень хорошо, очень важно.

В командирском характере наряду с волей, отвагой, честью отличительной чертой является жажда победы в борьбе.

Каким неуемным в боевом порыве был, например, комбат майор Николай Боронин, которому уже посвящено несколько страниц в начале этого повествования! В наступательных боях в Прибалтике он вновь отличился и был награжден орденом Красного Знамени.

На митинге в освобожденной нами Риге Боронин говорил с трибуны:

— Приказ Верховного Главнокомандования воодушевляет нас на новые подвиги. Гитлеровцы зажаты в прибалтийском мешке. Добьем врага! Дойдем до Берлина!

После 400-километрового беспрерывного наступления отважный офицер рвался в бой, мыслил и мечтал о будущих атаках…

В постоянном, неутомимом стремлении бить врага, побеждать умом и силой, преследовать его по пятам, вцепившись мертвой хваткой, — одно из лучших проявлений командирского характера. И наоборот: плох тот командир, который довольствуется в борьбе малым достижением, который не прочь и передохнуть на занятом рубеже.

Ротный командир старший лейтенант Михаил Лазарев всегда был верен своему девизу: «Каждый бой вести на истребление противника». В борьбе с фашистской нечистью, с варварами двадцатого века, погубившими миллионы людей, такой девиз был самым правильным. Решительной, властной командой поднимал Михаил Лазарев своих гвардейцев в атаку, умело управляя боевым порядком подразделения, быстро преодолевал зоны обстрела, как правило, без потерь, а уж ворвавшись в траншею противника, устраивал там страшенный разгром.

Следовал мужественному девизу — «Беспощадно истреблять врага» — и командир пулеметного взвода младший лейтенант Александр Дятлов, удостоенный впоследствии звания Героя Советского Союза. Не раз я наблюдал, как пулеметчики «выкашивали» цепи гитлеровцев меткими очередями. Однажды в атаке они уничтожили шесть вражеских пулеметных гнезд, а затем огнем истребили более 200 гитлеровцев.

В одной из коротких оперативных заметок наша армейская газета «Суворовец» рассказала о командире батальона капитане Феофане Норике.

Приказ гласил: зайти врагу в тыл и не дать немцам взорвать дамбу, по которой проходит единственная шоссейная магистраль. По вязким болотам проник Норик со своими бойцами на 20 км во вражеский тыл, достиг указанного места и устроил засаду. Едва успели окопаться, как появилась первая колонна немцев. По сигналу комбата ударили автоматы и пулеметы. Через несколько минут вся колонна была уничтожена.

Противник решил любой ценой сбросить смельчаков с дамбы. Несколько вражеских рот бросилось в яростную атаку, но их встретили хорошо организованным огнем и оттеснили. Сейчас же последовала новая атака. Насколько напряженным был бой, можно судить по тому, что почти все офицеры батальона были ранены. Но они продолжали командовать и на пятом часу боя вновь отбросили врага. Фашисты были явно деморализованы. Почувствовав это, капитан Ф.Норик поднял стрелков в атаку, загоняя гитлеровцев в болото. В разных местах завязались рукопашные схватки. Капитан Норик, мастер рукопашного боя, своей отвагой и удалью воодушевлял солдат.

Разгромив противника, батальон капитана Ф.Норика прочно закрепился на захваченном рубеже. Удерживая в своих руках дамбу, батальон ударами с тыла и с флангов сбивал немцев с промежуточных рубежей, дробил и уничтожал их силы по частям.

Мне нечего добавить к этой яркой характеристике, данной боевому офицеру в газетной заметке. Такие высокие морально-боевые качества необходимо воспитывать и укреплять в себе всем командирам. Ибо командирский характер складывается не только из того, что в натуре человеческой заложено, но и воспитывается, совершенствуется в буднях ратного труда, в огне борьбы.

Скажем, умение потребовать вырабатывается в процессе службы, в повседневном общении с подчиненными и становится непреложной чертой командирского характера. Не дело, когда командир, приказывая, нервничает, срывается на крик и брань, пусть даже в тяжелой, может быть, в смертельно опасной обстановке боя. Хорошо и правильно, а главное — наиболее эффективно, если командир диктует свою волю выдержанным тоном, но так, что подчиненному и в мыслях не придет заколебаться.

На фронте нередко приходилось быть свидетелем того, как командиры отдавали приказания, выполнение которых было сопряжено с большими опасностями, порой с крайним риском, когда остаться в живых казалось просто маловероятным. Гвардии старший лейтенант В.Почекулин, роте которого предстояло в сложной обстановке форсировать реку первой, выслал вперед своих лучших бойцов. Направляя их в пекло боя, навстречу шквалу вражеского огня, офицер сказал:

— Ваша задача — зацепиться за берег и уничтожить пулеметное гнездо, которое нам ходу не дает. Это очень надо, товарищи.

И больше ничего не добавил, хотя взглядом попрощался с солдатами. А те после негромкого, хрипло произнесенного «есть» поползли к урезу воды.

Трудные минуты пережил ротный, пока его гвардейцы преодолевали вплавь полоску реки, так и кипевшую от пуль и снарядов. Наверное, ему самому было не легче. Но надо — значит, надо. В тот раз боевое счастье сопутствовало отважным гвардейцам (как и решительному их командиру): они переплыли реку, броском приблизились к пулеметному гнезду, уничтожив его в короткой рукопашной схватке.

Успешно выполнила задачу и вся рота, первой форсировавшая реку. Она проложила путь другим наступавшим подразделениям.

Командир не может терпеть неисполнения ни в большом, ни в малом, не может прощать людям, забывающим о чувстве долга. Все эти понятия укладываются в кратких строчках устава, обязывающих военного человека к беспрекословному исполнению приказания в срок. Требовательный командир — лучший командир.

Любое распоряжение командира должно выполняться безоговорочно — так велит устав, так оно и есть в жизни. Хорошо, когда уставная исполнительность сливается воедино с желанием, когда к чувству долга прибавляется стремление души. Эта искра вдохновения удваивает силы воина.

С таким вдохновением выполняли гвардейцы приказы своих любимых командиров — Н.Боронина, Г.Бушмакина, А.Дятлова, М.Лазарева. А любили подчиненные этих офицеров за беззаветную храбрость, за кристальную честность, за высокое благородство. И достаточно было одного слова, даже одного выразительного жеста, взгляда такого командира, чтобы солдаты бросились вперед, на опаснейшее дело, из которого не все выйдут живыми. Это не ради красивого словечка сказано, это правда фронтовой жизни. Мне и нынче зримо представляется, как по взмаху руки офицера солдаты мигом выскакивают из окопов, устремляются навстречу огню.

Командир в силу своего служебного положения, как на открытой вышке, — всем виден. Каждое его слово и любой поступок получают в массе воинов определенный резонанс. С какой же готовностью бросаются воины исполнять приказ командира, в котором они привыкли видеть человека чести и мужества, когда они, попросту говоря, любят командира (а любят командиров не за красивые глаза, а за их воинское умение и боевую дерзость).

Все, о чем я здесь рассуждал, просто и взволнованно выражено в солдатских письмах. Они без философии. Да и в этих моих заметках, собственно, нет претензии на научно-методический трактат, в них высказаны лишь отдельные мысли.

Вместе с фотокарточками однополчан хранится у меня немало писем от людей разных возрастов и профессий, адресованных командирам подразделений нашего гвардейского полка. Бывшие солдаты пишут откровенно, благодарят командиров за то, чему научили, в чем помогли, на что глаза открыли. Между строк искренних посланий почти в каждом из них утверждается, что вот наш командир — человек необыкновенный, что, дескать, хороших командиров много, а такой, как наш, — только один.

Большую радость доставляло мне, командиру полка, вручить кому-то из подчиненных заслуженную боевую награду. И волновался я при этом, наверное, больше самого именинника, торжественно произнося слова:

— От имени Президиума Верховного Совета СССР и командования…

Сердечно поздравляя однополчанина, по-братски обнимая его, я вспоминал, что знал об этом человеке, и с гордостью рассказывал о нем другим. В день награждения непременно, бывало, загляну в землянки такой-то роты, чтобы побеседовать с гвардейцами. Исполнить ритуал вручения ордена и сказать надлежащую речь перед строем полка в боевых условиях далеко не всегда удавалось. Разговор у нас обычно получался интересным и хорошим, по-моему, очень нужным. Как и мне самому, участникам беседы человек, удостоившийся ордена, открывался как-то по-новому: знали ведь его, в атаки вместе ходили, ели из одного котелка, спали в одном окопе, был он с нами рядом, ну совсем обыкновенный, а вот, оказывается, настоящий герой!

Так было, когда я вручал орден Красной Звезды командиру роты гвардии лейтенанту Михаилу Лазареву, молодому офицеру, с которым довелось пройти значительную часть боевого пути. В то время, осенью 1944 года, нам с Мишей было по двадцати одному году. Новый орден засверкал на груди Лазарева, он прибавился к боевым наградам, полученным молодым ротным раньше.

В тот день и час в штабном блиндаже собрались офицеры, в основном те, которые были заняты там служебными делами. Вызвали с передовой награжденного.

— Товарищ гвардии майор, гвардии лейтенант Лазарев по вашему приказанию прибыл! — доложил он, войдя в наш блиндаж.

Присутствующие офицеры вытянулись, залегла тишина. Лазарев догадался, что вызвали не для «накачки» (что тоже бывало), и его мальчишеское лицо начало проясняться улыбкой. Стоял он перед нами в застиранной, полинялой гимнастерке, в такой же пилотке, подбитой ветром, с непременным спутником пехотного офицера на передовой — автоматом. В полумраке блиндажа кому-нибудь, не знакомому с ним, показался бы солдатом-первогодком. Но мы-то знали, каков он, этот паренек с лейтенантскими погонами на плечах!

Вручив правительственную награду, сказав при этом, что в таких случаях положено, я прикрепил орден к гимнастерке офицера.

Потом добавил, уже менее официально:

— Носи с достоинством. Бей врага еще крепче.

Он ответил:

— Служу Советскому Союзу!

Потянулись к нему руки, каждому хотелось поздравить боевого товарища с наградой. Послышались произносимые вполголоса грубовато-ласковые фразы: «Оставь место на груди — орденок-то не последний», «С кого-то сегодня причитается — русских обычаев никто не отменял», «Обмыть положено!..».

Лазарев благодарил за поздравления, за добрые слова. На шутки и он ответил шутливо. Раскрыв планшетку с картой, постучал ногтем по целлулоиду:

— Русский обычай исполню в этом вот городке, как только возьмем его. Там, по сведениям разведки, два пивзавода.

Минуты проявления чувств боевого братства длились, однако, недолго. Ими, между прочим, сумела воспользоваться фронтовой фотокорреспондент Галина Санько, появившаяся невесть откуда и заснявшая момент вручения награды. Телефонный звонок напомнил, что пора заканчивать своеобразный перерыв в боевой работе и приступать к дальнейшим неотложным делам. Мы с офицерами штаба опять склонились над картами и документами, лейтенант Лазарев, закинув автомат за плечо, пошел по траншее в расположение своей роты.

А мои мысли, занятые предстоящей боевой задачей, нет-нет да и возвращались к офицеру, побывавшему только что в блиндаже.

Об отваге гвардии лейтенанта в боевой обстановке можно было говорить лишь эпитетами превосходной степени — он проявил не однажды изумительную, самоотверженную, отчаянную храбрость.

Вспомнить хотя бы последний бой… Рота Лазарева поднимается в атаку, а над полем завывают пули противника. Другие наши подразделения залегли, обнимая землю-матушку… И первым вскочил на ноги, лихо взмахнув автоматом, конечно же сам лейтенант. Росточка он небольшого, а тут фигура его видится богатырской. Гвардейцы вскакивают вслед за ним, бегут, опережают его, и каждый старается прикрыть собой командира. В атаке равняются по передним — поднимаются, движутся решительным броском вперед и другие роты. А потом, когда уже овладели вражеской траншеей, кто-то говорил, прерывисто дыша: «Вишь как взбудоражила весь полк лазаревская атака!» И событие вполне достойно того, чтобы если не официально, то в солдатской молве присвоить ему наименование по фамилии храброго офицера — лазаревская атака.

По-юношески выглядит Лазарев, и немного ему лет от роду, но ротой управляет с большим тактическим мастерством, свойственным командирской боевой зрелости. Когда полк, вырвавшись далеко вперед, временно оказался в трудном положении, не кто иной, как Лазарев проявил ценную боевую инициативу. Маневрируя взводами, возбуждая шум огнем то там, то здесь, привлек к себе внимание и усилия противника — тем самым прикрыл действия других наших подразделений, дал им возможность развернуться и ударить. В представлении к ордену в числе других его достоинств было отмечено: «…думающий командир».

Как и многие офицеры ускоренной выучки военного времени, Лазарев показал на фронте незаурядные командирские способности, хотя в свое время в мечтах связывал судьбу только с родным Усть-Катавским вагоностроительным заводом, где работал токарем, где трудились его отец и дед. Да, собственно, и на войне Михаил не расставался с этой мечтой: потомственный рабочий паренек, он добросовестно выполнял воинский долг, но думал о том, как вернется на завод. Как-то признался друзьям, что во время ночных обстрелов и бомбежек ему снится грохочущий всеми своими станками заводской цех. Говаривал: «После войны, если останусь жив и цел, поеду в Усть-Катав, встану к своему токарному, и ничего мне, братцы, больше не надо…»

Не могу не вспомнить еще об одном товарище, награжденном за боевое отличие, — о ротном парторге Ф.Сухареве. Вручать ему орден пришлось в госпитале, где он лечился после шести «дырок», полученных в одном бою — в яростной рукопашной схватке с гитлеровцами. Я уже упоминал о том подвиге гвардии старшины Фрола Сухарева. Когда в разгар рукопашного боя на командира роты накинулось сразу семеро фашистов, Сухарев своей грудью прикрыл офицера. Вслед за тем гвардии старшина троим гитлеровцам раскроил черепа прикладом автомата, двоих скосил меткой короткой очередью. В таком бою не только наносишь, но и получаешь удары. Но лишь после шестого ранения отважный гвардеец покинул поле боя: он упал, истекая кровью, санитары оттащили его в безопасное место.

Несколько времени спустя, проведав гвардии старшину в прифронтовом госпитале и вручив ему орден, я написал для нашей армейской газеты «Суворовец» статью, в которой были такие строки: «Здоровье нашего однополчанина-героя идет на поправку, и скоро он снова придет в часть. Трепещи, враг! Фрол Сухарев возвращается в родной полк, возвращается с еще более лютой ненавистью, горя желанием мстить за свою кровь, за кровь своих братьев!

У нас, гвардейцев, есть свои традиции. Это — безудержная отвага, порыв вперед, высокая дисциплинированность, уверенность. Дан приказ «Вперед!» — гвардейцы прорвут оборону врага, огнем зальют немцев. Выйдут патроны и снаряды — в рукопашной схватке сломят врага, зубами перегрызут глотки фрицам и вырвут победу!»

Искушенный да грамотный нынешний читатель, возможно, улыбнулся бы, попадись ему сейчас в руки номер «Суворовца» за 10 октября 1944 года со статьей командира полка гвардии майора Третьяка «Высоко держать гвардейскую славу!». И стиль показался бы нескладным, и тон несколько крикливым (почти после каждого предложения восклицательный знак), и язык, засоренный словами просторечья… Против подобной критики трудно было бы возражать. Я и сам теперь так бы, наверное, не написал. Но тогда, когда наши сердца были переполнены клокочущей ненавистью к врагу, когда каждый из нас — и солдат, и командир — в бою действительно пускал в ход не только оружие, но и кулаки, просторечные, запальчивые фразы довольно точно выражали мысли и чувства и восклицательные знаки стояли, пожалуй, на местах.

Так же примерно беседовал с фронтовиками парторг роты гвардии старшина Сухарев, воодушевляя их на боевые дела, а когда наступила решительная минута, подкрепил слова личным примером, геройским поступком.

Меня, как командира полка, всегда интересовало состояние партийно-политической работы в подразделениях. Когда, бывало, спросишь об этом командира роты гвардии капитана Боронина, он с видимым удовольствием, с подробностями рассказывал о проводимых мероприятиях — коллективных читках газет, беседах, собраниях накоротке, а в заключение веско добавлял:

— У нас же не кто-нибудь парторгом, а Сухарев Фрол Фролович!

И этим вроде бы все было сказано — так считал ротный.

Кое-что мне случалось видеть и слышать самому. Думаю, что формы и методы работы ротного парторга были правильными.

«Коммунисты, вперед!» — этот боевой клич парторга страстно звучал и воплощался в боевых делах, когда роте гвардии капитана Воронина предстояло идти в атаку.

В период непрерывного 400-километрового наступления наряду с другими подразделениями много сил потеряла и рота Воронина — осталось в ее строю десятка полтора стрелков. А членов и кандидатов партии — всего несколько. После изнурительного марш-броска ночью через болотные топи роте в числе передовых подразделений предстояло форсировать реку. Физически и морально люди настолько выдохлись, что некоторые с трудом могли держаться на ногах.

— Коммунисты, вперед! — воскликнул Сухарев.

Охрипший, надорванный голос могли не расслышать, и он взмахнул рукой с зажатым в ней автоматом, дублируя свой призыв столь выразительным жестом.

Горстка воинов-коммунистов во главе с Сухаревым решительным броском выдвинулась к урезу воды и под огнем противника начала переправляться через реку на плотике. Увлеченные их примером, пошли вперед все солдаты. И вскоре рота уже вела бой на противоположном берегу, зацепившись за бугорки и кустики крохотного плацдарма. Сухарев отличался обаятельной простотой и неиссякаемым юмором. Будучи в составе пехотного десанта на танках, он мог, понадежнее усаживаясь около башни, шутливо бросить: «Ехать, оно все-таки лучше, чем пешком… Занимай плацкартные места, ребята!» И солдаты, посмеиваясь, облепляли холодную, подрагивающую от работающих двигателей броню, и уже не таким страшным делом представлялся им грядущий бой, когда они ворвутся верхом на танках в населенный пункт, занятый врагом.

Умел парторг поступить и так. Во время атаки, на бегу заприметив прячущегося в воронке необстрелянного солдата, вытащил его за ворот, дал по праву старшего брата крепкого подзатыльника: «Ты что же хоронишься, сук-к-кин кот? А фрицев бить кто за тебя будет? За мной!» Словно бы «за ручку» провел, протащил его через все поле атаки, пронизанное огнем. Научил кое-чему. А про минутную отсидку в воронке не сказал, на людях не вспомнил. За подзатыльник же солдат не обиделся, только почесал то место, ухмыльнувшись, когда бой стих.

Таков Сухарев, парторг роты. С большим уважением отзывался о Фроле Фролыче командир подразделения, во всем слушались его, принимая на веру каждое слово, солдаты. Какой же радостью было вручить такому отличному воину, коммунисту, заслуженную боевую награду!

Гвардейцы наши постоянно находились на передовой, воевали много, хорошо воевали, и награды не заставляли себя долго ждать. Порой телеграф отстукивал в адрес нашей полевой почты длинную-длинную ленточку с перечислением фамилий офицеров, сержантов, солдат. В той же статье «Высоко держать гвардейскую славу!», напечатанной в дивизионной газете, я писал не только о боевом настрое, о решимости и доблести однополчан, но и делился с читателями своей радостью по поводу награждения большой группы гвардейцев полка: «Недавно в нашей части состоялся праздник. От имени Президиума Верховного Совета СССР сорока семи отважным воинам — героям наступления были вручены ордена и медали».

Не слишком пышно был обставлен тот праздник, отмечавшийся в нескольких километрах от передовой, но значение имел огромное. Стоял на лесной поляне четкий строй — побатальонно и поротно. Вызываемые к месту вручения наград отчеканивали шаг по травянистой, схваченной первыми заморозками земле, проходили под сенью гвардейского Знамени… Волнующие, незабываемые минуты торжества победителей.

Когда подошел командир батальона гвардии майор Боронин, награжденный орденом Красного Знамени, я, передавая коробочку, пожимая его руку дольше и крепче, чем обычно принято, не мог сдержать своих чувств. И повторял сбивчиво при этом: «Поздравляю тебя, Коля… вас, Николай Андреевич!..»

Славный орден с красно-белой муаровой лентой, засверкавший на груди офицера, напомнил мне о проведенном и выигранном им бое — будто кинопередвижка подкатила сюда, на поляну, и я велел «прокрутить» боевой эпизод еще раз.

В том бою в районе крупного вражеского опорного пункта на Видземской возвышенности стрелковый батальон Боронина разгромил несколько артиллерийских подразделений противника на огневых позициях.

Батальону, двигавшемуся в головном отряде, была поставлена задача оседлать развилку дорог и в дальнейшем наступать на населенный пункт. Сосредоточив свою артиллерию в лесу, что севернее населенного пункта, немцы всеми силами старались удержать большак. С приближением батальона они открыли по нему шквальный огонь. Комбат верно сориентировался в обстановке и принял решение внезапными фланговыми ударами зажать врага в клещи.

Тактический остроумный замысел был блестяще осуществлен. Старший лейтенант Шемякин повел свою роту лесом, в обход справа, лейтенант Сизов стремительно проскочил с подразделением болото у дороги. В лесу обе роты соединились, действительно стиснув противника в клещах. В результате около 200 гитлеровских трупов осталось на поле. Батальон захватил 20 орудий, в том числе четыре 155-мм пушки, 80 лошадей, большой обоз с военным имуществом, взял несколько десятков немцев в плен. К этому следует добавить факт совершенно изумительный, может быть, равнозначный еще одной победе: атакующий батальон не потерял в бою ни одного солдата!

Победу обеспечили стремительность маневра, смелый бросок сквозь зону артиллерийского огня, внезапность фланговых ударов, а также боевая дерзость командира.

ГЛАВА 7 МУЖЕСТВО, УБЕЖДЕННОСТЬ, ПОРЫВ

Нередко приходится мне встречаться с политработниками, выступать на различных сборах, семинарах и собраниях. И когда после моего официального, что ли, выступления с трибуны у нас завязывается интересный и по-партийному прямой разговор — то ли с опытными начальниками политорганов, то ли с молодыми замполитами рот и батальонов, то ли с порывистыми комсомольскими работниками, — я вновь и вновь переживаю чувства, зародившиеся в душе моей во время фронтовой совместной боевой службы и жизни с политработниками. Самые лучшие, самые искренние чувства! Мужественные офицеры, умные советчики, способные организаторы, они были назначены в подразделения заместителями командиров по политчасти, а их по доброй памяти любовно называли комиссарами.

— Атака по моему сигналу. В правофланговую роту пойду я, а в левофланговую — мой комиссар!.. — звучит в памяти голос комбата Боронина.

— Что-то не разберусь я, несправедливо получается… Пойду к нашему комиссару! — столь же ясно слышится обидчивая речь взводного Сизова.

— Такое письмо, такое письмо получил, братцы, из дому! — доносится радостно-ломкое солдатское восклицание. — Пойду-ка я покажу его комиссару.

К политработнику по любому делу — и с боевым распоряжением, и с жалобой, и за советом, и с письмом-треугольничком, которое никак не может поместиться в нагрудном кармане.

Откуда же они брались, где, в каких краях росли, такие необыкновенные люди, политработники? Из наших же офицеров, сержантов, из солдат назначались. Из училищ ускоренного типа прибывали. И разумеется, обыкновенные люди, из того же теста, что и весь фронтовой народ. Но уже само звание — политработник — ко многому обязывало, поднимало человека на высоту партийного представительства в подразделении и партийной ответственности. Наделенный большим доверием, окрыленный идеей правого дела, фронтовой политработник становился душой и совестью воинского коллектива.

Кто-то в разговоре заметил, что прибывший недавно в батальон замполит старший лейтенант Павел Шептунов «влился в строй». Не помню кто, но верно и метко выразился товарищ. Старший лейтенант именно «влился». Может быть, слово звучит несколько необычно, когда речь идет о человеке, но вместе с тем оно верное по смыслу. Чтобы стать неотъемлемой частицей коллектива, надо показать себя в деле, в бою.

Жизнь фронтовика, кем бы он ни был — рядовым солдатом или старшим начальником, часто обрывалась в ту минуту, когда начиналась очередная атака. У коммуниста же, тем более у партийного руководителя, как известно, есть высочайшее преимущество — он имеет право пойти в бой и погибнуть первым.

Замполит стрелкового батальона старший лейтенант Павел Шептунов — любимец всего личного состава полка, его хорошо знали и ценили в политотделе, о нем уважительно отзывался наш комдив А.Т.Стученко — геройски погиб на подступах к Ельне.

А сколько их, политработников, погибло на путях нашего дальнейшего наступления! Скольких мы оставили в братских могилах на околицах освобожденных городов и сел, под алыми звездочками сооруженных наскоро деревянных обелисков…

Храбрости, идейности, стойкости было не занимать им, нашим фронтовым замполитам. Но всегда меня восхищало их умение оказываться именно там, где всего нужнее, где в данный момент решается судьба боя. Это, по-видимому, первейшее организаторское качество политработника — верно определить точку приложения сил.

Как сейчас, помню: перед наступлением, когда мы с ротными командирами изучали полученную задачу, выбирали лучший вариант предстоящих боевых действий, в землянку втиснулся бочком (он был рослым парнем) Шептунов и положил перед комбатом тетрадный лист. Коротко пояснил:

— Список агитаторов.

Командирам, в том числе и мне, показалось, что замполит явился со своим списком некстати. Комбат пробормотал недовольно:

— Займись ты ими сам, Паша! Тут боевые дела планируем, а ты с агитаторами суешься…

Шептунов промолчал, но тетрадный листок с глаз комбата не убрал — так и оставил его лежать поверх карты. Майор отодвинул его в сторону, но замполит опять водворил на середину.

— Это имеет прямое отношение к боевым делам, — глухо молвил он вроде бы про себя.

Комбат сверкнул глазами в его сторону. Возражений майор не терпел вообще, а когда вот так горбился над картой, размышляя о завтрашней атаке, — к нему просто не подходи.

Замполит, однако, не смутился и не отступил. Достал из кармана кисет, и все потянулись к нему с бумажками — с куревом было тогда небогато. Когда, оторвавшись от карты, задымили самокрутками, Шептунов заговорил:

— Надо бы, товарищ майор, обсудить с командирами этот список. Агитатор — лицо ответственное, особенно перед таким наступлением, как нынешнее. Войска сидели в окопах много месяцев, от активных боевых действий люди как-никак отвыкли. А теперь им предстоит смело и решительно пойти вперед. Под огнем, возможно, с большими потерями — ведь прорывать немецкую оборону будем. Агитаторы сейчас должны найти такие слова, чтобы по-настоящему вдохновить людей на подвиг и на смерть во имя победы. Не просто это, и не каждый справится… Вот почему я прошу, товарищ майор, и вас, и ротных командиров, которые знают своих людей, сообща подумать над списком: какую фамилию оставить, а какую вычеркнуть?

Его доводы прозвучали убедительно, и командиры принялись обсуждать кандидатуры. А замполит тем временем продолжал нас «просвещать». Об агитаторах, о важности и действенности их бесед с людьми он сказал хорошо — всем запало в душу.

— Агитатор наш… — говорил Шептунов, все больше распаляясь, — ему верят, его уважают, если есть за что, конечно. Правдивым, призывным словом он еще до приказа, до команды поднимает бойца в атаку.

И в самом деле: как много мог сделать тот же рядовой солдат или сержант, обладающий умением говорить с людьми партийным языком! Он и газету почитает вслух, добавляя, где надо, что-то от себя, он и потолкует с людьми о фронтовых делах, он и сомнения рассеет, если кому закрались в душу.

— Ты прав, Павел, — согласился комбат. — Агитатором лишь бы кого не назначишь. Большое дело ему доверяется.

Политработник стрелкового батальона сосредоточил тогда свое внимание на очень важном участке работы. В сознании и в сердцах людей нужно было возбудить чувство боевого порыва, взвести те моральные пружины, которые движут атакой, делают ее мощной и неудержимой.

Быстро находить, определять точку приложения сил в любой сложившейся обстановке умели все политработники, которых я знал на фронте. Иначе они не могли бы оставаться политработниками — так я понимаю. Их партийное влияние ощущалось постоянно, а где-то в «узком» месте, в какие-то решительные минуты достигало высшего накала.

Бои на Видземской возвышенности в августе 1944 года оставили в памяти немало таких примеров.

Коммунисту гвардии лейтенанту Копейкину была поставлена задача: двигаться взводом впереди наступающих подразделений, стремительно маневрировать, наносить противнику внезапные удары. Подобный способ боевых действий — на острие атаки, — зародившийся и хорошо прижившийся в нашей части, обеспечивал общий успех, но вместе с тем являлся очень сложным и опасным делом. Стоило этой горстке смельчаков ошибиться в маневре, ввязаться в затяжной бой, как враг тут же уничтожит ее, сдавив своими боевыми порядками, как жерновами.

Время выдвижения назначалось перед рассветом. Замполит полка подполковник Г.Шварц в темноте по-пластунски проник на позицию взвода — иначе не дошел бы: снайперская пуля или пулеметная очередь боевого охранения немцев могла прервать его путь на каждом шагу. Политработник прибыл во взвод за час до боевой вылазки, зная, что там уже никто не спит. И провел этот час с солдатами. Большое значение имел сам по себе тот факт, что гвардии подполковник прошел к ним столь опасным путем — храбрость старшего начальника придает смелости всем остальным. К тому же в беседе с солдатами гвардии подполковник нашел для каждого нужное слово, задорное и доброе. Товарищам, которые накануне подали заявления в партию, он сообщил, что они идут в бой коммунистами.

Когда наступила определенная приказом минута, подполковник негромко скомандовал:

— Вперед, гвардейцы! Весь полк смотрит и надеется на нас.

Один за другим солдаты покинули окоп, скрылись из виду в предрассветной дымке.

Где стремительными бросками, где переползая через простреливаемые участки местности, взвод просачивался в боевые порядки противника, и то в одном месте, то в другом, как вспышки молний, засверкали огневые вихри.

Младший сержант Мирошников вывел отделение к перекрестку дорог и, оседлав его, атаковал группу противника, скопившуюся в роще. Ракетой младший сержант дал целеуказание нашим артиллеристам. И сейчас же вздыбились в роще и по склону высоты черные султаны взрывов. Лейтенант Копейкин, воспользовавшись этим, подтянул другие отделения. Гвардейцы под прикрытием артогня проскочили открытую местность, очутившись перед самыми брустверами вражеской траншеи. Вслед за разрывом последнего снаряда взвод Копейкина с криком «ура» внезапно атаковал гитлеровцев и сбросил их с высоты.

Маневр и удары взвода подействовали на противника ошеломляюще, вынудили его кое-где отойти, раскрыть свою систему огня. Это во многом помогло наступавшим вслед ротам гвардии старших лейтенантов Киреева и Самсонова.

В самый разгар боя замполит подполковник Г.Шварц нашел возможность переслать во взвод, действовавший на острие атаки, коротенькую записку:

«Дорогой товарищ Копейкин! Своим мужеством и подвигом ваши гвардейцы и вы лично воодушевляете весь полк, который в эти часы развивает успех наступления. Вперед, коммунисты! Вперед, товарищи гвардейцы!»

Несколько строчек, начертанных карандашом на листке бумаги, простые слова… Записка, однако, побывала в руках у каждого солдата взвода, когда залегли под огнем противника. Потом она вернулась к Копейкину, измятая и забрызганная чьей-то кровью. Лейтенант хранил ее в своей планшетке до конца войны.

Умное, строгое и доброе слово — сильнейшее оружие политработника — на фронте действовало безотказно.

Иногда мне приходилось быть невольным свидетелем бесед замполита, порой сам он, доверительно советуясь, пересказывал мне состоявшийся разговор. А вот некоторые записи, сделанные моим фронтовым другом журналистом М.Шумиловым о батальонном политработнике гвардии капитане Иване Бирюкове.

«— Товарищ гвардии капитан, разрешите обратиться по личному вопросу?

— Слушаю, товарищ Никонов.

— Беда у меня, товарищ гвардии капитан, ох беда какая горькая!

— Только без этого, Никонов! Отвратительно наблюдать, когда мужики или целуются друг с другом во хмелю, или плачут, размазывая кулаками слезы по щетине.

— Есть… Не буду.

— Ну вот. Теперь продолжайте.

— Пришло письмо из дому. Ребята кричат: танцуй! А я вижу по адресу, что чужой рукой оно писано, так и врос ногами в землю. И точно: соседи сообщают. Померла моя жена, осталось двое детишек: Кольке восьмой год, Надюше пять. Мне бы домой хоть на недельку, товарищ гвардии капитан. Только деток присмотрю и мигом назад.

— Н-да…

— Помрут сиротушки в голоде, в холоде, товарищ гвардии…

— Опять слезы? Возьмите себя в руки, Никонов, а то с вами разговаривать невозможно.

— Слушаюсь.

— Сразу скажу вам, товарищ Никонов, что никто с фронта отпустить не сможет — ни я, ни наш командир, ни даже сам комдив генерал Стученко. Тем более сейчас, когда начинается новое наступление. Сейчас, между прочим, вам и не проехать в тыл: войска движутся вперед, все дороги забиты — против такого течения не попрешь!

— Я бы проскочил, отпустите только…

— Насчет побывки вопрос отпадает, товарищ Никонов.

— Тогда разрешите идти?

— Теперь погодите. Давай-ка закурим да потолкуем маленько.

— Об чем толковать тогда…

— Тогда, то есть теперь, послушайте. Вопрос этот не совсем личный, как вы говорите. Беды и горя на нашей земле сейчас много. Весь советский народ переживает. И деревня ваша, — на Тамбовщине, говорите? — она ж не безлюдна. Дайте мне адрес, я напишу от себя соседям, в правление колхоза напишу, чтобы присмотрели детей, помогли. Хотя уверен, что и без этого люди не бросят на произвол семью фронтовика. Но напишу, сегодня же, сейчас напишу! А нам с вами тем временем надо врага бить покрепче, чтобы поскорее разгромить его окончательно. Воюем с вами уже вон где, не так далеко до победы. Каждый из нас должен понимать и чувствовать, что здесь, на фронте, решается судьба Родины. А это превыше всего, товарищ Никонов.

— Выше этого ничего быть не может, товарищ гвардии капитан!»

Вот второй разговор, состоявшийся между двумя офицерами в минуту откровения, что часто случается перед боем.

«— Задачу уяснил, Копайгородский?

— А к чему мне о ней много знать? При всех вариантах у Ваньки-взводного одна задача: без оглядки вперед.

— Не паясничай!

— А ты не донимай — без того тошно!

— Ничего, злее будешь. Для боя такое настроение самое подходящее. А то раньше ты, когда ротой командовал, вел себя, гм… очень смиренно. Роте форсировать реку приказано, а она во главе со своим командиром разлеглась на бережку, как на пляже.

— Кто старое помянет, тому… Знаешь пословицу?

— Я не о старом, я о ближнем будущем: меня интересует, какие гвардии старший лейтенант Копайгородский выводы сделал и как он думает действовать, когда атака начнется.

— Пусть гвардии капитан не беспокоится: взвод будет идти не последним.

— А что касается выводов?

— А это одного меня касается — другим, думаю, не больно.

— Очень даже больно!

— Режущую иль сдавливающую боль ощущаешь?

— Повторяю: не паясничай!

— Лучше прекратить нам такой разговор.

— Нет! Поговорить давно нужно. Скажи откровенно: до сих пор носишь в душе обиду на начальство за то, что отстранили тогда от командования ротой?

— Да что там… Не обиду в душе, гранату на поясе ношу я.

— А посерьезнее?

— А честно говоря, на кого ж мне обижаться за то, что на форсировании духу не хватило? Только на себя.

— Слышу речь не мальчика, но мужа! Должен, правда, сказать, что не один Копайгородский виноват. Подчиненные его, особенно второй взвод, тоже пасовали перед переправой. Командирская нерешительность мгновенно передалась людям — ты это заметил?

— Еще бы: залегли под огнем, никак в воду было не загнать, что бычки упирались. Но хватит, замполит! Давай лучше о будущем, как ты сам сказал.

— Давай переключимся.

— Есть! Так уяснил ли я задачу? Все понял, все уяснил. Не совсем доходит до меня только вот какая штука. Взгляни на карту, пожалуйста. Рота выполняет маневр, стремясь охватить слева фланг противника. Тут болотце, тут лесок преодолеть надо, время может затянуться, что весьма нежелательно. А я бы, например, проскочил взводом вот здесь, лужком. Открытая местность? Простреливается противником? Ну и что ж… Если наши пушкари дадут огоньку, мы взводом, прижимаясь к разрывам, проскочим! Зато быстро. Зато сможем внезапно ударить вот здесь по флангу — он и хрустнет. А за нами в дыру вся рота. Можно немца так турнуть, что не отойдет — покатится!

— Идея! Хорошая боевая идея, основанная на смелой инициативе. Пошли к комбату! Он такие приемы любит, думаю, утвердит новый вариант.

— Что ж… Сходим, если не прогонит.

— Наоборот! Даже сто грамм нальет за ужином. Боевую дерзость в характере офицера ценит. Сам такой».

Третья запись относится к тому времени, когда наш полк, прорывая вражескую оборону, попал в мешок и продолжал активные боевые действия в тяжелейших условиях, не имея боеприпасов.

«— …Что ты, Гайнанов, из рук его не выпускаешь, качаешь, как ребенка?

— Последний снаряд, товарищ гвардии капитан. Вот фрицы опять полезут — разок пальнем, а больше нечем.

— Достать надо боеприпасы, ефрейтор Гайнанов!

— Интересно знать, где? Мы ведь в мешке.

— Слышу сразу два вопроса, на оба и отвечу. Во-первых, если временно подвоза боеприпасов нет, то прямой расчет отбить их у тех фрицев. Во-вторых, если полк глубоко вклинился в оборону противника, то это еще не значит, что он окружен.

— Ясно, товарищ гвардии капитан.

— Вот так. Позови-ка сюда всех артиллеристов, товарищ Гайнанов. Пока затишье, поговорить с ними хочу.

— Есть, товарищ гвардии капитан. А разговор будет насчет того, чтобы у противника боеприпасы отбить?

— Не угадал, на другую тему. Уж вы, артиллеристы, сидите на своей позиции, интеллигенция чертова. В атаку на немецкую батарею я пойду с нашими крестьянами, с пехотой. Немцы подтянули одну батарейку совсем близко, прямой наводкой ударить хотят. А мы, как чуть стемнеет, пойдем с крестьянами и захватим ее.

— Это здорово, если бы вышло, товарищ гвардии капитан…

— Крестьяне наши на все способны. А вы, товарищ Гайнанов, как командир расчета, ответьте и мне: из немецких пушек стрелять сумеете?

— С нашим удовольствием, товарищ гвардии капитан! Когда в Духново захватили ихние орудия, мы потренировались.

— Хорошо. Потренируетесь еще разок. Собирай сюда своих пушкарей. А то у нас скоро атака».

Группа наших пехотинцев во главе с политработником действительно отбила тогда у врага артиллерийскую батарею с боеприпасами. Как только стало смеркаться, обошли ее по болоту и молниеносной атакой, без единого выстрела, уничтожили прислугу. Тем же путем, только в обратном направлении, перетащили на себе орудия, снаряды, сделав такой бесценный подарок нашим артиллеристам.

Как сказал по возвращении из этой смелой вылазки замполит: «Крестьяне все могут!»

Многое из того, о чем здесь шла речь, «подслушано» и «подсмотрено» у батальонного политработника гвардии капитана Ивана Бирюкова.

Умный офицер, партийный боец, в одном из боев он погиб геройской смертью. Огненный вихрь того встречного боя быстро перемещался на местности: после нашей атаки гитлеровцам удалось силами выдвинувшихся резервов потеснить нас контратакой. В столь напряженной обстановке убитых не успели захоронить. Осталось на поле боя и тело Бирюкова. Узнав, что это комиссар, фашисты в бессильной ярости принялись истязать труп. На груди у него они вырезали пятиконечную звезду. Этот человек, даже будучи мертвым, внушал им бешеную ненависть и животный страх. Фашисты о его боевых делах не знали, но понимали и чувствовали, что советский политработник — это тот, кто вдохновляет русских солдат на решительную, непримиримую, победоносную войну.

ГЛАВА 8 В ЛЕСУ ПРИФРОНТОВОМ

Может, с легкой руки капитана Бирюкова и прижилось это слово «крестьяне».

Стою однажды перед солдатами полка, взявшими меня в свое каре, беседую с боевыми товарищами о предстоящих действиях, и вдруг сорвалось с языка:

— Идем на запад, скоро вступим в Европу, крестьяне!..

Осекся я, смутился, а на лицах солдат и офицеров, гляжу, одобрительные улыбки появились.

Они себя и сами так называли, слово это было у нас в широком ходу. Искренность, доверчивость и трогательная простота слышится в нем. Ратный труд пехоты, право же, чем-то напоминает работу крестьян: и землицы перелопатишь несчетное количество, и померяешь ее шагами вдоль да поперек, и живешь на ней среди природы. Разумеется, труд этот столь же тяжел, как крестьянский, но несравненно опаснее, потому что война есть война. Пехота в то время скромно жила, употребляла простую пищу и носила груботканую одежду, не знала никаких привилегий, которыми были избалованы некоторые представители военно-технических профессий, но без нее, без пехоты, не обойтись. И обо всем этом метко и образно сказано одним словом «крестьяне».

Впрочем, это простовато-ласковое обращение к личному составу содержало в себе и еще один смысл, более глубокий.

Во время боевых действий в Прибалтике наша часть, понесшая значительные потери, была отведена с передовой на переформирование. Дни и ночи проходили в бесконечных заботах: в роты вливалось пополнение, на склады поступало различное имущество и боеприпасы. Там же, в прифронтовом лесу, торжественно отметили мы годовщину нашего 87-го гвардейского Краснознаменного стрелкового полка имени М.В.Фрунзе.

На лесной поляне сработали и установили наши саперы длинные столы — чтобы весь полк можно было усадить.

Уселась пехота за столы, на которых борщ, каша да фронтовые сто грамм. Обед прошел, как говорится и как было на самом деле, в теплой, дружеской обстановке.

Среди прибывших гостей находился наш командир корпуса генерал-майор И.В.Грибов. Мы не знали, кто ему доложил, что в полку отмечается годовщина. Но вот он приподнялся, желая сказать слово. Застолье притихло.

— Я, наверное, самый старый воин этого полка… — начал свою речь генерал.

И, представляясь воинам младшего поколения, сказал, что он, Грибов, командовал нашим полком еще в гражданскую войну. И нынче приехал на полковой праздник не по приглашению командования части, а по зову собственного сердца.

Восторженно были встречены его слова. А он поведал нам о том, как зарождалась часть. Во время гражданской войны полк формировался на территории Белоруссии из крестьянской бедноты. Тогда его так и называли — «крестьянский полк».

— …Вы, следовательно, тоже младшие наши «крестьяне», товарищи гвардейцы! — с отеческой усмешкой заметил в заключение генерал.

По лесу понесся шквал аплодисментов, отдаваясь эхом.

С тех пор вдвойне укрепилось, утвердилось в полку меткое образное словечко «крестьяне», чем-то роднившее нас.

Вошедшее нынче в лексику образное название захваченного в разведке пленного — «язык» — тоже ведь рождено в окопах фронтовым фольклором. Выражение «задействовать роту (или батальон)» всем нам понятно — подразделение направляется на задание, вводится в бой. Или, например, как можно лучше сказать об окружении и уничтожении вражеского соединения, если не так: «Дивизия попала в котел»? «Пуп» высоты, выделяющийся, выпирающий на местности, «музыканты» — завывающие своими сиренами немецкие пикирующие бомбардировщики, пресловутый «сабантуй», о котором не только устно, но и в печати сказано, — все эти и подобные им слова, фразы очень точно выражают понятия суровой действительности. Как раз об этом говорится, например, в недавно выпущенной Воениздатом книге Г.Судзиловского «Сленг. Что это такое?». В ней прослеживается образование сленгизмов — эмоционально окрашенных слов и словосочетаний разговорной речи, бытующих в английской военной среде. Представляет интерес включенный в книгу англо-русский словарь военного сленга на 3000 слов.

Заговорил я об этом к тому, что порой от одного слова будто знакомым ветерком вдруг повеет, оно звучанием своим воскрешает картины фронтового быта, которому мне хочется отвести несколько страниц своих записок. Не только атаками да мартами заполнялись наши дни и ночи, весны и зимы — была, кроме того, обыкновенная, весьма суровая жизнь войск в полевых условиях.

Во время затишья в боевых действиях я любил побродить по своему зарытому в землю, притаившемуся в перелесках полковому хозяйству, заглянуть в разные уголки. Особенно тянуло вот так побродить, с людьми повстречаться, когда среди зимы вдруг нахлынет оттепель и знакомый ветер донесет до слуха чью-нибудь речь, приправленную метким словом да острой фразой.

Иду не спеша тропкой, протоптанной в мелколесье между бугорками огневых точек и наблюдательных пунктов, слышу переливчатый, серебристо-певучий голос аккордеона. Почудилось, что вон те березки, стоящие в обнимку с соснами, сами так напевают, задумчиво и красиво. А за деревьями вижу расчищенную от снега лесную лужу. Лед на ней отшлифован ногами, как паркет на танцплощадке, и на нем действительно движутся в медленном ритме пары.

«Развлекается пехота…» — промелькнула в голове догадка.

Так оно и было. Усевшись на пеньке, сержант растягивал мехи трофейного немецкого аккордеона, робко перебирал пальцами по черно-белой клавиатуре. Негромко лилась мелодия модного в те времена танго. На льду шаркали сапогами несколько пар — солдат с солдатом. Одна такая пара демонстрировала особенно закрутистые па — видать, сошлись умелые кавалеры, некогда шлифовавшие танцплощадки в своих родных поселках.

Загляделся я на них, не хотел мешать. А потом все же подошел. Издали махнул рукой, когда они всполошились: дескать, продолжайте в том же духе.

Однако наступила минутная заминка.

— Хороший аккордеонист у вас. Музыкант, видно, настоящий? — поинтересовался я.

Он поставил инструмент на подложенные рукавицы, вскочил с пенька, представился:

— Гвардии сержант Михалевич. До войны окончил три курса музыкального училища.

В нем я узнал того самого сержанта, которому недавно вручал медаль «За отвагу»; это он с группой солдат смело атаковал вражескую огневую точку, забросав ее гранатами и тем самым обезопасив путь наступающим.

— Воюете хорошо, товарищ Михалевич, а вот музыкальных способностей ваших не знал, — заметил я. — Берите в руки свой аккордеон, а то «посетители танцплощадки» уже мерзнут.

«Посетители», переминавшиеся с ноги на ногу, тоже назвали себя: гвардии ефрейторы Красилев, Смородников, рядовые Казаков, Сергеев, Иванюта. Разогревшись в танце, ефрейтор Смородников скинул шинель, повесив ее на сучок дерева. «Как в раздевалке-гардеробе», — подумал я, уважительно взглянув на награды, украшавшие его грудь, — орден Славы III степени, две медали «За отвагу». Отличились эти боевые ребята, как сразу же вспомнилось, в боях за прибалтийский город Мадона. Тогда гвардии лейтенант Свекровин повел их, двенадцать разведчиков, впереди наступавших подразделений. Они вскрыли систему обороны противника, действовали смело и решительно.

— А что же не видно дам на танцплощадке?! — воскликнул я, прерывая воспоминания. — Сейчас приглашу их сюда.

Неподалеку была землянка девушек-снайперов. Они к нам прикомандированы, и на особом положении. Но ради танцев побеспокоить-то можно?

Девчата спали, укрывшись шинелями. Вытащил я двоих на свет божий. Они постояли около «танцплощадки», сонно щурясь против солнышка, безразлично повернув головы в сторону аккордеониста, и тотчас же пошли в землянку досматривать сны.

— Не будем мешать отдыху снайперов, — решил я, поняв, что девчата смертельно устали после многочасового пребывания в боевом охранении.

Если уж хорошая музыка до девичьего слуха не доходит и возможность поплясать девичье сердце не трогает, то ясно, что нужно только одно — отоспаться.

«Женская ли работа — воевать?» — повторил я вопрос, который задавали себе, наверное, все мужчины. И пожалуй, так же, как все они, не сумел на него ответить. Даже в самые тяжкие времена войны мобилизация, как известно, на женщин не распространялась. Сами они шли на фронт. Некоторые девчата вопреки родительской воле убегали из дому, убеждали офицеров силой логики и своих чар: посылайте на фронт, и все тут! Подобные истории приходилось слышать от многих фронтовичек. В первую очередь надевали военную форму специалисты столь нужных на войне профессий — врачи, медсестры, связистки. А другие приобретали специальность уже в армии, как вот эти, например, девушки-снайперы, что беспробудно спят под музыку.

Вспомнил санинструктора Ольгу Жилину. Сержантские погоны, три ордена на груди, несколько нашивок за ранения — легкие и тяжелые. Она служила в другой части, но мне с нею приходилось часто встречаться, в том числе и в медсанбате, куда оба почти одновременно попали ранеными, и я всю ее боевую биографию хорошо знал.

Милая, добрая сибирячка с серыми глазами… Гвардейцы обожали и берегли ее, как братья младшую сестренку. Только сама она никогда не считалась с опасностью, смело шла в огонь — так велел долг.

Она из Новосибирска, где до войны работала в одном из райкомов комсомола. Сирота, воспитывалась у тетки. На фронт, как она говорила, «прорвалась». А уже летом 1943-го, в боях под Великими Луками, спасая раненых, сама была трижды ранена всего за одну неделю. Во время боев за освобождение Риги Ольга Жилина вытащила из-под огня 75 раненых солдат и офицеров.

Всем гвардейцам был хорошо известен ее последний подвиг. Бой кипел, не утихая, несколько часов подряд. Оля вынесла более полутора десятка раненых, первые перевязки делала им в сарае.

От огня противника сарай загорелся, пришлось срочно эвакуировать раненых и оттуда. Одного за другим Оля вытащила шестнадцать. Бросилась в сарай за семнадцатым, последним. Кровля и стены сарая уже пылали вовсю. Вражеский огонь не ослабевал. Осколок мины впился девушке в бедро. Она упала, но продолжала ползти к раненому, оставляя на земле кровавый след. Назад тащила раненого на плащ-палатке, как на волокуше. Сил не хватило. Упала, так и не выпустив плащ-палатки.

Посмертно ее наградили четвертым орденом — орденом Отечественной войны I степени. Ее наградной лист впоследствии был направлен в Центральный музей Советской Армии, где его увидишь и сейчас.

Всяко могла повернуться судьба фронтовички. Война женщин не жалела. Но все равно женщины оставались женщинами и в свой завтрашний день смотрели отнюдь не грустными глазами.

Продолжая свой путь по расположению полка, я встретил в перелеске за деревьями парочку. Обыкновенную парочку, какая свидетельствует о себе самым простым и самым красноречивым контуром — двое шагают, не видя дороги, в обнимку.

Они шарахнулись в сторону, да было поздно: узнал я обоих — и лейтенанта, и медсестру.

В подобной ситуации третий, как известно, лишний. Говорить нам было не о чем, и я только спросил (не очень уместно), как их зовут. В ответ услышал смущенное:

— Иван.

— Марина.

С тем я и «откланялся». Пошел дальше — туда, куда повела меня извилистая тропинка, а потом траншея. Случайная встреча не то чтобы очень взволновала меня, но заронила в душу какое-то непонятное чувство. Так я и нес его в себе.

Это потом, в послевоенные годы, выйдет в свет поэма Константина Симонова «Иван да Марья», которую фронтовики будут читать и перечитывать. Мастерски написанная, она, кроме того, с прекрасным лиризмом и целомудрием расскажет правду о фронтовой любви.

Это потом, много лет спустя, состоится однажды в товарищеском кругу взволнованный разговор, в котором примут участие седоголовые генералы и их жены, в том числе Венедикт Михайлович и Ольга Степановна Лазаревы. И все мы единогласно, решительно отметем пошлую выдумку насчет «ппж» — походно-полевых жен. Очевидцы и свидетели того, насколько сильна, красива и верна фронтовая любовь, мы вспомним, как много замечательных, дружных семей раз и на всю жизнь сложилось на фронте, какие испытания выдержали они и в боевой обстановке, и в послевоенные годы службы. На том вечере встречи ветеранов мы будем читать симоновскую поэму об Иване да Марье и вспоминать также судьбы, может быть, с чуть-чуть иными сюжетными поворотами, но столь же прекрасные, судьбы, начавшиеся с первой встречи Ивана и Марьи в лесу прифронтовом.

Мое внимание привлек оживленный разговор в группе гвардейцев, расположившихся у костерка. Пехотинцы сидели вперемешку с танкистами и артиллеристами. Речь держал наш знаменитый командир расчета гвардии старшина Николай Зимаков, награжденный орденами Красного Знамени, Славы III степени, медалями.

— Должен похвалить своего наводчика Шербачева, — говорил старшина. — У него железные нервы. В бою он никогда не теряется и все делает отлично. Золотые руки…

Зимакова прервал танкист. Коротко засмеявшись, возразил:

— Нервы у твоего Шербачева железные, руки золотые, как ты говоришь. А ноги из чего сделаны? Или, к примеру, другие важные органы?

Хохотнули хлопцы — пламя костра в испуге заметалось. Танкисту того и надо: Зимакова перебил, а сам, дождавшись тишины, вклинился с рассказом о своих:

— Позавчера в бою наш механик-водитель Трифон Вотолин утюжил гусеницами так, что кругом только трещало. Два орудия на конной тяге раздавил вместе с прислугой, пулеметное гнездо втоптал в землю… Сразу после боя — от машины еще горячий пар шел — вручили Трише нашему орден Славы третьей степени.

Вслед за танкистами, тоже довольно настойчиво, включился в беседу сержант-пехотинец, стал рассказывать, как в том же самом бою отделение брало штурмом дом, «выковыривая» фрицев из подвала.

«Это добрый разговор, не менее нужный, чем командирский разбор боевых действий. Тут тебе и пропаганда героического, и моральная подзарядка для молодых, необстрелянных воинов, чтобы тоже вот так рвались в бой, крутили врага», — подумал я. Обошел сторонкой их живописную группу у костра, они даже не заметили. За спиной у меня еще долго слышались бодрые, сильные голоса умелых и мужественных в боевой работе молодых парней.

Завернул я, на пункт хозяйственного довольствия, где дымили походные кухни. Пожилой солдат — дядя Вася, как его все называли, — подал мне на пробу в крышке котелка немного борща, затем каши. Обед был приготовлен очень вкусно.

— А по сколько выдаете первого и второго? Покажите мне порции, — попросил я.

— Вот, пожалуйста, порции, как видите, полные, даже с верхом, — доложил повар. Чуть наклонив котелок и крышку, он показал их содержимое.

Но пока там обед поспевает, да пока его раздадут, некоторые решили перекусить. Под обрывом, в затишном месте, пламенел жар прогоревшего костра, рядышком сидели на сваленной березе несколько солдат, и выражение их лиц было весьма красноречивым. Чего же они раздобыли полакомиться? Ага, пельмени!

В одном из корпусов нашей армии — 19-м Сибирском добровольческом — служили сплошь сибиряки. Корпус получал пополнение из сибирских городов и сел, кованное на сибирских заводах оружие и конечно же подарки от земляков. Одарить Сибирь умела фронтовиков щедро, размашисто, как издавна повелось на этой обильной земле, растившей богатырей. Под праздник прислали, значит, земляки на полевую почту своего родного 19-го Сибирского корпуса… несколько вагонов сибирских пельменей. Ну, воины-сибиряки поделились, конечно, с другими соединениями, тем более что в их составе тоже немало было сибиряков. Привезли с десяток мешков пельменей и в наш полк. Хорошо вылепленные, замороженные, звенящие, как отборные орешки, необыкновенно вкусные! Я приказал раздать их солдатам как доппаек. Время еще холодное, в вещевых мешках пельмешки прекрасно сохраняются, к тому же всегда у солдата под рукой будут. Сварить несколько пельмешек в котелке ведь не составляет труда.

Вот пожалуйста: уселись около костра и подкрепляются домашней пищей.

Пригласили они меня на свои пельмени, и я не отказался.

Глаза сибиряков искрились неподдельным счастьем, когда они смаковали излюбленные пельмени. Ели неторопливо, вели при этом степенный разговор — как, видимо, бывало, дома.

Сидел с ними, сибиряками, и смуглолицый Мовсесян, известный в полку разведчик. Они его наперебой потчевали. Съев изрядную порцию пельменей, Мовсесян уважительно сказал:

— Очэн харош шашлык!

Сибиряки дружелюбно расхохотались.

— Это же пельмени, Баграт!

— У вас самый лучший еда какой? Пельмень? — ответил Мовсесян, ничуть не смутившись. — А у нас шашлык. И у вас, и у нас правильно.

Уходя от гостеприимного солдатского костра, я чувствовал горяче-соленый вкус во рту и одновременно какое-то смутное щемление в груди. Это последнее, откуда оно? Наверное, от нахлынувших дум о далекой, широко распахнутой, как душа русская, Сибири, где миллионы тружеников куют в тылу будущую нашу победу, откуда пришло в армейский строй великое множество умелых, мужественных воинов. И в газетах мы читали, и ездившие по ранению на побывку наши однополчане рассказывали, как оно нынче там, в Сибири. Денно и нощно работают построенные, смонтированные на голом месте заводы. Некоторые цехи до сих пор на площадках под открытым небом, немалая часть рабочих все еще живет в бараках-времянках. В кино и на танцы молодежь ходит в ватных фуфайках. Тяжело людям, очень-очень тяжело! И в такую-то пору к эшелону с танками, пушками, снарядами сибиряки присоединили несколько вагонов с пельменями! Рабочим и крестьянским семьям надо было отдать чуть ли не последнее, чтобы собрать этот богатый подарок фронтовикам.

Побывал я и в тылу полка, заглянул в мастерскую, где производился текущий ремонт автоматов и пулеметов. Заодно проведал и сапожников в другой землянке. Народ там трудится почитаемый: в пехоте ведь обувка — это и твое тепло, и твои «колеса». Когда поинтересовался, в чем нуждаются мастера, попросили они табачку прислать получше — не махорки, а «пшеничненького».

А вот еще землянка на моем пути, привычное жилье фронтовиков, давно заменившее им избу. В хорошей песне, которая появилась значительно позже, с потрясающей правдивостью так сказано о ней: «Землянка наша в три наката, сосна сгоревшая над ней…» Такой она и была, землянка, в которую я зашел, чтобы посмотреть, как устроились солдаты. Добротное жилище соорудили себе они: деревянные нары, раскаленная до малинового свечения печурка на земляном полу, узкий стол из двух досок, на котором удобно и поесть, и письмо написать. Над головой — надежная кровля из бревен в несколько накатов. Вместе с солдатами я переждал в их укрытии артналет противника и, когда вышел, увидел на обрыве, как раз над землянкой, объятую гаснущим огнем сосну.

В свой командирский блиндаж я вернулся довольно-таки не скоро. Все это время адъютант Красносвободский не мог нигде меня найти и уже волновался. Я застал его названивающим по телефону во все концы.

Завидев меня на пороге, адъютант мгновенно успокоился, всем своим видом показывая, что дела, мол, идут своим чередом и нет никакой тревоги. Он кивнул ординарцу, и тот незаметно выскользнул за дверь.

— Куда послал Мушкетера? — спросил я, в шутку повторяя слово «мушкетер» — так адъютант прозвал ординарца Колю Кузнецова.

— За обедом, — последовал ответ.

— Думаешь, пора?

— Самое время, товарищ гвардии подполковник.

— Начштаба, замполита надо бы пригласить вместе пообедать.

— Уже им передано, товарищ командир.

Лейтенант Михаил Красносвободский попал в адъютанты сравнительно недавно. Раньше он был командиром саперного взвода, бесстрашным командиром. Адъютантскую службу он тоже исполнял отменно.

И пусть не ухмыляются некоторые — адъютантская работа, да еще в пехоте, это настоящая боевая служба. Лейтенант Красносвободский всегда имел под рукой карту, прекрасно разбирался в тактической обстановке, уверенно владел оружием. В стычках и перестрелках, случавшихся во время наших поездок, действовал смело и находчиво.

Я обязан ему многим, а может быть, и самой жизнью. Он вынес меня, тяжелораненого, из боя. Тащил на себе, маскируясь в бороздах вспаханного поля, потом доставил на артиллерийскую огневую позицию, где нашлось укрытие, передал в руки санитаров.

ГЛАВА 9 НАПРЯЖЕНИЕ БОЕВОЙ РАБОТЫ

Рабочим местом офицеров управления полка становились попеременно то штабной блиндаж, то самая ближняя к противнику траншея, то непосредственно поле боя. Хочу подчеркнуть, что, прежде чем начать бой с врагом в определенной тактической обстановке, надо было основательно поработать мозгами. Без этого не видать бы победы в бою. Потому что бой — это не кулачная драка, бой — единоборство сил, соревнование умов, столкновение идеологий.

Напряжение боевой работы нередко достигало крайних пределов — люди просто валились с ног. Не так хотелось есть и пить, как спать.

Трудились мы дружно, и каждый что-то свое вкладывал в общее дело — будь он начштаба полка, замполит, комбат или ротный.

Начальник штаба полка гвардии майор Григорий Федорович Бушмакин часто поражал меня своей способностью «подкинуть идею», творчески решить, казалось бы, совсем обыкновенную задачу. Был он также сильным организатором, и потому любой наш замысел, даже весьма дерзкий, успешно воплощался на практике. Вспомнить хотя бы, как полк, выдвинувшись вперед, в ночном бою на улицах Риги разгромил значительно превосходящие силы вражеского гарнизона. Бушмакин тогда, находясь в первом батальоне, сумел в резко меняющейся обстановке так скоординировать действия подразделений, что фактор внезапности многократно усилил их удары. План какого-нибудь дерзкого маневра, многообещающей фланговой атаки созревал в голове Бушмакина оригинально, к тому же очень быстро. Штабные офицеры называли его «академиком», хотя все мы знали, что никаких высших военно-учебных заведений Григорий Федорович не кончал, что он — воспитанник детдома, унаследовавший неродную фамилию, — прошел в юности «университеты» нелегкого труда и немалых лишений, а попав на фронт, блеснул вдруг военными способностями и быстро вырос до начальника штаба полка.

Большую помощь оказывали мне в подготовке и организации боевых действий мой заместитель майор Макаров, скромный, малоразговорчивый офицер, всегда находивший себе дело там, где было тяжело.

Начальника артиллерии полка майора Владимира Стружанова все любили за храбрость, высокое профессиональное мастерство, восхищались, когда его пушки били прямой наводкой.

После освобождения Риги нашей дивизии, в том числе нашему полку, была поставлена задача быстро выйти на взморье.

Перед штурмом Риги генерал армии А.И.Еременко выступил в газете со статьей «Устроим врагу крымскую баню на берегу Балтийского моря!». Статью все читали, она нашла в сердцах воинов горячий отклик, ее заголовок повторяли как лозунг.

Так как немцы на этом направлении поспешно отводили свои войска, а вернее, без серьезного сопротивления отступали, потребовались высокие темпы нашего продвижения вперед. Ведь не все время будет вот так откатываться враг, где-то он попытается дать бой, и нужно оставить ему на подготовку к обороне как можно меньше времени. Остановки на отдых были короткими. Даже пополнение наш полк получал на марше.

Настроение у людей приподнятое: только что освободили Ригу, а теперь идем к побережью — жаркую баньку немцам задать по осени! В колоннах песни, шутки, смех. Новичкам, возможно, показалось, что воевать куда полегче и повеселее, чем готовиться к этому в тылу. Но еще выпадет тягот, крови, смертей и на их долю.

На железнодорожных станциях, захватываемых нами с ходу, теснились эшелоны с награбленным имуществом. Гитлеровцы отнимали у жителей все подряд: одежду, мебель, музыкальные инструменты, детские игрушки. Несколько платформ оказались наполненными… землей. Это тоже нас не особенно удивило. В данном случае вызывало недоумение лишь то, что плодородный слой грунта фашисты сдирали не только на Украине, а и здесь, в Прибалтике, где он сам по себе отнюдь не богат.

В составах тускло поблескивали округлыми боками цистерны. От некоторых несло спиртом, от иных пахло хорошим вином. Будь неладны те цистерны — немало потребовали они усилий от командиров и политработников, решительно пресекавших попытки распить спиртное! Причем к дармовой выпивке больше тянулись не бывалые фронтовики, а новички из пополнения.

— Прогулка по курортным местам скоро кончится… — сказал майор Бушмакин, мрачновато посматривая на карту. Черкнул ногтем вдоль извилистой голубой линии, пояснив: — Вот тут.

— Ты, Гриша, как факир, умеешь разгадывать мысли других, — заметил я: сам ведь только что подумал, что на реке Лиелупе предстоит драться.

Тоненькая линия Лиелупе на карте выглядела неширокой рекой и на местности, когда мы к ней подошли. Но форсировать ее с ходу не удалось. Гитлеровцы постарались воспрепятствовать этому всеми силами, они уцепились за маленькую Лиелупе с такой же отчаянной решимостью, как, может быть, впоследствии за свою последнюю надежду — многоводный Одер.

На штатных надувных резиновых лодках и подручных средствах через реку переправилось несколько наших рот. Благодаря находчивости и умению артиллерийских расчетов удалось перебросить сорокапятки. Но тяжелые орудия и танки оставались пока что на восточном берегу, лишенные возможности поддержать передовые подразделения, которые завязали бой на отвоеванном у противника маленьком плацдарме.

Попытки саперов навести мост одна за другой срывались ударами вражеской артиллерии и авиации. Только встанут деревянные сваи и фермы над водой — сейчас же огромной силы артналет или нападение пикирующих бомбардировщиков. Взламывалась почти готовая переправа, гибли люди. Наши танки и орудия бездействовали, в то время как пехота на плацдарме истекала кровью, отбивая бесчисленные контратаки гитлеровцев. Так продолжалось уже двое суток, шли третьи…

Где следовало находиться и как руководить командованию полка в столь сложной, чреватой многими опасностями обстановке?

Вслед за передовыми ротами, за два-три часа преодолевшими водный рубеж и отбившими у врага узкую полоску земли, на противоположный берег переправились штаб, командир артгруппы, а с ними и я, разумеется. В острые моменты боя мы оказывали помощь комбатам, подчас в боевых порядках подразделений.

Задача состояла в том, чтобы при отсутствии мостовой переправы любыми способами нарастить силы на плацдарме, расширить его — иначе не удержаться.

Переправили приданную саперную роту. Мин взяли столько, сколько могли захватить с собой сами солдаты. Такого скудного запаса едва хватило на то, чтобы минировать лишь дороги.

Начали перетаскивать орудия, спаривая помостом резиновые лодки. Но такие «катамараны» оказались громоздкими и очень уязвимыми под огнем противника, ими трудно было управлять. Кто-то из командиров взводов — кажется, старшина И.Зимаков — додумался до иного способа переправы: орудие клали боком в одну резиновую лодку. Вода при этом почти достигала борта, но в тихую погоду плыть было можно. Лошадей пускали вплавь. Начальник артиллерии полка майор В.Стружанов позаботился о том, чтобы примеру Зимакова последовали другие расчеты. По реке поплыли лодки с положенными набок орудиями.

Так находчивость помогла решить нелегкую задачу. Да только ли в этот раз? А как переправляли орудие по дну реки! Хороший пловец преодолевает реку с концом троса. Там подпрягают к тросу лошадей и начинают протаскивать орудие под водой. Просто и толково! Кроме всего прочего еще и меньше вероятности поражения людей и техники огнем противника.

Или взять к примеру действовавшую тогда (тоже изобретенную нашими гвардейцами) «паромную переправу». Из подручных средств сооружали плот надежной плавучести. Через реку перетаскивали его на канате с помощью конной тяги. На западный берег транспортировали этим паромом боеприпасы, на восточный — раненных в бою гвардейцев.

Насколько же умен и находчив в боевых действиях наш офицер! Мне часто думается: в вышестоящих штабах да в академиях писались каноны тактики, и все же первое авторское право на тактику принадлежит младшему офицеру, командиру подразделения, творчески решающему задачу на поле боя.

Отважно, инициативно действовали подразделения полка, первыми преодолевшие Лиелупе. Но при всей их стойкости крайне трудно было защищать плацдарм без поддержки танков. А они все стояли на восточном берегу реки, вот уже третьи сутки, потому что саперам никак не удавалось довести полоску моста до противоположного берега. С благодарностью глядели мы в небо, посылая «воздушные» рукопожатия летчикам-штурмовикам, которые появлялись над полем боя на своих грозных крылатых машинах в самую тяжелую минуту и не раз спасали нас. Пехотинцы диву давались: и как они видят, что к чему, пролетая низко над землей с такой скоростью! Вот несется пара штурмовиков, вдруг резко подпрыгивает вверх и оттуда коротким пикированием, будто хищным клевком, убивает вражескую огневую точку. А то, глядишь, шестеркой прочешут «илы» по боевым порядкам противника, и его очередная атака тут же схлынет, как потерявшая прибойную силу волна.

Удерживать полоску берега тем не менее становилось все труднее. Без поддержки танков все больше выдыхалась пехота, увеличивались потери.

Сойдясь в наскоро отрытом укрытии, прижавшись плечом к плечу, мы, старшие офицеры, наблюдали за полем боя, и у каждого из нас, как говорится, сердце кровью обливалось.

— Что предлагаете? — спросил я, не отрывая глаз от бинокля.

— Спасти положение можно только так: решительной атакой всех рот расширить плацдарм, — убежденно и четко, словно уставную фразу процитировал, ответил Григорий Бушмакин.

В том же духе высказался и майор Макаров:

— Продвинемся мы вперед — переправятся к нам и танкисты. Надо расширять плацдарм…

Именно таких слов я и ждал от них: сам-то тоже пришел к выводу, что удержаться на западном берегу возможно только дальнейшим наступлением. Решение, значит, единственно правильное, но где взять силы для его осуществления? Вдохнуть надо новые силы в обескровленные роты. А как? Внушить людям ту же мысль: спасение — в атаке!

— Идем в боевые порядки подразделений, — сказал я офицерам. — Быстро готовим людей и — вперед!

Мы наметили план атаки, условились о взаимодействии при достижении и развитии успеха — в том, что он будет, никто не сомневался. Направились — где перебежками, где ползком — в подразделения.

Пришлось также ввести в бой последний наш резерв — роту автоматчиков.

Атака гвардейцев сразу обрела столь яростную силу, что гитлеровцы не выдержали и попятились. А стоило одному из наших подразделений вклиниться в глубину вражеских боевых порядков, смять фланг одного из батальонов, как сопротивление противника заметно ослабло.

В высоком темпе (где и силы взялись?!) мы продвинулись километров на пять. Особенно решительно и результативно действовал батальон под командованием майора Боронина и рота автоматчиков. Умный, отважный Боронин, как всегда, вдохновлял гвардейцев на героические дела. Бой откатился от прибрежной полосы, противник уже не мог пулеметами и орудиями прямой наводки вести огонь по переправе, и наши саперы быстро построили мост через Лиелупе. По нему прошли танки и артиллерия, подтянулись тылы. Вслед за нашим полком реку форсировали другие части. Наступление стало развиваться с нарастающей скоростью.

Часть сил немцы оттягивали на юг, а другую часть пытались эвакуировать с помощью десантных кораблей. С последней и довелось иметь дело гвардейцам нашего полка, наступавшего на побережье. И развернулась на песчаных пляжах необычная картина боевых действий.

Мелководье Балтийского взморья издавна привлекает курортников, но не удовлетворяет никаким требованиям с точки зрения военных действий. Десантные корабли противника не могли приблизиться к берегу для спасения отступающих подразделений. Силуэты транспортов, вставших на якоря, виднелись далеко, почти на горизонте. Несколько ближе покачивались на волнах спасательные шлюпки — к ним брели по мелководью гитлеровские солдаты и офицеры. Их было великое множество.

— Не дать уйти этим паразитам, терзавшим и осквернявшим советскую землю! — прозвучал по подразделениям боевой приказ.

Батальоны майора Боронина, капитана Норика и другие наши подразделения выдвинулись к самой береговой черте. Преследуя противника, они, что называется, вцепились ему в загривок. Гвардейцы открыли огонь по бредущим по воде гитлеровцам изо всех видов стрелкового оружия и минометов. Те отстреливались. Они были на виду, но и нашим негде было укрыться на песчаном пляже.

Командир роты старший лейтенант К.Тихонов приказал:

— В первую очередь бить дальних, которые к лодкам подходят!

И сам, будучи метким стрелком, начал «снимать» с морской глади фашистов, приближавшихся к спасательным шлюпкам и баржам.

Его примеру последовали солдаты. Немало их было ранено, потому что, пока они били дальних гитлеровцев, ближние вели ответный огонь по ним самим.

В первые минуты боя на побережье, когда еще не подошла артиллерия дивизии, пехотинцев могли поддержать лишь наши полковые батареи да минометчики. И они с задачей справились. Пушки и минометы открыли меткий огонь по лодкам и баржам, хотя доставать цели им приходилось на предельной дальности.

— Вот она, баня, по которой фрицы давно соскучились, — проговорил сквозь зубы стоявший рядом со мной офицер штаба. Бинокль он держал в левой руке, правая висела на перевязи, по белому бинту, словно по промокашке, расползалось кровавое пятно.

— Настоящая парная! — отозвался Бушмакин. — Хотя тут, на ветру, вроде как и не жарко.

Привольно гулявший по побережью ветер дышал на нас холодом наступавшей осени. Но мы, разгоряченные боем, не замечали холода. Осень 1944-го, как и всегда в Прибалтике, была ненастная, но отличалась и радовала благоприятной погодой войны: мы успешно наступали, мы сковали большой контингент вражеских войск.

Находившиеся в Курляндии (в Курземе) гитлеровские войска состояли из тридцати восьми дивизий и многочисленных отдельных и специальных формирований. По замыслу фашистского командования они должны были отвлечь на себя, сковать значительные силы Советской Армии, чтобы их не могли перебросить на центральный участок фронта, все ближе придвигавшийся к вражескому логову — Берлину.

Командующий фашистскими войсками в Курземе генерал-полковник Ф.Шорнер в одном из своих приказов отмечал: «…фюрер приказал защищать Курляндию. Причины этого ясны. На нынешнем этапе войны борьба ведется за Германию, как за крепость. Старый боевой опыт показывает, что у каждой крепости есть внешние форты. Они сдерживают вражеский натиск, ослабляют и раздробляют силы врага, прежде чем он достигнет ее крепостных валов. Курляндия является внешним восточным фортом Германии».

В действительности же обстановка складывалась как раз наоборот: не курляндская группировка сковывала значительные силы Советской Армии, а наши соединения не давали гитлеровскому командованию перебросить зажатые у моря войска на берлинское направление.

Начиная с 28 октября 1944 года войска 2-го и часть сил 1-го Прибалтийских фронтов приступили к проведению наступательных операций против курляндской группировки. Войска противника здесь занимали заблаговременно оборудованные позиции, имели высокую боеспособность, организованные тылы и снабжение. На ряде участков противник проявлял большую активность, организовывал мощные контратаки и порою добивался успеха.

В конце октября, сломив упорное сопротивление противника, дивизии 10-й гвардейской армии прорвали его заблаговременно подготовленные оборонительные позиции и продвинулись вперед на 10–15 км.

Эта частная операция проходила в ожесточенных схватках с врагом на земле и в воздухе, о чем свидетельствуют потери противника, понесенные в ходе боев. Он оставил на поле боя свыше 15 тысяч убитых и раненых солдат и офицеров, около 400 орудий, 180 танков. В воздушных боях было сбито 80 вражеских самолетов.

Стремясь к тому, чтобы к курляндской группировке было приковано как можно больше советских войск, что ослабило бы силу их ударов на решающих направлениях, фашистское командование продолжало перебрасывать в Курзем воинские части. Лишь за октябрь — декабрь 1944 года корабли противника перевезли туда свыше 10 тысяч солдат и офицеров, большое количество боевой техники, вооружения, боеприпасов, снаряжения. Это, несомненно, намного усиливало обороноспособность войск протпвника на данном участке.

В то же время Ставкой Верховного Главнокомандования из состава 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов были изъяты 2, 3 и 4-я ударные, а также 61-я армии, а позднее и 5-я гвардейская танковая армия. Они были направлены на другие фронты — в Польшу, Германию, Чехословакию.

С убытием из состава Прибалтийских фронтов пяти армий наступление советских войск в Курляндии носило ограниченный характер. Оно преследовало цель: сковать силы противника и не позволить ему перебрасывать войска в Восточную Пруссию и в центральную Германию.

В период некоторого затишья и подготовки к новому наступлению наши войска занимались боевой подготовкой, проводили штабные тренировки и учения. Учились действовать в специфических условиях и гвардейцы 87-го стрелкового полка. Штаб во главе с майором Г.Бушмакиным за несколько дней подготовил тактические разработки «Прорыв сильно укрепленной обороны противника в условиях лесистой местности зимой», «Штурм усиленным стрелковым батальоном укрепленной и развитой в глубину полевой обороны противника», «Действия по отражению в глубине обороны вражеских контратак». Мой заместитель майор Н.Макаров поочередно снимал батальоны с переднего края в тыл и проводил с ними занятия на местности, оборудованной применительно к тем участкам вражеской обороны, которые предстояло прорывать.

Широко развернулась в полку массово-политическая работа. Под руководством заместителя командира полка по политчасти подполковника Шварца партийные и комсомольские активисты распространяли передовой опыт лучших подразделений, отличившихся солдат, сержантов, офицеров. На партийных и комсомольских собраниях рассматривались заявления о приеме в партию и в комсомол, подводились итоги боевой деятельности коммунистов и комсомольцев, обсуждались вопросы партийно-политической работы в предстоящих боях.

И вот в назначенный час началось наше новое наступление в Курземе. Но, несмотря на проведенную подготовку, развивалось оно без ожидаемого успеха. Как впоследствии выяснилось, вражеское командование было осведомлено о том, когда и какими силами готовится наступление советских войск в районе Тукумса. Это позволило гитлеровцам своевременно принять необходимые ответные меры, уплотнить на определенных участках боевые порядки своих войск, изготовиться к отражению наших ударов. А ведь известно, насколько снижается эффективность атаки, когда она утратила элемент внезапности.

Тем не менее в ходе дальнейшего наступления советские войска сумели нарастить силу своих ударов, нанести противнику серьезный урон в людях и технике, решительно потеснить его с занимаемых оборонительных позиций.

Отсеченная, прижатая к морю курляндская группировка противника представляла собой силу, в потенциале весьма грозную. К тому же группировка не была изолирована полностью: со стороны моря она имела поддержку флота, получала боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Соединениям и частям 2-го Прибалтийского фронта была поставлена задача на уничтожение этой боеспособной группировки. Решительность и суровая конкретность задачи, как известно, были продиктованы тем, что фашистские генералы, командовавшие зажатыми в Курляндии войсками, не желали и разговаривать о сдаче в плен. Здесь шли кровопролитные бои, этот крупный очаг пылал до самого конца войны и позже.

Впоследствии зародилась и приобрела широкую известность в наших войсках молва насчет событий в Прибалтике. Дескать, возвращается маршал Г.К.Жуков из поверженного Берлина и, заслышав стрельбу, спрашивает: «Что за канонада? Ведь война кончилась». А ему докладывают: «Всюду кончилась, а окруженные фрицы не верят — все воюют».

Шутка известным образом отражала действительность: стрельба в Курляндии прекратилась только через неделю после того, как в самой Германии воцарилась мирная тишина.

А осенью 1944-го до окончания войны было еще далеко. Перед нами стояла задача: разгромить, уничтожить крупную, ожесточенно сопротивляющуюся, поддерживаемую с моря группировку фашистских войск.

Все мы понимали, что дополнительных сил и средств нам не дадут: негде взять — войска других фронтов заняты своими делами, требующими, может быть, еще большего боевого напряжения. Командиры, политработники, партийные активисты старались довести до каждого воина основной смысл предстоящей задачи: смело и беспощадно уничтожать фашистских оккупантов.

Ощущалась нехватка танков и артиллерии. От командиров и штабов потребовалось умение, искусство малыми силами наносить большие удары. А это достигалось только одним возможным в тех условиях способом: сосредоточением наличных сил на узких участках фронта. Только так удавалось наращивать превосходство, хотя бы временное, обеспечивающее удар, рывок вперед. Скажем, для прорыва 29-й гвардейской стрелковой дивизии была нарезана полоса шириной 2 км, а нашему полку выделялся участок шириной всего 700 м.

Но и при этом, когда с правого фланга полка без бинокля просматривался левый, задача оставалась весьма сложной. Ожесточенно сопротивляясь, противник применял ухищренные способы борьбы, не считался с потерями, был горазд на любое коварство. Мне хочется вернуться к мысли, с которой начата настоящая глава: каждому бою предшествовала объемная творческая и самоотверженная работа офицеров.

Большое внимание уделялось разведке целей. Наша артиллерия уже не могла позволить себе роскошь бить по площадям, требовалось обеспечить точное целеуказание каждому орудию — у нас их было не так много. Артиллерийские офицеры подолгу работали в боевых порядках пехоты, вели тщательное наблюдение с переднего края, а подчас и с нейтральной полосы, изучая огневую систему противника, выискивая каждую огневую точку. Пример в этом отношении показывали командир артполка дивизии П.Скрябин и начальник артиллерии нашего 87-го полка В.Стружанов. У обоих наметанный глаз и аналитический ход мысли. Любо было послушать, как они рассказывали о том, что подсмотрели у противника. Володя Стружанов мог, кроме того, с мастерством скульптора «изваять» в ящике с песком местность, занятую обороной противника, наглядно обозначить его огневые средства — противотанковые, минометные батареи, отдельные огневые точки.

Большую работу по изучению противника всеми возможными способами организовал и проводил штаб полка во главе с майором Г.Бушмакиным.

Основным поставщиком сведений о противнике был командир разведвзвода полка лейтенант Ф.Трясучкин. В мастерстве и дерзости с его подчиненными не могли поспорить даже дивизионные разведчики. И еще мы были признательны лейтенанту Ф.Трясучкину за то, что он обучил своей профессии многих добровольцев из стрелковых подразделений, создав свою школу в полку.

Разведчиком тогда становился чуть ли не каждый — этого требовала обстановка. Поисковые группы проникали в глубину вражеской обороны, а наряду с этим вели по своим возможностям разведку сержанты и солдаты наблюдательных пунктов, боевого охранения, связи. Своих разведчиков засылали в тыл противника и передовые батальоны. Надо сказать, что среди стрелков немало было толковых ребят, с первого шага уверенно ступивших на трудную и опасную тропу разведчика.

Возросла роль офицерской разведки — мы сами ее приподняли на должную высоту. Офицерам вменялось в обязанность: видеть как можно больше собственными глазами. И всюду, где бы ни находился офицер — на НП, в окопах переднего края, в лабиринте ходов сообщения, — он зорко наблюдал за противником. Не должно было оставаться при этом настораживающих неясностей. Если какой-то вопросительный знак вместо условного знака на карте не давал офицеру покоя, он сам отправлялся в поиск для доразведки.

Сущность офицерской (командирской, как ее тогда называли) разведки — в умелом наблюдении и глубоком анализе фактов, действий. Поиск не относился к числу ее методов. И тем не менее, когда надо было решить сложную задачу, офицеры хаживали в поиск. Старшие командиры особо не препятствовали.

Сталкиваюсь однажды в ходе сообщения со старшим лейтенантом Сохачевым. Вижу: за скулу рукой держится.

— Что случилось?

— Да ничего особенного, товарищ командир… — отвечает.

— А точнее?

Нехотя признается:

— В доразведку ходил — тут, недалеко…

Я потребовал его карту, и он мне показал на ней точку, которая вызывала опасения. С переднего края просматривалась она плохо, а когда ротный доразведал ее, оказалось, что там не то что пулемет какой, а отлично замаскированный дзот. Взглянув еще раз на офицера, прикрывавшего ладонью щеку, я понял, что та «точка» не совсем легко ему досталась.

— Ранен?

— Нет, слегка контужен.

Разошлись мы, коснувшись грудью друг друга в тесном ходе сообщения. Я шел в свой блиндаж и все думал о замечательном, умном и отважном командире роты. Откуда было знать, что эта наша встреча — последняя. Старший лейтенант Михаил Сохачев погиб в бою, осколок вражеской мины ударил его в грудь. Когда его хоронили, мне думалось: «Большинство офицеров, погибших в боях, поражены именно в грудь».

При подготовке к прорыву не было у нас ни единой свободной минуты — все время отдавалось работе. Командиры полков, их заместители, начальники штабов трудились на переднем крае, ранним утром с каждым можно было там встретиться и поздороваться. Помогая друг другу, мы совместно уточняли результаты наблюдений и размышлений, намечали объекты, требовавшие доразведки.

В общем, изучали противника досконально, до мелочей. Только при этом можно было рассчитывать на большой удар малыми силами.

Рождалось и получало практическое воплощение немало оригинальных решений. Господствовавший в те дни юго-восточный ветер навел на мысль применить зажигательные снаряды в стрельбе по боевым порядкам противника, расположенным в перелесках, а по его важнейшим опорным пунктам — дымовые боеприпасы. Если при нашей решительной атаке да еще затмить ему белый свет — страшновато будет…

Постановка боевых задач также отличалась аналитической глубиной и четкой перспективой, чему опять-таки способствовало наше знание сил, средств, возможностей противника.

Вначале мы проработали все вопросы с офицерами штаба и управления полка на местности. И лишь то, что было скрыто от глаз, постарались наглядно представить себе на ящике с песком. Затем такой же комплекс занятий был проведен с офицерами батальонного звена. Они, в свою очередь, довели задачу до подчиненных. При этом на передний край выводились все те, кому положено управлять действиями воинов в предстоящем бою, вплоть до командиров стрелковых отделений, артиллерийских расчетов, танковых экипажей. Добивались, чтобы каждый взводный и отделенный командир точно знал свое направление и объекты атаки. От артиллеристов требовалось знать все основные и запасные цели на память. Это было тем более важно при стрельбе прямой наводкой (а на прямую наводку у нас тогда ставилось много артиллерийских систем, в том числе 152-мм орудия).

Тщательно отрабатывались вопросы управления, вернее, отшлифовывались применительно к складывающейся обстановке, ибо большое внимание им уделялось всегда. Радиостанции имели в своем распоряжении командиры батальонов и выше, а в ротах и взводах господствовал язык сигналов и жестов.

Описанная в стихах, прославленная в песнях сигнальная ракета — зеленая, красная, желтая, белая, — она, конечно, не только команду передает, но и психологически способствует боевому настрою людей. Проносится по упругой дуге такая сверкающая, падающая звезда… Сама поднимает подразделения в атаку! Надежно, романтично, однако и противник смотрит на наши ракеты отнюдь не равнодушными глазами. Зажглись цветные созвездия над передним краем русских — сейчас, значит, будет атака. А даже несколько минут дополнительного времени помогают лучше подготовиться к отражению атаки.

Я не предлагаю снять с вооружения сигнальную ракету, без которой и в условиях современного боя, наверное, пока не обойтись (расстояния, скорости, маневренность!). Хочу лишь заметить, что тогда, на фронте, ракета не всегда являлась у нас основным сигналом. В мелких подразделениях пехоты почему-то не приживались и флажки, излюбленные артиллеристами, — то их не окажется при себе, то не захочется ими привлекать внимание противника.

Жесты рук, выразительные и волевые, как у дирижера, жесты — вот что помогало ротным и взводным управлять своими небольшими боевыми порядками в атаке! Поднял лейтенант руку — выпрыгивай, братцы, из окопов; распростер обе руки крыльями — разомкнись, пехота, в боевую цепь; взмахом опустил руки — всем залечь, переждать огонь противника. При грохоте нашей артподготовки, огневом воздействии с вражеской стороны, при всем прочем солдат по жесту всегда поймет командира и выполнит его волю.

Крепко утвердился среди гвардейцев еще один сигнал — личный пример командира. Это, собственно, та же уставная формула «делай, как я!». Офицеры, находившиеся в боевых порядках подразделений, поднимались в атаку первыми. Встал лейтенант — за ним все солдаты, ни один в окопе не усидит. На поле боя, в вихре атаки солдаты видят в своем Лазареве, Почекулине, Голышкине человека необыкновенного, крылатого — в развевающейся плащ-палатке, богатырски выросшего на глазах, вооруженного пистолетом, который кажется крупнокалиберной пушкой в его могучей руке. И тогда — вперед, только вперед!

Когда на нынешних проверках боевой выучки офицеры первыми выходят стрелять и водить боевые машины, мне всякий раз вспоминается, как фронтовые офицеры первыми поднимались в атаку.

Огромную подготовительную работу проделали наши саперы. Ночами они, как кроты, щупали и рыли передний край противника, укрепленный в инженерном отношении очень сильно. Саперы изучили, где и какие мины заложены, на каком участке лучше сделать проходы в минных полях. За ночь до наступления все минные поля противника, собственно, были обезврежены. Но как?! Саперы оставили мины на месте, извлекли только взрыватели. Сделано это было так тихо и настолько искусно, что гитлеровцы, периодически проверявшие состояние и надежность своих оборонительных укреплений, ничего не заподозрили.

Наш полковой инженер капитан С.Вендров обучил саперов своему тонкому и опасному искусству. А они, его подчиненные, оказались достойными учениками. Наверное, только фронтовик-пехотинец может понять и оценить, что значит без единого стука и шороха «перепахать» и вновь замаскировать многие гектары минных полей!

Чудеса профессионализма показывал командир саперного взвода старшина Н.Балдаков. Спокойный, улыбчивый здоровяк, он отличался в ночной работе железной выдержкой и поразительной изобретательностью. Н.Балдакова за всю войну ни разу не ранило, не контузило, хотя ежечасно, ежеминутно смерть ходила около него. В минных полях он проползал по таким путаным лабиринтам, по каким, казалось бы, и самому постановщику тех мин не протиснуться, собаке, кошке не проскочить! Он умел щупать взрывоопасные устройства по-докторски чуткой и натренированной рукой, одним уверенным движением лишая их страшной убойной силы, превращая в куски бессильного железа. Коварные механизмы взрывателей Балдаков распознавал с первого взгляда, будто все они до единого со школьной парты ему знакомы. Не только мастерство, сообразительность, бдительность отличали этого дальневосточника из села Раздольное, но еще что-то сугубо индивидуальное. Многие из наших солдат верили, что мины их старшину «не трогают». Невольно поверишь в это, когда взрывом прилетевшей с вражеской стороны мины разворотит траншею и людей поранит, побьет, а старшине, находившемуся там же, — ничего. Или, например, стоило понаблюдать, как старшина, пользуясь короткими шнурами (длинных не оказалось), подрывал объекты, будто руками своими разбрасывал громы и молнии.

Очень уважительно относились к старшине Н.Балдакову наши офицеры, в том числе и я, понимая, конечно, что его неуязвимость заключается в виртуозном саперном мастерстве и немножко в удаче. Ротные командиры прямо души в нем не чаяли, потому что кто, как не он, расчищал перед пехотой путь атаки и дарил жизнь на том самом поле, где враг уготовил смерть? И когда он однажды, вздохнув этак устало, сказал: «Поглядеть бы хоть одним глазом, что сейчас в тылу делается!..» — я придумал для него командировку на несколько дней в Ригу. Есть в разных профессиях, в том числе и в военной, люди, которые постоянно, безотлучно в деле, без которых другим просто невозможно. Таков и сапер, да к тому же если он крупный специалист и великий маг, подобно Балдакову. Необходимость его труда со временем перерастает в категорию незаменимости, как-то забывается, что он такой же, как и все, человек и что ничто человеческое ему не чуждо. В общем, без лишних слов и объяснений, на свою ответственность, отпустил я его на несколько дней в тыл.

В период напряженной работы наших саперов перед наступлением старшина Н.Балдаков не знал ни усталости, ни страха, и пытливая мысль его работала с четкостью электронного прибора.

Возвращаясь под утро после изнурительного труда на минных полях, сразу на отдых он не шел, а собирал взвод, чтобы по свежей памяти кое-что разобрать. Усядется поудобнее, достанет из полевой сумки тетрадку и начинает что-то замысловатое чертить. Затем скажет:

— Около того хуторка, где мы нынче были, вот какой ребус, ребята. Должны мы с вами его разгадать.

Примерно так, как он со своими саперами, «разгадывали ребусы» с подчиненными и другие командиры. Кропотливая работа шла во всех звеньях управления штаба, в подразделениях — над картами и на местности. Все тщательно скрывалось от противника — ни разу он не всполошился по тревоге.

Очевидно, и само наступление наше явилось для гитлеровцев неожиданностью, возможно, они рассчитывали на длительное противостояние на этом «неактивном» участке фронта.

Результаты всесторонней подготовки к наступлению сказались с первых же минут нашего продвижения вперед. При незначительной мощности и плотности огня артиллерийской подготовки, при недостаточной поддержке немногочисленных танковых сил войска прорвали вражескую оборону. Наш полк, действовавший в составе главной группировки дивизии, продвинулся вперед на 6–8 км. Причем километра три мы прошли, почти не встречая сопротивления гитлеровцев. Нечем им было обороняться: во время артподготовки наши батареи, бившие не по площадям, а по досконально разведанным целям, уничтожили все огневые точки противника. В высоком темпе продвигаясь вперед, мы повсеместно натыкались на развороченные дзоты, искореженные пушки, разбитые пулеметные гнезда.

Но в глубине обороны наступавшим, естественно, пришлось иметь дело с крепкими, боеспособными опорными пунктами гитлеровцев.

Камнем преткновения для 87-го полка явилась высота с лесом «Редкий», как он был условно назван на моей командирской рабочей карте. Еще перед атакой я с опаской посматривал на эту высоту и этот лес, но тогда они были далеко-далеко, а сейчас — перед боевыми порядками полка.

Господствовавшая над окружающей местностью высота закрывала выход на открытое поле. Гитлеровцы этим незамедлительно воспользовались — выдвинули на высоту резерв сил, создав в районе опорного пункта угрозу контратаки.

Боевые порядки нашего первого эшелона были остановлены сильным огнем противника. Цепи наступавших залегли.

Посоветовались с командиром артгруппы полковником П.Скрябиным.

— Ваше решение насчет дымов? — спрашиваю.

— Вполне подходит! — отвечает. — Ветер, как видно по разрывам, в сторону противника. Даже наискось, по флангу…

— Что наискось, по флангу — еще лучше.

— В самый раз.

Назрел момент применить то, что было задумано при подготовке к наступлению.

Полковая артиллерийская группа открыла огонь по высоте с лесом «Редкий» дымовыми снарядами. Шквал разрывов обрушился на опорный пункт гитлеровцев. Дымовые снаряды оказывали давление психологическое. Повалил густой белый дым, будто в каждой воронке взорвали паровой котел. Ветер погнал дым на боевые порядки противника сплошным потоком.

В бинокль было видно, как вставали в рост, поднимали условным жестом правую руку командиры рот и взводов. По цепи пехоты прозвучала команда:

— В атаку! Вперед!

Решительным броском гвардейцы достигли вражеского опорного пункта, ворвались в траншеи. Но рукопашного боя не произошло, и вообще атака была проведена почти без потерь. После атаки в солдатских разговорах слышалось единое мнение: «Эту высоту взяли артиллеристы».

Фашисты готовили контратаку, рассчитывая провести ее в районе господствующей высоты. Надо было сорвать ее.

Во взаимодействии с 93-м гвардейским полком под командованием подполковника И.Чумакова наш 87-й полк теснил противника и дальше. Наступавшие впереди батальоны вышли на открытую местность. Лес «Редкий» теперь уже не противнику, а нам послужил для маскировки огневых средств и боевых порядков. Тем не менее гитлеровцы от контратаки не отказались. Они провели ее там, где нужда заставила, — на равнине, но по силе и эффекту это была контратака, способная в одно мгновение круто повернуть судьбу боя.

Контратаку отразить нелегко. В боевой обстановке она выглядит не так, как ее на учениях порой изображают: «противник» контратаку предпринял — наступающие ее отразили и пошли дальше. Будто фигуры на шахматной доске переставляют некоторые товарищи командиры! А ведь, не уделяя должного, первоочередного внимания психологическому воздействию контратаки, молодые командиры тем самым упрощают боевую учебу молодых солдат. Отражение контратаки — не просто очередной тактический ход, а испытание всех морально-физических сил.

В боевых условиях даже стойкие, обстрелянные солдаты подчас не выдерживают контратакующего противника. Особенно в открытом поле, когда цепи атакующих залегли под огнем и не успели мало-мальски окопаться, когда прямо на них идут вражеские танки, а вслед — автоматчики, непрерывно поливающие цели огнем.

Контратака, серьезно смутившая наших бывалых гвардейцев, явилась тогда именно такой. В открытом поле на нас двинулась вражеская пехота с танками — грозная силища.

Не выдержал этой контратаки находившийся на правом фланге батальон майора Н.Боронина — даже такой батальон, прославившийся мастерством, отвагой, стойкостью в минувших боях. Роты попятились, и я почувствовал, как слабеет огонь на фланге, сгибается правое крыло боевого порядка. Но помощи от командира полка не потребовалось: майор Н.Боронин уже сам с резервом батальона бросился к своим ротам.

Появление комбата в боевых порядках рот возымело благотворное действие. Солдаты любили этого храброго офицера, верили ему, как себе. И теперь он сказал им всего несколько слов, взялся, как и они, за автомат, за гранаты. С помощью подошедшего резерва комбат стал выправлять положение.

Принял решительные меры начальник артиллерии полка майор Стружанов: полковая батарея 76-мм орудий открыла по противнику огонь прямой наводкой. На правый фланг выдвинулся и наш полковой резерв, в том числе саперный взвод старшины Болдакова.

Времени на размышления было мало, но я все же попытался проанализировать: чем именно воспользовались немцы, так быстро нарастив силу контратаки, где и в чем нащупали они нашу слабинку? Эта контратака была для нас совершенно неожиданной, и она, кроме того, пришлась по уязвимому месту. Опыт боев с немцами мы уже имели, знали их уставные требования, и все же кое-что было нами упущено. На стыках боевых порядков достаточного усиления не предусмотрели — это раз. Ведение разведки на открытых флангах оставляло желать лучшего — это два. А хотя бы и двух наших просчетов немцам оказалось достаточно, чтобы построить на них свое тактическое преимущество… Что-то вроде этого бубнил я про себя, к чему, между прочим, чутко прислушивался стоявший рядом Бушмакин.

Связисты подали мне телефонную трубку, доложив: «Комдив».

Полковник В.М.Лазарев выразил неудовлетворение действиями полка. Чтобы не снижался темп наступления, он решил ввести в бой второй эшелон дивизии.

И когда я выслушал все в виноватом молчании, он тоже утихомирился, лишь напряженно дышал в трубку. Через минуту заговорил помягче, с горестными нотками в голосе:

— Упустить такие возможности! Ладно… Надо будет вам обеспечить на своем участке ввод второго эшелона дивизии.

В такой сложной обстановке необходимо было быстро принять решение, обеспечивающее успех дальнейших действий полка.

На своем КП мы в течение нескольких минут совещались — «военный совет» полка даже в столь нелегком положении остался верным творческому поиску. Бушмакин и другие офицеры поддержали мысль, что в данный момент придется решать две задачи: первая — Боронину совместно с противотанковым резервом и саперами отражать контратаку, как бы ни было тяжело; вторая — ввести в бой второй эшелон полка и продолжать наступать, во что бы то ни стало проникнуть вглубь и ударить контратакующему противнику во фланг — только так можно подсечь под корень его рвущуюся вперед лавину.

Вслед за решением — действия. Майор Н.Боронин силами своих подразделений с большими трудностями (да и с потерями) сдерживал вражескую контратаку. Другой наш батальон протиснулся вперед и сейчас же резко развернулся вправо, охватывая противника с фланга.

С вводом вторых эшелонов дивизии и полка положение начинало выправляться, но не настолько, чтобы считать задачу решенной.

Дивизия продолжала вести наступательные бои, однако прежнего превосходства над противником уже не чувствовалось.

«Вот что такое контратака противника, которую не сумели должным образом пресечь в самом начале! Вот каково ее психологическое воздействие на людей, — невесело размышлял я, перебирая в памяти последние события. — И что значит упустить командиру и штабу пару существенных пунктов в организации работы… А ведь не так уж она страшна, контратака противника, если ее своевременно предвидеть, подготовить к ней себя и людей, спокойно и решительно отразить. Впервой, что ли?..»

— Майор Бушмакин! — обратился я к начальнику штаба. — Наша с вами вина в том, что мы вовремя не вскрыли возможность этой контратаки, не приняли мер для обеспечения открытого фланга полка.

И хотя я сказал это без всяких предисловий, перейдя к разговору от собственных раздумий, Бушмакин понял меня. Наверное, и он думал о том же.

— Основная вина во всем штаба, — глухо промолвил Бушмакин.

Я понимал, как ему было сейчас тяжело. И у меня само по себе вырвалось:

— Разделим вину пополам.

* * *

Наверное, каждое ранение кажется нелепым. Ведь никогда не подумаешь, придя в сознание, что вот на этот раз ранило, дескать, закономерно. Первое, что начинает волновать, — это чувство досады, а потом уж является, входит надолго боль.

И откуда же такая силища берется у пули, весящей несколько граммов? Ну продырявит тело, это понятно, а ведь, кроме того, непременно свалит с ног любого крепыша, будто ударит тяжелым бревном.

Очнувшись после ранения, уже перевязанный, заботливо уложенный на шинель товарищами, в течение первых 15–20 минут боли не ощущаешь. Наоборот, охватывает приятная, сонливая слабость.

Начинаешь вспоминать: как же это все случилось, как же тебя угораздило?

Мы шли группкой, разговаривая и споря на ходу, шли на новый пункт управления…

Вот появилась страшная жажда. Она все время донимает, но иногда обостряется мучительно.

— Пить… Дайте пить!

Гриша Бушмакин, Саша Иванов, Миша Красносвободский — все такие хорошие и родные — пропускают мои просьбы мимо ушей.

— Приказываю: дайте пить!

Переглядываются, мнутся и… не дают, изверги! Я им повторяю требование в самой категорической форме, а они докладывают, что выполнить не могут, потому что все запасы воды вышли, а фляжки утеряны.

Вижу, так и не дадут. Ранение тяжелое — через бедро в брюшную полость, — и они знают, что до осмотра хирургом пить нельзя — можно себя погубить.

Стараясь как-то приглушить чувство жажды, заставляю себя думать о чем-нибудь другом, например о том, как случилась вся эта нелепость. Ну-ка разберем все по минутам и по метрам, выясним, где и что было сделано неправильно.

Итак, мы меняли ПУ, поскольку боевые порядки первого эшелона полка ушли вперед километра на полтора. Мы шли — я, Бушмакин, Стружанов, Иванов, Красносвободский и другие, — направляясь на новый ПУ. Шли спокойно, зная, что находимся в тылу своих наступающих батальонов. Справа чернела деревенька под названием Пети. Наши разведчики на рассвете перед атакой побывали в ней. Доложили: даже, мол, не деревня, а так, хуторок, а такого там нет. Теперь же, когда поравнялись мы с хутором, черневшим справа в нескольких сотнях метров, в груди вздрогнуло какое-то предчувствие: «Как пульнут оттуда…»

В тот же миг из деревни хлестнул сильный огонь. Как там враги очутились, сколько их — неизвестно, но что прицельно бьют по нас — это точно. Если наблюдали за нами из засады, то, конечно, поняли, что передвигается пешим порядком и без охраны группа офицеров управления наступающего полка.

— Ложись! — закричал Бушмакин.

Мы попадали на том месте, где остановились. Мало-мальски укрыться от огня можно было лишь в бороздах пахоты.

Я упал, будучи уже раненным. Сбило с ног, тяжело толкнув справа в бедро, будто плашмя собственным пистолетом, висевшим на поясе, ударило. Сразу сознания я не потерял. Успел отдать нужные приказания.

На хутор, где засели гитлеровцы, я бросил имевшуюся в резерве роту автоматчиков. Рота решительно пошла в атаку, ведя на ходу дружный огонь. Она выдвигалась слева от нашей залегшей в бороздах группы, наступая на деревню, расположенную справа. То есть шла через нас. Мы оказались теперь под огнем своих защитников. Пули свистели над головами, рикошетили. Автоматчики нас не видели и, чего доброго, могли вот так половину своего командования перестрелять.

Судьба в этот раз прямо-таки издевательски шутила над нами. А может, сами во многом виноваты? Так или иначе, надо немедленно выходить из положения. И пожалуй, единственный выход — рискнуть той же судьбой.

На мне была венгерка с меховой опушкой. Из офицеров полка только один я так одет. В подразделениях тоже бывал в своей куртке-венгерке. Поднимусь сейчас во весь рост — должны узнать командира полка…

Встать!

Превозмогая боль и слабость в бедре, приподнимаюсь. Поворачиваюсь лицом к фронту наступающей роты… Вместе со мной поднялись начштаба и адъютант.

Огонь мгновенно прекратился.

Рота прошла мимо нас. Лишь после этого автоматчики вновь открыли огонь.

Опять сваливаясь в борозду, я с горячим чувством подумал об этой роте и ее командире, об отличной управляемости и блестящей боевой выучке автоматчиков.

В первые минуты ранения, пока разобрались, что к чему, Михаил Красносвободский перетащил меня на себе в борозду поглубже. Потом с помощью других товарищей доставил на огневую позицию наших артиллеристов, где нашлось укрытие и куда вскоре прибыли медики.

Рота автоматчиков тем временем ворвалась в хутор. В огневом и рукопашном бою гвардейцы сломили сопротивление гитлеровцев. В деревню, как выяснилось, еще при завязке боя нашим полком скрытно просочилось выполнявшее свое задание на передовой фашистское саперное подразделение. Могли, конечно, саперы отсидеться там тихо, но не удержались от искушения «перещелкать» русские командиров из засады. А дело-то вон как обернулось! Разгромив вражескую группу, наши автоматчики захватили около четырех десятков пленных, в том числе начальника штаба саперного батальона. То был отъявленный фашист. Он пытался жестоко расправиться со своими подчиненными, сдавшимися в плен, да руки были связаны. Он злорадно посмеивался, наблюдая, как я мучаюсь от боли и жажды. На допросе вел себя нагло.

Во временное командование полком вступил майор Николай Андреевич Боронин. Я был уверен, что во главе с этим храбрым, умным, тактически грамотным комбатом 87-й гвардейский, продолжая боевые действия, одержит немало побед.

Самому же мне, как видно, предстояло длительное лечение.

В полковом медпункте врач тщательно осмотрел меня, несколько раз повторив при этом: «Ранение тяжелое, но жить, слава богу, будем, Иван Моисеевич». Посмотрел мне в лицо своими добрыми глазами и сказал:

— Можно дать пить.

Операцию делали в медсанбате. Она длилась около часа. Главный хирург армии полковник медслужбы Подгорбунский и ассистент майор медслужбы Каменская, оперировавшие меня, потом рассказывали.

— Картина редкая и замысловатая, — говорил главный хирург. — Подстерегла вас не простая, а бронебойная пуля. Попала она в ваш пистолет, висевший на боку и послуживший в данном случае как бы щитом. Раздробив пистолет, пуля внесла с собой его осколки в тело. Мы извлекли их около тридцати, больших и маленьких. Полагаю, что отыскали не все.

— Они еще напомнят вам о себе, — тепло улыбаясь, сказала Каменская. — И мы, наверное, еще встретимся.

Как в воду глядела. Встретились мы с этой обаятельной женщиной и прекрасным специалистом в 1949 году в одном из московских институтов, когда у меня рана открылась. Позже, во время очередной операции, которую сделал хирург Ковалев, удалось выловить пистолетную мушку, занесенную в тело при ранении бронебойной пулей.

Двадцать лет спустя, в 1965 году, произошла просто удивительная в своем роде встреча.

Отпуск в тот год пришелся на август (что нечасто бывает), я проводил его у моря. На мужском пляже обычное лежбище. И однажды подползает ко мне разморенный солнцем купальщик — не подходит, а именно подползает, вяло шевеля руками, как ластами. Уставился на меня: сначала чуть прикрытое плавками бедро осмотрел, потом глянул в лицо.

— Вы, случайно, не Третьяк?

— Случайно да, — отвечаю. — А откуда вам стало известие?

— По шраму узнал, — ответил он, тыча в бедро своей мягкой рукой. — В сорок четвертом году в медсанбате мы с доктором Каменской ассистировали полковнику Подгорбунскому, который вас оперировал. Рана, доложу я вам, уникальная.

Южное солнце, пляжное приволье да еще вот такая неожиданная встреча располагали порассуждать, пофилософствовать.

— Не знаю, насколько это достоверно, — заговорил я первым, — но слышал, что будто бы Пирогову принадлежит следующее изречение: «Хорошего хирурга узнают по тем операциям, которых он не делает».

— То есть по тем операциям, от которых хирург нашел возможность воздержаться?

— Именно так.

После минутной выдержки он ответил мне в тон:

— Времена меняются, и крылатые изречения совершенствуются, как и научные формулы. Не знаю, насколько это важно и значимо, но хорошего военного хирурга узнают по рубцам операций, которые он искусно выполнил, — по почерку узнают.

Много лет прошло. Рана нет-нет да и откроется, осколки выходят и по сей день…

«Что у кого болит, тот о том и говорит» — может подумать читатель, перелистывая эти страницы книги. Поверьте моей искренности, дорогой читатель: некоторые обстоятельства и подробности я вспоминаю главным образом для того, чтобы предупредить будущих темпераментных командиров полков о простых, но важных моментах работы в боевой обстановке.

Говоря объективно, внезапное нападение гитлеровцев на офицеров штаба и управления полка у деревни Пети было допущено по вине некоторых из нас.

Не стоило, например, полагаться только на разведданные, полученные утром, надо было организовать доразведку по маршруту следования на новый ПУ. Полагалось бы и соответствующую охрану предусмотреть. А прогуливаться компанией по земле, откуда только что изгнан враг, и вовсе не в правилах фронтовиков. В наказание за подобные ошибки молодости получены вот болячки на всю жизнь…

После операции в медсанбате меня по решению старших начальников отправили не в глубокий тыл, а во фронтовой госпиталь, где довелось перенести еще несколько операций.

— Хоть ты и ранен, а с фронта мы тебя не отпустим! — с теплотой шутил по этому поводу командарм генерал-лейтенант М.И.Казаков. — А то, понимаешь, пошли тебя в тыл… Вылечить-то вылечат, а назад не отдадут, куда-нибудь в другое место сосватают. Вот мы и порешили с командующим фронтом: будут лечить тебя в нашем фронтовом госпитале, медицинские силы у нас тут не хуже.

Побеседовав со мной обстоятельно, Михаил Ильич серьезно, как мне показалось, многозначительно заметил:

— На восемьдесят седьмой гвардейский нового командира назначать не будем. Пока что Боронин справляется, а по выздоровлении ты вернешься на свое место. Таково наше мнение, командующего фронтом генерала армии Еременко и мое.

Пребывая на излечении в госпитале до марта 1945 года, я постоянно чувствовал во всем заботу и внимание со стороны старших начальников, верных друзей, родных однополчан.

ГЛАВА 10 СТРЕЛЫ СОРОК ПЯТОГО

Стрелы 1945-го… Вычерченные на оперативных картах красным цветом, они устремились к центру фашистской Германии, охватили с севера и с юга логово врага. В победном 1945 году стрелы стали мощными, особенно в марте, когда каких-то полтора месяца оставалось до конца войны.

Стрелы 1945-го… В них воплотились, слились воедино полководческий талант, командирское мастерство, солдатский подвиг. И как на карте, так и на земле стрелы оставляли следы алого цвета, ибо победы в боях полков и дивизий, в сражениях армий давались немалой кровью. Алый цвет, несколько бледный в широкой основе стрелы, сгущался все больше, переходя на острие в пурпурный, и это символически отражало жизненную истину: труднее всего на острие атаки.

Стрелы 1945-го… Несколько позже и не в такой конкретности, как на оперативных картах, они появлялись на плакатах, и это означало, что задуманное полководцами уже сбылось, что наступающие войска уже достигли намеченных рубежей. У плакатов военного времени всегда собирались люди, чьи надежды, любовь и мечты, чей подвижнический труд были животворно влиты в багровые полосы победных стрел.

Радио, газеты, людская молва — все было сосредоточено тогда, весной 1945 года, на единой теме и главнейшей проблеме войны: скоро взятие Берлина, разгром фашизма в его собственном логове. Мало, очень редко думалось и говорилось о Курляндии, об этом неактивном направлении, этой «окраине войны». Ею занимались в основном те, кому было поручено разгромить крупную группировку вражеских войск. Стрелы в этом приморском районе по сравнению со своими сестрами-красавицами, устремившимися к Берлину, выглядели неказисто: короткотелые какие-то, изогнутые.

Стрелы эти, однако, имели важное оперативное значение. Под названием «Курляндия» сосредоточилась не просто какая-то масса разнородных войск, загнанных в угол, а группа армий, то есть оперативно сплоченные силы в масштабе целого фронта. И «окраина войны» не знала затишья ни днем ни ночью. Здесь развертывались жесточайшие сражения с участием с обеих сторон крупных стрелковых и танковых соединений, сил авиации и флота. Все мы, участники боев в Курляндии, понимали, что важно разгромить крупную вражескую группировку, прижатую полукольцом к морю, а еще важнее — воспретить гитлеровскому командованию снять отсюда хотя бы одну дивизию для усиления обороны Берлина.

Ясность задачи удваивает силы и утраивает мужество. В цифровом исчислении и конкретной трактовке драться нам приходилось малыми силами, но боевые задачи решались такие, какие на главных направлениях имели бы другие масштабы. Ну где еще, на каких фронтах, скажите, пожалуйста, прорывался фронт при соотношении сил почти что один к одному?

Борьба с курляндской группировкой противника длилась целых полгода и с точки зрения военного искусства представляет собой вообще-то исключительный вариант, к тому же мало описанный в литературе. И, на мой взгляд, стоило бы дать краткую характеристику этим событиям войны, проследив весь ход их развития.

16 октября 1944 года началось наступление 2-го Прибалтийского фронта. Наибольший успех сопутствовал войскам его правого крыла, которые быстро продвинулись вдоль морского побережья и уже в первый день прорвали главную полосу обороны. Однако вскоре они встретили яростное сопротивление гитлеровцев и 19 октября были остановлены на заранее подготовленных противником к обороне рубежах в районе Тукумс, Гардене. Все последующие попытки 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов прорвать оборону и расчленить прижатую к морю вражескую группировку успеха не имели. Выделить дополнительные силы для быстрейшей ликвидации группировки Верховное Главнокомандование, видимо, не имело возможности. Все имевшиеся резервы использовались на основных направлениях, где развертывались решающие битвы войны.

К концу октября группа армий «Север» (в составе 16-й и 18-й армий), изрядно потрепанная в боях, заняла в глубине Курляндского полуострова тукумсский оборонительный рубеж, проходивший по линии Тукумс, Салдус, Прекуле и далее к морю.

1-й Прибалтийский фронт (командующий генерал армии И.X.Баграмян) к тому времени уже вышел передовыми дивизиями к западному берегу Курляндского полуострова. Таким образом, в районе неподалеку от Либавы оказалась перерезанной и без того неширокая последняя полоска, соединявшая фашистскую группировку с Восточной Пруссией. В такой обстановке развернулись и действовали войска 2-го Прибалтийского фронта против группы армий противника, блокировав ее с суши.

Чем меньше оставалось у гитлеровского командования возможностей удерживать блокированную группировку, тем решительнее, безжалостнее, я бы сказал, безрассуднее были его распоряжения и приказы. С поразительной стойкостью дрались, выполняя эти приказы, вражеские офицеры и солдаты. Как мы впоследствии узнали, дело объяснялось не только фанатичностью обреченных, но и несбыточными обещаниями фюрера облагодетельствовать их большими правами и льготами после войны.

Боевые действия частей и соединений 2-го Прибалтийского фронта то активизировались, то затихали. Атаки на различных участках давали мизерный результат. Топтание на месте угрожало большой затяжкой. Недостаточно было сил и средств для решительного и эффективного продвижения вперед. Крайне затрудняла действия войск, особенно танковых и артиллерийских частей, заболоченная, лесистая местность этого глухого угла Прибалтики. Людям приходилось проталкивать почти каждый танк буксировкой, орудия тащить на руках, а самим подчас барахтаться в трясине.

В обороне в таких условиях тоже не сладко, но все же удержать, например, опорный пункт, окруженный вкопанными в землю танками, опоясанный минным полем, куда легче, чем его взять.

Наступающие войска топтались, а Ставка нажимала по всем направлениям.

На 2-й Прибалтийский фронт прибыл представитель Ставки Маршал Советского Союза А.М.Василевский.

Все понимали: приезд на «окраину войны» представителя Ставки свидетельствовал о том, какое значение придается здешнему направлению.

С надеждой поджидали заморозков. Намечаемые сроки общего наступления из-за ненастной погоды то и дело откладывались.

Наконец решение было принято. Утром 20 октября после артиллерийской и авиационной подготовки 10-я гвардейская армия перешла в наступление.

Первую позицию противника наступающие дивизии прорвали с ходу. Было уничтожено большое количество вражеской живой силы и техники, взято немало пленных. Но вскоре темп продвижения вперед замедлился, а на другой день наступающие и вовсе остановились. Не потому, что боевой порыв ослаб, нет! Наличными силами невозможно было преодолеть сопротивление врага, некоторые узлы его обороны.

Гитлеровцы усилили контратаки. Они создали мощный подвижной кулак, нарастив силы 12-й танковой дивизии СС. За счет чего? Трудно сказать определенно, но из показаний пленных следовало, что они вырывали отдельные полки из других дивизий и бросали их сюда. Перед фронтом наступающих появилась свежая 227-я пехотная дивизия, другие части, видимо выдвинутые откуда-то из оперативного резерва группы армий.

Наступление 10-й гвардейской армии не прекращалось, но постепенно выдыхалось. За неделю дивизии продвинулись где на 10, а где всего на 7 км. До Салдуса, куда предполагалось выйти после прорыва, оставалось еще добрых 20 км.

Иные контратаки противника представляли очень большую опасность, и замышлялись они, надо признаться, хитроумно. Так случилось, когда в лесном массиве, близко подходившем к нашему переднему краю, обнаружилось вдруг крупное скопище фашистских танков (и откуда только взялись?!). Упусти наши момент — на боевые порядки обрушился бы удар огромной силы. Хорошо, не прозевала разведка! Быстро были поставлены на прямую наводку все орудия. Артиллеристы вели огонь по вражеским танкам, уже двинувшимся в атаку, с дистанции 300–400 м. При метком попадании на глазах возникала рваная дыра в броне, с треском и гулом вспыхивало пламя, отлетала с лязгом вся башня танка, будто голова в шлеме…

Факелы пылающих танков до глубокой ночи освещали поле боя.

Населенный пункт Музикас переходил из рук в руки раз пять или шесть. Никому не ведомый в прошлом, он попал теперь даже в сводку Совинформбюро, и можно было подумать, что это за какой-то важный центр идут с переменным успехом такие жестокие бои. Пленные гитлеровцы рассказывали, что само слово «Музикас» напоминает им о существовании ада кромешного и этого слова все у них боятся.

В ходе боев, проведенных с конца октября по декабрь 1944 года, наши наступающие войска нанесли противнику большие потери. По данным командования группы армий «Север», за этот период она потеряла 72 100 солдат и офицеров убитыми и ранеными.

Надо полагать, невеселыми были у фашистов рождественские праздники. Во всяком случае ни музыки, ни песен со стороны их окопов не было слышно.

А 25 января 1945 года гитлеровское командование переименовало группу армий «Север» в группу армий «Курляндия». Прибыл и новый ее командующий — генерал-полковник Рендулич. Но на этом посту он продержался всего несколько дней и убыл, передав обязанности командующего группой «Курляндия» генералу Гильперту.

К этому времени в состав группы «Курляндия» входили те же 16 я и 18-я армии. За счет основательной перетасовки наличных резервов фашистское командование сумело даже как-то укрепить группу. Ее части и соединения, несмотря на большие потери в живой силе и технике, оставались боеспособными. Не исключено, что со стороны моря группе была подброшена солидная партия вооружения и боеприпасов.

Новый командующий группой армий «Курляндия» заявил своим офицерам, что он лично дал слово фюреру: «Приковать на полуострове 2-й Прибалтийский фронт русских». И во имя исполнения этого слова фашистский генерал многое сделал. Пока шли бои, в основном в тактической зоне, гитлеровцы лихорадочно укрепляли рубежи в глубине своей обороны. Причем проявляли немало изобретательности. Доты они соорудили даже на болотах — там, где наступающим и без того трудно продвигаться. Гитлеровцы возвели так называемые полосы активной обороны. На них были расставлены в определенном порядке, вкопаны в землю танки и самоходные орудия. Между ними, как между стальными островками, курсировали самоходки, обеспечивая переброску личного состава, взаимодействие, связь. Такие полосы, расположенные через каждые полтора-два километра, оказались очень устойчивыми. Преодолевать их надо было только после хорошей артиллерийской подготовки, массированным применением артиллерии, что не всегда оказывалось в пределах боевых возможностей наступающих.

Особо большое внимание уделили гитлеровцы фортификации города Салдус и других превращенных в крепости городов.

В районе Салдуса развернулись вскоре жестокие бои. И как только они загремели, как только атаки гвардейцев стали поглубже пронизывать вражескую оборону, Ставка потребовала от командования 2-го Прибалтийского фронта «решительно активизировать боевые действия».

Указание сейчас же передали по инстанции — от старшего к младшему. Иные начальники сочли нужным и от себя усилить данное указание.

— Ну что, отсиживаемся? Войну-то хоть там у вас слыхать? — иронизировали по телефону из штаба армии.

— И слыхать, и видать, — отвечали мы. — Вот как раз сейчас немцы нахрапом лезут. Отстреливаемся прямо из землянки.

Начиная со второй половины января 1945 года стали попадать к нам в плен немецкие солдаты и офицеры с нарукавными золочеными шевронами «Курляндия». В показаниях они сообщили, что такой знак воинского отличия пожалован отныне всем, кто воюет в составе окруженной группировки.

— Но ведь группировка не полностью окружена, ваши войска имеют выход к морю — это верно? — интересовались офицеры, допрашивавшие пленных.

— Об этом нам запрещено говорить под страхом смерти, — следовал уклончивый ответ.

Но потом пленные все же рассказывали, что со стороны моря на всем протяжении занятого побережья группа армий активно поддерживается флотом в материально-техническом и оперативно-тактическом отношениях.

— А что еще пообещали вам кроме вот этой ленты с надписью «Курляндия»? — спросил пленного один из наших офицеров-переводчиков. Повернувшись, пояснил товарищам по-русски: — Не верится, что только лента вдохновляет их на такие жертвы в боях. Что-то должно быть еще…

Пленный обер-фельдфебель убежденно ответил:

— Фюрер обещал всем, кто воюет в «Курляндии», после войны дать земельные участки.

Офицеры засмеялись, когда переводчик перевел это.

— Сам фюрер обещал! — воскликнул гитлеровец. Он покраснел, глаза его налились злобой, и, похоже, обер-фельдфебель вообще забыл, где находится.

— Переведи ему, лейтенант: у фюрера самого теперь землицы всего два метра останется, — попросил один из офицеров.

Переводчик отмахнулся от него.

Гитлеровское командование, следовательно, придавало большое значение группе армий «Курляндия» и возлагало на нее, может быть, последние свои надежды. Если бы не расчет как на скрытый резерв, она давно была бы брошена на произвол, как поступали фашистские верховоды с многими бесперспективными группировками, попадавшими раньше в котлы. А тут и подпитывают из своих небогатых нынче запасов, и, поди ж ты, особый знак отличия придумали! Попалась нам в руки и листовка, подписанная одним из гитлеровских генералов, в которой, в частности, говорилось: «Кто попытается сравнить «Курляндию» с каким-либо котлом, тому следует заткнуть глотку!» Стойкость и боевой дух группировки поддерживались фашистами всячески и со всех сторон.

В начале февраля решением Ставки Верховного Главнокомандования 1-й и 2-й Прибалтийские фронты объединились в один — 2-й Прибалтийский. Командующим фронтом был назначен Маршал Советского Союза Л.А.Говоров. Одновременно он командовал и Ленинградским фронтом. Членом Военного совета стал генерал-полковник А.А.Жданов, начальником штаба — генерал-полковник М.М.Попов. Значительное количество войск перебрасывалось на другие фронты.

Прочно блокированная советскими войсками группировка противника в течение зимних месяцев сорок пятого года вела активные боевые действия, стремясь вырваться из Курляндии. Но, потеряв около ста тысяч солдат и офицеров убитыми, много самолетов, танков, орудий и автомашин, фашистское командование встало перед неразрешимой проблемой.

* * *

Вернувшись в марте 1945 года из госпиталя на фронт, я принял полк от майора Боронина, сердечно поблагодарив Николая Андреевича за достигнутые под его руководством боевые успехи, за то, что не допустил больших потерь, берег людей.

Как раз ставилась задача по расчленению и разгрому войск противника в районе Гребутниеке, Салдус. Задача весьма сложная. Дивизия наша, хоть и пополнялась недавно, располагала скромной численностью, по-прежнему сказывалась нехватка танков и артиллерии. Так что рассчитывать на превосходство в силах особенно не приходилось, можно было лишь надеяться (что не вызывало никаких сомнений) на богатый боевой опыт наших частей и подразделений, на возросшее тактическое мастерство наших командиров, на крепость нашего наступательного духа.

Получив задачу, стали мы с командирами батальонов и офицерами штаба разрабатывать ее, так сказать, в практическом преломлении. Еще раз позволю себе сказать доброе слово о таком важном качестве фронтового офицера, как трудолюбие. Перед боями оно не знало границ. Мы просиживали над картами днями и ночами. Мы света белого не видели, хотя нам, двадцати — двадцатипятилетним парням в офицерских погонах, было на что поглядеть. Скажем, тогда же, во второй половине марта: ведь наступала ранняя весна, пробуждалась природа, по-своему прекрасная и на болотистых, лесистых, изрытых воронками и окопами землях нашего участка фронта.

Несколько месяцев не был я в полку, и за это время командиры, особенно из недавно назначенных, заметно повзрослели, в военном отношении шагнули вперед. Послушаешь рассуждения одного, другого — и сразу же проникнешься уверенностью, что с такими офицерами можно решить любую задачу.

А бои предстояли именно такие, в которых надо уметь выкладываться полностью.

В апреле 1945 года решением Ставки Верховного Главнокомандования 2-й Прибалтийский фронт был упразднен, а его войска влились в состав Ленинградского фронта, которым по-прежнему командовал Маршал Советского Союза Л.А.Говоров.

10-я гвардейская армия получила задачу прорвать оборону противника, овладеть Салдусом с последующим выходом в район Либавы. 29-я дивизия была назначена в состав ударной группировки, а наш 87-й гвардейский полк — в резерв командующего армией. Но как только начались активные боевые действия, генерал-лейтенант М.И.Казаков сразу же воспользовался своим резервом. Полк получил задание особой важности.

Наступление армии в общем развивалось успешно. Изменения в обстановке, однако, бывают весьма неожиданными. Один из корпусов глубоко вклинился в оборону противника. Передовые его части, в том числе 8-я гвардейская Панфиловская дивизия, стремились выйти во вражеский тыл. Почуяв это, гитлеровцы сманеврировали своими резервами: подтянули с флангового направления танковую дивизию, некоторые другие части и обрушили всю силу их ударов на 8-ю гвардейскую дивизию. Соединение оказалось в тяжелом положении: удерживая фронт впереди, оно должно было одновременно защищаться против сильного вражеского натиска с фланга.

В этой обстановке командарм и решил ввести в дело резерв. Наш полк был усилен тяжелым танковым полком (20 танков ИС) и другими подразделениями. Нам было приказано прорваться в глубокий тыл противника, в район Гребутниеке, и во взаимодействии с наступающей на этом направлении 85-й гвардейской дивизией ударить по контратакующей фашистской группе войск. То есть в замысле предполагалось, что вслед за нашим усиленным полком в прорыв войдет второй эшелон корпуса — 30-я гвардейская дивизия. Этими действиями мы должны были облегчить положение 8-й Панфиловской.

Подобный замысел обычно тщательно планируется, план боевых действий разрабатывается подробнейшим образом под руководством вышестоящего штаба. Так и на этот раз. Были намечены точные маршруты и рубежи, распределена поэтапно артиллерийская поддержка, в том числе залпы «катюш».

Когда окончательный вариант решения был утвержден, шутя навернулась озорная мысль: «В тыл противника нас проводят, как в парк культуры — при свете фейерверка и громе музыки…» Чем была вызвана эта, в общем-то, непозволительная ирония, не знаю, но командирское предчувствие почему-то возбуждало тревогу. Игриво разглагольствуя насчет «фейерверка и музыки», я будто знал наперед, что нам придется пройти по острой грани жизни и смерти.

Может быть, виновен в том, что случилось в первые минуты наступления, сам 87-й гвардейский — всем своим составом, во главе с командиром? В слишком высоком темпе, что ли, повели гвардейцы наступление? Выбились, так сказать, из графика?.. Так или иначе, а когда мы устремились вперед, противник не выдержал натиска и стал быстро откатываться. А в вышестоящем штабе, видите ли, этого не учли, там артиллерийское обеспечение ввода в прорыв было спланировано по рубежам. Офицеров — представителей от артиллерии к нам не прислали. За нашим ускоренным продвижением плохо наблюдали. И в результате что ж… Залпы орудий и «катюш», спланированные по «жестким» рубежам, пришлись по пустому месту — далеко позади боевых порядков нашего полка.

Следствием такой несогласованности явилась в дальнейшем существенная ломка задуманного плана. Опрометчивым артогнем, случайно затронувшим нас, был в значительной части отсечен тыл полка. Мы продолжали двигаться вперед с ограниченным количеством боеприпасов и продовольствия. С нашим 87-м полком в брешь, образовавшуюся во вражеской обороне, проскочили половина 90-го гвардейского полка под командованием подполковника П.Похалюка, стрелковый батальон во главе с подполковником Н.Грищенко и командир танкового полка с несколькими машинами. Планировалось, что вслед за нами будет введен в бой и в прорыв второй эшелон корпуса, но этого по каким-то причинам не произошло.

Противник же, уступив натиску прорывающейся группы, вскоре оправился. И когда уловил заминку в действиях других наступающих частей, сразу же предпринял контратаку. Дыру, образовавшуюся в результате нашего прорыва, гитлеровцы надежно закрыли.

Таким образом, за линией фронта, во вражеском тылу оказалась группа в составе 87-го гвардейского полка, половина 90-го гвардейского полка и часть сил стрелкового полка из 85-й дивизии!

Приятно удивили меня мелькнувшие вдруг среди малиновых просветов офицерских погон — голубые. Откуда? Так и спросил, по-партизански запросто, коль уж мы вместе в чужом тылу очутились:

— Летчик, ты, брат, откуда?

— Представитель штурмовой авиадивизии, — ответил он. И добавил тоже с оттенком лихости: — Буду вызывать по радио наших «ильюх».

Не в пример артиллеристам летчики прислали своего офицера. Не очень опытный в наземных боях, капитан этот с несколькими своими солдатами и радиостанцией смело пошел с нами в прорыв, во вражеский тыл. Хотелось еще о чем-нибудь дружески с ним перемолвиться, и я спросил:

— Думаешь, прилетят, найдут нас?

— По первому моему вызову, — ответил он уверенно.

Боевые действия нашей группы в тылу противника сразу же приняли маневренный характер.

Движемся направлением на Гребутниеке. Идем несколькими маршрутами. Вдоль дорог то и дело завязываются скоротечные бои с тыловыми подразделениями противника. Всю тяжесть этих боев выдерживает в основном пехота. Танки продираются через леса вслед за стрелками, вперед выйти не могут и потому оказывают лишь огневую поддержку.

87-й гвардейский с танкистами пробивались на Гребутниеке, «полуполк» П.Похалюка продвигался левее, на сближение с 8-й гвардейской дивизией, батальон во главе с подполковником Н.Грищенко остался в лесах с задачей прикрыть нас сзади. Как раз оттуда опасность нападения противника была наиболее вероятной: гитлеровцы могли броситься по следам прорвавшейся группы.

Двигаясь ночью с боями, мы прошли 15–17 км и к утру достигли Гребутниеке.

Разведданными об этом районе мы располагали скудными — ведь только что вышли сюда, совершив марш с боями. Удалось установить, что в селе стоят штаб немецкой дивизии и различные подразделения. На прикрытии штаба стояло несколько вражеских зенитных батарей. Наша колонна выходила как раз прямо к штабу дивизии. Зенитчики тревожно засуетились. Еще мгновение — и они из своих орудий в упор расстреляли бы колонну и наверняка уничтожили бы наши танки. Но наши танкисты упредили их. Мощные танки ИС с предельной скоростью устремились на огневые позиции вражеских зенитных батарей. Они опередили зенитчиков, может быть, всего на минуту, но решили исход этого молниеносного боя. Броней и гусеницами наши танки-богатыри разворотили, раздавили огневую позицию фашистских зенитчиков. Ни одно из орудий, находившихся там, не выстрелило.

Гребутниеке мы захватили внезапно и почти без потерь. В штабе немецкой дивизии находились в основном солдаты охраны и канцеляристы, а офицеры управления куда-то уехали. Могли они вскоре и вернуться, да не одни, а с поднятыми по тревоге частями, потому что шум проведенного нами боя наверняка вызвал какой-то резонанс в окрестностях. Исходя из этих соображений, наша группа вышла из населенного пункта как можно скорее.

На коротком совещании во время привала майор Бутмакин докладывает мне новые сведения, полученные от наших разведчиков, а также от групп Похалюка и Грищенко.

— На фланг нашей Панфиловской оказывает воздействие частыми атаками 12-я танковая дивизия противника. Подтягивают сюда немцы и некоторые другие свои резервы. Колонны движутся вот по этим дорогам… — говорит Бушмакин, показывая на карте.

— Которые мы легко можем перерезать… — вставляю я.

— Самое целесообразное решение! — подхватывает начальник штаба. — Надо овладеть здесь господствующими высотами и перекрестками дорог.

— Хватит ли сил?

— Внатяжку, но наберется.

Мы прикидываем, где какие подразделения должны захватить господствующие высоты, развилки дорог, мосты, обдумываем способы боевых действий во вражеском тылу — чтобы без большого шума, но эффективно.

В конце беседы спрашиваю:

— А что еще может предложить «генеральный штаб» под твоим руководством, Григорий Федорович?

На случай подобного вопроса у Бушмакина всегда имеется две-три дополнительные идеи в загашнике. Он высказывает еще некоторые толковые задумки, предлагает оригинальные варианты.

— Все принимается, — решаю я, с теплотой посматривая на своего верного, умного помощника. — Ты теперь, Григорий Федорович, и в самом деле — наш «генеральный штаб». Начальства над тобой здесь нет, все в твоей власти.

Бушмакин усмехнулся шутке, но резонно заметил:

— Дух начальства и тут присутствует: оно со мною по телефону разговаривает.

Когда группа прорывалась в тыл противника, наши связисты по заданию начштаба умудрились протащить через линию фронта и хорошо замаскировать телефонный провод. Неужели до сих пор удалось сохранить его, когда группа прошла с боями по вражеской земле столько километров?

Предугадав по выражению лица мой вопрос, Бушмакин утвердительно кивнул головой:

— Телефон работает.

Вскоре я и сам убедился в этом: меня вызвали к проводу из-за линии фронта. Связавшийся со мной начальник оперативного отдела штаба армии полковник А.А.Малиновский попросил доложить обстановку как можно подробнее — видно, данных у них о наших действиях было не очень много. Довольно долго говорил полковник Малиновский также с Бушмакиным.

Освободившись, Григорий Федорович отдал подчиненным нужные распоряжения и вернулся ко мне. Взглянул в глаза озабоченно:

— Может, вам на сани пересесть, товарищ командир? По крайней мере и ноги вытянуть, и прилечь, если что… Мы приготовили хорошие сани, радиостанцию установили — все как надо.

Я поблагодарил Григория Федоровича за внимание и заботу. У меня еще не полностью зажила рана. Это мешало работать, причиняло порой мучительную боль, и я попеременно перемещал свой командный пункт то в танк, то в машину, то теперь вот в сани. Что ж, попробуем командовать и с крестьянских розвальней!..

Подразделения полка овладели господствующими высотами, оседлали дороги, уничтожили несколько вражеских батарей, стоявших на охране объектов, взяли под свой контроль все коммуникации, по которым немцы подтягивали резервы и материально-технические средства для наращивания ударов по 8-й Панфиловской.

Подполковник Грищенко развернул стрелковые роты в ту сторону, где за двадцатикилометровой полосой был фронт наших войск. По-прежнему оттуда могла возникнуть самая серьезная опасность. И действительно, немцы вскоре начали прочесывать местность. Гвардейцы стойко, мужественно отражали атаки противника. Действовать им приходилось на тяжелой местности, они несли существенные потери.

Перерезав пути подхода резервов противника, мы перехватывали и разоружали вражеские подразделения, забирали колонны машин и обозы с боеприпасами, военным имуществом, продовольствием. У нас накопилось большое количество немецких автоматов, пулеметов, даже орудий, немецких боеприпасов всех калибров. Был отдан приказ: бить врага его же оружием, свое беречь на крайний случай. Тем самым не только создавался определенный резерв боеприпасов, но и вводился в заблуждение противник: эхо разносило окрест звуки выстрелов немецкого оружия, русского слышно не было, и немцы не могли понять, кто стреляет.

В течение первых суток наших действий во вражеском тылу гитлеровцы толком не уяснили, какие силы прорвались через фронт, что и где они делают. Об этом свидетельствовали показания пленных. Немецкие солдаты и офицеры дико таращили глаза, когда попадались к нам: они ведь считали, что находятся в тылу. Подчас нас просто поражала беспечность поведения гитлеровцев в прифронтовой полосе: разъезжали на машинах и фаэтонах, как у себя дома. Целые сутки пользовались мы своей телефонной связью, протянутой через фронт, и немцы так и не натолкнулись на кабель. За это время мы успели серьезно потрепать их тыловые части, захватить немало трофеев, а они все еще разъезжали по дорогам без прикрытия.

Всего у нас было вдоволь, кроме соли. Не находилось таковой в немецких обозах, не очень-то использовали ее немецкие кашевары. А русскому солдату как же обойтись без соли?

Пришлось отрядить в окрестные деревни и хутора несколько команд на поиск соли.

Вернувшись, они принесли соль, кто по мешочку, кто по кульку, кто по щепотке. Один из сержантов, возглавлявший «соленую команду», рассказывая:

— Оцепили хутор, вперед — разведку, как положено. Выяснив, что немца нет, припрятали оружие и пошли по дворам. Ну, у кого сколько нашлось соли, столько нам и дали. Только в крайней избе заминка вышла. Старушка хозяйка вместо соли крупу, зерно стала нам насыпать, пожелтевший кусок сала вытащила откуда-то. Мы ей про соль — она нам про еду. А у самой, видим же, пусто в хате! Были с собой немецкие мясные консервы, так мы ей оставили…

Так было в течение первых суток нашего пребывания во вражеском тылу: мы активно действовали, противник оборонялся там, где на него нападали. На вторые, на третьи сутки фашистское командование, видимо, почувствовало серьезную опасность у себя под носом и в обстановке разобралось. И вполне возможно, ахнуло: крупная воинская часть разгуливает по тылам!

Лишних сил у них не нашлось. Повернули они свою резервную 12-ю танковую дивизию, действовавшую на фланге панфиловцев, и бросили против нас. Сражаться нашей группе против танковой дивизии, да еще во вражеском тылу, было, разумеется, непосильно. Но гвардейцы смело приняли бой. Маневрируя, подразделения наносили противнику ощутительные удары. Особенно успешно действовали наши танки ИС-2 из засад.

Задача облегчить положение 8-й Панфиловской дивизии в какой-то степени была выполнена. Наша группа оттянула на себя часть сил 12-й танковой дивизии и некоторые другие части гитлеровцев. Панфиловская могла теперь перегруппировать силы, расправить фланги.

Результаты нашего рейда могли бы быть несравненно большими, если бы вслед за нами, как намечалось, вошла 30-я гвардейская дивизия. Но, как уже было сказано, хорошо задуманный план претерпел значительную ломку из-за нерешительности некоторых товарищей.

Наши подразделения вели тяжелые бои. Телефонная связь давно была прервана. По радио нам передали приказ: выводить группу.

Но как теперь вырваться из вражеского тыла?

В штабе, наверное, тоже встал такой же вопрос. Нам подсказали по радио маршруты выхода. Они почти совпадали с теми, которыми мы прошли с боями сюда.

— Вряд ли гитлеровцы согласятся пропустить нас обратным рейсом… Да еще после того, как мы натворили у них в тылу столько бед, — с грустной иронией шутили гвардейцы.

Когда комбаты собрались вокруг моих саней на совещание, все они согласились со мной, что прежним маршрутом выходить из окружения нельзя. С нами ведь не только легкая на ногу пехота, но и танки, и артиллерия. Такую армаду в узкий проход быстро не протащить.

— Немцы только и ждут, чтобы мы пошли здесь на прорыв, — сказал капитан Ф.Норик, вздыхая в бороду. — Перебьют крестьян наших, всех до одного.

— Они ж не дураки, — подхватил майор Н.Боронин. — Они устроили на этом участке танковые засады. Приготовились расчленять и бить…

Свои сомнения высказали опытные комбаты, храбрые офицеры, которых в малодушии не заподозришь. «Красноречиво промолчали» другие. Начштаба Бушмакин склонился над картой, подперев виски кулаками, напряженно морщил лоб.

Мы собрались, однако, не для того, чтобы вместе погрустить по поводу нашего очень незавидного положения. Начались совместные поиски верного способа действий в сложнейшей обстановке, какого-то оптимального варианта.

Товарищи единодушно поддержали предложенную идею решения и обогатили ее своими предложениями. Решение сводилось к следующему.

Выводить группу будем совсем в другом месте, где гитлеровцы нас не могут и ожидать, потому что там недавно стояли их собственные резервы. Двигаться скрытно и без шума. Впереди наших главных сил пойдут три группы бывалых, отважных гвардейцев, имея задачей без выстрела уничтожить вражеское боевое охранение на протяжении двух-трех километров фронта. Короче говоря, надо эти 2–3 километра вырезать. Вслед за тем пройдут полк и части усиления, возможно, даже в колоннах, не развертываясь для боя.

С нашим планом, переданным по радио, командование согласилось.

План этот требовал, конечно, тщательной подготовки, ибо, во-первых, сорвись в нем хоть один пункт, все может рухнуть. В перелесках, в оврагах укрылись подразделения на дневку, а тем временем проводилась большая работа по комплектованию трех отрядов особого назначения.

Во вторых, кто их поведет на столь необычное задание? Одну из групп вызвался вести лично начальник штаба полка майор Г.Бушмакин. На вторую назначили начальника разведки полка капитана А.Иванова. Командиром третьей стал старший лейтенант И.Зайцев — офицер, не раз проявивший в боевой обстановке инициативу и отвагу.

Отряды формировались только из добровольцев. Изъявило желание попасть в отряд значительно больше людей, чем требовалось, и командиры отрядов имели возможность отобрать наиболее подходящих. В первую очередь в состав отрядов включились бывшие охотники, звероловы, лесники — а таких, в основном сибиряков, в наш полк во время последних пополнений пришло много.

В нашем распоряжении был целый день, и мы его максимально использовали не только для политико-массовой работы в сформированных отрядах, но также для специальной боевой подготовки людей. Отрабатывались приемы скрытого поиска, внезапного нападения, единственного и смертельного удара. Среди наших добровольцев нашлось немало инструкторов различных школ рукопашной борьбы, вплоть до джиу-джитсу. Изучались условные сигналы взаимодействия — чтобы понимать друг друга без слов.

Одним из важнейших условий предстоящего боевого задания явилось требование действовать активно, но без выстрелов. В самом исключительном случае, в совершенно безвыходном положении разрешалось открывать огонь только из немецкого оружия. Его у нас было предостаточно, и в данном случае оно особенно понадобилось. Одиночный выстрел парабеллума или короткая очередь немецкого автомата все же не так насторожат фашистов, как наше оружие. По звуку и темпу стрельбы заметно отличаются.

Словом, за день люди многому научились, уяснили себе железные правила предстоявшей им опасной борьбы.

А ночь выдалась не в нашу пользу — ясная, зоревая. Легкий мартовский мороз прихватил землю, превратив каждую лужицу в звенящее стеклышко. Каждый шаг был слышен. Но ждать другой погоды мы не могли, наступившая ночь должна была решить нашу судьбу, и вполне могла она стать для многих из нас последней в жизни.

Отряды выдвинулись на километр вперед. На этой дистанции за ними следовали основные наши силы — шли тремя колоннами.

Ночь светла, тиха, но наших действующих впереди гвардейцев не видно и не слышно.

Пряча в рукаве фонарик, часто смотрю на часы. По расчету времени должны подойти к охранению противника вплотную… Возможно, некоторые уже бросились на дозорных… За ними ворвались в траншею остальные…

Но оттуда, со стороны вражеской линии фронта, — ни звука. Что там происходит?

Мне не пришлось видеть, как дрались наши ребята в той ночной смертельной схватке, и сами они потом не особенно вспоминали об этом. Я мог только представить себе, как они, высмотрев во мгле силуэты, прислушавшись к окопному разговору, пантерами бросались на врагов, укладывая их наповал, как наносили удары, целясь по вспыхнувшему огоньку сигареты, как, пересиливая в мускульном напряжении, подминали под себя сопротивлявшихся гитлеровцев. Редко-редко то там, то тут хлопали одиночные выстрелы, коротко трещали автоматные очереди — без этого, видно, было не обойтись ребятам. Но такой огонь особой тревоги во вражеских траншеях не вызывал: воспринимался как обычные вспышки, переднему краю всегда свойственные.

От майора Г.Бушмакина поступило донесение: «Можно следовать вперед колоннами». И почти одновременно от командира другой группы капитана А.Иванова: «Путь свободен».

Части двинулись. В голове походного порядка шел 87-й полк. По бокам, прочесывая местность, колонны охраняли группы добровольцев. Обозы, захваченные нами машины и сани были нагружены большим количеством немецких боеприпасов, оружия, снаряжения. В колоннах также шли под конвоем взятые нами в плен гитлеровские офицеры. Пройти линию фронта совершенно беспрепятственно, конечно, не удалось, на это и не надеялись — не могли ведь наши добровольцы полностью уничтожить всех гитлеровцев на трехкилометровом участке вражеского переднего края. По мере продвижения группы вперед случались отдельные стычки, но нападения гитлеровцев на колонны отражались прямо на ходу, без развертывания подразделений в боевой порядок.

Операция эта, в которой участвовали значительные силы, проходила не в правилах и не в духе войны — сравнительно тихо. Она длилась всю ночь. Противнику стоила многих жертв. Наши потери были незначительными.

К утру, как раз когда колонны приближались к переднему краю наших войск, погода резко ухудшилась, что в марте бывает часто: над землей сгустилась дымка, пошел снег. О выходе группы в этом районе предварительно условились, сигналы опознавания согласовали, и все же наш передний край, обнаружив движущуюся на него тремя колоннами армаду, проявил бдительность.

— Вот ситуация — свои не хотят принимать! — ругнулся один из офицеров, находившихся вблизи.

— Сначала горячую баньку хотят задать, — шутливо откликнулся другой. — А то набрались в немецком тылу всякой нечисти…

— Мы им подарки, понимаешь, везем, пленных с собою тащим, а они нас так встречают! — молвил еще кто-то.

Пререкались они грубовато, но с плохо скрываемой радостью: ведь живы остались после таких испытаний, ведь вот же до своих подать рукой!

Благодушествовать по-домашнему, однако, не пришлось. Когда голова наших колонн уже втягивалась в расположение своих войск, раздалось тревожно-властное:

— К бою!

Сориентировавшись наконец в обстановке, гитлеровцы подтянули свои части и открыли мощный огонь с фланга.

Огневой бой быстро набирал силу и охватывал все большее пространство. Одним из своих батальонов я решил укрепить наш передний край. Только что вышедшие из окружения гвардейцы заняли позиции в траншее и стали отражать атаку противника. Получалось так, что, уходя из вражеского тыла, мы «громко хлопнули дверью».

Ударил по противнику со стороны его же собственного тыла и батальон капитана Ф.Норика. По распоряжению штаба дивизии этот батальон еще сутки оставался за линией фронта — сперва прикрывал выход нашей группы, потом действовал самостоятельно, перерезая коммуникации врага, громя его резервы.

Энергично и смело маневрируя, батальон налетал на врага смерчем, наносил ему удары и тут же скрывался в лесах.

Когда этот батальон, нащупав слабое место в обороне противника, прорывался к своим, его действия обеспечивала рота старшего лейтенанта М.Лазарева.

Тем, кто остается на прикрытии, выпадают на долю самые тяжкие испытания. И ради боевых товарищей гвардейцы роты дрались самоотверженно. Многие из них погибли в неравном бою. К своим вышли в разное время лишь отдельные группы израненных, обессилевших солдат.

В течение нескольких суток мы не могли дождаться самого Михаила Лазарева. Невольно приходила в голову мысль, что и он погиб. Но Миша вернулся в наш строй. Его принес на себе ординарец, принес раненого, обмороженного, едва живого. Мишу отправили в медсанбат в тяжелом состоянии. А ординарец, храбрый солдат и верный боевой друг офицера, отоспавшись и придя в себя, рассказал целую историю.

Гитлеровцам удалось расчленить роту на мелкие группы. Пробиваясь вперед самостоятельно, эти группы, порой в несколько человек, наталкивались на вражеские засады, вели слишком неравные бои, отстреливаясь до последнего патрона. В такой обстановке управлять всей ротой Лазарев уже не мог. Группа гвардейцев, двигавшаяся под его командой, была атакована пехотой и танками врага. Один за другим погибали, сжимая в руках оружие, гвардейцы. Ранило и Лазарева. Ординарец сумел оттащить его в лес во время минутной передышки между атаками. И только им двоим, оставшимся в живых из состава небольшой группы, удалось оторваться от преследования.

Днем они отсиживались в какой-нибудь расщелине, а то под разбитой машиной, брошенной на обочине дороги, ночью двигались. Лазарев пытался ползти сам, но от боли и перенапряжения терял сознание. Большей частью его тащил на себе ординарец. Как назло, ударили по ночам, возможно, последние мартовские морозы. Лазарев обморозил ноги. Не было ни воды, ни пищи. На дневках ординарец, рискуя жизнью, подкрадывался к немецким кухням. Улучив момент, опорожнял пару котелков, перекладывая из них еду в свой котелок. Все это он делал под носом у зазевавшегося немецкого повара и моментально скрывался. Так он кормил своего командира и питался сам. Воду доставал где придется. Медикаментов под рукой не было никаких, и он не мог оказать командиру какую-либо помощь. А Лазареву становилось все хуже. Все чаще он ощупывал свой пистолет с несколькими патронами…

Труднее всего дались им последние сотни метров — передний край противника и нейтральная полоса. Приходилось ползти между вражескими окопами, по нескольку часов выжидать, пока задремлет наблюдатель сторожевого поста, который никак не обойти, защищаться ножом при случайном столкновении с каким-нибудь бродячим фрицем.

На шестые сутки они достигли нашей передней траншеи. Солдат сначала опустил в нее офицера, потом перевалился через бруствер сам. В тот же миг утреннюю тишину взбудоражила очередь немецкого крупнокалиберного — пролаял как бульдог. На том самом месте, где преодолевал бруствер гвардеец, вскинулись фонтанчики земли…

Старший лейтенант Лазарев не расставался со своим ординарцем до конца войны и службы в армии.

Прорыв через фронт и действия во вражеском тылу усиленного стрелкового полка представляют интерес не только как воспоминания, но также и в поучительном плане, и мне хотелось бы на сей счет поговорить пообстоятельнее. Собственно, я позволю себе повторить в основном все то, что сказал тогда командарму, вручившему мне награду и пожелавшему выслушать некоторые мои суждения о проведенной операции.

Прикрепляя орден Александра Невского к моей гимнастерке, генерал-лейтенант М.И.Казаков добродушно басил из-под усов:

— Ну, вот… Наград у тебя много, а полководческого ордена не было. Теперь заслужил…

Михаил Ильич тепло поздравил меня и подполковника П.Похалюка, тоже награжденного орденом.

После этого завязалась у нас обстоятельная беседа. В ней приняли участие и другие офицеры.

— Если бы, скажем, еще раз потребовалось, пошел бы на такое дело, товарищ Похалюк? — спросил генерал у моего боевого товарища.

— Если надо повторить, я готов! — ответил Похалюк.

Молодцевато прозвучали его слова, но, как мне показалось, не совсем вдумчиво.

Когда Михаил Ильич спросил о том же самом меня, я решился доложить не только о своей безусловной готовности вновь выполнить задание, но и о некоторых нюансах, отрицательно повлиявших на ход операции.

Генерал слушал меня, не прерывая. А я откровенно высказал все, что думал.

Начать хотя бы с подготовки рейда во вражеский тыл. Времени для этого было достаточно. Мы довели задачу до всех командиров, вплоть до командиров отделений, танков, расчетов. Четко отработали способы взаимодействия, уяснили сигналы. Как будто все было отработано и по линии руководства со стороны вышестоящего штаба. Во время подготовки к рейду у нас в полку побывало немало штабных офицеров, но, когда мы двинулись вперед, представителей от артиллерии в наших боевых порядках не оказалось. И, как уже известно, залпы орудий и «катюш» оказали пехоте не всю ту помощь, на которую можно было рассчитывать. Не обошлось и без опасных ошибок. Я со своим КП шел примерно в километре за боевыми порядками, комбаты — в 500 метрах, ротные командиры — в боевых порядках. Мы видели, что огонь артиллерии, рассчитанный по рубежам, не совпадает с темпами атаки стрелков, что он нас задерживает. Наверняка все сошлось бы и по рубежам, и по минутам, если бы на нашем КП находился представитель артиллерии.

Убедительно подтверждает это пример нашего личного общения в ходе боевых действий с представителем авиации. Капитан-летчик, который пошел с пехотой в прорыв, очень хорошо корректировал боевую работу штурмовой авиации в интересах нашей группы. Он вызывал по радио эскадрильи «илов» в самые решающие моменты, когда надо было нанести удары с воздуха по танковым колоннам противника, его артиллерийским позициям, пунктам управления. Крепко выручали нас «илы»! Пехотинцы готовы были на руках носить капитана в авиационных погонах, который, как громовержец, обрушивал на врага мощные и меткие удары с неба.

Далее. Предполагалось, что вслед за нами в прорыв войдет второй эшелон корпуса. В этом случае можно было развивать успех в более широких масштабах, преследовать более решительные цели, способные повлиять на общую обстановку на данном участке фронта. Заминка, опоздание с вводом второго эшелона сузили возможности действий в тылу противника.

Выше рассказывалось главным образом о героизме людей. О наших же силах и резервах скромно умалчивалось. Их было крайне недостаточно. Мы вели бои во вражеском тылу, но у нас не хватило сил для организации круговой обороны. В моем резерве находилось в боевой готовности всего два подразделения — рота автоматчиков и танковая рота (7 боевых машин). По радио нас наводили на мысль закопать танки, укрепить тем самым оборону. Мы не могли с этим согласиться. Во-первых, с нами в прорыв вошло небольшое количество танков. Во-вторых, действуя в тылу противника, лучше иметь не крепость для обороны, а свободу маневра при нападении.

Офицеры-операторы штаба корпуса неглубоко анализировали передаваемые нами радиодонесения. Наш штаб полка получал от них мало помощи в оперативном плане. Не ощущалось их координационной деятельности. В трудные моменты обстановки мы не могли рассчитывать на помощь, скажем, дальнобойной артиллерии. По сути дела, мы не слышали по радио ничего, кроме ободрительных слов: «Держитесь! Действуете хорошо. Мы с вами…» Действия стрелкового полка в тылу противника не всегда были в полной мере согласованы с действиями групп подполковников Похалюка и Грищенко. Порой не чувствовалось единого руководства всеми силами, прорвавшимися в тыл противника, потому что оно не было закреплено соответствующим приказом свыше. А в изменившейся обстановке, при условии, что в тыл противника прошли подразделения разных частей, такой приказ надо было отдать хотя бы по радио.

Не знаю, как воспринимал Михаил Ильич мою критику в адрес некоторых штабных офицеров, к тому же высказанную в довольно нелицеприятной форме. Хмуро молчал тогда генерал, покручивая усы. Но несколько времени спустя прислал он мне письмо, в котором по достоинству оценил действия личного состава полка, подчеркнул боевую инициативность его офицеров. Между строками можно было прочесть и то, что он и критику мою признал.

Я попытался здесь по крайней мере с двух точек зрения проанализировать боевой эпизод, имея в виду и такое обстоятельство: эпизод этот чем-то похож на возможный вариант самостоятельных действий полка в обстановке современного боя. Тем более что нынешний мотострелковый полк обладает куда большей маневренностью, имеет несравненно большую ударную силу. Смело отрывай его от главных сил дивизии, выводи глубоким маневром, громи противника там, где он и не ждет.

ГЛАВА 11 И ЧТО ПОЛОЖЕНО КОМУ…

Наверное, о каждом офицере нашего 87-го гвардейского можно написать повесть, если бы за дело взялся настоящий писатель. В моей же книге воспоминаний личность того или иного командира, политработника вырисовывается лишь отдельными штрихами, больше говорится о самих событиях войны.

На этих страницах не раз упоминался как непременный участник многих боев Александр Дятлов, командир подразделения пулеметчиков. Он проявлял в ратных делах высочайшую воинскую доблесть. Его любили, уважали, на него надеялись. Когда ему присвоили звание Героя Советского Союза, однополчане радовались так, будто в Указе Президиума Верховного Совета напечатана фамилия каждого из них.

В начале апреля, когда бои в Курляндии продолжались не стихая, а наш полк был временно выведен на переформирование, генерал-лейтенант М.И.Казаков приехал к нам, чтобы вручить от имени Президиума Верховного Совета СССР высокие награды.

Огромная волна чувств захлестнула меня, когда генерал вручил Золотые Звезды Героя Советского Союза командиру пулеметной роты старшему лейтенанту А.Дятлову и мне. То же самое, видимо, испытывал и Александр. Одним Указом нам с ним было присвоено высокое звание, в один день вручены награды.

Как вот сейчас рассказываю, так и тогда я думал не о себе, а об однополчанине, стоявшем рядом со мной перед строем гвардейцев. В моих глазах он был человеком необыкновенным. Волнение и теперь, когда пишу, овладевает мною, и заранее прошу прощения у читателя, если рассказ о храбром командире «пуль-роты» получится не совсем складным. Из множества впечатлений выберу, на мой взгляд, самые яркие.

Долгое время Дятлов командовал пулеметным расчетом, затем взводом, будучи в сержантском звании. Когда с ним заговаривали о перспективе стать офицером, он отмахивался: «Не до того мне нынче. Фрицев косить надо — вот в чем моя крестьянская забота!» И садился где-нибудь в сторонке, покуривая, думал, наверное, о том, что близится боевая страда, а во взводе всего два пулемета, один из которых порой отказывал. Дело-то было в сорок третьем…

И тогда и потом Дятлов шел со своими пулеметчиками по самой серединке военной дороги, объятой огнем, всегда в первых цепях атакующих и в последних рядах отступающих. Сам оставался жив-здоров и людей не терял, кроме как в исключительных случаях. Ну, выйдет у него за год из строя один, два солдата — не больше. Как он умудрился сберечь «пуль-взвод» в аду боев, трудно представить, тем более что в тяжкие времена, когда война была на изломе, срок службы в пехоте порой определялся неделями и днями.

Да и вообще немало загадок было в личности Дятлова — кряжистого, светловолосого сибиряка с редким роем веснушек на простоватом лице. Внешне и впрямь простоватое лицо: серые, широко расставленные глаза, шершавые от ветра губы, морщинки на лбу. Но стоило пристальнее вглядеться в это лицо, и угадывался характер, просвечивало обаяние. А когда присмотришься к его делам да вникнешь, что к чему, вроде и тут проясняется все в своей мудрой простоте.

Пулеметчики, например, неукоснительно соблюдали дятловские законы окапывания и маскировки. Кроме положенного шанцевого инструмента в расчетах имелись большие лопаты и кирки. Пока не окопаются дятловцы как следует, даже есть не станут. Обязательно постараются накрыть свои ячейки сверху. Чем придется — кругляком, досками, частями ли битых машин, — лишь бы накрыть. Поговаривали при этом: «Человеку, хоть он и солдат, как же без кровли? Нельзя!» Сами же знали: не от дождя накрываются, а от осколков, которые при обстреле сыплются сверху смертельным градом. Всякий бугорок, любое дерево использовали для маскировки. Не только к местности приспосабливались, не ленились сооружать ложные пулеметные гнезда, запасные позиции. Дятлов сам прекрасно понимал и подчиненным внушил, что за пулеметчиками немец очень зорко и зло охотится, потому как видит в них свою гибель. Занимая огневой рубеж, пулеметчики не жалели сил и труда, оборудуя его, прилаживая к месту все, что под руку попадалось. Другие солдаты им, может быть, завидовали, да, к сожалению, не всегда следовали — потому и страдали от вражеского огня чаще. Не хватало настойчивости, прилежности в этом отношении и у некоторых молодых командиров.

Выросший как командир в боевой обстановке, Дятлов умно и сметливо управлял подразделением, потому что сам был мастером пулеметного дела. Вспомнить хотя бы тот бой, когда он, тогда еще старший сержант, со своим расчетом, со своим надежным «максимом» № 747 обеспечил успешное наступление стрелкам батальона.

Нам предстояло взять высоту на ближних подступах к населенному пункту. Перед атакой Дятлову с расчетом было приказано выдвинуться вперед. Он сам разведал этот трудный и крайне опасный путь выдвижения, находившийся под обстрелом вражеских снайперов. Затем поставил расчету задачу, решение которой требовало смелости, хитрости, боевой сметки.

Солдаты разобрали пулемет на части, обвязали их травой и, распределив между собой ствол, станок и щит, стали по-пластунски пробираться к позициям гитлеровцев с фланга. Они достигли подножия высотки незамеченными. Быстро и бесшумно собрав пулемет, установили его в укрытии. Затем Дятлов и подносчик Шабанов поползли готовить огневые позиций — сразу несколько, чтобы обеспечить в бою свободу маневра. Гитлеровцы даже не подозревали, как близко и какое оружие нацелено на них в упор.

Закончилась получасовая артподготовка, поднялась в атаку пехота. И тут ожили два фашистских пулемета. Но им не удалось задержать продвижение гвардейцев. Дятлов метким огнем из «максима» подавил вражеские расчеты.

Гитлеровцы выкатили орудие прямой наводки, намереваясь шрапнелью рассеять наши цепи. Этот замысел Дятлов сразу же разгадал. Повернув пулемет, он дал длинную очередь в сторону пушки, чтобы «пугнуть» ее расчет. И точно: гитлеровцы бросились от орудия врассыпную. Тут уж Дятлов прицельно скосил огнем всех до одного.

Тем временем наши гвардейцы ворвались в траншеи врага. Гитлеровцы здесь не удержались, но, собрав свежие силы, повели фланговую контратаку со стороны леса.

Старший сержант Дятлов всегда прекрасно ориентировался в тактической обстановке, подчас предусматривая ее развитие интуитивно. И на этот раз он предполагал контратаку со стороны леса. В этом направлении им заранее была подготовлена огневая позиция, на которую расчет быстро и скрытно передвинул пулемет. «Максим» ударил с близкого расстояния по гитлеровцам, когда их контратака только набирала темп.

Вражеская батарея, нащупав огневую позицию пулеметчиков, попыталась накрыть ее. Не удалось. Храбрые пулеметчики, прикрываясь кустарником, мгновенно сменили позицию, выдвинув ее еще ближе к лесу и левее. Метким огнем наискось они вновь сорвали вражескую контратаку.

В этом бою старший сержант Александр Дятлов со своим расчетом уничтожил более 70 гитлеровцев, обеспечив успех нашей атаки.

Тактика действий пулеметных расчетов была отработана под руководством Дятлова, ставшего командиром подразделения, досконально. Огонь они открывали только с предельно близкой дистанции. Подпускали цепи атакующего противника до 100 — 80–70 метров и с этого расстояния уничтожали наверняка. Отступать уже было некому. Подпускали бы, возможно, еще ближе, но опасались внезапного броска каким-нибудь гитлеровцем гранаты. Это пулеметчики учитывали как своеобразную красную черту и переступать ее врагу не давали. Нервы у Дятлова железные, нервы у его подчиненных, похоже, из того же материала. И если командир назначал дистанцию открытия огня, например 80 метров, подчиненные выполняли его приказ с завидной выдержкой.

Мне самому довелось однажды испытать секунды неимоверного напряжения, связанного с боевой работой пулеметчиков. Случилось это, когда полк действовал в тылу противника. Совершая маневр, мы столкнулись с крупными вражескими силами и вынуждены были занять оборону. Дятлов осмотрел местность, подумал и решил оборудовать огневые позиции пулеметной роты не по опушке леса, а несколько выдвинуть их в поле.

— Почему на открытой местности? — спросил командир стрелковой роты, который должен был с ним тесно взаимодействовать.

— Будет серьезная рубка, — ответил Дятлов. — Если засесть на опушке, все осколки рикошетом от деревьев на головы нам полетят.

Уговорил и того ротного последовать его примеру.

Как всегда, позаботился о запасных позициях.

Гитлеровцы пошли в атаку, как мы и ожидали в тех условиях, одной пехотой без танков. Возможно, даже решили брать русских живыми, потому как еще не знали толком, что за силы у них в тылу блуждают. Все ближе и ближе подходили они к нашим боевым порядкам, постреливая из автоматов. Уже хорошо были видны без бинокля движения их рук и ног, даже выражение лиц можно было разглядеть — решительные, самоуверенные физиономии. Медлить пулеметчикам больше не следовало. Фашисты могли с такого расстояния одним броском достигнуть нас. А рукопашная здесь весьма нежелательна.

«Максимы», однако, молчали.

Мне представилось, как гитлеровцы сейчас ворвутся на наши позиции и, поскольку их намного больше, возьмут верх в кровавой схватке. И я, признаться, не выдержал. Крикнул взволнованно:

— Пулеметчики, огонь!

На что не последовало никакого ответа…

Промелькнула мысль: «Командира полка не слушаются, мамкины дети! Один Дятлов у них воинский начальник».

И вот, когда казалось, что немцы уже бросились вперед, Дятлов скомандовал пулеметчикам:

— Огонь!

«Максимы», которых было в «пуль-роте» уже до десятка, полыхнули по полю шквалом огня. Совершенно неверное сравнение употребляют некоторые авторы книг о войне, когда пишут, что пулеметы «тарахтят» мелкой дробью, а то еще «стрекочут» (вроде кузнечиков, что ли?). Нет, пулеметы групповым огнем возбуждают бесконечные раскаты грома в пространстве, пулеметы метут, как налетевший ураган!

Атака немцев захлебнулась. На поле, в полосе обстрела роты, осталось бессчетное количество трупов. Впечатление создавалось такое, что ни один вражеский солдат не ушел назад.

Отразив атаку, пулеметчики сейчас же сменили огневую позицию. Фашистская артиллерия открыла по тому месту, где стояли «максимы», прицельный огонь, а их уже там нет. Уже метут смерчем «максимы» с другого направления и опять сплошными цепями укладывают гитлеровцев наземь.

Во время тех же действий во вражеском тылу потребовалось прикрыть арьергард нашей группы. Поручил я эту задачу пулеметной роте. Боевые действия пришлось вести в лесистой местности. Дятлов правильно сориентировался, выбрал огневую позицию с таким расчетом, чтобы расстрелять колонну противника, как только она выползет на поляну. И замысел удался. Пулеметчики уничтожили большую часть вражеской колонны, заставив многих гитлеровцев сдаться в плен.

Подъезжаем к месту боя, видим, стоят кучками понурые фигуры в грязно-зеленых шинелях.

— А это что за фрицы? — выкрикнул Бушмакин.

— Пленные. Даже офицеры есть… — ответил Дятлов.

Так мы, сами находясь во вражеском тылу, начали брать тех же врагов в плен. И потом пришлось переправлять их под конвоем через линию фронта.

Дятлов почти весь свой боевой путь прошел взводным командиром, вырос на этой должности от старшины до старшего лейтенанта. Лишь к концу войны был назначен командиром пулеметной роты. Подразделение принял от Норика, поддержал в роте лучшие традиции, сильный боевой дух и много хорошего своего внес в воинский коллектив. Во время жаркого боя частенько определял себе место в одном из взводов, иногда — в «своем». Любил по-прежнему сам взяться за рукоятки «максима», и тогда несдобровать гитлеровцам, попадавшимся в поле его зрения.

Люди в роте были как на подбор: все коммунисты и комсомольцы, все отличные огневики. Дисциплина поддерживалась на высшем уровне, и как она сказывалась в бою, можно судить по железной выдержке пулеметчиков, по их беспрекословному повиновению командиру. Когда бы ни заглянул в роту, всегда увидишь должный воинский порядок, который подчас очень нелегко было соблюдать в условиях фронта. Солдаты подтянуты, чисто выбриты, опрятно одеты. Всегда у пулеметчиков было что самим поесть и чем гостей попотчевать.

Что же еще рассказать о Дятлове? Человек, как видите, незаурядный и вместе с тем особенное не сразу в нем подметишь. У нас в полку его больше всего любили, как мне кажется, за скромность, общительность, простоту, военную хитрость. Умение обвести врага вокруг пальца, подставить ему ножку, выхватить у него что-то из рук — все это составляет элементы той же тактики, все это обусловливает победу.

За действиями пулеметчиков наши гвардейцы следили в боевой обстановке ревниво и с надеждой. В боевых порядках того или иного подразделения, выжидавшего решительной минуты, можно было услышать доверительно-трогательное о командире «пуль-роты»:

— Сейчас Дятел начнет долбить…

— Уж он как долбанет, Дятел-то наш, так только держись!

— А что же Дятла не слыхать, крестьяне?

— Погодь-погодь… Дятел знает, когда ударить.

Гитлеровцы за ним, конечно, охотились. Если в небе по радио звучало тревожное: «Внимание, в воздухе Покрышкин», то и на земле в этом смысле передавалось по связи предупредительное: «Внимание, на фланге пулеметчики!» И такого аса своего дела, как Дятлов, на участке фронта хорошо знали. Принимались определенные меры безопасности. Например, мы пулеметчиков не сажали вместе с другими пехотинцами десантом на танки. Да и сам Дятлов этого избегал. Говорил бывало:

— Я лучше буду бежать за танками. Не отстану!

Зимой пулеметы ставились на лыжи и транспортировались расчетами довольно быстро. Летом тоже находили хитроумные способы, чтобы поспевать за танками.

Пулеметчиков бдительно охраняли на отдыхе, выделяли для них землянки понадежнее, чтобы никаким калибром не разрушило в случае вражеского обстрела.

И еще несколько слов о командирской инициативе и самостоятельности Дятлова. Бывало, в связи с постановкой задачи комбат дает указания специально для пулеметчиков. И то и другое старается предусмотреть, а что-то растолковать поподробнее, после чего Дятлов, неприметно отводя взгляд в сторону, скажет:

— Все понял, товарищ майор. Теперь разрешите я тут немножко сам… доведу задачу.

Это так и знай, что все будет сделано надежно и немного повернуто по-своему. Но к лучшему! И комбат ему не мешал доводить задачу, то есть решать ее оригинально, хитроумно, с выдумкой.

Таким был на фронте Александр Дятлов, Герой Советского Союза.

Боевые действия советских войск в Курляндии продолжались до конца войны и немножко после Победы. Опять пошла среди фронтового народа та же молва насчет затяжки здешних боевых действий, только в новом варианте. То говорили, что, дескать, Жуков, возвращаясь из Берлина, поинтересовался: «А тут почему стрельба?» Теперь стали на иной лад рассказывать. В Москве, мол, уже победу отпраздновали, салют отгремел, и в наступившей мирной тишине вдруг послышалась отдаленная канонада. «Что это?» — спрашивают удивленные москвичи. А им отвечают: «А это Ленинградский фронт курляндскую группировку доколачивает». Нашей 29-й гвардейской стрелковой дивизии пришлось и наступать, и сдерживать рвущегося на простор врага, и маневрировать силами, искусственно создавая превосходство на узких участках фронта. Постоянные бои сделались нашей будничной работой.

Гвардейцы сознавали: что поручено, то надо выполнять. И что положено кому, пусть каждый совершит…

В конце войны боевая деятельность наших соединений, может быть, находилась в тени, ратные подвиги гвардейцев, возможно, оставались неведомыми, во всяком случае, о них не говорили радио и газеты, ежедневно сообщавшие (и заслуженно) о делах тех, кто громил ненавистный фашизм в его собственном логове, брал Берлин. И все равно наши солдаты и офицеры шли в бой смело, дрались самоотверженно — с таким же самосознанием, как раньше.

Этому морально-боевому качеству советских воинов нет цены. Эта воинская доблесть не ради славы, а во имя исполнения приказа ни с чем не сравнима. Был уже повержен фашистский Берлин, наступил уже мир, а на Прибалтийском побережье все еще шла война не на жизнь, а на смерть. И люди шли в огонь в беззаветном стремлении выполнить боевой приказ.

Точно так же в мирное время во имя государственных интересов социалистической Родины выполняются боевые задания. И ни один воин не скажет: «Почему я должен рисковать, в то время как другие наслаждаются жизнью?» Подобных вопросов нет и не может быть. Каждый понимает: послали его — значит надо действовать.

Никогда не забыть мне партийного собрания в роте старшего лейтенанта Николая Глусова. Звучит и поныне звонкий, страстный голос выступавшего сержанта:

— Берлин взят советскими войсками. Но в предстоящем бою никто из нас не будет жалеть себя!

— Пусть советские люди счастливо празднуют победу, а мы завтра пойдем в атаку! — столь же искренне прозвучал другой голос.

Это открытое партийное собрание, на котором присутствовала вся рота, состоялось вечером 7 мая 1945 года. Его протокол вряд ли сохранился, а мог бы по праву занять место в экспозиции реликвий Музея боевой славы.

Утром 8 мая 1945 года на нашем направлении завязались бои, обещавшие превратиться в большое сражение. Оно разгорелось и набирало силу как пожар, занявшийся сначала малыми огнями и постепенно охвативший пламенем все окрест.

87-й гвардейский был введен в бой на правом фланге дивизии, в стыке с соседним соединением. Батальоны хорошо пошли в атаку с первого шага — это было видно с нашего НП и это по всему чувствовалось. Командиры и политработники подразделений двигались непосредственно в боевых порядках. Некоторые ротные командиры вопреки всяким сдерживающим указаниям встали в цепь атакующих, взяли в собственные руки оружие. Вразрез с указаниями, которые сам делал, я в душе оправдывал этих беззаветно храбрых командиров. Никто из них никогда не искал в бою места побезопаснее, а в этом последнем наступлении особенно ярко сверкали звездочками их офицерские погоны — особое мужество проявили они, верные сыны Отчизны.

Вблизи траншей противника наши гвардейцы, возглавляемые офицерами, броском кинулись вперед и прорвали первую линию обороны.

На своих последних рубежах гитлеровцы дрались не только с отчаянностью обреченных, но и с коварством заклятых врагов. Они вытолкнули вперед на позиции предателей-власовцев. (Между прочим, наши ребята, встречая в бою власовцев, жалели пулю на таких выродков — прикладом или каской сшибали.) Когда же гвардейцы без особого труда преодолели зону, обороняемую этими предателями, фашисты бросили в образовавшийся прорыв свой последний резерв — разведбат.

Отборный, обладающий высокой боевой выучкой батальон противника всю мощь своего удара обрушил на роту Н.Глусова. И рота почти вся полегла в неравной схватке, не отступив ни на шаг. Сойдясь во встречном бою в открытом поле с врагами, которых было втрое больше, гвардейцы расстреливали их в упор и падали сами, сраженные шквалом фронтального огня. Раненые продолжали стрелять лежа, с колена, с одной руки — кто как мог. А вокруг ни бугорка, ни ямки, где бы укрыться, только ровное, распростертое вширь поле. Оно стало для гвардейцев роты Глусова местом страшной, беспощадной сечи, в которой их полосовали огнем автоматов и ручных пулеметов враги. С беззаветной отвагой дрались сам Глусов, другие офицеры, все до единого солдаты стрелковой роты. Как говорили они на партсобрании, так теперь и поступали в бою: не жалея себя, разили врага. С невиданным рвением шли гвардейцы навстречу огню и смерти, выполняя боевой приказ.

Командование полка ближе подтянулось к боевым порядкам подразделений. Я совместил свой КП с батальонным командным пунктом капитана Ф.Норика, начальник штаба выдвинулся в роту старшего лейтенанта А.Дятлова.

Бои ожесточились, развить первый успех не удалось. Болотистая местность несколько задержала артиллеристов на путях подхода. Часть орудий пришлось перетащить на руках. Встав на огневые позиции, они сразу же поддержали наступающих.

В контратаке фашисты применили самоходные артиллерийские установки «артштурм». Гвардейцы забрасывали их гранатами. Но «карманной артиллерией» сражаться с ними было, конечно, трудно. Пехотинцы пропустили «артштурмы» через себя, будучи уверенными, что их уничтожит наша артиллерия. Все так и получилось. «Артштурмы», правда, ощутимо проутюжили пехоту, но сами все погибли от огня наших батарей.

С жестокими боями полки дивизии прошли за день по болотистым землям Курляндии, опоясанным линиями вражеской обороны, 8 — 10 км.

Днем 8 мая 1945 года разведка донесла, что противник снимает войска с переднего края.

К вечеру того же дня, 8 мая, противник в основном прекратил бои в Курляндии. Солдаты и офицеры в одиночку и группами стали сдаваться в плен. Несколько позже представители фашистских штабов вступили в контакт с советским командованием, имея полномочия выполнить все наши требования.

Капитулировавшие вражеские соединения и части группировки «Курляндия» разоружались. В качестве военных трофеев было взято множество танков, самолетов, орудий, стрелкового оружия, боеприпасов. 285 тысяч вражеских солдат и офицеров сдались в плен.

Над оборонительными сооружениями гитлеровцев вскинулись белые флаги. Но не везде. Иные узлы и опорные пункты стойко, хотя и бессмысленно, сопротивлялись.

Продвигаясь вперед, наши части вели бои против отдельных групп врага, громили подразделения 78-й штурмовой дивизии, с которой уже имели дело в 1943-м под Оршей. Тут, в Курляндии, гвардейцы ее добили, припомнив фашистским головорезам все их кровавые преступления на советской земле.

Варварам было воздано по заслугам.

Уже после 9 мая наш полк и другие части дивизии вели довольно ожесточенные бои по ликвидации групп противника, не желавших сложить оружие. Полностью затихли бои в Курляндии лишь к концу мая. Гвардейцы нашей дивизии взяли в плен нескольких гитлеровских генералов, 310 офицеров, 1625 унтер-офицеров, более 5700 солдат. Были захвачены большие трофеи, в том числе 250 ручных пулеметов, 220 орудий и минометов, около 300 автомашин.

Командир немецкого соединения, эсэсовский генерал, попался в плен и сразу же растерял все свои «железные» качества. Обмяк, испугался насмерть, бормотал невнятное. Кто-то из любителей хотел его сфотографировать, а другой крикнул:

— Пусть на колени станет, вешатель и кровопивец, тогда и снимай его!

Нашлись скорые на суд, скомандовали фашисту:

— На колени!

И он послушно опустился на колени, его глаза, как у затравленного вепря, с животным ужасом поглядывали на суровые лица русских солдат.

Окажись на месте кто-нибудь из командиров, не допустил бы всего этого. Но когда я пришел, дело уже свершилось. А через некоторое время мне показали проявленный и отпечатанный снимок: эсэсовский генерал, командир дивизии, сдается в плен на коленях.

— К чему этот спектакль?! — строго спросил я авторов фотографии.

— Это не спектакль, товарищ подполковник… — упрямо возразил один из них.

— А что же?

— А то, товарищ подполковник, что фашист не просто испугался — он опускался на землю и кряхтел по-русски: «Гитлер — капут». Сразу отказался и от фюрера, и от веры!

Отдал я им фотографии, ничего больше не сказав. А сам подумал, что они ведь правы, эти порывистые, честные в своей ненависти ребята. Поставили военного преступника на колени? Да так ему и надо! Ничтожество в генеральских погонах… Наш Карбышев не склонил головы, предпочел мученическую смерть, но не изменил своим убеждениям. Другие наши генералы принимали смерть стоя — это всем известно. И ребята наши в боевой горячке действовали вполне рассудительно: нет мужества постоять за свою идеологию — вставай на колени. Ибо стать военному человеку на колени — моральная смерть.

В ходе наступления подразделения нашего полка захватили штаб армии противника. Проштурмовали коридоры и комнаты двухэтажного здания, вывели во двор пленных гитлеровских офицеров — среди них было немало пожилых, в очках, по-видимому, тотальных.

Генерал (не то начальник штаба, не то начальник оперативного отдела), объявив себя старшим, пожелал «вести переговоры» только с главным советским начальником.

Бушмакин ухмыльнулся, когда перевели высокопарное заявление гитлеровского генерала:

— Сам на аркане, а поди ж ты — переговоры хочет вести!

Однако сдержал свое возмущение. Указав на меня, сказал, что вот, мол, и есть в данном районе главный военачальник, командир полка.

Я был в маскхалате и в пилотке. Выглядел не старше, а моложе своих товарищей. Гитлеровский генерал не поверил рекомендации Бушмакина. Посмотрел на меня свысока и не удостоил ни одним словом.

— Направьте его куда следует, — распорядился я, решив, что капитуляцию армейского штаба мы примем и без переговоров.

Во дворе строили колонну пленных штабистов, в здании отбирались документы, которые гитлеровцы не успели сжечь. Генерала тоже повели под конвоем.

Случилась в это время и встреча, вызвавшая иные чувства. Немецкий подполковник, по знакам различия — инженер, проявил пристальное внимание к трофейной полевой сумке, висевшей на боку у лейтенанта Красносвободского. Выждав момент, заговорил по-русски, обращаясь ко мне и к моему адъютанту:

— Мы где-то встречались. У вас — бывшая моя сумка.

Миша Красносвободский помог мне вспомнить мимолетный эпизод, когда мы в прошлом году во время боев на Лубанской низменности захватили легковую машину и полевую сумку командира немецкого инженерного батальона.

— Так это была ваша машина? — переспросил Красносвободский.

Немец с грустной шуткой уточнил:

— Моя. Но хорошо, что тогда не было в машине меня…

Обычно Миша не лез в карман за словом. Нашелся и тут:

— Рано или поздно… — сказал он, намекая немцу на его нынешнее положение пленного.

Разговорились, тем более что офицер прилично владел русским языком. Этот в подполковничьих погонах немец не был нацистом — просто один из тех представителей технической интеллигенции, кого фашизм поставил под ружье, как и все мужское население Германии, начиная с подростков. Он рассказал о своей работе по гражданской специальности, о семье, подробнее о детях и был счастлив тем, что мы его слушаем.

Подполковник здраво рассуждал о своем и других, таких же, как он, немецких военнопленных будущем.

— Наверное, нам предстоит увидеть вашу Сибирь, — говорил пленный, понимающе кивая головой. — Там есть очень холодно, и там есть очень много работы.

— Почему обязательно Сибирь? — возразил Красносвободский. — Для военнопленных найдется работа и в западной части страны, там, где побывали фашистские войска. Они же камня на камне не оставили, варвары лютые! Теперь надо все восстановить, сложить по камешку.

— Надо работать, надо работать!.. — подхватил немец с готовностью. — Мы будем хорошо работать. Нам будет тяжело, мы знаем это. А когда пройдет время, СССР отпустит нас домой.

Что ж, правильно думал подполковник — впоследствии все так и произошло. Нас приятно удивило в беседе с ним то, что, несмотря на изощренные потуги геббельсовской пропаганды в изображении «зверств» русских, этот немец верил в гуманизм Страны Советов. И впоследствии мы слышали примерно те же слова от многих военнопленных. Никакой самой злобной и лживой пропагандой невозможно было подорвать в сознании здравомыслящей части немецких людей эту веру в гуманизм советских людей.

На дорогах встречались колонны немцев с белыми флагами. Возглавляющие их офицеры спрашивали наших гвардейцев: где и как можно сдаться в плен? Назначали им одного-двух конвойных, больше для формы, и направляли в тыл дивизии. Приходилось также заниматься отправкой в тыл большого количества исправной боевой техники, военного имущества, брошенного немцами в Курляндии.

Была широко объявлена капитуляция фашистской Германии. Немецкие войска по приказу своего командования прекратили бессмысленное сопротивление. Но не все.

Оборонявшаяся в Курляндии 12-я танковая дивизия, в которой верховодили матерые эсэсовцы, так и не сложила оружия. Гитлеровцы затопили в реках и болотах танки, используя их до последней минуты как артиллерийские огневые точки. Вышедшие на побережье группы, в основном офицерские, пытались на лодках, на любых подручных плавсредствах уйти в Скандинавию. А некоторые подразделения расчлененной дивизии превратились в банды, которые еще долго бродили, бесчинствовали в Курляндии, и наши гвардейцы должны были вести с ними борьбу.

Другие мысли, другие чувства волновали в те майские дни всех нас. Воины полка, дивизии вместе с родной армией-победительницей до конца выполнили священный долг. Победа над гитлеровской Германией, над фашизмом, одержанная советским народом под руководством Коммунистической партии, озарила своим сиянием весь мир, приобрела огромное историческое значение в жизни всего человечества.

Весна 1945 года, самая прекрасная весна моего поколения, щедро дарила победителям цветы. И вскоре мы провожали первый эшелон демобилизованных, в котором ехали домой и гвардейцы из нашего полка. Гремели барабаны, пели трубы духового оркестра, сжимались руки в прощальных объятиях, набегала на глаза горячая слеза. Уезжавшим предстояло счастье увидеть скоро землю милой Родины, которая встретит их алым цветеньем полевых маков. Оставшимся в строю предстояло трудное счастье служить любимой Родине, охранять мирный труд советских людей.

ЭПИЛОГ

Поздним вечером позвонил из Москвы Владимир Николаевич Шувалов, фронтовой друг, бывший командир артиллерийского дивизиона, а ныне — начальник управления министерства.

— Здравия желаю, товарищ командующий! Я его, понимаешь, дома ищу, а он до сих пор в кабинете высиживает…

— Доброго здоровья, товарищ начальник управления. А вы, простите, откуда звоните?

— Да тоже из кабинета.

— То-то и оно…

Мы обмениваемся несколькими фразами, дружески иронизируя и тем самым выражая свою радость по поводу хотя бы вот такой, «телефонной», встречи, а затем решаем несколько деловых вопросов. Оба мы теперь не разрушаем, как бывало на войне, а строим, создаем. Что касается Владимира Николаевича, то об этом свидетельствует само место его работы — министерство строительства. А у нас в округе есть военные строители, сооружающие жилые дома и служебные помещения, — их делами командующему тоже приходится заниматься. В этом плане и состоялся наш телефонный разговор с Владимиром Николаевичем: строительные материалы выделены, а получить их пока не удается, посланные бумаги остались без ответа. Владимир Николаевич обещает разобраться и помочь. Уверен, что он это сделает завтра же. Но на прощание хочется сказать ему что-то хорошее, душевное, и я, не подбирая изящных выражений, по-фронтовому говорю:

— Володя, поддержи пехоту огоньком!..

Как-то звонил бывший командир танкового батальона — с ним мы столько раз взаимодействовали в атаках — Иван Кравченко. Он теперь историк, пишет научные труды. Недавно напомнил о себе телефонным звонком наш гвардеец Василий Иванович Поспелов, работающий ныне в Министерстве финансов БССР. Звонят и другие бывшие мои однополчане. Не слишком часто, не очень настойчиво — именно так, как умеют отзываться настоящие друзья.

В свое время в центре Минска мы в торжественной обстановке открыли Дом военной книги. Наши строители и торговые работники вложили немало труда и творческой выдумки в это дело. Новое учреждение с первых же дней завоевало популярность, стало очагом культуры, трибуной пропаганды военно-патриотической литературы. В просторном, светлом зале у стеллажей с книгами можно встретить офицеров, членов семей военнослужащих, студентов, ученых, руководящих работников, а заглянув по соседству в кафе «Книголюб», поучаствовать в обсуждении нового произведения, в товарищеском диспуте, просто в беседе. Директором Дома военной книги назначен бывалый человек, страстный пропагандист военно-патриотической литературы генерал-лейтенант в отставке Владимир Иванович Смирнов.

В хорошем месте — интересные встречи. Так, кажется, в жизни бывает? В день открытия Дома военной книги я увидел здесь генерала армии Михаила Ильича Казакова. Он сидел около книжной полки, уставленной томиками военных мемуаров, и подписывал кому-то в подарок свою книгу «Над картой былых сражений».

Годы, конечно, свое взяли, но не сказать, чтобы очень уж постарел бывший командующий 10-й гвардейской армией. Черты лица сохранили прежнее выражение решительности и воли, свойственное военачальнику. Когда он сидит за столом и пишет наискось на уголке книжной титульной страницы дарственный автограф, так и видишь в нем командарма, подписывающего тем же почерком боевые документы.

Теплой и сердечной была наша встреча с Михаилом Ильичом. О многом поговорили мы в тот день, вспоминая широкие, пролегшие через многие земли полосы наступления нашей гвардейской армии, крутые маневры и внезапные удары подвижной группы армии — 29-й гвардейской стрелковой дивизии, усиленной танковыми, артиллерийскими, инженерными частями. Пришел на память Михаилу Ильичу также боевой эпизод, когда один стрелковый батальон на автомашинах, следуя быстрым маршем прямо по шоссе, ворвался в Духново и захватил его, так сказать, изнутри, разгромив гитлеровский гарнизон. Я даже удивился тому, с какими подробностями Михаил Ильич говорил о нашей боевой вылазке в Духново.

Рассказывая в одной из глав этих записок о фронтовом командире роты гвардии лейтенанте Михаиле Лазареве (помните, с радостью вручал ему орден в штабном блиндаже?), я упоминал о его мечте вернуться после войны на родной завод, стать к своему токарному станку. Офицер запаса Михаил Иванович Лазарев вернулся на Урал — в Усть-Катав, где жил до войны, трудится на родном заводе, но уже не токарем, а начальником ведущего цеха.

И пожалуй, кусочек письма, полученного мною, приведу:

«…Немного о себе. Я в настоящее время работаю на Усть-Катавском вагоностроительном заводе. Семья моя состоит из трех человек. Сын учится на пятом курсе техникума, скоро пойдет в армию. Живем мы хорошо, на судьбу свою не обижаюсь. Теперь священный долг наших тружеников — неустанно укреплять экономическое и оборонное могущество социалистического Отечества».

Михаил Лазарев становится одним из главных персонажей моих раздумий. Его биография, его стремления, чаяния и дела типичны для простого миролюбивого и боевого советского человека. Разве не так же, как Лазарев, ушли от станков на фронт миллионы молодых рабочих в грозное время Великой Отечественной войны? Все они в кратчайший срок овладели военным делом и возмужали — обстановка, судьба Родины того потребовали, — все честно и храбро воевали. Сверстники Лазарева водили в атаку роты и взводы, шли в огонь боя рядовыми в цепях пехоты, в экипажах танков. Многие бойцы и командиры погибли, многие дошли до победы — и те, и другие защищали Родину мужественно, с достоинством и честью. После войны уволенные в запас солдаты и офицеры вернулись на заводы, в колхозы. В гимнастерках без погон, но с орденами и медалями, они с армейской хваткой взялись за работу, восстанавливали, поднимая на новый уровень, народное хозяйство. И опять проявили массовый героизм, уже в труде, те самые советские люди — простые и замечательные, миролюбивые и воинственные, сильные характером и добрые душой.

Думая обо всем этом, испытываешь огромное чувство благодарности и любви к Коммунистической партии, воспитавшей целую плеяду советских полководцев, вырастившей миллионы советских патриотов, обеспечившей нашей Родине победу в крупнейшей и тяжелейшей из войн истории — в Великой Отечественной войне.

Благодаря неустанной заботе Коммунистической партии, ее ленинского Центрального Комитета об обороноспособности страны богатырски крепнет родная армия, повышается ее боевая готовность. С приметами этого качественного роста ежедневно встречаешься на полигонах, стрельбищах, аэродромах, стартовых позициях, где в высоком напряжении идет боевая учеба, кипит ратный труд защитников Отечества.

Во время праздничных парадов происходят радушные встречи воинов и трудящегося народа. В твердой, четкой поступи воинов младшего поколения, в движении колонн могучей боевой техники слышат и видят советские люди силу, способную надежно защищать государственные интересы Родины, коммунистическое строительство в нашей стране.

А мне, когда я принимаю парад войск, мысленно видятся в строю гвардейских частей и те, кто шел под этими знаменами в атаку, кто передал в наследство молодым гвардейцам славные боевые традиции.

Оглавление

О КНИГЕ И ЕЕ АВТОРЕ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ГЛАВА 1 ВОИНАМИ СТАНОВЯТСЯ

ГЛАВА 2 ТУГИЕ УЗЛЫ ЕДИНОБРАТСТВА

ГЛАВА 3 ЛАВИНА НАСТУПЛЕНИЯ

ГЛАВА 4 НА ОСТРИЕ АТАКИ

ГЛАВА 5 В БОЯХ ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ПРИБАЛТИКИ

ГЛАВА 6 КОМАНДИРСКИЙ ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ

ГЛАВА 7 МУЖЕСТВО, УБЕЖДЕННОСТЬ, ПОРЫВ

ГЛАВА 8 В ЛЕСУ ПРИФРОНТОВОМ

ГЛАВА 9 НАПРЯЖЕНИЕ БОЕВОЙ РАБОТЫ

ГЛАВА 10 СТРЕЛЫ СОРОК ПЯТОГО

ГЛАВА 11 И ЧТО ПОЛОЖЕНО КОМУ…

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg