«Адвокат дьяволов. Хроника смутного времени от известного российского адвоката»

Адвокат дьяволов. Хроника смутного времени от известного российского адвоката (fb2) - Адвокат дьяволов. Хроника смутного времени от известного российского адвоката 2076K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Беляк

Сергей Беляк Адвокат дьяволов. Хроника смутного времени от известного российского адвоката

Предисловие Хулиган, поэт, меломан, адвокат, — как мальчик, влюбленный в своих плохих друзей, «дьяволов», и гордящийся ими

Я предполагал, что это будет небольшая книга у Беляка, а, оказалось, получилась огромная книжища. Целая энциклопедия русской жизни.

Прочитав ее от предисловия до эпилога, я даже устал. К тому же первая треть книги, где я активно присутствую действующим лицом, опрокинула меня в мое тюремное и послетюремное прошлое, и мне сделалось нервно до невозможности. Сменяющиеся ощущения, знаете, атаковали меня, и я пережил все это вновь.

И трагическое последнее свидание в тюрьме Лефортово с моей покойной женой, Наташей Медведевой…

И встречу с матерью после выхода из тюрьмы (спасибо Сергею, что ее тогда привез) в Белгороде.

И вроде бы веселые, но и страшные дни в Лефортово во время следствия, целых пятнадцать месяцев следствия.

Хорош получился у Беляка Жириновский. Широкой публике он известен в образе большей частью разъяренного политического артиста, а Беляк представил его вполне мягким, а то и по-отечески заботливым буржуазным дядькой. Вполне верным другом своих друзей.

И Андрей Климентьев в книге хорош и самобытен, и поган Борис Немцов.

И вообще, убедителен многоголосый хор милицейских генералов, следователей, прокуроров, криминальных авторитетов, испуганных бизнесменов, женщин разнообразного поведения.

В результате получился такой коллективный портрет русского народа.

Мощного, жестокого и наивного, легкомысленного и подозрительного, усердно путешествующего то в тюрьму, то с сумой. Нашего с вами народа, другого нет.

Сам Беляк выясняется нам из книги, проступает сквозь ее страницы, как водяной знак на пятитысячной банкноте.

Хулиган, поэт, меломан, адвокат, а более всего, как мальчик, влюбленный в своих плохих друзей, «дьяволов», и гордящийся ими.

Веселая, увлекательная книга талантливого, разбитного, общительного и приветливого русского человека, получающего удовольствие от друзей и врагов, встреченных в жизни.

В этом смысле он действительно сибарит, или bonvivant, как говорят французы.

Веселая книга, говорю я, а веселых книг мало.

Эдуард Лимонов

От автора

Никакой книжки я писать не собирался.

Зиму 2012/13 года я проводил в Испании, на обезлюдевшем побережье Средиземного моря, и от безделья, в самом начале февраля, написал короткий рассказ об Эдуарде Лимонове. А точнее — о том, как судьба странным образом свела меня с ним в 90-х годах уже прошлого, ХХ века.

Я написал этот рассказ в пляжном кафе и тут же поместил его на своей страничке в «Фейсбуке», сопроводив подзаголовком: «К юбилею Лимонова!» Зная, что не вернусь в Россию до весны, а следовательно, не попаду 22 февраля на 70-летие Эдуарда, я решил таким вот образом поздравить его с предстоящим днем рождения.

На следующий день я написал еще один рассказ о наших с ним приключениях (преимущественно веселых, которые между тем происходили в то время, когда он сидел в Лефортовской тюрьме). А еще через день — третий. Эти рассказы также появились в «Фейсбуке».

И тут ко мне обратился основатель популярного в России интернет-портала «АПН Северо-Запад» Андрей Дмитриев, который предложил, если я продолжу и дальше писать подобные рассказы, пересылать их ему для публикации на портале АПН, где гораздо большая читательская аудитория.

И я продолжил.

Да и как не продолжить, если и сам Лимонов (обычно равнодушно относящийся к литературному творчеству своих современников и с неохотой читающий их творения) вдруг проявил живой интерес к моим литературным опытам?!

«Приветствую тебя, Сергей! — написал он мне в те дни. — С удовольствием читаю твои мемуары саратовского дела. Интересно. И Аксёнов читает, и все парни. Все говорят: “Вот Беляк бы книгу написал!” (Вчера собирались.) Пиши, нам интересно».

Мемуары? Нет, мемуары я писать не хотел. Во-первых, считал, что для этого еще не наступило время, а во-вторых, тот же Лимонов всю жизнь описывал фактически то, что с ним происходило, но мемуары ли это?.. Вот и я, продолжив писать свои записки, думал, что все-таки пишу не мемуары ушедшего на покой и выжившего из ума адвоката, но что-то другое. Тем более что на покой я не уходил, из ума, как полагаю, еще не выжил, а зиму в Испании проводил по давней сибаритской привычке уезжать из холодной, гриппозной московской зимы куда-нибудь на юг — к Индийскому океану или Средиземному морю.

Постепенно круг действующих лиц моих записок все более и более расширялся, как и расширялась география событий, которые я описывал.

В итоге получился калейдоскоп, похожий на тот, каким играют дети. Вы, наверное, видели такую трубочку с цветными стеклами внутри, при вращении которой стекляшки складываются в причудливые узоры? Здесь же в сюрреалистические узоры складывались лица, имена, слова и фигуры множества самых разных людей! И все это происходило на постоянно меняющемся цветовом фоне нашей страны: пурпурно-красном, белом, красно-коричневом, желтом, черном, голубом. Причем узоры складывались сами собой! Я вытаскивал из памяти события одно за другим без всякого плана: они цеплялись друг за друга, и мне оставалось только успевать донести их без потерь до клавиатуры смартфона или ноутбука.

Когда книга была уже почти написана, встал вопрос о ее названии.

Я думал, что это будут «Записки адвоката и сибарита» или просто — «Записки адвоката», как, собственно, и назывались публикации в Интернете отдельных глав этой книги, пока она еще создавалась.

Но в конце декабря 2013 года Эдуард Лимонов прислал мне письмо, в котором предложил другое название.

«Теперь о названии, — писал он. — Понимая твое пристрастие к партии сибаритов, уверен, что само слово “сибарит” мало кому что говорит, а те, кому говорит, они тебя и в тексте поймут, сибарит ты или нет, а остальным только мозги засоришь. (Скорее ты — адвокат и парень, который хотел бы стать сибаритом, но не судьба. Мы все сибариты по отношению к нашим вполне скромным родителям.) Предлагаю назвать книгу “Адвокат дьяволов”. Они же форменные дьяволы, твои клиенты, разве нет? А второй довод за это название: есть же вполне всем известное выражение “адвокат дьявола”. Советую поступить именно так. Даже в случае, если такое название уже когда-то употреблялось, то “Адвокат дьяволов” — уж точно нет. Сильное название. Как Пушкин Гоголю говорю. Жму руку, твой Э. Лимонов».

Прочитав это, я вспомнил, что когда-то газета «Россiя» опубликовала большое интервью со мной и озаглавила его именно так: «Адвокат дьявола». При этом «дьяволом» газета считала Владимира Жириновского. Но и многие другие мои клиенты (тут Лимонов был совершенно прав) — не меньшие «дьяволы», чем Владимир Вольфович. И сам Лимонов — в первую очередь.

Так появилось это название.

Книгу сразу захотели напечатать. Но она в ходе первой публикации претерпела существенные редакторские изменения и была значительно сокращена. Это произошло помимо моей воли. «Во всем виновата какая-нибудь дура-редактор, у меня так раза два было», — сказал мне Лимонов. Но я отнес это к мистике, посчитав, что дело не в «человеческом факторе», а в самом названии книги. Перекрестившись и сказав: «Аллаху Акбар!», я переработал написанные ранее главы, вернувшись к их первоначальной версии, а потом дописал и десяток новых — с новыми и прежними героями, кровью (а куда же без нее, если речь идет об «адвокате дьяволов»?!), слезами и смехом, отчего книга, надеюсь, стала еще более увлекательной, а «энциклопедия русской жизни», как назвал ее Эдуард Лимонов, более полной.

Вот, собственно, и всё.

Сергей Беляк

Озарения Лимонова или Божий промысел?

Когда весной 2002 года Следственное управление ФСБ России завершило расследование уголовного дела в отношении Эдуарда Савенко (Лимонова) и пяти его однопартийцев, обвиненных сразу по четырем статьям УК, а Генеральная прокуратура РФ решила направить это дело для рассмотрения из Москвы в Саратовский областной суд, мы (зашита и обвиняемые) инстинктивно выступили против.

Нам казалось, что лучше было бы, если бы данное дело рассматривал все же Московский городской суд.

Мы полагали (и не без основания), что Генеральная прокуратура делает это специально. Во-первых, чтобы отправить громкое дело подальше от Москвы и столичной прессы (а в тот период в России, когда Владимир Путин правил всего второй год и премьер-министром был Михаил Касьянов, еще существовала реальная свобода печати и сохранялось множество независимых СМИ, включая и телевидение!). А во-вторых, чтобы лишить обвиняемых помощи их московских защитников, которые вряд ли бы (по разумению прокуроров и чекистов) решились уехать из Москвы в далекий, провинциальный Саратов для участия в непрерывном процессе, обещавшим быть очень долгим.

Почему в Саратов? Потому что именно там, в начале 2001 года, группа нацболов купила у… чекистов (выступавших под видом членов местного отделения баркашевского «Русского национального единства») шесть ржавых автоматов Калашникова, около сотни патронов к ним и несколько пачек взрывчатки.

Фактически эта «контрольная закупка» была обычной чекистской провокацией, которая в материалах уголовного дела гордо именовалась «спецоперацией». (Одновременно чекисты подбирались с подобными предложениями к нацболам и через их брянскую организацию, но там провокаторов раскусили и разумно послали куда подальше, а вот в Саратове провокация удалась.)

Учитывая все эти обстоятельства, Генеральная прокуратура и решила, что лучше всего будет направить дело для рассмотрения в Саратов. Впрочем, чекисты хотели загнать нас и подальше — куда-нибудь в медвежий угол на Алтае, где был задержан Лимонов в апреле 2001 года.

А мы попытались такое решение оспорить в Верховном суде РФ, упирая на то, что покупка оружия не является особо опасным преступлением, а все особо опасные преступления, которые инкриминируются нашим подзащитным (включая и терроризм), были, по мнению самого следствия, совершены обвиняемыми еще ранее, и совершены именно в Москве (где Лимонов писал свои статьи «с призывами к свержению государственного строя», где он постоянно встречался с членами НБП и якобы «готовил террористические акции и создавал незаконные вооруженные формирования»).

Тем не менее, Верховный суд встал в этом споре на сторону обвинения, и дело было направлено в Саратов, а вскоре туда же спецрейсом авиакомпании «Россия», под усиленной охраной спецназовцев ФСБ, были этапированы и шесть лефортовских узников — длинноволосый, бородатый 59-летний Лимонов и пятеро его молодых подельников, среди которых была и одна маленькая, хрупкая девушка — Нина Силина.

Но еще до этого (а как только стало известно намерение Генеральной прокуратуры и всплыло слово «Саратов») Эдуард на свидании со мной в Лефортово твердо заявил: «Это судьба!» И попросил не оставлять его, а непременно поехать вместе с ним в Саратов, чтобы там организовать защиту и его самого, и товарищей.

— При чем тут судьба? — возразил я, еще надеясь на Верховный суд.

— Нет, это уже предрешено. Судьба… — стоял на своем Лимонов.

И он рассказал о том, что в далеком не то в 1968, не то в 1969 году написал стихотворение, о котором вспомнил только теперь. Стихотворение так и называлось «Саратов», хотя сам он никогда в этом городе ни до, ни после не бывал. И в стихотворении пророчески говорилось о том, что его будут нет, не судить, но мучить, что в принципе одно и то же. И это его «мучение» происходить будет именно в Саратове!..

Нет, никакой обреченности ни в его голосе, ни на его лице в тот момент не было. Была лишь злая ухмылка и азартный блеск в глазах.

— Да, это был 68-й год, — проговорил Лимонов и после пары минут молчания начал медленно, с хрипотцой в голосе читать по памяти:

Прошедший снег над городом Саратов Был бел и чуден. Мокр и матов И покрывал он деревянные дома Вот в это время я сошел с ума Вот в это время с книгой испещренной В снегах затерянный. Самим собой польщенный Я зябко вянул, в книгу мысли дул Саратов город же взлетел-вспорхнул Ах, город-город. Подлинный Саратов Ты полон был дымков и ароматов И все под вечер заняли места К обеденным столам прильнула простота А мудрость на горе в избушке белой Сидела тихо и в окно глядела В моем лице отображался свет И понял я, надежды больше нет И будут жить мужчины, дети, лица Больные все. Не город, а больница И каждый желт и каждый полустерт Ненужен и бессмыслен, вял. Не горд Лишь для себя и пропитанья бегут безумные нелепые созданья настроивши машин железных и всяких домов бесполезных и длинный в Волге пароход какой бессмысленный урод гудит и плачет. Фабрика слепая глядит на мир узоры выполняя своим огромным дымовым хвостом и всё воняет и всё грязь кругом и белый снег не укрощен протест мельчайший запрещен и только вечером из чашки пить будут водку замарашки и сменят все рабочий свой костюм но не сменить им свой нехитрый ум И никогда их бедное устройство не воспитает в них иное свойство против сей жизни мрачной бунтовать чтобы никто не мог распределять их труд и время их «свободное»… И я один на город весь Саратов — так думал он — а снег все падал матов… Я образ тот был вытерпеть не в силах Когда метель меня совсем знобила и задувала в белое лицо Нет не уйти туда — везде кольцо Умру я здесь в Саратове в итоге не помышляет здесь никто о Боге Ведь Бог велит пустить куда хочу Лишь как умру — тогда и полечу Меня народ сжимает — не уйдешь! Народ! Народ! — я более хорош чем ты. И я на юге жить достоин! Но держат все — старик. Дурак и воин Все слабые за сильного держались и никогда их пальцы не разжались и сильный был в Саратове замучен а после смерти тщательно изучен

В то время, когда Лимонов, сидя на привинченном к полу стуле в следственном кабинете Лефортовской тюрьмы (где решетки на окне лукаво скрыты за цветной мозаикой стекол), читал мне строки своего стихотворения, ни он, ни я, конечно, не знали и не могли знать того, что будет с нами через год или два, где и как пройдет в действительности судебный процесс и чем он завершится.

Но в стихотворении говорилось не только о герое, затерянном где-то снегах, которого никак не отпускает народ, а еще держит какой-то старик, дурак и воин (в чем действительно угадывается суд), но и о смерти. И это звучало ужасно. К тому же — Саратов!.. Мрачное пророчество, не предвещавшее ничего хорошего.

— У меня случаются озарения. Такое было не раз, — сказал Эдуард. — А ты бывал в Саратове?

— Бывал, — ответил я подавленно. — Я там учился в институте. Случайно оказался. После армии…

— Ну, вот видишь, судьба! — снова ухмыльнулся Лимонов. — Значит, ты там уже все знаешь.

Меня это обстоятельство мало утешило. И уж совсем не хотелось снова оказаться в Саратове (о котором у меня еще со студенческой голодной советской поры сохранялись не самые лучшие воспоминания) ровно через двадцать лет!

Я и действительно попал в Саратов случайно: не решался после службы в армии поступать в МГУ, где был большой конкурс и еще всякие «льготные квоты» для представителей национальных советских республик, но хотел непременно учиться на дневном факультете. А в советские времена в Москве такой юридический факультет был только один — в МГУ! И тогда я, по настоянию матери, которая нашла каких-то знакомых в Саратове, готовых меня приютить, и где был юридический институт с дневной формой обучения, поехал туда с четырьмя палками дефицитной копченой колбасы.

И вот складывалась ситуация, что теперь мне предстояло туда вернуться уже достаточно известным московским адвокатом да еще — в качестве защитника Эдуарда Лимонова!

«Наверное, и в самом деле — судьба!» — подумал я. Но Лимонову тогда ничего не сказал, попробовав с помощью Верховного суда все-таки с Судьбой побороться.

А когда мне это не удалось и я уже сел в поезд Москва — Саратов, чтобы съездить на разведку в Саратовский облсуд, чтобы познакомиться с судьями и определить порядок и сроки нашей предстоящей работы, то подумал вот о чем.

Если верить в пророческие озарения Лимонова, в мистику или в Божий промысел, то выходит следующее. Лимонов, мерзавец этакий, напророчил сам себе в стихах суд в Саратове. (Написанное пером не вырубишь топором!) На скрижалях его судьбы это все, следовательно, было записано. А раз так, то в суде у него должен быть и защитник. И значит, уже тогда, в 1968 году, когда я десятилетним пацаном беззаботно гонял с друзьями мяч в подмосковном дворе или украдкой слушал вечерами, как ребята постарше поют под гитару незамысловатые блатные песни о любви к «дочери прокурора», на скрижалях и моей судьбы было начертано быть адвокатом у Лимонова в Саратове?!

К счастью, не все в жизни получилось так, как описал это Лимонов в своем стихотворении.

Но тут на судьбу Эдуарда повлияло много факторов.

Я думаю, что в лужковской Москве в тот год, или в Саратове, двумя-тремя годами позже, Лимонов получил бы те самые 14 лет лагерей, запрошенные прокурором. И суд бы его вряд ли оправдал по трем самым тяжким обвинениям, включая «терроризм».

Но это произошло! Время, люди и сам город вмешались в ход судьбы и изменили ее предначертания.

Сотни свидетелей приезжали в Саратов со всех концов России и даже из-за рубежа, чтобы выступить в защиту Эдуарда; сотни журналистов по всему миру освещали этот процесс; губернатор Саратова Дмитрий Аяцков публично заявил (тогда такое было в России еще возможно!), что он не допустит, чтобы Саратов стал «символом тюрьмы и смерти писателя» Лимонова, «которому кто-то пытается залить в горло свинец»; и суд под председательством Владимира Матросова в итоге оправдал Лимонова по обвинению в терроризме, созданиии незаконных вооруженных формирований и в призывах к свержению государственного строя в России, а также вынес в адрес Генерального прокурора РФ и Директора ФСБ частное определение, указав на плохую работу их подчиненных и нарушение ими законов в ходе следствия!

Надеюсь, свою лепту во все это внес и я. Согласно предначертаниям судьбы.

Это если, конечно, верить в мистику, в лимоновские озарения или в Божий промысел.

Книги из тюрьмы

Находясь в заключении с 2001 по 2003 год, Эдуард Лимонов написал семь книг так называемого «тюремного цикла». Практически в каждой из них он прямо или косвенно касался тюремной жизни, рассказывая о своем деле и тех людях, с кем ему довелось познакомиться за решеткой.

Восьмую книгу из этого цикла — «Торжество метафизики» — о пребывании в ИТК-13 («красной», образцово-показательной зоне общего режима) под городом Энгельсом Саратовской области (которая совсем недавно неожиданно «прославилась» на всю страну жестоким обращением с заключенными) Лимонов написал, уже выйдя на свободу.

Но семь предыдущих книг были написаны им именно в тюрьмах и изданы еще тогда, когда он находился в заключении.

В Следственном изоляторе ФСБ России «Лефортово» (именуемом Лимоновым «Лефортовским замком») он написал шесть из них — «Моя политическая биография», «Священные монстры», «Книга воды», «В плену у мертвецов», «Другая Россия» и «Контрольный выстрел».

Книга «По тюрьмам» была написана Лимоновым уже в Саратове — в знаменитом третьем корпусе («третьяке») Саратовской тюрьмы («Саратовского централа»), где содержатся наиболее опасные преступники и где сидел и умер видный советский ученый-генетик Николай Вавилов.

Впрочем, и в Лефортовском замке, и в Саратовском централе за последние двести лет пересидело и погибло очень много известных людей…

К счастью, Лимонов остался жив и даже увековечил в книгах эти места своего пребывания.

В Лефортово в 2001 году он получил разрешение от начальника тюрьмы заниматься литературной работой в соседней пустой камере, где бы ему никто не мешал. Зрение у Лимонова неважное, поэтому начальник (таких начальников уж нет! да и СИЗО «Лефортово» теперь не является изолятором ФСБ, а принадлежит Минюсту) распорядился поставить ему туда настольную лампу. Такую, с зеленым плафоном, какими пользовались, наверное, еще следователи НКВД. И Лимонов времени не терял, писал. Тем более что на этапе предварительного следствия он отказался давать показания и потому допросами и очными ставками его никто в Лефортово не донимал.

И как результат — шесть книг, множество статей для различных газет и журналов, включая открытые обращения к общественности и к Путину.

Я защищал Лимонова. И в тот период часто встречался с адвокатом Генрихом Падвой, который приезжал в Лефортово для свиданий со своим подзащитным Анатолием Быковым — депутатом и авторитетным предпринимателем из Красноярска, героем одной из предыдущих книг Лимонова. И вот однажды после очередной опубликованной в СМИ статьи Эдуарда или выхода в свет его новой «тюремной» книги Падва воскликнул:

— Сергей, зачем же вы так рискуете?! Ведь если вас здесь поймают с текстами Лимонова, то проблемы будут очень серьезные.

Умудренный опытом мэтр понимал, что сами по себе статьи и рукописи книг Лимонова в редакции и в издательства из тюрьмы попасть не могут. Тут почта работает только в одном направлении — в тюрьму. Да и то все письма и посылки тщательно проверяются. Тем более в Лефортово — в тюрьме ФСБ! И вряд ли следователи, понимал Падва, разрешили обвиняемому в терроризме лидеру НБП спокойно пересылать на волю свои творения.

— А что делать? — развел руками я. — Он пишет, просит опубликовать. Да и деньги ему нужны. В партии-то денег нет. Потому вся надежда на книги. А скажешь следователю — отберут «для проверки», и в итоге рукопись окажется где-нибудь в архиве ФСБ. Лет через пятьдесят какие-нибудь исследователи, может быть, их и получат. Или отрывки. А нужно, чтобы книгу читали сейчас! Вот и приходится рисковать. Кто ж ему еще поможет?..

Генрих Павлович знал Лимонова и сочувствовал ему. Он внимательно меня выслушал, понимающе покивал головой и, вздохнув, тихо произнес:

— И все же будьте осторожнее. Удивляюсь я вам!..

В последующие годы мы с Падвой встречались не раз, а недавно он признался мне, что не забыл о наших встречах в Лефортово в 2001-м и даже помнит, как я подарил ему тогда свой дебютный музыкальный альбом.

«Да, — с усмешкой подумал я, — такое и впрямь трудно забыть: коллега-адвокат, занимающийся сложными уголовными делами, вдруг дарит тебе музыкальный альбом с записями собственных рок-композиций да еще под названием “Эротические галлюцинации русского адвоката”!..»

— С тех пор, — улыбнулся Падва, — Лефортово у меня ассоциируется с тобой и твоими песнями. Ты все еще поешь?

— Разве что не танцую, — ответил я, вспомнив вдруг одну из «уток» Андрея Архипова, бывшего пресс-секретаря В. Жириновского, запущенную им в СМИ как раз после выхода того скандального альбома: «Узнав о выпуске адвокатом Беляком рок-альбома, адвокат Резник решил станцевать на сцене Большого театра». Почему Резник? Потому что незадолго до этого мы с Генри Марковичем несколько раз встречались в судах по разные стороны барьера; и если я слыл тогда этаким «адвокатом-экстремистом», представляя интересы Жириновского, разных монархистов, коммунистов, металлистов, панков и защищая Лимонова и нацболов, то Генри Резник был образец адвоката-демократа.

— Выступаешь? — удивился Падва.

— Боже упаси! — успокоил я старого мэтра. — Только сочиняю и записываюсь в студии…

Мои разъяснения, что не пристало адвокату публично выступать с пением песен, удовлетворили Падву.

А я и в самом деле считаю, что звание адвоката ко многому обязывает, и если петь со сцены в составе рок-группы можно любому журналисту или литератору, не зазорно делать это архитекторам, физикам, математикам, историкам, врачам, учителям и даже политикам (ну, для последних это вообще дополнительный пиар!), то адвокату сие, увы, не к лицу.

Уже даже простое сочинительство таких песен адвокатом и запись их в студии — на грани фола. Но там хотя бы тебя никто не видит! И позже люди не всегда соотносят тебя с тем человеком, музыку или голос которого они слышат, а может, по простоте душевной и вовсе воспринимают запись как нечто сакральное — дал, дескать, Господь человеку талант, диктует ему стихи и ноты!..

Но представьте себе какого-нибудь известного вам адвоката поющим на профессиональной сцене рок-н-роллы или блюзы. Или представьте, как он, читая рэп, раскачивается в такт музыке, размахивает, как негр, руками, трясет башкой и делает серьезную рожу на «умной» фразе. Представили?.. Вы пойдете потом к такому адвокату, обратитесь к нему за защитой? Может быть, кто-то и обратится по мелкому делу — ради прикола. Но большинство покрутят пальцем у виска и скажут: «Лабух». И правильно сделают.

Но вернемся к книгам Лимонова.

Все эти годы он не рассказывал, как ему удавалось передавать на волю из тюрем рукописи своих книг и статей. Его спрашивали, но он отделывался общими фразами.

Я знаю, Эдуард не хотел своим признанием подвести меня. Но теперь, полагаю, это лишнее. Дела, как говорится, давно минувших дней. Да и тех, кто работал тогда в Лефортовском замке охранниками и отвечал за порядок, уже там нет, а ФСИН Минюста не несет ответственность за то, что творилось в Лефортово при ФСБ.

И все-таки я не буду делиться подробностями того, каким образом мне удавалось обвести вокруг пальца чекистов в Лефортово или вертухаев в Саратовском централе и выносить из этих тюрем кипы бумаг с рукописями Лимонова. Я лучше поделюсь этим опытом с коллегами, а вдруг он им когда-нибудь да пригодится.

Скажу лишь, что как-то раз в Лефортово меня действительно чуть было не застукали. Но выручила записка одного из обвиняемых по тому же делу — Сергея Аксенова, которую я неосмотрительно принес показать Лимонову. После того как Эдуард прочел записку, я ее порвал (а рвать было не нужно, так как за ходом свиданий всех подследственных с адвокатами в Лефортово наблюдают охранники с помощью скрытых видеокамер) и обрывки сунул себе в карман.

После окончания свидания меня тут же взяли в «оцепление» бдительные чекисты, препроводили в отдельное помещение и предложили «добровольно выдать запрещенные к проносу и выносу из здания следственного изолятора предметы и вещи».

«В противном случае, — заявили они мне, — вы будете подвергнуты обыску».

Подумав пару секунд, я добровольно выдал им обрывки той самой пустяковой записки. Чекисты были просто счастливы! И от идеи обыска отказались.

А в портфеле у меня в тот момент находились рукописи сразу двух книг Лимонова и несколько его статей, предназначенных для «Лимонки» и других газет…

Впоследствии, когда Эдуард уже вышел на свободу, он подарил мне те самые рукописи его книг, которые я столь рискованно и неосмотрительно для себя (тут коллега Падва, безусловно, прав) выносил из тюрем и помогал издавать.

Недавно я их просматривал. И наткнулся на исправление, сделанное моей рукой в тексте «Священных монстров».

«Джон Леннон: жук» было написано Лимоновым, но потом, уже мною, слово «жук» зачеркнуто, рядом сделана надпись «жучило» и поставлена моя роспись. В таком виде рукопись и попала в издательство. И именно так в итоге и было опубликовано в книге: «Джон Леннон: жучило».

И мне вспомнилось, как осенью 2001 года, сидя с Лимоновым в комнате для свиданий в Лефортовской тюрьме (когда уже рукопись «Священных монстров» была у меня дома), мы заговорили с ним о рок-музыке и любимых мною The Beatles и Ленноне (о чем Эдуард знал). Я, как всегда, начал спорить с Лимоновым, защищая Джона как музыканта и artist'а. Но вынужден был согласиться с тем, что Леннон всю жизнь жил в достатке, никогда не принадлежал к рабочему классу, а следовательно, называть его «героем рабочего класса» (по одной из его песен) было не совсем правильно.

— Когда ему выгодно, он всегда прикидывался «пролетарием» или хипарем, а сам жил как типичный изнеженный буржуа, покупая шикарные особняки и апартаменты, — не скрывал своего раздражения Лимонов. — Вот поэтому я и написал про него «жук»!

— Но читатели поймут это как производное от The Beatles — «жуки-ударники» или как там… — возразил я. — А то, что ты имеешь в виду, это по-русски называется «жучило»…

— Да, — подумав, сказал Эдуард. — Исправь там, в рукописи, сам. Пусть будет «жучило».

Сейчас, вспомнив этот эпизод, я хочу тем самым лишь подчеркнуть, что Лимонов — не упертый, самовлюбленный нарцисс, каким его пытаются некоторые представить, а человек умный, знающий себе цену, непростой по характеру, но интересный и легкий в общении, трезвомыслящий и очень рациональный.

Что же касается собственно Леннона, то он неспроста оказался в списке «священных монстров» у Лимонова. Его личность, как я понимаю, всегда интересовала Эдуарда, вызывая чаще раздражение и, возможно, даже некоторую творческую зависть. По сути, они ведь — ровесники, оба обладали ярким поэтическим и литературным талантом, оба были новаторами в своем творчестве, наполненном самоиронией и сарказмом, оба интересовались политикой и тяготели к радикальным ее течениям и даже вполне могли бы встретиться в США во второй половине семидесятых в какой-нибудь общей компании леваков или рокеров.

Но помимо всего перечисленного и того, что оба они были сильно близоруки, Леннона с Лимоновым объединяло еще и стремление быть предельно откровенным в творчестве, выворачивая себя перед публикой наизнанку, чтобы, как писал Маяковский, оставались «одни сплошные губы». Что, кстати, объединяло их обоих и с этим великим поэтом, который тоже, естественно, оказался среди «священных монстров» в книге Лимонова.

Впрочем, Джона Леннона с Владимиром Маяковским связывало гораздо большее: они оба рано лишились отцов, оба росли и воспитывались в женском окружении, оба учились в художественных училищах и не закончили их, и у каждого из них всю жизнь было по одной «главной» музе — Лиля Брик и Йоко Оно. Эти неординарные женщины оказались не только более волевыми и предприимчивыми, чем их всемирно известные возлюбленные, но даже и более образованными. И манипулировали ими, как хотели, сыграв в итоге роковую роль в их жизни. И оба они, Маяковский и Леннон, в конце концов и погибли почти в одном возрасте — тридцати семи и сорока лет от роду, и оба — от пули. Но это отдельный разговор и тема, наверное, для целой книги или докторской диссертации.

Эдуард Лимонов же, как видим, намного пережил своих «монстров», воспитывался отцом и матерью, за долгую жизнь имел множество муз — жен и подруг, которых был много умнее и образованнее, и ни одна из них не смогла манипулировать им, как манипулировала Маяковским Лиля Брик или Ленноном его «мамочка» Йоко.

Братство пера

Первое, что можно было сделать, чтобы попытаться вытащить писателя Эдуарда Лимонова из тюрьмы, это обратиться за помощью к его собратьям по перу. И разумеется, я это делал в надежде, что к их словам прислушаются и руководители правоохранительных органов, и президент Путин, недавно отметивший к тому времени первый год своего президентства.

Я обращался и в Союз писателей России, объединивший писателей, называющих себя русскими патриотами, и в Союз российских писателей, которые ни патриотами, ни русскими себя не называли, хотя среди них, к моему удивлению, было немало людей с русскими фамилиями и книгами вполне патриотическими: восхвалявшими СССР, подвиг советского народа в Великой Отечественной войне, писавших о комсомоле, строителях Братской ГЭС, советских космонавтах и т. д. и т. п. Через много лет такое же удивление вызывало у меня то, как граждане Украины с русскими фамилиями выступали с проклятиями в адрес России и всего русского — от языка и культуры до своих родственников, проживающих в РФ. Причем выступали даже более неистово, чем украинцы по национальности.

Я обращался и в русский ПЕН-центр, и в «Эмнисти Интернейшнл», в Московскую Хельсинкскую группу и к уполномоченному по правам человека в Российской Федерации г-ну Миронову. (Был тогда такой юрист из КПРФ — Олег Орестович Миронов.)

И всюду, кроме Союза писателей-патриотов, мне говорили примерно следующее: «Да, конечно, мы что-нибудь предпримем, Лимонов хороший писатель, но эта его партия с фашистским знаменем, эта его любовь к большевикам… Вот и доигрался…»

И мне приходилось терпеливо выслушивать все эти их «да, конечно… мы что-нибудь… но его политические взгляды…», а потом долго и упорно разъяснять, что Лимонов никого не убил и не собирался. А за незаконную покупку оружия группой нацболов, дескать, вряд ли стоит держать под стражей их 59-летнего вождя, так как это преступление не относится к категории особо опасных. Позднее, когда Лимонову инкриминировали еще терроризм, призывы к свержению конституционного строя в России и попытку создания незаконного вооруженного формирования, мне пришлось объяснять писателям и правозащитникам, что все эти обвинения основываются на его литературных трудах. Что было, кстати, истинной правдой. Но мне мало кто верил.

И первым на мои призывы откликнулся писатель Андрей Битов, возглавлявший русский ПЕН-центр. Впрочем, от ПЕН-центра со мной больше общался Александр Ткаченко — усатый, в малиновом пиджаке их генеральный директор — по виду типичный функционер, который постоянно подчеркивал, что он не разделяет политических убеждений Лимонова. Потом я случайно узнал, что, оказывается, он еще и поэт.

И в самом начале мая, то есть через месяц после задержания Лимонова, русский ПЕН-центр направил первое свое ходатайство за Лимонова в Лефортовский районный суд Москвы на официальном бланке International PEN Club — всемирной организации писателей:

Русский ПЕН-центр, международная писательская правозащитная организация, поддерживает ходатайство адвоката Беляка Сергея Валентиновича об изменении меры пресечения широко известному талантливому писателю Эдуарду Лимонову, который обвиняется в соучастии в приобретении оружия.

Мы считаем, что в интересах самого же Э. Лимонова не препятствовать проведению расследования по его делу. Поэтому если он будет освобожден под подписку о невыезде, то станет являться к следователю в срок и, таким образом, не будет мешать процессу разбирательства по делу.

Почти одновременно с этим в защиту Лимонова выступили Александр Проханов и Владимир Бондаренко, Дмитрий Быков, Алина Витухновская, Игорь Дудинский, Влад Шурыгин, Гейдар Джемаль, Александр Иванов («Ад Маргинем») и Илья Кормильцев («Ультра Культура»).

В том же 2001 году мне позвонил неизвестный молодой человек, который, представившись писателем, заявил, что хочет встретиться, «чтобы передать деньги для Эдуарда Вениаминовича Лимонова».

Мы встретились у меня в адвокатской конторе, и Сергей Шаргунов (да, это был он — будущий известный писатель и депутат), краснея от волнения, вручил мне две тысячи долларов США, пояснив, что еще учится в университете, а эти деньги — полученная им литературная премия «Дебют-2001».

Позже в одном из его интервью я узнал, как он решился на такой шаг:

Решение далось нелегко. Я автор «Нового мира», и моя повесть была расхвалена жюри. Я понимал, что мое заявление вызовет неоднозначную реакцию. Действительно, лица многих доброжелателей мигом перекривило… Но я продемонстрировал свою независимость. А главное — я бы потом мучился, поступи я по-другому, не отдай денег Лимонову… Я не лимоновец, и это подчеркиваю. Но Эдуард Вениаминович должен быть освобожден.

Но нет, Сережа, конечно же, лимоновцем был — не нацболом, но именно лимоновцем!

В мае 2001 года в Москву из Парижа приехала легендарная Мария Васильевна Розанова — литератор, публицист и издатель, редактор журнала «Синтаксис» и вдова известного писателя и литературоведа Андрея Донатовича Синявского.

Мы несколько раз с ней встречались в тот ее приезд, и, помню, как-то однажды долго беседовали в одной из московских квартир — в серой панельной хрущевке, где она остановилась у своих друзей. Розанова угощала меня чаем и расспрашивала о Лимонове: как он да что он? Но потом больше сама оживленно рассказывала о нем и их общении в Париже.

Мария Васильевна очень хотела увидеть «Эдика», но это было невозможно. И тогда она попросила меня организовать ей хотя бы разговор со следователем.

— Может, он меня примет?

— Вряд ли, — огорчил ее я, — но телефонный разговор организую.

— Отлично, — обрадовалась Мария Васильевна. Ее глаза за старушечьими очками озорно блеснули. — Только давайте завтра, Сережа. Завтра я приеду в Лефортово.

Встретившись с ней на следующий день у ворот тюрьмы (а она приехала с телевизионщиками), я набрал по мобильному номер следователя Шишкина и попросил его поговорить с Розановой, представив ее как вдову писателя-диссидента Синявского, которая «хорошо знает Лимонова и приехала специально из Парижа, чтобы помочь следствию». Помочь следствию!

После таких слов Шишкин не мог не согласиться. И Мария Васильевна отвела душу.

В сентябре того же года в Париже вышел очередной, 37-й, номер журнала «Синтаксис», где были опубликованы три главы из написанной в Лефортово Лимоновым книги «Священные монстры» — о Булгакове, Пушкине и Сахарове.

В предисловии к этой публикации Мария Васильевна и рассказала, как она пообщалась по телефону со следователем Олегом Шишкиным.

Я очень люблю Лимонова. Я держу его за человека мужественного, сердечного и порядочного. А 18 мая я стояла с лимоновским адвокатом Сергеем Беляком перед воротами Лефортовской тюрьмы и пыталась туда проникнуть. Мне очень хотелось встретиться с Лимоновым. Я понимала, что это невозможно, что меня не впустят, но продолжала уговаривать лимоновского следователя по телефону. Мои реплики были записаны телепрограммой «Графоман». Какими словами отбивался следователь, — легко вычислить.

— Не надо говорить слова «к сожалению» — можете, вы все можете, ну, не может быть, чтобы вы не могли. Тогда слушайте, вызовите меня на допрос, как свидетеля, или сделайте нам очную ставку — вот еще есть такой вариант…

— … … …

— А он что говорит, что он причастен или что он непричастен?

— … … …

— Олег Анатольевич, вы знаете, за что я люблю Лимонова? За то, что все, что он говорит, — правда. Лимонов человек гордый, и он не будет юлить. Вот если он скажет, что он причастен, то он причастен, ну а если он говорит, что он непричастен, то он непричастен. Он не будет врать — он не унизится до такого. Я же его тоже знаю. И получше, чем вы!

— … … …

— Так что… Естественно… Так что примите сейчас разумное решение, примите необычное решение, а с необычными решениями люди обычно побеждают…

— … … …

— Почему?.. В любом деле нужна победа, в любом деле, даже маленькому электромонтеру… ему тоже нужна победа, ему надо, чтобы выключателем соединились две нити и свет зажегся…

— … … …

— Нет, в своем деле: ваше дело — хорошо его расследовать и принять правильное решение. Я иду к вам в помощники, а вы меня отвергаете, это неправильно. Я же помогу вам точнее составить психологический портрет подследственного, а это необходимо любому следователю…

— … … …

— Я понимаю, что это — необычно, но я — человек нестандартных решений. Может, поэтому я и хожу по жизни хоть и с палкой, но победителем…

— … … …

— Принимаю нестандартные решения. Не бойтесь, это совсем не больно, принять нестандартное решение…

— … … …

— Вы думаете, и правильно делаете… очень жаль… вы и на меня не хотите посмотреть?.. Я завтра улетаю в Париж и меня здесь не будет, долго.

— … … …

— Еще раз: давайте устроим мне очную ставку с Лимоновым: вам будет интересно, обещаю.

— … … …

— Господи, чтобы я так уговаривала мужчину, черт возьми! Такого в моей жизни не бывало! Братцы, да он сейчас устоит передо мной! Ни фига себе!..

— … … …

— Не верьте никому, верьте Лимонову, он того заслуживает. Ладно, всего доброго, простите, что отняла время…

В начале 2002 года, когда дело Лимонова уже готовилось к передаче в суд, в его защиту выступила уже целая группа российских писателей, опубликовав в газете «День литературы» открытое письмо в адрес Генерального прокурора РФ Владимира Устинова (с копиями директору ФСБ Николаю Патрушеву, председателю Госдумы Геннадию Селезневу и президенту России Владимиру Путину):

Уважаемый Владимир Васильевич!

Для Вас наверняка не является секретом тот факт, что известный русский поэт и писатель Эдуард Лимонов (Савенко) уже почти год содержится без суда в следственном изоляторе Лефортовской тюрьмы. Вероятно, правоохранительные органы до сих пор не в состоянии представить каких-либо доказательств по предъявленным Лимонову обвинениям. Мы убеждены в том, что противозаконные действия, приписываемые живому классику, в реальности не имели места.

Вклад Эдуарда Лимонова в русскую культуру бесспорен. Все мы признаем и ценим его литературный дар. Скорейшее освобождение этого неординарного человека и истинного патриота, без сомнения, подтвердит необратимость происходящих в России позитивных перемен на пути к созданию сильного правового государства.

Мы, писатели и художники, представляющие русскую культуру за пределами России, обращаемся к Вам с призывом прекратить сфабрикованное дело и выпустить Лимонова на свободу.

Василий Агафонов, Павел Антонов, Вагрич Бахчанян, Джефф Блюмис, Игорь Вишняков, Александр Гальпер, Вячеслав Гольдберг, Алексей Даен, Александр Захаров, Юрий Иванов, Александр Коган, Виктория Лисина, Алина Лукацевич, Михаил Магазинник, Инна Маттей, Александр Межиров, Михаил Мескин, Александр Михайлин, Ярослав Могутин, Юрий Немыкин, Владимир Некрасов, Виктор Райкин, Мария Розанова, Дмитрий Розин, Дмитрий Ромендик, Ирена Ромендик, Игорь Сатановский, Леонид Соков, Александр Сумеркин, Александр Шленский, Александр Шнуров, Юрий Ярмолинский.

Еще раньше с аналогичным обращением к властям выступил и Русский ПЕН-центр. В нем он потребовал немедленного освобождения из-под стражи в Лефортово писателя Лимонова, а также придания его делу максимальной открытости. Как говорилось в заявлении исполкома ПЕН-центра, «обвинения против Лимонова сформулированы настолько невнятно, что вообще не позволяют понять, какие действия конкретно ему вменены в вину».

«Надо отметить, — писали журналисты информационного портала KM.RU, что ПЕН-центр уже обращался к генпрокурору России и в Лефортовский суд Москвы… Правда, тогда “пенцентровцы” считали нужным оговориться, что ни в коем случае не разделяют взглядов и убеждений гражданина Эдуарда Савенко. Нынешние заявления гораздо жестче. Надо признать, что мало кто ожидал, что “демократический” по составу ПЕН-центр вообще будет принимать хоть какое-то участие в деле арестованного по обвинению в торговле оружием писателя».

В первых же числах мая, еще до встречи с Марией Васильевной, я обратился за помощью и к Александру Исаевичу Солженицыну. И потом рассказал об этом Розановой, показав ей даже копию своего письма автору «Архипелага» и «Красного колеса».

— И вы надеетесь, что он ответит? — спросила Розанова, пробежав близорукими глазами по тексту.

— Надеюсь, — сказал я. — Но были праздники… Еще прошло мало времени…

Вот фрагмент того письма. Я отправил его 3 мая 2001 года из Государственной думы как помощник депутата В. Жириновского, но на бланке своей адвокатской конторы.

Глубокоуважаемый Александр Исаевич!

Обращаюсь к Вам по поводу недавнего ареста Федеральной службой безопасности России писателя Эдуарда Лимонова, который является моим подзащитным.

Мне известно, что Э. Лимонов в своих произведениях и выступлениях несколько раз не совсем корректно высказывался в Ваш адрес, но, тем не менее, я решаюсь обратиться к Вам с просьбой возвысить свой голос в его защиту в столь трудное для него время <…>

Вернувшись из-за границы в Россию в один из самых драматических периодов ее новейшей истории — в сентябре 1993 года, Э. Лимонов все последующие годы выступал с резкой критикой режима Б. Ельцина. Приход к власти президента В. Путина не изменил отношения Э. Лимонова к режиму в целом, и он остается и по сей день одним из немногих и, наверное, самым активным и непримиримым противником этого режима.

За свою общественную и политическую деятельность, за свои критические высказывания в адрес руководителей страны относительно их роли в развале некогда великой державы, за свои призывы к новому объединению стран в единое государство русского и других братских народов, за свои высказывания в защиту свободы слова в нашей стране Э. Лимонов, как мне доподлинно известно, уже начиная с 1997 года стал подвергаться постоянному преследованию со стороны российских спецслужб. Телефон писателя прослушивался; за ним, практически круглосуточно, велось наружное наблюдение; ему угрожали расправой, а затем жестоко избили средь бела дня в центре Москвы <…>

Теперь в Следственном управлении ФСБ России полагают, что в случае изменения Э. Лимонову меры пресечения он может скрыться от следствия. Однако примером всей своей жизни Э. Лимонов доказал миру, что он не только талантливый писатель, но и честный, мужественный человек, способный отвечать за свои поступки <…>

Надеюсь на Ваше понимание и содействие <…>

Нет, Солженицын на это мое письмо так и не ответил и в защиту Лимонова не выступил. Мария Васильевна оказалась права. Я до сих пор помню ее ироничную улыбку, но продолжаю думать, что мое письмо до Александра Исаевича просто не дошло.

И когда он умер в 2008 году, Эдуард Лимонов пришел с ним проститься (не мог не прийти!), заявив что тот был «великий человек и историческая личность». «Это был упрямый человек, и в этом смысле — пример для меня в борьбе с государством, — признался Лимонов несколько дней спустя. — Я всегда внутренне соревновался с Бродским и Солженицыным, и после смерти Бродского и Солженицына я осиротел».

А вот что рассказывали о Лимонове другие известные российские литераторы, к которым «Независимая газета» обратилась накануне его 60-летия, когда он сидел в тюрьме.

Виктор Ерофеев, писатель:

Лимонов — писатель, связанный с политиком в одно целое. Очень неплохо видит, что происходит вокруг, писатель в нем, но плохо делает выводы в нем политик. Он всегда в своих произведениях пел песни протеста — сначала сексуального, потом — большевистского. И то и другое — из одного теста. И зэк в нем всегда сидел — сначала в московском подполье 60–70-х, где он шил штаны, потом — в Лефортово. Эдуард Лимонов безусловно талантлив и безусловно является одним из лучших писателей современной России. То, что он сидит в тюрьме, — позор и властям и друзьям — одни не хотят разрешить ситуацию, другие не могут. Желаю Лимонову следующие 60 лет провести на свободе.

Сергей Есин, писатель, ректор Литературного института им. А. М. Горького:

Хорошо отношусь, как к одному из выдающихся писателей современной литературы, много сделавшему для самосознания молодежи. Это политик, который думает о той нищей молодости, которую сам провел, и не хочет, чтобы ее повторили нынешние молодые. Я всегда стою за того, кто угнетен. В данном случае причина заточения гражданина ничтожна по сравнению с тем, что творится в стране, — неправедным путем наживаются многомиллионные состояния, захватываются недра и земли.

Михаил Любимов, экс-разведчик, писатель:

С интересом отношусь, потому что личность неординарная и, кажется, большой романтик. Пишет он, по-моему, скучно, простовато. Несмотря на то что как писатель Лимонов меня мало волнует, считаю, что он все же лучше всей этой новой демократической когорты — Пелевина, Сорокина… И даже Битова. Думаю, он не столько политик, сколько пассионарий по натуре своей. Посажен же, я считаю, невинно.

Юрий Мамлеев, писатель:

Лимонов как писатель и как поэт — один из самых выдающихся писателей и поэтов нашего времени. Для меня это совершенно очевидно. Он писатель особого плана, писатель, у которого острый взгляд на реальность. Но я его поэзию все-таки ставлю выше. Это поэзия, идущая от Серебряного века, от Хлебникова, но это поэзия ХХ века. Когда Лимонов приехал в Америку, Бродский прочел его стихи, был поражен уровнем, качеством этих стихотворений. Даже удивился: зачем ты сюда приехал? Помог ему опубликовать изумительный сборник «Русское». В нем — стихи, написанные еще до эмиграции, книжка эта — выдающееся явление русской поэзии второй половины ХХ века. Так что Лимонов — выдающийся поэт и писатель. Я сам не политик. Но определенно могу сказать: Лимонова надо освободить. Я не думаю, что выдвинутые против него обвинения реальны. Кроме того, его заслуги перед русской литературой… И он уже достаточно пострадал. Я надеюсь, что приговор будет мягким и его отпустят. В конце концов, он если и был оппозиционером, то оппозиционером в слове. Его дело — это слово. А это допускается нашей демократией. В то же время у нас совершается огромное количество страшных преступлений, экономических преступлений перед народом. Вот сейчас, скажем, арестовали Мавроди… Но это же капля в море! А сколько уголовных преступлений! Вот на кого следует обратить внимание, а не на совершенно невинного поэта и писателя.

Александр Проханов, писатель, главный редактор газеты «Завтра»:

Как к писателю, художнику, я всегда относился к нему хорошо, и полагаю, что тюремный опыт выбил, выдавил из него новый импульс — предельный, грозный, страшный. Этот импульс добыт страшной ценой, но только так в сегодняшнем мире можно добывать новизну в искусстве, платя за нее страшную цену. Как к человеку… Я, конечно, не хотел бы оказаться с ним в одной камере! Он бы меня замучил — поскольку как человек он абсолютно не подарок! Я воображаю, если бы мы сидели в тюрьме, он написал бы книгу «Сто ночей вместе с Прохановым»… Так что упаси Бог нам очутиться в одной камере — пусть хотя бы на разных этажах! Как к заключенному к Лимонову я отношусь так же, как к себе, — будто я сам сижу там за решеткой, в темнице сырой, и, в общем-то, все время примеряю этот лимоновский тюремный кафтан на себя. Как политик я разделяю его политические представления, он близок к моим ценностям, мы во многом смыкаемся, и я в своей газете, в моей практике во многом учусь у него.

Но меня спрашивают: а что писал о деле вождя НБП и его соратниках член этой партии, будущий известный писатель, а в те годы — журналист, начинающий литератор и даже главный редактор нижегородской газеты «Дело» Захар Прилепин? Не знаю, может и писал — самому интересно. Я видел приезжавших в Москву и позднее в Саратов нижегородских нацболов, в том числе и тогдашнего их руководителя — еще совсем юного и по-детски наивного Илью Шамазова, но Захара Прилепина среди них не встречал. Посещавшие судебный процесс журналисты передавали мне свои публикации о Лимонове, чтобы я смог показать их Эдуарду (ведь каждая такая статья или даже маленькая газетная заметка были фактами проявления поддержки писателя), но я не помню и в моем архиве не сохранилось таких статей за подписью Захара Прилепина. Не нашел я их и под его псевдонимами — Евгений Лавлинский, Евгений Стонград или Денис Никифоров. И даже за подписью Семена Вострикова не сыскал. А если б сыскал, то с удовольствием здесь процитировал — история все-таки! И даже биографы Прилепина ничего об этом периоде его творчества и политической деятельности не писали и на мои вопросы ответить не смогли. Ну, а мне-то тем более откуда знать, почему журналист, член НБП Захар Прилепин ничего не писал о своем арестованном вожде пока того не освободили?

11.09.01

11 сентября 2001 года Лимонова должны были освободить из-под стражи под подписку о невыезде. Так решили в прокуратуре, проверив дело, и об этом нам стало известно от самих следователей.

Руководитель следственной группы майор Олег Шишкин не скрывал своего недовольства по этому поводу, но вынужден был исполнить постановление прокуратуры.

Впрочем, у него были начальники, которым тоже не нравился «либерализм прокуроров» (зачем мы, дескать, тогда вообще проводили в горах Алтая спецоперацию по задержанию Лимонова да еще растрезвонили об этом, с помощью телевидения, на весь мир?!). И еще у них было время, чтобы попытаться это прокурорское постановление отменить. Чем Шишкин активно и занялся в первые же сентябрьские дни 2001 года.

Майор ФСБ Олег Шишкин был достаточно молодым человеком, несколько похожим на Путина периода работы того в мэрии Санкт-Петербурга помощником у Анатолия Собчака, — такой же невысокий, бледный, худенький, подчеркнуто вежливый с начальством и посторонними, говорящий всегда тихим голоском и такой же плешивый.

То, что некоторые из членов следственной группы относились к нему с пренебрежением, а то и с явным презрением (уж и не знаю за что!), мы поняли это очень скоро. Но ФСБ — организация военная, и тут субординация на первом месте. Поэтому все, что могли позволить себе недовольные Шишкиным подчиненные, это криво ухмыльнуться ему вслед, получив какое-то приказание, или горько вздохнуть, выслушав его «глубокомысленные» рассуждения, наполненные недоговоренностями и намеками на какие-то только ему известные тайны.

Впрочем, как сам Шишкин, так и большинство членов следственной группы, собранной под его начало со всей страны, были явно плохо образованны, мало знали и, как я понял, практически совсем не читали не только книг своего подследственного, которым они занимались, но и вообще любой художественной, исторической или политической литературы.

Без этого, как мне представлялось, грамотно разобраться в «деле Лимонова» (где фигурировало множество его литературно-публицистических работ) было просто невозможно. О каком тогда профессиональном и объективном расследовании этого дела могла вестись речь?..

Впоследствии (когда мы уже стали чаще общаться со следователями, знакомясь с материалами дела) Лимонов часами рассказывал молодым чекистам, прикомандированным в группу из далекой провинции, о своей жизни, о встречах в США и в Европе с различными известными людьми, и я видел по удивленным лицам этих офицеров, по задаваемым ими наивным (а то и попросту глупым) вопросам, что перед нами обыкновенные, необразованные и не очень умные обыватели, которым такие «сверхчеловеки», как Лимонов, просто не по зубам.

Вот основная причина, почему дело «террориста Лимонова, призывавшего к свержению государственного строя в России» развалилось в суде как карточный домик!

«Кадры решают все», — говорил товарищ Сталин. Но после распада СССР, ликвидации КГБ и массового увольнения его сотрудников, а также хаоса, который с 90-х годов охватил все сферы нашей жизни, включая и систему образования, достойных кадров в ФСБ не осталось.

А еще коррупция среди чекистов. Коррупция, о которой КГБ вообще не знал!

Какой уж тут теперь из ФСБ «крюк, удерживающий страну над пропастью»?! Цветистое выражение одного из чекистских друзей Путина вызывает сейчас разве что улыбку. Нет, это не крюк, а скорее удавка, готовая окончательно придушить нашу несчастную страну!

И вот майор Шишкин пошел в сентябре 2001 года к своему начальству. Пошел потому, что вызвали. А вызвали потому, что его начальству задали вопрос наверху: «Так мы что — в дураках?»

— Никак нет! — ответил майор Шишкин. — У меня есть кое-какие мыслишки. И мы обязательно докажем вину Лимонова по всем пунктам обвинения! Ведь он не просто дал согласие своим нацболам на покупку оружия, он планировал создать из них незаконное вооруженное формирование…

— Ну, ты это уж загнул, брат! — не поверило начальство. — Это с шестью-то старыми автоматами?..

— Никак нет, ваше…ссство!» — хотел было отдать честь майор, но вспомнил, что он без головного убора, а в России к пустой голове руку не прикладывают. Поэтому Шишкин только пригладил рукой редкую челку на своей плешивой голове и продолжил докладывать:

— Они еще хотели охотничье ружье купить. И Лимонов писал всякие статьи против власти, призывал свергнуть наш государственный строй! И вообще, он — террорист! У меня есть свидетели. Я докажу!..

Примерно такой разговор и состоялся между Шишкиным и его высоким начальством, после чего все они отправились в Генеральную прокуратуру, и там повторилось то же самое.

Откуда я это знаю? Рассказали потом свои люди из прокурорских, — мир, как известно, тесен.

Уж я сейчас и не помню, кто из прокуроров санкционировал освобождение Лимонова 11 сентября 2001 года под подписку о невыезде, но помню, что отменил эту санкцию заместитель Генерального прокурора РФ Василий Колмогоров.

Видимо, убежденность и доводы майора Шишкина произвели на этого «стража закона» сильное впечатление. Хотя некоторые считают, что все это просто пример «телефонного права», то есть обычная коррупция. В любом случае, В. Колмогоров вскоре завершил свою карьеру в привычном для руководителей Генеральной прокуратуры РФ стиле — с громким и грязным скандалом.

А ведь если бы майор Шишкин повел себя в той ситуации более разумно и честно подтвердил своему руководству, что следствие проверяет все факты, но пока не находит доказательств причастности Лимонова и его однопартийцев к более серьезным преступлениям, чем покупка оружия в Саратове, то все могло пойти совершенно не так, как пошло. Лимонова и других обвиняемых судил бы не областной, а какой-нибудь районный саратовский суд за незаконное приобретение ими оружия; дал бы им по тем же трем-четырем годам колонии, но спокойно, без лишнего шума (дело-то самое обычное!), а кому-то, может быть, дал и условно. Не было бы резонансного долгого процесса, не было бы оправдательного приговора в части трех наиболее опасных преступлений, не было бы и частного определения суда в адрес генпрокурора и директора ФСБ. Шишкин все равно получил бы свое очередное звание и, возможно, продолжал бы служить до сих пор. А так он хоть и получил звание подполковника досрочно (как только «дело Лимонова» было оформлено и передано в суд), но ни к чему хорошему это не привело: после провального процесса, где, кстати, Шишкин тоже был, по нашему требованию, допрошен, он из ФСБ бесславно ушел, или его, что называется, «ушли», превратив в козла отпущения.

А тогда, в сентябре 2001 года, мы ни о чем этом, разумеется, еще знать не могли. И теплым утром 11 сентября у ворот Лефортовского изолятора, где вокруг на солнце алели листья могучих тополей, собралась большая толпа журналистов с телекамерами и фотоаппаратами, чтобы запечатлеть выход Лимонова на свободу.

Мы прождали некоторое время, после чего я прошел внутрь тюрьмы, где встретился с Эдуардом на привычном месте — в кабинете для свиданий. Оказывается, он еще накануне вечером получил постановление прокурора о… продлении ему срока содержания под стражей на несколько месяцев.

Посидели, поговорили. Лимонов, как всегда, был бодр. Рассказал, сколько отжиманий от пола он делает теперь за день (начав с небольшого количества, Эдуард под конец своего нахождения в Лефортово отжимался по тысяче с лишним раз в день!), поговорили о его сокамернике-чеченце, о том, что происходит в его партии и что пишут в «Лимонке».

Но у нас с ним уже был назначен прямой эфир на радио «Эхо Москвы», куда я спустя некоторое время и отправился в одиночестве.

Началась передача, я стал отвечать на вопросы ведущей, а в это время, тут же в студии, на экране телевизора стали показывать взрывы башен-близнецов в Нью-Йорке…

После этого я понял, что теперь надеяться на досрочное освобождение Эдуарда бессмысленно.

И вообще, если честно, после 11 сентября я готов был предположить самое худшее и о перспективах нашего дела, и о дальнейшей судьбе Лимонова.

Тем более что в тот период мы еще не были знакомы с материалами этого дела и совершенно не знали, что находится внутри нескольких десятков толстых папок, сложенных стопками в кабинете у Шишкина.

А сам Шишкин воспрял духом.

После теракта в Нью-Йорке он похвалился мне, что, наверное, полетит туда в составе группы российских следователей для оказания помощи американцам в раскрытии этого преступления.

«Да уж, вы поможете!» — с иронией подумал я, но промолчал.

Спустя какое-то время (может быть, через месяц или больше) я поинтересовался у Шишкина, когда он улетает в Штаты и кто будет вести наше дело вместо него.

— Американцы от нашей помощи отказались, — злобно пробурчал он в ответ. — Ну, пусть попробуют, поищут. — На его узком, бледном лице мелькнуло подобие улыбки. — Ничего они не найдут…

Я, признаюсь, не верю ни в какие всемирные заговоры, ни в наличие мирового правительства, ни в версию участия ЦРУ в терактах 11 сентября. Не хочется мне верить и в версию участия ФСБ во взрывах жилых домов в Москве в 1999 году. Но после слов майора ФСБ Шишкина и его злобной ухмылки я вдруг засомневался и готов был поверить даже в то, что к терактам в Нью-Йорке приложили руку наши славные чекисты.

Большая Медведица

Выступая в феврале 2003 года на праздничном вечере в Центральном доме литераторов в честь 60-летия Лимонова, организованном Александром Прохановым, лидер ЛДПР Владимир Жириновский назвал юбиляра «современным Лениным», а Проханова, соответственно, «Плехановым наших дней». В зрительном зале тогда не было свободных мест, а на сцене не хватало стульев для почетных гостей.

А в это время сам юбиляр сидел в полутьме камеры спецкорпуса для особо опасных преступников Саратовской тюрьмы в ожидании приговора суда.

Уже закончилось многомесячное судебное следствие по его делу, были допрошены все свидетели и дали показания подсудимые, уже завершились прения сторон, где гособвинители С. Вербин и Г. Бабичев просили суд признать Лимонова виновным по всем пунктам обвинения и назначить ему наказание в виде 14 лет лишения свободы в колонии строгого режима, а тезисы моей защитительной речи (из-за большого объема обвинения) заняли целый 500-страничный том, и длилась эта речь ровно три дня.

А еще юбиляр уже успел овдоветь: 3 февраля 2003 года (как раз в день начала выступлений стороны защиты в прениях) пришло сообщение о внезапной смерти накануне его жены — певицы и писательницы Наталии Медведевой.

Наташа знала, какое наказание запросили для ее мужа в последний день января прокуроры, но умерла, так и не узнав, сколько же в итоге дал ему суд…

Поздней осенью 2001 года, когда Лимонов еще находился в Лефортово, он попросил меня организовать ему свидание с Наталией. Так как она официально числилась его женой, следствие, после некоторого раздумья, такое свидание им разрешило.

А Лимонову нужно было встретиться с Медведевой, чтобы обсудить с ней ряд практических вопросов, от которых могла зависеть его дальнейшая судьба. В частности, вопрос оформления Наташей письменного согласия на регистрацию (прописку) Лимонова по месту жительства ее матери в Санкт-Петербурге, там же, где была зарегистрирована и она сама после возвращения из Парижа.

Не имея собственного жилья и даже временной регистрации в Москве, Лимонов значился в документах следствия как человек «без определенного места жительства». В такой ситуации невозможно было и надеяться на изменение ему в дальнейшем меры пресечения на подписку о невыезде или на получение условно-досрочного освобождения после суда. Не говоря уж о том, что само слово «бомж» не характеризует у нас человека с положительной стороны. Тем более — в суде, которого, после событий 11 сентября, «террористу» Лимонову избежать уже никак не удалось бы при всем его и моем желании.

В назначенный день и час я заехал за Наташей, жившей вместе с музыкантом из группы «Коррозия металла» Сергеем Высокосовым (известным как Боров) в старом, жутко обшарпанном доме рядом с Казанским вокзалом. Она и вышла вместе с Боровым из подъезда этого дома вся в черном — высокая, худая и напряженная. Вместе они и поехали со мной в Лефортово.

Я думаю, поездка Борова в Лефортово не являлась его инициативой. Он за все время, что мы были в пути, а потом провели с ним вдвоем, пока Медведева встречалась с Лимоновым, ни разу не сказал ничего плохого об Эдуарде и вообще старался о нем мало говорить. Но в целом у меня сложилось впечатление, что Боров, который в тот момент, по его словам, «твердо завязал» с наркотиками и алкоголем, откровенно сочувствует Лимонову. По крайней мере, сочувствует ему как узнику, как человеку, который испытывает определенные трудности и страдает, пусть даже эти его страдания совершенно иного плана, нежели знакомые Борову мучения наркомана.

Наверное, не менее двух часов мы проторчали с Боровым на холоде около входа в изолятор, ожидая Медведеву, и значительную часть этого времени Сергей говорил на различные философские и прочие отвлеченные темы, рассказывал о себе, о музыке, но ни слова о Наташе.

А она и по дороге в Лефортово, и назад, на Комсомольскую площадь, возбужденно говорила только о Лимонове: ругала его, смеялась своим неподражаемым смехом, вспоминала какие-то моменты их совместной жизни, смеялась и снова ругала…

«Эдик сошел с ума!..»

«Он доигрался!..»

«Эдик сошел с ума!..»

Да, своим арестом, как я понял, Лимонов явно превзошел в ее глазах самого себя. Для нее это было нечто! Мне кажется, что, получи Лимонов Нобелевскую премию по литературе, это бы не так поразило Наташу, как его арест, заточение в Лефортово, ФСБ, обвинение в терроризме… И уж конечно, это было круче любых рок-групп, телевизионных эфиров, «Рождественских встреч» с Пугачевой, а также куда серьезнее и драматичнее всяких лирических стишков, скандальных романов и раздирающих душу песен.

По крайней мере, именно об этом я думал, пока гнал свой «мерс» по вечерней сырой Москве и слушал возбужденный монолог Наталии, сидящей справа от меня.

Затем она много раз мне звонила, мы беседовали, и она была уже более сдержанна и спокойна. Однажды мы пересеклись с Медведевой случайно на концерте группы «ДК», и Наталия сказала, что ей понравился мой альбом «Эротические галлюцинации русского адвоката». Она даже хотела привлечь моих питерских музыкантов и саунд-продюсера Петра Струкова к работе над своим новым альбомом. А спустя некоторое время Наталия передала мне заявление, в котором говорилось о ее готовности (и согласии матери) прописать в их питерскую квартиру Савенко Эдуарда Вениаминовича.

Но потом, после моего отъезда на целых семь месяцев в Саратов (вслед за этапированным туда Лимоновым), наша связь с Медведевой прервалась.

И только после выхода в свет книги Лимонова «В плену у мертвецов» Наталия неожиданно мне позвонила, обрушив очередную порцию брани в адрес Эдуарда.

В той книге Лимонов подробно рассказал о своем свидании с Медведевой в Лефортовской тюрьме, описав эту сцену и саму Наталию очень реалистично и жестко.

…Я увидел её голову на той же высоте, где она и находилась шесть лет тому назад, но голова была другая, ссохлась, словно чучело, сделанное из той этой головы. Время полумумифицировало голову моей некогда любимой женщины. Она не находилась в той степени мумификации, как знакомая мне с возраста 24 лет (я только приехал тогда в Москву) мумия в Египетском зале музея имени Пушкина, но была на полпути к этому состоянию. Вообще-то если бы я был добрый человек, мне следовало бы всплеснуть руками, ничего ей не сказать, разумеется, но, возвратившись в камеру, написать что-нибудь вроде баллады Франсуа Вийона «Дамы былых времён». Это если по-нормальному. Но так как я государственный преступник, судя по статьям, отъявленно жестокосердная личность, припомнив, сколько эта женщина попортила мне крови, я со злорадством подумал: «Так тебе и надо! Твоя некогда прекрасная физиономия фотомодели — похожа на суховатую палку. Твои глаза: один меньше другого, они как два пупка. Тебя, Наталья Георгиевна, время изуродовало за твои пороки…»

Это было не единственное место в книге, отчего Наталия так завелась.

Да, на сей раз в ее словах и в ее голосе слышались только обида и злость. И, если честно, Наташа была совершенно пьяна. Она обвиняла Лимонова во всех смертных грехах и разве что не проклинала его. Она обещала, что «Боров с ним разберется» (каким образом Боров мог «разобраться» с человеком, сидящим за решеткой, Медведева не уточнила; но не думаю, что она хотела, чтобы Боров и сам оказался в «третьяке» Саратовского централа ради мести за оскорбленную честь своей любовницы). Она ругала и меня за то, что я взялся защищать Лимонова и ношусь с ним, как будто он мне сват или брат.

— Он там что — вообще обнаглел?.. Нахуй мне его книжки!.. Пусть себя описывает… — басила она в трубку, растягивая слова. — Передай ему все, что я о нем думаю!..

Это продолжалось долго. Очень долго. А вести подобные разговоры с пьяной женщиной да еще на ночь глядя — занятие, согласитесь, малоприятное.

И только пообещав Наташе, что я обязательно передам Лимонову все ею сказанное «слово в слово», мне кое-как удалось ее успокоить.

Я, конечно, рассказал Лимонову о своем разговоре с Медведевой, но слово в слово его не передал, — у Лимонова в тот момент и без этого было много переживаний.

Может, сейчас данные записки хоть в какой-то степени смягчат мою вину перед Наташей?..

А всего через четыре с половиной месяца после ее смерти и четыре месяца после торжественного празднования 60-летия Лимонова в ЦДЛ он вышел на свободу.

Ходатайство о его условно-досрочном освобождении подписали сразу несколько депутатов Государственной думы, включая и Жириновского.

То было жаркое лето 2003 года, когда такое «вольнодумство» в России еще допускалось, хотя она уже и была путинской.

Но пройдет год-два и все изменится: чекисты расправят плечи и задерут головы; депутаты начнут бояться кремлевской тени; прокуроры — собственной (для этого и был создан Следственный комитет России); последние независимые телеканалы прекратят свое существование; суды, обласканные властью и не боящиеся гласности (которой попросту не станет), прекратят выносить оправдательные приговоры по политическим делам (да и по другим, на всякий случай, тоже); «права человека» станут пустыми словами (и почти такими же ругательными, как «демократ» и «либерал»); свобода слова уйдет в «подполье» Интернета; а уж про «Коррозию металла» или Борова в «приличном обществе» и говорить будет неудобно — «анахронизм».

Может быть, Наталия Медведева все это предчувствовала?..

Режиссер Лиля Вьюгина несколько лет назад сняла для телевидения документальный фильм о Наталии Медведевой. Но из-за Лимонова (которого невозможно было обойти стороной в фильме) его не решился показать ни один российский телеканал. Фильм назывался очень красиво и точно: «Большая Медведица».

Думаю, Лиля простит меня, если я так и озаглавлю этот свой рассказ, — лучшего названия для него не придумать.

Рукописи не крадут

В конце 2001 года Следственное управление ФСБ России, занимавшееся делом Лимонова с апреля, после сенсационного задержания Эдуарда и нескольких его товарищей на глухой таежной заимке в заснеженных Алтайских горах приступило к выполнению требований статьи 217 УПК РФ, то есть к ознакомлению подсудимых и их защитников с материалами этого дела.

Так как дело получилось у них многотомное, то, чтобы тщательно изучить все собранные чекистами «доказательства вины» обвиняемых (показания многочисленных свидетелей, акты всевозможных экспертиз и прочее), требовалось значительное время.

Наши подзащитные знакомились с делом практически ежедневно.

Здание СУ ФСБ располагается на территории Лефортовской тюрьмы, и подследственных доставляют в кабинеты к следователям-чекистам по системе тюремных коридоров и закрытых переходов, что существенно облегчает работу следователей. Им не приходится ежедневно ездить в Лефортово, как это делают следователи СК (тогда — прокуратуры) и МВД, а затем в порядке живой очереди (наравне с адвокатами) занимать кабинеты с мозаичными витражами на окнах.

Но мы, адвокаты, в силу занятости по другим делам и иным причинам приезжали в СУ ФСБ знакомиться с материалами «дела Лимонова» не так часто — два-три раза в неделю, а то и реже.

У меня, помимо дела Лимонова, было много и иных дел, к тому же в январе следующего, 2002 года я планировал традиционно отправиться на месяц в отпуск в Таиланд. Поэтому и попросил одного своего коллегу, адвоката Юрия Иванова, помочь мне принять участие в защите Лимонова и заменять меня, по мере необходимости, на стадии ознакомления с материалами дела.

А знакомиться, повторяю, было с чем! Ведь только сейчас, на этой стадии, мы могли узнать, что накопали опера-чекисты против наших подзащитных за многие месяцы следствия, а также кто и что говорил из свидетелей. Кто из них струсил, смалодушничал и под угрозами оперов оговорил своих товарищей, кто держался на допросах стойко, а кто оказался откровенным провокатором.

Все люди — разные, а дело чекисты состряпали серьезное — «терроризм»!.. И их опера (мы потом убедились в этом в ходе судебного процесса) умеют и красиво врать, и убедительно запугивать, и избивать людей не хуже своих коллег из МВД! Некоторые из них даже не боялись вывозить ночами свидетелей на кладбище, как это было в Барнауле, ставить там на колени на краю выкопанных могил и стрелять… над головой жертв. Позже эти и другие факты грубого нарушения следствием законов послужили основанием для вынесения судом частного определения в адрес руководства ФСБ и Генеральной прокуратуры.

Согласитесь, такие испытания выдержит далеко не каждый опытный, взрослый человек, что уж говорить о совсем юных ребятах!

Поэтому я не буду называть имен тех обвиняемых и свидетелей, кто проявил тогда слабость. Да их, в принципе, было и не много. Но с удовольствием назову убежденного, можно сказать, «прирожденного» провокатора и стукача Артема Акопяна, на которого делали основную ставку как чекисты-оперативники, так и руководитель следственной группы СУ ФСБ Олег Шишкин. И, забегая вперед, скажу: просчитались! Суд не поверил ни единому слову самодовольного, уверенного в себе и в своих покровителях сексота и полностью отверг его показания!

Впрочем, сейчас речь не о них, а о выполнении защитниками и обвиняемыми требований статьи 217 УПК РФ и об адвокате Иванове, пришедшем мне в этом деле на помощь.

В одно из наших с ним посещений Следственного управления и случилось то, о чем я хочу рассказать.

В тот день, перед тем как зайти в СУ, я оставил свой старенький, видавший виды «мерседес» в автосервисе, расположенном недалеко от тюрьмы. Мастера-ремонтники должны были сменить в машине масло и что-то еще там проверить, а я пообещал им забрать машину ближе к вечеру — после работы.

Весь день мы (я, Лимонов и Иванов) не торопясь знакомились с материалами дела.

Как всегда, я принес Эдуарду в портфеле немного перекусить (обычный набор: несколько бутербродов с колбасой и сыром, бутылку минеральной воды и плитку шоколада «Аленка»).

Пока Иванов вел с Шишкиным вялую беседу ни о чем, а Эдуард жевал бутерброды, я забрал у него пару толстых тетрадей с рукописью только что им завершенной «Книги воды» и большой рукописный текст открытого письма Путину.

Закончив работу, мы вышли с Ивановым на улицу, где уже смеркалось, и он предложил подвезти меня на своей недавно купленной машине (тоже «мерсе») до автосервиса. Впрочем, вот так грубо «мерсом» назвать его машину было сложно: она была женского рода или даже — неопределенного рода, выкрашенная в какой-то педерастический, нежно-фиолетовый цвет. И невысокий, полноватый Иванов с круглым лицом в очках выглядел за рулем этой своей новой машины как типичный «чайник». Что, как я позднее догадался, прекрасно поняли и те, кто нас видел, пока мы с ним ехали до автосервиса.

— Да ты оставь портфель, — сказал мне Иванов, когда я уже вышел из машины и хотел было с ним распрощаться. — А то вдруг твоя еще не готова. Посидим здесь, поговорим.

— Хорошо. — Я положил портфель к нему на переднее сиденье, захлопнул дверь и ушел. А когда выехал на своей машине через пять-семь минут на улицу, фиолетового «мерседеса» Иванова на месте не оказалось.

— Что за дела? — подумал я, сразу почувствовав что-то неладное. — Куда его черт понес? — Потом решил, что он мог поехать в аптеку.

Но Иванов отсутствовал недолго. Через минут пять, скрипя тормозами, фиолетовый «мерседес» подлетел ко мне. Я открыл дверь, намереваясь забрать свой портфель, но портфеля на сиденье в машине Иванова не было, а сам Иванов сидел красный, как рак и не мог произнести ни слова.

— Где мой портфель? — не выдержал я, заглянув уже и на заднее сиденье. И только тут Иванов заговорил, выскочил из машины, и до меня дошло, что мой портфель, у «чайника» Иванова… украли.

Да, как только я скрылся за дверью «Мерседес-центра», к машине Иванова слева подъехала грязная «девятка» «Жигулей», водитель который стал что-то спрашивать у нашего «чайника». И пока тот слушал вопрос да отвечал на него, кто-то потихоньку приоткрыл переднюю дверь фиолетового «мерседеса» и…

Короче, Иванов сообразил, что произошло, только тогда, когда «Жигули» внезапно рванули от него на бешеной скорости.

В общем, классическая разводка воров-барсеточников.

— И куда ты сейчас ездил? — спросил я.

— За ними, в погоню, — ответил толстенький Иванов, у которого давление явно начало зашкаливать.

Мне стало жаль его, хотя в первые секунды я готов был его прибить за проявленное ротозейство.

— Ты знаешь, что у меня было в портфеле? — снова спросил я.

— Копии материалов дела, — попытался отгадать он.

— Да. Но еще там у меня была ру-ко-пись книги Ли-мо-но-ва! Ты понимаешь, что это такое?!. А еще мой паспорт с адресом прописки и ключи от квартиры… Поезжай немедленно в ближайшее отделение милиции, пиши там заявление, что у тебя из машины похитили портфель адвоката Беляка с личными документами, материалами уголовного дела и прочим, а я поеду скорее домой.

— А где тут милиция? — растерянно спросил совершенно раздавленный произошедшим пятидесятилетний адвокат.

— Ищи! — только и мог сказать ему я.

Конечно, дома у меня никаких воров не было. Лазать по домам — это не их профиль.

Поздно вечером Иванов мне позвонил и доложил, что заявление в милицию он подал и завтра они ждут меня для составления протокола опроса.

Это был четверг. Тяжелый четверг. Но предстояло еще как-то объясняться с Лимоновым. А это было еще тяжелее.

На следующий день, в пятницу, я поехал в милицию. Дело по заявлению Иванова поручили вести очень красивой сотруднице по фамилии, как сейчас помню, Ленская.

«Это уже хороший знак», — подумал я, отвечая на вопросы дознавательницы и откровенно любуясь ее дивной красотой.

Ленская сразу призналась, что преступников вряд ли они найдут, что портфель с бумагами те, скорее всего, выбросят куда-нибудь на помойку и паспорт тоже вряд ли вернут.

— Ворам были нужны деньги, а такие вещи их не интересуют. Хотя паспорт потом могут и подкинуть.

Выяснилось также, что для того, чтобы возбудить уголовное дело, требуется указать ценность похищенного. И она не должна быть менее пятисот долларов.

— Вы точно хотите, чтобы мы возбуждали дело? — мило улыбаясь, спросила меня супермодель в милицейской форме. — Вы же понимаете, что это будет очередной «глухарь»?

— Понимаю, — сказал я. — Но дело возбуждать надо! Иначе меня не поймут…

— А что с суммой?

— Сумму наберем, — заверил я. — Там у меня была ручка золотая. Она одна больше пятисот долларов стоит. Плюс сам портфель — итальянский. Но главное — среди вещей была рукопись книги писателя Эдуарда Лимонова. И эта рукопись бесценна! Именно так прошу в протоколе и отметить.

Так оно и было все ею отмечено.

В тот же день я пришел к Лимонову в Лефортово и рассказал, что случилось.

— Как же ты мог довериться Иванову?! — стал тут же возмущаться расстроенный пропажей своих рукописей Лимонов. — Зачем ты вообще садился в его машину?! Зачем оставил ему портфель?! Вот она — беспечность! А вдруг это опера за тобой следили? И как я теперь восстановлю рукопись? Если бы это были стихи, я бы вспомнил, но это же — проза! Целая книга! Письмо Путину ладно — я могу восстановить, — у меня пометки, тезисы. Но книга!..

Как мог я пытался его успокоить. Даже показал копию своего протокола опроса, где было черным по белому напечатано: «Рукопись книги Эдуарда Лимонова “Книга воды” — бесценна».

Но в пору было кому-то успокаивать и меня. В общем, перед выходными я принес Лимонову плохую весть…

А в субботу, встречаясь по другим своим делам с людьми… скажем так — известными в криминальных кругах, я поделился с ними своими неприятностями, рассказал, где и как это произошло, что находилось в портфеле.

— Это — грузины, — уверенно сказали мне мои знакомые. Но найти их трудно, в Москве они действуют мелкими группами. И еще могут быть залетные.

В общем, никто мне ничего не мог даже обещать. Да я и не просил.

К Лимонову я не пошел ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду. Подумал, пусть он остынет, успокоится. И в ту же среду, после обеда, вдруг раздался телефонный звонок, и молодой мужской голос предложил мне подъехать к кинотеатру «Гавана».

— У нас есть к вам дело.

— Сейчас буду, — ответил радостно я, догадываясь, какое именно «дело» может быть у этого человека ко мне. — Я живу тут недалеко.

— Мы знаем, — многозначительно произнес голос в трубке. — Как приедете, включите в машине аварийку, я к вам подойду.

Через полчаса молодой русоволосый парень в черной кожаной куртке вручил мне мой портфель со всем содержимым. Паспорт, материалы уголовного дела, письмо Лимонова к Путину и рукопись его книги были на месте! Не хватало только золотой ручки. Но я даже не успел спросить о ней, как незнакомец сам пояснил с легкой улыбкой:

— Они успели ручку скинуть.

«Ну и бог с ней!» — подумал я.

— Я что-то вам должен?

Парень пожал мне руку:

— Ничего.

На следующий день, в четверг, с утра пораньше я поехал сообщить хорошую новость Лимонову. Одна неделя и столько событий!

— Ну, слава богу! — облегченно выдохнул Лимонов. — А я уже написал новый вариант письма Путину. Тогда передай этот, второй вариант, — он получше…

Железный человек!

«Украденный у адвоката Сергея Беляка портфель с рукописью новой книги Эдуарда Лимонова возвратили криминальные авторитеты», — первым сообщил в СМИ парламентский корреспондент Лев Московкин, случайно услышавший в думском буфете мой рассказ обо всем этом кому-то из депутатов. Потом эту новость подхватили и другие журналисты. И пояснили, что, оказывается, подобные случаи в истории русской литературы уже бывали. Так, в 1863 году петербургский извозчик вернул поэту и редактору журнала «Современник» Николаю Некрасову утерянную им рукопись романа «Что делать?», написанного Чернышевским в Петропавловской крепости.

И снова прямо какая-то мистика: Чернышевский — Лимонов!..

Вскоре в одной из газет было опубликовано, а затем перепечатано и другими «Открытое письмо Эдуарда Лимонова Президенту России В. В. Путину».

А изданная чуть позднее «Книга воды» получила премию Андрея Белого.

Так что рукописи не крадут!

Как весело встретить Новый год в Лефортово?

Если ты там сидишь, то никак. Самая строгая, самая чистая, самая «малонаселенная» тюрьма России, — главная ее тюрьма. Следователи и прокуроры мрачно шутят: «Право сидеть в Лефортово надо заслужить на свободе!»

Лефортовский замок действительно одна из самых старых и знаменитых тюрем России. И Лимонов прав: это именно военная тюрьма — по режиму и самому ее духу. Все по уставу. Никаких вольностей. Никаких нарушений раз и навсегда установленного чекистами порядка. В общем, ничего того, что свойственно почти всем российским тюрьмам с их вечной грязью и вонью, переполненными камерами и завшивленными матрасами, активной ночной жизнью и тюремной почтой.

Даже теперь, когда следственный изолятор «Лефортово» перешел от ФСБ в ведение Минюста России и большинство прежних сотрудников уволились, «фирменную марку» там стараются держать.

С одной стороны, чистота, малонаселенность и пусть и строгий, но все-таки порядок в камерах это, конечно, хорошо, но, с другой стороны, я не встречал ни одного зэка, который бы не хотел перебраться из Лефортово куда угодно — хоть в Бутырку, хоть в Матросскую Тишину, где и грязно, и большая скученность народа, но зато «больше воздуха», то есть свободы. В Лефортово же можно просидеть целый год, но не увидишь и не встретишься ни с одним заключенным, кроме своих сокамерников. Да и тех, как правило, один-два…

Поэтому в Лефортовском замке нормально (по тюремным меркам) встретить Новый год практически невозможно.

Зная это, я захотел все же хоть как-то скрасить пребывание Эдуарда в этих стенах, воспользовавшись тем, что с конца 2001 года его почти каждый день водили в кабинеты Следственного управления ФСБ для ознакомления там с материалами уголовного дела.

Последний рабочий день, когда обвиняемых повели в СУ, выпал в тот год на 30 декабря. Хотя я уже и не помню: может быть, это майор Шишкин решил сделать 31 декабря выходным и для обвиняемых и, в первую очередь, для себя самого и следователей, которые вынуждены были все время, пока обвиняемые читали тома дела, находиться в кабинетах вместе с ними.

«Ну, тридцатое так тридцатое», — подумал я, укладывая, как обычно, в портфель бутерброды и прочую еду для Лимонова и себя. Ради праздника к копченой колбасе и сыру был добавлен слабосоленый лосось, к шоколаду — печенье, а к воде — кока-кола.

Я знал, что Эдуард кока-колу не любит, предпочитая ей простую воду, но ради Нового года, подумалось мне, ему придется потерпеть. Ведь в пол-литровой пластиковой бутылке из-под кока-колы была только половина этого напитка, а другую половину я заполнил шотландским виски.

Да, я признаю, что делать этого не следовало, что это не только непростительная глупость и мальчишество, но и грубое нарушение порядка, правил и всего прочего, за что я мог серьезно поплатиться. И я, само собой разумеется, не хочу, чтобы кто-то повторял мои «подвиги». В общем, я раскаиваюсь, но что сделано, то сделано. Уж больно хотелось мне тогда хотя бы немного доставить радости Лимонову в предпраздничные дни его первого Нового года в заключении.

Когда я приехал в Лефортово, Эдуард уже более часа сидел в кабинете одного из следователей за отдельным столом и знакомился с делом. Он подробно читал каждый документ, после чего наиболее важные моменты из него переписывал в большую тетрадь.

К декабрю месяцу Эдуард уже прилично оброс и теперь в своей спортивной куртке, из-под которой выглядывала тельняшка, походил на типичного питерского художника-митька.

Я разделся и сел за соседний, слева от него, стол. Третий стол в кабинете, прямо напротив нас — у окна, занимал следователь.

Полистав один из томов дела, я предложил Лимонову перекусить. Следователь, как обычно, не возражал. Выложив на свой стол еду и поставив бутылки с водой и колой, я предложил следователю присоединиться, но тот деликатно отказался, и мы с Лимоновым начали есть. При этом Эдуард продолжал просматривать документы.

Я предложил ему выпить колы, но он отказался.

Тогда я взял лист бумаги и размашисто написал на нем:

«Эдуард! Попроси у меня глотнуть колы. Я разрешу. С наступающим Новым годом!» И положил лист на стол перед Лимоновым.

Прочитав написанное, Эдуард вопросительно взглянул на меня, я кивнул ему головой, и тогда он произнес:

— Сергей! Ты не дашь мне глотнуть колы? Что-то и впрямь захотелось.

— Бери, конечно, — как можно более равнодушным тоном сказал я и тут же свернул пластмассовую крышку с холодной бутылки.

Лимонов взял бутылку, сделал глоток и улыбнулся.

Двести пятьдесят граммов виски для человека, который восемь месяцев не пил ни грамма спиртного — наверное, чересчур много. Но я понял это слишком поздно, — когда Лимонов чуть ли не залпом опустошил всю бутылку, после чего уже более энергично пошли в ход бутерброды и все остальное.

Через несколько минут алкоголь развязал Лимонову язык, и его, что называется, понесло. Он начал что-то весело вспоминать, стал рассказывать о Париже. К нашему оживленному разговору подключился следователь, и к изучению материалов дела мы уже не вернулись.

В кабинете стоял устойчивый запах спиртного, Лимонов продолжал что-то говорить, а я гадал: успеет или не успеет он хоть немного протрезветь до того, как за ним придет конвой?

Пусть говорит, решил я. Чем больше будет разговаривать, тем скорее придет в себя, так как разговор концентрирует его внимание и не дает расслабиться. Иначе — пипец.

Я смотрел на следователя, но тот вроде бы ничего не замечал. Или делал вид, что ничего не замечает. Я допускаю это, потому что среди членов следственной группы было несколько вполне приличных людей.

Выйдя в туалет, я тщательно промыл там бутылку из-под кока-колы, но запах виски в ней все равно оставался. По крайней мере, мне так казалось.

В итоге я просидел с Лимоновым максимально возможное время.

— На ужин вам опаздывать нельзя, — сказал следователь, вызывая конвой.

Когда конвоир пришел за Лимоновым, тот был уже в полном порядке.

— С наступающим! — поздравили мы с Эдуардом друг друга перед тем, как его увели. — С Новым годом!

Трагикомедия

— В этом году скучать вам не придется, — съязвил майор Шишкин, когда мы с Лимоновым вновь встретились у него в кабинете после новогодних праздников.

Да, 2002 год обещал быть интересным: завершалось предварительное расследование, а там не за горами был и сам суд.

Ощущение того, что на нас надвигается снежная лавина, не покидало меня ни на минуту, когда я начинал думать о предстоящем судебном процессе.

Но когда ждешь чего-то неминуемого и ужасного, как больной ждет смерти, то, как ни странно (а может быть, наоборот — естественно!), хочется жить, хочется новых ощущений, радости и даже веселья. Безрассудство приходит к человеку чаще всего именно в такие моменты жизни.

В конце января, как я уже упоминал, я собрался поехать отдохнуть в мой любимый amazing Thailand, куда езжу почти ежегодно вот уже лет двадцать пять. Но в тот год я решил оторваться по полной: из Таиланда планировал слетать на несколько дней в Гонконг, потом — в Сингапур и снова вернуться в Таиланд. Вся поездка должна была занять чуть больше месяца. Лимонова я предупредил об отпуске заранее (он знал о моем «помешательстве» на Таиланде и странах Юго-Восточной Азии), а в Следственном управлении ФСБ России меня должен был подменить адвокат Иванов.

Но впереди еще были две недели скучной работы в СУ и жизни в холодной, заснеженной Москве.

Бородатого, длинноволосого Лимонова приводили в СУ в черном овчинном тулупе, том самом, в котором он был год назад на Алтае. В кабинете следователя Лимонов снимал тулуп не сразу, а иногда вообще оставался сидеть в нем.

Он вынимал из потертого полиэтиленового пакета большую толстую тетрадь в клеточку, пару шариковых авторучек, брал у следователя очередной том дела и, сев за стол, часами, аккуратно, педантично выписывал из него в свою тетрадь все самое важное.

В том, как серьезно и ответственно подходил он к выполнению этой работы, и был весь Лимонов! Именно так он и работал всю свою жизнь, именно так он и относился всегда к тому, чем ему приходилось в этой жизни заниматься.

Если кто-то хочет понять Лимонова, хочет разобраться в причинах того, как и почему харьковскому рабочему пареньку из семьи военнослужащего Эдику Савенко удалось стать одним из самых известных в мире современных русских писателей и политиков Эдуардом Лимоновым, просто представьте себе ту картину, которую я только что описал.

И не забывайте, что это — тюрьма! Что человеку уже предъявлено обвинение в совершении таких преступлений, за которые полагается наказание вплоть до пожизненного заключения!..

А работа, которой занимался Лимонов в тот момент, была откровенно нудной, тяжелой, но важной и необходимой для дальнейшей успешной защиты в суде, чего, к сожалению, не понимают не только многие обвиняемые (особенно наши олигархи и полуолигархи, привыкшие, чтобы кто-то за них все делал и желательно — «под ключ»!), но и некоторые защитники. Адвокаты ведь тоже бывают разные: хорошие, плохие и — прокуроры. Последние вообще не верят в закон, а верят лишь в связи, деньги и в телефонное право.

Но если говорить о Лимонове именно в тот, самый драматический, период его жизни, то можно сказать, что он был образцовым подзащитным!

Эдуард доверился мне, своему защитнику, моему опыту и знаниям, и делал все, что от него требовалось, всегда абсолютно точно и своевременно. Не надо давать никаких показаний? Значит, никаких показаний не будет! Необходимо заявить ходатайство? Заявлю!

Он не метался в сомнениях из стороны в сторону и никогда не был равнодушен к тому, чем занимался я, разрабатывая общую позицию для всей защиты. Он был в курсе всех моих идей и планов по делу.

При этом Лимонов и на следствии, и в суде всегда оставался невероятно хладнокровен, внешне очень спокоен и постоянно излучал оптимизм, вселяя его в души своих товарищей по несчастью. И даже порой успокаивал и поддерживал меня. А у меня, как у человека хорошо понимавшего, что реально грозило Лимонову, причин для переживаний было, повторяю, предостаточно…

Но наша жизнь это все-таки не драма. Человеческая жизнь более похожа на трагикомедию.

Я уже писал, что среди следователей, занимавшихся делом Лимонова, были люди, которые относились с явной антипатией к своему руководителю — майору Шишкину и, наоборот, возможно, просто из чувства внутреннего протеста, с симпатией, хотя и тщательно скрываемой, к Лимонову.

Среди таких людей был и один офицер, прикомандированный в следственную группу из дальнего региона.

И вот как-то раз, в период многочисленных новогодних праздников, у него, что называется, «не задался урожай».

Шишкина, как я понял, в управлении не было, и следователь, с утра, не опасаясь прихода начальства, позволил себе поправить здоровье и поднять настроение бутылочкой «Очаковского» пивка. Правда, та «бутылочка», как потом выяснилось, была двухлитровой пластиковой бутылью. И стояла она у его ног, под столом, куда он периодически наклонялся и откуда каждый раз раздавалось характерное бульканье переливаемой жидкости.

После двух-трех стаканов следователь воспрял духом и принялся, шумно отдуваясь, листать газеты. После еще пары стаканов он взялся за телефон и начал кому-то названивать.

Мы с Лимоновым сидели каждый за своим столом и делали вид, что ничего не замечаем.

Оживавший на наших глазах чекист снова и снова прикладывался к своей спасительной бутыли, а потом вдруг предложил выпить и мне.

Я не большой любитель пива (тем более такой дешевой бурды), но из деликатности, не отказался. Офицер достал, наконец, бутыль из-под стола и разлил пиво в два стакана. Мы пригубили.

Эдуард старался на нас не смотреть, всем своим видом показывая, что полностью погружен в работу.

Я встретился взглядом со следователем и кивнул головой в сторону Лимонова. Следователь молча прошел к двери, запер ее на ключ, вернулся назад и, не произнеся ни слова, налил пиво в третий стакан…

А вскоре подошло и время обеда. Я разложил на столе всю еду, что принес с собой, и мы славно перекусили. Втроем.

Дальше, за разговорами, байками и шутками, время до конца рабочего дня пролетело совсем незаметно.

Но это было только начало!

Через несколько дней, когда нас с Лимоновым снова опекал тот же следователь (а опекуны и кабинеты у нас периодически менялись) и я вновь пришел без адвоката Иванова, все повторилось, как в предыдущий раз. Только теперь мы пили пиво все вместе с самого начала.

Когда же до моего ухода в отпуск оставался день или два, а мы опять соображали на троих, я рискнул попросить нашего опекуна позаботиться в мое отсутствие о Лимонове:

— Ну, хлеба там ему купить, колбаски немного или молока… Я даже готов денег оставить, если что, или потом отдам.

— Не волнуйтесь, голодать не будет, — заверил меня следователь…

Вернувшись из отпуска, «бронзовый, как статуя Будды» (по выражению Лимонова), я сразу же поехал в Лефортово.

И когда вошел в кабинет следователя, где уже находился Лимонов вместе с нашим добрым «опекуном», они оба встретили меня радостными возгласами. При этом запах там стоял такой, словно я попал не в Следственное управление ФСБ России, а на винокурню!

— Ну, как вы тут? — спросил я, обращаясь сразу к ним обоим.

— Во! — показал Лимонов поднятый вверх большой палец правой руки. А следователь, шатаясь, бросился помогать мне снимать пальто.

Тут же в кабинете сидел и адвокат Иванов. Он протирал тряпочкой запотевшие стекла очков и растерянно улыбался.

Суд да дело

В середине апреля 2002 года завершилось расследование дела Лимонова. Ровно год занимались им следователи ФСБ, собранные в Москву со всей страны. И вот Генеральная прокуратура направила материалы дела в Верховный суд России для решения вопроса о его подсудности.

Как я уже писал, мы с Лимоновым хотели, чтобы процесс проходил в Москве, наивно полагая, что в столице больше средств массовой информации, которые смогут нам помочь, и к тому же никто из адвокатов не желал уезжать на длительное время из Москвы (а все понимали, что процесс будет очень долгим). Да и обвиняемым тоже не хотелось покидать насиженных мест в Лефортово, где за год они уже ко всему привыкли.

Но руководители Генеральной прокуратуры, Верховного суда и ФСБ России оказались еще более наивными, чем мы, посчитав, что, отправив дело куда-нибудь подальше от столицы, они тем самым помешают журналистам подробно освещать ход процесса и лишат нацболов возможности приезжать в суд для дачи показаний в защиту подсудимых. Но они ошиблись. А мы сами уже вскоре поняли, что, останься мы в Москве, Московский городской суд, полностью зависимый от лояльного Путину мэра столицы Юрия Лужкова, впаял бы всем подсудимым максимальные сроки, не приняв во внимание наши аргументы и доказательства.

Вот как описывал происходившие тогда события Леонид Беррес, корреспондент газеты «Коммерсантъ»:

Товарищ Лимонов дописался до суда. Ему грозит 20 лет лагерей. Вчера Генеральная прокуратура России направила в Верховный суд уголовное дело в отношении лидера Национал-большевистской партии писателя Эдуарда Лимонова. Кроме писателя на скамью подсудимых сядут еще пять его соратников, всем им грозит до 20 лет заключения…

Всем лимоновцам инкриминируется терроризм, незаконное хранение оружия, организация незаконного вооруженного формирования, а Эдуарду Лимонову и Сергею Аксенову — еще и призывы к насильственному изменению конституционного строя.

Адвокат Сергей Беляк вчера назвал дело господина Лимонова «расправой над инакомыслием»… Сергей Беляк скептически оценивает судебные перспективы таких статей дела, как терроризм и призывы к свержению госстроя. «Согласно материалам дела, вина Лимонова основана на публикациях в газете “Лимонка” и ее приложении “НБП-ИНФО”, посвященных защите русскоязычного населения в СНГ и возможному созданию для этих целей базы русского освободительного движения, — продолжил господин Беляк. — Все эти материалы либо подписаны псевдонимами, либо вообще не имеют автора. Однако эксперты ФСБ провели автороведческую экспертизу и пришли к выводу, что их написал Эдуард Лимонов. Сам Лимонов своего авторства не признал. Еще чекистам не понравилось, что в “Лимонке” фотографии президента России были в основном вверх ногами и сопровождались призывом «Путин, нырни за «Курском»!» Но разве это свидетельствует о том, что мой подзащитный собирался устроить переворот в стране или совершить теракт?»

Вчера замгенпрокурора Василий Колмогоров подписал обвинительное заключение и направил дело в Верховный суд России, который определит территориальную подсудность. Сергей Беляк заявил, что ФСБ настаивает на том, чтобы дело было направлено в один из судов Алтая. Защита же хочет, чтобы процесс шел в Москве. Соответствующее ходатайство уже направлено председателю Верховного суда Вячеславу Лебедеву.

После недолгих наших препирательств в Верховном суде с представителями Генеральной прокуратуры судьи постановили рассматривать дело Лимонова и нацболов в Саратове. Это было, конечно, ближе, чем Алтай, но все равно московские адвокаты сразу из дела вышли, и мне пришлось ехать в город моей студенческой молодости одному.

На первом же заседании в Саратовском областном суде, когда сторонам представилась возможность заявить ходатайства, я попросил суд снять гриф секретности с нашего дела, наложенный заботливыми чекистами, чтобы процесс был открытым и для публики, и для прессы.

«Писатель Лимонов победил ФСБ», — с таким кричащим заголовком на первой полосе вышел на следующий день, 10 июля 2002 года, «Коммерсантъ» (самая популярная и авторитетная в те годы российская газета).

Вчера Саратовский областной суд, рассматривающий дело писателя и лидера национал-большевиков Эдуарда Лимонова, вынес беспрецедентное решение: процесс, сначала объявленный закрытым, будет проходить в открытом режиме и продолжится в сентябре. Таким образом, впервые с уголовного дела был снят гриф секретности уже в ходе судебного процесса. И впервые так называемое эфэсбэшное дело будет рассматриваться открыто. Это значит, что ФСБ уже потерпела поражение в суде. С подробностями — Ольга Алленова.

Вчера людей в суде было вдвое меньше, чем накануне. Многие лимоновцы, которые не смогли оплачивать проживание в Саратове, уехали домой. Уехал и писатель Александр Проханов, желавший стать общественным защитником Эдуарда Лимонова, но не допущенный в зал суда. Флаг нацболов, намалеванный лимоновцами на здании суда, закрасили белой краской. И надпись «Свободу Лимонову!» на заборе напротив суда тоже закрасили. А с писателями Наумом Нимом и Сергеем Шаргуновым, которые тоже пытались стать общественными защитниками Эдуарда Лимонова, сотрудники ФСБ провели профилактические беседы. «Он (чекист. — Ъ) сказал, что у нас всех каша в голове, что Лимонова не за что любить, и нацболов тоже. И предупредил, что не стоит делать неверных шагов», — рассказывал господин Шаргунов.

Заседание начиналось как-то безнадежно. Адвокат Сергей Беляк вошел в зал суда последним, сообщив, что намерен добиваться по крайней мере разрешения на общественную защиту Эдуарда Лимонова. В то, что суд удовлетворит главное требование защиты, настаивающей на открытом процессе, не верили ни адвокат, ни нацболы, ни журналисты. Все понимали: открытый процесс в деле, которое вели следственные органы ФСБ, — это уже половина успеха для защиты. Однако ходатайство о защите неожиданно было удовлетворено: уже через час после начала процесса в зал пригласили Наума Нима, которого господин Беляк предложил в качестве защитника. Правда, суд вскоре выяснил, что господин Ним не сможет все время присутствовать на длительном процессе, поэтому общественным защитником подсудимого Лимонова оставили только депутата Виктора Черепкова. Ожидающие в коридоре нацболы облегченно вздохнули: «Это хороший знак».

Заседание окончилось, приставы вытеснили журналистов и нацболов на лестницу. Мимо быстро провели подсудимых. Следом вышел возбужденный Сергей Беляк. «Суд удовлетворил все наши ходатайства, — радостно сообщил он. — Общественная защита допущена, процесс перенесен на 9 сентября, чтобы новые адвокаты могли ознакомиться с материалами дела, и самое главное — суд объявил процесс открытым. Это большая победа и это очень хорошее начало».

Адвокаты других подсудимых по делу Лимонова — Силиной, Лалетина, Карягина и Пентелюка — обступили адвоката Беляка, который накануне сообщил журналистам, что будет доплачивать защитникам, назначенным Саратовским судом, чтобы те «почаще приходили в суд». «Надо выработать единую линию защиты, — сказал адвокатам господин Беляк. — Главное — это обвинение в терроризме, все остальное ерунда. Вот это обвинение необходимо отбить». Неожиданно Сергей Беляк обнял за плечи стоявшую рядом девушку, кажется подругу товарища Лимонова, и радостно сообщил: «Настя, все хорошо, все гораздо лучше, чем могло быть!»

Я спросила: «Разве это уже победа?» И адвокат тут же пояснил: «Понимаете, теперь все свидетели и все доказательства будут на виду у общественности. Значит, обойдется без серьезных нарушений».

Тут к собравшимся подбежал временный председатель НБП Анатолий Тишин: «Я звонил в штаб; ребята только что прекратили голодовку». Главным требованием голодающих нацболов, напомним, было проведение судебного процесса в открытом режиме.

«Теперь самое главное, чтобы ваши ребята вели себя прилично: ведь они смогут быть в зале суда, — назидательно произнес депутат Черепков. — Проведите с ними работу, разъясните, что сейчас только спокойствие и терпение наши соратники».

А журналистам депутат Черепков сказал, что не считает нацболов экстремистами: «Эта группа на скамье подсудимых не может быть опасна для общества, она может быть опасна для номенклатурных чиновников у власти!»

Журналисты обступили нацбола Тишина, спрашивая про экстремизм в НБП. «За все время существования НБП ни один волос ни с чьей головы не упал», — сказал лидер нацболов.

Тогда я спросила у товарища Тишина про взрыв в латвийском супермаркете, в котором обвиняют нацболов.

— А кто сказал, что это мы сделали? — спросил нацбол.

— Но я читала в вашей газете…

— НБП к этой акции не имеет отношения. Мы иногда делаем провокационные заявления, идя на поводу ваших же коллег-журналистов. Но руки-то — вот они, они не в крови, они чистые.

И товарищ Тишин показал свои чистые руки.

— Но ведь ваши ребята, которых сейчас судят вместе с Лимоновым, купили оружие! — возмутился стоявший рядом журналист. — Зачем они его купили?

— Ну, блин! Мне самому хотелось бы у них спросить, зачем, — развел руками товарищ Тишин. — Я думаю, это провокация ФСБ.

Аналогичные по настроению публикации появились и во всех остальных изданиях. Процесс пошел!..

А вот интервью Лимонова — «Вам будет противно жить без нас». Я его еще коснусь позже. Но сейчас сразу признаюсь, что ответы на вопросы Ольги Алленовой были даны не Лимоновым, а мною, — как раз в те самые первые дни процесса, когда все мы были на нервах, а Лимонов полностью поглощен подготовкой к нему. И нам не хватало времени свиданий на обсуждение различных аспектов дела, а журналисты, естественно, хотели получить ответы на свои вопросы как можно скорее. Поэтому я, с ведома Эдуарда, писал многие из них либо прямо в суде, либо пока ожидал свидания с ним в тюрьме.

После заседания суда корреспонденту Ъ Ольге Алленовой удалось задать несколько вопросов Эдуарду Лимонову.

— Вы кого-то вините в том, что оказались на скамье подсудимых?

— Кому-то это нужно, догадайтесь, кому. Я же никого не виню.

Обвиняют пока только меня и моих товарищей.

— Вы надеетесь на оправдательный приговор?

— От первых двух заседаний впечатление хорошее. Я верю, что буду оправдан. Я не террорист, я писатель, который говорит правду.

— Как с вами обращались в «Лефортово», а как в саратовской тюрьме?

— И в Лефортовском замке, и в саратовской тюрьме ко мне относились и относятся нормально, даже просят автограф.

— Говорят, вы написали новые книги в заключении?

— Две из этих книг уже опубликованы, две скоро будут опубликованы. Еще три, надеюсь, выйдут в свет до того, как завершится этот судебный процесс.

— Вы считаете свою партию экстремистской?

— Я считаю ее радикальной.

— Чем тогда объяснить захват башни матросского клуба в Севастополе в 1999 году вашими сторонниками, а также нападение на штаб СПС в Нижнем Новгороде и взрыв в супермаркете в Латвии, в котором обвиняли нацболов?

— Подобные севастопольской акции протеста проводят различные организации, в том числе и «Гринпис», только по другому поводу. Их можно назвать хулиганскими, но это в любом случае не терроризм. А «экстремизм» — слишком модное сейчас словечко. Взрыв же супермаркета в Латвии — это дело рук местных бандитов, и нацболов никто и никогда в этом не обвинял. Спецслужбы Латвии гонялись за нашими ребятами, выступавшими за гражданские права русскоязычного населения, вместо того чтобы заниматься настоящими террористами. И проворонили их.

— После этого процесса число ваших сторонников, наверное, уменьшится?

— Этот процесс теперь будет открытым, чего так боялась ФСБ. На Лубянке понимают: открытый процесс развенчает миф о чистых руках ФСБ и привлечет в Национал-большевистскую партию новых людей.

— Если вы невиновны, то почему вас арестовали? Кому это нужно?

— Все это нужно нашей аморальной власти и тем ее бездарным и беспринципным слугам, что оказались снова востребованными.

— Не жаль вам молодых ребят в НБП, которых, по всей видимости, ждут суды в связи с законом об экстремизме?

— Нас уже судят без всякого закона об экстремизме, но каждый выбирает свой путь сам. Мы защищаем и ваше право на свободу, и вам будет противно жить без нас.

В том же номере «Коммерсанта» неугомонная Ольга Алленова поместила и интервью со мной. Процитирую лишь небольшой фрагмент из него, раскрывающий некоторые подробности дела.

— Некоторые адвокаты считают, что если секретное дело будут рассматривать в открытом режиме, то это уже 50 % успеха.

— Ну не надо говорить «гоп»… Мы боремся каждый день в суде, и сегодня мы победили…. Недаром так яростно возражал прокурор. Он даже сказал, что открытый процесс может быть опасен для свидетелей обвинения. Но суд не посчитал это серьезной причиной…

Конечно, сегодня ФСБ потерпела поражение. И это поражение, возможно, повлечет дальнейшие.

— Все сторонники Лимонова утверждают, что на подсудимых оказывалось давление.

— Конечно! И на подсудимых, и на свидетелей. Вы сами это узнаете в ходе процесса. Свидетелей допрашивали по шесть часов перекрестным допросом. Им угрожали. Кому-то говорили: «Забудь про институт», кому-то: «Забудь про семью». Мы, мол, Лимонова упрятали за решетку, а ты кто? Букашка! Было допрошено 250 свидетелей от Камчатки до Калининграда. Их брали, привозили в ФСБ и спрашивали: «Вернуться назад хочешь?» А потом начинали разводить. Примерно таким образом: «Ты знаешь Лимонова? Ты член партии? А знаешь, что Лимонова задержали с оружием? А что там с этим оружием? Не знаешь? Ну, молодец, значит, скоро отпустим. Вот только за жизнь давай поговорим. Вот Лимонов написал теорию второй России, я вот мало что понял, а ну-ка объясни мне». И мальчик-студент начинает объяснять «глупому дяде», как он понимает Лимонова: мол, Лимонов крутой, мы революцию новую поднимем, к власти придем… И дядя-следователь тихо радовался и писал: ага, революцию сделаем, к власти придем…

— Но имена Лимонова и Аксенова не с потолка же взяли! Их назвали арестованные нацболы.

— Арестовали сначала Олега Лалетина с двумя автоматами в поезде из Саратова в Уфу. Он после допросов назвал имена саратовского лидера нацболов Карягина и учредителя «Лимонки» Аксенова, который якобы дал устное поручение купить оружие и привезти его на Алтай, где отдыхал Аксенов. Потом задерживают Пентелюка и Карягина с четырьмя автоматами, но не задерживают продавцов. Карягину обещают, что обвинение будет мягким, только по оружию, и он быстро освободится, и Карягин говорит, что Аксенов, которого он видел раз в жизни, действительно отдал указание купить оружие. Но следователь ему говорит: постой, так не пойдет, ты расскажи, какую роль в этом сыграл Лимонов. И Карягин дает показания на Лимонова, которого тоже видел один раз. Мол, Лимонов спрашивал у него, где можно купить оружие.

— Но Карягина все равно обвиняют по трем статьям!

— А это всем урок: никогда нельзя верить следователю. Следователь обещал Карягину только обвинение по оружию, а вкатал и терроризм, и незаконное вооруженное формирование, и оружие. Карягин оказался в ловушке, которую расставил сам.

— Вы сказали, что главное обвинение — в терроризме. Думаете, удастся вам его отбить?

— Я думаю, что удастся. Надеюсь на здравый смысл, на компетентность суда. Обвинение Лимонова по трем статьям — терроризм, создание НВФ и призывы к свержению госстроя — строится только на основании работ Лимонова, писателя, прежде всего. А оружие… Ну что оружие? Пусть ребята сами расскажут, кто им его продавал…

А чуть позже, когда саратовский процесс уже шел полным ходом, в Киеве в газете Дмитрия Корчинского «Братство» появилось следующее объявление: «Мiняємо Вiтю Черномирдiна на Едуарда Лiмонова. 18 жовтня о 14–00 вiдбулося пiкетувания посольства Росії».

Вот в такой атмосфере начался и проходил судебный процесс над Лимоновым и его товарищами.

О тех, кто был рядом

Несмотря на то что Лимонов как организатор незаконной покупки оружия по приговору Саратовского областного суда получил самый большой срок, на свободу благодаря УДО он вышел одним из первых.

Мы уже съездили с Эдуардом в Белгород, где он встретился с матерью, в Москве произошла масса разных событий, в которых Лимонов принял участие, а некоторые из его подельников все еще продолжали сидеть. В том числе и Сергей Аксенов.

Он был «подсудимым № 2» и получил соответственно второе по строгости наказание, как еще один «организатор» покупки оружия в Саратове.

Как и Лимонова, Сергея Аксенова задержали на заимке Пирогова в семнадцати километрах от села Банное в Республике Горный Алтай 7 апреля 2001 года.

Спецназовцы ФСБ, вооруженные до зубов, тайно пробирались к этой заимке всю ночь. Они хотели подойти к ней на самом рассвете, чтобы взять тепленькими, прямо в постелях, «террористов-лимоновцев» во главе с их «одноименным вождем», — как выразился потом один из стажеров — выпускников Академии ФСБ, помогавших следователям и с охотой вступавших с нами в разговоры.

Но переход до заимки по колено, а то и по пояс в снегу занял у чекистов времени больше, чем они рассчитывали.

Нацболы уже проснулись и тут заметили сквозь окна, затянутые пленкой, что кто-то подошел к их дому. Дмитрий Бахур выскочил по нужде на улицу в одних трусах, но увидел не хозяина заимки, а крадущихся к избе со всех сторон людей в камуфляжной форме с автоматами наперевес.

Эта сцена походила на кадры из фильма-боевика, но так как мы все-таки имеем дело с трагикомедией, то, следуя этому жанру, полуголому, коротко стриженому Диме Бахуру, похожему по своей комплекции на подростка, следовало бы описаться от смеха, увидев здоровенных детин, играющих в Рэмбо. Однако каменные лица спецназовцев говорили, что их обладатели лишены чувства юмора, и направленные в грудь Бахура стволы автоматов свидетельствовали о том же. И тут уже было как бы не обоссаться от страха.

Всех обитателей заимки, включая Лимонова, выгнали в нижнем белье на улицу с поднятыми руками и в таком виде продержали несколько часов на морозе, пока следователи безуспешно искали в доме и вокруг него мифические склады оружия и боеприпасов.

Позднее, устав отвечать на одни те же вопросы журналистов относительно причин задержания Лимонова и его товарищей в Горном Алтае, я пошутил, что нацболы прятали в тайге ракеты класса «земля — земля». Какой-то глупый журналист все это опубликовал в Сети, а какой-то еще более глупый эфээсбэшный начальник распек майора Шишкина за головотяпство и потребовал срочно проверить то, что «случайно выболтал адвокат Беляк». И они на полном серьезе все это проверяли, о чем через несколько месяцев мне по секрету рассказал один из следователей, не скрывая своего злорадства по отношению к Шишкину.

Видеозапись той «героической» спецоперации ФСБ несколько раз показал потом в своей передаче «Человек и закон» Алексей Пиманов — один из самых «объективных, принципиальных и честных» телеведущих Первого канала. И планировал показать снова — прямо накануне приговора. Но мы, защита, выразили по данному поводу протест, и суд (о, времена!) удовлетворил его, потребовав от гособвинителя Сергея Вербина (представлявшего Генеральную прокуратуру РФ) принять меры по недопущению очередной демонстрации фильма по телевидению, дабы не оказывать давление на судей.

И как вы думаете поступил «принципиальный» с вкрадчивым голосом телеведущий Пиманов? Он, конечно же, убрал из своей программы заявленный ранее и неоднократно анонсированный сюжет.

(По «неподкупности» и «честности» с Пимановым на нашем телевидении может сравниться разве что только Эдуард Петров из «Честного детектива» канала «Россия» — мужчина с бабьим лицом, но более напористый в сравнении с Пимановым.)

А Сергей Аксенов там же, на горноалтайской таежной заимке Пирогова, встретил в 2001 году свое 30-летие.

«Мясо, водка, женщины, война!»

Мясо было — маралятина, вместо водки — спирт, женщин рядом в тот раз, к сожалению, не оказалось, а «война» пришла к ним в образе вооруженных спецназовцев ровно через четыре дня.

Пока Аксенов находился в Лефортово, его защиту осуществляла адвокат Татьяна Беззубенко, привлеченная мною, как и адвокат Юрий Иванов. Однако когда дело направили для рассмотрения в Саратовский областной суд и всех обвиняемых этапировали туда, встал вопрос о новых защитниках.

У большинства ребят не было средств для оплаты услуг адвокатов, поэтому суд предоставил им защитников по назначению. А я договорился с некоторыми из них, что буду приплачивать им из средств, которые были выделены Лимоновым для меня. Я всегда исходил и исхожу из того, что людям за хорошую работу нужно платить, а бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке. Лимонов был согласен со мной. Кроме того, он считал своим долгом помочь товарищам, оказавшимся в беде.

Надо признать, мои саратовские коллеги очень хотели участвовать в том громком деле и так быстро разобрали себе подзащитных, что некоторые из адвокатов, пришедшие в облсуд, но оказавшиеся менее расторопными, остались ни с чем. Среди последних был и молодой адвокат Андрей Мишин, который мне понравился своим искренним желанием набраться практического опыта в сложном процессе. Кроме того, уже в первые дни нашего знакомства я убедился, что человек он не только обязательный, но и крайне деликатный.

Этапировав обвиняемых в Саратов, Лимонова, Силину, Карягина и Лалетина сразу поместили в центральную тюрьму. А вот «несговорчивых» Сергея Аксенова и Владимира Пентелюка (для устрашения и большей изоляции) отвезли в город Энгельс, в СИЗО-2. Этот следственный изолятор располагался в здании бывшего БУР (барака усиленного режима) прямо на территории «Двойки» — колонии строго режима № 2 города Энгельса.

Там в очень жестких условиях ребята и провели первые полгода на саратовской земле. Туда же осенью 2001-го на пару недель перевели и Лимонова после того, как он дал пространное интервью телеканалу НТВ. Но позже этот следственный изолятор закрыли, так как он «не отвечал современным требованиям, предъявляемым к подобным заведениям мировым сообществом». В результате чего все наши подзащитные оказались в итоге в Саратовском централе.

И вот в конце июля началась подготовка к судебному процессу: новые защитники стали знакомиться с материалами дела, перечитывали их и мы с Лимоновым. И когда он попросил, чтобы я взял на себя еще и защиту Сергея Аксенова, я предложил адвокату Мишину работать в паре со мной.

Но тут я исходил еще вот из чего. Аксенов позиционировался обвинением как учредитель газеты «Лимонка» (и он формально действительно таковым являлся некоторое время перед задержанием, хотя, конечно же, финансировал и издавал газету всегда сам Лимонов за счет своих собственных средств). В силу этого обвинение считало Аксенова лицом наиболее приближенным из всех обвиняемых к вождю НБП. Спорить с этими утверждениями было бессмысленно. И, продумывая линию защиты еще в Лефортово, мы с Эдуардом решили, что используем факт учредительства Аксеновым газеты для его же пользы: покажем суду, что этот образованный и умный молодой человек — вовсе не маргинал (какими следователи представляли всех обвиняемых, кроме, разумеется, самого Лимонова), а начинающий бизнесмен и меценат, симпатизирующий революционерам. Этакий современный Савва Морозов. Сергею впоследствии только и оставалось стать таковым или сделаться профессиональным революционером.

А раз так, то нам ни в коем случае нельзя было признаваться, что ни у самого Аксенова, ни у его родителей (убитой горем матери и у отца-инвалида, проживавших во Владимире) не было средств на оплату услуг адвокатов. Возьми он защитника по назначению, и придуманная нами легенда о «казначее партии» мигом бы лопнула (да простит нам Господь это маленькое лукавство!).

Десять тысяч рублей (то есть около 300 долларов США), что смогла выкроить из скудного семейного бюджета и привезти в Саратов мама Сергея, хотя я ее не просил об этом и тут же раздал деньги адвокатам других подсудимых, не хватило бы даже на одну квалифицированную юридическую консультацию, не говоря уж о проведении такого сложного и длительного судебного процесса. Поэтому пришлось для общей пользы дела скрыть это от суда и заявить, что Эдуарда Савенко (Лимонова) и Сергея Аксенова будем защищать мы с Андреем Мишиным — вдвоем.

С этого момента перечитывать материалы дела мы начали все вместе. Длилось это целый месяц. И происходило в здании областного суда, куда стали ежедневно доставлять и Лимонова с Аксеновым.

Следует отметить, что в данном процессе нам помогал еще один защитник — депутат Государственной думы Виктор Черепков. Он не только почти постоянно присутствовал на судебных заседаниях, перебравшись на время процесса в Саратов и открыв там свою общественную приемную, но и оперативно реагировал на все нарушения прав наших подзащитных либо на притеснения нацболов со стороны местных правоохранительных органов.

Парни и девушки, члены НБП, съехались в Саратов со всей страны, чтобы морально поддерживать своих товарищей, покупали для них продукты и одежду, носили им (даже тем, кто пошел на сотрудничество со следствием) передачи. Периодически приезжали в Саратов и те, кто должен был выступать в суде в качестве свидетелей. И первых, и вторых выслеживали и постоянно притесняли местные чекисты и менты.

Можно по-разному относиться к фигуре Черепкова, к его политическим высказываниям или отдельным поступкам, но я обязан заявить со всей ответственностью, что без помощи Виктора Ивановича нам всем было бы намного сложнее работать в Саратове.

Черепков сразу и абсолютно бескорыстно откликнулся на мое предложение принять участие в процессе в качестве общественного защитника Эдуарда Лимонова, с которым он до этого вообще не был знаком, но знал и ценил его как писателя и публициста. Черепков прилетел в Саратов, и мы, согласовав с ним линию поведения, добились-таки того, что суд удовлетворил наше ходатайство, допустив Виктора Ивановича к участию в деле. Хотя перед этим отказал в аналогичной просьбе по трем другим кандидатурам, включая и кандидатуру писателя Александра Проханова.

Я уже отмечал, что Лимонова можно было назвать образцовым подзащитным: эрудированным, непоколебимым, умеющим принимать ответственные решения и, что называется, держать удар, инициативным, не теряющим оптимизма, без всяких сомнений и метаний из стороны в сторону.

Таких людей в моей достаточно большой адвокатской практике было, если честно, совсем немного. Нижегородец Андрей Климентьев, братчане Михаил Скрипник и Владимир Тюрин, мэр подмосковного Белоозерска Андрей Жданов, Сергей Аксенов и… большинство других нацболов — парней и девушек, которых мне довелось защищать на протяжении нескольких лет.

Да, Лимонов-политик может гордиться хотя бы одним тем, что в рядах его партии было собрано столько сильных духом, самоотверженных и одновременно талантливых людей, сколько не было и нет ни в одной другой современной российской партии, не говоря уж про какие-то там ОПГ, ОПС и прочие организованные преступные формирования, с которыми так любили сравнивать НБП следователи-чекисты.

Дмитрий Бахур и Егор Горшков, забросавшие 10 марта 1999 года сырыми куриными яйцами Никиту Михалкова; Сергей Соловей, Максим Журкин и Дмитрий Гафаров, захватившие 17 ноября 2000 года собор Святого Петра в Риге в знак поддержки ветеранов Великой Отечественной войны и всего русскоязычного населения Латвии; Сергей Аксенов, Владимир Пентелюк и Нина Силина, обвиненные вместе с Лимоновым в терроризме; Наталья Чернова, «покушавшаяся» вначале куриным яйцом на премьер-министра Михаила Касьянова, а через год вновь оказавшаяся в СИЗО № 6 уже среди «декабристов», захвативших Общественную приемную Президента 14 декабря 2004 года; Марина Курасова, Алина Лебедева, Максим Громов, Григорий Тишин (сын Анатолия Тишина), Елена Боровская, Роман Попков, Владимир (Абель) Линдерман и многие другие, всех и не перечислишь, кто не только всецело отдавал себя партийной работе и политической борьбе, но и затем достойно вел себя в суде, стойко переносил тяготы и лишения тюремной и лагерной жизни.

«Сейчас жизненные и политические дороги некоторых из них разошлись, но эти люди так и остались неравнодушными ко всему, что происходит в нашей стране и в мире. И случись что, вы о них еще услышите!..» — написал и опубликовал я в «Фейсбуке» 6 марта 2013 года.

А через год, когда в Киеве произошел государственный переворот, названный «революцией достоинства», а следом восстали Крым и Донбасс, не признавшие эту революцию, то там, в Крыму и на Донбассе, сразу же оказались нацболы. Что было вполне логично, ведь именно они первыми в России, еще в 90-х годах, открыто провозгласили, что Крым — русская земля, а Севастополь — русский город. За эти свои высказывания нацболы сидели в украинских тюрьмах, а Лимонов за то же самое был лишен права въезда на Украину. Но совсем не логичным и странным было то, что ни в Крыму, ни на воюющем за свои права Донбассе так и не появился никто из представителей многочисленных прокремлевских патриотических молодежных организаций, созданных Владиславом Сурковым, — никто из одиозных «нашистов», «молодогвардейцев» и всяких прочих «местных», объявленных Кремлем «нашим кадровым резервом».

* * *

Вот и в Саратовском областном суде в 2002–2003 годах Аксенов, Силина и Пентелюк держались очень достойно. Хотя, возможно, им было немного легче от того, что они чувствовали поддержку со стороны Лимонова, который к тому же ежедневно показывал им пример того, как надо себя вести.

Но невольно равнялись на Лимонова и сломленные на следствии Олег Лалетин и Дмитрий Карягин.

Лалетин, насколько я помню, до ареста работал театральным художником в Нижнем Новгороде, и я даже видел позднее какие-то его весьма интересные живописные работы. А Карягин, пришедший в НБП из РНЕ и принесший в партию свои связи с русскими националистами (и, как оказалось, с агентами ФСБ), учился в аспирантуре Саратовского университета и увлекался исключительно политикой.

А потом был арест. И слишком много этим ребятам довелось испытать и пережить, чтобы сейчас осуждать их за проявленную тогда слабость. К тому же ни родственники, ни друзья Лалетина и Карягина долгое время вообще не знали, куда они пропали. Поэтому и не могли нанять для них адвокатов или как-то поддержать их иным способом.

А следователи и прокуроры сложа руки не сидели и много чего им наобещали.

Но если вам что-либо обещает прокурор, знайте: он любит взаимность!

Как видно, Карягин с Лалетиным этого, к сожалению, не знали.

И я часто вспоминаю худого, изможденного Лалетина с застывшим взглядом и коричневыми кругами под глазами. Я как сейчас вижу его болезненно бледное лицо, вижу, как он внимательно слушает меня или с надеждой ловит взгляд Лимонова. И вижу забившегося в угол клетки молчаливого Карягина, иногда иронично улыбающегося, но чаще — смущенного и подавленного, в ватнике и в очках.

Конечно, ни Лалетин, ни Карягин героями не были. Они взвалили на себя слишком неподъемный груз и не выдержали этой тяжести.

Но вот Владимир Пентелюк и Нина Силина, прошедшие через точно такие же испытания, оказались действительно людьми несгибаемыми.

О, эта крошечная Нина с ее озорной улыбкой! После ареста благодаря усилиям нацболов она была избрана депутатом Законодательного собрания города Коврова Владимирской области. Сколько ей, девушке, пришлось перенести во время многомесячного следствия, когда обвинения, одно тяжелее другого, сыпались на нее, как камнепад, в ходе мучительных тюремных этапов и на протяжении самого судебного процесса! Весь процесс она просидела недалеко от меня, вне клетки, и я видел, как порой ей было тяжело, как она недомогала, застудившись в холодных автозаках, но терпела и никогда не просила о снисхождении. Иногда мне приходилось, помимо ее воли, обращаться к суду с просьбами об объявлении перерыва, чтобы Нина смогла отдохнуть или принять лекарства. Но всем, в том числе и судьям, было понятно, что это хрупкое создание служит живым укором Лалетину и Карягину, оказавшимся намного слабее ее. После освобождения из заключения Нина продолжила активную работу в партии, за что постоянно подвергалась репрессиям, и в апреле 2014 года уехала на Украину в поисках свободы и счастья. Нашла ли она их там — покажет время.

И я до сих пор вижу ее верного товарища Володю Пентелюка — всегда очень собранного, крепкого, высокого смоленского парня в войлочной кавказской шапочке, подаренной ему в Лефортово чеченцем Турпалом Атгериевым (подельником Радуева и Алхазурова), с которым Володя сидел в одной камере.

А вместе с Алхазуровым в камере № 32 Лефортовского замка в разное время успели посидеть и Аксенов с Лимоновым. Эдуард рассказывал мне о своих беседах с Алхазуровым. И про то, что потом по ночам, когда они ложились спать на свои шконки, стоящие буквой «Г», голова к голове, Лимонову «снились сны Алхазурова»…

Судили Радуева, Атгериева и Алхазурова в Махачкале, и государственными обвинителями на том процессе были сам Генеральный прокурор России Владимир Устинов и Сергей Вербин — тот, кому чуть позднее, в 2002 году, было поручено поддерживать государственное обвинение в Саратовском областном суде по делу Лимонова и национал-большевиков.

И тем не менее, несмотря на все усилия Сергея Вербина, Саратовский областной суд оправдал подсудимых по трем наиболее тяжким статьям обвинения (терроризм, создание незаконных вооруженных формирований и призывы к свержению государственного строя), признав их виновными лишь в приобретении оружия и боеприпасов. В результате Лимонов был приговорен к 4 годам лишения свободы в колонии общего режима, Аксенов — к 3 годам и 6 месяцам, Карягин и Пентелюк — к 2 годам и 6 месяцам, Силина — к 2 годам и 4 месяцам, а Лалетин — к 2 годам и 3 месяцам лишения свободы.

Как видим, Карягин, несмотря на обещания оперативников и следователя Шишкина, не получил сколько-нибудь заметных скидок за свое сотрудничество со следствием. А ведь гособвинение просило дать ему условное наказание! Но суд не пошел на это. И приговор в отношении Карягина очень удивил и расстроил и его самого, и его защитника.

Почему так произошло, я расскажу в дальнейшем. Но это — пример того, что судебный приговор может все-таки носить и воспитательный характер. Однако так бывает, только когда приговор справедлив! А если нет, то ни о каком воспитании не может вестись и речь. Что в большинстве случаев у нас и происходит. Ведь наши приговоры чаще выполняют функции устрашения — устрашения и наказания не столько виновных, сколько несговорчивых, не признавших своей вины и не сдавших своих товарищей (хотя признание вины и раскаяние — не одно и то же, но об этом все забывают в погоне за большей раскрываемостью преступлений). А также — функции поощрения слабых и трусливых, своим признанием облегчивших работу следователя, гособвинителя и судьи. И это уже не воспитание, но — учеба: наглядный пример другим того, как надо себя вести, если хочешь получить меньший срок, хорошую камеру или нормальных сокамерников. И чем больше заложишь друзей и подельников, тем тебе будет лучше.

* * *

«Ты убивал, воровал и грабил? Ничего страшного! Назови тех, кто был с тобой, кто тебе подсказал, где можно украсть, кто попросил или приказал тебе убить, и ты получишь за всё условно. Ах, ты еще и сам кого-то когда-то убил? Ничего, мы про это забудем. К тому же там уже нашли виновного. За ним, знаем, тоже много грешков, так пусть расплачивается — не за свое, так за чужое. Наказания, как говорится, без вины не бывает…»

Вы думаете, это все моя выдумка? Нет, это — жизнь. И много лет за того подонка, заключившего сделку с обвинением, отбывал наказание реальный человек. Я не хочу называть его имени, потому что он не являлся нацболом, а мы говорим сейчас о них. Но случай реальный и весьма показательный.

Вы спросите, а говорили ли он и его адвокаты обо всем этом судье? Писали ли жалобы? Да, говорили и писали. Но судья, наивная душа, ничему не поверила. Или сделала вид, что не верит. И сказала, что к делу, которое она рассматривает, это не относится, а доказательств вины подсудимого в деле достаточно — его опознали аж две свидетельницы и отец покойного, который тоже случайно оказался на месте преступления. Две женщины видели из окон второго и третьего этажа большого дома, как во дворе, в 70 метрах от них, происходила драка трех парней. Случилось это холодной московской осенью, дерущиеся были одеты в темные куртки с шапками на головах (причем шапки эти имели козырьки и прикрывали уши), и наблюдали за ними женщины не более пяти минут — все произошло очень быстро. Через десять лет, летом, эти свидетельницы с орлиным зрением и феноменальной памятью опознали в подсудимом (тогда он был только задержан и предъявлен им в майке, летних брюках, шлепанцах и без головного убора) одного из дравшихся у дома парней. Опознали «по чертам лица и телосложению». При этом каким именно чертам лица, не пояснили, отделавшись лишь расхожей юридической формулировкой, явно кем-то подсказанной. И ранее при многочисленных допросах никогда его черты лица не описывавшие. «Хотя тогда, — пояснила одна из дам, — он был худее. Но похож»…

— Так «похож» или — он? — спросил адвокат, но следователь данный вопрос отвел.

Попробуйте теперь и вы, выглянув в окно, посмотреть пять-шесть минут с высоты третьего этажа на людей, стоящих (хотя бы даже просто неподвижно стоящих!) на улице в метрах 70 от вас. Да еще — осенью или зимой, когда эти люди одеты в теплую одежду и в головных уборах! А потом попытайтесь их описать. И скажите честно: вы смогли бы их опознать через десять лет? А по фотографиям с паспорта? А наши чудо-женщины смогли! И по фотографиям, и так. Да еще, как я уже сказал, в летней одежде!..

С несчастным отцом убитого парня произошла немного другая, но схожая история: он увидел, что сын дерется с какими-то неизвестными людьми, подбежал к ним, хотел вмешаться, но оказалось поздно — сын умер у него на руках, а те двое тут же исчезли. И что видел ослепленный горем пожилой мужчина, когда все это длилось при нем не больше минуты? Что или кого он запомнил? Умирающего сына. И про это рассказывал на следствии всегда с мельчайшими подробностями. А вот убийц сына описывал каждый раз по-разному. Как, кстати, и те женщины-свидетели. Но через десять лет, как и они, вдруг одного из них опознал. Сперва по фотографии, а потом и непосредственно. Более того — опознанный молодой человек, как оказалось, был ему в действительности хорошо знаком, — тот когда-то дружил с его сыном! И если бы он и в самом деле участвовал в драке, отец убитого парня непременно бы его сразу узнал. Однако мужчина десять лет подряд заявлял, что убийцы сына ему не известны. И этой же позиции стал придерживаться, с подсказки ментов, и в ходе опознания. «Он, точно — он, мы установили», — уверяли оперативники несчастного старика. И у того не хватило сил сказать правду… Десять лет неизвестности, постоянные вызовы в милицию-полицию — расспросы, воспоминания… «Скорей бы уж конец! Любой, но конец…» — вот что думал тогда старик. А молодой человек, прекрасно зная, что ни с кем не дрался и никого не убивал, спокойно согласился участвовать в опознании, надеясь на объективность следователя и честность свидетелей. Но свидетелей можно запутать или запугать, а объективных, независимых следователей чаще увидишь у нас лишь в кино. Впрочем, для судьи, как выяснилось, было достаточно опознаний подсудимого по фотокарточке, а потому и выезжать на место преступления для проведения следственного эксперимента в судебном заседании она отказалась. И даже ради простого интереса поленилась выглянуть в окно из своего кабинета, чтобы убедиться, сможет ли она сама запомнить людей, стоящих на автобусной остановке в 50 метрах от здания суда. И о какой справедливости здесь может идти речь?..

* * *

А ведь мало кто верил и в справедливый, а тем более в оправдательный приговор и в отношении Лимонова! Сколько иронии было в комментариях журналистов по поводу участия в деле Виктора Черепкова, сколько сарказма было в их словах относительно самого Лимонова, его выступлений и облика! Почти никто не верил, что помогут делу показания свидетелей, что стратегия и тактика защиты принесет свои плоды, что моя долгая трехдневная речь в прениях убедит судей в невиновности Лимонова и Аксенова в терроризме и прочих тяжких преступлениях.

Да никто из журналистов в принципе и не вникал в суть дела, как это обычно и бывает, а выдавали свои «глубокомысленные» комментарии и прогнозы из ниоткуда и попадали ими в никуда. Но как они нравились сами себе! Как они любовались собою, своим умом и своей проницательностью!..

«Лимонов наивно надеется, что его оправдают», «Лимонову стоит теперь надеяться только на помилование…» — писали они после того, как завершились прения сторон и все услышали, что прокуроры попросили судей приговорить «террориста» Лимонова к 14 годам лишения свободы в колонии строгого режима. При этом все эти охи и ахи подавались как охи и ахи доброжелателей.

Смешно, конечно, теперь читать все эти бредовые прогнозы дилетантов. И после приговора они на короткое время умолкли. Но потом вдруг стали писать, что, оказывается, Лимонова и его товарищей «решила оправдать и отпустить сама власть»!.. И про грозные речи прокуроров, про требуемые ими для подсудимых десятки лет лагерей уже как бы и забыли — как будто ничего этого не было и вовсе…

* * *

Осенью 2003 года Сергей Аксенов готовился подать заявление об условно-досрочном освобождении, о чем сообщил из колонии.

Мне нужно было встретиться с ним, чтобы согласовать дату этого его обращения, после чего я собирался попросить нескольких депутатов Государственной думы выступить в поддержку заявления Аксенова.

Кроме того, надо было понять, как отнесется к заявлению Сергея администрация колонии, в которой он отбывал наказание.

И вот в октябре 2003 года мы с Лимоновым поехали в Питер.

Пока я встречался с Аксеновым, Эдуард терпеливо дожидался меня в машине, любуясь апокалипсическими пейзажами Металлостроя, где и располагалась исправительная колония № 5.

Как ни странно, после того как я позвонил из проходной ее начальнику, меня быстро пропустили внутрь и организовали встречу с Сергеем. И она проходила не в комнате для свиданий, а в кабинете начальника оперчасти колонии, в его присутствии. Майор скромно стоял у окна, пока мы с Аксеновым обсуждали свои дела, сидя друг против друга за длинным столом, приставленным к рабочему столу хозяина кабинета.

И разумеется, от внимания майора не ускользнула та информация, которую я вполголоса, но достаточно громко доводил до сведения Аксенова. А я рассказал ему о Лимонове, который приехал со мной в Питер, о депутатах Алкснисе и Черепкове, передававших Аксенову приветы, о Жириновском, Илюхине и Зюганове, готовых подписать ходатайства за него. Короче, майору было о чем задуматься.

— У тебя есть какие-либо взыскания? — спросил я Сергея, заранее зная, что никаких взысканий у него нет.

И он ответил, как и полагается, четко и ясно:

— Взысканий не имею, а поощрения есть.

И рассказал, что работает сверловщиком на четырех станках одновременно — от маленького до огромного. Работой и всем остальным доволен. Сказал, что называет свою работу эротическими упражнениями.

— Дырки делаю. Меня сейчас как раз от станка и оторвали.

В общем, Сергей, как всегда, был молодцом — не терял ума и не унывал. И даже, как мне показалось, не похудел. Это радовало.

Обсудив все вопросы, мы с ним распрощались. И майор вызвался меня проводить, а заодно показать колонию.

Мы шли с ним, главным опером, по дорожкам зоны, выложенным из бетонных плит, и он показывал мне производственные корпуса, где зэки делают мебель, с гордостью рассказывал, что в колонии есть даже свой музей, в котором хранятся образцы продукции, выпущенной за многие годы. А потом майор сообщил, что эта колония — самая большая по площади и численности заключенных в Европе.

— Хотя сейчас количество зэков значительно сократилась, но все равно мы — первые! — с гордостью пояснил он.

— А еще у нас снимался фильм «Комедия строгого режима». Видели? Вон там, — майор указал рукой в сторону забора и лесопосадок, — подходит к нам железнодорожная ветка. И как раз там они на паровозе и ездили. С Лениным во главе. Его Сухоруков играл…

Я слушал майора и сравнивал эту «черную» зону с той показательной «красной» № 13 в Энгельсе, где сидел Лимонов. Да, здесь не было цветочных клумб, вычищенных и высушенных дорожек. Здесь, там и сям, в лужах отражалось серое питерское небо. Навстречу нам то и дело попадались зэки в черных робах, но никто из них не останавливался по стойке смирно и не снимал картуз при виде нас, как это было в 13-й колонии или в «Двойке». И все равно сравнение этой зоны с теми двумя было явно не в пользу последних. Здесь свободнее дышалось, здесь по дорожкам ходили люди, которых никто не собирался унижать, превращая либо в жестоких палачей, либо в бессловесных, покорных рабов.

Да, здесь, как и там, присутствовали все внешние признаки советского ГУЛАГа, но здесь этот ГУЛАГ уже выглядел каким-то декоративным, умирающим, а там он, словно инопланетный монстр, воскрес и наливался с каждым годом чудовищной силой, угрожая всему живому и человеческому.

То, что мы видели в Энгельсе, то, что я видел в других «красных» колониях по всей стране от Кировской области до Иркутской и дальше — на север и восток, все это должно быть непременно уничтожено. Сметено с лица земли, как Бастилия. А те, кто придумал и разрешил в России эту систему «красных» концлагерей, должны быть, безусловно, преданы суду.

Эти грустные мысли мешали мне сосредоточиться и внимательно слушать то, о чем еще рассказывал мой любезный гид. Он проводил меня до самого выхода из зоны и, уже прощаясь, пообещал, что администрация колонии будет ходатайствовать об условно-досрочном освобождении Аксенова.

Лимонов и его товарищи терпеливо ожидали меня в машине, и как только я подошел, мы поспешили в редакцию какой-то газеты на пресс-конференцию, устроенную для питерских журналистов. Они еще не видели Лимонова после его освобождения из лагеря и сгорали от нетерпения задать ему массу вопросов.

Под конец пресс-конференции журналисты заговорили о своем родном Санкт-Петербурге, гордо называя его не только культурной столицей, но теперь еще и президентским городом. И стали расспрашивать Лимонова о том, изменился ли Питер, на его взгляд, за последние годы.

А я вдруг вспомнил ту гордость, которая всего два часа назад звучала в голосе начальника оперчасти ИК-5, когда он говорил о своей самой большой в Европе колонии.

Да, подумал я, президентский город может гордиться еще и этим.

А через месяц, 20 ноября 2003 года, Сергей Аксенов обрел свободу.

ФСБ: автоматы на продажу

Как уже было отмечено, единственное, в чем признал суд виновным Лимонова и его подельников, так это в покупке ими в Саратове оружия и боеприпасов. Причем Эдуард Лимонов и Сергей Аксенов, по мнению суда, выступали в роли организаторов этой незаконной сделки, а все остальные подсудимые были простыми ее участниками, хотя наиболее активная роль принадлежала жителю города Балашова Саратовской области Дмитрию Карягину.

Как рассуждали эфээсбэшники, получившие приказ из Кремля разделаться с Лимоновым?

Они понимали, что поводом для его ареста мог стать только идеально поставленный спектакль. Ведь Лимонов был весьма осторожен.

Да, он много чего говорил и писал, но дальше слов дело не шло. Он жестко, на грани фола, высказывался о новом лидере страны, который поначалу сумел очаровать даже либералов, но все акции протеста проходили без участия вождя НБП, да и сами эти акции носили исключительно мирный характер.

Что-то нужно было придумать, сочинить. Но сочинители класса Вышинского или Шейнина давно у нас перевелись. Поэтому пьесу писали на Лубянке сообща и очень долго, а режиссером назначили подполковника ФСБ Кузнецова.

Пьеса называлась длинно, но обнадеживающе: «Приобретение нацболами оружия для террористических действий с целью свержения государственного строя в России». А после долгих поисков по стране нашли и исполнителя главной роли — руководителя Саратовского отделения НБП Дмитрия Карягина.

Закончив филологический факультет Саратовского университета и защитив дипломную работу по творчеству Лимонова, Карягин, как это ни странно, все больше и больше стал ненавидеть своего героя и кумира, завидуя его писательскому таланту и славе.

Чекисты решили использовать это. Они, что называется, развели Карягина «втемную», предложив ему (под видом патриотов-националистов из местного отделения РНЕ) подзаработать на продаже оружия, а заодно поднять свой авторитет среди лимоновцев. Это был шанс для Карягина не только поближе познакомиться с самим Лимоновым, но, быть может, даже войти в его окружение. Однако желание подзаработать все-таки было первостепенным, так как в последнее время Дима Карягин постоянно нуждался в деньгах — он проживал и фактически находился на содержании у родителей своей молодой супруги.

А продавцы предлагали ему целый арсенал оружия: от тяжелых пулеметов и разного типа взрывных устройств до гранатометов и минометов, — только найди покупателей!..

И Карягин решил, что и впрямь стоит предложить все это своим однопартийцам.

Приехав в Москву, чтобы решить в Бункере (в штабе партии) какие-то организационные вопросы и взять свежие номера «Лимонки», он рассказал ребятам, что имеется возможность приобрести по дешевке кучу оружия. Однако денег ни у кого из нацболов на пулеметы и гранатометы не нашлось (даже у «казначея» Аксенова). С горем пополам набрали на шесть калашей.

(В «Зарницу» нынешняя молодежь уже не играет, — даже, наверное, и не знает, что это такое. А поиграть в войну хочется. Вот глаза и загорелись: «Круто! Постреляем где-нибудь в лесу!..» Но чтобы с шестью автоматами попытаться «свергнуть государственный строй в России» — это действительно круто! Но до такого они не додумались.)

А чтобы самому что-то заработать, Карягин выдумал фигуру «посредника», которому будто бы нужно было отдать с каждого ствола по 20 долларов США. В итоге разбогател Дима Карягин на целых 120 долларов, но и их потратить не успел: задержали его вместе с Пентелюком и четырьмя автоматами в сумках на тихой саратовской улочке, недалеко от здания УФСБ. Нину Силину задержали следом, в тот же мартовский день 2001 года, в доме, где они остановились с Пентелюком по приезде в Саратов.

После жесткого задержания, Карягин рассказал операм, что о покупке автоматов он разговаривал с Аксеновым и получил от него добро. И Лимонову, при краткой их встрече, он тоже якобы намекнул на оружие. И хотя хитрый Лимонов никак на намек не отреагировал, но Карягин понял, что и тот, дескать, в курсе.

И только в суде Карягин признался, что руководствовался чисто корыстными мотивами и никакие революционные идеи его не занимали. Более того, выяснилось что на деле не существовало и никакого Саратовского отделения НБП, которое он якобы возглавлял. Дима Карягин все это придумал, обманывая своих партийных соратников в Москве и гордо именуя себя в письмах к ним «гауляйтером», а пачки газеты «Лимонка», которые ему периодически присылали из столицы для распространения, так и пылились у него в комнате до самого ареста.

Но куда делись еще два автомата? — спросите вы.

А их Карягин и Лалетин купили у чекистов чуть раньше. Купили и в ожидании поезда до Новосибирска, на который у Лалетина уже был заранее приобретен билет, ровно 12 часов (полдня!) просидели в центре города — в подъезде одного из небольших домов. Просидели, конечно же, под наблюдением чекистов (мало ли что может случиться? — выпьют пивка да еще потеряют автоматы).

Проводив поздно вечером нижегородского гостя на вокзал, аспирант Карягин побежал менять полученные доллары. А художник Лалетин повез оружие в Сибирь…

Сумка с автоматами лежала в ящике под нижней полкой. Лалетин прилег и наконец смог расслабиться. Все шло как нельзя лучше. Колеса поезда стучали на стыках рельсов, за окнами мелькали огни ночных фонарей, а из соседнего купе доносился звон стаканов и пьяные, неразборчивые голоса.

Под утро, где-то под Уфой, проходящий по вагону линейный наряд милиции решил проверить у Лалетина документы.

В действиях милиционеров не было ничего особенного: опытным взглядом они периодически выхватывали кого-то из общей массы пассажиров и, проверив документы, а иногда просто перебросившись с человеком двумя-тремя словами, шли по вагонам дальше. И не было ничего странного, что менты обратили внимание именно на Лалетина. Если вы думаете, что Олег соблюдал конспирацию и был незаметен среди своих попутчиков, то вы ошибаетесь. Конспирации, которую так любил В. И. Ленин, он не обучался. И милиционеры увидели перед собой двадцатилетнего, стриженного под ноль парня в тяжелых армейских ботинках и одетого во все черное, который никак не походил на безобидного студента-ботаника или простецкого работягу, едущего навестить свою любимую бабушку. Я не удивился бы, если б узнал, что общий вид Лалетина в тот роковой для него момент добавлял круглый красно-белый значок НБП с черными серпом и молотом посредине, а в руках он держал развернутую газету «Лимонка».

Короче, стоило опытным ментам подойти и заговорить с Лалетиным, как им стало ясно, что здесь не все так просто. Они спросили у него, откуда и куда он едет и что везет.

— Где ваши вещи?

На этот вопрос большевик Бауман ответил бы, что никаких вещей у него с собой нет, но национал-большевик Лалетин промычал что-то такое невнятное, отчего менты сразу же полезли в багажный ящик под его сиденьем.

Обнаружив там огромную сумку, а в ней два автомата и патроны, милиционеры начали составлять протокол выемки. (Такие находки, конечно, бывают в поездах не часто, но и не являются для транспортной милиции чем-то уж совсем необычным.) Дело подходило к концу, когда в купе вдруг ворвался высокий человек в очках, представился подполковником ФСБ Кузнецовым и потребовал от милиционеров… выйти вон.

Как оказалось, четверо чекистов во главе с подполковником сопровождали Лалетина в поезде. Разместившись в соседнем купе, они должны были не выпускать его из поля своего зрения ни на одну минуту (а вдруг бы он передал сумку с оружием кому-то другому или, испугавшись чего-то, выбросил бы автоматы из окошка в туалете?).

Но расслабились опера после тяжелого дня — устроили попойку, позабыв о служебном долге. И в итоге проспали, проворонили, просрали, провалили операцию!..

А ведь задача у них была проследить за Лалетиным до конечного пункта его пути, чтобы установить, кому он там должен был передать оружие. И вот тогда уже можно было бы с чистой совестью брать всю «цепочку» сразу. И не понадобилось бы бить и мучить Лалетина на протяжении десяти дней с целью получить от него эти сведения.

Продавцов оружия, несмотря на их многочисленные и по дробные описания, естественно, так и не нашли. Да и не искали.

И автоматы оказались какими-то странными: ржавыми, со сбитыми прицелами. В суде выяснилось, что все шесть автоматов как бы и не существуют: они не были украдены и не числились по номерам ни в одной картотеке. Видимо, их неоднократно использовали чекисты именно для таких вот «контрольных закупок», то есть для подставы. А для нее очень удобно, когда автоматы не ворованные, но и нигде не значатся. И «продавцов» в таком случае искать бесполезно — ниточка ведь обрывается.

Подполковник Кузнецов признался позднее Лимонову, что он два года следил за ним и его друзьями и полтора года из них колесил по всей стране.

— Теперь тебе и твоей партии — конец! — со злорадством сказал Эдуарду во время его задержания один из подчиненных Кузнецова.

Вот поэтому-то Лимонов, обвиненный не только в покупке оружия, но еще и в терроризме, в создании незаконных вооруженных формирований и в призывах к свержению государственного строя, с полным основанием заявил, обращаясь к суду:

— Прошу считать меня политзаключенным!

И привел аналогию с судом над Чернышевским, которого также судили больше ста лет назад на саратовской земле за его литературные труды и мысли.

Последнее слово подсудимого Савенко

В самом конце судебного следствия Саратовского областного суда по делу Лимонова и пятерых национал-большевиков прокуроры под давлением неопровержимых фактов отказались от обвинений четырех из них в совершении тяжких преступлений. Они оставили им только статью о незаконном приобретении оружия. Этими счастливчиками были Нина Силина, Володя Пентелюк, Олег Лалетин и Дмитрий Карягин. А прежние обвинения остались только у Сергея Аксенова и Савенко Э. В., 1943 года рождения, уроженца г. Дзержинска Горьковской области, содержащегося под стражей в СИЗО-64/1, 3-м корпусе, в камере 156.

Но и в отношении Савенко-Лимонова прокуроры все же признали, что следствие не доказало его авторство и распространение им текстов, содержащих призывы к террористической деятельности и свержению государственного строя в России. Не доказало следствие и эпизод распространения этих текстов Сергеем Аксеновым.

В ходе суда выяснилось, что большинство текстов в «Лимонке» и бюллетене «НБП-ИНФО», в которых следователи разглядели что-то крамольное, не принадлежали Лимонову. Некоторые из них, по утверждению свидетелей, написал Абель, он же Владимир Линдерман, живший в Латвии. Авторами других произведений были, возможно, покойный майор Александр Бурыгин и заместитель председателя НБП Анатолий Тишин. Но, как известно, все сомнения в пользу подозреваемого, то есть в данном случае — подсудимого. И тем не менее, признав это, государственный обвинитель Сергей Вербин все-таки до последнего настаивал, что Лимонов призывал к свержению государственного строя в России и что он — террорист.

На вопрос защиты «Как же так?» прокурор ответил:

— Ну, он же и сам читал эти статьи и никак не противодействовал, когда это делали другие!

Обвинение настаивало, что можно и нужно привлекать к уголовной ответственности и всех тех, кто читает и распространяет книги не только Гитлера, но и Ленина, в которых, как всем известно, есть и призывы к террору. Однако судья Владимир Матросов прервал нашу интересную теоретическую полемику с прокурорами, огласив определение суда о прекращении уголовного преследования как в отношении Лимонова, так и в отношении Аксенова по эпизоду распространения ими подобных текстов на партийном съезде в феврале 2000 года.

Но почему эти споры происходили? Потому что следствие за целый год работы не удосужилось провести смысловую экспертизу текстов, и тогда, вероятно, сами собой отпали бы и многие вопросы к Лимонову, а также не было бы и обвинений нацболов по статьям о терроризме и призывах к свержению государственного строя в России.

На суде выяснилось, что текстовой экспертизы в деле нет, а есть лишь автороведческая экспертиза, которая могла установить (и то — предположительно) того, кто писал крамольные тексты.

И выяснилось, что руководитель следственной группы майор ФСБ Шишкин пошел на прямой подлог: к выводам автороведческой экспертизы он приписал «выводы» несуществующей текстовой, занеся ту под фальшивым номером в материалы дела.

Так, в постановлении о назначении автороведческой экспертизы хитроумный Шишкин указал: «Направляю вам образцы письменной речи, содержащие призывы к свержению государственного строя и актов терроризма», заранее определив смысл текстов. Естественно, что чекист-эксперт капитан Огорелков, проводивший автороведческую экспертизу, с точностью до запятой повторил в своих выводах вводную часть постановления, полученного от старшего товарища.

Итак, Эдуарду Лимонову и Сергею Аксенову государственное обвинение оставило все статьи, которые были предъявлены им изначально: ст. 280 УК (Публичные призывы к насильственному изменению конституционного строя Российской Федерации), ст. 205 УК (Террористический акт), ст. 208 УК (Организация незаконного вооруженного формирования или участие в нем) и ст. 222 УК (Незаконные приобретение, хранение, перевозка или ношение оружия, его основных частей, боеприпасов).

В общей сложности прокуроры потребовали для Лимонова 25 лет лишения свободы, но путем частичного сложения сроков вышло 14 лет. Аксенову начислили 23 года и путем частичного сложения накрутили 12 лет лагерей. Гособвинители до последней минуты процесса настаивали, что Лимонов и Аксенов — организаторы покупки оружия для разворачивания террора по всей стране и создания незаконного вооруженного формирования — «Национал-большевистской армии».

А четверым остальным их подельникам, как я уже сказал, оставили только 222-ю статью УК (незаконное приобретение оружия). И по этой статье Нине Силиной и Владимиру Пентелюку прокуроры попросили дать по 6 лет общего режима, Дмитрию Карягину как активному участнику — 7 лет, но за сотрудничество со следствием — условно. Олегу Лалетину — 6 лет, и тоже условно.

Таким явным благоволением к «своим», а по сути — к физически и психологически сломленным молодым людям, прокуроры давали понять всем остальным подсудимым, что они, дескать, совершили ошибку, не «заложив» своих старших товарищей — Лимонова и Аксенова.

И вот пришло время Лимонову — подсудимому Савенко — выступать перед судом с последним словом.

Отдельные фразы этого эмоционального выступления цитировались некоторыми СМИ. Но полностью оно никогда не было опубликовано. К счастью, в моем личном архиве сохранился его рукописный текст, и я сейчас исправлю эту ошибку. При этом прошу помнить, что в тот момент, 12 февраля 2003 года, выступавшему в суде с последним словом писателю было без десяти дней 60 лет! И за неделю до этого гособвинение попросило суд приговорить его к 14 годам лагерей строгого режима! Ну а то, что он в такой драматический момент своей жизни, находясь в железной клетке Саратовского областного суда, смотрел далеко вперед и его выступление во многом было пророческим, вы поймете и сами.

Прошу считать меня политическим заключенным.

Уголовное дело, возбужденное Федеральной службой безопасности против меня и моих товарищей и поддержанное Генеральной прокуратурой, имеет несколько аспектов, на которые я сейчас укажу.

Прежде всего, это аспект исторической преемственности государственного насилия: уничтожение писателя и философа, влияющего на молодежь. У процесса, происходящего в стенах Саратовского облсуда, есть исторический аналог. Это дело Чернышевского.

7 июля 1862 года в городе Санкт-Петербурге был арестован писатель, журналист, революционный демократ, редактор журнала «Современник» Николай Гаврилович Чернышевский. Арестован он был по обвинению в написании прокламации «К барским крестьянам», отданной для печатания Всеволоду Костомарову, являвшемуся полицейским провокатором. Непосредственным же поводом для ареста послужило задержание на границе некоего Ветошникова, возвращавшегося в начале июля из Лондона. У Ветошникова, среди прочего, было отобрано письмо А. Герцена к Николаю Серно-Соловьевичу, с припиской: «Мы готовы издавать “Современник” здесь с Чернышевским, или в Женеве, — печатать предложение об этом? Как Вы думаете?» На самом же деле арест Чернышевского был результатом тщательно организованной и длительной полицейской провокации. 130 донесений по наружному наблюдению за Чернышевским было сделано с осени 1861 года и до его ареста. Подкупленная полицией служанка Чернышевского доставляла жандармам бумаги, отданные ей Чернышевским для сожжения или украденные. Дело Чернышевского курировал сам царь. Вот что писал Александр II брату Константину: «По сведениям, сообщенным из Лондона, должно сделать несколько новых арестаций, между прочим, Серно-Соловьевича и Чернышевского. Найденные бумаги доказывают их явное сношение с Герценом и целый план революционной пропаганды по всей России <…> так что есть надежда, что мы наконец напали на настоящий источник всего зла. Да поможет нам Бог остановить дальнейшее его развитие». Константин согласно отвечает брату: «Как я рад известию об арестовании Серно-Соловьевича и особенно Чернышевского… Давно бы пора с ними разделаться».

А вот что писал тот, кто непосредственно разделывался с Чернышевским, — управляющий 1-й экспедицией 3-го отделения Шульц в записке шефу жандармов графу Шувалову чуть позже: «Известное значение Чернышевского в литературе доставляет ему поклонников, преимущественно из людей молодых, способных к увлечениям всякого рода».

И еще: «Усиленное брожение, возникшее в русском обществе после Крымской войны, было вызвано и поддерживаемо преимущественно журналистикой, которая проводила массу читающей публики начала революции и коммунизма. Между журналистами, действовавшими в этом направлении, первое место занял “Современник”, — он находился в руках небольшой партии молодежи, во главе которой стоял писатель талантливый, но до крайности увлеченный учением социалистов — Чернышевский. Вся его литературная деятельность была посвящена разъяснению и защите этого учения. Даже арест и предание его суду не имели на образ его мыслей влияния: в крепости он продолжал переводить политическую экономию Милля, с примечаниями и написал известный роман “Что делать?”, в котором в общедоступной форме излагал коммунистические убеждения».

Что до прокламации «К барским крестьянам», то она даже не была написана рукою Чернышевского, это признало следствие. В прокламации была раскрыта роль самодержца как первого помещика в стране, осудившего народ на всеобщую кабалу. Прокламация простым и доступным языком разъясняла, что такое настоящая воля, в ней указывалось, что надо остерегаться преждевременных единоличных выступлений (в 1861 году число крестьянских бунтов в России достигло 1200), тщательно подготовиться к борьбе против царя и помещиков и дружно выступить в назначенный срок всем сразу.

Два года, пока длилось следствие, Чернышевский провел в заключении в Петропавловской крепости. На суде он был приговорен к 20 годам каторги. Фактически самодержавное государство убило его, одного из самых блестящих людей своего времени. По сути, Чернышевский был осужден за инакомыслие, за то, что во времена абсолютизма проповедовал более прогрессивную и демократичную политическую систему. Всего по «делу о лицах, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами» были осуждены 32 человека.

Спустя 140 лет, здесь в стенах Саратовского областного суда разыгрывается политический процесс, подобный суду над Чернышевским. Налицо все элементы провокации XIX века. Есть подследственный, ставший подсудимым, писатель и журналист, лидер партии, «известное значение которого в литературе доставляет ему поклонников, преимущественно из людей молодых, способных к увлечениям всякого рода», есть бюллетень «НБП-ИНФО» со статьей «Вторая Россия», имеющей такое же значение, как прокламация «К барским крестьянам» в деле Чернышевского. Есть письмо, перехваченное на границе у гражданина Франции Тьерри Мариньяка, адресованное опасному парижскому адресату Бобу Денару. Есть куда более донесений по ОРМ, чем 130 содержащихся в деле Чернышевского, есть по крайней мере 34 кассеты аудиозаписей, сделанных сотрудниками ФСБ до момента появления предлога для ареста, или, если пользоваться терминологией Александра II, до «арестации». Прокурор Вербин озаботился о приобщении к делу материалов судебных заседаний по иску о закрытии газеты «Лимонка» — этого современного эквивалента журнала «Современник». В материалах дела о закрытии газеты содержатся главы из написанной подсудимым Савенко в Лефортовской тюрьме книги «Другая Россия». Прокурор Вербин пытался зачитать эти главы здесь в суде, по-видимому, и он понимает драматизм исторических параллелей. Не в самом уголовном деле, но очень близко, рядом даже присутствует некто Шульц, статс-секретарь ФСБ. Такой существует, этот господин отвечал на запрос депутатов Госдумы Алксниса и Жириновского, на запрос: «Почему ФСБ выдала спецслужбам Латвии четырех российских граждан, членов НБП, высадившихся на латвийскую территорию с поезда Санкт-Петербург — Калининград, направляясь в Ригу?» Эти четверо были арестованы по доносу ФСБ и провели в латвийской тюрьме семь месяцев каждый.

К сожалению, я вынужден констатировать, что, не умея действовать в современном мире современными методами, аппарат подавления государства — новоявленная охранка — ФСБ адаптировала методы государственного насилия XIX века. По старинке абсолютистского типа государство Российская Федерация и его охранка ФСБ верят в то, что существуют особо опасные «пропагандисты», и что они «наконец напали на настоящий источник зла», и что, арестовав опасного писателя Савенко-Лимонова, они остановят дальнейшее его (зла) развитие. Это по меньшей мере тупое представление XIX века давно опровергнуто историей. Революции совершаются не оттого, что некие «источники зла» имеют план и программу «НБП-ИНФО» или наставление «К барским крестьянам», а как следствие острых конфликтов в обществе. Общество, основанное на началах несправедливости, неравенства и государственного насилия, рано или поздно будет уничтожено миром молодых голодных и молодых рабов. Модель унизительного для народа отеческого (патерналистского) государства, восторжествовавшая обманным путем в России к 2000 году, когда чиновники-носороги, олигархи и спецслужбы железной рукою управляют безропотным, бедным и покорным народом, будет отвергнута Россией в ближайшие годы. Воинственно отвергнута. Мы не рабы, рабы немы!

Что до меня, то я верю, что страшны не личности, но идеи. (На смену Чернышевскому все равно пришли Бакунин, Кропоткин, Савинков, Ленин…) Необходимые идеи уже вырвались на свободу в 90-е годы XX века. И я горжусь тем, что вооружил ими униженных и оскорбленных России. Я думаю, я достаточно крупный журналист, писатель, философ, чтобы успешно стоять, не стыдясь, рядом с Чернышевским. Истинные размеры моей личности уточнит История. Я не стану тут приводить панегирики своей личности. Их за долгие годы я выслушал немало, так же как и немало выслушал хулы в свой адрес. Приведу лишь как предостережение мнение редактора англоязычной «Экзайл» Марка Эймса о моем аресте: «Это всегда было позором каждой нации и каждой эпохи, что величайшие творцы заканчивали жизнь заклейменными, заплеванными, презираемыми, и в худших случаях заключены в тюрьмы или убиты. Большинство людей, в частности среди русской интеллигенции, фыркнут, если вы скажете им, что Лимонов — именно этот случай — крупнейший из живущих творец этой нации, страдающий от коллективного преследования невежеством, насилием и трусостью. Работы Лимонова будут читать через 50, через 100 лет. А ведь в конце концов то что длится, то и имеет значение. Все остальное — это корм для рыб».

Помимо исторического, важнейший аспект уголовного дела Савенко, Аксенова, Силиной, Пентелюка и других — аспект политический. Этим делом патерналистское государство внятно сказало последнее хриплое и кровавое «Нет!» всем попыткам многопартийности в ледяной империи Российская Федерация. Все надежды на демократизацию общества, возникшие в конце 80-х — начале 90-х годов, окончательно затоптаны стадом чиновников. Все надежды народа, молодежи, провинциалов, простых людей на участие в судьбе своей страны посажены за решетку вместе с НБП.

Вначале, с целью уничтожить политику в России и увековечить власть администрации, олигархов и спецслужб, были установлены драконовские меры регистрации политических партий и участия их в выборах, обеспечивающие привилегии администрации. Это уже было репрессией со стороны государства, ибо в свободной стране политические партии не регистрируются, они не испрашивают разрешения на существование, тем паче у Министерства юстиции РФ, в подчинении которого находятся тюрьмы и лагеря. Еще в 1998 году два раза подряд и 2000 году под различными сфальсифицированными предлогами НБП было отказано в регистрации как общероссийской политической партии. Одновременно мы подверглись шельмованию государственных СМИ. Нам был безосновательно приклеен ярлык «экстремистов». Замечу, что на Западе мы бы экстремистами не считались и заняли бы свое законное место где-нибудь между такими организациями, как «Гринпис» и «Эмнисти Интернейшнл». На деле являемся и являлись именно полнокровной политической партией среди неполитических носорожьих толп чиновников, сбившихся в стада для целей оглупления народа. Вчера такие стада чиновников «Наш дом — Россия», сегодня «Вся Россия» или «Отечество», или «Единство», — суть их не меняется от смены их трескучих лживых вывесок. Власть, забыв о последних приличиях, недавно сделала министра внутренних дел главой политической партии власти. Что это, как не признак государственного фашизма?

Вся вина партии, которую я возглавляю, заключается в том, что это успешная политическая партия, скрепленная воедино современной идеологией. Если б мы были рахитичным кружком пикейных жилетов, нам дали бы жить. Сейчас власть имущие уничтожают нас с помощью уголовного дела.

НБП разумно избрала основным направлением своей работы 27 миллионов русских, оказавшихся после разрушения СССР за границами Родины. Мы видим, что государство наше не может решить ни одной проблемы, связанной с русскими за границей. Только что Россию нагло обвели вокруг пальца в деле о проезде российских граждан в Калининград и из Калининграда. И продолжают обманывать. В то же самое время без денег, на одном энтузиазме и самопожертвовании своих членов НБП сумела выразить волю русского народа и в севастопольской акции, и в акции в Риге, и в десятках и сотнях более мелких акций-ударов. Севастопольцы, крымчане, русские Донбасса воспряли духом, когда после восьми лет украинской оккупации русские мальчики НБП появились на башне Клуба моряков в Севастополе, чтобы заявить: «Россия не забыла свой Севастополь!» (Почему, кстати, российская армия воюет за мерзлую, населенную враждебными племенами Чечню и отдала без боя благодатный русский Крым? И правительство даже не пытается его вернуть!) После оккупации тремя членами НБП башни собора Святого Петра в Риге общественный резонанс был столь велик, что на ближайших же выборах русскоязычное избирательное объединение «ЗАПЧЕЛ» (За права человека) получило ошеломляющее количество голосов. Их получила бы НБП, если бы не была запрещена в Латвии. Мы годами боролись за русских ветеранов в Латвии, заключенных в латвийские тюрьмы: за Василия Кононова, Михаила Фарбтуха, Евгения Савенко и других, мы вызволили их из тюрем. Мы.

Убедившись в способности НБП осуществлять сложные акции сопротивления за границами России, власть этому далеко не обрадовалась, но спустила на нас свою цепную собаку — ФСБ. Ловушку для нас стали готовить именно с января 2000 года, когда наши товарищи вернулись в Москву, отсидев в украинских тюрьмах по шесть месяцев каждый. Каким образом ФСБ сооружала эту ловушку, я подробно рассказал в моих показаниях.

Еще один аспект нашего уголовного дела № 171, позднее перенумерованного в № 2-68/2002, — это боязнь политической конкуренции, ревность государства и его спецслужб. Абсолютистское, отеческое государство не терпит конкуренции. А НБП неоднократно выступала и выступает как успешный конкурент бездеятельного, апатичного и бесталанного Российского государства образца 2000 года. Это обстоятельство понимают и представители власти, ее чиновники. Недаром прокурор Вербин неоднократно заявлял СМИ, что он разделяет идеи НБП, по крайней мере, идею защитить русских в странах СНГ, но не разделяет методы.

Какие такие методы не разделяет прокурор? То, что 15 русских ребят продемонстрировали в Севастополе, что Севастополь — русский город, что русские не забыли о нем и его жителях, продемонстрировали листовками, флагами, криками, личным мужеством, отдали себя в руки украинского «правосудия» без сопротивления? А что сделала официальная Россия для русских жителей Севастополя, их 94 %? Навеки отдала их чужому государству. За восемь лет не поддержала ни разу русских патриотов Крыма и Севастополя! 24 августа 1999 года вышли члены НБП, и с башни лозунг этот увидел весь город: «Севастополь — русский город!»

Или государственные обвинители не одобряют методы сторонника демократии и прав человека и равных прав для русских и казахов в Казахстане? Нет. Президент Назарбаев и члены его семьи замешаны в крупнейшем коррупционном скандале, известном как «Казахгейт». Известно, что у президента и его родственников на личных счетах в Швейцарии содержатся десятки и сотни миллионов долларов. Назарбаев проводит насильственное заселение северных русских территорий, переселяя туда казахов с юга. Назарбаев изгнал и изгоняет из аппарата и из политики всех русских. Закрыты даже самые безобидные оппозиционные газеты. Только что закрыта газета «XXI век», редактор проживает на Западе. Подпольно издается и распространяется газета «Республика», ее редактор Ирина Петрушева скрывается. Арестован по уголовной статье журналист Сергей Дуванов, он писал ранее о «Казахгейте». Разгромлены русские и казачьи организации Казахстана, члены этих организаций брошены в тюрьмы и лагеря. Разгромлены профсоюзы, их лидер Модэл Исмаилов дважды отбывал заключение «за оскорбление президента». Бывший премьер-министр Казахстана Акежан Кажегельдин был обманом отстранен от участия в президентских выборах 1999 года и осужден заочно на 12 лет строгого режима. Он вынужден скрываться на Западе. Арестован бывший губернатор Павлодарской области… Но по какой-то особой, неведомой причине Российское государство дружит, любит и обслуживает Назарбаева и его режим в ущерб интересам русского населения Казахстана. Возможно, это просто-напросто объясняется традиционной дружбой номенклатур России и Казахской ССР, дружбой офицеров спецслужб, учившихся в одних спецшколах и академиях КГБ? Одно несомненно, эти дружбы продолжаются во вред русскому населению стран СНГ. Российское государство лишь на словах якобы блюдет интересы Второй России — двадцати семи миллионной русской диаспоры. На деле русские отданы на произвол деспотам, а именно в деспотов и тиранов превратились бывшие коммунистические руководители «республик». НБП выбрала сторону русского народа и его интересы.

На самом деле ясно, в чем нас обвиняют. В том, что НБП талантливее, поворотливее, энергичнее государства. Мы — возникшая рядом контрэлита, ее успешные ростки. Если не уничтожить нас сегодня, то впоследствии мы разовьемся, вырастем и однажды уберем всесильную «элиту» чиновников и спецслужб. Именно поэтому на НБП обрушились насилие и ярость государства. Обвинение в намерении вторгнуться в Республику Казахстан, предъявленное нам, смехотворно. Но мы положим палец на рану — на реальную кровоточащую проблему. Мы создали общероссийскую политическую организацию.

И наконец, кто же наши обвинители? ФСБ выслеживала нас, арестовывала нас, лепила дело и держала в единственной в мире тюрьме спецслужбы — в Лефортово. Организация, традиционно специализирующаяся на уничтожении самых заметных и талантливых русских людей, — вот суть организации, именовавшейся в разное время НКВД, КГБ, ФСБ. ВЧК была другой организацией — мечом революции. Потому революционер с 17-летним стажем Феликс Эдмундович Дзержинский ни в коем случае не должен стоять отлитый в бронзе перед зданием охранки на Лубянке. Нельзя дать им прикрыться Дзержинским. Уже НКВД стало охранкой: бездумно и безжалостно репрессировало своих. Уничтожила десятки тысяч командиров Красной армии: Блюхер, Тухачевский, Якир, Уборевич — самые известные; уничтожила сотни писателей: Кольцова, Пильняка, Бабеля, Мандельштама среди других. Практически все посаженные и осужденные сотни тысяч жертв сегодня реабилитированы. Что может быть мрачнее и кровавее, чем подобный результат деятельности этой организации — список умерщвленных и реабилитированных жертв! В поздние советские годы КГБ успешно устрашал страну и стоял на первом месте по количеству предателей Родины. Мы еще помним всех этих Пеньковских, Гордиевских, Шевченко… Однако, свободные от контроля народа и общества, они продолжали сажать нас. Из последних, кого сажали: писатели Синявский, Даниэль, лауреаты Нобелевской премии Солженицын и Бродский, ставший вице-премьером Израиля Натан Щаранский и многие, многие другие, включая сосланного А. Д. Сахарова.

Я спрашиваю себя: а есть ли у них, ФСБ, хоть одно положительное деяние, которое можно было бы поместить на чашу невидимых весов Справедливости? И не нахожу такого деяния. КГБ/ФСБ — злобное орудие настроений и кровавых идей власти. Им было велено Горбачевым, и они по приказу разрушили блок восточноевропейских социалистических стран: устроили бархатные революции в этих странах. Даже в тех, где население не хотело.

Из последних подвигов: они что-то носили в подвал жилого дома в Рязани — настоящий гексоген в мешках и настоящие детонаторы намеревались использовать для проведения учений. Часть общественного мнения подозревает их в организации взрывов в Москве и Волгодонске с целью посадить выходца из спецслужб на российский престол. 26 октября 2002 года эти ребята осуществили операцию «Газирование», в результате которой умертвили террористов, захвативших заложников в здании театра на Дубровке в Москве, умертвив с террористами 139 российских граждан. Вот какая в высшей степени опасная организация представила вам, граждане судьи, на рассмотрение уголовное дело по обвинению Савенко, Аксенова, Силиной, Пентелюка и других.

Чтобы не пришлось вскоре реабилитировать нас, прошу признать меня и моих товарищей невиновными. И оправдать нас по всем статьям. Сидящие за решеткой здесь в зале суда не уголовные преступники, но российские патриоты, честные и самоотверженные люди. Герои, а не преступники.

Приговор Саратовского областного суда был оглашен через два месяца — 15 апреля 2003 года.

Он был сенсационным: Савенко-Лимонова и Аксенова суд оправдал и по статье «терроризм», и по статье «создание незаконного вооруженного формирования», и по статье «призывы к свержению конституционного строя в России»!

Мало того, суд вынес еще и частное определение в адрес Директора ФСБ России и Генерального прокурора РФ с указанием многочисленных грубых нарушений уголовно-процессуального законодательства, допущенных при проведении расследования данного громкого дела.

Освобождение

13 июня 2003 года я получил письмо от Лимонова из колонии, датированное им 30 мая.

На маленьком тетрадном листке поверх рукописного текста стоял синий штамп, подтверждающий, что данное письмо было подвергнуто цензурной проверке оперативной службой лагеря.

«Сарат. обл. г. Энгельс Учр. УШ382/13» — значилось на оттиске синего штампа.

А в письме, помимо нескольких личных просьб, Лимонов сообщал мне следующее:

…28-го здесь в колонии меня посетили представитель (советник) президента по помилованию Приставкин и с ним Ландо и другие лица. Приставкин звучал очень уважающе, сказал, что «мне стыдно, я при галстуке, а вы в робе». Жали руки и сказали, что сделают все для досрочного освобождения… 29 мая я был вызван на административную комиссию по УДО. Мне сказали, что решение переносится на сле дующую комиссию… Здоровье, самочувствие и настроение: все в порядке. Много воздуха. Лицо и руки загорели… Обнимаю…

Мне было понятно, что все эти подробности последних майских дней, при всей их важности, Лимонов, уже превратившийся в опытного зэка, написал в большей степени для лагерного начальства, чем для меня.

Позже, в 2005 году, в своей книге «Торжество метафизики» он подробно опишет и посещение колонии «патрицием» Приставкиным, и все перипетии, связанные с его условно-досрочным освобождением, и о своих взаимоотношениях с «хозяином» зоны и его подчиненными.

Могу лишь пояснить относительно упомянутого Лимоновым Ландо.

Я хорошо и давно знаю этого человека. В тот момент, о котором идет речь, Александр Ландо занимал должность уполномоченного по правам человека при администрации Саратовской области. Экстравагантный губернатор области Дмитрий Аяцков любил людей тоже экстравагантных. Ведь до этого Ландо был простым преподавателем административного права в Саратовском юридическом институте, но прославился в 90-х годах призывами легализовать проституцию и начать этот процесс с родного города.

Вообще, вероятно, желание быть первыми в вопросах секса свойственно саратовцам. После октябрьского переворота 1917 года (Великой Октябрьской социалистической революции), как известно, именно в Саратове местный Совет рабочих и крестьянских депутатов первым принял решении об обобществлении женщин. Тысячи горожан бросились тогда бежать из Саратова на юг к белым, увозя с собой своих жен и дочерей. И вот после очередного развала страны в 1991 году именно из Саратова прозвучал первый призыв к легализации проституции!

Слухи о возможном открытии в Саратове первых публичных домов всколыхнули общественность всей страны: Ландо ругали и поддерживали, обливали грязью и осыпали лепестками роз, предавали анафеме и возносили до небес! А Аяцков взял да и назначил его главным по правам человека в области.

А вообще-то Ландо — неплохой мужик. И помощница у него была тогда высший класс: очаровательная огненно-рыжая Жанна!..

Но вернемся к письму Лимонова. Оно шло ко мне две недели — слишком долго. И я понял, что необходимо снова срочно отправляться в Энгельс.

После этого был еще один суд, который проходил прямо в колонии и где непосредственно решался вопрос об условнодосрочном освобождении Лимонова, о чем он также рассказал позднее в своей книжке, и у меня нет желания это повторять, хотя, безусловно, некоторые вещи я видел и воспринимал несколько иначе, чем Эдуард.

А в пятницу вечером, 27 июня, мы вместе с писателем и журналистом (а тогда еще и телеведущим) Дмитрием Быковым выехали скорым поездом Москва — Саратов встречать Лимонова. Судебное решение о его условно-досрочном освобождении должно было вступить в силу на следующий день — 28 июня.

Но приехав в Саратов, мы узнали, что по субботам, согласно инструкции ГУИН (тогда — Главное управление исполнения наказаний, предшественник ФСИН), осужденных не освобождают. А значит, Лимонова могли выпустить из лагеря теперь только в понедельник.

Саратов летом — курорт, чем мы и не преминули с Быковым воспользоваться.

Собираясь в эту поездку и зная, какая нестерпимая жара стоит летом в Саратове, я не захотел облачаться в костюм: надел кроссовки, джинсы (правда, джинсы от-кутюр) и морковного цвета рубашку с короткими рукавами. В таком виде я и прибыл в Саратов, к удивлению встречавших нас на вокзале местных адвокатов и журналистов. Видимо, общее впечатление от моего несерьезного, прямо скажем, раздолбайского вида в такой ответственный момент еще усиливали и татуировки, упрямо вылезавшие наружу из-под рукавов рубашки.

Дима Быков тоже был одет под стать мне — в черную футболку с Че Геварой на груди.

В понедельник, 30 июня 2003 года, около 11 часов Лимонов вышел через проходную учреждения УШ382/13 на свободу под аплодисменты и приветственные выкрики встречавших его людей.

Перед этим я поднялся на второй этаж административного корпуса лагеря к его начальнику, который встретил меня как старого приятеля и пообещал, что они не будут затягивать процедуру освобождения Лимонова. В свою очередь он попросил, чтобы я объяснил людям, толпившимся с раннего утра у лагерных ворот с телекамерами, фотоаппаратами и бутылками шампанского, что «устраивать здесь митинг или пикник не следует».

И все-таки бутылки с шумом были откупорены и шампанское под радостные возгласы выпито прямо под окнами «хозяина» зоны.

Лимонов, с коричневым от загара лицом, коротко стриженный и гладко выбритый, в черном пиджаке и черной рубашке, ответив на несколько вопросов журналистов, поблагодарил за поздравления и поддержку всех присутствующих.

Через минут пятнадцать мы сели с ним и с Анатолием Тишиным (тогда — руководителем московской организации НБП и вторым человеком в партии) в машину, которой управлял местный адвокат Андрей Мишин, и поехали на Волгу купаться.

Еще сидя в Саратовской тюрьме после приговора, Эдуард сказал мне, что мечтает сразу же после освобождения смыть с себя в Волге всю грязь и тяжесть тюремной жизни. И вот эта его мечта сбылась!..

Несколько машин с журналистами попытались было следовать за нами, но нам удалось от них оторваться.

На берегу Волги, куда привез нас Мишин, мы с Лимоновым разделись и пошли купаться. Тут же, на берегу, мы распили с ним бутылку Hennessy, которую заранее приготовил предусмотрительный Андрей.

И разумеется, мы опьянели. Но светило солнце, у наших ног плескалась прохладная волжская вода, мы сидели на теплом песке, смотрели на видневшийся за рекой Саратов, и нам было хо-ро-шо!..

И с трудом верилось, что еще буквально три месяца назад, в марте, Лимонов сидел в своем овчинном тулупе, с бородой и длинными волосами в мрачном, холодном «третьяке» Саратовского централа, а я тайком от охраны фотографировал его «для истории» на черно-белую пленку маленького фотоаппарата.

Лимонова привели тогда ко мне на свидание и, поместив в тесную камеру с истертым узорчатым каменным полом и грубо закрашенным масляной краской плесневым грибком на стене, приковали наручниками к узкому железному столику. Фотография запечатлела и тот обшарпанный пол, и облупившуюся от влаги краску на стене, и длинноволосого пожилого писателя в наручниках, меховом тулупе, тельняшке, спортивных штанах и домашних тапочках.

Глядя на этот снимок, опубликованный потом в «Коммерсанте» и широко разошедшийся по миру, видно, что сделан он был не во Франции и не в Америке — нет там таких тюрем и такой одежды у заключенных. Сразу понятно, что перед нами родной наш ГУЛАГ и наш русский человек в нем.

К тому же, в отличие от известного снимка автора «Архипелага» Александра Солженицына в зэковской шапке и телогрейке с лагерным номером, сделанного им в ссылке — уже после освобождения из зоны, фотоснимок Лимонова не постановочный, а самый что ни на есть настоящий, документальный. И сделан он был с большим риском для нас обоих…

Так, искупавшись в Волге недалеко от Энгельса и чуть посидев на берегу, мы поехали в Саратов, где нас уже ожидали журналисты.

Но прежде чем идти к ним, мы еще немного прогулялись по центру города, почтительно постояли у памятника Николаю Чернышевскому, зашли вдвоем с Эдуардом в здание консерватории — в туалет (другого, более подходящего для этого места мы почему-то не нашли) и уже на пресс-конференции в Издательском доме встретились с Быковым и остальными нашими друзьями.

После пресс-конференции, в окружении местных и московских журналистов, мы вновь отправились по городу. Бритого и коротко стриженного Лимонова никто из прохожих не узнавал, и мы могли спокойно пройтись по саратовским улочкам и тенистым аллеям воспетого Константином Фединым парка «Липки», а обедать всю эту ватагу я пригласил в ресторан «Мистерия-буфф» на Кировском проспекте.

Оформленный в футуристическом стиле, этот ресторан, расположенный в подвальном помещении одного из старых саратовских домов, был на тот период, пожалуй, лучшим в городе. Здесь, среди плакатов «Окон РОСТА», подшивок журнала «Огонек» за 30-е годы прошлого века и книг Ленина, Сталина, Маяковского, Хлебникова и Асеева, я очень часто ужинал, коротая вечера во время многомесячного судебного процесса. Здесь же мы сиживали по выходным с моими саратовскими друзьями. Здесь же однажды я встретил, в компании московских чекистов, сексота Артема Акопяна, приехавшего в Саратов для дачи показаний в суде в качестве свидетеля обвинения. Мое внезапное появление тогда в «Мистерии-буфф» явно испортило им всем аппетит: они поспешно расплатились и ушли.

Но до сих пор я сожалею, что за год до этого, когда в Саратов для участия в процессе приезжал Александр Андреевич Проханов, мы поленились с ним пройти лишний квартал по раскаленному на солнце Кировскому проспекту и в итоге остановились обедать не в «Мистерии-буфф», а в каком-то пафосном, с рыцарями при входе, но на самом деле самом обыкновенном провинциальном кабаке.

Однако я помню восторженный возглас Проханова, когда мы вышли с узких, кривых саратовских улочек на широкий пешеходный проспект, а по нему косяками фланировали красивые девушки в коротких шортиках и цветных топиках. Увидев вдруг все это великолепие, Проханов воскликнул:

— Так это же рай!

Потом мы долго сидели с ним в том самом кабаке, я рассказывал о ходе процесса над Лимоновым и о своих взаимоотношениях с Жириновским, он расспрашивал меня об известных криминальных авторитетах, генералах милиции и губернаторах, с кем мне приходилось в те годы параллельно работать.

— Какая профессия! Какая невероятно интересная работа!.. — снова не удержался от восклицания Александр Андреевич. — Ведь ты, как демиург, управляющий потоками. И создающий из всего этого нечто свое…

И в этом весь Проханов: эмоциональный, впечатлительный, весьма и весьма глубокий, но и очень ироничный, легкий человек.

А мы с Лимоновым, друзьями и журналистами после обеда в «Мистерии-буфф» снова всей гурьбой пошли по городу. Лимонов, которому уже было ни до чего, терпеливо знакомился с местными достопримечательностями.

Мне хотелось провести Эдуарда к зданию областного суда (бывшего обкома КПСС), чтобы он увидел его теперь не изнутри, а снаружи. Но нас поджимало время (через час мы должны были сесть в поезд, отправлявшийся в Москву), поэтому дошли мы лишь до здания местного Управления ФСБ, с провокации сотрудников которого, собственно, и началось «дело Лимонова». Уже закончился рабочий день, и выходящие из здания чекисты оторопело останавливались, увидев среди шумной людской толпы на противоположной стороне улицы «террориста» Лимонова! Вот они-то его узнали сразу!..

На Павелецком вокзале Москвы 1 июля 2003 года Лимонова встречала огромнейшая толпа народа, среди которой были не только нацболы, съехавшиеся со всей страны, но и известные депутаты, литераторы, артисты, художники, журналисты.

Едва поезд успел остановиться, как на платформе у дверей вагона, в котором находился Лимонов, уже стояли в ожидании его депутаты Виктор Алкснис, Василий Шандыбин, литературный критик и публицист Владимир Бондаренко и многие другие, кого я просто не успел рассмотреть в мгновенно образовавшейся здесь толчее.

Тысячеголосая толпа тут же начала скандировать: «Наше имя — Эдуард Лимонов! Наше имя — Эдуард Лимонов!..»

И эти слова приветствия разносились эхом над всем вокзалом, оглушая и потрясая своей мрачной торжественностью и несокрушимой решительностью всех, кто там тогда находился: нас самих, пассажиров поезда, пассажиров других поездов и электричек, встречающих и провожающих их людей, грузчиков, таксистов, милиционеров — абсолютно всех!

А ведь кроме этого приветствия, над вокзалом еще громоподобно звучало: «Нам нужна другая Россия!» И конечно: «Россия без Путина!»

Ну как тут не остановиться, разинув рот, приехавшему в столицу обывателю? Как тут не замереть в испуге милиционеру?..

До сих пор я отчетливо все это вижу, помню те возбужденные, радостные лица и тот невероятный по своей мощи и энергетике слаженный хор людских голосов, приветствующих Эдуарда Лимонова и одновременно посылающих проклятия действующему в стране режиму.

Признаюсь честно: ничего подобного, ничего близкого по накалу страстей, мощи, сплоченности и решительности мне не доводилось ни слышать, ни видеть ни до, ни после этого.[1]

Харьковская одиссея

Примерно месяц спустя после освобождения Лимонов решил поехать в Харьков, чтобы навестить своих родителей.

Эдуард говорил со мной о необходимости сделать это несколько раз, чуть ли не с первого дня, как только вышел за ворота колонии. Но были сомнения: пустят ли его на Украину? Ходили слухи, что после последней поездки Лимонова в эту страну и выступлений там с речами о принадлежности к России «города русской славы», каковым является Севастополь, демократические власти Украины якобы объявили его персоной нон грата. А если это так, то ехать туда одному Эдуард разумно опасался.

«Вот если бы с тобой…»

Я согласился. Но отправляться в Харьков поездом мне не хотелось, и поэтому я предложил поехать на моей машине: «Возьмем пару твоих ребят и рванем с утра пораньше. Да и в случае чего на машине возвращаться будет легче, — развернулся и всё. А на поезде с билетами может возникнуть проблема…»

Так и договорились сделать.

Но дела, навалившиеся на Лимонова после освобождения из заключения, все никак не давали ему возможности оставить Москву. Ему нужно было получить паспорт, где-то зарегистрироваться, встать на учет в отделении милиции по месту своей регистрации. И так далее. Все это требовало не только времени, но и немалой беготни.

А вот новый французский паспорт выдали Лимонову во французском посольстве в Москве без всяких бюрократических проволочек.

Кстати, на прием к послу мы с Эдуардом поехали вдвоем, так как до этого, пока он сидел, я уже дважды встречался и с послом, и с консулом, которых очень беспокоила судьба гражданина Франции месье Лимонова. Теперь же оказалось, что в посольстве новый консул: новоизбранный президент Франции Николя Саркози расставлял повсюду своих людей. И этот дипломат тоже захотел с нами познакомиться, поздравить Лимонова с освобождением, а мне задать ряд вопросов, связанных с прошедшим в Саратове судебным процессом и освещением его в прессе.

Затем консул любезно устроил нам небольшую экскурсию по зданию посольства, показав галерею портретов всех французских послов в России, начиная, кажется, еще с наполеоновских времен…

Когда мы покидали посольство, охранник у ворот (совсем не тех, через которые мы туда заходили) — простецкого вида дядька в униформе — вдруг негромко, с почтительной улыбкой на лице, произнес: «Adieu, monsieur Limonov!»

Такое внимание и уважение, проявленные французами к его персоне, искренне порадовали и даже развеселили Лимонова.

Но с соотечественниками дело обстояло несколько сложнее. Вниманием со стороны простых россиян Лимонов теперь, после суда и триумфального возвращения в Москву, обделен не был, но на уважение со стороны официальных лиц ему рассчитывать пока не приходилось.

И тем не менее, несмотря на массу важных дел в Москве и различных сложностей, ехать в Харьков все же было необходимо.

Престарелые родители Лимонова, обрадованные освобождением сына и заждавшиеся его, плохо себя чувствовали. Особенно отец, который уже практически не вставал с постели. И надо было торопиться, чтобы застать его в живых.

— Ну что — едем? — в очередной раз спросил меня Лимонов.

— Едем, — подтвердил я.

— Проскочим? Ты как думаешь?

— Попробуем. В любом случае, попытаться надо.

— Да, хотя бы попытаемся…

Участковый милиционер — высоченный капитан, кабинет которого находился в районе метро «Алексеевская», без лишних вопросов разрешил Лимонову покинуть Москву, чтобы повидать родителей. Да и впоследствии он никогда не препятствовал ему уезжать из города — в Питер или куда-то еще, когда это было необходимо.

В ближайшую субботу, в 5 часов утра, я подъехал на своем недавно купленном «лексусе» на Космодамианскую набережную Москвы-реки — к огромному светлому «сталинскому» дому, где в квартире, предоставленной политологом Станиславом Белковским, жил в тот период Лимонов.

Эдуард, а вместе с ним Анатолий Тишин и Дмитрий Нечаев уже ожидали меня наверху, в квартире, в полной готовности.

Ребята погрузили в машину сумки со своими вещами и книжками Лимонова для харьковских нацболов, и мы вчетвером поехали по летней, еще только просыпающейся, безлюдной и оттого вдвойне прекрасной Москве в направлении Симферопольского шоссе.

Лимонов расположился, как обычно, когда ездил со мной, на переднем сиденье, ребята — сзади, я полностью открыл окно со своей стороны, и прохлада июльского утра вместе с этим огромным городом, сверкающим на солнце и разбегающимся в разные стороны от бесшумно и плавно несущейся вперед тяжелой машины, наполнили нас ощущением свободы, здоровья и ожидания приключений. А что еще нужно человеку? Хорошие, счастливые минуты были, скажу я вам!..

И вообще в те годы мы все были моложе; то, что произойдет с Россией в скором будущем, нам, опьяненным свободой и успехом, было неведомо; и фраза «Мясо, водка, женщины, война!» была тогда чуть ли не любимым нашим тостом, наравне с шедшим всегда первым по очереди «За нас здесь!», затем «Мы — русские! Какой восторг!», а у лимоновцев еще и «За революцию!»

Под словом «нашим» я имею в виду не только нацболов, но и свое собственное окружение — художников, литераторов, журналистов, музыкантов и даже близких мне по духу адвокатов, каковых было и есть немало.

И вы знаете, к этим брутальным тостам всегда с удовольствием присоединялись и наши женщины, и… адвокаты евреи! А слова «война» и «революция» для большинства из нас означали именно «приключения»!

Успев выехать за город до появления в Москве первых потоков машин и автомобильных заторов, мы помчались на юг.

Окончательно проснувшиеся от свежего ветерка ребята заговорили между собой, а когда начинали разговаривать мы с Лимоновым, они уважительно умолкали, стараясь нам не мешать и прислушиваясь к тому, что рассказывал их вождь.

А он, естественно, больше рассказывал о том, что пережил за последние два с половиной года, о тех людях, с кем познакомился в тюрьмах и в лагере, говорил с ребятами об их совместных партийных делах и ближайших планах.

Я включил радио. Болтая, мы периодически прислушивались к тому, что передавало «Эхо Москвы». Потом, когда отъехали подальше от города и сигнал «Эха» до нас уже не доходил, в ход пошел CD-чейнджер.

Мы слушали поздние альбомы The Beatles, о которых я не раз говорил с Лимоновым, когда он еще сидел в Лефортово, и Эдуард начал вдруг переводить тексты их песен.

— Да, — сделал он чуть погодя вывод из прослушанного, — Леннон посерьезней и интересней будет, чем Маккартни.

Я, конечно, был рад такому повороту в восприятии Эдуардом творчества Леннона, но не подал и вида, а ребята, не знавшие о наших давнишних спорах, ничего, конечно, из последних слов Лимонова не поняли, кроме сказанного.

Потом мы слушали музыку других исполнителей, не снижая «планку», установленную битлами: от Alan Parson's project до The Police, от Led Zeppelin до Yes. Дорога до Харькова длинная — через четыре области: Тульскую, Орловскую, Курскую и Белгородскую, да еще через половину Московской! К сожалению, в моем музыкальном кейсе в машине не оказалось в тот момент ни Ramones, ни Sex Pistols, ни других, любимых Лимоновым, панков или представителей новой волны. Но в целом нам и музыки, и разговоров вполне хватало, чтобы не замечать, проезжая по российской глубинке, ее безликих городков и грязных рабочих поселков, убогих деревянных домов с покосившимися заборами вдоль дороги и черными сараями в глубине их дворов.

Когда Лимонов прочитал нам одно из своих новых стихотворений, я позволил себе прочесть свое, но более старое:

Прощайте, безобразные поля,

Нагие, обезумевшие вербы,

И проводов натянутые нервы,

И деревень ослепшие глаза.

Я ухожу. Прощайте навсегда.

Прощайте, безобразные пейзажи.

Я не любил вас, ненавидел даже,

А то, что плачу, это — ерунда.

Я читал, глядя прямо перед собой, в тот момент, когда мы на бешеной скорости пролетали мимо вот таких же точно безобразных полей, деревень и всего прочего, что может вызвать только тоску и уныние. Когда закончил читать, Лимонов с нескрываемым удивлением посмотрел на меня, даже развернувшись ко мне корпусом.

— Это — мое, — пояснил я и снова включил музыку.

Часам к десяти мы захотели перекусить и остановились было в поселке с весьма характерным для этих мест названием — Чернь. Но придорожные заведения общепита там были слишком подозрительны. И мы поехали дальше, мечтая найти какой-нибудь трактир с нормальной домашней кухней.

Уже ближе к полудню, в деревне под названием Курицы мы, разумеется, нашли то, что искали. Вывеска на одной из изб прямо говорила, что здесь «Вкусная еда».

— Если деревня — Курицы, значит, по крайней мере, яичница там будет, — предположил я. — А еще я хочу густой деревенской сметаны. Целый стакан.

— Коров тут что-то не видать, — сказал Лимонов, вылезая из машины.

— Только пусть посмеют нас не накормить! — угрожающе прорычали ребята, разминая затекшие руки и плечи.

Но тем не менее в этом трактире (хотя в прейскуранте он значился по-советски привычно столовой), оказалась действительно очень вкусная домашняя еда. И там, как по заказу, была и яичница, и настоящая деревенская сметана, и какие-то румяные пирожки, блины и все остальное, что в ресторанных гидах обычно называется «аутентичной русской кухней».

Весьма скромная (даже бедная) обстановка внутри помещения не портила общего впечатления от заведения, так как, во-первых, и комната (обычная небольшая комната самой обыкновенной деревенской избы) и две пожилые поварихи (они же и подавальщицы, так как в столовых официанток не бывает) выглядели очень аккуратными, а во-вторых, мы были голодные и злые, как стая волков.

Лимонов решил выпить немножко водки. Под такую закуску — не грех! Я не мог составить ему компанию, так как находился за рулем, а ребятам не полагалось, что называется, по службе, ведь они выполняли функции охраны Лимонова. Поэтому ему пришлось пить одному.

Впрочем, насколько я помню, Толя Тишин вообще тогда к спиртному не прикасался. А Лимонову и в самом деле необходимо было расслабиться, потому что впереди его ждал волнительный день, и ни наши беспечные разговоры в дороге, ни музыка не могли все равно отвлечь его от тревожных мыслей.

После обеда в Курицах мы понеслись навстречу приключениям с удвоенной силой.

Ближе к теплым южнорусским краям, где-то начиная с Курской области, мимо нас то и дело стали мелькать какие-то небольшие речки, пруды и прочие водоемы, на зеленых и песчаных берегах которых белели обнаженные тела загорающих людей. По обочинам дороги, помимо старух, продающих местные фрукты и овощи (а когда мы с Лимоновым ехали по этой же трассе в апреле 2008 года, те же самые старухи продавали бананы, — тоже, видимо, местные), нам все чаще стали попадаться бредущие гуськом в обоих направлениях дети с родителями и компании юных девиц в модных купальниках, с пляжными принадлежностями в руках.

— Дачники, — определил опытным взглядом Тишин. — Может, искупаемся?

Я не возражал. Но Лимонов не хотел терять время, и ребята, только что плотно поевшие, быстро заснули под равномерное покачивание машины.

К контрольно-пропускному пункту на российско-украинской границе мы приехали около трех часов дня. Российский погранпост мы прошли без осложнений: у нас проверили паспорта и быстро пропустили. Но на украинском посту начались приключения, которых мы и ждали.

Во-первых, нужно было оформить въездные документы на машину и купить у украинцев страховку на себя и всех, кто был со мной. Машина была новой, поэтому ее страховать, слава богу, не пришлось. Меня вынудили даже купить у них в магазинчике, расположенном тут же, рядом, наклейку на стекло с буквами «RUS», как будто это было и так не ясно по номеру моей машины.

— Бизнес по-хохляцки, — прокомментировал стоявший следом за мной в очереди мужик, которого не переставая дергал за руку мальчишка лет шести.

Во-вторых, потребовалось заполнить кучу формуляров и каких-то анкет на каждого из нас четверых. В-третьих, это сами очереди, которые были здесь везде, а к погранпункту — просто огромные!

Наконец мы преодолели все эти препятствия и вышли «на финишную прямую».

— Последний дюйм, — объявил я, одновременно вспомнив и название любимого с детства фильма Эдуарда.

«Трещит земля, как пустой орех…» — пелось в том фильме.

И точно — земля, наша единая всегда земля трещала по милости политиков, настроивших на ней пограничные полосы и посты.

Чтобы лучше понять то, что натворили в 1990–1991 годах прошлого века наши политиканы, чтобы почувствовать боль двух братских народов, никогда не живших порознь друг от друга, а тут вдруг отделившихся и разделивших единую свою родину — Русскую землю на части, нужно приехать вот на такой пограничный пункт и постоять в очереди среди простых людей — украинцев и русских, послушать, о чем они говорят и какими словами ругают своих правителей.

Скажу только: у меня лично не было никакого ощущения, что мы пересекаем якобы «условную» границу, как нас о том заверяли и Кравчук с Кучмой и с Ельциным, и Ющенко с Путиным. Я видел перед собой настоящую и очень серьезно обустроенную и охраняемую украинской стороной пограничную линию, которая бугрилась и краснела, как незаживающий рубец, на измученном теле нашего единого испокон веков государства.

Подогнав машину к будке пограничников с жовтно-блакитным флагом, я сунул им в окошко наши паспорта и заполненные формуляры, в то время как Лимонов, пересевший заранее на заднее сиденье под защиту тонированных стекол, и два наших спутника находились в машине.

В будке послышался шум и какое-то движение.

— С вами едет Савенко Эдуард Вениаминович? — спросили меня на чисто русском языке откуда-то изнутри после довольно продолжительной паузы.

— Да, а в чем дело?

— Это который — Лимонов?

— Да, Лимонов.

— Но его же арестовали в России за терроризм?

— Оправдали и отпустили. А в чем, собственно, дело?

На мой вопрос никто не ответил, но через мгновение из будки выскочили два офицера-пограничника, чтобы убедиться, что в моей машине находится именно Савенко-Лимонов. Они распахнули задние двери и увидели «великого и ужасного» Лимонова, без привычных уже бороды и усов, который спокойно сидел в кепочке и даже не удостоил их своим взглядом.

К этим двум пограничникам вскоре подошел и третий, видимо их начальник. Он тоже посмотрел на Лимонова, после чего все трое куда-то быстро ушли.

— А как же мы? — крикнул я им вдогонку, но они даже не обернулись.

Минут через пять-семь пограничники появились снова, и старший приказал мне отогнать машину в сторону, чтобы не мешать проезду тем машинам, которые стояли в очереди за нами. А Лимонову предложил пройти вместе с ним в пограничную будку.

Когда я, поставив машину туда, куда мне указали, зашел к пограничникам, то увидел Лимонова сидящим у них за столом над чистым листом бумаги и с авторучкой в руке. Он был явно подавлен, плечи опущены и внимательно слушал то, что ему говорил старший пограничник. А тот говорил, что Служба безопасности Украины запретила Лимонову въезд на территорию страны. Что Лимонов нарушил этот запрет. Что теперь они вынуждены будут решать вопрос о его задержании до трех суток с последующей экстрадицией в Россию.

Позднее Эдуард признается мне, что в тот момент он «снова почувствовал холод наручников».

— Стоп! — сказал я и постарался улыбнуться. — Господа офицеры, давайте спокойно разберемся. Мы в первый раз слышим о запрете Эдуарду Вениаминовичу посещать Украину. Это — первое. Второе — он едет сейчас сюда, чтобы навестить своих старых, больных родителей, всего на день-два, не больше…

— Я уже им это сказал, — вставил Эдуард. К тому же, как я понял, он уже успел представить им и меня как своего адвоката.

Постепенно лед начал таять. Пограничники поняли, что мы и в самом деле не были в курсе тех решений, которые приняла их Служба безопасности несколько лет назад. А следовательно, нельзя трактовать то, что Лимонов оказался сейчас в этом помещении, как «результат успешной операции украинских пограничников по задержанию нарушителя государственной границы».

Офицеры стали расспрашивать Лимонова, где проживают его родители, как долго он их не видел и все такое прочее. Они же потом и рассказали нам, что запрет на въезд Лимонову на территорию Украины установлен давно и на много лет вперед. Соответствующую отметку об этом они чуть позднее сделали в его паспорте.

— Сергей Валентинович! — обратился ко мне старший из них. — Тогда помогите пока Эдуарду Вениаминовичу составить объяснение, а мы сейчас постараемся решить вопрос, чтобы немедленно возвратить его на территорию России.

— А я-то сам могу поехать в Харьков? — спросил я больше для поддержания разговора, чем из практического интереса.

— Разумеется, можете. Хотите на машине, а хотите на рейсовом автобусе. Тут до центра города рукой подать.

Мы быстро составили с Эдуардом объяснение о том, с какой целью он хотел приехать на Украину. Потом решили, что я в любом случае его здесь не оставлю, а в Харьков на автобусе поедет Толя Тишин, который и расскажет родителям Лимонова, что произошло на границе.

Так мы и поступили: Анатолий взял одну из сумок с вещами и пошел на автобусную остановку. Вернуться в Москву теперь он должен был поездом. А мы втроем через непродолжительное время, в сопровождении старшего офицера поехали назад — к российскому погранпосту. Там украинский пограничник передал своему российскому коллеге паспорт Лимонова, тот тут же вернул его владельцу, и мы тронулись прочь от этой долбаной «условной» границы.

Первые десять-пятнадцать минут мы ехали молча. На душе у каждого из нас было так мерзко, что говорить совсем не хотелось.

Потом, ближе к Белгороду, я предложил Лимонову не возвращаться сейчас в Москву, а остановиться на день в этом городе.

— Снимем гостиницу, и я завтра съезжу в Харьков и привезу тебе оттуда хотя бы мать, если отец действительно неподъемный. Повидаетесь, поговорите. Часа четыре вам вполне хватит. А потом я ее отвезу назад. Хоть получится, что мы не напрасно съездили…

Лимонов на такой вариант согласился.

В центральной гостинице города мы сняли два номера (один для себя, другой — для ребят, ведь теперь Тишин сможет вернуться в Москву вместе с нами), и на следующий день, с утра пораньше, я вместе с Нечаевым (который уже бывал ранее в Харькове и знал, где жили родители Лимонова) помчался снова к границе.

На этот раз мы преодолели ее быстрее. Украинские пограничники меня узнали и пропустили без задержки, а вот таможенники приказали поставить машину на стоянку досмотра и устроили настоящий шмон.

До Харькова мы все-таки добрались. И нашли нужные нам улицу и дом достаточно легко и быстро.

Сам город напомнил мне польский Вроцлав: дома такой же довоенной и послевоенной постройки — имперский, сталинский архитектурный стиль; широкие улицы, большие площади, много трамвайных линий и зелени.

Но там, где жили родители Лимонова, были сплошные хрущевские пятиэтажки, и этот район напоминал скорее московские спальные кварталы где-нибудь в районе Профсоюзной или на Маршала Жукова до периода их современной, лужковской, застройки.

Квартира Вениамина и Раисы Савенко располагалась на последнем, пятом, этаже такой вот серой панельной коробки с запахом канализации и давно не крашенными стенами в подъезде.

В двухкомнатной квартире с крохотной кухней и раздельным санузлом, когда мы приехали, находились, помимо хозяев, Тишин и еще кто-то из местных нацболов.

Дверь нам открыла сама Раиса Федоровна — седая, маленькая, но еще очень подвижная старушка. Она сразу у порога обняла и расцеловала меня и тут же проводила в спальню, где на высокой, кровати, головой к двери и ногами к окну, лежал в белой нательной рубахе (какие еще в советские времена выдавали солдатам, и я сам когда-то такую носил) Вениамин Иванович.

— Веничка, смотри, вот и Сережа приехал! — радостно сообщила Раиса Федоровна своему мужу. — А мы тебя ждем с самого утра…

Нет, конечно же, они ждали (ждали много лет) своего любимого сына, а я был в данной ситуации, после вчерашних событий, лишь «утешительным призом».

— Наконец-то мы тебя увидели, а то все в газетах читаем да по телевизору… — продолжала говорить Раиса Федоровна. На ней было синее легкое летнее платье с белыми крупными цветами, наверное, самое лучшее в ее гардеробе.

Она усадила меня на стул, стоявший рядом с кроватью. И я теперь смог рассмотреть Вениамина Ивановича. Это был чрезвычайно худой, с практически лысым черепом старик, у которого только в области висков оставались еще редкие пучки седых волос. Он взял своими тонкими руками мою ладонь и принялся гладить ее, словно слепой. Я неотрывно следил за его руками с длинными пальцами, которые, казалось, были такими же прозрачными, как и он сам, — с кожей цвета слоновой кости.

— Тебе было трудно, — сказал он тихим голосом. — Я знаю, я это знаю…

Я молчал.

— Нормально доехали? — спросил он чуть погодя.

— Нормально… Эдуард очень переживает, что так получилось. Он хотел вас увидеть. Может, все-таки отвезти вас?..

— Да куда ему! — ответила за мужа Раиса Федоровна. — Он уже еле встает. Я его на себе в туалет таскаю.

— Нет, я не смогу, — согласился с ней Вениамин Иванович. — Вы поезжайте с Раей, а она мне потом расскажет…

Мы побыли все вместе еще некоторое время. Вениамин Иванович спросил меня о самочувствие сына и о том, как он сейчас выглядит:

— Снова с усами и с бородой?

— Нет, еще без усов… Похож на вас.

Вениамин Иванович впервые за все время улыбнулся. Ему было приятно.

В моих словах не было ни лести, ни лжи: Лимонов и впрямь лицом похож на своего отца, но всем остальным, в том числе и характером, он явно в мать.

Осматривая комнату, где кроме старого, как и всё здесь, платяного шкафа больше ничего и не было (да и не могло поместиться), я заметил лежащую на шкафу гитару.

Раиса Ивановна перехватила мой взгляд и пояснила, кивнув на мужа:

— Это он раньше играл. И пел.

— Что? — откликнулся Вениамин Иванович.

— Ничего. Это я Сереже про твою гитару рассказываю… А вот Эдик не играл. Но петь тоже любит.

— Да, — подтвердил и Вениамин Иванович.

Я сразу вспомнил кадры энтэвэшного репортажа из колонии, где Лимонов поет в лагерном хоре песню Геннадия Гладкова из мультфильма «Бременские музыканты»:

Ничего на свете лучше не-ету,

Чем бродить друзьям по белу све-ету.

Нам дворцов заманчивые своды

Не заменят никогда

свобо-оды…

Кафка!.. Но я, разумеется, промолчал.

(Когда в 2010–2012 годах я работал над музыкальным альбомом «ЛИМОNOFF» на стихи Эдуарда Лимонова, то попросил питерского музыканта Наиля Кадырова использовать в аранжировке песни «Ножик» («Батя, ты мой батя…»), посвященной отцу Лимонова, акустическую гитару, на которой так любил играть и, по словам Лимонова, играл замечательно Вениамин Иванович Савенко. Исполнил ту песню в альбоме земляк Лимонова — харьковчанин Захар Май.)

Через два часа мы приехали в Белгород, где мать, наконец, встретилась с сыном после долгой разлуки и немалых испытаний, выпавших на его долю. Они посидели вместе в гостиничном номере, потом — в просторном холле отеля, где не было людей, но было более прохладно, чем на улице под лучами июльского солнца.

Четыре часа спустя я повез ее назад в Харьков.

Когда мы благополучно преодолели границу и все сложности и переживания остались позади, я включил CD-проигрыватель и Раиса Федоровна услышала мою, только недавно записанную в студии и еще даже не слышанную самим Эдуардом песню «Хризантема». (Ему я ее приберег на обратную дорогу в Москву.)

— Это стихи Эдика! — признала Раиса Федоровна произведение сына. — А поет кто?

— А поет Сергей Валентинович, — пояснил ей Нечаев.

— Сережа, это ты?! — не поверила она. — А ну-ка, включи еще раз… Да, точно — ты… Романс!..

Еще до наступления темноты мы вернулись в Белгород уже вместе с Тишиным.

При последнем пересечении границы нас снова подвергли проверке украинские таможенники, которым моя машина, видимо, примелькалась. Не знаю, чего они хотели у нас найти, переворошив второй раз за день всю машину. Наверное, сало — главный «стратегический» продукт независимой Украины. Но ни сала, ни горилки мы с собой не везли. За всей этой суетой и волнениями нам некогда было о них даже и подумать…

Лимонов с нетерпением ожидал нас в гостинице.

Куда-то идти, искать приличный ресторан после дневного сумасшествия с пересечением границы четыре раза подряд и сотнями километров пути мне не хотелось. Ужинали мы в летнем кафе-шашлычной, неподалеку от гостиницы. Выпили с Лимоновым за его родителей немного водки, которую запили пивом и заели шашлыком.

Вокруг нас было полно людей, но безбородого Лимонова, к счастью, никто не узнавал. Со всех сторон раздавалась громкая музыка и стоял сплошной мат — обычный воскресный вечер провинциального российского города.

Утром, с сознанием выполненного долга, мы отправились в Москву.

Дорога домой всегда кажется короче и приятнее, чем из дома.

Мы снова беспечно болтали, слушали музыку, вспоминали вчерашний безумный день и наслаждались южнорусскими пейзажами, так разительно отличающимися своей буйной растительностью и яркой зеленью от «безобразных», более сдержанных пейзажей центральных и северных областей. Настроение у нас было хорошее, а после остановки в полюбившейся нам деревне Курицы, где мы и позавтракали, а заодно и пообедали, дорога домой показалась еще короче и приятнее.

Чем ближе к Москве, тем нам становилось веселее. Мимо уже промелькнула знакомая Чернь, и поплыли тульские убогие деревни и поселки.

— Кошечка, миленькая, куда же ты бежишь? — ласково сказал Лимонов, заметив далеко впереди перебегавшую нам дорогу кошку. — Куда же ты глупенькая?.. глупая, дура, тварь, сука, блядь! тебя же сейчас нахуй задавят!..»

Толик и Дима позади нас покатились со смеху. Проводив взглядом благополучно избежавшую смерти кошку, Лимонов тоже рассмеялся.

В таком настроении мы и въехали в Москву.

Приступить к ликвидации!

Ликвидировать Национал-большевистскую партию российские власти мечтали давно.

Первой была неуклюжая попытка сделать это руками прокуратуры и Управления юстиции Московской области в 2001 году.

НБП имела статус межрегиональной общественной организации, юридический адрес в городе Электросталь Московской области и, соответственно, там и была официально зарегистрирована 9 февраля 1998 года.

Поэтому в конце 2001 года именно областное Управление юстиции при поддержке местной прокуратуры обратилось в Московский областной суд с заявлением о ликвидации НБП в связи с якобы «фактическим прекращением ею своей деятельности», то есть, что называется, «на дурачка»: Лимонов, дескать, сидит в тюрьме, запросы, направленные в организацию по месту регистрации, возвращаются без ответа, на телефонные звонки там никто не отвечает и т. д. и т. п.

И естественно, они потерпели неудачу, так как для всех (в том числе и судей) было очевидным, что НБП не просто существует, но к тому же еще издает свою широко известную газету «Лимонка» и является одной из самых массовых и активных политических организаций в России.

27 мая 2004 года, когда Лимонов уже вышел из заключения, Минюст России, руководимый Юрием Чайкой, отказал партии в перерегистрации ее как межрегиональной организации под новым названием, но с сохранением аббревиатуры НБП — «Национал-большевистский порядок».

И только через год после этого, в июне 2005 года, прокуратура Московской области предприняла еще одну, более удачную, попытку разделаться с НБП, ссылаясь уже на изменения в законодательстве, не допускавшие функционирования политических партий в форме «общественных организаций».

Мы это прекрасно понимали и не особенно сопротивлялись, зная, что НБП все равно нужно было в ближайшее время регистрироваться в соответствии с новым Законом о политических партиях (а Лимонов и его соратники уже даже и вовсю этим занимались!).

Но самое большое впечатление на том, летнем, судебном процессе 2005 года на нас с Лимоновым произвела… представитель областной прокуратуры — молодая кареглазая блонди с потрясающей фигурой, подчеркнутой белой форменной прокурорской рубашкой с синими погонами и такой же синей узкой юбкой. Этакая русская Моника Белуччи. Два дня, пока шло разбирательство нашего дела в областном суде на «Баррикадной», мы с Эдуардом не могли оторвать глаз от ее лопающейся на груди рубашки, строгого лица и манящего, многообещающего взгляда. Ей явно не хватало только хлыста и пары наручников!..

Хотя не думаю, что мы с Лимоновым слишком перегибали в своих фантазиях относительно этой леди: поверьте, все очень отчетливо читалось в ее глазах. В конце концов, все мы — люди. А в нашей прокуратуре кого только не встретишь: от коррупционеров и откровенных дураков до конченых педерастов и тайных поклонников маркиза де Сада!

Несколько лет тому назад, занимаясь фотосъемкой для одного журнала, я познакомился с моделью, которая призналась, что ее постоянно избивает муж, и показала огромный двухдневный синяк на своем плече. Я хотел было ее пожалеть, но она по простоте душевной заявила, что «это нас с мужем возбуждает», а дальше с гордостью открыла, что ее суженый работает в Генеральной прокуратуре, и даже предъявила мне его фотографию — маленькое фото для служебного удостоверения, вставленное под пластик ее кошелька.

— Мы с ним давно в теме, — пояснила она мне многозначительно, но так как я не понял, о какой именно теме идет речь, еще раз пояснила, что «тема» — это садомазохизм. И что в Москве есть несколько частных, закрытых садомазохистских клубов, куда они с мужем постоянно ходят…

Еще я знал одну помощницу городского прокурора, которая, когда выступала в суде в качестве гособвинителя по делам об изнасилованиях, всегда жалела подсудимых и просила для них минимального наказания. Однажды она рассказала, как поехала осенью в подмосковный лес по грибы и там встретила одинокого молодого мужчину-грибника.

— Я уж к нему и так, и этак, и сколько времени, и дайте закурить, — смеясь, говорила она, — а он от меня, как от прокаженной — шмыг в кусты, и только я его и видела! А ведь я было размечталась: сорвет, думаю, сейчас с меня куртку, стянет свитер и спортивные штаны и зверски овладеет страдающей в одиночестве женщиной. Но не повезло…

Впрочем, справедливости ради стоит признать, что таких озабоченных дамочек полно и в адвокатуре, и в полиции, но особенно в тюрьмах — среди обслуживающего персонала.

Итак, после второй попытки областного суда поставить точку в деятельности партии Лимонова последовало подряд несколько упорных отказов Минюста России, циничных по форме и безосновательных по содержанию, зарегистрировать НБП как общероссийскую политическую партию.

Попытки зарегистрировать НБП как всероссийскую политическую организацию предпринимались лимоновцами и ранее (первый раз, когда еще министром юстиции был известный нарцисс и демагог Павел Крашенинников, а затем при Юрии Чайке, заслужившем этот высокий пост предательством своего патрона по Генпрокуратуре — Юрия Скуратова).

Но все они всегда заканчивались получением министерского отказа и безнадежным судом. Так, 18 августа 1999 года (на следующий день после назначения Чайки на должность министра юстиции России!) Таганский суд Москвы, казалось уже склонявшийся к удовлетворению жалобы нацболов, оставил очередное отказное решение Минюста в силе.

Потом, в 2006 году, после серии интриг, Юрий Чайка перелетел снова в Генеральную прокуратуру, но уже на должность Генерального прокурора России.

А в 2007 году Администрация Президента (к этому времени уже создавшая свою собственную, прокремлевскую, молодежную организацию «Наши» по образу и подобию НБП, но в противовес ей) дала Генеральной прокуратуре жесткий приказ окончательно покончить с Национал-большевистской партией Лимонова. И ведомство Чайки бросилось исполнять этот приказ, как овчарка бросается исполнять команду хозяина «фас», да еще и не одна, а вместе со сворой легавых — оперативников Управления «Э» (по противодействию экстремизму) МВД России.

В нескольких городах страны, включая Санкт-Петербург, оперативники провели ряд задержаний местных нацболов, зафиксировали какие-то формальные нарушения действующего законодательства, и столичная прокуратура совместно с Управлением юстиции мэрии Москвы обратились с заявлением в Московский городской суд о запрете деятельности Национал-большевистской партии как организации экстремистской направленности.

Почему в Московский городской суд? Потому что, подавая очередную заявку в Минюст на регистрацию партии, нацболы указали свой юридический адрес теперь уже не в области, а в городе Москве. Как я уже сказал, в заявке на регистрацию нацболам было отказано, но указанный ими адрес так и не зарегистрированной партии «мудрецы» из Генеральной прокуратуры посчитали достаточным основанием для обращения с заявлением именно в Мосгорсуд. А раз так, то и переложили это дело на плечи своих московских коллег, которых в их исполнительском порыве даже не смутил тот факт, что в Москве организации НБП никогда не существовало! Так называемая «московская» организация, которую, пока Лимонов сидел в тюрьме, возглавлял Анатолий Тишин, а затем Роман Попков, юридически была именно подмосковной, — той самой МОО НБП, зарегистрированной в городе Электросталь, а 15 ноября 2005 года окончательно ликвидированной постановлением Верховного суда РФ.

Не смутило все это и Мосгорсуд, послушный воле не только своего щедрого тогдашнего хозяина — московского мэра Юрия Лужкова, но, разумеется, и всей вертикали российской власти.

Интерес общественности и прессы к данному процессу был велик. Публика и журналисты забили судебный зал до отказа. Были там и юные, амбициозные «нашисты», зарабатывающие очки для своего будущего карьерного роста.

Лимонов приехал в суд со своей женой, актрисой Катей Волковой, и их совсем еще маленьким сыном Богданом, одетым в костюмчик цвета хаки, привезенным мною из Таиланда.

Глядя тогда на них, я вспомнил первое судебное заседание Саратовского областного суда летом 2002 года. Судья Владимир Матросов уточнял биографические данные всех подсудимых: дата рождения, образование, наличие судимостей, семейное положение…

— Есть ли у вас дети? — спросил он у Лимонова.

Тот пару секунд помедлил с ответом и пророчески произнес:

— Пока нет.

Было ему тогда 59.

А через пять лет он прибыл на заседание Мосгорсуда по делу о ликвидации его партии с красавицей женой и сыном.

Суд проходил сумбурно и весело. Выступали, поочередно, заявители — представители Управления юстиции и прокуроры, выступали мы с Лимоновым, потом снова те и другие и снова мы. Были допрошены и несколько свидетелей. И вновь последовал обмен мнений сторон и прокуроров. Судья Алла Назарова давала говорить всем участникам процесса, не прерывая никого и очень непосредственно, я бы даже сказал, живо реагируя на какие-то реплики и высказывания.

Вообще, у меня, как и у многих присутствовавших тогда в зале людей, складывалось впечатление, что чаша весов постепенно, но неуклонно склоняется в нашу пользу и судья готова признать наши доводы более убедительными.

Я уже не могу теперь вспомнить подробно, о чем мы с Лимоновым тогда говорили в суде. В перерывах Эдуард постоянно пересаживался к Кате, сидевшей среди публики с ребенком на руках, и я видел, что его беспокоит еще что-то, что не было связано с процессом. Позже, в своей книге «В Сырах» он расскажет, что именно его тогда терзало и мучило. Но я понимал одно: в данный момент мне придется больше рассчитывать на свои собственные силы, нежели на помощь Лимонова.

Да, я не очень помню, какие аргументы приводились тогда мною в защиту нашей позиции, кроме тех очевидных, что уже кратко изложены выше.

Помню, что, подвергая сомнению обоснованность обращения заявителей в Мосгорсуд к юридически уже давно не несуществующей МОО НБП, я говорил о том, что с таким же успехом прокуроры могли бы потребовать признать экстремистами граждан Москвы и области, объединенных, например, любовью к песне The Beatles «Дурак на холме» (The Fooll On The Hill), но как объединение нигде в столице не зарегистрированных. Сидят, дескать, подлецы, по своим квартирам и постоянно слушают одну эту песню. Или того хуже, собираются в подворотнях и поют, да еще и на английском языке! И кого, собственно, они при этом имеют в виду?!

Эти мои слова вызвали дружный смех молодежи в зале. А когда я, анализируя документы, представленные в суд за подписью какого-то питерского прокурорского работника по фамилии не то Похмелов, не то Запойнов, сказал, что у наших прокуроров говорящие, гоголевские, фамилии: «То Шип, то Иродов, то Плохотнюк, да и Чайка — не Орлов», — не удержалась от смеха и судья.

Под конец заседания, длившегося весь день, у меня дико разболелась голова. Я спросил у девочек-секретарей, сидевших поблизости, что-нибудь болеутоляющее, но у них с собой ничего такого не оказалось. И вот вдруг судья прерывает выступавшую представительницу Управления юстиции, порывисто вскакивает с места и исчезает в своей развевающейся черной мантии за дверью совещательной комнаты, откуда появляется через минуту-другую с двумя таблетками анальгина и стаканом воды. И дает их мне. Среди заявителей и прокуроров эти действия судьи вызвали легкое замешательство, если не сказать «смятение в рядах».

На следующий день один из журналистов-телевизионщиков признался мне с сожалением, что «времена изменились», а то бы фрагменты вчерашнего заседания пустили бы в эфир в вечерних новостях.

«Мы, — сказал он, — вечером на канале все собрались и просто угорали, просматривая запись того, что здесь днем творилось!»

Да, судебное заседание так затянулось, что судья была вынуждена перенести завершение процесса на следующий день.

И тут случился скандал.

В любой цивилизованной стране такое произойти вообще не могло. А если бы и произошло, то, при наличии свободной прессы, скандал разразился бы невероятный! И последствия его были бы вполне предсказуемы и для прокуроров, и для руководства Мосгорсуда, и для политических руководителей самого высокого ранга. Но мы живем в России, шел 2007 год, и то, что произошло, не получило особой огласки даже среди либеральных журналистских кругов.

А произошло вот что.

Утром следующего дня, 19 апреля, в главном, официальном, правительственном органе печати «Российской газете» была опубликована заметка за подписью некоего Владимира Федосеенко, в которой говорилось буквально следующее:

Нет такой партии! Суд признал НБП запрещенной организацией. Вчера суд рассмотрел иск Генпрокуратуры РФ о признании межрегиональной общественной организации «Национал-большевистская партия» (НБП) экстремистской и о ее окончательной ликвидации…

Политические режиссеры, задумавшие и организовавшие весь этот процесс «окончательного решения национал-большевистского вопроса», не предполагали, что суд затянется на два дня. И статейка, заранее подготовленная беспринципными журналистами официозной «Российской газеты», была опубликована преждевременно, чем невольно раскрыла закулисную тайну всей этой отвратительной истории с первым в современной России XXI века запретом политической оппозиционной партии.

Приехав в Мосгорсуд к полудню и зачитав прямо в заседании статью из «Российской газеты», мы увидели, как смущена и расстроена судья. По сравнению со вчерашним днем это был совершенно иной человек: подавленный и нервный. Было понятно, что о газетной «утке» в суде стало известно с самого раннего утра, и наша судья уже побывала на ковре у руководства, получив, видимо, нагоняй за затягивание процесса и необходимые указания, как его вести дальше.

Через час после начала процесса судья уже удалилась для вынесения решения, а еще через час это решение огласила. Оно, как и следовало ожидать, полностью подтвердило «прозорливость» автора «Российской газеты».

Пока мы ожидали в просторных коридорах здания Мосгорсуда судебного решения, ко мне подошел взволнованный Лимонов и сказал, что ему передали информацию о готовящемся здесь же, прямо после оглашения судьей решения, его задержании и аресте.

— Что делать? — спросил он. — Может, прямо сейчас попытаться отсюда выйти и уехать?

— Не стоит, — сказал я, и без того расстроенный случившимся с утра. — Если они решили тебя за что-то арестовать, то наверняка уже все выходы из здания оцеплены ментами или эфээсбэшниками. Поэтому лучше оставаться пока здесь, — здесь полно журналистов, и арест не пройдет в тайне от общественности. Давай дождемся постановления суда, а там будет видно, что делать дальше.

В итоге все обошлось благополучно. После завершения процесса мы всей толпой, вместе с Катей и маленьким Богданом, вышли из здания суда, расселись в свои машины и уехали.

Уже вечером и на следующий день интернет-издания и многочисленные газеты сообщили: «Несуществующая Национал-большевистская партия запрещена!»

«Приступить к ликвидации» — так назывался один из советских фильмов о героических буднях чекистов в последний год Второй мировой войны. В России начала XXI века снова стали править балом чекисты, засевшие не только на Лубянке, но и в Кремле. И теперь команда «приступить к ликвидации» касается уже не только бандитских или террористических групп, но и политических партий.

И парадокс в том, что первой из них стала партия, провозгласившая через сто лет после Ленина по сути те же самые большевистские лозунги, что когда-то вдохновляли на борьбу с русским самодержавием и буржуазией пламенного революционера Феликса Дзержинского — в первую очередь именно революционера, а уже во вторую — создателя ВЧК!

Узнай он, какой в итоге стала построенная им и его соратниками страна рабочих и крестьян, какими антикоммунистами с золотыми крестиками на груди и особняками в элитных пригородных поселках сделались современные «чекисты», украшающие свои кабинеты его портретами, он бы, наверное, снова умер от разрыва сердца. Но перед этим поставил бы их всех к стенке.

Чемпион

В пятницу, 15 февраля 2008 года, около полудня мне позвонил Лимонов. Телефон, как обычно, не определил его номер, но такой «неизвестный» номер среди моих абонентов был лишь один, и я, опередив Эдуарда с его привычной фразой: «Сергей, приветствую, это Лимонов!», сказал: «Здравствуй, дорогой!»

— Сергей, приветствую, это Лимонов! — все же произнес по инерции Эдуард и после взаимного обмена дежурными вопросами о здоровье и делах предложил вечером сходить поужинать.

— Давай, — согласился я. — А куда?

— Я буду вечером в твоем районе. Давай там, часов в восемь. Куда мы ходили несколько раз, помнишь? За парком…

Он по привычке шифровался, опасаясь прослушки.

— А, к азербайджанцам! — догадался я.

— Там ведь нормально? И тебе не надо ехать на машине, выпьешь…

— Договорились.

Сейчас на Краснопролетарской улице, на том месте, где в те годы находился азербайджанский ресторан с совсем неазербайджанским названием «Чемпион», зияет асфальтовая плешь размером около ста квадратных метров. А тогда, с середины нулевых, это пустующее место занимал кривенький, неказистый с виду особнячок, воздвигнутый самостроем азербайджанскими умельцами при небескорыстном содействии муниципальных чиновников. И таких «избушек на курьих ножках», где, кстати, подавали прекрасные кавказские блюда, выросло тогда в лужковской Москве немало. «Хурма», «Шеш-беш», «Сим-Сим», «Гладиатор», в котором мы с Лимоновым и нашими друзьями провели не один вечер и которому он посвятил позднее целую главу в своей книге «В Сырах», и вот — «Чемпион». А этот «Чемпион» был хорош не только нейтральным, ничего не значащим, как и «Гладиатор», названием и неплохой кухней с дюжиной разнообразных шашлыков и свежими бакинскими овощами, но еще имел и второй, «черный», выход во внутренний двор, откуда через узкий проход между домами можно было в случае необходимости сразу выйти во 2-й Щепиловский переулок, а там, через Делегатский парк — на Делегатскую улицу или в 1-й Самотёчный, где удобно было оставить машину. В те годы для Лимонова, за которым постоянно следили спецслужбы, эти вещи имели существенное значение. А еще тут же рядом, в 1-м Самотёчном переулке, в маленькой двухкомнатной квартире жила с детьми его жена Катя. Да и я жил здесь же поблизости — на Делегатской. Так что ресторан «Чемпион» (а вообще-то, официально это заведение значилось как «кафе», и именно так и было написано в его меню) находился в самом подходящем для нас месте, и мы в 2007–2008 годах часто его посещали. Не столь часто, конечно, как несколькими годами ранее ресторан «Гладиатор», поблизости от которого, в Сыромятниках, жил тогда Лимонов, но всё же. Так что, мои уважаемые друзья-армяне, мы не специально выбирали азербайджанскую кухню, это получилось случайно.

Итак, пятничным вечером 15 февраля 2008 года в назначенный час мы с Лимоновым встретились на Краснопролетарской у кафе «Чемпион», а еще через мгновение с наслаждением вдохнули острые шашлычные запахи аутентичной кавказской кухни.

И как всегда, народу здесь было полно. В двух небольших залах, разделенных между собой стеклянной перегородкой, стоял сплошной гул голосов отдыхающего московского люда, весело звенела посуда и носились между столиками услужливые кареглазые официанты.

Придя сюда впервые в ноябре 2007 года, мы с Лимоновым, точно так же, как и в этот раз, едва нашли свободный стол. Правда, тогда нам помог младший брат Владимира Познера — Павел Владимирович, такой же улыбчивый и очень похожий на своего известного брата-телеведущего. Павел Владимирович увидел из-за перегородки, где он сидел в компании друзей, Лимонова и, подойдя к нам, посоветовал пройти во второй, меньший по размеру зал.

— Там еще есть места. И там удобнее, — сказал он, приглашая нас широким жестом, будто был хозяином этого заведения. — И тут, если вы впервые, очень хорошая кухня. Обращайтесь, с удовольствием подскажу, что выбрать.

— Спасибо, спасибо, — смутился Лимонов, никак не ожидавший, что его здесь, в этой азербайджанской «забегаловке» кто-то узнает да еще, не дай бог, будет мешать отдыхать, заглядывая в тарелку или в рюмку.

— Большое спасибо, — поблагодарил Познера и я, — мы только по шашлычку. Шашлыки здесь нормальные?

— Здесь великолепные шашлыки, и еще советую вам люля. Люля-кебаб здесь просто выше всяких похвал!..

Мы сели с Лимоновым за свободный столик подальше от компании Познера, боясь как бы эта его учтивость не перешла в навязчивость.

— А ты знаешь, кто это? — тихо спросил я.

— Нет, — ответил Лимонов.

— Это брат Владимира Познера. Он, кажется, ученый, востоковед. Правда, похожи?

Эдуард глянул в сторону, где сидел Познер со своей компанией, но промолчал, — нам как раз принесли меню.

Однако Павел Владимирович Познер оказался не только любезным, но и крайне деликатным человеком: он оставил нас в покое и напомнил о себе лишь перед самым своим уходом, когда снова подошел к нашему столику и с той же своей фирменной познеровской улыбкой, озорной и слегка ироничной, поинтересовался, понравилась ли нам здешняя кухня.

— Неплохой мужик, — заключил в итоге Лимонов.

Это было в середине или конце ноября 2007 года. А через неделю-другую мы снова встретились с Павлом Владимировичем в «Чемпионе».

— Странно, — сказал я. — У них же с братом есть свой ресторан. А он постоянно торчит здесь, у азербайджанцев.

— Ресторан? — переспросил Лимонов. — У них ресторан?

— Да, французский. Я там бывал.

— Наверное, французская кухня ему уже осточертела, — пошутил Эдуард. — Хорошему мужику нужно мясо! Хорошее свежее мясо!..

В те же дни к нашему столику однажды подошел актер Борис Хмельницкий — российский Робин Гуд, как его некоторые называли. Высокий и болезненно худой, с седой густой бородой и усами, он вырос внезапно из-за спины Лимонова и, склонившись над ним, заглядывая в лицо, хрипло произнес:

— Эдуард, добрый вечер! Я Хмельницкий, Борис… Таганка, Таганочка…

Лимонов, державший в руках нож и вилку с уже нанизанным на нее маленьким бакинским огурцом, улыбнулся и закивал головой.

— Помнишь, да? — обрадовался Хмельницкий. — Эдик, ну, я желаю тебе здоровья! Здоровья и успехов! Ты — молодец…

Такие же истории с узнаванием Лимонова там и здесь людьми известными и неизвестными случались часто. И началось это после его освобождения из лагеря в 2003 году. До этого автор всемирно известного романа «Это я — Эдичка» и множества других книг ходил по московским улицам, оставаясь практически неузнанным. Я помню, как однажды мы шли с ним вдвоем по осенней Москве пешком из Бункера на 2-й Фрунзенской в ресторан «Пегас», расположенный в знаменитом особняке Союза писателей на Комсомольском проспекте, и никто даже там не обращал на него никакого внимания! Это именно в «Пегасе» — пафосном, буржуазном по отделке и стилю московском ресторане, Лимонов, подняв рюмку водки над тарелкой густого борща, впервые при мне провозгласил тост за революцию, что вызвало у меня, сибарита, некоторую оторопь. Правда, потом я привык к подобным тостам национал-большевиков. И было это еще в далеких 90-х.

Я помню, как тогда же, но уже летом, и все так же без охраны, мы долго шли ночью с Лимоновым в компании девушек из центра Москвы через Красную площадь, мимо ГУМа и храма Василия Блаженного по Большому Москворецкому мосту (на котором в 2015-м, почти через двадцать лет после этого, застрелят Бориса Немцова) в какой-то модный ночной клуб у отеля «Балчуг Кемпински». И вождь НБП зажигал там вместе со всеми на тесном танцполе.

Но тюрьма и телевидение сделали его, политика и знаменитого писателя, узнаваемым. А это, кроме того, что, безусловно, приятно, еще и хлопотно: повсюду за тобой наблюдают чьи-то глаза, отчего необходимо постоянно себя сдерживать и все контролировать. Его стали узнавать повсюду: на улицах и в поездах, в Ботаническом саду и в саду «Эрмитаж», в клубах и на художественных выставках, в кафе и ресторанах. Так было в «Чемпионе», как до этого — в «Гладиаторе» или позднее в корчме «Тарас Бульба» на Садовой-Самотечной. Так было и в итальянском кафе «Сесто Сенсо» на месте некогда знаменитой Таганской тюрьмы — «Таганки» или ласково, по-блатному, «Таганочки», снесенной в конце 50-х годов, но имя которой вскоре перешло к созданному неподалеку театру и с ним уже разнеслось по всему миру. В том кафе готовили прекрасную пиццу с тунцом и луком, и мы обычно сидели там на террасе, курили сигары, пили виски и смотрели на заходящее солнце, заливающее охрой большой дом напротив…

А в тот февральский вечер 2008 года, о котором я начал рассказ, мы с Лимоновым, к его радости, не встретили в «Чемпионе» никаких знакомых. Официанты предложили нам на выбор столик по центру или у стены, и мы, разумеется, выбрали у стены.

После холодной улицы находиться в помещении заполненного людьми ресторана было приятно. Привычный гул голосов, звон посуды, запахи еды — обстановка, располагающая к отдыху. Но Эдуард в тот раз был как-то уж слишком напряжен. Вот и свою охрану из преданных ему нацболов он не оставил здесь же, как часто бывало, за соседним столиком, а отослал дожидаться его в машине. И чтобы расслабиться, нам потребовалось немало времени, но еще больше пива и водки, бутылку которой мы чуть ли не до конца опустошили, не дожидаясь подачи горячей закуски.

Я не спрашивал Лимонова, что произошло и что его так тревожит. По большому счету мне и так все и давно было понятно: cherchez la femme — ищите женщину, как говорится. И этой женщиной была горячо любимая, подарившая Эдуарду детей и надежду на семейное счастье Катя Волкова.

Я не собирался тогда и не собираюсь сейчас разбираться, кто из них был прав, а кто виноват, — в таких делах, как правило, виноваты обе стороны. Но этот семейный союз, который вскоре распался, создавался на моих глазах, и я был свидетелем того, как Эдуард потерял голову, влюбившись в Актрису (именно так он часто называл тогда Катю) с первого взгляда, когда она на одном из так называемых светских мероприятий (кажется, это было в Манеже), за отсутствием под руками бумаги, написала ему номер своего телефона прямо на женской прокладке. И ведь действительно — актриса!..

Но сам я с Катей в те первые дни и месяцы их знакомства общался мало. Помню лишь, как она, красивая и пьяная, пела однажды в ресторане (в том самом «Гладиаторе», куда мы большой компанией завалились после посещения в ЦДХ выставки «АРТ-МОСКВА, 2005») — пела, вскочив из-за стола и имитируя руками игру на гитаре, какую-то свою песню, где рефреном повторялась строчка, типа: «ЧеКа», — слышим мы из далека. — «ЧеКа»… И я подумал тогда, что Катя и голосом, и манерой исполнения подражает (возможно, непроизвольно) покойной Наташе Медведевой. И мне, признаюсь, это не понравилось. И еще помню, как тогда же, в «Гладиаторе», пока Лимонов ходил в туалет, она рассказывала нам, что надеется на его помощь в раскручивании ее музыкального проекта, но вообще-то не хочет быть «просто очередной его девушкой». И, эпатируя публику, страстно целовала его потом, когда он вернулся к столу…

Однако я часто и подолгу в тот период общался с самим Эдуардом. И помню, как восторженно он всегда о Кате отзывался. Рассказывал, какая она и красивая, и талантливая, какая добрая и умная, и как любит его, и как хочет от него ребенка. А уж он-то сам как хотел ребенка! И не скрывал этого. И когда Катя забеременела, как он взволнованно суетился, консультируясь у меня, можно ли поскорее получить справку о смерти бывшей жены Наташи Медведевой, чтобы оформить брак с Актрисой!.. Я помню как он, 62-летний суровый мужик, прошедший войны, тюрьмы и зону, порхал на крыльях любви (вот уж действительно банальное, но какое точное выражение!), появляясь то там, то здесь на светских тусовках со своей беременной красавицей Актрисой, как рассказывал о ее поездке в Харьков и встрече там с его совсем старенькой матерью. И позднее пересказывал их с матерью телефонные разговоры, в которых та постоянно расспрашивала о родившемся в 2006 году в день Октябрьской революции долгожданном внуке.

А дальше постепенно началось то, что называется «любовная лодка разбилась о быт»: тесная квартира Кати, ставшая еще теснее после рождения сына, попытки как-то урегулировать вопросы быта путем аренды или покупки другой квартиры и даже маниловские планы супругов о приобретении земли в Тверской области и строительстве там настоящей писательской усадьбы.

Но всем этим планам не суждено было сбыться. И не только из-за отсутствия у Эдуарда необходимых для покупки большой квартиры или дома денег, но в первую очередь потому, что он — не граф Толстой и не обласканный властями советский писательский генерал, увешанный лауреатскими медальками и всякими орденами. Мне лично, как, уверен, и многим тысячам людей, знакомым с судьбой и творчеством Лимонова, просто невозможно представить его живущим где-то в загородной усадьбе и лениво раскачивающимся там в шезлонге, под тенью лип или посреди яблоневого сада. Как невозможно представить его и в большой элитной московской квартире среди модного хай-тека или позолоты пошлой брынцаловщины.

Да, это невозможно представить большинству людей, знающих Лимонова, но актриса Екатерина Волкова входила, видимо, в меньшинство.

А когда она все поняла, то махнула рукой и… улетела на Гоа: надо снять послеродовой стресс, отдохнуть, набраться сил… Да мало ли каких поводов можно еще найти для того, чтобы уехать из промозглой московской зимы в тропический рай, если этого очень хочется! И неважно, что ребенку, оставленному на попечение пожилой матери, всего полтора месяца от роду, а у мужа-политика, как назло, неприятности — его партию пытаются запретить, соратников одного за другим задерживают, за ним самим постоянно следят.

«Ну а чем я могу помочь?»

Действительно, чем?..

То было в начале 2007 года. И Лимонов, одиноко живя в своей большой съемной квартире в Сырах, ждал красавицу жену несколько месяцев, отсчитывая дни. А потом, когда она все-таки вернулась, не мог этому нарадоваться, но так и остался жить на два дома — у себя, в Сырах, где работал, и у нее, на Самотёке, потому что у нее для него не было места, а переезжать к нему или в другую съемную квартиру Актриса не захотела.

— Ты представляешь, — рассказывал он мне, — утром работаю у Кати на кухне, пишу. Она спит. И тут на кухню входит теща, и говорит: «Так, Эдуард, убирайте поскорее всю эту свою писанину со стола, я ребенка кормить буду». И сгребает все мои бумаги в сторону. Представляешь?..

И я представляю, как известный, немолодой уже писатель сидит рано утром за крохотным столом на пятиметровой кухне, что-то пишет, аккуратно разложив на столе свои тетради и книги, а потом растерянно наблюдает, как какая-то женщина сгребает их в сторону, называя все это «писаниной»…

И он уезжал в Сыры.

А еще, по его словам, были и пренебрежительные высказывания Актрисы о его творчестве (что, конечно, ранит любого художника) и о политической деятельности. Но, думаю, если Катя и говорила такое, то просто в сердцах. Но ведь и у него не веревки вместо нервов. Отсюда и его раздражительность, и эмоциональные срывы, грозившие разорвать их отношения еще до годовщины рождения сына. И это чуть было не произошло даже в день крестин Богдана в Ростове-на-Дону, куда все мы, участники этого торжественного мероприятия, прибыли порознь: я в качестве крестного отца прилетел самолетом, Эдуард приехал на машине, а Катя с сыном — поездом. Так же все потом и разьехались. Однако первый год жизни Богдана отметили все же вместе, торжественно-напряженно, в кругу самых близких, и Катя, будучи снова беременной, умчалась, теперь уже вместе с годовалым ребенком, опять на несколько месяцев в Индию — в любимый ею Гоа, оставив мужа праздновать Новый, 2008 год с его запрещенной партией и переживать в одиночестве очередную московскую зиму…

— Я хочу прочитать тебе мои новые стихи, — неожиданно произнес Лимонов, когда официант, заменив на столе посуду, поставил перед нами еще один запотевший графин с водкой. — Послушаешь?

— Конечно.

Эдуард взял лежавшую на соседнем стуле черную пластиковую папку, неторопливо раскрыл ее и, вынув оттуда пачку листов формата А4, начал читать.

И Юлианский календарь…

Над зыбкой розовый фонарь…

Качаемая мною зыбка!

В тебе рождается улыбка,

Мой тихо лающий сынок,

Я знаю, хочешь на Восток…

Круглоголовый, круглоглазый,

Востока следуешь приказу.

— Малыш, я твой седой отец!

— Я обезьян, вожак у стада.

Маманю теребить не надо

За терракотовый сосец…

Бог создал Землю, говорят,

И населил толпами стад,

Успешно поедавших друга.

Жена могла сожрать супруга…

То, что и делает твоя

Маманя по стопам зверья.

Она как самка паука,

Самца съедающая прямо.

Осеменил? Наверняка?

И тихо жрёт супруга дама…

Что и случилось бы вконец,

Но твой всезнающий отец

Избегнул страшного укуса.

И вот сидит во тьме улуса

московского. Привет, сынок!

Мы встретимся с тобою вскоре,

Поговорим о Пифагоре,

Но выплюнь маменькин сосок!

Мы пропустили по рюмке за детей.

Отложив приборы, Эдуард выудил из своей пачки листок с очередным стихотворением и продолжил чтение.

Я не светская игрушка,

Я — тяжёлый человек.

У меня свисала пушка

С портупеи целый век

Я в казарме спал, как дома,

Я стреляю в темноте,

Отдалённо мне знакома

Та фигура на кресте.

Перешла ты мне дорогу,

Зря, возлюбленная всласть,

Не имея долга к Богу,

На тебя могу напасть…

— А вот еще одно короткое. Называется «На пляже Гоа. Февраль 2008», — пояснил Лимонов.

Одна из жён Лимонова,

Самая простая,

Бродит там беременная,

Вовсе никакая!

Потеряла милая

Не от косички бантик,

Потеряла женщина

Голову как крантик!

— Ещё.

Жена, ребёнок были у меня…

Затем исчезли, как в воронку

Всё грохнулось среди рожденья дня

Богдану, годовалому ребёнку,

Успел купить китайский автомат,

И пистолет, и рацию, и кепи…

Он вырастет, и будет он солдат,

И мою славу он своей укрепит.

Богдан, когда ты вырастешь большой,

Скрути-ка мать и к двери привяжи!

И выпори! Ей с чёрною душой,

«Зачем отца лишила?» — ей скажи.

В этих стихах, лишенных куртуазного изящества, — боль души отвергнутого женщиной поэта. Но тут передо мной сидел не просто поэт (я знаю, эстетам подавай «высокую» поэзию), а убитый горем мужик, каких миллионы, потерявший всякую надежду на сохранение семьи и изводящий себя воспоминаниями. И то обстоятельство, что мужиком тем был Эдуард Лимонов, ничего не меняло. Ну, разве что в некоторые мгновения я воспринимал эти его стихи как продолжение его же прозы — грубо зарифмованной автобиографической прозы, где он, как обычно, не щадит абсолютно никого, а себя прилюдно выворачивает наизнанку, нисколько не заботясь о том, как при этом выглядит со стороны.

— Вот тоже из недавнего. Богдану. — Лимонов откашлялся и глотнул пива.

Вот я сижу на кухне, сынок,

При галстуке, зол, спокоен.

Прибудет охрана. И в нервов комок

Сжатый, уеду я, воин…

Под утро затихла ссора с женой,

С мамой твоей больной…

Я не увижу тебя никогда!

Прощай же, моя звезда!

Вырастешь умным, красивым, Богдан,

Ну, а отец твой, умру я от ран,

Вот что тебе напишу я на скатерти:

«Не принимай никогда, будь смутьян,

Сторону матери!..

Матери тёплое вьют гнездо,

Сладко в гнезде валяться,

Только мозгов разжижения до

Нужно с гнездом расстаться!

Мальчик, беги! Мальчик, беги!

От баб убегай скорее!

Пусть бабка суёт свои пироги,

Пусть мать вся улыбками реет,

Плюнь на улыбки и на морщины,

Бабы — не участь мужчины!..

Да, я тебя от любви зачал,

Только объект желанья

Быстро чудовищем яростным стал,

Весь ощетинился, заклокотал,

Не только любить меня перестал,

Но гложет меня, как пиранья…

(Может, другого себе нашла,

Вся психопатией изошла!

При этом тобою она прикрывается:

Якобы бедный Богдан нуждается

В обширной квартире, в поездке в Гоа,

А без Гоа, ни «ау!», ни «уа!»)

На самом-то деле всё мать твоя лжёт,

Её там мужчина, возможно, ждёт…

Она изрыгает зловонную ложь!

Ты на меня должен быть похож…

Так убегай от них, взявши нож,

Чтоб только не жить в их фарватере,

О, покидай, покидай, покидай!

Этот вонючий, слезливый рай —

Сторону матери!»

В зале «Чемпиона», как я уже сказал, было шумно, и потому Лимонов постоянно повышал голос, стараясь перекричать полсотню человек.

Она не читала роман «Овод»,

Она читала роман «Обломов»,

Она не поймёт, что я вечно молод,

Ей не понять, что я без изломов.

Она низка, у неё нет высот,

Она — возлюбленная наоборот,

У неё есть живот, да, но два крыла

Ей эта поганая жизнь отсекла.

И тут в какой-то момент я вдруг уловил наступившую в зале тишину. И в ней срывающийся в крик голос Лимонова:

А я летаю! Вам удивительно?

Хотя и летаю я очень мучительно.

Но я не тяжелый, и два крыла,

Моя звезда для меня сберегла…

Лимонов замолчал. И три-четыре секунды после этого тишина в зале все еще сохранялась. Люди не поняли, что произошло. Не уверен, что кто-то из них узнал Лимонова, хотя, возможно, кто-то и узнал. Но человек, читающий в кабаке стихи, сейчас, согласитесь, редкость. Дикий крик, пьяное пение и даже драка не привлекли бы к себе такого внимания окружающих.

— Выпьем, — предложил я.

— Сейчас. Еще одно, — ответил Эдуард, перебирая свои листы. И, набрав в легкие побольше воздуха, продолжил, но уже тише.

Тебя мучает ревность со злобой, тоска,

Ты не видел два месяца с лишним сынка,

Ты болеешь, простуда и астма вдвоём

Истязают тебя этим солнечным днём…

Потерпел неудачу опять ты в любви,

Неудачником, впрочем, себя не зови, —

Вся проблема твоя с этой трудной женой,

Как проблема с собакой большой…

Выбирая собаку купить чтоб в друзья,

Выбирайте детей, взрослых сучек нельзя…

Ведь у этих у взрослых, красивейших сучек

Было много несчастных, трагических случек,

Было много предательства, много грехов,

Чего нет у родившихся только щенков…

— А ты знаешь, — сказал я, когда мы все-таки выпили, — ведь это всё начинается еще раньше — с самого детства. Ну вот, что мы желаем своим детям с раннего возраста? Мальчикам мы желаем быть сильными, смелыми и умными, желаем им хорошо вести себя и слушаться старших. Учим не обижать младших, слабых и… девочек. Хотим, чтобы они выросли честными и справедливыми, были верными товарищами и друзьями, стали защитниками своей сестренки и младшего брата, мамы и родины. И даже пишем это всё им в поздравительных открытках по поводу самых разных праздников. Так? А что мы желаем своим дочерям? Мы желаем им быть красивыми и, в лучшем случае, умными, а то и просто обходимся пожеланием хорошей учебы. Мы хотим, что наши дочери — «красавицы и принцессы» — выросли здоровыми и обязательно нашли свое счастье. И тут ключевое слово «наш ли»: найти счастье это не труд, но удача! И никогда не напишем им в поздравительных открытках пожелания быть честными, трудолюбивыми и преданными, — преданными родительскому дому и семье. Возможно, всему этому учат матери своих дочерей в мусульманских семьях, и понятие «преданность семье» у юных мусульманок со временем легко переходит уже на собственные семьи, где к нему добавляется еще и понятие верности мужу… Но если я вдруг, поздравляя, к примеру, свою взрослую дочь с днем рождения, напишу ей: «Будь, дочка, здорова и счастлива, будь честной и верной!», она решит, что папа сошел с ума. Однако написав это же взрослому сыну, я не рискую показаться ему сумасшедшим. Ну, а если я напишу то же самое своей подруге, то можно быть уверенным, она воспримет это как оскорбление.

Лимонов слушал меня, не перебивая. И я видел, что он со мной согласен.

— А потом у нас, мужиков, и у женщин разный подход к измене, — продолжал я спьяну излагать ему свои мысли.

— Мужик не считает изменой жене какие-то мимолетные, случайные связи с другими бабами, — говорил я. — И только когда мужчина начинает проявлять к новой знакомой какие-то знаки внимания — дарит ей цветы, милые безделушки или дорогие подарки — это свидетельствует о том, что он начинает сравнивать эту женщину со своей, и сравнение — не в пользу последней. Только с этого момента мужчина сам психологически осознает, что изменяет своей женщине… Ты улавливаешь мою мысль?

— Улавливаю, — Лимонов смотрел на меня не моргая.

— У женщин, как мне кажется, все иначе. Всё! Женщина изменяет мужу и осознает это сразу, как только сближается с новым партнером: вдыхая его пот, прикасаясь к его телу… Она тут же невольно начинает сравнивать любовника со своим мужем. Нет, потом она, конечно, будет еще думать и, возможно, даже так и не примет решения в пользу любовника, но факт измены уже для нее состоялся. И ей придется с этим фактом как-то жить. Улавливаешь?.. Не поэтому ли с древних времен люди относились к женской измене иначе, чем к мужской? Строже…

— Эх! — громко выдохнул Лимонов. Я вопросительно взглянул на него.

— Нет, — пояснил он, улыбнувшись. — «Эх!» — так называется стихотворение.

— Читай!

Я давал ей большую рубашку,

Она в ней тепло спала.

Я давал ей большую чашку,

Она чай из неё пила…

Я поил её чаем с мёдом,

Ей укутывал ноги пледом,

Всё равно она стала уродом,

И подвергла меня лишь бедам…

Было уже около полуночи, зал ресторана постепенно пустел, но Лимонов продолжал читать свои еще не опубликованные стихи.

Я бы писал стихи о гладиолусах,

Или о шляпках, может быть, писал,

Я пел бы Вам о шапках и о волосах,

Я б по-английски это напевал.

Я бы с ребёнком в парке бы прогуливался, —

Спокойный и приятный человек…

(А воздух бы на время обеспуливался!)

А ты глядела б мирно из-под век…

Я Вас сжимал в объятиях и ласках,

Вас никому в миру не уступал,

В сложнейших и завязках и развязках

Я своё тело с Вашим сопрягал.

Стремился внутрь я Вашей влажной глуби,

Топтал Вас словно бык и злой мужлан!

А что я получил? Она не любит!

Зачем тогда был этот балаган?!

Зачем родили бедного Богдана?

Чтоб ты его с отцом разорвала,

Чтоб у меня в груди зияла рана

И я глядеть боялся в зеркала?

Тяжёлая жена моя, тяжёлая,

Какая ты бесчестная, двуполая…

Как злой мужик, как оборотень вдруг!

А я-то верил, ты мой страстный друг!

А я-то верил, красоту мы делим,

И ненависть внутри себя не селим…

Расстались мы далеко за полночь. К этому времени в «Чемпионе», кроме нас двоих, уже никого не было, а парни из охраны Лимонова, встретившие своего вождя на улице, думаю, изрядно тогда промерзли.

Когда исчезли за поворотом габаритные огни черной лимоновской «Волги», я пошел через освещенный снегом Делегатский парк домой.

После столь много выпитого спал я в ту ночь плохо. А утром позвонил Лимонову.

— Ты жив? — спросил я его.

— Да, всё нормально, — бодрым голосом ответил Лимонов. — Сижу, работаю, — в понедельник надо две статьи сдать…

А в полдень по каналам новостей пришла печальная новость.

«Сегодня, — сообщили СМИ, — в 10.30 утра на 68-м году жизни скончался популярный актер театра и кино Борис Хмельницкий. Артист в последнее время тяжело болел и победить недуг, увы, не смог. Борис Алексеевич умер в своей московской квартире на улице Дурова…»

Улица Дурова, Самотёчная, где находилась первая московская квартира, в которой поселился Лимонов с Анной Рубинштейн по приезду из Харькова в далекие 60-е, а рядом — 1-й Самотёчный переулок, где через сорок лет будут жить его жена Екатерина Волкова и их дети, и Делегатская, где после развода он будет прописан, и Краснопролетарская, где стоял «Чемпион», а теперь красуется пустая заасфальтированная площадка… Посмотрите на карту Москвы — это все в одном месте, друг возле друга. Вот и задумаешься: случайно ли?

Вам будет противно жить без нас

Выступая на радиостанции «Эхо Москвы» в июне 2005 года, Владимир Жириновский заявил, что Эдуард Лимонов оказался на свободе именно благодаря ему.

«…Я, кстати, к Лимонову положительно относился, — сказал он. — У него было 60-летие в Доме литераторов. Справляли — меня пригласили, я выступил в его защиту. Сказал много добрых слов. И мой адвокат его спасал из саратовской тюрьмы. Я писал как депутат… Демократизм у нас в том, что он на свободе, Лимонов, — это я ему сделал свободу. Адвокат вел процесс, а я дал ходатайство. Ведь он освобожден условно, в любой момент его могут арестовать. Ему еще два года нужно было сидеть в тюрьме. То есть я его освободил…»

Эти смелые заявления лидера ЛДПР вызвали бурную реакцию слушателей.

Через день объявился и Лимонов, который не скрывал своего раздражения по поводу высказываний Жириновского. Но я постарался его успокоить.

— Послушай, Эдуард, — сказал я, — ничего плохого Вольфович о тебе не говорил. И, по сути, он только слегка преувеличил значение подписанных им ходатайств. Но Жириновский действует как настоящий политик: раз его адвокат участвовал в деле и выиграл его, значит, в соответствии с законами политического жанра, можно и нужно использовать эти факты в своих интересах. Попросту говоря, Вольфович тянет одеяло на себя: смотрите, дескать, какой хороший у меня адвокат, а значит, в ЛДПР все такие. И партия Жириновского — делает уже дальше выводы сам обыватель — может помочь кому угодно… Ведь обыватель не знает, что я не являюсь членом ЛДПР. Одно слово — политика!.. Но и ты вправе говорить точно так же, когда я веду дела Жириновского или кого-то другого. Ты тоже можешь заявлять, что твой адвокат выиграл то или иное дело. И тем самым привлекать внимание к себе и к своей партии…

Лимонову явно не нравилась такая «политика».

Однако с Владимиром Вольфовичем он отношений старался не портить и, несмотря на критику в его адрес, всегда относился к нему с уважением. Жириновский тоже относился к Лимонову неплохо, ценя в нем в первую очередь большого писателя, а позднее стал уважать и как человека, сумевшего создать и сохранить в непростых условиях многочисленную боевую партию.

При случайных встречах на радио, телевидении или на каких-то официальных приемах они всегда живо общались между собой, объединенные не только общим прошлым, но и одним адвокатом в настоящем.

А я всегда относился к Владимиру Вольфовичу так же тепло, как и он ко мне, с первых же дней нашего знакомства в августе 1991 года.

Я видел Жириновского в разные годы его жизни на протяжении более двадцати лет, — в различных, порой драматических ситуациях, в каких оказывался он сам, его партия или наша страна. Как это было в августе 1992 года, когда регистрация ЛДПСС (Либерально-демократической партии Советского Союза) была аннулирована Минюстом России якобы из-за наличия в ее списках мертвых душ. Возглавлял тогда российский Минюст будущий «славный сын чувашского народа» Николай Федоров, заслуживший своими лакейскими прогибами перед президентом Ельциным пост руководителя Чувашии.

Или осенью и зимой 1992/93 года, когда в прессе, по указанию Кремля, было введено табу на упоминание имени Жириновского и его партии, и мне приходилось с помощью подачи бесчисленного количества судебных исков к различным СМИ о защите чести и достоинства Владимира Вольфовича прорывать эту информационную блокаду.

Или как это было в октябре 1993 года, когда Верховный Совет (тогдашний российский парламент) находился под обстрелом танковых орудий и снайперов спецназа.

Я видел Жириновского и в минуты его политического триумфа 12 декабря 1993 года, и в дни последующих политических побед, в семейные праздники, проводимые в узком кругу, а также во время его юбилея в концертном зале «Россия», где уже были тысячи гостей и для юбиляра пели «Песняры» во главе с самим Владимиром Мулявиным. И, признаюсь, у меня никогда не было повода в нем разочароваться.

Он мог быть суровым с окружающими или сварливым, но никогда не унывал, упрямо верил в свою звезду — в свое предназначение — и имел удивительную способность всегда выходить сухим из воды.

Мне было легко и приятно с ним общаться, может быть, потому, что я был самым независимым человеком в его окружении, а независимость дорогого стоит! И я всегда получал удовольствие от нашего общения.

Приятно общаться со счастливым человеком. А Владимир Жириновский всегда виделся мне именно счастливым — человеком, нашедшим свой путь в жизни.

— Ты все еще ищешь себя, — как-то сказал он мне, развалившись на мягком кожаном диване в коридоре Верховного суда на Поварской. — У тебя много талантов, и ты не знаешь, на чем остановиться: занимаешься и юриспруденцией, и музыкой, и фотографией (кстати, фотопортрет Жириновского с бородой и сигарой, сделанный мною, один из самых его любимых). Я тоже искал и вот нашел: мое любимое и единственное увлечение — политика.

И надо признать, достиг он в ней невиданных для конца XX века успехов! Создать с нуля политическую партию, которая стала бы не только массовой, но и парламентской на протяжении длительного времени — такого давно не знал мир!

И в то же самое время он остается все тем же заводным, эмоциональным Вольфовичем — прекрасным полемистом и оратором, каким его знают и любят миллионы людей еще с начала 90-х годов.

Меня часто спрашивают: какой Жириновский в личном общении? И я отвечаю, что знаю его как спокойного, уравновешенного, внимательного человека, умеющего не только говорить, но и слушать, часто — уставшего, немного сентиментального, с развитым чувством юмора и начисто лишенного высокомерия и ханжества.

Конечно, годы напряженной, хотя и любимой работы дают себя знать. Но несмотря на солидный возраст и высокое положение, которое Жириновский занимает сейчас на российском политическом олимпе, из него, словно черт из табакерки, нет-нет да и вылезет тот остроумный, крикливый, задиристый Жирик — герой многочисленных анекдотов и любимец молодежи. Если хотите, он — панк официальной российской политики. А то, что он еще и ледокол русского национализма (в СССР любой национализм пребывал в замороженном состоянии) — это совершенно бесспорно.

И все же мне лично Жириновский был всегда интересен как простой человек.

Однажды, в конце 90-х, Владимир Вольфович поздней осенью поехал на Кипр, чтобы отдохнуть там от суеты, но ему не позволили этого сделать местные жители-киприоты. Они не давали Вольфовичу возможности спокойно пройтись по улочкам вымершего Пафоса, прося автографы и зазывая его в свои пустые магазины и ресторанчики. И знаете, несмотря на всю свою усталость, он не отказывал им в общении!..

Как-то утром, спустившись из гостиничного номера в ресторан на завтрак, Жириновский неожиданно услышал русскую речь и увидел сидящих поодаль от него трех здоровенных парней в футболках и спортивных штанах. Они сидели за круглым, застеленным белой скатертью столом, спиной к залу, и потому не видели Жириновского. Он подошел к ним сзади и, неожиданно хлопнув рукой по плечу одного из этих русских богатырей, рявкнул:

— Ну что, братва, когда будем прописываться?

Парни с угрожающим рыком повернули головы и… увидев стоящего перед ними в такой же майке и штанах Жириновского, в один голос радостно воскликнули:

— Вольфович!..

Потом, расставаясь, они попросили его сфотографироваться с ними на память. Фотоаппарат передали секретарю Жириновского, а он сам попросил новых знакомых дать ему для снимка их огромные золотые цепи.

— А чего это они у вас такие разные? — спросил он с лукавой улыбкой. — Эта толстая, эта длинная, а эта еще тяжелей… Наверное, неспроста, а?..

Парни смущенно заулыбались.

— Ну, я-то для вас авторитет?

— Конечно, Вольфович!

Признавая безусловный авторитет и верховенство над собой Жириновского, ребята сняли и передали ему цепи. Но Вольфович был бы не Вольфович, если бы не пошутил дальше: после фотографирования на фоне бассейна и пальм он пожал руки счастливым парням и… направился с тремя золотыми цепями на шее к себе в номер. Парни опешили. А потом нерешительно позвали:

— Владимир Вольфович!..

— Ах да! — как бы спохватился тот, тут же рассмеявшись.

Вспомнил я это к тому, чтобы продемонстрировать поразительную способность Владимира Вольфовича находить общий язык с любой аудиторией. И невозможность для него долго обходиться без такого общения.

В июле 2008 года у меня вышел очередной музыкальный альбом «Нет слов». Презентация проходила в помещении магазина «Союз» на Страстном бульваре.

Я, как и всегда, пригласил на презентацию и Жириновского (он часто приходил на мои музыкальные презентации или вернисажи).

Но в тот день в семье Владимира Вольфовича было скорбное событие — поминки недавно скончавшейся его старшей сестры Веры, которая очень тепло ко мне всегда относилась, а в своем Володичке (именно так она его называла) просто души не чаяла. В связи с этим Владимир Вольфович сказал, что, возможно, не успеет на презентацию.

Собрались гости — человек около двухсот, что в сравнительно небольшом зале создало ощущение столпотворения.

Среди гостей был Лимонов со своей тогдашней подругой Еленой (Магдаленой) Курапиной, которую позднее он описал «В Сырах» как Лору Вагнер. Был председатель думского Комитета по делам СНГ, а сейчас — губернатор Смоленской области Алексей Островский (начинавший когда-то как талантливый фотограф-репортер, а затем успешно занимавшийся бизнесом и работавший долгие годы помощником Жириновского). Сергей Троицкий (он же — Паук, лидер группы «Коррозия металла») приехал в «Союз» со своей женой Ириной, маленькой дочкой и толпой фанатов и скинов. Здесь же находилось множество нацболов, мои коллеги-адвокаты, знакомые литераторы, художники, фотографы и фотомодели, журналисты и телевизионщики…

И вдруг появился Жириновский в окружении своих охранников и привычной свиты секретарей и помощников. Он приехал сразу после поминок, и было видно, что очень рад окунуться здесь в атмосферу жизни после траура, царившего в доме его родственников.

Молодежь, невзирая на политические пристрастия, встретила Жириновского гулом одобрения и бросилась фотографироваться с ним, тут же пересылая по интернету фотографии с «прикольным дядькой» на свои странички в социальных сетях.

Жириновский дружески поприветствовал Лимонова. Тот ждал Вольфовича, желая обсудить с ним здесь, в неформальной обстановке, один вопрос. Они сели за столик, зарезервированный для Жириновского, и переговорили. Результатом этих переговоров было прекращение нападок на нацболов со стороны элдэпээровца Сергея Абельцева, бывшего командира роты, заместителя директора овощного совхоза, а затем — депутата и доктора наук, известного своей любовью к мату и грубым публичным высказываниям на любую тему, а также дружбой с могущественным, многолетним начальником всех российских тюрем и лагерей Юрием Калининым (теперь и тот и другой — бывшие).

Ну а на презентации Владимир Вольфович так разошелся, что пересел за стол ведущих и оттуда стал вести беседу с залом.

Как выяснилось, по дороге в «Союз» в машине Вольфович частично прослушал мой альбом и выделил в нем одну наиболее понравившуюся ему песню — «Позорная страна».

— Вот, — сказал он, — это очень грустная песня. Она цепляет за живое. Я прочитал и удивился, что, оказывается, сам Сергей написал и музыку, и эти слова. Все ищут таланты, кругом попса, шансон, а настоящие таланты — вот они, рядом. И все человек делает сам!.. И еще Родину любит. Он не смеется над нашей несчастной Родиной, не злорадствует, как некоторые. Он переживает. Но такой позорной нашу страну сделали коммунисты и демократы. Когда мы, ЛДПР, придем к власти, Беляк напишет новую песню — «Счастливая страна»!.. Дайте мне еще один диск, я на следующей неделе буду встречаться с Путиным и передам диск ему. Пусть послушает. И пусть знает, какие у нас люди!.. Нет, дайте мне два диска, я второй вручу еще и Медведеву. Тем более что он любит рок-музыку. Вот пускай и слушают. И задумаются…

Выступавший следом за ним Паук был неподражаем, и его речь, как обычно, сопровождалась гомерическим хохотом и аплодисментами.

— От сумы и от тюрьмы, например, не зарекайтесь, — подытожил он свое выступление. — Поэтому, прослушав новый, ломовейший альбом адвоката Беляко, скорее собирайте деньги и в своей модной суме, например, несите их адвокату, чтобы он отмазал вас в будущем от тюрьмы…

Паук часто называл меня в своих спичах именно так — Беляко, намекая, вероятно, на известного в прошлом адвоката Плевако, что, конечно же, мне самому нравилось, а у публики это всегда вызывало одобрение и смех.

Краткий сюжет об этой презентации показал телеканал «Россия», а несколько газет и интернет-изданий сообщили, что на презентации будто бы я сам особенно рекомендовал такие хиты из нового альбома, как «Позорная страна» и «Белая горячка».

Однако никаких «хитов» я, разумеется, не рекомендовал, а песни под названием «Белая горячка» в альбоме вообще не было.

Суть же заключалась в том, что, отвечая на вопрос журналистов, почему группа называется «Адвокат Беляк», я рассказал, что такое название предложили сами музыканты. И хотя имена собственные в названиях рок-групп вовсе не редкость, мои музыканты исходили из того, что их друг, как они говорили, не совсем обычный адвокат: защищает Жириновского, Лимонова и всяких радикалов в политике и в искусстве, сам пишет стихи и сочиняет музыку. А к тому же слово «беляк» — весьма многозначительно, что очень важно для названия рок-группы. И оно означает не только белого человека, зайца-беляка или белогвардейца. Но на сленге советских художников 60–70-х годов слово «беляк» обозначало еще и… белую горячку. «На меня вчера беляки напали!..» — говорил какой-нибудь художник своим друзьям, и те сочувственно кивали головами, разливая портвейн в стаканы.

Поэтому такое название звучало очень по-рок-н-ролльному: адвокат-заяц, адвокат-белогвардеец, адвокат — белая горячка…

Известный музыкант Александр Лаэртский еще на презентации первого альбома нашей группы в 2001 году заметил, что «такое название нужно было специально придумывать, а тут все родилось само собой — без всякой бутылки».

Вот, собственно, об этом я и рассказал на пресс-конференции. Откуда журналисты взяли хит «Белая горячка», для меня так и осталось загадкой. Возможно, их внимание на какое-то время отвлекла раздача вина и бутербродов, но, в любом случае, невольно запущенная ими «утка» привлекла дополнительное внимание читающей публики к самому альбому. Как говорят умные люди, информация бывает со знаком «плюс» или со знаком «минус», и знак «минус» часто превращается в «плюс»…

Что же касается Паука и Лаэртского, то оба они через несколько лет приняли участие в записи рок-альбома «ЛИМОNOFF», который я продюсировал.

* * *

Кроме того, с Александром Лаэртстким связана еще одна интересная история: история единственного рок-концерта в Государственной думе.

Этот концерт был устроен по поводу презентации книги «Б. Немцов — А. Климентьев: игра на интерес», вышедшей в Москве в самом начале 1998 года.

Небольшой тираж книги не дал возможности с ней познакомиться массовому читателю, а сейчас, спустя 20 с лишним лет, она уже является настоящей библиографической редкостью.

Данная книга была подготовлена и издана мною при активном участии моего приятеля Сергея Жарикова — бывшего барабанщика и идейного вдохновителя советской панк-группы «ДК», а затем журналиста и… Нет, не хочется называть его затасканным словом «политолог», так как ценность данной профессии за последние годы слишком девальвировалась, превратившись во что-то среднее между гадалкой на кофейной гуще и шулером-наперсточником, поэтому лучше назову Жарикова культурологом, — культуролог, а ныне еще и популярный блогер.

Жарикову, обладающему большим умом и энциклопедическими знаниями, понравилась идея рассказать на примере дела Климентьева о нашем времени, о людях, представляющих Систему, и тех, кто осмелился противостоять ей.

А я хотел наполнить эту книгу звуками и запахом реальной российской жизни 90-х годов, голосами десятков различных людей: судей и адвокатов, прокуроров и свидетелей, рабочих и служащих Навашинского судостроительного завода, на стапелях которого Климентьев начал было строить морские суда, но был арестован по обвинению в хищении кредитных средств, а также голосами российских политиков и журналистов, непрерывно следивших за ходом того громкого судебного процесса.

Однако я не хотел превращать эту книгу в простую компиляцию ранее опубликованных газетных и журнальных статей. Поэтому в книгу вошли статьи Жириновского и Лимонова, сам я написал предисловие к ней, а Сергей Жариков — послесловие.

Все остальные тексты (а там присутствовали тексты, отражающие совершенно полярные позиции авторов: от абсолютной поддержки Климентьева до полного неприятия его лично и всей его деятельности) были мною тщательно отобраны, систематизированы и отредактированы, чтобы читатель смог сразу, без затруднений, вникнув в суть проблемы, с интересом следить за развитием сюжета.

Но и это еще не всё. В книгу была включена моя речь в суде, наиболее яркие фрагменты речей других адвокатов, а также выдержки из приговора суда.

Так как содержание книги получилась достаточно острым, мне пришлось для подстраховки обратиться еще к одному моему доброму приятелю, депутату Государственной думы от ЛДПР Егору Соломатину (приезжавшему в Нижегородский областной суд в качестве общественного защитника Климентьева), чтобы он дал согласие фигурировать в книге в качестве ее составителя.

Соломатин все прекрасно понимал, готов был меня собою прикрыть, но, будучи человеком порядочным и скромным, не хотел получать незаслуженные лавры.

— О лаврах говорить преждевременно, — успокаивал я его. — А вот безвестная судьба большинства бывших депутатов Госдумы благодаря этой книжке, поверь, тебе грозить не будет.

Ровно через год после этого, в 1999 году, мы с Жариковым и Соломатиным выпустили вторую книгу, сделанную в том же самом ключе: «Мэр Коняхин: покушение на систему». Книга была посвящена следующему громкому судебному процессу в России конца XX века, в котором мне довелось участвовать: первому уголовному процессу в стране над всенародно избранным мэром! Это был мэр небольшого сибирского шахтерского городка Ленинска-Кузнецкого, перешедший дорогу не только местным властям и столичным коррумпированным чиновникам, но и угольной мафии — посредникам-перекупщикам и бандитам.

Мне неловко давать оценку своим книгам о Климентьеве и Коняхине, которые Лимонов позднее назвал психодрамами, поэтому я процитирую лишь фрагмент рецензии А. Волина и С. Рютина на первую из них в газете «Завтра»:

Данный сборник уже стал образчиком русского политического постмодерна и является своеобразным комментарием к нашумевшему делу Климентьева. В нем беспристрастно и отстраненно отражена хроника судебного процесса, переходящего постепенно в процесс политический. Две значимые фигуры российской реал-политики — политик и бандит — это и есть постмодерн… Документ эпохи содержит стенограмму некоторых судебных заседаний по делу Климентьева. Все читается как криминальное художественное произведение. Собственно, это так и есть… Судебная хроника превращается в масскульт… Издание снабжено оригинальными фотографиями…

Конечно, я допускал, что сам герой этой книги Андрей Климентьев может не понять или даже отнестись с обидой на то, как была представлена нами вся эта история: без лакировки, без каких-либо прикрас, с известной долей иронии и злого сарказма. Какой, к черту, постмодерн, если на карту была поставлена его судьба и сама жизнь! Но вот прошло время и, я надеюсь, все встало на свои места: наша задумка изложить в виде документального повествования правду о тех событиях и о том времени стала теперь понятна и оценена по достоинству абсолютно всеми.

Я не видел Андрея с тех самых пор, как он вышел на свободу весной 1997 года. Произошло это прямо в зале Нижегородского областного суда. Больше мы с ним практически не общались. Какое-то время я продолжал общаться с его братом Сергеем, с которым подружился за время работы в Нижнем Новгороде, и потом мы часто встречались с ним в Испании. Но с Андреем наши пути-дороги жизнь развела: я уехал в Кемерово защищать мэра Ленинска-Кузнецкого, параллельно вел в Москве несколько сложных дел, в том числе «дело статистиков» и дело о поставке в Россию из Южной Америки 200 килограммов кокаина, а он пошел в политику — выдвинулся на пост мэра Нижнего Новгорода, был избран им и тут же, до инаугурации, вновь арестован, судим и отправлен отбывать наказание в Кировскую область.

Вообще-то при всех его минусах (а у кого их нет?) это был и есть человек недюжинных способностей, харизматичный, умный, сильный и невероятно энергичный. Но человек, который в силу своего характера и целого ряда объективных причин так, к сожалению, и не смог сделать для своей страны то, что вполне мог сделать и для чего, вероятно, был рожден. Андрей Климентьев наверняка мог бы стать прекрасным, инициативным руководителем города или целой области, ярким депутатом или политиком. Но так и не стал ни тем, ни другим, ни третьим, ни четвертым. В России, как известно, инициатива наказуема.

А современная Россия, которая так нуждалась в таких людях, как Климентьев, получила вместо них, после августа 1991 года, вначале невежественного пьяницу Ельцина в окружении холуев типа Коржакова, которые затем предали его, потом «мальчиков в джинсах», по выражению Климентьева, — дилетантов-демократов типа Немцова и Бревнова, а уже затем озлобленных на 90-е годы ленинградских чекистов — Путина, Сечина, Ивановых Виктора и Сергея, Черкесова, Полтавченко, Патрушева, Бортникова и других, которые в те самые «лихие 90-е» были аутсайдерами, серыми мышами или молью, боящейся света. Но, как говорится в Евангелии от Матфея, «и последние станут первыми»!..

Грустно, конечно, что судьба выбрала не тех, кто пытался в период всеобщей разрухи строить на Навашинских верфях под Нижним Новгородом современные корабли, а кооператоров и мелких муниципальных чиновников, отставников-чекистов, мечтавших лишь о строительстве собственного дачного кооператива под Санкт-Петербургом. Но история России полна таких причуд.

Я уже сейчас слышу возражения некоторых из читателей, в том числе и моих друзей, что Путин и его команда, дескать, вовсе не были озлоблены на 90-е годы, а наоборот, это было благодатное для них время первоначального накопления капитала, как финансового, так и карьерного. И аутсайдерами они якобы не являлись, а Путин вообще сделал отличную карьеру в питерской мэрии и потом в Кремле. И денег у членов кооператива «Озеро» уже тогда будто бы было не меньше, чем у Климентьева. А началось все, мол, еще в начале 90-х с разворовывания гуманитарной помощи, поступавшей в Питер…

На все это я могу ответить так: когда я говорю, что они были озлоблены на лихие 90-е, то имею в виду в первую очередь самого Путина и его собственные высказывания на сей счет. И такое его отношение к тем годам в жизни нашей страны вполне объяснимо.

Он, отставной чекист, не дослужившийся и до полковника, с трудом пристроился к Собчаку в мэрию и стал, по сути, ничтожным городским чиновником. И таким пробыл большую часть 90-х. Какая уж тут отличная карьера?.. То, что произошло потом, это — да! Но то было лишь счастливым билетом, какой выпадает порой кому угодно, и к власти часто именно так приходят далеко не самые лучшие и достойные. Хотя справедливости ради следует отметить, что Владимир Путин как политик рос и продолжает расти с каждым годом. И относить его к людям неумным и бесталанным, конечно же, нельзя.

А деньги, что были у членов кооператива «Озеро», просто несравнимы с теми, что крутились в те времена в Москве! Международная гуманитарная помощь жителям Питера, которую они якобы растащили по карманам? Смешно! В середине 90-х годов все эти люди вместе с Путиным (не во главе, а вместе!) были лишь мелкими провинциальными деятелями и не более того. Никаких нефтяных и газовых денег у них тогда не было и в помине!..

А вот тот же Климентьев уже тогда имел, помимо различных предприятий и кучи коммерческой недвижимости в России и за границей, собственные морские корабли и строил новые за десятки миллионов долларов. Про его виллу в Норвегии и прочее, прочее, прочее и говорить нет смысла, в то время как члены кооператива «Озера» мечтали тогда лишь о небольших квартирах в Испании.

Кроме того, в те годы главной силой в правоохранительных органах (а значит, и в стране) были не чекисты, а менты — рубоповцы Рушайло. Признаться в приличном обществе в том, что ты бывший сотрудник КГБ, в тот период было и стыдно, и небезопасно — могли запросто и по физиономии дать. Каждый год такой жизни для бывшего чекиста Путина шел за два. Именно рубоповцы разъезжали тогда по российским городам на крузерах и джипах, как бандиты, — с такими же бритыми затылками и золотыми цепями на бычьих шеях, крышуя половину всего бизнеса. Другую часть крышевали сами бандиты. Путин знал это. И разве такое могло ему нравиться? И где теперь г-н Рушайло?.. А где сейчас Шутов, богатый и «авторитетный» помощник мэра Собчака в период работы в Смольном и Путина? Где Кумарин, который ныне Барсуков — теневой или ночной мэр Питера, как его называли, и сосед Владимира Владимировича по дачному кооперативу «Озеро»? Где, наконец, Пал Палыч Бородин, который был связан с подобной публикой, но помог Владимиру Путину устроиться в Москве?.. Ау, ребята, вы где?!. Где Бадри Патаркацишвили и Борис Березовский — нам известно.

Если кто не знает, но хочет наглядно увидеть (а кто знает — вспомнить), что же за жизнь была в нашей замечательной стране в те самые «лихие 90-е», рекомендую просто посмотреть популярную тогда юмористическую телепередачу «Городок», авторы которой — Илья Олейников и Юрий Стоянов — создали грандиозное документальное видеосвидетельство той эпохи. И вы увидите, в каких условиях жили и в какой одежде ходили тогда россияне, как выглядели наши улицы, транспорт, дома и квартиры. А так как съемки проходили в Санкт-Петербурге, вы увидите не просто среднестатистический российский городок и его обитателей (мало ли чего не встретишь в каком-нибудь Мухосранске!), а жителей второй, так называемой культурной столицы страны! Заодно и оцените, насколько соответствует это тому, что вы слышали о Санкт-Петербурге и его «элегантных, как сам город», хорошо воспитанных, культурных и всегда доброжелательных петербуржцах. Не желая того сами, авторы «Городка» от выпуска к выпуску своей программы разрушали эти старые мифы с завидным упрямством и честностью хроникеров.

Хотя тогда же, в 90-х годах, помимо вспышки уличной и организованной преступности, всеобщей нищеты, развала науки и системы образования, промышленности и сельского хозяйства, возникшего вдруг в стране правового вакуума (старые советские законы отменили, а новые еще не придумали), существовала и реальная свобода (свобода слова, печати, митингов, демонстраций), были независимые газеты и телеканалы, а также более-менее независимые суды. Впервые за 70 лет!.. Но, правда, не было уже гимна Михалкова-Александрова и памятника Дзержинскому на Лубянской площади в Москве, а газеты и телеканалы стали принадлежать олигархам, каждый из которых вел свою собственную политическую игру. И вы считаете, такое могло понравиться бывшему чекисту-коммунисту Путину?..

Теперь гимн вернули, суды подчинили, свободу отняли. Олигархам доходчиво объяснили, что их место будет у параши или в Лондоне, если они не прекратят заниматься политикой. Вместо бандитов и рубоповцев на джипах стали ездить и крышевать частный бизнес чекисты, — теперь они наша главная сила — «крюк, удерживающий страну от падения в пропасть», как выразился коллега Путина по работе в КГБ Виктор Черкесов.

Впрочем, свободу легко потерять, но трудно забыть. Отсюда и несанкционированные митинги, марши протеста, скандальные выставки художников и выступления музыкантов, дерзкие песни, злые стихи, неудобные книги.

Конечно, неприятно осознавать, что нас (страну) поставили раком и поимели люди ничтожные. Куда легче смириться с тем, что тебя подчиняют, ломают или заставляют плясать под свою дудку какие-нибудь гиганты типа Чингисхана, Наполеона или Сталина. Но я категорически против демонизации, равно как и возвеличивания тех случайных «пассажиров» (как любил говорить Климентьев), что правят Россией сейчас.

И только через десять лет после выхода нашей книги Андрей Климентьев написал свои воспоминания — «Между властью и тюрьмой», которые касались в том числе и событий 1996–1997 годов. Но это уже совсем другой жанр.

* * *

Итак, презентация книги «Б. Немцов — А. Климентьев: игра на интерес» состоялась в Госдуме, и там по случаю этого события выступил Саша Лаэртский со своим бэндом.

Все это действо происходило в знаменитом думском буфете на 12-м этаже, где обычно мы с нашими друзьями, приходившими в Думу на открытые слушания или семинары по различным вопросам, организуемые чуть ли не еженедельно комитетом по геополитике, устраивали посиделки за стаканом чая, а иногда в стакан или в кофейную чашечку буфетчица Наташа скрытно наливала нам что-нибудь и покрепче.

Мы с Андреем Архиповым, бывшим пресс-секретарем Владимира Жириновского, а в описываемый момент — работником аппарата этого самого комитета, который возглавлял еще один известный элдэпээровец Алексей Митрофанов, заказали помещение буфета «под мероприятие комитета и фракции ЛДПР», я оплатил фуршет, собрались гости, начиная от Митрофанова с Соломатиным и прочих депутатов всех думских фракций и заканчивая нашими друзьями и подругами.

Пришел и Лимонов. Пока была торжественная часть и выступали депутаты и гости, все было чинно да благородно. Потом выпили по первой. И не успели выпить по второй и как следует закусить, как заиграл «Лаэртский бэнд».

Звук электрогитар и клавишных и сам ехидный, сладкозвучный голос Сашки Лаэртского, многократно усиленный динамиками, заставил содрогнуться и опешить всех собравшихся, большинство из которых даже не заметили среди шумной многочисленной толпы музыкантов с инструментами и аппаратурой. Ведь сцены не было, и музыканты стояли прямо среди гостей вечеринки — у окна.

Впрочем, и «вечеринкой» то мероприятие назвать было нельзя, так как оно началось часов в пять вечера, то есть в рабочее время, а музыканты заиграли около шести.

Ну а когда до публики дошел смысл того, о чем начал петь Лаэртский, тут даже матерщинник Лимонов удивленно поднял брови и с улыбкой вопросительно посмотрел на меня. Мы стояли с ним у буфетной стойки с бокалами вина, и я постарался изобразить на своем лице полнейшее равнодушие, хотя и сам, если честно, не ожидал услышать такого!

Мы, разумеется, не согласовывали с Лаэртским список песен, которые он собирался исполнять. Я предполагал всякое, но услышанное (а это были исключительно вещи из его нового альбома «Вымя») меня поразило и… сильно порадовало.

Да, я был рад, что первый рок-концерт (как оказалось, и последний) в стенах пафосной, лицемерной и бессильной Думы, придуманной Бурбулисом, Шейнисом и Шахраем как бутафорское сооружение, должное олицетворять собой элемент государственного устройства современной России и воздвигнутое на пепелище и крови расстрелянного из танков парламента, оказался именно таким!

Это выглядело не только как пощечина общественному вкусу, но и как самый настоящий смачный плевок в сторону тех, кто засел здесь и за зубчатой стеной Кремля, кто упрятал за решетку Климентьева, кто ежедневно и ежечасно разворовывал нашу страну, не выходя из своих кабинетов и прикрываясь красивыми словами о благе народа.

Публика застыла в оцепенении, а некоторые стали благоразумно покидать буфет. Первым, помню, выскочил депутат-коммунист, член комитета по геополитике, затем его помощники, кабинеты которых располагались на том же этаже. Когда Лаэртский запел песню про Восьмое марта, незаметно ушел и Митрофанов.

По Военно-Грузинской дороге

Пыльный обоз хуячит,

Везёт бельё кружевное,

Бижутерию да колготы

Женщинам, что в окопах,

Касках и противогазах

Уже вторую неделю

Заняты важной работой —

На них проверяют газы,

Трассирующие пули

И охуенные бомбы,

Напалмовые и не очень,

Пить не дают, не кормят,

Слепят прожекторами,

Удобрением посыпают,

На ночь ревун включают,

Спизженный кем-то с судна,

Идущего на списанье,

Но всё же достаточно мощный,

Несмотря на преклонный возраст.

Насекомыми женщин тpавят,

Всякой вошью лобковой сpаной,

Клопами там, осами разными

И клещами энцефалитными.

Пыльный обоз пpипиздил

Почти что вплотную к окопам,

Разгрузил бельё кружевное,

Бижутерию и колготы…

А потом невъебенный бульдозер

На глазах охуевших женщин

Смешал всю хуйню эту с грязью.

Сегодня — Восьмое Марта!

Из песни слов не выкинешь, поэтому я и позволил себе процитировать здесь без купюр то, что пел Лаэртский в Госдуме в феврале 1998 года.

Надеюсь, теперь вы отчетливо представили себе физиономии присутствовавших там людей и смогли лучше ощутить атмосферу всего происходившего.

Возможно ли такое вообще?

Да, тогда было возможно. Тогда и суды, как видим, выпускали из-за решетки таких людей, как Климентьев и Коняхин. А чуть позднее был оправдан и «террорист» Лимонов.

* * *

Я уже рассказывал, как однажды, когда вождь НБП сидел в саратовской тюрьме и мне приходилось отвечать за него на многочисленные вопросы представителей прессы, задаваемые ими в письменном виде, я написал: «Вам будет противно жить без нас». Эта фраза настолько понравилась журналистам, что именно так они и озаглавили тогда все «интервью Лимонова». Но кого я имел в виду, говоря «нас»?

Я имел в виду не только Лимонова с его самоотверженными товарищами по партии, что само собой разумеется, но и себя самого, и Жириновского, и Лаэртского, и Паука, и своих питерских музыкантов, и гиперактивного Андрея Архипова с глубокомысленным Сергеем Жариковым, и наиболее ярких депутатов Госдумы, и писателя Александра Проханова, и, конечно же, таких самородков, как Андрей Климентьев.

То есть практически всех, о ком я здесь пишу.

А сама эта фраза была еще раз использована мною в 2004 году при оформлении очередного музыкального альбома нашей группы, в котором впервые прозвучали песни на стихи Эдуарда Лимонова. Обложку того альбома под названием «Организованная группа» украсила фотография Лауры Ильиной, сделанная ею в зале Саратовского областного суда во время рассмотрения дела Лимонова и его соратников. Аннотацию же к альбому написал Владислав Мамышев-Монро — замечательный российский художник, мастер эпатажа и перевоплощения, без которого уж точно жизнь многих из нас была бы куда менее яркой. И мы это ощутили внезапно, когда 16 марта 2013 года он нелепо погиб, утонув в бассейне на острове Бали.

Вот что написал он тогда в своей аннотации:

…Надеюсь, что мое признание в любви к известному русскому адвокату уже не сможет загубить его благопристойной репутации. Очевидно, что сам Беляк целенаправленно и методично обрубает концы всевозможных видов компромата, усердно компрометируя себя со всех сторон. Больше хватать его не за что. Он неуловим и неостановим.

Совмещая в своей фамилии известную ностальгию по белогвардейскому благородству и эротический напор плейбоевского символа — зайца (о зимнюю пору), Сергей все же Серый, а стало быть — волк. Вот это бесконечное перетекание из жертвы в хищника, из «белого» в «красного» (например, чисто «белые» романсы Беляка на абсолютно «красные» лимоновские стихи), вот эта самая неуловимость, сравнимая разве что с многоликостью Будды, позволяют мне смело излить ниже свои страстные чувства к этому герою.

А Сергей истинный герой, и об этом знают все. Он больше чем адвокат, он больше чем музыкант, он больше, чем фотограф и больше чем революционер. Значит, судить его по критериям перечисленных категорий не удастся.

В мою жизнь Сергей Беляк вошел внезапно и навсегда. Теперь уже непонятно, смог бы я терпеливо прозябать в неоднозначной Новой России без тех новых горизонтов, какие он показал на давно набивших оскомину родных просторах. Он показывает, что достаточно переключить свое сознание на героическую волну, как «наша жизнь» снова становится интересней. И мракобесие — это уже не беда, а широчайшее поле для героического сопротивления оному, что музыкальная «тусовка» не выродилась окончательно, а писатель — он все же писатель, уважаемый человек, а не преступник. И конечно, эротика — это не только порнография, но прежде всего — чувство.

Странно, что никто, кроме Беляка, не указывает нам на столь очевидные и элементарные вещи, о которых все словно забыли. То есть кто-то периодически указывает, но никто не показывает. Например, непререкаемый в прошлом для меня авторитет в беззаветном служении чистому искусству БГ теперь поет на дачных вечеринках «Дон-строя», где внимать его «тарабарщине» собираются накачанные силиконом отставные бляди, а ныне — преуспевающие домохозяйки и, не уразумев ни слова, только сетуют: «Когда ж музыка-то нормальная начнется, чтоб потанцевать».

Эх, Владик, Владик!..

Он писал и звонил мне совсем незадолго до смерти, приглашая на свою «неожиданно возникшую выставку», потом зазывал на Бали, зная, что зимой-весной я чаще всего рядом — в Таиланде… Но я был в Испании и как раз в тот день улетал в Венецию…

Он приходил на мои фотовыставки и музыкальные презентации, а я — на его вернисажи и перформансы, фотографировал его то «Гитлером», то «Аллой Пугачевой», то «Усамой бен Ладеном», а то и просто Владиком…

Он сидел у меня дома на полу, рассматривая фотографии в жанре ню, и рассказывал о своих встречах с Пьером и Жилем (знаменитыми французскими художниками — корифеями этого жанра), о родном Ленинграде — Петербурге и о своих творческих планах…

В 2002-м он признался, что встречал Новый год под мои песни, и я помню, как первого января он ждал меня среди сугробов у метро «Новослободская», чтобы в благодарность за музыку подарить мне нарисованную им на огромном ватманском листе новогоднюю елочку…

Он любил фильмы про Джеймса Бонда, но носил псевдоним Монро. Он любил океан, но утонул в луже бассейна…

Десять лет условно

Встречаясь с Лимоновым, я постоянно рассказывал ему о своих делах — новых и старых, и всяких историях, связанных с ними. И он, всегда с интересом слушавший все эти истории, неоднократно советовал мне записать их, считая, что они не только забавны, но и поучительны.

Первый раз, помню, такой совет он дал мне в армянской шашлычной у Красных Ворот — в самом начале 2000 года.

— Я не хочу писать о делах, — возразил тогда я. — Большинство из них освещается в прессе — и нет никакого желания повторять снова все это.

— А ты и не пиши о самих делах, — сказал Эдуард. — Напиши о том, что было скрыто от посторонних глаз, что происходило за кулисами. Именно это и есть самое интересное.

В ту дешевую шашлычную мы с Лимоновым заглянули после того, как вышли из убогого здания Басманного районного суда, — наверное, самого убогого из всех судебных зданий в Москве и по сию пору, несмотря на разительные перемены, происшедшие за последние годы в облике красавицы Москвы. В Басманном суде я участвовал в процессе по делу Михаила Куликова — бывшего капитана ОМОНа, сына генерал-полковника милиции, начальника ГУВД Московской области А. Н. Куликова.

Позднее, в 2006 году, мне пришлось выступать в качестве адвоката и самого Александра Николаевича, который, будучи уже в отставке, проходил свидетелем по делу о коррупции в Федеральном фонде обязательного медицинского страхования. Руководители этого фонда во главе с А. Тарановым, другом тогдашнего одиозного путинского министра здравоохранения М. Зурабова, обвинялись в получении огромных взяток. От тех допросов и очных ставок с участием А. Н. Куликова в Следственном комитете России моя память сохранила лишь воспоминания о следователе по фамилии Филин, который был настолько желчным, несдержанным и имел привычку задавать вопросы, недослушав до конца ответы на них, что меня так и подмывало назвать его дятлом: «Господин Дятел… ой, простите, Филин…»

А Михаилу Куликову и двум его подельникам в 1995 году инкриминировали целый ряд преступлений, начиная от превышения служебных полномочий и должностного подлога до вымогательства, мошенничества и разбоя.

В 90-е годы в России было обычным использование милиции, в том числе и ОМОНа, не только для личной охраны олигархов, полуолигархов и криминальных авторитетов, но и для выбивания денег с должников. И вот Куликов-младший, поддавшись уговорам старого приятеля, в один из майских дней 1995 года поднял свое подразделение милиции особого назначения по тревоге и устроил маски-шоу в офисе фирмы, владелец которой не хотел возвращать долг знакомому этого приятеля. В результате чего Михаил оказался обвиняемым и просидел более года в Матросской Тишине, где его избивали и пытали, принудительно вкалывая наркотики, с целью получения признательных показаний и компромата на отца-генерала.

«Куда смотрели наши правозащитники?» — спросите вы. Отвечу: как всегда, куда-то в сторону.

Меня всегда поражала не их беспринципность (нет, среди них были и есть люди принципиальные и чистые на руку), но политическая ангажированность. К примеру, когда я защищал Лимонова и обращался за поддержкой к нашим правозащитникам, они мне не отказывали — писали и направляли свои обращения и ходатайства в суд, в прокуратуру, а то и самому президенту Путину, но всегда с оговоркой: «Хотя мы и не разделяем политические взгляды Эдуарда Лимонова…»

Точно так же вели себя и многие его коллеги-писатели.

Спрашивается: кому какое дело до того, разделяешь ты лично, литератор Пупкин, или не разделяешь политические взгляды Лимонова? Уж Саратовскому-то областному суду и тем более Путину на это было ровным счетом наплевать.

Но такие тексты заставляли лишний раз задуматься, насколько сильно засел в наших людях страх перед властью, соединенный с вечным желанием выделиться из общей массы посредственностей — засветиться, пропиариться, чтобы о тебе услышал сам президент.

А вдруг услышит?! Чем черт не шутит! А потом пригласит тебя к себе на дачу или в Кремль. И ты четко, по-военному представишься ему и подобострастно улыбнешься. Президент пожмет твою руку, угостит чаем, а после попросит что-нибудь прочесть из твоего нетленного — стишок или рассказик.

Слаб человек, слаб… Одна надежда на сверхчеловеков. Но их в России все последнее столетие либо подвергали травле, либо сажали, либо заставляли уезжать за рубеж.

Но почему же вдруг возникло такое негативное отношение к заслуженному генералу милиции, участнику Афганской войны, на которого спецслужбы так хотели заполучить компромат?

* * *

В те годы во власти, в первую очередь в Госдуме и в Совете Федерации, несмотря на все усилия Ельцина противостоять этому, оказалось немало людей, которые никак не могли простить генералу Александру Николаевичу Куликову то, что он в период чрезвычайного положения в Москве с 3 по 18 октября 1993 года стал комендантом города и быстро разогнал восставших, ликвидировав массовые беспорядки в столице.

Да, именно генерал А. Н. Куликов выступил тогда по телевидению страны от имени руководства МВД и твердой рукой навел порядок в Москве.

Прав или не прав был генерал Куликов в октябре 1993 года — не об этом сейчас речь. Лично я душой и мыслями был на стороне защитников Белого дома, считая, что распускать президентским указом парламент (какой бы он ни был плохой или неудобный), а потом расстреливать его из танков Ельцин не имел никакого права.

Политика — это, как известно, искусство компромиссов, и Ельцину нужно было разрешать политический конфликт политическими же методами, но не с помощью военной силы. Однако дипломатично и мягко решать какие-либо спорные вопросы Борис Ельцин вообще никогда не умел: он или беспрекословно подчинялся более сильным и жестким руководителям, как это было в советские времена — в его бытность работы секретарем Свердловского обкома КПСС, или давил, как клопов, всех зависимых от него людей. Третьего Ельцин не знал. Он и Горбачеву-то воспротивился только тогда, когда понял, что тот слабак.

А на силовое давление со стороны президента РСФСР депутаты Верховного Совета РСФСР и защитники Белого дома ответили тоже силой, что было вполне естественно. И, кстати, это походило на ситуацию 1991 года, за исключением того, что на стороне ГКЧП не нашлось такого упертого, решительного и злобного властолюбца, каким был Ельцин, и такого волевого и талантливого генерала, как Александр Николаевич Куликов.

Худощавый генерал с щегольскими усиками, Александр Куликов, отдавший всю свою жизнь борьбе с преступностью, проявил себя в 1993 году как современный Александр Суворов. Генералиссимус, как известно, тоже умело сражался не только с турками и французами, но и с пугачевцами. Так же и Александр Куликов, успешно воевавший в Афганистане и боровшийся с преступниками по всей стране, когда возникла необходимость, единственный в Москве из всех милицейских генералов взял на себя ответственность за наведение порядка в городе.

А его сын Михаил, до этого храбро воевавший в горячих точках на Кавказе, был одним из тех омоновцев, кто защищал в октябре 1993 года телецентр «Останкино».

Впрочем, не только коммунисты-зюгановцы, снова набравшие было силу в Госдуме, хотели сместить генерал-полковника Александра Куликова. Этого же хотели и влиятельные чекисты, пристроившиеся подле дряхлеющего год от года Ельцина. Ведь все они, как и сам Борис Николаевич, были бывшие коммунисты, а, как говорил еще Дзержинский, «каждый коммунист должен быть чекистом». И наоборот.

Поэтому из Матросской Тишины его сын Михаил Куликов был отпущен под подписку о невыезде совершенно больным человеком, но и то только по причине истечения предельного срока содержания под стражей в период предварительного следствия.

Почти шесть лет прошло с начала возбуждения уголовного дела и до приговора суда. Из них более года длился сам процесс. Мы, защита и подсудимые, не спешили.

Не торопилось и гособвинение, то и дело находились какие-то уважительные причины перенести рассмотрение дела или очередное судебное заседание на более поздний срок.

За эти шесть лет бывший боевой офицер, орденоносец Михаил Куликов успел получить вторую группу инвалидности, кто-то из свидетелей умер, а само преступление «утратило общественную опасность», как было отмечено в итоге в приговоре суда.

5 апреля 2001 года Басманный районный суд Москвы все же приговорил подсудимых к различным срокам наказания, но всех условно. Михаил Куликов получил условно… десять лет.

«Присел на 10 лет. Условно», — иронично написала об этом газета «Коммерсантъ».

Такой большой срок условного наказания в России не получал никто! Ни до, ни после.

Бывший министр юстиции Валентин Ковалев, прославившийся отдыхом в сауне с проститутками, после того как просидел длительное время за тюремной решеткой по обвинению в хищении государственных средств, тоже получил условное наказание, но только девять лет; авторитетный предприниматель и красноярский депутат Анатолий Быков, герой книги Лимонова «Охота на Быкова», которого защищал Генрих Падва, за покушение на убийство получил шесть лет условно.

Так что наш с Михаилом Куликовым «рекорд» никем превзойден не был. А сейчас суды и вовсе стараются не назначать условное наказание более пяти лет.

Когда после оглашения приговора я зашел к судье, его лицо не выражало никаких эмоций — на нем были только следы тяжелой борьбы с похмельем.

— Чего ж вы так строго отнеслись к Куликову? — спросил я его, впрочем, без всякого укора, пока он вялой рукой заверял копии приговора. — Прокурор попросил девять, а вы дали десять.

— Ни хрена себе! — воскликнул судья, тут же поморщившись от головной боли. — А я вчера не расслышал и записал, что он просит десять!.. А эта дура секретарь…

Но мы спорить с таким приговором и не собирались: от добра добра не ищут…

* * *

В мае 2001 года А. Н. Куликов попросил меня передать Жириновскому приглашение на свой 60-летний юбилей. Владимир Вольфович принял приглашение и в назначенный день приехал в ресторан, где за длинным столом в форме буквы «П» собрался весь цвет столичной и подмосковной милиции. Каждый тост в честь юбиляра завершался многоголосым армейским приветствием: троекратным (двумя короткими и одним длинным) «ура».

Вольфович, как и всюду, куда его приглашали, был в качестве почетного гостя. Вскоре после его выступления раздалась из динамиков музыка и с небольшой сцены заорал в микрофон Григорий Лепс. Жириновский с трудом выдержал одну песню, а когда Лепс стал демонстрировать силу своих голосовых связок снова, Вольфович быстро распрощался с оторопевшим юбиляром и покинул зал. Признаюсь, я бы тоже последовал за ним, но мне не дал этого сделать Миша, который и пригласил своего «друга Гришу» на юбилей отца.

Это было с его стороны опрометчивым шагом: пение Лепса не только не способствует аппетиту и поддержанию застольной беседы, но и вполне может использоваться в качестве изощренной пытки заключенных. Уверяю вас, если арестованного поместить в камеру, где постоянно крутить песни Лепса, то уже на следующий день он подпишет любые признательные показания.

В то же время я знал одного адвоката (из бывших прокурорских), который любил заложить за воротник и степень своего опьянения определял по песням: Цой, Высоцкий, Шевчук… Предпоследней стадией были песни Лепса, а последней — «А на черной скамье, на скамье подсудимых» уже в его собственном исполнении. Далее — только мрак.

Известно, что Дмитрию Медведеву до сих пор нравятся Deep Purple с их «тяжелыми» композициями для подростков и студентов-первокурсников.

Да, конечно, вкусы у всех разные.

Однажды осенью 1985 года, отдыхая в Крыму с друзьями, мы случайно познакомились с группой парней и девушек, которые оказались сотрудниками столичного управления КГБ. Эти молодые московские чекисты были комсомольскими активистами в своих подразделениях и заслужили бесплатные путевки в один из ведомственных домов отдыха, а мы ходили к ним туда по вечерам на танцы.

И поразило меня в этих ребятах не то, что в самый разгар горбачевского сухого закона они пили по-черному, неизвестно где доставая вино, а то, что на пляже, куда многие из нас приносили с собой магнитофоны, чекисты слушали исключительно блатняк. Тогда более приличный термин «русский шансон» для этой музыки еще придуман не был. (Не знаю, стоит ли пояснять, что именно в те годы в нашей стране танцы в клубах и парках стали называться «дискотеками», и проходили они под песни Аллы Пугачевой, Софии Ротару, разных советских ВИА и итальянских поп-исполнителей?) Ни западную рок-музыку, ни так называемый русский рок (именно в те годы был придуман и этот термин) молодые чекисты вообще не слушали. И когда я однажды заговорил о Ленинградском рок-клубе, один из моих новых знакомых с сарказмом заметил: «Пусть собираются, как тараканы, в одной банке». И только через пять лет отставной генерал-майор КГБ Олег Калугин раскрыл тайну, что, оказывается, легендарный Ленинградский рок-клуб создавался не без участия местного управления КГБ. А вот тот московский чекист про это уже явно знал и лукаво посмеивался надо мной и «бескомпромиссным русским роком» в свои пшеничного цвета усы, намоченные пивом.

Вот и бывшему чекисту Владимиру Путину до сих пор нравятся стилизованные под блатняк песенки группы «Любэ», а в Сочи он был замечен с женой на концерте нашего доморощенного «короля поп-музыки» Филиппа Киркорова.

Да, у каждого свои вкусы.

Сталин, например, тоже любил искусство. Но предпочитал, чтобы люди его видели в Большом театре или во МХАТе.

Хотя, конечно, сидеть в Большом и слушать длинную оперу — занятие утомительное. Возможно, у Сталина просто времени для этого было больше: он на рыбалку в Сибирь не ездил, на лыжах со всех гор, какие есть в России, не катался, в море за древними амфорами не нырял, на дельтаплане с журавлями стерхами не летал.

Но только не надо представлять Владимира Путина человеком с примитивными мещанскими вкусами и запросами! Нет, на мой взгляд, он хочет войти в Историю, и, поверьте, войдет. Возможно, очередным переносом столицы в Санкт-Петербург или еще чем-то[2]. И на карте нашей страны еще обязательно появится какой-нибудь Путинград.

Операция «Компот»

Эту историю, если бы ее не было в действительности, наверное, следовало бы придумать. Чтобы показать то, что творилось в России в те самые годы, когда в Москву из Санкт-Петербурга перебрался на постоянное жительство Владимир Путин. Тогда он еще не был президентом, он не был еще даже директором ФСБ. Но он уже был здесь и общался и с директором, и с президентом. И знал, в какое осиное гнездо стремится попасть.

В августе 1997 года газета «Коммерсантъ» сообщила, что спецслужбами России и Великобритании пресечена попытка незаконной поставки в нашу страну из Южной Америки рекордного количества наркотиков — 200 килограммов кокаина, спрятанного в банки из-под ананасового компота. Там же, в сообщении, указывалось, что все преступники задержаны.

«Всего по этому делу в России было арестовано семь человек, в том числе и один из братских преступных «авторитетов», неоднократно судимый Эдуард Жабин. Именно его ФСБ считает организатором поставки кокаина», — обрадовала читателей газета «Коммерсантъ».

Последнее утверждение меня сильно удивило, так как именно я занимался этим делом, защищая единственного человека, который был по нему арестован и обвинялся в контрабанде наркотиков. Этим человеком действительно был Эдуард Жабин — 25-летний мелкий предприниматель, заключивший контракт на поставку из Венесуэлы консервированных фруктов и проживавший в далекой Сибири. Но при этом Эдуард ни разу не был судим, имел жену и ребенка, и никто в его родном Братске, даже самый отмороженный мент, не назвал бы Эдуарда «авторитетом», тем более — «преступным». А других фигурантов по этому прогремевшему на весь мир делу никогда не было и в помине!

Но тем не менее вскоре в той же газете я с не меньшим удивлением, прочитал, что, оказывается, «за успешное проведение операции по поимке участников международной преступной организации, пытавшейся нелегально ввезти в Россию крупнейшую партию наркотиков», двое сотрудников ФСБ были удостоены наград Великобритании!

«Ай да молодцы! Круто! — подумал я тогда про наших чекистов. — Так надурить англичан — это надо уметь!»

И я сообразил, что публикации в «Коммерсанте» предназначались не нашим читателям, а читателям в туманном Альбионе.

Тогда же я понял, что европейцы и американцы, как лохи, верят всему, что пишут наши газеты, особенно популярные, типа «Известий» и «Коммерсанта». Опубликовал в них, к примеру, заказную чернуху про кого-нибудь человека, и глядишь, у того уже проблемы за рубежом: косо посматривают, проверки учиняют. А если тот подаст на газету в суд, то суммы морального вреда в России мизерные… С такой слепой верой газетным публикациям я позже неоднократно сталкивался и в Испании, и в ряде других стран Европы, где привыкли доверять прессе и где эффективно работает судебная система против лжецов-борзописцев. Да и взыскиваемые с них штрафы, не в пример российским, весьма значительны. Правда, не перестаю удивляться наивности европейцев, когда они верят откровенной белиберде, публикуемой их журналистами относительно России и русских. Впрочем, это уже — пропаганда, и в суды по поводу таких лживых, идиотских публикаций там никто не обращается, потому пишут и пишут, ну и соответственно читают и верят. Вот наши чекисты их приемом и воспользовались: верите сказкам про гуляющих по улицам Москвы медведям, поверите и про поимку банды международных наркоторговцев в майках с портретами Пабло Эскобара.

А «авторитета» Эдуарда Жабина, как особо опасного преступника, поместили в спецкорпус Матросской Тишины, где в 1991 году сидели члены ГКЧП, и где, как и в Лефортово, полностью отсутствует связь заключенных с внешним миром. В нашем деле, как полагали следователи, это было крайне важно. И высокий, спортивный и поначалу жизнерадостный парень почти полтора года просидел в этих исторических стенах.

Как же получилось, что он оказался замешанным в скандал с наркотиками, которые сам к тому же никогда не употреблял?

Вот что говорилось об этом в материалах дела (я лишь добавлю несколько мазков в общую картину, которую нарисовали следователи).

За год до описываемых событий к Жабину от одного его московского знакомого (позже убитого) поступило предложение о поставке из стран Южной Америки консервированной рыбы и морепродуктов. Знакомый, представившийся работником МИДа, обещал, что контракты будут приходить Эдуарду почтой DHL уже подписанными поставщиками. Поставщики, дескать, заинтересованы в отгрузке продукции, от которой у них ломятся склады, и готовы отгружать ее под реализацию с отсрочкой платежа на полгода. Предложение действительно было выгодным!

«Получишь контракт, — пояснял Эдуарду его знакомый, — подпишешь со своей стороны, а появишься в Москве — отдашь мне один экземпляр. Расплачиваться с поставщиками будешь также через меня. А торговать — с учетом моего интереса».

Все предельно ясно: в России наступил капитализм, и каждый зарабатывал, как мог. В том числе и работники МИДа.

И вскоре рыба пришла. Эдуард слетал в Питер, чтобы в морском порту растаможить и получить контейнер с рыбными консервами.

Доставив груз в свой родной город по железной дороге, Эдик разбросал консервы по разным магазинам и стал подсчитывать барыши. Но не успел он продать рыбу, как ему пришел по почте новый контракт. На это раз на поставку ананасового компота. «Да, ананасы у нас пойдут лучше, чем рыба», — подумал Эдуард и через месяц с радостью полетел в Питер получать груз. Жизнь удалась!..

Но в Питере на этот раз с выдачей груза произошла заминка.

— С твоими контейнерами какая-то хрень, — по секрету сказала ему тетка на проходной в порту. — Оцепили спецназовцы. С собаками. Никого не подпускают. Ты б лучше, мил человек, шел отсюда.

— Ну, так я завтра приеду, — беспечно ответил Эдик и поехал в «Пулковскую». Там его ждали чорноокi дiвчата з Києва, синеглазые красавицы из Пскова и прочие представительницы древнейшей профессии со всех уголков нашей некогда единой советской родины, где не было секса, но была дружба народов. Потом многое изменилось: в одном месте, как говорится, прибыло, в другом — убыло…

На следующее утро в порту повторилась та же история, и только приехав туда на третий день Жабин, смог растаможить и получить свой груз. Он заказал железнодорожные контейнеры, перегрузил в них упаковки с банками, презентовав несколько упаковок грузчикам в качестве благодарности, и, тепло распрощавшись с работниками порта, вылетел в Братск.

Груз по железной дороге шел, как всегда, долго. А когда наконец прибыл и Эдуард доставил его на склад, то всплыла пересортица. То есть в упаковках под целлофаном оказались не только банки с ананасовым компотом, но еще и банки с томатами и фасолью.

Это огорчило нашего предпринимателя. Ведь томаты еще можно было как-то продать в Сибири, но фасоль… Фасоль никак не назовешь любимым продуктом россиян.

До своего московского знакомого Эдуард дозвониться не смог и стал обзванивать всех подряд, спрашивая совета, что делать.

Перебравшиеся в Москву земляки, к которым Эдик тоже обратился за помощью, предложили прислать им по упаковке и томатов, и фасоли, чтобы они могли предложить их на продажу кому-нибудь в столице.

На следующий день Эдуард взял пару таких упаковок да в придачу еще и упаковку с компотом (в каждой по шесть небольших банок) и повез их в местный аэропорт. Там он нашел среди пассажиров, стоявших в очереди на регистрацию рейса в Москву, девушку, которая не смогла отказать симпатичному русоволосому парню в просьбе довезти до Москвы небольшую посылочку.

— Вас там встретят. И заодно подвезут до города, — пообещал он. А сам поехал домой, где его уже поджидала к завтраку заботливая жена.

Но спокойно позавтракать и отдохнуть ему не пришлось. Менты, как оказалось, следившие все это время за ним, решили, что он передал наркотики своей соучастнице, и… задержали ее. Но, вскрыв банки, они, к своему разочарованию, наркотиков там не обнаружили. Девушка на свой рейс, разумеется, опоздала. Задерживать в Домодедово людей, встречающих пассажирку с томатами, фасолью и ананасовым компотом, было глупо. Но теперь незадачливые сыщики поняли, что никак нельзя оставлять на свободе Жабина. И за ним приехали.

Дома у него тоже обнаружили банки с компотом, томатами и фасолью. Однако наркотиков и в них не оказалось. Но позже среди прочих упаковок все-таки нашли одну, в которой вместо компота находился кокаин. Правда, никто эти банки не вскрывал и на них даже не было отпечатков пальцев Жабина. Поэтому и здесь вышла промашка.

А вот как все это описал в газете «Коммерсантъ» некто по имени Степан Дубкин (почти что — Пупкин):

Российские и британские спецслужбы провели совместную операцию, в результате которой была пресечена контрабанда 200 кг кокаина из Южной Америки в Россию. Наркотики предназначались братской преступной группировке. Операция началась с того, что полиция Венесуэлы сообщила в Национальную службу разведки таможни Великобритании оперативную информацию о планах венесуэльских наркобаронов. Они собирались отправить в Англию целый корабль кокаина. Разведка начала тщательно проверять все грузы, поступающие из Южной Америки. Три недели назад в одном из портов графства Саффолк пришвартовался корабль, трюмы которого были набиты банками с ананасовым компотом. Вскрыв одну из них, сотрудники спецслужбы обнаружили, что она заполнена кокаином. В сопроводительных документах значилось, что груз предназначался одной коммерческой структуре в российском городе Братске.

Поясню: английские таможенники не стали задерживать груз, но изъяли банки с наркотиками, заменив их подвернувшимися под руку банками с томатами и столь любимой британцами фасолью. Вот откуда образовалась пересортица. А для задержания преступников оставили в контейнерах лишь одну упаковку банок с кокаином. И предупредили об этом российские спецслужбы.

«Когда венесуэльский корабль прибыл в Санкт-Петербург, — рассказывал на страницах “Коммерсанта” Дубкин-Пупкин, — там его уже ожидали сотрудники ФСБ и Главного управления по незаконному обороту наркотиков МВД России. После того как “компот” был растаможен, его погрузили в поезд и отправили в Братск. На протяжении всего пути состав находился под неусыпным наблюдением оперативников. В Братск поезд с наркотиками приехал через две недели. Там оперативники и задержали с поличным как курьеров, сопровождавших груз, так и его получателей. Всего по этому делу в России было арестовано семь человек…»

И далее — про «одного из братских преступных «авторитетов», неоднократно судимого Эдуарда Жабина, которого ФСБ считает организатором поставки кокаина», но это я уже цитировал.

Затем Дубкин-Пупкин поделился с читателями подробностями спецоперации и даже раскрыл кое-какие «оперативные данные»:

Оперативники вскрыли все банки и несколько часов взвешивали найденный в них кокаин… Эта партия, по самым скромным подсчетам, стоит около $40 млн. Братск не был конечной точкой в маршруте наркоторговцев. По оперативным данным, преступники затем намеревались реализовать кокаин мелкими партиями в ближайших регионах. Спецслужбы, решив, что дальше контролировать распространение наркотиков не смогут, задержали кокаин.

Как видим, автор статьи в «Коммерсанте» сильно исказил события, происходившие в действительности и отраженные в материалах уголовного дела. Но мы-то теперь понимаем, что писал он все эти сказки не для нас с вами, а для тех, кто никогда не был и не будет в Братске и кто вряд ли когда-нибудь познакомится с материалами этого дела!

И еще замечу, что в небольшом рабочем городе Братске, расположенном среди непролазной тайги, а также «в ближайших регионах» распространять кокаин не было никакой выгоды. Кокаин — наркотик дорогой, элитный, что называется, для богемы и людей состоятельных. А в Братске и вокруг него на тысячи километров народ живет простой и в большинстве своем бедный. Местные наркоманы с удовольствием употребляют химию и всякую прочую дешевую дрянь. Да и не так много в тех краях проживает людей! А двумя центнерами высококачественного «снежка» в 90-е годы можно было ококаинить чуть ли не всю европейскую часть России! Или, что еще лучше, переправить его куда-нибудь за границу: пусть нюхают!..

Свой панегирик в адрес российских и британских спецслужб Степан Дубкин завершил на высокой ноте:

Это яркий пример сотрудничества правоохранительных органов двух стран, в результате которого наши российские коллеги добились блестящих результатов», — отметил заместитель начальника Национальной службы разведки британской таможни Майк Ньюсом. Российские же спецслужбы пока воздерживаются от громких заявлений по поводу этой операции.

Еще бы они не воздерживались!

И знаете, чем закончилась вся эта история?

Суд оправдал Эдуарда Жабина по обвинению в контрабанде наркотиков. И после почти трехлетних мытарств парня по тюрьмам в ожидании приговора приговорил его к… трем годам лишения свободы за… незаконное предпринимательство!

Чего ж тут заявлять и что комментировать российским спецслужбам?

Ау, господа из Лондона! Не пора ли вам затребовать назад свои ордена? Или не хотите выглядеть совсем уж дураками?..

Только не надо упрекать меня в отсутствии патриотизма! Я никогда не был чекистом, — чего мне переживать за их награды?! К тому же я не считаю, что интересы этих липовых героев соответствуют интересам нашей страны.

Но как вообще могло такое произойти? Что за наглость! Как могли решиться преступники отгрузить в Россию практически в открытую наркотики в таком огромном количестве?

Даже если бы их не заложили венесуэльские «партнеры», а вдруг проверила бы груз наша таможня? А вдруг, сделав случайную выборку, наткнулись бы на наркотики работники санэпидстанции или кто там еще? А вдруг при перегрузке сперли бы несколько упаковок, как часто бывает (на закуску), грузчики? А вдруг стащили бы груз на железной дороге? — что тоже случается.

Нет, те, кто все это затеял, были твердо уверены, что контейнеры проверять в Питере никто не станет, и растаможат без лишних вопросов! А такая уверенность может быть только в одном случае: если в дело включены очень-очень большие фигуры с погонами и без!..

А когда произошла «утечка информации», то тут сработал план прикрытия: сразу была обозначена некая «преступная группировка» и «коммерческая структура» во главе с Эдуардом Жабиным в роли «преступного авторитета» и козла отпущения. Отсюда и нарочито грубая (прямо скажем — топорная) работа таможни, спецназа и ментов: «Раз, два, три, четыре, пять. Я иду сейчас искать. Кто не спрятался — я не виноват!» А свидетеля, кто бы мог что-то рассказать, уже и нет. Но зато в самой популярной на тот период газете есть статья, где все красиво расписано: и кто, и кому, и сколько, и главное, что все задержаны! Семь человек! Ура! Слава России! God Save the Queen!

Что же касается южноамериканских наркокартелей, то их члены, как известно, периодически сдают местной полиции ту или иную информацию о своих конкурентах либо о каких-то собственных мелких партиях товара, чтобы в другом месте осуществить более крупную поставку. Вот и слили полиции сведения про русскую партию, а сами, вероятно, отгрузили в Штаты или в Европу партию в пять раз большую. «Ничего личного, amigos, только бизнес!»

Когда же шло следствие и следователи терзали Жабина на допросах в Матросской Тишине, пытаясь найти ответы на мучившие их вопросы, в одной центральной российской газете (кажется, то были уже «Известия») появилась большая статья какого-то специалиста по странам Латинской Америки, в которой автор со знанием дела подробно описывал механизм нелегальной поставки вооруженным группировкам этих стран оружия, военной техники и боеприпасов. Россия, конечно же, среди поставщиков оружия в статье не упоминалась. И представители боевиков, пояснял автор, часто расплачиваются с поставщиками оружия не деньгами, а наркотиками.

— Сколько же оружия можно поставить, например, в Колумбию на 40 миллионов долларов? — спросил меня один из следователей, прочитав эту статью.

— Смотря какого, — пожал я плечами.

— Да, задача… — произнес он задумчиво. Потом помолчал, сложил газету, убрал ее в портфель и добавил: — Нам, видно, она не по зубам…

Через несколько лет я снова встретил того следователя в Матросской Тишине. Но он уже был там в качестве адвоката…

Чем эта история не сюжет для отдельной увлекательной книги или фильма? Особенно если сюда добавить кровь бандитских разборок, любовь красивых женщин, пейзажи экзотических стран, виды улиц и площадей Медельина и Кали, Боготы и Каракаса, Барселоны и Парижа, Санкт-Петербурга и Нью-Йорка, интерьеры квартир и домов Лондона, Монте-Карло, Гонконга, Москвы…

Встать, суд идет!

Водной из московских квартир в пятиэтажной панельной хрущевке в полдень раздался звонок в дверь. Обычно в этот час посреди недели в квартире никого не было. Но в тот день дома оказалась хозяйка. И не одна, а с любовником. История, что называется, анекдотичная. Но что было, то было.

Они тут же вскочили с постели и начали поспешно одеваться.

Звонок зазвучал снова. Нетерпеливо, но весело. Тем же, кто находился в квартире, было явно не до веселья.

Женщина потихоньку подошла к входной двери и прислушалась. На лестничной площадке едва слышалось какое-то движение, а потом звук вставляемого в замок ключа. Однако замок не поддался — не позволил предохранитель. Женщина посмотрела в дверной глазок, но ничего не увидела — глазок был прикрыт.

«Нет, муж прийти не мог, он далеко, — подумала женщина. — Но могла заявиться его мать. Хотя зачем ей закрывать глазок?..»

Звонков больше не было, а через какое-то время за дверью умолкли и все звуки. Женщина отошла к окну и, прячась за шторой, несколько минут смотрела во двор. Кроме невысокого черноволосого мужичка в синей спецовке из подъезда так никто и не вышел.

«Нет, это была не свекровь…»

Женщина опять вернулась в прихожую, снова глянула в глазок (он все так же был закрыт снаружи), помедлила и открыла дверь.

За дверью никого не оказалось, а глазок был заклеен пластырем. Точно так же были заклеены глазки и остальных трех дверей.

Женщина поняла, что в ее квартиру пытался проникнуть вор.

Быстро выпроводив любовника, она побежала на улицу, и старушки, сидящие у подъезда, рассказали ей, что в последние минуты из дома вышли только двое мужчин, — один из них, в синей курточке, которого они приняли за монтера, пошел в соседний подъезд.

Так, можно сказать, случайно и был задержан вор-домушник, который оказался гражданином Грузии, проживавшим уже несколько лет в Москве и даже имевшим здесь внебрачного ребенка.

Учитывая, что он в тот день ничего не украл, ранее не был судим, имел в Москве временную регистрацию и постоянную работу, в милиции решили не подвергать его аресту, ограничившись лишь подпиской о невыезде. К тому же и основная свидетельница, как стало ясно, сама лично вора не видела, показания дает путаные, а других свидетелей, считай, и вовсе нет.

Следствие длилось отпущенные ему законом пару месяцев, но проведено было абы как, и когда дело поступило в суд, на первом же заседании выяснилось, что в обвинительном заключении имеется целый ряд грубых ошибок и неточностей. Чтобы их устранить, нужно было вернуть дело прокурору.

Вот для вынесения такого определения судья и удалилась в совещательную комнату, дверь в которую располагалась прямо за ее судейским столом.

Гособвинитель ушел следом, так как здесь, в суде, его ожидало много других дел, секретарь пошла в канцелярию, и в зале судебных заседаний, помимо защитника, остались только сам подсудимый со своей гражданской женой да две их приятельницы, пришедшие в суд скорее из любопытства, чем для поддержки (дело-то пустяковое, что было очевидно всем).

Всем, но только не судье.

Эта молодая женщина, надевшая судейскую мантию совсем недавно, полистав в совещательной комнате листы дела, вдруг с удивлением обнаружила, что подсудимый, оказывается, ранее был дважды судим в Грузии и что его временная регистрация в Москве вот-вот должна закончиться. А потому судья решила, что следователь допустил ошибку, оставив обвиняемого на свободе, и посчитала нужным эту ошибку немедленно исправить.

Ее даже не убедил в обратном тот факт, что обвиняемый постоянно приходил в милицию для проведения следственных действий и что сегодня он тоже дисциплинированно прибыл на заседание по первому вызову.

Не в пользу подсудимого был факт, что он грузин, да еще заявился в суд как известный герой Аль Пачино — в цветастой рубашке, расстегнутой чуть ли не до пупа, демонстрируя всем золотую цепь с «гимнастом» на своей волосатой груди.

Короче, судья подготовила два документа: определение о возвращении дела прокурору и постановление об избрании подсудимому меры пресечения в виде заключения под стражу.

Закончив работу над ними, она позвонила в канцелярию и попросила секретаря вызвать конвой. Подождав для верности еще минут пять, судья вышла в зал, мельком заметив привалившегося плечом к дверному косяку милиционера и вытянувших шеи присутствующих, а также девочку-секретаря на привычном для нее месте.

— Встать, суд идет! — скомандовала секретарь.

Опустившись в кресло и стараясь не глядеть в зал, судья скороговоркой прочитала то, что было ею написано. И еще не успел раздаться ропот возмущенных голосов, как она уже захлопнула за собой дверь совещательной комнаты и, включив погромче радио, чтобы не слышать обычных в подобных случаях плача, визгов и проклятий, поставила кипятиться чайник.

А в это время в зале происходило следующее.

Услышав такое решение суда и ахнув от удивления, подсудимый тем не менее быстро овладел собой. А когда он увидел, что стоявший в дверях милиционер, почесав затылок, куда-то исчез, тоже направился из зала.

Неожиданный уход милиционера и маневр подсудимого не остались незамеченными для секретаря, которая самоотверженно встала грудью на пути последнего.

Но каким бы маленьким и тщедушным ни был грузинский вор и какой бы большой и прекрасной ни была грудь судебного секретаря, ничто не могло остановить подсудимого. Он ловко прошмыгнул мимо нее за дверь, прошел, не ускоряя шага, что говорило о его стальных нервах, по длинному судебному коридору, спустился по лестнице к выходу и, оказавшись на шумной московской улице, растворился в толпе.

Секретарь вначале бросилась было за конвоем, но те, оказалось, все еще только собирались идти в зал по вызову судьи и удивились, что она начала оглашение постановления, не дождавшись их прихода. Потом девушка побежала назад в зал и стала барабанить в дверь совещательной комнаты, но судья, думая, что к ней ломится любовница подсудимого, еще и не сразу открыла.

Затем начала бегать по суду уже сама судья, истерично требуя от начальника конвоя, чтобы тот бросился в вдогонку за подсудимым.

— Не наше это дело, — равнодушно ответил ей лейтенант предпенсионного возраста. Единственное, что согласился сделать этот «карьерист», так это позвонить своему начальству.

Толстое начальство, приехав и разобравшись, что к чему, заявило, что подсудимый под стражу взят не был, поэтому никакой ответственности за его исчезновение они не несут и побегом из-под стражи это вообще считаться не может.

Вызванный председателем суда наряд милиции тоже ничем помочь не смог. Даже не удалось отыскать того милиционера, который, стоя у двери в зал, ввел в заблуждение судью. Видимо, он был просто одним из посетителей.

Судью пришлось отпаивать корвалолом.

А вскоре приехали и первые журналисты, пронюхавшие о происшедшем.

От них не было отбоя, и председатель суда приказал никому не давать никаких комментариев по поводу случившегося.

На следующий день, когда он собрал всех судей и руководителей канцелярий на планерку, произошло еще одно неприятное происшествие: к нему в кабинет заявились две пьяные студентки-заочницы Московской юридической академии, которые должны были проходить здесь практику.

В мини-юбках, на высоких каблуках, с ярким макияжем на лицах, они, словно фурии, ворвались в кабинет, где шло совещание, и, бросив свои сумки прямо на председательский стол, потребовали, чтобы им немедленно «дали хор-р-рошего р-р-руководителя».

После долгих препирательств девиц удалось выпроводить из суда только с помощью приставов, одному из которых они расцарапали в кровь лицо.

И когда после обеда в суде вновь появились неугомонные журналисты и снова не смогли получить ни от кого из судей комментарий по поводу вчерашнего ЧП, то им вдруг попался на глаза тот самый судебный пристав со свежими кровоподтеками на лице. Он курил на улице у входа в здание суда, и там же журналисты взяли у него короткое интервью.

А вечером в новостях по телевидению председатель суда, к своему ужасу, увидел, как этот болван прямо под вывеской суда, раздуваясь от самодовольства, отвечал на вопросы корреспондента.

— У вас на лице следы борьбы. Вам, наверное, трудно пришлось?

— Нет, это моя работа. А на нашей работе всякое может случиться.

— Вы проходили специальную физическую подготовку? Может быть, владеете приемами рукопашного боя?

— Да, конечно, это обязательно. К тому же я кандидат в мастера спорта по боксу…

— И тем не менее, — завершил свой репортаж корреспондент, — вору-рецидивисту, являющемуся, по нашей информации, криминальным авторитетом одной из московских группировок, удалось совершить этот дерзкий, хорошо спланированный побег из здания суда и скрыться. На поиски преступника брошены все силы столичной милиции и объявлен план «Перехват»…

* * *

Я рассказал эту правдивую историю, случившуюся в Савеловском районном суде Москвы, затем, чтобы те, кто никогда не бывал в российских судах, тем более в «лихие» 90-е годы, почувствовали их атмосферу, а равно атмосферу самих тех лет. Я хотел, чтобы было понятно не только то, как функционировала тогда следственно-судебная машина, но и что за люди ее представляли, а также то, как работали (да и продолжают работать) большинство наших журналистов, освещающих криминальные темы и всякого рода скандалы.

А вот как объяснил происшедшее (и общую тогдашнюю ситуацию в столичных судах) сам председатель того районного суда:

— Судьи перегружены работой, а это в основном женщины. Многие начинали работать в суде еще секретарями. Жизненного и правового опыта маловато. Им тяжело. У них семьи, дети. Зарплату только начали повышать. За жилье — спасибо Лужкову, а то бы вообще все разбежались. Но чувства защищенности у людей все равно нет. На нас давят со всех сторон…

Как тут было не вспомнить судей Таганского суда (смотревших виноватыми глазами побитых собак и разве что не вилявших при этом хвостами), когда они, несмотря на очевидные доказательства незаконности действий Минюста по отказу в регистрации НБП, выносили все же свои решения в пользу этого самого министерства так называемой юстиции?!

Как было не вспомнить судью Пресненского суда, подобострастно внимавшего ельцинскому министру иностранных дел Андрею Козыреву, когда тот, с помпой заявившись в суд, чтобы выступить там в качестве ответчика по иску Жириновского, прочитал всю свою речь по бумажке и отказался отвечать на вопросы?!

Вы видели когда-нибудь ответчика по гражданскому делу, который отказывается отвечать на вопросы суда и участников процесса? А я видел. И это было не менее смешно, чем история с грузинским воришкой.

Как было не вспомнить задыхавшуюся от волнения при упоминании имени Никиты Михалкова судью Тверского суда, отказавшую защите в ходатайстве освободить из под стражи Дмитрия Бахура — одного из двух нацболов, что запачкали сырыми куриными яйцами брюки режиссера-оскароносца при проведении им мастер-класса в Доме кино?!

Да-да, штаны Михалкова фигурировали в том громком деле (нацболы закидали режиссера яйцами за поддержку президента Казахстана Назарбаева, проводившего политику выдавливания из республики русских людей) в качестве вещественного доказательства, — уж и не знаю, по его ли личному желанию, или по совету его адвоката Анатолия Кучерены.

Но именно Кучерена посоветовал Михалкову отказаться от ранее сделанного им на пресс-конференции признания в том, что он, дескать, «вмазал» одному из хулиганов-яйцеметателей. Вмазал по лицу, ногой, с размаха, как по футбольному мячу; вмазал почти мальчишке, студенту, на треть ниже себя ростом, которого уже поймали и крепко держали за руки. Хотя, казалось бы, как любой артист и режиссер, Никита Сергеевич должен был быть готов и к тому, что зрители будут бросать ему на сцену не только букеты цветов, но и яйца или помидоры. А он находился в ту минуту именно на сцене, а не где-нибудь в ресторане или на улице!

И его внезапный отказ потом от своих собственных слов и от очевидного факта, зафиксированного видеокамерой в Доме кино, был расценен журналистами и общественностью как проявление не только трусости, но и непорядочности — непорядочности если и своейственной какому-нибудь артисту или режиссеру, то недопустимой для «дворянина» Михалкова. Что, конечно же, еще больше подорвало его репутацию. Шум по поводу всего этого начался неимоверный! И у нас в стране, и даже за рубежом. Возмутились все: и патриоты, и либералы, и правые, и левые, и, разумеется, многочисленные недоброжелатели и завистники Никиты Сергеевича. Этим дай только повод! И за все это он, безусловно, должен был благодарить своего адвоката — крестьянского сына из далекого молдавского села Мындра. Но то, что простительно крестьянскому сыну, не подобает дворянину!

А о том, что Михалков изменил свою позицию по совету Кучерены, рассказал мне следователь, майор Лебедев, который вел дело Бахура и Горшкова. Рассказал, как Кучерена приехал к нему в отделение милиции на Тишинке чуть с запозданием, а Михалков уже находился там; как адвокат отвел Михалкова в угол, пошептался с ним несколько минут, и тот, вернувшись к столу следователя, заявил, что никого в Доме кино он, дескать, не бил, а на пресс-конференции по этому поводу «выразился фигурально».

Майор тут же снял для меня на память копию того протокола допроса «потерпевшего Михалкова Н. С.», где черным по белому зафиксировано, что хулиганов он не тронул и пальцем, а на видеозаписи снят человек, похожий на него.

Эта формулировка («на пленке не я, а человек, похожий на меня») была нам всем хорошо известна по разгоревшемуся в те же мартовские дни 99-го года скандалу с Юрием Скуратовым, когда «человек, похожий на генерального прокурора» занимался сексом с двумя проститутками, а организовал ему то свидание якобы депутат от ЛДПР Ашот Егиазарян (сейчас Егиазарян и сам находится в международном розыске за мошенничество — за все приходится платить).

Так что адвокат Кучерена, консультируя потерпевшего Михалкова, ничего оригинального не придумал. А только добавил к чужому еще чуть-чуть из своих старых запасов: «На каком основании эта видеозапись сделана и как она оказалась в материалах уголовного дела?!»

Эту же полную негодования фразу он постоянно твердил на протяжении нескольких лет, начиная с 1997 года, пока пытался безуспешно защищать честь и достоинство бывшего министра юстиции Валентина Ковалева, тоже снятого на видео в компании проституток, но уже в сауне солнцевской ОПГ.

* * *

В тот постсоветский период абсолютной свободы и вседозволенности пределы желаний и любимые развлечения российских граждан, от бандитов до высокопоставленных чиновников, были удивительно схожи и однообразны. «Шестисотый» черный «мерседес» и сауна с проститутками занимали среди них первые места.

А Валентин Ковалев стал министром не без скандала. Будучи депутатом Госдумы от фракции КПРФ, находившейся тогда в жесткой оппозиции к президенту Ельцину и его правительству, он вошел в это правительство без согласия руководства партии. Учитывая, что произошло это к тому же еще и в период подготовки предстоящих президентских выборов, на которых Зюганов вполне мог одержать победу над Ельциным (и, по мнению многих, одержал, но победу у него украли), поступок Ковалева был расценен его однопартийцами как откровенное предательство, за что его тут же исключили из фракции КПРФ в Государственной думе.

В конце концов, в 1999 году презираемого всеми Ковалева, жалобно скулящего вслед за адвокатом: «Откуда взялась эта запись?» (на что журналисты логично отвечали им обоим: «Из сауны»), посадили за получение взяток и присвоение денежных средств.

И, понюхав тюремной параши, Ковалев отказался от услуг Кучерены, как позднее отказалась от его услуг и несчастная вдова генерала Рохлина, обвиненная в убийстве мужа, за которой он так трепетно ухаживал под объективами телекамер, деликатно подсаживая и высаживая из машины. И ее, как и Ковалева, вытаскивали потом из тюрьмы другие, более способные и скромные адвокаты — лишенные показухи и пафоса.

Да, Кучерена не отличался разнообразием и оригинальностью. К тому же, как я убедился, туго соображал. К примеру, в суде над яйцеметателями-нацболами Бахуром и Горшковым, вместо того чтобы смягчить позицию потерпевшего Михалкова, учитывая крайне негативную реакцию общества на его собственное поведение и в связи с тем, что Дима Бахур заразился в тюрьме туберкулезом, он, наоборот, упрямо требовал сурового наказания для подсудимых. И настаивал на том, что те якобы двумя сырыми куриными яйцами могли причинить его доверителю телесные повреждения! Однако Пресненский районный суд с этим не согласился, и Мосгорсуд тоже. И ребята получили за свой поступок условное наказание.

Впрочем, я всегда полагал, что места под солнцем хватит всем. В том числе и всем адвокатам, включая Кучерену. Только сам он, по-видимому, в этом сомневался. Потому и занялся параллельно с адвокатской практикой преподавательской деятельностью в своем родном вузе — бывшем Всесоюзном юридическом заочном институте (ВЮЗИ), громко именуемом теперь Московской юридической академией, а затем и вовсе подался в общественные деятели, всячески демонстрируя властям свою лояльность. В некоторых СМИ временами проскальзывала информация и о том, что адвокат «предпочитает не перестукиваться, а стучать», и потому, дескать, в 90-х — начале нулевых годов «авторитетные бизнесмены не стремились особо доверять Кучерене». Но где доказательства? Правда, позднее, став членом Общественной палаты и войдя в общественные советы при ФСБ, МВД, МЧС, Министерстве обороны, а также в Научно-консультативный совет при Генеральной прокуратуре РФ (какая гиперактивность!), Кучерена уже не намекал клиентам о наличии у него связей в правоохранительных органах и спецслужбах, а открыто их афишировал. И эти «связи», конечно, выглядели теперь куда пристойнее, чем раньше, и привлекали внимание как простых лохов, так и «авторитетных бизнесменов». А среди последних, как показывает практика, лохов тоже немало. Но платят они куда больше простых.

— Почему ваш шеф на меня так нападает? — обиженно спрашивал он у моей помощницы в далеком уже 1999 году. — Я ведь тоже известный адвокат!

Так что Анатолий Кучерена всегда хотел быть на виду. И его мечта, слава богу, сбылась. Видели, как он весь светился от счастья и чуть ли не парил в воздухе, словно воздушный шарик, когда в 2013 году посещал в аэропорту Шереметьево американского беглеца Эдварда Сноудена? А как он покупал для того в магазине джинсы и рубашки? Как носил ему хачапури?.. О, это было не менее впечатляюще, чем трогательное ухаживание за Тамарой Рохлиной! Телекамеры, фотографы, журналисты! И идущий мимо них заботливый Анатолий Григорьевич с пакетами в руках, с горячим хачапури и улыбкой на лице!.. Поэтому скажу откровенно и вполне серьезно: приятно видеть человека на своем месте!

Хотя не будь в тот момент Павел Астахов (еще один наш известный в те годы адвокат, испытывающий гравитацию власти) занят защитой прав детей, то, наверное, по бутикам и в Шереметьево отправили бы его: и в костюмах от Brioni он разбирается не хуже, и английским владеет в совершенстве, да к тому же — выпускник Высшей школы КГБ, а не юридического заочного института.

Да, в этом случае, можно сказать, Кучерене слегка повезло. Но в целом он на правильном пути. Вот и знакомство с Эдвардом Сноуденом открыло перед ним новые перспективы: он стал еще и писателем, оперативно издав книжку о похождениях бывшего агента ЦРУ и АНБ, а потом даже снялся в фильме Оливера Стоуна, который использовал для сценария фильма эту книжку Кучерены. Роль та хотя и была эпизодическая, но зато в фильме у самого Стоуна! Нет, без шуток: мне понравился и фильм, и то, как там выглядел Анатолий Кучерена. И я считаю это настоящим успехом. Это как Земфира спела с группой Queen. И теперь односельчане-молдаване вполне могут гордиться своим земляком: парень стал большим человеком в России!

* * *

Так что тогда — в 90-х — в судах происходило много чего и грустного, и смешного!..

Мне скажут: а почему не вспомнить в таком случае и десятки (если не сотни) судей, отпускавших в те же годы из-под стражи очевидных преступников? Да, давайте вспомним и о них. Только «очевидный преступник» это еще не преступник по закону. И в этих случаях чаще все-таки приходится говорить не о страхе судей перед криминальным миром (что, конечно же, тоже имело место, особенно в провинции), но все о той же самой коррупции, где деньги и телефонное право действуют сообща.

— Вот сказали, что судьям надо выдавать оружие, — сетовал председатель Савеловского райсуда, теребя руками копну седых волос на своей голове. — А как я им его дам, если они нервные и всего боятся? Чтобы палили в кого ни попадя?.. Дай я, к примеру, той судье пистолет, так она, чего доброго, еще бы сама и застрелилась…

Наш разговор происходил у него в кабинете, где я оказался с одним из своих клиентов — генерал-майором милиции Владимиром Позняком. И это сучилось почти год спустя после комичной истории с грузином домушником, пьяными студентками-заочницами и болваном приставом.

Дело у нас с Позняком было не таким уж и сложным, гражданским, но из-за постоянной смены судей так долго рассматривалось, что мы решили обратиться за помощью непосредственно к председателю. И тот пообещал, что в дальнейшем никаких проволочек не будет. А уже прощаясь, заявил, правда, без особого оптимизма:

— Вы не беспокойтесь, дело ваше мы поручим более опытной судье…

— Да уж… — улыбнулся Позняк. — Чтобы ей не пришлось потом стреляться…

О правильных ментах

Генерал-майор милиции Владимир Ильич Позняк заслуживает того, чтобы о нем рассказать чуть подробнее. В 90-е годы он был достаточно известным человеком, которого журналисты (особенно желтой прессы) не обходили своим вниманием.

В свое время, когда я, заканчивая институт, проходил практику в прокуратуре и в милиции, моим руководителем был майор Виктор Захарович Чернов. Тогда он был следователем УВД подмосковного Подольска, и в дальнейшем я с ним никогда больше не встречался. Но вот именно этот человек навсегда и остался в моей памяти типичным представителем тогдашней, начала 80-х годов, советской милиции — неунывающим, веселым, остроумным и в то же время очень работоспособным, предприимчивым и гуманным.

Я даже вряд ли сейчас смогу описать его внешность, но до сих пор помню, как он носился на своем 412-м «москвиче» по городу, в Москву или в ближайшую тюрьму — в Серпухов, как он успевал вести по двадцать и более уголовных дел одновременно и смеялся над телевизионными «знатоками», которые вели из серии в серию по одному лишь делу. Но тем не менее в этом следователе было что-то и от Знаменского, и от Томина (героев знаменитого телесериала), а точнее — это «что-то» было в них от него.

— К нам дорога широкая, — сдерживая улыбку, говорил он какому-нибудь заблудившемуся и потому опоздавшему на допрос свидетелю. — От нас она — узкая.

Или обвиняемому в краже трех простыней, одеяла, швейной машинки и чайника:

— Я вот даже тебе стул, подлецу, не хочу предлагать, потому что ты мне просто противен. Вот если бы ты украл железнодорожный состав с лесом или с товарами, то я бы тебя хотя бы уважал, предложил бы присесть, сигаретку бы дал, чаем, быть может, напоил…

В этом он предугадал то, что будет происходить в стране и в милиции ровно через десять лет.

А вот в 90-е годы таким типичным милиционером (хотя тогда их уже все стали называть ментами) для меня был именно Владимир Позняк. Такой же веселый, общительный, тоже прошедший Афганистан, но только еще более предприимчивый, чем Виктор Захарович.

Правда, когда мы с ним познакомились, Позняк был еще полковником, причем бывшим.

В период 1992–1993 годов его откомандировали из МВД в распоряжение Администрации президента в качестве советника, и там он работал в тесном контакте с Александром Руцким, который занимал тогда пост вице-президента страны.

Через некоторое время после разгона парламента и расстрела Белого дома Позняка и уволили.

Основание для его увольнения было чисто формальным. Но подлинной причиной послужило именно то обстоятельство, что Ильич находился рядом с Руцким, когда тот грозил Ельцину с трибуны Верховного Совета «шестью чемоданами» компромата.

И тогда Позняк обратился за помощью ко мне.

Мы направили соответствующее заявление в суд, и примерно через полгода, разумеется не без некоторых сложностей, полковник Позняк был восстановлен на работе в прежней должности. А еще через несколько лет, когда политические страсти поутихли, он получил генеральское звание, служил на разных должностях в Москве и Московской области, воевал в Чечне и Дагестане и даже подружился с вышедшим в отставку Виктором Ериным — бывшим главой МВД, подписавшим когда-то приказ о его увольнении.

Взлеты и падения чиновников и вообще любых заметных персон всегда вызывают интерес у журналистов и публики, а падения и взлеты — зависть у недоброжелателей.

Впрочем, своих недоброжелателей Позняк хорошо знал и, не стесняясь в выражениях, публично критиковал. И вот это-то (его острый язык и бойцовский характер) и было тем основным, что пробуждало к нему неподдельный интерес со стороны журналистов.

Но его смелые и нелицеприятные высказывания о тех или иных милицейских начальниках вызывали в свою очередь их ответную реакцию, которая заключалась не в вызове Позняка в суд или на дуэль, а в инспирировании заказных статей, обливающих Ильича грязью.

К примеру, в прессе мелькали сообщения о том, что Позняк знаком со многими криминальными авторитетами и, не стесняясь, рассказывает об этих своих знакомствах.

А чего, собственно, ему было стесняться? Он был такой же правильный мент, как майор Чернов и генерал-полковник Александр Николаевич Куликов, никогда не опускавшиеся до подстав, обмана и тем более до избиений или пыток задержанных. И его в равной степени уважали как сослуживцы, так и преступники или те, кого к таковым причисляли.

К тому же Ильич был умным, любознательным и жизнерадостным человеком, а с такими людьми приятно общаться любому — от прокурора Юрия Чайки до авторитета Леши Нанайца, от журналистки Кислинской до адвоката Беляка. А почему бы и нет?

Правда, потом Лариса Кислинская, забыв про дружеские поцелуи и лягушачьи лапки, которые она, помню, жадно поедала за одним с нами столом в ресторане «Золотой» за счет Ильича, тоже включилась в распространение о нем негативной заказухи. Но ведь тут «ничего личного», так?..

А Позняку приписывали то связи с какими-то криминальными группировками, то чуть ли не с чеченскими боевиками. И хотя ни одна проверка этого не подтвердила (а после каждой публикации обязательно проводилась соответствующая строгая служебная проверка, на что, собственно, и рассчитывали заказчики лживых публикаций), журналисты как заведенные продолжали распространять старую ложь снова и снова. В конце концов Позняк, устав оправдываться и таскаться по судам, просто махнул на все рукой: «Собака лает, караван идет».

Во время войны все средства хороши, когда же развязывается война информационная, то в выражениях не стесняются.

«Он контуженый, — писали о генерале Позняке мастера компромата. — Он способен на необдуманные действия и высказывания». Хотя Позняк, напротив, всегда был сдержан, тактичен и достаточно умен, без чего ему просто не удалось бы сделать карьеру, о которой многие из тех, кто заказывал и распространял о нем всякие небылицы, могли разве что мечтать.

Впрочем, да, признаю: Ильич и в самом деле легко мог подлецу или трусу заявить прямо в лицо, кто тот есть на самом деле. Но только вряд ли контузия способна пробудить в человеке честность, смелость и порядочность. А если это так, то на работу в правоохранительные органы, суды и в органы власти надо принимать только контуженых.

Заказных публикаций о Владимире Позняке в 90-е годы было немало. И он часто представлялся в них несдержанным, грубым, неотесанным солдафоном, но тут же, одновременно с этим — хитрым, изворотливым и ловким карьеристом. Журналисты писали, что он «жадный и мстительный», но тут же ставили ему в вину щедрость на подарки и угощения, а также наличие у него массы друзей и покровителей во всех инстанциях, включая самые высшие.

Я не хочу комментировать эти очевидные противоречия в рассуждениях людей, певших с чужого голоса, как, впрочем, не собираюсь и превращать Владимира Позняка в святого. Нет, он далеко не был свят, как не мог быть свят любой мент в 90-е годы, в том числе как не были безгрешны и святы его оппоненты в полковничьих погонах или с генеральскими лампасами.

Но Владимир Ильич Позняк, в отличие от большинства из них (угрюмых, пузатых и косноязычных), по крайней мере, был живым, веселым и харизматичным человеком. И это факт, который невозможно оспорить.

И действительно, одним из главных достоинств Позняка, на мой взгляд, как раз и было его удивительное умение общаться и дружить с самыми разными людьми!

Ильича хорошо знал в те годы и Владимир Жириновский, и многие другие депутаты различных фракций. Я рассказывал о нем какие-то истории Эдуарду Лимонову. А Позняк с готовностью помогал мне в некоторых моих делах, — иногда информационно, чаще советами.

В марте 1995 года он пригласил меня на свой день рождения, и кого же я там увидел? За одним столом сидели и пили за здоровье Ильича и его сослуживцы-милиционеры, и высшие чины из Генеральной прокуратуры и других ведомств, и высокопоставленные чиновники со Старой площади и из Белого дома, и колоритные типы с золотыми «ролексами», которые скромно представлялись предпринимателями.

И я, глядя тогда на улыбчивого, круглолицего и легкого в общении Ильича, переходившего от гостя к гостю с бокалом вина, удивлялся, как вообще у такого человека могут быть в жизни какие-то проблемы. Я не сомневался, что Позняк способен своей непосредственностью и радушием очаровать любого и разрешить любую проблему.

Но тот день рождения я запомнил еще и потому, что прямо от стола прокуроры, чертыхаясь, помчались на работу, так как им сообщили, что произошло убийство известного телеведущего Владислава Листьева, — «нашего Влада», как его потом стали называть журналисты и домохозяйки.

Впрочем, ни прокуроров, ни кого-либо из присутствовавших тогда в ресторане гостей эта печальная новость особенно не удивила и не расстроила. Прокуроры вначале даже не хотели никуда ехать, но им позвонили снова, и пришлось.

— Деньги делят — пули летят, — раздраженно прокомментировал один из них, опрокидывая на посошок рюмку водки.

«Собаки»

Но если бывают правильные менты, значит, есть и неправильные. И таких, к сожалению, большинство.

— «Волки позорные?» — спросил я, шутя, у одного много лет отсидевшего авторитетного зэка.

— Нет, — возмутился тот. — Это всё в кино! Они же хотят быть героями! Но на самом деле псы они цепные, собаки!..

А еще раньше, в середине 90-х, я слышал от другого моего влиятельного в криминальном мире подзащитного историю про то, как один бывший мент, прославившийся фабрикацией доказательств и пытками подследственных, ползал на коленях и целовал ноги тем, кто пришел с ним поквитаться.

— Простите! — умолял он, обливаясь слезами, — Мне приказывали! Я не хотел!..

Но кто ему приказывал? Кто мог ему, отцу двух дочерей и деду трех внуков, о которых он вспомнил, ползая по земле, приказать пытать людей?! Кто мог приказать ему, подполковнику милиции, дипломированному юристу, заставлять невинных людей признаваться в совершении преступлений?..

А кто приказывал следователю уламывать свидетелей, чтобы те «опознали» десять лет спустя невинного человека в качестве убийцы, о чем я рассказывал в одной из предыдущих глав? Но даже если и приказывали, то ведь у честного человека всегда есть выбор, как правильно поступить. Но следователь, запугав вначале свидетелей тем, что перед ними «бандит и убийца», тут же их и успокоил, что теперь, дескать, тому крышка, а доказательств его вины огромное количество, и их показания здесь лишь капля в море, сущий пустяк — чистая формальность. Ну как не поверить интеллигентному человеку, да еще при такой должности!.. Но прошло совсем немного времени, как вдруг этот же следователь, случайно встретившись с одним из адвокатов по тому делу и страдальчески на него поглядывая, тихо поинтересовался, не собираются ли ему мстить друзья его бывшего подследственного. «Знает, пес, что нашкодил!» — сказал мне потом тот мой коллега, но самого «пса» успокоил: «Не бойся, не тронут».

Взятки и бессовестные поборы, необоснованные задержания и аресты, незаконное возбуждение уголовных дел, избиения и пытки подозреваемых и обвиняемых, фальсификация доказательств, а еще банальные кражи, грабежи, разбои и даже убийства. Вот краткий перечень того, чем «прославилась» российская милиция-полиция за последнюю четверть века.

Причем все это приобрело настолько массовый характер, что оборотни в погонах сделались самыми популярными героями книг, фильмов и телесериалов, а ругательное, оскорбительное для советских милиционеров слово «мент» стало вполне нормальным и привычным для российских сотрудников МВД.

Сейчас, когда ряд функций, принадлежавших ранее МВД, переданы Следственному комитету и отчасти судам, случаев незаконного возбуждения уголовных дел и необоснованных арестов не стало меньше. Только теперь вместо прокуроров санкции на аресты штампуют без лишних вопросов суды (прокуроры могли хоть поинтересоваться, затребовав все дело себе на проверку), а уголовные дела возбуждают сами работники Следственного комитета, опять же не спрашивая разрешения на это у прокуроров.

Просто пока в противостоянии фаворитов Путина — питерца Александра Бастрыкина, возглавляющего СК, и сибиряка Юрия Чайки, руководящего Генеральной прокуратурой, победил земляк.

А суды, боясь потерять существенные дотации, получаемые от правительства, прекрасно справляются с теми функциями, которые ранее выполняли прокуроры. Но тут уже не «борьба свиней за место у корыта» (как в случае с войной ведомств Бастрыкина и Чайки), а просто веление времени: во всем цивилизованном мире санкцию на арест дают суды. Правда, суды там другие — более независимые, и власть другая — не может влиять на них, боясь оппозиции и прессы. Потому что и оппозиция, и пресса там тоже сильно отличаются от оппозиции и прессы в России. Вот слово «мент» россияне временно и адресуют сейчас не только полицейским, но и работникам Следственного комитета, — пока не придумали для них отдельного прозвища.

Ну, относительно частых случаев незаконного возбуждения уголовных дел и фабрикации доказательств, с этим, уверен, спорить никто не будет. То же самое касается взяток, поборов с коммерсантов и обворовывания пьяных и задержанных. Но если вы думаете, что я слишком сгустил краски насчет грабежей, разбоев и убийств, совершаемых ментами, то вы заблуждаетесь: ох как много за эти преступления сидят в наших тюрьмах и лагерях бывших ментов! Особенно часто промышляли они этим в 90-х, когда им платили мало, да и ту зарплату задерживали по несколько месяцев.

В Иркутской области, занимающей уже много лет подряд одно из первых мест в стране по числу грабежей, разбоев и убийств, в 90-х существовало несколько таких банд из бывших и действующих ментов, грабивших прохожих и убивавших предпринимателей. И таких милицейских банд было полно по всей стране!

А случай с расстрелом в московском магазине людей майором Евсюковым — уникальный? Уникальный он только по количеству жертв. Но посмотрите сводки происшествий за тот же период в других регионах страны, и вы увидите там то же самое.

Но где взять хорошие кадры?..

Путинский министр внутренних дел Рашид Нургалиев, принимавший на полу своего кабинета позу «лотоса», и тот однажды не выдержал: вышел из состояния нирваны и предложил гражданам давать его подчиненным по морде, если те действуют вне рамок закона. Каких только чудаков не рождает земля русская! Но по сути он был прав.

А полицейские из печально знаменитого теперь ОВД «Дальний» в городе Казани, которые избивали и пытали задержанного, насилуя его бутылкой из-под шампанского?..

За год до этого случая, в 2011-м, когда я со своими друзьями Дмитрием Дмитриевым и Андреем Данишем снял документальный фильм про аналогичные пытки в иркутском СИЗО, начальник местного управления ФСИН генерал Павел Радченко без зазрения совести заявил, что все это ложь, поклеп и провокация, и вообще, дескать, по его мнению, «бутылку невозможно вставить в анальное отверстие человека» (в иркутском СИЗО заключенным еще вставляли туда и стальные электрокипятильники, а тем, кто упирался, не соглашаясь подписать признательные показания, включали кипятильник в сеть).

После преступления в Казани, получившего известность на всю страну, генерал Радченко почему-то не выступил с повторным аналогичным заявлением: то ли побоялся прослыть полным дегенератом, то ли попробовав на себе несложную манипуляцию с бутылкой, понял, что был неправ.

Но этот генерал «прославился» еще и подавлением бунтов несовершеннолетних заключенных в Ангарской воспитательной колонии № 14. В 2008 году четырнадцати-шестнадцатилетние мальчишки потребовали от администрации колонии прекращения их избиений и унижений охранниками и более старшими ребятами. И, поверив заверениям приехавшего из Иркутска генерала, что тот наведет в колонии порядок, откровенно рассказали ему обо всех фактах. А ночью генерал Радченко прислал туда спецназ ФСИН, который, жестоко избив около полусотни доведенных до отчаяния детей, побросал их полуголыми в автозаки и вывез для «учения» (продолжения издевательств) в печально известное иркутское СИЗО, где многие из них оказались в камерах со взрослыми заключенными. В 2015 году эта жуткая история повторилась, но уже с новым поколением несовершеннолетних колонистов. И только после нескольких громких публикаций на эту тему в крупных СМИ, включая оппозиционные, к чему я тоже, признаюсь, с удовольствием приложил руку (ведь на десятки частных жалоб и жалоб адвокатов никто в прокуратуре Иркутской области и внимания не обращал!), после скандального ареста директора ФСИН Александра Реймера генерала Радченко наконец-то убрали. Но если вы думаете, что его тоже посадили или хотя бы уволили и разжаловали, сорвав генеральские погоны, то вы ошибаетесь. Его перевели руководить точно таким же управлением в другой регион страны — в Волгоградскую область, где теперь он, вероятно, щедро делится своим богатым опытом с местными сотрудниками ФСИН. Чему он их научит — можно догадаться…

А разрешается ли пытать арестованных другими способами, как это практиковали до недавнего времени (и, боюсь, продолжают практиковать) в той же иркутской тюрьме или в тамошнем РУБОПе? Например, лишая людей сна? Или заставляя человека стоять на одном месте, не меняя позы, на протяжении многих часов? Или крутя динамо-машину — электрическое устройство, провода от которого подсоединены к гениталиям жертвы? Или просто избивая жертву железным прутом?..

Конечно, вы скажете, нельзя! Но ведь это происходит.

И для чего? Чтобы повысить так называемый показатель раскрываемости преступлений. Ну и, естественно, заслужить повышение по службе. Но я думаю, что еще и для получения удовлетворения самими палачами. Одного иркутского рубоповца — молодого худенького паренька-бурята, сына полковника милиции, так и звали — Электроник, потому что он очень любил крутить динамо-машину. I can't get no satisfaction…

* * *

А вот — жертвы.

Олегу Зырянову, обвиненному в убийстве, «вставшие на путь исправления» сокамерники по приказу тюремных оперов не давали несколько ночей спать. И каждое утро после бессонной ночи его забирали из СИЗО рубоповцы и везли к себе на Байкальскую,129. Знаменитое в Иркутске здание, которое знающие люди стараются обходить стороной. Там, в одном из кабинетов на третьем этаже, Зырянова постоянно избивали, в том числе и железным прутом, не позволяя присесть даже на минуту. Он бессильно падал на колени, но его тут же поднимали. «А не признаешься, — говорили ему менты, — загоним эту железку тебе в жопу!»

Это повторялось день за днем, и каждый раз в кабинет во время допросов неожиданно входила тетка-уборщица в синем халате, тапочках и носках, надетых поверх шерстяных рейтуз.

Пока она равнодушно протирала шваброй заляпанный кровью и плевками пол вокруг Зырянова, тот не шевелясь стоял на месте, а рубоповцы, рассевшись по своим местам, пили чай и травили анекдоты. Потом все продолжалось снова.

Но однажды менты, открыв окно, бросили Зырянова на подоконник и стали угрожать, что сейчас он полетит вниз. «А мы объясним начальству, что ты попытался убежать…» Они держали его за ноги и постепенно все больше и больше выталкивали наружу, а он, доведенный до отчаяния, как мог, цеплялся за подоконник руками, скованными за спиной наручниками. И вдруг менты не удержали (или в самом деле умышленно отпустили?) Зырянова, и он полетел вниз головой с третьего этажа во внутренний дворик РУБОПа. К счастью, Олег чудом остался жив, сломав себе ребра, ключицу, руку и серьезно повредив позвоночник.

Испуганные рубоповцы тут же выскочили на улицу. Все-таки это — ЧП, тем более что за полгода до этого из того же самого окна уже выпадал свидетель. Но свидетеля нельзя обвинить в попытке побега, и тот (тоже чудом оставшийся в живых, — чего только в жизни не бывает!), отказавшись от предложенной ему госпитализации, с причитаниями: «Чур, меня! Чур, меня!» заковылял подальше от этого зловещего здания.

С обвиняемым Зыряновым разговор был другой: или ты признаешься, что хотел совершить побег, и мы возбуждаем дело, но потом сами же его прекращаем, либо в камере тебя сегодня же убьют. Зная, какие нравы царят в иркутской тюрьме, Зырянов согласился на первый вариант. А заодно получил несколько дней отдыха в тюремной больничке.

Сейчас Олег Зырянов осужден и уже отбыл наказание в одной из колоний Иркутской области, но местным правозащитникам и адвокатам так и не удалось добиться привлечения к ответственности его мучителей, хотя в материалах дела есть и соответствующие медицинские документы, и бумаги о возбуждении и прекращении уголовного дела за «попытку побега».

Возможно, потому, что иркутский прокурор, по примеру генерала Радченко, полагает, что люди не могут падать с третьего этажа и оставаться в живых или что в Иркутске это такая местная народная забава — прыгать из одного и того же окна дома № 129 по улице Байкальской.

Но в том же здании произошел недавно еще один странный случай.

Там, совместно с полицией, всегда располагались и кабинеты работников областной прокуратуры, а сейчас — областное управление Следственного комитета: на одних этажах опера допрашивают людей, на других, после этого, следователи оформляют «явки с повинной»…

Так вот, один из этих следователей по фамилии Матвеев — хамоватый, самоуверенный человечек в очках и с щеками, видневшимися из-за спины, похитил изъятые им ранее в ходе обысков денежные средства в сумме более 11 миллионов рублей. Нет, он заявил, что их у него не то отняли какие-то «неизвестные люди в масках» по дороге, когда он вез деньги в управление, не то украли прямо из сейфа в служебном кабинете. Но тогда это сделали кто-то свои!..

Стали разбираться, подключив к делу чекистов, и тут начали всплывать любопытные подробности того, как этот «любимец руководства» работал несколько лет, получая награды, премии и звание «Лучший следователь Иркутска». Как? А так же, как и другие его коллеги, только, может быть, более нагло: запугивая и обманывая своих подследственных, заставляя их брать на себя вину за преступления, к которым они не имели никакого отношения. Дошло до того, что на обыски этот «образец для подражания» стал выезжать в стельку пьяный, ругался там матом на ментов, заставляя их без всякой надобности ломать стены, полы и мебель в обыскиваемых домах.

А однажды, демонстрируя свое «бесстрашие и презрение» к фигурантам расследуемых им дел, «лучший следователь» помочился прямо посреди одной из комнат в присутствии ошалевших понятых, ментов и хозяев.

Долго разные силы в СК и областной прокуратуре боролись «за» и «против» Владислава Матвеева: сажать его или не сажать, ведь он хоть и отъявленный мерзавец, но — свой и, раскрывая старые, «глухие» дела, улучшал показатели области. Но потом те и другие все-таки решили Матвеева посадить: слишком уж большой резонанс получило его дело.

А вот его жена вдруг вступила в ЛДПР, и местные руководители либерал-демократов включили ее сразу же в список кандидатов в депутаты Иркутского областного Законодательного собрания! Особую пикантность этой ситуации придает тот факт, что именно ее супруг за несколько лет до этого посадил прежнего руководителя иркутской организации ЛДПР, сфабриковав против него уголовное дело. Забавно, не правда ли? Или для этого есть другое, более подходящее определение? Но это совсем уж шекспировские страсти!

И все-таки жена Владислава Матвеева так и не стала депутатом (в отличие от партийных функционеров, жители Иркутской области оказались более принципиальны и умны), а сам бывший лучший следователь Иркутска после нескольких лет следствия и долгого судебного процесса получил свои шесть лет лагерей.

Но история с Матвеевым и ее финал все-таки, прямо скажем, не очень типичны для нашей правоохранительной системы. А менты чаще прибегают к более простым приемам. Нечто вроде игры в наперстки.

Ну, например, вот к таким.

Летом 2001 года в Москве арестовали 32-летнего автомеханика Игоря Швалова, обвиненного в покушении на депутата Госдумы Башира Кодзоева.

Покушение произошло еще в марте, депутат тогда выжил, но был убит охранявший его милиционер. И следователи считали, что именно Швалов стрелял из автомата АК-47 с глушителем, найденного на чердаке одного из аварийных домов в центре Москвы. Там же нашли бейсболку, перчатки и какую-то куртку. К тому же преступника якобы видела еще и пара бомжей, обитавших в том районе. А потому следователям предстояло провести опознание Швалова этими бомжами, а также назначить судебно-биологическую экспертизу, взяв образцы его волос и пота, чтобы сравнить их с волосами и потом, оставленными на одежде предполагаемого убийцы.

Громкое дело находилось не только под личным контролем генерального прокурора, но и под пристальным вниманием прессы.

«На допросе Игорь Швалов заявил, что о покушении на депутата узнал из выпуска теленовостей, — сообщала в криминальной хронике газета “Коммерсантъ”. — В тот день, по его словам, он находился дома, и его алиби легко проверить. “Я никогда бы не стал стрелять в Башира Кодзоева, так как хорошо знаю его лично. В свое время он ухаживал за сестрой моей жены”,— заявил Швалов уже после того, как следователь предъявил ему обвинение. Адвокат арестованного Сергей Беляк от комментариев пока воздерживается, заявляя, что следствие уже допустило ряд процессуальных ошибок, которые он намерен использовать в будущем».

Какие именно «процессуальные ошибки» я имел тогда в виду — уже и не помню: следователи и в самом деле совершали их немало.

Но помню, как мне приходилось быстро снимать с себя рубашку и передавать ее Игорю, а его рубашку надевать на себя, чтобы сбить с толку свидетелей-бомжей, проинструктированных операми перед началом опознания. И как оказалось, мы сделали это совсем не зря, так как свидетели, и без того не шибко умные, запутались и не признали в Швалове того парня, которого… им описали менты.

А вот с изъятием у Игоря для экспертизы волос конфуз вышел у самих следователей.

Старший из них, Андрей Горяйнов, в моем присутствии и в присутствии двух понятых срезал с его головы в пяти местах, как и полагается, по пучку волос и положил их в большой конверт, заклеил его, а потом вдруг «вспомнил», что у него, оказывается, нет с собой ни штампа, ни печати (дело происходило в здании бюро судебно-медицинской экспертизы).

— Ах! Ох! Что делать? — запричитал следователь. А потом спрашивает у понятого — работника данного учреждения:

— А у вас ведь есть здесь своя печать?

— Да, конечно есть, у начальника.

— Ну, слава богу! Пусть тогда наш товарищ, он член оперативно-следственной группы, сходит к вашему начальнику, опечатает конверт, а мы пока тут протокол составим. Чтобы время не терять. А потом все и распишемся — и в протоколе, и на конверте.

Я промолчал. Второй следователь взял конверт и вышел с ним за дверь. А когда минут через десять он вернулся и все стали подписывать протокол изъятия у обвиняемого «образцов биологических материалов», я заявил протест: дескать, конверт с образцами волос Швалова без печати и подписей понятых был вынесен за пределы кабинета, где проводилось следственное действие, что не исключает возможности его замены на такой же конверт, но с волосами другого человека. Все это я отразил и в протоколе, попросив понятых также подтвердить данный факт. Что они и сделали.

Следователи, кипя от негодования, поехали в управление получать нагоняй, Швалова отвезли в тюрьму, а через недели две мы снова встретились в том же месте, чтобы повторно изъять (уже в строгом соответствии с законом) образцы его волос.

И экспертиза показала, что найденные на месте преступления волосы отличаются от волос, изъятых у моего подзащитного. А вполне могло быть и иначе, проморгай я ту ситуацию или не прояви настойчивости!..

В уже упомянутом здании иркутского РУБОПа на Байкальской опера проделывали и не такие фокусы! Например, вводят в кабинет для допроса человека, подозреваемого в заказном убийстве, усаживают за стол, предлагают чашку чая. Он с радостью соглашается, сидит пьет, с ним мирно беседуют на разные темы в ожидании следователя, а прямо перед ним, на столе, рядом с чашкой, лежит-мешается какая-то железяка. «Да убери», — добродушно разрешает опер. И парень берет эту железяку и перекладывает подальше.

А потом оказалось, что это была внутренняя деталь автомата АК-47. Следователи провели экспертизу, и та обнаружила на этой детали след отпечатка пальца руки подозреваемого. Бедный парень долго не мог понять, как могло такое произойти, пока не вспомнил про чаепитие и ту, все время мешавшую ему железяку.

Так что будьте осторожнее, дотрагиваясь до каких-то подозрительных предметов, лежащих на столах у ментов!

А что касается Швалова, то, несмотря на то, что никаких доказательств его причастности к покушению на Кодзоева добыто не было, следователи все равно продержали его под стражей до самого последнего дня ареста, санкционированного судом.

Корреспондент «Коммерсанта» Леонид Беррес писал в те дни:

Между тем, как стало известно корреспонденту Ъ, следователи и оперативники, работающие с обвиняемым, предложили ему своеобразную сделку. В случае признания Шваловым своей вины и согласия дать показания они готовы организовать переезд его семьи в Подмосковье, где родные Швалова будут находиться под постоянной защитой. По утверждению источников Ъ, обвиняемому намекают, что его жене, которая в мае этого года родила тройню, угрожает опасность со стороны заказчиков покушения, а также неких знакомых семьи Кодзоевых, которые якобы ведут свое расследование.

В беседе с корреспондентом Ъ следователь Андрей Горяйнов, ведущий дело о покушении на депутата, дал понять, что на сегодняшний день количество версий «сузилось до предела». И следователь уверен, что с помощью Игоря Швалова ему удастся выйти на заказчиков этого преступления.

Нет, в чем в чем, но в этом следователь ошибся.

Через полгода Игоря Швалова освободили, и он вернулся домой. А дело у Горяйнова вскоре забрали и передали другому следователю.

Честь имею!

Помимо Александра Куликова и Владимира Позняка, судьба в разное время сводила меня еще с несколькими генералами. И все они были практически люди одного поколения — советские офицеры, прошедшие Афганистан и потом, вольно или невольно, предавшие свою советскую родину.

Я никого не обвиняю и не являюсь сторонником идеи восстановления Советского Союза или советского строя, боже упаси! Я просто констатирую факт.

Генерал-полковник Георгий Шпак — бывший командир Псковской десантной дивизии, стал на какое-то время губернатором Рязанской области, — это когда у нас повелась мода на «генерал-губернаторов». Впрочем, чаще всего из работы бравых генералов на «гражданке» ничего путного не выходило: в хозяйственно-управленческих делах они доказали свою полную несостоятельность, хотя личное состояние, разумеется, заметно приумножили.

Этот кадровый эксперимент подтвердил старую истину, что власть развращает. Даже таких стойких парней, как Лебедь, Громов, Шаманов и Шпак.

И к тому же Путин понял, что более безопасно для экономики страны из генералов делать генерал-депутатов, нежели генерал-губернаторов. В Думе они тоже от голода не умрут, но зато смогут повышать свой кругозор, общаясь с артистами-депутатами и спортсменами-депутатами. И для бюджета это будет все-таки менее затратно.

Осенью 1999 года мне предложили возглавить юридическую службу избирательного штаба кандидата в депутаты Государственной думы генерал-лейтенанта Валерия Очирова.

С просьбой об этом ко мне обратились двое моих знакомых — молодых ребят из треш-метал-группы Hellraiser, которые за два года перед этим решили завязать с музыкой и заняться политикой. Участвуя вместе с «Коррозией металла» в избирательных кампаниях Жириновского и его партии, Миша Шахиджанов (Мефодий) и Леша Яшин (Купер) поняли, что политика — дело более прибыльное, чем музыка. (Позднее, насытившись политикой, Михаил ушел в бизнес, а Алексей вернулся к занятиям музыкой, и сейчас он лидер поп-группы Casual, усердно борюшейся уже несколько лет за верхние строчки российских хит-парадов.)

Но тогда, будучи ребятами толковыми и предприимчивыми, они посчитали, что и сами смогут руководить избирательным штабом какого-нибудь богатого Буратино, захотевшего вдруг стать депутатом Госдумы. Руководить штабом, зарабатывая на этом приличные деньги, — круто! А еще круто самим, по своему усмотрению, приглашать друзей-музыкантов и платить им за участие в агитационных концертах!..

Технология избирательных кампаний проста и подробно описана в Интернете. Бери и пользуйся с учетом местных условий и конкретных людей. А если обладаешь хотя бы минимальной фантазией или у тебя есть пара прикольных и грамотных друзей, то можно все так лихо закрутить, что, чем черт не шутит, еще и выиграть выборы. Но этого лучше не обещать.

Я так подробно рассказываю обо всем этом, потому что подавляющее большинство людей, открывших вдруг для себя в 90-е годы Клондайк пиар-кампаний (именно тогда в нашу жизнь вошло слово «пиар» и аббревиатура «PR»), думали и действовали точно таким же образом, как и мои знакомые.

Главное — найти подходящую кандидатуру на роль охотника за депутатским мандатом и убедить его в своей крайней полезности для него.

Мои знакомые нашли генерала Очирова — бывшего вертолетчика, получившего в 1985 году за свои подвиги в Афганистане звезду Героя Советского Союза. В конце 80-х он уже однажды был народным депутатом СССР, а после развала Союза попытался даже стать президентом родной Калмыкии, но уступил Кирсану Илюмжинову, заняв почетное второе место.

С тех пор отношения между двумя наиболее популярными в Калмыкии людьми не заладились, и когда в октябре 1993 года экстравагантный во всех своих проявлениях Илюмжинов шел с белом флагом, в качестве парламентера, к защитникам Белого дома, генерал Очиров без лишнего шума наводил порядок в горячих точках на Кавказе.

Родившийся в 1951 году в Казахстане в семье калмыка и русской, Валерий Очиров в полной мере разделил трагедию своего народа и вернулся на землю предков, в Элисту, только через двенадцать лет — в период хрущевской оттепели. Надев погоны курсанта Сызранского военного училища летчиков, он завершил службу генерал-лейтенантом, сделавшись чуть ли не самым известным в стране калмыком.

Но широко известным за пределами Калмыкии Валерий Очиров стал только в 1998 году после выступлений по телевидению в качестве разоблачителя махинаций владельцев американской фирмы «Голден АДА» и руководства Роскомдрагмета с российскими алмазами и золотом на сумму свыше 180 миллионов долларов США.

«Крупнейшая афера века!» — писали о той махинации российские журналисты. И они не были далеки от истины. Только я сомневаюсь, что она (такого масштаба и плана) была единственной в России тех лет. Ведь экономические реформы Гайдара, про водимые в начале 90-х годов, требовали больших денег. И эти деньги делали не только из воздуха, но и за счет алмазов и золота Гохрана.

Но как только внутренняя политическая ситуация в стране чуть-чуть изменилась и Гайдара в Белом доме сменил Черномырдин, а потом стал постепенно избавляться и от его ребят, в налаженном механизме превращения государственного золотишка и камушков в личные деньги произошел сбой. Черномырдин в алмазах и золоте ничего не смыслил — ему проще было иметь дело с газом и нефтью, что и определило экономическую стратегию России на последующие десятилетия.

Так и возникло дело «Голден АДА», или «дело Козленка и Бычкова», где Андрей Козленок был соучредителем этой фирмы, а Евгений Бычков — бывшим руководителем Роскомдрагмета и отцом одной из нынешних радиоведущих «Эха Москвы» Ольги Бычковой, говорящей абсолютно на любую тему, даже самую неприятную — о катастрофах или терактах — с улыбкой на устах.

Впрочем, по свидетельству американцев, Бычков и Козленок были как отец и сын. (Дивная пара! И снова, как тут не вспомнить великого нашего Гоголя с его Плюшкиными и Коробочками?!) А дом Козленка под Сан-Франциско поражал воображение гостей картинами Рембрандта и Пикассо, яйцами Фаберже, золотыми статуэтками и шахматами из золота и серебра, украшенными бриллиантами.

И это дело с самого начала было мутным, полностью соответствуя смутному времени, вновь наступившему в истории России: участие представителей правительства и спецслужб в сомнительном бизнесе российских граждан за рубежом; отгрузка Роскомдрагметом в адрес фирмы «Голден АДА» бриллиантов и изделий из золота чуть ли не на 100 миллионов долларов; похищение и вывоз Козленка в Мексику, похищение его сына и отказ Козленка от своих акций; продажа золота и алмазов в Европе, распродажа имущества фирмы в США и перевод средств в Швейцарию; задержание в Швейцарии Козленка и самоубийство в конвойном помещении Мещанского районного суда Москвы руководителя московского офиса «Голден АДА» Сергея Довбыша; экстрадиция Козленка в Россию и предъявление обвинения Бычкову…

Да, было чему удивляться простому россиянину! И поведал все это ему с экрана телевизора генерал-лейтенант, Герой Советского Союза, бывший вертолетчик Валерий Очиров.

Как бывший вертолетчик стал борцом с коррупцией — вопрос, конечно, интересный. Но ответ на него простой: отлично проявив себя при урегулировании грузино-абхазского и осетино-ингушского конфликтов 1992–1993 годов, Валерий Очиров следующие два года был заместителем начальника Главного контрольного управления президента РФ, а с 1997 года стал главным консультантом министра внутренних дел РФ по вопросам взаимодействия с таможенными органами, налоговой полицией, налоговой службой и Комитетом по валютному контролю.

Так советский вертолетчик стал российским ментом. И з ахотел снова стать депутатом.

Георгиевский одномандатный округ № 52, в котором генерал Очиров зарегистрировался в качестве кандидата в депутаты Государственной думы, находился в Ставропольском крае, в городе Георгиевске, по соседству с печально знаменитым после рейда Шамиля Басаева Буденновском.

За два года перед этим, в 1997-м, здесь проводились довыборы в связи со смертью депутата Манжосова. И в тех дополнительных выборах принял участие Эдуард Лимонов. Но Эдуарду не повезло: он занял лишь восьмое место, а победителем вышел директор местного сельхозпредприятия, член КПРФ Иван Мещерин.

Попытаться чужаку, да еще калмыку, стать здесь, в этом исконно казачьем крае, вблизи Кавказских Минеральных Вод, депутатом было достаточно смелым шагом со стороны Очирова. И хотя калмыки в царские времена и входили в казачьи формирования, но кто об этом знает сейчас? Много ли людей помнят сейчас калмыка Оку Городовикова — некогда легендарного командарма Второй Конной армии в Гражданскую войну?..

Но смелости генералу Очирову было не занимать. К тому же он заручился поддержкой нескольких влиятельных местных друзей и… своей жены Александры — поэтессы и общественной деятельницы, которая много времени проводила в избирательном штабе мужа.

Я сам приезжал в Георгиевск нечасто, отправив туда своего помощника. Но когда того требовала необходимость, я прилетал в Минводы с удовольствием. Ведь там в ноябре и декабре, в отличие от Москвы, не было снега и мороза, люди ходили по улицам в летних платьях и костюмах, в полупустых санаториях лилась из кранов минеральная вода, и не верилось, что где-то совсем рядом с этим земным раем находилась все еще воюющая Чечня.

* * *

Как-то раз я срочно вылетел в Минводы, торопясь на заседание окружной избирательной комиссии. На этом заседании решался вопрос о снятии кандидата в депутаты Очирова с выборов. Поводом к этому послужило то, что его избирательный штаб выпустил плакаты и полиэтиленовые пакеты с изображением генерала и надписями «Честь имею!» и «Казаки сказали: “Любо!”. Плакаты развешивались по району, а пакеты наполнялись пачками муки, какими-то еще продуктами и раздавались пенсионерам и ветеранам войны. Обычная, самая распространенная в те годы процедура подкупа избирателей, которая применялась практически всеми кандидатами и партиями.

Коммунисту Мещерину, основному конкуренту Очирова, не было нужды подкупать мукой и чаем своих земляков — они и так готовы были за него проголосовать. Однако он и его сторонники видели, что пришлый Очиров развернул здесь слишком бурную деятельность и, по всем опросам, наступает ему на пятки. В итоге в избирательную комиссию поступила жалоба на действия Очирова от этого коммуниста, которую поддержали и другие кандидаты, в том числе и местный либерал-демократ.

Но я, пока летел в Минеральные Воды, ничего этого еще не знал: мои приятели — руководители штаба сами толком не знали, в чем суть претензий к их кандидату, не понимали, как из этой ситуации выкручиваться, но чувствовали, что закончиться все это может для Очирова и для них самих очень плохо.

В связи с задержкой авиарейса из Москвы к началу заседания комиссии я опоздал и вошел в актовый зал районной думы, когда там уже вовсю кипели страсти.

По виду Очирова, понуро сидевшего в окружении своих штабистов, я понял, что дело дрянь. Бурное обсуждение прервалось только на минуту при моем появлении, но тут же продолжилось, так что мне пришлось вникать в суть проблемы, что называется, на ходу. При этом я заметил, что пара мужиков в зале с любопытством и даже с недоумением то и дело посматривают на меня.

— Продукты нельзя раздавать избирателям! Это прямое нарушение! — кричала между тем какая-то тетка.

— А такие плакаты можно выпускать? — старался перекричать ее из другого угла зала пожилой мужчина.

— И плакаты — нельзя! — соглашалась с ним тетка.

— Вот! А казачий круг разве собирали? — спрашивал ее мужчина.

— Нет, не собирали, — отвечала тетка.

— Так какого ж лешего он пишет, что казаки ему сказали «любо»?! — выходил из себя мужчина.

И тут они оба посмотрели на Очирова. Члены избирательной комиссии тоже вопросительно и недоброжелательно уставились на него.

Очиров молчал, опершись руками на спинку впереди стоящего стула. Молчали и руководители его штаба. Они с надеждой смотрели на меня, но я только-только начал понимать, что к чему, и нужно было еще немного времени, чтобы сообразить, как отбиваться от всех этих нападок. А в том, что мы отобьемся, я не сомневался, как только увидел нашу команду в сборе.

Мефодий, Купер и Беляк! Для полного комплекта не хватало еще только Паука, Борова и Ящера. Мне вдруг стало весело. Раз таким молодцам генерал Очиров доверил свою судьбу, мы просто обязаны отбить атаки крикливой тетки и злобного старика!

А два мужика в это время все продолжали меня пристально рассматривать.

— Послушайте, товарищи! — сказал я, когда тетка со стариком немного успокоились. Члены избирательной комиссии дружно повернули ко мне головы, а два странных мужика раскрыли рты. — Вот я сейчас только что приехал. Города не знаю, где комиссия ваша сидит, тоже не знал. Выхожу из такси здесь, на площади, смотрю — рынок. Думаю, дай зайду, гляну, что да как, а заодно спрошу, как вас найти. Захожу. Народу не много. Кто торгует, кто так просто ходит, смотрит. Вижу, стоят казаки. Человек пять. Семечки лузгают, разговаривают. Подхожу к ним, спрашиваю: «Где здесь избирательная комиссия заседает?» — «Вон, — говорят, — здание райсовета, там и сидят. А вы откуда будете?» — интересуются. Говорю: «А я из Москвы. У вас тут наш генерал Очиров избирается, слышали?» — «Слыхали, — отвечают, как не слыхать! Хороший мужик, солидный». — «Так, — говорю, — выходит, он нравится вам?» — «Нравится». — «Значит, любо?» — «Любо, любо!» — отвечают казаки.

Все это было полчаса назад. Здесь, на вашем рынке. И кто докажет, что и раньше такого не бывало? И при чем тут казачий круг? На плакатах и пакетах про круг-то ничего не написано. Просто казаки сказали: «Любо!» Ну и что? Где тут обман избирателей?..

Члены комиссии согласно закивали головами. Два мужика, явно удовлетворенные моим объяснением, заулыбались. Председатель комиссии объявила перерыв.

Эти мужики тут же ко мне подошли и представились. Оказалось, что они члены местной организации ЛДПР, а один из них — кандидат в депутаты.

Как выяснилось, мое появление здесь было для них полной неожиданностью, ведь они знали меня как адвоката своего партийного лидера, и вдруг я приехал поддержать их противника. Мне пришлось объяснить товарищам, что я не член их партии и работаю не только на Жириновского.

— А вот вы, — сказал я, — поступаете неразумно. Ваш главный конкурент и непримиримый противник — кандидат от КПРФ, а вы набросились на Очирова. У вас же, если честно, нет никаких шансов победить коммуниста. А у Очирова такой шанс есть. Так вам надо бы сплотиться с Очировым, чтобы совместно свалить коммуниста…

— Ну, да, — согласились георгиевские жириновцы. — Конечно, у Очирова есть ресурсы. А нам Вольфович никаких ресурсов не выделил — свои деньги вкладываем… А без ресурсов какая же победа?

— Верно, у Очирова есть и ресурсы и связи, — подхватил я. — И человек он порядочный — в случае победы вас не забудет. Ему же здесь нужны будут помощники. А вы — в самый раз…

После перерыва кандидат в депутаты от ЛДПР отозвал свою жалобу на Очирова. А руководитель очировского штаба Мефодий заявил, что их люди не имеют никакого отношения к раздаче муки и продуктов населению Георгиевска:

— Пакеты выдавались в штабе бесплатно всем подряд, а для чего их потом люди использовали — мы и знать не знаем…

Такое простое объяснение большинство членов комиссии устроило.

— Честь имею! — радостно сказал генерал Очиров всем на прощание и уехал вместе с Мефодием и Купером в штаб.

А меня пригласили к себе в гости либерал-демократы, после чего мы отобедали с ними в какой-то местной армянской шашлычной.

Жириновцы оказались вполне приличными, любящими свой край людьми, хотя и несколько наивными, как большинство россиян в глубокой провинции. На чистом энтузиазме, за счет собственных, весьма скромных, средств они годами поддерживали активность своей парторганизации в Георгиевске и очень хотели верить в то, что их помнят и ценят в далекой Москве.

А штаб генерала Очирова гудел, словно пчелиный улей: Мефодию и Куперу благодаря местным знакомым Очирова удалось рекрутировать массу помощников, большинство из которых походили на городских сумасшедших и очень напоминали собой сборную московскую тусовку из анпиловцев и сторонников Новодворской.

Некоторые из них были такие активные и прилипчивые, что нам часто приходилось просиживать весь день в штабе без обеда на одном чае. А вечером в Георгиевске поужинать в приличной обстановке было решительно негде, поэтому мы садились в штабную машину (обычные «Жигули») и велели водителю отвезти нас в Кисловодск, Пятигорск или куда-нибудь еще, где можно было нормально поесть и отдохнуть от всего этого дурдома.

В один из таких поздних вечеров в Кисловодск мы отправились вдвоем с Купером, были голодные и потому злые, а те рестораны, куда мы заезжали, оказывались, как назло, либо уже закрыты, либо на спецобслуживании, то есть в них плясали и пели свадьбы.

Наконец какой-то гаишник показал нам ресторан, который, по его словам, был очень дорогой, но работал допоздна.

В этом ресторане, украшенном белыми «античными» колоннами из гипса, гремела музыка и тоже было полно людей. Но нам все-таки нашли столик прямо у входа, за которым мы и устроились с Алексеем лицом к залу, чтобы лучше видеть то, что там происходило.

А там, как мы быстро поняли, отмечали дни рождения две компании: большая еврейская семья со стариками и детьми, сидевшая за длинным столом, и армяне — мужчины и женщины среднего возраста, расположившиеся напротив.

Мы сделали заказ и, пока нам готовили жареных перепелов, салаты и харчо, пили холодное белое вино, поглядывая на присутствующих. Те тоже с интересом смотрели на нас. Но со стороны еврейской компании это было не очень заметно, а вот армянские мужчины весьма демонстративно и враждебно поглядывали в нашу сторону, танцуя со своими толстозадыми женщинами в аляповатых платьях в обтяжку или сидя за столами и демонстрируя нам волосатые мощные руки с высоко закатанными рукавами черных рубашек.

Тем не менее мы были спокойны и невозмутимы. Набросившись на еду, как только она оказалась у нас на столе, мы все равно продолжали кидать взгляды и на тех и на других и на сцену, при этом наши лица оставались непроницаемыми — на них не было ни улыбок, ни удивления — ничего. И мы сами практически не разговаривали, да в таком шуме это было и невозможно.

На сцене четверо музыкантов — два гитариста, саксофонист-клавишник и барабанщик, классический состав кабацких лабухов, — поочередно и очень громко исполнял всего две лишь песни, каждый раз объявляя их названия в микрофон.

— «Еврейские глаза», песня Марата Левина, по просьбе наших уважаемых гостей, — произносил солист с придыханием.

— «Песня первой любви» Арно Бабаджаняна, по просьбе наших уважаемых гостей», — говорил он спустя минуты четыре.

И так, друг за другом, без конца.

Когда мы съели харчо и приступили к перепелам, я попросил Лешу пригласить официанта. Официант в белой рубашке и в черном фартуке тут же услужливо склонился к нам в ожидании нового заказа. На его фартуке блестела латунная табличка с надписью «Витя». Не поворачивая головы к официанту, я попросил Купера узнать, сколько стоит заказать песню.

— Пятьдесят рублей, — ответил официант.

— Леша, дай Вите полтинник, — сказал я.

— А сейчас, — обрадовано объявил солист ансамбля, — по просьбе наших новых уважаемых гостей «Мурка»!..

Евреи заулыбались, дружелюбно закивав нам головами, а армяне резко перестали глазеть в нашу сторону.

Музыканты играли на подъеме. Лучшего исполнения «Мурки» я не слышал ни до, ни после этого.

А мы так же, без эмоций, с каменными лицами прослушали песню, доели и, щедро отблагодарив Витю, уехали.

Не знаю, за кого нас там приняли (выглядели мы совсем не «по-бандитски»: я был в твидовом испанском пиджаке и водолазке, а блондин Купер с косичкой длинных волос и в просторном хипповском свитере), но впечатление на присутствующих мы явно произвели. И всю дорогу назад хохотали, вспоминая подробности этого ужина…

* * *

Выборы Очиров все-таки проиграл, заняв привычное для себя второе место. Но как человек благородный и умеющий держать удары судьбы, он устроил прощальный банкет для всех тех, кто ему помогал в избирательной кампании, пригласив на него также и своих союзников из ЛДПР.

Однако еще до банкета Валерий Николаевич все-таки попытался изменить ситуацию в свою пользу.

Во-первых, мы съездили с ним в Ставрополь к краевому прокурору.

«Прокурор поможет», — сказал генералу Купер. «Как пить даст», — подтвердил Мефодий.

По дороге в краевой центр, куда мы мчались в машине на бешеной скорости, нас несколько раз безуспешно пытались остановить гаишники. Они выскакивали из постовых будок или из придорожных кустов и бежали нам наперерез, размахивая полосатыми палками. Но Очиров каждый раз приказывал водителю не тормозить и только прижимал к стеклу свое эмвэдэшное удостоверение, как будто милиционеры могли с расстояния пяти и более метров, на бегу, рассмотреть, что он там им показывает. Все это, конечно, выглядело как издевательство главного консультанта министра внутренних дел над несчастными гаишниками. Но когда нас все-таки остановили на КПП у самого Ставрополя, генерал еще и отругал милиционеров за нерасторопность: «Еле двигаются, понимаешь!»

Прокурор, любезно предложив нам по чашке кофе, выслушал Валерия Николаевича, не перебивая. Тот сразу предупредил, что будет краток, и действительно уложился в десять минут. «Прокуратура тщательно проверит правильность подсчета голосов и соблюдение закона при проведении выборов», — заверил его прокурор. Эту фразу, с учетом того, с каким сонным выражением лица она была произнесена хозяином кабинета, можно было перевести так: «Да пошли вы в жопу со своими выборами!»

— Честь имею! — сказал в ответ генерал и, порывисто встав, крепко пожал руку прокурора. А еще через пять минут мы уже неслись в обратном направлении — в Георгиевск. Но, правда, не так быстро.

Еще раз я услышал его «Честь имею!» спустя несколько часов, когда он под конец рабочего дня выскочил из своего кабинета в избирательном штабе и взмахом руки предложил нам всем следовать за ним.

— Куда? — спросил я Мефодия и Купера, но те только пожали плечами. Мы сели в свою машину и поехали следом за генералом по улочкам вечернего Георгиевска.

— В чем дело? — снова спросил я ребят.

Оказалось, что какая-то добровольная помощница из штаба Очирова заявила генералу, что знает в городе «очень влиятельного человека», который может отменить результаты выборов. И он сейчас якобы готов немедленно встретиться с Очировым.

Мы подъехали к какому-то старому производственно-административному зданию из белого кирпича, принадлежащему то ли мукомольному заводу, то ли швейной фабрике. Очиров вышел из машины, и следом за ним оттуда же вылезла высоченная старуха с лошадиным лицом и в серой юбке чуть ли не до пят. Очиров открыл обшарпанную входную дверь в здание и галантно пропустил эту старуху вперед.

Мы все поднялись за ними по узкой лестнице на второй этаж и оказались в крошечной приемной директора этого предприятия, заставленной горшками с цветами. Сидевшая за столом секретарша (женщина лет сорока пяти) оторопело уставилась на старуху и на всех нас, едва поместившихся в этой комнате. Старуха сказала ей, что мы к ее начальнику, и та поспешила ему об этом доложить, после чего пригласила нас пройти в директорский кабинет.

Мы вошли.

Директор, невысокий, средних лет мужчина в простеньком костюме и рубашке без галстука, встретил нас стоя. Он еще более оторопело, чем его секретарша, уставился на Очирова и даже не решился подать ему первым руку.

«Честь имею!» — сказал Валерий Николаевич. И сам, протянув руку хозяину кабинета, представился:

— Генерал-лейтенант Очиров, главный консультант министра внутренних дел.

Тот пожал ее. И только когда заметил, что мы с Купером улыбаемся, немного успокоился.

Он предложил нам присесть и сам опустился в свое кресло за рабочим столом. Очиров сел рядом. Мы все, включая старуху, расселись на стулья вдоль стен, отделанных в стиле 80-х годов деревянными светлыми панелями.

Очиров молчал, видимо ожидая, что первым должен начать разговор хозяин кабинета, уж если он его сам пригласил к себе на разговор. Но тот тоже молчал. Молчание грозило затянуться до неприличия. И тогда Валерий Николаевич выпалил:

— Докладываю. Избирательную кампанию мы провели на должном уровне. Действовали в строгом соответствии с законом. По данным окружной избирательной комиссии, я занял второе место, уступив победителю не так много голосов…

— Да, я об этом слышал, — промолвил директор.

— Но я считаю, — продолжал докладывать Очиров, — что наш избирательный штаб и наши активисты сделали все возможное в данных условиях…

— Да, конечно, — поддакнул директор, все еще явно не понимая, чем он обязан такому визиту к себе на предприятие генерал-лейтенанта.

— Поэтому… — высокий гость помедлил. — Поэтому я приношу благодарность всем жителям Георгиевска, которые участвовали в выборах и проголосовали за меня…

Закончив свой «доклад», Очиров резко встал, снова пожал руку ошалевшему от его слов директору и, развернувшись кругом, быстро направился из кабинета. Мы все, глупо улыбаясь, последовали толпой за ним.

Так неудачно и комично закончилась попытка генерал-лейтенанта Валерия Очирова стать депутатом Государственной думы Федерального собрания РФ.

А жаль. Кто знает, быть может, «мы от него еще много пользы поиметь могли», как сказал один из героев популярного советского фильма «Место встречи изменить нельзя».

Театр жизни

Конечно, избирательные кампании стали с 90-х годов неотъемлемой и весьма увлекательной частью нашей жизни, но они не могли длиться непрерывно, отвлекая людей от повседневных забот и суровых будней.

Поэтому основными средствами хоть чуточку разнообразить свою скучную, нелегкую жизнь для большинства обывателей продолжали оставаться привычные дебильные юмористические телепередачи, КВНы (клубы веселых и находчивых, хотя страна нуждалась в умных и работящих), «мыльные оперы», а иногда и настоящие суды. Причем именно судебное заседание по какому-нибудь конкретному делу (куда можно было прийти бесплатно любому желающему) давало зрителю стопроцентную гарантию того, что его тяжелая, неудачная жизнь после увиденного казалась не такой уж плохой и безнадежной. На некоторое время.

Когда в 1991 году, в ходе первой избирательной кампании президента России, еще никому не известный Владимир Жириновский, отвечая на вопрос телеведущей московского канала о членах семьи и детях, вдруг заявил, что его сын — подлец, это вызвало шок. Шокирована была телеведущая — пожилая женщина, задававшая аналогичные вопросы всем кандидатам в президенты, шокированы были и сами кандидаты, рассказывавшие перед этим, сколько у каждого из них детей, какие они все хорошие и чем занимаются.

Но Жириновский, казалось выпаливший это слово спонтанно, под впечатлением каких-то своих свежих переживаний, на самом деле знал, что говорит. Десятки миллионов людей, смотревших ту передачу, хотя и смеялись над откровенным признанием Вольфовича (пришедшего в студию в смокинге и с бабочкой), но сразу же выделили его в группе однообразных во всем соперников. А миллионы из них подумали, что этот мужик — такой же, как и они, ведь и у них самих дети не слушаются, не хотят учиться или работать. А с другой стороны, значит, их жизнь не такая уж и неудачная, если даже у такого мужика в смокинге, как Жириновский, сын подлец. И эти миллионы отдали свои голоса Жириновскому.

Владимир Вольфович, конечно же, всех надул: его сын был и есть вполне нормальный молодой человек, который уже тогда работал, поступил учиться и впоследствии стал надежным помощником своего талантливого отца. Чего, к сожалению, не скажешь про детей его тогдашних соперников, присутствовавших в телестудии.

Но не об этом речь. Это лишь яркий пример того, что желают видеть и слышать многие миллионы людей, которые следят за политическими дебатами. То же самое можно сказать и о тех из них, кто любит посещать заседания судов или хотя бы смотреть их постановочное, приглаженное и упрощенное воплощение на телеэкране.

Впрочем, есть люди (и таких, видимо, немало), которые и эти постановочные телевизионные судебные процессы воспринимают всерьез, как настоящие. К примеру, я сам слышал, как в 2010 году один из подсудимых по громкому делу, связанному с убийством и бандитизмом, требовал допустить в зал суда журналистов с видео камерами, мотивируя это тем, что «по телевизору же показывают такие процессы с участием суда присяжных»!..

Да, люди любят смотреть судебные процессы, и вовсе не для повышения своих юридических знаний. Их привлекают там чужие страдания, боль и чужое горе. И, видя все это, зрителям кажется, что их собственное горе, их личные страдания не такие уж и большие, а боль вполне можно и перетерпеть.

Но я не стану рассказывать душещипательные истории, наполненные страданиями и горем потерпевших, подсудимых и их родственников. Я расскажу то, что, как правило, остается за рамками интересов публики и прессы и что происходит чаще всего тогда, когда ни тех, ни других в зале судебных заседаний обычно не бывает.

Я расскажу о свидетелях.

Свидетели бывают разные: бывают темные, бывают ясные.

Вот такого ясного свидетеля и пригласил я как-то раз в суд для дачи показаний по одному из самых резонансных дел, рассматриваемых в 2005–2006 годах в Иркутске, — так называемому делу Михаила Скрипника.

И фамилия у этого свидетеля была подходящая — Ясный. Точнее, то был его творческий псевдоним, так как свидетель являлся тогда (и является поныне) одним из самых популярных в регионе музыкантов. И хотя по паспорту он — Игорь Несынов, но большинство людей знают его как певца и композитора Игоря Ясного.

С музыкантами, артистами, художниками и писателями такое «раздвоение личности» происходит часто: Стас Намин, Лариса Долина, Александр Малинин, Крис Кельми, Владислав Монро, Борис Акунин, Александр Лаэртский, Эдуард Лимонов. На Западе тоже полно тому примеров от Мерлин Монро и Боба Дилана до Ринго Старра и Стинга.

Я все это к тому, чтобы сразу подчеркнуть: никакого криминального аспекта в наличии псевдонима у моего свидетеля не было и нет! Но в это упрямо не хотел верить один из гособвинителей на том процессе, некто Сергей Плохотнюк — еще сравнительно молодой, но почему-то уже с трудом соображающий и плохо выражающий свои мысли прокурорский работник. Те, кто его знал поближе, говорили, что, возможно, это последствия чрезмерного употребления пива вместо посещений институтских занятий. Но я в это не верю. Хотя в любом случае с такими данными и с такой фамилией — Плохотнюк (или Плахотнюк, что, в общем-то, не намного лучше) он вряд ли будет генеральным прокурором. Впрочем, если его земляк Юрий Чайка станет вдруг президентом России, то все может быть.

Весь процесс со стороны гособвинения фактически тащила на себе его более опытная и старшая по званию коллега. Но иногда Плохотнюк тоже открывал рот.

Итак, после того как Игорь Ясный ответил на все вопросы защиты, Плохотнюк и взял слово. Коротко подстриженный, с торчащим вперед чубчиком, нахмуренным лбом и юношеским румянцем на щеках, гособвинитель с полминуты пыжился, но потом все-таки спросил:

— Скажите, свидетель, вас когда-нибудь вызывали в милицию?

— Да, — сказал Ясный.

Плохотнюк заерзал на стуле:

— Расскажите.

Здесь надо пояснить, что Игорь Ясный — интеллигентный, спокойный и, я бы даже сказал, очень мягкий человек. Он родился и вырос в Таллине, в семье известных художников, получил консерваторское музыкальное образование, как музыкант и певец работал со многими популярными советскими и российскими артистами.

Но по своему мягкому, застенчивому характеру Игорь напоминает мне моих питерских друзей-музыкантов, для которых музыка и дружба — понятия святые. Такое впечатление, что все они следуют трем заветам Валерия Брюсова и, несмотря ни на что (ни на возраст, ни на научно-техническую революцию, ни на изменения в стране и в мире), продолжают «поклоняться искусству, только ему, безраздумно, бесцельно»… И вот такой человек стоял в качестве свидетеля в зале Иркутского областного суда и отвечал на вопросы гособвинителя Плохотнюка.

— Итак, — повторил Плохотнюк, — расскажите, зачем вас вызывали в милицию?

— Да, было такое… — стал вспоминать Ясный. — Примерно полтора года назад. Ко мне в студию приехали два полковника милиции. Или подполковники, не помню. И спросили: «Это вы Игорь Ясный?» — «Да, — отвечаю, — это я. А что такое?» — «Вы, — говорят, — должны проехать с нами».

Привезли в ГУВД, завели в кабинет. А там — генерал. Ну, их самый главный начальник. Он приказал тут же подать чай, кофе, коньяк там, закуску какую-то принесли. Пригласил он меня за стол и говорит: «Игорь Иванович, а не вы ли написали песню “За мужскую дружбу”?» — «Да, — отвечаю, — есть у меня такая песня». — «Игорь Иванович, — он мне, — а вы не разрешили бы нам, нашему милицейскому хору, исполнять эту песню?» — «Да ради бога, — отвечаю, — берите! Пойте на здоровье. Я буду даже рад».

Мы тут же с ним выпили по чуть-чуть, ради такого дела и за знакомство. Поговорили немного о жизни, и всё. Меня отвезли назад в студию…

Выслушав это, Плохотнюк еще больше нахмурился. Судья и все мы, защитники и подсудимые, смотрели на расстроенного гособвинителя и ждали, что он будет делать дальше.

Подумав с минуту и полистав для вида бумаги, Плохотнюк выдавил из себя второй вопрос:

— А еще был случай, чтобы вас доставляли в милицию? — Он с надеждой посмотрел на свидетеля: — Когда-нибудь…

— Ах да! — воскликнул тот. — Было. Точно, был еще один случай…

Плохотнюк даже расправил плечи.

— Можете рассказать?

— Конечно. Но это было уже позже. Приехали ко мне в студию два полковника. Или подполковника. Но уже другие. Говорят: «Вы Ясный? Проедемте с нами. Тут недалеко».

Приезжаем в ГУВД, заводят в кабинет к тому же генералу. Ну, он меня, конечно, встречает уже как старого знакомого. Тут же принесли чай, кофе, коньяк… И он мне рассказал, что их хор занял с моей песней первое место на конкурсе милицейских хоров. Кажется, в Екатеринбурге. И, значит, поблагодарил меня, а я его поздравил. Посидели, выпили, поговорили. Хороший такой, солидный дядька…

В зале раздались смешки.

Плохотнюк, раскрыв рот, смотрел на Ясного не мигая. А тот, стоя за свидетельской трибуной, учтиво смотрел на него.

— Вопросов больше нет, — произнес, наконец, прокурор.

— Поясните, Игорь Иванович, — сказал я, — а кто был автором этой песни? Вы один?

— Нет, я являюсь только автором музыки, а стихи написал Игорь Иннокентьевич Абанин.

При этих его словах в зале раздался оглушительный смех, так как только что названное имя принадлежало человеку, о котором здесь на протяжении всего многомесячного судебного процесса гособвинители говорили как об одном из основных криминальных авторитетов и лидеров братского ОПС (организованного преступного сообщества).

И тут уж впору было смеяться не только защитникам и подсудимым, но и судье, что он и делал, закрывая лицо руками. И только гособвинитель Плохотнюк, по-мальчишески насупив брови и обиженно оттопырив губы, сидел, уставившись в одну точку.

Около трехсот свидетелей были допрошены нами на том процессе, и все они опровергли утверждение гособвинителей о создании подсудимыми указанного ОПС или об участии в нем. В результате суд оправдал их всех по статье 210 УК РФ («Организация преступного сообщества»).

И я, несколько раз встречавшийся в Братске с Игорем Абаниным, видел в нем кого угодно: и удачливого предпринимателя, и талантливого организатора спорта — президента Федерации дзюдо Сибирского федерального округа, и создателя знаменитой местной детской спортивной школы дзюдо, и заядлого охотника, и даже поэта, но никак не криминального авторитета. Впрочем, никого убеждать в этом не собираюсь. Особенно тех, кто тупо причисляет к этому мифическому ОПС даже Игоря Несынова «по прозвищу Ясный».

А вот несколько строк из той самой песни на стихи Игоря Абанина «За мужскую дружбу!», с которой хор иркутских милиционеров поехал на всероссийский конкурс и одержал там победу.

Мы не знали, что у нас получится,

Ноша ожиданья тяжела,

Вера и Надежда нам попутчицы,

Да мужская дружба лишь была.

Время неуклончиво отмерило

Всё, что было так или не так,

А мужская дружба всё проверила,

Отразила истину в делах.

За мужскую дружбу

подниму бокал,

О таких друзьях

я и не мечтал.

Вы мне Богом посланы,

посланы Судьбой,

Нас теперь вовек

не разлить водой.

За мужскую дружбу

подниму бокал,

За друзей, кто рядом,

и тех, что потерял.

Мы печаль и радость

делим пополам,

Если будет нужно,

жизнь свою отдам…

В марте 2005 года Игорь Абанин подарил мне две книги своих стихов: «Театр жизни» и «Жить человеком тяжело». Это, без всякого преувеличения, уникальные издания, несущие на себе отпечаток нашего времени. Их содержание (незамысловатые, но искренние стихи на вечные темы дружбы, любви, верности, стихи о родителях и о детях, о своем родном крае и большой Родине) полностью вписывается в жанр так называемого русского шансона — уникальной субкультуры, присущей только народам бывшего Советского Союза. А вот дизайн книг, выполненный в стиле «китч а-ля рус» и идеально соответствующий их содержанию, просто бесподобен! Будь эти книги представлены на какой-нибудь международной книжной выставке, я думаю, они вполне могли бы получить там заслуженные награды и в любом случае не остались бы незамеченными.

Хотя и без выставок эти две книжки привлекли к себе внимание читателей. Особенно из числа сотрудников уголовного розыска. Причина в том, что при оформлении книг автор использовал множество фотографий своих друзей, которым он посвящал стихи и которые числились у иркутских ментов в списках братского ОПС. А, кроме того, там же были опубликованы и фотографии их родителей, любимых учителей и тренеров, жен и детей… Полная портретная галерея известных братчан и членов их семей!.. Не удивительно, что я уже не единожды натыкался в материалах различных уголовных дел на фотокопии страниц из этих книжек.

Но что доказывают все эти фотографии? Ровным счетом ни-че-го! Это просто история жизни, дружбы и любви нескольких славных русских парней, которые, по выражению Михаила Скрипника, были детьми 90-х.

Миша, Игорь, Дима, Олег, Слава, Вадик, Сергей, Вадим, Саша… Всех и не перечислишь. Они вместе учились и росли, гуляли друг у друга на свадьбах и вместе крестили своих детей, они поддерживали друг друга в трудную минуту и никогда не оставляли в беде. Они занимались бизнесом и вкладывали деньги в свой родной город, благоустраивая и украшая его, заботясь о будущем своих детей, их физическом и нравственном здоровье, а также о благополучии стариков.

Точно так же поступал и Геннадий Коняхин со своими товарищами в Ленинске-Кузнецком, и многие другие «дети 90-х» по всей стране, восстанавливая церкви, открывая прекрасные гостиницы и современные кинотеатры, культурно-развлекательные и торговые центры, спортивные залы и бассейны, там, где раньше десятилетиями царили бездуховность, нищета и разруха.

Побывав в 90-х за границей, увидев, как там живут обычные люди, эти ребята захотели изменить жизнь к лучшему и в своих родных краях. Сильные, энергичные и жесткие в борьбе с окружавшим их тогда миром, они были, по сути, сентиментальными романтиками и не понимали, как опасно в России быть на виду.

Теперь, спустя пятнадцать и более лет, когда они остепенились, обзавелись семьями, обросли вещами и удобствами, став более уязвимыми, судьба порой начинает играть с ними злую шутку, наказывая за то, что было и чего не было в те далекие годы.

Кто-то скажет, что наказания без преступления не бывает. Наверное, это так. И они далеко не ангелы. Но также очевидно и то, что люди могут ошибаться в своих оценках, как могут ошибаться и суды. И когда теперь кто-то, тоже далеко не ангел, не зная близко этих парней, распространяет о них всякие бредни, я воспринимаю его слова как банальную месть неудачника тем, кто оказался более умен, решителен, талантлив и успешен.

Выступая в конце 2006 года с последним словом в суде, Михаил Скрипник потряс присутствующих вот такой рассказанной им историей.

«Ваша честь, — сказал он, обращаясь к судье, — я охотник. Заядлый охотник, как и многие сибиряки. У меня есть охотничье оружие и собаки, обученные выслеживать и загонять зверя. Однажды, охотясь в тайге, собаки бросились в чащу, привлекая мое внимание своим бешеным лаем. Я подобрался поближе и, увидев мелькнувший за кустами смутный силуэт какого-то крупного животного, вскинул карабин. Собаки заставили зверя прижаться к толстому дереву, которое мешало мне рассмотреть его и точно прицелиться. Я сделал несколько шагов в сторону и навел карабин на цель. До нее было все так же далеко, и по-прежнему мешали ветки кустов, но я уже видел большое черное пятно. Пятно было неподвижно, в то время как мои собаки носились вокруг и заходились в лае. Хорошенько прицелившись, я уже готов был нажать на курок, но тут вдруг понял, что передо мной у дерева стоит человек… Да, это был человек. Какой-то бомж. Забрел в тайгу и жил там. И что я сделал? В первую очередь я избил собак. И я лишил их в тот день мяса. А это для них серьезное наказание, так как, когда собака на охоте загоняет зверя, она получает кусок его мяса. Сейчас, ваша честь, охотник — вы. Гособвинители — собаки, которые загнали вместо зверя человека. Присмотритесь внимательней, не спешите нажимать на курок. Я не медведь, не зверь. Я — человек…»

В тот момент в зале, кроме жены Михаила и двух моих московских коллег, случайно оказавшихся в Иркутске и зашедших в областной суд, чтобы со мной повидаться, никого не было. Журналистов и публику интересовал приговор, который был уже не за горами. И главное они пропустили.

А судья с «юридической» фамилией Поправко на «курок» действительно не нажал.

Гособвинение просило признать Скрипника виновным по всем десяти пунктам предъявленного ему обвинения и приговорить к пожизненному заключению, то есть фактически к смерти.

Но суд, полтора года рассматривавший это непростое дело, оправдал Михаила по пяти из них, включая и уже упомянутую мною статью «организация преступного сообщества» — самый принципиально важный для иркутских прокуроров пункт обвинения! Чего местные, подментованные журналисты постарались не заметить, а напрасно. Ведь с того момента они и все иркутские обыватели могли спать спокойно: суд своим приговором подтвердил, что никакого организованного преступного сообщества в городе Братске не существует!

В результате Михаил получил хотя и строгое наказание, но это была все же возможность жить, возможность увидеть наконец свою маленькую дочку, родившуюся после его ареста, а потом оказаться и на свободе.

А Игорю Ясному через несколько лет я предложил принять участие в работе над музыкальным альбомом «ЛИМОNOFF». И Игорь написал и исполнил для него чудесную песню под названием «Дом» — такую же добрую и светлую, как и он сам.

Нижегородская кадриль

— Так, кто у нас сегодня прибыл еще из свидетелей? — спросил судья Нижегородского областного суда Владимир Содомовский, председательствующий по делу Климентьева и Кислякова.

Секретарь назвала несколько фамилий.

— Давайте по порядку, — распорядился судья.

Владимир Содомовский был одним из самых опытных нижегородских судей и слыл человеком крутого нрава. Вместе с тем он обладал чувством юмора, был остёр на язык и, несмотря на свое положение и солидный возраст, не скрывал симпатий к юным представительницам слабого пола. А еще его крупная, в буквальном смысле, фигура была слишком узнаваемой, чтобы остаться незамеченной среди завсегдатаев саун. Впрочем, ничего предосудительного он не делал, а любовь к девушкам и желание попариться в хорошей сауне это вполне естественно для здорового русского мужика…

По обе стороны от Содомовского за огромным судейским столом сидели еще двое судей — так называемые народные заседатели. Ими были две женщины — средних лет и постарше, которые за весь судебный процесс не проронили и слова. Но судя по выражениям их лиц, следили они за всем происходящим в зале с большим интересом.

В то время, когда Содомовский готовился к допросу очередных свидетелей, на скамье подсудимых в железной клетке, сваренной из строительной арматуры и покрашенной белой краской, томился Андрей Климентьев. Такой же высокий и мощный, как судья, такой же острослов, как и он, только моложе и в тренировочном костюме.

Народных заседателей он как-то раз уважительно назвал судьями фактов, а председательствующего — судьей права. И, думаю, в данном случае эти определения, почерпнутые Андреем из популярной юридической литературы, соответствовали действительности.

Напротив клетки, по правую руку от судей, сидел гособвинитель, нервно покусывая губы и показывая всем едва прикрытую редкими волосами лысину. К январю 1997 года, когда начался этот громкий нижегородский процесс, такой зачес уже стал широко известен под названием «лукашенковский». А гособвинителем в процессе выступал не кто иной, как сам городской прокурор Владимир Шевелев — маленький, остроносый и болезненно бледный человечек.

На протяжении всего процесса ему доставалось с двух сторон: и от подсудимого Климентьева, и от судьи Содомовского. Подсудимый постоянно ругал прокурора за необъективность расследования дела и послушное выполнение всех указаний, в том числе и незаконных, губернатора области Бориса Немцова, а судья кипел от возмущения, когда прокурор нарушал установленный порядок рассмотрения дела в суде.

— Вы хоть когда-нибудь были в суде? — насмешливо спрашивал он прокурора, когда тот заявлял несвоевременное ходатайство или, внезапно вскакивая с места, бросался со своими бумагами к свидетелю, стоящему за трибуной, и начинал с ним что-то там выяснять.

— Вы уже в третий раз идете на нарушение закона, — говорил Содомовский прокурору, едва сдерживая себя. — Так не ведется судебное заседание!

Подходит с места к свидетелю и о чем-то с ним шепчется, это вообще какая-то дичь! Надо брать документ из дела и мне говорить! Если нужно, просите суд показать документы. А то получается: вы — сами по себе, мы — сами по себе. Вы написали на меня бумагу о нарушениях, а сами? Я же не подбегаю к свидетелю.

Да, за несколько дней до этого гособвинитель высказал в адрес судьи ряд замечаний процедурного характера. Например, что подсудимый «постоянно прерывает свидетелей, допускает высказывания», а судья не всегда делает ему на это замечания.

Наконец, Шевелев обвинил Содомовского в том, что тот даже хотел лишить его слова.

— Я здесь судья, а стало быть, и хозяин положения! И как вести судебное расследование, знаю не хуже других, — отрезал тогда Владимир Содомовский.

А когда прокурор пригласил в суд в качестве свидетелей группу врачей, сомневаясь в том, что у второго подсудимого Кислякова не настолько больна дочь, чтобы ее отец брал у иностранного партнера в долг деньги на ее лечение за рубежом, судья просто взорвался от возмущения. Хотя врачи знали и говорили следователям, что дочь Александра Сергеевича Кислякова неизлечимо больна, прокурор Шевелев все же потребовал провести экспертизу состояния ее здоровья и вызвал врачей в суд для допроса.

— Неудобно при отце спрашивать о болезни дочери, — сказал Содомовский, — а не спросишь — прокурор потом на меня снова бумагу напишет…

— Я хотел спросить у свидетелей, настолько ли это серьезное заболевание, что в городе Навашине нельзя такую операцию сделать, — пояснил прокурор.

— Это только родители могут решать, где им лечить дочь! — возмутился Содомовский. — Если бы у меня была больная дочь, я бы ползком дополз до заграницы, где ей могли бы помочь…

Когда выяснилось, что Кисляков, проконсультировавшись с врачами, все же решил не везти дочь в заграничную клинику и вернул деньги сердобольному иностранцу, из своей клетки подал голос Климентьев:

— А между тем, ваша честь, его обвинили потом в получении взятки! Все про всё знали и все-таки обвинили!.. Хотели до меня добраться, а взяли его. Полгода продержали в СИЗО. В три часа ночи старика, искусанного клопами и комарами, всего в зеленке, выводили на допросы, вымогали показания! Все доказательства получены с нарушениями закона!

— С вашим темпераментом вы, работая в СИЗО, вообще бы никому там спать не давали, — парировал судья.

А вот какие любопытные мысли и ассоциации рождались у корреспондента «Нижегородской правды» Николая Симакова в результате его наблюдений за основными участниками процесса из зрительного зала:

Во время допроса свидетелей Кисляков, по обыкновению, сидит с самым смиренным видом, вероятно раздумывая над постигшей его бедой. Лишь когда речь заходит о кредите, он обязательно задает два-три вопроса, хорошо продуманных, целенаправленных и четких. И снова затихает, пристально следя за происходящим. Зато Климентьеву буйный дух далеких предков не дает покоя. Бездействие его заметно гнетет, он полон нетерпения и готов в любую минуту ринуться в бой…

Как вам «буйный дух далеких предков» и вообще слог? Сразу чувствуется старая школа советской журналистики и неистребимое влияние соцреализма!

А журналист более молодого поколения Павел Глумин видел Климентьева чуть иначе, но читать его репортерские отчеты о процессе было тоже забавно:

Поистине уникально поведение самого знаменитого подсудимого губернии. Климентьев если и сидит спокойно на своей скамеечке, то обязательно с выражением неописуемого страдания на лице, всем своим видом показывая недоумение по поводу предъявленных ему обвинений. В остальное же время Андрей Анатольевич мечется по своей клетке, как игрушечный медвежонок, заведенный ключиком. Смеется, крутит пальцем у виска, страдальчески протягивает руки сквозь прутья клетки. В общем, полный набор приемов профессионального шоумена.

Судья Содомовский каждые пять минут взрывается яростной тирадой в адрес Климентьева: «Прекратите здесь процесс нарушать! Кривляется, понимаешь, как некий развлекатель!»

Прокурор Нижнего Новгорода Владимир Шевелев, наоборот, на каждом заседании углубленно изучает ворох бумаг, не замечая едких реплик в свой адрес в исполнении подсудимого. Адвокаты Климентьева с пунктами обвинительного заключения борются весьма успешно…

Да, вот такая картинка! Как в кино!

— Меня могут посадить только по «сталинскому призыву»! — заявил однажды Андрей судье. — Я выиграю суд без всяких проблем, я еще только начинаю сражаться! Я разбил вас по взятке, по кредиту, вы только по приказу «обкома» может дать мне срок!

— Какая энергия! — воскликнул тогда Содомовский. — Вам надо укол сделать.

Но чаще всего Климентьев все-таки набрасывался с критикой на прокурора, напоминая тому при каждом удобном случае, что его самого и его «покровителей» из Нижегородского кремля (или «обкома») ждет тюрьма. Например, по утрам, пока в зале еще не появились судьи, Климентьев на глазах изумленной публики и журналистов мог запросто прокричать прокурору, похлопывая ладонью по скамье подсудимых:

— Вован, иди сюда, я держу для тебя место!

А однажды в пылу полемики Андрей заявил, что против него строят козни не кто-нибудь, а именно бывшие комсомольцы и коммунисты, в том числе и прокурор Шевелев. После чего прокурор (уже неоднократно получавший взбучки от судьи за самовольные выступления) поднял, как школьник, руку, прося разрешения сделать заявление.

— Ну, что у тебя? — сморщился Содомовский. — Говори.

— Уважаемый суд! — поднявшись во весь свой небольшой рост, громко, с дерзким вызовом произнес Шевелев. — Только что подсудимый Климентьев заявил, будто бы я выполняю указания коммунистов. Это ложь! И вообще, товарищ подсудимый Климентьев, к вашему сведению, я никогда не был членом КПСС!..

В зале все затихли.

— Это меня оглушило, — отреагировал Климентьев. — Тогда… это является для вас смягчающим обстоятельством. Я вас зауважал.

— Ишь ты какой, оказывается! — воскликнул в свою очередь Содомовский, глядя на прокурора. — Беспартийный!.. Ладно, садись, хватит здесь цирк устраивать…

При этом надо понимать, что сам Владимир Григорьевич Содомовский, заслуженный юрист Российской Федерации, просидевший более тридцати лет в кресле судьи, разумеется, членом КПСС был.

* * *

Суд, заседания которого проходили ежедневно, продолжался почти три месяца. И за это время в большом зале Нижегородского областного суда перебывало множество людей — свидетелей, журналистов, зрителей. Были там и мои друзья, и коллеги, приезжавшие из Москвы в Нижний по своим делам и, ради любопытства или чтобы поддержать меня, непременно заходившие в суд.

Был там и Эдуард Лимонов. Он дважды приезжал в Нижний за этот период, и всякий раз мы с ним виделись и обсуждали ситуацию с Климентьевым. Вечерами мы ходили ужинать в ресторан «Виталич» — один из лучших ресторанов русской кухни в Нижнем Новгороде, где я часто встречал и Бориса Немцова. Тогда в ресторанах позволялось курить, и мы с Эдуардом после ужина всякий раз выкуривали по сигаре, стараясь не думать ни о чем плохом. Но «Виталич» располагался совсем недалеко от областного суда, на Покровке, и не думать о процессе, о Климентьеве и Кислякове у нас не получалось.

22 февраля 1997 года, в день рождения Лимонова, в клубе Rocco, принадлежавшем Климентьеву, были накрыты столы в честь Эдуарда. Эта идея целиком принадлежала Сергею Клементьеву (младшему брату Андрея), и он же, собственно, все и организовал. Собрались многочисленные гости, и мы все ждали Лимонова, желая сделать ему сюрприз. Но он так и не пришел, хотя я с ним накануне договорился о встрече именно в Rocco. Беда в том, что я не знал адреса той квартиры, где остановился Эдуард (это была квартира кого-то из его однопартийцев), а мобильный телефон то ли у него в тот вечер не работал, то ли такого телефона у него вообще тогда не было. В итоге мы напрасно прождали виновника торжества в сияющем огнями ночном клубе и, грустные, разошлись, пропустив за его здоровье по рюмке водки. В то время как он сам вынужденно сидел в какой-то маленькой квартире, так как хозяева куда-то ушли, не оставив ему ключа, и ел то ли борщ, то ли холодец. Чего только не бывало в жизни героя мировых бестселлеров!..

* * *

Но вернемся в зал Нижегородского областного суда, куда пригласили для допроса очередного свидетеля. Это была высокая, крупная, стройная брюнетка в строгом, обтягивающем черном платье чуть выше колен и накинутом на плечи малиновом палантине с вензелями Lois Vuitton.

По мере того как она шла по длинному залу от входной двери к свидетельской трибуне, находящиеся в зале зрители постепенно склоняли головы в проход, не в силах оторвать глаз от этого чуда природы, оправленного в тонкую шерсть, шелк и капрон.

На Содомовского внезапно напал кашель. Он начал задавать ей дежурные вопросы для протокола, а сам смущенно отводил в сторону взгляд.

— А чего это вы к нам так долго добирались? — спросил он, наконец овладев собой. — Мы вам уже трижды направляли повестки.

— Вы их направляли в Санкт-Петербург, где я прописана, а я живу в Нижнем. Я позвонила маме, и мама мне сообщила…

— Мама, значит… Хорошо. А здесь вы где работаете?

— Я сейчас не работаю. И вот думаю вернуться назад, в Питер, потому что сейчас здесь работы нет… А раньше работала в казино. Менеджером…

Она произнесла «что» не мягко, через «ш», как это делают москвичи, а четко через «ч», как произносят только питерцы. И это прозвучало в ее исполнении очень мило. И слово «менеджер» она произнесла тоже по-своему, сделав ударение на вторую «е», причем и первая и вторая «e» прозвучали у нее не мягко, через «э», а жестко через «е», как произносят иногда слово «секс» люди из российской глубинки.

— Как-как? — переспросил Содомовский, встрепенувшись? — Ме-нед-жер?..

При этом первая «е» прозвучала у него почти как «и». В зале кто-то хихикнул, но девушка не повела и бровью.

После того как свидетель ответила на вопросы гособвинителя, судья спросил:

— А почему вы на следствии давали одни показания, а суду — другие? В чем причина?

— Суд это высшая инстанция! — ответило чудо природы.

— Приятно слышать, — улыбнулся Содомовский, бросив взгляд победителя на прокурора Шевелева.

Нижегородская кадриль да и только! Веселая, озорная, не под гармошку, а, что называется, «под язык». И фигур, на радость зрителям, много.

Следующим свидетелем оказался субтильный молодой человек в сером костюме. От волнения он то и дело поправлял спадающие с переносицы очки и был похож на студента-первокурсника. При этом он тоже работал в казино.

— И кем же вы там работаете? — спросил судья.

— Я — пит-босс.

— Пит… пит-босс? — насмешливо переспросил Содомовский. — Это еще что? Ни на босса, ни на этого, как его… питбуля вы не похожи…

Свидетель объяснил задачи пит-босса в игорном заведении, после чего ответил на вопросы прокурора.

— А почему вы на следствии говорили совсем другое? — теперь уже вопрос судьи задал свидетелю прокурор Шевелев.

Свидетель снова поправил спавшие было с потного носа очки и едва слышно произнес:

— Вы же сами мне это сказали, а потом заставили повторить следователю.

«Публика наградила молодого человека горячими аплодисментами, а прокурор наверняка был повергнут в отчаяние: он не ожидал подобного выпада и не подготовился к нему», — написала на следующий день одна из местных газет.

Но главными свидетелями этого громкого судебного процесса были, конечно же, совсем другие люди — Борис Немцов и Борис Бревнов. Оба — высокие, молодые и симпатичные. Оба успешные. Оба с вьющимися волосами. Только Бревнов блондин, а Немцов брюнет.

В период следствия и суда Борис Бревнов являлся советником губернатора Нижегородской области по экономическим вопросам и председателем правления НБД-банка. Первую должность он занял еще в 1992 году, едва окончив Горьковский технический университет по специальности «инженер-электромеханик». Губернатором Нижегородской области в то время был, разумеется, Борис Немцов. Ну, а председателем правления НБД-банка советник губернатора по экономическим вопросам Борис Бревнов стал чуть погодя. И вот совпадение — одним из негласных условий получения Навашинским кораблестроительным заводом многомиллионного кредита в долларах США (из-за чего, собственно, и начался весь сыр-бор между бывшими друзьями Немцовым и Климентьевым) было то, что все кредитные государственные средства на постройку новых морских судов должны были пройти именно через счета этого небольшого частного банка. О чем и объявил директору завода Александру Кислякову и главному акционеру завода Андрею Климентьеву сам губернатор Борис Немцов, активно помогавший выбивать тот кредит в Минфине. Надо полагать, объявил по совету Бориса Бревнова. И Кисляков с Климентьевым тогда ему подчинились. Но потом Климентьев заупрямился и не стал давать Немцову оговоренные «откаты», точнее попросил их отстрочить. За что в итоге и поплатился, оказавшись за решеткой.

А Борис Немцов во время судебного процесса уже перебрался в Москву, став первым вице-премьером правительства России. Оттуда, из Москвы, он в марте 1997 года и прилетел в Нижний, чтобы выступить в суде в качестве свидетеля обвинения. А через месяц перетащил в Москву и своего советника Бревнова, рекомендовав его на должность ни много ни мало руководителя РАО «ЕЭС России», — видимо, в суде вспомнил, что тот действительно пять лет назад получил диплом инженера-электромеханика.

И вот суд над Климентьевым. «Я обязательно приду на процесс и дам показания», — неоднократно заявлял журналистам Борис Ефимович, пока шло следствие по делу о «навашинских миллионах». И обещание исполнил.

К суду он, как мог, подготовился, но, правда, не рассчитал своих сил и явно не ожидал, как там нелегко выступать даже первому вице-премьеру страны. Да, суд это не пресс-конференция и не митинг, где можно нести любую околесицу. В суде свидетель несет ответственность за дачу ложных показаний.

И Немцов был напряжен с первой минуты, как только вошел в зал, а по свидетельству журналистов — даже раньше. И все-таки он постарался вначале пошутить, выдав домашнюю заготовку:

— У меня будет одна просьба к суду. Просьба такая: давайте сделаем так, чтобы заседание не превращалось в орган, который управляется из клетки.

Тут не удержался Андрей и крикнул:

— Да все наше государство — клетка!

— Я бы хотел все-таки, чтобы суд был достойным, чтобы судья его вел, понимаете? — продолжил Немцов. — Потому что, к сожалению, я должен вам сказать, что некоторые фрагменты, которые нам показывает телевидение, доказывают, что суд управляется из клетки, и это, конечно, дискредитирует правосудие…

О чем говорили эти его слова? О том, что за ходом процесса он следил и был явно им не доволен. Безусловно, понял этот прозрачный намек и многоопытный Содомовский. О том, что тогда подумал Владимир Григорьевич и как он вообще относился к Немцову, Бревнову и всей той веселой компании, пришедшей к власти в области в начале 90-х годов, я не знаю. Но об этом может свидетельствовать вынесенный чуть позднее судом приговор. И уж совсем не сомневаюсь (а даже представляю себе в красках), как через год Владимир Содомовский встретил сенсационную новость из Москвы об увольнении Бревнова с позором из РАО «ЕЭС» и обвинении его в злоупотреблении служебным положением, а также в хищении государственных средств в особо крупных размерах.

Как стало известно, Бревнов зафрахтовал самолет для доставки своей американской жены из США в Россию, и за этот перелет РАО «ЕЭС» заплатило 520 тысяч долларов и 70 миллионов рублей за отдельную доставку ее багажа. А еще на 560 тысяч долларов из средств РАО «ЕЭС» была куплена новоиспеченному руководителю квартира в Москве и за 1 миллиард рублей — дача в Подмосковье. В то же самое время работникам нескольких предприятий отрасли по полгода не выплачивалась заработная плата, а их дети падали в голодные обмороки в школах.

А в конце августа следующего, 1998 года был отправлен в отставку и сам Немцов.

Так что, как говорится в детском стишке, «недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах»… И все это — наша история!

Хотя тут же справедливости ради хочу отметить следующее. Судебный процесс Климентьева — Кислякова действительно широко освещался в российской прессе, а местные каналы телевидения практически каждый вечерний выпуск своих новостей начинали словами: «А сейчас новости из зала Нижегородского областного суда». И показывали Климентьева, который делал различные заявления по ходу суда или давал прямо из клетки интервью тележурналистам, называя своего бывшего друга Немцова «кудрявым папуасом» и прочими обидными прозвищами. И все это стало возможным только благодаря… губернатору Нижнего Новгорода Борису Немцову!

В этом он проявил себя, как… нет, не как мудак, а как истинный демократ, для которого конституционный принцип свободы слова не был пустой декларацией.

В 1998 году, когда я участвовал в процессе по делу Коняхина, районный суд Ленинска-Кузнецкого в Кемеровской области был оцеплен кольцом омоновцев, не пропускавшим в суд праздных ротозеев и местных журналистов. И всем кузбасским газетам и телеканалам было строго-настрого рекомендовано не заниматься «политической трескотней» и тему суда над мэром Ленинска-Кузнецкого не поднимать. «У нас нет такой темы!» — было сказано журналистам в администрации Кемеровской области, которой руководил коммунист Амангельды Тулеев. И о процессе Коняхина писали тогда в основном журналисты из соседних регионов и Москвы.

В Нижнем Новгороде все обстояло иначе.

О том, что еще говорил в суде Борис Немцов, я могу сказать шестью словами: он оправдывался, обвинял и снова оправдывался.

— Вопрос абсолютно не по существу, — говорил он. — Я не получал никаких кредитов… Вопрос-то в чем?.. Я ответил на этот вопрос, и отвечать… Больше ничего не могу добавить… Извините, у меня к судье просьба большая. Можно, мне будут задавать вопросы? А комментировать мое выступление мы будем где-нибудь в коридоре… У меня просьба к суду снять вопрос. Вопроса не было… Вопрос никакого отношения к делу не имеет… Вопрос никакого отношения к делу не имеет!.. Я отвечать на него не буду!.. Я думаю, что обвинение во многом право. И я не хотел об этом рассказывать, но я расскажу. Обвинение очень даже во многом право… Я хочу, чтобы здесь глупостей никаких не было… С этими контрактами… И когда я это увидел, то стало совершенно понятно, что бедный Кисляков… оказался просто под пятой у Климентьева… Заключает абсолютно невыгодный для завода контракт… И тут совершенно понятно, что это не сговор. Это неправильно. Я, кстати, считаю, что это не сговор… Каким-то невероятным образом Климентьев заставил этого многоопытного человека… Заставил его делать вещи, которые разрушают экономику завода… Я знаком с огромным количеством банкиров по всему миру. Нижегородская область известна во всем мире как далеко продвинутый регион… И конечно же, у меня есть гигантские связи в финансовом мире… Я считаю, что этот вопрос оскорбительный, я на него отвечать не буду. Мне никогда ничего никто не предлагал! И я никогда ничего нигде не брал… Ни ФСБ, ни прокуратура, ни 6-е Управление по организованной преступности, ни Москва, никто! Администрация области раскопала все эти штучки!.. Я вам могу сказать, господа. Ко мне приходят сотни разных фирм: «Крупп-МаК», «Макдоналдс», «Кока-Кола»… Я не помню, как мы обменивались подарками с фирмой «Крупп-МаК», но вполне возможно, что это было. Но я вам могу сказать другое. Что даже если и были какие-то подарки, то взамен они точно, в присутствии людей получили другой подарок от меня… Вы знаете, мне жалко Климентьева. Если я сейчас скажу, какие я от него получаю подарки, он просто покраснеет. Давайте мы не будем обсуждать белье и другие подробности. Давайте не будем. Просто жалко! Ну зачем, зачем вы обижаете человека?.. Так, у меня к суду просьба. Я прошу не комментировать мои ответы из клетки, ладно?.. Уже и так вся область смеется, всем уже давным-давно все ясно. Уже ребенку ясно, кто сколько взял, почему и зачем. И сейчас начинаются какие-то комментарии из клетки. Зачем они нужны? Они только дискредитирует правосудие!.. У меня просьба будет, небольшая просьба. Первое, я заявляю: это откровенная, наглая ложь! Все, что сейчас говорил человек из клетки, — это наглая ложь!..

Отвечая на вопросы подсудимых и защиты, Немцов покрылся обильным потом, чем меня лично немало удивил, и в какой-то момент многим присутствующим показалось, что он вот-вот упадет в обморок (я это говорю абсолютно ответственно, без всякого преувеличения). Через час допроса Немцова было не узнать.

— Все, сколько у вас еще к нему вопросов? — пытался регулировать допрос Содомовский. — Вы его совсем доконаете. Вы, Борис Ефимович, отвечайте им сами покороче: да-нет… А то они вас заклюют…

В итоге, прервав меня на полуслове во время очередного вопроса, судья разрешил Немцову покинуть зал: «Все, свидетель, идите, идите, свободны…»

И Немцов быстро ушел. Однако из здания областного суда он вышел не сразу. Придя в себя в кабинете председателя суда, он покинул здание через черный ход.

Объективности ради приведу здесь несколько цитат из публикаций на тему явления в суд Бориса Немцова двух местных журналистов — Ольги Морозовой и Татьяны Витебской:

Он был слегка на взводе: «Все будет нормально! Нормально, я сказал!..»

Сначала все шло обычно. Немцов расписался в том, что будет говорить правду, и встал на место свидетеля. Зачин был удачным: «Призываю, чтобы процессом не руководил человек в клетке…»

Новоиспеченный член команды Президента долго вещал об уже известных всем фактах… Попутно Борис Ефимович как бы оправдывался, доказывая свою непричастность к делам Климентьева и Кислякова, постоянно роняя фразы типа: «Получить правительственные кредиты — это их инициатива», «Никакого отношения к открытию счета в НБД-банке я не имею», «При подготовке документации все дела решали Кисляков и Климентьев. Я ни разу, хочу подчеркнуть это, ни разу в этом участия не принимал»…

Свидетель излагал материал с бумагами в руках, делая акцент, что никогда лично не бегал ради кредита по столичным кабинетам…

Все слушали, не перебивая. И даже Андрей Климентьев, сменивший по этому случаю спортивный костюм на пиджак и брюки, не вставлял в речь Немцова своих едких комментариев. Поэтому поначалу Борис Ефимович держался довольно уверенно…

Выступление закончилось. И тут началось самое интересное. С этого момента, как по команде, в игру вступили Климентьев, Кисляков, адвокаты и сам судья Содомовский…

Подсудимый и адвокаты задавали свидетелю бесчисленные вопросы без тени корректности: «Римские галеры собирались строить в Навашине или сухогрузы? Вы об этом знали? Знаком ли свидетель с руководством некоего банка? Не он ли помог вернуть банку 2 млн долларов из погибшего “Нижегородца” (за вознаграждение)? Не взял ли подарок от одной известной компании?..

Вопреки просьбам Бориса Немцова, Содомовскому так и не удалось спокойно вести процесс. Немцов стоял с растерянным видом и постоянно смотрел на часы. Но иногда создавалось впечатление, что зал суда он перепутал с собственным кабинетом…

Не один и не три вопроса Немцов оставил без ответа, считая оскорбительными. Он имел на это право. Смущает лишь количество…

Атмосфера накалялась, и все участники процесса перешли на повышенные тона, и от тишины, стоявшей в начале заседания, не осталось и следа…

Местами допрос превращался в базар. Все понимали, что пора заканчивать. «Мое время сейчас дороже, чем выше», — обронил свидетель. Звучало высокомерно. Но не действовало…

«Я прошу навести порядок в суде!.. Тишина должна быть!»

«А-а, тишина… — Содомовский преданно начал объяснять Немцову, что это в судебной системе необязательно. — У нас тут иногда такой мат-перемат стоит, что уши вянут. Я могу, Борис Ефимович, удалить его из зала, но ведь это результата не даст. Ну, у него позиция такая, он выкрикивает. А вы не обращайте внимания. Он мне тоже уже надоел!..» Желая, видимо, угодить «высокому гостю», судья немедленно вступил в спор с адвокатом. Предметом стало число вопросов, которые защитники хотели бы задать еще: два или три. Судья, вероятно, считал, что чем меньше, тем лучше. Наконец, сошлись на том, что зададут третий вопрос, который будет считаться вторым. В результате выяснилось, что некоторые показания Бориса Немцова не совпадают с тем, что говорил в суде его заместитель Виктор Лунин.

«Попался!» — злорадствовал Климентьев.

«У меня есть все документы!» — отвел от себя подозрения Немцов и под гул голосов стремительно покинул зал…

Так видели ту ситуацию люди из зала.

А Борис Бревнов, словно сошедший с обложки журнала мод, придерживался в суде более простой позиции.

— Ничего не помню, ничего не знаю, — твердил он, полностью оправдывая свою фамилию. И нас с Климентьевым это, в принципе, устраивало: «Кто имеет уши слышать, да слышит!»

21 апреля 1997 года судья Владимир Содомовский огласил приговор. По всем обвинениям в совершении тяжких преступлений Климентьев и Кисляков были оправданы. И Андрей, ставший одной из знаковых фигур России 90-х годов, вышел из клетки на свободу под гром аплодисментов.

Потом его, правда, снова посадили. Но то была уже совсем другая история. И другие действующие лица.

История мэра Коняхина

Когда я приехал в 1998 году в город Ленинск-Кузнецкий по делу его мэра Геннадия Коняхина, то первое, на кого обратил там внимание, это на двух очаровательных девочек-школьниц лет семи-восьми в ярких китайских курточках с ранцами за плечами, которые весело топали по лужам и, громко разговаривая между собой, ругались отборнейшим матом.

— А ты знаешь, — спрашивала одна из них, — что мне Юля сказала? Она сказала, что ту куклу с длинными волосами, это я у нее спиздила. А я ей говорю: «Ты за базар отвечаешь, а?..»

Вечером, когда я, засидевшись за работой в гостинице, почувствовал, что проголодался, и спустился из номера в ресторан, выяснилось, что тот уже закрыт. Не зная, куда податься, чтобы перекусить, я обратился за советом к стоявшему у входа, вместо швейцара, милиционеру.

Он был в каске, бронежилете и с автоматом наперевес, что меня снова немало удивило, ведь в Москве такого я уже давно не видел ни в ресторанах, ни в гостиницах.

* * *

А вот где я снова увидел вооруженного автоматом милиционера в точно таком же облачении, так это в Санкт-Петербурге, в конце 1999 года — в ночном клубе «Сенат» на Сенатской площади. Теперь в этом здании заседают судьи Конституционного суда, а тогда «Сенат» был забит проститутками и местными бандитами в «адидасе».

В Питере в тот раз я оказался благодаря просьбе тамошнего скандального предпринимателя и криминального авторитета Руслана Коляка. На Московском вокзале меня встретила его подруга — высокая невыспавшаяся девица модельной внешности, которая была мгновенно узнана моим соседом по купе — телеведущим Сергеем Шолоховым. И этим она чуть было не испортила мне всю мою «игру» с ним: на протяжении долгого ночного пути из Москвы в Питер я, стебаясь над Шолоховым, делал вид, что в упор не узнаю его. Я откровенно издевался над Питером и питерцами, над питерскими артистами и музыкантами, не стесняясь в выражениях. А Шолохов, влетевший в спальный вагон «Красной стрелы» натуральной звездой, в итоге достаточно быстро потух и, я бы сказал, сломался: стал вдруг оправдываться, говорить, что он сам живет теперь, дескать, на два города, купив квартиру в Москве…

Я видел, как он мучается, пытаясь понять, кто же перед ним. Бандит? Вряд ли. Чиновник? Не похоже. Бизнесмен? Может быть, но слишком категоричен. Творческий человек? Но почему тогда не узнает его?..

Он всю дорогу прикладывался к горлышку пол-литровой бутылки с виски, а я демонстративно пил только минеральную. Он пытался заводить разговор на «личные темы», но я либо сразу умолкал, либо обходил эти темы стороной. В общем, признаюсь, повеселился я тогда от души.

И если бы девушка Коляка проговорилась на перроне о том, кого она встречает, то для Шолохова многое бы стало ясным, а мне этого не хотелось. К тому же мне пришлось бы в таком случае признаваться, что я его, конечно же, узнал и что у нас с ним масса общих друзей, и я, пардон, пошутил, и все такое прочее. Но как бы тогда он сам выглядел со своими ночными косяками, то есть с открещиванием от родного города и земляков?..

В общем, я постарался поскорее распрощаться с «почти москвичом» Шолоховым и поехал на внедорожнике длинноногой модели в РУБОП, куда должны были привезти и Руслана. Через час я уже знал от нее не только как обстоят дела у Коляка, но и когда она с ним познакомилась, где работала, где живет, а также о том, что накануне у нее закончились критические дни…

Рубоповцы с «улицы разбитых фонарей» и местные коллеги встретили меня настороженно. Но я быстро их успокоил, сказав, что приехал в Питер только ради рифмы: обвиняемый Коляк, адвокат его Беляк. И это было сущей правдой: я не имел никакого желания вести дело Коляка, который донимал меня до этого целый месяц телефонными разговорами, прося совета, а потом сделал все ровно наоборот, почему и оказался за решеткой.

Но все это будет только через год.

* * *

А в 1998-м вооруженный до зубов милиционер в гостинице Ленинска-Кузнецкого подробно объяснил мне, куда идти по темным улицам этого городка, чтобы купить бутерброды и бутылку воды или пива, но… посоветовал не делать этого.

— Почему? — удивился я.

— Убьют, — спокойно ответил страж порядка. И сел на стул у двери.

В общей сложности в Кемерово и в Ленинск-Кузнецкий мне пришлось ездить больше года — пока шло следствие и суд над Коняхиным.

Параллельно в Москве я занимался так называемым делом статистиков, защищая 64-летнего начальника Вычислительного центра Госкомстата России Бориса Саакяна. Там моя задача была более узкая — добиться освобождения его из-под стражи на период следствия и суда. Но об участии потом в самом судебном процессе я даже и думать не хотел, так как знал, что такой суд мог состояться еще очень-очень нескоро. Восемьдесят толстенных томов только одной лишь прослушки оперативного дела ФСБ «Скарабеи» (с чего «дело статистиков», собственно, и началось) говорили о том, что следствие и суд будут там длиться годами. А планировать свою жизнь на такой длительный срок я не решался. И был прав, потому что за пять лет, пока в Москве следствие и суд занимались скарабеями-статистиками, я успел защитить Лимонова и Аксенова в Саратове, а также провести еще целый ряд крупных дел в разных городах страны. А Борис Хачатурович Саакян, отсидевший полгода в Лефортово, в начале 1999 года, как я ему и обещал, вышел на свободу под подписку о невыезде.

* * *

«Сибирь — козел!» — сказал мне как-то раз один дрожащий от холода азербайджанец, жаривший шашлыки в придорожном кафе на заснеженной трассе Ленинск-Кузнецкий — Кемерово. По этой трассе я постоянно мотался туда и обратно, когда прилетал в Сибирь к Коняхину. Коняхин сидел в Кемеровском СИЗО, а судили его в родном ему Ленинске-Кузнецком, и там же, в гостинице, проживал я.

В те времена закон был таков, что если избранного народом мэра города арестовали, то формально он все равно продолжал оставаться таковым вплоть до вынесения обвинительного приговора. Поэтому, даже сидя в тюрьме, Геннадий Коняхин для горожан был мэром, и с этим приходилось считаться абсолютно всем — от следователя до начальника тюрьмы, от начальника местного Управления ФСБ до губернатора области.

То, что происходило с Коняхиным в период 1997–1998 годов, подробно описано в многочисленных газетных публикациях тех лет и в изданной мною в 1999 году книге «Мэр Коняхин: покушение на систему», в которую вошла и статья Э. Лимонова. Но все это не было чем-то необычным. Это было совершенно типичное для 90-х годов противостояние сильного, искреннего человека и всемогущей, лицемерной власти — личности и системы, подавляющей эту личность. И тем оно интересно сейчас! К тому же «дело мэра Коняхина» было первым из таких дел в стране. В чем, собственно, и заключалась его уникальность.

* * *

В конце 1997 года «Известия» опубликовали большую статью журналиста Игоря Королькова под названием «Время “быков”. Эта статья начиналась тревожной фразой о том, что «российский криминалитет рвется к власти», а далее рассказывались всякие жуткие истории, замешанные на правде и полуправде, сплетнях и откровенной лжи, главным героем которых был недавно избранный мэр Ленинска-Кузнецкого Геннадий Коняхин.

Статья попала на глаза президенту Б. Ельцину, в тот период сильно болевшему и практически не покидавшему своей загородной резиденции. А в то утро, когда Ельцину положили на стол «Известия» со статьей Королькова, на его даче в Завидово уже были собраны многочисленные журналисты, и там же странным образом оказался министр внутренних дел Анатолий Куликов. Как рояль в кустах. Те люди из ближайшего окружения больного президента, кто все это организовал, были плохими режиссерами-постановщиками, но отличными царедворцами.

И находившийся в тот день в столице по служебным делам Геннадий Коняхин вдруг увидел в дневных теленовостях репортаж, в котором разгневанный Борис Ельцин отчитывает своего министра и с рыком заявляет на всю страну: «Мэр-вор должен сидеть в тюрьме!»

Услышав и увидев все это по телевизору в номере гостиницы «Москва», Коняхин, по его признанию, чуть не заплакал от обиды и несправедливости.

Шесть месяцев назад тот же Борис Ельцин (которого Коняхин активно поддерживал на президентских выборах 1996 года и фактически обеспечил его победу у себя в городе) прислал ему поздравительную телеграмму по случаю избрания главой администрации Ленинска-Кузнецкого. Шесть месяцев он, Коняхин, работал без сна и отдыха, желая изменить к лучшему жизнь своих земляков, и вдруг такой финал. В том, что это финал, Геннадий уже не сомневался. И вскоре он и в самом деле, был задержан сотрудниками московской милиции. В Кемерово мэр Коняхин прилетел уже в наручниках, и там ему предъявили обвинение сразу по нескольким статьям Уголовного кодекса.

А первым документом его уголовного дела был некий меморандум, подписанный самим начальником УФСБ по Кемеровской области генерал-майором В. Пачгиным и адресованный прокурору области. Главный чекист Кузбасса вместо того, чтобы ловить диверсантов и шпионов, перечислял все преступления, которые, по его мнению (основанному на анализе известинской статьи) совершил мэр Коняхин. Среди них были и тяжкие.

И прокуратура потом именно эти статьи УК и предъявила Коняхину в качестве обвинения. Каким знатоком уголовного права и криминалистики оказался чекист!.. Правда, затем, спустя год, суд по всем этим статьям оправдал Коняхина и выпустил на свободу, признав его виновным лишь в самом незначительном из преступлений — в незаконном предпринимательстве (за которое любого обвиняемого никогда бы не подвергли и аресту).

Могло показаться, что мэр Коняхин выиграл. Но нет, это не так. На самом деле выиграл я — его адвокат, выиграли вместе со мной другие его защитники, но он сам все равно проиграл. Ведь Геннадий Коняхин оказался судимым, получил условный срок, а значит, в итоге все равно лишился своего поста руководителя администрации города. Чего и добивались те, кто заказал статью против него в «Известиях», кто организовал доставку этой грязной заказухи на стол президенту и озвучивание больным Ельциным того, что он озвучил. Не зря же через два года, перед своим уходом в отставку, Ельцин просил извинения у народа, — знал, понимал Борис Николаевич, что много наделал глупостей и сотворил зла…

Но что такого совершил мэр небольшого шахтерского городка Коняхин, чтобы о нем заговорил на всю страну президент? Чем он мог так возбудить против себя столь влиятельных особ, которые способны были даже использовать «в темную» (хочется в это верить) самого президента?

Всему причиной — уголь. Да, тот самый уголь, который добывался на шахтах Ленинска-Кузнецкого в огромных количествах и отправлялся по всей стране и за рубеж.

В те годы накопления первоначального капитала многих теперешних олигархов уголь играл в их бизнесе немаловажную роль. Такую же, как нефть, газ, алюминий и другие природные ресурсы. И все хотели нажиться за счет труда шахтеров. Причем «ленинский» уголь является лучшим по своим свойствам. И на один эшелон такого угля в те годы было до 80-ти посредников! А в результате из-за столь длинной цепочки платежей (или, чаще, неплатежей), шахтеры вовремя не получали своих денег, а шахты приходили в упадок. Их банкротили и скупали. Налоги от продажи угля не поступали в городской бюджет, а значит, не было средств у города содержать больницы, школы, детские сады, ремонтировать жилой фонд, не хватало средств на выплату зарплаты бюджетникам, включая милицию, увеличивалась безработица, росла преступность, падала рождаемость и повышалась смертность.

И вот Коняхин, став мэром, захотел исправить такое положение и наступил на хвост змее, которая оказалась драконом с несколькими головами.

С угольными посредниками были завязаны не только криминальные авторитеты или просто мелкие жулики и бандиты, но и руководители шахт, городские и областные чиновники, чиновники министерств и ведомств в Москве (ответственных за добычу, транспортировку и экспорт угля), причем чиновники самого высокого уровня! А еще — местные и областные сотрудники правоохранительных органов («оборотни в погонах»), которые наравне с бандитами «крышевали» часть шахт и посреднических фирм.

Справиться с таким драконом или с таким клубком змей Коняхину оказалось не под силу, а его угроза придать огласке то, что происходило вокруг, объединила против него всех. Они набросились на Коняхина со всех сторон, они мешали ему работать, двигаться вперед, они организовывали против него различные провокации, заказывали газетные статьи, припоминая ему «грехи молодости», делали все, чтобы поссорить его с губернатором области Аманом Тулеевым и с министрами в Москве. И даже местный криминальный авторитет Жидилев по прозвищу Жид (разъезжавший по городу и области с автоматом АК-47 на заднем сиденье своего «мерседеса» и слывший полным беспредельщиком) оказался положительным героем их заказных публикаций. А в то же время Коняхин (еще до своего мэрства отказавшийся платить Жиду дань) был облит грязью, превращен в «преступника», «вора» и чуть ли не в убийцу, закатывавшего в бетон людей!..

На кону стояли огромные деньги. И чтобы их не потерять, эти господа готовы были заплатить сколько угодно журналистам, чиновникам, политикам и силовикам, лишь бы только убрать Коняхина.

И заплатили. И убрали.

Однако 5 февраля 1998 года в администрации города Ленинска-Кузнецкого появилось распоряжение мэра Коняхина, который к тому времени уже пятый месяц находился под стражей в СИЗО. В распоряжении говорилось следующее:

…Город управляется лицами, не имеющими на то законного права. Прокуратурой города не опротестовано ни одного распоряжения, ни одного решения городского собрания, принятого в мое отсутствие и не подписанного мной… Власти всех уровней нарушают «Закон о местном самоуправлении Кемеровской области», тем самым попираются основные принципы Конституции и подрываются основы государственного управления. Такое дальше продолжаться не может…

Учитывая все это, мэр Коняхин решил возложить руководство городом вновь на себя и обязал своих заместителей «выполнять обязанности по ранее принятому распределению», а все распоряжения, принятые в его отсутствие администрацией города и городским собранием, представить ему на подпись либо для ознакомления. Кроме того, Коняхин распорядился впредь все вопросы, связанные с финансированием, решать только после письменного с ним согласования, а данное распоряжение опубликовать в средствах массовой информации и его копию направить прокурору города…

Эффект от появления в администрации города этого документа был подобен взрыву!

Оспорить его ни прокуратура, ни кто-либо еще просто не могли. И тогда чекисты, милиционеры и прокуроры стали искать виновных в выносе этого документа из тюрьмы. Проводились бесконечные служебные проверки, опрашивали Коняхина, его сокамерников, работников СИЗО. В итоге определили сделать виновным во всей этой истории меня и только тогда успокоились. А я и не отрицал, что не только принимал участие в создании данного документа, но и являлся автором самой этой идеи. Более того, мне не было необходимости делать что-либо тайно, так как Коняхин официально (через администрацию СИЗО) направил рукописный текст распоряжения в мэрию, а его копию сам приказал вручить прокурору города.

Для чего все это было мною сделано? Не только для того, чтобы привлечь к мэру Коняхину дополнительное внимание (внимания со стороны общественности и СМИ к нему самому и его делу было предостаточно), но чтобы обезопасить самого Коняхина от все более усиливающегося на него давления со стороны следствия и эфэсбэшников.

А те, постоянно запугивая Геннадия, высказывая угрозы в адрес его супруги или обещая ему «небольшой» срок лишения свободы, пытались добиться от него добровольного сложения полномочий мэра.

— Не делай этого, — со своей стороны уговаривал я его, — в противном случае от тебя отвернуться твои избиратели, которые любят и поддерживают тебя. К тебе потеряют интерес и журналисты. А сам ты окажешься в камере для обычных зэков, где совсем иные условия и порядки. И постарайся не демонстрировать публично свою любовь к жене и сыну, не показывать никому своих личных переживаний, не раскрывай чувств, не признавайся, что ты тоскуешь, что тебе плохо без них, и даже того, что ты, к примеру, захворал. Все твои признания, твою тоску и болезни следствие будет использовать против тебя — создаст тебе еще более невыносимые условия: лишит тебя свиданий, переписки, передач, медикаментов…

И надо признать, на моей стороне всегда была Ирина Коняхина, миловидная, хрупкая с виду, но мужественная, волевая женщина, которая сделала все возможное для его освобождения, — все, что могла сделать жена и друг.

И Коняхин все выдержал.

И все, что я ему советовал, он исполнял безупречно. Позднее, уже в суде, Геннадий просто выучил наизусть свои будущие показания, которые я ему написал. Написал с учетом показаний свидетелей. А это минимум десять страниц печатного текста! Тем самым Коняхин не позволил гособвинителям сбить себя с толку во время допроса.

Но до суда, за период длительного следствия, нам пришлось пережить еще много неприятностей и создать в ответ кучу неприятностей для следователей, прокуроров и местных чекистов.

Например, спустя некоторое время после издания скандального распоряжения мэра пришлось устроить еще одно шоу прямо у дверей Кемеровской тюрьмы — в качестве ответной меры против «наездов» на Коняхина и на меня за это его распоряжение.

В одно прекрасное утро, солнечное и морозное, к СИЗО № 1 города Кемерово подъехали заведующая горфинотделом и один из заместителей мэра Ленинска-Кузнецкого с кипами бумаг в руках. Их сопровождала группа журналистов. Служащие мэрии стали требовать свидания с Коняхиным.

— Он должен подписать документы!.. Это крайне важно!.. Финансовые отчеты обязан проверить сам мэр!.. Без подписи мэра мы не имеем права выдавать зарплату людям!.. — наперебой объясняли они работникам СИЗО. У тех от всего этого (да еще под объективами видеокамер) глаза полезли на лоб.

Сотрудников СИЗО охватила паника, ведь с подобной ситуацией они никогда ранее не сталкивались.

Шоу продолжалось всего несколько минут, но этого вполне хватило, чтобы о «действующем мэре Коняхине» вновь заговорили все кругом, а чекисты, поняв, что их снова обыграли, хотя бы на время оставили нас в покое.

Год спустя мне передали слова заместителя начальника УФСБ по Кемеровской области: «В тот период Беляк все время опережал нас на один шаг. Мы вот-вот готовы были вывести его из дела, но он прилетал в Кемерово и всякий раз что-нибудь здесь устраивал совершенно новое, отчего нам приходилось отказываться от своих планов…» Согласитесь, такая оценка работы адвоката чекистами чего-то да стоит!

Но я и сам в деле Коняхина открыл для себя нечто новое — то, с чем раньше никогда не сталкивался.

Вначале Коняхин, можно сказать, совершенно случайно (от своего сокамерника — бывшего офицера правоохранительных органов) узнал, что один из его местных защитников — платный информатор, попавшийся когда-то с наркотиками. Потом, уже в ходе судебного процесса, выяснилось (городок-то маленький, все друг о друге почти все знают), что к другому его кемеровскому адвокату приезжали люди от Жида и предложили продолжить защищать Коняхина, но «без особой прыти» — чтобы тот сел и желательно надолго. И адвокат якобы согласился на такое предложение, подкрепленное денежными знаками.

Узнав про это, я, если честно, не поверил ни единому слову наших информаторов. Но потом пришла новость с другой стороны — из самого суда: этот адвокат, оказывается, приходил к судье и просил его перенести слушание дела с октября на… вторую половину января следующего года.

Мотивируя это все тем, что скоро, в ноябре, начнутся ноябрьские праздники, потом — Новый год и Рождество. А дело, дескать, большое и сложное, «длительные перерывы нежелательны»… При этом его подзащитный находился, как известно, не под домашним арестом или под подпиской о невыезде, а сидел в многоместной камере Кемеровской тюрьмы. И с ним этот адвокат такую перспективу рассмотрения дела даже не обсуждал.

— Ну что, теперь убедился? — спросил меня Коняхин.

И все равно мне не хотелось верить, что мой коллега работает против нас.

— Вы подготовили текст показаний Коняхина по вашим эпизодам? — спросил я его, когда мы в очередной раз оказались вместе в СИЗО. Адвокат при распределении обязанностей между нами взял себе лишь два эпизода из общего списка обвинений, мотивируя это плохим самочувствием и загруженностью по другим делам.

— Нет, ну, а какие проблемы? — беззаботно улыбаясь, ответил он. — Давайте сейчас вместе и напишем.

— Но ему же выступать послезавтра! — едва сдержался я. — А текста еще нет. К тому же сейчас мы хотели с Геннадием обсудить ту часть, что готовил я…

— Да ладно, чего вы? Все равно по этим эпизодам будет обвинительный приговор…

Коняхин молчал, но я видел, что он тоже на грани срыва.

Я его обнял, однако говорить ничего не стал. Теперь я вдруг начал опасаться утечки информации.

— Раз так, — произнес я, — то занимайтесь чем хотите. А я поеду в Ленинск, отдохну. Текст по остальным эпизодам у тебя, Гена, есть, читай.

И уехал.

Почти 100 километров пути по трассе были преодолены с рекордной скоростью. В Ленинске я тут же засел за написание показаний Коняхина по тем эпизодам, которые ранее были доверены местному адвокату. Закончив работу поздно ночью, утром, чуть свет, я уже мчался обратно в Кемерово. И какая же радость была на лице Коняхина, когда он увидел меня с распечатанным на нескольких листах текстом!..

— А я уж подумал, что все, мне конец, — сказал он, похлопывая меня по спине. — Ты так внезапно уехал…

— Я торопился, чтобы успеть написать. Теперь у тебя есть целый день, чтобы все это спокойно переварить и запомнить. Прокуроры начнут задавать вопросы, а ты снова повторяй то, что уже сказал…

* * *

А пока шел этот процесс, прокуроры проводили одну проверку за другой на предприятиях Коняхина — в его магазинах и на рынке.

— Готовьтесь к новым судам, — предупреждали они Коняхина, но в этих предупреждениях звучала явная угроза.

— Вот, — часто жаловался мне Геннадий, — теперь они прицепились к моему рынку. Может, я зря назвал его «Коняхинский»? Лучше б я ту надпись не делал…

— Не зря, — успокаивал я его. — Это хорошо, что ты назвал рынок именно так, и надпись сделал тоже правильно. Пройдут годы, и кто знает, что от нас останется. А вот тебя еще долго люди будут помнить, как помнят в Москве купца Елисеева, приходя в его магазины…

И все-таки попытки кемеровских прокуроров отобрать у Коняхина его крытый рынок (огромное здание, первый этаж которого занимали мясные и продуктовые ряды, а на втором располагались магазины промтоваров и одежды, кафе и парикмахерская, ювелирный салон и ремонтные мастерские) никак не прекращались. Отчего я был вынужден попросить Владимира Жириновского устроить мне встречу с Генеральным прокурором Юрием Скуратовым.

И такая встреча состоялась.

Скуратов принял нас у себя в кабинете на Большой Дмитровке. После обмена дежурными любезностями Владимир Вольфович рассказал о причине нашего визита и, представив меня, попросил, чтобы я изложил суть проблемы более подробно. Скуратов тут же вызвал своего заместителя Михаила Катышева.

Я кратко изложил ситуацию с коняхинским рынком. И когда рассказал, что Коняхин изначально приобрел «брежневский» долгострой (загаженный участок земли с четырьмя полуразрушенными стенами недостроенного Дома быта), а уже потом, на собственные деньги, на его месте воздвиг огромный торгово-рыночный комплекс, Катышев попытался возразить. Он начал было говорить, что Коняхин такой-сякой разэтакий, что тюрьма по нему плачет и все такое прочее. В общем, я понял, что Михаил Борисович, как и обычный обыватель, пребывает в плену той самой лжи, что была распространена о Коняхине газетчиками.

Скуратов внимательно слушал наш с Катышевым диалог и старался не вмешиваться. Вольфович тоже.

— Ну о чем мы сейчас спорим? — сказал я под конец. — Давайте дождемся окончания суда. И если будет доказано, что Коняхин — вор, то тогда пусть ваши прокуроры и обращаются в гражданские и арбитражные суды. Но я прошу вас только об одном: остановите их сейчас. Не надо сейчас заниматься раскулачиванием. Или они хотят, чтобы люди в зипунах и с обрезами ушли в тайгу?..

Скуратов и Катышев дали соответствующие команды в Кемерово, и от Коняхина местные прокуроры на время отстали.

А в 1999 году я, уже после завершения дела Коняхина, неожиданно для себя попал на празднование 50-летия Михаила Борисовича Катышева. Все это происходило прямо в его служебном кабинете, где собрались в основном коллеги и друзья юбиляра. И так получилось, что среди гостей я оказался единственным адвокатом. Как раз в тот момент между Михаилом Катышевым и Борисом Березовским в прессе разгорелся конфликт, который грозил перерасти в судебную тяжбу. И вот, выступая с тостом в честь юбиляра, я позволил себе пошутить:

— А назначьте меня генеральным адвокатом при генеральном прокуроре, и я вас защищу от нападок Березовского.

Все присутствующие встретили мое предложение веселым смехом. А зря. В любой шутке есть доля истины. В том же году, 6 апреля, Михаил Борисович подписал постановление об аресте трех олигархов — Б. Березовского, Н. Глушкова и А. Смоленского; через месяц, 5 мая, приказом и. о. генерального прокурора Ю. Чайки, Катышев был отстранен от ведения всех резонансных уголовных дел; а 7 июня следующего года освобожден и от должности заместителя генерального прокурора.

* * *

«Коняхин, — писал вскоре после его ареста Александр Проханов, — мэр маленького кузбасского городка, взятый под стражу, кажется “матерью Терезой” в сравнении с “коллективным бандитом”, захватившим политическую и экономическую власть в России под знаком золотого орла и музыки Глинки».

— Я делал все, чтобы людям и детям жилось в нашем городе хорошо, — заявил Коняхин в своем последнем слове в суде.

И я видел по лицам многочисленных зрителей в зале, что все они об этом знают, что это так и есть на самом деле. И когда я, обращаясь к судьям, спросил, хотят ли они, чтобы судьба их мэра, которого они помнят еще мальчишкой, решалась, в случае их ошибки, в областном центре или в далекой Москве, один из них не удержался и отрицательно качнул головой.

На свободу Геннадий Коняхин вышел прямо в зале суда. И этому не помешала даже показанная в дни прений в программе «Человек и закон» очередная заказная фальшивка г-на Пиманова. Судьи районного суда в далеком Ленинске-Кузнецком не смогли воспрепятствовать появлению ее в эфире. Они просто на нее наплевали.

Вы ходили когда-нибудь в тюрьму?

«Давно ли вы были в больнице? Давно ли вы навещали там своих знакомых, друзей или родственников? Больной человек нуждается в поддержке и помощи. Не отказывайте ему в этом. Ведь в данный момент в нем — сам Бог…

А ходили ли вы в тюрьму? Давно ли вы туда носили передачи или приходили к кому-нибудь на свидание? А ведь часто наказание бывает чрезмерным или вообще человек страдает без вины. Сходите в тюрьму, там много таких людей. Они ждут вас. И, как знать, быть может, от вас этого ждет и сам Бог…»

Нет, это не проповедь Лимонова в «Фейсбуке».

С такими словами осенью 2009 года обратился к прихожанам церкви Николая Чудотворца в подмосковном селе Малышево ее настоятель отец Анатолий.

Это был невысокий, старенький батюшка в круглых проволочных очках, а церковь его, стоящая посреди могильных холмиков, крестов да одноэтажных домов окраины современного Раменского района, — обычный сельский приход.

В конце 80-х отец Анатолий прославился тем, что не пустил в эту церковь президента СССР Михаила Горбачева. Горбачев, проезжавший тогда по подмосковным районам, якобы поинтересовался у местных руководителей о наличии каких-либо достопримечательностей. И ему рассказали о деревянной, в псевдорусском стиле, церквушке Николая Чудотворца, стоящей поблизости, в Малышеве, вот уже сотню лет.

Горбачев заинтересовался, хотя ничего особенного в этой церкви не было, кроме ее настоятеля. Когда-то отец Анатолий закончил Духовную академию, был лично знаком с патриархом Алексием Вторым, который неоднократно предлагал ему высокие должности в Академии и в Патриархии, но тот неизменно отказывался, видя свое предназначение в другом.

— Я — простой сельский батюшка, — говорил отец Анатолий. — Это и есть мой удел.

Но кроме обширных знаний и житейской мудрости, отец Анатолий обладал еще проницательностью и способностью воздействовать на людей силой своего пастырского слова. Он был наделен безусловным талантом проповедника, но не будь священником, из него наверняка получился бы прекрасный педагог, тонкий психолог или блистательный адвокат. И вот это знали многие, в том числе и руководители района. Они знали, что на воскресные проповеди отца Анатолия в его маленькую церковь съезжаются люди со всех ближайших районов и даже из Москвы.

Но Горбачеву об этом, видимо, никто не рассказал. И тот столкнулся с человеком, который обладал не только большими, чем он, знаниями, но и более сильным характером.

Это было время перестройки, ускорения, гласности, крушения советских идеалов, развала и разрушения всего и вся. И Генеральный секретарь ЦК КПСС, президент СССР М. С. Горбачев решил посетить церковь, что было в духе того времени и тем более — по пути. Но когда он в сопровождении эскорта из областных чиновников и кремлевских журналистов подъехал к храму, тот оказался закрыт. Охранники президента бросились искать священника и нашли его рядом — на церковном кладбище, где батюшка с лопатой в руках поправлял могилки. Потом из машины вышел и сам Горбачев.

— Я — президент страны, — представился Михаил Сергеевич.

— Я вас узнал, — ответил батюшка.

Уж и не знаю, что за разговор состоялся между ними (все, у кого я потом расспрашивал об этом, передавали его по-разному), но двери храма так и не были открыты перед влиятельным посетителем и его свитой. Об этом случае будто бы даже писала пресса, и все полагали, что добром такое упрямство священнику не выйдет. Но все обошлось.

В этой церкви, расположенной вблизи еще двух подмосковных районов — Воскресенского и Коломенского, я оказался, можно сказать, случайно (хотя, как показывает жизнь, ничего случайного в ней не происходит). Один мой подзащитный так много рассказывал мне об этом удивительном батюшке, что я (человек невоцерковленный) заинтересовался и поехал посмотреть на него своими глазами.

Слова его проповеди и в самом деле цепляли за живое. Я оглянулся кругом и увидел сотни сосредоточенно слушающих его людей самого разного возраста, и неожиданно понял, нет, ощутил, что это и есть тот самый русский народ, о котором мы часто говорим, но еще чаще которого попросту не замечаем, или того хуже — над которым смеемся. И мне неодолимо захотелось быть его частью. Потому что до этого момента, признаюсь, я никогда не воспринимал себя частью чего-либо. Да о таких вещах люди обычно и не думают. Но именно там, в деревянной церкви, согретой холодным осенним утром дыханием людей, среди икон, горящих свечей и лампад, я вдруг понял, что такое единство точно существует.

А тот, кто мне рассказал о Святониколинской церкви и ее настоятеле, сидел в Матросской Тишине и ждал окончания следствия по своему делу. Им был поэт Андрей Жданов.

Кто сказал бы, не поверил,

Не приснилось бы во сне,

Защемило сердце дверью

Мне в Матросской Тишине.

Слышу странные приказы:

«Руки за спину! К стене!»

Не доходит как-то сразу,

Неужели это мне?!

Эй, постойте! Так нечестно!

Я ж не жулик, не бандит!

Никому не интересно,

Много разных тут сидит…[3]

Поэт Андрей Жданов и в самом деле не был ни жуликом, ни бандитом. Он был геофизиком, начальником геологической партии, заведующим научной лабораторией, преподавал студентам логику и историю религий, строил церковь, а еще — 12 лет возглавлял администрацию подмосковного поселка Белоозерский в Воскресенском районе, где среди лесов и дивных озер проживают рабочие и служащие нескольких оборонных предприятий. За что, собственно, и поплатился свободой. И все-таки для меня он — поэт. В первую очередь — поэт, а уже потом — мэр Белоозерского и все остальное.

Если вы думаете, что со времен Коняхина отношение властей к толковым, деятельным и популярным в народе руководителям у нас изменилось, то вы ошибаетесь. Особенно, что касается популярных! Таких людей российские власти традиционно боятся и потому не выносят, заменяя, по возможности, на менее одаренных, но более покладистых. Странно, но те, кто находятся у нас на самом верху, считают, что эффективно руководить жизнью области, города и уж тем более какого-нибудь городского поселка может любой человек. Впрочем, они, наверное, судят по своему опыту, который им подсказывает, что любой человек может управлять и государством, о чем когда-то говорил и Ленин. Но я думаю, Ленин говорил все это шутки ради, для красного словца. Он вообще был большой шутник, этот вождь мирового пролетариата! Но его последователи воспринимали все чересчур уж серьезно, и что из этого вышло — мы теперь хорошо знаем.

А Андрей Александрович Жданов, полный тезка и однофамилец знаменитого «сталинского сокола», члена Политбюро ЦК ВКП(б), был, действительно уважаем и искренне любим своими земляками. Но самое удивительное, что отличало его и от упомянутых выше Климентьева и Коняхина, и уж тем более от московского мэра Лужкова, так это то, что он не растерял ни уважения, ни народной любви не только после отстранения от должности, но даже и после осуждения судом!

Массовые демонстрации в его поддержку до суда и после, награждение осужденного мэра почетным знаком «За заслуги перед поселком Белоозерский», принятие его в Союз писателей России и т. д. и т. п.

Может возникнуть вопрос, почему я решил написать о человеке, который не был известен широкой публике. Во-первых, потому, что таких талантливых и честных людей с драматической судьбой было и есть в России очень много. И хоть об одном из них рассказать-то надо. Во-вторых, тот способ, каким власть разделалась со Ждановым, был вполне распространенным. Благодаря ему крупные чиновники и связанные с ними предприниматели (которых «крышевали» иногда жулики и бандиты, а иногда — менты и чекисты) устраняли неугодных руководителей на местах и мгновенно создавали свои многомиллионные состояния. Создавали, что называется, на пустом месте — за счет приватизации и последующей продажи государственных предприятий, производственных, административных и торговых зданий, природных ресурсов и самой земли.

В 2008 году, на беду 20 тысяч белоозерцев, на их леса, поля и озера, расположенные недалеко от Москвы, положил глаз один московский авторитетный предприниматель, некто Дмитрий Барановский — «правозащитник», «летчик-истребитель», «снайпер-десантник», «герой-афганец» и прочее, прочее, прочее, по прозвищу «Беленький». Спустя четыре года он будет признан судом еще и вымогателем, и лжедоносителем, получив за все это 12 лет лагерей строго режима. Но пока «летчик-истребитель» еще свободно летал на своем авто по Москве и Подмосковью; несколько его фирм, оформленных на близких ему людей, при поддержке «кураторов» из ФСБ, а также знакомых из МВД и Генеральной прокуратуры, спокойненько занимались рейдерскими захватами, незаконной скупкой и перепродажей дорогой подмосковной земли, угрозами, шантажом, вымогательством, ложными доносами, фабрикацией уголовных дел в отношении несговорчивых конкурентов, бывших партнеров или чиновников.

Ничего нет удивительного и в том, что он находил поддержку у многих людей, наделенных властью. Да, приходится грустно повторять: человек слаб. А искушений много. И уж совсем не удивительно, что «герою-афганцу» в заполучении по дешевке белоозерских земель помогал сам глава Воскресенского района Юрий Слепцов — участник Афганской войны, бывший полковник, бывший президент хоккейного клуба «Химик», бывший соратник губернатора Московской области генерала Бориса Громова, бывший член партии «Единая Россия»… Бывший — потому что летом 2010 года (через год после описываемых событий) он будет пойман с поличным при получении взятки и посажен в Лефортово. Впрочем, Слепцов и там не станет терять времени понапрасну и, будучи по природе человеком сильным, а также членом общественной организации «Боевое братство», так закошмарит одного своего сокамерника-кавказца, что тот напишет признательные показания. Испуганный кавказец, правда, при первом же появлении в суде от своих показаний откажется, но «активная помощь правоохранительным органам» и «твердая гражданская позиция» мэра-коррупционера не останутся незамеченными, и через два года суд приговорит его… к штрафу.

И вот в 2008 году, заручившись поддержкой этого человека, его молодой «однополчанин» Беленький начал операцию по скупке и перепродаже земельных паёв искусственно обанкроченных совхозов Воскресенского района. А когда этому стал мешать глава поселка Белоозерский Андрей Жданов, не только воспевавший родную землю в своих лирических стихах, но к тому же еще и выступавший с резкой критикой мэра Слепцова, последний помог «снайперу-десантнику» убрать назойливого оппонента, упрятав его за тюремную решетку — подальше от белоозерских полей.

Кто как может здесь время проводит,

Я учусь (в чём отстал на свободе).

Не курю, не «торчу», не «шныряю» —

Свой словарный запас расширяю.

Перед сном, покрестясь на иконку,

Не в кровать я ложусь, а на «шконку»,

А с утра нет мне долюшки краше,

Чем всех раньше успеть на «парашу».

Иль «дальняк», это суть не меняет,

Всё равно оно тем же воняет.

Не такая уж головоломка:

Суп — «баланда», а миска — «шелёмка»,

Обыск — «шмон», ну а карцер здесь кличут

Романтическим именем — «кича».

С допотопных времен так ведётся:

Главный опер здесь «кумом» зовётся,

И, знать, чувствуя дома утрату,

Называют все камеру «хатой».

Ну а дверь, догадаетесь сами,

Называется здесь «тормозами».

В каждой «хате» есть вождь настоящий,

Называется просто — «смотрящий».

Но дерзить со «смотрящим» не стоит,

Он любого «нагнёт» и «построит».

Все ошибки в словах иль делами

Называются здесь «косяками».

За «косяк» вам по первости скажут,

А потом и примерно накажут.

А из «хаты» своей «ломанешься»,

Навсегда «ломовым» прозовёшься.

И поскачет «объява» по «хатам»,

Нет преграды тюремным почтамтам.

Между окон с великой сноровкой

Потайные продеты верёвки.

По верёвкам мешочки гоняют,

Их красиво прозвали «конями».

В этой почте премудростей много,

А зовётся все просто — «дорога».

От ментовской спасаясь погони,

По «дороге» проносятся «кони».

«А-у-е!» — значит «хата» на связи,

Крик: «Пойдём!» — «конь» в окошко вылазит,

И помчался к окошку другому,

Как доскачет, сигналят: «Груз дома!»

Вот про эти про все заморочки

Я хотел вам черкнуть эти строчки.

Может, вышло чуть-чуть «некузяво»,

Но зато не письмо, а «малява».

Скупка земельных паев проходила организованно и осуществлялась на подставных лиц из числа самих же пайщиков. Затем производилось изменение разрешенного вида использования этих земель, после чего участки перепродавались приблизительно в пятьсот раз дороже. Это — общая схема.

В итоге по этой схеме на территории Белоозерского были мгновенно скуплены все свободные земли. А в качестве подставного лица использовалась местная пенсионерка — бабушка — божий одуванчик, проработавшая всю жизнь в совхозе простой рабочей. Обычно у нее не хватало пенсии на нормальное житье-бытье, а тут вдруг якобы какой-то таинственный «тимуровец» (с распространенной кавказской фамилией) одолжил ей сотню тысяч долларов. И старушка в одночасье стала миллионершей, прячась от любопытных земляков и журналистов за спинами вооруженной автоматами охраны.

А потом в Белоозерском, под раскаты осеннего грома, вдруг объявился сильно облысевший молодой человек в хорошем костюме и с деликатными манерами, который сообщил возмущённому откровенным жульничеством с землей Андрею Жданову, что является одним из руководителей московской фирмы с ничего не говорящим названием, «представляющей интересы собственницы 3000 гектаров близлежащей земли».

— Моя фамилия Грабовский, — ласково улыбаясь, сказал молодой человек и скромно присел на краешек стула в кабинете Жданова. — Я слышал, что у вас есть какие-то претензии к нашему плану застройки и продажи этих земель. И мы готовы учесть все ваши замечания…

А замечания Жданова сводились к следующему.

Перевод тысяч гектаров земли под жилую застройку означал увеличение населения поселка более чем в два раза. Все это требовало существенного изменения инфраструктуры, строительства детских садов и школ, создания новых рабочих мест. Но эти вопросы «представителями собственницы» даже не поднимались и, что было особенно странным, совершенно не волновали руководителя района Слепцова, который уже чуть было не издал распоряжение о переводе земель под жилую застройку, да неожиданно вмешался Жданов и все нарушил. Он настаивал на разработке генерального плана поселка. И только после этого, по его мнению, можно было разрешать там новое жилищное строительство. А генплан — это и деньги (которых у администрации поселка не было), и время.

— Но у нас нет времени, — пожаловался Грабовский. — А с генпланом мы готовы вам помочь. И готовы помогать поселку в его благоустройстве…

Встретив понимание со стороны визитера, Жданов связался с проектным институтом. А через несколько дней Грабовский самолично привез ему 300 тысяч рублей на благоустройство поселка. И Жданов (о, боги!) не взял эти деньги себе. Он тут же дал поручение одному из своих замов официально принять их в качестве благотворительной помощи и направить на ремонт какой-то пешеходной дорожки и асфальтирование детской хоккейной площадки. Что и было сделано.

В те же годы в Москве мэр Лужков действовал точно так же, но еще более жестко и прямолинейно: он просто заставлял всех крупных бизнесменов и их фирмы помогать городу. И те, по первому звонку, покорно свозили или перечисляли деньги на установку какого-нибудь очередного памятника либо на что-то другое, на что в городском бюджете не было предусмотрено средств. И никаких уголовных дел! А Жданову, помимо всего прочего, припомнили потом и те 300 тысяч.

— Я чувствовал, что меня хотят подставить, — позднее признался он мне, — но самоуверенно посчитал, что смогу их перехитрить. Но можно ли перехитрить дьявола?..

Между тем московские проектировщики изготовили эскизы застройки первой части новых земель, и сотрудничество в этой работе Грабовского, а также его помощь в благоустройстве поселка в конце концов убедили Жданова в добросовестности намерений «благотворителя». Поэт Жданов забыл о предупреждении Лаокоона из поэмы Вергилия: «Бойтесь данайцев, дары приносящих!» — и снял свои возражения относительно застройки первой части бывших совхозных земель. В тот же день глава района Слепцов издал соответствующее постановление, и «данаец» Грабовский получил желаемый результат.

Сразу после этого он утратил всякий интерес к генплану и стал уклоняться от дальнейших встреч со Ждановым.

Однако в этот же период произошло еще одно значимое событие в жизни моего героя — он принял участие в выборах главы района, выступив с резкой критикой коррупционной деятельности Слепцова. И за день до этих выборов началась прослушка телефона Жданова! Но самое примечательное то, что она началась за полтора месяца до подачи в милицию заявления от «потерпевшего» Грабовского!..

А вот чтобы с таким заявлением в милицию обратиться, Грабовский неожиданно активизировался, предложив Жданову провести переговоры «для окончательного решения вопроса по генплану».

И такие переговоры состоялись. Они прошли в служебном кабинете Жданова под припрятанный диктофон Грабовского и попытки последнего спровоцировать белоозерского мэра на какое-нибудь неосторожное высказывание.

Сам Грабовский и приехавшая с ним «юрист фирмы» И. Цилюрик, оказавшаяся на деле адвокатом, стали предлагать Жданову взять деньги наличными, а уже потом рассчитаться ими с проектировщиками.

Мне, признаюсь, не хотелось называть фамилию этой молодой дамы, начинавшей когда-то свою карьеру в милиции, но в итоге вместо выполнения благородной функции защитника скатившуюся, по существу, к роли провокатора. Но, во-первых, страна должна знать своих «героев», а во-вторых, может быть, эти записки хоть как-то повлияют на других моих коллег и удержат их от подобного.

Жданов же на переговорах твердо стоял на своем: вы — инвесторы, поэтому платите сами.

— Нам это не комфортно, лучше кэш, — жалобно ныла Цилюрик.

— Тогда перечислите на счет нашего благотворительного фонда, — предлагал Жданов.

— Мы не благотворительная организация, нам это тоже не комфортно, — скулил Грабовский…

Как стало позже известно от самих же Грабовского и Цилюрик, все их обещания по разработке генплана и долгосрочному сотрудничеству с администрацией Белоозерского были ложными, а переговоры они вели лишь для подготовки будущего уголовного дела в отношении Жданова.

Но переговоры со Ждановым никакого серьезного результата им не дали.

После этого Грабовский и Цилюрик, избегая прямых встреч с несговорчивым Ждановым, активизировали частные переговоры с неким местным жителем по фамилии Черников (вот она — мистика фамилий!) — мелким, но гиперактивным предпринимателем из офицеров-пограничников.

С ним они познакомились в кабинете у Жданова, и Черников впоследствии предложил москвичам свою кандидатуру в качестве посредника по «уламыванию поэта»…

Посоветовавшись с кем надо, Грабовский заявил, что готов заключить с Черниковым трудовое соглашение и передать ему деньги, предназначенные на оплату работы проектировщиков. Теперь, по задумке Грабовского, именно Черников должен был стать «инвестором» в соглашении с проектным институтом.

При этом Грабовский мотивировал это свое предложение нежеланием «светиться», показывая главе района Слепцову, что они, дескать, помогают его оппоненту…

О том, что загадочная московская фирма каким-то образом связана со Слепцовым, понимали до этого все. Но то, что помощь в разработке генплана большого городского поселения могла быть воспринята Слепцовым как помощь его политическому оппоненту — это не влезало ни в какие ворота! И заставляло задуматься.

Но у Жданова на раздумья не оставалось времени — над ним уже был занесен топор, называемый близорукими людьми и циниками «мечем правосудия».

Ни с Черниковым, ни с Грабовским он уже не общался, но это Грабовскому было и не нужно. Ему удалось убедить Черникова, едва вышедшего из запоя, приехать в московский офис фирмы и получить там деньги наличными. И хотя Черников даже расписался в получении этих денег и заявил, что сейчас же поедет в отделение банка положить их на счет, чтобы потом перечислить проектному институту, тем не менее (а скорее всего именно поэтому!) он был тут же, при выходе, задержан. Правда, менты попробовали было уговорить Черникова отвезти эти деньги Жданову, но тот отказался.

И тем не менее в этот же день, ближе к вечеру, в Белоозерском по обвинению «в покушении на получение взятки» был задержан и Андрей Жданов.

Проводившие его задержание оперативники немало удивились, узнав, что «мэр-взяточник» проживал в деревянной баньке, построенной им своими руками, и никакой дорогой собственности не имел.

А в вечерние теленовости и в газеты, сообщившие о задержании мэра Белоозерского, попала опухшая физиономия Черникова. И когда я пришел на первое свидание к Жданову в Матросскую Тишину, то ожидал увидеть именно это одутловатое лицо с безумно вытаращенными глазами, но в помещение для свиданий вошел невысокий, средних лет мужчина похожий на… Наполеона Бонапарта, если бы тот оказался вдруг не на острове Святой Елены, а в переполненной зэками грязной и темной камере российской тюрьмы. Если вы способны представить себе такое, то сможете представить и Андрея Жданова, вошедшего быстрой походкой в мрачное тюремное помещение, где ожидал его я, крепко пожавшего мне руку и внимательно посмотревшего мне в глаза. Но если это и был Наполеон, то Наполеон с истинно русской душой и большим добрым сердцем, в чем уже совсем скоро мне пришлось убедиться и самому.

Зачернели во дворе

Курточки на вате,

На прогулку очередь

Сто девятой хате.

Эх, погодка хороша!

Дворик шесть на десять,

Полетела бы душа

За стальные сети.

Здравствуй, красно солнышко!

Здравствуй, небо синее!

Ты и за решеткою

Мне всего красивее.

Каждой клеткой чувствую

Сладкую истоминку,

Так коктейли чудные

Пьют через соломинку.

Пацаны бывалые

Курят, ржут, беседуют.

Трут проблемы малые,

На судьбу не сетуют.

Вон футбол устроили:

Мяч, из тряпок крученный,

Технику освоили —

И не надо лучшего.

У меня пониже класс —

Новичок, в натуре.

Не набит пока что глаз

В этой физкультуре.

Дверь засовом лязгнула,

В петлях заворочалась.

С вами поболтал бы я,

Да прогулка кончилась.

Спустя несколько месяцев следователи сообразили, что покушение Ждановым на получение взятки «за изменение разрешенного вида использования земель», которое вообще никогда не входило в его компетенцию и было произведено Слепцовым за три месяца до передачи денег Черникову, выглядит неубедительно.

И Жданову переквалифицировали обвинение, заменив статью о взятке на менее тяжкую — мошенничество.

Взятка — коррупционное преступление, и статья — позорная. По крайней мере, именно такой ее воспринимал Андрей Жданов.

— Мне неприятно и стыдно, когда приходится в тюрьме называть свою статью, — неоднократно говорил он.

Когда же следствие переквалифицировало ему обвинение, я пошутил:

— Теперь, Андрей Александрович, вы оказались в одной компании с Климентьевым, Коняхиным и Ходорковским… И это не самая плохая компания!..

Но маленькая промежуточная победа оказалась пирровой, так как в отличие от «взятки» дело о «мошенничестве» не подлежало рассмотрению в суде с участием присяжных (а мы на это очень рассчитывали). И в результате дело по обвинению Жданова и Черникова было направлено в Басманный районный суд Москвы, где оба подсудимых на себе испытали, что такое есть «басманное правосудие», символизирующее полное отсутствие правосудия как такового.

Хорошо сидеть на киче,

На проверку раз покличут,

А потом весь день один —

Полный в хате господин.

Хошь сиди на табурете,

Хошь лежи на табурете,

Хошь пляши… на табурете —

Варианты не в запрете.

Все надёжно и толково,

Табурет в плиту вмурован,

Чтоб не грезилось руке

Кого треснуть по башке.

Все удобства как в квартире,

Только все в одном сортире,

Чтоб не тратилось труда

На ходьбу туда-сюда…

— Меня обвиняют в мошенничестве, — говорил в суде Жданов, обращаясь к Грабовскому. — Обвиняют в попытке завладения вашими средствами путем обмана. Но разве я давал вам какие-либо ложные обязательства?

— Когда вы раскритиковали нашу программу строительства… — мямлил в ответ Грабовский. — А также последующие статьи в газете были восприняты мной как обман…

— Но я там говорил о недопустимости строить жилые дома на заливных лугах, затопляемых в весенний период. Разве это обман? Я говорил о необходимости расширять инфраструктуру поселка, планировать и строить не только жилые дома, но и объекты соцкультбыта. Разве это обман?..

— Я воспринимал все это как обман, — стоял на своем потерпевший Грабовский, вопросительно косясь на гособвинителя.

— В чем именно я ввел вас в заблуждение? — спрашивал Жданов свидетеля Цилюрик.

— Не помню, — отвечала «юрист фирмы». — Следователь оценил, что вся совокупность доказательств по делу дает мне повод говорить, что вы ввели нас в заблуждение…

Как говорится, без комментариев.

Но, несмотря на все это, а также на показания многих других свидетелей и официальные документы, начисто, казалось бы, опровергавшие обвинение, судья Басманного суда Наталия Дударь просто перенесла в приговор текст обвинительного заключения от строчки до строчки, как это делали ее коллеги-судьи в советские времена. В итоге получилось, что как будто бы никто ничего здесь и не говорил, да и самого судебного процесса вроде как бы и не было…

Нет, я далек от мысли защищать и оправдывать любого из своих подзащитных после того, как завершился суд над ним. Но в случае со Ждановым я готов вновь и вновь заявить и даже крикнуть: этот человек невиновен!..[4] И здесь имеет место не просто судебная ошибка, но преступление против правосудия. Преступление, за которое рано или поздно должны ответить все, кто был к нему причастен.

Но такие преступления, к сожалению, не являются у нас редкостью. Вы знаете, сколько, например, стоит возбуждение уголовного дела? А сколько стоит его прекращение?..

И вы ходили когда-нибудь в тюрьму?..

Последним стихотворением, написанным им в заключении, было вот это:

Зарделась «Песня осени»,

В листве златые проседи,

И паутинки носятся,

Грачи про юг кричат.

Давно пора отчаливать,

Да не спешат начальники

Мне вольную с печатями

Казёнными вручать <…>

Испета «Песня осени»,

Берёзы ситцы сбросили,

Стоят осинки босые,

За далью видно даль.

Грачи на юг умчалися,

А я на шконке чалюся,

И вовсе не печалюся.

А на хрен мне печаль!

Но помимо тетради стихов Андрей Жданов привез из заключения домой еще и огромную, в тысячу с лишним страниц рукопись увлекательной книги под названием «Главный свидетель». Это почти детективная история научного исследования того, откуда мы, русские люди, пришли на эту землю, как на нас, на нашу жизнь и культуру влияли соседние народы, а мы влияли на них. И главным свидетелем в этом исследовании (расследовании — так будет точнее, с учетом того места, где писалась книга) выступает язык — наш русский язык!

Жданов всегда всерьез увлекался логикой, историей и филологией. Личный опыт обвиняемого, а затем и подсудимого не только обострил его критическое восприятие действительности, но и усилил логические способности. И вот, столкнувшись в тюрьмах с людьми самых разных национальностей и культур, Жданов невольно стал сравнивать их языки, записывать, анализировать и в один прекрасный момент вдруг понял, что при отсутствии или ничтожной малости археологических находок и прочих древних артефактов, свидетельствующих о жизни наших далеких предков, именно язык наш и есть единственный и главный свидетель того, кто мы и откуда.

Отдельные фрагменты этой своей книги Андрей Александрович зачитывал или пересказывал мне еще в Матросской Тишине. Потом, отбывая наказание и работая в тюремной библиотеке, он получил возможность обратиться в своих исследованиях к трудам различных известных историков. А освободившись, смог проверить свои догадки и выводы, уже основываясь на научных трудах филологов и историков самых различных школ и направлений.

И еще. Как-то раз к Жданову, когда он уже получил срок, подошел один из заключенных и передал привет от Дмитрия Барановского — того самого Беленького, не без помощи которого Жданов оказался в тюрьме. К этому времени Барановский уже сам превратился в зэка и, как понял Андрей Александрович, позвонив кому-то в тюрьму по телефону, попросил передать Жданову, что, мол, не обессудь, мужик, так уж получилось.

— Вначале они, дескать, восприняли тебя как мэра, повернутого на честности, который чего-то от них требовал. И даже готовы были пойти на уступки, но потом, когда вмешался какой-то Черников, решили, что это обычные разводилы, и решили вас гасить.

Тем не менее это сдержанное зэковское «не обессудь» произвело на Жданова впечатление.

«Ну, значит, не все так уж и безнадежно в этом мире», — подумал и я, узнав окончание этой затянувшейся на пять лет истории.

И все-таки, вы давно ходили в тюрьму?..

Парфюмер

Это рассказ про Некрасова. Но не про поэта Некрасова, а про парфюмера. И полуолигарха. Или — олигарха. Это уж как подсчитывать его барыши.

— Некрасов? Владимир Ильич, ха-ха, интересная личность! — именно так отреагировал на мой вопрос об этом человеке Андрей Жданов. — Владимир Ильич Некрасов, «Арбат Престиж», обладатель коллекции работ Малевича!..

Я спросил Жданова о Некрасове неспроста — они несколько месяцев просидели в одной тюремной камере.

— Это на Матроске было, в 2009-м. Там же в камерах иерархия шконок, известное дело. И я за три месяца прошел весь этот путь. Вначале был с краю, оттуда через всю камеру — к окну, где смотрящий. Его шконка у окна. Потом шел Некрасов, третий я. То есть у нас с Некрасовым шконки рядом были. Ну, мы и общались, естественно.

Но уж если начал Жданов свой рассказ с тюремной постели — шконки, то тут следует пояснить, каким образом ему удалось за столь небольшой срок в три месяца перебраться с крайней шконки второго яруса на третью шконку от окна в нижнем ряду, где спали смотрящий и один из самых богатых на тот период заключенных Матросской Тишины — Владимир Некрасов, известный на всю страну не только из-за сети своих парфюмерных магазинов под названием «Арбат Престиж», но и в связи с громким делом об уклонении от уплаты налогов в особо крупном размере, по которому он проходил в качестве обвиняемого на пару с криминальным авторитетом Семеном Могилевичем (он же — Сергей Шнайдер).

— Там у них еще была какая-то украинская история и политика, — поясняет Жданов. — Я не очень вдавался, но политика его слегка зацепила.

Фигуранты громких дел всегда не только в центре внимания прессы, но и пользуются повышенным вниманием как со стороны вертухаев, так и со стороны сокамерников.

Когда Жданов оказался в многоместной камере, где на 18 шконок было 24 заключенных и некоторым из них приходилось спать по очереди, Некрасов уже сидел там, занимая почетное место рядом со смотрящим. У него была прислуга в камере из молодых зэков и несколько адвокатов, которые навещали своего подзащитного по очереди, а один отвечал за регулярное снабжение его продуктами. И парфюмер проводил с адвокатами почти все рабочие дни, только бы поменьше находиться в переполненной, вонючей сто девятой «хате» с тусклым светом под потолком.

Жданову с учетом того, что попал он в тюрьму в возрасте 56 лет и занимал до этого пост мэра небольшого, но все-таки в несколько тысяч жителей городка (да к тому же о его задержании сообщили по телевидению и написали в нескольких газетах!), было разрешено занять сразу одну из верхних шконок и спать на ней одному. Это было уже благо.

Шел день за днем, Жданов присматривался к сокамерникам, присматривались и они к нему. Получив первую передачку, Андрей Александрович, по привычке старого геолога, выложил все на стол и сказал: «На всех».

Еду и курево тут же разделили. Обычно хозяин продуктовой передачки забирает себе самое вкусное, что-то из этого предлагает смотрящему, а конфеты, печенье и все такое прочее отдает на общак. Когда спустя несколько дней Жданову принесли новую передачку от родственников и кто-то из зэков спросил: «Как делить?», он снова распорядился: «На всех!» И тут заметил удивленно-настороженный взгляд смотрящего. После такого же дележа третьей передачки уже наступил черед удивляться Жданову: его вещи вместе с матрацем, подушкой и постельным бельем перекочевали на шконку подальше от входа. Дальше — больше. Вскоре все в камере узнали, что Андрей Жданов не только бывший мэр, но и настоящий поэт. И через три месяца вещи Андрея Александровича (для зэков — Саныча) очутились внизу на третьей шконке от окна — рядом со шконкой парфюмера, который оказался большим любителем поэзии и обладателем дорогой коллекции живописи.

Тогда же парфюмер и смотрящий пригласили Саныча в свою «семейку», то есть предложили ему столоваться вместе с ними, деля продукты на троих. Но в основном то были, конечно, продукты Некрасова.

— Тяготит меня это все, — признавался мне Жданов на свиданиях. — Лучше баланду есть, чем видеть, как на тебя смотрят голодными глазами. Но что делать? Не откажешься ведь теперь…

А продукты доставляли Некрасову из ресторанов и дорогих супермаркетов, и он с сокамерниками ими не делился, — для камерного общака Некрасов получал отдельные передачки с продуктами попроще — из тюремного ларька.

Семейка смотрящего, парфюмера и мэра-поэта была дружной.

«Мы жили душа в душу», — возможно, такое и говорил кому-нибудь позднее смотрящий — тертый, но простоватый мужик, рассказывая о своем знакомстве с Некрасовым и Ждановым. Но вряд ли подобное говорил кому-нибудь сам Некрасов, а Жданов чаще вспоминал лишь о том, как Некрасов вел с ним долгие задушевные беседы, рассказывая о своих взаимоотношениях с одной женщиной.

Ах, любовь!.. Кто-то считает, что без любви трудно прожить долгое время за решеткой, а кто-то, наоборот, уверен, что любовь увеличивает тяжесть заключения и делает человека более уязвимым. В любом случае, лично я всегда советую своим подзащитным не особо раскрывать душу перед сокамерниками, потому что очень скоро все это могут знать опера и следователи, и как они используют потом эту информацию — одному Богу известно. Да и среди зэков обязательно найдется кто-то, кому будет доставлять удовольствие подшучивать над тобой и твоими чувствами, заставляя переживать.

Но случай со Ждановым — особый. Он — поэт. И парфюмер Некрасов решил извлечь пользу из близкого знакомства с поэтом, попросив того написать стихотворение, посвященное своей подруге. И как бы от него самого. Для этого и рассказывал поэту днем и ночью о том, какая она хорошая да пригожая, чтобы разжечь у того фантазии. И, признаюсь, Некрасову это удалось.

А возможно, ему просто попался не столько впечатлительный поэт, сколько отзывчивый по натуре человек. И встреть Некрасов Лимонова, то, скорее всего, в ответ на свои душевные излияния получил бы потом какую-нибудь едкую ремарку в свой адрес.

А вот Жданов написал и подарил парфюмеру прекрасное, легкое как песня стихотворение «Галина», дополнив его таким посвящением: «Сокамернику Некрасову В. И. для его друга жизни — Галины».

Не силён я в еврейском, в латыни

И по-гречески не разумею,

Но про женское имя Галина

Всё же вам расскажу, как сумею.

Что-то новое в сердце пробилось,

То ль окалина, то ли калина.

Уж давно мне родное не снилось,

А сегодня приснилось — Галина.

Я и раньше романтиком не был,

И не стал им, тем более ныне,

Но, знать, есть над землёю и небо,

А иначе — откуда Галина.

Я-то знаю, всё цену имеет.

Всё равно — миллион иль полтина.

Но бухгалтер во мне вдруг немеет:

Есть бесценное всё же — Галина.

Сколько лжи в человеческой гуще,

С виду образ — внутри образина.

Замыкаюсь чем дальше, тем пуще,

Но есть друг закадычный — Галина.

Всё так зыбко, изменчиво, склизко,

Где ни ступишь — капкан иль трясина,

Но шагаю и знаю, что близко

Островок твердой почвы — Галина.

Из всего, что на свете имею,

Есть одно, что не властно кручине.

И хочу, и надеюсь, и смею.

Ведь кому-то я нужен — Галине.

Не войти дважды в прежнюю реку,

И река заросла уже тиной,

Стану вовсе иным человеком,

А из прошлого — только Галина.

Не силён я в еврейском, в латыни,

И по-гречески не понимаю.

Только женское имя Галина

Ни на что уже не променяю.

— Да, Некрасов сложный человек, — говорит Андрей Жданов. — Олигарх и барин, безусловно… Но в человеке этом как бы совмещались два человека. Как говорится, два в одном. С одной стороны, он — олигарх и барин, развращенный и богатством, и вседозволенностью… И вел он себя в камере, как барин — прислуга и все такое прочее… А с другой стороны… Он ведь по образованию врач и, видимо, крепко засела в нем клятва Гиппократа. Когда в камеру к нам забрасывали, например, какого-нибудь грязного, обосранного, больного бомжа, в голове у Некрасова будто бы тут же переключался какой-то тумблер: он слетал со своей шконки, кидался к этому бомжу, начинал его осматривать, ставил ему диагноз, тащил лекарства, ухаживал за ним, лечил. А потом, когда дело свое сделал, тумблер снова переключался, и он вновь превращался в барина.

Но в июне 2009 года этой камерной идиллии неожиданно пришел конец. И случилось это с появлением в камере одного авторитета.

— Он заехал к нам в хату мимоходом из зоны, транзитом, — рассказывает Жданов. — Фамилию его я уж и не помню, — сколько лет прошло! Но вором в законе он не был, хотя человек серьезный — из блатных, бродяга. Самому лет около сорока, а выглядел на все шестьдесят.

Несколько ходок, все такое…

Ну и, разумеется, этот опытный зэк сразу понял, кто здесь кто. И заметив, что у Некрасова есть прислуга, спросил его:

— А ты ребят предупредил, что они теперь шныри и так шнырями и останутся? Или в темную их используешь?

Дело в том, что эти ребята-первоходки (впервые оказавшиеся в тюрьме) могли и не знать того, что, согласившись прислуживать парфюмеру (мыть за ним посуду, убираться и выполнять прочую мелкую работу, типа пойди-подай-отнеси), они теперь и в любой другой камере или в лагере будут всегда шнырями.

— Нет, — отозвался Некрасов.

— Это не по понятиям, — бродяга сидел за столом, в окружении тех, кто обычно хлебал баланду, когда парфюмер с членами своей семейки жевал салями и пармезан. — Ты обязан был их предупредить. Они же непонимающие. Вы, мол, пацаны, от меня чего-то получите, но знайте: вы — обслуга, шныри. И потом, когда на зону придете, будете тоже шнырями. Ты должен был им это объяснить. Это твой косяк.

— Ну, я… мы… — начал пускать пузыри Некрасов.

— Хорошо, обоснуй, — бродяга разговаривал с олигархом не повышая голоса, и в камере все затихли, прислушиваясь к их разговору.

— Да я обосную двенадцати ворам в законе, — пришел наконец в себя Некрасов.

— Ты мне сначала обоснуй, не двенадцати ворам, а мне одному. Почему ты ребят в темную использовал? И в итоге они теперь шныри, а сами об этом и не знают…

— И по камере пошел ропот, — вспоминает Жданов. — И я не знал, как мне-то себя вести в этой ситуации: какую правильную позицию занять? Ведь я и сам сидел тогда недолго и еще некоторые вещи не понимал. А тут эта гребаная семейка! И, с одной стороны, как я думал, я должен был, наверное, заступаться за эту семейку, но с другой стороны — косяк-то явный… Это только потом я узнал, что в тюрьме каждый отвечает только за себя, а не за соседа по шконке или семейку… А уже чувствовалось, что настрой братвы меняется — появляется агрессия. Конечно, эта агрессия не на меня была направлена, а на Некрасова, но все равно… А тот бродяга сразу стал неформальным лидером: вся братва слушала его открыв рот.

Но разрешилась эта ситуация просто. И быстро.

— Мы знали, что у Некрасова имеются связи и поддержка в администрации тюрьмы, — продолжает вспоминать Жданов. — И вскоре после того, как утром следующего дня его увели на свидание с адвокатами, нам объявили, что в камере будут делать ремонт и, соответственно, все на выход с вещами. И нас всех раскидали по разным камерам и даже по разным корпусам. Потом я встречался с Некрасовым раз или два случайно, когда нас выводили на свидания с адвокатами…

И тут, наверное, надо пояснить следующее: в той непростой ситуации, в которой оказался парфюмер, срочное расформирование камеры было чуть ли не единственным способом помочь ему избежать разборки с зэками. А разборка могла привести к чему угодно и всё — не в пользу Некрасова. В лучшем случае, его могли «поставить на деньги» (уж коль он всем демонстрировал, что они у него имеются). Но могло быть и хуже — в зависимости от того, как бы начал вести себя парфюмер. И как повели бы себя тот же бродяга и поддержавшие его сокамерники. Ведь «человеческий фактор» присутствует не только в авиации, в тюрьмах он тоже есть. А там люди жутко нервные.

Попросить же администрацию тюрьмы, чтобы его самого перевели в другую камеру, Некрасов, конечно, мог, но это был бы не самый лучший для него выход, потому что, ломанувшись из хаты («помогите, хулиганы зрения лишают!»), он стал бы «ломовым», а это уже из разряда низших каст (таких содержат в отдельных камерах, и с ними другие зэки даже не здороваются). Хуже ломовых — только опущенные.

В любом случае, начнись разборка в камере, окончательное решение по парфюмеру принимал бы смотрящий за тюрьмой (как правило, авторитетный блатной или вор в законе). И он же, по словам Жданова, должен был бы решить дальнейшую судьбу тех ребят, что прислуживали Некрасову. И либо они так и остались бы шнырями по жизни, либо были бы освобождены впредь так именоваться, потому что действовали по незнанию.

Как видите, иногда воровские понятия более гуманны и справедливы, чем наши законы, незнание которых не освобождает гражданина от ответственности. Только не надо причислять меня к защитникам воровских традиций. Это просто грустная констатация фактов.

Хотя, конечно, можно посмотреть на всю эту историю и иначе — не так, как видел ее со своей нижней шконки первоходок Андрей Жданов.

Например, того бродягу вполне могли запустить в их камеру и сами блатные (разумеется, с помощью коррумпированных оперов), чтобы «подоить» богатого парфюмера. И бродяга уже заранее хорошо знал кто есть кто в этой хате, как и знал о наличии у Некрасова прислуги. А это — незначительный, но вполне подходящий повод, чтобы придраться к нему и нагнать жути. И все для того, чтобы заставить парфюмера раскошелиться.

А может, и вовсе не было никакого «авторитетного блатного», а был лишь ловкий, опытный зэк из тех «красных», что сотрудничают с администрацией. И тогда «режиссера» всей этой истории следует искать не среди блатных, а среди тюремщиков.

Но это всего лишь мои предположения, основанные на личном опыте. Особенно после знакомства с Сергеем Ефремовым, более известным как Нацист. Он долгие годы сотрудничал с администрацией Иркутского СИЗО и своей жестокостью прославился на всю страну. Просидев почти всю жизнь в тюрьмах и лагерях за убийства и грабежи, физически очень сильный, с наколками от головы до ног, Нацист представлялся сокамерникам честным бродягой и выпытывал у них хитростью или выбивал силой в пресс-хатах нужную оперативникам информацию либо признания в совершении преступлений. А помимо этого, «наезжал» на состоятельных зэков, заставляя их платить за свои реальные или мнимые косяки. И родственники этих несчастных передавали деньги доверенным лицам Нациста, находившимся на свободе. А еще он и его подручные насиловали своих сокамерников, снимая все это на видео, а потом предлагали жертвам выкупить компрометирующие их записи. И люди шли на это, умоляя родственников, при отсутствии денег, продавать машины и даже квартиры.

Но что в итоге произошло с Некрасовым? Он явно испугался. И, вполне возможно, неожиданный ремонт в 109-й камере Матросской Тишины был произведен именно за его счет.

Да, в те годы, начиная с 90-х, производство ремонта тюремных и лагерных помещений за счет самих заключенных было вполне распространенной практикой. Потом руководители ФСИН России признали все это скрытой формой взятки и запретили. Но в 2009 году у Владимира Некрасова еще был шанс оказать «благотворительную помощь» ведомству господина Реймера.

А ровно за два дня до появления в камере № 109 придирчивого авторитета суд, приступивший к рассмотрению дела Некрасова и Шнайдера-Могилевича, решил вернуть их дело прокурору на доследование. Эту сенсационную новость сообщили все СМИ, а телеканалы показали репортажи из зала суда. Поэтому когда парфюмер вернулся к вечеру в тюрьму, все зэки об этой новости уже знали.

— Какое доследование? — возмущался Некрасов, снова оказавшись на своей шконке. — Чего доследовать-то? Что там еще не выяснено? 100 томов дела! Следственная бригада уже давно расформирована…

И тут Андрей Жданов, простая душа, ему и говорит:

— А мне вот все ясно. И либо ты притворяешься, а сам все знаешь, либо чего-то не догоняешь, потому что ясно ведь все как день.

— Что ясно-то? — продолжал включать дурочку Некрасов. Такое и впрямь иногда случается, когда человек не верит своему счастью и боится преждевременно выраженной радостью помешать этому счастью.

— У тебя вот-вот истекает срок, когда ты можешь находиться под стражей в ходе следствия, — втолковывал «непонятливому» парфюмеру Жданов. — А суд отфутболил дело снова следствию. Значит, теперь тебя выпустят. Но не как победителя, а по процедуре. А там, на свободе, они с тобой разберутся: деньги отнимут, разденут и дело прекратят. Тихо, никто и знать не будет. Потому что, находясь в тюрьме, ничего ты им отдать не сможешь.

Говоря «деньги», Жданов, конечно же, имел в виду бизнес парфюмера, а под словом «они» подразумевал нашу власть и тех некрасовских конкурентов, кто был заинтересован в отобрании у него бизнеса. В конце концов все так и вышло: в Москве и других российских городах мгновенно исчезли вывески торговой компании «Арбат Престиж», ее место на рынке продажи парфюмерной продукции заняла другая фирма, а уголовное преследование Некрасова и Могилевича-Шнайдера было прекращено.

Но все это случилось позже, а тогда, в июне 2009 года, Некрасов недоверчиво посмотрел на Андрея Жданова и сказал:

— Нет, Саныч, ты какие-то розовые перспективы мне рисуешь. Все это слишком хорошо.

— А я на ящик коньяка готов поспорить, — заявил вдруг Жданов, искренне радующийся за своего товарища по несчастью, с которым уже успел подружиться. — Никак не возьму в толк, как ты сам всего этого не понимаешь!..

— Ну, давай поспорим, — согласился Некрасов. И они поспорили на ящик армянского коньяка.

— А дальше, — рассказывает Жданов, — мы встретились с Некрасовым уже на какой-то сборке после того, как нас пораскидали по разным камерам. «Ну и как?» — спрашиваю. «Да, — говорит, — меня будут выпускать. Срок содержания под стражей истек». — «Ну, так, значит, — смеюсь, — проспорил?» — «Проспорил», — соглашается. И дает мне визитку своего адвоката. «На, возьми. Позвони ему, или пусть кто-нибудь позвонит, назовет пароль “Вера Засулич”, и адвокат все решит». А я думаю: «Ах, ты, кэлэ-мэнэ! Ну, не так же это делают! Это ты должен у меня спросить: “Куда тебе доставить?..”»

Никакому адвокату Жданов звонить не стал и просить об этом тоже не стал никого.

— Ну, что я за ним бегать буду, что ли? Просто неприлично… Я представлял, что сижу вот в тюрьме, и вдруг домой привозят ящик коньяка! Как подарок от меня моим родным и друзьям. Я им хотел приятное сделать. Но не получилось так не получилось…

Уже отбывая наказание, Жданов однажды рассказал зэкам эту историю про ящик коньяка, выигранный им в споре у известного миллионера, но так и неполученный. Общее мнение было таково: Некрасов снова накосячил. Долг по спору, как и карточный долг, — обязателен к исполнению. И конечно, Некрасов должен был сам спросить у Жданова номера телефонов его родственников, кому можно было бы доставить проспоренный коньяк, а затем и позаботиться о выполнении этого. Но в тот момент тумблер в голове у Некрасова, видимо, уже переключился с позиции «Человек» на позицию «Барин».

Фальшивая Изабелла

В советские времена был такой венгерский фильм «Фальшивая Изабелла» — детектив о коллекционерах почтовых марок. Но сейчас я хочу рассказать не об этом популярном некогда фильме и не о филателистах, а о прокуроре, точнее — о женщине-прокуроре. И история эта тоже полна загадок и тайн.

Под Новый, 2005 год мне позвонил мой бывший однокурсник, которого я не видел более двадцати лет. Оказалось, он служит в прокуратуре, работал в разных регионах, а теперь перевелся в Москву и ждет не дождется выхода на пенсию.

— А ты с нашими здесь встречаешься? — спросил он после поздравлений с наступающим и коротким рассказом о себе.

— Нет, — ответил я, с трудом, если честно, вспомнив и его-то самого, — никого не видел.

— Ну, как же! — удивился мой институтский товарищ, — здесь сейчас полно наших.

Учились мы с ним в Саратове, в юридическом институте, и я был там чуть ли не единственный москвич на всем курсе, а в советские времена оказаться в Москве — работать и жить здесь — мог далеко не каждый. Молодые читатели, вероятно, не знают того, что тогда в стране существовала так называемая «прописка» с ходатайствами об этом министерств и ведомств, с массой согласований в различных городских инстанциях и с обязательным разрешением МВД и КГБ. И приехать в Москву, чтобы здесь прописаться и жить, простому гражданину откуда-нибудь из Грозного, Пензы или того же Саратова было практически невозможно. «Москва не резиновая!» — эта фраза как раз из тех далеких советских времен. Потом времена изменились — Советский Союз с политической карты мира исчез, институт прописки отменили, введя простую регистрацию, и в Москву хлынули миллионы провинциалов и даже граждан соседних государств — из Средней Азии и Закавказья, Украины, Молдавии и Белоруссии. Тогда-то среди москвичей в ходу стало другое выражение: «Понаехали тут!» Однако говорили люди это без злобы — ворчали, но понимали, что раньше мы жили одной большой семьей, и Москва была для всех родным городом — любимой столицей. Песни российских композиторов про Москву исполняли казахские, узбекские, грузинские и украинские артисты, азербайджанец Муслим Магомаев, живший в Москве, пел песни армянина Арно Бабаджаняна, тоже проживавшего здесь же, а гениальный русский парень с Урала Владимир Мулявин посвятил свою жизнь популяризации белорусской фольклорной музыки, создав ансамбль «Песняры» — музыкальную визитную карточку нынешней Республики Беларусь, и звезда с его именем украшает московскую аллею звезд эстрады.

— Несколько наших ребят работают в МВД на Житной, — продолжал между тем трындеть в телефон мой старый приятель, тоже родом откуда-то не то из Республики Коми, не то из Республики Марий Эл, — один в Верховном суде, есть наши даже в Администрации президента. Кстати, они мне и дали номер твоего телефона — ты у всех на виду. Работают наши и в прокуратуре. Помнишь такую Беллу Аникбязову, Изабеллу? Она сейчас в Генпрокуратуре в звании генерала!..

Беллу я помнил. Она не была моей девушкой, но относилась в студенческие годы ко мне с явной симпатией — читала мои журналистские публикации в местной газете, слушала мои рассказы о битлах и питерских друзьях-музыкантах, помогала в учебе, приглашала к себе в гости (однажды мы даже отмечали вместе Новый год — она, я и ее подруга, с которой они снимали комнату, — полногрудая блондинка откуда-то не то из Астрахани, не то из Волгограда. Вот та мне точно нравилась, но сейчас даже не помню ее имени). А Белла была и симпатична, и стройна, но не трогала мое сердце. Да и ребята, что не прочь были поволочиться за очередной юбкой, как-то ее избегали. «Слишком умная», — услышал я однажды о ней от одного такого факультетного плейбоя.

— Ну, и что Белла? — переспросил я скорее из вежливости.

— Ничего, работает. Она всю жизнь просидела в Вологодской области прокурором по надзору за милицией. И вот перевели сейчас в Москву, квартиру получила небольшую где-то на окраине, — у нее, как я понял, нет никого. Но вроде ребенок есть. А может, и нет… Хочешь, дам ее телефон? Ты же с ней дружил. И мы с ней о тебе вспоминали…

Несколько дней спустя я позвонил Белле и пригласил ее пообедать. Она согласилась. «Тогда и поговорим обо всем, — радостно сказала она. — Мы же с тобой не виделись целую вечность! Хотя я тебя часто вижу по телевизору».

Мы договорились, куда и когда я должен за ней заехать. Она и в самом деле жила где-то в районе МКАД — у черта на куличках. Я с трудом отыскал ее дом, и, превращая колесами машины падающий хлопьями снег в грязную соленую кашу, мы помчались в центр города.

— Что предпочитаешь? Мясо, рыбу? — спросил я Беллу после первых же слов приветствий и дружеских поцелуев. — В какой ресторан?

— Мне все равно, в любой.

— Итальянский, грузинский, узбекский? А может, в японский? — я искренне рад был нашей встрече.

— Да, очень хорошо. Японскую кухню я люблю.

В пути Белла расспросила меня о моей семье и детях, но сама о себе ничего не рассказала, а я не стал спрашивать из деликатности, помня слова нашего сокурсника о том, что «у нее никого нет».

— Но зачем ты ввязался в политику? — спросила вдруг она и усмехнулась. — Твой Жириновский это же — клоун. А Лимонов? Террорист, уголовник. Недавно его фашистские молодчики захватили приемную президента, устроили массовые беспорядки. Знаешь, наверное. Ну, теперь им мало не покажется! Зачем ты с ними связался? Я помню, что ты был такой романтичный, любил музыку, Джона Леннона… Зачем тебе все эти люди?

Я даже не нашелся что на это ответить, ведь рядом со мной сидела и порола откровенную чушь не просто какая-то безграмотная хабалка, а прокурор да еще в звании генерала!

А потом решил ничего и не отвечать, и лишь заметил, что музыку продолжаю любить и даже выпустил к тому времени два собственных альбома.

— Песни мои иногда крутят на радио. Слышала?

— Нет, — Белла зевнула. — Я с подругой часто хожу в Концертный зал Чайковского. Слушаем классическую музыку. Там такие великолепные концерты! Оркестры и дирижеры со всего мира! А еще мы ходим в театр Станиславского, когда там играет Петр Мамонов.

И я понял, что ей глубоко плевать и на мои песни, и на мою работу, и на меня самого.

И тут она выдала:

— Я, если честно, его фанатка.

— Кого? Мамонова?!

— Да. Он такой гениальный! И как музыкант, и как актер.

— Человек он талантливый, — согласился я. — Но ведь Петя — панк. Мне с трудом верится, что ты, прокурор, слушаешь «Звуки Му». Нежели тебе нравятся их песни? И его кривляние на сцене? И в каком, интересно, образе он тебе больше нравится? В образе паралитика? Алкаша? Или дауна?.. Не верю! — я рассмеялся. — Даже я, человек хорошо знакомый с этой музыкой, с трудом выношу не более двух-трех его песен подряд, но чтобы ты!..

— Ну, я не часто слушаю его песни, — пошла на попятную прокурор. — Мне он в первую очередь нравится как актер…

«Господи, — думал я, слушая ее дальнейшие банальные рассуждения о театре, музыке, политике, и еще о чем-то, в чем она явно ни черта не разбиралась. Чего она несет?! И какая фальшь! Неужели это та самая Белла, которую наши ребята, да и я сам, когда-то считали умной?

С которой я встречал Новый год и о чем-то всю ночь говорил? А ведь в студенческие годы я и в самом деле много рассказывал друзьям о Ленноне и ей, наверное, тоже. И ставил на общих посиделках его пластинки, на которых были не только песни о любви, но и “Власть — народу”, “Дайте миру шанс”, “Герой рабочего класса”, знаменитая Imagine, “Ирландское счастье“, “Женщина — нигер этого мира” и та же — “Революция”… И мне всегда казалось, что Белла все это понимала, была любознательной и душевной девушкой, способной на искренние чувства, сочувствие и переживания, жалость к слабым… А теперь злорадствует по поводу ареста мальчишек и девчонок из НБП…»

И вот мы уже сидим напротив друг друга в ресторанном зале и вспоминаем своих однокурсников, медленно перелистывая страницы меню. И я с удивлением нахожу, как мало она изменилась за прошедшие годы.

— Ты прекрасно выглядишь, — говорю я и хочу продолжить еще про ее прическу, которая точно не поменялась за четверть века, но вовремя спохватываюсь и умолкаю. Все тот же черный кудрявый шар а-ля Анджела Дэвис. Ну, может быть, только чуточку ставший меньше объемом. Мне всегда казались подозрительными мужчины, постоянно берущие в долг деньги, и женщины, носящие одну и ту же прическу.

— Ой, — произносит Белла, игриво поправляя руками этот шар, — я совсем не разбираюсь в японской еде.

— Ты же сказала, что любишь ее! — удивляюсь я.

— Ну… мне нравится, — уклончиво отвечает она.

Я предлагаю ей помощь в выборе блюд, но тут подходит прыщавый официант с вопросом «что будете пить?», и Белла вдруг начинает жеманно расспрашивать его, что бы ей заказать «особенного, что она еще не пробовала», и что это за блюдо такое, и из чего приготовлено вон то, другое, и что бы он мог порекомендовать ей «из наиболее вкусненького на десерт». При этом она все время кокетливо улыбается, постреливая в смущенного паренька подведенными глазками и плавно поводит плечами, то и дело поправляя у себя на груди черную с люрексом кофточку.

Все это выглядит пошло и как-то уж очень… провинциально. Хотя определение это и не совсем точное: провинциальные одинокие дамочки ведут себя подобным образом все-таки с долей легкого юмора, и получается это у них даже как-то мило. Да и позволяют они себе так заигрывать с официантами, лишь когда находятся в ресторане одни, без кавалера или в чисто женской компании. И потому наш официант все время вопросительно поглядывает на меня, пока отвечает на вопросы моей спутницы, а затем с явным облегчением оставляет нас, как только я прошу его принести нам для начала по бокалу вина.

И тут мне снова приходит на ум слово «фальшь». Все это и впрямь смотрелось со стороны как нечто абсолютно фальшивое, а моя Изабелла, новоиспеченная москвичка, юрист, театралка, поклонница Пети Мамонова, панк-рока и классической музыки, повела вдруг себя как типичная озабоченная провинциалка после двух бокалов советского полусладкого шампанского. И первым безошибочно уловил это официант.

Немного выпив, мы продолжили наш фальшивый дружеский разговор.

И я все также не спрашиваю Беллу ни про ее работу, ни про ее личную жизнь, а она рассказывает мне о своих впечатлениях от прочитанных книг и просмотренных недавно фильмов, вспоминает что-то из нашего прошлого и нет-нет да и снова возвращается к тому, какой же я был тогда романтичный и славный, а после стал таким беспринципным и ужасным, что защищаю клоуна Жириновского, фашиста Лимонова и всяких-разных воров да бандитов.

Тут, правда, я иногда возражаю, объясняя ей, носящей в прокуратуре генеральские погоны, что Жириновский это серьезный, талантливый политик и широко образованный человек, а Лимонов — выдающийся русский писатель и человек энциклопедических знаний, и что они никакие не фашисты, не террористы, не клоуны и не враги нашего государства. И что любой адвокат защищает не преступников, но людей, обвиняемых в совершении преступлений. Однако возражаю вяло, без энтузиазма, а потом и вовсе перестаю: зачем объяснять взрослому человеку прописные истины?..

И я не выясняю у Беллы, избегающей говорить о своей работе, случалось ли ей закрывать глаза на нарушения закона, которые допускали менты при проведении расследований уголовных дел… Я не спрашиваю ее и о том, много ли она за всю свою долгую карьеру прокурором по надзору за деятельностью милиции привлекла к уголовной ответственности тех, кто фабриковал дела в отношении заведомо невиновных, занимался фальсификацией доказательств, запугивал свидетелей или применял насилие к обвиняемым… И как? Совесть не мучает?..

Нет, я не задал ей ни один из этих вопросов, — мы пообедали, поговорили ни о чем, и я отвез Беллу обратно в ее московское Кукуево.

А в конце апреля, когда в Москве все расцвело, я снова позвонил ей.

— Что надо? — раздраженно рявкнула вдруг в трубку моя старая добрая знакомая.

— Послушай, Белла, ты почему со мной так разговариваешь? — возмутился я. — Если ты занята, я перезвоню.

— Нет, я не занята, говори. Чего тебе надо?

— Мне от тебя ничего не надо, — отрезал я. — Хоть одно слово я тебе сказал когда-нибудь о работе? Я просил тебя о чем-то?

— Нет, не просил, — выдавила она.

— И не попрошу. Я всего лишь хотел пригласить тебя на свою выставку.

— Выставку? — голос ее потеплел. — Что за выставка?

— Моя фотовыставка. Придешь — увидишь. Приходи с подругой или с кем захочешь. Там будут интересные люди.

И я назвал ей адрес арт-галереи, где через несколько дней должна была открыться выставка, на которой я представил первые 15 черно-белых фотографий из большого проекта «Девушки Партии» с портретами героических девушек-нацболок.

Проведение выставки было приурочено к окончанию следствия по так называемому делу 39-ти лимоновцев, захвативших в декабре 2004 года помещение Общественной приемной президента, и которых упомянула в разговоре со мной несколько месяцев назад Белла Аникбязова. Ту дерзкую акцию юные нацболы провели в знак протеста против проводимой в те годы Путиным политики. А среди участников акции были и девушки, которые находились уже несколько месяцев в СИЗО. И вот, чтобы поддержать их морально и привлечь внимание общественности к предстоящему процессу, мы и решили с галеристом Петром Войсом организовать данную выставку. И приглашение на ее открытие Изабеллы было, конечно, с моей стороны, провокацией — шуткой и одновременно местью за ее слова об арестованных нацболах и о Лимонове.

Но когда она появилась на вернисаже и впрямь вместе со своей неразлучной подругой, высокой, симпатичной женщиной, я уже был слегка пьян, так как мы с Войсом, встречая гостей, выпивали с каждым из них по чуть-чуть коньяку. Почти с каждым. А к моменту прихода Аникбязовой в небольшом помещении галереи «С. АРТ» было уже не протолкнуться. И я ходил среди этой толпы навеселе в черной футболке с оранжевым черепом на груди, в драных джинсах и кедах, что, как заметил, произвело на мою бывшую однокурсницу и фанатку Пети Мамонова, шокирующее впечатление. Как и нахождение среди гостей ненавистного ей Эдуарда Лимонова и его нацболов. А еще там были депутаты Государственной думы — жириновцы и коммунисты, единороссы из Мосгордумы, известные художники, актеры и режиссеры, писатели и музыканты, включая солиста Большого театра, заслуженного артиста России Вадима Тихонова и нескольких панков. Там же были и мои знакомые судьи из Арбитражного суда Москвы, где я давно уже не вел к тому времени никаких дел, и среди них — замечательная, восторженно воспринимавшая все интересное в жизни Зинаида Алексеевна Савенкова, заслуженный юрист Российской Федерации. Два заслуженных на одну галерею! За это мы тоже, естественно, выпили. А еще там находилась большая группа моих коллег-адвокатов, два бывших прокурорских работника, прославившиеся когда-то расследованием громких уголовных дел, милицейский генерал с красавицей дочерью, жена одного высокопоставленного сотрудника Администрации президента — экзальтированная поклонница писателя Лимонова, а также длинноногие девушки из модельного агентства, которых притащил с собой Леша Митрофанов, журналисты и телевизионщики. То есть Белле было с кем там поговорить и об искусстве, и о политике, и на профессиональные темы.

Но, заглянув на несколько минут внутрь галереи и увидев всех тех, кто там находился, Изабелла Аникбязова и ее верная подруга незаметно исчезли. И узнать потом ее мнение о выставке мне так и не удалось, потому что больше на мои телефонные звонки Белла не отвечала. Поначалу я несколько расстроился, но затем решил, что, наверное, это и к лучшему, иначе бы мне пришлось еще и выслушивать ее рассказ о том, как им с подругой понравилось в тот день выступление какого-нибудь симфонического оркестра в Концертном зале имени Чайковского.

А когда наступила эпоха социальных сетей, я, вспомнив о Белле, попытался отыскать в них следы ее присутствия. И нашел. Но никаких личных данных или постов на ее страничках не было, что, в общем-то, и понятно в связи с ее положением и занимаемой должностью — к тому времени она уже трудилась в Минюсте на поприще защиты прав человека! Но хочешь не хочешь, а если сам президент России Дмитрий Медведев заставляет чиновников активнее осваивать просторы Интернета, все вынуждены подчиняться. Вот и всегда дисциплинированная Изабелла Аникбязова не могла ослушаться главы государства: она завела сразу в нескольких соцсетях собственные странички, правда, дальше дело не пошло — отметила в них лишь свои музыкальные предпочтения и всё. Чайковский, Моцарт, Штраус, Лист, Равель (обычный набор профана) и… Джо Дассен.

Петра Мамонова, как видите, там уже не было.

Девушки Партии

Если вы решите поехать в московский следственный изолятор № 6, то вначале, на Шоссейной улице, увидите большую каменную белую церковь с синими куполами, потом колледж, бензозаправку, а после нее, за бетонным забором с колючей проволокой, желто-белые корпуса самого СИЗО. Такая последовательность, если вы человек впечатлительный или склонный к философским размышлениям, непременно наведет вас на мысль, что все это неспроста и что бывший московский мэр Юрий Лужков гениально отразил в градостроительной планировке закономерный ход жизни многих россиян: человек рождается и крестится, затем учится, немного и очень специфически работает, а после отправляется в тюрьму. Вероятно, теперь жителям столичного района Печатники проделывать этот путь будет значительно проще.

Сравнительно новый и относительно комфортабельный следственный изолятор № 6 «Печатники» считается женским, хотя сидят в нем и некоторые мужчины. Но это так называемые социально близкие — не уголовники, о которых писал в советские времена Александр Солженицын, а бывшие менты, прокуроры и чекисты. Все те, кто, как хорошо известно, бывшими не бывают. В общем, не геи, но педерасты.

В конце 2004 года в женской части СИЗО-6 оказалась целая группа девушек из Национал-большевистской партии, которые вместе со своими партийными товарищами 14 декабря того года заняли один из кабинетов Общественной приемной президента России, требуя отставки Путина.

Продолжение кровопролитной чеченской войны; неспособность правоохранительных органов эффективно противодействовать боевикам-террористам, в том числе в школе Беслана и в театре на Дубровке в Москве, но усиление репрессий в отношении политической оппозиции; монетизация льгот, повлекшая за собой массовые выступления пенсионеров по всей стране и громкую акцию нацболов по захвату кабинета идеолога этой реформы — министра здравоохранения и социального развития Зурабова, все участники которой были приговорены к длительным срокам лишения свободы; фантастический рост коррупции; фальсификация выборов; лишение граждан России избирательных прав; передача Китаю российских территорий; закрытие независимых телеканалов; дружба с диктаторским режимом Туркменбаши Ниязовым в Туркменистане и наглое, бездарное вмешательство во внутреннюю политику братской Украины…

Перечислять можно долго. И как результат — обращение к президенту, листовки и транспарант на окнах его Общественной приемной с надписью: «Путин, уйди сам!»

Сорок с лишним участников этой акции были задержаны ОМОНом.

Оказавшихся среди задержанных несовершеннолетних вскоре отпустили к родителям, а под стражей остались 39 человек, девять из которых — девушки. Две из них — Марина Курасова и Наталья Чернова — были в числе организаторов акции, а Алина Лебедева приехала для участия в ней из Латвии, что также в глазах правоохранительных органов и российских властей ставило ее в один ряд с организаторами.

— Непрошеный гость хуже татарина, к тому же если этот гость начинает качать нам свои права! — ворчал следователь, когда я принес ему заявление от матери Лебедевой с просьбой разрешить ей свидание с дочерью. Судя по фамилии Алимов, он сам был татарином, поэтому, наверное, знал, что говорил.

— А как бы латыши поступили, если бы, например, к их президенту с такими требованиями заявились мы? — продолжал он возмущаться уже больше по-отцовски, чем из солидарности с нашими западными соседями. — Такое впечатление, что для многих из них это игры…

— Нашим латыши уже впаяли за нечто подобное такие сроки, что мама не горюй! — вынужден был согласиться я, имея в виду дело по захвату нацболами в 2000 году собора Святого Петра в Риге.

— Вот-вот, — подхватил следователь. — А теперь и мы в паяем…

— Но не за захват же власти, как вы понаписали!

Следователь посмотрел на меня внимательно.

— Думаете, я очень хочу упрятать их за решетку? Думаете, я не вижу, кто из них кто и чего творится вокруг?.. Думаете, я сам тут сижу и от нечего делать придумываю им статьи? Какие пострашнее. Надо мной тоже полно всяких умных сидит…

— Ну, если они умные, то объясните им, что инкриминировать ребятам статью о захвате власти — это совсем не умно. Весь мир смеяться будет: власть в России могли захватить мальчишки и девчонки, да еще — несовершеннолетние! Что это за власть такая?! И что это за стратегический объект такой — Общественная приемная президента? Кремль, что ли? Генштаб?..

— Ладно, хватит меня агитировать, — следователь с недовольным видом еще раз взглянул на заявление матери Алины Лебедевой и отложил его в сторону. — Небось шум хотите поднять в прессе в связи с ее приездом в Россию?..

— Нет, обещаю, никто об этом не узнает.

— А как же пиар? — недоверчиво ухмыльнулся следователь. — Ладно, пусть приезжает. Дату согласуем…

Спустя какое-то время я встретил на Рижском вокзале маму Алины, отвез ее вначале к следователю, а затем в СИЗО «Печатники», где она повидалась с дочерью. Но ни один журналист так и не узнал об этом событии, которое действительно при желании (и повышенном интересе к этому делу со стороны прессы) можно было превратить в настоящий спектакль, да еще и в нескольких частях.

Но в деле «39-ти декабристов», как окрестили его журналисты, и без того было столько всего наносного, лишнего, показушного, истеричного и лживого, что это дело чуть ли не с первых его дней превратилось в дурную любительскую постановку с множеством актеров и режиссеров, их родственников и знакомых, которые лезли каждый со своими советами, идеями и инициативами, собирали собрания у дверей суда, похожие на собрания обманутых вкладчиков или членов жилищного кооператива. В итоге весь этот «цирк-шапито» легко мог рухнуть на головы присутствующих и похоронить их под своими сводами.

Я понял это, еще не участвуя в деле, а находясь в Иркутске, где готовился к большому судебному процессу по делу братчанина Михаила Скрипника и его земляков.

Вначале мне дозвонилась туда из Латвии мама Алины Лебедевой.

— Сергей Валентинович, помогите! — чуть не плача просила она.

Я ответил, что нахожусь в пяти тысячах километров от Москвы и вряд ли смогу вести на таком расстоянии одновременно два крупных дела. Но после этого мне позвонила из Москвы коллега по музыке — известная исполнительница русского рока Анна (Умка) Герасимова.

— Сергей, там, среди арестованных нацболов, моя невестка — Женя Тараненко. Ее били при задержании. А она социолог, аспирант РГГУ и находилась среди ребят, проводя социологические исследования…

Эти звонки заставили меня задуматься. Я нашел в Интернете пару статей Лимонова на данную тему, интервью приглашенных им в дело трех-четырех адвокатов из тех, что до этого защищали ребят, захвативших кабинет Зурабова, а также комментарии нескольких наиболее активных родителей обвиняемых.

Лимонов писал, что все парни и девушки — безусловные герои, осмелившиеся заявить в лицо всевластному правителю, чтобы тот уходил подобру-поздорову, но о попытке захвата власти не может быть и речи.

«Адвокаты партии» (именно так они называли себя), вторя Лимонову, подчеркивали, что акция прямого действия нацболов носила исключительно мирный характер, и тем не менее предрекали: наказание за эту акцию будет, вероятно, таким же суровым, как и за акцию в здании Минздрава. А вот в комментариях обезумевших от горя родителей, за их мольбами о пощаде, обращенными к властям, слышалось еще и плохо скрываемое недовольство Лимоновым, «подтолкнувшим» хороших, честных и чистых «мальчиков и девочек» на эту акцию и не сумевшим, как они полагали, обеспечить ребят надежной защитой. Чуть позже родители под влиянием своих действительно героических детей стали меньше обращаться к властям с призывами к милосердию, но их негативное отношение к Лимонову сохранялось еще долго.

Почитав и обдумав все, я отправился в иркутскую тюрьму к своему подзащитному Скрипнику.

— Миша, — сказал я ему, — ко мне обратились родственники двух девушек, арестованных в Москве по делу о захвате приемной Путина. Просят, чтобы я взялся за их защиту.

— Валентиныч, — а ты сможешь и там, и здесь?.. — осторожно спросил Михаил, над которым нависала угроза получения «пыжа» (пожизненного срока заключения). Почти все время следствия и суда (а это более двух лет!) он просидел в подвале Иркутского централа в нечеловеческих условиях — практически без дневного света, в камере, затопляемой водой по щиколотки, напротив той самой «исторической» камеры, где когда-то якобы содержался адмирал Колчак. Если вам доведется когда-нибудь побывать в музее, недавно открытом в Иркутском СИЗО, и вы посетите там камеру Колчака, то знайте: рядом с ней, чуть наискосок, но в еще гораздо худших условиях и куда более длительное время сидел Михаил Скрипник. И это было почти сто лет спустя после гибели Александра Колчака — в наш гуманный, продвинутый, айфонно-андроидный век!..

— Я постараюсь, Миш, — пообещал я. — Помогу им немного, поддержу. А ездить буду, когда здесь перерыв…

Прощаясь, Михаил попросил привезти ему какую-нибудь новую книжку Лимонова:

— Скажи Эдуарду, что тут вся тюрьма его книги читает…

И это была правда, — книги Лимонова, с автографами и без, гуляли по всему Иркутскому централу и, думаю, продолжают гулять там и поныне.

В следственном изоляторе № 6 «Печатники», где я до этого бывал неоднократно (а последний раз — буквально за месяц до посадки туда «декабристок»), по сравнению с мрачным Иркутским централом, радовали глаз и просторные кабинеты с большими чистыми окнами, и стены, выкрашенные в оптимистичный салатный цвет.

Конвойные меня помнили и быстро, «по блату», привели Алину с Женей. И сразу обеих завели ко мне в кабинет. Это, конечно, было не совсем по правилам. Но блат в России — великая штука! Тем более в тюрьме. И девушки-подельницы, впервые после ареста оказавшиеся вместе, стали трещать без умолку, делясь друг с другом и со мной своими впечатлениями и тюремными новостями.

С Алиной я был знаком еще до этого (ее, вместе с несколькими другими нацболками, я фотографировал на улицах Москвы для фотоальбома «Девушки Партии»). А вот с Женей Тараненко познакомился уже здесь, в СИЗО. Обе они были грациозны и бледны, обе очень взволнованы, но в отличие от Жени, интересовавшейся нюансами обвинения и перспективами дела, Алина больше расспрашивала меня о товарищах, оставшихся на свободе. Это, в принципе, вполне соответствовало тому, что рассказала мне о своей невестке Умка, и тому, что я уже сам знал об Алине Лебедевой, успевшей прославиться на весь мир в 2001 году, хлестнув букетом гвоздик по лицу британского принца Чарльза в знак протеста против участия Великобритании в бомбежках Афганистана и вступления Латвии в НАТО.

— Сергей Валентинович, Сергей Валентинович! — запричитали вдруг девушки, как бы спохватившись. — Вы можете взять на себя защиту еще двух девчонок? Аню Назарову и Валю Долгову. Пожалуйста! Им очень плохо. Вскрыться хотят…

Не стану пересказывать то, что они мне рассказали, но Аня Назарова и Валя Долгова (две тоненькие, как тростиночки, девочки, вырванные из теплых московских квартир и заботливых маминых рук) перенесли сильнейшее потрясение от всего, что с ними произошло за последние дни: железные кулаки омоновцев при задержании; суд, хладнокровно вынесший постановление об их аресте; промерзшие клетки автозаков; тюрьма с унизительными процедурами обысков; камеры с десятками настороженно-враждебных лиц сокамерниц — воровок и наркоманок; предъявление обвинения в тяжком преступлении и «успокоительные» слова защитников, что «жить можно везде». В общем, с первых дней задержания они находились на грани нервного срыва, а потом, в СИЗО, вообще впали в депрессию.

Впрочем, не стоит обольщаться относительно хорошего психологического состояния остальных девушек. Всем им было нелегко, как нелегко было и ребятам, разбросанным по тюрьмам Москвы. Просто кто-то из них оказался чуть постарше и немного выносливей, у некоторых уже был опыт задержаний или арестов, а о ком-то мы просто не имели никаких сведений.

Да, я встречал много людей, кто мужественно переносил все тяготы неволи. Но я также знал и здоровенных мужиков, которые плакали, обнимая меня при первом свидании, — так психо логически тяжело им было осознать, что они оказались в тюрьме, и трудно было привыкнуть к условиям жизни в этом зазеркалье.

В тот же день я связался с родителями Назаровой и Долговой и рассказал им о том, что происходит, по словам девушек, с их дочерями. Мама Вали Долговой, как оказалось, догадывалась о состоянии и настроениях дочери, но была бессильна чем-либо ей помочь, кроме направления писем, наполненных нежностью и любовью. А для родителей Ани Назаровой все это стало полной неожиданностью — они не предполагали такую реакцию со стороны своей восемнадцатилетней дочери, окруженной дома всеобщей заботой и вниманием, но всегда проявлявшей желание быть независимой.

Я согласился защищать девушек. И готов был даже делать все бесплатно, при условии, что защитники девушек так и останутся работать, а я буду помогать им, периодически приезжая из Иркутска.

Аню и Валю заранее предупредили о моем приходе их адвокаты. Адвокатами у каждой из них были женщины, и уже само появление здесь мужчины заставило девушек постараться взять себя в руки, чтобы хотя бы выглядеть более привлекательно. Женщина хочет оставаться женщиной даже в тюрьме. Особенно в тюрьме! Но состояние подавленности и тревоги было заметно в них еще долго, и пришлось потратить немало усилий и слов, чтобы девушки поверили в то, что они надежно защищены и все в конце концов будет хорошо. Для этого нужно было подробно, но доходчиво объяснить им суть предъявленного обвинения, его слабости, какие-то несостыковки, рассказывать о позиции защиты и о тех доказательствах и фактах, которые ни в коем случае не сможет проигнорировать суд. В общем, только осведомленность девушек обо всех планах и действиях защиты и сопричастность к этим процессам могли отвлечь их от повседневных тюремных забот и избавить от панических настроений.

Ближе к весне и Аня, и Валя стали все больше походить на обычных девочек-москвичек. Аня начала все чаще и чаще просить меня принести ей что-нибудь в СИЗО: то какую-нибудь фенечку для волос, то что-нибудь из косметики, а то штангу для пирсинга, чтобы украсить ею свой проколотый язык. Валя тоже заметно повеселела. Но ее продолжало тревожить то, что по совету своего адвоката она в первые дни после ареста дала признательные показания (за что ей было обещано изменение меры пресечения). И теперь боялась смотреть в глаза своим товарищам.

— Успокойся, — говорил я, стараясь быть убедительным, — тебя за эти признания никто из ребят не осудит. Ведь ты никого не предала, организаторов акции не назвала. Ты просто призналась, что участвовала в ней, так это и не секрет. А как квалифицировать ваши действия — массовые беспорядки, хулиганство или что-то еще — это уже не твое дело, ты не юрист. И вы с Аней, и Женя с Алиной, и все остальные ваши девочки оказались смелыми людьми, достойными только уважения.

И еще не известно, как вели себя после задержания ваши ребята…

Потом, когда мы получили возможность ознакомиться с материалами дела, выяснилось, что, действительно, именно несколько парней не выдержали давления на них со стороны оперов и первыми дали не просто признательные показания, раскаявшись в содеянном, но и назвали всех организаторов акции.

А в один прекрасный день Валя Долгова, глядя на меня своими огромными глазищами, спросила:

— Сергей Валентинович, а вы в Австралии бывали?

— Нет, не был. А что?

— Мне сегодня приснилась Австралия. Точнее — небо Австралии. Не знаю, почему. Голубое-голубое, бездонное… Интересно, там такое небо?

Я рассмеялся:

— А вот это мне уже нравится!.. Выйдешь на свободу, съездишь сама и посмотришь.

— Наверное, дорого?

Я так обрадовался перемене ее настроения, что готов был немедленно оплатить ей поездку в Австралию или куда угодно. И вообще, признаюсь, ко всем этим девочкам я относился, как к своим детям. Что, безусловно, неправильно, потому что из-за этого я переживал за них больше, чем того требовалось для дела. Да и Лимонов меня постоянно критиковал: «Что ты к ним относишься, как к маленьким? Они давно не дети, они — взрослые люди…» И даже написал в «Лимонке» что-то типа: «Сергей Беляк — мой друг, но нам он не папа».

Но я ничего не мог с собой поделать. Да и не все родственники подсудимых были согласны с Лимоновым.

«Адвокат Сергей Беляк, Вы наш папа!» — написал на майке один из них и пришел в ней в суд, что вызвало одобрительный смех не только со стороны защитников и подсудимых, но и со стороны гособвинителей…

— Ребята, не обращайте внимания на наши споры с Лимоновым, — успокаивал я подсудимых, которые с удивлением, а то и с растерянностью наблюдали за нами из своих клеток. — Эдуард — ваш лидер, он занимается политикой. А я призван сюда для другого — чтобы вас защитить…

И когда Валя Долгова, стоя у окна с видом на голый тюремный двор, заговорила вдруг о далекой Австралии, я понял, что она наконец поверила в себя и в наш общий успех.

— Деньги на поездку у тебя будут, — пообещал я. — Сам тебе дам. Съездишь, куда захочешь. А пока для нас главное — все грамотно сделать в суде…

Выйдя из СИЗО, я тут же позвонил родителям Вали. Трубку взяла ее мама.

— Все, — сказал я, — можете быть спокойны: с вашей дочерью уже ничего плохого не случится.

— А что произошло?

— Ей сегодня приснилось небо Австралии…

Когда все закончилось и Валя Долгова вместе с другими девушками и парнями оказалась на свободе, я был в Иркутске. На оглашение приговора я не поехал. Традиционно. С 1997 года, с дела Климентьева, это превратилось как бы в хорошую примету. Примета сработала и на сей раз. А свое обещание, данное Вале в СИЗО, я выполнил.

* * *

Но за год до всего этого, когда я еще только начал ездить в «Печатники» к своим «декабристкам», ко мне обратился пресс-секретарь НБП Александр Аверин. Он попросил, чтобы я подключился еще и к защите его жены Натальи Черновой, которая сидела там же.

— Ну, что ж, — сказал я, подумав, — где четыре, там и пятая…

Тем более что Наташа Чернова уже однажды была моей подзащитной. Это случилось после того, как в знак протеста против политики, проводимой правительством России, она бросила в премьер-министра Михаила Касьянова куриное яйцо — символическую, но не менее страшную для путинских чиновников и его верных слуг «гранату» национал-большевиков, которую не могли уловить никакие металлоискатели.

Наталья была тогда арестована по обвинению в хулиганстве и помещена в СИЗО-6. Но ненадолго. Положительные характеристики, наличие семьи, профессия художницы, папа — бывший милиционер и отсутствие судимости помогли тогда прекращению ее дела. К тому же потерпевший Касьянов заявил правоохранителям, что прощает напавшую на него нацболку и не настаивает на ее наказании. И хотя подобные дела не прекращаются за примирением сторон, Пресненский межрайонный прокурор, которому я лично пообещал, что ничего подобного Чернова уже более не совершит, распорядился уголовное дело в отношении нее все-таки прекратить.

Но, к сожалению, Наташа меня тогда подвела: не прошло и года, как она снова оказалась в СИЗО-6 уже в качестве одной из «декабристок». И кто знает, может, зря я тогда старался, и лучше бы ей задержаться в «шестерке» еще на один-два месяца (за яйцо ей бы срок не дали, но быть поосторожнее заставили бы), чем потом отдавать несколько бесценных юных лет своей жизни тюрьмам и лагерям. А яйцо, брошенное в Касьянова, девушке, естественно, припомнили. Но трагикомичность всей этой ситуации заключалась в том, что Михаил Касьянов очень скоро превратился из представителя «кровавого режима» в союзника нацболов по оппозиционной коалиции «Другая Россия».

Впрочем, я понимаю, что в тот момент, когда Наташе посчастливилось быстро выйти на свободу, не заплатив за нее ничем — ни слезами, ни временем, ни страданиями (а доставшаяся даром свобода, как и подаренный щенок, ценится гораздо меньше), она была молода и неопытна. И вместо того чтобы какое-то время спокойно посидеть, что называется, на берегу, девушка бросилась с кручи в бурную реку, и ее понесло по течению. Сейчас, предполагаю, она поступила бы в 2004-м более осмотрительно, и мне не пришлось бы за нее извиняться перед прокурором. Но тогда, видимо, для этого не пришло еще время. И второй раз за свою свободу Наташе пришлось заплатить уже по полной.

— Свободы нет нигде, и она есть везде. Свобода измеряется в количестве! Ее может быть больше или меньше, быть или не быть ее не может, — любила потом повторять Наташа. И хотя я видел ее слезы, она — сильный, бесстрашный человек. И в 2014 году добровольно отправилась воевать на Донбасс на стороне ополченцев. А этими фразами, несколько, правда, напыщенными и отдающими запахом залежавшихся в библиотеках сборников популярной философии, она, мне кажется, просто пыталась доказать (и прежде всего самой себе), что оставалась свободной в душе все годы, проведенные в неволе, и что эти годы не пропали для нее даром.

Дурак не поймет, пошляк посмеется, а я скажу: «Так оно и есть». Впрочем, лично я за то, чтобы свободные в душе люди все-таки могли еще и свободно дышать. И не по чуть-чуть, а полной грудью. «Неограниченная свобода или смерть!» — писали когда-то на своих черных знаменах анархисты. И вот с ними я согласен больше. Только не надо воспринимать слова «неограниченная свобода» вульгарно и пошло! А все компромиссы — оправдание несвободы.

* * *

Вскоре после разговора с Авериным мне позвонил некто Игорь Дьяков — писатель-патриот из компании Андрея Архипова и Сергея Жарикова. В 1991 году Дьяков с Жариковым издали угарную книжку «Рассказы о Ленине» (собрание забавных историй и анекдотов про Владимира Ильича), а затем все трое угорали над Жириновским, пока тот не стал депутатом Государственной думы. После этого неформал Жариков из поля зрения Жириновского навсегда исчез, острый на язык Архипов то исчезал, то появлялся, а вот практичный патриот Дьяков записался в советники лидера ЛДПР. Позвонив мне, по старой памяти он стал упрашивать найти «недорого защитника» для сына его знакомых, оказавшегося тоже участником декабрьской акции лимоновцев.

— Иваном зовут. Очень хороший парень, — расхваливал Дьяков Ивана Королева. — Папа его, ученый-историк, сам не свой от горя, мама места себе не находит. Помоги!..

Следом за ним за двух парней, а потом еще за двух, оставшихся без защитников, попросил Лимонов.

— Сергей, выручай! — сказал он.

Я знал, что четырем адвокатам, взявшимся защищать по одному или по двое обвиняемых, платил сам Эдуард. В силу этого они раструбили на весь мир, что являются «адвокатами партии». Но тогда, по логике, получалось, что остальные 30 с лишним нацболов остались без «партийной» защиты. Чем были явно недовольны их родители, большинство из которых не имели возможности оплачивать услуги столичных адвокатов. Пришлось прибегнуть к помощи адвокатов «по назначению», а им традиционно не очень доверяют клиенты, полагая, что те либо не имеют опыта, либо не блещут талантами, либо вообще работают на обвинение. Хотя в большинстве своем именно из таких адвокатов, ранее бравшихся за дела нацболов, и сформировался квартет «адвокатов партии».

Понимая все это и хорошо зная, что Эдуард был бы рад оплачивать услуги всех адвокатов, но у него нет таких денег, я решил, что возьму под свое крыло как его парней, так и протеже Дьякова.

В итоге за короткое время у меня появилось сразу десять подзащитных! И все они находились в разных тюрьмах, все нуждались в постоянных консультациях и все хотели общения. Всего этого, как легко догадаться, хотели не только они, но и их родители. И выход в такой ситуации был лишь один — мне самому пригласить себе в помощь еще пару адвокатов. Что я и сделал, передав коллегам те небольшие суммы денег, что успел получить от некоторых родителей, да еще ежемесячно доплачивая им из собственного кармана.

А перед началом первого судебного заседания я чуть было не взял на себя защиту еще и Марины Курасовой, которая, подозвав меня к клетке, срывающимся от волнения голосом сообщила, что один из «партийных» адвокатов, должный ее защищать, не представил в суд ордер и даже не подошел к ней, чтобы поздороваться.

— Он про меня забыл, — сказала Марина.

Наиболее опытная, являвшаяся надежной опорой для всех арестованных девушек, она была подавлена и призналась, что этот адвокат, оказывается, ни разу не приходил к ней в тюрьму за весь период следствия!

Я просто офигел.

— Что же ты раньше молчала?..

* * *

Однажды за месяц до суда, когда я в очередной раз приехал в «Печатники» к своим подзащитным, то встретил там и Марину. Ей и всем другим «декабристкам» следователь привез в тот день копии обвинительного заключения, и мне удалось с ними посидеть и поговорить. Девушек интересовало все: где и как будет проходить судебный процесс, с чего он начнется, как надо вести себя в суде, кто судья, какие ходатайства будут заявлены защитой, кто будет свидетелями с нашей стороны, когда нужно будет давать показания им самим?..

Мои пять девчонок все это уже знали, но остальные, включая Марину, практически не знали ничего. Это меня тогда несколько озадачило, но я подумал, что, может быть, они таким нехитрым способом просто хотят меня задержать здесь подольше. А оказалось, что адвокаты приходили к ним крайне редко и ненадолго, а к Марине Курасовой так и вообще никто не приходил все шесть месяцев предварительного следствия! И я вынужден был терпеливо отвечать на их вопросы, поясняя то, что было им непонятно, и убеждая в неизбежности нашей победы.

Как раз накануне этого в московской художественной галерее «С.AРТ» открылась моя фотовыставка «Девушки Партии», где были представлены несколько снимков из будущего фотоальбома. На вернисаже присутствовал Лимонов, было много гостей и журналистов. Эту выставку мы задумали провести в поддержку именно «декабристок», хотя в залах галереи посетители увидели снимки только одной из них — Алины Лебедевой, а все остальные «модели» находились в тот момент на свободе. И тем не менее выставка привлекла дополнительное внимание общественности и к судьбе девушек, и к самому процессу, о чем свидетельствовали многочисленные газетные публикации. Одну из них, в «МК», как выяснилось, принес в СИЗО и показал девушкам сам следователь. Поэтому нам тогда было о чем с ними поговорить…

* * *

И вот большой зал Никулинского районного суда уже заполняется возбужденной публикой и журналистами. До начала процесса остаются считаные минуты, а мы стоим с Мариной Курасовой, разделенные железной решеткой, и она просит меня взять ее под свою защиту.

— Я все-таки прежде поговорю с адвокатом, — говорю я. — А тебе и так буду помогать.

— Но он же бухой, посмотрите…

Адвокат, когда услышал от меня про забытую им Курасову, спохватился и начал тут же заполнять ордер.

— А что ж вы у нее в тюрьме-то ни разу не были? — спросил я, видя, что Марина оказалась права относительно его состояния.

— А кто мне за нее платил? Мне никто не платил…

На самом деле платили. Платил сам Лимонов. И давал деньги, полагая, что платит за двоих. Но человек просто забыл. Может быть, точно так же был «не в себе», когда у Лимонова в Сырах (московском районе, где жил тогда лидер НБП) шло распределение задержанных среди адвокатов. А потом, видимо, появилась другая работа, новые заботы, и на нацболов времени совсем не осталось…

* * *

Мне часто приходилось в те годы слышать от представителей правоохранительных органов, что НБП по многим признакам напоминает ОПС (организованное преступное сообщество). Но разве в каком-нибудь ОПС было бы возможно то, что произошло с Курасовой? Тем более что Марина являлась организатором акции!..

Разве в ОПС могло быть такое, чтобы адвокаты, не изучив материалы дела, заранее заявляли подзащитным, что приговор будет не только обвинительным, но все они получат еще и большие сроки наказания? А в случае с НБП такое было! За что группа «партийных» адвокатов получила от подсудимых коллективное прозвище «Пять-лет-общего», которое затем закрепилось только за одним из них — тем, кто наиболее часто высказывал это пророчество ребятам их родителям.

Разве с ОПС могло такое произойти, чтобы адвокат, собрав родных и близких подсудимых, заявил им, что «нужно потянуть рассмотрение дела до осени, потому что журналисты разъехались в летние отпуска»?.. А на процессе «декабристов» такое звучало.

Да, иногда можно потянуть рассмотрение в суде того или иного дела. Но это бывает в тех редких случаях, когда, к примеру, защита ожидает появления какого-нибудь важного свидетеля. Но не журналистов же с морских курортов!

Для любого ОПС пиар не важен, даже вреден, но важно спасение людей, важно получение ими минимальных сроков наказания и скорейший выход на свободу. А для НБП, как, впрочем, и для любой другой политической партии, наоборот, необходимы и пиар, и свои герои.

Так, в 1994 году Владимир Жириновский на одном из заседаний своей фракции в Думе объявил, что планирует отправить делегацию ЛДПР в Ирак, по приглашению Саддама Хусейна. Я видел растерянные лица депутатов, которые робко напомнили своему лидеру, что существует воздушная блокада Ирака и лететь туда сейчас чартерным рейсом из России крайне опасно.

— Ничего, — сказал Владимир Вольфович без тени улыбки на лице (хотя, конечно же, он шутил), — собьют американцы самолет, мы вас похороним со всеми почестями в кремлевской стене, и рейтинг партии взлетит еще больше.

(При этом сам он собирался добираться до Багдада более надежным путем — через Йемен.)

Да, Вольфович шутил, но в каждой шутке, как известно, есть доля правды. И для его партии на роль героев сгодились бы даже жертвы авиакатастрофы. Цинично? Да. Но кто сказал, что политикой занимаются наивные простаки в белых перчатках? Кто так считает, пусть приведет пример.

И НБП в этом ничем не отличалась от других партий.

Однако специально отправлять ребят за решетку никто, разумеется, не собирался. Но уж коли так случилось, то партия, естественно, использовала данную ситуацию в своих пропагандистских целях. И правильно делала.

Только не нужно было в эту политическую игру втягиваться адвокатам, обязанность которых заключалась как раз в прямо противоположном — в помощи подзащитным скорее обрести свободу. А процесс и без того шел бы долго — само количество подсудимых (39) и их защитников (26) свидетельствовало об этом!

И здесь так называемым «партийным» адвокатам следовало бы, наоборот, публично потребовать от суда и властей невозможного — скорейшего рассмотрения дела! И это с энтузиазмом восприняли бы как сами подсудимые, томящиеся в тюрьмах, так и их обеспокоенные родственники.

А подсудимые в глазах общественности уже были героями. Этого не требовалось доказывать долгим процессом. И победу в суде все неминуемо восприняли бы как победу партии. Чего и надо было добиваться, а не поддаваться панике и заранее готовить людей к поражению.

Однако «партийные» адвокаты так увлеклись политикой, что с первого дня процесса начали воевать с… властями страны, но не с гособвинителями, которым своими необдуманными ходатайствами только помогали. И еще избрали объектом для нападок судью, вместо того чтобы дать ему возможность быть арбитром в состязании с обвинением.

И остальные 22 защитника оказались заложниками бурной деятельности этих четырех молодцов, потому что Кодекс адвокатской этики не позволяет адвокатам выступать против своих коллег. Даже если те несут в суде полную ахинею или занимаются откровенными провокациями.

И двум десяткам адвокатов, обалдевшим от увиденного, оставалось только возмущаться и жаловаться друг другу. Но жаловались и родители подсудимых, что в итоге заставило приехать в суд председателя Адвокатской палаты Москвы Генри Резника. Тогда публика и журналисты так и не поняли, зачем он приезжал. А некоторые даже сдуру подумали, что Генри Маркович хотел «попиариться» на фоне этого громкого процесса. И такое бредовое предположение поддерживали, кстати, сами «адвокаты партии». Но приезжал-то он совсем для другого: попытаться урезонить именно их — наших коллег, возомнивших себя политиками. Резник пытался уговорить их подумать лучше об интересах своих подзащитных, чем об интересах партии, у которой есть Эдуард Лимонов и те люди, кто просто обязан был о ней думать.

Но что нам мнение какого-то Резника! Что нам мнение Беляка или даже 22 адвокатов! Мы и сами с усами, хотя и без усов. И в итоге все получилось как в поговорке про дурака, которого заставили молиться Богу. Поэтому и неудивительно, что подавляющее большинство родственников подсудимых негативно относились как к «партийным» адвокатам, так и к Лимонову.

«Эдуард, — в сердцах говорил я ему, — представь, что было бы, если бы я вот так же, как сейчас они, выступал в Саратове! И затягивал бы процесс, чтобы поднять еще больший шум в прессе. Как бы ты отнесся ко всему этому, когда сидел в Саратовском централе и каждый день мучился от жары или холода в автозаках? Как бы чувствовала себя мать Аксенова, если бы я, не зная материалов дела, внушал ей, что Сергей получит, к примеру, десять лет лагерей? Или, может быть, мне стоило пустить все на самотек? Тянуть саратовский процесс пару лет, заявляя бесконечные, необоснованные отводы судьям и прокурорам, выступая с глупыми ходатайствами? Чтобы в итоге ты получил лет пятнадцать-двадцать. Но зато была бы бешеная реклама партии! А я ездил бы к тебе в колонию и пиарился, размахивая твоими зэковскими штанами, как знаменем…»

(Что впоследствии и делали, к примеру, адвокаты Ходорковского.)

Эдуард все понимал. Но в какой-то момент он уже и сам утратил контроль над ситуацией: «партийные» адвокаты, опираясь на его изначальную поддержку и авторитет, постепенно перестали внимать любым разумным советам и замечаниям других своих коллег. А я мотался между Иркутском и Москвой, не имея возможности часто встречаться с Лимоновым, и даже не догадывался об этой ситуации. И только в суде, увидев и услышав все сам, узнав от родителей и коллег, чем занимаются и к чему призывают подсудимых, пока меня нет, эти защитники, я вступил с ними в открытое противостояние.

* * *

Да, я никак не предполагал, что мне в этом процессе придется тратить силы и нервы не только на борьбу с гособвинением, но еще и с маленькой группой своих коллег, которым повышенное внимание прессы, казалось, просто снесло головы. Ощущалось, что некоторым из них еще и не дает покоя моя известность среди нацболов. Я не хочу называть их имен, потому что то, что они тогда делали, хотя и возмущало меня, но выглядело каким-то мальчишеством. Большинство из них действительно были молоды, и где они теперь — никто и не знает. Но я надеюсь, что тот процесс все-таки послужил им уроком, необходимые выводы из которого они, думаю, для себя сделали.

Посудите сами, разве можно представить себе ситуацию (тем более по делам ОПС или по любому резонансному делу), чтобы адвокаты подговаривали подсудимых устроить «акцию протеста судье», одновременно встав со своих мест и повернувшись к нему задом?!. А «партийные» адвокаты собирались такое устроить судье Алексею Шиханову. И только мой неожиданный приезд в Москву и резкое, категоричное «нет», поддержанное 22 защитниками, остановили это безумие, расплачиваться за которое пришлось бы всем подсудимым, включая и девушек. И вот тогда уж точно они все получили бы по «пять лет общего».

Подобных глупостей на процессе «декабристов» было немало, хотя до таких фортелей, что выделывали некоторые из «партийных» адвокатов в суде по делу Минздрава, здесь, слава богу, не дошло. К примеру, никто из них не заявил судье или прокурорам, что «ножичков у нас на всех хватит».

Но тот из них, кто такое однажды ляпнул судьям Тверского суда (а мне об этом рассказал впоследствии один из них), здесь удивил тем, что «настучал» на меня и адвоката Алексея Завгороднего начальнику конвоя: дескать, уберите их от клеток, «они разговаривают со всеми подсудимыми, включая моего подзащитного!..»

Остальные «адвокаты партии» в этот момент поглядывали на происходящие со стороны, ожидая, что из всего этого получится.

А ничего не получилось. И не могло получиться. Менты, повидавшие много разного в судах, удивленно пожали плечами, с сочувствием посмотрев на нас с мэтром Завгородним, мы сказали тому болвану со значком НБП на лацкане пиджака: «Пшел нах!», и он с миром пошел в указанном направлении (представьте, что было бы с ним, если бы судили не членов НБП, а ОПС!)

Но почему же он на такое решился? Ведь мы просто объясняли подсудимым, что все идет нормально и при таком ходе процесса большинство из них выйдут на свободу.

— Сергей Валентинович, вы чего, серьезно? — недоверчиво спрашивали ребята.

И нам с Завгородним приходилось разъяснять им буквально на пальцах, почему мы так считаем: нормальные в целом показания свидетелей, отказ потерпевших от возмещения ущерба, хорошие результаты экспертиз, благожелательный настрой гособвинителей и судьи…

— Но для этого, ребята, — говорили мы, — нельзя допускать ошибок вам самим. И в частности, надо тщательно продумать то, какие показания вы будете давать суду. От этого многое зависит.

А четверо «партийных» адвокатов, защищавших пять или шесть человек из 39-ти, именно в те дни распространили среди всех подсудимых отпечатанный на маленьких листочках бумаги текст, в котором рекомендовалось не давать вообще подробных показаний суду. При этом данный текст начинался многозначительной, но абсолютно лживой фразой: «Общая позиция защиты…», которая смутила умы всех подсудимых.

И мы с Завгородним и другими адвокатами, возмущенные такой беспардонностью наших коллег, вынуждены были объяснять подсудимым, что никакой общей позиции защиты по данному вопросу нет.

— Давать или не давать суду показания, — говорили мы ребятам, — дело каждого из вас. Однако если вы, включая тех, кто уже признался в организации акции, заявите, что не знаете, кто, к примеру, блокировал сейфом дверь в кабинете Общественной приемной, то суд, лишенный возможности индивидуализировать ответственность каждого из подсудимых, может просто размазать ее на всех поровну — как масло размазывают по всей булке. Но ведь большинство-то из вас не дотрагивались до мебели, и уж девушки — точно. А напишут в приговоре, что делали это все. Именно так и зарабатывают скопом по «пять лет общего». Вы этого хотите?.. А случай с тем же сейфом, уверяем вас, не прибавит никому срока наказания, потому что уже установлено — ни сейф, ни мебель повреждены не были. Он просто свидетельствует о степени активности участников акции и, если хотите, правдивости ваших показаний, то есть вашей честности…

Тут следует пояснить следующее. Ребята блокировали дверь кабинета Общественной приемной только после того, как им стало известно, что сейчас начнет действовать ОМОН. А как он действует, ломая и круша без разбора всех, кто ему попадается на пути, ребята уже знали по опыту. И заблокированная сейфом дверь немного сдержала порыв омоновцев сразу же жестко разделаться с «захватчиками». Постепенно отодвигая сейф, милиционеры могли видеть спокойно сидящих на полу кабинета нацболов — девочек и мальчиков, руками закрывающих свои головы.

— Вы не побоялись прийти в приемную президента, и те, кто организовал акцию, не испугались признаться в этом. Вы заявили суду, что ни о каком захвате власти не помышляли, массовых беспорядков не совершали, но действовали исключительно по политическим мотивам. Так почему же те из вас, кто просто передвинул в кабинете мебель, чтобы закрыть вход и освободить место на полу для ребят, боятся сейчас рассказать об этом?..

Когда начались допросы подсудимых, один из них, нижегородец Юрий Староверов, неожиданно для всех признался, что именно он решил заблокировать входную дверь кабинета Общественной приемной старым сейфом. Следом за ним еще несколько ребят, один за другим, заявили суду, что помогали Староверову. Суд, как мы и предсказывали, никому из них не вменил данные действия, как отягчающие их вину обстоятельства, и все эти ребята, получив условное наказание, были освобождены. Не говоря уж об остальных простых участниках и участницах акции — тех, кто, кроме хорового чтения мантры «Нам нужна другая Россия!», вообще ничем не нарушил заведенного порядка и унылой тишины Общественной приемной российского президента.

Одной из них была Аня Назарова — та самая «девочка-припевочка», позаботиться о которой просили меня в самом начале расследования Женя Тараненко и Алина Лебедева.

Еще до того, как Аня дала показания в суде, я рассказал ее историю журналистке Анне Политковской.

Та часто приходила на заседания суда по делу «декабристов», публикуя затем в «Новой газете» свои взволнованные статьи. В перерывах между заседаниями мы ездили с ней в один ближайший итальянский ресторанчик на Мичуринском проспекте, где за обедом я расспрашивал ее о командировках в Чечню, а она меня — о моих подзащитных-нацболах.

И вот как-то раз, сидя с Политковской за обеденным столом и неторопливо обсуждая ход процесса, я поведал ей то, каким образом оказалась среди «декабристов» студентка-первокурсница Аня Назарова.

А дело было так.

Вечером, накануне акции, ей позвонил живший неподалеку приятель-нацбол Сережа Рыжиков и пригласил принять участие в завтрашнем мероприятии.

— Будет полно наших ребят и журналистов, — сказал он.

Аня тоже состояла в рядах партии и довольно часто появлялась на различных ее акциях, митингах и шествиях. Там ее, как и других симпатичных, ярких девушек, постоянно фотографировали на фоне красных флагов и черных транспарантов с символикой НБП, что Ане и девушкам, разумеется, нравилось. В этом, в принципе, и заключалась вся ее «партийная работа». А пришла она в партию точно так же, как и многие другие ищущие себя молодые люди ее возраста — благодаря друзьям и знакомым, читая газету «Лимонка» и книги Лимонова, восхищаясь эстетикой НБП с ее яркими знаменами и не менее яркими акциями.

— Наверное, не смогу, — ответила Аня своему приятелю, — мне завтра нужно в институт.

— Но это совсем ненадолго, — часа на два. Будет весело, пойдем! — продолжал уговаривать ее Рыжиков. И уговорил.

Утром 14 декабря 2004 года они встретились у дома, где проживала Назарова. Подождав в подъезде, когда родители уйдут на работу, а младшая сестренка — в школу, Аня вернулась в квартиру, оставила там свою сумку с конспектами и отправилась с Сережей на Ильинку. А затем — в тюрьму. На год.

— Это все ты придумал, чтобы защитить девочку, — заявила мне Политковская.

Она не хотела верить. Прозаическая, будничная история, рассказанная мною, противоречила тому, что говорили об арестованных нацболах «адвокаты партии», журналисты оппозиционной прессы, да и тому, что писала о них сама Анна. Все подсудимые без исключения представлялись публике этакими 39 героями-лимоновцами. Но на деле все было далеко не так. И лично я не видел причин приукрашивать действительность, как и не находил ничего плохого или неловкого в том, что среди почти четырех десятков «декабристов» не все были такие активные и мужественные борцы, как Денис Оснач и Юлиан Рябцев, Марина Курасова и Наталья Чернова. Ведь так же и среди 28 героев-панфиловцев не все стреляли из противотанковых ружей и бросались под немецкие танки с гранатами, — кто-то ведь и просто подносил в окопы патроны.

— А ты как сама представляла себе ситуацию с этой девочкой? Что она всю ночь не спала, готовясь к акции? Размножала на ксероксе листовки, сушила сухари или зашивала в воротничок курточки ампулу с цианистым калием?.. А если это не так, то, значит, она и не герой, и недостойна уважения? Тебе нужен миф или правда?..

Аня даже растерялась.

— Да, Назарова действительно оказалась среди участников акции случайно. Ее вполне могло там и не быть. И пошла она туда, как обычно, чтобы тусануться с друзьями и в очередной раз попасть на страницы газет и журналов. А попала в СИЗО…

— Ты хочешь сказать, — спросила Политковская, — что она не знала, куда и зачем пошла?

— Нет, она это знала. И от Рыжикова, и позже — от ребят. И листовки видела, и требования поддержала, считая их правильными. Потому и пошла. Но она, как и большинство ребят, не думала, даже не предполагала, что за такое может быть посажена в тюрьму…

— Сергей, ты думаешь, что суд в это поверит?..

— Вот даже ты мне не веришь, куда уж тут суду! — сказал я. Политковская улыбнулась.

— Только поверит этому суд или нет — неважно. Все, что я тебе рассказал, для суда особого значения не имеет: в клетках больше половины таких, как Назарова. И судят ее за то, что она была с ними на Ильинке. Была! И заметь, вела себя там достойно. И после задержания тоже!.. Неужели одним этим она не заслужила уважения? Почему вам, как и прокурорам, обязательно нужно, чтобы все «декабристы» непременно были убежденными революционерами? «Герои, бросившие вызов режиму Путина!» Красиво звучит…

Впрочем, всем и так было понятно — почему.

Кровавому режиму, по мнению многих, должны были противостоять только подлинные герои, сродни Гераклу и Ахиллу. Или хотя бы отчаянные радикалы наподобие Овода. А если режиму противостоят нежные, юные создания типа Назаровой и Долговой, то это, во-первых, как-то несерьезно выглядит, а во-вторых, становится стыдно за больших и сильных дяденек-оппозиционеров, которые жертвовать собой ради общего блага никак не хотят.

Да, Аня Назарова не являлась ни организатором той протестной акции, ни активисткой НБП. Она, как и все остальные парни и девушки, оказавшиеся на скамье подсудимых, была просто хорошим человеком. Честным и совестливым. Любящим своих близких и желающим им счастья. А какое счастье может быть, когда кругом полно несчастных, обманутых, лишенных свободы людей? Подавляющее большинство российских граждан об этом даже не задумываются. Пожилые сидят на диванах у телевизоров, молодые развлекаются, кто как может. Но Аня Назарова, как и ее товарищи, хотела, чтобы этот мир изменился к лучшему. Разве этого недостаточно, чтобы отнестись к ней с таким же уважением, как и к Курасовой, Осначу или Рябцеву?

Вот, например, цитата из открытого письма российским властям и правоохранительным органам матери Ивана Королева (этот документ был известен Политковской и заслуживает того, чтобы быть здесь процитированным):

Я, Калашникова Людмила Дмитриевна, 1947 г. р., пенсионерка, заявляю, что мой сын, Королев Иван Станиславович, 1982 г. р., студент 6-го курса МИРЭА, был вынужден пойти на захват приемной администрации президента по моей вине.

Это я виновата, что воспитывала его в традициях патриотизма, порядочности и взаимопомощи.

Это моя вина, что я молчала и не протестовала, когда грабили мою страну, мою семью, моих соотечественников.

Это моя вина, что я сама не шла и не призывала других идти защищать свою Родину.

Мне все было не до того — я растила своего сына. Да и все происходившее в стране казалось страшным сном, который вот-вот кончится, и народ очнется. Мы могли вырастить его приспособленцем и негодяем, но вырастили порядочным человеком… Оказалось, что сейчас порядочным людям жить очень трудно и морально, и материально.

Когда мой сын примкнул к НБП, мы с мужем пытались протестовать, но он нам сказал: «Вас, как и весь народ, ограбили и унизили, а вы ничего не предпринимаете в свою защиту. Но ведь кто-то должен вас защищать?!»…

Это моя вина, что я так долго терпела и не шла сама штурмовать эту приемную в знак протеста против того, что сделали со страной и народом. Поэтому власти и глумятся над нами, что мы сами не можем постоять за себя. А когда наши дети и внуки встают на защиту нашей чести и достоинства, власти объявляют их действия попыткой государственного переворота и покушением на жизнь президента.

Мальчишки захватили приемную 14 декабря — в день восстания на Сенатской площади. Они уже поняли, что ни пикеты, ни митинги, ни демонстрации ни на что не влияют, поэтому и предприняли такой отчаянный шаг (с нашей точки зрения — безумие). Участие нашего сына в этой акции оказалось для нас полной неожиданностью. Если бы он хотя бы намекнул, что собирается в ней участвовать, я пошла бы вместо него. Их лозунги «Верните льготы ветеранам и пенсионерам!» и «Соблюдайте конституционную законность!» абсолютно верные, хотя власти объявили их призывом к государственному перевороту, а лозунг «Путин, уйди сам!» никак не тянет на покушение на жизнь президента. Видимо, потерпев поражение в борьбе с организованной преступностью и террористами, которых еще надо найти и поймать, власти решили отыграться на окрыленных юношеским максимализмом безоружных мальчишках и девочках, которые сами к ним пришли, не захватив по пути ни Зимнего дворца, ни почты, ни телеграфа.

И разве простое участие в акции на Ильинке таких людей, как Назарова, Долгова, Тараненко, Сергей Рыжиков или Иван Королев снижает героизм и самоотверженность ее организаторов? Мне кажется, наоборот, подчеркивает, ведь последние не скрывали в суде своей роли, и их ожидали гораздо большие испытания.

С этим Аня Политковская с готовностью согласилась. Она и сама была смелой женщиной. Ее статьи того периода о ситуации в Чечне меня лично всякий раз повергали в шок. И не от того, что там в них описывалось, а от безрассудной смелости автора. И я говорил ей об этом, и честно признавался, что, наверное, сам бы на такое не решился. На что Аня всегда только застенчиво улыбалась, а мне казалось, что она как бы извиняется передо мной за эту свою смелость, свойственную далеко не всем.

А ее тезка Аня Назарова после освобождения продолжила учебу, вышла замуж, родила ребенка… Не ради ли этого мы тогда работали? Думаю, ради этого стоило.

* * *

Осенью 2011 года в Центральном доме художника в Москве состоялась презентация моего фотоальбома «Девушки Партии». В нем есть фотопортреты и всех моих бывших подзащитных — Алины Лебедевой, Жени Тараненко, Вали Долговой, Ани Назаровой и Наташи Черновой.

К сожалению, я не смог запечатлеть на пленке четырех остальных «декабристок» — Марину Курасову, Лиру Гуськову, Катю Курносову и Лену Миронычеву. Марина в период съемок все еще находилась в лагере, а остальных девушек, стеснительных и немногословных, мне просто не довелось встретить.

Но у нацболов тех лет были еще и другие, не менее героические подруги. И они тоже, к сожалению, не все попали в мой альбом. Однако все они достойны того, чтобы их имена знали и помнили. Вот они: Ольга Кудрина и Алёна Горячева, Людмила Харламова и ее однофамилица — Татьяна Харламова, Ольга Шалина, Елена Боровская, Дарья Исаева, Арина Кольцова, Вера Михайлова, Дарья Дорохина, Василиса Семилетова, Нина Силина, Ольга Павлова, Соня Назарова, Татьяна Сочнева, Елена Демченкова, Анастасия Пустарнакова, Ольга Комарова, Анастасия Белькова, Евгения Зайцева, Ксения Лудан, Ирина Фадеева, Мария Крылова, Анастасия Курт-Аджиева, Ксения Михеева…

«Ангелы и фурии революции», — назвал их Эдуард Лимонов. А я в аннотации к альбому пояснил:

В русском обществе всегда были девушки, готовые к самопожертвованию. Ради Справедливости, Свободы и, нравится это кому-то или нет, — ради Революции. Их никогда не было много, но они в России были всегда. Вера Засулич, Софья Перовская, Вера Фигнер и многие другие стояли рядом со своими бесстрашными соратниками-мужчинами. Народовольцы и первые анархисты, социал-демократы и социалисты-революционеры, меньшевики и большевики… Путинская Россия не стала исключением.

Сожалею лишь о том, что этот альбом с радостными, счастливыми лицами освобожденных «декабристок» и других девушек запрещенной ныне Национал-большевистской партии не увидела Анна Политковская. Уверен, она бы за них порадовалась и обязательно пришла бы в ЦДХ повидаться с ними и поговорить.

Жириновцы

Когда я однажды похвалил при Жириновском самоотверженность, идейную убежденность и бескорыстную преданность своему вождю парней и девушек Национал-большевистской партии, которые приезжали в Саратов со всех концов огромной страны и даже из-за границы, чтобы дать в суде показания в защиту Лимонова, в голубых глазах Владимира Вольфовича мелькнула тень легкой зависти. Кто как не он лучше других знал, что в его партии таких преданных и самоотверженных соратников никогда не было, нет и вряд ли будет. И случись с ним сейчас какая-нибудь неприятность или, не дай бог, беда, большинство из тех партийцев, что бессловесными истуканами позируют за его спиной в Госдуме, тут же трусливо разбегутся по разным партиям, а то и вовсе вставят в спину нож.

И потому Вольфовича иной раз прорывает.

— Вы въехали в Думу на моих плечах! — ругает он своих нерадивых партийцев. — Я мотаюсь по стране, постоянно встречаюсь с людьми, работаю круглыми сутками, а где вы? Отдыхаете? Наслаждаетесь жизнью? Вы — черви!..

И они молчат. Соглашаются. Хотя некоторые в душе и ропщут. Но только некоторые.

Пятнадцать лет подряд не хотел быть «червем» в ЛДПР один из самых известных жириновцев — Алексей Митрофанов. И еще бы и дальше мучился, но тут уж надоело играть с ним в поддавки самому Вольфовичу, и Леша, набравшись опыта и всего прочего, что крайне необходимо современному российскому политику, подался в свободное плавание по коридорам и кабинетам Власти, прибиваясь то к одному, то к другому берегу.

Александр Венгеровский, который всегда, сколько я его знал, был о себе очень высокого мнения, а после получения из рук Жириновского должности вице-спикера Государственной думы от фракции ЛДПР так возгордился собой, что стал причислять себя к «основателям партии» и даже написал и издал книжку под многозначительным названием «Хочу и могу».

Впрочем, если самоуверенность и самолюбование были всегда свойственны «барину» Венгеровскому, то любовь к эпатажу присущи вообще многим депутатам-жириновцам первого созыва, во всем подражавшим своему экстравагантному, харизматичному лидеру. Однако подражали они ему, как правило, нарочито и неумело.

Наиболее отличались в этом уже упомянутый Алексей Митрофанов (видимо, замаливая грехи, о чем речь чуть позже) и Вячеслав Марычев (ну, тот в силу характера и основных своих специальностей — актера и массовика затейника). Первый стучал кулаком по думской трибуне и, заходясь в истерике, кричал коммунистам: «Мы вам покажем!» Второй приходил на пленарные заседания то в шапке-ушанке или в телогрейке, то в поповской рясе или в белом костюме руководителя секты «Аум Синрике», то надевал под свой знаменитый красный пиджак бутафорские женские груди. А то на пресс-конференции пил из пол-литровой банки яблочный сок, выдавая его за «мочу кандидата в президенты России Владимира Жириновского». Таким оригинальным способом депутат Марычев пытался доказать богатырское здоровье своего лидера, в отличие от плохого здоровья его конкурента на выборах — действующего президента Бориса Ельцина.

— Как у младенца! — комментировал Марычев дегустацию «мочи Жириновского», причмокивая от удовольствия.

Что же касается книжки Венгеровского, то ее выпуск, по задумке автора, тоже должен был стать еще одной эпатажной акцией жириновцев (словно они соревновались между собою, кто кого перещеголяет в экстравагантности и подражании их лидеру). Однако, как мне кажется, самим ее названием Венгеровский, что называется, сглазил и свою политическую карьеру, и саму жизнь.

«Я молодой политик. Нет у меня пока громкого имени… Главное: я хочу и могу!» — так начинается эта книжка.

Но совсем скоро выяснилось, что Александр Дмитриевич не только ничего вообще не хочет, но уже и не может: он быстро лишился поста вице-спикера Думы; несколько лет «прозябал» простым депутатом; подвергся нападению неизвестных лиц во дворе своего дома в центре Москвы, когда выгуливал там собачку, — был ранен в ногу из пистолета и стал инвалидом; затем со скандалом вышел из ЛДПР и строил маниловские планы по созданию собственной партии; долго лечился от различных болезней и умер 59 лет от роду, да упокоится его душа с миром!

Но вот когда Венгеровский еще оставался депутатом и мы с ним встречались в Думе, он постоянно жаловался мне на Вольфовича, сетовал, что, дескать, тот его не ценит, отдавая предпочтение «всяким сомнительным личностям», «дряни» и «быдлу».

Да, жириновцы совсем не походили на лимоновцев!

— Я же был самый солидный человек в партии! — обиженно восклицал Венгр. — С кем Жир останется?..

А мне, слушая его, вспомнилось, как незадолго до первых выборов в Думу в 1993 году, когда я заехал в штаб ЛДПР в Рыбниковом переулке, чтобы оставить Вольфовичу на подпись какие-то документы, то в его кабинете обнаружил… Венгеровского. Тот в отсутствие хозяина мерно покачивался в его кресле за рабочим столом, хотя никто ни до, ни после такого себе не позволял.

— Дмитрич, ты чего это здесь? — не удержался я, выкладывая на стол Жириновского свои бумаги.

— Да так, — замялся Венгеровский. — Я же первый заместитель…

Этот «первый заместитель» впервые появился в партии только в июле 1992 года, в связи с чем он отсутствует даже на известной фотографии «теневого кабинета министров» Жириновского, сделанной в конце июля того года, о чем Венгеровский часто высказывал потом сожаление. Его заявление о вступлении в партию (тогда — ЛДПСС) с приколотой к нему канцелярской скрепкой советской десятирублевкой мне несколько раз попадалось на глаза среди бумаг на столе управделами партии Валентина Минакова, так как оно пролежало там до конца лета из-за отсутствия в Москве Жириновского. Вольфович в тот период активно разъезжал по заграницам — то в ФРГ к лидеру Немецкого народного союза доктору Герхарду Фраю, то с Лимоновым во Францию — к Жан-Мари Ле Пену.

Между тем позднее Венгеровский всем посторонним рассказывал сказки, что он, дескать, является членом ЛДПР и даже — членом Высшего Совета ЛДПР еще с 1990 года! И эта ложь, в которую, похоже, он даже сам стал постепенно верить, вошла и в его официальную биографию, и в Википедию.

Когда же в августе 1992 года Минюст РСФСР, возглавляемый будущим «славным сыном чувашского народа» Николаем Федоровым, аннулировал регистрацию ЛДПСС (не имея на то, разумеется, никаких законных оснований, так как зарегистрирована она была вышестоящим министерством — Минюстом Союза ССР), все шатающиеся и «новообращенные», к коим относился и Венгеровский, бросились бежать с тонущего корабля под названием «ЛДПСС». Ведь дальше, как многие тогда предполагали, могли последовать и репрессии. Особенно если учесть, что Жириновский ровно год назад поддержал ГКЧП, а его члены все еще продолжали находиться в Матросской Тишине.

Сам я познакомился и начал работать с Жириновским в том самом августе 91-го, сразу после «путча ГКЧП», когда Вольфович особо нуждался в юридической помощи. После победы над гэкачепистами, 22 августа, мэр Москвы Гавриил Попов издал распоряжение № 125рм «О приостановлении деятельности организаций КПСС и ЛДПСС г. Москвы, оказавших содействие путчистам в организации переворота». У коммунистов отобрали здания райкомов, горкома, ЦК и всего прочего, а у ЛДПСС ничего, кроме одного номера в гостинице «Москва», не оказалось. Поэтому все ограничилось направлением в гостиницу электриков, которые выкрутили лампочки, извинились и ушли.

Выглядело все это, конечно, комично. Но что могло последовать дальше — никто не знал. А могло последовать что угодно. И через несколько дней Жириновский, от греха подальше, перебрался в гостиницу «Центральная» на улице Горького с номерами без туалетов и скрипучими полами длинных коридоров.

Потом, уже осенью, Вольфовичу случайно подвернулась освободившаяся двухкомнатная квартира на последнем этаже в Рыбниковом переулке, а в начале следующего, 1992 года он со своим штабом перебрался уже в трехкомнатную квартиру в соседнем доме.

Мне приходилось часто, по нескольку раз в неделю, встречаться в те времена с Жириновским, бывая у него и дома — на Сокольническом Валу. И я невольно видел все, что происходило тогда в партии, — кто окружал ее лидера, с кем он встречался, кто приходил к нему, чтобы познакомиться или вступить в партию.

Станислав Жебровский, Ахмет Халитов, Валентин Минаков, Михаил Дунец, Андрей Архипов, Андрей Завидия, Виктор Богатый, Михаил Мусатов и Александр Жуковский — вот те, кто был с Вольфовичем в тот период. (Жебровский, Дунец, Халитов и Богатый стояли еще у истоков создания ЛДПСС в 1989–1991 годах.) И еще были ребята-осетины, которые возили и охраняли Вольфовича.

Потом в качестве охранника появился Владимир Михайлович Костюткин — отставной майор КГБ. А уже во второй штаб-квартире в Рыбниковом переулке управляющим делами ЛДПСС официально стал Валентин Минаков. Он и привел в партию летом 1992 года своего знакомого Венгеровского (а тот затем, когда стал вице-спикером Думы, отблагодарил его тем, что взял к себе помощником и руководителем секретариата).

Но до 1992 года Венгеровским в партии даже и не пахло! Как и многими другими ее «старожилами» и «ветеранами», которые первыми бросились врассыпную, как только узнали, что Ельцин приказал с партией Жириновского покончить.

И среди этих беглецов, помимо Венгеровского, был и Алексей Митрофанов, появившийся в партии с документальным фильмом «Кандидат в президенты господин Жириновский», автором сценария которого он, кажется, являлся. Премьерный показ фильма состоялся 4 апреля 1992 года в московском кинотеатре «Горизонт». Фильм был самый что ни на есть заурядный. Но о Вольфовиче тогда не снимали и таких. На телевидение его тоже не приглашали, а в газетах упоминали только в рубриках «Скандалы и происшествия» или «Новости из зала суда». И Митрофанов пристал на время к Жириновскому, пока тот был на плаву и ЛДПСС еще существовала.

Но партию неожиданно прикрыли.

И «креативный» Леша Митрофанов, чутко следящий за порывами ветра, дующего со стороны Кремлевского холма, вместе с «солидным» Александром Венгеровским уже осенью 1992 года примкнули к бывшему пресс-секретарю Жириновского Андрею Архипову, задумавшему создать свою партию.

Так получилось, что Андрей тоже расстался с Вольфовичем именно в этот период, но по другой, более прозаической причине — из-за невыплаты ему заработной платы. Что, в общем-то, и не удивительно, ведь большинство из тех, кто был тогда рядом с Жириновским и распределял скудные партийные финансы, недолюбливали Архипова за его острый язык и всячески выживали из партии. Они считали, что Андрей своими радикальными заявлениями от имени ЛДПСС и «сенсационными» сообщениями о жизни ее лидера превращает «серьезную политическую организацию» в балаган.

И вынужденный в конце концов уйти от Жириновского Архипов пригласил для участия в своем собственном политическом проекте всех тех, кто тоже покинул Вольфовича. Так с Архиповым оказались Митрофанов и Венгеровский, коммерсант Юрий Бузов и безработный кандидат химических наук Александр Курский, торговавший у музея Ленина патриотической и либерально-демократической литературой, писатель-националист Анатолий Иванов-Скуратов и бывший рок-музыкант Сергей Жариков, ранее привлеченный им к изданию газеты «Сокол Жириновского». Впоследствии к этой экзотической компании примкнул на короткое время и Эдуард Лимонов, уже успевший разочароваться в Жириновском.

И пока мы с Вольфовичем несколько месяцев занимались регистрацией новой Либерально-демократической партии России (ЛДПР была зарегистрирована только 14 декабря 1992 года), с ним все это время оставались по большому счету лишь Жебровский, Минаков, Мусатов, Богатый, Халитов и секретарь Александр Жемло (якобы бывший прапорщик, приехавший из Латвии и в виду отсутствия денег и жилья живший прямо в штабе партии). То есть все руководство партии вместе с ее основными спонсорами, как и год назад, могли уместиться на одном диване.

Я сам чаще общался с Мусатовым и Богатым, консультируя их по различным вопросам, связанным с бизнесом. А вот Ахмета Халитова, хотя он был весьма своеобразный и далеко не глупый человек, я никогда всерьез не воспринимал (как, впрочем, догадываюсь, не воспринимали его серьезно и все остальные). Ко мне же он относился очень хорошо, убеждая, что моя фамилия происходит от имени знатного татарского хана, покинувшего Золотую Орду в конце XV века со всем своим родом. Перебравшись в Литву, эти люди якобы расселились потом по всей Восточной Европе, став в Литве Белякасами, в Польше Беляками (с ударением на первом слоге), в Чехии и Словакии — Биляками, а в России — Беляковыми, то есть, по его словам, «людьми хана Беляка»). Он даже как-то раз, приехав к Жириновскому с каким-то казанским муллой, вручил мне книжку об известных русских фамилиях булгаро-татарского происхождения, где все это подробно описывалось и говорилось о генерале Речи Посполитой литовском татарине Юсуфе Беляке, защищавшем в конце XVIII века Варшаву от русской армии Александра Суворова. Много лет потом Халитов неизменно называл меня на арабский манер ханом Бюляком.

— Это у русских беляк — белый, чистый или щеголь, — пояснял он со знанием дела, — а у арабов бюляк — подарок…

Не знаю, прав был или нет Ахмет Халитов относительно происхождения моей фамилии, но однажды, уже в Госдуме, меня разыскал по думскому телефону какой-то пожилой литовец. Он представился Белякасом, сказал, что прочитал в вильнюсской газете «Республика» материал обо мне, и пояснил, что собирает информацию о своих известных однофамильцах — литовских татарах…

Правда, помимо тех немногих верных или просто симпатизирующих Жириновскому людей в пустых помещениях его штаб-квартиры в последние месяцы 1992 года можно было встретить еще и нескольких городских сумасшедших. Один из них, помню, важно представлялся родственником министра безопасности Виктора Баранникова, обещая Вольфовичу поддержку «на всех уровнях», но при этом сам писал огромными, на полстраницы, буквами, безумно таращил глаза и пускал слюни. Но такие типажи встречались в тот период и в любой другой партии, поэтому они не в счет.

А пока мы регистрировали ЛДПР, Архипов, Жариков, Венгеровский, Митрофанов, Курский, Иванов-Скуратов и примкнувший к ним Лимонов создали свою Национал-радикальную — Право-радикальную партию. Такое длинное и странное на первый взгляд название было вызвано тем, что Лимонов предлагал создать партию со словом «национал» в ее названии, а Архипов и все остальные бывшие жириновцы делали упор на слове «правая».

Но в том, что партия должна быть радикальной, сходились все.

Однако спустя месяц или два Лимонов покинул своих однопартийцев, определив их как беспомощных болтунов, и загорелся идеей создания уже своей собственной партии, получившей в итоге название «Национал-большевистская» и заслуженно вошедшей в новейшую историю России…

А через год, когда после расстрела здания Верховного Совета Ельцин объявил о проведении выборов в Государственную думу и разрешил участвовать в этих выборах ЛДПР, в штабе партии вдруг вновь, как ни в чем не бывало, объявились Митрофанов и Венгеровский. Причем первый пришел не один, но со своей сестрой Элеонорой и другом — Сашей Филатовым, а последний тут же объявил себя «первым заместителем Председателя партии», оттеснив в сторону своей «солидной» фигурой интеллигентного Станислава Жебровского, поразившего в свое время Лимонова превосходным знанием французского языка.

К сожалению, не только Венгеровского, но и многих других героев этих моих записок, уже нет в живых. Нет среди нас и Станислава Жебровского, о ком я искренне скорблю. Я знал его лучше, чем Лимонов и многие жириновцы. Человек с большим опытом и обширными знаниями, но совершенно лишенный тщеславия и высокомерия, Жебровский обладал редкой для жириновцев деликатностью и врожденным, шляхетским, благородством (что воспринималось многими как «старомодность»). В последние годы своей жизни Жебровский мечтал снять документальный фильм об истории создания ЛДПР, взяв интервью у всех участников тех событий, включая Лимонова. А в середине нулевых, по моей рекомендации, он помогал депутату-справедливороссу Геннадию Гудкову в организации его законотворческой работы.

Я помню и первую после выборов 1993 года пресс-конференцию Владимира Жириновского, проходившую в том самом кабинете в Рыбниковом переулке, где я нечаянно застал Венгеровского в рабочем кресле вождя. И этот кабинет с трудом мог вместить всех пришедших к Жириновскому журналистов.

Это было что-то невероятное! Сенсационная победа ЛДПР! Кульминационный и, вероятно, главный момент всей жизни Владимира Вольфовича!

«Россия, ты одурела!» — скажет, еще не опомнившись от первого шока, публицист-демократ Юрий Карякин. А тогдашний рупор демократии — газета «Московский комсомолец» опубликует свой гневный материал о победе партии Жириновского на выборах под заголовком «Здравствуй, ж…, Новый год!».

Но Вольфович был триумфатором и не обращал внимания на весь этот скулеж. Его партия, год назад фактически ликвидированная и вновь воссозданная, победила на всероссийских выборах! Замечу: на первых и, наверное, последних честных выборах в современной России по сию пору!

Жириновский сидел за рабочим столом, стиснутый со всех сторон журналистами с телекамерами, фотоаппаратами и диктофонами, ослепленный десятками вспышек и софитов. После бессонной ночи в ЦИК он делился планами и рассказывал о себе — своей жизни, своих предпочтениях в политике и в искусстве (например, я помню, как он поразил меня тогда неожиданным признанием, что из зарубежных актрис ему, оказывается, нравится Стефания Сандрелли). К нему, ранее воспринимавшемуся «шутом» (и меня несколько раз вызывали «на ковер» в адвокатуре с вопросами, почему я его защищаю — «шута» и «фашиста»), теперь было приковано, без преувеличения, внимание всего мира. Он находился на вершине успеха! Он купался в лучах славы! Заслуженной славы.

А рядом с ним, среди этой толпы, на стуле сидел и многозначительно кивал головой импозантный «первый заместитель Председателя ЛДПР» Александр Венгеровский.

Станислав же Жебровский, один из основателей партии и верный, многолетний соратник Владимира Вольфовича, скромно стоял сбоку, никем не замечаемый.

А внизу, по занесенному снегом Рыбникову переулку спешили к зданию штаба ЛДПР новые и новые группы российских и зарубежных журналистов.

И по грязным, широким лестницам подъезда уже поднималась наверх к Жириновскому первая иностранная делегация — сотрудники посольства Ирака во главе с самим послом.

А в коридорах штаба все еще не могли прийти в себя от счастья, ставшие вдруг депутатами Володя Пчелкин и Александр Пронин. Володя — один из «соколов Жириновского», одетый в синюю униформу, в сапогах и с портупеей через плечо, оставил на радостях свой пост у входной двери, а Саша, устроившийся недавно в ЛДПР заведующим гаражом, уже разливал вино по стаканам.

— Да-а-а! — восторженно тянул он, угощая вином и меня. — В каких только авантюрах я не участвовал, но в такой еще никогда!..

Ровно десять лет назад он закончил строительный техникум в Тбилиси и вот не только перебрался в Москву, но и стал депутатом Государственной думы!..

Здесь следует пояснить, что, когда президент Ельцин внезапно объявил о предстоящих выборах в Думу, Вольфович принялся для массовости включать в избирательный список своей партии всех подряд — от сотрудников аппарата и «соколов» до первых встречных-поперечных, случайно оказавшихся у него на пути.

Это уже потом желающие стать депутатами Госдумы от ЛДПР начали выстраиваться к Жириновскому в очередь, а тогда все было гораздо проще и веселей.

Так, совершенно случайно среди депутатов ЛДПР оказался, к примеру, и 23-летний Алексей Зуев, работавший до этого помощником скандально известного в те годы предпринимателя Антона Ненахова, владельца фирмы GMM, офис которой располагался в Совинцентре на Краснопресненской набережной. Ненахов (этакий симбиоз Бендера и Хлестакова) был знаком с Жириновским, приезжал к нему и сам приглашал Вольфовича на банкеты и приемы, но в момент формирования избирательного списка уехал, как назло, куда-то за границу. Вольфович позвонил ему в офис, попросив передать Ненахову, чтобы тот написал заявление и заполнил анкету, если хочет стать депутатом Госдумы.

— А я могу?.. — робко поинтересовался на том конце провода молодой человек, представившийся помощником Ненахова. — Если шеф не захочет?..

Шефу он о звонке Жириновского сообщить позабыл («замотался»), но сам в Рыбников переулок приехал, заявление написал и анкетку заполнил. Так Леша Зуев, бывший несколько лет на побегушках у Ненахова, стал «самым молодым депутатом» Государственной думы.

Кстати, Алексей Зуев тоже уже умер. Он был депутатом двух созывов, но ничем особым в Думе и в российской политике не запомнился, разве что тем, что постоянно лез на передний план во время видео и фото съемок Жириновского. Сколько редких снимков Вольфовича с известными людьми было испорчено тем, что между ними оказывалась толстощекая физиономия Леши Зуева!..

Завгар Пронин вместе с руководителем секретариата ЛДПР Виктором Кобелевым, став депутатами, оказались первыми, кто покинул фракцию ЛДПР, переметнувшись к ее политическим противникам. Это произошло чуть ли не сразу после получения ими депутатских удостоверений. Но где они сейчас — я не знаю. «В жопе», — пояснил всегда более осведомленный в таких делах Архипов.

Володя Пчелкин дисциплинированно отсидел в депутатском кресле весь отпущенный ему срок и потом тоже куда-то бесследно исчез, будто его и не было.

Экстравагантный массовик-затейник Вячеслав Марычев умер в 2006 году, прикованный к постели и лишенный речи после инсульта…

А еще, слушая стенания депутата Венгеровского, мне вспомнился случай, как однажды он (уже будучи вице-спикером) вызвался подвезти меня на своей служебной машине до дому. Это было в начале 1994 года, когда Госдума еще располагалась в здании бывшего СЭВа на Новом Арбате, а мы с Венгеровским жили по соседству, в районе Речного вокзала.

И вот мы уселись с ним на заднее сиденье его черной «Волги» (тогда все народные избранники ездили только на «Волгах») и машина, скрипя, дребезжа и фыркая, поехала мимо Трехгорки в сторону Пресни.

— Вот видишь, Сергей, — вальяжно откинувшись на спинку сиденья, громко воскликнул Венгеровский, — на каком барахле мне приходится ездить! Мне — человеку, входящему в десятку самых высокопоставленных чиновников России!..

«Лучшему адвокату и другу руководства ЛДПР на память от автора», — написал он мне на своей книжке. «Руководство»! Иначе Венгр о себе в тот период и не мыслил.

А фотографии, помещенные в эту книгу!

Все они, в общем-то, столь же банальны, безвкусны и пошлы, как все, что писал и говорил «верный жириновец» Венгеровский: он и такой-то, он и такие-то, он и памятник, он и его семья, он и Рыбкин — «коллеги», он и Жириновский — «соратники». Но начинается этот «дембельский альбом» снимком, запечатлевшим автора с телефонной трубкой и иронической улыбкой на лице. А подпись под фотографией гласит: «Момент телефонного разговора с премьер-министром В. Черномырдиным». Но почему не с президентом Б. Ельциным или с самим Господом Богом?.. Скромность не позволила.

— Дмитрич, — сказал я Венгеровскому, когда он, наконец, закончил изливать мне в очередной раз свою душу, — а ты зря обижаешься на Вольфовича. Посуди сам: и ты, и все остальные депутаты оказались здесь, в Думе, только благодаря ему — его таланту и харизме. Так?

— Ну, так, — неохотно согласился Венгр.

— То есть Жириновский — это как бы основное блюдо. А вы все, извиняюсь, гарнир к нему: картошка, рис, овощи…

Венгеровский уставился на меня, как будто увидел впервые.

— Да ты не обижайся! Ведь я же правду говорю.

Венгр промолчал. Но после того разговора он больше при мне на Жириновского не жаловался.

* * *

В декабре 1995 года, незадолго до новых выборов в Думу, я предложил Вольфовичу в рамках избирательной кампании поехать в Центральный дом художника, чтобы там, на фоне художественных полотен с изображением руководителей Советского государства (как раз проходила такая выставка), под объективами телевизионщиков поговорить о предстоящих выборах и современной российской политике.

Жириновскому эта идея понравилась, и мы договорились, что поедем в ЦДХ сразу после небольшого фуршета (по поводу чего — я уже и не помню), который должен был пройти с участием депутатов фракции ЛДПР в доме приемов на Ленинских горах. О предстоящем «культпоходе» Жириновского в ЦДХ пресс-служба ЛДПР заранее сообщила всем СМИ, и интерес со стороны журналистов к этому мероприятию был повышенный. (Надо помнить, что то были вторые выборы в Думу, и хедлайнером на них выступал именно Жириновский.)

В ходе фуршета ко мне подошел Венгеровский. Вольфович стоял недалеко от нас, через стол, и я видел, что он прислушивается к тому, о чем мы говорим с Венгром. Точнее — что тот говорит мне. А Венгр, спросив, куда я собираюсь ехать на новогодние каникулы, стал хвастаться, что за два года работы в Думе он, как вице-спикер, совершил 74 поездки за границу, объездив все континенты и почти все страны мира.

— Ты же, знаю, фанат Таиланда, — снисходительно похлопывая меня по плечу, говорил Венгеровский, — а я в Бангкоке за один этот год был дважды — один раз, когда летел в Австралию. И в твоей любимой Испании побывал раз пять. И два раза — в Акапулько, в Мексике. Вот где рай! Не бывал? Зря, съезди…

И тут неожиданно для Венгра подал голос Жириновский. Было понятно, что он крайне раздражен услышанным и с большим трудом сдерживает себя.

— Венгеровский! — рявкнул Вольфович. Окружавшие нас люди обернулись на его голос, умолкли и даже, как мне показалось, перестали жевать. — Ты бы лучше не по заграницам раскатывал, а со мной по стране ездил!

С лица Венгеровского мигом слетела благодушная улыбка.

— Я это делал, пропагандируя по всему миру нашу партию…

— И ты думаешь, через неделю за нас будут голосовать тайцы и мексиканцы?..

Венгр что-то попытался сказать в ответ и даже изобразил на своем породистом лице некое подобие улыбки, но Вольфович от него уже отвернулся, а окружающие жириновцы снова (и с еще большим аппетитом), принялись поглощать дармовые осетрину, жульены, испанские маслины и заливное из телячьего языка.

После фуршета мы поехали в ЦДХ. Я ехал в машине с Вольфовичем, а депутаты (без Венгеровского) и работники пресс-службы — на нескольких машинах следом за нами. Жириновский уже успел успокоиться и о Венгре больше не вспоминал. В сущности, это уже и был конец явления под названием «политик А. Д. Венгеровский». Менее трех лет понадобилось Вольфовичу, чтобы разобраться в этом человеке. И уверен, свою лепту в это «прозрение» лидера ЛДПР относительно Венгра и многих других «верных» жириновцев внес Эдуард Лимонов, написавший в 1994 году книгу «Лимонов против Жириновского».

А в Центральном доме художника, где нас поджидала уже большая группа журналистов с телекамерами, настроение Вольфовича совсем улучшилось.

Мы всей толпой в окружении журналистов обошли залы ЦДХ, задерживаясь ненадолго лишь у некоторых полотен или скульптурных работ.

На фоне картины с Лениным Жириновский рассказал об ошибочной национальной политике коммунистов; у портрета ветерана войны с фотографией Сталина в руках — о необходимости в России «твердой руки». На фоне нью-йоркских небоскребов Вольфович раскрыл присутствующим антироссийские замыслы американских политиков, а возле портрета какого-то чукотского оленевода вспомнил вдруг о своем детстве в Алма-Ате, после чего плавно перешел к китайской экспансии и закончил все японцами, которым ни в коем случае нельзя отдавать Курилы. В общем, он был в ударе.

Уже направляясь к выходу и комментируя по ходу движения под дружный хохот все картины подряд, Вольфович заметил в одном из полупустых залов мальчишку лет девяти-десяти и остановился возле него. Увидев рядом с собой «живого Жириновского» в окружении толпы журналистов, мальчуган разинул от удивления рот, а Вольфович, потрепав его по голове, строго спросил:

— Ты знаешь, кто я?

— Знаю, — ответил мальчик. — Жириновский.

— Верно, — похвалил его Вольфович. — А еще кого знаешь из наших политиков?

Мальчик подумал и неуверенно произнес:

— Ельцин.

— А еще кого?

Ребенок смутился.

Вольфович расцвел в улыбке:

— Правильно! Молодец! Больше никаких настоящих политиков в России нет! Тебя как зовут?

Мальчик назвал свое имя.

— Ты здесь с родителями?

— Да, у меня папа художник, он сейчас придет.

Жириновский подозвал своего помощника, что-то ему сказал и тот через минуту передал Вольфовичу его портмоне. Жириновский заглянул внутрь, несколько секунд подумал и, вынув из портмоне пластиковую карту Visa, протянул ее мальчику на глазах оторопевших журналистов и жириновцев.

— Бери, — сказал он. — И вот тебе еще моя визитка. Дайте ему визитку!.. Скажи папе, чтобы он позвонил по номеру, который здесь указан, и мои помощники ему назовут ПИН-код этой карты. Это для того, чтобы он смог снять с нее деньги для тебя…

Когда мы вышли на морозную улицу, я спросил у одного из помощников Вольфовича, сколько денег было на той карте.

— Точно не помню, — пожал он плечами. — Но тысяч десять долларов там было. Не меньше…

Я рассказал сейчас эту историю вовсе не как рождественскую сказку, хотя она для этого подходит как нельзя лучше. Я рассказал ее для того, чтобы вы поняли: Жириновский принимает решения, что-то говорит или делает абсолютно без чьей-либо подсказки. Да, он готов выслушать дельный совет, может согласиться с чьим-то мнением или даже воспользоваться чужой мыслью, но все равно сделает все так, как свойственно только ему.

* * *

И это многих раздражало.

«Жириновский вульгаризирует чужие идеи и мысли», — говорили его оппоненты. А может, он просто чутьем улавливал то, что большинству людей гораздо понятнее и ближе его вульгарная интерпретация различных идей, чем сами эти идеи? Авторы же оригинальных идей не могли состязаться с Вольфовичем в ораторском искусстве. Они не обладали и такой как у него мощной харизмой, потому и оставались в его тени. И как только выходили из этой тени, так и исчезали на свету, как лед тает под лучами солнца.

Да, Жириновский, как и любой вождь, ловко использовал людей (их опыт, знания и мысли), в то время как они думали, что чему-то его учат, что-то ему советуют, а потому, дескать, могут называться его учителями или советниками. Должности «советников» Вольфович раздавал и раздает налево и направо, как медальки. Но если поговорить с ним по душам, то он вряд ли кого-нибудь всерьез назовет своим советником. Как и своим другом.

И никакие имиджмейкеры ему тоже никогда не были нужны в принципе. Потому что его образ сформировался раз и навсегда еще тогда, когда он только задумывался о занятии политикой и ходил пробовать свои силы на Пушкинскую площадь к «Московским новостям» или к фонтану у Тверского бульвара, где стихийно собирались толпы советских граждан, обсуждающих события в Нагорном Карабахе и спорящих друг с другом до хрипоты на самые разные политические темы.

Хотя среди жириновцев (как нынешних, так и бывших) нет-нет да и найдется кто-нибудь, кто начинает приписывать себе лавры имиджмейкера Жириновского.

Например, мне неоднократно приходилось читать и слышать, как нечто подобное говорит о себе Сергей Жариков.

Вот что он рассказывал летом 2012 года (ровно через 20 лет после своего сотрудничества с Жириновским!), отвечая на вопросы молодых двадцатилетних журналистов радиостанции «Маяк».

Ведущий: Очень хочется прояснить пару моментов. В 89–93 годах вы работали советником, спичрайтером и имиджмейкером Владимира Вольфовича Жириновского?..

Жариков: Ну, я туда попал, да. Совершенно случайно, на самом деле. Попал в самом начале, когда эта партия организовалась…

Ведущая: Забавно. Неужели Владимир Вольфович это тот человек, которому нужен спичрайтер?

Жариков: Дело в том, что он и не был лидером партии. Вернее, он был лидером. Но не был ее Председателем. Партия называлась ЛДПСС, и председателем ее был Ахмет Халитов. А Жириновский был как бы такой… фронтмен. И мы поддерживали в восьмидесятых годах… с группой «Союз»… ездили и поддерживали в союзных республиках русскоязычное население… Вот мы придумали этот Советский Союз с территорией Казахстана, с Финляндией, вместе с Аляской… Вот мы придумали водку «Жириновский», придумали этот герб с соколом, который летит над огромной страной… Я был редактором газеты «Сокол Жириновского», я сам ее издавал. И название ее мы придумали…

Нет смысла продолжать цитировать этот полив дальше, потому что уже и так очевидно, что он напоминает то, что рассказывал о себе различным простакам знаменитый барон Мюнхгаузен. Хлестаков нес подобное в состоянии сильного подпития, а Мюнхгаузен, как и Жариков, — на трезвую голову.

Если бы все это услышал Жириновский, он… нет, не подал бы на Жарикова в суд и даже бы не рассердился, — Вольфович спокойно относится к тому, что люди пытаются заработать на его имени. Но уверен, такие заявления Жарикова сильно бы его повеселили. Ведь Жириновский лучше других знает, что каждый человек подвешен на каких-то ниточках, и только надо знать — на каких. Чтобы ловчее за них дергать. А тут — все как на ладони.

Конечно, никогда бывший председатель подмосковного колхоза Ахмет Харисович Халитов не являлся Председателем ЛДПСС.

И конечно, при всех бесчисленных талантах Жарикова он не имел никакого отношение ни к гербу Либерал-демократической партии с соколом, парящим над страной размером от Финляндии до Аляски, ни тем более к водке «Жириновский».

Потому что на самом деле Сергей впервые появился в штаб-квартире партии в Рыбниковом переулке незадолго до начала выпуска газеты «Сокол Жириновского» (а она стала издаваться пресс-службой ЛДП весной 1992 года) и проработал там лишь до ноября того же года — пока Жириновского не покинул руководитель этой пресс-службы Андрей Архипов, который и привел Жарикова в партию. Тогда же, в ноябре, вышел и последний, пятый, номер «Сокола».

То есть, если говорить правдиво, активное участие Сергея Жарикова в деятельности ЛДП ограничивается всего лишь восьмью-десятью месяцами 1992 года.

А между тем герб партии и ее флаг были утверждены Жириновским еще в августе 1991 года!

И в приказе Высшего Совета ЛДПСС от 6 августа 1991 года «Об официальной символике партии» прямо указывалось:

«Символика разработана Архиповым Андреем Вячеславовичем. Художник-дизайнер флага — Артем Караваев. Художник-дизайнер герба — Александр Хромов».

Впрочем, я не исключаю, что, общаясь с Жариковым до этого уже года два, жириновец Архипов вполне мог позаимствовать у него идею о вот такой огромной России с Финляндией и Аляской и реализовать ее потом на гербе ЛДП. Но подтвердить это мог бы только сам Андрей. А он об этом никогда не говорил ни слова.

Что же касается идеи выпуска водки «Жириновский», то она (эта идея) хотя и давно витала в воздухе (в виде шутки про водку «Жириновку» — так же называлась и знаменитая фуражка Вольфовича тех лет), но реально возникла уже после того, как ЛДПР победила на выборах в Думу. Тогда и пришли к Вольфовичу люди с этой идеей и необходимыми для ее реализации средствами. Да и сама эта водка появилась только во второй половине 1994 года.

Кстати, я был одним из первых, кто попробовал ее на вкус — ту, рязанскую, первого разлива водку «Жириновский», выпуском которой занимался со своими друзьями-предпринимателями Андрей Лосев — первый руководитель аппарата фракции ЛДПР в Государственной думе.

Ну и разумеется, никогда Сергей Жариков не являлся ни спичрайтером, ни имиджмейкером Жириновского.

Он и познакомился-то с ним, как я уже сказал, благодаря Архипову, когда Вольфович уже был известным на всю страну политиком — таким, каким мы его и знаем до сих пор. А сам Андрей впервые встретился с Жириновским только весной 1991 года.

Поэтому все байки Жарикова о том, что он появился в партии Жириновского аж в 1989 году, — абсолютная ложь и несусветная глупость (тут он перещеголял даже фантазера Венгеровского!). А ведь именно так Жариков и написал в своей биографии в Википедии — в этом сетевом паноптикуме людских амбиций и тщеславия.

Хотя, безусловно, время тоже берет свое, и многое, конечно, забывается: даты и события путаются, лица и фамилии людей стираются в памяти.

Но все равно я не понимаю, зачем Сереге Жарикову, заслуги которого в популяризации Жириновского и его партии и без того велики и всеми признаны (и я бы назвал его и Архипова именно пиарщиками Жириновского, просто тогда мы еще не знали этого слова), приписывать сейчас себе то, чего не было в действительности, подтасовывать даты и факты!..

А теперь ко всему прочему он еще и заявил, что пришел в ЛДПСС… по заданию КГБ!..

Жаль, что до этого не дожил Венгеровский — вот бы он позлорадствовал! Хотя почесать языки на эту тему сейчас и без него будет кому. И хорошо, что не дожили до этого Сережа Курехин и Егор Летов, для которых, бесспорно, такая новость была бы не из разряда приятных.

Вот что Жариков пишет об этом в своем блоге в ЖЖ:

А попал я к Жирику по направлению Гнилой Гебушечки, усилиями своего куратора Володи, будучи под т. н. прокурорским надзором, и выбора у меня не было. Кому интересно, его знают и Архипов, и Сережа Беляк, которому он в 90-е предлагал создать адвокатскую контору. Он ходил, кстати, — и что нереально доставляет, — на наши думские посиделки второй половины 90-х вместе со своим начальником Иваном Абрамовым. До того, правда, момента, как его убили свои же, что неудивительно для этих ублюдков, и я, пользуясь случаем, хочу сказать: будьте вы все прокляты, сраные, подлые и гнусные «чекисты», и пусть дети ваши будут калеками! Ваша жизнь — жизнь услужливой собаки. Ваш хлеб — предательство. Идите нахуй со всеми своими безумными стукачами, которыми вы меня окружали десятилетиями!..

Здесь я выдержу паузу и скажу следующее.

Да, действительно, я помню какого-то молчаливого, алкашеского вида Володю, которого встречал пару раз у Жарикова дома в конце 90-х, когда тот перебрался жить на Рязанский проспект. И даже с ним выпивал.

В то время мы с Жариковым и сами часто, и совсем не слабо, выпивали под закуску, которую только успевала подносить нам на стол его заботливая жена Катя. А какие удивительно вкусные котлеты стряпала его мама!.. Хотя, признаюсь, и Катя пекла такие аппетитные пирожки и варила такое бесподобное харчо, что четыре бутылки «Московской» уходили у нас зараз и нисколько не мешали «трындеть про рокенрол» или вести многочасовые беседы на философские, политические и прочие интересные темы.

Да, я помню, как однажды этот Володя, сидя на жариковской кухне, заплетающимся языком рассуждал о создании адвокатской конторы с моим именем на вывеске, но под «крышей» чекистов. Однако так как я никогда не видел себя в роли руководителя кого-либо и чего-либо и не стремился к этому, то пропускал Володин треп мимо ушей.

К тому же подобную адвокатскую коллегию с массой консультаций на местах уже создал с помощью Сергея Степашина (недолгое время возглавлявшего чекистское ведомство) некто Юрий Кастанов, о чем я узнал и в 1994 году рассказал журналистам «Московского комсомольца».

И тогда чуть было не разразился скандал: виданое ли это дело, чтобы спецслужбы сами создавали адвокатскую коллегию, материально и кадрово обеспечивая ее деятельность?! И когда после этого мне стало известно, что Кастанов представляет интересы известного советского диссидента Сергея Григорьянца (на которого вдруг посыпались одна за другой неприятности), я даже этому не удивился.

(Потом, много лет спустя, Кастанов представлял интересы Гарри Каспарова в деле против прокремлевских «нашистов», и догадайтесь, кто выиграл? Правильно, «нашисты».)

И разумеется, ни Кастанов, ни его адвокаты-чекисты, ни их покровители с Лубянки так и не подали на меня в суд за клевету, постаравшись просто тихо замять эту всплывшую отвратительную историю. И замяли.

Но что удивительно, ни одного правозащитника, ни одного нашего либерала эта история тогда не заинтересовала, хотя «МК» все они читали регулярно!

Однако прошли годы, либералы лишились власти, и теперь, бедные, не поймут чего это их так однообразно-бездарно защищают адвокаты-полузащитники и откуда следственные органы так хорошо обо всем осведомлены?..

Еще один раз я видел загадочного жариковского Володю в Госдуме на слушаниях, которые проводились Комитетом по геополитике и куда приходили все кому не лень.

Но я не могу подтвердить того, что данный человек являлся «гэбэшным куратором» Сергея Жарикова, как и того, что он направил Жарикова к Жириновскому в 1992 году (когда КГБ уже и не существовал!), а тем более в 80-х, когда Сергей занимался еще музыкой, стуча на барабанах в панк-группе «ДК», и Жириновского вообще не знал.

Мне ничего подобного этот Володя не рассказывал, и потому я не могу выступать тут свидетелем.

Тем более что ни юрисконсульт Жириновский, ни агроном Халитов, ни офицер Дунец, ни физик Жебровский, ни внешторговец Богатый в число фанатов группы «ДК» никогда не входили и про ее лидера Сергея Жарикова до 1992 года слыхом не слыхивали.

К тому же и «под прокурорским надзором» он оказался, по его же собственным рассказам, лишь в 1993 году, как редактор журнала «К топору», первый и единственный выпуск которого (сразу под номером 5) появился в марте 1993 года, то есть уже после создания Архиповым, Жариковым, Митрофановым, Венгеровским, Лимоновым и другими своей собственной Национал-радикальной — Право-радикальной партии, и даже после размежевания с Лимоновым! Никакого отношения к ЛДПР Жариков тогда уже не имел и с Вольфовичем не встречался! Кстати, в редакции журнала «К топору» был опять же все тот же вездесущий Архипов, но он «под прокурорским надзором» почему-то не оказался.

И вообще, я впервые услышал от самого Жарикова, что он «сотрудничал с КГБ» всего года три назад, когда этот его приятель Володя уже давно умер.

Я приехал тогда к Жарикову не один, а с Сашей Волковым (нашим общим другом, художником-дизайнером) и моим приятелем Алексеем Разуковым. И вдруг за разговором, после пары бутылок сухого вина, Серега заявил, что в 80-х годах «работал на Контору», и рассказал, чем там занимался. Мы с Волковым ошалело уставились на него, не понимая, зачем он это сказал, и тем более в присутствии постороннего человека. А Разуков от неожиданности чуть было не подавился куском мяса.

Потом всю дорогу, пока я развозил ребят по домам, мы обсуждали услышанное, и я пришел к выводу, что Жариков просто ляпнул это спьяну, находясь в плохом настроении. Вообще-то покапризничать он любил всегда, а перепады настроения с годами происходят у него все чаще.

— А может, его приперло? И он решил покаяться? — предположил Разуков. — Ведь он много лет обвинял в сотрудничестве с КГБ того же Артемия Троицкого…

— Нет, ты просто не знаешь Серегу. Жариков — великий мастер мистификаций!

В этом меня поддержал и Волков.

Но мне все равно до сих пор трудно объяснить, зачем понадобилось Жарикову все это теперь писать и говорить (а я вижу во всех его словах массу нестыковок, что заставляет меня сомневаться в правдивости его утверждений). Возможно, это просто усталость и раздражение оттого, что после двух ярких моментов в его жизни (занятий музыкой и работы с Жириновским) ничего даже близко похожего на это с ним уже, к сожалению, не случилось.

С другой стороны, ясно, что Жариков ностальгирует по тем временам, когда он общался с Вольфовичем, вспоминая о них как о чем-то наиболее интересном (для большинства людей) и важном в своей биографии.

«Я никогда не был членом партии, — пишет он, — но входил в так называемый “теневой кабинет” — весьма неплохой ход, который придумал Митрофанов, чтобы подальше отвязаться от так называемого “высшего совета” с Жебровским, Венгеровским и прочими коммуняками, издававшими тогда унылый вестник “Правда Жириновского”. Неумный, но страшно завистливый Венгр — не без помощи “высшего совета” — стал, что называется, “расти”, наезды на наш медийный авантюризм участились, издание моего “Сокола Жириновского” они пытались несколько раз приостановить, но Жирик каждый раз был против… Отдавая, наконец, должное артистическому таланту Жириновского и редкому для рашки его умению ситуативно рисковать… тем не менее он потерял для меня всякий интерес. Да, я когда-то рассматривал его как свой персональный арт-проект, где я был кагбе продюсером…»

Ну, про «персональный арт-проект» и про «кагбе продюсера» уже в общем-то говорилось, — не буду повторяться. Про покойного Венгеровского тоже сказано было немало. Только стоит напомнить, что именно с «неумным, но страшно завистливым Венгром» Жариков и Архипов и будут создавать свою партию после ухода от Жириновского.

Газета же «Правда Жириновского» в 1992 году еще не издавалась! Она появилась гораздо позднее. А в указанный период официальным печатным органом ЛДПСС являлась газета «Либерал», редакторами которой были Халитов и Жебровский. И «Сокол Жириновского» выходил не регулярно, и именно в виде приложения к газете «Либерал»! Когда это происходило, выпуск газеты назывался «специальным».

И тираж «Сокола», открою страшную тайну, никогда не превышал тысячи экземпляров, хотя в выходных данных значилось иное. Например, вот такое:

Тираж 837 500 экз. Цена свободная. Мусохранская районная типография, г. Мусохранск Ямало-Ненецкая Автономная область.

И еще:

Специальный выпуск газеты «Либерал» подготовлен пресс-службой ЛДП. Главный редактор Сергей Жариков. Ответственный за выпуск Андрей Архипов.

Без Архипова тут, как видите, не обходилось! Впрочем, как я уже говорил, он и был руководителем той самой «пресс-службы». В одном лице — в собственном.

И как к этому стебу следовало относиться Жебровскому, Халитову, Минакову и всем прочим жириновцам, мечтавшим превратить свою партию из маргинальной в парламентскую?

Просто одни верили в это чудо, а другие (Архипов, Жариков, Митрофанов, Венгеровский) — нет.

* * *

Что же касается так называемого «теневого кабинета», то его идея хотя и действительно принадлежала Митрофанову, но создание такого «кабинета» было продиктовано исключительно соображениями пропаганды партии, но не попыткой противопоставить этот виртуальный орган реальному Высшему Совету ЛДПСС и, как пишет Жариков, «коммунякам» в нем во главе с Жебровским.

Жебровский-то как раз вошел в список «министров» этого «теневого кабинета» (Эдуард Лимонов в своей книге «Лимонов против Жириновского» приводит весь список целиком, и Жебровский там присутствует!)

Сообщение о создании Жириновским такого «кабинета» появилось в СМИ 22 июня 1992 года. А Жариков, видимо, вспоминает о тех далеких уже событиях по знаменитому ныне фотоснимку «теневого кабинета», который был сделан чуть позже и на котором Станислав Жебровский отсутствует. Но скромный, погруженный в повседневные партийные заботы Жебровский просто не захотел тогда ехать в фотоателье, потому что не предполагал (как и многие другие жириновцы), что эта обычная фотосессия в ателье у Бутырской тюрьмы будет потом названа кем-то «съемкой членов теневого кабинета министров Владимира Жириновского».

Итак, в июне 1992 года по эскизу, разработанному Архиповым и художником Хромовым, был изготовлен большой герб партии. На фоне этого герба Жириновский и захотел сфотографироваться со своими соратниками. Вот и всё.

Эта фотография, теперь широко известная, была опубликована впервые лишь в январе 1994 года в газете «Известия»! Опубликована, когда партия уже стала парламентской, а «министры» Архипов, Жариков, Курский и некоторые другие жириновцы, запечатленные на ней, остались на обочине большой политики.

Пояснительный текст под фотографией с указанием фамилий и «министерских постов» участников съемки написал сам Архипов. При этом (из вредности или стеба ради) он назвал «министра» Александра Курского «Курбским», и так это потом попало в другие источники, включая и книжку Эдуарда Лимонова.

Но в момент фотосъемки мало кто из присутствующих думал о каком-то «теневом кабинете», прекрасно осознавая, что кабинет этот в полном смысле — потешный. «Команда КВН» — назвала этот «теневой кабинет» Наташа Медведева, и была права.

Всерьез его восприняли лишь жириновцы из провинции, пытаясь даже тихо роптать, почему это вождь обошел их вниманием, но дал «министерский портфель» чужаку Лимонову и каким-то неизвестным москвичам.

Да, отбор участников съемки был совершенно случайным. Если бы в центральном аппарате партии в тот момент было много людей, то, уверен, Вольфович пригласил бы в студию всех, — как он пригласил через год всех жириновцев, «соколов» и сочувствующих в депутаты Государственной думы. Но летом 1992 года в центральном аппарате ЛДПСС людей было совсем мало, да к тому же Жебровский, Минаков, Богатый и Жуковский поехать фотографироваться не смогли или не захотели. Жемло тоже не поехал, так как он сидел за секретаря на телефоне, а замены себе на два часа так и не нашел, хотя Вольфович включил и его тоже в список членов своего «кабинета» в качестве «начальника Управления исполнения наказаний».

Позже, когда веселый, худенький Саша Жемло сам угодил в тюрьму, до меня дошли слухи, что он был профессиональным и очень авторитетным вором-карманником по прозвищу «Кошкин Дом» (как называют один из корпусов Бутырской тюрьмы). Это объясняло многое: и то, что он жил в помещении штаба партии, прикрываясь по ночам на диване офицерской шинелью, и то, что не поехал вместе со всеми фотографироваться, и то, что на вопрос Вольфовича, кем его назначить в теневом правительстве, куража ради ответил: “Начальником УИН”, то есть начальником всех тюрем и лагерей!

Управделами Валентин Минаков и сам Вольфович предлагали поехать в фотоателье и мне, но я отказался, считая, что адвокату делать этого не стоит (то есть не стоит публично заявлять о своих политических взглядах и тем более примыкать к какой-либо партии).

Не смогли участвовать в фотосессии и другие близкие Вольфовичу люди типа Михаила Дунца.

И тут на выручку, как всегда, пришел Архипов, который оповестил о возможности «сфотографироваться с Жириком» всех своих приятелей и знакомых. Именно он пригласил Александра Курского (распространявшего по Москве газеты «Либерал» и «Сокол Жириновского»), Юрия Бузова (коммерсанта, с которым познакомился всего за месяц до этого в самолете при перелете с Жириновским из Симферополя в Москву), Сергея Жарикова и Эдуарда Лимонова.

Жариков оказался там не только из-за дружбы с Архиповым и работы в газете «Сокол Жириновского», но и потому что изготавливать огромный партийный герб помогала его тогдашняя подруга — художница Ольга Померанцева (она же была и членом редакции газеты «Сокол Жириновского»).

А вот поехавший было вместе с Митрофановым в фотоателье его верный Санчо Панса — Александр Филатов (будущий депутат, но тогда еще вообще никому не известный молодой человек) в последний момент заскромничал и в «исторический кадр» не попал. А если бы попал, то через два года Архипов, наверное, назвал бы его, выпускника института железнодорожного транспорта и заведующего московским центром досуга «Сокол», «министром путей сообщения» — не иначе.

Лимонов, которому предстояло познакомиться с Жириновским поближе в Париже, согласился участвовать в фотосъемке из любопытства. Еще в феврале 1992 года он признался на страницах «Московского комсомольца», что «ищет банду, к которой мог бы примкнуть». И вот он ее нашел.

А я даже сейчас помню тот жаркий летний день, когда перед поездкой в фотоателье Эдуард появился в Рыбниковом переулке в черном кожаном пиджаке и не очень уверенно прошел по темному коридору штаб-квартиры до залитой солнечным светом приемной Жириновского…

И кто же в итоге попал в объектив истории?

На фоне фанерного герба ЛДПСС мы видим десять человек. Сам Жириновский («премьер-министр») стоит выше всех. Возле него с серьезными лицами, кроме Андрея Архипова («министра информации»), стоят и сидят: Андрей Лосев (тот самый, который через пару лет будет заниматься выпуском водки «Жириновский», но никогда не входивший в «кабинет министров»!); Ахмет Халитов («министр продовольствия и земледелия»); Алексей Митрофанов («министр иностранных дел») — невысокий и еще худой, но так стиснутый со всех сторон своими крупными соратниками, что на снимке видна лишь одна его голова; Михаил Мусатов (бывший политработник Советской армии, пришедший на съемку в черной морской форме капитана первого ранга и названный зловредным Архиповым в «Известиях» «товарищем военного министра», следовательно, должность министра он как бы еще и не заслужил); Александр Курский («министр минерально-сырьевых ресурсов») и Юрий Бузов («министр внешней торговли»). Только не спрашивайте, зачем в новом государстве с рыночными отношениями Жириновскому понадобилось такое министерство из застойного советского прошлого! Должности придумывали себе либо сами «министры», либо Андрей Архипов. Беспартийные Сергей Жариков и Эдуард Лимонов получили соответственно должности «министра культуры и по делам молодежи» и «директора Всероссийского бюро расследований (ВБР)».

Все в лучших традициях «Сокола Жириновского», отпечатанного якобы в Мусохранске.

Через три года бывший «министр минерально-сырьевых ресурсов» Курский с обидой мне расскажет, что, встретившись спустя несколько лет с Жириновским, он вдруг услышал от него упрек за то, что якобы недосдал в партийную кассу в 1992–1993 годах сколько-то там рублей за проданные у музея Ленина газеты и календарики с символикой ЛДП.

— Да ладно тебе накручивать! — попытался я его успокоить. — Вольфович, наверное, пошутил, а ты и поверил!

— Нет, он говорил серьезно. Какая память!..

А для Андрея Архипова запоздалая публикация в «Известиях» той фотографии «первых министров «теневого кабинета» Владимира Жириновского» была нужна для собственного пиара — чтобы найти себе работу в Государственной думе. Что в итоге и получилось: его взял в аппарат своего Комитета по геополитике коллега по «теневому кабинету» и однопартиец по ЛДПСС и Право-радикальной партии Алексей Митрофанов.

* * *

Как я уже упоминал, в 1994 году Эдуард Лимонов написал по свежим впечатлениям книгу «Лимонов против Жириновского» — об опыте своего общения с лидером российских либерал-демократов.

«Сергей, вот тебе привет из прошлого! — читаю я надпись Лимонова на ее титульном листе. — Оба персонажа тебе хорошо знакомы».

Да, но в этой замечательной книге автор не только подробно рассказал о своих непростых взаимоотношениях с Вольфовичем, но и поделился впечатлениями о тех людях, кто Жириновского тогда окружал. А как известно, короля делает свита.

«Интриган Леша Митрофанов, отпрыск “благородных” родов номенклатуры», — это, разумеется, об Алексее Митрофанове. Или еще: «Пухленький черноглазый, восточного вида молодой человек… одиноко живущий почему-то в огромной бывшей даче Мураховского на Николиной Горе».

«Юрий Бузов — владелец “Вольвы” и газового пистолета, веселый, молодой, плейбойского типа, гуляка и любитель снять “телок”…

«Седые усы и борода, зычный голос, человек положительный и неглупый, зав. отделом какого-то НИИ, а еще продает с рук нацио нально-патриотические издания» — это об Александре Курском.

«Вальяжный, похожий на Бабурина, Александр Дмитриевич Венгеровский, усы и бородка эспаньолкой, импозантный, вид барина, но “мировую закулису” своим интеллектом он не победит»…

Но больше всего места в своей книге (кроме, конечно, самого Жириновского) Лимонов справедливо уделил только двум, наиболее колоритным жириновцам того времени — Андрею Архипову и Сергею Жарикову.

«Ехидный» — самый безобидный эпитет, которым наградил Архипова Лимонов.

Но Архипов источал не только желчь или яд, но и идеи. И если он что-нибудь придумывал, то все окружавшие его жириновцы (от Жебровского и Минакова до Митрофанова и Венгеровского) мигом разбегались по углам.

«Все они были ссыкуны, — режет правду-матку Андрей. — Боялись и чекистов, и ментов, и Ельцина, и Жириновского. Я долго не мог затащить к Жириновскому того же Жарикова, — он тоже все чего-то боялся».

«Казавшийся добрым, но оказавшийся злым сплетником, — писал об Архипове Лимонов. — Это ему Жириновский обязан доброй частью “уток” и розыгрышей общественного мнения, благодаря им создалась легенда Жириновского».

О каких «утках» говорит Эдуард? Ну, например, о том, что, находясь на Черном море в 1992 году, Жириновский якобы спас тонущего в море русского мальчика. И благодарный отец ребенка тут же вступил в ЛДПСС. (Надо понимать, Вольфович вручил ему партбилет, достав его прямо из своих плавок.)

Подобных «уток» было запущено Андреем в СМИ в период 1991–1992 годов превеликое множество! И на них попадались не только наивные обыватели, но даже, казалось бы, искушенная часть публики. Так, на «утку» о «спасении мальчика в море» попался, как самый обыкновенный лох, многоопытный журналист Андрей Ванденко.

— Да-да, было, — потупив глаза, бубнил ему потом в ходе интервью Вольфович, усиленно вспоминая, чего еще мог наплести по этому поводу его пресс-секретарь.

«Жирик не любил Архипова за его беспардонность», — вспоминает сегодня Жариков. И рассказывает, как однажды Вольфович позвонил ему, узнав о намерении покинуть партию, с предложением вернуться, «но без Архипова, которого он, похоже, к тому времени просто ненавидел».

Но и талантливый Сергей Жариков был кладезем идей, вызывавших то зависть, то оторопь у остальных жириновцев.

«Иронический, начитанный, болтун, сплетник, истерик, абсурдист, фейерверк остроумия, пессимист, он один из тех, кто ради красного словца не пожалеет ни мать, ни отца, ни детей, ни Историю, ни здравый смысл», — написал о Жарикове Лимонов в 1994 году.

И как же он был прав!

И все-таки, без сомнения: Жариков и Архипов были самыми яркими и талантливыми людьми (помимо самого Владимира Вольфовича) в Либерально-демократической партии за всю ее историю.

И если поверить, что Жариков пришел к Жириновскому по заданию чекистов, то это даже прикольно! Ведь тогда получается, Вольфович обязан благодарить за такого славного пиарщика Лубянку!

Так для чего же, в самом деле, посылали (если посылали) Жарикова к либерал-демократам его «кураторы»? Азефа, например, царская охранка посылала к эсерам, чтобы развалить партию. А Жарикова — чтобы укрепить?.. Или чтобы тоже развалить, но он просто не справился с заданием?.. И за это уволили его «куратора Володю»? А потом, подлецы, сами же и убили. Или уволили и убили его за то, что хитрый Вольфович их всех просто-напросто обыграл, вовремя удалив «засланного казачка» из партии, не позволив превратить ее в радикальную организацию типа будущей НБП?..

Интересно было бы посмотреть на приковывающих себя наручниками к дверям Минюста Митрофанова и Бузова, на бросающих яйца в Никиту Михалкова Жебровского и Венгеровского, на захватывающего башню рижского собора Святого Петра Ахмета Халитова с товарищами Мусатовым и Минаковым!..

Дурдом!.. Или снова — панк-группа «ДК»?..

И что мы имеем на выходе?

А мы имеем то, что партия Лимонова под запретом, а жириновцы — в Думе. Это Вольфович вывел их в люди и сделал политиками. Правда, политики из них получились, за редким исключением, карикатурные, но на другое трудно было и рассчитывать: Вольфович строил свою партию из того человеческого материала, который был под руками.

— На выходе у Жириновского хоть есть эффект, — ехидно замечает Архипов. — А у самоотверженных, бескорыстных и более талантливых в массе своей лимоновцев он — нулевой.

Андрей в равной степени не любит ни Жириновского, ни Лимонова. Но сам-то он все-таки бывший жириновец!..

— Так-то оно так. Но только и цели у них изначально были разные, — возражаю я, впрочем, спорить не собираюсь: Архипов и сам все прекрасно понимает.

С самого начала Жириновский хотел сотрудничать с действующим режимом, чтобы встроить свою партию в существующую политическую систему. А Лимонов желал уничтожить этот режим, изменив политическое устройство в стране.

Лимонов — бессребреник, нонконформист и революционный романтик. А Жириновский, наоборот, — гибкий, крайне прагматичный и очень расчетливый политик…

А добиться успеха в борьбе с режимом гораздо сложнее, чем, сотрудничая с ним, получить для своей партии место в парламенте.

И потому, наверное, Вольфовича иной раз прорывает: «Вы въехали в Думу на моих плечах! Наслаждаетесь жизнью, черви?..»

Ведь он знает, что история помнит только победителей. Или героев.

Жириновский против всех

За двадцать с лишним лет работы с Жириновским (в 2011 году я ему в шутку сказал, что уже заслужил пенсию по выслуге лет) мною были проведены сотни судебных дел. Это были дела не только в защиту прав и интересов самого Вольфовича и его партии, но и дела, где я представлял интересы его родственников, отдельных партийцев или просто знакомых. С просьбами об этом ко мне обращался Владимир Вольфович. И сам же гарантировал оплату.

Вообще, надо сказать, Жириновский, помимо его безусловного таланта политика, обладал еще крепкой деловой хваткой и такой ценной чертой, как умение держать слово. Кроме того, лично я знаю его как отзывчивого, немного сентиментального и даже, на мой взгляд, чересчур доверчивого человека. И еще — быстро отходчивого. Чем, кстати, ловко пользовались и пользуются некоторые люди из его окружения.

Что же касается самих дел, то они были самые разнообразные. Гражданские и арбитражные споры, судебные процессы, связанные с избирательным правом (это когда власти, напуганные неожиданным успехом Жириновского в 1993 году, стали предпринимать попытки не допустить его партию до следующих выборов или периодически исключали из списков ЛДПР тех или иных кандидатов), и даже какие-то уголовные дела.

Но все же подавляющее большинство наших дел касались исков о защите чести и достоинства. Позднее мне доводилось даже встречать ученых-юристов, которые использовали в своих научных диссертациях судебную практику по делам Жириновского! Ведь как ни крути, а мы с Вольфовичем были одними из первых в стране, кто стал заниматься (и сразу в таком огромном количестве!) делами подобной категории. А до этого действительно никакой судебной практики по ним просто не существовало.

Сейчас это может показаться странным, но в СССР не принято было искать в суде защиты своей чести и достоинства. Тем более судиться с журналистами. Советские люди верили всему, что писали газеты. Вся советская печать была, по сути, партийной, а на каждом углу красовались транспаранты, утверждавшие: «Народ и партия — едины!» И если о человеке в газете писали, что он — верблюд, тому оставалось лишь терпеть и отплевываться. А про многомиллионные судебные иски к газетам и журналам за распространение ложных сведений советские люди узнавали только из информационных сообщений из-за рубежа в рубрике «Их нравы».

Но за границей вообще все было не так, как в нашей стране — все гораздо хуже. И если кто-то в СССР пытался это оспорить, его просто сажали за решетку или отправляли в психушку.

Потому как всем было понятно, что «когда мировой капитализм открывает свою пасть на незыблемость социалистических завоеваний, отдельные отщепенцы, захлебнувшись в мутных водах антисоветизма, пытаются перед враждебными кругами западных стран доказать наличие в советском обществе якобы существующей оппозиции к советскому государству, его институтам и руководящей роли КПСС»… За эту бесподобную цитату из советского прошлого надо поблагодарить моего коллегу Владимира Голубева бывшего тогда прокурором и заучившего ее как Отче наш. Он повторял ее в каждом судебном процессе над диссидентами, в которых участвовал в качестве гособвинителя. «Передавай от меня привет Сергею Адамовичу и бабушке Людмиле Михайловне, — говорил он мне всякий раз, когда узнавал, что я собираюсь встречаться с правозащитниками. — Скажи, Володя Голубев, прокурор, желает вам долгих лет. Они должны меня помнить. Людмила Михайловна меня любила». Те, кому он передавал приветы, как раз и были «отщепенцами, захлебнувшимися в мутных водах антисоветизма» — члены Московской Хельсинкской группы С. А. Ковалев и Л. М. Алексеева.

В общем, в самый гуманный суд в мире советские люди за защитой своей чести и достоинства практически не обращались. А кто все-таки обращался, вызывал у окружающих искреннее сочувствие.

Одним из таких людей был юрисконсульт издательства «Мир» Владимир Вольфович Жириновский. У меня до сих пор хранится рукописный экземпляр первого подобного иска Вольфовича в Черемушкинский районный суд Москвы от 12 октября 1990 года! Ответчиком в нем значился его бывший однопартиец Евгений Смирнов. Но такие дела обычно рассматривались очень долго, поэтому вести и заканчивать это дело пришлось уже мне самому.

И когда мы вдруг начали заваливать аналогичными исками все суды Москвы, выяснялось, что отдельные судьи вообще не ведают, как их рассматривать, и даже не знают, какой размер государственной пошлины должен заплатить истец! И нам, естественно, приходилось обращаться в вышестоящие судебные инстанции вплоть до Верховного суда — спорить, доказывать, просить разъяснений. Так и создавалась судебная практика.

С 1 января 1992 года это были уже новые, российские, суды, но судьи оставались в них все еще прежние — советские: с советским образованием, опытом, взглядами, в том числе и политическими. Большинство из них были совсем недавно членами КПСС и не скрывали этого. И те из истцов или ответчиков, кто не понимал этого или не желал учитывать, выступая с оголтелых антикоммунистических позиций, чаще всего терпели в судах неудачу. Так, например, происходило с Генри Резником (неоднократно провозглашавшим в судебных процессах: «Я — адвокат-демократ!»), с Валерией Новодворской, Константином Боровым, Сергеем Юшенковым и многими другими российскими демократами, кого нелегкая заносила в те годы в наши суды.

Да, Жириновский тоже периодически выступал с резкой критикой КПСС-КПРФ, но делал это, во-первых, не в судах и, во-вторых, как всегда, остроумно и весело, не задевая за живое рядовых коммунистов. Так что на Вольфовича трудно было всерьез обижаться. Да и я, если что, старался смягчить его высказывания или поведение.

— Ты — мягкий человек! — частенько ворчал он на меня, когда я пытался помирить его с кем-нибудь из оппонентов или предлагал прекратить в отношении кого-то дело.

Но потом, вечером, у меня дома обычно раздавался телефонный звонок, и в трубке звучал голос утомленного за день Вольфовича:

— Сережа, я тут подумал… Да, давай так и сделаем: ты вначале попробуешь примириться, а если не получится, то действительно потянешь с судом до осени. А там, ближе к выборам, я приеду в суд и под телекамеры устрою разнос… По крайней мере, если не суд, то избиратели будут на нашей стороне…

Подобных случаев было много. Но тот конкретный касался возникшей было взаимной перебранки в прессе между Жириновским и кемеровским губернатором Тулеевым, которого Вольфович обозвал «главарем местной банды».

Причем наибольшее количество наших исков о защите чести и достоинства пришлось на 1991–1993 годы, когда направление их в суды преследовало не столько юридическую, сколько пропагандистскую цель. Но это было вызвано вовсе не желанием попиариться. Ради пиара, по крайней мере, не стоило таскаться по всем судам и трепать там себе нервы в спорах с ответчиками, на лицах и поведении которых продолжали сказываться последствия взрыва горбачевской «гласности».

Наши обращения в тот период в суды с многочисленными исками были продиктованы объективной необходимостью.

В августе 1991 года, как известно, Жириновский поддержал ГКЧП. Утром 21 августа газета «Советская Россия» опубликовала следующее сообщение ТАСС:

Высший совет Либерально-демократической партии Советского Союза заявил о «полной поддержке перехода всей полноты власти на всей территории СССР в руки Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР, восстановления действия Конституции СССР на всей территории страны». В обращении высший совет партии подчеркивает, что «в связи с созданием ГКЧП в СССР возникла реальная возможность прекратить внутреннюю гражданскую войну, скатывание институтов государственной власти к хаосу, развал экономики и, как следствие, голод и обнищание народа.

А на следующий день с ГКЧП было покончено.

И после ареста его членов, на протяжении более года, Жириновский и его партия оказались практически в полной информационной блокаде, пробить которую время от времени удавалось лишь путем создания различных информационных поводов — таких, как судебные процессы, случаи «спасения» Вольфовичем утопающих или формирования им того же «теневого кабинета министров».

Вот, к примеру, список дел по искам Жириновского, рассматриваемым в судах Москвы в первой половине марта 1992 года:

3 марта — Севастопольский районный суд (ответчики — Смирнов Е. Г., газеты «Московская правда», «Речь» и агентство «Постфактум»);

9 марта — Краснопресненский районный суд (ответчик — «МК»);

10 марта — Сокольнический районный суд (ответчик — «Независимая газета»);

11 марта — Краснопресненский районный суд (ответчик — газета «Куранты»);

15 марта — Свердловский районный суд (ответчик — журнал «Столица»);

17 марта — Фрунзенский районный суд (ответчик — «Московские новости»)…

Подобная интенсивность была характерна нашей работе и в дальнейшие годы, вплоть до конца 90-х.

Но затем общее количество таких дел в судах стало постепенно уменьшаться, — уменьшаться по мере укрепления ЛДПР и ее лидера во власти и превращения его из радикального, экстравагантного политика-новичка в солидного, степенного политика «западного типа». Что, безусловно, было по душе его родственникам и новым депутатам-партийцам, пришедшим в Думу, чтобы укрепить свой авторитет и позиции в бизнесе, но не очень нравилось «электорату» и противоречило характеру и самой натуре Вольфовича.

А приведенный выше список дел за первую половину марта 1992 года был взят мною из моего же письма прокурору Москвы, в котором я объяснял, что многие публикации о Жириновском содержат информацию, не соответствующую действительности, и мой доверитель сам оспаривает их в судах.

Как раз именно в тот период московская прокуратура рассматривала материалы депутатской комиссии Верховного Совета РСФСР «по расследованию причин и обстоятельств государственного переворота в СССР», созданной 6 сентября 1991 года.

В тот же день другим указом Руслан Хасбулатов вернул Ленинграду историческое название Санкт-Петербург.

И за этим историческим событием создание специальной депутатской комиссии осталось незамеченным. А она, проведя «титаническую» работу по вырезанию из газет и журналов с помощью простых канцелярских ножниц статей и заметок о Жириновском, сделала далеко идущие выводы о его «провокационной» и «антигосударственной» деятельности. Термин «экстремистская деятельность» в те годы юристами еще не использовался, но про «экстремистские высказывания» Жириновского депутаты-демократы уже говорили и тогда. И сигнализировали об этом прокурорам.

В этом, собственно, и заключалась вторая причина, почему мы в тот период начали направлять в суды сразу столько исков о защите чести и достоинства!

Парламентарии же на сборе газетных публикаций о Жириновском не успокоились. Они принялись копаться еще и в учредительских документах ЛДПСС, пытаясь найти и там какую-нибудь зацепку, чтобы поставить крест на этой неугодной им партии. Что в итоге и удалось сделать ровно через год (к годовщине «героического подавления путча») с помощью Минюста России, возглавляемого тогда еще одним «убежденным демократом» — бывшим преподавателем научного коммунизма Николаем Федоровым.

К слову сказать, то был не единственный «подвиг» будущего президента Чувашии, а затем министра сельского хозяйства России (специалиста, как видим, на все руки). Никто из ельцинского окружения тех лет не решился предъявить больному раком 79-летнему бывшему руководителю ГДР Эриху Хонеккеру требование покинуть территорию России. И только Николай Федоров сделал это не моргнув и глазом. 10 декабря 1991 года он с помпой заявился в Чилийское посольство в Москве, где нашел приют Хонеккер, и все выложил тому, что называется, прямо в лоб. Спустя полгода несчастного немецкого камрада, сидевшего в годы Второй мировой войны в фашистских застенках, экстрадировали в ФРГ, где он был тут же арестован. А верного ельцинского холуя Николая Федорова через несколько лет другие холуи помельче назвали «славным сыном чувашского народа».

Сейчас о деятельности той парламентской (но по сути — инквизиторской) комиссии как-то подзабыли. Но среди ее членов было много известных людей — все больше либералов да демократов:

Вадим Клювгант (бывший мент, член комитета Верховного Совета РСФСР по вопросам законности, правопорядка и борьбы с преступностью, теперь — адвокат М. Ходорковского);

Глеб Якунин (бывший джазовый музыкант и диссидент, депутат и поп-расстрига);

Сергей Степашин (бывший политработник МВД, преподаватель истории КПСС, министр всех российских «силовых» министерств и даже почти три месяца просидевший в кресле премьер-министра, затем — председатель Счетной палаты);

Сергей Шахрай (юрист, вечный советник и заместитель всех и вся, но в описываемый период — фигура хотя и маленькая, однако весьма влиятельная, — с декабря 1991 по май 1992 он руководил Главным политическим управлением (ГПУ) Президента РФ и осуществлял оперативное руководство деятельностью Министерства безопасности и МВД);

Виктор Шейнис (экономист, член Политкомитета партии «Яблоко», как и С. Шахрай — один из авторов Конституции РФ);

Сергей Юшенков (еще один бывший политработник, но уже Советской армии, кандидат философских наук, один из лидеров партии «Либеральная Россия», погибший в апреле 2003 года от рук своих же партийных соратников)…

Был среди них и Лев Пономарев, ныне правозащитник, а тогда — председатель подкомитета Комитета Верховного Совета по СМИ, связям с общественными организациями, массовыми движениями граждан и изучению общественного мнения.

А потому нет ничего странного в том, что спустя десять лет (уже при Путине) Лев Пономарев активно поддержал введение в Уголовный кодекс «экстремистской» 282-й статьи, благодаря которой за решеткой оказались сотни русских националистов, мусульман и нацболов.

Именно по этой одиозной статье было возбуждено уголовное дело и в отношении Марии Любичевой, участницы группы «Барто», за ее песню «Готов»:

Я готова, а ты готов

Поджигать ночью машины ментов?

Это, как правило жизни, признак хорошего вкуса

В отношении тех, для кого закон — мусор…

После двух судебно-криминалистических экспертиз и допросов Маши в Управлении «Э» МВД на Петровке, 38, и в прокуратуре уголовное дело, к счастью, удалось прекратить. Но сам по себе факт его возбуждения стал возможным не только благодаря инициативе «чекистской» власти, но и поддержке ее «либеральной общественностью и правозащитниками». В том числе и Львом Александровичем Пономаревым.

Сейчас, на старости лет, он сам страдает от этой власти, получая от рук ее «опричников» зуботычины и синяки. Но как тут не вспомнить мудрую народную поговорку «Что посеешь, то и пожнешь»?..

А в 1991–1992 годах он и его коллеги по Верховному Совету боролись с «экстремистом» и «фашистом» Жириновским, а в октябре 1993 года поддержали расстрел Ельциным здания этого самого Верховного Совета.

И что оставалось делать нам? А нам с Жириновским (как позднее и с Машей Любичевой) оставалось только оправдываться, доказывая, что мы вовсе не те, за кого нас пытаются выдать пригретые властью депутаты, журналисты и прочие «специалисты» в области политики, права, истории, философии или культуры.

В моем архиве, например, до сих пор хранится документ, запрошенный Вольфовичем в КГБ, чтобы снять с себя обвинения в связях с этим ведомством. Слухи об этом упорно распространяли в 1991–1992 годах его политические противники, начиная от бывших однопартийцев до одержимого борца с «трехглавым змием КГБ» отца Глеба Якунина.

На официальном бланке Комитета государственной безопасности СССР за номером 1743/Л от 28 августа 1991 года заместитель председателя Комитета В. Лебедев сообщает «Председателю Либерально-демократической партии т. Жириновскому В. В.» следующее:

В связи с Вашим запросом сообщаем, что в КГБ СССР не содержится каких-либо материалов, свидетельствующих о Вашем сотрудничестве с органами государственной безопасности…

Да, этот документ неоднократно служил поводом для острот и насмешек над Жириновским как со стороны его оппонентов, так и со стороны журналистов всех мастей. Но ведь иного-то документа нет! (Хотя, в отношении некоторых других известных персон политической и общественной жизни новой, демократической России из недр КГБ нет-нет да и появляются разные компрометирующие документы!) А благодаря именно этому «смешному» письму заместителя председателя КГБ все, кто обвинял Жириновского в связях с Лубянкой, проигрывали ему все судебные процессы. И постепенно вообще перестали эксплуатировать эту «скользкую» тему.

Итоги.

Именно так называлась заметка в «Вечерней Москве» от 23 апреля 1992 года:

Итоги социологических опросов, проведенных в отдаленных районах Вологодской области группой столичных исследователей, «повергли москвичей в изумление», — сообщает газета «Красный Север». — На вопрос «Кто из политических деятелей прошлого наиболее привлекателен для селян?» — большинство назвали фамилию… Маленкова. На втором месте оказался Брежнев. Из действующих политиков вне конкуренции — Жириновский…

Как видим, и эта маленькая заметка в «Вечерке» тоже, скорее, из раздела курьезов. Но для Вольфовича и этого было достаточно.

В начале 1993 года информационным поводом вновь заговорить о Жириновском послужила «отправка» им в Ирак в качестве добровольцев группы своих «соколов» из только что созданной молодежной организации ЛДПР.

Ни Архипова, ни Жарикова, ни Митрофанова, ни Венгеровского в тот период с Жириновским уже не было, — они создавали свою партию. И потому никто из них не имеет никакого отношения к этой действительно отлично задуманной и гениально исполненной пиар-акции. Что лишний раз доказывает то, что Вольфович способен был прекрасно обходиться без «имиджмейкеров», «спичрайтеров» и прочих «продюсеров», объявивших себя таковыми спустя несколько лет. И что он и сам вполне мог запустить любую «утку», причем даже пожирнее, чем те, что мастерски запускал в СМИ Андрей Архипов.

Первой попалась на «утку» Жириновского британская The Sunday Times:

Больше из ненависти к Западу, чем из любви к Саддаму Хусейну, группа русских националистических экстремистов планирует лететь в Багдад, надеясь воевать на стороне иракских солдат против американцев.

Сторонники Владимира Вольфовича, русского демагога, которого сравнивали с Гитлером, планируют вести партизанскую войну в Заливе против «американских оккупантов». Они считают Саддама союзником, которого предало Российское правительство.

«Мы взорвем несколько портов в Кувейте и подорвем самолеты плюс несколько американских кораблей в Заливе», — сказал Владимир Вольфович, лидер ЛДП и организатор миссии. Сторонники нервно хихикали, когда он говорил, но он не шутил.

Жириновскому — сорок семь. Он напыщенно говорит о необходимости восстановить «исторические» территории России, включая Финляндию и Аляску…

На выборах, которые привели к власти Ельцина в 1991 году, Владимир Вольфович был третьим, а недавний опрос показал, что его поддержка удвоилась после разочарования политикой Ельцина. «Дайте мне миллиард долларов, и я стану президентом России», — сказал он, покручивая авторучку.

Владимир Вольфович посещал Багдад в прошлом году по приглашению Саддама Хусейна. «Я говорил с Саддамом 4 часа, — он понимает по-русски», — сказал он в офисе, украшенном иракскими флагами и рождественской открыткой из иракского посольства.

«Саддам сказал, что ворота Багдада открыты для нас; у нас будут лучшие отели и хорошие условия для работы».

Было неясно, на каких базах будут работать русские добровольцы.

«Мы свяжемся с иракской армией, будем жить в их бараках и помогать им оборонять страну», — сказал Вячеслав Сенько, эксперт-взрывник и бывший полковник советской армии в Афганистане. «Мы будем давать консультации, но у нас есть снайперы и диверсанты. Американцы потерпят катастрофу».

Его последователи выглядели воинственно.

«Я знаю, что такое война», — сказал Василий Акимов, 23-х лет, который носит большой мальтийский крест на шее.

«Я был в специальных частях. Я не остановлюсь, если нужно будет убивать американцев»…

Нагнав, таким образом, жути на наивных корреспондентов The Sunday Times, Вольфович в день выхода в свет данной публикации, 24 января 1992 года, прибыл в аэропорт Шереметьево с группой своих «соколов», каждый из которых был в солнцезащитных очках и с дорожной сумкой в руках.

Сам Жириновский появился в зале вылетов аэропорта в камуфляжной форме и в отличном настроении.

«Добровольцы» под объективами теле- и фотокамер заранее вызванных корреспондентов выстроились в шеренгу. Вольфович обратился к ним с краткой зажигательной речью и, пройдя вдоль шеренги, попрощался с каждым за руку, по-отечески похлопывая кого-то по плечу, а кого-то по щечке.

После этого вождь сразу уехал в Москву, а «добровольцы», как бы в ожидании регистрации на рейс до Багдада, разбрелись по аэропорту (по туалетам и кафе) и, когда журналисты умчались в свои редакции сдавать сенсационные материалы, тоже отправились по домам.

Всем им была дана команда не показываться в штабе минимум неделю, но разве после такого шоу можно удержаться молодому человеку от желания поделиться с кем-то своей радостью и… славой?

И если бы кто-то из журналистов зашел на следующий день в штаб ЛДПР в Рыбниковом переулке, то с удивлением увидел бы там у входных дверей и в коридорах многих из тех самых «героев добровольцев — снайперов и диверсантов», с которыми вчера так тепло прощался в аэропорту Владимир Вольфович.

А потому все последующие дни газеты и журналы пестрили сообщениями подобными тому, что опубликовали 26 января 1992 года «Известия»:

Боевики Жириновского летят в Ирак заниматься терроризмом. Российские власти не в силах этому воспрепятствовать.

Вечером 24 января в информационных выпусках телевидения прошел сюжет о трогательном прощании лидера Либерально-демократической партии Владимира Жириновского с десятью боевиками, отправляющимися в Ирак сражаться с американским империализмом.

Среди «добровольцев» — специалисты по минно-подрывным и диверсионным операциям. «Мы взорвем несколько кувейтских портов и самолетов», — делится Жириновский своими планами в интервью английской «Санди таймс».

Жириновский даже не считает нужным скрывать, что посылает в Багдад своих людей заниматься терроризмом. Несмотря на это, они беспрепятственно получают выездные документы и, прежде чем сесть в самолет, устраивают в международном аэропорту спектакль перед телекамерами…

Российские власти оказались не в состоянии помешать акции, наносящий серьезный ущерб нашему престижу в мире. И если Жириновский реализует свое обещание набрать в ближайшее время «батальон из четырехсот человек» для отправки в Ирак, скорее всего, он и тогда сумеет провернуть эту операцию столь же легко и беспрепятственно.

Читая подобное, оставалось только ржать и удивляться тому, какими же долбоебами бывают журналисты! Кстати, потом многие из них за эти свои статьи (а точнее — неосторожные высказывания в них) еще и были привлечены нами к суду. Замкнутый цикл, безотходное производство!..

Всех ответчиков по искам Жириновского и истцов по заявлениям к нему трудно и перечислить. Вот только некоторые из них, кого сохранила память, помимо уже упомянутого Игоря Смирнова: Егор Гайдар, Андрей Козырев, Сергей Степашин, Глеб Якунин, Виктор Аксючиц, Андрей Мальгин, Николай Сванидзе, Александр Минкин, Юрий Соколов, Евгения Тишковская, Оксана Дмитриева, Амангельды Тулеев, Евгений Савченко, Юрий Лужков, Артем Рондарев, Денис Горелов, М. Волькенштейн, А. Кичихин, Л. Малаш, Н. Васильева, Ю. Р. Бланк, О. Крыштановская, А. Павлюков, В. Назаров, газеты «МК», «Россия», «Куранты», «Центр», «Российская газета», «Российские вести», «Комсомольская правда», «Новая газета», «Московская правда», «Известия», «Независимая газета», «Московские новости», «Республика», журналы «Огонёк», «Столица» и «Moscow Guardian», различные информационные агентства — ИТАР-ТАСС, «Северо-Запад», «Постфактум», РИА, Российская телерадиокомпания…

И сейчас я и сам удивляюсь, как у меня хватало сил одному вести все эти дела!

Притом что параллельно все эти годы я занимался еще и другими гражданскими и уголовными делами разной сложности, участвуя в громких, резонансных процессах по всей стране и даже за границей!.. Но это было. И я благодарен судьбе, что она предоставила мне такую возможность.

Интересные дела, интересные люди, непростое, во многом трагическое, но тоже невероятно интересное время…

А вот как виделись наши процессы «со стороны», — журналистам «Известий» и «Комсомольской правды»:

Владимир Вольфович Жириновский подал на газету «Известия» в народный суд Фрунзенского района Москвы гражданский иск о возмещении морального ущерба, который был им оценен в 200 тысяч рублей. Деньги нельзя сказать, чтобы очень большие, но учитывая, что всего подобных исков им было подано около 120, то ход мыслей истца представляется, безусловно, правильным и безупречным как с правовой точки зрения, так и с экономической.

Суть иска состояла в том, что в статье «Орден Владимира Вольфовича 3-й степени» была процитирована газета «Российские вести», которая, в свою очередь, процитировала литовскую газету «Республика», где уже цитировался сам Владимир Вольфович… Он же в своем иске утверждает, что такого не говорил.

Редакции удалось заполучить диктофонную запись, где приятный темпераментный голос истца таки говорит то, что им отрицается. Не всё, что процитировано, примерно половину. К сожалению, всего получить не удалось. Как объяснили журналисты «Республики» — пленку стерли…

Надо отдать должное адвокату истца Сергею Беляку, который на всех судебных заседаниях по данному делу стоял на защите своего доверителя от посягательств на его честь и достоинство. Это было высокопрофессионально, без малейших эмоций и выпадов в адрес ответчиков. Таких же высоких юридических рамок держался и Макс Хазин — представляющий интересы «Известий». В кулуарах суда обе стороны, абсолютно не касаясь Жириновского, обсуждали творчество Достоевского и Салтыкова-Щедрина, а также проблемы домашнего собаководства. Все было изящно, как во Дворце правосудия у Жоржа Сименона. Кроме, естественно, интерьеров…

Что ни говорите, а Владимиру Вольфовичу от нашей прессы больше всех досталось…

Чаще всего Владимир Вольфович обижается, когда его обвиняют в «разжигании национальной розни», «склонности к фашистским идеям», «несбыточных обещаниях». Ему не нравится, когда его партию называют «детищем КГБ». Отслеживать все публикации о себе и партии лидеру отовсюду помогают сторонники и поклонники — присылают газеты с сопроводительными записочками.

И слава о его тяжбах уж да-а-вно по всей стране гуляет. Чем не реклама?

Надо заметить, обидчиков своих Владимир Вольфович иногда щадит. Мог ведь недавно привлечь одно популярное издание по статье 131 УК (поскольку «дурак и клоун» — это уже оскорбление). Но не стал. Говорит: обойдемся пока «гражданской» 7-й статьей…

Жириновского в судах представляет адвокат Сергей Беляк. Ему 33 года. (4 из них — в журналистике). Ни в какой партии не состоит, взгляды своего клиента не всегда разделяет. Стал адвокатом лидера ЛДП исключительно из профессионального интереса. Считает его интересным человеком… Оказывается, в жизни Владимир Вольфович — не такой, как выглядит на митингах. Сдержан, пунктуален и точен, особенно когда дело касается документов. Так адвокат говорит.

…На днях Геннадий Хазанов обрадовал: Владимир Вольфович и на него в суд подал. За выступление у «Белого дома». Артист едва сдерживает себя от соблазна отправиться на заседание…

Замечу, что Хазанова Жириновский великодушно простил: тогда многие артисты лезли выступать на митингах в поддержку Ельцина и несли такую ахинею, за которую позднее им, наверное, самим было стыдно. К тому же юморист Геннадий Хазанов, слывущий почему-то острословом, на деле без заученого заранее текста не может связать и двух слов, выдавливая их из себя с большим трудом. Поэтому вряд ли он сумел бы повеселить в суде публику, но нервов потрепал бы себе там немало.

Каким же в те годы был сам Жириновский, можно понять из его интервью итальянской газете «La Stampa», опубликованного в первые январские дни 1993 года:

— Почему вы подали жалобу в суд на Moscow Guardian?

— Потому что они пишут, что я фашист и расист. Ложь. Я как демохристиане в Италии и галлисты во Франции. Они хотят дискредитировать меня, потому что боятся меня, потому что знают, что я популярен. Я использую национальный вопрос, потому что вижу, что русские истощены, деморализованы. Не я выдумал эту ситуацию. Гитлер тоже использовал усталость немецкого народа, но здесь сходство между историческими обстоятельствами, а не между идеологиями…

— Вы часто цитируете Пиночета. Это ваш образец?

— Нет, никакой это не образец. Это служит для объяснения… Сегодня в Грузии правит Пиночет. Формально командует Шеварднадзе, а в действительности командует Китовани — убийца, который провел двадцать лет в тюрьме. И Запад молчит об этом. Почему? Потому что это ваш человек. В Китае погибло четыре студента, и вы кричали. Хотя миллиард китайцев живет замечательно… Молдаване вошли в город, где был праздник прощания со школой, и изнасиловали всех девушек, но вы промолчали, потому что молдаване — демократы. Для вас русские это только биологическая масса, а вашу демократию диктует ЦРУ. Это демократия доллара, марионеточная, она воняет. Из-за этого вы потеряете мир, потому что ваш мир прогнил. Ленин ошибся на сто лет. Вы прогнили теперь, и ваша игра окончена. Россия — мировая надежда.

— В вашей позиции заметен легкий антиамериканизм.

— Ну, почему же, лишь бы Америка не претендовала диктовать нам свои законы… Конечно, мы не будем ни на кого нападать, но и они не смогут сделать этого… Потом у нас есть, по крайней мере, много чего, о чем не знает даже Америка. Например, наши легко управляемые военные космические платформы.

— Космические платформы? Никогда не слышал.

— Охотно верю. Но они есть. И наш «Буран». И ракета «Энергия». А наши ядерные подводные лодки? По оружию мы оснащены наравне с ними и даже лучше.

— Если вы станете президентом, то с чего начнете устанавливать порядок?

— Первое — отменить национальные республики, запретить везде сепаратизм. Унитарное государство, одна территория, один государственный язык, никакого права на самоопределение.

— Чтобы вы сделали с Горбачевым и Ельциным?

— Они совершили государственные преступления. Они должны предстать перед судом. Вместе с Гайдаром… И Ельцин меня боится. Его популярность падает. Будет как на конкурсе красоты, где побеждает самая красивая.

— Вы бы освободили августовских путчистов?

— Конечно. Но я наказал бы их морально, потому что нельзя делать дело, когда не знаешь, как его делать. Надо было сразу арестовать тех, кто прятался в подвалах «Белого дома». И расстрелять их…

Из этих ответов Жириновского на вопросы Джульетто Кьеза видно, что Вольфович мало изменился за прошедшие годы. Но все-таки изменился.

Тогда он, будучи всего лишь лидером одной из многих оппозиционных партий, смело набрасывался с жесткой критикой на президента страны и премьер-министра. Он угрожал им судебной расправой и спустя год сам судился с Гайдаром.

В те годы мы выигрывали в судах дело за делом, в том числе и дела против Гайдара, не имея никакой поддержки во властных структурах.

Тогда эти «властные структуры» не вмешивались в ход судебных процессов. В те годы не вмешивались в них и чекисты. Впрочем, чекисты тогда вообще ни во что не вмешивались, боясь дразнить гусей.

И уже тогда Ельцин представлял собой «колосса на глиняных ногах», что прекрасно понимал не только Жириновский, но и многие другие: политики, судьи, чиновники.

Однако прошло время, и власть изменилась. Она постепенно налилась силой, стала жилистой, злобной, коварной тварью, пытающейся контролировать из своего угла всех вокруг и больно кусающей непокорных или слишком смелых.

Поэтому чуть-чуть изменился и Вольфович.

А вот с Лимоновым Жириновский не судился. Хотя и хотел однажды подать на него в суд за книжку «Лимонов против Жириновского». Но я уговорил Вольфовича не делать этого, объяснив, что эта книга, как и любые, пусть и отрицательные высказывания о нем такого большого писателя, как Лимонов, пойдет в итоге только на пользу. И пообещал сам написать статью, в которой мог бы указать на фактологические неточности и ошибки автора в изложении тех или иных событий.

Такую статью я вскоре написал, и летом 1995 года ее опубликовала популярная тогда оппозиционная газета «Аль-Кодс» под редакцией Юрия Мухина. Мухин выделил для нее целую полосу, проиллюстрировал и озаглавил «Дуэль: Жириновский против Лимонова». При этом он решил пошутить (дуэль, так дуэль!), представив меня не в качестве адвоката Жириновского, но его… «секундантом».

Вольфовичу статья понравилась. Он позвонил мне на следующий же день после ее опубликования и, пожелав доброго утра, рассыпался в комплиментах. А Лимонов на предложение Мухина ответить на мою статью своей остроумно заметил: «С секундантами я не стреляюсь».

Мысленно я аплодировал Лимонову. И был благодарен Вольфовичу за его признание моей работы. Но главное — я был доволен тем, что оба эти человека, к которым я относился с симпатией, не стали устраивать разборки между собой в суде.

Да, может показаться странным, но признаюсь: я не люблю суды. И по возможности стараюсь их избегать, если есть шанс разрешить дело мирным путем. В судах, помимо страданий и боли, постоянно витает еще и аура лжи. И каким бы дорогим мрамором не украшали суд, в какие бы красивые мантии не наряжали судей, это, на мой взгляд, одно из самых худших мест на земле.

Живодёрня

И все-таки, несмотря на все попытки политических противников Жириновского дискредитировать его в глазах людей и объявить вне закона, Вольфович продолжал вести активную деятельность и месяц за месяцем неуклонно набирал очки.

В январе 1992 года в штаб-квартиру его партии пришла вот такая телеграмма:

«УВАЖАЕМЫЙ ВЛАДИМИР ВОЛЬФОВИЧ БЛАГОДАРИМ ЗА ПОДДЕРЖКУ В НАШЕЙ БОРЬБЕ ЗА СОХРАНЕНИЕ ЕДИНОГО ФЛОТА ВАША ЖИЗНЕННАЯ ПОЗИЦИЯ В ЭТОМ ВОПРОСЕ ВСЕЛЯЕТ НАМ УВЕРЕННОСТЬ В ПРАВОТЕ НАШЕЙ ПОЗИЦИИ = КОМАНДУЮЩИЙ КРАСНОЗНАМЕННЫМ ЧЕРНОМОРСКИМ ФЛОТОМ АДМИРАЛ И КАСАТОНОВ»

А вот письмо 13-летнего мальчика из Ульяновска Димы Семенова, которое он написал и отправил Жириновскому 23 марта 1992 года (цитирую с сохранением авторской орфографии и пунктуации):

Уважаемый Владимир Вольфович мне 13 лет живу в городе Ульяновске. Мой отец голосовал в предвыборной кампании по выборам президента России за вас. Мой отец не был коммунистом и ненавидит воров и взяточников — они развалили Россию. Если бы каждый работал на своем месте, не залезал в карман государству то был настоящий социализм. Бывшие коммунисты-начальники — нынешние демократы это и есть воры. Они вступили в партию коммунистов, чтобы иметь должность. Перестали давать должность, они стали демократами. Поэтому они и развалили нашу Россию. Я восхищаюсь вашей энергией в борьбе за единую Россию. В средствах массовой информации вас представляют шутом. Это значит, что вас боятся. Особенно радио России, то есть, радио подлиз и лгунов. Моё вам пожилание — смотрите с экранов телевизоров как хитрец Ельцин, с мягкой улыбкой. И вы приобритёте больше сторонников.

Владимир Вольфович если можите поставьте ваш автограф и отошлите мне его. Конверт прилагаю.

С уважением будущий член вашей партии Л.Д.П. Семенов Дима.

Где он и кто он теперь — этот Семенов Дима с Камышинской улицы Ульяновска?..

* * *

Когда в октябре 1993 года начался обстрел войсками и спецподразделениями Министерства безопасности и МВД здания Белого дома, где размещался Верховный Совет, взбунтовавшийся против узурпировавшего власть Ельцина, я, как и многие другие москвичи, был на улицах города.

Теплый, солнечный день — московская осень! Люди привычно спешат по делам или прогуливаются по улицам и бульварам, а по Садовому кольцу в сторону площади Восстания мчатся с открытыми дверями милицейские автобусы со спецназом.

По территории зоопарка и вокруг сталинской высотки короткими перебежками передвигаются группы по два-три спецназовца со снайперскими винтовками и стреляют на глазах у прохожих по окнам этой самой высотки. У американского посольства проход по Большому Девятинскому переулку закрыт — оттуда спецназовцы палят по внутренним окнам Белого дома.

— Что же это делается? Как же такое возможно? — говорит мне невысокий худощавый парень с густой копной каштановых волос и легкой небритостью на лице. В глазах у него блестят слезы, и он долго идет со мной рядом почти от площади Маяковского (сейчас это — Триумфальная), а потом, так же как и я, прячется, на всякий случай, от выстрелов за стеной старого московского дома на площади Восстания.

— Не высовывайтесь! — кричит нам охрипшим голосом какой-то мент, и мы не высовываемся.

— Как же так? — снова ахает парень. — Почему народ не выходит? Разве так можно — по своим?..

— А ты откуда? — спрашиваю я, улавливая едва заметный акцент.

— Из Чечни, — отвечает парень и вытирает рукавом слезы на глазах.

* * *

Через год, когда в самой Чечне начались вооруженные столкновения противников и сторонников Джохара Дудаева, в одном из выпусков популярной в те годы публицистической программы петербургского телевидения «Пятое колесо» показали большое интервью с ним.

Дудаев, провозгласивший независимость своей республики от России, что полностью соответствовало указанию Бориса Ельцина всем руководителям национальных автономий брать суверенитета столько, сколько они «проглотят», был одет в советский генеральский мундир и держался перед камерой очень уверенно, а говорил, как всегда, вызывающе дерзко.

— Почему у людей в Чечне так много оружия? — спрашивал его тележурналист.

— Иметь личное оружие — это многовековая традиция нашего народа, — отвечал Дудаев с дьявольской улыбкой на устах, окаймленных тоненькой черной полоской усиков.

— Но это же боевое оружие — автоматы, пистолеты… И люди постоянно стреляют прямо на улицах!..

— Оружие нам оставили ваши военачальники. Став независимым государством, мы получили право не только на наши недра, но и на ту часть вооружений Советского Союза, которая находилась на нашей территории. И ваше руководство с этим согласилось. Но если вы думаете, что наличие оружия у нашего населения влияет на количество преступлений, то вы ошибаетесь: в Чеченской Республике Ичкерия преступности практически нет. Мы знаем, как с ней бороться…

— И как же?

— У нас существуют свои суды. Но главное — у нас существуют традиции, которые свято соблюдаются чеченцами. И эти традиции не позволяют чеченцу применять оружие без серьезных на то оснований.

— И что же это за основания? Самооборона?

— Если, к примеру, чеченец едет в общественном транспорте и его оскорбили, то он имеет право ударить обидчика рукой. Если же его ударили и причинили травму размером больше хлебного зёрнышка, то он имеет право нанести обидчику ответный удар ножом. А если чеченца ударили ножом, то он имеет право на выстрел…

Я передаю сейчас слова Джохара Дудаева, конечно же, по памяти, но ручаюсь, что по форме — очень близко к оригиналу, а по смыслу — совершенно точно.

Не в силах оторваться от экрана телевизора, я ловил каждое слово, каждый жест бывшего советского генерала, участника Афганской войны, коммуниста Джохара Мусаевича Дудаева, ставшего руководителем одной из национальных республик России, и поначалу был попросту ошарашен услышанным.

А потом, когда выключил телевизор и посмотрел на своего безмятежно спящего в детской кроватке в обнимку с тряпочной собачкой крошечного сына, меня охватил ужас от мысли, в какой стране придется ему жить и что за жизнь готовят ему все эти люди!..

Что произошло со страной и всеми нами дальше — хорошо известно.

* * *

«Ель-цин! Ель-цин! Ель-цин!..» — радостно скандировали толпы людей на московских площадях и улицах в августе и сентябре 1991 года, а ветер и эхо разносили по городу: «Яй-ца! Яй-ца! Яй-ца!..» И многие находили это забавным.

Потом постепенно эйфория прошла, и наступили серые будни, приносящие больше разочарований и стыда, чем радости и гордости за свою страну.

Отмена старых законов и долгое придумывание новых, правовой беспредел и отсутствие социальных гарантий, криминальные войны, рейдерство и рэкет, крушение надежд и сокращение рождаемости, увеличение смертности и рост числа суицидов.

И снова стали выходить на площади десятки и сотни тысяч тех же самых людей, но теперь они уже не смеялись и кричали только одно: «Долой!»

Их научились разгонять и обманывать, обещая манну небесную, запутывая ребусами вопросов и ответов («Да-Да-Нет-Да») на референдумах и запугивая «красно-коричневой» угрозой. А потом — и Чечней. Шокирующие кадры военной хроники из Грозного и цинковые гробы — снова, как в Афганскую войну, груз «200»…

* * *

А мы дома в те годы выпускали стенную газету.

Газета называлась «Живодёрня». А эпиграфом к ней были слова Владимира Жириновского «Пошел вон, подлец!», сказанные им однажды в Питере, в вестибюле гостиницы, какому-то настырному мужичку, то и дело вставлявшему свои едкие замечания по ходу интервью Вольфовича местным журналистам.

Газета выходила по праздникам. Детям все это ужасно нравилось. Они принимали в ее создании самое активное участие, ползая на четвереньках по разложенному на полу большому листу бумаги с карандашами и красками, в то время как за ними равнодушно наблюдал со своего кресла в прихожей старый французский бульдог.

— Весело у вас тут! — сказал мне как-то один мой знакомый — Валерий Авакович Сумбатов, армянин, дед которого был генералом царской армии и военным врачом, а сам он — уроженцем дагестанского Кизляра, выпускником Грозненского нефтяного института и начальником небольшого строительно-монтажного управления в Москве. Одинокий пожилой мужчина с больным добрым сердцем, он, как и все мы в те годы, лишился своей большой страны, лишился партии, в которую верил, и совсем скоро должен был лишиться своего СМУ, которому отдал много лет жизни, здоровья и души. А на его малой родине уже полыхала гражданская война…

Он заходил иногда к нам на огонек, чтобы пообщаться со мной и чуть-чуть повозиться с моими ребятами.

— Да, весело, — грустно ответил ему я. — Обхохочешься.

* * *

И вот тут появилась «Лимонка».

Но продолжал зажигать и Жириновский.

Жириновский против Гайдара

Процесс «Жириновский против Гайдара» проходил в три этапа: в сентябре 1994 года дело слушалось в Тверском межмуниципальном (районном) суде Москвы, в ноябре — в Московском городском суде по жалобе Гайдара, а затем, в январе следующего, 1995 года — уже в Верховном суде по протесту и. о. Генерального прокурора РФ.

В тот момент им был Алексей Ильюшенко — здоровенный, косая сажень в плечах, 37-летний детина, уроженец Кемеровской области, бывший морской пехотинец, вылезший в генпрокуроры всея России в мгновение ока из простых, никому не известных клерков.

Как могло такое произойти? А в те смутные годы в России могло произойти (и происходило) все что угодно.

Ильюшенко, «генерал» Дима Якубовский, Гусинский, Березовский, Смоленский, Ходорковский, их взлеты и падения — тому подтверждение. Проходимцы, жулики и махинаторы всех мастей надувались и лопались как мыльные пузыри; с экранов телевизоров не сходили целители Кашпировский и Чумак; из музыкальных ларьков у станций метро орала как оглашенная Маша Распутина и воспевал «путану» Олег Газманов (кстати, именно этой песней изводили менты окруженных защитников Белого дома в октябре 1993 года).

На нечищеных улицах, среди грязи и снежных сугробов, обнищавший, но получивший свободу народ продавал с рук свою поношенную одежду, домашние соленья, варенье, пирожки, предметы мебели, посуду, детские игрушки и прочее барахло.

Тут же на всех углах стояли скупщики ваучеров, предлагавшие за каждый из них стандартный набор из трех предметов: бутылка водки, банка тушенки и банка сгущенного молока.

— Ваучер — ваша личная доля в народном хозяйстве страны, — объяснял с экрана телевизора Анатолий Чубайс. — И теперь вы вправе сами распорядиться ею как своей собственностью. А для этого есть масса вариантов.

Вариантов было, действительно, много.

Например, вместо уже названного стандартного набора гражданин России мог получить за свою долю в народном хозяйстве страны (недавно величественно именовавшейся Союзом Советских Социалистических Республик) набор рыбных консервов или набор, состоящий из китайской тушенки и болгарских голубцов. Бутылка русской водки (или польского спирта) в любом случае присутствовала.

И еще был вариант — самому отнести свой ваучер в какой-нибудь из инвестиционных фондов с красивым названием (их тоже перечислял Чубайс, и постоянно рекламировало телевидение) и сдать его туда, минуя перекупщиков. В этом случае человек не получал уже никакого продуктового набора, но уходил домой с полной уверенностью в том, что он, наконец, скоро станет собственником кучи недвижимости, заводов, газет, пароходов, принадлежавших ранее государству, то есть превратится в капиталиста. В руках будущий капиталист гордо держал красивую бумажку с красивым названием фонда, на которой стояла внушительная печать и чья-то размашистая подпись.

«Как только это случится, мы вас тут же известим. Ждите сообщений», — эти слова и медоточивые голоса приветливых сотрудников фонда еще долго слышались потом человеку.

Но со временем голоса и лица позабылись, все фонды куда-то вдруг исчезли, и никаких сообщений от них подавляющее большинство людей так и не дождалось.

«Бизнес это всегда риск», — успокаивали и одновременно учили народ правилам новой жизни Чубайс и Гайдар.

А по всей стране между тем шли ваучерные аукционы, на которых без особой помпы и шумихи в СМИ (газеты и телевидение взахлеб рассказывали тогда о собачьих свадьбах эстрадной «примадонны» или о повсеместных бандитских разборках) скупались за тысячи штук ваучеров, таким вот образом полученных, акции ведущих предприятий страны.

«Ничего личного — только бизнес, — любили в тот период говорить бывшим руководителям и работникам этих предприятий их новые владельцы. — Но вам еще тоже повезет»…

Невезучих, правда, оказалось слишком много — десятки миллионов, а тех, кому повезло, — несколько команд веселых и находчивых, капитаны которых впервые появились прилюдно (и все вместе) на приеме у президента Ельцина в Кремле перед выборами 1996 года. «Наши олигархи!» — восхищалась ими демократическая общественность. «Семибанкирщина», — скрежетала зубами оппозиция.

Вот и мордоворот Ильюшенко, казалось бы и особым умом не отличавшийся и талантами не блиставший, а надел вдруг в 1994 году мундир генерального прокурора — главного должностного лица, надзиравшего за соблюдением в стране законности! Правда, за год до этого он и известный адвокат Андрей Макаров были соавторами «дела о трасте Руцкого» в Межведомственной комиссии по борьбе с коррупцией. И хотя в январе 1994 года Московская прокуратура прекратила уголовное дело в отношении бывшего вице-президента России Александра Руцкого, Макаров стал депутатом Госдумы, а Ильюшенко — исполняющим обязанности генерального прокурора.

Мало кто его знал, но кто знал, говорили, что услужлив был парень с первых дней, как попал в прокуратуру. Подхалимничал. Не стесняясь, писал на коллег докладные начальству (этот — опоздал, тот — не выполнил). Но еще, как водится в таких случаях, обзавелся выгодными родственными связями — не пропадать же в одиночестве такому молодцу гренадерского роста!

А Борис Ельцин любил крупных людей! Аксененко, Сосковец, Шумейко, Коржаков, Бородин, Чубайс, Немцов… Ельцин и сам был не мал и таких же привечал да жаловал. А преемником своим в итоге выбрал в спешке Путина — низкорослого, субтильного, с застенчивой улыбкой (как у Абрамовича) и преданным взглядом (как у Киндер-сюрприза Кириенко и Бурундучка Степашина, вместе взятых). О чем потом пожалел, конечно, да поздно было: всех, кого Ельцин жаловал, Путин разогнал, все, что снес, — восстановил, все, что разбазарил, — вернул, всех, кого Ельцин веселил, Путин разозлил. Вот они — парадоксы судьбы и ельцинские загогулины!

А про ум, честь и совесть при подборе кадров первый президент России как-то и не думал, — наверное, сами эти слова неприятно напоминали ему его же лицемерное коммунистическое прошлое: «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи!» Да и о какой чести, о какой совести можно было говорить, глядя на физиономии этих чудо-молодцов из окружения Ельцина и более мелких перевертышей — бурбулисов, гайдаров, шахраев, рыбкиных?..

Вот и Ильюшенко чуть позднее оказался на тюремной шконке по обвинению в коррупции.

А вскоре предал своего дряхлеющего хозяина, с рук которого много лет вкусно ел и сладко пил, холоп Коржаков.

От других своих холопов, зная им истинную цену, Ельцин сам, без всякого сожаления, избавлялся. Но царь холопов не предает, — не царское это дело. Царь просто гонит холопов прочь. Что Ельцин периодически и делал. Только они, зажравшиеся и заносчивые, считали, что становились жертвами его предательства. Но это, видимо, особенность всех холопов…

И холоп Ильюшенко опротестовал решения двух судебных инстанций по иску Жириновского к Гайдару, однако Верховный суд согласился с мнением своих коллег, отклонив протест и. о. генерального прокурора.

В итоге во всех судах мы с Вольфовичем одержали победу.

Хотя сам он в тех процессах участия не принимал. И произошло это по той простой причине, что ответчик Егор Гайдар с самого начала категорически отказался прийти в суд. Гайдар сослался на свою занятость и заявил, что полностью полагается на профессионализм и талант своего представителя — адвоката Генри Резника. В такой ситуации мы посчитали нецелесообразным являться в суд и Вольфовичу. А мне пришлось вести борьбу сразу с двумя опытными противниками — с мэтром Резником и моим старым знакомым адвокатом Хазиным, который, как обычно, представлял в судах интересы газеты «Известия».

Именно «Известия» опубликовали в мае 1994 года статью Егора Гайдара «Ставка на негодяев», послужившую основанием для нашего обращения в суд. Позднее эта статья вышла и в виде отдельной, 12-страничной брошюры. Поэтому те, кто желают познать глубину мысли лидера первой «партии власти» под названием «Демократический выбор России» — «видного экономиста, государственного и политического деятеля» Егора Тимуровича Гайдара и хотят насладиться его публицистическим талантом, могут легко это сделать. Правда, боюсь, они будут сильно разочарованы.

А я даже кратко не собираюсь пересказывать содержание «знаковой статьи выдающегося лидера демократической России», потому как это содержание понятно из ее подзаголовка («От национал-патриотов исходит самая большая опасность для России») и названий трех ее разделов:

I. Фашизм — краткая характеристика

II. Фашист ли г-н Жириновский?

III. Водка «Жириновский»: химический анализ

Прочитав только одно это, думаю, легко можно догадаться и обо всем остальном, включая уровень приводимых автором аргументов.

В общем, это уровень даже не журнала «Коммунист», где когда-то верой и правдой служил товарищ Гайдар, а блондинки-второкурсницы какого-нибудь торгово-экономического университета.

А вывод из всего написанного Гайдар сделал такой: Жириновский, дескать, сегодня — «самый популярный фашистский лидер в России» и «фашистский популист».

Эти утверждения отца российских экономических реформ и кумира Валерии Новодворской (она со своими сторонниками из Демократического союза посещала все судебные заседания) мы и оспорили.

И вот в середине сентября 1994 года в Тверском районном суде Москвы начался процесс, который обещал быть очень интересным. Вела его судья Людмила Быковская, и в зале, помимо сторонников Гайдара, депутатов от ЛДПР и «соколов» Жириновского, находилось огромное количество журналистов.

Резник и Хазин представили суду массу документов: научных статей различных авторов, исследующих природу фашизма, отрывки из книг Жириновского, Гитлера, Лимонова («Лимонов против Жириновского»), а также многочисленные газетные и журнальные публикации о самом Вольфовиче. Они пояснили, что Гайдар, проанализировав якобы все эти материалы, пришел к однозначному выводу, что Жириновский — фашист. И это при том, что ни один из современных ученых, работы которых «анализировал» Гайдар, не делали подобных выводов относительно Жириновского. И уж тем более не делал таких выводов о Вольфовиче Эдуард Лимонов!

А вот, собственно, и аргументы ответчиков (цитирую по своим записям того периода):

«Жириновский в своей политике, как и ранее Гитлер, делает ставку на негодяев, на люмпенов, на маргиналов».

«Но это утверждение, — парировал я, — всего лишь обычный прием политиков, потерпевших поражение на выборах, — валить все на “глупого” избирателя».

И здесь мы столкнулись с откровенным презрением Гайдара к своему народу, десятки миллионов которого, по его мнению (те, что на выборах отдали свои голоса Жириновскому и его партии), даже не глупцы, а — «негодяи»!.. Правда, когда в 91–92 годах эти же самые люди (другим-то откуда было взяться за два года в таком огромном количестве?!) голосовали за Ельцина, они негодяями не были.

Жириновский — демагог, он обещает людям невыполнимое, — и потому он — фашистский популист.

Жириновский охвачен идеей расширения сферы влияния России в мире, а, значит, типичный фашист.

«Но как же, — спрашивал я, — Петр Первый, Екатерина Вторая и прочие русские цари и князья? Как же Александр Македонский, Цезарь, Ганнибал, Аттила, Чингисхан, Наполеон, Фридрих Второй, Карл XII?..»

Ответчики молчали, а затем продолжали цитировать Гайдара:

Жириновский пропагандирует войну.

И Генри Резник («не только как адвокат, но и как член московской Хельсинкской группы») с праведным гневом в голосе заявлял суду, поглядывая и на прокурора:

Я надеюсь, что Генеральная прокуратура доведет все же до конца возбужденное против Жириновского уголовное дело по статье 71 УК РФ за пропаганду войны!..

А следующее высказывание Генри Марковича претендовало на звание «Цитата года», а может быть даже и «Цитата десятилетия»:

«Фашизм в России не запрещен, фашистская идеология признается в России равноправной с другими, а потому и нет ничего порочащего в том, что Жириновского назвали фашистом».

На этот аргумент мэтра я ответил:

«Идиотизм в России тоже не запрещен, но дураком человека называть нельзя, — оскорбление!..»

И еще два ярких высказывания Генри Марковича на том процессе:

Неразвитые, не кончавшие университета люди не способны понять истинное значение слова «фашизм».

Газета «Известия», где была опубликована статья Гайдара, издается только для высокообразованных, развитых людей, а не для всяких… которым не дано понять истинное значение слова «фашизм»…

В общем, публика повеселилась тогда от души!..

Остальные аргументы ответчиков, впрочем, тоже были не лучше:

— Жириновский, как и Гитлер, родился вне метрополии, они испытывали оба в детстве нужду, — а значит, оба — фашисты!

— Жириновский ненавидит «южан», Гитлер ненавидел евреев, — оба — фашисты!

— У Жириновского «бросок на юг», у Гитлера «бросок на восток», — фашисты!

— Жириновский против чубайсовской приватизации, — значит, не настоящий либерал, а — фашист!

— Жириновский обещает защищать русских на всей территории бывшего СССР — настоящий фашист!

— Жириновский на словах отрицательно относится к Гитлеру и фашистам — хитрый фашист!

— Жириновский возглавляет ЛДПР, а не фашистскую партию, — скрытый фашист!..

И все-таки мне было приятно работать с этими людьми!

И я относился к ним с уважением, которое они заслуживали не только как люди старше меня по возрасту, но и как профессионалы своего дела. Более того, скажу честно: в том, что они проиграли мне те процессы, во многом не их вина, а вина самого Гайдара, который был чересчур беспечен, когда писал свою статью. И я видел, что и Резник, и Хазин старались изо всех сил, чтобы спасти положение. Хотя иногда их и заносило от волнения в сторону.

Кроме того, я уже тогда понял (и впоследствии неоднократно имел возможность снова убедиться в этом), что Генри Резник, при всей его пафосности, очень простой в общении и сверхделикатный человек, глубоко переживающий за свою работу. Наблюдая за ним в те дни и месяцы и общаясь с ним позднее, я понял и то, что когда он ведет какое-нибудь сложное дело, то не может мысленно отключиться от него ни на минуту, проклиная выходные и праздники. И в этом мы с ним абсолютно схожи.

«Фашисты начинают и выигрывают», — назвала свою статью в «Огоньке», написанную по итогам процесса в Тверском районном суде Москвы, Валерия Новодворская.

«На ринге, — писала она, — сражались два адвоката: блестящий и компетентный Генри Резник с гайдаровской стороны и некий С. Беляк, плохой, по-моему, юрист, но хороший агитатор, — со стороны Владимира Вольфовича». (В оригинале это звучало куда резче: «Беляк — хороший агитатор фашизма». Именно так она говорила журналистам непосредственно в зале суда, делясь впечатлениями о ходе процесса, но написать это в своей статье побоялась.)

«Создавалось впечатление, — продолжала Новодворская, — что все дни процесса прокурор Светлана Бурсук и судья Людмила Быковская мучительно решали одну задачу: с кем опаснее поссориться — с истцом или ответчиком… Пока, до Мосгорсуда и Суда Верховного, ЛДПР получила на зубок миллион: половину — с “Известий”, половину — с Гайдара. Засим прямо в зале суда командир эскадрильи “соколов” пригласил всех ЛДПРовцев на фуршет. На всю сумму. “Соколы” были великодушны и щедры. В коридоре суда один из них только что не похлопал Резника по плечу, одобрительно бросив ему на ходу: “Вы хороший адвокат. Мы вас возьмем потом к себе на работу”. У адвоката был такой вид, будто ему плюнули в лицо. Я бы за такое предложение вообще глаза выцарапала…»

А вот что написала о процессе популярная в те годы газета «Сегодня», среди основателей которой был Сергей Пархоменко, ныне один из так называемых лидеров «болотной» оппозиции — многословный, но малоубедительный ведущий радио «Эхо Москвы» (в народе обычно таких называют мудозвонами):

Гражданский спор господ Жириновского и Гайдара Тверской межмуниципальный суд решил в пользу лидера ЛДПР: 4 дня, в ходе которых адвокат истца Сергей Беляк и адвокат ответчика Генри Резник доказывали суду правоту защищаемых ими сторон, увенчались решением, что Егор Гайдар был неправ, когда анализировал и определял в своей «известинской» статье политпринадлежность вождя ЛДПР, называя его «фашистским популистом» и «самым популярным фашистским лидером России»…

Милитаризм, шовинизм, борьба за расширение жизненного пространства, антидемократизм, антипарламентаризм и другие 9 «родовых признаков», определенные политологами в «обновленном» фашизме… По всем пунктам позиции г-на Резника г-н Беляк отвечал: «А при чем тут Жириновский?», что казалось вполне убедительным для суда аргументом.

Задача адвоката Беляка во многом облегчалась тем, что в ответ на любую цитату, приводимую адвокатом Резником в обоснование Жириновского-фашиста, он мог тут же привести цитату в пользу Жириновского-демократа. Г-н Резник неоднократно обращал внимание суда на то, что эта «несостыкованность, противоречивость программных положений и отдельных высказываний» — один из основополагающих признаков фашизма.

В итоге суд в составе судьи Людмилы Быковской и народных заседателей Владислава Торобова и Владимира Шварца, а также прокурор Светлана Бурсук, признали доказательства, которые предъявила сторона истца.

Требования г-на Жириновского к соратникам составлять списки противников; подзатыльник, отпущенный им Тельману Гдляну в Кремле; рукоприкладство в Госдуме; угроза Чубайсу: «На часы будете посматривать в Лефортово»; утверждение в тех же «Известиях» о том, что идея национал-социализма сама по себе хороша; частые зарубежные поездки на встречи с политиками неофашистского толка — все, что вкупе с научным анализом было представлено суду стороной г-на Гайдара, оказалось неубедительным для суда.

Впрочем, Генри Резник, беседуя с журналистами после оглашения решения, высоко оценил профессионализм своего оппонента Сергея Беляка и подчеркнул безупречность судьи Быковской, отведя от нее подозрения в «предвзятости или в профашистской ориентации», которые успел высказать кто-то из зрителей в зале суда…

Этим «кто-то» была, разумеется, Валерия Ильинична Новодворская.

При этом Генри Резник не заставил журналистов сомневаться в том, что «сражение продолжится» в городском суде столицы. И оно там продолжилось через два месяца.

Однако коллегия Московского городского суда отклонила кассационную жалобу ответчиков на решение Тверского муниципального суда столицы. А в январе следующего года все эти решения признал законными и Верховный суд России.

Так закончилась эта судебная эпопея.

Но Егор Гайдар не собирался сдаваться. Уже весной 1995 года он попытался взять реванш, обратившись к Жириновскому с собственным иском о защите чести и достоинства.

Гайдар (а скорее кто-то из его советников) вырвал из общего контекста какую-то фразу Вольфовича, касаемую деятельности «отца российских экономических реформ», посчитав, что ее будет достаточно для победы в суде. Потом Гайдар сделал заявление, что на сей раз лично приедет в суд, чем подогрел интерес журналистов и публики к этому процессу.

Прекрасно понимая, что победить в суде Жириновского по таким основаниям, какие были указаны в иске Гайдара, нереально, мы задумались, для чего все это было им сделано. И сообразили, что затеял он весь этот «цирк» с судом только потому, что его личный рейтинг, как и рейтинг его партии и правительства, начал в последнее время резко падать. А уже в следующем году предстояли новые выборы в Думу, и требовалось что-то резко предпринять, чтобы исправить эту ситуацию. И окружение Гайдара не придумало ничего лучшего, как направить заикающегося, дергающего головой и брызгающего слюной Егора Тимуровича в суд для состязания в красноречии с первостепенным оратором Жириновским.

Складывалось впечатление, что от общей безысходности и скудоумия советников Гайдару уготовили роль «жертвенного агнца» во имя спасения «новой демократической России». И он, по-видимому, с нею согласился. Новодворская была, наверное, все-таки права: святой человек!..

Я предложил Вольфовичу выждать какое-то время, не пытаясь форсировать события и не позволяя сторонникам Гайдара уже сейчас, сразу, использовать судебную трибуну для пропаганды своих идей. Договорились, что так и сделаем: спешить с процессом не будем, а в суд Вольфович явится внезапно, и только тогда, когда там уже будет находиться сам Гайдар.

Несколько раз заседания Савеловского районного суда Москвы, куда был направлен Гайдаром иск, переносились по разным причинам: то я был занят в другом процессе, то внезапно уезжал в командировку, а то отправлялся в очередной отпуск. Я называл это «пассивной защитой». Время шло, процесс не начинался, Егор Тимурович и Генри Маркович нервничали.

Однажды мы в очередной раз попросили судью о переносе дела, мотивируя это тем, что в назначенный день Вольфович (который, дескать, тоже, как и Гайдар, хочет участвовать в процессе) будет находиться в командировке. Судья с радостью согласилась (лето — период отпусков) и даже согласовала со мной и Резником предположительную дату следующего заседания. Поэтому и на этот раз необходимость являться в суд отпала.

Вольфович спокойно уехал в командировку. А Гайдар решился на отчаянный шаг.

Утром в день судебного заседания телевидение рассказало о поездке Жириновского по стране. И вдруг около полудня все СМИ взорвались сообщениями о приезде в Савеловский районный суд Москвы Егора Гайдара!

Я тут же помчался в суд.

Когда я туда приехал, коридор первого этажа, где располагался кабинет судьи, был до отказа заполнен людьми: журналисты, съемочные группы различных телеканалов, депутаты фракции «Выбор России» окружали Егора Гайдара. Он, обливаясь потом, с победной улыбкой на круглом лице объяснял журналистам, что «приехал в суд, а Жириновского — нет».

— Вот сейчас мой адвокат разговаривал с судьей, выяснял, почему не рассматривается дело, — говорил Гайдар под одобрительный гул своих сторонников. — Оказывается, оно переносится из-за неявки Жириновского…

— Вы лжете, господин Гайдар! — крикнул я из другой части коридора, и мой голос перекрыл слабый голос Гайдара. Все журналисты мигом повернулись ко мне, ощетинившись микрофонами. А опешивший от неожиданности Гайдар, прерванный мною на полуслове, так и остался стоять в окружении своих сторонников, продолжая по инерции улыбаться. Теперь уже как-то глупо.

— Да, — подтвердил я уже в относительной тишине, — Егору Тимуровичу было заранее известно, что Жириновского сегодня в Москве не будет. И он заранее знал, что дело переносится. И сегодня, приехав в суд, вы, господин Гайдар, ведете себя как трусливый заяц из сказки, который тоже, узнав, что волк убежал с соседний лес, объявил, что вызывает его на поединок. И явившись на поляну, заявил всем обитателям леса, что волк, дескать, его испугался.

Мои слова вызвали у собравшихся сначала хихиканье, а затем и дружный смех. Толпа журналистов стала постепенно перемещаться следом за мной к выходу из здания суда, и уже на свежем воздухе я продолжил отвечать на их вопросы, объясняя более подробно то, что произошло сегодня, и вообще нашу позицию по данному делу.

Гайдар, уже не привлекая особого внимания прессы, тоже вышел на улицу и быстро уехал. И если на его лице в эти мгновения читались досада и раздражение, то на восточном лице находившегося рядом с ним Алексея Улюкаева (будущего заместителя Центрального банка России, министра экономики и взяточника-зэка), я увидел нечто совсем иное. Улюкаев разглядывал меня с нескрываемым любопытством, улыбкой и без тени какой бы то ни было недоброжелательности.

На следующий день все московские газеты опубликовали ироничные репортажи из Савеловского суда. Задуманная гайдаровцами пиар-акция провалилась. А через пару месяцев сам Гайдар отказался от попытки судиться с Жириновским, и дело было сдано в архив.

Тишковская против Жириновского

Многие ли скажут сейчас кто такая Евгения Тишковская? Актриса? Певица? Ученая? Спортсменка? Телеведущая?.. А может быть, светская львица, активистка оппозиционного движения или героиня какого-нибудь бульварного романа?..

Я и сам, если бы однажды с ней лично не столкнулся, вряд ли бы и вспомнил теперь, кто она была такая и была ли вообще.

А Тишковская и впрямь оказалась в 90-х годах героиней, но не книги, а скандальной истории, благодаря которой и получила на короткое время широкую известность в стране.

Депутат Государственной думы первого созыва, член депутатской группы «Новая региональная политика» Евгения Тишковская спокойно отсиживала в 1995 году свой депутатский срок на Охотном Ряду.

И хотя, в отличие от многих депутатов, Тишковская попала в Думу благодаря собственной победе на выборах в одномандатном округе, называть себя политиком она все-таки не решалась. Особенно среди людей, разбирающихся в этом деле. Но на простодушных избирателей-земляков и просто знакомых слово «политик» всегда производило впечатление.

И Тишковской это нравилось. А кому бы не понравилось? Тем более что депутатские полномочия рано или поздно заканчиваются, а вот политиком можно оставаться сколь угодно долго. «Я — политик!» — гордо скажет о себе какой-нибудь бывший депутат Иванов (или Иванова). И пусть кто-нибудь попробует доказать, что это не так.

Правда, для близких родственников ты как была сопливая Нюрка, так Нюркой и останешься, но вот дальние родственники и все друзья-подруги — эти тоже выпадают в осадок, узнав, что теперь ты политик, решаешь важные государственные задачи, общаешься с известными людьми и на драной козе к тебе уже, следовательно, не подъедешь.

Когда Митрофанова выперли из ЛДПР и он несколько лет не мог пробраться назад в Думу, то везде, куда бы ни ходил, он скромно представлялся политиком. И это срабатывало.

Но Тишковская — далеко не Митрофанов. И кабы не случай, о ней вообще бы никто не вспомнил: мало ли теток-депутатов было в Госдуме!.. Если кого-то из них и можно всерьез назвать политиками, то разве что Старовойтову и Хакамаду, но первую убили, а вторая ушла из политики по своей воле. А все остальные, при всем уважении, обычные «селедки», «кувалды» и «медузы», — используя классификацию женщин во власти Эдуарда Лимонова.

Вот в первом созыве, к примеру, была депутатом некая Любовь Петровна Рожкова. Помнит ли сейчас кто-нибудь такого «политика»? Я запомнил ее лишь потому, что мой приятель Андрей Архипов вынужден был пресмыкаться перед этой не вылезавшей из загранпоездок, домов отдыха и парикмахерских салонов «кувалдой», боясь потерять место ее помощника в Госдуме. А ведь она была даже председателем Комитета по образованию, науке и культуре! И писала стишки. Например, такие:

Откройте русские былины,

Историю России вспомните,

Среди народных богатырей-исполинов

Был князь Владимир — Красное Солнышко.

То был князь Владимир Первый,

Крестивший Русь христианской верой.

Был Владимир Второй, Мономах,

Учивший сыновей в своих трудах

Бороться за веру, за землю единую,

За Русь единую и непобедимую…

Владимир Вольфович уже в истории,

И сколько бы о нем не спорили,

И что бы кто о нем ни сказал,

Он имя свое с Россией связал.

Но даже по сравнению с этой, и ей подобными, недалекими, увядающими дамами (место которым в лучшем случае в собесе) Евгения Тишковская была неприметной серой мышкой.

До тех пор, пока ее не потаскал за волосы Владимир Жириновский.

Это произошло прямо на пленарном заседании 9 сентября 1995 года, когда Тишковская неожиданно вмешалась в потасовку между депутатами-мужчинами. Потасовка возникла после того, как Николай Лысенко сорвал с груди Глеба Якунина поповский крест. За Якунина дружно вступились либералы, а за Лысенко — либерал-демократы.

Тишковская встала на сторону Якунина, нанося ногами удары по причинным местам его противников. И когда Вольфович обхватил разбушевавшуюся даму руками, уворачиваясь от ее острых коленей, она попыталась нанести ему удар головой. Вот тут-то он и схватил ее за волосы.

Эту сцену показали в тот же день все российские и мировые телеканалы, и на следующее утро Евгения Тишковская проснулась знаменитой.

После чего она сразу превратилась в «политика всероссийского масштаба». И даже захотела остаться в Думе на второй срок, но следующие выборы все-таки проиграла.

Надо признать, большинство бывших депутатов не желают покидать Москву, цепляясь всеми правдами и неправдами за депутатские мандаты, столичную прописку, жилье, любую работу в здании на Охотном Ряду, думские дешевые столовые и буфеты (к которым они так привыкли), почти бесплатные путевки в черноморские санатории и подмосковные дома отдыха, приличные зарплаты и еще много чего, о чем избиратели из какого-нибудь далекого Мухосранска даже не догадываются.

А те из бывших парламентариев, кому это сделать не удается, очень переживают. Иногда, случается, дело доходит и до психических расстройств — у самых чувствительных начинаются истерики и развиваются фобии. Например, бывшие слуги народа часто боятся выйти на улицу, проехать в общественном транспорте, чтобы не столкнуться там ненароком с кем-нибудь из старых знакомых и не почувствовать себя униженными. А то и вовсе переходят в стан врагов своих бывших однопартийцев и коллег по Госдуме.

Примеров много, все перечислять — места не хватит.

А из тех, кого уже называл — та же Любовь Рожкова, не желавшая еще долго после сложения депутатских полномочий расставаться с насиженным местом на Охотном Ряду.

Или боявшийся смотреть в глаза встречным знакомым, бывший депутат Зуев.

Или перебежчики из ЛДПР Кобелев и Пронин, пытавшиеся создавать какие-то свои карликовые партии, самоуверенно полагая, что они не менее талантливы в партийном строительстве, чем Жириновский.

Или покойный Венгеровский, который считал то же самое и, много лет проклиная Жириновского за лишение поста вице-спикера Думы, свел себя в могилу.

Был, например, еще и либерал-демократ Николай Курьянович из далекого городка Тулуна Иркутской области, известного лишь тюрьмой, в которой отбывал наказание «крестный отец» российского криминального мира Вячеслав Иваньков (Япончик), и тоже воспылавший лютой ненавистью к своему бывшему, горячо любимому вождю и пинающий его теперь при каждом удобном случае. Но не из-за утраты возможности посещать думские буфеты или жить в Москве (он получил-таки квартиру в столице), а из-за отлучения от большой политики.

А вот его курский однопартиец, бывший башмачник (мастер по ремонту обуви) Юрий Руда кидался в высоких думских кабинетах на пол и бился в натуральной истерике, чтобы оставить за собой служебную квартиру в Москве. И молодец, добился своего!..

Вот и Тишковская тоже не хотела возвращаться в Ярославль, но пришлось.

И когда о ней стали забывать (а Тишковская все еще не теряла надежды вернуться в Госдуму), она решила о себе напомнить, подав в Мещанский районный суд города Москвы иск против Жириновского о защите своей чести и достоинства.

Основанием для иска послужило одно сообщение пресс-службы фракции ЛДПР в Государственной думе, которое в виде фотокопии было приложено истицей к ее заявлению.

В этом сообщении говорилось о том, что Жириновский правильно оттаскал за волосы Тишковскую. Потому, что она, дескать, занимая либеральную, враждебную русскому народу позицию, мало чем отличается от таких же блондинок из Прибалтики — «белокурых бестий», которые стреляют в Чечне из снайперских винтовок в русских солдат…

Документ был датирован 11 сентября 1995 года, но так как к лету 1998 года трехлетний срок исковой давности еще не истек, «белокурая бестия» Тишковская решила воспользоваться своим правом на обращение в суд.

Между тем под текстом не было никакой подписи, исходящий номер не соответствовал принятой в Думе нумерации подобных документов, а оригинала текста у Тишковской не оказалось.

Помимо Жириновского, ответчиком по иску была заявлена фракция ЛДПР.

Но мы с Вольфовичем узнали об этом иске Тишковской только тогда, когда в прессе появились сообщения о том, что Мещанский районный суд заочным решением взыскал по нему с фракции ЛДПР в пользу истицы 20 тысяч рублей.

Я немедленно направил жалобу в Мосгорсуд, пояснив, что, во-первых, мы не получали никаких повесток из районного суда и не знали об этом деле, а во-вторых, фракция ЛДПР, как и любая другая партийная фракция в Думе, не является юридическими лицом, а следовательно, не может быть и ответчиком в суде.

Разумеется, после таких пояснений Мосгорсуд отменил решение районного суда, вернув дело туда на новое рассмотрение.

И на первом же заседании в Мещанском суде было установлено, что надлежащим ответчиком по данному делу может быть только сама Государственная дума.

Тишковская выступила категорически против этого. И я ее прекрасно понимал, ведь она не хотела втягивать руководство Думы в судебную тяжбу.

Но судья согласилась не с ее, а с моими доводами.

Тишковская жутко расстроилась. Ей бы в тот момент остановиться и отказаться от иска, но она все еще упрямо хотела судиться.

На следующем заседании (когда в суд пришел юрисконсульт аппарата Думы и, естественно, стал сразу моим союзником, ведь мы выступали с ним на одной стороне) Тишковская сбивчиво изложила суть своих требований. Потом, периодически переходя на повышенные тона, она принялась ругать Жириновского и жириновцев, «уничтоживших все доказательства и пытающихся сейчас переложить ответственность на уважаемое руководство Госдумы».

Представитель этого самого руководства воспринял ее слова как «верх цинизма» и «бред взбесившейся бабы», которая «сама затеяла всю эту судебную тяжбу».

Но потом нас немного повеселил ее адвокат. Это был преклонного возраста мужчина с крашеными пегими волосами, одетый в видавший виды костюм откуда-то из 80-х годов.

Как только судья приступила к оглашению материалов дела, он начал просить, чтобы она читала погромче.

— Я ничего не слышу! — возмущался адвокат через каждые пять минут.

— Я читаю достаточно громко, — не выдержала в конце концов судья.

— Тогда закройте окно! — потребовал он. — На улице шум, и я ничего здесь не слышу!

— Но вы же до этого сами просили, чтобы я открыла окно, потому что вам, видите ли, жарко!

— Да, мне жарко! И я ничего не слышу! А кроме того, — он аж побагровел от возмущения, — кроме того, у меня плохой стул!

Мы с юристом Госдумы засмеялись. Заулыбалась и секретарь суда, но судья, сдержав улыбку, велела ей все-таки окно прикрыть.

— Да-да, — продолжал возмущаться адвокат, с вызовом глядя на всех нас, — ничего смешного! Тут вся мебель шатается! Всё развалили! И это называется суд? Позор!..

Какое решение вынесла судья, думаю, ясно: Евгении Тишковской в иске было отказано.

* * *

Через несколько лет, в 2004–2005 годах, именно в этом суде в первый раз были осуждены Михаил Ходорковский и Платон Лебедев. Вот так же — в душном и тесном зале, под перезвон трамваев за окном, шум машин и крики «Позор!».

Ходорковский с Лебедевым говорили на том процессе мало и больше улыбались. Не слишком много выступали и их адвокаты. Генрих Падва, например, выступал в прениях всего четыре часа, — и это было самое длинное выступление защитников Ходорковского, чем так восхищалась тогда вся либеральная пресса! Все остальные адвокаты выступали в прениях гораздо меньше. Но можно ли за это время опровергнуть то, что затем легло в приговор, который судья Елена Максимова зачитывала целую неделю?! А ведь обвинение Ходорковского и Лебедева строилось на массе документов — бухгалтерских отчетах, аудиторских заключениях, схемах, расчетах и судебных экспертизах, которые нуждались в анализе и оценке защиты. И подсудимым, по правде говоря, лучше было бы нанять в помощь Падве группу аудиторов, чтобы терпеливо, без эмоций и политических заявлений хоть неделю или две подряд растолковывать суду несостоятельность обвинений.

Да, заказной характер того дела был очевиден и обвинительный приговор, вероятно, предрешен, но бороться все равно было надо и бороться с помощью специалистов в области производства и финансов, а не с помощью команды пустобрехов-адвокатов, не смыслящих хорошо ни в том, ни в другом. Тогда, может быть, и срок был бы поменьше — не намного, но все-таки. Ведь если власть и хотела осудить зарвавшегося, по ее мнению, олигарха, то вряд ли ей было принципиально важно, сколько лет колонии он в итоге получит — восемь или пять.

А все это произошло потому, что не верил тогда Ходорковский в то, что его, олигарха, пожимавшего культю самого Ельцина и помогавшему тому сохранить власть в 1996 году, вот так запросто возьмут и осудят! Надеялся на свои деньги и связи, на продажность прокуроров и судей. Так что не надо его сейчас рядить в белые одежды. И тогда, и до ареста он жил и зарабатывал деньги по тем же правилам, как и все другие российские бизнесмены, и святых среди них не было и нет.

«Миша выйдет к Новому году… Миша выйдет к весне», — доверительно шептали мне разные влиятельные люди, водившие в тот период хороводы вокруг сидящего в Матросской Тишине олигарха Ходорковского. И, как я догадывался, обещавшие ему все это через адвокатов, но, разумеется, не бесплатно.

Это уже на втором своем процессе в Хамовническом районном суде в 2009–2010 годах (куда приезжали и мы с Лимоновым) Ходорковский пытался защищаться сам, не веря больше обещаниям друзей-мошенников (а какие еще у него могли быть друзья?) и не полагаясь полностью на своих адвокатов, сидящих за столами, заставленными букетами цветов и бутылками с минеральной водой.

Со стороны все это в обшарпанном, тесном здании районного суда вместе с демонстративными, рассчитанными на публику и самого Ходорковского объятиями и поцелуями его мамы, выглядело фальшиво и пошло. Будто каждое судебное заседание для Е. Лукьяновой, В. Клюгванта и прочих защитников Михаила Ходорковского и Платона Лебедева было праздником. Хотя бы ради смеха они поставили бы цветы и воду на стол гособвинителей!..

Но на первом процессе в Мещанском районном суде Ходорковский действительно в основном только улыбался. А его адвокаты (был среди них тогда даже какой-то экзотический персонаж по фамилии Дрель) и правозащитники призывали народ устраивать у стен суда митинги в защиту Ходорковского.

В ответ на это противники «семибанкирщины» организовывали свои митинги, и куда более массовые.

Тогда еще не было «нашистов», но потребность в них у Кремля уже возникла. И руководство этими пикетчиками (особенно поначалу) взял на себя лидер новоиспеченной партии «Родина» Дмитрий Рогозин. И те мероприятия у Мещанского суда Москвы были для него своего рода проверкой. Проверка прошла успешно и открыла дорогу Рогозину к вершинам власти. Хотя после создания в апреле 2005 года молодежного движения «Наши», необходимость в «Родине» отпала, и уже в следующем году ее объединили с Партией пенсионеров и с Партией жизни, создав на их основе более умеренную «Справедливую Россию».

* * *

Что же касается дела Тишковской против Жириновского, то оно на этом не закончилось и имело забавное продолжение уже в Мосгорсуде, куда докатилось только к зиме 1998 года.

Рассмотрение кассационной жалобы Тишковской на решение Мещанского районного суда было назначено на послеобеденное время, примерно часа на два. Когда я подошел к залу, где заседала судебная коллегия, там уже, как обычно, толпились люди — адвокаты, истцы, ответчики. Но ни Тишковской, ни ее глуховатого адвоката среди них не было.

Госдумовский юрист предупредил меня заранее, что не приедет, и я скучал в одиночестве, ожидая, когда меня пригласят в зал заседаний.

Время шло, рассмотрение дел затягивалось.

Разглядывая томящихся в ожидании вызова посетителей и невольно слушая их разговоры, я не сразу обратил внимание на одиноко стоявшую в сторонке от нас полную женщину с раскрасневшимся от мороза лицом. (По крайней мере, именно так я тогда и подумал.) На голове у нее был пушистый вязаный берет, а на плечах — красный мохеровый шарф, еще больше подчеркивающий цвет ее лица. Светлая кофточка с люрексом, темная юбка и не до конца застегнутые на толстых икрах ног зимние сапоги дополняли ее наряд, который венчала большая хозяйственная сумка с торчащими из нее продуктами (то ли это был пакет молока, то ли палка колбасы — уже и не помню).

Нелепый в этих стенах вид тетки на какое-то время приковал к ней мое внимание, и я даже попытался было угадать, кто она такая и зачем сюда пришла. В итоге я решил, что скорее всего она истица или ответчица по какому-то делу, ждет своего адвоката, а приехав в суд откуда-то издалека, зашла по пути в магазин и, быть может, даже уже успела где-то перекусить.

Однако когда объявили, что начинается слушание дела по жалобе Тишковской и меня пригласили пройти в зал, следом за мной туда же вошла и та самая тетка в шерстяном берете. Она решительно уселась за соседний стол, выложив на него из своей бездонной сумки папку с документами.

Через минуту выяснилось, что эта колоритная особа — новый представитель Тишковской. Сейчас, спустя 20 лет, я, к сожалению, никак не могу вспомнить ее фамилию. Возможно, Виноградова или Яблокова, что-то в этом роде. Но помню, дама была из какой-то областной адвокатской конторы, которой руководили две сестры, и она была чуть ли не одной из них.

Итак, после краткого изложения судьей-докладчиком сути дела и содержания кассационной жалобы слово предоставили представительнице Тишковской.

Поначалу я не очень вслушивался в то, что она говорила, так как это был обычный набор расхожих фраз типа: «мы не согласны», «считаю необоснованным» и т. п. Но потом я услышал нечто такое, что заставило меня вздрогнуть. И это «нечто» было слово «бля». Я не поверил своим ушам, думая, что просто ослышался. И тут же снова услышал «бля». А потом еще. И еще.

— Мещанский суд, бля, — говорила представительница Тишковской, буравя взглядом противоположную стену зала, — сделал все, чтобы этот негодяй Жириновский ушел от ответственности. Он и его адвокат просто издеваются! Потребовали привлечь в качестве ответчика Госдуму! Жириновский нашкодил, а вину, бля, перекладывает на других! Вначале женщину публично за волосы оттаскал, а после обозвал ее «белокурой бестией» и еще сравнил, бля, с латышским стрелком! А она никакой не стрелок! И не бестия. Она — бывший депутат, бля…

Адвокат говорила еще долго и все в том же духе.

Прокурор и двое судей делали вид, что ничего не замечают, и только третий судья, прикрыв ладонями лицо, беззвучно давился от смеха.

А я некоторое время смотрел то на них, то на выступавшую, не в силах поверить своим глазам и ушам. Потом меня вдруг осенило: так, наверное, она пьяна! — пошла пообедать и хватила лишку. Дальше я слушал ее уже словно во сне. Но под конец своего выступления представительница Тишковской так хлопнула по столу папкой с бумагами, что я очнулся.

— Сергей Валентинович, желаете что-нибудь сказать? — спросила меня председательствующая с явным сочувствием в голосе.

— Нет, на это мне сказать нечего, — развел я руками.

Недолго совещаясь, судьи огласили постановление: жалобу Тишковской оставить без удовлетворения, решение Мещанского районного суда Москвы — без изменения.

Жаль, что журналисты проморгали тогда этот процесс, — много потеряли. Но усилия и финансовые затраты Тишковской не пропали для нее даром: на следующий год она была все-таки включена в список избирательного блока «Отечество — вся Россия» для участия в выборах в Государственную думу третьего созыва.

Однако и эта попытка «политика» Евгении Тишковской удержаться в Москве оказалась неудачной.

В таких случаях обычно и говорят: «Москва не резиновая».

Хотя гигантским расширением Москвы в 2011 году президент Медведев, известный борец с Пространством и Временем, попытался эту народную мудрость из советского прошлого опровергнуть.

Судья Алисова

Осенью 2008 года в поисках натуры для съемок видеоклипа на мою песню «Прощайте» мы с моим приятелем Алексеем Разуковым, мастером на все руки, поехали подальше от Москвы. Я тормозил машину в самых красивых, на наш взгляд, местах — там, где колосились пшеницей поля, где блестели на солнце подслеповатыми окнами старые деревенские избушки, где тянулись вдоль проселочных дорог натянутые, как нервы, высоковольтные провода и низко над ними летали огромные самолеты, идущие на посадку…

Мы так увлеклись этим занятием, что незаметно для себя проехали всю Московскую область и даже чуть ли не всю соседнюю, Рязанскую, и, вероятно, ехали бы и дальше, если бы я случайно не увидел указатель на маленький, забытый богом и людьми городок, который напомнил мне, что в нем когда-то проживала одна моя сокурсница.

«А не заехать ли нам к ней в гости?» — подумал я и повернул машину в указанном направлении.

— А ты знаешь, где она живет? — спросил меня Алексей. — Не село все-таки — город!..

Данный факт подтверждала и воздвигнутая на обочине дороги еще во времена Советского Союза железобетонная растопыренная конструкция с соответствующей надписью — «город».

— Нет, — беззаботно ответил я, — не знаю. Но зато я знаю, где она работает, и там мы узнаем все остальное.

У местных таксистов — двух «бомбил» на «жигулях» и старом «ниссане», скучавших на безлюдной центральной городской площади, мы выяснили, где располагается суд, и быстро нашли его двухэтажное здание рядом с какой-то заброшенной стройкой, обнесенной бетонным забором.

Однако там нас ждало разочарование: моя знакомая, которая действительно долгие годы работала здесь судьей и даже была председателем этого суда, недавно вышла на пенсию по выслуге лет и уволилась.

— Как же нам ее найти? — спросил я у чахоточного вида судебного пристава, который не пускал меня внутрь здания суда из-за отсутствия документов. Он пожал плечами.

— Позвоните ей, если она ваша знакомая, — посоветовал он.

— Так я и хочу узнать ее телефон! Может, в канцелярии кто подскажет. Пусти, друг!

— Не положено без документов.

— Да я и сам адвокат! Из Москвы, — начал уж было заводиться я. — Но у меня с собой только водительские права…

— А вы случайно не адвокат Беляк? — обратился ко мне вдруг какой-то мужчина, который проходил мимо нас на выход и, услышав мои слова, остановился.

— Да, — подтвердил я.

— Здравствуйте! — он приветливо улыбнулся. — Я здесь один из судей. Мы работали долгие годы вместе с Верой Аркадьевной, и она нам много о вас рассказывала.

Я поздоровался и, показав жестом на свою стоявшую у входа машину и вышедшего из нее, бритого наголо, огромного как шкаф Лешу Разукова, сказал:

— Вот проезжали с товарищем мимо и решили повидать Веру Аркадьевну. Не подскажете, как ее найти? Она жива-здорова?

— Да, все нормально, жива-здорова, — успокоил меня судья, продиктовал адрес своей бывшей начальницы и подробно объяснил, как лучше нам туда проехать.

— Послушай, — обратился я снова к приставу, когда судья, распрощавшись со мной, ушел. — Забыл у него узнать: а дети у нее есть?

— У кого? — спросил пристав. Он слышал весь наш разговор с судьей, но все равно посматривал на нас с Разуковым, который маячил у открытой входной двери, с явным недоверием: какой-то татуированный адвокат в аляповатой рубашке, а с ним лысый, похожий на бандита человек…

— У Алисовой. У Веры Аркадьевны.

— Дети? — снова переспросил он.

— Ну, может, мы по дороге им что-то купим, — пояснил я, — в подарок…

Пристав смотрел на меня и иронично улыбался. На моем примере он, видимо, окончательно убедился, что все московские адвокаты — придурки. И эта мысль его явно развеселила.

— Внуки! Внуки у нее давно!

— Ах, да! — понял я тут же свою ошибку, ведь представлял себе Верочку все еще студенткой! К тому же у меня самого за год до этого родилась дочь и я ощущал себя молодым папой. — Глупость сморозил, извини. Ну, тогда купим что-нибудь внукам…

Пристав вышел следом за мной на улицу, закурил и, когда мы уже тронулись, выпустил в нашу сторону длинную струю дыма. Я посигналил ему и увидел в боковое зеркало, как он покачал головой и махнул рукой, как машут обычно на совершенно безнадежных людей.

Мы же поехали искать мою знакомую дальше. Однако никаких подарков ее внукам мы так и не купили, не встретив нигде подходящего для этого магазина. И слава богу!

Бутылка вина и коробка конфет — вот то, что всегда выручает людей в подобных ситуациях и выручило нас в тот раз тоже. Эту бутылку и конфеты мы купили уже чуть ли не у самого дома моей знакомой в магазинчике, похожем на колхозное сельпо эпохи застоя, где одновременно с продуктами питания и алкоголем на полках за спиной дородной продавщицы стояли еще какие-то кастрюли, сапоги, гитара и даже велосипед. Там же располагался еще и аптечный киоск, из окошка которого с любопытством выглядывала лисья мордочка пожилой еврейки-провизорши — представительницы местной интеллигенции. У нее-то я и узнал, как лучше подъехать к нужному нам дому — одноэтажному, построенному, вероятно, еще в сталинские послевоенные времена. Этот дом имел небольшой приусадебный участок и стоял, огороженный деревянным забором, в ряду точно таких же домиков-старичков на заросшей лопухами тихой улочке.

— Эй, ребята! — крикнул я из машины детишкам, играющим у ворот одного из этих домов. — Вы знаете, где живет Вера Аркадьевна?

— Баба Вера? — переспросил один из мальчиков. — Она там, — и он указал рукой на огород за домом, к которому мы как раз и подъехали.

Я припарковал машину поаккуратнее, сложил наши нехитрые подарки в полиэтиленовый пакет, добавив туда же и свой последний альбом с песнями, оказавшийся, к счастью, в машине, и только вышел из нее, как услышал голос той, кому все эти подарки предназначались.

— Беляк, это ты?

Да, это был я. А из-за забора, облокотившись на него руками, смотрела на меня сквозь толстые стекла очков в старомодной оправе женщина с лицом, испещренным сетью мелких морщин. Я хотел было написать, что лицо ее походило на печеное яблоко, но подумал, что, может, это только сейчас оно вспоминается мне таким. В любом случае, вид ее меня в тот момент поразил.

Она стояла в летнем ситцевом платье, поверх которого была накинута шерстяная кофта. И вероятно, встреть я ее на улице, никогда бы не узнал в ней ту Верочку Алисову, о которой по дороге сюда рассказывал своему товарищу, — озорную болтушку-хохотушку, которая училась со мной в институте и периодически подкармливала меня, худого и вечно голодного, как и все саратовские студенты советского времени. Та девушка не была красива, но была мила, как бывает очаровательно и мило все молодое и полное радостных надежд.

А сейчас мне пришло сделать серьезное усилие над собой, чтобы улыбнуться и произнести:

— Да, Вера, это я, привет!

— Чего это вдруг тебя сюда занесло? — спросила она, не меняя позы и все еще, видимо, не веря своим глазам и ушам.

— Вот приехал тебя повидать. Мимо проезжали с товарищем и решили заехать.

Я представил ей Разукова, который после моих рассказов тоже пребывал в замешательстве.

— А это тебе небольшой подарок. Там и мой новый альбом.

Наконец пришла в себя и Вера.

— Ну, проходите, коль уж приехали, — совсем негостеприимно произнесла она, отпирая калитку. И пропустив нас вперед, проводила в деревянную беседку, расположенную за домом. Беседка была давно не крашена, на лавках валялись какие-то вещи, стояла лейка, а на столе, застеленном пожелтевшими газетами, лежали неказистые с виду зеленые яблоки и несколько красных луковиц.

Вера сгребла руками яблоки и лук в сторону и села напротив меня.

— В дом не приглашаю — там дети спят, внуки моей сестры, — пояснила она. — Ну, что? Рассказывай с чем приехал.

— С приветом, — пошутил я. — Говорю же, хотел тебя увидеть, узнать, что у тебя нового…

Она посмотрела на лысого, севшего в торце стола Разукова.

— Ну, говори.

— А может, ты нас для начала чаем угостишь? — спросил я.

— Да, конечно, — согласилась Вера и пошла в дом.

Мы с Разуковым обменялись молчаливыми взглядами, я взял в руку одно из яблок и увидел вылезающего из него червя.

— Хорошо, что мы не купили детские игрушки, — сказал я.

Я положил червивое яблоко на место. Было как-то не очень весело.

Вера принесла чайник с заваркой, другой — с кипятком и три большие чашки. Расставив все это на столе, она еще раз сходила в дом и вынесла оттуда сахарницу и какие-то сладости.

— Ну, как ты поживаешь? — спросил я, когда она снова устроилась напротив. — Говорят, вышла на пенсию?

— Да, уже больше года.

— А чего делаешь? Пошла в адвокатуру?

— Нет, — Вера взяла со стола то же самое яблоко, что брал я, тоже покрутила его в руках и отложила. — Нет, я решила вообще больше не работать. Хотела пойти в адвокатуру, но меня предупредили, что в таком случае я лишусь судейской пенсии.

— А это много?

Она с вызовом посмотрела на меня:

— Две тысячи примерно. В долларах. Мне хватает.

— Неплохо, — согласился я. — Хотя в адвокатуре, наверное, ты бы могла зарабатывать и больше.

— Мне хватает и этого, — повторила она с нажимом на втором слове. — К тому же в нашей адвокатуре заработать больше — проблема. Крупных дел у нас в городе не бывает, только в Рязани, поэтому и о серьезных деньгах здесь говорить особо не приходится. А «решать вопросы» по знакомству с судьями, как мне тут, конечно, уже предлагали, я не желаю. Всех их, можно сказать, я сама вырастила и воспитала, и чтобы теперь подходить к ним и о чем-то просить — нет.

— А муж? Ты замужем? — спросил я, кивнув в сторону дома.

— Нет, мужа у меня нет, и детей тоже, — ответила она, и я понял, что допустил бестактность. И все-таки по инерции спросил:

— А чего с мужем-то? Развелись или умер?

— Да нет, — она улыбнулась, — я вообще никогда за мужем не была.

Я молчал. Разуков сделал вид, что увлечен размешиванием сахара в чае.

— Я всю жизнь здесь прожила, а у нас женихов раз-два и обчелся. Да и боялись они меня.

— Это как? Ты извини, конечно.

— Да чего там! Дело прошлое, — Вера рассмеялась. — Но не потому боялись, что я Баба-яга, а потому что судья…

Оказалось, что в этом городишке всегда было не более трех-четырех предприятий. Таких, например, как автобусный парк, хлебозавод, кирпичный завод и что-то типа песчаного карьера. Был там, конечно, еще свой отдел КГБ, своя милиция, суд и прокуратура. Ну, и райсовет с райкомом КПСС, разумеется, тоже. Вот первые лица всех этих предприятий, учреждений и организаций, собственно, и составляли костяк руководства города, входя все вместе в бюро райкома партии и управляя городом от имени партии и народа. К руководству еще относились начальники районо, райсобеса, райздравотдела. В 90-х здание райкома заняла мэрия. И первым мэром города стал судимый когда-то за тунеядство сын главврача местной больницы, который в августе 1991 года участвовал в защите Белого дома в Москве, где познакомился с самим Бурбулисом и сфотографировался с Ельциным, Ростроповичем и Макаревичем. Но ближайшими помощниками у этого мэра еще долго остались все те же самые люди: прокурор, председатель суда, начальник милиции, местный чекист и руководители тех самых трех-четырех госпредприятий, пока они еще не были приватизированы и разворованы. В общем и целом, как видим, со времен Салтыкова-Щедрина ничего в России не изменилось.

— Ну, и за кого выходить тут было замуж, когда общалась я только с ними? — спросила Вера. Вопрос был, конечно, риторическим. — Не за кого, — тут же ответила она сама. — Прокурор давно был женат, чекист, милиционер и секретарь райкома тоже… Та же история и с директором хлебозавода…

Короче, как я понял, женщине фатально не везло! Директор автоколонны оказался тоже женат, а появившийся в 90-х мэр — даже дважды. Директор кирпичного завода был, правда, разведен, но так пил, что хоть святых выноси. А начальник песчаного карьера бегал не за ней, а от нее, и вскоре сел. Ну, что уж тут говорить о каком-нибудь начальнике цеха или о необразованном рабочем? Кооператоры же и предприниматели видели в председателе своего суда не объект любви, а объект подкупа.

— А ты-то женат? — спросила в свою очередь меня Вера. — Помню, у тебя были и дочь, и сыновья…

Я кратко рассказал ей о своем житье-бытье за эти годы, о том, что старшая дочка — кандидат юридических наук, а сыновья уехали работать и жить в Испанию. И поясняя, как и почему это произошло, заметил, что Испания — прекрасная страна, лучше Италии и Франции.

— Лучше? — засомневалась Вера.

— Конечно, лучше! — воскликнул я, взмахнув руками.

— Во! Узнаю Беляка! — она засмеялась, приглашая в свидетели и Разукова. Но тот был по-прежнему мрачнее тучи.

— Во Франции народ чопорный, — начал объяснять я. — Там всё дороже и много арабов, а в Италии кухня — пицца да паста и нет такого разнообразия, как в Испании. И коммунальное хозяйство, и дома, и дороги итальянских городов сильно уступают испанским. К тому же в Италии слишком большая социальная разница между богатым севером и бедным югом, что не есть хорошо, да еще плюс ко всему — мафия!

— А в Испании мафии нет? — с недоверчивой улыбкой спросила Вера и снова посмотрела на Разукова. Подозрительно посмотрела.

— В Испании ничего этого нет. Ты была в Барселоне?

— Нет, я вообще никогда не была за границей, — призналась неожиданно Вера.

— Да ладно! — не поверил я. — Что, и в Турции даже не была? — Мне казалось, что в Турции-то в 90-х побывали у нас все.

— Ни разу.

— Ну, вот это ты зря… — произнес я, не зная, как реагировать на это ее признание — пожалеть или пожурить.

— Да я и в Москве-то двадцать лет уже не была, — сказала Вера. — И не хочется.

— Но как же?.. — я все-таки надеялся, что она шутит. — И по работе никогда не выезжала?

— По работе я выезжала в Рязань — там у нас начальство.

«Но ведь это всего-то в полутора сотнях километров от Москвы! — подумал я. — Запереть себя добровольно здесь, в этом сонном городишке, в старом родительском доме, за этим дощатым забором!..»

— Ну, у нас тут тоже есть чем заняться, — сказала она, словно прочитала мои мысли. — Свои заботы, своя жизнь…

— Да, но… все-таки…

Мы помолчали.

— А Москва сейчас совершенно другая, — сообщил я.

— Ну и что с того? — пожала плечами Вера. — Я это вижу по телевизору. И тебя часто вижу… И читаю про тебя в газетах. И за твоими творческими успехами слежу. Здесь ты верен себе, молодец!.. Но удивляюсь, Сергей, как можешь ты браться за все эти ужасные бандитские дела!.. Ну, ты же сам понимаешь, что эти люди — преступники! Что это? Беспринципность? Желание больше заработать? А как же совесть?

— Ве-ра, — произнес я по слогам и, подбирая слова, набрал в легкие побольше воздуха, — ну, ты же судья! Как можешь ты вообще говорить такое?! Ведь без адвокатов нет справедливого суда. Каждый человек имеет право на такую профессиональную помощь. И тебе самой она тоже может понадобиться, не дай бог, конечно. Ведь даже ты, юрист и бывшая судья, можешь чего-то не знать. А если будешь волноваться, чего-то забудешь… И к тому же мы, адвокаты, в отличие от прокуроров и вас, судей, не сажаем людей, не ломаем им жизнь, не делаем им хуже, — мы только помогаем людям. Поэтому о какой беспринципности ты говоришь?! И как ты можешь подозревать меня — меня, которого знаешь много лет! — в отсутствии порядочности?!. А вот раз так, скажи мне тогда, бывшая судья, — я решил с ней более не церемониться, — скажи мне честно, ты всегда выносила только справедливые приговоры? И ни разу не вынесла приговор или решение по звонку свыше?.. И вообще, сколько людей ты посадила?.. Да, ты никогда не выносила приговоров о расстреле, не давала людям двадцатилетних сроков или пожизненного заключения. Но только лишь потому, что всю жизнь проработала здесь, в районном суде, а не в областном, где такие дела рассматриваются. Но и 6–8 лет лагерей это ведь тоже немало! Особенно за кражу или хулиганство какому-нибудь безусому пареньку. Или ты скажешь, что никогда, ни одному человеку не дала 5 лет за простую драку или за украденные несколько мешков комбикорма вместо года условно? И не отправила в тюрьму ни одного местного предпринимателя за то, что тот где-то словчил? А сколько людей ты, Вера Аркадьевна, оправдала?.. Вам, судьям и прокурорам, надо самим почаще думать о своей душе вместо того, чтобы обвинять адвокатов в продажности и цинизме…

Вера нахмурилась, но промолчала.

— А эти твои Жирик с Лимоновым? — спросила она. — Как ты можешь работать с ними? С этими, уж прости меня, шутами гороховыми.

— Ну, это я уже слышал, — сказал я. — И не раз.

— Ну, вот видишь, значит, не одна я так о них думаю.

— Не одна, — согласился я. — Но и Жириновский, и Лимонов — другие. Вы судите о них неверно.

И тут Разуков, все это время угрюмо сидевший в торце стола над чашкой чая, вдруг, словно рефери, одобрительно закивал головой.

К этому моменту чай наш давно остыл, теплый осенний день уже перешел в прохладный вечер, внуки Вериной сестры, как надо было полагать, все еще спали беспробудным сном, и мы поняли, что наш визит слишком затянулся.

— Так все-таки, Сергей, скажи честно, зачем ты приезжал? — спросила Вера, когда мы с Разуковым уже сели в машину.

— Я же объяснял — тебя повидать, — улыбнулся я.

— Нет, но честно, — не унималась она. Ей, видимо, никак не хотелось верить, что я мог приехать к ней, бывшему председателю районного суда, из самой Москвы просто так, без всякого дела и без какой-либо просьбы.

— Я тебя не обманываю, — сказал я и добавил: — Верочка.

— Ну, ладно, потом позвонишь, — так и не поверила она мне, протянув клочок газеты, на котором размашистым, уверенным почерком был написан номер ее телефона…

Всю дорогу до Москвы мы с Алексеем молчали. Я гнал свой бумер вслед за солнцем на запад, оставляя все дальше и дальше позади себя этот провинциальный городок, а вместе с ним воспетые Есениным поля, живописные речки и убогие деревенские домики, которыми еще несколько часов назад мы так умилялись. Гнал, чтобы поскорее оказаться среди небоскребов и широких, шумных, освещенных ярким светом столичных улиц и площадей.

Лимонов в Октябре

Мы давно собирались с Лимоновым съездить вместе на машине в Питер. Прокатиться с ветерком на мощном BMW по дороге первого русского революционера Радищева, останавливаясь у придорожных кафе, беспечно болтая и глазея по сторонам, где мало что изменилось с советских времен, — милое дело! Ну, в общем, хотели вспомнить наши прошлые путешествия в Харьков и снова ощутить всю прелесть дорожных приключений. Но этим планам постоянно что-то мешало осуществиться.

Однако летом 2012 года я твердо пообещал Эдуарду, что мы непременно отправимся в такое путешествие. И сделаем это, как только его вызовут в Выборгский районный суд Санкт-Петербурга в качестве свидетеля. Там, в Питере, незадолго перед этим начался так называемый процесс двенадцати (над двенадцатью активистами «Другой России», обвиненными в продолжение деятельности запрещенной Национал-большевистской партии), и Лимонов сам хотел выступить на суде в защиту своих товарищей.

В сентябре руководитель питерского отделения «Другой России» и один из подсудимых по тому делу Андрей Дмитриев сообщил Лимонову, что его ждут в суде 5 октября.

В этот момент я находился за границей, развлекаясь от нечего делать созданием виртуальной (но воспринятой многими всерьез) Сибаритской партии, программные положения которой, вместе с «хроникой партийной жизни» периодически публикуемые в «Фейсбуке» и в ЖЖ, веселили моих друзей и знакомых.

— Эй, сибарит, приветствую тебя! Ты не отказался еще от планов съездить со мной в Питер? — позвонил мне Лимонов.

Нет, я не отказался. Как говорим мы, сибариты, Америк много, Родина — одна! К тому же в октябре в Зеленограде должен был начаться судебный процесс, в котором мне предстояло участвовать, поэтому я полетел в Москву.

А когда Лимонов и трое его ребят утром 4 октября забрались в мою машину, чтобы ехать в Питер, первое, что я услышал от них, — это сибаритское приветствие: «Хорошо, когда хорошо!» Они произнесли его дружным хором, смеясь, и в таком приподнятом настроении мы и отправились в наше путешествие.

В качестве презента я привез Эдуарду бутылку Hennessy, купленную мною в последний момент в duty free, и он к ней приложился на первой же остановке у автозаправочной станции.

— За нас!..

Я бы, конечно, тоже выпил, но так соскучился за пару месяцев по своему бумеру, что не мог оторваться от руля и не уступил его никому до самого Питера.

Мы быстро оставили позади себя Московскую область, находившуюся в зоне дождей. Дальше на северо-запад трасса была сухой, так что ехать по ней без заторов и обычных здесь в ненастную погоду многокилометровых пробок, было одно удовольствие.

На этот раз, в отличие от прежних наших с Лимоновым путешествий, музыку в машине мы почти не слушали, радио — тоже. Нам хватало разговоров: я рассказывал о своем пребывании в Испании, Лимонов делился местными новостями. Как всегда, мы вспоминали о прошлом, говорили о политике, детях, девках, искусстве.

Когда разговор случайно коснулся советской поэзии 20-х — 30-х годов (возможно, этому способствовали обветшалые образцы сталинской архитекторы, мимо которых мы стремительно проносились), Эдуард, отхлебнув из бутылки коньяка, начал читать стихи Осипа Мандельштама. А прочитав пару из них, восторженно резюмировал: «Гениально!»

Потом, с не меньшим восторгом, он прочел стихи поэта-конструктивиста Ильи Сельвинского из его знаменитой «Улялаевщины»:

Улялаев був такiй — выверчено вiкo,

Дiрка в пидбородце тай в ухi серга —

Зроду нэ бачено такого чоловiка,

Як той Улялаев Серга…

— А, каково? — восхищенно спросил он. — Блестящая поэзия! Стихи — пизднец!

Да, я готов был разделить его восторг: от этих слов пахло махоркой, чесноком и конской упряжью.

В детстве я чуть ли не каждое лето проводил у деда и бабушки в Бердянске Запорожской области. Мой дед, отставной полковник Советской армии, когда-то, в конце 20-х годов, начинал службу именно здесь и сюда же вернулся, уйдя в отставку. Он прожил длинную жизнь и умер, проклиная Горбачёва, повинного, как он считал, в развале СССР. А бабушка, уроженка этих мест, девочкой-подростком неоднократно видела батьку Махно и сохранила о нем, как ни странно (при том, что потом была женой советского офицера), очень хорошие воспоминания.

Наслушавшись бабушкиных рассказов, я гонял белобрысым мальчишкой по окрестным полям, оврагам и степным дорогам на велосипеде, представляя себя на лихом коне и распевая во все горло «махновскую» песню из фильма «Александр Пархоменко» с припевом «Любо, братцы, любо…». Нет, мне, конечно, нравились и веселые красноармейцы с их песней про Лизавету, но все равно, тайные мои симпатии были на стороне загадочных махновцев, с их волнующей душу песней про атамана.

Вот и Лимонов от поэзии Ильи Сельвинского (которая, на мой взгляд, оказала существенное влияние на раннюю поэзию самого Лимонова) перешел к стихам своего тезки — Эдуарда Багрицкого, признавшись, что это один из любимых его поэтов того периода.

— У Багрицкого все стихи замечательные. Ну а поэма «Дума про Опанаса» — просто шедевр!

И Лимонов наизусть, немного сбиваясь, вспоминая строку за строкой, начал читать:

В нашу армию попал ты

Волей иль неволей?

— Я, батько, бежал из Балты

К колонисту Штолю…

Ой, грызет меня досада,

Крепкая обида!

Я бежал из продотряда

От Когана-жида…

По оврагам и по скатам

Коган волком рыщет,

Залезает носом в хаты,

Которые чище!..

Дайте шубу Опанасу

Сукна городского!

Поднесите Опанасу

Вина молодого!

Сапоги подколотите

Кованым железом!

Дайте шапку, наградите

Бомбой и обрезом!

Мы пойдем с тобой далече,

От края до края!.. —

У Махна по самы плечи

Волосня густая…

Украина! Мать родная!

Молодое жито!

Шли мы раньше в запорожцы

А теперь — в бандиты!..

Полетишь дорогой чистой,

Залетишь в ворота,

Бить жидов и коммунистов —

Лёгкая работа!..

— У меня дома должна быть книжка его стихов. Я найду и, если хочешь, дам тебе почитать, — сказал Лимонов, снова доставая из дверного кармана бутылку Hennessy.

Так, за приятными разговорами, с двумя-тремя остановками в пути, мы незаметно для себя добрались до Питера.

Оказалось, что, пока мы ехали в Питер, пятеро местных активистов «Другой России» провели акцию протеста у здания Центра «Э» Главного управления МВД России по Северо-Западному округу (Центра по противодействию экстремизму, но как остроумно прозвали его сами лимоновцы — Центра Эдуарда). Именно сотрудники этого подразделения полиции возбудили и расследовали «дело двенадцати». А акция прямого действия была приурочена к предстоящему появлению в питерском суде Эдуарда Лимонова.

В целом в городе над вольной Невой мы планировали провести четыре неполных дня. И Эдуард решил остановиться на это время у одного своего знакомого — Андрея Акцынова, предоставившего в его распоряжение большую квартиру на Таврической улице, со вкусом обставленную и украшенную картинами известных питерских художников Веры и Андрея Мыльниковых — матери и деда гостеприимного хозяина.

Андрей любезно предложил и мне провести эти дни у него, но я отказался, не желая никому мешать — ни Лимонову, в планах которого были ранние утренние поездки в суд, в редакции местных СМИ и т. д., ни самому хозяину. Я собирался заняться в городе своими делами: нужно было кое с кем встретиться, а также поработать в студии с музыкантами над нашим новым альбомом. А значит, не исключены были поздние возвращения домой и все такое прочее. «Музыканты — очень циничный народ», — спел когда-то Чиж. И к этому нужно добавить: безалаберный. А еще — любящий выпить.

— Нет, Андрей, спасибо, — поблагодарил я, — мне будет лучше все-таки снять номер в гостинице. Здесь, недалеко, «Эмеральд». Мраморные холлы и атриум, тишина и покой…

— У нас тоже тихо, — поспешил заверить меня Андрей.

— Тишина и покой, — повторил я, — просторный номер и большая постель, белый махровый халат и вкусный, неспешный завтрак — что еще нужно сибариту, только что прибывшему в Россию из Европы?..

Андрей, разъезжающий по Питеру на «Хаммере» (что совсем не типично для скромных во всем нацболов), понимающе улыбнулся: с моими доводами спорить было трудно. А его самого я мог бы легко принять в партию сибаритов.

Вообще, когда вы видите, как россияне сорят за границей деньгами, покупая самые дорогие вещи и оставляя непомерно большие чаевые в ресторанах и барах, не думайте, что они бросают кому-то пыль в глаза, — нет, они сибаритствуют! Когда вы видите, как россияне покупают себе шикарные апартаменты или дома за границей, а сами продолжают жить в России в убогих малометражных квартирах или домах с обоссанными, жуткого вида подъездами, не думайте, что они сошли с ума, — нет, они хотят быть сибаритами! У россиян сибаритство в крови!

Наш разговор с Андреем проходил в большом гостином зале, где для московских гостей заранее был накрыт стол c массой закусок и несколькими бутылками французского красного вина.

Еще перед тем, как сесть за него, мы с Лимоновым выпили по приличной порции элитного бурбона, которым нас угостил хозяин. Richard Hell & The Voidoids с музыкой из их знаменитого альбома Blank Generation придали бурбону дополнительный вкус.

Потом, с тем же бокалом бурбона в руках, но уже под музыку The Clash, Эдуард переговорил с приехавшими для встречи с ним Андреем Дмитриевым и его адвокатом Глебом Лаврентьевым. И только после их ухода мы смогли, наконец, сесть за стол и поужинать. Тут уже в ход пошли бутылки с вином.

Вообще-то мы пьем мало. Нет, выпить мы любим, но пьем редко и никогда не допиваем до конца все, что у нас есть, — в отличие от рок-музыкантов, ментов и артистов. Но тут у нас все-таки была уважительная причина — путешествие! К тому же мы не пьем что попало. «Сибарит предпочитает здоровую пищу нездоровой, а хорошие вина — плохим», — написано в Манифесте Сибаритской партии. Или еще: «Сибарит, помимо женщин, детей, животных, Родины и воды без газа, любит старый доминиканский и венесуэльский ром, односолодовый шотландский виски, американский бурбон, английский джин, шведскую водку и французский коньяк». И хотя Лимонов не член партии сибаритов, но с этими положениями Манифеста он, знаю, полностью согласен. Как и большинство его соратников. Так что у Сибаритской партии будущее есть!

* * *

Между тем наш ужин затянулся далеко за полночь.

— Я тебя провожу до гостиницы, — заявил вдруг Лимонов, когда я сказал, что устал и мне пора уходить.

— Спасибо, не надо.

— Нет, я пойду провожать, — не унимался Эдуард. — Прогуляемся.

— Лучше отдохни, — завтра… нет, уже сегодня у вас будет трудный день. Во сколько часов вам ехать в суд?..

Но он охмелел и не хотел ничего слушать: пойду и всё!

И тут я вспомнил знаменитый фильм Михаила Ромма «Ленин в Октябре».

— Ну а как же партийная дисциплина? — спросил я, призвав взглядом в союзники сидящих рядом парней, которых явно не обрадовало внезапное желание их вождя пойти гулять по ночному городу. — Им партия поручила тебя доставить в Питер и обратно в полной сохранности. Они отвечают за твою жизнь перед партией, а ты что делаешь?..

— Они тоже пойдут, — возразил Лимонов.

— Нет, это не дело, — сказал я с самым серьезным видом. — Сейчас позвоню в Москву и расскажу, что ты задумал. Давай, как партия скажет, так и сделаем.

Я взял свой смартфон и сделал вид, что ищу в контактах номера телефонов соратников Лимонова. Он выжидательно уставился на меня, и ребята тоже.

— Так, Аверин… Нет, Аверин — только пресс-секретарь. Он такие вопросы не решает. Аксёнов… Вот, это, наверное, то, что надо. Он же у вас сейчас самый главный?..

Лимонов улыбался. Ребята косились на него и тоже улыбались.

— Алло! Сергей, доброй ночи! Извини, что разбудил, — сказал я, приложив смартфон к уху и сделав вид, что дозвонился до Аксёнова. — Мы в Питере… Да, доехали нормально. Но вот Эдуард Вениаминович хочет сейчас идти провожать меня до гостиницы. Я категорически против, ведь он выпил, мы тоже. Как ты считаешь, можно ему идти в город? Нет? Конечно, все может произойти… Менты не спят, враги не дремлют… Значит, что ему передать? Партия запрещает? Да, так и скажу… Миша здесь. Илья и Коля тоже рядом… Разумеется, ставить под угрозу его жизнь недопустимо. И я о том же… Нет, Михаил не пил… Всё понял, передам. Извини, спокойной ночи!..

— Ну, всем все понятно? — обведя взглядом присутствующих, спросил я, когда «закончил разговор» с Аксёновым. — Партия запрещает вам выходить сейчас в город и рисковать жизнью Эдуарда Вениаминовича.

Ребята дружно закивали головами, стараясь, при этом не смотреть ни на меня, ни на Лимонова.

— Считайте, что партия вынесла специальное постановление.

Плечи у Лимонова как-то вдруг сразу опустились.

— Ну, ладно, — произнес он. — Но пусть ребята тебя проводят.

— Конечно, проводим, — с готовностью отозвался за всех Миша Шилин. Он и Илья Иванов тут же встали из-за стола и пошли в прихожую одеваться.

Я тоже стал подниматься.

— Погоди, — остановил меня Эдуард, — давай, за тебя! Улыбаясь, он поднял бокал вина. — И пусть они проводят тебя до самого номера! Миша, слышишь?

— Не волнуйтесь, Эдуард, все будет нормально, — отозвался из прихожей ответственный и трезвый как стеклышко Михаил.

Меня тронула забота Эдуарда обо мне. И даже как-то стало неловко за свою шутку. Впрочем, все мы беспокоились за него на самом деле и потому не хотели, чтобы он выходил в два часа ночи из дома и бродил по ночному городу, пусть даже и в сопровождении охраны.

Лимонов с хозяином квартиры проводили нас до двери.

— Да, нам всем надо хорошенько выспаться, — сказал Эдуард со вздохом таким голосом и с таким видом, что можно было подумать, он только что каким-то чудесным образом, мгновенно протрезвел.

А я, придя в свой гостиничный номер и плюхнувшись на кровать, повторил то, что говорил Ленин в фильме Ромма: «Спать, спать, спать!» И разумеется, тут же выполнил указания самого человечного человека.

* * *

В тот же день, утром, пока я еще завтракал в атриуме гранд-отеля «Эмеральд», Лимонов уже выступал в качестве свидетеля защиты на «процессе двенадцати».

Средства массовой информации сообщили об этом следующее:

Лидер «Другой России» своими показаниями полностью опроверг утверждения стороны обвинения. В частности, он указал, что подсудимые не занимались продолжением деятельности или пропагандой НБП; «Стратегия-31» не является акцией НБП, а идеология «Другой России» существенно отличается от идеологии НБП.

А вечером в кафе «Волшебная сковородка» на Суворовском проспекте, недалеко от роскошного «Эмеральда», состоялась неформальная встреча местных партийцев со своим вождем.

— Лимонов любит это заведение, как пролетарское и простое, — пояснил мне Андрей Дмитриев, когда я ненадолго заглянул к ним. Андрей, талантливый журналист и историк, деятельный организатор, наполненный различными творческими идеями и гордящийся своим отделением партии (действительно одним из самых крупных и активных в «Другой России»), находился в тот момент в возрасте Иисуса Христа, но уже имел за плечами большой партийный стаж и судимость за политику. Вторая была не за горами. И я не смог отказать себе в удовольствии пообщаться с ним и его товарищами, посвятившими себя совсем не безопасной и не сулящей никаких материальных выгод или карьерного роста борьбе за более свободную и счастливую Россию — другую Россию.

Андрей Дмитриев, Влад Ивахник, Андрей Милюк, Роман Хренов, Наталья Чернова, Полина Петрова, Ксения Михеева, Ксения Жукова и другие парни и девушки вместе с Эдуардом Лимоновым сидели у окна дешевого «пролетарского» кафе за пятью сдвинутыми столами и, прекрасно видимые с улицы, шумно обсуждали свои планы по переустройству мира.

* * *

На следующий день после посещения Лимоновым суда и проведения встреч с местными журналистами и своими сторонниками я предложил ему прокатиться на прогулочном катере по каналам и рекам Санкт-Петербурга. Погода этому благоприятствовала. И такую прогулку, с захватывающим дух выходом из Зимней канавки в Большую Неву мы действительно совершили в последний день нашего пребывания в Питере. Jack Daniel's согревал нас, да так здорово, что я пришел в норму только после тарелки наваристого харчо и куска сочного менгрельского хачапури в грузинском ресторане на Сенной площади. В этом заведении под незатейливым названием «Хочу харчо» я бывал неоднократно с моими друзьями-музыкантами и с удовольствием пригласил туда всю нашу разношерстную компанию сибаритов и революционеров.

Накануне телеканал НТВ показал документальный фильм «Анатомия протеста–2». Этот фильм мгновенно превратился в самое обсуждаемое политическое событие в стране тех октябрьских дней 2012 года. Разумеется, мы тоже не обошли его своим вниманием.

В фильме были продемонстрированы кадры скрытой съемки, которая зафиксировала то, как молодые российские оппозиционеры (лидер «Левого фронта» Сергей Удальцов и два его товарища — Константин Лебедев и Леонид Развозжаев) вели переговоры с главой комитета парламента Грузии по обороне и безопасности неким Гиви Таргамадзе о проведении в России массовых акций протеста и захвате власти в нескольких российских городах. В том числе как они обсуждали возможность проведения диверсий на транссибирской железной дороге в Иркутской области и организации беспорядков в тамошних тюрьмах и лагерях.

Исполнение этих акций, как заявили в фильме его авторы, «заговорщики» якобы планировали поручить местным криминальным структурам, с которыми в различных СМИ не раз связывали имя известного братчанина Владимира Тюрина. И для большей убедительности своих слов создатели телефильма показали зрителям самого Тюрина: глядите, мол, вот он с какой!..

Питерские журналисты, знавшие, что я нахожусь в их городе вместе с Лимоновым, а еще совсем недавно являлся адвокатом Владимира Тюрина, когда того хотели экстрадировать в Испанию, обратились ко мне за комментариями.

Но что я мог им сказать про весь этот энтэвэшный бред?.. И тщательно подбирая слова, чтобы не обозвать создателей фильма как-нибудь неприлично, я рассказал, что Владимир Тюрин не фигурирует ни по одному из уголовных дел и не имеет никакого отношения к акциям оппозиции или к ее финансированию. Что он вообще не занимается политикой и, уверен, не знает ни Удальцова, ни Развозжаева, ни других героев фильма.

— Думаю, — заявил я, — полиция и ФСБ, упрямо не желают признать тот факт, что человек, которого они называют «лидером братской ОПГ», давно и успешно занимается легальным бизнесом и не замешан ни в каких преступлениях. И сейчас они пытаются одним выстрелом убить сразу двух зайцев: дискредитировать оппозицию, а заодно и господина Тюрина.

Забегая вперед, скажу, что уже через месяц — в ноябре, после непродолжительного допроса Тюрина в Следственном комитете в качестве свидетеля, все спекуляции вокруг его имени на эту тему, как я и предполагал, прекратились.

Но уж коль сама жизнь заставила нас говорить тогда о Тюрине, и я сейчас упомянул о нем, то буду откровенен до конца и признаюсь, что знаком с этим человеком давно — так давно, что за это время успели вырасти наши дети. И знаю его как неординарного, широко образованного, с математическим складом ума и разносторонними интересами человека. Как адвокату мне приходилось и приходится общаться с разными людьми. Но даже среди самых ярких из них Владимир Тюрин выделяется и стоит особняком.

Его непростая судьба, жизнь, наполненная множеством событий, в том числе авантюрных и драматичных, колоритными людьми, разными городами и странами, вполне заслуживает того, чтобы быть описанной в каком-нибудь романе.

Однажды я ему даже сказал, что о его жизни можно было бы снять настоящий блокбастер, пригласив для исполнения главной роли Шона Пенна. Нет, конечно, идеально тут подошел бы Роберт Де Ниро, такой, каким он был в фильме «Таксист». Но время прошло и Де Ниро изменился. Изменился и Тюрин, ныне он больше похож на Керка Дугласа в «Спартаке». Taxi Driver и Spartacus — да, именно так!

И через несколько лет я понял, что мои слова Владимир не забыл. Он стал рассказывать мне отдельные подробности своей жизни, делился переживаниями и размышлениями, а затем как-то раз признался:

— А ты знаешь, я действительно хочу написать книгу.

— Торопись, — посоветовал я.

Ум и талант выделяют человека из серой толпы, но заметный, слишком яркий человек всегда более уязвим. И часто нежелателен. У нас — особенно.

* * *

А 7 октября наше с Лимоновым пребывание в Питере завершилось.

Выехав поутру из города, я уступил место за рулем Коле Авдюшенкову, украсившему себя перед самой поездкой в Питер новой татуировкой, и уже он, под проливным дождем, который сопровождал нас почти всю дорогу, погнал машину в Москву.

Вначале, под ритмичное пощелкивание дворников на лобовом стекле и убаюкивающую музыку Марка Нопфлера мы дремали, потом обсуждали события, связанные с Удальцовым, Развозжаевым и Лебедевым, вспоминали время, проведенное в Питере, рассказывали друг другу всякие забавные истории, дремали и вновь возвращались к главной теме последних дней — фильму «Анатомия протеста».

Так, увлеченно беседуя, смеясь и балагуря, мы быстро преодолели оставшуюся часть пути и прибыли в Москву, когда октябрьское уставшее солнце ещё не ушло за горизонт.

Изместьев

Я долго раздумывал, писать или не писать об этом человеке, — рассказывать или нет его историю графа Монте-Кристо наоборот, где есть и бедное детство в захолустной провинции, и внезапно обретенное богатство, и столичная жизнь с особняками-дворцами и пентхаусами, и бегство (из страны), и месть со стороны бывших друзей, и заточение в крепость на долгие годы. Но потом решил, что написать все же стоит. Хотя бы потому, что эта история может быть весьма поучительна для других. И полезна для понимания того, как вообще такое могло произойти, что вполне заурядный тихоня-провинциал за короткий срок превратился из обычного заводского служащего с весьма скромной зарплатой и юношеским румянцем на щеках в миллиардера.

И еще — как функционировала (да и продолжает функционировать) российская государственная машина в условиях коррумпированной бюрократической системы, созданной Ельциным и доведенной до совершенства Путиным, способная вот так, в один миг, по воле какого-нибудь высокопоставленного чиновника, превратить такого человека, как Игорь Изместьев, не только в крупного бизнесмена, но еще и в политика — в сенатора (!), а затем, так же молниеносно, — в презренного всеми изгоя — в преступника, убийцу и террориста, приговоренного к пожизненному заключению.

Однако сразу оговорюсь: злым ангелом Изместьева был вовсе не президент Владимир Путин — для него Изместьев слишком незначительная и малоинтересная фигура. Путина в тот момент больше занимал Ходорковский, второе дело которого рассматривалось в Хамовниках одновременно с делом Изместьева в Мосгорсуде.

А тем злым ангелом, который превратил розовощекого, стеснительного, воспитанного паренька из города Салавата в московского миллиардера и сенатора, а потом и в зэка, был башкирский бабай — президент Башкортостана, ловкий царедворец, всевластный кремлевский сатрап Муртаза Рахимов.

Насколько он был ловким, говорит тот факт, что в августе 1991 года убежденный коммунист, председатель Верховного Совета Республики Башкортостан Муртаза Губайдуллович Рахимов поддержал ГКЧП, но сразу после ареста гэкачепистов заявил о преданности Ельцину.

Ну, а о его всемогуществе свидетельствуют и двадцатилетнее пребывание на посту руководителя республики, и то, как он ею управлял, — жестоко подавляя любое инакомыслие и установив на вверенной ему территории фактически единоличное правление со всеми признаками восточной деспотии. Слава России! Слава КПСС! Аллаху акбар!

Детство Изместьева, вероятно, было счастливым — обычным пионерско-комсомольским детством советского ребенка из семьи провинциальных интеллигентов. Конкретно о том периоде жизни Изместьева ничего не известно, кроме того, что мне рассказал о нем один его школьный товарищ, превратившийся ныне в преуспевающего и весьма влиятельного столичного бизнесмена.

— Да Игорёк всегда был лгунишкой, — заявил он мне, категорически отказавшись чем-либо помочь Изместьеву.

Окончив в 1988 году Уфимский авиационный институт, 22-летний Изместьев, еще не определившийся чем заняться дальше, пошел офицером в армию, прослужил пару лет и вернулся домой. Потом год мыкался по разным местам в Уфе в поисках нормальной работы и, наконец, устроился на должность исполняющего обязанности заместителя начальника отдела внешнеэкономических связей Ново-Уфимского нефтеперерабатывающего завода. Но пусть громкое название отдела вас не смущает — это был просто заводской отдел сбыта.

Там он проработал недолго — те же два года. В середине 1993-го уволился и уехал в Москву. Но связей с заводом и его руководством не утратил, а даже наоборот — укрепил.

То было время массовых неплатежей, когда большинство предприятий страны подолгу не получали деньги за свою продукцию. Исключение составляли лишь платежи в иностранной валюте. Но зачем всю валюту сдавать напрямую в кассу, когда можно прокрутить ее на счетах посреднических фирм, сделав на этом хороший гешефт?.. И страна, где не выплачивали зарплату рабочим и служащим по несколько месяцев, кишела такими вот фирмами-посредниками. Либеральный капитализм набирал в России свою мощь.

И вот в Москве Изместьев тоже открыл, по договоренности с руководством завода, парочку подобных фирм. Потом еще. Но общая численность сотрудников в них, как правило, не превышала трех — четырех человек, включая уборщиц. На что впоследствии обратили внимание и правоохранительные органы, заинтересовавшиеся их огромными денежными оборотами.

Вот так, уже через несколько месяцев по приезде в Москву, Изместьев стал миллионером. Разумеется, долларовым.

Кто-то скажет, что просто так, без таланта, ни с того ни с сего человек не может стать миллионером. Отвечу на примере Игоря Изместьева: может.

Изместьев, в отличие от Сергея Мавроди или того же Михаила Ходорковского, не обладал креативным мышлением — не разрабатывал никаких ноу-хау, не придумывал никаких «схем» по уходу от налогов и всего такого прочего. Он вообще никогда ничего не придумывал, а только исполнял или использовал то, что придумывали другие.

Чтобы понять это, следователям и прокурорам достаточно было послушать хотя бы один раз, как он говорит без шпаргалки, или почитать, что он пишет. И они это, конечно, быстро поняли.

Впрочем, и ходатайства с жалобами на следствии, и речи в суде за Изместьева писали, как правило, его адвокаты. Но и это уже о многом говорило проницательным прокурорам и следователям, ведь позиционировал-то себя Изместьев не каким-то неграмотным уркой, а политиком! И обвинялся он не в тривиальном мошенничестве, а в серии заказных убийств, то есть над ним с самого начала нависла серьезнейшая угроза, и от него (в первую очередь от него!) требовались активные усилия по своей защите (что в подобных ситуациях демонстрируют все действительно сильные, умные и одаренные люди), но он сложил на животике ухоженные ручки, готовый доверить свою жизнь кому угодно, включая проходимцев и мошенников, обещавших ему все и сразу — «под ключ». Это выражение, любимое многими «новыми русскими» в начале 90-х, так и осталось в лексиконе политика Изместьева даже тогда, когда он угодил в 2007 году за решетку и, казалось бы, за прошедшие годы должен был бы поумнеть.

В общем, Изместьев достиг своих высот, оказавшись, как говорится, в нужном месте (на Ново-Уфимском нефтеперерабатывающем заводе) в нужное время — когда в Башкирии стал полновластным хозяином Муртаза Рахимов, сам когда-то бывший директор Уфимского НПЗ, понимавший, что все богатство республики заключается в нефти и в нефтеперерабатывающих заводах, и наложивший свою богатырскую ручищу на все такие предприятия Башкортостана.

Поехавший в Москву по совету директора завода и с благословения президента республики, с целью открыть там какую-нибудь посредническую фирму по продаже заводской продукции за твердую валюту, Игорь Изместьев оказался у «краника», из которого полились не только нефтепродукты, но и деньги.

Но почему же из всех работников отдела внешнеэкономических связей, наиболее пригодных для выполнения такой роли, директор завода и Муртаза Рахимов выбрали именно Изместьева? За какие такие заслуги? А ни за какие! Что называется, «за красивые глазки»: за симпатичное личико, упомянутый уже выше румянец на щеках, исполнительность, врожденную интеллигентность (все-таки — сын учительницы!) и… знание английского языка.

Именно знание английского языка, исполнительность и скромность были главными критериями при выборе и. о. замначальника отдела Игоря Изместьева на столь важную и ответственную роль в Москве.

Технических знаний, опыта и уверенности в успехе будущего предприятия у директора завода и у самого Рахимова было предостаточно, а вот с иностранными языками у них, как и у всех «красных директоров», существовали проблемы. Хотя, может быть, здесь еще и впрямь сыграл свою роль сын Муртазы Рахимова — Урал, известный эстет и человек более современный. Он тоже познакомился с Игорем и одобрил выбор отца.

В общем, через короткое время после приезда Изместьева в столицу он стал миллионером, потом, очень скоро, миллиардером, а затем — сенатором, представляющим в Совете Федерации Курултай его родного Башкортостана, и с гордостью заявляющим всем вокруг, что является не просто доверенным лицом, но и самым близким человеком семьи Рахимовых!..

Из Москвы Сибирь кажется очень далекой. Но если подняться чуть выше, то до Сибири рукой подать. К такому выводу можно было прийти, внимательно прочитав учебник по истории России. Но Изместьев о подобных вещах не задумывался даже после первого приговора по делу Ходорковского и Лебедева.

Уважение и почет, дома и шикарные квартиры в России и в Европе, особняки в центре Москвы с офисами собственных компаний, машины представительского класса и охрана из бывших сотрудников ФСБ…

Последние, как водится, и дали на него потом первые показания, — бывших же чекистов не бывает. Но «политик» Изместьев не задумывался и об этом ни тогда, когда нанимал их на работу, ни тогда, когда, уже сидя под стражей, просил других таких же бывших чекистов (а их в его окружении оказалось полным-полно) помочь ему выбраться на свободу. И они ему так «помогли» советами да адвокатами (и разумеется, не бесплатно), что в итоге он оказался в полосатой робе в «Белом лебеде». Но об этом чуть позже.

Первую трещину дружба Изместьева с семьей Рахимовых дала в 2003 году, когда Игорь принял участие в выборах президента республики в качестве «независимого кандидата». Сам бы он никогда до этого не додумался, да и не решился бы. Но бабай сказал: «Надо!» и «сынок» (как, по признанию Изместьева, называл его Рахимов) ответил: «Есть!»

Однако в ходе избирательной кампании Изместьев (исполнявший на выборах роль технического кандидата) чуть-чуть недосмотрел за своими доверенными лицами и активистами. Это и не удивительно, ведь там собрались не только нормальные, адекватные люди, но и, как обычно бывает, всякие юродивые, включая оголтелых противников башкирского владыки. Возможно, он и сам перегнул где-то палку, чересчур увлекшись этой игрой в выборы, и вот первая трещинка в их отношениях с бабаем и образовалась.

Будь он серьезным политиком, он бы понял всю рискованность такого шага, как участие в выборах против Рахимова. Тем более что Башкортостан — пусть и русский, но все-таки — Восток, а Восток, как известно, дело тонкое! И кто знает, может быть, всю эту историю с участием Изместьева в выборах заранее придумали как «доказательство» его «личной неприязни к Рахимовым» сами Рахимовы?..

Однако сенатор Изместьев ни о чем подобном не думал. Он уже настолько уверовал в свою гениальность, политическую и финансовую мощь (и льстецы, коими Игорь, по примеру «папы», окружил себя, усиленно вдували ему то же самое в уши), что даже не хотел задумываться на сей счет.

Выборы, как и планировалось, Изместьев благополучно проиграл. Рахимов выиграл. Казалось бы, все прошло хорошо. Но дружба их после этого почему-то не окрепла.

Появившаяся в ней трещинка была маленькой, едва заметной, но она уже была.

И через четыре года ею ловко воспользовались искушенные в интригах Рахимовы. Сперва — сам Муртаза, отмахнувшийся от надоевшего ему, зарвавшегося «второго сына», когда того заподозрили в махинациях с налогами. А затем и Урал, обвинивший своего бывшего друга и самозваного брата в покушении на себя, — как раз в том самом 2003 году: критиковал, дескать, отца, ругал почем зря, а потом и меня захотел жизни лишить, противный!..

В конце 2006 года, когда над Изместьевым уже начали сгущаться тучи, он оставил пост сенатора и спешно выехал «для лечения» за границу, начав распродажу всех своих российских активов.

Новый, 2007 год Игорь встретил с женой в Париже в ресторане на Эйфелевой башне. Да, из него не получился политик, — с политикой, он понял, надо завязывать. Но он все еще ощущал себя крупным талантливым бизнесменом, большим специалистом по нефтеперерабатывающим заводам. И среди тостов, которые он произносил в новогоднюю ночь, был, наверное, и традиционный: «С новым годом, с новым счастьем!»

А буквально через несколько дней он отправился из Европы на своем частном самолете в Киргизию, куда его, как «большого специалиста», пригласили (как потом выяснилось, сотрудники ФСБ) для «консультации киргизских товарищей по вопросу строительства местного нефтеперерабатывающего завода». Этих «товарищей» Изместьев знал лично. Одним из них был Феликс Кулов — бывший министр внутренних дел и министр национальной безопасности Киргизии, а в январе 2007 года — премьер-министр этой среднеазиатской республики.

* * *

16 января 2007 года в аэропорту Бишкека киргизские спецназовцы заломили Изместьеву руки за спину и передали русским в штатском. А те первым же рейсом доставили «специалиста по нефтеперерабатывающим заводам» сначала в Новосибирск, а затем и в Москву.

— Сиди и молчи, — сказал Изместьеву сопровождающий его в полете эфэсбэшник, когда наивный экс-сенатор, показав ему свое несданное удостоверение члена Совета Федерации, попытался было выяснить, куда его везут. — Куда надо.

На следующий день в московском аэропорту у трапа самолета его уже поджидал микроавтобус Генеральной прокуратуры, и непроницаемый следователь Павел Ли (о, опять этот загадочный Восток!), поздоровавшись с «вернувшимся на Родину» гражданином Изместьевым, объявил ему о его задержании.

— Но я был задержан еще вчера, — возмутился бывший сенатор, — и привезен в Россию насильно!

— Разве?! — выразил удивление Ли. — Не знаю, не знаю… Я видел, как вы сами спустились по трапу, и знаю, что вы прилетели к нам из Киргизии.

— Но вы обязаны взять разрешение на мой арест в Верховном суде, так как я бывший сенатор! — продолжал возмущаться Изместьев.

— Не совсем так, — деликатно поправил его следователь. — То преступление, в котором вы подозреваетесь (убийство в Москве нотариуса Галины Перепелкиной), совершено еще до вашего избрания в Совет Федерации, а значит, обращаться в Верховный суд нам не нужно…

А еще через несколько дней свой очередной день рождения Изместьев уже отмечал в камере Лефортовской тюрьмы.

И тут сразу четко и ясно следует сказать: никаких убийств Игорь Изместьев, конечно же, не совершал! Каким бы ни являлся он человеком, бизнесменом или политиком, но преступником и убийцей Изместьев никогда не был, это точно.

Он стал жертвой откровенного оговора со стороны двух реальных убийц — Сергея Финагина и Александра Иванова, которых оперативники МВД и ФСБ, выполняя чей-то (догадайтесь сами — чей именно) «политический» заказ, заставили дать показания против бывшего сенатора, назвав его «организатором» своих многочисленных преступлений.

Сказали так в обмен на шанс пусть и не скоро, но все-таки выйти на свободу, избежав пожизненного заключения. И добились желаемого.

А на наших глазах в очередной раз совершилось преступление против правосудия, — такое же, какие, к сожалению, совершаются повсеместно по всей стране с завидным постоянством и остаются безнаказанными.

И это постыдное явление особенно наглядно стало проявляться не так давно — с 2000 года, когда, по странному совпадению, к власти в России пришел Владимир Путин и привел за собой свору отставников-чекистов, подвесивших страну на свой «чекистский крюк».

«Операция внедрения прошла успешно», — пошутил тогда новоиспеченный президент на встрече с ветеранами КГБ и руководством ФСБ.

И десятки тысяч людей, оговоренных настоящими преступниками по указке преступников в чекистских и ментовских погонах, стали безвинно томиться по тюрьмам и лагерям.

Петербуржец Юрий Шутов, житель Подмосковья Андрей Жданов, братчане Виктор Загородников и Вадим Моляков, и вот — Игорь Изместьев. Это только из последних, — и те, кого я знаю лично. Но спросите у других адвокатов, и почти каждый из них назовет вам еще несколько фамилий.

Впрочем, сосед Изместьева по «Белому лебедю» Юрий Титович Шутов, хотя, не в пример экс-сенатору, был и умен, и талантлив, и решителен, но даже он не смог ничего поделать с воцарившимся в правоохранительных органах беспределом, так как его «злым ангелом» являлся не кто иной, как бывший коллега по работе в мэрии Санкт-Петербурга Владимир Путин. А это, согласитесь, гораздо круче, чем даже всесильный башкирский бабай Муртаза Рахимов!..

Но если Изместьев никаких преступлений, тем более убийств, не совершал, то, спрашивается, почему козлом отпущения избрали именно его?

Этот вопрос о реальных причинах преследования Изместьева всегда мучил всех наблюдателей. И когда его в сто первый раз задали журналисты участникам очередной пресс-конференции, посвященной процессу над Изместьевым, правозащитник А. Бабушкин ответил так:

— Нужна была фигура, на которую не стыдно было свалить ряд убийств, произошедших во время приватизации семьей Рахимовых топливно-энергетического комплекса Башкирии, да и отобрать у Изместьева бизнес тоже не помешало…

Возможно, так оно и было, хотя кому-то наверняка это объяснение покажется малоубедительным: бизнес у Изместьева все же не был столь большим, как, к примеру, у Ходорковского. И чтобы отобрать у Изместьева этот бизнес, достаточно было просто отстранить его от нефтяной трубы, что в итоге и было сделано без всякой шумихи. К тому же олигарх Ходорковский «влез в политику», поддержав оппозицию, чего ему, говорят, не простил сам Путин, а сенатор Изместьев, наоборот, всегда был лоялен к властям. Так зачем же его столь сурово наказывать?..

И тут к сказанному правозащитником я могу добавить только одно: Изместьев слишком много знал. И не умел держать язык за зубами.

В какой-то момент он, видимо, стал представлять реальную угрозу не только для башкирских и татарских руководителей, с которыми доверительно общался все предыдущие годы, но и для ближайшего окружения кремлевского правителя. А все потому, что если Ходорковский использовал коррупционные связи только по мере необходимости, то весь бизнес Изместьева, на мой взгляд, строился и существовал исключительно на этих связях.

Как-то раз, придя к Изместьеву в Лефортово, я застал его в подавленном состоянии.

Оказалось, что кто-то донес до сведения Минтимера Шаймиева, президента Татарстана, информацию о том, что Изместьев якобы дает показания, и показания эти касаются Шаймиева и Рахимова.

— Что делать? Что делать? — вздыхал он, нервно вышагивая по кабинету из угла в угол.

— А откуда тебе про это известно? — спросил я.

— Письмо передали. Человек пишет, что Шаймиев его встревоженно расспрашивал: так это или нет? Теперь все, пизд…ц. Это все эфээсбэшники сделали.

Выяснив подробности, я успокоил Изместьева:

— Сильно не переживай. Я тебе помогу.

— Как? — удивился Изместьев. — О чем ты говоришь! Новость из Казани просто парализовала его ум и волю.

— Скоро узнаешь, — ответил я и объяснил, что задумал.

Через несколько дней газета «Коммерсантъ» опубликовала небольшую заметку о деле Изместьева, где, со ссылкой на меня, говорилось, что бывший сенатор от Башкортостана «по-прежнему не признает себя виновным и не дает никаких показаний».

На какое-то время эта проблема была снята, и Изместьев даже повеселел.

Но вскоре его (бывшего сенатора, носителя государственных секретов) неожиданно перевели из Лефортово в Бутырку, — в многоместную камеру к обычным уголовникам, что явно расходилось с существующей практикой содержания под стражей лиц такой категории.

Случилось это в августе, когда чиновники и политики, кто мог бы вмешаться в данную ситуацию, разъехались в отпуска. Там же, в отпусках, находились и помощники-юристы Изместьева, работавшие с ним еще со времен расцвета его бизнеса. И хотя в подобной ситуации, как, впрочем, и во всех остальных с момента его ареста, ничем реально помочь они не могли, разве что только утереть ему слезы, но Изместьев без них ощущал себя словно без рук.

Но теперь, даже в этом малом, рассчитывать на них не приходилось, и Изместьев, волоча за собой огромные, тяжеленные баулы с одеждой, личными вещами и продуктами, исправно передаваемыми ему в Лефортово, отправился в Бутырскую тюрьму.

— Как бы в отпуск, — пояснил мне остроумный Ли.

Для чего это было сделано?

Ну, во-первых, чтобы показать Изместьеву самое, что называется, дно того «зазеркалья», в котором он оказался.

Во-вторых, чтобы унизить его, продемонстрировав, что следствие не видит разницы между ним и каким-нибудь отмороженным бандитом в «адидасе». И потому экс-сенатора прогнали по грязным коридорам Бутырки из камеры в камеру, каждый раз вытряхивая на пол, якобы для проверки, все его вещи и заставляя их тут же собирать, чтобы снова тащить куда-то в другое место.

— А чего ты сразу не отказался от всего этого барахла еще в Лефортово? — спросил я Изместьева, когда он, с ужасом на лице, рассказал мне о своих мучениях в первые дни пребывания в Бутырке. — Взял бы самое необходимое, а все остальное оставил им, — не возьму, мол, и всё! Или раздал бы зэкам в первой же камере здесь.

— А я не знал, что так можно, — растерянно проговорил Изместьев.

Да, тогда он еще много чего не знал. В том числе и того, как вести себя с сокамерниками. А они (уличная шпана, воры всех мастей, мошенники, наркоманы и убийцы) навязчиво лезли к бывшему сенатору с расспросами и всякими разговорами, курили и галдели в камере сутки напролет, гоняли ночами «коней», искренне радовались самым обычным продуктам из тюремного ларька и более толстому матрасу на своей шконке, походу в баню или на прогулку.

В «элитном» Лефортово он сидел в двухместной камере и зэков в таком количестве, как в Бутырке, никогда не видел. Молчаливые лефортовские надзиратели всегда были подчеркнуто вежливы, чистота кругом почти идеальная, а порядок — военный: подъем-отбой строго по расписанию, и никаких «коней». Тем более не было там никакого «бухла», «косяков», «мобил» и всего прочего, чем наполнена народная Бутырка.

И вот именно возможность нелегально пользоваться в Бутырке мобильным телефоном и есть то третье соображение, ради которого Изместьева этапировали на некоторое время из Лефортово в эту тюрьму.

Опера знали, что рано или поздно он обзаведется там мобильником, а нет, так сами помогли бы ему в этом. И в результате, путем прослушки телефона, они собирались не только отслеживать его связи на воле и контролировать меры, предпринимаемые защитой, но и влиять на самого Изместьева. А для этого у оперов есть много отработанных приемов и самые широкие возможности.

Но первоначально Изместьеву было не до телефона. Общая атмосфера Бутырки и жуть, которую на него нагнали «красные» зэки по заданию оперов, привели к тому, что бывший сенатор оказался на грани нервного срыва: он не мог нормально спать, прекратил бриться, перешел в разговорах со мной на шепот даже тогда, когда этого и не требовалось. Страх обуял его. Теперь главная для него опасность, как он ее понимал, исходила от уголовников.

— Они мне угрожают, — жаловался он. — Прислали старосте по камере маляву. Пишут, что вызывают меня на стрелку. Говорят что на мне «кровь пацанов». Какой-то кошмар!

Изместьев шептал мне все это в самое ухо, обжигая его своим дыханием, и я понимал, что опера уже частично добились своей цели: они заставили этого избалованного деньгами и обласканного властью «небожителя» вспомнить, что он всего лишь обычный человек, причем — не очень-то и смелый.

Это могло закончиться для Изместьева плохо. Не в смысле его избиения или убийства урками, а в плане признания им своей вины — хотя бы по отдельным эпизодам, лишь бы только избавить себя от кошмара, который не давал ему все последние дни ни спать, ни есть.

Допустить этого мне не хотелось. И тогда я обратился кое к кому из авторитетных людей в криминальной среде, после чего от Изместьева в Бутырке все отстали. В этой тюрьме, слава богу, так называемые «красные» все-таки побаиваются Божьей кары и не так беспредельничают, как, к примеру, в Иркутском СИЗО, ставшем знаменитым на всю страну пытками и убийствами заключенных.

И когда я пришел к Изместьеву через несколько дней, то встретил совершенно иного человека — не раскисшего слабака, каким я видел его в последний раз, и не сноба, каким он представлялся в Лефортово, а простого, нормального мужика, знающего свое истинное место в этой жизни. И этот гладко выбритый, выспавшийся впервые за несколько дней мужик радостно бросился меня обнимать, благодаря за оказанную ему помощь.

— Старшему по камере прислал маляву смотрящий, — рассказывал он с воодушевлением. — Тому якобы позвонили откуда-то из зоны, кажется, из Рязани. И сказали про меня. И он велел старшему, чтобы меня никто не дергал. А этот старший, как я догадываюсь, и сам работает на оперов. Но пообещал, что теперь никто меня не тронет. И даже что он будет заранее предупреждать меня о шмонах.

Последняя фраза меня насторожила. И как оказалось, не зря.

Через некоторое время Изместьев так освоился в условиях Бутырки, что смог наконец разглядеть в ней и существенные преимущества по сравнению с Лефортовской тюрьмой, и основное из них — возможность тайно звонить на волю.

И помощь в этом ему оказал, естественно, тот самый староста, взявший на себя заботу о бывшем олигархе. В благодарность за это Изместьев пообещал ему поддержку на воле и стал снабжать всю камеру постельным бельем, куревом, деликатесными продуктами из «Азбуки вкуса» и «Глобус гурмэ», а также всем прочим, что составляет счастье зэка.

И вот тут, приехав как-то раз на свидание к Изместьеву, я вдруг узнал, что у него появилось сразу несколько новых защитников.

— Познакомься, — сказал он мне. — Эти адвокаты тоже будут нам помогать. Я думаю, вы сработаетесь.

При том объеме работы, который предстояло нам выполнить в ближайшее время, дополнительные адвокатские руки и головы, конечно же, были нужны. Но меня несколько удивило лишь то, как неожиданно появились эти люди, и то, как внезапно они прервали свой разговор с Изместьевым, когда я вошел в кабинет.

— Вы чего напряглись, как большевики-подпольщики? — пошутил я.

Но шутку коллеги не поняли и продолжали настороженно смотреть на меня.

— Приятно познакомиться, — произнес наконец один из них и изобразил на своем крупном лице подобие улыбки. — Наслышаны. Вы сейчас, кажется, занимаетесь выборами? Видел вас по телевизору с Жириновским…

В общем, разговор у нас как-то не клеился. И они засобирались уходить.

— Надо бы еще в суд успеть заехать, — озабоченно сказал тот, что мне улыбнулся. А другой пояснил, что сейчас ему необходимо срочно бежать к начальнику тюрьмы с жалобой то ли на то, что Изместьева нерегулярно выводят на прогулки, то ли еще на что-то.

— Кто эти люди? Откуда они? — спросил я у Изместьева, когда они ушли.

— Я позвонил одному своему хорошему знакомому, попросил у него помощи, — начал объяснять мне Изместьев, который снова стал походить на сноба. — У него большие связи. И вот он рекомендовал этих людей. Они будут здесь нам помогать, а он там все решать…

— Схема известная… Но почему я узнаю об этом только сейчас? Я, конечно, не против дополнительных адвокатов, они нужны. Но все равно так не делается…

— Я знал, что ты не будешь против, — обрадовался Изместьев. — Составь для них план работы, и пусть занимаются. У них есть связи в прокуратуре и здесь — в тюрьме. И они готовы писать всякие жалобы. Пусть пишут. А ты будешь ими руководить…

(Как выяснилось чуть позднее, то же самое, но с точностью до наоборот, Изместьев говорил и этим адвокатам.)

Потом я с ними, разумеется, встретился. Мы посидели в ресторанчике неподалеку от тюрьмы, где я рассказал им о том, как представляю себе сложившуюся ситуацию, а они — чем намерены заниматься со своей стороны.

И тут из их уст прозвучала фраза, которая меня ввела в оторопь.

— Главное, чем мы собираемся заняться, это безопасностью! — заявили адвокаты.

— В смысле? Какой безопасностью? — переспросил я.

— Комплексной, — ответили они, запивая вареники квасом. — В первую очередь безопасностью самого Изместьева, ну, и его помощников тоже. Ведь они обладают важными сведениями, и документами. А по Изместьеву, мы уже сейчас решаем вопрос о переводе его для начала в какую-нибудь другую камеру, получше. А потом, чтобы вообще убрать из Бутырки…

Я мог бы им возразить, сказав, что сейчас нужно бы заняться другим: опросами будущих свидетелей защиты, сбором различных документов. Сам я собирался буквально на следующий день лететь в Питер для встреч с местными ментами и журналистами, которые могли бы рассказать в будущем судебном процессе о том, существовала ли в действительности так называемая «кингисеппская ОПГ», руководство которой чуть ли не приписывают самому Изместьеву. И тут я бы не отказался от помощи своих новых коллег, потому как за время одной такой поездки все вопросы не решить.

И еще я не отказался бы от их помощи (тем более, если у них действительно имелись связи в прокуратуре), чтобы не позволить следствию навешивать на Изместьева новые обвинения.

А еще я мог бы рассказать им, что пытаюсь найти Финагина и Иванова, тщательно скрываемых от посторонних глаз в «катакомбах» ФСИН. Конечно, надеяться достучаться до совести этих киллеров было бы наивно. Но попробовать убедить их прекратить оговаривать невинного человека — крайне актуально.

Оперативники и следователи, быть может, догадывались (или даже знали наверняка, прослушивая наши с Изместьевым разговоры), чем я занимаюсь. И конечно же, понимали, что для достижения поставленных целей определенные возможности у меня имелись. И достаточно быстрое снятие напряженности между Изместьевым и обитателями Бутырской тюрьмы, думаю, дало оперативникам дополнительную пищу для размышлений на сей счет.

Но, услышав от своих новых коллег столь несвойственное защитникам, режущее слух адвоката слово «безопасность», я понял, что имею дело с какими-то отставными ментами, и воздержался от изложения им лишних подробностей.

Людей такого типа можно встретить в различных охранных фирмах, в частных детективных агентствах, но их много и в адвокатуре. И не важно, откуда они пришли — из полиции, прокуратуры или ФСБ, — увидев их, вы безошибочно поймете, что перед вами именно «менты». Поймете, даже если на них будут костюмы от Brioni.

Среди этих людей есть более успешные и менее, есть простоватые и которые «себе на уме», нарочито грубые и деликатные, но все они, как правило, неплохие, энергичные ребята, хотя и с известной долей цинизма.

В данном случае я тоже не увидел ничего нового. Мои коллеги активно взялись за работу, строча жалобы на «неудовлетворительные условия содержания Изместьева под стражей» и постоянно бегая с ними по кабинетам тюремных начальников. Они написали еще пару жалоб генпрокурору и в Следственный комитет, повторив в них то, о чем мы уже неоднократно писали и говорили ранее, — в общем, создавали, как то и положено в их ситуации, видимость активной работы.

До поры до времени, пока это не мешало делу, я никак не реагировал на их активность. Но когда эта трескотня слишком затянулась, и Изместьев, оглушенный ею, начал менять ранее принятые решения, снова надеясь на какое-то чудо, а потом опять заговорил, что готов заплатить кому угодно и сколько угодно, лишь бы все было «под ключ» и как можно скорее, я не выдержал.

— Платить «кому угодно» — глупо, — пытался урезонить его я. — Хотя желающих поживиться за твой счет найдется немало. И все они будут тебе обещать, что ты выйдешь на свободу уже завтра — только сегодня заплати. А «сколько угодно» платить за то, что не может быть выполнено сейчас в принципе, так это не просто глупо, но для тебя еще и крайне опасно! Потому как чем больше ты будешь раздавать денег разным прохиндеям, обещающим тебе несбыточное, тем вероятнее то, что ты будешь сидеть за решеткой очень долго. Почему? Потому что они не захотят возвращать тебе деньги и, следовательно, автоматически превратятся из союзников в твоих врагов, которые еще и сами приложат руку, чтобы ты получил длительный срок… Через это, Игорь, прошли уже тысячи людей, включая самых богатых и известных! Так учитывай их опыт и не совершай тех же ошибок!..

Я видел, что Изместьеву не нравятся мои слова. Но мне на это было наплевать — я уже устал объяснять ему в который раз подряд одно и то же. Я почувствовал вдруг, что устал растолковывать человеку с высшим образованием и опытом работы в государственных органах власти очевидные вещи, устал утешать его, словно маленького капризного ребенка, вселять в него уверенность и удерживать от опрометчивых шагов.

— А вот есть люди, которые считают, что у нас не все так плохо, — с вызовом заявил он. — Только надо поднять волну… Ну, в газетах там, по телевидению…

— Адвокаты, что ли? — спросил я, хотя и сам догадывался, что это они.

Изместьев утвердительно кивнул головой.

— Это все — погремушки, — сказал я. — А ты ведешь себя порой как несмышленый младенец. Когда младенец лежит в коляске или в своей кроватке, над ним натягивают резинку с погремушками. И чем громче эти погремушки гремят, тем веселее становится ребенок — тянется к ним ручками и перестает плакать… Все, чем по большому счету занимаются сейчас твои адвокаты, можно назвать погремушками. Они шумят, суетятся, бегают по тюрьме с жалобами, договариваются о смене тебе камеры на меньшую с чешским унитазом вместо обычной параши, ежедневно развлекают тебя пустыми разговорами… А ты радуешься. Вот теперь эти погремушечники хотят, чтобы твой портрет появился на первых страницах газет, словно ты — Ходорковский или генерал Бульбов. Но нужно ли это для дела? Поможет ли это тебе? А может, только навредит? Ведь ни Ходора, ни Бульбова не обвиняют, как тебя, в убийствах… А как ты, интересно, собираешься в газетах объяснить причину твоего ареста? Расскажешь правду о своих взаимоотношениях с Рахимовым? Обвинишь во всем Кремль? И что будет после этого?.. Неужели ты думаешь, я не мог все это, с газетами, организовать ранее? Но я не стал этого делать, чтобы не мешать людям в СК и в прокуратуре спокойно разобраться в нашем деле… Или тебе хочется, чтобы твоя физиономия появилась сейчас на первой странице «Коммерсанта»?..

Изместьев угрюмо молчал.

— Мне лично это не нужно. Даже если там будет говориться и про меня, — сказал я. — А кому нужно? Адвокатам? А может, следователям? Чтобы, подняв снова шумиху в прессе о «сенаторе-убийце», лишить нас возможной поддержки в Генпрокуратуре и в коридорах власти?..

— Ну, с газетами ладно, — проговорил Изместьев. — Сам с ними решай…

— А с заменой камеры, это ты считаешь нормально? — не мог успокоиться я. — Да еще платить за эту камеру шесть тысяч долларов!.. Только, пожалуйста, меня во все это не впутывайте. А то уже какие-то черти звонят и говорят, что хотят поговорить со мной на эту тему. И якобы ты дал им мой телефон.

Изместьев пробурчал в ответ что-то невнятное, типа того, что он, дескать, хотел, чтобы этими вопросами занимались его новые адвокаты, но ему кто-то из тюремных оперов сказал, что «мы будем иметь дело только с адвокатом Беляком».

— Спасибо за честь, но я такими вопросами не занимаюсь, — сказал я. — А ты не думаешь, что, возможно, это — провокация с целью вывести меня из дела?.. Короче, тему с новой камерой закрыли. Но имей в виду, здесь, в Бутырке, таких цен вообще нет! Здесь абсолютно все можно купить за сто долларов, максимум за двести! С тебя, как с человека богатого, в виде исключения, могут попросить триста. Но если ты и дальше будешь слушать погремушки, да еще и вести себя как лох, то я тебе могу только посочувствовать: тебя в любой тюрьме или зоне начнут разводить на деньги. Ведь для всех ты — «золотой телец». А сделают из тебя «золотую корову», которую начнут усиленно доить все подряд — от зэков до хозяина. И еще начнут возить по разным колониям: в одной отремонтируешь за свой счет бараки, в другой — поменяешь сантехнику и водопровод, в третьей — починишь административный корпус или закупишь новое оборудование для лагерного производства. В общем, познакомиться с географией страны, а заодно посмотреть остатки Архипелага ГУЛАГ у тебя возможность будет. А если совсем сломаешься или хозяин попадется конченый гад, то покупать будешь еще и его родственникам машины да жилье: за внеочередное свидание или мелкие поблажки — «мерседес», за камеру с окошком на южную строну — квартиру в Сочи, за защиту от сокамерника, сексуального маньяка, — квартиру в Москве или дом в Испании…

— Но Ходорковского ведь так не доят, — попытался возразить Изместьев.

— У Ходорковского статья — мошенничество, куча толковых адвокатов, все правозащитники страны и масса сторонников по всему миру.

На какое-то время мои слова возымели на Изместьева действие, но — совсем на короткое.

И пока я несколько дней отсутствовал, занимаясь с Жириновским рассмотрением в Верховном суде его жалоб, связанных с проведением очередной избирательной кампании, Изместьев согласился дать подробные показания. В присутствии новых адвокатов он наговорил следователю такого, о чем говорить в тот момент явно не стоило. В том числе назвал имена свидетелей защиты, после чего многих из них можно было смело вычеркивать из наших списков. Все это расходилось с позицией, которую мы с ним согласовали, и давало мне повод всерьез задуматься о том, стоит ли вообще продолжать эту работу дальше.

И дело тут вовсе не в адвокатах, а в Изместьеве. И я рассказываю об этом так подробно, чтобы было понятно, как вел он себя на предварительном следствии и почему в итоге получил ПыЖа, хотя вполне мог бы, даже при неизменности показаний Финагина и Иванова, отделаться обычным заключением.

А последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, явилось открытое письмо Изместьева президенту Путину, опубликованное на одном из оппозиционных Рахимову башкирских сайтов в первые дни ноября 2007 года.

Господин Президент!

К Вам обращается за помощью жертва политических и экономических интриг Рахимова Муртазы Губайдулловича и его сына Урала.

Волей судьбы я долгое время был близок к этой семье, Муртаза Губайдуллович называл меня своим сыном, а Урал — другом. Занимаясь нефтяным бизнесом вместе с Уралом, мы четко следовали указаниям Муртазы Губайдулловича, которого я всегда считал человеком, умудренным опытом и практической смекалкой, к тому же покровительствовавшим мне, о чем он часто мне говорил.

Сейчас, осмыслив его покровительство, я многое стал понимать. Понял и то, что меня долгое время готовили для роли «овцы на заклание» для того, чтобы перевалить на меня груз не только своих неумных поступков, но и, как я сейчас понял, преступлений.

Наиболее полно свое предназначение я осознал, осмыслив подготовленную семьей Рахимовых так называемую «байконурскую схему».

Финансовые схемы минимизации налоговых выплат от деятельности Уфимских нефтеперерабатывающих заводов принадлежат Сперанскому В., который с 1999 года состоял в должности главного бухгалтера ОАО «Башкирнефтепродукт», одного из структурных подразделений ОАО «Башнефтехим». Одной из таких схем является «байконурская». Сперанский В. работать по такой схеме категорически отказывался. Он всячески пытался отговорить Урала Рахимова от этой схемы, однако тот настоял, понимая, что только так можно заработать огромные деньги, и физически устранил Сперанского В.

Таким образом, Урал Рахимов предложил мне участвовать в схеме по созданию видимости передачи резервуаров для смешивания компонентов для изготовления бензина и дизельного топлива двум коммерческим организациям: ООО «Корус-Байконур» и «Борт-М». Предварительно я, имея личные связи с администрацией города Байконур, в соответствии с международными соглашениями на законных основаниях получил налоговые льготы для ООО «Корус-Байконур» и ЗАО «Борт-М», а Рахимов У. поручил Ганцеву В. обеспечить юридическую чистоту заключаемых договоров между ОАО «Башнефтехим», ООО «Корус-Байконур» и ЗАО «Борт-М».

Считаю необходимым отметить, что деятельность ООО «Корус-Байконур» полностью была легальна, вся налоговая и бухгалтерская отчетность сдавалась в налоговые органы, своевременно и в полном объеме выплачивались налоги. Однако деятельность ЗАО «Борт-М» была фактически преступна, так как фактическими руководителями общества, в том числе и главным бухгалтером, являлся человек, не имеющий никакого отношения к ЗАО «Борт-М». Фактическими руководителями общества являлись Ганцев В. А. и Айратов (имени не помню).

По непроверенным сведениям, по итогам года общество выплатило учредителям (Рахимов У. и Ганцев В.) дивиденды в размере более 100 миллионов рублей. Кроме этого, нефтепродукты, которые реализовывались взаимозависимым ЗАО «Борт-М» организациям ООО «Атэк» (директор Бедило), ООО «Башнефть» (директор Фурман), не облагались акцизами, те, в свою очередь, экспортировали эти нефтепродукты за рубеж, продавали своим дочерним организациям и «выставляли» к возврату НДС. Таким образом, из бюджета государства незаконно возмещены сотни миллионов рублей.

Этой схемой семья Рахимовых подготовила экономическую базу для фактического присвоения себе всех государственных предприятий топливно-энергетического комплекса Республики Башкортостан.

Именно в процессе воровства десятков миллионов тонн нефти и нефтепродуктов, уклонения от уплаты налогов на сотни миллиардов рублей развернулось разработанное убитым ими Валерием Сперанским поэтапное мошенничество по переписыванию активов предприятий на частные фирмы.

В случае удачного совершения этого преступления должна была осуществиться перепродажа акций американским фирмам и тем самым завершиться схема вывода активов нефтянки за рубеж, разработанная Борисом Абрамовичем Березовским и Муртазой Губайдулловичем Рахимовым.

Обвинения же меня как организатора целого ряда убийств и теракта 5 ноября 2003 года в городе Уфе выглядят просто абсурдными.

В обвинениях начисто отсутствует какая-либо здравая мотивация их совершения. Объяснить мое участие в них можно только в том случае, если я законченный сумасшедший.

Я согласен на проведение необходимых медицинских обследований и уверен, что они подтвердят мое нормальное психическое состояние.

Какую я мог бы извлечь пользу от убийства заместителя по коммерции Ново-Уфимского нефтеперерабатывающего завода С. Гайнанова? Я работал на другом производстве, и никаких связей у меня с С. Гайнановым не было, да и в будущей деятельности мои коммерческие интересы не переходили на поле деятельности С. Гайнанова.

С кем и были трения у С. Гайнанова, так это с Муртазой Губайдулловичем, которого Салават называл дураком, и его сыном Уралом, которому он мешал получить контроль над переработкой и экспортом нефти и нефтепродуктов на крупнейшем предприятии.

Мои показания в отношении Муртазы Губайдулловича и Урала Рахимовых игнорируются следователями, до сих пор не проведены допросы и соучастников Виктора Ганцева, работников охранной фирмы «Щит» А. Зырянова и его заместителя Михайлова!

Гомосексуальные взаимоотношения Урала Рахимова и Валерия Сперанского, ревность Урала к Валерию Сперанскому за то, что тот завел себе «мальчика» и отдыхал с ним во Франции, следователи не рассматривают как мотив убийства, а пытаются привязать его ко мне. Но сами гомосексуальные взаимоотношения, по-моему, не могли бы привести к убийству, если бы не подозрения Муртазы Губайдулловича, что Сперанский предает интересы семьи и общается с ее врагами в лице юриста Галины Перепелкиной. То, что Сперанский имел коммерческие связи с врагом Урала и М. Рахимовых Ю. Бушевым и его юристом Г. Перепелкиной — это факт! Об этом М. Г. Рахимову неоднократно докладывали министр МВД РБ Р. У. Диваев и его заместитель Н. Г. Патрикеев, от которых так ловко по единственной дороге ускользнули бандиты, убившие Сперанского.

Почему следователи не интересуются у исполнителей, какие гарантии безопасности при совершении преступлений они получили у руководства республиканского МВД?

Мне-то чем помешали Сперанский, с которым у меня были дружеские взаимоотношения, и Перепелкина, которую я вовсе не знал? К тому же у меня традиционная сексуальная ориентация и нет беспричинных вспышек бешенства, как у Урала Рахимова.

Следователи безосновательно пытаются приписать мне организацию убийства Олега Булатова, якобы как мою борьбу за приобретение водных перевозок. Над водными перевозками установил контроль Урал Рахимов, и Олег Булатов угрожал его интересам.

После убийства Булатова Урал и Муртаза Губайдуллович Рахимовы предложили мне заняться танкерными перевозками, и я вынужден был согласиться. Но ничего для меня не изменилось, также платил Уралу за услуги по транспортировке, а Урал загружал танкера своими нефтепродуктами на 80–90 %, только мешавшего ему Булатова больше не было!

Почему очевидные факты не рассматриваются следователями? Почему не допрошены свидетели скандалов Урала Рахимова и Олега Булатова — тот же Ганцев и работники планово-финансовых отделов, по которым проходили водные перевозки?

На все эти вопросы, уважаемый Владимир Владимирович, я вижу только один ответ: сотни миллионов долларов, которые Муртаза Губайдуллович Рахимов передает Вашим ближайшим подчиненным, делают правосудие в нашей стране слепым и подвластным корыстной воле мздоимцев.

А теракт, организованный Уралом Рахимовым, Радием Хабировым, министром МВД РБ Диваевым, руководителем ФСБ Черноковым в Уфе 5 ноября 2003 с целью опорочить политических конкурентов М. Г. Рахимова — как может быть приписан он мне, зачем он мне мог быть нужен, какие выгоды я получал?

Господин Президент!

Вы в течение уже многих лет являетесь жертвой гигантской мистификации, задуманной и реализуемой М. Рахимовым каждый день.

В основе мистификации сотни миллионов долларов, которые Муртаза Губайдуллович Рахимов передает работникам Вашей администрации, Федеральной службы безопасности, Генпрокуратуры. Я мог бы назвать их имена, но эти люди столь близки к Вам, что я думаю, что это должно являться государственной тайной. Задачей М. Г. Рахимова является сохранение своей преступной нелегитимной власти и награбленной госсобственности.

На разных этапах мистификации Вам предлагались разные варианты ужасов, усиленно подаваемых Вам ближайшими Вашими подчиненными. Здесь были и превращение Башкирии еще в одну Чечню, и сказки о процветающей и стабильной республике, и гаранте стабильности М. Г. Рахимове.

Когда же преступления семьи М. Г. Рахимова стало невозможно скрывать, я знаю, что Вам докладывали о том работники Генпрокуратуры, М. Г. Рахимов решил оклеветать меня и обвинить меня не только в своих экономических преступлениях, но и чудовищных терактах и убийствах, творимых по его указаниям.

Купленные М. Г. Рахимовым сотрудники ФСБ сфабриковали на меня нелепое дело о взятке их же коллеге, постоянно ходят ко мне с угрозами убийства (уже были инсценированы попытки), отравления, ухудшение условий содержания (я поменял уже десятки камер в Лефортово, в Матросской Тишине, в Бутырке). И все это делается только ради одного. Мне говорят: молчи, ни слова про Муртазу и Урала Рахимовых, Виктора Ганцева, Александра Зырянова и других и будешь жить, иначе убьем! Эти люди из ФСБ приходили ко мне официально, и их данные есть в журналах регистрации. Я понимаю, что за 400 миллионов долларов, занесенных М. Рахимовым в Вашу администрацию, можно убить не только меня, но и многих свидетелей преступлений семьи Рахимова.

Владимир Владимирович!

Я даже допускаю, что М. Г. Рахимова представляет меня как человека, претендующего на какое-то политическое влияние в стране. Я не господин Ходорковский или Березовский (ближайший советник М. Г. Рахимова), меня не интересует политика, сенатором же я стал только по воле М. Г. Рахимова. Смысл его поступка я понял лишь теперь!

Владимир Владимирович!

Вмешайтесь! Вы — гарант Конституции. Пусть чины ФСБ, Вашей администрации не мешают работникам Генпрокуратуры объективно разобраться в вопросе. Я активно сотрудничаю со следствием, и теперь никакими угрозами со стороны М. Г. Рахимова и ФСБ меня не запутать и не запугать!

Да, автору этого письма далеко до Ходорковского или Лимонова, тоже обращавшихся из тюрем с открытыми письмами к президенту Путину! Судя по стилю (да и по содержанию) этого послания можно подумать, что его писал повзрослевший ульяновский мальчик Дима Семенов, письмо которого к Жириновскому я приводил в главе «Живодёрня».

И все-таки это письмо характеризует не только его автора, но и является ярким документальным свидетельством всей постсоветской эпохи периода Ельцина — Путина. Почему я и процитировал его здесь целиком.

А писалось письмо, очевидно, прямо в кабинете следственной части Бутырской тюрьмы под диктовку самого Изместьева, так как оно сохранило все особенности его разговорной речи (с характерными для него словами и выражениями). Например, он и в жизни, рассказывая о ком-то, часто говорил: «Иванов, имени не помню». И это зафиксировано аккуратным «стенографистом» и не исправлено потом ленивым «редактором».

Но так как для встреч с Изместьевым нам всегда выделялся один и тот же кабинет возле служебного помещения вертухаев, то все понимали, что он тайно прослушивается, а возможно, и просматривается операми. (Впрочем, про один-два таких кабинета известно всем завсегдатаям Бутырки, но все делают вид, что ничегошеньки не знают, — чтобы не нарушать законов жанра трагикомедии.) А значит, то, что Изместьев пишет некое послание президенту Путину, не было секретом и для оперов. Если же Изместьев писал письмо сам, скрючившись на своей тюремной шконке в многоместной камере, то и подавно.

Но про его публикацию и вообще про наличие этого письма я узнал только после того, как Изместьеву вдруг (и снова без меня) предъявили еще два новых эпизода убийств, хотя на протяжении полугода мне с большим трудом, но удавалось, путем переговоров с руководителями Следственного комитета, сдерживать разрастание обвинения.

«С чего бы это?» — подумал я тогда, не зная про письмо, и никак не находил объяснений изменившейся внезапно позиции руководства СК.

Но потом это письмо, распечатанное прямо со страницы сайта, показал мне один из наших новых адвокатов, пока мы ожидали с ним выдачи пропусков в Бутырку. При этом он так безумно радовался и так гордился тем, что письмо появилось в Интернете благодаря ему, что мне захотелось шарахнуть его по башке портфелем, чтобы с лица у него слетела улыбка Фернанделя и он пришел бы, наконец, в чувство. Но я сдержался, и правильно сделал. Потому что такую же глуповатую, самодовольную улыбку я увидел через несколько минут и на лице Изместьева.

— Зачем вы это сделали? — только и спросил я.

— А что? Все нормально, — дружно ответили они оба.

А адвокат льстиво добавил: — И еще папа Игоря Владимировича написал письмо. Не такое, конечно, но в таком же ключе. Причем сам написал! Да так быстро и так здорово, что мы все были вчера просто поражены! Скоро опубликуем…

Я устало опустился на стул и, попросив коллегу принести нам по стаканчику кофе, взял чистый лист бумаги и ручку.

— Этим письмом, — сказал я Изместьеву, когда адвокат вышел за дверь, — ты перечеркнул все то, что я уже сделал, обеляя тебя в глазах руководителей Генпрокуратуры и Следственного комитета и с трудом сдерживая пополнение твоего обвинения новыми статьями. Но ты перечеркнул еще и то, что мы наметили сделать через месяц, — после выборов.

А после выборов, в декабре 2007 года, я должен был сходить с Жириновским (и уже предварительно договорился с ним) не только в СК, но и в Администрацию президента, — сходить, чтобы объяснить там, на самом верху, что бывший сенатор Изместьев все, дескать, понял, сделал необходимые выводы и больше ни-ни — ни словом, ни делом. Что он совсем не тот, каким его пытаются представить, а человек серьезный, порядочный и ему вполне можно верить.

Впрочем, к одному из высокопоставленных чиновников президентской Администрации я все-таки уже успел обратиться по поводу Изместьева, — на его помощь тот очень рассчитывал. И этот чиновник, выслушав меня, был крайне лаконичен.

— Ты что, не можешь найти себе нормального клиента? — спросил он.

Этим все было сказано. Но отрицательный ответ — тоже ответ. По крайней мере, на этого человека Изместьев впредь мог уже не рассчитывать. А значит, и не платить денег каким-нибудь мошенникам, которые могли бы взять их якобы «под него».

Да, в те годы многие знали или догадывались, что происходило в Уфе. Но «заказ» был сделан в Следственный комитет только на одного много знающего сенатора. А тот, как школьник-двоечник, начал канючить, что не выучил урок, дескать, не только он один. И вместо того, чтобы искать себе союзников в гадюшнике, в котором жил (с другими он и не общался), Изместьев в один миг сделал их всех своими врагами. В своем письме Путину он даже назвал директоров и служащих предприятий, которые в будущем могли бы стать свидетелями защиты, но после этого, обработанные оперативниками и следователями, уже вряд ли решились бы ему чем-то помочь.

Ценность в подобных откровениях экс-сенатора была бы, если бы они до поры до времени оставались тайной. Но, узнав о них, настоящие заказчики преступлений могли предпринять ряд мер не только по уничтожению доказательств, но и по созданию новых, не в пользу Изместьева.

Что же касается привлечения внимания к персоне Изместьева, то в тот период и без этого письма о нем регулярно писали практически все СМИ. Но вот сразу после публикации письма информационный поток, наоборот, резко сократился. Возможно, либеральную прессу (а о нем могла писать только либеральная пресса) смутил школьный стиль сенатора, банальность его рассуждений и доводов, а также ярко выраженный конформизм и подобострастие, с каким он обращался к Путину. Но главное — из содержания этого письма следовало, что его автор действительно совершал те или иные, мягко говоря, проступки, участвуя в различных темных махинациях с нефтепродуктами. В чем он сам и признался. Делать из такого человека героя по типу Ходорковского никто уже не хотел.

— А теперь, — сказал я, — давай разлинуем пополам лист бумаги и перепишем на одну его половину всех тех людей, кого ты отнес в письме к «плохим», — тех, кто против тебя. А на другую — «хороших», то есть тех, кто за тебя. В итоге среди «плохих» будут все: Рахимовы, Ганцев и Айратов, Фурман и Бедило, Зырянов и Михайлов, следователи и сотрудники ФСБ, министр внутренних дел Башкортастана Диваев и его заместитель Патрикеев, руководитель УФСБ в Уфе Черноков, работники Администрации президента — «ближайшие подчиненные» Путина, они же «мздоимцы», работники ФСО и Генпрокуратуры, «чины», то есть руководители ФСБ, и даже — Березовский!.. Ну, а кто у нас будет на другой половине листа, среди «хороших»? Только ты один… И то, что у тебя есть деньги, — ерунда. Потому что у них их в тридцать раз больше. И еще у них — власть! А ты сидишь не в Лондоне, а в Бутырке, где тебя легко достать… И с какими глазами мне теперь идти в СК, в Генпрокуратуру или в Администрацию и просить за тебя?..

Походив по кабинету в раздумье, Изместьев проговорил:

— А я и не писал это письмо. Я не знаю, кто его написал. И так и скажу…

Я понял: больше мне говорить с этим человеком было не о чем. И никаких дел иметь с ним было нельзя. Даже опасно.

— Я, Игорь, сейчас веду речь ни о ком-то, а о себе. Ты подвел и себя, и меня. И у меня, скажу честно, нет больше желания с тобой работать. Наши позиции расходятся, это факт. Но без защиты ты не останешься — у тебя есть адвокаты. И я желаю и тебе, и им успеха. Но, судя по тому, что ты делаешь, предчувствую, будет тебе несладко.

Я пожал ему руку и ушел.

Примерно через месяц следователь Ли радостно сообщил мне по телефону, что получил от Изместьева заявление об отказе от моих услуг. Я и сам готов был разделить с ним эту радость, а за хорошую новость даже поставить бутылку коньяка. И, с облегчением перекрестившись, ушел с головой в другие дела.

А еще через пару месяцев, в феврале 2008 года, Изместьеву предъявили целую кучу новых обвинений, включая и «терроризм». Тут уж перед бывшим сенатором замаячили «Белый лебедь» с «Черным дельфином».

* * *

Но это не всё. Не всё, чтобы действительно до конца разобраться в той ситуации с Изместьевым, чтобы понять его характер и то, чем же он все-таки руководствовался, принимая столь часто необдуманные, а порой и откровенно вредные для себя решения. Неужели его голову могли так легко затуманить какие-то телефонные советчики (так и хотелось написать — «автоответчики»!) или присланные ими адвокаты-погремушечники? Конечно, нет.

У него существовала еще одна группа адвокатов.

И они, безусловно, были умнее первых. И, что куда важнее, намного умнее своего клиента, который, не в силах устоять под напором их речей, приправленных порциями изощренной лести, продолжал тем не менее считать себя среди них самым умным.

Со стороны выглядело это забавно и напоминало мне кадры из старого детского фильма «Волшебная лампа Аладдина», где простоватый султан слушал идиотские советы своих хитроумных льстецов-визирей. Так и Изместьев слушал людей, разглагольствования которых сводились к объяснениям того, в чем они сами плохо разбирались. Причем их объяснения отражали всегда разные точки зрения. А потому и Изместьев метался из стороны в сторону, принимал и отменял собственные решения и строил фантастические планы своего чудесного освобождения из заточения, полагаясь на обещания этих людей вот-вот с кем-то переговорить, вот-вот с кем-то встретиться и вот-вот все решить.

С кем именно нужно было им встречаться и вести переговоры, указывал, разумеется, сам Изместьев.

«Разумеется, сам» потому, что эти «советники» вообще никаких дельных советов Изместьеву не давали. Все исходило от него самого или от кого угодно, но только не от них. А они могли лишь пробубнить в ответ нечто невнятное, двусмысленно пожать плечами, развести руками и заверить Изместьева в почтении, уважении, любви и неукоснительном исполнении его «мудрых» предначертаний.

Эти люди, прилипалы и интриганы, хорошо изучившие Изместьева, много лет оказывали ему юридические услуги, но, когда экс-сенатора арестовали, заявили, что ничего не понимают в «уголовке» (то есть в уголовном праве и в уголовном процессе), а потому, дескать, будут продолжать вести, как и ранее, только арбитражные дела и заниматься его финансово-хозяйственными вопросами. Он и согласился.

Арбитражные дела они с завидным постоянством проигрывали, недвижимость и оставшиеся в России активы Изместьева распродавали за бесценок и выполняли прочие «спецпоручения» своего лишенного свободы и полной информации клиента, не очень-то и заботясь о результатах своего труда.

«Чем хуже, тем лучше», — цинично заявляли они «в сторону», но мир, как говорится, не без добрых людей, и о таком их отношении к своему клиенту знали или догадывались почти все, включая несчастных родителей экс-сенатора, но не догадывался только он сам, что, впрочем, и не удивительно. В таком возрасте дети, как правило, родителей не слушают, вот и Изместьев своих родителей не слушал вообще. А родители Изместьева к тому же были лишены возможности свободно общаться с сыном даже путем переписки. И доносили до него свои смутные подозрения, сомнения и переживания разными окольными путями, в обход этих «спецпорученцев», которые, как можно было догадаться, больше всего переживали не за своего клиента, а за то, чтобы не лишиться возможности влиять на него и зарабатывать.

Поэтому, как я скоро понял, они в равной степени опасались, помимо родственников Изместьева, не только меня, но и тех адвокатов, что занимались этим делом до меня, а также погремушечников, что пришли позже.

* * *

К слову сказать, адвокаты, что первоначально осуществляли защиту Изместьева, были весьма ответственны и профессиональны. Возглавлял эту группу защитников Владимир Семенцов. Но экссенатор, даже спустя несколько месяцев после своего ареста, так и не понял, во что он вляпался, и все еще наивно надеялся скоро выйти на свободу.

А потому, при поддержке своих «визирей», не разбиравшихся в «уголовке», он обвинил добросовестных защитников в «бездействии» и… в «связях со спецслужбами».

Последняя формулировка, как я узнал позже, была у Изместьева любимой. Как у одного моего приятеля любимым объяснением неудачной попытки закадрить какую-нибудь девушку всегда было одно и то же: «Она лесбиянка». Но, разумеется, после таких заявлений Изместьева о сотрудничестве адвокатов со спецслужбами, В. Семенцов и его коллеги из дела вышли.

Я попытался было уговорить Изместьева возвратить их, заверяя, что вполне смогу с ними эффективно работать, но он был неумолим.

Вот только почему-то следователей и оперов (представителей тех самых «спецслужб», с которыми якобы были «связаны» адвокаты) внезапный выход защитников из дела не огорчил, а обрадовал, и даже хитрый Ли не смог скрыть тогда своих чувств за толстыми стеклами очков.

Впрочем, заметить и понять это экс-сенатору Изместьеву было не дано.

* * *

После осуждения Игоря Изместьева в 2010 году защитников-погремушечников сменили новые адвокаты. И они, судя по сообщениям СМИ, занялись, по сути, тем же, чем занимался я еще летом и осенью 2007 года, — поиском доказательств оговора экс-сенатора со стороны Финагина и Иванова.

Поздновато, конечно. Но лучше поздно, чем никогда. Только будет ли теперь в этом толк?..

А суд над Изместьевым длился долго. Он шел параллельно со вторым процессом Ходорковского и Лебедева и закончился в декабре 2010 года одновременно с ним.

Даже в этом Изместьеву не повезло: процесс Ходорковского привлек к себе все внимание прессы, а прочие судебные процессы, в том числе и его, оказались за рамками всеобщего интереса публики.

Более того, любое упоминание об Изместьеве в тот период вообще было нежелательно для либеральной прессы, на поддержку которой так рассчитывали защитники экс-сенатора. И все потому, что один олигарх бросал тень на другого — экс-владельца ЮКОСа.

А все помнили, как Путин, отвечая на вопрос об олигархе Ходорковском, заявил, что «у них» (у олигархов), дескать, «руки в крови». И тут никому из либеральных оппонентов Путина не хотелось лишний раз напоминать общественности об Изместьеве, обвиненном в серии заказных убийств.

Поэтому журналисты о деле Изместьева старалась ничего не рассказывать, а правозащитники стыдливо прятали глаза и ссылались на свою занятость, когда к ним обращались за помощью гонцы от него.

И только после того как страсти вокруг Ходорковского поутихли, правозащитники решились заступиться и за Изместьева. Но такой мощной информационной кампании, какая была организована ими в защиту Ходорковского, здесь не получилось. Да и не могло получиться — слишком разные они люди, и слишком отличаются их уголовные дела.

Но когда я слушаю Четвертую симфонию Арво Пярта, посвященную Михаилу Ходорковскому и всем бесправным узникам в России, то невольно вспоминаю и Игоря Изместьева.

Он и многие другие заключенные российских тюрем и лагерей — такие же бесправные узники, как и бизнесмены Михаил Ходорковский и Платон Лебедев, поэт Андрей Жданов и девушки из панк-группы Pussy Riot, сплоченные нацболы и разрозненные участники «болотного дела»…

— Мне хотелось, — пояснил Пярт, представляя свое произведение публике, — послать им весточку мира душевного и бодрости духа, несмотря на все удручающие обстоятельства их заключения.

* * *

Прошло 10 лет. Все эти долгие годы Игорь Изместьев провел за решеткой, и я постепенно утратил интерес как к нему самому, так и к его делу. Но в конце 2017 года о нем вновь заговорили в связи с обещанием президента Путина его помиловать. Об этом попросила президента наша главная правозащитница — «совесть страны и гордость либеральной оппозиции» Людмила Алексеева. И вот что о бывшем сенаторе и его адвокатах-погремушечниках поведали вдруг общественности журналисты в январе 2018 года.

«Игорь Изместьев сдал всю защиту», — озаглавила свой материал газета «Коммерсантъ». А в качестве подзаголовка пояснила: «Один адвокат осужден, другой ждет приговора, а третий сбежал за границу».

Вот те раз! А кто-то не верил, что наша жизнь — трагикомедия!

«Игорь Изместьев всех сдал, но свободу так и не получил», — уточнило информационное агентство «Стрингер» и, не слишком подбирая выражения, изложило подробности:

В октябре 2014 года заключенный Игорь Изместьев, экс-сенатор от Башкирии, получивший свой пост за особые услуги семье Рахимова, будучи в лагере, пошел на сделку со следствием, дав развернутые показания о том, что сын экс-главы Башкирии Урал Рахимов незаконно получил под свой контроль акции «Башнефти», которые затем продал АФК «Система». Было возбуждено уголовное дело, фигурантами которого помимо господина Рахимова (проживает в Австрии) стали глава АФК Владимир Евтушенков и посредничавший в сделке предприниматель Левон Айрапетян, — напоминает «Ъ».

Айрапетян был осужден. Пресненский райсуд Москвы назначил пять лет заключения и Сергею Леонову — бывшему адвокату экссенатора от Башкирии Игоря Изместьева. Защитник был признан виновным в хищении $1,5 млн у матери экс-сенатора Тамары Изместьевой, которой обещал продвижение надзорной жалобы на приговор сыну в Верховном суде и смягчение ему пожизненного срока. Уголовное дело другого адвоката Изместьева, Виктора Федорченко, продолжает слушаться в суде.

Изместьев попал под каток правосудия в тот момент, когда федералы (считай, Сечин) отбирали у Рахимова Башнефть <…>

Не столь давно правозащитница Людмил Алексеева попросила Путина помиловать Изместьева. Путин внял просьбе. И дело о помиловании как бы движется по внутренним коридорам власти. Тем более что Игорь Изместьев всех сдал.

Первым под следствие попал адвокат Сергей Антонов, который, по версии следствия, похитил у матери экс-сенатора Тамары Изместьевой $700 тыс., пообещав организовать пиар-кампании в защиту ее сына и смягчение ему приговора. После того как уехавший за границу господин Антонов был объявлен в международный розыск, защитниками осужденного стали Виктор Федорченко и Сергей Леонов. Когда в 2011 году приговор Изместьеву вступил в силу, они стали постоянно навещать осужденного в колонии, обещая «поломать» решение суда первой инстанции в Верховном суде. За свои услуги защитники получили $1,5 млн, но свои обязательства так и не выполнили.

«Комиссия по помилованию отклонила прошение экс-сенатора Изместьева, отбывающего пожизненный срок», — сообщил читателям 17 января 2018 года сенсационную новость популярный информационный сайт News ru. com. И далее:

Комиссия по вопросам помилования Москвы рекомендовала президенту РФ Владимиру Путину отклонить прошение о помиловании бывшего сенатора Игоря Изместьева, отбывающего пожизненный срок за организацию заказных убийств.

«Все десять человек, которые были на заседании комиссии 13 декабря, проголосовали так, что мы не стали помогать Изместьеву.

Каждый высказывался», — приводит слова председателя комиссии Марии Каннабих РБК.

Чем руководствовались члены комиссии по помилованию, решившись пойти, казалось бы, наперекор самому президенту РФ и его обещанию известной правозащитнице помиловать бывшего сенатора Изместьева? Возможно, в том числе и тем, что в России сотни тысяч осужденных, многие из которых просят и ждут облегчения своей участи, но госпожа Алексеева почему-то заступилась перед президентом страны лишь за одного из них — раздававшего своим адвокатам-мошенникам (теперь можно назвать их и так) огромные суммы денег то для организации пиар-кампании в его защиту, то для отмены или смягчения приговора. Странно, не правда ли? И подозрительно. А когда что-то подозрительно, то о гуманности и справедливости как-то не хочется и думать. Но как же без них-то, если речь идет о помиловании — акте верховной власти?!.

А может, девяностолетняя Людмила Михайловна просто не понимала, о чем просит президента страны и за кого просит? Не знала, что Изместьев раздавал деньги своим адвокатам, а потом их же и вложил? Адвокатов, разумеется. А завтра, возможно, он вложит (по терминологии журналистов — «сдаст») и того, кто обратился от его имени к ней самой.

Наверное поэтому, зная Изместьева немного лучше, чем госпожа Алексеева, от него сразу же открестились, отказавшись помогать, практически все его влиятельные коллеги из властных структур и партнеры по бизнесу.

Мы вместе, но каждый за себя

Сенатор Изместьев как пример того, что политиками могут называться у нас люди весьма заурядные и никогда в своей жизни ранее не думавшие о политике, конечно же, яркий, но не единственный. Таких «политиков» если не большинство в российском парламенте, то никак не меньше половины. В так называемой внесистемной оппозиции способных людей в процентном отношении значительно больше, но это и понятно — туда люди все-таки идут, как правило, по призванию, но не корысти ради. И совсем наоборот, к сожалению, происходит у нас в политике реальной, то есть системной.

Бизнесмены, пришедшие в парламент для защиты своих бизнес-интересов и себя грешных с помощью депутатской неприкосновенности, а также известные спортсмены и артисты, включенные в списки кандидатов в депутаты по партийным спискам в качестве рекламы самих партий (половина которых созданы искусственно из кремлевской пробирки и не имеющие прочных «родовых» связей со своими потенциальными избирателями), уже перестали нас удивлять — так много их было за первые двадцать лет российского, постсоветского парламентаризма!

Если политическая карьера актера Рональда Рейгана, спортсмена и актера Арнольда Шварценеггера или порнозвезды Илоны Шталлер (Чиччолины) — редкое исключение из правил в США и Европе, то для нас это уже стало нормой.

Впрочем, у России, как известно, свой путь и своя «суверенная демократия», хотя авторитет такого парламента и партии власти — «Единой Росиии», имеющей в нем большинство, в глазах россиян падает с каждым годом. «Не уважаем, но избираем» — это тоже наше, типичное, от чувства безнадежности, что зародилось еще, видимо, в седой Руси — со времен князей наших-не наших, святых да славных. А потом только росло и крепло. И ленинский тезис о кухарке, которая может управлять государством, глубоко засевший в мозгах вышедших из недр КПСС и КГБ нынешних руководителей страны, трансформировался в тезис о таких же способных гимнастках, певицах и актрисах, свидетельствуя не только об изменении личных пристрастий и вкусов самих руководителей, но и о неизменности человеческой природы сильных мира сего.

Все эти грациозные гимнастки и томные красавицы актрисы, медведи и цыгане (в роли первых — прославленные спортсмены, в роли вторых — эстрадные «звезды», гипнотизеры, режиссеры и шахматисты), а также непременные участники подобных компаний — «толстые кошельки» (олигархи и полуолигархи, банкиры и создатели финансовых пирамид, столичные напыщенные проходимцы на «майбахах» и «бентли», и провинциальные амбициозные дельцы на «крузерах» и «бумерах») периодически появляются в круге политического света, но затем внезапно исчезают где-то в темноте, оставляя после себя лишь скабрезные анекдоты, сплетни и презрительно-насмешливое отношение к власти.

Но и немногих наших настоящих политиков, кто может так называться вполне заслуженно, не стоит идеализировать. Они тоже не застрахованы от ошибок и просчетов, потому что такие же, как и все мы — из плоти и крови и с одной головой на плечах, хотя кому-то (особенно в далекой провинции, а вся Россия и есть провинция, уж коли Москва — «большая деревня») кажутся чуть ли не небожителями, обитающими где-то далеко-далеко — в синем эфирном мареве телеэкрана, где живут российские и мировые кинозвезды, поп- и рок-идолы, Месси и Роналду, президенты и короли, а также ведущие конкурса «Голос», доктор Малышева и Иван Ургант. Завтра имена «звезд» будут другие, но дело не в именах и не в названиях популярных телешоу.

Кто они — эти наши «настоящие политики»? Каждый может назвать их сам. Но список, в любом случае, большим не будет.

Однако ошибок они наделали много. Слишком много, чтобы в любой цивилизованной стране быть с позором изгнанными и забытыми навсегда.

Но мы не такие, как все. Мы — не законопослушные, знающие себе цену индивидуалисты-европейцы и не злобные, трудолюбивые, как муравьи, коллективисты-азиаты. Мы, объясняет нам Александр Дугин, — евразийцы. И кремлевские политики согласно кивают. А может быть, они правы? Может, мы и впрямь слеплены из другого теста? Иначе непонятно, почему мы имеем то, что имеем, недовольно сопим, но терпим и помалкиваем: «Авось обойдется».

Сколько неразумных решений приняли наши политики за последние годы, а эти решения, в свою очередь, привели к драматическим, а то и трагическим событиям в стране и в мире! Но нам хоть бы хны!..

Сколько бессмысленных, а иногда откровенно вредных для страны законов вышло из-под их пера на протяжении двадцати с лишним лет с момента создания на обломках Советского Союза нового государства под названием Российская Федерация! А мы только посмеиваемся: какие же они, дескать, там сидят дураки!..

Из ярких примеров — скандальный закон «О запрете пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних», который вступил в силу летом 2013 года — за несколько месяцев до начала столь желанной Путиным зимней Олимпиады в Сочи — его Олимпиады!

Вступил в силу, вызвав волну возмущения по всему миру и шквал критики в адрес российского руководства.

Я не о содержании закона. Я о том, как несвоевременно он появился, как неуклюже разрабатывался, а затем шумно принимался в стенах Государственной думы. Все это заставляет невольно задуматься: а не специально ли именно так все и делалось, чтобы подставить Путина и дискредитировать Россию в глазах западного мира с его «чуждыми нам либеральными ценностями», но крайне необходимыми валютными средствами и инвестициями?..

И вот Путину приходится теперь оправдываться и разъяснять, что закон этот, дескать, не запрещает гомосексуальные отношения, но запрещает лишь их пропаганду среди несовершеннолетних. Только пока он все это долго рассказывает своим западным партнерам, а переводчик переводит, слушатели теряют нить его мысли, запомнив только то, что было в самом начале: Россия запретила пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений… Но если бы наши законодатели догадались просто изменить название этого федерального закона на закон «О защите несовершеннолетних от пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений», то уже одно это, уверен, снизило бы накал страстей вокруг него, а может быть, и вовсе таким нехитрым способом удалось бы избежать всякого скандала.

Но это только один пустяковый случай из нашумевших. А сколько таких было до него? И кстати, задолго до Путина.

Так что не следует никого из наших нынешних политиков идеализировать — все не без греха. Все, начиная с Ельцина и заканчивая нынешними лидерами либеральной оппозиции. Сейчас они поют красивые песни о птице счастья (что-то типа арии индийского гостя из оперы Римского-Корсакова «Садко»), но сами, побывав уже однажды у власти, начудили там и бед натворили немало.

«Мы вместе!» — говорят они теперь нам на протестных митингах.

«Мы вместе! Но каждый за себя», — говорят они сами себе, получая огромные гонорары за непрочитанные лекции и ненаписанные книги, покупая и продавая пакеты акций приватизированных ими когда-то за бесценок государственных предприятий, отправляясь отдыхать на Сардинию, Гавайи или в Венесуэлу.

«Мы вместе, но каждый за себя», — соглашаются с ними и функционеры критикуемой ими партии власти, и ненавистные им чиновники, и прокремлевские депутаты, и прочие «враги демократии», отправляющиеся туда же на частных самолетах и собственных яхтах.

— А чего тут такого? — обиженно спросил как-то Эдуарда Лимонова Борис Немцов, когда писатель упрекнул его, оппозиционера и временного союзника по «Стратегии-31», за публичные рассказы о своих частых полетах в далекую Венесуэлу для занятий там водными видами спорта. — Это же не яхтинг, а серфинг… Яхтинг, серфинг, теннис, гольф, рулетка, покер, скачки, любовь к красивым девушкам, дорогим часам и шикарным машинам — все это объединяет либеральных оппозиционеров с теми, кто находится у власти. И только сибариты, не стремящиеся во власть и выступающие за умеренный прогресс, сладкую ложь и горькую правду, честно заявляют людям: «Страшно далеки мы от народа!»

Горькую правду о себе и других российских политиках всегда говорил народу и Владимир Жириновский.

Так, весной 2001 года он попросил меня посмотреть рукопись его новой книги «Иван, запахни душу!», имевшей подзаголовок «Роман-исследование о моем поколении», в которой рассказал не только всю правду о себе, но и правду о своих коллегах — известных российских политиках. Вольфович попросил меня проверить эту рукопись на предмет ее соответствия закону, то есть не нарушил ли он чьих-либо прав, не затронул ли случайно чьи-то интересы, имеются ли в книге высказывания, не дай бог, оскорбляющие кого-то или содержащие сведения, не соответствуюшие действительности и порочащие честь и достоинство кого-либо.

Пролистав объемную рукопись, я понял, что всего этого в ней предостаточно, и, хорошенько заточив красный карандаш, энергично принялся за работу.

Вначале осторожно, но затем — все смелее и безжалостнее я вычеркивал в рукописи слова и отдельные фразы, переставлял предложения и целые абзацы, заменял определения, смягчал выражения, убирал фамилии или прятал их за инициалами, а попутно исправлял многочисленные неточности и опечатки.

Это продолжалось несколько дней, пока я не просмотрел вот так, с карандашом в руках, треть рукописи. Но потом вдруг понял, что делаю все это зря. И вернул рукопись ее автору, пояснив, что если исправлять в ней все проблемные с юридической точки зрения места, то всю книгу придется нещадно сократить или полностью переделать. Однако тогда будет утрачен ее язык, — неподражаемый язык автора, который на протяжении года наговаривал свои мысли на диктофон, и сейчас в книге сохранены все особенности его речи. Если же оставить в рукописи все как есть, то, вероятно, судов не избежать, но вряд ли их будет слишком много. Умные люди, полагал я, не захотят судиться с Жириновским, чтобы не делать ему и его творению дополнительной рекламы. А с кем-то я и сам мог бы, в случае чего, переговорить и убедить не обращаться в суд. Впрочем, кое-какие уже сделанные мною исправления я оставил: в частности, касательно адвоката Генри Резника, некоторых депутатов и женщин-политиков, рассказывая о которых Жириновский уж совсем явно переходил к оскорблениям. Остальные свои карандашные пометки я стер.

— Решайте сами, — сказал я Вольфовичу. — Здесь, если по уму, надо переписывать всё. Но это будет уже другая книга.

Вообще-то я воспринимал рукопись Жириновского даже не как «крик его души» (что, наверное, так и было, хотя сам Вольфович это отрицал), а как подробные и очень откровенные показания одного из главных свидетелей важнейших событий эпохи смутного времени.

А через несколько дней он мне сообщил свое решение: книга выйдет как есть, а если кто-то подаст в суд, будем судиться. (Забегая вперед скажу: никто из упомянутых в ней людей в суд на Жириновского не подал, что было очень разумно с их стороны.)

Летом 2001 года книга «Иван, запахни душу!» был издана, и 24 июля Вольфович с гордостью мне ее подарил, размашисто написав на титульном листе: «Сергею Беляку! Ты был первым адвокатом, позвонившим мне в тяжелое время 1991–92 гг. Я благодарен тебе за это. В подарок эта моя самая большая книга о России».

Во вступлении к этой своей «самой большой книге» Жириновский поясняет:

Это главный роман моей жизни. Я дал ему название «Иван, запахни душу!» Я обращаюсь к тебе, простой русский мальчик Ваня. Я люблю тебя. Я люблю тебя, потому что ты тихий, ласковый, добрый… Ваня, я обращаюсь к тебе, и для меня ты, как и для всего мира, простой русский парень, обычный русский солдат, обычный студент…

Я знаю, что колесо истории не остановить, история продолжается. Я знаю, что через 10–20 лет новая мощная Россия станет совсем другой. Но сегодня, когда я вижу нищих, бомжей, вижу эту грязь, мне снова хочется посмотреть на тебя, на твои светлые волосы. Нигде в мире у мальчиков нет таких пшеничных волос, нет этих голубых ясных глаз. Добрые руки русского парня помогали всегда и везде. Ты самый ласковый любовник, ты самый добрый муж, ты самый добрый отец. Ты любишь этот мир. Но, Ваня, запахни свою душу!..

А в Государственной думе явлинские, немцовы, кириенки встают и хлопают президенту США Б. Клинтону, который вошел в историю как президент с расстегнутой ширинкой. И он, этот гадкий, мерзкий человек, подписывал указы и распоряжения, чтобы, Ваня, уничтожить тебя, чтобы насиловали твою сестру в подъезде твоего дома, чтобы брали тебя в заложники и десятки лет держали в чуланах, в чужих погребах, в тюрьмах Чечни, издеваясь над тобой…

Да, иногда у тебя татуировка на руке. Да, у тебя иногда нож в кармане. Да, иногда у тебя пусто в желудке. И туда ты заливаешь водку, нашу самую лучшую в мире русскую водку. Но и это отобрали сегодня, залив страну суррогатом…

Парень, русский парень Иван, запахни душу, остановись…

Даже умирать сегодня некоторым русским парням легче, чем смотреть в фальшивые глаза демократов, чем включать этот страшный ящик под названием телевизор, где каждый день, Ваня, они обманывают тебя все вместе взятые: и Сванидзе, и Киселев, и Доренко, и Гусинский, и Березовский. Это отвратительно…

Остановись! Иван, запахни душу. Нет Василисы Прекрасной, нет Ивана-царевича, нет «Спокойной ночи, малыши!». Это все обман. «Тушите свет» — их новая передача. Они хотят потушить свет над Россией. Они уже не скрывают своих замыслов… 100 лет красного и белого террора: от Ленина до Гайдара, от Сталина до Немцова, ложь каждый день…

Относительно жанра моей книги. Она не является романом в классическом виде… Я просто рассказываю о самом себе, о своем поколении, я говорю тебе свои мысли, рассуждения о пережитом и о современном мире. Вот такой способ романного повествования называется потоком сознания…

Для меня в моем повествовании-размышлении нет мелочей…

Вот сегодня я встал в девять утра. Позавтракал в десять. Могу еще поваляться до двенадцати, до часу дня. Иногда очень люблю хаш покушать. Хаш — это неплохо. Особенно на голодный желудок. Часикам к одиннадцати к друзьям-армянам поеду на набережную, где гостиница «Украина» у нас, около Киевского вокзала. Так вот, с утра, часов в одиннадцать-двенадцать сразу водочки принять граммов 50 и хаш навернуть. Не все знают, что такое хаш. По-русски это называется «холодец», когда ножки варят, ушки, все дешевые части скотины. Вот они обычно из баранины готовят хаш. Но они кладут туда еще и требуху внутренних органов. Варят обычно всю ночь. Хорошая хозяйка сливает бульон по нескольку раз, чтоб основной жир ушел… Помню, в Сухуми поехали мы утром, часов в 7 утра. Там во всех заведениях только мужики, а тем более в хашной. И с утра сидят, обязательно — водка и хаш. Покушаешь, посмотришь на них, поговоришь друг с другом. И домой — спать. Весь день есть не хочется. Но это в случае, если пару тарелок съешь.

А есть санатории, где слишком много дают пищи. Завтрак из пяти блюд, обед из пяти, ужин, полдники, второй завтрак. В общем, обжираловка. Мне это много, итак вес лишний. 99 кг. Года 3 назад я сбросил до 94. Потом снова дошел до 99. Сейчас вот 97. Процедуры, массажи, а главное — 2 дня разгрузочные сделали мне, только творожная диета, 4 раза граммов по 100 творожка со сметаной. И никакой воды, никакого сахара вообще не ем здесь. Наверное, я много сладкого ем все-таки, все эти орешки сладкие, конфеты, пирожные. И пью жидкости много. А надо всего этого меньше. И тогда у меня будет вес нормальный.

Если у меня рост метр восемьдесят, то вес должен быть 90, не больше. 180 минус 90, 90 кг — мой вес. Я это сам понимаю. Ну, чуть-чуть животик. Если бы я ходил больше, тогда вообще не было бы проблемы. Самый лучший путь — мало кушать. Утром я что ем? Стаканчик чая, иногда кофе, реже — какао. Бутербродик маленький с сыром. И яичко. Или чуть-чуть кашки, 3 столовых ложки… В обед — кашу с чаем или сырники, творог. Чай или сок. И на ужин второе блюдо — мясо с овощами соком запить. Но не выдерживаю иногда, на ужин добавляю еще чего-то: рыбки и т. д. И это увеличивает вес. А главное — банкеты. На них тяжело… Но в раж вхожу часто и переедаю. Буду сдерживать себя, потому что куда лучше чувствую, когда меньше ем. Иной раз вообще завтракать не хочется. И не надо. Часов в 12 что-нибудь перекусить. И все. Потом часа в 4. Часов в 7 — дома. Англичане правильно придумали: утром чашечка кофе, ланч — второй завтрак в офисе, в 5 часов обед. После 6 есть нежелательно. Это все знают, но не все соблюдают. Надо по английской системе и мне: утром глоток чая с маленьким-маленьким бутербродиком, часов в 12 — кашку, сока стакан. И часов в 5 что-нибудь поесть уже существенное. Тогда будет нормально…

Береза хитрый, самый хитрый жук, хитрее, чем Киссинджер, Бжезинский, а уж тем более, чем любая наша свора политологов всех вместе взятых: внук Молотова — Никонов, чудак Марков или Сатаров, еще десяток бурбулисов и прочих… Это самая страшная фигура в политической жизни России за все 20 лет. Распутин — щенок по сравнению с Березой. Первый раз я о нем услышал, когда был на даче, первое Успенское хозяйство от Президента. «Где-то рванули руководителя ЛогоВАЗа. Фамилия его Березовский». Я ему как-то позвонил уже после этого, он еще был руководителем ЛогоВАЗа и говорю: «Борис Абрамович, у меня «Мерседес», нельзя ли у вас подремонтировать подешевле, коль скоро мы с вами в одном дачном хозяйстве оказались?»

По-моему, там дешевле не сделали… А так я его знать не знал. Потом уже все эти тусовки, стыковки. Он приезжал ко мне на переговоры, я — к нему на Новокузнецкую, на дачу. Он — ко мне на дачу. Все лето мы встречались, раза 3–4 был контакт… Просто он у меня любил спрашивать мое мнение… Я всегда давал какой-то отдельный сюжет и отдельную точку зрения, то, что другие не могли.

Этот человек — типичный еврей, особенно по внешним данным. Евреи все как народ деградируют. 4000 лет их мордуют. Естественно, они загибаются. Самая вырождающаяся нация. Вот монголы, наоборот, — расцветают. У них и сифилис, и туберкулез. Но благодаря советской России все излечили. Нация, глядишь, воспрянет духом. Мясо жрут свежее каждый день. Не пьют. Буддисты. А евреи вырождаются. Небольшого роста. Худые. Злые все. Лысоватые. В очках. Глазки бегающие. Обувь 41–42. С кучей болезней. Черненькие. И вот Береза — типичный их представитель… Собчак — известный еврей, член масонской ложи… С Лужковым на первый взгляд малопонятно. Но только на первый… Фамилию Лужков Юрий Михайлович воспринял от первой жены, когда учился, а затем работал лаборантом… Подлинная его фамилия Кацман… Рушайло — тоже еврей. А Тулеев — казах… Лебедь — русский. И (Березовский. — С. Б.) сам… мечтает стать Председателем Правительства. И он бы хорошо руководил. Что Черномор? Жаба и жаба, ничего не умеет. Чудище. Витюша — Виктор Степанович — газовое западло. Ему на Ямале быть главой администрации, не выше, как и Хрущеву в Крыму картошку сажать, которая там не растет. А вылез в Москву. Это я скажу Путину при встрече, да…

И постараюсь сделать так, чтобы все дурацкие мифы он поменьше воспринимал. Самый дурацкий миф, что якобы Запад нам поможет. Никогда ни в чем не поможет. И что без Запада мы пропадем. Никогда не пропадем!..

По кадрам. Конечно, убрать немедленно нужно всех силовиков, ставить новых… Но главное: ударить по Березе, по Гусинскому, Чубайсу, Немцову, Кириенко, Волошину. Всю эту шушеру, которая от Ельцина осталась, всю эту гниль нужно убрать…

Естественно, всю администрацию Кремля Путин имеет полное право заменить за полчаса. Березе могут устроить то же самое, что Машерову в Белоруссии. И закончить с ним.

Гусь скрывается на Гибралтаре. Он ведет себя, как Троцкий, — приедет, напакостит, комментарии дает свои. Поэтому туда какого-нибудь ингуша-ледоруба, как в свое время Троцкого в Мексике убил ледорубом испанец Рамон Меркадер. И все дела. Да, Ваня?..

Какие там Pussy Riot с их трехминутным панк-молебном в храме Христа Спасителя?! Да тут отдыхают не только они, но и Паук, Sex Pistols, Richard Hell и The Clash вместе взятые!

А Вольфович между тем продолжает пояснять своему ласковому, голубоглазому Ване с татуировкой на руке и ножиком в кармане:

Явлинского — в Америку. Пускай читает лекции. Зюганова — послом на Кубу, на «остров счастья». Пусть на этой точке, собрав всех левых на всей планете, создает, действительно, остров счастья. По губернаторам ебануть как следует. Жулик на жулике… Потихонечку наиболее честных отправить послами… А человек 30–40 посадить. Остальные сами заткнутся. Вот и поменяем мы всю административную власть.

Ведь у нас, Ваня, в стране самое главное попасть куда-нибудь. Попал — больше не выпадешь. Ельцин ведь тоже был записным алкашом. У него даже кличка была на Урале — Двухстволка. Что это такое? Берет мужик две бутылки водки в обе руки, подносит их ко рту и пьет из горла с этих двух «стволов».

Здесь Жириновскому, в подкрепление своих слов, в самую пору было бы привести еще и мнение о президенте Ельцине Эдуарда Лимонова. Хотя бы такое:

Степень его развития была такова, что парень в 15 лет стал стучать по гранате молотком, в результате лишился двух пальцев. Народ прозвал президента с культёй — «Беспалый». Алкоголик, Беспалый довершил дело «Меченого» — пропил Советский Союз. Все завоевания нации за полтыщи лет были пропиты в одну пьяную ночь в Беловежской пуще. От СССР осталась холодная нефте-газовая Российская Федерация.

Но Вольфович Лимонова не цитировал. Да и Лимонов хотя и говорил такое давно и неоднократно, но на бумаге все это выразил много позже. А у Жириновского и своих мыслей про Ельцина и про всех его «птенцов-демократов» было хоть отбавляй:

Григорий Алексеевич (Явлинский. — С. Б.) стрелять из «двухстволки» не мог. Но он мог запросто запивать на неделю-другую. И тогда, братцы мои, делайте с «подающим надежды», что хотите. Позднее, уже в Думе, Гриша мог заявиться в 2–3 часа ночи к подъезду номер 3 в Охотном Ряду, причем не один, а с двумя-тремя барышнями, и возмущаться до мордобоя, отчего это его, лидера российской демократии, какой-то вшивый прапор не пускает в собственный кабинет. Не зря говорится, что самый благодатный материал для разведок всего мира это — гомики, лесбиянки и алкоголики. Безоткатный народ. Зарядил и стреляй, обязательно вылетят туда, куда тебе надо…

Киндер-сюрприз Кириенко оказался вторым после Гайдара подонком, который опустил русский народ за грань нищеты. Не пробыв на посту премьер-министра российского правительства и 100 дней, он сумел обесценить рубль в 5 раз и, значит, впятеро ниже сделать уровень жизни русского народа. И что ему за это сделал русский народ, оторвал яйца или хотя бы набил рожу? Ничуть не бывало! Его вместе с другими комиками из компании под названием Союз правых сил избрали в Госдуму третьего созыва. Скажи мне, Ваня, где, в какой стране, кроме России, еще возможно такое?..

Я думаю, что занятие политикой — это дело полезное и благородное, и опасное… Но здесь обязательно нужно образование. Обязательно. Когда я читаю биографии лидеров некоторых политических партий России, то там часто встречаются: электрик 6-го разряда или строитель, или шахматист, или писатель, или биолог, то меня это всегда немножко удивляет. Как можно, имея такие узкие знания, в такой узкой сфере, заниматься политикой? Здесь нужен широчайший кругозор. Нужно иметь познания в философии, в истории, в филологии, в литературе, в социологии, в юриспруденции, в политологии — в самом широком аспекте. Быть немножко журналистом, писателем, лидером, оратором, знать иностранные языки, разбираться в экономических проблемах, экологии, воспитании детей, деятельности правоохранительных органов, государственной безопасности. Армия, молодежь, спорт, искусство — очень-очень много проблем нужно изучить.

То, что нынешний президент России Владимир Путин имеет высшее юридическое образование, дает ему большой козырь. Это второй после Ленина юрист, который достиг вершины власти. Он, Ваня, один из представителей моего поколения. Младший представитель. А к моему поколению принадлежат многие из политической элиты России…

«Кому на Руси жить хорошо?» — Еврею и кавказцу. А кому на Руси жить плохо? — Русскому. А русские разные. Есть Горбачев русский, ебнутый меченый Мишка Горбачев… Есть русский Черномырдин. Черная морда у него. Черные дела он натворил за 6 лет своего премьерства.

Русских много и других. Но хороводят-то ими, кукловоды-то у них все равно евреи. Березовские, гусинские, сатаровы, бурбулисы, батурины и сотни-сотни других. Сидят они в «Московских новостях», в «Известиях», в театре Ленкома, на Таганке — везде сидят. Спектакли показывают. Развитие творчества. Кино им подавай, порнуху, фильмы ужасов. Деньги им давай на кино. Михалков-чудик сотворил убожество свое «Сибирский цирюльник». На чужом языке. Хапнул 38 миллионов долларов на фильм. До сих пор вернуть не может. Что ты, чудик, творишь, кому нужны твои фильмы? От твоего папаши устали. Ты куда прешь?..

А далее — про чету Горбачевых, про Шеварднадзе и Яковлева, Руцкого и Хасбулатова, Макашова и Бабурина, Старовойтову и Новодворскую, Лужкова, Рыбкина, Бородина, Масхадова, Хаттаба, Удугова и снова — про Ельцина и Гайдара, Чубайса и Кириенко, Явлинского и Хакамаду, Немцова, Гусинского, Березовского…

В момент написания Жириновским книги «Иван, запахни душу!» влиятельный медиамагнат Владимир Гусинский и «самая страшная фигура в политической жизни России» Борис Березовский уже не были ни влиятельны, ни страшны: оба они находились «под колпаком» пришедшего к власти Владимира Путина, начавшего борьбу с олигархами, возомнившими себя фактическими правителями новой России. Многие из этих олигархов недолго думая тут же рванули из страны. А зазевавшиеся Гусинский и Березовский чуть было не поплатились своей свободой.

Гусинский в июне 2000 года был обвинен в мошенничестве в особо крупных размерах и даже посажен в Бутырскую тюрьму, но спустя несколько дней освобожден из-под стражи под подписку о невыезде, воспользовавшись поручительством своего друга — мэра Москвы Юрия Лужкова. Вскоре, нарушив обязательство не покидать столицу, Гусинский тайно выехал в Испанию. После чего российские суды вообще перестали освобождать из-под стражи людей под чье-либо поручительство. Так что «спасибо» за это Юрию Михайловичу!

А 20 сентября 2001 года был объявлен в розыск по обвинению в мошенничестве, отмывании денег и попытке насильственного захвата власти и Борис Березовский. Он со своими капиталами осел в Лондоне. Но спокойствия не обрел.

Лондон — маленький, Сибирь — большая! Это постоянно напоминали Березовскому из Москвы, возбуждая в отношении опального олигарха различные уголовные дела, а затем даже заочно приговорив его к 13 годам лишения свободы за хищение денег у «Аэрофлота», «ЛогоВАЗа» и «АвтоВАЗа».

При этом Березовский не переставал обвинять Гусинского и журналистов НТВ в небескорыстной поддержке чеченских сепаратистов, а Гусинский Березовского — в намерении организовать его убийство.

* * *

Когда в 2003 году Эдуард Лимонов, встретив свое 60-летие, сидел в Саратовской тюрьме в ожидании приговора, а его юбилей торжественно отмечался в Центральном доме литераторов в Москве, Березовский прислал в подарок юбиляру бутылку арманьяка урожая 1943 года и чек на 10 тысяч фунтов стерлингов.

То был чисто символический акт поддержки томящегося за решеткой врага режима со стороны обиженного этим режимом бывшего сановника. Очевидно, что Березовский, далекий от Лимонова и его политических взглядов, исходил из принципа: враг моего врага — мой друг.

А Лимонов радовался и такому подарку, потому как нужда в деньгах была у нас в тот момент невероятная.

Арманьяк я приберег до лучших времен (и Эдуард выпил его уже после освобождения), а деньги пошли на покрытие текущих расходов: еженедельную закупку передач для шести подсудимых, выпуск газеты «Лимонка», аренду помещений и многое другое по мелочам, включая незначительные выплаты защитникам.

Разумеется, денег этих не хватило бы на оплату услуг даже одного из семи адвокатов, занятых в длительном и сложном судебном процессе. Но шум, поднятый в СМИ по поводу «денег Березовского», был невероятный! И толчок к этому дал сам Борис Абрамович. При этом сумма, которую он передал для Лимонова, долго не называлась. И можно было подумать, что миллионер Березовский взял на себя все расходы по проведению громкого саратовского процесса. Политика!..

* * *

Но читаем Жириновского дальше. Его книга, при всей ее эпатажности, во многом пророческая: многое угадал он из нашего будущего и многое предвидел, прекрасно разбираясь как в политических механизмах, так и в человеческих отношениях. Вот небольшой отрывок о Бориса Немцове и его соратниках:

…Я не бил его. Не хотел марать руки. Я просто стаканом воды показал этому ничтожеству его место. И он это понял… Ну, черт с ним, с этим картежником. Его время уже прошло. Он нам больше не опасен. Его вот-вот «сольют» в унитаз… Его песенка спета. Он — покойник, пока политический. Скоро будет — физический. Его точно за болтливый язык уроют те, кто вытащил в свет. Неизвестно еще, окажется ли Россия во мгле, а вот Немцов — уже во мгле политической могилы. Так же как и его подруга — Хакамада. Так же как и сопливый дегенерат — чмокающий Гайдар. Ему сделали операцию. Он больше не чмокает, но слюни и сопли все равно текут, потому что он дебил физически, а политически — труп…

И вновь его «поток сознания» меняет направление:

Эх, семейка! Дед его шашкой порубал 20 тысяч офицеров прекрасной царской армии, дурные рассказы написал, например «Тимур и его команда». Где эти Тимуры? Какие команды? Какая помощь старикам и больным? Скорее стукнут по голове старика в подъезде и отберут последнюю пенсию…

Вот опять ищу, опять нападаю… Но это правда, Ваня, малыш, правда. Вадим Деньгин, он у меня один из стажеров, уже третий год работает (ныне — депутат Госдумы. — С. Б.), в общаге у себя на Нежинской повесил на стенке плакат, где я держу ребенка на руках и говорю ему фразу: «Малыш, отдайся, озолочу!» Это я иногда шучу с молодыми своими сотрудниками, перевожу рабочую тему разговора на сексуально-бытовую. Они начинают смущаться, улыбаться, а это позволяет мне расслабиться…

И очередной поворот. Да не один, а целый серпантин с крутыми, опасными поворотами:

Я чувствую, как созрел в Белграде. Любые поездки вдохновляют и ускоряют все процессы. И всегда я творю, даже когда я совершил половой акт, особенно под утро в бессветной мгле. Или я лечу в самолете, в поезде еду, на теплоходе. Там зарождается всегда процесс. Поэтому все творческие люди обычно путешествуют… И здесь, в Белграде, в сентябре 2000 года я почувствовал определенную зрелость моего влияния на планету. Меня здесь приняли хорошо, хотя есть левое правительство и полудиктаторское. Но тем не менее я правильно оценен здесь, я сумел занять нужную нишу между всеми постулатами демократии и произвел нормальное, хорошее впечатление и на нашего посла, и на Милошевича, и на его министров, и на новых депутатов, и на старых…

До сих пор не могу научиться правильно питаться. Вот сегодня утром на завтрак в белградской гостинице «Интерконтиненталь»… Я взял йогурт, такое кисленькое молочко, легкая такая простоквашка, жиденькая. Чашечку кофе маленькую, сок… булочек много съел: с маком булочку, с орехами и маленький кусочек пресного батончика. Вот последним и нужно было ограничиться. А сладкие булочки не надо было бы брать. И потом глазунью, всего лишь из одного яичка я взял. И несколько шматков ветчинки поджаренной, такой светленькой, розовой, из копченостей. Но это лишнее… Правильно надо питаться. В этом залог здоровья и основа правильного поведения и отношений между людьми…

Но иногда тошно становится. Хочется чего-то такого хрустящего: малосольного огурчика, моченого яблочка, соуса «Табаско» или «Чили». И нарушаем режим…

Пороки вечные, пороки. Человек ползает между ними, как маленькое дитя берет грязную соску с пола. Так и человек взрослый… иной раз не может сдержать позывы к радости своего желудка, чтобы насладиться пищей, тем более когда на халяву, бесплатно. Нам оплачено здесь все. Я заплатил только за проезд до Белграда. И Госдума должна мне вернуть эти деньги. Я не бомж, я здесь находился по приглашению правящей партии в качестве наблюдателя. Это не частная поездка…

Массаж серб делал. И как-то приятнее массаж руками серба, потому что они, действительно, нам как братья…

Есть такое яблоко, сорт его «ранет». Так вот наш депутат Мусатов рассказал мне притчу или поговорку, что такое «ранет». Ранет — это минет с утра, то есть ранний минет. Но не все понимают эту присказку, потому что не все знают этот сорт яблока. Я-то родился в яблочном городе — Алма-Ате и хорошо знаком с различными сортами яблок. А нынешняя молодежь, тем более с севера, ей непонятно, что такое сорт ранет. Поэтому трудно им увидеть юмор в сопоставлении этих слов: ранет — минет.

Все просто стало ныне. А еще 40 лет назад никто в Алма-Ате не слышал, чтобы была такая форма половых отношений, как брать в рот и сосать половые члены, органы… А сейчас это стало темой обсуждения 6 миллиардов землян, сосал кто-то у американского президента или не сосал, капало там или не капало… Да мало того, еще придумали вариант 69, то есть когда одновременно друг у друга сосут и балдеют, получают удовольствие… Я даже в свои 50 еще не понимал, что такое «69». Думал, что типа лото, а уже потом догадался, что раз там такой клуб для удовлетворения сексуальных потребностей, то «69» — это как раз расположение цифр так, что как бы шестерка с девяткой смыкаются в одно целое… Такое можно как-то оправдать с точки зрения ускорения половых контактов, поскольку новые технологии не только в политике, в экономике, в информации, но и в половых отношениях. А то ведь сейчас с этими презервативами у парней уже и возбуждение не наступает, или наоборот. Да это же издевательство какое-то над природой!.. А если резина, это все равно что целоваться через платочек. Какая радость?..

Ну, что? Опять прилягу подремать? Притупляется все. Теряется эта горячность, вспыльчивость, то есть желания могут быть, но нет той острой формы, когда первая девочка, первая машина, первая квартира, даже туфли помню брезентовые за 3 рубля, когда сам купил…

А вот у меня перебор сейчас — все могу купить, на все хватит, а все равно противно, потому что, видимо, все мы — русские, да и кто в России живут — коллективисты. Одному хоть торт, хоть говно жрать, все равно тошно. Нельзя так у нас. Даже выпивку и то на троих… Партнер нужен в любом варианте. Пусть даже однополой пары, но они должны быть вместе, вдвоем, рядом, тепло к теплу, плечом к плечу, грудь с грудью, вот живот, вот все остальное. Сомкнули, полежали, поласкались, поспали, обмылись, подмылись, оделись и разбежались…

Демократия в тупике, экономика в тупике. И разорвать это может лишь свободный человек. Освободите нас от оков лжи. Мы граждане планеты. Да здравствует свобода!..

Юноши и девушки, не верьте: никакие шампуни не помогают от перхоти. Бесполезно. Не покупайте их, особенно завозные, заморские. Граждане России, не верьте: никакая зубная паста не помогает от кариеса. И вообще, лучше реже чистить зубы.

Не покупайте никаких тренажеров, тоже толку от них мало. И не занимайтесь спортом. Это фанатизм. Иногда подвигайтесь, и то в охоточку. Здоровый образ жизни — вот что самое главное. Спите, сколько хочется, ешьте как можно реже… Вот и я мучаюсь лишними, 5–7 кг никак не сброшу. Животик торчит, самому противно. Где уж тут влюбляться и быть любимым!..

Сейчас пойду, шведский стол… Нажрусь до отвала, до упаду. И сербы за это заплатят. Но это нельзя всем дать…

И снова смена скорости и новый поворот «потока сознания» лидера ЛДПР:

Вот сижу в самолете… 3 часа полета. И каждый раз испытываем волнение… Сушко, помощник, — парень вроде неплохой. Но в чем его беда? Он не такого склада. Рядом со мной должен быть другой. Такой мягенький, тихонький, как Альберт, Август, Артурчик Цапенко. Вот они. Серега — мужественный человек, он другого склада. Он, может быть, должен быть моряком, может быть, ему было место на подводной лодке «Курск». Я не знаю. Но он для чего-то другого. А обслуживать старика (он так про меня думает: старик, надоел уже) он не любит.

Мы сидим в первом классе салона Ту-154. Я его позвал к себе. Как всегда, мерзкая улыбка на его устах, как всегда, его желание побыстрее избавиться от меня и заняться чем-то другим. Он смотрит какие-то дурацкие схемы. Они ему никогда не пригодятся, схемы запасных выходов при аварии, все бесполезно. Меня держись…

И остановка на короткое время, но только на очень короткое, чтобы перевести дух:

Вот так кто-нибудь прочтет «Иван, запахни душу!» и скажет: «Да что это такое? Что это по-Жириновскому получается, кругом одни евреи и педерасты. А?» Я бы назвал книгу более кратко, емко с радостью «Учебник жизни». А что, разве мало здесь мудрых мыслей?..

И бегут ко мне журналисты, или, наоборот, им запрещают у меня брать интервью. И я господствую. Я сегодня самый популярный политик планеты из тех, кто не находится у власти. В любой стране мира вам назовут только 2 имени из России, раньше называли Ельцин, Жириновский, теперь кое-где уже выговаривают Путин, а вторую фамилию называют только Жириновский. Ни Зюганов, ни Примаков, ни Явлинский, ни Немцов — никого другого не называют. Только меня. Меня знает вся планета…

Книга толстая, почти 500 страниц большого формата, и я процитировал, поверьте, далеко не все самые интересные и острые фрагменты из нее. Хотя сдержать себя мне стоило немалых усилий. Я как будто бы разговаривал с Вольфовичем, слышал его голос, смеялся вместе с ним над некоторыми его «мульками», и мне, конечно же, хотелось цитировать его дальше и дальше, понимая, что книгу эту — достаточно редкую, изданную небольшим тиражом, далеко не все смогут приобрести и прочитать. Позднее я встречал еще несколько изданий этой книги, но то были скорее брошюры, — тоненькие брошюры из серии партийной печати ЛДПР.

Поэтому процитированные мною здесь фрагменты полного, оригинального авторского текста, думаю, дадут вам возможность не только насладиться встречей с Владимиром Жириновским и, возможно, узнать о нем и его коллегах чуточку больше, но и лишний раз убедиться в том, что в России, уже 20 с лишним лет пребывающей в смутном времени, давно назрела необходимость появления новых политиков.

Безусловно, кому-то отдельные высказывания Жириновского могут показаться «очень знакомыми». И эти люди, точно знаю, начнут искать различные аналогии и проводить исторические параллели. Подобным занимался в начале 90-х годов и Егор Гайдар, но, как известно, не очень успешно.

А вот писатель Лимонов, знавший Вольфовича куда лучше, чем Егор Тимурович, и неоднократно сам слышавший его поливы, наоборот, считал лидера ЛДПР «воинствующим обывателем», уничижительно называя его «директором продовольственной базы».

Вероятно, у кого-то будет еще и свое, отдельное, мнение на сей счет. Например, что Жириновский просто стебается, выступая на политической сцене по заданию каких-то таинственных «темных сил», по терминологии Паука, в качестве треш-исполнителя.

Между тем эпатаж и грубые шутки, которые особенно любимы россиянами за пределами кольцевых дорог Первопрестольной и культурной столицы, — то самое, чего всегда не хватало российским либералам и демократам. Но именно это изначально было присуще Владимиру Жириновскому, назвавшему свою партию, будто бы в насмешку над заседавшими в верховных советах СССР и РСФСР афанасьевыми, поповыми, шейнисами и юшенковыми, «Либерально-демократической».

Позднее это же взяли себе на вооружение Владимир Путин и Дмитрий Рогозин, а совсем недавно — Алексей Навальный и еще с полдюжины наших политиков. То ли еще будет!

Однажды в Сибири

Весной 2003 года, когда Лимонова после приговора перевезли для отбытия наказания из саратовской тюрьмы с правого берега Волги на левый — в колонию общего режима № 13 города Энгельса, я вернулся в Москву. За год без малого, что провел я в Саратове пока шел процесс на Лимоновым, у меня накопилась масса дел в столице: нужно было завершить так и не доведенные до конца несколько гражданских споров, написать отзывы по искам к Жириновскому о защите чести и достоинства, которые все чаще и чаще стали подавать в суды его политические оппоненты в надежде взять реванш за проигранные ему ранее дела, восстановить прерванные было связи со своими постоянными клиентами, обеспокоенными моим долгим отсутствием в Москве, а также восстановить связи с журналистами, поддержка которых по некоторым делам бывает просто неоценимой.

— Валентиныч! — как раз в те самые дни нашел меня в Госдуме депутат-ветеран от ЛДПР Евгений Логинов, — я думал ты все еще в Саратове, а ты здесь! Помощь твоя нужна.

— Помощь? — улыбнулся я, не очень-то серьезно относясь к Женьке, который в последнее время частенько и сильно поддавал. Мы были знакомы с ним еще с 1993 года, когда он, молодой офицер-политработник из Новосибирска стал депутатом Государственной думы первого созыва, пройдя в нее по спискам ЛДПР. Потом, в 1995 году, Женя, единственный на ту пору в этой партии, прошел в Думу уже по одномандатному округу в своем родном городе, и это его достижение никем из жириновцев не было повторено ровно десять лет — столько времени понадобилось властям, чтобы окончательно убедиться в благонадежности Жириновского и его партии!

За годы, проведенные в Думе, Логинов заработал у себя в Новосибирске репутацию истинно народного депутата и «безбашенного патриота». Рассказывали, как он в ответ на марши ветеранов СС в Риге и неофашистские шествия в других странах Европы провел как-то раз в День Победы 9-го мая по центральному проспекту Новосибирска костюмированную толпу «пленных эсэсовцев», погоняя их лично пинками и плеткой.

С 2000 по 2002 год в депутатской карьере майора Логинова был небольшой перерыв, во время которого он бухал и занимался «партийным строительством», или, наоборот — занимался и бухал. В 2002 году, после внезапной смерти одного из депутатов, Логинов, не выносивший рутинной штабной работы, снова с радостью занял освободившееся депутатское кресло, но побороть зеленого змия ему еще долго не удавалось.

В тот период или немного раньше, когда заканчивался второй срок его депутатских полномочий, я помню, как однажды заглянул к нему в кабинет по какой-то надобности. «Же-ня!» — произнес я, приоткрыв дверь, но Жени в кабинете не было. И только я огорченно произнес: «Эх!» и хотел было уйти, как из-за стола депутата появилась его рука. Она энергично взлетела, но потом тут же обмякла и снова исчезла под столом. «Я здесь!» — как бы говорила за депутата его рука, но сам он, сидевший на полу за столом, не в силах был произнести ни слова…

В 2004 году Евгений вернулся на военную службу, а в 2014-м, уже в звании отставного полковника, уехал добровольцем на Донбасс, где пригодились и его военные знания, и организаторские способности, и убежденность русского патриота.

— Так кому нужна помощь? — переспросил я. — Тебе?

— Нет, — ответил Логинов, — моим знакомым. Землякам из Новосибирска. Это бизнесмены, спортсмены. Молодые. Им нужна твоя консультация.

— По гражданскому делу или уголовному?

— Гражданскому. Защита чести и достоинства. Руководителя их спортивного клуба в газетах пропечатали.

— Ну, пусть звонят, — сказал я.

— Да они сейчас в Москве — здесь, в Думе, у меня. Сидят, ждут. Меня Вольфович вызвал, а я хотел у него спросить, как тебя найти. И тут ты. Как говорится, на ловца и зверь бежит.

— Ну, пусть подходят.

— Они ребята с деньгами, — наклонился ко мне Женька, если что — заплатят.

— Да ладно, — сказал я. — Пусть подходят. Я понял.

Но я ничего не понял. И не понимал еще очень долго, пока не слетал сам в Новосибирск.

Как оказалось, речь шла не просто о каком-то местном спортивном клубе, а о легендарном спортивном клубе этого города — «Первомаец» (по названию района, в котором он располагался), а его президентом являлся некто Андрей Старых, который, по данным милиции, числился одним из руководителей первомайской организованной преступной группы. Двумя другими руководителями ОПГ числились оба его заместителя по клубу — вице-президенты Олег Еременко (Ерема) и Олег Иванов (Чечен), прозванный так, как пояснил мне один из его товарищей, «за строгость характера». Впоследствии, когда я сам познакомился с этим харизматичным, немного взвинченным русским парнем, умеющим не только постоять за себя, но и держать свое слово, а потому и требовавшим от всех своих подчиненных и друзей неукоснительного выполнения обещаний или его поручений, я понял, откуда прилипло к нему это нерусское прозвище. Помните, у Лермонтова есть стихотворение «Казачья колыбельная песня»? А там такие строки:

По камням струится Терек,

Плещет мутный вал;

Злой чечен ползет на берег,

Точит свой кинжал…

И кому-то из первомайской братвы Олег Иванов, вероятно, виделся именно таким вот злым, жестким и чересчур требовательным руководителем. Я и сам видел однажды, как жестоко наказал он своего ближайшего товарища за неисполнительность, внезапно нанеся тому мощнейшей силы удар кулаком в челюсть. Потом такое же произошло уже в Москве, на глазах у моего помощника, но с другим парнем. «У тебя пятнадцать минут. Беги и делай, то что ты не сделал», — сказал Олег провинившемуся. И тот послушно побежал… Все это произвело тогда неизгладимое впечатление на моего молодого помощника, который теперь уже и сам адвокат.

Лично для меня такой подход к подчиненным, а тем более к своим товарищам, от которых в дальнейшем может зависеть твоя судьба и даже, возможно, жизнь, казался и кажется неприемлемым. Я, признаюсь, ничего подобного не видел ни в отношениях между братчанами, ни в отношениях между измайловскими, тамбовскими или подольскими ребятами, и даже никогда не слышал ни о чем подобном. «В жизни, конечно, всякое бывает, но все-таки…» — думал я. Однако у Олега Иванова был явно свой собственный воспитательный метод, и, видимо хорошо зная своих парней, он лучше других знал и то, что и как делать, чтобы добиться от них требуемых результатов.

А в целом, хотя меня это все и немного пугало, но, признаюсь, одновременно и влекло. А на первое, вероятно, Олег и сам рассчитывал: часто он мне вообще казался не простачком-провинциалом, но ироничным, только прикидывающимся таким простачком, искушенным профи, который, стебаясь над публикой, нарочно напускал всякой жути, одновременно поощряя и распространение о себе самых разных страшилок и небылиц.

Например, еще до знакомства с Ивановым я о нем уже слышал. И кто бы, вы думали, рассказывал мне о нем? Мэр Ленинска-Кузнецкого Геннадий Коняхин! Это было еще в 1998 году, когда сам Коняхин сидел в тюрьме, а я приезжал к нему на свидания. В ходе одной из таких встреч и долгого разговора соскучившийся по возможности спокойно поговорить обо всем на свете, без оглядки на сокамерников и оперов, Коняхин и поведал мне, как незадолго до своего ареста он отправился с женой и ребенком на отдых в Арабские Эмираты. Самолет летел из Новосибирска, куда Коняхины приехали из Кемерово со своей охраной. Но в самолете, набитом битком сибиряками, желающими встретить Новый год у теплого моря, началась драка: кто-то напился, начал буянить, кто-то сделал им замечание и понеслось. «Там летело полно новосибирской братвы, — рассказывал Коняхин, — ну, одни зацепили других, стали задираться, полезли в драку. А среди тех был парень, который разок двинул одного из задир кулаком в грудь и тот умер. Звали парня Чечен. Ну, объявили срочную посадку в Ашхабаде, тело вынесли, и все полетели отдыхать дальше…»

Этот рассказ больше походил на легенду, и было видно, что Коняхин, сам бывший боксер, относится к Чечену с явным уважением. Но много позже, уже познакомившись с самим легендарным Чеченом, я узнал, что все было несколько иначе. Иванов действительно летел с друзьями в том самолете, но никого не убивал и тем более «одним ударом». Вот как описал ту давнюю историю новосибирский корреспондент «Коммерсанта» Константин Воронов:

В самолете Ил-62, выполнявшем рейс Новосибирск — Эль-Фуджайра, по иронии судьбы вместе с ленинскими бандитами оказался лидер противоборствующей первомайской группировки Олег Иванов (Иваненок или Чечен) с боевиками. Разборку спровоцировал напившийся Извен (Игорь Язвенко — один из основателей ленинской организованной преступной группы Новосибирска. — С. Б.). Он сначала запустил в Иванова банку с пивом, затем свои туфли и обматерил. Скандал быстро перерос в драку, а затем в поножовщину. Левину (телохранителю Извена. — С. Б.) свернули шею, а остальные бандиты получили ножевые ранения. Чтобы срочно передать всю компанию врачам, самолет был вынужден сесть в Ашхабаде. Из участников драки на скамью подсудимых попали только Язвенко и Иванов. Им предъявили обвинение в умышленном причинении вреда здоровью.

По совету адвокатов на процессе подсудимые вели себя как лучшие друзья. “Мы погорячились, искренне сожалеем о случившемся, никаких претензий друг к другу не имеем”,— говорили они. В конце концов Язвенко с Ивановым обнялись и обменялись рукопожатиями. Судья и народные заседатели чуть не плакали от умиления и, поверив чистосердечному раскаянию бандитов, дали обоим условные сроки.

После этого Извен стал вести себя тише воды ниже травы и даже пробовал лечиться от наркомании.

Правда, вылечиться он так и не успел: в апреле 1999 года Язвенко был убит в подъезде своего дома — неизвестный киллер выпустил в него шесть пуль, две из которых попали Извену в голову, одна в живот. Гильз сыщики не нашли — скорее всего, как они предположили, киллер стрелял через полиэтиленовый пакет.

За свои неполные 35 лет, сообщил «Коммерсантъ» сразу после похорон Язвенко, он успел дважды побывать за решеткой. Освободившись в конце 80-х, устроился на рынок слесарем, а вскоре с другими молодыми авторитетами сколотил ленинскую преступную группировку (по названию района города). Помимо Извена заправляли в ней Николай Русских (Коля Русский), Михаил Нагибов (Ляка), Александр Трунов (Трун) и Владимир Солдатенко (Солдат). Бандиты прославились своей жестокостью и получили в Новосибирске огромное влияние. Однако в конце лихих 90-х группировка стала терять людей. В октябре 1997 года проломили череп Коле Русскому, а чуть позже застрелили Ляку. После их смерти группировка распалась на несколько мелких «бригад». И вот дошла очередь и до самого Извена.

Но обо всем этом я узнал гораздо позже — когда приехал в Новосибирск в 2003 году и познакомился поближе с Олегом Ивановым, Олегом Еременко и Андреем Старых, которого согласился проконсультировать по вопросу защиты его чести и достоинства от нападок нескольких местных журналистов.

Когда я впервые увидел Андрея, он произвел на меня приятное впечатление, и такое остается до сих пор, хотя перед самым моим отъездом назад в Москву он немного смазал его, напившись вдруг до бесчувственного состояния. «Может, это особенность всех сибиряков?» — с улыбкой подумал я тогда, вспомнив и безуспешные попытки депутата Логинова выбраться из-под стола в своем кабинете на Охотном Ряду. Но где Андрей так наклюкался и по какому поводу — я не интересовался: мало ли что в жизни случается, а человек он, как я сразу понял, был романтичный, если не сказать сентиментальный. Тем не менее парни заботливо поместили Андрея в большое кожаное кресло в офисе спортклуба, где он вскоре и заснул.

А вообще-то Андрей Старых сильно отличался от своих друзей, сдержанных и ничем не выделявшихся внешне из общей среды. Он был настоящий плейбой — молодой, подтянутый, широко улыбающийся красавец, любивший одеваться во все светлое. И если из них троих выбирать президента спортивного клуба, то Андрей для выполнения представительских функций, безусловно, подходил лучше всех. К тому же он был более коммуникабелен и, как я уже сказал, романтичней своих товарищей. Эти два свойства его характера притягивали к нему людей, делая Андрея объектом пристального внимания и со стороны журналистов. Менты же давно и постоянно наблюдали со стороны за всей троицей, не обращая внимания, кто из них во что одет и какого цвета костюм носит. А сам Андрей Викторович Старых, уроженец села Барышево под Новосибирском, числился в милиции под прозвищем «Старый» и считался тем, кто «подмял под себя почти весь игорный бизнес в городе».

Забегая вперед, чтобы сразу была понятна причина конфликта, возникшего между Андреем Старых и рядом местных СМИ и побудившего президента клуба «Первомаец» обратиться ко мне за консультацией, приведу небольшой фрагмент из своего интервью корреспонденту «Вечернего Новосибирска», которое я дал ему после нескольких дней пребывания в городе.

«В вашем городе я впервые, — сказал я. — Прилетел по приглашению президента спортивного клуба “Первомаец” Андрея Старых. О деталях говорить пока не считаю возможным. Скажу лишь, что познакомился с ситуацией, которая сложилась из-за кампании, развернутой против Андрея Викторовича в ряде СМИ. Я просмотрел все материалы и, естественно, высказал ему свои соображения… Я вижу, что Старых — это по-хорошему амбициозный человек, который хочет заниматься и бизнесом и политикой. Я съездил в “Первомаец”, который он возглавляет… Честно говоря, думал, что там будет какой-то небольшой клуб, но когда увидел его, то был просто ошарашен: это же огромный комплекс, целое хозяйство!.. В “Первомайце” проводит сборы сборная России по кикбоксингу, бесплатно занимаются дети, созданы спортивные классы… Мне кажется, все должны бы этим гордиться, а у вас и не только, к сожалению, у вас одних почему-то все наоборот… И на первый план поднимается одна проблема: судим человек или нет… Да, Старых был когда-то судим, и что?.. Климентьев и Коняхин, имевшие судимости, не скрывали этого, когда шли на выборы. Они сполна заплатили за свои прошлые грехи… Скажите, кому больше веры — человеку, который говорит, что был судим и как бы ставит себе печать на лбу, или чиновнику, который тихо-мирно взятки берет? Вот в чем вопрос!.. Поэтому ситуация, складывающаяся сейчас вокруг Старых, по большому счету весьма типична для нашего времени… Вот еще предлагается и такой взгляд: есть бизнесмен и местный политик Старых. А зачем ему клуб? Кого он там готовит — не бандитов ли каких-нибудь? А почему бы не спросить его самого: может быть, там ребят к армии готовят?.. Я приятно удивлен масштабами работы клуба “Первомаец”. Здесь все делается на очень высоком уровне. И радоваться этому нужно, а не голову ломать над тем, почему там дети бесплатно занимаются… Неужели вашим землякам было бы лучше, если бы бизнесмен Старых сложил деньги в мешок и купил себе виллу на Кипре?.. А логика у его оппонентов такая: раз у тебя есть деньги — значит ты бандит. Моя же логика иная: есть закон, который один для всех…»

А примерно за год до моего приезда в Новосибирск Андрей Старых второй раз женился. В день свадьбы он приехал за своей невестой в сомбреро на белом в яблоках коне и исполнил для нее серенаду под аккомпанемент музыкального ансамбля. О чем, естественно, сразу узнал весь город и не написал об этом событии разве что только самый ленивый.

«Таких свадеб не видывал Новосибирск! — еще долго вспоминала потом эту свадьбу Андрея Старых и Виктории Баловцевой шеф-редактор новосибирского журнала “Организация и проведение свадьбы” Елена Зайцева. — Регистрация брака была выездная, чего еще не практиковалось в то время в Новосибирске, а банкет проходил в одном из самых дорогих ресторанов города — “Хмельной заставе”, куда прибыл весь бомонд».

При этом личная жизнь двух заместителей Андрея по клубу, оставалась всегда глубоко спрятанной от посторонних глаз, кроме тех случаев, когда она всплывала наружу, в связи с покушением на кого-либо из них или их арестом. Вот и про то, что президент спортивного клуба «Первомаец», бывший сельский парень, а ныне — «красавец и богач» Андрей Старых стал за несколько месяцев до своего эффектного конного выезда вдовцом — тоже узнали горожане из криминальной хроники.

Его первая жена Татьяна Старых была застрелена 15 августа 2001 года также прямо в подъезде дома. Молодая женщина занимала должность арт-директора ночного клуба «Винерс» и решилась, несмотря на угрозы, участвовать в судебном споре по поводу незаконного отнятия у нее и ее мужа доли в этом бизнесе.

Чуть позже «с тем же почерком», как будет объяснять журналистам Старых, были совершены убийства Александра Прозорова — адвоката знаменитого в прошлом советского спортсмена-биатлониста Александра Тихонова, Ивана Цыганцова — адвоката, оспаривающего законность оформления документов торговой территории «Радуга», Амаяка Ганделяна — адвоката, чья супруга участвовала в рассмотрении дела той самой «Радуги», вице-мэра Новосибирска Валерия Марьясова…

И за всеми этими преступлениями и случаями перераспределения собственности в регионе, по мнению Старых, стояли не только различные преступные группировки Новосибирска и Кемерово, но и сотрудники окружного управления РУБОП во главе с генералом-майором Юрием Прощалыкиным. (Вот же фамилия! Почти — Прощелыгин, и от нее, наверное, и произошедшая. Ну как тут опять не вспомнить великого Гоголя!)

В любом случае, факты остаются фактами: уголовные дела в отношении различных акционеров в те годы в Сибирском федеральном округе активно возбуждались, бизнес отнимался, а убийц самых несговорчивых из них почему-то чаще всего никто не находил. А потом вообще все списали на «лихие 90-е».

Вот и за год с небольшим до того, так и не раскрытого преступления в отношении жены Андрея Старых, неизвестные убили его двоюродного брата — Романа Лазурко, который имел очевидное внешнее сходство с президентом спортклуба «Первомаец» и вдобавок ко всему в день убийства ставил принадлежащую Старых машину на автостоянку.

Но и это еще не всё. Напасти, обрушившиеся на Андрея, на этом не закончились. Не успел он снова жениться и порадоваться семейному счастью, как на него самого было совершено покушение. Вначале — 6 сентября 2002 года, а затем еще и 13 декабря того же года, в результате которого он чуть было не погиб вместе со своей новой женой Викторией.

Это покушение произошло в пятницу, 13-го. Киллеры обстреляли бронированный «мерседес» Старых из гранатомета «Муха» и автомата Калашникова. Андрей и его супруга Виктория чудом остались живы: их спасла броня почти пятитонного автомобиля.

В тот день молодые супруги навещали своего приятеля. После визита Андрей Старых с женой сели в автомобиль, а их охрана поехала следом на «жигулях» десятой модели. Обе машины успели проехать всего метров сто, когда прогремел выстрел — снаряд «Мухи» угодил в багажник «мерседеса», а через мгновение по машине был открыт шквальный автоматный огонь. Затем нападавшие скрылись на серебристой «тойоте». На месте покушения преступники бросили АК-74 и использованный гранатомет. Пули, к счастью, даже не пробили стекла машины. В тот же день прокуратура Калининского района Новосибирска возбудила уголовное дело по статье «покушение на убийство двух и более лиц общественно опасным способом». А сам Старых прокомментировал журналистам происшедшее следующим образом:

То, что случилось, — результат давней истории. Она началась еще в прошлом году, когда я избирался в областной Совет депутатов в родном Первомайском районе. На одной из встреч с избирателями я во всеуслышание объявил войну наркоторговцам. Я заявил, что все адреса и люди, которые торгуют наркотиками, давно известны правоохранительным органам, но те по каким-то причинам не хотят, чтобы в Первомайском районе было меньше наркоманов…

И все равно черная полоса в жизни Андрея Старых на этом не закончилась — 31 января было совершено покушение на его ближайшего друга и заместителя по клубу «Первомаец» Олега Иванова.

«Пожалуй, ни одна попытка заказного убийства в Новосибирске не казалась столь невероятной и загадочной, как покушение на известного в криминальных кругах Олега Иванова (Чечена), предпринятое неизвестными в конце прошлой недели», — сообщил после случившегося один из местных интернет-порталов FLB-Сибирь.

Иванов подвергся обстрелу из двух автоматов Калашникова и пистолета ТТ поздно вечером в подъезде дома № 16 по улице Кошурникова, на лестничной площадке между восьмым и девятым этажами. Он поднимался со своей знакомой в сопровождении двух телохранителей в квартиру. В ответ на автоматные очереди киллеров охранники Иванова открыли такую стрельбу из газовых пистолетов, что нападавшие были вынуждены отступить на крышу. Там двое из них бесследно исчезли, а третий при спуске по веревке сорвался и разбился. Милиции достались его безжизненное тело, два автомата, пистолет и прочие атрибуты перестрелки.

«Навороченность деталей баталии и отсутствие записи о ней в милицейской сводке происшествий по городу, — писали журналисты, — делают инцидент похожим на постановку. Однако имеются более чем убедительные свидетельства реальности случившегося: труп киллера, двое раненых (сам Иванов и его знакомая) плюс пробоины в оконных стеклах, в бетоне ступенек и стенах».

Некоторые средства массовой информации поспешили выдвинуть версию о том, что покушение на Иванова — ответ на убийство «авторитета» Бориса Нечаева (Нечая), совершенное девятью днями раньше, и эпизод в войне банд Ленинского и Первомайского районов Новосибирска.

«Однако история взаимоотношений криминальных лидеров, — указывали в своих репортажах местные хроникеры, — красноречиво говорит о том, что между двумя этими преступлениями нет никакой логической связи».

В Нечаева также стреляли из Калашникова — на этом сходство кончается. Стрельба велась весьма профессионально — из движущейся машины по автомобилю на встречной полосе. Нечай никогда не принадлежал к «спортивным» группировкам Ленинского района — он представлял воровское оргпреступное сообщество, искренне чтил воровские законы и понятия, не раз произносил вслух, что хотел бы жить и умереть вором. На него покушались в начале 1995 года, когда он был в зените славы. Покушались довольно убого, примитивно. Тогда раненый Нечай заявил прибывшим в больницу стражам порядка, что ранил себя сам: нашел в подъезде обрез, стал его рассматривать, а тот возьми и выстрели.

С тех пор дела Нечая не заладились: сыщики плотно «сели на хвост», и его бригада распалась. Пристрастившись к наркотикам, Нечаев стал вести себя словно в ломке и приобрел массу недругов из-за неадекватных выходок.

Что касается Олега Иванова, то официально он числится вице-президентом спортклуба «Первомаец». А неофициально владеет (через своих людей) рядом игорных заведений, в ходе дележа которых пролилось море крови. Последним пал самый первый хозяин и основатель многочисленных казино Сергей Бойков (Боек). Перед Новым годом, дней за 40 до покушения на Иванова, Бойка, давно отошедшего от дел, застрелили из пистолета у ворот коттеджа в Заельцовском районе, видимо опасаясь, что Бойков попытается вернуть себе все.

В этом же ряду стоит и убийство Сулеймана Сулейманова, которого киллеры расстреляли летом прошлого года на мосту через Иню (на въезде в Первомайку). Сулейманов помогал Бойку в создании первого в Новосибирске казино «Фаворит», а потом вместе с Олегом Ивановым, Дмитрием Пановым и Ярославом Вагиным при невмешательстве Михаила Нагибова (Ляки) выдавливал Бойкова из созданных тем «Эсмеральды» и «Жемчужины».

За три месяца до убийства Сулейманова от рук неизвестных погиб Дмитрий Панов. Его труп с отверткой в виске и восемью пулевыми ранениями обнаружили в «москвиче» все в той же Первомайке. Панов участвовал не только в изгнании Бойка из его казино — он инициировал памятную перестрелку в одном из офисов стадиона «Спартак» в 1998 году, в ходе которой были убиты Андрей Вагин и начавший стрельбу охранник Панова, а три человека получили ранения. Между этими двумя кровопролитиями случилось еще одно: в джипе, выехавшем из Кудряшей в Новосибирск, из автомата был расстрелян Ярослав Вагин, в офисе которого на «Спартаке» застрелили его младшего брата.

Первым же из приведенного списка пал Нагибов, застреленный точно так же, как и Бойков, из пистолета у дверей своего жилища. Незадолго до этого в городе говорили, что Боек и Ляка заказали друг друга и оба ходят в бронежилетах. А после убийства заговорили о том, что Ляка сильно разозлил Игоря Шулякова (Хипаря) — владельца другой сети казино, желавшего заполучить и «Жемчужину». При выходе из шуляковского казино «Медведь» одним выстрелом из автомата с оптикой ночного видения кто-то сразил самого авторитетного в ту пору на Первомайке Владимира Упорова (Упора), ранее крупно поскандалившего с Хипарем в его «Князе Игоре». А дней через 40 в горах Алтая кто-то смертельно ранил Шулякова, ставшего было главным на Первомайке. В госпитале он успел рассказать оперативникам, что разглядел в кустах стрелявшего с большого расстояния Олега по прозвищу Чечен. Всерьез его слов не приняли.

После смерти Шулякова самым главным среди первомайцев стал Олег Иванов (он же Иваненок). Из всех перечисленных Ленинский район представляли лишь трое: Ляка, в дележе активно не участвовавший, но прикрывавший Сулеймана; Панов, вышедший из его группировки, и индивидуал Бойков, слывший криминальным «авторитетом», но ни в одной ОПГ не состоявший. Все остальные — первомайцы. Первомайцами были и Борис Копылов (Боб), и Сергей Самсонов (Самсон), и Александр Нестеренко (Нестер), и Андрей Каурдаков, и другие «калибром» помельче. Но к убийству всех и каждого из них война с Ленинским ОПС отношения иметь не может, ибо никакой войны не было.

Соперничество их бойцов до открытых столкновений не доходило благодаря мудрости лидеров левобережья, предпочитавших худой мир доброй ссоре. И разделы сфер влияния происходили мирно и вполне цивилизованно. А благодарить за это обе стороны могли бы Сергея Сысоева, разработавшего схемы разделов еще лет 10 назад. Но отблагодарили его своеобразно — вытеснив сысоевскую бригаду с Гусинобродской барахолки (в ходе передела погибли три человека). Затеявшего реорганизацию вещевого рынка на властном уровне чиновника мэрии Игоря Белякова и заместителя директора завода пластмасс Александра Гапоненко из сысоевской бригады убили примерно так же, как Вагина, Сулейманова, Каурдакова, Нечаева.

Что же касается убийств первомайцев, то практически все они вызрели в этом же районе в рамках конкурентной борьбы за лидерство. Те традиции в какой-то мере проявляются и сейчас: самые близкие к прежнему лидеру (Нестеру) и некогда дружные фигуры теперь слишком не доверяют друг другу. В Иванове же, умеющем ладить и с лидерами левобережья, и с ворами, многие влиятельные первомайцы видят человека, способного обеспечивать порядок.

Тем не менее обстоятельства покушения говорят о том, что, скорее всего, к организации преступления причастен кто-то из «своих в доску», кто был посвящен в личную жизнь Чечена и знал адрес его знакомой. А уровень работы киллеров открыто указывает на их непрофессионализм. По крайней мере, стреляли не приглашенные из других регионов специалисты. Вероятнее всего, это были совсем неопытные пацаны из какой-то местной бригады».

После покушения Олег Иванов находился некоторое время в реанимации местной клинической больницы. Он получил серьезное ранение кисти и перенес операцию. По сообщениям врачей, о чем разведали корреспонденты, несколько друзей пациента, видимо опасаясь повторной попытки покушения на Иванова, постоянно дежурили в больнице, предлагая помощь по оплате лекарств и закупке оборудования. Практически каждый день они привозили к пострадавшему специалиста-микрохирурга, который осуществлял внутрибольничные консультации.

А вот какой итог криминальных разборок в Новосибирске подвели тогда же журналисты портала FLB-Сибирь:

Борис Нечаев («Нечай» — убит), Сергей Бойков («Боек» — убит), Сулейман Сулейманов (убит), Дмитрий Панов (убит), Ярослав Вагин (убит), Михаил Нагибов («Ляка» — убит), Игорь Шуляков («Хипарь» — убит), Владимир Упоров («Упор» — убит)… Все они крупные члены ОПГ. Игорь Беляков — директор департамента мэрии (убит, был связан с криминалом).

Как вы понимаете, все это я узнал, лишь когда приехал в Новосибирск, и произошло это через год с небольшим после покушения с гранатометом на Андрея Старых и неудавшегося расстрела Олега Иванова. Ни то, ни другое преступление так и не были раскрыты подчиненными генерала Прощалыкина. И когда я приехал в столицу Сибири, как любят называть свой город сами новосибирцы (боже, сколько же у нас, в России, столиц!), Олег Иванов все еще ходил с перевязанной рукой, задетой пулями киллеров.

И только тогда я понял, с кем мне предстоит иметь дело, ведь я поехал в Новосибирск консультировать «молодых бизнесменов и спортсменов», как мне представил их депутат Логинов, — консультировать по гражданским делам о защите чести и достоинства. А тут была такая кровавая психодрама из российских лихих 90-х, на фоне которой гангстерская кинодрама Серджио Леоне «Однажды в Америке» выглядит просто невинной детской сказкой.

И потому нет ничего удивительного в том, что после первого покушения Олег Иванов все время ждал второго и готовился к нему: перед тем как куда-то поехать в городе (даже просто поиграть с друзьями в мини-футбол на какой-нибудь хоккейной коробочке, чему я был сам свидетель) он высылал туда прежде своих ребят для проверки местности. И те обходили все дворы и подъезды близлежащих домов, тщательно осматривая даже чердаки.

Вечером, в один из дней моего пребывания в Новосибирске, Олег пригласил меня к себе в гости, чтобы познакомить с женой, показать свой новый дом и маленького ребенка.

Мне было интересно, как и чем живут эти ребята, которых так демонизирует пресса. И мы поехали по городу в сопровождении нескольких машин и с большими предосторожностям. А когда приехали на место, я увидел приличный, но по московским меркам совсем небольшой коттедж, недавно построенный на берегу Оби и огороженный пятиметровым кирпичным забором, закрывающим прекрасный вид на реку.

«Зачем такой высокий?» — спросил я.

«От снайперов, — коротко, без всяких эмоций, словно речь шла о комарах, ответил Иванов, любезно пропуская меня в дом. — Разрешили бы, я и выше построил».

И если бы не его перевязанная бинтом, простреленная рука, я бы подумал, что всё это какая-то шутка и ребята просто заигрались в казаки-разбойники.

И все-таки определенная доля позерства во всех этих мерах предосторожности (особенно — с постоянной посылкой впереди себя «разведчиков»), на мой взгляд, была. Нет, это было не чистое, вульгарное позерство, — «позерство» здесь даже не совсем подходящее слово. Скорее то была молодецкая бравада, желание показать окружающим (особенно посторонним — таким, как я), как он, Олег Иванов, легко играет со смертью.

К тому же все эти меры предосторожности с конспирацией, «разведчиками», внезапными «тревогами и учениями», как я понимаю, имели и практическое значение: они держали в постоянном напряжении и «боевой готовности» всех его охранников и подчиненных.

И в Москве однажды произошел весьма забавный на эту тему случай, который я часто вспоминаю.

В те годы у метро «Маяковская» был неплохой ресторан, выдержанный в стиле хай-тек, со смешанной городской кухней и под соответствующим названием — «City». Он занимал первый и подвальный этажи старого московского дома прямо напротив агентства «Интерфакс», и я довольно часто бывал там, благо живу рядом. Особенно нравилась мне у них жареная утка под сладким соусом с гречневой кашей. Но и все остальное там тоже было на уровне.

И вот однажды я пригласил туда своих новосибирских знакомых, которые после моего визита к ним стали все чаще и чаще появляться в Москве. А им этот ресторан очень понравился, и они превратили его в постоянное место наших встреч.

И если в первые свои приезды в столицу некоторые из ребят были одеты в спортивные костюмы (мода на которые в Сибири к этому времени все еще не прошла) и ездили по Москве на «жигулях», то потом, и очень быстро, все приоделись в столичных бутиках и стали ездить на больших, очень дорогих японских внедорожниках черного цвета. На них же они отправлялись частенько из Москвы отдыхать в Сочи, останавливаясь там не иначе как в «Radisson SAS Лазурная», где я их как-то раз случайно и встретил. Это был самый разгар лета 2005 года, и я прилетал в Сочи, чтобы повидаться с еще одним авторитетным сибиряком — братчанином Владимиром Тюриным. Тот, встретив меня в аэропорту, отвез в «Лазурную», прогулялся со мной до пляжа, и там нас увидели ребята из Новосибирска. Разумеется, они меня ни о чем не расспрашивали, но все последующие дни старались не занимать своими проблемами, за что я был, конечно, им признателен.

Так вот, возвращаясь к московскому ресторану «Sity»: пригласив меня туда в очередной раз на встречу (а это было как раз в 2005 году), новосибирцы, уже приодевшиеся и освоившиеся в Москве, устроились в нижнем зале, разделенном на несколько «кабинетов». Мы пообедали, поговорили, и когда встреча подходила к концу, Олег Иванов приказал одному из своих парней пойти наверх и узнать, есть ли в этом ресторане черный выход. Тот послушно поднялся и вышел. «Да, — вернувшись спустя минут пять, доложил он. — У них есть дверь во внутренний двор из кухни, но через кухню администратор проходить не разрешила». Иванов, не отрывая взгляда от своей чашки с кофе, молчал. Потом, сделав последний глоток, поднялся и, попрощавшись со мной, решительно двинулся наверх. Следом за ним пошли и все остальные. «Ну вот, — подумал я, — сейчас начнут пробиваться через кухню».

В это время все официанты и официантки в черной униформе испуганно выстроились по стойке смирно вдоль лестницы и далее — до самых дверей. Между тем Олег в сопровождении своих охранников и друзей, ковыряясь зубочисткой во рту, спокойно прошагал мимо этого «почетного караула» и вышел на улицу, где их поджидали машины. Я, шедший последним, не выдержал и рассмеялся. На улице он еще раз пожал мне руку, сел в машину и уехал…

С тех пор Олега Иванова и его новосибирских друзей я больше не встречал.

А вот Андрея Старых арестовали еще за год до этого — в марте 2004 года. Арестовали по обвинению в организации в 1996 году убийства новосибирского предпринимателя Геннадия Миллера.

Перед этим Андрей снова, как и в 2003 году, публично обвинил в коррупции и организации заказных уголовных дел руководителей правоохранительных органов Сибирского федерального округа. В центре его критики вновь оказались начальник оперативно-разыскного бюро (ОРБ) генерал-майор Юрий Прощалыкин, руководитель антитеррористического центра «Т» Александр Никитин и его заместитель Петр Козырев. По мнению Старых, милицейские начальники фабриковали уголовные дела против бизнесменов по заказу конкурентов. Кроме того, Никитин и Прощалыкин якобы даже участвовали в убийстве брата Старых — Романа Лазурко.

И реакция со стороны правоохранителей на все эти обвинения на сей раз последовала незамедлительно — Старых оказался на нарах.

Вскоре от инфаркта скончался Саша Слободенюк — сорокалетний курносый крепыш с добродушной улыбкой Швейка, поддерживавший связь между мною и Ивановым после ареста Андрея. Как говорили, он умер прямо в самолете при очередном перелете из Новосибирска в Москву.

Слободенюк неоднократно признавался мне, что боится летать и спасается только успокоительными средствами. Но их Саша совмещал с энергетиками, чтобы держать себя в тонусе в условиях постоянной смены часовых поясов (между Москвой и Новосибирском четыре часа разницы!). Незадолго до смерти у него родилась дочь, которой так и не суждено было близко узнать своего отца.

А осенью 2006 года был арестован по обвинению в организации убийства на Алтае в 1998 году Игоря Шулякова (Хипаря) и Олег Иванов.

Почти десять лет прошло с момента убийств Миллера и Шулякова, расследования по которым давно, казалось бы, зашли в тупик. Но вот «знатокам» Прощалыкина удалось-таки каким-то чудом узнать, что это якобы именно «ненавистный клеветник» Старых и его друзья Иванов и Еременко лично вручили юным киллерам автоматы, патроны, рации и бинокли в закрытой, но торжественной обстановке. И, как по мановению волшебной палочки, тут же нашлись и свидетели всего этого…

Да, без чуда или хотя бы без известной ловкости рук здесь явно не обошлось! А то, что эти свидетели сами были «на крючке» у ментов, так это никого, похоже, не волновало — бандиты, наркоманы, насильники тоже ведь бывают разными, бывает, что и они встают на путь исправления. Таким, например, был известный иркутский убийца Сергей Ефремов (Нацист), избивавший по приказу местных ментов своих сокамерников, заставляя тех давать признательные показания, а затем сам же выступавший в судах по их делам как свидетель обвинения. И числился он как раз среди «вставших на путь исправления», и с ним отвратительно сюсюкались в судах прокуроры, и его берегли как зеницу ока опера.

Ну, а среди наркоманов таких пруд пруди, и каждый второй из них готов подтвердить, что видел, как Старых, Иванов и Еременко вручали автоматы юным первомайцам, а также слышал «о чем говорили отец Варлаам с Гришкой-самозванцем на литовской границе…» Так, кажется, популярно объяснял подобные фокусы со свидетелями многоопытный Жеглов доверчивому Шарапову в известном романе братьев Вайнеров?.. Но судьи им поверили. И вкатили Андрею Старых 9 лет лишения свободы, а Олегу Иванову — 12.

Что же касается Олега Еременко, самого неприметного из этой троицы, то ему повезло. После того как задержали Иванова (а Еременко сыщики также планировали привлечь к делу об убийстве Хипаря), он скрылся.

Пресса тех лет писала:

Официально Олег Еременко носил весьма достойные титулы — вице-президент спортивного клуба «Первомаец», член правления областной федерации бокса. А в свободное от спорта время верховодил преступниками, среди которых имел достаточно высокий ранг. Выше был разве что Александр Нестеренко (Нестер), который в те времена считался главным криминальным лидером сибирской столицы. Но 6 февраля 1996 года вице-президент федерации спортивной борьбы РФ и воротила преступного мира Александр Нестеренко был расстрелян по пути на тренировку…

Но если честно, мне лично Олег Еременко таким монстром, «верховодящим преступниками», не показался. Наоборот, из всех первомайских ребят, с кем я тогда познакомился и общался, он выглядел самым деликатным, рассудительным и сдержанным.

Конечно, не следует его идеализировать, чего я, как вы, надеюсь, заметили, не делаю и в отношении всех остальных друзей Олега Еременко, но с трудом верится, что такие люди, как он, могут стать «воротилами преступного мира». И если наши компетентные органы нацеливают свою деятельность на борьбу именно с такими «воротилами», то значит, они, по моему мнению, явно некомпетентны и незаслуженно едят свой хлеб.

Тем не менее Олега Еременко объявили в федеральный, а затем и в международный розыск и искали по всей стране и за рубежом, особенно там, где у него жили друзья и где он раньше, по сведениям сыщиков, часто бывал сам, — в Москве и в Московской области, в Перми и Екатеринбурге, в Тюмени, Белгороде, Волгограде, в Кемеровской области и Сочи, в Алма-Ате и Ташкенте…

А он всё это время преспокойно жил себе в Питере под другой фамилией и жил бы, вероятно, так еще очень долго, если бы не любовь к жене и детям. Как часто и бывает. Не зря же воры в законе не обременяют себя семейными узами, оставив себе право любить лишь мать-старушку «в старом шушуне», а жена, мол, найдется в каждой «малине». Только вот Еременко не был вором. Потому в итоге и погорел.

26 июня 2010 года 39-летнего Олега Еременко задержали в одном из отелей курортного Геленджика под Сочи, куда он приехал для встречи с женой и двумя детьми.

Этому задержанию, как с гордостью потом рассказывали журналистам специалисты Главного управления МВД РФ по Сибирскому федеральному округу, «предшествовали сложные оперативно-разыскные мероприятия на протяжении последних трех лет» (вообще-то, скрывался он от этих специалистов почти четыре года!).

«Операция по задержанию, — докладывали в управлении, — была разработана очень тщательно и стала завершением сложных оперативно-разыскных мероприятий». И это при том, что сами же оперативники признавались, что вышли на Еременко совершенно случайно, благодаря краснодарским милиционерам, обнаружившим в Сочи дом, строительством которого занималась жена Олега. Причем дом этот супруги Еременко начали строить еще до того, как Олега объявили в розыск!..

«Сам беглец, конечно, не появлялся в шикарной резиденции, но сыщики были убеждены, что Олег Еременко, где бы ни был, продолжает через своих людей решать в том числе и жилищные вопросы. На Красной поляне чувствовалось призрачное присутствие бывшего спортсмена», — писали журналисты со слов руководителя этих чудо-героев сыскного дела Александра Никитина.

Но выйти на верный след беглеца, по признанию Никитина, удалось лишь весной 2010 года, когда оперативники выяснили, что тот намерен встретиться с семьей — женой и детьми — в уютном курортном местечке. «Этим местечком оказалась шикарная гостиница в Геленджике», — пояснил сибирским журналистам Никитин. И, наверное, при этом пронзительно сверкнул глазами. Впрочем, я это только себе представил, — возможно, господин Никитин просто ухмыльнулся.

«Еременко задержали, когда он шел из своего номера на завтрак, — так описал дальнейшие события Никитин. — Сопротивления оказывать не стал и даже сразу признался — назвал свое настоящее имя. А вот документы все оказались поддельными. Чтобы оставаться вне подозрений, беглец буквально купил себе новую жизнь. Кредитные карточки, паспорт — все было оформлено на другого человека. 39-летний сибиряк Олег Еременко превратился в респектабельного питерца — 36-летнего Аркадия Ильина».

После задержания Олега Еременко этапировали в Республику Алтай, где в 1998 году было совершено преступление, для проведения следственных действий и последующего суда. И суд Олега оправдал!

Присяжные сочли Олега Еременко невиновным, и служители Фемиды в Верховном суде России согласились с оправдательным приговором.

Долгая криминальная история, начавшаяся в 1998 году, когда на берегу Телецкого озера на Алтае был застрелен президент Ассоциации игорного бизнеса Сибири, авторитетный предприниматель Игорь Шуляков (Хипарь), завершилась. Почти 10 лет сыщикам не удавалось найти виновных, но осенью 2006 года они заявили, что наконец, вышли на след преступников. Самих киллеров привлечь к суду не удалось: один из них пропал без вести, другой был застрелен. А в организации убийства заподозрили вице-президентов спортклуба «Первомаец» Олега Иванова и Олега Еременко. Первый из них был, как я уже писал, приговорен к 12 годам лагерей, а второго суд оправдал.

Гособвинение на втором процессе (а оба они, естественно, основывались на одних и тех же свидетельских показаниях) не сумело доказать причастность к данному преступлению Олега Еременко. А главный свидетель обвинения (помните, из тех, кто мог бы подтвердить, что слышал, о чем говорили отец Варлаам с Гришкой-самозванцем на литовской границе?) вдруг на сей раз, к удивлению прокуроров, изменил свои показания, заявив суду, что «обознался, это не Еременко передавал оружие киллерам, а кто-то другой»…

А чего они ждали от такого «свидетеля»? Один раз, что называется, проканало и на том спасибо. Но рассчитывать, что твой снаряд и второй раз попадет в одну и то же воронку — самонадеянно. Тем более что во время первого процесса (над Ивановым) еще были активны и злы как собаки «режиссеры» этого представления — те, кто рапортовал, что «раскрыли преступление», а ко второму процессу (над Еременко) этих «режиссеров» уже не было, их заменили другие люди. И в этом Олегу Еременко сильно повезло, а вот его тезке Иванову судьба не улыбнулась. Так что, можно сказать, Еременко совсем не зря четыре года избегал встреч с подчиненными Юрия Прощалыкина — он выиграл время. А время часто решает все.

И напоследок две новости для тех, кто негодует по поводу оправдания Еременко и моих предположений о необоснованности приговора и в отношении Иванова. Как обычно — одна плохая, другая хорошая. Начну с хорошей.

Работавший с декабря 2001 года заместителем начальника Главного управления МВД России по Сибирскому федеральному округу, начальником оперативно-разыскного бюро генерал-майор Юрий Михайлович Прощалыкин в июне 2010 года (как раз когда его сыскари задержали наконец «воротилу преступного мира» Новосибирска Олега Ермоленко) пошел на повышение — был назначен начальником Главного управления МВД РФ по СФО и получил звание генерал-лейтенанта полиции. А в 2014 году вообще ушел в политику, став заместителем губернатора Новосибирской области.

А вот вторая новость, плохая: правая рука Прощалыкина в ГУ МВД по СФО, его бывший заместитель Александр Никитин, тот самый, что гордо докладывал общественности о поимке Еременко и ушедший после этого на повышение в звании генерала руководить Управлением внутренних дел Ивановской области, в 2014 году был взят под стражу. Ему предъявили обвинение в злоупотреблении должностными полномочиями, повлекшими ущерб на 84 млн рублей.

И вот тут новосибирцы вдруг вспомнили, что говорил им десять лет назад о Никитине и прочих подчиненных Прощалыкина Андрей Старых.

А может, он был все-таки прав?

Песнь о «Родине»

26 ноября 2005 годы в Москве произошло событие, воспринятое большинством россиян, интересующихся политикой, как сенсационное и выходящее далеко за рамки сугубо столичной политической жизни: Московский городской суд удовлетворил иск ЛДПР к партии «Родина» и снял последнюю с выборов в Мосгордуму.

Как сообщил тогда «Интерфакс», судьи согласились с заявлением либерал-демократов о том, что представители «Родины» в ходе предвыборной агитации использовали свое должностное положения, а в их видеоролике «Очистим город от мусора» содержится призыв к межнациональной розни.

Напомню, что партия «Родина» была создана при поддержке Кремля в начале 2000-х годов с целью объединения и направления в нужное русло оппозиционно настроенных национал-патриотов и успешно прошла испытание на верность режиму, устраивая пикеты и митинги у Мещанского районного суда, когда там в первый раз судили Михаила Ходорковского и Платона Лебедева.

«Вор должен сидеть в тюрьме!», «Ходорковский, верните наши деньги!» — самые безобидные лозунги, красовавшиеся тогда на транспарантах представителей «Родины». А их слоган: «Наше будущее зависит от решения суда!» — воспринимается теперь не иначе как злое пророчество.

Позже эстафету проведения подобных акций у рогозинцев приняли «нашисты».

И вдруг такой неожиданный поворот: партию, ставшую парламентской, сняли с выборов в Москве! В дальнейшем жизнь показала, что то был не просто случайный эпизод, но первый тревожный звоночек.

И уже тогда всем стало ясно, что без кукловодов из Кремля тут не обошлось.

А главным «кукловодом», создававшим и распускавшим по своему усмотрению карманные кремлевские партии и дергающим за невидимые ниточки их «лидеров» и «вождей» был не кто иной, как Владислав Сурков.

Не все его проекты, конечно, оказались удачными, но среди таковых какое-то время числилась и партия «Родина».

Потом, именно с осени 2005 года, когда Сурков увлекся другими проектами, а Рогозин все больше и больше стал его раздражать, наступил закат «Родины», приведший в итоге к её слиянию с совсем уж шутовскими Партиями жизни и пенсионеров в одну единую политическую партию под циничным, вполне в духе времени, названием — «Справедливая Россия», сокращенно — «эсеры» (вот Борис Савинков-то перевернулся бы гробу, узнай он такое!). И лидером этого нового сурковского проекта был объявлен не харизматичный Дмитрий Рогозин, а абсолютно посредственный Сергей Миронов — очередной земляк Путина, спикер Совета Федерации российского парламента, изрекающий банальности и цитирующий к месту и не к месту пословицы и поговорки.

По глубокомысленно изрекаемым банальностям круче его в путинском окружении был всегда, пожалуй, только Дмитрий Медведев (но он и по должности выше Миронова!)

А насчет народных пословиц, чуть раньше, при Ельцине, большим их знатоком считался спикер Государственной думы Иван Рыбкин, который тоже сыпал ими налево и направо.

И еще в ельцинском окружении, кто помнит, был влиятельнейший человек, открывший дорогу к власти никому неизвестному бывшему помощнику мэра Санкт-Петербурга Владимиру Путину, — Павел Бородин.

Весельчак и балагур Пал Палыч занимал должность кремлевского завхоза, то есть управляющего делами президента и, в отличие от «слишком ученых» Рыбкина и Миронова, сборников пословиц и поговорок перед сном не читал, но любил слушать и рассказывать анекдоты. А еще играл с президентом Ельциным в волейбол.

Когда Бородина задержали в США и он сидел в тюрьме Бруклина в ожидании экстрадиции в Швейцарию по обвинению в отмывании денег, мои друзья художники и музыканты во главе с Пауком устроили в Москве в его поддержку небольшую, но яркую выставку. На ней среди прочего были представлены многочисленные «рисунки и письма российских детей», адресованные Пал Палычу, усыновившему когда-то пятерых ребятишек, а также покрашенный золотой краской кожаный мяч. Но этот «золотой мяч» был не простой: он был натянут на пудовую чугунную гирю и обозначен на выставке как «подарок узнику американской тюрьмы П. П. Бородину, у которого негры-сокамерники отняли мяч». Чтобы такого больше не случилось, художники и решили сделать мяч неподъемным.

К счастью, вскоре несчастного Пал Палыча все же выпустили на свободу под залог в 5 миллионов швейцарских франков. Но через год швейцарский суд признал его все-таки виновным и приговорил к штрафу в размере трехсот тысяч франков.

Я знаю людей, на чьи плечи (а точнее, кошельки) легли все эти залоги, штрафы, а также оплата услуг многочисленных адвокатов, помогавших влиятельному ельцинскому завхозу. Дороже всего, по их словам, обошлись им российские адвокаты, «пользы от которых не было никакой».

И еще долго после этого Пал Палыч оставался государственным секретарем так называемого «Союзного государства Беларуси и России», развлекая анекдотами батьку Лукашенко.

В те же годы послом в соседнюю Украину был отослан Путиным и бывший ельцинский премьер-министр Виктор Черномырдин — человек, являвшийся таким же символом «ельцинской эпохи», как и Егор Гайдар. Но Виктор Степанович, в отличие от Егора Тимуровича, был плохо образован и настолько косноязычен, что сам являлся ходячим анекдотом, — журналисты только и успевали записывать его ляпы, которые тут же становились крылатыми выражениями, пословицами и поговорками.

Ельцин анекдоты публично не рассказывал и поговорками не сыпал. Борис Николаевич, когда выпивал, играл на ложках. В этом он, конечно, уступает своему преемнику Владимиру Путину, игравшему для иностранных гостей двумя пальцами на рояле и певшему в сопровождении ансамбля «Blueberry Hill». Но, по-моему, на ложках все-таки прикольнее.

Ложки, матрешки, «Калинка-малинка», пословицы и поговорки, анекдоты и льстивые речи чиновников в адрес Ельцина или Путина не только веселят западную публику, но и объективно способствуют пониманию россиянами того, какие же ослы руководят нашей страной вот уже двадцать с лишним лет.

А потом еще и ситуация с зимней Олимпиадой в Сочи, где глупость и воровство чиновников при строительстве олимпийских объектов побили все мировые и олимпийские рекорды!

Да, в России, где зима с морозами и снегами занимает чуть ли не всю её необъятную территорию от трех до шести месяцев в году, где есть прекрасные, но малозаселенные Карелия, Хакассия, Алтай или Камчатка, устроить зимнюю Олимпиаду в единственной субтропической точке страны с частными дождями и туманами даже в зимний период — это и впрямь анекдот!

Ладно бы такое придумал какой-нибудь не блещущий умом тренер Путина по горным лыжам Леонид Тягачев — мастер скольжения и лизания, которого благодарный ученик сделал сенатором, как Калигула сделал сенатором своего коня! Ну, пусть даже эту мутную идею поддержал еще один стародавний приятель президента — министр спорта Виталий Мутко, — что с того?! Да пускай бы она даже понравилась самому президенту Путину и он, допустим, захотел войти в Историю, проведя свою зимнюю Олимпиаду в субтропиках, а заодно дав подзаработать и своим корешам, — ну, так что из этого?!. Мы ведь все-таки живем не во времена самодура Калигулы, которого все боялись! И тут возникает естественный вопрос: почему молчали наши умные министры, умные ученые-экологи, умные прокуроры, умные чекисты, которые, как они выражаются, всю Россию держат на крюке, умные лидеры парламентских партий, да и умные депутаты тоже? Умные и честные! Не все же они там дураки и приспособленцы? Или — все?.. Ибо человеческая природа остается неизменной… И мы наблюдаем в путинской России все те же персонажи из эпохи Калигулы?..

Ну, да ладно, вернемся к «Родине».

Когда сейчас кто-то говорит (по незнанию, забывчивости или корысти ради) о том, что партия «Родина» якобы всегда была самостоятельной, независимой и по-настоящему оппозиционной, я могу лишь напомнить им ту постыдную историю соития рогозинцев с пенсионерами и добровольную уступку Дмитрием Олеговичем партийного лидерства зауряднейшему Сергею Миронову.

Впрочем, сговорчивость Рогозина была оценена Кремлем по достоинству, и взамен поста председателя партии он получил должность постоянного представителя России при организации НАТО, а затем и пост вице-премьера в правительстве Путина-Медведева.

Хотя, если партия «Родина» действительно возникла в кабинетах Кремля, то тогда Рогозин и не мог поступить иначе.

«Я тебя породил, я тебя и убью», — сказал гоголевский Тарас Бульба в похожей ситуации, сыну Андрию. А Дмитрий Олегович — человек начитанный.

Но когда Мосгорсуд снял его партию с выборов в Московскую городскую Думу, «оппозиционер» Рогозин не сразу сообразил, что произошло, и упрямо пытался бороться: побежал в Кремль жаловаться на Жириновского и «лужковских» судей, а также собрал юристов во главе с адвокатом Борисом Кузнецовым.

Кстати, Борис Абрамович — очень хороший адвокат и благородный, смелый человек, занимавшимся многими громкими, сложными делами, включая и дело о трагической гибели экипажа подводной лодки «Курск».

Через два года он вынужден был покинуть страну и просить политического убежища в США, так как Следственный комитет России возбудил уже в отношении него самого уголовное дело за «разглашение государственной тайны», каковой являлась незаконная прослушка одного из российских сенаторов — его клиента.

«Мы очень тщательно подошли к подготовке кассационной жалобы, — охотно рассказывал Дмитрий Рогозин журналистам накануне процесса в Верховном суде. — Наша жалоба составлена крайне подробно с учетом всех нюансов и грубейших нарушений, процессуальных и содержательных, которые были допущены Московским городским судом».

2 декабря 2005 года здание Верховного суда, где рассматривалась эта кассационная жалоба «Родины», было оцеплено ОМОНом. На входе группа возбужденных граждан безуспешно пыталась проникнуть внутрь. Но сам Рогозин в суд не явился, поддерживая связь со своими юристами по телефону. Узнав это, не поехал туда и Жириновский.

Судьи на протяжении нескольких часов терпеливо выслушивали все доводы представителей «Родины» и мои возражения на них.

Царившую в переполненном зале напряженную атмосферу время от времени разряжали взрывы смеха.

Журналисты в режиме онлайн так комментировали ход процесса:

Отдельная дискуссия развернулась вокруг скандального ролика, призывавшего «очистить Москву от мусора». Юристы «Родины» настаивают на том, что ролик был не политическим, а экологическим. «Если бы на вашем видео Владимир Жириновский шел с собачкой, собачка гадила, а Дмитрий Рогозин убирал бы экскременты, тогда это был бы экологический ролик», — парирует адвокат лидера ЛДПР Сергей Беляк»…

По словам адвоката Кузнецова, для доказательства факта разжигания розни необходимо указание конкретных национальностей. «В ролике снимались русский, еврей и два грузина. Кто к кому разжигает рознь?» — спрашивает он. «Русский актер Сергей Бондарчук играл в кино Отелло — возражает адвокат Беляк, — но зрители воспринимали его не как актера Бондарчука, а как мавра…

В итоге Верховный суд расценил скандальный ролик как «вызывающий неприятие к лицам южной национальности» и оставил без изменения решение своих московских коллег.

«За несколько минут до оглашения вердикта, — сообщали журналисты, — в суд прибыл Дмитрий Рогозин. Лидер “Родины” улыбался и уверял всех, что суд примет решение в пользу его партии. Когда судья объявил, что “Родина” с выборов все-таки снята, улыбаться Рогозин перестал».

После того как все участники процесса в окружении журналистов покинули зал судебных заседаний, Рогозин немного пришел в себя и стал отвечать на вопросы.

— Решение Верховного суда… со всей очевидностью показало, — осторожно подбирал он слова, — что власть… не готова терпеть настоящую оппозицию и тем более — вести с ней цивилизованный диалог…

Лидер «Родины» возвышался над толпой журналистов неподалеку от меня, и потому я всё хорошо слышал и видел. Я видел, как он пытается улыбаться. Правда, улыбка выходила у него какой-то вымученной, а в голосе звучали минорные нотки обиды.

— Мы, — продолжал Рогозин, — вели с властью диалог все время… Мы готовы были продолжать наше сотрудничество и надеялись, что этот кризис будет преодолен. Но решение Верховного суда нас удивило… Это явная судебная ошибка. Полное отсутствие аргументации и доказательств нашей вины… Но я обещаю не идти больше ни на какие компромиссы с властью и продолжить борьбу!..

После всего сказанного ранее это заявление лидера «Родины» прозвучало более чем смело. И мне показалось (думаю, не только мне), что он даже сам испугался своих слов.

Рогозин все еще продолжал что-то говорить, но большинство журналистов уже переключили свое внимание на меня, попросив прокомментировать слова лидера «Родины» и итоги процесса.

— Суд вынес единственно возможное, в такой ситуации, решение, — сказал я. — А Дмитрию Олеговичу и его соратникам надо было хорошенько подумать, прежде чем снимать свой клип. Они же, похоже, думали, о скандале, пытаясь во всем подражать Владимиру Жириновскому. Но копия всегда хуже оригинала. К тому же Рогозин, как я вижу, так ничего и не понял, обвиняя во всех своих бедах суды. Но разве в судах дело? Вот и сейчас он заявил, что пытался найти защиту у власти, надеялся на ее помощь, хотя очевидно, что именно она — причина всех его неприятностей. И он унижался, продолжая договариваться с ней о сотрудничестве…

Умный, искушенный в политических интригах Георгий Сатаров был уверен, что «стремительная показательная порка “Родины” отражает внутренние кремлевские игры, совершенно не связанные с пресловутым роликом».

«Стремительная показательная порка», — очень точное определение того, что произошло в конце 2005 года с партией «Родина». Но как Рогозин не понял этого сразу и все еще продолжал надеяться на благополучное «преодоление кризиса» — удивительно!

А события вокруг «Родины» разворачивались так:

5 ноября телекомпания ТВЦ, в рамках избирательной кампании по выборам в Московскую городскую думу, впервые показала агитационный ролик партии «Родина» со слоганом «Очистим наш город от мусора». В нем Юрий Попов и Дмитрий Рогозин делали замечания «лицам кавказской национальности», разбрасывающим арбузные корки в московском дворике. Ролик вызвал возмущение представителей Союза диаспор РФ и Федерации национально-культурных автономий азербайджанцев.

8 ноября руководство ТВЦ обратилось в Мосгоризбирком с просьбой дать юридическую оценку видеоматериалу.

Одновременно в Мосгорсуд поступили жалобы членов партии «Родина» на ЛДПР. Рогозинцы обвиняли либерал-демократов в разжигании национальной вражды и призывах к экстремизму, предлагая снять с выборов весь список ЛДПР.

Но, как говорится, не буди лихо, пока оно тихо!

И дальше события понеслись с такой нарастающей быстротой, что заставили рогозинцев серьезно забеспокоиться.

Сначала Мосгорсуд признал их жалобы на ЛДПР необоснованными. А затем, 24 ноября, уже члены ЛДПР во главе с Владимиром Жириновским сами подали коллективную жалобу в Мосгорсуд с требованием снять «Родину» с выборов.

В тот же день Мосгоризбирком, не дождавшись ответа от прокуратуры, признал ролик «разжигающим национальную рознь» и снял его с эфира.

25 ноября в Мосгорсуде без участия представителей «Родины» прошли предварительные слушания, а 26 ноября суд вынес постановление в пользу ЛДПР.

29 ноября юристы «Родины» получили копию этого постановления и

1 декабря подали кассационную жалобу в Верховный суд России.

2 декабря Верховный суд, рассмотрев их жалобу, оставил постановление Московского городского суда без изменения.

Finita la comedia!

«То, что решение Верховного суда отклонить жалобу партии “Родина” и оставить в силе решение Мосгорсуда является политическим заказом — бесспорно, — написал позднее Дмитрий Рогозин. — Даже адвокат Сергей Беляк, представлявший в суде интересы ЛДПР, после решения Верховного суда это публично признал, выставив своих заказчиков в идиотском свете. Он, в частности, признал, что “это политика”, и “решалось все там, наверху”.

Эти свои «воспоминания и размышления» Рогозин озаглавил в свойственной ему патетической манере — «Битва за Москву», и они стали отдельной главой его книги «Враг народа».

Когда книжка «опального политика» вышла в 2006 году в свет, ее название «Враг народа» воспринималось почти нормально. «Почти» — потому что автор посвятил свой труд… кому бы вы думали? Владимиру Владимировичу Путину!..

Но после того, как в судьбе Дмитрия Олеговича произошли значительные перемены и он стал большим человеком в правительстве России, забавно было бы взять у него автограф на титульном листе его мемуаров с таким двусмысленным теперь названием! Тем более что эти мемуары регулярно переиздаются.

Но если вернуться к процитированному выше тексту, то в нем слышится все та же обида, свойственная скорее вспыльчивому мальчишке, но не опытному политику.

Каких «заказчиков» мог бы я, адвокат, «выставить в идиотском виде», если абсолютно всем, кроме, вероятно, одного Рогозина, было ясно, что вся эта история с «Родиной» и есть политика?! И конечно же, все понимали, что такой вопрос, как снятие с выборов парламентской партии, решается на самом верху. А где же еще? Не судьи же городского суда решают в России подобные вопросы! Но если лидер партии считает иначе, то мне остается лишь посочувствовать его соратникам.

А Рогозин мало того, что написал всё это «для истории» в своих мемуарах, но ранее, «с болью в сердце и гневом в голосе», рассказал о том же чиновникам из Администрации президента, — дескать, смотрите, господа, вас рассекретил адвокат Беляк!

Только я-то в Администрацию, в отличие от него, не ходил, и никто из тамошних кукловодов своих секретов передо мной не раскрывал. Потому что все их секреты — секреты Полишинеля! И чтобы понять происходящее, достаточно было просто проанализировать события и иметь минимальный опыт в таких делах.

Не делился со мной никакими «тайными сведениями» и Владимир Жириновский, которого я, собственно, и представлял в суде.

У меня вообще сложилось тогда впечатление, что Вольфович был уверен, что Верховный суд все-таки отменит решение Мосгорсуда и «Родина» получит возможность участвовать в выборах. В противном случае, зная его характер, убежден, он бы обязательно приехал в суд, не упустив возможности засветиться лишний раз на телеэкранах в период избирательной кампании, да еще в образе победителя.

Но когда через несколько дней Жириновский рассказал мне о хождениях Рогозина с жалобами по кабинетам в Администрации и попросил впредь «не раскрывать всех тайн», а то «там обижаются», я понял, что у Путина с умными кадрами явная напряженка.

Чуть позже Эдуард Лимонов сообщил, что Рогозин встречался с ним и с Гарри Каспаровым в одном из московских ресторанов. Встречался демонстративно — якобы под съемку наружного наблюдения, чтобы «попугать Администрацию президента уходом в непримиримую оппозицию». И заявлял, что у его «Родины» будет теперь новый цвет эмблемы — лимонно-желтый… Чем все это закончилось, мы знаем.

Сергей, брат Андрея

На Крещение, 19 января 2014 года от сердечного приступа на базе отдыха под Нижним Новгородом скончался брат Андрея Климентьева — Сергей. Тот самый, что организовал в 1997 году по случаю дня рождения Эдуарда Лимонова пышный банкет в ночном клубе Rocco, которым он владел вместе с братом и сам же управлял.

Об этой истории я упоминал уже, рассказывая о суде над Андреем Климентьевым. А на банкете, который устроил тогда Сергей с присущим ему размахом, собрались почти все местные наиболее известные предприниматели, чиновники и воры, а также их подруги и жены в шикарных вечерних платьях, то есть — основные в те годы посетители подобных заведений. Бывший полуразрушенный кинотеатр был превращен братьями в самый модный в те годы в городе ночной клуб с хорошей кухней, многочисленными барами, бильярдным залом (где однажды при мне человек проиграл за пару минут в американку двухкомнатную квартиру в центре Нижнего и тут же бросил ключи на зеленое сукно), большим танцполом и концертной сценой с современной аппаратурой и профессиональным светом, на которой постоянно выступали тогдашние московские эстрадные звезды типа «Любэ» и «Блестящих». Бывали там, конечно, и студенты (входной билет со скидкой), всякая мелкая бандота и проститутки (куда же без них, особенно в «лихие 90-е»!), но все последние в данном случае — не в счет.

Эту историю, когда сам именинник, по глупому стечению обстоятельств, просидел один-одинешенек в день своего рождения в чужой, пустой квартире без ключей и телефона и так и не попал на устроенный в его честь «праздник жизни», где столы ломились от закусок, икры, фруктов и вина, а мы с Сергеем готовились призвать богатых гостей «скинуться по чуть-чуть, чтобы подарить Лимонову лимон» (в смысле — миллион рублей, которые, как я знал, ему и его однопартийцам очень бы тогда пригодились), я вспоминал часто. И вспомнил снова, как только узнал о том, что Сергея Клементьева уже с нами нет.

Но о нем стоит рассказать чуть подробнее, ведь в его судьбе, в не меньшей степени, чем в судьбе его старшего брата (фамилии которых немного отличались из-за так и оставшейся неисправленной ошибки служащей ЗАГСа при оформлении документов), было отражено само время.

Их отец, Анатолий Федорович Климентьев, много лет занимал руководящие хозяйственные посты в Горьковской области, поэтому дети его росли в благополучной советской семье и в полном достатке. Андрей учился в институте, Сергей занимался спортом и даже стал чемпионом Европы по плаванию среди молодежи. Впрочем, сыновей у Анатолия Федоровича было трое, как в сказке, но об этом чуть позже.

Потом Андрею институт наскучил, и он его бросил на пятом курсе, так как уже зарабатывал игрою в карты. Зарабатывал так хорошо, что уже в начале 80-х имел все, о чем только могли мечтать тогда молодые советские люди: квартиру, машину, девушек, импортную видеотехнику и кучу видеокассет с зарубежными фильмами, которые в СССР вообще невозможно было увидеть. К слову, интересы молодых людей с тех пор мало изменились.

Девушки и друзья постоянно окружали Андрея, следовали за ним по пятам или приходили к Климентьевым домой, чтобы посмотреть фильмы. Вот за эти-то фильмы, а именно за показ гостям невинного фильма «Эммануэль» с Сильвией Кристель братья и сели, получив каждый в 1982 году по 3 года лагерей за распространение порнографической продукции (в советские времена была такая статья в УК), а Андрей получил еще 5 лет в придачу — за приготовление к мошенничеству в особо крупных размерах, — это касалось его игры в карты. Анатолий Федорович ничего этого уже не узнал — он погиб в результате несчастного случая.

А дело братьев Климентьевых было громким! Им занималось местное управление КГБ, под надзором которого находился в те годы в ссылке в Горьком академик А. Д. Сахаров, и следователи так разошлись, что хотели инкриминировать парням еще и антисоветскую агитацию и пропаганду — за показ своим приятелям «Кинг-Конга» с Джессикой Лэнг и «Пролетая над гнездом кукушки» с Джеком Николсоном. Но потом подумали-подумали и, видимо, решили не позориться с известными на весь мир фильмами и не смешить людей, записывая в антисоветчики Прыща (такое прозвище получил к этому времени в картежном мире Андрей Климентьев). Впрочем, если кто и был в тот период убежденным и абсолютно непреклонным антисоветчиком, то это, действительно, Андрей. И предъяви ему тогда чекисты эту политическую статью, вероятно, жизнь Андрея Анатольевича Климентьева после освобождения пошла бы в другом направлении.

Но пока чекисты думали, третий, самый младший из братьев Климентьевых дал признательные показания и с тех пор перестал существовать и для Андрея, и для Сергея.

Когда я познакомился с ними в 1996 году, они все еще не общались со своим младшим братом и даже избегали называть его имя. Я тоже его не назову. И признаюсь, мне тогда казалось все это слишком жестоко и даже невероятно. Но когда в начале 1997 года в зал областного суда, где рассматривалось новое дело Андрея Климентьева, привели в наручниках для допроса в качестве свидетеля его старшего сына, находившегося тоже под стражей по обвинению в каких-то хищениях, и у Андрея на лице не дрогнул ни один мускул, а его сын, похожий на отца и лицом, и фигурой, не произнес ни слова, я подумал: «Да, эти парни могут все!» и перестал чему-либо удивляться.

Но в том первом, 1982 года, деле братьев Климентьевых был и еще один интересный момент.

— Вы помните, за что меня тогда посадили? — спрашивал Андрей прокурора 15 лет спустя. — Мне инкриминировали приготовление к совершению мошенничества. А с помощью чего я к нему приготавливался, знаете? С помощью одного хитрого устройства, — очки такие необычные, чтобы карты соперника видеть…

Городской прокурор Владимир Шевелев угрюмо молчал, журналисты щелкали затворами фотоаппаратов и переводили объективы видеокамер то на гособвинителя, то на подсудимого: все ждали от Климентьева очередного сенсационного признания. В ходе рассмотрения дела Андрей сыпал ими чуть ли не ежедневно.

— А кто же сделал те удивительные очки? — продолжал он выкрикивать из своей клетки, обращаясь как бы к прокурору, но глядя на толпу журналистов. — У меня таких способностей и знаний не было. А кто в моем окружении был физиком, а?..

В зале раздалось сразу несколько голосов: «Немцов! Немцов!..»

— Правильно, — расплылся в улыбке Климентьев. — Но я его тогда не сдал. А сейчас этот кудрявый папуас вам, господин прокурор, диктует, что делать и как меня снова упрятать за решетку…

Это заявление Андрея Климентьева тут же распространили местные телеканалы и газеты, но губернатор Нижегородской области Борис Немцов оставил его без каких-либо комментариев…

А Сергей Клементьев в 80-х вместо трех положенных лет отсидел четыре, получив дополнительный год лишения свободы уже в заключении за неповиновение требованиям администрации колонии, и большую часть этого срока провел в штрафном изоляторе. Те, кто понимают, о чем я говорю, легко представят, через какие испытания пришлось пройти и что довелось пережить в зоне Сергею. А это был, напомню, брежневско-андроповский период, по сравнению с которым даже ужасное во многом нынешнее содержание заключенных под стражей в России выглядит курортом!

Впрочем, уже в наше время подобные испытания холодным карцером и многомесячным содержанием в штрафном изоляторе выпали и на долю нацбола Максима Громова, посмевшего с товарищами по партии пробраться в августе 2004 года в здание Минздрава России, возглавляемого тогда путинским выдвиженцем Михаилом Зурабовым, и в знак протеста против проводимой им реформы здравоохранения устроить там пикет. Да еще и выбросить в окно портрет самого Путина.

«Это наш протест против принятия закона об отмене медицинских льгот пенсионерам и ветеранам и сохранения их чиновникам», — заявил Максим. А в это время тридцать нацболов, захвативших вместе с ним приемную министра, дружно скандировали: «Народу — бесплатную медицину, министров — на гильотину!»

Это впоследствии именно при Зурабове разразился в Минздраве крупнейший коррупционный скандал, а потом при нем же, уже в качестве полномочного посла России на Украине, в Киеве началась антироссийская истерия и произошел госпереворот. Роковой, скажу я вам, персонаж в современной российской истории!..

А несколько наиболее активных нацболов вместе с Максимом Громовым за свою ненасильственную акцию в здании Минздрава получили по пять лет лишения свободы. Мальчишки выступили в защиту пенсионеров и ветеранов войны! Но ни пенсионеры, ни ветераны за них, увы, не вступились, и профсоюзы не проявили солидарности с нацболами, выполнившими, по сути, за них долг защиты трудящихся. А Жириновский в те же самые августовские дни 2004 года щедро раздавал пенсионерам на их митингах в центре Москвы пустые обещания и деньги, выделяемые ЛДПР, как и всем парламентским партиям, из бюджета. Вот такой круговорот воды (в смысле — слов) и денег в природе!

Что же касается дела братьев Климентьевых, то в 2000 году Верховный суд РФ все-таки признал несправедливым вынесенный им в 1982 году приговор, отменил его и обязал Генпрокуратуру выплатить пострадавшим денежную компенсацию. Сумма этой компенсации выглядела, как обычно в России, смешной, но самим братьям, отсидевшим без вины за решеткой по многу лет, было в тот «миг торжества справедливости», разумеется, не до денег — моральная победа над КГБ и советским судом осталась за ними.

А в конце 80-х, освободившись из заключения и едва стряхнув с одежды лагерную пыль, они тут же с энтузиазмом взялись за предпринимательскую деятельность, неожиданно разрешенную советскими властями в ходе горбачевской перестройки. И добились в ней серьезных успехов.

«Когда я вышел на свободу в 1989 году и приехал в Нижний, — рассказывал мне Андрей, — то несколько раз встречал Немцова в городе. У меня снова были деньги, а Боря сидел в рваных джинсах на земле среди хипарей и демократов, протестующих против строительства метро в исторической части Нижнего».

Но когда в 1991-м Боря превратился в Бориса Ефимовича — представителя президента в Нижегородской области, а затем и в ее губернатора, цепкий Андрей ухватился за него, ссуживал деньгами и уже не отпускал до 1996-го, пока у Бориса Ефимовича не появились новые друзья — Борис Бревнов, Сергей Кириенко и другие молодые, предприимчивые люди, лишенные вообще всяких понятий и принципов. С ними Немцову было легче. А с нахрапистым, острым на язык и фонтанирующим всевозможными идеями Андреем Климентьевым он, думаю, продолжал ощущать себя «кудрявым папуасом».

Спор о правомерном использовании многомиллионного валютного кредита, предоставленного не без помощи Немцова Навашинскому судостроительному заводу, контрольным пакетом акций которого владел Андрей Климентьев, положил конец их дружбе. Хозяйственный спор вылился в уголовное дело, а дружба переросла в непримиримую вражду.

Это было нелегкое время для Андрея, который вынужден был даже скрываться от следствия за границей — в Казахстане, но был задержан там и вывезен в Россию сотрудниками ФСБ (через 10 лет аналогичную операцию чекисты провели в независимой Киргизии в отношении другого моего подзащитного — Игоря Изместьева). И в тот период, и позднее — все годы, пока Андрей боролся с правоохранительными органами, судился или участвовал в политической борьбе, пытаясь стать то мэром Нижнего, то депутатом Госдумы, единственным человеком, на помощь которого он мог всецело положиться, — был его брат Сергей.

Именно Сергей Клементьев организовывал защиту брата и поддерживал Андрея в тюрьмах и лагерях, именно Сергей помогал Андрею во всех его избирательных кампаниях, а также по всем вопросам, связанным с бизнесом.

При этом в глазах людей он всегда оставался веселым, симпатичным малым, этаким нижегородским плейбоем, любителем путешествий, красивых машин и женщин. Хотя был еще и заботливым мужем, и трогательным в своей любви к дочери отцом. Он плавал на спор с опытными пловцами в Испании, побеждал их, а потом простодушно признавался, что ранее занимался профессионально плаванием и отказывался от выигрыша, он играл в теннис с Никитой Михалковым, когда тот подолгу жил в Нижнем, снимая в его окрестностях свои фильмы, а также продолжал поддерживать нормальные отношения с Борисом Немцовым (и Немцов, знаю, всегда хорошо относился к Сергею). Он легко, на равных общался и с местными политиками, и с бизнес-элитой города, и с различными представителями криминального мира, которые любили проводить время в Нижнем. И зная судьбу Сергея, видя его скромность и доброжелательность, эти люди относились к нему с уважением и порой даже с большей симпатией, чем к его скандально известному старшему брату.

Как-то раз в клубе Rocco случилась небольшая потасовка: компании местных блатных не понравился паренек-студент с серьгой в ухе. Но вмешалась охрана, и конфликт быстро погасили.

Это был 1996 год, когда в российской провинции за сережку в ухе мужчину запросто могли избить. А в Иркутске, например, даже девять лет спустя в центре города, средь бела дня зарезали парня за… мелированную челку!

— Хотите выяснять отношения, идите на улицу, — посоветовал блатным Сергей, которому тут же доложили о случившемся. Это были завсегдатаи заведения, и они, естественно, знали хозяина клуба.

— А чего вы к нему пристали? — спросил он их, когда те немного успокоились.

— Да пидор он.

— Почему пидор? — не понял Сергей. — Он что-то сделал?

— У него сережка в ухе.

— Да-а, — протянул Клементьев, — это серьезно, — но блатные уловили в его голосе иронию.

— А ты считаешь, этого не достаточно?

— Я лично ничего не считаю, но думаю, не все с вами согласятся, — ответил Сергей. — Ну, а если за него кто-то вступится? Представим. И назначит стрелку. Пойдете?

— Пойдем. А чего не пойти? — парни заржали. — Только кто за такого пидора вступиться?

— Ну, предположим. И пригласит для разрешения спора какого-нибудь вора.

— Ну и что? Пусть.

— А если пригласит вора из-за границы? Авторитетного какого-нибудь? Согласитесь?

— Откуда из-за границы? — парни переглянулись, не понимая, куда клонит Клементьев.

— Да хоть откуда! Из Англии, например. Вы же грузинских воров признаете? А Грузия — это тоже сейчас заграница.

— Ну, если он авторитетный…

— Конечно, авторитетный. Вот меня недавно на Кипре с одним англичанином познакомили. Он отсидел у себя больше двадцати лет за ограбление банка. И до этого банки брал. А на Кипр его отправила братва отдохнуть после отсидки. Вот такого бы признали?

— Ну, такого, наверное, да…

— Так вот он, — улыбнулся Сергей — вряд ли бы решил, что вы были правы с этим пацаном.

— Почему это?

— А вы смотрели «Пулю» с Микки Рурком? Рурк играет там чувака, отсидевшего восемь лет за грабеж магазина…

— Я смотрел, — ответил один из блатных. — Клёвый фильм.

— Так вот, тот вор, который на Кипре, он один в один как герой Микки Рурка — в куртке с капюшоном, весь в цветных татуировках, косичка на голове и с серьгами в ушах. Так что…

Больше ничего этим ребятам объяснять не пришлось. Конфликт был исчерпан, и к светловолосому пареньку с серьгой в ухе никто уже не приставал. Вероятно, он так и не узнал, кто его тогда защитил, а возможно и спас.

Да, Сергей Клементьев был, безусловно, настоящим русским человеком — мужественным, предприимчивым (не настолько предприимчивым, конечно, как его гениальный в этой области брат, но все же), с широкой, щедрой душой, добрым сердцем и открытой, гагаринской улыбкой.

Вы, верно, помните улыбку Юрия Гагарина? Такая же открытая, светлая улыбка была у американской девочки Саманты Смит, прилетавший в Советский Союз в 1983 году в качестве «ангела мира». И такую же улыбку я видел еще у одного человека — у Сергея Клементьева.

Выступая когда-то в суде в защиту его брата, я сказал, что Андрей — «соль земли русской». Отбросим патетику, свойственную адвокатам в судебных процессах, и вот сейчас, когда уже нет никакой необходимости в произнесении высокопарных фраз, когда прошло много лет и я понимаю и вижу то, чего не понимал и не видел тогда, я снова могу повторить то же самое: Андрей Климентьев — соль земли русской. И брат его Сергей, ничуть не похожий, казалось бы, на Андрея ни внешне, ни характером, но преданный ему, как должен быть предан брат брату, — тоже был из той же породы талантливых, несгибаемых русских людей, которые и корабли построят, и в тюрьме не сломаются, и родину защитят, если придется.

Sympathy for the Devil

16 января 2013 года в центре Москвы был застрелен один из главных российских криминальных авторитетов, 75-летний вор в законе Аслан Рашидович Усоян, более известный под прозвищем Дед Хасан.

Это была далеко не единственная насильственная смерть криминальных лидеров такого уровня в постсоветской России. Сильвестр, Отарик, Япончик, Дед Хасан…

Подобные смерти за двадцать с лишним лет смутного времени стали для нас привычны, превратившись в характерные приметы нашей повседневной жизни. Такие же, как заказные убийства политиков и журналистов, махинации на выборах, продажа депутатских мандатов, министерских и губернаторских должностей, непрекращающиеся коррупционные скандалы, слэм претендентов на власть и лучшее место у кормушки в последние годы правления Бориса Ельцина, постоянное перераспределение капиталов и собственности среди его друзей и друзей, пришедшего ему на смену преемника — Владимира Путина. Криминальный мир, разумеется, не оставался от всего этого в стороне.

Где нелегальный бизнес и незаконные сделки, сокрытие доходов и черный нал, там и криминал. Это — аксиома. Так было в 60–70-х годах прошлого века, когда советские воры и налетчики (будущие «короли» российского преступного мира) рэкетировали «цеховиков», торгашей-спекулянтов, ювелиров и стоматологов. Так было и в 90-х, когда проводилась приватизация, включающая залоговые аукционы, в результате которых в собственность нескольких коммерческих банков перешли государственные пакеты акций таких крупных компаний, как «Норильский никель», «Сибнефть» и ЮКОС.

Махинацию с залоговыми аукционами придумал не Япончик и не Дед Хасан. Ее придумал Владимир Потанин, и она была гениальна! Суть ее заключалась в следующем.

У нового государства — Российской Федерации — денег катастрофически не хватало. Но в правительстве сидели свои люди. И вот хитроумный Потанин предложил провести среди коммерческих банков залоговые аукционы.

Победители этих аукционов, за обязательство предоставить правительству кредит, получали в качестве залога госпакеты акций ряда крупных компаний. Акции эти передавались лишь на время. «На время» — это же не преступление! А вот если правительство в установленные договорами сроки не возвратит полученные кредиты, то тогда государственные пакеты акций перейдут в собственность банков. Все по-честному!..

Инициативу Потанина поддержали первый вице-премьер правительства Анатолий Чубайс, вице-премьер Олег Сосковец и — все лидеры российского преступного мира.

А организацию проведения таких аукционов поручили Альфреду Коху — первому заместителю председателя Госкомимущества, а позднее — еще одному вице-премьеру правительства России.

В итоге в конце 1995 года Министерство финансов заключило с победителями аукционов сразу дюжину договоров кредита под залог акций, принадлежащих государству.

Надо ли пояснять, что некоторые из этих «победителей» вдобавок ко всему еще и кредитовали правительство не своими собственными, а государственными деньгами, которые Минфин заранее размещал на их счетах, а потом они же переводились по договорам Правительству РФ?..

«Если бы мы, — оправдывался позднее Анатолий Чубайс, — не провели залоговую приватизацию, то коммунисты выиграли бы выборы в 1996 году…» Но он привычно лукавил.

Через 15 лет фиктивный характер залогового аукциона по приватизации «Сибнефти» подтвердил Роман Абрамович.

«Сговор Березовского и его партнера Бадри Патаркацишвили с другими участниками торгов, — заявил он под присягой в лондонском суде, — позволил им избежать конкуренции и купить компанию за стартовую цену».

«Мы наблюдаем, как агонизирует клептократическая система ельцинской России, — писал на страницах журнала Forbes Пол Хлебников. — Вопиющий пример порочности приватизационной эпохи — пресловутые залоговые аукционы 1995–1997 гг., обеспечившие Ходорковскому его состояние…

Покупая у государства активы в ходе такой закулисной сделки и по столь заниженной цене, вы рискуете, что ваши права на новую собственность никогда не будут надежно защищены. Сограждане будут считать вас мошенником, а государство — скорее хранителем активов, чем их подлинным владельцем».

«В то время я не вполне понимал, какую цену нам придется заплатить, — признался, в конце концов, и Чубайс. — Я недооценил то глубокое чувство несправедливости, которое зародилось в людях».

Не потому ли сразу после освобождения Михаила Ходорковского из лагеря под Читой бывший олигарх заявил, что он не имеет никаких претензий к властям и не будет бороться за отобранный у него бизнес? И политикой заниматься тоже больше не будет.

Вот и всё. Лидера оппозиции из него не получилось.

И даже то, что потом он изменил свое решение, нарушив данное им же самим обещание, ничего по сути не меняет, так как о его первоначальном заявлении уже забыть все равно не удастся.

Не потому ли Потанин, Прохоров, Абрамович, Усманов, Дерипаска, Вексельберг и прочие наши олигархи безропотно выполняют указания президента Путина, финансируя все его затеи, включая и самые безумные? А часто, чтобы понравиться Кремлю, проявляют и собственную инициативу, действуя, что называется, на опережение: то яйца Фаберже скупают по всему миру, то выкупают у американцев старые советские мультфильмы.

А вот уже и сам Потанин задумался о бренности жизни и учредил благотворительный фонд своего имени. Да и многие другие его партнеры по бизнесу, друзья и приятели той поры занялись благотворительностью или сделались вдруг истово верующими людьми.

Нет, я, конечно, могу заблуждаться, и причины всего этого не в их раскаянии и желании как-то загладить свою вину и замолить грехи, а в чем-то совершенно ином: например, в желании следовать за модой или все в том же неистребимом во многих людях холуйском желании следовать за своим хозяином.

В последние годы победителей тех залоговых аукционов «крышуют» уже не члены криминальных сообществ, а сотрудники МВД и ФСБ. Но сбрасывать со счетов криминальный мир наши олигархи и живущие за счет взяток и «откатов» чиновники не собираются: с представителями этого мира они когда-то сотрудничали, некоторые — вместе начинали, и, как знать, может, еще придется вместе и посидеть. Как Ходорковскому и Изместьеву.

* * *

В день убийства Деда Хасана я находился в Испании и о случившемся узнал из новостей.

По сообщениям СМИ, Усоян был убит при выходе из ресторана «Старый фаэтон» на Поварской улице, недалеко от здания Верховного суда России. По данным полиции, неизвестный снайпер, расположившийся на лестничной площадке в доме напротив ресторана, стрелял из бесшумного автомата «Вал». Ранение в шею оказалось для Деда Хасана смертельным.

Испанская газета El Pais написала тогда, что Аслан Усоян «умер достойно, если исходить из кодекса чести, которым руководствуется российский криминалитет».

Версии его убийства оперативники и наблюдатели выдвигали разные, но всем было очевидно одно: главная причина преступления заключалась в том самом перераспределении собственности, которое способно вызвать не только криминальные, но и гражданские войны. Особенно — в смутные времена.

Находясь за границей, где почему-то боятся «русскую мафию» больше, чем охвативший Западную Европу экономический кризис и заполонивших их города китайцев, турок, арабов и цыган, не платящих налоги и доставляющих реальные хлопоты правоохранительным органам, я всячески старался избегать разговоров на тему гибели Деда Хасана. Но российские журналисты непрерывно доставали меня вопросами об этом человеке либо просили прокомментировать его убийство.

Я устал повторять им, что покойного лично не знал, никогда с ним не встречался, а то, что слышал о нем (при его жизни от сведущих людей), не идет ни в какое сравнение с теми отвратительными историями, которые рассказывали мне, к примеру, о том же Путине люди из его окружения! Или о Сечин, Суркове, Сердюкове…

«А может, вы думаете, — говорил я самым неверующим, — что покойные ныне “выдающиеся государственные деятели России” Черномырдин и Ельцин были умнее, честнее или более законопослушны, нежели Дед Хасан?..»

Беспринципность, коварство и пренебрежение к закону каждого из первых двух не идет ни в какое сравнение с тем, чем грешили вместе взятые Дед Хасан, Япончик, Отарик, Марик и прочие, ушедшие в мир иной криминальные авторитеты.

Это если честно.

Пусть зло побеждает зло! Не перестаю это повторять. Но с учетом того, что Аслан Усоян все-таки умер, скажу лишь одно: «Царство ему небесное!»

А то, что произошло и что за этим последует, уверен, Россию богаче, свободнее и более уважаемой в мире страной не сделает. Как не станет богаче и счастливее наш народ. Не от Деда Хасана это зависело, и не будет зависеть от тех, кто сменит его на российском криминальном троне.

Но уж коль я упомянул некоторых из его друзей и коллег по криминальному бизнесу, то следует заметить, что среди них было и есть немало людей весьма колоритных.

О Япончике (Вячеславе Иванькове) и Отарике (Отари Квантришвили) писалось и говорилось много. А вот о Марике (Марке Мильготине) — значительно меньше. Думаю, пока не поздно, надо бы этот пробел чуть-чуть восполнить.

Марк Захарович Мильготин, 1949 года рождения, похоронен на том же Хованском кладбище в Москве, где нашел упокой двумя месяцами позже и Аслан Усоян. Только Марик умер не от пули, а вполне обыденно — в больнице от онкологического заболевания.

Как и Дед Хасан, он был неоднократно судим, сидел за незаконные валютные операции, мошенничество, кражи, торговлю оружием и наркотиками, но все это в основном в советские времена, когда власть в стране была жестче, коррупция — меньше и законы большинством людей все-таки соблюдались. В 90-х годах Марика, правда, несколько раз задерживали и даже арестовывали — то за хранение наркотиков, то за драку, устроенную им в центре Москвы с каким-то предпринимателем, которого он якобы, даже хотел в сердцах пристрелить, но все обходилось благополучно: Марка Захаровича всякий раз отпускали, да еще и приносили ему извинения.

Стала известной фраза, которую он в те годы с гордостью сказал своему другу — вору в законе Вячеславу Сливе: «Не нашелся еще тот советник юстиции, который подпишет нам обвинительное заключение». Впрочем, говорил он это не только одному Сливе.

Сам Марик между тем вором в законе не был. Он считал, что «это предполагает в первую очередь не материальные блага, а огромную ответственность». И когда ему предложили короноваться в «законники», с благодарностью отказался.

«Марк Захарович был огромный человечище! Человек правильный, старой формации», — говорили о нем после его смерти знакомые и друзья. И (о, ужас!) с этим соглашаются практически все знавшие его оперативники, следователи и прокуроры.

Мне довелось видеть его лишь дважды, и оба раза, можно сказать, случайно. Причем второй раз — незадолго до его смерти. Марк Захарович был болезненно худ, но, как и прежде, элегантен. Его вытянутое лицо с глубокими морщинами, большие, изящные очки и крупный нос напомнили мне сразу двух людей, одинаково мною любимых: композитора Микаэла Таривердиева и гитариста The Rolling Stones Кита Ричардса. Наверное, в Марике и впрямь было что-то от них обоих: благородная элегантность Таривердиева и веселое раздолбайство нестареющего душой Кита.

А вот один мой друг-адвокат знал Марика близко. Он много лет оказывал тому правовую помощь и даже успел подружиться. Они вместе посещали ночные клубы, адвокат бывал у него дома, Марик приглашал его на свои дни рождения.

Большой загородный дом Марика, по словам Алексея Николаевича (так зовут моего коллегу), в праздники всегда был полон людей. Друзья и приятели, воровская элита и простые жулики, антиквары и коммерсанты, «авторитетные предприниматели» и бизнесмены средней руки, юристы, артисты, охранники, водители, домашняя прислуга — все беспорядочно, но без суеты передвигались по дому из комнаты в комнату, оживленно общаясь друг с другом, в то время как кто-то, в явном подпитии, дремал прямо в гостиной на диване, кто-то сидел там же в кресле, молча уставившись в телевизор, кто-то возился с едой на кухне. В доме вкусно пахло жареным мясом и пряностями. На столе, среди хаотично расставленной посуды, хрустальных ваз с фруктами и серебряных приборов стояли бутылки с вином, коньяком и водкой. Тяжелые шторы и скатерти, антикварная мебель, камин, кожа и мех.

Согласитесь, все это (даже без плюша и бархата, но не исключено, что там были и они) напоминает «нехорошую квартиру» на Большой Садовой, в которой нашел себе приют мессир Воланд со своей свитой. А мне еще это напомнило известную фотографию с разворота альбома «Банкет нищих» (Beggars Banquet) роллингов, навеянную, как и первый его трек «Сочувствие дьяволу» (Sympathy for the Devil), романом Булгакова.

— Приехал я как-то с женой на день рождения Марика, — рассказывал мне Алексей Николаевич, — приехал в назначенный час, с подарками. Жена в вечернем платье, я в лучшем своем костюме, а там вот такая обстановка… На нас внимания никто не обращает, а самого именинника нет. Потом он спустился в зал в длинном халате, оказывается — еще даже и не одевался. А кругом какие-то люди шастают, пьют, закусывают, спят. И рожи у некоторых такие, что упаси господи…

* * *

— Леша, чего такой грустный? — спросил Марик адвоката, когда они в конце 90-х встретились однажды в ресторане. Марик, пребывавший в хорошем настроении, улыбался и говорил низким, хриплым голосом, словно насытившийся удав Каа из мультфильма «Маугли».

Алексей Николаевич отмахнулся было, но потом под напором Марика все же рассказал, что его беспокоило: один коллега, в недавнем прошлом прокурорский работник, не отдавал ему деньги, полученные от клиента в качестве оплаты за выполненную ими совместно работу.

— Вначале тянул, тянул, а сейчас не желает и разговаривать: дескать, он сам все сделал, и я тут ни при чем. Хотя клиент был мой, и схему придумал я…

Сумма, о которой велась речь, была не такой уж и большой, а для Марика вообще пустяковой, — 10 тысяч долларов. Но, выслушав адвоката, он вызвался ему помочь, тем более что должник, как оказалось, завтра с утра должен был участвовать в одном с ним судебном процессе.

— Да не надо, — отнекивался адвокат, — сам разберусь.

Но куда там! Марка Захаровича было не переубедить:

— Леша, я просто с ним поговорю.

К тому же он находился уже навеселе.

— Короче, завтра к десяти буду, жди, — заключил Марик.

«Ну, ладно, время позднее, Марик пьян, завтра и не вспомнит», — подумал адвокат, наполняя вином опустевший бокал Мильготина.

Он и впрямь не хотел вмешательства Марика в свои дела, потому что именно завтра с его должником перед началом судебного заседания должны были встретиться и «просто поговорить» люди, способные, как считал Алексей Николаевич, быть убедительными и решить данную проблему.

С Мариком они расстались глубоко за полночь.

В 9 утра, чуть отдохнув и приведя себя в порядок, Алексей Николаевич приехал на Таганку и нетерпеливо поджидал у здания суда тех, кто должен был объяснить его коллеге (до того, как последний успеет войти в суд), что такое хорошо и что такое плохо.

Вскоре они появились на черном «Мерседесе-Гелендвагене», минут двадцать постояли вместе с адвокатом, но потом вдруг захотели «отлить» и пошли в ближайшие дворы в поисках, где это можно сделать. Еще было прохладно, но весна чувствовалась уже во всем: приветливо светило солнышко, набухали на деревьях почки, весело чирикали воробьи. И этим парням было так хорошо, что когда они вернулись, то с недоумением услышали от адвоката, что они «мудаки», которые «не могли потерпеть» и в итоге «прозевали человека», уже вошедшего в суд.

— Алексей Николаевич, ну, извини. Мы не думали, что так получится, — начали оправдываться парни. — Хочешь, завтра приедем?..

— А надо было думать! Ладно, валите отсюда, — прогнал их раздосадованный адвокат.

И только они отъехали, как возле него остановился еще один мерс, из которого, в сопровождении двух братков с бульдожьими мордами, вышел Марк Захарович. Одет он был в светло-бежевое кашемировое пальто, на его шее из-под расстегнутого воротника белой сорочки блестела золотая цепь, а глаза, уставшие от бессонной ночи, прикрывали большие солнцезащитные очки в позолоченной оправе. Такие же очки-капли были и у его спутников.

— Привет, Леша! Он уже здесь? — сходу поинтересовался Марик. — Пойдем!

— Постой, Марк Захарович, погоди! — попытался остановить его, опешивший, адвокат. — Он уже в суде! Ты же не собираешься там с ним разговаривать?!

— А чего такого? — невозмутимо ответил Марик и двинулся к входу в здание суда. — Сейчас спокойненько поговорим и всё.

Марик и два его «бульдога» стали подниматься по лестнице на второй этаж старого двухэтажного здания суда, в то время как Алексей Николаевич обреченно плелся за ними.

— Ну, где он? — прохрипел Марик, распахнув дверь зала судебных заседаний.

Большой зал был пуст. Кроме двух каких-то теток (не то свидетелей, не то родственников подсудимых, которых еще не доставили из тюрьмы) и адвоката, одиноко сидевшего за длинным столом у окна, никого там не было. Судья находилась в своем кабинете. Там же, по всей вероятности, была и секретарь.

— Вот он! — указал рукой на своего должника Алексей Николаевич, тут же, правда, спохватившись, что, видимо, ему не стоило произносить это так громко.

Марик и его люди решительно направились к тому, на кого указал адвокат. Возникнув перед ним живой стеной, они закрыли его от присутствующих, и Алексей Николаевич уже не мог от двери хорошо видеть, что происходило дальше, и слышать все, о чем они там говорили. Он только слышал хриплый баритон Марика, различал отдельные его слова и слова адвоката: «Возвращать будешь?», «Что вам надо?», «Ты мне ответь», «Кто вы такие?», «Самый хитрый?», «Я вас не знаю!», «Крысеныш!», «По какому праву?», «Заткнись и слушай»…

Дальше случилось то, чего Алексей Николаевич больше всего и опасался: началась драка.

Марик схватил «крысеныша» за шиворот и встряхнул. Тот попытался освободиться и, махнув рукой, нечаянно сбил очки с носа одного из «бульдогов». «Бульдог», рассвирепев, треснул обидчика в ухо. Марик и второй «бульдог» начали колошматить адвоката так, что тот свалился с лавки под стол и уже оттуда отвечал нападавшим короткими ударами. Марик и его «бульдоги» стали, матерясь, отодвигать стол. Адвокат из-под стола вылезать не хотел и принялся звать на помощь. На его крик из кабинета выскочила судья, тут же появилась и испуганная секретарь. Судья, секретарь и обе тетки дружно заголосили. Судья закричала, обращаясь непонятно к кому: «Где милиция?» (В те годы службы судебных приставов еще не существовало, и порядок в судах обеспечивали девочки-секретари и милиционеры-конвоиры.) Потом, вспомнив, наверное, что подсудимых еще не доставили, а значит, и никаких конвоиров в суде нет, судья закричала, обращаясь все к тому же неизвестному: «Вызывайте патрульных по ноль-два!»

В этот момент Марик и его люди оставили, наконец, в покое засевшего под столом «крысеныша» и двинулись к выходу. Их никто не пытался задерживать. По лестнице они спустились, не прибавляя шага, и вышли на улицу. Марик обнял вышедшего следом за ними Алексея Николаевича, дружески пожал ему руку, сел в машину и с сознанием выполненного долга уехал.

Через пару минут к зданию суда подкатил милицейский «москвич» с нарядом патрульно-постовой службы. Тут же выскочил из суда и тот, с кем только что весьма своеобразно «поговорил» Марик.

— Держите его, держите! — тыча пальцем в сторону все еще находившегося здесь же Алексея Николаевича, закричал адвокат. — Это он привел бандитов, которые меня только что избили и требовали денег!

Патрульные с сомнением посмотрели на прилично одетого и спокойно стоящего в сторонке Алексея Николаевича.

— Он спятил, — ответил тот, предъявив милиционерам свое адвокатское удостоверение. — Пришли какие-то люди, спросили, где найти этого человека. Я показал. Видимо, его знакомые или клиенты. Обманул их, наверное, вот ему и надавали…

Некоторое время еще слышались возмущенные крики «потерпевшего», который пытался призвать в свидетели против Алексея Николаевича судью и секретаря, но те заявили, что момента начала драки не видели и в свидетели не пойдут.

— Нет, этот мужчина вел себя прилично, — сказали ментам тетки. Но и они ехать в милицию наотрез отказались.

Заседание суда на время отложили, так как обоим адвокатам все же пришлось в отдел милиции съездить. Там из их уст снова прозвучали две противоположные версии случившегося, но ни один, ни другой о денежных обязательствах друг перед другом не произнес ни слова, и все закончилось ничем. Впрочем, нет, милиционеры — единственные, кто получил от всего этого хотя бы удовольствие: ментов и прокуроров хлебом не корми, дай посмотреть, как клиенты лупят своего адвоката. Такое происходит не часто. Но в 90-х у нас все было через край!

Когда я рассказал про этот случай с Мариком одному приятелю, человеку авторитетному в криминальном мире и хорошо знавшему Мильготина, тот посмеялся, а потом резонно спросил: «Ну, и что? Помог?»

Ответа от меня он не ждал, да ответ и не требовался: после такого о возврате долга следует, конечно, забыть. Но зато как все было весело и благородно! В этом и есть весь Марик!

* * *

Вообще-то о «подвигах» Марка Мильготина ходит немало легенд. Чтобы всё рассказать, нужно написать целую книгу. И лучше бы — ему самому. Но, к сожалению, пока никто из людей российского криминального мира такого калибра, как Мильготин, книг после себя не оставил. А жаль. Но следует понимать и помнить одно: большинство того, что проделывал Марик, можно было осуществить только в смутное время — в такое, например, как выпавшие на его долю «лихие» 90-е прошлого века и «нулевые» века нынешнего.

А вот одна из афер Марика, которую приписывает ему людская молва. Теперь это, можно сказать, классика!

Заместитель начальника милиции одного из южных регионов России очень хотел стать начальником. В общем-то, в этом желании полковника стать генералом не было ничего необычного или предосудительного. Тем более что с учетом национальной специфики региона должность, которую он хотел получить, называлась не просто «начальник милиции», а — «министр внутренних дел республики», что значит — очень большой и очень уважаемый человек!

И все-таки о своем желании он разумно помалкивал и только однажды, находясь на отдыхе вдали от родных мест, позволил себе чуть-чуть расслабиться и пооткровенничать в компании посторонних, но, как он догадался, весьма влиятельных людей.

Слухами земля полнится. Именно так и ответил ему человек, пригласивший его спустя некоторое время в Москву для важного разговора. Полковник намек понял и срочно вылетел в столицу, где его гостеприимно встретили и поселили на Петровке в «Марриотте», а затем в ходе нескольких встреч в отеле, в ресторане «Белое солнце пустыни» и на шикарной даче в Барвихе предложили помощь в получении долгожданной должности и генеральского звания. А также изложили условия этой помощи. 10 миллионов евро для полковника милиции из маленькой горной республики, конечно, многовато, но 8 миллионов — приемлемо. Мандат депутата Государственной думы доходил в те годы до пяти миллионов, но кто такой депутат? Никто: только депутатские запросы посылать генпрокурору и министрам. А тут — целый министр пусть и небольшой, но очень гордой республики! На том и порешили.

Месяц взяли на подготовку и проталкивание документов через Администрацию президента и сбор денег.

Назначение на такую должность производил сам президент страны, а к нему напрямую подобные документы не попадают, в чем и состояла первая трудность дела: требовалось согласовать вопрос с разными чиновниками в Администрации. Вторая трудность заключалась в том, чтобы про готовящееся назначение до поры до времени не узнали в республике те, кто мог бы этому помешать.

— Но вы не волнуйтесь, это все мы берем на себя, — заверили полковника его новые московские друзья. И честно признались, что раньше, при Ельцине, когда региональных руководителей милиции назначал на Житной министр внутренних дел России, они бы не смогли ему помочь. Но Владимир Владимирович Путин, слава Аллаху, взял все в свои руки, и теперь у них есть возможность сделать доброе дело для хорошего человека благодаря надежным связям в президентской Администрации.

Там же и должна будет состояться следующая, решающая, встреча.

Через месяц полковника снова пригласили в Москву. На этот раз его встречали прямо у трапа самолета и на черном BMW с мигалкой, госномерами Администрации президента и спецпропуском на лобовом стекле доставили на Старую площадь, а затем проводили в здание, где уже много десятилетий вершатся судьбы страны.

— Как долетели? — почтительно поинтересовался у прибывшего посетителя чиновник, встретивший его прямо у дверей подъезда. А когда они молча поднялись наверх, прошли по длинным коридорам и остановились у двери с надписью «Начальник Главного управления президента Российской Федерации по вопросам государственной службы и кадров», шепнул на ухо:

— От этой встречи будет зависеть всё.

Приёмная и сам кабинет были не такими большими, какие привык видеть полковник у руководителей своей республики, мебель не дорогая, да и сам начальник оказался человеком хоть и строгим с виду, но достаточно простым.

Он встретил гостя, выйдя из-за стола и пожав ему руку.

— Видите, у нас тут обстановка деловая, скромная — сказал он, поздоровавшись, — и от вас мы ждем того же — деловитости и скромности. Мы знаем, какая ситуация сложилась сейчас в вашем регионе, и хотели бы, чтобы новый руководитель министерства внутренних дел республики был бы человеком не только высокопрофессиональным, но и безукоризненно честным. Вы меня понимаете?

— Так точно! — по-военному ответил полковник.

— Да уж, — задумчиво произнес хозяин кабинета, — работа предстоит огромная! Нужно основательно вычистить эти авгиевы конюшни… Основательно! А уже потом строить новое…

Полковник хотел переспросить: «Какие конюшни?» Но не стал. И только еще больше выпрямился на стуле, показывая всем своим видом готовность сию же секунду броситься выполнять любое задание высокого руководства.

— И тут нам требуется честный, сильный, волевой и, я бы даже сказал, бесстрашный человек. Вы готовы к этому? Вы понимаете всю сложность такой работы?

Начальник Главного управления положил свою крупную ладонь молотобойца на лежащую перед ним на столе папку с бумагами и пристально посмотрел в глаза посетителя.

— Так точно! — снова произнес тот и с чувством добавил: — Понимаю. И все для вас сделаю!

— Для меня делать ничего не надо! — строго оборвал его хозяин кабинета. — Для родины, для своего народа сделайте!

— Так точно! Для родины все сделаю!

— Вот это — другое дело! — улыбнулся начальник. — Ну, что ж, документы у вас в порядке, — он достал из папки бумаги и полистал их, — все необходимые согласования имеются, будем рекомендовать президенту. Только вы нас не подведите! Мы на вас сильно рассчитываем. А указ будет, полагаю, в течение месяца. Готовьтесь…

Выйдя окрыленный из здания Администрации, южный гость встретился со своими московскими друзьями, рассчитался с ними (он правильно понял последние слова чиновника насчет необходимости готовиться) и все на той же служебной машине с мигалкой уехал в аэропорт.

Думаю, излишне пояснять, что никакого указа президента наш претендент на министерское кресло и генеральские лампасы так и не дождался, а всю эту аферу организовал не кто иной, как Марк Захарович Мильготин, он же Марик.

Полковник, сообразивший через месяц, что его надули, просидел, как дурак, у телефона в ожидании чуда еще целых два месяца, после чего вновь поехал в Москву. Там он нашел людей, которые за небольшой презент провели его в здание Администрации президента, где он отыскал тот самый кабинет, в котором встречался с начальником Главного управления президента Российской Федерации по вопросам государственной службы и кадров, но теперь на стене у его двери висела табличка с надписью «Хозяйственный отдел».

Реплика[5]

Но не надо думать, что у всех адвокатов такие же близкие, можно сказать, дружеские отношения со своими клиентами, какие были, к примеру, у моего коллеги Алексея Николаевича с Марком Мильготиным. Скорее это исключение.

Хотя многие прокуроры и менты искренне считают, что это не так, и адвокаты, защищающие криминальных авторитетов, жуликов или бандитов сами, дескать, члены преступных сообществ.

Хуже всего, что подобные мысли прививаются студентам — будущим юристам, и делают это преподаватели, пришедшие в ВУЗы из правоохранительных органов. Те, кто, уволившись из прокуратуры, Следственного комитета, ФСБ или полиции, пошел работать в адвокатуру, таких глупостей не говорят. Другие же, кого в адвокатуру не приняли или кто сам не захотел туда идти, привыкнув к гарантированной ежемесячной зарплате, несут своим студентам порой такую ахинею, которую можно объяснить только какими-то личными причинами или тяжелейшим отравлением их обывательского сознания в результате чрезмерного потребления российских детективных телесериалов и книжек Донцовой и Устиновой. Или вы верите, что после двадцати лет рутинной работы в органах человек может мгновенно избавиться от привычки подчиняться приказам свыше, разлюбит грубые ментовские шутки, перестанет быть циником и сделается вдруг творческой, возвышенной личностью, жаждущей научных открытий?..

«Бандиты хотя бы прячутся, стараются не попадаться на глаза, — делятся они своим практическим опытом и обывательскими знаниями с желторотыми юнцами, решающими, как сказал поэт, “сделать бы жизнь с кого”, — а их адвокаты нагло мельтешат перед глазами: туда-сюда, туда-сюда, чуть что — пишут жалобы, шастают по кабинетам»…

Что ж тут удивляться, что молодые прокуроры и следователи относятся потом к адвокатам с предубеждением, а известных боятся как огня и всячески избегают.

— Вот моя визитка, — сказал я, познакомившись в кабинете у судьи с гособвинителем по одному из своих дел, которое должно было вскоре рассматриваться. И протянул прокурору визитную карточку. Нам с ним предстояла длительная совместная работа, и я сделал это из вежливости, так как обмен визитками среди новых знакомых стал сейчас чем-то вроде рукопожатия. Но молодой прокурорский работник отшатнулся от меня, как от чумного, и, залившись румянцем, испуганно спрятал руки за спину.

Положение спас судья, который тут же попросил эту карточку для себя. Но неадекватность поведения гособвинителя была настолько очевидна, что мы с судьей некоторое время старались просто на него не смотреть и, заговорив на отвлеченные темы, попытались затушевать возникшую неловкость.

Но мне уже стало ясно, что ничего путного (в смысле интересного, неординарного или хотя бы по-настоящему профессионального) от этого прокурора ожидать не стоит: он будет тупо придерживаться текста обвинительного заключения, написанного следователями, будет весь процесс день изо дня бубнить себе под нос одно и то же, не имея ни силы, ни воли, ни ума отказаться от очевидно недоказанных эпизодов. Так все в точности и произошло.

Однако кое-чем он все-таки меня удивил, — он и его коллега, которому также было поручено поддерживать обвинение. Итак, на второй или третий день процесса они обратились к судье с просьбой переставить их стол куда-нибудь подальше, так как я, по их словам, мешаю им сосредоточиться.

— Адвокат Беляк, — заявили они, — на каждый наш вопрос или пояснение реагирует своими взглядами, покачиванием головы или жестами, что отвлекает нас, заставляет отвечать ему, дополнительно что-то пояснять, оправдываться. Мы так не можем!

— А может, я вас еще и гипнотизирую? — спросил я с улыбкой.

Прокуроры исподлобья смотрели на меня и молчали.

— И куда же я вас, позвольте, пересажу? — в голосе судьи отчетливо звучала ирония. — Разве что ко мне — на подиум. (Стол судьи, как водится, располагался на некотором возвышении.)

— Да, ваша честь, — не поняли шутку прокуроры, — там было бы нам удобнее.

— Ну уж нет! — возмутился судья от такой наглости. — У нас здесь не цирк, а состязательный процесс, где стороны равны. И ваши места с защитой — друг против друга. Будьте любезны сидеть и работать! И впредь не отвлекайте нас по таким вопросам.

В итоге гособвинители остались мучиться «под обстрелом моих взглядов» на своем законном месте, а судья, кроме того, показал всем нам, что он хорошо помнит все, что мы здесь говорим.

Это касалось моего сравнения начатого процесса с цирком, здание которого, кстати, располагалось как раз напротив здания суда.

А дело в том, что в первый день процесса, когда мы вошли в зал судебных заседаний (самый большой в суде), то увидели в нем такую картину: у противоположной от председательствующего стены вместо скамей для публики, стояло… пианино; столы для защитников располагались длинным рядом вдоль окон; клетка с подсудимыми — через весь зал, напротив; а стол гособвинителей стоял как раз на подиуме, слева от судейского стола!

И я вынужден был сделать заявление, потребовав поставить столы защитников рядом с подсудимыми, чтобы мы могли свободно общаться, а прокуроров посадить напротив нас, чтобы они ощущали себя равными нам участниками процесса, а не вершителями судеб подсудимых, восседающими рядом с председательствующим.

— А то, что мы видим сейчас, похоже, скорее, на цирк, — сказал я. — Может, ваш хозяйственник до этого там и работал?.. Только подсудимые — не звери. Плясать в клетке под музыку не будут. И мы — не зрители.

К следующему заседанию пианино из зала исчезло, на его месте появились дополнительные скамьи для публики, наши столы переместились к клетке для подсудимых, а стол гособвинителей перекочевал к окошку, напротив столов защитников.

И вот прошло несколько дней, как прокуроры предприняли попытку вернуть себе утраченную было позицию. Но безуспешно.

Все это происходило в Иркутске, в областном суде, в начале 2000-х годов, а гособвинителем, испытавшим на себе воздействие моих «чар», был тот самый прокурор Плохотнюк, о котором я уже рассказывал в этой книге.

Сейчас, говорят, он пошел на повышение и, переехав из холодной Сибири в субтропический Сочи, руководит там какой-то районной прокуратурой. Должность, конечно, невелика, но место теплое, а на карте страны в известном смысле и ключевое.

Его благодетель — земляк Юрий Чайка, преданно служащий Владимиру Путину генеральным прокурором и заменяющий тому прирученного сокола. А такими вот кадровыми перестановками предусмотрительный Юрий Яковлевич уже много лет укрепляет свое влияние на местах. Ведь сокол-то он сокол, но по старой привычке, регулярно оказывается в мусорных кучах различных коррупционных скандалов, как повелось это с ним еще со времен работы в Иркутском обкоме КПСС и в местной прокуратуре. И тут всегда могут пригодиться свои люди, — даже такие зауряднейшие, как Плохотнюк. Такие даже лучше.

Да, годы идут, и вот дочь еще одного героя моих записок — непримиримого борца с коррупцией в лихие 90-е генерал-лейтенанта Валерия Очирова — уже член Совета директоров компании «Россети». Там же числится и отпрыск директора ФСО, генерала армии Евгения Мурова. Конечно, быть может, Мария Очирова и Андрей Муров и в самом деле большие специалисты в области электроэнергетики, и, наверное, нет ничего плохого в том, что родители заботятся о своих детях, устраивая их на престижную и хорошо оплачиваемую работу. Но если родители — высокопоставленные чиновники, а детей своих устраивают на работу в одну из крупнейших государственных энергетических компаний страны топ-менеджерами, то, вообще-то, во всем так называемом цивилизованном мире это называется коррупцией.

Впрочем, нам, как известно, никто не указ: мы живем своим умом! Правда, жить мы хотим все-таки так же, как живут там, в мире цивилизованном. И очень удивляемся: почему это у нас никак не получается? И обижаемся, когда оттуда, из-за бугра, те, на кого мы не обращаем внимания и чье мнение для нас ничего не значит, посматривают на нас как-то искоса, с некоторой опаской.

А чего нас опасаться? Да, все последние годы, как утверждают наши ученые-юристы, «среди разрушительных процессов в России коррупция занимает одно из основных мест». Но — только одно! Другие «разрушительные процессы», как понимаем, тоже имеются, но о них почему-то меньше говорят и ученые, и политики. А о коррупции — сколько угодно! Абсолютно открыто! От высших руководителей страны до студентов. Гласность!

«Коррупция захлестнула современную власть на всех уровнях», — пишут российские студенты в своих рефератах.

Советские студенты не так давно писали совсем иное: «Организованная преступность и коррупция, как массовые явления, характерные для большинства буржуазных стран, в советском обществе отсутствуют». И если в этих утверждениях и было преувеличение, то весьма незначительное.

Но вот потом у нас все пошло как-то наперекосяк. И дошло до того, что сам президент России Дмитрий Медведев объявил в 2008 году курс на борьбу с коррупцией! Госдума, следуя заданному курсу, тут же приняла Федеральный закон «О противодействии коррупции», а вместе с ним и целый пакет антикоррупционных законов.

А еще ранее, в 2001 году, по инициативе президента Путина была разработана фундаментальная концепция «Развитие судебной системы России на 2002–2006 годы»!

Так что чего нас опасаться? Мы не страшные и вполне цивилизованные — законы сочиняем, щи лаптем не хлебаем, «Эхо Москвы» слушаем.

Правда, 2006 год давно миновал, развитие судебной системы как бы успешно завершено, но людей, обращающихся к адвокатам за помощью, по-прежнему в большинстве случаев интересует не опыт, профессиональные знания и талант будущего защитника, а знает ли он конкретного следователя, судью или прокурора и имеет ли на них «выход».

Слышать такое, конечно, обидно настоящим адвокатам, — настоящим, но не «решальщикам», которых тоже развелось немало, что и не удивительно, ведь спрос рождает предложение. А «решальщики» (или — «носильщики», потому что носят деньги) — как правило, все те же бывшие прокуроры да менты с адвокатскими «корочками». Кому, как не им, знать своих продажных коллег и судей!

Но такое отношение граждан к судебно-правовой системе, если хотите, еще и «лакмусовая бумажка» — самый простой и надежный способ проверки того, чем же закончилась на деле ее реформа и к чему она привела. Как видим, ни к чему хорошему.

И еще такая особенность. При Ельцине беспредел творили и всем в стране заправляли бандиты (бандиты, воры, олигархи — не суть важно — они). Но все равно среди следователей, прокуроров и судей находились люди (остались со старых, советских времен) и принципиальные, и неподкупные, а прочие хотя бы видимость закона соблюдали. Поэтому и хорошие адвокаты требовались. А при Путине постепенно всё стали решать чекисты да менты: сами сажают, сами и освобождают или сами договариваются с судьями. И тут принципиальность судьи никакой роли уже не играет: «Неподкупный? Молодец! Тебе позвонят и сделаешь, как скажут». И здесь адвокат уже — лишнее звено. Причем делается все это открыто, никого не опасаясь. Нет, конечно, иногда самых оборзевших сажают, но — редко.

А с другой стороны, если присмотреться, не все так уж и плохо: зарплату судьям, прокурорам, сотрудникам СК и МВД все же в результате реформы повысили! И разные льготы добавили. А то их зарплата при Ельцине была просто-таки унизительной, — как у врача, учителя или у инженера.

А теперь в судьи и прокуроры конкурс, как в театральные вузы! В Следственный комитет — меньше, так как там в результате реформы уже несколько лет полный завал, и не каждый человек способен выдержать такого огромного напряжения нервов и физических сил, которого требует от него современная работа российского следователя.

А вот чтобы молодому специалисту попасть в органы прокуратуры, да еще на хорошую должность (например, выступать в судах в качестве гособвинителя), теперь нужно ещё и… заплатить. Да, да, не падайте в обморок, мамы и папы будущих прокуроров: нужно дать взятку! И немалую! Об этом тоже знают и открыто говорят многие юристы, включая выпускников юридических вузов и их преподавателей, но только сами руководители прокуратуры, призванные в числе первых противодействовать коррупции, сохраняют по этому поводу абсолютное молчание.

Впрочем, возможно, и нам не стоит слишком уж беспокоиться на сей счет и пугать себя и весь «цивилизованный» мир? В России, как учит нас классика (а Юрий Чайка — большой любитель русской литературы!), мздоимство всегда было в порядке вещей. Да и «оборотни в погонах» это не люди с песьими головами, чего их бояться?! Вполне обычные с виду — спорт любят, путешествуют, детей растят, в церковь ходят или в мечеть. Странно, но факт, что в московских судах за последние годы в разы прибавилось гособвинителей из числа лиц так называемой кавказской национальности, которые не то что не могут произносить яркие прокурорское речи, но и по-русски-то изъясняются с трудом, но поди ж ты — гособвинители, вершители человеческих судеб! С чего бы это? Или, думаете, случайно?..

А вот, например, взять бывшего начальника Федеральной службы исполнения наказаний генерал-полковника Александра Реймера. Внешне тип крайне неприятный — этакая огромная восьмипудовая жаба, но и ей, как выясняется, ничто человеческое не чуждо. Хотя если бы при назначении на высшие государственные должности в России существовал фейс-контроль, то его вряд ли бы прошли и Чайка с Сердюковым. Посмотрите внимательно на их лица, там же все написано четко и ясно: «Пробу ставить негде!»

Но президент Медведев — плохой физиономист. Он этого не прочитал и назначил Реймера главным тюремщиком России. А тот спустя три года оказался вначале замешан в сексуальном скандале со своей секретаршей, отказавшей ему во взаимности, а потом еще и в махинациях на миллиардные суммы при закупках спецоборудования и продуктов для заключенных. И когда выяснилось, что «этнический немец» Реймер — казнокрад, он быстро, с невероятной скоростью для пузатого генерала, сбежал в Израиль.

Об Анатолии Сердюкове в связи с коррупцией и развалом Вооруженных сил писали и говорили много, о коррупции в ведомстве Чайки, уверен, еще будут писать и говорить, но Реймер!.. Почему по поводу истории с ним не было и нет такого же возмущения в обществе, какое мы наблюдали в случае с Сердюковым?! Ведь это невиданный случай, чтобы сбежал за границу, опасаясь судебного преследования за коррупционную деятельность, начальник ГУЛАГа (то есть, пардон, ФСИН)! И — тишина. Может, это потому, что для большинства наших граждан то, что происходит в этом ведомстве, а равно в бесчисленных тюрьмах и лагерях по всей России, не интересно, кажется далеким и малозначительным? И напрасно! Это заблуждение для многих россиян может оказаться трагическим, так как Россия — страна, где от тюрьмы и от сумы лучше не зарекаться…

А то, что Сердюкова все-таки со скандалом уволили, а Реймера спустя несколько лет поймали — ничего, по сути, не меняет, ведь я говорю о самом факте назначения на столь высокие государственные должности людей подобного рода.

И я, если выбирать людей, символизирующих ельцинско-путинскую эпоху, выбрал бы именно эту упомянутую выше троицу: Чайку, Сердюкова и Реймера.

Разумеется, можно найти и других, но я бы назвал именно этих. Они, по моему мнению, как никто лучше олицетворяют предательство, ложь, коварство, алчность, лицемерие и холуйство, свойственные подавляющему большинству чиновников этой самой эпохи.

А среди моих клиентов, наоборот, было и есть немало достойных и очень интересных людей, с которыми я с радостью поддерживал и, по возможности, продолжаю поддерживать близкие отношения. Среди них и те, кого я упоминал выше, и много вовсе неупомянутых.

— Теперь, Сергей Валентинович, ты с нами в одной команде! Мы вместе! — сказали мне как-то за праздничным семейным столом легендарные советские хоккеисты Владимир Петров и Борис Михайлов. Эти их слова, как и теплые слова благодарности в мой адрес, сказанные Владимиром Петровым в интервью журналистам «Известий» после того, как мне удалось выиграть в судах дело в защиту его интересов (спор был с Федерацией хоккея России, которую в те годы возглавлял Валентин Сыч), дороги мне больше каких-либо наград или почетных званий.

Точно так же, как и многолетняя дружба с Эдуардом Лимоновым и другими яркими, талантливыми людьми — известными или малоизвестными, в том числе и теми, кого правоохранительные органы и пресса относят к «лидерам криминального мира».

Да, это так, и я не вижу причин скрывать этого! Но все это не делает меня самого преступником, как не делает меня лимоновцем или жириновцем, националистом, коммунистом или антикоммунистом, сионистом, металлистом или хоккеистом. Потому что я — адвокат. И этого вполне достаточно.

Вместо эпилога Убийство Немцова. Дневник[6]

February 28th, 2015, 01:50 аm

(два с половиной часа после убийства)

Только что сообщили, что в центре Москвы на Большом Москворецком мосту застрелен Борис Немцов.

Ситуацию на Украине он считал «весной», всячески способствовал ей и хотел ее прихода в Россию.

Но это — гражданская война. И он сам стал ее очередной жертвой.

Я встречался с ним, разговаривал, неоднократно критиковал, но и публично хвалил, считая настоящим демократом.

С его уходом заканчивается целая эпоха в жизни России. Я не жалею о ней.

Но лично мне Бориса Немцова будет недоставать.

February 28th, 2015, 07:32 pm

(восемь часов после убийства)

Убийство совершено на мосту. Мост между Кремлем (властью) и Болотной площадью (оппозицией). Весьма символично. В остроумии преступникам или Всевышнему не откажешь.

Первой приходит мысль, что кто-то хотел разрушить этот «мост».

И некоторые поспешили тут же публично высказаться: «откровенно провокационный мотив» (Путин), «преступление против всех — против оппозиции и власти» (Хакамада), «покойный не представлял никакой опасности для президента Путина, находясь по рейтингу популярности чуть выше среднего человека» (Песков), «сакральная жертва» (политологи, депутаты, представители так называемой «системной» оппозиции)…

То, что президент России высказался одним из первых, свидетельствует о том, что удар пришелся в больное место.

Однако представители внесистемной либеральной оппозиции (Яшин, Митрохин и прочие) придерживаются иного мотива, натягивая политическое одеяло на себя: «Попытка посеять страх среди оппозиции, но нас не запугать!» Кто должен был этот страх посеять, господа оппозиционеры не пояснили (надо думать, чекисты, которые не смогли запугать ни чеченцев, ни нацболов, — но либералы у нас ведь всегда были самые пугливые).

Другие мотивы, конечно, тоже могут быть, и скоро их начнут озвучивать: от чисто бытового до связанного с предпринимательской деятельностью покойного или с его позицией по кризису на Украине.

В связи с этим в общем потоке соболезнований (искренних и не очень), как всегда крайне фальшиво звучат сообщения с Украины об «ужасе», который после убийства на Москворецком мосту якобы охватил Петра Порошенко. Трудно представить в таком состоянии человека, который не проронил и слезы по поводу гибели в его стране десятков тысяч людей, включая детей, женщин и стариков. Но сейчас и этот толстокожий, лживый лицемер намерен получить свою долю выгоды от убийства в Москве его российского сторонника.

Есть еще высказанная генералом Следственного комитета Владимиром Маркиным версия о возможной причастности к убийству Немцова радикальных исламистов. С чего бы вдруг? Возможно, по мнению коллег г-на Маркина, как месть за поддержку Борисом Ефимовичем карикатуристов из Charlie hebdo, оскорбивших пророка Мухаммеда. Все может быть, хотя заявления покойного на эту, уже позабытую, тему ничем особенно не отличались от всего сказанного другими нашими и зарубежными либералами. Более того, сам Немцов никогда не поддерживал карикатуристов в их праве насмехаться над религиозными святыми и святынями. Он лишь высказывался против применения насилия и выражал соболезнования погибшим. С таким же успехом можно подозревать в убийстве Немцова сторонников строительства олимпийских объектов в Сочи, против чего тот выступал куда более рьяно, а также депутатов и чиновников, не пожелавших ездить на «Волгах» вместо «мерседесов» и BMW, к чему призывал их Немцов еще в конце 90-х, а еще — нижегородского предпринимателя Климентьева, с которым Немцов когда-то дружил, но потом рассорился, и даже — Жириновского, который с Немцовым в 90-х «дрался» в телестудии у Александра Любимова. Сюда надо тогда включить и самого Путина, так как незадолго до гибели Немцов предположил, что тот, дескать, может его убить. А заодно включить и всех противников Путина, включая того же Порошенко, которые могли (а почему бы и нет?) воспользоваться неосторожным высказыванием Немцова, любившего делать громкие, скандальные заявления, а слова и мысли, как известно, материализуются.

Так что выгодна эта смерть могла быть многим, в силу чего установить истинного заказчика (или заказчиков) преступления будет крайне сложно. Однако это и есть самое главное!

А вот найти исполнителей — вполне возможно. Но только сразу, сейчас — по горячим следам.

В каком направлении следует их искать?

Даже если учесть, что преступление было заранее спланировано и тщательно подготовлено, это тем не менее не делало убийц невидимыми. Они следили за своей жертвой в этот день и, вероятно, в предыдущие дни тоже. А значит, их могли заметить посторонние люди и даже могли зафиксировать где-то видеокамеры наружного наблюдения. Так, Немцов перед гибелью ужинал с девушкой в ГУМе. Потом в двенадцатом часу ночи они пошли домой, — мимо храма Василия Блаженного к Большому Москворецкому мосту и далее по нему в сторону Балчуга и Ордынки. От ГУМа до места убийства, прогуливаясь неспешным шагом, минут шесть-семь пути.

Те, кто хорошо знают Москву, подтвердят, что поставить в это вечернее время в пятницу машину у самого ГУМа на Ильинке — очень проблематично. Кругом освещение, видеокамеры, таксисты и гаишники. Рядом с ГУМом, на Ильинке, есть многоуровневый паркинг, но и там видеонаблюдение. Следовательно, оставлять машину где-то там и «топтаться» за Немцовым в ГУМе и в кафе, а потом бежать назад к машине — неудобно.

Вариант второй: машина преступников могла ожидать Немцова не на Ильинке, а на Варварке (параллельная улица, также выходящая на Большой Москворецкий мост). А зная, где живет Немцов и в каком направлении он скорее всего пойдет либо поедет после ужина, машина преступников, вполне возможно, поджидала его именно там.

Значит, в любом случае преступников было несколько: киллеры постоянно находились с водителем в машине, другие непосредственно следили за Немцовым и его спутницей, поддерживая между собой телефонную или радиосвязь. И ни те, ни другие не могли постоянно оставаться незамеченными от посторонних глаз.

Искать следы надо именно в этом направлении — возле ГУМа, на Ильинке и Варварке, а не там, куда потом уехали преступники: они могли бросить машину почти сразу — в многочисленных дворах в районе Большой Ордынки (и уже вскоре сидеть в «Макдоналдсе» у Третьяковской или даже у Добрынинской, могли свернуть налево к Овчинниковской и Озерковской набережным (на них никогда не бывает ментов) и, оставив машину где-нибудь в тихом Озерковском переулке или во дворах на Большой Татарской, раствориться на многолюдной Мясницкой улице. Здесь их искать, не зная примет, как искать иголку в стоге сена. А могли они, конечно, уехать и куда-нибудь подальше. Но чем больше ездишь по Москве на одной и той же тачке, тем больше шансов попасть на ней в объектив уличных видеокамер.

Никаких сомнений, что все это понимают и сыщики. И, надеюсь, сделают все возможное, чтобы найти убийц и ответить на волнующий всех вопрос: кто же в действительности заказал Немцова?

Бог в помощь, как говорится. А покойному — Царство Небесное!

March 2nd, 2015, 01:54 am

(двое суток после убийства)

Что имеем?

Первое. В Москве прошел траурный марш в память о Немцове. Многотысячный, хорошо организованный, с плакатами и транспарантами, на которых было написано, то, что в первые минуты после убийства Немцова озвучили его друзья-либералы: «Нас не запугать!»

Впереди колонны манифестантов шли известные всем персоны московского политического бомонда — Илья Яшин, Ксения Собчак, Алексей Навальный, Сергей Митрохин, Геннадий Гудков…

Хотя, на мой взгляд — взгляд стороннего наблюдателя, этот траурный марш должны были бы возглавить представители власти — бывшие коллеги Немцова по Госдуме, Кабинету министров и Администрации Нижегородской области. Но такие очевидные идеи почему-то им в головы не приходят, а если и приходят, то слишком поздно, и решения принимаются не так быстро, как, например, либералами. Те мгновенно организовали проведение марша и выпуск целой тонны наглядной агитации. И потому траурный марш фактически превратился в антиправительственный. Чего и хотели соратники Немцова. 1:0 — в их пользу.

А власть в очередной раз продемонстрировала, что в ее рядах, в подавляющем большинстве, пребывают дебилы и трусы, у которых нет ни ума, ни фантазии, и при отсутствии прямого приказа из Кремля они не способны даже защитить самих себя. Следовательно, случись что, они не будут защищать и Кремль. И никакой Общероссийский Народный фронт тут, видимо, не поможет. Впрочем, этот неутешительный вывод кремлевские идеологи могли сделать уже давно, с учетом опыта советских профсоюзов и ленинского комсомола.

Второе. Уже понятно, что спутница Немцова — украинская гражданка Анна Дурицкая, 23-х лет от роду, представляющаяся фотомоделью, но, как обычно в таких случаях, не имеющая ни нормальной профессии, ни работы (и как тут, в который уж раз, не вспомнить Гоголя и Салтыкова-Щедрина с «говорящими» фамилиями их героев!), солгала следствию: никакой белой машины, из которой якобы стреляли по Немцову, не было. Об этом можно догадаться, если внимательно прочитать то немногое, что периодически сообщают нам по отдельности то представители МВД, то представители Следственного комитета.

Был один человек, стрелявший в Немцова прямо на тротуаре, а потом севший в подъехавшую машину неизвестного цвета. А возможно, там же, рядом на мосту, находился и еще кто-то, кто страховал стрелка и вызывал машину (слишком быстро она подъехала!), если только не стояла поблизости перед заездом на мост так, что водитель видел сам все происходящее.

Как стало известно, Дурицкая отказалась от программы защиты свидетелей, а украинские власти требуют ее возвращения в Киев. Но если следствие хочет найти убийц Немцова и привлечь их к ответственности (о чем уже пообещал Путин матери Немцова), то с учетом всех обстоятельств дела, недоговорок и явных неточностей в показаниях Дурицкой ее ни в коем случае нельзя пока выпускать следствию из поля своего зрения. Под любым предлогом! Даже самым надуманным. Иначе, оказавшись на Украине, которая считает Россию своим врагом, она может наговорить что угодно. Например, что Немцова застрелил сотрудник ФСБ, предварительно представившийся и показавший им свое удостоверение. Причем на груди у чекиста под ватником была георгиевская ленточка — «колорадка» и значок с флагом ДНР. Или просто пропадет. Как когда-то пропал на Украине неудобный журналист Гонгадзе. Опыт есть, а мастерство не пропьешь.

Третье. Следственный комитет пообещал 3 миллиона рублей за ценную информацию об убийстве Немцова.

Во-первых, это подтверждает, что следствие, бросившееся искать несуществующую «белую машину Ford» и потерявшее драгоценное время, явно пробуксовывает.

Во-вторых, в данной ситуации надо обещать за такую информацию 3 млн долларов! Тогда, может быть, люди и помогут. Ведь это же — Москва! И это — Немцов, которого, признаемся в этом честно, очень многие россияне не то что не любили, но просто на дух не переносили. Как и всех тех его друзей и соратников (Гайдаров, Чубайсов, Козыревых, Кириенков), с кем ассоциируется «лихие 90-е» годы, превратившие великую страну в третьесортное, неуважаемое никем государство, а ее некогда благополучный, образованный народ — в нищих неучей, с замиранием сердца смотрящих телесериалы про воров и бандитов, которые выглядят ангелами на фоне беспредельщиков-ментов и продажных прокуроров и чиновников. Уговорить сейчас таких людей помочь следствию (то есть — ментам) найти убийц соратника Чубайса — Немцова сложно. Власть все сделала, чтобы народ от нее отвернулся.

March 3rd, 2015, 06:51 am

(семьдесят восемь часов после убийства)

Трое суток без Немцова. Ничего не изменилось. Мир не рухнул. (Это так, к слову).

Но есть новости.

Первая. Выяснилось, что никакой «белой машины, из которой стреляли по Немцову», не было точно. И здесь поговорка «Лучше поздно, чем никогда» — совсем не к месту: время работает на преступников.

Вторая новость. Впрочем, это вовсе и не новость. Выяснилось, что ночная спутница Немцова — никакая не модель. Об этом тоже не трудно было догадаться сразу, посмотрев ее явно любительские фотоснимки в соцсетях и не отыскав их ни в одном приличном глянцевом журнале. (Архивы журналов «Флирт», «Интим» или «Досуг», признаюсь, не просматривал, хотя многие из тех, кто публикует там свои фотографии и объявления, тоже сообщают своим доверчивым родителям и знакомым, что работают моделями.)

Предполагать, что у такой «модели» есть что-то в ее симпатичной головке, кроме «тараканов» — крайне ошибочно. Отсюда и конфуз с «белой машиной». Белая шубка была, белой машины не было.

Третья новость. Выяснилось, что убийца, стрелявший в Немцова, был одет в свитер. С учетом того, что в тот момент на улице шел дождь со снегом и было достаточно прохладно, эта подробность имеет важное значение для следствия: значит, преступник до этого находился в тепле, то есть в машине, и покинул ее незадолго до убийства! Скорее всего, убийца вышел из той самой машины, в которую позднее сел и уехал. Следовательно, либо машина просто обогнала пару, идущую к мосту, и остановилась, а убийца, выйдя из нее, прошел немного вперед, поджидая свою жертву, либо он мог выскочить из машины перед самым мостом, когда на него уже начали подниматься Немцов и Дурицкая. И тогда шел сзади за своей жертвой или даже обогнал Немцова и девушку, выбирая для выстрелов удобный момент. Вопрос о снегоуборочной машине, как нарочно оказавшейся в нужное время и в нужном месте, остается пока открытым. Но допускаю, что то была для преступников счастливая случайность, а такое и в жизни, и в криминальной практике случается.

Водитель машины (и возможно, те, кто еще находились в ней) видели все происходившее своими глазами — иначе машина не подъехала бы так быстро, чтобы забрать убийцу. Значит, чтобы видеть все, машина остановилась перед мостом или въехала на мост и остановилась где-то поблизости. Это зафиксировала хоть одна камера? Надеюсь, что да.

Четвертая новость. Уже в первые минуты расследования стало известно, что убийца использовал пули разных изготовителей. Такое всегда бросается в глаза. И не могло быть незамеченным и на сей раз.

Наблюдатели (из которых большинство не имеют никакого отношения к криминалистике или к уголовной практике) начали делать выводы о том, что действовал «любитель». А стало быть, политической подоплеки в убийстве нет, — ну, не доверят же такое убийство непрофессионалу! А стало быть, преступление совершил либо сумасшедший ура-патриот, либо бандит, либо какой-то ревнивец. Тем более что на эту мысль наводит и «странное» поведение самого убийцы, пощадившего Дурицкую — единственного свидетеля.

На мой взгляд, все эти версии — чушь, и это те самые ложные следы, на которые, возможно, и рассчитывали преступники.

Подумаем спокойно.

У патриотов есть сейчас заботы поважнее Немцова (которого они уже почти и забыли) — Новороссия. Все их помыслы, вся их энергия, силы и не очень большие, признаемся, средства направлены именно туда.

У скинов, футбольных фанатов и доморощенных фашистов первой половой зрелости фантазия никогда не уходила дальше того, чтобы забить толпой какого-нибудь «черного» или «узкоглазого».

Ни патриоты, ни скины не располагают и необходимыми для слежки деньгами, техникой, связью, машинами и, главное, — специалистами.

Так называемые «бандиты», «кредиторы» и «обиженные предприниматели» из далекого прошлого Немцова в качестве подозреваемых, все это — плод больной фантазии доживающих свой век политиков 90-х и «нулевых» годов, оторванных ныне от реальной жизни и не знающих, чем бы угодить власти. Эти пустые мудрствования не стоит и комментировать.

Версия с ревнивцем тоже не выдерживает никакой критики. Хотя именно к ней пытаются нас подтолкнуть и преступники, и некоторые аналитики.

Против убийства из ревности здесь всё (длительная, тщательно скрываемая слежка, хорошо продуманное и профессионально исполненное покушение, выбор даты и места убийства), кроме факта оставления в живых любовницы Немцова.

Но и этот факт, если посмотреть на него с другой стороны, тоже может быть против данной версии: ну, а почему бы ревнивцу не наказать заодно и свою неверную подругу? Именно так чаще всего и поступают подобные типы.

Ну, кто у нас остается еще? Путин с ФСБ и Порошенко с СБУ? Либералы с Ходорковским? Кадыров или исламисты? Агенты ЦРУ и инопланетяне?..

Путину убийство Немцова, да еще в самом центре Москвы и в период политических осложнений в отношениях с Западом — совсем ни к чему. По крайней мере, лично я не нахожу в этом для Путина ни одного положительного момента, хотя и пытаюсь найти в силу своего настырного характера и природного ехидства. Попробуйте вы.

Да и ФСБ могла бы, если бы вдруг захотела, это сделать более спокойно, правдоподобно и с выгодой для себя, то есть для российских властей: где-нибудь в Венесуэле на серфинге или в Киеве на Дурицкой.

Лживому, пойманному не один раз на лжи, униженному повстанцами-трактористами и острым на язык Путиным г-ну Порошенко внезапная смерть любого видного российского оппозиционера в нынешнее время да еще в центре Москвы, накануне очередного, давно запланированного марша оппозиции — без сомнения, выгодна. Это если объективно, без эмоций.

Но в отличие от какого-нибудь ревнивца и российских ура-патриотов сотрудники СБУ, набившие руку и потерявшие совесть на Донбассе, вполне могли бы сделать это, и располагают для такой операции всем необходимым — от техники до людей. И тут наличие своей, украинской, девушки («близкой связи» Немцова) — очень кстати. Ее можно использовать «втемную» (так проще и лучше, с учетом ее IQ). Но наличие ее, в любом случае, большая удача — почти такая же, как снегоуборочная машина на мосту.

Либералов с Ходорковским во главе я бы вообще здесь не рассматривал, хотя именно они первыми подхватили: «Мы не боимся!», как будто Немцова убили, чтобы специально пугануть какого-то коротышку Яшина или толстяка Митрохина. Да и какие из них, белобилетников, стрелки!..

То же самое относится и к версиям с цээрушниками и инопланетянами: возможно, но слишком фантастично.

Может быть, есть другие версии? Наверное.

Но меня, если честно, вся эта история и буксующее на месте следствие больше не интересуют.

Если будут новости, генерал Маркин сообщит.

March 13th, 2015, 05:16 am

(четырнадцатые сутки после убийства)

Подозрительные подозреваемые.

Кое-кто арестован: как бы исполнители и как бы организаторы…

Именно так следует понимать арест пятерых подозреваемых в убийстве Немцова, — арест, должный подтвердить версию об «исламском следе» в этом громком деле.

О возможном наличии такого «следа» уже на следующий день после совершения преступления, как мы помним, вскользь упомянул генерал Маркин. Но мало кто из наблюдателей всерьез поверил тогда в такую версию, зная, что покойный никогда не высказывался неуважительно ни в отношении пророка Мухаммеда, ни в отношении самих мусульман.

Более того, сейчас из недр ФСБ-СК доносятся голоса, сообщающие нам не только про «исламский след», но и об «отсутствии заказчика преступления». Дескать, Заур Дадаев — и исполнитель, и организатор, — и жнец, и чтец, и на дуде игрец. И он сам якобы все придумал, смертельно обидевшись на Немцова за критику ислама.

Ну, да, трудно представить себе, что такое преступление мог заказать, к примеру, какой-нибудь Кавказский Халифат или, наводящий ужас на Ближнем Востоке ИГИЛ, — чтобы отомстить неверным, а заодно чтобы еще больше поссорить «крестоносцев» между собой, скомпрометировав Москву перед Западом. Да и Заур Дадаев, и другие арестованные с ним чеченцы и ингуши никогда не были ни ваххабитами, ни шайтанами, воевавшими на стороне противников России.

Но если все-таки такое представить, то легко догадаться, что было бы это всё сделано не напрямую, а через длинную цепочку посредников. И следователям пройти по всей этой цепочке было бы невероятно сложно. Так может, именно поэтому мы через девять дней расследования и два дня спустя после задержания подозреваемых вдруг услышали от силовиков версию об «отсутствии в деле заказчика»?

Но точно с такой же длинной цепочкой посредников следствие наверняка столкнулось бы и в случае обнаружения «украинского следа». И уж «кремлевского следа» — тем более. Установить заказчика по такой категории дел — всегда самая сложная задача.

Но только я по-прежнему считаю, что Кремлю убийство Немцова было абсолютно невыгодно. В отличие от того же от Киева.

Версия причастности к убийству Немцова его же соратников по либерально-оппозиционному лагерю (принесение так называемой «сакральной жертвы», в чем и есть «выгода» для заказчиков и организаторов такой акции), конечно, тоже возможна, при всей ее, казалось бы, фантастичности. Но, согласитесь, она не более фантастична, чем версия с «исламским следом».

Почему? А потому хотя бы, что еще не так давно (в апреле 2003 года) точно так же, в центре Москвы, по заказу самих либералов был застрелен другой их вождь — Сергей Юшенков. И было по тому громкому делу долгое следствие, открытый судебный процесс и приговор. Помните?.. Так что в жизни всякое случается. И не надо гневно таращить глаза и брызгать слюной.

Бытовая версия, надеюсь, теперь тоже окончательно выброшена нашими всезнающими «аналитиками» в мусорную корзину, несмотря на не проходящий у них зуд еще раз заглянуть в трусы «модели» Дурицкой.

Версии, связанные с бизнесом Немцова и его прошлой деятельностью в Нижнем Новгороде, находятся там же.

Я вообще не хотел более писать о «деле Немцова» (о котором сейчас пишут и говорят все кому не лень — от ушлых политиков до предприимчивых ветеранов-альфовцев, мало чего понимающих в криминалистике и в следственной практике, от бывших многоопытных следователей до полных профанов с журналистскими удостоверениями), но события последних дней заставляют.

Если бы сейчас просто создавался очередной миф о Немцове как «насмешнике» над пророком Мухаммедом и «противнике мусульманства» — это ничего (то, что он — «сионист» и «кудрявый папуас» — звучало уже не раз). Но то, что благодаря этому мифу создается угроза увода расследования на простой, легко объясняющий все, но ложный путь, это не может не беспокоить.

«Я люблю пророка Мухаммеда», — как-то не совсем понятно к чему заявил в суде Заур Дадаев. То ли для того, чтобы намекнуть, что он совершил преступление действительно в защиту пророка, то ли чтобы показать, что он как человек истинно верующий не мог совершить никакого злодеяния.

Итак, Дадаев любит пророка. Ну, и что из этого?

Дочь Немцова — Жанна — тоже любит пророка Мухаммеда (она — мусульманка), а сам покойный (женатый в свое время на татарке Раисе Ахметовне и проживший большую часть жизни в Нижнем Новгороде, где татары мусульмане веками мирно живут бок о бок с православными русскими) всегда, насколько я знаю, с уважением относился к мусульманам и исламу.

Да, он, как и многие люди в мире (включая президента Путина), осудил убийство карикатуристов Charlie hеbdo, но без истерики, свойственной большинству наших либералов. Он даже не поехал в Париж для участия в «марше скорби» по охамевшим карикатуристам, как то сделал его давний украинский приятель Петр Порошенко.

Но я, если честно, сильно сомневаюсь, что Дадаев и другие арестованные вообще читали какие-либо статьи Немцова, а может быть, даже и вовсе знали, кто он такой.

Компьютера с Интернетом в их домике в подмосковной деревне не было, «Эхо Москвы» в своем КамАЗе они не слушали (впрочем, и на «Эхе» Немцов никогда не говорил ничего плохого в адрес мусульман). Был ли у них дома телевизор — мне не известно, но если и был, то что с того? — Немцова по телевизору уже давно не показывали.

Люди работящие и далекие от политики и соцсетей (каких у нас большинство) Немцова уже и не помнят. Ну, разве что кроме нижегородцев. Хотя молодежь и там его уже не знает: политики, как и телеведущие, внезапно становятся известными и так же быстро о них забывают, как только они перестают появляться на экране.

Народ знает Путина, любит Жирика, но Немцов, Венедиктов или какой-нибудь Гозман для большинства россиян — что-то размытое, смутное и весьма далекое от их повседневных забот и интересов.

Дадаев с другими арестованными, уверен, именно из этого аполитичного большинства. И официально установить это совсем несложно, проведя судебную психолого-психиатрическую экспертизу. И лучше бы это сделать, не дожидаясь ходатайств защитников. Если, конечно, следствие, действительно желает докопаться до истины.

Нет, я лично вполне допускаю, что убийство Немцова могли осуществить мусульмане, к тому же — совсем не знающие, кто есть их жертва и какие последствия может иметь это преступление. То есть допускаю, что их могли использовать. (И это даже очень умно для заказчика, как отличный способ прикрытия на случай провала или поимки исполнителей, — что мы и видим на деле.)

В России, где мусульмане занимают значительное место в обществе, а на Кавказе уже много лет продолжается борьба с радикальными исламистами, подобрать из числа мусульман со знанием русского языка и Москвы несколько кандидатов на роль киллеров — не так уж и сложно. Но тогда это просто — заказное убийство. И совсем не обязательно — убийство на религиозной почве.

И тут неважно, сколько за убийство заплачено, главное — кто заплатил и кто заказал.

А здесь у следствия пока явно что-то не срастается.

Говорят, заказал тот шестой подозреваемый, что покончил с собой при задержании. Но он — точно такой же «исламист», как и его арестованные друзья. То есть на роль заказчика погибший никак не тянет. Как не тянет и Дадаев.

Да, конечно, заказчика можно поискать на Кавказе (в горах Дагестана, Чечни или Грузии).

Можно поискать его и в степях Украины, где тоже полно и чеченцев, и грузин, и русских, недовольных политикой Путина.

(Удивляюсь, как наши «аналитики» не обратили внимание на тот факт, что предполагаемые убийцы Немцова, помимо КамАЗа, имели еще и «Запорожец» (ZAZ Chance). А то бы обязательно заявили, что это, дескать, и есть тот след, что ведет прямо на Украину!)

Но очевидно, что убийство Немцова, помимо боли и горя родным и близким покойного, причинило больше всего вреда престижу и международному авторитету России.

Поэтому если заказчик данного преступления все же не Дадаев (пусть он даже — один из исполнителей), то искать заказчика надо среди политических противников Путина.

Таких противников, конечно, немало, что усложняет задачу поиска. Но и не слишком много, что делает ее все-таки вполне выполнимой. Тем более имея уже за решеткой исполнителей.

Заур Дадаев при задержании якобы признался во всем: и то, что сам стрелял, и что сам все организовал. Но что он понимает под словом «организовал»?

Знаю, мало кто верит, что этот человек мог сам задумать и организовать убийство Немцова.

Найти машины, людей, мобильники, ствол… — это «организовать» несложно. (Хотя и на это требуются деньги, а Дадаев и его земляки жили в Москве весьма скромно.) Но — задумать!..

Ведь тогда он должен не только внятно объяснить следствию и суду, кто такой Борис Немцов, что именно ему не нравилось в его высказываниях или действиях, в чем он увидел оскорбление пророка Мухаммеда, когда и с кем это обсуждал, что объяснял своим подельникам (а те должны все это подтвердить с точностью до мелочей!), но и то, как и от кого получал информацию о Немцове (место жительства, телефон, способы передвижения, близкие контакты и т. п.), чего нет в общем доступе.

И здесь снова всплывает Дурицкая и все, что с ней связано!

Ее, любовницу Немцова (падшую женщину в глазах любого правоверного мусульманина, тем более — религиозного радикала, готового убить неверного за одни лишь слова!), Дадаев вдруг оставляет в живых!

А если припомним, французские исламисты, приехавшие в редакцию Charlie hebdo, чтобы расправиться с карикатуристами, не моргнув глазом убили и посторонних людей, оказавшихся поблизости, включая мусульманина полицейского!

Но вот в Москве, если говорить всерьез о версии с «исламским следом», события разворачивались совсем иначе… Или, может, российские радикалы-исламисты более терпимы, чем французские?..

И вот теперь вдруг выяснилось, что у одного из арестованных (арестованных с помпой!), оказывается, есть неопровержимое алиби! Но если следствием была допущена ошибка, то где гарантия, что она всего лишь одна?

А сейчас уже и сам Дадаев заявляет, что он непричастен к убийству Немцова. Утверждает, что оговорил себя при задержании, «надеясь разъяснить все в московском суде», однако суд его, дескать, не послушал.

Наивно? Да. И любой адвокат или следователь подтвердит вам: это — обычный тактический ход большинства обвиняемых.

И вот тут для опровержения пошедшего вдруг в «отказ» Заура Дадаева и закрепления обвинения потребуется… Дурицкая!

Именно она должна опознать того, кто стрелял в Немцова. Следствие считает, что то был Заур Дадаев.

А свидетель Дурицкая, которая могла бы опознать преступника, все еще пребывает где-то на Украине.

Я уже писал ранее, что отпускать так скоро Дурицкую далеко от Москвы нельзя, что ее надо задержать в Москве под любым предлогом. Но следствие этого не сделало, допустив ошибку, последствия которой могут быть самыми негативными.

Уехавшая в Киев за день до похорон Немцова, его «последняя любовь» наверняка смотрит телевидение. А там по всем каналам уже много раз показали и Заура Дадаева, и других подозреваемых! Показали не только в суде, но и на фотографиях из семейных архивов.

А это значит, что в случае, если Дурицкая появится все же в Москве и опознает-таки Дадаева в качестве убийцы Немцова, то защита имеет возможность поставить такое опознание под сомнение. И — вполне обоснованно!

Ведь для чистоты следствия проводить опознание преступников свидетелем Дурицкой (как и другими свидетелями) нужно было до того, как подозреваемых привезли в Басманный суд и показали всему миру по телевидению!

Но девушка в тот момент находилась бог знает где. (Или — черт?)

А тут еще Рамзан Кадыров назвал Заура Дадаева патриотом России и храбрым воином.

И все чеченские адвокаты бросились в Лефортово защищать патриота и остальных своих земляков.

Защищать они их будут самоотверженно и очень энергично: порвут любого, как Тузик грелку.

Так что Дурицкая еще подумает, стоит ли узнавать убийцу ее любовника. Помните ее слова? «Я почти ничего не помню… Не видела…» Ну, что тут можно еще добавить? Разве что: «Я же — молодая, глупая, многого не знала, не понимала…» И еще: «Его все равно не вернешь…»

June 8th, 2015, 06:51 pm

(три месяца и девять дней после убийства)

Мыльная опера?

И хотя «любовь» рифмуется со словом «кровь», трагедия с Немцовым — это не тот случай.

Но «романтической» версии его убийства по-прежнему придерживаются некоторые наблюдатели, и к ней же склоняется Эдуард Лимонов. Думаю, вовсе не потому, что сам он — романтик и эта версия убийства Немцова ему более симпатична.

Борис Немцов, как убежден Лимонов, давно перестал быть лидером либеральной оппозиции, и никому, дескать, не было никакого смысла убивать его, оставляя в живых того же Навального. Ну, разве что какому-нибудь еще одному альфа-самцу, приревновавшему Немцова к украинской шлюхе по прозвищу Баунти.

Довод, признаюсь, весьма спорный, ведь чтобы породить в стране хаос или установить режим террора, совсем не обязательно убивать президента, достаточно убить премьер-министра, а иногда для этого вполне подойдет и какой-нибудь губернатор. Примеров тому в истории множество. Один из самых ярких и относительно недавних — убийство 1 декабря 1934 года в Ленинграде Первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) С. М. Кирова.

То же самое касается и лидеров оппозиции, ведь их, этих лидеров, в современной России всегда было много, и все примерно одного калибра — мелкого. А шума от убийства любого из них всегда будет гарантированно много.

К тому же, если объективно, в когорте ельцинских реформаторов и нынешних либеральных оппозиционеров Борис Немцов занимал всегда заметное место.

December 19th, 2015, 04:35 pm

(девять месяцев и двадцать дней после убийства)

Новая версия, новые заказчики.

Лимонов на своей страничке в ЖЖ процитировал СМИ:

«Следственный комитет РФ отказался от версии, что Борис Немцов был убит из религиозных побуждений. Теперь пяти обвиняемым во главе с Зауром Дадаевым инкриминируется убийство по предварительному сговору, из корыстных побуждений или по найму. Заказчиком и организатором преступления СК называет Руслана Мухутдинова».

Не знаю, кто этот человек (ранее в СМИ сообщали о другом «заказчике» убийства Немцова и тоже Руслане, Геремееве), но если он хотя бы формально как-то был связан с земляками, воюющими на Донбассе на стороне Киева, то могу допустить, что он (опять же — формально), мог выступать перед Дадаевым и его людьми в качестве заказчика и организатора этого преступления. Ну а если нет, то тогда в чем его личная заинтересованность в устранении одного из лидеров либеральной оппозиции России? Он что, был против российских либералов? А может, ему не нравились высказывания уроженца Сочи Бориса Немцова по поводу проведения там зимней Олимпиады 2014 года? Или ему не нравились его разоблачительные статьи в отношении Путина и бывшего мэра Москвы Лужкова? А может, этот чеченец ненавидел Порошенко и Яценюка и не мог простить Немцову его проукраинскую позицию? Предполагать, что верующий мусульманин, чеченец мог влюбиться в украинскую «модель» и из-за нее решился на заказное убийство (то есть убийство чужими руками своего соперника) — даже не собираюсь: слишком все это нелепо.

Ну, а если ничего из перечисленного мною не было в действительности, и Мухутдинов тоже действовал из корыстных побуждений, то кто же тогда его привлек к этому делу? Кто тогда реальный заказчик этого преступления?..

* * *

Найдет или нет следствие ответ на этот вопрос — неясно, но я убежден только в одном: заказчики убийства Бориса Немцова находились и находятся далеко от Москвы. И возможно, когда-нибудь эта тайна все-таки выплывет наружу. Просто надо объявить за нее приличную цену. Хто за грошi продасть мати, тому не треба пальцi вiдрубувати (народная бандеровская мудрость).

А вот что, оказывается, говорил по поводу убийства Немцова американский политолог, экс-советник президента США Джимми Картера Збигнев Бжезинский. «Убийство Немцова организовано СБУ под руководством США… И гибель Немцова будет использована Западом как повод для массовых протестов в России», — заявил он в интервью канадскому журналисту Арджиру Тернеру.

Я не склонен принимать на веру все, что пишут СМИ, но если Бжезинский говорил это на самом деле, то могу лишь заметить: в таких вопросах этому господину верить можно.

И если в России с присоединением Крыма, будем считать, забрезжила надежда на окончание очередного смутного времени, то выстрел наемного убийцы в Бориса Немцова поставил жирную, кровавую точку под «лихими девяностыми», превратив их из пугающей реальности в притягательный, волнующий миф. И вот уже вдова Ельцина первой поспешила назвать их «святыми» для России годами. Кто следующий?..

Примечания

1

В мае 2014 года мы с Лимоновым снова приехали в Саратов — Лимонов был приглашен туда для встречи с читателями, а я поехал, можно сказать, за компанию. Город уже изнемогал от жары, женщины ходили в широкополых соломенных шляпах и длинных легких юбках, какие носят на курортах, а свежую весеннюю листву уже успела посеребрить городская пыль. Мы гуляли по хорошо знакомым улицам, где Эдуарда на этот раз узнавали и приветствовали прохожие, прошлись мимо тюрьмы, заглянули в суд и даже покатались на катере по Волге. Мы встретили там старых друзей и обрели новых — писателя Алексея Колобродова и поэта Андрея Руфанова-Сокульского. Но прекрасного ресторана «Мистерия-буфф» в Саратове уже не было.

(обратно)

2

Я написал эти слова в декабре 2013 года. Но жизнь не заставила долго ждать: через два месяца в Киеве произошел госпереворот, а еще через месяц Путин объявил об историческом решении — воссоединении России и Крыма.

(обратно)

3

Стихи А. Жданова

(обратно)

4

В конце октября 2013 года, после шести безуспешных попыток получить УДО, Андрей Жданов вышел все-таки на свободу, пробыв в общей сложности за решеткой 4 года и 9 месяцев.

(обратно)

5

Реплика (реплики) — заключительная часть прений сторон в уголовном процессе, которыми гособвинение и защита обмениваются после произнесения основных речей.

(обратно)

6

()

(обратно)

Оглавление

Предисловие Хулиган, поэт, меломан, адвокат, — как мальчик, влюбленный в своих плохих друзей, «дьяволов», и гордящийся ими

От автора

Озарения Лимонова или Божий промысел?

Книги из тюрьмы

Братство пера

11.09.01

Большая Медведица

Рукописи не крадут

Как весело встретить Новый год в Лефортово?

Трагикомедия

Суд да дело

О тех, кто был рядом

ФСБ: автоматы на продажу

Последнее слово подсудимого Савенко

Освобождение

Харьковская одиссея

Приступить к ликвидации!

Чемпион

Вам будет противно жить без нас

Десять лет условно

Операция «Компот»

Встать, суд идет!

О правильных ментах

«Собаки»

Честь имею!

Театр жизни

Нижегородская кадриль

История мэра Коняхина

Вы ходили когда-нибудь в тюрьму?

Парфюмер

Фальшивая Изабелла

Девушки Партии

Жириновцы

Жириновский против всех

Живодёрня

Жириновский против Гайдара

Тишковская против Жириновского

Судья Алисова

Лимонов в Октябре

Изместьев

Мы вместе, но каждый за себя

Однажды в Сибири

Песнь о «Родине»

Сергей, брат Андрея

Sympathy for the Devil

Реплика[5]

Вместо эпилога Убийство Немцова. Дневник[6] Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg