«Свидание с жизнью вслепую»

Свидание с жизнью вслепую (fb2) - Свидание с жизнью вслепую (пер. Татьяна И. Порошина) 1001K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Салия Кахаватте

Салия Кахаватте Свидание с жизнью вслепую Реальная история человека, который потерял зрение, но получил гораздо больше

Saliya Kahawatte

MEIN BLIND DATE MIT DEM LEBEN

Originally published in Germany under the title MEIN BLIND DATE MIT DEM LEBEN by Eichborn –

A Division of Bastei Lüebbe Publishing Group © 2011 by Bastei Lübbe AG, Köln

© Татьяна Порошина, перевод на русский язык, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Посвящается моей матери

1. Сегодня. Ясность

Моя любимая дорога лежит вдоль озера Аусенальстер. Я с удовольствием прогуливаюсь здесь один-два раза в неделю. Обычно вечером после работы. Свой путь я начинаю на улице Шваневик, прямо у воды, и по ветру с озера узнаю, каков Альстер сейчас. Гладкий ли как зеркало? Или одна волна неспешно гонит другую? Или же озеро по-настоящему разбушевалось? Иду в северном направлении, мимо Гамбургского сената, где постоянно дежурит полицейский автомобиль. Полицейские частенько включают обогрев, и по запаху дизеля и звуку я распознаю их присутствие. Летом и когда светло, я иногда могу даже разглядеть машину – под определенным углом зрения и при соответствующем освещении. Далее прохожу мимо клуба по академической гребле, мечети и маленького парка. Потом дорога идет немного вверх. Затем меняется ее покрытие, и я ощущаю корни деревьев под ногами. Когда есть время, дохожу до большого моста, где легкий бриз доносит запах жареной картошки из ресторана неподалеку. Потом разворачиваюсь и возвращаюсь той же дорогой.

Обычно я неохотно рассказываю о таких вещах, потому что люди сразу думают: «Полный дурень! Почти слепой, еле ходит и разгуливает один в темноте вдоль Альстера!» А некоторые и высказывают свои мысли вслух. И наверное, их лица при этом выражают ужас, но, к счастью, я этого не вижу.

Мне каждый раз советуют: «Будь разумным, возьми хотя бы трость с собой». Как я должен на это реагировать? Я не хочу показаться циничным, но мне не остается ничего иного, как спросить: «Какую трость ты имеешь в виду? Для слепых или для ходьбы?»

Сейчас мой уровень зрения – пять процентов. В незнакомой местности мне действительно необходима трость для незрячих. Кроме того, оба моих тазобедренных сустава разрушены, за что я должен благодарить химиотерапию. В правом бедре уже давно стоит искусственный сустав, но он настолько изношен, что скоро его придется менять. Левый же еще не оперировали, но он тоже в очень плохом состоянии. Чисто теоретически разумно было бы пользоваться и тростью для ходьбы. Но практически это бред – одновременно использовать обе палочки. Даже если бы я так и сделал, они помешали бы мне насладиться прогулкой. Поэтому я отказываюсь от обеих.

Прежде чем я стал гулять по побережью Альстера в одиночку, меня сопровождал друг. За время наших совместных прогулок я запомнил, как меняется дорожное покрытие на протяжении всего пути: асфальт, плитка, гравий, утоптанный песок, трава. Это надежные ориентиры. Также полезно для ориентации, когда на асфальте местами встречаются кочки или мелкая плитка сменяется крупной. Все это я чувствую ногами, слышу по собственным шагам и по шагам прохожих. Моими ориентирами является все, что можно услышать, ощутить, унюхать: голоса, шум ветра в ветвях деревьев, звон стеклянных бокалов, музыка, шуршание велосипедных шин, рокот моторов, запах еды, ароматы, источаемые растениями… Кроме того, я запомнил, сколько шагов от одного примечательного места до следующего.

Когда я уверенно иду вперед, прохожие не замечают, что я – слепой. Бывало даже, что у меня спрашивали дорогу. То, что мне трудно передвигаться, тоже не сразу бросается в глаза. Даже мне самому. Конечно, я испытываю боль, но когда настроение хорошее, она ослабевает. К тому же в фитнес-центре я целенаправленно тренирую группы мышц, позволяющие разгрузить суставы. Может, порой я действительно веду себя как дурак, но пешие прогулки и спорт – для меня не сумасбродство, они мне жизненно необходимы. Для удержания равновесия. Душевного. Физического. Равновесия между телом и духом. Только когда все внутренние силы уравновешены, можно идти по жизни с гордо поднятой головой. А поскольку равновесие не было дано мне от природы, я поддерживаю его, бывая как можно чаще на свежем воздухе и ежедневно выполняя физические упражнения. Поочередно один день – силовая тренировка, другой – тренировка на выносливость. Каждая – по 45 минут. До недавнего времени я частенько бегал с приятелем по берегу, но после неудачного падения перешел на тренировки на беговой дорожке или в бассейне. Все-таки доля благоразумия во мне присутствует.

С тех пор как я начал следить за своим внутренним равновесием, мне стало легче управлять собой и справляться с жизненными вызовами. Я не отрицаю, что на сто процентов инвалид. Но это больше не стоит преградой на моем пути – ни вдоль озера Альстер, ни на жизненном. Я в ладу с собой. Я ставлю цели и достигаю их. И всякий раз убеждаюсь в том, что это совсем не сложно. Собственно, кроме обретения внутреннего баланса необходимо выполнить еще лишь несколько условий. Первое: не позволять навязывать себе цели, а ставить перед собой собственные. Второе: положиться на свое восприятие и в полной мере использовать те органы чувств, которые есть в твоем распоряжении. Третье: найти квалифицированных, надежных помощников. Четвертое: прилагать усилия. На мой взгляд, усилие – это самое простое во всем деле. У человека так много сил, и жаль, что часто они остаются нерастраченными.

По собственному опыту знаю, что подавляющее большинство людей считают невозможным то, что не поддается их представлению. Так они ограничивают себя и других в мыслях и действиях, не используют колоссальный потенциал. Они скептически относятся к таким, как я, кто проживает ту самую невозможную жизнь. Некоторые с огромным удовольствием пожалели бы меня за мою инвалидность. Их напрягает на равных общаться с человеком, профессионально успешным, с хорошо натренированным телом и, между прочим, парочкой физических недостатков.

Как бизнес-консультант, персональный коуч и тренер, я ежедневно много времени провожу с людьми. Все мои клиенты знают, что я слабовидящий, и это их не смущает. Они думают так: «У этого Кахаватте, пожалуй, есть проблемы, но это его проблемы, не наши. Мы платим ему за услуги, а он выполняет свою работу». Они не пустословят и не проявляют излишней тактичности, а думают о результатах нашей совместной работы. Только к цели! И это мне нравится.

Многим клиентам нет дела до моей слепоты – для них очевидно, что благодаря своему физическому недостатку я развил особые способности, из которых они могут извлечь собственную выгоду.

Я обладаю чрезвычайно тонким слухом и чувствую то, что ускользает от зрячих людей.

Вот говорят: глаза – зеркало души. Но не для меня. Для меня голос человека есть голос души. Кто пытается провести меня, изменив интонацию своего голоса, тот сильно просчитался. Страх, радость, ложь, искренность, неуверенность, бездушие, добросердечность, неприязнь, симпатия и прочее, прочее, прочее – все это я вмиг расслышу, даже если мой собеседник считает себя мастером конспирации.

Я не отрицаю, что на сто процентов инвалид. Но это больше не стоит преградой на моем пути – ни вдоль озера Альстер, ни на жизненном.

Недавно один коллега сказал мне: «Поскольку ты воспринимаешь окружающий мир через звуки, ты иначе усваиваешь информацию, иначе ее оцениваешь и приходишь к совершенно другим выводам. Это очень ценная способность. В твоем случае можно говорить не о недостатке, а о преимуществе».

Поступи я так, как советовали все сотрудники служб по делам инвалидов, сегодня я занимался бы тем, что мне вообще не по душе. Например, изготавливал бы щетки. Мне следовало получить «подходящее для человека с ограниченными возможностями образование», которое прямиком привело бы меня в цех для слепых. За такую перспективу от меня ожидали еще и благодарности, поскольку мое образование и мастерская, где трудятся слепые, стоят налогоплательщикам целого состояния.

Меня постоянно увещевали: «Будьте реалистом!» И я остался реалистом, но на свой манер. Я придерживался и продолжаю придерживаться мнения, что если образованный, многое умеющий и мотивированный человек прозябает за счет государства, это его личная катастрофа и ущерб экономике. На сегодняшний день я самостоятелен, независим и приношу доход государству. Я плачу налоги, предоставляю рабочие места и никогда не скучаю. Скорее наоборот, у меня довольно напряженная жизнь: двенадцатичасовой рабочий день, редкие выходные. Я не делаю ничего невозможного, но и не хочу беречь себя. Каждый день я получаю удовольствие от того, чем занимаюсь. Удовольствие почти настолько же важно, как и внутреннее равновесие. В нашем офисе много работают, но и много смеются. У нас молодая команда со свежими, оригинальными идеями.

Когда мне давали совет забыть свои мечты, скорее всего, не имели в виду ничего плохого, но было досадно. К чему бы я пришел в жизни? Как бы чувствовал себя? Отключить мозг? Намеренно создать себе барьеры? Для меня достаточно уже имеющихся физических ограничений.

Свои мечты мне удалось воплотить в жизнь. Даже те, о которых я думал с опаской. Отчасти реализовались и те из них, которые я и не осознавал. Я не собирался становиться предпринимателем и предоставлять услуги консалтинга организациям. Теперь я понимаю, что это мое призвание, желание, которое долгое время скрывалось в глубинах моей души.

Однако воплощению моих замыслов предшествовал долгий путь. Мне пришлось пережить не только кризисы, но и настоящие личные катастрофы. Изнуренного, меня одолевали страхи. Я шел по краю. Я ощущал себя бесполезным. Вместо того чтобы искать новые источники для восполнения утекающей энергии, я больше вредил себе. Много раз я плевал на себя и опускался так низко, как только может опуститься человек.

Мне пришлось преодолеть множество преград. Некоторые из них поставила передо мной судьба, другие я сам себе придумал. Какие-то создали мне недоброжелатели и люди, не желавшие понять меня. Кроме того, наша экономическая и социальная система не всегда гибка по отношению к тем, чьи органы чувств не функционируют привычным образом. Так, очень рано я выучил: кто борется, тот может и проиграть. Но если ты не борешься вообще, ты уже проиграл.

Свое первое значимое решение я принял в девятнадцатилетнем возрасте, когда, поступив на работу, скрывал слабое зрение от работодателя, начальства и коллег. Почти пятнадцать лет я играл роль зрячего. Отважно взбирался по карьерной лестнице: от стажера в гостинице до официанта и далее вплоть до управляющего. Я специализировался на высокой кухне и на управлении пятизвездочными отелями. Я никогда не получил бы возможности работать в этих сферах, если бы открыто заявил о своем недостатке.

Годами я жил во лжи, целенаправленно водил за нос огромное количество людей. Поначалу без всяких угрызений совести, а потом совесть проснулась. Но человек ко всему привыкает. Ложь приносила дивиденды, но и стоила мне немало: в какой-то момент физическое напряжение и моральный груз стали столь велики и тяжелы, что я сломался. Карты были биты.

Очень медленно мне удалось собрать себя заново. Имело ли все выше перечисленное смысл? Думаю, имело. Потому что обходные тропинки, которыми я шел, мелководье, по которому переходил вброд, привели меня в точку, где я в конце концов осознал, что на верном пути.

С тех пор как я перестал скрывать дефект зрения, привычным стал вопрос: «А что вы видите?» Трудно объяснить, но я пытаюсь: в центре моего поля зрения – где другие видят острее всего – большое серое пятно. Вокруг пятна я воспринимаю все как через тройное толстое светорассеивающее стекло. Эдакая колышущаяся каша. Цвета я едва ли могу различить, все в основном серое. Восприятие трехмерного пространства тоже мне недоступно. Визуально я пребываю в маленьком, сером, двухмерном мире. Движения я по большей части не распознаю, и чем они быстрее, тем надежнее ускользают из виду. Здания как таковые я иногда идентифицирую. А в зависимости от времени суток и освещения мне удается рассмотреть в общей каше некоторые детали, например: буквы на плакате. Как бы то ни было, но недавно, передвигаясь, собственно, по хорошо знакомой дороге, я наткнулся на фонарный столб. Было больно. Суммирую: по большей части я ничего не распознаю, а что не видишь, то не можешь и описать.

Так, очень рано я выучил: кто борется, тот может и проиграть. Но если ты не борешься вообще, ты уже проиграл.

Поэтому я не спрашиваю в ответ на навязчивый вопрос: «А вы что слышите?» Я же знаю, что люди слышат гораздо меньше меня, и мне действительно любопытно, что ускользает от их слуха. Задавая подобный вопрос, легко нарваться на грубость. Сдается мне, что хорошо видящие люди из всего изобилия информации усваивают ровно столько же, сколько и я. Много зрительной информации плюс мало звуковой равно мало зрительной плюс много звуковой.

Не хотелось бы приукрашивать, поэтому скажу конкретно: быть слабовидящим и с трудом ходить само по себе довольно скверное дело. Я бы не задумываясь от этого отказался. Но, с другой стороны, меня раздражают причитания политиков по поводу жалкого положения инвалидов. У меня, без сомнения, высокий уровень жизни. Интересная работа, милая небольшая квартирка. При всех своих проблемах со здоровьем я всем обеспечен, никто не спрашивает у меня кредитную карту, как в других странах. Когда мои дела действительно были плохи и впору было идти молиться в церковь, я получил от государства социальную помощь. Какая привилегия! В моей жизни столько счастливых и прекрасных сторон, что с полной убежденностью могу сказать: я – богатый человек. Я радуюсь каждому дню.

1985. Все размыто

Учебный год скоро закончится. Девятый класс, география. Я выступаю с рефератом.

– Индонезия расположена в Юго-Восточной Азии, на экваторе. Страна включает в себя более 17 000 островов. Крупнейшие из них – Суматра, Борнео, Ява и Сулавеси. И, э-э-э…

Хоть я и мастер зазубривать тексты и не из робкого десятка, но выступления перед большой аудиторией не мое. На случай, если от волнения потеряю нить рассуждений, я сделал себе коротенькие заметки. Я порядком нервничаю. Беру листок с записями, поднимаю руку, поднося его все ближе и ближе к глазам, пока бумага не касается носа.

– Секундочку, э-э-э, итак… столи… э-э-э, столица – Дж… э-э-э… Джака… э-э-э…

Форменный идиот! Конечно, я точно знаю, что столица – Джакарта. Но я отвлекся. Ведь я не различаю букв в своей шпаргалке. Записи нечеткие, слова расплываются. Дрожащими, потными руками я сжимаю листок и продолжаю запинаться. Слышу, как одноклассники хихикают и перешептываются. Они принимают мой лепет за шутку, считают, что я рисуюсь. Учитель поднимается со своего места и прерывает мой доклад.

– Что, Салия, не можешь почерк разобрать? Послушай-ка: раз уж мама написала тебе реферат, ты бы хоть удосужился пару раз прочитать текст, а то бормочешь тут непонятно что!

Пораженный, я уставился на него, не понимая, что происходит. Теперь я весь дрожу и весь покрыт потом. Слабым голосом продолжаю доклад.

– Ты ведешь себя как шут гороховый! Уже не смешно!

Учитель начинает по-настоящему злиться. Я же не унимаюсь, мучаюсь, но читаю текст дальше. Закончилось тем, что за реферат мне влепили кол.

– Могу одно тебе пообещать: после такого я обязательно позвоню твоей матери и серьезно поговорю с ней!

Еще за несколько месяцев до того я сказал маме, что, кажется, стал хуже видеть. Мы сходили к окулисту. Врач сообщил о дефекте зрения и прописал очки. Хотя очки проблемы не решили, носил я их исправно. А вдруг поможет, думал я тогда.

После выступления с рефератом от стыда я готов был провалиться сквозь землю. Кроме того, меня посетило нехорошее предчувствие. Было неприятно, но я отмахнулся от этих мыслей и только сказал себе: врач-кретин выписал мне не те очки. Надо будет еще раз к нему сходить. Так некстати. Особенно потому, что с недавних пор у меня появилось два новых увлечения: во‐первых, я стал заядлым бегуном, ежедневно тренировался. Во-вторых, после стольких лет бездельничанья в школе я решил всерьез взяться за учебу и повысить свой средний балл. В обоих случаях хорошие очки мне очень пригодились бы.

В тот же день учитель географии позвонил маме. Она объяснила, что действительно помогала мне с рефератом, но шпаргалку я делал сам. Положив трубку, мама учинила мне допрос.

– Салия, в чем дело?

– Я не мог прочитать с листка. Я не видел слов, хотя на мне были очки.

– Да, но учитель считает…

– Кроме того, я нервничал. Ты же знаешь, я не умею выступать перед людьми.

– Знаю, но скажи-ка честно…

– Ой, мам, да ерунда! – перебил я ее снова. – Я просто не справился, все провалил. Отстань от меня, мне пора на тренировку.

Она отстала. А что еще ей оставалось? Я был пятнадцатилетним подростком – сложный период для мальчишки. А уж какой тяжелый для его матери!

Следующие недели я был сосредоточен на предстоящих юношеских играх. На тренировках мне с трудом удавалось разглядеть время на электронных часах. Несмотря на это, я вытеснял беспокойство по поводу глаз – и отмахнулся от намерения еще раз сходить к врачу. Это не входило в мои планы, я посчитал проблему несущественной. «Всему свое время» – с таким девизом жил я тогда и по сей день во многих отношениях придерживаюсь его.

В день соревнований я пробежал тысячу метров ровно за три минуты. Оглушительный успех. Когда мне вручали школьную грамоту, передо мной уже стояла новая цель – дистанция в десять километров. Теперь мне хотелось непременно принять участие в более масштабном уличном забеге.

Следующие летние каникулы мы провели не как обычно на Шри-Ланке, откуда родом мой отец, а отправились на юг Тироля, чтобы там побродить по горам. В походе отец обратился ко мне, кивнув на гору напротив:

– Глянь-ка, кабинка фуникулера заезжает на станцию.

Я напряженно вглядывался, повернувшись в указанном направлении.

– Да где же? – недоуменно посмотрел я на отца.

– Ну ты что, слепой? Вон там! – влезла сестра, тыча пальцем в сторону склона.

Я проследил за ее рукой. Ни станции, ни кабинки я не обнаружил.

– Да ничего там нет, обычная зеленая гора, – возразил я, чувствуя себя беспомощным.

Все члены семьи молча смотрели на меня.

– Салия, что-то с тобой не то, – наконец сказала мама. – Надо нам еще раз показаться окулисту. Причем сейчас же. Мы прерываем отпуск.

Поначалу я был шокирован таким поворотом событий, хотел запротестовать. Но все-таки подумал: на кой мне сдался Тироль, как по мне, можно и правда вернуться. Мне выпишут новые очки и, возможно, глазные капли или еще что. Я не был ни трусливым, ни склонным к излишней рефлексии, ни вечно сомневающимся. Я был оптимистом: будь что будет! Мама же была другой: она старалась казаться спокойной, но у нее плохо получалось скрывать озабоченность. Отец демонстрировал безучастность.

Обследования длились бесконечно. Мне постоянно закапывали в глаза какие-то жидкости, чтобы расширить зрачок. После них мир расплывался еще больше. Первый врач не смог поставить диагноз и отправил нас к другому. Процедуры пошли по второму кругу. Это меня раздражало. Отчетливое неприятное чувство я испытал, когда и второй врач, проведя все анализы и осмотры, выглядел нерешительным. Он отослал меня, чтобы переговорить с мамой с глазу на глаз. Обеспокоенный, я ждал на улице, пока меня снова не позвали в кабинет.

Сомнений больше не осталось, диагноз был поставлен: отслоение сетчатки. В короткий срок я потерял восемьдесят процентов зрения. Специалисты не смогли объяснить, почему заболевание развивалось так стремительно. Ясно одно – болезнь неумолимо прогрессирует.

«Всему свое время» – с таким девизом жил я тогда и по сей день во многих отношениях придерживаюсь его.

– И что теперь? – охваченный отчаянием, глядел я на маму.

– Не знаю… Надо идти в специализированную клинику и делать операцию…

Врач сказал, что если что-то и может помочь, то только лазерное лечение.

– В противном случае ты скоро ослепнешь.

У нас с мамой перехватило дыхание. Мы сидели неподвижно, как парализованные.

Цсс-вшш-цсс-вшш… Когда мы ехали домой, дождь лил ручьем. Звук автомобильных дворников по сей день стоит у меня в ушах. Всю дорогу мы молчали. У нас в голове, громко жужжа, роились вопросы, ответы на которые мы не находили. Да и могли ли быть ответы? С уверенностью можно было сказать лишь одно: по-прежнему уже ничего не будет. Впервые в жизни я не на шутку испугался. Мое настоящее заполнил страх перед будущим, страх неизвестности.

До тех пор о лазере я слышал только в кино: я смотрел фильм «Звездные войны», в котором Люк Скайуокер одолел врагов своим лазерным мечом. Но я с трудом представлял себе лечение лазером, в те времена такие операции были в новинку. Нам рекомендовали одну университетскую клинику, где мы узнали, что операция позволит частично обратить процесс отслоения сетчатки вспять или по крайней мере приостановить его. Но существовал риск, что лазер еще больше разрушит ткани. Однако выбора не было. Без оперативного вмешательства с высокой долей вероятности мне грозила полная слепота. Пан или пропал! Мама пробовала обратиться еще и к знахарю. Он вколол мне гинкго. За это мама вывалила кучу денег. Но без толку.

Примерно через три недели после постановки диагноза я сам превратился в героя фантастического кинофильма. Один зрачок мне зафиксировали, голову поместили в какой-то футуристический аппарат. Голубые блики, шипя, выстреливали мне в лицо. Я полностью пребывал в сознании и четко ощущал, как лучи проникают в глаз и мощными ударами отзываются в области темени. В конце концов у меня ужасно разболелась голова и трещала весь оставшийся день. Это было настоящее мучение.

Следующие несколько дней я провел дома в затемненной комнате. Сегодня мне это даже нравится, я люблю темноту. Но тогда я был еще «человеком с глазами» и существовал в режиме «смотреть». Поэтому просто сидеть в комнате, когда ни читать, ни смотреть телевизор, ни учить уроки нельзя, было ужасно! Кроме того, обнаружилась следующая проблема: мне нельзя было бегать.

Пока я сидел в комнате, меня посетила новая мысль: а что, если мне суждено привыкать к темноте, что, если это мое будущее? Но мне удалось справиться с отчаянием. «Лазерное лечение все исправит», – подбадривал я себя. Только так можно было примириться с мыслью, что предстоит еще раз подвергнуться пыткам. Четыре недели спустя подошла очередь второго глаза.

Видеть лучше я не стал, лечение дало незначительный эффект. По крайней мере, создавалось впечатление, что дегенеративный процесс приостановлен. Однако от прогнозов хирурги воздержались. Такая клиническая картина заболевания встречалась крайне редко. А поскольку, кроме лазерной терапии, другого способа излечения не существовало, глава под названием «Салия Кахаватте» для врачей была закрыта.

Мрачные перспективы. Но я заставил себя думать взвешенно. «Ты справишься, сконцентрируйся на учебе, на спорте», – внушал я себе.

Что касается школы, мне пришлось многое изменить. Раньше я любил сидеть за последней партой. Теперь пересел за первую, чтобы хоть как-то уследить за ходом урока. Но даже после этого мне лишь изредка удавалось разобрать, что пишет на доске учитель, поэтому я просил соседа по парте прочитать мне. Конечно же, и учебники перестали быть моими помощниками в деле учения. Часто я не мог рассмотреть слова даже под лупой.

Мама была абсолютно права: я упорно пытался убежать от своей проблемы. Наверное, если бы не школа, я оббежал бы весь континент, не хуже Форреста Гампа.

На тренировках меня поддерживали мать и сестра. Они ходили со мной на стадион, сообщали время, за которое я пробегал круг. Мое увлечение было спасено. Спорт стал для меня определяющим. Учился я для школы. А все остальное было не важно. Я перестал встречаться с друзьями, не забивал голову девушками. Наверное, они шептались у меня за спиной: «Этот Сали совсем чокнулся, только бегает как одержимый!» Ну, их же медом не корми, только дай посплетничать.

Летом 1986 года передо мной стояла конкретная цель – обязательно участвовать в уличном забеге и, разумеется, выиграть. Я самостоятельно разработал детальный план тренировок и с упорством отрабатывал его. Однажды ко мне подошел тренер и предложил взять под свое крыло. Я отверг его предложение. Иметь под боком человека, который будет говорить, что хорошо, а что плохо, я считал излишним.

Спустя много лет мама сказала: «Ты все бегал, и бегал, и бегал… как Форрест Гамп».

Мама была абсолютно права: я упорно пытался убежать от своей проблемы. Наверное, если бы не школа, я оббежал бы весь континент, не хуже Форреста Гампа. Так же как и в его случае, этот метод справляться с проблемой сработал: бег доставлял мне радость.

Во время своего первого серьезного забега я преодолел дистанцию в 11,5 километра за 42 минуты и оказался лучшим в своей возрастной группе. О моем успехе напечатали небольшую статью в местной газете. Господи, как я этим гордился и как был счастлив!

Проблемы? Не у меня! Я совершенно не замечал своего дефекта.

2. Сегодня. Уклад

Вроде бы день начинается спокойно. Я просыпаюсь около пяти часов утра. В четверть шестого звонит будильник, я встаю и принимаюсь за обычные утренние дела. Мой дух бодр и полон сил, а тело еще вялое и сонное. Поэтому для начала я выпиваю пол-литра чуть теплой воды. Когда в тело вливаешь столько жидкости, оно думает: «Ууух, это еще что? Столько воды за раз!» И обмен веществ ускоряется. Потом я варю себе чашечку кофе, сажусь за стол и медленно наслаждаюсь напитком. Затем нарезаю овощи и варю их на пару: по утрам я съедаю девять различных видов овощей. Все по аюрведическим правилам.

Многие поражаются, когда узнают, что я питаюсь по законам аюрведы. И восхищаются мной. Но жить так довольно просто, волшебное слово в этом деле – дисциплина.

Согласно учению аюрведы, существует пять элементов: пространство, воздух, вода, огонь, земля. И три основных типа характера: питта, вата и капха. В каждом типе доминирует определенный элемент. Чтобы достичь внутренней гармонии, человеку следует питаться в соответствии со своим типом. К какому типу отношусь я, поведала мне еще в детстве бабушка, жившая на Шри-Ланке. Она обратила внимание, что я очень живой и неутомимый, азартный и смешливый, заряженный энергией, движения мои стремительны. Короче, типичный питта. Во мне много огня и сравнительно мало воды. Мне недостает равновесия этих двух элементов. Достичь желаемого баланса мне помогают овощи, прежде всего, капуста, свекла, морковь, редис и прочие корнеплоды. Я избегаю слишком сладких и кислых продуктов. А также не ем красного мяса. Вообще аюрведическая кухня – это преимущественно вегетарианская еда.

После того как с шинковкой и готовкой покончено, я намешиваю себе еще творога с рапсовым маслом и накрываю стол: красиво сервирую различные сорта фруктов, ставлю тарелку коричневого риса или черного хлеба. Потом отправляюсь в ванную, где привожу себя в порядок. А в шесть приступаю к завтраку, который продлится час. Я устраиваюсь поуютней. Будучи в хорошем настроении и слушая новости, медленно пережевываю овощи. В семь выключаю радио и наслаждаюсь тишиной. Потом делаю дыхательные упражнения и некоторое время посвящаю короткой медитации. Приятный аромат благовоний распространяется по комнате.

В умиротворенном состоянии тяжелые мысли становятся легче, неприятные чувства улетучиваются, дух укрепляется. Это и называется медитацией.

На мой взгляд, вокруг дыхательной гимнастики и медитации слишком много фиглярства. Бесконечная говорильня, замысловатые семинары… А что, если просто начать этим заниматься? Глубоко вдохнуть, задержать воздух, медленно выдохнуть. Все просто! Но может быть, мне легко рассуждать? Благодаря постоянным поездкам на Шри-Ланку, где исповедуется буддизм, я медитирую, так сказать, с пеленок. И все же я убежден, что медитации можно легко научиться. Практически каждый дышит глубоко, когда предстоит трудная задача. Глубокое дыхание успокаивает, расслабляет. А в умиротворенном состоянии тяжелые мысли становятся легче, неприятные чувства улетучиваются, дух укрепляется. Это и называется медитацией.

Моя утренняя медитация длится, пока не потухнет благовонная палочка. Примерно двадцать минут. Затем я покидаю дом.

Частью моей работы являются ежедневные встречи с клиентами. Это совершенно разные люди со своими проблемами. Я провожу сеансы индивидуального коучинга и семинары в организациях, преподаю на курсах для слепых, консультирую гурманов и менеджеров отелей. Или же остаюсь в офисе и анализирую показатели своего бизнеса, разрабатываю методики, обмениваюсь идеями с сотрудниками. Ни один день не похож на другой. И ни на минуту в рабочее время я не отвлекаюсь на мысли о себе, думаю только о клиентах. У меня отличная профессия, она делает меня счастливым. Но чем больше лихорадки на работе, тем более разумно должен быть организован досуг. Мне даже удается в короткие промежутки между работой посвятить немного времени себе. Например, сидя в электричке, можно замечательно помедитировать: смотришь в окно, считаешь в уме, обнуляешь оперативную память, чтобы потом запустить программу заново. Для этого достаточно и трех-пяти минут.

Организм предпочитает постоянство, разум любит ритуалы.

Было время, когда я, пережив тяжелый кризис, стал ходить к психотерапевту. Тогда я начал вновь возвращаться к ритуалам, усвоенным в детстве и юности. Я вспомнил, что быт буддистов в деревнях Шри-Ланки весь сплетен из ритуалов, которые когда-то мне самому доводилось соблюдать. Я вспомнил свои тренировки по бегу уже в Германии. И тогда сказал себе: посмотри, ты можешь перенести этот опыт в свой сегодняшний день! Разумеется, невозможно в Германии жить в духе культурных традиций Шри-Ланки. Когда делаешь карьеру, нет времени на многочасовые тренировки или на посещение храма несколько раз в неделю. Но есть возможность хотя бы частично внедрить в свою повседневную жизнь прежние привычки. Адаптируй свои внутренние потребности к внешним обстоятельствам. Создай ритуалы, которые организуют твой день.

Когда я рассказал о своем замысле терапевту, он спросил меня:

– Вы хотите загнать себя в рамки? С этим стоит быть осторожнее. Так можно породить новую навязчивую идею.

– Ах, называйте это, как хотите, – отреагировал я. И поступил так, как считал нужным.

Поскольку меня интересовали все стороны жизни, я испробовал все, вплоть до крайностей. И понял: чтобы выжить, я должен сам установить себе границы. Дисциплина и ритуалы помогают мне сохранять баланс, примириться с собой, вместо того чтобы отрицать себя, игнорировать свои потребности.

Я быстро добился успехов. Я не только выжил, но и обрел ощущение стабильности. У меня всегда было твердое намерение выстоять в соревновании со зрячими. Я вдруг осознал, что по сравнению с ними способен не только выдерживать такие же нагрузки и быть не менее продуктивным, но зачастую даже превосходить их по результативности. И это при том, что, наряду со слабым зрением, я претерпеваю еще и другие неудобства, связанные со здоровьем. Не раз я слышал от друзей: «Я совершенно здоров по сравнению с тобой, а справляюсь с делами куда хуже. Черт, меня это бесит!»

Структурированный определенным образом быт – это перила, помогающие мне подниматься по жизненной лестнице. Если я отпущу перила, то упаду. Но до сих пор мне не приходило в голову отпустить перила. Я всеми силами держусь за них – все, что я делаю, доставляет мне неимоверную радость и оказывает на меня благотворное влияние.

Важным элементом моей жизни является ритуал приема пищи, причем не только по утрам. Я стараюсь есть каждые четыре часа. Самое позднее через четыре с половиной часа загорается лампочка, сигнализируя мне, что пора что-нибудь положить в рот. На обед я обычно съедаю кусочек курицы с овощами, приготовленные в воке, подогретые и обильно приправленные карри, имбирем и прочими азиатскими специями. Помимо этого, на моем столе всегда стоит ржаной хлеб, лапша и коричневый рис. Я часто ем рыбу. Овощи – непременный элемент любой трапезы. Из напитков я предпочитаю зеленый чай и обильно пью воду. В общей сложности в день я потребляю порядка 2500 калорий – именно столько необходимо, чтобы сохранять легкость и подвижность. Так я не нагружаю без надобности свои и без того стертые суставы и чувствую себя бодро.

У меня нет строго отведенного времени на спорт. Здесь я руководствуюсь рабочим графиком. Иногда я хожу в фитнес-клуб утром, иногда между деловыми встречами, бывает, по вечерам после работы. В 99,9 процента случаев я с радостью предвкушаю тренировку. 0,1 процента приходится на дни, когда меня посещает мысль, что я устал и уже слишком поздно… Но тогда тут же раздается внутренний голос, которому я позволяю убедить себя: «Соберись. Сейчас ты переоденешься в удобный спортивный костюм и сделаешь что-то для себя и только для себя. Потом примешь приятный теплый душ и уснешь крепким здоровым сном». Я приучил себя прислушиваться к внутреннему голосу. Иногда я даже отвечаю ему вслух. Обычно мы ведем разговоры на прогулке, когда время течет медленно и существует только для нас двоих – для двух частиц меня. Мы о чем-то договариваемся, вместе оглядываемся на прошлое или строим планы. Бывает, мы не сходимся во мнении, но выясняем все разногласия в спокойном диалоге. А не в яростном диспуте, как раньше.

Вечерами я часто прихожу домой в десятом часу. Если на следующий день мне нужно в офис, я с вечера готовлю еду, которую возьму с собой, раскладываю ее по контейнерам. Потом я просто сижу в кресле или глажу себе рубашки и испытываю удовлетворение от своей жизни. Я не зажигаю свет и не включаю музыку – мне нравится темнота и тишина. Около одиннадцати я еще немного медитирую и укладываюсь спать. Я выдыхаю этот день и улетаю.

Мне постоянно приходится сталкиваться с людьми, пытающимися нарушить мой ритм жизни. С ними я быстро расстаюсь. Я не догматик, и настоящие друзья могут запросто позвонить мне среди ночи, если им нужна помощь. И во время делового ужина я не подскакиваю в 22.00, только чтобы вовремя лечь спать. И в командировках распорядок дня меняется. Но это исключения, поэтому все в порядке. Приятель же, который не знает меры в развлечениях и от которого только и слышишь: «Еще по одной?!», не задержится в моих друзьях. Девушка, которая ровно в одиннадцать вечера вспоминает какую-то байку и говорит: «О, дорогой, представляешь, что сегодня случилось…», однажды услышит в ответ: «Я уже сплю». И она должна с этим смириться. Иначе проблем не миновать.

Мои корни произрастают из азиатской культуры, проповедующей буддизм. Без этого стержня, без моих корней я – никто.

Сурово? Да, иногда я бываю крут – по уважительным причинам. Я знаю, что для меня хорошо, что придает мне сил. И тех, кто отнимает у меня силы, я не хочу видеть рядом с собой.

Неизменный распорядок дня – это мой стержень. Мои корни произрастают из азиатской культуры, проповедующей буддизм. Без этого стержня, без моих корней я – никто.

1969–1985. Жить на полную

Я просыпаюсь глубокой ночью. Тропический лес наполнен тишиной. В доме все спят. Только из кухни доносятся звуки – наверняка бабушка. Она всегда поднимается первой, заваривает чай и отваривает рис к завтраку. Мы с сестрой зовем ее «бабулей из джунглей».

Лето. Высокогорье Шри-Ланки. Стрелки часов отсчитали четыре часа утра и двинулись дальше. Мне шесть лет. Я впервые в гостях у папиных родителей.

Босиком на ощупь я спускаюсь по лестнице. Бабушка уже натаскала дров и воды. Она ловко складывает поленья рядками, разводит огонь. Светает, и я отправляюсь к колодцу за домом, чтобы умыться.

Дом окружен могучими деревьями с сочными зелеными листьями. За домом длинная тропинка ведет в заросли леса, а оттуда к рисовым полям нашей семьи.

Мы с Ситой днями напролет играем с деревенскими ребятишками в джунглях или в жидкой каше на рисовом поле. Ловим лягушек и маленьких змеек. Наблюдаем за насекомыми. Или с визгом продираемся сквозь лесные дебри верхом на слонах. По вечерам мы разводим костер и печем плоды баобаба. Но почему-то некоторым детям не разрешается составить нам компанию. Когда я спрашиваю об этом отца, он приходит в негодование. «Не будь таким глупым! Они здесь, чтобы работать». Я не понимаю, что он подразумевает под этим.

Перед тем как нам идти в постель, бабушка подводит нас к небольшому святилищу, стоящему на краю участка. Мы вдыхаем запах пальмового масла, исходящий от лампы, зажигаем ее. Рядом с ней кладем немного риса и банан. «Жертва» – так бабушка называет наши дары. К утру наши подношения всегда исчезают.

Два раза в неделю «бабушка из джунглей» берет нас с собой в храм Будды, расположенный на окраине деревни. Как же мы любим это место! Так мирно, так все загадочно там. На специальную подставку мы ставим благовонные палочки. Они источают чудесный аромат. Затем бабушка садится на пол, и все вокруг замирает. Сита и я садимся рядом, и каждый мечтает о чем-то своем.

Как в раю. Каникулы в красивейшем уголке мира, полном приключений. Совсем не хочется возвращаться в холодную Германию.

Родился я 6 декабря 1969 года в маленьком саксонском городке Фрайбурге. Мой отец приехал в ГДР по программе обмена студентами. Он изучал физику во Фрайбургском университете. Родители познакомились и полюбили друг друга, когда мама в 1968 году поступила в тот же вуз на факультет управления предприятием. Ей тогда было 18, папе – 31 год. Вскоре мама забеременела, и они поженились.

Отец считал себя ответственным за выбор имени для ребенка. Он назвал меня в честь храброго и милосердного наследного принца из одного древнего сказания. Согласно преданию, принц Салия был первенцем короля Дуттха-Гамани, жившего на Шри-Ланке более двух тысяч лет назад. За короткое время монарх объединил все племена острова и основал самую мощную династию, которая правила на территориях, покрытых тропическими лесами. После смерти Дуттха-Гамани трон унаследовал его сын. Король Салия, прославившийся своей заботой об островитянах, – особенно болела его душа за слабых и беззащитных – вошел в историю страны. По сей день ходят легенды о благородстве Салии. Каждый ребенок на Шри-Ланке знает их.

Всего лишь пятнадцать месяцев спустя на свет появилась моя сестра. Она получила прекраснейшее традиционное на Шри-Ланке имя Сита.

Отец был несказанно горд. Он и одиннадцать его братьев и сестер воспитывались в духе традиций. Отец выучился на храмового танцора. В семье царил патриархат, строго чтились буддийские законы. Я рано узнал историю своего имени. Отец рассказал мне о героическом королевском сыне, поведал о семье Кахаватте. «Кахаватте» означает «коричневый сад». В таких садах выращивают пряности, из которых потом изготавливают порошок карри. Однако гораздо важнее для моего отца было то, что мы происходили из старого, могущественного и знатного рода, принадлежавшего к касте королей высокогорья Шри-Ланки. Таким образом, уже само мое имя и фамилия определяли, чего от меня ожидают, как я должен мыслить и вести себя.

По окончании университета родители решили уехать из ГДР. Двадцатого марта 1973 года мы вчетвером сели в самолет – родители выбили нам право переехать на родину отца. В Афинах мы пересели на рейс до Каира – согласно официально разрешенному маршруту, оттуда мы должны были отправиться в Коломбо. Но родители устроили так, что на самолет мы не попали и билеты в Азию сгорели. Истинной целью путешествия была Федеративная Республика Германия. Это был авантюристический побег. Позже мама рассказывала, как двадцать два часа провела в туалетной кабине Каирского аэропорта с двумя маленькими детьми на руках, в то время как отец организовывал все остальное. В конце концов за жирную взятку двое египетских таможенников вывезли нас в деревянном ящике из аэропорта. Спустя целую неделю мы приземлились на Западе и нашли убежище в лагере для беженцев близ Гиссена. Потом мы еще два раза переезжали, но нигде не задерживались надолго, пока не осели в 1974 году в Лотте, деревушке неподалеку от Оснабрюка. Родители нашли там работу, стали преподавать в гимназии-интернате. В Лотте жизнь текла размеренно, по-крестьянски, люди были дружелюбными. Идиллия из альбома с фотографиями. И отличное место для семьи с малолетними детьми. Правда, поначалу было нелегко, соседи смотрели на нас с подозрением. Теперь я понимаю, это и неудивительно. Мы были первыми и единственными иностранцами в деревне. Семья, вызывающая любопытство: она – совсем юная белокурая немка, он – значительно старше ее, азиат со смуглой кожей, и двое маленьких детей-полукровок. Приехали ни с чем, только по полиэтиленовому пакету у каждого в руках. Между собой мы разговаривали на смеси немецкого и английского. Отец изредка общался с нами на сингальском, предпочитая английский, язык высших социальных слоев его родины. Еще и снисходительная манера держаться, присущая отцу, вероятно, производила на деревенских жителей странное впечатление. Всем своим видом отец демонстрировал, что он – важная персона. Королевская каста! Люди шушукались у нас за спиной. Когда всем стало ясно, что мы не представляем угрозы, страсти потихоньку улеглись. К тому же родители работали в школе, а интернатские учителя пользовались в Лотте уважением. Короче, все решили, что мои родители порядочные люди, хоть и необычные.

Мы были первыми и единственными иностранцами в деревне. Семья, вызывающая любопытство.

Моя любимая сестренка Сита и я замечательно играли вдвоем, а скоро стали шататься по округе. Сначала исключительно вместе, поскольку в детском саду нас сторонились и дразнили. Было обидно, но мы как-то справились, не обращали внимания на оскорбления, не жаловались. Хорошо еще, что мы с Ситой почти одногодки, поэтому могли поддержать друг друга. И все же я мечтал поиграть с другими мальчишками. Я становился все более замкнутым, ходил понурый, пока однажды мама не посоветовала мне: «Знаешь что? Пойди-ка в соседский двор и просто спроси ребят, нельзя ли тебе поиграть с ними». Я собрал все свое мужество в кулак и зашагал в направлении дома напротив. Так я подружился с фермерским сыном Йоргом. Ну да, дети выглядят немного странно, когда встречают чужака. Они враждебно настроены по отношению к нему и повторяют как попугаи то, что услышали от взрослых. Никто не рождается с предрассудками. Но как только обнаруживается, что и с чужаком прекрасно можно поиграть вместе, дистанция быстро сокращается.

Поскольку мама была мудрой женщиной и записала нас с Ситой в спортивную секцию, а потом и в скауты, с годами у нас все больше и больше появлялось друзей. Мы вели почти такой же образ жизни, что и другие дети. Правда, только «почти».

С 1976 года мы чуть ли не каждое лето проводили на Шри-Ланке у «бабули из джунглей», в доме, где вырос мой отец. Так как семейство Кахаватте стремительно разрасталось, а обширные территории имения по традиции были поделены между сыновьями, то богатство поубавилось.

Несмотря на это, у нас был достаток, и ни один из Кахаватте не должен был пахать в поле или возиться с домашним хозяйством сам. Бабушка была главой кухни и никому не позволяла даже притронуться к утвари и еде. Все остальное делали нанятые работники – иначе говоря, невольники, многие среди них дети.

На Шри-Ланке жители деревень, принадлежащие к более низким кастам и не имеющие средств к существованию, продавали своих детей землевладельцам. Так было принято. Утром, проснувшись, отец хлопал в ладоши и кричал: «Tea, please![1]», и дети бежали и обслуживали его. Потом их отправляли в поле гнуть спины. Они ночевали в хижине в компании с псами и не имели права ходить в школу.

Когда в нашу первую поездку на родину отца до мамы дошло, как там обстоит дело с детьми, она рискнула прояснить ситуацию. Отец счел это неслыханной дерзостью. Вышел большой скандал. История быстро докатилась до родственников отца, и они навалились на него с упреками, как, дескать, ему пришло в голову притащить в дом белую, которая не понимает элементарных вещей. После этого родители не разговаривали полтора месяца.

Раз уж я заговорил о том, как высоко ценю свои культурные корни и сколь многим им обязан, нужно также добавить, что в обычаях Шри-Ланки встречаются и несправедливость, и глупость. Мой отец и члены его семьи совершенно не озадачивались вопросами детского труда. Сострадание и справедливость были им неведомы. Для них имели значение только традиции.

Конечно же, существовало немало способов помочь неимущим, не прибегая к эксплуатации их детей. Хоть семья Кахаватте не была чрезвычайно богата, но они могли бы иначе организовать работу на своих полях, учесть этические моменты. Но они даже пальцем не пошевелили. Казалось бы, что страшного в том, чтобы здоровые взрослые люди сами работали на своих полях?

Наш клан очень трепетно относился к архаичному укладу жизни. Чем чаще я размышляю над этим, тем больше убеждаюсь, что дремучесть предыдущих поколений послужила причиной последующего упадка семьи.

Возможно, и сегодня на Шри-Ланке встречаются единичные случаи детского рабства, но тем семьям, с которыми дружен я, не приходит больше в голову мысль эксплуатировать детей. В противном случае нашей дружбе пришел бы конец.

Иногда меня мучают угрызения совести, когда я думаю о том, что раньше воспринимал бесчеловечное отношение к людям, принятое в нашем имении, как должное. Но как я мог бы противостоять этому? Я был заражен отцовским невмешательством. Мне казалось это странным, но слово отца – закон. Я был так очарован великолепием окружающего мира, что это перекрывало в моем детском мозгу прочие неприятные переживания.

Мы с бабушкой часто вместе ходили собирать пряности, травы и коренья. Бывало, я взбирался на самую вершину высоченного мускатного дерева, чтобы достать приглянувшийся плод. Пока мы бродили по джунглям в поисках необходимых трав, бабушка рассказывала мне об их свойствах. Она же и увлекла меня учением о пяти элементах, сокрытых во всем, чем мы питаемся. Хоть я не до конца понимал, о чем она толкует, но слушал ее с большим вниманием. Так, поскольку во мне преобладал, по мнению бабушки, огонь, то мне, например, нельзя было есть ананасы. «Этот фрукт содержит кислоту, а кислота разжигает огонь, – поясняла она. – Нельзя излишне распалять твой юный организм». Когда мне хотелось съесть чего-нибудь сладенького, бабушка размельчала для меня стебель сахарного тростника. Его вкус мне не нравился, и я тайком скармливал его слонам.

Руководствуясь своим необычным учением, бабушка каждый день выставляла на стол все новые блюда, в которых всякий раз по-разному сочетались продукты. Что нельзя было вырастить в саду или нарвать в лесу, она покупала на рынке в деревне. Даже козу, когда у нее появились козлята, кормили особой листвой с дерева, росшего в нашем саду. Бабушка считала, что эта листва способствует оздоровлению самой козы и улучшает качество ее молока.

Не только своими тайными знаниями бабушка притягивала меня. Благодаря ей я научился ценить постоянство. Каждый ее день был похож на предыдущий. Она всегда вставала в четыре часа утра, молилась, принимала пищу в одно и то же время, делала дела строго одно за другим, в девять ложилась спать. В ее жизни не было места случайностям. Поэтому она всегда казалась гораздо счастливее других моих знакомых.

В Лотте, когда все ребята рассказывали о том, как провели каникулы, из нас с Ситой лилось как из рога изобилия. Правда, наши рассказы вызвали недоверие одноклассников. Джунгли? Катание на слонах? Некоторые считали, что мы придумываем небылицы, выпендриваемся. Поэтому со временем мы с сестрой пришли к мысли, что не всем следует знать о том, что с нами происходит. Так бурное детство осталось нашим секретом.

Да, мое детство было насыщенным и ярким. Но и наполненным глубокой горечью. И все из-за отца, чьи гордыня и чванство со временем переросли в жажду власти и деспотичность. Его любимой забавой стало обличать меня в присутствии посторонних людей. Событие, оставившее неизгладимый след в моей памяти, произошло, когда мне было пять лет. Я помню все до мелочей: он поручил мне отремонтировать сломанный радиоприемник. В пять-то лет! Без всякой надежды на благополучный исход я ковырялся в приборе. Разумеется, безрезультатно. Тогда отец грубо обругал меня: «Ты вообще идиот? Мой сын не знает, как работает радио». Ударив меня, он заорал: «Кретин! Неумеха!» Сцена была разыграна прямо в присутствии гостей. До сих пор эти слова отца поднимают во мне волну дикой ярости.

Долгие годы я страдал от побоев и психологического давления со стороны отца. Он ни разу не приласкал меня. Тем больше было участие матери. В ней так много любви, душевной теплоты, добра. Она – тонкая натура. Она всегда внимательно слушала меня и рассказывала какую-нибудь историю. Мама обожала литературу и была большой поклонницей Гёте и Шиллера. Она и мне привила любовь к книгам. Только благодаря ей я научился видеть в мире прекрасное и ценить красоту.

Мама всячески старалась защитить меня от жестокости отца. Но и она наталкивалась на его ненависть и оскорбления. Под его гнетом тонко чувствующая женщина превратилась в отчаявшуюся и потерянную. Только маленькой Сите не доставалось от отца. Она была его любимой принцессой.

Ни родственники, ни друзья не осмеливались критиковать «Его Высочество Кахаватте». Во-первых, они чтили его как главу семейства с непререкаемым авторитетом. Во-вторых, вероятно, испытывали страх перед ним. И в‐третьих, восхищались им. Даже я, несмотря на всю свою неприязнь, подобострастно заглядывал ему в лицо. Отец быстро выучил немецкий язык, увлекался физикой и даже защитил докторскую. Настоящий супермозг. Работа учителем не удовлетворяла его, поэтому он постоянно что-то предпринимал, правда, всегда умалчивалось, какими конкретно делами он занимался. Во всяком случае, в доме всегда водились деньги. Семь лет спустя после нашего бегства на Запад, в 1980 году, отец купил дом в новом районе. Это был красивый двухэтажный дом с садом.

Да, мое детство было насыщенным и ярким. Но и наполненным глубокой горечью.

Отец умел очаровывать людей. Он мог быть обворожительным, когда хотел этого. Ему нравилось производить впечатление на публику, особенно на праздниках. Звуки его голоса пленяли, когда он пел, он превосходно танцевал и был бесподобным собеседником.

В нашем семействе постоянно что-нибудь праздновали. День рождения, золотая, серебряная, деревянная свадьба, буддийский праздник, получение диплома, ликвидация предприятия – всегда находился повод для вечеринки. А если не находился, мы его придумывали: праздник в честь жизни, в честь дружбы, в честь семьи, по случаю каникул… Членов клана Кахаватте разбросало по всей земле. Многие мужчины, как мой отец, уехали за границу учиться, оставшиеся тоже покинули родину из-за разгоревшейся в начале восьмидесятых гражданской войны. Но это не было поводом, чтобы не собираться регулярно. У всех было пристрастие к путешествиям. У моих родителей с их профессией было предостаточно свободного времени, чтобы колесить по миру. Летние каникулы мы проводили на Шри-Ланке, в другой раз летели в Лондон, Афины, Париж, Барселону, Рим или Копенгаген. В Вашингтон, Москву, Абу-Даби… Повсюду находились родственники или друзья семьи. Пока мои глаза могли видеть, я многое в мире повидал. И за это большое спасибо моим родителям.

В путешествиях мы останавливались в домах наших родственников или знакомых. Большинство из них преуспели в жизни: многие стали врачами, некоторые – дипломатами, другие работали в таких организациях, как ООН или Всемирный банк, или занимали ответственные посты на предприятиях. В их домах было полно места для гостей. Если случалось останавливаться в гостиницах, это были отели для привилегированных лиц.

В поездках все расходы оплачивал отец, он охотно устраивал обильные обеды в дорогущих ресторанах. Мама отвечала за культурную программу. В Париже она вела нас в Центр Помпиду, Лувр и музей д´Орсе, во Флоренции – в галерею Уффици. Мы были в Ватикане, Миланской опере, Королевском театре Ковент-Гарден в Лондоне. Это было волнующе, мне всегда казалось мало. Хотя, с другой стороны, я был рад после наших культурных вылазок вновь встретиться с дорогими сингалами. Насколько сильно я любил приключения, настолько же сильно был привязан ко всему родному. Сингальские общины во всем мире устроены одинаково: все едят одно и то же, у всех одинаковые фигурки Будды на полках, все разговоры крутятся вокруг одних и тех же тем. Дети удивительным образом всегда ладят друг с другом. Мы строго соблюдали правила хорошего тона: не вмешивались в разговоры взрослых. Не галдели. Удалялись играть в другую комнату только с разрешения родителей. И все в таком духе. При этом мы не были угодливыми, но уважали старших. Во всем был порядок и ясность. Сегодня порой мне этого не хватает.

Самые глубокие и важные переживания детства связаны у меня со Шри-Ланкой, особенно с нашими паломничествами. В общей сложности четыре раза мы отправлялись к самым значимым буддийским святым местам в стране. Нас всегда сопровождал кто-нибудь из клана Кахаватте. Разместившись в нескольких автобусах, мы порядка десяти дней медленно передвигались по ухабистым дорогам в джунглях. Посещали исторические храмы, сады, пещеры, святилища и руины, разглядывали гигантские статуи Будды, в городе Канди заходили в храм, где хранится зуб Будды. В восьмидесятых годах многие из этих мест ЮНЕСКО внесло в список Всемирного культурного наследия.

И мы чувствовали, что происходит нечто особенное. Нечто правильное, хорошее, великое.

Всякий раз, когда мы прибывали к священному месту, бабушка выходила вперед, восклицала: «Саду, саду, саду!», что переводится как «аллилуйя», и все семейство следовало ее примеру. Мы зажигали благовония, подносили Будде цветы лотоса, припадали к земле – все происходило в соответствии с установленным ритуалом. И никто никогда ничего никому не объяснял, даже нам, детям. Мы просто повторяли то, что делала бабушка. Пройти по кругу справа налево, остановиться, сесть, молча медитировать, встать, произнести: «Саду, саду, саду». Пройти по кругу слева направо, встать перед Буддой, прочитать молитву, опустив глаза долу, ни в коем случае не обращая их вверх… И мы чувствовали, что происходит нечто особенное. Нечто правильное, хорошее, великое.

Буддист никогда не болтает о буддизме, он им живет.

Я благодарен бабушке и остальным моим родственникам за то, что они потихоньку, в непринужденной манере, естественным путем взрастили во мне буддизм. Существуют определенные ритуалы, но нет предписаний. Каждый вправе медитировать столько, сколько ему вздумается, и тогда, когда его душа потребует.

Все эти мелочи, из которых складывались наши паломнические поездки, были неким волшебством для нас, детей. У святых мест зачастую полно народу. Там настоящее столпотворение. Часто случалось, что мы, как и другие паломники, спали на матрасах, набитых сеном, прямо под открытым небом. Мужчины приносили из леса хворост, на общем костре готовился рис или маниок. Мы ели с банановых листьев, которые предварительно прогревались над огнем, очищались и укладывались на плетеные тарелки. После трапезы листья с остатками пищи просто выбрасывались в джунглях. Женщины собирали тарелки в большой короб. Нам не приходилось мыть посуду, как это делают в Германии. Никогда в жизни я больше не видел настолько экологичной культуры питания.

Конечно же, на своем пути мы всюду встречали следы легендарного короля Дуттха-Гамани и его сына Салии. Бабушка, мои дяди и тети рассказывали многочисленные истории о знаменитом принце. Они уверяли, что, став взрослым, я также совершу много мужественных поступков. Я слушал их с недоверием.

И вот опять радикальная смена обстановки – маленький городишко Лотте под Оснабрюком. И все же я чувствовал себя комфортно в Германии. В десять лет я пошел в реальную школу. Учеба для меня была вторична. Занятиями я не интересовался. Примерно в то же время в моей жизни произошло поворотное событие: отец мамы переехал из ГДР в ФРГ и поселился у нас. Наконец-то в доме появился мужчина, который не вселял в меня один лишь страх и не взращивал во мне раболепие, а прививал нечто, наполненное более глубоким смыслом, чем слепое послушание. Правда, тогда я еще не понимал этого.

Дедушка был парикмахером, блистательным оратором и отличным собеседником. Он был сердечным человеком. Пережил две мировые войны, рассказывал нам о прошлом. Научил меня играть в шахматы и карты, позаботился о том, чтобы я брал уроки игры на фортепиано. И что гораздо важней, он всегда готов был выслушать меня, помочь советом, поделиться собственным опытом и мудростью. Многое о жизни я узнал именно от деда. Что важно иметь возможность положиться на человека и ответить ему тем же. Что нельзя воспринимать вещи однобоко. Что испытания нужно принимать. И еще много чего. Я во всем равнялся на него – как другие мальчики на своих отцов.

Это было фантастическое время. Еще и потому, что тогда у меня появилось много друзей. На своих ВМХ[2] мы устраивали гонки по лесу, катались на скейтбордах, а карманные деньги тратили на пластинки с хитами «Новой немецкой волны».

Дедушка умер, когда мне было четырнадцать. Очень неожиданно. От инфаркта. Чуть больше трех лет мы провели вместе. Короткий, но яркий период. Конечно же, это не было случайностью, что после его кончины моя жизнь потекла в новом направлении. Я решил не относиться больше к учебе как к неизбежному злу, а стал внимательным на уроках, как следует выполнял домашние задания и контрольные работы, что, как оказалось, не представляло для меня особого труда. За короткий срок я улучшил свой средний балл с 4,0 до 2,2[3], кроме того, стал еще больше читать. Я проглатывал книги по географии и истории одну за другой: про мореходов, первооткрывателей и захватчиков, про майя и инков, про эллинов, египтян… Все это я крепко сохранил в памяти и по сей день могу пересказать.

К тому же я ударился в спорт. Летом 1984 года в Лос-Анджелесе состоялись Олимпийские игры. Я поднимался среди ночи, чтобы посмотреть прямую трансляцию игр. Особенно восхищали и подстегивали меня успехи бегунов на длинные дистанции. Поскольку мама тоже увлекалась бегом, она поощряла мои интересы. Подарила мне пару кроссовок для бега, часто звала с собой на стадион и давала ценные советы. Велосипед и скейтборд пылились теперь в гараже. И друзья потеряли прежнюю значимость.

Отношения с отцом тоже изменились: страх уступил место холодности. Дедушка научил меня разбираться, чему стоит верить, а что – фальшивка. Теперь все это манерничанье отца, его королевские замашки и важничанье – он ведь доктор наук – представали передо мной в совершенно ином свете. Что стоит ум, если человек эмоционально туп? Отец был таким. Кроме того, вскоре я перерос его на целую голову – отец был невысоким, всего лишь 1,61 м, – так что он больше не решался прибегать к телесным наказаниям.

Только одно доброе переживание связано у меня с отцом. В 1983-м мы вдвоем отправились в паломничество к самой высокой на Шри-Ланке священной горе Адамов Пик. Согласно традиции, восходили мы ночью, чтобы к рассвету успеть добраться до вершины, где оставил след своей стопы Сиддхартха Гаутама Будда. Там наверху небольшой монастырь. Воспоминание о том, как ранним утром мы вместе с монахами и другими паломниками отправляли ритуалы в честь Будды, до сих пор волнует мне душу.

После возвращения в Европу я продолжил посещать конфирмационные занятия. И это не вызывало во мне противоречий. Меня крестили. И я представлял себе, что однажды буду венчаться в церкви. Моя мама была протестанткой, поэтому я ходил в евангелистскую церковь, а не в католическую, которые преобладают в Мюнстерланде. Отца моя конфирмация нисколечко не интересовала, но он радовался тому, что появился повод для оглушительного праздника. В этот день на лужайке перед нашим домом собрались члены семьи и гости. На подъездной дорожке выстроилась целая колонна шикарных автомобилей. Мы гуляли и катались на велосипедах. Веселье продолжалось до глубокой ночи. Танцы, песни. Для жителей деревни такие многолюдные и многоязычные сборища были, должно быть, чем-то экзотическим. С одной стороны, семья Кахаватте уже стала частью сообщества Лотте. Но, с другой стороны, мы сами были большим сообществом. Так, на мою конфирмацию были приглашены сингальские родственники и друзья со всего света. По телефону отец сообщал им: «У нашего сына причастие, это что-то связанное с церковью. Ну да неважно. Давайте приезжайте, попразднуем!» Народу была тьма.

Когда немногим позднее меня накрыла болезнь, отец списал меня со счетов. Какой там из меня наследный принц!

Когда немногим позднее меня накрыла болезнь, отец списал меня со счетов. Какой там из меня наследный принц! Он не хотел иметь дело с сыном-инвалидом. Я был ему безразличен.

1986–1989. Я хочу большего!

Приемная в госучреждении. Нас с мамой вызвали на консультацию к «специалисту по обучению слепых».

– Ты хотел бы получить аттестат о полном школьном образовании? – спрашивает меня женщина-специалист.

– Да, я буду продолжать учиться. В самой обычной гимназии.

– Хм. Так, так. Ты уверен, что справишься?

– Да!

– Несмотря на то, что не видишь?

Молчание. Я все сказал.

– Но, Салия, будь реалистом. Ты не можешь учиться и сдавать выпускные экзамены в «самой обычной гимназии», как ты выразился.

Ага! «Ты не можешь». Как я ненавижу эту фразу! Но я беру себя в руки и упорно продолжаю молчать.

Женщина начинает распространяться на тот счет, что якобы мне не потянуть учебы в обычной гимназии. Еще ни одному слепому не удалось попасть в университет.

– В Марбурге есть специализированная школа для детей-инвалидов по зрению. Я серьезно считаю, что тебя нужно записать туда.

Не стоило так утруждаться. Я даю ей понять, что не отступлюсь от своего.

К разговору подключается мама и дипломатично обращается к служащей:

– Я тоже не уверена, что это хорошая идея. Дайте нам время подумать. Мы обсудим ваше предложение с мужем.

Служащая нас словно не слышит и продолжает твердить свое:

– Школа в Марбурге на хорошем счету. Это то, что нужно Салии. Только там у него есть реальный шанс получить аттестат.

В глубине души я объявляю ей войну. Откуда ей знать, что я в состоянии делать, а что – нет? Но я нацепляю на себя вежливую улыбку и говорю наигранно простодушно:

– Вы это говорите со знанием дела? Как человек, который плохо видит?

– Нет, но я разбираюсь в этом и желаю тебе только добра.

Из-за проблем с глазами в последний год в реальной школе мне пришлось много времени и сил вложить в учебу, но оно того стоило. Чем больше я осознавал, что болен, тем выше становились мои амбиции. Я ни в коем случае не хотел походить на беспомощного, зависимого инвалида, чего от меня все ожидали. Моей целью стал аттестат об окончании школы с хорошими баллами. И я сделал это. Более того, я ежедневно совершал пробежки. Мои спортивные амбиции ничем не уступали школьным. Жертвой в борьбе с болезнью пала моя страсть к книгам. К ним я больше не прикасался. Чтение стало для меня мучением.

Всему свое время. Следуя этому принципу, я поставил перед собой ближайшую цель – аттестат. А за горизонтом уже наметилась следующая – медицинский университет. Я все еще оставался сыном своих родителей – людей с высшим образованием, а в нашей сингальской общине было много врачей. Больше всего мне хотелось стать хирургом. Эх, что за шикарная работа! И так считал я не только потому, что увлекался биологией. Но и потому, что профессия эта чрезвычайно престижна. Хотя мне претило косное мышление отца, но все-таки он привил мне определенную убежденность в том, что «мы лучше».

Когда словно из ниоткуда появилась эта дама из госучреждения и попыталась перечеркнуть все мои планы, я был в ужасе. С тех пор как возникли проблемы со зрением, я научился принимать эту новую данность. Но не стал мыслить ограниченно и не позволил бы ограничивать меня. Они хотели запихнуть меня в гетто для инвалидов? Никогда! Еще по пути из соцзащиты домой я взял с мамы слово, что она запишет меня в обычную гимназию.

В тот день 1986 года был заложен камень моего недоверия к тем, кто занимается делами инвалидов, а также к терапевтам в целом. Это отношение я сохраняю и поныне. По-моему, так называемая специалистка пыталась разыграть из себя ясновидящую. Она вообще ничего не знала обо мне! Против консультантов в других областях я ничего не имею, в конце концов, я сам зарабатываю этим на жизнь. Но я даю консультации, основываясь на личном опыте в аналогичной ситуации: «Я был там, я видел это». Только тот, кто может так сказать, заслуживает право называться специалистом. Я ценю теоретическое знание, но оно, на мой взгляд, раскрывается лишь в комбинации с личным опытом.

На протяжении всей своей жизни я сталкиваюсь со множеством людей, считающих, что они-то знают, что лучше для слепого. И лишь двое из них сами были незрячими.

В гимназии в качестве профильных предметов я выбрал биологию и английский язык. Другими дисциплинами, по которым потом нужно было сдавать выпускной экзамен, были география и искусство. Я увлекался биологией и географией и бегло говорил по-английски. Мое решение выбрать искусство некоторых, по понятным причинам, удивило. Но то, что я не мог разглядеть картинки, было наименьшей проблемой. Во время путешествий, посещая музеи с мамой, я видел своими глазами многие произведения в подлиннике. Это был неиссякающий источник. Даже спустя годы я мог вспомнить картины в деталях.

Несмотря на все это, учеба в гимназии доставила мне хлопот. Я как будто прогуливал часть урока по биологии, потому что многие схемы, с которыми мы работали, просто расплывались перед моими глазами и превращались в кашу. Изучение проб под микроскопом было для меня просто бессмысленным занятием. И на уроках географии было не лучше: карты, таблицы импорта и экспорта, информация о странах – все мелкими цифрами. Бесполезно! Не говоря уж о математике. Кто разберется в векторном исчислении с завязанными глазами? Из-за юношеского максимализма я недооценил предстоящие трудности.

Зрение у меня все больше слабело. Примерно в восемнадцать лет я уже ничего не видел на доске. Постоянные слайды на проекторе изматывали меня. Книги издательства Reclam были моими злейшими врагами: их невозможно было прочитать даже с самой сильной лупой. Я научился писать вслепую, но прочитать собственные записи не мог. И никто не знал, как облегчить мне обучение. Ни учителя, ни родители. И уж тем более замечательные специалисты по вопросам инвалидов. От коих, кстати, больше не было ни слуху ни духу. Временами у меня возникало чувство, что я просчитался, финита ля комедия! Но оно скоро проходило. Отказаться? Никогда. Если мне что-то втемяшилось в голову, оно обязано было сбыться.

На протяжении всей своей жизни я сталкиваюсь со множеством людей, считающих, что они-то знают, что лучше для слепого. И лишь двое из них сами были незрячими.

Я никогда не умел проигрывать. Еще будучи ребенком, я чертовски злился, когда в игре «Не сердись, дружище!»[4] мне не хватало одной-единственной фишки, и она все не приходила и не приходила. Иногда доходило до настоящих ссор в семье. Потом появилась «Монополия», где обязательно надо было заполучить Шлоссаллее[5] со всем ее богатством. Бадштрассе[6]? Даже задаром не нужна.

Теперь моей игрой стало «получи аттестат с отличием». Чтобы выиграть в ней, мне требовалась стратегия. Пункт первый – самовнушение. Подумай, чего ты действительно желаешь, и говори себе: «Я хочу, я могу, я получу это!» Это – ключевой момент. Пункт два: если ты при всем своем желании не можешь что-то получить или даже не хочешь напрягаться, найди людей, которые тебе помогут. По сей день эта стратегия выручает меня. Никто не может уметь все. Я чрезвычайно уважаю истинных специалистов и консультантов, достойных доверия, и полагаюсь на них во всем. Когда мне приходится за что-то бороться в жизни, я сколачиваю вокруг себя команду из приятных и эффективных участников.

Мое «я хочу» всегда безотказно срабатывало. Для «я могу, я получу это» я разработал программу тренировки памяти. На занятии я снова и снова повторял про себя услышанное. На переменах, в автобусе или на беговой дорожке я пересказывал себе материал. Только так я мог длительное время удерживать в памяти полученные знания.

Что касается второго пункта моей стратегии – помощники, – то я собрал группу поддержки. Дома за обедом единственной темой для разговора был учебный материал, который сегодня проходили в школе. Раз за разом я проговаривал выученное, словно попугай. Мама задавала наводящие вопросы, чтобы я мог припомнить то, что выпало из памяти. Я просил маму и сестру находить определенные отрывки в учебниках и зачитывать вслух. Такая система отнимала массу времени, участники группы поддержки ради меня отказались от львиной доли собственных интересов. По мере приближения выпускных экзаменов я все больше и больше привлекал их. Допоздна они читали мне книги. За это я им бесконечно благодарен.

Не меньшую благодарность я испытываю к соседскому мальчику, тоже входившему в мою группу поддержки. Ему было поручено читать мне книги об истории искусства. Он был на шесть лет моложе меня и еще ходил в основную школу. Вечер за вечером он читал для меня, при этом следует отметить, что никогда не понимал, о чем шла речь. И чем ближе мы подходили к современному искусству, тем меньше он понимал. «Сали, что это за дребедень? Это ж мусор, а не искусство!» В качестве благодарности я делал за него домашнюю работу по английскому. Он зачитывал задание, а я надиктовывал ему ответы. Настоящее взаимовыгодное сотрудничество.

Мой быт складывался из занятий в школе, зубрежки, тренировок и сна. У меня не было ни времени на то, чтобы завести подружку, ни малейшего представления о том, как это сделать. Высмотреть миловидную девочку, улыбнуться ей, оценить реакцию, потом подойти… Все это прошло мимо меня.

Мне было семнадцать, когда я впервые познакомился с девушкой. Точнее сказать, она познакомилась со мной. Семьей мы были в Лондоне, и на одной сингальской вечеринке она заговорила со мной. Она понравилась мне, и из надежных источников я узнал, что она была симпатичной. Вскоре в игру вступил мой отец: ведь девушка происходила из той же касты, что и мы, ее родители были уважаемыми людьми в городе. Отец благословил меня. В традиционных семьях из Шри-Ланки не принято искать невесту самостоятельно, для этого есть родители. Я отнюдь не собирался жениться, но мне нравилось, что мы ездим друг к другу в гости. Разумеется, никакого секса, родители строго следили за этим. Нас это устраивало: традиции есть традиции. Причиной тому, что скоро мы потеряли друг друга из виду, вернее из слуху, послужили моя сосредоточенность на учебе и слишком большое расстояние.

Крайне редко я позволял себе сходить с друзьями на дискотеку. Нам невероятно повезло стать свидетелями музыкальной революции: в конце восьмидесятых из Америки в клубы Германии хлынула музыка в стиле хаус формата макси-сингл. В 1989 году в Берлине состоялся первый «Парад любви»[7]. Как в Берлине, так и в Мюнстерланде эта новая, необычная поп-культура определила жизнь многих молодых людей. Примерно раз в месяц я ходил в клуб. Звучание и 120 бит в минуту заводили меня.

Обычно я ходил туда с Юргеном. Он был немного старше меня, у него была своя машина, и он приглядывал за мной. Без его участия я не смог бы хоть сколько-нибудь ориентироваться в огромном танцевальном зале. Он описывал мне дорогу до туалета, гардероба, бара и так далее. Поскольку мои антенны к тому времени уже были хорошо настроены, редко случалось, чтобы я спотыкался или столкнулся с кем-то. Даже когда я пытался флиртовать с девушками, Юрген оказывал мне всяческую поддержку. Девушки считали меня интересным. Я казался им холодным и высокомерным. Когда они улыбались мне, я этого не видел и не отвечал им взаимностью.

Высмотреть миловидную девочку, улыбнуться ей, оценить реакцию, потом подойти… Все это прошло мимо меня.

Однажды мы с Юргеном стояли на галерее, смотрели на танцпол.

– Эй, Сали! Вон там, зеленая точка на трех часах, помаши ей, – прокричал он мне в ухо.

Это он разглядел девушку в зеленом коктейльном платье, с интересом смотревшую в нашу сторону. Прежде чем сделать то, что он говорит, я спросил, какой у нее цвет волос.

– Рыжая, – прокричал он с воодушевлением в голосе.

Я отрицательно покачал головой:

– Не мой типаж, я люблю блондинок или брюнеток.

Юрген немного разозлился.

– Ни фига не видит и такой разборчивый, – с упреком проговорил он.

Разумеется, я вовсе не был таким разборчивым, каким хотел казаться. Просто я был очень неуверенным в себе, не имел никакого опыта общения с противоположным полом и чувствовал, что передо мной стоит слишком сложная задача. Что произойдет, если я сделаю шаг? Я не мог подойти к девушке один и заговорить с ней. Так, несмотря на все попытки завязать отношения, я оставался один. Категория «девушки и отношения» тогда еще не была предусмотрена моим программным обеспечением. «Всему свое время», – сказал я себе. Сначала окончу школу, а потом произведу обновление программы.

Незадолго до окончания школы я всерьез задумался о будущей профессии. В армии меня, конечно же, видеть не хотели. Медицинская комиссия постановила: «Какая замечательная спортивная форма! Мы бы с огромным удовольствием взяли тебя, и ты бы наверняка сделал военную карьеру. Но с таким зрением ты не в состоянии и площадку перед казармой подмести».

Мне пришлось также признать, что для медицины я слишком плохо вижу. Как единственно приемлемые для человека с ограниченными возможностями мне предлагали юриспруденцию, социальную педагогику и теологию, но ничто из списка меня не привлекало. Поэтому я принял решение освоить какое-то ремесло.

Специалист приемной комиссии – как всегда, зрячий – сказал, что по причине тяжести моего недуга сомнительно, чтобы я мог освоить профессию. Он посоветовал мне стать массажистом или телефонистом в каком-нибудь учреждении, где мог бы работать инвалид. Мне стало тошно, честно. Раздражало слово «учреждение». Для меня это прозвучало как «вас нужно куда-то пристроить, где бы о вас позаботились». Однако у меня была цель чему-то научиться и делать что-то стоящее. Неужели я единственный, кто имел смелость желать чего-то большего?

Тут мне пришло в голову, что во время путешествий, когда мы останавливались в шикарных гостиницах, меня всегда восхищал их персонал. Я бы сам с большим удовольствием носил такую изящную униформу и элегантно скользил по залам фешенебельного отеля.

Обстановка, в которой пребывают богатые и важные особы, политики, знаменитости и бизнесмены, – вот что мне нужно, наивно думал я. Весь мир – рабочее место! Я решил получить образование в сфере гостиничного бизнеса. Сегодня я думаю: неосознанно к такому решению меня подтолкнул цвет моей кожи. В гостиничном бизнесе обычное дело, когда бок о бок работают сотрудники разных национальностей. Поскольку я был метисом, у меня не было оснований чувствовать себя ущербным в этой среде.

Государственные служащие и врачи нашей общины предсказывали мне неудачу. Но будучи упертым, я проигнорировал их опасения и разослал резюме. Я умолчал о своей инвалидности, чтобы не получить отказ.

Некоторые гостиницы отклонили мою кандидатуру. Но наконец меня пригласили на собеседование. Это был отель в Ганновере – хоть и не первоклассный, но все же, согласно собранной мной информации, хороший и современный. Директор лично встретил меня в лобби-баре.

– Почему вы захотели работать именно в нашем отеле? – поинтересовался он. – Что привлекло ваше внимание?

Недолго думая, я откровенно поведал ему, что в будущем собираюсь стать директором гостиницы, а для этого мне необходимо получить качественное образование в аристократическом отеле. Я изрядно распушил хвост.

Мой собеседник зацепился за мои слова:

– А откуда вы знаете, что мы – аристократическое заведение?

Осторожно, ловушка! Сослаться на обстановку я не мог. Судорожно я перебирал в голове идеи, набрал в легкие побольше воздуха и очень непосредственно рассказал ему о дальних странах и шикарных отелях, которые мне довелось видеть. Мой трюк явно сработал. Директор внимательно выслушал, потом рассказал о своей поездке в Азию. Затем пригласил меня пройти с ним, чтобы показать самые важные участки отеля. Навострив уши, я следовал за ним по пятам. В конце экскурсии мы зашли в отдел кадров, где я узнал, что моя учеба начнется с 1 августа 1989 года. До того предстояла еще одномесячная практика. Вновь оказавшись на улице, я подпрыгнул от радости.

У меня была цель чему-то научиться и делать что-то стоящее. Неужели я единственный, кто имел смелость желать чего-то большего?

В этот момент меня обременяли лишь предстоящие выпускные экзамены. В сопровождении своей лучшей подруги – толстой лупы – я приступил к сдаче экзаменов. Каждый письменный экзамен был мучением для меня. Учителя выделяли мне больше времени, чем одноклассникам, и даже несмотря на это, мне приходилось поторапливаться. Расшифровка букв, необходимость писать вслепую подтачивали мою нервную систему.

Сдав экзамены, я вместе с сестрой отправился на Шри-Ланку. Мы впервые путешествовали без родителей, и наш путь лежал не на высокогорье Шри-Ланки, а в ее столицу Коломбо. Когда мы сели в самолет, я вздохнул с облегчением. Наконец-то свобода! Ни школы, ни зубрежки, ни отца. Каникулы превращались в бесконечную вечеринку. Уже на борту мы начали праздновать, как ошалевшие, заказывали алкоголь стакан за стаканом, пока не провалились в глубокий сон. Проснулись мы, только когда приземлились. На ватных ногах мы вывалились из салона самолета в тропическую жару города. На помощь! Хотя я в некоторой степени уже протрезвел, но все еще был не в себе.

Такси привезло нас в фешенебельный квартал метрополии – мы получили приглашение пожить у одного школьного друга отца. С особым нетерпением нас ждал его сын Туи. Он учился в Англии и недавно вернулся в Коломбо. В качестве подарка за успешное окончание школы отец подарил ему дом по соседству. Туи и я еще не были знакомы, но с первой же минуты нам стало ясно, что мы подружимся. Уже через пару часов мы знали друг о друге все. Две родственные души нашли друг друга.

После захода солнца мы устроили барбекю в саду. Туи пригласил кучу молодых ребят – любящий потусоваться народ, малость с приветом. Потом всей гурьбой мы завалились на пляжную дискотеку под открытым небом и праздновали, пока под утро не вернулись с ночной ловли рыбацкие лодки. Мы накупили рыбы на завтрак и отправились домой, где наблюдали неописуемой красоты восход. Не только из-за выпитого в непомерном количестве спиртного мне показалось тогда, что за один день я превратился в другого человека. Мне было легко, я был пьян от счастья.

Сита и я проспали почти до вечера. Не успели мы перекусить изрядно приправленными специями блюдами, чтобы облегчить похмелье, как за нами зашли наши новые друзья. На нескольких джипах мы прокатились по городу и спустились к океану. По пути остановились возле рыбного завода, чтобы купить блок льда. С похрустывающей глыбой в кузове, от которой исходил пар, мы выехали на узкую грунтовую дорогу, упиравшуюся в небольшую бухту. Мягкий песок, теплый ветер, запах воды и шум прибоя… Если бы это было не со мной, я бы сказал: что за пошлость. Солнце как раз клонилось к закату, мы все попрыгали в окрасившийся красным Индийский океан. Из колонок одной из машин звучал Боб Марли.

Один из парней молоточком нарубил льда и разложил его по бокалам. Туи наполнил их пальмовым вином, добавил кокосового молока и дольки свежего лимона. Мы развалились в кузовах наших джипов и потягивали коктейли. В разведенном костре потрескивали поленья. Именно о таком отдыхе мечтали мы с сестрой. Мы поклялись, что однажды навсегда переедем жить на Шри-Ланку.

Потом мы отправились на самую модную на острове дискотеку и провели там всю ночь. И так продолжалось все каникулы: по ночам танцы и выпивка, а днем мы отсыпались. Это была первая и последняя поездка на Шри-Ланку, когда мы не почернели от лучей палящего солнца, а вернулись домой бледные, как кофе с молоком.

Спустя несколько недель мне выдали аттестат. Гимназию я окончил с оценкой «удовлетворительно», что по моим меркам было скверно. Ай, все равно! «Главное – у тебя есть школьное образование!» – сказал я себе. Цель поставил, цели достиг.

3. Сегодня. Трезво, откровенно

Во время последней прогулки вдоль озера Альстер мне подумалось, что в жизни я всегда использую какие-то стратегии.

– Эй, а как же я? – отозвался мой внутренний голос.

– Ну, да. Я научился прислушиваться к тебе, – поддержал его я.

– Хотелось бы надеяться!

– Клянусь, твое мнение важно для меня. Ты помогаешь мне оценивать людей и ситуации, ставить правильные цели. Но когда решение принято, я начинаю выстраивать целую систему по воплощению идеи в жизнь.

– Точно, – согласился внутренний голос. – Принцип «плыть по течению» не для тебя.

Инстинкт и стратегии помогают мне продвигаться по жизни. Например, будучи тренером, перед каждым новым семинаром я заранее обследую помещение, прислушиваюсь, принюхиваюсь, оцениваю, насколько оно просторно, как освещено, какой в нем воздух. Я пытаюсь почувствовать его атмосферу – здесь включается интуиция. На основе собранной информации я выстраиваю стратегию: где мне лучше встать во время выступления, как двигаться по залу, как спланировать семинар, чтобы эффективно реализовать его в данном помещении. Разумеется, я прикидываю, где разместить доску, где положить фломастеры и так далее. Я фиксирую в памяти голоса, интонации, внутренним взором обозреваю, где и в каком порядке рассаживаются пришедшие. Это интересно, как одни садятся у окна, другие – у стены, кто-то предпочитает первые ряды, кто-то, наоборот, уходит подальше, некоторые держатся группками, есть такие, кто предпочитает сидеть отдельно от остальных. В начале семинара, когда участники коротко рассказывают о себе, я анализирую, что представляют собой собравшиеся. Я сканирую энергетику зала: какое общее настроение, между кем царит взаимопонимание, кто пользуется авторитетом. И тут снова выстраивается стратегия: какие стереотипы нужно будет ломать, как сделать так, чтобы каждый из участников в равной степени извлек пользу из семинара.

Тот же принцип я использовал, когда учился в школе и когда получал профессию: благодаря своей интуиции, вопреки внешнему давлению, я принял решение учиться в обычной гимназии. Чтобы справиться с поставленной задачей, я выстроил стратегию. Когда я положил аттестат на стол, внутренний голос сказал мне: «Ты можешь достичь большего. Образование для инвалидов заведет тебя в тупик». Чтобы заполучить место стажера в гостинице, моим тактическим ходом стала ложь – я скрыл свою инвалидность. И я прибегал к этой тактике до тех пор, пока отсутствие зрения не перестало быть препятствием на моем профессиональном пути.

Когда я положил аттестат на стол, внутренний голос сказал мне: «Ты можешь достичь большего. Образование для инвалидов заведет тебя в тупик».

По сей день в повседневной жизни я часто скрываю свою проблему с глазами. Основная причина заключается в том, что видящие не знают, как вести себя с невидящими. Когда я прямо сообщаю, что моя способность видеть крайне ограничена или что я почти слепой, в большинстве случаев люди понятия не имеют, как на это реагировать. Они пугаются, начинают выражать сочувствие, расстраиваются, испытывают горечь. Часто стремятся оказать посильную помощь, но делают это неуклюже. Большинство испытывают дискомфорт. Я вовсе не упрекаю их за это, их можно понять.

Это объясняется тем, что незрячих с ранних лет исключают из жизни обычных людей. Они ходят в специальные школы и даже детские сады. Безумие! Их лишают самого простого способа научиться жить рядом с другими и взаимодействовать.

Свою табличку «Я слепой», повязку на руку и трость я всегда ношу с собой, но в знакомой местности не достаю их из портфеля. По собственному опыту я знаю, что прохожие любят заговаривать со слепыми и задавать им кучу вопросов. Но обычно, когда я куда-то иду, у меня есть цель или назначена встреча и нет ни времени, ни желания объясняться с незнакомцами. Кроме того, я нередко сталкиваюсь с тем, что люди просто привязываются к тебе. У них и в мыслях нет ничего плохого, они просто хотят сопроводить тебя куда нужно, но получается, что нагоняют больше страху.

А ведь все могло бы быть гораздо проще. Если бы зрячий при столкновении со слепым заподозрил, что тому нужна помощь, он мог бы задать всего три действительно уместных вопроса. Нужна ли вам помощь? Как вам помочь? Как вам удобнее: взять меня под руку или просто идти рядом? Но я и не помышляю услышать подобное. Это я подстраиваюсь под других и даю им понять, что со мной все в порядке.

Сложнее, когда мне нравится женщина и я ей тоже нравлюсь. Мы договариваемся о свидании, встречаемся в ресторане, беседуем… Как правило, сначала женщины ничего необычного не замечают. Некоторые – в общем, практически все – в какой-то момент удивляются, что у меня нет машины. И тогда я говорю: «У меня плохое зрение, поэтому я не вожу автомобиль». Деликатные девушки прекращают на этом свои расспросы. Но позже замечают, что и на велосипеде я тоже не езжу. И что в моей квартире почти нет лампочек.

В этих ситуациях я нахожу какое-то благовидное объяснение. Не лгу, не виляю, но и не вываливаю на них всю правду. Это было бы неумно и не по-джентльменски. Себя я приучил к своей слепоте и трудностям при ходьбе. Также и окружающим я хочу дать время привыкнуть к этому. Причем женщины обычно относительно спокойно реагируют на мои недостатки. У мужчин с этим больше проблем.

При мимолетном знакомстве я, как правило, лишь говорю: «Я не очень хорошо вижу». Это правда, и это не усложняет ситуации и крайне редко ведет к дальнейшему обсуждению темы. Иногда мне не везет, и начинаются расспросы: что значит «не очень хорошо», и можно ли это вылечить. Или «А вы выглядите таким счастливым!», «А вы вообще видите меня?», «Какого цвета мои глаза?», «Как вы понимаете, что загорелся зеленый на светофоре?».

Бывают и вовсе смешные вопросы, типа: «Ух ты ж, а ты видишь, что я показываю тебе язык?» Или слишком любопытные спрашивают: «А как же вы видите сны?», «Вы можете самостоятельно одеться?», «Как же вы убираетесь в квартире?» И так далее, и тому подобное.

На мой взгляд, довольно быстро дружеская заинтересованность перерастает в досадную навязчивость. Так ли уж необходимо все это знать тем, кто едва знаком со мной? Да, я вижу сны, как и остальные, – разноцветные и живые. Я без проблем одеваюсь сам, но люблю, чтобы кто-нибудь подсказал мне, что нужно поправить галстук, если с ним что-то не так. И да, слабовидящий тоже может быть высокомерным. И может убраться в квартире – ничего драматичного нет, если он пропустит парочку пылинок. И вообще, для меня существуют более увлекательные темы для разговора. Мне вовсе не доставляет удовольствия, когда ко мне начинают относиться как к инвалиду.

Классический пример – супермаркет. Я хожу всего в три магазина, которые хорошо знаю, и выбираю продукты в ярких упаковках. Например, куриное мясо в красной упаковке. Лезвия для бритвы – в синей упаковке.

Их легко отличить. Один и тот же рис. А вот если в супермаркете сделали перестановку, тогда действительно возникают проблемы. Тогда, если мне, например, нужна томатная паста, я хожу по рядам туда-сюда в поисках полки, где преобладает красный цвет. Там, скорее всего, стоят бутылочки с соусами и банки с томатной пастой. Это занимает некоторое время, но я почти никогда не обращаюсь за помощью. Когда же такое случается, я говорю:

– Я очень тороплюсь. Мне нужна томатная паста. Где мне ее найти?

Ответ всегда одинаков:

– Вон там, вернитесь немного назад. – И продавщица куда-то указывает.

– Где там?

– В конце ряда слева возле уксуса.

Собственно, легче от этого не становится, и приходится просить описать более точно или провести меня к месту, где стоят банки с томатной пастой, потому что я – слепой. И тогда опять повисают в воздухе невысказанные вопросы… Некомфортная ситуация для обеих сторон.

У кассы я либо подаю крупную купюру, либо протягиваю свое портмоне и прошу взять столько, сколько нужно, так как оставил контактные линзы дома. Частенько кассиры отвечают так: «А, ничего, мы всегда так делаем, когда покупатель – пожилой человек».

Мы немного болтаем и спокойно расходимся. Конечно, я мог бы нащупать пятидесятицентовик или одно евро и сам, но это заняло бы некоторое время.

Недавно я открылся турку – продавцу, у которого покупаю овощи.

– Ну-ну, ты разыгрываешь меня! – рассмеялся он. – Ты просто заносчивый тип, считающий выше своего достоинства носить очки.

А я подумал: ну, отлично, я всего лишь подошел, чтобы купить бананы, а теперь придется рассказать полжизни.

Я постоянно сталкиваюсь с людьми, которые мне не верят. Они думают, что я здоров, просто прибедняюсь, играю на публику. Это коробит. Другие считают, что я скрываю свою слепоту, потому что ее стесняюсь. Это досаждает еще больше. Мои трудности – неизменная часть меня. Если бы я их стыдился, я бы плохо кончил.

Мои трудности – неизменная часть меня. Если бы я их стыдился, я бы плохо кончил.

Со словом «инвалид» у меня проблемы. В нем есть призвук болезни, ограниченности, беспомощности, словно я не такой, как все. Моя слепота даже расширяет мои возможности восприятия, я распознаю практически все то же, что и зрячие, а порой и того больше.

Произошла своего рода биологическая эволюция: индивид – я – как вид адаптировался к условиям окружающей среды. То, что у зрячих осталось недоразвитым, то есть слух, у меня обострилось. Поэтому-то я и не чувствую себя ни больным, ни ограниченным.

А что касается инаковости, то есть люди с аллергией на продукты питания, люди, которые боятся летать, люди с еще какими-то проблемами. Стоит поискать того, кто бы соответствовал норме. Так что: ну и что?

Слово же «трудности» кажется мне более благозвучным, чем «инвалид». «Слепой» или «незрячий» – тоже нормально, хоть и не экстра-класс. В конце концов, любое из этих понятий служит единственной цели – создать дистанцию между мной и теми, у кого с глазами все в порядке.

Но я не хочу строить из себя оскорбленную невинность. Бывают ситуации, когда требуется слово, так почему бы и не «инвалид»[8].

Я не возражаю, даже если кто-то назовет меня «иностранцем»[9].

Собственно говоря, буквоедство мне не интересно. У меня есть дела и поважнее.

1989–1992. Обман начинается

Полосы, полосы, грязные разводы. Мне не удается избавиться от них. Мои глаза совсем плохи. При всем желании я ничего не вижу на зеркале ванной комнаты. И так во всем на работе. А ночью во сне я вижу совершенно отчетливо полосы от жира, полосы от зубной пасты, разводы от пены для бритья. Они пугают меня. Мне нужен способ одолеть их.

Горничная постоянно делает мне выговор, когда проверяет, хорошо ли я убрался в номерах: «На зеркале разводы. Вытирай!» Она ничего не знает о моих глазах. Никто в гостинице ничего не знает.

Я разрабатываю следующую стратегию: тайком беру с тележки для белья по две чистые тряпки на каждое зеркало. Использую огромное количество очистителя для стекол, сначала одной тряпкой протираю поверхность, потом полирую второй. Быстро-быстро! И ни разу не попадаюсь! План работает. Но возникает новая проблема: двадцать пять номеров на этаже – значит, нужно пятьдесят тряпок. Перерасход может выдать меня. Лучше брать тряпки в центральной бельевой гостиницы. Несколько раз на дню я крадусь по коридорам со стопкой тряпок под мышкой. Использованные тряпки я спускаю по шахте бельесборника. Послышались шаги? Коллега идет? Нет, к счастью, постоялец. Нервы на пределе.

Начало моего обучения профессии было подобно холодному душу. Опьяненный поездкой на Шри-Ланку, окончанием школы и наивным предвкушением стать частью мира богатых и знаменитых, вышел я на смену в ганноверский отель. И тут на тебе: черная работа. Первые четыре недели стажировки я провел на мойке посуды. Вместо красивой униформы на мне был рабочий комбинезон и прорезиненный фартук. С утра до позднего вечера я сортировал тарелки по коробам, вставлял их в посудомоечную машину, вытирал вымытую посуду. Конец смены был увенчан чисткой мусорных контейнеров. Ночью я падал в постель смертельно уставший от тяжелой работы и разочарования.

В то время я жил в Ганновере в доме моего друга Роберта, который учился в интернате в Лотте у моих родителей. Родители Роберта были очень приятными и внимательными людьми. С мамой я редко созванивался. Постоянные конфликты с отцом негативно сказались на ее душевном и физическом состоянии. Пока она восстанавливалась в клинике, отец сбежал. Он вернулся обратно на Шри-Ланку. Ни мама, ни сестра не испытывали горечи по случаю его исчезновения, а я и подавно. Но вот что действительно было болезненно, так это то обстоятельство, что отец прихватил с собой все деньги. Все счета были вычищены, все страховки аннулированы. Очевидно, он долго подготавливал свое бегство. Маме он оставил только дом с долгами. Одновременно с этим из-за болезни мама потеряла работу. Мне было невыносимо жаль ее. Единственной поддержкой, которую я мог предложить ей из далекого Ганновера, – это дать понять, что со всем справлюсь сам.

Первого августа 1989 года я официально стал стажером и гордым квартиросъемщиком. Теперь я жил в квартире, которая перешла мне от другого стажера. В крошечной комнате с кухонной нишей стоял холодильник, старая посудомойка и платяной шкаф. Кроватью служил гимнастический коврик, на котором я раскладывал спальный мешок. Остальную мебель я притащил с мебельной свалки. Моя новая, самостоятельная жизнь была волнующей. И хотя я привык к довольно хорошим условиям, спартанский быт не напрягал меня. На Шри-Ланке я знавал многих людей, влачивших жалкое существование на улице. Все их имущество составляли лохмотья, надетые на них. По сравнению с ними я жил как король. У меня была крыша над головой, работа, и три раза в день я бесплатно питался в гостинице.

Проблематичным было лишь то, что аренда квартиры сжирала как мою зарплату – в первый год она составляла 350 немецких марок, – так и материальную помощь в 150 марок. Чтобы иметь деньги на проезд и не голодать в выходные, я подрабатывал. То я работал помощником на кухне в закусочной, то официантом в соседней гостинице. Должен признаться, что иногда приворовывал там продукты. На развлечения и одежду денег совсем не оставалось.

Учебным планом было предусмотрено, чтобы два месяца я проработал помощником горничной. Для любого непростое занятие, а для меня существовала и дополнительная трудность, связанная с чисткой зеркал. Значительное увеличение количества расходуемых тряпок горничная заметила незадолго до окончания срока моей работы помощником, но виновника, к счастью, ей не удалось вычислить.

Потом меня распределили в ресторан. Я обрадовался «повышению» и предвкушал радость от общения с гостями гостиницы, но реальность снова отрезвила меня. В графике напротив моего имени всегда значилось «ДС», сокращение от «двойная смена» – коварное изобретение специалиста по развитию персонала. Теоретически это значило, что смена делится на две части, между которыми продолжительная пауза. А фактически – нескончаемый рабочий день. Я начинал в десять часов утра с уборки остатков шведского стола, потом должен был пылесосить весь ресторан. Хоть я очень старался, но часто после меня оставалась парочка соринок, поэтому к выговорам начальства я скоро привык. Закончив пылесосить, я торопился накрыть столы к обеду. Мне все приходилось делать в спешке. А частенько постояльцы появлялись до начала обеда. «Поторапливайся, господа уже ждут. Тут тебе не дом престарелых», – шипел на меня менеджер ресторана. Как и моему отцу, ему явно доставляло удовольствие посрамлять меня в присутствии посторонних.

В мои обязанности также входило сервировать напитки и убирать грязную посуду. Чаевых мне не давали. Чаевые от гостей получали только официанты, закончившие обучение, а в этом отеле не было принято поровну распределять их между всеми сотрудниками ресторана.

Когда гости расходились, ученикам разрешалось доесть остатки со шведского стола. Шеф часто не давал нам спокойно пообедать, читая лекции по новым правилам сервировки стола. Своей показной манерой говорить он напоминал квакающую учительницу из мультфильма «Снупи и мелочь пузатая», чей голос звучал как приглушенная труба. Мне, Чарли Брауну и его друзьям этот спектакль порядком надоел. «Да заткни ты уже свою пасть», – тихо шептал я, уткнувшись в свой холодный, липкий обед.

Потом надо было опять убирать и чистить ресторан. В конце концов у меня оставалось всего два часа свободного времени. Ехать домой не имело смысла, потому что я жил слишком далеко. Часто я оставался в отеле и помогал другим стажерам в баре или конференц-зале. Ужины в ресторане проходили так же, как и обеды, только тянулись дольше. Бывало, я освобождался только к полуночи. Выжатый как лимон, я ехал домой на последнем трамвае, и то если повезет. Все чаще случалось, что старший официант вымещал на мне свое плохое настроение. Без видимых причин он заставлял меня убирать все с уже накрытых к завтраку столов, переворачивать и ставить на столешницы стулья и полировать их ножки – в нашем ресторане было сто двадцать посадочных мест. После этого я аккуратно расставлял стулья и заново сервировал столы. В результате мне не удавалось управиться вовремя. Уставший и поникший, я пешком шел домой.

Спустя некоторое время мне наконец поручили приличное, самостоятельное дело: меня поставили барменом, сначала в дневную смену с восьми утра до шести вечера. Вот это отличная работа, подумал я. Смогу даже чаевые получать. Стажер третьего года обучения за три дня ввел меня в курс дела – и тут энтузиазма у меня поубавилось, потому что надо было пробивать на корявой кассе артикул каждого заказанного напитка. Листок с перечнем артикулов висел на стене. Цифры на клавиатуре кассы я еще мог худо-бедно рассмотреть, но дисплей был слишком маленький, как и номера на листочке. Шанса что-то там увидеть не было никакого! Меня одолевал страх. Любая ошибка на кассе могла разоблачить меня, а это привело бы к увольнению.

Ночью перед первой сменой я не мог заснуть, беспокойно крутился с боку на бок. На вторую ночь я собрался и начал искать способ справиться с проблемой. К утру у меня уже было готовое решение. Я скопировал меню со всеми блюдами и напитками отеля. Наш новый мойщик посуды, индус, стал моим первым союзником. Я посвятил его в свою тайну, и он пообещал хранить ее. Нас объединяли азиатское происхождение и низкий статус среди персонала, так что мы доверяли друг другу на сто процентов. Мой сообщник перенес на скопированное меню все артикулы. Вечером дома я изучил его через сильное увеличительное стекло, переписал заново все наименования огромными кривыми буквами на отдельный листок, а рядом цветными красками вывел номера артикулов. Так, по пути на работу и обратно я мог заучивать их наизусть. Поскольку наш ассортимент был ограниченным, моя стратегия спасла меня. Очень скоро я вслепую набирал цифры на кассе. Список уже был мне не нужен.

Спустя пару недель я вышел в ночную смену и должен был обслуживать значительно больше клиентов. Мои чаевые росли. На сэкономленные деньги я купил подержанную кровать. Она обошлась мне в 95 марок, включая матрас и решетку.

Поначалу единственными людьми, с кем я общался, были стажеры из нашей гостиницы. Конечно же, мы постоянно обсуждали работу, это была вереница одних и тех же разговоров. Скоро все это осточертело так, что мне уже не хотелось с ними встречаться в свободное время. После работы я часто чувствовал себя заведенным и не хотел сразу ложиться спать. Тогда я любил часок постоять у окна своей квартирки. Я уже давно перестал читать и смотреть телевизор. Я стоял, уставившись на огни улицы, и слушал звуки проносящихся мимо машин. Их монотонный шум прерывался сиренами пожарных машин, выезжавших из дежурной части неподалеку. Я познал новое чувство – чувство одиночества. Оно тяжелым грузом легло мне на грудь.

Я познал новое чувство – чувство одиночества. Оно тяжелым грузом легло мне на грудь.

Но потом я подружился с Сабиной и Ральфом, моими соседями по парте в колледже. С каждой неделей я все больше привязывался к ним. Я собрался с духом и рассказал им о своих проблемах с глазами. Таким образом, у меня было уже четыре союзника, поскольку, кроме мойщика посуды, о моем недуге узнала и куратор нашей группы в колледже. Сабина и Ральф тихонько читали мне вслух, что было написано на доске, и из учебников. Система работала, я получал оценки.

Наша дружба становилась все крепче, но из-за того, что смены у нас были в разное время, встречались мы очень редко. Я скучал по ним и с нетерпением ждал следующей встречи. После учебы мы втроем делали домашние задания, по вечерам скидывались и покупали в дискаунтере самое дешевое пиво в банках. Ночь напролет мы болтали и смеялись, слушали хаус, пили и наслаждались жизнью.

Ральф и Сабина были местными. Они показали мне все основные госучреждения и магазины. Когда случалось, что наши выходные дни совпадали и у нас водились деньги, мы шли на дискотеку. Благодаря им я понемногу знакомился с жизнью большого города.

Ральф явно обладал даром крутить с девушками. Они ходили толпами вокруг него. А потом он увлеченно рассказывал о своих похождениях. Однажды он закрутил сразу с тремя. Его пассии обычно были старше его, при деньгах и при машинах. Я удивлялся ему и завидовал. Сам я вел целомудренную жизнь монаха. Однажды я рискнул признаться Ральфу в своей неопытности и попросить совета, как завести отношения, но он только сказал: «Постой-ка, я все устрою».

Ральф не заставил себя долго ждать. В клубе он не отходил от меня ни на шаг. Мы танцевали, стояли у бара, тусовались у танцпола. Вскоре ему удалось свести меня с несколькими девушками. Многие из его знакомых пришли не одни, и он так вел беседу, что незаметно в нее включились и я, и они. Я познакомился с по-настоящему классными девушками.

Было здорово, я чувствовал себя счастливым, чего уже давненько не случалось. Пока однажды, как гром среди ясного неба, на меня не обрушилась одна новость.

Позвонила мама и вне себя прокричала:

– Ты представляешь, твой отец в Шри-Ланке женился на другой женщине!

– Это невозможно, – возразил я с присущей мне наивностью. – Вы же не разведены.

– Именно. Но ты же его знаешь…

Свое исчезновение отец основательно подготовил, но не додумался развестись. Маме стоило больших усилий и затрат вести сложный бракоразводный процесс между двумя континентами. Новость оказалась правдой, чему я уже совсем не удивился. Хотя многоженство у сингалов, исповедующих буддизм, являлось нарушением морального канона, мы-то знали, что отец не считался с нормами морали, когда дело касалось удовлетворения его эго, и ему все сходило с рук.

Рисовые поля и тридцатикилометровые каучуковые плантации, унаследованные от умершей к тому времени бабушки, он переписал на вторую жену сразу после свадьбы. Вместо содержания или какой-то суммы он приготовил мне подлый подарок. О нем я узнал в 1990 году, когда получил заказное письмо, в котором от меня требовали погасить долг в банке размером с пятизначное число.

Речь шла о туристическом бюро, которое было в долгах как в шелках и владельцем которого значился я. Сначала я подумал, что произошла путаница. С недоверием я крутил в руках письмо и так, и сяк, изучая его, пока меня не осенило. Сердце чуть не остановилось.

Бизнес, которым занимался мой отец на стороне, когда работал учителем! Это бюро путешествий из той же оперы! Я вспомнил, как перед моим отъездом в Ганновер под странным предлогом он уговорил меня подписать несколько пустых бланков. Я боялся худшего и начал поиски. Гора требований об уплате долга росла на столе в моей комнате. Прокурор завел на меня дело.

В результате своих изысканий я обнаружил, что отец без моего ведома сделал меня подставным лицом. Моя подпись на бумагах фактически подтверждала то, что я являюсь официальным собственником бюро путешествий. Все было заранее сфабриковано. Грязные махинации отца лишили меня сна, а если мне и удавалось заснуть, то меня мучили кошмары.

В отчаянии я обратился к родителям Роберта, надеясь на утешение и, возможно, парочку советов. От них я получил поддержку по полной программе: они не только нашли мне опытного адвоката, но взяли на себя финансовые расходы, связанные с процессом. Кроме того, они всегда готовы были выслушать. Я чувствовал, что они сделают для меня все, что в их силах.

Мне не довелось на собственной шкуре испытать, каково это, когда оба родителя принимают тебя безоговорочно. Но я с полной уверенностью могу сказать, что родители Роберта обращались со мной так, как если бы я был их родным сыном.

Не будь их, что бы со мной было? Вполне вероятно, я схватился бы за иглу, пошел на панель или покончил с собой. Или все вместе. Это не фигура речи, и я не преувеличиваю. Благодарность, которую я испытываю по отношению к родителям Роберта, безгранично велика. Я не могу выразить ее словами.

Отец не считался с нормами морали, когда дело касалось удовлетворения его эго, и ему все сходило с рук.

Расследование и слушание по делу о задолженности туристического бюро тянулись несколько месяцев. Я предстал перед судом. В конце концов с меня сняли все обвинения. Отцу я написал, что если ему придет в голову приехать в Германию, то уже в аэропорту Франкфурта-на-Майне ему конец. Как только он предъявит паспорт, его тут же арестуют. Некоторые мои знакомые считали, что я должен поговорить с ним.

– Все-таки он твой отец.

Я отвечал:

– Нам не о чем разговаривать. Обманул один раз, обманет еще.

Больше никогда я не обмолвился с отцом ни словом. Никогда не испытывал желания разыскать его, позвонить или навестить. И от него не было ни писем, ни звонков. Даже когда у меня обнаружили рак и я боролся за жизнь. Ему сообщили о моей болезни, но, судя по всему, я был ему глубоко безразличен. Он мне тоже.

Меня постоянно спрашивают, не хватает ли мне отца. Уже двадцать лет я отвечаю: «У меня его никогда не было». Он давно умер. Его убили.

После того как мне пришлось оправдываться за грязные делишки отца, моя жизнь изменилась. Сначала незначительно, но потом все быстрее покатилась под гору. Характер мой стал портиться, я перестал следить за собой. Было бы неправильно сказать, что причиной тому послужил исключительно гнев на отца, хотя пережитое выбило у меня почву из-под ног.

Первый и решительный шаг в направлении пропасти я сделал, обрубив все свои корни. Я перестал общаться с родственниками и друзьями со Шри-Ланки. Мне не хотелось иметь ничего общего с Азией, ее культурой, даже буддизм я вырвал из ума и сердца. Отвращение ко всему азиатскому было столь сильным, что я долгие годы не прикасался даже к блюдам с карри.

Паре баночек пива в компании с Сабиной и Ральфом я предпочитал бутылку виски. Пока я регулярно встречался с родителями Роберта, мне еще хоть как-то удавалось держать себя в рамках. Потом я уже не знал чувства меры. Временами я так напивался, что не мог спать, чувствовал себя обессилевшим, у меня не было аппетита, меня била дрожь. Со всем этим я смирился. Я целенаправленно доводил себя до бесчувственного состояния, чтобы не испытывать душившей меня злости, чтобы вытеснить стресс, ставший моим верным спутником на работе. Угнетала не столько работа, сколько необходимость скрывать свой недуг и страх, что обман раскроется.

Кроме того, алкогольное опьянение приятно до известной степени, а мне хотелось наконец-то расслабиться. Я хотел жить, быть необузданным и безрассудным.

На втором году обучения Ральф, Сабина и я стали зарабатывать больше и поэтому все чаще выбирались в клубы. Там я заводил знакомства не только с девушками, но и с парнями. У меня появились приятели, далеко не всегда симпатичные, но забавные, как мне казалось. Они курили травку, и я с ними, хотя никогда до этого не курил в принципе. Добрый косячок, к нему пара бокалов виски, и вечеринка набирала обороты. Мне хотелось всего этого все больше и больше. Я обнаружил, что лекарства вставляют сильнее. Найти врачей, которые выписали бы антидепрессанты, не составляло труда.

Вскоре я кайфовал уже почти каждую ночь. Одурманенный, под утро я возвращался домой, один или с какой-нибудь девицей. Я менял девушек так часто, что даже путал их имена – так в короткий срок я догнал по опытности других молодых людей своего возраста. Я притаскивался в гостиницу вечно не выспавшийся, с жуткой головной болью, забыв стереть клубный штампик с руки. Я прятал его от глаз начальства, натягивал рукава униформы по самые пальцы. Но бесполезно. Синие круги под глазами выдавали меня.

Быстро стало ясно, что такой образ жизни требует больших финансовых вливаний. Пособие и все мои подработки не могли поддерживать его на должном уровне. Ограничить удовольствия в голову мне не приходило. Наоборот, я дал понять своим новым приятелям, что не прочь поучаствовать в выгодном дельце. Я догадывался, что у них по этой части были и связи, и возможности. И они не заставили меня долго ждать: продажа краденых автомагнитол, перевозка наркотиков, кража сигарет… Во всем этом я участвовал. Правда, всегда был на подхвате, мой номер был шестой. Но как ни крути, мелкий жулик!

Первый и решительный шаг в направлении пропасти я сделал, обрубив все свои корни.

Получив деньги, я не думал о том, чтобы купить мебель в дом, сходить в ресторан или отправиться в путешествие. Даже тряпки меня не интересовали, хотя одежда, которую я привез из родительского дома, давно поизносилась. Джинсы, пара ботинок, свитер и две футболки доказали свою выдающуюся прочность – я три года носил только их. Нет, речь не шла о каких-то статусных вещах или предметах роскоши. Деньги мне нужны были исключительно на походы по клубам, виски и допинг, да чтобы угостить выпивкой подружку. Я считал, что только обманом смогу пробиться в жизни, поэтому чувства вины у меня не было.

Оглядываясь назад, я понимаю, что тогда был жалким, опустившимся типом.

Затяжную фазу ежедневных кутежей прервала вереница ночных смен на ресепшене. Сначала я злился, а потом стало ясно, что днем пришлось бы работать на компьютере за стойкой администратора. Разумеется, я вряд ли бы смог что-то разглядеть на экране. А ночью я был избавлен от этой проблемы.

Смена начиналась в десять часов вечера и заканчивалась в шесть утра. Работать по ночам мне нравилось больше. Телефон почти не звонил. Изредка подходили припозднившиеся постояльцы и просили ключ. Проворно и незаметно я отсчитывал ячейки, чтобы найти нужный ключ. Около часа ночи закрывался бар, и здание погружалось в тишину. Первые несколько ночей мне было страшновато одному в холле. Потом я успокоился, сидел и слушал радио. Когда начинало клонить в сон, я вставал и прогуливался по холлу. В три ночи по плану был обход всего отеля. Поскольку в освещенных коридорах все было тихо, я прислушивался к звукам за дверями номеров. Я отчетливо слышал шорох от сквозняка и отмечал про себя, что где-то открыто окно. В конференц-зале часто оставались невыключенные приборы. Я сравнивал обычный звуковой фон с тем, что слышал в данный момент, и улавливал жужжание, которое бывает, когда прибор находится в спящем режиме, или ощущал завихрения воздуха от вентилятора. В кухне иногда забывали выключить фритюрницу или печь. К счастью, я все это подмечал.

Утром я знакомился со сменщицами, очень приятными дамами. Одна из них казалась мне особенно симпатичной. Ее звали Лизой. Она была старше меня. С волнующим голосом. От нее исходили загадочные флюиды. Между нами начался роман – страстный и тайный, потому что любовные связи между сотрудниками не приветствовались. У нас редко совпадали выходные, оттого мы вдвойне наслаждались временем, проведенным вместе. С Лизой все было не так, как с другими девушками. Впервые я по-настоящему влюбился. Собрав все свое мужество, я признался Лизе в своих чувствах. Сначала она разнервничалась, потом отстранилась. Сказала, что я ее неправильно понял, что у нее не было серьезных намерений. Этим она сильно меня задела: мою честь, мои чувства. Я испытал физическую боль. Когда вечером я заступал на смену, меня душили слезы. Глубокой ночью я не сдержался и расплакался. Тогда я поклялся, что никогда в жизни больше не влюблюсь в женщину, стоящую рангом выше меня. К моей радости, вскоре меня перевели в другой отдел, так что наши с Лизой пути больше не пересекались. Но боль осталась. К тому же я узнал, что Лиза была замужем и, очевидно, со мной просто развлекалась. Ральф и Сабина всячески поддерживали меня, слушали мои причитания и утешали, как могли. Да я и сам себя утешал. Выпивкой, таблетками и любовными похождениями.

Последним пунктом моей стажировки в отеле была кухня. С недавних пор ее возглавлял новый шеф, господин Крон, приятный и легкий в общении человек. Он научил меня всему самому важному.

Раньше господин Крон работал на пятизвездочном круизном лайнере. Мы часто засиживались после работы или вместе гуляли в выходные. В ярких красках он рассказывал, как готовится праздничный обед в честь капитана и шведский стол по случаю торжества на тысячу человек. Ему было что поведать и о бурных вечеринках на борту. Для меня он стал образцом для подражания, отцом и другом в одном лице. Иногда он заглядывал ко мне в гости и приносил с собой кучу съестного. Когда я пытался благодарить его, он перебивал меня и говорил: «Брось, Каша-из-ваты[10]. У тебя два выходных. Я не хочу, чтобы ты в эти дни голодал». Спустя некоторое время я открыл ему свою тайну, и он не проболтался.

С Лизой все было не так, как с другими девушками. Впервые я по-настоящему влюбился.

Серьезной проблемой на кухне для меня стала нарезка колбасы и сыра. Я никак не мог приноровиться к ножу-автомату. Однажды я так глубоко порезал указательный палец на левой руке, что меня на две недели отправили на больничный. На память об этом злоключении у меня осталась навсегда онемевшая фаланга.

Первыми словами господина Крона, когда я вернулся на кухню, были: «Такие инциденты мне здесь больше не нужны. Поэтому мы разберем нож, и я объясню тебе, как он работает». Господин Крон нашел время, чтобы описать мне, как устроен прибор, за что отвечает каждая его деталь. Потом он заставил меня самостоятельно разобрать аппарат на запчасти и снова собрать. С тех пор я мог нарезать горы колбасы и сыра и при этом болтать с коллегами. Однажды один повар обругал меня:

– Осторожно, не порежься! Эх ты, слепая курица!

Я улыбнулся ему и надвинул колпак на самый нос:

– Не бойся, я могу резать даже с закрытыми глазами!

Стоя перед полками в холодильной камере, я ничего не видел, но меня восхищала сама технология хранения продуктов. Большая кухня – это целый комплекс. Все процессы протекают по хитроумной схеме. Господин Крон никогда не подходил к вопросу формально, всегда подробно все объяснял, используя различные образы. Многое из того, чему он меня научил, не раз пригодилось мне в жизни.

Господин Крон устраивал так, чтобы я всегда работал в дни, когда ожидалась большая поставка продуктов, и поручал мне разложить их по местам. Я мысленно представлял себе, как оптимально организовать свою работу. При необходимости задерживался после смены. Когда все было готово, господин Крон проверял. Он был щедр на похвалу, но, как бы кстати, указывал, что в следующий раз нужно сделать иначе. Само собой разумеется, не при свидетелях. Он любил хвалить меня в присутствии директора гостиницы и прочего персонала. Ради господина Крона я бы горы свернул.

Под конец мне даже разрешили поработать на производстве. Я сам жарил стейки и делал к ним подходящие соусы. Я нажимал вилкой на кусок мяса, а господин Крон учил меня определять степень его готовности. Этот метод позволял мне доводить мясо до нужной кондиции. Бифштекс по-английски, средней прожарки или хорошо прожаренный? Не вопрос! Глаза для этого не нужны. Достаточно чувствовать кончиками пальцев.

1992–1993. Вверх по карьерной лестнице

– Салия Кахаватте, вы отвечаете за тот столик!

– Простите, за какой?

– Да вон за тот.

Я напрягся, чтобы увидеть, куда указывает учитель. Второй ряд, крайний столик? Да, наверняка он его имеет в виду.

– Ваша задача – накрыть стол на четыре персоны, четыре подачи блюд: паштет, суп, лосось, десерт. Подумайте, какие подойдут бокалы, салфетки и прочее. Плюс декор.

Такого я еще никогда не делал. От волнения сердце бешено стучало, дыхание сбивалось.

Последний день выпускных экзаменов в колледже. Я возлагаю большие надежды на спасительный план: Ральф пообещал помочь. Но я не представляю, как он собирается это сделать. Я нервничаю, никак не могу сориентироваться.

На ощупь, неуверенной походкой двигаюсь к указанному столику. Где же Ральф? Я не слышу, чтобы он находился где-то рядом. Вокруг гул голосов. Пятьдесят учеников одновременно сдают экзамен по сервировке, у каждого своя задача.

– Время пошло. У вас тридцать минут.

Я пытаюсь сосредоточиться. Выравниваю стол, стулья. Аккуратно накрываю столик скатертью, красиво сворачиваю салфетки. Затем иду к буфету с приборами, тупо смотрю в ящик и абсолютно ничего не вижу, кроме сплошной блестящей массы. Провал в памяти. В голове пустота. Время идет.

Из ниоткуда раздается тихий голос Ральфа:

– Сначала приборы для первых блюд, что у тебя?

– Рыба, – шепчу я.

– Седьмая и восьмая ячейки, – говорит Ральф и исчезает.

Я отсчитываю ячейки, достаю вилки и ножи для рыбы. Дрожащими руками раскладываю их, возвращаюсь к буфету. Опять утекает бесценное время, пока жду моего помощника, который говорит мне, где лежат приборы для закусок и суповые ложки. К моему столику подходит учитель, и я слышу, как царапает его ручка по листу бумаги. Потом слышу, как он говорит:

– Поживее, у вас всего пять минут осталось!

Вокруг меня становится все тише: другие экзаменуемые уже покидают зал. И вот я один. Я еще не положил приборы для десерта и не расставил бокалы. Когда я вновь отправляюсь к буфету со столовой утварью, из окна, соединяющего зал и кухню, незнакомый голос шепчет мне:

– Ральф говорит, что он всегда сверху, – и называет номера ячеек.

«Он» – это десертный нож, «она» – десертная ложечка – излюбленная уловка Ральфа.

– Последняя минута, – звучит из громкоговорителя.

Я бегу к шкафу, выхватываю четыре бокала под белое вино и в последнюю секунду ставлю их на стол. Раздается звук гонга. Взмокший от пота, я, спотыкаясь, выхожу из зала.

Незадолго до экзаменов я был на ежегодном обследовании у офтальмолога. Мое зрение упало до пятнадцати процентов.

– Здесь, похоже, торнадо прошел, – пошутил Ральф, увидев результат моей работы. Посмеиваясь, он предложил мне поискать работу на какой-нибудь базе отдыха. – Пошли, теперь посмотришь на мой шедевр.

Я молча проследовал за ним. Руками ощупал пышно накрытый праздничный стол Ральфа. В большом подсвечнике горели свечи, все на столе было продумано. Вплоть до красного узора на скатерти.

– Батик тоже сам делал? – сыронизировал я.

– Ай, Сали, это лепестки роз!

Несмотря на плачевные результаты, я получил-таки свидетельство о присвоении квалификации, так как с остальными экзаменами справился. Счастливый, я хвастался им перед господином Кроном. Он порадовался за меня.

– Устройся в какой-нибудь фешенебельный отель, где тебя наконец научат чему-то путному, – посоветовал он.

Ральф сразу же получил место старшего официанта в рафинированном ресторане в центре Ганновера. Сабина, сдав экзамены, подалась в дальние края и осела с одним приятелем в Лондоне. Господин Крон тоже упаковывал свои вещи: он снова получил предложение работать на круизном лайнере. С большим удовольствием я отправился бы вслед за ним. Но все судоходные компании тщательно проверяли здоровье персонала. Я бы не прошел проверки зрения.

Было ли у меня вообще профессиональное будущее? Хотя мне хотелось остаться в мире зрячих, я медлил и не рассылал резюме. Мне не давал покоя вопрос: как устроиться на новом месте без помощников? Несколько недель я провел в размышлениях. Я ничем не занимался, изредка куда-то выходил, потому что скопленных денег впритык хватало лишь на оплату жилья и продукты. Я держался подальше от своих дружков по прежним криминальным делишкам.

Однажды вечером я навестил Ральфа на его новом месте работы. Пока Ральф занимался сметой, его начальник заговорил со мной:

– Нам еще нужны люди. Где ты работаешь?

На мгновение я призадумался, но не успел ничего ответить, как вмешался Ральф:

– Он первоклассный специалист, во всем знает толк.

Что? Я чуть не подавился вином.

– Завтра попробуешь. Приходи в десять.

Предложение работы? Нет, слова владельца ресторана прозвучали как приказ. Он протянул мне руку. Я неуверенно пожал ее. Я нервничал и дома выпил пару стаканов виски… В общем, я порядком набрался.

Утром я подскочил в полседьмого, в спешке погладил белую рубашку, почистил ботинки, поискал свою бабочку. Из-за сильного волнения кусок не лез в горло. Поэтому полтора часа я слонялся по своей крошечной квартире туда-сюда. Ровно в назначенное время я вошел в ресторан и направился прямиком к Ральфу.

– Ты – остолоп, что ты ему наговорил! Я вообще не представляю, что тут к чему!

Ральф прошел практику в лучшем пятизвездочном отеле города. Что касается меня, то целая пропасть лежала между тем, чему я научился, будучи почти слепым, и тем, чего теперь ожидали от меня.

– Не парься, я тебе помогу, – ответил Ральф.

Для начала он хотел отправить меня в бар, а потом на сервировку столов.

– Отлично. А как быть с моим зрением? Что будет, если кто-то заметит? – возразил я на повышенных тонах.

– Ничего не будет, я же здесь.

С помощью Ральфа я пережил этот день и получил договор о найме. Как и условились, сначала меня отправили в бар – работа, в которой я вполне ориентировался. Но еще многому предстояло научиться. По окончании смены я дождался, пока все официанты разойдутся. Оставался один Ральф. К счастью, владелец находился в ресторане только днем. Пока Ральф подсчитывал выручку, я с лупой изучал содержимое бара. Обследовал форму и цвет бутылок, старался запомнить запах, исходящий из них, и расставлял все в новом порядке. Поздно ночью Ральф дал мне урок по напиткам: по их происхождению, истории, составу и вкусовым качествам. Объяснил, как смешивать классические коктейли и готовить современные миксы… Спустя четыре недели я освоился в баре. Я с легкостью делал любые коктейли из винной карты. Наливая жидкость в стакан, я прислушивался и по звуку определял, насколько он полон. Если же в ресторане было слишком шумно, я мысленно вел счет. Я не использовал мерный стаканчик, потому что все равно не мог разглядеть на нем деления.

Каждый день у меня была двойная смена. Долгий перерыв я проводил в обществе Ральфа, который рассказывал мне о винной карте, о рыбных блюдах. Часто мы разыгрывали с ним сценки, типа «придирчивый гость делает заказ». Ральф расспрашивал меня о блюдах и винах, затем я накрывал стол в соответствии с запросом. Я тренировался быстро вбивать наименования в кассу, зазубривал их номера.

Было ли у меня вообще профессиональное будущее? Хотя мне хотелось остаться в мире зрячих, я медлил и не рассылал резюме.

Немногим позже Ральф посчитал мое обучение законченным и выделил мне зону обслуживания. Говоря попросту, я стал ответственным за шесть столиков. В мой первый день в качестве официанта уже к полудню все столики были заняты. Записывать заказы я не мог, поэтому старался удерживать их в памяти. По пути к кассе я мысленно проговаривал: две порции морского языка на первый стол, порцию морского окуня и палтус на четвертый, на шестой – два комплексных обеда. А напитки? Вот балбес, не спросил гостей, что будут пить. Быстро вернувшись, я принял заказ и поспешил к кассе. Но когда стал вносить его, засомневался: одно пиво и два бокала шампанского или два пива и одно шампанское? Абсолютно точно – бутылка белого вина «Сансер». Потом минеральная вода без газа… или газированная? В голове все перепуталось. Я позвал на помощь Ральфа. Он сбросил все, что я внес, галантно подошел к каждому столику, извинился за задержку и попросил повторить заказ:

– Мой коллега – новенький. Ваши напитки сейчас принесут.

Он сам занес информацию в кассовый аппарат и посоветовал мне принимать заказы и вносить их по очереди.

Во время перерыва мы с Ральфом прошлись по моим ошибкам, предметно, по каждому пункту. Его прямолинейность и терпение достойны восхищения. Вечером я чувствовал, что он наблюдает за мной. Ральф тут же подходил ко мне, когда видел, что я озадаченно топчусь у кассы. Когда последний гость покинул ресторан, он отсчитал мне мою зарплату.

На следующий день все прошло гладко. Никто не заметил того, что я скрывал. Вскоре Ральф расширил мою зону обслуживания, и я почувствовал себя героем и в качестве награды купил на сэкономленные чаевые новую одежду. После работы мы с Ральфом элегантно одевались и отправлялись в какой-нибудь хороший бар. Там мы заказывали коктейли, сигары и казались себе светскими людьми. Хотя сигары мне были не по вкусу, Ральф убеждал меня, что они – часть образа гурмана-профи. Довольно часто я отправлялся гулять один: по наводке Ральфа и знакомых шел в бары и клубы, в которых мог обойтись без чьей-либо помощи.

Хорошая работа, неплохой заработок и море удовольствия – жизнь-сказка. Правда, через три месяца сказка закончилась. Мы узнали, что рыбный ресторан несет большие убытки и его собираются продать. В считаные дни Ральф нашел новую работу на круизном лайнере. На прощание мы пошли выпить по коктейлю. С тех пор мы больше не виделись, и я никогда ничего о нем не слышал. Но я не виню своего друга и уверен, что с ним все в порядке. Иногда я представляю, что он живет где-нибудь на Карибах и у него свой элегантный процветающий ресторанчик. Я рисую себе, как он лежит на пляже, покуривает сигару и потягивает «Куба либре». Рядом с ним жена, темнокожая красавица. Оба влюблены и счастливы. Няня приглядывает за двумя-тремя миловидными детишками, плещущимися в набегающих волнах. Это было бы в его духе, и я от всей души желаю ему этого.

После ухода Ральфа уволился и я. Без него мне было не справиться. Передо мной была неизвестность. На что теперь жить? С тяжелым сердцем я отправился на биржу труда. И опять умолчал о своей проблеме со зрением.

– Только отучился и уже безработный. Мы поправим это дело, – заявила энергичная служащая и вручила мне кипу бумаг.

Я посмотрел на бумажки, потом на нее, мое лицо выражало вопрос, который она неправильно истолковала:

– Да, верьте своим глазам. Вам нужно пройтись по всем этим вакансиям.

Дома я начал расшифровывать адреса работодателей. Уже на первом листке я обнаружил название известного пятизвездочного отеля. Без помощников, без тех, кто был бы в курсе моей проблемы, я потерплю там фиаско. Будь разумным, найди что-нибудь поскромнее! Но лупа, как магнит, не отрывалась от листка с названием первоклассного отеля. Я медлил. А рука уже тянулась к телефонной трубке.

Хорошая работа, неплохой заработок и море удовольствия – жизнь-сказка. Правда, через три месяца сказка закончилась.

– Да, мы ищем официантов, – ответил низкий женский голос. – Приходите сегодня же.

– Сейчас мне нужно на работу, – соврал я. – Можно прийти завтра?

Мы согласовали время. Женщина подробно описала, как попасть в отдел кадров, и упомянула, что вход с восточного крыла рядом с фонтаном.

Я приучил себя не назначать спонтанных встреч, потому что мог заплутать и опоздать. Я не видел противоположной стороны улицы, не то что вывесок. Так я начал разрабатывать собственную систему навигации. Она еще не была безупречна, но я ежедневно совершенствовал ее.

Положив трубку, я тут же отправился в путь. На трамвае доехал до ратуши. Однажды с одногруппниками из колледжа я бывал здесь, а где я бывал хоть раз, дорогу уже не забуду. У портье в ратуше я разузнал, где находится нужная мне гостиница. «Прямо напротив». Отрезок за отрезком я исследовал слабыми глазами округу и наткнулся на огромное серое прямоугольное здание. Должно быть, это оно. Между местом, где я стоял, и гостиницей располагалась широкая проезжая часть. Я это понял по звукам проносящихся мимо авто. Я дошел до пешеходного перехода, по пути считая шаги. Вместе с другими пешеходами пересек улицу и зашагал в обратном направлении. И вот прямо передо мной оказалась гостиница. Я двинулся вдоль здания на восток и обогнул его, как вдруг откуда ни возьмись выскочила машина. Она посигналила и пронеслась мимо – я находился перед въездом в подземный гараж. От страха у меня перехватило горло. Я замедлил шаг. Через некоторое время я понял, что стою у входа, куда подвозят продукты: оттуда пахло едой и слышалось жужжание гидравлического грузоподъемника. Потом наконец я услышал плескание воды в фонтане. Я нашел закрытую дверь. С лупой прошелся по всем табличкам со звонками: бухгалтерия, отдел закупок, и вот – кадровая служба. Четвертая табличка сверху. Я снова отчетливо слышал все звуки улицы. Наверное, я обошел все здание. Но это не имело значения. Я собрал всю необходимую для завтрашнего дня информацию. Удовлетворенный, я стал возвращаться тем же путем, что и пришел. На следующее утро я твердым шагом подошел к восточному крылу отеля, нажал кнопку звонка, дверь открылась. Женщина, с которой я вчера разговаривал, сказала, что мне нужно будет подняться по винтовой лестнице. Оказавшись на нужном этаже, я услышал гул голосов и телефонные трели. Видимо, это было большое помещение. В самом его конце я расслышал знакомый дружелюбный голос помощницы менеджера по персоналу. Она направлялась ко мне.

– Добрый день! Добро пожаловать! Вы – молодец, сразу нашли нас. Обычно тут в первый день плутают.

Я сдержал улыбку. Подошла начальница отдела. Вежливо уточнила, как правильно произносится мое имя. Мы немного побеседовали об Азии, о международном гостиничном бизнесе и моем образовании. Собеседование закончилось предложением:

– Если вас все устраивает, можете начать через две недели.

Я согласился без промедлений. С гордо поднятой головой я покинул отель через главный вход.

Вечером меня позвал к себе мой друг Гурка[11], вообще-то его звали Гуркан. Мы познакомились незадолго до того в одном из ганноверских ночных клубов и теперь регулярно встречались. Он жил с мамой, которая готовила фантастические турецкие блюда. Гурка продавал попкорн в одном из местных кинотеатров. В свои выходные я приходил к нему на работу, садился в первом ряду кинозала и трескал попкорн. Когда же рабочий день Гурки подходил к концу, он присоединялся ко мне. И шепотом рассказывал мне, что происходило на экране.

Гурка порадовался за меня, когда я похвастался, что нашел работу. До самого утра мы просидели в турецкой забегаловке, а потом отправились в техно-клуб, который открывался только на рассвете. Там мы протусовались почти до самого вечера.

Мой первый день на новом месте был провальным. Началось с того, что Карл, мой непосредственный начальник, водил меня по бесконечным коридорам, ничего не объясняя. И как я должен был сориентироваться в таком огромном здании? Потом менеджер ресторана позвал меня к себе, вручил меню, винную карту и сказал:

– Как можно скорее ознакомьтесь с этим. Нам нужен высочайший уровень обслуживания. Здесь не прощают ошибок. – С каждым следующим словом его голос становился все выше и суровее.

Теперь настал черед старшего официанта:

– Кляйншмидт. Приветствую, господин Кавасаки. – Он приблизился и уставился на бейджик с моим именем. Рассмеялся и сказал: – Без очков не вижу. Вас, судя по всему, как-то иначе зовут.

От Карла я узнал, что Кляйншмидт – сомелье, прошедший специальное обучение. Он сам составил винную карту, в которой было более двухсот наименований вин.

Следующий удар: Карл собрался ознакомить меня с кассовым аппаратом. Это была новейшая модель с маленьким дисплеем и цифровым меню. Я не видел ни цифр, ни букв. Списка, напечатанного на листе бумаги, не существовало. Ну и какой стратегии мне здесь придерживаться? Карл тараторил без умолку, слишком быстро показывал, где что нужно выбирать и нажимать. Когда он попросил повторить, я выставил себя полным дураком, только бы меня не заставили работать на кассе. Как только мог, я переврал все инструкции Карла. Эта стратегия была самой отвратительной за все годы моей слепоты. Я так искусно сыграл роль простофили, что в награду меня направили на мойку и полировку столового серебра. Кляйншмидт положил передо мной стопку бумаг – откопированную винную карту.

– Вот, изучай между делом.

Домой я вернулся около полуночи и, смертельно уставший, завалился спать. Учить винную карту у меня все равно не было возможности, так как не удалось сделать ее увеличенную копию.

На следующий день сначала Карл заглянул ко мне на мойку и насмешливо поинтересовался, нравится ли мне работа. Я не знал, что ответить, и молча пялился в листочки, лежавшие рядом. Потом явился Кляйншмидт и потребовал перечислить три основных сорта винограда, из которых производились немецкие белые вина.

– «Рислинг», «Мюллер-тургау» и «Сильванер».

– А теперь три французских сорта!

Подумав минуту, я тихо произнес:

– «Шардоне», «Пино блан», а третье не знаю.

– Слыхал ответы и получше, – прокомментировал старший официант. – А теперь три сорта винограда для белых вин Испании и Италии!

Без понятия. Я молчал и краснел от стыда.

Кляйншмидт заорал так, чтобы было слышно всем на кухне:

– Боже мой, да ты вообще осел. Ничегошеньки не знаешь! Сиди тут, в своем вонючем, мокром, дерьмовом углу.

Он запретил мне попадаться ему на глаза до тех пор, пока я не вызубрю винную карту. А дальше повел себя так, словно ничего не случилось: мило беседуя с Карлом, ушел в ресторан. Весь остаток дня я не проронил ни слова.

Уже в трамвае по пути домой я медленно начал приходить в себя. Во мне снова заговорило мое упрямство. Переступив порог квартиры и закрыв за собой дверь, я громко произнес: «Больше никто никогда не посмеет разговаривать со мной в таком тоне. Никто и никогда». И набрал номер телефона своей новой подружки Кати.

С Кати мы познакомились на дискотеке. Она работала секретаршей, была очень ласковой и достойной девушкой. Почти сразу после знакомства я поведал ей о своей слепоте. Она отреагировала сдержанно, но выказала заинтересованность во мне. Просто гениально. Уже с самого начала она понимала, когда и какая помощь мне требовалась, а в каких ситуациях я мог обойтись и без нее.

Хотя была поздняя ночь, Кати незамедлительно приехала ко мне. Несколько часов страницу за страницей она зачитывала вслух перечень винной карты. Уснули мы только под утро. Через два часа Кати нужно было вставать на работу. Но она смотрела на это с улыбкой. Так повторялось несколько ночей. Если бы не Кати, моя карьера в пятизвездочном отеле завершилась бы уже через несколько дней. А через неделю я знал наизусть всю винную карту.

Эта стратегия была самой отвратительной за все годы моей слепоты. Я так искусно сыграл роль простофили, что в награду меня направили на мойку и полировку столового серебра.

Сегодня, спустя двадцать лет, после нескольких несложившихся отношений, я жалею, что не остался с Кати. Жалею, что тогда не осознавал: она – лучшее в моей жизни. Кати понимала меня с полуслова, с ней было легко – замечательная женщина и редкий человек. Я любил ее, но иногда мне с ней было скучно. Тогда я становился нетерпимым, избегал ее, даже изменял. Что подтверждало, как теперь я понимаю, не столько мое мужское начало, сколько мою незрелость. В любых отношениях бывают периоды затишья. И только на этом основании делать вывод, что твоя половинка – скучный, неинтересный человек, верх безрассудства. Не говоря уже об интрижках на стороне.

В двадцать лет я еще не был столь умен. И не только из-за отсутствия жизненного опыта, но и из-за того, что моими советчиками были алкоголь и наркотики. Кто балуется наркотиками, воспринимает мир в искаженном виде.

1992 год во многих отношениях стал для меня переломным. Я начал нюхать кокаин. Будучи стажером, я не мог позволить себе столь дорогое удовольствие, но став официантом и получая чаевые, вышел на новый уровень. Не секрет, что в ресторанной среде «белая дама» имеет немало почитателей. Кроме того, я глотал экстази. Когда выпадало два выходных кряду, случалось, что я зависал на сорок восемь часов.

Таблетки, порошок и спиртное стали моими спутниками. Моим девизом было – «только удовольствие, а о завтрашнем дне подумаю завтра». Конечно же, в своем угаре я был не одинок. Тем не менее моя ситуация отягощалась тем, что, во‐первых, я дополнительно заправлялся еще и антидепрессантами, а во‐вторых, делал это не из чистого удовольствия, а чтобы забыть, что я почти слеп и мне приходится это скрывать. И в‐третьих, мысли о завтрашнем дне меня все равно не оставляли. Я всегда вовремя являлся на смену.

Кати не нравились мои кутежи, но она не пилила меня, а принимала таким, какой я есть. Всякий раз я уверял ее и себя, что возьму ситуацию под контроль.

Но к тому времени у меня уже сформировалась зависимость. Не только те, кто ежедневно принимает наркотики, зависимы, но и те, кто несколько дней может обходиться без них. Тебя начинает трясти, когда ты знаешь, что скоро примешь дозу. Не я взял ситуацию под контроль, она – меня. Только многие годы спустя, действительно овладев ситуацией и все больше подчиняя ее себе, я осознал, как сильно заблуждался.

В любых отношениях бывают периоды затишья. И только на этом основании делать вывод, что твоя половинка – скучный, неинтересный человек, верх безрассудства.

Я успешно сдал зачет по винной карте. Как-то Кляйншмидт подсел ко мне во время обеденного перерыва.

– Ну, главный мойщик посуды, у тебя все в порядке?

– О, да, дела у меня лучше всех, меня все устраивает, – самодовольно отреагировал я.

– И откуда столько оптимизма, позволь-ка спросить? Ты целый день копаешься в дерьме. Тебе больше нечего делать? Мы могли бы это исправить.

Я нацепил самую лучезарную улыбку и сказал, что продолжаю учиться на мойке и благодарен господину Кляйншмидту за предоставленную возможность ликвидировать пробелы в знаниях.

– Вот, я уже изучил винную карту. Буду рад, если вы поставите передо мной еще какую-нибудь задачу.

Сомелье сидел, уставившись в свою тарелку. Годами он занимался исключительно винным погребом отеля. Разве он мог подумать, что кто-то выучит все эти вина за неделю. Кляйншмидт спросил меня, какое бордо в нашей гостинице лучшее. Я перечислил все вина. А какие самые новые вина из Чили? Я уверенно назвал их. Под конец он гонял меня по десертным и игристым винам. Я отвечал без запинки.

– Неплохо, может, из тебя еще выйдет официант, – произнес он безразличным тоном.

Через какое-то время мне доверили подавать блюда. Наконец-то работа начала доставлять мне удовольствие.

В ту же неделю меня перевели с мойки.

Началась новая фаза моего вхождения в профессию. Сначала Карл натаскивал меня, как технически правильно следует нарезать хлеб. Я складывал ломтики в серебряный лоток, который относил на столик перед входом в зал ресторана. По крайней мере, я приблизился к желаемой должности. Потом я учился, как правильно сервировать сливочное масло. День икс настал. Меня допустили в святая святых – я подносил гостям масло.

Я осторожно жонглировал неудобной подставкой с тремя видами масла, спрашивал гостей, какое они желают, отрезал кусочек и изящным жестом клал его на тарелку. При этом я казался себе слугой при дворе Людовика XIV, тем более что в зале почти отсутствовало электрическое освещение, на столах горели свечи, бра на стенах давали приглушенный свет. Сумерки для меня – полнейшая катастрофа. Я чувствую себя неуверенно при таком освещении.

Через какое-то время мне доверили подавать блюда – я начал выбиваться в люди. Потом – резать гостям рыбу и мясо. Наконец-то работа начала доставлять мне удовольствие. Но не все шло гладко. Однажды мне нужно было накрыть стол на восемнадцать персон и подать пять блюд. Даже человек с прекрасным зрением потратил бы на это не меньше часа. Я проковырялся уже два, когда вынужден был признать, что дело выходит из-под контроля. Как раз в этот момент в зале появились старший официант, Карл и менеджер ресторана.

– С каких пор ты стал сервировать столы с закрытыми глазами? – поинтересовался Кляйншмидт и потянул скатерть.

Бокалы и салфетки опрокинулись, столовые приборы со звоном посыпались на пол. Это было как плевок в лицо. Через полчаса должны были прибыть гости. Господа начальнички самоустранились.

Я готов был кричать от обиды. Секунд десять в голове стучала мысль перевернуть столы и убежать, и чтобы ноги моей здесь больше не было. Но я успокоился. Перед самым приходом гостей ко мне на выручку пришла опытная официантка Габи. Она оказалась свидетельницей отвратительной сцены. Никто не заметил, что она помогла мне.

Впоследствии я взял за правило задерживаться до поздней ночи и приходить значительно раньше коллег. Когда в десять утра другие только заступали на смену, у меня уже все было готово. Габи быстро расставила приборы и бокалы. Наверное, она любила олухов. Но я так никогда и не рассказал ей о своих глазах.

Примерно через восемь месяцев работа мне наскучила. Я сказал об этом Габи, и она посоветовала подать резюме в один отель класса люкс в Гамбурге. Его название я слышал впервые.

– Поезжай прямо сейчас, они как раз ищут таких, как ты.

Идея казалась крайне соблазнительной. Со своим юношеским максимализмом я решил, что Ганновер уже покорен и пришел черед города-миллионника.

В ближайший выходной я сел в поезд и отправился в Гамбург. Кати в свои планы я не посвятил. Хотя Кати поддерживала все мои начинания, я предположил, что на этот раз она станет меня отговаривать.

Я долго блуждал вокруг гамбургского вокзала, пока не нашел стоянку такси. Прибыв в пятизвездочный отель, я поинтересовался, как пройти в отдел кадров. Меня и правда приняла начальница отдела.

– К августу нам нужен официант, обслуживающий кабинет, – сообщила она, и началось долгое собеседование.

Она показала мне гостиницу. В конце экскурсии мы пришли в ресторан. Менеджер встретил меня крепким рукопожатием и положил передо мной винную карту.

– Наш погреб не такой богатый, как у вас в Ганновере.

Да, на ощупь она была легче и тоньше. Стараясь, чтобы все выглядело правдоподобно, я полистал ее и заметил:

– Ассортимент соответствует уровню!

Спустя полчаса менеджер ресторана распрощался с нами, сказав напоследок:

– Будем рады видеть вас среди наших сотрудников.

Счастье, страх, угрызения совести – все смешалось. Я возвращался в Ганновер в смятении. Вечером я попытался осторожно поведать Кати о своих планах. И все-таки огорошил ее.

– Ты с ума сошел? Как ты собираешься это сделать? И что будет со мной? Почему ты мне ничего не сказал? – Она впервые повысила голос.

Мы долго спорили. Ее аргументы были неоспоримы. Но закончилось тем, что я настоял на своем: она найдет какую-нибудь работу в Гамбурге и к концу года переедет ко мне.

Начало лета 1993 года выдалось теплым. Премьер-министр Нижней Саксонии Герхард Шрёдер, мужчина с примечательным голосом, регулярно появлялся в нашем отеле. Каждый раз с большой свитой. И каждый раз просил накрыть им на террасе. Нам с коллегами постоянно приходилось вытаскивать на террасу почти всю ресторанную мебель, а потом заносить обратно.

На досуге я обзванивал риелторские конторы. Кати зачитывала присланные ими предложения. Когда я выбрал подходящий вариант, Кати вела соответствующую переписку с риелтором. Перед отъездом она и Гурка помогли мне разобрать кровать и упаковать пожитки в коробки. Расставаться было тяжело до слез. Даже я плакал. Но если я принял какое-то решение, меня уже не остановить.

Счастье, страх, угрызения совести – все смешалось. Я возвращался в Ганновер в смятении.

Гурка отвез меня в Гамбург на старом, громыхающем минивэне. В машине стоял устойчивый запах овощей и земли. Гурка позаимствовал ее у знакомого торговца овощами, тоже турка. Почти перед самым въездом в туннель под Эльбой я обратил внимание на бесконечную череду разноцветных прямоугольных щитов вдоль дороги. В голове мелькнуло, что бы это значило. Гурка догадался, о чем я думаю, и сказал:

– Глянь-ка, Сали, тысячи контейнеров со всего света. Этот порт – безумие!

4. Сегодня. Полный вперед

Когда-то судьба и мое упрямство привели меня в Гамбург, и теперь, спустя годы, я считаю это большой удачей. Ни в одном городе Германии нет столько воды, как здесь. Лучше всего я чувствую себя рядом с водой.

Мне нравится движение рек, их непрерывное течение. Эльба редко бывает капризной. Только когда она выходит из берегов, осознаешь, какая мощь в ней скрыта. Воды темные, неисповедимые, завораживающие. Мне нравится их звучание. Они успокаивают меня. Заряжают энергией. Окрыляют. Даже когда темно и не видно ни зги, я чувствую воду: ее запах, шум, свежий прибрежный воздух.

Я знаю много тропинок и лавочек вдоль Альстера и Эльбы. Я вслепую нахожу их и там могу расслабиться, предаться мыслям, погрузиться во внутренний диалог. С друзьями мы часто бываем у воды. И даже сеансы коучинга я провожу на берегу Эльбы.

Большинство моих заказчиков – владельцы малых и средних предприятий, а также наемные топ-менеджеры. Львиную долю составляют женщины, и многие из них приехали в Германию из других стран в поисках счастья. Им нужен совет, как вести здесь дела, как устроить частную жизнь. Так было и с моей первой клиенткой. Мы приехали в порт, и я спросил ее:

– Как корабль заходит в порт?

– Буксир подтягивает его за швартовы.

– А из чего состоит швартов?

– Из прядей.

– Именно. Вот и мы будем сплетать воедино пряди вашей жизни, – объяснял я ей. – У вас достаточно сил. Вы – как буксир. У вас дорогой груз: идеи, мужество, знания. С помощью крепкого троса вы подтянетесь к цели, не болтаясь из стороны в сторону.

Почувствовав на себе удивленный взгляд женщины, стоявшей рядом, я спросил:

– Какой вы видите свою жизнь? Чего вы хотите?

– Крепких отношений. Получать удовольствие от работы. Иметь больше свободного времени, но чтобы это не вредило бизнесу…

Она назвала что-то еще.

Я открыл портфель и достал ленточки разных цветов и различной текстуры и предложил женщине выбрать те, из которых она хочет сплести свое будущее.

– Что для вас на данный момент важнее всего?

– Бизнес.

– Хорошо. Синяя лента символизирует ваш бизнес. О нем мы позаботимся в первую очередь. Потом соединим эту ленту с лентой отношений с мужчиной, потом вплетем ленту свободного времени, ленту здоровья, ленту ребенка…

Через несколько недель это был уже пестрый шнурок, который я отдал клиентке, когда наша совместная работа завершилась. Позже она сообщила, что теперь идет по жизни более уверенно и целенаправленно.

Идея со швартовом – моя находка. Я ниоткуда ее не вычитал. Тогда еще я работал один, никто ничего не искал для меня и не записывал находки, как это происходит сегодня. Вполне возможно, что швартов не особо удачный образ, но и не самый неинтересный. Главное, что метод работает. Я сам неоднократно был тому свидетелем.

У меня хорошо получается давать советы другим, но не себе самому. Временами я чувствую себя несколько беспомощным. Обычное дело: многие консультанты – особенно именитые и уважаемые – сами прибегают к услугам коучей и супервизоров.

У меня не ладится личная жизнь. Хоть у меня были многолетние отношения и я никогда надолго не оставался один, я все еще ищу свою вторую половинку. Я мечтаю о семье.

Вступая с самим с собой в долгие дискуссии по этому поводу, я понимаю, что вряд ли был бы хорошим отцом. Я слишком занят работой и не могу посвятить себя семье настолько, насколько мне представляется нужным. Следует ли поступиться работой ради семьи? И насколько необходимо сократить круг своих профессиональных обязанностей, чтобы не чувствовать себя ущемленным? Это обычные темы в работе коуча. К счастью, у меня есть Алекс, с которым я могу их обсудить. Уже многие годы он – моя скорая помощь. Ему известен код от моей души, и он помогает мне направить жизнь в нужное русло. Пока мы сходились на том, что не стоит преждевременно отказываться от работы. Если мне в жизни представится шанс создать семью, я узнаю его и не упущу, и тогда организую свою профессиональную деятельность иным образом.

Работа, работа, постоянно одна работа – кого-то, наверное, это угнетало бы, но не меня. Я ею наслаждаюсь.

Работа, работа, постоянно одна работа – кого-то, наверное, это угнетало бы, но не меня. Я ею наслаждаюсь. Потому что я зарабатываю себе на жизнь тем, что мне близко: кулинарное искусство, общение с людьми. Нанимает ли меня крупное предприятие в качестве тренера для своих сотрудников, или хозяин маленькой закусочной просит оптимизировать расходы. И то и другое доставляет мне истинное удовольствие. Вместе со своей командой я консультирую и гостиничные сети, и мини-отели, рестораны и бары. Мы проводим кадровый аудит, интервьюируем клиентов, опрашиваем персонал, реструктуризируем предприятие – эта работа связана как с гастрономией, так и с людьми. А поскольку сфера питания ничем не отличается от любых других видов услуг, нас приглашают и частные медицинские компании, и конные клубы, и галереи искусств, дизайнеры и предприятия розничной торговли.

Кроме того, мы проводим семинары в образовательных организациях и тренинги в различных компаниях. Так что у меня все расписано наперед – по крайней мере, предварительно. Еще ни разу я не отклонил ни одного интересного заказа. Это – вопрос согласования, умения и готовности оказать надлежащую услугу. Я научился работать много и организованно.

Из-за плохого зрения я должен работать больше и лучше других. Годами я тренировался, чтобы сегодня говорить свободно и непринужденно. Но когда разрабатывается новая учебная программа, на подготовку уходит немало времени, поскольку я не могу использовать шпаргалки, а должен все учить наизусть. Даже презентации в PowerPoint, созданные совместно с коллегами, пиксель за пикселем я сканирую и сохраняю в памяти. Во время выступления у меня нет ни малейшего шанса увидеть демонстрируемые слайды. И не только мне приходится крутиться, мои сотрудники тоже трудятся до седьмого пота. Однако насколько бы ни были они загружены, они всегда обращаются ко мне спокойно и с улыбкой. Сознаюсь, меня распирает гордость от того, что мы не только успешны, но и прекрасно ладим друг с другом. Результат превзошел все мои ожидания.

Со всей уверенностью могу заявить, что процветанием своего дела я обязан не только своим лидерским качествам, но и слепоте. Ежедневно мои сотрудники имеют дело с начальником, чьи телесные недостатки компенсируются способностью выкладываться на сто процентов. Поэтому для них в порядке вещей признавать свои слабости, развивать сильные стороны и работать на пределе возможностей. Если в организации каждый прилагает максимум усилий, то и дела в ней идут хорошо.

Другой особенностью нашей фирмы является то обстоятельство, что руководитель придерживается буддистских принципов. Я не из числа тех буддистов, которые одну половину дня проводят в медитации, а другую – разглагольствуют. Я ценю присущую буддизму духовную гигиену. В моей организации нет места многозадачности, но есть установка на то, что все задачи, которые я выполняю, достойны моего максимального внимания. Я не ем во время работы. Делая паузу, я не включаю музыку, а даю голове полностью отдохнуть. Что-то обдумывая, я не веду бесед и не шныряю по сайтам в Интернете. И насколько это возможно, отвожу каждой задаче свое время и место. Переговоры ведутся в отдельном кабинете, а не за моим письменным столом. Ем я на кухне, а не на рабочем месте. Личные звонки совершаю только в нерабочее время. Дома рабочий кабинет и спальня – это две разные комнаты. С другой стороны, даже если ты – буддист, ты должен оставаться реалистом. Если я слушаю радио во время завтрака или веду деловые переговоры, то это только потому, что в сутках всего двадцать четыре часа.

Мой основной принцип – духовность должна присутствовать во всем: в общении, в жизненном укладе. Как бизнес-консультант я известен тем, что не прибегаю к сокращению кадров при оптимизации бизнес-процессов, а смотрю, как можно мотивировать работников, чтобы они были более продуктивными, выполняли свои обязанности более качественно и способствовали росту продаж и прибыли. Мотивированные, в достаточной мере загруженные, но не перегруженные сотрудники – это альфа и омега ведения бизнеса в сфере услуг. К сожалению, иногда сокращение или замена сотрудников неизбежны, но крайняя мера не должна становиться правилом.

Наносящий вред другим людям без веских на то причин или из чистого эгоизма – только чтобы получить больше денег – наносит вред и себе. Несправедливые поступки, будь то в личном или профессиональном плане, нарушают баланс. Увидев в метро пожилого человека, я уступаю ему место, хотя оно предназначено для инвалидов. Понимая, что клиент не сможет оплатить мои услуги – и учитывая, что это хороший, добросовестный человек, – я не взыскиваю тут же долг через суд, а мы вместе обговариваем решение проблемы. И узнав, что одна из моих сотрудниц должна заботиться о своем больном отце, я отпускаю ее в больницу в разгар рабочего дня.

Мои знакомые не устают поучать меня: «Ты слишком скромный, ты мог бы достичь большего». У нас разные ценности с этими людьми. И они никогда не станут моими друзьями. С теми, кто любит пообедать в шикарном ресторане, мне тоже не по пути. Раньше обстановка дорогих, изысканных ресторанов и отелей завораживала меня, но теперь-то я знаю, что скрывается за кулисами, и не могу принять это. Гораздо большее удовольствие доставляет мне участие в гастрономических шоу, где я сам режиссер и актер.

Я бываю в ресторанах, но не часто. Мой график слишком плотный, чтобы тратить на это время, которое можно провести с большей пользой. Как я уже говорил, мне нравится гулять. При малейшей возможности я отправляюсь с одним из приятелей в спортзал. Потом мы можем перекусить в закусочной или съесть дёнер с курицей и выпить турецкого чаю прямо возле простой будки, где пахнет кухней, звучит арабская музыка и нет никакой напыщенности. Это вносит разнообразие в мою жизнь. Такие блюда не характерны для аюрведической кухни, но я не догматик.

Другое мое любимое занятие на досуге, пожалуй, самое любимое – сидеть на детской площадке среди шума игр и смеха. Я могу сидеть там часами. В эти моменты я ощущаю себя здесь и сейчас, сижу молча и веду внутренний диалог. Мы с моим внутренним голосом сходимся во мнении, что дети – это замечательно.

Мой основной принцип – духовность должна присутствовать во всем: в общении, в жизненном укладе.

1993–1994. На подъеме

– Вставайте, конечная!

Чужой голос звучит одновременно и по-дружески, и строго. Кто это? И где это я? Испуганно я встаю. Картинки прошедшей ночи проносятся перед моим внутренним взором. На одной из них я вхожу в автобус. Видимо, я заснул.

Что теперь? Я выхожу из автобуса. Вокруг серо-голубые краски. Светает. Я не узнаю здания. Уже неделю я живу в Гамбурге. Похоже, я приехал в незнакомый район.

Что делать? Лучше всего взять такси. Но мой кошелек пуст, я все прогулял ночью.

Спустя некоторое время на остановке появляются первые люди.

– Не могли бы вы мне помочь? – обращаюсь я к одной женщине. – Я только переехал в Гамбург и заблудился.

Я называю свой адрес.

– О, мне очень жаль, но я не знаю, где эта улица, – отвечает дама.

– А это разве не Баренфельд?

– Нет, это Брамфельд. Баренфельд на другом конце города.

Для начала, по словам прохожей, мне нужно добраться до Бармбека, а там спросить, как попасть в Баренфельд.

Следующие два с половиной часа я только тем и занимаюсь, что расспрашиваю людей на остановках, в транспорте, жду. Вымотанный, прихожу, наконец, домой, принимаю душ, пью кофе. Есть неохота. Снова поднимаюсь и иду на электричку, возвращаюсь на вокзал и прошу дать мне буклеты с городским транспортным сообщением.

«Ты выучишь план этого чертова города наизусть», – приказываю я себе и достаю лупу.

Между моим переездом в Гамбург и началом работы было две недели. После того как Гурка помог мне занести вещи в квартиру, мы обнялись и распрощались. Кати накупила мне еды, так что первое время мне не нужно было выходить. Я понемногу обживался. Прикинул, куда поставить бойлер для воды, изучил, какая ручка соответствует какой конфорке на плите.

Вечерами я сидел на кровати и ломал голову, как быть со всей той кашей, которую я заварил. Впервые в жизни я был предоставлен сам себе. Незнакомый город, незнакомые люди. Что мне делать? Но потом во мне проснулось то чувство, которое и привело меня в Гамбург: в Ганновере я заскучал, мне нужен был новый вызов. Я хотел построить карьеру в мегаполисе.

«Все будет хорошо. Кто не рискует, тот не выигрывает, – произнес я вслух. – Ну же, тебе не противно смотреть на себя в зеркало?»

Абсурдное заявление для человека, который в принципе ничего в зеркале не видит. Но я по-прежнему пользовался языком зрячих, чтобы подбадривать себя и сохранять к себе уважение.

Под моей квартирой находился цветочный магазинчик, в котором работала приятная пожилая дама. Она подробно описала мне, как выглядит наш квартал. Через несколько дней я уже запомнил дорогу до почты, супермаркета, банка, железнодорожной станции и ориентировался среди зданий. Каждый день я звонил Кати из телефонной будки, ее голос звучал натянуто. Подсознательно я отметил, что она принуждает себя выказывать заинтересованность и участие во мне.

Вечером первой пятницы в Гамбурге я вызвал такси и попросил отвезти меня в клуб, где играют музыку в стиле хаус или техно.

– О, таких у нас полно.

– Тогда отвезите меня в лучший.

Мы немного проехали, и шофер высадил меня со словами:

– Прямо напротив техноклуб. Если вам там не понравится, в округе куча других клубов. Удачи!

Впервые в жизни я был предоставлен сам себе. Незнакомый город, незнакомые люди. Что мне делать?

Было примерно одиннадцать вечера. Вокруг жизнь била ключом. Неоновая реклама освещала улицы. Из домов доносилась музыка. Повсюду звучали счастливые голоса. Я решил обследовать местность, прежде чем зайти в клуб. На углу улицы ко мне подошла девица с недвусмысленным предложением:

– Эй, малыш, не хочешь развлечься? – И потянула меня за рукав.

Ее запах ударил мне в нос. От нее разило потом.

– Я вас не знаю и не хочу знать. У меня есть подруга, – оттолкнул я ее.

– Брось, обращайся ко мне на «ты». Я – милашка Джина. Ну же, пошли!

Она приблизилась ко мне почти вплотную, и я почувствовал ее дыхание, запах табака и перегара. Господи, куда я попал? Мне стало не по себе. На боковой улице я попал в лапы другой проститутки. Я спешно ретировался. Вокруг было полно женщин, готовых меня разорвать. Видимо, я слишком надолго задержал взгляд на одной из проституток, поэтому вызвал профессиональный интерес у всей артели. Честно говоря, я был убежден, что стоит попробовать с проституткой, и тут должен признать, я был наивен. Но чтобы они вот так стояли вдоль тротуара в центре немецкого города, это выходило за рамки моей фантазии.

Разочарованный, я вернулся к клубу. Это была ночь премьер: до сих пор я никогда не заходил на дискотеку, где не бывал бы раньше в сопровождении друзей. Я снял куртку и повесил ее через плечо, поскольку понятия не имел, где здесь гардероб. После нескольких попыток я нашел бар и заказал выпить. Как только освободился стул у барной стойки, я тут же его занял. Оттуда я наслаждался музыкой и атмосферой всеобщего праздника, но не решался выйти в толпу. К счастью, с момента переезда в Гамбург мне удалось сократить потребление алкоголя, поэтому в тот вечер я был вполне трезв. Поздно ночью я вышел из клуба, спросил у охранника дорогу до ближайшей остановки и сел не в тот автобус.

Остаток отпуска был безрадостным. Целыми днями до полуночи я с лупой в руках просиживал над картой города, стараясь выяснить, как добираться до работы и других имевших для меня значение пунктов. Толстым фломастером я выписывал названия остановок. Следующие два дня я вел себя так, словно пытался уйти от слежки. Как одержимый, колесил по городу вдоль и поперек. Все реже извлекал из кармана свой адаптированный план. Таблички с названиями остановок прочитать я не мог, поэтому запоминал внешний вид станции, цвет кафеля. Считал остановки.

Покончив с электричками, я перешел к автобусным маршрутам. Много раз я садился не на тот автобус и ехал в неверном направлении. Я не мог рассмотреть номер маршрута, и все остановки выглядели одинаково. Если никто не собирался выходить и на остановке не было входящих, автобус не останавливался. Считать остановки не имело смысла. В конце концов я решил отказаться от автобусов.

Теперь оставалось изучить улицы. Я ходил, и ходил, и ходил, запоминал, где мост, где высокие постройки, где памятники, афиши, газоны. Постепенно моя персональная навигационная система стала пригодной для жизни в большом городе.

Первые дни на новом рабочем месте укрепили мою уверенность в себе. На участке нас было двое. Я быстро выучил винную карту. С сервировкой столов тоже не возникло проблем. В ресторане было принято ставить подтарельники, поэтому я мог на ощупь сориентироваться, куда класть столовое серебро. Только через неделю я попал в щекотливую ситуацию. Коллега хотел показать мне, как работать с кассой. Он терпеливо и дружелюбно рассказывал, какая клавиша для чего. Я вел себя так, словно меня это нисколько не интересует, и в конце концов заявил, что работа с кассой для меня не имеет значения. Коллега недоумевал:

– Шутишь? Официант, обслуживающий кабинет, должен работать на кассе, а не только таскать тарелки.

Разумеется, он был прав.

В очередной раз я провел бессонную ночь в поисках решения проблемы. И не нашел. Завтра я должен был работать один. Утром я вошел в отель на ватных ногах. Я чувствовал себя учеником чародея из баллады Гёте. Вызванные мною духи теперь преследовали меня.

Уже через несколько минут я безнадежно заблудился в ресторане. Из-за того, что по слепоте я неправильно внес в кассу заказы, кухня неправильно их выполнила. Гости получили не те блюда, а все счета были с ошибками. Пока коллеги исправляли ситуацию, их гости оказались брошенными. Из-за этого несколько постоянных клиентов пожаловались на то, что во всегда безупречном заведении царит такой хаос. После случившегося ко мне подошел менеджер ресторана:

– В Ганновере вы не многому научились!

Он поставил меня перед выбором: либо я работаю помощником официанта, пока не освою кассовый аппарат, либо обслуживаю банкеты. Мне нужно было быстро принять решение.

– Лучше банкеты, – сказал я, хотя никогда на них не работал.

Один из коллег чуть не вывел меня на чистую воду:

– Слушай, ты что, считаешь ниже своего достоинства носить очки? Ты же сам понимаешь, что близорук. Почему бы тебе не купить контактные линзы?

Все, что я смог на это ответить, было:

– Да, ты прав, я так и сделаю.

Радуясь тому, что больше не придется работать рука об руку со сметливым коллегой, я отправился в банкетную зону и представился своему новому начальнику господину Шнайдеру. Его голос с первой минуты показался мне подозрительным. Он взвешивал каждое сказанное слово. Создавалось впечатление, что он играет не свою роль.

Постепенно моя персональная навигационная система стала пригодной для жизни в большом городе.

В гостинице было десять банкетных залов. Порой в день проходило более двадцати мероприятий. Работа была тяжелой, часто приходилось задерживаться до поздней ночи. Если на следующий день наша смена начиналась рано, мы, официанты, оставались ночевать в отеле. Несмотря на это, работа мне нравилась, потому что ребята из моей команды были молодыми, расторопными и симпатичными. Больше всех мне нравился Том. Он лучше остальных ориентировался в гостинице, потому что тут же проходил стажировку в свое время. С радостью он поведал мне обо всех особенностях обслуживания банкетов. Он внушал доверие, но я не открыл ему своей тайны, как и никому в отеле. Что касается работы, все было под контролем. Помощники мне не требовались, поэтому не стоило и рисковать.

Насколько хорошо шли мои дела в отеле, настолько же плохо развивались наши отношения с Кати. Будучи разделены расстоянием, мы отдалялись друг от друга и эмоционально. Поскольку мои смены часто выпадали на выходные, виделись мы все реже и реже. В нашу последнюю встречу я не стал ходить вокруг да около и сказал напрямую, что карьера в Гамбурге для меня важнее, чем наши отношения. Даже если бы она вслед за мной переехала в Гамбург, у меня не было бы на нее времени. Кати явно испытала облегчение, да и для меня наше расставание не было болезненным. Я сделал выбор. Я хотел посвятить всего себя работе.

Через несколько недель после разрыва с Кати в моей жизни появилась Лаура. Она сама заговорила со мной в клубе в Санкт-Паули. Из каких-то соображений она стала наблюдать за мной, в то время как я, одинокий, правда довольный, сидел у барной стойки. Спросив, как меня зовут, она отметила, что имя не немецкое, и поинтересовалась, что оно означает. Ей хватило пяти минут, чтобы понять, что я практически слепой. В следующие пять минут она убедила меня, что для нее это не проблема:

– У меня отличное зрение – хватит на двоих. А теперь пошли потанцуем!

До сих пор я не влюблялся с первого взгляда. Но в ту ночь понял, что зрячие имеют в виду, когда так говорят. Нечто незримое притягивало нас друг к другу. Происходило что-то невероятное. Мы начали встречаться почти каждый день. У меня откуда-то снова взялось время на отношения. Работа от этого не страдала, даже наоборот. Я справлялся лучше, чем прежде.

Мне было двадцать три. Лауре – двадцать восемь. Она повидала в жизни гораздо больше меня. За ее плечами осталось поганое детство, беспутная юность, дрянная работа. Она бросила школу, не умела толком ни писать, ни считать. И все-таки она казалась мне по-своему умной. Ведь более десяти лет худо-бедно она справлялась с этой жизнью. Толстокожая, но ранимая – так можно было бы охарактеризовать Лауру. Она была до крайности прямолинейной, непредсказуемой, агрессивной, пугающей, но в то же время очень чуткой, с тонкой душой. Кто был знаком с ней поверхностно, тот опасался ее. Но те, кого она подпускала близко, знали ее нежную, хрупкую натуру.

Она была хороша собой, во всяком случае, то, что мог видеть я, мне очень нравилось. Руками я чувствовал красоту ее тела. Ее запах сводил с ума. Она заводила меня.

Мне часто задают вопрос: «Когда ничего не видишь, имеет ли внешность значение?» С одной стороны, конечно, душевные качества гораздо важнее внешности. Я с увлечением слушаю, что и как рассказывает женщина. Мне интересно, о чем она думает. Так она обнажается больше, чем если бы надела платье с глубоким декольте. Но, с другой стороны, я – мужчина, не лишенный тщеславия. Красивая одежда, подтянутое тело имеют значение. Для этого я сам прилагаю немало усилий. И мне доставляет несказанное удовольствие находиться в обществе красивых и привлекательных людей. При этом я никогда не забываю, что внешняя форма изменчива, суть неизменна.

В последние годы, то есть с тех пор как мое зрение стало еще хуже, чем в двадцать лет, я стал придирчивее относиться к тому, занимается ли женщина спортом, питается ли правильно, не курит ли и не злоупотребляет ли алкоголем. Ухаживающая за собой женщина для меня автоматически выглядит лучше. Независимо от того, блондинка она или брюнетка, прямой ли у нее нос или с горбинкой.

До сих пор я не влюблялся с первого взгляда. Но в ту ночь понял, что зрячие имеют в виду, когда так говорят.

Однажды я поинтересовался у одной подруги, какой у нее цвет глаз. Она пришла в неописуемый ужас. «Ты сейчас меня об этом спрашиваешь?» К тому времени мы уже год встречались.

С Лаурой как-то сразу пришло понимание, что она – женщина всей моей жизни. Поскольку у нее ничегошеньки не было за душой, она вскоре перебралась ко мне.

С самого начала я ощущал с ее стороны не только любовь, но и восхищение и благодарность. Когда мы шли по улице вместе, она внимательно следила за мной и прохожими. Если кто-то казался ей подозрительным, она твердым голосом говорила: «Не подходите к моему мужу слишком близко! Он плохо видит». Она была прирожденной нянькой, и это ей нравилось. Со своей стороны, я тоже дал ей опору. Постепенно она привыкла к строгому распорядку дня. Мне удалось убедить ее найти приличную работу. Поскольку когда-то она уже работала официанткой, мы нашли ей место в маленьком кафе.

Когда мы оба были свободны, Лаура читала мне вслух так называемые инструкции, которые я приносил из гостиницы. Эти документы содержали информацию о предстоящих мероприятиях. Без этого мне было бы трудно организовать свою работу. Я, как и прежде в Ганновере, приходил задолго до начала смены и добровольно задерживался после нее. Господин Шнайдер планировал вырастить из меня своего заместителя. «У вас есть способности», – подвел он итог моему трехмесячному пребыванию в должности официанта. И коллеги обратили внимание, что я всегда хорошо подготовлен. «Не трать время, не ходи к Шнайдеру, лучше спроси Салию», – подслушал я как-то разговор двух официантов.

Коридоры отеля были длинными и извилистыми. На лестнице звуки разносились, как в пустом спортзале. Через четыре месяца я узнавал коллег и шефа по манере ходить, по частоте шагов. Однажды мы с двумя другими официантами распивали шампанское в нише, как вдруг послышались шаги в конце коридора. «Атас, расходимся, шеф идет», – прошептал я и спешно скрылся в противоположном направлении. Другие двое мне не поверили, и господин Шнайдер их засек. Они получили предупреждение.

Начальник нашего отдела был тяжелым человеком. Он подставлял свою команду и постоянно принимал неверные организационные решения, последствия которых приходилось расхлебывать нам. Я разведал, что он окончил школу менеджмента, но имел очень мало практического опыта. Свою некомпетентность он компенсировал бахвальством. И он всегда говорил каким-то неестественным голосом.

В начале 1994 года меня назначили заместителем начальника отдела, я почувствовал себя обязанным устранить недостатки в организации банкетов. Если мой начальник рассчитывал, что из чувства благодарности за повышение я буду угодничать перед ним, то он жестоко ошибался. Я многократно жаловался в отдел кадров на неразбериху, вызванную плохими организаторскими способностями господина Шнайдера. Наконец созвали собрание, на котором присутствовали директор отеля, начальник отдела кадров, господин Шнайдер и я. Мой начальник сетовал на то, что я слишком молод, у меня нет соответствующего образования и такие нагрузки мне не по силам.

Я ловко отыграл мяч, сославшись на то, что, когда господин Шнайдер был в отпуске, отдел сработал безукоризненно. Начальница отдела кадров подтвердила мои слова, сказав: «Да, отдел великолепно справился с работой под руководством господина Кахаватте».

После этого господин Шнайдер изо всех сил старался испортить мне жизнь. Уже в течение двух месяцев я готовился к сдаче экзаменов на диплом сомелье. Хотя моему шефу хорошо было известно, как много времени и денег я вложил в повышение своей квалификации, он поставил мне смены именно в дни экзаменов. Распираемый неистовой яростью, я бросился в отдел кадров.

– С меня хватит! – Мой голос срывался. – Я заблаговременно предупредил, когда не смогу выйти на работу, и мне разрешили взять в эти дни отгулы. Или вы отпускаете меня на экзамены, или возмещаете стоимость курсов. Сейчас же, наличными.

– О, успокойтесь. Мы поддерживаем ваше стремление к повышению квалификации. Конечно же, идите сдавать экзамены, – был ответ.

Вместе с Лаурой я зубрил ночи напролет, пока мы оба не стали профи по винам. Я получил один диплом по германским винам, а через месяц второй по французским. Гордый, я передал копии дипломов в отдел кадров. Мне повысили зарплату. Более того, директор отеля попросил меня провести курс по винам для всех сотрудников гостиницы. Господин Шнайдер подал заявление на перевод в другой отель. Моей целью стало занять его место.

В мае Лаура сообщила, что с июля ей передадут в аренду бистро. В эйфории она кричала: «Представляешь, у нас будет свое кафе. Разве не здорово?» Я был ошарашен, но тоже загорелся идеей. Кафе находилось в том же квартале, где мы жили. Баренфельд стремительно развивался, здесь возводились стильные жилые дома, становилось все больше офисов, но пока было мало точек общественного питания. Мы договорились, когда можно посмотреть кафе.

В бистро была длинная барная стойка с рядом высоких стульев и пять столиков. В общей сложности тридцать два места. Помещение было разумных размеров и хорошо просматривалось. Атмосфера, царящая в нем, воодушевила нас с Лаурой. За баром находилась небольшая кухня и крошечная холодильная камера. По крутой, скрипучей деревянной лестнице мы спустились в погреб. Там было три больших помещения для хранения напитков и блюд. Заведение не класса люкс, но в хорошем состоянии. И аренда была приемлемой.

Я кожей чувствовал, как хозяин помещения изучает нас с Лаурой. «Два знатока своего дела, все может получиться», – уговаривал он нас. Мы упросили дать нам день на размышление, но уже по дороге домой строили планы, бистро оживало в наших фантазиях. Каждый прохожий, которого мы встречали, должен был стать нашим гостем, и мы придумывали, что бы он предпочел выпить и покушать. Ночью мы сочиняли меню, делали наброски интерьера и оформления. Нам хотелось поставить бильярдный стол и закупить дартс. Утром я связался с арендодателем и дал согласие.

Казалось, все так просто: Лаура будет обслуживать гостей, нам нужно только нанять помощников на почасовку. Я продолжу работу в отеле, а параллельно буду заниматься закупкой продуктов. В выходные буду брать на себя кухню.

Я отправился в банк и подал заявку на кредит. Его безоговорочно одобрили благодаря тому, что я работал в уважаемом месте. Дома Лаура прочитала мне договор. Кое-что в нем мы оба не понимали, но я был настолько уверен в успехе, что принял все условия без рассуждений. Вскоре мне выдали большую часть суммы, потому что внести залог и оплатить аренду нас попросили наличными. Потея от волнения, дрожащей рукой я подписал договор аренды и передал деньги. Арендодатель пересчитал деньги. Все верно. Теперь бистро наше. Мы окрестили его Le Filou[12].

Я чувствовал себя так, словно штурмом взял огромный город. С вашего позволения, король Салия Гамбургский.

В отеле быстро разошелся слух о моих планах. Многие коллеги радовались за меня. Даже директор пожелал удачи. «Только не переусердствуйте. Вы будете нужны нам здесь, когда уйдет господин Шнайдер», – сказал он. Меня переполняла радость. Всего лишь два года назад я закончил свое обучение – и уже стал владельцем собственного бистро, а скоро стану и начальником отдела в первоклассном отеле. Я чувствовал себя так, словно штурмом взял огромный город. С вашего позволения, король Салия Гамбургский.

Незадолго до открытия бистро я взял четыре недели отпуска. Первые дни мы занимались ремонтом помещения и ходили по инстанциям. Потом арендовали машину и несколько раз съездили на оптовый рынок. Каждый день мы вспоминали, что забыли купить то одно, то другое. Кредитные деньги разошлись махом. Чем ближе был день открытия, тем чаще мы ссорились. Лаура строила воздушные замки, как будет процветать наше бистро. А я психовал. Теперь по ночам меня мучила не моя проблема со зрением, а мысли о том, что, похоже, я просчитался.

У нас обоих не было предпринимательского опыта. Я был далек от бухгалтерии, Лаура тоже не имела дела ни с деньгами, ни цифрами. Большой вопрос, сможет ли она управлять людьми, если этому не училась.

– Кто будет выплачивать кредит, если мы обанкротимся? – спрашивал я, но скорее не Лауру, а себя, потому что не рассчитывал получить от нее вразумительный ответ.

– Все не так страшно, как тебе кажется. Все получится, – убеждала меня подруга.

Первого июля, в день открытия, мы хотели предложить гостям пышный шведский стол с холодными закусками. До двадцати двух часов напитки шли за счет заведения. Я готовил одно блюдо за другим – этому я научился у господина Крона, специалиста по шведскому столу. Лаура украшала зал надувными шарами и гирляндами, потом вымыла новые бокалы и расставила их на полках цвета махагон за барной стойкой. Бутылки с шампанским уже стояли охлажденные.

В шесть вечера мы наконец-то закончили приготовления, переоделись и открыли двери. Народ валил толпами, настроение у всех было отличное. Лаура счастливая стояла за барной стойкой, была обворожительна и непринужденно болтала с посетителями, между делом принимая новые заказы. Пиво лилось рекой. От счастья я готов был обнять весь мир, но вместо этого бегал по бистро с бокалами шампанского.

Последние гости разошлись, когда уже рассвело. Мы с Лаурой ненадолго прикорнули, а потом весь день драили зал, кухню и туалеты. Когда мы вновь открылись в шесть, люди уже ждали под дверью. Я молнией шмыгнул в такси и понесся менять вчерашнюю выручку на свежие продукты. На оптовом рынке я плутал между проходами, среди высоченных стеллажей. Без Лауры я заблудился, и мне ничего не оставалось, как позвать на помощь складского работника, преподнеся ему мою проблему под тем соусом, что, дескать, я забыл дома очки. Когда мы сложили все, что требовалось, мне вызвали такси, и я поехал обратно в Le Filou.

Снова народу была тьма-тьмущая. Я часами готовил блюда из нашего меню – сначала сверху вниз, потом снизу вверх. Гости оставались до двух часов ночи. Потом мы опять скоблили и оттирали все кафе. Когда мы закончили и вышли из бистро, все вокруг было залито волшебным светом.

– Милый, полнолуние, – прошептала Лаура и погладила меня по спине. – Не беспокойся, скоро мы погасим кредит.

Я молчал, полный надежды, что Господь услышит ее.

В следующие дни мы открывались уже в четыре часа и крутились до поздней ночи. Мы купили дополнительные столы и стулья, которые поставили на улице у бистро. Вместе с Лаурой мы обслуживали гостей, а между делом я бегал на кухню готовить еду. Мои легкие летние блюда пришлись всем по вкусу. И многие гости просто влюбились в Лауру. Она оказалась великолепной хозяйкой кафе, умела слушать, на все у нее готов был ответ, и у нее даже находилось время перекинуться с гостями в картишки. Лаура стала всеобщей любимицей. А я еще больше влюблялся в нее.

Перед окончанием моего отпуска мы наняли нашего первого работника. Молодого человека звали Макс. Он обратился ко мне, когда посреди ночи я убирался на террасе. «У вас не найдется для меня работы? Я могу разливать пиво, разносить тарелки». Его голос мне сразу понравился. Мы взяли его на испытательный срок, который закончился уже через два дня. Я доверил ему ключ от кафе и после закрытия кухни оставил одного с посетителями. Мы с Лаурой собирались наконец заняться бухгалтерией. По всему бистро летали счета и бумажки. Мы все собрали в стопку и сложили в пустой ящик из-под шампанского. Надо было обзавестись папкой.

Июль – декабрь 1994 года. На краю бездны

– Извините, пожалуйста, но завтра у меня нет времени. Вы же знаете, у меня свое кафе. Милое маленькое бистро в Баренфельде. Заходите к нам как-нибудь. Запишете адрес? Мы будем рады видеть вас среди наших гостей…

– Да, хорошо, но… – попытался прервать мой поток слов врач.

Я не предоставил ему такого шанса и затараторил дальше:

– Более того, я работаю еще и в отеле. На банкетах. У нас часто проходят большие мероприятия. Скоро меня повысят до руководителя отдела. Так что нет, завтра совсем не подходящий день для визита к вам. Извините.

– Господин Кахаватте! – Врач повысил голос и подошел почти вплотную ко мне. – Вы меня совсем не слушали? – В его голосе смешались гнев и озабоченность.

Я испуганно уставился на него.

– У вас рак, говорю я вам. Рак! Нужно незамедлительно приступать к лечению. Каждый день на счету. Вы меня понимаете?

Понимаю ли я его? Такое ощущение, что мне прочистили мозги. Я не находил слов.

– Обязательно приходите завтра. Работа подождет. У вас только одна жизнь.

Примерно через три недели после открытия бистро я все чаще стал чувствовать себя обессилевшим. Сначала я спихивал это на стресс предыдущих недель, потом заметил непривычную легкую боль в бедре. Ощупывая себя, я почувствовал под пальцами уплотнение. Может, я на что-то налетел. Когда я сказал об этом Лауре, она тут же отправила меня к терапевту.

– Пусть лучше вас осмотрит специалист, – сказал врач, увидев снимки ультразвукового исследования и анализы крови.

Он выдал мне направление, велев немедленно идти в больницу, но я посчитал, что вся эта спешка ни к чему. Сначала я зашел в бистро, чтобы рассказать Лауре о результатах обследования и показать снимок. Уже несколько дней мы открывались с утра. Пару столиков сразу бывали заняты. У Лауры дел было невпроворот, и она бросила мне мимоходом: «Поторопись, у нас сегодня вечеринка». Пока я был у врача, неожиданно поступил заказ на праздник по случаю дня рождения на шестнадцать человек. Именинник пожелал меню из холодных блюд с овощами и морепродуктами.

Мне было двадцать четыре. Зрение меньше пятнадцати процентов. А теперь и рак.

Я побежал на кухню, натянул поварской китель, оценил запасы продуктов на складе и прыгнул в такси. В бистро я вернулся, навьюченный замороженными креветками, овощами и багетами. Пока креветки оттаивали на водяной бане, я шинковал овощи. Я очистил креветки от кожицы, помыл руки и снова вызвал машину. К счастью, водитель такси проводил меня до приемной больницы.

Отработанными движениями врач ощупал больное место. Снова сделал ультразвуковое обследование и снова взял кровь на анализы. Как ремейк какой-то драмы. Два медицинских обследования одно за другим: где-то я уже это видел, и это не предвещало ничего хорошего. Я прождал больше двух часов. Позвонил Лауре, но она уже все уладила. Макс подменил меня.

Диагноз ввел меня в ступор. Лишь слова «у вас только одна жизнь» привели меня в чувство. Мне было двадцать четыре. Зрение меньше пятнадцати процентов. А теперь и рак.

Уже стемнело, когда я вышел из больницы. Перед дверями я остановился, тяжело дыша, меня мутило. Я бы с большим удовольствием сел здесь на пол и больше не поднимался. Но пришлось собраться с силами, я нужен был в бистро. Надо пройтись пешком, свежий воздух поможет прийти в себя, сказал я себе. Я шел минут десять, прежде чем набрел на первую пивнушку. Там я заказал себе пива и водки, выпил залпом и попросил повторить. Пришло такси. В нем пахло кухней, я даже испугался. Оказывается, я не снял поварской китель.

В бистро как раз пели песню в честь именинника, компания веселилась на полную катушку. Поздравив виновника торжества, я сбежал на кухню, стал растерянно перебирать посуду в мойке. Моя душа кричала беззвучно, взывала о помощи, тело объял страх. Трясущимися руками я налил себе в бокал из-под пива красного вина и разом опустошил его. Когда я ставил бокал на стол, он выскользнул у меня из рук, его осколки сверкали в свете неоновых ламп. Я не стал их убирать. Пусть кто-то другой сметет осколки моей жизни.

Покачивающейся походкой я спустился в погреб, чтобы составить список того, что нужно заказать на завтра. Безнадежная попытка отвлечься. Несколько раз я заносил толстый фломастер над листком, но все напрасно – писать я не мог. Перед глазами потемнело. Едва держась на ногах, я двинулся на склад, съежившись, присел на пустом ящике и впал в небытие.

– Что ты тут делаешь? – тормошила меня Лаура. – Пойдем, все уже разошлись, я уложу тебя в постель!

Оцепеневший, я встал на ноги, прислонился к влажной стене, пытался найти какое-нибудь объяснение, но безрезультатно. Я часто дышал. От меня пахло алкоголем.

– Эй, с каких это пор в больнице стали наливать? – поинтересовалась Лаура.

Мы поднимались по лестнице, и я словно со стороны услышал свой голос:

– У меня рак.

– Этим не шутят! – укоряюще ответила Лаура.

Я повернулся и молча посмотрел на нее. Несколько мгновений она стояла как парализованная. Не слышно было даже дыхания. Потом тихо заплакала и обняла меня.

«Так просто я не сдамся. Обещаю, я выживу» – в высшей степени патетические слова. Как бы мне хотелось сказать вот так, по-геройски. Но все, что я смог выдавить из себя, – это хрип.

– Что нам теперь делать? – спросила Лаура.

Ничего не ответив, я начал сметать осколки с пола.

Из бистро мы, как всегда, ушли, только когда закончили с уборкой. На пороге я оглянулся и хмуро обвел взглядом зал. С тяжелым сердцем я запер дверь и вложил ключ в руку Лауры.

– Приглядывай за ним, пока я не вернусь.

Сестра проводила меня в мое отделение, номер 11А.

– Добро пожаловать в корпус «Последний путь», – приветствовал меня сосед по палате.

Мне захотелось сбежать, но я взял себя в руки. Каждый по-своему справляется со страхом смерти, подумалось мне. Я вежливо представился, разложил вещи по местам, присел на краешек кровати и стал ждать. Через час, который, казалось, длился вечность, пришел лечащий врач. Я попросил его еще раз рассказать о моем состоянии. Сам диагноз за последние дни я хорошо осознал, а вот детали от испуга упустил.

В области таза была обнаружена злокачественная опухоль, выражаясь медицинским языком, «эмбриональная карцинома яичка». Уже пошли метастазы, рак затронул лимфатическую систему внизу брюшной полости. Оперировать меня должны были уже на следующий день.

– Это обязательно? – спросил я.

– Да, нельзя терять время. Каждый день на счету.

– И каковы мои шансы выжить?

– Этого я не могу вам сказать. Но настоятельно рекомендую пройти химиотерапию. И начать надо как можно скорее.

На меня словно вылили ведро ледяной воды. Потом меня бросило в жар. Химиотерапия? Эта мысль не приходила мне в голову. Я вообще не имел ни малейшего представления о раке, в моем окружении никто им не болел. Я только знал, что это смертельно, а химиотерапия – это адская мука.

– У вас есть один день на размышление, – добавил врач.

По его голосу и настроению я понял, что мои шансы без химиотерапии равны нулю. Единственное, чем мог утешить меня доктор, что мне не грозило стать импотентом.

Скоро в палате появился анестезиолог. После осмотра он сообщил, что в восемь утра меня заберут на операцию. До операции оставалось еще двадцать часов. Трое моих соседей по палате, все старше меня, сели обедать. Мне есть было нельзя. Потом они читали и смотрели телевизор. И в этом я не мог составить им компанию. Один из моих товарищей по несчастью боролся с побочными эффектами химиотерапии – его постоянно рвало. Это же предстояло и мне. У пятого больного было поверхностное дыхание, он не выказывал никаких эмоций, видимо, ждал конца. Неужели и я буду вот так лежать?

Я вышел из палаты и стал ходить по коридору туда и сюда. В углу сидела небольшая группа людей, по всей видимости, члены семьи. Были слышны детские голоса. Отчаявшаяся женщина пыталась подбодрить мужа. Я прошел дальше и сел на скамейку. Я слышал шаркающие шаги ослабленных ног, дребезжание каких-то приборов.

– Что за тележку они везут за собой? – спросил я проходившую мимо медсестру.

– Это капельницы с инфузионным раствором, – объяснила она. – Так пациентам вводятся противораковые лекарства.

– Это и есть химиотерапия?

– Да, все верно.

Режиссерам, снимающим фильмы ужасов, стоит ходить в раковое отделение за вдохновением. Страх, отчаяние, безнадега и запах смерти – здешняя атмосфера. Меня тут же затянуло в сети дурных мыслей.

Мне захотелось сбежать, но я взял себя в руки. Каждый по-своему справляется со страхом смерти.

Проблема с глазами год за годом испытывала мое терпение. И вот новая напасть. О карьере в отеле можно забыть. Даже если я выживу, должность гарантированно отдадут другому. Мое финансовое положение – просто катастрофа. Я был в долговой яме, из которой мне не грозило когда-либо выбраться. И о бистро я еще долго не смогу позаботиться. Я чувствовал, как слабеет пламя моей жизни. Я исчерпал свой запас мужества.

Конечно же я думал и о Лауре. У бедняжки вдруг появился смертельно больной дружок, и теперь ей одной придется разбираться с бистро. Она этого не заслужила. Было бы лучше, если бы я ее отпустил.

Когда Лаура навестила меня вечером, мы вышли в прибольничный парк. Деловым тоном, на какой я только был способен, я рассказал ей о предстоящей операции, о химиотерапии. Потом попытался перейти к нашим отношениям.

– Лаура, я буду бороться за свою жизнь. Я хочу жить, но не хочу становиться обузой для тебя. Пожалуй, будет лучше, если мы…

– Нет! – выкрикнула она мне в лицо. – Не бросай меня. Вместе мы справимся. Я буду заниматься бистро, ты выздоровеешь.

Мы плакали. Мы пообещали друг другу никогда не расставаться. Лаура собиралась работать в бистро, а я должен был вести бухгалтерию отсюда, из больницы.

Очнувшись от наркоза, я обнаружил себя в палате.

– Который час? – спросил соседа.

– Ровно четыре. Тебя долго не было, – ответил голос откуда-то сбоку. – К тебе приходила красивая девушка, просила передать кое-что. Глянь-ка.

– Я бы глянул, да нечем, – сказал я тихонько только ему.

В тот момент я не мог шевелиться от боли. Медленно рукой я нащупал букет цветов и бутылку сока на прикроватной тумбочке.

Было такое ощущение, что желудок у меня наполовину оттяпали, а в открытой ране торчит скальпель. Адская боль. Только когда медсестра вняла моим мольбам об обезболивающем, ко мне понемногу вернулась способность ясно мыслить. Лечащий врач с ассистентом сообщили, что операция прошла успешно. Опухоль удалили.

– Мы поставим вас на ноги, а затем приступим к химии.

Как будто это должно было меня обрадовать.

Мне потребовалось три недели на восстановление. За это время сменился состав нашей палаты. Моего нового соседа звали Мустафа, он был персом и, как я вскоре убедился, славным парнем. У Мустафы была та же беда, что и у меня. Он проходил первый курс химии, но переносил его с достоинством и жаждал жить. Мы часто играли в «Монополию». Сначала было скучно. Играть в «Монополию» вдвоем, да еще когда один из игроков слепой…

Я чувствовал, как слабеет пламя моей жизни. Я исчерпал свой запас мужества.

– Подумаешь, – настаивал Мустафа. – Я буду читать тебе вслух. Главное, что мы чем-то заняты. А то сидишь тут, пялишься в одну точку.

И мне понравилось играть с Мустафой. А еще разговаривать с ним. Мы рассказывали друг другу о своей далекой родине. Я привязался к нему.

Перед химиотерапией мне разрешили на два дня съездить домой. Я хотел прожить это короткое время так, словно не было никакого рака. Вытеснять мысли о болезни я натренировался мастерски. Я присоединился к Лауре в нашем бистро, наслаждался обычной жизнью, старался каждую минуту находиться рядом с ней. В конце концов, кто мог знать, сколько времени нам оставалось провести вместе, сколько времени оставалось мне.

Между тем Лаура наняла еще троих помощников, отличных работников. Только в моем присутствии они чувствовали себя неловко, так как Лаура рассказала им о моей болезни. Раковому больному нужно многому научиться. Например, переносить беспомощность окружающих.

В середине августа началась химиотерапия. Всего мне должны были провести три курса. По причине тяжести моего заболевания врачи решили вводить повышенную дозу цитостатиков. Сначала мне поставили центральный венозный катетер, сокращенно ЦВК. Процедура довольно болезненная и пугающая: под местным наркозом доктор сделал мне надрез на шее и ввел тонкую трубку в вену. Установив катетер в правильном положении, он пришил верхний конец к коже на шее.

Следующий шаг – так называемое промывание. Через ЦВК подается большой объем жидкости, чтобы «промыть» организм и подготовить его к химиотерапии. Я беспрестанно бегал в туалет.

Меня перевели в другую палату. Мне не хватало Мустафы. Может, он еще здесь? И правда: порасспросив сестер и поискав по палатам, я нашел его и сразу даже не узнал. Тяжело дыша, он неподвижно лежал на кровати. В воздухе пахло бедой.

– Привет, Мустафа, что произошло?

– А, Сали, со мной теперь не поиграешь. Сорри, сегодня без «Монополии».

В его ослабленном химиотерапией организме поселилась опасная инфекция. Когда я навестил его в следующий раз, он уже не разговаривал. Доблестный Мустафа являл собой жалкое зрелище. Я бы и дальше навещал его и поддерживал, но после однонедельного промывания пришла пора собственно химии. Я сходил к больничному парикмахеру, который остриг меня наголо.

Широко известные побочные эффекты химиотерапии начались у меня после первого же раза. Меня так часто и тяжело рвало, что казалось, вместе с внутренностями я изрыгну и последние силы, и жалкие остатки надежды. Уже на второй день я не смог встать, лежал в полусне. Перед моим внутренним взором опять появилось пламя свечи, свечи моей жизни. Она была еще высокой, но ее огонек горел слабо. Он вот-вот погаснет, задолго до того, как сгорела бы вся свеча.

На третий день ко мне пришел Гурка. Окаменевший, он сидел на краю кровати и искал, что сказать. Я предложил поговорить о чем-нибудь приятном. Гурка ухватился за эту ниточку. Мы вспоминали старые времена в Ганновере, походы в кино и на вечеринки. Как вдруг эта болтовня стала меня тяготить. Вместо того чтобы вселить в меня силы, воспоминания о счастливом прошлом донесли до моего сознания всю неопределенность будущего.

Гурка долго сидел рядом со мной. По ночам я молился о том, чтобы когда-нибудь мы снова встретились и вместе пережили счастливые моменты.

Потом приехали мама и сестра. Мы давно не виделись. Обе тихо плакали, а я неотрывно рассматривал белый потолок палаты. Тишина удручала.

После первого курса организм снова длительное время промывали. Я отдыхал от химиотерапии. Почувствовав себя лучше, я поднялся и пошел к Мустафе. На его месте лежал какой-то мужчина.

– Твоего друга позавчера перевели в отдельную палату, – сказал один из пациентов. – Боюсь, его дела совсем плохи.

От медсестры я узнал номер палаты, где теперь лежал Мустафа. Я уже собирался войти к нему, как меня потянули за рукав.

– Вы не видите белый крест на двери? Туда можно только родственникам.

Нет, креста я не видел. Но я знал, что это значит. В двойной схватке против рака и инфекции даже у крепкого Мустафы не хватило сил. Прошлой ночью он умер. Я сдержал слезы, постарался сосредоточиться. Сидя на скамейке в коридоре среди тошнотворных звуков и запахов, я безмолвно прощался с другом и желал ему мирного пути в иную жизнь.

Перед следующим курсом химиотерапии меня опять на пару дней отпустили домой. Лаура забрала меня из больницы, недавно она купила подержанную машину. Мы сделали кружок по прибольничному парку. Хотя мне уже несколько дней можно было выходить на свежий воздух, удалось сделать это только сейчас. Без капельницы, но зато с подругой. Я наслаждался чистым воздухом, ароматом растений и теплым сентябрьским солнцем.

Когда я вошел в бистро, наступила тишина. Все завсегдатаи были в курсе моей болезни. Нацепив на лицо самую милую из своих улыбок, я непринужденно прошел между столиками, поприветствовал всех и угостил выпивкой за свой счет.

Перед моим внутренним взором опять появилось пламя свечи, свечи моей жизни. Она была еще высокой, но ее огонек горел слабо.

– Привет, Сали, отлично, что ты снова с нами!

– Ну, все хорошо?

– Иди сюда, выпей вместе с нами.

Каждый вел себя так, словно все было как обычно, никто не смел открыто заговорить со мной о болезни. Ситуация напрягала и меня, и других. Незаметно я удалился.

Я осмотрелся в погребе и на кухне и по телефону заказал еще напитков. Рутинные дела меня успокоили.

– Вот это настоящий шеф! – обрадовалась Лаура.

Но уже в следующее мгновение, когда я собрался подмести на кухне, у меня перехватило дыхание, и я рухнул на пол.

– Вызови «Скорую»! – донесся до меня крик Лауры.

К счастью, я быстро пришел в себя.

– Все в порядке. Такое может быть. Уже бывало в больнице.

Лаура посадила меня на стул. Теперь она не упускала меня из виду. И все время молчала. В который раз болезнь доказала, что сильнее моей воли.

Вечером дома я нашел карточку с эмблемой отеля, в котором работал.

– Директор желает тебе скорейшего выздоровления, – прочитала Лаура. – «Будем рады навестить вас, как только вам станет лучше».

– Чего еще выдумали? Не хочу никого видеть, – возмутился я и убежал в гостиную.

Через некоторое время в комнату заглянула Лаура и спросила, не хочу ли я пиццы со шпинатом. Я отрицательно покачал головой и уставился в стену. Меня не тронуло, что Лаура приготовила мое любимое блюдо.

– Давай лучше составим завещание.

Обливаясь слезами, Лаура записала, как я хотел быть похоронен, как поступить с бистро и моими бедными пожитками. Она понимала, что это разумно – сделать последние распоряжения.

Следующие дни я фактически пробездельничал. С Лаурой мы съездили в оптовый магазин, но с упаковкой и выгрузкой ей помог один из сотрудников нашего бистро. Я сидел на кухне и наблюдал за каждым движением молодого повара, который оказался неожиданно хорош и работал профессионально. Я должен был бы радоваться этому, но чувство ненужности душило любую положительную эмоцию. На кухню постоянно заглядывала Лаура, рассказывала о посетителях и проверяла, не принялся ли я тайком за готовку.

Ее никто не смог бы заменить здесь. Она вела все дела, занималась закупками, следила за производством, за персоналом, обслуживала гостей, а еще приглядывала за мной. Она уверяла меня, что не стоит беспокоиться по поводу кафе, с ним все в порядке. В то время как меня одолевало чувство безнадеги, она была мужественной и уверенной в себе. Когда я был слаб, она становилась вдвое сильнее. Удивительная женщина.

Второй курс химиотерапии был еще тяжелее, чем первый. Процедуры были мне известны: ЦВК, неделя промывания, неделя высоких доз цитостатиков, опять неделя промывания. На этот раз побочное действие было просто убийственным. Вдобавок к тошноте и слабости по всему организму распространились грибок и воспаление. Кожа шелушилась, повсюду образовались гнойные узлы, казалось, я гнию заживо.

В то время как другие могли отвлечься на чтение и просмотр телепередач, я был предоставлен исключительно сам себе. Я часто вспоминал Мустафу, и жалость к нему переродилась в зависть. Какой смысл в борьбе? Такова твоя судьба – умереть сейчас, говорил я себе. Смирись!

Я не хотел, чтобы Лаура видела меня в столь плачевном состоянии, поэтому запретил ей появляться в больнице. Я отключил телефон. Единственным, что связывало меня с внешним миром, была бухгалтерия, которую я продолжал вести. Как одержимый я рисовал колонки цифр в своем блокноте.

К концу второго курса химиотерапии я сильно истощал, число лейкоцитов снизилось до опасных показателей, иммунная система была разрушена. Как в трансе, я разговаривал сам с собой и не реагировал на окружающий мир. Я заметил, что в палате все чаще появляется Лаура. Она стояла рядом, но нас разделяли километры. Когда мне немного полегчало, мы иногда молча гуляли по парку. Мой взгляд всегда упирался в землю. Потом Лаура приводила меня в палату, не говоря ни слова, укладывала на кровать и накрывала одеялом. Часто она еще долго сидела рядом.

В то время как меня одолевало чувство безнадеги, она была мужественной и уверенной в себе. Когда я был слаб, она становилась вдвое сильнее. Удивительная женщина.

В свой следующий мини-отпуск я только раз заглянул в бистро. На складе царил беспорядок, я отвернулся, чтобы не видеть этого. Оставшиеся полдня я одиноко гулял по улицам. Была середина октября, листва шуршала у меня под ногами. Я спрашивал себя, дотяну ли до Рождества. Правда, с каких это пор Рождество имело для меня значение? Что-то новенькое. И не решил ли я недавно отдаться в руки судьбы? Свежий гамбургский осенний бриз проветрил мою голову, помог упорядочить мысли и чувства. Нужно признать: во мне еще теплилось желание жить. И я начал строить планы.

В больнице я попросил дать мне отдельную палату, но, как оказалось, меня и так положили бы отдельно. Собственно, это привилегия пациентов, оплачивающих свое пребывание здесь, но в особо тяжелых случаях допускались исключения. Врачи были уверены, что третий цикл физически окажется еще более изнуряющим. Я попросил докторов и сестер как можно меньше беспокоить меня в следующие недели и никого из посетителей ко мне не пускать. Кроме того, не нужно удивляться, если я не буду разговаривать несколько дней. Мне нужна максимальная концентрация.

Наши отношения с болезнью в течение месяца неоднократно менялись. Сначала я не хотел с ней мириться, потом воспринимал ее как некую несправедливость, она вселяла в меня ужас. Некоторое время я пытался с ней бороться и, наконец, готов был уже сдаться. Ни одна из этих линий поведения не принесла успеха. Моя новая стратегия заключалась в том, чтобы перехитрить ее.

Шаг первый: заключить союз с болезнью. В дневных и ночных разговорах – часто я разговаривал вслух – я эмоционально сблизился с болезнью. Словно она – мой новый друг, я рассказывал ей о себе, слушал ее историю, изучал ее характер. И чем глубже я проникал в ее суть, тем больше узнавал о собственных слабостях.

Шаг второй: разорвать дружбу. Пункт за пунктом я перечислял, почему мы не подходим друг другу и почему не можем быть вместе. Болезнь ластилась ко мне, угрожала, неистово кричала, но я не поддался. Она обещала измениться, молила дать ей еще один шанс – я был непреклонен. Мы разговаривали и разговаривали, пока и ей не стало ясно, что у нас нет совместного будущего. Я ушел. Она осталась. Мы попрощались навсегда.

А тому, кто возвращается к жизни, нужен чемодан, полный радости, жизненной энергии и перспектив.

Это может звучать дико, даже безумно. Но фокус в том, что это сработало. Моя психика пришла в норму, меня реже рвало, я даже начал понемногу есть, поэтому отпала необходимость кормить меня искусственно. Постепенно свеча моей жизни вновь разгоралась. Теперь я готов был к третьему шагу.

Я жадно планировал дела на грядущие недели и месяцы. Представлял счастливые картинки нашей с Лаурой жизни, обдумывал, что и как усовершенствовать в нашем бистро, рисовал в своем воображении встречу с гостями и работниками кафе. В затылке пульсировала мысль: кто едет в отпуск зимой, берет с собой лыжный костюм. Кто отправляется в путешествие летом, берет с собой пляжные плавки. А тому, кто возвращается к жизни, нужен чемодан, полный радости, жизненной энергии и перспектив.

Последним шагом моей стратегии значился успех. Я восстановился на удивление быстро. С середины ноября мне уже можно было подолгу прогуливаться в парке. Однажды дождь лил ручьем. Я запрокинул голову, чтобы почувствовать на лице частые удары крупных холодных капель. Неописуемое, прекрасное чувство.

Скоро меня выписали – не окончательно, потому что требовалась еще одна операция. Мы с Лаурой не думали об этом. На голове потихоньку отрастали волосы, однако каждую неделю я брился наголо. И по сей день поступаю так. Это напоминает мне о времени, когда удалось избавиться от спутника, которого послала мне смерть.

Само собой разумеется, я еще находился на больничном, но уже вовсю работал в бистро. Дела у нас шли очень хорошо. Многие забронировали столики на Рождество. По ночам мы с Лаурой разгребали завалы в счетах. Цифру за цифрой она диктовала мне со счетов и чеков. Наконец я реконструировал события прошедших месяцев. Потом я нанял налогового консультанта, в чьи обязанности вошло регулярно составлять смету.

Шестого декабря 1994 года, в мой двадцать пятый день рождения, в восемь часов утра меня снова вкатили на каталке в операционную. На операцию, во время которой в целях безопасности мне должны были удалить лимфатические узлы в довольно обширной области живота, отвели восемь часов. Сам главный хирург собирался оперировать. Я знал, что операция рискованная, но под скальпелем в руках такого важного человека чувствовал себя в безопасности. Когда он снова подошел ко мне, я уже находился в палате интенсивной терапии. За моей головой пиканье медицинских приборов сливалось в эдакий причудливый камерный концерт.

Двадцать третьего декабря я вышел из больницы. Лаура купила рождественскую елку, нарядила ее, и мы провели Сочельник при свете свечей. На душе было легко. Мы были счастливыми и измотанными. Уже на второй день Рождества мы открыли бистро. Я осторожно оделся – большой шрам на животе еще побаливал. Завернувшись в толстое зимнее пальто, я медленно прогуливался перед входом в бистро то в одну, то в другую сторону. Промозглая стужа пробиралась сквозь одежду. Я балдел от этого.

Мой рождественский подарок – жизнь.

Новый год мы встречали с нашими гостями. В полночь мы все подняли бокалы и чокнулись. Дождавшись, когда просвистит последний фейерверк, я один пошел домой. Когда Лаура утром легла в постель, я еще не спал. Я посвятил прошедшие несколько часов прощанию со старым годом. Лаура прижалась ко мне, и мы уснули мирным сном.

5. Сегодня. На ошибках учатся

Почему рак? Почему я? Почему опять я? Рак в двадцать с небольшим лет, причем особо тяжелой формы. Другие в молодости становятся близорукими – я почти ослеп. У других аппендицит или воспаление миндалин – у меня сразу рак. Почему, почему, почему?

Все, кто поддается таким мыслям, попадают в беличье колесо, из которого нет выхода. Бесконечные вопросы приводят к самоуничижению. «Болезнь – это знак судьбы, сигнализирующий о том, что жизнь надо менять». Или: «Господь наказывает тебя за грехи». Постоянно слышишь, как люди так или иначе объясняют себе, почему именно они тяжело заболели. Не думаю, что самобичевание способствует выздоровлению.

Конечно же, я тоже спрашивал себя: «Почему?» И конечно же, тут же находил тысячи объяснений: я пахал как вол. Днем в отеле и в бистро, ночью – дома, вечно зубрил какие-то планы, меню, винные карты, уроки, высчитывал бухгалтерский баланс. В гостинице метил на должность начальника отдела. Более того, я беспрестанно был начеку, чтобы никто не догадался о моей слепоте. Все это стоило мне больших усилий. Кроме того, я частенько прикладывался к бутылке. Я мог ночи напролет работать и столько же пить. Можно было бы сказать, что рак был расплатой за варварское отношение к своему организму и душе.

Но я не собирался в связи с этим грызть себя и меняться. Это значило бы отрицать самого себя. Я сам выбрал свой путь, он меня устраивал, несмотря на все неудобства. Поэтому после последней операции я постепенно стал возвращаться к прежнему образу жизни.

Сократить нагрузки? Только физические. Того же придерживаюсь я и по сей день. Пока ноги меня носят, я буду двигаться вперед. Пока бьется мое сердце, я буду предаваться радостям жизни со всей страстью. Единственное, о чем я немного жалею, что не отнесся более серьезно к выпивке.

Чем ломать голову над «почему», гораздо продуктивнее задаться вопросом: шанс на что дала мне болезнь? Но по-настоящему я задумался над этим много позже. Чем дальше в прошлом оставалась болезнь, тем яснее мне становилось, что после третьей химиотерапии я был более позитивно настроен, чем вообще до болезни. Поскольку мне довелось оказаться на пороге смерти, теперь я жил на полную катушку. Более того, поскольку однажды мне удалось собственными силами выкарабкаться из опасной ситуации, я был уверен, что и впредь смогу это сделать. Во всяком случае, я уже был к этому подготовлен.

Когда сегодня случаются неприятности, я вызываю в памяти воспоминания о болезни. Я знаю, что мороз сменяет жара – и я радуюсь жаре больше, чем люди, которые никогда не пережили смертельного холода.

Я многим обязан отделению номер 11А: мужеством, уверенностью в себе, гордостью за себя и обостренным чувством радости жизни. Но я не собираюсь сейчас, оглядываясь назад, приукрашивать то горькое время. Безусловно, это был суровый жизненный урок. И поскольку судьба обошлась со мной круто, мой характер закалился. Окружающих часто озадачивает и пугает моя способность быть беспощадным. Бывает, что вроде бы отношения складываются благополучно, но в следующий момент я могу сказать: «Между нами все кончено. Я больше не хочу иметь с тобой дело. Счастливо». Это может быть друг, коллега и женщина, то есть любой, кто мне в общем-то нравится, но если внутренний голос говорит, что этот человек ограничивает меня, пытается переделать или крадет мою энергию, вот тогда конец. Я закрываюсь. Как бы мне ни хотелось остаться, я не даю себе поблажки и ухожу. Я слышу вдогонку: «Эй, что это значит? Мы же друзья», тогда единственное, что я отвечаю: «Нет, больше нет».

Какой вред может причинить человек, ведущий себя неприемлемо по отношению к тебе, я узнал на собственной шкуре еще в детстве. Тогда я этого не осознавал, но теперь точно знаю, что потерей зрения я обязан своему отцу. Из-за его тирании и заслуживающего ненависти отношения во мне выросло желание, чтобы он исчез из моей жизни. Я не мог больше видеть его – и ослеп. Отец исчез из моей жизни, а впоследствии не только визуально. Я не интересовал его, он оставил меня в покое. Окольным путем я достиг желаемого. Правда, при этом оказался в проигрыше.

Пока ноги меня носят, я буду двигаться вперед. Пока бьется мое сердце, я буду предаваться радостям жизни со всей страстью.

И болезнь матери тоже была связана с несчастливым браком. И когда ее отец, мой дед, узнал, как сильно страдает его дочь, это в буквальном смысле разбило его сердце.

С одной стороны, меня успокаивает, что я нашел объяснение своей слепоте, но с другой – это тормозит меня. Это как с раком или любым другим ударом судьбы, который нельзя взять и отменить. Важно, какие шансы скрываются за такой ситуацией. Например, велика доля вероятности, что я не победил бы болезнь, если бы имел возможность отвлечься от гнетущих мыслей с помощью книг, телевизора или других способов, доступных зрячему человеку. Слепота была моим преимуществом – мне не оставалось ничего иного, кроме как интенсивно переживать происходящее со мной. Так я узнал многое о себе и своей болезни.

Возможно, описываемое мной непостижимо для людей, не болевших тяжело и безнадежно. Я часто слышал: «Быть слепым – это шанс? Рак – жизненный урок? Это – самообман. Признайся, тебе гораздо тяжелее приходится в жизни, чем другим». И какую бы пользу принесло мне такое признание? Куда бы оно меня завело? В психушку? Или прямиком под колеса несущегося поезда?

С вещами, которые невозможно изменить, нужно примириться. И я счастлив, что мне это удается. Обманываю ли я себя? Да все равно. Называйте меня неисправимым оптимистом. Мне нравится быть им, потому что в противном случае я уже давно бы умер.

Вполне вероятно, что совсем скоро я полностью ослепну. И даже сяду в инвалидную коляску из-за искалеченных тазобедренных суставов. Слепой в инвалидной коляске – пугающая перспектива. Но я рассчитываю на свой оптимизм: когда однажды это таки произойдет, я смогу отыграть себе внушительный кусок счастья.

Я переживу все, что уготовила мне судьба. Выбирая между смертью и жизнью, я отдаю предпочтение жизни. Как метко сказал тогда врач: у меня только одна жизнь. Хотя сегодня я вернулся к буддизму, я не уверен, что после смерти меня ждет перерождение. Но даже если так и будет, это не повод пустить одну из своих жизней псу под хвост.

С вещами, которые невозможно изменить, нужно примириться. И я счастлив, что мне это удается.

1995–1998. Все идет кувырком

А! Удар. Прямо под дых. Колени подгибаются, пол качнулся, я хватаю ртом воздух. Главное – не поддаваться боли, не сдаваться. Борись, Сали, борись! Резкий прилив энергии. Я выпрямляюсь, замахиваюсь и со всей силы бью в пустоту. Теряю равновесие, шатаюсь из стороны в сторону. Нападающий подхватывает меня за плечи. «О’кей, надо еще потренироваться». Мы оба смеемся. Алекс и я.

Начало лета 1995 года. Я излечился от рака. У меня появился новый друг. Алекс, учитель по боксу. Мой идеал. Человек, которому я доверяю. Неповторимый Алекс. Я, как никогда, в хорошей форме. Я счастлив. Я готов обнять весь мир.

После тренировки мы вместе едем на оптовый рынок. Алекс всего третий раз здесь, но ведет себя уже как знаток. Он знает, где что лежит, сравнивает цены, мы быстро покупаем все необходимое. Для Алекса у меня есть особое вкусное спортивное меню. Хотя в бистро полно гостей и Лаура не успевает принимать заказы, я не отвлекаюсь, продолжаю готовить для друга. Другие могут подождать. Алекс важнее.

В начале 1995 года терапевт направил меня на шестинедельный курс реабилитации в Бад-Вильдунген, где я должен был восстановиться после мытарств предыдущих месяцев. Пациенты в лечебнице были преимущественно людьми в возрасте. Пожилые дамы все время уговаривали меня пойти с ними на танцы – утром фанго[13], вечером танго. Я извинялся и отклонял их приглашения. Все мое внимание было сосредоточено на полном восстановлении здоровья. Совместно со спортивным врачом я разработал фитнес-программу. Ежедневно после обеда у меня была тренировка на выносливость, вечером в тренажерном зале я качал мышцы. В последние годы перед болезнью я стал пренебрегать спортивными тренировками. Теперь они укрепляли мое тело и дух. Я намеревался продолжить тренировки и после санатория, благо врач поддержал мое начинание.

По возвращении я записался в один из гамбургских фитнес-клубов и вскоре познакомился с Алексом. Он как раз только переехал в город, изучал в здешнем университете автомобилестроение, а параллельно давал уроки бокса. Мы все чаще стали договариваться о совместных тренировках в тренажерном зале. Перерывы между упражнениями затягивались дольше положенного, потому что мы не могли наговориться. Это было похоже на нашу дружбу с Туи в Коломбо. Алекс был на два года моложе меня, но мы были как близнецы, разлученные в детстве, а теперь вновь обретшие друг друга. В нашу третью или четвертую встречу я рассказал Алексу о своем зрении. Сначала он не понял и подумал, что речь идет о сильной близорукости.

– А почему ты не носишь очки? – спросил он. – Или у тебя контактные линзы?

– Еще не изобрели того, что помогло бы мне видеть, – возразил я.

Я поведал ему всю историю с глазами – не сразу, а маленькими порциями, как обычно. Эпопею с раком я тоже не утаил от него.

Между тем от моей способности видеть осталось всего десять процентов. Агрессивная химиотерапия ускорила потерю зрения. Я не смог бы различить буквы даже с самой сильной лупой. Я вынужден был признать, что без помощи окружающих мне не обойтись.

Поначалу Алекс попытался скрыть, насколько шокирован моим сообщением и насколько сильно мне сочувствует. Он обращался со мной, как и прежде, мы все так же вместе тренировались и болтали. В один прекрасный день я отважился спросить у Алекса, смогу ли научиться боксировать. Хотя мы уже хорошо знали друг друга, я опасался, что он посмеется надо мной.

– Отличная мысль! Я буду давать тебе уроки по боксу и самообороне, – тут же согласился он. – Поскольку твои зрительные способности крайне ограничены, ты – отличная мишень для злоумышленников. С этим мы и будем бороться. Представь, что некто напал на твое кафе.

Тема рака для меня была закрыта раз и навсегда, я никогда не касался ее.

Об этом я и сам уже думал. Бокс привлекал меня по нескольким причинам, не только из спортивного интереса. Лаура уже зарекомендовала себя талантливым телохранителем, но с крепким мужиком она одна не справилась бы.

Обычные тренировки мне не подходили: получать тумаки один за другим – невелика польза. Алекс разработал специальную программу с учетом моих ограничений, но щадить меня не стал. Он колошматил меня, как грушу, я был весь в синяках, но тренировки приносили свои плоды. За это я был безмерно благодарен моему новому другу. Алекс – прирожденный боец. Он ждал, что и я пойду на все. Выдержка – вот что нас объединяло.

Алекс поддерживал меня и в работе. Он не делал из мухи слона, а просто звонил и спрашивал, ездил ли я уже на рынок. «Нет, еще руки не дошли», – отвечал я, и он предлагал встретиться вечером, чтобы сначала съездить за продуктами для бистро, а потом потренироваться.

Нередко он заглядывал в Le Filou по ночам, пил пиво и помогал мне подсчитать выручку.

Тема рака для меня была закрыта раз и навсегда, я никогда не касался ее. Многие считают, что такой опыт нужно долго и нудно пережевывать, ходить по группам поддержки и психотерапевтам, мусолить все это в голове. Но я другой. В клинике я получил парочку полезных советов, которые постарался внедрить в свою жизнь, как то: регулярное питание, достаточное количество света (кто работает по ночам, а днем спит, должен следить за тем, чтобы не возникало дефицита света, иначе можно заболеть). В остальном я поступал так, как мне нравилось и как сам считал нужным. Я уволился из гостиницы. Несмотря на то что постоянное место работы гарантировало мне бесперебойный заработок, я предпочел бистро. Оно приносило доход, на жизнь хватало, да и Лауре не приходилось работать круглосуточно. Да и десять процентов зрения угрожали быть разоблаченными. Тогда я не отдавал себе отчета в том, что потеря зрения – ключевая причина увольнения, но где-то на уровне подсознания знал это.

Дела в бистро шли настолько хорошо, что на Рождество 1995 года мы даже сообщили своим работникам о повышении зарплаты. Я усовершенствовал складскую систему, иначе организовал работу бистро, провел инвентаризацию, с чем помог мне Алекс. Все было в порядке. Единственное, что выводило меня из себя, – это обследования, связанные с профилактикой рецидивов. Каждые полгода я должен был являться в больницу, где проверяли, не образовались ли новые опухоли. Возвращение в отделение «Последний путь» было чистейшим стрессом. Жуткая атмосфера, тошнотворные запахи, присутствие смерти – я не умел справляться с этим. Вечером меня отпускали домой, не сказав ничего конкретного, что значило: «Мы позвоним, если что-то не так». Потом я напивался до потери сознания. Но это случалось только раз в полгода. В остальное время я чувствовал себя счастливым и довольным. В Новый год я, Лаура и Алекс с оптимизмом смотрели в будущее.

Спустя несколько недель мое физическое состояние ухудшилось. Сначала появилась слабость, но я уже научился не обращать на это внимания. Потом я начал терять вес. Меня часто рвало. Я неделями пропускал тренировки. Однажды вечером, вернувшись с работы, Лаура нашла меня на постели задыхающимся, не в состоянии сказать ни слова. Через несколько минут санитары погрузили меня в карету «Скорой помощи». Я потерял сознание.

Когда я очнулся, из локтевого сгиба левой руки торчала игла, правой рукой я нащупал капельницу.

– Привет, я – Сали. У меня рак яичка, – представился я соседу по палате. – А у тебя?

– У меня не рак. У меня камни в желчном пузыре, – ответил растерянный мужской голос.

– Это не корпус 11А?

– Нет, 5Б – внутренние болезни, – ответил сосед.

Меня замутило, в голове проносились кадры из фильма ужасов. Я был убежден, что рак вернулся, а меня по ошибке привезли не в то отделение. Я надавил на кнопку экстренного вызова. Вошла медсестра.

– Что здесь происходит? Почему меня не поместили в онкологическое отделение? – накинулся я на сестру.

Она не могла ответить ничего вразумительного. Сказала только, что вчера меня без сознания, с температурой под сорок доставили в отделение интенсивной хирургии. Эта информация ничего не прояснила. Потом я снова потерял сознание. В следующий раз открыв глаза и увидев, что меня вкатывают в операционную, я не понял, сон это или явь. Отгадку я нашел лишь вечером, узнав на своей шее старого знакомого – ЦВК. Рядом с кроватью стояла капельница. Все указывало на рак. И я в третий раз потерял сознание.

Утром я услышал, как несколько докторов что-то обсуждают у моей постели. Во время операции посредством эндоскопа с камерой они исследовали, что происходит в моем организме. Результат этого видео-сафари – рака нет, зато есть панкреатит и жидкость в легких.

– И что это значит?

– Состояние критическое.

Врачи объяснили мне, что поджелудочная железа участвует в жизненно важных процессах обмена веществ. Иначе говоря, если орган откажет, смерть гарантирована. Антибиотики, которые мне вводили через ЦВК, пока не подействовали.

В следующие несколько дней через ЦВК меня не только накачивали лекарствами, но и поили и кормили, поскольку сам я не мог делать ни того, ни другого. Первые дни напомнили мне, как это было несколько лет назад, когда я лежал с раком. Высокая температура ослабила меня настолько, что я не мог пошевелить и пальцем, не то что встать. Больные вокруг меня ели, пили, смотрели телевизор. Я был один на один со своими мрачными, спутанными мыслями и мучившей меня жаждой. Только через несколько дней температура начала снижаться, постепенно уходила жидкость из легких. Наконец вернулась способность ясно мыслить. Вместе с тем усиливалась моя воля к жизни. Радуйся, что в этот раз не рак. Борись, покажи, на что ты способен, подбадривал я себя.

Дважды меня навещали мама и сестра. Я был рад повидаться с ними и расценил наше свидание как добрый знак. Лаура и Алекс приходили ко мне каждый день по очереди. Алекс часто засиживался допоздна, пока ночная сестра не выгоняла его. Господи, сколько тем для разговора у нас было! И всякий раз мы поражались, насколько похожи. При каждой встрече я хвастался Алексу своими успехами. Сначала я продемонстрировал ему, что могу пусть и шаткой походкой пройтись по палате. Он приветствовал меня, как победителя марафона. Мы вместе ставили цели на следующий день. Скоро я вышел в коридор в обнимку со своим трехколесным товарищем – стойкой с капельницей. Свое незамысловатое искусство я показал Лауре. Она хлопала в ладоши и кричала: «Сыграйте на бис!» В ответ на ее овации я низко кланялся. А когда она провела меня в палату, я пообещал, что скоро снова буду рядом с ней. Дома и в бистро. Везде, где должен быть.

Лаура все время была со мной, и это казалось невероятным. Ни слепота, ни рак, ни отказ органов – ничто не заставило ее отказаться от наших отношений.

Лаура все время была со мной, и это казалось невероятным. Ни слепота, ни рак, ни отказ органов – ничто не заставило ее отказаться от наших отношений. Она работала за меня в бистро, в больницу приходила в отличном настроении и убеждала меня в том, что все будет хорошо. Я никогда не слышал, чтобы она жаловалась. Наверное, девяносто девять женщин из ста уже давно бы бросили меня. И не потому что злые, а потому что не смогли бы больше этого выносить. Я вытянул счастливый билетик – единственную, самую сильную из ста.

Через пять недель я расстался со своим трехколесным спутником. Медленно, но верно я привыкал есть и пить самостоятельно. Под присмотром Алекса я отжимался и приседал на балконе. Теперь он приходил каждый день, мы занимались в парке по разработанной им программе тренировок. Алекс подарил мне комплект гантелей. Больницу я покинул в отличной спортивной форме.

В мое отсутствие Алекс следил за порядком в бистро, помогал Лауре с закупками и сметами. Когда я вернулся к делам, он предложил помочь разобрать почту и бухгалтерские счета.

– Думаю, нужно основательно их просмотреть. – Тон, которым это было сказано, не предвещал ничего хорошего.

Стопка писем показалась мне подозрительно маленькой. Лаура уничтожила все письма, содержание которых ей не понравилось. Прежде всего требования об уплате долга. Сколько это продолжалось? Наверное, месяцы. Она с ума сошла? В ход пошла уже следующая бутылка. Я хотел утопить в ней свой шок. Алекс больше не мог на это смотреть.

– Если ты думаешь таким образом решать проблему, успехов тебе! – в его голосе слышался лед.

Через секунду он исчез. Остаток вечера я молча пил. Лаура избегала меня.

На следующее утро меня мучило похмелье. Мне было стыдно. Стыдно перед Алексом – я выставил себя перед ним безмозглым алкоголиком. Стыдно перед Лаурой – на нее столько всего свалилось. Два года у нас было бистро, и треть этого времени Лауре приходилось со всем разбираться одной. Она не сошла с ума, она просто пребывала в неведении. Она не видела разницы между выручкой и прибылью. Я не имел права упрекать ее. Она этому не училась.

Я попросил Лауру впредь заниматься только персоналом и гостями и не прикасаться к счетам. Она с радостью согласилась. Я извинился перед Алексом за свое дурацкое поведение.

– Ничего, забыли, – только и сказал он. – Мне прийти к тебе? Посмотрим еще раз цифры?

Ежедневно приходили требования, оплату которых мы не могли подтвердить имеющимися чеками. Накопилась задолженность перед налоговой и банком. Более того, обнаружилось, что человек, которого я нанял, вовсе не был налоговым консультантом. По факту он был всего лишь счетоводом, чьи квартальные отчеты стоили дешевле, чем бумага, на которой они были написаны. Я сам взялся за бухгалтерию. Алекс зачитывал вслух корреспонденцию, требования, выписки со счета и заполнял бланки переводов. Он отвез меня к поставщикам, в личной беседе я молил их сделать отсрочку по платежам. Это далось мне непросто. Но предстояло еще самое трудное: я вынужден был уволить двух сотрудников и Макса. Мне просто нечем было платить им зарплату.

Летом 1996-го наши финансовые проблемы достигли апогея. В один прекрасный день я как раз вытирал столы в бистро, когда на пороге появился мужчина и спросил хозяина.

– Это я. Чем могу помочь?

– Нам нужно поговорить, срочно, – прошипел он.

Мы прошли на кухню. Это был судебный пристав, присланный банком. Там узнали про мою болезнь и решили отказаться от дальнейшего сотрудничества. Я не выплатил еще и половины кредита, а теперь должен был погасить всю сумму в короткий срок. Вместе с этим банк требовал возместить перерасход по счету.

– У меня ничего нет, – сказал я незваному гостю. – Я – банкрот. Мне проще завтра же закрыть лавочку.

Господин заметил, что я говорю серьезно. Он предложил мне уплатить долг в течение трех месяцев.

– Двенадцать месяцев, или я сейчас же подаю заявление о ликвидации предприятия.

– Не более шести месяцев.

– Я свое слово сказал, мне нечего добавить.

Я скрестил руки на груди и не сводил глаз с пристава. Поскольку я ничего не вижу, для меня не проблема выдержать тяжелый взгляд. Скрежеща зубами, пристав уступил и удалился. Больше он в Le Filou не появлялся. Все детали мы обсуждали по телефону.

Следующие несколько месяцев мы с Лаурой вкалывали как проклятые. Мне пришлось уволить еще одну сотрудницу, а оставшимся урезать зарплату. По выходным Алекс помогал нам обслуживать гостей. Несмотря на все усилия, я не укладывался в предписанные банком и налоговой инспекцией сроки. Что мне оставалось делать? Чтобы сохранить бистро и обеспечить наше с Лаурой существование, я ухватился за последнюю соломинку – свое криминальное прошлое. Несколько знакомцев из спортивного клуба дали мне контакты нужных людей. Пароль «импорт/экспорт». Теперь на моем складе выстроились коробки, содержимое которых не имело ничего общего с кулинарией. Отвратительная ситуация доставляла мне дополнительный стресс. Но только так мне удалось вовремя выплатить все долги. Ни банк, ни налоговую инспекцию не интересовало, откуда вдруг у меня взялись деньги. В высшей степени довольные, они списывали с меня долги. Как только все уладилось, я тут же оборвал связи с «импортом/экспортом» и решил, что больше никогда не доведу свои дела до столь плачевного состояния. С нечестными деньгами я покончил раз и навсегда.

Вскоре после этого мне позвонили из банка. Консультант обхаживал меня как многообещающего нового клиента, справился о моем здоровье и предложил овердрафт на щедрых условиях. Я отказался. За это время я приучил себя все счета оплачивать сразу же и наличными и пользоваться скидкой за наличный расчет. Так я веду свои финансовые дела и по сей день. Мой лозунг: «Нельзя идти в магазин с пустым кошельком».

Наше финансовое положение постепенно выправилось, и при посредничестве Алекса мы наняли серьезного налогового консультанта. Мы нашли уважаемое ганзейское бюро, чьи услуги стоили не дороже того ветреного типа, на которого я купился. Назначенный нам консультант был молодым и симпатичным. Он внимательно слушал каждый мой вопрос и отвечал по существу и со знанием дела. С легкой душой я передал нашу бухгалтерию в его руки.

Поскольку я ничего не вижу, для меня не проблема выдержать тяжелый взгляд.

Весной в Le Filou не было ни одного свободного столика. Наше бистро стало излюбленным местом для проведения свадеб и дней рождений. Настроение царило приподнятое. Наши обороты росли и росли. «Ну, наконец-то!» – думал я про себя, рассчитывая на то, что худшее осталось позади и пришло время для нас с Лаурой собирать урожай.

Но вскоре я познакомился с еще одной разновидностью боли, на этот раз в области таза. Сначала это были периодические покалывания, потом я уже регулярно просыпался по ночам и не мог найти положение, в котором бы не ощущалась боль. Скоро я уже ковылял по бистро, как ветеран войны. Посетители все чаще стали задавать вопросы, и я сходил к терапевту, который направил меня к ортопеду. МРТ выявило причину: правый тазобедренный сустав был деформирован. Головка бедренной кости терлась о вертлужную впадину, и таким образом обе они разрушались. Как если бы я ездил не на шинах, а на колесном ободке.

– Сустав надо удалять, – подытожил ортопед.

– Не может быть. Мне всего двадцать семь.

– Да, но вам провели несколько курсов высокодозной химиотерапии. Так бывает, что при этом страдают суставы. – Врач выписал мне направление в больницу со словами: – Поторопитесь. Дело не терпит отлагательства.

Мне было безразлично, что подумают окружающие. Мне хотелось исчезнуть. Меня достала моя жизнь.

Понурый, я поплелся на электричку, собираясь вернуться в бистро. Я тихо ругался себе под нос: только удача повернулась ко мне лицом, как снова судьба тянет меня на дно. Неужели так будет всегда? Чем я провинился? В электричке я совсем потерял самообладание. С минуту я всхлипывал, а потом разрыдался так, что слезы рекой потекли по щекам. Мне было безразлично, что подумают окружающие. Мне хотелось исчезнуть. Меня достала моя жизнь.

Алекс и Лаура уже ждали меня. Молча я промаршировал мимо них в кухню и закрыл за собой дверь. Оба кинулись за мной.

– Что случилось? – осторожно спросила Лаура.

– Все не так уж плохо, – неуверенно произнес Алекс.

– Опять операция. Мне поставят искусственный тазобедренный сустав. Вот награда за победу над раком.

Обследования в больнице подтвердили, что сустав не спасти, его нужно заменить на протез.

– Вы слишком поздно обратились к нам, – сказал врач. – Сустав долгое время находился в неправильном положении и пришел в негодность.

Хотя обычно время ожидания операции растягивалось на месяцы, мне назначили ее через две недели. После операции я должен был провести три недели в стационаре, потом последует реабилитация.

– У меня нет столько времени, – объяснял я врачу. – У меня бистро, и нет возможности нанять кого-то вместо себя.

– Это – не аргумент. Здоровье должно стоять для вас на первом месте. Потребуется по меньшей мере три месяца на восстановление. И вам придется распрощаться со сферой общественного питания. Рекомендую сидячую работу в офисе.

Поистине хороший совет. Только врач не подумал о том, что я почти слепой.

До операции Алекс ежедневно приходил к нам в бистро и оставался несколько часов. Я осторожно спросил его, не подменит ли он меня. Он не колебался ни секунды:

– Конечно. Главное, чтобы ты поправился. И смотри не вздумай мне за это платить.

Алекс уже разбирался в большей части бизнес-процессов, остальное я объяснил ему. Он схватывал на лету, думал теми же категориями, что и я, и отдавался делу целиком. Когда я лег в больницу, у Алекса уже были на руках все необходимые для доступа к счетам доверенности, он имел право вести переговоры с поставщиками, выдавать зарплату, мог давать указания персоналу. Даже сильная, своевольная Лаура безоговорочно приняла его как босса.

Двадцать третьего мая 1997 года ровно в десять меня положили на операционный стол, а через шесть часов сняли с него. Все, что последовало далее, было для меня рутинным делом. Те же послеоперационные боли. Хуже всего было то, что из-за многочисленных больничных приключений я приобрел устойчивость ко многим медикаментам, так что обычные дозы на меня уже не действовали. Я постоянно просил дать мне более сильное обезболивающее. Правая нога болела зверски.

В восемь часов утра рядом с моей кроватью зазвонил телефон. Это был Алекс. Он отчитался по выручке и запасам на складе. Следующую порцию новостей я получил в восемь вечера. Алекс и дальше отзванивался мне дважды в день. Подозреваю, он забросил учебу и торчал в бистро двадцать четыре часа в сутки. Я очень гордился, что у меня есть такой друг.

После двух дней постельного режима ко мне пришла инструктор по лечебной гимнастике и привезла с собой инвалидное кресло. С усилием погрузив в него свои больные кости, я буквально понесся по коридору.

– Посторонись, задавлю, – кричал я не без удовольствия.

Присутствующие смеялись над моей якобы шуткой, они же не догадывались, что я их не вижу. Снова я был самым молодым пациентом в отделении. На следующий день я настоял, чтобы инвалидное кресло заменили костылями. Ни медсестры, ни физиотерапевт не одобрили мое решение. Они наперебой отговаривали меня и умолкли, лишь когда я, насвистывая, захромал от них прочь. Перед операцией мы с Алексом целенаправленно тренировали мышцы плечевого пояса, чтобы подготовиться к ходьбе на костылях. Я продолжил силовые тренировки в больнице. Расхвалив разработанную мной программу, врач освободил меня от физиотерапии.

Через восемь дней после операции меня уже выпустили из больницы. Сияя от радости, Лаура отвезла меня в бистро, где Алекс торжественно вручил мне новый отчет по прибылям. Мы вместе прошлись по цифрам, посмотрели движение по счетам. Алекс проделал большую работу.

Терапевт планировал отправить меня в санаторий к Северному морю. Я настоял на амбулаторном реабилитационном курсе в Гамбурге. Следующие шесть недель я разрывался между реабилитационным центром в самом сердце города и Le Filou. Алекс по-прежнему оказывал мне всяческую поддержку. В середине июля я распрощался с костылями, оставив их пылиться в дальнем углу пивного погреба. Конечно, я еще немного прихрамывал, но боли уже практически не было.

Я вернулся к повседневной рутине. Все пойдет своим привычным ходом, убеждал я себя. Но какой он, «привычный ход»? Уже три года мы с Лаурой вели свой бизнес, постоянно отвлекаясь на мои болячки. И вместе мы жили не так уж долго. Все очевиднее становилось, что мы разные: Лаура хотела кутить по ночам, а мне нужен был отдых. Она покупала себе дорогие платья, угощала в баре подруг коктейлями. Я считал каждый пфенниг. Мы часто долго спорили, чтобы в конце концов подвести итог: никто из нас не прав или правы оба. Дилемма состояла в том, что мы двигались в противоположных направлениях.

Если рано утром, совершая прогулку, я вдруг не ломал себе голову из-за отношений с Лаурой или по поводу Le Filou, то начинал сомневаться, а существую ли вообще. Каждый шаг заставлял меня вспомнить о штифтах в бедре и наводил на более мрачные мысли: работа убивает тебя. И в то же время я был убежден, что она заставляет меня держаться на плаву. Альтернативы сфере общественного питания я не видел. Никто не возьмет на работу слепого и хромого. А среди инвалидов я загнусь.

Тревожные мысли отпускали меня только во время тренировок с Алексом. В начале 1998 года он вместо меня полетел на семинар в Калифорнию. Приблизительно в то же время по соседству открылся новый ресторанчик. Со всего Западного Гамбурга народ хлынул туда на счастливый час и засиживался до ужина. Как-то в толпе гостей заглянув к конкуренту, я вынужден был признать: его меню лучше, чем в нашем бистро. Даже если бы я раздавал все наши блюда бесплатно, посетители не вернулись бы к нам.

При очередном визите налоговый консультант уделил мне значительно больше времени, чем обычно.

Все очевиднее становилось, что мы разные: Лаура хотела кутить по ночам, а мне нужен был отдых.

– Что вас гложет? Вы скверно выглядите! Кто-то умер? Давайте рассказывайте, – потребовал он.

– Что меня гложет, вы найдете в цифрах в этой папке, – ответил я, указывая на бухгалтерскую документацию.

Консультант быстро пробежался глазами по документам.

– О правда, нам надо бы подумать.

Я пожал плечами и попрощался.

В тот же вечер бухгалтер пришел в бистро. Он дождался, пока гости не разойдутся, подсел к барной стойке и предложил обращаться друг к другу на «ты». Энди, мой ровесник, почему-то решил взять меня под свое крыло. С того момента мы стали встречаться раз в неделю, чтобы разработать план спасения моего пошатнувшегося предприятия. Энди делал это совершенно бесплатно – он знал, что с меня нечего взять. В свою очередь, я прилагал максимум усилий, чтобы по крайней мере прилично накормить его.

Благодаря его советам мне удалось сэкономить. Эти деньги я вложил в ремонт помещения и кухонное оборудование. К чемпионату по футболу я взял на прокат большой экран. План сработал. К нам пришли новые клиенты. Правда, успех был недолгим: до меня долетела весть, что две крупные фирмы, снимавшие помещения поблизости, съезжают, а вместе с ними уйдет и львиная доля наших постоянных посетителей.

– Все, избавляйся от бистро, – здраво рассудил Энди.

Я занялся этим на следующий же день. Дал объявление в газету о сдаче помещения в аренду, компенсации не требовал. В начале октября нашлось заинтересованное лицо. Арендодателю мой преемник понравился, и он расторг договор со мной. Алекс, который к тому времени вернулся из США, помог нам с Лаурой вынести из бистро наше нехитрое имущество. Когда мы погрузили вещи в грузовичок, я еще раз обошел кафе. Эхом отдавались мои шаги в покинутых помещениях, в пустоте, образовавшейся в моей жизни.

– Пойдем, Сали, надо ехать, – позвал Алекс с улицы.

Дрожащими руками я закрыл бистро и залез в грузовик.

1998–2002. Начинаю все сначала

Никогда бы не подумал, что шесть бутылок вина могут быть такими тяжелыми. Первые ящики несу еще в спортивном темпе, один за другим. Начиная с девятого замедляюсь, между пятнадцатым и шестнадцатым уже нужна передышка. Так, это были австрийцы, теперь очередь вин из Роны. С огромной лупой исследую этикетки бутылок на полке, потом выискиваю соответствующие названия в списке. Раз за разом прохожу весь список – где же это проклятое «Кроз-Эрмитаж» 1994 года? Примерно через полчаса нахожу его – бог знает, сколько на самом деле это заняло времени. Свет такой слабый, что не могу разглядеть даже стрелки часов на запястье.

Вокруг тишина и пыль. И так каждую ночь: после закрытия ресторана я спускаюсь в винный погреб и заново переставляю запасы. У меня нет иного выхода, поскольку, когда ресторан открыт, мне нужно их быстро находить вслепую. У нас в ассортименте около 250 марок красных вин и 100 белых.

Стискиваю зубы, стараюсь не обращать внимания на боль в бедре. Даже в выходные я прихожу в ресторан. Неделя за неделей таскаюсь сюда, сортирую бутылки, пока наконец не расставлю их в нужном порядке.

Лаура быстро нашла место официантки в пиццерии, я несколько недель просидел дома. Ортопед запретил мне физические нагрузки, терапевт советовал завязать с общепитом. О том, чтобы пойти в службу занятости, не могло быть и речи: выступать в роли просителя было для меня так же невыносимо, как и быть отнесенным к категории «неформат». Вскоре я бросил затею с альтернативной сферой деятельности и попросил Алекса и Энди помочь мне проштудировать объявления с вакансиями ресторанов.

Прежде всего меня интересовала должность главного бармена в каком-нибудь изысканном гамбургском ресторане. Я позвонил, и меня тут же пригласили на собеседование. Алекс сделал мне портфолио и сопроводительное письмо. Тогда он писал дипломную работу, поэтому формулировать предложения красиво у него получалось мастерски.

В ресторане меня ждал владелец. Мне понравились его рукопожатие и голос. Я улыбался и пытался создать впечатление, что смотрю ему в глаза. К тому времени мой слух развился до такой степени, что я мог с точностью до сантиметра определить источник звука. Уже с первых слов я знал, где рот у моего собеседника, и смотрел в соответствующем направлении.

За разговором последовала экскурсия по зданию, ресторан был рассчитан на сто шестьдесят мест, располагался на двух этажах. В самом конце мы спустились по лестнице, открылась скрипучая дверь, за ней скрывался огромный подвал со множеством ходов, вдоль которых возвышались полки. Пахло свежей древесиной и старыми стенами. Отчетливо слышалось, как меняется тон владельца ресторана в зависимости от эмоций, переполнявших его, когда он рассказывал о винах. Слушая, я вставлял комментарии, выражающие мое восхищение и дающие понять, что я знаю толк в винах. К счастью, хозяин не достал с полки одну из бутылок, чтобы я оценил его богатство.

Первого декабря я поступил на новую работу в качестве главного бармена. За моей спиной стоял большой кулер с белыми винами, величественные шкафы с регулируемым температурным режимом для красных вин и прочего спиртного на любой вкус. Поскольку заведение получило высокую оценку критиков и я приступил к работе в преддверии Рождества, в ресторане было столпотворение. Как мне было за всем уследить? Менеджер ресторана, заметившая мою растерянность, обратилась ко мне со словами, отнюдь не вселяющими уверенность: «Потребуется время, чтобы разобраться со всем этим. Твой предшественник не справился с таким количеством наименований».

Ортопед запретил мне физические нагрузки, терапевт советовал завязать с общепитом. О том, чтобы пойти в службу занятости, не могло быть и речи.

Я вспомнил принцип, по которому расставлял бутылки когда-то в рыбном ресторане в Ганновере. Тогда было менее ста наименований, здесь почти пятьсот. Ганноверскую систему нужно было приспособить к этим пятистам наименованиям. Сначала я расставил бутылки в баре и шкафах в той последовательности, в которой они шли в винной карте. Потом принялся за винный погреб. Утром я приходил пораньше, вечером задерживался, ночами зубрил карту – все, как в былые времена, только еще утомительнее. Лишь через два месяца я освоил бар и склад. Первые недели прошли без существенных ошибок.

Свободного времени у меня не было вообще, Лаура же в свои выходные ходила по магазинам, а по ночам просаживала все чаевые в клубах. Изредка мы пересекались дома. Тогда становилось ясно, что мы все больше отдаляемся друг от друга. «Женись на своей работе», – бросила она однажды после очередного скандала.

Тщетно пытался я оправдываться. Лаура не могла или не хотела понять, почему я работаю семь дней в неделю по шестнадцать часов в сутки. Однажды ночью она не пришла домой. Когда при случае я поинтересовался, где она была, Лаура ответила лишь: «Не твое дело». Скоро она уже не делала тайны из того, что у нее появился любовник. «Что тебе не нравится? Ты все равно живешь как одиночка», – кричала Лаура. Я был раздавлен.

Я тайком сбежал из нашей общей квартиры. Алекс помог мне сложить в коробки одежду, бумаги, лупы. Вещей у меня было немного. Мебель была нашим с Лаурой совместно нажитым имуществом, и я ничего не взял. Кухонные приборы из бистро я тоже оставил ей. Там, куда я перебирался, для всего этого все равно не нашлось бы применения. Я переезжал в комнату на нежилой вилле, принадлежавшей одному знакомому из фитнес-клуба. Дом как раз ремонтировали, и меня пустили пожить бесплатно. Каждое утро меня будил строительный шум. Рабочие обдирали стены, ломали лестницу, поднимали пол, меняли окна. Поздно ночью возвращаясь с работы, я ловил себя на мысли, что вхожу в дом с привидениями.

Я жил в унылом и безотрадном месте. Если бы вдобавок к этому у меня была и скучная работа, я бы сам точно превратился в привидение, блуждающее по вилле. Но все обстояло иначе. Чем однообразнее становилась работа в баре и винном погребе, тем больше времени оставалось у меня на любимое занятие – консультирование гостей по винам. Наконец-то я достиг совершенства в своей профессии – о чем всегда мечтал. Элегантно одетый, я грациозно переходил от столика к столику. Ресторан стал моей сценой, а публикой была местная ганзейская знать.

«Что тебе не нравится? Ты все равно живешь как одиночка», – кричала Лаура. Я был раздавлен.

По желанию работодателя я проводил семинары, на которых делился своими знаниями из области энологии. Мое выдающееся чутье способствовало тому, что я все увереннее чувствовал себя в мире вин. Я обнаружил, что при продаже вин талантливо поставленный спектакль приносит больший успех, чем фундаментальные знания. «Вино какой страны вы желаете?» – спрашивал я какую-нибудь пару. Предпочтения мужчин оказывались самыми разными. Дамы обычно называли местность, где провели последний отпуск. «Летом мы отдыхали на озере Гарда. Это была чудесная поездка!» – типичный ответ. Разумеется, желание дам я исполнял в первую очередь. Если гости заказывали рыбные блюда, я рекомендовал им «Пино Гриджио» из Трентино и описывал фантастический вид с виноградника на озеро Гарда. В девяноста девяти процентах случаев пара со мной соглашалась, и вино приходилось им по вкусу.

В баре ко мне приставили помощника, чтобы я меньше отвлекался от гостей. Я обрадовался этому. Кроме того, это было оправдано, так как по сравнению с затратными блюдами благородные вина приносили значительно больше денег. Мои речи становились все более живописными и обрастали подробностями. Я рассказывал гостям историю виноградника и самого вина, говорил о дочерях виноградаря, расписывал, как раскрывается винный букет, когда первичный изысканно-фруктовый аромат соединяется с вторичным кокосовым или нежным карамельным. Самой популярной была история о вине «Гроулинг Фрог»: «Так называется лягушка, издающая звук, похожий на рычание собаки. Вид на грани вымирания, но, тем не менее, здравствует и активно размножается в болотах Южной Австралии.

Неподалеку от мест их обитания бурно растет виноград, из которого изготавливают этот изысканный напиток. Взгляните, как выглядит рычащая лягушка». Во время повествования я нащупывал этикетку и показывал гостям изображенную на ней лягушку, которую никогда не видел сам. «Гроулинг Фрог» стало ходовым товаром в ресторане. Многие завсегдатаи даже отказывались заглядывать в винную карту, а, только завидев меня, кричали: «Принесите, пожалуйста, лягушачье вино!»

Разумеется, среди клиентов попадались и истинные знатоки. Я определял их по тону и выбору слов. Однажды я попал в щекотливую ситуацию. Один из таких экспертов захотел пофилософствовать со мной на тему вина. При этом перед ним лежала открытая винная карта – я едва слышал, как он водит по ней пальцем, указывая на что-то. За долгие годы слепоты я по опыту знал, что единственное спасение – повторять за гостем то, что он говорит.

«Достойный выбор. Вино 1994 года, слегка необычное. Такое же 93-го – бархатистое, с древесными нотками. Оно лучше на вкус, чем обязано столетней выдержке», – выпалил я, понятия не имея, о каком вине идет речь. Вскоре этот господин опубликовал в крупной немецкой газете статью, в которой хвалил качество наших блюд и напитков, а также индивидуальный подход в обслуживании гостей и компетентность персонала.

Весной 1999-го одна приятная молодая женщина на удивление часто стала появляться в ресторане без сопровождения и обычно садилась у барной стойки. Коллеги поведали мне, что это менеджер одного храма гурмэ в Гамбурге и приходит к кому-то из наших поваров, вместе с кем раньше работала. Вскоре она стала бывать в ресторане уже по нескольку раз в неделю, даже в те дни, когда этот повар не работал. Проходя по залу, я чувствовал на себе ее взгляд. Когда я стоял за стойкой бара, мы обсуждали причуды гостей и пришли к выводу, что многие из моих клиентов бывали и в ее ресторане. Женщина казалась мне чрезвычайно интересной. В ее голосе было что-то манящее, магическое. Когда она в очередной раз заглянула к нам в поздний час, один коллега прошептал мне на ухо: «Поздравляю, Сали. Твоя поклонница, как всегда, самая красивая гостья вечера». Ее звали Тина. Мы стали встречаться.

Незадолго до этого я выехал из дома с привидениями и поселился в маленькой квартирке прямо рядом с работой. Поэтому было очевидно, почему у меня нет машины. Если Тина хотела сходить вместе куда-нибудь поесть, я всегда находил способ склонить ее к китайскому ресторанчику, где раньше постоянно бывал с Лаурой. Там я знал меню как свои пять пальцев.

За долгие годы слепоты я по опыту знал, что единственное спасение – повторять за гостем то, что он говорит.

У ресторана, где я работал, была терраса, на которой располагались восемнадцать столиков. Летом я наворачивал там сотни километров. Суставы ныли от беготни по твердым каменным плиткам. Когда мы были с Тиной, я всегда контролировал каждый свой шаг, чтобы она ни в коем случае не заметила, что я хромаю.

Я не сказал ей ни о своем слабом зрении, ни о чем другом. Не то чтобы я ей не доверял, просто боялся, что она проболтается коллегам. В гамбургский круг высокой кухни были вхожи только посвященные. Поэтому все друг друга знали, все друг о друге болтали. Тина была частью этого круга.

Мы встречались уже три месяца, когда Тина позвала меня пройтись с ней по магазинам. Конечно, помощник по выбору летнего гардероба из меня был никакой. Она перемерила кучу одежды, то и дело появляясь из примерочной, и я всякий раз приветствовал ее возгласами «супер» да «круто», пока не почувствовал, что пора бы сказать что-нибудь более конкретное. В какой-то момент я повернулся под подходящим углом, позволяющим хоть что-то рассмотреть, и произнес:

– Великолепно, блузка тебе очень идет, и короткая темная юбка сидит так, словно для тебя сшита.

– Очень смешно! – фыркнула Тина. – Так и скажи, что я действую тебе на нервы.

С этими словами она вернулась в примерочную и переоделась в свою одежду. Поход по магазинам закончился. Тина молча отвезла меня домой на своей машине. Я с трудом уговорил ее подняться ко мне. Следуя принципу «все или ничего», я перечислил ей все свои дефекты, в качестве доказательства сунул ей под нос удостоверение об инвалидности.

– Что за шоу ты здесь устраиваешь? – ужаснулась Тина.

Она не поверила ни единому моему слову, удостоверение сочла фальшивкой и заявила, что связалась с сумасшедшим.

В качестве следующего доказательства я достал увеличенную винную карту и коллекцию луп.

– Поверь мне! – умолял я ее.

Тина осела.

– О Боже! Прости, прости меня! – Видимо, она закрыла лицо руками, потому что ее голос звучал приглушенно. – Я совсем ничего не замечала. Все эти месяцы. Как же ты живешь? Как со всем этим справляешься?

До рассвета я рассказывал ей, как ослеп, как болел раком, как потерял сустав, к каким уловкам прибегал, чтобы скрыть все это от чужих глаз. Мне не понадобилось просить Тину сохранить мою тайну, она сама торжественно пообещала молчать. Свое обещание Тина сдержала.

В те дни с Тиной меня связывало многое – гораздо больше, чем с другими женщинами. Она была очень спортивной, почти ежедневно ходила в фитнес-клуб.

Мы часто тренировались вместе – с одинаковой увлеченностью и силой воли. Мне нравилось ее мускулистое тело, и она отвечала мне взаимностью. Между нами было сильное телесное притяжение. Наши отношения были преисполнены страсти, но не ограничивались только великолепным сексом. Я любил Тину и восхищался ей. Она была проницательной, рассудительной, гибкой. Вела спокойный образ жизни, была домоседкой.

Мне это импонировало, так как с моими десятью процентами зрения у меня не было ни малейшего желания пропадать ночами на вечеринках или многолюдных тусовках. Часто мы просто гуляли по улицам, вместе готовили. На балконе мы разбили зеленый сад, выращивали цветы, помидоры, декоративный виноград. Настоящий маленький оазис.

Нам обоим нравилось, что мы занимаемся одним и тем же делом, оба принадлежим к миру гастрономии, оба амбициозны. Мы вместе ходили на семинары, вместе учили материал, вместе сдавали экзамен в Промышленной палате, и оба с блеском сдали его. Я вынужден был посвятить экзаменатора в свою тайну, и все прошло благополучно. Начальник в ресторане нанял молодого человека, чье обучение возложил на меня.

В первый день шестнадцатилетний Тим вел себя непринужденно, дал понять, что вся эта учеба не для него, а коллеги шушукались по поводу его одежды. Судя по всему, он явился на смену в прикиде гангста-рэпера. Коллектив его не принял, за исключением одного человека: Тим мне сразу приглянулся. Я отчетливо чувствовал, что за всей этой самоуверенностью скрывается живой дух и здоровое упрямство. Моя непосредственная начальница – менеджер ресторана, у которой не было допуска к обучению персонала, – поразилась, узнав, что я предложил ученику обращаться друг к другу на «ты».

Скоро мы познакомились с Тимом поближе, и, как любой молодой человек, он оказался любознательным парнем, учился с удовольствием. А я обнаружил, что мне нравится учить. Часто я вспоминал свои годы стажировки, господина Крона, который основательно подготовил меня к будущей жизни.

Ежедневно мы с Тимом учили ассортимент. У каждой бутылки была своя история, которую я расписывал своему стажеру в ярких красках. Скоро он уже был в состоянии самостоятельно принести нужное вино из погреба, так что мне не приходилось одному таскать тяжелые ящики. Мои суставы отдыхали.

Мы с Тимом до сих пор поддерживаем связь. Сейчас он занимает руководящую должность в одном фешенебельном отеле в Гамбурге и по сей день может повторить многие из винных историй, что я ему рассказывал.

Я любил Тину и восхищался ей. Она была проницательной, рассудительной, гибкой.

В начале 2000-го уволилась менеджер ресторана. Коллеги сошлись в мнении, что ее место должен занять я. Никто по-прежнему не был в курсе моих проблем с глазами, даже Тим. «У меня и так полно дел, – отнекивался я. – Меня не привлекает управлять рестораном».

И это была лишь часть правды: мне действительно очень нравилось то, чем я занимался, и мне не хотелось передавать свои обязанности другому. Однако я мог исполнять и функции руководителя, верил в свои организаторские способности. Вот только я не представлял, как быть со сметами и офисной работой.

– Я помогу тебе, вместе мы справимся, – поддержала меня Тина.

Вскоре после этого разговора владелец ресторана предложил мне пост менеджера. Я попросил день на обдумывание, потом согласился. Мы договорились, что я буду совмещать обязанности управляющего и сомелье.

В первый же день секретарь попросила у меня расписание смен на ближайшие две недели. Поскольку его у меня не было, а сделать его на ходу я не мог, пришлось сослаться на то, что я забыл расписание дома, и пообещать предоставить его завтра.

В половине второго ночи в ресторане появилась Тина. Сотрудники уже разошлись, только Тим еще работал на складе. Тина закрыла кассовую смену, начала подбивать итоги. Когда Тим вернулся в бар, я попросил его сесть рядом с ней.

– Тина объяснит тебе, как составлять смету, а мне нужно заглянуть на склад, – распорядился я.

Если бы я остался с ними, Тим наверняка стал бы задавать лишние вопросы. Я стоял у двери в подвал и прислушивался. Интенсивный курс бухгалтерии подошел к концу. Тим спрыгнул с барного стула и радостно сообщил мне:

– Я все понял! Это просто!

– Если хочешь, в дальнейшем можешь сам снимать кассу, потом мы будем подвозить тебя до дома, – попытался подкупить его я.

Вообще-то это небывалое дело, чтобы стажер на первом году обучения составлял смету – обычно этим занимался управляющий с многолетним опытом. Но что мне оставалось делать? Я ухватился за соломинку. Я внушил Тиму, чтобы он никому не проболтался об особых поручениях. Он дал слово и никогда не нарушал его.

В ту же ночь мы с Тиной составили график смен. Она начертила на ватмане таблицу и зачитала мне план мероприятий на следующие две недели. Я мысленно прикинул, кого на какое мероприятие определить, учел выходные сотрудников. Толстым фломастером внес смены в таблицу. Затем Тина перенесла их каллиграфическим почерком в учетные карточки. Спать мы легли в пять утра.

Вскоре после моего повышения шеф дал мне дополнительное задание: нужно было разработать новую систему документирования и анализа поставок и выпуска товара. На все про все он выделил мне две недели времени.

Да я бы и за год не успел выполнить его поручение. На выручку мне пришел Энди. Мы совместно разработали систему, Энди спроектировал соответствующие бланки отчетности. Теперь Тим ежедневно отмечал в формуляре бутылки, которые выносились со склада.

Раз в неделю я относил формуляры и оборотные ведомости Энди. Мы анализировали данные. К концу месяца Энди составлял отчет. Поскольку он по-прежнему не хотел брать денег за работу, я регулярно приобретал по закупочной цене пару бутылок благородного вина и преподносил ему в знак благодарности. Без Тины, Тима и Энди я бы не справился. С их помощью дела ладились, хозяин ресторана был доволен.

Я все так же регулярно встречался с Алексом, который после окончания университета устроился в какой-то автоконцерн. Сеть моих помощников скоро расширилась за счет Хамида, нового мойщика посуды. Он приехал из Афганистана. До того как в числе беженцев прибыть в Германию, он был главным врачом в крупной больнице в Кабуле. В высшей степени интеллигентный, образованный человек гнул спину в нашем ресторане за гроши. Кроме меня и Тима, все относились к нему свысока, но он не жаловался. Мы понимали друг друга с полуслова, я учил его немецкому, он полировал за меня стаканы.

Спустя несколько недель я вдруг заметил, что Хамид пристально следит за мной. Было ощущение, что он прилип ко мне, как жвачка. Через два дня он подошел ко мне.

– Ты никогда не писать. Здесь так много бутылок. Твоя голова работать, как компьютер, – шептал он мне на ухо.

– Да, у меня хорошая память, мне нет надобности записывать, – бодро ответил я, надеясь, что мой испуг ускользнет от его внимания.

– Хорошая память, но плохие глаза, – сказал Хамид.

Он настоятельно посоветовал мне сходить к окулисту.

Наверное, он застукал меня, когда я ковырялся в винном шкафу? Несколько раз в день я тайком брал каждую открытую бутылку, по весу определял, насколько она пуста, и наполнял ее до нужного уровня.

Как-то раз после смены я рассказал Хамиду о своей проблеме с глазами. Для этого я использовал те немногие латинские термины, что остались у меня в памяти после курса биологии, но медику этого было достаточно. Он бережно взял меня за руку.

Без Тины, Тима и Энди я бы не справился. С их помощью дела ладились, хозяин ресторана был доволен.

– Я – твоя друг. Скажи, если я могу помогать тебе.

Слова Хамида глубоко тронули меня. В его голосе была искренность и сострадание, каких я не ожидал услышать ни от одного из своих знакомых.

Тина и ему объяснила, как работает кассовая система. Хамид быстро все сообразил и, уже начиная со следующего вечера, как и Тим, стал составлять отчеты по кассе. В свою очередь, я предложил Хамиду сопровождать его в походах по госструктурам.

Перед тем как уйти в длительный летний отпуск, я организовал стажировку для своего заместителя, которого приняли временно. Уже когда он представлялся, я услышал в его голосе странные нотки. Я боялся наихудшего, и предчувствия меня не обманули. Не прошло и недели с начала отпуска, как позвонил Хамид и сообщил взволнованным голосом:

– Новый мужчина делает проблемы. Весь твой система испорчен.

Со слов Хамида, в ресторане все пошло вкривь и вкось, в винном погребе царил хаос. Я боялся возвращаться. Опять неделями ползать по погребу, перетаскивать ящики, с лупой разглядывать, что написано на этикетках. Кроме всего прочего, следовало рассчитывать на крупный скандал с заместителем. У меня не было на это сил. Я не желал и не мог вернуться в ресторан. Ожидавшее там сломает меня.

Я попросил Тину прочитать объявления о найме, созвонился с несколькими ресторанами и отелями в Гамбурге, в одном мне предложили должность бармена. На собеседовании хозяин заведения уговорил меня в два счета своими соблазнительными условиями: четырехдневная рабочая неделя, фиксированные часы работы, никаких сверхурочных, высокая зарплата… Но больше всего меня прельстил скромный ассортимент напитков – хотя ресторан был большой. Мы договорились, что я выйду на работу через месяц.

На прежнее место работы я пришел лишь один раз, чтобы подать заявление об увольнении. Владелец ресторана сразу предложил мне больше денег, я поблагодарил его, но отказался. На прощание мы с Хамидом крепко обнялись. Потом передо мной возник Тим.

– И что мне тут без тебя делать? – в его голосе слышалась тревога.

– Работай добросовестно. Покажи, чему научился, – посоветовал я.

– О’кей, шеф. Я буду стараться. Обещаю!

Я вышел из ресторана и пошел по улице, спиной ощущая его взгляд. Тим провожал меня. Я не оглянулся.

Я отдохнул на славу. Мы с Тиной несколько раз сходили в ресторан, в котором я вскоре должен был работать. Обследовали местность.

Новая работа понравилась мне сразу. Команда дружная, справедливый начальник. Чтобы ориентироваться вслепую и не вылететь, я использовал знакомые стратегии: расстановку и зубрежку. Очень просто: всего двадцать пять наименований вин. Через пару недель бар был под контролем, а через три месяца меня повысили до управляющего. У меня в подчинении оказалось двадцать четыре человека. Тина и Энди помогали мне в административной работе. Все шло гладко, пока не подкачало здоровье.

Жуткие боли в бедрах вынуждали меня каждый день глотать обезболивающее. Со временем организм к нему привык, и пришлось повышать дозировку, но скоро и это перестало действовать. Ортопед упрекал меня в безответственности, говорил, что нельзя так нещадно нагружать организм, увещевал сменить профессию и предрекал преждевременный выход на пенсию.

Тина, Энди и Алекс придерживались того же мнения. Они видели, как я мучаюсь от боли и все чаще заглядываю в бутылку. Что ускользнуло от их зорких глаз, так это то, что вместе с обезболивающим я стал принимать и другие лекарства.

Перед началом смены я пил стимуляторы, ночью засыпал только со снотворным. В выходные намешивал себе коктейли из лекарств, уносившие меня в четвертое измерение. Большую часть времени я пребывал в пьяном угаре, и все равно моя жизнь не казалась мне опьяняюще прекрасной. Чем больше я уговаривал себя, что на работе все под контролем, тем ближе подступал страх, что моя тайна будет раскрыта и все полетит в тартарары.

Чтобы ориентироваться вслепую и не вылететь, я использовал знакомые стратегии: расстановку и зубрежку.

Я уволился. Обратился в пенсионный фонд. Выйти на пенсию в тридцать два года – кошмар, но ничего другого мне не приходило в голову. Тина заполнила за меня горы бумажек.

Меня посылали то на одно освидетельствование, то на другое. Все пришли к общему мнению: при моем наборе болезней надо срочно менять профессию. Как бы там ни было, так называемые эксперты отказали мне в преждевременном выходе на пенсию.

Я бы с удовольствием работал и дальше, вот только ни один из врачей не мог мне сказать, где и кем. Пенсионный фонд уведомил меня, что мое дело отправили на повторное рассмотрение. А на что мне жить до того, никто не поставил меня в известность.

Пришлось взять себя в руки и найти место в гостинице. В те дни проблемы мне доставляли не только суставы, зрение также стало стремительно снижаться. Я несколько раз падал.

Врачи выказывали озабоченность и попрекали меня. Даже Тина поняла, что моя карьера в общепите завершилась. «Тебе не удастся больше скрывать свои проблемы со здоровьем, пойми», – напирала она.

Тина настояла на том, чтобы я повторно обратился в пенсионный фонд. Мне выдали больничный лист. Я проинформировал своего работодателя, что тяжело болен и в обозримом будущем лучше мне не станет. Поскольку я еще находился на испытательном сроке, уволили меня без проблем.

2002 год подходил к концу. Тина при всякой возможности давала мне почувствовать, что любит меня и будет безоговорочно поддерживать во всем. Энди и Алекс, мои лучшие друзья, тоже были на моей стороне. Но это не помогало. Такое существование не вызывало у меня ничего, кроме презрения.

6. Сегодня. Все еще не такой, как все

Полоса лжи закончилась. Почему я сразу не обратился в службу по делам инвалидов? Я часто задаю себе этот вопрос. Раньше у меня не было на него ответа, и я не хотел даже думать об этом. Ответ нашелся всего несколько лет назад. И со временем мне все легче объяснить свое тогдашнее поведение.

Актер, который день и ночь играет одну и ту же роль, в какой-то момент вживается в нее. Нечто подобное случилось и со мной: тринадцать с половиной лет я играл роль здорового человека, и она стала моей реальностью. Каждый день испытания, нервы на пределе, не отпускающее напряжение. Но даже если бы тогда можно было что-то изменить, я не сделал бы этого. Человек – раб привычки. Более того, стена лжи, которой я обложил себя, не только помогала мне создать выгодное внешнее впечатление, но и внутренне я мог опереться на нее. Когда она начала рушиться, я утратил опору.

Как ведет себя, о чем думает человек, у которого так много физических ограничений, когда он остается с ними один на один? Я не учился принимать свою инвалидность и даже представления не имел, как это делают другие. Для меня это была тайна за семью печатями.

Всего несколько раз я попытался установить контакт с инвалидами по зрению, чтобы поделиться с ними своими печалями и узнать, как они устраиваются в жизни. Я не получил того, что искал. Например, однажды я пришел на встречу слепых. Они регулярно встречались в одном и том же месте. Меня приняли радушно, а когда я рассказывал свою историю, все слушали с большим интересом. Но никто из них не смог мне подсказать, как быть дальше, в какую профессию податься. Все члены этого маленького сообщества получали дотации от государства или работали на фабрике слепых, были безработными или ранними пенсионерами. Я был и остаюсь не таким, как все. Особый случай. «Невероятно, сколь многого вы достигли в мире зрячих, будучи слабовидящим!» – слышу я часто. Я знаю, это комплимент. Но мне было бы приятней, если бы мои успехи оценивали как достижения человека среди людей.

В Германии подсчитано число слабовидящих и слепых. По серьезным оценкам, оно составляет свыше миллиона. Когда я называю эту цифру друзьям или коллегам, они удивляются: «Неужели так много?» Я – единственный слабовидящий, которого они знают. Как лично, так и понаслышке. Даже в средствах массовой информации о нас не говорят.

Актер, который день и ночь играет одну и ту же роль, в какой-то момент вживается в нее. Нечто подобное случилось и со мной.

Еще в детстве или юности инвалидов изымают из естественной воспитательной и образовательной среды. Когда они вырастают, то лишь немногие могут претендовать на что-то на рынке труда. Как следствие возникает непроницаемая, практически непреодолимая стена между миром зрячих и слепых. Мне, тайно пробравшемуся в этот чужой мир, никогда не доводилось сталкиваться с себе подобными. При этом чисто статистически каждый восьмидесятый посетитель ресторана или отеля, где я работал, должен был быть слабовидящим. Почему наши дорожки не пересеклись, могу только догадываться. Вполне вероятно, что среднестатистический слабовидящий едва ли может позволить себе поход в дорогой ресторан.

Только и слышно: где все эти слепые юристы, слабовидящие менеджеры? Психологи и социологи, историки и переводчики? Председатели правления, журналисты, политики? Бизнес-консультанты? Они есть! Но их доля участия в перечисленных профессиях далеко не соотносится с их количеством в обществе. Их физические ограничения ни в коей мере не представляют собой непреодолимую преграду для успешной деятельности в названных ли профессиях или в каких-то других.

Мое счастье, что я с ранних лет не прислушивался к советам специалистов по делам инвалидов. Если бы я следовал их советам, я не достиг бы и половины того, чего добился. Во всех учреждениях, занимающихся проблемами слабовидящих, сплошь сидят люди с отличным зрением. Ответственным лицам не приходит в голову дать слепым образование, чтобы впоследствии переложить на них свои столь сложные обязанности и извлечь пользу из их особых возможностей.

В своей жизни я встречался всего с двумя слепыми консультантами, и они дали мне самые ценные советы. Они действительно помогли мне, потому что знали, как решить мои проблемы, по собственному опыту. Если бы в учреждениях по делам инвалидов сидели такие эксперты, я бы с радостью обратился к ним за помощью. Эти высокообразованные люди, умеющие жить самостоятельно и занимающие ответственную должность, стали бы для меня образцом для подражания. Это было бы логично. Каменщик, не державший в руке мастерок, может по крайней мере в теории показать подмастерью, что с ним делать. Уже восхищаясь искусством своего мастера и подражая его движениям, подмастерье получит шанс однажды стать мастером в собственной мастерской.

При всех моих проблемах я продвинулся столь далеко, потому что мыслил критически и действовал последовательно. Предложения, которые поступают мне как слабовидящему, я до сих пор тщательно проверяю и охотно принимаю те, которые не ограничивают мою свободу и не ставят меня в зависимое положение. Бывают по-настоящему интересные предложения, как, например, сервисное обслуживание для слепых на некоторых авиалиниях: их забирают на вокзале, сопровождают до терминала, а потом проводят в самолет и встречают на выходе из самолета. Это замечательная услуга, потому что слепому человеку легко потеряться в аэропорту. Обычно ему самому приходится искать сопровождающего и нести дополнительные расходы. В поездах и других видах общественного транспорта в Германии, к счастью, можно заказать сопровождающего бесплатно.

Если говорить обо мне, на сегодняшний день у меня обширная сеть помощников. Я слишком много требовал от моих друзей: даже если они и делали это для меня по доброй воле, я с лихвой злоупотребил их готовностью помочь. Сегодня у меня целая куча ассистентов и ассистенток, выполняющих работу, которую я не могу сделать сам по причине слабого зрения. И это обходится мне недешево, но оно того стоит. Как в любом хорошо организованном предприятии, начальник делегирует часть работы подчиненным, потому что должен сосредоточиться на задачах, в которых более сведущ. Кроме того, мне приятно создавать рабочие места. Слабовидящий работодатель, который кормит семьи, где нет инвалидов. И это тоже особый случай.

Понимание того, что я не в состоянии делать некоторые вещи, является основой моего сегодняшнего успеха. Никто не может уметь все! Это очевидно. Прими свои особенности, которые не можешь изменить. Только так ты перерастешь себя. Прежде чем осознать это, я совершил роковую ошибку – ограничил собственные способности выпивкой и таблетками. Как и все зависимые, я отрицал свое пристрастие. Лгал другим, лгал себе. Когда лгать уже было невозможно, я возненавидел себя. Мне удалось выбраться раньше, чем меня засосало окончательно, – и только тогда я узнал, что инвалиды довольно часто подвержены различным зависимостям. Прежде всего молодые, работоспособные и желающие работать, но безработные. Так что при всей своей исключительности я вовсе не был исключением.

Слабовидящий работодатель, который кормит семьи, где нет инвалидов. И это тоже особый случай.

2003–2004. Срыв

Маленькая комната, кровать, стол, шкаф. Голые стены. Эхо моих шагов по линолеуму. Или это эхо в моей пустой голове? Снова отделение «Последний путь». Но уже не в больнице. В учреждении для инвалидов.

Пенсионный фонд прислал меня сюда, чтобы определить, пригоден ли я для мероприятий по освоению новой профессии. «Учреждение». «Мероприятия». Одни эти слова вызывали скепсис. Все оказалось еще хуже, чем я ожидал.

– Здесь вы выучитесь на офисного менеджера по продажам, телефониста или изготовителя деталей, – проинформировал меня педагог после того, как я вкратце рассказал о себе.

– А что с моим многолетним опытом в общественном питании? Я бы с удовольствием продолжил свое развитие в этом направлении.

– К сожалению, это невозможно.

Я сажусь в своей комнате у окна и тупо смотрю в никуда. Холодный пот выступает на лбу, меня трясет, бьет дрожь. Я заползаю в постель и укрываюсь с головой.

Раздается громкий звук гонга. Я подскакиваю к двери.

– Пожарная сигнализация! Выходите, выходите! – кричу я людям, передвигающимся по коридору с помощью трости для слепых.

Один поворачивается ко мне и со смехом говорит:

– Ты, видать, новенький? Это сигнал к ужину!

Без аппетита жую сосиску и картофельный салат. Потом иду вместе с другими слепыми и слабовидящими в маленький парк за общежитием. Мы садимся на лавочки, пахнет алкоголем, сигаретами и гашишем. Под тем предлогом, что я якобы устал от долгой дороги, раньше остальных возвращаюсь в комнату. Звоню Тине. Вою в трубку как дворовый пес. Сил моих больше нет.

После увольнения в конце 2002 года прошло несколько недель, прежде чем я взял себя в руки, собрал все свое мужество и набросал план действий. Я подал заявку на обучение в Гамбургский колледж индустрии гостеприимства по специальности «Экономика предприятия в гостиничной индустрии». Раз никто не мог сказать мне, кем работать и на что жить, я должен был брать дело в свои руки. На мой взгляд, имело смысл получить дополнительное образование в уже знакомой мне области. Поскольку мне тяжело было ходить, я решил связать свое будущее с менеджментом. Что я могу учиться вслепую, я уже неоднократно доказал себе. Как я смогу управлять вслепую, покажет время. Я остался верен своему девизу: «Всему свое время».

Я повторно обратился в пенсионный фонд. Мне назначили новые освидетельствования. Результат на этот раз: я в состоянии работать до четырех часов в день. Какой именно деятельностью я могу заниматься, мне не сообщили ни врачи, ни представитель фонда. Я встал на учет на бирже труда. Мне назначили специалиста по вопросам социальной интеграции инвалидов. Просмотрев документы и выслушав мою историю, он обратился ко мне со словами: «Господин Кахаватте, у вас несколько физических недостатков». Он говорил таким тоном, словно передавал самую важную новость тысячелетия. «Вам нужно добиваться досрочной пенсии», – вот совет специалиста.

На всех медицинских обследованиях и собеседованиях речь шла исключительно о моих недугах. Казалось, никого не интересовали мой характер, квалификация, профессиональный и управленческий опыт.

На очередном приеме в пенсионном фонде я упомянул о намерении учиться. В ответ консультант спросил, нет ли у меня еще шуточек в запасе.

Без помощи Тины я бы потерялся в лабиринте инстанций и учреждений. Она находила нужные адреса, заполняла заявления, говорила, что я должен отвечать, зачитывала входящие и исходящие письма. И в духовном плане она подставила мне плечо: она укрепляла мою веру в себя и в мое профессиональное будущее. Единственное, что она не могла для меня сделать, – предоставить мне социальную помощь.

В пенсионном фонде я упомянул о намерении учиться. В ответ консультант спросил, нет ли у меня еще шуточек в запасе.

Наступило затишье. Но потом из пенсионного фонда вдруг сообщили, что мне кое-что могут предложить. Так я попал на две недели в учреждение для инвалидов. Оно находилось в маленьком городке на юге Германии. Меня разместили в школьном общежитии.

Уже в первые минуты разговора с ответственным педагогом мне стало ясно, что речь не идет о том, чтобы установить мою профпригодность. Учреждение предлагало ряд учебных курсов, и они должны были быть обязательно укомплектованы. Чем больше учащихся, тем больше государственные вливания на нужды школы, общежития и на повышение зарплаты персоналу. Полагаю, излишне уточнять, что ни один из учителей, терапевтов, консультантов и сотрудников администрации не был инвалидом.

«Здесь вам предоставляется единственный и последний шанс получить адекватное для инвалида профессиональное образование», – настаивали педагоги. И какую пользу принесет такое образование? Вопрос остался открытым. В любом случае, если смотреть реально на ситуацию, и речи не было о социальной интеграции. С таким образованием шансы найти работу стремились к нулю. Если только на дотируемой фабрике для слепых.

Если постоянно слышишь, что ничего не можешь, однажды поверишь в это.

Все участники теста по профотбору были абсолютно слепыми людьми либо почти ничего не видели. Многие радовались якобы открывшимся перспективам и надеялись, что их примут на один из трех курсов. Кто-то уже давно ждал такой возможности.

Некоторые были здесь уже во второй раз: после первого курса они год безрезультатно мыкались по биржам труда и теперь должны были пройти игру по второму кругу.

Когда я им рассказывал о своей жизни, о планах, реакция была такой: «Почему ты стал официантом? Это же профессия не для инвалида». «Ты собираешься учиться в колледже? Ты серьезно думаешь, что у тебя получится?» Или: «Радуйся, если тебя здесь примут. Тогда можно ни о чем не заботиться. Днем – курсы, а вечером – пирушка. Чего еще надо?»

Я был чужой среди своих. Вдохновляющие разговорчики, не правда ли? Но не по адресу! Конечно, у каждого из обитателей общежития когда-то были идеи, устремления, таланты.

Мне было горько видеть, во что превращаются люди, когда им с малых лет внушают, что они ни на что не годны. Если постоянно слышишь, что ничего не можешь, однажды поверишь в это. Тогда подставляешь себя под удары, влачишь жалкое существование, зависишь от других. Какое счастье, что мама верила в меня и отдала в обычную гимназию!

Все, что между нами было общего, – это инвалидность и алкоголь, который пользовался здесь большим успехом. А еще здесь курили травку, но от этого я держался в стороне. Я поклялся больше не связываться с наркотиками.

И все-таки за те недели, что я провел в общежитии учреждения, было два светлых события. Когда нас впервые привели в производственное помещение, я не поверил своим глазам. На моем рабочем месте стоял странный серый ящик.

– Это еще что такое? – спросил я учителя.

– Устройство считывания.

Он кратко изложил мне суть: если в него положить листок с заданиями, газету или книгу, то написанное в них появится на мониторе. С помощью кнопок можно регулировать размер и контрастность изображения, пока не сможешь четко увидеть буквы и цифры. Аппарат работал как огромная лупа.

От радости у меня навернулись слезы. Я с криком вскочил: «Обалдеть, я снова вижу!» Как непоседливый маленький мальчишка, я покачивался на стуле, пока читал математические задачи.

Они были не особо сложными, но я все-таки наделал ошибок. Сердце бешено колотилось, в голове крутилась мысль: считывающее устройство перевернет мою жизнь.

Еще большее удивление испытал я на следующий день. Нас привели в компьютерный класс, где собирались проверить, как мы умеем работать на компьютере. Сначала я запаниковал. Я никогда не сидел за компьютером. Да и зачем? Я все равно ничего не видел ни на клавиатуре, ни на экране. Я еле смог его включить. Остальные уже давно вводили данные, только и слышно было, как пальцы нажимают клавиши и раздается странный металлический голос.

– У меня не получается. Помогите мне, пожалуйста, – наконец обратился я к учителю, и мне стало вдвойне стыдно: за свое невежество и за истеричный тон.

Тихо гудя, компьютер запустился. Я почти прилип к монитору – только так я мог разглядеть флажок на голубом фоне.

– Расслабьтесь. Я все вам сейчас покажу, – сказал учитель.

Он нажал какие-то кнопки на клавиатуре, шрифт на экране увеличился, раздался голос, как на других компьютерах.

– Слушайте внимательно. Компьютер расскажет, что делать.

Как завороженный слушал я голос робота, который описывал, что где находится на рабочем столе. Я осторожно нажал одну кнопку, компьютер сказал:

– Ха.

Я осмелел и теперь беспорядочно стучал по клавишам, слыша:

– Бэ-Бэ-Ха-Шесть-Вэ-Вэ-Три-Е-Эс.

Сердце замерло. Что за гениальное изобретение! Задание заключалось в том, чтобы перенести цифры с листочка в электронную таблицу. Я сунул листок в устройство считывания, потом ввел поочередно все цифры в компьютер. Электронный голос комментировал каждое мое нажатие. Я снова обратился к учителю:

– Как вы считаете, смогу я научиться писать письма в этой программе и составлять счета?

– Само собой. Она для этого и предназначена. Слепые и слабовидящие могут выполнять в ней все ходовые операции.

Я опять чуть не расплакался. Двадцать лет я мечтал научиться работать на компьютере. Это всегда казалось мне невозможным, и вот теперь стало само собой разумеющимся. Мне казалось, что передо мной открываются новые двери. За ними я видел класс, а в нем себя, читающего учебники с помощью считывающего устройства, пишущего сочинения в компьютерной программе для слепых. А потом – что за розовое будущее: я – управляющий отеля, выполняю свою работу без чьей-либо помощи, сам читаю, сам пишу, сам считаю и составляю сметы.

Грезы о чудесном будущем постоянно разбивались о жестокую реальность. Я открыл для себя невероятные возможности, но в остальном две недели, проведенные в учреждении для инвалидов, были самыми мрачными в моей жизни.

Мне сообщили, что у меня хорошие результаты тестов, а потом:

– Мы рекомендуем вам пройти курс офисного менеджера по продажам или телефониста.

Воздушные замки были разрушены.

– Но у меня уже есть профессия. Может, есть возможность развиваться дальше в сфере гостиничного бизнеса?

– Чушь. Вы слишком больны для этого, – возражал педагог.

Слова его ранили, но еще оскорбительнее был тон, каким они были сказаны. Словно люди в учреждении все как один – глупенькие дети.

Делай это, не делай то! Молчи, будь послушным! Не противься! Радуйся, что о тебе заботятся. Один ты не справишься. Согласись, ты слаб! Примерно такая атмосфера царила там. Это было унизительно. Еще этот гонг четыре раза в день: один раз к подъему, три раза к приему пищи. Еда была невкусной. Маленькие комнатки стерильными. Безропотное смирение обитателей. Жить не хотелось.

В первые дни я вызывал такси и ездил в фитнес-клуб тренироваться. Потом не осталось ни сил, ни желания. Вечера я просиживал с соседями по общежитию. Мы убивали себя. Когда другие уходили спать, я пил один. Примерно через неделю я стал подумывать о самоубийстве. Поскольку терять мне было нечего, я без утайки высказал педагогам все, что думал о них. Как всегда, они меня не услышали, но, оглядываясь назад, я не виню их – о чем разговаривать с пьяным. На заключительную беседу я явился трезвым, но с таким же успехом мог приползти на четвереньках: никто не верил в меня, в мое будущее без этих курсов.

А потом, что за розовое будущее: я – управляющий отеля, выполняю свою работу без чьей-либо помощи, сам читаю, сам пишу, сам считаю и составляю сметы.

Вечером я позвонил Тине. Она радостно сообщила:

– Представляешь, тебя принимают в Колледж индустрии гостеприимства. Ты будешь учиться!

– Нет, я не могу. Не потяну. Я – инвалид.

Из учреждения я вышел совершенно разбитым человеком.

Тем временем Тину назначили директором, теперь ее рабочий день стал длиннее и напряженнее. Однако она находила время для меня и прилагала максимум усилий, чтобы возродить во мне оптимизм. Алекс и Энди тоже подбадривали меня, так что я вновь поверил, что смогу учиться. Я сходил в пенсионный фонд. Там осудили мое нежелание сотрудничать. Когда я сообщил, что принят в колледж, инспектор не скрыл своего скептицизма. Но при содействии Тины я продолжал бомбардировать фонд письмами и телефонными звонками, чтобы выбить финансирование своего обучения.

Через несколько недель эпопея с обследованиями повторилась. За последнее время зрение упало еще больше. В конце концов меня признали «лицом с тяжелой формой инвалидности».

На что же мне купить технические средства, необходимые для учебы? Социальных выплат хватало только на оплату жилья и питание. На компьютер и считывающее устройство мне требовалось более тысячи евро. Тогда я обратился к окулисту и попытался через фонд медицинского страхования выбить себе нужное оборудование. Врач предупредил меня, что процесс этот долгий и требует терпения. Я связался с фондом через несколько недель, и мне сказали: «Имейте терпение, позвоните через два месяца».

До начала семестра я заручился поддержкой моего нового друга Томаса, который согласился провожать меня до колледжа. Томас уже несколько месяцев снимал квартиру в том же доме, что и я. Однажды мы разговорились, и оказалось, что мы коллеги: Томас работал старшим официантом в одном гамбургском отеле. Он заканчивал раньше, чем Тина. Мы допоздна сидели у меня на балконе, травили анекдоты и смеялись до одури. И на серьезные темы мы тоже разговаривали. Как и у меня, у Томаса было тяжелое детство, проблемы с наркотиками. Он долго боролся с зависимостью.

Примерно через неделю я стал подумывать о самоубийстве.

Глядя на то, как много я пью и не пьянею, он молчал, но я чувствовал, что это его беспокоит. Однажды он спросил, употребляю ли я еще что-то. Я не ответил. Я не мог признаться ему, какую кучу таблеток регулярно глотаю.

Сегодня я думаю: я был форменным алкоголиком и наркоманом. Я месяцами мог жить без выпивки и лекарств – это были периоды, когда мне казалось, что у меня есть перспективы, что я на подъеме, что я чего-то стою. Потом наступала фаза дезориентации, злой рок преследовал меня, я чувствовал себя бесполезным. Тогда я не просыхал, пока не наступали какие-то перемены в жизни.

В середине августа началась учеба. В последнюю минуту пенсионный фонд согласился оплатить мою затею. Но технических вспомогательных средств обучения в моем распоряжении не было. Первый учебный день. Ночью меня мучили кошмары, утром я проснулся весь в поту. Обуреваемый страхами, вошел я в здание колледжа. У секретариата меня встретил преподаватель. По дороге он расспросил меня, как на данный момент обстоят дела с моим зрением. К заявке на обучение я приложил копию удостоверения об инвалидности. Тем не менее мне тяжело было обсуждать свои проблемы с чужим человеком. Я боялся, что в последний момент мне могут отказать в приеме. Поэтому пришлось уверить моего спутника, что я – не безнадежный случай. Слишком многое было поставлено на карту.

Из учреждения я вышел совершенно разбитым человеком.

Сначала я чувствовал себя так, словно потерпел кораблекрушение и оказался один в открытом море. Я греб и греб руками, выбивался из сил, шел ко дну. Я не мог читать, полагался исключительно на слух и память. Как я буду сдавать сессию, было великой тайной. Я ни с кем не общался. Часто мне хотелось, чтобы мама, сестра и соседские мальчишки были рядом, как в школьные времена. Поскольку Тина постоянно была на работе, я один копался в своих бумажках, хотя это было абсолютно бессмысленно. Было унизительно осознавать, что я завишу от Тины. И хотя она никогда этого не говорила, было ясно, что я – обуза для нее, я мешаю ей делать карьеру.

Я ежедневно ходил в колледж, но вместо меня на занятиях сидела только моя оболочка. Внутренне я отсутствовал, я сдался. Мое нутро требовало наркотиков. Я погрузился в глубокую депрессию и молил о смерти. Я стоял на пороге безумия.

Я постоянно затевал ссоры с Тиной. Мы отдалялись друг от друга, а из-за моего поведения дистанция между нами быстро росла. Однажды я вскочил среди ночи, упаковал чемодан, разбудил Тину и сообщил ей, что между нами все кончено. Прежде чем она успела что-то возразить, я ушел. Через несколько дней я встретился с Алексом в надежде, что он выслушает меня и спасет. Наша встреча продлилась три минуты.

– Ты издеваешься? Что за пьяный бред! – накинулся он на меня. – Сали, ты – мой друг и останешься им навсегда. Но видеть тебя таким, как сейчас, я больше не хочу. Пора меняться.

Алекс ушел. Я немного постоял, потом доковылял до ближайшего киоска и затарился еще бутылками.

За пару месяцев я пять раз попадал в больницу и ненавидел себя за то, что не мог даже по-нормальному покончить с собой.

Каждый раз я напивался до беспамятства в надежде, что не проснусь. Один раз соседи вызвали полицию, когда увидели меня стоящим на балконе и разговаривающим с деревом. Так как я был не в состоянии пройти в квартиру и впустить полицейских, они вызвали пожарных, которые сняли меня с балкона. В другой раз я в беспамятстве шатался по улице, и прохожие вызвали «Скорую». Когда я трезвел, врачи отпускали меня.

Уже несколько месяцев я активно искал врачей, которые выдали бы мне рецепт на сильные снотворные. Список адресов был довольно длинным. Я прошелся по всем и заполучил целую стопку рецептов.

В разных аптеках я приобрел лекарства, купил в супермаркете несколько бутылок дешевой водки. Дрожа от нетерпения, я вошел в квартиру, задернул занавески, выдернул телефонный шнур из сети, мобильник бросил в унитаз. У входной двери я вырвал звонок. С каждой минутой жалость к себе росла. Рыдая, я корчился на кровати, проклинал пенсионный фонд, учреждение для инвалидов, всех экспертов, проводивших мое освидетельствование, фонд медицинского страхования и даже Тину. Весь мир и все человечество были виновны в моих несчастьях. Не винил я только себя.

Весь мир и все человечество были виновны в моих несчастьях. Не винил я только себя.

Я выдавил все таблетки из блистеров, смешал их с водкой. Пил до тех пор, пока не смог больше пошевелить руками и глотать. Голова упала на подушку, руки и ноги онемели. Плотная черно-серая пелена повисла перед глазами. Незнакомые голоса звенели надо мной в тумане. По лицу разлилось приятное тепло. Тело стало легким. Наконец-то я был свободен. Больше никакой борьбы. Чудесный момент. Чистое счастье.

Очнулся я в полнейшей тишине. Все вокруг было белым. Облака? Вечность? Небытие? Я таки сделал это? Только было обрадовался, как перед глазами появилось размытое лицо.

– Где я? Ты кто? – еле слышно произнес я.

– Вы в больнице. Я – медсестра. Меня зовут Биргит. Не бойтесь, все в порядке.

Шокированный, я вздрогнул. Какое разочарование!

Когда я проснулся в следующий раз, у постели плакала Тина.

– Что ты творишь, черт возьми? Как ты можешь так с нами поступать? – слышал я ее слова.

По какому-то наитию Тина, у которой еще оставались ключи от моей квартиры, в тот злополучный вечер пришла ко мне и нашла меня при смерти. Вопросы, упреки, слова отчаяния били из нее фонтаном. Возразить мне было нечего. Я попросил оставить меня в покое.

Потом в палате появился Томас.

– Привет, приятель, хорош, нечего сказать. – Тон у него был обезоруживающий. Словно я вернулся не с того света, а с проигранного всухую футбольного матча. – Давай-ка умойся, побрейся и надень что-нибудь приличное. Вот, я принес тебе новый спортивный костюм.

Слова знатока. Томас пережил тот ад, в котором я пока пребывал.

– Осторожно, дружище. Ты еще болен и телом, и душой. Это значит, что тебе будут давать замещающие лекарства и ты должен быть послушным и принимать их. Ты будешь в точности делать то, что скажет врач или сестра. Будешь ходить в группу самопомощи и все такое.

Я слепо следовал его советам. И это было лучшее, что я мог сделать.

И Томас, и доктора сходились в едином мнении, что мне придется задержаться в больнице. Я подчинился. С ноября 2003 года по февраль 2004-го я находился в закрытой психиатрической лечебнице. В первую очередь надо было справиться с синдромом отмены, потом начался длительный процесс душевного излечения. Группу самопомощи вел бывший профессор физики, сам переживший зависимость. Он и Томас были моей главной опорой и лучшими советчиками в те трудные времена.

Когда я был на полпути к исцелению, доктора предложили мне вернуться домой и продолжить лечение амбулаторно. Но я чувствовал, что дух мой еще не окреп. Да и Томас советовал оставаться под квалифицированным наблюдением.

Меня перевели в другую клинику, где было специализированное наркологическое отделение. Проведя в нем две недели, я впервые решился выйти на улицу. То, что при этом я не отправился на поиски допинга и не страдал от панических атак, я воспринял как большую победу.

Томас поздравлял меня с первым успехом. И он не лукавил.

С каждым днем я все больше радовался, что выжил. Я заново учился испытывать счастье. Настоящее, а не иллюзорное, порожденное алкоголем и наркотиками.

Пройдя курс лечения в наркологическом отделении, я по собственному желанию не стал возвращаться домой, а переехал в терапевтический центр, где жил, ходил в группу самопомощи, но был волен уехать оттуда в любую минуту. Для меня это была хорошая возможность шаг за шагом влиться в привычный ритм большого города.

Вначале со мной пообщался психолог. Я рассказал ему о своем детстве, о раке, инвалидности, работе и всех годах лжи, о своих планах на будущее.

– Ваших историй хватит на три жизни. Вам предстоит большая работа, – прокомментировал мое повествование доктор.

Он рекомендовал воспользоваться всеми предлагаемыми процедурами.

В совокупности пациенты учреждения представляли собой общественный срез. Водитель автобуса – алкоголик, домохозяйка с маниакально-депрессивным синдромом, писатель-кокаинист с проблемами в браке, адвокат с пищевой зависимостью. Поначалу мне даже нравилось общаться с ними, но скоро я уже наизусть знал все их истории и не видел смысла и дальше сидеть в их компании в прокуренной комнате отдыха, которую я окрестил «кафе «С причудами».

В саду терапевтического центра был маленький пруд. На берегу я нашел большой камень и, примерившись, решил, что это отличное место посидеть и подумать. На этом месте я возобновил знакомство с внутренним «я» и начал вести диалоги с самим собой. В этих ежедневных долгих беседах я вновь открывал для себя свои азиатские буддийские корни. С того момента как я их обрубил, прошло четырнадцать лет – только теперь я понял, что это было началом моего конца. Всеми мыслимыми и немыслимыми способами я пытался найти счастье, но при этом отрицал самого себя. Вернись, сказал я себе, к тому, чему ты научился в детстве. Я начал делать дыхательные упражнения, позволил мыслям течь спокойно, стал медитировать. Сработало. Вмиг мне стало лучше. В следующие недели я установил для себя определенный распорядок дня. И по сей день соблюдаю его.

Мысленно я разложил всю свою жизнь по полочкам. Каждое событие рассмотрел со всех сторон и осознал его ценность.

Я пошел своим путем, и это не понравилось психологам. Они пытались меня переубедить, но я остался верен себе.

Мысленно я разложил всю свою жизнь по полочкам. Каждое событие рассмотрел со всех сторон и осознал его ценность. Подобно маленькому мальчику, который убирается в своей комнате, я выкидывал, как поломанные игрушки, опыт, который не представлял никакой ценности. А ценный опыт занимал самое почетное место в шкафу моей будущей жизни. Особенно много времени у меня ушло на осознание опыта, связанного с раком. Я вспоминал, как перехитрил болезнь на третьем курсе химиотерапии и дал ей от ворот поворот. Я убеждал себя, что этот навык никуда уже не денется, при необходимости им можно будет воспользоваться.

Параллельно с этим с помощью Томаса я навел порядок и в своей квартире. Прежде всего в мусор полетели все оставшиеся в доме лекарства, потом старая одежда, чашки со сколами, износившиеся полотенца и прочий хлам. Вдобавок ко всему мы покрасили стены и с шампунем отмыли ковровое покрытие. Энди изучил мою почту за прошедший период. От одной новости слезы выступили у меня на глазах: фонд медицинского страхования согласился оплатить считывающее устройство. В скором времени мне должны были доставить аппарат.

Следующий большой шаг был сделан в июне: я собирался постепенно вернуться к независимой самостоятельной жизни. Проверки ради я провел ночь один в квартире. Получилось. В следующие две недели я по четыре дня проводил дома, по три – в центре. Я не брал в рот ни капли спиртного, не принимал не единой таблетки, придерживался установленного распорядка дня. И снова получилось. Ко мне вернулись легкость и радость, какие я испытал, когда победил рак. Полный уверенности в собственных силах, я навсегда простился с лечением от наркозависимости.

Когда доставили считывающее устройство, я на радостях купил журнал. Я читал его весь день, пока не почувствовал, что глаза уже горят, а голова гудит от напряжения. Назавтра я написал с его помощью письмо директору Колледжа индустрии гостеприимства с просьбой о восстановлении. Вдобавок я записался в фитнес-клуб, в который ходил раньше.

Фундамент моей новой жизни, как мне представлялось, должен был покоиться на четырех столпах. Каждому из них я дал имя, и все они начинались с пятой буквы алфавита. Сокращенно я называл их «четыре Д».

Первый столп – друзья. К счастью, у меня были настоящие друзья – Энди и Томас. Я связался с Алексом. Недавно он переехал в Дрезден. Я позвонил ему и уже через пару секунд услышал: «А вот и тот Сали, которого я знаю!» Он приехал ко мне в гости. Как и прежде, мы понимали друг друга с полуслова. Мама и сестра тоже следили за моими успехами, мы регулярно созванивались. Сеть моих социальных контактов была прочной и надежной. Жаль только, не было спутницы – ну, я сам виноват.

Второй столп – дело. Я записался на компьютерные курсы для слепых и слабовидящих. Наш учитель сам был инвалидом по зрению и поэтому отлично умел войти в положение своих подопечных. Другим занятием была учеба в колледже, по окончании которого я рассчитывал на престижную должность.

Третий столп – досуг. Под этим подразумеваются не походы в дорогие рестораны и тому подобные вещи, чему я, как и раньше, не придаю особого значения, а дела, заниматься которыми мне доставляет радость. Каждый день я ходил в спортивный клуб, чтобы привести тело в форму. Позже я сделал для себя открытие: я люблю писать. Новое увлечение заложило фундамент этой книги.

Четвертый столп – дух. Над ним я еще работаю. Внутренний баланс укрепляет мой дух. Совершенно случайно я познакомился с опытным мастером Цигун и искусства медитации и стал ходить на его курсы. К тому же я принимал участие в аюрведических семинарах и стал членом Буддийского центра в Гамбурге. Каждое воскресенье я встречался с моими единоверцами. Я быстро вспомнил все образцы поведения, привитые мне в детстве. В своих мыслях я часто вижу, как мы с «бабулей из джунглей» сидим перед входом в маленький храм на краю деревни. Так я снова установил духовную связь с окружающим миром, как учила меня бабушка.

Вскоре пришло письмо из колледжа. Дрожащими руками я поместил его в считывающее устройство. В нем сообщалось, что я могу продолжить обучение! Мне повезло, что в тот момент я был один дома и никто не видел, как я выплясывал по всей квартире, горланя от восторга.

С момента срыва в ноябре 2003 года пенсионный фонд приостановил мое финансирование, я жил только на социальное пособие. Я передал в фонд информацию о новом положении вещей и просил восстановить финансирование. Но ответственное лицо с энтузиазмом отказало мне: «Однажды вы уже сорвались. Мы не можем вам ничем помочь». Но я не испугался. Я знал: на этот раз меня никто и ничто не остановит.

2004–2006. Вслепую к успеху

Плинг! Электронное письмо от Алекса: «В выходные в Ха Ха Точка Хочешь потренироваться Вопросительный знак», – проговорил робот. Я сразу же ответил: «В субботу Запятая в 15 часов в клубе Точка Подходит Вопросительный знак Буду рад Восклицательный знак».

Восемь часов, теплое осеннее утро. Уже полтора часа пишу реферат. В этом мне помогает новоиспеченный помощник. Он сразу завоевал мое сердце, этот проворный подручный – ноутбук с софтом для слепых. С его помощью я могу теперь писать письма, читать скрипты лекций. С ним я могу и учиться, и писать, а иногда открываю сайты, которые мой помощник читает мне вслух. Правда, один недостаток у него все-таки есть – он все читает по-немецки. Когда он произносит «homepage»[14] как «хомепаге», звучит уморительно.

Захлопываю крышку ноутбука, иду на балкон. Зажигаю благовоние, глубоко вдыхаю и выдыхаю. Мысли текут ровно. Наслаждаюсь тишиной и легкостью, которая разливается по всему телу. После медитации хватаю ноутбук и портфель, окрыленный спешу в колледж. На языке крутится песня Луи Армстронга «What a Wonderful World».

В августе 2004-го меня восстановили в колледже. Перед началом занятий я поставил в известность директора о том, что моя слепота прогрессирует. Я просил у него помощи: необходимо учесть негативный опыт первой попытки и устранить все препятствия на пути к успешному обучению. Директор связался со школой для слепых в Гамбурге. Они предоставили мне еще один аппарат для чтения и ноутбук с софтом для слепых. Годами вынашиваемая мечта воплощалась в жизнь: мое учебное место было адаптировано под нужды инвалида.

Одно устройство для считывания дома, второе – в колледже, ноутбук: при таком раскладе я мог учиться всюду. На семинарах я вел записи прямо в ноутбуке. Мои условия обучения были максимально приближены к обычным. Учеба доставляла мне истинное удовольствие. Хотя не обошлось и без трудностей: если на классной доске было что-то написано, мне приходилось обращаться за помощью к соседям по парте. Только на третьем семестре преподавательница специально для меня стала произносить вслух то, что записывала на доске. Мои соседи по парте вздохнули с облегчением: наконец-то им не нужно было отвлекаться и терять нить рассуждений.

Незадолго до того как мне выдали ноутбук, Энди организовал мне подключение к домашнему Интернету. Двадцать четвертого августа я написал первое в своей жизни электронное письмо. Исторический момент – уже много лет имейлы и Интернет были частью жизни моих знакомых, но меня эти изобретения обошли стороной.

Потом я договорился с преподавателями, чтобы они присылали мне по электронной почте темы предстоящих семинаров. Часто, помимо этого, они высылали и инфографику, которую планировали демонстрировать на занятии через проектор. Таким образом, я мог основательно подготовиться к семинарам.

Моим любимым предметом на первом курсе была риторика, дававшая мне возможность применить таланты, дремавшие с тех пор, как я перестал работать официантом. Я оттачивал свой стиль и технику. Тогда как во время своих докладов мои одногруппники пользовались заметками, я не мог появиться перед аудиторией со шпаргалками размером с плакат, поэтому всегда выступал свободно, без опорного материала.

Через школу для слепых я познакомился с одной женщиной – специалистом по делам инвалидов. Она сама была слепой и занималась благим делом. Я никогда не слышал от нее слов: «Вы не сможете». Мне также не пришлось долго рассказывать ей о трудностях, связанных с учебой. Она знала о моих планах на будущее. Я даже решился поведать ей о своем опыте с наркотиками. Она отнюдь не была шокирована, только спросила:

Годами вынашиваемая мечта воплощалась в жизнь: мое учебное место было адаптировано под нужды инвалида.

– А сейчас вы что-нибудь употребляете? Спиртное, наркотики, лекарства?

– Нет, ничего.

– Нужна ли вам помощь, чтобы продолжать вести трезвый образ жизни?

– Нет, спасибо. Все позади.

Она не стала заострять на этой теме внимание, а перешла к следующему пункту. Меня потряс ее подход: предметно, по существу, без обиняков и лишней болтовни. Вопрос – ответ. Проблема – решение. Практика и никакой теории. Дело вместо слов.

Она посоветовала не оставлять в покое пенсионный фонд и свела меня с другим экспертом, тоже слепым. Он был дипломированным юристом и владел фондом, где слепые и слабовидящие люди могли получить консультацию по вопросам, связанным с их трудовой деятельностью. Он подтвердил, что, согласно закону, пенсионный фонд обязан финансировать мое профессиональное обучение.

Ее слова меня не только не напугали, но и подстегнули. Первый из четырех семестров я окончил почти с максимальным средним баллом.

Правда, инспектор пенсионного фонда смотрела на это иначе:

– При тяжелой форме инвалидности рынок труда для вас закрыт. Дохода и сбережений у вас нет. Под Федеральный закон «О финансировании образования граждан» вы не подпадаете по возрасту. Вдобавок ко всему вы еще и психически нестабильны. Мы не будем оплачивать ваше обучение.

Ее слова меня не только не напугали, но и подстегнули. Первый из четырех семестров я окончил почти с максимальным средним баллом.

На моей стороне оказался фонд социального обеспечения, то есть сообщество налогоплательщиков. За это я был им благодарен. На предоставленное мне щедрое пособие я мог оплачивать квартиру и хорошо питаться, а также покрывать расходы на городской и мобильный телефоны и Интернет. Я не только не нищенствовал, но и мог позволить себе ходить в фитнес-клуб на льготных условиях.

И все-таки в финансовом отношении я был довольно стеснен. Виной тому учебная литература. Поскольку в библиотеке не было считывающего устройства, мне приходилось покупать учебники. Они стоили целое состояние. Вопреки моему зароку никогда больше не влезать в долги, я несколько раз занимал деньги у Алекса и Энди. Они бы мне их и безвозмездно дали, но для меня это не вариант. В любом случае я вернул бы им деньги частями или позже, когда начал бы работать.

Чтобы отстоять свои права и получить деньги от пенсионного фонда, я обратился в прессу. Однако ни одно печатное издание не заинтересовал мой случай. «Сегодня вы уже сороковой с драматической историей», – сказали мне в одном новостном журнале. Сняв трубку, чтобы набрать номер следующего журнала – специализированного издания для отельеров, – я пообещал себе, что это будет последняя попытка. И, о чудо! Меня переключили на одного журналиста. От волнения я даже начал заикаться. Тем не менее журналист внимательно выслушал меня. Вскоре он наведался в колледж.

Директор колледжа дал интервью, в котором охарактеризовал меня как хорошего, чрезвычайно мотивированного и способного студента. По его словам, я, без сомнения, должен учиться дальше и по праву претендую на финансовую поддержку государства. Я надеялся, что после выхода статьи у меня появится больше шансов выиграть в противостоянии с пенсионным фондом. Я также решил подключить адвоката.

Новые компетентные помощники порекомендовали мне обратиться в «Союз инвалидов войны и военной службы», который, кроме всего прочего, представлял интересы и обычных инвалидов. Там мне выделили адвоката. Он отговаривал меня подавать иск против пенсионного фонда, объясняя это тем, что хотя я и могу выиграть дело, но подобные процессы обычно длятся годами и очень затратны. У меня в запасе не было ни денег, ни времени, но я не хотел сдаваться без борьбы. Мы сошлись на том, что я подам иск, но, дабы максимально снизить расходы, действовать буду самостоятельно, а адвокат будет помогать мне словом и делом.

Шестнадцать лет я не выезжал из Германии. Шестнадцать лет разделяли меня с родиной.

Летом 2005 года я вместе с мамой и сестрой отправился на неделю в Коломбо. Когда мы вышли из самолета, я с радостью в сердце вдохнул знакомый запах. Шестнадцать лет я не выезжал из Германии. Шестнадцать лет разделяли меня с родиной. Столько же я не общался с моим другом Туи.

Однако целью этой поездки был не отдых, не возрождение старых связей. Поводом для приезда в страну была смерть моего отца. За четыре года до того он был убит, и тем не менее, оставалось еще множество формальностей, которые требовалось уладить. Мама с сестрой уже побывали на Шри-Ланке в 2001 году: навещали могилу и пытались выяснить обстоятельства смерти.

Само собой, они звали и меня, и, само собой, я отказался. Только сейчас, после душевного выздоровления и возвращения к азиатским корням, я смог и захотел разобраться с этой историей.

В день прибытия Сита и мама проводили меня на кладбище. Долго стоял я у могилы отца, погруженный в себя. Я думал о наших отношениях, о том, что произошло, и подвел под всем этим черту. «Покойся с миром», – сказал я, повернулся и ушел прочь.

Когда мы возвращались в гостиницу, Сита предложила проехать мимо дома Туи, чтобы посмотреть, что с ним сталось. Я согласился. Добравшись до нужной улицы, мы попросили таксиста ехать медленнее. А оказавшись у нужной виллы, увидели, как перед ее входом остановилась большая машина и из нее выскочил Туи. Мы с сестрой бросились к нему, обнялись. Туи пригласил нас в дом. Мы словно только вчера расстались. Мы болтали и смеялись, не замечая, как бежит время. Никто из нас и не думал упрекать другого в том, что он не писал и не звонил. Это в очередной раз подтвердило, что мы с Туи были родственными душами. Только родственники остаются близки, даже если не поддерживают связь.

Между тем Туи стал успешным предпринимателем. В его доме было много слуг. У поваров, кухонных помощников и прислуги в тот вечер было полно работы: Туи распорядился организовать праздничный стол. Мы вкусно ели и разговаривали до поздней ночи.

Остальное время мы с Ситой и мамой ходили по инстанциям, долго пробыли в полицейском управлении. Нас интересовали два вопроса: как погиб отец и что стало с его имуществом. По первому пункту не было никакой определенной информации. Заключение патологоанатома пропало, преступника не нашли, одни слухи. Ясно было одно: погрязнув в своих темных делах, отец нажил себе немало врагов. Вроде бы отца пытались отравить, но он выжил, а пока лежал в больнице, кто-то с особой жестокостью прикончил его. Поговаривали, что перед смертью отец был одиноким и озлобленным.

Что касается имущества, то здесь все было более чем конкретно: ничего не осталось. Унаследованные земельные участки, вывезенные из Германии деньги – все исчезло. Украдено, просажено, потеряно. Мне было немного жаль полей и лесов на высокогорье Шри-Ланки. Кто знает, как повернулась бы наша жизнь – моя, Ситы, мамина, – если бы эти территории перешли к нам? Но, к счастью, я не из тех, кто гадает. Что могло бы быть? Зачем? Меня интересует только то, что есть.

Я удовлетворился мыслью, что деньги, которые отец украл у семьи, не принесли ему счастья. Материальное не делает человека счастливым. Грязные деньги не приносят богатства, а только портят.

Слушая описания Ситы, я удивился, как сильно за эти годы изменился город. В центре возвели современные здания. Однажды после обеда мы отправились в «Либерти Плаза», новый торговый центр. Мы ходили по павильонам в поисках альбомов современной поп-музыки Шри-Ланки. И вдруг меня начало трясти, я стал задыхаться. Наверное, что-то было в воздухе. Я поспешил на улицу. Некоторое время я постоял перед входом в торговый центр и сообразил, что дело не в воздухе, дело в грусти. Все эти болезни, неудачи, напряжение и разочарование последних шестнадцати лет давили на меня. Только я хотел было начать упиваться жалостью к себе, как в поле моего зрения попала тень. Она двигалась и издавала странные звуки. Я приблизился к ней и присел на пыльный пол. Передо мной сидел попрошайка в вонючих лохмотьях. Наверное, я смотрел прямо ему в лицо, потому что чувствовал, как его голодный взгляд ощупывает меня. Осторожно я наклонился к нему, коснулся руки. Одна кожа да кости. Я устыдился своих недавних мыслей.

Купив в ближайшей закусочной рисовые оладьи и большую бутылку воды, я поставил все это перед нищим и вложил в его ладонь несколько купюр. Мужчина прошептал слова благодарности, поклонился и начал с жадностью есть.

Я не поехал с Ситой в гостиницу. На такси я отправился в храм Гангарамая, крупнейший буддийский комплекс в Коломбо. В сопровождении монаха, случайно оказавшегося поблизости, я вошел в храм. Мы перекинулись парой слов на английском. Я попросил его провести меня в храмовый сад. Присев в тени священного дерева, я сделал дыхательную гимнастику. Я впитывал в себя тишину храма, пение тропических птиц, аромат благовоний, масляных ламп и цветущего лотоса. Мысли мои растворились, груз упал с души. Глубокий покой разлился внутри. Вместе с этим я ощутил, как новые энергии потекли по моему телу.

Глубоко в меня вошло понимание, что нехорошо с озлобленным сердцем смотреть в прошлое. Судьба бросила тень на мою жизнь, но в моих силах выйти из тени. В будущем я решил держаться ближе к солнцу.

Вечером мы с Туи сидели в небольшом баре на пляже и разговаривали о том, что я пережил днем. Туи понимал мои чувства. Он взял с меня слово, что я никогда не сверну с намеченного маршрута. «Ты, как в костер, закинул в себя энергию и веру. Пламя разгорелось и освещает твой путь».

Каникулы еще не закончились. Вернувшись в Гамбург, я прошел еще одну практику по менеджменту. Директор колледжа помог мне найти место для прохождения первой практики. Тогда я работал в одном известном отеле в центре Гамбурга. Благодаря хорошим рекомендациям мне удалось заключить договоры и с другими гостиницами и ресторанами. Я стал разбираться в различных управленческих процессах. Везде я сообщал руководству и коллегам о своих проблемах со здоровьем.

Вскоре я стал совмещать учебу с работой на одном некоммерческом предприятии общественного питания. Это был центр реабилитации для сложных подростков. Многие из них в прошлом были наркоманами и неоднократно преступали закон. По выходным я вел для них кулинарные курсы. Мой опыт помогал мне найти общий язык с молодыми людьми. Я рассказывал о своих проблемах со здоровьем, о зависимости, о попытках суицида. «Я был там, я видел это» – эти слова заставляли ребят верить мне. Своим примером я показывал им, что все возможно и реально: решить проблемы, выкарабкаться, даже если упал слишком низко. Мои ученики принимали меня и ценили, потому что я был такой, как они, но преодолел свои слабости. К некоторым из моих подопечных я прикипел душой и с радостью наблюдал, как они меняются.

Судьба бросила тень на мою жизнь, но в моих силах выйти из тени. В будущем я решил держаться ближе к солнцу.

Волонтером я принял участие в празднике, приуроченном к 175-летию Гамбургского фонда слепых. Фонд искал организатора и обратился в наш колледж. Директор доверил проект мне. За две недели я нашел спонсора, им выступило одно крупное предприятие, на деньги которого я организовал шведский стол и закупил напитки. Для подготовки и обслуживания праздника я завербовал двадцать пять человек из числа тех, кто проходил стажировку в гостиницах и на предприятиях общественного питания, а также четырех товарищей из своего колледжа. Все готовы были поработать на общественных началах. Праздник проходил на берегу реки и имел оглушительный успех. Среди гостей было много представителей из мира политики, экономики и культуры. Пресса очень позитивно отозвалась о мероприятии. Так как на персонал мы не потратились, осталось довольно много спонсорских денег, их мы передали фонду.

И с тех пор мне больше не приходилось тратиться на учебники. Теперь мое обучение стало в полном смысле слова доступным.

При поддержке директора колледжа и специалистов по делам инвалидов по зрению мне удалось сделать так, что гамбургский фонд социального обеспечения оплатил мне покупку компактного переносного аппарата для считывания, с которым я мог работать в библиотеках. Кроме того, я узнал, что в государственной и университетской библиотеках есть читальные залы для слабовидящих. Рабочие места в них оборудованы специальными техническими средствами. Мои консультанты помогли мне в них зарегистрироваться. И с тех пор мне больше не приходилось тратиться на учебники. Теперь мое обучение стало в полном смысле слова доступным.

Вот что меня все еще беспокоило, так это то, что мои нужды оплачивали налогоплательщики, а не ведомства, в чьи обязанности это входило. Я написал письмо в Гамбургский сенат координатору по вопросам равенства инвалидов. Ответ я так никогда и не получил. Следующим моим шагом был звонок в Norddeutsche Rundfunk[15]. Секретарь выслушала мою речь и попросила переслать ей копии всех документов, переписки с пенсионным фондом, а также аттестата, сертификатов о прохождении практики. Через три дня со мной связался редактор отдела «Политика и новости»: «Меня заинтересовал ваш случай».

Редактор провел тщательное расследование, взял интервью у моего адвоката и директора колледжа. Когда подошла моя очередь встать перед микрофоном, у меня пропал дар речи.

Обидно! Ведь я подготовился к интервью и считал себя хорошим оратором. Но тут я понял, что выступать в СМИ – это испытание иного рода, нежели говорить перед публикой вживую. И волнение было оправданным.

После трансляции радиорепортажа в эфире в редакцию позвонил спикер одной из фракций Сената Гамбурга и выразил желание заняться моим вопросом. Друзья и знакомые хлопали меня по плечу: рвение, с которым я боролся за свои права, их впечатляло, и они верили, что я восстановлю справедливость.

На празднике, организованном мной для фонда слепых, я познакомился с сотрудником ZDF[16]. Вскоре после мероприятия я связался с ним, и небезуспешно: канал захотел снять обо мне сюжет. Я сразу же проинформировал об этом пресс-службу пенсионного фонда. Спустя несколько дней, когда я вернулся из колледжа и как раз открывал дверь своей квартиры, я услышал телефонные трели. Каждый звонок мог быть важным – в спешке я уронил телефон, когда сорвал трубку. Ответственный редактор проговорил:

– Есть хорошая новость и плохая.

Сначала меня бросило в жар, а потом в холод. Портфель выскользнул из рук.

– Сначала плохую, пожалуйста, – прохрипел я.

– К сожалению, мы вынуждены отменить выход репортажа.

– Почему? Что случилось? – голос у меня срывался.

– Пенсионный фонд пошел на попятную. Они оплатят расходы на ваше обучение, включая уже понесенные.

Все вокруг меня закружилось. Я часто задышал в трубку.

– Господин Кахаватте? Это была хорошая новость! Почему вы молчите? Все в порядке?

– Нет, да… Все хорошо. Только… Я, я… не могу это осознать.

Когда мы с моим собеседником на том конце провода положили трубку, я присел на кресло и долго сидел молча. Потом подскочил и позвонил каждому из моих помощников по очереди. Разразилась буря восторгов.

Когда деньги поступили на счет, я вернул долги Алексу и Энди. Я заменил свою антикварную стиральную машинку на подержанную, но более современную. Купил себе костюм, пару туфель и две рубашки, чтобы было в чем ходить на практику. Я выписал много специализированных журналов. Началась пора выпускных экзаменов.

Написание дипломной работы и подготовка к экзаменам, несмотря на наличие вспомогательных инструментов, потребовали от меня больших усилий, чем от моих товарищей, потому что Интернет, за редким исключением, и по сей день не представляет собой доступную среду. Друзья и одногруппники предложили мне помочь со сбором информации в Интернете. Я с удовольствием принял их предложение, но старался этим не злоупотреблять.

Я хотел во что бы то ни стало получить диплом с хорошими отметками. Это обеспечило бы мне возможность претендовать на более привлекательные должности, тем более при моей инвалидности. Я учил денно и нощно.

Строгий распорядок дня помог мне выдерживать нагрузки. Несколько раз в день я отвлекался от работы и некоторое время отдыхал. Питался я по аюрведе, совершал короткие прогулки и регулярно тренировался в фитнес-клубе.

После выпускных экзаменов я начал рассылать резюме. Свою инвалидность от потенциальных работодателей я не скрывал. Многие фирмы вообще не отвечали, другие присылали отказ. Но я не расстраивался, а рассылал резюме снова и снова. Пенсионный фонд также выразил готовность помочь мне при устройстве на работу.

Это значило, что работодатель получит средства на создание обустроенного для нужд инвалида рабочего места. К сожалению, это обстоятельство мало интересовало менеджеров по персоналу. Я сохранял уверенность в себе и не отступал. Упорство – мой конек.

В середине июня 2006 года я защитил дипломную работу. Я прошел государственную аттестацию по специальности «Экономист в сфере гостиничного менеджмента и менеджмента общественного питания» практически с максимальным баллом. Поскольку у меня был опыт сотрудничества со СМИ, мне пришла в голову идея написать статью в прессу. Алекс помог мне красиво сформулировать мысли и придумал заголовок «Полет вслепую к диплому». Мы разослали текст по редакциям и надеялись, что статья о моих академических успехах повысит мои шансы при поиске работы. Одна журналистка из Hamburger Abendblatt[17] пригласила меня на интервью. Мы разговаривали три часа. Потом появился редактор местного частного телеканала: «Поздравляю! Вы первый в мире слабовидящий студент, получивший такое образование». Его слова мне понравились, хотя, возможно, он и преувеличивал. У редактора были большие планы, он уже все согласовал с руководством колледжа.

Тридцатого июня перед записывающей камерой мне вручили диплом. Потом у меня взяли интервью. И я опять жутко нервничал и вспотел так, что, когда все закончилось, мой костюм можно было выжимать. Во время восьмичасовых вечерних новостей я сидел перед телевизором моего друга Энди. С удивлением я отметил, что мой голос вовсе не звучал взволнованно, как мне показалось во время интервью.

– И как я выгляжу? – поинтересовался я у Энди.

– Мой тебе респект!

Мои телевизионные похождения не увенчались успехом. На меня градом сыпались отказы, в то время как мои товарищи по колледжу радостно подписывали трудовые договоры.

Судя по всему, в глазах работодателей мои физические ограничения превосходили мой профессиональный опыт и оценки в дипломе. Иногда я даже позволял себе набрать номер телефона отдела кадров и спросить причину отказа.

В большинстве случаев ответы были уклончивыми, и только один раз мне приветливым тоном объяснили, что препятствием моему трудоустройству является суровый закон о защите прав инвалидов при увольнении. То есть от меня было не так легко избавиться, как от здорового менеджера.

Время шло, мой электронный ящик был забит отказами, и у меня не было заработка. Новоиспеченный экономист, я уже был никому не нужен. В службе занятости консультант заполнил за меня кучу формуляров.

«Вам придется жить на социальное пособие по безработице», – сказал он. Я знал, что ежемесячных выплат мне хватит, но было трудно смириться с мыслью о том, что опять я буду жить за счет общества.

Только вперед, сказал я себе и позвонил в газету Hamburger Abendblatt с вопросом, когда выйдет обещанная статья. «Восьмого июля», – ответила журналистка. Оставалось больше недели. Потом еще неделя ожиданий и надежд. А пока дальше рассылать резюме и получать отказы.

Другого выбора не было. Или был? Пока я так размышлял, мне пришло в голову создать собственный сайт. Может, после публикации статьи меня будут искать в Интернете? Я должен дать людям возможность найти меня.

Но как выглядит хороший сайт? Я обратился за помощью к Томасу. Мы прошерстили Интернет. Томас описывал, как позиционировали себя другие люди. На основе этого мы разработали свою концепцию. Вскоре к команде создателей сайта присоединился Тим, мой бывший стажер, с которым с недавних пор я снова общался. Накануне выхода статьи в Интернете появилась моя личная страничка. Сайт пользовался популярностью, с каждым днем росло количество посетителей. Некоторые пользователи присылали мне имейлы. Только, к сожалению, это были не работодатели. Большие надежды, которые я возлагал на СМИ, не оправдали себя.

И все-таки каждый день по нескольку раз я проверял почту, даже перед сном заглядывал в почтовый ящик. Как и в тот вечер, когда пришло письмо с темой «Требуется коуч». Опять спам, подумал я и навел курсор на команду «удалить». Но тут внутренний голос сказал: «Постой! Открой письмо! Ты ищешь, отправитель письма ищет. Может, вы найдете друг друга!»

Отправитель оказался отправительницей – топ-менеджер в одной фирме. В письме она сообщала, что у нее сложный период в жизни. Что моя история зацепила ее. Что мое мужество и сила восхищают ее. Не мог бы я дать ей консультацию по телефону? Недолго думая, я предложил созвониться завтра. Почти сразу же после того, как письмо ушло, я понял, что моя жизнь, неожиданно для меня самого, сделала крутой поворот.

Я – коуч?.. А это мысль! И отнюдь не плохая… До сих пор мне не приходило в голову сделать способность преодолевать жизненные препятствия своей профессией.

У женщины был приятный голос. Через полчаса она прониклась ко мне доверием и заговорила о постоянном напряжении на работе и кризисе в супружеских отношениях.

«Несмотря на непреодолимые препятствия, вы смогли найти в себе силы думать позитивно и стремиться к успеху. Я хочу научиться этому у вас», – объяснила женщина и попросила о личной встрече. Потом она поинтересовалась, какую методику я использую в работе. Она надеялась получить за выходные экспресс-курс по решению своих проблем. К сожалению, у меня не было ни экспресс-курса, ни какой бы то ни было иной программы. Чтобы выиграть время, я предложил обсудить детали при встрече. Я сказал, что второй сеанс смогу провести только через неделю. Мои условия ее устроили.

Когда я положил трубку, мой мозг кипел: я уже придумывал коучинг-концепцию. Хотя у меня не было образования в этой области, а с ходу разобраться в теории, прочитав пару книг, было немыслимо, поскольку чтение с помощью считывающего устройства дело не быстрое, я не сомневался, что у меня все получится. Все необходимые знания заключены в моем жизненном опыте. Мне нужно было только придумать, как эффективно передавать этот опыт другим.

Весь процесс должен был состоять из нескольких этапов: сначала первичная консультация, чтобы прочувствовать человека. Исходя из этого, нужно было создать такую атмосферу, чтобы клиентка выявила собственные потребности. И только на третьем этапе можно было приступать к совместному поиску решения проблем. Я годами развивал в себе умение узнавать характер человека по его голосу и манере говорить. И это качество отличало меня от других коучей. Поэтому при первой беседе я хотел уделить основное внимание не тому, что говорит клиентка, а тому, как она это делает. Я был убежден, что таким образом мне удастся понять ее истинную суть.

До сих пор мне не приходило в голову сделать способность преодолевать жизненные препятствия своей профессией.

Через несколько дней мне написала еще одна женщина, также занимающая руководящую должность. И она нашла меня после газетной статьи и тоже хотела получить сеанс коучинга по вопросам бизнеса. Обеим клиенткам я назначил встречу в респектабельном отеле, том, что был моим первым местом работы, когда в 1993 году я переехал в Гамбург. До сих пор я хорошо ориентировался в нем. Обе беседы прошли плодотворно. Мы договорились о следующей встрече и заложили фундамент нашей совместной работы.

Вскоре после первых сеансов коучинга мы с мамой и сестрой снова на неделю поехали на Шри-Ланку. На этот раз повод для поездки был радостным: сын маминого друга по университету женился. Свадьба обещала быть пышной, по всем традициям касты. Было приглашено около пятисот гостей, съехавшихся со всего мира. Их поселили в лучшем отеле острова. Там же состоялась и церемония. Началось все с того, что новобрачные проехали мимо гостей на слонах, в процессии участвовала по меньшей мере сотня танцоров. После того как жених с невестой обменялись кольцами и все желающие произнесли длинные речи, гостей пригласили к столу. Мы веселились до утра. Атмосфера была как во времена моей юности.

Следующие дни я провел в обществе Туи. Как-то мы поехали на джипе в джунгли, где Туи строил свою вторую бумажную фабрику. Он изобрел метод, позволяющий производить из слоновьего навоза необычно грубую бумагу. Производство в высшей степени экологичное. Вдобавок Туи жертвовал большие суммы на защиту и сохранение редких видов слонов. Это изобретение сделало Туи известным на весь мир.

Дорога заняла у нас четыре часа. Все это время мы не умолкали ни на минуту. Вспоминали юность, рассказывали друг другу новости, говорили о Боге, о мире. Туи как раз искал менеджера по маркетингу со знанием азиатского и европейского рынка и предложил эту должность мне. «Ты – тот, кто мне нужен, – настаивал он. – Пожалуйста, скажи «да»!» Но я вынужден был ответить «нет».

С огромным удовольствием я выполнял бы предложенную работу, и пожалуй, даже с успехом. Но с моими никудышными суставами я не мог жить на Шри-Ланке. Что, если возникнут осложнения из-за протезов? А если они выйдут из строя, где я их буду менять? Медицина на Шри-Ланке отвратительная, большинство квалифицированных врачей уехало с острова во время гражданской войны. А лечение в тех немногочисленных хороших клиниках, которые еще оставались, было таким дорогим, что даже с внушительной зарплатой менеджера я едва ли смог бы себе его позволить.

Потом мы с Туи отправились в торговую палату, чтобы разузнать о возможностях сотрудничества в туристическом секторе. Люди, с которыми мы общались, были открытыми, и их не останавливали мои физические недостатки. Они тут же принесли кучу материалов, которые рассмотреть я все равно не мог. Деятельность предполагала мое постоянное присутствие на острове. К сожалению, открытие представительства в Германии было исключено.

Кульминацией нашего путешествия стал джазовый концерт на пляже перед одним из самых фешенебельных клубов в стране. Сита, Туи и я расположились в тяжелых, стильных креслах, которые стоили дороже, чем вся мебель в моей гамбургской квартире. Чарующие звуки джаза, вдалеке шум прибоя, фруктовые коктейли и имбирный лимонад, люди, танцующие босиком. Бывает ли так, что от счастья щемит сердце? Или это была боль от осознания того, что я не могу остаться на Шри-Ланке? Не знаю. Во всяком случае я больше не смог выносить эту боль и уехал, не высидев до конца. Меня отвезли в отель на тук-туке.

Тук-тук – это маленькое, трехколесное такси с двухтактным двигателем, распространенный вид транспорта на Шри-Ланке. Если дорога в горку, пассажирам приходится выходить из него и идти пешком, иначе тук-тук покатится обратно. Преимуществом тук-тука является его маневренность: когда на улице пробка, тук-тук проедет по пешеходной дорожке, если, конечно, там не очень много прохожих.

Встречный ветер обдувал мне лицо, и теперь я отчетливо почувствовал себя счастливым. Разноцветные огни и запахи бесчисленных уличных кафе проносились мимо меня. Так бы и ехал всю ночь. Я вспомнил, как мы с Ситой и Туи катались на тук-туке. Как будто это было вчера. Погруженный в свои мысли, я вышел из тук-тука и чуть не забыл расплатиться. Время словно остановилось.

В гостинице я достал ноутбук, расположился на балконе и начал записывать историю своей жизни.

За день до отъезда Туи пригласил меня в ресторан. Он хотел познакомить меня со своим деловым партнером. Махиндра производил впечатление уверенного в себе человека. У него было крепкое рукопожатие. Его юность прошла в нищете, все его родственники умерли во время гражданской войны. В молодости Махиндра перебрался в Арабские Эмираты, перебивался случайными заработками и только спустя двадцать лет вернулся на родину. Теперь у него было свое предприятие в столице. После того как я выслушал его увлекательную историю, мы долго разговаривали о моих болезнях, о моей работе. Махиндра настаивал на том, что я должен развиваться как коуч. «Сосредоточься исключительно на своих сильных сторонах», – советовал человек, сделавший себя сам. К моим сильным сторонам, по его оценке, относились знания в области гастрономии, богатый жизненный опыт, знание людей и талант общаться с ними.

Перед отлетом я еще раз посетил храм Гангарамая. Задумчиво стоял я у входа, потом не спеша вошел. Погруженный глубоко в себя, стоял я перед статуей Будды. На душе стало спокойно, я молился. Мысли роились в голове. С легкой душой прошел я в храмовый сад. Зажег благовонную палочку и с удовольствием вдыхал ее аромат.

Бывает ли так, что от счастья щемит сердце? Или это была боль от осознания того, что я не могу остаться на Шри-Ланке?

Во время полета родилась концепция моего предприятия. По прибытии я занес все идеи в компьютер. Аудитивный коучинг и консалтинг – вот чем я буду заниматься. В службе занятости поддержали мою затею: они не только согласились выплачивать мне пособие по безработице, пока я буду открывать предприятие и вставать на ноги, но еще положили мне тысячу евро сверху.

Пятнадцатого сентября 2006 года я зарегистрировал свою фирму, которую окрестил MinusVisus[18].

7. Сегодня. А завтра?

Октябрь 2006-го: первые два курса коучинга прошли успешно. Обе клиентки дали мне рекомендательные письма. Канал RTL[19] снимает тридцатиминутный документальный фильм обо мне. Я – в главной роли, мама, Сита, Алекс и Тим тоже принимают участие в съемках. Некоторые сцены снимаются в моем бывшем бистро. Для меня это способ познать себя. Параллельно пишу автобиографию.

Зима 2006–2007 гг.: мой ноутбук испустил последний вздох. Дотацию на открытие собственного дела я пускаю на покупку подержанного ноутбука и большого черного портфеля, который, по моим представлениям, является неотъемлемой частью образа делового человека. Мне нужны новые клиенты. При поддержке Томаса я составляю список из тридцати двух названий гамбургских отелей: выискиваю тех, кто мог бы быть заинтересован в моих услугах. Обзваниваю их. Делаю презентации в PowerPoint. Но не получаю ни одного заказа. Хочу попытать счастья у более мелких предприятий общественного питания. Неделями бегаю с портфелем в руках по городу. Опять безрезультатно. Спустя шесть недель выделяю средства на создание сайта моей фирмы. Через него на меня выходит один ресторанчик на грани банкротства. Я вывожу его из кризиса, чему несказанно рад банк. Получаю следующий заказ.

Весна 2007-го: начинаю преподавать в образовательной организации для слепых. На экраны выходит история моей жизни и вызывает бурный отклик у зрителей. Я завален письмами, причем подавляющее большинство от абсолютно здоровых людей. Меня узнают на улице. Люди желают мне удачи и говорят, что моя история вселила в них уверенность в своих силах. Это мотивирует меня писать свою книгу дальше.

Лето 2007-го: первый заказ от отельера, нужно отреставрировать несколько зданий.

Конец 2007-го: я нанимаю двух сотрудниц на неполный рабочий день, снимаю офис на двоих с Энди, который тоже открыл свое дело. Мы ежедневно обмениваемся впечатлениями и новостями.

2008 год: моя команда растет, я сопровождаю уже более пятидесяти начинающих предпринимателей, продолжаю заниматься коучингом. Мне заказывают разработку концепции ресторана или кафе. Езжу в Вену, Лондон, Париж, Амстердам и на Майорку, собираю идеи для новых проектов. Летом заканчиваю свою книгу. В аккурат к двухлетию фирмы мы проходим аттестацию и сертификацию наших программ и услуг.

Я уже говорил, что я – счастливый человек? До сих пор не могу этого осознать: столько пережито, столько достигнуто, так все закрутилось.

2009 год: постоянно новые проекты, даю семинары по винам и деликатесам, они пользуются спросом у сетей розничной торговли. Все чаще к моим услугам прибегают бизнесмены. Для них я провожу управленческие тренинги. Между делом разрабатываю концепцию крупного ресторана на триста посадочных мест. Довожу до ума книгу.

Я уже говорил, что я – счастливый человек? До сих пор не могу этого осознать: столько пережито, столько достигнуто, так все закрутилось. Работа – это полжизни.

Я всю жизнь боролся за то, чтобы заниматься своим делом, тем, к чему у меня есть талант, что вдохновляет меня. Сейчас я пожинаю плоды своих усилий, прежде всего в духовном смысле, материя все так же мало меня заботит. Под плодами я подразумеваю большой объем работы. Но мне и не нужен отдых. От чего отдыхать?

Я вооружен на случай плохих времен, которые, возможно, никогда и не наступят, – благодаря препятствиям на моем жизненном пути и совершенным ошибкам. Конечно, я предпочел бы не испытать всего того, что со мной случилось, но сегодняшний день – это продукт вчерашнего дня. Из ничего что-либо не появится.

Я многое вынес из прожитого. Например, благодаря больничному отделению «Последний путь» я научился распознавать и устранять внутреннего противника.

Выздоровев, я стал более сильным и счастливым человеком, чем когда-либо прежде. Благодаря проблемам с зависимостью я научился иначе относиться к жизни, видеть в ней прекрасное. Пребывание в учреждении для слепых я тоже считаю опытом, который поднял меня на уровень выше. Сначала мне все представлялось в черных красках, но потом в одночасье забрезжил свет в конце туннеля. Открытие прибора для чтения, программного обеспечения для слепых – все это изменило мою жизнь к лучшему.

Уже многие годы мой ноутбук практически не выключается. Я научился так же быстро схватывать на слух, как видящие могут читать. Когда робот считывает данные таблицы в Excel, другие ничего не понимают. Бывает, что сотрудники раздражаются: «Бесит эта болтовня!» Я извиняюсь и надеваю наушники. Я ценю и уважаю членов своей команды.

Кто хочет быстрее продвинуться, должен идти один. Но кто хочет продвинуться дальше, должен идти в компании единомышленников. Я всегда был бегуном на длинные дистанции. И я знаю, что без сотрудников далеко не убежишь. Без друзей я бы уже давно сошел с дистанции.

Лучших друзей я завел в трудные времена. Все, что у меня было, – это полный мешок проблем. Эти люди не покинули меня, а сказали: «Мы тебя любим, вставай, мы поможем тебе». Гуркан, который устроил мой переезд в Гамбург и поддерживал меня, пока я лежал в раковом корпусе. Сегодня у него свой итальянский ресторанчик в Ганновере, которым он занимается вместе со своей подругой. Мы регулярно созваниваемся и иногда встречаемся. Алекс, который присматривал за мной, сейчас занимает руководящую должность в одном немецком автоконцерне. Бывает, что мы неделями не контактируем, но наша связь крепка. Нам не нужны слова. С Энди, который неожиданно появился в моем бистро и предложил безвозмездно помогать мне в финансовых вопросах, мы встречаемся практически ежедневно в нашем общем офисе. Тим, мой бывший стажер, который таскал за меня винные ящики, составлял сметы и сделал сайт, теперь старший официант в одном гамбургском пятизвездочном отеле. Я горжусь его успехами и тем, что могу назвать его своим другом. Томас, который указал мне выход из зависимости, вел меня и подхватывал, тоже работает старшим официантом. Я часто заглядываю к нему на работу. Туи, мой духовный брат из Шри-Ланки, мой вдохновитель из Азии: в 2006 году его предприятие получило первую премию на конкурсе «BBC World Challenge». Его идея экологичного производства бумаги нашла всемирное признание и реализуется во многих странах. Туи и я активно переписываемся. Он все еще надеется, что я переберусь на Шри-Ланку и мы будем работать вместе.

Однако обстоятельства моей жизни таковы, что я не могу переехать в другой город, не говоря уже о другой стране. Во-первых, из-за здоровья, во‐вторых, из-за того, что я хорошо ориентируюсь в Гамбурге, на что ушли годы. Когда сегодня я передвигаюсь по городу, у меня перед глазами его подробная карта. Я знаю, сколько шагов от афишного столба до почты, от светофора до вокзала, от банка с большой светящейся рекламой красного цвета до перехода и так далее, и тому подобное. Моя внутренняя система навигации усовершенствована до предела. На то, чтобы так же ориентироваться в новом городе, у меня уйдут годы. В случае с Коломбо, пожалуй, даже десятилетия, потому что город быстро меняется, а на улицах такая суматоха.

Мое физическое состояние стабилизировалось с момента выздоровления в 2004 году. Я чувствую, что в хорошей физической форме. Зрение больше не падает. Рак не возвращается. И в остальном я здоров.

Я надеюсь, что суставы еще послужат мне какое-то время. Протез справа надо скоро менять. Операцию нельзя откладывать. Новый протез должен прослужить до конца моих дней. Таково положение вещей на сегодняшний день, что будет завтра, я не знаю, ведь прогресс не стоит на месте.

Прогресс не стоит на месте и в области офтальмологии: уже проведены первые испытания искусственной сетчатки глаза. Может быть, через несколько лет мне сделают операцию, и я снова смогу нормально видеть. Не уверен, что я этого хочу. Наверное, это будет невероятный стресс. Или нет? С моим слухом, обонянием и осязанием еще и зрение! Ну, тогда ничего не ускользнет от меня. Но пока в этом вопросе нет никакой конкретики, я стараюсь об этом не думать.

В лучшем случае с моими глазами все будет как прежде. В худшем – разовьется возрастная близорукость, и пелена перед глазами станет плотнее. В наихудшем же – я полностью ослепну. Но к этому я внутренне уже готов.

Мое непреодолимое желание – совершить паломничество к священным буддийским местам на Шри-Ланке. Вдохнуть запах древних храмовых стен, цветущего лотоса, тлеющего пальмового масла, ароматических палочек. Еще раз услышать звуки джунглей, стрекотание цикад, хруст гравия под ногами. Приобщиться к таинственной атмосфере святых мест. Это должен быть иной опыт, нежели в детстве и юности. Наша большая семья распалась, поэтому я отправился бы в путешествие с небольшой группой или даже вдвоем с Ситой или Туи. Надеюсь, что мое желание сбудется.

Другая моя мечта – создать семью. Возможно, она так и останется мечтой. Хоть я уверен, что еще найду свою вторую половину, но каковы шансы у такого, как я, вырастить счастливого ребенка? Если смотреть реально на вещи, шансы малы. Раньше для меня было само собой разумеющимся, что когда-то я стану отцом. С тех пор как мне стало известно, что мой дефект глаз может передаваться по наследству, я считаю, что лучше отказаться от мысли иметь детей.

Мне стоило больших усилий примириться с мыслью, что в моей жизни детей не будет. Мне это удалось, только когда я увидел, какие возможности открывает передо мной бездетная жизнь. «Поделись с миром чем-то другим!» – сказал я себе.

Я хотел бы основать фонд, чтобы дать обделенным судьбой молодым людям возможность получить образование и найти работу. Сейчас я веду переговоры с потенциальными партнерами, и мы зондируем почву, какой категории людей эта программа была бы особенно полезна. Конечно же, я склоняюсь к тому, чтобы это были слепые и слабовидящие ребята, хочу предложить им технические возможности и компетентную помощь. Но вполне вероятно, что целевая группа будет иной, и даже не обязательно инвалиды. Например, мне представляется, что в особой поддержке нуждаются эмигрантки и одинокие матери. Есть масса молодых людей, в чем-то ущемленных, но заслуживающих того, чтобы кто-то открыл перед ними новые перспективы.

Кто знаком со мной, тот знает, что если мне что-то втемяшилось в голову, то я непременно воплощу это в жизнь. В настоящий момент у меня нет и финансовой возможности, чтобы основать фонд. Но мои дела идут хорошо, я – оптимист, значит, скоро мой план будет реализован. Поначалу, может, в усеченном виде, но главное – начать. Даже если я помогу хотя бы одному молодому человеку выучиться и начать работать, я уже буду счастлив.

Основав фонд, я смогу вернуть обществу долги. Я глубоко благодарен людям за возможность жить сейчас так, как я живу. Несмотря на то что в моей биографии были моменты, когда я рассчитывал на большее понимание, я крайне высоко ценю систему социальной поддержки Германии. Это огромное счастье быть гражданином этой страны! Возможно, кое-что мне нравится на Шри-Ланке больше, но я точно знаю, каково приходится там слабовидящим людям, особенно если они бедны. Они становятся уличными попрошайками. Мне также известно, что, живи я на Шри-Ланке, я умер бы от рака. В Германии у меня есть гарантии: лучшее медицинское обеспечение, возможность получить образование, социальная помощь. Невероятно, как много здесь делает общество, чтобы поддержать каждого! И я хочу внести свою лепту в общее дело.

Как говорил Будда: «Нет дороги к счастью. Дорога и есть счастье».

«Если хотите узнать свое будущее, посмотрите на свои сегодняшние действия».

Так говорил Сиддхартха Гаутама Будда. Прошло много времени, прежде чем я научился жить настоящим. Наконец я нашел свое место в жизни и даже больше: я знаю, откуда пришел, кто я есть и куда иду. Иду не в поисках счастья, а счастлив в каждый момент своего пути.

Как говорил Будда:

«Нет дороги к счастью.

Дорога и есть счастье».

Благодарности

Маме, сестре Сите, Алексу, Энди, Клаудии, Гуркану, Томасу, Тиму и Туи, родителям Роберта, Кати, Лауре и Тине, моей команде в MinusVisus®, госпоже Швеппе, господину док. Рихтеру, господину Крону, господину Панцу, всем врачам, Неле-Мари Брюдгам и многим другим людям, которые помогали мне на моем пути,

Спасибо!

За жизнь, за любовь, за дружбу, за доверие, за понимание, за поддержку, за советы, за похвалу, за критику, за разговоры, за споры, за участие, за идеи, за сотрудничество, за веру, за перспективы, за счастье

Спасибо!

Салия Кахаватте

Об авторе

Салия Кахаватте родился во Фрайберге, в Саксонии, в 1969 году. После бегства из ГДР семья обосновалась неподалеку от Оснабрюка. В 15 лет Салии поставили диагноз: отслоение сетчатки глаза. Болезнь прогрессировала, и в настоящий момент у автора осталось лишь пять процентов зрения. Салия Кахаватте получил образование по специальности гостиничный бизнес, в том числе изучал в колледже экономику предприятия в данной сфере. Сегодня он ездит по всем немецкоговорящим странам с лекциями, мотивационными тренингами и является бизнес-коучем.

Сноски

1

Чаю, пожалуйста! (англ.) – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Велосипед для мотокроссов (англ.).

(обратно)

3

В немецких школах с пятибалльной системой оценки успеваемости «1» соответствует «отлично», а «5» – максимально низкий результат.

(обратно)

4

Настольная игра, в которой противник при замене фигуры произносит фразу: «Не сердись, дружище!» Берет начало от древней индийской настольной игры «Пачиси».

(обратно)

5

В немецкой версии игры «Монополия» улица с самой дорогой недвижимостью.

(обратно)

6

В немецкой версии игры «Монополия» улица с самой дешевой недвижимостью.

(обратно)

7

Love Parade (англ.) – один из крупнейших в мире фестивалей музыки в стиле техно.

(обратно)

8

Слово der Invalide (нем. – инвалид) не употребляется в немецком языке и считается неполиткорректным. Его заменяет слово der Behinderte (нем. – букв. человек с ограниченными возможностями).

(обратно)

9

В современной Германии слово считается неполиткорректным.

(обратно)

10

Прозвище, созвучное фамилии автора Кахаватте.

(обратно)

11

Гурка – колбасное изделие из мясного фарша и крупы.

(обратно)

12

Плут (фр.).

(обратно)

13

Лечебные грязи.

(обратно)

14

«Хоумпейдж» (англ.) – главная страница сайта.

(обратно)

15

Северогерманское телерадиовещание (нем.).

(обратно)

16

Второе немецкое телевидение (Das Zweite Deutsche Fernsehen) (нем.).

(обратно)

17

«Гамбургская вечерняя газета» (нем.).

(обратно)

18

Minus (нем.) – минус, недостаток; Visus (нем.) – острота зрения.

(обратно)

19

Сокращение от Радио и телевидение Люксембурга, коммерческий телеканал Германии.

(обратно)

Оглавление

1. Сегодня. Ясность

  1985. Все размыто

2. Сегодня. Уклад

  1969–1985. Жить на полную

  1986–1989. Я хочу большего!

3. Сегодня. Трезво, откровенно

  1989–1992. Обман начинается

  1992–1993. Вверх по карьерной лестнице

4. Сегодня. Полный вперед

  1993–1994. На подъеме

  Июль – декабрь 1994 года. На краю бездны

5. Сегодня. На ошибках учатся

  1995–1998. Все идет кувырком

  1998–2002. Начинаю все сначала

6. Сегодня. Все еще не такой, как все

  2003–2004. Срыв

  2004–2006. Вслепую к успеху

7. Сегодня. А завтра?

Благодарности

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg