«Человек, стрелявший ядом. История одного шпиона времен холодной войны»

Человек, стрелявший ядом. История одного шпиона времен холодной войны (fb2) - Человек, стрелявший ядом. История одного шпиона времен холодной войны (пер. Сергей И. Лунин) 1651K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Николаевич Плохий

Сергей Плохий Человек, стрелявший ядом История одного шпиона времен холодной войны

Серия «Разведкорпус»

© Serhii Plokhy, 2016

© C. Лунин, перевод на русский язык, 2020

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Издательство CORPUS ®

* * *

Предисловие

Осенью 1961 года американские и советские танки держали друг друга на прицеле у КПП «Чарли» на границе восточного и западного Берлина у строящейся стены, Дэвид Корнуэлл, агент британской разведки и в скором будущем прославленный автор Джон ле Карре, обдумывал свой первый бестселлер «Шпион, пришедший с холода», а полиция Западной Германии допрашивала агента КГБ.

Поджарый тридцатилетний мужчина предъявил документы ГДР на имя Йозефа Леманна, но при этом дал такие показания: его зовут Богдан Сташинский, он гражданин СССР, в одиночку выследил и убил в Мюнхене двух человек. Это были лидеры украинской эмиграции, боровшиеся за независимость своей родины. Советский агент использовал новейшую секретную разработку – пистолет, который брызгал жертве в лицо жидким ядом и не оставлял никаких следов. Немалая часть карьеры Никиты Хрущева прошла на Украине, поэтому советский вождь числил этих людей среди личных врагов, а КГБ упорно пытался их ликвидировать. Яд из пистолета Сташинского поставил точку в их биографии.

Слова человека, уличившего кремлевских руководителей в организации политических убийств за рубежом, прогремели на весь мир, потрясли дипломатические круги и озадачили сотрудников специальных служб. Дело Сташинского вынудило Советский Союз переменить тактику секретной войны. Агенты внешней разведки теперь опасались ликвидировать врагов режима. Пострадал от него и Александр Шелепин – председатель КГБ, мечтавший сменить Хрущева, а затем и Брежнева у руля страны. В Западной Германии приговор убийце повлиял на процессы над преступниками Третьего рейха. Приводя в пример Сташинского, обвиняемые утверждали, что они – лишь пособники, а подлинными палачами были командиры, которые отдавали им приказы. Бундестаг в итоге внес поправки в закон и отнял у бывших гитлеровцев возможность опоры на этот прецедент.

В Соединенных Штатах за дело перебежчика взялся сенатский подкомитет. Сообщенные им сведения учла и комиссия Уоррена в ходе расследования убийства Джона Кеннеди. Многие любители конспирологии до сих пор верят, что КГБ тренировал Ли Харви Освальда в той же школе, что и Богдана Сташинского.

Биография стрелка захватила воображение западного мира. Пространная статья о нем вышла в журнале Life, очерк о его похождениях много раз переиздавали как раздел «Великих шпионских историй» Аллена Даллеса, бывшего директора ЦРУ. В последнем романе Яна Флеминга – «Человек с золотым пистолетом» – Джеймс Бонд, которому в КГБ промыли мозги, пытается прикончить шефа из заряженного цианидом оружия. Ту же фабулу не раз использовали для радио- и телепередач по всему миру. Сташинскому посвящено множество книг и документальных фильмов, самое меньшее два романа, две пьесы и один игровой фильм.

Сорок лет КГБ отрицал свою роль в этих убийствах, а сотрудники ЦРУ ломали головы: не лжет ли этот перебежчик? И сегодня в печати кое-кто изображает Сташинского этаким камикадзе – ему, мол, в Москве дали задание оговорить себя и отвести подозрения от более ценного агента, настоящего убийцы. Благодаря новым источникам, еще недавно недоступным, в этой книге опровергаются многие прежние гипотезы и слухи о деле Сташинского. Здесь оно предстает в контексте холодной войны – ожесточенной битвы идеологий и культур Востока и Запада, – а также удушливой обстановки, навязанной сталинским режимом тем народам, что оказались восточнее железного занавеса.

Главным источником сведений о Богдане Сташинском, его преступлении и его наказании служит стенограмма суда в Карлсруэ в октябре 1962 года. Теперь ее можно дополнить материалами недавно рассекреченных дел ЦРУ, КГБ и польских спецслужб, а также интервью и мемуарами бывших чекистов. Изучение кладбищенских книг в берлинском пригороде подтвердило некоторые показания перебежчика, а моя беседа с начальником полиции ЮАР в отставке приоткрыла тайну переезда агента-убийцы в эту страну. Не исключено, что Сташинский до сих пор живет в Южной Африке – всегда начеку.

Пролог

Солнечным утром 15 октября 1959 года по пути из центра Мюнхена трамвай подъехал к остановке на мосту Людвига через реку Изар. Кондуктор объявил: «Немецкий музей». До войны в Немецком музее достижений естественных наук и техники хранилось крупнейшее в мире собрание научных экспонатов. Впрочем, до главного корпуса музея на острове от остановки было несколько минут ходьбы. Здание все еще служило немым свидетелем бомбардировок союзной авиации, но бросались в глаза и признаки послевоенного оживления. В музее шел капитальный ремонт, а на разрушенной Цеппелинштрассе на правом берегу Изара возводили новые дома. Двери трамвая открылись, пассажиры потянулись к выходу.

Худощавый, плоскогрудый мужчина, лет около тридцати, стоял на мосту, но заходить в вагон не спешил. Пропустил он трамвай и в другую сторону – к площади Карлсплатц и главному вокзалу Мюнхена. Не интересовал его и музей. Он смотрел в сторону Цеппелинштрассе, затем направился к дому № 67, где стоял темно-синий «опель-капитан». Приблизился, так чтобы прочесть номерной знак, и вернулся на свой пост. Около полудня его терпение было вознаграждено – из дома вышли мужчина лет пятидесяти и молодая женщина. Они сели в машину и уехали по Цеппелинштрассе прочь от моста. Незнакомец следил за ними, пока они не пропали из виду, затем сел на трамвай в центр.

В четверть первого молодой человек уже был на другом конце города, на площади Масманнплатц. Там он свернул на Крайттмайрштрассе. Впереди возвышалась католическая церковь Св. Бенно. У недавно построенного дома № 7 он остановился и заглянул в подворотню – во дворе стояли гаражи. Синего «опеля» нигде не было видно. Наблюдатель прогуливался по улице, то и дело посматривая на часы. Наконец показалась машина. «Опель» с тем же номером. Но вот водитель теперь был один.

Когда машина скрылась в арке, молодой человек пошел к парадному ходу в седьмой номер. Открыл дверь ключом, запер ее за собой и поднялся немного по лестнице, подстерегая там свой объект. Внезапно наверху раздался женский голос: «Wiedersehen» («До свидания»). Кто-то спускался вниз. Гость испугался – он оказался зажат между лишней свидетельницей сверху и хозяином «опеля», который мог в любой момент зайти в дом. Он сбежал на первый этаж, встал лицом к двери лифта и нажал на кнопку. Почти сразу же он услышал шаги за спиной. Стук каблуков не оставлял сомнений – женщина. Она вышла на улицу через парадный ход.

Вздохнув с облегчением, молодой человек вернулся на прежнее место, незаметное для постороннего взгляда – на первой лестничной площадке. Пару минут спустя он посмотрел вниз и увидел хозяина «опеля» с Цеппелинштрассе. Невысокий, лысоватый мужчина одной рукой дергал застрявший в двери ключ, а в другой держал сумки. Видны были только помидоры в одном из кульков. Охотник нагнулся, делая вид, что завязывает шнурок. Выглядело это странно, но он не хотел приближаться к цели, пока дверь подъезда не закроется. Затем он выпрямился и пошел вниз.

– Funktioniert es nicht? («Сломался?») – услышал он собственный голос.

– Doch, es funktioniert («Да нет, в порядке»), – ответил хозяин «опеля».

Молодой человек взялся левой рукой за наружную ручку двери, а правую, со свернутой в трубку газетой, поднял к лицу мужчины. Раздался приглушенный хлопок. Он видел, как жертва оседает назад, но не стал ждать, пока та упадет, а вышел из подъезда и поспешно закрыл за собой дверь. На улице он развернул газету, вынул скрытое оружие – цилиндр длиной около двадцати сантиметров – и положил в карман. Дело было сделано. Сташинский наконец-то выполнил задание1.

Часть I Чекист

Глава 1 Вызов к Сталину

Хрущев, лысый, полный и на диво энергичный будущий вождь Советского Союза, произносил с трибуны очередную речь, когда ему доставили записку с просьбой незамедлительно позвонить в Москву.

На календаре было 1 декабря 1949 года. Никита Сергеевич, тогда еще первый секретарь компартии Украины, обращался к преподавателям и студентам Львова. Эту часть республики СССР отобрал в 1939 году у Польши, согласно пакту Молотова – Риббентропа. Недолговечный альянс кончился вторжением немцев в июне 1941 года, но в июле 1944-го их прогнали на запад. С тех пор коммунисты тщетно принуждали местных украинцев к примирению с новой властью – те мечтали о независимости. За несколько недель до речи Хрущева инсургенты-националисты прогремели на всю страну – убили Ярослава Галана, писателя-коммуниста и одного из рьяных пропагандистов режима. Первый секретарь прибыл во Львов, чтобы возглавить охоту на убийц и лично контролировать ход расследования. Один из преступников оказался студентом, и вот теперь Хрущев наставлял преподавателей и студентов-активистов.

Приказ связаться с Москвой застал его врасплох. Он завершил речь, призвал студентов не терпеть крамолы в своих рядах и тщательно искать бандеровцев. Затем уехал и позвонил в Кремль. Трубку взял Маленков, в то время – правая рука Сталина. От него зависело, кого снимут с должности, а кого назначат. Хрущеву было велено явиться в Москву – вылететь завтра утром. Позднее он признавался, что его переполняли самые мрачные предчувствия2.

Тремя годами раньше, в марте 1947 года, Сталин лишил его должности первого секретаря ЦК компартии Украины, оставив менее значимую – председателя Совета министров. Так он поплатился за настойчивые просьбы о помощи УССР во время голода 1946–1947 годов. Причиной голода стали требования вождя выполнить завышенные нормы хлебозаготовок. Раздраженный Хрущевым, Сталин заменил его на Кагановича – одного из виновников Голодомора 1932–1933 годов, унесшего жизни около четырех миллионов жителей Украины. После понижения в должности бывший первый секретарь стал безжалостно выкачивать зерно из истощенных крестьян. На этот раз республика потеряла около миллиона человек. В конце 1947 года Кагановичу пришлось освободить кабинет – туда вернулся старый хозяин3.

Но чего Сталин хотел теперь? Не разгневала ли его смерть Галана? Не решил ли он, что Хрущев не в силах прекратить партизанскую войну на западе Украины? Партизан все звали бандеровцами – по имени лидера «революционного» (радикального) крыла Организации украинских националистов. В мемуарах Хрущев пишет, что впервые услышал о Степане Бандере в 1939 году. Тогда, уже на посту первого секретаря ЦК КП(б)У, он возглавлял процесс растворения Западной Украины в Украинской ССР. Бандера же сидел в тюрьме, осужденный за участие в ликвидации польского министра внутренних дел в 1934 году. Разгром Польши нацистами позволил ему выйти на свободу и незаметно покинуть занятую Красной армией территорию. Хрущев признавал:

Тогда его действия нам импонировали – он выступил против министра внутренних дел в реакционном Польском государстве <…> Но так как эти акции были произведены группами, которые не были друзьями Советского Союза, а были его противниками, националистами, ненавидевшими советский строй, то надо было бы это учесть.

Когда Сталин делил с Гитлером Восточную Европу – забирая, согласно упомянутому пакту, «восточные кресы» Польши (Западную Украину и Западную Беларусь), Прибалтику, Бессарабию и Северную Буковину, – Бандера взбунтовался против старых руководителей ОУН и предложил Третьему рейху услуги своей фракции. Советско-германский альянс был недолговечен. 22 июня 1941 года вермахт перешел границу и отбросил Красную армию на восток. Через неделю, 30 июня, Бандера и его соратники, провозгласили во Львове независимость Украины.

Но Германии ни к чему было новое государство на этой земле. Гитлер хотел заполучить «лебенсраум» – очищенную от местного населения территорию для немецкой колонизации. Гестапо схватило Бандеру и компанию, потребовав отозвать декларацию независимости. Вождь ОУН(р) отказался и провел бо́льшую часть войны в Заксенхаузене. Два его брата погибли в Освенциме. Хрущев пишет:

Когда Бандера увидел, что немцы и не думают выполнять данные ему обещания об образовании независимой Украины, он повернул против них свои отряды, но при этом не перестал ненавидеть Советский Союз. Под конец войны он сражался и против нас, и против немцев4.

К 1944 году украинские националисты сформировали стотысячное войско. Называлось оно Украинской повстанческой армией, а в обиходе – просто бандеровцами. Хрущев вспоминал: «Отбросив немцев на запад, мы встретили старого врага – украинских националистов». По его словам, те создавали собственные партизанские отряды. После освобождения из концлагеря Бандера уехал в Австрию. Командиры повстанцев на западе Украины едва поддерживали с ним контакт, но имя символического вождя по-прежнему гремело. Если в УПА – значит, бандеровец. Все светлые и темные стороны партизанской войны записывали на его счет: самопожертвование юношей и девушек, не щадивших себя ради освобождения отчизны, убийство тысяч мирных поляков, коллаборационизм отдельных бандеровцев с палачами из зондеркоманд, расправы над «пособниками» режима, вроде Ярослава Галана5.

На борьбу с боевиками бросили десятки тысяч солдат Советской армии, множество подразделений НКВД и сформированные на местах отряды ополчения. По официальным, откровенно завышенным, советским данным, лишь в 1944–1946 годах бандеровцы потеряли свыше ста тысяч убитыми и еще четверть миллиона пленными. Из районов боевых действий в Сибирь и Казахстан депортировали сотни тысяч мирных жителей. Руководство УПА, имея в своем распоряжении теперь лишь пять тысяч партизан, перешло к тактике мелких уколов: налеты на низовые учреждения и небольшие подразделения, индивидуальный террор против представителей власти и местных «предателей». Повстанцы понимали, что силы слишком неравны для открытого боя. Шанс увидеть независимую Украину, да и просто выжить, дала бы только новая мировая война – на этот раз между США и СССР.

Медленно, но неотвратимо удары органов госбезопасности и террор против местного населения сводили сопротивление на нет. К 1948 году УПА ослабла настолько, что режим начал на Западной Украине коллективизацию сельского хозяйства, без которой не мыслил программу «социалистических преобразований». Агенты МГБ проникли в десятки повстанческих отрядов. Среди прочего им поручили отследить линии связи между местными боевиками и эмигрантами-бандеровцами, чей штаб располагался в Мюнхене, в зоне американской оккупации. Тем не менее советские спецслужбы не могли добраться до руководства УПА или предотвратить убийство того же Галана6.

Хрущев знал писателя лично. В 1946 году Галан представлял прессу УССР в Нюрнберге, на суде над военными преступниками. Там он потребовал у американской оккупационной администрации выдать Бандеру, а вернувшись домой, неустанно поносил в памфлетах националистов и грекокатолическую церковь. Советский Союз неумолимо искоренял политическое, религиозное и культурное влияние Римской курии в Восточной Европе. Избежавших ареста иерархов и священников вынудили пристать к русскому православию, католики же, твердые в вере, ушли в подполье. Язвительные нападки Галана на церковь заметили в Ватикане, и в июле 1949 года Пий XII отлучил публициста от причастия. Тот ответил новым текстом: «Плюю на папу». По распространенному мнению, это стало его смертным приговором – партизаны были самой преданной паствой гонимого грекокатолического духовенства7.

Хрущеву немедленно доложили об убийстве. Он позвонил в Москву и передал новости из Львова, которые никак не порадовали стареющего и все более подозрительного диктатора. Судьба Галана стала для него холодным душем: через пять лет после очередной инкорпорации Западной Украины и через четыре года после падения Рейхстага украинские «бандиты» всё так же давали бой победоносной Советской армии. И не где-то на окраине соцлагеря, а в самой сердцевине – в пределах Советского Союза. Генералиссимус послал туда отборные кадры. Их предупредили, что «товарищ Сталин крайне неудовлетворен работой органов безопасности по борьбе с бандитизмом на Западной Украине». Вождь приказал найти исполнителей и разгромить оставшееся подполье8.

Хрущев понимал, что на кону стоит его карьера. Он не только сам прибыл во Львов и взял следствие под личный контроль, но и привез всевозможных помощников из органов и компартии: министра внутренних дел УССР, секретарей ЦК КП(б)У и даже первого секретаря украинского комсомола. Хрущев велел превратить Львов и всю Западную Украину в укрепрайон. По некоторым сведениям, чтобы перекрыть приток новых сил в УПА, он готовился выслать всех молодых людей на шахты Донбасса или в фабрично-заводские училища на востоке Украины. А также ограничить передвижение местных жителей – регион в таком случае стал бы огромным концлагерем вне пределов законодательного поля СССР. Профессионалы с Лубянки отговорили первого секретаря от этой идеи, заявив, что в таком случае молодежь наверняка уйдет в леса и вольется в ряды бандитов9.

После звонка из Кремля Хрущев отложил выполнение своих планов и срочно улетел в Москву. В мемуарах он признавался: «Ехал я и не знал, зачем еду, куда и в каком положении буду возвращаться». Поездка оказалась одним из важнейших событий его жизни. Никиту Сергеевича не арестовали и даже не отчитали, напротив – он получил повышение. Престарелый тиран решил, что такой человек нужен ему в Москве. Он поставил Хрущева во главе столичной парторганизации, дав задание искать внутренних врагов. Сталин чистил кадры от подлинных и мнимых членов «ленинградской группы», заподозренных в попытке создать отдельную Российскую коммунистическую партию. Такое развитие событий могло бы подорвать единство ВКП(б) и пошатнуть власть генсека. Хрущев, многолетний лидер компартии Украины, выглядел отличным кандидатом на роль борца с зарождавшимся русским национализмом как угрозой империи.

Само собой, он испытал огромное облегчение. «Отношение ко мне там очень хорошее, и я благодарен всем людям, которые меня окружали и помогали мне в руководстве на Украине», – сказал он Сталину. Но тут же признал, что охотно вернется в Москву. Хрущев получил позволение уехать обратно в Киев и довести срочные дела до конца, так чтобы явиться на семидесятилетие вождя – его должны были пышно отпраздновать 21 декабря. В этот день Сталин усадил Хрущева рядом с собой. По другую руку сидел Мао Цзэдун.

Никита Сергеевич семимильными шагами приближался к вершине советской власти – но так и не забыл испуга после внезапного вызова в Москву. И винил в этом человека, которого считал вдохновителем восстания на западе Украины, – Степана Бандеру10.

Глава 2 Король киллеров

Пока Хрущев присутствовал на главном юбилее страны, его недавние подчиненные продолжали охоту за верхушкой Украинской повстанческой армии. Многие встретили новый, 1950 год во Львове – им еще долго пришлось ждать разрешения вернуться в Москву или Киев. В их числе и Павлу Судоплатову – генерал-лейтенанту и таким образом самому старшему из чинов МГБ, командированных тогда на запад Украины. Убийство столпов украинского национализма было его специальностью.

Первое подобное задание ему дал Ежов в ноябре 1937 года. Нарком внутренних дел вызвал к себе тридцатилетнего чекиста и отвез его лично к Сталину. К тому времени Судоплатов, уроженец Мелитополя, свободно владевший украинским, втерся в доверие к эмигрантам-националистам в Европе – выдавал себя за связного подпольщиков из УССР. Вождь хотел узнать из первых уст, каковы отношения между лидерами разных украинских организаций. Судоплатов рассказал, что все они жаждут постов в будущем правительстве независимой Украины и что наиболее опасен предводитель ОУН Евген Коновалец. Коновалец превосходил авторитетом Бандеру, к тому же за ним стоял абвер – военная разведка Германии.

«Ваши предложения?» – спросил Сталин. У Судоплатова их не было, и ему дали время на размышления. Неделю спустя он представил вождю план внедрения агентов НКВД в ОУН, а через нее и в абвер.

Его собеседник думал явно о другом. Он предложил высказаться Григорию Петровскому, старому большевику-украинцу, приглашенному в его кабинет. По воспоминаниям Судоплатова, Петровский «торжественно объявил, что на Украине Коновалец заочно приговорен к смертной казни за тягчайшие преступления против украинского пролетариата». Конкретным основанием послужила роль Коновальца в событиях января 1918 года – командир сечевых стрельцов на службе Украинской Народной Республики подавил восстание на киевском заводе «Арсенал». Сталин поддержал Петровского такими словами: «Это не акт мести, хотя Коновалец и является агентом германского фашизма. Наша цель – обезглавить движение украинского фашизма накануне войны и заставить этих бандитов уничтожать друг друга в борьбе за власть».

Он не хотел сразу же приказывать Судоплатову ликвидировать Коновальца, но ничего другого не планировал. Когда молодой разведчик не угадал желание хозяина, помог Петровский – высказал идею и представил ее как исполнение приговора. Сама идея принадлежала только Сталину. Несколькими днями прежде Судоплатов говорил с Петровским в Киеве, и убийство не стояло на повестке дня. Теперь же ничто не мешало прямо инструктировать исполнителя.

– А каковы вкусы, слабости и привязанности Коновальца? Постарайтесь их использовать.

– Коновалец очень любит шоколадные конфеты, – ответил Судоплатов, который не раз сопровождал главу ОУН и подметил, что тот при первом удобном случае покупал коробку конфет.

Сталин велел обдумать это обстоятельство. Перед прощанием он спросил, правильно ли Судоплатов понимает политическое значение поручаемого боевого задания. Будущий киллер заверил вождя, что готов отдать жизнь ради выполнения приказа.

– Желаю успеха, – сказал Сталин и пожал ему руку.

Роль Коновальца в Гражданской войне позволяла представить планируемый теракт исполнением приговора, связи с абвером делали его устранение неплохим ходом на шахматной доске, а ярлык фашизма на Организации украинских националистов оправдывал убийство с точки зрения идеологии. Этот прием Советский Союз пустит в ход не один раз – радикальные, ультраправые идеи ОУН все же не привели к признанию ее членов фашистами в западном мире, однако Кремлю было на руку обозначать врагов именно таким образом. Сталин готовился к войне с Германией и хотел спутать противникам карты. Коновалец был обречен.

НКВД последовал совету вождя – умельцы смастерили бомбу в коробке из-под шоколадных конфет. Стоило положить куда-нибудь коробку горизонтально, как запускался часовой механизм – бомба должна была взорваться через полчаса.

23 мая 1938 года около полудня агент явился на встречу с Коновальцем в ресторан отеля «Атланта» в центре Роттердама. Вскоре Судоплатов ушел и в магазине тут же за углом купил для маскировки шляпу и плащ. Немного позже раздался хлопок, и люди побежали в сторону отеля. Убийца же направился на вокзал и сел в поезд на юг. Из Парижа в Москву он послал шифрованную телеграмму: «Подарок вручен. Посылка сейчас в Париже, а шина автомобиля, на котором я путешествовал, лопнула, пока я ходил по магазинам»11.

Из газеты Судоплатов узнал, что Коновалец погиб на месте. Сразу же после взрыва у агента дико болела голова, однако о содеянном он не жалел и, оправдывая его, в мемуарах писал: «Шла весна 1938 года, и война казалась неизбежной. Мы знали: во время войны Коновалец возглавит ОУН и будет на стороне Германии». Эта операция оставалась эталонным политическим убийством для нескольких поколений чекистов: элегантно, эффективно, политически выгодно. Как и задумал Сталин, после гибели вождя верхушка ОУН погрязла в раздорах. Через два года молодой и честолюбивый Степан Бандера возглавил радикальную молодежь и откололся от тех, кто хранил верность старому соратнику Коновальца, полковнику Андрею Мельнику. Бандеровская фракция оказалась намного мощнее, а вражда между ними и мельниковцами дошла до кровопролития и длилась долгие годы, заметно ослабив националистов12.

Убийство Коновальца прославило Судоплатова в кругах посвященных и дало толчок его карьере. Он оправдал доверие и во время Второй мировой – руководил диверсиями и ликвидацией важных фигур за линией фронта. После войны его таланты оставались так же востребованы. В сентябре 1946 года он проник в купе поезда, что шел из Саратова в Москву. Жертвой Судоплатова стал Александр Шумский, нарком образования УССР в 20-е годы. Обвиненный в буржуазном национализме, он провел много лет в тюрьме и ссылке, а теперь пожелал вернуться на Украину. Соучастником убийства был полковник Григорий Майрановский, начальник токсикологической лаборатории МГБ. «Ночью участники группы, возглавлявшейся Судоплатовым, вошли в купе, зажали Шумскому рот, после чего Майрановский ввел ему яд», – утверждается в материалах уголовного дела, возбужденного после смерти Сталина. Вскрытие не обнаружило следов кураре, который использовал убийца, и причиной смерти назвали кровоизлияние в мозг.

Год спустя от рук Судоплатова и Майрановского погиб Теодор Ромжа, епископ Мукачевской епархии (отдельной от Львовской митрополии грекокатолической церкви). Он возглавлял грекокатоликов Закарпатья, еще недавно принадлежавшего Чехословакии. По словам Судоплатова, МГБ стало известно, что Ватикан просит Великобританию и США о помощи униатам и тесно связанным с ними «бандитским формированиям». Ромжа оставался последним грекокатолическим епископом в СССР – наверху его посчитали угрозой. В феврале 1947 года украинский министр госбезопасности Сергей Савченко представил план убийства. В конце октября в бричку Ромжи врезался грузовик, но пассажир всего лишь попал в больницу с тяжелой травмой. Судоплатов и его «Доктор Смерть» закончили дело с помощью завербованной медсестры – она вколола епископу тот же кураре.

Воспоминания самого киллера и советские архивы указывают на то, что эти преступления совершались по прямому указанию Сталина. Никто другой не имел права обрекать на смерть будущих жертв секретной группы Судоплатова. Но вот предложения устранить кого-то подавали и другие члены советского руководства. Судоплатов пишет, что на расправе с Шумским и Ромжей настаивал Хрущев – первый секретарь даже инструктировал Майрановского, когда тот готовился выехать из Киева в Ужгород. Судоплатов упоминает телефонный разговор генерала Савченко, министра госбезопасности УССР, с Хрущевым, когда последний дал добро на убийство Ромжи. Правда ли это, неизвестно, но сомнений в том, что замысел преступления созрел в Киеве, нет. И доложить об этом в Москву могли только по личному указанию Хрущева13.

В декабре 1949 года, после убийства Галана, Судоплатову дали еще более важное задание: найти и ликвидировать Романа Шухевича, главнокомандующего УПА. Шухевичу тогда было 42 года. В свое время он служил одним из командиров «Нахтигаля», спецбатальона абвера из украинских националистов. Пока Бандера сидел в Заксенхаузене, этот опытный боец взял в свои руки контроль над бандеровской ОУН на западе Украины. Судоплатов и генерал Виктор Дроздов, заместитель Савченко, мобилизовали на поиски Шухевича целую армию чекистов и секретных агентов. Удача улыбнулась им в начале марта, когда бывшая подпольщица выдала МГБ Дарью Гусяк, двадцатишестилетнюю связную вождя УПА. Судоплатов лично допросил арестованную, но та держалась стойко. В камеру подсадили сексотку. Гусяк написала записку и попросила передать ее командиру в Белогорщу, село подо Львовом. Туда молниеносно выехали шесть сотен сотрудников МГБ.

Когда оперативники ворвались в дом, где скрывался Шухевич, тот стал отстреливаться и погиб на месте. В записке Судоплатова читаем:

Наша группа, которая вошла в дом, приступила к операции, в ходе которой Шухевичу было предложено сдаться. В ответ на это Шухевич оказал вооруженное сопротивление, открыл огонь из автомата, которым убил майора Ревенко – начальника отделения Управления 2-Н МГБ УССР – и, несмотря на принятые меры к захвату его живым, во время перестрелки был убит сержантом 8 СР 10 СП ВВ МГБ.

Одна из ран наводила на мысль, что Шухевич застрелился во время боя, чтобы не попасть в плен. Как бы то ни было, Судоплатов доложил в Москву об успехе операции – еще одним главарем украинских националистов стало меньше14.

С гибелью Шухевича значение Бандеры как символа сопротивления возросло и стало абсолютно несоразмерно его практическому влиянию на украинские дела. Убийство подпольщиками пропагандиста Ярослава Галана только закрепило первенство Бандеры в списке заклятых врагов советской власти. Хрущев требовал его головы. По некоторым сведениям, осенью 1949 года Верховный суд СССР вынес Бандере смертный приговор. Судоплатов рассказывал, что вскоре после смерти Сталина новый партийный вождь вызвал его в Кремль и велел «подготовить план ликвидации бандеровского руководства, стоящего во главе украинского фашистского движения в Западной Европе, которое имеет наглость оскорблять руководителей Советского Союза»15.

Глава 3 Секретный сотрудник

Апрельским вечером 1950 года милиционер в штатском постучал в дверь скромной крестьянской хаты в селе Борщовичи близ Львова. Дом принадлежал почтенному семейству Сташинских. Отец плотничал и был известным книголюбом, мать вела хозяйство. У них было две дочери немного старше двадцати лет и сын, едва достигший совершеннолетия16.

Сташинские имели меньше гектара земли, но приход коммунистов этих убежденных патриотов Украины никак не порадовал. Именно у них дома соседи слышали национальный гимн – нередко впервые в жизни – и видели трезубец, герб Украинской Народной Республики, разгромленной большевиками в 1920 году. Галичина до 1939 года попала под власть Польши, так что распевать украинский гимн и выставлять напоказ герб было занятием вовсе не безопасным. Советская аннексия открыла список большевистских жертв среди членов семьи. В октябре 1940 года чекисты схватили их близкого родственника – тридцатишестилетнего Петра Сташинского, активиста культурного возрождения и члена ОУН. В июне 1941-го его расстреляли во львовской тюрьме за несколько дней (если не часов) до того, как советская администрация оставила город. Та же участь постигла тысячи политзаключенных. Сташинские очень тяжело переживали гибель Петра.

В 1944 году, когда Красная армия вновь заняла Галичину, Сташинские начали изо всех сил помогать УПА. Они даже укрывали хлопцев из лесу в своем доме. Иногда к ним приходило человек двадцать-тридцать, и хозяйка собирала еду для гостей по соседям. Ее дочери Ирина и Мария стали связными подпольщиков. Обе в итоге попали за решетку. «Когда их выдали властям, то отвезли в тюрьму в Ярычев. И так побили, что искалеченная Мария не вышла замуж. Она говорила: „Кому я нужна такая погубленная?“» – припоминала много лет спустя одна соседка. Ирина, учительница в местной школе, потеряла работу. Семья попала в черные списки МГБ, так что отец держал запас сухарей на случай вынужденной поездки в Сибирь17.

Теперь страж порядка желал видеть восемнадцатилетнего Богдана. Семья им гордилась – он первым из Сташинских пытался получить высшее образование. Девчата тоже не обходили вниманием стройного, осанистого юношу с открытым лицом, высоким лбом, скорее крупным носом и ямочкой на подбородке. Он высоко зачесывал черные волосы и всегда опрятно одевался. Богдан родился 4 ноября 1931 года, учился в школе при поляках, при советах, при немцах и снова при советах. Преподавали там всегда по-украински. В зависимости от страны-оккупанта, вторым языком в программу ставили то польский, то русский, то немецкий, то снова русский. В 1945 году Сташинский переехал в близлежащий Львов, окончил школу, но в мединститут не поступил – его мечта стать врачом не сбылась. Вместо этого он изучал математику в педагогическом. Каждые несколько дней он ездил на поезде домой пополнить запас съестного. Купить билет ему было не на что, поэтому он катался зайцем.

Незваный гость заявил Сташинскому, что им следует немедленно пройти в линейное отделение милиции и обсудить недавнее происшествие: Богдана поймали в вагоне без билета, записали фамилию и адрес. И отпустили, зато теперь пришли по его душу. Учитывая семейное прошлое и связи с ОУН, это казалось пустяком, ведь юному студенту могли предъявить обвинение намного серьезнее, да и сейчас не стоило зарекаться. Милиционер отвел Богдана на станцию. Там его ждал не кто-нибудь, а офицер с несколькими звездами на погонах. «Капитан Константин Ситняковский», – представился тот.

Офицер расспрашивал парня о бандеровцах и о том, какую роль члены семьи играли в подполье. Казалось, ему известно почти все. «Ситняковский знал о сотрудничестве моей сестры с подпольем и ориентировался в обстановке в нашем селе», – показал Сташинский на суде. Сверх того, для капитана не было тайной и участие самого Богдана в сопротивлении: тот раздавал односельчанам антиправительственные листовки, собирал деньги для повстанцев и виделся с их командирами. В доносах, направляемых Ситняковскому с февраля 1950 года, утверждалось, что Сташинский завязал близкое знакомство с «бандитами», а также их пособниками. Принуждение молодого человека к сотрудничеству могло принести МГБ немалую выгоду. Сташинский так описал суть их разговора: «Он предложил мне выбирать: или я сам выкручусь из этого положения и помогу своим родителям, или меня арестуют и приговорят к двадцати пяти годам тюрьмы, а моих родителей вышлют в Сибирь»18.

Богдан знал, что это не пустые угрозы. Органы то и дело хватали людей за куда менее тяжкие «преступления», чем те, что совершала его семья. Студент испугался. Беседа, превращенная в допрос, длилась четыре часа – с полдесятого вечера 21 апреля до полвторого ночи 22-го. Сташинский не стал скрывать, что помогал оуновцам, и признался почти во всем: назвал имена партизан и сочувствующих, изложил детали акций, в которых участвовал или о которых слышал19.

Село Борщовичи окружали леса, где скрывался отряд УПА под командой Ивана Лабы – уроженца тех же мест, взявшего себе псевдоним Кармелюк (по имени знаменитого «украинского Робин Гуда» XIX века). Он пристал к бандеровцам в 1941 году, вскоре после того как нацисты загнали их в подполье. Как и многих других националистов, его схватило гестапо, Лаба очутился в Освенциме и протянул там до конца войны. Выйдя на свободу, он вернулся в ряды партизан и стал командиром младшего звена («кустовым»). Ему приглянулась Мария Сташинская, знал он лично и ее младшего брата. К ним домой частенько заглядывали подпольщики, поэтому Богдан успел познакомиться со многими из них20.

Капитан объяснял пареньку, что мятеж – затея бессмысленная и бесперспективная. Сташинский не возражал. Он знал, что уход в леса равносилен смертному приговору – девять к одному, что его убьют или арестуют. Как отказать вербовщику, если тот угрожает и ему, и родным? Он попрощается навсегда с мечтой о высшем образовании, будет гнить за решеткой. Пострадают и члены его семьи. Ситняковский не требовал немедленно подписать согласие на сотрудничество. «Хоть он меня вербовал, он не спрашивал меня прямо, а подводил к этому осторожно, чтоб я не выглядел предателем в собственных глазах», – рассказал на суде Сташинский. Чтобы уберечь себя от тюрьмы, а близких – от Сибири, он должен был теперь шпионить за ними. «Я знал, что, если приму его предложение, то разругаюсь с родителями. Но я очутился в таких обстоятельствах, что мне было ясно, что лучше будет согласиться». Он сказал «да», и довольный Ситняковский доложил наверх о вербовке еще одного сексота21.

Богдан получил оперативный псевдоним «Олег» – имя одного из первых князей Киевской Руси. С тех пор он подписывал им свои донесения. Первое время это был пересказ разговоров о подполье с Марией, родственниками и друзьями-односельчанами. Но вскоре куратор дал ему понять, что этого мало. Если Сташинский желал исчезнуть из списка подозрительных лиц и оказать родным ту же услугу, ему надо было помочь властям схватить или уничтожить командира боевиков Лабу. Тот навещал Марию, сестру Богдана, и добивался ее руки. Ситняковский предложил такой план: в ночь, когда Кармелюк должен будет к ним явиться, агент подаст сотрудникам МГБ сигнал фонариком. Они выйдут из кустов вокруг хаты и арестуют или пристрелят «бандита». Ничего не вышло. Сташинский докладывал о появлении в селе партизан всегда с опозданием. Он не смог указать дом, где его знакомый прятался от чекистов. В итоге капитан заподозрил «Олега» в двойной игре – его свобода и благополучие близких вновь повисли на волоске22.

Молодому человеку надо было доказать делом свою благонадежность – и он доказал. Время колебаний прошло. Сташинский вызвался уйти в лес и доставить жениха сестры куратору живым или мертвым. В начале 1951 года МГБ распустило слух о скором аресте Богдана за связи с подпольем. Он приехал из Львова домой и сказал родным, что его разыскивают. Те ответили в один голос, что теперь ему остается только бежать к партизанам.

Мария известила друзей в отряде, и 10 марта Кармелюк сам пришел его забрать. Кое-кто из бойцов косо смотрел на Богдана, но сестра настаивала, а жених не мог ей отказать. Таким образом он нарушил приказ высшего командования УПА – каждому новичку надлежало пройти испытательный срок. Лаба полностью доверял будущему шурину.

Сташинский его предал. Он дважды посылал Ситняковскому записки с планом засады и ликвидации отряда. Писал он их морзянкой, которой Лаба не знал. Он верил Богдану на слово – тот сказал ему, что шлет весточку во Львов девушке, с которой там познакомился. Бывалый повстанец снисходительно смотрел на это увлечение. Органы исполнили замысел Сташинского – 14 июня 1951 года отряд попал под пули. Тела Ивана Лабы и его товарищей выставили на обозрение селян, внушая им страх перед властью. Два дня спустя агент подал детальный рапорт о своих подвигах23.

В одном из донесений Ситняковскому морзянкой «Олег» сообщил, что встретил убийцу Ярослава Галана. Имя его – Михайло Стахур. Через три с лишним недели после устранения Лабы группа сотрудников МГБ арестовала Стахура. Чекисты велели пожилой паре, что снабжала партизан пищей, подсыпать снотворное в компот. Стахур и три его собрата уснули и проснулись уже в наручниках. Одним из арестованных был Ярослав Качор, который около полугода назад убеждал Кармелюка не брать в отряд Сташинского. Стахура судили и повесили в октябре. Его сообщника Лукашевича казнили в марте, когда Сташинский только обживался в рядах повстанцев, которых потом предал24.

Смерть Лабы и арест Стахура летом 1951 года не оставили у подполья сомнений в том, что Богдан работает на органы. Новости как громом поразили Сташинских. В июле сестра Ирина отыскала его во Львове и сказала, что семья больше не желает его видеть – особенно мать и Мария. Близкие отреклись от него именно в то время, когда он просил Ситняковского не высылать их в Сибирь за «пособничество бандитам». МГБ над ними сжалилось, но люди, ради которых он марал руки кровью, больше не считали его сыном и братом. Богдан был в смятении. Теперь-то он мог доучиться в институте, не боясь тюрьмы, – но как ему жить без поддержки родных? Стипендии платили копеечные. Студенты, которым не помогала семья, спали иногда по шесть человек в комнате и питались килькой – даже картошка для них была лакомством25.

МГБ сдержало слово. Других хватали (только по доносам Богдана – шесть человек), а Сташинских не трогали. «Олегу» предложили на выбор учиться дальше или перейти к ним на постоянную службу. Оклад ему сулили в 800–900 рублей, то есть втрое больше того, что получал сельский библиотекарь, а для студента – и вовсе золотые горы. «Это было [всего лишь] предложение, – признавал Сташинский на суде, – но мне ничего не оставалось, как только принять его и впредь работать на НКВД. Пути назад для меня уже не было». Ему и вправду некуда было деваться. Спецслужбы стали для него новым домом и новой семьей26.

Глава 4 Парашютист

Богдана Сташинского включили в одно из спецподразделений Министерства государственной безопасности, набранных из бывших боевиков, согласившихся работать на режим – кто добровольно, кто вынужденно.

Впервые такие подразделения сформировали в 1944 году, когда Красная армия выбивала с Западной Украины вермахт. Маскируясь под отряды УПА, они занимались террором, дезориентацией противника, саботажем и убивали мирных жителей, чтобы опорочить настоящих повстанцев. Всего на совести этих агентурно-боевых групп МГБ около тысячи жизней и вдвое больше арестов. Кое-кто из бойцов раскаялся и снова ушел в УПА, а заодно и посвятил бандеровцев в тайны чекистов. Большинство, однако, понимало, что им придется хранить верность режиму. Замарав себя кровью невинных жертв, они не оставили себе другого выхода.

Когда Сташинский поступил на службу, таких агентов насчитывалось полторы сотни, в каждой группе – не более десяти человек. В подчинении Львовского облуправления МГБ находилось три таких группы: «Метеор», «Гроза» и «Тайфун». Последняя и стала новым домом для Богдана. Бойцы пользовались продукцией секретных лабораторий министерства: замаскированными взрывными устройствами с часовым механизмом, тюбиками из-под зубной пасты, наполненными ядовитым газом или препаратом «Нептун-47» – подмешанная в воду, эта жидкость за несколько минут вводила человека в наркотический сон27.

Группа «Тайфун» проводила операции, ставшие для таких подразделений рутиной. Схваченного чекистами повстанца, которого не могли сломить пытки, передавали одетым в советскую форму членам группы – якобы для перевозки по этапу. Грузовик внезапно глох возле хутора, где прятались их товарищи, переодетые боевиками. Те пристреливали «охрану» и «освобождали» пленного. Бой был продуманным спектаклем – обе стороны стреляли холостыми. «Убитые» конвоиры валялись в лужах заранее заготовленной куриной крови.

Затем происходил еще один резкий поворот сюжета. Псевдопартизаны говорили пленному, что нашли протоколы его допросов – оказывается, он выдал красным их секреты. Сбитому с толку повстанцу угрожали расстрелом на месте. Вынуждая его оправдаться перед УПА, из него вытягивали все, что он знал, – если только кто-то из раскаявшихся актеров не находил способ его предупредить. Стоило этой беседе закончиться, как на лжебоевиков «нападало» еще одно подразделение МГБ и герой дня снова попадал в советский плен. Его признания бандеровцы-чекисты, само собой, успевали записать. После такого шоу Сташинский и коллеги могли поехать во Львов отдохнуть и повеселиться28.

Игорь Куприенко, один из кураторов таких групп, позднее утверждал, что агенты «готовили и разыгрывали целые спектакли с мизансценами» и что это была настоящая актерская работа. Куприенко и сам сыграл важную роль в эпизоде, изменившем судьбу Сташинского. Началась эта история в июне 1951 года – одновременно с возвращением «Олега» из леса и началом его официальной карьеры в МГБ. Спецподразделение из недавних повстанцев тогда вышло на контакт с человеком, которому чекисты присвоили псевдоним Майский. Это был Мирон Матвиейко, начальник Службы безопасности заграничных частей ОУН и британский агент.

В Лондоне на Матвиейко и его подручных возлагали большие надежды. Летом 1949 года СССР обзавелся атомной бомбой, через несколько месяцев Мао Цзэдун установил в Китае коммунистический режим, поэтому США и Англию тревожила перспектива очередной войны в Европе. По общему мнению, только ядерная монополия Белого дома удерживала Кремль от того, чтобы отбросить недавних союзников к Ла-Маншу, используя численное превосходство. При такой вероятности войны Западу следовало как можно лучше изучить потенциального противника. Британская разведка МИ-6 добывала данные о советской армии, ее инфраструктуре и техническом оснащении. Она предлагала снабдить УПА крайне необходимым той снаряжением, взамен же требовала исполнять свои поручения. С этой целью британцы и забросили Матвиейко на Западную Украину 15 мая 1951 года, начав первую из ряда намеченных операций такого рода29.

Матвиейко, опытному контрразведчику, было тогда 37 лет. В ОУН он носил псевдоним Усміх (Улыбка), британские кураторы дали ему новый – Moody (Угрюм). Первоначально думали переправить на родину и самого Бандеру, чтобы тот возглавил всю группу. Но за несколько недель до начала операции план изменили. Англичане отказались от Бандеры, поскольку в случае провала их могли бы обвинить не только в шпионаже, но и в стремлении устроить в СССР переворот, забросив вождя крупнейшей антисоветской организации. Не хотели они и брать на себя ответственность за жизнь Бандеры – риск был слишком велик. Матвиейко пришлось лететь на родину без шефа.

В мае 1951 года Бандера лично приехал в Лондон попрощаться с Матвиейко и дать ему последние указания. Важнейшим делом, с точки зрения главы ОУН(б), было завоевание доверия командиров на западе Украины. Он хотел, чтобы Матвиейко убедил Василя Кука (тот сменил убитого Шухевича на посту главкома и краевого партийного руководителя) поддержать его в борьбе за контроль над эмигрантами. Также Матвиейко должен был расследовать обстоятельства гибели Шухевича. Ходили слухи, что именно Кук виновен в недостаточно строгой конспирации командующего. На случай если бы Кук не стал подчиняться Бандере, у Матвиейко был приказ взять командование в свои руки и при необходимости даже устранить «предателя»30.

7 мая Матвиейко и пяти его подчиненным выдали британскую форму и документы на имя граждан Польши. Самолет доставил их на Мальту. Заброска в СССР откладывалась из-за плохой погоды, поэтому им пришлось пробыть на острове целую неделю. Вечером 14 мая самолет все же поднялся с военного аэродрома и за шесть часов пролетел Грецию, Болгарию и Румынию. В четверть первого ночи он вошел на малой высоте в воздушное пространство СССР над долиной Днестра – высокие лесистые берега служили укрытием от радара. Группа парашютистов высадилась на украинскую землю. Самолет повернул на запад и сбросил еще одну группу украинцев над Польшей.

На Лубянке о них знали задолго до вылета с Мальты. Одним из источников стал Ким Филби – офицер МИ-6, отвечавший за связь с ЦРУ. Еще с 30-х годов он работал на большевиков и выдал им множество агентов вроде Матвиейко. Филби писал в мемуарах: «Не знаю, что случилось с этими группами, но об этом, пожалуй, нетрудно догадаться»31. Большинство из тех, о ком он предупреждал Москву, схватили, допросили и расстреляли. Везунчики получили длительные сроки заключения.

Радар засек вторжение в советское воздушное пространство, но ПВО молчала. Командование МГБ выжидало – 14 самолетов и 11 000 солдат и офицеров должны были найти место высадки и задержать парашютистов. Но «Улыбке» в тот момент улыбнулась удача. Десантирование прошло как по нотам: группа не потеряла ни одного человека, соединилась и сумела ускользнуть от преследования. Агентов снабдили испанскими пистолетами Llama и британскими пистолетами-пулеметами STEN, немалой суммой в советской и иностранной валюте, а самое главное – запасом консервов. Они могли бы неделями скрываться в лесу, не выходя к людям. В последние дни мая они наладили связь с тем местным жителем, ради которого их забросили на Украину, – главкомом УПА Василем Куком.

Кук прислал отряд за гостями, чтобы доставить их в штаб одного из подчиненных ему командиров. Матвиейко после нескольких лет за границей не терпелось увидеть тех, кто упорно воевал в тылу врага. Хозяевам в свою очередь интересно было расспросить посланца Бандеры. Они выпили и закусили. Когда кто-то сказал «давайте закурим», люди Кука внезапно схватили Матвиейко. У него не было сил сопротивляться – в воду ему подмешали «Нептун-47». Повстанцы оказались членами агентурно-боевой группы МГБ, такой же, в какую через пару месяцев вступит Сташинский.

Матвиейко думал, что песенка его спета, но вот чекисты не спешили – он у них еще запоет. Он возглавлял Службу безопасности Заграничных частей ОУН, печально известную допросами, пытками и казнями тех, кто пришелся не по нутру Бандере и его окружению, – и поэтому знал, что коммунисты заставят его говорить. Так он и сказал Судоплатову, который лично допрашивал его в Москве. По словам Судоплатова, пленник решил пойти на сотрудничество, когда понял, как много на Лубянке знают об ОУН – почти все, «кроме, быть может, фамилий нескольких второстепенных агентов». Могли его подтолкнуть к этому и другие причины. Учитывая, что он прилетел как начальник группы «британских шпионов», а до этого руководил охраной Бандеры, Матвиейко, как сказал бы Филби, было нетрудно догадаться, что в противном случае его расстреляют.

Пленник приготовился внимательно слушать тех, кто решал его судьбу. Лубянка же назначила ему роль ключевой фигуры в радиоигре с британской разведкой и его бывшими соратниками. Под контролем органов госбезопасности Матвиейко должен был посылать составленные для него радиограммы в Лондон и Мюнхен. Бдительность МИ-6 и Бандеры ослабили бы дозированные точные сведения, сильно разбавленные дезинформацией. Матвиейко предстояло докладывать о выдуманных успехах и настоящих провалах УПА. Организованное сопротивление доживало последние дни – в немногие уцелевшие отряды внедрялись советские агенты. Чекисты рассчитывали, что британцы и украинские эмигранты будут сообщать о каждой новой группе парашютистов. Матвиейко принял предложение МГБ.

Радиоигра стартовала в конце июня 1951 года – через три недели после ареста Матвиейко. Игорь Куприенко был одним из офицеров, приставленных надзирать над ценной добычей. Он и его коллеги руководили формированием подставного отряда УПА. «Боевики» устроили себе базу в лесной глуши и пустили слух, что среди них находится представитель самого Бандеры. Именно с этой базы Матвиейко следовало выходить в эфир. На протяжении года МГБ послало 32 радиограммы британской резидентуре в Кёльн и получило 39 с инструкциями из Лондона.

Британская разведка и ее украинские союзники были вне себя от радости. Раньше они с трудом получали весточки с Западной Украины через курьеров – теперь установили постоянный контакт. Матвиейко снабжал их данными не всегда интересными, но уж точно надежными. Подлинный же триумф испытывали в Москве. У МГБ появилась уникальная возможность обманывать противника, выведывать его планы и расстраивать их еще до воплощения в жизнь. Убедить Бандеру навестить подчиненного лично так и не вышло, зато прекрасно удалось сыграть на противоречиях между фракциями ОУН и натравить их лидеров друг на друга32.

Прибытие Матвиейко на Украину, его показания и полученные в ходе радиоигры сведения убедили МГБ в том, насколько велико было значение бандеровского центра за рубежом для тех остатков УПА, что упорно дрались и дальше. Допрашивая пленника, Судоплатов особое внимание уделял тому, где и в каких условиях живет враг номер один, каковы его привычки, какие отношения он поддерживает с другими эмигрантами. Заграничную сеть МГБ обязали найти и уничтожить Бандеру и его коллег. Агенту-новичку Богдану Сташинскому суждено было сыграть ключевую роль в исполнении этого приказа.

Летом 1952 года, отслужив около года в группе «Тайфун», «Олег» был вызван в Киев. Там ему предложили пройти два года обучения для агентурной работы за рубежом, ведь он показывал неплохие результаты. Начальники характеризовали его так: «Дисциплинированный, смелый, находчивый и инициативный». И образованием Сташинский заметно выделялся среди товарищей. Большинство перебежчиков из УПА были сельские хлопцы, которые знали только Карпаты и туманно представляли себе, каково ехать на поезде или жить в крупном городе. Мало кто окончил среднюю школу. Даже среди офицеров МГБ только 13 % имели высшее образование и менее половины – полное среднее. Богдан несколько лет учился в пединституте и это давало ему немалое преимущество. Предложение уехать в столицу УССР он принял, видимо, с радостью: теперь его не вынудят предавать родных или рисковать жизнью в бою с настоящими партизанами. В Киеве однокашники смотрели на него с восхищением: по слухам, при его участии задержали одного из убийц Галана33.

Глава 5 Улицы Мюнхена

Холодная война все сильнее грозила пожаром войны настоящей, и Сталин занялся реформой разведслужб. В ноябре 1952 года он высказал такие замечания по организации новой службы: «Главный наш враг – Америка. Но основной упор надо делать не собственно на Америку. Первая база, где нужно иметь своих людей – Западная Германия». Советскому вождю нужны были агенты, готовые исполнить любой приказ. Поэтому он добавил: «Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец»34.

Сташинского, который поступил в школу внешней разведки осенью 1952 года, и вправду натаскивали сделать все, что пришло бы в голову начальству. Работать ему предстояло в Западной Германии – на главном театре намеченной в Кремле тайной войны. Два года учебы в Киеве студент овладевал навыками шпионажа: от фотографии до борьбы, стрельбы и умения засечь слежку и оторваться от нее. Он брал индивидуальные уроки немецкого и польского, штудировал вездесущую историю ВКП(б), теперь переименованной в КПСС. В марте 1953 года Сталин умер. Летом 1954 года Богдан наконец-то был готов к путешествию на Запад. Теперь он служил уже в Комитете государственной безопасности, сформированном вместо министерства в марте 1954 года35.

Новое имя службе дали после чистки кадров. Смерть вождя привела к тому, что Хрущев – теперь уже руководитель не КПУ, а всей КПСС, – убрал Лаврентия Берию, бывшего наркома внутренних дел и правую руку Сталина. Хрущев и союзники велели схватить Берию в июне 1953 года, а в декабре он был расстрелян. Взяли и его помощников, в том числе Судоплатова, которому пришлось пятнадцать лет томиться в тюрьме. Генерал-убийца остался не у дел, зато Хрущев, новое первое лицо в государстве, понукал молодых офицеров госбезопасности ревностнее выслеживать Степана Бандеру. Пришла очередь и Сташинскому включиться в долгую разработку украинских эмигрантов в Центральной Европе.

До Германии он добирался через Польшу. Машина с новоиспеченным секретным агентом пересекла советскую границу к западу от Львова. Предупрежденные командованием пограничники оставили границу без замка почти на час. Они подняли шлагбаум и не проверяли транспорт по обе стороны разграничительной линии, пока Сташинский и его куратор не выехали в Польшу. Их путь лежал на северо-запад – к бывшему немецкому Штеттину (теперь Щецину) в Померании, разделенной не так давно между Польшей и ГДР. Остановку сделали в Старгарде – средневековом городке, центр которого полностью разрушила союзная авиация в заключительные годы войны. Немцев оттуда выгнали и вместо них заселили поляков, а также украинцев, депортированных с приграничных юго-восточных территорий, – таким образом польские власти лишали УПА опоры в массах.

В Старгарде Богдан надел очередную маску. В Киеве он жил под фамилией Мороз, теперь же стал Брониславом Качором. Его прикомандировали к офицеру польских спецслужб. Вместе с ним «Качор» пять месяцев заучивал вымышленную биографию Йозефа Леманна – человека, которым ему предстояло обернуться в Германии. Леманн якобы родился на востоке Польши в немецко-польской семье 4 ноября 1930 года (Сташинскому оставили его день рождения, состарив при этом на год) и был персонажем непростой судьбы, до переезда в Восточную Германию жил в Польше и на Украине. Потому и говорил по-немецки с акцентом.

Начинающий шпион даже посетил несколько польских городов, якобы хорошо знакомых Леманну. Когда он вызубрил свою очередную биографию, куратор отвез его на новую польско-германскую границу. Ночью они пересекли Одер пешком по мосту. Сташинский сдал документы на имя Бронислава Качора и превратился в Леманна.

Там же на границе он встретил нового куратора – старшего лейтенанта Сергея Александровича Деймона. Во всяком случае, так его представили подопечному. Хотя офицеру было порядком за сорок, лицо его, благодаря курносому носу и приятной, обезоруживающей улыбке, казалось молодым. За этой внешностью скрывался закаленный в боях оперативник. Алексей Деймон (так его звали на самом деле) успел повоевать с УПА, а теперь, уже в звании майора, возглавлял отдел 6-го управления КГБ в Восточной Германии, ответственный за работу среди эмигрантов – то есть против украинских националистов.

Деймон, украинец из восточной части республики, одинаково хорошо говорил по-украински и по-русски. Он был женат, но детей не имел. В НКВД его завербовали в 1939 году, когда он работал инженером на донбасской шахте, и поручили бороться с экономическим саботажем. К ноябрю 1940 года он записал на свой счет арест по меньшей мере одного «вредителя». Во время войны Деймон руководил под Сталинградом подготовкой диверсантов-одиночек и диверсионных групп. Из борца с «внутренним врагом» он стал специалистом по разведке, сам принял участие в нескольких вылазках за линию фронта, в одной из них повредив обе ноги, и получил медаль «За отвагу». Деймон всей душой ненавидел нацистов – весной 1942 года они застрелили его мать, не покинувшую оккупированную территорию. После войны он служил в МГБ УССР, сначала в Киеве, а затем в Чехословакии, куда его направили выслеживать командиров и бойцов УПА.

Деймона награждали и повышали в звании за участие в борьбе с бандеровцами, а также их соперниками среди украинских националистов. Он получил и чехословацкую медаль за храбрость, и советское наградное оружие. Начальство видело в нем расторопного и смекалистого офицера, хорошо осведомленного о подноготной украинского национализма. Деймон не раз успешно засылал агентов в круги эмигрантов. В сентябре 1954 года его перевели в Берлин и поставили во главе украинского отдела управления, занятого, само собой, не УССР. «Леманн» был первым агентом, которого Деймону поручили самому подготовить и курировать. С этого дня они работали вместе. Деймон – для Сташинского «Сергей» – стал его новым наставником и командиром36.

От польской границы Богдана отвезли на советскую базу в Восточном Берлине. Юноша впервые попал в Карлсхорст (деревню Карловку, как называли ее русские) – недоступный простым смертным участок в пригороде Берлина, где располагался штаб оккупационной администрации и ее спецслужб: КГБ и ГРУ (военной разведки). Два с половиной квадратных километра территории окружал трехметровый забор под охраной подразделения КГБ. Военные и гражданские чины не только работали, но и жили в Карлсхорсте. Кое-кто из первых лиц ГДР тоже: охраняемая зона казалась им куда более безопасной для их семей, чем соседние районы.

В 1954 году Берлин был не только передним краем холодной войны, но и единственной в Европе прорехой в железном занавесе. Формально город оставался оккупирован четырьмя державами антигитлеровской коалиции – СССР, США, Великобританией и Францией, – но настоящая граница проходила между западной и советской зонами оккупации (пока еще без колючей проволоки и бетонной стены). Анклав в центре ГДР был связан с Западной Германией шоссе, по которому Лубянка засылала для выполнения заданий в странах НАТО сотни агентов в погонах и в штатском. На базу в Восточном Берлине опирался советский шпионаж в Америке и других частях света. Оттуда легко было доехать в аэропорт Темпельхоф в западной части города и вылететь в любую точку земного шара.

Этой прорехой пользовалась и другая сторона. Из Западного Берлина так же легко пробирались на восток. Тысячи штатных и внештатных сотрудников западных спецслужб попадали в ГДР и следили за советскими оккупационными войсками, армией и промышленностью ГДР.

Можно было без труда попасть из Западного Берлина в Восточный и обратно, как, скажем, с Хаммерсмит на Пикадилли. На главных улицах были контрольно-пропускные пункты, не мешавшие, впрочем, передвижению людей в обоих направлениях. В метро никакой проверки вообще не было. Все это делало Берлин идеальным центром разведывательной деятельности, и представлявшиеся здесь возможности использовались по максимуму.

Так писал в мемуарах Джордж Блейк, британский двойной агент и ценнейшее приобретение Кремля. И далее: «Создавалось впечатление, что по крайней мере каждый второй взрослый берлинец работал на ту или иную разведку, а то и на несколько сразу»37.

Сташинский провел в Карлсхорсте около месяца, прежде чем ему позволили обосноваться в городе. Немецкий, которому его научили в Киеве, оказался недостаточным для жизни в одиночку – Богдан читал, но едва понимал немцев на слух. На Рождество 1954 года он снял номер в гостинице в Восточном Берлине. Нерадостный, видно, был праздник для сельского парня в чужой стране, где вокруг говорили на чужом языке. Семья его была далеко – да что там, семью он потерял. Его приемная семья, КГБ, ушла в краткосрочный отпуск.

Первые месяцы 1955 года Сташинский посвятил изучению немецкого языка и образа жизни. К апрелю его куратор Деймон поверил, что подопечный готов носить свою новую маску. Молодого человека послали в Цвиккау работать на совместном советско-восточногерманском предприятии. Планировалось, что он будет административным служащим, но знания языка «Леманну» все еще не хватало, поэтому пришлось идти в рабочие. Деймон не смог бы подтянуть его – он сам едва говорил по-немецки. Майор брал уроки в Карлсхорсте, но преподавателя никак не радовала его успеваемость – в докладах наверх значится, что Деймон проявил себя плохим учеником. Он читал по-немецки, но не схватывал правила грамматики, а поддержать разговор был просто неспособен. После трех семестров Деймон бросил немецкий.

Сташинский не мог позволить себе такую роскошь. Он должен был добиться результата – и добился38. Теперь Леманн становился реальным человеком – настоящая работа, настоящие документы с настоящими печатями. Летом 1955 года КГБ наградил Сташинского за упорный труд отпуском на Черном море. Осенью он вернулся в Восточный Берлин и снял комнату, представляясь Йозефом Леманном, сотрудником Министерства внешней и межгерманской торговли ГДР. Теперь ему следовало получше узнать Западную Германию, главным образом Мюнхен – резиденцию Бандеры и других вождей украинского национализма.

В начале 1956 года Деймон послал его туда на встречу с агентом КГБ под псевдонимом Надийчин (от украинского «надія» – «надежда»). На самом деле того звали Иван Бысага. Родился он в 1919 году в крестьянской семье в Закарпатье, которое как раз вошло в состав Чехословакии (в СССР – лишь в 1945 году). После войны Бысага проходил обучение шпионскому делу в Киеве, а в 1953 году всплыл в Австрии под личиной беженца. На следующий год – как раз тогда, когда Сташинский в Польше входил в образ Леманна, – он переехал в Мюнхен. Там он пытался связаться с бандеровцами, но тщетно – его подозревали в работе на КГБ, как и любого, кто покинул Украину после 1945 года. А вот доверие соперников Бандеры он сумел завоевать. Они группировались вокруг газеты «Украинский самостийник», издаваемой Львом Ребетом, юристом, журналистом и политиком39.

Когда Сташинский впервые приехал в Мюнхен, Ребету было 44 года. Он жил в Мюнхене с супругой Дарьей – журналисткой, политически активной не меньше мужа, – и детьми, Андреем и Оксаной. Ребеты возглавили оппозиционное крыло в ОУН, получившее от бандеровцев ярлык марионеток ЦРУ. А вот Деймон, куратор Сташинского, полагал, что тексты главного редактора «Украинского самостийника», интеллектуального лидера украинского национализма, вредят международной репутации Кремля и удерживают эмигрантов от прекращения антисоветской деятельности и возвращения на родину.

Сташинскому поручили роль курьера между Карлсхорстом и Бысагой – статиста в разыгрываемой КГБ пьесе. Ее сюжетом было похищение Льва Ребета. В Восточном Берлине органы планировали склонить его к участию в антинатовской пропаганде, как некоторых других «перебежчиков».

По приказу из Карлсхорста «Леманн» предложил Бысаге подсыпать Ребету в пищу химикат, который на время лишил бы его сознания, и вывезти. Бысага прямо не отказывал, но всячески избегал риска. Он убеждал Сташинского, что не настолько близок к объекту и задание для него окажется непосильным. Андрей Ребет позднее припомнил, как он заходил к отцу в редакцию с сестрой Оксаной (ему тогда было тринадцать, ей – четыре) и в каком восторге Бысага был от маленькой девочки. Возможно, Льва это немного смягчило, но Дарья, его волевая жена, все так же подозревала «беженца» – тому не суждено было стать другом их семьи40.

В обязанности курьера входило не только снабдить Бысагу деньгами и переправить его рапорты в Карлсхорст. Следовало и поддержать его морально. С точки зрения КГБ у него плохо ладилось дело не только с Ребетом. Бысага явно расклеивался – ему повсюду мерещилась слежка бандеровцев, ЦРУ и контрразведки ФРГ. В итоге Сташинский помог ему уехать в Восточный Берлин. Как обычно в таких случаях, Лубянка не замедлила превратить тайного агента в пропагандиста. В советских газетах напечатали «покаянное письмо» Бысаги – он разоблачал подрывную деятельность верхушки украинской эмиграции против СССР41.

Агент уехал, зато объект остался на месте, и скоро «Леманн» понял, что теперь уже ему придется наблюдать за Ребетом. Ранней весной 1957 года Деймон показал Сташинскому фото лысого мужчины в круглых очках. Это был Ребет. Куратор знал, где расположена редакция «Украинского самостийника», и дал подопечному задание проверить домашний адрес главреда. В апреле Богдан поехал в Западный Берлин и вылетел из аэропорта Темпельхоф в Мюнхен.

Он явился в гостиницу «Грюнвальд» и заполнил регистрационную карту так: «Зигфрид Дрэгер, житель Эссена (район Хаарцопф), родился 29 августа 1930 года в Ребрюкке близ Потсдама». Документы Леманн-Дрэгер имел поддельные – но Деймон уверял его, что качество подделки непревзойденное. Настоящий Зигфрид Дрэгер и вправду жил в Эссене, поэтому Сташинский до начала миссии побывал в этом городе и осмотрел дом человека, за которого теперь себя выдавал. Схвати его вдруг полиция и стань расспрашивать о родных местах, агент нашел бы правдоподобные ответы.

Стороннему наблюдателю герр Дрэгер показался бы любителем прогулок и городской архитектуры. Он часами слонялся по центру, разглядывая здания и публику. Особенно привлекал его Швабинг – район на севере Мюнхена. КГБ полагал, что семья Ребетов обитает именно там. В Карлсхорсте агенту сообщили точный адрес: Франц-Йозеф-штрассе, дом 47. Подъезд не запирался, и «Дрэгер» обошел все этажи, читая таблички на дверях. Нужной фамилии нигде не было. Еще несколько дней Сташинский потратил на выяснение того, живет ли там вообще Ребет. Он наблюдал за домом и прилегающей улицей с семи до десяти утра, в обеденное время и с трех до пяти вечера. Объект не показывался. Тогда Богдан пошел на воскресную службу в грекокатолическую церковь: большинство украинских эмигрантов в Мюнхене были ее прихожанами. Но Ребет не попался ему и в храме.

Ничего не оставалось, как перенести поиски в центр города. Агент зачастил на знаменитую площадь Карлсплатц, не обходил вниманием и начало Дахауэрштрассе – самой длинной улицы города. По данным КГБ, Ребет работал и там, и там.

Сташинскому повезло на Карлсплатц – в один прекрасный день он заметил лысого человека с фотографии, когда тот выходил из дома № 8. Объект сел в трамвай, преследователь успел заскочить в тот же вагон. Когда тронулись с места, «Дрэгер» понял, что едут они в хорошо знакомый ему Швабинг. Он встал прямо за спиной у Ребета, пытался успокоиться, но это было непросто. Не мог даже сообразить, какой покупать билет: цена зависела от расстояния, но он не знал, куда собрался Ребет (у того имелся проездной). Что если он купит билет за 25 пфеннигов, а Ребет поедет дальше? Поколебавшись, агент взял билет за тридцать. Потом он заметил, что в салоне ни на ком нет солнечных очков. На занятиях его учили надевать их, чтобы не привлекать внимания. Погода стояла ясная, но в трамвае очки выделяли его из толпы, и он их снял.

Тут соглядатаю почудилось, что следят за ним самим. Угадал или нет? Бог знает. Он отодвинулся подальше от объекта. На остановке «Мюнхнер-Фрайхайт», неподалеку от Английского сада, Ребет вышел. Сташинский не посмел идти за ним и на следующий день вернулся в Берлин. Ему приказали не задерживаться дольше десяти дней, которые уже истекли. Побывал в Мюнхене он не зря: во-первых, выяснил, что известный КГБ адрес устарел и теперь искать надо было в другом районе, а во-вторых, узнал, на каком трамвае объект добирается с работы домой.

В июне 1957 года Сташинский снова наведался в Мюнхен, чтобы лучше изучить будущую жертву. Остановился в том же «Грюнвальде», но в этот раз попросил номер с окнами на Дахауэрштрассе – на этой улице находилось одно из мест работы главреда «Украинского самостийника». Ребет неминуемо пройдет утром под окнами отеля, и агенту не составит труда вести его до другой конторы, а затем и до дома. В итоге «Дрэгер» проехал вслед за Ребетом на Мюнхнер-Фрайхайт, а затем шел за ним несколько кварталов до Оккамштрассе. На этот раз чекист сел в другой вагон и не надевал темных очков – но нервы все равно были на пределе. Казалось, что его раскрыли. На Оккамштрассе Ребет свернул направо в арку, к кинотеатру. Агент последовал за ним и внезапно едва не наткнулся на Ребета, разглядывавшего афиши. Впрочем, стоило Сташинскому зайти в арку, как тот пошел дальше.

Выйдя снова на улицу, преследователь увидел, как объект заходит в угловое здание. Он прошел мимо и заметил на двери табличку с именем Ребета. Назавтра он вернулся к тому же дому с фотоаппаратом, подождал, пока хозяин уйдет на работу и снял фамилии жильцов. Начальникам в Карлсхорсте Сташинский угодил – установил место жительства Льва Ребета и выяснил его маршрут на работу и домой. В июле шпиона вновь послали в Мюнхен, подтвердить установленные им факты и проверить, есть ли почтовые ящики в подъезде дома, где живут Ребеты.

Сташинский не знал, что именно задумали на Лубянке, и, понимая, где служит, никого и не спрашивал. Казалось, погоня за Ребетом для него закончилась42.

Глава 6 Чудо-оружие

Шпионская жизнь вошла в колею, хоть время от времени Богдану приходилось понервничать. Он выслеживал украинских эмигрантов во время регулярных поездок в Мюнхен, закладывал деньги или записки в тайники (получатели вынимали их намного позже, избегая личной встречи), наблюдал за военными объектами США и Западной Германии. Короче говоря, занимался своим делом. Все резко переменилось в сентябре 1957 года, когда Деймон вызвал его на явочную квартиру КГБ в Карлсхорсте, предупредив, что к ним приехал важный гость из Москвы. «Время пришло», – многозначительно добавил куратор. Молодой человек не знал, чего ждать, пока неизвестный не вынул из кармана странную штуковину: металлический цилиндр около двадцати сантиметров длиной и двух сантиметров в диаметре. Устройство имело спусковой крючок и предохранитель.

Приезжий объяснил Сташинскому, что это оружие, и показал, как им пользоваться. В цилиндр заряжалась ампула с жидкостью. Стоило нажать на спуск, как ударник бил по капсюлю и пороховой заряд приводил в действие поршень, который разбивал ампулу и разбрызгивал яд. Цилиндр следовало навести в лицо или на грудь жертвы, чтобы та вдохнула пары летучей жидкости. Яд приводил к немедленной потере сознания и скорой смерти, при этом бесследно испарялся за считанные минуты. Деймон сравнил это с удушением. Гость из Москвы уточнил, что через две-три минуты наступает смерть от остановки сердца. И добавил: «После испарения жидкости нельзя установить никаких следов. Через минуту после смерти человека кровеносные сосуды возвращаются в прежнее состояние и поэтому невозможно определить насильственную смерть». Деймон заметил, что оружие надежно на сто процентов43.

Сташинского такой поворот событий застал врасплох. Его явно прочили в убийцы, иначе не показали бы секретное оружие и уж тем более – как из него стрелять. Богдан понял, что станет не первым, кто опробует это на человеке. Он не мог знать, что в СССР, видимо, усовершенствовали германский пистолет с жидким ядом времен Второй мировой войны.

Гость из Москвы хотел подтвердить на деле стопроцентную надежность аппарата и зарядил его ампулой с водой. Он нажал на спуск, и Сташинский услышал звук, похожий на хлопок в ладоши. На расстоянии метра вода оставила на приколотом к стене полотенце пятно диаметром двадцать сантиметров. Инструктор объяснил, что яд выстрелит на полметра дальше и разойдется заметно шире, поскольку он легче воды. Гость вынул из ящика с инструментами гаечный ключ, развинтил оружие, почистил его и перезарядил. Выстрелил еще несколько раз, затем совком и веником собрал с пола осколки ампулы – не больше миллиметра величиной.

Напоследок незнакомец предупредил Сташинского: стрелок тоже рискует жизнью, вдыхая ядовитые пары, но контора позаботилась и об этом. Надлежит, во-первых, за час-полтора до выстрела принять таблетку – на протяжении четырех-пяти часов препарат не даст кровеносным сосудам сужаться. Во-вторых, следует использовать противоядие из особой ампулы немедленно после выстрела. Ампулу надо раздавить в куске марли и вдохнуть пары. Противоядие настолько сильное, уверял инструктор, что в течение минуты может даже вернуть к жизни жертву покушения. Для полной гарантии стоило принять и таблетку до выстрела, и противоядие – после. К тому же, добавил гость, Сташинскому неплохо было бы испытать оружие на живом существе. Так думал и Деймон. Решили, что надо найти какую-нибудь собаку и провести эксперимент. На этом совещание закончилось44.

Деймон предложил отвезти подопечного из Карлсхорста в город. Он поздравил Богдана с тем, какая честь ему оказана столь ответственным заданием. Тот не разделял энтузиазма и отмалчивался. Деймон спросил, вполне ли он осознает, насколько ему доверяют высокопоставленные лица. На суде Сташинский припомнил, как начальник изображал их обоих «спасителями страны». Сам он не мог собраться с мыслями. Ему приходилось предавать близких людей, он рисковал жизнью в боях с партизанами в карпатской глуши. Но как можно хладнокровно убить безоружного человека? Его воспитали верующим, и прежние нравственные устои все еще давали о себе знать. В то же время он видел, что выбора нет. Чем дольше Богдан обдумывал свое положение, тем сильнее ощущал себя загнанным в угол. Дилемма терзала его днями и ночами, но выхода он так и не нашел.

Проверка заряженного ядом пистолета на собаке через пару дней никак не облегчила его душевные муки – скорее наоборот. Деймон и приезжий незнакомец купили на рынке дворнягу, сели в машину и подобрали будущего убийцу в центре города. Они выехали из Восточного Берлина и остановились близ озера Мюггельзе. Инструктор из Москвы дал Сташинскому таблетку с противоядием. Собаку привязали к дереву и ждали час: таблетка действовала не сразу. Впрочем, она не вызывала каких-либо необычных ощущений. Сташинскому вручили заряженный аппарат. Ему тяжко было смотреть на бедное животное. Когда он приблизился к собаке с пистолетом, она пыталась лизнуть ему руку – он отвернулся и нажал на спуск. Облако яда попало собаке в морду. Она упала, дергая лапами, и через несколько минут затихла. «Моя первая жертва», – подумал Богдан, зная, что будут и другие. Кто-то раздавил ампулу с противоядием и все трое вдохнули пары. Потом сели в машину и вернулись в город. Эксперимент признали удачным45.

Агент ясно понимал, кто станет его второй жертвой. Вызывая его на первую встречу с гостем из Москвы, Деймон упомянул, что речь пойдет о его «старом знакомом». Имени «знакомого» никто из троих не произнес, но Сташинский знал, что это – Лев Ребет. Бысага уехал, никаких людей, способных близко подобраться к проблемному журналисту, у КГБ больше не было, поэтому его решили не похищать, а убить. Офицеры давали понять Сташинскому, что оружие уже побывало в деле, но сами едва могли надеяться на заключение о смерти от сердечного приступа. Напротив, они неплохо представляли дальнейшее: начнутся поиски заказчика и подозрение падет на заклятых врагов главного редактора «Украинского самостийника» – Бандеру со товарищи. Подобно Сталину при организации убийства Коновальца, они рассчитывали на обострение противоречий среди украинских националистов.

Обитатели Карлсхорста, следившие за эмигрантами, нередко вели разговоры об устранении их вожаков – те якобы мешали простым выходцам с Украины принять советскую власть и вернуться на родину. Но Богдану не приходило в голову, что это не просто разговоры (скорее, он гнал такие мысли). Теперь его преследовали слова, которым он сперва не придал значения. Когда Сташинский рассказал куратору, как стоял за спиной журналиста в вагоне, когда впервые засек того и сел в трамвай на Швабинг, Деймон заметил: «Уколоть бы его сзади иглой – и дело улажено». Само собой, он имел в виду яд. Теперь стало ясно, почему «Дрэгеру» следовало выяснить, есть ли в подъезде у Ребета почтовые ящики. В КГБ, видимо, обдумывали закладку бомбы. Сташинский доложил начальству, что ящиков нет, и тем самым сделал себя центральной фигурой плана Б46.

Молодой человек разрывался между нежеланием убивать и страхом перед невыполнением приказа. Что ему грозило в таком случае, догадаться было нетрудно. Вскоре после приезда в Германию Сташинский прочел в газетах о бегстве на Запад убийцы из КГБ Николая Хохлова. Он спросил Деймона, кем был этот Хохлов, какую должность занимал в комитете. Куратор ответил: «Авантюрист и морально опустившийся человек». И добавил то, что позднее долго не давало покоя Богдану: «Мы доберемся до него рано или поздно». И добрались. Инструктор из Москвы, чьего имени Сташинский так и не узнал, вероятно, имел отношение к другому «научному эксперименту» – неудачному покушению на Хохлова, которого в тот же месяц пытались отравить во Франкфурте радиоактивным таллием. «Контора» слов на ветер не бросала и охотилась на перебежчиков по всему миру. Хохлов не стал убивать назначенную ему цель, сбежал на Запад и теперь сам оказался под прицелом.

Сташинский в итоге нашел приемлемый для себя выход – оправдал преступление политической целесообразностью. Он убьет одного, зато поможет многим найти путь на родину. Такую идею подкинул ему куратор, а Богдан поспешил за нее ухватиться, чтобы побороть угрызения совести. Начиналась критическая фаза операции «Доктор» – так в КГБ назвали покушение на Ребета. Предстояло «специальное мероприятие»47.

Глава 7 Привет из Москвы

Вечером 9 октября 1957 года сотрудники авиакомпании «Эр-Франс» в аэропорту Темпельхоф зарегистрировали на рейс в Мюнхен молодого человека – согласно документам, гражданина ФРГ Зигфрида Дрэгера. В кармане у него был паспорт ГДР на имя Йозефа Леманна, родившегося 4 ноября 1930 года в Люблинском воеводстве Польши. Кроме этих бумаг, он взял с собой тысячу с лишним западногерманских марок, а в багаж положил две жестянки с франкфуртскими сосисками. Казалось, пассажир подготовился ко всему – и к внезапной оккупации ФРГ войсками Варшавского договора, и к пропаже еды из баварских магазинов.

Документы, деньги и банки Сташинскому выдали в Карлсхорсте. Паспорт ФРГ следовало предъявлять на пути в Мюнхен, паспорт ГДР – на обратном пути. Попадись Богдан в руки полиции, он должен был изображать Леманна (начальники уверяли, что так от него скорее отвяжутся). Самой опасной частью багажа были две жестянки: одна и вправду с сосисками, зато другая – переделанная умельцами из КГБ в контейнер для пистолета, стрелявшего облачком яда. Устройство замотали ватой и сунули в металлический цилиндр, который в свою очередь поместили в наполненную водой банку. И оружие, и цилиндр были из алюминия, так что весили банки одинаково, но на контейнер нанесли особую пометку.

Вначале чекисты задумали передать оружие агенту прямо в Мюнхене – туда его привез бы обладатель дипломатического паспорта из Восточного блока. Такие люди не боялись таможенников, поэтому в Карлсхорсте могли бы не волноваться за провоз через границу. От плана отказались, когда кому-то пришло в голову, что за дипломатом могут проследить контрразведчики ФРГ. В таком случае агента схватили бы на месте уже с контейнером. Решили, что «Дрэгер» возьмет его с собой на рейс из Берлина. На случай ареста придумали легенду: он якобы встретил в Восточном Берлине человека, который заплатил ему и попросил отдать обе банки одной женщине в Мюнхене, в баре «Максим». Если бы его поймали с оружием уже после покушения, он должен был бы заявить, что подобрал эту штуковину на лестнице.

На границе «Дрэгера» не обыскивали и он спокойно прилетел в Мюнхен вечером 9 октября. Куратор велел ему ликвидировать цель в здании на Карлсплатц, 8. Если бы с этим возникли затруднения, Сташинский мог подстеречь Ребета в здании на Дахауэрштрассе или жилом доме на Оккамштрассе. Первую таблетку с противоядием он выпил в восемь утра 10-го числа, в четверг (а всего привез десять таблеток и две ампулы – запас на десять дней). Агент завернул оружие в газету, проделав дырки для предохранителя и спуска, и вышел на улицу. Жестянку он выбросил в урну в Английском саду.

В полдевятого утра Сташинский уже наблюдал за входом в здание на площади Карлсплатц. Там располагалось много разных контор, включая приемные кабинеты медиков. На случай задержания агент заготовил легенду, что приехал из ГДР на отдых, любовался великолепной архитектурой, но внезапно почувствовал зубную боль и пошел к дантисту. Если бы его застали на месте преступления, он притворился бы, что оказывает помощь человеку без сознания.

В тот день он ждал до пол-одиннадцатого утра, но Ребет так и не появился. Напрасно Богдан подкарауливал его и после обеда. В пятницу 11-го повторилось то же самое. С одной стороны, каждый раз он вздыхал с облегчением, с другой – нервное напряжение возрастало. По утрам он просыпался с чувством наступающего кошмара. Особенно тревожно было в те часы, когда Сташинский поджидал на улице объект. Но после полудня он мог немного расслабиться, погулять по Мюнхену и отвлечься от терзавшей его моральной дилеммы. На следующее утро иллюзия покоя вновь испарялась. Единственным выходом из этого порочного круга, единственным шансом вернуться к привычной жизни оставалось выполнение приказа48.

Лев Ребет по выходным в редакцию не ходил, работая с текстами дома, однако в субботу, 12 октября, отступил от этого правила. В пятницу он до глубокой ночи читал недавно опубликованную автобиографическую повесть Александра Довженко «Зачарованная Десна» – последнее творение известного кинорежиссера, умершего в 1956 году под Москвой. Еще в конце войны Сталин запретил Довженко жить и работать на Украине, поэтому книгу наполняла тоска по детству на лоне природы. Такие ноты не могли не отозваться в душе давно покинувшего родину выходца из галицкого городка. Уже не важно было, насколько по-разному смотрели на мир убежденный националист и советский художник, который всю взрослую жизнь исповедовал коммунизм.

Субботним утром Ребет, обычно сдержанный в общении с детьми, впервые за долгие месяцы проявил интерес к тому, как его Андрей учится играть на пианино, и даже погладил сына по голове. Когда Дарья крикнула мужу с кухни, чтобы он вернулся с работы поскорее и успел к обеду, Лев попросил не волноваться. И пошутил: «Я, может, и до редакции-то не дойду». Жена и дети потом верили, что его посетило предчувствие гибели49.

Сташинский занял все тот же пост наблюдения на Карлсплатц в начале десятого утра. Погода стояла теплая, солнечная, и он вышел из номера без плаща, в одном костюме. Нервы по-прежнему шалили. Успокоительное, выпитое вместе с противоядием, не помогало. Минуты шли, жертва не показывалась, и тревога мучила Богдана все сильнее. Впрочем, около десяти утра он начал понемногу успокаиваться. Ребет, кажется, и на этот раз не собирался в редакцию. И вдруг охотник заметил фигуру, которую теперь отличил бы от тысячи других. Ребет вышел из трамвая и направился прямо к Сташинскому. Тот развернулся и подошел к подъезду дома № 8. Потом Богдан припоминал, что действовал, словно в дреме. Люди вокруг, машины и здания в его сознание не проникали. На всем лежала какая-то тень, пелена сновидения. Возможно, таков был эффект таблетки, которую ему дали в Карлсхорсте. Возможно, так на нем отразилась жажда сбросить камень, не один день тяготивший его душу. Как бы то ни было, Сташинский больше не колебался. Перед входом в здание он вынул из кармана завернутый в газету пистолет и, держа его в правой руке, скрылся за дверью.

Агент поднялся по лестнице на площадку второго этажа. Там он нащупал дырку в газете, снял оружие с предохранителя и приготовился к делу. Услышав, как внизу открыли дверь, Сташинский пошел вниз по лестнице, держась левой стороны – чтобы вынудить жертву пройти справа. Навстречу ему поднимался лысый мужчина. Это был Ребет. Когда их разделял один шаг, Сташинский поднял правую руку с газетой и нажал на спуск. Голову при этом он повернул в сторону, но краем глаза заметил, как объект падает вперед на ступеньки. Что стало с Ребетом потом, он не видел. Убийца положил пистолет в карман, раздавил в куске марли ампулу с противоядием, как учил инструктор из Москвы, и вдохнул пары. Он сам едва не рухнул на лестницу.

Выйдя на улицу, убийца повернул налево, еще раз налево. Только через десять-пятнадцать минут его ум более-менее прояснился – он снова увидел и услышал окружающий мир. Богдан вышел на Людвигштрассе, одну из самых оживленных улиц Мюнхена, пересек ее и оказался в парке Хофгартен. Пройдя весь парк, Сташинский остановился на мосту через ручей Кёгльмюльбах и выбросил пистолет в воду. Пока что он точно выполнял указания начальства – даже от оружия избавился именно так, как ему велели.

Выйдя из парка, агент направился было в гостиницу, но сообразил, что по его следам могут пустить собаку. Поэтому он сел на трамвай и проехал несколько остановок, затем пошел обратно к Карлсплатц. Ноги как будто сами несли на место преступления. Здание на Карлсплатц, 8 окружали полицейские и зеваки. Убийца отвернулся и поспешил уйти. В номере он собрал вещи (жестянок там уже не было), положил в карман западногерманский паспорт на имя Зигфрида Дрэгера, уплатил по счету и поехал на главный вокзал. Ему приказали немедленно покинуть Мюнхен после устранения объекта. Так он и поступил50.

Льва Ребета обнаружили на лестнице, в нескольких шагах от редакции его газеты, в одиннадцатом часу утра. Он все же смог подняться на второй этаж. Уборщица услышала крики (гость из Москвы соврал, что жертва мгновенно падает без сознания), нашла умирающего и подняла тревогу. Вызвали врача и полицию. Патрульным позвонили в начале двенадцатого и сказали, что какой-то мужчина упал на лестнице. Через минуту уточнили – скончался. Доктор Вальдемар Фишер, прибыв на место происшествия, установил приблизительное время смерти: 10:50. Причиной смерти он посчитал остановку сердца. Телефона в доме Ребетов не было. Как же известить жену и детей? Кто-то из сотрудников газеты вспомнил, что телефон есть у их соседа, тоже украинца. Позвонив соседу, застали его дома. Ему-то и пришлось сообщить Дарье Ребет страшную новость, потом он же отвез вдову на Карлсплатц.

Дарья была потрясена: покойный муж никогда не жаловался на сердце. Однако вскрытие, которое провел два дня спустя Вольфганг Шпанн из Института судебной медицины Мюнхенского университета, подтвердило диагноз доктора Фишера. Одна из артерий в момент смерти заметно сжалась – университетский патологоанатом не увидел в этом никаких признаков стороннего вмешательства. Родным и товарищам Ребета пришлось поверить такому заключению. Но в глубине души они опасались, что это несчастье – лишь первый этап операции КГБ по устранению их всех51.

Вечером 12 октября, пока полицейские, врачи и вдова силились понять, что постигло Льва Ребета, портье отеля «Континенталь» во Франкфурте зарегистрировал нового клиента – Зигфрида Дрэгера. На следующий день «Дрэгер» сел на самолет, приземлился в Темпельхофе и пересек границу. Оказавшись в ГДР, он сначала поехал домой – на Мариенштрассе в центре Берлина. Там он снимал меблированную комнату у пожилой фрау Штранек. Для нее Сташинский был Йозефом Леманном, этническим немцем из Восточной Европы – это легко было определить по акценту. «Леманн» вносил арендную плату вовремя и не причинял никаких неудобств. Такой тихий и вежливый постоялец идеально подходил любой хозяйке. Фрау Штранек он говорил, что служит переводчиком в Министерстве внешней торговли ГДР и время от времени его посылают в командировки. Так что в воскресенье вечером «Леманн» просто вернулся из очередной поездки, а на следующее утро, как обычно, пошел на службу.

На самом деле с утра агент позвонил в Карлсхорст и сообщил куратору, что он уже в Восточном Берлине. Деймон спросил, все ли в порядке, успешно ли прошла поездка. «Да», – ответил Сташинский. Майор назначил встречу в городе. Помимо устного рапорта подопечный подал Деймону два письменных. В первом излагалась хронология поездки, были перечислены посещенные Сташинским города, гостиницы, где он останавливался, авиарейсы, которыми он летал. Второй документ он написал совсем иначе: «В субботу в хорошо знакомом мне городе я встретил известное лицо. Я поздравил его и уверен, что поздравление было удовлетворительным».

Начальник объяснил Богдану, что его рапорт даже не напечатают – бумага останется лишь в рукописном оригинале. Сташинский так и не узнал (и поэтому не рассказал на суде в Карлсруэ), что 14 ноября 1957 года начальник Первого главного управления КГБ – внешней разведки – Александр Сахаровский послал Хрущеву секретное письмо «о мероприятии в Германии». Письмо он написал от руки в одном экземпляре, только для первого секретаря ЦК КПСС.

Ликвидация Ребета неплохо помогла карьере Деймона. В ноябре он получил благодарность от председателя КГБ за успешное выполнение «важного специального мероприятия» – какого именно, в документе не указали. Тогда же Деймона повысили в звании до подполковника. Начальство хотело наградить его и орденом Красного Знамени, но в Москве решили ограничиться медалью «За безупречную службу» 1-й степени52.

Сташинского за расправу над Ребетом наградили фотоаппаратом «Контакс». Он надеялся, что ему больше не придется марать руки кровью. Позднее Богдан говорил о чувстве полной утраты жизненных ориентиров. Но время шло, и он стал убеждать себя: этого больше не повторится, а для проведения операции, возможно, были какие-то другие причины, ему неизвестные. Убийца снова стал искать оправдания содеянному. Деймон и другие офицеры из Карлсхорста всегда были готовы развеять его сомнения: если, мол, вожаки эмигрантов не понимают требований времени, с ними пора покончить. Утешал Богдана и не слишком жестокий характер убийства. Он вспоминал, что не нужно было ни прицеливаться, ни смотреть жертве в лицо.

Часть II Идеальное убийство

Глава 8 Красная площадь

Дела Богдана Сташинского шли на лад. В апреле 1959 года от Деймона, которого повысили в звании до подполковника, молодой человек узнал, что его вызывают в Москву – возможно, к самому председателю КГБ. Почему его могли удостоить такой чести, он не понимал, но через несколько дней получил проездные документы и билет на поезд в столицу Советского Союза.

Там его встретил сотрудник органов, выдал советские деньги и поселил в гостинице «Украина» – одной из «семи сестер», московских небоскребов, воздвигнутых по воле Сталина. «Украина» (теперь она называется «Рэдиссон-Ройал») открылась совсем недавно. Строительные работы начали в 1953 году и завершили четыре года спустя. Как раз тогда Хрущев, на протяжении долгого времени – наместник Сталина на Украине, стал первым лицом в СССР. В мае 1957 года гостиницу торжественно открыли для гостей, а советская пресса расхваливала ее как крупнейшую в Европе. Как бы то ни было, она была и остается самой высокой – двести с лишним метров от земли до верхушки шпиля. Снаружи здание украшали символы коммунизма: звезды, серпы и молоты. Возвышалось оно в начале только что построенного и по советским меркам роскошного Кутузовского проспекта, где обитали самые знаменитые и приближенные к Кремлю москвичи53.

На следующий день в номер Сташинского заглянули его московский куратор и еще один человек, который представился только по имени-отчеству: Георгий Авксентьевич. Постоялец «Украины» так никогда и не узнал ни звания, ни должности, ни фамилии своего нового знакомого. «В кругах КГБ заведено так, что, когда вы говорите с каким-то сотрудником, то не знаете точно, какой пост он занимает», – заявил киллер на суде. Не сам ли председатель КГБ к нему пожаловал? Богдану оставалось только гадать. Впрочем, он помнил, что Деймон сулил ему встречу с первым лицом в комитете. Кто бы то ни был, на молодого агента он произвел сильное впечатление. Мужчина сорока с лишним лет заметно отличался от тех офицеров КГБ, с которыми Сташинский имел дело прежде. «Я смотрел на него все время как на аристократа – он был такой спокойный, сидел возле меня, высказывал свои соображения таким непоколебимым тоном, что немыслимо было возражать. Крайне самоуверенно… Можно было легко заметить, что он привык отдавать приказы, что он занимал в КГБ одно из первых мест»54.

Из рассекреченных биографий сотрудников комитета следует, что фамилия Георгия Авксентьевича – Ищенко. Полковник Ищенко, с темными, зачесанными назад волосами, выглядел, вероятно, моложе своих лет. Никаких аристократов в его роду не было. Он появился на свет в 1910 году в крестьянской семье на Кубани, в станице Крымской. Несмотря на украинскую фамилию, относил себя к русским. Возможно, причиной этому служил перелом в национальной политике Сталина в начале тридцатых. Во время катастрофического голода 1932–1933 годов тот велел закрыть украинские школы и газеты на Кубани, а всех кубанцев украинского происхождения переписать в русские. Ищенко делал карьеру по партийной линии, а в НКВД перешел, когда Большой террор основательно проредил кадры чекистов. В послевоенные годы он возглавил аппарат МГБ в родном ему Краснодарском крае. В начале пятидесятых его послали в Венгрию: сначала руководить командированными туда же сотрудниками, затем – в роли эмиссара при венгерском Управлении госбезопасности. Там он принимал активное участие в подавлении революции осенью 1956 года, «работая» рука об руку с председателем КГБ Серовым, отправленным из Москвы в Будапешт55.

Сидя за столом в номере Сташинского, полковник Ищенко расспрашивал его о последнем задании – агент успешно определил местонахождение Бандеры. В глазах Кремля это был вождь не только наиболее многочисленной, но и наиболее опасной группы украинских эмигрантов на Западе. Богдан подробно ответил на все вопросы о слежке за Бандерой.

В 1958 году (точной даты Богдан не помнил) Деймон приказал подопечному навестить один книжный магазин в Западном Берлине и спросить книги некоего Попеля. Сташинский никогда о таком не слыхал. На самом деле единственная книга с этим именем на обложке вышла во Львове в 1943 году под названием «Начала шахматиста». Ее автор, украинский мастер Степан Попель, после войны не раз побеждал в чемпионате Парижа, в пятидесятые уехал в Америку и три года подряд был чемпионом штата Мичиган. Само собой, в берлинском магазине, куда зашел Сташинский, не оказалось книги, изданной по-украински пятнадцатью годами раньше. Агент доложил начальнику, что ничего не нашел, и Деймон на этом, казалось, успокоился56.

Под именем Степана Попеля, известного львовского журналиста, скрывался не кто иной, как Степан Бандера. Богдан впервые увидел лидера украинского национализма в мае 1958 года, когда украинские эмигранты собрались на двадцатую годовщину убийства основателя ОУН полковника Коновальца. Устранил того по личному приказу Сталина Павел Судоплатов. В КГБ не замедлили извлечь пользу из траурных мероприятий – приступить к ликвидации нового главы ОУН. Поминальная церемония прошла 25 мая в Роттердаме, на кладбище Кросвейк. К могиле Коновальца съехались приверженцы украинского национализма из Европы и других частей света. Пришли туда и лидеры двух враждовавших крыльев ОУН – Степан Бандера и Андрей Мельник. Деймон хотел, чтобы его подчиненный своими глазами увидел человека, которого ему вскоре прикажут убить. Но правды Сташинскому, конечно же, не сказал. Он просто велел Богдану взять фотоаппарат и запечатлеть главарей националистов на пленке. С тем агент и уехал в Роттердам57.

Невзирая на бдительную охрану церемонии, Сташинскому удалось не только пройти на кладбище, но и снять пришедших помянуть Коновальца. Он пробрался достаточно близко к могиле, чтобы разглядеть тех, кто произносил речи. Одному из ораторов (Богдан не знал его в лицо) уделяли заметно больше внимания, чем остальным. И говорил он дольше всех – сожалел о гибели Коновальца и клеймил его убийц. «Сегодня, как и прежде, [мы] можем утверждать, что врагу Бога, Украины и всего свободолюбивого человечества не удалось уничтожить ОУН и украинское освободительное движение путем убийства его основателя и вождя, – провозгласил выступавший. – Но в то же время [мы] осознаем, что это огромная невосполнимая потеря, от которой [мы] не можем оправиться в течение двадцати лет»58.

Сташинский не догадался, кто это, но приметил его машину – темно-синий «опель-капитан». Когда он вернулся в Восточный Берлин, Деймон показал ему газету с текстами речей, произнесенных на церемонии. Самая долгая принадлежала Бандере. Тогда-то Богдан и понял, кем был владелец «опеля».

Куратора интересовали не только снимки агента и роттердамские наблюдения, но и то, как выглядели кладбище и конкретный участок вокруг места упокоения Коновальца. Он спросил, нельзя ли будет там что-нибудь спрятать. Сташинский ответил, что можно. Но осознав, что подполковник имеет в виду еще одну бомбу – на этот раз не в коробке конфет, а на могиле, – поспешил уточнить: задача довольно трудная. И добавил, что в толпе случайными жертвами взрыва могут стать женщины и дети. Деймон сменил тему, но его подопечный понял, что возможность ликвидации Бандеры чрезвычайно его занимает59.

Следующее задание Деймон дал Сташинскому в январе 1959 года: поехать в Мюнхен и установить адрес Бандеры. Скорее всего, сказал Богдану начальник, тот живет под именем Стефана Попеля. Съехал ли Бандера из известной КГБ квартиры, сказать он не мог, так что это следовало проверить. Агент вылетел в Мюнхен по новым западногерманским документам на имя Ганса Йоахима Будайта. Скоро выяснилось, что человек, которого он видел в Роттердаме, больше не живет по адресу, указанному в Карлсхорсте. Следы его затерялись.

Шпион выполнил задание и теперь имел право сесть на обратный самолет и доложить о результате. Но в последний момент ему пришло в голову заглянуть в мюнхенскую телефонную книгу. Там он и обнаружил Стефана Попеля, его телефон и адрес: Крайттмайрштрассе, 7. Тот ли это Попель? На следующее утро Сташинский осматривал указанную в справочнике улицу. В арке дома № 7 он заметил знакомый «опель-капитан», припаркованный во дворе, и роттердамского оратора, возившегося с машиной. В списке жильцов у парадного входа значился Стефан Попель. Через пару часов Сташинский увидел все тот же автомобиль у здания на Цеппелинштрассе, где располагались местные украинские организации. Не могло быть ни малейших сомнений в том, что житель дома по Крайттмайрштрассе – Степан Бандера. Сташинский показал себя превосходным разведчиком. Не зря он покинул схроны боевиков УПА на Западной Украине и сделал столь успешную карьеру. Деймон ушам своим не верил, когда Богдан ему докладывал. «Наконец-то нам повезло напасть на след Бандеры», – воскликнул он.

Полковник Ищенко внимательно выслушал агента, хотя знал то, что рассказывал ему Сташинский, почти наизусть. Деймон провел в Москве целый месяц, обсуждая с начальством дальнейшие действия Карлсхорста, еще перед тем как приказал Сташинскому весной 1958 года узнать, нет ли в магазине новых книг Попеля. Дело Бандеры в КГБ окрестили «Политик», убийство все так же проходило под кодовым названием «специального мероприятия»60.

Теперь слушать предстояло Сташинскому. Ищенко заявил ему, что принято решение ликвидировать его объект тем же способом, что и Ребета. Встревоженный исполнитель обратил внимание начальника на затруднительные обстоятельства: в отличие от предыдущей жертвы, Бандеру сопровождает телохранитель, и сам он тоже носит оружие. Полковник ответил, что ему выдадут усовершенствованный вариант пистолета – двуствольный. При необходимости можно убить и телохранителя. «На мои возражения он не обратил внимания, – показал Сташинский на суде. – Я должен был это исполнить, а как именно – мое дело. Он сказал, что покушение мне удастся». Потом Ищенко, Деймон и Сташинский выпили «советского шампанского» за успех операции. «Это напомнило мне о русском фильме, который я когда-то видел, – вспоминал Богдан. – Он был о „героическом подвиге“ шпиона, и офицер, который послал этого шпиона на задание за линию фронта, выпил с ним шампанского на прощание»61.

Полковник Ищенко сказал молодому коллеге, что было бы стыдно ему жить в Западной Европе, но не повидать Москвы. Пора бы Богдану получше узнать столицу. В КГБ привыкли водить агентов по святым местам Советского Союза перед командировкой за рубеж. Понятное дело, выше всех ценились мавзолей Ленина и Красная площадь. Начальник дал Сташинскому пропуск на парад 1 мая, с правом прохода на трибуну напротив кремлевской стены. Тот уже наблюдал парады в Киеве и Львове, но здесь был совсем другой размах. Сильное впечатление на Богдана произвели образцы новой военной техники. Во время этой демонстрации мощи СССР он мог разглядеть на той стороне площади, на трибуне мавзолея, самого Хрущева – человека, что так и не забыл о вожде революционной ОУН. Теперь судьба свела Хрущева и Сташинского как соучастников одного и того же дела – убийства Бандеры62.

Глава 9 Герр Попель

Перед отъездом из Москвы Сташинский получил новый, усовершенствованный пистолет, выпускавший облачко яда. Оружие было двуствольным и позволяло убрать сразу две цели – Бандеру и его телохранителя. Ищенко, полковник КГБ, который произвел на Сташинского впечатление аристократа, велел ему ехать в Восточный Берлин и ждать дальнейших распоряжений. Богдан снова поселился в квартире на Мариенштрассе и сильно запил. Приказ он получил в середине мая 1959 года: в Кремле желали убрать Бандеру как можно скорее. Деймон выдал агенту новые документы, оружие, ампулы и таблетки с противоядием, а также ключи от парадного входа в дом Бандеры. Начальство на Лубянке идеальным местом для убийства считало именно подъезд. Но если позволяла обстановка, Сташинский мог стрелять и во дворе – на свое усмотрение.

По прибытии в Мюнхен он несколько дней жил по распорядку: с утра дежурил у дома на Крайттмайрштрассе, к одиннадцати приезжал на Цеппелинштрассе, где у Бандеры был рабочий кабинет. Сташинский не раз замечал объект – как правило, в сопровождении телохранителя, – но однажды увидел, как Бандера возвращается домой один. Он проехал по улице на своем «опеле», свернул в арку и остановился, видимо, у гаражей. Сташинский вынул из кармана пистолет и пошел было к дому, но в последнюю минуту раздумал. Чтобы не поддаться соблазну убийства, он выстрелил в землю, а потом выбросил оружие в тот же ручей, на дне которого лежал пистолет, использованный полтора года назад при устранении Ребета.

Возможно, у Богдана упал камень с души, но теперь ему пришлось ломать голову над другой задачей: как объяснить в Карлсхорсте, почему задание не выполнено. Он подозревал, что другой агент КГБ мог за ним проследить и увидеть, как он выбросил оружие в воду. Впрочем, Сташинский знал, что никто не наблюдал за ним во дворе дома на Крайттмайрштрассе, когда он передумал убивать Бандеру. И поэтому решил сказать Деймону, что заметил какого-то человека возле гаража объекта и вынужденно отступил. Для верности он подготовил для куратора доказательство того, как пытался войти в подъезд. Сташинский якобы сломал оба ключа, что ему дали, и даже какой-то собственный ключ при попытке открыть входную дверь. Сломанный ключ и должен был показать усердие агента при выполнении задания.

Подполковнику такие новости не понравились, но что он мог поделать? В Карлсхорсте не считали нужным немедленно повторять «специальное мероприятие», да и полномочий на это без одобрения Москвы не имели. В августе Сташинский отправился в Советский Союз в отпуск. Поехал на отдых и Деймон – сначала на воды в Кисловодск, а затем в Киев, чтобы обсудить обстановку на своем участке работы. Там ему сообщили, что Сташинский во время отпуска (с 12 августа до 13 сентября) не выполнил приказ сдать поддельные документы перед посещением родного села. На столь мелкий проступок в остальном дисциплинированного сотрудника можно было закрыть глаза. Вернувшись 23 сентября 1959 года в Берлин, Деймон приказал Сташинскому готовиться к новому покушению на Бандеру в Мюнхене. Ликвидатор вылетел туда 14 октября, прихватив заряженный пистолет, таблетки, ампулы и новые ключи от парадного входа в дом на Крайттмайрштрассе. Ему следовало провести в городе от семи до десяти дней – обычный срок операции – и затем вернуться в ГДР, даже если бы поездка оказалась безуспешной63.

Первым «рабочим днем» Сташинского стало 15 октября. Он не рассчитывал на какой-то результат, собираясь только войти в колею слежки. Однако с утра надо было непременно выпить таблетку с противоядием и положить во внутренний карман пальто завернутое в газету оружие. Подстерегать Бандеру у дома так поздно уже не имело смысла, поэтому агент отправился к зданию на Цеппелинштрассе, где находились украинские организации. Наблюдал за ним Сташинский с моста Людвига, возле трамвайной остановки «Немецкий музей». Именно там прохожие и пассажиры трамвая могли заметить, как молодой человек лет тридцати слонялся без дела, поглядывая время от времени в сторону Цеппелинштрассе. Вначале он заметил припаркованный возле дома № 67 автомобиль Бандеры. А уже около полудня увидел, как на улицу вышли мужчина и женщина, сели в «опель» и уехали.

Казалось, дальнейшее можно отложить на завтра. Объект был не один, поэтому убрать его не вышло бы. Тем не менее Богдан сел на трамвай и поехал обратно к дому Бандеры – хотя бы только для отчета перед кураторами, если кто-то за ним все же следил. На Крайттмайрштрассе Сташинский не увидел ни «опеля», ни его хозяина. Он подумал, что стоит остаться там еще на какое-то время – так возможному наблюдателю не покажется, что агент выслеживает цель без надлежащего рвения. Ждать он решил до часу дня. Поглядывая в нетерпении на часы, Богдан вдруг заметил подъезжающую к дому машину. Это был знакомый «опель». Бандера ехал один, без спутницы, которую агент видел часом раньше с моста Людвига.

Когда машина заехала в арку, преследователь двинулся в том же направлении. Автомобиль стоял возле открытого гаража, водитель как раз выгружал вещи из багажника. Сташинский открыл дверь парадного хода заново изготовленными в Карлсхорсте ключами. Он вошел в подъезд – идеальное с точки зрения начальства место для устранения объекта. События развивались как будто гладко – но вдруг наверху раздался женский голос. Убийца встал у лифта и подождал, пока неизвестная не пройдет мимо него к выходу. Затем он вернулся на прежнюю позицию на первой лестничной площадке (там его не заметили бы снизу). Ничто не мешало довести дело до конца. Он услышал, как открылась дверь парадного хода. Это мог быть только Бандера. Сташинский пошел вниз по лестнице, держа в правой руке газету с оружием. Он убьет новую жертву так же, как предыдущую, – когда они поравняются. Но замысел оказался не совсем удачным. Бандера возился с дверью подъезда – ключ застрял в замке. Держа сумку с овощами в правой руке, он толкал дверь ногой, а левой тщетно пытался вытянуть ключ. Богдану пришлось разыграть пантомиму завязывания шнурка в надежде на то, что лидер ОУН(б) все же справится с положением.

Убийца засомневался – возможно, и на этот раз обстановка была неподходящей, – но не отступил. Спросив, не сломался ли замок, и получив ответ «все в порядке», Сташинский поднял завернутый в газету пистолет и выстрелил ядом Бандере в лицо. Позднее он признал, что занервничал и выпустил заряды из обоих стволов. После хлопка убийца немедленно вышел из дома, закрыл дверь и повернул налево, к Эрцгиссерайштрассе, а потом направился к центру города. Он развернул газету, сунул двадцатисантиметровый аппарат в карман, вынул носовой платок и вдохнул, приложив его ко рту. И через два часа уже ехал на скором поезде во Франкфурт64.

Сташинский хотел исчезнуть из Западной Германии как можно быстрее, но, когда он доехал до Франкфурта, последний самолет в Берлин уже улетел. Заказав билет на следующий день, он снял 53-й номер в отеле «Висбаден». Сегодня эту гостиницу (она и теперь на том же месте) рекламируют, упирая на расположение в десяти минутах от центра и пятнадцати – от аэропорта. Убийцу интересовал последний. Когда он наконец-то добрался туда, газетные заголовки кричали о загадочной смерти Степана Бандеры, известного соседям под именем Стефана Попеля. Таким образом Сташинский впервые убедился в успехе операции. Приехав в Восточный Берлин, он позвонил Деймону. Подполковник уже знал, что произошло, и поздравил подчиненного с отлично выполненным заданием. Они встретились в кафе «Варшава», и Богдан рассказал все в деталях65.

Глава 10 Смерть в скорой

В квартире на третьем этаже дома № 7 по Крайттмайрштрассе Ярослава Бандера (фрау Попель для соседей), как обычно, ждала мужа на обед. Когда со двора раздался знакомый звук мотора, она выглянула с балкона, увидела перед гаражом «опель» и пошла открывать входную дверь. Сорокадвухлетняя домохозяйка и мать троих детей собиралась с духом для продолжения жестокой ссоры, что вспыхнула тем же утром. Поругались они из-за женщины.

Жена годами подозревала Бандеру в изменах и никак не желала их терпеть. По воспоминаниям телохранителей, она то и дело звонила мужу на работу, проверяя, в кабинете ли он или уехал домой. Избавилась от женской прислуги, подозревая, что супруг обхаживает каждую горничную. Посторонним женщинам вход в их дом теперь был заказан, да и гостей-мужчин фрау Попель едва терпела – герр Попель вызывался отвезти их домой и пропадал на долгие часы. Тем не менее многие из тех, кто знал Ярославу Бандеру лично, уверяют, что она всей душой любила мужа, пусть даже их брак едва ли можно было назвать счастливым.

По выходным Степан Бандера предпочитал куда-нибудь уезжать, по будням же являлся на Цеппелинштрассе раньше всех и сидел там допоздна (бывало, и до одиннадцатого часа). Он действительно любил волочиться за женщинами, особенно молодыми. Товарищи и коллеги знали, что он годами встречался с женщиной на десять лет его младше и не прервал эту связь, даже когда та вышла замуж. Теперь супруга подозревала его в намерении соблазнить юную сиделку, точнее, няню, которая присматривала за тремя детьми семьи Вайнеров, занимавшей квартиру на первом этаже их дома. Близкие друзья видели, что старый подпольщик совсем потерял голову и не упускает ни единого шанса столкнуться с девушкой – то на улице, то в подъезде, когда она приходила на работу либо уходила. Жена чуяла неладное и косо смотрела на соперницу каждый раз, когда их пути пересекались. И потребовала от мужа объяснений – потому-то они и рассорились утром 15 октября. В расстроенных чувствах Степан Бандера ушел из дому еще раньше обычного. Последними словами, которые он слышал дома, были: «Погоди, когда придешь на обед, я тебе доскажу свою литанию».

Теперь Ярослава Бандера ждала, пока муж поднимется к ним в квартиру, чтобы продолжить ссору. Но открыв дверь, она услышала пронзительный вопль снизу и громкое «Боже мой!» Хайи Гамзе, соседки с первого этажа (они жили напротив Вайнеров). Хайя и ее муж Мелах побывали в нацистских концлагерях и потеряли там здоровье. Ярослава Бандера подумала, что одному из них стало плохо. По лестнице как раз поднялся герр Гамзе и она спросила, не нужно ли ему позвонить с их домашнего телефона. В ответ тот попросил ее спуститься: герр Попель упал на первом этаже. Она схватила ключи от квартиры и сбежала вниз. Между лифтом и дверью Вайнеров лежал ее муж. Изо рта, носа и ушей у него шла кровь, но он был жив – хрипел, открывал и закрывал глаза.

Магдалена Винкльманн, та самая няня, к которой Ярослава Бандера ревновала мужа, сидела рядом, вытирая кровь с его лица. Казалось, умирающий крепко держит ее за руку. Вокруг собирались люди. Супруги Гамзе как раз думали пообедать, когда услышали шаги на лестнице и сразу же какой-то крик. Хайя вышла в коридор первой – она и увидела на полу герра Попеля. Магдалена выскочила из квартиры Вайнеров и вместе они положили его на бок, чтобы не захлебнулся кровью. Фрау Гамзе научилась этому в концлагерях.

Ярослава закричала и села на пол. Она приподняла мужу голову и спросила его по-украински: «Степан, что случилось? Степан, скажи, что случилось». Гамзе уже вызвал скорую – та приехала через несколько минут. Ярослава подумала, что у мужа случился сердечный приступ – потому он и рухнул на лестнице. Она позвонила на Цеппелинштрассе и сообщила его подчиненным о несчастье. По ее голосу было слышно, как она сама едва не падает в обморок. Человек, поднявший трубку, вспоминал через несколько дней: «Она несла какую-то чепуху. Я мог разобрать только что-то об инфаркте, о падении на лестницу». Он обещал немедленно приехать. Сама фрау Попель отправилась на той же машине скорой помощи в больницу на Лацареттштрассе, всего лишь в нескольких минутах от их дома66.

Когда партийные товарищи Бандеры прибыли на Крайттмайрштрассе, скорую они уже не застали. Наталья, его старшая дочь, сказала им, что у отца, видимо, случился инсульт. Они расспросили девушку, потом поговорили с Гамзе. На полу возле входа и у дверей лифта остались пятна крови. Сумку с помидорами, которую Бандера нес в одной руке, он, казалось, успел аккуратно поставить на пол. Когда мрачные как туча украинцы вышли наружу, Магдалена и фрау Гамзе взяли швабру, ведро воды и тщательно вымыли пол. Через пять минут подъезд выглядел так, словно ничего не произошло. Помидоры герр Гамзе забрал себе67.

Степана Бандеру доставили в больницу уже мертвым. Дежурный врач осмотрел тело и подтвердил предварительный диагноз: инсульт стал причиной падения на лестнице и ушиба, что вызвало кровотечение изо рта, носа и ушей. Доктор не увидел признаков насильственной смерти – для него это был без сомнения несчастный случай. Националисты, однако, не хотели этому верить. Степан Ленкавский спросил, нельзя ли еще реанимировать умирающего – возможно, инъекциями или кислородом. Получив отрицательный ответ, он задал другой вопрос: не убийство ли это? Врач отмел эту версию: инсульт или сердечный приступ на лестнице – опасная вещь, падение легко может оказаться фатальным. Бандеровцам ничего не оставалось, как наблюдать за составлением свидетельства о смерти от несчастного случая68.

Впрочем, вернувшись на Цеппелинштрассе, они начали собственное расследование гибели вождя. Утром 15 октября в доме № 67, где располагалось множество подразделений Заграничных частей ОУН, все шло как обычно. Бандера приехал вскоре после восьми в сопровождении телохранителя Василя Ниновского (Сколоздры). Он прошел к себе в кабинет, а Ниновский – в типографию издаваемой организацией газеты «Шлях перемоги» («Путь победы») на первом этаже.

Соратники Бандеры и конторские служащие подтянулись часам к девяти. Бандера провел встречи с тремя помощниками – каждого позднее допросили полиция ФРГ и Служба безопасности ЗЧ ОУН. Около половины двенадцатого начальник вышел из кабинета и спустился на этаж ниже в редакцию газеты. Там работала его старая знакомая Евгения, по немецким документам – Евгения Мак. Бандера предложил ей проехаться вместе с ним на рынок за овощами. Она отклонила предложение. Свидетель припоминал, как она отказывалась трижды и говорила, что не в настроении и что ей ничего не надо. Но вождь настаивал, говорил, что просто прокатиться с ним за компанию ей ничто не мешает. К нему присоединились ее коллеги, и Евгении пришлось согласиться.

Они пошли было к выходу, но Бандера вдруг сообразил, что оставил в кабинете свой берет. Поколебавшись секунду, он сказал девушке, что заберет его после обеда. Обедал он, как правило, дома и поэтому решил купить овощей и фруктов на знаменитом мюнхенском рынке Гроссмарктхалле. Друзья Бандеры знали, что он не заставляет жену вести домашнее хозяйство в одиночку, охотно выполняет ее просьбы. Он любил хорошо поесть и сам покупал для семьи продукты. Еще одной страстью вождя была его машина – он часами ее мыл, чистил и ремонтировал (к механику мог обратиться только из-за серьезных неполадок).

Итак, Евгения с шефом спустились на улицу, сели в темно-синий «опель-капитан» и поехали на рынок, расположенный к юго-западу от Цеппелинштрассе, на левом, противоположном берегу Изара. На Гроссмарктхалле Бандера купил винограда, слив и еще помидоров – видимо, для консервации. Положив в багажник набитые съестным сумки, он отвез девушку обратно и высадил на Цеппелинштрассе недалеко от дома № 67. Евгения хотела забрать свой пакет с орехами, но он очутился под грудой вещей Бандеры и тот пообещал вернуть ей орехи уже после обеда. Степан Андреевич спешил домой. Евгения просила его дождаться телохранителя – она сказала, что немедленно прикажет тому выйти. Но Бандера, который всегда отмахивался от увещеваний охраны, пренебрег разумным советом и на этот раз. «Пока Ниновский спустится, я буду дома, – сказал он девушке. – Увидимся». Это все, что соратники убитого могли выяснить о его последних часах69.

Скорее заведенный порядок, чем какие-либо подозрения о причине смерти, заставили врачей вызвать сотрудников мюнхенской криминальной полиции. При осмотре трупа под правой рукой обнаружили кобуру с пистолетом «Вальтер-ППК» калибра 7,65 мм. Небольшое оружие, которое легко было спрятать под одеждой, разработали до войны как раз для полиции. Ношение оружия частным лицом в Западной Германии было делом необычным и даже незаконным. Медперсонал имел инструкцию вызывать представителей власти каждый раз, когда попадалось нечто подобное. Сперва полицейские отнеслись к находке прохладно – осмотр трупа не выявил признаков насильственной смерти. Но всё же решили перевезти его для вскрытия в Институт судебной медицины Мюнхенского университета Людвига-Максимилиана. Операцию назначили на следующий день, так что сыщики могли со спокойной совестью ехать по домам. Причин для спешки не было. Расследовать этот случай назначили обермайстера Адриана Фукса и Хермана Шмидта.

Аутопсия состоялась в пятницу 16 октября. Проводила ее группа врачей, руководил которой профессор Вольфганг Лавес. Этот корифей предпенсионного возраста, лысоватый и в очках, служил директором института уже тринадцать лет. Лавесу помогал коллега моложе – доктор Вольфганг Шпанн. Он же намного позднее обследовал труп Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера по партии. Вскрытие тела Бандеры заняло два часа, а результаты застали полицию врасплох. Шмидт, шеф отдела убийств, вернулся в управление бледным и озадаченным. В ответ на вопросы журналистов он буркнул: «От меня вы ничего не узнаете!» Затем он созвал подчиненных к себе в кабинет и позвонил в баварское управление Федеральной службы защиты конституции. Его разговор с сотрудниками контрразведки продлился довольно долго. Новости, которые Шмидт хотел скрыть от прессы, не на шутку встревожили защитников основного закона Западной Германии.

Не надеясь добиться чего-нибудь от Шмидта, репортеры бросились к полицайпрезиденту Мюнхена Антону Хайглю. Там их ждал холодный прием. Хайгль заявил: «Мне пока ничего не доложили, и все дело меня нисколько не интересует». Начальник полиции разочаровал журналистов, но в то же время заинтриговал. До публикации результатов аутопсии правоохранительные органы опубликовали только одно заявление, подтвердившее то, что пресса выяснила и без них: Стефан Попель – не настоящее имя покойного. Документ гласил:

Смерть в результате несчастного случая. В обеденное время 15 октября 1959 года пятидесятилетний журналист без гражданства Стефан Попель, известный как Бандера, упал на лестничной клетке своего дома в западной части города. Во время транспортировки в больницу он скончался от полученных повреждений. Расследование того, как произошел несчастный случай, началось.

Имя Бандеры в связи с Попелем впервые упомянули во всеуслышание около десяти вечера 15 октября, когда «Баварское радио» передало такое известие: «Сегодня в Мюнхене ушел из жизни один из лидеров украинских эмигрантов, пятидесятилетний Степан Бандера. Сообщается, что он так неудачно упал на лестнице дома, где проживал, что умер по дороге в больницу. О подробностях его смерти полиция до сих пор ничего не знает». Бюллетень завершала биографическая сводка: «Как украинский националист, Бандера перед Второй мировой войной и во время нее сидел в польских и немецких тюрьмах, а точнее концлагерях». Имя Бандеры у многих было на слуху, но мало кому удавалось видеть лично одного из самых таинственных и скрытных руководителей украинского антисоветского движения на Западе. Редакторы средств массовой информации понимали, что действия ОУН так или иначе сказываются на жизни десятков тысяч украинцев, эмигрировавших в Германию, Британию, США, Канаду и некоторые другие страны.

Журналисты не ошиблись, добиваясь от полиции ответов как можно скорее, – та явно замалчивала какие-то важные факты. Мюнхенский таблоид Abendzeitung объяснил всплеск интереса к делу так:

Мюнхен стал площадкой для игр агентов, шпионов и эмигрантов, главным образом с Востока. Невинный обыватель, как правило, ничего не знает об овеянных тайной поступках таких людей. Лишь время от времени над этими зловещими событиями поднимается завеса, а именно – когда жертвой преступления становится один из тех, кому Федеративная Республика дала политическое убежище.

В субботних и воскресных выпусках других газет тоже давали заметки о загадочной смерти Бандеры, но не пытались опровергнуть версию о несчастном случае из-за инсульта70.

В понедельник 19 октября отдел убийств криминальной полиции Мюнхена опубликовал заявление для прессы. Пресса тотчас поняла, почему начальник этого отдела Херман Шмидт выглядел в пятницу задерганным и упорно молчал. В документе сообщалось о процедуре вскрытия трупа Бандеры, не ограниченной одним днем: «Произведенное в субботу 17 октября в Институте судебной медицины обследование для определения причин смерти установило, что Бандера умер от отравления цианистым калием. Теперь отдел убийств выясняет, идет ли речь о суициде или о преступлении».

В пятницу Вольфганг Шпанн, помощник профессора Лавеса, при осмотре мозга покойного уловил слабый запах миндаля. Дальнейшие поиски выявили следы цианида в желудке (по той причине, что киллер выстрелил ядом из обоих стволов). Осколков капсулы не нашли, а того цианида, что оставался во внутренних органах, для летального исхода не хватило бы. С другой стороны, цианид явно попал каким-то образом в пищевод и стал самое меньшее одной из причин смерти. Полиция решила обнародовать факт отравления, не вдаваясь в подробности. Окончательного заключения о том, откуда происходил яд, обнаруженный в желудке Бандеры, ждать было еще долго. В тот же день новость передали международные агентства, включая Reuters. Немецкие газеты последовали за ними 20 октября, в день похорон вождя ОУН71.

Известие о гибели от яда поразило как удар грома не только веривших в инсульт или нечто подобное, но и людей из окружения Бандеры, которые с самого начала заподозрили покушение. Отравление цианидом без каких-либо признаков насилия указывало скорее на самоубийство, чем на происки врагов, – но бандеровцам покойный вождь нужен был в роли мученика украинской идеи, а не того, кто наложил на себя руки, не находя сил жить дальше. Тем не менее именно суицид считали самой правдоподобной версией и в полиции, и в Институте судебной медицины. Профессор Лавес в ней уже почти не сомневался. Он рассказал фрау Попель (теперь уже фрау Бандере) и знакомым ее покойного супруга, что проводил вскрытие семи или восьми трупов покончивших с собой «борцов за свободу». Имея подобный опыт, он утверждал, что борцы эти испытывают постоянный стресс и поэтому нередко сами уходят из жизни.

Опыт Вольфганг Лавес и впрямь накопил немалый, хотя касался тот главным образом заурядных самоубийц, а не «борцов за свободу». Среди его «пациентов» был сам Гитлер – он пустил себе пулю в лоб 30 апреля 1945 года. Теперь профессор пояснял убитой горем вдове, что для такого человека, как Степан Бандера, самоубийство – приемлемый выход из трудного положения. «Борец за свободу» вполне способен покончить с собой, если враг создает для него нестерпимые условия путем психологического давления, шантажа или угроз его родным и близким. Если что-то из перечисленного (или все сразу) происходило на самом деле, Бандера мог решить, что ему остается лишь принять яд.

Лавес заключил, что цианистый калий был принят перорально самое раннее за три часа до смерти. Но Ярослава Бандера и члены верхушки ЗЧ ОУН и далее отвергали версию о суициде, ссылаясь на характер покойного. Профессор вышел из себя. «Кто же его убил? Призрак?» – спросил он украинцев не без снисходительности. Тогда ему казалось, что дело раскрыто72.

Глава 11 Похороны

На церемонии предания земле тела Степана Бандеры ожидались десятки, если не сотни националистов из разных частей света. Поэтому сотрудники мюнхенской полиции и федеральной контрразведки приняли меры по охране траурного шествия и самих похорон. Они понимали, что коммунистические режимы из-за железного занавеса могут устроить теракт против борцов за свободу именно тех народов, что им подвластны.

20 октября выдалось холодным и мрачным. После обеда за деревьями на кладбище Вальдфридхоф (этакий сад безмятежного покоя, разбитый в начале XX века) укрылось несколько сот полицейских в штатском. Некоторые снимали происходящее на фото- и видеокамеры. Компанию им составили гости с Востока – главным образом из ГДР, но также и Советского Союза. Кроме дипломатов и журналистов, на похороны пришли руководители украинского народного хора – он как раз приехал из Киева в Мюнхен на гастроли. Бандеровцы косо смотрели на советских украинцев, подозревая, что убийца мог проникнуть в Западную Германию под таким прикрытием.

На погребение Бандеры собралось около двух тысяч человек. Похороны были под стать первому лицу государства, хоть покойный и возглавлял тех, кто государства не имел. Во главе процессии выступал мужчина средних лет с большим крестом в руках, за ним – множество священников и церковный хор. Далее следовали знаменосцы с сине-желтыми флагами Украины и красно-черными – бандеровской ОУН. Следом шестеро скорбящих торжественно несли две небольшие урны на красных подушечках. В одной хранилась украинская земля, в другой – вода из Черного моря, символы, очевидные большинству собравшихся: Бандера сражался и погиб не только за независимость Украины, но и за то, чтобы ее территория простиралась от его родных Карпат до далеких южных степей. Соленую воду в урну налили в Турции – единственной стране на Черном море, не отрезанной от западного мира железным занавесом73.

Дубовый гроб с телом покойного несли шестеро его близких друзей – ровесники и старые соратники по националистическому подполью. За гробом шли вдова и трое детей. Когда процессия достигла места погребения, первым слово взял грекокатолический священник, который сам не так давно покинул Западную Украину: «Тернистым был жизненный путь блаженной памяти Степана Бандеры – едва ли не четверть своей взрослой жизни он пребывал в тюрьмах и концентрационных лагерях иноземных государств, что пытались поработить нашу родину».

Попрощаться с Бандерой пришли не только украинцы. Корреспондент Frankfurter Allgemeine Zeitung писал о тех, кого там видел: «Кавказцы, грузины и белорусы, венгры и литовцы – калейдоскоп восточной эмиграции». Некоторые из них, особенно приверженцы левой идеологии, резко критиковали политику Бандеры, пока он был жив. Но несмотря на разногласия, они выразили солидарность с недавним оппонентом, ведь всем угрожала опасность и почти каждого мучил вопрос: кто следующий? «Убийство просто витало в воздухе», – утверждал журналист другого немецкого издания, Das Grüne Blatt74.

События 15 октября не только стали тяжелым ударом для сторонников Бандеры – как в плане личном, так и в политическом, – но и раскрыли мрачную правду: охрана лидеров украинских националистов никуда не годится. Телохранителей покойного обвинили в провале. После заброски Мирона Матвиейко на Украину в мае 1951 года Службой безопасности ЗЧ ОУН командовали Иван Кашуба, второй после вождя человек в организации, и начальник разведки Степан Мудрык. Оба должны были неплохо знать уловки КГБ. Впрочем, они упрекали самого Бандеру. Мудрык признавался германской полиции: «Мои предостережения не всегда учитывали, и я могу только сказать, что мой шеф вел себя весьма легкомысленно. Послушай он меня, и, думаю, до такого дело не дошло бы».

Нельзя сказать, что Кашуба с Мудрыком наговаривали на шефа. Преуспев в начале 30-х годов в деле превращения нелегальной сети ОУН в террористическую структуру, Бандера считал, что уберечь себя может и сам. Годами прячась от карательных органов, он привык к риску – настолько, что, когда жил в деревне под Мюнхеном, во время поездок в город нередко подвозил незнакомцев. Вождь не только отмахивался от рекомендаций подчиненной ему Службы безопасности, но и открыто пренебрегал телохранителями, из-за чего те не раз уходили с должности и вообще покидали ОУН. Бандера в итоге взял свою охрану полностью в собственные руки. Осенью 1959 года в ней служил только один человек – телохранитель, шофер и курьер Василь Ниновский, который в рядах УПА воевал против СССР на западе Украины75.

За две недели до теракта Служба безопасности ЗЧ ОУН получила тревожные вести, вынудившие Бандеру задуматься над усилением охраны и даже сменой псевдонима. Он жил под именем Стефана Попеля далеко не первый год. 2 октября 1959 года начальник разведки Мудрык позвонил шефу из Дюссельдорфа, куда ездил по делу, и потребовал третьего утром созвать экстренное совещание руководства – к тому времени он уже вернулся бы в Мюнхен. Новости, которые он хотел передать соратникам, так его взволновали, что он почти не сомкнул глаз в купе ночного поезда.

Наутро его ждали в кабинете Бандеры. Вождь восседал за столом вместе с помощниками. Мудрык, всклокоченный и уставший, уселся напротив и перешел к делу. 2 октября в Дюссельдорфе он назначил плановую встречу с двойным агентом – тот работал на КГБ, но при этом служил бандеровцу информатором. Агент только что вернулся из Восточного Берлина, где имел разговор с кураторами, и раскрыл Мудрыку тайну: на высшем уровне принято решение ликвидировать Бандеру и его ближайшее окружение. «На Бандеру уже все приготовлено. Покушение может произойти в любой день. Помните, что есть решение с вами покончить, в дело пойдут такие технические средства, о каких мир еще не знает. Вам против них не устоять».

За более подробные сведения перевертыш просил денег. Мудрыку нечего было ему дать, но он верил, что информация того стоила. Он настойчиво советовал вождю уехать из Мюнхена – лучше всего в Испанию. При диктатуре Франко КГБ там было не разгуляться.

Бандера рекомендации Мудрыка пропустил мимо ушей. Он заявил, что ОУН ведет войну, опасности не миновать, а им надо просто делать свое дело. Но через несколько дней он уехал в короткий отпуск в Альпы, послав все того же главу разведки в Бонн похлопотать о новых документах для себя и семьи. Бандера решил надеть новую маску и сбить киллеров с толку. Мудрык снова сел на ночной поезд и утром 15 октября навестил в Бонне тех, кто мог бы помочь ему с деликатным поручением. В обеденный перерыв он позвонил в Мюнхен сообщить о своих успехах, но шеф вышел из кабинета несколькими минутами раньше. В журнале Службы безопасности он написал, что в течение недели охрана в обеденное время не понадобится, поскольку он не планирует выходить из здания. Тем не менее около полудня 15 октября Бандера поехал обедать домой. Днем позже Мудрык позвонил жене и узнал, что оформлять новые документы больше не надо, – Бандера мертв76.

Теперь другие члены ОУН винили верхушку Службы безопасности в катастрофическом провале и требовали объяснить, как такое могло случиться. Мудрыку придется годами оправдывать свое поведение в интервью, мемуарах и частной переписке, доказывая, что он сделал все возможное для предотвращения убийства. Долгие годы он задавался одним вопросом: успел ли Бандера в последние мгновения жизни вспомнить его слова? Ниновского, телохранителя на полставки, которого вождь в роковой день решил не беспокоить, эта трагедия по-настоящему надломила. И четверть века спустя его жена уверяла родню Ниновского, что 15 октября муж лежал в больнице: по ее словам, до этого в автомобиль Бандеры врезалась неизвестная машина, и телохранитель, вывернув руль, принял удар на себя. Семейная легенда гласит, что, будь Ниновский тогда рядом с вождем, Бандере ничего не грозило бы77.

Иван Кашуба, руководитель контрразведки, на котором в первую очередь лежала ответственность за организацию охраны, рассказывал всем подряд, что Бандера наложил на себя руки из-за безответной любви к Магдалене – няне, смотревшей за детьми с первого этажа дома на Крайттмайрштрассе. Кашуба признался по секрету одному из агентов ЦРУ: «Степан Бандера был влюблен в ту немку и из-за нее провел не одну бессонную ночь. Он хватался за любой предлог, чтобы с ней встретиться или перед домом, или перед ее дверью – и поговорить. Возможно также, что он с ней встречался по вечерам втайне и от жены, и от хозяев той бонны». И добавил, что Бандера нарочно принял яд перед дверью квартиры Вайнеров, где работала его возлюбленная. Она-то и держала его за руку, когда он умирал. Кашуба утверждал, что другие лидеры ОУН знали, насколько потерял голову Степан Андреевич из-за молодой немки. Все гадали, верит ли сам Кашуба в эту романтическую версию. Возможно, это был просто отвлекающий маневр, попытка избежать обвинений в халатности с тяжелейшими последствиями78.

Когда над кладбищем Вальдфридхоф сгустились осенние сумерки и людей стало трудно разглядеть среди деревьев и выстроенных рядами крестов, последние скорбящие разошлись. Не задерживались и кинооператоры из ГДР. Сюжет о похоронах Бандеры попадет на большой экран уже в конце октября. Правоохранительные органы могли отчитаться: церемония прошла гладко, никто не стрелял, никаких неожиданностей. Вскоре разъехался по домам и отряд полиции, дежуривший во дворе кладбищенской часовни. Полицайпрезидент Мюнхена вздохнул с облегчением.

Глава 12 Телеграмма ЦРУ

Шеф базы ЦРУ в Мюнхене уведомил Вашингтон о смерти Бандеры в тот же день – срочной телеграммой Аллену Даллесу. На ней стояли пометки «Красное дерево» (вниманию отдела, занимавшегося Советским Союзом) и Lcimprove – обозначение того, что речь идет о действиях советской разведки. В телеграмме, переданной около полуночи по центральноевропейскому времени, суть дела излагали весьма загадочно: «15 октября дол[ожено, что] Стефан Бандера мертв. Детали при наличии. Конец сообщения»79.

Хотя директор ЦРУ далеко не всегда читал формально адресованные ему телеграммы, именно эта могла привлечь его внимание. Уильям Худ, тридцатидевятилетний руководитель мюнхенской базы ЦРУ, знал его лично. В конце Второй мировой Худ служил в Управлении стратегических служб (предшественнике ЦРУ) и в составе команды Даллеса находился в Швейцарии, в Берне. Там они занимались налаживанием контакта с генералом Карлом Вольфом, командующим войсками СС в Италии, надеясь договориться о капитуляции всех сил Третьего рейха на Апеннинском полуострове. О переговорах Даллеса с немцами сообщили в Кремль, что привело к международному скандалу – первой ласточке противостояния бывших союзников во время холодной войны.

В 1949 году, вскоре после создания Центрального разведывательного управления, Худ вступил в его штат. Молодого разведчика часто командировали за рубеж – например, заместителем начальника венского филиала, где он участвовал в разработке Петра Попова, майора ГРУ, ставшего двойным агентом. Затем Худу поручили более ответственный пост в Мюнхене. Центральный штаб ЦРУ в Германии располагался во Франкфурте, однако и мюнхенское подразделение играло весьма важную роль, уступая лишь Западному Берлину, куда Худа и перевели в декабре 1959 года80.

После войны Мюнхен оказался в американской зоне оккупации. Центр города после бомбардировок союзной авиации почти полностью лежал в руинах. Крыша католического собора Фрауэнкирхе – образца готики, неизменно привлекательного для туристов, – обрушилась, серьезно повреждена была одна из двух башен с луковичными главами. 30 апреля 1945 года через груды битого камня в центр Мюнхена прошли солдаты 42-й пехотной дивизии армии США – той самой, что днем раньше освободила узников Дахау. Сопротивления им никто не оказывал. Уцелевшие жители города, в пивных которого в 20-е годы зрел нацизм, спешили теперь выразить покорность американцам. Шуцманы сдавали оружие в обмен на расписки от победоносной армии. Гораздо хуже было бы бежать на восток, где немцев ждал советский плен81.

Американская администрация сделала Мюнхен одним из самых безопасных и уютных мест проживания перемещенных лиц – беженцев с Востока, желавших остаться на Западе. СССР требовал их выдачи, называя изменниками родины. Сами «ди-пи» (displaced persons), как правило, отвергали такие обвинения и указывали, что родиной их был не Советский Союз, а захваченные им в ходе войны Прибалтика, еще недавно польские Западная Украина и Западная Белоруссия, румынские Бессарабия и Северная Буковина, чехословацкое Закарпатье. Поначалу американцы выдавали некоторых беженцев Советам насильно, но большинству повезло этого избежать. Со временем многие из них уедут в США, Британию, Канаду и Австралию. Некоторые осядут в Германии как лица без гражданства. В конце 50-х годов только в Мюнхене жило около 80 000 выходцев из-за железного занавеса, и самую крупную группу составляли украинцы из межвоенной Польши82.

Степана Бандеру в мюнхенском отделении ЦРУ знали неплохо. Сразу же по окончании войны Корпус контрразведки армии США, который следил за порядком в американской зоне оккупации, прибегал к услугам бандеровцев для поиска советских шпионов в лагерях для перемещенных лиц. Выяснилось, однако, что такие помощники компрометируют США. Бандера и его соратники использовали террор для закрепления своего первенства в самой ОУН и подавления политических конкурентов в борьбе за умы украинских беженцев. Эту группу отличали непоколебимые антикоммунизм и русофобия, однако в первые послевоенные годы на Западе это ценилось гораздо меньше, чем в начале холодной войны – всего лишь два-три года спустя.

Особых оперативных преимуществ от привлечения бандеровцев на негласную службу не видели ни в военной контрразведке, ни позднее в ЦРУ. Американские офицеры плохо знали повстанцев Восточной Европы, поэтому никак не могли контролировать эту жестко централизованную структуру, где узкий круг опытных конспираторов, выживших в открытом противостоянии с поляками, немцами и русскими, держал рядовых членов на коротком поводке, – вообще, любое взаимодействие шло со скрипом. Члены ЗЧ ОУН контактировали с офицерами Корпуса контрразведки, но надежные сведения сообщали разве что о возможном проникновении красных в украинские лагеря беженцев. Бандеровцы неохотно делились секретами, зато беспрерывно занимались чем-нибудь противозаконным. Они устраняли заподозренных в измене и тех, кто уклонялся от партийной линии. Их кассу пополняли поддельные доллары США.

Советский Союз требовал выдачи Степана Бандеры – знамени националистических партизан на западе Украины. Ради его похищения чекисты послали в американскую зону оккупации не одного агента, но Бандера ускользал от них, переезжая с места на место и меняя псевдонимы. Американцы готовы были пойти навстречу недавним союзникам. Офицеры Подразделения стратегических служб (исторически промежуточное звено между УСС и ЦРУ) ухватились за просьбу о выдаче как за удобный предлог избавиться от обременительной, да и просто опасной для них фигуры. Но как они ни старались, схватить Бандеру не выходило. Среди информаторов разведки США оказалось немало его сторонников, которые давали кураторам неверные сведения о местонахождении Бандеры. К тому же, ему невероятно везло. Как-то раз его машину остановил американский военный, но лидер ОУН отделался легким испугом благодаря удостоверению журналиста. Бандера действительно редактировал свою партийную газету, поэтому пользовался этим прикрытием до конца жизни. В итоге США розыск отменили, а вскоре их отношения с Советами ухудшились настолько, что ни о каком сотрудничестве уже не было речи. Верхушка ОУН могла теперь спокойно жить в Баварии83.

В 1949 году Корпус контрразведки передал недавно сформированному ЦРУ эстафету по разработке беженцев и их организаций в Германии. Сотрудники ЦРУ теперь и не думали выполнять просьбы СССР, но все так же предпочитали не вести дел с Бандерой, пренебрегая услугами, которые могла бы оказать ОУН. Бандера же, не покидая американской зоны оккупации, нашел общий язык с британской внешней разведкой МИ-6. Англичане получше знали народы Центральной и Восточной Европы и сквозь пальцы смотрели на неблаговидные убеждения и дела своих подручных. В докладе одному из британских чиновников Бандеру характеризовали так: «Профессиональный подпольщик с опытом террора и безжалостно-циничным представлением о правилах игры». В МИ-6 также полагали, что из всех русских и восточноевропейских организаций наиболее обширную и эффективную сеть агентов имеют бандеровцы. И что ее можно использовать для шпионажа против СССР84.

Американцы в это не очень-то верили – подозревали, что бандеровская ОУН кишит агентами МГБ. Поэтому ЦРУ делало ставку на их конкурентов в стане украинского национализма. К 1947 году ЗЧ ОУН раскололись, и новую фракцию возглавил Микола Лебедь. В свое время он руководил Службой безопасности ОУН(б) и взял в руки бразды правления всей организацией после ареста Бандеры немцами в июле 1941 года. То, что бандеровцы на Западной Украине устояли под давлением Третьего рейха и даже оказывали сопротивление, во многом было заслугой Лебедя. С другой стороны, он нес ответственность за истребление десятков тысяч поляков на Волыни. В 1944 году, когда Красная армия подошла к Западной Украине, Лебедь уехал в Европу с надеждой на переговоры с представителями США и Великобритании. Спор двух вождей за власть над организацией привел к тому, что Бандера стал называть бывшего соратника наймитом западных разведок и, возможно, даже приказал его устранить. Но ЦРУ помогло Лебедю укрыться в Америке. Оттуда он управлял собственной организацией – Заграничным представительством Украинского главного освободительного совета (УГОС). Убитый Сташинским в октябре 1957 года интеллектуал Лев Ребет был одним из близких к Лебедю лидеров эмиграции.

Пока Заграничные части ОУН Бандеры работали на Лондон, Заграничное представительство УГОС Лебедя снабжало Вашингтон агентами для заброски в Советский Союз. В мае 1951 года ЦРУ и МИ-6 совместно отправили на Западную Украину парашютистов. Британских агентов, во главе с Мироном Матвиейко, благословил на операцию Бандера, американских провожал Лебедь.

Сразу несколько групп было сброшено над карпатскими лесами. Первые новости от них несказанно обрадовали натовские разведки: группы ушли от преследования и наладили связь по радио. Но со временем и британцы, и американцы заподозрили, что дела у их подопечных идут как-то слишком гладко. В действительности же произошла катастрофа – большинство парашютистов попало в руки МГБ и вынужденно перешло на сторону Москвы (среди них и Матвиейко). Потеряв множество агентов, ЦРУ и МИ-6 в итоге отказались от заброски с воздуха. США поручили теперь фракции Лебедя участвовать в психологической войне против СССР. Англичане к 1954 году просто махнули рукой на бандеровцев. Тем не менее западные спецслужбы сходились на том, что (как утверждали британцы) «несмотря на наше общее желание утихомирить Бандеру, необходимо принять меры, с тем чтобы Советы не могли его убить или выкрасть… Ни при каких обстоятельствах нельзя позволить Бандере стать мучеником»85.

Как бы туманно ни звучала телеграмма Уильяма Худа в Вашингтон, не оставалось сомнений в одном: это был провал американских и британских спецслужб. Если именно Советы устранили лидера ЗЧ ОУН, то после гибели он мог стать более значительной фигурой, чем при жизни. 16 октября из мюнхенского филиала пришло более подробное сообщение: «Бандера доставлен в больницу мертвым. Неясно, вызвана ли травма на макушке падением. Бандеровцы подозревают насилие». 18 октября, в воскресенье, перед обнародованием результатов вскрытия, офицерам ЦРУ вновь пришлось давать телеграмму из Мюнхена в Вашингтон с новостью от одного из агентов в рядах германских спецслужб: «Предварительное вскрытие показало, что Бандера умер неестественной смертью. Признаки отравления». О возможном самоубийстве шеф филиала в Мюнхене ничего не писал. Он подозревал убийство86.

Глава 13 Подъем

В течение нескольких дней после гибели Бандеры сотрудники ЦРУ в Мюнхене предпринимали отчаянные попытки выяснить, кто убрал лидера украинской эмиграции и почему. Очевидного ответа не было.

Еще в марте 1958 года они получили телеграмму из Вашингтона с требованием свежей информации о Бандере. Директора ЦРУ запросил об этом Государственный департамент, а дипломатов в свою очередь – некий член Конгресса. Один из влиятельных игроков американской столицы захотел пригласить лидера Заграничных частей ОУН в Соединенные Штаты. В Мюнхене проверили досье на Бандеру и не отыскали ничего, что помешало бы тому пересечь океан. Также в ЦРУ проверили, не обращался ли Бандера за визой в консульство там же в Мюнхене. Как выяснилось, нет – видимо, он ждал сигнала от своих друзей в Вашингтоне. Какое-то время, однако, Уильям Худ и его люди ничего по этому поводу не предпринимали. Круги украинской эмиграции на службе ЦРУ – Лебедь и соратники – всячески пытались не пустить нежелательного для них гостя в США и Канаду, где они уже чувствовали себя как дома. Их враг остался в Баварии87.

Но позднее Бандера все же подал в мюнхенское консульство прошение о выдаче трехмесячной визы для посещения США. Надеясь оказаться по ту сторону Атлантики весной 1959 года, он писал при этом одному из нью-йоркских друзей, что боится отказа. В документах, представленных им в консульство, значилось имя Стефана Попеля, хотя жена и дети были указаны под фамилией Бандера. Собеседование с заявителем провел Кермит Мидтун, который, несмотря на молодость, имел опыт службы в ФБР. Украинец показался ему отнюдь не заслуживающим доверия. Что еще важнее, Мидтун сомневался в приверженности Заграничных частей ОУН принципам демократии – стержню американской политики в послевоенной Европе88.

Бандере было нелегко переубедить американца. После нападения Третьего рейха на Советский Союз некоторые члены бандеровской ОУН вступили в подчиненную оккупантам «народную милицию» и приняли участие в «окончательном решении еврейского вопроса». Но лидеры националистов отнюдь не в евреях видели врага номер один. Главной угрозой желанной государственности они считали поляков и «предателей» среди своих. И легко прибегали к террору для решения любых проблем – даже по окончании Второй мировой войны. Теперь их жертвами становились те, кто воевал против УПА на стороне СССР, и те, кто оказался на западе Украины между двух огней и решил принять новую власть89.

Бывший сотрудник ФБР спросил Бандеру, как тот намерен внедрять и укреплять устои демократии в случае триумфального возвращения на Украину. Ответ ему совсем не понравился – Бандера отделался тем, что демократия, мол, неизбежно придет вместе с национальным самоопределением. Он пообещал прислать Мидтуну литературу ЗЧ ОУН, чтобы тот убедился, как демократична их организация. Скоро в консульство доставили восемь брошюр. Авторы критически отзывались о резолюциях последнего съезда КПСС, осуждали Советский Союз за ГУЛАГ, обосновывали стремление Украины к независимости, излагали программные документы бандеровской ОУН. Мидтун не стал даже читать эти брошюры – в итоге их выслали в подотдел сбора и распространения информации. В любом случае он не мог единолично принять решение, давать ли Бандере визу в США. Свое слово должно было сказать ЦРУ90.

5 октября 1959 года, всего за десять дней до выстрела Сташинского, Худ написал начальству в Вашингтон и намекнул, что неплохо было бы помочь лидеру ЗЧ ОУН с получением въездной визы, в которой консульство месяцами ему отказывало. Записка главы мюнхенского офиса ЦРУ сопровождала более детальный запрос от сотрудника западногерманских спецслужб, обозначенного псевдонимом «Хердаль». Американцы заверили Хердаля в том, что «центр весьма заинтересован этим вопросом, особенно признаками того, что Бандера „исправился“, и соображениями о том, какова может быть оперативная выгода от него». В ЦРУ надеялись, что он больше не будет угрозами и насилием держать в ежовых рукавицах подчиненных и всю общину эмигрантов с Украины – это в первую очередь тревожило консульство.

Бандера просил трехмесячную визу в США, чтобы повидать родственников. Но это был только предлог, на деле же он хотел мобилизовать своих сторонников в Северной Америке. По западногерманским оценкам, бандеровцев в Америке насчитывалось от трехсот до четырехсот тысяч. К тому же они имели огромное значение для финансирования организации. Немцы полагали, что за пять лет (1954–1958) только жители Канады перевели ЗЧ ОУН девятьсот тысяч долларов США. Гость из Мюнхена надеялся обсудить и возможное сотрудничество с представителями власти. Худ поддержал Хердаля, который уверял американцев: «В принципе, сегодня Бандера обещает больше оперативной выгоды, чем все остальные группы русских эмигрантов на Западе». Имелись в виду шпионаж и прочие дела по ту сторону железного занавеса – на земле неведомой и желанной для разведок стран НАТО. Худ верил, что ЦРУ немало приобретет, если протянет руку тому, кто может поделиться с ними множеством полезных сведений. Он писал начальству: «Если визу выдадут, мы полностью будем в курсе будущего взаимодействия между „Подъемом“ и Бандерой. Если не выдадут, Хердаль, видимо, разозлится и отрежет нас от этого направления деятельности „Подъема“». Ответа из Вашингтона на это предложение в мюнхенском офисе ЦРУ до гибели Бандеры так и не дождались91.

Информатора ЦРУ по прозвищу Хердаль звали Хайнц Данко Херре. Он занимал высокий пост в БНД (Федеральной разведывательной службе). Формально эта служба возникла 1 апреля 1956 года и непосредственно подчинялась федеральному канцлеру Конраду Аденауэру. Фактически же она была детищем Западной Германии и США и десять лет (1946–1956) таилась под вывеской «Организации Гелена», на содержании и под контролем ЦРУ. Название этой организации дал генерал Райнхард Гелен, во время войны – начальник разведотдела Генштаба вермахта на Восточном фронте. Во внутренней переписке ЦРУ конца 50-х годов БНД обозначали словом «Подъем», а позднее – «В гору». Образование БНД и вправду показало, что у американцев дела шли в гору. Тесный контакт с разведкой Западной Германии ЦРУ сохранило, но вот платить по счетам стали немцы. К обоюдному удовольствию, Гелен теперь сам руководил БНД, заняв пост ее президента на следующие двенадцать лет. Его карьера тоже была на подъеме92.

Именно такое повышение статуса Организации Гелена дало ЗЧ ОУН шанс выйти из британско-американской опалы и снова претендовать на важную роль в борьбе разведок Запада и Востока. Переговоры Бандеры и людей Гелена начались в марте 1956 года, еще до создания БНД. Американцы предостерегли своих младших партнеров против использования бандеровской агентуры на западе Украины – по их мнению, КГБ нашпиговал ее сексотами. В БНД прислушались к совету и свернули переговоры. Но через два-три года Бандера вновь стал казаться полезным – по нескольким причинам сразу. Западногерманской разведке следовало набраться опыта и показать коллегам, на что она способна. Гелену ради этого проще всего было пустить в ход наработки военного времени. Один из его помощников писал Уильяму Худу: «Бандеру мы знаем около двадцати лет». Теперь возражениям ЦРУ в БНД уделили меньше внимания.

Хайнц Данко Херре служил Худу главным источником сведений о Бандере, а также о его гибели и расследовании возможного убийства. В БНД именно Херре поручили курировать ЗЧ ОУН и их вождя. Так совпало, что он же отвечал и за контакты с ЦРУ. Херре имел репутацию эксперта по России и Восточной Европе. Гелен заметил его еще в начале войны и в апреле 1942 года устроил ему перевод из фронтовой части в свой отдел Генерального штаба. Там Херре стал одним из авторов успешной пропагандистской кампании «Проблеск надежды» по привлечению красноармейцев в ряды власовцев. Весной 1945 года Херре вошел в узкий круг офицеров, которых Гелен взял с собой при переходе на сторону США. Через год после «легализации» БНД Херре поставили во главе отдела разведывательных операций против коммунистических стран. Эксперт по России занялся привычным делом93.

На этом посту Херре как нельзя лучше пригодился ЦРУ. Джеймс Критчфилд, глава американской разведки в Пуллахе (пригороде Мюнхена, где размещалось руководство новой западногерманской спецслужбы), называл его ключевым американским агентом «в кругу близких Гелену людей». Почти полвека спустя Критчфилд, описывая в мемуарах пребывание в Пуллахе, признавал, что именно Херре был тем, кто «в трудных обстоятельствах мог найти общий язык с обеими сторонами, расчищать путь диалогу и вести дело к компромиссу». Херре немало приложил усилий для того, чтобы стать у американцев своим. «Он серьезно увлекся бейсболом и с ходу безошибочно называл средние показатели команд и какие у них были шансы на первое место в лиге», – вспоминал Критчфилд94.

После внезапной смерти Бандеры Херре держал Худа в курсе расследования криминальной полиции. Рассказал он своему куратору в ЦРУ и о совместном обеде с вождем ЗЧ ОУН и его помощниками. Застолье в мюнхенском ресторане «Эвиге-Лампе» началось в десять утра 14 октября, а кончилось в два часа дня (менее чем за сутки до убийства). Бандеру сопровождали два человека – от них-то полиция и узнала, как прошла встреча. Украинцы, впрочем, подробно описывали меню, подозревая, что в одно из блюд подсыпали отраву. Один из них добавил, что по счету заплатил представитель немецкой стороны. Но вот о разговорах за столом спутники Бандеры упорно молчали.

Зато Херре от ЦРУ мало что скрывал. «Обед был посвящен главным образом тому, как именно „Подъем“ поддержит проведение дальнейших операций в СССР, – телеграфировал Худ в Вашингтон. – Также обсудили положение нынешней группы агентов, от которой несколько недель не было ни слова, а последний выход на связь имел место до пересечения границы СССР». В июле 1959 года Херре отправил группу националистов на Украину через Чехословакию. Еще раньше, 9 апреля, он согласовал операцию с Бандерой и одним из его людей. И хоть эта группа не подавала признаков жизни, 14 октября, на новой встрече в ресторане «Эвиге-Лампе», Херре предложил украинцам расширение сотрудничества. Позднее от источников среди эмигрантов станут известны новые детали той встречи. В докладе ЦРУ читаем: «Немцы приняли все предложения ЗЧ ОУН и пообещали всяческую поддержку. Степан Бандера остался весьма доволен итогом переговоров». Ярослава Бандера вспоминала, что муж был в тот день в хорошем настроении. По его словам, встреча прошла хорошо, а в ресторане вкусно кормили. Особенно понравилась ему куропатка95.

Руководство осиротелой фракции ОУН подозревало, что их вождя отравили именно тогда за обедом, и не замедлило предупредить мюнхенское отделение ЦРУ. Но там и мысли не допускали, что Гелен или Херре могли убить Бандеру. Другое дело Лубянка. 19 октября, за день до похорон, все тот же Худ отправил директору ЦРУ очередную телеграмму. Он просил передать БНД «данные о случаях применения Р[усскими] Р[азведывательными] С[лужбами] конкретных ядов». По его мнению, такая информация «будет крайне полезна, поскольку достаточное количество яда, видимо, пока не найдено, хотя вскрытие точно указывает на отравление Бандеры». Худ полагал, что сведения об одном из прошлых дел ЦРУ навели бы на след «конкретного яда, который могли применить, – трудно обнаружимого и такого, который могли бы дать Бандере существенно ранее его смерти»96.

Глава 14 Подозреваемая

Сотрудники центрального офиса ЦРУ в Вашингтоне не просто собирали данные из Мюнхена – они стремились дать немецким сыщикам важные улики. Этому служила, например, телеграмма в столицу Баварии от 5 ноября 1959 года: «Aecassowary-2 говорит жена Aecavatina-11 с ним незадолго до смерти»97.

Разобрать такое послание могли только те, кто имел доступ к словарю кодов ЦРУ. Вместе с пометкой «Красное дерево» (отдел, занимавшийся Советским Союзом) в верхнем правом углу бланка стоял другой криптоним: Aerodynamic. Так обозначали действия ЦРУ по поддержке Заграничного представительства Украинского главного освободительного совета – группы националистов во главе с Миколой Лебедем. Она откололась от бандеровской ОУН в конце 40-х годов и тогда же перешла под крыло американской разведки. Сотрудники ЦРУ использовали «приставку» ae- для кодирования агентурных мероприятий против СССР и вовлеченных в них людей. Aecassowary-2 и Aecavatina-11, несомненно, входили в число последних. По-английски словом cassowary называют казуара – крупную, живописную и нелетающую птицу Новой Гвинеи. Aecassowary обозначало членов группы Лебедя в категории Aerodynamic – в том числе парашютистов, заброшенных на территорию СССР. Термин «каватина» взяли не из зоологии, а из мира классической музыки – так по-итальянски называют простую и короткую арию. Код Aecavatina присвоили ЗЧ ОУН.

Благодаря относительно недавнему рассекречиванию кодов ЦРУ времен холодной войны теперь этих членов фракций Лебедя и Бандеры можно назвать по именам. Код Aecassowary-1 означал Заграничное представительство УГОС в целом, Aecassowary-2 окрестили главу этой группы – Миколу Лебедя. Для бандеровцев использовали немного другой подход. Их вождя назвали Aecavatina-1, а вот имя Aecavatina-11 обозначало бывшего шефа Службы безопасности ЗЧ ОУН Мирона Матвиейко98.

Таким образом, ЦРУ передало мюнхенскому отделению слова Лебедя о том, что среди тех, с кем Бандера общался незадолго до гибели, была и супруга Матвиейко Евгения. Известная германской полиции под именем Евгении Мак секретарша из неформального штаба ЗЧ ОУН, которая ездила с начальником на рынок в роковой день 15 октября, на самом деле была женой агента, давно уже засланного в советскую Украину.

Евгения родилась во Львове в 1916 году. К сорока трем годам она успела сменить не одну фамилию, в том числе Мак, Щиголь и Кошулинская. В Мюнхен она переехала после войны и осталась там, когда ее мужа Мирона отправили с рискованным заданием на Западную Украину. Евгении же досталась скромная должность на Цеппелинштрассе, 67.

15 октября, около полудня, Евгения Мак ушла с работы вместе с Бандерой и составила ему компанию в поездке по городу, ставшую для него последней. Теперь вопросы к ней возникли и у сыщиков, и у многих других, заинтересованных в установлении причины смерти – насильственной, как уже было ясно. В мюнхенской полиции и баварском отделении контрразведки считали, что фрау Мак могла быть сообщницей убийц. И результаты вскрытия, и слова полицейского информатора в рядах бандеровцев указывали на то, что отравителем стал кто-то из ближайшего окружения жертвы. Евгения оказалась подозреваемой номер один. Многие подчеркивали ее вражду с Ярославой Бандерой, а кое-кто намекал на любовную связь Евгении с шефом. К тому же, если Степан Бандера получил смертельную дозу, когда пробовал товар у продавцов, это никак не могло произойти без участия его спутницы. С другой стороны, как сказано в сообщении ЦРУ, никто «не мог определить, как яд ввели в один из фруктов на глазах у Бандеры. Едва ли отравленный фрукт принесли на рынок – ведь никто заранее не знал, что эти двое внезапно отправятся за покупками»99.

ЦРУ и его агенты в среде украинской эмиграции не исключали того, что устранить Бандеру Евгении поручил ее муж. Трудно было не заподозрить руку КГБ в изумительной ловкости Мирона Матвиейко, избегавшего преследователей на протяжении восьми с лишним лет. За несколько дней до переброски его группы на Украину туда же сбросили парашютистов ЦРУ, набранных из окружения Лебедя. Матвиейко и его подручные легко установили радиоконтакт с британской разведкой и Бандерой. А вот группа ЦРУ попала в засаду, и ее командира схватили советские оперативники. С тех пор Матвиейко находился под подозрением. Если он и вправду был завербован, сам собой выстраивался логический ряд: Лубянка – Мирон Матвиейко – Евгения Мак – убийство Бандеры100.

Теперь нам известно, что, когда Матвиейко попал под колпак МГБ, ему нелегко далось предательство дела национализма (если не бывшего вождя лично). В ночь на 17 июня 1952 года, через год с небольшим после своего пленения, Матвиейко ускользнул из дома во Львове, где под строгой охраной он исполнял ведущую роль в радиоигре с разведками НАТО. Потеря ключевой фигуры этой операции – а ее успешное начало сулило немалые достижения в будущем – потрясла верхушку советских органов безопасности. Министр госбезопасности СССР велел арестовать полковника Ивана Шорубалку, руководителя радиоигры, двумя годами прежде награжденного за участие в ликвидации главнокомандующего УПА. Расследование побега Матвиейко возглавил Роман Руденко, главный обвинитель на Нюрнбергском процессе от Советского Союза.

Утром 17 июня, когда МГБ расставляло повсюду сети, беглец лихорадочно проверял старые контакты и явочные квартиры. Его ждало жестокое разочарование. Никого из тех, у кого он мог попросить помощи в годы войны, уже не было: одних взяли, других – убили. Матвиейко пришлось принять новые обстоятельства. На этот раз коммунистическая пропаганда не лгала – сопротивление и вправду свелось к разбросанным в горах изолированным мелким отрядам. Судьба его была предрешена. Матвиейко понял, что из вражеских тисков ему не вырваться, ведь идти было некуда. В отчаянии он написал от руки листовки: кто он, что с ним произошло и как он работал под контролем органов. Эти листовки он разбрасывал на улицах в надежде, что одна из них попадет к подпольщикам, а от них и за рубеж. Для спасения собственной жизни оставалось только добровольно вернуться в плен.

Вечером 17 июня, проведя на свободе менее суток, Матвиейко направился на львовский главный вокзал. Там он спросил у проходившего мимо сержанта, служит ли тот в МГБ. Сержант ответил, что служит, и тогда беглец заявил о желании сдаться органам и о том, что вооружен. Потом назвал свое имя. Его отправили на самолете в Москву и держали в тюрьме в условиях совсем не львовских.

Только после смерти Сталина в марте 1953 года Матвиейко вернули под опеку тех, кто следил за ним еще во Львове. О его кратковременном побеге и пребывании в Москве не узнали ни члены ОУН, ни британская разведка. Целых восемь лет радиограммы двойного агента играли роль «голоса командования УПА» на Украине. Матвиейко сумел заслужить вновь доверие своих кураторов. В июне 1958 года, через семь лет после пленения и через шесть после отчаянной попытки побега, шефа бандеровской Службы безопасности, «закоренелого националиста», помиловали секретным постановлением Верховного Суда СССР. К этому времени он успел жениться на сотруднице КГБ, за ним же и надзиравшей101.

Своего эмиссара на Украине Бандера впервые заподозрил в нечистой игре, когда жить ему оставалось менее полугода. В первые дни лета 1959 года мюнхенский центр получил от Матвиейко сообщение, которому там не поверили ни на йоту. Руководство ЗЧ ОУН встревожилось. Неужели их собрат попал-таки в руки врага и теперь служит Москве? Бандера послал ему сообщение по стандартному каналу связи, давая возможность намекнуть в тайне от любых соглядатаев, что он теперь под колпаком КГБ. Матвиейко в таком случае должен был просто упомянуть борщ. В конце сентября он ответил, но слова «борщ» в его тексте не было.

Вождь ОУН вздохнул с облегчением. На ноябрь того же года он запланировал съезд националистических организаций и нуждался в помощи Матвиейко. На съезде должны были оценить положение партизанских сил на Украине, наметить задачи на будущее, а самое главное – решить раз и навсегда, кто на самом деле представляет «Украину в борьбе», Лебедь или Бандера. Матвиейко, как надеялся последний, возглавит представительную делегацию с театра «боевых действий» и обеспечит победу в долгой, изнурительной распре среди эмигрантов. Но подчиненный разочаровал шефа: отправить делегацию в Германию осенью не выйдет. С другой стороны, он уверял, что, скорее всего, сможет приехать в компании нескольких делегатов через год. Когда глава ЗЧ ОУН за час до смерти поехал на рынок, он порадовал Евгению Мак тем, что ее муж довольно скоро вернется в Мюнхен. Бандера умер, так и не узнав о многолетней измене своего посланника на Украине102.

Они с Евгенией, похоже, оставались последними, кто еще верил, что Матвиейко с 1951 года с блеском водит за нос Лубянку. Агенты ЦРУ, занятые расследованием гибели Бандеры, не разделяя такого оптимизма, видели в Матвиейко советскую марионетку и не понимали, почему в Кремле решили убить вождя ОУН, если им можно было манипулировать через ближайшего помощника. Американцы могли предположить только одно: КГБ не хотел допустить личной встречи Бандеры с Матвиейко на съезде, ведь, если двойной агент попал под подозрение, Бандера мог заставить его сознаться. Таким образом, Москве лучше было бы убрать старого врага и послать Матвиейко на съезд в Германию, когда Бандеру сменил бы другой лидер, послабее103.

И мюнхенская криминальная полиция, и контрразведка ФРГ сомневались в том, что жена вероятного двойного агента могла убить шефа собственноручно. В докладе сотрудника ЦРУ о расследовании этого дела говорились: «Евгения Матвиейко-Мак способна на все. Но я не верю, что она лично подсунула Бандере цианид. Немецкая полиция того же мнения». По состоянию на 12 ноября 1959 года, как видим из телеграммы мюнхенского отдела ЦРУ в Вашингтон, самой правдоподобной казалась такая версия: «Яд ввели силой, после того как Бандера вошел в подъезд своего дома». По той же версии, Евгения могла «подсказать убийцам, когда именно Бандера вернется домой». Видимо, преступники «прятались в лифте, остановленном на одном из верхних этажей»104.

Следователи полагали, что Бандера оказал сопротивление. Та же телеграмма гласит: «Когда тело обнаружили, Бандера лежал ничком в подъезде, поджав под себя левую руку и схватившись за правое плечо. Опрос окружения Бандеры установил, что он был левшой и носил пистолет в кобуре на правом боку». Таким образом, складывалось впечатление, что в последние секунды жизни он потянулся за оружием. К большому сожалению следствия, пятна крови на полу первого этажа, где лежал труп, смыла ненайденная «уборщица», прежде чем ими могли заняться эксперты105.

Глава 15 Активные мероприятия

Алексей Деймон стал первым, кто поздравил Богдана Сташинского с успехом, когда тот вернулся после ликвидации Бандеры в Берлин (16 октября 1959 года). В воодушевлении офицер КГБ даже назвал подопечного героем. Тот подал два рапорта – так же, как после убийства Ребета. В первом он подробно описал маршрут перемещения по Западной Германии. Во втором Сташинский доложил, что встретил известного начальству человека и успешно передал от них привет106.

Новости сообщили командованию филиала КГБ в Карлсхорсте, а оттуда – в Москву. У берлинского «короля нелегалов» Александра Короткова, уполномоченного КГБ при МГБ ГДР, появился повод выпить шампанского. Сорокадевятилетний генерал-майор занимал один из важнейших постов во внешней разведке. Впервые он приехал в Берлин по дипломатическому паспорту накануне вторжения Третьего рейха в СССР в июне 1941 года. Он и тогда, под прикрытием должности третьего секретаря посольства, руководил сетью советских шпионов в этой стране. В апреле 1945 года Коротков вернулся в Берлин, присутствовал на церемонии капитуляции 8 мая – происходила она в Карлсхорсте – и остался там в качестве первого начальника советской разведки в оккупированной Германии. В январе 1946 года Короткова отозвали в Москву, но через десять лет он приехал на берега Шпрее в третий раз, уже генерал-майором, заняв должность советника посольства в ГДР. На самом деле, он возглавил аппарат КГБ в Карлсхорсте и отвечал за контакты с разведкой Восточной Германии107.

В зону ответственности подчиненных Короткова входила вся Западная Европа (они даже оказывали поддержку секретным операциям в Северной Америке). Персонал Карлсхорста составляли офицеры из разных подразделений КГБ. Первым по значению и числу сотрудников был отдел нелегальной разведки в Западной Германии и на Западе вообще. Более скромное место занимал отдел противодействия эмигрантам из СССР, к которым причисляли и никогда не имевших советского гражданства выходцев из Прибалтики и Западной Украины, аннексированных в ходе Второй мировой войны108.

В январе 1959 года на Лубянке решили образовать новый отдел в составе управления внешней разведки. Этому отделу отводили «активные мероприятия» – эвфемизм для кампаний по манипуляции общественным мнением. Возглавил отдел «Д» (то есть дезинформации) Иван Агаянц – он же встретил Павла Судоплатова в Париже в мае 1938-го, после убийства Евгена Коновальца. Теперь Агаянцу предстояло взяться за ФРГ. Ему поручили изобразить Западную Германию логовом антисемитов. Вначале он опробовал свой метод в пределах Советского Союза. Ночью сотрудники КГБ осквернили могилы евреев в одном селе в российской глубинке. Выяснилось следующее: хотя большинство местных жителей осуждали такой акт вандализма, «активные мероприятия» вдохновили несколько юнцов и те стали подражать неизвестным преступникам по своей воле. В Западную Германию отправили агентов разведки ГДР. Надругательство над еврейскими могилами дало тот же результат – всплеск агрессивной юдофобии по всей стране109.

Тем временем ЦРУ крайне интересовали разговоры за высокими стенами штаб-квартиры КГБ в Берлине. Агенты пытались завербовать работавших там граждан ГДР. Используя полученные от двойных агентов сведения, американцы составляли карту Карлсхорста, пытались опознать офицеров противника и устанавливали неподалеку подслушивающие устройства. В июне 1958 года государственный секретарь США Кристиан Хёртер озадачил министра иностранных дел СССР Андрея Громыко превосходной осведомленностью о неблаговидных делах КГБ в Берлине и среди прочего – тщательно составленным ЦРУ описанием Карлсхорста.

Коротков хорошо понимал, что западные коллеги стараются выведать его секреты. Офицеры технической контрразведки обнаружили микрофон не где-нибудь, а в кабинете самого генерала. Когда они доложили об этом Короткову, он хотел на какое-то время оставить жучок, чтобы во всю мощь русского лексикона доходчиво объяснить американцам, что он про них думает. Его разубедили – слишком велик был риск, что на той стороне услышат и слова, никак не предназначенные для чужих ушей. В кабинете шефа Карлсхорста нередко обсуждали вещи, которыми ни одна разведка не имела права заниматься. Под его руководством не только снабжали Москву ценными сведениями, но и устраняли тех, кого в столице считали «неудобными»110.

Гибель Бандеры стала для отдела по дезинформации очередным поводом проявить свои таланты. В отличие от Льва Ребета, вождя ОУН на Западе почти сразу же сочли убитым. КГБ мог настаивать на том, что смерть вызвал сердечный приступ, поддержать версию о суициде или же обвинить кого-то другого, как и планировалось после ликвидации Ребета. Выбрали последнее. На этот раз решили сыграть по-крупному и оклеветать не соперников из другой фракции украинских эмигрантов, а западногерманскую власть. Кампания по дезинформации стартовала сразу же после того, как в Карлсхорсте узнали об итогах поездки Сташинского.

16 октября, на следующий день после убийства, Всегерманское информационное агентство (ADN) в переданном из Восточного Берлина сообщении увязало гибель Бандеры и знакомство последнего с Теодором Оберлендером, членом правительства ФРГ. Министра по делам перемещенных лиц, беженцев и жертв войны изобразили самыми черными красками:

Бандера, бывший шефом украинской группы фашистских террористов, несет частичную ответственность за жестокие злодеяния против украинского и польского населения. [Агентство имело в виду события Второй мировой войны и клеило, как обычно, на все антикоммунистические течения один и тот же ярлык фашизма. – С. П.] Некоторые из этих злодеяний они совершили под непосредственным руководством боннского министра Оберлендера. После назначения министром Оберлендер делал все, чтобы избавиться от компрометирующей связи с Бандерой. Говорят, что следствием его усилий стало недостаточное финансирование деятельности Бандеры боннским правительством. Поэтому некоторые предполагают, что Бандера публично припомнил боннскому министру Оберлендеру их общее прошлое111.

Газета Neues Deutschland, орган Центрального комитета Социалистической единой партии Германии, 19 октября добавила новые подробности к версии ADN: «В нацистское время Бандера был убийцей, соучастником теперешнего министра Оберлендера в кровавых расправах батальона „Нахтигаль“ во Львове. Вскоре он должен был выступить главным свидетелем обвинения на процессе против Оберлендера. Но теперь главный свидетель устранен». Статью сопровождала карикатура на Оберлендера, притворно скорбевшего о Бандере: «Жалко его. Такой был хороший нацист, но слишком уж много он знал обо мне». Дальнейшее развитие эта версия получила вскоре в Berliner Zeitung, еще одной восточногерманской газете. Ее корреспонденты предполагали, что Бандеру убили по приказу Оберлендера подручные Райнхарда Гелена, главы разведки ФРГ. В советской прессе проводили ту же линию, что и в прессе ГДР. «Комсомольская правда» даже перепечатала карикатуру на Оберлендера112.

Летом 1941 года будущий политик служил в абвере и отвечал за связь германского командования с набранным из бандеровцев батальоном «Нахтигаль». Теперь же он попал под прицел Кремля, поскольку открыто оппонировал признанию Западной Германией послевоенных восточных границ. В августе 1959 года Союз жертв нацистского режима в ФРГ подал иск против Оберлендера как соучастника преступлений украинских националистов. Федеральная прокуратура возбудила дело и потребовала у федерального министра объяснений. Оберлендер все отрицал, утверждая, что бойцы батальона не причастны ни к расстрелу профессоров, ни к еврейскому погрому во Львове. И добавил, что «Нахтигаль» вошел во Львов рано утром 30 июня, в авангарде регулярных частей вермахта, и обнаружил сотни трупов заключенных, расстрелянных НКВД перед бегством из города. Так что вину за военные преступления не надо было перекладывать с больной головы на здоровую. Позднейшие исследования показали, что батальон и вправду не играл какой-либо роли в погроме – это было делом рук антисемитского сброда, подстрекаемого немецкими офицерами113.

Западногерманская пресса в общем поддерживала Оберлендера, ведь у Союза жертв нацистского режима была репутация марионетки Москвы. Христианские демократы его ненавидели, социал-демократы и лидеры еврейской общины старались избегать. Но затем неведомый убийца поставил точку в биографии Бандеры, и дело Оберлендера предстало в новом свете. Не пошел ли министр на преступление, чтобы устранить свидетеля его черных дел в эпоху нацизма? Именно такую картину рисовали противники Оберлендера из ГДР. 22 октября, через три дня после похорон в Мюнхене, Альберт Норден, глава «Комитета за немецкое единство», созвал пресс-конференцию и прямо обвинил Оберлендера в организации убийства Бандеры. Норден был не просто профессором одного из восточногерманских вузов и главой упомянутого комитета. Он входил в Политбюро ЦК СЕПГ, занимал пост секретаря ЦК и отвечал там за сбор информации, пропаганду и отношения с Западом.

Пресс-конференция и то, как Норден вместе с другими участниками действа изображал роль Оберлендера во львовском погроме 1941 года, вывели дело на иной политический уровень. Теперь тяжкие обвинения против члена правительства ФРГ выдвигали не какие-то журналисты, а главный пропагандист ГДР. В конце октября студия документального кино восточногерманской компании DEFA выпустила кинохронику, где после 32 минут репортажа с пресс-конференции Нордена, целых 25 минут уделяли похоронам Бандеры. Покойника выставили подручным Оберлендера в батальоне «Нахтигаль», замаравшим руки массовым убийством во Львове114.

Фильм произвел неожиданно сильное впечатление на Богдана Сташинского, который увидел его в одном из кинотеатров Восточного Берлина. Чекиста ошеломил образ Бандеры в гробу, в окружении семьи – в том числе трех детей. После того как диктор провозгласил, что главаря украинских националистов хладнокровно убил наймит Соединенных Штатов, слово «убийство» не выходило у Сташинского из головы. Он выскочил в смятении на улицу, а позднее сказал Деймону: «У него были жена и дети. Я это сделал, я убийца». Но куратор не понимал, из-за чего тут переживать. Он ответил Богдану с улыбкой: «Это не должно вас никак беспокоить. Когда его дети вырастут и поймут, какую роль играл их отец, они будут вам благодарны за то, что вы сделали». Кающегося убийцу эти слова никак не убедили. «Активные мероприятия» произвели совершенно неожиданный для КГБ побочный эффект115.

Часть III Московские тайны

Глава 16 Большие надежды

В начале ноября 1959 года Деймон заехал на машине за Сташинским в центр Берлина и отвез его в германскую штаб-квартиру КГБ. Он сказал ценному агенту, что того ждет встреча с генералом, первым лицом всего Карлсхорста. Хоть имени генерала Богдану так никто и не назвал, речь могла идти только об одном человеке – Александре Короткове116.

Коротков предстал в роли любезного хозяина, развлекая гостей беседой. По воспоминаниям Павла Судоплатова, этому человеку «мокрые дела» всегда давались легко. Организатором и соучастником своего первого убийства он стал в 29 лет. В конце 30-х годов Коротков возглавил группу, которая приехала во Францию, разыскала и устранила двоих политических противников советского режима. Один из них был ближайшим помощником Льва Троцкого, заклятого врага Сталина. Второй – бывшим резидентом ОГПУ в Стамбуле. Когда он изменил Кремлю, это стоило разоблачения не одной сотне советских агентов на Ближнем Востоке. Коротков лично принимал участие в обоих убийствах. Трупы (один предварительно обезглавив) сунули в чемоданы и бросили в воду. Один из этих чемоданов выловила из Сены полиция, и Коротков со своими киллерами спешно покинул страну117.

К числу первых мокрых дел, к которым генерал-майор должен быть приложить руку, в очередной раз вернувшись в Берлин весной 1957 года, следует отнести неудачное покушение на бывшего коллегу. Звали его Николай Хохлов. Офицер с немалым опытом работы в тылу врага, чьи операции во время Второй мировой вдохновили фильм 1947 года «Подвиг разведчика», решил стать перебежчиком вот по какой причине. В марте 1954 года, не желая убивать во Франкфурте-на-Майне русского эмигранта, Хохлов явился к нему домой и рассказал все начистоту. Целью был Георгий Околович, один из лидеров Народно-трудового союза российских солидаристов. Позднее Хохлов утверждал, что читал труды Околовича и те пробудили в нем чувства русского патриота. Когда его взяло в оборот ЦРУ, Хохлов поддался на уговоры и провел пресс-конференцию ради разоблачения советских агентов, следивших за русскими эмигрантами. На следующий день в Москве арестовали жену Хохлова – ей дали пять лет ссылки. Теперь в объект охоты превратился сам перебежчик.

К тому времени генерал Коротков стал полновластным хозяином Карлсхорста. Хохлова попытались устранить в 1957 году. Тогда, после возвращения из Соединенных Штатов, где его долго допрашивали, он впервые появился на людях. Беглый разведчик выступал на съезде русских эмигрантов во Франкфурте. Произнеся речь, Хохлов вышел на крыльцо подышать свежим воздухом и насладиться видом. Здание, где он находился, стоит посреди Пальменгартена – самого большого ботанического сада в Германии. Кто-то предложил ему чашку кофе. Хохлов вспоминал, что выпил только половину. Напиток его не взбодрил – напротив, он скоро почувствовал неодолимую усталость.

Вскоре Хохлов потерял сознание. Друзья – в том числе Околович, чью жизнь он спас три с половиной года назад, – отвезли его в больницу. Лицо отравленного покрылось темными буграми, он ничего не видел, так как из глаз выделялась липкая жидкость. Выпадали волосы. Немецкие врачи лечили его от пищевого отравления, но состояние больного ухудшалось, и они не знали, как ему помочь. Хохлова перевели в американский военный госпиталь, где выяснилось, что ему в кофе добавили таллий. Один из докторов заметил, что в организм пациента попал еще один неизвестный элемент – какой именно, установят при вскрытии. До вскрытия, к счастью, не дошло. Перебежчик выжил и узнал, что именно обнаружили в его организме. Радиоактивный таллий был подготовлен в хорошо оборудованной лаборатории – весьма вероятно, что такая могла быть только в распоряжении КГБ118.

Если бы Хохлов выпил чашку кофе до дна, Коротков и его подчиненные из Карлсхорста добились бы своей цели. Но везение и американские военные врачи спасли жизнь отравленного. Операция лишь в очередной раз выставила КГБ в неприглядном свете119.

Зато в октябре 1957 года, через месяц после покушения на Хохлова, Богдан Сташинский отправил на тот свет Льва Ребета. Теперь молодой убийца успешно снял с доски самую крупную фигуру украинской эмиграции – Степана Бандеру. За годы работы в Восточном Берлине Коротков привык лично разговаривать с каждым агентом. Таким образом он получал сведения не только о лидерах эмиграции, об их связях с разведками стран НАТО, но также и о событиях в Западной Германии, перипетиях ее политической жизни. Бывший нелегал слегка тосковал по оперативной работе «в поле». После устранения Ребета генерал не познакомился с восходящей звездой политических убийств, но теперь сделал это с удовольствием. Из Кремля пришли хорошие новости, и хозяин Карлсхорста спешил поделиться ими с Богданом120.

Вначале Коротков спросил Сташинского, какое впечатление на него произвел Мюнхен. Беседа шла около пятнадцати минут, пока генерал не пригласил гостей в соседнюю комнату, где был накрыт обед. В тесной компании они праздновали успех и обсуждали планы на будущее. Коротков предложил коллегам коньяку и рассказал (с огромным удовольствием, как он признался) новость, ради которой и позвал их к себе: Президиум Верховного Совета СССР награждает Сташинского боевым орденом Красного Знамени. Эта старейшая военная награда советской власти уступала только орденам Ленина и Победы, учрежденным значительно позднее. Генерал объяснил молодому агенту, что в мирное время этот боевой орден вручали крайне редко. Это был недвусмысленный жест со стороны правительства – показатель того, как высоко ценили успех Сташинского121.

Богдан на такую награду никак не рассчитывал. Какой бы груз ни лежал у него на душе, новость его порадовала. За выполнение предыдущего задания – убийство Льва Ребета – его премировали фотоаппаратом. Получить же такой орден – совсем другое дело. Сверх того, объяснил Коротков, столь значительную награду ему должны вручить непосредственно в Москве. Что касалось будущего, то Сташинскому предстояло на время покинуть Германию. В отличие от событий двухлетней давности устранение Бандеры вызвало на Западе бурю возмущения, и эту бурю следовало переждать подальше от Берлина. Чем прятаться здесь, лучше поехать в Москву и пройти годичный курс переподготовки. Из этих слов Сташинский понял, что в его карьере наступил новый этап. Куратор, Алексей Деймон, сказал ему, что после учебы его пошлют или в Западную Германию, или в другую западноевропейскую страну. В один прекрасный день – то ли в шутку, то ли всерьез предрек Деймон – новоиспеченный орденоносец, может быть, займет его место в Карлсхорсте122.

20 ноября 1959 года Сташинский сел на поезд в Москву. Как обычно, для пребывания в Советском Союзе он имел паспорт на имя Александра Антоновича Крылова. В отличие от апрельской поездки, багажа он вез намного больше: начальство считало, что визит в столицу СССР продлится самое меньшее до лета. Пограничники и таможенники, как правило, тщательно обыскивали вещи пассажиров, выискивая кофе и другие дефицитные товары. Но товарища Крылова они не тревожили. На его проездных документах стояла печать с номером воинской части – надежная защита от досмотра. Номер почтового ящика 42601 означал КГБ123.

Эта поездка в Москву открыла Сташинскому новые горизонты. Еще до обеда у Короткова он слышал от Деймона, что может получить от Лубянки назначение в Западную Европу. Теперь, казалось, мало что могло бы ему помешать. Продвижение по службе значило, что его научат исполнять другие задания – не только убивать, от чего Богдан твердо намерен был отказаться. Курсы в Москве давали возможность перевернуть эту страницу жизни и не повредить карьере в органах. Он знал, что уволиться нельзя: из КГБ, как из мафии, просто так никто не уходил. Да и не освоил он никакой гражданской профессии. Поэтому у Сташинского были большие надежды на предстоявшие в Москве встречи. Возник и немаловажный личный вопрос, дать ответ на который тоже могли только в Москве.

Глава 17 Первое лицо

В Москве известие о гибели Бандеры встретили с ликованием. Немногословные заметки о происшествии публиковали только центральные газеты и далеко не на первых страницах, что не позволяло догадаться, насколько довольны были хозяева кремлевских кабинетов.

Но 3 ноября 1959 года, когда после убийства не прошло и трех недель, Президиум ЦК КПСС во главе с Никитой Хрущевым одобрил проект секретного указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении Богдана Сташинского боевым орденом Красного Знамени. Основанием для такого решения стал доклад КГБ, согласно которому этот сотрудник «выполнил несколько ответственных заданий, связанных с риском для жизни». Члены Президиума ЦК, осведомленные, о чем конкретно идет речь, проголосовали за поощрение агента, вернувшегося из опасной командировки за рубеж. Через три дня указ подписал маршал Климент Ворошилов, член Президиума ЦК и председатель Президиума Верховного Совета, – формальный глава государства. Решение дать Сташинскому столь престижную награду приняли на высшем уровне и в рекордно короткий срок124.

Не забыли и куратора Сташинского – Алексея Деймона, известного молодому орденоносцу под именем Сергея. Во время операции в Мюнхене он был подполковником и заместителем начальника отдела, занимавшегося в Карлсхорсте эмигрантами. 3 ноября – одновременно с указом Президиума Верховного Совета о награждении Сташинского – Деймону присвоили звание почетного сотрудника госбезопасности. На следующий день его досрочно произвели в полковники, признав «достигнутые успехи в работе с антисоветской эмиграцией»125.

Такую расторопность власти можно объяснить только одним – глубоким удовлетворением, которое испытал от вестей из Мюнхена Хрущев, настоящий глава государства. Вооруженное сопротивление на западе Украины не давало ему спокойно спать, пока он служил наместником Сталина в УССР. Первый секретарь ЦК КП(б)У горько сожалел о том, что Бандера сумел ускользнуть из тюрьмы в сентябре 1939 года, когда польское государство рухнуло под ударами двух армий согласно пакту Молотова – Риббентропа. Конца затяжной войны против бандеровцев Хрущеву ждать пришлось долго.

Павел Судоплатов, генерал МГБ, на счету которого было устранение Евгена Коновальца – первого руководителя ОУН, – вспоминал, что после смерти Сталина в 1953 году Хрущев потребовал от Берии немедленно удвоить усилия по ликвидации Бандеры. По настоянию Хрущева тот вызвал в Москву двух сестер лидера националистической эмиграции, которые отбывали заключение только за родство с Бандерой. Предполагалось убедить их наладить контакт с братом и вывести на него агента Лубянки в Германии. Не вышло. Убрав самого Берию в июне 1953 года, Хрущев нисколько не забыл о своем враге в Мюнхене. Судоплатов вспоминает, что Хрущев, принимая его вскоре после ареста Берии в присутствии других партийных руководителей, сказал: «Скоро мы попросим вас подготовить план ликвидации бандеровского руководства, стоящего во главе украинского фашистского движения в Западной Европе, которое имеет наглость оскорблять руководителей Советского Союза»126.

Судоплатова вскоре арестовали, и он провел за решеткой много лет. По его мнению, причиной стала роковая ошибка, допущенная им на упомянутой встрече с партийными вождями после падения Берии. Его попросили перечислить тех, кого он и его подручные убили по приказу Берии. Генерал назвал своих жертв, начиная с Коновальца. Зеленый свет на эти мокрые дела, по его словам, давали не только покойный Сталин и «разоблаченный шпион» Берия, но и те, кто слушал его отчет: Молотов, Хрущев и Булганин. Пытаясь отвести от себя обвинение в участии в заговоре Берии, Судоплатов разозлил вождей – ведь им не нужен был свидетель их соучастия в злодеяниях Сталина127.

Пристрастие Хрущева к решению проблем внутренней и внешней политики с помощью убийств разделяли далеко не все чины в органах ГБ – включая, видимо, и министра внутренних дел Берию. Весной 1953 года, в период между смертью Сталина и своим арестом, Судоплатов случайно услышал, как Лаврентий Павлович сказал Никите Сергеевичу по телефону: «Послушай, ты сам просил меня найти способ ликвидировать Бандеру, а сейчас ваш ЦК препятствует назначению в МВД компетентных работников, профессионалов по борьбе с национализмом». Эти слова не оставляют сомнения, что инициатива устранения Бандеры исходила именно от Хрущева. Воспоминания же ветеранов спецслужб позволяют предположить, что в их глазах Бандера становился все менее значимой фигурой в борьбе, продолжавшейся на западе Украины уже девять лет. Убийство лидеров националистической эмиграции никак не обеспечило бы победу. Напротив, чекисты предпочитали склонять их к сотрудничеству с режимом, чтобы они убедили самых упорных повстанцев сложить оружие. Однако Хрущеву такой подход был не по душе – он едва прислушивался к советам даже тех, кому вполне доверял.

Генерал Тимофей Строкач, министр внутренних дел УССР, немного позже долго пытался уговорить Хрущева пощадить Василя Кука (псевдоним «Лемиш»), второго и последнего командующего Украинской повстанческой армией. Кука взяли в плен в 1954 году, когда новый первый секретарь ЦК КПСС набирал политический вес в Москве после смерти Сталина. Строкачу пришлось нелегко. Один из подчиненных вспоминал его слова:

Я говорил Никите Сергеевичу, что обещал этим людям не только свободу, но и нормальную жизнь советского человека. Обещал им высокие правительственные награды. А он мне отвечает: «Мало ли чего мы ради нашего дела, наших целей обещаем. Сам понимать должен, что и Лемиш, и все, кто связан с ним, – заклятые враги Советской Украины. По ним веревка плачет, а ты просишь их помиловать». Я ему говорю: «Никита Сергеевич, так ведь за ним, Лемишем, стоят тысячи его политических единоверцев, с ними же работать надо».

По утверждению Строкача, жизнь Куку спасло вмешательство партийного руководства Украины. Алексей Кириченко, первый секретарь ЦК КПУ и близкий союзник Хрущева, все же сумел его переубедить128.

Бандере не стоило рассчитывать на такое везение. Мнения обоих первых секретарей на его счет, кажется, совпадали. Летом 1953 года, едва заняв самое важное кресло в Киеве, Кириченко выступал на совещании офицеров МВД и настаивал на ликвидации Бандеры. По свидетельству одного из участников, он заявил: «Еще живет и действует на Западе опасный враг советской власти Бандера. Поверьте мне, товарищи чекисты, не станет Бандеры – и конец всему оуновскому движению». Когда Хрущев, покровитель Кириченко, перевел его в Москву в декабре 1957 года, настроение у него не изменилось. При этом он стал вторым человеком в Советском Союзе и курировал КГБ со стороны Центрального комитета.

В мае 1959 года Кириченко выступил на всесоюзном совещании работников КГБ. Проводили его с тем, чтобы внушить чекистам ни в чем не отступать от партийной линии. Говоря о группах эмигрантов, секретарь ЦК заявил офицерам: «Я бы считал одной из главных задач – нужно активизировать работу по ликвидации закордонных центров». Затем он перечислил вождей русских и украинских эмигрантов: «Надо активно разоблачать Бандеру, Мельника, Поремского, Околовича и многих других». И особо отметил: «Кто такой Бандера? Он был агентом гитлеровской разведки, потом английской, итальянской и ряда других, ведет развратный образ жизни, жадный к деньгам. Вы же, чекисты, всё это знаете и понимаете, как можно скомпрометировать того же Бандеру»129.

Партийный сановник выражался осторожно, но некоторые из сидевших в зале офицеров КГБ знали, что «компрометация» подразумевает убийство. Месяцем ранее полковник Ищенко передал Сташинскому именно такой приказ сверху и новый, усовершенствованный пистолет с ядом. Те, кто занимался борьбой с украинским национализмом и в пределах УССР, и за рубежом, призывали верхи не рубить сплеча. Как и западные коллеги, они понимали, что Бандера утратил влияние на события за железным занавесом, а гибель только превратит его в мученика. Но руководство Лубянки к ним не прислушалось. В июне 1957 года комиссия из Москвы нашла работу КГБ УССР совершенно неудовлетворительной в нескольких аспектах, включая и внешнюю разведку. Согласно докладу комиссии, в Киеве «не уделялось внимания компрометации вдохновителей и организаторов буржуазного национализма». Председатель союзного КГБ Иван Серов приказал генералу Виталию Никитченко, председателю КГБ на Украине, «проявлять более серьезную ответственность к сотрудникам, плохо работающим, и начальникам, не являющимся примером для подчиненных», а также принять меры «к устранению серьезных недостатков»130.

Надо думать, указания Серова и в Киеве, и в Берлине приняли к исполнению. Едва ли случайностью стало то, что Ребета убили («скомпрометировали» на жаргоне Кириченко) через четыре месяца после того, как председатель КГБ поддержал резкую критику в адрес его украинских подчиненных. Но Бандера и дальше гулял на свободе. Задача убрать вождя ОУН досталась в наследство преемнику Серова – Александру Шелепину. Те, кто служил под его началом в органах, вспоминают Шелепина как требовательного к нижестоящим и угодливого в отношениях с начальством, особенно с первым секретарем ЦК.

Шелепину было всего сорок лет, когда в декабре 1958 года его назначили на самую деликатную должность в государстве. Хрущев поставил ему целью очистить комитет от бериевцев и сталинских обычаев. Сначала сравнительно молодой чиновник от назначения отказывался. Кроме шести лет на посту первого секретаря ЦК ВЛКСМ (назначил его еще Сталин), опыта работы в высшем руководстве у Шелепина не было. Перед судьбоносным вызовом к Хрущеву он лишь несколько месяцев пробыл заведующим отделом ЦК КПСС. Никита Сергеевич убеждал Шелепина в том, что полностью ему доверяет и без помощи не оставит. Шелепин больше не упирался. Напоследок руководитель государства попросил нового главу КГБ избавить его раз и навсегда от прослушки – явный признак того, что Хрущев не мог вполне положиться на собственную охрану.

Первый секретарь хотел держать КГБ в узде и значительно сократить число кадровых офицеров и агентов. Серов, чья карьера началась еще в НКВД при Берии, на эту роль явно не подходил. У Шелепина же идея урезать штат комитета неприятия не вызвала. К тому же он занялся переключением КГБ на работу главным образом за границей. По его мнению, комитету следовало помогать советскому правительству в достижении внешнеполитических целей. Образование отдела по дезинформации стало одним из нововведений молодого шефа Лубянки. Его опробовали в деле, среди прочих стран, и в Западной Германии, а Теодор Оберлендер – министр, обвиненный не только в преступлениях военных времен, но и в заказном убийстве Бандеры, – стал одним из первых объектов разработки131.

Теперь Шелепин мог записать на свой счет и устранение заклятого врага советской власти, который много лет считался личным врагом Хрущева. Дела бывшего комсомольского вождя шли на лад. Он готовился к поощрению за то, что произошло в Мюнхене, и рад был лично вручить орден человеку, исполнившему приказ.

Глава 18 Личное дело

Богдан Сташинский приехал на Белорусский вокзал 22 ноября 1959 года. В Москве его встретил офицер, знакомый еще по Карлсхорсту, – Аркадий Андреевич (фамилии ему не назвали). В апреле 1954 года они вместе с Деймоном выслушали отчет Сташинского, совсем еще неопытного агента, о попытке вербовки одного из лидеров украинских эмигрантов («Максимова»). ЦРУ Аркадий Андреевич был известен как Авраменко. На самом же деле он носил фамилию Фабричников. Он поселил Богдана в гостинице «Ленинград» – такой же сталинской высотке в неоготическом стиле, как «Украина», в которой тот жил в первый приезд в столицу СССР132.

На следующий день, уже в гостинице «Москва» – возведенной в 30-е годы в стиле конструктивизма, – Сташинского принял высокопоставленный чин КГБ, который представился Алексеем Алексеевичем. Согласно рассекреченным биографиям руководства спецслужбы, это был генерал Алексей Крохин. Во время войны он служил в Смерше, а в 1946 году, при первых признаках холодной войны, его перевели во внешнюю разведку. В 1950 году Крохина направили в Париж под псевдонимом «Огнев». Под дипломатическим прикрытием он руководил деятельностью МГБ во Франции, а через четыре года, вернувшись в Москву, стал заместителем начальника Первого главного управления. Какое-то время Крохин же возглавлял управление, ответственное за нелегалов – тех, кто работал за рубежом под чужим именем и без дипломатического иммунитета. В центральном аппарате КГБ он сменил Александра Короткова: тот уехал начальником в Карлсхорст. Встреча генерала со Сташинским говорила о том, что его теперь опекает именно управление нелегальной разведки, а не специалисты по эмигрантам133.

Крохин четко пояснил Богдану то, на что Коротков лишь намекнул: какие именно перемены его ждут. Предстояло обучение в Москве, необходимое для дальнейшей службы за границей. Немецкий следовало подтянуть и выучить английский. В будущем агенту придется привыкнуть к жизни не в Восточной, а Западной Европе. Командировка в капиталистическую страну может продлиться от трех до пяти лет. Сташинскому хотелось подольше оставаться на Западе, так что это его порадовало. Но Крохин тут же огорчил его тем, что работы другого рода на новом месте ему не поручат – он и дальше будет убирать врагов советской власти. Помимо этого, сказал генерал, ему, возможно, доверят командовать группой других нелегалов. Крохин подчеркнул, что Сташинский теперь будет не просто агентом, а войдет в элиту КГБ134.

Богдан о своем нежелании пачкать руки кровью не заикнулся. Но спросил о том, на что, по словам полковника Деймона, ответ могли дать лишь в Москве. Лучший агент Карлсхорста был влюблен. Он сошелся с девушкой из ГДР и хотел жениться на ней перед годичной командировкой в Москву. Инге Поль познакомилась с Богданом в апреле 1957 года. Произошло это в дансинге «Казино», в здании знаменитого берлинского театра «Фридрихштадт-Паласт». К тому времени Сташинский был уже мастером знакомств на танцах. Еще осенью 1955 года он докладывал Деймону о своем пребывании в Цвиккау: «Что касается самих немок, то знакомство с ними заводить очень легко. Для этого нужно знать только язык. Для людей, плохо знающих язык, лучше всего знакомиться в заведениях, где можно танцевать»135.

Восточноберлинское «Казино» привлекало людей, желающих повеселиться. Место пользовалось огромной популярностью – прежде всего благодаря музыке. В 1920-е годы, после того как здание выкупил и перестроил Макс Райнхардт, знаменитый актер и режиссер, там выступали звезды вроде Марлен Дитрих. К концу пятидесятых в моду вошли новые мелодии и новые голоса. Как раз в апреле 1957 года целых восемь недель первую строку в американском хит-параде занимала песня Элвиса Пресли All Shook Up.

В «Казино» был ночной бар с танцплощадкой, открытый с десяти вечера до четырех утра. Лестница вела от входа в зал, похожий на храм, – с потолком пятнадцать метров высотой. Вдоль желтых стен стояли гипсовые скульптуры. Барная стойка в «Казино» тянулась на десять метров, была и небольшая сцена для оркестра. Впрочем, столы и стулья с въевшейся грязью, покрытые красной и желтой обивкой, недвусмысленно говорили о том, что помещение давно пора привести в порядок. Но посетители таким мелочам внимания не уделяли. Вход стоил недорого – две марки.

Завсегдатаи и персонал «Казино» хорошо знали Сташинского, который мог позволить себе пошиковать (ему платили 800 марок в месяц и суточные в командировках). Девушка, знакомство с которой обернулось для Сташинского большой любовью, в общем-то красотой не блистала: шатенка немного выше 170 сантиметров ростом, круглолицая, с серо-голубыми глазами и довольно крупным прямым носом. При этом мужчины часто обращали внимание на ее стройные ноги и ямочки на щеках, когда она улыбалась. Постриженная всегда по последней берлинской моде, Инге работала в парикмахерской «Реххольц» в Западном Берлине (район Зименсштадт, округ Шпандау), а жила в пригороде Далльгов, относящемся к ГДР. В Богдана она влюбилась с первого взгляда. Позднее она вспоминала, как он поразил ее своей внешностью. Ее пленили черные волосы, белозубая улыбка и манера носить элегантные темные костюмы.

Инге старалась разузнать как можно больше о новом партнере по танцам. По-немецки тот говорил с акцентом, и она вначале приняла его за чеха. А вот у швейцара «Казино» были надежные сведения: это поляк и служит он в посольстве ПНР в Берлине. Девушке не очень-то хотелось сближаться с поляком, но для такого импозантного кавалера она решила сделать исключение. Впрочем, слова самого «Йозефа Леманна» скоро избавили ее от неприятных мыслей – он этнический немец из Восточной Европы, а никакой не поляк и не чех. Служит в Министерстве внешней торговли ГДР. Девушка вздохнула с облегчением.

Так Инге полюбила «Йоши». Да, грамматика у него оставляла желать лучшего – но с каждым разом он делал все меньше ошибок. Для немца, который вырос в Польше, редко слышал родную речь, а хороший литературный язык – и вовсе никогда, он говорил совсем неплохо. В те дни немецкие девушки предпочитали американских солдат, способных швырять деньгами так, как берлинцам и не снилось. «Йоши» в этом не уступал заокеанским парням, не жалея западных марок. Но для Инге это уже не имело большого значения. По курсу черного рынка ее собственные заработки равнялись окладу высокопоставленного чиновника ГДР, так что в Йозефе она видела человека с таким же достатком. Вежливый, умный и элегантный мужчина был прекрасной партией для девушки из провинции, берлинской парикмахерши.

Сташинского к новой знакомой тоже тянуло все сильнее. Инструкция КГБ обязывала его сообщить куратору о новой связи. Деймон с помощью сотрудников Штази (Министерства государственной безопасности ГДР) проверил фройляйн Поль и не обнаружил ни уголовного прошлого, ни возможных контактов с разведками западных стран. Богдану дали зеленый свет. В то же время его предупредили, что Фриц Поль, отец Инге, считается по меркам ГДР капиталистом – владеет автомастерской и «эксплуатирует» троих рабочих.

И жених, и невеста отмечали день рождения 4 ноября, но Богдан был на пять лет старше Инге. Она родилась в 1936 году в районе Шпандау, на окраине Берлина. Отношения между ее родителями разладились, и к моменту судьбоносной встречи в «Казино» Инге уже снимала комнату у одной дамы, в нескольких минутах ходьбы от родительского дома. Сташинский не был ее первой любовью. Инге встречалась с молодым водителем «Кровавой Хильды» (она же «Красная гильотина»), то есть Хильды Беньямин, в то время – министра юстиции ГДР. С 1949 по 1953 год она была заместителем председателя Верховного суда и заработала недобрую славу, так как с легкостью выносила смертные приговоры. В общем, Йозеф Леманн показался Инге кандидатом куда удачнее. С другой стороны, как и первый жених, Йоши не раз давал повод для идеологических споров.

Инге скоро узнала, до какой степени ее парень пленен Москвой. «Он признавал, что правительственные круги советской зоны ему не нравятся, потому что они, по его мнению, слишком бесхребетны, зато хвалил все, что каким-нибудь образом было связано с Россией и коммунистической идеологией», – рассказывала Инге полиции ФРГ. Агенту Лубянки приходилось терпеть не только антикоммунизм и русофобию будущего тестя, но и схожие воззрения самой невесты, хоть и не столь бескомпромиссные. Инге не во всем соглашалась с отцом, но и жениху поддакивать не собиралась. Влюбленные часто спорили, оставаясь каждый при своем мнении. «Я не разделяла его взгляды и очарование Россией, – вспоминала Инге. – Высказывала ему свое несогласие, и ему приходилось защищать свою точку зрения».

В свободное время они гуляли вместе по Восточному и Западному Берлину, ходили в кино, танцевали в том же дансинге. Постепенно Инге начала замечать странности в поведении своего парня. Он тщательно следил за личными документами – однажды, когда Инге подобрала в «Казино» выпавший у него из кармана бумажник, Богдан немедленно его отнял. Рабочий день у него явно был ненормированным, и порой он исчезал на две-три недели. «Йозеф» уверял, что министерство отправляет его в командировки, как правило, в Польшу. Однажды его не было в Берлине целый месяц – он сказал Инге, что посещал ярмарку в Лейпциге. На самом деле Сташинский ездил в Мюнхен по заданию КГБ. Невеста заподозрила неладное.

Весной 1959 года, после двух лет свиданий, Инге проследила за Йозефом до его съемной квартиры в Восточном Берлине. Она подозревала соперницу. Но он был один, и в ответ на изумление молодого человека Инге высказала все ему в лицо, угрожая разрывом. Сташинский успокоил невесту: у него никого больше нет, он ее любит и вообще хочет на ней жениться. «Йоши» тут же сделал Инге предложение, и она была счастлива ответить «да». Они купили обручальные кольца в Гезундбруннене, районе Западного Берлина. В советской зоне оккупации такие широкие кольца трудно было найти. Молодая пара чувствовала себя на седьмом небе. Несмотря на политические разногласия, их соединила любовь. «На личном уровне мы прекрасно понимали друг друга», – уверяла Инге. Фройляйн Поль не могла похвастать особым образованием или манерами, но отличалась независимым складом ума и сильным характером. Сташинскому важнее всего казалась ее преданность. Он чувствовал, что может положиться на нее, что ее поддержка избавит его от неуверенности в себе на избранном пути. Политические разногласия выглядели мелочью на фоне взаимной любви136.

Богдан не сразу сообщил куратору о помолвке. Но, услышав на встрече с генералом Коротковым, что предстоит долгая командировка в Москву, он понял, что держать это в тайне больше не может. Сташинский спросил у Деймона, как быть с Инге Поль, на которой он намерен жениться. Полковника новости не порадовали. Он сказал подопечному, что немка, да еще такого социального положения – не лучшая пара. Брак с немкой помешает его карьере, а ведь перед ним теперь открылись хорошие перспективы. Деймон полагал, что переезд в Москву станет удобным предлогом для разрыва. А чтобы фройляйн Поль пережила это легче, можно дать ей денег. По такому случаю Карлсхорст был готов расстаться с несколькими тысячами марок. Сташинский ждал совсем другого ответа и заявил Деймону, что любит Инге и женится в любом случае. Тогда куратор решил потянуть время и сказал, что этот вопрос следует обсудить с вышестоящим начальством в Союзе. На это возразить было нечего137.

Теперь, на аудиенции в отеле «Москва», Богдан спросил о том же генерала Крохина – никого выше рангом он пока не встречал. Крохин отреагировал так же холодно, как Деймон. По его словам, сотрудники КГБ на иностранках не женились. К тому же недолгая биография «Йозефа Леманна» подошла к концу. Сташинскому следовало привыкать к новому имени и новой легенде. Генерал предложил ему подыскать себе в жены коллегу с советским паспортом. В таком случае новая пара могла бы получить одинаковую подготовку и вместе уехать на Запад, тогда брак, напротив, дал бы толчок карьере Сташинского, облегчив нелегальную работу. Но Богдан не сдавался. Он возразил, что как раз женитьба на немке пойдет ему на пользу с точки зрения службы, ведь так будет легче сойти на Западе за своего. Крохин от его доводов отмахнулся и велел молодому агенту забыть о фройляйн Поль. Таким образом, куратор в Карлсхорсте лишь пытался поберечь Сташинскому нервы – он знал, что и в Москве не дадут добро на свадьбу138.

Перед уходом генерал советовал Богдану хорошенько подумать над тем, что он сказал насчет невесты. «Через несколько дней, когда вы это дело уже обдумаете, дайте мне знать – я охотно приду к вам, и мы обговорим это еще раз», – сказал он Сташинскому. Тот понял, чего от него хотят: чтобы он бросил Инге и нашел себе жену из числа сотрудниц КГБ. У жениха оставалось лишь несколько дней на размышление139.

Глава 19 Награда

Как всегда, в первую неделю декабря в Москве бурлила жизнь. Пятого числа праздновали День Конституции. Газеты рапортовали об экономических достижениях СССР, а в кинотеатрах Москвы, Ленинграда, Киева и других городов зрителям предлагали кинохронику визита Никиты Хрущева в Соединенные Штаты. «Радостно видеть плоды миролюбивой внешней политики Советского государства», – писали в «Правде» о премьере фильма, где Хрущев дружески общался с президентом Эйзенхауэром. Днем ранее советское Министерство иностранных дел презентовало ООН два незаурядных подарка: статую прославленного Евгения Вучетича «Перекуем мечи на орала» и модель первого искусственного спутника Земли, запущенного СССР в октябре 1957 года. Скульптура мускулистого обнаженного мужчины, бьющего молотом по сломанному мечу, должна была показать миролюбие Советского Союза. «Спутник-1», с другой стороны, воплощал технологический прогресс государства и намекал, что советские ракеты теперь могут долететь до Северной Америки140.

Именно в первые дни декабря Богдана Сташинского наконец-то пустили в святая святых КГБ – штаб-квартиру на Лубянской площади. Подходя к зданию, о котором столько всего рассказывали, он, само собой, заметил недавно установленную перед ним статую Феликса Дзержинского – поляка и отца-основателя ВЧК. Памятник говорил о попытке нового руководства поправить репутацию комитета после ужасов сталинизма, обратившись к мифологизированному прошлому – к эпохе Ленина и первых чекистов.

Когда Сташинский прошел охрану на входе, его встретил старый знакомый – полковник Георгий Ищенко, начальник девятого отдела Первого главного управления, специалист по эмигрантам. Это от него в апреле 1959-го, во время прошлого визита в Москву, Богдан получил приказ убить Бандеру. Теперь полковник сопровождал одного из лучших своих агентов к председателю КГБ Шелепину. Когда дежурный офицер провел их в кабинет, молодой украинец увидел невысокого человека сорока с небольшим, лысеющего, с высоким лбом, острым носом и внимательным взглядом. Там же Сташинского ждал его новый начальник – Алексей Крохин.

Председатель улыбнулся, встал с кресла, подошел к новому гостю и поздоровался. Затем он взял со стола папку, на которой красовалось большое фото его же, гостя, прихваченное скрепкой. Шелепин прочел вслух документ из папки. Это был указ Президиума Верховного Совета, подписанный 6 ноября 1959 года председателем Ворошиловым. Согласно указу, Богдан Николаевич Сташинский награждался боевым орденом Красного Знамени за выполнение важного правительственного задания в чрезвычайно трудных обстоятельствах. Прочитав указ, Шелепин взял со стола коробочку с орденом, вручил ее Сташинскому, пожал ему руку и поздравил. Другие офицеры КГБ стояли в тот момент по стойке смирно. «Это было торжественно», – показал Богдан на суде. Он получил орден, но не указ, оставленный в его личном деле. Текст указа так и остался засекреченным. В прессе о награждении, конечно же, не могло быть никаких упоминаний. «Вы знаете, что о таких вещах не пишут», – сказал Шелепин подчиненному141.

Председателю не терпелось поговорить с ценным агентом в менее формальной обстановке и узнать из первых рук о том, как был выполнен его тайный приказ. Он хотел разузнать все подробности, начиная от первых попыток выследить главаря ОУН в Нидерландах и Баварии. Особенно интересовали Шелепина детали самого убийства. Он даже спрашивал, где стоял Сташинский, когда выстрелил, а где – его жертва. И какого цвета были помидоры в сумке Бандеры, красные или зеленые? Средства массовой информации сообщали о зеленых, а вот очевидец уверял Шелепина, что они были красные. На тот случай, если бы Хрущев спросил председателя КГБ о последних минутах жизни Бандеры, Шелепину стоило выяснить ход событий в мельчайших деталях142.

После долгих расспросов об успешно выполненном задании, Шелепин подтвердил Сташинскому то, о чем уже говорили Коротков и Крохин, – необходимо остаться в Москве и пройти курс дополнительной подготовки. А когда волна от ликвидации Бандеры уляжется, Богдана отправят на Запад исполнять задания того же рода. Шелепин, сыпля штампами советской пропаганды, вещал, что дело Сташинскому поручат трудное, но почетное. Агент не спорил и не упустил возможности решить самое важное для него теперь дело – личное. Богдан сказал председателю КГБ, своей последней надежде на успех, что хочет жениться на Инге Поль.

Шелепину успели доложить и об этом. Как и Деймон с Крохиным, он отговаривал Сташинского от такой затеи. «Не рановато ли? – и повторил то, что жених уже слышал: – Вы знаете, так не принято, чтобы сотрудник КГБ женился на иностранке». Богдан ответил, что знает ее три года и уверен, что она ему вполне подходит. «Я описал ее как порядочную и трудолюбивую девушку, с которой я хорошо уживаюсь, и которая вовсе не относится плохо к советской идеологии», – показал он на суде. Инге ни Россию, ни коммунизм терпеть не могла, Богдан же отчаянно врал начальству, понимая, что единственный шанс осуществить свою мечту – пойти ва-банк.

Генерал давал ему несколько дней, чтобы крепко обдумать это дело, – Богдан так и поступил. Он не только должен был учесть настроение начальства, но и преодолеть собственные сомнения. Жениться значило втянуть любимую женщину в трясину его отношений с КГБ. Но альтернатива – бросить Инге и подыскать хорошенькую сотрудницу органов, – была ему глубоко противна. «Этого я не хотел и не мог сделать», – признавался он на суде. Человек, который безнадежно разочаровал семью и сделал обман своей профессией, не желал предавать невесту.

Однако на его решение повлияли не только любовь и нежелание от нее отрекаться. Сташинскому после убийств было стыдно смотреть в зеркало. Он нуждался в человеке, который его поймет и простит. По его словам, теперь, когда он преисполнился отвращения к своей карьере, в его жизни наступил решающий момент. Трудно сказать, что он думал в тот момент, но на суде он заявил, что, если бы бросил Инге, то, скорее всего, остался бы приверженцем коммунизма и исполнителем приказов КГБ. Именно такой путь лежал перед ним, последуй он совету Шелепина и Крохина. И этого пути Богдан хотел избежать любой ценой, оберегая свою душу. Инге могла стать его спасательным кругом.

Однако Шелепин не давал ему передышки. Он разыграл карьерную карту: «Вы уже добились больших успехов, – и не погнушался ролью сводника. – У нас тоже есть красивые женщины. Взгляните-ка вот на эту», – председатель показал Богдану фото привлекательной девушки в своей папке. «Дело не в красоте, – ответил упрямый агент. – Когда знаешь человека долгое время и понимаешь, что и дальше совместная жизнь будет хорошей, то это именно то, что нужно». Тогда Шелепин наконец бросил попытки убедить его жениться на советской гражданке. Если уж он настаивает и ручается за благонамеренный образ мыслей невесты, руководство так и быть постарается сделать исключение. Но с одной оговоркой. Для иностранки, пусть даже из соцстраны, это было невозможно. Инге следовало принять гражданство СССР и согласиться служить ему помощницей как агенту КГБ.

На Лубянке рассуждали просто: если Сташинский не выберет себе советскую женщину из органов, тогда его немке придется вступить в их ряды и сменить гражданство. Без ее согласия на это о свадьбе нечего было и думать. Уильям Худ, шеф мюнхенского отделения ЦРУ, в чью «смену» был убит Бандера, позднее писал, что Кремль, видимо, стал относиться с чрезвычайным вниманием к личной жизни тайных агентов после измены Георгия Агабекова в 1931 году. Советский резидент в Турции влюбился в юную британку, у которой брал платные уроки английского. Многие полагали, что эта связь подтолкнула его дезертировать и раскрыть данные об агентурной сети Кремля на Ближнем Востоке. Высшие чины КГБ дело Агабекова помнили очень хорошо. В конце концов, ликвидацией предателя занимался будущий начальник Сташинского и Деймона – генерал Коротков. Он помогал киллеру уложить труп Агабекова в чемодан и выбросить в Сену143.

Сташинского предложенный Шелепиным выход застал врасплох. Брак на таких условиях превратился бы в ловушку для него и невесты и не дал бы ему желанной отдушины. Тем не менее ничего лучшего он добиться не сумел бы – стоило ухватиться и за такой компромисс. Богдан согласился и сказал, что попросит ее руки в конце декабря в Восточном Берлине. Но у Крохина на уме было кое-что другое. Он хотел отправить подчиненного на курсы как можно скорее, а свадьбу в ГДР назначить на весну или начало лета. До этого жених и невеста имели бы право только на переписку. Сташинский, как он сказал на суде, с генералом не согласился: «Мне было ясно, что он хочет использовать это время, чтобы расстроить мои планы».

Настойчивый агент мгновенно придумал, что возразить начальнику. Он сказал, что ему трудно было бы провести столько времени в состоянии неопределенности и он предпочел бы наладить личную жизнь, прежде чем переходить к учебе и выполнению новых заданий. Шелепину его доводы показались убедительными. Он сказал Богдану, что благонадежность Инге в Восточной Германии проверят. «У нас с нашими друзьями из Демократической республики хорошие отношения. Если она такая, то мы не имеем ничего против». Председатель посоветовал Сташинскому вначале привезти невесту в Москву на пару недель, познакомить ее с советской действительностью, а потом рассказать правду о службе в КГБ и сделать ей предложение. В Москве, понятное дело, сотрудники КГБ сами бы нашли возможность изучить фройляйн Поль. Сошлись на том, что Богдан поедет в Германию на Рождество и привезет оттуда невесту в СССР144.

Глава 20 Предложение

Вечером, после приема у Шелепина, Богдан Сташинский обмыл орден с Аркадием Фабричниковым и неким Николаем Николаевичем, еще одним офицером, назначенным опекать его в Москве. Судя по рассекреченным биографиям сотрудников КГБ, речь идет о подполковнике Николае Кравченко. Он служил помощником генерала Ищенко, начальника отдела по разработке экспатриантов и эмигрантов.

Фабричников, русский, сражался с немцами в рядах Красной армии, а в органы попал уже после войны. Одним из первых его заданий было раскрыть польское подполье на западе Украины. С польских националистов он переключился на украинских, сначала в Чехословакии, затем в Германии. Разрабатывал находившиеся в Мюнхене радиостанции «Свобода» и «Свободная Европа» (их вещание на страны соцлагеря финансировали США). В Берлин Фабричников впервые приехал в феврале 1954 года, а к 1957-му в берлинском ЦРУ его уже знали как офицера КГБ.

В октябре 1959 года, едва ли не одновременно с убийством Бандеры, майор уехал в Москву. По коридорам Карлсхорста ходил слух, что он, признанный эксперт по делам эмиграции, выступил против устранения вождя ОУН, доказывая, что тот превратится в мученика. Что бы Фабричников об этом ни думал, при Сташинском он не откровенничал. Успешная операция несла с собой награды и продвижение по службе не только исполнителю, но и вышестоящим офицерам. Николай Кравченко, третий в компании, получил высшую ведомственную награду – знак почетного сотрудника госбезопасности – в тот же день, когда Сташинскому вручили орден. Весьма вероятно, что именно он координировал ликвидацию Бандеры из Москвы145.

У Сташинского был повод праздновать. Свадьбе с Инге Поль уже почти ничего не мешало. В середине декабря он подробно обсудил с Кравченко, как повести себя с невестой и ее берлинской родней. Перед приглашением в Москву он должен был признаться, что служит не в министерстве внешней торговли ГДР, а в другом министерстве – Штази. И что начальство якобы решило поощрить его за усердную службу курсом подготовки для работы в Западной Германии. Потом Богдану следовало предложить Инге учиться вместе с ним, чтобы она помогла ему в важном задании – борьбе за мир на территории ФРГ. Согласно такому плану, вербовка опиралась бы и на личный мотив – желание выйти за Сташинского, и на мотив идеологический. Если Инге согласится бороться за мир вместе с ним и под крылом Штази, он пригласит ее в Москву, а там уже расскажет правду. Точнее, полуправду о том, как они вместе будут служить в КГБ. Сташинский не возражал146.

Когда «Йоши» вернулся в Берлин, Инге бросилась ему на шею. Он сказал, что не приедет раньше лета, но нежданно-негаданно выпросил маленький отпуск на Рождество. Приятная неожиданность. До его возвращения Инге получила лишь одно письмо – как будто из Варшавы. (Уезжая в Москву, Богдан уверял девушку, что будет жить в польской столице.) На самом деле, он послал ей два письма, но первое, переданное им куратору для отправки из Варшавы, загадочным образом исчезло по пути в Берлин. Сташинский подвез невесту домой после работы, и они провели сочельник вместе с семьей Поль в поселке Далльгов, у самой границы Западного Берлина. За столом всех интересовало, как «Йозеф» провел время в Варшаве, но он предпочитал обсуждать другие темы.

После праздничного ужина Богдан с Инге пошли в дом, где она снимала комнату. По дороге он поинтересовался у невесты, не просил ли ее кто-нибудь в последние дни спрятать у себя пакет. К облегчению Сташинского, ничего такого не было. Он подозревал, что кураторы из КГБ хитростью всучат ей передатчик, чтобы подслушивать их разговоры. Полковник Деймон ничтоже сумняшеся попросил его самого записать на пленку их разговоры с Инге. «Он объяснил причину, по которой хотел это сделать, – показал Сташинский на суде. – Не потому, что мне не доверяют». Куратор хотел лишь «помочь» жениху узнать, что Инге думает на самом деле. «Мол, я нахожусь в близких отношениях с невестой и поэтому не всегда могу правильно воспринимать ее ответы, а вот он мог бы ее ответы понять хорошо». Само собой, КГБ не доверял полностью даже столь ценному агенту147.

Уильям Худ, вышеупомянутый офицер ЦРУ, писал позднее, что задачей любого куратора было деликатно довести своего подопечного «до такого состояния, чтобы тот не мог ничего утаить – ни самой пустячной информации, ни самой интимной детали личной жизни». И далее:

Каковы бы ни были его мотивы, роль шпиона в том, чтобы предавать. Логично рассуждая, человеку, который вызвался на измену (или был вовлечен в нее), никогда не следует доверять. […] Какие бы условия ни ставил агент перед вербовкой, истина в том, что, если уж разведслужба покупает шпиона, то покупает его абсолютно. Ни одна подобная организация не потерпит и намека на независимость либо границы допустимого со стороны агента. Профессия шпиона – дорога в один конец148.

Кураторы Сташинского из КГБ явно следовали общему правилу спецслужб, а вот их суперагент правила собирался нарушить. За годы в рядах чекистов Сташинский научился водить кураторов за нос. Он понял, что лучший способ отказать – в общем согласиться, но указать на объективные причины, по которым выполнить именно этот приказ трудно или невозможно. Сташинский был якобы обеими руками за то, чтобы подслушивать Инге, но с сожалением указал Деймону на максимальное расстояние до передатчика – двести метров. В таком случае, возле дома пришлось бы припарковать фургон с оборудованием для прослушки. А поскольку дом стоял на отшибе, далеко от других, чужая машина наверняка вызвала бы подозрения. Деймону оставалось только согласиться с Богданом и отказаться от идеи записать его разговор с Инге.

Сташинский в первую очередь признался невесте: он выдавал себя за совсем другого человека. Его зовут не Йозеф Леманн, да и немцем он притворялся – он из Советского Союза. Инге его слова ошеломили. По ее словам, она как будто упала с небес на землю. Богдан вспоминал, что пытался смягчить удар – он все же не русский, а украинец, – рассчитывая на то, что немцы в его земляках видели один из покоренных советами восточноевропейских народов, тогда как русских обычно воспринимали как старых врагов, а теперь и оккупантов. Таким признанием он открыто нарушил инструкции, данные ему и на Лубянке, и в Карлсхорсте. Он не стал выдавать себя за агента Штази, а прямо заявил, что служит в КГБ, в Варшаве не был и приехал из Москвы. Там его принял сам председатель комитета и дал добро на их свадьбу. Инге станет первой женщиной-иностранкой, которой позволят выйти за агента КГБ. Однако ей придется тоже стать сотрудницей комитета149.

Инге разрыдалась. Память о войне никак не располагала ее ни к русским, ни к другим выходцам из Советского Союза. Ее отца Фрица Поля в свое время призвали в вермахт, а в начале 1945 года Инге с матерью бежали в страхе перед Красной армией из Берлина на север – в городок Фельдберг в Мекленбурге. И в итоге оказались в советской зоне оккупации. Администрация назначила бургомистром Фельдберга известного писателя-антифашиста Ганса Фалладу, который с восторгом принял смену власти. В своих романах он как мог идеализировал оккупацию, – когда, мол, еще завоеватели были так добры и щедры с покоренным народом?

На самом деле немцы переживали совсем другие чувства, когда попали под каток Красной армии. Инге помнила советских солдат и групповые изнасилования в Фельдберге. «Хуже всего были монголы, – говорила она, – в казачьих шапках и с плетками в руках». Возможно, она имела в виду уроженцев Средней Азии и южной Сибири – тех «азиатов», которых нацистская пропаганда изображала недочеловеками. Мать Инге изнасиловали трижды. «Ни одну женщину не пощадили», – вспоминала Инге. Многие жертвы покончили с собой, но семейство Поль вытерпело все испытания. На Рождество 1945 года приехал домой отец, выпущенный из плена англичанами. Его ждал «сюрприз»: немногим раньше его жена родила сына, которого тоже назвали Фрицем. Пережитое отцом никак не переполняло его душу любовью к новому режиму. Сташинский знал, что его будущие жена, тесть и теща, мягко говоря, не русофилы, а советскую оккупацию воспринимают враждебно. Герр Поль не делал из этого тайны, особенно навеселе. Однажды его выпады против нового режима опубликовали в местной газете, назвав его по имени. Фриц-старший этого нисколько не стеснялся. Его зять запомнил, с какой гордостью он показывал эту вырезку, когда об этом заходил разговор (она всегда была у него в кармане)150.

Инге признание жениха привело в ужас. Ее не волновало, что он всего лишь пересказывал требования начальства. Она сказала: «Ты, видно, немного рехнулся, если предлагаешь мне такие вещи». Ведь он хорошо знал, как она относится к этой системе. Но Богдан ответил: «Если мы хотим жить вместе и будь что будет, ты должна это сделать. Ты должна вести себя так, будто приняла их предложения и согласна сотрудничать». Инге не могла отказаться от него, от мечты выйти за него замуж – но и вступать в ряды КГБ не желала.

Она придумала план получше: им с Богданом надо немедленно бежать на Запад. Из Далльгова рукой подать до Западного Берлина, поэтому такой вариант казался ей вполне резонным. Но теперь заупрямился жених. На суде он признался: «Я ей сказал, что теперь не могу этого сделать, но такая возможность останется у нас в будущем. Надо выиграть время». Сташинский думал, что полученные в Москве знания помогут ему, когда настанет время обосноваться в капиталистическом мире. «Я знал, что после переподготовки меня пошлют в Западную Германию или другую западноевропейскую страну». Он убеждал Инге, что дело с его командировкой за пределы соцлагеря решено окончательно.

Разговор у них был долгий. Инге более-менее смирилась с положением. Сташинский уверял ее, что настоящей сотрудницей КГБ она не станет, а он сделает все возможное, чтобы оградить жену от каких бы то ни было заданий. От нее требовалось лишь войти в роль. Богдан раскрыл много деталей своей биографии, но ничего не сказал о двух убийствах и вообще о своей функции в органах. Он не боялся, что она может его случайно выдать, но считал, что для ее же безопасности ей лучше этого не знать. В итоге невеста согласилась изобразить приверженку коммунизма, готовую помочь будущему мужу в трудном, но почетном деле борьбы за мир во всем мире, и поехать в этом образе в Москву.

Сташинский вспоминал, что они пришли к такому компромиссу: она не скажет никому ни слова об их разговоре – не только в Москве, но пока что даже своим родителям. Они должны были держаться придуманной в КГБ легенды. Инге обещала так и поступить151.

Глава 21 Невестины смотрины

9 января 1960 года Богдан Сташинский и Инге Поль сели на поезд в Москву. При них были выданные куратором паспорта. Несколькими днями ранее полковник Деймон попросил немку сделать фото, и теперь она превратилась в Ингу Федоровну Крылову. У Богдана был его старый паспорт на имя Александра Антоновича Крылова. Фройляйн Поль пока еще оставалась девицей, зато гражданка Крылова стала замужней. В Москве их встретил офицер КГБ и отвез в знакомую Сташинскому гостиницу «Украина». Однако тот и виду не подал, что уже бывал и в городе, и в этом отеле. Начальство велело ему играть роль и говорить невесте, что он тут впервые – в награду за усердную службу в Штази.

Само начальство тем временем тщательно изучало немку. Майор Фабричников – чичероне молодой пары в походах по магазинам и прогулках по Москве – расспрашивал ее о впечатлениях от советского образа жизни, от столицы. Он хотел знать ее мнение буквально обо всем вокруг. Инге притворялась, что не узнала в нем человека с Лубянки, хотя его назойливое присутствие говорило само за себя. Она ловко изображала восторженную туристку, но с глазу на глаз просила у Богдана совета, в каком случае разыгрывать удивление, а в каком нет. КГБ следил за ними и в отсутствие Фабричникова. В их вещах рылись, а номер в гостинице «Москва», куда их переселили из «Украины», как подозревал Сташинский, прослушивался. Майор при нем отчитал портье, едва не определившего молодую пару «не в те» апартаменты152.

Инге с самого начала была не рада поездке, а оказанный им прием произвел гнетущее впечатление. Более того, обстановка ее просто пугала. Еще на вокзале в Варшаве она почувствовала себя загнанной в ловушку, преданной и проданной в рабство. В Москве это ощущение стало только сильнее. Богдан и его куратор показывали ей шедевры дореволюционной архитектуры и мраморные станции московского метро, но ее поражал контраст между роскошью отделки и плохо одетыми пассажирами. Женщины в шерстяных платках, фуфайках и валенках, с набитыми хлебом вещмешками за спиной, выглядели очень бедно – этот образ врезался ей в память. А еще ей казалось, что повсюду пьяницы. Нередко они собирались в группки в метро или в роскошных вестибюлях зданий в центре города, спасаясь от мороза. Те, кто не добрался до цели, валялись на снегу.

По сравнению с Берлином, Москва просто утопала в грязи. Из неизменно полных урн мусор сыпался через край – их надо было обходить стороной. Люди на улице плевали куда попало. Туалеты же она называла «общественной трагедией». «О туалетах и вспоминать не могу. Ужас!» – жаловалась она одному журналисту через несколько лет. Таким образом, у кураторов из КГБ, стремившихся очаровать ее Москвой и советской действительностью, ничего не вышло. Фабричников, известный ей под именем Александра, и его жена (или подставная жена – Инге окрестила ее «немцеедкой») показались ей надменными. На ужине в дорогом ресторане, куда пригласили чету «Крыловых», Фабричникова едва коснулась тарелки с икрой и другими деликатесами. Люди, мол, обычно считают русских женщин толстыми, потому что те слишком много едят. Инге не нравилось ничего вообще – даже дети выглядели некрасиво. Она впала в депрессию и часто плакала153.

Сташинский и фройляйн Поль провели в Союзе два месяца – главным образом в Москве, но на пару недель съездили и в Ленинград. У них было достаточно времени для сравнения советского быта с тем, как его изображала пропаганда. В конце января того же 1960 года Хрущев произнес длинную речь в Верховном Совете, хвастая успехами экономики СССР на фоне экономики американской. Он подчеркнул, что между 1953 и 1959 годами выплавка чугуна и стали выросла на 57 %, тогда как в США упала на 16 %. На самом деле, это «достижение» показывало, что Советский Союз застрял в довоенной экономической модели. Но первый секретарь ЦК КПСС видел в этом залог превосходства над Америкой.

«Спутник-1» и другие успехи космической программы еще убедительнее говорили о первенстве Кремля в технологической гонке с Западом. На это и упирал Хрущев во время знаменитых «кухонных дебатов» с вице-президентом Ричардом Никсоном на открытии американской выставки в Москве. Спор разгорелся в кухне, смонтированной в выставочном павильоне и набитой современной бытовой техникой. Хрущев сказал Никсону, что Советский Союз опережает Америку технологически, а по производству потребительских товаров перегонит за семь лет. Дебаты часто крутили по американским каналам, но лишь один раз поздно вечером показали на советском телевидении. Кремль не хотел, чтобы зрители слышали, как их вождь признает отставание от капитализма хоть в чем-нибудь154.

Инге едва ли знала о «кухонных дебатах» – они произошли за полгода до ее приезда в Москву. Впрочем, все громкие заявления Хрущева в стиле «догоним и перегоним» она несомненно воспринимала с крайним скепсисом. Наедине с Богданом она подчеркивала огромную разницу между правдой жизни и словами с трибун и из газетных передовиц. Когда они только познакомились в Берлине, «Йоши» упорно отстаивал генеральную линию партии, но теперь он уже почти не возражал. Невеста уверяла его, что скоро он придет в себя окончательно, – слишком разителен был контраст между действительностью и пропагандой. Богдан понимал, что она права.

Перед тем как Сташинскому разрешили признаться невесте в работе на КГБ, начальство еще раз попыталось отговорить его от свадьбы. Полковник Ищенко, начальник отдела в Первом главном управлении, спросил Богдана, не передумал ли он все-таки жениться на Инге. Подчиненный ответил «нет», на что Ищенко сказал: «Смотрите, чтоб в будущем не пожалеть о таком решении». После этого он дал добро на откровенный разговор жениха с невестой и подготовку Инге к вступлению в ряды сотрудников КГБ. В Москве, как и в Берлине, кураторы хотели этот разговор слышать. Ищенко намекнул Сташинскому, что признаться невесте лучше всего в их номере – здесь уютно и не будет лишних ушей. Богдан понял: номер в «Москве» и впрямь нашпигован жучками. На улице он сказал Инге, что ей больше не нужно притворяться, будто она не знает о его службе в КГБ. Затем ему пришлось искать оправдания перед руководством – обстоятельства, мол, вынудили сказать ей об этом в другом месте. Зато Инге, к счастью, якобы выразила желание ему помогать155.

Сташинский доложил об этом наверх в конце февраля. Теперь, казалось, ничто не мешает их возвращению в Восточный Берлин и свадьбе. Но Лубянка изматывала влюбленных промедлением. Сташинскому приказали сдать билеты на поезд в ГДР, срок действия выездных виз продлили. Богдан с Инге встревожились: неужели в комитете разгадали их замысел? По ее настоянию агент решился покинуть Москву без разрешения кураторов. Но как только он начал наводить справки об авиабилетах в Берлин, КГБ немедленно включил зеленый свет. Перед Международным женским днем в номер Сташинского явился Фабричников в компании еще одного старшего офицера. Тот презентовал Инге коробку конфет и поздравил ее с наступающим праздником. И с тем, что им уже можно играть свадьбу – в Германии. Однако после этого пара должна будет вернуться назад, чтобы Богдан все же прошел намеченный для него годичный курс повышения квалификации. Инге расплакалась156.

Жених и невеста приехали в столицу ГДР 9 марта, ровно через два месяца после отъезда в Москву. Они безукоризненно исполнили свои роли и достигли желаемого – 23 апреля 1960 года вступили в законный брак. Сначала они расписались в центральном бюро записи актов гражданского состояния Восточного Берлина, а потом – против желания КГБ и без ведома куратора из Карлсхорста – венчались в лютеранской Гольгата-кирхе на Борзигштрассе. Воздвигнутая во второй половине XIX века в неоготическом стиле (из красного кирпича) церковь чудом выстояла под бомбами союзников. В Москве Сташинскому велели соглашаться на церковный брак, только если отказ грозил бы разрывом с тестем и тещей. Но Богдан и не думал отговаривать Инге от венчания. «Я хотел, чтобы все было как положено, – вспоминал он позже. – Я знал, что это осчастливило бы и моих набожных родителей». У него становилось все больше секретов от КГБ.

На свадебном торжестве Инге блистала в белом платье с фатой, Сташинский – в черном костюме с белым галстуком. На фото молодожены за свадебным столом выглядят довольными, хоть лица их и не лучатся радостью. Инге как раз моргнула – кажется, что она, закрыв глаза, вновь переживает болезненные события последних месяцев. Богдан смотрит прямо в объектив и выглядит скорее решительным и собранным, чем счастливым. В этот день умерла бабушка Инге, но родственники не спешили слать телеграмму. Они хотели, чтобы ее свадьбу ничто не омрачало157.

Глава 22 Холодная война

Сташинские выехали из Берлина в Москву 9 мая 1960-го – в пятнадцатую годовщину подписанной в Карлсхорсте капитуляции Третьего рейха. Как говорила Инге, вместо медового месяца их ждал Советский Союз – ничего трагичнее она и представить не могла. Родственникам они сказали, что будут жить в Варшаве, поэтому сделали там остановку. Один из командированных в Польшу сотрудников КГБ выдал Сташинскому почтовые принадлежности местного производства, а также прейскурант на разнообразные товары. Открытки и марки предназначались для Фрица, тринадцатилетнего брата Инге. Цены нужно было знать, чтобы убедительнее рассказывать родственникам о жизни в Варшаве. Письма из ГДР должны были поступать на их варшавский адрес, откуда их уже переправляли бы в Москву. На письма Инге и Богдана в Германию клеили польские марки. В Далльгове знали, что молодожены вернутся через год.

В Москве, на Белорусском вокзале, Сташинских встретил все тот же Аркадий Фабричников. Он представил их новому куратору – Сергею Богдановичу Саркисову. Комитет великодушно снабдил их отдельной квартирой, но Инге подарок совсем не порадовал. Многоэтажку построили недавно, и асфальтированной дороги (или хотя бы дорожки) к ней не проложили. В дождливую погоду они приходили домой по колено в грязи. Сама квартира сразу же требовала капитального ремонта. Паркет положили так, что между планками выступала смола, плитка в ванной была заляпана той же смолой. Полы настелили неровно, поэтому вся мебель шаталась. Криво установили канализационный стояк, дверь на кухню как будто приросла к полу. Не закрывалось толком и одно из окон, из-за чего дождевая вода протекала внутрь. Инге возненавидела даже обои. «От советских обоев кружится голова», – злилась она.

Обстановка в подъезде и на лестничной клетке угнетала ее не меньше. Повсюду валялись рыбьи и куриные головы. Лузга устилала пол едва ли не ковром – подметать или мыть подъезд никто и не думал. Казалось, будто в каждой квартире держат кошку, и ночью эти кошки бродили по подъезду, мяукали и вопили. Спать мешали не животные так люди: соседи закатывали до поздней ночи такие гулянки, что у Сташинских дрожал потолок. Жизнь превратилась в нескончаемый кошмар, Инге теряла остатки терпения, устраивала сцены и мужу, и кураторам. На Лубянке решили переселить их в другую квартиру – на этот раз в обжитом районе и ближе к центру. Однако эта перемена к лучшему уже не могла поколебать отвращение Инге к советскому укладу жизни158.

Новый дом стоял на севере Останкино, населенного тогда главным образом заводскими рабочими с семьями. Через пару лет там воздвигли монумент «Покорителям космоса». В те же годы многие соседние улицы получили «космические» имена: Академика Королева (главного конструктора советской ракетно-космической программы), Цандера (пионера ракетостроения) и т. д. Появился даже Звездный бульвар. К концу 60-х годов район украсила Останкинская телебашня – несколько лет она была самим высоким в мире свободно стоящим сооружением159.

Когда Сташинские добирались из центра домой на метро, выходили они на станции «ВДНХ». Фонтан Дружбы народов, окруженный статуями женщин из каждой республики в национальных костюмах, служил символом указанной дружбы, а сама Выставка достижений народного хозяйства – символом научно-технического прогресса. Москвичам и гостям столицы оставалось делать выводы, насколько представленные там новшества отражают будни советских граждан. Инге после первого визита в Москву твердо знала, что разница огромна. Известный диссидент Александр Зиновьев позднее много напишет о лживости советской пропаганды в романе «Зияющие высоты» (1976) – сатире на окружающую действительность.

Из отдела по разработке эмигрантов Сташинского перевели в управление нелегальной разведки. Новый, еще молодой куратор – Сергей Саркисов – произвел на Инге впечатление куда лучше Фабричникова. И по-немецки он говорил свободнее, якобы потому, что много общался с приятелем-капиталистом из Западной Германии. Саркисов объяснил Богдану, что ему приказано учить немецкий и английский на индивидуальных занятиях, пройти германскую школьную программу, ознакомиться с новейшей западной литературой, чтобы потом сойти за своего. Также ему надо было выучиться хорошо фотографировать и работать на радиопередатчике. КГБ самым тщательным образом тренировал своих нелегалов. «Вклад в каждого, кто тайно работал на Советы, был огромен», – писал сотрудник ЦРУ Уильям Худ. По его мнению, КГБ использовал нелегалов «для контакта с агентами, к которым слишком рискованно подводить вышестоящих офицеров, защищенных должностью в посольстве. Другие нелегалы служат главным образом специалистами по коммуникации, проводниками тех сведений, что идут в Москву от агентов на местах».

Именно такой была одна из задач, поставленных Сташинскому на будущее Алексеем Крохиным. Но генерал рассчитывал и на то, что его суперагент по-прежнему будет устранять врагов советского режима. Богдана натаскивали как нелегала неведомого Худу разряда – убийцу в постоянной готовности, хоть и глубоко законспирированного, жителя одной из западных стран, который мог бы в любое время без промедления ликвидировать того, на кого укажут в Кремле или на Лубянке. В управлении Сташинскому выбрали гражданскую профессию – брадобрея. Парикмахерская послужила бы им с женой неплохим прикрытием на Западе. Богдану предложили на выбор две страны: Англию и Швейцарию. Он решил жить под сенью Альп. Инге было все равно куда ехать, лишь бы бежать из утомительной ссылки в Москву160.

Перед самым приездом молодой пары в столицу советские конструкторы наконец-то опередили заокеанских в гонке вооружений. Первого мая 1960 года зенитная ракета С-75 «Десна», выпущенная из ракетного комплекса под Свердловском (теперь Екатеринбургом), настигла на огромной высоте американский самолет-разведчик Lockheed U-2, пилотируемый тридцатилетним Фрэнсисом Гэри Пауэрсом из особого авиаотряда ЦРУ. Пауэрс выжил, но уцелели и важные детали его U-2, в том числе фотокамеры высокого разрешения и сделанные над Средней Азией и Россией снимки. Пилот после приземления с парашютом был схвачен, обломки самолета тщательно собрали.

Американцы попались с поличным на шпионаже в воздушном пространстве вероятного противника. Впрочем, они не сразу это осознали. Президент Эйзенхауэр счел было Пауэрса мертвым и дал добро на заявление с опровержением советской «клеветы» – летчик якобы брал пробы воздуха в метеорологических целях и сбился с курса. Хрущев понимал, что им недовольны в партии за мягкотелость по отношению к США, и фактически сорвал саммит по урегулированию берлинской проблемы в Париже. Отозвал он и приглашение Эйзенхауэру посетить Союз в июне того же года, что вылилось в громкий международный скандал161.

После унизительного эпизода с Пауэрсом и отмены саммита Белый дом и ЦРУ занялись отбеливанием своей репутации, доказывая всему миру, что шпионаж – не более чем обычная практика в международных отношениях, а ядерный арсенал Кремля не должен оставаться бесконтрольным. К тому же американцы утверждали, что Советский Союз шпионит куда больше. Государственный секретарь Кристиан Хёртер заявил Конгрессу, что в двадцати семи государствах на разных континентах у СССР насчитывается около трехсот тысяч шпионов. От десяти до двенадцати тысяч из них составляли резиденты. Власти Федеративной Республики Германии в ходе скандала с U-2 обнародовали дополнительную статистику: на протяжении восьми лет они арестовали 18 300 человек по обвинению в работе на спецслужбы Кремля162.

Советские газеты не остались в долгу. В мае 1960 года они подробно освещали не только международный кризис после взятия Пауэрса с поличным, но и судебный процесс в ГДР над западногерманским федеральным министром Теодором Оберлендером. Коммунистические средства массовой информации дружно обвиняли его в устранении Бандеры чужими руками. 28 апреля Оберлендера заочно приговорили к пожизненному заключению за участие в убийствах львовских евреев в конце июня 1941 года. Через неделю он ушел в отставку. Несмотря на все инсинуации Москвы и Восточного Берлина, в приговоре Оберлендеру организация убийства Бандеры не значилась.

На Лубянке предоставили западным коллегам угадывать самим, кто же подослал киллера главе ЗЧ ОУН. Когда газеты посвящали одну передовицу за другой сбитому U-2, представитель властей ФРГ заявил, что офицер КГБ приехал в Западную Германию и хвастал, что его служба добралась и до Бандеры. Майор Антон Червоный, начальник отдела разведки львовского облуправления КГБ, сопровождал тот самый украинский хор во время поездки в Мюнхен в октябре 1959 года. Тогда он и сказал своему бывшему агенту Константину Капустинскому: «Вы, наверно, думали, что у нас нет сил и средств провернуть на Западе какое-нибудь дело? А видите, как наши товарищи убрали Бандеру… Чистая работа, комар носа не подточит». После этого Червоный велел Капустинскому поехать в Мюнхен и выведать настроение лидеров эмиграции после гибели их старшего товарища. Его собеседник передал эти слова западногерманской контрразведке, а та сделала их достоянием общественности в конце мая 1960 года.

Руководство органов пришло в ярость. Глава украинского КГБ Виталий Никитченко издал в начале июня циркуляр, где приводил ошибку Червоного в пример того, какой ущерб могут нанести самоуправные действия офицеров без согласования с вышестоящим начальством. Документ гласил, что Червоный дважды виделся с агентом, приказал ему письменно отчитаться об успехах и выдал триста немецких марок. Майор не знал, что бывший подручный КГБ к тому времени уже работал на Западную Германию. В Карлсхорсте планировали заманить Капустинского в Берлин, похитить и вывезти в СССР. Когда Червоный возобновил с ним связь, сотрудник посольства СССР в Бонне получил задание попросить агента приехать в Берлин. Тогда в БНД решили кончить игру и предать огласке кремлевскую тайну. Человек из посольства должен был спешно покинуть ФРГ – операция с треском провалилась163.

Тем временем в Киеве бывший куратор Сташинского полковник Деймон (теперь он возглавлял отдел по разработке эмигрантов в управлении внешней разведки республиканского КГБ) хотел использовать ликвидацию Бандеры, чтобы достигнуть важнейшей цели – расколоть антисоветскую эмиграцию и заставить разведки НАТО, особенно ЦРУ, махнуть на нее рукой. Киевские мастера шпионажа планировали в конце 1960 года «мероприятие с использованием т. н. документа Бандеры»164.

В январе 1961 года редакции двух эмигрантских газет в Западной Германии получили анонимные письма с копией признаний Бандеры одному из его знакомых в Соединенных Штатах. Покойник якобы сетовал на отсутствие у освободительного движения постоянных союзников где бы то ни было – и уж тем более в Вашингтоне. Таким образом, для финансирования тех, кто продолжал борьбу в УССР, члены ОУН имели полное право шпионить за американцами и продавать Лубянке их тайны. Далее Бандера просил адресата найти людей, способных добывать информацию под грифом «секретно», и связать их с его заместителем Ярославом Стецько. Аноним же просил главных редакторов обеих газет выслать ему 200–300 марок на счет в одном канадском банке и уверял, что может рассказать еще кое-что интересное.

КГБ нужны были не деньги, а обнародование текста – поэтому его отправили врагам бандеровской ОУН. Одна из копий попала в журнал «Украинский самостийник», не так давно бывший газетой Льва Ребета. Другую отправили в «Посев» – печатный орган Народно-трудового союза российских солидаристов (тогда журнал издавался во Франкфурте). Обе редакции отказались печатать этот документ, как и платить анониму за следующий. Живший в Нью-Йорке Лебедь предоставил ЦРУ образец почерка Бандеры для проверки. Письмо было напечатано на машинке, но содержало несколько фраз от руки и подпись. Американские графологи установили, что почерк подделан.

Этот текст так и не стал камнем преткновения между ЦРУ и ЗЧ ОУН, но Деймон и его коллеги в Киеве не унывали. Вскоре то же письмо отправили по нескольким адресам в Канаду. Теперь аноним просил за остальные бумаги Бандеры уже 2000 долларов. Деньги следовало положить под камень на пустыре в районе Рокклифф в Оттаве – видимо, место подыскал агент КГБ, работавший в столице под прикрытием должности в посольстве. ЦРУ попросило канадских коллег установить, кому принадлежит счет в указанном банке, и дать возможность поучаствовать в расследовании дела165.

В июне 1961 года в ЦРУ все еще ломали голову над письмом Бандеры – фальшивка ли это, а если да, то кто за ней стоит? Деймону же начальство вручило ценный подарок – дорогие часы с гравировкой. Согласно документу в личном деле, благодарили его «за проведение активных мероприятий против украинских националистов за границей». Не считая промаха Червоного, в КГБ были весьма довольны операциями, предпринятыми для закрепления успеха после убийства Бандеры166.

Глава 23 Бег на месте

Пока Богдан Сташинский готовился к учебе в Москве, преступление, совершенное им в Мюнхене 15 октября 1959 года, неумолимо превращалось в «глухаря». К концу года обермайстер криминальной полиции Адриан Фукс опросил около сотни человек, которые могли бы что-то знать о гибели Бандеры, но не продвинулся ни на шаг.

Гипотез хватало, а вот чего не хватало – так это доказательств. В декабре 1959 года профессор Мюнхенского университета Вольфганг Лавес и его ассистенты составили заключение о вскрытии трупа человека, все еще именуемого в их документах Стефаном Попелем. Окончательные результаты не развеяли того тумана, которым изобиловали предварительные. В желудке нашли следы цианида, но выяснить, достаточно ли было этой дозы для смерти, так и не сумели. Одна из гипотез предполагала отравление Бандеры неустановленным образом – цианид, мол, ему ввели позже, чтобы запутать расследование. К февралю 1960 года эксперты ЦРУ и БНД так и не пришли к одному мнению о том, какой же яд стал смертельным167.

2 мая 1960 года шеф мюнхенского филиала ЦРУ отправил наконец-то доклад о гибели Бандеры в Вашингтон, где его порядком заждались. Составил текст отец Михайло Коржан, «основной агент» ЦРУ в кругах украинских эмигрантов в Европе с 1947 по 1961 год. В Мюнхен он приехал по приглашению не только американцев, но и человека, обученного им в свое время приемам нелегальной работы. Это был Иван Кашуба, новый глава Службы безопасности ЗЧ ОУН.

В иерархии контрразведки украинских националистов равного Коржану не было. В 1940 году именно он, священник из Галичины, натаскивал другого новичка – Мирона Матвиейко. На допросах в МГБ Матвиейко назвал его «очень опытным разведчиком». Святого отца уважали и ему доверяли в разных фракциях ОУН, несмотря на междоусобицу. Сам он давно вступил в организацию и, оставаясь формально бандеровцем, отказался принимать чью-либо сторону в распре Бандеры и Лебедя. Многие подозревали, что он все же склоняется к последнему. Одновременно ходил слух о доверительных отношениях Коржана с Кашубой – первый даже составлял за того отчеты руководству ЗЧ ОУН168.

В Мюнхене Кашуба обещал полную поддержку со стороны бандеровской контрразведки. Он знал, какие у Коржана связи в мире спецслужб, и подозревал его в работе на БНД. Не сомневался Кашуба и в том, что, какие бы выводы его бывший ментор ни сделал, изучая обстоятельства гибели шефа, они не станут тайной для его американских кураторов, – а те относились к начальнику Службы безопасности ЗЧ ОУН с недоверием. Коржану в ЦРУ и вправду поручили составить отчет по итогам его расследования.

Как человек, ответственный за разработку украинских эмигрантов, Коржан собирал о них любую информацию, выведывал через них те или иные советские секреты, старался принимать меры против внедрения агентов КГБ в эмигрантские сообщества и церковные приходы. Ему выделяли определенный бюджет, и он держал ряд наблюдателей – те подыскивали людей, которые имели родственников в СССР или собирались туда поехать. В ЦРУ придумали для отца Коржана множество псевдонимов, что свидетельствует о важности его роли в различных операциях: Capelin 1, Aecapelin 1, Aebath 1, Petroclus и другие. В Организации Гелена ему присвоили номера: V 9460.9 и V-13611169.

Коржан прибыл в столицу Баварии в начале ноября 1959 года – в докладе ЦРУ он писал, что с момента гибели Бандеры не прошло месяца. До возвращения в Париж в январе 1960 года он опросил многих членов бандеровской ОУН, как видных, так и рядовых, и дважды встретился с руководителем следственной группы – все тем же обермайстером полиции Фуксом. Доклад Коржан написал по-украински, затем его перевели на английский. Документ датирован 23 декабря, но в январе, перед отъездом на запад, Коржан кое-что переписал и добавил170.

Доклад, озаглавленный «За кулисами смерти Степана Бандеры», содержит не только факты и слухи, собранные в Мюнхене, но также их тщательный анализ. Из всех рассказов о происшедшем, что попались Коржану, он отобрал пять «более-менее логичных». Все версии подробно разобраны, с перечислением доводов за и против. Согласно первой, за убийством стояли федеральный министр Теодор Оберлендер и люди Райнхарда Гелена. Вторая указывала на стремление КГБ лишить Бандеру возможности поддерживать националистическое подполье в УССР. Третья винила бывшего начальника его же Службы безопасности Мирона Матвиейко, четвертая – Миколу Лебедя, главного конкурента Бандеры в революционной ОУН. Наконец, пятая говорила о самоубийстве с помощью цианида. Коржан писал: «Каждая из этих версий в какой-то степени правдоподобна и вначале какую угодно из них можно было принять за правду, поскольку за каждой стояли те или иные факты»171.

Коржан пренебрег волной истерики, поднятой газетчиками из ГДР, – якобы Бандеру убрали по приказу Оберлендера. Запущенная из Кремля кампания пропаганды с обвинением министра в уничтожении львовских евреев в 1941 году и причастности к недавнему убийству в Мюнхене, по его мнению, была политической местью. Слишком уж рьяно министр выступал против признания ФРГ коммунистических правительств Польши и Чехословакии. Сверх того, у него не было настоящего мотива. По словам Коржана, «советская версия примитивна и не выдерживает критики, поскольку: если во львовском погроме принимал участие Бандера, а точнее, батальон „Нахтигаль“, сформированный по его инициативе, то ясно, что он мог только выгораживать профессора Оберлендера, чтобы не дать показания против самого себя»172.

Те, кто расследовал дело Бандеры, рассматривали две гипотезы убийства руками агентов КГБ. Первая предполагала, что жертве силой дали яд в подъезде жилого дома на Крайттмайрштрассе. Вторая – что ее втайне отравил кто-то из близких людей. Первую предпочитали верные сторонники Степана Бандеры, утверждавшие, что в подъезд незадолго до его гибели зашли два незнакомца. Они якобы следили за жертвой в течение нескольких дней – даже когда он поехал в горы собирать грибы. 15 октября эта парочка поджидала Бандеру в лифте. Проверка мюнхенской криминальной полиции, как выяснил Коржан, не подтвердила сведения о двух мужчинах, зашедших в дом незадолго до Бандеры. Соседи не слышали в коридоре никаких посторонних звуков – только самого герра Попеля. Слухи о двух убийцах пустили бандеровцы, желая таким образом придать гибели своего вождя героический ореол.

Полиция намного больше внимания уделила поискам отравителя среди ближайшего окружения убитого. Верхушка Заграничных частей ОУН такие инсинуации решительно отвергла и старалась помешать Фуксу опрашивать членов организации. Убийцу-де явно прислали извне – так что сыщикам не стоит отвлекаться. Коржан имел в ОУН несопоставимо большее влияние, чем обермайстер мюнхенской Крипо, поэтому смог восстановить поминутно последние часы жизни Бандеры. И Фукс, и Коржан подозревали в тайной работе на Лубянку прежде всего Евгению Мак (Матвиейко), однако ни тот, ни другой не верили, что она лично подсыпала яд. Поскольку сведения о появлении двух странных типов в доме на Крайттмайрштрассе отбросили, трудно было вычислить, кого и как она навела на жертву.

Коржан не исключал возможности влияния на фрау Мак через ее мужа – Мирона Матвиейко, – однако не мог обнаружить каких-либо доказательств посещения Мюнхена эмиссаром Бандеры, прочно застрявшим на западе Украины. Таким образом, ни одна из гипотез о причастности Кремля к смерти вождя ОУН не выглядела убедительно. И уж тем более версия об устранении его по приказу Лебедя. Коржан знал мюнхенских лебедевцев как облупленных и утверждал, что способных выполнить такое задание просто не нашлось бы.

Итак, Коржан забраковал четыре версии, предпочитая им пятую – самоубийство. Именно ее придерживался Кашуба, сам пригласивший бывшего наставника в Мюнхен. Она выглядела основательнее прочих. Но о причинах, по которым Бандера наложил на себя руки, у Коржана сложилось другое мнение. Если Кашуба утверждал (искренне или нет), что покойного довела до отчаяния безответная любовь, то Коржан предположил, что виной всему была невыносимая атмосфера в доме.

Он утверждал, что пережитые Ярославой Бандерой невзгоды и постоянный страх слежки, по-видимому, лишили ее рассудка:

Не будь она супругой руководителя… она уже год назад попала бы в сумасшедший дом. Все друзья Бандеры знали, что́ с ней… Жена Бандеры намеренно порочила каждый его шаг. Она представляла его бесхарактерным, деспотом, садистом, лжецом, безнравственным и бесчестным… Бандере, почитавшему себя героем – возможно, с полным на то основанием, – и личностью, уважаемой членами своей организации, для которых он был «богом», приходилось терпеть клевету и нападки жены, видевшей в нем всего лишь человека, мужа и отца своих детей. Такого он не мог вытерпеть. Людям, знакомым с их положением, эти муки (которые он часто навлекал на себя сам) казались столь чудовищными, что любой заурядный человек давно бы уже покончил с собой.

Коржан пришел к такому выводу: Бандера мог отравиться цианистым калием, умышленно выбрав такой момент, чтобы его героический ореол только выиграл. Самоубийство в то время, когда в Мюнхене выступал советский хор, а служба безопасности ЗЧ ОУН предсказывала покушение, организованное из Кремля, почти гарантировало терновый венец жертвы КГБ. На улики в подтверждение такой версии гибели Бандеры («самой логичной», по словам ее автора) указал Иван Кашуба, знакомый с драмой покойного не понаслышке.

Коржан так увлекся этой гипотезой, что, поставив на кон свою репутацию и даже карьеру разведчика, написал в докладе:

Если кто-либо докажет мне, что все произошло иначе, чем изложено мною выше, я никогда более не проявлю интереса ни к политической, ни к разведывательной деятельности. Тем не менее я уверен, что никто меня не опровергнет. Думаю, что германская комиссия, составленная из профессионалов, придет к тому же выводу, пусть и не все доступные мне сведения будут доступны им173.

Но как бы настойчиво Коржан ни убеждал шефов из ЦРУ в самоубийстве Бандеры, американцы были уверены: его спровадила на тот свет Лубянка. Более того, они, а также их коллеги из бывшей Организации Гелена, потеряли всякое доверие не только к умозаключениям Коржана, но и к нему самому. Немцы заявили, что его «доклад о смерти Бандеры выглядит продуманной попыткой запутать следы». Американцы нашли ряд причин «усомниться в надежности» своего агента и в 1961 году отказались от его услуг. Впрочем, на деле как таковом это отразилось мало. Расследование гибели Бандеры заглохло. Казалось, Богдан Сташинский пополнил еще одним пунктом список тех побед Советского Союза, что навсегда останутся тайными. В его профессии хранить секреты было так же важно, как добиваться результата174.

Часть IV Бегство из рая

Глава 24 Клоповник

Жизнь в Москве во многом изменила Богдана Сташинского, но совсем не так, как хотело бы начальство. Преподаватель немецкого велел ему переводить книги и одна из них произвела на него сильное впечатление. На суде он показал: «Это была книга, предназначенная для переселенцев из Германии, – название я теперь не припомню, – где вкратце излагалась общая информация об условиях жизни в Северной и Южной Америке, Африке, а также Европе. Я сделал перевод и при этом впервые обстоятельно познакомился с условиями жизни в других странах. С другой стороны, я знал условия жизни в Москве, проводил сравнения и всегда высчитывал, сколько получают рабочие там и здесь. В первую очередь я обращал внимание не на деньги, а на политический и хозяйственный строй. Я видел перед собой социалистическую и капиталистическую системы, но про нужду и страдания людей, которые в Москве знал по своему опыту, ничего услышать не мог». Сташинский осознал, что коммунизм проигрывает175.

Столицу продовольственными и другими товарами обеспечивали куда лучше глубинки, но даже в Москве долгих очередей за самым необходимым было не избежать. Хоть советская промышленность и показала себя в 1960 году неплохо, неурожай следовал за неурожаем. Двумя годами ранее власть получила от колхозов около 42 миллионов тонн пшеницы, в 1959-м – на восемь миллионов меньше, а теперь эта цифра упала еще на три миллиона. Нехватку еды ощутили по всему Советскому Союзу. Журналист Los Angeles Times Роберт Гибсон (прожив в Москве несколько лет, он уехал в январе 1960 года) писал: «Зимой люди питались капустой, мороженым картофелем, чесноком и хлебом. Апельсин или кусок мяса служили поводом для праздника. Жизнь не баловала».

Многие из знакомых Гибсона в СССР занимали довольно высокое положение – право на контакты с иностранцами кое о чем говорит, – но всё равно томились в ежедневных очередях. Американец понимал, что «они жаждут комфорта и достатка. Как у большинства русских, их жизнь изуродовали война, сталинский террор и то, что даже в мирное время на первом месте были чугун, станки и пополнение арсеналов. Их мировоззрение отравлял цинизм. А иногда еще и водка». Цинизм стал ответом на грохот пропаганды, сулившей рай на земле гражданам СССР, и на невзгоды повседневной жизни. «Когда я был корреспондентом [в Москве], – вспоминал Гибсон, – Хрущев часто заявлял, что Советский Союз перегонит Соединенные Штаты по промышленному производству к 1970 году, превзойдет во всем к 1980-му и оставит навсегда глотать пыль. Советское первенство в космосе, завоеванное „Спутником“ и запусками на Луну, должно было доказать его правоту»176.

В 1961 году нехватка собственного зерна впервые вынудила Кремль покупать зерно за границей – главным образом, у Канады. На следующий год дефицит еды и скачок цен на молоко и мясо не раз толкали заводских рабочих на забастовки. В Новочеркасске такая стачка переросла в восстание. Хрущев послал туда несколько высокопоставленных лиц, включая Шелепина (годом ранее тот перешел из КГБ в секретари ЦК КПСС). Однако партийным и государственным бонзам не удалось разрядить обстановку. Когда протестующие выгнали столичных ревизоров из горкома партии, войска открыли огонь и убили двадцать шесть человек. Выжившим пощады не дали – сотни «бунтовщиков» попали за решетку, семерых казнили по приговору суда. Возмущение не вышло за пределы города. Иностранцы, как и советские граждане за пределами Новочеркасска, получат достоверные сведения о нем только в перестройку177.

Тем временем Инге становилась все менее управляемой и предсказуемой. Она отказывалась посещать уроки по шпионажу, почти не выбирала слова, говоря о советском быте, жаловалась мужу на то, как трудно купить хотя бы картошку. Как бы пристрастна ни была Сташинская, она готовила завтрак, обед и ужин – а еды постоянно не хватало. Пустые полки в магазинах, нескончаемые очереди за самым необходимым подтверждали ее правоту. Она годами будет ужасаться тому, как трудно было раздобыть приличное мясо в столичном гастрономе, причем она могла заплатить любые деньги. Москва выглядела потрясающе бедно на фоне Западного Берлина, где Инге еще недавно работала, и даже ГДР.

Жена спрашивала у Богдана, как его, умного человека, могла так легко одурачить советская пропаганда. И уверяла: «Однажды ты проснешься и прозреешь». Но прозрение происходило не в один миг, а постепенно. Среди немецких изданий, которые давали Сташинскому, попалась и книга об адмирале Канарисе, начальнике абвера. Чтение подвело его к выводу о том, что КГБ и презираемая его сотрудниками тайная полиция рейха очень похожи. На суде он показал: «В разговорах с женой мы пришли к тому убеждению, что в общем-то нет разницы между гестапо и тем, что творится здесь»178.

Лубянку такое сравнение не порадовало бы. Само собой, Богдан разными ухищрениями пытался сохранить в тайне разговоры с Инге. Как только они переехали в подаренную комитетом квартиру, глава семьи обшарил каждый угол и осмотрел электропроводку. Микрофонов не нашлось. Однако безопасным свой дом он все равно не назвал бы. Именно в эти дни весь мир увидел, как ловко советская разведка подсовывает жучки в самые неожиданные места. В конце мая 1960 года, когда Пауэрс уже был в плену, постпред США при ООН Генри Кэбот Лодж, желая парировать удары советской пропаганды, показал членам Совета Безопасности ООН устройство, найденное в деревянной копии Большой печати Соединенных Штатов, подаренной в 1946 году американскому послу в Москве. Подарок провисел на стене посольского кабинета в Спасо-хаусе (резиденции в Спасопесковском переулке) целых четырнадцать лет, пока его не обнаружила охрана. Лодж заявил, что дипломатические представительства США в разных странах Варшавского договора были нашпигованы более чем сотней подобных устройств179.

Сташинскому не надо было напоминать о том, как его начальники умели подслушивать любых мало-мальски подозрительных лиц. Но ему не хватало специальных знаний. Как он потом рассказывал, молодожены смогли найти жучки только случайно. В конце июля 1960 года, переехав во второе подаренное комитетом жилье, Инге стала планомерно бороться с клопами. Почистив и помыв все, что только можно, она попросила мужа снять картину со стены в одной из комнат. Попала в точку – там и гнездились клопы. Нашлись, однако, и два провода, которые сходились под обоями с разных сторон и через дыру в стене шли в соседнюю квартиру. Богдан понял, что это жучок, Инге расплакалась. Клопы оказались пустяком.

«Эта находка меня, само собой, ошеломила, но я ничего не мог изменить, – показал Сташинский на суде. – Моя жена только сочувственно глядела на меня. Я молчал». Супруги благоразумно не стали возмущаться вслух. В Москве они старались никогда не обсуждать политически щекотливые вопросы у себя дома. Но не каждый разговор можно было перенести на улицу (да это могло бы и навести кураторов на подозрения), так что они не сдерживали себя, когда речь заходила о дефиците и вообще печальном положении дел в Советском Союзе. «Лучше всего было бы уехать обратно в Берлин, – добавил Сташинский. – Но это была мысль про себя».

Тем не менее даже в тот момент он надеялся, что обнаружил нечто безвредное. Да, таинственный провод – но вдруг никаких микрофонов в доме не спрятали? Вдруг он всего лишь запаниковал? Он так хотел, чтобы его страх развеялся. Когда к ним в гости снова зашел Сергей Саркисов, Инге спросила, что это за провод у них в стене. Она пошла на такой риск по их общему решению – Сташинскому военная дисциплина КГБ не позволяла задавать неудобные вопросы. Инге застала офицера врасплох – он разыграл изумление и сказал, что это может быть телефонный провод. Саркисов обещал кое-кого расспросить, но держать слово явно не собирался. Инге напомнила ему об этом в следующий раз и услышала ответ, что нужный человек в отпуске – надо, мол, набраться терпения.

У Сташинских же терпение лопнуло. Они горели желанием узнать – и поскорее, – записывал ли КГБ их домашние разговоры. Богдан показал провода электрикам, которые ставили счетчик в коридоре, но ничего внятного от них не добился. Тогда он взялся за дело сам. Рассоединив провода в месте стыка, он, чтобы найти микрофон, подключил один из них к своему магнитофону и громко считал из разных концов комнаты. Проигрывая запись, он слышал свой голос то лучше, то хуже, но микрофон так и не отыскал. Мастера из КГБ знали свое дело намного лучше него, а их начальство и не думало прекращать слежку за частной жизнью Сташинских.

Саркисов в итоге придумал совершенно неубедительную отговорку: провод оставил им в наследство предыдущий обитатель квартиры – темная личность. Такого стоило держать под колпаком. Как позже припомнила Инге, Саркисов уверял, что тот арестован. Даже если басня оказалась бы правдой, звучала она неутешительно. Не грозит ли его участь и Сташинским? Богдан вскоре точно установил, что их квартиру прослушивают. Однажды шеф сказал ему, что не он воспитывает жену в советском духе, а она оказывает на него тлетворное влияние. Тогда он уже ясно понял, что за ним следят. Наконец-то настал день, о котором мечтала Инге, – Богдан проснулся вполне прозревшим. Но произошло это поздно и в том городе, откуда оба предпочли бы уехать180.

Глава 25 Семья

Курьер с Лубянки явился в приподнятом настроении и, по старинному русскому обычаю, велел Инге плясать. Он доставил Сташинской письма родственников, думавших, что они с мужем живут в Польше. Поэтому на конвертах стоял варшавский адрес, который на самом деле принадлежал КГБ. Инге, однако, не сделала ни единого па и даже не улыбнулась. Обычаев она не знала, а на душе у нее было тяжело. Богдан попросил удивленного почтальона отдать ему письма без положенной пляски. Конверты оказались открытыми. Сверх того, курьер признался, что времени на чтение у него не было, поэтому Сташинским надо мигом их просмотреть, перевести и рассказать, о чем там идет речь. Теперь ошеломлен был и Богдан. Комитет перлюстрировал их письма и даже не пытался хранить это в тайне.

На суде Сташинский показал: «Мы с женой были оскорблены. Я не удержался и резко спросил его: „Что все это значит? Это же наши письма“. Он ответил, что писем не вскрывал – их доставили из Польши уже в таком виде. Я сказал, что, если дело так и дальше пойдет, мне придется принять какие-то меры. Война закончилась пятнадцать лет назад, и я не могу допустить, чтобы мои письма кто-то вскрывал». Он грозил жалобой начальству. Курьера реакция Сташинских изумила. Его просьба пересказать общее содержание текста была поблажкой, явным знаком доверия, – по инструкции ему надлежало прочесть письма самому. Супруги же поняли его совсем иначе. Сперва они нашли у себя дома провода, затем получили вскрытые письма. Нет, теперь они пожалуются наверх.

Саркисов, их куратор, узнал об инциденте и постарался утихомирить молодую пару. Однако его пояснения и уговоры противоречили сами себе. Вначале он сказал, что КГБ полностью доверяет Богдану с женой, но скоро признал, что корреспонденцию перлюстрируют в Варшаве по приказу из Москвы. Саркисов уверял Сташинских, что этой процедуре подвергают любого, кто ведет переписку с иностранцами. Окажись на их месте он сам, для него не сделали бы исключения. Здесь он точно не врал – на Лубянке никому не верили на слово. Руководители КГБ, как и любой другой секретной службы, стремились неизменно держать агентов под контролем. Новые письма Сташинским приходили уже в запечатанных конвертах. Тем не менее в службе перлюстрации то ли пренебрегали секретностью, то ли плохо владели немецким. Богдан с Инге время от времени замечали, что получают письма не в оригинальных конвертах. Куратор винил в этом власти Польши и ГДР, якобы никак не подчиненные КГБ181.

Выяснив, что их квартиру прослушивают, а письма вскрывают, Сташинские были рады вырваться из Москвы на отдых в глубинку, подальше от аппаратуры и слежки. В конце августа они решили навестить малую родину Богдана – село Борщовичи неподалеку от Львова. Он хотел познакомить жену со своими родителями и сестрами, которые жили в старом семейном доме. Не тут-то было. Начальство не порадовала перспектива знакомства Инге с родней мужа – она могла узнать у них его настоящее имя. Впрочем, Богдан увещеваниям сверху не внял и настоял на поездке.

В Борщовичах они провели около месяца и вернулись домой в конце сентября. Родителей и односельчан Богдан уверял, что встретил Инге в Москве – она, мол, приехала туда учиться. Они полюбили друг друга и расписались. Хорошо одетая чужеземка произвела сильное впечатление на местных женщин – ишь, какого красавца отхватила. «Немка была высокой, стройной, с короткой стрижкой, – вспоминала полвека спустя одна из них. – Как сейчас вижу на ней платьице в горошек, широкий пояс с пряжкой. Она всем интересовалась, но ничего не понимала. Богдан все переводил»182.

Родня так и не простила до конца сыну и брату предательство в 1950 году. Соседи от них отвернулись, когда сотрудничество Богдана с карательными органами стало явным. Если в Борщовичах начинали хватать людей, помогавших антисоветскому сопротивлению, доносчиком считали, само собой, его же. Его винили в смерти Ивана Лабы – командира местных партизан и жениха его сестры. Богдан это отрицал, но ему никто не верил. У арестованных на воле остались родственники, озлобленные на всех Сташинских. Уважаемая некогда семья превратилась в изгоев. Ненависть к ним только росла – в итоге Сташинские перестали выходить из хаты по ночам и заколотили окна от греха подальше. Богдан, которого служба заставила переехать из Львова в Киев, а потом и за границу, едва был способен чем-то им помочь.

Да и не нужна им была его помощь – они даже видеть его не хотели. С 1951 до 1954 года родня с Богданом вообще не поддерживала отношений. Он слал им деньги из Киева, ответом было глухое молчание. В итоге он рассердился и написал, что однажды спас их от тюрьмы, но в следующий раз не спасет. На возобновлении контакта с родней настоял его киевский куратор. КГБ планировал послать молодого агента за рубеж и хотел быть уверен, что тут есть люди, которых он хочет увидеть вновь, – никого нельзя оставлять без слабых мест. В январе 1954 года Сташинскому удалось наладить отношения с родителями через одну из сестер. Ирина говорила брату, что он может вернуться домой, но без позволения отца Богдан не дерзнул бы. Николай Сташинский дал согласие принять сына – и только тогда отступник набрался духу показаться в Борщовичах. Мария, другая сестра, с ним не разговаривала. Мать интересовало, вправду ли он убил Ивана Лабу, Марьиного жениха? Богдан ответил, что не имеет права об этом говорить. Мать махнула рукой, сказав, что Ивану все равно было не жить. Они хотели принять его снова в семью, но призраки прошлого и не думали исчезать.

«Отношения все-таки не наладились до конца, – показал на суде Сташинский. – Не очень-то они были рады меня видеть». Родственники подозревали его в работе на КГБ, однако предпочитали верить его рассказу: он, мол, служит на секретной радарной установке, поэтому может ездить к ним только изредка. Отец, впрочем, знал, что его сын – агент КГБ. Он не возражал против регулярных визитов к офицеру, через которого Богдан вел с ним переписку и передавал деньги из своей зарплаты. Как-то раз Николай Сташинский даже попросил у этого человека деньги авансом, чтобы помочь Ирине купить квартиру во Львове. Ему не отказали. Потом Ирина назовет свою новорожденную дочь Богданой – видимо, в честь брата. Сташинские теперь не испытывали нужды и вызывали этим зависть соседей. Поползли слухи, что вся семья предает односельчан за тридцать сребреников. Новость о гибели Степана Бандеры дошла в Борщовичи благодаря западному радио и молве, но никому из родственников и земляков Сташинского не могло прийти в голову, что человека, олицетворявшего их сопротивление власти, убил их Богдан183.

Родне мужа невестка не понравилась – она не говорила не то что по-украински, но даже и по-русски. Соседи Сташинских запомнили, как Богдан с Инге подолгу гуляли в саду, когда жили в Борщовичах. Нашли они время взглянуть и на Львов. Бывшей фройляйн Поль бывший Лемберг должен был показаться намного привычнее Москвы. Город, основанный в середине XIII века Даниилом Галицким, столетие спустя был захвачен Польшей, а в 1772 году стал частью империи Габсбургов. Львов столетиями жил по магдебургскому праву, а в центре – как у любого немецкого города – возвышалась ратуша, окруженная рыночной площадью. Застройку отличал целый спектр европейских стилей: ренессанс, барокко, классицизм. После распада Австро-Венгрии в конце 1918 года бои за город выиграли поляки, и Лемберг снова стал носить имя «Львув». Но на Ялтинской конференции Сталин вынудил союзников признать установленные им в 1939 году границы. Из львовских евреев мало кто остался в живых, поляков выселили на запад, поэтому к концу 50-х годов среди горожан преобладали украинцы.

Экскурсоводы и сотрудники многочисленных музеев упирали на древнерусское прошлое города, украинские страницы в истории позднейших эпох и якобы прочные связи с Россией. Они неизменно рассказывали, как во Львов наведывался Петр I – на переговоры с польскими магнатами ради заключения союза против Карла XII. Конечно, город был с богатой историей, но на его улицах ранней осенью 1960 года Инге видела главным образом не коренных горожан, а недавних крестьян, приехавших во Львов после войны. Богдан был одним из десятков тысяч тех, кто покинул родное село ради образования и выгодной работы в столице Западной Украины. Это был город его юности – во второй половине 40-х годов он учился там в школе и пединституте. Ту же брусчатку исходили в свое время вдоль и поперек и две его жертвы: Степан Бандера изучал во Львове агрономию, а Лев Ребет – юриспруденцию (как и его жена Дарья). Сташинский об этом не знал, а даже если бы и знал, то не признался бы Инге. Та все еще не подозревала, какие услуги он оказывал Лубянке184.

Гуляя по садам в Борщовичах и по старинным львовским улицам, вдали от микрофонов КГБ, Сташинские, должно быть, немало времени уделили обсуждению своих планов. Инге забеременела, и от начальства они пока это скрывали. Впрочем, вернувшись в Москву в конце сентября, молодая пара убедилась: КГБ не зря их подслушивает – там выведали эту тайну Сташинских.

Едва дав отпускникам отдохнуть с дороги, Саркисов принялся их обрабатывать. Он повел речь издалека, намекнув, что людям их положения нельзя ничего скрывать от руководства – даже если это сугубо личное дело. Богдан угадал, что тот намекает на беременность и поэтому сразу же «добровольно» сознался куратору. Тот не разыграл удивления. Когда Инге спросила офицера, откуда он знает, услышала в ответ: «От КГБ ничего не скрыть». Саркисов утверждал, что ребенок помешает исполнению сценария, предназначенного Богдану с Инге, если не сорвет его вообще. И поинтересовался, не хочет ли Инге сделать аборт, – в Советском Союзе это дело самое обыкновенное.

Будущие родители заявили, что от ребенка не откажутся. Куратор тогда не возражал – но через какое-то время вернулся к разговору и предложил аборт уже настойчивее. «Пусть это и не был приказ, но все же довольно ясно он сказал, что было бы лучше, если б моя жена согласилась сделать аборт». Богдан с Инге и не думали уступать, но на этот раз задачу отказать комитету взял на себя муж. Как и в Берлине, он нашел причину, по которой разумное в общем требование начальства выполнить невозможно. Он рассказал Саркисову, что у жены были проблемы по этой части: в свое время врач уверял, что без операции ей не родить. Теперешняя беременность казалась чудом, и они были счастливы, что ничего не пришлось резать. Само собой, при таких обстоятельствах аборт стал бы непозволительным риском.

Куратор больше не заводил речь об аборте, но ему пришла в голову другая идея – отдать новорожденного в детский дом. Будущую мать привели в ярость увещевания Саркисова: отдать, мол, ребенка на воспитание государству и обществу – почетнейшее дело. Инге упала в обморок и теперь разгневался уже Богдан. Офицер понял, что перегнул палку. Лубянка ослабила хватку и позволила Сташинским завести ребенка. К тому же им внезапно выдали на покупку мебели целых двадцать тысяч рублей (явно как жест примирения). Саркисов проводил подопечного в сберкассу, чтобы снять деньги, а потом в мебельный магазин – с удостоверением КГБ там можно было рассчитывать на удачную покупку185.

Глава 26 Внезапные перемены

Наотрез отказавшись отдать ребенка в чужие руки, Сташинские предопределили свою судьбу. Внезапно исчезла Эльвира Михайловна – великолепная учительница немецкого, которая преподавала Богдану одновременно с языком историю, географию и обычаи Германии. Саркисов объяснил студенту, что КГБ отправил ее с каким-то поручением на Запад. Теперь Богдану нечего было делать – разве что заканчивать перевод книг, выданных ему начальством. Как он понимал, ему предстояло учиться бритью и стрижке. Но прекратились так же внезапно и регулярные беседы с куратором о будущей жизни на Западе, о новых именах и легендах, которые они должны были выучить назубок. Когда в сентябре 1960 года Лубянку запросили из киевского КГБ, не следует ли переслать в Москву личное дело Сташинского, из столицы ответили подождать – ведь решение о том, будут ли и в дальнейшем использовать этого агента, примут, видимо, только в середине октября. Не исключено, что дело сдадут в архив186.

Сташинский понял, насколько изменилось его положение в КГБ, 3 декабря 1960 года – через год после такого важного события, как прием у самого председателя. В тот день Саркисов – капитан и старший помощник начальника одного из отделов управления, ответственного за нелегальную агентуру за рубежом, – привел Богдана на встречу с другим офицером. Подопечному нового знакомого он представил Владимиром Яковлевичем, начальником одного из отделов в здании на Лубянской площади. Согласно рассекреченным биографиям высокопоставленных сотрудников КГБ, низкорослого, крепкого мужчину, который принял Сташинского, звали Владимир Барышников. Это был заместитель начальника управления «С», которое отвечало за нелегальную разведку. Первым его начальником был Александр Коротков – генерал, знакомый Сташинскому по Карлсхорсту.

Барышникову в июле исполнилось шестьдесят. Когда-то он закончил немецкое коммерческое училище в Петрограде, на службу в ОГПУ поступил в конце 20-х годов, а во Вторую мировую прославился (в узких кругах) как режиссер радиоигр против абвера – передового на то время приема тайной войны. Перед назначением на должность в управлении «С» Барышников служил в Карлсхорсте первым заместителем того же Короткова и не мог не знать об убийстве Ребета Сташинским. В КГБ генерал-майор пользовался уважением – в том числе, за основательный, научный подход. Подчиненные запомнили его вечно склонившимся над заваленным бумагами столом. Барышников был близорук, но очки носить не желал187.

Познакомившись с Богданом, Барышников (как всегда, любезно) повел разговор. Он спросил, как поживает Инге, как она управляется в новой обстановке, при периодических дефицитах. Сташинский понимал, чем вызваны эти вопросы, и пошел ва-банк – в его семье, мол, таким себе голову не забивают. Он уверял Барышникова, что они с Инге полюбили Москву и научились обходиться без некоторых берлинских привычек. В столице нашлось, чем их заменить. Владимир Яковлевич до истины не докапывался. Зато он сказал Богдану, что, раз уж в его семье ожидаются перемены, КГБ должен несколько пересмотреть поставленные перед агентом задачи.

«Вы долго жили бобылем, – продолжал генерал, – никогда не имели своего угла. Теперь вы женились, у вас будет ребенок, и, разумеется, если уж будет ребенок, у вас должен быть дом, где вы могли бы постоянно проживать». Новоиспеченный семьянин довольно быстро понял, куда клонит новый начальник. Комитет либо отложил командировку Сташинских за границу, либо вообще отменил ее. Им было суждено бросить якорь в Москве. Барышников объяснил, что США и Западная Германия расследовали обе операции, успешно выполненные его собеседником. Ехать даже в Восточный Берлин ему было нельзя – и вообще покидать родную страну в течение следующих семи лет. О деньгах Сташинскому нечего было тревожиться. Владимир Яковлевич гарантировал, что КГБ поднимет его оклад до 2500 рублей в месяц и позволит ему продолжить образование.

Сташинский вначале не терял самообладания, но разговор принял еще более скверный оборот. Барышников, само собой, знал, что его новый подопечный намерен провести зимние праздники в ГДР в кругу семейства Поль. Все было готово к отъезду – агент и его куратор уже купили подарки хозяевам и заказали билеты. Не забыл Саркисов устроить молодой паре и недолгий визит в Варшаву, чтобы Инге посмотрела город и могла ответить на вопросы родственников. Тем ведь и в голову не приходило, что Сташинские живут не в польской столице. Их зять надеялся, что генерал окончательно даст ему зеленый свет. Вместо этого он услышал: «Мы пообещали вашей жене, что она сможет без проблем уехать и может задержаться также и в Варшаве. Но вас мы не можем выпустить в Берлин».

Богдан остолбенел – подтвердились его самые мрачные опасения. Перед встречей он волновался: а вдруг начальство пронюхало, как они с Инге на самом деле смотрят на режим? А вдруг им запретят ехать в Германию? При жене он молчал, надеясь на удачу – даже если КГБ и вправду их подозревает, он придумает, как выкрутиться. Но Барышников не оставил ему ни одной лазейки. По словам генерала, в Берлине Сташинскому грозило разоблачение. Конечно, в будущем ему дадут возможность проникнуть в Западную Германию в обход Берлина, уверял Барышников. Но такой вариант исключен, если он будет в компании жены. Инге, естественно, захочет повидать родителей в Далльгове и подвергнет мужа неоправданному риску. «Он хотел нас разделить, – показал на суде Сташинский. – Положение полностью изменилось»188.

Беседа подошла к концу. Ошеломленному агенту было над чем поразмыслить. Слова генерала не оставляли сомнений: КГБ намерен удерживать в заложниках в Москве либо его жену, либо самого Богдана. Теперь они выпустят Инге в Берлин, рассчитывая, что любовь заставит ее вернуться к мужу. После рождения ребенка они могут позволить киллеру вновь побывать в странах Запада, не опасаясь измены. Не бросит же он семью. Барышников придумал, как обратить на пользу комитету проблемы, созданные его подчиненным, – любовь к Инге и желание завести ребенка. Этот вывод привел еще к одному, столь же тревожному – Богдану больше не доверяли. Он ведь был не только убийцей, но и свидетелем убийств, совершенных Лубянкой за рубежом. Как тут обходятся с лишними свидетелями, он хорошо знал. Попала ли семья Сташинских под подозрение? Не играет ли он жизнями Инге и нерожденного ребенка?

Впоследствии Богдан так рассказывал об этом: «Я должен был учитывать ту возможность, что с нами обоими что-то случится. После беседы с Владимиром Яковлевичем я понял, что должен предупредить жену: когда-нибудь с ней может произойти несчастный случай. То же может произойти и со мной». Надо было действовать. На суде он показал: «Я понял, что не могу больше колебаться. Я должен четко решить, что мне делать. Другого выхода у меня нет». Но какой же выход у него оставался? Снова войти в доверие КГБ или бежать на Запад? Исходившая от КГБ угроза вынуждала признать, что первый вариант чересчур оптимистичен. Запрет на выезд за границу вдвоем исключал второй. Богдан был в тупике189.

Глава 27 Новый год

31 декабря 1960-го Сташинские готовились к проводам старого года и гадали, что сулит новый двум марионеткам КГБ, пожелавшим ускользнуть от кукловода.

Инге сперва не понимала, почему наверху Богдану запретили ехать с ней в ГДР. В итоге он отважился открыть ей всю правду – даже то, какие приказы из Карлсхорста он выполнил в Западной Германии. Решение далось ему трудно. До тех пор Богдан искренне верил, что неведение позволяло ей избегать опасности. Да и тяжко было в таком признаваться. На суде он показал: «Не так легко рассказать о таких вещах человеку, с которым хочешь жить». Однако положение его круто изменилось. После встречи с Барышниковым, Сташинский осознал, что Инге теперь тоже ходит по тонкому льду – и незнание о его «подвигах» в Мюнхене ее не спасет. Душевная боль не давала ему покоя. Слишком долго его тяготило чувство вины. Богдан верил, что Инге, узнав правду, не только простит, но и поможет ему190.

Инге пережила такой шок, что потеряла сознание. Но муж верно предсказал ее реакцию. Несмотря на глубокую религиозность и твердые моральные устои, она не отвернулась от Богдана. Он испытал облегчение, разделив с ней страшную тайну. Как правило, когда супруги хотели скрыть разговор от ушей КГБ, они выходили поболтать на улицу. Но в Москве стояли морозы, Инге была на шестом месяце беременности, поэтому они изобрели новый способ общения. «В своей квартире мы брали в руки блокноты и выражали мысли в письменном виде, – показал Сташинский на суде. – Мы обдумывали наши планы на будущее». Свое будущее в тот момент они видели только на Западе, но путь туда преграждал комитет. Им надо было придумать, как выбраться из страны, огражденной сразу двумя железными занавесами. Второй возвышался между Советским Союзом и государствами Восточной Европы, куда жителей одной шестой части суши выпускали почти с той же неохотой, что в капиталистические страны191.

Инге отказалась ехать в Берлин одна. Они решили выпросить у генерала позволение на поездку вдвоем, а пока что просто тянуть время. Если уж Богдану не дали отпраздновать Рождество с тестем и тещей в Далльгове, они с Инге поедут опять в Борщовичи, второй раз за четыре месяца. Сташинские, как и все христиане византийского обряда, отмечали этот праздник 7 января по новому стилю, что было непривычно для Инге. Богдан очередное возвращение домой на Рождество переживал совсем не так, как годом раньше – когда он поехал туда новоиспеченным орденоносцем. В тот раз, несмотря на обремененную грехами душу, он был полон оптимизма: не только его карьера в КГБ пошла в гору, но и добро на свадьбу с любимой женщиной наконец-то получено. Теперь, когда он ехал туда с беременной женой, над карьерой и самой жизнью молодых супругов нависли черные тучи.

Рождество в кругу семьи вызвало теперь у Богдана особенные чувства. Если ему с Инге все же повезет бежать на Запад, то ни родителей, ни сестер, вероятно, он больше не увидит. Он навсегда покинет Украину и Советский Союз, укроется очень далеко отсюда и прекратит с родными людьми всякое общение – чтобы не подарить его коллегам с Лубянки нить, по которой они до него доберутся. Поэтому он много фотографировал жену вместе с родней. Запечатлел он и сестер, Ирину и Марию, с характерными для их рода вытянутыми лицами и крупными носами. На фото обе держатся чуточку неловко. Ирина улыбается как-то неискренне, Мария – едва заметно. Кажется, сестры на снимке в одинаковых платьях (явное свидетельство дефицита ткани в советской провинции)192.

Как и ранней осенью, супруги не упустили возможности подробно обсудить в Борщовичах, вдали от микрофонов КГБ, свои перспективы. Мелькнула идея подать заявление на получение выездной визы в посольстве ГДР – но это была явная глупость. Границы СССР контролировал отнюдь не Вальтер Ульбрихт. В итоге они придумали другой план, намного рискованнее. Богдан надеялся, что прямое обращение к знакомому – председателю КГБ Александру Шелепину – даст ему шанс отправиться вслед за Инге в Восточный Берлин. Оттуда они сбегут в Берлин Западный. Сташинский попросит политического убежища по документам Йозефа Леманна, гражданина ГДР. Эта была одна из причин, по которым Богдан с Инге всячески убеждали куратора не придумывать им новые имена, а оставить привычную легенду. Инге сперва не хотела играть на человечности Шелепина. На суде Сташинский показал: «Моя жена считала, что это непорядочно. Она сказала: мы пойдем к нему, он даст разрешение, и тогда мы исчезнем. У него будут неприятности». Богдан успокоил ее и ответил, что с ними надо бороться их же оружием. Инге больше не возражала193.

В Москве они поехали в здание на Лубянской площади, чтобы пробиться к Шелепину. Само собой, встретили они только дежурного офицера. Сташинский просил о незапланированной аудиенции и получил отказ. Доступен ему был лишь почтовый ящик для писем, адресованных лично председателю КГБ. Их план провалился. Шелепин по-прежнему витал на высоте, куда было не докричаться, а вот отношения с куратором агент такой выходкой не мог не испортить.

Оставалось одно – сменить тактику. Инге поедет в Берлин одна, как ей и велено. Начальство, впрочем, позволило только недолгое пребывание у родителей, но супруги условились, что она пробудет там, пока не родит. Новорожденному нужно получить паспорт Восточной Германии. Лучше всего было бы ей с ребенком вообще не возвращаться в Москву. А когда Богдан все же проберется к ним в Далльгов, они сбегут на Запад. Их план предусматривал несколько этапов. Первый: Инге следует надолго задержаться в Германии – оправданием ей послужит осложненная беременность. Еще в Москве ей пришлось пойти к врачу, после того как, работая по дому, она подняла слишком большую тяжесть. Наверху знали, зачем Инге ходила в больницу, так что у нее появилось неплохое прикрытие. Сташинские придумали, что в ГДР она по той же причине обратится за помощью снова и попросит у доктора письменно рекомендовать ей никуда не ездить.

Затем будущая мать перейдет ко второму этапу операции: выпросит у начальства позволение для Богдана приехать к ней и помогать с новорожденным. Они и теперь возлагали надежду на Шелепина. Товарищ Сташинская попросит об этом лично председателя КГБ, передав письмо через посольство СССР в Восточном Берлине. Корреспонденция из-за рубежа, как верно предполагали супруги, должна была привлечь его внимание. Если Шелепин откажет (Богдан не строил иллюзий, зная, что таков был наиболее вероятный сценарий), Инге попробует установить контакт уже с ЦРУ – через фрау Шаде, подругу ее отца. Позднее Богдан вспоминал: «Она должна была рассказать им, что я – нелегальный агент КГБ, который морально отмежевался от руководства и желает уйти на Запад. Она должна была просить американцев мне помочь. Она уверяла бы их, что попади я успешно на Запад, я подробно расскажу им о своей работе на КГБ»194.

Богдан Сташинский сказал себе: действуй, и будь что будет. Если Шелепин не прислушается к нему, а получить политическое убежище по документам Йозефа Леманна не выйдет, он найдет убежище у заклятых врагов КГБ – в ЦРУ. И раскроет известные ему кремлевские тайны. Да, это государственная измена – но Богдана совесть не мучила бы. Супруги решили, где и в какое время дня американцы должны будут выйти на Сташинского в Москве, если они откликнутся на его предложение. Дату Инге определит уже в Германии вместе с ее куратором из ЦРУ. Если же на американцев она так и не выйдет, то вернется в Советский Союз. Богдан вспоминал: «В таком случае, как я решил, в следующий раз, когда КГБ отправит меня выполнять операцию на Западе, я должен буду связаться с американской или германской разведкой».

Понимая, что их письма друг другу прочтут на Лубянке, Сташинские изобрели собственный код. Например, Шелепин получил прозвище «дорогой бог». Доверив почте слезную просьбу к нему отпустить мужа в Далльгов, Инге должна была написать Богдану, что порезала палец. Если бы кровь, пролитая на алтаре этого «бога», не принесла результата, Богдан дал бы жене добро на американский вариант – советом наведаться к портнихе. Всего они придумали около двадцати кодовых слов, с помощью которых могли бы извещать друг друга о событиях в Берлине и Москве. Предусмотрели и возможное давление на Богдана со стороны КГБ, и вынужденный переезд на другую квартиру. Когда все было готово, Саркисов услышал от них, что Инге согласна ехать в ГДР одна. Наверху вздохнули с облегчением. Видимо, Сташинские наконец осознали, что деваться им некуда – надо соблюдать правила игры и выполнять приказы.

Беременная Инге села на самолет в Восточный Берлин 31 января 1961 года. В двух чемоданах лежали почти все их вещи. Богдан остался в Москве с самым необходимым и с надеждой на то, что скоро он вновь увидит Инге в Берлине, единственном городе, где Восток и Запад пока еще не разделял железный занавес195.

Глава 28 Снова за парту

За несколько дней до отлета Инге ее муж впервые за много лет получил настоящие советские документы. 26 января 1961 года московский паспортный стол выдал ему паспорт на имя Богдана Николаевича Сташинского, дата рождения: 4 ноября 1931 года, место рождения: село Борщовичи Львовской области. Таким образом бывшему нелегалу открывали путь к поступлению в Московский государственный педагогический институт иностранных языков196, где ему надлежало учить немецкий, а затем и английский. Полковник Деймон лично доставил Саркисову ведомости и прочие бумаги своего бывшего подопечного из архива Львовского пединститута, а позднее выслал Барышникову старый паспорт Богдана197.

Комитет выдал Сташинскому и необходимую при поступлении характеристику. Подписал ее псевдодиректор вымышленного секретного научно-исследовательского института. Там будущий студент якобы работал с марта 1951 года – тогда он формально поступил на службу в МГБ – до декабря 1960-го. Характеристика называла его «честным и добросовестным работником». Не забыли упомянуть и орден Красного Знамени, присужденный ему указом Президиума Верховного Совета СССР «за успешную работу в разработке важной проблемы». Информация о награде агенту, строго засекреченная во время подготовки к очередному заданию на Западе, теперь не составляла особой тайны. Руководители института, приняв его документы в середине второго семестра, легко догадались, где он на самом деле служит.

Сташинский начал занятия в пединституте иностранных языков в марте 1961 года без вступительных экзаменов – КГБ попросил его освободить. Поступил он сразу на второй курс. Богдан уже изучал немецкий на индивидуальных уроках с преподавателем высочайшего уровня, слушал записи радиопередач из западной Германии. Но теперь овладевать немецким предстояло в составе целого потока. Кое-кто из лекторов ни единого дня не жил в той стране, чей язык обязан был досконально знать. Учеба у Богдана шла со скрипом. На его счастье, Лубянка стремилась не сделать из него отменного переводчика, а лишь наградить проблемного агента вузовским дипломом. Сташинского вовсе не готовили к нелегальной работе на Западе. КГБ просто хотел помочь ему устроить жизнь в СССР из уважения к его заслугам перед органами, а значит, и перед государством. Выпускать за границу его больше не планировали198.

У Богдана, конечно же, были другие планы. Прилетев в ГДР, жена предупредила его, что с беременностью у нее не все благополучно. Как они условились еще в Москве, она наведалась к врачу и тот выписал ей справку о недопустимости поездок на большие расстояния. Богдан не замедлил доложить Саркисову, прибавив, что Инге чувствовала себя неважно еще дома и теперь, видимо, вынуждена будет оставаться у Полей, пока не родит. В конце февраля она сообщила мужу, что порезала палец – то есть написала председателю КГБ Шелепину, умоляя его разрешить Богдану приехать к ней. Письмо «дорогому богу», как они обозначили Шелепина, она передала через советское посольство в Восточном Берлине. Надо думать, к адресату оно дошло еще раньше, чем письмо Инге мужу. Однако с Лубянки какое-то время никто Сташинского не беспокоил.

Наверху письмо Инге, само собой, читали и обсуждали. По слухам, ходившим в Карлсхорсте, сам Александр Коротков советовал ни в коем случае не идти на поводу у неблагонадежной пары. Генерал предложил: «Сташинского на Запад выпускать нельзя. Следует создать ему все условия для жизни, построить дачу в любой части Советского Союза по его желанию». К концу марта определился и Шелепин. Саркисов сообщил Богдану, что Инге просила выпустить ее мужа в Восточный Берлин, но просьба отклонена. Более того, куратор советовал агенту написать жене и убедить ее больше не утруждать председателя КГБ такими письмами. Сташинскому оставалось только взять под козырек199.

Единственной хорошей новостью оказалась та, что наверху решили назначить Богдану нового куратора, раз уж Саркисов с ним явно не ладил и уловить его настроение не мог. Сверх того, агента уже незачем было готовить для нелегальной работы за границей. И вот, Сташинский познакомился с новым куратором – весьма вероятно, из другого управления КГБ, о переводе в которое уведомить его не спешили.

Подполковник Юрий Александров был старше Саркисова по званию и позволить себе мог намного больше. Он старался завоевать доверие разочарованного агента искренностью – насколько обстоятельства позволяли быть искренним. Юрий Николаевич признался Богдану, что «узнал о возникновении напряженных отношений и недоразумений» и что его «уполномочили эти недоразумения устранить, чтобы обеспечить в будущем полноценное сотрудничество». И прозрачно намекнул подопечному, что тот не меньше его заинтересован найти общий язык. Он сказал Сташинскому: «Вы знаете не хуже меня: я теперь за вами, как нитка за иголкой».

Богдан был рад новому куратору. Он не скрывал недовольства тем, что их квартиру прослушивали, а почту вскрывали – прозрачно намекая, что он под подозрением. И это после всего, что он сделал для комитета! Александров согласился, что так дело не пойдет, и обещал помочь. В то же время он просил Богдана непременно написать Инге, чтобы она скорее возвращалась домой. Для поездки в Москву он готов был выдать ей новые документы – указав в них ее настоящее имя. Как и в случае Богдана, КГБ уже не видел смысла держать его в тайне. Сташинскому Александров понравился, но в то же время вызвал у него тревогу: начальство, видимо, хотело лаской выманить Инге обратно в Советский Союз – и без промедления. Богдан опять написал жене. Он не звал ее домой, а посоветовал все же пойти к портнихе200.

Фрау Сташински начала воплощать их замысел в жизнь. Она ответила мужу:

Дорогой Богдан! Как мы условились, я готовлюсь к твоему приезду. Мне приходится многое делать самой. Вчера я была у портнихи. Все в порядке. Она делает все, как задумано. Видел бы ты, что за прелесть у нас распашонки! Я только не знаю, какой цвет выбрать. Голубой, думаю. Но тебе, наверно, неинтересна чепуха, которой забивают себе голову женщины. Подожди, пока мы не увидимся. А вообще я люблю тебя. Ах да, тетя Клара просила передать тебе, что то, о чем ты спрашивал, непременно получится. По правде говоря, когда я в гостях у родных, я всегда в таком хорошем настроении, что ничуть не боюсь за наше будущее.

В конце письма намеком говорилось о фрау Шаде – подруге Поля-старшего, которую Сташинские хотели сделать посредницей между Инге и ЦРУ. Видимо, немка согласилась играть эту роль201.

Но внезапно в доме Полей раздался телефонный звонок. Богдан, поручив жене выйти на ЦРУ, несколько дней подряд не находил себе места. А что если Карлсхорст приставил к ней слежку? И какой ответ ей дадут американцы? А вдруг оперативники ЦРУ, которые явятся на встречу с ним в Москве, приведут за собой хвост? Ответа на эти вопросы не было. Богдан истерзал свою душу сомнениями – то приходил в отчаяние, то убеждал себя, что поступил верно. В итоге он поддался панике и решил дать отбой. Пренебрегая разработанными вместе с Инге приемами конспирации, он позвонил ей из Москвы по обычному телефону и сказал все же не ходить к портнихе. Американский вариант отбросили.

Но скоро Сташинский получил из Берлина радостную весть. 31 марта Инге родила сына, названного Петером. Инге никогда не испытывала такого счастья. Богдану в тот же день доставили телеграмму от жены. Возможно, из-за перипетий жизни матери в Москве, ребенок увидел свет восьмимесячным. Сташинский вновь попытал счастья – просил начальство выпустить его в ГДР повидать жену и младенца. Он рассчитывал на снисходительность нового куратора, подполковника Александрова, но услышал очередной отказ. В телеграмме Инге сообщила, что они с Петером чувствуют себя хорошо. К тому же КГБ предпочел бы, чтобы они вернулись в Москву, а не Сташинский навещал их в Восточном Берлине.

Наступало лето, и Богдан отправлял жене всё более грустные письма. Инге поняла, что у нее нет выбора – надо возвращаться в Советский Союз. Надеяться на то, что ребенок разжалобит комитетчиков, не стоило. Позднее фрау Сташински призналась западногерманской полиции: «Мои опекуны из Карлсхорста, с которыми мне следовало поддерживать постоянный контакт, очень обрадовались моему решению и в тот же день поставили Москву в известность». В начале августа 1961 года она готовилась к вылету. Что бы они с Богданом ни планировали, о Западе теперь следовало забыть надолго – если не навсегда. Семья была важнее всего, а значит – в Москву202.

Глава 29 Телефонный звонок

Вечером 8 августа 1961 года в гости к Сташинскому зашел подполковник Николай Кравченко, заместитель начальника отдела по разработке экспатриантов и эмигрантов. Это был один из двух офицеров, с которыми Богдан обмывал свой орден в ноябре 1959 года. Теперь Кравченко велел хозяину позвонить жене в Берлин. Он не объяснил, откуда такая срочность, а Богдан подумал, что ему просто надо обсудить с Инге ее возвращение в Москву.

В 1961 году в Москве немногие могли похвастать телефоном в собственной квартире. Для междугороднего разговора лучше всего было послать заранее телеграмму и сообщить точное время, когда отправитель войдет в кабинку на почте или в отделении связи. Кравченко сказал Сташинскому вызвать Инге к семи часам вечера по берлинскому времени (то есть на три часа позже по московскому). Богдан обещал так и сделать. Когда в назначенное время он услышал в трубке голос жены, ее первые слова стали для него страшным ударом203.

Что за вздор? Их сын Петер – здоровый четырехмесячный малыш – умер. Он заболел, у него подскочила температура, и в больнице не смогли его спасти. Инге была безутешна. Она просила его приехать и требовала у кураторов в Карлсхорсте выпустить к ней мужа. Богдан мог ей только пообещать обратиться к начальству. Ночь стала кошмаром наяву. Он ни разу не видел сына – и теперь Петера могут похоронить, а клетку отца так и не отопрут. Подполковнику Александрову Богдан мог позвонить только наутро. Тот уже знал о случившемся. Куратор объяснил подопечному, что в КГБ хотели, чтобы он услышал эту страшную весть от жены.

Казалось, в голосе Александрова звучало искреннее соболезнование. Он спросил Сташинского, нельзя ли ему как-нибудь помочь. Богдан ответил: «Я ничего не могу сделать, кроме как поехать в Берлин и поддержать жену». Ночью, измученный словами Инге, он решил, что у него появился шанс выехать в ГДР – упирая на неадекватность матери, потерявшей ребенка. Теперь он предупредил куратора: «Она в таком состоянии может сделать глупость». Он имел в виду обращение в германские органы власти с просьбой дать мужу въездную визу. Это грозило Сташинскому разоблачением. Подполковник в сердцах ответил, что Инге сама виновата в смерти сына – не затягивай она возвращение в Москву, все было бы не так. Но обещал поговорить с руководством204.

Когда Богдан перезвонил Александрову несколько часов спустя, куратор сумел его утешить – наверху наконец-то согласились на посещение Восточного Берлина. На Лубянке не хотели, чтобы Инге поднимала шум в городе, только частично подконтрольном Советскому Союзу. Зеленый свет, видимо, дали на самом верху – не исключено, что благодарить надо было Шелепина. (Впоследствии Владимир Семичастный, третий председатель КГБ, упрекал своего предшественника за непозволительно мягкое и опрометчивое решение.) Богдан немедленно назначил телефонный разговор с ГДР и в тот же день рассказал жене о полученном разрешении. Убитая горем Инге узнала, что хотя бы увидит мужа – не исключено, что на следующий день.

Вечером Александров предупредил Сташинского, что все готово для перелета. Пассажира будет ждать военно-транспортный самолет – на аэродром надо прибыть уже в пять утра. Куратор заберет его на машине у подъезда. Он велел Богдану вернуть любые документы, полученные от КГБ, включая пропуска. В Германию он должен был взять только фальшивый паспорт и командировочное предписание на имя того же Александра Крылова. Богдану оставалась одна ночь, чтобы собраться с мыслями (и собрать вещи). Вот он – момент, которого он так долго ждал… Но не предполагал, какой ценой дождется. Отец был раздавлен смертью сына – ведь он и не видел Петера ни разу. Муж беспокоился за жену, которая не может опереться на него в столь тяжкие дни. Но агент и не думал упускать шанс, подаренный ему поездкой в ГДР. Богдан с Инге уже не вернутся в Москву – они уйдут на Запад.

Сташинский давно задумал использовать при побеге документы, выданные ему когда-то как «Йозефу Леманну». Теперь, грубо нарушив приказ Александрова, он взял с собой паспорт Леманна (действительный до 1970 года) и водительские права на то же имя. Не забыл он и настоящий советский паспорт, а заодно – и студенческий билет, с которым посещал МГПИИЯ, и составленную при поступлении характеристику. В последней упоминали его орден Красного Знамени – свидетельство значимости того, что он совершил на службе в КГБ. Богдан был готов не только бежать на Запад и просить убежища, но и сдаться властям, открыть настоящее имя и признать самые темные эпизоды своего прошлого.

Около пяти утра 10 августа Сташинский ждал у подъезда своего дома машину куратора. Перед выходом он навел в доме порядок и уничтожил список кодовых слов, использованных при переписке с Инге. Единственное, что могло бы погубить его, – паспорта и другие документы, которые он собирался вывезти в Германию, пренебрегая распоряжением подполковника. Если бы их обнаружили, офицеры КГБ легко догадались бы, что он задумал на самом деле. Богдан поставил на карту жизнь.

Александров явился вовремя, одетый с иголочки. Ему наверняка пришлась по вкусу незапланированная вылазка в Берлин, где у него было много друзей. До недавнего времени подполковник служил в столице ГДР. Там его хорошо знали и, как правило, уважали не только сослуживцы, но и советские дипломаты. Генерал Коротков, хозяин Карлсхорста, захаживал к нему домой в гости. К тому же визит в Берлин оплачивали суточными в иностранной валюте, а купленные за границей подарки – вещи, которых в Москве было не найти, – друзья ценили очень высоко. Сташинский пал духом, узнав, что его сопровождает куратор. Под надзором Александрова шансов на успех окажется намного меньше, чем на провал. Он передал куратору конверт с документами. К счастью, тот так и не спросил, куда пропали удостоверения на имя Сташинского и Леманна.

Они приехали на военный аэродром на окраине Москвы и несколько часов ждали вылета. Там подполковник еще раз огорошил своего подопечного. Он признался, что наверху рассматривают две возможные причины смерти Петра. Первая: гибель от рук американской или западногерманской разведки, чтобы таким бесчеловечным способом выманить Богдана в Далльгов и там похитить. Вторая: убийство собственной матерью (или хотя бы с ее ведома). Инге столько раз тщетно просила выпустить мужа в ГДР, что могла в отчаянии пойти и на это.

Бывалого агента эти слова привели в ужас. «После всего, что мне пришлось пережить из-за КГБ, – вспоминал он, – тот разговор стал последней каплей. Эти люди и впрямь думали, что мать способна прикончить сына, чтобы исполнился ее каприз». Рассерженный Богдан спросил у начальника: «Вы же не утверждаете, что моя жена убила ребенка?» Подполковник решил сбавить тон и пояснил, что кадровые офицеры разведки – такие, как они, – должны всегда быть начеку и учитывать любые версии. Скоро им доложат обстоятельства дела. А пока что, при такой скудной информации, надо смотреть в оба и держать порох сухим. На суде Сташинский показал: «Он сказал мне, что, ввиду обеих возможностей, необходимо, чтобы меня все время охраняли, и для этой цели он вызвал машину с сотрудниками КГБ». Оба сценария давали Лубянке удобный предлог держать агента под постоянным наблюдением во время пребывания за пределами СССР. Его шансы на успех таяли.

Сташинскому было над чем задуматься во время перелета из Москвы в Шпремберг – городок километрах в ста пятидесяти к юго-востоку от Берлина. Там, как и было запланировано, их с Александровым встретили коллеги по комитету. Один из них – седой мужчина, чьего имени Богдану не назвали, – курировал Инге. Он выразил неудовольствие тем, что Сташинский уже позвонил жене из Москвы и предупредил о приезде. Не стоило, мол, бежать впереди паровоза. Агенту во время пребывания в ГДР нельзя покидать Карлсхорст, а если он хочет проводить ночи с Инге, то ей остается только составить ему компанию. Новый знакомый объяснил, что положение в Берлине стремительно ухудшалось. Город якобы кишит вражескими шпионами. Сверх того, о Сташинском наводили справки некие подозрительные типы. Это подтверждало гипотезу генерала Барышникова о том, что западные разведки напали на след убийцы Ребета и Бандеры. Туманные обстоятельства смерти Петера еще более осложняли обстановку. Сташинскому ни в коем случае не следовало гостить у тестя и тещи в Далльгове – риск был слишком велик.

Богдан ответил, что осознает свое положение, но все-таки не станет ждать, пока КГБ заявит, что тучи рассеялись, и даст ему увидеть Инге. Он намерен позвонить ей и ехать к ней без промедления. Разве не ради этого ему дали добро на полет в Германию? Седовласому куратору пришлось уступить. Ночью 10 августа они сели в машину и направились в Далльгов205.

Глава 30 Берлин

10 августа 1961 года – в тот же день, когда Сташинский прилетел в Шпремберг из Москвы, – жители советской столицы нарасхват брали утренние газеты. Пресса рисовала в красках торжественный прием, оказанный накануне второму советскому космонавту – Герману Титову. На Красной площади успешно приземлившегося героя встречали высокопоставленные лица и простые граждане. Титов стал вторым, кто облетел Землю на орбитальном космическом корабле. Юрий Гагарин, его предшественник, 12 апреля провел в космосе менее двух часов. Титов же 6 и 7 августа летал более суток, сделав вокруг планеты целых семнадцать витков – новый рекорд, новый повод для гордости за советского человека.

Хрущев еще раз лично приветствовал летчика-космонавта на трибуне Мавзолея. Советский Союз обогнал Америку – та выведет астронавта на орбиту только в феврале 1962 года. Первый секретарь упирал на мирное предназначение советской космической программы. Он с гордостью заявил ликующей толпе: «Космический корабль „Восток-2“ нес на борту не атомные бомбы, не какое-либо другое смертоносное оружие. Как на других советских искусственных спутниках Земли и космических кораблях, на его вооружении находились мирные научные приборы». При этом доклад майора Титова, напечатанный в «Правде», заканчивался тонким и в то же время грозным намеком, адресованным западным капиталистам: «Готов выполнить любое задание партии и правительства». Руководству оставалось определить, пустить ли в ход при следующем задании «мирные научные приборы» или ядерные боеголовки206.

После предыдущей важной речи Никиты Сергеевича не прошло еще и трех дней. 7 августа он выступал намного дольше и куда воинственнее – давал ответ на слова Джона Кеннеди, произнесенные двумя неделями раньше. Молодой президент, который не провел в Белом доме и полугода, подробно остановился на все более тревожных событиях в Берлине и вообще в Германии. Он заявил американским слушателям, что признаёт законные интересы Советского Союза в Центральной Европе, готов к переговорам о Берлине, но отвергает язык ультиматумов, которым Хрущев пользовался, требуя вывода американских военных частей из Западного Берлина.

Кеннеди занял твердую позицию, показывая, что Соединенные Штаты не запугать. В речи 25 июля он заявил, что попросит у Конгресса дополнительно три миллиарда долларов на оборонные расходы. Армию США должны были пополнить восемь дивизий. Кеннеди уверял: «Мы стремимся к миру, но мы не сдадимся». Многим американцам казалось, что их 35-й президент слаб и нерешителен, а он понимал, что должен убедить их в обратном. Весной того же 1961 года он отказал в поддержке с воздуха десанту кубинских эмигрантов на «Острове свободы». В результате их авантюра обернулась полной победой Фиделя Кастро.

Хрущева речь Кеннеди только разъярила. Отвечая президенту по телевизору, он сравнил Берлин и Сараево 1914 года – теперь уже столица Германии могла стать местом, где разгорится пожар мировой войны. Хрущев утверждал, что советские дивизии могут быть переброшены на западные рубежи стран Варшавского договора и отразить американскую угрозу. Никита Сергеевич ссылался на недавнее совещание коммунистических партий Восточной Европы – те единогласно постановили поддержать требования Советского Союза: очистить Западный Берлин от армий НАТО и дать ему возможность превратиться в «вольный город», фактически в составе ГДР. При этом первый секретарь умолчал о новой встрече, прошедшей в Москве за несколько дней до его выступления. Там дали зеленый свет сооружению стены, что рассечет город и надолго отрежет одну его половину от другой.

Пока Хрущев отбивал атаки Кеннеди на трибуне, Вальтер Ульбрихт требовал у правительства ГДР отчета: все ли готово к постройке заграждения из колючей проволоки посреди Берлина? Затем планировалось возвести бетонную стену. Вождь восточногерманских коммунистов давно признался советскому генсеку, что другого способа остановить поток беглецов на Запад просто не знает. Хрущев стену одобрил. В начале августа, на совещании лидеров компартий в Москве, Никита Сергеевич заявил коллегам, что на кону само выживание ГДР – а значит, и безопасность каждого «государства народной демократии». Коллегам из стран Восточной Европы затея Ульбрихта пришлась не по душе. Более всего их волновали ответные меры Запада – экономические санкции, если даже не военные действия. Хрущев, однако, смотрел в будущее с оптимизмом. Соединенные Штаты ничего радикального не предпримут – таков, по его ощущению, был подтекст курса, избранного президентом Кеннеди. Как бы то ни было, первый секретарь не боялся риска. На совещании установили дату начала блокады Западного Берлина – ночь с 12 на 13 августа (с субботы на воскресенье)207.

Приготовления к операции проходили в строжайшей секретности. Богдан Сташинский поздним вечером 10 августа не заметил на улицах города никаких признаков того, что всего лишь через два дня тысячи солдат отрежут Восточный Берлин от Западного. Машина КГБ, в которой везли гостя, выехала из Восточного Берлина и направилась в Далльгов, где жила Инге. Богдан предвкушал долгий разговор – столько всего произошло за семь месяцев, прожитых в разлуке… Но какое уж тут общение, когда вокруг слоняются чекисты! Около одиннадцати вечера кураторы доставили супругов в Карлсхорст, где их поселили на служебной квартире. Там тоже пришлось держать язык за зубами – наверняка их подслушивали, как в Москве. Сташинские предпочитали не испытывать судьбу. На следующее утро Богдан понял, что за ними наблюдали всю ночь. Из окна он заметил припаркованную возле их дома машину с дипломатическими номерами. Довольно скоро ее сменила советская «Волга», потом на вахту заступила третья машина. В ней приехали подполковник Александров и седой офицер, которого Богдан увидел вчера впервые.

Московский куратор предупредил Богдана, что сомнения в причине смерти Петера еще не развеяны. Следовательно, оперативная группа целый день будет охранять Сташинских от каких бы то ни было угроз. Юрий Николаевич посоветовал Богдану наведаться в больницу и лично выяснить, от чего умер его сын. Супругам выделили машину с водителем и обязали явиться в кафе «Будапешт» (центр Восточного Берлина) в 16:00.

Сташинские попросили отвезти их обратно в Далльгов. Когда «Волга» подъехала к дому Полей, Богдан заметил автомобиль, припаркованный на видном месте – обзорной позиции, откуда просматривалась вся улица. Несмотря на открытое наблюдение за домом, Сташинские считали, что внутри они избавлены от чужих ушей. Муж и жена наконец-то могли откровенно поговорить – в первый раз за несколько месяцев разлуки. В первую очередь следовало понять, что делать дальше. Похороны сына назначили на послезавтра – воскресенье, 13 августа. Родители умершего ребенка были намерены бежать на Запад едва ли не прямо с кладбища. На суде Сташинский так пересказал их разговор: «Моя жена отдала решение в мои руки. Она сказала, что куда угодно пойдет следом за мной».

Машина комитета отвезла Богдана с Инге из Далльгова в больницу, где им рассказали, что Петер умер от воспаления легких. Это было похоже на правду, учитывая высокую температуру, которую заметила у сына Инге. Агент надеялся, что теперь его начальство перестанет подозревать в убийстве иностранные разведки и мать ребенка. Затем супруги поехали на кладбище. Там в часовне Сташинский впервые увидел сына – точнее, его бездыханное тело. К четырем часам они уже сидели в кафе «Будапешт». Александрова причина смерти Петра не удивила – вероятно, он знал ее и тогда, когда рекомендовал подчиненному самому выяснить это у врачей. Куратор позволил Богдану с Инге провести остаток дня в городе. Договорились, что в одиннадцать машина заберет их у входа в тот же «Будапешт» и снова отвезет в Карлсхорст. Почти арестованным все-таки дали один вечер свободной жизни. Пара гуляла по берлинским улицам, обсуждая все, что произошло со времени их расставания в январе. Они заметили, что выяснение причины смерти сына ничего не изменило – оперативники КГБ продолжали следить за ними208.

Глава 31 В последний момент

Утром 12 августа Юрий Александров дал понять Сташинским, что прикрепленную к ним «охрану» отзовут, пока семья готовится к похоронам. Подполковник отвез их в Далльгов и предоставил самим себе. Но предупредил, что в десять вечера машина заберет их у дома Полей – ночевать им снова придется в Карлсхорсте. Итак, утро 12 августа Богдан с Инге провели в кругу семьи. После обеда они решили зайти в комнату, которую молодая мать снимала в доме неподалеку, и забрать оттуда кое-какие вещи. Это далось Инге нелегко: комната, где она четыре месяца нянчила сына, теперь зияла жуткой пустотой. Богдан испытал ужас другого рода: по пути он заметил, что охрана из Карлсхорста все так же следует за ними. Куратор солгал.

На улице стоял уже знакомый агенту «фольксваген». Экипаж явно был из бригады, наблюдавшей за Сташинскими вчера. КГБ халатно относился к секретности: в этом районе Далльгова движения почти не было, поэтому машины бросались в глаза, а оперативники выглядели чужаками. Когда пятнадцатилетний Фриц, младший брат Инге, спросил у «Йоши», что за люди там маячат, тот съязвил: «Эти люди нас охраняют». Увы, они по-прежнему под колпаком – видимо, после похорон в воскресенье им не позволят сделать ни единого шага в сторону. А вот сегодня, до десяти вечера, за их передвижением наблюдают только вполглаза. Богдана осенило: если они хотят укрыться на Западе, бежать надо прямо сейчас. Завтра, после похорон, шансов уже не будет.

Сташинский сказал об этом жене. Позднее Богдан вспоминал, как боялся, что ее подведет самообладание. Однако Инге понимала, насколько высоки ставки. Сцепив зубы, она приняла тот факт, что сыну они уже ничем не помогут – даже если придут на похороны. Скрыть план побега от родственников было трудно. Когда Инге сказала Фрицу, что он сам повезет на кладбище венки от нее и «Йоши», парень догадался, что назревает серьезное дело. На предложение пойти прогуляться Фриц отреагировал спокойно – и даже с воодушевлением.

Перед выходом из дома Полей Сташинский спросил у Фрица, что видать на улице, – тот как раз принес венки. Шурин ответил: только что в сторону железнодорожного моста уехал «вартбург» (восточногерманская марка). Эта машина болталась какое-то время в их районе. Богдан решил, что вернуться наблюдатели еще не успели бы. Супруги и Фриц вышли, свернули направо и пошли вдоль забора в тот дом, где Инге снимала комнату. Они не оглядывались. Через пару минут «Йоши» выслал парня вперед проверить, нет ли где подозрительных машин. Никого не было. Беглецы перешли улицу и вошли в подъезд.

Сташинские знали, что к Полям они больше не вернутся. Им надо было подготовиться к рискованному путешествию. Жена надела новое платье, муж переменил рубашку и взял с собой плащ. Позднее он вспоминал: «Много брать было нельзя, ведь надо было оставаться незаметными и быть готовыми к тому, что во время бегства у нас потребуют документы». Но когда Инге попросила взять одеяльце, в которое кутала Петера, Богдан не возражал. Они вышли на улицу через черный ход. Инге так рассказывала о тех минутах: «Наше бегство в Западный Берлин и вправду было бегством. У нас не было другого выхода, хотя из-за переутомления, стресса и эмоционального напряжения, накопившихся за последние дни, мы не очень хорошо понимали последствия нашего поступка»209.

Если взглянуть на карту Берлина и пригородов, можно подумать, что попасть из Далльгова в неподконтрольную СССР зону было пустяком. Далльгов, расположенный западнее столицы, граничил с ее районом Шпандау, оккупированным после 1945 года британскими войсками. До 1951 года там находился пропускной пункт (советский, затем восточногерманский), через который можно было въехать в Западный Берлин на машине. Легче всего было просто сесть на поезд, шедший из Далльгова на восток, – от желанного Запада Сташинских отделял всего один перегон. Но им хватило ума не идти на станцию, где их могли бы заметить агенты КГБ. К тому же «Йоши» узнал от Фрица тревожную новость: его друг слышал, что полиция проверяет у пассажиров документы на станции в Штакене, – она была последней перед выездом из ГДР. В свое время восточная часть Штакена отошла в британскую зону оккупации, тогда как западная – в советскую. Теперь восточногерманская полиция ссаживала там подозрительных лиц с поездов в Западный Берлин.

Власти изо всех сил пытались положить конец массовому выезду в логово капиталистов. Только 12 августа около двух тысяч граждан ГДР попросили политического убежища в Западном Берлине. Из его аэропортов вылетели более двадцати чартерных рейсов с беженцами, распределенными по ФРГ. В само́м Западном Берлине их уже негде было размещать, и власти вынужденно просили американских военных поделиться продовольствием. В каком-то смысле полиция ГДР, заворачивая пассажиров на подъезде, помогала своим западногерманским коллегам справляться с таким наплывом людей210.

Как бы то ни было, Сташинским нельзя было рисковать и ехать из Далльгова прямо в Шпандау. Если бы их задержали, никакая байка не убедила бы комитет, что агент и его жена не пытались от него ускользнуть. Окольный путь казался короче. В итоге Богдан решил пойти в Фалькензее, городок километрах в пяти севернее, и попытать счастья там. Сташинские в компании Фрица вышли в сад за домом. Под покровом листвы они ускользнули незамеченными. Спроси их кто-нибудь, куда они идут, ответили бы: «За мороженым». Подросток подтвердил бы, что это всего лишь невинная семейная прогулка. К счастью, никто их не проверял. За сорок пять минут они добрались до цели.

На станцию Фалькензее Богдан идти тоже не рискнул, а вместо этого выбрал такси. В одном переулке им попался шофер, согласившийся доставить троицу в Восточный Берлин. Он обогнул город с севера по кольцевой дороге. Когда такси въезжало из ГДР в Восточный Берлин, формально все еще оккупированный СССР, у них потребовали документы. Сташинский сказал, что возвращается домой и предъявил удостоверение на имя Йозефа Леманна. Если бы этот документ видели кураторы Богдана из КГБ, бумага могла бы стоить ему жизни. Но теперь их пропустили без дальнейших расспросов211.

По пути в центр Восточного Берлина они проехали Панков – спальный район элиты ГДР. Шел седьмой час вечера, и многих высокопоставленных жильцов не было дома. В тот день Вальтер Ульбрихт, лидер восточногерманских коммунистов, устроил прием в саду на своей загородной вилле. В разгар веселья Ульбрихт попросил внимания подвыпивших гостей – в том числе министров – и сделал объявление, от которого кое-кто мгновенно протрезвел: через три часа «все еще открытая граница между социалистической и капиталистической Европой» будет закрыта. Западный Берлин будет отрезан от ГДР, а катастрофический для экономики Восточной Германии поток беженцев – остановлен. Потом Ульбрихт объяснил гостям, что ради сохранения тайны никому из них не позволят покинуть виллу, пока операция не завершится. Только тогда некоторые поняли, почему военные патрулировали окрестный лес намного строже обычного. Даже если такой прием не всем пришелся по душе, никому не взбрело в голову протестовать. Гости вернулись к еде и питью и разъехались только заполночь212.

Подобно тем, кто развлекался в плену у первого секретаря ЦК СЕПГ, Сташинские по пути в центр были удивлены количеством солдат в городе. Инге даже предположила, что идут учения. Они вышли из такси на углу Фридрихштрассе и Райнхардтштрассе. Если бы полиция допросила водителя, тот не смог бы сказать, куда ушли пассажиры – на восток или на запад. Богдан с Инге решили, что настало время прощаться и с Фрицем, – ехать на Запад с ним пара отказалась. Инге дала брату триста восточногерманских марок на похороны Петера и огорчила его тем, что теперь они, наверно, не скоро увидятся. Если бы дома его спросили, куда делись «Йоши» с женой, парню следовало ответить, что те навещают берлинских родственников Полей. Фриц отправился на станцию городской электрички и купил билет в Штакен (через Западный Берлин).

Оставшись вдвоем, Богдан с Инге проехали на другом такси на северо-восток до станции Шёнхаузер-аллее. Такой крюк они сделали вот для чего: «Леманн» в случае задержания мог бы заявить полиции или КГБ, что идет на старую съемную квартиру, где забыл пару обуви. Но такая легенда прослужила бы им недолго – ведь его квартира находилась в Восточном Берлине. В электричке они заметили, что полиция проверяет документы в соседнем вагоне. Бог весть, что произошло бы, зайди они в тот вагон, где ехали Сташинские. А вдруг патрулю не понравится, что супруги с паспортами ГДР едут в Западный Берлин? Их могли бы ссадить, а то и задержать. Но беглецам везло – ехать было всего один перегон, и людей в форме они видели только через окно. Сташинские вышли на станции Гезундбруннен – первой в Западном Берлине.

Времени наслаждаться свободой у них не было. Они сразу же помчались к тетушке Инге, которая жила в этой части города. Ее квартира пустовала. Тогда Сташинские снова взяли такси и попросили отвезти их на север, в Любарс – там жила еще одна тетушка. Уже темнело. В штабе Национальной народной армии ГДР, в тридцати километрах восточнее Берлина, генерал Хайнц Хоффман, министр обороны, собрал старших офицеров и раздал им запечатанные конверты с приказом о выступлении. Ровно в полночь им надлежало вывести солдат и технику и полностью перекрыть доступ в Западный Берлин. Теперь Сташинских блокада города могла только радовать. Полиция ГДР против них была уже бессильна, но кто мог гарантировать, что через границу не проникли агенты КГБ? Что их уже не выследили?

К счастью, в Любарсе Богдан с Инге нашли, кого искали, – оказалось, первая тетушка как раз проводит вечер в гостях у второй. Они наконец-то укрылись в относительно безопасном месте. Денег, правда, у них не было. Богдану пришлось просить дядю Хайнца (мужа одной из тетушек Инге) рассчитаться с водителем. Он добавил, что ему надо как можно скорее пойти в полицию – а лучше даже в американскую контрразведку. Хайнц Филльвок видел, что «Йоши» (под таким именем его знала вся родня Инге) чрезвычайно взволнован. Герр Филльвок вспоминал: «Он сильно нервничал, как и моя племянница. Они выглядели очень плохо и падали с ног от усталости». Супруги провели в гостях не больше получаса. Затем их отвезли в управление полиции возле аэропорта Темпельхоф, откуда Богдан столько раз летал в Мюнхен. Тогда ему в страшном сне не привиделось бы, что он по своей воле придет в полицию. Теперь она была единственной надеждой на спасение.

Однако там их приняли равнодушно. Офицер советской разведки хочет отдать себя в руки ЦРУ? А это не розыгрыш? Филльвоку, который вел переговоры о сдаче, пришлось двадцать минут ждать, пока к ним выйдет кто-нибудь с минимальными полномочиями. И ждать после этого. Но затем они с Инге все же смогли побеседовать с полицейским начальством. Наконец-то те дали себя уговорить и позвонили американцам. До десяти вечера – времени, когда Александров должен был узнать о пропаже своих подопечных, – оставалось менее часа. До начала установки колючей проволоки военнослужащими ГДР – менее трех часов213.

Часть V Международный скандал

Глава 32 Шок

Таких похорон на лютеранском кладбище Рорбек в Далльгове, наверное, никогда еще не видали: проститься с четырехмесячным младенцем явилось множество сотрудников КГБ и Штази, а вот родителей не было. Церемония, впрочем, прошла как положено. Запись в приходской метрике гласит, что Петер Леманн (такую фамилию ему придумали в комитете) предан земле 13 августа 1961 года214.

Не пришел на похороны и Фриц Поль, младший брат Инге, хоть он и должен был доставить купленный вчера венок. Триста марок, которые мать ребенка передала через него родным на расходы, тоже исчезли. Парень решил уйти на Запад самостоятельно. Он и вправду сел на поезд в Далльгов, но затем передумал, поехал обратно и зашел к той же западноберлинской тетушке – Грете Филльвок. В день, когда хоронили его племянника, Фриц подал заявление на получение убежища в Западном Берлине215.

Георгий Санников, тогда тридцатидвухлетний офицер КГБ, работавший в Берлине под дипломатическим прикрытием, позднее описал потрясение, испытанное коллегами и начальством, когда выяснилось, что Сташинский бежал:

Находившиеся на похоронах ребенка сотрудники КГБ недоумевали по поводу отсутствия родителей. В конце дня 13 августа 1961 года стало ясно, что Сташинские ушли на Запад. Все те, кто знал, какие задания выполнял агент в 1957 и 1959 годах в Мюнхене и что может произойти, если Сташинский заговорит, пришли в шоковое состояние.

Бывшие начальники Богдана немедленно стали отзывать агентов, которых он знал или мог запомнить в дни нелегального пребывания на Западе. Они готовы были любой ценой найти перебежчика и заткнуть ему рот, пока он не рассказал американцам слишком много.

Через несколько дней после похорон Санникова вызвали в Карлсхорст и велели помочь в выполнении специального задания другому офицеру – полковнику Александру Святогорову. Напарники расположились в ста метрах от входа в штаб ЦРУ на Клейаллее в Западном Берлине. Санникову засада запомнилась так: «Это наблюдение мы вели два дня. А. С. надеялся на чудо. В первый же день, заняв выбранную позицию, А. С. заявил мне: „Георгий, у меня с собой пистолет. Если мы увидим Богдана, уходи, я буду стрелять. Мне терять нечего. Я убью Богдана и себя“»216.

Готовый пожертвовать собой ради казни беглеца, Святогоров был закаленным в боях ветераном. В годы Второй мировой войны он не раз принимал участие в дерзких рейдах за линию фронта. Позднее прошел в Киеве курс повышения квалификации – для работы под дипприкрытием в Чехословакии. После этого в Западной Германии он перешел уже в нелегальную разведку. В свои сорок четыре этот украинец слыл экспертом по антисоветской эмиграции и безупречному проведению «специальных мероприятий». В 1957 году его перевели в Карлсхорст, где он стал носить форму полковника Советской армии. На самом деле он подчинялся девятому отделу Первого главного управления, занятому главным образом лидерами украинских эмигрантов – не в последнюю очередь Бандерой. Из Киева ему сообщали, например, о перехваченной переписке сестер вождя ОУН, томившихся в Сибири. В декабре же 1959 года председатель КГБ УССР Никитченко вручил подполковнику Святогорову – заместителю начальника первого управления своего ведомства – ценный подарок за успехи в операциях против украинских националистов за рубежом. Входило ли в их число устранение Бандеры, сказать трудно. Святогоров усомнился в надежности Сташинского после известия о помолвке с Инге Поль. Но довольно скоро агенту пришлось уехать из ГДР, и за него отвечали уже другие офицеры217.

Когда Сташинский приехал в Германию на похороны сына, полковник вновь заподозрил неладное. Он предупредил генерала, своего начальника, что этой парочке нельзя доверять, и советовал усиленное наблюдение. Наверху от него отмахнулись. Александров, куратор Сташинского, в подопечном не сомневался. «Как так можно? – упрекнул он Святогорова. – Не доверять такому героическому человеку, сделавшему столько для страны!» Теперь бегство агента за границу могло перечеркнуть блестящую карьеру полковника. Санников (его выбрали в напарники по двум причинам: он имел дипломатическую неприкосновенность и однажды видел Сташинского в Киеве, когда того еще учили шпионскому ремеслу) понимал, что у них нет ни единого шанса наткнуться на перебежчика. Вероятно, американцы уже вывезли ценную добычу из Берлина по воздушному коридору. Но Святогоров упорно продолжал следить за зданием ЦРУ. Он еще надеялся взять Богдана на мушку, рискуя собственной жизнью. В интервью пресс-службе внешней разведки Украины отставной полковник утверждал: «Живым я бы немецкой полиции в руки не дался. Для себя решил: в случае чего следующую пулю пущу себе в голову…»218

Судя по всему, пренебрег словами Святогорова не кто иной, как Алексей Крохин – бывший замначальника Первого главного управления КГБ (внешней разведки). Генерал находился в кабинете Шелепина, когда тот вручил Сташинскому орден Красного знамени. Его перевели в Берлин после внезапной смерти Короткова в июне 1961 года. Шелепин из-за такой утраты горевал не сильно – он медленно, но верно выдавливал с Лубянки ставленников Ивана Серова, первого шефа КГБ. Людей, близко знакомых с моложавым, подтянутым Коротковым, его кончина ошеломила, но на вершинах власти чувства не имели значения. Начальник внешней разведки Штази Маркус Вольф, получив новость, вылетел с коллегами на похороны в Москву и был немало удивлен отсутствию там Шелепина219.

Крохину, занимавшему теперь кабинет руководителя Карлсхорста, и выпало отвечать за побег агента и его последствия. Ради спасения карьеры надо было немедленно перевести стрелки на подчиненных. Первой жертвой бегства Сташинского в КГБ стал подполковник Юрий Александров. Ему пришлось дорого заплатить за то, что доверял и не проверял. В тот вечер, когда беглецы укрылись в Западном Берлине, их куратор выпивал с друзьями в Карлсхорсте. После того как в Берлин пожаловала комиссия, созданная для расследования инцидента, Александров оказался сперва в Москве, а скоро и за решеткой.

Уход Сташинских на Запад стал болезненным ударом не только по операциям Лубянки за рубежом, но и по международному престижу Советского Союза и лично Хрущева. Можно было только гадать, какими словами его высмеют западные журналисты – сделают из человека, тщательно изображавшего борьбу за мир, главаря банды наемных убийц. Дело даже не в том, что сдался шпион Москвы, – это киллер, успешно использованный и вознагражденный за это главой КГБ. Святогоров много лет спустя вспоминал: «Хрущев был очень сердит – говорят, рвал и метал. Всех без разбора, кто имел какое-то отношение к этому делу, отстранили от работы, уволили или отдали под суд»220.

По позднейшим сведениям, всего 17 офицеров были отозваны из ГДР или получили выговор. Некоторых уволили. Святогорова, которому судьба не дала возможности выстрелить в перебежчика даже с риском для собственной жизни, арестовали, посадили в печально знаменитую Лефортовскую тюрьму, а дело передали Военной коллегии Верховного суда. Приговор она вынесла оправдательный, но Святогорова понизили в звании и выгнали из органов. Бывший полковник рассчитывал на заступничество Крохина – ведь он предупреждал генерала заранее. Но тот молчал, не желая переводить на себя стрелки. В Москву отозвали и Вадима Гончарова, которому в начале августа поручили прослушку бесед Богдана с Инге. Потом он доказывал, что услышал, как пара обсуждает план действий, и передал информацию наверх – прозевали, мол, беглецов именно там. Возникает впечатление, что каждый из офицеров, испытавших на себе гнев первого секретаря ЦК КПСС, задним числом заклинал руководство не верить Сташинскому221.

А вот Деймона громы и молнии обошли стороной. Когда жених приехал в Берлин в апреле играть свадьбу с Инге, выяснилось, что полковника перевели в Киев. Алексей Деймон действительно вернулся туда в январе того же 1961 года. Через несколько недель его поставили начальником отдела по разработке эмигрантов Первого управления КГБ УССР. После распада Советского Союза наружу выплыла чекистская байка о Деймоне и Сташинском. Незадолго до побега на Запад Богдан якобы в очередной раз ехал через Киев к родне на Западную Украину. Комитет пустил за ним хвоста, которого Сташинский немедленно «срисовал». Богдан юркнул в подворотню, подстерег коллегу, схватил его за горло и прошипел: «Передай Деймону, что, если он не снимет с меня своих филеров, то я и тебя, и всех чертей из его команды поубиваю. А Деймон знает, что я шутить не люблю и свои обещания исполняю». Неизвестно, произошло ли все так, как гласит легенда из кулуаров КГБ, но личное дело Сташинского об этом эпизоде умалчивает.

Во время побега Сташинского на Запад человека, который первым отвечал за него в Карлсхорсте, давно уже не было в Германии. Его не лишили ни наград, ни званий – гроза разразилась далеко от Киева, – наоборот, и дальше награждали за усердную службу. В марте 1962 года, когда некоторые коллеги полковника пребывали под следствием (кто на воле, кто в заключении), он получил от шефа очередной подарок на пятидесятилетний юбилей. В 1968 году, после тридцати лет в органах, Деймон с почетом выйдет на пенсию. Служба принесла ему не только награды, но и ряд болезней, в том числе гипертонию. Однако слабое здоровье не помешало ему дожить до глубокой старости. В годы перестройки он напишет статью об операциях советской разведки в оккупированном нацистами Киеве, опубликуют которую лишь в 2000 году222.

Тем временем на Лубянке пытались угадать, когда именно просмотрели признаки надвигавшейся измены Сташинского. Присланная из Москвы комиссия всячески старалась выгородить высшее руководство КГБ. Наверху полагали, что уроженец Борщовичей был преданным коммунизму, идейным, а стало быть и надежным агентом. Сбила его с верного пути упрямая, антисоветски настроенная жена – ей взбрело в голову, что комитет намерен их убить. Генералы не собирались признавать промахи ни в отборе сотрудника, ни в обращении с ним. Что касается Хрущева, вдохновителя убийств в Мюнхене, то он пришел в ярость из-за побега, но едва ли задумался, стоило ли отдавать Сташинскому такой приказ. В мае 1963 года он посоветует молодому команданте Фиделю Кастро тщательнее работать над внедрением агентуры в круги кубинской эмиграции и, если понадобится, устранением врагов. Никита Сергеевич признался гостю с Острова Свободы: «В советской практике имели место случаи физической ликвидации главарей контрреволюционной эмиграции силами разведывательного аппарата»223.

Глава 33 Перебежчик

Пока Александр Святогоров и Георгий Санников наблюдали за входом в штаб американской разведки на Клейаллее, внутри этого здания не могли оправиться от потрясения, вызванного колючей проволокой вокруг Западного Берлина. Несколькими днями ранее Джон Диммер, заместитель шефа берлинского офиса ЦРУ, выступал на заседании Берлинского наблюдательного комитета, который координировал работу разведок НАТО, и объявил чепухой донесения агентуры о намерении коммунистов блокировать эту часть города. Диммер даже сказал, что возведение стены будет означать политическое самоубийство Ульбрихта. Утром 13 августа стало ясно, что, если кто и пустил себе метафорическую пулю в лоб, то сам Диммер, отнюдь не Ульбрихт.

Само собой, в то утро Уильяму Грейверу – шефу ЦРУ в Западном Берлине – было вовсе не до советского перебежчика. Он лихорадочно пытался представить развитие событий в случае вторжения советской армии в его часть города. Грейвер потребовал планы эвакуации, но ему ответили, что в случае войны вероятный противник взял бы их в кольцо, а наличных войск НАТО не хватило бы для успешной обороны. Дэвид Корнуэлл, в то время служивший в подразделении МИ-6 в Бонне, столице ФРГ, (под именем Джона ле Карре он прославится немного позже) рассказал впоследствии, как сотрудники посольства Великобритании обсуждали план спасения, но так толком ничего и не придумали. «Куда эвакуироваться, если наступает конец света?» Подчиненные Грейвера задействовали каналы экстренной связи с агентами по ту сторону выраставшей на глазах стены. Они прощупывали настроения и в самом Западном Берлине – местных жителей злило молчание Вашингтона в ответ на такой демарш Советского Союза. Но когда паника в берлинском офисе ЦРУ стихла, Богдана Сташинского переправили из осажденного города во Франкфурт. Там он и провел под охраной американцев вторую половину августа224.

Ветеран ЦРУ Уильям Худ объясняет, что перешедших на сторону США агентов обычно без промедления прятали подальше от их кремлевских коллег. О службе в Вене – до 1955 года половина австрийской столицы была таким же западным анклавом среди зоны советской оккупации – Худ рассказывает:

По возможности, перебежчиков спешно вывозили из Вены, как только принимали решение о том, где поселить их в Западной Германии. Как бы долго сам беглец ни обдумывал свой план, переход на другую сторону всегда выпускает на волю демонов подсознания – чаще всего глубокую тревожность и депрессию. […] Самое большее, что можно было сделать в Австрии – проверить, не выдает ли этот человек себя за другого, оценить важнейшие известные ему секреты и добыть у него любые сведения, которые позволят вывести из-под возможного удара армию США в Австрии, но быстро устареют225.

Богдана отправили на самолете во Франкфурт в тот же день, 13 августа. Жену отдельно допрашивали власти Западной Германии. Он оказался в квартале, где жили сотрудники ЦРУ и американские военные. Там ему и предстояло вести долгие беседы с офицерами разведки. Первая из многих проблем, созданных для ЦРУ (сперва в Берлине, затем во Франкфурте) показаниями перебежчика, заключалась в том, что невозможно было установить его личность. Он предъявил довольно много документов, выданных Богдану Сташинскому, Йозефу Леманну и Александру Крылову. ЦРУ не могло разобраться, какое из этих имен настоящее – если чужими не были все три. Не имели американцы и сведений из посторонних источников о карьере молодого человека в КГБ, не говоря уж о его поразительном признании в убийствах Льва Ребета и Степана Бандеры. Сверх того, Ребета, по общепринятому мнению, никто не убивал, а то, что Богдан рассказал о гибели вождя ЗЧ ОУН, противоречило всем сведениям в распоряжении ЦРУ – и всем теориям, основанным на этих фактах. Из документов, собранных в деле Бандеры, следовало, что того отравил неустановленный близкий человек, а не киллер-одиночка, который ходил по мюнхенским улицам с необыкновенным оружием в кармане226.

Наиболее правдоподобную – и строго засекреченную – версию содержал доклад подполковника Михала Голеневского, сотрудника польской разведки, завербованного американцами. Впервые тот передал ЦРУ то, что назвал доступной ему информацией о роли КГБ в устранении Бандеры, осенью 1959 года. Полтора года спустя, 4 января 1961 года, Голеневский с любовницей (немкой из ГДР) приехал на такси в консульство США в Западном Берлине и попросил убежища. На допросах подполковник не сообщил никаких новых сведений о кончине Бандеры, но точность его данных о советских шпионах на Западе вынудила ЦРУ вернуться к докладу 1959 года и отнестись к нему намного внимательнее227.

24 августа, когда Сташинский беседовал с офицерами ЦРУ на берегах Майна, начальник отдела по разработке Советской России в Лэнгли читал служебную записку, где вкратце излагались утверждения Голеневского о событиях в Мюнхене. Картину убийства поляк рисовал следующим образом: агент, ловко внедренный КГБ в окружение Бандеры, убедил того лично принять перебежчика из СССР – на самом деле, своего напарника. На встрече убийца подсыпал жертве в кофе яд замедленного действия. Таким образом, бразды правления ЗЧ ОУН якобы перешли в руки еще одного человека Лубянки. Сотрудникам ЦРУ это казалось наиболее достоверной информацией на время побега Сташинского из ГДР. Его рассказы о пистолетах, стрелявших ядом, о выслеживании Бандеры на улицах баварской столицы звучали не только подозрительно, но и попросту фантастично228.

В итоге франкфуртское ЦРУ решило не морочить себе голову и сплавить Богдана кому-то другому. На их взгляд, проку от него было не много, зато он легко мог втянуть Америку в скверную историю. Позднейший доклад ЦРУ гласит: «После того как Управление провело первые допросы Сташинского во Франкфурте-на-Майне в августе 1961 года, сложилось мнение о том, что оперативной выгоды от него как двойного агента ждать не приходится, что его нельзя признать ни несомненным перебежчиком, ни тем, за кого он себя выдает». Работа с теми выходцами из-за железного занавеса, которым ЦРУ верило, длилась не один месяц. Обычно их подробно расспрашивали о политической обстановке в Советском Союзе, отношении к режиму в народе, воздействии на умы западных радиопередач, живучести украинского национализма и так далее. Но поскольку Сташинского подозревали в двурушничестве, допросы его во Франкфурте не заняли и трех недель. Затем ЦРУ передало его представителям Западной Германии229.

Как бы долго Богдан ни воображал себя в одиночестве московской квартиры вольным гражданином США, надежно защищенным от покушения, реальность стала для него холодным душем. Сведения, за которые комитет готов был его убить, американцы посчитали ложью и потеряли к нему интерес. Неужели они с Инге дали маху, когда поставили жизнь на карту и бежали на Запад? Растерянный и измученный перебежчик должен был испытать подлинный ужас, когда ЦРУ объявило, что передаст его властям ФРГ для суда за совершенные им – по его же словам – преступления. Но выбора ему никто не предлагал. В докладе ЦРУ читаем: «Сташинский сказал сотрудникам Управления, что, перебегая на Запад, он не думал о преступности своих прежних деяний. Он якобы только теперь понял, что германский закон оценивает их иначе. Он признал, что, при всем нежелании садиться в тюрьму, он должен будет понести ответственность»230.

Богдан не доверял Западной Германии и с самого начала не хотел иметь с ней дела. Усугубило его положение то, что ЦРУ выдавало его для суда за преступления, в которых он добровольно сознался. Он хотел дать американцам нужные им сведения в обмен на безопасность, но в итоге не мог рассчитывать на такую сделку даже с немцами. Перебежчик, видимо, чувствовал себя загнанным в угол. Отречение от явки с повинной было невозможно. Если США от него отвернутся, а ФРГ вынесет ему оправдательный приговор, он останется один на один с Лубянкой. Нетрудно было догадаться, что его ждало в таком случае. Западногерманская тюрьма в этих обстоятельствах стала для него едва ли не самым уютным местом.

1 сентября 1961 года Сташинского формально передали органам власти ФРГ. Его немедленно вызвали на допрос, и он вновь настойчиво убеждал офицеров именно в том, что виновен. Маловероятно, что в это время ему разрешали общение с женой. Супруги жили на Западе, но, если Инге была свободна, Богдану приходилось прозябать за решеткой231.

Глава 34 Следствие

22 сентября 1961 года, в пятницу, в Мюнхене выдался погожий день. Газеты ФРГ писали о непредвиденном визите американского генерала Лусиуса Клея в Штайнштюккен – анклав американской зоны оккупации Берлина, отрезанный от нее недавно возведенной стеной. Окруженный территорией ГДР район Штайнштюккен многим казался миниатюрной копией Западного Берлина. Последний связывала с Западной Германией единственная дорога, которую в любой момент могли перекрыть по желанию Хрущева или Ульбрихта. Дорога из Западного Берлина в Штайнштюккен вела через подконтрольный Советам Потсдам. Президент Кеннеди ответил на сооружение Берлинской стены приказом колонне американских войск проехать по дороге в Западный Берлин и показать, что из города они никуда не уйдут. Посещение Штайнштюккена генералом Клеем говорило о решимости оборонять и этот крохотный анклав западного мира. ГДР и Советскому Союзу не стоило рассчитывать на аннексию без единого выстрела.

Пока западногерманские газеты описывали прием, оказанный Клею в Штайнштюккене благодарным населением (в 42 семьи), генерал разместил там небольшой отряд военной полиции США. Месяцем позже он пошлет танки на пропускной пункт «Чарли» в центре Берлина, настаивая на праве американцев передвигаться по всему городу. Угроза одного из опаснейших конфликтов в мировой истории стремительно росла, но в Германии ковбойские приемы Клея встретили с восторгом. Соединенные Штаты послали четкий сигнал – их войска не отступят. Они готовы драться. В тот же день Конгресс принял закон о Корпусе мира. Сорок миллионов долларов выделили на поездки молодых людей с высшим образованием в развивающиеся страны, где им следовало заводить знакомства, рассказывать об американских достижениях и препятствовать распространению коммунизма232.

Теплая погода в ту пятницу напомнила Богдану Сташинскому о другом солнечном осеннем дне, проведенном в баварской столице, – 12 октября 1957 года. Тогда он убил Льва Ребета. Арестант рассказал об этом одному из восьми полицейских, приставленных к нему на время следственного эксперимента. Он впервые увидел мюнхенские улицы за два года, прошедшие с момента гибели Степана Бандеры. Среди чиновников и агентов, занятых делом Сташинского по возвращении его в Мюнхен, оказался и обермайстер криминальной полиции Адриан Фукс. Он потратил не один месяц на бесплодные поиски преступника – и наконец тот сам упал ему в руки. Фукс, коренастый баварец средних лет, держал в руке микрофон и регулярно напоминал арестованному, что тот не должен называть никаких имен, описывая совершение убийств.

Их группа побывала на обоих местах преступлений: на Карлсплатц, 8, где был убит Ребет, и на Крайттмайрштрассе, 7, в доме Бандеры. Сташинский не только давал подробный отчет о тех событиях, но и воспроизводил свои действия. Он прошел по старым маршрутам, поднялся по тем же лестницам – теперь уже перед фотокамерой немецкой полиции. На сделанных в тот день снимках он выглядит худощавым, коротко стриженным брюнетом с хорошей выправкой, одетым в черную рубашку без галстука, пиджак немного светлее и выглаженные брюки еще светлее. В доме на Карлсплатц Богдану велели подняться на второй этаж, а затем спуститься навстречу агенту. Когда они сошлись, киллер поднял свернутую газету, изобразил выстрел в лицо и спрятал ее во внутренний карман пиджака. В подъезде на Крайттмайрштрассе, где находилась квартира Бандеры, убийцу попросили среди прочего нагнуться так, как будто он завязывает шнурки. Камера запечатлела его черные туфли без шнурков и белые носки. На обоих фото лицо Сташинского ничего не выражает – он выглядит равнодушным, даже фаталистом. Наряд полиции скорее защищал его, чем конвоировал, ведь бежать ему было некуда233.

Руководил следственными действиями инспектор Ванхауэр из Федерального ведомства криминальной полиции. Он стал первым офицером, допросившим перебежчика после выдачи того ФРГ. Если бы сотрудники ЦРУ разглядели в Богдане или его сведениях какую-нибудь оперативную выгоду, то презентовали бы его не полицейским, а коллегам из Федеральной разведывательной службы (БНД) либо Федеральной службы защиты конституции (разведки и контрразведки соответственно). Допрос начался сразу же в день передачи, 1 сентября, и продолжился на следующее утро. Подобно следователям из ЦРУ, Ванхауэр с трудом верил услышанному. На суде он показал: «Сначала я относился к делу скептически, ведь мы впервые услышали об этих убийствах. После допроса мы обсуждали это дело до поздней ночи и взвешивали „за“ и „против“. Позднее мы всё больше убеждались, что рассказ Сташинского соответствует действительности».

Следователи не оставляли без внимания ни одной детали в его показаниях. 11 сентября обермайстеру Фуксу велели проверить замок на входной двери в доме по Крайттмайрштрассе. Богдан утверждал, что сломал два ключа, пытаясь его отпереть. Фукс обнаружил внутри замка металлические частицы от ключей незадачливого взломщика. Также он со своей командой проверил данные постояльцев тех отелей, в которых Сташинский ночевал под чужими именами, регистрацию на авиарейсы и т. д. 11 сентября на допрос была вызвана Инге. Она подтвердила показания мужа и дополнила их. Власти Западной Германии пришли к выводу о просчете американцев – Сташинский не лгал.

Перелом в расследовании дела наступил 12 сентября 1961 года. В кабинете, где Ванхауэр проводил допрос, присутствовали также оберкомиссар полиции и несколько офицеров спецслужб. Составленный ими доклад гласит: «Уверенные, спокойные и точные показания Сташинского о событиях, предшествовавших убийствам, их хронологии, описание того, где и каким образом он совершил свои преступления, привели всех к выводу, что Сташинский на самом деле мог быть убийцей Ребета и Бандеры». Детали, указанные им 22 сентября, во время двух следственных экспериментов, сделали его рассказ еще правдоподобнее234.

В конце сентября и начале октября 1961 года Богдана вновь допрашивали офицеры Федерального ведомства криминальной полиции. Тогда следствие отбросило уже всякие подозрения в неискренности бывшего киллера. Для верности вызвали переводчика, который говорил с украинцем на его родном языке. Теперь в глазах властей ФРГ поведение Сташинского выглядело естественным, а его тревожность – именно тем, чего следовало ждать при таких обстоятельствах. Инспектор Ванхауэр на суде показал: «По нему было видно, что он хотел рассказать обо всем, что лежало на его сердце, и занести со всеми подробностями в протокол».

Должно быть, Богдан испытал немалое облегчение от того, что ему наконец поверили. По просьбе Ванхауэра он составил план родного села, сделал чертежи своей квартиры в Москве (а заодно и дома, где она находилась) и эскизы использованных им пистолетов. Все это ему далось нелегко. Видимо, его мучила бессонница – уже не в первый раз. Ванхауэр заметил у него признаки депрессии: «Временами он выглядел очень подавленным и было видно, что он всерьез раскаивается в совершенных убийствах». Один из агентов КГБ, заключенных в ту же тюрьму, что Сташинский, позднее вспоминал, что тот «выглядел бледным и серьезным – очевидно, он не ожидал, что по его делу будет вестись процесс или что американцы передадут его немецким властям»235.

К концу сентября и сотрудники ЦРУ разглядели в Сташинском (ему там дали кодовое имя Aeskewer-1) уникальный источник информации. Американцы настойчиво советовали западногерманской власти опубликовать рассказ перебежчика. Однако в Бонне колебались.

Выборы в бундестаг, прошедшие 17 сентября 1961 года, оставили ФРГ без устойчивого правительства. Конрад Аденауэр с огромным трудом формировал в новом парламенте коалицию – гарантию сохранения канцлерского кресла. В переходном же правительстве никто не желал получить лавры зачинщика громкого скандала, который, вероятно, вызвал бы очередной кризис в отношениях с Кремлем. Более того, федеральная прокуратура не была готова к общению с прессой до предъявления Сташинскому формального обвинения. Немцы предлагали опубликовать сенсацию в Америке, но ЦРУ вернуло им этот пас – речь шла о событиях не на территории Соединенных Штатов236.

Допросы Сташинского продолжились и в ноябре. Богдан, отвечая на вопросы обвинителей, признавал:

Теперь у меня к обоим преступлениям совсем другое отношение. Объясняется это переменой, которую я пережил с ноября 1959 года. Причина моего побега на Запад заключена в этой перемене. Я хотел облегчить свою совесть и хотел показать на весь мир то, как на самом деле работает «мирное сосуществование». Я не желал, чтобы меня и дальше посылали убивать. Я хотел предупредить всех, кто живет под угрозой ликвидации, как Ребет и Бандера, чтобы они приняли меры. Надеюсь, что мой побег на Запад оценят как смягчающее вину обстоятельство, ведь я причинил себе много бед из-за побега. С моими родителями и родственниками случится, если уже не случилось то, о чем я сказал. Побег уже привел к тому, что моего тестя, который до сих пор живет в советской зоне оккупации, семь недель продержали в заключении коммунистические власти. Никто не даст гарантии, что его не ждут более суровые меры, когда мое дело станет известным во всей полноте. Мы с женой всегда будем жить в страхе того, что однажды нас найдут те, кому на Востоке велели нас покарать. С другой стороны, на Западе нам совсем не на что жить. Тем не менее я сделал выбор в пользу Запада, потому что верю, что такой шаг был абсолютно необходим для целого мира237.

Сташинский сражался за свою жизнь. Его план заключался в том, чтобы не утаивать содеянное, а объяснить, почему он на это пошел и почему теперь раскаивается. Он готов был обнародовать свои признания. При побеге Богдан вовсе не добивался шумихи, поэтому трудно сказать, сам ли он передумал или ему дали такой совет немцы. Но теперь он не возражал против столь рискованной игры, несмотря на то, что семья Сташинских и семья Полей могли пострадать от его слов. Правоохранительные органы ФРГ получили возможность пролить свет на действия Москвы на международной арене. Заявления Сташинского влекли за собой последствия мирового масштаба, хотел он того или нет.

Глава 35 Пресс-конференция

Пока в Западной Германии спорили, надо ли публиковать показания Сташинского, за железным занавесом решили опередить врагов и открыть миру свою версию. 13 октября 1961 года глава пресс-службы правительства ГДР Курт Блеха созвал в Берлине журналистов и рассказал им подготовленную КГБ легенду. «Сегодня мы познакомимся с преступными кознями боннской Федеральной разведывательной службы, подчиненной [шефу Ведомства федерального канцлера Хансу] Глобке… и возглавляемой [Райнхардом] Геленом, бывшим генералом нацистской спецслужбы», – открыл пресс-конференцию Блеха. Затем, говоря о Глобке, он называл его «убийцей евреев».

Глобке как юрист способствовал воплощению в жизнь Нюрнбергских расовых законов, отобравших у германских евреев гражданство. Гелен в свою очередь служил в разведке вермахта. Теперь Блеха утверждал, что Глобке и Гелен, – уже как высокопоставленные западногерманские чиновники, – продолжали свою преступную деятельность, хоть их война была давно проиграна. И приводил доказательства. Представляя репортерам еще одного участника мероприятия, Блеха заявил: «Герр Липпольц на конкретных примерах познакомит вас с методами этих политических убийц. И таким образом мы привлечем внимание немецкой публики и всего мира к преступным козням боннских ястребов, их методам ведения политики, включающим убийство отдельных людей, а также массовое убийство»238.

Мужчина пятидесяти с небольшим лет, лысеющий и в очках, начал с извинений за скверный выговор. Штефан Липпольц родился в 1907 году на Волыни в семье немецких колонистов. Когда СССР в 1939 году завладел всей Волынью (до начала Второй мировой войны половина ее принадлежала Польше), Липпольц благодаря статусу фольксдойче получил право выезда в Третий рейх. Вскоре его призвали в армию и направили в разведшколу. После выпуска он служил переводчиком в различных подразделениях армейской разведки – в том числе под командованием Гелена. В 1945 году ненадолго попал в советский плен.

До 1951 года Липпольц жил в Восточной Германии, а потом перебрался в Западную через Берлин. Он осел в Мюнхене, открыл ресторан и завел дружбу с другими уроженцами Западной Украины. Многие из них состояли в бандеровской ОУН. Согласно материалам ЦРУ, Липпольц работал на Лубянку еще с 1929 года. В Мюнхен его послали, дав ему яд и приказав устранить Бандеру. Вместо этого он во всем признался офицерам американского Корпуса контрразведки. В 1954 году те передали его коллегам из ЦРУ как двойного агента. После бегства Сташинского КГБ отозвал его на Восток239.

Теперь Липпольц уверял, что в Мюнхене на него вышел некий доктор Вебер, представитель Организации Гелена (она же БНД). Вебер попросил Липпольца собирать информацию о Бандере, а вскоре – убить его, подмешав ему в пищу ядовитый порошок. Гелен якобы захотел убрать вождя украинской эмиграции, поскольку тот решил сотрудничать не с Бонном, а с Лондоном. Его бывший подчиненный задание не выполнил. Липпольц объяснил доктору Веберу, что не имеет доступа к Бандере и посоветовал нанять кого-нибудь из его близкого окружения.

По словам двойного агента, Вебер нашел такого человека. Это был Дмитро Мыськив, приятель Липпольца и доверенный человек Бандеры. Полагая, что его жизни угрожают агенты Гелена, Липпольц бежал из Западной Германии, но вернулся туда в декабре 1959 года проведать Мыськива. Он застал друга в крайнем смятении – Мыськив признался, что убил Бандеру, подсыпав ему отраву во время обеда. Жертва умерла в тот же день. После этого убийцу стала разыскивать Служба безопасности ЗЧ ОУН. Липпольц вновь уехал – на этот раз в Норвегию. Там он и узнал о внезапной смерти Мыськива в марте 1960 года. Липпольц доверительно заявил журналистам: «Можете вообразить, какое это произвело на меня впечатление. Мне было так же не по себе, тяжело на душе и страшно, как Дмитро Мыськиву несколько месяцев назад… Понимая, что у меня нет иного способа бежать от убийц из геленовской разведки, я пересек границу ГДР и сдался властям».

За его монологом последовали ответы на вопросы журналистов. Липпольц изо всех сил упирал на логическую связь между рассказанной им историей и обвинением, выдвинутым ранее против Теодора Оберлендера прессой Восточной Германии и Советского Союза. Перебежчик твердил: Бандера погиб из-за того, что мешал федеральному министру. Оберлендер якобы боялся такого свидетеля, попади он под суд за участие во львовских погромах летом 1941 года. Липпольц уверял, что Мыськив пересказал ему слова оперативника БНД, передавшего приказ убить вождя украинских националистов: «Бандера должен закрыть наконец рот, ведь в этом заинтересованы также некоторые уважаемые люди из фракции ХДС». Уважаемые люди из Христианско-демократического союза – прозрачный намек на Оберлендера. На пресс-конференции зачитали и заявление сотрудника Штази, который обрушился на бывших нацистов, занимавших высокие посты в БНД (включая Гелена), и, подчеркивая связь между Оберлендером и бандеровцами, обещал, что министерство проведет тщательное расследование причин гибели их главаря240.

Штази и КГБ, имея под рукой богатые архивы Третьего рейха, легко могли выследить и разоблачить любого бывшего нациста в органах безопасности ФРГ. Известно, что они шантажом принуждали ветеранов СС к работе на коммунистов, если те не хотели огласки. По мнению сотрудников ЦРУ, один из таких агентов и уведомил комитет, что Сташинский дает показания. Крота в западногерманской разведке звали Хайнц Фельфе. Бывший оберштурмфюрер СС вступил в Организацию Гелена в 1951 году и сделал там превосходную карьеру – дорос до начальника отдела контрразведки. По долгу службы он ловил советских шпионов, и это обеспечивало ему надежное прикрытие, позволяя шпионить самому. КГБ получил от него неоценимые сведения об агентуре ЦРУ и БНД за железным занавесом.

Отправленное кураторам сообщение о допросах перебежчика стало лебединой песней Фельфе в роли шпиона. Тройной агент Михал Голеневский, бежав из Восточного Берлина в январе 1961 года, предупредил ЦРУ, что Фельфе работает на КГБ, – и тот оказался под колпаком. 20 октября была перехвачена адресованная кроту радиограмма с востока: «Немедленно сообщить, целесообразно ли спросить Буша о реакции на пресс-конференцию Липпольца 13.10». Через неделю Фельфе передали новое сообщение на ту же тему: «Немедленно сообщить, целесообразно ли продолжать разъяснительное мероприятие. Ваше мнение о заданном Бушу вопросе насчет пресс-конференции 20.10». Фридрих Буш был сотрудником БНД, ответственным за противодействие дезинформационной кампании Москвы. В комитете хотели знать, воздействует ли на умы немцев их клевета на Гелена и его подчиненных. Очередные запросы по поводу эффекта от пресс-конференции Липпольца Фельфе получил 28 октября и 4 ноября. Последний, высланный шпиону по почте одним из сообщников, и стал формальным основанием для его ареста 6 ноября 1961 года241.

Выступление Липпольца перед журналистами организовали Штази и КГБ в рамках операции «Тотальное убийство». Но фарс, затеянный ради смягчения удара от показаний Сташинского, не принес ожидаемого результата. Довольно скоро стало известно, что «разоблаченный» Липпольцем Дмитро Мыськив никак не мог убить Бандеру – 15 октября 1959 года он принимал участие в грекокатолическом съезде в Риме. ЗЧ ОУН не замедлили обнародовать его алиби и опровергнуть таким образом версию Лубянки об устранении Бандеры одним из приближенных, пока эта ложь не успела толком попасть на страницы западной прессы242.

Невзирая на публично данное 13 октября обещание, Штази так и не опубликовало итоги расследования заявлений Липпольца. 10 ноября 1961 года это министерство провело еще одну пресс-конференцию: Гелена и БНД в очередной раз обвинили в политическом убийстве, но о печальном конце Бандеры не рассказали ничего нового. 2 апреля 1962 года в Восточном Берлине пресс-конференцию организовали уже с разоблачениями из уст другого главного героя – отозванного из Мюнхена Осипа Вергуна, бывшего агента абвера. Тот заявил, что Сташинский был не сотрудником КГБ, а боевиком, преданным делу украинского национализма. Приказ ликвидировать вождя ЗЧ ОУН ему якобы отдал руководитель конкурирующей националистской группировки. КГБ немедленно рекомендовал сателлитам в государствах Варшавского договора распространить слова Вергуна на Западе, используя свои секретные каналы. Дезинформация должна была снять с Кремля подозрения в убийстве Бандеры и вбить клин между разведками стран НАТО – Вергун помимо прочего уверял, что БНД вербует агентов среди украинских националистов для шпионажа против Соединенных Штатов243.

В Киеве аппарат КГБ, включая полковника Деймона, не покладая рук собирал доказательства того, что Богдан и вправду оставался все эти годы ярым антисоветчиком. Между тем, удар, нанесенный комитету его ценнейшим агентом, требовал ответных мер – слежки за семьей и родным селом в целом. После побега сотрудники органов вскрывали каждое письмо, высланное из-за границы в Борщовичи либо оттуда за границу. Сташинских тщательно прослушивали. К ним пожаловал офицер и попросил передать ему бумаги Богдана. Родители заверили его, что по просьбе Богдана сожгли его корреспонденцию и квитанции о получении денег. Фотографий он уже довольно давно не присылал. В ноябре украинский КГБ столкнулся с еще одной проблемой: о том, что Ребета и Бандеру убил Сташинский, заговорил «Голос Америки». Деймон предложил провести гласный обыск в домах его родителей и сестры. Таким образом окружающие поняли бы, что Богдан на самом деле работает на «иноразведки». Заодно ему должны были сменить оперативный псевдоним – с «Тараса» на «Скорпиона». Лубянка отвергла этот план. Там еще рассчитывали использовать родню Сташинского, чтобы влиять на его поведение в стане врага244.

На Украине готовились к возможной реакции остатков националистического подполья на заявления перебежчика об устранении Бандеры. Не исключали террористических актов с их стороны. В ноябре 1961 года Виталий Никитченко, председатель КГБ УССР, выслал циркуляр областным управлениям, в котором предупреждал: «В зарубежной печати и по радио распространяется провокационное измышление о том, что смерть одного из главарей зарубежных украинских националистических центров Бандеры якобы наступила в результате принятых мер со стороны органов государственной безопасности Союза ССР». Он велел подчиненным все отрицать: «При поступлении сообщений от агентуры по этому вопросу оперативный работник должен сказать агенту, что это очередная провокация».

В феврале 1962 года областные управления КГБ получили от руководства новые указания. Никитченко приказывал сотрудникам проявлять бдительность в отношении высылаемых жителям Украины по почте западных публикаций, в которых гибель Бандеры увязывали с Лубянкой. По иронии судьбы документ, в котором офицеров предупреждали о «провокационных сообщениях о причастности советской разведки к смерти Степана Бандеры», Никитченко лишь подписал – составил же его не кто иной, как Алексей Деймон. Бывший куратор Сташинского, как обычно, придерживался правил конспирации. Слова «смерти Степана Бандеры» вписывали на свободном месте от руки – машинистки не должны были узнать главное в содержании напечатанного ими циркуляра245.

Глава 36 Большая политика

Ответ Западной Германии на дезинформационную кампанию Кремля стал известен 17 ноября 1961 года. По личному распоряжению канцлера Аденауэра федеральная прокуратура заявила, что взяла под арест Богдана Сташинского, гражданина Советского Союза. Ему было предъявлено обвинение «в поддержании контактов с целью осуществления антигосударственных действий». Кроме того, сообщили, что его склонила к побегу на Запад супруга, уроженка ГДР. Сташинский пришел к выводу, что, останься он в Москве, его уберут как нежелательного свидетеля. Таким образом, несмотря на совершенные им в Западной Германии преступления, бегство давало ему единственный шанс выжить246.

Когда прокуратура обнародовала это заявление, Хайнц Фельфе – офицер БНД и агент КГБ, предупредивший кураторов о полученных от Сташинского показаниях, – уже сидел в западногерманской тюрьме. Правящая коалиция, с трудом пережив выборы в сентябре, наконец-то прочно встала на ноги. Теперь Аденауэру ничто не мешало сделать достоянием гласности признания Сташинского об устранении Бандеры. Сенсация разразилась как раз перед вылетом федерального канцлера в Вашингтон на встречу с президентом Кеннеди. Аденауэр планировал обсудить с ним расстановку сил в холодной войне, после того как Восток сделал свой ход – соорудил Берлинскую стену247.

Частичная публикация показаний Сташинского раскрыла еще одну тайну: председатель КГБ Шелепин собственноручно наградил агента за черные дела. Не далее как в прошлый вторник Александр Шелепин покинул кабинет на Лубянке и целиком посвятил себя исполнению новой должности – секретаря ЦК КПСС. Многие подозревали, что Хрущев видел в нем преемника. Карьерный рост Шелепина наводил на мысль о том, что первый секретарь лично дал санкцию на теракт. Западногерманские власти избегали каких-либо прозрачных намеков, а вот преемники Бандеры в Мюнхене немедленно заклеймили первое лицо Кремля как убийцу своего вождя.

«Нет сомнений в том, что план вероломного убийства был известен и утвержден председателем Совета министров СССР Никитой Хрущевым, которому подчинен глава КГБ», – гласило заявление ЗЧ ОУН. О приказе, который он, видимо, отдал Шелепину, написал ряд западноевропейских газет (украсив эту новость различными подробностями). Журнал The Illustrated London News предположил, что назначение Шелепина на важный пост в Центральном комитете указывает на ликвидацию Бандеры с ведома Хрущева. Капиталистические СМИ одержали очередную победу в нескончаемой войне двух пропаганд248.

Взрыв этой информационной бомбы перед визитом Аденауэра в США не был случайностью. Руководство Западной Германии несколько месяцев подряд безрезультатно убеждало молодого и неопытного американского президента в том, что Кремль понимает только язык силы. Кеннеди ничего не хотел слышать. Словам перебежчика в Белом доме тоже не придали никакого значения. В пятницу, когда в Бонне поносили Москву за ее злодеяния, в Соединенных Штатах газеты напечатали речь, произнесенную президентом в четверг. О напряженной ситуации вокруг Западного Берлина он сказал следующее: «Наша нация докажет свою зрелость, если примет тот факт, что переговоры – не соревнование, которое ведет лишь к победе или поражению»249.

Сотрудники ЦРУ в Западной Германии – те самые, что в августе отмахнулись от Богдана, – теперь были бы рады использовать его слова против Москвы, но не имели права. В Западной Германии судьбу перебежчика и его признаний решало правительство Аденауэра. В Соединенных Штатах же Управлению запрещалось каким бы то ни было образом влиять на общественное мнение. К тому же в Лэнгли наступило время перемен. Непреклонный противник Советского Союза Аллен Даллес должен был освободить кресло директора. В конце ноября на Лубянке уже поздравляли друг друга с его уходом и успешной кампанией по дискредитации ЦРУ250.

Первой из-за океана на сенсационные заявления 17 ноября откликнулась Канада. Через полмесяца, в начале декабря 1961 года, в здание федеральной прокуратуры в Карлсруэ пожаловал Артур Малоуни. В свои 42 года этот член парламента успел войти в историю как один из авторов Канадского билля о правах. Карлсруэ же слыл юридической столицей ФРГ – там и в наши дни расположены два федеральных суда. Прокурор, с которым беседовал Малоуни, подтвердил сообщения в газетах о признаниях Сташинского, заверив гостя, что репортеры почти ничего не исказили и не прибавили. Советский перебежчик действительно убил Ребета и Бандеру по приказу Лубянки с помощью особого пистолета, стрелявшего ядом. Западногерманские власти готовили судебный процесс, намеченный на апрель 1962 года. Вопрос о том, где его провести, в Мюнхене или в Карлсруэ, пока оставался открытым251.

Визит Малоуни в Карлсруэ, не оставленный без внимания канадской прессой, не был случайным – Оттава занимала тогда резко антисоветскую позицию. В 1960 году премьер-министр Джон Дифенбейкер атаковал Никиту Хрущева его же оружием – осуждением колониализма, которое Кремль постоянно пускал в ход, обхаживая бывшие владения западных держав в третьем мире. Британский доминион только через пять лет поднимет собственный флаг и только через 22 года окончательно лишит Вестминстер рычагов влияния на свою конституцию, но это не помешало Дифенбейкеру заявить, что Советский Союз сам служит примером колониальной империи – кроме русских, в его пределах живут порабощенные народы численностью в десятки миллионов человек. Премьер-министр развил тему на этническом форуме, организованном по предложению Малоуни в Торонто 22 ноября 1961 года. Выступая перед 8000 гостей из 29 этнических групп, Дифенбейкер сказал, что после Второй мировой войны 37 стран с общим населением в 850 миллионов человек обрели независимость от капиталистических государств, тогда как под гнетом Москвы и далее томятся 96 миллионов представителей национальных меньшинств, которых никто не спрашивал о том, хотят ли они оставаться под властью Советов.

Речи в защиту «плененных народов» СССР были частью политической платформы лидера прогрессивных консерваторов – правоцентристской партии, гордой своим неприятием коммунизма. Но у Дифенбейкера и его коллег была и другая причина для тревоги о судьбе нерусского населения Союза. Прогрессивные консерваторы одержали победу на выборах, среди прочего, благодаря голосам иммигрантов-украинцев, особенно многочисленных на западе Канады – в провинциях, служивших опорой этой партии. Артур Малоуни был одним из тори, обязанных местом в парламенте в том числе и таким избирателям. В его округе Паркдейл (в Торонто) находились два украинских прихода и руководящие органы ряда украинских организаций. Иммигранты побуждали правительство не позволять мировому сообществу забыть об их подневольной родине. Распри между различными течениями не помешали им единодушно воспринять убийство Бандеры как удар по мечте о независимости Украины252.

Новость о признаниях Сташинского достигла Северной Америки в то время, когда в Генеральной Ассамблее ООН уже три недели ожесточенно спорили о колониализме. 26 ноября 1961 года посол Соединенных Штатов Эдлай Стивенсон с трибуны осудил «китайско-советский блок» как самую обширную колониальную империю в мировой истории. Он заявил, что Кремль держит в ярме многочисленные национальные меньшинства. Среди «плененных стран» Стивенсон назвал и Украину. Еще в 1959 году Дуайт Эйзенхауэр – национальное угнетение в социалистическом лагере проходило красной нитью в речах этого президента – объявил третью неделю июля Неделей порабощенных народов.

Неделя порабощенных народов разъярила Хрущева, поэтому кое-кто из окружения Джона Кеннеди, который занял Овальный кабинет в январе 1961 года, советовал президенту положить эту затею под сукно. По сути, мероприятие служило призывом к свержению власти в СССР и странах Восточной Европы. Тем не менее, несмотря на увещевания Джорджа Кеннана, корифея американской советологии, Кеннеди продолжил дело Эйзенхауэра – для обсуждения проблем порабощенных народов по-прежнему отводилась июльская неделя. Такой выбор Белого дома стал ответом на требования выходцев из-за железного занавеса, в том числе украинцев.

В январе 1962 года к обеим палатам Конгресса США обратился Лев Добрянский – профессор экономики Джорджтаунского университета, фактический автор постановления Конгресса, которое в 1959 году взял на вооружение Эйзенхауэр. Добрянский возглавлял Украинский конгрессовый комитет Америки и основал Национальный комитет порабощенных народов. Теперь же он просил конгрессменов поддержать борьбу за освобождение всех угнетенных стран, не в последнюю очередь самой большой из них – Украины. Добрянский отметил раздражение речью Эдлая Стивенсона в странах Варшавского договора и перешел к известию из Западной Германии:

Недавно данные агентом Москвы Богданом Сташинским показания о том, что по приказу Москвы он убил лидеров украинских патриотов в изгнании – Льва Ребета в 1957 году и Степана Бандеру в 1959 году – служат очередным доказательством террора хрущевского режима и его боязни украинского национализма.

Те, кто утверждал в массовом сознании американцев образ порабощенных народов, не замедлили взять на вооружение признание Сташинского253.

Обращения к американской политической элите были далеко не единственным ходом в кампании украинских эмигрантов по привлечению внимания Запада к угрозе политического терроризма, исходящей от Кремля. 17 ноября 1961 года, как только правительство ФРГ обнародовало признания Сташинского, вожди бандеровской ОУН начали мобилизацию сторонников в украинских комитетах Германии и Северной Америки. За несколько недель они провели около восьмидесяти акций протеста в Западной Европе и около пятидесяти – в США и Канаде. СМИ подробно освещали митинги перед посольством СССР в Лондоне 25 ноября и представительством в ООН 2 декабря. В Нью-Йорке сотня полицейских не давала подойти к зданию рассерженной толпе в четыреста человек, которая несла плакаты с карикатурами на Хрущева. В итоге демонстранты все же прорвали оцепление и сожгли советский флаг. Через несколько дней посол США в Москве выслушал протест по поводу «фашистов» и «хулиганов», чьи выходки угрожали культурному обмену между двумя странами. Однако ни Бандеру, ни Сташинского в тексте ноты не упоминали254.

Глава 37 Конгрессмен

Пока политики из Западной Германии, Соединенных Штатов и Канады лихорадочно соображали, что делать с откровениями Сташинского, их автор проходил психиатрическую экспертизу. Профессор Гейдельбергского университета Йоахим Раух обследовал его с 12 февраля по 5 марта 1962 года в университетской клинике и подтвердил вменяемость пациента. Прокуроры и следователи начали составлять обвинительное заключение. После обнародования по приказу Аденауэра сути показаний перебежчика судейские чиновники старались хранить в тайне хотя бы детали. Тем не менее документ попал в руки журналистов, когда чернила на нем еще толком не успели высохнуть. В конце апреля основные пункты обвинительного заключения напечатали в Christ und Welt – самой многотиражной из еженедельных газет ФРГ начала 60-х годов. Прошел слух, что суд назначен на конец мая. Но соответствующий сенат Федерального верховного суда вернул дело следователям, поэтому процесс отложили до лета, затем до осени. В итоге заседания начались 8 октября 1962 года255.

Члены бандеровской ОУН воспользовались такой отсрочкой и нашли вдове своего вождя перворазрядных адвокатов. Националисты начали сбор средств и заручились согласием мюнхенского юриста Ханса Нойвирта, однако решили, что ему не помешают коллеги – знатоки украинского вопроса и международного права. Эти роли должны были исполнить два американца. Первым был Ярослав Падох – друг детства Бандеры, переехавший в США после Второй мировой войны. Вторым – Чарльз Джозеф Кёрстен, адвокат из Милуоки. Украинцы рассчитывали на политическое влияние бывшего члена Палаты представителей и чиновника в правительстве Эйзенхауэра. Кёрстен согласился представлять интересы Ярославы Бандеры, и соратники ее покойного мужа посчитали это значительным успехом именно с политической точки зрения.

Американец, трижды избранный в Конгресс, был заметной фигурой в Вашингтоне 50-х годов. В Палате представителей он возглавлял Комитет по расследованию коммунистической агрессии и принудительному включению Эстонии, Латвии и Литвы в состав СССР, у президента Эйзенхауэра же служил советником по психологической войне. Кёрстен не только активно участвовал в противостоянии с Советским Союзом, но и стал одним из лидеров антикоммунистической кампании в США. Жители Висконсина впервые избрали его своим представителем в 1947 году – тогда же, когда они послали в сенат Джозефа Маккарти, а президент Трумэн обратился к Конгрессу за средствами на противодействие коммунизму в Греции и Турции. На свет появилась Доктрина Трумэна, положив начало войне против «красной угрозы» в Америке и во всем мире256.

Заняв в сорок пять лет место в Палате представителей, юрист из Милуоки вошел в другой комитет – по образованию и труду. Именно там он познакомился с двумя молодыми коллегами: калифорнийцем Ричардом Никсоном тридцати четырех лет и Джоном Кеннеди из Массачусетса, которому тогда не исполнилось и тридцати. С последним Кёрстена объединяла католическая вера, поэтому они легко нашли общий язык на почве неприятия советской идеологии. В 1948 году Кёрстен возглавил подкомитет по расследованию проникновения коммунистов в американские профсоюзы, а Кеннеди участвовал в его работе257.

В том же году Никсон начал восхождение на вершину власти как член Комитета по расследованию антиамериканской деятельности. Конгрессмен из Висконсина немало ему в этом помог. «Он научил меня почти всему, что я знаю о коммунизме», – вспоминал Никсон об их сотрудничестве в то время. Кёрстен познакомил будущего президента со своими наставниками в деле борьбы с коммунизмом (оба принадлежали к католическому духовенству: епископ Фултон Шин и отец Джон Кронин). Он же убедил Никсона немедленно передать улики на Олджера Хисса, подозреваемого в шпионаже в пользу Москвы, Джону Фостеру Даллесу – восходящей звезде Республиканской партии (позднее он займет пост государственного секретаря). Даллес оборонял Хисса от нападок, но теперь Никсону удалось переубедить и его самого, и его младшего брата Аллена, будущего директора ЦРУ. Даллесы перестали защищать подозреваемого258.

Кёрстен согласился на участие в процессе Сташинского по просьбе старых друзей из Украинского конгрессового комитета Америки. В 50-х годах глава УККА Лев Добрянский помогал ему в работе Комитета по расследованию коммунистической агрессии. Профессор подыскал для Кёрстена ряд свидетелей, способных дать показания о национальной политике в Советском Союзе, и лично выступал на заседаниях комитета. Теперь бывший конгрессмен не стал отказывать украинскому другу. Он не только был готов выступить на суде в Карлсруэ, но и обещал использовать свои связи в Вашингтоне ради внушения всем и каждому, насколько важны для США события в Западной Германии259.

1 октября 1962 года, по пути из Висконсина в Европу, Кёрстен наведался в американскую столицу. Он заблаговременно просил о встрече Роберта Кеннеди – не только брата президента, но и генерального прокурора США. Однако Кеннеди не нашел для него свободного времени. На выборах 1960 года республиканец Кёрстен горячо поддерживал Никсона – а тот проиграл. Само собой, теперь ему трудно было рассчитывать на внимание хотя бы младшего из двух братьев, не говоря уж о старшем. Пришлось довольствоваться беседой с помощниками генпрокурора. 18 мая Кёрстен отправил Роберту Кеннеди письмо, которым извещал о запланированном участии в суде над Сташинским и намерении доказать связь убийцы с первыми лицами СССР. Копию этого письма выслали ФБР260.

Где Кёрстена всегда были рады видеть, так это у Томаса Додда, сенатора от Коннектикута и бывшего коллеги по Палате представителей. В 1962 году Додд занимал кресло вице-председателя подкомитета по внутренней безопасности. У них было много общего, пусть даже Додд, в отличие от Кёрстена, принадлежал к Демократической партии. Оба исповедовали католицизм и одинаково понимали служение Америке: патриоту, среди прочего, надлежало неустанно бороться против коммунизма и внутри страны, и за рубежом. Додд прославился как заместитель обвинителя от Соединенных Штатов на Нюрнбергском процессе. Он вел перекрестные допросы таких высокопоставленных нацистов, как Вильгельм Кейтель и Альфред Розенберг. Когда судья Верховного суда Роберт Джексон возвращался в октябре 1946 года из Нюрнберга в Вашингтон, он поручил Додду обязанности главного обвинителя на оставшиеся несколько месяцев. В 1952 году Додда избрали в Палату представителей, где он заседал в Комитете по расследованию коммунистической агрессии под началом Кёрстена261.

Теперь Кёрстен навестил близкого друга. В тот же день он передал сенатору записку с изложением мотивов визита в Западную Германию: «Моей целью будет установить как можно больше фактов, относящихся к Сташинскому (возможно, и другим), которые покажут, что Сташинский действовал по прямому указанию Кремля и что убийства, вроде совершенного Сташинским, – неотъемлемая часть русского коммунизма». Кёрстен не забыл упомянуть и причину, по которой беспокоил Додда: «Мне кажется, в ЦРУ или другой ветви нашего правительства могут найтись люди, которым не по душе срывать маску с истинного лица коммунизма, так что они помешают общественному мнению узнать об этом суде и выполненных Сташинским операциях». И, обращаясь к Додду: «Буду очень благодарен тебе, Том, если ты любым удобным способом подтолкнешь ЦРУ к действиям по преданию огласке этого суда»262.

Кёрстен не дул на воду. Он помнил о событиях 1956 года. Тогда он сам выступал одним из действующих лиц – адвокатом беженца из Румынии, оказавшегося под судом в Швейцарии. Подзащитный Кёрстена был одним из четырех вооруженных антикоммунистов, захвативших 14 февраля 1955 года посольство Румынской Народной Республики в Берне с требованием освободить на родине ряд политических заключенных. «Бернский инцидент», как это происшествие окрестила пресса, привел не только к срыву работы посольства, но и к гибели одного из сотрудников. Судебные заседания освещали многие европейские средства массовой информации, и это привлекло внимание аудитории к нарушению прав человека в Румынии эпохи сталинизма. А вот американские журналисты их проигнорировали. Кёрстен под конец жизни вспоминал: «Я помню, как мало значения придавало ему радио „Свободная Европа“, а в журнале Life, по-моему, подготовили репортаж о румынском процессе, но, насколько я знаю, в печать он не пошел. Я надеялся, что с процессом Сташинского такого не произойдет»263.

На этот раз американская пресса реагировала совсем по-другому. 7 сентября 1962 года – незадолго до обнародования даты начала процесса – в журнале Life появилась пространная разоблачительная статья руководителя его вашингтонской редакции Джона Стила. Заголовок: «Наемный убийца разоружен любовью: история советского шпиона, бежавшего на Запад». Вероятно, автор основывался на документах, переданных Белому дому коллегами из ФРГ. На тот момент это был самый подробный рассказ о судьбе Сташинского. Позднее пресс-служба ЦРУ будет отсылать к этой статье Стила репортеров, освещавших операции КГБ. Стил имел завидные связи в Вашингтоне и теперь знакомил читателей с мельчайшими подробностями совершенных Сташинским убийств. Автор изобразил «обращение» Богдана в другую идеологию побочным эффектом его любви к Инге.

Кёрстен высоко ценил Стила за точность и рекомендовал его статью сенатору Додду на встрече 1 октября. Но все же, с его точки зрения, материалу в Life кое-чего не хватало. Позднее Кёрстен отозвался о нем так:

Не уверен, что он достаточно подчеркнул важнейший, по моему убеждению, факт, доказанный в ходе процесса, – а именно, что советские власти одновременно проповедовали мирное сосуществование и готовили высококлассных киллеров, посылая их в свободный мир убивать тех, кто, по мнению Кремля, противодействовал его политике… Одним из важнейших условий такой подготовки было предотвратить уличение советского руководства в этих убийствах264.

В записке Додду его старый приятель откровенничал:

Сташинский, видимо, признает свою вину и пойдет на сотрудничество. Германское правительство, по-моему, на указанную перспективу смотрит благосклонно. Полагаю, германский прокурор попросит о снисхождении для подсудимого, если тот поведет себя именно так.

С точки зрения Кёрстена Сташинский и прокуратура ФРГ уже заключили сделку. Суд приобретает главным образом политическое значение – а значит, нельзя его пропустить. Вечером 1 октября 1962 года Кёрстен с супругой вылетели в Мюнхен265.

Часть VI Суд

Глава 38 Карлсруэ

В понедельник, 8 октября 1962 года в Берлине снова прозвучали выстрелы: пограничники ГДР застрелили двух нарушителей при попытке бежать на Запад, переплыв через Шпрее. Пули достигли противоположного берега, западная полиция открыла ответный огонь. В тот же день главы американской, британской и французской оккупационных администраций выслали ноту протеста советским коллегам: еще одного жителя Восточной Германии ранили при бегстве через границу, и солдаты не дали британской машине скорой помощи его забрать. Советские оккупационные власти отказались принять ноту. Социал-демократ Вилли Брандт – бургомистр Западного Берлина, только что вернувшийся из Вашингтона, где его принял президент Кеннеди, – заявил на пресс-конференции: «Если Хрущев хочет драки, он ее получит»266.

В Карлсруэ 8 октября выдалось таким же напряженным и беспокойным днем. Корреспондент единственной в городе ежедневной газеты Badische Neueste Nachrichten начинал свой репортаж так:

Погожий осенний день хорош для отдыха, созерцания и беззаботности. Для тех, кто поздно вышел в отпуск, возможно, он таким и стал, но не для охранной и криминальной полиции Карлсруэ. Со вчерашнего дня полицейские […] оцепили километровый периметр вокруг Федерального верховного суда, третий уголовный сенат которого, как известно, открыл заседания «процесса процессов» – по делу Богдана Сташинского, обвиняемого в совершении двух убийств и в антигосударственных связях с советской разведывательной службой267.

Полиции вокруг здания Верховного суда и впрямь расставили столько, что зевакам к нему было не подойти. Лондонская газета The Evening News сообщала о шестидесяти полицейских в форме и в штатском. Журналист Badische Neueste Nachrichten выразил чувства тех, кто все-таки добрался до дверей суда:

Полицейские внезапно вырастали из-под земли перед якобы подозрительными на вид прохожими, из припаркованных в разных местах машин недоверчивые взгляды следили за каждым, и мы не удивились бы, узнав, что в течение всего процесса в каждом здании по соседству с Верховным судом – например, на Херренштрассе, – прячутся офицеры криминальной полиции, контролирующие окрестности268.

Угадал автор или нет, полиция мерещилась повсюду далеко не ему одному. В тот же день ведущий еженедельник ФРГ Der Spiegel напечатал статью, в которой разоблачалась неготовность Бундесвера к войне. В итоге автор статьи и несколько редакторов журнала оказались под арестом за нарушение законов о государственной безопасности. 6 октября, за два дня до начала процесса, в британский прокат вышел «Доктор Ноу» – первый фильм о Джеймсе Бонде с Шоном Коннери в главной роли. Всего за две недели он собрал кассу больше восьмисот тысяч долларов. По иронии судьбы действие происходило на острове в Карибском море – как раз там, где во время премьеры фильма советские инженеры монтировали пусковые установки ядерных ракет. На Западе еще не знали, что 4 октября на Кубу прибыли первые боеголовки. В такой обстановке легко было вообразить за каждым углом шпиона или полицейского в штатском269.

Полиция, оцепившая здание Верховного суда, охраняла не столько покой сограждан, сколько жизнь Богдана Сташинского – обвиняемого и в то же время главного свидетеля. Никто не мог поручиться, что один из его бывших сослуживцев не заставит его умолкнуть, выстрелив ядом или чем-нибудь другим. Несколькими месяцами раньше еще один перебежчик на Запад, Бела Лапушник – в прошлом сотрудник венгерского Управления государственной безопасности – умер в венской больнице. Причина смерти вызвала подозрения. Поэтому власти ФРГ ревностно оберегали здоровье Сташинского в тюрьме Карлсруэ. Еду для него готовили под надзором полицейского, а в камеру тюремщики могли заходить только вдвоем, ни в коем случае не поодиночке270.

Утром 8 октября сотрудники правоохранительных органов несли службу не только вокруг здания суда, но и внутри, включая отведенный для процесса зал заседаний. Один из журналистов, упомянув расставленных повсюду полицейских в штатском и в форме, особо подчеркнул, что каждого желающего войти в зал проверяют дважды – кроме удостоверения личности, надо предъявить и специальный пропуск, выданный секретариатом суда. Пресса предполагала, что пропуска нумеровали, а зрителям отводили места согласно плану, с тем чтобы стражи порядка могли занять самые выгодные с тактической точки зрения позиции.

Зрителям из 96 мест в зале была выделена только половина – остальные предназначались участникам процесса и судейским чиновникам. Бандеровцы изо всех сил пытались завладеть пропусками, приводя в негодование любознательных немцев. Один из репортеров уверял, что у студентов-правоведов дошло до драки – настолько трудно оказалось заполучить пропуск хотя бы на полдня. Но и драка делу едва ли помогла. Сенсационное зрелище привлекало огромное внимание, и в зале суда никак не уместились бы все, кто горел желанием туда попасть271.

Еще один журналист изображал обстановку в зале так:

Публика, раздобывшая пропуска на суд, весьма разношерстна. Преобладают мужчины, но есть и десятка полтора женщин. Видим даже одного священника. Разговоры ведутся по-немецки, по-французски и по-английски. С интересом еще раз внимательно осматриваем зал. Фронтальная стена сложена из больших треугольных серых и желтых каменных плит. На этом фоне причудливо выделяются темно-вишневые мантии пятерых судей.

Зал был просторным, но без окон. Зеленоватые стены, люминесцентные лампы. Справа от входа в шесть рядов располагались места для публики. Половину слева отвели для участников процесса272.

Ближе всего к зрителям находился длинный стол, за которым сидели члены семей убитых и нанятые ими адвокаты. Закон ФРГ позволял родственникам жертв выступать стороной в процессе, и они не упустили такую возможность. Первыми от входа сидели вдова Льва Ребета Дарья, сорока девяти лет, и двадцатилетний сын Андрей – ему было шестнадцать, когда отца убили. Дальше – Наталья, старшая дочь Бандеры. Вдовы на суде не было: Ярослава Бандера переехала за океан, в Торонто, следуя примеру десятков тысяч украинских беженцев, поступивших так еще в начале холодной войны. Один адвокат представлял семью Ребета, и трое – семью Бандеры. Место слева от Натальи занимал Чарльз Кёрстен, справа – Ярослав Падох, еще правее – формально главный в этой тройке Ханс Нойвирт273.

Услуги Нойвирта и Кёрстена, а также расходы Падоха оплачивали из средств, собранных бандеровской ОУН перед началом процесса. Семья Ребета полагалась на более скромные пожертвования членов их организации и сочувствующих. Соответственно, они могли позволить себе только одного представителя – Адольфа Мира. Дарья Ребет просто увидела вывеску адвокатской конторы неподалеку от места гибели мужа в 1957 году. Адольф Мир слабо разбирался в международной политике и жизни украинских эмигрантов, но вдова не знала, где найти лучшего специалиста. Не было в команде Мира и такого эксперта из числа самих украинцев, как Падох. Рядом с мюнхенским адвокатом в зале сидел Богдан Кордюк, многолетний сотрудник Льва Ребета, – однако, не будучи юристом, он не имел формального статуса на процессе и ни разу не получил слова274.

Члены семей убитых, журналисты и зрители с нетерпением ждали, когда же появится обвиняемый. Впервые они увидели того, о ком уже так много знали (и кого многие так ненавидели), около девяти утра – полицейский ввел Сташинского в зал и усадил на скамье слева от возвышения для коллегии судей. «Итак, вот он! – писал сотрудник бандеровской газеты „Шлях перемоги“. – Это среднего роста молодой человек, с немного бледным лицом, волосы зачесаны наверх, губы поджаты, одет с чрезмерной элегантностью – темный костюм, темно-синий галстук, – словно только что вышел из парикмахерского салона. Вот он – убийца славной памяти Вождя, вот этот выродок, который войдет в историю как олицетворение подлости, подобно Иуде!»

Корреспондент газеты Frankfurter Rundschau четыре дня спустя описывал внешность обвиняемого намного сдержаннее. По его словам, Сташинский около 170 см ростом, у него приятное, умное лицо и весьма изящные руки. Все зрители заметили, насколько он бледен. Трудно сказать, стали тому причиной нервы или пребывание в четырех стенах на протяжении прошедшего года. Когда Сташинского ввели в зал, с ним заговорил его адвокат Гельмут Зайдель. Подзащитный, выслушав его, кивнул и поглядел на собравшихся. Он явно нервничал275.

В Москве Богдан почти всегда в трудную минуту мог положиться на Инге. Она была рядом с ним и при побеге за железный занавес – но в зале суда не появилась. Сташинскую-Поль не пустили туда из опасения за ее жизнь. В журнале Stern сообщали, что она куда-то скрылась, после того как муж сдался американцам. Инге предполагала, что КГБ мог внести ее вместе с Богданом в список подлежавших уничтожению. Штази арестовало ее отца, и она боялась, что ее саму могут убить или похитить и вывезти в ГДР. Инге отказалась от гонорара в двадцать тысяч марок за интервью западно-германскому журналу. Как позднее выяснили журналисты, она уехала в Штутгарт под вымышленным именем и устроилась в парикмахерскую. Репортер газеты Hamburger Abendblatt проследил за Инге Поль и узнал, где она живет. Установив, что инкогнито раскрыто, органы правопорядка поселили ее в доме одного полицейского.

Жена перебежчика поддерживала контакт с Эрвином Фишером из федеральной прокуратуры – специалистом по расследованию шпионажа, который выступал обвинителем на суде над Хайнцем Фельфе, самым известным кротом Лубянки в рядах БНД. По прихоти судьбы Фельфе держали в той же тюрьме, что Сташинского. Благодаря этому раскрытый агент узнал, что встречи Богдана с женой проходили под надзором не в общей комнате для свиданий, а в клубе для персонала. Фельфе вспоминал: «К этим свиданиям Сташинский готовился с особой тщательностью. Бросалось в глаза, что перед каждым свиданием он надевал перстень с большим бриллиантом». Как бы то ни было, на процессе Инге так и не увидели. И полиция, и она сама боялись, что агенты КГБ выследят ее и уберут как нежелательную свидетельницу. Богдан предстал перед судом в одиночестве276.

Глава 39 Верность или предательство?

В начале десятого часа в полный зал вошла коллегия судей. Все встали. Пятерым служителям Фемиды надлежало установить вину подсудимого – закон ФРГ не предусматривал в этом процессе присяжных. Возглавлял коллегию Генрих Ягуш, мужчина пятидесяти с небольшим лет, чье лицо украшали очки только с одной линзой. Председатель суда во время войны командовал танковым батальоном и потерял правый глаз. Теперь он специализировался на шпионских делах. В октябре 1959 года, когда Сташинский убил свою вторую жертву, Ягуша назначили главой третьего сената Верховного суда, который рассматривал дела по обвинению в государственной измене и шпионаже. Судья неумолимо посылал за решетку агентов Кремля и его сателлитов – это знали все участники процесса, включая Сташинского. Но слова, которыми Ягуш открыл процесс, дали Богдану слабую надежду на то, что в этот раз все пройдет по-другому277. Имея в виду статью в Christ und Welt, Ягуш начал так:

Вскоре после составления обвинительного заключения по этому делу, в конце апреля 1962 года, уважаемый еженедельник с широкой аудиторией уже объявил подсудимого в пространном материале убийцей, напечатав его фотографии и описав поступки, установленные прокуратурой. На днях многочисленные ежедневные газеты опубликовали подобные комментарии, также дали снимки подсудимого и, не дожидаясь окончания судебного следствия, назвали его убийцей или политическим киллером… Как председательствующий на этом процессе я обязан оградить подсудимого от таких недопустимых преждевременных приговоров общественного мнения278.

Затем началось рассмотрение дела. Зрители впервые услышали голос Сташинского, когда тот ответил на вопросы Ягуша, понимает ли он по-немецки и хорошо ли себя чувствует. Богдан долго готовился к процессу. Теперь он внимательно изучал выражения лиц каждого из пятерых судей. Председатель велел ему рассказать о себе, и обвиняемый начал с места и даты рождения: «Я родился 4 ноября 1931 года в Борщовичах Львовского повета. На момент моего рождения Львов и эта местность были под польским управлением, поэтому я был польским гражданином». Сташинский говорил невыразительным, монотонным голосом, держа руки за спиной, – словно ученик, который пересказывает заученный урок279.

Ягуш обращался к подсудимому без неприязни и создал в зале пусть и не доверительную, но довольно спокойную атмосферу. Это помогло Сташинскому подробно рассказать, как по пути домой летом 1950 года его в поезде арестовала милиция. Ему было девятнадцать лет, и он далеко не в первый раз ехал без билета. Тогда его отпустили, но через несколько дней к ним домой пришел милиционер и вызвал Богдана на беседу в линейное отделение. Именно там он впервые увидел Константина Ситняковского – капитана МГБ. Офицер завербовал Богдана, угрожая его семье расправой.

Поведанная Сташинским история потрясла слушателей. Многие корреспонденты недоумевали: неужели в Советском Союзе и вправду КГБ вербует будущих шпионов таким способом? Но Ягуш, не первый год судивший агентов стран Варшавского договора, не нашел в этом ничего подозрительного. «Была ли это настоящая причина?» – допытывался он у подсудимого, желая выяснить действительно ли он испугался угроз. Тот ответил: «Я понял, что он уже знает и меня, и мое положение. Некоторые односельчане, знавшие еще меньше моего, давно уже были арестованы, а иные и сосланы в Сибирь. Так что мне стало ясно: то, что Ситняковский сказал о намерении нас арестовать, а родителей выслать в Сибирь, отвечает действительности и что такое тоже бывает. Я видел также и бесполезность борьбы украинского подполья».

Давая показания, Богдан не проявил приверженности идеям или задачам тех, кто много лет воевал за независимость Украины. Он изображал себя равнодушным к политике человеком, статистом. Рычагом для шантажа со стороны капитана якобы стали всего лишь осведомленность Сташинских о партизанах УПА, а также причастность к этому движению одной из его сестер. На самом деле бывший агент подтасовывал факты, а часто и просто лгал. Документы МГБ, хранящиеся в его личном деле, рисуют совсем иную картину первого знакомства со спецслужбой – как и его убеждений в то время. Из доклада капитана Ситняковского следует, что милиционера домой к Сташинским никто не посылал. Офицер сам задержал студента на львовском вокзале, когда тот ждал электричку на Борщовичи. Именно в этом случае, вероятно, врал все же Ситняковский. Обвиняемому незачем было придумывать историю о езде зайцем и визите милиционера. А вот капитану могло достаться от руководства, если бы выяснилось, что он, нарушив правила конспирации, просто вызвал объект к себе в кабинет, а не подкараулил его на вокзале.

Но в остальном рапорты Ситняковского и вообще документы госбезопасности были явно ближе к истине, чем показания Сташинского на суде. Из этих бумаг видно, что офицер собрал достаточно материала, чтобы уличить Богдана как активного «пособника» националистического подполья – доказать его участие в распространении листовок и сборе денег для партизан, регулярные встречи с их вожаками и т. д. В 1950 году юноша свою «вину» признал. В автобиографии, составленной по приказу КГБ перед отправкой в Германию, Сташинский не скрывал, что в то время он сам был убежденным националистом и мечтал вступить в ряды повстанцев, как жених его сестры Иван Лаба280.

Теперь же Сташинский думал, что выглядеть сторонником украинского дела – не в его интересах. Его показания говорили скорее о неприятии националистических идеологии и тактики: «Недалеко от нашего села, на расстоянии одного или полутора километров, был [польский] поселок, относившийся к нашему селу, – вспоминал подсудимый. – Однажды ночью мы услышали выстрелы и было видно, что в той стороне горит. Когда мы утром туда пришли, увидели последствия такой акции. В том поселке было сожжено где-то 20–25 польских хат и все мужчины застрелены». На вопрос Ягуша, из-за чего началось это противостояние, Богдан ответил: «Это была старая распря между поляками и украинцами… Поляки должны были убраться с Западной Украины в Польшу. Поляки в ответных акциях делали то же самое. Они окружали украинские села и карали украинское население таким же образом»281.

Ягуш объявил первый пятнадцатиминутный перерыв без четверти одиннадцать утра, после долгих расспросов о том, как подсудимый относился к украинским партизанам и почему он пошел на сотрудничество с МГБ. Журналисты и прочие зрители посещали туалет, бродили по коридору, курили и обсуждали услышанное. Им было над чем задуматься. Можно ли верить перебежчику? Многим репортерам он пришелся в общем по душе. Корреспондент Frankfurter Rundschau отмечал, что подсудимый прекрасно говорит по-немецки (хоть и с акцентом), умеет рассказывать без приукрашивания, а его поведение утонченно вежливо282.

У большинства сидевших в зале украинцев Богдан вызвал совсем другие эмоции. Среди них был Борис Витошинский – корреспондент бандеровского органа «Шлях перемоги», старый соратник убитого вождя. Юрист по образованию, он посвятил себя журналистике. В ОУН Витошинский вступил еще гимназистом, а двадцать первый день рождения отмечал в Березе-Картузской – польском концлагере с недоброй славой. Половину Второй мировой войны он провел в Освенциме, где поляки-охранники убили двух братьев Степана Бандеры. Витошинский давно стал приверженцем этого человека, несмотря на свою юношескую тягу к социализму. На похоронах в Мюнхене в 1959 году журналисту поручили нести перед гробом урну с украинской землей. Репортажи корреспондента газеты ЗЧ ОУН отражали чувства многих членов этой организации283.

Свое настроение в первый день процесса Витошинский передал так: «Гляжу на лицо убийцы. Он часто улыбается, почти неуловимо пытается производить „приятное впечатление“. Но только ли нам, украинцам, кажется, что в его поведении есть нечто отталкивающее?» На вопрос, что не давал многим покоя, – подвел ли Сташинский родных или спас их от репрессий? – бывший узник Березы-Картузской и Освенцима отвечал без колебаний: это подлец. «Ведь и вправду, могли бы родители и сестры хотя бы на минуту предположить, что их сын и брат их первыми предаст под сумасбродным предлогом защиты их от большевиков?»

Бандеровский пропагандист нашел единомышленников среди европейских журналистов, приехавших на процесс. Одной из них оказалась Доминик Оклер, корреспондент Le Figaro и эксперт по Восточной Европе и России. (Она тогда как раз издала в Париже книгу о самозванке, которая выдавала себя за великую княжну Анастасию.) Француженка сказала Витошинскому: «Сташинский позирует! Он ведет себя, как на сцене, а кроме того, производит впечатление слабохарактерного человека». Немного позже Оклер высказалась еще суровее: «Я не признала бы за ним смягчающих обстоятельств. Он не только убил Бандеру, но перед тем предал свою семью, якобы стремясь ее защитить». Витошинский охотно цитировал ее слова в своих репортажах284.

В одиннадцать заседание возобновилось. Ягуш спросил у подсудимого о первом важном поручении МГБ. Сташинский рассказал, как в начале 1951 года капитан Ситняковский велел ему проникнуть в ряды разрабатываемой группы повстанцев. Якобы задачей агента было подобраться к Михайле Стахуру – одному из убийц известного писателя-коммуниста Ярослава Галана.

Богдан врал. Он сам вызвался уйти в лес, а требовали от него доставить Лабу живым или мертвым. Никто в МГБ не поручал ему искать Стахура. Агент и вправду его обнаружил и доложил кураторам, но это было уже перевыполнением плана. Видимо, он решил, что намного выгоднее предстать перед судом тем, кто выследил убийцу Галана, а не подвел под топор жениха своей сестры. Зал выслушал с изумлением и недоверием историю о том, как Богдан изображал новобранца в отряде партизан, возглавляемом его будущим зятем. Подсудимый уверял суд, что Стахур, на которого он навел Ситняковского, погиб в бою – таким образом, его донос не сыграл никакой роли. Сидевшие в зале бандеровцы понимали, что он лжет. Еще летом они раздобыли протоколы судебных заседаний по делу об убийстве Галана. Стахур значился там одним из обвиняемых – он попал в плен живым285.

Незадолго до полудня Ягуш объявил, что суд уходит на обед и возобновит заседание в пятнадцать часов. Журналисты помчались к телефонам, чтобы передать первые репортажи с процесса. Не упустил такой возможности и Витошинский – его очерк вышел в газете ЗЧ ОУН 10 октября. «Шлях перемоги» извинился перед подписчиками: «Просим прощения за весьма сжатую форму репортажа, но технические условия вынуждают нас немедленно передать материал в Мюнхен, чтобы наши читатели получили хотя бы краткие известия о первом дне процесса». Несмотря на эту оговорку, Витошинский описывал суд над перебежчиком подробнее остальных журналистов. Ни у кого больше не было столь глубоких знаний обстоятельств дела и столь горячего интереса к его исходу286.

У Гельмута Зайделя, адвоката Сташинского, после перерыва появился шанс задать клиенту выгодные для защиты вопросы. Богдану повезло оказаться под покровительством такого опытного юриста. Преемник Бандеры у руля ЗЧ ОУН Степан Ленкавский писал в мае 1962 года Ярославу Падоху: «Сташинский получил защитника от правительства – хорошего адвоката из Карлсруэ… и это не человек левых убеждений». Зайдель спросил подсудимого о причинах, по которым тот согласился работать на МГБ. Богдан ответил, что партизанскую войну он считал бессмысленной и обреченной на поражение. И признался, что зверства повстанцев произвели на него крайне тяжелое впечатление: «Я уже говорил о сожженных домах в нашем селе. Придя туда с родителями, я был глубоко потрясен. Я не мог этого забыть».

Следующий вопрос адвоката касался угроз семье Сташинских. «Относилось ли также к вашей сестре, которая поддерживала связь с движением сопротивления, обещание не карать вас и ваших родителей в случае вашего сотрудничества?» Подзащитный ответил утвердительно. МГБ загнало его в угол – у него не оставалось другого выбора, кроме сотрудничества. Зайдель добивался того, чтобы судьи увидели смягчающие обстоятельства и поняли, что Богдан вступил в ряды тайной полиции под давлением, а не по своей воле. По показаниям обвиняемого в первый день процесса можно предположить, что он следовал разработанной Зайделем стратегии287.

Те, кто защищал интересы наследников Ребета и Бандеры, вели совсем другую линию. Адвокаты ставили под сомнение рассказанную подсудимым историю, найденные им для себя оправдания, доказывая, что он предал и свою семью, и свою родину. Но 8 октября только Адольф Мир, представитель Дарьи Ребет, имел возможность задать Сташинскому вопрос. Когда Богдан описывал, как родители и сестры порвали с ним и как их отношения наладились, адвокат спросил, известно ли подсудимому, что произошло с Иваном Лабой – его несостоявшимся зятем и командиром повстанческого отряда, в который его внедрили? Бывший агент ответил, что Лаба погиб в бою. Он не знал, как именно это случилось, – услышал об этом от родни перед отъездом в Польшу летом 1954 года. Сташинский снова лгал, но на Западе никто не мог бы его уличить288.

В первый день процесса Хансу Нойвирту, Чарльзу Кёрстену и Ярославу Падоху не представился шанс начать словесный поединок с обвиняемым. Отвечая на вопросы Ягуша, Сташинский после перерыва и дальше давал показания о работе на КГБ. Он рассказал, как окончил специальную школу в Киеве и был направлен сначала в Польшу, затем в Восточную Германию, где познакомился с куратором Деймоном («Сергеем»). По приказу последнего Сташинский наведался в Мюнхен и встретился с украинским эмигрантом, которого в Карлсхорсте хотели завербовать. Перебежчик описал, как он делал закладку в тайники, наблюдал за американскими и западногерманскими военными частями. Неусыпно следивший за ним Витошинский писал:

Сташинский говорит, как будто это не суд над ним за известные и еще неизвестные совершенные им убийства и другие гнусные преступления, а словно он рассказывает заинтересованной публике о своих подвигах. Он порой усмехается – видимо, воображая, что этим искривлением губ, наводящим на мысль о цинизме и насмешке, и своим тихим голосом он показывает себя добросердечным и наивно-невинным типом.

Нервозность, явная в начале утреннего заседания, почти исчезла. Другой зритель так передавал свои впечатления от поведения обвиняемого: «Он отвечает на вопросы с безучастным хладнокровием, не изменяющим ему почти никогда, не возбуждается, не повышает голоса»289.

Первый день процесса подходил к завершению. В общем, это был театр двух актеров: Ягуша и Сташинского. Председатель суда стремился восстановить ряд событий и пролить свет на мотивы действующих лиц, обвиняемый тщательно играл роль честного человека, готового выложить все как на духу. 8 октября могло показаться, что тактика Богдана не дает желаемого результата. Хоть Ягуш и обращался с подсудимым вполне любезно, называя его почти всегда «герр Сташински», оправданиям верить он не спешил. Когда молодой человек признался, как ошеломило его пепелище польской хаты, Ягуш напомнил: «Сильное впечатление от сожженного дома вы пережили в конце 1943 года, так что вам было двенадцать лет. Разговор с Ситняковским вы имели на девятнадцатом году жизни». Дела принимали не лучший для Богдана оборот290.

Глава 40 Первое убийство

Утром 9 октября, на второй день процесса, Борис Витошинский стоял у входа в Федеральный верховный суд задолго до начала заседания. В «Шляхе перемоги» он писал: «Утро этого дня снова было погожим, солнечным и бодряще прохладным, освежив утомленные лица журналистов, которые, видимо, проработали всю ночь, готовя статьи с информацией для своих газет. Дверь здания, где происходит процесс, еще заперта, и возле нее прохаживается молоденький полицейский. А ожидающих под дверью все больше и больше»291.

Наконец, после тщательной проверки документов, журналистов и посетителей пропустили внутрь. Еще одна проверка у дверей зала № 232. Без четверти девять полиция ввела Сташинского. Пять минут спустя вошел Генрих Ягуш, в красной мантии и в очках с одной линзой, а с ним и остальные судьи. На заседание явились адвокаты в полном составе: Гельмут Зайдель, Адольф Мир, Ханс Нойвирт, Чарльз Кёрстен и Ярослав Падох. Можно было начинать. Этого дня Дарья Ребет и ее сын Андрей (их представлял Мир) ждали с замиранием сердца – обвиняемый должен был рассказать, как убил их мужа и отца. В отличие от бандеровцев, имевших неплохие связи в западногерманской разведке и контрразведке, Ребеты не могли ничего выведать о показаниях убийцы заранее. Как позднее утверждал Андрей, об убийстве отца агентом Лубянки они узнали из газет. По сведениям ЦРУ, в 1962 году за Дарьей несколько месяцев открыто вели слежку какие-то люди. Ее друзья полагали, что таким образом вдову хотели запугать, если не довести до сердечного приступа. Она выдержала это испытание и теперь была готова смотреть в глаза убийце своего мужа292.

Многие зрители недоумевали, почему КГБ вообще решил ликвидировать Ребета. Этот журналист, видимо, не был связан с разведками стран НАТО и тем более их тайными операциями в Советском Союзе. Андрей вспоминал, что отец планировал уехать в Соединенные Штаты, поскольку большинство его единомышленников уже перебрались в Северную Америку. Он даже пошел на курсы токарей и только жена, отказавшись ехать за океан, удержала его в Западной Германии. Вопрос о том, почему Ребета убили двумя годами раньше Бандеры, не давал покоя и членам ЗЧ ОУН – но вовсе не из сочувствия к первой жертве Сташинского. Они годами доказывали всем вокруг, что именно бандеровцы, а не сторонники Ребета, несут угрозу власти Кремля над Украиной. Сверх того, они винили политического противника Бандеры в подрыве единства националистического движения – что было в интересах Советского Союза. После обнародования в ФРГ признаний Сташинского, среди эмигрантов пошел слух, что на Ребете убийца просто тренировался перед истинно важным заданием – ликвидацией Бандеры. Злые языки говорили, что КГБ сначала испытал стрельбу ядом на собаке, а потом и на человеке. Ребету просто не повезло293.

В марте 1962 года Ханс Нойвирт решил объяснить выбор первой жертвы в письме Фрицу фон Энгельбрехтену – судье, который вел следствие. По словам Нойвирта, верхушка бандеровской ОУН отрицала какую-либо случайность убийства Ребета. Бандеровцы исходили из предпосылки, что «большевики слишком хорошо и трезво просчитывают варианты, чтобы подвергать себя риску преждевременного разоблачения без цели и ощутимой выгоды». Тем не менее, отбросив такую гипотезу, в ЗЧ ОУН не могли придумать ничего взамен. Все еще полагая, что оппозиция против Бандеры невольно играла на руку Москве, они не представляли, какую задачу выполняла проведенная операция. Нойвирт продолжал: «Таким образом, у большевиков нет сколько-нибудь очевидного мотива ликвидировать Ребета. Он им был скорее полезен благодаря оппозиционной деятельности». Впоследствии документ попал в руки вдовы убитого пять лет назад политика. Появление его текста в журнале, чьим редактором он в свое время работал, только усугубило недоверие между двумя группами националистов294.

Ягуш в начале заседания показал Сташинскому фото мужчины, которого тот опознал как Льва Ребета. Судья затем огласил краткую биографию покойного: занятия на юридическом факультете Львовского университета (тогда еще в Польше), руководство националистическим подпольем после ареста Бандеры в 1934 году, членство в правительстве Украинской державы, провозглашенной во Львове без одобрения Гитлера в 1941 году, заключение в Освенциме, разрыв с Бандерой, издание газеты, ставшей рупором демократического направления в украинском национализме. Зачитав эту биографию, Ягуш задал подсудимому вопрос, не предполагавший ответа «да» или «нет»: «Что вы можете сказать о Ребете?»

Сташинский признал, что его представление о Ребете почти целиком сформировал куратор – Деймон. Подобно другим офицерам КГБ в Карлсхорсте, «Сергей» называл его газетчиком, деятелем идеологического направления. Начальство утверждало, что националистические газеты, вроде этой, распространяют антисоветскую пропаганду и не дают эмигрантам возвращаться на родину. Богдан ни разу не читал статей Ребета, так что он просто верил Деймону на слово295.

8 октября Сташинский рассказывал о контакте с Иваном Бысагой – агентом КГБ, довольно близко подобравшимся к Ребету. Председатель суда подробно расспрашивал его о личном отношении к первоначальному плану Карлсхорста – похитить редактора «Украинского самостийника». Ягуш задал ему такой вопрос: «Верно ли, что вы смотрели на цель и на метод похищения так, как вам представил их Сергей?» Сташинский это подтвердил, признав: «Я был сотрудником КГБ и должен был исполнять данные мне задания». Судья не дал ему передышки: «Считали ли вы это правильным?» Богдан не отрицал. И выслушал в свой адрес следующее: «Есть разные люди среди идущих на сотрудничество с КГБ. Кто-то из них даже делает это с радостью. Вы, герр Сташински, относитесь к этой категории». Тот молчал – если не опешил, то предпочел держать язык за зубами. Зрители видели его смущение296.

Ягуш перешел к орудию убийства. «Вы когда-нибудь уже видели это устройство?» – спросил он подсудимого, показывая трубку длиной 18 сантиметров, похожую на громоздкую авторучку. Витошинский в репортаже писал: «Зал внезапно погружается в мертвое молчание. Взгляды всех присутствующих устремляются на Сташинского». Тот ровным голосом ответил, что аппарат изготовили по его собственным чертежам, выполненным в ходе следствия. Ягуш уточнил, идентичен ли предмет тому, который будущему киллеру выдал «человек из Москвы». Богдан, держа трубку в руках, пришел к такому выводу: копия устройства той же длины, но несколько тяжелее.

Витошинский описывал это зрелище так: «Он вертит ее в руках, раскручивает на части и закручивает и объясняет, что, хотя аппарат „в принципе“ совсем похож на настоящий, которым он убивал людей, но все-таки несколько отличен от оригинала». Журналисту пришла в голову жуткая мысль: а что если в СССР наладили массовое производство пистолетов, один из которых привезли в Карлсхорст для Сташинского? Сколько летальных сердечных приступов могло произойти у врагов Кремля после вдыхания яда? Корреспондент продолжал: «Никто не может ответить на этот вопрос. Возможно, многие вообще уходят от ответа, успокаивая себя тем, что речь идет только о двух убийствах, в которых признался Сташинский». Сам подсудимый полагал, что из стрелявшего ядом пистолета – такого, каким он отравил Ребета, – раньше кого-то уже убили. Имя жертвы Богдан не знал, а расспрашивать начальство не решился бы. На суде он показал, что, когда «человек из Москвы» демонстрировал ему оружие, у него не было времени на размышления – эксперт немедленно стал обучать его стрельбе из этого устройства297.

Когда в ноябре 1961 года признания Сташинского стали достоянием гласности, многие в кругах украинской эмиграции предположили, что первой жертвой советских киллеров оказался Данило Скоропадский – сын бывшего гетмана Павла, внезапно умерший в 54 года, хотя был здоров и полон сил. Это семейство единственное могло претендовать на звание украинской правящей династии XX века. Павел, родственник Ивана Скоропадского – гетмана начала XVIII века, – дослужился в российской армии до генерала, а в 1918 году сам взял булаву и правил под покровительством германских оккупантов до завершения Первой мировой войны. В бурной истории Украинской революции это был единственный период относительно долгой стабильности – семь месяцев. Гетман, чей режим рухнул в огне восстания, возглавленного левыми партиями, бежал из Украины вместе с отступавшими немцами. В межвоенное время он жил в Германии, руководимое им движение в духе консервативного национализма служило некоторым противовесом радикализму ОУН. В апреле 1945 года Павел Скоропадский получил смертельные раны от разрыва авиабомбы союзников. Дело отца – создание украинской монархии, основанной на территориальном, а не этническом патриотизме, – продолжил сын Данило. В 1948 году, в возрасте 44 лет, он возглавил гетманцев.

Данило Скоропадский жил в Лондоне, время от времени навещая Германию, США, Канаду. Там он подбадривал сторонников и призывал всех украинских эмигрантов к сплочению – хотя количество фракций среди них только росло. Если националисты Бандера и Ребет были «раскольниками», то сын гетмана выступал в роли «объединителя». В апреле 1956 года, незадолго до смерти, Скоропадский входил в число организаторов десятитысячной польско-украинской манифестации против визита Хрущева в Великобританию – одной из первых поездок нового вождя за рубеж. 22 февраля 1957 года Скоропадский отправился в любимый ресторан поужинать. Ему стало дурно, он вернулся домой и потерял сознание. Поздно вечером его отвезли в больницу, где он и скончался на следующее утро. На могильной плите гетманова сына написано: «Строю Украину для всех и со всеми». По слухам, которым охотно верили в украинской диаспоре, убил его агент Лубянки по прозвищу «Сергей», следивший за ним не один день298.

После обеда Сташинский давал показания о том, как начиналась его охота на Ребета, – с пистолетом, завернутым в газету. Один из украинских журналистов в зале писал: «По требованию председателя сената… Сташинский на протяжении почти тридцати минут самым тщательным образом демонстрирует суду, как надо заворачивать в бумагу „аппарат“, чтобы не вызвать у прохожих никаких подозрений. Все пояснения и демонстрации он дает весьма профессионально – возможно, даже слишком профессионально… Таково впечатление не одного зрителя в зале… Он не уделяет внимания ничему, кроме смертоносного оружия – он как охотник, очарованный одним видом своего ружья. Зал, затаив дыхание, слушает его спокойные, деловитые пояснения». До конца заседания подсудимый сохранял хладнокровие, не проявляя почти никаких эмоций. Единственным, видимо, исключением стал тот момент, когда он описывал убийство Ребета. Богдан сказал со вздохом: «Проходя мимо него, я резко поднял руку и медленно… ну, вот так, нажал на спусковой крючок и пошел дальше». Его обычно бледное лицо зарделось299.

Глава 41 Большой день

Утром 10 октября 1962 года в коридорах Верховного суда стало еще теснее. На третий день процесса был намечен допрос обвиняемого об убийстве Бандеры. В зале появились новые журналисты, пожаловали на заседание и некоторые знаменитости. Среди последних был и Теодор Оберлендер – федеральный министр, теперь уже в отставке, желавший услышать признание настоящего убийцы. Не так давно в этом преступлении ложно обвинили самого Оберлендера, и это нанесло тяжелый удар по его политической карьере. Теперь министру на покое представился шанс поправить репутацию.

Впрочем, в зале сидело немало беженцев из Восточной Европы, чьи интересы он защищал в правительстве, так что перед ними оправдываться не требовалось. Борис Витошинский (как обычно, он пришел в суд задолго до девяти утра) сумел побеседовать с Оберлендером. В очередном репортаже украинец писал: «Публики больше, чем в предыдущие дни, шум сильнее. Почти все из тех, кто следит за процессом, перелистывают утренние газеты, чтобы просмотреть отчеты от вчерашнего дня». Витошинский пристально наблюдал за подсудимым. Сташинский же перед началом каждого заседания советовался с адвокатом. «И тот факт, что Сташинский очень внимательно его слушает и всегда согласно кивает головой, показывает, что агент КГБ чувствует себя не слишком уверенно посреди „гнилого Запада“, – язвил журналист, имея в виду штампы коммунистической пропаганды. – Однако он старается приспособиться к этой среде хотя бы внешне – он время от времени приглаживает волосы, поправляет галстук или костюм, поглядывает на сидящих в зале юных девушек».

Богдан разглядывал не только юных девушек, но и высокопоставленных членов ЗЧ ОУН. Пришел в зал и тот, кто, по мнению Сташинского, мог стать его третьей жертвой – Ярослав Стецько, глава эфемерного правительства Украины, созданного бандеровцами летом 1941 года, и узник Заксенхаузена. Теперь пятидесятилетний Стецько руководил Антибольшевистским блоком народов. Накануне подсудимый рассказал, что КГБ поручил ему найти квартиру Стецько в Мюнхене. Именно таким образом начинались операции по устранению вначале Ребета, а затем Бандеры. Раньше прийти на заседание Стецько не мог – он только что вернулся из Токио, с конференции, устроенной Антикоммунистической лигой народов Азии. В Японии он выступил перед единомышленниками и упомянул суд над Сташинским как очередное доказательство того, что Москва желает повелевать миром300.

В начале десятого в зал вошли пятеро судей во главе с Генрихом Ягушем. Вскоре он обратился к подсудимому с невинной, казалось бы, просьбой: «Расскажите, что произошло летом пятьдесят восьмого года». Отвечая на вопросы председателя, Богдан описал свои поездки в Роттердам и Мюнхен в поисках Бандеры. Когда он упомянул радость куратора «Сергея» (Деймона) от известия о том, что «Попель» (Бандера) нашелся в мюнхенской телефонной книге, Ягуш возразил: «Это маловероятно. Трудно поверить в то, что КГБ еще до вас не выяснил его адрес, номер телефона и номер автомобиля». Перебежчику нечего было ответить. Сколько бы в Карлсхорсте ни хвалились разветвленной агентурой в кругах украинской эмиграции, на самом деле сведения о противнике иногда поступали чекистам с опозданием на несколько лет. В 1957 году начальники дали Сташинскому старый домашний адрес Ребета, и с Бандерой два года спустя произошло то же самое.

«Какое-то время я не получал никаких заданий», – продолжал Богдан. Однако в конце апреля 1959 года его вызвали в Москву. Там, в гостинице, он встретил офицера КГБ с аристократическими манерами, известного ему лишь под именем Георгия Авксентьевича. Тот и сообщил агенту о принятом решении ликвидировать Бандеру таким же образом, как Ребета. Ягуш уточнил: «Он выразился так, как вы сейчас сказали, или, может быть, он назвал орган, который вынес такое решение?» Подсудимый признал: «Он не выразился об этом ясно. Из его слов выходило, что такое решение вынесла „наивысшая инстанция“». Ягуш настаивал: означало ли это постановление правительства? Сташинский подтвердил его предположение – он убедился в этом, когда в конце того же 1959 года посетил председателя КГБ Шелепина и получил из его рук орден за превосходно выполненное задание.

Прежде Сташинский ни разу в своих показаниях не упоминал Шелепина – теперь уже секретаря ЦК КПСС – и вообще ни разу не обвинял прямо высшее руководство Советского Союза. Несколько журналистов сразу же вышли из зала и ринулись к телефонам. Они спешили поведать миру самую громкую политическую сенсацию из уст подсудимого: подтверждение того, о чем уже сообщала западная пресса, – непосредственного участия нового секретаря ЦК в операции по убийству Бандеры.

Богдан продолжал рассказ, полностью захватив внимание аудитории, – так драматичен был сюжет. Дело дошло до того дня, когда убийца впервые оказался наедине с жертвой и лишь в последний момент передумал стрелять. «Я видел, как Бандера исчез в гараже. Тогда я вышел [из арки другого здания], по пути вынул оружие из кармана. – Сташинский говорил медленно, нагнетая напряжение слушателей. – Я держал оружие в правой руке, в левой – ампулу, начал идти и был убежден, что должен теперь совершить покушение. Когда я был уже прямо перед аркой, я на минутку подумал, что вот он тут стоит и что-то делает у машины, он не знает, что я уже в пути, что таким образом его смерть совсем рядом, что один миг – и его не будет в живых».

Люди в зале слушали его в полном молчании. Богдан – как обычно бледный – заглядывал в глаза председателю суда, тогда как остальные не сводили глаз с него самого. Даже стенографистки перестали стучать по клавишам.

«Я вошел в проем арки, – продолжал Сташинский. – Гараж был открыт, машина стояла в гараже. Он стоял с левой стороны и возился с чем-то около шоферского сиденья. Он только что вышел из машины… Я уже сделал два шага в его направлении, но тут у меня промелькнула мысль, и я сказал себе, что этого не сделаю. Я повернулся и ушел оттуда».

Аудитория издала едва слышный вздох облегчения. Только на Ягуша столь резкие повороты сюжета никак не действовали. «Мост был каменный или деревянный?» – спросил он подсудимого, когда тот признался, что, боясь еще раз передумать, выстрелил ядом в землю и бросил пистолет в тот же ручей в парке Хофгартен, в котором полтора года назад утопил орудие убийства Льва Ребета. Сташинский ответил, что ручей был тот же самый, а вот мост нет – на этот раз каменный.

Наконец рассказ Богдана достиг последнего дня жизни Бандеры. Подсудимый начал с того, как увидел «опель», покидавший Цеппелинштрассе. Затем он сел на трамвай и добрался до Крайттмайрштрассе – на этой улице жил объект. Ягуш сразу же стал допытываться о мотивах упорного преследования будущей жертвы: «Как вы это себе представляли? Вы могли сказать себе: он уехал, на сегодня хватит. Вместо этого вы задумались, куда он едет». Единственным оправданием Сташинскому служило то, что он просто выполнял приказ. Он объяснил суду: «Я должен был принять какие-то меры, из которых следовало бы, что я старался выполнить задание». Когда дело дошло до самого убийства Бандеры, Ягуш вновь подстегнул подсудимого лаконичным вопросом: «Что вы сделали?» Богдан признал, что в тот раз он уже так не колебался. «Я должен был это сделать!» Аудитория вновь замерла от волнения. Витошинский так изобразил эту картину: «Все замерли, не слышно ни шепота, ни кашля. Пять судей в вишневых мантиях с широкими белыми манишками и галстуками-бабочками неподвижно застыли, словно резные статуи, на фоне серой стены, устремив глаза на Сташинского. А он, понурив голову, почти шепотом, отрывисто, продолжает свой ужасный рассказ».

Сташинский так описал суду сцену убийства: на этот раз он не решился идти в подворотню, а пошел к парадному ходу в дом и открыл дверь выданным ему в Карлсхорсте ключом. Затем он закрыл дверь изнутри и сделал несколько шагов вверх по лестнице – оттуда он будет подстерегать жертву. Мимо него спустилась по лестнице женщина, но она, увидев его мельком со спины, тут же вышла на улицу. Через пару минут Бандера открыл дверь подъезда, вошел в дом и стал возиться со своим ключом, застрявшим в замке. Другой рукой он придерживал сумки. Одна из них была открыта, и Богдан разглядел там помидоры. Подсудимый пояснил затаившей дыхание аудитории: «Это ситуация, не подходящая для убийства. Он должен был закрыть за собой дверь».

В ту же секунду Бандера, услышав приближавшиеся шаги, поднял голову и взглянул на незнакомца. «Он увидел меня, я смотрел на него». Чтобы выиграть время, убийца нагнулся и сделал вид, что завязывает шнурок. Когда он выпрямился, объект по-прежнему беспомощно дергал ключ. Подсудимый продолжал: «Тогда я пошел вперед. Я не знал, стрелять или нет. Я спускался по лестнице и уже думал, что сейчас пройду мимо него и, наверно, из этого всего ничего не выйдет. С другой стороны, я знал, что должен это сделать… Это уже вторая попытка, я не должен ее упустить, думал я». По словам Сташинского, он услышал собственный голос словно откуда-то сбоку: голос спросил Бандеру, все ли в порядке с замком. И тут же понял, как это глупо, – его мог выдать акцент. Объект ответил, что все в порядке. Ключ наконец-то вынулся из замка. Киллер взялся за входную дверь левой рукой. На какой-то миг его охватили колебания. Он признался суду: «Я стоял и собирался уже закрыть за собой дверь… Но тут я резко поднял руку и выстрелил из обоих стволов, сразу же повернулся, захлопнул за собой дверь и ушел».

Борис Витошинский посмотрел на часы: ровно 11:30 утра 10 октября 1962 года. Правда о гибели его вождя и друга наконец-то прозвучала. Теодор Оберлендер получил доказательство непричастности к этому злодеянию. Ярослав Стецько, третий номер в очереди на ликвидацию, легко мог представить, что ожидало бы через некоторое время его самого.

Через несколько минут Ханс Нойвирт – главный адвокат семьи убитого – задал подсудимому первый вопрос. «О чем вы думали, убивая Степана Бандеру?» Сташинский не сразу нашелся с ответом. Заметно нервничая, он произнес: «У меня не было никаких личных причин убивать его. Я просто выполнял приказ». Ягуш объявил перерыв на обед. Зрители потянулись к выходу301.

Глава 42 Сомнения

Рассказ Богдана Сташинского о совершенных им двух убийствах звучал в зале суда и сенсационно, и неправдоподобно. Многочисленные репортеры из ФРГ и других государств задавались вопросом: почему тот, на чьей совести две жизни, так легко в этом признается? Уж не дергает ли его за ниточки неведомый кукловод?

Пресса Советского Союза и Восточной Германии с пеной у рта доказывала, что Сташинский – фанатичный бандеровец, готовый даже на самооговор ради того, чтобы обвинить Москву в злодействах, к которым та непричастна. В первых числах октября 1962 года, за несколько дней до начала процесса в Карлсруэ, в СССР вышло интервью с неким Михаилом Давыдяком. Его представили как бывшего члена бандеровской ОУН, которому руководство и разведка ФРГ дали ряд заданий и переправили на Украину. Давыдяк утверждал, что весной 1959 года – едва ли не в последний день в Мюнхене – он говорил с вождем с глазу на глаз и тот велел ему выведать, какие слухи ходят на западе Украины о родне Сташинского. Бандера, мол, планировал послать этого члена ЗЧ ОУН туда же, на Украину, с неким секретным поручением302.

Сомнения по поводу показаний Сташинского высказывали не только по ту сторону железного занавеса. Версия событий, изложенная обвиняемым утром 10 октября, казалась неправдоподобной многим. В нескольких газетах – Frankfurter Allgemeine Zeitung, Die Welt (Гамбург), Deutsche Zeitung und Wirtschaftszeitung (Кёльн) и Süddeutsche Zeitung (Мюнхен) – вопрошали, преступник ли он на самом деле. В какой-то мере скепсис журналистов повлиял на манеру допроса подсудимого, избранную председателем – Генрихом Ягушем. Раздраженный утечками в прессу до начала процесса, он, открывая первое заседание, упирал на беспристрастность суда. Как показали дальнейшие два дня, он был человеком слова. Ягуш неустанно обращал внимание на факты, противоречившие показаниям Сташинского о поездках в Мюнхен, встречах с другими агентами и последних минутах Ребета и Бандеры. Такая въедливость оказалась заразительной303.

9 октября, под вечер, судья подытожил слова Богдана о его мотивах совершения убийства. Ягуш, попросив поправить его, если он что-то спутает, выразился так: «Ваше воспитание в годы с тысяча девятьсот пятидесятого по пятьдесят седьмой и ваши взгляды были таковы, что если вы получили приказ, то должны выполнить его в интересах Советского Союза, не принимая в таком случае во внимание какое-либо чувство страха за себя лично, но преодолевая его». Сташинский не возражал. Ягуш спросил, каковы, по мнению подсудимого, могли быть последствия невыполнения приказа. Тот ответил: «Откажись я от преступления по соображениям человечности и из-за противодействия моей совести, это означало бы для меня самую суровую кару. Так как я знал о плане убийства, меня изолировали бы ото всех людей, что равнялось бы смертному приговору».

Резюмируя слова Сташинского, председатель суда опирался не только на его показания в Карлсруэ, но и на протоколы допросов правоохранительными органами ФРГ. В рассказах перебежчика 1961 и 1962 годов Советский Союз и Россия выступают как одно и то же. Богдан говорит о преданности Кремлю, а не малой родине, не скрывая, что западноукраинское прошлое стало для него обузой. Усвоенная в детстве украинская идентичность, не откажись он от нее, мешала бы Сташинскому считать себя патриотом.

Ягуш процитировал один из протоколов:

Я постепенно убеждался в правоте советского режима и все больше усваивал тот взгляд, что я все это делаю во благо советского народа… Я был твердым коммунистом, я все делал из политических убеждений… Невозвращение на родину я считал изменой. Это следовало из моего коммунистического воспитания. С другой стороны, я сочувствовал семьям жертв, но, когда дело шло о врагах русского народа, мои коммунистические принципы предписывали проявить твердость.

На вопрос судьи Вебера, верит ли он в Бога, Сташинский отреагировал долгим молчанием. Чуть позже он заявил, что до убийства Ребета не причинял никому зла – по меньшей мере на нем не лежала вина за чью-либо смерть. Он вырос в религиозной семье, но теперь, после всего, что с ним произошло, после всего, что он сделал, ему трудно было сказать, верит он в Бога или нет.

Дискуссию о мотивах злодеяний Сташинского продолжили вопросы, которые задавал главным образом Адольф Мир – представитель семьи Ребета. А вот Гельмут Зайдель, адвокат подсудимого, хранил молчание. Зайдель почти не принимал участия в процессе, не видя в этом нужды. Казалось, Ягуш, 9 октября так рьяно опровергавший подсудимого, теперь сам играл роль защитника – задавал вопросы и подсказывал ответы, идеальные для избранной Зайделем тактики: молодой человек совершил гнусные злодеяния только вследствие промывки мозгов советской пропагандой и ввиду риска для собственной жизни, связанного с неповиновением начальству. Сумел ли Богдан убедить Ягуша и его коллег, что ничего от них не утаивает и раскаивается вполне искренне? Или сказанное им 10 октября подтвердило версию, высказанную Чарльзом Кёрстеном в Америке, – в обмен на обвинение Кремля Сташинский мог рассчитывать на мягкий приговор? Ход процесса допускал различные толкования304.

Неопровержимыми уликами конкретно против Сташинского суд почти не располагал – помимо его собственных признаний. Ни один свидетель не мог уверенно заявить, что видел этого человека на месте первого или второго убийства в дни их совершения. Кресценция Хубер – женщина, которая прошла мимо него по лестнице незадолго до гибели Бандеры, – не могла опознать его в суде. Более того, она заявила, что у Сташинского волосы темнее, чем у стоявшего возле двери лифта мужчины. Среди остальных свидетелей, вызванных на пятый день процесса, были инспектор федеральной криминальной полиции Ванхауэр и обермайстер мюнхенской Крипо Адриан Фукс. Подтвердили они одно: подсудимый – либо некто, предъявлявший те же документы на разные имена, – приезжал в Мюнхен, ночевал в гостиницах и покидал город в указанные Сташинским дни. И ничего более.

Ни одного из трех стрелявших ядом пистолетов – по словам Богдана, они ржавели на дне ручья Кёгльмюльбах, – так и не обнаружили, даже осушив ручей. Адриан Фукс объяснил это ежегодной чисткой ручья – оружие просто вывезли с прочим мусором. Таким образом, у суда не было ни прямых улик, ни сто́ящих свидетелей, и доверие к рассказу Сташинского оказалось чуть ли не единственным основанием обвинительного приговора305.

Дело просто развалилось бы, измени подсудимый свои показания. Но Богдан этого не сделал. Его повествование захватило воображение зрителей в набитом битком зале и вызвало много сочувственных откликов за его пределами. 18 октября 1962 года корреспондент Frankfurter Allgemeine Zeitung писал:

Этот человек обладает качествами, которые редко можно встретить в такой мере и в таком сочетании. Сташинский чрезвычайно умен, выказывает быструю реакцию и почти невероятное самообладание, расторопен и кажется способным целиком посвятить себя делу, которое считает справедливым.

Шарм человека, сознавшегося в убийстве Бандеры, весьма раздражал сторонников последнего. Они прилагали все усилия к тому, чтобы превратить уголовный процесс в политический и доказать, что Кремль готов избавляться от оппонентов самыми низменными средствами. Но дело обернулось так, что один из агентов Кремля – единственное лицо коммунизма, которому западная публика могла взглянуть прямо в глаза, – побеждал в борьбе за зрительские симпатии306.

Витошинский упорно повторял в своих статьях, что показания подсудимого – не шпионский роман и не фильм. Нет, это обвинение настоящему убийце и заказчикам преступления в Москве. Журналист негодовал:

Признания Сташинского, несмотря на чувство устойчивого отвращения, которое он вызывает к себе (имеем в виду только людей критично мыслящих, а не многих, позволяющих московскому шпиону себя надуть), неизменно и чрезвычайно интересны, да попросту сенсационны, как захватывающий шпионский роман. К сожалению, речь идет не о романе. Здесь повествует о своих злодействах человек, по приказу кремлевских злодеев вступивший на путь тяжких преступлений, предательства всего родного, благородного, путь убийств, постоянной лжи, службы злу307.

Перемена настроения в зале стала задачей Ханса Нойвирта, адвоката семьи Бандеры, и его коллеги Адольфа Мира, представителя Ребетов. Надо было напомнить слишком уж благосклонной к Богдану прессе, что на скамье подсудимых – разоблаченный предатель, убежденный коммунист, изворотливый агент КГБ. До начала процесса бандеровцы собрали материал о семье Сташинского – доказательство того, что он хотя бы с идеологической точки зрения предал близких людей. Сташинские и вправду принимали участие в националистическом движении, а его дядю режим и вовсе казнил за содействие оуновскому подполью. На четвертый день процесса Нойвирт и Мир наконец получили возможность подробно допросить подсудимого, используя против него эту информацию. Они всеми средствами изображали его предателем собственного народа308.

Но Богдан оказался крепким орешком. Нойвирт спросил, не имеет ли Украина права на независимость на основании хотя бы советской конституции? Ответ Сташинского: «Это юридическая проблема. Я не юрист…» На вопрос о том, почему подсудимый называл себя русским в ходе процесса, он ответил, что имел в виду государственную и политическую принадлежность, а не национальность. Но вот в ответ на другой вопрос Нойвирта Богдан явно солгал – нельзя было поверить, что он ничего не знал о расстреле его дяди Петра в 1941 году палачами НКВД. На провокационный вопрос «Убили бы вы по приказу и родную сестру Марию?» Сташинский отвечать отказался.

Настал черед Адольфа Мира. Тот припомнил обвиняемому его слова о том, что бегство на Запад казалось ему в свое время изменой Родине. «Вы употребили слово „изменник“. Известно ли из истории вам как украинцу хотя бы то обстоятельство украинской освободительной борьбы, что эта борьба еще с начала текущего столетия и даже ранее велась не против какого-либо конкретно режима, не против какой-либо формы государственного устройства, но что она велась против любого иностранного владычества над Украиной и любой оккупации?» Сташинский отделался следующим: «Я не могу ответить на этот вопрос. Вы исходите из предпосылки, что я чуть ли не историк и что у моей сестры, умевшей писать, исторические познания как у профессора истории». Мира это не убедило – он поинтересовался, знала ли сестра подсудимого, за что сражалась. И добился наконец желаемого ответа: «Она боролась за независимую Украину». Оба немецких адвоката пустили в ход те знания об украинском национализме, которые эмигранты успели преподать им за предыдущие недели, и – хорошо ли, плохо ли – выставили подсудимого предателем своего народа309.

Защитник Сташинского предпочитал обходить десятой дорогой вопросы национальной принадлежности, семейных идеалов, предательства близких людей. Гельмут Зайдель делал ставку на простое утверждение: кем бы ни был тот Сташинский, что приехал в Германию и совершил два убийства, на скамью подсудимых попал в общем-то другой человек. Он смотрел на свои поступки совсем другими глазами, нравственно и психологически переродился. Подтверждали это бегство на Запад и признательные показания – единственная веская улика против него, которой располагали следователи, а теперь и судьи. Зайдель спросил подзащитного: «Почему вы признались во всем, когда прибыли на Запад, ведь ничего из этого не выплыло бы наружу, не расскажи вы об этом?» Сташинский (видимо, заранее согласовав с адвокатом) дал такой ответ: «Сначала я только решил никогда больше не убивать. Во время моего пребывания в Москве во мне произошла политическая и идеологическая перемена. Все пережитое в Москве подтолкнуло меня к такому решению. Я осознал, что мой долг – как-то загладить свою вину и попробовать предостеречь людей от чего-то подобного». Именно такой вывод Сташинский и Зайдель хотели внушить суду по итогам долгого рассказа о посещении Александра Шелепина и жизни Богдана с Инге в советской столице310.

Позднее для дачи показаний вызвали Йоахима Рауха из Гейдельбергского университета – профессора психологии, наблюдавшего обвиняемого в феврале и марте 1962 года. На взгляд врача, тот не относился к людям, способным ради привлечения внимания сочинить историю и оговорить самого себя. Более того, утверждал профессор, пациента отличало довольно скудное воображение. С другой стороны, он явно зависел от чужого мнения. Раух заявил: «С точки зрения воли герр Сташинский производит впечатление человека мягкого». И развил свою мысль: «Невзирая на весь свой интеллект, герр Сташинский… в своем мышлении несамостоятелен». Он пытался понять, как ему жить, своими силами, но, взяв Инге в жены, предпочел положиться на ее ум. «На место его авторитета встал авторитет его жены. Он сам, вероятно, не был бы способен отмежеваться от прошлого… У него есть наклонность избегать неприятных проблем, не разрешать их самостоятельно – он хочет отодвинуть их в сторону». Зайдель, видимо, слушал профессора с удовлетворением – при всей своей суровости эта оценка играла на руку аргументу Сташинского о промывке мозгов умельцами из КГБ311.

Обвиняемый то и дело подчеркивал роль Инге Поль в своей духовной трансформации, описывая их московский быт и созревание замысла уйти на Запад. Ягуш и на этот раз не упустил случая поставить его слова под сомнение: «Если ваше внутреннее перерождение произошло так, как вы сейчас рассказали, то неужели вы не обсудили все это подробно с вашей женой? Когда сердце переполнено, человеку надо поделиться с кем-нибудь своими мыслями». Подсудимый согласился и добавил, что они с Инге вели подобные беседы главным образом на улице, но каждый раз выходить из квартиры не могли. Поэтому комитетчики, вероятно, подслушали кое-какие неблагонадежные разговоры. Как обычно, суду оставалось только верить Богдану на слово312.

Впрочем, утверждения Сташинского оказались краеугольным камнем процесса в Карлсруэ. Чем дольше он давал показания, тем больше ему доверяли окружающие. На третий день Ягуш пресек инсинуации о том, что его подсудимый – лишь марионетка клеветников Советского Союза. Вскоре после окончания рассказа об убийстве Бандеры председатель суда спросил:

– Внушал ли вам кто-нибудь здесь, в Федеративной Республике Германии (помимо органов следствия), что именно вы должны сказать на процессе по тому или иному вопросу?

– Такого никогда не бывало.

– Имела ли место когда-либо ранее попытка побудить вас по тем или иным причинам рассказывать нам здесь небылицы и оговорить себя самого?

– Никогда.

– Возможно, это был кто-нибудь из-за пределов Федеративной Республики Германии?

– Нет.

– Точно?

– Да!313

Глава 43 Обвинение

Заключительный день процесса пришелся на 15 октября – третью годовщину убийства Степана Бандеры. Сторонники последнего пришли в судебную палату одетыми в черные костюмы, при черных галстуках. Утром того же дня они посетили заупокойную службу в храме Св. Стефана в Карлсруэ. Подсудимый заметил обилие черного в зале, но сообразил ли он, в чем дело, неизвестно314.

Бандеровцев в тот день порадовала речь главного прокурора – Альбина Куна. Этот пожилой мужчина, лысый и в круглых очках, представил обвинительное заключение против Сташинского. Выступление Куна не сулило Богдану ничего хорошего. Прокурор заявил, что во время убийств преступник осознавал смертоносность распыленного из пистолета яда. Такие действия он характеризовал как вероломное умышленное убийство. Кун был готов признать, что Сташинский выполнял приказы КГБ и служил всего лишь орудием режима, устранявшего политических оппонентов. Тем не менее прокурор не признавал наличие в Комитете военной дисциплины и категорически отрицал правомерность его приказов на территории ФРГ.

В заключение прокурор заявил: «Закон предусматривает высшую меру наказания за убийство, а смягчающие обстоятельства в личности обвиняемого не могут быть приняты во внимание». Он просил у суда два пожизненных срока за оба убийства и еще три года за шпионаж. Слухи о сделке со Сташинским, переданные Чарльзом Кёрстеном во время визита к коллегам по Конгрессу, теперь выглядели уткой. Как и ожидалось, подсудимый указал на кремлевских правителей – заказчиков политических убийств за границей, – однако прокурор не проявил к нему после этого ни малейшего снисхождения. Не допустил ли Сташинский непоправимый просчет?315

Вслед за Куном выступил адвокат семьи Бандеры Ханс Нойвирт. Сташинский и Зайдель не ждали ничего хорошего от оппонента, неплохо знакомого с историей Восточной Европы XX века и реалиями советской политики. Заданные Нойвиртом вопросы говорили о том, что в перерождение убийцы он не верит. Члены ЗЧ ОУН полагали, что в ходе допроса немец сумел показать истинное лицо подсудимого. Один из бандеровцев так описывал свои впечатления от реплик последнего: «Грубое поведение Сташинского по отношению к задающим ему вопросы адвокатам, его растерянность и резкий тон полностью преображают его. Только теперь видно, каков он на самом деле: кроткий и послушный перед теми, от кого он зависит, пренебрежительный к тем, кого не боится. Над такими людьми он даже насмехается. Выходит, что душой он остался кагэбэшником, советским человеком»316.

Борис Витошинский в репортажах из Карлсруэ винил подсудимого во лжи: тот, мол, не столько искажает факты, сколько умалчивает о ключевых эпизодах своей биографии. Репортер имел в виду содействие семьи Сташинских операциям украинских националистов и причины, по которым Богдан предал своих сестер. Другие журналисты задавали вопрос, действительно ли он стал работать на КГБ ради спасения родных. «Наверняка были и другие мотивы, которые Сташинский намеренно утаил», – гласила статья в парижской украиноязычной газете Украïнське слово. Националисты хотели бы услышать от подсудимого больше подробностей об участии в операциях против УПА перед отправкой на учебу в Киев. Сташинский, отвечая на вопрос Нойвирта о том, сколько раз он выходил в то время на боевые задания, отделался расплывчатым «сколько приказывали». Бандеровцы хотели выяснить, сколько он убил партизан и сколько убили его товарищи, кто еще из эмигрантов стал жертвой КГБ, но обвиняемый либо не знал, либо уходил от ответа. Желательно было бы слышать от него похвалы героизму их единомышленников на западе Украины, но он молчал и об этом.

Последователи убитого ядом вождя ставили под сомнение мотивы ухода молодой пары на Запад. Витошинский неутомимо разоблачал перебежчика: «Сташинский бежал на Запад, но не потому, что был раскаявшимся большевиком. У него были совершенно другие, чисто эгоистические соображения». Бандеровцы изложили свое видение мотивов подсудимого в опубликованной по завершении процесса статье. Она гласила, что измена Сташинского Лубянке стала «совершенно логичным шагом после того, как он заметил, что недоверие к нему и его жене со стороны московского руководства КГБ очевидно возрастает изо дня в день… Как опытный кагэбист он знал, что это учреждение не нянчится долго с ненадежными сотрудниками и сообщниками, слишком хорошо осведомленными о тайных совместных злодеяниях». Сташинский, мол, всего лишь спасал свою жалкую жизнь, никакого перерождения не произошло317.

Неудивительно, что националисты сомневались в признаниях кремлевского киллера, нежданно-негаданно обернувшегося звездой новостей, воплощением раскаяния и честности. Трудно было поверить, что он так мало знал об украинском сопротивлении – ведь его родители и сестры долго и упорно помогали националистическому подполью в Борщовичах. Он наверняка лгал, отвечая на вопрос о судьбе дяди, чей труп обнаружили во львовской тюрьме после спешного отступления Красной армии летом 1941 года.

Его бывшие кураторы на Лубянке тоже полагали, что единственной причиной его побега был страх за свою жизнь, а вовсе не идеологический сдвиг. Юрий Носенко – офицер КГБ, ушедший на Запад в 1964 году, – показал на допросах в ЦРУ, что Сташинский, отыскав у себя дома микрофон, должен был учитывать угрозу ликвидации по приказу сверху. Носенко знал, что внезапная смерть не так уж редко постигала агентов, замешанных в кровавых (и потенциально громких) делах сталинского времени. Как ни странно, ЗЧ ОУН и КГБ сходились на том, что Сташинский – предатель, верить которому нельзя318.

Нойвирт начал свою речь уверением в том, что вдова и дети не жаждут мести, хотя в борьбе за освобождение Украины эта глубоко религиозная семья потеряла троих сыновей. Но когда немец назвал подсудимого предателем, злоупотребившим доверием сестры ради проникновения в ряды партизан, в этом сквозило желание отомстить. Сташинский заерзал на скамье, на щеках его появился румянец – редкий случай в ходе процесса. Нойвирт на этом не остановился и заявил, что КГБ натаскивал шпиона, как собаку, на убийство невинных жертв. Тем не менее вслед за прокурором, представитель семьи Бандеры признал аргумент защиты о нравственном перерождении подсудимого. «Этот человек стал продуктом такой системы воспитания, какой дрессировали собак Павлова, но появилась женщина, – Нойвирт имел в виду Инге Поль, – именно она, взывая к его совести, окончательно доказала правоту нашей системы».

Но этим намеком на симпатию к преступнику Нойвирт и ограничился. «Под каким бы углом мы ни рассматривали это дело, мы не можем отпустить грехи, словно в исповедальне. Мы сидим в зале суда. Как бы мы ни доискивались чего-либо человеческого, неизменными остаются убийства, гибель двух человек». Бандеровцев среди зрителей не впечатлил ораторский талант адвоката – он нервничал и говорил очень тихо, – зато им весьма по душе пришлись его слова не только о Сташинском, но также об их войне за независимость. Нойвирт провозгласил: «Согласно принципам нашей западной традиции, такая борьба священна. И как раз украинцы на протяжении своего трудного исторического пути показали нам, что они готовы идти на зов этой традиции»319.

Когда в полдень объявили обеденный перерыв, будущее Сташинского выглядело как никогда мрачно. Он добился, казалось бы, невозможного – благосклонного отношения судей и газетчиков. Даже прокурор и адвокаты его жертв признавали раскаяние и моральную перемену в нем по сравнению с тем человеком, что нажимал на спуск. Однако это ничего не значило – обвинение требовало два пожизненных срока и еще три года. В полдень 15 октября были все основания думать, что суд удовлетворит это требование.

Одну из самых проникновенных речей в тот день произнесла дочь Бандеры – Наталья. Не так давно ей исполнился 21 год. Когда она встала с места, в зале все стихло. Даже репортеры прекратили шуршать листами записных книжек. Девушка напомнила всем, что ее отца убили ровно три года назад, и отдала должное его памяти. Гибель Бандеры оставила глубокие кровоточащие раны в сердцах его трех детей. Наталья поделилась с аудиторией интимными воспоминаниями о покойном – подпольщике, который редко бывал дома и которого дети поначалу не узнавали. «Я помню, как однажды, тяжело заболев воспалением среднего уха, я спросила маму, что это за господин недавно наклонился над моей кроватью и гладил мою щеку, – рассказывала она дрожавшим от волнения голосом. – Я тогда совсем забыла своего отца». Она имела в виду первые послевоенные годы, когда Ярослава с детьми жила отдельно от мужа в Миттенвальде (лагере для перемещенных лиц)320.

Даже когда семья в начале 50-х годов воссоединилась, Наталья понятия не имела, как на самом деле зовут ее отца и чем он занят:

В тринадцать лет я начала читать украинские газеты и много прочла о Степане Бандере. Со временем, на основании разных наблюдений, постоянной смены фамилий, как и ввиду того факта, что вокруг моего отца всегда было много людей, у меня возникли определенные подозрения. Когда однажды кто-то из знакомых проболтался, я уже была уверена, что Бандера – это мой отец. Уже тогда я понимала, что не смею выдать эту тайну моим младшим сестре и брату. Было бы очень опасно, если б малые дети по своей наивности где-нибудь проговорились.

Выступление Натальи Бандеры дало зрителям то, чего в прениях до тех пор не хватало – ощущение личной трагедии, причиненной деяниями Сташинского. Дочь убитого, одетая в черное, подобно его соратникам, напомнила всем о показаниях перебежчика – пересказанных им словах куратора. Деймон уверял подопечного, что дети Бандеры, повзрослев, еще отблагодарят Богдана за его поступок. Наталья предположила, что такое стало бы возможно только в случае их похищения сотрудниками КГБ и «перевоспитания». Именно так Советы поступили с Юрием Шухевичем, сыном убитого в 1950 году главнокомандующего УПА. Степан Бандера по-прежнему служил детям моральным компасом – героем, погибшим за Бога и Украину. Наталья заявила: «Мой блаженной памяти отец, воплощавший этот великий идеал, останется путеводной звездой всей моей жизни, а также жизни моего брата, моей сестры и украинской молодежи»321.

Ее речь, несомненно, произвела впечатление и на публику, и на суд. Сташинский был еще бледнее обычного и не поднимал глаз.

Глава 44 Адвокаты дьявола

По окончании обеденного перерыва Генрих Ягуш дал слово Адольфу Миру, представителю семьи Ребетов. Мир во время допроса подсудимого взял такой же резкий тон, как и Нойвирт. Как и главный прокурор Альбин Кун, этот юрист отбросил версию о насильственном принуждении Сташинского к выполнению приказа. С другой стороны, Мир не поверил прокурорской квалификации убийств как вероломных. Род преступления следовало определить точно. Согласно законам ФРГ, наиболее суровая кара грозила виновному в Meuchelmord – вероломном убийстве, при совершении которого жертва была заведомо беззащитна и не готова к нападению. Адвокат обратился к судьям: «Был ли Ребет беззащитен, был ли он доверчив?» И сам дал ответ на риторический вопрос: «В том состоянии, в каком Ребет поднимался по лестнице, он вне сомнения не был беззащитен. Понятию же доверия тут не место». Мир доказывал, что у Ребета было крепкое здоровье и он умел за себя постоять. И заключил: «Здесь нельзя просто так употребить понятие вероломного убийства, как это обычно делают непрофессионалы». Прокурор никак не ожидал от коллеги-юриста, что тот подведет мину под один из его ключевых доводов: Сташинский убил беззащитную жертву, которую застал врасплох, и поэтому заслуживает самого сурового наказания.

Однако этим внезапный выпад Мира против обвинения не ограничился. Он утверждал, что странно было бы ждать от Сташинского бегства на Запад, когда тот впервые получил преступный приказ, – учитывая его коммунистические убеждения и то, как ему промыли мозги. Далее Мир сослался на представляемую им Дарью, вдову Льва Ребета, – она по-своему видела наилучший исход процесса. Адвокат заявил: «Высокий сенат! От имени фрау Ребет должен еще раз вас уверить, что она не чувствует к Сташинскому ни малейшей ненависти, но сочувствует ему и в этом права… Мягкого приговора также хватило бы, ибо поступок Сташинского значит для него бремя на совести, от которого он, как ответственный за гибель двух человек, никогда не избавится»322.

Что произошло? Многих в зале выступление Мира просто ошеломило. На чьей стороне этот адвокат? Почему он просит о снисхождении к убийце и критикует правомерность обвинительного заключения? Отчасти на эти вопросы ответила Дарья Ребет – она выступила следующей. Немолодая уже вдова, с открытым лицом и тонкими губами (признаком воли и упорства), говорила с сильным акцентом. Поскольку немецким она владела слабо, но хотела избежать какой бы то ни было двусмысленности, фрау Ребет решила просто зачитать заявление вслух. Рядом с ней сидел сын Андрей. Именно он перевел слова матери на немецкий и теперь готов был ее подстраховать.

Прежде всего я должна сказать, что мне очень тяжело выступать в роли одного из обвинителей на этом процессе, так как естественным порядком у меня возникает вопрос: кого я обвиняю? И если я должна ответить на этот вопрос точно и правдиво, то ответ прозвучит так: обвинение направлено против отдавших приказ, российско-большевицкого режима, советской системы, в которую человека встраивают безжалостно и почти фатально, в которой он становится винтиком механизма.

Как и Нойвирт, Дарья Ребет главным виновником полагала коммунистический строй. Но, в отличие от представителя семьи Бандеры, она почти освобождала от ответственности того, кто исполнил преступный приказ, и возлагала ее исключительно на руководство. Вдова заявила:

У меня нет чувства злобы и ненависти к обвиняемому. Это я могу сказать, утверждать и от имени моего почти взрослого сына, точнее – обоих моих детей. Чисто по-человечески обвиняемого можно пожалеть, и я не придаю никакого значения тому, чтобы он был жестоко наказан. Дело Сташинского я вижу именно как дело, как явление и одновременно как отражение трагической судьбы нашего народа.

Андрей Ребет рассказывал позднее, что в зале слова его матери встретили с изумлением. Ее речь вдохновила обвиняемого, который заметно приободрился. Сам Андрей не жаждал мести и в этом полностью разделял позицию матери. Ребеты предпочитали, чтобы в Карлсруэ осудили прежде всего Кремль и его приемы войны против украинского движения. Как видно из речи Дарьи и ее позднейших текстов, она считала Сташинского не головорезом или предателем, как бандеровцы, а жертвой советской государственной машины. Вдова надеялась, что освещение суда в прессе изменит отношение Запада к украинским эмигрантам и тому, за что они борются, что новости из Германии достигнут Украины и «дадут обманутым людям повод призадуматься»323.

Немного позже Сташинскому пришел на помощь еще один из его обвинителей. Чарльз Кёрстен – известный и политически влиятельный адвокат, один из представителей семьи Бандеры, – до тех пор ни разу не брал слова. Хоть формально он служил лишь помощником Ханса Нойвирта, многие видели в нем главный калибр команды соистцов. На фотографии, сделанной во время перерыва в заседании, Кёрстен выглядит весьма уверенно – идет, сунув руку в карман брюк, между двумя коллегами. Справа ковыляет, опираясь на трость, Нойвирт, а слева несет портфель низкорослый Ярослав Падох. Сразу видно, кто тут главный. Соединенные Штаты правили половиной мира и от их поддержки зависело существование не только Западного Берлина, но и всей Западной Германии. К тому же Кёрстен не был рядовым американским юристом – он имел превосходные связи в Вашингтоне.

На заключительном заседании конгрессмен выступил по-английски, словно это был американский суд, и показал себя опытным оратором. Периодически он делал паузы, давая переводчику время изложить его мысли по-немецки. Как и Дарья Ребет с Адольфом Миром, Кёрстен не наносил удар лично по Сташинскому. Еще двумя неделями ранее в письме сенатору Додду он определил цель визита в Карлсруэ: указать на исходившую от Кремля угрозу и привычку его вождей убивать политических противников. Американец заявил, что, не сознайся Сташинский год назад, через какое-то время жертвой «сердечного приступа» благодаря очередному достижению советской науки мог бы стать кто-то из беспощадных критиков Москвы в ООН. Кёрстен поместил убийства двух лидеров националистической эмиграции в общий контекст украинской политики большевиков. Адвокат упомянул о Голодоморе 1932–1933 годов, Большом терроре конца 30-х и жестоком подавлении восстания политзаключенных в Кенгире в 1954 году. В этом лагере на территории Казахстана преобладали украинцы – в немалой степени пленные бойцы УПА.

Перейдя к сути дела, конгрессмен заявил, что миссис Бандера не ищет мести, а желает только справедливости, ведь убийцу не взяли с поличным – он бежал на Запад и здесь добровольно сознался в злодеяниях советского правительства и собственной причастности. «Настоящими преступниками», которых должен разоблачить этот процесс, по его мнению, были Хрущев и его подручные. Американец утверждал, что процесс доказал вину Совета министров СССР в умышленном убийстве. Суд, увы, не имеет возможности покарать истинное зло, зато он может вынести приговор, который войдет в историю, – провозгласить руководство СССР организаторами этого преступления. Такой приговор даст второе дыхание народам, страдающим от заговора российских большевиков324.

Выступление Кёрстена добавило оптимизма Сташинскому. Но затем его ждал холодный душ: Ярослав Падох обрушился не только на московских заказчиков, но и на исполнителя убийства. Вслед за Падохом слово взял защитник – Гельмут Зайдель, – и чаши весов Фемиды, казалось, вновь дали Сташинскому надежду. В ходе процесса обвиняемый твердил одно и то же: он считал борьбу за независимость Украины обреченной на поражение и, совершая убийства, верил в идеалы коммунизма. Только после гибели Бандеры он понемногу стал понимать, что наделал, и раскаиваться. Зайдель в заключительном слове лил воду на ту же мельницу. Выступление его было хорошо продумано и произвело на всех сильное впечатление. Один из бандеровцев писал, что немец говорит тихо, но уверенно и показывает безупречное владение предметом. А главное – ловко использует ошибки и неудачные выражения стороны обвинения, находя всё новые смягчающие обстоятельства. Владимир Стахив, один из соратников Дарьи Ребет, так описал свои впечатления от речи Зайделя: «Защитительная речь доктора Гельмута Зайделя была мастерски выстроена и блестяще исполнена»325.

После краткого предисловия Зайдель перешел непосредственно к клиенту: «Я защищаю Сташинского-человека – такого же, как вы и я, – крестьянского сына, поставленного случаем и судьбой в тяжелое положение. Человека, с которым я познакомился, – вначале несколько скрытного и сдержанного, но позднее любезно и чуть ли не радостно откровенного, с феноменальной памятью. Поэтому просто ужасаешься, увидев контраст между ним и совершенными им делами». Адвокат назвал такое различие плодом воспитания Богдана – внушением ему идеологии марксизма, советского патриотизма и покорности начальству. «Перед судом предстал человек, пришедший из страны, где господствуют совсем иные морально-этические понятия. Ему сказали, что индивидуальной свободы не существует, что свобода – добровольное и осознанное служение необходимости. А кто может определить необходимое лучше самого Совета Министров Советского Союза?»

Адвокат заметил, что не намерен оспаривать мнение прокурора о том, что КГБ – не военная организация и подчинение воле его руководителей не смягчает вину бывшего агента. Само собой разумелось, что в КГБ дисциплина строже любой армейской. Тем не менее Зайдель не сделал главным аргументом защиты выполнение приказа, а подчеркивал, что гибель Ребета стала прямым следствием идеологической обработки Богдана коммунистами. К тому же Сташинский понимал: если он откажется убивать, то убьют его самого. Отсюда Зайдель и выводил важнейший тезис: «То, что я сейчас скажу, полностью соответствует моему глубокому убеждению юриста, а именно: подсудимый – не преступник как таковой, а лишь соучастник».

Речь Зайделя изменила ход процесса. Надо полагать, такая формула – Сташинский выступил только соучастником убийства – как нельзя лучше отвечала взгляду многих на то, как именно заклеймить Кремль за угнетение собственного народа и внешнюю агрессию и в то же время наказать исполнителя, чьи признания дали миру возможность узнать об исходящей от СССР угрозе. Дарья Ребет запомнила, как Нойвирт, осознав перемену в настроении судей, взял слово еще раз и уточнил, что не настаивает на пожизненном заключении. Но вот Кун, главный прокурор, оставался непреклонным и так же требовал по одному пожизненному сроку за каждое убийство.

Богдан Сташинский на процессе, решающем его судьбу, выступил последним. Как обычно бледный, он произнес: «Я могу только заявить, что все, что я мог и могу сказать, я уже сказал. Мое признание одновременно показывает и мое раскаяние. Я сознаю свою вину и могу только просить высокий суд больше руководствоваться соображениями милосердия, чем права». Чистосердечное признание и впрямь было его единственным козырем. Разыграл он эту карту удачно. Если Кёрстен не ошибся и власти ФРГ действительно заключили сделку с подсудимым, он не подвел немцев и выставил в самом неприглядном свете советскую практику политических убийств. О таком на Западе еще не слышали.

Судебный процесс завершился. Генрих Ягуш объявил, что приговор огласят утром 19 октября 1962 года, в пятницу. Сташинскому, родственникам его жертв и всему миру придется провести четыре дня в томительном ожидании326.

Глава 45 Приговор

Утром 19 октября в здании Верховного суда толпились репортеры. Им не терпелось услышать приговор Сташинскому. Каков он окажется, оставалось только гадать. В последний день процесса зрители наблюдали «напряженные прения юристов», как писал в Daily Telegraph Реджинальд Пек. Во-первых, и обвинение, и защита оценивали оба убийства согласно различным статьям уголовного кодекса. Во-вторых, семьи Бандеры и Ребета, видимо, занимали разные позиции по вопросу о главном преступнике: одни считали таковым Сташинского, другие – советский режим. Накануне приговора восточноберлинская газета Berliner Zeitung напечатала длинную статью, в очередной раз обвинив Райнхарда Гелена и его подручных в устранении Бандеры. Генриху Ягушу и прочим судьям достались ярлыки марионеток боннских заправил, восполнявших недостаток улик антикоммунистической трескотней. Пасквиль завершался словами о том, что, каким бы ни стал приговор Сташинскому, в нем не будет ни слова правды327.

Ягуш начал оглашение приговора в начале десятого утра. Читать было долго. Открывала документ краткая биография подсудимого. Через какое-то время Ягуш дошел до оценки аргументов защиты и обвинения. Председательствующий заявил, что третий уголовный сенат согласен с прокуратурой в том, что «оба преступления были убийствами с помощью яда». Здесь Альбин Кун одержал победу. К сожалению последователей Бандеры, прокурор выиграл битву, но проиграл войну. Ягуш продолжал: «Сенат… признает обоснованным мнение защитника: подсудимый в обоих случаях был не убийцей, хоть он и лично совершил акты убийств, а только инструментом, соучастником. Убийцами являются лица, ответственные за подготовку преступления, выбор жертвы, места и времени преступления, планирование всех деталей».

Прозвучал ответ на главный вопрос процесса. Коллегия судей избрала сторону защиты. Ягуш выступил против аргументов обвинения, согласно которым тот, кто собственноручно совершает деяние, непременно должен понести наказание как преступник. Почему? Судья объяснил, что «поскольку существуют государства, которые планируют политические убийства, отдают приказы об их исполнении и для этого проводят идеологическую обработку определенных лиц», граждане таких государств не подлежат суду на тех же основаниях, что жители других стран. Ягуш привел в пример Третий рейх и то, как влияла идеология нацизма на обычных людей. «Тот, кто морально противостоит таким негативным силам, становится одиночкой в толпе, – сказал Ягуш, который и сам служил Гитлеру. – Тот, кто им покоряется, поддается ловкому, чрезвычайно мощному, управляемому сверху массовому гипнозу. Стимулы, побуждающие его совершить преступление, имеют иную природу, чем те, что обычно рассматривает криминология»328.

Если Сташинского и вправду назвать только соучастником, указав на подлинных виновников в Москве, что в таком случае делать суду? Александр Шелепин оставался недосягаем для Ягуша и Западной Германии в целом – и уж тем более Никита Хрущев. Председатель суда признал: «Эти лица занимают высокие посты в суверенном иностранном государстве и, таким образом, пребывают вне тех пределов, в которых мы способны добиться требуемого нами правосудия, хотя в конце концов никого не минует воздаяние». А вот Сташинский находился в пределах юрисдикции суда. Ягуш заключил: «Наказание не должно раздавить обвиняемого. Насколько это сообразно с человеческими возможностями, оно должно помочь ему искупить вину. Наказание за каждое убийство составляет шесть лет заключения, за изменнические сношения – один год заключения. Для искупления достаточно общего наказания в восемь лет заключения с учетом времени следствия»329.

Когда председатель окончил оглашение приговора, мало кто в зале осознавал истинный смысл происшедшего. Восемь лет за два убийства? На фоне требования прокурора – двух пожизненных сроков – это просто шокировало. Бандеровцы, как могли, делали хорошую мину при плохой игре. Они ведь тоже желали обличения Москвы и легитимации их борьбы в глазах мирового сообщества. Этого они достигли. Но попытка выставить подсудимого предателем украинского народа провалилась. Вдова Льва Ребета и его сторонники смотрели на дело по-другому. Этой группе эмигрантов Сташинский казался скорее жертвой, чем злодеем. Приговор совпал с их позицией.

Многих членов ЗЧ ОУН и тех, кто им симпатизировал, новости из Карлсруэ привели в уныние. Среди них оказался и Ярослав Падох, не ставший дожидаться 19 октября в Германии. В тот день, уже в Соединенных Штатах, он взялся за письмо в Мюнхен преемнику Бандеры Степану Ленкавскому: «Только что пришла новость о восьмилетнем сроке заключения для Сташинского. Хоть никто из обвинителей не желал ему тяжкой кары, все равно трудно это уместить в голове: восемь лет за две жизни. Дешево, очень дешево заплачено…» Он добавил, что в «Свободе» – ведущей украиноязычной газете США – новость о приговоре поместили рядом с пересказом заметки в «Советской Украине» о расстреле львовского чиновника за взятки. «Две системы, две меры гуманизма», – удрученно резюмировал Падох.

Ему трудно было понять, почему западногерманский суд вынес столь мягкий вердикт. Падох заподозрил сделку, подобно Кёрстену, но не с властями ФРГ, а с американцами. В том же письме Ленкавскому разочарованный адвокат предположил: «Видно, заплатил он за это в другой валюте. Видно, недаром он провел много времени с нашими американскими следователями». Такую гипотезу высказывали и другие. Корреспондент агентства United Press International закончил статью о приговоре шпиону-убийце так: «Разведки союзных стран считают его слишком ценным, чтобы позволить ему надорваться в каменоломне»330.

В Германии приговор и квалификация преступления Сташинского вызвали скандал. Но газеты ФРГ отозвались о них по-разному. Гамбургский таблоид Bild-Zeitung вышел с сенсационным заголовком: «Приговор года – убийцы засели в Москве!» 20 октября автор статьи в Rheinische Post предупреждал, что подобная мягкотелость только развяжет руки КГБ. Репортер Badische Zeitung недоумевал, как исполнитель двух умышленных убийств может быть признан простым соучастником, – обычному человеку этого, мол, не понять.

Приговор затронул целый ряд крайне болезненных проблем немецкой послевоенной политики и идентичности, в том числе и наследие нацизма. Проклятое прошлое в заключительный день процесса упомянул главный прокурор Альбин Кун, а во время оглашения приговора – председатель суда Генрих Ягуш. Но аргументы обоих юристов звучали совершенно по-разному. Кун настаивал на том, что память о тоталитарном строе должна укрепить германские суды в решимости пресекать злодеяния, совершенные по воле других государств того же рода. Он заявил: «Мы, немцы, не имеем никаких оснований указывать пальцем только на других. Мы еще не разобрались с собственным прошлым. Но акты насилия не становятся лучше от того, что их совершают другие». Председатель суда, с другой стороны, напомнил, что немцы слишком хорошо знают, как трудно противостоять государственной машине пропаганды. Он не считал Сташинского рьяным сторонником режима, «Эйхманом», который подчинялся фюреру с энтузиазмом. Ягуш назвал подсудимого беднягой, вынужденным автоматически выполнять приказы и замороченным пропагандой331.

Многие сразу же поняли, какой риск несет подобный прецедент. Корреспондент газеты Frankfurter Rundschau негодовал: смеется Ягуш над нами, что ли? Как понимать его слова, что немцам хорошо знакомы метания людей вроде Сташинского? Наемного-то убийцы? И вопрошал: «Неужели сенат не видит, как, вынеся такой приговор, он вплотную подошел к принципам того режима, для которого убийство – не преступление?» Bild-Zeitung напечатала письмо в газету со следующим выводом: «Теперь придется пересмотреть каждый приговор, вынесенный за убийства, совершенные по приказу Гитлера»332.

Нюрнбергский процесс дал судам ФРГ законные основания не учитывать аргумент о том, что обвиняемые нацисты всего лишь исполняли приказ. Теперь же приговор Сташинскому поставил все с ног на голову. Верховный суд не признал, конечно же, что обвиняемый действовал по принуждению. Тем не менее мотивация приговора 19 октября 1962 года давала бывшим гитлеровцам надежду. Теперь все, кто замарал руки кровью при нацизме, могли претендовать на роль соучастников. Главными преступниками в таком случае оставались только Гитлер, Гиммлер, Геринг и прочие вожди Третьего рейха, большинства из которых давно не было в живых.

Почти ни у кого не вызывал сомнения явно политический контекст приговора. Он стал очередным ходом на шахматной доске холодной войны. Кто-то находил это разумным, кто-то – неприемлемым. Одно из писем в Bild-Zeitung гласило: «Приговор абсолютно правильный, ведь благодаря признанию этого человека, надо надеяться, у многих людей на Западе спала пелена с глаз при взгляде на политику Москвы». Еще одно завершалось риторическим вопросом: «Государство ли мы, где господствует закон, или лакеи политических убийц?»333

Другой весьма щекотливой темой дискуссий среди политической элиты и широкой публики стало попрание суверенитета ФРГ Советским Союзом. Как только огласили приговор, Карл-Гюнтер фон Хазе – пресс-секретарь правительства – назвал в своем заявлении ужасающим фактом то, что иностранное государство, презрев международное право, казнит людей на германской территории. Журналисты хотели знать, примет ли Аденауэр хоть какие-нибудь ответные меры или ограничится громкими фразами. В Карлсруэ корреспондент Badische Neueste Nachrichten задавался вопросом: «А что сделает Бонн? Доказано бессовестное нарушение суверенитета нашей федеративной республики. Ребета и Бандеру убили в Мюнхене по советскому приказу. Уголовным и международным правом пренебрегли. Никто не может чувствовать себя в безопасности от Москвы – ни одно государство, ни один человек». Но правительство не спешило бросать Кремлю вызов, подтвердив правоту автора: все страны Западной Европы, и особенно ФРГ, ощущали угрозу, исходившую от красной сверхдержавы, стремившейся любой ценой достичь паритета с Америкой334.

Депутаты бундестага тем временем добивались официальной реакции канцлера. Первый запрос правительство получило 7 декабря 1962 года. Аденауэр решил потянуть время, ссылаясь на то, что текст вердикта в Бонн еще не поступил. Когда откладывать уже стало невозможно, 23 апреля 1963 года посольству СССР в Бонне наконец-то направили ноту правительства. Текст ее гласил:

Как установил Федеральный верховный суд, оба преступления были совершены по приказу советских учреждений. Это побуждает федеральное правительство обратить внимание правительства Союза Советских Социалистических Республик на то, что подобные действия резко противоречат общепризнанным принципам права, прежде всего международного.

Ноту завершали обычные уверения в совершеннейшем почтении. Кремль не удостоил Западную Германию ответом, а ее власти не настаивали335.

Часть VII В неизвестном направлении

Глава 46 Письмо, оставшееся без ответа

7 ноября 1963 года, через год после процесса в Карлсруэ, Чарльз Кёрстен решил написать президенту Кеннеди. Бывшего конгрессмена объединяла с ним не только католическая вера, но и долгая борьба против коммунизма. Теперь юристу из Висконсина именно президент казался последней надеждой. Кёрстен настаивал на переводе Сташинского из ФРГ в США, чтобы тот дал показания перед сенатским комитетом по расследованию политических убийств, организованных Москвой за пределами СССР.

По мнению Кёрстена, сведения, которыми располагал Сташинский, имели чрезвычайную важность. Он изложил адресату фабулу этой истории, подчеркнув, что «перед тем как бежать, Сташинский проходил обучение убийству высокопоставленных лиц в Англии и Соединенных Штатах. Несомненно, обучают этому и других». Он просил президента надавить на Государственный департамент, не желавший видеть убийцу на американской земле. «Думаю, Вы согласитесь со мной, что предание смертоносных терактов максимальной огласке станет наилучшим способом их предотвратить». Завершая письмо, он напомнил президенту о совместных кампаниях против коммунизма – еще в Палате представителей в конце 40-х годов. И добавил: «Разоблачение коммунистических операций в Милуоки, штат Висконсин, в 1947 году помогло разрубить паутину заговора, опутавшую промышленность в этом районе». Кёрстен приложил к письму фото, на котором он был запечатлен с будущим президентом во время поездки в Милуоки для проведения слушаний об агентах коммунистического влияния в профсоюзах336.

Чарльз Кёрстен изо всех сил привлекал внимание прессы к делу Сташинского. Уже 19 октября 1962 года адвокат сделал заявление такого содержания: приговор справедлив и стал большой победой правды, поскольку разоблачает российско-коммунистический режим как подлинного убийцу. Кёрстен обещал подать от имени Ярославы Бандеры иск против Хрущева и советского правительства в Международный суд ООН в Гааге, а также поставить этот вопрос перед Комиссией ООН по правам человека. В Западной Германии американец успел поговорить с профессором Гейдельбергского университета Херманом Мозлером, корифеем международного права, – обсудить перспективы такого процесса. Вернувшись на родину, он составлял план дальнейших действий с друзьями из числа украинских эмигрантов, беседовал с членами некоторых иностранных делегаций в Нью-Йорке. Но воплотить эту идею в жизнь Кёрстену не удалось337.

Приехав в Америку и наткнувшись на непробиваемое безразличие аппарата ООН, Кёрстен присоединился к тем, кто требовал провести слушания по делу Сташинского в Капитолии. Застрельщиком был профессор Лев Добрянский, глава Национального комитета порабощенных народов. 19 февраля 1963 года Кёрстен обратился к своему надежному союзнику – Томасу Додду. Сенатор от Коннектикута был вице-председателем подкомитета по внутренней безопасности и теперь адвокат призывал его принять участие в набиравшей ход кампании: «Уверен, Вам хорошо известно, что со стороны Кубы нам грозят не только запуски ракет, – писал он, имея в виду недавно прогремевший Карибский кризис. – Это и дьявольские диверсионные приемы, применяемые коммунистами по всему миру, а в этом случае и потенциально внезапные, тихие и безнаказанные убийства даже самых высокопоставленных американских чиновников, выступающих против Советов». Письмо в том же духе получил и равный по статусу демократу Додду член подкомитета от Республиканской партии – сенатор от Нью-Йорка Кеннет Китинг. Оба дали ответ Кёрстену в марте 1963 года. Китинг предоставил заниматься этой темой Додду, а тот выразил интерес: «Вы правы, дело может дать нам рычаг, которым мы приподнимем завесу над секретом доведения до самоубийства, практикуемого советской машиной террора». Додд обещал обсудить это подробно с коллегами по подкомитету. Кёрстен еще раз написал приятелю, побуждая не затягивать со слушаниями. Он сослался на один из докладов того же сенатского органа. Подкомитет обратил внимание на несколько подозрительных смертей политиков, но заявил, что не может найти «неопровержимого доказательства того, что Кремль… хотя бы в одном из этих случаев стоит за убийством, выдаваемым за суицид». Бывший конгрессмен настаивал, что процесс Сташинского дал именно такое неопровержимое доказательство338.

Добрянский – рупор тех, кто добивался слушаний в сенате, – верил, что в Соединенных Штатах показания перебежчика произведут сенсацию. Позднее он так рассказывал об этом: «У меня было ощущение, что нам нужно представить эту историю в лицах. Выведя здесь на сцену Сташинского в числе многих других, мы покажем взаимосвязь устроенных Москвой политических убийств. Особенно это представляется необходимым ввиду того, что в Верховном суде Западной Германии обвинили и приговорили не столько Сташинского, сколько российское правительство в Москве». Но Государственный департамент упорно не давал зеленый свет. Чиновники утверждали, что перевезти осужденного из Европы и обеспечить ему охрану – дело нелегкое, но Добрянский подозревал, что причиной отказа была «вся та разрядка, которую предполагалось наладить в отношениях Соединенных Штатов и СССР»339.

К лету 1963 года напряженность этих отношений заметно спала. Остались в прошлом и Берлинский кризис, который омрачил осень 1961 года, и грянувший годом позже Карибский. В июле 1963 года советские, американские и британские дипломаты согласовали положения договора о частичном запрете ядерных испытаний. По сути, он стал первым шагом на пути к ограничению стратегических вооружений. Через месяц заработала горячая линия связи между Белым домом и Кремлем – так сторонам легче было бы найти общий язык в случае очередного кризиса. Кеннеди дал добро на продажу Советскому Союзу пшеницы на сумму до 250 миллионов долларов, ведь Хрущеву нечем было кормить народ. 7 октября, в присутствии советников и верхушки обеих палат Конгресса, президент подписал упомянутый договор о ядерных испытаниях. В подобной обстановке дело Сташинского не пришлось ко двору. Ни к чему было вспоминать громкие убийства, совершенные по приказу кремлевского вождя, который наконец-то стал адекватно себя вести, закупал горы американского зерна и обещал не бряцать ядерным оружием340.

Письмо Кёрстена, в котором тот просил поддержать идею слушаний в сенате о советской тактике политических убийств, осталось без ответа. Прошло всего две недели и наступило 22 ноября – день фатальной поездки Кеннеди в Даллас. Копию письма выслали ФБР. Сотрудники этого ведомства теперь обратили внимание на предсказания Кёрстена – возможную заброску с Кубы хорошо подготовленных агентов для убийства врагов коммунизма в Соединенных Штатах. Ли Харви Освальд чрезвычайно точно совпадал с нарисованным в письме образом такого агента. Были в биографии Освальда и Куба, и Советский Союз. Не застрелил ли он президента США по указке все тех же Хрущева и Шелепина? Последний тогда уже обладал огромной властью как председатель Комитета партийно-государственного контроля, а через год ему предстояло занять место в Президиуме ЦК КПСС. Такое предположение испугало многих американцев. Если это правда, что тогда делать? Возможна ли вообще какая-то реакция, кроме начала полномасштабной ядерной войны?341

Этот вопрос мучил немало американских политиков, не давая спать по ночам всему высшему руководству. Да, Освальд долго жил в СССР и женился там, а на родине открыто выступал в поддержку Кастро, – но следствие все равно не отступало от версии об убийстве, совершенном в одиночку. Уильям Худ, который служил в мюнхенском филиале ЦРУ во время ликвидации Бандеры, а теперь работал в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли, оказался в центре расследования нового убийства. В компании нескольких коллег незадолго до убийства он подписал телеграмму, не упоминавшую о недавнем аресте Освальда за драку с кубинскими эмигрантами – противниками Кастро. Худ приложил руку и к тому, что за несколько недель до выстрелов в Далласе имя Освальда исчезло из списка лиц, за которыми следило ФБР. Был ли Освальд агентом ЦРУ или КГБ, или вообще не работал ни на какую разведку? В 1963 году никто в США не знал точного ответа. Интерес к делу Сташинского резко возрос342.

Глава 47 Гость из Вашингтона

10 апреля 1964 года, в пятницу, посетители внесли приятное разнообразие в монотонное, бедное событиями пребывание Богдана Сташинского за решеткой. В тот день его увезли в Карлсруэ – в Верховный суд, где полутора годами ранее ему вынесли приговор. Заключенного хотел видеть один важный гость из-за океана. Это был близкий соратник Кёрстена, сенатор Томас Додд. В Западную Германию он приехал для встреч с Людвигом Эрхардом, федеральным канцлером, его предшественником Конрадом Аденауэром, генеральным прокурором Людвигом Мартином, Генрихом Ягушем – председателем суда на процессе Сташинского – и с самим осужденным.

Позднее сенатор уверял, что отправился в Европу именно ради Сташинского, а не канцлеров и прочих высокопоставленных лиц. Беседа с осужденным прошла в присутствии Норберта Оберле, выступавшего на процессе со стороны обвинения в паре с Куном, и чиновников из США. Некоторые прибыли вместе с сенатором из Вашингтона, другие приехали из посольства в Бонне. Поездку Томаса Додда в Германию и посещение Сташинского готовили не один день343.

Гибель Кеннеди подстегнула интерес к проведению на Капитолийском холме слушаний о политических убийствах, организованных из Москвы. В феврале 1964 года ЦРУ подготовило доклад «О советской практике убийств и похищений» и представило его комиссии по расследованию произошедшего в Далласе. Нашлось там место и для дела Сташинского. Но вот на вопрос о том, как доставить его в Америку, ответа никто дать не мог. В конце января Лев Добрянский узнал, что Додд решил лично отправиться за океан, чтобы побеседовать и с самим заключенным, и с важнейшими участниками процесса. Сенатор хотел понять, можно ли сдвинуть дело с мертвой точки344.

С Аденауэром Додд говорил утром 8 апреля, на следующий день после приезда в Западную Германию. Отставной канцлер не скрывал прохладного отношения к покойному Кеннеди и его внешней политике. Немца разочаровала мягкотелость президента во время Карибского кризиса. В конце октября 1962 года, после приговора Сташинскому, Аденауэр просил посла США в Бонне отослать стенограмму суда в Белый дом. Президенту следовало понять, на что способен Кремль. Теперь же канцлер выговаривал сенатору за рост объема американо-советской торговли – главным образом благодаря продаже зерна, одобренной еще Кеннеди. Додд открыл ему трагикомичную правду: будь Кеннеди жив, сенат, вероятно, аннулировал бы эту сделку. Гибель президента делала такой плевок на его наследие неприличным345.

На следующий день американец поехал в Карлсруэ на встречу с Хубертом Шрюбберсом, главой Федеральной службы защиты конституции. Шрюбберс обрисовал ему положение дел с советской агентурой в Западной Германии, ответил и на ряд вопросов конкретно о Сташинском. Данные руководителя контрразведки производили тяжелое впечатление: за несколько последних лет из ФРГ похитили 222 человека (прежде всего из Западного Берлина). В 52 случаях похитители применили силу, в семи – психотропные вещества. Остальных же выманили на Восток обманом. ФРГ оставалась государством, где советские агенты действовали наглее, чем где бы то ни было.

Наконец 10 апреля Додд увидел Сташинского собственными глазами. Утром сенатор обсудил его дело с Бруно Хойзингером, председателем Федерального верховного суда. Вспомнили они и другой процесс – в Западной Германии как раз судили эсэсовцев, во время войны занимавших важные посты в Освенциме. В четверг американец успел заглянуть на заседание суда в Кёльне. Хойзингер рассказал, насколько приговор Сташинскому повлиял на ход рассмотрения дела этих палачей. По его словам, оба процесса показали, «как могущественный государственный аппарат может извратить и поработить природу человека». Из заметок Додда следует, что формально они не затронули вопрос, могут ли подсудимые гитлеровцы рассчитывать на ту же лазейку, что и советский шпион, – наказание лишь за соучастие в убийствах. Однако замечания, которые обронил Хойзингер, давали понять, что надежда у них есть. Приговор раскаявшемуся советскому агенту создал прецедент, который нельзя было игнорировать на процессах над бывшими нацистами в Западной Германии. От Хойзингера сенатор направился к Ягушу – автору приговора и прецедента. С Ягушем он обсудил преступления украинца и его перспективы. Теперь Додд был готов навестить в тюрьме того, о ком он уже столько слышал346.

Беседу назначили на два часа дня. Сенатор поздоровался с бывшим киллером КГБ и сказал ему, что он «сделал весьма полезное дело, рассказав правду». Затем Додд приступил к вопросам. Его интересовали какие угодно факты или слухи о других убийствах известные заключенному. В том числе об имитациях самоубийств – таким случаям его сенатский подкомитет уделял особое внимание. Например, смерти Вальтера Кривицкого. Кривицкий служил агентом НКВД за границей, дезертировал и написал разоблачительную книгу «Я был агентом Сталина». Он описывал не только шпионаж, но и убийства за пределами СССР, совершенные по приказу вождя. В феврале 1941 года его обнаружили мертвым в гостиничном номере в Вашингтоне. По мнению следователей, Кривицкий застрелился.

Другим сомнительным самоубийцей был Поуль Банг-Йенсен. Молодой датский дипломат отказался передать в ООН список участников Венгерской революции 1956 года, боясь, что их имена вскоре попадут на Лубянку. В ноябре 1959 года его тело нашли в одном из нью-йоркских парков. Как и в случае Кривицкого, при покойном оказалась записка, из которой следовало, что он решил уйти из жизни сам347.

Сташинский изо всех сил старался помочь. Американец позднее вспоминал, что бывший агент подробно рассказывал ему, «как убил Бандеру… и как ежедневно следил за ним, изучал его привычки, встретил его на лестнице в подъезде жилого дома». Никаких точных сведений о ликвидированных КГБ людях у Богдана не было. Зато он многое мог поведать о том, как работала эта организация, и дать предположительный ответ на ряд вопросов об убийствах, исходя из своего опыта. Один из комментариев Сташинского звучал так: «В Советском Союзе само собой разумелось, что именно так до́лжно поступать с политическими противниками известного толка за рубежом».

Также он признался Додду, что «у него было твердое осознание того, что он – винтик в механизме, действующем по всему миру». Агент понимал, что выполняет приказы высшего советского руководства. А также то, что, стоило шуму по поводу смерти Бандеры утихнуть, на Лубянке выберут новую жертву. В путевом дневнике Додда читаем: «Он сказал, что его наверняка предназначали в будущем для подобных заданий в одной из крупных англоговорящих стран». Особенно глубоко сенатора поразила копия стрелявшего ядом пистолета, из которого Сташинский убил Бандеру. Беседа шла около двух часов. После нее Додд отправился в гости к Ярославу Стецько – вероятно, третьей жертве, намеченной тому же исполнителю348.

По словам американца, уезжал он из Западной Германии с намного более ясным взглядом на работу аппарата КГБ. В марте 1965 года подкомитет сената США по внутренней безопасности наконец-то провел предложенные Добрянским слушания. Гвоздем программы служило дело Сташинского. Доклад подкомитета озаглавили «Международная корпорация убийц: убийства и похищения как инструменты советской политики». Название было аллюзией на прозвище, данное киллерам американской мафии журналистами еще в 30-е годы: «Корпорация убийц». Томас Додд в предисловии к этому изданию утверждал: хотя на процесс Сташинского «пресса западного мира обращала внимание лишь время от времени», это событие заслуживает «причисления к важнейшим судебным процессам в мировой истории». Важность происшедшего в Карлсруэ он обосновал так:

Представленные на суде улики впервые позволили вынести приговор, который установил, что Советы используют убийство как инструмент международной политики и что, несмотря на так называемую «либерализацию», якобы наблюдаемую после смерти Сталина, кремлевская машина убийств за рубежом продолжает работать на полном ходу349.

Глава 48 Фантомас

Вечером 10 апреля Томас Додд уехал из Карлсруэ, а Богдана Сташинского увезли назад в тюрьму. По слухам, украинец отбывал наказание в городке Ландсберг-ам-Лех, километрах в шестидесяти к западу от Мюнхена. За решеткой он должен был провести еще пять с лишним лет. Его адвокат Гельмут Зайдель подал прошение о помиловании, но никаких сведений о решении пока не было.

Его жизнь в тюрьме омрачали и новости с воли. 23 июня 1964 года Инге подала на развод. Неизвестно, как Богдан перенес этот удар, но представить, что думала и переживала Инге, нетрудно. Она боялась, что в Москве ей вынесли смертный приговор. Корреспондент журнала Stern Герд Хайдеманн писал, что фрау Сташински пришлось обратиться к психиатру. Он взял интервью у Инге в начале ноября 1962 года, через полмесяца после процесса в Карлсруэ. Встречу устроил сотрудник генеральной прокуратуры Эрвин Фишер – он уверял подопечную, что этому репортеру можно доверять полностью. Откуда ей было знать, что Хайдеманн уже около десяти лет работает на министерство госбезопасности ГДР? Хайдеманн, он же агент «Герхардт», попал в западногерманскую тюрьму лишь в 1985 году – и то за продажу поддельных дневников Гитлера. Позднее Хайдеманн заявит, что был двойным агентом. Но вряд ли это утешило бы Инге350.

За стенами тюрьмы в Ландсберге Сташинскому не стоило бояться за свою жизнь. Но что с ним произойдет, когда он выйдет на свободу? Где ему прятаться от недавних сослуживцев? На встрече с Доддом Генрих Ягуш признал: «Показания Сташинского принесли нам чрезвычайную пользу, но, когда его выпустят, оставаться в Германии ему будет крайне рискованно». Судья высказал надежду на «принятие мер по облегчению его переезда в более безопасную страну». Увы, довольно скоро будущее Богдана станет еще туманнее, и он останется без покровительства влиятельного судьи – Ягуша вынудят уйти в отставку351.

Неприятности на службе начались у того вскоре после оглашения приговора Сташинскому. На Востоке аппарат пропаганды поливал Ягуша грязью как закоренелого нациста. Потом тот же репортер Хайдеманн опубликовал фотографии, на которые попало лицо одного из следователей по делу, подсудному Ягушу. Таким образом стало известно, что судья передает корреспонденту Stern конфиденциальные материалы. Через несколько месяцев после визита сенатора Додда председатель уголовного сената поставил на своей карьере крест. В сентябре 1964 года он грубо нарушил корпоративную этику, напечатав в Der Spiegel провокационную статью. Там он рассказал, как разоблаченного шпиона ГДР выпустили из-под стражи – вероятно, в обмен на освобождение в Восточной Германии нескольких политических заключенных, – и усомнился в законности действий высшего руководства ФРГ, в том числе своих начальников. Статья вышла без подписи. В начале ноября в журнале появился новый текст. Ягуш резко критиковал генеральную прокуратуру за санкцию на арест сотрудника того же издания по подозрению в шпионаже. На этот раз он подписался «Жюдекс» – так звали героя недавно прошедшего в прокате французского фильма, этакого благородного Фантомаса. Обе статьи вызвали много шуму, начались розыски автора. Через какое-то время одна из мюнхенских газет открыла его настоящее имя352.

У него потребовал объяснений сам глава Верховного суда – Бруно Хойзингер. Ягуш от публикаций открестился, но вскоре передумал и признал себя Жюдексом. Шансов сохранить кресло у него не осталось. Он задел сторонников разрядки в отношениях с Востоком выпадом против освобождения агента ГДР, но одновременно и ястребов – протестом против незаконного задержания репортера, якобы тоже за шпионаж. Что хуже всего, он солгал начальству и коллегам. Уже после приговора Сташинскому Ягуша стали изображать активным проводником линии Гитлера в германских профсоюзах (видимо, кампанию против него спонсировали восточногерманские власти). Судья называл это клеветой, а товарищи по верховному суду не отдавали его на растерзание. Но после публикаций в Der Spiegel рассчитывать на их поддержку больше не стоило353.

В январе 1965 года Ягуша отстранили от должности – за попытку скрыть членство в НСДАП. Через месяц ему позволили уволиться по состоянию здоровья. Отставной судья успел еще заработать реноме эксперта по правилам дорожного движения ФРГ, но в политическую историю вошел как автор приговора Богдану Сташинскому. Аргументы Ягуша существенно повлияли на десятки процессов над бывшими функционерами Третьего рейха – в том числе на суд по делу охранников концлагеря в Освенциме, точку в котором поставили в августе 1965 года. Обвиняемых покарали по принципу, взятому на вооружение в третьем уголовном сенате, – лишь как соучастников убийств. Роберт Мулька, адъютант начальника лагеря, получил 14 лет тюрьмы. На процессе 1947 года в Варшаве ему, очевидно, грозила бы смертная казнь – как Рудольфу Хёссу, самому известному коменданту Освенцима, повешенному в Польше. Только через семь лет бундестаг внесет поправку в уголовный кодекс и закроет лазейку, открытую в результате процесса Сташинского. И эта поправка не сразу вступит в силу, облегчив участь множества гитлеровцев на скамье подсудимых. Например, в 1973 году всего 12 лет заключения дали Людвигу Хану – бывшему командиру СД в Варшаве, на котором лежит ответственность за уничтожение Варшавского гетто, а в какой-то мере и за подавление польского восстания в 1944 году. Пресса ФРГ объяснила такую снисходительность к нему именно прецедентом Сташинского354.

Горе-Жюдекса выдавили из органов судебной власти ФРГ, и там стало еще меньше тех, кого тревожила судьба Сташинского после выхода на свободу. Трудно сказать, принял ли Томас Додд какие-нибудь меры, чтобы найти убежище для перебежчика, как просил его Ягуш. Дело в том, что и самому Додду недолго оставалось находиться при власти355.

В июне 1966 года сенатский комитет по нормам поведения парламентариев провел слушания насчет поездки Додда в Западную Германию. Политические противники демократа твердили, что настоящей его целью была поддержка друга – Джулиуса Клейна. Этот бригадный генерал армии США в отставке занимался пиаром западногерманских фирм в Америке. Клейна обвиняли в содействии дельцам, которые не так давно наживались на жертвах Третьего рейха. Ввиду этого не замешанные в чем-то подобном бизнесмены из ФРГ прекратили с ним сотрудничать. Додд якобы пытался обелить товарища. Встреча со Сташинским была только предлогом для поездки.

Додду пришлось доказывать, что он не использовал Сташинского как прикрытие, чтобы на самом деле помочь генералу Клейну вернуть клиентов. Критики Додда так и не поймали его за руку, но в 1967 году ему предъявили обвинение в растрате фонда очередной избирательной кампании. Сенат вынес ему формальное порицание. Черный день в карьере демократа из Коннектикута настал после того, как он взялся за регулирование торговли огнестрельным оружием и добился определенного успеха. Лоббисты производителей смертоносного товара нанесли ему ответный удар – начали расследование его финансовых злоупотреблений.

Человек, который поблагодарил Сташинского за правду, занимал свое кресло до 1971 года, но ни власти, ни влияния у него уже не было. Советская пресса праздновала победу. В Москве Томаса Додда считали одним из злейших врагов Советского Союза356.

Глава 49 Исчезновение

Гамбургский журнал Stern первым сообщил сенсационную новость: «Его встретили агенты американской разведки и военным самолетом сразу отправили в США». Так начинался репортаж о выходе Богдана Сташинского на волю. Для Инге в репортаже тоже нашлось место. В июне 1964 года она развелась с мужем, но, по словам Эрвина Фишера – сотрудника генеральной прокуратуры, опекавшего ее не один год, – теперь была «хорошо обеспечена и снова счастлива». Вышла ли она второй раз замуж? Если да, то за кого? Секрет.

Статью в Stern напечатали 23 февраля 1969 года. Новость подхватили агентства, в частности, Associated Press, и перепечатали в газетах по всему миру. В конце марта председатель КГБ УССР Никитченко доложил о публикации в Stern Петру Шелесту – первому секретарю ЦК КПУ. Заметили статью и в Лэнгли. Копия оказалась в одной из папок с материалами по убийству президента Кеннеди. Официальное заявление о выходе Сташинского из тюрьмы сделало только министерство юстиции ФРГ. 18 февраля 1969 года его пресс-секретарь сообщил, что заключенного выпустили на свободу и позволили покинуть Германию ради его безопасности. Чиновник не ответил на вопрос, где теперь тридцативосьмилетний украинец. Зато признал, что с момента его отъезда прошло уже больше двух лет. Бывший киллер Лубянки отбыл только две трети тюремного срока, установленного судом357.

Немецкая публика почти три года ничего не слышала о Сташинском. В марте 1965-го пресса писала, что президент ФРГ Генрих Любке отклонил поданное адвокатом заключенного прошение о помиловании. Теперь из текста в Stern стало известно, что Сташинского освободили в последний день 1966 года, точнее – передали сотрудникам ЦРУ. Американцы, мол, считали его весьма ценным источником. Новости породили немало предположений о том, куда мог исчезнуть после досрочного освобождения бывший агент КГБ. Точных сведений о его судьбе никто не разглашал. Утверждалось, что его спрятали в Соединенных Штатах. В любом случае разыскать Богдана было бы трудно – его след давно остыл358.

Пока читатели ломали головы, дало ли ЦРУ убежище Сташинскому, в самом ЦРУ никак не могли решить, можно ли доверять перебежчику из рядов противника. Кое-кто еще подозревал, что все произошедшее – хитроумная операция Лубянки. Джеймсу Энглтону, руководившему с 1954 года отделом контрразведки, советские шпионы мерещились в Лэнгли на каждом шагу. В любом перебежчике из КГБ он видел подсадную утку. Только после вынужденной отставки Энглтона в последние дни 1974 года ЦРУ заняло благожелательную позицию в вопросе Сташинского.

Доклад от 22 апреля 1976 года открывается красноречивой фразой: «Этот меморандум составлен вследствие попытки установить, обладаем ли мы достаточными сведениями, чтобы подтвердить заявления агента КГБ Богдана Николаевича Сташинского о ликвидации им лидера украинских эмигрантов Степана Бандеры в Мюнхене в октябре 1959 года». На шестнадцати страницах изложен подробный анализ всей информации по этому делу, какой только располагало управление, после чего автор, тщательно выбирая слова, заключает, что скорее всего Сташинский не лгал. Никак не объяснена лишь одна улика: следы цианида в желудке Бандеры. Выстрел ядом из пистолета не должен был их оставить. «В целом же, – гласит доклад, – трудно предположить, какую пользу КГБ могли бы принести признания Сташинского».

В докладе нигде нет даже намека на то, что Сташинский когда-нибудь бывал в США. Нет и подтверждения домыслам газетчиков о пластической операции и виде на жительство в Америке. Если корреспондент Stern не ошибся, утверждая, что заключенного после выхода из тюрьмы забрали люди ЦРУ, то увезли его, видимо, не в Соединенные Штаты. Доставь они Богдана в Америку, он попал бы в руки Энглтона и его подчиненных в ЦРУ. Скорее всего, беднягу подвергли бы таким же изнурительным допросам, как офицера КГБ Юрия Носенко. Этот перебежчик провел три года в одиночной камере, его пытались разговорить с помощью наркотиков. Только в 1967 году Носенко выпустили, а в 1969-м публично признали искренность его поступка.

В докладе ЦРУ после слов о досрочном освобождении Сташинского в канун 1967 года читаем: «Германские власти обучили Сташинского ремеслу слесаря. Его переместили в другую страну под чужим именем». О деталях автор умалчивает. Куда бы раскаявшийся агент ни подался после выхода из-за решетки, он явно старался залечь на дно359.

Единственным намеком на возможные действия Сташинского на свободе стало его письмо из Ландсберга Ярославу Стецько – заместителю Бандеры, который должен был стать третьей жертвой. Сташинский признавал: «Не думаю, что от убийства по приказу КГБ действительно можно защититься. Но вот совершение таких преступлений можно сильно затруднить». Он советовал всем потенциальным жертвам Лубянки не реже чем раз в три года менять имя и фамилию, место жительства, а по возможности – перебираться за рубеж. В любой стране следует подбирать самый заурядный псевдоним, не оставляя славянских имен, избегать упоминаний в телефонных книгах и других справочниках. Для соседей по дому стоит выбрать еще один псевдоним. Также надо учиться распознавать слежку. «Первой заповедью должна стать полная секретность», – подытожил Сташинский360.

Глава 50 Кремлевский призрак

После сенсационной новости 1969 года о досрочном освобождении Богдана Сташинского, вокруг его дела снова воцарилась тишина. Но его преступления – и тем более признания – продолжали влиять на судьбы людей, так или иначе причастных к его делу. Многие из них предпочли бы навсегда забыть эту историю.

Она вновь стала актуальной летом 1973 года, когда власти Соединенных Штатов выясняли, правдивы ли сведения о заговоре с целью убийства Леонида Брежнева во время его визита в Америку. В начале июня советские дипломаты в Вашингтоне предупредили Секретную службу США, что на такой шаг отважилась группа украинских националистов во главе с Ярославом Стецько. Якобы убийство планировали молодые фанатики, которые воевали во Вьетнаме, а теперь проходили спецподготовку в лагерях. Они должны были надеть полицейскую или военную форму и под ее прикрытием совершить покушение на Брежнева. Одним из заговорщиков назвали подполковника армии США по имени Николас Кравцив.

Секретная служба привлекла ЦРУ, чьи сотрудники нашли сведения о Стецько в деле Сташинского. Они передали коллегам, что за этим человеком охотится КГБ. К расследованию немедленно подключилось ФБР и вскоре установило, что заговор существовал только в воображении советских дипломатов. Стецько, тогдашний руководитель бандеровской ОУН, планировал посетить Америку – но так и не поехал. Его предполагаемые сообщники либо вообще не занимались политикой, либо принадлежали к другой группе националистов, не желавшей вести с бандеровцами никаких дел и уж тем более затевать вместе с ними такую рискованную операцию.

В число «заговорщиков» попал Осип Зинкевич – один из организаторов украинского тамиздата. Его оружием было печатное слово, а не пуля. Кравцив отбыл две командировки во Вьетнаме и показал себя на посту офицера разведки в Израиле в 1972 году, накануне Войны Судного дня. Он и не подозревал, что хочет убить Брежнева – как и многие другие американские украинцы, названные советским источником. Стало ясно, что Москва просто пытается натравить американские органы охраны правопорядка на эмигрантов, намеренных протестовать против визита Брежнева в США. От внимания ФБР не ускользнул тот факт, что ведущая украинская газета страны Ukrainian Weekly призывала читателей активно участвовать в этих демонстрациях. Один из ее авторов обличал Брежнева: «Улыбка и нож за пазухой»361.

Брежнев в Америке близко познакомился только с двумя пистолетами – подарком любимого голливудского актера. Это был Чак Коннорс, ковбой из вестернов. Как ни старался КГБ предотвратить протесты, генсека встретили пикетами и в Нью-Йорке, и в других городах. Самая многолюдная манифестация прошла 17 июня 1973 года перед зданием ООН. Около тысячи украинцев скандировали: «Брежнев, возвращайся домой! Вон из Америки!» Перед толпой выступил Аскольд Лозинский – один из членов молодежного крыла бандеровской ОУН (один из «заговорщиков» согласно советской дезинформации). Он подчеркнул, как нелепо выглядит согласие правительства «страны свободных» вести дела с вождем «страны угнетенных». Таким образом, главной угрозой советским политикам за рубежом стали протесты украинских националистов, а не их пули362.

Брежнев об этой угрозе знал. В мае 1975 года он закрепил свой статус первого лица в партии и государстве, отодвинув в сторону старого противника – бывшего председателя КГБ Шелепина. В апреле его выдавили из Политбюро, а вскоре и с поста главы ВЦСПС. Формальным поводом для этого послужил скандал, вызванный его появлением в Лондоне. В результате процесса над Сташинским Александр Николаевич Шелепин снискал себе дурную славу организатора политических убийств.

Американцам глаза на него открыл доклад подкомитета, подготовленный Томасом Доддом. В предисловии к докладу сенатор писал:

Согласно показаниям Сташинского, первым в списке советских чиновников, направляющих эту машину [убийств], стоит имя Александра Н. Шелепина, председателя КГБ СССР. Сегодня этот бывший командующий управлением «мокрых дел» – заместитель председателя Совета министров, член Президиума и секретарь Центрального комитета КПСС. Его пребывание на столь высоких постах при «новой» власти недвусмысленно дает понять, что убийство, служившее инструментом советской политики со времен самого Ленина, будет служить им и далее.

Ярослав Стецько, выступая в июле 1965 года перед американскими политиками по случаю Недели порабощенных народов, заявил, что именно Шелепин приказал убить президента Кеннеди363.

Шелепину много лет приходилось провожать взглядом официальные делегации в страны первого мира – слова Сташинского дали западногерманскому суду основание выдать ордер на его арест. Но правительство ФРГ не устояло под давлением Кремля, так что ордер все же отменили. Весной 1975 года Шелепин принял предложение лидера британских тред-юнионов навестить Англию в качестве главы советских профсоюзов. Как только об этом проведали в парламенте, разразился скандал. Консерваторы (они тогда находились в оппозиции) потребовали от правительства не давать ему въездную визу. Лейбористы признали, что приглашение такого человека было ошибкой. Один член парламента из правящей партии даже заявил, что такого нежеланного гостя в Великобритании не было со времени приземления Рудольфа Гесса в 1941 году.

Однако Шелепин ехать не передумал. Его встретили с возмущением не только в Вестминстере. На улице громогласно протестовали украинские эмигранты – их митинги собирали до трех тысяч человек. Члены молодежной националистической организации задумали атаку на Шелепина при выходе из здания, где у него было назначено мероприятие. Британские спецслужбы обманули их, выведя его через черный ход. Бывшему начальнику Лубянки пришлось досрочно уехать с туманного Альбиона. На родине его ждала отставка с двух важнейших постов. В карьере Шелепина-политика была поставлена жирная точка364.

Само собой, его коллеги в Политбюро не видели ничего зазорного в организации КГБ политических убийств за рубежом. Леонид Брежнев просто не упустил удобный случай – обратил скандал на Западе против опасного конкурента. Такая причина увольнения Шелепина – ссылка на общественное мнение в капиталистическом мире – стала для партийной элиты уроком. Более других она повлияла на Юрия Андропова – четвертого председателя КГБ, назначенного в 1967 году Брежневым вместо Владимира Семичастного. Как и Шелепин, Андропов был партийным аппаратчиком с огромными амбициями. Из дела Сташинского он вынес важный урок: если его киллера поймают с поличным, кресла генерального секретаря ему не видать.

При Андропове политических противников коммунистического режима ликвидировать уже не будут. Новый шеф Лубянки не хотел и чрезмерно раздражать Запад репрессиями против известных диссидентов. По советским стандартам в 70-е годы отношение карательных органов к двум столпам движения инакомыслящих – Александру Солженицыну и Андрею Сахарову – казалось довольно мягким. Первого выдворили на Запад, второго сослали в Горький. Ни того, ни другого не отдали под суд. Возможно, такая осмотрительность помогла Андропову в ноябре 1982 года сменить Брежнева на высшем партийном посту365.

Глава 51 В бегах

Пока карьера некоторых людей, включая одного члена Политбюро, страдала из-за шумихи, вызванной побегом Богдана Сташинского на Запад, комитет не прекращал разыскивать дезертира. В ноябре 1962 года, вскоре после завершения процесса в Карлсруэ, новый председатель КГБ Владимир Семичастный одобрил план «специальных мероприятий» против бывших сотрудников КГБ. В этом списке нашли место и Сташинскому.

В своих мемуарах Семичастный так объяснил свои действия и мотивы неоднократных попыток Лубянки покарать перебежчиков:

Я сам как председатель КГБ не имел права единолично принимать решения о физической ликвидации людей. [Западная] пропаганда, утверждавшая обратное, опиралась прежде всего на принцип исполнения советского закона за пределами Родины, имевшего отношение прежде всего к беглецам из наших рядов с известными именами. Если чекист, советский гражданин, солдат, давший присягу служить Родине и существующему строю, предал свою страну и бежал на Запад, то согласно действовавшим советским законам он мог быть отдан под суд и осужден, несмотря на свое отсутствие. И если при этом он был приговорен к смерти, то после этого мог быть поставлен вопрос и о приведении приговора в исполнение366.

В документе, подписанном Семичастным в ноябре 1962 года, утверждалось, что изменники, раскрыв противнику важные государственные тайны, нанесли СССР значительный политический ущерб. Поэтому их заочно приговорили к смертной казни – приговоры должны быть исполнены за границей. Органам контрразведки предписывалось наблюдать за родственниками перебежчиков в пределах Советского Союза, перлюстрировать их корреспонденцию и обыскивать жилье, на случай если предатели попробуют связаться с близкими. Разведчики в свою очередь должны были отыскать изменников в зарубежных странах, чтобы за них взялись подготовленные для этой задачи исполнители из 13-го управления, ответственного за специальные мероприятия. Например, перебежавшего на Запад в декабре 1961 года офицера КГБ Анатолия Голицына предполагалось убить, если его вызовут для дачи показаний перед одним из комитетов Конгресса США367.

О местонахождении Сташинского после выхода на свободу знал только узкий круг западногерманских чиновников. В 1971 году Райнхард Гелен – генерал, уже ушедший с поста руководителя Федеральной разведывательной службы, – напечатал свои мемуары и намекнул в них, что знает, куда подевался бывший кремлевский киллер. А заодно и подтвердил сделанное в 1969 году заявление властей о том, что заключенного выпустили досрочно. Гелен утверждает: «Свой срок террорист милостью Шелепина уже отбыл и живет сейчас как свободный человек где-то в свободном мире, который он избрал 12 августа – за день до сооружения Берлинской стены»368. В какой именно стране, автор умалчивает369.

Если Сташинского не было в Соединенных Штатах, куда же он перебрался? Ответ неожиданно дал другой разведчик на пенсии – Майк Гельденхёйс. В начале марта 1984 года корреспондент южноафриканской газеты взял серию интервью у этого шестидесятилетнего генерала. Прежде Гельденхёйс возглавлял секретный отдел Бюро государственной безопасности ЮАР (БОСС) – контрразведывательной организации с дурной славой, известной нарушениями прав человека при репрессиях против Африканского национального конгресса. В июне 1983 года он вышел в отставку в звании комиссара полиции, поднявшись на самый верх карьерной лестницы в силовых структурах.

Первое интервью вышло 5 марта 1984 года в Cape Times, старейшей ежедневной газете Южной Африки. Открывали его биография Гельденхёйса, рассказ о Сташинском и описание убийства Льва Ребета. О гибели Бандеры читатели должны были узнать из следующего номера. Генерал рассказывал, что Сташинский приехал в ЮАР из ФРГ и что он, тогда полковник и заместитель начальника Бюро, стал первым официальным лицом, допросившим иммигранта. Гельденхёйс раскрыл некоторые подробности жизни Богдана в Южной Африке, но кое-какие вопросы оставил без ответа, сославшись на тайну. Он заявил репортеру: «Досье на Сташинского – один из самых строго охраняемых в мире секретов. Во многом он таким и останется, ведь новое имя Сташинского и место его проживания никогда не будут раскрыты». Если группа киллеров КГБ все еще охотилась на украинца, интервью стало для них долгожданной зацепкой. Проблема состояла в том, что СССР не имел дипломатических отношений с ЮАР и проведение нелегальной операции там было бы сопряжено с огромными трудностями. Сверх того, Гельденхёйс утверждал, что никто теперь не узнает Богдана в лицо.

Он объяснил корреспонденту, что жизнь беглеца в опасности. Поэтому его выход из тюрьмы задолго до истечения срока прошел в обстановке строгой секретности. «В то время на нас вышла западногерманская служба безопасности и попросила дать этому человеку убежище в Южной Африке, поскольку, по их убеждению, это была единственная страна, где агентам КГБ будет нелегко до него добраться. Мы согласились». Во всей ЮАР только три человека знали о том, кого и где они приютили: сам Гельденхёйс, его начальник – глава БОСС Хендрик ван ден Берг – и премьер-министр Балтазар Форстер.

По словам Гельденхёйса, Сташинский в ЮАР прибыл в 1968 году, то есть минимум через год после выхода на волю. В Претории не пожалели о том, что выполнили просьбу коллег из Бонна. Генерал признал, что «Сташинский сообщил нашей разведке чрезвычайно много неоценимых сведений о структуре и операциях русских секретных служб». По-видимому, на новом месте Богдан не только жил под новым именем, но и подвергся пластической операции. Он устроился на работу и женился вновь.

Гельденхёйс уверял репортера: «Мы устроили его на работу, которая ему очень хорошо подошла. Какое-то время спустя он познакомился с девушкой из Дурбана, и они полюбили друг друга. На регистрации брака в одном из наших загсов, он попросил меня стать его шафером. Мы завязали с ним дружбу, которой дорожим и сегодня, так что я с радостью согласился». Генерал добавил, что в своем сейфе хранит фотографию, где позирует вместе с молодоженами. Ни Инге Поль, ни какие-либо иные спутники Сташинского при его переезде в Южную Африку в интервью не упоминались370.

Агентства, например Associated Press, не упустили новость о жизни выпущенного из западногерманской тюрьмы киллера КГБ в далекой стране и распространили ее по всему миру. Многие – в том числе члены семей Ребета и Бандеры, – не спешили принимать ее на веру. Но ряд фактов говорит в пользу версии Гельденхёйса. Из двух человек, знавших, по его словам, под каким именем Сташинский жил в Южной Африке, один был еще жив. Форстер, успев занять пост президента, умер в сентябре 1983 года, зато Хендрик ван ден Берг имел крепкое здоровье, писал мемуары и разводил кур на ферме. Согласно Ханли ван Стратен – она исследует биографию Гельденхёйса, – летом 2013 года в личном архиве комиссара полиции нашлось его фото в компании Форстера и ван ден Берга. Снимок лежал в папке с надписью «Сташинский», но больше там ничего не было371.

Не противоречат текстам интервью и сообщения в прессе о том, что еще 23 июня 1964 года Инге Поль развелась с Богданом и таким образом поставила точку в браке, который создал столько проблем для КГБ. Затем она бесследно исчезла. Когда новость о досрочном освобождении заключенного попала в прессу, сотрудник федеральной прокуратуры заявил корреспонденту Stern, что Инге была хорошо обеспечена и снова счастлива. Благодаря бывшему мужу или кому-то другому? С ним или с кем-то другим? На эти вопросы ответа нет. Весьма вероятно, в Восточную Германию Инге больше никогда не возвращалась. В 1986 году с могилы Петера, сына Сташинских, убрали надгробную плиту. Согласно закону, администрация кладбища получала право на повторное использование участка, если в течение двадцати пяти лет за могилой никто не ухаживал372.

Отец ребенка, судя по всему, раз и навсегда обосновался в Южной Африке. В одной из украинских газет мелькнул слух о том, что Сташинского использовали как советника во время операций ЮАР в странах Африки. Не эту ли работу подыскало Сташинскому Бюро госбезопасности? Отбрасывать такую возможность нельзя. В 1967 году – как раз тогда, когда заключенный должен был покинуть Германию, – полиция ЮАР подключилась к борьбе против повстанцев в Родезии (с 1980 года – Зимбабве). Новая часть особого назначения проходила тренировку на секретной базе полиции в Дурбане – предположительно, родном городе второй жены Сташинского. В Дурбане жил и Герард Страусс – репортер, который взял интервью у Гельденхёйса и открыл тайну переезда бывшего киллера в ЮАР. Понятное дело, все это может оказаться либо простым совпадением, либо косвенным свидетельством об африканском отрезке жизненного пути Сташинского373.

Формируемый в ЮАР полицейский спецназ требовалось подготовить к борьбе с боевиками. Богдан принимал участие в войне против УПА на западе Украины, и теперь его советы не стали бы лишними. Если так и случилось, то завершение одиссеи уроженца Борщовичей выглядит по меньшей мере трагично. Инге вытащила мужа из мира шпионажа и насилия, но без нее он вернулся туда вновь. Сташинский, конечно, не стал первым агентом, который отрекся от одного тоталитарного режима, чтобы служить другому. Услугами еще одного перебежчика из КГБ пользовался в 50-х годах Нго Динь Дьем, диктатор Южного Вьетнама: Николай Хохлов наставлял его, как эффективно вести антипартизанскую войну. И Хохлов, и Сташинский более-менее хорошо разбирались в методах борьбы с повстанчеством. Оказавшись на Западе, оба оказались в оппозиции к коммунистическим режимам. Сташинский вполне мог принять участие в том, что многие превозносили как «мировую схватку с коммунизмом»374.

Итак, известны две версии того, в какой стране бывший заключенный осел после выхода на свободу в Западной Германии: США либо ЮАР. Вторая подкреплена фактами намного лучше. Но, если Гельденхёйс рассказал журналисту правду, на многие страницы биографии Сташинского следует взглянуть по-новому. Надо полагать, навыки работы слесаря, приобретенные Богданом за решеткой, не принесли ему пользы. Неясно, где он провел 1967 год, но уже в следующем он сотрудничал с полицией Южной Африки, а женщина, вдохновившая его на разрыв с Кремлем, из жизни Богдана ушла.

В телефонном разговоре с автором этой книги 1 апреля 2013 года генерал Гельденхёйс подтвердил пребывание Сташинского в ЮАР в конце 60-х и в 70-х годах прошлого века. Своего биографа, Ханли ван Стратен, он заверил, что в интервью 1984 года говорил правду. И утверждал при этом, что больше ничего не помнит. Возможно, пробелы в его памяти вызваны только старостью – да и времени прошло немало. Однако есть и другое возможное объяснение: бывший подопечный генерала был все еще жив, и раскрытие всех деталей поставило бы его жизнь под угрозу375.

Глава 52 Возвращение на родину

«Слегка сутулый мужчина, с проседью и залысинами, на вид – намного моложе своего возраста, совсем не похож на того Богдана Сташинского, которого я видела на фотографиях», – такое вступление Наталья Приходько, украинский независимый журналист, предпослала интервью с человеком, который представился ей именно как Сташинский. Она утверждала, что ее познакомил с легендарным агентом КГБ летом 2011 года друг из «органов». По словам отставного офицера СБУ, старик – тому скоро должно было исполниться восемьдесят – хотел рассказать, как все было на самом деле. Поэтому журналистке и предложили взять у него интервью.

В квартире на Печерске376 – продолжает Наталья – она заметила бюстик Сталина и портрет Черчилля. Хозяин желал откровенного разговора, но диктофон просил не включать. Приходько вела интервью на неродном для нее украинском языке, поэтому предупредила читателей, что ее записи не отражают полностью особенности речи собеседника. Интервью вышло в августе 2011 года в киевской газете «Левый берег», за три недели до двадцатой годовщины независимости страны. Название интриговало: «Богдан Сташинский: Я выполнил свой долг перед Украиной».

Слова этого человека противоречат многим деталям биографии Сташинского, опубликованным на Западе. Он уверял Приходько, что по убеждению вступил в КГБ, по убеждению убил Ребета и Бандеру. И не сомневался, что при советской власти Украина шла по пути прогресса и процветания. Но сенсационным выглядит даже не это, а новая версия побега в Западный Берлин. Старик якобы заявил, что такой гамбит планировал лично Шелепин – и все прошло как по маслу. Шелепина, мол, знали в основном по комсомолу, и в роли председателя КГБ, как ему казалось, мало кто из руководства воспринимал его всерьез. Разгласив на весь мир, что именно он отдал приказ убить Бандеру, Шелепин стремился показать старшим товарищам, что он на самом деле «Железный Шурик». По личному приказу шефа Богдан должен был сдаться противнику и признаться в совершенных им убийствах. Согласно плану ему предстояло отбыть наказание – благодаря явке с повинной суд наверняка проявил бы к нему снисхождение, – после чего группа агентов переправила бы его снова на территорию соцлагеря. Сташинский, несгибаемый коммунист, пошел даже на такую жертву.

События развивались точно по плану Шелепина. Но произошло непредвиденное: ЦРУ увезло Сташинского в Америку. Собеседник Натальи Приходько рассказывал: «Меня освободили досрочно и перевезли в Вашингтон. Там заподозрили в двойной игре и решили отправить на некоторое время в Латинскую Америку – в Панаму, – под наблюдением и как будто для приобретения новых навыков. Я это понимал, был более чем осторожен – знал, что они в любой момент могут меня ликвидировать». Группа агентов КГБ проникла в Панаму в 1968 году и вывезла коллегу в Африку. В 1970 году он вернулся в Советский Союз.

А как же личная жизнь? Богдан и вправду женился на Инге – тоже сотруднице комитета. И сын у них родился – только в Москве, где его и оставили на попечение сослуживцев в августе 1961 года, перед уходом в Западный Берлин. На кладбище в Далльгове якобы похоронили анонимного младенца – власти пристроили туда чье-то тело из морга. Старик добавил, что с Инге они развелись, и та осела в Восточной Германии. Карьера у нее не сложилась, поскольку в Штази не доверяли агентам Лубянки. Их сын, у которого было трудное детство, переехал на Украину и стал доцентом Киевского университета. С отцом связи не терял. А вот на своих родителей и сестер ветеран органов махнул рукой: «У нас разное мировоззрение», общение не имело смысла377.

Интервью со Сташинским поразило специалистов по украинской истории и политике на Западе. Тараса Кузьо (старшего научного сотрудника Центра трансатлантических отношений при Университете Джонса Хопкинса) привело в ужас то, что Сташинский получает пенсию в независимой Украине. Александр Мотыль, профессор Университета Ратгерса, посетовал в блоге на сайте World Affairs: «Один из матерых киллеров КГБ этим летом поднял голову в Киеве». В то же время он высказал сомнения в подлинности интервью, поддержанные многими из его читателей. Один из них обратил внимание на отсутствие доказательств и уличал Приходько: «Она могла легко развеять сомнения, показав фотографию Сташинского… ведь Сташинскому теперь не грозит абсолютно ничего, никто не потратит пулю… на такой антиквариат». Он предложил установить личность неизвестного путем анализа ДНК378.

«Интервью» на самом деле было мистификацией. Прозрачный намек на это «Левый берег» сделал в подводке; впоследствии один из сотрудников газеты рассказал, что весь текст написан неким историком. Идея о том, что Шелепин искал на Западе славы организатора убийств, никак не укладывается в картину политической борьбы в Кремле 50-х и 60-х годов. Американская часть эпопеи также не выдерживает критики в свете известных нам документов ЦРУ. Но газетная утка возникла не на пустом месте и как минимум говорила о растущем интересе к фигуре Сташинского в России и на Украине379.

Кремль проиграл тайную войну 50-х и 60-х годов, когда по приказу сверху агенты спецслужб обеих сторон убирали врагов по всему миру. Дело было не в самих убийствах, а в их резонансе. И краткосрочные, и долгосрочные задачи, ради которых устранили Бандеру, остались невыполненными. Сегодня офицеры КГБ в отставке признают, что его гибель не ослабила националистическую эмиграцию на Западе, а наоборот – сплотила. Нельзя сказать и того, что после убийства вождя ОУН идея независимости Украины стала терять приверженцев. 1 декабря 1991 года, через 32 года после выстрела в Мюнхене, республика провозгласила выход из состава СССР и этим ускорила его окончательный развал. Признания же Сташинского до сих пор будоражат умы по обе стороны российско-украинской границы. Бандера и его убийца навеки связаны в исторической памяти. Антиподами их представляли и в той идеологической борьбе, что предваряла российское вторжение на Украину в 2014 году.

Имя Сташинского российские СМИ не раз упоминали осенью 2006 года, когда прогремела новость об отравлении радиоактивным плутонием Александра Литвиненко – бывшего офицера КГБ и ярого критика президента Путина. В ответ на выдвинутые западными журналистами обвинения против российских секретных агентов Сергей Иванов (руководитель пресс-бюро СВР) заявил следующее: «Начиная с 1959 года, когда был уничтожен украинский националист Степан Бандера, советская разведка и ее преемник – Служба внешней разведки – не ведет работы по физической ликвидации неугодных России лиц». Мало кто на Западе поверил ему на слово380.

На Украине имя Сташинского снова попало на первые полосы осенью 2008 года. Власти Львова, повысив цену трамвайных и автобусных билетов сразу на треть (для студентов – на 43 %), решили немного успокоить раздраженное население. Мэрия напечатала пятьдесят тысяч листовок с таким слоганом: «Измена Родине начинается с неоплаченного проезда». После этого убийцу Бандеры регулярно вспоминали в СМИ. На Украине еще свежа была память об Оранжевой революции, обеспечившей победу на президентских выборах прозападному кандидату Виктору Ющенко. Когда того в 2004 году отравили диоксином, многие заподозрили руку Лубянки. Подъем патриотизма и все более настойчивое внедрение в массы культа Бандеры привели к тому, что в конце срока своего правления Ющенко посмертно наградил его званием героя Украины381.

Через несколько недель кресло президента занял Виктор Янукович – и политический климат на Украине резко изменился. А с ним и оценка фигур Бандеры и Сташинского. Пока националисты так же настойчиво превозносили своего кумира, на пророссийских сайтах принялись обелять репутацию человека, который убрал Бандеру с шахматной доски. «Интервью» авторства Натальи Приходько появилось на волне реабилитации Богдана Сташинского. Один из комментаторов блога Александра Мотыля на World Affairs писал на ломаном английском: «Загадочное интервью… правда это или розыгрыш, свидетельствует, что Украина при Януковиче стремительно возвращается к почитанию „ценностей“ КГБ. Также… оно показывает КГБ могущественнее, чем он был на самом деле»382.

Среди западных ветеранов холодной войны нарастали подозрения. Не стоит ли за раскруткой образа Сташинского-героя все та же Лубянка? В апреле 2011 года, за четыре месяца до появления «интервью» Приходько, в сети появился англоязычный блог авторства якобы самого Богдана Сташинского. Первый пост открывался следующим заявлением: «Я твердо верю в коммунизм. Я верю, что моей стране нужно помочь с созданием [нового,] лучшего Советского Союза. Для достижения этой цели я собирал информацию, менял имена и убивал». Тогда же один из лидеров маргинальной Национал-большевистской партии Украины призвал власти Харькова переименовать один из парков в честь Сташинского383.

В 2014 году протесты на Майдане привели к отстранению президента Януковича от власти постановлением Верховной Рады, а затем – к его бегству в Россию, вторжению российских войск и аннексии Крыма. Среди украинцев резко возросла популярность Бандеры как символа борьбы за независимость родины. Его имя красовалось на знаменах многих отрядов самообороны, которые зимой удерживали Майдан, а весной отправились на восток Украины воевать с пророссийскими боевиками384. В августе того же года, в разгар этой «гибридной войны», неустановленные преступники осквернили могилу Бандеры в Мюнхене – повалили наземь крест. Акцию, напомнившую об осквернении в ФРГ еврейских могил «хулиганами» из того же КГБ, осудили и в Германии, и на Украине. На сайтах донбасских сепаратистов стряхнули пыль со старой советской версии – Бандеру якобы прикончила западногерманская разведка385.

Поднимая вновь стяг борьбы за полную независимость страны, большинство украинцев, однако, отвергает и радикально националистическую идеологию Бандеры, и его тактику. В тяжкие для Украины майские дни 2014 года, несмотря на волну патриотической мобилизации, лидер крупнейшей националистической партии «Свобода» набрал лишь 1 % на выборах президента. Осенью того же года на выборах в Верховную Раду «Свобода» не преодолела пятипроцентный барьер и осталась без фракции в парламенте. Бандера – бессменный символ радикального национализма, однако при жизни его сторонники были явно многочисленнее. Большинство выбирает европейские ценности и плюрализм. И уж совсем единицы полностью одобряют выстрел в Мюнхене и вообще устранение лидеров украинского национализма386.

Журналисты, которые при Ющенко захотели разыскать родню агента КГБ в Борщовичах, никого там уже не нашли. Соседка, помнившая эту семью, так рассказывала об их реакции на новости о суде в Карлсруэ:

Родители не могли пережить. Говорили, что всю жизнь отдали за Украину, а сын их так опозорил. Марийка, его сестра, говорила, что отрекается от брата. Лучше бы, мол, их увезли в Сибирь – дал бы Бог вернуться, то не боялись бы смотреть людям в глаза. Богданова мама совсем помешалась. Его отец скоро умер, сестра Мария болела всю жизнь. Ирина тоже долго не прожила – заболела раком желудка и умерла. Кроме беды, они ничего не знали. Хотя бы после смерти их надо помянуть добрым словом387.

Соседи верят, что Богдан хотя бы раз возвращался в родное село. Местная легенда гласит, что на могиле его родителей видели свежие цветы вскоре после его выхода из тюрьмы. Еще одна уверяет, что он время от времени приезжает в Борщовичи взглянуть на родительский дом (тот принадлежит теперь другой семье). Конечно, говорят односельчане, никто его в лицо уже не узнает. Сташинский – призрак на своей малой родине, чужой для всех, предатель в глазах и приверженцев Бандеры, и его заклятых врагов388.

Эпилог Второе издание холодной войны

Джеймс Бонд заходит в кабинет шефа, известного в мире шпионажа только по инициалу «М.». Суперагент много лет является с докладом к начальнику или начальнице, но именно этому диалогу суждено окончиться совсем не так, как обычно. Бонд выхватывает из кармана оружие и стреляет в лицо М. ядовитой жидкостью. Но тот успевает нажать на кнопку, спрятанную в ручке кресла, – и с потолка мгновенно падает защитный экран. Струя выпущенного под давлением яда растекается по бронестеклу, и так же бессильно оседает в кресле Бонд – он потерял сознание. Начальник внутренней безопасности, ворвавшись в кабинет, констатирует: «Цианид». Всем приказано покинуть помещение. Мисс Манипенни, прикрыв рот рукой, в ужасе смотрит, как человека, в которого она влюблена, выносят из кабинета.

Это сцена из последнего романа Яна Флеминга – «Человек с золотым пистолетом». По нему сняли один из самых популярных фильмов об агенте 007. Его роль исполнил тогда Роджер Мур. Флеминг писал в 1964 году, в разгар холодной войны, используя детали подлинных шпионских историй, взятых из газетных передовиц. Образ Бонда с промытыми в КГБ мозгами и стреляющим ядом пистолетом в руке вдохновлен репортажами о суде над Богданом Сташинским. Собственно, за минуту до попытки перевербованного агента убить шефа, они обсуждают недавние убийства в Мюнхене. М., возмущенный верой Бонда в миролюбие Кремля, спрашивает, рассказывают ли ему о таком кураторы из комитета389.

Что касается выстрела отравой, агент «Йозеф Леманн» оказался куда успешнее агента 007. Тем не менее одиссея украинца – на что бы она ни вдохновила создателей бестселлеров – стала образцом провала убийства как инструмента внешней политики. Хоть киллер и выполнил оба задания, его руководители не достигли желаемого, а когда на Западе узнали правду – еще и сильно пожалели об этом.

Устранение Степана Бандеры задумали на финальной стадии войны против УПА на западе Украины, недавно присоединенном к СССР. Однако, пока киллер выходил на его след, остатки партизан-националистов сложили оружие. Их каналы связи с эмиграцией к тому времени находились под полным контролем Лубянки, позволяя вести радиоигры и не только. Понукания партийного начальства, предвкушавшего новость о гибели врага, дали совсем не тот результат, на который рассчитывали в Москве. В рядах самой воинственной группы зарубежных украинцев не возникло смятения, преемники Бандеры не вцепились в горло ни друг другу, ни тем, кто возглавлял соперников этой фракции ОУН. В могилу свели вождя, который уже не был ни опасен, ни популярен. Зато теперь он стал мучеником, а бандеровцы благодаря этому получили такой инструмент мобилизации, о каком раньше могли только мечтать.

Бегство Сташинского на Запад и разглашение им всего, что он только знал о советской машине убийств, выставили руководство Советского Союза в крайне неблаговидном свете. Показания киллера произвели эффект разорвавшейся бомбы, а ее осколки изрешетили репутацию сверхдержавы – этот риск нельзя было не учесть. На первый взгляд, виной тому стали грубые просчеты аппарата КГБ в Карлсхорсте и нарушение заведенного порядка – согласие на брак сотрудника внешней разведки с иностранкой. Но в обоих случаях окончательное решение профессионалам навязывали вожди. Видимо, устранение одного из заклятых врагов коммунизма вскружило голову Шелепину и не только ему.

Молодожены умудрились обвести КГБ вокруг пальца. Инге Поль, уроженка Восточной Германии, работавшая парикмахером в Западном Берлине, так и не приняла ни советскую идеологию, ни образ жизни. Если даже комитет и завербовал ее, это ничего не изменило. Сытая по горло дефицитом и неустроенностью в Москве, она легко убедила мужа бежать на богатый Запад. Богдан, воспитанный в семье украинских патриотов за пределами СССР, не испытывал особой привязанности ни к России, ни к большевизму. Его сделали агентом путем шантажа, вынудив шпионить за родней и односельчанами. Христианские убеждения Сташинских дали о себе знать, когда ему пришлось нажимать на спуск. Угроза того, что в КГБ узнают о плане побега, вынудила супругов поторопиться, а внезапная смерть их сына дала долгожданный выход из тупика. Богдан с Инге ушли на Запад, веря, что признание обеспечит им защиту от киллеров Лубянки – ее конкуренты не дадут их в обиду.

Журналисты, наблюдавшие за судебными заседаниями в Карлсруэ, тонко подметили сходство между подсудимым и главным героем «Преступления и наказания». Корреспондент газеты Kölnische Rundschau в статье по итогам процесса назвал Сташинского «идеологическим Раскольниковым». Как и героя Достоевского, шпиона-убийцу терзали муки нравственного выбора. Сознался он тоже под влиянием любимой женщины и получил такой же срок – восемь лет. Но еще разительнее параллель между его биографией и сюжетом романа Джозефа Конрада «На взгляд Запада». Главный герой изданной в 1911 году книги – русский студент по фамилии Разумов. Товарищ, совершив террористический акт, просит помочь ему спрятаться, но Разумов выдает его властям. Охранка вербует верноподданного юношу и посылает его в Швейцарию, втереться в доверие к эмигрантам. Там он натыкается на сестру преданного им человека и не может устоять перед ее чарами. Не выдержав эмоционального напряжения, Разумов открывает постыдный секрет и обожаемой девушке, и революционерам, за которыми должен шпионить390.

Раскольникова и Разумова напоминает не только Сташинский, но и Николай Хохлов – еще один перебежчик. Обоих агентов наверху считали преданными коммунистической идее, однако достоевщинка в их характере обернулась неожиданным подарком разведкам США и Западной Европы. С другой стороны, ЦРУ и его коллеги в других странах НАТО нередко прибегали к тем же методам, что их противник. «Мы делаем недостойные дела, чтобы простые люди здесь и где угодно могли спать спокойно»391, – признает Контролер, персонаж романа Джона ле Карре «Шпион, пришедший с холода». Не просто так – Контролер убеждает подчиненного ему агента британской разведки убрать того, кто встал у них на пути392.

Офицер МИ-6 Дэвид Корнуэлл, известный под литературным псевдонимом Джон ле Карре, знает, о чем говорит. Тем не менее убийцы на службе западных демократий никогда не становились участниками таких громких скандалов как процесс над Сташинским в Западной Германии. На самом деле (что бы ни проделывал в книгах и фильмах тот же Бонд) разведки предпочитали нанимать для мокрых дел «внештатников», часто – заурядных уголовников. Офицеры только указывали им цель, советовали кратчайший путь к ее достижению, обеспечивали деньгами, техникой и т. д. Если КГБ предпочитал устранять лидеров эмигрантских кругов, которых он считал гражданами СССР, в Лэнгли старались граждан США не трогать, иначе они бы сами попали на скамью подсудимых. Политическая культура двух сверхдержав заметно различалась. Кремлевские вожди не принимали во внимание, что Бандера, например, никогда не был советским гражданином. Если уж он родился на территории, позднее включенной в состав Украинской ССР, значит, это их подданный и они имеют законное право его покарать393.

Но при всем несходстве взглядов на отбор «объектов» и на способы их устранения, и советские, и американские спецслужбы в 50-х и 60-х годах часто прибегали к убийству как к методу разрешения одной и той же проблемы: партизанской войны на окраинах империй. Приказом ликвидировать Ребета и Бандеру Хрущев оберегал Советский Союз от распада, который тем не менее удалось лишь отсрочить до 1991 года. У хозяев Белого дома как будто не было собственных колоний, но, порицая колониализм, Вашингтон помогал другим империям оставаться на плаву там, где видел коммунистическую угрозу. На прицеле у киллеров были главы независимых государств: Фидель Кастро на Кубе, премьер-министр Демократической Республики Конго Патрис Лумумба, президент Индонезии Сукарно, диктатор Доминиканской Республики Рафаэль Трухильо. Причинами убийств могли служить их просоветская ориентация, независимые политические шаги или, в случае Трухильо, боязнь прихода к власти радикально левых сил на волне революции, вызванной зверствами режима394.

Со временем международные скандалы, прогремевшие вслед за разоблачением убийств, организованных КГБ и ЦРУ, вынудили обе сверхдержавы заморозить свои планы по ликвидации противников за рубежом. Российские власти уверяют, что их предшественники в Кремле остановились, как только показания Сташинского стали достоянием общественности. При этом Лубянка не могла отказать в содействии товарищам по оружию. Убийство диссидента Георгия Маркова болгарской разведкой в сентябре 1978 года произошло, по всей видимости, с ее участием. Маркова убили из пистолета, вмонтированного в зонтик. В Соединенных Штатах расследование деятельности ЦРУ сенатским комитетом во главе с Фрэнком Чёрчем подтолкнуло президента Картера официально закрыть программу политических убийств в 1978 году.

С окончанием холодной войны началась новая эра в международных отношениях. Восточная Европа перешла к либерально-демократическому строю, ЮАР отвергла апартеид, на Ближнем Востоке израильтяне и палестинцы на недолгое время нашли общий язык. В то же время Россия претерпевала глубокий кризис. Обретение независимости рядом стран принесло проблемы в отношениях с соседями и бывшей метрополией. Ветер перемен раздул пожар старых и новых межгосударственных и межэтнических конфликтов. В начале нового тысячелетия отставные чекисты вспомнили об изданных в прежние времена учебниках тайной войны. Москва хотела сохранить территориальную целостность Российской Федерации и окружить себя дружественными режимами.

В феврале 2004 года власти Катара арестовали трех российских граждан по обвинению в убийстве Зелимхана Яндарбиева – видной фигуры в стане чеченских сепаратистов. Один из арестованных обладал дипломатическим паспортом, но двух других судили за убийство и приговорили к пожизненному заключению. Тем не менее довольно скоро оба были выданы России, поскольку Доха боялась конфликта с Москвой. Кремль так и не признал, что агентов направили в Катар для ликвидации Яндарбиева. Пресс-секретарь российской внешней разведки настаивал, что после убийства Бандеры Сташинским ничего подобного более не происходило. Несмотря на такие заявления, Яндарбиева обычно считают вторым главой Чечни, убитым российской властью. Он исполнял обязанности президента в 1996–1997 годах, после того как его предшественник Джохар Дудаев погиб при взрыве управляемой ракеты, выпущенной российским военным самолетом395.

Ранней осенью 2004 года СМИ по всему миру передали новость о загадочном отравлении Виктора Ющенко. Обнаруженные следы диоксина дали основание заподозрить российское происхождение яда – а значит, и покушение по приказу из Кремля. Немногие спецслужбы обладали подобными лабораториями и уж совсем мало насчитывалось тех, кому мог бы мешать прозападный кандидат в президенты Украины. Пострадавший пошел на поправку, преступление же осталось нераскрытым и обросло множеством слухов.

В ноябре 2006 года еще один оппонент российской власти – бывший офицер КГБ Александр Литвиненко – умер в Лондоне из-за отравления радиоактивным полонием. Москву уже во второй раз обвинили в покушении такого рода. Первой жертвой (которой чудом удалось выжить) стал в 1957 году Николай Хохлов. Ему радиоактивное вещество подсыпали в кофе, Литвиненко – в чай. Правительство Ее Величества потребовало у России экстрадировать Андрея Лугового – еще одного бывшего офицера КГБ, якобы связанного с убийством коллеги. Однако его не выдали396.

В январе 2016 года в Великобритании был опубликован доклад о гибели Литвиненко, который гласит, что его убили два агента ФСБ. По мнению автора доклада, «операция ФСБ по уничтожению Литвиненко, возможно, была утверждена [Николаем] Патрушевым и президентом Путиным»397. Таким образом, заказчиками спецоперации названы действующий президент России и бывший глава Федеральной службы безопасности. Прямых улик против них нет, но, как и в случае Сташинского, следы ведут на самый верх кремлевской пирамиды власти398.

Не только российские спецслужбы готовы вновь играть по жестоким правилам холодной войны. Судя по всему, Лэнгли намного опережает конкурентов, однако полагается скорее на технические новшества, чем на «человеческий фактор». Как и в советское время, россияне убирают тех, кого считают «своими», американцы же ликвидируют «чужих», хотя и это правило в последнее десятилетие не соблюдают. Новую главу в истории убийств открыли беспилотные летательные аппараты – такие, как Predator. Атаки с воздуха сделали ЦРУ мировым лидером в деле убийства по последнему слову техники, законодателем фатальной моды.

Программа использования беспилотников в этом качестве стартовала в 2004 году и за девять лет довела свой счет до 3300 человек – как уверяет Белый дом, исламских террористов, внесенных в самый длинный за историю ЦРУ список на уничтожение. Поистине урожайным для программы стал 2011 год. По данным экспертов из расположенного в Вашингтоне фонда New America, в том году дроны совершили более 120 атак в неподконтрольных правительству северо-западных районах Пакистана – основной зоне применения беспилотников. Погибли около 850 человек. Из них около пятидесяти оказались случайными жертвами либо неустановленными лицами, которые могли быть мирными жителями. Это самая скромная оценка доли невинных людей среди убитых дронами. По одному из докладов, с января 2012 года по февраль 2013-го подобные атаки на северо-востоке Афганистана стоили двухсот жизней – и только 35 человек из них значились в упомянутом списке399.

За годы после окончания холодной войны мир заметно изменился. Но вот оправдания, с помощью которых убийство изображают законным инструментом государственной политики, остаются почти теми же. В «Шпионе, пришедшем с холода» Контролер признает: «Я бы сказал, что со времен войны методы – наши и наших противников – стали практически одинаковыми». И объясняет это так: «Мы не можем действовать менее безжалостно, чем противоположная сторона, на том лишь основании, что политика нашего правительства более миролюбива». Миролюбивая политика правительств и далее служит нравственным оправданием для тех, кто от их имени убивает «плохих парней». Холодная война осталась в прошлом, однако нарастающее обострение вражды между Востоком и Западом, появление на планете новых проблем и горячих точек подталкивают и США, и Россию к использованию проверенных методов. Таким образом, дело Сташинского – не только страница истории, но и ключ к пониманию настоящего, и предупреждение на будущее.

Благодарности

История Богдана Сташинского заинтересовала меня после прочтения отрывков из его показаний в Карлсруэ, впервые опубликованных на Украине в 1993 году – через тридцать один год после процесса. Происходили они из намного более объемного сборника документов, напечатанного в Мюнхене и мне тогда недоступного. Подсудимый поразил меня тем, как легко он признал свою вину, – ведь ему, казалось, было выгодно молчать.

Прочитав показания Сташинского, я остался в некотором недоумении. У меня порой возникало подозрение, что он рассказывает не все, а то и просто говорит неправду. Действительно ли агент КГБ был способен совершить в одиночку целых два убийства? И что с ним стало после приговора? Почему за два тяжких преступления он получил всего восемь лет и к тому же был досрочно освобожден? Где он жил впоследствии? А если он признался во всем только потому, что заключил сделку с правосудием, насколько ему можно верить?

Во время поездки в Мюнхен мне пришла в голову идея сопоставить рассказ Сташинского с установленными фактами. Я пошел по следам киллера, подражая Александру Мотылю – он готовился написать роман и вывести среди персонажей Сташинского, поэтому воспроизводил западногерманские маршруты агента КГБ. Опираясь на показания перебежчика в суде, я составил карту и прошел везде, где мог. Мой «следственный эксперимент» свидетельствовал в его пользу. Хотя бы в этом он не солгал.

Картина стала заметно объемнее, когда я узнал о рассекреченных документах ЦРУ, содержащих сведения о политической деятельности Бандеры и обстоятельствах его гибели. Не забыли их авторы и ближайшее окружение вождя ОУН, и его соперников из других эмигрантских структур. Информация американской разведки помогла мне перепроверить и дополнить показания Сташинского в Карлсруэ. Так же полезны оказались рассекреченные материалы из украинских архивов КГБ и мемуары советского происхождения. Я вновь убедился, что мой персонаж говорил правду – но не всю. Мне предстояло восполнить пробелы в его истории.

Попытка осветить любой эпизод из истории спецслужб сопряжена с огромными трудностями. Не только потому, что многое до сих пор засекречено, но и по вине всяческих легенд и операций прикрытия, из-за которых даже полвека спустя факты могут ускользать от исследователя. Это видно и по казусу Сташинского. Потребовалось содействие многих людей, чтобы собрать нужные мне источники и пробраться сквозь лабиринт шпионских козней холодной войны. Я рад поблагодарить тех, кто меня не раз выручал.

Открывают список, безусловно, мои коллеги и друзья Фрэнк Сисин и Зенон Когут. Фрэнк пригласил меня на две конференции, организованные им в Мюнхене, Зенон сопровождал меня при прогулке по следам Сташинского от площади Карлсплатц, места гибели Ребета, до Цеппелинштрассе, где работал Бандера, и Крайттмайрштрассе, где он умер. Они же познакомили меня с Андреем Ребетом, сыном покойного. (Не исключено, что больше никого из участников октябрьского процесса 1962 года уже нет в живых.) Я благодарен ему за интервью, данное во время одной из моих поездок в Баварию, а также за помощь, оказанную его женой Иванной Ребет в работе с библиотекой Украинского свободного университета там же в Мюнхене. Профессор УСУ доктор Микола Шафовал указал мне на архивы Штази, имеющие отношение к делу Сташинского, и поделился сведениями о жизни соратников Бандеры после его гибели.

Доктор Роман Процик, сотрудник Фонда украинских исследований (США), направил мои вопросы своей матери, которая многое смогла рассказать о жизни мюнхенской украинской диаспоры в первое послевоенное десятилетие. Он же помог мне побеседовать с доктором Анатолием Каминским, другом семьи Ребетов в 50-е годы.

Благодарю также Андрея Портнова за то, что он познакомил меня с Марией Пшиборовской – одной из его лучших студенток в Свободном университете Берлина. Мария стала моей незаменимой помощницей, не раз ездила в Далльгов – пригород Берлина, где родилась Инге и откуда они с Богданом начали путь на Запад в августе 1961 года. Мария приложила много усилий для поиска родни и знакомых семейства Поль. К сожалению, слишком поздно. Но в приходском архиве она обнаружила запись о погребении Петера, сына Сташинских, и небезынтересные сведения об Инге.

Мой коллега по Гарварду Эмманьюэл Акьеампонг помог получить копии газет из Южно-Африканской Республики – страны, где, по всей видимости, прошла вторая, тихая половина жизни Сташинского. Я благодарен Майку Гельденхёйсу, комиссару полиции в отставке, за телефонный разговор, а также его супруге Аннатье за посредничество. Ханли ван Стратен, его биограф, любезно согласилась передать ему материалы для прочтения и список моих вопросов в связи с ними.

Я благодарю также Томаша Снегоня, профессора Лундского университета, за разрешение ознакомиться с конспектом беседы с Владимиром Семичастным и Сергея Екельчика из Университета Виктории (Канада), который посоветовал мне новейшие работы о жизни Степана Бандеры. В Киеве Андрей Когут и Мария Панова помогли мне с поиском материалов в обильных фондах архива СБУ. В Варшаве Марцин Маевский, сотрудник Института национальной памяти, подсказал мне документы, касающиеся Сташинского. В США Ольга Алексич помогла мне с доступом к фонду Миколы Лебедя в Украинском научном институте Гарварда, тогда как Лев Чабан и Любовь Волынец очень помогли в работе с фондом Ярослава Падоха в Украинском музее-библиотеке в Стамфорде (Коннектикут). Профессор Ли Макуайт обеспечила доступ к собранию Джеймса Истленда в Миссисипском университете. Спасибо Олегу Романишину, сотруднику канадской газеты Ukrainian Echo, и Роману Сенкусу из Канадского института украинских исследований за коллекцию газетных статей об убийстве Бандеры.

Мой друг и многолетний редактор Мирослав Юркевич в очередной раз помог мне с литературным английским. Хироаки Куромия, Мэри Саротти и Джим Клингл прочли рукопись и дали полезные советы. История Сташинского поразила Джилл Нирим, моего литературного агента, и она не один раз подсказывала мне, как лучше преподнести такой сюжет. Мне очень повезло, что Лара Хеймерт из Basic Books заинтересовалась предложенным проектом. Благодаря этому рукописью снова занимался великолепный коллектив во главе с Ларой – те, кто выпустил мои «Последнюю империю» и «Врата Европы». Выражаю особую признательность Лие Стекер, Коллину Трейси, Кети Стрекфус, Дженнифер Томпсон и Бетси Дежесу.

Моя жена Елена снова вдохновила меня на непростой литературный труд, а наша дочь Олеся помогла отредактировать рукопись и дала много полезных советов. Я строго им следовал.

Моя особая признательность – переводчику книги на русский язык Сергею Лунину, который самоотверженно перепроверил большинство ссылок и уточнил текст, Александру Кабисову за прекрасную редакцию и Варе Горностаевой за готовность издать книгу на столь болезненную, но важную сегодня тему.

1

Richard Deacon, Nigel West. Spy! Six Stories of Modern Espionage. London, 1980, p. 127; Karl Anders. Murder to Order. New York, 1967, p. 51–54; Московські вбивці Бандери перед судом / Ред. Данило Чайковський. Мюнхен, 1965, с. 194–198.

(обратно)

2

Хрущев Н. С. Время. Люди. Власть: Воспоминания. В 4 т. М.: Московские новости, 1999; Веденеев Д., Шевченко С. Признался! Забирайте! // 2000. 14 февраля 2002; Tarik Cyril Amar. The Paradox of Ukrainian Lviv: A Borderland City Between Stalinists, Nazis and Nationalists. Ithaca, New York, 2015, p. 242–248; Юлія Кисла. Пост ім. Ярослава Галана: Осінній атентат у Львові // Україна модерна. 6 січня 2015.

(обратно)

3

William Taubman. Khrushchev: The Man and His Era. New York, 2004, p. 179–207.

(обратно)

4

Хрущев. Время. Люди. Власть. Т. 1, с. 242–243; «Bandera, Stepan» // Encyclopedia of Nationalism. San Diego, 2001. Vol. 2, p. 40–41; Микола Посівнич. Степан Бандера. Харків, 2015; Grzegorz RossoliŃski-Liebe. Stepan Bandera: The Life and Afterlife of a Ukrainian Nationalist: Fascism, Genocide and Cult. Stuttgart, 2014.

(обратно)

5

Хрущев. Время. Люди. Власть. Т. 1, с. 582; Grzegorz Motyka. Ukraińska partyzantka, 1942–1960. Warsaw, 2006; Володимир В’ятрович. Друга українсько-польська війна. Київ, 2012.

(обратно)

6

Paul Robert Magocsi. A History of Ukraine: The Land and It’s Peoples. Toronto, 2010, p. 696–700; Jeffrey Burds. Agentura: Soviet Informants’ Networks & the Ukrainian Underground in Galicia, 1944–48 // East European Politics and Societies. 1997. Vol. 11, p. 89–130; Yuri M. Zhukov. Examining the Authoritarian Model of Counter-Insurgency: The Soviet Campaign Against the Ukrainian Insurgent Army // Small Wars and Insurgencies. 2007. Vol. 18, № 3, p. 439–466.

(обратно)

7

Bohdan R. Bociurkiw. The Ukrainian Greek Catholic Church and the Soviet State (1939–1950). Edmonton, 1996; Веденеев, Шевченко С. Признался! Забирайте!; Amar. The Paradox of Ukrainian Lviv, p. 240–242; Кисла. Пост ім. Ярослава Галана.

(обратно)

8

Павел Судоплатов. Разведка и Кремль: Записки нежелательного свидетеля. М.: Гея, 1996, с. 301.

(обратно)

9

Amar. The Paradox of Ukrainian Lviv, p. 243; Судоплатов. Разведка и Кремль, с. 302.

(обратно)

10

Хрущев. Время. Люди. Власть.

(обратно)

11

Судоплатов. Разведка и Кремль, с. 16–36.

(обратно)

12

Myroslav Yurkevich. Organization of Ukrainian Nationalists // Encyclopedia of Ukraine, vol. 3. Toronto, 1993; Roman Wysocki. Organizacja ukraińskich nacjonalistow w Polsce w latach, 1929–1939: Geneza, struktura, program, ideologia. Lublin, 2003.

(обратно)

13

Судоплатов. Разведка и Кремль, с. 295–301, 430; Петров Н. Штатный государственный убийца (реабилитированный): Два дня из жизни Павла Судоплатова // Новая газета. 7 августа 2013; Петров Н. Мастер индивидуального террора: Портрет Эйтингона, коллеги Судоплатова // Новая газета. 26 февраля 2014.

(обратно)

14

Судоплатов. Разведка и Кремль, с. 302–305; Дмитро Вєдєнєєв. Як загинув Шухевич і що могло статися з його тілом // Історична правда. 8 серпня 2011; Олеся Ісаюк. Роман Шухевич. Харків, 2015.

(обратно)

15

Пронин А. Ликвидация «Волка» // Столетие. 25 марта 2014; Сидорчик А. Палач для террориста: Убийцу Бандеры наградили орденом // Аргументы и факты. 12 марта 2014; Посівнич. Степан Бандера, с. 216; Судоплатов. Разведка и Кремль, с. 431.

(обратно)

16

Судовий процес проти Богдана Сташинського перед Федеральною судовою палатою в Карльсруге // Московські вбивці, с. 127.

(обратно)

17

Ігор Дерев’яний. Розстріли в’язнів в червні-липні 1941: Як це було // Історична правда. 24 червня 2011; Леся Федів. Він убив Бандеру // Щоденний Львів. 22 травня 2008; Іван Фаріон. «Якби могла, сама убила б убивцю Степана Бандери» // Високий замок. 14 жовтня 2015.

(обратно)

18

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 125–127; Фаріон. «Якби могла, сама убила б убивцю Степана Бандери».

(обратно)

19

Рапорт капитана Ситняковского полковнику Чоботову от 22 апреля 1950 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 1, л. 25–26, Служба зовнішньої розвідки України: Розсекречені архіви; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 130–131; Протокол допроса Богдана Сташинского капитаном Ситняковским 21–22 апреля 1950 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 1, л. 32–38.

(обратно)

20

Олександра Андрейко. Нарис про історію села Пикуловичі, http://пикуловичі.укр/wp-content/uploads/2014/03/Naris-pro-istoriyu-sela-Pikulovichi.pdf

(обратно)

21

Рапорт капитана Ситняковского полковнику Чоботову от 22 апреля 1950 г.

(обратно)

22

Автобиография Богдана Сташинского // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 1, л. 9–11; План проведения операций по поимке и уничтожению бандбоевки районного проводника ОУН «Кармелюк», составленный капитаном Ситняковским 15 сентября 1950 г. // Там же, л. 62–63.

(обратно)

23

Автобиография Богдана Сташинского, л. 9–11; Агентурное донесение «Олега» Ситняковскому от 27 января 1951 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 1, л. 241–241 об.; План мероприятий по внедрению агента «Олег» в бандбоевку районного провода ОУН «Кармелюк», составленный капитаном Ситняковским 27 февраля 1951 г. // Там же, л. 65–67; Агентурное донесение источника «Олег» от 16 июня 1951 г. // Там же, л. 71–101; Донесения «Олега» Ситняковскому (1951) // Там же, л. 249–259 об.

(обратно)

24

Донесение «Олега» Ситняковскому от 16 апреля 1951 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 1, л. 253–253 об.; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 135–137; Світлана Вораз. Його вчинкам немає виправдання // Голос народу (Пустомити). 23 листопада 2013; Роман Василько. Злочин: хто гострив сокиру? ОУН – УПА, http://oun-upa.national.org.ua/articles/vasylko.html; Веденеев, Шевченко. Признался! Забирайте!

(обратно)

25

Автобиография Богдана Сташинского, л. 11; Володимир Овсійчук. «Півстоліття тому…» // Осягнення історії: Збірник наукових праць на пошану професора Миколи Павловича Ковальського з нагоди 70-річчя. Острог – Нью-Йорк, 1999, с. 13–17; Кравченко М. Трезубец в петле // Русское воскресение,

(обратно)

26

. Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 137; Характеристика на агента-боевика УМГБ Львовской области «Олег», составленная лейтенантом Чингиляном 26 июля 1951 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 1, л. 54–56; Ответ капитана Федулина подполковнику Бурлаченко 19 февраля 1952 г. // Там же, л. 140–140 об.; Справка по делу-формуляр № 15985 на Сташинскую Марию Николаевну от 28 марта 1952 г. // Там же, л. 142–143.

(обратно)

27

Дмитро Вєдєнєєв і Геннадій Биструхін. Двобій без компромісів: Протиборство спецпідрозділів ОУН та радянських сил спецоперацій: 1945–1980-ті роки. Київ, 2007, с. 288–303, 392–409; Заключение об использовании агента «Олега» в агентурно-боевой группе «Тайфун» при Управлении МГБ Львовской области, составленное лейтенантом Чингиляном 26 июля 1951 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 1, л. 57–58.

(обратно)

28

John L. Steele. Assassin Disarmed by Love: The Case of a Soviet Spy Who Defected to the West // Life. September 7, 1962, p. 70–77, reprinted in Allen Dulles ed., Great True Spy Stories. New York, 1968, p. 421–422; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 137.

(обратно)

29

Вєдєнєєв і Биструхін. Двобій без компромісів, с. 290, 392–395; Stephen Dorril. MI6: Inside the Covert World of Her Majesty’s Secret Intelligence Service. New York, 2000, p. 223–248; Peter Grose. Operation Rollback: America’s Secret War Behind the Iron Curtain. New York, 2000, p. 171; Kevin C. Ruffner. Cold War Allies: The Origins of CIA’s Relationship with Ukrainian Nationalists // Fifty Years of the CIA. Langley, VA, 1998, p. 29–30.

(обратно)

30

Степан Бандера у документах радянських органів державної безпеки (1939–1959) / За ред. Володимира Сергійчука. Київ, 2009. Т. 3, с. 69–77, 95–96, 105.

(обратно)

31

Филби К. Моя тайная война: Воспоминания советского разведчика / Пер. с англ. П. Н. Видуэцкого и С. К. Рощина. М.: Воениздат, 1989. (Здесь и далее прим. ред., если не указано иное.)

(обратно)

32

Судоплатов. Разведка и Кремль, с. 305–307; Дмитро Вєдєнєєв і Юрій Шаповал. Мальтійський сокіл, або Доля Мирона Матвієйка // Дзеркало тижня. 10 серпня 2001; Вєдєнєєв і Биструхін. Двобій без компромісів, с. 392–399; Christopher Andrew and Vasili Mitrokhin. The Sword and the Shield: The Mitrokhin Archive and the Secret History of the KGB. New York, 1999, p. 155.

(обратно)

33

Заключение о дальнейшем использовании агента-боевика «Олег», составленное капитаном Ежовым 17 мая 1952 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 1, л. 105–106; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 137–138; Вєдєнєєв і Биструхін. Двобій без компромісів, с. 300–309; Санников Г. З. Большая охота: Разгром вооруженного подполья в Западной Украине. М.: Олма-Пресс, 2002, с. 16–18.

(обратно)

34

Леонид Шебаршин. Рука Москвы: Записки начальника советской разведки. М., 1996, с. 150–152.

(обратно)

35

Письмо и. о. председателя КГБ при СМ УССР Слоня начальнику ПГУ КГБ при СМ СССР Панюшкину от 31 марта 1954 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 4, л. 222–227.

(обратно)

36

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 138–141; Личное дело № 301: Майор Деймон Алексей Филимонович, Отраслевой государственный архив Службы безопасности Украины, ф. 12, д. 17587; Вєдєнєєв і Биструхін. Двобій без компромісів, с. 504 (вклейка); Олексій Деймон. В окупованому Києві // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ: Науковий і документальний журнал. 2000, № 1, с. 239–249; Санников. Большая охота, с. 18.

(обратно)

37

Блейк Дж. Иного выбора нет / Пер. с англ. М. Г. Каминарской, М. Ю. Корнеева. М.: Международные отношения, 1991. С. 182.

(обратно)

38

David E. Murphy, Sergei A. Kondrashev, and George Bailey. Battleground Berlin: CIA vs. KGB in the Cold War. New Haven, CT, 1997, p. 256–259; George Blake. No Other Choice: An Autobiography. New York, 1991, p. 166–167.

(обратно)

39

Личное дело № 301: Майор Деймон Алексей Филимонович, ОГА СБУ.

(обратно)

40

Дмитро Лиховій і Леся Шовкун. Лев Ребет – демократ в ОУН і перша жертва КГБ // Історична правда. 12 жовтня 2011.

(обратно)

41

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 141–146; Андрій Ребет. Лев і Дарія Ребет: мої батьки (доповідь, виголошена 24 червня 1998 р. в УВУ в Мюнхені; машинопис), c. 13.

(обратно)

42

Іван Бисага і Василь Галаса. За велінням совісті. Київ, 1963; Степан Мудрик (Мечник). ОУН в Україні і за кордоном під проводом С. Бандери: Причинки до історії. Львів, 1997, с. 128–129; Московські вбивці, с. 145, 616–617.

(обратно)

43

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 154–160; Anders. Murder to Order, p. 25–28.

(обратно)

44

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 161–164.

(обратно)

45

Там же, с. 164–165.

(обратно)

46

Там же, с. 166–167.

(обратно)

47

Там же, с. 175–177; Anders. Murder to Order, p. 25–32.

(обратно)

48

Anders. Murder to Order, p. 115; Хохлов Н. Право на совесть. Франкфурт-на-Майне, 1957, с. 113–138; Макинтайр Б. Шпион, который был отравлен КГБ, но выжил // InoPressa. 1 декабря 2006; Boris Volodarsky. The KGB’s Poison Factory: From Lenin to Litvinenko. Minneapolis, 2010, p. 184; Справка по делу «Скорпион», составленная полковником Деймоном 14 мая 1968 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 7, л. 191–195.

(обратно)

49

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 170–172; Anders, Murder to Order, p. 35–36.

(обратно)

50

Интервью автора с Андреем Ребетом в Мюнхене 1 июля 2012 г.

(обратно)

51

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 172–174; Anders, Murder to Order, p. 35–37.

(обратно)

52

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 172–174; Интервью автора с Анатолием Каминским, товарищем Льва и Дарьи Ребетов, 27 июля 2012 г.; Memorandum for the Record, Subject: Meeting with AECASSOWARY 2 [Mykola Lebed] and 29 [Fr. Mykhailo Korzhan], April 3, 1962, 1, Aerodynamic: Contact Reports, vol. 45, NARA, RG 263, E ZZ-19, B 23.

(обратно)

53

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 174; Anders. Murder to Order, p. 10–11, 38–39, 57; Дмитрий Прохоров. Сколько стоит продать родину. СПб.: Нева, 2005, с. 255; Личное дело № 301: Майор Деймон Алексей Филимонович, ОГА СБУ.

(обратно)

54

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 184–185; Anders. Murder to Order, p. 44–45; Семь сестер Сталина, или Как строились первые советские небоскребы // MagazineFact. 2 декабря 2011.

(обратно)

55

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 187.

(обратно)

56

«Ищенко, Георгий Авксентьевич» // Петров Н. Кто руководил органами госбезопасности, 1941–1954: Справочник. М.: Звенья, 2010, с. 430–431.

(обратно)

57

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 182–183; Іван Яремко (упор.). Романтик шахів та його епоха: Степан Попель. Львів, 2009.

(обратно)

58

Интервью с генерал-лейтенантом Василием Христофоровым, начальником Управления регистрации и архивных фондов ФСБ РФ, в документальном фильме «Тайны разведки: ликвидация Степана Бандеры» (2012).

(обратно)

59

Степан Бандера. Над могилою Євгена Коновальця // Степан Бандера. Перспективи української революції. Дрогобич, 1999, с. 587–591.

(обратно)

60

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 149–150, 184.

(обратно)

61

Личное дело № 301: Майор Деймон Алексей Филимонович, ОГА СБУ; Справка по делу «Скорпион», л. 191–195.

(обратно)

62

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 186–187; Anders. Murder to Order, p. 45.

(обратно)

63

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 185–187; Хохлов. Право на совесть.

(обратно)

64

Оперативная заметка, составленная старшим лейтенантом Безуглым 18 августа 1959 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 6, л. 132; Справка, составленная им же 22 августа 1959 г. // Там же, л. 136; Личное дело № 301: Майор Деймон Алексей Филимонович, ОГА СБУ.

(обратно)

65

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 194–198; Rossoliński-Liebe. Stepan Bandera, p. 354; Anders. Murder to Order, p. 51–54; Deacon and West, Spy!, p. 127.

(обратно)

66

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 198–199; Steele. Assassin Disarmed by Love // Great True Spy Stories, p. 430.

(обратно)

67

Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, CIA report, July 14, 1960, Stephen Bandera Name File, vol. 2, National Archives and Records Administration (NARA), RG 263, E ZZ-18, B 6, 15; Ivan Kashuba’s Comments Regarding Bandera’s Last Moments of Life, CIA, January 4, 1960, Attachment D, ibid., 1; WiesŁaw Romanowski. Bandera: Terrorysta z Galicji. Warsaw, 2012, p. 5–8.

(обратно)

68

Московські вбивці, с. 23–24, 33, 42; Romanowski. Bandera, p. 8.

(обратно)

69

Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, p. 11; Московські вбивці, с. 24–25.

(обратно)

70

Edward Page Jr. AmConGen, Munich, to the Department of State, «Mysterious Poisoning of Stepan Bandera, Leader of the Organization of Ukrainian Nationalists (Banderists)», October 26, 1959, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6; Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, p. 9–10; Московські вбивці, с. 39; Степан Бандера у документах радянських органів державної безпеки, т. 3, с. 85–88; Rossoliński-Liebe. Stepan Bandera, p. 350.

(обратно)

71

Московські вбивці, с. 465–466; Romanowski. Bandera, p. 9.

(обратно)

72

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 249; Münchner Merkur. 1959, Oktober 20; Московські вбивці, с. 26; Rossoliński-Liebe. Stepan Bandera, p. 349.

(обратно)

73

David Irving. The Secret Diaries of Hitler’s Doctor. London, 2005, p. 108, 119, 138, 242–243, 247, 269, 280; Gilbert Shama. Pilzkrieg: The German Wartime Quest for Penicillin // Microbiology Today. August 2003. Vol. 30, p. 120–123; Московські вбивці, с. 34–36.

(обратно)

74

Московські вбивці, с. 471–475.

(обратно)

75

Московські вбивці, с. 27, 471–473, 481, 487–488; Memorandum for the Record, November 18, 1959, Subject: Contact with AECASSOWARY 2 [Mykola Lebed] on October 22 and 23, 1959, 1, Aerodynamic: Contact Reports, vol. 44, f. 2, NARA, RG 263, E ZZ-19, B 23.

(обратно)

76

Степан Бандера у документах радянських органів державної безпеки, т. 3, с. 85–92; Romanowski. Bandera, p. 27.

(обратно)

77

Степан Мудрик (Мечник). У боротьбі проти московської агентури. Мюнхен, 1980, розділ 14; Ярослав Сватко. Місія Бандери. Львів, 2003, с. 57–59; Московські вбивці, с. 22, 39; Rossoliński-Liebe. Stepan Bandera, p. 350.

(обратно)

78

Мудрик. У боротьбі проти московської агентури, розділ 14; Іван Фаріон. «Щоб врятувати Бандеру, удар авто прийняв на себе…» // Високий замок. 28 грудня 2008.

(обратно)

79

Munich [base of operations] to Director [CIA], November 24, 1959, IN 11793, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6; Random Notes, The Role of Ivan Kashuba, May 2, 1960, ibid.; Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, p. 17; Ivan Kashuba’s Comments Regarding Bandera’s Last Moments of Life, 1.

(обратно)

80

Munich to Director, IN 37607, October 15, 1959, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6.

(обратно)

81

Sheridan Sansegundo. William Hood: Of Moles and Double Agents // East Hampton Star. June 9, 2005.

(обратно)

82

Charles Hawley. The US Soldier Who Liberated Munich Recalls Confronting the Nazi Enemy // Spiegel International. April 29, 2005.

(обратно)

83

John Fiehn. Munich: New Center of Spy Intrigue // Chicago’s American. January 17, 1960; Marta Dyczok. The Grand Alliance and Ukrainian Refugees. New York, 2000, p. 42–169.

(обратно)

84

Richard Breitman and Norman J. W. Goda. Hitler’s Shadow: Nazi War Criminals, U. S. Intelligence, and the Cold War. Washington, DC, 2010, p. 77–80; Степан Бандера у документах радянських органів державної безпеки, т. 3, с. 115–225; Анатоль Камінський. «Пролог» у холодній війні проти Москви: Продовження визвольної боротьби із-за кордону. Гадяч, 2009, с. 40–58.

(обратно)

85

Breitman and Goda. Hitler’s Shadow, p. 80–82; Dorril. MI6, p. 231–235.

(обратно)

86

Breitman and Goda. Hitler’s Shadow, p. 82–83, 85–88; Камінський. «Пролог» у холодній війні проти Москви, с. 3–39.

(обратно)

87

Munich to Director, IN 37607, October 16, 1959, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6; Munich to Director, IN 38209, October 18, 1959, ibid.; Munich to Director, IN 38504, October 19, 1959, ibid.

(обратно)

88

Director to Munich, Frankfurt, DIR 13898, March 20, 1958, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6; Munich to Director, IN 49176, March 27, 1958, ibid.

(обратно)

89

Munich [General Consulate] to Secretary of State, Department of State, 10490, October 16, 1959, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6; Лист Степана Бандери до Осипа Бандери від 1 листопада 1955 р. // Посівнич. Степан Бандера, с. 191–194; Лист Степана Бандери до Ярослава Падоха від 7 лютого 1959 р. // Jaroslaw Padoch Collection, № 208, Украинский музей-библиотека в Стамфорде (Коннектикут).

(обратно)

90

Timothy Snyder. The Reconstruction of Nations: Poland, Ukraine, Lithuania, Belarus, 1569–1999. New Haven, CT, 2004, p. 154–178; John-Paul Himka. Ukrainian Collaboration in the Extermination of the Jews During the Second World War: Sorting Out the Long-Term and Conjunctural Factors // The Fate of the European Jews, 1939–1945: Continuity or Contingency, ed. Jonathan Frankel. Oxford, 1997, p. 170–189; Alex J. Motyl. The Ukrainian Nationalist Movement and the Jews: Theoretical Reflections on Nationalism, Fascism, Rationality, Primordialism and History // Polin: Studies in Polish Jewry, ed. Antony Polonsky and Yohanan Petrovsky-Shtern. Vol. 26. Oxford, 2014, p. 275–295.

(обратно)

91

Munich [General Consulate] to Secretary of State, Department of State, 10490, October 16, 1959, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6; Page. Mysterious Poisoning of Stefan Bandera; Telegram from the Embassy in the Soviet Union to the Department of State, October 13, 1962, Foreign Relations of the United States, 1961–1963, vol. 5, №. 245.

(обратно)

92

CIA Memorandum, «Meeting with UPHILL Representatives», May 26, 1961, 1, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6; Chief of Base, Munich, to Chief, S[oviet] R[ussia Division], October 5, 1959, DOI 70–17, ibid.; Munich to Director, IN 38209, October 18, 1959, ibid.; Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, p. 4; Chief of Base, Munich, to chief S[oviet] R[ussia], DOI 70–17, October 5, 1958, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6; «Visit of Bandera to the USA», Attachment to EGMA 45003, August 27, 1959, ibid.; Райнгард Гайденройтер. Підготовка та здійснення замаху на Степана Бандеру 1959 р. в дзеркалі мюнхенських поліційних актів // Український визвольний рух. Львів, 2007. Збірник 11, с. 217.

(обратно)

93

E. H. Cookridge. Gehlen: Spy of the Century. New York, 1972; James H. Critchfield. Partners at the Creation: The Men Behind Postwar Germany’s Defense and Intelligence Establishments. Annapolis, MD, 2003, p. 200–218.

(обратно)

94

«Herre, Heinz-Danko (1909–1988)» // Jefferson Adams. Historical Dictionary of German Intelligence. Lanham, MD, 2009, p. 183.

(обратно)

95

Critchfield. Partners at the Creation, p. 96.

(обратно)

96

Московські вбивці, с. 22, 36; Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, p. 4–6; Romanowski. Bandera, p. 24.

(обратно)

97

Romanowski. Bandera, p. 22–23; Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, p. 4–6; Munich to Director, IN 38504, October 19, 1959, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6.

(обратно)

98

Director to Munich, Frankfurt, DIR 01687, November 5, 1959, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6.

(обратно)

99

«Research Aid: Cryptonyms and Terms in Declassified CIA Files Nazi War Crimes and Japanese Imperial Government Records Disclosure Acts», -records/rg-263-cia-records/second-release-lexicon.pdf

(обратно)

100

Chief of Base, Munich, to Chief, S[oviet] R[ussia Division], November 12, 1959, EGMA 45907, 2, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6; Romanowski. Bandera, p. 32–33.

(обратно)

101

Вєдєнєєв і Шаповал. Мальтійський сокіл, або Доля Мирона Матвієйка.

(обратно)

102

Там же; Вєдєнєєв і Биструхін. Двобій без компромісів, с. 392–410; Adam Kaczyński. «Spadochroniarze OUN: Historia desantow z 14 maja 1951 r.», Inne Oblicza Historii, -oun-historia-desantw-z-maja-r,1071

(обратно)

103

Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, p. 11.

(обратно)

104

Ibid., p. 11–12.

(обратно)

105

Chief of Base, Munich, to Chief, S[oviet] R[ussia Division], November 12, 1959, EGMA 45907, 1, 2; Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, p. 10.

(обратно)

106

Chief of Base, Munich, to Chief, S[oviet] R[ussia Division], November 12, 1959, EGMA 45907, 1, 2; Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, p. 10.

(обратно)

107

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 199; Anders. Murder to Order, p. 57.

(обратно)

108

Murphy, Kondrashev and Bailey. Battleground Berlin, p. 257–258; Гуськов А. Под грифом правды. Исповедь военного контрразведчика: Люди, факты, спецоперации. М.: Русь, 2004, гл. 10; Хруцкий Э. Тени в переулке. М.: Детектив-Пресс, 2006. С. 53–55; Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. В 2 т. М.: Олма-Пресс, 2002. Т. 1, с. 331–333.

(обратно)

109

Murphy, Kondrashev and Bailey. Battleground Berlin, p. 264–266; «Soviet Use of Assassination and Kidnapping», CIA report, 1964, Center for the Study of Intelligence, -for-the-study-of-intelligence/kent-csi/vol19no3/html/v19i3a01p_0001.htm.

(обратно)

110

Christopher Andrew and Oleg Gordievsky. KGB: The Inside Story of its Foreign Operations from Lenin to Gorbachev. New York, 1990, p. 384–385; Marc Fisher. E. Germany Ran Antisemitic Campaign in West in 60s // Washington Post. February 28, 1993.

(обратно)

111

Murphy, Kondrashev and Bailey. Battleground Berlin, p. 325–326; Foreign Relations of the United States, 1958–1960, vol. 8, Berlin Crisis 1958–1959, № 348.

(обратно)

112

Московські вбивці, с. 468; Гайденройтер. Підготовка та здійснення замаху на Степана Бандеру 1959 р., с. 211–220.

(обратно)

113

Степан Бандера у документах радянських органів державної безпеки, т. 3, с. 593, 601; Александров Б. Несчастный случай или убийство? // Комсомольская правда. 22 октября 1959; Александров Б. Следы ведут к Оберлендеру // Комсомольская правда. 25 октября 1959.

(обратно)

114

Московські вбивці, с. 587–589; Степан Бандера у документах радянських органів державної безпеки, т. 3, с. 593, 601; Philipp Ther. War Versus Peace: Interethnic Relations in Lviv During the First Half of the Twentieth Century // Harvard Ukrainian Studies, 2000. Vol. 24, p. 251–284; Володимир В’ятрович. Як творилася легенда про Нахтігаль // Дзеркало тижня. 16 лютого 2008; Taras Hunczak. Shukhevych and the Nachtigall Battalion: Soviet Fabrications About the Ukrainian Resistance Movement // The Day (Kyiv). July 28, 2009; John-Paul Himka. The Lviv Pogrom of 1941: The Germans, Ukrainian Nationalists, and the Carnival Crowd // Canadian Slavonic Papers. 2011. Vol. 53, № 2–4, p. 209–243; Сергій Рябенко. Слідами «Львівського погрому» Джона-Пола Хімки // Історична правда. 20 лютого 2013.

(обратно)

115

Michael Lemke. Kampagnen gegen Bonn: Die Systemkrise der DDR und die West-Propaganda der SED 1960–1963 // Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte. 1993. Vol. 41, p. 153–174; DEFA Studio for Newsreels and Documentaries, Eyewitness 1959 / W 88 ; Rossoliński-Liebe. Stepan Bandera, p. 357–359; Tennent H. Bagley. Spymaster: Startling Cold War Revelations of a Soviet KGB Chief. New York, 2013, chap. 12.

(обратно)

116

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 225; Anders. Murder to order, p. 58–59.

(обратно)

117

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 202.

(обратно)

118

Гладков Т. К. Лифт в разведку: «Король нелегалов» Александр Коротков. М.: Олма-Пресс, 2002; Судоплатов. Разведка и Кремль, с. 57–58, 164–165, 287–290.

(обратно)

119

Хохлов. Право на совесть, с. 113–138; Макинтайр Б. Шпион, который был отравлен КГБ, но выжил.

(обратно)

120

Volodarsky. The KGB’s Poison Factory, p. 184.

(обратно)

121

Murphy, Kondrashev and Bailey. Battleground Berlin, p. 264–266.

(обратно)

122

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, c. 202–203; Anders. Murder to Order, p. 59–60.

(обратно)

123

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 202–203; Anders. Murder to Order, p. 59–60.

(обратно)

124

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 188–189.

(обратно)

125

Машинописный текст воспоминаний Владимира Семичастного, с правками его рукой // Личный архив Томаша Снегоня, профессора Лундского университета (Швеция), 66; Семичастный В. Е. Беспокойное сердце. М.: Вагриус, 2002, c. 193; КПСС и армия, МВД, КГБ // Экспертное заключение к заседанию Конституционного суда РФ 26 мая 1992 г., -kpss/Chapter5.htm; Млечин Л. М. Железный Шурик. М.: Эксмо, Яуза, 2004, c. 237.

(обратно)

126

Личное дело № 301: Майор Деймон Алексей Филимонович, ОГА СБУ.

(обратно)

127

Хрущев. Воспоминания, т. 1, с. 242. Посівнич. Степан Бандера, с. 11–14; Судоплатов. Разведка и Кремль, с. 408, 430.

(обратно)

128

Судоплатов. Разведка и Кремль, с. 295–296, 299–301, 430.

(обратно)

129

Там же, с. 404–405; Санников. Большая охота, с. 19, 342–343; Breitman and Goda. Hitler’s Shadow, p. 83.

(обратно)

130

Санников Г. З. Большая охота: борьба с вооруженным подпольем ОУН в Западной Украине. М.: Печатные традиции, 2008, c. 249; Дядей в органах КГБ немало, а умения нащупать врага еще не всегда хватает // Коммерсант-Власть. 8 октября 2012.

(обратно)

131

Докладная записка о результатах проверки агентурно-оперативной и следственной работы Комитета государственной безопасности при Совете Министров Украинской ССР от 17 июня 1957 г. // ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 925. Л. 210, 215.

(обратно)

132

Бобков Ф. Д. КГБ и власть. М.: Ветеран МП, 1995. Цит. по: !id%3D10317982 %2540fsbPublication.html; Млечин Л. М. Шелепин. М.: Молодая гвардия, 2009; Andrew and Gordievsky. KGB, p. 463; Herbert Romerstein. Disinformation as a KGB Weapon in the Cold War // Journal of Intelligence History. Summer 2001. Vol. 1, p. 54–67.

(обратно)

133

Anders. Murder to Order, p. 60; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 204; Агентурное донесение о встрече агента «Тараса» с «Максимовым» 7 апреля 1956 года в г. Мюнхене (источник: «Тарас») // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 5, л. 218–235.

(обратно)

134

Север А. «Смерть шпионам!» Военная контрразведка СМЕРШ в годы Великой Отечественной войны. М.: Яуза, Эксмо, 2009, с. 410; Соколов А. Анатомия предательства: «Суперкрот» ЦРУ в КГБ: 35 лет шпионажа генерала Олега Калугина. М., 2005, с. 33; Павлов В. Операция «Снег»: Полвека во внешней разведке КГБ. М.: Гея, 1996, с. 116.

(обратно)

135

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 204; Anders. Murder to Order, p. 61.

(обратно)

136

Агентурное донесение «Тараса» 29 сентября 1955 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 5, л. 165–168.

(обратно)

137

Московські вбивці, с. 620; Anders. Murder to Order, p. 38–39, 60, 114; Steele. Assassin Disarmed by Love; Peter-Ferdinand Koch. Der Fund: Die Skandale des Stern. Gerd Heidemann und die Hitler-Tagebücher. Hamburg, 1990, p. 107–121; Annemarie Lange. Führer durch Berlin: Reisehandbuch für die Hauptstadt der Deutschen Demokratischen Republik. Berlin, 1963; Отрывок из отчета о беседе с агентом «Липским», Архивы Министерства внутренних дел Польской Народной Республики, Институт национальной памяти (Варшава), IPN BU 01355/196/J (1074/4/48), 1–2.

(обратно)

138

Московські вбивці, с. 620; Anders. Murder to Order, p. 60.

(обратно)

139

Anders. Murder to Order, p. 61.

(обратно)

140

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 208.

(обратно)

141

Символы, зовущие к миру и прогрессу // Правда. 7 декабря 1959, № 4; Всенародный праздник // Правда. 6 декабря 1959, № 1.

(обратно)

142

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 204–205; Anders, Murder to Order, p. 62.

(обратно)

143

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 206; Anders, Murder to Order, p. 62–63.

(обратно)

144

William Hood. Mole: The True Story of the First Russian Spy to Become an American Counterspy. Washington, 1993, p. 68.

(обратно)

145

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 208–211; Anders. Murder to Order, p. 63–64.

(обратно)

146

Anders. Murder to Order, p. 64; Murphy, Kondrashev and Bailey. Battleground Berlin, p. 488; Tennent H. Bagley. Spy Wars: Moles, Mysteries, and Deadly Games. New Haven, 2008, p. 123–131; «Фабричников, Аркадий Андреевич», Международный объединенный биографический центр, -soldat.narod.ru/200/ARTICLES/BIO/fabrichnikov_aa.htm; Санников. Большая охота (2002), с. 343–344; «Кравченко, Николай Николаевич» // Петров. Кто руководил органами госбезопасности, с. 505–506.

(обратно)

147

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 209–211; Anders. Murder to Order, p. 64.

(обратно)

148

Anders. Murder to Order, p. 64–65; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 212.

(обратно)

149

Hood. Mole, p. 23.

(обратно)

150

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 212–213; Anders. Murder to Order, p. 64–65; Rossoliński-Liebe. Stepan Bandera, p. 355.

(обратно)

151

Московські вбивці, с. 620; Anders. Murder to Order, p. 38–39, 60, 114; Steele. Assassin Disarmed by Love; Koch. Der Fund, p. 110–111.

(обратно)

152

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 210–215; Anders. Murder to Order, p. 65.

(обратно)

153

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 215–216; Anders. Murder to Order, p. 67–68.

(обратно)

154

Koch. Der Fund, p. 114–116.

(обратно)

155

Разоружение – путь к упрочению мира и обеспечению дружбы между народами: Доклад товарища Н. С. Хрущева на сессии Верховного Совета СССР // Правда. 15 января 1960, с. 1–2; «Кухонные дебаты» Никсона и Хрущева 1959 г.,  и .

(обратно)

156

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 215–216; Anders. Murder to Order, p. 67–68; Расшифровки разговоров, записанных КГБ в гостиницах Москвы в конце 50-х гг. // Особый архив Литвы. Оп. 3. Д. 8411–3.

(обратно)

157

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 218–219, 226; Koch. Der Fund, p. 116–117.

(обратно)

158

Anders. Murder to Order, p. 68; Deacon and West. Spy!, p. 127; Koch. Der Fund, p. 116.

(обратно)

159

Koch. Der Fund, p. 117–118.

(обратно)

160

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 217–218; Имена московских улиц: Путеводитель / под ред. Г. К. Ефремова. Изд. 5-е. М.: Московский рабочий, 1988. С. 141.

(обратно)

161

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 217, 227; Koch. Der Fund, p. 117–118; Hood. Mole, p. 176–177.

(обратно)

162

«The Summit Conference of 1960: The Intelligence Officer’s View», Central Intelligence Agency, -for-the-study-of-intelligence/csi-publications/books-and-monographs/sherman-kent-and-the-board-of-national-estimates-collected-essays/8summit.html.

(обратно)

163

«The Paris Summit Falls Apart», UPI, -of-1960/The-Paris-Summit-Falls-Apart; David Lawrence. Infiltration of Communists Still Serious Problem Here // Evening Independent. 1960, June 16; Bem Price. Poor Spies Pose War Threat // Victoria Advocate. July 30, 1991, 3A.

(обратно)

164

Московські вбивці, с. 44–46, 592–595; Никитченко В. «Всем начальникам управлений КГБ при СМ УССР», 27 ноября 1961 г. // ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 928. Л. 148–150.

(обратно)

165

План оперативных мероприятий 1-го управления КГБ при СМ УССР от 15 ноября 1960 г. // ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 926. Л. 264.

(обратно)

166

Memorandum for Chief, WE/6. Subject: Letter allegedly written by Stepan Bandera, being sold by anonymous Canadian source, March 6, 1961, Aerodynamic, vol. 21: Operations, NARA, RG 263; Dispatch from Chief WE. Subject: Letter allegedly written by Stepan Bandera, being sold by anonymous Canadian source. Attention Required/References: Discussion with Liaison and ODACID, Ottawa, March 24, 1961, ibid.

(обратно)

167

Личное дело № 301: Майор Деймон Алексей Филимонович, ОГА СБУ.

(обратно)

168

Московські вбивці, с. 34–35, 592; Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, CIA report, July 14, 1960, Stephen Bandera Name File, vol. 2, National Archives and Records Administration (NARA), RG 263, E ZZ-18, B 6, «The Visit of the Oberkomissar of the German Criminal Police, Adrian Fuchs», CIA, May 2, 1960, Attachment C, ibid.

(обратно)

169

Матвиейко Мирон, шеф Службы безпеки ОУН «Усмих», агент английской разведки «Модди»: протоколы допросов // Новости Украины, события в мире, -00000745.html; Интервью автора с Анатолием Каминским.

(обратно)

170

Research Aid: Cryptonyms and Terms in Declassified CIA Files.

(обратно)

171

Chief of Base, Munich, to Chief, S[oviet R[ussia Division], May 2, 1960, EGMA 48874, 1; Stephen Bandera Name File, vol. 2, National Archives and Records Administration (NARA), RG 263, E ZZ-18.

(обратно)

172

Delving Behind the Scenes of the Death of Stefan Bandera, p. 1–2.

(обратно)

173

Ibid., p. 3–4.

(обратно)

174

Ibid., p. 7–18; The Visit of the Oberkomissar of the German Criminal Police, Adrian Fuchs, 3.

(обратно)

175

Вєдєнєєв і Биструхін. Двобій без компромісів, с. 408; Random Notes, «Role of Ivan Kashuba», May 2, 1960, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6; Chief of Base, Munich, to Director, [Central Intelligence Agency], November 29, 1961, IN 29726, 1–3, Subject Files: AEDOGMA/AEBATH, NARA, RG 263, B 5.

(обратно)

176

Anders. Murder to Order, p. 69; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 227.

(обратно)

177

«Сельское хозяйство» // Народное хозяйство СССР в 1960 году: Статистический ежегодник, /Народное_хозяйство_СССР/1960/Сельское_хозяйство; Robert W. Gibson. Reporter Returns. Soviet Life: Big Changes Since 1960 // Los Angeles Times. 1986, April 17.

(обратно)

178

Вадим Карпов. Расстрелянный город // Труд. 2 июня 2007.

(обратно)

179

Steele. Assassin Disarmed by Love, p. 432; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 227; Anders. Murder to Order, p. 70.

(обратно)

180

Peter Grier. Cleaning the Bug House // Air Force Magazine. September 2012, %202012/0912embassy.aspx

(обратно)

181

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 217, 229–230; Anders. Murder to Order, p. 70–71; Koch. Der Fund, p. 119.

(обратно)

182

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 230–231; Anders. Murder to Order, p. 71.

(обратно)

183

Федів. Він убив Бандеру.

(обратно)

184

Марія Гойдучик. Той самий Богдан: Мати вбивцi Бандери Богдана Сташинського збожеволiла, дiзнавшись про вчинок сина // Експрес. 14 жовтня 2010; Юрій Луканов. Три любові Степана Бандери: Сценарій документального телевізійного фільму (1998), ; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 143; Фаріон. Якби могла, сама убила б убивцю Степана Бандери.

(обратно)

185

Григорій Гербільський. Петро Перший в Західній Україні: 1706–1707 рр. Львів, 1948, с. 5; Юлія Когут. «Львів у стратегічних планах російського царя», Travel Lviv: Тури по Львову, -u-strategichnih-planah-rosiyskogo-carya

(обратно)

186

Агентурная заметка, составленная старшим лейтенантом Музыкой 2 февраля 1954 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 4, л. 7–8; Сводка № 1 по объекту «НР-41» за 27 января 1954 г. // Там же, л. 13–16; Отчет Сташинского о встрече с семьей, составленный 24 июня 1954 г. // Там же, л. 246–248; Оперативная заметка, составленная старшим лейтенантом Николаенко 5 ноября 1955 г. // Там же, т. 5, л. 174–175; Письмо подполковника Рудницкого полковнику Деймону 2 июня 1960 г. // Там же, т. 6, л. 161; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 231–232; Anders. Murder to Order, p. 71–72; Koch. Der Fund, p. 119.

(обратно)

187

Ответ полковника В. Павлова, начальника управления 1-го главного управления КГБ при СМ СССР, полковнику Савчуку, начальнику 1-го управления КГБ при СМ УССР, 1 октября 1960 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 6, л. 163.

(обратно)

188

«Барышников, Владимир Яковлевич» // Петров. Кто руководил органами госбезопасности, с. 182–183; Тарасов Д. П. Большая игра СМЕРШа. М.: Эксмо, 2010, с. 11–13.

(обратно)

189

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 232–233; Anders. Murder to Order, p. 72.

(обратно)

190

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 233; Anders. Murder to Order, p. 73; Steele. Assassin Disarmed by Love, p. 433.

(обратно)

191

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 210, 226; Anders. Murder to Order, p. 72–73.

(обратно)

192

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 233; Koch. Der Fund, p. 119.

(обратно)

193

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 218; См. фотографию Марии и Ирины Сташинских // Там же, с. 695 (вклейка).

(обратно)

194

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 232.

(обратно)

195

Там же, с. 234; Steele. Assassin Disarmed by Love, p. 433; Anders. Murder to Order, p. 73.

(обратно)

196

С 1964 г. – МГПИИЯ им. Мориса Тореза, с 1990 г. – Московский государственный лингвистический университет.

(обратно)

197

Anders. Murder to Order, p. 73–74.

(обратно)

198

Ответ полковника Деймона генерал-майору Барышникову от 14 января 1961 года // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 6, л. 165; Перечень личных документов Сташинского Б. Н., полученных от т. Деймон (1-й отдел 1-го управления КГБ УССР), составленный капитаном Саркисовым 23 декабря 1960 г. // Там же, л. 169.

(обратно)

199

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 234–235; См. фотографию паспорта Сташинского на настоящее имя, его студенческого билета и служебной характеристики // Там же, с. 695 (вклейка).

(обратно)

200

Санников. Большая охота (2008), с. 17; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 235; Anders. Murder to Order, p. 75–76.

(обратно)

201

Письмо Инге Сташинской мужу в «Тайны разведки: ликвидация Степана Бандеры» (2012), 31:15.

(обратно)

202

Steele. Assassin Disarmed by Love, p. 434; Інґе Поль про свого чоловіка (з поліційних зізнань) // Московські вбивці, с. 620; Anders. Murder to Order, p. 76; Koch. Der Fund, p. 119; Rossoliński-Liebe. Stepan Bandera, p. 355.

(обратно)

203

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 235; Інґе Поль про свого чоловіка // Там же, с. 621.

(обратно)

204

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 235–236; Anders. Murder to Order, p. 89.

(обратно)

205

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 236; Anders. Murder to Order, p. 90–91; Богомолов А., Санников Г. Без протокола: Невыдуманные истории. М.: Печатные традиции, 2010, с. 210; Млечин. Железный Шурик, с. 240.

(обратно)

206

Задание Родины выполнено! Рапорт героя-космонавта товарищу Н. С. Хрущеву на Внуковском аэродроме 9 августа 1961 г. // Правда. 10 августа 1961, с. 1; Гений и труд народа творят чудеса: Речь Н. С. Хрущева // Там же, с. 2.

(обратно)

207

Выступление Н. С. Хрущева по радио и телевидению 7 августа 1961 г. // Правда. 8 августа 1961, с. 1–2; John F. Kennedy. The Berlin Crisis, July 25, 1961. ; Frederick Kempe. Berlin, 1961: Kennedy, Khrushchev and the Most Dangerous Place on Earth. New York, 2011, p. 269–322.

(обратно)

208

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 236; Anders. Murder to Order, с. 90–91; Koch. Der Fund, p. 119.

(обратно)

209

Московські вбивці, с. 236, 621; Anders. Murder to Order, p. 92–97.

(обратно)

210

Kempe. Berlin, 1961, p. 337.

(обратно)

211

Московські вбивці, с. 236, 621; Anders. Murder to Order, p. 94, 97; Kempe. Berlin, 1961, p. 336; Steele. Assassin Disarmed by Love, p. 434–435.

(обратно)

212

Kempe. Berlin, 1961, p. 339–340, 345–346.

(обратно)

213

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 245; Anders. Murder to Order, p. 94–95; Kempe. Berlin, 1961, p. 343–345; Steele. Assassin Disarmed by Love, p. 434–435; Koch. Der Fund, p. 119–120.

(обратно)

214

Архив евангелического церковного прихода Рорбек (Далльгов).

(обратно)

215

Санников. Большая охота (2008), с. 18; Anders. Murder to Order, p. 98.

(обратно)

216

Богомолов, Санников. Без протокола, с. 248; Санников. Большая охота (2002), с. 16–18; Александр Скрипник. 17 мгновений из жизни ветерана разведки Константина Богомазова // 2000. 30 октября 2009.

(обратно)

217

Степан Бандера у документах радянських органів державної безпеки, т. 3, с. 590–593; Умер легендарный разведчик Александр Святогоров // Фокус. 23 июня 2008; Терещенко А. С. Командир разведгруппы: За линией фронта. М.: Яуза, 2013; Санников. Большая охота (2002), с. 15–17; Санников Г. Генерал Зубатенко // Лубянка. 2008, № 8, с. 228–235; Приказ председателя Комитета государственной безопасности при Совете Министров Украинской ССР № 00158 от 19 декабря 1959 г. // ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 250. Л. 296.

(обратно)

218

Санников. Большая охота (2008), с. 17–18; Скрипник А. Щит и меч Александра Святогорова // 2000. 13 декабря 2013, %3Fp=3317.html.

(обратно)

219

Гладков. Лифт в разведку, с. 571–574; Murphy, Kondrashev and Bailey. Battleground Berlin, p. 301–304; Богомолов, Санников. Без протокола, с. 174.

(обратно)

220

Скрипник. Щит и меч Александра Святогорова.

(обратно)

221

Санников. Большая охота (2002), с. 16–17; Memorandum for the Record, April 22, 1976, Subject: Assassination of Stefan Bandera, 6, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, 6; Andrew and Gordievsky. KGB, p. 386; Черных Е. Слухач Советского Союза // Комсомольская правда. 20 декабря 2012.

(обратно)

222

Anders. Murder to Order, p. 68; Личное дело № 301: Майор Деймон Алексей Филимонович, ОГА СБУ; Жан Коцький (Іван Котовенко). Бузиновий дискурс. Інтернетмеццо, ; Деймон. В окупованому Києві.

(обратно)

223

Интервью с генерал-лейтенантом Христофоровым в фильме «Тайны разведки: ликвидация Степана Бандеры»; Memorandum for the Record, April 22, 1976, Subject: Assassination of Stefan Bandera, 6; Aleksandr Fursenko and Timothy J. Naftali. «One Hell of a Gamble»: Khrushchev, Castro, Kennedy and the Cuban Missile Crisis, 1958–1964. London, 1998, p. 334.

(обратно)

224

Joseph J. Trento. The Secret History of the CIA. New York, 2005, p. 185–188; John le Carre. «Introduction», The Spy Who Came in from the Cold. New York, 2012; Kempe. Berlin, 1961, p. 354–358; Murphy, Kondrashev and Bailey. Battleground Berlin, p. 378–381.

(обратно)

225

Memorandum for the Record, April 22, 1976, Subject: Assassination of Stefan Bandera, 2; Hood. Mole, p. 118.

(обратно)

226

Memorandum for the Record, April 22, 1976, Subject: Assassination of Stefan Bandera, 2; Rossoliński-Liebe. Stepan Bandera, p. 351.

(обратно)

227

Murphy, Kondrashev and Bailey. Battleground Berlin, p. 343–346; Личное дело Михала Голеневского // Архивы Министерства внутренних дел ПНР, Институт национальной памяти (Варшава), IPN BU 01911/97/1; Bagley. Spy Wars: Moles, Mysteries and Deadly Games, p. 48–49; Leszek Pawlikowicz. Tajny front zimnej wojny: Uciekinierzy z polskich słuz.b specjalnych, 1956–1964. Warszaw, 2004, p. 217 и далее.

(обратно)

228

Memorandum for Chief, S[oviet] R[ussia Division], August 24, 1961, 1–2, Stephen Bandera Name File, vol. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 6.

(обратно)

229

Chief of Station, Germany, to Chief of S[oviet] R[ussia Division], EGOA 15811, October 10, 1961, Aerodynamic: Operations, vol. 22, f. 1, 1–2, NARA, RG 263, E ZZ-19, B 14; Memorandum for the Record, April 22, 1976, Subject: Assassination of Stefan Bandera, 5; Юрій Луканов. Він називав себе «Микола Середа, українець із Сумщини» // Газета по-українськи. 18 грудня 2012; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 256.

(обратно)

230

Memorandum for the Record, April 22, 1976, Subject: Assassination of Stefan Bandera, 9.

(обратно)

231

Ibid., 2; Rossoliński-Liebe. Stepan Bandera, p. 354–355.

(обратно)

232

Kempe. Berlin, 1961, p, 405–407; John F. Kennedy. «Remarks on Signing Peace Corps Bill», September 22, 1961, John F. Kennedy Presidential Library and Museum, -Viewer/Archives/JFKPOF-035–045.aspx

(обратно)

233

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 252–254; Там же, с. 695 (вклейка); Karl Anders. Mord auf Befehl: Der Fall Staschynskij. Tübingen, 1963, p. 32 (вклейка).

(обратно)

234

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 178, 255; Memorandum for the Record, April 22, 1976, Subject: Assassination of Stefan Bandera, 2.

(обратно)

235

Julia Lalande. «Building a Home Abroad»: A Comparative Study of Ukrainian Migration, Immigration Policy and Diaspora Formation in Canada and Germany After the Second World War, PhD diss., University of Hamburg. Düsseldorf, 2006, p. 347–352; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 255–256; Показания «Курта» (Фельфе), данные старшему оперуполномоченному КГБ УССР Чубенко 23 июля 1969 г. // Дело оперативной разработки № 7, кличка «Тарас», т. 1, л. 214–216.

(обратно)

236

Memorandum for the Record, Subject: Meeting with AECASSOWARY 2 (Микола Лебедь), April 19, 1962, 1, Aerodynamic: Contact Reports, vol. 44, f. 2, NARA, RG 263, E ZZ-19, B 23; Geheimdienste: Bart ab // Der Spiegel. 29 November, 1961.

(обратно)

237

Anders. Murder to Order, p. 115–116.

(обратно)

238

Who Actually Killed Ukrainian Nationalist Stepan Bandera: The Dirty Affairs of the Gehlen Secret Service. Toronto, 1961, p. 2–3.

(обратно)

239

Chief of S[oviet] B[loc] Division, Memorandum: Aerodynamic – KGB Operations Against Ukrainian Emigres, April 12, 1967. Aerodynamic: Operations, vol. 36, NARA, RG 263, E ZZ-19, B 20.

(обратно)

240

Who Actually Killed Ukrainian Nationalist Stepan Bandera, p. 3–13; Правда про те, хто справді вбив Степана Бандеру: Чорні діла геленівської розвідки. Торонто: Канадский славянский комитет, 1961; Rossoliński-Liebe. Stepan Bandera, p. 356.

(обратно)

241

Spione // Der Spiegel. Juni 27, 1962; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 265–266; Norman J. W. Goda. CIA Files Related to Heinz Felfe, SS Officer and KGB Spy, Government Secrecy e-prints, ; Сергей Лебедев и др. История российской внешней разведки: Очерки в шести томах. М., 2014, т. 5, с. 127; Chief of Base, Bonn, to Chief, E[astern] E[urope Division], EGMA27257, March 23, 1964, Subject: Protocol of Felfe Trial, 36–37, Heinz Felfe Name File, vol. 3, f. 2, NARA, RG 263, E ZZ-18, B 16; CIA Report, «KGB Exploitation of Heinz Felfe: Successful KGB Penetration of a Western Intelligence Service», 120–122, NARA, RG 263, CIA Subject Files, Second Release, Box 1.

(обратно)

242

Московські вбивці, с. 50–55.

(обратно)

243

Memorandum for the Record, April 22, 1976, Subject: Assassination of Stefan Bandera, 9; Московські вбивці, с. 50–55; Осип Вергун розповідає. Київ, 1962; Максименко М., Давидяк М., Вергун О. Провокатори на Заході продовжують діяти. Київ, 1963; «Записка коллег из СССР» // Архивы Министерства внутренних дел ПНР, Институт национальной памяти (Варшава), IPN BU 01355/196/J (1074/4/48), 39.

(обратно)

244

Справка по документу № 1701, составленная А. Деймоном 28 ноября 1961 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 6, л. 193–194; Справка по документу № 1702, составленная А. Деймоном тогда же // Там же, л. 211; Справка по документу № 1707, составленная А. Деймоном 29 ноября 1961 г. // Там же, л. 214–215; Справка по документу № 2135, составленная А. Деймоном тогда же // Там же, л. 216–217; Справка по документу № 193, составленная А. Деймоном 8 декабря 1961 г. // Там же, л. 239–243.

(обратно)

245

Никитченко. «Всем начальникам управлений КГБ при СМ УССР», 27 ноября 1961 г. // ОГА СБУ; Никитченко. «Всем начальникам управлений КГБ при СМ УССР», 14 февраля 1962 г. // ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 932. Л. 37–39.

(обратно)

246

Abendpost. 18 November 1961. Ср. польский перевод этой статьи в архивах Министерства внутренних дел ПНР, Институт национальной памяти (Варшава), IPN BU 01355/196/J (1074/4/48), 13–19.

(обратно)

247

Geheimdienste: Bart ab // Der Spiegel. 29 November, 1961; Germans Hold Russian: Ex-Soviet Agent Reported to Admit Bandera Killing // New York Times. November 18, 1961; Ex-Red Agent Admits Killing 2 Exile Chiefs // Chicago Daily Tribune. November 18, 1961.

(обратно)

248

Московські вбивці, с. 55–57, 62–63; Млечин. Железный Шурик, гл. 5.

(обратно)

249

«President Kennedy Delivers Major Policy Speech at UW on November 16, 1961», HistoryLink, .

(обратно)

250

Geheimdienste: Bart ab // Der Spiegel. 29 November, 1961; Steele. Assassin Disarmed by Love.

(обратно)

251

Московські вбивці, с. 67–68; Charles H. Pullen. The Life and Times of Arthur Maloney: The Last of the Tribunes. La Vergne, 1994.

(обратно)

252

Московські вбивці, с. 82–83, 89; Denis Smith. Rogue Tory: The Life and Legend of John G. Diefenbaker. Toronto, 1997.

(обратно)

253

Stevenson Lashes at Russian Colonialism // Ukrainian Weekly. December 2, 1961; Московські вбивці, с. 84; Joe Holley. Lev E. Dobriansky, 89: Professor and Foe of Communism // Washington Post. February 6, 2008; Фонд Льва Добрянского (8 коробок), Hoover Institution Archives.

(обратно)

254

Московські вбивці, с. 68–72; Soviet Agent Confesses Killing Bandera and Rebet as «Enemies of Soviet Regime» // Ukrainian Weekly. November 28, 1961; Yaroslav S. Stetsko Was Next on the KGB List // Ukrainian Weekly. December 2, 1961; Ukrainians Picket Soviet U. N. Mission in Protest over Murder of Bandera // Ukrainian Weekly. December 9, 1961.

(обратно)

255

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 267.

(обратно)

256

Memorial Addresses for Thomas Joseph Dodd, 92nd Cong., 2nd sess., 1972. Washington, 1972; Report of the Select Committee to Investigate Communist Aggression and the Forced Incorporation of the Baltic States into the U. S. S. R.: Third Interim Report of the Select Committee on Communist Aggression, House of Representatives, Eighty-Third Congress, Second Session, Under Authority of H. Res. 346 and H. Res. 438. Washington, 1972.

(обратно)

257

Christopher Matthews. Kennedy & Nixon: The Rivalry That Shaped Postwar America. New York, 1997, p. 52–54.

(обратно)

258

Lisa Phillips. A Renegade Union: Interracial Organizing and Labor Radicalism. Champaign, 2013, p. 105–106; Matthews. Kennedy & Nixon, p. 46–50; James Srodes. Allen Dulles: Master of Spies. New York, 2000, p. 410–411; Garry Wills. Nixon Agonistes: The Crisis of the Self-Made Man. New York, 2002, p. 24–28.

(обратно)

259

Investigation of Senator Thomas J. Dodd: Hearings of the Committee on Standards and Conduct. United States Senate. Eighty-Ninth Congress, Second Session, June 22, 23, 24 and 27, and July 19, 1966, Part 1: Relationship with Julius Klein. Washington, 1966, p. 329–330; Jonathan H. L’Hommedieu. Baltic Exiles and the U. S. Congress: Investigations and Legacies of the House Select Committee, 1953–1955 // Journal of American Ethnic History. Winter 2012. Vol. 31, № 2, 41ff.; Congressman Kersten, Friend of Ukrainians, Dies // Ukrainian Weekly. November 11, 1972.

(обратно)

260

Memo for W. C. Sullivan, in Russ Holmes Work File, Release of Certain FBI Documents to the Senate Select Committee, Mary Ferrrell Foundation.

(обратно)

261

Memorial Addresses for Thomas Joseph Dodd; Report of the Select Committee to Investigate Communist Aggression and the Forced Incorporation of the Baltic States into the U. S. S. R.

(обратно)

262

Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 20–21.

(обратно)

263

«The case of Bern: the attack on the Romanian Legation in February 1955», Stancodrescu’s Blog, -case-of-bern; Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 318.

(обратно)

264

John L. Steele. Assassin Disarmed by Love // Life. September 7, 1962, p. 70–72; Memo for W. C. Sullivan; W. A. Branigan to W. C. Sullivan, January 14, 1964, in FBI Warren Commission Liaison File 62–109090, Mary Ferrell Foundation; Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 321.

(обратно)

265

Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 21; Московські вбивці, с. 345, 603.

(обратно)

266

Russians Ignore Protest by Allies – Guards at Wall Exchange Fire // New York Times. October 9, 1962.

(обратно)

267

Police Guard ‘Spy’ on Poison Deaths Charge // The Evening News (London). October 8, 1962; Московські вбивці, с. 106.

(обратно)

268

Там же, с. 106, 107.

(обратно)

269

«Inside Dr. No Documentary» (DVD) in Dr. No: Ultimate Edition (2006); David Schoenbaum. Die Spiegel-Affäre: Ein Abgrund von Landesverrat. Berlin, 2002; David Manker Abshire. Triumphs and Tragedies of the Modern Presidency: Seventy-Six Case Studies in Presidential Leadership. Westport, 2001, p. 185.

(обратно)

270

Arkadii Vaksberg. Toxic Politics: The Secret History of the Kremlin’s Poison Laboratory – from the Special Cabinet to the Death of Litvinenko. Santa Barbara, 2011, p. 203; Московські вбивці, с. 107.

(обратно)

271

Володимир Стахів. Процес проти Б. Сташинського // Про українську зовнішню політику, ОУН, Карпатську Україну та політичні вбивства Кремля: збірка вибраних праць. Гадяч, 2005, с. 298–299; Московські вбивці, с. 107.

(обратно)

272

Борис Вітошинський. Вбивник про свої злочини // Шлях перемоги. 12 жовтня 1961.

(обратно)

273

Стахів. Процес проти Б. Сташинського, с. 299–300.

(обратно)

274

Московські вбивці, схема зала суда с указанием мест участников процесса, с. 695 (вклейка); Стахів. Процес проти Б. Сташинського, с. 299–300; Интервью автора с Андреем Ребетом в Мюнхене 1 июля 2012 г. и с Анатолием Каминским 27 июля 2012 г.

(обратно)

275

Борис Вітошинський. Перший день процесу // Шлях перемоги. 10 жовтня 1961; Московські вбивці, с. 115, 120.

(обратно)

276

Deacon and West. Spy!, p. 152; Любовь Хазан. Писатель и дипломат Сергей Герман: Степан Бандера погиб от цианистого калия, но это стало известно только потому, что убийца лидера ОУН Богдан Сташинский бежал на Запад // Бульвар Гордона. 19 февраля 2013; Koch. Der Fund, p. 107; Показания «Курта» (Фельфе) 23 июля 1969 г.

(обратно)

277

«Heinrich Jagusch, deutscher Jurist; Bundesrichter (1951–1965); Dr. Jur.», Munzinger Biographie, ; Arthur J. Olsen. German receives five years as a spy: Ludwig, ex-officer in Navy, is convicted of treason – 3 accomplices sentenced // New York Times. January 31, 1960; Allen W. Dulles. The Craft of Intelligence: America’s legendary Spy Master on the Fundamentals of Intelligence Gathering for a Free World. Guilford, 2006, p. 108.

(обратно)

278

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 121–123; Anders. Murder to Order, p. 99–101.

(обратно)

279

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 124.

(обратно)

280

Рапорт капитана Ситняковского полковнику Чоботову от 22 апреля 1950 г. // Дело оперативной разработки № 4, кличка «Тарас», т. 1, л. 25–26; Автобиография Богдана Сташинского // Там же, л. 3–11.

(обратно)

281

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 124–134; Интервью с Георгием Санниковым в документальном фильме «Тайны разведки: ликвидация Степана Бандеры» (2012).

(обратно)

282

Московські вбивці, с. 115–116.

(обратно)

283

Адріана Огорчак і Катерина Шевченко (упор.). Матеріали третьої міжобласної генеалогічної конференції «Український родовід», 2001. Львів, 2003, с. 221; Московські вбивці, с. 472.

(обратно)

284

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 134; Dominique AuclÈres. Anastasia, qui êtes-vous? Paris, 1962.

(обратно)

285

Лист Степана Ленкавського Ярославу Падоху від 16 липня 1962 р. // Jaroslaw Padoch Archive, Correspondence, № 238; Веденеев, Шевченко. Признался! Забирайте!

(обратно)

286

Вітошинський. Перший день процесу.

(обратно)

287

Лист Степана Ленкавського Ярославу Падоху від 17 травня 1962 р. // Jaroslaw Padoch Archive, Correspondence, № 238; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 140.

(обратно)

288

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 144; Андрейко. Нарис про історію села Пикуловичі; Луканов. Три любові Степана Бандери.

(обратно)

289

Вітошинський. Вбивник про свої злочини; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 139–140.

(обратно)

290

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 140, 146.

(обратно)

291

Борис Вітошинський. На слідах своєї жертви: другий день процесу проти Сташинського // Шлях перемоги. 12 жовтня 1961.

(обратно)

292

Интервью автора с Андреем Ребетом; Memorandum for the Record, Subject: Meeting with AECASSOWARY 2 [Mykola Lebed] and 29 [Fr. Mykhailo Korzhan], April 3, 1962, 1, Aerodynamic: Contact Reports, vol. 45, NARA, RG 263, E ZZ-19, B 23.

(обратно)

293

Андрій Ребет. Лев і Дарія Ребет, с. 12–14.

(обратно)

294

Цікавий документ // Український самостійник: спеціяльний випуск. Мюнхен, 1962, с. 50–56; Интервью автора с Андреем Ребетом.

(обратно)

295

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 154.

(обратно)

296

Там же, с. 140, 146.

(обратно)

297

Борис Вітошинський. Чоловік з Москви // Шлях перемоги. 12 жовтня 1961; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 163.

(обратно)

298

Цікавий документ, с. 50–56; Павло Гай-Нижник. Гетьманич Данило Скоропадський (1904–1957): До історії встановлення старшинства в гетьманському роді та спадкоємства в українському монархічному рухові // Київська старовина. 2002, № 4, с. 110–125.

(обратно)

299

Стахів. Процес проти Б. Сташинського, с. 311–312; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 173.

(обратно)

300

Борис Вітошинський. З наказу ЦК партії і уряду в Москві Сташинський замордував Провідника ОУН, сл. п. Степана Бандеру // Шлях перемоги. 14 жовтня 1961; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 181–182.

(обратно)

301

Борис Вітошинський. Я підніс зброю і вистрілів (Дальші зізнання каґебівського найманця Москви Сташинського) // Шлях перемоги. 16 жовтня 1961; Борис Вітошинський. «З наказу Москви я вистрілів»: Шляхи кривавої кар’єри // Шлях перемоги. 21 жовтня 1961; Борис Вітошинський. Потворне обличчя Москви: Підсумки перших днів процесу проти Сташинського // Шлях перемоги. 21 жовтня 1961; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 184–199.

(обратно)

302

Московські вбивці, с. 95.

(обратно)

303

Стахів. Процес проти Б. Сташинського, с. 314–315.

(обратно)

304

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 174–180.

(обратно)

305

Там же, с. 200–201, 251–260.

(обратно)

306

Шлях перемоги. 10 жовтня 1961; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 115–116.

(обратно)

307

Вітошинський. Потворне обличчя Москви.

(обратно)

308

Лист Степана Ленкавського Ярославу Падоху від 16 липня 1962 р.

(обратно)

309

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 240–244.

(обратно)

310

Там же, с. 239–240.

(обратно)

311

Там же, с. 267–270.

(обратно)

312

Там же, с. 228.

(обратно)

313

Там же, с. 199–200.

(обратно)

314

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 271; Богослуження в Карльсруге в третю річницю смерти сл. п. Степана Бандери // Шлях перемоги. 16 жовтня 1961.

(обратно)

315

Legal Arguments by Chief Public Prosecutor Dr. Kuhn // The Shelepin File: Planned and Executed Murders of Ukrainian Political Leaders. London, 1975, p. 33–42; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 281–291; Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 21.

(обратно)

316

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 240.

(обратно)

317

Петро Кізко. Сташинський – уособлення шпигунської системи // Шлях перемоги. 21 жовтня 1961; Вітошинський. Потворне обличчя Москви; Московські вбивці, с. 403–404; Чому Сташинський утік на Захід і признався до злочинів? // Там же, с. 617–620.

(обратно)

318

Memorandum for the Record, April 22, 1976, Subject: Assassination of Stefan Bandera, 6.

(обратно)

319

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 291–297.

(обратно)

320

Леся Бандера (1947–2011): «Тату, ти є символом для цілої країни…» // Історична правда. 29 серпня 2016.

(обратно)

321

Speech by Miss Natalia Bandera // The Shelepin File, p. 53–56; Московські вбивці, с. 305–307, 382–383.

(обратно)

322

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 297–303.

(обратно)

323

Там же, с. 297–303; Слово пані мгр. Дарії Ребет // Український самостійник: спеціяльний випуск. Мюнхен, 1962, с. 28–29; Интервью автора с Андреем Ребетом.

(обратно)

324

Mr. Kersten’s Plea at Stashynsky’s Trial // The Shelepin File, p. 15–20; Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 308–316; Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 324; Legal Arguments by Attorney Dr. J. Padoch // The Shelepin File, p. 50–53.

(обратно)

325

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 316; Стахів. Процес проти Б. Сташинського, с. 342.

(обратно)

326

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 316–326; Стахів. Процес проти Б. Сташинського, с. 342; Дарія Ребет. Вина, дійсність і доцільність // Український самостійник: спеціяльний випуск. Мюнхен, 1962, с. 29–32; Дарія Ребет. На перехрестях визвольних змагань. Гадяч, 2003, с. 57–60.

(обратно)

327

Daily Telegraph. October 16, 1962; Berliner Zeitung. 18 Oktober, 1962; Московські вбивці, с. 359, 434–436.

(обратно)

328

Sentence and Oral Opinion of the Court // The Shelepin File, p. 21–33.

(обратно)

329

Ibid.

(обратно)

330

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 343–344; Лист Ярослава Падоха Степану Ленкавському від 19 жовтня 1962 р. // Jaroslaw Padoch Archive, Correspondence, № 238; The Soviet Killer’s Orders Were: Liquidate Them! // Detroit News. December 3, 1962.

(обратно)

331

Legal Arguments by Chief Public Prosecutor Dr. Kuhn, 37; Sentence and Oral Opinion of the Court, 32.

(обратно)

332

Судовий процес проти Богдана Сташинського // Московські вбивці, с. 343.

(обратно)

333

Там же, с. 393–394.

(обратно)

334

Там же, с. 361, 367–369; Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 334.

(обратно)

335

Московські вбивці, с. 346–352, 622.

(обратно)

336

Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 23–24, 314–315.

(обратно)

337

Лист Ярослава Падоха Степану Ленкавському від 19 жовтня 1962 р.; Московські вбивці, с. 297, 341–342, 368; 2 Yanks Will Charge Nikita with Murder // Daily News. October 17, 1962; Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 325; Philip Agee. Inside the Company: CIA Diary. New York, 1975, p. 611.

(обратно)

338

Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 314–318, 325.

(обратно)

339

Ibid., p. 336–337, 350.

(обратно)

340

Melvyn P. Leffler. For the Soul of Mankind: The United States, the Soviet Union and the Cold War. New York, 2007, p. 182–192; Jonathan Haslam. Russia’s Cold War: From the October Revolution to the Fall of the Wall. New Haven, 2011, p. 210–213.

(обратно)

341

Memo for W. C. Sullivan; Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 338–341.

(обратно)

342

William J. Hood Dies; CIA Man Who Signed Off on «Unusual» Oswald Cable // JFKFacts. February 15, 2013, -j-hood-dies-cia-man-who-signed-off-on-an-unusual-oswald-cable.

(обратно)

343

Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 365.

(обратно)

344

«Soviet Use of Assassination and Kidnapping», CIA report, -for-the-study-of-intelligence/kent-csi/vol19no3/html/v19i3a01p_0001.htm.

(обратно)

345

Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 25–26; Memorandum of Conversation, Federal Republic of Germany Chancellor Konrad Adenauer and Dean Acheson, Special Envoy of US President Kennedy, Bonn, West Germany, 23 October 1962 // The Global Cuban Missile Crisis at 50: New Evidence from Behind the Iron, Bamboo, and Sugarcane Curtains, and Beyond, eds. James J. Hershberg and Christian F. Ostermann, vol. 2, Cold War International History Project Bulletin 17/18. Washington, 2012, p. 624–625.

(обратно)

346

Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 25–26, 365–366.

(обратно)

347

Ibid., p. 365–367; The Bang-Jensen Case: Report to the Subcommittee to Investigate the Administration of the Internal Security Act and Other Internal Security Laws of the Committee on the Judiciary, United States Senate, 87th Cong., 1st session. Washington, 1961; Memorandum, Senator Dodd to Jay Sourwine, Re: Stashynsky Hearings, September 23, 1963, folder 12-53b. File Series 4: Legislative Subseries 10: Internal Security Subcommittee, James O. Eastland Collection, Archives and Special Collections, J. D. Williams Library, University of Mississippi.

(обратно)

348

Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 365–367, 387, 479.

(обратно)

349

Murder International, Inc.: Murder and Kidnapping as an Instrument of Soviet Policy, United States Congress, Senate Committee on the Judiciary, Subcommittee to Investigate the Administration of the Internal Security Act and Other Internal Security Laws. Washington, 1965; Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 480; Memorandum, Senator Dodd to Jay Sourwine, Re: Stashynsky Hearings, September 23, 1963, folder 12-53b.

(обратно)

350

Deacon and West. Spy!, p. 152; Koch. Der Fund, p. 109, 120; Hitler Diaries Agent Was «Communist Spy» // BBC News. July 29, 2002, .

(обратно)

351

Интервью автора с Андреем Ребетом; Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 365.

(обратно)

352

John Gimbel. The «Spiegel Affair» in Perspective // Midwest Journal of Political Science. August, 1965. Vol. 9, № 3, p. 282–297, esp. 292; [Heinrich Jagusch]. Handeln mit Verrätern? // Der Spiegel. September 9, 1964; Koch. Der Fund, p. 120; Judex. Droht ein neuer Ossietzky-Fall? // Der Spiegel. November 4, 1964; Gerhard Ziegle. Rätsel um Heinrich Jagusch: Warum log der Senatspräsident seinem Vorgesetzten ins Gesicht? // Die Zeit. November 20, 1964.

(обратно)

353

Hans Joachim Faller. Heinrich Jagusch // Juristen im Portrait: Verlag und Autoren in 4 Jahrzehnten. München, 1988, p. 431–437.

(обратно)

354

Ziegle. Rätsel um Heinrich Jagusch; J. C. Ex-Nazi Judges // AJR Information. April, 1965. Vol. 20, № 2, p. 2; Hermann Raschhofer. Political Assassination: The Legal Background of the Oberländer and Stashinsky Cases. Tübingen, 1964; Urteil: Ludwig Hahn // Der Spiegel. 1973, № 24; «Closing Argument [of] Professor Dr. Cornelius Nestler in the Criminal Proceeding Against John Demjanjuk (Presented before the Munich District Court on April 13, 2011)», -sobibor.de/wp-content/uploads/2011/04/SKMBT_C203110509153301.pdf; Martin Rath. Lehrbuchfall Staschynskij: Als extralegale Hinrichtungen einmal vor Gericht kamen // Legal Tribune Online. Mai 8, 2011. -staschynskij-als-extralegale-hinrichtungen-einmal-vor-gericht-kamen

(обратно)

355

Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 292–293, 362, 365, 479; Erich Schmidt-Eenboom. Empfänglich für Geheimes: Die (west) deutschen Nachrichtendienste im Äther // Klaus Beyrer. Verschlüsselte Kommunikation. Geheime Dienste-Geheime Nachrichten, Umschau. Heidelberg, 1999, -info.ch/download/pdf/PDF-Forum/Kreipe.pdf; E. W. Kenworthy. Helms Says Dodd Conferred with CIA Before Europe Trip // New York Times. July 27, 1966, p. 19.

(обратно)

356

Jonathan S. Wiesen. Germany’s PR Man: Julius Klein and the Making of Transatlantic Memory. New York, 2007; Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 577–578; «Dodd, Thomas» // American National Biography. New York, 2000; «Антикоммунизм его вера», «Зачем Додд занимается политикой?» и «Порок не наказан» // Литературная газета. 9 апреля 1968.

(обратно)

357

Хазан. Писатель и дипломат Сергей Герман: Степан Бандера погиб от цианистого калия; «CIA II, Assassin 280», Harold Weisberg Archive, Digital Collection, jfk.hood.edu/Collection/White%20Materials/White%20Assassination%20Clippings%20Folders/Security%20Folders/Security-CIA-II/CIA%20II %20140.pdf.

(обратно)

358

Deep Mystery Shrouds Whereabouts of Stashinsky // Ukrainian Weekly. March 15, 1969; The Ukrainian Bulletin, Ukrainian Congress Committee of America, vols. 17–19, 28.

(обратно)

359

Memorandum for the Record. April 22, 1976, Subject: Assassination of Stefan Bandera, 6; Tom Mangold. Cold Warrior – James Jesus Angleton: The CIA’s Master Spy Hunter. New York, 1992; «Nosenko, Yurii Ivanovich» // Richard C. S. Trahair and Robert L. Miller. Encyclopedia of Cold War Espionage, Spies, and Secret Operations. New York, 2012, p. 261–263; Hendrik van Bergh. Mord in München // Das Ostpreußenblatt. Oktober 27, 1979.

(обратно)

360

The Preparation of the Murder of Yaroslav Stetsko // The Shelepin File, p. 60–61.

(обратно)

361

Stetsko CIA File, nos. 100–107; Осип Зінкевич. Щоденник: 1948–1949, 1967–1968, 1971–1976. Київ, 2016, c. 171–172; Susan Rich. «TDI Profile: Nicholas Krawciw», The International TNDM Newsletter (Dupuy Institute), December 1998, .

(обратно)

362

Bruce Lambert. Chuck Connors, Actor, 71, Dies; Starred as Television’s «Rifleman» // New York Times. November 11, 1992; «The Rifleman Meets Leonid Ilyich Brezhnev», ; Ihor Dlaboha. N. Y. Ukrainians Demonstrate Against Brezhnev’s Visit to U. S. // Ukrainian Weekly. June 23, 1973.

(обратно)

363

Investigation of Senator Thomas J. Dodd, p. 480; Willard Edwards. Shelepin’s Role in Murder Told // Chicago Tribune. January 7, 1966.

(обратно)

364

Robert Merry. The KGB’s Ex-chief Had Britons Seething // Chicago Tribune. March 15, 1975; Stunde der Rache: Generalsekretär Breschnew ist einen Mann los, der sich an seine Stelle setzen wollte: Politbüro-Mitglied Alexander Schelepin // Der Spiegel. April 21, 1975; Воспоминания Тараса Кузьо о посещении Шелепиным Лондона в электронном письме автору от 24 февраля 2017 г.

(обратно)

365

Млечин Л. М. КГБ. Председатели органов госбезопасности: Рассекреченные судьбы. М.: Центрполиграф, 2006. Главы 12 и 14.

(обратно)

366

Машинописный текст воспоминаний Владимира Семичастного; Семичастный. Беспокойное сердце, c. 193.

(обратно)

367

Andrew and Mitrokhin. The Sword and the Shield, p. 367.

(обратно)

368

Гелен Р. Война разведок: Тайные операции спецслужб Германии, 1942–1971 / Пер. с нем. В. Г. Чернявского, Ю. Д. Чупрова. М.: Центрполиграф, 2003. (Прим. перев.)

(обратно)

369

Reinhard Gehlen. Der Dienst. Erinnerungen, 1942–1971. Mainz – Wiesbaden, 1971; Reinhard Gehlen. The Service: The Memoirs of General Reinhard Gelen. Cleveland, 1972, p. 241.

(обратно)

370

Gerhi Strauss. «Ex-KGB Assassin Now Lives in SA», «Stashinsky’s First Perfect Murder as a KGB Agent», «The Farm Boy Who Became Police Chief» // Cape Times. March 5, 1984, 11.

(обратно)

371

Report: Ex-KGB Agent Living in S. Africa // Associated Press. March 5, 1984; KGB Man Given Asylum // Times of India. March 6, 1984; Assassin of Rebet, Bandera Living in South Africa // Ukrainian Weekly. March 18, 1984; Колишній аґент КҐБ Сташинський знайшов притулок в ПАР // Свобода (Джерзі-Ситі). 14 березня, 1984; Ханли ван Стратен. Электронные письма автору о ее беседах с генералом Гельденхёйсом от 12 и 16 июля 2013 г.

(обратно)

372

Deacon and West. Spy!, p. 152; Хазан. Писатель и дипломат Сергей Герман: Степан Бандера погиб от цианистого калия; Архив евангелического церковного прихода Рорбек (Далльгов).

(обратно)

373

«South African Police Special Task Force: History», ; Legal notice no. 30811 // Green Gazette. February 29, 2008.

(обратно)

374

Лемыш А., Юрий Луканов. Мы много утрачиваем оттого, что боимся всерьез копнуть нашу историю // День (Киев). 24 октября, 1998, -aut/my-mnogo-utrachivaem-ottogo-chto-boimsya-vserez-kopnut-nashu-istoriyu; Vladislav Krasnov. Soviet Defectors: The KGB Wanted List. Stanford, 1986, p. 30; Доклад и заметки об использовании парапсихологии Советским Союзом // Nikolai Khokhlov papers, boxes 1, 3, Hoover Institution Archives.

(обратно)

375

Запись телефонного разговора автора с генералом Гельденхёйсом 1 апреля 2013 г. из личного архива автора; ван Стратен. Электронные письма.

(обратно)

376

На Печерске – в Печерском районе Киева.

(обратно)

377

Наталья Приходько. Богдан Сташинський: Я виконав свій обов’язок перед Україною // Левый берег. 4 августа 2011.

(обратно)

378

Taras Kuzio. Emigre strategies face Soviet and Ukrainian realities // Kyiv Post. November 17, 2011, -ed/emigre-strategies-face-soviet-and-ukrainian-realit-117131.html; Alexander J. Motyl. «A KGB Assassin Speaks», Ukraine’s Orange Blues // World Affairs. November 18, 2011. -j-motyl/kgb-assassin-speaks.

(обратно)

379

Юрій Андрухович. Чувирла і чудовисько // Хрещатик (Київ). 12 березня 2008; Роман Бабенко. З кого Сергій Герман написав вбивцю Бандери Сташинського? // Буквоїд. 5 грудня 2012; Пидгора-Гвяздовский Я. Любовь сильнее КГБ // Fresh Production. 26 июля 2012. -silnee-kgb ; Грузинский режиссер снимет фильм об убийце Бандеры с кинозвездами Голливуда // Зеркало недели. 7 декабря 2012.

(обратно)

380

СВР отрицает причастность к отравлению Литвиненко // NEWSru.com. 20 ноября 2006. .

(обратно)

381

У Львові безбілетних пасажирів порівняли з убивцею Бандери // Корреспондент. 28 листопада 2008; Yushchenko and the Poison Theory // BBC News. December 11, 2004. ; David Marples. Stepan Bandera: The Resurrection of a Ukrainian National Hero // Europe – Asia Studies. June 2006. Vol. 58, № 4, p. 555–566; Alex J. Motyl. Ukraine, Europe and Bandera, Cicero Foundation Great Debate Paper no. 10/05 (March 2010); Andre Liebich and Oksana Myshlovska. Bandera Memorialization and Commemoration // Nationalities Papers: The Journal of Nationalism and Ethnicity. 2014. Vol. 42, p. 750–770.

(обратно)

382

Motyl. A KGB Assassin Speaks.

(обратно)

383

Национал-большевики Харькова призвали переименовать Молодежный парк // Восточный дозор. 26 апреля 2011; Log 5 – Public confession: Общественное признание // Bohdan Stashynsky, April 6, 2011, -5-public-confession.html; Интервью автора с Анатолием Каминским.

(обратно)

384

Anthony Faiola. A Ghost of World War II History Haunts Ukraine’s Standoff with Russia // Washington Post. March 25, 2014; «Stepan Bandera, das Faschismuskonzept, das „Weimarer Russland“ und die antiukrainische Propagandakampagne des Kremls: Interview von Leonid Ragosin („Slon“, Moskau – Köln – Kiew) mit Andreas Umland (Kiewer Mohyla-Akademie)», 29. April 2014, -bandera-das-faschismuskonzept-das-weimarer-russland-und-die-antiukrainische.

(обратно)

385

Andrew Wilson. Ukraine Crisis: What it Means for the West. New Haven, 2014; Steffen Armbruster. Stepan Bandera: Nazi-Kollaborateur und ukrainischer Held // Die Welt. August 18, 2014; Петренко С. В чужом пиру похмелье, или Кто и зачем убил Бандеру? // Заря Новороссии. 13 октября 2014.

(обратно)

386

Cnaan Liphshiz. «For Ukrainian Jews, far-right’s electoral defeat is the proof that Putin lied», Jewish Telegraphic Agency, June 2, 2014, -opinion/world/for-ukrainian-jews-far-rights-electoral-defeat-is-proof-that-putin-lied; «Чому партія Свобода не пройшла в парламент?», OSP-UA.info, 28 жовтня 2014 р., http://osp-ua.info/politicas/42990-chomu-partija-svoboda-ne-proyshla-v-parlament.html.

(обратно)

387

Федів. Він убив Бандеру.

(обратно)

388

Там же; Гойдучик. Той самий Богдан.

(обратно)

389

Ian Fleming. The Man with the Golden Gun. New York, 1965, p. 15–18. [Флеминг Й. Человек с золотым пистолетом / Пер. с англ. Ю. Комов, Л. Румянцева. М.: Эксмо, 2008.]

(обратно)

390

Московські вбивці, c. 389–392; Конрад Дж. Тайный агент. На взгляд Запада. М.: Наука, Ладомир, 2012.

(обратно)

391

Ле Карре Дж. Шпион, пришедший с холода / Пер. с англ. В. Топорова и А. Славинской. М.: Лимбус-Пресс, 2000.

(обратно)

392

John le CarrÉ. The Spy Who Came in from the Cold: A George Smiley Novel. New York, 2012, p. 15. [Ле Карре Дж. Шпион, пришедший с холода / Пер. с англ. В. Топорова и А. Славинской. М.: Лимбус-Пресс, 2000.]

(обратно)

393

Andrew and Mitrokhin. The Sword and the Shield, p. 355–358; Archie Brown. The Rise and Fall of Communism. New York, 2009, p. 206–207, 644–664.

(обратно)

394

Athan G. Theoharis ed., with Richard Immerman, Loch Johnson, Kathryn Olmsted, and John Prados. The Central Intelligence Agency: Security Under Scrutiny (Understanding Our Government). Westport, 2006, p. 169–172; Tim Weiner. CIA Plotted Killing of 58 in Guatemala // New York Times. May 28, 1997.

(обратно)

395

Russia «Behind Chechen Murder» // BBC News. June 30, 2004, ; Никольский А. Яндарбиева взорвали в Катаре. Спецслужбы утверждают, что к этому не причастны // Ведомости. 16 февраля 2004.

(обратно)

396

Volodarsky. The KGB’s Poison Factory, p. 62–116, 137–181, 189–253.

(обратно)

397

Перевод с английского организации «Открытая Россия». (Прим. перев.)

(обратно)

398

Путин и убийство Литвиненко: полный текст доклада Высокого суда Лондона на русском языке. «Открытая Россия», /

(обратно)

399

«Drone Wars Pakistan: Analysis», New America, -analysis.html; Daniel Byman. Why Drones Work: A Case for Washington’s Weapon of Choice // Foreign Affairs. July – August 2013, p. 32–43; Audrey Kurth Cronin. Why Drones Fail: When Tactics Drive Strategy // Foreign Affairs. July – August 2013, p. 44–54; Marina Fang. Nearly 90 Percent of People Killed in Recent Drone Strikes Were Not the Target // Huffington Post. October 15, 2016.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Пролог

Часть I Чекист

  Глава 1 Вызов к Сталину

  Глава 2 Король киллеров

  Глава 3 Секретный сотрудник

  Глава 4 Парашютист

  Глава 5 Улицы Мюнхена

  Глава 6 Чудо-оружие

  Глава 7 Привет из Москвы

Часть II Идеальное убийство

  Глава 8 Красная площадь

  Глава 9 Герр Попель

  Глава 10 Смерть в скорой

  Глава 11 Похороны

  Глава 12 Телеграмма ЦРУ

  Глава 13 Подъем

  Глава 14 Подозреваемая

  Глава 15 Активные мероприятия

Часть III Московские тайны

  Глава 16 Большие надежды

  Глава 17 Первое лицо

  Глава 18 Личное дело

  Глава 19 Награда

  Глава 20 Предложение

  Глава 21 Невестины смотрины

  Глава 22 Холодная война

  Глава 23 Бег на месте

Часть IV Бегство из рая

  Глава 24 Клоповник

  Глава 25 Семья

  Глава 26 Внезапные перемены

  Глава 27 Новый год

  Глава 28 Снова за парту

  Глава 29 Телефонный звонок

  Глава 30 Берлин

  Глава 31 В последний момент

Часть V Международный скандал

  Глава 32 Шок

  Глава 33 Перебежчик

  Глава 34 Следствие

  Глава 35 Пресс-конференция

  Глава 36 Большая политика

  Глава 37 Конгрессмен

Часть VI Суд

  Глава 38 Карлсруэ

  Глава 39 Верность или предательство?

  Глава 40 Первое убийство

  Глава 41 Большой день

  Глава 42 Сомнения

  Глава 43 Обвинение

  Глава 44 Адвокаты дьявола

  Глава 45 Приговор

Часть VII В неизвестном направлении

  Глава 46 Письмо, оставшееся без ответа

  Глава 47 Гость из Вашингтона

  Глава 48 Фантомас

  Глава 49 Исчезновение

  Глава 50 Кремлевский призрак

  Глава 51 В бегах

  Глава 52 Возвращение на родину

Эпилог Второе издание холодной войны

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg