«Философия служения полковника Пашкова»

Философия служения полковника Пашкова (fb2) - Философия служения полковника Пашкова (пер. М. С. Каретникова) 1177K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Шерил Коррадо

Шерил Коррадо Философия служения полковника Пашкова

© Шерил Коррадо, 2000

© Русское издание, «Библия для всех», 2005

* * *

Предисловие к русскому изданию

В. А. Пашков (1831–1902), отставной полковник, общественный деятель и владелец тринадцати имений, был главой евангельского движения в Санкт-Петербурге в конце XIX века. Как писал о нем В. Г. Чертков, близкий друг Л. Н. Толстого, Пашков «просто, приняв… евангелическое понимание христианского учения, старался распространять его проповедью». Начав читать о нем как о предмете научно-исторического исследования, я вскоре убедилась, что Пашков должен служить образцом и для всех сегодняшних верующих, находящихся в совершенно иных обстоятельствах. Меня поражали его желание служить как людям высшего общества, так и самым низким слоям российского населения, его преданность Богу в хорошие и плохие времена, в петербургском особняке и в изгнании. Я удивлялась, читая о том, как его последователи оставались верными Богу и в годы веротерпимости, и во времена гонений, чтобы потом объединиться с другими оставшимися в стране верующими под названием евангельских христиан, которые позднее стали называться евангельскими христианами-баптистами и до сих пор служат Господу во всех регионах России.

Данная книга является попыткой определить философию служения Пашкова. Пользуясь моделью В. Франкена[1], я пыталась найти ответы на следующие вопросы.

1. Каким был окружающий мир, в котором жили Пашков и его последователи, и какие факторы повлияли на их восприятие веры, на зародившиеся от этой веры планы, проекты и на плоды их служения?

2. Какое у Пашкова мировоззрение, т. е. как он понимал себя, мир, Бога и какая взаимосвязь между всем этим?

3. Какое поле деятельности избрал для себя Пашков, исходя из своего мировоззрения и окружающей действительности? Иными словами, как он понимал Божью волю в своей жизни?

4. Какое конкретное воплощение получили эти планы и проекты, и каковы были их результаты?

5. Какое влияние имели пашковцы на российское общество, и особенно на будущих русских верующих?

6. Какие уроки мы могли бы извлечь из примера Пашкова и его последователей для своей личной духовной жизни, для служения Богу в современной России и вообще, для служения Богу по всему миру?

Я надеюсь, что история пашковцев станет для российских верующих любопытным открытием, прекрасным стимулом для размышления и ободрением во взаимоотношениях с Богом и в служении Ему там, где они находятся.

Данная работа была написана в 2000 году в качестве диссертации для защиты ученой степени магистра христианской педагогики в Уитон-колледже, США. Мне хотелось бы выразить благодарность за поддержку и помощь моим научным руководителям Марку Эллиотту и Лайлу Дорсетту и всем тем, кто помогал мне в этом исследовании. Кроме того, я хочу поблагодарить М. С. Каретникову, специалиста по истории русских евангельских христиан и баптистов, которая перевела мою работу на русский язык, а также издательство «Библия для всех», которое помогло мне поделиться историей пашковцев с российскими читателями.

Мне хотелось бы присоединиться к молитве самого Пашкова и его последователя, графа Корфа, которые писали: «Вспомнимте, братья: Христос умер для того, чтобы рассеянных чад Божьих собрать воедино, дабы составить из них одно стадо, имеющее одного Пастыря. Да соберет же Господь нас вокруг Себя с тем, чтобы научить нас охранять единство духа в союзе мира».

Шерил Коррадог. Шампейн, Иллинойс, СШАОктябрь, 2003 г.scorrado@iname.com

Глава 1 Россия в 1870-е годы

В 1874 году многие в России испытывали недовольство. Реформы «царя-освободителя» Александра II, за которые шла такая долгая и напряженная борьба, привели к новым проблемам. Многие дворяне, выступавшие против реформ с самого начала, были разозлены и боялись молодых революционеров, распространяющих свои идеи по всей стране. Но ни те, ни другие не представляли собой большинства населения. Большинством были крестьяне.

Крестьяне

Жизнь в сельской местности

Освобожденные императорским указом 1861 года, крестьяне не получили желанной свободы, она не давалась им просто и легко. Даже в 1888 году британский журналист отмечал, что многие крестьяне по-прежнему оставались в нищете, их жизнь была полна пороков, включая «отсутствие предусмотрительности, безразличие к истине и беспечный образ жизни, естественный для тех, у кого нет иного будущего, кроме как умереть, как и жили, – в рабстве»[2]. У освобожденных по закону крестьян практически и экономически не оставалось другого выбора, как посылать своих сыновей работать на фабрики; отцы семейств оставляли тех, кого любили, в деревнях – справляться с сельскохозяйственными обязанностями.

Крестьянские общины управлялись «миром» – типом самоуправления с абсолютной властью над его членами. «Мир» следил за полевыми работами и распределением продуктов – типичной крестьянской еды, состоявшей из капусты, гречи или ржи с молоком или яйцами. Такая жизнь разительно отличалась от экстравагантного образа жизни высшего класса. В то время как многие просвещенные русские возражали против этой строгой автономии и общинной жизни, она хорошо показывала взгляд русского крестьянина на самого себя не как на личность.

Уровень образования среди крестьян медленно повышался, но в 1874 году подавляющее большинство было все еще неспособно читать. Английский приезжий Генри Лансделл сообщал, например, что из двух тысяч русских православных прихожан в Канске и окрестных деревнях в 1879 году только сто человек (примерно) могли читать. Но и это было потрясающим изменением по сравнению с началом века, когда только один из тысячи русских умел читать. Вместе с растущей грамотностью возникла проблема: что именно читать? Стед указывал, что даже в Ясной Поляне, имении выдающегося писателя-реформатора и религиозного лидера Льва Толстого, в пяти сгоревших крестьянских домах – сгоревших «по воле Божьей» – не было найдено ни одной книги[3].

Европейцев поражало единообразие провинциальных городов: «Если вы видели один или два, вы знаете их все». В каждом был общественный парк, собор, дом губернатора, больница и тюрьма[4]. Однако едва ли 20 млн. из 120 млн. русских жило в городах. Большинство населения жило в «жалких одноэтажных избах из глины, кирпича или дерева с соломенными или покрытыми дранкой крышами»[5]. Такие деревушки были часто полуразрушенными из-за нищеты своих новоосвобожденных обитателей. Мосты, например, были особенно опасны, и крестьяне, как говорили, избегали их всеми силами. Петр Шувалов, петербургский дворянин, государственный деятель, адъютант царя, так объяснял свою привычку пересекать реку вброд, а не проезжать по мосту: «Если вода в реке не очень глубока, то в России лучше проезжать по любой стороне от моста, чем по мосту, так будет безопаснее»[6].

Религия и суеверия

В противоположность европейскому низшему классу, у русских крестьян в 1870-е годы была крепкая религиозная вера. На Западе Просвещение оказало свое влияние на низшие классы, заставив их относиться к религии с подозрением, в России же люди соединяли народные верования, русскую православную традицию и привязанность к иконам и к Священному Писанию (которое они обычно не способны были читать). Знание крестьянами церковных доктрин было минимальным. Граф Лев Толстой считал, что ни один из десяти крестьян практически не понимал учения о Троице. «Я, кажется, опросил сотни пилигримов, как они понимают учение о Троице, и из них я не припомню и шести, кто мог назвать хотя бы Личности Троицы. Как правило, они отвечали, что Троица состоит из Иисуса, Богоматери и святого Николая»[7].

Взгляды русского крестьянина на мир резко отличались от европейских или взглядов образованных и привилегированных классов. В то время как их окружающий мир – мир полей и деревень – был привычным и естественным, все остальное, выходившее за пределы этого мира, было одинаково неизвестным и невидимым – Бог, Небеса, царь, Санкт-Петербург, газеты или парламенты. идея голосования за политических лидеров была столь чужеродной, что для «крестьянина это было все равно, что определять иерархию ангелов или решать голосованием вращение планет»[8]. Трагедии воспринимались как выражение «Божьей воли», и крестьяне не проявляли страха смерти. Царь в Петербурге был не только правителем Империи, но и «представителем Бога, поставленным Небом править нацией»[9]. Совсем не озабоченный тем, кто именно сидел на троне, и верящий, что царь был назначен Самим Богом, крестьянин «выражал почтение своему правителю почти суеверное». И однако, несмотря на эту кажущуюся наивность, русские крестьяне – как и вообще русские – были далеки от кротости и беспомощности. Императрица Екатерина II примерно веком раньше характеризовала своих подданных как «отличающихся проницательностью, здравым смыслом и энергией». Пинкертон, соглашаясь с этим, описывает русских так:

«Это самый проницательный и хитрый народ, какой я только встречал. Ни еврей, ни грек их не перехитрит. Эти качества обнаруживаются не только в просвещенных классах общества; они являются столь же заметными в бородатом крестьянине, как и в образованном князе. Нет другого такого языка среди тех, с которыми я знаком, где было бы столько же способов выражения хитрости и обмана. И об этом необходимо помнить человеку, идущему на московский или петербургский базар, – он должен быть постоянно начеку»[10].

Изменяющийся мир

Некоторые изменения все же происходят в крестьянском мире. Все больше крестьян мигрируют в города, они не могут содержать свои семьи на тощем участке земли, данном им при освобождении. Жемчуга и меха современных горожан представляли собой разительный контраст с валенками и полушубками новоприбывших крестьян. Опыт работы на фабриках, в магазинах, гостиницах и ресторанах заставлял крестьян ставить под сомнение свое традиционное благочестие, а роскошь, которую они видели вокруг себя, вызывала недовольство тем, как жили их предки веками. Во время своей поездки в Россию в 1887 году датский литературный критик Георг Брандес заметил, что «сто пятьдесят рабочих спали в одной тесной комнате. Койки были приделаны к стене, так что люди спали, как в каютах на борту корабля… Обстановка была точно как в собачьей будке… Ели едва сваренную кашу. Остальное – это был несъедобный хлеб и квас, который тоже нельзя было пить, с кусочками огурца в нем»[11]. Вместе с бедностью и социальным беспорядком пришли пьянство и разврат, что повело к целому ряду официальных попыток противостать этой тенденции, вплоть до принудительного посещения образовательных и религиозных программ.

Из-за холодной погоды и далеких расстояний извозчики играли важную роль в жизни и экономике Петербурга. Было подсчитано, что каждую зиму 25 тысяч крестьян уезжали на заработки управлять каретами и санями, а летом возвращались домой. Их узнавали по росту и особой одежде. Англичанин д-р Арчибальд Мак-Кейг, посетивший Россию, так описывал свое первое впечатление от кучера:

«Красивый высокий мужчина в просторной одежде и соответственно толстый, нет, толстый вне всякого соответствия, потому что величина его обхвата была поразительной. Но я скоро узнал, что это было одно из отличий кучеров – быть огромных размеров, и для этого они обкладывали себя подушками. И наш кучер, и так крупный по природе, еще увеличивал свой размер подушками»[12].

Аристократия

Контраст с низшим классом

В противоположность тусклому существованию крестьян, русские аристократы вели роскошный образ жизни. Обе эти группы почти не имели контактов и весьма смутно сознавали существование друг друга. Детям аристократов не разрешали играть с деревенскими детьми[13], и даже домашние слуги жили в своем собственном мире, удаляясь в свои комнатки после ужина и не появляясь до следующего утра, если их не требовали. Даже в 1900-е годы, когда страна быстро двигалась по пути реформ, многие представители высшего класса говорили о крестьянах: «Просто животные! Скоты! Их невозможно образовать»[14].

Образ жизни аристократов был очень похож на стиль жизни европейского высшего общества, в котором многие из них проводили немалое время. Санкт-Петербург был одним из самых многоязычных городов мира. Французский был принятым языком общества, и на английском тоже разговаривали бегло. Репетиторы из Франции или Англии учили детей дома с раннего возраста. Язык тоже разделял русское общество, потому что крестьяне говорили только по-русски, и это было преградой к изменению их социального положения: они не могли занимать важного места в обществе.

В то время как крестьяне летом тяжко трудились на своих полях, большинство аристократов покидали свои дома, чтобы жить в имениях или на море[15]. После революции 1917 года утрата этого изнеженного существования причинила аристократам наибольшие страдания. В противоположность полуразрушенным деревням, столица Санкт-Петербург была элегантна и современна. В 1890-х гг. англичанка, посетившая столицу, описывала Санкт-Петербург как «волшебную сказку со снегом, горящими фонарями, санями…». Построенный на болоте и «окруженный пустыней», Санкт-Петербург, как его описал Георг Брандес, имел «свой величественный стиль и наполовину европейское, наполовину варварское великолепие»[16].

Три-четыре ряда карет, везущие элегантных мужчин и женщин, выстраивались вдоль главной улицы города – Невского проспекта, а перед царским Зимним дворцом можно было видеть безобразный железный навес с огромным котлом – он давал возможность кучерам и слугам погреться во время холодных зимних месяцев.

Жизнь, полная роскоши

Дворцы высшего класса, в противоположность одно-, двухкомнатным избам в деревне, были роскошны. Граф П. А. Граббе описывает квартиру своей семьи из тридцати комнат на втором этаже шестиэтажного особняка в стиле барокко как скромную: семьи большего достатка владели многочисленными дворцами и обширными поместьями. В тридцати комнатах семейства Граббе жило двадцать человек, и не менее одиннадцати из них были слугами[17]. Там были спальни, ванные, кабинеты, жилые комнаты, столовые, гостиные и зал для балов с огромным пианино и бронзовым канделябром. Если все это является описанием скромной квартиры на одном этаже, то можно вообразить себе роскошь и образ жизни богатых людей.

Хотя многие аристократы занимали влиятельные государственные и военные посты, интересы высшего общества сосредоточивались на развлечениях в не меньшей степени, чем на работе. Музыка и танцы были обычной частью детского образования. Зимой молодые офицеры брали светских барышень кататься на санях, и среди молодых была популярна несколько более смелая игра в прятки.

Благодаря долгой темной зиме ночная жизнь для высшего класса играла более важную роль, чем дневная. Во дворцах были залы для балов, и танцы стали своего рода тестом для русских на их положение в обществе. Альтернативная им форма развлечения – это «чайные вечера», они играли такую же роль в борьбе за популярность[18].

Привычки и религия

Натянутые отношения с женщинами-аристократками были свидетельством положения женщин в имперской России вообще, это был не только этикет «чайных вечеров». В то время было обычным принижать женский интеллект, даже в кругу семьи и друзей. Граббе вспоминал, как его дяди относились к его матери, своей сестре: «Когда дядя Саша и дядя Коля приходили к нам домой, они… дарили ей шоколад, интересовались ее здоровьем и делали комплименты то по тому, то по другому поводу, особенно относительно ее внешности. С серьезным разговором к ней, однако, обращались редко. К ней вообще относились как к ребенку… считая, что у нее нет своего собственного мнения»[19].

В отличие от крестьян, для которых религия оставалась важной среди многих лишений, аристократы к 1870-м гг. стали равнодушны к вопросам религии. При исполнении обрядов их смысл был потерян. Детям старательно преподавали Закон Божий вместе с другими предметами, однако не связывали его с реалиями повседневной жизни. Британский баптистский миссионер пастор Роберт Латимер после посещения Петербурга был расстроен недостатком нравственности, который он видел у высшего класса:

«Модная жизнь кажется непрестанным преследованием наслаждений и глупости. Театр, танцы, сексуальная интрига, праздники обжорства, пьяные пирушки – таковы были обычные черты повседневного круга жизни. Легкомысленные и суеверные, тщеславные в своих манерах и внешности, вопиюще безнравственные в огромном большинстве случаев… сожженные в своей совести, до которой невозможно достучаться, с бездушными сердцами без жалости к жертвам своих желаний, которым они потворствовали, и к жертвам своей яростной мстительности; без мысли о Боге вверху или о грядущем суде, который рассмотрит их злые дела; русское общество, как молодое, так и старое, было раскрашенное и позолоченное гниение, отвратительное внутри»[20].

Хотя Латимер описал скорее исключение, крайность, а не норму, эта характеристика хорошо показывает минимальную роль веры в поведении некоторых аристократов, которые считали себя христианами, независимо от своего образа жизни или религиозных привычек. Однако большинство аристократов, как и крестьян (в противоположность интеллигенции), считали своим долгом оставаться верными Русской православной церкви, независимо от своих взглядов или житейского выбора. Одна светская дама, москвичка, писала французу Анатолю Лерой Болье в конце 1880-х гг.: «Что касается религии, то я просто христианка, не привязанная ни к какой деноминации. Я скорее тяготею к протестантизму. Но как русская, я страстно православная»[21]. Другие письменные свидетельства этого времени показывают, что она была не одинока в своих убеждениях[22].

Интеллигенция

Борьба за реформу

В то время как большинство населения казалось равнодушным, если не невежественным относительно социального неравенства людей и резкого разделения на бедных и богатых, лишь малая часть населения очень сильно это ощущала и боролась за социальную справедливость и равенство – народники. Народническое движение родилось после смерти царя Николая I в 1855 году и унизительного поражения России в Крымской войне (1854–1856 гг.), и оно становилось все влиятельнее в борьбе за свободу в 1860-х – начале 1870-х годов. К 1870-м годам настроение народников приняло почти религиозную окраску, когда члены данного движения стали посвящать свои жизни этой борьбе. Зимой 1873-74 гг. петербургская молодежь чувствовала призыв к миссии, и один участник позднее признавал, что это был «род чисто религиозного экстаза, где ни рассуждению, ни разуму не было места». Летом 1874 г. две с половиной тысячи молодых интеллигентов встали на путь, который стал известен как «хождение в народ».

Они стремились образовывать крестьян, вербовать их для «дела» и стряхнуть царский гнет. «С неустанным, героическим стремлением выше всяких похвал, не имея прецедента ни в какой другой стране, они оставляли родственников и друзей, подвергая себя холоду и голоду, ненависти и осмеянию, презрению и оскорблению, они храбро встречали аресты, болезни и смерть, не имея за все это никакого вознаграждения, кроме того, что давала им их совесть… Вера в свою историческую миссию и сознание своей духовной силы поддерживали их», – рассказывает Брандес[23].

Их историческая миссия, однако, провалилась, потому что крестьяне встречали их с подозрением, негодованием и временами – с ненавистью, а то и передавали их полиции. Тысячи оказались в тюрьме за свою деятельность, предпринятую из лучших побуждений. В крестьянских умах сопротивление царю было сопротивлением Самому Богу. Тургеневский рассказ, написанный в апреле 1878 г., описывал менталитет тех многочисленных крестьян, которых энергичные народники хотели «просветить». В рассказе «Чернорабочий и белоручка» показаны два крестьянина, которые с недоверием относятся к новоприбывшему из города, сравнивая его чистые белые руки со своими грязными. Однако руки незнакомца пахли железом. Горожанин объяснил: «Целых шесть лет я на них носил кандалы… Я о вашем же добре заботился, хотел освободить вас, темных людей, восставал против притеснителей ваших, бунтовал… Ну, меня и засадили». Крестьяне в ужасе воскликнули: «Засадили? Вольно ж тебе было бунтовать!». Дальше в рассказе описывается, как народник, уже приговоренный к повешению, снова оказывается объектом обсуждения среди крестьян, которые вовсе не имеют к нему симпатии: «Ну, вот что, брат Митряй; нельзя ли нам той самой веревочки раздобыть, на которой его вешать будут; говорят, ба-альшое счастье от этого в дому бывает!»[24].

Отчаяние

С признанием поражения в 1874 году революционный энтузиазм исчез. Революционер Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский в 1876 г. признался единомышленнице и идеалистке Вере Засулич, что «социализм отскакивает от людей, как горох от стены». Однако не все сдались. Крохотное меньшинство, называемое «нигилистами», решило продолжать борьбу всеми возможными способами, подходящими для свержения династии. По словам Веры Фигнер, «террор… имел целью создать возможности для развития у людей способности служить обществу»[25], и поздние 1870-е годы характеризовались злобой, страхом и многочисленными покушениями, закончившись убийством царя Александра II в марте 1881 года[26]. Волна убийств, включающая попытку Веры Засулич в 1877 г. убить градоначальника генерала Ф. Ф. Трепова, убийство в августе 1878 г. шефа жандармов генерала-адъютанта Н. В. Мезенцева, и четыре покушения на жизнь царя привели к тому, что город стал жить в страхе и отчаянии, а царь не мог передвигаться в собственной столице без сопровождения[27]. «Кампании терроризма… удалось сорвать нервы русским министрам». «Как в лихорадке больной бьет доктора и сиделку… так и Россия в бреду подавленной лихорадки нигилизма била по-дикому любого, чья тень действовала ей на нервы»[28].

Одной из причин популярности нигилистского движения было то, что оно набирало студентов, тогда беднейшую часть населения. Отдаленные от семьи, без средств к существованию, они часто не имели и хлеба насущного. Хозяину-нигилисту, пригласившему студента к себе пообедать, был гарантирован последователь. Один петербургский доктор рассказывал, как двенадцать беднейших студентов согласились пообедать в одном доме на Васильевском острове. Власти прервали это собрание и арестовали всех присутствовавших, хотя вскоре освободили их. «Все стали нигилистами, хотя никто из них прежде не был даже недовольным!»[29].

Атеизм

В то время как крестьяне и аристократы оставались, по крайней мере, по названию православными, интеллигенция была откровенно мирской. Имея «религиозные чувства без религиозной веры», она сделала движение своим богом, а равенство – своей религией. Если ранние революционеры пытались опереться на крестьян и их веру, то к 1870-м гг. «просветители» описываются как «упрямые рационалисты, позитивисты, материалисты и нерелигиозные, если вообще не воинствующие атеисты». Они рассматривали веру как препятствие и вместе с революционной агитацией стремились обращать людей в неверие. Один семнадцатилетний студент объяснял: «Мы выше всего ставим науку, она освобождает»[30]. Если светская дама считала своим патриотическим долгом оставаться «страстно православной», интеллигенция не видела противоречия между патриотизмом и атеизмом.

Русская православная церковь

Долгая история

В стране, которая была христианской почти 900 лет (после насильственного крещения Руси в 988 г.), церковь играла заметную роль в социальном, политическом и религиозном волнении 1870-х гг. Хотя некоторые группы в церкви были живыми и процветающими[31] и у крестьян не было недостатка в религиозных чувствованиях, наблюдатели временами делали вывод, что это происходило не благодаря усилиям официальной иерархии и обрядам государственной церкви, а вопреки им, несмотря на них. Даже члены семей священников часто были неверующими, и непропорционально большое число атеистов среди интеллигенции были сыновьями священников[32].

Западные наблюдатели с трудом понимали русскую религиозность. Один из них прямо говорит в 1873 г. после посещения Петербурга: «Нравственность и интеллектуальная жизнь, культура и прогресс правящих классов, как правило, совершенно не испытывают влияния православия, и мертвость, скука этой церковной общины, погруженной в пустую формальность, совершенно не внушает никому беспокойства ни о религии, ни о ее служителях»[33]. Стед в 1888 г. выразил подобное чувство: «Служители церкви, как правило, не озабочены мирскими делами… Служение человека – это вопрос, который они часто предпочитают не замечать[34].

Однако не только иностранцы критиковали русскую церковь. Русский князь выразил свое удивление: «Самая странная анархия преобладает в русской церкви… Можно отрицать важнейшие догмы, но если вы не оставляете церковную общину, вас не исключат»[35]. Граф Лев Толстой, отлученный от церкви Святейшим Синодом в 1901 году, резко критиковал то, как церковь учила. Комментируя непонимание крестьянами Троицы, о чем говорилось выше, он заметил: «Самая первая догма христианской религии… это учение о Троице. 900 лет крестьянство находилось в абсолютной власти церкви, и… ни один крестьянин из десяти (а может, даже и из сотни) даже понятия не имеет, каково учение церкви о Троице». Новгородский крестьянин, как рассказывают, заплакал, впервые услышав послание Евангелия: «Как же это так, что мы ничего подобного раньше не слышали? Мы знаем имена некоторых святых, потому что в их дни у нас проходят ярмарки; но мы никогда даже не слышали, что Христос пришел на землю, или же мы никогда не понимали, что это означает. Мы рождены во тьме, мы живем во тьме и мы умираем во тьме, и никому до этого нет дела!». Даже верный адъютант царя Петр Андреевич Шувалов обратился к немецкому реформатскому пастору Герману Дальтону за духовным руководством в связи со смертью невестки, а не к местному православному священнику[36].

Церковь и государство

Русская православная церковь была официальной государственной церковью в России почти 900 лет, и ее описывали как «цемент», скрепляющий нацию воедино. На практике слова «русский» и «православный» были синонимами. Это вело к большому смущению, когда протестанты учили о крещении взрослых. Если человек был русским, то его крестили во младенчестве. Если он не был крещен, он не имел прав русского гражданина, не мог получить паспорт и жениться. Война на Балканах между православными и турками заставила Россию взяться за оружие и выступить против турок в русско-турецкой войне 1877-78 гг., и обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев так защищал свою позицию в лондонской газете «Таймс» в мае 1888 г.: «Что бы стало с Россией, если бы она поддалась влиянию многочисленных народов и религий, окружающих ее; и что стало бы с Европой, если бы она так сдалась в дни магометанского нашествия?»[37].

Однако у русских для защиты своей веры были не только чисто национальные или политические основания, организованные государством. Многие искренне верили, что была только одна истинная Церковь. «Ни у папистов, ни у протестантов, ни у англичан… нет истины Божией – настоящей, чистой, полной. Она пребывает только в единой истинной Церкви православной»[38]. Это сильное утверждение епископа Феофана было опубликовано в Москве в 1880 г.

Благодаря особому статусу, дарованному православной церкви, государство приняло официальные меры для ее защиты, когда снизилась общественная поддержка церкви. Обер-прокурор Святейшего Синода, сам будучи светским лицом, был назначен представлять интересы церкви перед государством, и начала расти гора законов, запрещающих неправославную проповедь, прозелитизм и обращение, а также ограничивающих права религиозных меньшинств. К 1881 г. в начальных школах был введен обязательный предмет с целью формирования характера и религиозного образования; преподавался он священниками[39]. Поставив под сомнение мудрость такого строгого контроля, Стед получил ответ, что Восточная церковь «в высшей степени противится пропаганде». Он на это возразил, что «к счастью для Восточной церкви, у апостолов были разные мнения»[40].

Желая защитить церковь, некоторые все же признавали, что такая «защита» фактически скорее ослабляла, чем укрепляла православие. Из-за многих запретов, наложенных из добрых побуждений, церковь, по наблюдению оксфордского ученого и русского эмигранта Николая Михайловича Зернова, стала как «пленник в тюрьме ради его собственной безопасности». А Стед подошел к этой ситуации, используя термины рыночной экономики: «производство, облагодетельствованное многими щедротами и пользующееся правами монополии, которая обеспечена запретительными тарифами… слабеет, и потребитель страдает». В Европе протестантское соревнование вынудило Римскую церковь пойти на реформы на несколько веков раньше, и это повело Стеда к рассуждению о том, что «лучшее и простейшее лекарство против сонливости и паралича в религии, как и в бизнесе, – это свободное и открытое соревнование»[41].

Московский юрист и ученый Борис Николаевич Чичерин, первая общественная фигура в поздней имперской России, который систематически обдумывал вопрос об отделении церкви от государства, говорил в своих лекциях 1860-х – 1870-х гг. в Московском Университете, что принуждение и нравственное учение противоречат друг другу, и, прибегая к принуждению, церковь больше не является по характеру своему церковью. Однако на взгляды Чичерина обратили внимание много позже. И снова в законе 1997 г. государственной церкви дарована защита, в которой отказано религиозным меньшинствам.

Духовенство

Положение духовенства в обществе, по всей видимости, тоже добавляло проблем Русской православной церкви. Ко второй половине XIX века многие священники потеряли уважение людей, а высшее общество относилось к ним с пренебрежением. По свидетельству историка русской религии Грегори Фриза, «если сравнивать положение католических священников и протестантских пасторов с православным священством, то оно было ниже по уровню образования, экономическим условиям жизни и по эффективности своей работы. Изолированному в отдельную касту духовенству не хватало жизненных связей с остальным обществом, и оно было обязано посылать сыновей на тот же самый пост». В 1873 г. один приезжий заметил, что «в хорошем обществе духовное лицо Греческой (русской православной) церкви никогда и ни при каких обстоятельствах встретить невозможно; если его нужно принять, то это делается либо на половине слуг, либо в частной комнате хозяина»[42]. Многие необразованные священники действовали более как слуги в обществе, чем как пастыри стада.

К несчастью, этой властью часто злоупотребляли, что вело даже самых благочестивых крестьян к сомнению или неверию. Духовенство регулярно требовало «даров» от прихожан, и к 1880 г. даже церковная иерархия воспротивилась этой эксплуатации. «Секретная» докладная Великому князю Константину Николаевичу говорила о проблеме прямо: «Могут ли люди уважать духовенство, если они слышат, как один священник во время исповеди умирающего человека украл деньги из-под его подушки; как другого выволокли из публичного дома; как третий крестил собаку; как четвертого во время пасхального богослужения дьякон вытащил за волосы из алтаря?»[43].

Русский общественный деятель Лев Александрович Тихомиров в 1886 году, пытаясь дать «политический и социальный портрет России как она есть на самом деле» для западных читателей, указывал, что при рукоположении священника не требовалось даже верить в Бога. «Этот новый тип лицемерного изувера имеет лишь единственную цель в жизни – создание будущего для себя… Для крестьян это самый жадный, самый ненасытный, самый безжалостный из грабителей»[44].

Описанная выше испорченность, возможно, крайний случай, однако широко распространенной проблемой даже среди верных служителей церкви была неспособность проповедовать, хотя бы время от времени произносить «проповедь, в которой они могли бы дать своему стаду простейшее нравственное руководство или самый элементарный очерк учения, доктрины». Хотя Победоносцев в 1880 году гордился увеличением проповедей, один священник полагал, что только десять процентов духовенства проповедовали на юге, а на севере – и того меньше. Самих священников, однако, трудно в этом обвинить. Один деревенский священник так объяснил свое затруднительное положение: «Что мне делать? Мне нужно сено собрать, землю обработать и такие долгие служения проводить, а еще свою плату собрать. Где мне найти время учить крестьян?»[45].

Несмотря на попытки реформировать православную церковь изнутри, мало что было достигнуто, чтобы противостать предшествовавшему многовековому застою. В 1862 году при митрополите Филарете в Москве было основано Общество любителей духовного просвещения с целью пропагандировать религиозное и нравственное поведение среди всех классов, начиная с духовенства. Несколько московских журналов были посвящены жизни и учению святых и противостояли сектантским учениям, которые приобретали популярность по всей стране[46]. С подобной же целью в 1872 году на короткое время открылось Петербургское отделение общества, хотя на практике оно было намного либеральнее. Оно было предназначено объединить все европейские церкви на основе апостольской традиции. Некоторые менее заметные попытки продолжались еще несколько десятилетий, пока в 1905 году Пасхальный указ «об укреплении начал веротерпимости» не объявил свободу совести и не начались серьезные реформы.

Российское библейское общество

6 декабря 1812 года царь Александр I выступил с докладом об образовании библейского общества в Санкт-Петербурге, через два года ставшего Российским библейским обществом. Это была первая попытка православной церкви сделать Писание неотделимой частью повседневной жизни и первое организованное библейское общество в православной стране. Комитет из православного, протестантского и католического духовенства переводил Новый Завет и части Ветхого Завета на русский разговорный язык, и это было впервые. В 1826 году, когда царь Николай I, младший брат Александра I, закрыл библейское общество, результаты 14-летней деятельности не исчезли. В 1862 г. Святейший Синод подал новый перевод Нового Завета, первое доступное издание после закрытия Российского библейского общества, и в 1876 году издал Ветхий Завет, первый на русском разговорном языке. Чтобы отпраздновать это событие, царь Александр II издал указ, где объявлялось о важности распространения Писания в России:

«В 1856 году, при восприятии Мною правительского венца, Святейший Синод в собрании своем в Москве, имея рассуждение о доставлении православному русскому народу способа к обильнейшему пользованию сокровищем слова Божия, признал необходимым перевести книги священного Писания на русский язык. Приступив затем, с моего соизволения, к исполнению сего предположения, Святейший Синод непрерывно, в течение двух десятилетий, продолжал совершать оное с неослабною ревностью, просвещенным вниманием и с тою мудрую осмотрительностью, каких требовала высокая важность сего церковного и народного дела.

С окончанием ныне сего многолетнего и многосложного труда, во внимание к ожидаемой от него духовной пользе паствы отечественной Церкви, поставляю справедливым долгом выразить Мою искреннюю признательность Святейшему Синоду, ознаменовавшему себя в совершении сего великого дела столь достойным подвигом.

Молю Бога, да явит Он спасительную силу Своего Слова к преуспеянию православного русского народа в вере и благочестии, на коих зиждется истинное благо царств и народов»[47].

Британское и иностранное библейское общество делало в это время все возможное для распространения Писаний в России. Познакомившись с этим обществом в 1867 году в Париже, молодой граф Модест Модестович Корф был наделен тремя тысячами евангелий от Иоанна для свободной раздачи в России, что он легко сделал с благословения Святейшего Синода. В 1870 г. это же общество попросило Корфа возглавить библейскую выставку на торгово-промышленном съезде в Петербурге, и Святейший Синод также предпочел иметь дело с Корфом. Во время этой выставки было распространено более 62 тысяч разных книг Библии, включая Писания, подаренные каждому члену царской семьи. Сам Корф в то время еще не был преданным верующим и рассматривал Библию с точки зрения нравственной, а не духовной, пользы; однако его усилия и усилия других привели к росту личного чтения Библии и самостоятельного ее истолкования. Это скоро стало проблемой для православной церкви, заставив обер-прокурора Победоносцева объявить в 1880 году, что «только церкви принадлежит полное, ясное, кафолическое разумение целого текста»[48].

Подъем религиозного сектантства[49]

Подъем грамотности, распространение Библий на русском, неудовлетворенность Русской православной церковью и поселения европейцев, большей частью немцев-протестантов, в некоторых регионах империи – все это способствовало созреванию религиозного плюрализма. К 1860-м гг. образовались небольшие сектантские группы, расширяющие свое влияние в православной России[50]. Они находились под строгим наблюдением властей. И сила их движения была не в числе сторонников или активной деятельности, а в убеждениях. У них не было законного права обращать в свою веру, даже при наличии мужа или жены православного вероисповедания. Провинциальные губернаторы сохраняли за собой право доносить министру внутренних дел в интересах «общественного благосостояния» о тех, кого они считали заслуживающими тюрьмы или ссылки. Тем не менее это расширяющееся духовное пробуждение нельзя было остановить полицейскими мерами, увещеваниями духовенства или же штрафами и тюрьмами. Православную церковь пугало то, что сосланные в отдаленнейшие концы империи становились еще более активными миссионерами.

Многие секты существовали задолго до пробуждения 1860-х гг. Самой большой, старейшей и наиболее значительной группой раскольников были староверы, или старообрядцы, которые отделились от Московского патриархата в XVII веке, когда патриарх Никон внес изменения в церковные книги, основанные на греческом оригинале, но противоречащие русской традиции. Крайние секты, такие как хлысты, верили, что Христос воплотился в их руководителях. Духоборы возникли в среде староверов и были известны своим пацифизмом и пассивным сопротивлением государству, а также вниманием к водительству Духа Святого. Молокане[51] выделились из духоборов в XVIII веке. Они отбросили обряды староверов, подчеркивали значение личного чтения Библии и не позволяли священникам «осквернять» Божье Слово. В 1841 году многие духоборы и молокане были сосланы императором Николаем I на Кавказ. Обе группы отвергали священство, заявляя, что у них «нет другого учителя веры, кроме Христа»[52].

Штундисты

В конце XVIII в. по приглашению императрицы Екатерины II в южной России и на Украине поселились немцы-менониты. Годами они оставались верными своему протестантскому наследию, в то же время уважая требования императорского декрета – «не совращать православных», то есть не обращать их в свою веру. Однако к середине XIX века благодаря влиянию пиетистского пробуждения, которое неслось с Запада, некоторые хозяева стали приглашать батраков – русских и украинских крестьян – на свои собрания. На этих «штундах» (что значит по-немецки «час»), которыми руководил немецкий пиетист Эдуард Вюст, они читали Библию и молились. Возвращаясь в свои деревни, верующие крестьяне начали проводить подобные собрания. Несколькими годами позднее немецкий пастор-реформат Карл Бонекемпер начал проводить собрания среди украинцев в Рорбахе около Одессы, и первый раз обозначение новых верующих как «штундистов» появилось в «Одесском вестнике» 14 марта 1868 года. К 1901 году одна только Херсонская епархия сообщала о 5350 штундистах – явной угрозе Русской православной церкви[53].

Так как и штундистские руководители, и их последователи были необразованными крестьянами[54], штундисты не придерживались какой-либо строгой доктринальной позиции и, похоже, не сознавали противоречий даже в своем собственном учении. Отвергая концепцию духовенства в целом, как это делали до них духоборы и молокане, они основывали свою религию на одной только Библии. Штундистские собрания состояли из пения, чтения Библии и открытой дискуссии под руководством «старшего брата». Позднее штундисты отвергли использование домашних алтарей и икон и под руководством крестьянина Михаила Ратушного подошли к требованию крещения взрослых членов своих общин. Женщины у штундистов рассматривались как равные[55], что привлекло в секту большое количество женщин. Успех секты приписывается также тому, что собрания проводились на украинском языке, а не на церковнославянском, как в православии[56].

Вначале их терпели, хотя никогда не одобряли, но к 1880 году штундистов стали жестоко преследовать. Годы тюрем и ссылок не были чем-то необычным, и штундисты начали тайно собираться по ночам. Но к 1890-м гг., годам самых интенсивных преследований, власти выделили штундистов как самых опасных сектантов или малую религиозную группу, отделившуюся от Русской православной церкви. К 1893 году, несмотря на строгую нравственность штундистов, их «сравняли с самыми безнравственными сектами»[57]. Лондонская газета «Таймс» в 1890-х гг. рассказывала о многочисленных случаях религиозного преследования, и западные религиозные лидеры начали реагировать на эти факты. В сентябре 1891 года в докладе представлялось «предложение со стороны православного епископа Умана отбирать у штундистов детей от родителей, крестить их в православную русскую веру и помещать под надзор русских православных священников. В то же время штундистам запрещалось иметь в общинах свои собственные школы, а во всех приходах, где только есть эти “пагубные” нонконформисты, должны назначаться специально подготовленные православные священники, с высокой зарплатой»[58].

Баптисты

Тем временем на Кавказе, независимо от украинских штундистов, начиналось духовное пробуждение, когда книгоноши встретились с молоканами, интересующимися Новым Заветом. Когда Мартин Кальвейт, немец из баптистской церкви в Каунасской губернии (ныне – Литва), переехал в Тифлис, то он и его семья вскоре привели и других немцев к вере, и маленькая община числом около 15 человек начала собираться для богослужения. Персидский миссионер Яков Деляков познакомил молоканина Никиту Воронина с этой маленькой общиной, и Кальвейт в 1867 году тайно крестил его. Через три года энергичный Воронин был руководителем первой баптистской церкви из 78 человек в Тифлисе, а в 1871 году Воронин крестил Василия Павлова и Василия Иванова, которые сами стали влиятельными лидерами русского баптистского движения.

В то время как украинское движение состояло из крестьян, баптисты Кавказа были мелкими фермерами, ремесленниками, купцами, и во многих случаях – бывшими молоканами. В отличие от штундистов, чьи первые руководители были необразованны, богословски неустойчивы, тифлисские баптисты уже в 1875 году послали своего лидера Василия Павлова учиться в Гамбург. В то время Баптистская богословская семинария еще не была открыта, но Павлов все-таки многому научился, слушая проповеди, разговаривая с пасторами и участвуя в конференциях и других событиях. В 1876 году он был рукоположен баптистским служителем, выдающимся немецким баптистом Иоганном Онкеном, и направлен миссионером к своему народу. Он вскоре отправился на Украину, чтобы встретиться со штундистскими руководителями, и обе группы начали все больше сближаться – благодаря общему богословскому пониманию и служению. Однако, в отличие от штундистов, баптисты избежали многих суровых преследований, так как центром их внимания и деятельности были скорее молокане, чем православные. Русский закон, запрещая обращение православных верующих, не распространялся на сектантов (молокан).

Глава 2 Василий Александрович Пашков

Благородное наследие

Среди этого сложного переплетения дел мы находим модного петербургского аристократа Василия Александровича Пашкова, известного в свои молодые годы в качестве искусного танцора на балах и любезного дамского угодника. Василий Александрович принадлежал к знатной аристократической среде, к одиннадцатому поколению того польского эмигранта Григория Пашкевича, который прибыл в Россию во второй половине XVI века, при Иване Грозном. Дети Пашкевича приняли фамилию «Пашковы», и его первый сын, Иван Григорьевич, отмечен в 1604 году в списках тульской знати как тульский боярин[59].

Сражения, Лжедмитрии и Сибирь

Сын Ивана Григорьевича Филипп Иванович, по прозвищу «Истома», стал казачьим атаманом. Он был сторонником второго Лжедмитрия, «Пушкинского вора», претендовавшего на титул сына Ивана Грозного и законного наследника трона. Лжедмитрий добился поддержки большого числа казаков, воинов и авантюристов в своей борьбе за трон, занятый на тот момент Василием Шуйским, и многие русские переходили с одной стороны на другую во время этого конфликта. Филипп Иванович был взят в плен войсками Шуйского в декабре 1606 года, и когда его помиловали, перешел на сторону бывшего противника и повел дворянское ополчение Тулы против мятежников в поддержку Шуйского и его «боярской клики». Он отличился в одной из битв в мае 1607 г.[60]

Сын Филиппа Ивановича Афанасий Филиппович – другой прославленный казачий предводитель – стал воеводой нескольких сибирских районов, включая Мезень (1635-47), Енисейск (1652-55) и Новую Даурскую землю (1655-61), где он был известен своей жестокостью; его вспоминают также как мучителя протопопа Аввакума, главу раскольников-старообрядцев. В 1662 году Афанасий Филиппович вернулся в Тобольск, бывший тогда центром Сибирского воеводства, где и умер через два года. Его сын Еремей, работавший товарищем своего отца по воеводству, оставался в Даурии до 1676 года, когда он был послан в Казань «стольником» (помощником при дворе), и в течение нескольких поколений семья Пашковых сохраняла дворцовые и военные посты[61].

Московский дворец Петра Егоровича

Тремя поколениями позднее Петр Егорович Пашков (1721-90), капитан-лейтенант императорской гвардии и богатый московский землевладелец, поручил одному из лучших московских архитекторов В. Баженову спроектировать роскошный дворец из белого камня. Большой особняк был построен между 1784 и 1786 г. в конце Моховой улицы около Московского Кремля. Петр Егорович недолго пользовался дворцом, потому что умер через четыре года после завершения строительства. Он не оставил детей, и поэтому неизвестно, кто непосредственно наследовал дворец. К 1839 году он был продан государству и стал школой пансионного типа для молодых аристократов, а позднее – музеем и библиотекой. Этот дворец окружен многочисленными легендами, включая и слухи о подземном ходе в Кремль. Дом сегодня является московской достопримечательностью, и некоторые считают, что в нем проходили собрания Пробуждения пашковцев в конце XIX века. Однако это в высшей степени сомнительно. Петр Егорович был троюродным братом прадедушки Василия Александровича, т. е. никак не близким родственником, а дом был продан до того, как юному Пашкову исполнилось 8 лет[62].

Влияние и богатство

Кто-то может сделать вывод о значительных средствах семьи Пашковых, судя по величию и размерам московского дворца, однако не Петр Егорович, а младший родственник собрал огромные богатства. Богатство коллежского асессора Александра Ильича Пашкова, прадедушки нашего светского героя, было собрано не через поместья или службу, но благодаря браку. Его жена Дарья Ивановна была дочерью богатого фабриканта И. С. Мясникова. После смерти отца Дарья Ивановна и ее муж унаследовали 19 тыс. «душ» (рабов мужского пола) и четыре самых огромных в империи фабрики[63]. Второй сын Александра и Дарьи, Василий, был назначен вторым егермейстером двора его императорского высочества в 1810 г. В июне 1817 года он дослужился до обер-гофмаршала, а в декабре 1819 – до обер-егермейстера, поста, который он занимал до своей смерти. Он был также назначен членом Государственного Совета в 1821 г. и являлся в течение шести лет председателем министерства юстиции. Его жена, урожденная графиня Екатерина Александровна Толстая, была фрейлиной при дворе. Василий Александрович умер 2 января 1834 г. в возрасте 59 лет, когда его внуку и тезке было два года. Он и его жена были похоронены в Москве на Новодевичьем кладбище[64].

У обер-егермейстера Пашкова было шесть детей, из которых старший, Александр Васильевич (1792–1868), отец нашего светского человека Василия Пашкова, имел репутацию отчаянно смелого человека благодаря возглавлению многих битв. Получив домашнее образование, что было обычаем того времени, он в возрасте 12 лет поступил в Коллегию иностранных дел в ранге юнкера. Сражаясь в наполеоновских войнах, он быстро продвинулся от корнета (1810) до поручика (февраль 1813), затем до штаб-ротмистра (сентябрь 1813) и далее, вышел в отставку в Санкт-Петербурге в 1832 году в возрасте 40 лет в чине генерал-майора после польского восстания 1831 года. Михаил Чайковский вспоминал командира Пашкова как исключительно богатого человека, покупавшего за свой счет лошадей для всего своего полка. Генерал-майор поэт Денис Давыдов, герой польских сражений, описывал его так: «храбрый и знающий свое дело». Александр Васильевич был удостоен множества медалей и орденов за свою храбрость[65].

Пашковы в поздней имперской России

Василий Александрович родился в 1831 году, когда его отец сражался в Польше[66]. В детстве он получил самое лучшее образование, какое только было возможно, в престижном Пажеском корпусе[67], и по его окончании в чине корнета был принят в Кавалергардию. Ко времени своей отставки он дослужился до полковника, что являлось наибольшим чином для кавалергарда. Высшему свету Санкт-Петербурга он был представлен еще в раннем возрасте[68].

Лично известный царю, Пашков был родственником нескольких высших министров. Его сестра Екатерина была замужем за генерал-адъютантом Александром Егоровичем Тимашевым, служившим министром внутренних дел с 1868 по 1878 гг.[69] Сестра-близнец его жены Елизавета вышла замуж за Григория Ивановича Черткова, генерала сухопутных войск и генерал-адъютанта царя с 1870 до самой своей смерти в 1884 г.[70] По словам англичанина Эмиля Дилона, профессора Харьковского университета, лично знавшего Пашкова, полковник «в течение многих лет вел жизнь, полную утонченных наслаждений, в которых преобладали эстетические и интеллектуальные элементы, как это часто бывает в русском обществе, в его лучшей части»[71].

Однако не все в пашковском клане того времени были военными. Среди родственников Василия Александровича был его троюродный брат, Николай Иванович Пашков, известный тенор и композитор, который так и не вернулся к военной службе после четырехмесячного отпуска в Италии в 1834 году. Дядя Пашкова, Михаил Васильевич, прослужив при дворе Его Величества всего 6 месяцев, был более известен как член Совета Государственного Коннозаводства и управляющий Департаментом Внешней Торговли. Богатый человек с 6,5 тыс. крестьян и 162 тыс. десятин земли, Михаил Васильевич умер в Париже в 1863 г.[72] Его невестка Лидия Александровна, урожденная Глинская, была писательницей, путешественницей (преимущественно по Египту и Ливану) и помощницей Елены Блаватской, основательницы теософии[73]. Хотя большинство Пашковых в поздней имперской России были верны царю, дядя жены Пашкова (единственный брат ее матери) был сослан в Сибирь как декабрист. Его младшая сестра Софья унаследовала титул и землю, и после своего брака с Иваном Кругликовым семья стала Чернышевыми-Кругликовыми[74].

Богатый светский человек

К 1874 г. сорокатрехлетний Василий Александрович вышел в отставку. «Человек среднего роста… с небольшой бородкой и хорошим простым русским лицом»[75], – современник описывал его как одного из самых образованных, а также и самых богатых людей в России. Он был «человек образованный, с хорошими связями в мире аристократии, с огромными средствами» и пользовался известностью как за «щедрость характера, так же и за блеск отдельных его сторон»[76]. Пашков жил в огромном петербургском доме на набережной Невы (теперь набережная Кутузова) со своей женой, десятилетним сыном Александром и дочерьми Софьей, Ольгой, Марией в возрасте восьми, шести и трех лет. Говорили, что члены царской семьи посещали балы в этом огромном дворце, почти таком же большом, как у царя, с огромными тацевальными залами. Он владел также 13 имениями в девяти уездах, включая Ветошкино в Сергачском уезде Нижегородской губернии, Крекшино в Звенигородском уезде Московской губернии (станция Голицыно по ж/д на Брест) и Мачерку в Моршанском уезде Тамбовской губернии. Пашкову также принадлежали четыре медных рудника на Урале, расположенных в Уфимской и Оренбургской губерниях[77]. Как шестой из самых крупных землевладельцев России, Пашков был на пути к положению министра и посту в имперском Совете[78].

Равнодушный православный

Подобно многим людям того времени и того социального класса, Пашков был равнодушен к религии. Он никогда не относился враждебно к православию. Российское библейское общество даже проводило свои ежегодные собрания в одном из залов его дворца. Однако это было скорее по великодушию, чем из симпатии к целям этого общества[79]. Пашков позднее описал свою жизнь в это время так:

«Когда-то я был без Христа, чужд заветов обетования, не имел надежды и был безбожником в мире, и приближался к Господу устами только, а сердце мое далеко отстояло от Него. Закон Божий был для меня мертвою буквою; я руководился почти исключительно правилами человеческими, живя для себя, пытаясь в самые лучшие минуты жизни совместить несовместимое, т. е. служить двум господам, хотя, по словам Спасителя, это невозможно. Я был другом миру, не понимая, что дружба с миром есть вражда против Бога. …Я проводил, обличаемый совестью, жизнь суетную, греховную, богопротивную в продолжении целых сорока лет в соблазн другим и в осуждение себе»[80].

О Пашкове говорили, что он сам признавал свою слабость к женщинам, которую его православная вера не могла обуздать: «Я сорок лет жил в православии, ходил в церковь, молился, исповедовался и приобщался, но грешил постоянно с женщинами – мне нравился этот грех, и я знал, что это грех, но грешил, потому что не знал Бога»[81]. Когда британский евангелист лорд Редсток начал проповедовать в Петербурге, Пашков избегал встречи с ним.

Прибытие лорда Редстока в Россию

Англичанин Гренвилл Август Вильям Вальдгрев, третий барон Редсток из Кастлтауна в Ирландии родился в 1833 г. и получил образование в Харроу и Баллиоле в Оксфорде. Посещая поля сражений Крымской войны (1854-56) вскоре после ее окончания, он подхватил лихорадку и едва выжил. Там, в России, он впервые вступил в завет с Богом, дав обещание служить Ему, если выживет. Впоследствии он посвятил свою жизнь труду евангелиста[82].

Существуют самые разные версии о первоначальном приглашении Редстока в С-Петербург, но все сходятся в том, что русские аристократки, посещавшие евангельские собрания в Западной Европе, первые пригласили его приехать[83]. Самая распространенная история – о том, что первоначальное приглашение исходило от Елизаветы Ивановны Чертковой, жены генерал-адъютанта Григория Черткова и сестры-близнеца жены Василия Пашкова Александры Ивановны. Ее младший сын Миша, как говорят о нем, принял Иисуса Христа как своего Спасителя под влиянием христианского репетитора. После его преждевременной смерти в 1866 году, за которой вскоре последовала смерть сына-подростка Григория в 1868 г., скорбящая мать потеряла всякий интерес к мирским делам. О ней говорят, что она обратилась ко Христу как своему Спасителю на встрече с лордом Редстоком в Швейцарии, узнав в его послании то самое, которое ее умолял принять умирающий Миша[84].

Первоначальный приезд лорда Редстока в С.-Петербург зимой 1873-74 гг. был трудным временем[85]. Он даже думал отложить путешествие из-за своего плохого здоровья. Вскоре после приезда умерла его мать. Однако, когда лорд Редсток оказался в Петербурге, его здоровье резко улучшилось, и «салонная проповедь» стала модой среди высшего света России. В ежедневном расписании лорда Редстока было 3–4 проповеди и многочисленные личные встречи. Некоторые считали, что его популярность – это преходящее увлечение, но успех не уменьшался; это объясняли рядом факторов. Некоторые предполагали, что редстокизм просто дал высшему обществу новую форму проведения времени, религию без интеллектуальных запросов. В то же время разочарование государственной церковью, учитывая также неспособность православных священников откликаться на духовные нужды своих прихожан, могло создать атмосферу поиска[86]. Английский лорд – равный по социальному положению своим слушателям – был «прост, убежден и искренен со всей очевидностью. …Его прямые обращения к сердцу и совести слушателей, его простое изложение Библии и очевидная убежденность в своем собственном спасении производили впечатление на русское общество». О нем также говорили как о человеке «безупречной личной нравственности», «примерном муже и отце, о великом человеке, всегда готовом на доброе дело»[87]. Все это составляло разительный контраст с безнравственным духовенством и повторяющимися обрядами государственной церкви, которую русские знали с детства.

«Луч с небес»

С самого приезда Редстока Пашков изо всех сил старался избежать встречи с ним. Жена его, похоже, уже пришла к вере, встретив Редстока в Англии, но полковник в отставке отправился в свое московское имение, намереваясь оставаться там, пока лорд не уедет. Когда через два месяца он вернулся, то, к его удивлению и досаде, лорд не только был еще в городе, но стал частым гостем в его собственном доме. Пашков не мог больше избежать знакомства в Редстоком и, как гостеприимный хозяин, принял его за ужином, во время которого разговор повернулся к вопросам веры. Поужинав, гости собрались в гостиной слушать одну из проповедей Редстока. Пашков не нашел достаточно вежливого предлога уйти, но проповедь его нисколько не тронула. Молитвы же Редстока были совершенно иным делом. Как православный, Василий Александрович привык к заученным молитвам перед иконами и в церквях, но встать на колени, чтобы молиться в собственной гостиной, – это было что-то новое. Из вежливости он присоединился к стоящим на коленях, и там, на полу, «явился свет. Внезапно стало ясно: все, что говорилось и читалось, касалось его лично». Позднее он объяснит: «Это было, как если бы луч с неба пронзил мою грудь. Я поднялся с колен, побежал в свою спальню и отдал себя Богу»[88].

Пашков сам позднее сделал попытку объяснить православному антагонисту точно, что именно случилось в то время. Он указывал, что был православным всю свою жизнь, но тем не менее не сознавал Божьей любви.

Настало время, когда явилась мне «благодать Божия, спасительная для всех человеков» (Тит. 2:11), когда Господу благоугодно было дать мне понять, что Христос, умирая за грехи мира, ответил за грехи и мои; приобретенное Им вечное искупление (Евр. 9:12) приобретено и для меня; если «правдою одного всем человекам оправдание к жизни» (Рим. 5:18), то оправдание это предложено и мне; Христос, сделавшись «для всех послушных Ему Виновником спасения вечного» (Евр. 5:9), может сделаться виновником спасения и моего.

Озаренный светом слова Господня, я увидел себя отчужденным и врагом по расположению к злым делам (Кол. 1:21), понял, что я грешник погибший и ничего не в состоянии сделать для своего спасения.

Преступленный мною закон Божий оказался для меня «детоводителем ко Христу» (Гал. 3:24), пришедшему «призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мф. 9:13), «взыскать и спасти погибшее» (Лк. 19:10); я покаялся перед Ним в греховности и отчаянной испорченности сердца своего; обратился к Нему, потеряв всякую на себя надежду.

Господь дал мне уверовать в прощение грехов, возвещаемое именем Его (Деян. 10:43). «Благодать Божия и дар по благодати одного Человека, Иисуса Христа» (Рим. 5:15), восполнили всю нужду мою, переполнив сердце мое радостью неземною и благодарностью ко Спасителю, искупившему меня кровью Своею Богу (Отк. 5:9); я отдался Ему, чтобы Он исцелил меня от грехов моих, повинуясь Его призыву (Мф. 11:28–30) и полагаясь на нелживое Его слово (Ин. 6:37); я доверился Спасителю моему, в Котором и имею теперь жизнь вечную (1 Ин. 5:10–13), Который не даст мне погибнуть вовеки и не даст меня похитить из руки Своей (Ин. 10:28)[89].

Измененная жизнь

После этого напряженного переживания с Богом в жизни Пашкова начали вскоре происходить решительные изменения. Теперь он был объединен одной целью со своей семьей, «он был полон одним желанием – жить и трудиться для Того, Кто первый возлюбил его и дал Себя за него»[90]. Его переполняла такая радость, что он просто не мог не говорить о ней.

Молитва и Слово

По мере того как росли его отношения с Богом, молитва и Писание стали играть важную роль в жизни прежнего полковника. По словам одного из его ближайших друзей, Пашков «ложился поздно, но вставал рано утром, все же по два часа проводил в чтении Слова Божьего и молитве»[91]. Через несколько лет он стал «силен в Писании» и, как говорили, «мог повторить большую часть Нового Завета на память»[92]. В своей переписке он снова и снова упоминал тех, кого он «вспоминает пред Отцом нашим Небесным», от баптистских и штундистских крестьян на юге (1880) до самого царя (1884)[93]. Его молитва с небольшой группой верующих произвела глубокое впечатление на юную княжну Софью Ливен, которая позже вспоминала о его благоговейной молитве. Казалось, он беседует с Богом, близким и великим…[94]

Отрицание себя

Начиная с того дня в начале 1874 г. Пашков «всецело подчинял свою волю воле Божией». Окружающие чувствовали, что его жизнь можно характеризовать словами Иоанна Крестителя: «“Ему должно расти, а мне умаляться.” Его “я” с каждым разом становилось незаметнее, умирало, зато Христос все более прояснялся в нем и чрез него и занимал в нем больше и больше места»[95]. Он отказал себе в роскоши, «его мысли не были привязаны к мирским вещам, среди которых он продолжал жить, и это отчуждение было столь же полным, как у анахорета. Его ум постоянно концентрировался на мире сверхъестественном». Исключительно смиренному человеку, «ему никогда не приходило в голову, что он – лидер; он держался в тени, и его левая рука не знала, что делает правая»[96]. Известность, окружавшая его служение, была против его собственных искренних желаний. Он не объявлял о своих делах, но давал всю славу Богу. Никогда не упускал возможности сказать людям о Христе, о нем говорили, что он даже был готов наставлять своего партнера по танцам, проходя фигуры мазурки[97].

Забота о социальной справедливости

Воспитанный в обществе, в котором богатый и бедный были разделены, Пашков стал заботиться о социальной справедливости и любви к низшим классам, и это было еще одной областью, где жизнь Пашкова решительно изменилась. Хотя в русской литературе повторяется образ «кающегося аристократа», чья совесть осуждает несправедливость его положения и который сам лишает себя богатства, Пашков не демонстрировал отказа от состояния. Вместо этого он «тратил его, в высшей степени щедро, на бедных и страдающих, делая это тайно и с таким тактом, что я (проф. Эмиль Дилон) не видел никогда ничего подобного. Студенты, которые умирали от голода на черном хлебе и жидком чае, оказывались способными закончить свою учебу; семьи, готовые разойтись из-за нехватки средств к существованию, были сохранены благодаря помощи из неизвестного источника; о больных заботились врачи или же их отправляли в больницу за его счет… Через несколько лет он потратил таким образом большое состояние в трудах христианского милосердия». Известен случай, когда Пашков обратился к министру внутренних дел, ходатайствуя за бедного, несправедливо сосланного в Сибирь; он стремился обеспечить тому свободу. В то время как прежде у Пашкова почти не было связи с крестьянами, после его обращения рассказывают, что он не только приглашал их в свой дом, но и ходил в их дома, «спал в дымных лачугах… утешая их в несчастьях, облегчая их беды». Для нового Василия Александровича все были равны. «Он не был лицеприятен»[98].

Лорд Редсток как наставник

Сразу после своего обращения Пашков вошел в дружеские отношения с лордом Редстоком, и тот принял его как дельного помощника; они общались до самой смерти Пашкова в 1902 году. Неясно, избрал ли Редсток именно Пашкова для продолжения труда или же настолько сознательно он учил новообращенного, но Пашков научился многому в течение почти четырех лет совместного труда. Православные враги популярной новой секты нападали на Пашкова за то, что он копировал «не содержание только его проповедей, но и манеру говорить»[99]. Непохоже, чтобы ранние пашковцы рассматривали это подражание как отрицательное. Правда, однако, что учение Пашкова и его ценности мало отличались от таковых его наставника.

Дружба с графом Корфом

Модест Модестович Корф был молодым аристократом, который распространял Библии для Святейшего Синода на торгово-промышленном съезде в Санкт-Петербурге в 1870 г. Он поддерживал Пашкова в его убеждениях и оставался постоянным партнером в его труде. Отец Корфа занимал высокий пост при дворе царей Николая I и Александра II, и оба доверяли ему и любили его. Рожденный в 1842 г. в семье шведской, балтийской и русской придворной знати протестантской и православной веры, Модест Модестович был крещен и воспитан в православии, его мать была искренней верующей и постоянно молилась за своего сына. Когда Корфа в пятилетнем возрасте (1847) представили царю Николаю I, его детской мечтой стало служить при дворе, быть частью царского двора. Он хорошо познакомился с придворной жизнью в 1865 г., когда провел два месяца со своим отцом в квартире царского дворца в Царском Селе. Его мечта исполнилась, когда в 19 лет он стал камер-юнкером, а позже церемониймейстером царского двора[100].

В противоположность Василию Александровичу, граф Корф жил нравственной жизнью, регулярно молился и получал удовольствие от общения с духовенством. Как друг митрополита, он легко получил право распространять Библии, когда обратился в Святейший Синод от имени Британского и иностранного библейского общества. Каждый год он исповедовался и считал себя угодным Богу. В то же время он был талантливым певцом, его приглашали на многочисленные светские приемы, и он наслаждался балами, театрами и другими событиями светской жизни. Танцы были его «любимым развлечением и слабостью»[101].

В 1874 г. его гораздо больше привлекала ночная жизнь, чем религиозные собрания, но из любопытства и гордости Корф начал посещать собрания британского лорда Редстока и познакомился с ним. На него произвело впечатление посвящение лорда Редстока Христу и твердая вера в Библию как богодухновенное Слово. Он был также удивлен честностью британского лорда, который никогда не отказывался признать, что его знание не безгранично и он на что-то не может дать ответа. 5 марта 1874 г. после одного из собраний Редстока Корф открыл четырем друзьям, что он хочет отдать себя Христу, но никак не может решиться на этот столь важный шаг. И просил их молитв.

«Мы все преклонили колена и молились. Не могу выразить, какую страшную борьбу я выдержал во время этой усердной молитвы моих друзей. Я хотел отдаться Христу, но не мог. Я не мог расстаться с миром и всем тем, что меня связывало с ним. …Сатана как бы нашептывал мне: “Ты теперь в возбужденном состоянии, успокойся. Ты потом раскаешься, если теперь придешь ко Христу. Твоя карьера будет испорчена. Ты огорчишь своих родителей, у которых ты единственный сын”. …Но Господь услышал молитвы моих друзей. Он изгнал из моего сердца недоверие ко Христу и осветил меня Своим светом»[102].

С этого момента и до старости целью жизни Корфа стало прославлять своего Бога и Спасителя Иисуса Христа. Он скоро сблизился с Пашковым, который, хотя был старше на десять лет, оставался его лучшим другом до смерти. «Мы признавались в своих грехах друг перед другом, указывали на ошибки друг друга и следовали за Иисусом рука об руку»[103]. Вместе они проводили собрания, руководили различными благотворительными организациями и поддерживали баптистских и штундистских крестьян на юге России. Они разослали приглашения на съезд 24 марта 1884 г., посвященный объединению верующих всей империи, несмотря на приказы, запрещающие это событие. И Пашков, и Корф в итоге были высланы с любимой родины, когда отказались прекратить проповедовать Евангелие.

Следуя Божьему зову

Пашков вскоре стал руководителем движения, начатого лордом Редстоком, и его последователи стали известны в прессе под именем «пашковцы». Движение под его руководством описывалось современником как «одно из самых любопытных религиозных пробуждений нашего времени»[104]. В это время в России было много действующих сект, и на Западе такие религиозные лидеры, как Д. Муди и Ч. Сперджен, активно проповедовали Евангелие тысячам людей. Однако «пашковщина» стоит особняком по своему влиянию внутри высшей аристократии.

Пашков и его последователи не боялись мечтать о великом. Они привыкли к исполнению своих желаний. Пашков присоединился к Редстоку с целью «обратить в свою веру все население России, во главе с благочестивым нашим Государем Императором»[105]. Эта цель, приписанная письму, первоначально напечатанному лордом Редстоком в английской газете, была оскорбительна для русской православной церковной иерархии, которая отзывалась о вере Пашкова как «фанатическом убеждении». Однако Пашков и Корф защищали свой труд, объясняя царю, что их желанием было просто помочь людям «понять любовь Христа, превосходящую наше разумение»[106].

Пашков не собирался образовывать секту вне Русской православной церкви. Он, как и Редсток, искал нравственного и религиозного преобразования России, не связанного ни с какой конкретной деноминацией и начинающегося с самой православной церкви. Они последовали модели Лютера в XVI веке, графа Николая Цинцендорфа и Джона Весли в XVIII веке и других лидеров Пробуждения, которые желали, чтобы их паства оставалась частью установленных церквей (соответственно, римской католической, лютеранской и англиканской). Тот факт, что Пашков и Редсток были вначале успешны, исподволь внушая эти ценности, очевиден в убеждении Н. Лескова, что «редстокизм» – не раскол. «Редсток и сам не основывает никакого отдельного толка, и не требует ничего подобного от своих последователей. …Если и есть, может быть, одно какое-нибудь единоличное исключение, то о нем не стоит и говорить»[107]. Анатоль Лерой-Болье согласен с этим, описывая пашковцев как «живое доказательство великой терпимости, которой можно пользоваться внутри православных древних границ» – точка зрения, которую большинство русского духовенства не разделяло[108].

Проповедь Пашкова ставилась под сомнение, потому что он не имел ни богословской подготовки, ни церковного благословения. На это Пашков отвечал, что он «довольствуется тем исключительным призванием, которое имеет от Бога: призывать людей к Спасителю». Пашков объяснял: данное Богом служение состоит в том, чтобы «свидетельствовать людям о Нем, Его беспредельной любви, которую Он ежедневно дает испытать». Позднее он защищал свою проповедь перед отдельными лицами и группами, говоря: «Господь отверз уста мои к прославлению имени Его… провозглашая в настоящий век неверия и отрицания имя Спасителя и Бога моего Господа Иисуса Христа». Пашков отклонял приглашения на общественные дебаты по богословским вопросам, объясняя, что, хотя он убежден в своей способности дать ответы, он не считает себя ни призванным, ни подготовленным, «так как подобное развитие выходит из пределов моего христианского свидетельства и входит в предел учительства, в которое я в беседах своих не вдаюсь»[109]. На протяжении всего своего служения Пашков избегал доктринальных споров и провозглашал только Евангелие Христа.

Измененный взгляд на мир

«Я теперь принадлежу не себе, а Ему»

Как видно из вышеприведенных писем, у Пашкова было ясное понимание роли, которую, как он верил, Бог дал ему. В то время как его популярность могла привести его к гордости, а оппозиция – к горечи, Пашков оставался уверенным в своем положении «Божьего инструмента». В письме царю после своей высылки за границу Пашков объяснил, что, хотя он и Корф были несправедливо наказаны, «Господень труд в России не может быть остановлен, и ему нельзя помешать нашей высылкой. Что значат в таком труде два человека, как мы? У Бога много слуг, более, чем мы, наделенных силой и властью от Него»[110]. Он часто говорил о своем взгляде на самого себя как на простое Божье дитя. «Бог принял меня, как принимает всякого приходящего к Нему. …Я теперь принадлежу не себе, а Ему». Ссылаясь на 2 Коринфянам 5:15, Пашков продолжает: «я живу не для себя, а для умершего за меня и воскресшего»[111]. В 1882 г. в письме миссионеру Я. Делякову Пашков умолял: «Друг мой, проси, чтобы Господь соделал меня верным слугою – слугою, служащим в истинно детском духе, в духе благодарности и любви»[112]. Пашков написал это письмо, будучи высланным из Петербурга в свое имение Ветошкино в Нижегородской губернии. Вместо того чтобы в своих письмах просить молиться о царской милости и разрешении вернуться в свой дворец и к своему служению, Пашков оставался смиренным, уповая на Бога и желая только Его воли.

«Покажи им, что Ты можешь совершить!»

Можно только изумляться, как Пашков, новоуверовавший, предпринял столько смелых и даже опасных шагов! Вначале Пашков, по-видимому, рассчитывал, что его привилегии, как человека знатного, и социальные связи защитят его от противников. Однако в течение нескольких лет никто, даже человек его положения, не был защищен от растущего религиозного преследования по всей империи. Это не озадачило Пашкова, который твердо верил в Божью силу исполнить Божью волю. В письме 1880 года из Франции, куда он был «приглашен» русскими властями провести лето за границей, Пашков побуждал персидского евангелиста Якова Делякова энергично продолжать дело.

Мы «можем быть убеждены, что дело Его будет непременно сделано нами, хотя плодов может быть и не дано нам видеть самим. Убеждение это, что Господь посещает Сам все те места, куда посылает Вас, да ободрит Вас к продолжению Его дела и впредь»[113]. Позднее, во время ссылки, когда в 1888 году ему разрешили на короткое время вернуться в Россию, чтобы привести в порядок свои дела, он молился за своих смущенных последователей: «Покажи им, что Ты можешь совершить в России через горсточку людей, полностью отдавшихся Тебе»[114]. У него была такая вера в Великого и Всемогущего Бога, что человеческая оппозиция и препятствия, кажется, занимали его ум и мысли только минимально.

«Мое оружие всегда со мною»

Что еще ободряло Пашкова в труде, так это его вера в обетования Божьего Слова. Он подчеркивал, что Иисус Христос, Сын Божий, «определенный от Бога Судия живых и мертвых… всякий верующий в него получит прощение грехов именем Его. …Я всем повторяю, что “нет ни в ком ином спасения” (Деян. 4:11)»[115]. Говоря о Христе как Едином Посреднике (1 Тим. 2:5), Ходатае (1 Ин. 2:1), Блюстителе душ (1 Пет. 2:25) и Начальнике и Совершителе веры (Евр.12:2), Пашков подчеркивал: «Я теперь знаю по опыту, как верен Он, и знаю, что все обетования в Нем “да” и “аминь” (2 Кор. 1:20)»[116]. Софья Ливен впоследствии вспоминала, как сквозь все ее детство этот «дорогой брат» часто обращался к Слову Божьему, говоря: «Мое оружие всегда со мною». В письме 1882 г. Делякову из своего поместья в Нижегородской губернии Пашков благодарит Бога за то, что Он «дает доступ Слову Своему, облеченному животворящею силою Духа Святого». Его успех в передаче этой важной ценности своим последователям стал ясен почти десять лет спустя, когда англичанка Джесси Пенн-Льюис посетила пашковскую общину. Вспоминая свой визит в 1897 г., Пенн-Льюис объяснила: «Что поразило меня прежде всего, так это внутренняя вера в Библию как Слово Божье. У них был только один вопрос: “Что говорит Божье Слово?”. То, что оно говорит, решало все вопросы для них: Слову нужно повиноваться»[117].

Любовь к соотечественникам

Хотя Пашков, говоря устно и письменно обо всем вышесказанном, нарушал законы своей страны[118], очевидно, что он ее очень любил. Целью Пашкова было обращение всей России. Во время своей семнадцатилетней ссылки в Европу он продолжал трудиться больше всего для спасения русских душ. В письме 1886 г. из-за границы, почти два года спустя после ссылки, Пашков радостно сообщает Делякову: «Подумайте, что и здесь (в Лондоне) дает Господь возможность иметь русские собрания с рабочими, бежавшими из России по разным причинам»[119]. В том же письме Пашков говорит о числе русских во Франции и многих возможностях свидетельствовать среди них. В прошении царю вскоре после высылки Пашков и Корф умоляли: «Даруйте России высшее добро, какое находится в Вашей власти; сделайте законным каждому открыто и без всяких препятствий исповедовать надежду на Господа… И тогда благословения Господни, которые являются самым драгоценным в мире, изольются на Вас, Вашу императорскую семью и на всю Россию»[120].

Отношение к Русской православной церкви

Независимо от намерений Пашкова, санкт-петербургская русская православная община смотрела на него как на врага. На IV Всероссийском (православном) миссионерском съезде, который проходил в июле 1908 года в Киеве, протоиерей Ф. Орнатский объявлял, что Редсток и Пашков видели Россию как «страну людей, сидящих во тьме и сени смертной, где истинное Евангелие неведомо христианам, где церковь составляет преграду, как бы стену, отделяющую людей от Христа Спасителя»[121]. Однако другие утверждали, что, хотя Пашков был разочарован в церкви, он не отбрасывал ее полностью, но скорее «старался стать ближе к православию, уяснить его и помогать ему»[122]. Лютеранская участница событий Ада фон Крузенштерн объясняла, что когда православные русские приходили к живой вере при Редстоке, то, хотя ничего не говорилось против православия, они теряли желание принимать участие в том, что считали пустыми обрядами[123].

В статье в православном журнале «Миссионерское обозрение» говорится, что Пашков признавал: «Многие вещи в православии мне не нравятся, и вообще православие затемнило религию, а религия суть отношений человека с Богом». В самом ли деле Пашков говорил эти слова или не говорил, подобное разочарование легко вытекает из его опыта. Говорят, что Пашков так объяснял крестьянам в деревне Александровка: «Я сорок лет был православным, ходил в церковь, приобщался, но во мне жил диавол»[124]. Когда жизнь его изменилась, он не получил поддержки от церкви за свои многочисленные добрые дела. И в то же время нет данных, чтобы Пашков нападал на государственную церковь. Некоторые оппоненты обвиняли его, что он учит своих слушателей не молиться святым, иконам или Деве Марии, но даже неверующие участники его собраний сообщали только то, что Пашков избегал спорных тем, таких как православие, Мария и святые, а никогда не утверждали, будто он говорил против них[125]. Тем не менее Пашков уставал от ограничений, налагаемых на него церковью. Говорят, когда архиерей Янышев требовал от имени митрополита, чтобы Пашков прекратил свою публичную проповедь, Пашков возразил, что он больше не признает власти православного Святейшего Синода[126]. Однако кладбищенские списки указывают, что он был членом Русской православной церкви до своей смерти[127].

Отношение к женщинам

Область, в которой Пашков порвал с традицией государственной церкви, а также с социальными нормами общества в целом, – это его отношение к женщинам. Как уже упоминалось, на женщин в высшем свете смотрели сверху вниз, покровительственно, и считали их неспособными к ответственности. Руководителями Русской православной церкви были всегда мужчины. Однако с самого начала собрания Редстока непропорционально активно посещались женщинами, и хозяйками были тоже женщины. Они считались Пашковым равными и были его сотрудницами в руководстве, например, Обществом поощрения духовно-нравственного чтения. У женщин были и свои собственные служения, такие как многочисленные служения милосердия и сострадания, которые вели княгини Гагарина и Ливен, вместе с Чертковой и женами полковника Пашкова и графа Корфа.

Женщины проповедовали, молились и учили на публике, например, на съезде верующих в 1884 г. Пашков поддерживал отношения с женщинами-руководителями после своей высылки, это видно из его многочисленных писем Наталье Ливен, Вере Гагариной и Марии Ивановне Игнатьевой[128]. Только позднее, после того как иностранцы ввели западное учение о роли женщин, последователи Пашкова начали ограничивать женщин, но даже и тогда исключения были частыми – к примеру, два успешных путешествия Джесси Пенн-Льюис в 1897 и 1898 гг., когда она проповедовала, а также регулярное преподавание Александры Ивановны Пейкер, перешедшее и в двадцатый век[129].

Голова и сердце

Хотя в конце концов Пашков для себя лично отверг авторитет православной церкви, он никогда не брал на себя ответственности, чтобы порочить церковь и говорить об ошибочности ее путей. В то время как на Западе защита христианской веры с точки зрения логики или науки имела успех и занимала выдающееся положение, в России логические рассуждения не были эффективным методом евангелизма ни во времена Пашкова, ни сегодня[130]. Пашков «не останавливался на полемике и не подчеркивал ее. Действительно, он никогда не смешивал споры и религию, а также никогда он не охлаждал сердце, используя голову». Профессор Эмиль Дилон продолжает:

«Откровение значило для него бесконечно больше, чем логические умозаключения. Обращение через спор часто вовсе не является обращением. Истинный апостол передает свою веру, свой энтузиазм, свою благотворительность, как огонь возжигает огонь. Религия захватывает, хотя только действительно религиозный человек является огнем. К сверхъестественному миру нет доступа через простое рассуждение, его можно ухватить только внутренним чувством, если вообще можно ухватить тонкие нити, связывающие нашу мелочную, скучную жизнь со спокойной сферой вечного. Поэтому полковник Пашков никогда не получал своего вдохновения извне; его слова текли из переливающегося через край источника внутри него, и эти слова шли от сердца к сердцу, привлекая людей к нему неуловимым образом, добродетелью, исходящей из него»[131].

Эти проницательные слова написаны человеком, который сам не верил в христианское послание, однако подходяще описал то, что он наблюдал в русском обществе и в жизни и служении Пашкова. Пашков никогда не стремился убедить людей в истинности своих слов. Вместо этого он представлял им то, что Бог вложил в его сердце, доверяя Богу работать в его слушателях.

Исцеление и Дух Святой

Хотя многие западные сообщения о пашковщине пропускают тему исцелений и Святого Духа, вероятно, из-за спорности, окружающей данный предмет, а также из-за модернистского взгляда на мир, ранние русские свидетельства, а также собственные писания Пашкова указывают, что он вовсе не избегал и не чуждался этих спорных вопросов. Многочисленные ссылки на Духа Святого в пашковской переписке указывают на активную веру в сверхъестественное воздействие Духа на повседневную жизнь[132]. Воспоминания Джесси Пенн-Льюис о ее визите в 1897 г. относятся к церкви, «столь близкой ко дню Пятидесятницы, как только можно желать на земле»[133], эти впечатления и ее трогательный рассказ о молитве за нее указывают, что физическое исцеление было тем, чего все ожидали (и в ее случае оно было получено)[134]. Софья Ливен сообщает, что Пашков тоже пережил исцеление больного во время своих регулярных визитов в больницу[135].

Возможно, самый документированный рассказ о даре исцеления у Пашкова – это история об одержимой женщине, которую Пашков освободил через молитву. Анна Кирпичникова, жена алкоголика, рабочего Санкт-Петербурга, годами объявляла, что она одержима злым духом и «как только она приближалась к церкви, всякий раз с ней начинался страшнейший припадок»[136]. Пашкову стало жаль бедную женщину, которая потеряла работу и почти потеряла своего мужа. Однако он не смог поговорить с нею, потому что она начала «неистово кричать каким-то нечеловеческим и пронзительным голосом», едва он подошел к ней. Только после немногочисленного молитвенного собрания в доме Пашкова, начавшегося в 8 ч. вечера и затянувшегося заполночь, демон оставил женщину, чтобы никогда уже к ней не возвращаться. Годом позже пришел к Господу и ее муж, приняв предложение работать у Пашкова лесничим в его Тамбовском поместье, где этот человек с семьей жил до самого приговора к Сибири за свидетельство о своей вере. Они оставались в контакте с Пашковым, который финансово их поддерживал после ссылки и высылки Пашкова за границу. Иван Каргель посетил их, когда сопровождал доктора Бедекера в его первом миссионерском путешествии по Сибири, и рассказал, что они живут и трудятся для Господа[137].

Учение Пашкова

Нехватка богословской подготовки

Как он сам часто подчеркивал, Пашков никогда не получал формального богословского образования, нет также и сведений о том, чтобы он занимался систематическим самостоятельным изучением, иным, чем ежедневное время с Библией и в молитве[138]. Он следовал за Христом только четыре года, когда принял на себя руководство движением, и был выслан из России шестью годами позже. Пашков не считал формальное образование необходимым для той работы, к которой он был призван. «Я не думаю, – возразил он образованным православным обвинителям, – будто для того, чтобы быть служителем Божиим, нужен аттестат, диплом или ярлык. …Я такой же проповедник слова Божия, как и вы»[139]. Пашков не пытался создать новые учение или конфессию. Лорд Редсток, его самый влиятельный учитель, избегал догматических споров, просто комментируя Библию, и Пашков стремился следовать его примеру.

Хотя такая позиция была идеальной для движения Пробуждения, эта нехватка богословского образования и отвращение к богословской узости позднее стали причиной проблем. Необразованные крестьяне, читающие Божье Слово, впервые сами для себя его толковали. И видимые противоречия в учении Редстока вели к вопросам, точно ли его учение представляет богословские взгляды. Один православный противо-сектантский миссионер уверял в 1912 г., что пашковское «евангельское благовестие» было вовсе не евангельской проповедью, но скорее человеческой попыткой объяснять Библию и подражать лидерам. Позднейшие неправильные толкования Библии со стороны искренних, но необразованных крестьян привели к тому, что движение стало более сектантским, чем объединяющим[140]. Тем не менее в целом ряде вопросов Пашков занял твердую позицию.

Публичное исповедание веры Пашкова

Самые подробные и достоверные описания учения Пашкова взяты из его переписки 1880 г. с протоиереем Иоанном Янышевым, ректором санкт-петербургской духовной академии и священником Исаакиевского собора[141]. Когда В. Попов, студент православной семинарии, опубликовал статью в журнале «Церковный вестник», в которой он нападал на Пашкова[142], Святейший Синод решился действовать, и Янышев просил дворянина прекратить свою общественную проповедь. Янышев, впрочем, до того не видел ничего предосудительного в учении Пашкова, даже защищал его в печати и, по всей видимости, желал дать Пашкову возможность защищаться[143]. Хотя Пашков раньше выражал свое нежелание вступать в письменные дебаты, он по настоянию Янышева 9 апреля 1880 г. написал письмо, проясняющее его взгляды. Во втором письме от 15 апреля 1880 г., написанном в ответ на просьбы о дальнейшем прояснении, Пашков указал на то, что он предпочел бы прекратить подобную переписку, и в письме от 30 апреля, очевидно, расстроенный дальнейшими расспросами со стороны Янышева, написал: «Я считаю долгом напомнить вам, что я от дальнейшего развития данных мною ответов заранее отказываюсь, как я уже имел честь вам это сообщить во вчерашнем моем письме»[144]. 7 мая 1880 г. Янышев завершил публичный диалог: «Ввиду решительного нежелания г. Пашкова продолжать переписку со мною по развитию данных им ответов на мои вопросы и я воздерживаюсь от всяких комментариев на изложенную им сущность его учения»[145]. И все же внутри писем можно найти несколько доктринальных позиций.

Прекрасно изложено учение Пашкова в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона 1898 г.:

«Вероучение Пашкова исходит из того положения, что, вследствие грехопадения, человек совершенно бессилен своими делами заслужить себе оправдание пред Богом и приобрести спасение. Спасение совершилось на кресте, и все уверовавшие во Христа спасены. Каждый, уверовавший во Христа, тотчас же получает отпущение грехов и избавляется от вечной гибели. Принявшему в себя Христа и потом согрешившему нужно лишь покаяться – и он тотчас получает непосредственное прощение. Каждый, принявший в себя Христа, может уразуметь все Св. Писание и толковать его другим. Уверовавший во Христа непременно творит добрые дела как плоды веры. Мнение, что для спасения нужны и дела, умаляет заслугу Христа»[146].

Оправдание верою

Центральной точкой учения Пашкова была доктрина оправдания только по вере, по одной вере, а не по делам, таинствам, молитвам или через церковь[147]. Сам Пашков подчеркивал, что «лукавый изощряется постоянно указывать нам всевозможные ложные способы спасения, лишь бы только сокрыть от нас единый истинный путь, о котором Господь говорит в 14-й главе Евангелия от Иоанна: “Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня”»[148]. Православные, однако, возражали на это учение следующим упреком:

«Допустим на минуту, что как-нибудь они [пашковцы] добились правильного учения о путях спасения во Христе. Но ведь этого недостаточно для того, чтобы спастись: по сознанию самого Пашкова и по здравому соображению следует сказать, что одного правильного исповедания христианину мало для спасения, – как мало голодным людям узнать правильную дорогу в город, к хлебным магазинам, но не привезти оттуда себе хлеба»[149].

В. Стед, однако, в своей известной книге 1888 г. «Правда о России» заявляет, что православные отвечали на ложное истолкование евангельского учения, а не на само учение Пашкова. Среди пашковцев, говорит он, о добрых делах проповедовалось, но как о результате спасения, а не его причине[150]. Судя по добрым делам, которые совершали пашковцы, опасения православных были безосновательны. Но все равно Русская православная церковь не считала пашковцев спасенными. В брошюре, напечатанной с целью сразиться с учением пашковцев, один русский православный священник объяснял: «Кратко это (истинный путь спасения) можно выразить так: веруй и, приемля благодатные силы, яже к животу и благочестию, чрез св. таинства, живи по заповедям Божиим, под руководством богоучрежденных пастырей, состоя в живом союзе со св. церковью»[151].

Уверенность в спасении

Учение об уверенности в спасении, разделяемое также многими американскими и английскими баптистами, было второй характеристикой, отличающей пашковцев от православных того времени и от большинства русских баптистов нашего времени также. По свидетельству Анатоля Лерой-Болье, Редсток часто спрашивал своих слушателей: «Имеете ли вы Христа?». Если они колебались, он продолжал обетованием: «Ищите и найдете», указывая, что спасение доступно всем. Редстокисты и пашковцы чувствовали, что они были «интимно соединены» со своим Спасителем, Который жил в них, и они не боялись, что Он их покинет[152]. Некий православный нападал на Пашкова за учение, что спасение через Иисуса Христа было «даром вечным, непреложным, неотъемлемым». Здесь, однако, даже протоиерей Янышев защищал его: «Но такими же “неотъемлемыми” дарами г. Пашков считает, по-видимому, и веру и, следовательно, покаяние, и все добрые дела, сами собою якобы вытекающие из веры»[153]. В 1896 г. антипашковская статья в «Миссионерском обозрении» цитировала разговор, в котором Пашков заявлял: «Я же уверен, что последую в Царство Христово, потому что я уверовал в Него, познал Его. Эта уверенность моя истекает из того, что я нахожусь в руках Сильного. Как книга эта, находящаяся в моей руке… не может упасть, потому что я держу ее – она находится в руках крепкого, хотя и стремится падать. Так и я – хотя по естеству мог бы упасть, но меня держит рука сильного Спасителя»[154]. Хотя такого разговора, возможно, и не было, он очень точно передает точку зрения Пашкова. Пашков всячески старался избежать споров, но он совершенно не сомневался в своем собственном спасении. Он писал Янышеву в 1880 г.: «Я доверился Спасителю моему, в Котором и имею теперь жизнь вечную (1 Ин. 5:10–13), Который не даст меня похитить из руки Своей (Ин. 10:28)». В том же письме он объяснял: «Христос, сделавшись “для всех послушных Ему виновником спасения вечного” (Евр. 5:9), может сделаться виновником спасения и моего»[155].

Грех и освящение

Учение Пашкова о спасении по вере и о Христе, обитающем в верующих, побуждало некоторых оппонентов уверять, будто Пашков заявлял, что верующие больше не грешат[156]. Православный Михаил Кальнев сообщал в своем докладе 1902 г. о сектантстве в Херсонской губернии Украины, что многие украинские штундисты находились под влиянием приписываемого Пашкову учения: «Многие из них усваивают воззрение пашковцев и начинают считать себя спасенными, святыми, не согрешающими, которые и на суд не придут, а прямо перейдут от смерти в жизнь (Ин. 5:24)»[157]. Известен, по крайней мере, один последователь Пашкова, который учил, что, так как Дух Божий живет в нем, он не может больше грешить. Пашков, когда его прямо об этом спросили, отрицал такое учение категорически: «Теперь я ненавижу грех, хотя и сейчас грешу»[158]. Однако, возможно, на самом деле такой взгляд существовал среди многих искажений учения Пашкова. Его учение о роли живущего в нас Христа является одним из самых спорных его мнений.

Роль дел

Несмотря на то что всеобщим обвинением против учения Пашкова была нехватка добрых дел, фактически вопрос был вовсе не в этом, как признал даже протоиерей Янышев, который написал в защиту Пашкова:

«Г. Пашков видит опровержение этого обвинения (что он учит против «дел») в дальнейших словах автора письма, что «подобно блудному сыну, грешнику нужна только решительность пойти к Отцу – и он спасен». В решительности пойти к Отцу и в самом этом шествии, т. е. в покаянии, г. Пашков видит первое, при помощи благодати, дело веры со стороны грешника к его оправданию, а затем необходимыми плодами этой веры и оправдания считает все христианские добродетели, отсутствие которых свидетельствует об отсутствии самой веры»[159].

Пашков видел, что «все христианские добродетели суть не что иное, как плод Духа Святого (Гал. 5:22), даруемого Богом верующему (Еф. 1:13)». В произведении Лескова «Великосветский раскол» автор толкует слова Редстока так: Бог принимает добрые дела верующих как «плоды нашей благодарности и как смиренное исповедание нашей немощи в делах спасения»[160]. И Редсток, и Пашков учили, что добрые дела появляются без усилий – как результат новой жизни во Христе[161]. Судя по их собственным добрым делам даже перед лицом враждебности, у них не было противоречий между тем, как они поступали и чему учили. Профессор Эмиль Дилон, который был, как он объяснил, «неспособен принять исторические утверждения, которые (пашковское) учение по необходимости предполагает», тем не менее поддерживал Пашкова: «Я не колеблюсь сказать, что если бы восхитительные плоды религиозных догматов могли бы быть доказательством точности повествования, лежащего в их основе, то господин Пашков представил бы самый убедительный аргумент в пользу своего истолкования христианства – по сравнению с тем, которое предлагалось уже много веков»[162].

Таинства

Общее обвинение против Пашкова произошло из статьи 1880 г., опубликованной в «Церковном вестнике» православным студентом В. Поповым, в которой автор утверждал, что Пашков «называл помышлением диавола церковь и таинства». Пашков твердо ответил, что это – ложь и он учил другому: «всякая надежда, вкрадывающаяся в сердце, на возможность для него собственными своими заслугами приобрести Царствие Небесное есть не что иное, как измышление диавола, заставляющее человека возлагать надежду свою на себя, а не на Господа»[163]. Сам Пашков признавал ценность крещения и хлебопреломления (вечери Господней), хоть и не как средства спасения. Пашков был крещен в 1883 г., возможно, Георгом Мюллером[164], а вечеря Господня преподавалась во все годы по воскресеньям во дворце Ливен. Пашковцы не крестили детей – в противоположность православной церкви, которая толковала текст из Луки 18:16: «Пустите детей приходить ко Мне…» как требование крестить детей[165]. Проницательные наблюдатели могли заметить противоречие между учением Пашкова о таинствах и учением Редстока, его учителя. Редсток утверждал: для спасения не нужно ничего, кроме веры во Христа, а православные видели противоречие в том, что Пашков писал: «Я не могу не признать установленных Господом и Его апостолами таинств…». Противоречие исчезает, однако, когда объяснено пашковское понимание термина «таинство». Он продолжает: «Но я не могу также не убедиться словом Божиим, что все таинства установлены исключительно только для верующих, для которых одних они имеют благодатное действие, обращаясь для всякого, кто приступает к ним недостойно, т. е. без веры, в осуждение (1 Кор. 11:29)»[166].

Церковь

Хотя Пашков ставил под вопрос, а еще чаще избегал говорить об этом, многие установления церкви в целом, и православной церкви в особенности, он никогда не оспаривал ценности и значения церкви и сам себя не отделял от того, что он считал телом Христовым[167]. Это несколько удивляет, потому что лорд Редсток, учитель и наставник Пашкова, явно отделял себя от установленной церкви, и в России он не связывал себя ни с какой церковью вовсе, а в Англии посещал собрания Братьев, несмотря на свое англиканское наследие. Атеистический пропагандист А. Ярцев заявил в 1928 г., что последователи Пашкова отвергли священное предание, включая «обряды, таинства, институт пресвитеров, иконы, посты, мощи, молитвы богородице, культ креста и водное крещение». Некоторые, считавшие себя последователями Пашкова, действительно доходили до таких крайностей, но это, по всей видимости, только потому, что Пашков молчал об этих вещах, а не потому, что он избрал отделиться от них. Напротив, Пашков защищался перед Янышевым: «Авторитет ее [церкви] я не могу не признавать: благодарю Господа моего и Спасителя, что могу себя почитать принадлежащим к церкви Его, в которой Он поставил одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями… для созидания тела Христова». В своем письме двумя неделями раньше он, вместо того чтобы выстраивать свои взгляды против взглядов Русской православной церкви, говорит: «Не учит ли и православная церковь тому же самому», требуя отлучения для «всякого, неприемлющего благодати искупления, Евангелием проповеданного, как единственного нашего к оправданию перед Богом средства?»[168]. (Это утверждение читается каждый год в первое воскресенье великого поста.)

Есть сходство Пашкова с другими лидерами Пробуждения, такими как Д. Муди и Джон Весли: воспитанный в церкви, Пашков обратился гораздо позже, и это обращение произвело заметные изменения в образе жизни и жизненных ценностях. Как Весли и Мартин Лютер, Пашков не собирался порывать с церковью, не считая это необходимым и оставаясь формальным членом Русской православной церкви до смерти. Пашков никогда не побуждал своих последователей покидать государственную церковь. Как граф Цинцендорф и Муди, Пашков не получил богословского образования, и не считал его необходимым для своего призвания проповедовать простое Евангелие. В отличие от Лютера и Весли, Пашков не имел благочестивых родителей или ранних религиозных влияний в своей жизни, и также не имел до своего обращения долгого священнического служения. Пашков буквально был обращен в одночасье. Как у Муди, его духовный рост проходил благодаря тесному общению с наставником (Редстоком) и благодаря ежедневной молитве и чтению Божьего Слова, которым он уделял по несколько часов. Несмотря на его неопытность, Бог немедленно использовал Пашкова как влиятельного лидера в Пробуждении, религиозном и социальном движении, которое стало известно под именем Пашкова.

Глава 3 Делясь Благой Вестью

В своей попытке достигнуть «всего населения России» Евангелием Пашков и его последователи понимали, что нужды – различные, и это повело к разнообразию служений. Проводя многолюдные собрания в своем собственном доме, частные собрания не более чем для двадцати человек и индивидуальную работу в тюрьмах и дворцах, Пашков проповедовал Благую Весть как богатым, так и бедным. Пашковцы основали целый ряд благотворительных организаций, по примеру Европы и Северной Америки[169]. Новоуверовавшие организовали недорогие столовые для студентов, чайные для рабочих, ночлежки для бездомных, малые предприятия для женщин и школы для бедных детей, а также целый ряд служений во время русско-турецкой войны 1877-78 гг. Пашковцы также издали десятки тысяч трактатов и другой христианской литературы и распространили тысячи Новых Заветов по всей империи.

Возвещая Слово

Ранние собрания Редстока

В первые дни движения Пробуждения лорд Редсток говорил Слово вначале в общественных местах, таких как церковь конгрегационалистов на Почтамтской улице, известная больше как американская или англо-американская часовня, а также в реформатской церкви, где пастором был немец Герман Дальтон. Первые собрания плохо посещались, слушателями были светские дамы, которые свободно говорили по-английски и познакомились с учением Редстока еще за границей. Несмотря на свое местонахождение, собрания Редстока затрагивали русских православных верующих сильнее, чем многочисленных столичных протестантов. По правде говоря, многие с протестантским наследием рассматривали эти собрания как подходящие только для православных[170]. Вскоре Редсток начал проповедовать в частных гостиных аристократов, таких как графиня Елизавета Черткова, о которой говорят, что она первая пригласила Редстока в Россию. Его собрания стали привлекать все больше внимания.

В то время как проповедь Редстока производила большое впечатление, сами по себе собрания были ничем не примечательны. Одна графиня, посетившая ранние собрания Редстока, дала о них следующий отзыв: «Его (Редстока) несовершенный французский, его евангельские рассуждения, английская привычка вставать на колени, когда голова повернута в противоположном направлении от говорящего – и больше всего приглашение тех, кто хочет «найти Христа», зайти к лорду Редстоку на следующий день – все соединилось, чтобы не расположить мирского, но образованного русского принять его послание». Собрания описывались, как подобные собрания в гостиных для чтения Библии и молитвы, типичные для Англии того времени. «Прочитывалась и объяснялась часть Библии; за этим следовало обычное пылкое увещание, исполнялся гимн, предлагалась молитва о божественном руководстве, и собравшиеся расходились после взаимных дружеских и братских приветствий». По отзыву пастора Дальтона, молитвы Редстока не содержали «ничего искусственного, ничего подчеркнуто торжественного ни в языке, ни в способе произнесения. Он говорил в обычном разговорном тоне о тех вещах, которыми было полно его сердце»[171].

И однако каким-то образом непримечательные собрания лорда Редстока «горячо приветствовались многими, как новое откровение христианской веры». И последователи, и противники одинаково и неоднократно говорят о популярности Редстока. Санкт-петербургский энциклопедический словарь 1898 г. описывал редстокистские собрания как имеющие «большой успех», а в 1912 г. Д. И. Боголюбов писал, что проповедь лорда Редстока имела «поразительное влияние» на русскую аристократию[172]. Собрания вскоре стали модными. Протоиерей Т. И. Буткевич в 1915 г. объяснял, что в конце 1870-х гг. «не быть редстокистом значило уронить себя в глазах общества и получить название “человека отсталого”. Возражать против учения английского лорда в частном доме было бы равносильно нанесению оскорбления хозяйке»[173].

Хотя, оглядываясь назад, можно указать на различные факторы, влияющие на популярность Редстока, и прежде всего на духовный голод, очевидный во всем обществе, в то время его успех был неожиданным и протрясающим. Стед считал, что «в самом лорде Редстоке не было совершенно ничего, чему можно было бы приписать то действие, которое его учение производило». В согласии с этой мыслью он ссылается на одного русского генерала, занимавшего высокое положение, который считал Редстока просто «телеграфным проводом. Через него приходила искра свыше». Р. Латимер в 1909 г. приписывал успех Редстока «силе Святого Духа»[174]. Он не столько производил впечатление на аудиторию, сколько приводил ее в шок, побуждая веровать. Его стоило слушать, он был так необычен! Простота, искренность и убежденность, с которой он говорил, и прежде всего его уверенность в собственном спасении – учение, незнакомое православной церкви, – производили впечатление на аудиторию. Как аристократ, он был равен в ранге со своими слушателями, но его простая одежда и образ жизни безо всяких претензий производили сильное впечатление. Он весь был сенсацией: мирской человек – проповедник: неслыханно в православной церкви и даже противозаконно в России; кроме того, он не был связан ни с какой организованной деноминацией. Вера Редстока явно отличалась от веры многих духовных лиц, более преданных защите традиции, чем заботе об овцах. Уже в апреле 1874, через несколько месяцев после его прибытия, лондонская газета «Таймс» сообщила о разговоре между двумя русскими княгинями: они сделали вывод, что учение Редстока было «основано на любви, а не на обряде или церемонии, как в русском православии»[175].

Пашковские салонные собрания

Одним из первых обращенных Редстоком был полковник В. А. Пашков. Полковник Пашков вскоре пригласил Редстока проводить постоянные собрания в своей собственной гостиной, а когда Редсток в 1878 г. покинул страну, Пашков принял на себя руководство движением[176]. Вскоре последователей этого движения, которых именовали «редстокистами», стали называть «пашковцами». Самые большие собрания проходили в доме самого Пашкова или в доме княгини Натальи Ливен, чьи дворцы были почти такими же большими, как у царя[177]. Так как это были частные дома, собрания разрешались, правда, под наблюдением полиции. Хотя собрания под руководством Пашкова были по форме и содержанию похожи на собрания Редстока, Пашков говорил по-русски, в противоположность французскому или английскому языку Редстока. Один светский человек из Санкт-Петербурга, Р. С. Игнатьев, скептик, посещавший собрания из любопытства, написал о своих первых впечатлениях от посещения пашковского собрания в начале 1880-х гг.:

«В ближайшее воскресенье, к 8 час. вечера, я уже входил в эффектный перрон большого дома В. А. Пашкова на Гагаринской (теперь Французской) набережной, окрашенного в серый цвет красивого особняка старого барского типа с ярко освещенными, смотрящими на Неву окнами и матовыми шарами фонарей подъезда…

В большой прихожей лакеи снимали верхнее платье и приглашали войти.

Я поднялся вместе с другими по нескольким ступенькам белой широкой лестницы на первую площадку, прошел через высокую, задрапированную массивной шелковой портьерой дверь направо и очутился в ярко освещенном зале.

Зал был большой, длинный, с рядом окон на набережную. Его ярко освещали люстра и стенные лампы; на стенах никаких украшений не было.

Весь зал был заставлен рядами стульев. Вдали, у входа в следующую комнату, отделенную от первой также драпировкой, стоял небольшой столик, а рядом маленький гармониум с клавишами»[178].

Удивительной особенностью пашковских собраний, особенно учитывая величественное местоположение, было разнообразие посетителей. Высший класс обычно не общался с крестьянами, и уж конечно, последних не приглашали в собственные гостиные, а немцы не поклонялись вместе с православными верующими. Однако воскресными вечерами в доме Пашкова «роскошные покои, которые обычно были открыты только для высшего класса русского общества, для балов и приемов, теперь стояли открытыми и были до предела заполнены толпами – большей частью принадлежащими к самым низам общества, – которые желали слушать Благую Весть о спасении»[179]. Крестьяне, князья, студенты, нищие, офицеры, чиновники, извозчики, слуги, монахи и священники были среди посетителей пашковских собраний[180]. К. П. Победоносцев сообщал, что присутствовало более чем 1500 человек «всякого звания»[181]. Просторные залы не могли вместить всех желающих присутствовать. Княжна Софья Ливен, тогда еще дитя, позднее вспоминала: «Прекрасный Пашковский дом на Французской набережной стал центром евангельского служения в Петербурге. …Участники этих собраний, оставшиеся в живых до наших дней, рассказывали мне, насколько их сначала поражала своеобразность таких вечеров. В нарядном зале люди самых разных званий и сословий, сидя вперемешку не шелком обтянутых креслах и стульях, вслушивались в простые евангельские слова о любви Божией»[182]. Игнатьев живописно изобразил эту сцену:

«Вокруг был такой разнохарактерный, разношерстный, разновидный люд! Среди фабричных синих и серых блуз и поношенных пиджаков виднелись темные простенькие кофточки «учащихся» женщин и барышень. Рядом с длинной поддевкой ютился скромный юноша, по виду студент (тогда не было еще университетской формы), с пытливыми, горячими глазами, держа записную книжку на коленях. То там, то тут темнели изящные костюмы дам из общества, чернели смокинги, краснели генеральские лампасы, серебрились эполеты и академические значки»[183].

Пашковские собрания были разнообразны не только по социальному признаку, но и этнически, и конфессионально. Церковная принадлежность никогда не была предметом обсуждения; вместо этого пашковцы радовались, что люди приходят к вере и идут по пути освящения. Лютеране оставались лютеранами, и православные были вольны оставаться частью православной церкви. Русско-турецкая война 1877-78 гг. послужила катализатором единства, Пашков созывал вместе «всех, кто может молиться, воззвать к Господу, чтобы Он отвратил это кровопролитие». Как известно из письма Ивана Каргеля, позже ставшего руководителем этого движения, «русские, немцы, литовцы, шведы, эстонцы, финны и англичане оказывались вместе в доме Пашкова с этой целью»[184]. Для иностранцев был необычен такой близкий контакт с русской аристократией.

Трудно определить, сколько последователей Редстока и Пашкова было в Петербурге. Православный журнал «Миссионерское обозрение» сообщал о собраниях, проходивших в сорока аристократических домах, и, по различным источникам, от 700 до 1500 человек присутствовало на каждом таком собрании[185]. Как упоминалось выше, Победоносцев полагал, что 1500 посетителей было на собрании весной 1880 г., а Георг Мюллер из Бристоля, Англия, сообщал, что на пашковских собраниях обычно бывало от 1000 до 1300 человек. Немецкий пастор Герман Дальтон отметил толпы числом от 1300 до 1400. Даже после начала репрессий, незадолго до высылки из России, граф Корф сообщал о собрании более чем 700 человек, на котором снова присутствовал К. Победоносцев[186].

Посещение пашковского собрания

Пашков и его последователи были чувствительны к нуждам посетителей собраний и планировали их соответственно. Однако большие салонные собрания в доме, благодаря которым Пашков был так известен, следовали особому образцу. Пока слушатели собирались, Пашков ожидал в другой комнате, появляясь среди своих гостей только после того, как его помощники подготовят посетителей к «восприятию Духа Святого»[187]. К моменту входа Пашкова слушатели вставали, сосредоточив все свое внимание на нем.

Молитва

И Редсток, и Пашков «открывали собрания молитвой собственного сочинения, бессвязной и всегда однообразной: оба произносили ее коленопреклоненные, уткнувшись лицом в стул, с опущенной головой»[188]. Молитвы редстокистов и пашковцев были обычно импровизированные, совершенно другие, чем во время литаний Русской православной церкви, и звучали шокирующе для православной публики. Протестантский молитвенник пастора Берсье, доступный и на французском, и на русском языках, стал популярным среди пашковских аристократок[189], но во время общественных собраний молитвы никогда не читались из книги.

В одной православной публикации о русских сектах описывается, как проводилась молитва на пашковских собраниях:

«Проповедник, обратившись к собравшимся, говорил: помолимся? Все присутствующие при этом становились на колена. Проповедник начинал говорить свою молитву, какая приходила ему в голову, заученную им прежде. В молитве было обращение только к Лицам Св. Троицы и по большей части раскрывалась одна общая мысль, что человек спасается только верою во Христа Искупителя. Мысли в молитве излагались по большей части бессвязно и одни и те же, и она была непродолжительна – минут пять, десять. Иногда молитва заканчивалась пением любимых стихов и подыгрыванием органа»[190].

Однако на общественных пашковских собраниях молился не только один проповедник. Когда весь зал стоял на коленях, «некоторые, как бы почувствовав в себе прилив молитвенного экстаза, начинали вслух говорить тут же импровизируемые ими молитвы, в высшей степени трогательные, горячо, страстно произносимые, идущие из тайников сердца. Они лились из уст без заминки, точно но наитию свыше»[191].

Такие молитвы производили большое впечатление на собравшихся, особенно на тех, кто пришел впервые. В соответствии с русской православной традицией, молитвы надо читать стоя, никогда не импровизировать, и обращаться надо к святым и Богоматери. И они длились гораздо дольше, чем пять-десять минут[192]. Однако пашковская молитва являлась одной из точек притяжения, привлечения людей на собрания. Во время русско-турецкой войны 1877-78 гг. был пик популярности пашковской молитвы: включались молитвы за членов семьи и любимых на фронте.

Гимны

Музыка была еще одной важной чертой собраний Редстока. Гимны пели не только по завершении молитвы, но и до, и после проповеди. Жена полковника аккомпанировала на фисгармонии, известной как «американский орган», инструменте, незнакомом для православного поклонения. Три дочери Пашкова помогали в пении, иногда образуя хор. Один газетный репортер сообщал, что «люди с сияющими, но серьезными лицами, с домашней внешностью напоминают скорее круг английской семьи, чем иностранные салоны»[193]. Наблюдатель Игнатьев замечает: «Весь зал, как один человек, поднялся с мест и стал петь хором под гармониум, не очень, конечно, стройно, но зато единодушно, указанный Пашковым псалом, переложенный в стихи, по книжкам, в большом количестве разложенным в зале»[194]. Сам хозяин называл страницу и номер гимна, который нужно петь.

Песни обычно были переводами немецких или английских протестантских гимнов, часто с мелодиями, слегка приспособленными к русским музыкальным вкусам[195]. Гимны, популяризованные американским евангельским певцом Айра Санкей, помощником Д. Муди, тоже исполнялись на собраниях. Княжна Софья Ливен так объясняла русскую музыкальную традицию: «В православных церквях, где поет только хор, песнопение церковное не приспособлено для всех молящихся. Новая живая церковь нуждалась в духовных песнопениях». К счастью, среди пашковцев были музыканты. Господин Шулепников, тесть графа Корфа, написал особенно красивые мелодии к псалмам и другим христианским стихам, а другие писали стихи, которые клали на музыку, или переводили песни с немецкого или английского языков. Старшая сестра Софьи Ливен, княжна Мария, до своей смерти в 1890 г. перевела на русский немецкую песню воскресных школ «Радость, радость непрестанно», которая стала любимой в русской воскресной школе во дворце княгини Ливен. Княжна Софья Ливен отметила, что, кроме мелодичных произведений Шулепникова, большинство песен «вполне соответствовали духу и переживаниям этих решительных и радостных воинов Христовых, но что касается мотивов – они были музыкально примитивны и несколько чужды для русского слуха, т. к. являлись точным повторением английских напевов»[196].

Музыка была такой важной частью пашковского движения, что вышеупомянутые сборники гимнов находились среди первых печатных трудов пашковцев. Первый сборник протестантских гимнов на русском языке, называвшийся «Любимые стихи», использовался уже в 1880-х гг.[197] Победоносцев вспоминал: «Всюду положены книжки – собрания гимнов, переведенных грубыми русскими стихами из известного английского сборника». Русская аудитория не привыкла к общему пению, что видно из того, как детально Победоносцев объяснял царю роль хора, «к которому присоединяются голоса из собрания, следя за текстом по книжке»[198]. В итоге усилий Победоносцева сборники гимнов оказались под запретом, многие были уничтожены властями. Однако число песен продолжало расти, и многие переписывали их от руки. Эти рукописные сборники использовались годами[199].

«Беседы» Пашкова

Проповеди Пашкова, которые часто назывались «беседами»[200], были вершиной общественных собраний, производя удивительное действие на слушателей. Почему именно так получалось? Этот вопрос ускользал от современников, сомневающихся в присутствии Духа Святого. Игнатьев отзывался так: «Ничего особенного, мудреного Пашков не говорил, никаких богословских тонкостей евангельского текста, простосердечно записанного иудейскими рыбаками, он не предлагал, но его задушевная речь равно действовала и на собравшийся в его роскошные палаты простой и серый народ, и на людей высшего общества, тесной толпой пришедших слушать это доброе, братское, живое, христианское слово, зовущее человека ко благу, к любви, деятельной и самоотверженной, к смиренью, к правде, к Богу…»[201].

Пашков начинал свои проповеди с чтения короткого евангельского текста из Библии, лежащей перед ним на столе. Две особенности в словах, которые следовали за этим чтением, отличали его собрания от других религиозных собраний. Прежде всего, он говорил просто, «без подбора высокопарных слов, патетических возгласов и банальных эффектов, так часто употребляемых в нашей церковной проповеди». Немецкий реформатский пастор Герман Дальтон заметил, что Пашков «заботливо и сочувственно искал выразить свою мысль так, чтобы она была понятна его слушателям». Во-вторых, Пашков говорил, опираясь на собственный опыт, объясняя план спасения от первого лица: «когда-то я был без Христа, чужд заветов обетовании, не имел надежды… Господь дал мне уверовать в прощение грехов, возвещаемое именем Его. Благодать Божия и дар по благодати одного человека, Иисуса Христа, восполнили всю нужду мою, переполнив сердце мое радостью неземною и благодарностью ко Спасителю, искупившему меня кровью Своею Богу». Дальтон заметил, что слушатели видели: проповедник сам был пробужден к пониманию этих вечных истин и пророчество Спасителя исполнилось в нем – «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» (Ин. 7:38)[202].

После бесед

Пашковские собрания не заканчивались после проповеди. Покинув импровизированную кафедру, Пашков смешивался с толпой, пожимая руки, обмениваясь поклонами, благословляя посетителей (хотя «благословлял не обычным крестом владыки, каким мы привыкли видеть пастырское благословение, а словами напутствия на добрые дела») и отвечая на вопросы по его беседе. Многие присутствующие, особенно в первый раз, казались очень тронутыми.

После собрания в другой комнате накрывался стол с закусками, к которому одинаково приглашались и завсегдатаи, и новопришедшие; пока гости рассаживались, Пашков оставался в зале с теми, кто желал «частной аудиенции». Когда один посетитель, не зная о приготовленной еде, пытался уйти сразу после беседы, элегантная дама убедила его остаться. (Он потом узнал, что она была княгиней). Когда частные дискуссии Пашкова кончались, он присоединялся к своим гостям за столом и благословлял пищу. Во время ужина из четырех блюд – страсбургский пирог, холодная закуска, горячие блюда и шампанское – разговор обращался к христианской жизни, но Пашков устало молчал, пока гости разговаривали между собой. Так как многие из гостей были частыми посетителями, они узнавали новопришедших и старались вовлечь их в разговор на духовные темы. Один наблюдатель позднее вспоминал эти разговоры: «Удивляюсь тому, что я пришел не на маскарад, а между тем ко мне все незамаскированные внешне люди подходят с вопросами так же свободно, как и в маскараде замаскированные субъекты. Может быть, и здесь все с маскою на душе ходят»[203].

Среди слуг

В то время как пашковские собрания в светских салонах были замечательны своим разнообразием, Пашков и его последователи понимали, что не все могут придти на них, и вскоре начали проводить собрания в рабочих кварталах, где жили слуги, извозчики, фабричные рабочие и другие простые люди. Дальтон сообщал в 1881 г. о княгине Ф., которая проводила еженедельные собрания для своих служанок, включая поварих и горничных. По словам Дальтона, это было «великим испытанием для княгини – переступить через обычные границы общества таким образом и начать труд, столь необычный для женщин ее положения. Как она мне сама рассказывала, она долго ждала, не появится ли для труда на этом поле проповедник, приносящийся хлеб жизни для голодных. Но так как никто не появлялся, ей пришлось взять этот труд на себя»[204]. Домочадцы Ливен проводили молитвенные собрания по утрам в 8.30, в которых участвовали верующие слуги, когда их обязанности им это позволяли. Десятилетиями позже плоды этих собраний были все еще очевидны. Регулярным посетителем этих собраний был дворник, который с большим энтузиазмом участвовал в дискуссиях. Свидетельствуя тем, кого он встречал во дворе Ливен, Иван Ильич столь же успешно свидетельствовал впоследствии дипломатам, с которыми делился Благой Вестью, когда здание стало итальянским посольством, а он так и оставался там дворником. Другие слуги также делились Благой Вестью со своими друзьями и родственниками, ускоряя распространение Евангелия среди простонародья. Однако, оставаясь частным делом, движение на этих первых порах избегало столкновений с государственной церковью[205].

Среди рабочих

По воспоминаниям Победоносцева и других, Пашков и его последователи недолго ограничивались и довольствовались только своими домами. Вскоре Пашков начал часто посещать квартиры и места собраний рабочих, которые, по словам Победоносцева, «собирались на эти проповеди во множестве». Георг Брандес сообщал после своего визита в 1887 г., что «в городах русский люд собирается в трактирах, где звучит их музыка и они могут наслаждаться музыкой и чаем. Там можно увидеть рабочего или крестьянина по пятницам или когда он несколько «перебрал» и играет на своей гармони». В этих-то прокуренных трактирах, где грелись извозчики и пили чай вокруг самовара рабочие, «эти два служителя Божия [Пашков и Корф] читали Евангелие и говорили о Христе, о путях гибели и спасения, призывая всех обратиться к Спасителю с покаянием, чтобы получить верою прощение грехов и новую жизнь свыше». Собрания также проводились в конюшнях с извозчиками и на фабриках, и Пашков «никогда не был смущен ни большими расстояниями, ни грязной атмосферой, в которой он часто должен был говорить»[206]. Вовлечены в этот труд были и женщины. Вскоре после высылки Пашкова некая госпожа Каменская проводила собрания среди рабочих по соседству, и на них часто говорила Александра Ивановна Пейкер, а также иностранные гости, и дочери полковника Пашкова пели дуэты[207].

В сельской местности

К 1880 г. публичные собрания в Санкт-Петербурге были запрещены из-за растущей озабоченности православия беспрецедентным успехом Пашкова. Однако то, что власти намеревались помешать Пашкову, послужило фактически еще большему распространению его учения. Светские люди имели обыкновение проводить лето в своих поместьях, и пашковцы не были исключением. Летом они открывали свои загородные поместья так же, как они открывали свои дома в столице. Уже к 1876 г. Пашков начал проповедовать в своем нижегородском поместье. По сведениям газетной статьи 1880 г., «крестьяне проходили в иных случаях по 100 верст, чтобы слышать Евангелие, которое им так просто проповедовали»[208]. К 1880 г. последователи Пашкова тоже проповедовали в провинции. А так как у руководителей движения было не одно поместье, то вскоре это учение достигло многих людей. Молитвенные собрания с проповедью были типичны в сельских поместьях многих пашковцев[209].

Пашковские поместья

Ветошкино, Нижегородской губернии

Обыкновенно Пашков проводил большую часть каждого лета в своем поместье Ветошкино в Нижегородской губернии. После того как Пашков принял послание Редстока, оно естественно стало евангелизационным полем, и этот факт не ускользнул от внимания Победоносцева. В мае 1880 г. обер-прокурор описал эту ситуацию царю:

«[25 июля] 1880 начальник Нижегородской губернии доносил… министру, что владелец села Ветошкино с деревнями Сергачского уезда, полковник Пашков, приезжая в летнее время в имение свое месяца на три или четыре, с 1876 г. занимался чтением народу Евангелия с изустными пояснениями; читал как в селениях, принадлежащих к его имению, так и в других соседних, числом до 10. …Народа при чтениях собиралось много; по приезде в какое-либо селение в первый раз г. Пашков приглашал народ послушать «слова Божия», – по его выражению, чрез сельское начальство, а для следующего чтения назначал день, и народ собирался уже без особого приглашения, узнавши только о приезде г. Пашкова. Кто из крестьян со вниманием слушал Пашкова, того он наделял деньгами от 25 до 50 рублей. Из Ветошкино в другие селения г. Пашков отправлялся для чтений только по воскресным и праздничным дням, когда народ не занят работами, а во время сенокоса, когда народ работает более скученно, он приезжал на луга, где и читал; за отвлечение от работы раздавал иногда деньги, а за отвлечение своих рабочих выдавал им полную поденную плату; в селе же Ветошкино г. Пашков читал ежедневно утром от 10 часов при больнице, а после полдень с 3 часов при своем доме»[210].

К 1882 г. труд Пашкова уже приносил плоды, что видно из письма Делякову: «У нас здесь, надеюсь, скоро образуется довольно многочисленная церковь из приезжих детей Божиих, которых мы несколько уже выписали из Петербурга и еще выписываем, да из здешних, которых Господь призвал из тьмы в чудный Свой свет»[211]. Служащие Пашкова присоединились к нему и тоже делились Благой Вестью. Один человек по имени Андрей Тихонов содержал трактир и маленькую лавку в поместье Нижнего Новгорода, где он говорил посетителям о Христе Спасителе, Друге грешников, следуя примеру проповеди своего хозяина в санкт-петербургских трактирах[212].

Крекшино, Московской губернии

В поместье Пашкова в Крекшино, деревне в 37 километрах от Москвы, он поступал так же, как в Ветошкино, – устраивал собрания, как только туда приезжал. Эти собрания были популярны среди крестьян, которые, по рассказам, проходили большие расстояния, чтобы послушать их. К 1882 г., однако, запреты ужесточились, и князь В. М. Долгорукий, генерал-губернатор Москвы, подвергался давлению со стороны Победоносцева, требующего, чтобы Пашков оставил свое имение и Московскую губернию. Пашков, впрочем, постарался остаться в границах закона, но после возвращения в Санкт-Петербург он выразил свое неудовольствие графу Дмитрию Толстому, министру внутренних дел:

«Этой осенью, проживая около Москвы, в моем селе в Звенигородском уезде, в Крекшино, я читал Божье Слово в воскресенье со своим домом. На эти чтения пришли рабочие, которые работали на строительстве в моем поместье, и несколько крестьян, живущих по соседству, с которыми я был лично знаком. Это чтение имело совершенно частный характер, однако о нем сообщили местным властям… Во время одного их таких чтений в мой дом прибыл чиновник по специальному приказу московского губернатора и объявил, что молитвенные собрания для народа были запрещены правительством и что я должен немедленно прекратить чтение Божьего Слова.

Я отвечал, что полицейские власти, конечно, могут помешать людям приходить на мои чтения, но что я сам не смогу прекратить читать Божье Слово и напоминать людям о Христе Спасителе при каждой появившейся возможности. В итоге Звенигородский полицейский офицер сообщил мне, что, по приказу Московского генерал-губернатора, мне запрещен дальнейший въезд в Москву или на территорию Московской губернии… В назначенный день районный полицейский начальник вошел в мой дом с сопровождающими его полицейскими для исполнения приговора надо мною, произнесенного как над негодяем, заговорщиком или врагом царя и правительства»[213].

В следующем году, однако, Пашкову разрешили вернуться в московское имение, где он отдыхал в связи с состоянием здоровья и потерей крови, ограничивая свою публичную евангелизацию. В письме Якову Делякову от 1883 г., мая месяца, из Крекшино он, кажется, удивлен тем, что ему разрешили вернуться: «Благодаря Господу, дозволено нам возвратиться и сюда, где теперь я отдыхаю и набираюсь силами»[214]. Когда в 1884 г. он получил предложение продать часть имения в Крекшино, он ответил, что «имеет честь» не желать продавать свою собственность; похоже, что это «честь», которую он больше не считает само собой разумеющейся[215].

Матчерка, Тамбовской губернии

Тем временем не только нижегородские и московские власти причиняли Пашкову беспокойство, но также и начальство Тамбовской губернии. Тамбовский епископ сообщал, что полковник Пашков дважды посетил свое имение Матчерка Моршанского уезда летом 1882 г., и каждый раз он проводил религиозные собрания со своими рабочими и другими. В течение следующих лет некоторые из этих рабочих были арестованы и отправлены в Сибирь за «религиозную пропаганду». Муж Анны Кирпичниковой Василий, старший лесничий в Тамбовском поместье, был обвинен в том, что он «богохульно говорил об иконах», и впоследствии сослан в Сибирь. Его обвинителями были те, кого он штрафовал за кражу леса из поместья[216].

Богородицк, Тульское поместье графа Бобринского

Кроме полковника Пашкова и графа Корфа, был еще один светский господин, пришедший к вере через проповедь лорда Редстока и принявший активное участие в руководстве новым движением. Граф Алексей Павлович Бобринский, министр путей сообщения в период 1871–1874, происходил из известной благородной семьи и владел большим имением Богородицк в Тульской губернии.

Когда он бывал в С.-Петербурге, то проводил по вечерам в субботу собрания и для молодых людей, и для тех, кто «в более зрелых летах». Доктор Бедекер проповедовал временами в доме Бобринского в С.-Петербурге[217]. Когда молодой Иван Каргель, еще не очень уверенный в русском языке, впервые проповедовал на пашковском собрании, то граф Бобринский переводил его[218]. И однако Бобринский более известен своими собраниями в Богородицке. Чудом Бобринского не выслали вместе с Пашковым и Корфом, и его служение в Туле продолжалось до самой смерти в 1894 г.

Еще до приезда лорда Редстока в Россию граф Бобринский искал Бога. Во время Крымской войны он заболел брюшным тифом и был близок к смерти. Это было переживание, подобное тому, какое испытывал лорд Редсток во время той же самой войны. Бобринский молился «неведомому Богу», чтобы Он пощадил его жизнь, и после молитвы, получив ответ, еще в течение двадцати лет оставался искателем Истины. Заметив изменения в своих друзьях и знакомых после приезда лорда Редстока, Бобринский решился обратиться к нему, чтобы тот разъяснил отдельные противоречия в Библии, которые его беспокоили. Когда Редсток спросил, о каких противоречиях он говорит, Бобринский не мог найти ни одного, и в течение нескольких дней допоздна искал эти противоречия в Библии. Его труды были напрасны: «Каждый стих, приведенный мною в доказательство правильности моих взглядов, немедленно становился как бы стрелою, направленной против меня. Во время нашей беседы я почувствовал силу Духа Святого. Я не мог объяснить, что со мной произошло, но я получил рождение свыше»[219].

Будучи одним из самых образованных людей в России, граф Бобринский был начитан в философии и являлся последователем немецкого философа Карла Роберта Эдуарда фон Гартмана[220]. У него были либеральные политические взгляды, и один из министров – Сергей Витте – характеризовал его как «человека порядочного»[221]. В начале правления Александра II одна из великих княгинь отозвалась в присутствии Бобринского о царе как человеке «ограниченного интеллекта». Бобринский немедленно покинул комнату, не желая слушать таких разговоров, и позже сообщил об этом инциденте своему господину[222]. Другой случай произошел, когда Бобринский был министром путей сообщения: он выступил против человека, которого царь выбрал для строительства железной дороги Ростов – Владикавказ. Он, не колеблясь, сказал императору Александру II, что этот человек «неблагонадежный, который много денег заберет к себе в карман». Император рассердился на такую дерзость, и хотя назначил другого человека, продолжал сердиться на Бобринского. Отмщение пришло позже, когда царь встретил графа не в нужной униформе путешествующим по Варшавской железной дороге. Император приказал арестовать Бобринского, после чего постыженный граф вышел в отставку и поселился в Богородицке, предпочитая оставаться в столице инкогнито. Именно после своей отставки Бобринский стал последователем Редстока[223].

Вскоре после своего обращения граф Бобринский посетил Льва Толстого в Ясной Поляне, и говорят, что они провели восемь часов (до 6 ч. утра), беседуя об откровении Бога во Христе[224]. В марте 1876 г. Толстой выразил своей тете восхищение Бобринским. Его тетя, А. А. Толстая, фрейлина императрицы, так передала его слова:

«И никто, никогда лучше мне не говорил о вере, чем Бобринский. Он неопровержим, потому что ничего не доказывает, а говорит, что он только верит, и чувствуешь, что он счастливее тех, которые не имеют его веры, и чувствуешь, главное, что этого счастья его веры нельзя приобрести усилием мысли, а надо получить его чудом»[225].

Еще раз мы видим, что вера более сверхъестественна, чем научна, как и в случае Пашкова.

Благодаря исключительному образованию и способности проповедовать, его прозвали «Спердженом России», имея в виду выдающегося британского евангелиста того же времени. Бобринский говорил живо и с большой свободой, производя впечатление не только на аристократов, таких как граф Толстой, но также и на низшие классы. Когда он проезжал через Москву, направляясь в свое поместье на юге, его отель осаждали толпы крестьян, умолявших его проповедовать им. Он не отказывался. По словам канадского ученого Эдмунда Хейера, его поместья стали не только центрами распространения Благой Вести, но и центрами социальной и агрономической реформы[226].

Бобринский не ограничивал свое влияние только Россией. В сентябре 1880 г. Пашков писал Делякову: «Брат наш Бобринский занят делом Господним в Швейцарии, где в скором времени собираться будут опять многие к нему в дом к слушанию Слова, как и прошедшей зимой». Он привлекал внимание властей, и Победоносцев отметил в своей «Всеподданнейшей записке обер-прокурора Святейшего Синода, представленной Государю Императору в Мае 1880 года», что Бобринский вернулся домой проповедовать «в том же духе у себя в Тульской губернии», после того как он провел год в Лозанне, в Швейцарии. В 1883 г. Бобринский снова провел лето за границей, как и семьи Корфа и Ливен, и весной 1886 г., через два года после высылки Корфа и Пашкова из империи, произошло радостное соединение с графом Бобринским в Париже[227].

Слово распространяется

В загородных поместьях проповедовали не только Пашков и Бобринский. У других высокопоставленных пашковцев тоже были свои поместья, и хотя эти люди были менее известны, чем Пашков или Бобринский, православные меньше их боялись и меньше им противились, поэтому библейские чтения и молитвенные собрания проходили во многих местах. Стед сообщал о благочестивой светской даме, которая читала Библию своим крестьянам в Новгородской губернии, недалеко от Петербурга, и, как говорили, это производило огромное впечатление на некоторых присутствующих[228]. Некий Орехов проводил собрания в Вышнем Волочке и в деревне Ладьино Старицкого уезда Тверской губернии. Княгиня Вера Гагарина, одна из самых верных последовательниц в С.-Петербурге, проповедовала в своем Тульском поместье, а Елизавета Ивановна Черткова, жена генерал-адъютанта г. И. Черткова, распространяла Благую Весть в Воронежской губернии. Есть сведения, что пашковцы появились в Варшаве и в различных уездах Ярославской и Оленецкой губерний[229].

Однако не только великосветская проповедь способствовала географическому распространению движения в Русской империи. Пастор Герман Дальтон сообщал о своей встрече со смиренными извозчиками, способными цитировать наизусть тексты из Божьего Слова, на которые читались проповеди в доме Пашкова. Проводя лето в родных деревнях, извозчики вскоре распространили новое учение в своих местах. Есть сведения, что в глубине Финляндии один крестьянин рассказал Дальтону, сколько доброго произвели собрания у Пашкова в его родной стране, бывшей в то время частью русской империи. Он объяснил, что финские работники, трудившиеся в С.-Петербурге, посещали собрания у Пашкова и несли новое учение в свои деревни. Эта тенденция извозчиков и работников – распространять Слово – очень беспокоила Победоносцева, потому что не было редкостью встретить крестьянина или рабочего, запомнившего большие части Писания[230].

Возможно, самым документально известным из этих рабочих миссионеров был Никанор Трофимович Орехов, крестьянин деревни Ладьино Тверской губернии, который работал в С.-Петербурге в Балтийских доках до декабря 1883 г. и вернулся домой пашковцем. После короткого пребывания в своей деревне Орехов снова уехал в С.-Петербург, вернувшись домой в декабре 1884 г. еще более укрепившимся в вере, которой он начал делиться с соседями. Несколько человек из его деревни тоже приняли учение Пашкова, когда были в С.-Петербурге[231]. Благодаря свидетельству этих семерых, семнадцать православных прихожан стали пашковцами, привлекшими внимание местных властей. Обвинив Орехова в переманивании людей из православной церкви, они запретили ему покидать деревню, пока дело не будет рассмотрено в суде. В 1887 г. он все еще ожидал суда[232]. Подобные обвинения были выдвинуты против многочисленных пашковцев – крестьян и других сектантов во время усилившихся гонений.

Однако все эти запреты и гонения мало что могли сделать против распространения пашковского учения. «Птенцы сектантства, – было сказано уже в 1880 г., – из своего гнезда, свитого среди аристократии, вылетели и “в народ”, чтобы распространять и среди него свою ересь»[233]. В 1886 г. Новгородский суд приговорил двух людей к тюремному заключению за проповедь «пашковской ереси»[234]. К третьему православному миссионерскому съезду в Казани в 1897 г., собранию православного духовенства, борющегося с сектантством, было объявлено, что пашковщина распространилась в целом ряду губерний: Москва, Нижний Новгород, Тамбов, Тверь, Тула, Таврия и другие[235]. В начале 1890-х гг. были возбуждены официальные процессы против пашковцев в Тверской, Новгородской, Ярославской, Московской и Орловской губерниях[236]. Профессор Дилон сообщал, что движение также распространилось в Польше, Литве, на персидских границах и в Сибири, «везде производя чудеса»[237]. Есть сведения об одном православном священнике, который жаловался в Петербурге, что, хотя он проводил служения в церкви как обычно, посещаемость сократилась до нуля. И когда по его жалобе официальное лицо из Петербурга прибыло для расследования, священник сказал ему, что община, «наверное, проводит собрание в избе одного из крестьян»[238].

Личный труд

Для возвещения Евангелия пашковцы обычно использовали большие и малые публичные собрания, но они были не единственным методом евангелизации. Личный евангелизм тоже часто использовался, одним из примеров этого был рассказ о том, как Пашков пытался обратить свою партнершу по танцам[239]. Княжна Екатерина Голицина, двоюродная сестра Натальи Ливен, которая уверовала через лорда Редстока, подчеркивала, что Редсток слушал, прежде чем говорить людям, ни в коей мере не оказывал ни на кого давления и был очень скромен с душами, доверившимися ему. «Он ведет их с великим рвением к ногам Господа, но когда приводит их, то слуга Господа тут же удаляется, чтобы труд Духа Святого мог совершаться без человеческого вмешательства»[240].

Как уже упоминалось, пашковец граф А. П. Бобринский был любимым гостем графа Льва Толстого, проводя много часов с ним в обсуждении духовных вещей. Доктор Бедекер, лидер пашковцев из Англии, тоже успешно завязывал светские знакомства. Так, он писал: «Вчера я ходил с визитом к великой княгине по ее желанию и имел с ней долгий разговор, в котором она казалась очень заинтересованной… Я смог говорить с ней очень свободно и, по ее просьбе, помолиться с нею». В другом случае, пишет он, «меня прервал визит ______-ого посла. Он казался очень озабоченным состоянием своей души и религиозным воспитанием своих детей». И еще об одном случае он сообщает: «Великая княгиня прислала настоятельную просьбу, умоляя меня уделить ей время сегодня, с 4 до 5… Еще один-два человека умоляют меня о том же. Это очень плодоносное поле для спокойного, длительного труда; столько вопрошающих душ, и нет никого, кто ясно показал бы им путь»[241].

Бедные

Пашковцы не ограничивались в своей индивидуальной работе только светским обществом, естественной средой, в которой они вращались. Один из противников открыто критиковал тенденцию Пашкова «ездить по домам не только богатым, но и бедным, читать Евангелие, толковать и учить веровать во Христа и каяться». Обер-прокурор Победоносцев также сообщал, что Пашков посещает жилища кучеров. Последователи Пашкова вскоре присоединились к нему в этом деле. Стед сообщал, что «элегантные дамы начали посещать трущобы не просто для времяпровождения, а всерьез»[242]. Город был поделен на районы, в каждом из которых пашковцы посещали бедных женщин. Княгиня Вера Гагарина вместе с Констанцией Козляниновой отвечала за отдаленный район С.-Петербурга – Пески, а старшая сестра Констанции Александра следила за районом ближе к дому. У Александры было слабое сердце, и она должна была оставить эту работу, но молоденькие княжны Мария и София Ливен стали ходить вместо нее, знакомясь с худшими местами города и беднейшими домами. Княжна Софья позже описала их визиты:

«Кто не бывал в таких квартирах, не может иметь представление о них. Лестницы пахли горелым постным маслом и кошками. Квартиры часто сдавались нескольким жильцам, каждый занимал по углу или по койке. Помещение не проветривалось, чтобы экономить тепло, а потому в таких комнатах можно было просто задохнуться. …Однажды Божьих служительниц [Веру Федоровну Гагарину и Александру Сергеевну Козлянинову] даже выгнали со двора метлой. Тетя моя [Гагарина] радовалась потом, что за имя Христово удостоилась понести посрамление»[243].

Посещение больниц

Пашковцы регулярно посещали больницы, где Пашков и Корф, по слухам, имели опыт исцеления больных. Посещая свое имение в Нижнем Новгороде, Пашков, как о нем сообщали, проводил библейские чтения в больнице Ветошкино каждое утро в десять часов[244]. Пастор Дальтон вспоминал, что один пашковец – «чтец Библии» – регулярно посещал «больницы для тех несчастных женщин, которые своей греховной жизнью навлекли на себя самые отвратительные виды болезней». Как вспоминает Стед, «это было не такое уже необычное дело – видеть знатную леди, для которой открыты все салоны С.-Петербурга, спешащей на бедных дрожках, чтобы читать и молиться у постели умирающей девушки в грязной палате местной больницы. Никакая инфекция не могла удержать их от исполнения взятого на себя долга, никакое место не было слишком темным для них, чтобы отказаться осветить его сиянием своего присутствия»[245].

Среди больничных посещений Пашкова выделяется одно. В начале своего служения он использовал свое влияние, чтобы помочь молодой женщине получить разрешение выйти замуж за своего жениха, нигилиста, сосланного в Сибирь, и сопровождать его в ссылку. Беседуя с молодой невестой, как обычно он делал, полковник дал ей христианскую брошюру и спросил о состоянии ее души. Пять лет молодая супруга Попова жила со своим мужем в ссылке, где она заболела и в конце концов должна была вернуться в Москву за медицинской помощью. Когда она лежала, умирая, в хирургическом отделении больницы, ее посетила пашковка Елена Шувалова, жена государственного сановника Петра Шувалова, и несчастная узнала в брошюрах, которые сейчас ей были предложены, те, которые она получила несколько лет назад. Она умоляла графиню вызвать к ней полковника Пашкова. Так как Пашков в то время жил в своем московском поместье, он регулярно посещал ее, и когда его семья возвращалась в С.-Петербург на зиму, госпожа Попова вернулась с ними, и ее поместили в Мариинскую больницу. Несмотря на боли, она стала свидетелем медицинским сестрам и пациентам вокруг нее, и даже привела свою сиделку к Господу[246].

Другой случай из больничных посещений Пашкова – Н. Горинович, бывший нигилист, на которого напали его прежние товарищи и оставили умирать в Одессе. Они вылили ему на лицо серную кислоту, которая ослепила его и до неузнаваемости сожгла лицо. Так как это был 1877 год, время войны с Турцией, Гориновича перевезли в С.-Петербург вместе с ранеными солдатами, но для него не нашлось больничной палаты. Кучер нашел его оставленным на улице умирать и отвез в больницу ближайшего города. Там полковник Пашков посетил отчаявшегося молодого человека. Посидев на кровати больного и выслушав его историю, он спросил: «Не желаете ли вы услышать про моего Спасителя?». Хотя Горинович счел надменным говорить о «своем» Спасителе, слова Пашкова об Иисусе, Который простил его грех и наполнил сердце любовью, произвели впечатление. Через неделю Пашков вернулся и, поговорив с Гориновичем, спросил его, верует ли он. «С той минуты у меня не было более сомнения; я понял, что нашел то, чего никогда не имел; понял, что, потеряв возможность видеть свет солнечный, я нашел другой Свет – “Свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир (Ин. 1:9)”». Взятый графом Бобринским и его женой, Горинович написал свидетельство, которое Пашков напечатал под заглавием «Он любит меня». Ада фон Крузенштерн встретила его годами позже в Берлине с женой и двумя детьми, он учился плести корзины. «Я счастлив, – сказал он ей, – что могу вернуться на родину и учить других слепых людей тому ремеслу, которому я выучился, и сказать им об Иисусе, Который может помочь им тоже во всех их бедах»[247].

Тюрьмы

Последователи Пашкова часто посещали тюрьмы. Как пишет Дальтон, «на протяжении целого ряда лет часы, которые прежде посвящались сну, теперь проводились в посещениях камер преступников. И эту работу делали таким незаметным образом, что едва ли кто мог догадаться и узнать в нежном и добром чтеце Библии, который день за днем появляется в тюремной камере, того, кто носит знатное княжеское имя в русской столице»[248]. Сам Пашков был частым посетителем тюрем, и многие, чему есть свидетельства, оставили свои жизни греха и нищеты благодаря его слову и примеру. Министр юстиции, граф Константин фон-дер Пален, сам поддерживал его усилия и снабдил Пашкова пропуском для посещения заключенных в столице, включая политических узников – привилегия, которую Пашков потерял в конце 1882 г., когда граф Пален ушел со своего места. Желая продолжать свой труд, Пашков попросил новый пропуск у градоначальника Петра Аполлоновича Грессера[249].

Пашковские воспоминания содержат целый ряд историй о посещении тюрем. Софья Ливен вспоминает, как ее тетя княгиня Вера Гагарина разговаривала с молодым политическим заключенным, который уверял, что учение нигилистов такое же, как учение Христа, – любить ближнего. Услышав это, она спросила, любит ли он всех людей. – «Конечно!» – ответил он уверенно. «И этого жандарма тоже?» – спросила она. Получив отрицательный ответ, княгиня использовала возможность объяснить различие между учениями Христа и нигилистов. «Вот видите, в этом вся разница. Иисус Христос учит нас всех любить, так как Он за всех умер, в том числе и за этого жандарма»[250].

Однажды Пашков посетил в тюрьме молодого человека, который убил ребенка в попытке отнять у него сто рублей, чтобы купить себе что-нибудь поесть. Убийца, Петр Смирнов, стрелял тогда в себя, но полиция нашла его и позвала доктора вытащить пулю из его груди. Смирнов, однако, отказывался от помощи, пытаясь сорвать повязку с раны. Беспомощный врач позвал полковника Пашкова, у которого была репутация человека, умеющего успокаивать трудных заключенных. Пока молодой человек лежал, умирая, на своей койке, Василий Александрович сидел на его постели и читал вслух Евангелие от Луки 15:4–7 об Иисусе, ищущем потерянную овцу. В этот момент заключенный вскинулся: «Что? Иисус пришел спасти погибшее? Я – убийца!». Когда Пашков заверил, что Иисус пришел спасти даже его, Смирнов разразился рыданиями, а Пашков встал на колени около его кровати, держа руки человека в своих руках и благодаря Бога, что Он спас еще одного грешника. Приговоренный к ссылке на Сахалин, убийца стал свидетелем для окружающих и распространял Новые Заветы, которыми Пашков регулярно его снабжал[251].

Взволнованные Евангелием, пашковцы всегда ревностно делились Благой Вестью. Как вспоминал Корф, «радость нашего спасения в Иисусе Христе, которой мы прежде не знали, побуждала нас делиться Благой Вестью с другими и не помещать зажженную свечу под сосуд (Мф. 5:15)»[252]. Когда только могли, они подчеркивали Христово искупление, хоть для князей и княгинь, хоть для заключенного. Дома, в бальных залах, в больничных палатах, – везде новые верующие использовали каждую возможность указать нуждающимся на их новонайденного Спасителя – Иисуса Христа.

Глава 4 Духовный рост и измененные жизни

Научение и наставление

Не все пашковские собрания были евангелизационными. С самого начала лорд Редсток считал своим долгом «заняться теми, которые, благодаря его свидетельству, познали Господа Иисуса Христа как своего личного Спасителя. Он видел необходимость ввести их глубже в Священное Писание и в понимание того, в чем заключается обновленная жизнь истинного христианина, а также указать им на ответственность нашу перед Богом, да и перед миром»[253]. Не такие людные, более интимные собрания проводились для назидания верующих, и, как свидетельствует Корф, два часа каждое воскресенье отводилось для собраний только верующих, и посещаемость таких собраний постепенно увеличивалась. Эти более интимные собрания для молитвы, научения и тренировки христианских служителей разделялись по социальному признаку, чего не было на общих собраниях, для того чтобы обращаться к различным нуждам разных групп людей, от образованных светских женщин до безграмотных крестьян и рабочих. Софья Ливен пишет: «Иногда по вечерам собирался круг близких знакомых, с которыми велись духовные беседы; в другие определенные дни зал наполнялся посторонними»[254]. Наблюдатель Игнатьев указывал, что общие собрания проходили в воскресенье, в 8 часов вечера, а другие вечера были предназначены для частных собраний. Эта традиция сохранялась довольно долго и после высылки Пашкова. Иван Вениаминович Каргель, когда возможно, продолжал учить «братьев» и в малых группах («небольшие вечерние собрания»), и индивидуально («совещался с ними») даже после высылки Пашкова и Корфа[255].

1 марта 1881 г.

Во время одного из двухчасовых воскресных собраний, когда в зале было около сотни посетителей, пашковцев достигли новости, которые навсегда изменили их жизни и жизнь страны. Корф так описывает эту сцену:

«Проповедник только что кончил свое послание, и мы все были на коленях, когда неожиданно племянник Пашкова, офицер кавалерийского полка императорской гвардии, вошел и начал протискиваться к своему дяде. Он что-то шепнул Пашкову на ухо, и Пашков неожиданно встал и дрожащим голосом просто сказал: “Царь ранен” – и снова опустился на колени. Все собрание единодушно оставалось на коленях. Молитва Пашкова была трогательной, пронизанной любовью к царю и отечеству… Никто из нас не спрашивал о деталях преступления, Дух Божий отогнал прочь все земные интересы. Много молитв вознеслось к небесам, а во время пауз царствовало молчание, напоминая о молчании в небесах, около получаса (Отк. 8:1)»[256].

«Царь-освободитель» Александр II, который двадцать лет назад освободил около 40 млн. русских от рабства, стал жертвой бомбы убийцы и умер через несколько часов. Впоследствии был слух, что он умер в ту самую минуту, когда дом Пашкова молился за него. С восшествием на трон Александра III, решившего не повторять ошибок отца, началась новая эра репрессий и грубого диктата.

Иностранные учителя, наставлявшие новоуверовавших

Георг Мюллер

Научением новых верующих большей частью занимались иностранные гости, специально для этого приглашенные русскими аристократами. Господин Георг Мюллер с супругой из Бристоля, Англия, знаменитые своими сиротскими домами и жизнью по вере, останавливались в С.-Петербурге, в доме княгини Ливен, с января по март 1883 г. Несмотря на сильную оппозицию со стороны Русской православной церкви, Мюллер за 11 недель проповедовал в 112 собраниях, некоторые из собраний были в немецкой реформатской церкви (пастора Дальтона), моравской церкви и конгрегационалистской. Большинство собраний, однако, проводилось специально с целью научения (а не проповеди) христианских работников. Мюллер говорил по-английски или по-немецки, и считалось, что он отличался «недюжинным ораторским талантом». Одна из его проповедей, темой которой было второе пришествие Иисуса Христа, произвела сильное впечатление на посетителя Игнатьева[257].

Приезд Мюллера в Петербург не обошелся, однако, без переживаний. Только через двенадцать дней после подачи заявления в Министерство внутренних дел ему было разрешено проповедовать в церквях, которые не имели связи с государством. После того как он получил этот документ на русском языке, на котором Мюллер не мог читать, и проводил собрания в гостиной дома Пашкова, ему было приказано явиться к начальнику полиции, и тот заявил Мюллеру, что он переступил указанные границы. От собраний в доме Пашкова пришлось отказаться. Однако, несмотря на оппозицию, Мюллер не считал свое пребывание в Петербурге зря потраченным временем. Позднее он вспоминал: «Столь драгоценна была вся эта работа и столь явно она была дана от Бога, что я мог только восхищаться Им, позволившим мне трудиться, как мне было дано. Снова и снова наши христианские друзья в С.-Петербурге говорили мне, что Бог знал их нужду, и точно вовремя Он послал меня им»[258].

Каждую неделю Мюллер проводил изучение Библии на немецком языке в доме Корфа. В отличие от общих собраний, которые так часто связывают с этим движением, такие собрания носили частный характер, когда посетители задавали много вопросов, детская наивность которых удивляла их гостя-учителя. Корф объяснил, однако, что нужно было ожидать таких вопросов, так как большинство из присутствующих ничего не знали о Библии. «Мы не стыдились спрашивать, когда не понимали, – говорил Корф, – потому что мы хотели быть послушными детьми Божьими и жить в соответствии Святому Писанию»[259].

Служение Мюллера в Петербурге отличалось от его обычных проповеднических туров еще одним. Независимо от него возникали возможности для общественного и частного служения людям высокого положения, которым он старался помочь в духовном отношении. Хотя обычно Мюллер останавливался в отелях, чтобы получить «как можно больше отдыха и времени для себя», через два дня пребывания в гостинице он сдался княгине Наталье Ливен, ее настойчивым приглашениям разместиться в ее дворце. Через развивающиеся отношения с княгиней и ее окружением, а также через разговоры в ее обществе «Господь открыл для меня глубоко важное служение… которое, я не сомневаюсь, обнаружится в день Христа как очень полезное не только этим христианам, среди которых я особенно трудился и в общем, и в частном порядке, но также и многим другим в этой обширной империи»[260].

Доктор Ф. Бедекер

Доктор Фридрих Бедекер более известен двумя своими трудными и опасными миссионерскими путешествиями через Сибирь с посещением тюрем в 1890-х гг., но он, как и Георг Мюллер, учил также неопытных верующих в С.-Петербурге. Рожденный в Германии, доктор Бедекер принял британское подданство и жил в Англии большую часть своей жизни, где в 1866 г. пришел ко Христу на одном из английских салонных собраний лорда Редстока, подобном собраниям в русской столице.

До своего обращения он слыл болезненным человеком: у него было только одно легкое, искривление позвоночника и слабое сердце. Однако после 1866 г. не было больше слышно ни о каких проблемах со здоровьем, и никогда по состоянию здоровья он не отказывался от самого напряженного служения. Когда он впервые приехал в Россию в 1875 г., его друг и наставник Редсток представил Бедекера многим великосветским дамам и господам, посещающим его собрания. В 1877 г. Бедекер со своей женой и приемной дочерью приехал в Россию на три года как странствующий евангелист, прежде всего, для немецко-говорящего населения Западной России и Прибалтики. В известном смысле доктор Бедекер принял на себя от лорда Редстока роль советника, когда тот уехал из России в 1878 г.[261]

Хотя он более известен своим служением в тюрьмах, сначала в западной России, а потом в Сибири, Бедекер играл также важную роль в С.-Петербурге. Он провел здесь больше времени, чем где бы то ни было, поселившись в малахитовом зале княгини Ливен. Бедекер часто проводил библейские чтения в ее белом зале, а также в доме графа Алексея Бобринского. Иногда он проповедовал в церкви конгрегационалистов и побуждал новых верующих к молитве. Известно, что в то время как граф Корф был вызван на встречу с правительственными официальными лицами, требовавшими от него прекратить свое служение, Бедекер и некоторые женщины собрались в доме княгини Веры Гагариной молиться за него. Бедекер был лично знаком со многими членами высшего общества и имел возможность свидетельствовать великим княгиням, графам, генералам и баронессам и ободрять их. Однако он никогда не ставил свое служение аристократам выше служения заключенным. Так, он отклонил приглашение на свадебный праздник одного барона, потому что чувствовал, что эти две недели, которые он будет отсутствовать, «могут оказаться жизненно важными для некоторых бедных заключенных». Так же важна его роль практического наставника для многих молодых пашковцев. Даже женщины присоединились к его санкт-петербургскому служению в тюрьмах, и во время длительных путешествий его всегда сопровождал кто-то из молодых людей. Иван Каргель, который впоследствии стал влиятельным руководителем в санкт-петербургской общине, сопровождал его в первой поездке на Сахалин в 1890 г. Для Бедекера было важно, чтобы Господня работа и «углублялась, и распространялась»[262].

Отто Штокмайер

Наряду с Мюллером и Бедекером, С.-Петербург посещали и другие гости. Швейцарский пастор Отто Штокмайер, постоянный проповедник на годичных Кесвикских съездах в Англии, был приглашен для истолкования Библии в 1880 г.[263] Ада фон Крузенштерн, которая позднее слушала его в Европе, описала его проповедь как «могущественную»: «Можно было чувствовать в нем, больше, чем в ком-либо ином, страх привлекать людей больше к себе, чем к Богу. Он ничего так не боялся, как этого. Он пробуждал в людях стремление к полному знанию самих себя, жажду раскрыть всякое тщеславие, чтобы новая жизнь могла созидаться на новом основании»[264].

Джесси Пенн-Льюис

Десятью годами позже, когда Пашков был выслан из страны и религиозные преследования достигли своего пика, англичанка Джесси Пенн-Льюис, которая позже стала известным автором, а также постоянным проповедником в Кесвике, провела двадцать восемь собраний в течение января 1897 г., когда была в С.-Петербурге. Хрупкая и болезненная, молодая Пенн-Льюис сопротивлялась, когда одна русская женщина в Лондоне пригласила ее в Россию. Только после настойчивой молитвы, закончившейся «сделкой с Богом», она согласилась. Хотя в ту зиму Джесси серьезно заболела, едва избежав смерти, она никогда не жалела, что последовала Божьему призыву. Фактически Пенн-Льюис приписывала свое исцеление молитвам четырех неназванных пашковок, которые «провели десять дней и ночей на коленях с открытой Библией, простирая свои руки к Богу». Отказавшись от сна, эти четыре женщины оставались рядом с ней, пока она не вернулась к жизни. Пенн-Льюис позднее отметила: «Я часто удивлялась, в какой другой стране я нашла бы то, что они сделали для меня»[265]. То, что эта поездка оказала глубокое воздействие на Пенн-Льюис, стало очевидным в ее положении вице-президента Миссионерского центра и Центра конференций Русского миссионерского общества «Славянка» в Англии. Это был последний дом Елизаветы Чертковой, одной из хозяек Пенн-Льюис двадцать пять лет назад[266].

Некоторые собрания Пенн-Льюис проходили в церкви конгрегационалистов, другие – в переполненных залах княгини Ливен, третьи – в предместьях, «в местах, где окна были плотно занавешены, чтобы ни один луч света не проник наружу», – из-за боязни арестов. Пенн-Льюис подчеркивала то, что считала центральной истиной Евангелия: «Я распят со Христом, чтобы Христос жил, и двигался, и трудился во мне». Она была убеждена, что «ключ к полноте Духа Святого лежит в знании Креста, и Бог может наполнить нас только в такой мере, в какой мы пусты». Подчеркивая необходимость нового творения, она объявляла важность распятия верующих со Христом, чтобы позволить Христу жить в них. Это новое учение, тем более радикальное, что православные подчеркивали стремление к совершенству и добрым делам, встречали с открытым сердцем. Пенн-Льюис рассказывала, как один молодой князь прислал ей букет цветов с посланием: «Если бы я только знал это раньше, я бы никогда не вернулся в мир… В Евангелии содержится больше, чем мы знали»[267].

Длительное влияние

Приезды Мюллера, Бедекера, Штокмайера, Пенн-Льюис и других оказали глубокое влияние на жизнь и учение верующих энтузиастов. Софья Ливен пишет, что иностранные гости показали новоуверовавшим «необходимость не только спасения, но и освящения»; возможно, это было результатом Кесвикского учения, в котором Штокмайер, Бедекер и Пенн-Льюис принимали участие[268].

Мюллер и Бедекер были крещены как верующие, хотя они рассматривали крещение как личное решение, которое не должно разделять христиан. О Мюллере сообщали, что он крестил Пашкова, княгиню Наталью Ливен и ee гувернантку Классовскую. Тот факт, что они не платили никому за христианское служение, но зато учили каждого человека доверяться Богу, Который восполняет все нужды, тоже было следствием влиянию Мюллера[269]. По словам тифлисского баптистского руководителя Василия Павлова, это предостережение пришло также от ливерпульского юриста Реджинальда Радклиффа на съезде сектантов 1884 г. На втором собрании этого съезда Радклифф предостерег, чтобы русские верующие «не впали в ту ошибку, в которую впали германские и английские христиане, отпуская содержание проповедникам-старейшинам, и предлагал, чтобы они трудились своими руками»[270].

Вечеря Господня

Как указал польский баптист-эмигрант Вальдемар Гютше, очень возможно, что именно благодаря учению Мюллера верующие начали собираться каждое воскресенье для причастия[271]. Во всяком случае, к 1884 г. оно играло достаточно важную роль, чтобы вызвать значительное напряжение на собрании вместе с другими конфессиями, и ко времени приезда Пенн-Льюис причастие было по утрам в воскресенье во дворце Ливен. На Пенн-Льюис произвело впечатление, что «княгиня и ее кучер сидели вместе, пили из чаши Господней и преломляли хлеб, который говорит о Его ломимом теле»[272].

Молитвенные собрания

Хотя обычно пашковские собрания включали молитву, очевидно, что временами Пашков и его последователи встречались специально, чтобы воззвать к Господу. Во время русско-турецкой войны 1877-78 гг. молитва о том, чтобы избежать дальнейшего кровопролития, сыграла важную роль в духовном росте новоуверовавших. По словам Ивана Каргеля, молитвенные собрания часто длились часами. Как указывалось выше, княгиня Гагарина и доктор Бедекер собирали верующих в ее доме для молитвы, когда Корф предстал перед властями, желающими остановить его евангелизационную активность. В 1884 г. на собрании верующих, когда споры о крещении произвели скорее разделение, чем единство, немедленным ответом было – молиться. Один английский знакомый Пашкова, похоже, это был Бедекер, быстро призвал присутствующих к действию: «Братья, на колени!». Как вспоминал Корф, «мы все преклонили колени, и горячие молитвы вознеслись к трону Господа. Это были молитвы покорности и смирения, когда мы признавали, что не были во Христе и угашали Духа Святого». На более позднем собрании в доме Корфа, когда шло обсуждение практических предложений для продвижения Царствия Божьего, первым предложением была молитва: «Брат А. Либих [из Одессы] предложил заключить молитвенный союз и совместно молиться раз в неделю»[273].

Детское служение

Служение лорда Редстока сосредоточивалось на взрослых, а служение детям стало важной составной частью движения, развившегося уже при Пашкове и его последователях. Возможно, так получилось потому, что у некоторых пашковских руководителей были дети. В 1878 г., когда Пашков принял на себя руководство движением, у полковника и его жены было четверо детей в возрасте от 7 до 14 лет. У княгини Ливен и ее мужа, князя Павла, было в это время трое детей в возрасте 6, 3 и 1 года, и в течение трех лет у них родились еще двое. Только княгиня Вера Гагарина, сестра Ливен, умерла бездетной.

С самого начала дети включались в собрания в доме Пашкова. Православный семинарист В. Попов заявлял в своей статье 1880 г., что «в числе слушателей г. Пашкова бывают и дети, приводимые их родителями, а также воспитанницы какого-то приюта». Это особенно занимало Попова, который заявлял: «Разумеется, добра нечего ожидать от этих будущих членов общества, воспитанных под влиянием таких разнузданных религиозно-нравственных понятий, какие им проповедует г. Пашков»[274]. Обер-прокурор Победоносцев заполнил официальную жалобу в 1884 г., что пашковцы «приводили детей на свои чтения из каких-то приютов, что было воспрещено в 1880 г. градоначальником Зуровым»[275]. По мере того как движение распространялось в провинции, пашковская активность все больше сосредоточивалась на детях и школах, как сообщил об этом Святейший Синод[276]. Бывший преступник Петр Смирнов, сосланный на Сахалин за убийство двенадцатилетнего мальчика, жаловался на недостаток возможностей служить Господу, как он хотел бы, однако нашел время заботиться о детях другого ссыльного. В письме Пашкову он писал: «Так как народ сейчас занят уборкой урожая, у меня меньше возможностей читать им Слово Божье и участвовать в труде моего Господа, однако я могу общаться с их детьми, которые прибегают ко мне домой»[277].

В столице, несмотря на возрастающие ограничения на общественное служение, детское служение становилось все более систематичным, особенно во дворце Ливен. Возможно, из-за своего частного характера оно было меньше подвержено полицейскому досмотру. Госпожа Классовская, гувернантка в доме Ливен, вела воскресную школу для детей в доме, включая и детей прислуги. Всего 50 детей посещали эту школу, считая пятерых детей Ливен, семерых детей одной из служанок, шестерых детей другой, пятерых – третьей и других. Эта маленькая воскресная школа быстро росла и скоро разделилась по возрастным группам. Княгиня Александра Ливен проводила уроки для маленьких мальчиков на лестнице, где дети сидели рядами на ступеньках. В ее классе был маленький беленький мальчик по имени Коля. Он вырос в великого проповедника Николая Ивановича Пейсти[278]. Младшая дочь Ливен – княжна Софья – к 1890 г. сама вела класс еще более младших детей, ей тогда было 9 лет. Ее мать, Наталья Ливен, особенно интересовалась духовным развитием своих детей. Когда ее дочери Софье было тринадцать лет и она уже четвертый год учила младших детей, мать спросила ее: «Имеешь ли ты Духа Святого?»[279]. Это стало поворотным моментом в духовной жизни юной Софьи.

Детские и молодежные служения продолжали играть важную роль, по мере того как дети росли. Представительница американской христианской Ассоциации молодых женщин, которая посетила С.-Петербург, предложила, чтобы именно они начали в России работу, подобную американским группам девушек. Три сестры Ливен вместе с более старшей баронессой Юлией Александровной Засс вскоре начали воскресными вечерами по очереди руководить группой под покровительством ассоциации. Позже эти собрания для молодых женщин продолжались, чередуясь, – либо во дворце Ливен на Большой Морской, либо у Чертковой на Васильевском острове, в зале для собраний. Иногда даже знатная и теперь уже пожилая Елизавета Ивановна Черткова сама обращалась со Словом к молодым женщинам. В то же время под руководством Фетлера в начале 1900-х гг. процветала воскресная школа для младших детей[280].

Жизнь служения

Евангелизм и ученичество играли главную роль в деятельности пашковцев, но последователи Пашкова не ограничивались устной пропагандой своей веры. Побуждаемые любовью Христа и данной им любовью к соотечественникам, они служили тем, кто не присоединялся к ним и даже не считал себя последователем Христа. Хотя в основании такой деятельности всегда лежало желание познакомить других со Христом, пашковцы являли собой искреннюю заботу о благосостоянии других людей не из чувства долга, затронутой совести или желания воздействовать на несчастных, чтобы приобрести обращенных. Три главных области их деятельности можно подвести под эту категорию, включая многочисленные служения сострадания, огромное литературное служение и усилия по созданию единства во Христе.

Являя Христову любовь

Как уже отмечалось, вместе с изменением жизни Пашкова произошло изменение и в его взглядах на социальное устройство. Ни он, ни его последователи больше не хотели вести прежний образ жизни высшего класса, изолированного от менее удачливых. Дешевые столовые для бедных, приюты для бездомных, сирот и стариков, больницы и школы были естественным ответом на их поклонение Христу, также как пожертвования нуждающимся и вмешательство в дела невинно осужденных. В то время как «хождение в народ» нигилистов, со всеми их добрыми намерениями, провалилось, усилия пашковцев с подобными же целями имели значительный успех.

Дешевая еда

Одной из самых известных социальных организаций пашковцев была дешевая столовая для студентов и других бедных людей в доме, принадлежащем Пашкову на Выборгской стороне города, в которой кормились ежедневно до тысячи человек, причем, по отзывам, «продуктами лучшего качества, какие только может нам дать северная столица»[281]. Этот ресторан очень любили студенты, которые оценили хорошую пищу, невысокие цены и дружелюбных пашковцев – официантов и официанток. Стены ресторана были покрыты библейскими стихами. Княжна Софья Ливен вспоминала, как мать брала ее туда, когда она была еще ребенком: «Наша мать изредка брала меня с сестрами на Выборгскую, и нам тоже представляло большое удовольствие выпить там чашку кофе с горячими пирожками. Все это казалось гораздо вкуснее того, что мы ели дома»[282]. Княжна Софья годами позже встретила пожилого русского верующего в Париже, который вспоминал, как он, бедный студент с революционными взглядами, еще не верующий в Христа, любил посещать эту столовую, чтобы купить суп за три копейки. Пашковцы надеялись этим учреждением отвести студентов, склонных присоединиться к революционерам, от их опасных взглядов, позволяя им испытать любовь и дружелюбие внутри общества, наполненного горечью и злобой.

Хотя целью этого питательного центра было не проповедовать, а кормить бедных, столовая вскоре испытала нападки со стороны местных властей. Обер-прокурор Победоносцев писал министру внутренних дел в 1882 г., что «г. Пашковым открыта здесь и содержится на счет его даровая для бедных столовая, в которую допускаются с условием слушать проповеди и учение Пашкова и Бобринского»[283], а в 1912 г. православный противосектантский доклад объяснял: «Для поддержания сектантской пропаганды в столице нашей Пашков устроил дешевую столовую. В ней полунищих посетителей кормили дешевыми обедами, кормили и прямо даром, если они обнаруживали склонность к переходу в сектантство»[284]. Стед не согласен, что столовая была даровой, указывая, что она была свободной, т. е. открытой для всех, но не без стоимости[285]. Княжна Софья, допуская, что столовая была «центром евангельской работы» для Пашкова и Корфа, указывала, что пашковцы свидетельствовали прежде всего своим дружелюбием и заботливостью, сочетавшимися с библейскими стихами на стенах. Однако библейские стихи со стен пришлось удалить, и позднее это учреждение было закрыто, а один из поваров выставлен из Петербурга за то, что дал Новый Завет полицейскому на улице. Однако, несмотря на запреты евангельской проповеди, другой пашковец открыл три других кухни, где давали суп (1880-е гг.), кормя 1800 человек за несколько копеек с каждого[286].

Швейные кружки

Посещая бедных людей и евангелизируя их, пашковцы осознали социальную несправедливость, препятствующую столь многим зарабатывать себе на жизнь, и развили систему, обеспечивая бедных женщин источником дохода. В 1882 г., хотя общественная проповедь была запрещена, пашковки начали приглашать бедных женщин встречаться раз или два в неделю вечером, чтобы шить и делать разную ручную работу. Город был разделен на пять районов: один вела жена Корфа, другой – жена Пашкова, третий – Черткова и еще два – княгиня Гагарина. Временами барон Корф читал вслух работающим на собрании у своей жены и свидетельствовал им об Искупителе.

Шитье и ручная работа, исполняемые на этих вечерах, составляли, однако, малую часть всего предприятия. Большинство изделий заканчивалось дома. Женщины забирали приготовленный материал и в то же время возвращали работу, которую они закончили на прошлой неделе, немедленно получая плату за нее. Пашковские женщины организовывали специальные программы для участниц кружков, особенно на Пасху и Рождество, где женщин и детей кормили и знакомили со Словом Божьим. Светские дамы отвечали также за регулярные посещения на дому женщин из их группы[287].

Когда законченное шитье и ручную работу нужно было продавать, каждый год устраивали во дворце княгини Ливен, в ее малахитовом зале, базар. Покупатели были изо всех слоев общества – великосветские друзья и знакомые, а также совершенно незнакомые люди. Через несколько лет, однако, эти ежегодные базары закрылись, так как каждый раз маленькие кусочки малахита – размером с брошь или другие украшения – исчезали с коринфских колонн. Чтобы защитить прекрасные малахитовые колонны, а также не подвергать петербургскую публику лишнему искушению, были найдены другие возможности для распределения ручных женских работ.

С этой целью маленький магазин стал фондом, где складывались швейные изделия и ручные работы женщин. Для детей и взрослых здесь были простые одежды и белье, и склад скоро стал известен среди зажиточных женщин, которые покупали здесь товары на Рождество для благотворительных целей. Две пашковские продавщицы стали миссионерами в своем магазине, время от времени спрашивая своих богатых посетителей, принадлежат ли они тоже Спасителю. Хотя не всем нравились эти прямые вопросы, некоторые из посетителей бывали тронуты оказанной заботой об их душах и ценили свидетельства этих продавцов. Некоторые даже специально приходили в магазин, чтобы получить слова утешения и наставления[288].

Доктор Карл Мейер, основатель и главный врач санкт-петербургской Евангелической больницы на Петербургской стороне, следил за финансовыми делами, связанными с этими швейными кружками, к удивлению женщин-аристократок, которые не понимали, как такой занятый и важный человек находил время помогать им в трудах[289]. Он был близким другом Корфа и его жены, которые проводили с ним много времени. Он также проповедовал в различных пашковских собраниях, где люди его любили и уважали. Княгиня Гагарина впоследствии вспоминала свое удивление терпением доктора. Женщины высшего света, с которыми он работал, по словам Софьи Ливен, не были средними благочестивыми женщинами:

«Они отличались ярко выраженной индивидуальностью и, как все новообращенные, большой горячностью, что часто делало заседания комитета очень бурными. Однако они всегда кончались полным согласием и благодарной молитвой Господу. Д-р Мейер говорил, что эти заседания были чрезвычайно интересны, и считал их одними из лучших часов своей жизни»[290].

Усилия доктора Мейера имели последствия, выходящие далеко за пределы времени существования швейных кружков. В 1901 г. его дочь Евгения, в то время добровольно работавшая с сиротами на дальневосточном острове Сахалин вошла в близкий контакт с каторжниками и сосланными на остров на всю жизнь. Однажды после отбывания срока люди были оставлены безо всяких средств к существованию и вскоре потеряли всякую надежду. Следуя модели, которую ее отец использовал годами раньше, находясь за 6000 верст от нее, Евгения организовала «Дом труда» для сосланных поселенцев, где портные, сапожники, плотники, переплетчики и мастера по коврам могли использовать свое ремесло.

Сто мужчин и двадцать женщин принимали участие в этой добровольной программе, которая включала в себя такой отдых, как беседы по Евангелию и библейские истории в воскресный вечер. Их продукция продавалась по всему Дальнему Востоку. Евгения Мейер позднее писала о своем призыве к такому труду: «Я вскоре поняла, что Господь, посылая меня на остров, добавил к этому уникальному призыву необходимый дар любви к этим в высшей степени обездоленным людям, из которых 25000 мужчин и женщин были изолированы на Сахалине, как куча жалкого человеческого мусора! Он дал мне также дар организации и необходимой власти»[291]. Дар организации был, похоже, результатом участия в труде и наблюдений в С.-Петербурге.

Школы и детские дома

Власти неотрывно наблюдали еще за одним видом пашковского служения – это организация школ, мастерских и домов для бедных детей, в которых ученики узнавали о Боге, а также и о ремеслах, и об академических предметах. Православный протоиерей Ф. Н. Орнатский считал это «самыми опасными средствами», используемыми пашковцами, – воспитание в сектантском духе малых детей в пашковских приютах и мастерских, где дети отучаются от православного обряда молиться пред образом, начинать и оканчивать день и всякое дело молитвою, просить Бога перед обедом и благодарить Его после, отучаются и от общения со священником, и от его благословения. Подобная мастерская существует и ныне в Петербурге, в доме Пашкова на углу Сампсониевского пр. и Ломанова пер. на Выборгской стороне, и надо удивляться, как позволяют православные родители ходить туда работать несовершеннолетним детям»[292].

В январе 1883 г. градоначальник П. А. Грессер попытался закрыть школу, обвиняя Пашкова, что тот не содержит собственность в подобающем порядке. Пашкова, однако, было непросто запугать. Он писал: «В ответ на письмо Ваше от 29-го сего января имею честь известить Вас, что я никогда не имел в мысли уклоняться от исполнения требований Полиции относительно содержания в исправности части Ломанского переулка, прилегающей к дому моему на Выборгской, но только приказал заведывающему домом указать на то, что вследствие свалки снега, устроенной у соседа моего, навалены были вдоль сада моего груды снега, которые просил обязать соседа моего, г-на Шиманского, убрать»[293]. Пашков уверял Грессера, что он намерен нести полную ответственность за состояние своей собственности.

Школы открывались также и в поместьях пашковцев; аристократки открывали частные школы и сами учили крестьян читать. Пашков поддерживал школу в своем имении Матчерка в Моршанском уезде Тамбовской губернии, в которой учительница Быкова собирала своих учеников по воскресеньям, разучивая с ними гимны из двух пашковских сборников – «Любимые стихи» и «Радостные песни Сиона»[294]. Директор школы в Тамбовском имении была, по сведениям, смещена со своей должности по приказу правительства[295]. Вениамин, епископ Оренбургский, нападал на две школы, поддерживаемые Пашковым в Оренбургской губернии, около медных рудников Пашкова, 7 февраля 1884 г., заявляя, что учитель, не почитая православных праздников, раздавал протестантские брошюры ученикам и в публичной библиотеке[296].

Приют для бездомных женщин

Другим учреждением, основанным Пашковым в одном из своих домов, был приют для бедных женщин. Этот приют, расположенный на Выборгской стороне, имел частные комнаты, сдаваемые за восемь рублей в месяц, а также комнаты для совместного проживания за три рубля. Используя всякую возможность дискредитировать Пашкова и его последователей, в санкт-петербургской газете «Новости», № 52, его оппоненты поместили статью о самоубийстве молодой женщины, жившей в данном приюте, указывая при этом на вину Пашкова и его последователей. Пашков чувствовал, что подробности в этой статье были искажены, так как утверждалось, будто нервное состояние, ведущее к полному нездравию, развилось в молодой женщине из-за религиозного давления. Хотя Пашков уже однажды решил раз и навсегда отказаться от вступления в полемику с газетами по поводу печатаемых против него статей, здесь он сделал исключение: «В данном случае… в упомянутой статье набрасывается тень не на меня лично, а на путь истины, о котором я постоянно свидетельствовал не тайно, но открыто, пока такое свидетельство было возможно». Пашков объяснил, что душевное состояние молодой женщины не было новостью и прежняя хозяйка квартиры сказала ему, что эта молодая женщина страдала видениями. Ее ненормальное состояние было замечено всеми женщинами в Выборгском приюте, и они могут подтвердить это. Сам Пашков видел ее дважды, и каждый раз не больше 15 минут. Брат покойной, Пашков считал нужным упомянуть это, лечился в больнице для умалишенных. Неизвестно, было ли письмо издателю напечатано, как его о том просили[297].

Русско-турецкая война 1877-78 гг.

Война создала особые возможности для молодых верующих выразить свою веру в действии. Точно так же, как война оказалась катализатором для молитвенных собраний, она открыла путь для дел любви и сострадания. Пастор Дальтон сообщал, что многие светские дамы оставили свои удобные дома, чтобы служить добровольными сиделками (как это делала до них известная Флоренс Найтингейл). Когда первого раненого принесли в госпиталь в Зимнице, Дальтон узнал в «просто одетой даме», известной в госпитале только как «сестра милосердия», княгиню, читающую Слово Божье опасно раненному солдату[298]. Ада фон Крузенштерн вспоминала вечера, посвященные шитью для раненых солдат, а другие вечера были посвящены беседам с солдатами в Михайловском замке, часть комнат которого были превращены в военный госпиталь. Сорок лет спустя, во время Первой мировой войны, она же учила раненых немецких солдат в Дрездене играм, которым научилась от раненых русских в С.-Петербурге. Петербургский автор Елизавета Вард де Шерьер положила в основу своего романа «Сергей Батурин» в 360 страниц деятельность пашковцев во время Русско-турецкой войны. По отзыву ученого и обозревателя Эдмунда Хейера, роман является вымыслом только в своей сюжетной линии, в то время как даты, описания сражений и русской победы являются точными. Однако в каждой сцене читатель находит пашковца, утешающего тех, кто потерял любимого, служащего раненым в военном госпитале или на поле боя, – и эти описания являются правдивыми свидетельствами о труде пашковцев в то время[299].

Неправильно понятая филантропия

Щедрость и бескорыстие пашковцев, хотя и проистекавшие из лучших побуждений, создавали свои проблемы. Как и везде, находились люди, которые пользовались их щедростью и даже распространяли слухи, что Пашков «покупает» последователей за столько-то рублей за голову[300]. В 1904 г. в православном «Миссионерском обозрении» появилась статья, заявляющая, что есть два вида людей, посещающих пашковские собрания: кто ищет светских связей, а кто – подачек[301]. Некоторые утверждали, что Пашков был жертвой совершенно особого шантажа. Добротой Пашкова пользовались «не только люди, нуждавшиеся в копейке на кусок насущного хлеба, но и лица, привыкшие каждодневно и «фриштикать» (от нем. fruhstuck – завтрак), и обедать у Дюсо или у Бореля. Эти последние больше всего злоупотребляли доверием полковника. На них он издерживал чудовищные суммы денег. По этому поводу в то время даже говорили, что Пашкова нарочно навели на эту стезю добродетели, чтобы раздолбить его капиталы»[302].

Но еще большей проблемой было утверждение, что Пашков и другие использовали свое богатство исключительно как «страшное и чисто демоническое» средство, чтобы «соблазнить» бедных присоединиться к их секте[303]. Победоносцев утверждал, что Пашков допускал бедных в свою столовую и приют только при условии, что они будут слушать его проповеди; и многочисленные докладные, написанные православными, показывают, что Пашков отказывал в помощи тем, кто оставался в православной церкви. По одному из таких докладов, в 1896 г., когда крестьяне деревни Александровка попросили леса, чтобы построить православную церковь, Пашков отказал им, заявив, что, хотя он в течение 40 лет был православным, в нем жил дьявол. В другом докладе указывалось, что, когда одна православная обратилась к Пашкову за помощью, поскольку сгорел ее дом, Пашков ее отругал: «Так тебе и нужно… Это Бог тебя наказал. Сколько раз я тебя обличал, что ты облеклась в диавола и не веруешь во Христа? …Ты ходила и ходишь в церковь, держишь у себя иконы и зажигаешь перед ними лампадки. Нет же тебе ничего, ступай куда знаешь!». Однако все эти обвинения были сделаны десятилетия спустя после его высылки. Более ранние враги, хотя и не поддерживали деятельности Пашкова, не давали против него свидетельств такого типа, если только на них не давили. Пастор Дальтон в 1881 г. записал, что пашковские дары распределялись «с единственным желанием, чтобы Господь Иисус был прославлен в личности бедного и огорченного»[304].

Литература

Лорд Редсток, полковник Пашков и их последователи не ограничивали свое служение теми, на кого непосредственно распространялось их влияние, но брали в расчет также миллионы людей по всей империи, которых никогда бы и не встретили. Они сознавали растущую грамотность населения и нехватку подходящего чтения, а также духовный голод, который многие чувствовали в это время перемен и беспокойства. Следуя примеру доктора Крега и Лондонского общества религиозной литературы, они вскоре решились печатать и распространять литературу, помогающую людям в их духовном странствии[305]. В 1876 г. они получили разрешение основать Общество поощрения духовно-нравственного чтения, целью которого было, в соответствии с уставом, «доставление народу возможности приобретать на самом месте жительства его и за дешевую цену книги Св. Писания Ветхого и Нового Завета и сочинения духовно-нравственного содержания»[306]. За восемь лет существования Общества (1876–1884) оно опубликовало более двухсот брошюр, некоторые из них выдержали до двенадцати изданий, и продавали их по цене от полкопейки до шести копеек. Общество было основано с одобрения Святейшего Синода и стремилось не публиковать материалов, противоречащих православному учению. Фактически, православные авторы были тоже представлены в публикациях, включая, например, Святого Тихона Задонского[307].

Общество поощрения духовного и нравственного чтения

Ограниченное верующими христианами, общество не было ограничено пашковцами. Первое собрание общества состоялось в доме немецкого пастора-реформата Германа Дальтона, а лютеранин князь Павел Ливен был членом общества до своей смерти в 1881 г.[308] Первоначально общество включало также лорда Редстока, профессора истории Николая Астафьева из Российского библейского общества, графа Модеста Корфа, Вильяма Никольсона из Великобританского и иностранного библейского общества, мистера Холла, мистера Гибсона, Елизавету Черткову, княгиню Веру Гагарину и Марию Григорьевну Пейкер[309]. Позднее многие присоединились, включая графиню Шувалову, богатую и влиятельную жену царского адъютанта и невестку Е. И. Чертковой. Полковник Пашков и граф Корф, оба только два года как уверовавшие, были назначены директором и заместителем директора соответственно[310]. Хотя Лондонское общество религиозных брошюр внесло «щедрое пожертвование» для помощи новой ассоциации, оно вскоре было перекрыто взносами от самих русских, которые не испытывали нужды в средствах[311]. С новым издательством связывались большие надежды, что широкое распространение религиозных брошюр противостанет влиянию революционных публикаций, уже циркулирующих по стране[312]. Общество немедленно начало трудиться, «очень серьезно и ревностно»[313], и за два месяца своего существования напечатало 150 000 брошюр. В ноябре 1876 г. сообщения указывают 795 000 брошюр, которые члены общества хранили в одном из залов дома Пашкова, превращенного в склад. В итоге более миллиона брошюр было напечатано обществом. Однако при всем их энтузиазме членам общества еще многому предстояло научиться[314].

Первые трудности

Первые трактаты были переводами с английских и иногда немецких, уже находящихся в обращении. Другие были написаны Редстоком, а со временем – самими пашковцами. По целому ряду причин не вся их литература имела успех. Первые издания были переведены буквально, «и Джеймсы и Джоны не изменялись на более используемые в стране Яков Федорович и Иван Иванович». Такой странный выбор имен очень смущал деревенских крестьян. Однако вряд ли в этом можно обвинять добросердечных петербургских аристократов. Регулярно путешествуя за границу, они были больше знакомы с иностранными именами и обычаями, чем с именами и обычаями своих собственных крестьян. По свидетельству пастора Дальтона, со временем эти трудности были преодолены[315].

Письмо 1881 г. от обер-прокурора Победоносцева графу Корфу хорошо иллюстрирует первые проблемы с брошюрами, а также усилия со стороны пашковцев решить их. После того как губернатор Нижнего Новгорода граф Николай Игнатьев конфисковал часть книг для досмотра их Святейшим Синодом, Победоносцев написал Корфу, так как Пашков был за границей, разрешив распространение, но добавив следующий комментарий:

«Уважаемый граф Корф Модест Модестович, я просмотрел все книги, которые вы послали, и не нашел в них ничего, что могло бы служить причиной препятствовать их продаже или распространению. Я проинформирую об этом также графа Игнатьева. Но я предлагаю вам воздержаться от книги «Любимые стихи». Она написана на таком ужасном языке, наполнена такими религиозными восторгами, связанными со странными богослужениями, проходящими в доме Пашкова, что с вашей стороны было бы разумным убрать ее.

Что до книг, то некоторые я могу похвалить и одобрить, например: статьи из Тихона Задонского «Руководство к чтению Нового Завета» и др. Но во многих я вижу такую нехватку вкуса и такое отчуждение от народной души и нашего образа жизни, что не перестаю поражаться, кому пришло в голову включить их для чтения простым народом. Какое странное и чужое понимание, как искусственны все эти беззаботные переводы, сколько опечаток, и рассказы, переполненные восторгами, и с английскими именами, и с искусственными формами, взятыми из английского образа жизни!

Жаль, что с такими делами справляются люди, совершенно не русские и отчужденные от русской жизни, и кроме того, совершенно незнакомые с сокровищами нашей родной духовной литературы, которую понимает народ…»[316].

Немецкий пастор Герман Дальтон, изначальный член общества, без колебаний критиковал произведения, написанные лордом Редстоком, чья общественная проповедь тоже подвергалась насмешке, хотя и имела успех. По словам Дальтона, «англичанин ни в коей мере не одарен способностью сочувственно вникнуть во внутренние чувства другого народа, поэтому эти брошюры не были оценены, как этого ожидали. Они были составлены большей частью из библейских цитат: и учитывая, что русский человек, в его обстоятельствах, не так хорошо знаком с Библией, чтобы их понимать, эти цитаты оказывались для него чем-то вроде иероглифов»[317].

Тем не менее популярность

Среди публикаций общества были два сборника гимнов: «Любимые стихи» и «Радостные песни Сиона». Несмотря на сильную критику со стороны Победоносцева, оба сборника, и «Любимые стихи» в особенности, стали в высшей степени популярными и распространялись не только среди пашковцев столицы, но и среди русского народа. Как уже отмечалось в третьей главе, пение из этого сборника было важной частью собраний в доме Пашкова в Петербурге. К июню 1882 г. «Любимые стихи» использовались на собраниях в Крыму, а в июле того же года молокане в Самаре использовали издание 1880 г. того же сборника. Этим же летом дети из тамбовского имения Пашкова учили гимны из обоих сборников. Очевидно, пашковцы предпочли не внимать совету Победоносцева изъять эти книги из обращения[318].

Другие публикации общества также пользовались популярностью. Пашковка Юлия Денисовна Засецкая, дочь поэта и героя войны 1812 г. Дениса Давыдова, который сражался вместе с отцом Пашкова при польском вторжении, перевела аллегорическую книгу Джона Буньяна «Путешествие пилигрима», которая была напечатана в трех частях[319]. Русский писатель и знакомый Засецкой, Николай Лесков, весьма положительно отозвался о книге, указывая, что Засецкая перевела ее с такой теплотой, «которую женщины умеют придавать переводам сочинений, пленяющих их сердца и производящих сильное впечатление на их ум и чувства»[320]. Победоносцев, однако, был расстроен, так как книга, по-видимому, была опубликована без одобрения церковного цензора, несмотря на ее якобы «религиозно-догматическое и чисто протестантское» содержание[321]. Брошюра «Он любит меня», свидетельство слепого бывшего нигилиста Гориновича, была тоже хорошо принята и распространялась на московской выставке 1882 г.[322]

«Русский рабочий»

Из всего, что было опубликовано пашковцами, самой известной и важной была ежемесячная восьмистраничная газета «Русский рабочий», издание которой начала в 1875 году Мария Григорьевна Пейкер и продолжала, с коротким перерывом, до 1886 года[323]. Газета была нацелена на русских рабочих, являлась адаптацией английской газеты того же наименования и содержала картинки, занятые у Лондонского общества религиозных трактатов, вместе с переводами с английского коротких историй назидательного характера, библейские истории, проповеди Иоанна Златоуста и Тихона Задонского и другие возвышенные истории, поднимающие дух человека. Издательница оформляла, писала, распространяла газету сама, за свой счет. В то время как в 1882 г. обращение «Русского рабочего» было только двести экземпляров, его популярность постоянно росла и достигла примерно трех тысяч подписчиков, из них две тысячи получали газету по почте, а остальные – лично, в С.-Петербурге. Стед считает, что если бы не вмешалось правительство, тираж достиг бы пяти-шести тысяч в месяц[324].

Даже православное священство, вообще с подозрением относившееся к пашковцам, оценило «Русского рабочего». В 1884 г. правительственная газета рекомендовала «Русского рабочего» своим читателям как одну из лучших публикаций для простых людей, особенно хваля его картинки, невысокую цену и полезное содержание. Православное общество распространения полезных книг, расположенное в Москве, перепечатало, по крайней мере, десять историй из «Русского рабочего» тиражом в двенадцать тысяч экземпляров каждая, и распространило среди крестьян[325].

«Русский рабочий», однако, не был свободен от проблем, преследовавших большую часть пашковской литературы на ее начальном этапе. Издатель газеты, Мария Григорьевна Пейкер, провела много времени в Англии, и, как указал Николай Лесков, по-видимому, «в той же мере забыв свою Россию, а может быть, никогда не знав ее и прежде»[326]. Однако лесковский критический обзор, опубликованный в очерке «Сентиментальное благочестие. Великосветский опыт простонародного журнала»[327], невольно выдает восхищение издателем, чьи усилия он оценил, чувствуя острую нужду в религиозной литературе. Между Лесковым и Пейкер завязалась переписка, которая привела к глубокой дружбе. Лесков писал Пейкер в 1879:

«“Русского рабочего” надо воссоздать, чтобы он действительно шел и дело делал, или его надо бросить. Этак дело идти не может. Издание – дело заботное, и оно еще и ревниво, как влюбленная женщина, надо его строить и строить неустанно, а то оно рухнет и строителя придавит. Журнал народный, в свободном истинно христианском духе в России есть предприятие самое доброе и самое благочестивое, и число его подписчиков должно быть 100–200 тысяч. Пусть Вас это не удивляет, – это, несомненно, так. Но издание надо вести заботливо, старательно и только в духе христианском, не вдаваясь ни в какую церковность, ни в ортодоксальную, ни в редстокистскую»[328].

Вскоре Лесков взялся за издание на один год и сам написал несколько статей. Двенадцатилетний сын Лескова Андрей особенно радовался тому времени, когда отец брал его с собой к Пейкерам, где он работал вместе с Марией Григорьевной. Двадцатилетняя «тетя Полли», как он обращался к дочери Марии Григорьевны – Александре Ивановне, позволяла ему резать, раскрашивать и наклеивать картинки библейских историй, пока она ему их объясняла, и учила его песням из сборника «Любимых стихов»[329].

Даже всеми любимый «Русский рабочий», однако, пал жертвой растущих религиозных репрессий и ограничений при царе Александре III, под влиянием обер-прокурора Победоносцева. В 1885 г. церковный цензор, архимандрит Святейшего Синода, назначенный препятствовать печатанию ересей, стал совершенно неумолимым. Призыв к читателям – искать общения с Богом – был запрещен, поскольку в нем не говорилось, что общение с Богом можно найти только через церковь. В некоторых случаях Пейкер запрещали печатать отрывки из Священного Писания, а отцы церкви представляли собой особую трудность. Однажды Пейкер должна была переписать историю Павла и Силы так, чтобы избежать каких-либо ссылок на Писание и даже вообще на библейское происхождение истории. Точное цитирование слов недавно канонизированного святого Тихона Задонского, епископа Воронежа, было запрещено. История блудного сына была особенно проблематичной, потому что ее трудно было сочетать с исключительными требованиями православной церкви[330].

Хотя Пейкер никогда не получала официального извещения, что ее газета должна прекратить свое существование, «Правительственный вестник», который только двумя годами раньше рекомендовал газету «Русский рабочий», объявил ее обращение запрещенным. В некоторых местах полиция даже ходила от дома к дому, собирая и уничтожая старые выпуски. Когда Александра Ивановна посетила священников, членов Комитета Святейшего Синода, ей не указали причины, по которой ее публикации больше не пропускаются цензорами, или в чем она, по мнению Святейшего Синода, ошибается. Церковному цензору просто приказали не пропускать ничего, присылаемого ему для публикации в «Русском рабочем», и даже не открывать конверты. В то время как газета таким образом пришла к своему концу, издатель Александра Пейкер отказывалась унывать. Она продолжала проводить собрания для молодых девушек, вести библейское изучение со студентами вместе с бароном Павлом Николаи и руководить русским студенческим христианским движением, работать добровольцем в госпитале для бедных в петербургском пригороде Лесная, регулярно посещать слепую великую княгиню в ее дворце и служить «пастырем душ» многим молодым братьям и сестрам, достигающим ведущего положения[331].

Библии

Распространение Библий и Новых Заветов было также важной частью все расширяющегося пашковского движения. К 1881 г. Пашков и его последователи распространили тысячи Библий за свой счет[332]. Писание и его части, распространяемые пашковцами, были одобрены и напечатаны в синодальной типографии, а Пашков и его последователи выработали сложную систему подчеркивания и выделения тех текстов и отрывков, которые они считали особенно важными, подобно тому, как это делалось в помеченном Завете, известном в Англии. Было распространено около трех тысяч этих помеченных Заветов, каждый из них подчеркивали вручную. О докторе Бедекере рассказывают, что он прошел сквозь «несколько сотен частей Писания и собственной рукой отметил красными чернилами избранные стихи, которые говорили о Божьем сострадании и милости к грешникам. Это был, конечно, медленный и утомительный труд; но любовь к душам и к Иисусу делали его действительной радостью»[333]. В некоторых изданиях абзацы, касающиеся оправдания верой, были подчеркнуты цветными чернилами. Другое сообщение указывало, что использовались и горизонтальные, и вертикальные линии, чтобы привлечь внимание читателя. В южной России молокане регулярно получали большие упаковки Новых Заветов с отрывками, «подходящими к протестантству или духу учения молоканского», помеченными красными или синими чернилами. Штундисты получали из С.-Петербурга и Ветхие, и Новые Заветы с текстами, подчеркнутыми один или два раза. По слухам, Пашков советовал своим слушателям подчеркивать любимые отрывки в Библии[334].

Подчеркнутые отрывки породили проблемы для пашковцев. Библии были одобрены Св. Синодом, а выделение текстов – нет. Доктора Бедекера останавливали, не разрешая раздавать Библии заключенным, потому что в его официальном разрешении значились «Библии или Заветы без пометок и комментариев»[335]. Подчеркивание чего-то в Библии и пометки в ней шокировали простых русских, которые Библию рассматривали как принадлежность «красного угла» наряду с иконами, как великую драгоценность, которую надо почитать и не вносить туда пометок. Однако еще больше беспокойства приносило властям содержание подчеркнутых текстов. «[Пашков] испестрил текст всего Нового Завета и подал повод нашим простецам думать, будто одно в Писании важно, и это следует отметить себе одной чертой, другое – важнее, и это нужно дважды подчеркнуть, а иное – необычайно важно… То составляет будто бы суть всего Новозаветного учения»[336]. Протоиерей Янышев считал, что подчеркивания создают впечатление, будто «для г. Пашкова не все Св. Писание есть Слово Божие и что он имеет какую-нибудь свою собственную теорию на счет слова Божия и его толкования»[337].

Распространение

Благодаря богатству пашковцев и современным возможностям С.-Петербурга, издание сотен брошюр было задачей трудной, но выполнимой. Распределение публикаций оказалось делом более сложным. Без инфраструктуры по перевозке большого количества книг были изобретены другие средства для распространения литературы вне столицы. Более чем десятью годами позже литературу, которую доктор Бедекер раздавал в сибирских тюрьмах, нужно было доставлять заранее, почти за год: транспортировка по рекам закрывалась на зиму. В столице пашковскую литературу продавали в книжном магазине Гротта на Литейном, 56, и книжные магазины в других больших городах тоже завозили пашковские материалы. Книгоноши, такие как сирийский миссионер Яков Деляков и его пасынок Иван Жидков в Астраханской губернии, германский лютеранский кузнец Давид Штейнберг в Царицынском уезде, Петр Перк в Саратовской губернии[338] и другие распространяли пашковскую литературу в деревнях по низким ценам.

Крестьяне, работавшие в городе, нагружали свои дрожки литературой перед поездкой летом в деревни[339]. Как в США и Англии, эти книгоноши были ревностными верующими и свидетельствовали окружающим, распространяя брошюры. Пашков и его последователи также обильно распространяли литературу в школах и больницах в своих имениях, неоднократно вызывая жалобы деревенских священников и противодействие властей[340]. Заветы и литература всегда сопровождали пашковцев в их посещениях тюрем и больниц в столице.

Нижегородская ярмарка

Пашковцы активно использовали возникающие возможности для распространения своей литературы. Такие возможности открывала нижегородская ярмарка – ежегодная огромная выставка товаров на слиянии рек Волги и Оки, посещаемая каждый год более чем полумиллионом купцов[341]. Пашковцы, конечно, использовали эту возможность, так как посетители приезжали с дальних концов империи, чтобы торговать. Часто они возвращались домой более чем просто с новейшими товарами. В 1880 г. граф Игнатьев, губернатор Нижнего Новгорода, неожиданно запретил продажу брошюр на ярмарке. Конфисковав книги и литературу, он послал их Победоносцеву для рассмотрения. Так как литература уже прошла церковную цензуру, ее продажа вскоре возобновилась[342].

Московская выставка

Когда в 1882 г. была открыта московская выставка, граф Бобринский предложил поставить там два киоска, однако по прибытии туда обнаружили, что все места заняты. Неожиданно в последнюю минуту ему дали два стола, и даже в лучшем месте, чем он вначале просил. Там беспрепятственно были распространены свыше 120 000 брошюр в течение 4,5 месяцев. Хотя многие газеты на них нападали, торговля продолжалась. Женщина, работавшая на выставке, отметила, что от многих, кому она давала или продавала брошюры, пришли положительные отзывы, а также сообщила, что от этих брошюр мало кто отказывался[343].

Преподобный Генри Лансделл

Одним из наиболее авантюрных книгонош пашковской литературы был преподобный Генри Лансделл, волонтер от Великобританского и иностранного библейского общества, который регулярно посещал тюрьмы в Европе. Не говоря по-русски, он не собирался посетить Сибирь, пока одна женщина из Финляндии не написала ему, умоляя принести свое послание надежды ссыльным. Тогда как раз Лансделл неожиданно потерял свое положение, что освободило его от обязанностей в Европе, а друг предложил ему оплатить путешествие. Великобританское и иностранное библейское общество, а также Общество поощрения духовно-нравственного чтения обеспечило его литературой, и русское правительство выдало пропуск для посещения тюрем, поэтому в июне 1878 года Лансделл «двинулся из Петербурга примерно с двумя вагонами книг, спутником-переводчиком и официальными документами». За шесть недель они покрыли 9 тысяч километров, и 25 000 Писаний и брошюр было распространено среди «священников и простых людей, в тюрьмах, больницах и монастырях, и произошло такое движение в народе, что люди осаждали комнаты днем и даже ночью»[344]. Однако это было только начало. Через год Лансделл беспрепятственно распространял литературу по Сибири, оставляя книги для распределения в Перми, Томске, Тобольске, Канске, Нижнем Удинске, Красноярске, Якутске, Енисейске, Иркутске, Омске, Верхнем Удинске, Чите, Охотске и Никольске. Он также распространял литературу на пароходах и баржах, а однажды продавал Писания на барже, перевозящей заключенных[345]. Лансделл считал своим самим большим успехом тот факт, что он заключил договор с духовенством Тюмени, через которую ежегодно проходили около 18 000 ссыльных, из которых две тысячи умели читать. Ссыльные еженедельно отправлялись на барже, перед этим проходила православная служба, на которой священник летом раздавал литературу Лансделла не только осужденным в тюрьму, но и ссыльным «до дальних концов страны»[346].

Оппозиция

Распространение литературы, даже Библий и брошюр, одобренных церковным цензором, длилось недолго, и скоро Общество поощрения духовно-нравственного чтения встретилось с проблемами. С самого начала граф Корф и другие пытались осторожно иметь дело с цензорами. Корф объяснял:

«Я часто должен был ходить в приемную цензора в Александро-Невском монастыре. Иногда это вело к богословским дискуссиям с цензором. Я пытался доказать ему, ученому монаху, что это вовсе не было его долгом – защищать православие, но скорее его работа была – следить, чтобы печатная литература не была опасным учением.

“Ваша литература представляет учение Лютера, Кальвина, Цвингли и Весли, а они трясут православную церковь. Поэтому они опасны”, – таков был его обычный ответ»[347].

Тем не менее более двухсот публикаций прошли цензуру, и когда Игнатьев послал их Победоносцеву для обзора в 1880 г., обер-прокурор не мог найти причины воспрепятствовать их распространению. Через четыре года отношение изменилось, и власти закрыли общество 24 мая 1884 г. Победоносцев оправдывал это изменение тем, что в 1880 г. он еще «не подозревал особливой цели, к коей издания были направлены»[348]. Еще через четыре года, в 1888 г., Синод объявил, что в отдельности ни один трактат не был опасен, но если их читать все вместе, обнаруживаются «сектантские заблуждения и односторонность». Святейший Синод определил, что некоторые трактаты особенно опасны и их надо полностью изъять из обращения. К ним относятся: «Что такое христианин?», «Радостная весть», «Путь к спасению», «Пастухи и овцы», «Рай и ад», «Христос все во всем», «Слепая девушка и Евангелие», «Встревожился Иерусалим»[349].

Когда Общество поощрения духовно-нравственного чтения было закрыто, огромное число книг было конфисковано правительством, чему Пашков, к тому времени сам высланный за границу, напрасно пытался противостать. Его письмо подытоживает расстройство, которое он переживал от быстро меняющихся законов. В ноябре 1884 г. он писал генерал-лейтенанту П. В. Оржевскому, товарищу министра внутренних дел и командиру Отдельного корпуса жандармов, из Эссекса, Англия:

«Вследствие заарестования в доме зятя моего графа Чернышева-Кругликова, на Сергиевской, ныне летом большого количества брошюр, принадлежащих частью упраздненному Обществу поощрения духовно-нравственного чтения, частью мне лично, стоимостью приблизительно в 21 000 рублей, я обращался к Г-ну Обер-Прокурору Св. Синода, прося его, чтобы возвращены были нам Правительством суммы, истраченные обществом и мною на издание разрешенных цензурою книжек.

К. П. Победоносцев письмом от 24-го прошлого октября извещал меня, что отобрание брошюр последовало не по личному его распоряжению… а потому, что, если я имею предъявить о сем претензию, то должен обратиться с нею в Департамент Государственной Полиции…

Следуя указанию Г-на Обер Прокурора Св. Синода, имею честь обратиться к Вашему Превосходству с покорнейшею просьбою благоволить обратить внимание на то, что отобранные у общества и у меня сочинения почти все распространяемые по всей России по нескольку лет сряду так, что не далее 1882 года их роздано во время Московской выставки не менее 1 300 000 шт., и, наконец, что эти самые брошюры признаны были в 1880 году самим К. П. Победоносцевым безвредными так, что он сам сделал в августе месяце того года распоряжение о дозволении книгоношам общества вновь начать распространение означенных брошюр после остановки продажи их в Нижнем Новгороде, сделанной по приказанию бывшего тогда временным Нижегородским Генералом Губернатором графом Игнатьевым.

Ныне Правительством признано вредным распространение этих книжек, на издание которых пожертвованы членами общества и мною лично значительные суммы; этим распоряжением лишают нас, как упомянуто выше, книг стоимостью: для общества – в 12 000, для меня – в 9 000 рублей»[350].

Пашков и Корф указывали царю, что закрытие общества и конфискация брошюр не остановят свидетельства верующих:

«Преследование не только нас, но также и книг, написанных с единственной целью – дать людям понять любовь Христа, превосходящую наше разумение, – книг, разрешенных цензурой и самим Победоносцевым, позволившим распространять их, когда в 1880 г. они были задержаны в Нижнем Новгороде графом Игнатьевым… такое преследование возлагает на всех слуг Господних обязанность – пропагандировать устно познание о Христе больше, чем они это делали раньше[351].

Христианское единство

Главной целью Пашкова было привести людей ко Спасителю и помочь им в духовном росте, но вскоре на первый план вышло христианское единство, по линиям социальной, национальной и конфессиональной. Как уже выше отмечалось, в самом Петербурге большое количество очень разных людей принимало участие в деятельности Пашкова. Однако Пашков не довольствовался этим и желал объединить евангельское движение во всей империи.

Поддержка беднейших братьев

Хотя большинство евангельских сектантов были необразованными крестьянами, Пашков и его последователи, не колеблясь, открыто встали рядом с ними и поддерживали служение тех, кто ревностно искал Бога, независимо от их доктринальных несогласий. Уже в 1875 году Корф посетил штундистов украинских губерний, в Чаплинке и Козяковке, и хотя не было предпринято шагов к официальному единению с ними, так как ранние редстокисты оставались в лоне православной церкви, все же завязались личные дружеские связи, которым суждено было иметь далеко идущие последствия. Вскоре штундисты и баптисты начали заходить к Пашкову, когда оказывались в столице, и Пашков со своими последователями снабжал их литературой для распространения в их деревнях. К 1879 г. Пашков посетил штундистов и принял участие в их деятельности, как это видно из письма 1880 г. Делякову, в котором он согласился «с радостью участвовать (в некотором неизвестном деле) по примеру прошлого года»[352]. В апреле 1880 г. Владикавказская община баптистов, состоявшая из двадцати пяти крещеных верующих, начала сообщаться с Пашковым после чтения 35 и 41 номеров «Церковно-общественного вестника», в которых содержались статьи, критикующие Пашкова и его последователей. Владикавказский руководитель Дмитрий Ударов объяснял Пашкову в письме от 8 апреля 1880 года:

«Мы получили № 35 («Церковно-общественного вестника»), в котором издатель описывает ваши проповеди и молитвы, не заученные, а от сердца, каковым является все ваше богослужение. Конечно, он имеет в виду критиковать вас, но мы легко признали вас своими братьями. Мы поэтому радуемся и молимся Богу, чтобы Он дал вам Свою силу свыше и сохранил в безопасности в Своей руке для распространения Его Царства, так чтобы многие грешники, слыша радостные новости о прощении грехов и о спасении, веровали в Иисуса Христа, нашего Спасителя. Ибо нет другого имени под небесами, которое дает нам спасение (Деян. 4,12). Кровь Иисуса Христа, Сына Его, очищает нас от всякого греха.

Мы также просим вас, братья, молитесь за нас, чтобы мы в свою очередь проповедовали Божью Любовь многим, не знающим причины, почему пришел Иисус Христос, которые не знают, для чего Он пришел и что Он совершил»[353].

Неделей позже Ударов написал второй раз, выражая желание тифлисских баптистов посетить С.-Петербург позднее, в этом же году.

Распространение литературы, напечатанной Обществом поощрения духовного и нравственного чтения, стало общим делом и связью между пашковцами и южными верующими, особенно штундистами и молоканами. Канцелярия Победоносцева издала памятку, предупреждающую об опасности распространения пашковской литературы, в которой детально описывается роль в этом штундистов:

«Кроме книг Св. Писания и Нового Завета (носящих имя Пашкова и в которых петербургскими руководителями штундистов отмечены одной или двумя чертами разные места) и кроме книг, заключающих в себе духовные песни и молитвы, штундистам Гомельского уезда из Петербурга высылаются: газета «Русский рабочий» и брошюры под различными заглавиями в таком количестве, что штундисты не только оставляют их у себя по несколько экземпляров на каждого, но целыми пудами раздают в православные селения, для распространения между православными. Таких брошюр в прошлом году через ст. Ветку прислано было до 8-ми пудов»[354].

Молокане тоже играли свою роль в распространении – к ужасу православной церкви, сообщающей, что «все большее и большее распространение между самарскими молоканами имеют пашковские книги: «Придите к Иисусу» (вольный перевод с немецкого, изд. 1878 и 1881 гг.), «Путь ко спасению» (брошюра изд. 1880 г.), «Брачный пир», «Захваченные врасплох», «Любимые стихи» (изд. 1880 г.) и др. Молоканы следят за всеми благотворительными обществами, издающими для народа книги религиозно-нравственного содержания, и всегда находят среди этих книг множество написанных в религиозно-мистическом или совершенно протестантском духе, скупают таковые книги и распространяют их всюду, особенно же между учащимися мальчиками сельских школ под благовидным предлогом поощрения грамотности. В большей части этих книг места, подходящие к протестантству или духу учения молоканского, всегда бывают прочеркнуты красными или синими чернилами. Книги такого рода Насонов получает из Петербурга целыми тюками. Само собою разумеется, что большая часть их идет в среду православных и приготовляет удобную почву для распространения молоканского лжеучения»[355].

Благодаря широкому распространению литературы, а также объемистой переписке, пашковским путешествиям на юг и визитам сектантов в столицу, к 1880 г. пашковское влияние чувствовалось среди сектантов во многих частях империи. О Пашкове знали, что он нанимал сектантов, преследуемых в своих деревнях, для работы в собственных имениях, хотя по мере усиления преследований даже это не было безопасным. В 1883 г. двадцать молокан получили приказ уволиться с работы в пашковском тамбовском имении. Приказ позднее был признан незаконным и отменен. О пашковцах сообщали, что наибольший успех они имели среди штундистов, и вскоре появилось название «штундо-пашковцы», когда речь шла о штундистах юга, испытывающих влияние Пашкова[356]. Уже в мае 1880 г. Победоносцев беспокоился о возможном соединении пашковцев и штундистов, описывая царю, как Пашков «опасен, заводя с севера, из столицы, из среды высшего сословия и правительственной интеллигенции, новый раскол, навстречу идущей с юго-запада штунде, возникшей в среде крестьянского населения»[357]. Государственный секретарь Половцов в своем дневнике сообщает, что в декабре 1883 г. он завтракал в доме Гагариных с госпожой Пашковой, и разговор шел о преследовании штундистов[358].

Съезд 1884 г.

Уже в 1882 г. Пашков и его последователи надеялись спланировать всероссийский съезд, который собрал бы вместе евангельских христиан различного происхождения и из разных частей империи с целью их объединения на основании общих вероучительных положений, записанных в такой форме, которая была бы приемлема для всех. Их планы отложились до 1884 г., когда со многими молитвами было написано письмо штундистам, баптистам, менонитам, молоканам и евангельским христианам (захаровцам), приглашающее церкви послать делегатов на предстоящую конференцию. Письмо, подчеркивающее молитву Христа о единстве – «да будут все едино» (Ин. 17:21) – было подписано Пашковым и Корфом[359].

20 марта, за две недели до намеченного приезда делегатов в Петербург, полковник Пашков и граф Корф были вызваны к генералу Оржевскому, главе жандармов. Он приказал им не проповедовать Евангелие, не распространять литературу и не принимать делегатов с юга. Когда они отказались, генерал Оржевский запретил им переписываться с южными верующими и приказал покинуть Россию в двухнедельный срок. Если они не согласятся, то потеряют право управлять своими имениями. Княгине Ливен тоже было запрещено принимать делегатов в своем доме. Пашков, Корф и Ливен проигнорировали эти предупреждения и продолжали действовать так, словно бы ничего не случилось.

Делегаты начали прибывать на конференцию 1 апреля 1884 г.[360], и приблизительное количество прибывших было от 70 до 100 или даже до 400[361]. (Сто представляется наиболее надежным расчетом.) Многие из них были простыми крестьянами, и для некоторых «ложка, засунутая за одно голенище, и гребень, засунутый за другое, составляли весь их багаж»[362]. Пашков, Корф и Ливен предоставили для собраний свои дома, а для проживания участникам была отведена местная гостиница.

На собраниях участники молились, читали, изъясняли Писание и обсуждали доктринальные вопросы. Темы и выступающие менялись. Один необразованный крестьянин по фамилии Киселев предложил весьма узкое толкование на своем владимирском диалекте, но после него персидский миссионер Яков Деляков рассказал притчу, напоминая присутствующим о необходимости быть милостивыми по отношению к менее образованным. Англичанин Реджинальд Радклифф говорил о средствах пропаганды Евангелия, советуя участникам не повторять ошибок английских и немецких христиан, а именно не платить своим проповедникам и убеждать братьев, что женщинам не позволено проповедовать. Очевидно, не обратив внимания на второе предупреждение Радклиффа княгиня Голицына проповедовала на тему «Не любите мира». Богданов, Деляков и Павлов рассказали о служении в их регионах империи[363].

Не все, однако, проходило гладко на конференции. У Пашкова и его последователей не было твердого убеждения, нужно ли крестить людей в детском возрасте или же после сознательного исповедания веры. Баптисты, однако, следовали учению Иоганна Онкена и стремились доказать, что детское крещение противоречит Писанию. Баптистские делегаты отказались принимать участие в предложенном им причастии, так как большинство петербургских верующих не перекрещивались, будучи взрослыми. 3 апреля собрание проходило в доме княгини Ливен, и на нем предполагалось обсудить общее положение о святом крещении. Пашковцы составили черновик положения так, чтобы никого не обидеть, и там было написано: «Мы признаем крещение, как Божье установление… Как эта заповедь будет исполняться, зависит от совести человека и оставляется на его понимание Слова Божьего»[364]. Решения по этому вопросу не было принято, потому что у участников были различные богословские точки зрения на этот вопрос, и у многих оказались гораздо более твердые мнения, чем у пашковцев, набросавших этот черновик. В итоге, после многих молитв, это утверждение было выброшено из документа, и центр конференции переместился с доктринального единства на единство в любви и добрых делах[365].

Единству способствовали не столько речи и молитвы, сколько общая оппозиция, направленная против всех делегатов. Еще до официального окончания конференции полиция арестовала русских делегатов в гостинице и немедленно отослала их домой. По некоторым источникам, это случилось на третий день конференции, другие же указывают 6 апреля, шестой день конференции[366].

И еще некоторые источники указывают, что участники были арестованы, отпущены, снова арестованы и отосланы домой. Каким бы ни был день их ареста, остается факт, что на запланированное собрание делегаты не явились. Все, кроме иностранцев и российских немцев, были арестованы, провели ночь в тюрьме, – по сообщениям, это была знаменитая Петропавловская крепость, – и посланы домой с предупреждением не возвращаться. Однако, согласно Стеду, время в тюрьме, где молокане, штундисты и баптисты вместе страдали за свою веру, больше послужило для желаемого единства, чем собрание, созванное для этой цели[367].

Глава 5 Гонения и ссылка

Сектанты против государственной церкви

Законодательство

Аресты на петербургском съезде не были такой уж неожиданностью. Религиозная свобода постепенно уменьшалась с того времени, как Святейший Синод восемь лет назад издал полную Библию на русском разговорном языке. Широкое распространение Библии вскоре привело к несогласиям в ее истолковании, которое прежде было под контролем Святейшего Синода, и власти приняли меры к тому, чтобы контролировать растущие различия в толковании. 27 марта 1879 г. «Московский циркуляр» позволил баптистам «беспрепятственно исповедовать свое вероучение и исполнять обряды веры по существующим у них обычаям». Общественное богослужение они должны отправлять «не иначе, как по утверждении в сем звании губернатором»[368].

В 1882 г. граф Дмитрий Толстой, министр внутренних дел, издал циркуляр, запрещающий все собрания для чтения Слова Божьего или общей молитвы, что Святейший Синод считал вредным для народа. Толстой издал этот указ специально для пресечения пашковской деятельности, основывая его на предыдущем законе, запрещающем несанкционированные собрания и направленном против революционеров, а также на каноническом законе, запрещающем мирянам проповедовать[369]. Новый закон от 3 мая 1883 г. давал право иметь богослужения всем раскольникам, не боясь преследования, – видимая победа сторонников религиозной свободы. Однако существовало одно исключение: неправославные свободны от преследования, «за исключением тех случаев, когда они окажутся виновными в распространении своих заблуждений между православными»[370].

Оппозиция

Существование оппозиции пашковцам объяснялось целым рядом причин: здесь была и зависть к их успеху, и искренняя озабоченность теми, кто «совращен», и страх перед революцией. К. П. Победоносцев проявлял озабоченность в отношении Пашкова как «самочинного проповедника», он считал, что Пашков «ходит к народу с выдерганными текстами Св. Писания, которые повторяет на все лады упорно и настойчиво, не справляясь с церковным учением и отстраняя его вовсе». Особенно беспокоился Победоносцев об «узком и одностороннем [учении]… ибо из него для массы прямой вывод – равнодушие к греху»[371]. Однако чаще встречались неосновательные обвинения в том, что аристократы использовали свое богатство, платили крестьянам за их обращение, а также другие сфабрикованные обвинения, в которых можно видеть скорее гнев, чем законную озабоченность. В 1883 г. один корреспондент петербургской газеты «Новости» обвинил Пашкова в лицемерии, потому что тот владел в Симбирской губернии заводом по очищению вина. Пашков быстро ответил на это обвинение в своем письме издателю от 9 марта, что завод принадлежал родственнику, носящему ту же фамилию[372].

Каковы бы ни были их мотивы, православные руководители должны были сильно расстроиться, когда некоторые из их собственных священников, посланных для открытого спора с Пашковым, вернулись убежденными, что Пашков находится на верном пути. В другом случае священник посетил пашковское собрание, чтобы собрать сведения против этого «дерзкого мирянина, который ни в церковь не ходит, ни ведет себя, как мирянин». Позднее он поведал профессору Диллону, что «Пашков совершает прекрасный труд, и делает это лучше, чем многие из нас»[373]. В мае 1883 г. Пашков заявил Делякову, что «несмотря на весь шум, подделанный наговор, в конце концов, ничего не прекратилось; Господу угодно было нам дозволить продолжать чтение Его Слова, назидать друг друга и о Нем сказать и таким, которых заинтересовало дело Господне только потому, что оно вызвало такие нападки со стороны разных ревнителей православия»[374].

Возможно, добавлением к этим обвинениям послужил опыт Русской православной церкви в собственных миссиях среди язычников. С 1826 г. правительство предлагало освободить на три года от налогов и податей каждого крещенного в православную веру[375]. Это все еще продолжало быть мотивацией для жителей Алтая даже в 1884 г. Однако начальник Алтайской духовной миссии архимандрит Владимир эти действия оправдывал следующим образом, цитируя одного современного проповедника: «Когда… миссионеры обещают им (последователям язычества) хлеб и безопасность в среде христиан, привлекая их чрез это и к просвещению верою Христовою, наша образованные люди восклицают: “это подкуп, это противно свободе совести.” Но какому началу нравственности противно чрез внешние выгоды привлекать к свету истины людей, которые и от своей религии не ищут, кроме этих выгод, в умы которых прямо иногда нельзя провести ни одного луча духовного света? Неужели безнравственно: дитя или малоумного человека вывести гостинцем из горящего дома?»[376]. В то же время некоторые туземцы принимали учение православных миссионеров, только когда могли воспользоваться их медицинской помощью. Возможно, православные, с их собственным опытом работы среди язычников, предполагали, что успех пашковцев зависел от тех же факторов.

Нападая на Пашкова с обвинениями, то достоверными, то сфальсифицированными, Русская православная церковь приняла и свои собственные активные меры по ограничению популярности пашковцев. Чтобы противостать пашковской активности, православное духовенство организовало «общественные религиозные чтения», которые проводились в домах, расположенных неподалеку от домов пашковцев. Они проводили подобные собрания в Сергиевском артиллерийском соборе около дома Пашкова на Гагаринской набережной. Вскоре они также начали благотворительный труд и раздачу литературы бедным людям. К 1900 г. православное Общество по распространению духовного и нравственного просвещения в духе Русской православной церкви, устроенное по образу пашковского общества, работало в полную силу. В 1903 г., через семнадцать лет после закрытия «Русского рабочего», появился православный иллюстрированный ежемесячный журнал «Отдых христианина», в котором были помещены похожие статьи с такими названиями, как «Свет миру и соль земли», «Целомудрие», «Странные повеления», «Войди в комнату», «Молись умом», «Отец небесный», «Внезапное возвращение» протоиерея С. Остроумова, а также исторические рассказы из времен Христа, озаглавленные «Крест или меч». Ежемесячник содержал литературные комментарии и проповеди для каждой недели года[377].

Изгнание

Оппозиция Пашкову достигла своей высшей точки в 1884 г., после съезда верующих. 24 мая 1884 г. власти закрыли Общество поощрения духовного и нравственного чтения, и пашковцы вскоре обнаружили себя под пристальным наблюдением полиции. В конце июня Пашков и Корф были порознь вызваны к министру юстиции, их личному знакомому, который принял их дружески. «По воле царя я должен представить вам этот документ, чтобы вы его подписали», – сказал он Корфу как нечто само собой разумеющееся. В бумаге содержалось обещание подписавшего, что он больше не будет проповедовать, проводить собрания или переписываться с верующими юга. Корф ответил министру: «Я знаю царя; я его ценю и глубоко уважаю; я знаю его как человека честного и доброго, с широкой душой. Я также знаю, что Его Величество уважает людей, которые действуют согласно своей совести и которые не лгут, и я не могу поступать против моих убеждений и моей совести». Министр возразил, что Его Величество желает, чтобы Корф уехал из России, если он не подпишется. Корф отвечал: «Я подчиняюсь воле моего господина и остаюсь его верным подданным. Я буду любить его всем сердцем и уважать его до конца жизни». Вернувшись с неприятной встречи к доктору Бедекеру и женщинам-пашковкам, которые собрались для молитвы, он нашел телеграмму от своей жены: «Будь тверд в своей вере в Господа и ни на шаг не отступай от слова Божьего»[378].

Полковник Пашков был вызван к министру в тот же день и выразил те же убеждения, что и Корф, хотя между ними не было предварительной договоренности. Позднее министр посетил княгиню Наталью Ливен с тем же документом – ему не положено было вызывать княгиню к себе, – однако она тоже отказалась подписать. Но министр не упомянул тогда о ее высылке[379].

Власти дали Пашкову и Корфу два дня на выезд из России. Хотя полковник Пашков тут же попросил разрешения посетить свои имения и привести дела в порядок, ему было отказано. Наконец, с великой неохотой, ему дали четырнадцать дней для этой цели. Граф Корф просил отсрочки своей высылки ради беременной жены, которой доктор строжайше запретил путешествовать, но ему тоже отказали. Однако Елена Корф решилась не покидать мужа. Оставляя за собой все свое имущество, они выехали из дома в Царском селе 27 июня 1884 г. По приезде в дом своих родителей в Париже графиня родила здорового мальчика[380].

Шок и спешка, сопровождавшие высылку Пашкова, ясно видны из письма одному неизвестному адресату, посланного вскоре после его приезда в Париж: «Ваше письмо… пришло как раз в ту минуту, когда я получил правительственное уведомление об отказе в моей просьбе остаться на родине. Необходимость, по причине моего спешного отъезда, привести многие дела в порядок, заняла столько времени, что я не успел Вам тогда же ответить. …В ожидании своей семьи я временно живу здесь [в Париже], пока не найду постоянного места жительства»[381]. Пашков продолжал свое письмо свидетельством и ясным изложением евангельского послания. Даже высланный за границу, Пашков использовал всякую возможность свидетельствовать о своем Спасителе. Его семья, по всей видимости, присоединилась к нему не раньше, чем через два года после его высылки[382].

Письмо Зиновию Даниловичу Захарову, баптисту с юга России, выдает одиночество полковника и его тоску по родине. Среди увещаний славить Бога, оставаться верным в Его труде и верить, что Бог восполнит все их нужды, Пашков писал:

«Благодарю Вас, возлюбленный в Господе брат, Зиновий Данилович, за письмо Ваше от 2-го сего ноября, полученное мною уже по прибытию нашему сюда.

Теперь, более чем когда-либо, дороги известия, получаемые из отечества, от тех, с кем Он соединился узами крепчайшими родства кровного, потому что эти узы ничем и никем разбиваемы быть не могут, так как связью между нами сделался Сам Христос Иисус…

Радостно слышать отовсюду те же самые известия, что Господь дает успех благовествованию, прилагая повсюду к Церкви Своей…

Очень было бы желательно, если во время миссионерских поездок братьев окажутся какие-либо выдающиеся особенно замечательные случаи, чтобы такие случаи записывались и сообщались мне и другим братьям для назидания и поощрения. Я буду очень благодарен, дорогой Зиновий Данилович, за сообщение таковых… Надеюсь скоро опять от вас иметь известие. Господь да наполнит сердца Ваши радостью Своею, которая есть подкрепление наше. Всем братьям любящее приветствие от сердечно преданного Вам. В. П.[383]

Русская пресса не рассматривала отъезд Пашкова и Корфа как изгнание или ссылку. Им была предложена возможность остаться в России, если бы они согласились прекратить свою евангелизационную активность, поэтому власти рассматривали их «решение» уехать как личный выбор, и их изгнание официально вовсе не признавалось как «мера пресечения», по закону. Во вводной статье о пашковцах в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона просто говорится, что «сам Пашков уехал за границу», безо всякого упоминания об обстоятельствах его отъезда. Позднее, в православном справочнике Н. Кутепова «Краткая история и вероучение русских рационалистических и мистических ересей», также указывается только то, что Пашков решил уехать. «Дополнения и поправки», включенные в конце 1894 г. в справочник, содержащий информацию о биографиях выпускников санкт-петербургского Пажеского корпуса, числят Пашкова как проживающего «постоянно за границей». «Миссионерское обозрение» просто сообщило, что «сам В. А. Пашков удалился за границу» после съезда 1884 г.[384]

Дальнейшее служение

Изгнание Пашкова, очень трудное для него и физически, и эмоционально, все же не угасило его дух и не воспрепятствовало его служению. Напротив, Пашков нашел новые формы достижения людей, такие как увеличившаяся переписка и заступничество от имени тех, кто преследовался за свою веру на родине. Многочисленные письма с детальным описанием его деятельности можно найти в архивах Пашкова, практически не тронутых историками[385].

Поддержка тех, кто остался

Хотя Пашков не мог более посещать беднейших братьев в южной России, которые встретились со все увеличивающимися из года в год гонениями, он продолжал активно поддерживать их служение финансово, эмоционально и в молитвах. Он также сохранял контакт с верующими в С.-Петербурге. Письма в его бумагах включают переписку с княгинями Натальей Ливен и Верой Гагариной в С.-Петербурге, а также с Иваном Каргелем и Иваном Прохановым, которые потом возглавили движение. Он также переписывался с Вилером, немецким меннонитом, который стал первым президентом Баптистского союза. Вилер посылал Пашкову подробные отчеты о своих путешествиях по южной России с посещениями верующих, он просил также финансовой помощи для прежних священников-старообрядцев, которые обратились и потеряли свое положение[386]. Пашков переписывался также с Павловым, баптистским руководителем из Тифлиса, крещенным Ворониным; лесничим Василием Кирпичниковым, сосланным в Сибирь; украинскими руководителями штундистов Рябошапкой и Ратушным, которые присутствовали на съезде 1884 г.; с персидским миссионером Яковом Деляковым, который остался в России, несмотря на преследования, чтобы понести Евангелие в Приамурское губернаторство; и со многими другими.

Пашков поддерживал также контакты с некоторыми членами высшего общества, к которому он прежде принадлежал, и продолжал отношения с теми из них, кто оставался в столице и мог ходатайствовать перед властями в защиту верующих. Письмо царю, написанное вскоре после высылки, касалось обвинения, будто евангельские верующие были политическими революционерами:

«(Победоносцев и его последователи) пытаются убедить Ваше Императорское Величество, что так называемые евангельские сектанты и баптисты являются изменниками, которые отрицают свою родную страну и народ, которые отделяются от всего русского, которые являются мятежниками против высшей власти и выступают за всеобщее уравнивание положений. Позвольте мне, Государь, сказать вам с уверенностью, что такое мнение о них несправедливо. Они такие же дети России, как и православные, они любят Вас так же, как и они; они подчиняются царю не из страха, но по совести и из желания исполнить волю Бога»[387].

Позднее Пашков обратился к самому Победоносцеву от имени верующих, сосланных на Кавказ, с просьбой позволить им эмигрировать в Румынию, если они того желали. В своем ответе Победоносцев, однако, указывал, что это не в его власти. Графиня Елена Шувалова, которая оставалась в Петербурге, была более успешна в своих усилиях в защиту преследуемых. Благодаря положению своего мужа, она регулярно приглашала в свой дом высоких сановников и после обеда обращалась с просьбой либо облегчить приговор, либо даже освободить ссыльного брата. По словам Софьи Ливен, ее просьбы часто удовлетворялись. Гости графини привыкли к такому ее поведению и однажды высокопоставленный гость, сидя рядом с графиней за столом, спросил ее с улыбкой: «Ну, что, графиня, сколько хотите от меня сегодня, одного или двух?»[388].

Новые евангелизационные возможности

На своем новом местопребывании Пашков не замедлил начать новые виды служения. Он много времени проводил как странствующий евангелист и проповедник в Англии, Австрии, Франции, Италии и Германии. В Париже Пашков проповедовал и распространял Писания. Он также познакомился с проповедниками Пробуждения в Германии и какое-то время путешествовал с одним англичанином в «двигающемся доме», запряженном двумя лошадьми, распределяя Библии среди сельских жителей. Он финансово поддерживал различные служения, что видно из благодарственных писем от генерала Вильяма Бута – Армия Спасения, от Тейлора из Китайской внутренней миссии и от французского проповедника Сайленса[389].

Служение русским за рубежом

Высшим приоритетом для Пашкова оставалось служение русскому народу. Его энтузиазм виден в письме Делякову: «Вчера еще, т. е. в воскресенье 4 мая, пришлось мне целый день иметь беседы с русскими… Здесь отыскалась, как нарочно, русская мастерская, куда приходят постоянно сменяющиеся, живущие в Лондоне рабочие, – поле для работы готовое…. Это-то и радует меня, что Отец Небесный не отстраняет от служения Ему среди соотечественников, хотя по пути дает дело и среди тех народов, где приходится жить». Пашков также поддерживал двух молодых людей, готовящихся служить миссионерами, по-видимому, в России. И Пашков славил Бога за большое число русских, которых он встретил во Франции «как нарочно присланными Господом из разных губерний, чтобы дать им случай услышать про любовь Христову, так как этого случая они дома не имеют»[390]. В течение семнадцати лет Пашков продолжал свое служение за границей, служа беспрепятственно бесчисленному количеству людей теми путями, которые были бы невозможны при гонениях в России, которые еще больше возросли после его изгнания.

Смерть Пашкова

Василий Александрович Пашков умер 31 января 1902 г. в возрасте 71 года, вернувшись только однажды, в 1888 г., с шестинедельным визитом на родину, которую он так любил. Его близкий друг Модест Корф, а также его семья были с ним в последние его дни на земле. По словам Корфа, известный французский пастор Теодор Монод совершил похоронную службу в церкви Св. Мартина в Париже. Присутствовали скорбящие из многих стран и слоев общества. Пашкова похоронили в Риме на кладбище, известном под названием «протестантское кладбище». Княгиня Вера Гагарина, которая регулярно посещала Пашкова и Корфа во время своих заграничных путешествий, послала трех своих племянниц, Марию, Александру и Софью Ливен, на небольшие частные похороны. По словам Софьи Ливен, сестры положили на могилу венок из елок, «привезенных из России как последний привет его земной родины». Пастор прочитал текст «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное» (Мф. 5:10)[391].

Санкт-петербургские верующие

В то время как с общественной точки зрения активность движения заметно уменьшилась после закрытия Общества поощрения духовного и нравственного чтения и высылки Пашкова и Корфа, все же пашковцы продолжали собираться, хотя и в обстоятельствах совершенно отличных от тех, что были лет десять назад, когда объявления об их собраниях печатались в местных газетах. В Петербурге собрания продолжались в домах отдельных верующих, включая Елизавету Ивановну Черткову, чей муж, инвалид, неожиданно скончался две недели спустя после судьбоносного съезда верующих в 1884 г., и в доме княгини Натальи Ливен. Собрания также продолжались и в доме Пашкова на Выборгской стороне, хотя и не в огромном дворце на набережной Невы. Молодежь особенно любила «прекрасный голос» одного молодого баптиста (Василия Прокофьевича Степанова), завершающего в Петербурге свою военную службу, который регулярно говорил на этих собраниях[392]. Собрания пашковцев тайно продолжались также и в имениях.

Движение не возрастало с такой скоростью, как раньше, но духовный мир верующих продолжал углубляться; это особенно видно из описаний собраний, которые посетила Джесси Пенн-Льюис в 1897 и 1898 гг. На нее произвел сильное впечатление дух жертвенности, молитвы, великодушия и гостеприимства, который она видела среди русских верующих, а также их «вера в Библию как слово Бога»[393], за которой следовало послушание безо всяких вопросов. Пенн-Льюис видела также сильное желание свидетельствовать о Христе, несмотря на суровые последствия таких действий. На собраниях за городом, в комнате с плотно занавешенными окнами, верующие тихо встречались, а после собрания расходились по двое, чтобы их не заметили.

Верующим, однако, не всегда удавалось избежать внимания властей, как это видно из серии статей в «Миссионерском обозрении», описывающих подробно, как проходили эти собрания. В девяти статьях, опубликованных между 1899 и 1909 гг., автор Агния Двинская описывает различные события у пашковцев, включая крещение и молитвенные собрания. Хотя статьи эти явно антипашковские по своей природе и вызывающие вопрос, является ли точность приоритетом автора, все же многие детали в статьях кажутся совпадающими с известной деятельностью пашковцев того времени. В 1902 г. статья под заглавием «Крещение у столичных пашковцев»[394] описывает собрание на даче № 93 на Большом Сампсониевском проспекте, состоящее из трех молитв и трех проповедей. Один из гимнов под номером 87 в их сборниках соотносится с номером 393 сборника, изданного в 1901 г. Иваном Прохановым под общим названием «Гусли», и недавно перепечатанным под номером 411 в издании 1994 г. популярного баптистского сборника «Песни возрождения»[395].

Одаренные женщины-руководители

Сразу после высылки Пашкова и Корфа женщины приняли на себя руководство трудом, и в особенности Черткова, Ливен и Гагарина. Хотя княгиня Ливен и госпожа Черткова были тоже приговорены к высылке за свою деятельность, царь был тверд в своем мнении, что вдов нужно оставить в покое. Они занимали ведущее положение в руководстве и раньше, но теперь их ответственность возросла. Хотя граф Бобринский оставался в России, он большую часть времени проводил в своем имении Богородицке, редко появляясь в Петербурге.

Закрытие общества освободило женщин от известной ответственности за него, и все же они не бежали от тяжелой работы. Княгиня Наталья Ливен вела собрания в своем доме, служа и организатором, и духовным попечителем, в то же время приглашая многих других проповедовать и учить. Многие молодые люди впервые начали проповедовать в ее доме. Часто проповедовали барон Павел Николаи, руководитель русского христианского студенческого движения, и его друг Александр Максимовский. Собрания в доме Ливен продолжались без перерыва еще свыше четверти века. Сама княгиня, не колеблясь, выступала публично, что видно было уже на съезде 1884 г., когда она открыто молилась и проповедовала.

Елизавета Ивановна Черткова, оплакивая потерю своего мужа, продолжала устраивать собрания, и даже построила дом для собраний рядом со своим домом на Васильевском острове. Полиция разрешила проводить там собрания, несмотря на давление со стороны официальных лиц. Позднее Черткова сама говорила на собраниях для молодежи, которые проводились в этом зале. В 1910 г. Черткова приняла на себя полную финансовую ответственность за путешествие молодого служителя Вильгельма Фетлера из Англии в Санкт-Петербург, устраивая собрания для него в своем доме[396].

Свобода совести

В течение двадцати лет после высылки Пашкова и Корфа власти пристально наблюдали за движением и контролировали его. Собрания в любое время могли быть закрыты, а их руководители рисковали быть сосланными. Государство не признавало браков, заключающихся внутри общины, которая в умах многих верующих теперь заместила православную церковь[397]. Однако, когда унизительное поражение в русско-японской войне 1904–1905 гг. повело к недовольству и все возрастающей оппозиции царю Николаю II, царь попытался умиротворить своих противников целым рядом реформ, включая объявление религиозной терпимости. 16 апреля 1905 г., накануне Пасхи, верующих пригласили на раннее утреннее служение на следующий день в доме княгини Ливен. Прошел слух, что будет что-то очень важное.

Когда 17 апреля все собрались в красном зале, один из братьев (Одинцов Н. В.) прочитал декрет «Об укреплении начал веротерпимости», подписанный советом министров: «В постоянном, по заветам предков, общении со святою православною церковью… мы всегда имели сердечное стремление обеспечить и каждому из наших подданных свободу верования и молитв по велениям его совести. Озабочиваясь выполнением таковых намерений, мы… включили принятие действительных мер к устранению стеснений в области религии…»[398]. Со слезами радости все собрание склонило колени для молитв благодарения. По этому новому закону выход из православия больше не подлежал преследованию, и люди могли выбирать, какой веры им держаться. Была разрешена неправославная проповедь. Протестантские пасторы могли совершать бракосочетания, и их общины могли получить официальный статус церквей со своей администрацией, строить молитвенные дома и преподавать религиозное наставление.

Время новых руководителей

Несмотря на успешное женское руководство во время трудного переходного периода, да еще при суровых преследованиях, учитывая русскую культуру и учения как православных, так и протестантских церквей того времени, было совершенно естественно, что мужчины примут на себя руководство, особенно когда неформальные собрания стали официально признанными богослужениями. Этот процесс ускорялся тем фактом, что аристократы привыкли проводить лето в своих имениях. Братья, остающиеся в Санкт-Петербурге, взяли на себя ответственность за жизнь общины, включая приветствие новых членов и отлучение непокорных или неподходящих. Эти братья были обычно необразованными и, хотя очень искренне верили, не блистали в проповеди. Княжна Софья Ливен вспоминает, как один из братьев не так понял стих Библии и построил всю свою проповедь на этой ошибке. По неопытности и неуверенности молодые проповедники прилеплялись к буквальному пониманию Писания, не оставляя места для обсуждения. Хотя обстоятельства как будто бы предлагали прекрасное решение для общины, оставшейся без руководителей, оно вело к узкому пониманию текста, гордости, односторонности и несогласию, и возникал конфликт между необразованными братьями и образованными светскими женщинами, сестрами, имеющими более широкий взгляд на читаемый текст. Молодые, новые руководители, не одобрив какой-то поступок графини Елены Шуваловой, верной пашковки и невестки госпожи Чертковой, решили лишить ее участия в хлебопреломлении. Графиня тем не менее продолжала посещать собрания, спокойно сидя на своем месте, когда чашу проносили мимо нее. Она смиренно сказал братьям: «Хоть вы меня и не допустили участвовать с вами в вечере Господней, я все же остаюсь вашей сестрой». Через некоторое время она снова была допущена к причастию[399].

Пашков и Корф подчеркивали важность единства между братьями, и действительно, переписка Пашкова после его высылки указывает на даже более близкий его контакт со штундистами и баптистами, чем со своими собственными последователями. И все же пашковцы продолжали сотрудничать со своими собратьями по вере. В конце 1880-х гг. вне столицы определения для групп верующих были обычно такие, как «штундо-пашковцы» и «штундо-евангелисты», без различения пашковцев и штундистов, которые сами вскоре были «поглощены баптизмом»[400]. Однако сведения о деятельности пашковцев и православные антипашковские акции продолжали появляться в журнальной периодике все это десятилетие, из чего мы узнаем, что пашковцы действовали в самых различных районах, таких как Кавказ, Астрахань, Тула, Тамбов, Вышний Волочок, Ладьино, Тверская губерния, Пенза, Ярославль, Пермская губерния, Москва, а также в российских войсках[401].

Иван Каргель

По мере того как угасало влияние Пашкова, Корфа и Бобринского, ведущие позиции заняли новые лидеры. Первым из них был турецкий подданный Иван Вениаминович Каргель, родившийся в 1849 г. от немецкого отца и армянской матери.

После своего обращения в Тифлисе в 1869 г. он учился в Гамбургской семинарии, в Германии, после чего был пастором в Болгарии и Прибалтике. Познакомившийся с пашковцами еще на молитвенных собраниях во время русско-турецкой войны 1877-78 гг., Каргель присутствовал на съезде верующих в 1884 г., надеясь на более тесное сотрудничество с петербургскими братьями. Его надежды были разбиты, когда двумя месяцами позже они были высланы. Княгиня Ливен тогда предложила ему и его семье жить в ее доме, где он и служил пашковцам в течение десяти лет. Когда было возможно, он сопровождал евангелиста доктора Бедекера в различных путешествиях по российской империи и за ее пределами. Когда княгиня Ливен постарела и начала больше времени проводить за городом, в своем имении, ради здоровья, она просила Каргеля взять на себя руководство собраниями в ее доме[402].

Когда вскоре возникли доктринальные разногласия среди верующих в столице, особенно по вопросу крещения, Каргель сохранил позицию, которой придерживались Пашков, Корф и Бобринский, что вторичное крещение верующих не было необходимым. Пережив годы преследования, в возрасте восьмидесяти лет Каргель все еще преподавал на библейских курсах в Санкт-Петербурге, пока коммунисты не закрыли это учебное заведение в 1928 г. К концу своей жизни он написал много статей и книг по богословским проблемам, которые сформировали русскую церковь в последующие годы. Иван Каргель умер на Украине 6 ноября 1937 г.[403]

Иван Проханов и Союз евангельских христиан

Когда Каргель служил оставшимся пашковцам на собраниях в доме княгини Ливен, в Петербург прибыл новый молодой лидер. Иван Проханов родился в молоканской семье в 1869 г. во Владикавказе и считал, что его обращение произошло в ноябре 1886 г., когда он возопил к Богу, стоя на пороге самоубийства. В январе 1887 г. он был крещен и присоединился к общине баптистов во Владикавказе. Проханов познакомился с пашковцами, которые тайно встречались по домам, когда он был еще студентом Технологического института, – в Петербурге в 1888 г. Он сразу же стал постоянным проповедником и скоро начал организовывать собрания в лесах, частным образом посещая тех, кто интересовался Словом, и ободряя тех, кому угрожало преследование[404].

Под руководством Проханова собрания стали иными, чем они были при Редстоке и Пашкове. Под влиянием строгих баптистов юга России и проучившись два года в Западной Европе, он учил крещению взрослых и настаивал на строгом, нравственном образе жизни – сообразно со своим молоканским воспитанием[405]. Проханов был умелым организатором, творчески изыскивающим новые методы евангелизации. В период суровых преследований он издал сборник гимнов и христианский журнал «Христианин». В то время как Каргель и те, кто собирался в доме Ливен, сохраняли характерные черты ранних пашковцев, Проханов стал неофициальным лидером собраний в небольших домах в другой части города, и его собрания были известны своей организованностью и направленностью вовне, к окружающим людям. Его лидерство стало официальным с приходом религиозной свободы, и его община начала собираться в Тенишевском зале в центре города. Его община стала известна как «Первая» церковь, и ее посещало более тысячи человек. Общине Каргеля досталось название «Второй».

В 1908 г., озабоченный плохой организацией и нехваткой связей даже между отдельными церквями, не говоря уже о верующих различных общин, Проханов наладил контакты с представителями различных церквей по всей Российской империи, включая даже Одессу и Севастополь, и предложил конференцию, чтобы обсудить объединение. В 1909 г. различные общины С.-Петербурга и других городов объединились, чтобы стать Всероссийским союзом евангельских христиан[406], получившим официальное признание со стороны правительства. Пашковцы выбрали это название, как упоминающееся в Послании к филиппийцам, пережившим гонения (Флп. 1). Проханов оставался президентом этого Союза до 1931 г., хотя сам покинул Россию в 1928 г. Под руководством Проханова Союз выслал свыше 600 миссионеров в Россию и в Сибирь, принял «Исповедание веры евангельских христиан», организовал воскресные школы во всех церквях и издал большое количество журналов и газет по этой конфессии. В мае 1928 г. Проханов предпринял свое третье путешествие в Америку для собирания средств. Находясь за границей, он получил предупреждение – не возвращаться. Иван Проханов умер в Берлине, Германия, в 1935 г.[407]

Вильгельм Андреевич Фетлер

В то время как Проханов занимался вопросами организации и издательства, а Каргель продолжал быть учителем и пастором, в Петербурге появился новый лидер. Вильгельм Фетлер, родившийся в 1883 г. в русской провинции Курляндия (сейчас – Латвия), обратился в возрасте 15 лет и поступил в Колледж Сперджена в Англии в 1903 г., чтобы подготовиться к миссионерскому труду в Китае.

По окончании обучения в 1907 г. он посетил Петербург, где его хорошо приняли и открыли перед ним много возможностей проповедовать. Какое-то время он проводил служение в доме Ливен вместе с Каргелем, затем присоединился к собраниям в молитвенном доме у Чертковой. Вскоре его планы изменились, и вместо того чтобы ехать в Китай, он организовал в С.-Петербурге баптистскую церковь, к которой присоединились многие члены Первой церкви Проханова. Последователь Проханова Н. И. Салов-Астахов заявил, что именно Фетлер внес раскол в среду петербургских евангельских христиан. Однако нужно отметить, что метод Проханова, когда он перенял руководство от Каргеля и пашковцев, продемонстрировал подобный же дух агрессии и разделения, и уже в 1884 г. были очевидны богословские разногласия среди верующих на съезде. В 1911 г. Фетлер основал церковь под названием «Дом Евангелия» на Васильевском острове[408].

Несмотря на все споры, окружавшие его труд, Фетлер пользовался доверием многих пожилых аристократок-пашковок. Когда доктор Арчибальд Мак-Кейг, директор колледжа Сперджена, посетил вместе в Фетлером С.-Петербург в июле 1910 г., госпожа Пашкова, которая, вероятно, вернулась домой после смерти своего мужа, предложила ему воспользоваться двумя комнатами в пристройке рядом с ее домом. Фетлер также проводил много времени у госпожи Чертковой. Княгиня Ливен, живя в своем поместье, была к 1910 году слишком больна, чтобы принимать его[409].

Благодаря связям с этими женщинами, Фетлер продолжал труд среди высшего общества, который так старательно совершали ранние пашковцы, доктор Бедекер, Георг Мюллер и другие. В 1910 г. госпожа Черткова организовала встречу Фетлера с королевой Греции. Когда ее величество не смогла прибыть, Фетлер имел долгий и интересный разговор с ее частным секретарем, которого он привел ко Христу. Фетлер также познакомился с графом Львом Толстым, который встречался с графом Бобринским в 1870-х гг. и Прохановым, Бедекером в конце 1880-х гг. В 1908 г. Фетлер прямодушно поделился с Толстым своими верованиями, которые тому не понравились. Однако в 1910, когда Фетлер посетил госпожу Черткову в имении ее сына[410], жена Толстого передала ему, что ее муж хотел его видеть. Планируя ехать в Петербург, Фетлер не думал, что успеет заехать к графу. Меньше чем через два месяца Толстой умер. Фетлер позднее очень сожалел о своем тогдашнем намерении ехать в С.-Петербург. Прибыв в Петербург, он узнал, что граф весь вечер ждал его и беспокоился, что он не едет. Сожаление об упущенной возможности встречи сопровождало Фетлера всю жизнь[411].

Хотя Фетлер прибыл в Россию после 1905 г. и после объявления свободы совести, он все равно не избежал преследований. Его статус руководителя русского баптистского союза, включая его выдающееся положение представителя на Втором европейском баптистском съезде в Стокгольме, Швеция, в 1913 г. сделал его мишенью для притеснения. Он также отказался удерживать детей от посещения его собраний. Как только началась Первая мировая война, притеснения коснулись многих сектантов – как потенциальных предателей – из-за их «иностранной» протестантской веры. Фетлер был по происхождению немцем, и его обвиняли в том, что он «совращает» православных. В сентябре 1914 г. он был заключен в тюрьму в Москве и приговорен к ссылке в Сибирь. Вскоре этот приговор сменили высылкой за границу. В мае 1915 г. Фетлер приехал в США, где он начал труд по облегчению участи русских военнопленных, и в июне 1917 г. основал русское миссионерское общество. В 1920 г. это общество выслало 23 своих первых миссионера, а к 1924 г. было уже 150 миссионеров, направленных в Россию, Польшу и Прибалтику, а еще 50 других были посланы в восемь западных стран. Общество выпускало пять периодических изданий на четырех языках. Фетлер умер в 1957 г.[412]

Духовное наследие

Русская революция 1905 г., затем война 1914 г. и революция 1917 г. оставили свои следы на оставшихся пашковцах и евангельских христианах в столице и по всей империи. Нехватка топлива и продовольствия заставила многих покинуть С.-Петербург во время войны, из 1500 членов общины Каргеля осталась только маленькая группа. Хотя некоторые вернулись в 20-е гг., лишь немногие из первоначальных членов общины выжили. После революции группы снова начали быстро расти, чему способствовала относительная религиозная свобода в 20-е гг. После суровых репрессий 30-х гг. при Сталине оставшиеся баптисты и евангельские христиане объединились в 1944 г., образовав Союз евангельских христиан и баптистов, что позволило им законно трудиться во время всего существования СССР, хотя и под пристальным вниманием правительства. Евангельские христиане с их наследием терпимости и единства обеспечили большую часть руководства для нового Союза, где и первый президент, и генеральный секретарь принадлежали к традиции евангельских христиан[413]. Точно так же, как во время петербургских арестов 1884 г., общие страдания снова привели к единству.

Глава 6 Заключение

Было ли движение пашковцев Пробуждением?

Пашковское движение во второй половине XIX века расшевелило русское общество, однако сто лет спустя оно никому не известно, кроме нескольких специалистов, – как это может быть? Ученые и наблюдатели предлагают несколько выводов. Русский историк Павел Милюков предполагает, что если бы государство не приняло меры по ограничению пашковского и вообще евангельского влияния, русская реформация «была бы совершившимся фактом»[414]. Александр Карев, евангельский христианин, который стал первым генеральным секретарем Союза евангельских христиан-баптистов, утверждал, что пашковское движение вместе со штундистским и баптистским на юге страны «является величайшим в истории христианства»[415]. Княжна Софья Ливен, которая писала свои воспоминания годами позже всех этих событий, назвала свой труд (на немецком) «Семенем, которое принесло много плода», несмотря на высылку руководителей движения, последующую революцию и власть коммунистов. Н. И. Салов-Астахов, лидер евангельских христиан, который покинул Советский Союз после коммунистической революции, описывал пашковского последователя Проханова как «совершившего больше, чем какой-либо человек, начиная со дней апостолов»[416].

Пашковское движение следовало основным принципам, характеризующим христианские Пробуждения, и имело много общего с историческими великими Пробуждениями, включая проповедь Евангелия, музыку, молитву, издательство и социальную направленность, о которых говорилось выше. В 1909 г. шотландский пастор Джеймс Бернс издал книгу под названием «Пробуждения, их законы и лидеры», в которой рассмотрел шесть общепризнанных Пробуждений, включая Пробуждения при Франциске Ассизском, Савонароле, Мартине Лютере, Джоне Кальвине, Джоне Ноксе и Джоне Весли. Бернс обнаружил пять отличительных особенностей Пробуждений, к которым Эндрю Блэквуд добавил еще два[417]. Пашковское движение отмечено всеми этими особенностями, как они описаны Бернсом и Блэквудом.

Первый закон Бернса – это «Закон прогресса». Он указывает, что пробуждения обязательно ведут к изменению: духовному развитию в известных областях жизни людей и к оживлению их веры[418]. Это совершенно истинно в отношении пашковцев в областях молитвы, знания Писаний и социального труда. Хотя большинство исповедовало раньше православные верование и традиции, при Редстоке и Пашкове эти знакомые учения активизировались, стали частью жизни людей.

Второй закон Бернса – «Закон духовного роста» – отмечает не только внешнее изменение в людях, но «оживление духовной жизни человека, что ведет к его духовному образованию и развитию»[419]. Каждая христианская община испытывает временами духовную сухость или кажущееся отдаление от Бога, но во время пробуждения Дух Святой близко. Присутствие Духа Святого очевидно в пашковских молитвенных собраниях так же, как и неожиданно сильное воздействие проповеди на слушающих.

Третий закон Бернса – «Закон периодичности» – указывает, что пробуждение случается снова и снова, периодически, когда церковь в этом нуждается, когда «вера угасает, никакие великие надежды не шевелят человеческих сердец и когда тяжелый летаргический сон давит на духовную жизнь человека»[420]. Русская православная церковь во время пашковского движения действительно подтолкнула духовное обновление, особенно из-за ее все уменьшающейся роли в жизни аристократов, многие из которых стали совершенно равнодушными к духовным вопросам. Однако, по Бернсу, даже духовная мертвость имеет свои границы, и в результате появляется неудовлетворенность и настойчивое побуждение к молитве. «Чем ночь темней, тем ближе рассвет»[421].

Эндрю Блэквуд видит четвертый закон, который подразумевается, но не обозначен у Бернса. Этот «закон лидерства» утверждает, что «Пробуждение приходит через человека, которого Бог призвал и обеспечил всем необходимым для этого труда благодати»[422]. В каждом Пробуждении выделяется лидер, посланный от Бога для этой цели. Пашков никогда не стремился стать религиозным лидером, он фактически делал все, чтобы избежать рекламы своего учения. Однако все указывает на то, что он был избран Богом для этой задачи, потому что движение естественно подпало под его водительство и вскоре стало известно по его имени.

Пятый закон у Бернса – «Закон разнообразия» – гласит, что каждое пробуждение уникально, и если оно воздействует на одну нацию или народ, то может очень мало влиять на другое место[423]. Собрания в гостиных аристократов привели к огромным результатам в русской столице, однако подобные салонные собрания не произвели впечатления на Москву, и среди крестьян их действие было не всегда таким, как ожидали.

По Бернсу, «Закон отдачи» означает, что каждое Пробуждение имеет определенные временные границы и угасает через десятилетие, через поколение или после смерти лидера[424]. После первоначального эмоционального и импульсивного отклика известный процент последователей естественно отпадает, хотя результаты воздействия движения остаются на долгое время. Однако с течением времени даже и они исчезают. Это очевидно в пашковском движении, когда эмоциональный подъем уменьшился после высылки Пашкова и Корфа, а через несколько десятилетий новые движения под руководством новых лидеров уже не имели многих характеристик раннего пашковского движения. Однако оно приготовило путь для следующих движений под руководством Проханова, Фетлера и Каргеля.

Последний закон, который Блэквуд находит в учении Бернса, – это «Закон доктрины». По Блэквуду, пробуждение наступает, когда подчеркиваются христианские доктрины, особенно спасение через смерть Христа, а также истины Священного Писания[425]. Хотя другие положения христианского учения могут варьироваться, Блэквуд утверждает, что именно эти истины являются центральными в любом пробуждении, и, безусловно, именно они были в сердцевине пашковского движения.

Однако не все ученые признают пашковское движение пробуждением. Некоторые рассматривают его как временное социальное явление, менее влиятельное, чем это утверждалось выше. Русский автор Николай Лесков, описывая движение при Редстоке в 1877 г., считал его не более чем группой людей, любящих потолковать о Слове Божьем, о спасении и об оправдании[426], хотя допускал, что в нем есть потенциальная возможность отделения от государственной церкви. Профессор Джераси из университета Вирджинии, который писал о Пашкове научную работу, будучи аспирантом Калифорнийского университета, описывал пашковское движение как «один из путей, в котором группа людей из высшего общества видела смысл во время критических изменений, происходивших в русском обществе»[427]. По словам профессора Эдмунда Хейера из университета Ватерлоо, Канада, который написал самую ясно изложенную работу о пашковском движении, это была «сила, похожая на христианский социализм или толстовство, направленная на изменение России через использование нравственных и религиозных принципов»[428]. По мнению данного автора, Пашкову это не удалось.

Трудно прийти к определенным выводам о роли пашковского движения в обществе, потому что авторы и наблюдатели включали свои симпатии и антипатии, а также предрассудки в свои описания. Хотя это неизбежный момент во всяком письменном жанре, он особенно действует при обсуждении вопросов религиозных и национальных, т. е. спорных и до сего времени в России. В большинстве рассказов свидетелей видно нежелание скрывать свои личные чувства, но даже те из них, которые стремятся к объективности, основываются на противоречивых первоисточниках и односторонних отчетах. При всем многообразии толкований остается фактом, что лорд Редсток проповедовал в России, привлекая влиятельных последователей из среды русской аристократии, а полковник Василий Пашков продолжил дело Редстока после его отъезда. Движение росло, и его члены предприняли целый ряд социальных и евангелизационных усилий. Первоначально православная церковь считала это движение безвредным, но вскоре стала бояться пашковцев и с назначением Победоносцева обер-прокурором Синода в 1880 г. начала серьезное их преследование. В 1884 г. полковник Пашков и его помощник граф Корф проигнорировали приказы не приглашать верующих на назначенный ими всероссийский съезд и были высланы из России, а их Общество поощрения духовно-нравственного чтения закрыто. Однако их влияние осталось, и верующие продолжали встречаться; современные русские евангельские христиане-баптисты указывают на пашковское движение Пробуждения как важную часть своего наследия.

Имел ли Пашков успех?

Если иметь в виду предполагаемую цель Пашкова – «обратить в свою веру все население России»[429], то атеизм коммунистического периода показывает, что интеллигенция в своей попытке обратить Россию в атеизм была, по крайней мере, на первый взгляд, более успешна, чем ранние пашковцы. Некоторые винят в этой неудаче вмешательство Русской православной церкви, утверждая, что если бы Пашков не был выслан, он «преуспел бы» в большей степени, но эти рассуждения чисто гипотетические. Говоря о миссии и евангелизме, мы всегда имеем в виду и оппозицию, что Библия и ранняя церковь рассматривали скорее как правило, чем исключение. Реформаторы XVI века встретили сопротивление Римской католической церкви, а евангельские верующие XXI века имеют дело с оппозицией плюралистического общества. Сам Пашков ясно выражал свое убеждение, что никакая оппозиция не сможет остановить движение Бога, и его переписка указывает, что он не рассматривал свою ссылку как помеху в Божьем плане о его служении.

В то же время влияние Пашкова и его аристократических последователей представляется более широко распространившимся, чем это видят многие ученые. Географически пашковцы и пашковская литература простираются от Мурманска на севере до Тбилиси на юге и от Финляндии на западе до Сахалина на востоке. Хотя пашковское движение в Петербурге достигло своей вершины в конце 1870-х гг., оно продолжало расти среди народа, и даже в 1910 г. Русская православная церковь все еще активно издавала антипашковскую литературу[430]. Союз евангельских христиан-баптистов, выросший из трех движений – штундистского, баптистского и пашковского, был в течение многих лет самой крупной протестантской деноминацией в России, единственной, которой было разрешено действовать на национальном уровне при коммунизме. Влияние движения имело международное значение: его участники служили в Китае, Северной Америке, Аравии и по всей Европе[431].

Чему мы можем научиться?

Как и во времена Пашкова, сегодня остаются те же тенденции: либо замалчивать его деятельность как незначительную, либо превозносить. Хотя обе эти тенденции являются крайностями, евангельским верующим есть чему поучиться на опыте Пашкова – как положительном, так и отрицательном. Есть целый ряд областей, в которых пашковцы преуспели и уроки которых являются ценными для общества вообще, и для России в особенности.

Социальное и национальное единство

Братство между разными национальностями и социальными классами было определяющим фактором пашковского движения. Находясь в резком противостоянии социальным нормам того времени, это единство более, чем что-либо другое, привлекало новопришедших к движению, хотя бы из чистого любопытства. В XIX веке слуги не смешивались с господами, крестьяне – с княжнами, и именно поэтому о пашковских собраниях начались разговоры в городе. Василий Гурьевич Павлов описал это ощутимое братство на съезде 1884 г. как одно из самых светлых воспоминаний в своей жизни, когда «мужик сидел рядом с графом, и знатные дамы служили простым братьям»[432]. Это было нечто большее, чем череда религиозных собраний. В современном служении, как в США, так и в Европе, есть склонность к социологическим наблюдениям, что «подобное притягивает подобное», поэтому, возможно, мы можем научиться чему-то из опыта пашковцев. Американские члены церкви часто делают своей целью достигнуть только подобных себе, даже меняя место жительства, чтобы усилить однородность окружения. Внутри церквей тоже вполне обычно делить членов церкви по возрасту, интересам, положению в обществе, по семейному положению. Хотя многие находят это деление полезным, чтобы достигнуть определенной группы, пашковцы обнаружили, что те люди, которые не имеют ничего общего между собой, но соединены в любви Христовой, привлекают всех, кто их встречает.

Личная проповедь

Красноречие в пашковской проповеди не играло важной роли, очень немногие пашковцы были способными ораторами, но нечто общее было в проповедях Редстока, Пашкова и их ранних последователей. Пашковцы говорили от сердца и из личного опыта, не подчеркивая ни богословские истины, ни логические аргументы. Их слова находили путь к сердцам слушателей[433]. Сегодня многие проповедники стремятся к объективности и поэтому стараются быть на некотором расстоянии от материала, чтобы библейская проповедь не испытывала влияния личного опыта. Это привело к разделению знания и опыта, веры и жизни: богословски образованные верующие живут иногда в противоречии своему учению. Высокие требования и ожидания скорей отпугивают от церкви, чем привлекают к ней. Пашковская проповедь от сердца, подчеркивающая изменение жизни через Христа, а не богословские тонкости или законнические требования, привлекала людей к движению. Образованные и необразованные одинаково понимали чувства, желания и последствия греха в своих жизнях. Делясь опытом собственной жизни, с ясным убеждением Пашков привлекал людей к своему учению, а не внушал страх и не оказывал давления, которые так часто ассоциируются с организованной религией.

Личный труд

На пашковских собраниях никогда не было призывов покаяться и никто не ожидал немедленного обращения в веру. Вместо этого Редсток и Пашков встречались с людьми по отдельности, чтобы обсудить с ними вопросы спасения и веры. У Редстока все дни были заполнены личными встречами, а Пашков беседовал с людьми индивидуально после собрания, побуждая и других верующих тоже беседовать с новопришедшими о духовных вопросах. Число обращенных никогда не объявлялось на собраниях. Веру понимали как личное странствие, которое пашковцы лишь стремились облегчить, это не был клуб, к которому человек либо принадлежал, либо – нет. Исследование Перри Глянцера утверждает, что до сих пор русские рассматривают обращение не как единовременный акт, а как процесс[434]. Пашков предпочитал беседовать с людьми индивидуально, а не предписывать им совершать определенные шаги к спасению, и это вело к полной и твердой отдаче Господу и к изменению жизни, в противоположность неискренним молитвам, которые иногда произносятся под давлением евангелистов, которые либо обещают благополучие, либо запугивают[435].

Щедрость

Пашковцы были для всех примером щедрости – как в том, что им принадлежало, так и в распоряжении своим временем. Христос предостерегал, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царствие Божие, однако пашковцы не позволяли своему богатству стоять на пути Евангелия. В противоположность коммунистической практике «все твое – это мое», пашковцы придерживались иной философии – «то, что мое, является твоим»[436]. Княгиня Наталья Ливен предоставила свой большой малахитовый зал для Божьего труда, несмотря на риск и даже на эпизодические случаи, что малахит воровали, отщепляя от колонн. Полковник Пашков и его семья переехали в меньшую квартиру на низшем этаже одного из своих домов, позволив арендовать большую часть своего дома[437]. С началом преследований были принесены еще большие жертвы. Евгения Мейер отказалась от удобств своего дома и отправилась сначала на отдаленный остров Сахалин, а затем посвятила свою жизнь раздаче Библий и евангелизации в мусульманской Центральной Азии[438]. Баронесса Матильда Вреде добровольно перешла на паек заключенных и даже продала самую дорогую для себя собственность, свою лошадь Рейму, ради заключенного[439].

Церкви сегодня учат часто не жертве, а пожертвованию от изобилия, и даже пасторы рассчитывают на зарплату среднего класса. Богословие процветания и благополучия, которое учит, что Бог материально благословляет тех, кем Он доволен, повело к дальнейшему подчеркиванию богатства. Такого никогда не было у пашковцев, их руководители пожертвовали даже любимой родиной ради своей веры.

Импорт западных традиций

Однако не во всем следует хвалить пашковцев. Петербургские пашковцы, благодаря своему воспитанию и образу жизни, типичному для высших классов России, были больше знакомы с западным образом жизни, чем с жизнью русского народа. Религиозное поведение лорда Редстока не было для них таким «иностранным», как оно представлялось низшим классам. Они никогда не ставили под вопрос такие проявления религиозной традиции лорда Редстока, как органная музыка, гимны Пробуждения и импровизированная молитва. Тот, кто был знаком с такой традицией, получал назидание, а для того, кто не был знаком, она препятствовала пониманию евангельского послания. В то же время ударение на единстве и некоторое пренебрежение теологией оставляли без внимания многие другие важные темы. Эти темы могли не иметь значения для высших классов, но они были жизненно важными для низших. Впоследствии эти упущенные моменты привели к злоупотреблению пашковским учением со стороны крестьян, которые, например, жгли иконы и показывали неуважение к государственной церкви[440].

Иностранная литература

Некоторое отчуждение пашковцев от народа проявилось также в той литературе, которую они издавали. С течением времени качество ее улучшилось, но вначале все огромные деньги и усилия, потраченные на литературу, не отвечали нуждам тех, для кого они были предназначены. Буквальные переводы английских и немецких религиозных трудов, сохраняющих даже непонятные иностранные имена, смущали людей, незнакомых с западной культурой. Эту литературу было не только трудно понять, но она была даже отвратительна для тех, кто высоко ценил русскую культуру и религиозные традиции. Пашковцы реагировали на критику и старались исправить свои ошибки, печатать литературу, приемлемую для масс народа, однако многие современные служения, коренящиеся в западной культуре, делают те же ошибки. Из-за невежества или же неприятия критики это продолжается, как и тот факт, что финансирование и издательство христианской литературы на русском языке остается в западных руках.

Нехватка предвидения

Последней критической характеристикой, заметной во всем пашковском служении, была некоторая наивность, тенденция к недостатку рассудительности. Часто в своем энтузиазме пашковцы действовали импульсивно, не задумываясь о последствиях своих действий. Они являли искреннюю готовность следовать Божьему призыву, но не всегда были мудрыми. Открытое неповиновение властям с надеждой, что их защитит положение в обществе, привело к суровым последствиям. Неразборчивая щедрость вела иногда к откровенной эксплуатации либо же к появлению «лжехристиан», желающих приобрести не духовное, а материальное благо. Особенно спорной была привычка Пашкова платить крестьянам, которые оставляли свою работу, чтобы слушать его проповеди. Когда у православных возникали подозрения относительно намерений пашковцев, то не было приложено достаточно стараний, чтобы рассеять их страхи, вместо этого пашковцы еще более отделились от церкви. Убежденные, что надо посещать бедных, они не всегда учитывали интересы тех, кого они посещали. Многие делили свои квартиры с другими семьями, им было неудобно принимать там гостей. В своей ревности пашковцы не видели, что их дела могут иметь как положительные, так и отрицательные последствия.

Несколько слов предостережения

У тех, кто хочет служить Господу в России сегодня, может возникнуть искушение пойти по следам пашковцев, использовать их методы, особенно те, которые кажутся успешными. Хотя пашковские методы можно применять, и с большим успехом, чем западные, все же надо подчеркнуть, что современная Россия – это не имперская Россия, и новые русские – это не аристократы. С.-Петербург в 1880-е гг. был во многих отношениях более западный город, чем русский, и пашковцы никогда не были так популярны в Москве или других городах, как в Петербурге. Хотя сегодня, как и в 1870-х гг., в жизни многих царят недовольство и страх, нельзя те годы сравнивать с нашими: причины недовольств и страха разные, и годы сталинизма охладили революционные тенденции. При наличии газет, телевидения, видео, Интернета и e-mail многолюдные собрания не являются больше самыми эффективными способами распространять информацию, и наши идеи, которыми мы делимся, больше не имеют такого действия, как имели на людей, в какой-то степени изолированных от внешнего мира.

Еще многое неизвестно о пашковцах, и эта работа только слегка касается их богатого опыта служения. Нужно еще много исследований, чтобы более точно определить роль пашковцев в обществе и сравнить их опыт и учение с опытом и учениями других религиозных и социальных групп[441]. Дальнейшие исследования могут поддержать или опровергнуть утверждения, что пашковское движение было результатом социальных условий, подобно движению народников, вершина которого пришлась на то же время. Опубликованы биографии и воспоминания многих более поздних руководителей евангельского движения, но мало известно о жизни Пашкова, Корфа, Бобринского, Ливен, Чертковой или Гагариной, кроме десятилетнего периода их общественной активности (1874–1884)[442]. Трудное, но ценное дальнейшее исследование должно рассмотреть результаты пашковского издательского дела и труда милосердия, особенно в сравнении с литературной и филантропической деятельностью царской семьи и вообще аристократии. Другой ценный труд должен рассмотреть отношения между Востоком и Западом и роль миссионеров из-за границы.

Итог

Можно рассматривать пашковское движение как временное общественное движение, религиозное пробуждение или русскую реформацию, но очевидно, что пашковцы сыграли значительную роль в обществе, в котором они жили. Посвящая свои жизни служению Богу и ближнему, они пересекали социальные и культурные барьеры в попытке поделиться своей верой и явить Божью любовь другим. Хотя их активная деятельность продолжалась только десять лет, влияние наблюдалось много дольше, даже после высылки их руководителей из страны. Действительно, их программа распространения Библий и литературы, тайные собрания и милосердие побудили движение к жизни еще в течение поколений. Многие обычаи современных евангельских христиан-баптистов в России коренятся в вере пашковцев и тех, кто был с ними связан. Их деятельность побуждает нас больше узнать о том, что в их опыте полезно современному христианскому служению, будь то в России или в любом другом месте.

Библиография

Первоисточники

Книги и брошюры

Baddeley, John F. Russia in the «Eighties:» Sports and Politics. London: Longmans, Green, and Co., 1921.

Brandes, Georg. Impressions of Russia / Translated by Samuel C. Eastman. New York: Thomas Y. Crowell, 1889. Reprint, 1966.

Dalton, Hermann. Lebenserinnerungen. 3 vols. Berlin: Martin Warneck, 1906.

Eckardt, Julius Wilhelm Albert von. Distinguished Persons in Russian Society / Translated by F. E. Bunnett. London: Smith, Elder and Co., 1873.

Fetler, William. How I Discovered Modernism Among American Baptists, and Why I Founded the Russian Missionary Society. Chicago: Russian Missionary Society, [1924?].

Gagarin, Jean. L’Eglise Russe et l’ Immaculee Conception. Paris: E. Plon, 1876.

Garrard, Mary N. Mrs. Penn-Lewis: A Memoir. London: The Overcomer Book Room, 1930.

Kargel, Johann G. Zwischen den Enden der Erde unter Brudern in Ketten / With a foreword by Jakob Kroeker. Wernigerode am Harz: Licht im Osten, 1928.

Korff, Modest M. Am Zarenhof: Erinnerungen aus der geistlichen Erweckungsbewegung in Rusland von 1874–1884 / Translated by Maria Kroeker. Wernigerode am Harz: Licht im Osten, 1927.

Das Tanzen: Eine Gewissensfrage durch eigene Erfahrungen und gesammelte Zeugnisse, 2nd ed. Barmen: Wuppertaler Traktat-Gesellschaft, 1903.

Krusenstjerna, Ada von. Im Kreuz hoffe und siege ich, 7th ed. Giessen, Germany: Brunnen Taschenbuch, 1962.

Plauderstunden mit meinen Freunden. Giessen, Germany: Brunnen, 1937.

Lansdell, Henry. Through Siberia. 3rd ed. Boston: Houghton, Mifflin, and Co., 1882.

Latimer, Robert Sloan. Dr. Baedeker and his Apostolic Work in Russia. London: Morgan and Scott, 1907.

Latimer, Robert Sloan. Under Three Tsars: Liberty of Conscience in Russia 1865–1909. New York: Fleming H. Revell, 1909.

Leroy-Beaulieu, Anatole. The Empire of the Tsars and the Russians. Vol. 3. The Religion / Translated from the third French edition with annotations by Zenaide A. Ragozin. New York: AMS Press, 1902.

Martens, Cornelius. Unter dem Kreuz: Erinnerungen aus dem alten und neuen Rusland. Wernigerode am Harz: Licht im Osten, 1928.

Mayer, Jenny E. de. Adventures With God in Freedom and in Bond. Toronto: Evangelical Publishers, 1948.

McCaig, Archibald. Wonders of Grace in Russia. Riga: The Revival Press, 1926.

Miliukov, Paul. Russia and Its Crisis. New York: Collier Books, 1962.

Müller, George. Autobiography of George Müller. London: Nisbet, 1905.

Pinkerton, Robert. Russia. London: Scaley and Sons, 1833.

Prokhanoff, Ivan S. In the Cauldron of Russia. New York: All-Russian Evangelical Christian Union, 1933. Reprint, Joplin, MO: One Body Ministries, 1993.

Saloff-Astakhoff, N. I. Christianity in Russia. New York: Loizeaux Brothers, 1941.

Stead, William T. Truth About Russia. London: Cassell and Company, 1888.

Tikhomirov, Lev Aleksandrovich. Russia, Political and Social. Vol. 1. / Translated by Edward Aveling. London: Swan Sonnonschein, Lowrey and Co., 1888.

Trotter, A. [Mrs. Edward]. Lord Radstock: An Interpretation and a Record, 2nd ed. London: Hodder and Stoughton, 1914.

Ward de Charriere, Elizabeth. Serge Batourine: Scenes des Temps Actuels en Russe. Paris, 1879, 1882.

Wallace, D. Mackenzie. Russia. Vol. 1. Leipzig: Bernhard Tauchnitz, 1878.

Wrede, Henrik. Zwei Jahre Durch Sibirien. / Translated by Maria Kroeker. Wernigerode am Harz, Germany: Licht im Osten, 1926.

Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы, баптисты и адвентисты? СПб., 1912.

Буткевич Т. И. Обзор русских сект и их толков. 2-е изд. Петроград: И. Л. Тузов, 1915.

Великий князь Николай Михайлович. Московский некрополь. Т. 2. СПб., 1908.

Витте С. Ю. Воспоминания. М.: Скиф-Алекс, 1994. Т. 1.

Горинович Н. Он любит меня. Гальбштадтъ: типография г. Я. Брауна [Б. г.]

Граббе П. А. Окна на Неву: Мои юные годы в России. СПб.: Изд-во «Иванов и Лещинский», 1995.

Дейч Л. За полвека. Берлин: Грани, 1923.

Каретникова М. С. Альманах по истории русского баптизма. СПб.: Библия для всех, 1997.

Кутепов Н. П. Краткая история и вероучение русских рационалистических и мистических ересей: духоборцев, молокан, лесного братства, штунды, толстовцев, хлыстов и скопцов. 3-е изд. Новочеркасск, 1907.

Лесков А. Жизнь Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям. Тула: Приокское книжное издательство, 1981.

Лесков Н. Зеркало жизни. СПб.: Библия для всех, 1999.

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России: Воспоминания княжны С. П. Ливен. 3-е изд. Chicago: SGP, 1986.

Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. В 2 т. 2-е изд. СПб.: А. С. Суворин, 1895.

Милорадович г. А. Список свиты их величеств с царствования Петра I по 1886 г. Киев, 1886.

Орнатский Ф. Н. Секта пашковцев и ответ на «Пашковские вопросы». 2-е изд. СПб.: Общество распространения религиозно-нравственного просвещения и дух православной церкви, 1903.

Песнь возрождения. М.: Христианин [б.д.]; репринт – Волгоград: Поволжская христианская миссия, 1994.

Победоносцев К. П. Труды государственного Румянцевского музея. Т. 2. Победоносцев и его корреспонденты: письма и записки. М., 1923.

Половцов А. А. Дневник государственного секретаря А. А. Половцова. В 2 т. М.: Наука, 1966.

Половцов А. А. Русский биографический словарь. СПб.: Русское историческое общество, 1902.

[Романов А.] Александр II: Воспоминания. Дневники. СПб.: Пушкинский фонд, 1995.

[Романов А.] Высочайший рескрипт Святейшему Правительствующему Синоду, 27 марта 1877 // Церковный вестник, № 14 (9 апреля 1877).

Сведения о секте пашковцев (б.и., б.г.) // Микрофильм, содержащий пашковские рукописи.

Соколов М. И. Разговор православного и пашковца о Священном Писании и преданиях церковных, 2-е изд. СПб.: Общество распространения религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви, 1902.

Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. В 62 т. Письма, 1873–1879. / Под ред. Л. Опульской. М., 1953; reprint, Nendeln, Liechtenstein: Kraus Reprint, Kraus-Thomson, 1972.

[Епископ Феофан]. Письмо к одному лицу в С.-Петербург по поводу появления там новаго учителя веры. М., 1880.

Фон-Фрейман О. Р. Пажи за 183 года (1711–1894): Биографии бывших пажей с портретами. В 2 т. Фридрихсгамн, 1894.

Хроника социалистического движения в России 1878–1887: Официальный отчет. М., 1906.

Ярцев А. Секта евангельских христиан. 2-е изд. М.: Безбожник, 1928.

Статьи из журналов и энциклопедий

«An English Missionary in Russia.» // The [London] Times (April 29, 1874).

Batalden Stephen. Colportage and the Distribution of Holy Scripture in Imperial Russia // Christianity and Slavs. Vol. 2. Russian Culture in Modern Times / Ed. R. P. Hughes and I. Paperno. Berkeley: University of California Press, 1994.

Dalton, Hermann. Recent Evangelical Movements in Russia: Lord Radstock and Colonel Pashkoff // The Catholic Presbyterian 6. № 32 (August 1881).

Dillon, Emile J. A Russian Religious Reformer // The Sunday Magazine. № 4 (April 1902).

Field, J., General, C.B. and Arnold A. J. “Religious Liberty in Russia” // The [London] Times. 26 May, 1888.

Hayne, Coe. A Story of the Founding of the Kodiak Baptist Orphanage in Alaska that is Better than Fiction and a Wonderful Illustration of Gospel Power and Providential Guidance // Missions, March 1922.

How Russia Expels // Manitoba Free Press (21 Feb. 1891).

[Newton, Mr.] Banishment of Colonel Pashkoff // Quarterly Reporter (July 1880).

Novikoff, Olga. A Cask of Honey with a Spoonful of Tar // Contemporary Review 60. February, 1889.

Penn-Lewis, Jessie. «Reminiscences of My Visit to Russia.» // The Friend of Russia. June, 1921. № 6.

Russia // The [London] Times (11 September 1891).

Боголюбов Д. И. Пашковцы // Русские сектанты, их учение, культ и способы пропаганды / Под ред. М. А. Кальнева. Одесса, 1911.

Братский листок (1908), № 9, 1-16; № 11, 1-7

Владимир, Архимандрит. Отчет об Алтайской духовной миссии за 1875 год // Миссионер. Еженедельное издание Православного миссионерскаго общества, год четвертый. № 18-й (8 мая 1877).

Глебов С. Полковник Пашков // Миссионерское обозрение (январь 1904, февраль 1904).

Давыдов Д. В. Записки о польской войне 1831 года // Русская старина. 1872, № 6.

Двинская А. Крещение у столичных пашковцев // Миссионерское обозрение (февраль, 1902).

Игнатьев Р. С. Пашковцы-баптисты в Петербурге // Исторический вестник: историко-литературный журнал, 116, № 4 (апрель 1909).

Кальнев М. Миссионерство, секты и раскол (хроника): состояние сектантства в Херсонской епархии и борьба с ним в 1901 году // Миссионерское обозрение. 1902, № 6.

Кончина основателей секты пашковцев // Миссионерский вестник (март 1902).

Лоумэн П. Восприятие великой страны: догадки и ориентиры для понимания России. М.: Ассоциация «Духовное возрождение», 2002.

Попов В. Воскресные беседы г. Пашкова (письмо к редактору) // Церковный вестник, № 10 (8 March 1880).

Пашков В. А. Из переписки В. А. Пашкова и Я. Д. Делякова // Братский вестник. № 1, 1948.

Проповедь так называемых пашковцев и значение ее для современного русского общества // Вестник Европы (сентябрь 1880).

Случайная встреча моя и беседа с Пашковым (из дневника миссионера) // Миссионерское обозрение (январь 1896 г.).

Тургенев И. С. Чернорабочий и белоручка // Полн. собр. сочинений и писем. В 28 т. М.–Л.: Наука, 1967. Т. 13.

Чайковский М. Записки Михаила Чайковского // Русская старина, № 84 (ноябрь, 1895).

Энциклопедический словарь. Лейпциг: Ф. А. Брокгауз; СПб.: И. А. Ефрон, 1898.

Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения г. Пашкова, изложенная им самим // Церковный вестник, № 19 (10 мая 1880).

Янышев И. Еще несколько слов о религиозных мнениях г. Пашкова // Церковный вестник № 13 (29 марта 1880).

Янышев И. Религиозные мнения г. Пашкова // Церковный вестник. № 11, часть неофициальная (15 марта 1880 г.).

Неопубликованные источники и электронные базы данных

Cimitero Acattolico di Roma. Protestant Cemetery in Roma, 1998. // , s.v. «Paschoff Basilio.»

Copybook «No. 2. Anglais» (n.d.). An unpublished handwritten copybook, apparently of the late 1800s, containing English translations of articles and letters in the possession of Andrew Semenchuk, Wheaton, Illinois.

Pashkov, Vasiliy A. The Pashkoff Papers. Archives and Special Collections, Buswell Library, Wheaton College, Wheaton, Illinois; Southern Baptist Historical Library and Archives, Nashville, Tennessee.

Рукописная тетрадь «№ 1» (б.г.). Неопубликованная рукописная тетрадь 1880-х гг., содержащая описания русско-язычных документов, находящихся во владении Андрея Семенчука. Wheaton, Illinois.

Дополнительная литература

Книги

Blumit, Oswald A. and Oswald J. Smith. Sentenced to Siberia, 5th ed. Wheaton, IL: Mayflower, 1943.

Brandenburg, Hans. The Meek and the Mighty. New York: Oxford University Press, 1977.

Burns, James. Revivals, Their Laws and Leaders. London: Hodder and Stoughton, 1909; reprint, Grand Rapids: Baker Book House, 1960.

Cairns, Earle E. An Endless Line of Splendor. Wheaton, IL: Tyndale House, 1986.

Coleman, Heather Jean. Russian Baptists and Spiritual Revolution. Bloomington: Indiana University Press, 2005.

Dorsett, Lyle W. A Passion for Souls: The Life of D. L. Moody. Chicago: Moody Press, 1997.

Frankena W. K. Philosophy of Education. New York: Macmillan, 1965.

Glanzer, Perry L. The Quest for Russia’s Soul: Evangelicals and Moral Education in Post-Communist Russia. Waco: Baylor University Press, 2002.

Great Moscow: Guide. Moscow: Eksim Publishing House, [1997].

Gutsche, Waldemar. Westliche Quellen des russischen Stundismus: Anfange der evangelischen Bewegung in Rusland, 2nd ed. Kassel: J. G. Oncken, 1957.

Heier, Edmund. Religious Schism in the Russian Aristocracy 1860–1900: Radstockism and Pashkovism. The Hague: Martinus Nijnoff, 1970.

Kahle, Wilhelm. Evangelische Christen in Rusland und der Sovetunion. Wuppertal and Kassel, Germany: Oncken, 1978.

Langenskjold, Greta. Baron Paul Nicolay, Christian Statesman and Student Leader in Northern and Slavic Europe // Translated by Ruth Evelyn Wilder. New York: George H. Doran, 1924.

Muckle, James Y. Nikolai Leskov and the «Spirit of Protestantism» // Birmingham Slavonic Monographs. № 4. Birmingham: University of Birmingham, Department of Russian Language and Literature, 1978.

Raeff, Marc. Understanding Imperial Russia: State and Society in the Old Regime. With a foreword by John Keep. Translated by Arthur Goldhammer. New York: Columbia University Press, 1984.

Rowe, Michael. Russian Resurrection: Strength in Suffering – A History of Russia’s Evangelical Church. London: Marshall Pickering, 1994.

Sick, Ingeborg Maria. Mathilda Wrede: ein Engel der Gefangenen, 5th ed. / Transl. by Pauline Klaiber-Gottschau. Stuttgart: J. F. Steinkopf, 1925.

Venturi, Franco. Roots of Revolution / Introduction by Isaiah Berlin; translated by Francis Haskell. New York: Grosset and Dunlap, The Universal Library, 1966.

Wardin, Albert W. Evangelical Sectarianism in the Russian Empire and the USSR: A Bibliographic Guide // ATLA Bibliography Series, № 36. Lanham, MD and London: American Theological Library Association and Scarecrow Press, 1995.

Zernov, Nicolas. The Russian Religious Renaissance of the Twentieth Century. New York: Harper and Row, 1963.

Анфимов А. М. Крупное помещичье хозяйство европейской России (конец XIX – начало XX века). М.: Наука, 1969.

Бусева-Давыдова И. Л., Нащокина М. В., Астафьева-Длугач М. И. Москва: Архитектурный путеводитель. М.: Стройиздат, 1997.

Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. 2-е изд. М.: АЗ, 1995.

Минарик Л. П. Экономическая характеристика крупнейших земельных собственников России конца XIX – начала XX в. М.: Советская Россия, 1971.

Шендеровский Л. Евангельские христиане: возрожденное евангельское движение в исторической церкви: Исторический очерк (XIX–XX в.). Торонто: Канадский союз евангельских христиан, 1980.

Статьи

Freeze, Gregory. P. A. Valuyev and the Politics of Church Reform (1861-62) // Slavonic and East European Review 56. 1978, № 1.

Jones, Malcolm V. Dostoyevsky, Tolstoy, Leskov and Redstokizm // Journal of Russian Studies 23 (1972).

Jones, Malcolm V. and James Y. Muckle. Marginalia: Three Letters from V. D. Bonch-Bruyevich in the Pashkov Papers. // Slavonic and East European Review 60, № 1 (January 1982).

Klippenstein, Lawrence. Johann Wieler (1839–1889) among Russian Evangelicals: A New Source of Mennonites and Evangelicalism in Imperial Russia // Journal of Mennonite Studies 5 (1987).

Stupperich, R. Protestantismus in Rusland // Die Religion in Geschichte und Gegenwart: Handworterbuch fur Theologie und Religionswissenschaft, 3rd ed., vol. 5 (Tubingen: Mohr, 1986).

Zelnik, Reginald E. «To the Unaccustomed Eye»: Religion and Irreligion in the Experience of St. Petersburg Workers in the 1870s. // Christianity and the Slavs, vol. 2, Russian Culture in Modern Times / Ed. R. P. Hughes and I. Paperno. Berkeley: University of California Press, 1994.

Znamenski, Andrei A. Shamanism and Christianity on the Russian Siberian Borderland: Altaian Responses to Russian Orthodox Missionaries (1830–1917) // Itinerario 22, № 1 (1998).

Неопубликованные работы

Geraci, Robert P. The Reformation of the Refined: Evangelical Religion and the St. Petersburg Aristocracy, 1874–1890. «Seminar paper» History 285 B, University of California, Berkeley, 1987.

Herrlinger, Kimberly Page. Class, piety, and politics: Workers, Orthodoxy, and the problem of religious identity in Russia, 1881–1914. Ph. D. Dissertation, University of California, Berkeley, 1996.

Mark McCarthy, Religious Conflict and Social Order in Late Nineteenth Century Russia: Orthodoxy, the Protestant Challenge and Sectarianism, 1861–1905. Ph.D. dissertation, Notre Dame University, 2004.

Вклейка

Елизавета Ивановна Черткова

Пашков

Модест Модестович Корф

Яков Деляков

Доктор Фридрих Бедекер

Константин Петрович Победоносцев. Святейший Синод.

Доктор Бедекер в Сибири

Сибирский тарантас

Баронесса Матильда Вреде

Царь Александр III

Дети Ливен – первые хористы молитвенных собраний в Петербурге.

Дворцы Н. Ф. Ливен и В. Ф. Гагариной. Здесь проходили собрания пашковцев.

Княгиня Наталья Федеровна Ливен с детьми

Царь Александр II

Вильгельм Фетлер с женой Варварой

Зиновий Данилович Захаров

Василий Гурьевич Павлов – делегат съезда от кавказских баптистов

Молокане

Штундистское собрание

Иван Степанович Проханов с сыном Ярославом

Дом Евангелия на Васильевском острове

Сноски

1

Frankena W. K. Philosophy of Education.

(обратно)

2

Stead W. T. Truth About Russia, 173. Большинство цитируемых источников принадлежит образованным русским или западным путешественникам, а не крестьянам, которые составляли большинство населения (но не писали о своей жизни). Признавая, что это может привести к искаженному описанию жизни в России и у современных ученых есть отличающиеся друг от друга взгляды на многие вопросы, я обращаю внимание на переживания и впечатления русской элиты, а также западных гостей, потому что пашковское движение возникло именно в этих кругах. И пашковцы, и их противники действовали на основании тех знаний и опыта, которые были доступны им в то время, даже если их стереотипы с течением времени оказывались ложными, а предположения – неточными.

(обратно)

3

Stead, 174.

(обратно)

4

Brandes G. Impressions of Russia, 6. Можно заметить явную нехватку упоминаний о школах в 1887 г. Хотя историки находят много ошибок у этого автора при описании им русских исторических событий в целом, его очень уважают за описания жизни в конце XIX века.

(обратно)

5

Stead, 171.

(обратно)

6

Baddeley J. F. Russia in the «Eighties:» Sports and Politics, 361.

(обратно)

7

Stead, 330.

(обратно)

8

Stead, 179.

(обратно)

9

Leroy-Beaulieu, 48. Эту точку зрения фактически разделяли и сам царь, и русская знать. См. также Граббе П. А. Окна на Неву: Мои юные годы в России, 61.

(обратно)

10

Leroy-Beaulieu, 48; Pinkerton, 328–329.

(обратно)

11

Brandes, 38–39.

(обратно)

12

McCaig A. Wonders of Grace in Russia, 20. См. также Brandes, 10. Датский посетитель здесь красочно описывает униформу кучера, с его «низко надвинутой шапкой, длинным и свободным тулупом, который начиная с талии все расширяется книзу, как юбка в складку, и доходит до пят, а так же с вышитым шарфом, которым он подпоясывается».

(обратно)

13

«Они провинциалы, и с ними просто не о чем говорить». Граббе, 57. Среди аристократии было принято, чтобы дети играли только с родственниками или с гувернантками и воспитателями. Там же, 24–25, 57.

(обратно)

14

Там же, 31.

(обратно)

15

Эта тенденция побуждала некоторых реформаторов мечтать, что центральное правительство вообще не нужно. В конце концов, «если Россия обходится без Петербурга с июня до октября, то почему бы не делать этого и с октября до июня». Stead, 320.

(обратно)

16

Penn-Lewis J. Reminiscences of My Visit to Russia // The Friend of Russia. 1921. № 6. 10.

(обратно)

17

Повар, двое его помощников, дворецкий, лакей, ординарец, шофер, три горничных, гувернантки и учителя. См. Граббе, 24–27.

(обратно)

18

Георг Брандес испытывал отвращение к ним в течение своего трехмесячного визита. См. Brandes, 89.

(обратно)

19

Граббе, 38.

(обратно)

20

Latimer R. S. Under Three Tsars: Liberty of Conscience in Russia 1865–1909, 72.

(обратно)

21

Leroy-Beaulieu, 47.

(обратно)

22

Например, государственный секретарь А. А. Половцов записал в своем дневнике, что княгиня Вера Гагарина в 1890 году отказалась хоронить своего мужа по-православному, и это было скандалом, хотя сам покойный не был преданным верующим, а княгиня считала похоронную церемонию лицемерной. См. Половцов А. А. Дневник государственного секретаря А. А. Половцова. Т. 2, 1887–1892 гг., 331–333.

(обратно)

23

Zelnik R. E. «To the Unaccustomed Eye»: Religion and Irreligion in the Experience of St. Petersburg Workers in the 1870s // Christianity and the Slavs. Vol. 2. Russian Culture in Modern Times / Ed. Robert P. Hughes and Irina Paperno, 66; Brandes, 40.

(обратно)

24

Тургенев И. С. Чернорабочий и белоручка // Полн. собр. сочинений и писем. В 28 т. Т. 13, 164–165.

(обратно)

25

Venturi F. Roots of Revolution / Introduction by I. Berlin; translated by F. Haskell, xxvi.

(обратно)

26

Даты, если они особо не оговорены, даны по юлианскому календарю, или по старому стилю, который в России использовался до февраля 1918 г. Между 1800 и 1900 гг. разница между старым стилем и новым, которым пользовались за границей, составляла 12 дней. После 1900 года эта разница была 13 дней. Поэтому дата убийства царя – это 13 марта по новому стилю, ее часто пишут как 1/13 марта 1881 г.

(обратно)

27

Английский путешественник Генри Лансделл указывал, что вне столицы, где «было великое волнение», никто практически не обращал внимания на движение. В своем путешествии по Сибири в 1879 г. он только однажды обнаружил революционный дух. Lansdell, 237–239.

(обратно)

28

Stead, 359–360.

(обратно)

29

Baddeley, 176. Христиане тоже находили новообращенных среди студентов, предлагая им недорогую пищу. См. главу 4.

(обратно)

30

Zelnik, 66, 52; Brandes, 50.

(обратно)

31

Взять хотя бы отца Иоанна Кронштадского и многих странников из крестьян, ежегодно посещающих святые места.

(обратно)

32

См. Heier E. Religious Schism in the Russian Aristocracy 1860–1900: Radstockism and Pashkovism, 21–22.

(обратно)

33

Eckardt, 38.

(обратно)

34

Stead, 333.

(обратно)

35

Gagarin J. L’Eglise Russe et l’Immaculee Conception, 51–52. Воспитанный в православии, князь Иван Сергеевич Гагарин стал иезуитским священником. Он является близким родственником княгини Веры Гагариной.

(обратно)

36

Stead, 330, 331–332; Dalton H. Lebenserinnerungen. Vol. 2. Auf des Lebens Mittagshohe, 1858–1888, 218.

(обратно)

37

Field J., General C. B. and Arnold A. J. Religious Liberty in Russia // The [London] Times. 26 May, 1888, 7.

(обратно)

38

[Епископ Феофан]. Письмо к одному лицу в Санкт-Петербург по поводу появления там нового учителя веры, 6.

(обратно)

39

Zelnik, 62.

(обратно)

40

Stead, 335. Ольга Новикова, которая в 1889 г. критически оценила описание русской религиозной политики, данное у Стеда, рассказывает историю несколько иначе. По ее словам, разговор между Стедом и Победоносцевым происходил в ее присутствии. Когда Стед говорил, что даже апостолы могли бы быть изгнаны из России, Победоносцев ответил в согласии со своей верой: «Но ведь то, что мы сейчас имеем, это их учение; апостолы могли явиться только для подкрепления нашей веры, а не ее расшатывания». Novikoff O. A Cask of Honey with a Spoonful of Tar // Contemporary Review 60. February, 1889. 208.

(обратно)

41

Zernov N. The Russian Religious Renaissance of the Twentieth Century, 50; Stead, 330, 334.

(обратно)

42

Freeze G. P. A. Valuyev and the Politics of Church Reform (1861-62) // Slavonic and East European Review 56. 1978, № 1, 74; Eckardt, 38.

(обратно)

43

Wallace D. M. Russia. № 1. Vol. 1, 58.

(обратно)

44

Tikhomirov L. A. Russia, Political and Social. Vol. 1, iii, 222.

(обратно)

45

Stead, 332, 338. См. также Leroy-Beaulieu, 472.

(обратно)

46

В данной книге говорится о русском употреблении слов «секта» и «сектант» в значении религиозных групп, отделяющихся от установленных религиозных традиций или от государственной церкви. См. Ожегов С., Шведова Н. Толковый словарь русского языка. 2 изд. М., 1995. С. 698. Автор не имеет в виду негативных оценок. Пашковцев их враги иногда определяли как сектантов, но ранние пашковцы оставались в православной церкви и, строго говоря, не соответствовали этому определению.

(обратно)

47

Высочайший рескрипт Святейшему Правительствующему Синоду, 27 марта 1877 // Церковный вестник, № 14 (9 апреля 1877). С. 1.

(обратно)

48

См. Korff, Am Zarenhof, 13–15; Победоносцев К. П. Всеподданнейшая записка обер-прокурора Святейшего Синода, представленная Государю Императору в мае 1880 года // Сведения о секте пашковцев, 3.

(обратно)

49

См. сноску 46.

(обратно)

50

В тех районах, где были наименее активные и наиболее продажные священники, наблюдался особенный подъем сектантства. См. Heier, 122.

(обратно)

51

Их так прозвали за то, что они пили молоко в дни православного поста. Другим возможным объяснением этого названия может быть тот факт, что некоторые молоканские колонии располагались на берегах реки Молочной в южной России. Они сами называли себя «духовными христианами».

(обратно)

52

Leroy-Beaulieu, 439. См. также Rowe M. Russian Resurrection: Strength in Suffering – A History of Russia’s Evangelical Church, 7-10.

(обратно)

53

См. Szenderowksi, 81–83; Brandenburg, 22, 41–45, 55–56; Кальнев М. Миссионерство, секты и раскол (хроника): состояние сектантства в Херсонской епархии и борьба с ним в 1901 году // Миссионерское обозрение. 1902, № 6, 1102

(обратно)

54

Хотя штундизм обязан своим происхождением немецкому протестантизму, название это относится к движению среди русских и украинцев.

(обратно)

55

По сравнению с традициями православной церкви того времени.

(обратно)

56

Украинский язык был официально запрещен для общественного использования в 1876 г. См. Кальнев М. Миссионерство, 1102; Leroy-Beaulieu, 452, 451–454.

(обратно)

57

Evangelical Alliance, Religious Liberty (London, 1893), 2.

(обратно)

58

Russia // The [London] Times (11 September 1891), 3.

(обратно)

59

Leroy-Beaulieu, 471; Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. Т. 2, 77. Боярин – это был высший ранг в иерархии тех, кто находился на царской службе, включая придворных и известные семьи в непосредственном окружении царя. Иван Григорьевич Пашков родился в 1604 г. См. Raeff M. Understanding Imperial Russia: State and Society in the Old Regime, 12.

(обратно)

60

Пашковы // Энциклопедический словарь. Т. 23. С. 64; Лобанов-Ростовский. Т. 2, 77; Пашков Филипп Иванович // А. А. Половцов. Русский биографический словарь, 444.

(обратно)

61

Пашковы // Энциклопедический словарь, 64; Лобанов-Ростовский. Т. 2, 78; Пашков Филипп Иванович // А. А. Половцов. Русский биографический словарь, 444–445.

(обратно)

62

Great Moscow: Guide, 136–137; Бусева-Давыдова И. Л., Нащокина М. В., Астафьева-Длугач М. И. Москва: Архитектурный путеводитель, 51; Лобанов-Ростовский. Т. 2, 79.

(обратно)

63

Чтобы видеть это в перспективе, необходимо знать: за сто лет до этого только 10–15 % государственных служащих, включая самых богатых, имели сотню крепостных крестьян мужского пола, необходимых для того, чтобы оплатить расходы по образованию дворянина и обеспечить ему скромный образ жизни в европейском стиле. К началу 1800-х экономическое положение ухудшилось. См. Raeff, 79–80, 157.

(обратно)

64

Великий князь Николай Михайлович. Московский некрополь, т. 2, 405; Пашков Василий Александрович // А. А. Половцов. Русский биографический словарь, 438.

(обратно)

65

Чайковский М. Записки Михаила Чайковского // Русская старина, № 84 (ноябрь 1895), 176; Давыдов Д. В. Записки о польской войне 1831 года // Русская старина, № 6 (1872), 365–366; Пашков Александр Васильевич // А. А. Половцов. Русский биографический словарь, 436–437.

(обратно)

66

По Денису Давыдову, генерал Пашков был на войне с середины марта до конца апреля 1831 года. Его сын родился 2 апреля 1831 г. См. Давыдов, 200–328.

(обратно)

67

Элитная военная школа, в которой учились только сыновья и внуки генералов или высокопоставленных офицеров. После семи лет учебы паж становился офицером и обычно вступал в имперскую гвардию, элитные части российской армии. См. Граббе, 100–112.

(обратно)

68

Фон-Фрейман О. Р. Пажи за 183 года (1711–1894): Биографии бывших пажей с портретами. Т. 1, 445; Dalton H. Recent Evangelical Movements in Russia: Lord Radstock and Colonel Pashkoff // The Catholic Presbyterian 6. № 32 (August 1881), 107.

(обратно)

69

[Романов А.] Александр II: Воспоминания. Дневники, 441. Это родство обеспечило защиту деятельности лорда Редстока и полковника Пашкова в течение первых четырех лет.

(обратно)

70

Лобанов-Ростовский. Т. 2, 365; Милорадович Г. А. Список свиты их величеств с царствования Петра I по 1886 г., 47.

(обратно)

71

Dillon E. J. A Russian Religious Reformer // The Sunday Magazine. № 4 (April 1902), 331.

(обратно)

72

Лобанов-Ростовский. Т. 2, 80; Пашков Михаил Васильевич // Половцов А. А. Русский биографический словарь, 443.

(обратно)

73

Пашкова Лидия Александровна // Энциклопедический словарь. Т. 23. С. 63.

(обратно)

74

Лобанов-Ростовский. Т. 2, 356.

(обратно)

75

Игнатьев Р. С. Пашковцы-баптисты в Петербурге // Исторический вестник: историко-литературный журнал, 116, № 4 (апрель 1909), 186. Судя по поздним фотографиям, его бороду уже нельзя описать как маленькую! См. Попов В. Основоположники движения евангельских христиан-баптистов // Христианское слово, 8.

(обратно)

76

Боголюбов Д. И. Пашковцы // Русские сектанты, их учение, культ и способы пропаганды, изд. М. А. Кальнева (Одесса, 1911), 92; Dillon, 331.

(обратно)

77

Со своими 425 000 десятин земли Пашков был шестым (по другим данным, пятым) крупнейшим землевладельцем страны. См. Анфимов А. М. Крупное помещичье хозяйство европейской России (конец XIX – начало XX века). С. 384; Минарик Л. П. Экономическая характеристика крупнейших земельных собственников России конца XIX – начала XX в. С. 51.

(обратно)

78

Dillon, 331. В противоположность этой характеристике некролог, посвященный Пашкову, в антисектантском Миссионерском обозрении описывал его как человека «впечатлительного» и «болезненного (эпилептика)». См. Кончина основателей секты пашковцев // Миссионерский вестник. Март, 1902. С. 604.

(обратно)

79

Dalton, Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 107–108.

(обратно)

80

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения г. Пашкова, изложенная им самым // Церковный вестник, № 19, 10 мая 1880. С. 4.

(обратно)

81

Случайная встреча моя и беседа с Пашковым (из дневника миссионера) // Миссионерское обозрение (январь 1896 г.), 77. Написано православным автором, атакующим Пашкова.

(обратно)

82

Trotter A. Lord Radstock: An Interpretation and a Record, 9.

(обратно)

83

По Роберту Латимеру, встреча произошла в Швейцарии; по Малкольму Джонсу и миссис Эдвард Троттер, первоначальное приглашение состоялось во Франции; по протоиерею Орнатскому, первая встреча была в Англии. См. Latimer, Under Three Tsars, 73; Jones, Dostoyevsky, 4; Trotter, 179–180; Орнатский Ф. Н. Секта пашковцев и ответ на «Пашковские вопросы», 3.

(обратно)

84

Кареев А. Русское евангельско-баптистское движение // Каретникова, 119, 129–130.

(обратно)

85

М. М. Корф, датировавший свое собственное обращение 5 марта 1877 г., утверждает, что вера Пашкова предшествовала его вере на один месяц. Известно, что Пашков провел два месяца в своем московском имении после приезда Редстока и перед своим возвращением в Петербург. Это помещает приезд Редстока в начало декабря 1873 г. Другие источники утверждают, что он приехал не раньше весны 1874 и первые собрания были во время поста или даже пасхальной недели.

(обратно)

86

См. Stead, 358; Gutsche, 60–61; Muckle J. Y. Nikolai Leskov and the «Spirit of Protestantism» // Birmingham Slavonic Monographs. № 4, 70.

(обратно)

87

Stead, 357; Muckle, Nikolai Leskov, 67; Heier, 47.

(обратно)

88

Ливен, Духовное пробуждение в России, 12–13; Latimer, Dr. Baedeker, 82. См. также Korff, Am Zarenhof, 32.

(обратно)

89

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880 / Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 4.

(обратно)

90

Dalton, Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 108. См. также Krusenstjerna A. von. Im Kreuz hoffe und siege ich, 77.

(обратно)

91

Korff, Am Zarenhof, 33; Карев А. Русское евангельско-баптистское движение // Каретникова М. С. Альманах по истории русского баптизма, 127.

(обратно)

92

Latimer, Under Three Tsars, 75; Dillon, 334.

(обратно)

93

Письмо В. А. Пашкова Я. Д. Делякову, 11 сент. 1880 // Из переписки В. А. Пашкова и Я. Д. Делякова // Братский вестник, № 1 (1948), 71; Stead, 390–391.

(обратно)

94

Ливен, Духовное пробуждение в России, 48.

(обратно)

95

Кареев А. // Каретникова М. С. Альманах, 127.

(обратно)

96

Dillon, 335; Korff, Am Zarenhof, 33.

(обратно)

97

Dalton, Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 110; Кареев А. // Каретникова М. С. Альманах, 128; Leroy-Beaulieu, 471.

(обратно)

98

Dillon, 332; Korff, Am Zarenhof, 34.

(обратно)

99

Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы, баптисты и адвентисты? 7. Это нередко происходит и в современной России с прибытием иностранных миссионеров. Новообращенные русские и украинцы часто проповедуют с американскими интонациями и выражениями.

(обратно)

100

Корф вспоминал, как царь обнял его и представил его императрице. См. Korff, Am Zarenhof, 7, 9-10.

(обратно)

101

Vorwort zur erste Auflage // Korff М. Das Tanzen: Eine Gewissensfrage durch eigene Erfahrungen und gesammelte Zeugnisse; См. Korff, Am Zarenhof, 1-18, for Korff’s description of his life. См. также Korff, Das Tanzen, 1–3.

(обратно)

102

Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 124; См. также Korff, Am Zarenhof, 19.

(обратно)

103

Korff, Am Zarenhof, 32. См. также Ливен, Духовное пробуждение в России, 25.

(обратно)

104

Stead, 356.

(обратно)

105

Орнатский, 5–6. Цитируется по консервативному петербургскому журналу «Гражданин», 13 (1876).

(обратно)

106

Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы, баптисты и адвентисты? 93; Stead, 390.

(обратно)

107

Лесков Н. Великосветский раскол. [1876] // Лесков Н. С. Зеркало жизни, 119

(обратно)

108

Leroy-Beaulieu, 472.

(обратно)

109

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880, 30 апреля 1880 г. // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 4, 6, 7.

(обратно)

110

Stead, 390.

(обратно)

111

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 4.

(обратно)

112

Письмо В. А. Пашкова Я. Д. Делякову, 24 августа 1882 // Пашков, Из переписки, 71.

(обратно)

113

Письмо В. А. Пашкова Я. Д. Делякову, 11 сент. 1880 // Пашков, Из переписки, 70.

(обратно)

114

Ливен, Духовное пробуждение в России, 49.

(обратно)

115

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 5.

(обратно)

116

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 4–5.

(обратно)

117

Ливен, Духовное пробуждение в России, 34; Письмо В. А. Пашкова Я. Д. Делякову, 24 авг. 1882 // Пашков, Из переписки, 71; Penn-Lewis, 10.

(обратно)

118

Только рукоположенным священникам официально разрешалось проповедовать.

(обратно)

119

Письмо В. А. Пашкова Я. Д. Делякову, 5 мая 1886 // Пашков, Из переписки, 74.

(обратно)

120

Stead, 391.

(обратно)

121

Боголюбов, Пашковцы, 92.

(обратно)

122

Случайная встреча, 75. См. также Korff, Am Zarenhof, 73.

(обратно)

123

Krusenstjerna, Im Kreuz, 78.

(обратно)

124

Случайная встреча, 75, 78.

(обратно)

125

См., например, Победоносцев К. П. Выписка из конфиденциального отношения Обер-Прокурора Святейшего Синода Министру внутренних дел от 22 апреля 1882 г. за № 81 // Сведения, 8; Орнатский, 7; Кутепов Н. П. Краткая история и вероучение русских рационалистических и мистических ересей: духоборцев, молокан, лесного братства, штунды, толстовцев, хлыстов и скопцов, 62; Dalton, Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 111.

(обратно)

126

«Russian clergy come to the movement» из рукописной книги «№ 1», находящейся у Андрея Семенчука, г. Уитон, Иллинойс, США.

(обратно)

127

См. Cimitero Acattolico di Roma, , «Paschoff Basilio.»

(обратно)

128

После своей высылки Пашков в течение года написал 21 письмо Наташе, 9 – Вере и 6 – Марии Ивановне. Pashkoff Papers, fiche II/1/b/1.

(обратно)

129

См. Penn-Lewis, 10–11; Garrard M. N. Mrs. Penn-Lewis: A Memoir, 83-118, 131–140; Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 56–57. См. главы 3 и 4, где более подробно освещена роль женщин среди пашковцев.

(обратно)

130

См., например, Лоумэн П. Восприятие великой страны: догадки и ориентиры для понимания России. С. 24.

(обратно)

131

Dillon, 334.

(обратно)

132

Это включает в себя принесение видимых плодов в жизни верующих, «укрепление нас… во внутреннем человеке» и насыщение Божьего Слова жизнедающей силой. Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 5; Письмо Пашкова Делякову, 11 сент. 1880, Письмо Пашкова Делякову, 24 августа 1882 // Пашков В. А. Из переписки, 71.

(обратно)

133

Penn-Lewis, 10.

(обратно)

134

Там же, 11.

(обратно)

135

Ливен, Духовное пробуждение в России, 14. Этнический немец, евангелист, работавший среди штундистов, сказал нечто подобное: «Вера и простота этих необразованных людей часто постыжали нас, и Бог отвечал на их почти детские просьбы. Мы пережили два чуда исцеления больных, потому что для русских было очевидным: Искупитель от греха может также исцелить телесные болезни». Martens C. Unter dem Kreuz: Erinnerungen aus dem alten und neuen Rusland, 40–41.

(обратно)

136

Ливен, Духовное пробуждение в России, 15.

(обратно)

137

Хотя этот визит мог быть нанесен другой семье по фамилии Кирпичниковы, детали совпадают, указывая, что это были, похоже, те же люди. См. Ливен, Духовное пробуждение в России, 15–17; Trotter, 195–197. Рассказ о встрече в 1890 году, см. Ливен, Духовное пробуждение в России, 67–72; Kargel J. G. Zwischen den Enden der Erde unter Brudern in Ketten, 66–83; Latimer, Dr. Baedeker, 128–129, 135–137.

(обратно)

138

Согласно Эрлу Кернсу, не является чем-либо необычным то, что лидеры подчеркивают «делание» больше, чем «думание», и сосредоточиваются на самой Библии больше, чем на систематическом богословии. Другими известными христианскими лидерами без богословского образования являются Джон Буньян, граф Цинцендорф, Дуайт Муди и Билли Грэм. См. Cairns E. E. An Endless Line of Splendor, 319. После смерти Пашкова его оппоненты утверждали, что он прослушал богословские курсы. См. Глебов С. Полковник Пашков // Миссионерское обозрение (февраль 1904 г.), 204.

(обратно)

139

Случайная встреча, 76–77.

(обратно)

140

См. Muckle, Nikolai Leskov, 64; Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы, баптисты и адвентисты? 9; Heier, 123. Подобные тенденции видны в организациях, основанных Муди, который стремился продвигать единство и избегать богословской узости. Однако ни институт Муди в Чикаго, ни школы в Массачусетсе не сохранили взглядов и политики своего основателя. См. Dorsett L.W. A Passion for Souls: The Life of D. L. Moody, 403–405.

(обратно)

141

Янышев был также личным наставником царевича Николая Александровича, будущего царя Николая II. Его расписание уроков 1878 года показывает, что Янышев преподавал «Ники» закон Божий по вторникам и четвергам, по часу.

(обратно)

142

Попов В. Воскресные беседы г. Пашкова (письмо к редактору) // Церковный вестник, № 10 (8 March 1880). 12–13.

(обратно)

143

Янышев И. Религиозные мнения г. Пашкова // Церковный вестник, № 11 (15 марта 1880 г.), 8; Еще несколько слов о религиозных мнениях г. Пашкова // Церковный вестник, № 13 (29 марта 1880), 4–5. Неясно, действительно ли Янышев хотел дать Пашкову возможность защищать свое учение или же он готовил ему ловушку.

(обратно)

144

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 30 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 6.

(обратно)

145

Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 7.

(обратно)

146

Пашковцы // Энциклопедический словарь. Т. 23. С. 64.

(обратно)

147

См., например, Ярцев А. Секта евангельских христиан, 4, написанное коммунистом, а не православным антагонистом.

(обратно)

148

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 5.

(обратно)

149

Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы, баптисты и адвентисты? 20.

(обратно)

150

Stead, 373.

(обратно)

151

Феофан, 16.

(обратно)

152

Leroy-Beaulieu, 472.

(обратно)

153

Янышев И. Еще несколько слов… 5.

(обратно)

154

Случайная встреча, 75.

(обратно)

155

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 4.

(обратно)

156

Ежегодные Кесвикские съезды в Англии того периода обвинялись в том же учении. Так как некоторые влиятельные пашковцы имели связи с этим движением, то весьма возможно, что оно воздействовало и на Пашкова. Однако интересно отметить, что кесвикские оппоненты были протестантами, а пашковцев за то же самое атаковали православные. См. в главе 4 подробнее о влиянии Кесвика внутри пашковского движения.

(обратно)

157

Кальнев М. Миссионерство, 1103.

(обратно)

158

Случайная встреча, 77; См. также Latimer R. S. Under Three Tsars, 179.

(обратно)

159

Янышев И. Религиозные мнения, 8.

(обратно)

160

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 5; Лесков Н. Великосветский раскол, 74.

(обратно)

161

См. Орнатский, 5.

(обратно)

162

Dillon, 335.

(обратно)

163

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880 / Янышев и Пашков, Сущность учения, 5.

(обратно)

164

Gutsche, 60.

(обратно)

165

Двинская А. Крещение… 300–301.

(обратно)

166

Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 30 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 6

(обратно)

167

По словам Германа Дальтона, Пашков «не говорил о церкви, но предоставлял чистое молоко Слова тем, кто действительно был младенцем во Христе». Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 111; Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 30 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 6.

(обратно)

168

Ярцев, 4; Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 30 апреля 1880, письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 12 апреля 1880 // Янышев И., Пашков В. А. Сущность учения, 6.

(обратно)

169

Замечено, что социальная реформа, включая служение среди рабочих, проституток, сирот; в больницах, школах и тюрьмах, а также распространение литературы, часто следует за религиозными пробуждениями. Хотя Д. Муди никогда не был в России, его служение было очень похоже на служение Пашкова. Веком раньше Джон Весли основал подобные организации в Англии. Немецкие пиетисты, такие как Филипп Шпенер и Август Френке, в XVII веке тоже основали подобные формы для служения милосердия и стали чемпионами в этой области.

(обратно)

170

See Krusenstjerna, Im Kreuz, 76. В конце XIX века в Петербурге было значительное число протестантов, а также 15 лютеранских общин и шесть реформатских церквей.

(обратно)

171

Stead, 355, 356; Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 105.

(обратно)

172

Stead, 355; Пашковцы // Энциклопедический словарь, 63; Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы… 7.

(обратно)

173

Буткевич Т. И. Обзор русских сект и их толков. С. 466.

(обратно)

174

Stead, 355; Latimer, Under Three Tsars, 73.

(обратно)

175

An English Missionary in Russia // The [London] Times (April 29, 1874).

(обратно)

176

Некоторые источники указывают, что Редсток был выслан из России в 1878 г. Однако биограф Редстока, миссис Эдвард Троттер, не указывает, что причиной отъезда Редстока была его высылка – скорее, настоятельная потребность в отдыхе. См. Trotter, 211. Через два года Редсток, имея служение в Финляндии (части Российской империи), был официально выслан. См. Победоносцев, «Всеподданнейшая записка», 4. Подробнее о служении Редстока в Финляндии см. Trotter, 231–233.

(обратно)

177

Korff, Am Zarenhof, 50. Действительно, царь и его семья посещали балы в пашковском доме, в том зале, где теперь проходили евангелизационные беседы.

(обратно)

178

Игнатьев, 186. Учитывая, что позднее Игнатьев посетил собрание, на котором говорил Георг Мюллер, этот визит состоялся раньше марта 1883 г.

(обратно)

179

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 11.

(обратно)

180

Dillon, 332; Latimer, Under Three Tsars, 74; Gutsche, 61.

(обратно)

181

Победоносцев К. П. Всеподданнейшая записка, 1.

(обратно)

182

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 13.

(обратно)

183

Игнатьев, 186.

(обратно)

184

Kroeker J. Der achtzigjahrige Verfasser. Zur Einfuhrung // Kargel, ix.

(обратно)

185

Heier, 51. Когда закончились собрания Редстока, то, по крайней мере, пятеро аристократов продолжали регулярно проводить собрания: полковник Пашков, княгиня Наталья Ливен, княгиня Вера Гагарина, граф Алексей Бобринский и Елизавета Черткова. Карев А. // Каретникова М. С. Альманах… 130.

(обратно)

186

Muller G. Autobiography of George Muller, 546; Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 111; Карев А. // Каретникова М. С. Альманах… 125.

(обратно)

187

Глебов С. Полковник Пашков // Миссионерское обозрение (январь 1904 г.), 85–86.

(обратно)

188

Орнатский, 7.

(обратно)

189

Heier, 53. Николай Лесков включил эту книгу молитв в приложение к изданию «Великосветский раскол» в 1887 году. Перепечатано у Лескова Н. Зеркало жизни, 143–146.

(обратно)

190

Кутепов, 62–63. «Любимые стихи» – таково было название первого напечатанного пашковского сборника гимнов, хотя этот автор не указал, были ли стихи, на которые он ссылался, взяты из этой книги.

(обратно)

191

Игнатьев, 187.

(обратно)

192

Тот факт, что пашковцы не обращались ни к святым, ни к Божьей Матери в своих молитвах, был делом исключительной важности для православного, что видно из повторяющихся описаний этих «упущений». См. например, Орнатский, 7; Кутепов, 62.

(обратно)

193

[Newton Mr.], Banishment of Colonel Pashkoff // Quarterly Reporter (July 1880), 11.

(обратно)

194

Игнатьев, 187. См. также Latimer R. S. Under Three Tsars, 75; Победоносцев К. П. Всеподданнейшая записка, 2.

(обратно)

195

Многие западные протестанты отмечают, что сейчас, когда они посещают русские протестантские церкви, многие гимны кажутся им знакомыми, однако мелодии несколько изменены, что звучит странно для них. Некоторые мелодии прошли сквозь многие годы, но процесс освоения западного наследия продолжается и сейчас, когда христианская западная музыка в 1990 годах проникла в Россию.

(обратно)

196

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 33, 61, 34. Евангельские гимны Муди распространились от США до Великобритании и Российской империи. Новая музыка и музыкальные стили были характерны для пробуждений в течение веков. Мартин Лютер и Ян Гус писали гимны и вводили общее пение среди своих последователей, привыкших к сложному полифоническому пению подготовленных хоров. Пиетистское пробуждение в Германии, за которым последовало моравское движение, привело к появлению тысяч новых гимнов для общего пения. Богатые богословским содержанием тексты Чарльза Весли, положенные на народные мелодии, были важной составной частью методистского пробуждения. О деталях относительно роли музыки в пробуждении см. Cairns, стр. 323–330.

(обратно)

197

Попов В. Воскресные беседы, 13.

(обратно)

198

Победоносцев К. П. Всеподданнейшая записка, 2.

(обратно)

199

См. Saloff-Astakhoff N. I. Christianity in Russia, 93; Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 61.

(обратно)

200

Проповеди были разрешены только рукоположенным священникам, поэтому пашковское публичное обращение к народу именовалось обычно «беседами». Последователи Пашкова иногда, впрочем, используют слово «проповедь», что было более точным определением содержания. См. Глебов С. Полковник Пашков // Миссионерское обозрение (январь, 1904 г.), 80, 95.

(обратно)

201

Игнатьев, 187.

(обратно)

202

Игнатьев, 187; Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 111; Письмо В. А. Пашкова прот. И. Янышеву, 9 апреля 1880 // Сущность учения, 4.

(обратно)

203

Глебов С. Полковник Пашков // Миссионерское обозрение (февраль 1904 г.), 207–208; Глебов С. (январь 1904 г.), 85. См. также Глебов С. (февраль 1904 г.), 203, 208, 305, 313–314.

(обратно)

204

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 112.

(обратно)

205

Ливен, Духовное пробуждение в России, 64–66. Saloff-Astakhoff, 92; Stead, 355.

(обратно)

206

Победоносцев К. П. Всеподданнейшая записка, 1; Brandes, 33; Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 35; Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 111.

(обратно)

207

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 94.

(обратно)

208

[Newton, Mr.] Banishment of Colonel Pashkoff // Quarterly Reporter (July 1880), 12.

(обратно)

209

См. Орнатский, 9.

(обратно)

210

«Записка из дел Канцелярии Обер-Прокурора Святейшего Синода о вредной для Православной церкви деятельности Общества поощрения духовно-нравственного чтения и учредителя сего общества, отставного полковника Пашкова» // Сведения, 12–13. Учитывая финансовое положение крестьян по сравнению со своим огромным богатством, Пашков мог бы считать справедливым возмещать материальные потери тех, кого он отрывал от работы. В. Стед, однако, считал это «нелепыми слухами». Он признавал, что до этого было дело только таким людям, как, например, жена одного провинциального чиновника, всерьез обсуждавшая проблему с точки зрения изменений на рынке труда, которые произойдут, если помещики будут платить работникам за слушание евангельского красноречия, вместо того чтобы заботиться об их занятости на полях. Stead, 360–361.

(обратно)

211

Письмо Пашкова Делякову, 24 авг. 1882 // Пашков В. А. Из переписки, 71.

(обратно)

212

Статья в рукописной тетради «№ 2», начинающаяся «In 1883 Mr. Almanovsky…»

(обратно)

213

Письмо Пашкова Графу Толстому в рукописной тетради «№ 1».

(обратно)

214

Письмо Пашкова Делякову, 15 мая 1883 // Пашков В. А. Из переписки, 72.

(обратно)

215

Письмо Пашкова И. Л. Серебрякову, 3 May 1884 // Pashkoff Papers, fiche II/1/a, 26.

(обратно)

216

«In 1883 Mr. Almanovsky» в рукописной тетради «№ 2». См. также Записка из дел Канцелярии, 21.

(обратно)

217

Доктор Бедекер и его жена были потрясены звуком чирканья и запахом серы, которые следовали немедленно после разговора. Это были дамы, которые зажигали свои сигареты и курили во время обсуждения, как это было в их обычаях. См. Latimer, Dr. Baedeker, 80–81.

(обратно)

218

Kargel, ix-x. Почти десять лет спустя Каргель будет служить переводчиком у доктора Бедекера во время знаменитого путешествия по Сибири с посещением тюрем.

(обратно)

219

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 26; См. также Korff, Am Zarenhof, 43–44; Latimer, Dr. Baedeker, 80; Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 128.

(обратно)

220

Философ Гартман, чей основной труд был опубликован в 1869 г., был сторонником «духовного монизма», уча, что счастья нельзя найти ни в этой жизни, ни в будущей, и оставляя человека с единственной надеждой искать состояния «небытия и безжеланности».

(обратно)

221

Витте, 124. См. также Korff, Am Zarenhof, 41; Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 128.

(обратно)

222

Половцов А. А. Дневник государственного секретаря А. А. Половцова. Т.1, 1887–1892 гг., 446.

(обратно)

223

Витте, 124.

(обратно)

224

Heier, 84; Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 129.

(обратно)

225

Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 1. Письма, 1873–1879, 261. См. также Jones М. Dostoyevsky, 12.

(обратно)

226

Heier, 83.

(обратно)

227

Письмо Пашкова Делякову, 11 сент. 1880 // Пашков В. А. Из переписки, 71; Победоносцев К. П. Всеподданнейшая записка, 2; Письма Пашкова Делякову, 15 мая 1883 и 5 мая 1886 // Пашков В. А. Из переписки, 72, 74.

(обратно)

228

Stead, 331. Здесь, возможно, говорится о Марии Пейкер, которая распространяла Евангелие в своем Новгородском имении.

(обратно)

229

Орнатский, 9.

(обратно)

230

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 111–112; Победоносцев К. П. Всеподданнейшая записка, 3–4; Heier, 123.

(обратно)

231

Влас Максимов; Степан Павлович Воронов; его брат Павел Павлович; Никанор Феофанов, крестьянин соседней деревни Еминова; и обе жены, Воронова и Максимова, которые посещали пашковские собрания в Петербурге по просьбе своих мужей. Дело об Орехове // Сведения, 30.

(обратно)

232

См. «In 1883 Mr. Almanovsky» в рукописной тетради «№ 2»; Дело об Орехове // Сведения, 30–43.

(обратно)

233

Боголюбов Д. И. Пашковцы, 93. См. также «Проповедь так называемых пашковцев и значение ее для современного русского общества» // Вестник Европы 9 (сентябрь 1880), 391.

(обратно)

234

Leroy-Beaulieu, 473.

(обратно)

235

Кутепов, 63.

(обратно)

236

Пашковцы // Энциклопедический словарь, 64.

(обратно)

237

Dillon, 332.

(обратно)

238

Latimer, Under Three Tsars, 166–167.

(обратно)

239

Leroy-Beaulieu, 471.

(обратно)

240

Trotter, 65–66.

(обратно)

241

Latimer, Dr. Baedeker, 83–84.

(обратно)

242

Феофан, 1; Stead, 355.

(обратно)

243

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 39

(обратно)

244

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 14, Korff, Am Zarenhof, 33; Записка из дел Канцелярии, 13.

(обратно)

245

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 110; Stead, 355–356.

(обратно)

246

Ñì. «Interesting Incident of the Lord’s Work in Russia» в рукописной тетради «№ 2».

(обратно)

247

[Н. Горинович], Он любит меня, 3, 5. Krusenstjerna A. Plauderstunden mit meinen Freunden, 44–47. Вариант истории Гориновича был найден в Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 110–111; Trotter, 195; and Korff, Am Zarenhof, 34–35. Об официальных данных о нападении на Гориновича см. Хроника социалистического движения в России 1878–1887: официальный отчет, 84–85; Дейч Л. За полвека. Т. 2, 129–134. Я хочу поблагодарить Марка Мак-Карти за помощь в получении материалов по Гориновичу.

(обратно)

248

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 110. Хотя Дальтон не указывает имени этого читателя Библии, он, видимо, имеет в виду княгиню Веру Гагарину, которая не имела детей и поэтому еще более самозабвенно посвятила свою жизнь делу Христа.

(обратно)

249

Pashkov, Vasiliy A. The Pashkoff Papers. Fiche II/1/a, 8–9. Неясно, получил ли Пашков новый пропуск. См. также Dillon, 333–334.

(обратно)

250

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 28.

(обратно)

251

Korff, Am Zarenhof, 35–40. См. также Life of Criminal Smirnov // Interesting Details of the Lord’s Work in Russia // Pashkoff Papers, fiche 3/1; Смирнов находил особое удовольствие, распространяя христианскую литературу в библиотеках. Он однажды летом писал Пашкову из Корсаковска (остров Сахалин): // «Меня перевезли в поселок, где есть метеорологическая станция и центральная библиотека, которую мне велено привести в порядок. В этом я вижу особый план Божий. Столько всякой дьявольщины нашлось в этой библиотеке, что ее действительно нужно было привести в порядок! Я сжег все жития святых и различные брошюры о чудесах, производимых иконами, о местных святых, о необходимости добрых дел для достижения Царствия Божьего, о воздаянии за грехи и т. д. и заместил их своими брошюрами, которых у меня еще было достаточно, хотя и не было Новых Заветов».

(обратно)

252

Korff, Am Zarenhof, 20.

(обратно)

253

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 24.

(обратно)

254

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 13. См. также Korff, Am Zarenhof, 46.

(обратно)

255

Игнатьев, 186; Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 64.

(обратно)

256

Korff, Am Zarenhof, 46–47.

(обратно)

257

Игнатьев, 187; См. также Muller, 544–547.

(обратно)

258

Muller, 545.

(обратно)

259

Korff, Am Zarenhof, 31.

(обратно)

260

Muller, 545.

(обратно)

261

Jones, Dostoyevsky, 13; Latimer, Dr. Baedeker, 13, 29.

(обратно)

262

Latimer, Dr. Baedeker, 82–83, 85. См. также Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 133; Korff, Am Zarenhof, 62.

(обратно)

263

Heier, 51.

(обратно)

264

Krusenstjerna А. Im Kreuz, 182.

(обратно)

265

Penn-Lewis, 10–11. См. также Garrard, 83-118, 131–140.

(обратно)

266

Fetler W. How I Discovered Modernism Among American Baptists, and Why I Founded the Russian Missionary Society, 35, 39.

(обратно)

267

Penn-Lewis, 10

(обратно)

268

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 54. Кесвикское движение, иначе известное как «Более глубокая жизнь», или «Победная жизнь», подчеркивало освящение, так же, как и спасение, через веру во Христа.

(обратно)

269

Gutsche, 60. Нужно особо отметить, что Пашкову и другим великосветским пашковцам прислуживали буквально тысячи людей в их домах и имениях, и многие их них были или стали верующими. Однако нет никаких упоминаний о том, что их вознаграждали за проповедь, раздачу литературы или участие в других видах христианского служения.

(обратно)

270

Гурьев-Павлов В. Выписка из записной книжки Тифлисского гражданина Василия Гурьева Павлова / Сведения, 29.

(обратно)

271

Gutsche, 60. Мюллер сам вспоминал, как он проповедовал каждое воскресное утро при «хлебопреломлении», однако неясно из его рассказа, начал ли он эту традиция или повлиял на нее каким-то образом. Muller, 545.

(обратно)

272

Penn-Lewis, 10.

(обратно)

273

Kargel, ix; Korff, Am Zarenhof, 62, 58; Павлов В. Выписка из записной книжки, 28.

(обратно)

274

Попов В. Воскресные беседы, 13.

(обратно)

275

Записка из дел Канцелярии, 12.

(обратно)

276

Записка из дел Канцелярии, 17–19.

(обратно)

277

Письмо Петра Смирнова В. А. Пашкову, Корсаковск, Сахалин, 28 июля 1880(?) г. // Pashkoff Papers, 3/1, «Interesting Details of the Lord’s Work in Russia».

(обратно)

278

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 62. Родившийся в Петербурге Пейсти, шведско-финский методист, который присоединился к пятидесятническому движению, служил миссионером в Сибири, Манчжурии и Америке, так же как и в своих родных Швеции и Финляндии.

(обратно)

279

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 84. См. также стр. 61–62.

(обратно)

280

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 83, 84, 87; McCaig, 30–31.

(обратно)

281

Глебов С. Полковник Пашков, (февраль 1904), 204.

(обратно)

282

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 36.

(обратно)

283

Победоносцев К. П. Выписка, 8.

(обратно)

284

Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы, 29. Генерал Богданович, смотритель Исаакиевского собора около дома Пашкова, также считал пашковскую столовую угрожающей и просил денег у государственного секретаря А. А. Половцова в 1883 г., чтобы открыть даровую кухню, которая «будет иметь преимущество перед дешевою столовою, учрежденною Пашковым». Половцов отказал, однако объяснил, что он не понимает религиозного конфликта из-за кухонь. Половцов А. А. Дневник. Том 1, 69.

(обратно)

285

Stead, 377–378.

(обратно)

286

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 36–37; «In 1883 Mr. Almanovsky» в рукописной тетради «№ 2»; Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 114.

(обратно)

287

См. Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 130–131; Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 37–40; Korff, Am Zarenhof, 47–48.

(обратно)

288

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 39–40.

(обратно)

289

Хотя эта больница была основана до начала пашковского движения, она, возможно, получала средства от пашковцев. См. Шендеровский, 91. См. также Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 37; Korff, Am Zarenhof, 48.

(обратно)

290

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 38.

(обратно)

291

Mayer J. E. de. Adventures With God in Freedom and in Bond, 167–174. См. также «Подвиг русской женщины среди каторжников на о. Сахалине» // Тюремный вестник, 1904. С. 592–595.

(обратно)

292

Орнатский, 8–9.

(обратно)

293

Письмо Пашкова Грессеру, 1883 г. // Pashkoff Papers, fiche 2/1/a/7, 11-12

(обратно)

294

Записка из дел Канцелярии, 21.

(обратно)

295

«In 1883 Mr. Almanovsky» в рукописной тетради «№ 2».

(обратно)

296

Записка из дел Канцелярии, 21–22.

(обратно)

297

Письмо Пашкова петербургской газете «Новости», 26 февраля 1833 // Pashkoff Papers, fiche II/1/a/19, 19, 18–22.

(обратно)

298

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 110.

(обратно)

299

Heier, 77–78. См. W. de. Charriere E. Serge Batourine: Scenes des Temps Acuels en Russe.

(обратно)

300

Stead, 360–361. По Стеду, ходили слухи, что Пашков платил извозчикам три рубля, чтобы они слушали его беседы, а крестьянам столько, сколько они заработали бы, трудясь с восхода до заката.

(обратно)

301

Глебов С. (январь 1904 г.), 84.

(обратно)

302

Глебов С. (январь 1904 г.), 94.

(обратно)

303

Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы… 29–30. Другая антипашковская статья утверждала, что труды милосердия делались не из любви, а «в виде покупки за измену православию». Орнатский, 8.

(обратно)

304

Победоносцев К. П. Выписка, 8; Случайная встреча, 78; Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы… 29–30; Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 114.

(обратно)

305

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 108.

(обратно)

306

Пашковцы // Энциклопедический словарь, 63.

(обратно)

307

См. Пашковцы // Энциклопедический словарь, 63; Орнатский, 7.

(обратно)

308

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 109; Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 34.

(обратно)

309

«Русское общество в 60-х гг.» в рукописной тетради «№ 1». Интересно отметить, что сын Чертковой (Владимир) основал в 1885 г. «Посредник» – подобное же издательство, которое выпускало недорогие нравственные материалы для чтения бедным в духе толстовства.

(обратно)

310

См. Korff, Am Zarenhof, 45.

(обратно)

311

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 108–109; Saloff-Astakhoff, 92; Gutsche, 62.

(обратно)

312

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 108–109. Генерал Трепов, обер-полицмейстер Петербурга, однажды даже заметил относительно угроз революционеров: «Если этот человек добьется успеха, мы спасены!». Gutsche, 64. Пока Трепов занимал свой пост, никаких помех на пути пашковцев не возникало.

(обратно)

313

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 109.

(обратно)

314

Korff, Am Zarenhof, 49.

(обратно)

315

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 109.

(обратно)

316

Письмо К. П. Победоносцева М. М. Корфу, 2 августа 1881 г., в рукописной тетради «№ 1» (переведено с английского).

(обратно)

317

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 109.

(обратно)

318

Записка из дел Канцелярии, 14, 18, 21.

(обратно)

319

См. Jones M. V. Dostoyevsky, 6.

(обратно)

320

Лесков А. Жизнь Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям, 320.

(обратно)

321

Победоносцев К. П. Выписка, 9.

(обратно)

322

«Распространение брошюр на московской выставке» в рукописной тетради «№ 1», 226–240.

(обратно)

323

Пашковцы // Энциклопедический словарь, 64. М. Г. Пейкер умерла в 1881 г., и выпуск газеты возобновился только через год, когда ее 23-летняя дочь Александра Ивановна взялась за публикацию газеты. См. Stead, 339–340; Лесков А. Жизнь, 320.

(обратно)

324

Stead, 340.

(обратно)

325

Там же, 342.

(обратно)

326

Лесков А. Жизнь, 319.

(обратно)

327

Лесков Н. Сентиментальное благочестие. Великосветский опыт простонародного журнала // Православное обозрение (1876 г.), 526–551. Перепечатано в «Зеркале жизни», 142. См. также Muckle, Nikolai Leskov, 71; Лесков А. Жизнь, 319.

(обратно)

328

Письмо Н. С. Лескова М. Г. Пейкер, 9 июня 1879 // Лесков Н. С. Собрание сочинений. Т. 10, 462–463.

(обратно)

329

Лесков А. Жизнь, 320.

(обратно)

330

Stead, 342–343. См. также Heier, 73–74.

(обратно)

331

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 56–57. См. также Krusenstjerna А. Im Kreuz, 80–83; Langenskjold G. Baron Paul Nicolay, Christian Statesman and Student Leader in Northern and Slavic Europe, 54–55.

(обратно)

332

Dalton H. Lord Radstock and Colonel Pashkoff, 114. См. также Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы, 27. После 1862 г. один Священный Синод удерживал за собой право печатать русские Писания. Однако Синод не имел монополии на их распространение.

(обратно)

333

Latimer, Dr. Baedeker, 51.

(обратно)

334

Записка из дел Канцелярии, 14; Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы, 28; Записка из дел Канцелярии, 15, 18; Янышев И. Еще несколько слов, 5. См. Кончина, 605 (подробное описание системы пометок).

(обратно)

335

Latimer, Dr. Baedeker, 52.

(обратно)

336

Боголюбов Д. И. Кто это – пашковцы, 28.

(обратно)

337

Янышев И. Еще несколько слов, 5.

(обратно)

338

Kargel, 4; Записка из дел Канцелярии, 12, 14, 19; Письмо И. Виллера Пашкову, 18 октября 1884, в рукописной тетради «№ 2».

(обратно)

339

Деревенский священник в Балахинском уезде Нижегородской губернии купил следующие брошюры у крестьянина Малышева, который даром получил их от Пашкова в 1883 году: два экземпляра Нового Завета, журнал «Русский рабочий» за 1876 и за 1882 гг., «Больной пастух», «Благодатное дитя», «Краткое руководство простым людям к чтению Нового Завета», «Любимые стихи», «Радостные песни Сиона», «Господь времени», «Встреча со старушкой», «Рай и ад», «Застигнутые врасплох» и «Два богатства». Записка из дел Канцелярии, 13.

(обратно)

340

Например, английский гражданин Эдвард Хилтон, главный управляющий уральскими медными рудниками Пашкова в течение 15 лет, получил приказ покинуть Россию за «религиозную пропаганду», и Альмановский, кассир в Тамбовском имении Пашкова, был помещен на три месяца в тюрьму, а затем ему было приказано оставить свою работу у Пашкова за распространение Новых Заветов и брошюр. «In 1883 Mr. Almanovsky» в рукописи «№ 2». См. также Saloff-Astakhoff, 92.

(обратно)

341

Пашковцы были не единственными, кто использовал ярмарку для распространения Библий и христианской литературы. Есть сообщения, что Общество по распространению Священного Писания в России, основанное после публикации Нового Завета на русском языке в 1862 г. Священным Синодом, продавало Писания на нижегородской ярмарке в июне 1863 г. Есть также сведения, что Великобританское и иностранное библейское общество распределяло Писания на многих языках в палатке в центре города в 1883 г. См. Batalden S. Colportage and the Distribution of Holy Scripture in Imperial Russia // Christianity and Slavs. Vol. 2. Russian Culture in Modern Times / Ed. R. P. Hughes and I. Paperno, 84; Wrede H. Zwei Jahre Durch Sibirien, 26–28.

(обратно)

342

См. письмо Победоносцева Корфу, 2 августа 1881, в рукописной тетради «№ 1»; Записка из дел Канцелярии, 11–12.

(обратно)

343

См. «Влияние Победоносцева на государя» и «Распространение брошюр на московской выставке» в рукописной тетради «№ 1».

(обратно)

344

Lansdell, 4.

(обратно)

345

Несмотря на первоначальное колебание относительно того, чтобы брать деньги с заключенных, Лансделл продал 44 пачки Писаний за полную стоимость, что можно объяснить либо желанием получить чтение, либо духовным голодом. См. Lansdell, 121.

(обратно)

346

Lansdell, 184–185.

(обратно)

347

Korff, Am Zarenhof, 49–50.

(обратно)

348

Письмо К. П. Победоносцева В. А. Пашкову, [1884] // Победоносцев К. П. Труды государственного Румянцевского музея. Т. 2. Победоносцев и его корреспонденты: Письма и записки, 456. См. также Пашковцы // Энциклопедический словарь, 64; Кутепов, 63.

(обратно)

349

Пашковцы // Энциклопедический словарь, 64.

(обратно)

350

Письмо Пашкова П. В. Оржевскому, 14/26 ноября 1884, Pashkoff Papers, fiche II/1/b, стр. 1–2. Попытка Пашкова получить деньги, в чем, по его мнению, ему было несправедливо отказано, не была успешной. Письмо от Победоносцева это объясняет: «Вознаграждение возможно и справедливо там, где имущество отбирается незаконно или без законного основания. В настоящем случае книги отобраны распоряжением правительства, потому что они служили орудием для незаконных целей и для вреда, наносимого народу, служили обществу, которое признано вредным и уничтожено». Письмо Победоносцева Пашкову [1884] // Победоносцев К. П. Корреспонденты, 457.

(обратно)

351

Stead, 390.

(обратно)

352

Письмо Пашкова Делякову, 11 сент. 1880 // Пашков В. А. Из переписки, 70. См. также Klimenko, 71; Gutsche, 63; Leroy-Beaulieu, 472.

(обратно)

353

Письмо Д. Ударова Пашкову, 8 апреля 1880, в рукописной тетради «№ 2». См. также письмо Ударова Пашкову, 15 апреля 1880, там же.

(обратно)

354

Записка из дел Канцелярии, 19–20.

(обратно)

355

Записка из дел Канцелярии, 18.

(обратно)

356

Jones, Pashkovites, 43; «In 1883 Mr. Almanovsky» в рукописной тетради «№ 2»; Кальнев, М. Миссионерство, 1114. См. также Kahle, 45.

(обратно)

357

Победоносцев К. П. Всеподданнейшая записка, 4.

(обратно)

358

Половцов А. А. Дневник. Т. 1, 156.

(обратно)

359

Письмо Пашкова Делякову, 24 августа 1882 // Пашков В. А. Из переписки, 71; Копия с циркулярного обращения Пашкова и графа Корфа к сектантам // Сведения, 25. Ñì. òàêæå Korff, Am Zarenhof, 56–57, 67.

(обратно)

360

Некоторые источники ошибочно утверждают, что съезд был в 1883 г. См., например, Gutsche, 63.

(обратно)

361

Korff, Am Zarenhof, 56, Gutsche, 63; Павлов, Выписка из записной книжки, 27; Stead, 364; Latimer, Dr. Baedeker, 36.

(обратно)

362

Latimer, Dr. Baedeker, 37.

(обратно)

363

Павлов, Выписка из записной книжки, 27–29.

(обратно)

364

Korff, Am Zarenhof, 57.

(обратно)

365

Павлов, Выписка из записной книжки, 28; Stead, 364.

(обратно)

366

Дневник тифлисского баптиста Василия Павлова указывает на собрания и на третий, и на шестой день конференции. Павлов В. Выписка из записной книжки, 28.

(обратно)

367

См. Stead, 365–366; Павлов, Воспоминания ссыльного // Каретникова М. С. Альманах, 198; Korff, Am Zarenhof, 59; Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 135.

(обратно)

368

Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 140.

(обратно)

369

ст. 79 и 126 Уст. о пред. и пресеч. прест. изд. 1876 г. // Победоносцев К. П. Выписка, 6. См. также «Циркуляр Министерства внутренних дел» в рукописной тетради «№ 1», 258–259. Пашков ответил Победоносцеву письменно, но, по совету своих друзей, он не отослал это письмо. Полный текст см. «Письмо Пашкова Победоносцеву» в рукописной тетради «№ 2».

(обратно)

370

Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 141.

(обратно)

371

Победоносцев К. П. Всеподданнейшая записка, 3–4, 2.

(обратно)

372

Статья появилась в «Новостях» № 52 за 1883 г. См. также ответ Пашкова для «Новостей», он есть в рукописи, но ничего не известно о его публикации. Письмо Пашкова газете «Новости», 9 марта 1883 // Pashkoff Papers, fiche II/1/a/11, 15.

(обратно)

373

Dillon, 333–334.

(обратно)

374

Письмо Пашкова Делякову, 15 мая 1883 // Пашков В. А. Из переписки, 72. Речь в «подделанном наговоре» идет о статьях, посвященных теме самоубийства женщины в пашковском убежище для женщин, что произошло тремя месяцами раньше.

(обратно)

375

См. Znamenski A. A. Shamanism and Christianity on the Russian Siberian Borderland: Altaian Responses to Russian Orthodox Missionaries (1830–1917) // Itinerario 22, № 1 (1998), 113, 114, 116. Как ответ на практику миссионеров, см. Лесков Н. С. На краю света // Лесков Н. С. Собрание сочинений. Т. 5, 451–517.

(обратно)

376

Архимандрит Владимир, Отчет об Алтайской духовной миссии за 1875 год // Миссионеръ. № 18 (8 мая 1877), 144.

(обратно)

377

Соколов М. И. Разговор православного и пашковца о Священном Писании и преданиях церковных.

(обратно)

378

Korff, Am Zarenhof, 62–63. По другим источникам, Корф и Пашков были вызваны к самому Победоносцеву. См. Krusenstjerna, Im Kreuz, 80. Корф был прав в своей оценке царя. Александр III был крайне недоволен предпринятым действием, особенно в отношении недавно овдовевшей Чертковой, чей муж был в милости у царя, и он просил имперской защиты ее религиозных убеждений. Тем не менее он нехотя согласился с совместными решениями обер-прокурора Победоносцева, министра внутренних дел Дмитрия Толстого и министра юстиции Дмитрия Набокова. См. Половцов А. А. Дневник, Т.1, 99, 220.

(обратно)

379

Korff, Am Zarenhof, 62. Князь Сергей Гагарин, муж пашковки Веры Гагариной, был встревожен высылкой, боясь, что его жену ждет та же участь. Половцов А. А. Дневник. Т. 1, 231.

(обратно)

380

Korff, Am Zarenhof, 63–64.

(обратно)

381

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 45–46.

(обратно)

382

Письмо Пашкова Делякову, 5 мая 1886 // Пашков В. А. Из переписки, 74. В письме Пашков указывал, что он «все это время много бегал… по окрестностям Лондона, отыскивая квартиру, где бы поселиться с семейством на время пребывания вне отечества». Пашков, очевидно, все еще думал о возвращении домой; это желание никогда не исполнится, кроме короткого его визита в 1888 г. См. также Langenskjold, 55.

(обратно)

383

Pashkoff Papers, fiche II/1/b/12, 3–4.

(обратно)

384

Пашковцы // Энциклопедический словарь, 64; Кутепов, 63; Фон-Фрейман О. Р. Пажи за 183 года (1711–1894). Т. 2, 858; Кончина, 606.

(обратно)

385

Архив, состоящий из 7 000-10 000 документов, находится в университете Бирмингема (Англия). Весь архив есть в виде микрофильмов в четырех североамериканских библиотеках: Южно-баптистской исторической библиотеке и архивах Нэшвилла (Теннеси), а также в центре менонитского наследия в Виннипеге (Канада), в Итонском колледже около Чикаго, в штате Иллинойс, в библиотеке богословского союза (Беркли, Калифорния).

(обратно)

386

Письмо И. Вилера Пашкову, 19 октября 1884, в рукописной тетради «№ 2». См. также Klippenstein L. Johann Wieler (1839–1889) among Russian Evangelicals: A New Source of Mennonites and Evangelicalism in Imperial Russia // Journal of Mennonite Studies 5 (1987), 44–60.

(обратно)

387

Stead, 390–391.

(обратно)

388

Jones M. V., Muckle J. Y. Marginalia: Three Letters from V. D. Bonch-Bruyevich in the Pashkov Papers // Slavonic and East European Review 60, № 1 (January 1982), 77. Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 59.

(обратно)

389

Dillon, 336; Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 48.

(обратно)

390

Письмо Пашкова Делякову, 5 мая 1886 // Пашков В. А. Из переписки, 74.

(обратно)

391

Korff, Am Zarenhof, 40; Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 50. Согласно Корфу, Пашков был похоронен в склепе около церкви Св. Мартина, в Париже. Другие источники, включая и церковные записи, указывают, что он погребен в Риме.

(обратно)

392

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 58, 64.

(обратно)

393

Penn-Lewis, 10.

(обратно)

394

Миссионерское обозрение (февраль 1902 г), 294–302.

(обратно)

395

См. Prokhanoff, 121–122; Песнь возрождения, 173.

(обратно)

396

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 57, 83, 87; McCaig, 21, 47.

(обратно)

397

Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 60.

(обратно)

398

Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 147–148.

(обратно)

399

См. Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 55, 58, 80.

(обратно)

400

Ярцев, 4.

(обратно)

401

Wardin, Evangelical Sectarianism, 292–294, 296–297.

(обратно)

402

Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 136–137; Gutsche, 66–67; Kargel, viii-x; Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 82–83.

(обратно)

403

См. Saloff-Astakhoff, 123; Prokhanoff, 139, 166–168; Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 137; Шендеровский, 106.

(обратно)

404

Prokhanoff, 42–48, 62–64.

(обратно)

405

Проведя один год в баптистском колледже Бристоля, в Англии, Проханов учился один семестр в Берлинском университете на богословском факультете, где он посещал лекции Адольфа Гарнака, и один семестр – в Парижском университете, на факультете протестантского богословия. См. Prokhanoff, 101–102. Однако Проханов был всегда открыт для дискуссий и для научения даже со стороны тех, кто принадлежал к другим направлениям веры и традиций. Строгость на его собраниях проистекала не столько от богословских взглядов, сколько от его стиля руководства.

(обратно)

406

Название «евангельские» не соотносится с западным евангеликализмом, но оно происходит от слова «Евангелие».

(обратно)

407

Prokhanoff, 150–158; Stupperich R. Protestantismus in Rusland // Religion in Geschichte und Gegenwart, vol. 5, 1250.

(обратно)

408

На западе Фетлер был известен как Вильгельм Фетлер. Но он печатался в США под именем Василия Андреевича Малова. См. Wardin, Evangelical Sectarianism, 184; Saloff-Astakhoff, 134; McCaig, 11–12, 124–131; Ливен С. П. Духовное пробуждение в России, 83; Fetler, 31.

(обратно)

409

McCaig, 22, 167.

(обратно)

410

Сын Чертковой, В. Г. Чертков, был близким сотрудником Толстого.

(обратно)

411

Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 162; McCaig, 46–54, 76–77; Blumit O. A., Smith O. J. Sentenced to Siberia, 78–81.

(обратно)

412

McCaig, 66, 145; Fetler, 22, 31–32; Wardin, Evangelical Sectarianism, 184.

(обратно)

413

Kargel, x-xi; Ярцев, 8; Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 182.

(обратно)

414

Miliukov P. Russia and Its Crisis, 100.

(обратно)

415

Карев А. // Каретникова М. С. Альманах, 137.

(обратно)

416

Saloff-Astakhoff, 130–131.

(обратно)

417

Burns J. Revivals, Their Laws and Leaders.

(обратно)

418

Там же, 23–25.

(обратно)

419

Там же, 26.

(обратно)

420

Там же, 30.

(обратно)

421

Там же, 32.

(обратно)

422

Там же, 12.

(обратно)

423

Там же, 13–14.

(обратно)

424

Там же, 14.

(обратно)

425

Там же, 14–15.

(обратно)

426

Лесков Н. Великосветский Раскол, 119.

(обратно)

427

Geraci R. P. The Reformation of the Refined: Evangelical Religion and the St. Petersburg Aristocracy, 1874–1890, 59.

(обратно)

428

Heier, viii. См. также стр. 145–149.

(обратно)

429

Гражданин, № 13 (1876 г.); цитируется в Орнатский, 5–6.

(обратно)

430

См. Wardin, Evangelical Sectarianism, 315. антисектантская деятельность православной церкви продолжалась даже после 1910-го года, но она не была более нацелена на конкретных пашковцев.

(обратно)

431

Евгения Мейер, дочь одного из пашковских руководителей, посвятила жизнь служению в мусульманском мире. Анна Ренберг, воспитанная в пашковском детском доме в Финляндии, стала впоследствии миссионеркой в Китае. Пашковец Николай Федоров служил среди эскимосов Аляски и основал там детский дом. Генри Хилтон, управляющий одного из имений Пашкова, и его кассир Альмановский оба поселились в Канаде. Сами Пашков и Корф после высылки продолжали активное служение в Европе (в Англии и в Швейцарии). Также они активно трудились во Франции и Германии. См. Mayer; Братский листок (1908), № 9, 1-16; № 11, 1–7; Hayne С. A Story of the Founding of the Kodiak Baptist Orphanage in Alaska that is Better than Fiction and a Wonderful Illustration of Gospel Power and Providential Guidance // Missions, March 1922, 132–135. How Russia Expels // Manitoba Free Press, 21 Feb. 1891.

(обратно)

432

Павлов, Воспоминания ссыльного // Каретникова М. С. Альманах, 197–198.

(обратно)

433

Krusenstjerna, Im Kreuz, 76. См. Деян. 2:37.

(обратно)

434

Glanzer P. L. The Quest for Russia’s Soul: Evangelicals and Moral Education in Post-Communist Russia, 119–146.

(обратно)

435

Евангелист Д. Муди в то же самое время дополнял общественную проповедь подобными же частными беседами наедине. См. Dorsett, 398–399.

(обратно)

436

Krusenstjerna, Im Kreuz, 78.

(обратно)

437

Письмо Пашкова Делякову, 15 мая 1883 // Пашков В. А. Из переписки, 72.

(обратно)

438

См. Mayer, Adventures With God.

(обратно)

439

Sick I. M. Mathilda Wrede: ein Engel der Gefangenen, 108, 112.

(обратно)

440

Не у одного Пашкова были такие проблемы. Мартин Лютер, например, резко критиковал новоуверовавших, которые разбивали иконы, не поняв его учения.

(обратно)

441

Интересно посмотреть сравнения движения пашковцев с другими социальными движениями того времени; см. Geraci, The Reformation of the Refined. См. также Mark McCarthy, Religious Conflict and Social Order in Late Nineteenth Century Russia: Orthodoxy, the Protestant Challenge and Sectarianism, 1861–1905; Coleman H. J. Russian Baptists and Spiritual Revolution; Herrlinger K. P. Class, piety, and politics: Workers, Orthodoxy, and the problem of religious identity in Russia, 1881–1914.

(обратно)

442

Мы можем найти краткую, но полезную информацию в книге воспоминаний Корфа (Am Zarenhof) о его детстве и воспитании. Воспоминания княжны Софьи Ливен («Духовное пробуждение в России») дают ценную информацию о движении после высылки его руководителей.

(обратно)

Оглавление

Предисловие к русскому изданию

Глава 1 Россия в 1870-е годы

  Крестьяне

    Жизнь в сельской местности

    Религия и суеверия

    Изменяющийся мир

  Аристократия

    Контраст с низшим классом

    Жизнь, полная роскоши

    Привычки и религия

  Интеллигенция

    Борьба за реформу

    Отчаяние

    Атеизм

  Русская православная церковь

    Долгая история

    Церковь и государство

    Духовенство

    Российское библейское общество

  Подъем религиозного сектантства[49]

    Штундисты

    Баптисты

Глава 2 Василий Александрович Пашков

  Благородное наследие

    Сражения, Лжедмитрии и Сибирь

    Московский дворец Петра Егоровича

    Влияние и богатство

    Пашковы в поздней имперской России

  Богатый светский человек

    Равнодушный православный

    Прибытие лорда Редстока в Россию

    «Луч с небес»

    Измененная жизнь

      Молитва и Слово

      Отрицание себя

      Забота о социальной справедливости

      Лорд Редсток как наставник

      Дружба с графом Корфом

  Следуя Божьему зову

  Измененный взгляд на мир

    «Я теперь принадлежу не себе, а Ему»

    «Покажи им, что Ты можешь совершить!»

    «Мое оружие всегда со мною»

    Любовь к соотечественникам

    Отношение к Русской православной церкви

    Отношение к женщинам

    Голова и сердце

    Исцеление и Дух Святой

  Учение Пашкова

    Нехватка богословской подготовки

    Публичное исповедание веры Пашкова

    Оправдание верою

    Уверенность в спасении

    Грех и освящение

    Роль дел

    Таинства

    Церковь

Глава 3 Делясь Благой Вестью

  Возвещая Слово

    Ранние собрания Редстока

    Пашковские салонные собрания

      Посещение пашковского собрания

    Среди слуг

    Среди рабочих

    В сельской местности

      Пашковские поместья

      Богородицк, Тульское поместье графа Бобринского

      Слово распространяется

  Личный труд

    Бедные

    Посещение больниц

    Тюрьмы

Глава 4 Духовный рост и измененные жизни

  Научение и наставление

    1 марта 1881 г.

    Иностранные учителя, наставлявшие новоуверовавших

      Георг Мюллер

      Доктор Ф. Бедекер

      Отто Штокмайер

      Джесси Пенн-Льюис

      Длительное влияние

    Вечеря Господня

    Молитвенные собрания

    Детское служение

  Жизнь служения

    Являя Христову любовь

      Дешевая еда

      Швейные кружки

      Школы и детские дома

      Приют для бездомных женщин

      Русско-турецкая война 1877-78 гг.

      Неправильно понятая филантропия

    Литература

      Общество поощрения духовного и нравственного чтения

      «Русский рабочий»

      Библии

      Распространение

      Оппозиция

    Христианское единство

      Поддержка беднейших братьев

      Съезд 1884 г.

Глава 5 Гонения и ссылка

  Сектанты против государственной церкви

    Законодательство

    Оппозиция

    Изгнание

  Дальнейшее служение

    Поддержка тех, кто остался

    Новые евангелизационные возможности

    Служение русским за рубежом

    Смерть Пашкова

  Санкт-петербургские верующие

    Одаренные женщины-руководители

    Свобода совести

  Время новых руководителей

    Иван Каргель

    Иван Проханов и Союз евангельских христиан

    Вильгельм Андреевич Фетлер

  Духовное наследие

Глава 6 Заключение

  Было ли движение пашковцев Пробуждением?

  Имел ли Пашков успех?

  Чему мы можем научиться?

    Социальное и национальное единство

    Личная проповедь

    Личный труд

    Щедрость

    Импорт западных традиций

    Иностранная литература

    Нехватка предвидения

    Несколько слов предостережения

Итог

Библиография

  Первоисточники

    Книги и брошюры

    Статьи из журналов и энциклопедий

  Неопубликованные источники и электронные базы данных

  Дополнительная литература

    Книги

    Статьи

  Неопубликованные работы

  Вклейка Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg