«Заниматься любовью, как порнозвезда»

Заниматься любовью, как порнозвезда (fb2) - Заниматься любовью, как порнозвезда (пер. Д. Селиверстова) 17278K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дженна Джеймсон

Заниматься любовью, как порнозвезда Дженна Джеймсон

Jenna Jameson

How to… MAKE LOVE LIKE A PORN STAR a Cautionary Tale

Пролог

Она была молода, красива и проклята. Ее звали Ванесса. И она была мертва.

Ванесса была худой, загорелой и изящной, с превосходной грудью, широкой мускулистой спиной и прямыми белокурыми волосами, с челкой, едва доходящей до бровей. Когда она впервые явилась на работу в «Бешеную лошадь», то к ней немедленно притянулись взгляды и посетителей, и стриптизерш. Одни бывают красивы, другие — сексуальны, Ванессу же природа наделила и тем и другим. Прибавьте к этому ум и острый язычок — и поймете, почему мне, семнадцатилетней, она казалась богиней. Ни один мужчина не мог устоять и не раскошелиться перед ней.

Проститутка по призванию, азартная душа, она научила меня всему, что необходимо знать при работе с парнями. Это само собой разумелось: она была моим другом.

Больше всего в Ванессе поражали глаза: большие как блюдца, голубые — жизнь так и лучилась в них. Но лишь на поверхности — а в глубине таилась бездна печали. Я знала, что с ней случались ужасные вещи, и это сближало нас — ведь у нас оказалось так много общего.

Впрочем, у меня хватало ума никогда не расспрашивать Ванессу о ее личной жизни. Но мы танцевали вместе месяц за месяцем, и вот ее непроницаемая оболочка дала трещину. Она стала пить больше обычного, плакала порой, а иногда вдруг ни с того ни с сего обрушивалась на посетителей с бранью. В Сочельник я решила, что Ванессу надо куда-нибудь вытащить: пусть отвлечется наконец от своих проблем.

Я взяла выходной, встретилась с ее подругой Шэрон, и мы на пару угощались выпивкой, пока Ванесса не позвонила и не сообщила, что готова. Мы подъехали к ее дому на «Корветте» Шэрон. Еще паркуясь, мы услышали, как в доме гремит рождественская музыка. Обычно Ванесса слушала «Ганз н’ розес».

Украсьте залы остролистом, Фа-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла. Настало время веселиться, Фа-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла.

«Замечательно, — подумала я. — Ванесса сегодня в хорошем настроении».

Когда мы вышли из машины, терьерочка Ванессы, Фру-Фру, с лаем кинулась нам навстречу. Я постучала в дверь с облупившейся желтой краской. Ответа не было. Музыка играла слишком громко. Мы попытались открыть дверь — она оказалась заперта. Мы обошли дом с другой стороны; Фру-Фру с громким, возбужденным тявканьем скакала следом. Задняя дверь тоже была заперта. По счастью, расположенное рядом окно кухни оказалось чуть-чуть приоткрыто. Я просунула руку в щель, нашарила изнутри дверную задвижку и толкнула ее. Когда мы поднимались по лестнице к спальне Ванессы, музыка уже просто оглушала. Я недоумевала — с чего ей понадобилось врубать такую громкость.

Горит в камине огонек, Фа-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла. Под арфу с нами пой, дружок, Фа-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла.

Из комнаты Ванессы лился свет, но там никого не было. Ночная сорочка лежала на кровати; я услышала, как в ванной льется вода. Я пошла туда, и там Ванесса и оказалась: топлесс, с превосходной своей грудью, макияж на лице, как у богини. Она всегда была великолепна, и косметика без каких-либо особых ухищрений лишь подчеркивала ее природную красоту.

Со мною вместе веселись, Фа-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла.

Но все было не так. Белая пена капала с ее нижней губы, залив весь подбородок. Синяки в форме сердца покрывали руки до самых плеч. А шею я видеть не могла — вокруг нее была намотана веревка. Ванесса висела на двери собственного душа.

И к тайне святок прикоснись, Фа-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла.

Шэрон закричала и выбежала из ванной, а я обхватила бедра Ванессы и приподняла ее на несколько сантиметров, чтобы ослабить давление на шею. Я надеялась, что каким-то чудом мы подоспели вовремя, что ее еще можно спасти. А когда голова Ванессы приподнялась на веревке, я услышала, как с последним вздохом вышел остаток воздуха из ее легких.

— Принеси нож с кухни! — заорала я Шэрон. Надо было снять ее.

— Что? — Шэрон пыталась перекричать музыку.

— Нож, мать его, дай!

Пока я дожидалась Шэрон, мое внимание привлекло кое-что странное: ноги Ванессы. Когда я отпустила ее, они не доставали до земли. Она никак не могла сотворить с собой такое. Мой отец был полицейским, и он вечно твердил, когда речь заходила о самоубийствах: девушки вешаются редко. А если и вешаются, то не в полураздетом виде. И это густо накрашенное лицо, уставившееся на меня, полуоткрытый рот, вывалившийся язык… Разве захотелось бы девушке, чтобы ее нашли в таком виде? Та Ванесса, которую я знала, наглоталась бы таблеток. Ведь они у нее были.

Хотя полиция и сочла происшедшее самоубийством, что-то здесь было не так. Кто-то явно приложил к этому руку. И я знала кто. Пожалуй, самый гнусный человек, которого я встречала.

Его звали Проповедник.

Прошедший год умчится вдаль, Фа-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла.

Книга I Украшенье мира

Глава первая

У каждого в жизни наступает момент, когда надлежит сделать выбор между правильным и ложным, между добром и злом, между светом и тьмой. Такие решения принимаются в одно мгновение, но отголоски их длятся всю жизнь. Мои беды начались в тот день, когда я выбрала тьму — когда я выбрала Джека.

Мужчины одержимы властью. Вся жизнь их измеряется достижениями. А для женщин важнее отношения. Их жизнь делится на периоды в зависимости от мужчин, с которыми они тогда были. И так — пока они не поумнеют. Для меня уроком стал Джек.

В шестнадцать лет у меня наконец налились груди и выросли пубические волосы, о чем я молилась с шестого класса. Они словно взяли да появились за одну ночь. И внезапно я превратилась из домашнего цветочка в оформившуюся женщину, которой оборачиваются вслед. Словом, кошмар каждого отца.

— Господи, да ты же вылитая мать, — произнес папа однажды утром, покачивая головой так, будто сам себе не верил. — Ты выглядишь точь-в-точь как твоя мать.

Когда я освоилась со своими грудями, преобразился и мой гардероб. Джинсы стали уже, рубашки «Флэшденс» — прозрачнее; пятнистые ковбойские сапожки уступили место черной обуви на высоких каблуках; декольте футболок заканчивалось на диафрагме, а спортивные шорты больше не использовались как пижама. Теперь я носила их и вне дома, закатывая штанины так высоко, как только было возможно. Достаточно умных подружек у меня не водилось, и некому было сказать мне, что выгляжу я как проститутка. Вот-вот — проститутка с зубными коронками.

Как же мне нравилось наблюдать, разгуливая по Вегасу, как мужчины хватают ртом воздух и оборачиваются мне вслед — особенно если идут они с женами под ручку. Мне нравилось внимание. Но едва со мной пытались заговорить, я сникала. Вступать в контакт я не умела. Даже в глаза посмотреть не могла. Если кто-нибудь делал мне комплимент или обращался с вопросом, я представления не имела, как отвечать. Просто бормотала, что мне нужно в ванную, и давала деру.

Один из моих любимых нарядов состоял из коротенького облегающего красного топика, джинсов «Дэйзи Дьюк» и черных сапог с нелепыми цепями, протянутыми под подошвой. Я пыталась подражать Бобби Браун из Warrant’s «Cherry Pie». Когда я отправилась в таком виде на концерт «Маленького Цезаря», папа и бровью не повел. В душе я всегда завидовала подружкам, которым приходилось переодеваться в машине: их-то отцы не позволяли своим малюткам-дочерям выходить из дома наряженными как шлюхи. С тех пор как мне минуло четыре, папа предоставлял мне носиться по улицам в свое удовольствие, но у такой свободы была своя цена: безопасность.

Моя подружка Дженнифер все еще была в спортивных брюках и трикотажной рубашке, когда я запрыгнула к ней в машину. Пока она переодевалась, я подрулила к концертной площадке; это был финал недельного ралли байкеров под названием «Лохлин Ривер Ран». Нам и надо было выглядеть с огоньком: обе мы сохли по солисту «Маленького Цезаря» и хотели, чтобы он нас заметил.

Не заметил.

Но от шоу у меня снесло башню — почти так же, как и от публики. Нас окружали хром, чернила и заросшие физиономии. Все, кого мы ни встречали, распахивали перед нами рефрижераторы для пива, предлагали прокатиться на их мотоциклах и безуспешно уговаривали курнуть их грязную травку.

Потом несколько байкеров пригласили нас на вечеринку в «Кроличью нору» — самый популярный тату-салон в северном Лас-Вегасе. Там были и «Ангелы ада», и «Апостолы Сатаны», и «Разбойники», не говоря уж о парнях из «Маленького Цезаря». Почему-то я не боялась — хотя, по идее, должна была. Я, как водится, особо много не говорила. Просто смотрела и примечала, как эти психанутые парни зовут своих подружек «старушками» и обращаются с ними как со скотом. И пообещала себе, что никогда не позволю мужчине вести себя со мной подобным образом. Увы, этого обета надолго не хватило.

После празднования я вернулась домой и объявила брату:

— Хочу татуировку.

— Ты уверена? — спросил он.

— Абсолютно, — заверила я его.

И в следующую субботу брат снова повез меня в «Кроличью нору», захватив свою подружку Меган — робкую грузную двадцатилетнюю брюнетку, которая почему-то смотрела на меня снизу вверх, хотя я знать не знала, что такое жизнь и что с ней надо делать. Когда мы вошли, я обнаружила над стойкой объявление крупными буквами: «ОТ 18 И СТАРШЕ». Я это проигнорировала и только поджала губы, чтобы не было видно моих коронок.

Дверь за стойкой отворилась, и вошел тощий, щедро оснащенный пирсингом мужчина ростом повыше среднего; у него было призрачно-бледное лицо, торчащие шипами каштановые волосы и сатанинская козлиная бородка. Татуировки, главным образом китайской тематики или же этнические узоры, покрывали его руки словно рукава и обвивали шею. Вид его вселял беспокойство. Я его узнала — он был на той вечеринке со своей подружкой.

— Что желаешь? — спросил он меня.

Я посмотрела на стену и увидела два красных соединенных друг с другом сердечка. Я наклонилась над стойкой, стараясь продемонстрировать ему свои груди — если сработает, про возраст он и не спросит.

— Я бы хотела вытатуировать вот такие два сердечка, — произнесла я со всем кокетством, какое только возможно при губах, плотно натянутых на зубы.

— Где? — осведомился он.

Нужно было разместить их где-нибудь, где их не увидит отец. Сама не знаю, чего я опасалась больше — его реакции или отсутствия таковой.

— На ягодице! — нервно отозвалась я.

— Нет проблем, — сказал он. — Иди за мной.

Меня охватило благоговение: я и не ожидала, что все получится так легко. Лишенная оригинальности братишкина подружка определилась с тем местом, на котором такие же сердечки понадобились ей, и потащилась за нами.

— А ты милашка, — заметил тату-художник, извлекая иглу из автоклава. — Тебе сколько лет?

— Восемнадцать, — соврала я.

Его звали Джек, и ему было двадцать пять. Он кадрил меня во время всей процедуры. Я так стеснялась и нервничала из-за татуировки, что едва отвечала ему.

— Повеселиться не хочешь? — спросил он, закончив. — Там, наверху, крутой салон, можно музыку послушать.

— Да нет, — сказала я. — Мне надо домой. Но я была рада тебя встретить.

— А может, номер телефона дашь? Прогулялись бы как-нибудь, — настаивал он.

Я опять увильнула. Тогда я воспринимала себя как обычную, милую, невинную девочку. Во многих отношениях я и сейчас себя такой считаю. А милая девочка вроде меня никогда бы не отправилась гулять с красивым татуированным мальчиком, с которым только что познакомилась. Но хотела бы. Причем настолько хотела, что решила сделать еще одну татуировку.

Я внушила себе, что сердечек недостаточно. Они были слишком заурядны. Прихоть девочки-подростка, ткнувшей в первую нарядную картинку, замеченную на стенке салона. А вот если бы по сердечкам пробегала трещина, это было бы круто. А еще круче — если бы вокруг вилась надпись «Разбивательница сердец». А если бы рок-н-ролльный мальчик из салона потом снова пригласил меня наверх — это уже просто круче некуда. На этот раз я бы не сплоховала. На этот раз я бы сказала «да».

Две недели спустя я вернулась в его салон — одна. Когда я вошла, отворив застекленную дверь, лицо его просияло. Ясно было — он обо мне думал, но не чаял увидеть вновь. Из этого я сделала вывод, что он клеит не каждую девчонку, наведывающуюся за татуировкой. Только некоторых. На этот раз ощущения при нанесении татуировки были совсем не такие, как в прошлый раз, — и не такие, как когда-либо в дальнейшем. Каждый раз, склоняясь надо мной с картинкой или с чернилами, он гладил мою ногу или касался рукой внутренней стороны бедра. Проделай он такое при моем первом визите сюда, я бы решила, что он озабоченный. Но в этот раз я только и могла, что мысленно подзадоривать его: «Давай!»

Закончив, он снова пригласил меня наверх, чтобы выпить. Хоть я и собиралась немедленно согласиться, но все же заколебалась. Мне было страшно. В конце концов, он же не знал, что мне всего шестнадцать. Когда он наконец зазвал меня наверх, мы уселись на кушетке и потолковали о нашем житье-бытье. Как же сильно отличалась его жизнь от моей — такая опасная, такая свободная и такая печальная.

Вдруг — как гром среди ясного неба — он выдал:

— Буфера у тебя классные.

Они все продолжали расти, и я ими очень гордилась.

— Может, покажешь? — спросил он.

И я, как идиотка, показала. Даже не поколебавшись. Продела руки под желтый свой топик, как раз под грудями и заканчивавшийся, и подняла его, выгнув спину, как какая-нибудь студенточка в весеннем видео.

У него отпала челюсть. Впервые за весь вечер он не знал, что сказать. Длилось это секунды три.

— В тебе есть хоть что-нибудь не так? — заикаясь, пробормотал он.

Барьер был сломан: романтическая искра проскочила между нами.

Его левое предплечье покрывал ряд китайских иероглифов.

— Смотри, — произнес он, указав на один из рисунков и подняв на меня мягкие карие глаза. — Это похоже на «Дж». Я буду говорить всем, что это твое имя.

Теперь-то понятно, что он проделывал такой трюк с каждой женщиной, но я на это купилась — еще бы, так романтично! Он меня охмурял — и успешно.

— А как же твоя подружка? — справилась я.

— С ней я разберусь, — сказал он.

Вот оно: крупный неоновый знак опасности полыхнул у меня перед глазами. Но голову мне уже вскружили и задурманили. Большинство парней, с которыми я встречалась прежде, были незрелые придурки-старшеклассники. Джек же являл собой полную их противоположность. Он был силен, мощен, успешен и все держал под контролем. А я так отчаянно искала кого-то, кто позаботился бы обо мне. Я хотела чувствовать себя в безопасности — и в тот день я этого добилась.

Но особенно покорило меня то, на что попадается каждая девчонка: его эмоциональная замкнутость. Я-то думала, что смогу пронять его. Считала, что мне под силу пробиться через крепкую броню и найти настоящего Джека, чувствительного мужчину-мальчика, прячущегося за всеми этими татуировками. И веровала, что я — и только я — могу разрушить возведенные им стены и превратить его в «плохого мальчишку» — любовника, о котором всегда мечтала. Курам на смех.

Теперь-то я знаю: если встречаешься с кем-нибудь, чтобы его исправить, любовь здесь ни при чем. Ты с ним просто нянчишься.

Простая истина, которую женщинам труднее всего усвоить, такова: что ты видишь — то и получаешь.

Что до Джека, то ежу понятно, за что он меня любил. Хотелось ему, чтобы я все время была в салоне, — и я охотно подчинялась, изо дня в день по сорок пять минут гоня машину от Маунт-Чарльстона, чтобы с ним увидеться. Ему нравилось хвастать мною перед своими дружками, которые все были старше его, — и я радовалась тому, что его это радует. Я была новенькой девочкой в квартале. И постепенно впала в полную зависимость от него. Хотя ни одной ночи я там не провела — в полночь как штык надо было являться домой.

Мы встречались уже несколько недель, и однажды Джек сообщил мне, что взял в аренду яхту, чтобы устроить вечеринку. Сказал, что будет классно. Выпивки хоть залейся, крутые девчонки, и он даже может заехать за мной в Маунт-Чарльстон. Я ответила, что могу поехать — с условием, что вернусь к полуночи.

Если бы можно было прожить жизнь заново и изменить одну-единственную вещь — это было бы мое согласие на ту поездку. Оно стало худшей из всех совершенных мною ошибок — и если бы только потому, что я не вернулась к условленному часу. Если бы все кончилось только этим.

Глава вторая

Это была старая деревянная яхта с просторной каютой и надписью «Ковчег», выведенной по трафарету на корме. На борту собрались все тату-художники Лас-Вегаса со своими «старушками».

Мы с Джеком вместе взобрались на яхту. Там нас уже встречал пожилой человек с огрубелой кожей и высоким лбом; пряди сальных черных волос змеились по его плечам. Голова его напоминала те индейские поделки из мореного дерева, что продаются в магазинах народных сувениров: поставишь такую в спальне, а потом убираешь, потому что не можешь заснуть, пока она пялится на тебя в ночи. Руки у него были сильные, хотя видали и лучшие дни, а татуировки поблекли и скукожились в морщинистых складках кожи, словно перекрученная рубашка, которую слишком долго сушили на солнце. При виде нас он улыбнулся, обнажив нижний ряд зубов, почерневших от жевательного табака.

— Привет, Дженна, — произнес он с сильным немецким акцентом. Он знал мое имя. — Я Проповедник.

Я протянула ему руку, и он сжал ее обеими ладонями чуть сильнее, чем следовало. Вообще это можно было бы истолковать как проявление открытости и расположения. Но мне почудилось нечто зловещее, будто меня заманивали в ловушку, где я окажусь в его власти. Я отстранилась, и мы с Джеком направились в каюту под палубой, чтобы сложить там на койке свои вещи.

— Проповедник меня вырастил, — объяснил Джек. — С самого рождения.

Мать Джека обрюхатил водитель грузовика, и она умерла во время родов, так что его отправили к дяде, Проповеднику, который в ту пору якшался с бандой правых байкеров-немцев.

Яхта отчалила; Проповедник направил ее к небольшому песчаному пляжу на другом берегу озера Мид. Я радовалась возможности отдохнуть вместе с Джеком и повидаться с его друзьями вне стен салона. Мы плавали, загорали на солнышке и угощались пивом. Я чувствовала себя немного не в своей тарелке: как-никак все оказались намного старше меня. Но сейчас мне удалось расслабиться больше, чем когда-либо прежде в компании Джека и его приятелей.

На закате парни развели огонь для барбекю. Я вернулась на яхту — мне понадобилось в ванную. По трапу я спустилась в носовую часть судна. Там, где каюта сужалась, по обеим сторонам стояли койки, а перед ними находилась маленькая дверь, ведущая в ванную комнату с умывальником. До двери я так и не добралась.

Едва я сделала шаг, кто-то сгреб меня сзади за плечи, потащил назад и швырнул на пол. Это оказался Проповедник. Со звериной быстротой он ринулся на меня, усевшись мне на живот. Он навалился на меня, прижавшись грудью к моему лицу так, что я не могла кричать. Все случилось так стремительно, что я даже не успела понять, что происходит.

Проповедник сполз вниз по моему телу и, едва его грудь отодвинулась от моего лица, зажал мне рот ладонью. Говорят, если тебя хотят ограбить или изнасиловать, надо не двигаться и не сопротивляться — тогда, мол, не покалечат. Но я была дочерью своего отца и отбивалась зубами и ногтями.

Проповедник сдернул свои шорты и несколько раз погладил член рукой, пока тот не встал. Я хотела что есть сил пнуть по этой гадости, но он придавливал мои ноги своими. Зато руки у меня оставались свободными. Когда я вцепилась Проповеднику в волосы, его физиономию исказило выражение исступленной ненависти, и он плюнул мне в лицо. Потом он схватил одной рукой оба моих запястья и держал их у меня над головой. Я закричала во всю мощь своих легких.

— Заткнись! Тихо лежи, шлюха долбаная! — прорычал Проповедник.

Он навалился мне на бедра, не давая пошевельнуться, сдернул свободной рукой мои трусики-бикини и ворвался внутрь. Если и было больно, я этого не чувствовала. Я лишь вырывалась с удвоенной силой, пока не высвободила руки, и тут уж принялась молотить его по лицу, царапая все, до чего только удавалось дотянуться.

Пока мы боролись, член его то и дело выскальзывал, и Проповедник изрыгал проклятия. Каждый раз, когда он пытался войти снова, я находила силы опять отбросить его, пока, наконец, он не поднялся и не натянул свои шорты.

Первое, что я увидела, подняв голову, были его глаза. Не блестящие, не сверкающие — нет, ничего подобного я не встречала прежде. То были глаза волка, только что растерзавшего собаку — и все еще не утолившего злобу.

Проповедник наставил на меня палец.

— Слово скажешь — и ты дохлая, — пригрозил он. — Все равно шлюхе никто не поверит.

Он сплюнул на пол, потом повернулся и ушел наверх.

Только тут до меня стало доходить, что случилось. Я села, обхватив руками колени, опустила голову и заплакала. Меня всю трясло. И дело было не только в травме, причиненной изнасилованием: я вдруг поняла, что совсем одна. В чужом месте, среди незнакомых людей. И некому было спасти меня или хотя бы заверить, что я благополучно возвращусь домой. Разве только Джек…

Я побрела в ванную: надо было хоть как-то привести себя в порядок, чтобы сойти с яхты и поискать его на пляже. Но я плакала не переставая. Просто смотрела на себя в зеркало — и плакала. Мыла руки, ноги — все, к чему он прикасался, — и не могла унять дрожь.

Я стерла сопли с верхней губы, сбрызнула лицо водой и набрала в легкие побольше воздуха, прежде чем подняться наверх. Первый, кого я увидела на палубе, был Проповедник. Сидя на скамье возле каюты, он смеялся, перешучиваясь с несколькими художниками, так, словно ничего и не случилось.

Только Мэтт, работавший в салоне вместе с Джеком, поднял на меня взгляд, когда я пробиралась на корму, цепляясь за металлический поручень. Глаза его слегка расширились, а улыбка померкла, словно он понял, что я сейчас стала последней жертвой Проповедника.

Я спрыгнула с яхты на берег и отыскала Джека. Мне необходимо было прийти в себя. Я хотела к папе, хотела домой, хотела, чтобы кто-нибудь мне помог или, к чертовой матери, хоть что-нибудь сделал. Я затерялась в этой пустыне, и единственной возможностью вернуться домой была эта трижды проклятая яхта.

Когда я, давясь слезами, рассказала Джеку о случившемся, он не сказал ничего. Не обнял меня, даже не заглянул мне в глаза. Просто сидел — бесчувственный, бесполезный. Для меня это уже было слишком. Все мое тело похолодело, как от лихорадки, и все, чего я хотела, — это очутиться дома, свернуться калачиком в постели и выплакаться отцу. Мне было всего шестнадцать. У меня все еще были коронки на зубах и куклы Барби.

— Я хочу домой, — произнесла я сквозь слезы.

— Хорошо, — сказал Джек. — Отвезем тебя домой.

Вместе со мной он поднялся на яхту и обратился к своему дядюшке:

— Она говорит, что хочет домой.

Проповедник и глазом не моргнул.

— Нельзя, — заявил он. — Яхта сломалась.

Я опрометью бросилась с яхты обратно на берег. Отчаянно хотелось сбежать отсюда, но я понимала, что далеко мне не уйти. Была середина лета, температура на озере стояла 40 градусов, а вокруг тянулись лишь пустыня да горы. Вот и весь выбор: либо удрать и уповать на то, что кто-нибудь меня разыщет, либо ждать.

Я ждала. Мимо прошла девушка с длинными каштановыми волосами, танцовщица, которую я видела в салоне. Она остановилась, обернулась, посмотрела на меня — на мои опухшие глаза, сопливый нос, трясущееся тело — и спросила:

— Он тебя изнасиловал, да?

Я ничего не говорила.

— Не ты первая, не ты последняя, — сказала она.

Я по-прежнему молчала. Хотела спросить, сделал ли он такое же и с ней, но не могла вымолвить ни слова. Она постояла мгновение, глядя на меня с жалостью, смешанной с отвращением, потом повернулась и пошла прочь.

Солнце село; вышел Джек и сказал мне, что яхту починят утром, так что мне лучше забраться внутрь и поспать. Но я глаз не могла сомкнуть возле этого чудовища. Мне пришлось ночевать в спальном мешке на берегу. Туда же забрался Джек; он держал меня в объятиях, пока я дрожала и всхлипывала несколько часов подряд. За всю ночь он не произнес ни слова. А я думала об одном: Проповедник проделывал такое и раньше, и Джек знал об этом; быть может, он даже сам предложил меня ему. Эти мысли терзали меня всю ночь, пока я не отключилась. Я поняла, что не могу доверять ни Джеку, ни кому бы то ни было.

Надо же — когда мы проснулись, яхта снова была в порядке. Я и по сей день не знаю, действительно ли она барахлила, или же Проповедник хотел, чтобы я успокоилась за ночь, прежде чем отправлять меня обратно в реальный мир. Попади я домой сразу, я бы точно сообщила обо всем и отцу, и полиции — до того силен был шок.

Когда мы вернулись на пристань, я попросила Джека отвезти меня домой. Ехали мы в молчании. То и дело он протягивал руку, чтобы приласкать меня. Я не могла дождаться, когда наконец выберусь из машины.

Я заставила Джека высадить меня у подножия холма за полкилометра до дома, чтобы отец не узнал, с кем я была. Было восемь утра — восемь часов после условленного времени. Весь оставшийся путь вверх по холму я прошла, раздумывая, что же сказать отцу. Я превратилась в жалкую тень той девочки, которая вышла из дому накануне.

Я добралась до входной двери, всунула ключ в замок и повернула ручку, надеясь, что отец на дежурстве. Но вот он был — сидел на кушетке в гостиной и просто ждал меня.

Как мне всегда хотелось, чтобы папа был мной доволен. Мне никогда не нравилось попадать в переделки. Брат вел себя настолько хуже — а влетало вечно именно мне. Я была хорошей девочкой и постоянно пыталась доказать это папе.

— Где ты была? — спросил он наконец — очень спокойно и сдержанно. У моего отца, послужившего лейтенантом во Вьетнаме и офицером полиции в Лас-Вегасе, нервы давно уже не реагировали на адреналин. Чем плачевней или опасней оказывалась ситуация, тем спокойнее он становился. За все шестнадцать лет он на меня ни разу не наорал.

Я прокрутила в мозгу все возможные отговорки.

— Я не знала, сколько времени прошло, — сказала я. — Яхта сломалась, и мы еще заблудились на обратном пути.

— Вот что, — произнес отец. Голос его и в самом деле стал повышаться, кожа вокруг морщин на лице налилась краской. — Больше я этого терпеть от тебя не стану. Всего этого вранья собачьего.

Его реакция меня ошеломила. Я почувствовала, как закипает во мне вся злость — и, хуже того, разочарование. Все, что накапливалось и таилось долгие годы, прорвалось наружу. С тех пор как мать умерла от рака, когда мне было три года, мы с Тони оказались предоставлены самим себе, пока отец пытался совладать со своим горем. Полностью он так и не оправился. Он погрузился в работу, менял одну партнершу за другой, а мы с Тони росли сами по себе.

Но несмотря ни на что, я любила его так, что порой не засыпала до полуночи, дожидаясь его возвращения домой. Я никогда не чувствовала себя в безопасности, пока не слышала, как хлопнула дверь, как зашуршала его униформа.

Подростком я научилась радоваться его отсутствию — оно избавляло меня от той мороки, что мучила моих друзей, восстававших против строгости своих родителей. Как я порой тосковала по кому-то, с кем можно было бы обсудить мои проблемы, — или по кому-то, кто хотя бы просто обнял меня, помог бы обрести почву под ногами в путаном этом мире, — но я знала, что это будет не мой отец. И дело не в том, что он обо мне не заботился — просто он не знал, как это выразить. Расскажи я ему о мальчишках, подбивавших меня заняться с ними сексом, он бы скорее этим парням шеи посворачивал, чем рассказал мне о птичках и пчелках. Когда я принесла домой написанное мною стихотворение про то, насколько мне одиноко и как сильно я его люблю — шитая белыми нитками мольба о помощи, папины глаза наполнились слезами, но он никогда так и не заговорил об этом, так и не попытался решить эту проблему. А потом уже и я не пробовала до него достучаться.

Так по какому праву он злится из-за того, что я поздно вернулась домой, — особенно если учесть, через что я прошла! Отец нужен был мне как никогда прежде — чтобы быть рядом, чтобы понять. А вместо этого? «Больше терпеть не стану». Да он и не начинал. До меня дошло, что я действительно сама за себя, и некому все это понять, и никуда мне не деться.

— Да пошел ты, пап! — заорала я. Никогда в жизни я с ним такие разговаривала. — Что значит «больше»? Да тебе, козел, всю жизнь на меня положить было! Я взрослая женщина, что захочу, то и буду делать на хрен! Мама бы со мной так не поступила!

У самой в голове не укладывалось, что я действительно все это произношу.

Папа оцепенел. Он рухнул обратно на кушетку.

— Я с этим возиться не стану, — произнес он. — Я тебя в приют отдам. В моем доме ты не останешься.

Едва он вымолвил это, все эмоции разом покинули меня, внутри все похолодело. Я не произнесла больше ни слова. Поднялась наверх, повалилась на свою постель. Я проспала весь день и всю ночь. Ни физических, ни душевных, ни умственных сил не осталось.

Проснувшись на следующее утро, я отправилась на кухню и принесла оттуда охапку мешков для мусора. Я побросала в них туфли, одежду, косметику, кукол и учебники. Упаковываться мне было не впервой. Наша семья переезжала раз десять. Но на этот раз я впервые собиралась одна.

Никогда еще в жизни я не была исполнена такой решимости: я убегала из дому, чтобы никогда больше не вернуться. И, дав себе слово, я его сдержала.

Куда же мне было бежать? Было лишь одно место, куда я могла отправиться: дом Джека.

Глава третья. Десять заповедей Часть 1

Я ничего не имею против крупных парней, тощих парней, низкорослых парней, долговязых парней, маленьких мальчиков, старичков, малюток из трастовых фондов, хронически безработных лентяев, клерков из фабричных лавок. крысоловов, наркоманов или рок-звезд (которые подпадают под большинство из перечисленных категорий). Мне нравятся все. Но это не значит, что я их всех пущу в свою постель.

В конце концов, главное — это чтобы не было «отторжителя». Отправлюсь я на превосходный ужин с самым горячим парнем, какого только можно представить, а у него изо рта разит, как от дохлой рыбы, — и все, свиданию крышка. Это и есть отторжитель. Для многих девушек отторжителем оказывается грязь под ногтями парня — кому охота заполучить такую гадость себе внутрь после страстной ночи. Отторжителей бывает много, и в какой-то момент любой из них может положить конец отношениям. которые еще толком и не начинались.

Ниже приведены десять отторжителей, с каждым из которых я сталкивалась. Считайте это списком того, что делать не разрешается.

I. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН возить меня на «Порше» обратно в квартиру-студию в Валенсии.

II. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН произносить ни одну из следующих фраз:

а) «Я только головку введу».

б) «Это так понимать, что мне ничего не достанется?»

в) «Можно и без презерватива, у меня никогда раньше проблем не было».

г) «Что значит — обниматься не хочешь?»

д) «Друзья этому в жизни не поверят».

е) «Я всех парней, с которыми ты работала, за пояс заткну».

ж) «У меня деньги кончились. Где твой кошелек?»

з) «Это абсолютно новая секс-и грушка».

и) «Давай не шуметь. Мама спит».

к) «У тебя титьки почти такие же классные, как у моей сестры».

л) «Клянусь, что камера не включена».

м) «Ну, моя бывшая подружка такое делала».

н) «Если это полиция, скажи, что меня нет дома».

о) «Это больше не заразно».

п) Любой вопрос из книги VI, глава 4.

III. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН хранить своих умерших домашних животных упакованными в холодильнике.

IV. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН просить, чтобы я бросила курить, нить, принимать таблетки или смотреть реалити-шоу по телевизору.

V. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН держать в доме следующие вещи:

а) крем для загара;

б) сумку с банными принадлежностями в душевой кабине;

в) тюбики Preparation Н в аптечке;

г) в холодильнике — блюда, приготовленные твоей мамой, в контейнерах с этикеткой на каждый день недели;

д) в спальне — постеры с Трейси Лордз, Роном Джереми, Биллом О’Рейли или любой другой порнозвездой, написавшей книгу, которая могла бы составить конкуренцию моей;

е) грязное белье, сложенное аккуратными стопочками;

ж) косметику своей бывшей подружки более чем полугодовой давности, особенно если ее фамилия была Джеймс;

з) больше меховых пальто, чем у меня.

VI. ТЫ НЕ МОЖЕШЬ принимать дильдо больших размеров, нежели способна принять я.

VII. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН иметь границу загара в форме ремня.

VIII. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН пускать передо мной газы, ковыряться в носу, смахивая козявки, плакать на нервом свидании или — уж совсем ни в какие ворота не лезет — засовывать руку в штаны, проверять свой запах, а потом лезть ко мне целоваться, когда у самого от лица несет как от задницы.

IX. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН делать вид, будто он сам соскользнул (это к тем парням, которые предпочитают заднюю дверь и при каждом движении норовят засунуть это именно туда).

X. МОЖЕШЬ не опускать за собой сиденье унитаза. Но нельзя оставлять его опущенным и на него писать.

Заповеди, нарушенные моим мужем Джеем: II, IV, V, VIII и Х.

Напротив: мама, я и Тони.

Глава четвертая

Отец никогда мне много не рассказывал о матери. Наверное, думал, что так убережет меня от боли утраты. Он считал, что чем меньше я о ней знаю, тем меньше мне ее будет не хватать. Но его молчание привело к прямо противоположному: чем меньше я о маме знала, тем больше о ней думала.

Единственное, что я помню о матери, это как она болела, а меня не пускали в ее комнату, потому что у нее не осталось волос. Без фотографий я бы не вспомнила, как она выглядела, но в памяти остался ее голос. Лежа ночью в кроватке, я слышала, как она кричит в своей комнате от боли.

Ночь, когда она умерла, сохранилась в моей памяти лишь обрывками. В доме было темно, отец находился снаружи. Помню огни «Скорой помощи», помню, как сидела в потемках в комнате брата. Он был очень тихий. Он-то знал, что происходит. Я не знала — но почему-то плакала. Я понимала: что-то не так. С той поры я не могла спать одна и в темноте. Каждую ночь я прокрадывалась к брату, включала свет и забиралась к нему в кровать. Мне запомнилось только, что отец после той ночи стал грустен — неимоверно грустен. Вереница женщин, с которыми он потом встречался, не заполнила пустоты ни в нем, ни во мне.

Одной из немногих вещей, которые отец рассказал мне о матери, когда я подросла, было, что она работала в шоу в Вегасе. Он побывал на одном из ее выступлений и влюбился с первого взгляда. На фотографиях мама выглядит такой красивой, хрупкой и утонченной — как современная лондонская модель.

Когда я перебралась к Джеку, стояло лето; мне нужна была работа — особенно теперь, когда поддерживать меня стало некому. И я решила отправиться по стопам матери: работать в шоу. В конце концов, у меня это было в крови.

Возникла только одна генетическая проблема: рост у меня был метр шестьдесят восемь, на семь сантиметров ниже, чем требовалось для выступлений в большинстве отелей и театров. Выглядела я как жеребенок. Я была высокой девушкой — с длинными тонкими ногами и руками и со стройной талией — запертой в теле маленькой девочки.

Но раз уж я приняла твердое решение, остановить меня могла разве что смерть Джека. Первым делом я отправилась в самое престижное шоу Вегаса, «Фоли Бержер» в «Тропикане», где в пятидесятые годы слыла одной из лучших танцовщиц моя мать. У меня возникла фантазия, что кто-нибудь вспомнит ее и признает во мне ее дочь. Я даже решила назваться Дженной Хант — по девичьей фамилии матери.

Но первое, что сделали на прослушивании в «Тропикане», — это меня измерили. А поскольку до метра семидесяти пяти я никак не дотягивала, меня и выставили. Мне даже не приходило в голову, что из тех, при ком танцевала мама три десятка лет тому назад, там уже никого не осталось.

Я ходила в «Лидошоу» в «Звездной пыли», «Джабили!» в «Бэл-лиз» и в «Казино де Пари» в «Дюнах». И повсюду получала отказ: слишком я была юна, слишком мала ростом, слишком неопытна. Но я упорно обходила одно заведение за другим.

Самым легким оказалось прослушивание в «Мире Вегаса», в отеле «Стратосфера». В других местах, если я и проходила первый тур (что случалось крайне редко), меня заставляли пройтись то торжественно, то прогулочным шагом, наклониться, взмахнуть ногой, исполнить танец — степ, балет или джаз. Но в «Мире Вегаса» попросили исполнить лишь три фрагмента балетного танца — просто чтобы посмотреть, как я двигаюсь.

Как бы ни была я болезненно застенчива и замкнута в повседневной жизни, на сцене я преобразилась. Выступать мне доводилось еще на конкурсах в начальной школе. Индивидуальность, решительность — все, что я подавляла в общении с окружающими, прорывалось на сцене наружу. Как будто во мне что-то включалось. Я смотрела в глаза интервьюерам, двигалась с такой чувственной грацией, какой и сама в себе не подозревала, и совершенно естественно расхаживала по сцене. Я с четырех лет занималась танцами, от балета до чечетки, и хорошо знала, что нужно делать: даже натерла льдом соски, чтобы они как следует выпирали. Самое трудное было изображать наслаждение жизнью, не улыбаясь и не выставляя напоказ свои коронки.

На следующий день я заглянула в «Мир Вегаса», чтобы узнать результаты, и мне сообщили, что я принята. Хотя я мечтала быть прима-балериной, как мама, меня отрядили в кордебалет, но и это было прекрасно. Я все-таки выступала в Лас-Вегасе! Что до проблемы с ростом, то мне решили сделать набойки на каблуках, соорудить пышную прическу и поставить на сцене так, чтобы я казалась повыше. Это была лучшая новость, которую я получила за последние годы. Мои мечты сбывались, и мама могла бы гордиться мной. Ясное дело, продлилось это всего пару месяцев.

У меня был желтый костюм с пышными перьями и головной убор, весивший едва ли не семь килограммов. Я надевала украшенный бриллиантами лифчик — в середине шоу он слетал, открывая мерцающие кисточки на моих сосках, — С-стринг, носочки и разукрашенные туфли с набойками. Помню, как я стояла перед зеркалом во всем своем сценическом убранстве — включая четыре слоя накладных ресниц — и думала: «Вот это да! Я действительно достойная дочь своей матери!»

В шоу я была не только самой младшей, но и самой тихоней. Остальные девушки звали меня «мышкой», а углядев мои коронки, посоветовали сидеть дома да играть со школьными подружками.

Не иметь друзей, быть на побегушках у старших — все это я перенесла бы, но уж слишком суров оказался режим: восемь часов репетиций в день и два выступления за ночь. Работа была адская, а платили за нее гроши. Что до того гламура, который я представляла, слушая рассказы отца о тусовках с Фрэнком Синатрой-младшим и Уэйном Ньютоном, то его не было и в помине.

Тут и Джек нашел способ, как я смогу зарабатывать побольше.

Глава пятая

Жизнь с Джеком поначалу шла замечательно. Что ни вечер, собирались компании, а днем я болталась в салоне, если только там не ошивался Проповедник со своими байкерами. Не знаю, простила ли я Джеку то, что произошло, но из мыслей я это гнала. Ничего другого мне и не оставалось.

Большинство девушек, тусовавшихся с приятелями Джека, тату-художниками и байкерами, работали в стрип-клубе под названием «Бешеная лошадь». Когда через два месяца я оставила шоу, Джек предложил, чтобы я присоединилась к ним. Мысль была хорошая. В конце концов, это почти то же, что и в шоу, — только без бирюлек на сосках, и деньжат побольше. К тому же стриптиз — это обычное занятие для подруг тату-художников. Сколь ни прискорбно, именно так я и воспринимала саму себя в то время. Не дочь, не сестра, не студентка, не вообще девушка с собственным «я». Просто девчонка Джека. Так я и представлялась. Тьфу.

«Бешеная лошадь» была в ту пору лучшим стрип-клубом в Вегасе — сверкающий неоновый оазис среди придорожного индустриального пейзажа. Когда я впервые вошла туда, там было настолько темно, что я ничего не могла разглядеть, хотя времени было всего четыре часа дня.

Я так и стояла в дверях, дожидаясь, пока привыкнут глаза, и наконец различила две сцены, тянущиеся по обе стороны бара, и стол для игры в пул. Вот и вся обстановка — если не считать круглых кабин вдоль стены; там стояли столы, в центре которых были укреплены шесты для стриптизерш. Так я впервые очутилась в стрип-клубе.

Неподалеку возле выставочного стенда стояла маленькая старушка, продававшая сувениры. Казалось, будто она здесь с начала времен (к слову, она и по сей день там). В клубе находилось около двадцати девушек, по большей части ослепительных красавиц, с телами, в десять раз более подтянутыми, и грудями куда больших размеров, нежели у меня.

Внезапно я почувствовала на себе чей-то взгляд. Рядом стоял маленький, смуглый, с иголочки одетый итальянец с тронутыми сединой волосами. Ясно было, что заправляет здесь именно он. От него, словно от итальянского гангстера, исходило ощущение силы.

— Вы управляющий? — спросила я.

— Что тебе? — Тон у него был начальственный и нетерпеливый.

— У вас есть какая-нибудь работа? — Ни дать ни взять мышка пищит перед важной шишкой. Хоть бы мне дали шанс показать, во что эта мышка может преобразиться.

Итальянец скользнул взглядом по моему лицу.

— Приходи, когда вот от этого избавишься, — и зашагал прочь.

Черт. Я забыла прикрыть коронки.

До чего мне надоело выслушивать повсюду одно и то же дерьмо: приходи, когда коронки снимешь, приходи, когда постарше станешь, когда росту прибавишь, когда кореянкой заделаешься. Будет у меня в конце концов шанс хоть чем-нибудь заняться в этой жизни?

Я вернулась к Джеку. Его, конечно, дома не было. Я пустила в душе самую горячую воду, какую только могла выдержать, и стащила с себя шмотки. Потом залезла под душ и просто там мариновалась. Надо же: когда перестаешь ломать над чем-то голову или, по крайней мере, пытаешься перестать, тут-то самые лучшие идеи и появляются. Если не сосредотачиваться на проблеме, она разрешится на уровне подсознания. Так оно и вышло.

Я мокла уже минут десять, как вдруг меня осенило. Я выскочила из душа, кинулась, рассеивая вокруг себя брызги, к шкафу в холле, нашла ящик для инструментов и извлекла оттуда плоскогубцы и кусачки. Помчалась обратно в ванную, протерла запотевшее зеркало и принялась кромсать проволоку, скрепляющую коронки. Затем я одно за другим сняла с зубов металлические звенья. Я орала, чертыхалась, корчилась от боли. Но большую часть этой дряни я таки содрала. Одна беда — до четырех железок на задних зубах я так и не докопалась: они оказались крупнее и были оснащены крючками для резинок. Впрочем, их все равно не было видно. Потом я отколупала и счистила с зубов засохший цемент — и улыбнулась. Это уже была взрослая улыбка.

На следующий день я снова отправилась в «Бешеную лошадь» — в топике, который был слишком мал для моего бюста, и в крохотных белых шортиках из махровой ткани. Я подошла прямиком к турнувшему меня итальянцу и улыбнулась.

— Их больше нету, — произнесла я. — Коронок нету.

— Шутишь? — Он был по-настоящему ошарашен — редкое дело для типчика, насмотревшегося в жизни, видимо, на все. — Ты сняла коронки?

— Я их сама содрала, — сообщила я.

Итальянец запрокинул голову назад и закатился долгим утробным смехом. Я следила за ним, надеясь, что он позволит мне пройти прослушивание.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать. — Голос меня подвел — я это почти пропищала.

— Извини, что тебе пришлось через такое пройти, девочка, — сказал он. — Ты еще маловата, чтобы здесь работать.

Я не собиралась выслушивать «нет». Мне вообще это словцо не нравится.

— Послушайте. — Я всем видом пыталась дать понять, что настроена ничуть не менее серьезно, чем он. — Я принесу вам прорву денег. У меня хорошо получается, я знаю, как это делать.

Вообще-то я понятия не имела как. Но знала, что, стоит мне за это как следует взяться, и я со всем разберусь. От «не могу» и «не знаю» толку нету. Лучше притворяться, что я все могу. Иначе мне своего шанса не видать.

Итальянец склонил голову и смерил меня взглядом.

— Ну ладно. Иди переодевайся.

— Вы о чем? — заикаясь, пробормотала я.

— Переодевайся, говорю. — Он толи действительно терял терпение, то ли притворялся. — Будешь выступать.

Внезапно до меня дошло. Мне предстояло через это пройти. Не будет ни прослушивания, ни репетиции, ни подготовки. Мне придется раздеваться перед сотней парней.

— Я Винни, — представился итальянец. — Ты под каким именем выступаешь?

Я назвала имя, которым всегда нарекала себя в своих фантазиях:

— Дженназис.

— Как во «В начале»? — спросил он.

— Точно.

Винни подозвал красивого итальянца и велел ему:

— Джино, проводи ее в раздевалку. Она идет следующей.

По пути Джино спросил, под какие песни я хочу танцевать. Я выбрала «Огонь» Джимми Хендрикса и «Черный» Pearl Jam.

Раздевалка оказалась огромной, ярко освещенной и полной женщин разной степени обнаженности. Были здесь рыжие, блондинки, брюнетки, были даже бритые головы и ирокезы; были леопардовые бикини, атласные сорочки, обрезанные джинсы и вечерние платья без бретелек; были женщины молодые, старые и просто усталые. И все они оглянулись и уставились на меня, едва я переступила порог. Я воплощала деньги, уплывающие из их карманов.

Все они казались такими изнуренными, очерствелыми. Я не заметила ни одной дружелюбной физиономии. Ясно было, что мне здесь не выжить. Эти девицы меня живьем сожрут. У них были сундуки косметики, горы костюмов и тонны опыта. А я даже не захватила ничего, в чем можно было бы вылезти на сцену. Я обвела взглядом лица, большинство из которых при ярком флюоресцентном освещении не представлял собой ничего привлекательного, и нашла одно, показавшееся приветливым. Это была белокурая девушка лишь ненамного крупнее меня. Я спросила, не найдется ли у нее взаймы что-нибудь для сцены, и она вручила мне светло-голубое бикини и пару черных туфель на высоких каблуках. Мне было до того не по себе, что переодеваться я шмыгнула в ванную.

В этот момент по громкоговорителю прозвучало объявление диджея:

— Следующей на сцене выступит девушка, которую вы наверняка полюбите. Она новенькая, она юна, она белокура, она — Дженназис!

Я засунула ноги в туфли и кинулась через раздевалку. На полпути к двери, на глазах у всех девиц, я зацепилась каблуком за складку на ковре и грохнулась, ушибив свои костлявые коленки. Я чувствовала, как все эти девушки надо мной потешаются — хотя, возможно, они этого и не делали.

Раздевалку огласили вступительные аккорды «Огня». Я была катастрофически не готова заниматься этим перед ватагой гогочущих мужчин. Я вечно воображала, как сексуально буду делать стриптиз и как будет занятно дразнить всех этих парней, но в тот момент смогла думать лишь об одном — о том, что пот у меня из подмышек буквально капает на сцену. Мое тело вышло из-под контроля: коленки колотились друг об друга, словно зубы клацали.

Слишком поздно я сообразила, что понятия не имею, как стриптизерши двигаются. По счастью, на сцене я обнаружила друга: металлический шест. Я его из рук не выпускала. Вцепилась в него и смотрела в пол, не смея встретиться глазами ни с кем из публики. Туфли были мне велики, и я боялась, что в любой момент снова шмякнусь носом вниз. Я была уверена, что все надо мной смеются.

Но, к счастью, за плечами у меня были уроки танцев, школьные конкурсы и работа в кордебалете, и мое тело пробудилось и стало двигаться само по себе, пока в мозгу все скручивало от страха. Когда песня наконец кончилась, я услышала овации и свист. «Огонь» оказался удачным выбором: он разогрел толпу. Зато потом наступил черед «Черного», и, похоже, это была самая угнетающая песня, которую публика слушала в тот вечер.

Мой первый конкурс бикини в 17 лет.

Я по простоте душевной даже не задержалась, чтобы собрать долларовые бумажки, оставленные для меня по окончании песни. Уходя со сцены, я осознала, что мне и в самом деле аплодируют. И, забившись в кабинку в дальнем уголке, в надежде, что меня там не заметят, я встречала заинтересованные взгляды мужчин. Они хотели меня.

Когда через час снова подошла моя очередь танцевать, я уже была готова. Никого не волновало, что именно я танцую: ведь я была той самой белокурой девочкой-подростком, которую рисовали в своих фантазиях мужчины, лежа в постели рядом с женушками.

Я разгуливала по сцене, как по своим владениям, будто на конкурсе танцев; мне вспоминались давние школьные денечки. Я раскручивала мужчин так же, как обрабатывала старичков-судей в жюри, глядя им прямо в глаза и словно говоря, что этот танец — для них. Все было под контролем — и я сама, и мужчины вокруг. И мне это нравилось: и внимание, и та уверенность, которую оно мне придавало. Хоть я и не представляла, как надо разводить парней по полной программе, я была новенькой, и все они меня хотели.

При моем последнем танце за ту ночь мужчины толпились вокруг сцены и бросали мне деньги. Тогда-то я и поняла, что могу не только стать классной стриптизершей, но и уделать любую из тех девиц за то, что они смеялись надо мной.

Да и тысяча долларов, заработанная за одну ночь, была не лишней.

Глава шестая

Поначалу я слишком стеснялась, чтобы разговаривать не то что с мужчинами, но и с другими стриптизершами. Не случайно досталось мне прозвище «мышка» — именно так я и шмыгала по клубу, когда не находилась на сцене. Мужчинам приходилось топать за мной, если им хотелось поболтать или потанцевать.

На вторую неделю работы я направлялась к пустому столику в уголке, где хоть на мгновение можно было побыть самой собой, но вдруг кто-то хлопнул меня по плечу. Да так крепко и со злостью, что я налетела на стул, опрокинув его. Я обернулась и увидела женщину значительно старше меня, латиноамериканку, с тщательно обработанными гелем, торчащими в разные стороны волосами, выкрашенными в цвет ржавчины. На ней была огромная татуировка: рычащий тигр, стоящий на задних лапах; его устрашающие когти заходили ей на спину. Я знала, кто это: Опал.

Опал была постоянной девушкой Проповедника. И хотя я могла лишь посочувствовать любой женщине, повязанной с этим социопатом, я вскоре усвоила, что Опал была скроена по той же мерке, что и он. Я никогда не разговаривала с ней и мало что о ней знала, но возраст, как ничто другое, открывает истину: подлинная сущность Опал уже проглядывала сквозь внешнюю ее оболочку. У этой королевы красоты со стоянки трейлеров была мягкая плоть, но уже в миллиметре под ней проглядывала холодная, неприветливая сталь. Она жила с Проповедником и его женой, Сэди, служа им секс-игрушкой. Но она сумела проложить дорожку к сердцу Проповедника, и Сэди была изгнана.

Джек никогда не говорил мне, что она работает в клубе, и я была выбита из колеи. Каково мне было выходить день за днем на работу, зная, что Опал неизменно окажется там! Хотя она прекрасно знала, кто я, она избегала встречаться со мной глазами или разговаривать, разве что бегло улыбалась, проходя мимо с тридцать пятым клиентом за ночь. Молчание Опал было еще хуже враждебности, оно вызывало у меня ощущение какой-то нереальности происходящего, особенно если учесть, что остальными стриптизершами она заправляла, как королева подземного царства.

В раздевалке стрип-клуба своя иерархия, как в замке: сколько личного пространства есть у девушки, насколько близко она к ванной, какое освещение там, где она переодевается, — все свидетельствует о ее ранге. Примы даже не выходят на сцену: они танцуют по частным заказам. Опал была одной из наиболее привилегированных, я же, понятное дело, начинала снизу.

Большинство девушек хотело зашибить за ночь по нескольку сотен и разойтись по домам. Сама работа их не интересовала. А за пределами клуба это был просто большой прикол для Джека: надо же, стриптизершу из меня сделал. Но во мне жил дух соревнования, и к стриптизу я отнеслась серьезно. Я дорожила своей работой. Впервые я испробовала вкус независимости в настоящей жизни и теперь хотела быть лучшей. Хотела самое близкое к ванной комнате место в раздевалке. Каждую ночь, возвращаясь домой, я обдумывала, что сделала не так, что может получиться лучше и как свести парня с ума до того, что он сиганет к банкомату, чтобы отвалить мне побольше денежек.

«Бешеная лошадь» стала для меня самой лучшей школой. А предмет назывался «социальная динамика». Просто удивительно, как легко наличные учат общаться с людьми; прежде у меня не было оснований любезничать и трепаться с парнями. В конце концов, все они хотели одного и того же. За считаные недели в клубе я стала превращаться из чудаковатой девочки-подростка в помешанную на деньгах психопатку. И мне это нравилось.

Не то чтобы во мне вдруг пробудилась сокрытая до сей поры общительность. Отнюдь — так я обучалась актерскому мастерству, поскольку в душе своей так и не могла раскрепоститься. Немудреная работа — направить свои скудные таланты на посетителей, прикидываясь заинтересованной и внимательной, покуда они рассказывали о себе. Но я научилась лгать, когда наступал мой черед говорить. Все, что исходило из моих уст, — законченное вранье. Только взглянув на человека, я определяла, что именно он хочет услышать. И заливала, что учусь на риелтора, на спасателя, на конструктора. Все, что угодно, — только пусть близко не подходят к подлинной моей жизни.

Раз большинство мужчин западало на меня потому, что выглядела я такой юной и невинной, именно на этом я и решила сыграть. Как говаривала моя бабушка, «если чего-то не хватает, создай видимость». И в один прекрасный вечер я собрала волосы в «метелки», надела маленькие розовые туфельки, подхватила пластиковую сумочку «Барби» — и еще ярче выделилась на фоне жестких девиц. Тогда-то я и подцепила первого постоянного обожателя — президента крупного отеля. Вместо того чтобы изливать свои собственные проблемы, он предпочитал слушать меня. Он отвалил мне 2000 долларов за то, чтобы я поговорила с ним в течение двух-трех песен. И дело не только в том, что сама сумма была огромна: заодно я смогла побольше отстегнуть Винни — и мой ранг в клубе повысился.

Винни не орал на девушек, не оскорблял их, он вообще почти ничего не говорил. Ему достаточно было только взглянуть на человека — и тот уже понимал, как следует себя вести. Он заправлял всем, внушая людям безмолвный, всепроникающий страх. Под конец ночи, когда я выплачивала Винни комиссионные, он ни разу не улыбнулся, не обмолвился ни словом, как бы ни старалась я вызвать его на это. Единственное, что я от него слышала за свои первые полгода в клубе, это «Сколько ты сегодня заработала?».

Но, как бы сильно я ни боялась Винни, в то же время я понимала, что он мой друг. Я видела это по его глазам. Ему была по душе моя рабочая этика. Чтобы выделиться среди других девушек, я упрашивала его разрешить мне выступление с лосьоном, но Винни заявил, что я только пачкотню на сцене разведу. Но — такая уж я была хитрая проныра — нашлись и другие способы проявить себя. Это был клуб «топлесс», и нам полагалось носить трусики-бикини. Но однажды я отыскала в магазине стринг, сзади представлявший собой всего лишь тоненькую ниточку; стоило мне наклониться — и мальчики получали полный обзор. Как-то вечером, посреди танца, когда я выкладывалась у шеста в одной из задних кабинок, Винни, сверкая глазами, схватил меня за запястье и приказал:

— Сию секунду ступай, надень другой стринг.

Оказывается, по закону Лас-Вегаса задняя часть стринга должна достигать как минимум двух с половиной сантиметров в ширину.

Не беда — на следующий же день я нашла вполне легальный выход. Я натянула самый маленький, самый белоснежный стринг, какой только смогла отыскать, и перед выходом на сцену смочила его водой, так что парни все-таки получили намек на то, что происходит этажом ниже. Ночь за ночью не пустел ближайший к сцене ряд извращенцев, мужчины по-журавлиному тянули шеи, чтобы разглядеть все получше. Иногда я танцевала на роликовых коньках; выглядело это довольно по-дурацки, но парни выражали свое одобрение в долларовых купюрах.

Отработав в клубе полтора месяца, я как раз стала набирать обороты; тут подкатил сентябрь, начались занятия в школе. Я решила остаться в клубе. Бросила команду поддержки и рассталась с несколькими из подруг, исполненная решимости закончить выпускной класс, не выдав ни одной живой душе, чем занимаюсь. Я жила в постоянном страхе: вдруг в двери клуба войдет кто-нибудь из учителей. Вместо этого однажды вечером заявилась команда университетских баскетболистов; поглазев на меня некоторое время, они спросили:

— А ты случайно не Дженна Массоли?

Попалась.

— Нет, — сказала я без секундного колебания. — Я такой не знаю.

Той ночью я рано ушла домой. Я до того боялась разоблачения, что даже не могла работать. Я хотела жить двумя не зависящими друг от друга жизнями: мышкой — днем, акулой — ночью. По счастью, к тому времени я до того наловчилась врать мужчинам, что баскетболисты мне поверили.

Моя жизнь в «Бешеной лошади» изменилась с того момента, когда благодаря Джеку у меня появилась там первая подруга. Однажды он сказал в тату-салоне, что в Лас-Вегас вернулась его кузина и она будет танцевать в клубе. Он хотел, чтобы мы встретились.

Тем же вечером она пришла к нам домой, и я была очарована. Как будто посмотрелась в магазине в одно из тех зеркал, где люди кажутся в десять раз красивее, чем они есть на самом деле. Она была высокой, белокурой, тоненькой и с большими грудями. На три года старше меня. И была решительно настроена на деньги. Мы мгновенно поняли друг друга.

В отличие от меня, при первом же появлении в «Бешеной лошади» она, едва переступив порог, сразу потребовала внимания и уважения. Она казалась целеустремленной и уверенной в себе. Жизнь у нее была трудна, и словно судьбе назло, она излучала красоту и силу. Мне и вправду казалось, что от нее исходит сияние. Звали ее Ванесса, и она была дочерью Проповедника.

В первый же день Ванесса научила меня кое-каким фокусам у шеста — она умела зажать его между бедрами и повиснуть вниз головой, держась одной ногой; подсказала она, и как разговаривать с посетителями.

— Когда парень входит в клуб, большинство девушек спрашивает: «Как насчет танца?», — говорила она мне. — Это последнее дело. Будь личностью. Сделай так, чтобы ты понравилась ему. Говори с ним. Расспроси о работе. Держись так, будто это тебе интересно.

Это был первый урок — самые основы. Урок номер два — прежде чем выпить с ним, договориться с официанткой, чтобы она подлила в мой бокал воды, а в бокал парня — чего покрепче.

— Накачай его так, как только сумеешь, — наставляла Ванесса, — и врубай счетчик.

Если парень оставался равнодушным к танцам, она дала мне урок, как уболтать его на протяжении четырех песен. Когда же он наконец попросит станцевать, я стрясу с него деньги за пять песен: четыре, во время которых я торчала с ним, и одну, под которую отплясывала. К тому моменту он уже несколько раз угощал меня разбавленной выпивкой, и за каждую из порций я была кое-что должна официантке.

Ванесса была гением стрип-маркетинга — этакий ходячий кассовый аппарат. Я присматривалась к каждому элементу ее танца, прислушивалась к каждому слову, сказанному клиентам. Я узнала, насколько детальным, отточенным может быть искусство стриптиза. Продуманным должно быть все: то, как уложены волосы, какой на мне костюм, какие выбраны туфли — все, вплоть до степени загара (Ванесса подчеркнула, что слишком сильный загар — ошибка большинства девушек). Стриптизерши создают фантазию, а в фантазии все должно быть совершенным. Даже если парни не станут специально приглядываться к ногтям и обуви, облезлый маникюр или стоптанные каблуки разрушат иллюзию.

Наконец у меня в клубе появилась наперсница, наставница и сообщница. Прошло два месяца с тех пор, как мы подружились, — и я усвоила тонкости мастерства настолько, что стала Ванессе ровней. Вдвоем мы образовали превосходную команду и стали главным источником доходов в клубе. Когда мы работали на пару, танцуя одновременно, к нам оборачивалась каждая лысеющая голова в зале, и никакой другой девушке стрясти с парней деньги уже не светило.

Мы делали все это не только ради денег, нет — нам важен был и прилив адреналина. Нашей высшей целью было взять верх над клиентом. Парни были тупые, пьяные и этого заслуживали. По крайней мере, я так тогда думала. Стриптизерши — народ довольно злобный. Ход рассуждений таков: раз мужчины хотят сделать жертв из нас, мы по полной программе уделаем их самих. Вполне справедливо. Да и характер при этом вырабатывался: я училась контролировать людей, а не играть в общении пассивную роль.

Слева направо: Кристи Лейк, Никки Тайлер, Джентилъ, Кристи Кэньон, Джилл Келли, Виктория Пэрис, я и Джанин Линдемалдер.

В тот год мы с Ванессой стали в «Бешеной лошади» примадоннами. Мы были любимицами Винни, и вот почему: вкалывали мы по двенадцать часов кряду. Пока остальные девушки устраивали себе передышки или же просто трепались, мы пахали без остановки. Мы смекнули: чем больше друзей заведешь, тем меньше заработаешь.

В то время как остальные девушки приносили домой от трех до пяти сотен долларов за ночь (по сравнению с клубами в других городах куш неплохой), я зарабатывала от двух до четырех тысяч. И каким-то образом ухитрялась грохнуть большую часть на платья, сумочки и туфли.

Говорят, что на деньги счастья не купишь, — но это слишком упрощенно. На самом деле все зависит от того, каким путем зарабатывать. Если ты бьешься с выматывающими нервы инвестициями, заправляешь целым табуном служащих, висишь на телефоне или прячешь что-нибудь от всяких шишек — конечно, тут не до веселья. Но если ты можешь войти в комнату, подзавести компанию парней, а потом уйти с тысячей долларов наличными в кармане и без каких бы то ни было обязательств, — можно даже не являться на работу на следующий день — тогда жизнь прекрасна. Захочется — не задумываясь, можно выставить друзьям шесть бутылок шампанского «Кристалл». Насчет будущего я не тревожилась. Главной моей целью было заработать деньги, и ночь за ночью я добивалась своего.

Единственной настоящей моей соперницей была блондинка, которая работала раз в неделю; главным ее козырем были груди. Когда мы оказывались в клубе в одно и то же время, то выкладывались так, будто нам обеим молнией наподдало. Мы не обменялись ни единым словом, но между нами возникло безмолвное соперничество — и даже ненависть. Если она зарабатывала больше, чем я, меня это взвинчивало настолько, что, вернувшись домой, я не успокаивалась, пока не разрабатывала план, как отыграться. Единственным камнем преткновения были мои груди: если кто и мог зашибать больше денег, чем я, так это девушки, делавшие основную ставку на титьки, особенно если учесть, что тогда они еще не примелькались так, как сейчас. Каждый раз, когда парень говорил мне, что я слишком худая, я понимала это так, что груди у меня слишком маленькие.

Если я чувствовала, что недотягиваю в каких-то отношениях, то сполна возмещала это чем-нибудь другим. Когда Ванессы не оказывалось рядом, я применяла другой эффективный способ выкачивать деньги — раздразнивала мужчин, пока они совсем не сдуреют. Если клиенты оплачивали всего один танец, я не делала для них ничего. Даже не приближалась к ним. Просто искушала, и вот уже им хотелось, чтобы я дотронулась до них, потерлась титьками об их грудь, — и они раскошеливались еще на один танец. И с каждой песней я придвигалась все ближе, задевала все сильнее — и порой они покупали добрую дюжину танцев и уходили, заведенные так, что дома укатывали жен до потери пульса или онанировали вусмерть и обратно.

Для стриптизерш из «Бешеной лошади» это было неслыханно. Они-то знай себе крутили бедрами до посинения, но я до такого не опускалась. И парни любили меня еще больше именно за то, что я была недосягаема. Я держалась так далеко, как только могла, во влажном своем стринге, приближаясь лишь на мгновение, чтобы подышать им в ухо или заглянуть в глаза — и так, покуда они не возопят: «О господи, эта девчонка меня угробит!» У иных вид был такой, будто они вот-вот взорвутся. Кое-кто и «взрывался» — кончал прямо в штаны, прежде чем до него и дотронуться успевали. Я быстро скумекала, что могу и не брать за танец по пятерке, как другие девушки. Я была властна потребовать сколько заблагорассудится — двадцать, пятьдесят, сотню долларов за песню.

Вскоре у меня набралось столько постоянных клиентов, что приходилось работать каждую ночь, чтобы их ублажить. Один готов был выложить тысячу долларов за то, чтобы я позволила ему провести рукой по моим волосам. Другой хотел потереть мою ступню. И так я просто сидела, пока со мной тетешкались, и — бац! — вот вам еще тысяча баксов. Даже не надо было плясать, болтать, флиртовать или предоставлять этим парням какую-либо свою часть. Один местный политикан любил, чтобы им помыкали, и однажды я, хотя сама была по природе человеком уступчивым, унесла в ванную его пиво, пописала туда и заставила его это выпить. Это ему понравилось. На следующий вечер он одарил меня купюрой — аккурат на новенький «Корветт».

Однажды днем в клуб заявились из модельного агентства: им надо было поснимать девушек для игральных карт. Они делали такие колоды для каждого клуба в Америке. На стену натянули занавес, и нас с Ванессой сфотографировали вместе. Когда карты были готовы, нас обозначили как «Близняшек Барби» — так это прозвище за нами и осталось. С тринадцати лет я разглядывала папины журналы «Плейбой», и как же мне хотелось стать одной из этих девушек. Как красивы, как блистательны они были на журнальных снимках — само воплощение совершенной женственности. Изображения прекрасных лиц в обрамлении позолоченных солнцем белокурых волос вызывали в памяти модельные снимки моей мамы, которые папа до сих пор хранил у себя в шкафу. Но минуло четыре года, и мое тело уже было телом взрослой женщины, а мечта оставалась все так же далека. Мы с Ванессой постоянно говорили о фотографиях для мужских журналов, но никогда не думали о том, чтобы обзавестись агентом. Даже не представляли, как за это взяться.

За стенами клуба Ванесса была совсем другим человеком. Она становилась спокойней, задумчивей. И насколько же она была умнее всех, кого я знавала прежде. Кажется, у нее ладилось все. Мне не везло на хороших подруг, но Ванесса была преданной и искренне заботилась обо мне. Насколько уверенней я стала чувствовать себя в клубе, зная, что мне есть на кого опереться. Если на работе выдавалась неважная ночь, Ванесса приносила мне пирожок с маленькой свечкой. Или пришлепывала на зеркало записку: «Нацепляй победную улыбку, детка, выходи и уделывай их». Она вечно ставила других впереди себя.

Глава седьмая

Глава восьмая

Джек, похоже, по-настоящему гордился мной, когда я пробилась в клубе наверх; он хвастал всем своим друзьям, что теперь я — главная штучка в «Бешеной лошади». Однажды мы пировали в итальянском ресторане. Оказавшись рядом с Джеком без его придурков-байкеров, я вспомнила, как в первый раз увидела его в тату-салоне. Пока нам не принесли еду, мы начали оттягиваться. Джек положил мою руку к себе на штаны, и я почувствовала, как там твердеет. Я расстегнула «молнию» и стала этим играть. И тут на меня накатило вдохновение: я увела с тарелки масло. Оно быстро растопилось, и я принялась умащивать им Джека; через несколько минут в штанах у него творилось такое, что масло и сперму пришлось смывать водой «Сан-Пеллегрино».

Так наши отношения обрели новую жизнь, и длилась она где-то с недельку. Проблема в том, что в этой байкерской тусовке женщин воспринимали как своего рода подручный материал. А я, научившись кое-чему в клубе, стала восставать против этого: почему это я не могу быть самой собой в компании Джека и его дружков. Единственным человеком, с которым возможно было поговорить, оказался Мэтт, работавший с Джеком в салоне, — именно он тогда, на яхте, улыбнулся мне той странной, понимающей улыбкой.

В конце концов я прокололась: сказала Джеку, что мне не по себе и что он должен меня защищать. Надо было предвидеть, что он поступит как раз наоборот: станет обращаться со мной перед своими приятелями еще хуже и будет то и дело оставлять меня одну, отправляясь в мотопробеги по Калифорнии. Ясный перец, при таком отношении я еще больше потеряла от него голову — все еще надеялась отыскать в Джеке чуткость, в существование которой уверовала. Была прямо как религиозный фанатик. Никаких доказательств — мои убеждения основывались на одной только вере. Ни один мужчина в клубе так не мог на меня воздействовать — а Джеку это удавалось.

Я не разговаривала с отцом с тех пор, как ушла из дому. Позвони он и попроси, чтобы я вернулась, — я бы так и сделала. С самого детства папа был для меня центром вселенной. Но его поведение меня не удивляло: достучаться до меня, поговорить хоть о чем-нибудь — это было не в его характере.

До встречи с Джеком я особо не отпускала тормоза на вечеринках. Выпивала несколько бокалов — и довольно. Видя, как Джек вдыхает всевозможные белые, желтые и розовые порошки, я твердила себе, что сама эту дрянь в нос не потяну. И не в том дело, что меня хорошо воспитал папа. Просто это казалось тупым и бессмысленным — да и жжется, наверное. Это, конечно, не помешало Джеку навязывать мне свое излюбленное зелье — хрустальный метедрин. Разговор обычно складывался следующим образом:

Джек: Попробуй щепотку.

Я: Не стоит.

Джек: Да это вроде чашки кофе.

Я: Это не мое.

Джек: Ну, крохотную щепоточку?

Я: Я же сказала — нет, Джек. Прекрати.

Джек: Много теряешь.

И в один прекрасный день разговор кончился так:

Я: Ну ладно, только совсем чуть-чуть.

За то время, что прошло от событий на озере Мид до моих встреч с мужчинами в стрип-клубе, во мне выработался некоторый нигилизм. Джек высыпал немного порошка на коробку от компакт-диска «Металлики» и поправил его своими водительскими правами. Порошок оказался собранным в черточку, а не в щепотку; вообще «щепотка» — это только такое выражение у наркоманов. Джек вручил мне свернутую двадцатидолларовую купюру. Я склонилась над черной коробочкой и попробовала вдохнуть как можно меньше. Для полноты картины потянула носом и смела купюрой остаток черточки: теперь казалось, что я приняла все.

Через считаные секунды нос мой горел, а в голове громыхали молоты. Было больно, и я не могла взять в толк, чего ради кому-то приспичило вдыхать эту мерзкую пыль. Потом я сглотнула скопившуюся во рту слюну, и мигрень медленно преобразилась в эйфорию. Кровь бурлила, сильно колотилось сердце. Душой овладело такое возбуждение, что ей стало тесно в теле, ей хотелось вырваться и закружиться в танце среди звезд — или хотя бы заполнить собою весь дом. Впервые после моего ухода мне не было больно из-за разлуки с отцом, я не думала о Проповеднике и плевать хотела, нравлюсь я Джеку или нет. Все было по фигу.

— Джек, — произнесла я. — А можно еще чуть-чуть?

Так я приняла еще одну щепотку-черточку. Целиком. И чувствовала себя несокрушимой. Спустя несколько часов меня осенила неожиданная мысль. Я поделилась ею с Джеком:

— А как мне теперь заснуть?

Он ответил с нехорошей усмешечкой:

— Лови кайф.

Я забралась в постель и закрыла глаза. Они немедленно распахнулись снова. Полтора дня спустя я все еще была на ногах, тряслась от измождения и голода, и у меня непрерывно лязгали зубы. Я чувствовала себя совершенно несчастной. И клялась никогда больше этого не делать.

Клятвы хватило примерно на неделю. В этом была своя польза: никогда еще дом Джека не выглядел так чисто. И однажды перед работой я нюхнула пару раз — решила, что так смогу вкалывать еще лучше. Как же. Я изрядно переборщила с косметикой и к тому же бог знает сколько времени промаялась с прической; когда я таки вылезла на сцену, видик у меня был тот еще.

Стоило мне добраться до шеста, как я вцепилась в него и больше уже не выпускала. Танцевала я, стоя на месте; костяшки пальцев побелели, а зубы клацали так, что от челюстей искры летели. Заметка на память: работа и наркотики не сочетаются.

Как раз в ту пору Ванесса стала больше пить, то и дело выходила из себя и без всяких видимых причин ударялась в слезы. Она все время говорила какие-то странные вещи, вроде того, что ей неспокойно дома одной, и упрашивала меня переночевать у нее. Постепенно Ванесса стала отказываться от наших совместных затей, начала отдаляться от меня. Какое-то зло тяготело над ней. Имя этому злу было — Проповедник.

Ванесса жила в нескольких километрах от отца. Порой, когда я бывала у нее в гостях, Проповедник наведывался, чтобы промочить горло. Я отсиживалась наверху, страшась встречи с ним, но до меня часто доносился шум их ссор. Однажды вечером, когда мы с Ванессой сидели внизу и принимали «щепотку-черточку», в дом ввалился Проповедник. При виде меня он на мгновение застыл. На лице появилась угрожающая гримаса, он развернулся и ушел.

С того вечера Ванесса перестала со мной разговаривать. Даже не отвечала на звонки. Я не могла понять, в чем дело, и наконец без предупреждения нагрянула к ней домой. При виде меня Ванесса вся побелела.

— Что на тебя нашло? — спросила я.

— Ты трахаешься с моим папой? — Во взгляде Ванессы кипела неприкрытая ненависть.

— О господи, Ванесса… Ты что несешь?

— Папа сказал, что ты с ним трахаешься! — выкрикнула она. — Ну и дерьмо же ты, Дженна. Как ты могла?

У меня и в мыслях не было рассказывать Ванессе о случившемся, но разум порой проделывает странные вещи, если тебя загоняют в угол.

— Ты неправильно поняла, — ровным голосом проговорила я. — На самом деле он меня изнасиловал.

Не успела я это произнести, как из глаз Ванессы потекли слезы, и она осела на пол.

— Все в порядке, — увещевала я ее. — Я не собираюсь выдвигать никаких обвинений. Я ничего ему не сделаю, слышишь?

— Не в этом дело, — выдавила Ванесса, давясь слезами. Я посмотрела на нее — и вдруг все поняла. Она не просто пережила с Проповедником то же самое — с ней это продолжалось и сейчас.

— Он насиловал меня всю жизнь, — призналась она, и тут ее словно прорвало. Слезы хлынули потоком, из носа потекло, а мои барабанные перепонки завибрировали от ее воя.

Защитные стены, которые Ванесса возводила вокруг себя всю свою жизнь, обрушились у меня на глазах. Проповедник был ее отцом, он все еще имел власть над нею.

— Этот ублюдок опять здесь ошивается, а я ничего не могу поделать, — пробормотала она. — Сколько я пыталась найти в себе силы, чтобы ему противостоять!

Ванесса уткнулась лицом в колени. Белокурые волосы волной накрыли ее ноги.

— Самое первое воспоминание у меня — это как он входит в комнату и забирается ко мне в постель, — промолвила она приглушенным голосом. — Он так и не прекратил. На прошлой неделе он вломился в дом и залез ко мне, когда я была в душе. Уже столько времени это длится, а я так и не знаю, что делать.

Мы с ней проговорили долгие часы. Точнее, говорила главным образом Ванесса. Я только слушала. Ей не нужны были советы, она просто хотела выложить кому-то, как он будил ее среди ночи, как норовил потрогать ее и трахнуть. Люди часто совершают одну ошибку: думают, что если человек открыл перед ними душу, то, значит, он ждет совета. Да все уже сотни раз слышали эти советы, и никто никогда им не следовал. Умом люди понимают, что им подсказывают правильный путь, но в душе ни к каким новым шагам они не готовы. И эмоции берут верх над разумом. И я просто давала Ванессе выговориться, наблюдая, как постепенно утихают в ней злость, смятение и бессилие, пока наконец она не успокоилась настолько, что ночью сумела бы заснуть.

Что самое худшее — оказывается, Ванесса все выложида Джеку. И что сделал Джек? То же, что и тогда, когда я рассказала ему о насилии, совершенном надо мной: ни черта. Это взбеленило меня больше всего: он же любил Ванессу так же сильно, как я. Да как он мог не заступиться за нее!

— Богом клянусь, у меня в голове не укладывается, что моя собственная семья меня предает, — сказала Ванесса. — Все, что я хочу, — это жить нормальной жизнью.

Я слушала ее — и чувствовала себя совершенно бессильной. Сама я не могла пойти в полицию и заявить об изнасиловании — ведь это было бы его слово против моего, но если бы мы отправились туда вместе с Ванессой… Это я ей и предложила. Но она призналась, что еще не готова к такому позору: ведь тогда об этом узнают все. Перед моим уходом она пообещала, что даст наконец отпор отцу и прекратит это. Мы сидели, обнявшись, до тех пор, пока у обеих уже не осталось сил, чтобы плакать.

На следующий день ее не стало.

Самое тяжкое — что меня не было с Ванессой рядом. Как только я увидела ее висящей в душе, до меня дошло, что нужно было остаться с ней. Но — как странно — я не плакала. Хотя что-то во мне и замкнуло, пока Шэрон не вернулась с ножом, я оставалась спокойной — так держался бы и папа, окажись он на моем месте. Отец рассказывал, что при перестрелках всегда сохранял предельную ясность и четкость мысли — будто все вокруг двигалось как в замедленной съемке. И теперь я чувствовала то же самое.

Шэрон металась вокруг как ненормальная, а я твердила одно:

— Перережь веревку!

Наконец Шэрон ее перерезала, и Ванесса рухнула на меня с громким, свистящим звуком, словно из нее вышел воздух. Я подумала, что, может быть, это она дышит — вдруг я еще сумею спасти ее. Я выскользнула из-под Ванессы и опустила ее на пол ванной. Язык у нее вывалился, все лицо заливала пена. Кожа на моих глазах покрывалась багровыми пятнами.

Я вытерла пену у рта Ванессы клочком туалетной бумаги; бумага расползалась, белые ошметки облепляли ее лицо. Я склонилась над Ванессой, пытаясь убрать ее язык обратно в рот. Шэрон стояла столбом, у нее самой рот был широко разинут. Сквозь музыку я слышала, как снаружи заходится лаем Фру-Фру. Паника овладела и ею.

— Господи, да набери 911! Сделай хоть что-нибудь! — заорала я на Шэрон.

Мне никогда не доводилось оказывать первую помощь, но, когда подопрет, инстинктивно соображаешь, что нужно делать. Я зажала Ванессе нос и делала искусственное дыхание через рот, потом всем весом навалилась ей на грудь и принялась качать, надавливая руками у нее над сердцем. Когда вернулась Шэрон, я велела ей растирать Ванессе руки и ноги, чтобы восстановить кровообращение. Уверена, все это помогло бы — не будь уже слишком поздно.

Прибыли полиция и врачи; через пять минут они констатировали смерть.

— Это очень странно, — сказал мне один из врачей, — потому что она не выглядит мертвой.

Я посмотрела на Ванессу — ее кожа вновь порозовела. Даже багровые пятна стали тускнеть. Только кровоподтек, расползшийся по коже там, где спина прилегала к полу, выдавал, что произошло на самом деле.

— Мы минут десять растирали ее, — ответила я. — Пытались восстановить кровоток.

— В жизни не видел ничего подобного, — признался врач. — Вы вдвоем вернули кровь к поверхности.

Мы с Шэрон дождались, когда вызовут Проповедника — он явился вместе с Джеком. Полиции Проповедник наплел, что Ванесса якобы глушила в последнее время столько наркотиков, что совсем повредилась умом. У меня потемнело в глазах. Выродок. Через какой бы ад ни прошла Ванесса, она была не из тех, кто мог так легко сдаться. Все встало на свои места, когда Проповедник заявил полицейским, что не хочет ни проверки на наркотики, ни даже аутопсии.

Я представила их перепалку с Ванессой: вот она угрожает, что обратится в полицию. Я смотрела на волосатые костяшки пальцев Проповедника и думала, что ему, наверное, было очень легко задушить Ванессу; что за рыбья кровь должна быть у этого подонка, чтобы повесить собственную дочь, имитировав самоубийство. Но я так и стояла молча — о, если бы у меня хватило мужества хоть что-нибудь сказать! Но этот урод точно высосал из меня все силы.

Спустя два дня Сэди, мать Ванессы, прилетела из Мичигана на ее похороны. Я стояла, глядя, как плачут все вокруг, а сама так и не проронила ни слезинки. Ванесса страдала столько лет — и никто палец о палец не ударил, чтобы ей помочь, всем было плевать. А теперь, когда уже ничего не поправишь, изображают бездну любви и раскаяния. Какое лицемерие. Но — более того — все казалось до боли знакомым. И я вдруг осознала: быть может, и моя жизнь завершится тем, что все спохватятся слишком поздно.

Я хотела остаться сильной. Сорвусь на случившемся с Ванессой — и на меня навалится все, через что нельзя перешагнуть: смерть матери, уход от отца, изнасиловавший меня Проповедник, мой гнев на Джека — зато, что тот ничего не сделал со своим дядюшкой. И я все загнала в глубь себя — как всегда. Такая тяжелая жизнь — и такой страшный конец. Да разве это справедливо? Ведь Ванесса была замечательной девчонкой — неужели она заслужила такое? Хотя в чем-то это и к лучшему — теперь ей не приходится жить на одном свете со своим папашей. С тех пор не было ни единого дня, когда я не подумала бы о Ванессе и не вспомнила ее взгляда при нашей последней встрече.

На следующий день мы с матерью Ванессы разбирали вещи в ее спальне. Там было много безделушек, которые мне бы хотелось сохранить как память о дружбе Ванессы, о ее красоте. Но ее мать, которая раньше и носа сюда не казала, забрала все. Мне она оставила только маленький старинный набор для сакэ — я и по сей день храню его у себя в спальне.

После я обсуждала смерть Ванессы кое с кем из женщин, бывавших в тату-салоне, — почти все они были наслышаны о том, как Проповедник измывается над девушками.

— С этим надо что-то делать, — твердили они.

Хоть эти женщины и не подозревали о случившемся на яхте, мне казалось, что их слова обращены ко мне. Но какую бы школу ни прошла я в стрип-клубе, что бы ни узнала об окружающем мире и о себе, я все еще оставалась маленькой девочкой. И у меня просто не было сил.

Глава девятая

Моя первая конференция — Консамер Электронике Шоу.

Глава десятая

После похорон Джек наконец начал сторониться Проповедника. Он оставил тату-салон и решил вместе с Мэттом открыть собственное дело, приобщив к этому соперничающий байкерский клуб. Что до инвесторов, то одного они нашли: меня. На стриптизе я нажила десятки тысяч долларов. Не туфли же на это все покупать. Мало того, что я ссудила ребят деньгами: я и с плиткой работать научилась, и паять, и освоила сухую кладку. Я проводила в салоне все свободное от сна время, а было его предостаточно: после смерти Ванессы я накачивалась метедрином до одури.

В январе салон наконец был готов. Открытие назначили на 1 февраля. В то утро мы пришли к салону — и застали одни развалины. Крыша была сметена, стекла разбиты, плитка, над которой я столько трудилась, искрошена в пыль. Снаружи стояли три пожарные машины и одна полицейская.

По-видимому, кто-то забросал салон бутылками с зажигательной смесью. И мы с Джеком оба знали, кто именно.

Одна из худших вещей, которые можно сотворить в байкерском сообществе, — это открыть конкурирующий клуб. У Проповедника, как мне сказали, были связи с криминальными группировками, и если я хочу жить, то лучше мне держаться подальше от тату-салонов и байкерских клубов, покуда Джек отстраивает свою лавочку.

И я с головой ушла в работу — занималась стриптизом по тринадцать часов на дню, зашибая баснословные деньги. Очень не хватало Ванессы — больше некому было ни поддержать, ни отвлечь меня. День за днем, входя в клуб, я видела в глазах других девушек соперничество, зависть и чистую ненависть.

Часто говорят, что мир был бы намного лучше, управляй им женщины. Но у женщин грехов не меньше, чем у мужчин. Просто грехи у них другие. Так что мир стал бы лучше, если бы им управляли не какие попало женщины, а только толковые. Мужчины — народ боевой, им бы самоутвердиться да потешить свою гордость. С женщинами дело обстоит иначе. Наши действия — это отражение того, что мы собой являем, чего стоим, чего заслуживаем. И худшие из нас любую другую привлекательную женщину воспринимают как соперницу и видят в ней угрозу.

Итак, без Ванессы друзей у меня в клубе не осталось. Но как-то раз я заметила там девушку, которую не встречала прежде. Она сидела на краю маленькой сценической площадки в глубине зала. Одинокий луч света, падавший на нее, окутывал ее ангельским мерцанием. Если большинство стриптизерш клуба рядилось в дешевые неоново-зеленые топики или бикини с изображением американского флага, то эта девушка носила дорогостоящий кружевной французский лифчик черного цвета и трусики ему под пару. Плечи ее окутывала ажурная шаль, а поверх струились мягкие, абсолютно прямые волосы цвета воронова крыла; у нее была тоненькая талия, пухлая круглая попка и груди как кексики, украшенные прелестными маленькими вишенками. Но особенно бросалась в глаза ее манера держаться: совершенная, как японская гейша, эта девушка словно принадлежала к иному, более нежному, более утонченному миру. Она заметила, что я смотрю на нее, но не полыхнула в ответ взглядом, исполненным ненависти или готовности отстаивать свою территорию, как поступило бы большинство клубных девиц. Эта же лишь скромно потупила взор. Я не могла взять в толк, как сюда занесло это милое, изысканное создание.

К концу ночи я набралась духу, чтобы заговорить с ней. Она сидела в кабинке в уголке клуба — там-то я к ней и присоединилась.

— Ты самая красивая девушка, какую я только видела в жизни, — сказала я ей.

— Растолкуй это мужчинам, — вздохнула она. — Все хотят на мне жениться, и ни один не закажет танец.

Она вытащила из кошелька несколько двадцатидолларовых бумажек и положила их на стол. Я отметила, что купюр было пять. У стриптизерш на такие вещи глаз наметанный.

— Все, что я сегодня заработала, — вздохнула девушка. — И это еще удачная ночь.

Я от своих постоянных клиентов получила без малого четыре тысячи.

— С такой-то внешностью ты могла бы стать одной из звезд клуба, — заметила я.

— Не все так просто, — отозвалась девушка. — Я чувствую, что занимаюсь совсем не своим делом.

— Тогда зачем вообще тебе это сдалось?

Вблизи она казалась еще красивей.

— Я это делаю… — Она на миг запнулась. — …чтобы оплачивать счета.

Я решила, что мой долг — обучить ее всяческим премудростям, как саму меня просветила на этот счет Ванесса.

— Я была такая же, когда сюда пришла, — призналась я. — Тихоня, каких еще поискать. А знаешь, как я добилась успеха? Есть поговорка: сделай вид, а там и дело сделается. Так оно и бывает. Держись как стриптизерша, которая берет пятьдесят долларов за танец — парни и начнут платить по пятьдесят. А там и по сто. И по двести.

Минут пятнадцать я втолковывала ей все от А до Я — все, что надо и не надо, все, что можно и нельзя и что нельзя, но следовало бы.

— Здесь тебе не реальная жизнь. Это игра, большая игра в мысленное траханье. Настроишься с клиентами на один лад, разгадаешь в разговоре, что у них на уме, — и у тебя все шансы на выигрыш. Может, тебе по жизни не нравится манипулировать другими, но здесь это делать приходится. Вот увидишь — если действовать правильно, добьешься всего, чего пожелаешь.

Меня переполняло чувство гордости — словно я, умудренная опытом, наставляла нуждающуюся в совете девочку-новичка. Я заливалась соловьем, а она вдруг протянула руку через стол, взяла меня за подбородок, приблизила свое лицо к моему и поцеловала меня.

Не чмокнула в губы тем сексапильным поцелуйчиком, каким обмениваются девчонки, чтобы подзавести мужчин. Это был полноценный, проникновенный поцелуй, когда язык блуждает по рту партнера. Дыхание у меня участилось, мысли спутались. Я была в шоке. А может, и не была. На самом деле за этим-то я к ней и подошла. Вовсе я не собиралась делать из нее лучшую стриптизершу, чем я сама. Я хотела провести рукой по ее волосам, прижаться щекой к ее щеке, сжать ее в объятиях. Решение следовало принять сию секунду. И решением этим было — да. Да, я хотела пуститься по все тяжкие с этой девчонкой.

Она отстранилась и мягко взглянула мне в глаза. Я обвила правой рукой ее голову, и она вновь припала своими губами к моим. Она целовалась с уверенностью и страстностью мужчины. Рука ее скользнула вдоль моего бедра, под коротенькую белую юбку, и остановилась на резинке трусиков. В ответ мои пальцы зарылись в волосы на ее затылке, кулак сжался, запрокидывая ее голову назад. Она застонала с таким животным вожделением, что я тотчас отпустила ее. Даже не верилось, что в эдакой скромнице таится такая страсть. Я почувствовала, как трусики мои увлажнились. Лучший секс первым делом происходит в уме.

— Хочешь продолжить в каком-нибудь более уединенном местечке? — прошептала она; глаза ее влажно блестели, дыхание участилось в такт моему. Теперь мы очутились в нашем собственном мире, и я хотела в нем остаться.

Когда она отперла дверь своего дома, я спросила себя, правильно ли поступаю. Никогда прежде мне не доводилось быть с девушкой, и никогда еще я не задумывалась о такой возможности. Конечно, бывало, я развлекала Джека, дурачась перед ним с другой девчонкой, но это же совсем не то. Здесь были только девушка и я, наедине, один на один, ни ради чьего удовольствия, кроме своего собственного.

Едва мы переступили порог, она обхватила руками мою шею, прижала к стене и нырнула языком мне в глотку. Проделай такое мужчина, я бы струхнула. Но с ней — это был балдеж. Она закатала наверх мою рубашку и принялась медленно обводить груди языком, с каждым кругом подбираясь все ближе к соскам; руки ее скользили вдоль моей спины. И язык, и прикосновения ее разительно отличались от мужских. Она была столь уверенной и сильной — но от мягких, ласковых ее касаний все мое тело охватывала дрожь. Я была готова — а поскольку речь шла о женщине, мне и в голову не приходило, что я изменяю Джеку.

Она повела меня в спальню и там сняла с меня юбку. Трусики мои оказались настолько влажными, что даже стало неловко. Оседлав меня, она стянула свой топ, расстегнула лифчик и прижалась ко мне. Я ощущала жар, источаемый всеми порами ее тела.

Как же давно не испытывала я подобной близости.

Казалось, поцелуй длился целую вечность, а затем она начала продвигаться вниз, целуя каждый сантиметр моей кожи. Она добралась до бедер, остановилась и накрыла рукой мою киску. Одно ощущение тепла — после такого-то раздразнивания — привело меня на грань оргазма. Когда она наконец опустилась на меня, я уже лезла на стенку. Она погрузила один палец внутрь, обрабатывая потаенные местечки, и лизала при этом мой клитор. Потом она подняла на меня глаза — подбородок у нее все еще был влажен — и справилась, не буду ли я против, если она воспользуется игрушкой. Я заверила, что против не буду, воображая, что речь идет о каком-нибудь тоненьком красном вибраторе, которым она хочет потереть мой клитор. Но вместо этого она полезла под кровать и извлекла кремовый массажер для спины, с длинной толстой ручкой и верхушкой, смахивающей на насадку для душа. Все мое тело невольно напряглось. Я оцепенела.

Обложка кассеты моего фильма «Чистая».

Она натянула на мою киску одеяло, чтобы вибрации не оказались чересчур мощными, и я начала расслабляться. Ясно — я очутилась в руках профессионала. Она включила свой чудовищный прибор и коснулась одеяла над моим клитором. Помимо собственной воли я стала подергиваться и дрожать всем телом, спина выгибалась дугой, пока это не произошло. Я кончила — и еще раз, и еще. Я не могла остановиться. Словно одна цветная волна за другой пробегала по моему телу. Стоило мне подумать, что все завершилось, как на тело накатывала новая серия спазмов, и я все сильней вонзала пальцы в ее шею, выкрикивая все проклятия, бытующие в словаре, и с ходу изобретя несколько новых.

Когда все было кончено, я рухнула без сил и стала смеяться, а потом плакать и, наконец, смеяться и плакать одновременно. Словно мое тело возвращалось в норму после травматического шока. Она пристроилась рядом, обняла меня, гладила по волосам и слизнула слезы с моего лица. Подобного оргазма я не испытывала еще никогда в жизни.

Всю ночь мы крутились вместе, чередуя нежные ласки с взрывами оголтелой похоти. Под кроватью у нее отыскался целый арсенал игрушек (ни с одной из которых я не экспериментировала раньше), и, кажется, ей было известно все, что одна женщина способна проделать с другой. Когда я опустилась на нее, она кричала во всю глотку и извивалась так яростно, что расколотила стоящий возле кровати ночник. Соседи, наверное, решили, что ее убивают.

Покидая ее дом на следующий день, я вновь испытывала чувства, которые давно уже позабыла. Я чувствовала себя любимой. Я потеряла голову от этой женщины и хотела быть с ней снова. Она дарила мне то ощущение защищенности, которого я никогда не знала с Джеком. Мы настолько подходили друг другу в эмоциональном плане, что нам и говорить-то особо не требовалось. Я пребывала в замешательстве. Может, я «розовая»? Или все-таки натуралка? Влюблена ли я в нее? И люблю ли я Джека? Или все это — лишь отблески сексуальной разрядки? Так много вопросов проносилось в голове. Но я была счастлива. Я чувствовала себя в безопасности. А в моей жизни такое бывает редко.

Теперь узнать бы еще, как ее зовут.

Глава одиннадцатая

Я вернулась к ее дому и осмотрела почтовый ящик. На нем значилась только фамилия: Парк. И ящик не был заперт. Я залезла внутрь и вытащила одно из писем: ее звали Дженнифер Парк. И после этой изумительной ночи любви Дженнифер Д. Парк и я были неразлучны.

Каждый день после работы я отправлялась к ней, и целые часы мы проводили за разговорами. В отличие от моего предыдущего опыта общения с людьми со временем наши отношения становились все крепче. У Дженнифер было доброе сердце, и вскоре она стала для меня в равной степени любовницей, матерью и подругой. Вдобавок ко всему, она была на хорошем счету в «Пентхаусе». Я поделилась с ней своей мечтой — попасть на страницы журнала, и Дженнифер пообещала, что об этом позаботится.

Хотя Джек и не догадывался о происходящем — но ведь, по правде говоря, и я понятия не имела, что поделывает он у меня за спиной, — каждая девчонка в «Бешеной лошади» знала, что мы теперь — парочка. Мы с Дженнифер одновременно устраивали перерыв и встречались в душевой кабинке. Дженнифер поднимала такой шум, что вскоре наши отношения перестали быть секретом для всего клуба. Выйдя из душа, обе мы вынуждены были краситься заново. Знали бы посетители, что творится за сценой!

Хотя по облику Дженнифер и нельзя было этого угадать, но она оказалась одной из самых ненасытных девушек, какие мне только встречались в жизни. Она могла кончить по пятнадцать раз за один заход и вечно норовила сожрать меня во время месячных. Она называла это «боевой раскраской». И еще ей нравилось заниматься оральным сексом в общественных местах — в такси, казино, ресторанах, парках аттракционов. На выходные мы отправлялись к пруду и расстилали полотенца в каком-нибудь уединенном местечке на солнышке, гда лишь мальчики из купальных кабинок могли видеть, как мы занимаемся сексом.

Как же сильно отличаются отношения с женщиной от отношений с мужчиной. Между женщинами намного сильнее эмоциональная связь, с мужчинами же это сплошная динамика. Разговоры между женщинами не столь поверхностны и пусты. Но, как бы далеко ни зашли наши отношения с Дженнифер, я все еще не могла освободиться из-под физиологического контроля Джека. Чем холодней он становился, тем сильней я теряла от него голову. Порой он не показывался по четыре дня — а я сидела дома и плакала, будучи не в состоянии ни пойти в клуб, ни даже повидаться с Дженнифер. Джек звонил, оказавшись в какой-нибудь четверти часа пути до дома, и я устраивала ему разнос, кричала, что между нами все кончено и что я отсюда сваливаю. Иной раз даже вещи паковала. Но стоило Джеку переступить порог, как я таяла. Денек-другой он был настоящим лапочкой, а потом превращался в форменного скота. По счастью, теперь я могла сбежать к Дженнифер.

Хотя Джек о Дженнифер не знал, он вечно подъезжал с более чем прозрачными намеками на секс а’труа. На работе была девушка по имени Кирстен, и я знала, что она ко мне неровно дышит. Миленькая брюнеточка, хотя в целом ничего особенного. И вот, главным образом побуждаемая чувством неловкости за наши проделки с Дженнифер, однажды я привела ее после работы домой. Мы пропустили несколько стаканчиков на кухне с Джеком, а потом я увела ее в спальню. Мы развлекались уже около получаса, когда к нам в кровать голышом запрыгнул Джек. На меня он и внимания не обратил, минуты не прошло, как он уже трахал Кирстен. Три толчка — и он оставил ее и принялся за меня. Но вскоре у него все поникло. Я протянула руку и потрогала влагалище Кирстен — оно было в сперме. Вот засранец, так разохотился, что истратился за три рывка.

Это сильно задело меня — неужели эта простушка возбуждала Джека больше, чем я. Кончил-то он с ней, а не со мной! Я оделась и выставила Кирстен вон из дома. Я была в ярости. Добрых две недели я лила слезы из-за того, что Джек обошел меня вниманием в постели. Думаю, именно этот опыт положил конец подобным экспериментам в дальнейшем: никогда больше я не приводила других девушек своему партнеру.

Чтобы как-то совладать с тем эмоциональным и физическим смерчем, в который превратилась моя жизнь, я стала нюхать больше метедрина — это поддерживало меня на плаву. Я занималась этим с Джеком, потому что это нас сближало; с Дженнифер — потому что, как большинство стриптизерш, она любила делать это в компании, и сама по себе — чтобы взбодриться. У меня было жесткое ограничение: нюхать — это вроде средства общения, кофе и стимуляторов, а курить, как это делали Джек и его приятели-байкеры, — это уже для дуриков.

Потом, был еще мой брат, Тони. Пока не настала пора созревания, мы были неразлучны. Отца никогда не оказывалось рядом, зато моим защитником стал Тони, который мог поколотить любого, кто хотя бы не так на меня посмотрел. По-своему он был очень умен — в духе «Человека дождя». Хотя подростком Тони и баловался наркотиками, и пьянствовал, и дебоширил, он оставался вменяемым и всегда был лучшим моим другом. И что бы он ни натворил, он всегда оставался гордостью и отрадой моего отца.

Тони.

Я, Тони и Селена.

Но мы росли, и вот уже отношения между папой и братом стали задевать меня: я и сама хотела быть настолько близкой отцу. Чем чаще твердил папа: «Почему ты не можешь быть такой, как твой брат», — тем больше отдалялась я от Тони. Он отпускал тормоза, грабил людей, и ему все сходило с рук. Мы оставались друзьями, но никогда уже не были так близки, как в ту пору, когда весь мир состоял лишь из нас двоих и отца-невидимки.

Трещина между нами пролегла еще глубже, когда Тони повстречал девушку по имени Селена; в чем-то она напоминала мне меня саму: она была славной девчонкой, запутавшейся в дурной компании. Перебравшись в ее трейлер, Тони начал тусоваться и с ее дружками — «Ангелами ада». И излюбленным зельем у них был тот же наркотик, что и у стриптизерш, — метамфетамины. Поначалу Тони нюхал, затем закурил, а вскоре основательно подсел на иглу. Он приходил к нам с Джеком, шмякал на кухонный столик аптечку и вытаскивал оттуда пакет с амфетаминами. Повернувшись ко мне, он спрашивал:

— Кольнуться поможешь?

У меня, как у любящей сестры, ответ на такое всегда был один:

— Ни за что.

— Ну тогда я сам, — заявлял Тони, доставал жгут и отыскивал вену. Порой у него уходило минут пять, чтобы найти здоровое место на руке или ноге. Джек хотел, чтобы я курнула, брат — чтобы кольнулась, но я, как пай-девочка, решила, что буду только нюхать. Я не собиралась кончить, как они: брат превращался в подавленного параноика, с непредсказуемыми перепадами в настроении и с буйным нравом. Когда он появлялся на пороге, я никогда не знала, чего ждать. Обычно Тони вбивал себе в голову, что за ним гонятся копы, и всю ночь напролет пялился в дверной глазок с ружьем наготове, убежденный, что вот-вот нагрянет полиция. В худшей стадии он отбивался от наседавших на него молекул воздуха.

Однажды вечером, во время очередной двухдневной отлучки Джека, Тони заскочил ко мне и попросил метедрин — чтобы продержаться, пока не объявится его дилер. Джек хранил наркотики под раковиной, спрятав их в изгиб трубы. Я залезла туда, нашарила пухлую пачку метедрина и выделила брату порцию.

— Не вколешь?

— Ни за что.

Я наблюдала, как Тони разглядывает свое тело; наконец, его устроила вена на руке.

На следующий день, когда я вернулась из клуба, Джек оказался дома. И он был взбешен.

— Какого черта ты сделала с моим метедрином?

— Ты о чем? — не поняла я.

— О здоровенном долбаном пакете, который у меня был под раковиной.

— Я чуть-чуть отсыпала брату, — призналась я. — Извини. Мне казалось, я взяла совсем мало.

— Сука тупая! — Джек толкнул меня к кухонной мойке. — Весь пакет на хрен исчез! Твой братец тебя нагрел.

После этого я отсекла Тони от себя. В голове не укладывалось, что он мог пасть так низко. Я позвонила Селене, сказала ей, что порываю отношения с братом, — и тут выяснилось, что он ворует и у нее, спуская все деньги на уколы — кокаин, метедрин, героин.

Мне оставался еще один звонок. Звонок человеку, с которым я не общалась почти год: моему отцу. Он так и не позвонил ни разу с тех пор, как я ушла. И меня это не удивляло. Так было во всю пору моего детства: если возникали проблемы, он делал вид, что ничего не замечает, — а может, и правда не замечал? — пока я не ставила вопрос ребром. Если какая-нибудь из женщин, возникавших в его жизни, по-свински вела себя со мной и с Тони, папа и палец о палец не ударял, пока мы сами не пожалуемся. Впрочем, стоило нам об этом заикнуться, как он без каких-либо вопросов принимал нашу сторону. При всех заморочках было утешительным само сознание того, что в случае чего папа — в нашем углу. Потому я и взялась за телефонную трубку, хотя и злилась, что снова сама совершаю первый шаг. Вообще-то, это следовало сделать родному отцу, считала я.

— Привет, папа, это Дженна, — произнесла я.

— Привет, детка, — ответил он. Никакого тепла не было в этой «детке» — голос прозвучал холодно, без какого бы то ни было чувства.

— Я насчет Тони. Ему нужна помощь.

Мы говорили минут десять. И речь шла об одном только Тони — о том, что мог бы предпринять отец, чтобы спасти жизнь, которую сам мой братец пускал под откос. Я сказала папе, что больше не могу брать на себя ответственность за него, но если так и сидеть сложа руки, то он или погибнет, или загремит в тюрьму. Так скорее разговаривали бы не отец с дочерью, а разведенные супруги, обсуждающие опеку над своим чадом.

— Он неуправляем, — сказал папа. — Сделаю, что сумею, чтобы его обуздать, — пусть поначалу это ему и не понравится. Успеха не гарантирую, но постараться обещаю.

Разрыв с братом причинил мне сильную боль — ведь Тони был последней ниточкой, связывающей меня с семьей. Теперь у меня во всем мире остались только Джек и Дженнифер.

Вскоре после этого Джек появился в клубе со своим приятелем по имени Лестер, смуглолицым рослым байкером, который только-только перебрался в наш город и теперь оттягивался здесь вовсю. Волосы у Лестера, черные как смоль, сальные, были зачесаны назад и стянуты банданой, под которой на идеально загорелом лице недобрым огоньком поблескивали глаза. Масленая улыбка выдавала в нем не просто «плохого мальчика», но игрока.

Обычно, когда Джек наведывался в клуб, я не могла уделить ему много времени, и он это знал. Десять минут трепотни с ним — и у меня в кошельке парой сотен меньше. Так что, когда Джек с Лестером заявились, я с ними даже не поздоровалась. Как раз в это время я танцевала для Николаса Кейджа — он был постоянным клиентом. В клуб заходило множество знаменитостей, хотя я никогда их не узнавала. Это уже потом мне рассказывали, для кого я отплясывала.

— Ты в курсе, что сейчас танцевала для «Пантеры»?

— Что, эти засранцы — та самая «Пантера»?

— А знаешь, что ты сейчас танцевала для Джека Николсона?

— Серьезно? Этот старый чудик — Джек Николсон?

— Знаешь, что у тебя сейчас «Уайтснэйк» были?

— Дану нафиг.

— Ты только что для Дэвида Ли Рота работала!

— Вот облом. А я-то по нему нюни распускала. Этот тип такой грубый оказался, нудный, бубнил без конца не разбери что. А моя подружка Кэрри только что свалила из клуба вместе с ним. Все, больше я их обоих уважать не могу.

Но Николас Кейдж был из тех знаменитостей, кто заглядывал к нам регулярно и кого я узнавала. Я чуяла его за милю. Запах у него был забавный — словно треугольник несбритой щетины на его шее сбрызнули дистиллированным потом какого-нибудь бомжа. Сюда же примешивался запах его неизменной поношенной кожаной куртки.

Я любила танцевать для него, потому что он всегда относился ко мне с уважением и хорошо умел слушать, но я так и не знаю, какое ему до меня было дело. Что бы я ни вытворяла, он никогда не смотрел на меня во время танца. Так что я воспользовалась возможностью и окинула взглядом клуб. Я заметила, что Дженнифер сидит с Джеком и Лестером. И Лестер наклонялся к ней — убалтывал ее, охмурял. Я психанула, но поделать ничего не могла. У меня клиент — а работу я ни за что не прервала бы.

Когда на следующей неделе Дженнифер поведала мне, что встречается с Лестером, это едва не разбило мне сердце. Я поверить не могла, что у нее роман с парнем. Хуже того — это же был один из долбаных приятелей Джека. Я ушла домой и проплакала несколько часов. Впрочем, я утешала себя мыслью, что это, вообще-то, справедливо: ведь сама-то я не рву отношений с Джеком. Я не отдавала ей себя безраздельно — так почему и Дженнифер не обзавестись кем-то для собственных нужд.

Мы с Дженнифер продолжали встречаться, но теперь я была не более чем развлечением, на случай если рядом не наблюдалось ее парня. Теперь, когда и Дженнифер, и семья были для меня потеряны, я еще крепче стала привязываться к Джеку. И конечно, чем сильней я от него зависела, тем заметней его это раздражало. И чем тверже я в этом убеждалась, тем неуверенней себя чувствовала. Ведь столько времени все мое счастье, все мое существование было неразрывно связано с Джеком. В день, когда он был ласков со мной, я пребывала в прекрасном расположении духа. Если же Джек был груб, сердце у меня ныло так, что я с трудом выкарабкивалась из постели. Уверена, тут бы даже метедрин не помог.

Работа в «Бешеной лошади» больше не приносила мне радости. Стриптиз, дневной сон до четырех, беготня по делам, и снова на работу — вот как проходили мои дни. Стриптиз уже не был для меня высотой, которую надлежало взять. Я стала в клубе девушкой номер один, даже засни я на сцене, парни все равно швыряли бы мне деньги. А если я добилась успеха и стремиться больше не к чему, то пора попробовать что-нибудь еще. И каждый раз, приходя в «Бешеную лошадь», я чувствовала, что попусту трачу свою жизнь. А я не собиралась закончить, как Опал. Я предназначена для большего — по крайней мере, так всегда утверждал мой брат.

Жизнь вечно изумит каким-нибудь сюрпризом. Когда меньше всего ждешь чего-то — тут-то оно и происходит. Например, если выглядишь ты дерьмово и сил нет ни на что, а друзья уволакивают тебя в клуб, это окажется тот самый вечер, когда ты повстречаешь любовь всей своей жизни. Так было и в тот раз, когда после очередной ссоры с Джеком я маялась в «Бешеной лошади» — именно тогда моя жизнь переменилась.

Я была увешана дешевыми браслетами — однодолларовыми резинками и тупыми «фенечками», на голове красовалась черная соломенная ковбойская шляпа, которую я нахлобучила не только потому, что это смотрелось круто (во всяком случае, мне так казалось), но и потому, что можно было не укладывать волосы; я надела красный топик, как у Бобби Браун в «Вишневом пирожке», и обрезанные джинсы. Я танцевала под мелодию «Иглз» (в этом есть толк — подбирать известную музыку) и обрабатывала мужчин так, чтобы выдоить из них как можно больше деньжат. Без сообщницы в лице Ванессы это было уже не то, но тут хотя бы Дженнифер обеспечивала моральную поддержку.

Когда я закончила танец, Дженнифер очутилась у самой сцены, а рядом с ней стояла тоненькая красивая девушка с длинными каштановыми волосами и большим, причем натуральным, бюстом. Я предположила, что это новая танцовщица — а пожалуй, что и соперница. Горячая, броская и, по всей видимости, опытная.

— Дженна? — спросила длинноволосая.

Я повернулась к ней.

— Меня зовут Джулия Партон, — представилась она.

Это имя было мне знакомо. Дженнифер говорила мне о ней. Пользующаяся большой популярностью модель-ню и, предположительно, дальняя родственница Долли Партон.

— Я слышала, вас интересует работа в журнале, — произнесла Джулия Партон.

Я даже не знала, как на это реагировать. Просто тупо уставилась на нее. Дженнифер грозилась пригнать ко мне агента, ищущего новые дарования, но я не ожидала, что она меня не предупредит.

— Мы с Дженнифер подруги, — продолжала между тем Джулия. — Я бы с удовольствием сделала с вами пробную фотосессию для «Пентхауса».

Неожиданно мне показалось, что во всем клубе воцарилась тишина. Слепящий белый свет залил помещение, а в отдалении послышалось пение ангельского хора.

Я блаженно улыбнулась; ко мне наконец вернулся дар речи:

— А когда мы начнем? Что мне надеть? Вы мне позвоните или я вам?

— Я бы хотела начать… — произнесла Джулия, — …завтра.

Вдруг все потеряло свою значимость: и Джек с Дженнифер, и мои брат, отец и мать, и Проповедник, и Ванесса — все, кто бы то ни был. Вот теперь моя жизнь начиналась. Наконец-то.

— Пока отдыхайте, — сказала Джулия, — а где-нибудь около полудня я вам позвоню и скажу, где будут проходить съемки.

Вернувшись в тот вечер домой, я не могла сомкнуть глаз. Я сидела на кухне и раздумывала, какое же имя мне выбрать. Мое собственное имя, Дженна Массоли, звучало как нечто из «Крестного отца» — так и видишь толстуху, стряпающую спагетти, пока ее муженек тащится домой после трудного дня, проведенного в траханье дамочек погорячей и потоньше. Потом, если я назовусь настоящим именем, парни вычислят, где я живу, и мне житья от них не будет.

Можно взять и мое стриптизерское имя — Дженназис, но это прямо какая-то секс-индустрия. Не устраивало меня и какое-нибудь типичное порноимечко вроде Черри Рейн, Кэнди Флосс или Дженна Линн (почему-то все выбирают фамилию Линн). Я хотела, чтобы первые буквы имени и фамилии совпадали и чтобы в то же время это не звучало искусственно.

Имя Дженна мне нравилось, потому что больше никого из моих знакомых так не звали. И я вытащила из-под кухонной раковины (больше не служившей Джеку тайником для метедрина) телефонный справочник и открыла его на фамилиях с буквы Джи. Там значились — Джек (слишком близко к дому), Джекобсон (прямо матрона какая-то), Джейкоби (как-то по-адвокатски), Джаффе (будто «Девушка из долины»), Джеймс (чересчур распространенно) и Джеймсон (отдает алкоголизмом). Это была моя первая реакция. Но, поразмыслив над «Джеймсон», я пришла к выводу, что мне это нравится. Так назывался сорт виски, а виски — это рок-н-ролл. Дженна Джеймсон, алкоголичка, рок-н-ролльщица. Точно. В яблочко. Окажись я попридирчивей — полезла бы в справочник дальше и закончила бы Дженной Джонсон, Дженной Джастус или еще каким-нибудь имечком, пригодным для юношеского фонда диабетиков.

Возвращаясь мысленно в тот день, я удивляюсь, почему не выбрала имя более зажигательное — в ту пору это куда больше соответствовало бы моей личности. Но в глубине души я, видимо, знала, что фотосессия — это новое начало, шанс сделать настоящую карьеру. Конечно, тогда я думала о карьере в модельном бизнесе.

Я ошибалась.

Книга II Влага, плененная стенках юкала

Глава 1

Эмбер Линн, Джинджер Линн, Порше Линн, Хайапатия Ли, Хизер Хантер, Нина Хартли, Азия Каррера, Тери Уэйгель, Саванна. У них всех, а заодно и у других 491 фотомодели и кинозвезды, есть кое-что общее: все они еще в юном возрасте начинали перед объективом камеры Сьюз Рэндалл. И больше всего на свете мне хотелось тоже посмотреть в этот объектив.

С десяти лет я вглядывалась в свои фотоснимки в надежде, что это именно то, что нужно. Я не хотела быть просто моделью: я хотела быть самой лучшей, самой востребованной, самой знаменитой. Такой, чтобы люди восклицали: «О, да я знаю Дженну! Я сотни раз видел ее в журнале». И моим пропуском в это мир была Сьюз Рэндалл. Она крутилась в этом бизнесе еще с шестидесятых, когда работала в британской больнице и одновременно блистала как модель. Целью ее было всего лишь оплачивать счета, покуда ее супруг силился написать книжку. Но вот книга уже была закончена — а Сьюз Рэндалл по-прежнему позировала перед камерой. Попутно она фотографировала обнаженными некоторых своих красоток-подруг, и эти работы попались на глаза Хью Хефнеру. Он нанял Сьюз в качестве фотографа. Поговаривают, что Хефнер уволил ее после того, как она появилась обнаженной в «Хастлере». С той поры Сьюз Рэндалл была нарасхват в «Пентхаусе», «Хастлере» и вообще практически в каждом журнале для мужчин, какой только появлялся на прилавках. Как я мечтала, чтобы она обратила на меня внимание. И именно это и пообещала мне Джулия Партон.

— Если снимки мне понравятся, — сказала она тем вечером в «Бешеной лошади», — я прослежу, чтобы они попали в руки Сьюз Рэндалл.

Сама фотосессия вовсе не предназначалась для какого-либо определенного журнала вроде «Пентхауса». Джулия и ее фотограф были агентами; они зарабатывали на жизнь, рассылая снимки зубрам этого бизнеса — Сьюз, Стивену Хиксу, Эрлу Миллеру, Клайву Маклину. Если кто-нибудь из них меня наймет, Джулии перепадет гонорар за находку. Работала она и на «Плейбой», но я сомневалась, что туда впишусь. Слишком уж маститыми казались там дамочки. Так что я наметила более достижимую цель: какой-нибудь из тех журналов, которые водились у отца, вроде «Пентхауса» или «Хастлера».

Особого опыта в этой сфере у меня не было. Помимо того случая, когда я позировала для дешевых картинок, украшавших увеселительные заведения Лас-Вегаса, был еще только один снимок, за который мне не пришлось платить фотографу, — на обложке «Беспечного ездока», около года тому назад. В мирке тату-салона обложка «Беспечного ездока» считалась достижением куда более почетным, нежели «Пентхаус», «Плейбой» или «Ньюсуик». Туда-то я и отправила некоторые из наших с Ванессой снимков, сделанных в импровизированной студии. Позы были искусственные, освещение скудное, а снимки подкрашены сепией — почему-то мы решили, что так результат покажется более профессиональным.

И все же месяц спустя из «Беспечного ездока» позвонили и сообщили, что я заполучила обложку. Все, что мне нужно было сделать, — это надеть бикини и явиться в лас-вегасскую студию. Я взяла на работе отгул, упаковала ворох купальников и к одиннадцати утра была на месте. Мне наложили косметику, а на голову напялили рыжий парик. Его как раз спрыскивали спреем, когда появились Никки Сиккс и Томми Ли из «Мотли Крю». Оказывается, снимки задумывались такие: Никки и Томми красуются на мотоциклах, а за ними восседают девушки.

Моей напарницей оказалась Бобби Браун — только совсем не фотомодель, спутница рок-звезд и актриса из «Уоррент видео». Эта девица попросту украла ее имя (впоследствии настоящая Бобби Браун подала на нее за это в суд). А поскольку у Томми Ли как раз был роман с подлинной Бобби Браун, с самозванкой никто не хотел разговаривать. Я бы ей искренне посочувствовала, не держись она столь враждебно и замкнуто.

Вся ситуация настолько взбудоражила меня, что я была согласна налюбую затею. Оставшись в одном бикини, я запрыгнула к Никки на мотоцикл и обвила его руками. После съемок Никки заглянул в гримерную, как раз когда я стаскивала парик. Обнаружив, что я, оказывается, блондинка, он прилип ко мне как банный лист.

— Слушай, а ты потом чем занимаешься? — спросил он (рок-звезды, в отличие от всех нас, навыков общения не усваивают).

— Мне работать надо, — отозвалась я.

— Ну, мы могли бы куда-нибудь отправиться, — заметил Никки.

— Я бы с удовольствием, но правда не могу, — сказала я. — Может, как-нибудь в другой раз.

Самой не верилось, что я действительно такое говорю. С тех пор как мне стукнуло тринадцать (всего-то каких-нибудь четыре года тому назад), я сходила с ума по Винсу Нэйлу и Никки Сикксу. Вся моя спальня была увешана фотографиями двух парней (на Томми Ли я так толком и не запала — и именно с ним в конце концов и встречалась годы спустя).

Никки, однако, не собирался мириться с отказом. Он зажал меня в угол и спрашивал снова и снова, пойду ли я с ним куда-нибудь. Раз за разом я отвечала «нет», и, наконец, он сдался и, взбешенный, убрался из гримерной.

Когда брат взял меня, четырнадцатилетнюю, на их концерт во время очередного тура, я всей душой молилась, чтобы Никки заметил меня и увел за кулисы. Я то и дело теребила брата: «Тони, посади меня к себе на плечи», «Тони, только что Никки на меня показывал!».

И вот она я, три года спустя, наедине с Никки Сикксом, и проваливаю шанс провести вечер с этим рок-божеством. Может, это я от волнения? Нет. Или я была хорошей девочкой? Вот еще. Я хотела его всей своей душой. Причина проста: у меня были месячные. И поэтому я его отфутболила. И по сей день Никки, если только он вообще меня помнит, не знает, почему я ему отказала. Да если б не месячные, я бы его на всю жизнь затрахала!

На следующей настоящей фотосессии, в лас-вегасском доме Джулии Партон, я уже выступала под именем Дженна Джеймсон. Это был незабываемый момент — поставить в расписке «Дженна Массоли, она же Дженна Джеймсон». Как будто созданный для публики образ внезапно воплотился в жизнь.

— Выглядишь, как Рэкел Дарриан, — заявила Джулия и, взяв меня за руку, утащила в ванную, чтобы привести в порядок мой макияж и прическу.

Сама-то я совсем не считала, что смахиваю на Рэкел Дарриан. Я походила на Саванну. Папа подписался на канал «Плейбой», и, когда я однажды вечером увидела ее в фильме, у меня перехватило дыхание. Я никак не могла взять в толк, как женщина, великолепная настолько, что казалась почти недосягаемой, может сниматься в фильмах «для взрослых».

Старательно подражая Саванне, я гладко прижала волосы лентой. И, привыкнув краситься так, чтобы лицо выделялось в темноте стрип-клуба, основательно переборщила с кремом и черной подводкой. А для Джулии это было табу. Она отскребла меня дочиста и нанесла на лицо минимальный слой грима. Затем она смочила мои волосы водой, разрушив результаты многочасовых трудов, и слегка их взбила. В комнату вплыла похожая на статуэтку рыжеволосая особа. Джулия представила ее как свою «жену», и первое, что эта «благоверная» изрекла, было, что мне впору дублировать Рэкел Дарриан.

Когда Джулия закончила мой макияж, я шагнула в ее ярко освещенную гостиную, исполнявшую в тот день роль студии. Все выжидательно уставились на меня. И ждали, когда я начну позировать. А я понятия не имела, что делать, и просто стояла как вкопанная, смущенная и стилем, который навязала мне Джулия, и выражением, с которым на меня смотрел фотограф. Наконец Джулия оттащила меня в сторону.

— Словом, я хочу, чтобы ты сделала вот что, — сказала она. — Плечи назад, одно бедро вперед, и напряги столько мышц, сколько сможешь.

Затем она поставила меня на четвереньки для снимка сзади и велела оглянуться на камеру. Но, поскольку в такой позиции моя голова по сравнению с тылом показалась совсем крошечной, Джулия попросила меня изогнуться так, чтобы и лицо и задница находились на одном расстоянии от камеры и были в фокусе. Я никак не могла взять в толк, как она себе это представляет.

Нелегкая это оказалась задача — выглядеть сексапильной и непринужденной, принимая всевозможные неудобные положения, в которые загоняла меня Джулия. Даже в позе, которую Джулия считала самой пустяковой, — смотреть в камеру через плечо, — мне пришлось изогнуться так, что свело поясницу. Когда я разглядываю эти снимки сейчас, становится заметно, что эти сексуально надутые губки — не более чем попытка скрыть гримасу боли.

Когда я сняла с себя топ, Джулия отвела свою «жену» в сторонку. Они посовещались о чем-то, а потом подозвали фотографа. Вскоре вся троица препиралась о чем-то с пеной у рта. Наконец Джулия повернулась ко мне.

— У тебя грудь настоящая? — спросила она.

— Настоящая.

И тут ее «женушка» с фотографом в один голос заявили:

— Ничего подобного.

— Клянусь, настоящая.

— А почему, — поинтересовалась «женушка», — когда ты сводишь груди вместе, у тебя вот здесь что-то выступает?

— Так это же ребро.

Думаю, они мне так и не поверили. Забыли, наверное, что такое упругость, свежесть и восемнадцать лет.

Еще несколько кадров — и фотограф попросил меня снять оставшуюся одежду. Быть без лифчика я привыкла, но без трусиков… Я чувствовала себя абсолютно уязвимой.

Когда я разделась, фотограф потребовал «стоящую невесту».

— Что за черт? — вырвалось у меня.

Этот профессиональный жаргон мне был незнаком. Тогда Джулия утянула меня в гримерную. Там она поведала мне о «стоящей невесте», о «забивальщице свай», «пастушке», «задней пастушке», «стоящей пастушке», «дамском седле», «собачьем стиле», «грязном собачьем стиле», «ножницах», «ножницах сбоку», «шестидесяти девяти», «шестидесяти девяти стоя», минете, заднем минете и «тачке» — многое, по счастью, мне вспоминать не пришлось, потому что для этого требовался партнер.

И, как только я пополнила свой словарный запас, фотограф потребовал «американскую щель».

Одно дело — просто быть обнаженной, но раскидывать ноги… Я даже не представляла, до чего это окажется страшно — сидеть враскорячку под яркими огнями в комнате, полной одетых людей.

Мне все время кричали «шили!». Я никак не могла понять, чего от меня хотят, и, наконец, не выдержала и спросила, в чем дело. Оказывается, они кричали мне «шире!». Но худшее было еще впереди.

— Хорошо, — сказал фотограф. — А теперь покажи розовое.

— Ты о чем? — спросила я.

— Ну… — пробормотал он. — Надо раздвинуть губы вот так.

Он опустил вниз два пальца и медленно развел их в стороны.

Как ни хотелось мне угодить ему, этого я сделать не могла. Когда возникает нечто новое и непростое, я обычно отправляюсь домой и там упражняюсь, прежде чем проделать это на глазах у публики. А выставлять напоказ свои внутренности перед незнакомыми людьми было так страшно, что, вместо того чтобы раздвигать губы, я их, наоборот, прикрывала.

Я чувствовала себя не в своей тарелке по многим причинам. Впервые фотографом у меня был парень, и держался он столь холодно, что я не могла понять, делаю ли я все правильно или только все порчу. Мне так хотелось ему понравиться, чтобы он показал мои фотографии Сьюз. А он только знай себе твердил: «шире», «раздвинь больше» да «подними повыше».

Они промурыжили меня семь часов. Я дала себе клятву: в следующий раз покажу им столько розового, что они решат, будто у них в глазах солнце закатывается.

Но следующий день оказался еще более жутким: съемки проходили под открытым небом, в Ред-Рокс — россыпи опаленных камней к западу от Вегаса. Никаких разрешений у нас не было, так что действовали мы по принципу «сняли — сбежали». Мы забрались в уединенное местечко, расстелили одеяло, я стянула с себя одежду и пыталась припомнить все позы, а между тем каждые несколько секунд за ограждение забредал какой-нибудь случайный турист. Вскоре возле нас собралась целая толпа, и я смогла продемонстрировать не больше розового, чем накануне.

Домой я вернулась уверенная, что все загубила и они никогда больше не захотят меня видеть. Никто не подготовил меня ни к «стоящей невесте», ни к «американской щели», ни к «горячей конфетке с розовой ягодкой». Но два дня спустя в квартире зазвонил телефон. Это была Сьюз Рэндалл.

Глава вторая

В следующий понедельник, в семь утра, я сошла с самолета в Лос-Анджелесе, облаченная в ковбойские сапожки, закатанные спортивные шорты, крохотный белый топик, едва прикрывавший мой весьма натуральный бюст, и бейсболку «Янкиз», надетую задом наперед. Если не считать Ванессы и Дженнифер, с фотомоделями я особо знакома не была. Так что одевалась я с единственной целью: чтобы мужчины кричали «о боже!», роняли вещи, разбивали автомобили и порывались вонзить себе нож в сердце.

От водителя такси несло скисшим молоком. Во время всей поездки его поблескивающие глазки не отрывались от зеркала заднего обзора, буквально поедая меня. Наконец этот придурок добрался до студии — маленького индустриального типа здания возле переезда на 405-ю скоростную автомагистраль; ко мне устремилась красивая темноволосая девушка, с английским акцентом выкрикивавшая мое имя.

— Я Эмма Никсон, — представилась она, расплываясь в широкой улыбке. — Ваш художник-гример.

Как всегда, когда я волнуюсь или оказываюсь в незнакомой обстановке, я превратилась в «мышку». Я полезла за деньгами, чтобы расплатиться с шофером, и вдруг обнаружила, что, поглощенная мечтами о предстоящих съемках, оставила бумажник в самолете. Смущенная, я подняла глаза на Эмму и объяснила, что произошло.

У Эммы наличных тоже не оказалось, и она предложила таксисту выписать чек.

— Ну, — таксист жестом указал на меня, — она может расплатиться со мной и по-другому.

Видимо, он принял меня за проститутку, и теперь, оглядываясь назад, я его особо не осуждаю.

Внезапно дружелюбие Эммы как рукой сняло.

— Ты, недоносок, так в этом уверен? — процедила она. — Сейчас посмотрим.

Она вытащила телефон и набрала номер «Желтого такси». Десяти минут не прошло, как таксист был уволен, а поездку Эмма оформила за счет фирмы. Я только поражалась решительности этой девушки. В стенах стрип-клуба, в своей стихии, я и сама умела опускать таких подонков. Но в реальном мире я все еще не могла себя поставить.

Когда страсти улеглись, Эмма усадила меня в кресло в гримерной и внимательно оглядела.

— С тобой придется потрудиться, — рассмеялась она.

Я казалась ей провинциальной простушкой.

Эмма сообщила, что Сьюз просмотрела присланные Джулией фотографии, и новенькая свежая блондинка немедленно заинтересовала ее. Пока Эмма работала над моим лицом, начали подходить другие девушки. Шумные, самоуверенные, казалось, все они дружны между собой. Как будто я вновь переживала свой первый день в «Бешеной лошади». Но теперь моими зрителями будут Сьюз с редакторами и издателями крупнейших мужских журналов страны. И дело обстояло так: не понравлюсь — придется мне поискать себе другую мечту.

Наконец Эмма завершила свою работу, и я с трудом смогла себя узнать: впервые в жизни я выглядела взрослой женщиной. И женщина эта была сексуальна, уверена в себе и умудрена опытом. Это была Дженна Джеймсон. Иона нравилась мне куда больше, чем Дженна Массоли.

Большую часть студии занимала кровать с балдахином, установленная посреди холодной бетонной комнатушки. Несколько девушек уже соблазнительно нежились среди атласных покрывал.

— Гляжу я на тебя, — заметила Сьюз, — прямо маленький невинный цветочек.

По студии были развешаны сделанные Сьюз фотографии самых восхитительныхженщин мира, и на этих снимках они представали во всем своем великолепии. Я немедленно преисполнилась доверия к Сьюз. В отличие от фотографа Джулии Партон, который держался так бесстрастно, что я даже не знала, то ли уволили меня, то ли нет, Сьюз постоянно меня подбадривала. Я убедилась, до чего легче работать с говорливым фотографом. А поскольку Сьюз была женщиной и обладала очаровательным британским акцентом, ей сходило с рук такое, за что я свернула бы шею большинству парней.

— У тебя ведь только одно местечко на уме, да, Цветочек? — вопила она, уговорив меня изогнуться еще больше. — Грязная маленькая дырка! Горячее, давай погорячее! Сама же знаешь, что хочешь быть потаскушкой, членососка ты мелкая! Веселей!

Порой, слушая Сьюз, я с трудом удерживалась от смеха. Но ей я готова была показать розовое — потому что с ней было легко и я чувствовала себя такой сексуальной.

Чтобы тело целиком попадало в фокус и было освещено, мне приходилось наклоняться и изгибаться самыми противоестественными способами и при этом не выглядеть напряженной — точно как на фотосессии у Джулии. Но теперь позу приходилось держать куда дольше — ждешь, пока отрегулируют свет, сделают «поляроидный» снимок, еще раз поправят освещение, и только потом уже начнется сама съемка. Из-за своего нездорового образа жизни я совершенно потеряла форму — то коленки подгибались в самый неподходящий момент, то, стоило простоять некоторое время, выгнув спину, схватывало поясницу. Но я знала: подвинусь хоть чуть-чуть, и Сьюз озвереет, потому что заново придется направлять свет, и остальные девушки будут раздражены — ведь им-то такое дается без труда. Я всей душой хотела угодить Сьюз и была готова двадцать минут просидеть, закинув колени за голову, пока спина не начнет разламываться.

Меня переодевали раз пятнадцать, чтобы получить снимки для как можно большего количества журнальных обложек. И с каждым кадром я постигала новые способы воплощать сексуальность, выходящие далеко за пределы пригашенных огней «Бешеной лошади». Я хотела покорить камеру так же, как покоряла посетителей стрип-клуба.

После съемок Эмма предложила подбросить меня до мотеля, где мне предстояло жить. Мы залезли в ее «Порше» с откидным верхом (от этого Эмма стала казаться мне еще круче) и покатили в гостиницу — дыру под названием «Приют странника». Я подошла к конторке; хотя Сьюз и забронировала номер, у меня потребовали кредитную карточку. Ни кредитной карточки, ни денег у меня при себе не оказалось, и тогда мне отказались выдавать ключи. Мне было всего восемнадцать, и я никогда еще не путешествовала в одиночестве. Я не представляла ни куда пойти, ни где заночевать в этом чертовом городе.

Я побрела из гостиницы, волоча за собой объемистый чемодан, пялясь на проезжающие автомобили и раздумывая, как же меня угораздило так вляпаться. Вдруг ко мне подрулила Эмма. Она вернулась, чтобы проверить, как у меня дела. Помнила, наверное, как беспомощно я смотрелась в утренней передряге с таксистом.

— В чем дело? — спросила Эмма, обнаружив меня торчащей у дороги со слезами в глазах. — Ты в порядке?

— Меня в комнату не пускают! — пожаловалась я.

И снова Эмма меня выручила — запихнула-таки в этот занюханный мотель. Я даже махнула рукой на кровавые пятна от клопов на простынях и на тараканов, кидавшихся врассыпную каждый раз, когда зажигался свет. Той ночью я толком не могла заснуть. Мысли о минувшем дне будоражили кровь, но я тревожилась, не причинила ли слишком много хлопот людям, которые могли сделать из меня звезду или же, взбреди им такая фантазия, размазать и вышвырнуть из города.

На следующий день Сьюз сначала фотографировала меня одну, а потом мы перебрались на пляж, где мне предстояло позировать еще с двумя девушками — миниатюрным созданием по имени Эрин и опытной моделью, звавшейся Шайла ЛаВо, которая смотрела на меня так, будто хотела сожрать. Разрешения на съемку у нас не было, так что Сьюз большими белыми простынями загораживала нас от гуляющих по пляжу. Нам пришлось поливать друг друга маслом. По ходу дела Сьюз попросила Эрин брызнуть маслом на мою динь-динь. Я отпрянула.

— Лучше не надо, — произнесла я. — Может попасть инфекция.

— Отлично, — вздохнула Сьюз.

Я была уверена, что она расстроится или вытурит меня со съемок. Просто удивительно, что она уступила так легко. Никогда прежде мне не доводилось постоять за себя. Оказалось, неплохо. Надо будет еще раз попробовать. Может, в следующий раз попрошу мотель поприличней.

С Никки Тайлер.

Так все и началось. Каждое утро я вставала в пять и к семи приходила на студию, чтобы гримироваться. Не будь я так молода, мое лицо выглядело бы как черт знает что от недостатка сна. Яркая личность, талантливый фотограф, Сьюз, как я теперь понимала, все же была еще и акулой. Ее специализация — наивные молоденькие девчонки вроде меня, которые были так счастливы, попав в фотомодели, что соглашались на что угодно. Раз вонзив в меня зубы, Сьюз держала крепко. Она фотографировала меня, пока я не падала полумертвая.

Плата была — триста долларов в день, но порой Сьюз закатывала сразу по три самостоятельные фотосессии. И я представления не имела ни сколько платят за снимки ей самой, ни скольким журналам она их продает. Предполагалось, что я проведу в Лос-Анджелесе два дня, но Сьюз продержала меня там неделю, и все это время непрерывно шли съемки. Насколько я знаю, Сьюз даже пробралась в гостиницу, когда я спала, и нащелкала еще несколько кадров. Возможно, я ей так понравилась потому, что, исполненная признательности, ни разу ни на что не пожаловалась. Захоти Сьюз, чтобы я побалансировала на скале на одной ножке, я бы это сделала, потому что моя мечта наконец-то обращалась в реальность.

На третий день Сьюз запланировала грандиозные съемки с десятком девушек в огромном особняке. Сидя в гримерном кресле, я наблюдала, как одна за другой являются красотки — заносчивые, затраханные, замотанные или же задвинутые на сексе. Казалось, все они пялятся на меня и гадают, что понадобилось маленькой девочке здесь, среди взрослых женщин. А я пребывала в своем «мышином» настрое — замкнулась и, как водится, ни с кем не разговаривала. Впрочем, когда Эмма со мной закончила, все девушки смотрели на меня уже совсем иначе. Мое преображение их ошеломило. Внезапно я оказалась соперницей.

Снаружи возле дома бил мощный фонтан, струи которого взлетали на несколько метров. Мы с Эммой разговаривали, примостившись на мраморных ступенях, и тут появилась блондиночка с длинными прямыми волосами и прелестнейшими мелкими веснушками.

— Привет, Эм! — прощебетала она.

Затем она перевела взгляд на меня:

— Тебя как зовут?

— М-м… Дженна.

— А я Никки. Никки Тайлер. Ты, наверно, одна из новеньких девочек Сьюз.

С ума спятить — на меня обратила внимание фотомодель. Да еще такая броская! А ее веснушки меня просто очаровали. Во время всей съемки (включая классический кадр, где все девочки лежат рядком в шезлонгах, демонстрируя свои попки), Никки держалась возле меня, давала советы и щедро делилась сплетнями про остальных моделей. Время шло, и я становилась все раскованней — благодаря Никки. Глаза блестели, энергии прибавлялось, я начала сама предлагать позы. Чем больше я расслаблялась, чем выразительней становилась, тем энергичней подбадривала меня Сьюз сердечными возгласами типа «Да, вот так, грязная ты мелкая тварь!». Занятия танцами в подростковом возрасте сказались на моей гибкости: я сгибала ноги и спину так, как было не под силу другим моделям; Сьюз это вдохновило настолько, что она окрестила некоторые позы в мою честь: «Щель Джеймсон», к примеру, — это когда я балансировала на крестце, раскинув ноги, задница была в воздухе, а голова покоилась на колене.

Конечно, тогда, взбудораженная всем происходящим, я решила, что Никки просто симпатизирует мне как новенькой. По простоте душевной я и не поняла, что она бисексуальна как дважды два четыре. Когда нас фотографировали для сцены «девочка с девочкой», все уже было отснято — а Никки все продолжала целовать меня в губы, хотя интимные контакты между моделями не разрешались. Это не вызывало у меня ни чувства неловкости, ни возбуждения. Просто казалось, что это круто. Никки, в свою очередь, была значительно опытней и хорошо знала, что делает. Она не перебарщивала с сексуальным заигрыванием, но и дистанцию держала ровно такую, чтобы я могла уловить намек.

К концу дня я пребывала в эйфории: мне удалось-таки выделиться среди других девушек, несмотря на всю их опытность. Все повторялось заново. Мне нравилось бросаться в эти новые миры, где я была чужой и ничего не знала, и с изумлением открывать в себе неведомые доселе таланты.

По окончании съемок Никки вновь возвратилась в свое повседневное обличье — очки в роговой оправе, костюм, конский хвост — и предложила подбросить меня в гостиницу.

— Ты где остановилась? — спросила она.

— В «Приюте странников».

— Нет! — Никки с воплем нажала на тормоз. — Куда они тебя засунули! Девушке там не место. Будешь жить у меня. И никаких возражений.

Подруга, коллега, партнер: Никки Тайлер.

Глава третья. Десять заповедей Часть 2

В сексе я разбираюсь так, как другие люди разбираются в музыке и компьютерах. Это мой образ жизни. Как женщины других профессий обсуждают выгодные тарифы или компьютерные карты, мы говорим о том. как сбривать волосы на лобке (если взять неоспорим вместо геля для бритья, раздражение будет меньше) и отстирывать менструальную кровь от трусиков (попробуйте гидроген пероксида). Но вот о чем женщины спрашивают меня чаще всего — это как делать хороший минет.

Если девушка хочет, чтобы мужчина остался с нею, можно почитать «Правила» или же обработать его так, что он не забудет этого до конца жизни. Итак, в отличие от предыдущих заповедей, эти предназначены для женщин — или для мужчин, которые передадут их своим подружкам.

I. ДЕРЖИ ВИЗУАЛЬНЫЙ КОНТАКТ. Склоняясь к нему, убери волосы с лица и взирай на него большими, как у лани, очами. Всегда старайся выглядеть в постели на все сто: мужчины любят глазами.

II. НАЧИНАЙ МЕДЛЕННО. Начни с медленных движений языком, потом обхвати ртом и, наконец, минут через десять принимайся массировать руками основание. Но учти: когда работаешь и руками и ртом одновременно, многие парни доходят до кондиции очень быстро — тут и веселью конец.

III. ИСПОЛЬЗУЙ РУКИ С УМОМ. Можно не только гладить, но и легонько теребить яички. Если гладить обеими руками, да еще ритмично и в разные стороны — это замечательно, только парня может не хватить надолго. Имей в виду: если фрикции слишком усиливаются, значит, ты делаешь это неправильно. Сбавь ход — и, если надо, воспользуйся смазкой.

IV. СПЛЮНЬ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ СГЛОТНУТЬ. Слюна не только уменьшит трение и послужит естественной смазкой, но и возбудит партнера. Глубокая глотка — путь к лучшему результату. Чем с большей глубины идет слюна, тем она гуще.

V. СЛЕДИ. КАК ОН ОНАНИРУЕТ. Большинство парней непросто дергает вверх-вниз. Если понаблюдаешь, как твой партнер мастурбирует, узнаешь наверняка, что ему нравится. Обычно в его движениях намечается готовность к атаке. Представь, что бы тебе хотелось испытать самой, и действуй, легко вращая руку в запястье.

VI. РАБОТАЙ ЯЗЫКОМ. Когда он у тебя во рту, высунь язык так далеко, как только сможешь. Затем проводи языком по нижней части его ствола. Поначалу можно поперхнуться, но партнер вскоре начнет взывать к небесам, причем тщетно.

VII. ЗАГОРАЖИВАЙ ЗУБЫ Большинство девушек прикрывают зубы губами, чтобы обезопасить парней, но проблема в том, что это затрудняет работу. Лучше заслони нижние зубы языком, а рот раскрой как можно шире, чтобы верхних зубов ничто не касалось.

VIII. ВОЗДАЙ ДОЛЖНОЕ МОШОНКЕ. Эта маленькая вариация редко появляется на экране, потому что смотрится не слишком презентабельно; однако ощущения бесподобные. Возьми в рот его яички — если понадобится, пососи, чтобы оттянуть их вниз, — и обрабатывай рукой. Потом вытяни язык так, чтобы можно было лизать чувствительную область между его задницей и тестикулами.

IX. ЭКСПЕРИМЕНТИРУЙ, ПРИНИМАЯ НА ЛИЦО И ГЛОТАЯ. И когда парень кончает на лицо; не знаю мужчин, которых бы это не возбуждало. Кайф испытывают и при заглатывании. Хотя данный вопрос еще не изучен, все же лучше, если партнер на хорошей диете (особенно включающей ананасы или ананасовый сок).

X. СЛЕДИ, ЧТОБЫ НЕ ПОПАЛО В ГЛАЗА. Это не только жжется — рискуешь и подхватить инфекцию. Потом всегда ополаскивай лицо водой комнатной температуры. В горячей воде все затвердевает и плохо отмывается. А отправиться в школу или на работу с таким украшением на подбородке — это последнее дело.

Глава четвертая

У Никки была славная квартирка в Шерман-Оукс, возле ресторана-закусочной. Когда мы приехали туда, она познакомила меня со своим приятелем, Бадди, который, должно быть, знавал еще ее матушку. Втроем мы уселись на кушетке и где-то с час смотрели телевизор; наконец Бадди поднялся со словами:

— Ну, ладно, девочки, доброй вам ночи!

Стоило ему отправиться на боковую, как атмосфера внезапно начала сгущаться. Никки хотела меня, а я еще не совсем была к этому готова.

— Хочешь фильм посмотреть? — спросила она.

— Да, конечно. Классно.

Никки порылась в своей коллекции и вытащила одну из кассет. Это была порнуха. Фильм с Саванной: «Саванна-суперзвезда». Игра велась напористо и по хорошо отработанной программе.

— Тебе не холодно? — справилась Никки.

— Так, немного.

Никки извлекла из шкафа большое мягкое одеяло, набросила его на меня, нырнула под него сама и обвила меня рукой. Ни дать ни взять разгульная вечеринка у старшеклассников.

Никки намеревалась завести меня так, чтобы желание во мне стало сильней чувства неловкости. Сначала она придвинула руку к моей ноге. Затем принялась медленными, все менее и менее невинными движениями поглаживать сбоку мое колено. Шла одна томительная минута за другой; Никки перебралась с наружной стороны бедра на внутреннюю. Она предусмотрительно не касалась интимных местечек, но приблизилась к ним ровно настолько, чтобы вогнать меня в нервную дрожь. Вскоре все мое внимание переключилось с фильма на манипуляции Никки, и в конце концов либидо восторжествовало над разумом.

Внезапно мы точно сорвались с цепи и кинулись друг к другу. Никки впилась в меня губами и опрокинула. Усевшись сверху, она стянула с меня топ. Казалось, ее руки и губы блуждали повсюду. Она оказалась намного агрессивней Дженнифер — и куда опытней, если только такое возможно, и это при том, что была она всего на пару лет старше меня. Все, что мне оставалось делать, — это целовать Никки и царапать ее спину, пока она терзала каждый сантиметр моего тела.

Мы скатились на пол. Не прерывая своих атак, Никки пошарила под кушеткой и выудила огромное дильдо телесного цвета. Вибраторы Никки не любила из-за своей повышенной чувствительности, да и батарейки считала сплошной лажей. Но дильдо пришлось ей по нраву — и чем оно больше, тем лучше.

После трех часов потного, безумного секса Никки вручила мне большие черные помочи. Предполагалось, видимо, что мне это надо надеть. Я в жизни не пользовалась ничем подобным, но после того удовольствия, которое Никки мне только что доставила, следовало отплатить ей тем же. Никогда не забуду чувства, накатившего на меня, едва между моих ног появилась эта огромная штуковина. Ты превращаешься в животное, монстра, маньяка — короче, в мужчину. Никки обеими руками натерла мазью торчащий из меня причиндал, и мои нервы точно слились с этим гигантским куском пластика. Я могла им чувствовать.

Никки повернулась и, встав на четвереньки, замерла в ожидании. До чего же это было странно. Я опустилась позади нее на одно колено и накрыла ее собой. Я собиралась сделать все медленно, чтобы не поранить Никки, но стоило ввести головку, как у меня точно башню снесло. Я сильным ударом вогнала в Никки все остальное. Я трахала, и трахала, и трахала ее.

— Не двигайся взад-вперед всем телом, — посоветовала Никки. — Покачивай бедрами, как парень. Ммм. А теперь чуть ниже — и попадешь в самую точку.

Я так и сделала, и Никки точно рехнулась. Мне достаточно оказалось взглянуть на вены, вздувшиеся у нее на шее, на покрасневшую спину и на искаженное в экстазе лицо, как все мое тело содрогнулось в новом оргазме.

После этого мы повалились на пол, да так и заснули, а штуковина, болтавшаяся у меня на бедрах, упиралась Никки в ногу. На следующий день она отвезла меня на очередную съемку.

Мне не хотелось садиться Никки на шею, так что оставшиеся дни я провела в гостинице. При следующей нашей встрече физического контакта не произошло. Мы просто отправились вместе пообедать, проболтали несколько часов — и так были посеяны семена настоящей дружбы. Никки рассказала, что пришла в модельный бизнес, когда искала деньги на лечение заболевшей собаки — тогда-то ей и попалось на глаза объявление о моделях-бикини.

— Когда тебе случится снова побывать в Лос-Анджелесе, — сказала она, — мой дом — твой дом.

Затем я полетела обратно к Джеку, в преисподнюю, служившую нам жильем. Заработанные в Лос-Анджелесе 2100 долларов я спрятала в свой заветный сундучок — в коробке, хранившейся под кроватью, уже накопилось около 33 000 долларов — и возвратилась в «Бешеную лошадь». Сумма может показаться не такой уж и значительной, но ведь после столь долгих занятий стриптизом сказываются и побочные эффекты этой работы: она портит отношения и с мужчинами, и с деньгами. Насмотришься и того и другого — и как к одному, так и к другому теряешь уважение. Вот почему большинство стриптизерш — бисексуалки, и вот почему я превратилась в ту самую «разбивательницу сердец», которая вытатуирована у меня на заднице.

Что до денег, то об обычной работе трудно и помыслить, если вместо чеков можно каждую ночь пригоршнями сгребать наличные. В итоге с какой легкостью зарабатываешь деньги, с такой же и тратишь — на шмотки, на роскошные обеды, номера в отеле, шампанское, наркотики и прочие штучки для себя, для друзей, для парня — и для его дружков тоже.

Но мне казалось, что я отложила достаточно, чтобы мы с Джеком перебрались в новое, замечательно обставленное местечко, где не пропадает горячая вода, где нет ни крыс, ни тараканов и где обои не драные и пожелтелые. В течение следующего месяца я пересмотрела дюжину домов, указанных в газете, и отыскала наконец чудесную квартиру с двумя спальнями, расположенную в процветающем районе. Я договорилась о въезде и отправилась домой за своей заначкой. Вытащила коробку и вытряхнула деньги на кровать, чтобы пересчитать их. Один доллар, два доллара, три, четыре, пять… шесть, семь… восемь…

Внезапно я побелела. Только однодолларовые бумажки. Куда делись все двадцатки и сотни, которые я копила так долго? Лишь один человек знал, где я храню деньги.

Глава пятая

Я ринулась на Джека, едва он переступил порог, вернувшись из тату-салона.

— Где мои деньги, твою мать? — заорала я.

Джек даже не потрудился соврать.

— Я немного позаимствовал, — сообщил он. — Я думал, ты не будешь против.

— Хрен я тебе не против! — кричала я. — Нам ко всем чертям надо сваливать из этого сраного клоповника!

— Я в курсе, детка, — сказал Джек. — Именно это я и пытаюсь сделать. Я думал, что сумею приумножить деньги в «Золотом самородке».

Джек любил целить высоко, он был игроком. Просто я не ожидала, что играть он станет на мои деньги.

— А ты поработай, — проронил он, высыпая пару дорожек на кухонный стол. — За неделю все восстановишь.

— Скотина! — Я двинула ему кулаком в спину. Положить ему было и на меня, и на мои деньги.

Я поклялась, что вновь заработаю деньги, а Джека оставлю к чертям собачьим. Затем склонилась над столом и ахнула несусветную порцию метедрина, изгнав из мыслей отдаленные воспоминания о Лос-Анджелесе, Сьюз Рэндалл и Никки Тайлер. Я проделала такое впервые за последние полгода. Такая доза должна была услать меня на орбиту. Принимать наркотики для забавы или для расслабухи куда безобидней, чем делать это на нервах… К примеру, чтобы забыть о том, что твой собственный парень украл твои сбережения.

В Лас-Вегасе есть нечто подобное отраве. С каждым днем, проведенным там, я все больше утрачивала чувство реальности происходящего. Даже Дженнифер, единственная моя настоящая подруга, постепенно отдалялась от меня, погружаясь в мир отношений с парнем. Казалось, чем лучше, чем восхитительней становился для меня Лос-Анджелес, тем хуже делался Лас-Вегас. Я стремилась к успеху — но где-то в глубине души чувствовала себя недостойной, словно бы не заслуживающей этого. И я постоянно наказывала саму себя — неуверенностью, наркотиками… и Джеком. Каждый раз, уходя из дома, я была уверена в том, что Джек обманывает меня. И, возвращаясь, обшаривала дом в поисках улик, а порой даже следила за Джеком, когда он куда-нибудь отправлялся. Такое поведение было ниже моего достоинства. Пусть в эмоциональном плане между мною и Дженнифер, а затем и Никки, существовала куда более глубокая связь — я все же оставалась в полной зависимости от Джека, отчасти потому, что чувствовала его отчуждение, и это причиняло мне боль. Я ненавидела его за это. И за это же любила.

После очередной нашей перепалки я голышом плакала в прихожей, утирая пену, буквально выступившую на губах от всех моих тирад и воплей. Внезапно меня охватило желание позвонить папе. Я тосковала по Тони, и мне хотелось убедиться, что он жив и здоров. Последнее, что я слышала о брате после разговора с папой, — это что отец пригласил их с Селеной пожить у него, под его присмотром. Папа помог своему брату, Джиму, открыть собственное дело в сфере недвижимости, а Тони привлек в качестве партнера — рассчитывал, что это вернет его в колею. Но Тони по-прежнему вяз в наркотиках и постоянно воровал у отца вещи, чтобы их загнать.

Я позвонила папе домой, но никто не снял трубку. Сначала я не придала этому значения и просто продолжала позванивать. Но когда ни назавтра, ни на следующий день, ни еще днем позже на звонок так никто и не ответил, меня охватила тревога. Я промучилась в неизвестности пять дней и наконец попросила Джека, чтобы он отвез меня к моему старому дому — я решила поискать их на месте.

Впервые со дня своего бегства я возвратилась домой. Мы подъехали; входная дверь оказалась незапертой и открытой настежь. Что-то было не так. Телевизор включен. На кофейном столике — полупустая бутылка пива. И надрывающийся телефон.

Я сняла трубку. Но там уже царило молчание — успели отсоединиться. Не в силах сдержать себя, я заплакала. Где они, что с ними случилось? Конечно, не самая крепкая у нас была семья — но это все же лучше, чем никакая, и только это сейчас казалось важным.

Я позвонила бабушке, но и у нее никто не отвечал. Все, что сумел выдавить из себя Джек, было: «Что за чертовщина стряслась с твоим папой?» В тот момент до меня даже не дошло, насколько фальшиво это прозвучало.

Две недели прошло без каких бы то ни было известий о папе, Тони, Селене и бабушке, и я уже боялась, не влип ли Тони в такую передрягу с наркодельцами, что они в отместку похитили или поубивали всю мою семью. Я была сокрушена.

Тогда-то и зазвонил телефон. Я подползла к трубке. Послышался женский голос: Сьюз Рэндалл. Она продала большую часть снимков с первых фотосессий и хотела, чтобы я попозировала еще. Я на неделю махнула в Лос-Анджелес, поселившись у Никки. И это были одни из худших дней в моей жизни — покинув Лас-Вегас, я ровным счетом ничего не могла сделать для своей семьи. Я приняла решение: как только вернусь домой — обращусь в полицию.

Однако по возвращении в Лас-Вегас меня ждала новость. «Звонил твой папа, — говорилось в записке, оставленной Джеком на кухне. — Он не может сообщить, где находится. Что-то там произошло, и им всем пришлось уехать. Он тебе скоро позвонит».

Минуло еще две недели, прежде чем отец вновь дал знать о себе. Он звонил из автомата в Южной Дакоте. Что именно случилось, он не сказал, но заверил, что они с Тони не натворили ничего плохого. Они запихнули Селену и бедную мою бабушку в грузовик и пустились в бега. При всех своих недостатках папа всегда сам распоряжался своей жизнью, но сейчас голос у него был совсем как у моего братца — затравленный и отчаянный.

После этого папа звонил каждые несколько недель — каждый раз из другого города, с новыми контактными телефонами. В конце концов я эти номера и записывать перестала — что толку, если они все время меняются. Я не представляла, во что их с Тони угораздило вляпаться.

Самая между тем все курсировала в Лос-Анджелес и обратно, останавливаясь там у Никки. Я поочередно то резко завязывала с метедрином на время фотосессий — при моем маленьком подбородке и голубых глазах судорожно сжатую челюсть и расширенные зрачки особо не спрячешь, — то нагружалась под завязку, возвращаясь в Лас-Вегас. А раз мне удавалось притормозить, когда того требовал долг, я и считала, что держу все под контролем.

В Лос-Анджелесе Никки то и дело таскала меня к газетному киоску на углу, чтобы я поискала там собственные снимки. И постепенно они начали появляться: на обложке «Хастлера», потом — «Черри», а там и «Хай сэсайети». Наконец в киоске красовались все три обложки с моим изображением. Я была штучкой месяца. Конечно, нигде не упоминалась Дженна Джеймсон. Меня называли Шелли, или Дэйзи, или Мисси. И хотя ни один из редакторов со мной и словечком не перемолвился, появились интервью, где я разглагольствовала о своей необычайной похотливости, о том, как мне нравится секс с незнакомцами и как было бы хорошо пригласить моих подружек на встречу а’труа с моим парнем. (Неудивительно, что первые снимки, сделанные у Джулии Партон, так нигде и не появились: они были настолько плохи, что Джулия и продать их не смогла.)

Нам обычно предоставляли солидную скидку на журналы, и причина тому была проста: Бадди, приятель Никки, работал в киоске. Там они и познакомились: Бадди застукал Никки, подозрительно околачивающуюся возле стенда, — она набиралась храбрости, чтобы купить мужской журнал со своими первыми снимками.

Наконец я заработала на танцах и съемках сумму, достаточную для переезда. Я сняла шикарные небольшие апартаменты с двумя спальнями в лас-вегасском небоскребе, называвшемся «Хрустальные башни». Квартира оказалась прекрасная: фойе было выложено черно-белой плиткой в шахматном порядке, спальня впечатляла своими размерами, а с балкона открывался вид на пруд. Я позаботилась о том, чтобы оставить на старом телефоне новый номер — на случай, если позвонит папа. Я боялась, что навсегда потеряю связь с ним и с Тони.

Полная самостоятельность — такого в моей жизни еще не случалось, и готова я к этому тоже не была. Так что Джек, разумеется, переехал вместе со мной.

Отношения такого рода несуразны, поскольку в них отсутствует логика. Мы судим о них не по фактам, а по нашим собственным ожиданиям. Я все еще думала, что Джек изменится. В ту неделю все шло так хорошо: из денег, заработанных в тату-салоне, Джек выплатил часть ренты, а заодно купил кое-что из мебели. А поскольку я уже обретала в Лас-Вегасе славу как модель, Джек с гордостью водил меня с собой под ручку. К тому же я не знала других парней, с которыми можно было бы спать, баловаться наркотиками и швырять в них посудой. Более того — если мы собирались поддерживать отношения в дальнейшем, то я хотела держать Джека к себе поближе, чтобы за ним присматривать. Я ему совершенно не доверяла. Совсем еще юная, я не знала, что любви без доверия не бывает. Есть только влечение и взаимная зависимость.

Пусть в модельном бизнесе я зарабатывала много меньше, чем на стриптизе, но возвращаться в «Бешеную лошадь» я не хотела. Я будто поднялась выше этого, и теперь передо мной стояли новые задачи. Там я вечно чувствовала себя одинокой, опустошенной, а частенько и рассерженной — словом, в чем-то это для меня было сродни семье. Друзей у меня там так и не завелось, кроме Дженнифер, которую я по-прежнему любила, хоть она и проводила все больше времени с Лестером. А ежевечерняя трепотня с поддатыми парнями очень быстро становится поперек горла. Каждый раз, когда парень обзывал меня шлюхой или сукой, сдерживаться становилось все трудней, а ведь я старательно вырабатывала взрослую уверенность в себе. Так что я не испытывала никаких сожалений, уведомив Винни о своем уходе. Определенно, я была питомицей «Бешеной лошади» — именно там я впервые ощутила вкус независимости и получила навыки, необходимые для выживания в реальном мире, — но теперь я готовилась к следующему уроку.

К сожалению, он настал чуть раньше, чем я ожидала.

Глава шестая

Вплоть до того самого дня, когда меня похоронят — отслужившую свое охапку плоти, костей и силикона, — мне так и придется отвечать на один и тот же вопрос. Он настигает меня каждый раз, когда я выхожу из дома — а это случается гораздо реже, чем вы можете подумать (легко, по-вашему, оторваться от канала «Е!»?). Мужчина или женщина, подросток или пенсионер, привлекательная личность или Билл О’Рейли — все они хотят знать: «Так как вы все-таки попали в порно?»

Когда люди расспрашивают актера, фотографа или инструктора по сноуборду, как они попали в свой бизнес, то они, скорее всего, разведывают, как бы пробиться туда же самим. В случае же моей профессии главное, что всех интересует, — это как человек решается заниматься перед камерой сексом с посторонними людьми, чтобы зарабатывать на жизнь? Следующий по популярности вопрос — а не было ли такого, чтобы меня били, обижали, и не переносила ли я в детстве травмы типа удара по голове или пищевого отравления.

И вот каков подлинный ответ, который и не приходил мне в голову, пока я не взялась за эту книгу.

Детские шажки

ШАГ ПЕРВЫЙ

Девочка-подросток хочет стать моделью.

ПРИЧИНА

Как и все подростки, она верит в свою исключительность.

ШАГ ВТОРОЙ

Девочка-подросток начинает встречаться с тату-художником или байкером.

ПРИЧИНА

Он старше, хуже и, безусловно, мудрее.

ШАГ ТРЕТИЙ

Девочка-подросток становится стриптизершей.

ПРИЧИНА

Работа, деньги и одобрение приятеля.

ШАГ ЧЕТВЕРТЫЙ

Девочка-подросток начинает позировать обнаженной.

ПРИЧИНА

Это совсем как настоящий модельный бизнес — только плюс стриптиз.

ШАГ ПЯТЫЙ

Девочка-подросток снимается в полупорнографических фильмах с исключительно женским составом.

ПРИЧИНА

Месть.

Я знала, что Джек меня обманывает. Одна проблема — мне до сих пор не удавалось его застукать. Я шпионила за тату-салоном, раскатывала в машине, проверяя, где его носит, и прочесывала в доме каждый миллиметр, выискивая обличительные волосы, сережки, заколки и вынюхивая запах незнакомых духов. И все поиски были тщетны, поскольку проводились, как правило, под изрядной дозой метедрина.

Но однажды вечером мне представился подходящий случай. Джек закатил очередную вечеринку в тату-салоне; в углу отиралась рослая, плотная блондинка. Наши взгляды встретились, и я поняла: вот она — моя соперница, мой враг, мой кошмар. Вечеринка шла полным ходом, гости хмелели все больше, а блондинка нет-нет да поглядывала в мою сторону — не только как любовница, засекшая соперницу, но и как женщина явно увлеченная или, по крайней мере, заинтригованная.

И когда Джек отправился за пивом, я решила с ней подружиться. Звали ее Лейси. Я удостоверилась в ее осведомленности насчет наших с Джеком отношений и только тогда расставила ловушку.

— Знаешь, у нас с нашим старичком все по-свободному, — сообщила я ей. — Может, не следовало тебе этого говорить, но я обычно делю с ним девушек. Люблю смотреть, как он трахается. Раз он мне уже сказал, что у вас кое-что уже было, как насчет того, чтобы попробовать с нами обеими?

Я вовсе не была уверена в ее реакции. Слишком уж в лоб я все это выдала. Но глаза у Лейси разгорелись, и она произнесла:

— Мы, вообще-то, всего пару раз перепихнулись, но с тобой — да, это будет классно.

Бац! Попалась.

Девчонка попроще из нее бы на месте дух вышибла. Но я усвоила от отца кое-какие тонкости детективной работы. Напади я на эту девку прямо в разгар вечеринки — я бы просто выставила себя психованной стервой. Но если подождать и застигнуть ее на месте преступления — это будет совсем иная песня.

Позже вечером я сказала Джеку, что мне очень приглянулась Лейси — нельзя ли взять ее на ночь к нам домой и позабавиться. Этот идиот ничего не заподозрил — решил, что можно вот так, запросто поиметь другую девчонку прямо у меня на глазах.

После вечеринки мы привезли Лейси прямо к нам домой и уселись поболтать на кушетке. Я отправилась в ванную, проторчала там добрых десять минут, а когда вернулась, Джек так и сидел на своем месте. Только штаны у него были спущены, а Лейси, уже без топа, стояла перед ним на коленях и делала ему минет. Тут я сорвалась. Одно дело — просто знать, что нечто подобное происходит, другое — увидеть это своими глазами. Я моментально утратила свой искусственный загар, покраснев от ярости. В долю секунды я очутилась возле кушетки и сгребла Лейси за волосы. Я выволокла ее из квартиры, пнула в живот и заорала:

— Да как ты посмела трахаться у меня за спиной с моим парнем, сука ты гребаная? Еще раз сюда сунешься — убью на хрен!

И я захлопнула дверь.

Увидев на кушетке тряпки Лейси, я спохватилась, что кое-что забыла. Я распахнула дверь, плюнула на нее — и захлопнула дверь снова.

— Ты что, твою мать, рехнулась? — орал Джек. Он был потрясен. — Ты же сама ее сюда зазвала!

— Урод брехливый! Ты с ней трахался! Она мне сама сказала!

Тут меня прорвало — я разревелась.

— Да как ты мог так со мной поступить?

Джек даже оправдываться не стал. Он вышел из спальни, хлопнув дверью. Той ночью я едва не доплакалась до обезвоживания организма.

Время шло, а рана не затягивалась, и я решила отплатить Джеку той же монетой — но на свой лад. В мире байкеров и тату-художников нет худшего клейма на человеке, если его старушка спит с кем-то еще — и об этом знают все, кроме него. И лучший способ это сделать — перед камерой.

Глава седьмая

Саванна — вот на кого я всегда равнялась. Какой бы я ни совершила шаг — казалось, я неотвратимо движусь по тому же пути, по какому развивалась и ее карьера. Стало быть, я знала, что впереди меня ждут фильмы «для взрослых», но окончательно еще до этого не дозрела. Девушка должна быть готова к работе в порно и умом, и седцем. К сожалению, у Саванны сложилось иначе. Бывшая Шэннон Уайли, разбив «Корветт» и изуродовав лицо на пути с вечеринки, пустила себе пулю в голову. Ей было двадцать три, она пребывала в депрессии и запуталась в долгах.

Когда я услышала эту новость, у меня долго не укладывалось в голове, как эта красавица могла сделать с собой такое. Но тут я оглянулась на собственную судьбу: карьера быстро шла в гору, но с семьей и личной жизнью дело было дрянь. И это казалось формулой такого же трагического конца. Чем большее здание славы возводишь на столь шатком фундаменте, тем неустойчивей становится оно — пока совсем не рухнет. В слишком многих вещах мне еще только предстояло разобраться.

Но вместо этого я позволила шашням Джека подтолкнуть меня к порнобизнесу быстрей, чем следовало бы. Каждой ночью, лежа в постели, я выдумывала совсем другую жизнь, о которой Джек ничего бы не знал и которую бы не мог контролировать, мое тайное «я», способное раздавить Джека, если бы он о нем проведал.

Другим искушением были деньги: Сьюз платила триста долларов в день. Но, появившись в фильме, я могла зашибить от двух до шести тысяч долларов всего за несколько часов работы. А это много-много новых кошельков.

Большинство девушек начинает с низкопробных поделок — их приводят в захламленную студию в Миссион-Хиллз, где им засовывает во все мыслимые дырки какой-нибудь драчливый засранец, который считает, что его партнершу зовут Сука. И эти девушки, иные из которых могли бы пробиться и на главные роли в порноиндустрии, потом плетутся домой и клянутся больше никогда ничем подобным не заниматься — слишком уж мерзопакостный оказался опыт. Но сделанного, увы, не воротишь, и до конца своих дней они живут в страхе, что их родственники, коллеги или дети все узнают — что неизбежно и случается.

Такое могло произойти и со мной. К счастью, я смекнула, что начинать лучше постепенно. Для начала я проэкспериментировала — сделала пару сцен для лас-вегасской компании под названием «Город греха». В основном все, что мне пришлось делать, — это позировать перед движущейся, а не стоящей на месте камерой. Это оказалось до того просто, что я легко решилась и на следующий «детский шажок»: полупорно, где не надо ничего раздвигать и показывать розовое. Демонстрировать себя снаружи — это без проблем, но выставлять напоказ внутренности все еще казалось мне катастрофой. Я и по сей день не могу смотреть секс-сцены со своим участием.

Самым престижным режиссером полупорно был в ту пору Эндрю Блэйк, один из немногих мечтателей в своем жанре. Это одержимый художник, создатель сочного, вдохновленного Хельмутом Ньютоном кино с красивыми девушками, в основном звездами «Пентхауса» с натуральными грудями. Снимал Эндрю Блэйк и Саванну. Само собой, именно у него я и хотела работать, хотя Эндрю Блэйк и предпочитал более фигуристых, более маститых женщин. Словом, отнюдь не смущаясь из-за своего невеликого опыта, я заявила Джулии Партон, что хочу сниматься у Эндрю Блэйка. Джулия любезно предоставила мне для деловых звонков свой номер телефона, и Джек по-прежнему был не в курсе, чем я занимаюсь.

— У меня есть телефон Эндрю, — сказала она. — Хочешь, я ему позвоню?

— Нет, спасибо, — отозвалась я. — Я сама.

К тому времени у меня уже были кое-какие представления о том, как следует подать себя — особенно парням.

На следующий день я позвонила Эндрю Блэйку и сказала без обиняков:

— Привет, меня зовут Дженна Джеймсон. Я бы очень хотела сняться в одном из ваших фильмов.

Он не бросил трубку.

— Я знаю, кто вы, — послышалось в ответ. — Видел ваши снимки.

Тем не менее свое резюме я ему выдала.

— Вот что я вам скажу, — объявил Эндрю Блэйк в конце концов. — Через пару недель у меня съемки с Кайлан Николь, Селестой и Джулией Энн. Может, вас это заинтересует?

После всех моих грез это было нешуточное разочарование. Услышав имена этих топ-звезд, я сообразила, что главная роль мне не светит.

— Конечно, — пробормотала я. — Конечно, я согласна.

— Попробуете «девочка с девочкой»?

Я ничего не имела против. Только не хотелось вляпаться в интим с какой-нибудь обкуренной кошелкой. И я спросила:

— А можно я сама выберу девушку?

— У вас есть кто-нибудь на примете?

Я точно знала, кого хотела: Никки Тайлер.

— Давайте-ка я посмотрю, — сказал Эндрю Блэйк, — а потом перезвоню вам.

На следующей неделе кандидатуру Никки одобрили, и я вновь вылетела в Лос-Анджелес. Прежде мне доводилось работать только у Сьюз, где была одна-единственная гримерша и выбирать шмотки приходилось из ее гардероба. Студия же Эндрю Блэйка была огромной, с двумя гримерами, стилистом и полудюжиной трейлеров. Когда я вышла на площадку, все уставились на меня как-то странно. Не знаю почему. Я забралась в фургон медового цвета и увидела на переднем сиденье черноволосую девушку. Она вся поникла и казалась затраханной до того, что даже головы поднять не могла. В первый раз я видела в этой индустрии девушку, которая позволила укатать себя до такого состояния.

Никки еще не приехала, и я держалась в сторонке от всех. Когда настала моя очередь гримироваться, мне показалось, что я проторчала в кресле несколько часов. Гримеру пришлось изрядно попотеть — он делал мне новое лицо, изучал его — и смывал снова. Наконец я отважилась спросить, в чем дело.

— Золотце, — изрек гример, — скажем так: вы — это испытание. В самом лучшем из всех возможных смыслов, душечка моя.

— Я большая девочка, — заверила я его. — Можете говорить прямо.

— Вы, дорогая, выглядите лет на двенадцать, — пояснил он. — Тут некоторые девушки решили, что кто-то на съемки свою дочурку привел.

Наконец гример нашел решение проблемы (по крайней мере, он так полагал): так густо накрасил мне глаза черным, что я смахивала на цыпленка в маске Одинокого Рейнджера. Затем завил мне волосы в стиле двадцатых годов — и я была готова.

Вскоре заявилась Никки с воплем: «Привет, детка! Как ты, моя маленькая?» — и все вдруг стало прекрасно. Я села и, пока ее гримировали, принялась строчить в органайзере. Хлопотунья Никки притащила с собой педикюрный наборчик, и, поскольку работа выбивалась из графика, — как оказалось, обычное дело, — она устроилась у моих ног и принялась приводить меня в порядок. Все остальные пялились на нас, как на пару обезьян, ищущихся друг у друга в шерсти.

Когда объявили обеденный перерыв, я устремилась прямиком к столику с фруктами. Я словно мартышка рассматривала бананы, и тут ко мне приблизилась высокая, худощавая красавица-брюнетка. Это была Шона Райан, любимица «Пентхауса» и, очевидно, первая женщина племени. Она оглядела меня с ног до головы и усмехнулась:

— Тебе сколько лет? Одиннадцать?

Я повернулась, посмотрела на нее и сказала:

— На несколько десятков меньше, чем тебе.

И вернулась к своим бананам.

Странная история с этими задирами: проглотишь обиду — они не отвяжутся. Но если дашь отпор — зауважают и отправятся искать добычу послабее. Больше я от Шоны Райан ни одного худого слова не слышала. Это было так просто — и так трудно.

После обеда подошел черед моей сцены. Когда я разделась, Эндрю Блэйк вышел из-за своей камеры «Болекс» да так и ахнул:

— Ого! Вот это тело! Да у тебя прекрасные груди!

Скажи такое парень в стрип-клубе, я бы решила, что он придурок, но в устах режиссера, да еще такого полета, это прозвучало как лучший комплимент в мире. Поскольку сцена была полупорнографическая, до интимных местечек мы не дотрагивались, так что особо развернуться не удавалось. В сущности, туфта.

Эндрю то и дело гонял нас с места на место. К четвертой сцене, разворачивавшейся у искусственного водопада, у нас с Никки от неутоленного желания внутренние части бедер уже посинели. Для очередного кадра я должна была стать к ней спиной, чтобы она наклонилась вперед, поцеловала меня в шею и притворилась, что трогает меня пальцем. Передней части моего тела в кадре видно не было, и Никки принялась нежно тереть мой клитор, а «Болекс» знай себе жужжал да пощелкивал. Как успокаивающе, как умиротворяюще это звучало. Я закрыла глаза и представила себе, что я — актриса двадцатых годов, дебютирующая в голливудском немом фильме. Внезапно мое тело охватила дрожь, колени согнулись. Спина выгнулась, с губ сорвался стон… Я кончала.

Я открыла глаза — Эндрю сидел рядом, широко улыбаясь. В какой-то момент мы совсем потеряли голову, а он, наверное, не часто захватывал настоящий секс на съемках полупорно. Особенно при включенной камере.

Я летела домой в состоянии экстаза. Киносъемки оказались такими простыми и занятными. И я была уверена в том, что понравилась Эндрю Блэйку. Во всяком случае, мое тело и груди понравились, плюс мы устроили для него настоящее представление. Но больше он мне так и не позвонил. Думаю, в его вкусе темноволосые, фигуристые девочки, выглядящие на такой возраст, в каком уже можно голосовать. И по сию пору он говорит в интервью, что я была средненькой, ничего выдающегося во мне не намечалось, и он не считал, что в этом бизнесе я чего-нибудь добьюсь. Воздаю должное его честности — слишком многие на его месте попытались бы присвоить себе славу первооткрывателей.

Я была разочарована, не получив больше известий от Эндрю Блэйка, — меня заворожил и опыт, и конечный результат. Сцена смотрелась прекрасно, момент оргазма был передан при помощи приема, когда изображение расплывается черно-белыми клеточками. Да, камера явно была включена.

Глава восьмая

«Начать и кончить», часть 10

КОПИЯ 4/18/94

Дженна: Дженна Джеймсон.

Кайли: Кайли Айерленд, ее партнерша.

Рэнди Уэст, исполнитель главной мужской роли, режиссер и продюсер сериала «Начать и кончить».

Заметка для читателя: Первое интервью Дженны Джеймсон приводится здесь для изучения в аудитории.

Рэнди Уэст: Так, посмотрим, что у нас сегодня. Две милашки с потрясными данными.

Кайли Айерленд: Привет.

Дженна машет рукой.

Рэнди: Кто такие?

Кайли: Меня зовут Кайли.

Дженна: А меня — Дженна.

Рэнди: Привет, Кайли и Дженна. Вы, девочки, — просто отпад.

Кайли: О, спасибо.

Ренди: Ну что ж. Думаю, мы посмотрим вас обеих одновременно. Так, Кайли, подними, пожалуйста, руку, чтобы я знал, которая из вас — это ты.

Кайли поднимает руку.

Рэнди: Итак, это Кайли. Стало быть, Дженна — это та, которая справа… Давайте с вами познакомимся. Откуда вы?

Дженна: Я из Лас-Вегаса, Невада.

Рэнди: Выходит, у нас тут сплошь западное население.

Дженна: Пожалуй, да.

Кайли: Простые деревенские девчонки.

Дженна (саркастически). О да.

Рэнди: Ладно. Сколько вам лет?

Дженна: Мне девятнадцать.

Рэнди: Девятнадцать. И у тебя, слава богу, есть чем это подтвердить. Потому что с тобой возможны варианты. Я бы слова не сказал, но…

Дженна: У меня есть свидетельство.

Рэнди: Да, я уже видел. Ты ведь танцовщицей была?

Дженна: Да, в «Бешеной лошади», в Лас-Вегасе.

Рэнди: В «Бешеной лошади»? Я чаще наведывался в «Олимпийские сады».

Дженна: А, знаю.

Рэнди: Тебе там не доводилось танцевать?

Дженна: Где-то около месяца, но там все такие напыщенные.

Рэнди: Гм-гм. А тебе больше по душе эдакие дешевые скользкие ублюдки, верно?

Дженна: Да.

Кайли: Они иногда такие забавные.

Дженна: Вот именно, иногда.

Рэнди: Я заглядывал в «Бешеную лошадь» только один раз, но там столько народу набилось — съезд, что ли, какой-то был, — я и ушел.

Дженна: Да, там целая толпа собирается.

Рэнди: Надо будет еще как-нибудь туда наведаться — посмотреть, что к чему.

Дженна: Ага.

Рэнди: Ну, а чем ты занималась до того, как стала танцовщицей?

Дженна: Я была в старшей школе.

Рэнди: В старшей школе?!

Кайли: Чем не занятие? Тоже работа.

Рэнди: Мне за нее, помнится, не платили. Это вроде как тоже служба, только с теми еще расценками, правильно?

Дженна: Господи, я так рада, что с этим все кончено.

Рэнди: Стало быть, ты со школьной скамьи — прямиком в стриптиз, да?

Дженна: Именно.

Рэнди: В журналах или еще чем-нибудь эдаком работала? Дженна: Да. Во всех журналах, кроме «Плейбоя».

Рэнди: Не снималась в «Плейбое»? Ну а в спортивных журнальчиках или там про рыбалку?

Дженна: О да. Я, знаешь ли, просто тащусь от резиновых сапог.

Рэнди: Ну-у, детка… К этому мы еще вернемся. А в «Пентхаусе» или «Хастлере» ты не работала?

Дженна: Я снималась для «Пентхауса» — номер скоро выйдет. И в «Хастлере» работала, на этой неделе снимаюсь у них для центрального разворота. Так что ищите меня там.

Рэнди: Поищу. Можешь не сомневаться. Что ж, думаю, с этим все ясно. Ну а теперь — вы, девчата, такие лапочки, я затыкаюсь и предоставляю вам самим немножко друг с другом познакомиться. Идет?

Дженна: Еще как.

Кайли: Идет.

Рэнди: Вот и хорошо. Итак, это ваш мир, а я тут так, мимо проходил. В общем, развлекайтесь, увидимся попозже.

Дженна: Ладно.

Кайли: Мы свободны.

Звонит телефон.

Глава девятая

После того как вышел фильм Эндрю Блэйка, мне позвонил Рэнди Уэст. Бывший рок-певец из Нью-Йорка, он перебрался в Лос-Анджелес, мечтая стать звездой. Но вскоре он уже зарабатывал на жизнь, играя на своей внешности — то ли серфингист, то ли гангстер, то ли солдат-пехотинец. Сначала Рэнди был моделью в «Плейгерл», потом — танцором в «Чиппендейл», а в середине семидесятых добрался, наконец, идо «взрослых фильмов». Помелькав в целых сотнях картин, он решил открыть собственное дело и запустил сериал «Начать и кончить», в котором, как правило, занимался сексом с разными девушками. Разговор у нас получился примерно такой:

Рэнди: Вас не заинтересует мое предложение — съездить в Лос-Анджелес и сняться в фильме?

Я: Однозначно нет. Мне нужны только солидные проекты.

Рэнди: Плата — три тысячи долларов за одну сцену.

Я: Какого числа мне быть у вас?

Я предупредила Рэнди, что буду сниматься только в сценах с девушками, и он согласился. Он сказал, что партнершей моей станет Кайли Айерленд, стриптизерша и бывший менеджер магазина видеопродукции из Колорадо; в этом бизнесе она всего неделю и уже успела сняться в пяти фильмах. Рэнди организовал мне перелет в Лос-Анджелес, и я остановилась в его доме на Голливудских холмах. В отличие от Эндрю Блэйка, вся съемочная группа Рэнди Уэста состояла из него самого. Никаких тебе трейлеров и персонала. А что до площадки, то Рэнди просто забросил на газон одеяло и запустил нас на него. Я сразу же освоилась с Кайли. Она не заносилась, не смотрела на меня сверху вниз, не отстаивала свое превосходство — в отличие от других девушек.

Не было ни сценария, ни осветительной аппаратуры, ни указаний — просто секс перед камерой. С той секунды, когда пошла работа, до финального момента натикало полтора часа. Мы целовались, обгладывали друг друга и забавлялись с игрушками, которые притащил Рэнди. Работа оказалась легкая.

Рэнди — не то что Эндрю Блэйк — захотел снять меня еще. И сейчас же. Едва закончилась съемка, он оттащил меня в сторонку. Состоялся такой разговор:

Рэнди: Я заплачу вдвое больше, если попробуешь «мальчик с девочкой».

Я: Я же тебе сказала — не хочу.

Рэнди: Ну а как насчет «мальчик-девочка-девочка», где ты — только с девочкой, а я все равно плачу двойную сумму?

Я: Конечно. Если так — без проблем.

Рэнди: Ртом немного поработаешь?

Я: Посмотрим.

Прежде я всего только раз работала с парнем: несколько месяцев тому назад, во время фотосъемок у Сьюз. Она позвонила мне и сказала, что у нее есть невероятно талантливый и до чертиков привлекательный парень-модель и она хотела бы попробовать его со мной. Я колебалась, и тогда Сьюз прислала мне его снимки из «Плейгерл». Парень оказался «Мужчиной года». Я рассудила, что если уж пробовать «мальчик с девочкой», то начинать надо с лучшего.

На следующей неделе я отправилась в студию Сьюз, декорированную как для плохонького вестерна, и познакомилась с Марселло. Он был немыслимо хорош собой — нечто среднее между Антонио Бандерасом и Джерардо, — но, увы, при этом он оказался и самым высокомерным и самовлюбленным типом, какого мне только доводилось встречать. Марселло кудахтал над своей прической больше, чем любая девчонка, непрерывно разглядывал себя в любой отражающей поверхности и даже приволок свой собственный крем для искусственного загара. По счастью, мне не пришлось до него толком дотрагиваться. Надо было всего лишь держаться достаточно близко, чтобы все выглядело по-настоящему. Этот Марселло оказался такой отвратной дешевкой, что вплоть до встречи с Рэнди Уэстом я больше с парнями не работала.

Рэнди, который, конечно же, главную мужскую роль взял на себя, был человеком порядочным. Конечно, слегка староват и смахивает к тому же на бездомного борца, но если мне не хотелось к нему прикасаться, то никто этого от меня и не требовал. Я прикинула: трое, а точнее, два с половиной — получалось вполне сносно. Перед съемкой Рэнди устроил нам с Кайли интервью. Я, правда, немного устала, выслушивая постоянно одни и те же вопросы, — ну и пусть, все равно это было замечательно, ведь до меня внезапно дошло, что именно сейчас передо мной и открывается настоящая, профессиональная карьера, хоть и немного необычная.

Во время съемок я воодушевилась настолько, что даже немного помогла Кайли с минетом. Просто надо было чем-то заняться, чтобы не таращиться тупо в камеру, и я совсем чуть-чуть подержала это во рту. Но потом, сидя и наблюдая, как Кайли и Рэнди трахаются, я подумала: «А вообще-то, смотрится неплохо».

То ли Рэнди Уэст разглядел мой потенциал, то ли ему не на шутку хотелось меня трахнуть, только потом он опять отвел меня в сторонку. Разговор был следующий:

Рэнди: Как насчет того, чтобы завтра сняться только со мной?

Я: Сколько можно повторять — я этого вправду не хочу.

Рэнди: А если я заплачу на две тысячи долларов больше?

Я: На две тысячи больше, чем сегодня?

Рэнди: Да.

Я: Завтра тебя устроит?

Дело не только в деньгах. Просто взлетающие вверх гонорары помогают осознать происходящее. Мне было девятнадцать, и я засветилась в каждом порножурнале, кроме разве что «За шестьдесят, а все еще висит». Других путей не существовало. Следующий единственно возможный шаг — порнофильмы. Многие другие девушки, снимавшиеся в журналах, в кино так и не перебирались. Разумеется, встречались и выдающиеся исключения: конечно же, Саванна, которую я видела в папиных номерах «Пентхауса» и «Хастлера» до того, как она стала сниматься в фильмах; Рэкел Дарриан — топ-ню-модель; а Джанни Линдемалдер блистала в «Пентхаусе», прежде чем попасть к Эндрю Блэйку. И потом, если я засвечусь на экране, может, в журналах меня начнут называть Дженной Джеймсон, а не подписывать мои снимки всякими Шелли, Дейзи и Мисси.

После «тройной» пробы с Рэнди я поняла: у нас с ним должно получиться. Оно и к лучшему: заодно и добавочный удар по Джеку. Если девушек в первом же фильме имеют во все отверстия — это и физический, и душевный перебор. Самый легкий путь к постижению нового — это осторожные маленькие шажки, а Рэнди учил меня, как за каждый шажок зашибать по тысяче долларов. Конечно, он и по сей день отпирается, что отвалил мне такую сумму, но ведь иначе от него и другие девушки будут ждать столько же.

На следующий день Рэнди установил камеру у себя в спальне, а я надела сексуальное белое платье для тенниса. Стоя за камерой, Рэнди давал мне указания, просил полизать груди, раздвинуть ноги и — вот чего я не ожидала — засунуть пальцы в задницу. Хоть это и застало меня врасплох, я только улыбнулась, выгнула спину, завела руку назад и надеялась на одно: что дальше дело не зайдет. Я так наловчилась позировать у Сьюз, что точно знала, как наклониться, как повернуть голову, как соблазнять камеру. Пока я заманчиво держала палец в заднице, Рэнди забрался ко мне в постель.

Некоторое время он расспрашивал меня о том о сем, а его руки блуждали по всему моему телу. Я не была уверена, что смогу через это пройти — слишком откровенно, слишком похотливо все получалось. Но едва Рэнди замолчал и разделся, что-то во мне переключилось: какая-то первобытная, неведомая прежде частичка прорвалась наружу. Примерно такое же случилось, когда я нацепила те помочи у Никки — только сейчас все оказалось еще сильнее. Я превратилась в другого человека. Сниматься с другими женщинами — это то же, что с ними танцевать: никто никого не ведет, все мило и мирно. А с парнем — это сила, энергия, напор и страсть. То был танец, в котором между нами велась борьба за контроль. И стоило мне отпустить тормоза и забыться, как я победила.

Я не была готова к столь взрывным ощущениям, когда уже не помнишь себя. Не ожидал такого и Рэнди. Когда я делала ему минет, работая и ртом и руками с такой прытью, какой и сама в себе не подозревала, он все время пытался меня остановить. По гримасе на лице Рэнди я догадывалась, что он собирает все силы, чтобы не кончить и не загубить тем самым всю сцену.

Как же непохоже это было на секс дома, ведь здесь у меня появилась аудитория — камера, и каждый мускул моего тела изгибался, вился и выворачивался так, чтобы танец наш смотрелся как можно эффектней. И оттого, что я знала, как сексуально выгляжу, становился лучше и сам секс. Рэнди между тем, кажется, совсем позабыл о камере. Когда я уселась на него сверху, на лице у него ясно читалось: «черт меня подери». А потом он опрокинул меня, прерывистым шепотом повторяя мое имя, и забрасывал в такие позы, которые, кажется, были нужнее ему, чем камере. Так продолжалось минут сорок — а потом произошло нечто странное.

Рэнди уже был близок к оргазму, но вдруг перестал долбить меня как отбойный молоток и склонился к моему уху.

— Можно я кончу в тебя? — прошептал он.

Я ожидала, что все пойдет по давно отработанному принципу: он вынет и выдаст залп мне в лицо или на грудь. И, честно говоря, именно этого я больше всего и страшилась. Ни у Сьюз, ни в полу-порно мне через такое проходить не доводилось.

Но вместо того чтобы вынуть, Рэнди проник в меня еще глубже. «Не очень-то хорошо это будет смотреться в фильме», — мелькнуло у меня в голове. Тут Рэнди подвинул назад свой причиндал и сказал:

— Сожмись.

Я сжала мускулы внизу тела — и все это с шумом так и брызнуло из меня. Это будет не самый блестящий этап во «взрослом» кинематографе, но зато существенный: один из первых внутренних оргазмов.

Потом Рэнди поцеловал мою спину. Это был чувственный порыв, странноватый для такого жанра. Потом он повернулся к камере и изрек:

— Она совсем как Рэнди Уэст, только с киской и титьками.

Я нашла свое призвание.

Глава десятая

«Начать и кончить», часть 11

КОПИЯ 4/18/94

Дженна: Дженна Джеймсон.

Рэнди: Рэнди Уэст, ее партнер, режиссер и продюсер видео — сериала «Начать и кончить».

Заметка для читателя: следующая секс-сцена описывается во всей своей красе, чтобы ни единой искрометной детали не приходилось додумывать.

Дженна (на кровати, с кошкой). Иди сюда, Мамочка.

Рэнди: Я, вообще-то, обхожусь в своих фильмах без животных. Тем не менее мы решили дать Мамочке эпизодическую роль — ведь она самая знаменитая кошка в этом бизнесе, поскольку все мои друзья ее знают и любят. А сама она причисляет себя к людям. Ей давно уже хотелось стать моделью. И вы так классно смотритесь вместе. Без сомнения, вы — две самые любимые мои кошечки.

Дженна неуверенно смеется.

Рэнди: Что ж, Мамочка, с тобой придется попрощаться, потому что нам с этой блондинкой надо поработать.

Дженна: Ой, она не хочет уходить.

Рэнди: Ясен текст, не хочет. Итак, Джен, знаешь, что мы сделаем? Будем разговаривать так, будто здесь фотосъемка; покажем всем, как это делается — многим зрителям это интересно.

Дженна: Хорошо.

Рэнди: Поболтаем, а потом ты разденешься и немного покрасуешься. А когда я уже не смогу сдерживаться, то запрыгну к тебе в постель.

Дженна: Ладно, давай.

Рэнди: Принимай позы, словно снимаешься для журнала, а я буду говорить с тобой о всякой всячине. Если появятся какие-нибудь идеи — выкладывай.

Звонит телефон.

Рэнди: Я хочу, чтобы ты медленно расстегнула «молнию» на этой штучке.

Дженна: Идет.

Рэнди: О, хорошо. Посмотрим… Убери-ка волосы с лица. Дай взгляну. Положи руки себе на грудь. Прекрасно. Потрясающе. Ага! Приподними правую грудь. А теперь чуть-чуть поиграй с ней. Сможешь ее лизнуть?

Дженна: Еще как! (Хихикает.)

Рэнди: Поглядим. Ммм… Да, это горячо.

Дженна поигрывает своим бюстом.

Рэнди: А теперь снова покажи мне свои глазки. Сделай так еще раз. Так, чтобы я глаза видел. Я же должен их видеть, раз я фотографирую. Вот, друзья, какие снимки вы видите в журналах. Вот так. Ага. Грандиозно.

Дженна поднимает глаза на камеру.

Рэнди: А теперь просто коснись пальцами сосков. Потри один сосок. Хорошо. Хорошо… Отлично.

Дженна все выполняет.

Рэнди: Посмотрим, что у тебя внизу делается. Детка, а почему бы тебе не повернуться. Развернись. Дай взглянуть на задницу. Мм. Да. Вот так. То, что надо. Вот так и надо позировать. Сюда. Так. Милая улыбка, прелестная попка. Славная девочка. А теперь нагнись. Еще один кадр. Это пойдет в номер, без вопросов. Прекрасно. Детка, просто отпад.

Дженна позирует.

Рэнди: Теперь просунь руку между ног и слегка потри там. Снизу, ага. Классно. Это тоже в номер. Великолепно.

Дженна принимает другую позу.

Рэнди: Хорошо, Дженна. Сделай мне одолжение. Надень эти трусики. Вот так. Изогнись в пояснице. Спусти эти трусики с ягодицы. Молодец. Замечательно. Ага. Красота, детка. Ну, как тебе?

Дженна: Мм, хорошо.

Рэнди: Отлично, а теперь — один из классических видов сзади. Я хочу, чтобы ты положила руки на щечки. Раздвинь их. Двумя руками можешь? Получится в таком положении? Ага. Да! Ого. Вот это класс. Великолепно. Как раз то, что хочется увидеть и мальчикам, и девочкам.

Дженна хихикает.

Рэнди: Ага. А теперь снимаем все в раздвинутом виде. Как следует раздвинутом. Да-да. Вот так.

Дженна делает, что ей велят.

Рэнди: Можешь сделать такое же и с киской?

Дженна: О да.

Рэнди: Раз мы делаем снимки для журнала, надо, чтобы ты раздвинула. Чтобы было достаточно розового. Да. Именно так, детка. Чудесно. О да. Дай-ка взглянем на эту розовенькую прелесть. Ммм. Хорошо. А не можешь ли ты сунуть туда пальчик? Мм-гмм.

Пальчик отправляется в эту самую розовенькую прелесть.

Рэнди: А в задницу хоть чуть-чуть не можешь?

Дженна: Мм… Ох…

Рэнди: Вот так, детка. Ну и подзавела же ты фотографа.

Дженна: В самом деле?

Рэнди: Да. А сама как, не разохотилась?

Дженна: Определенно да.

Рэнди: Ты заводишься на фотосъемках?

Дженна: Завожусь. (Пауза.) Как правило.

Рэнди: Правда?

Дженна: Ага.

Рэнди: А во время съемок никогда не кончала?

Дженна: Нет, это не разрешается!

Рэнди: Не разрешается?

Дженна: Только если снимают «девочку с девочкой». Но не когда работаешь одна. Обычно я иду домой и там сама обо всем забочусь.

Рэнди: Понял, берешь работу на дом. Но съемки возбуждают, правда?

Дженна: Безусловно.

Рэнди: Да?

Дженна: Да.

Рэнди: И эти съемки тоже возбудили?

Дженна: Да, еще как. (Хихикает.)

Рэнди: Знаешь что… Ты не против, если я к тебе присоединюсь? Дженна: Думаю, это будет потрясно.

Рэнди: Хорошо. Я надеялся, что именно это ты и скажешь. Сейчас, притащу оператора и вернусь. А ты… гм… займись пока чем-нибудь. Держи ее до моего прихода теплой и влажной, лады?

Дженна: Без проблем.

Рэнди: Я такие думаю. (Зрителям.) Видали? Вот что получилось из наших первых съемок с Дженной. Что ж, пожалуй, можно честно сказать, что произошло, да? Однажды ты впервые попробовала сниматься с мальчиком. Вышло не так хорошо, как тебе бы хотелось.

Дженна: Вот именно.

Рэнди: Дженна немного нервничала, что опять придется работать с мальчиком, и тогда я поставил ее вместе с Кайли, а потом спросил, не хочет ли она попробовать с мальчиком еще раз, чтобы сгладить неприятные впечатления.

Дженна: Ага.

Рэнди: Наконец Дженна согласилась, и мы немножко попробовали с оральным сексом. Но полностью программу не отработали. Потом мы поговорили, я спросил, не переменила ли она свое мнение, и Дженна сказала, что переменила — в лучшую сторону. Я сказал: «Хорошо. Так, может, сделаем обычное «мальчик с девочкой»?» И Дженна объявила, что охотно попробует. Что ж, попробуем, что хорошего нам удастся записать на пленку.

Дженна хихикает.

Рэнди: В общем, это вроде как продолжение начатого, типа той истории про парня, который так любил бритву, что обзавелся компанией. Я так полюбил Дженну, что привел ее обратно к себе. Вот такие дела.

Позже…

Рэнди: На случай, если вы не заметили: это стопроцентная американская грудь. Никаких искусственных добавок, наполнителей или там красителей.

Еще позже…

Рэнди: Я готов твою киску месяцами есть.

Дженна: Я бы тебе позволила.

Рэнди: Как же давно я хотел остаться с тобой наедине. О да…

Еще немного позже…

Рэнди: Люблю хороший минет. Но как же ты классно руками работаешь. А уж если обеими, то мне просто конец. О черт. Я же тебе говорил. Ох, детка. Знаешь, прибереги это для финала.

И еще чуть позже…

Рэнди: Один вопрос: у тебя есть какая-нибудь любимая позиция?

Дженна: «Раком».

Рэнди: Ты любишь «раком»?

Дженна: Мм-м.

Рэнди: Тебе нравится начинать «раком» или кончать?

Дженна: Кончать.

Рэнди: Кончать?

Дженна: Да.

Несколькими позициями позже…

Рэнди: Знаешь, я от тебя с ума схожу.

Дженна: Ммм…

Рэнди: Трахай мой член так, как того хочется твоей киске. А я уж постараюсь держать его молодцом.

Основательной долбежкой позже…

Рэнди: Что ж, детка, кажется, пора. Умираю, хочу кончить в тебя. Ты не против?

Дженна: Я — с удовольствием.

Рэнди: И я тоже. Никогда еще не снимался, кончая внутрь. Ради тебя сделаю исключение. Тебе это нравится? Хорошо, когда парень в тебя кончает?

Дженна: О, я это обожаю.

Рэнди: А в чем разница?

Дженна: Я люблю это ощущать.

Рэнди: Хорошо.

Дженна: Ага.

Рэнди: О господи. Да. О-о-о-о да. Ты кончаешь вместе со мной?

Дженна: Да.

Рэнди: Да?

У Рэнди начинается оргазм.

Рэнди: Да! А-га-га! А-га. Ха. А. Ха, ха. Ха. Ох, детка. О черт. А. А. А. Ах. Ой, детка. Ох-ах. Ах. О боже. Боже. Мм… Да… Сожмись…

Журчание спермы, выжимаемой из Дженны.

Рэнди: О-хо-хо. О да. Вот черт. Да. О, только посмотри. Посмотри на себя. Посмотри на это. Ох, детка. Сил нет, как ты хороша.

Дженна хихикает.

Рэнди: Ох, подружка. Первые съемки внутреннего оргазма — красота. И с красоткой. Ты трахаешься бесподобно. Просто бесподобно. (Зрителям.) Что ж, ребята, похоже, это первая по-настоящему удачная сцена Дженны с мальчиком.

Дженна: Точно.

Рэнди: По твоим меркам тоже?

Дженна: Бесспорно.

Рэнди: Вот и хорошо. Ну-ка. (Вынимает что-то у Дженны изо рта.) Ниточка. Похоже, мы трахались так, что она принялась обсасывать мою кровать. Смотрите-ка, еще нитки. Вот что я вам скажу. Нравится вам это или нет, я привожу Дженну снова для дальнейших съемок. Лады? Смотрите во все глаза. Кто знает, что она в следующий раз отмочит?

Глава одиннадцатая

После выхода одиннадцатой части «Начать и кончить» моя жизнь изменилась. Все в тесном кровосмесительном мирке порноиндустрии вдруг заговорили о новенькой девятнадцатилетке, у которой все натуральное, о секс-шоке с лицом маленькой девочки. Одно «но»: обо всем узнал Джек.

Однажды вечером я вернулась от Дженнифер; Джек просто сидел на кушетке и ждал, а вены на его голове вздулись так, что грозили вот-вот лопнуть. Я присела чуть поодаль — и тут он взорвался:

— Шлюха гребаная! На черта ты это сделала?

Он схватил видеокассету и швырнул в меня. Кассета ударилась об стену, оставив на ней черную вмятину. Журнальная возня «девочки с девочкой» Джека не волновала, но появиться перед камерой с другим мужчиной — это в его глазах было хуже, чем просто обман.

— Идиотка! — орал он. — И как меня угораздило запасть на девку, которая способна так со мной поступить!

— Да иди ты! — завопила я в ответ. Теперь у меня хватало решимости давать ему отпор. — А ты у себя в тату-салоне скольких лахудр перетрахал? Ну, скольких, а? Выкладывай!

— Дженна, уймись! Психичка долбаная. Никого у меня, кроме Лейси, не было. Угомонись ради бога.

Я знала, что Джек врет. Разведка сообщала: бывали и другие. И я не испытывала ни малейших угрызений совести, снимаясь в кино втихую от него. Я побила Джека в его собственной игре. И отомстила так, что свидетелем тому стал весь мир.

Мы орали друг на друга целый час, расколотив при этом гору посуды, компакт-дисков, книжный шкаф, кофейный столик и мою последнюю уцелевшую куклу Барби. Наконец Джек вылетел из дома, так яростно грохнув дверью, что полетели ошметки штукатурки.

Джек исчез на неделю. Между тем позвонил папа. Он заверил, что их с Тони бегство завершилось: вместе с бабушкой и Селеной они осели в городе под названием Ридинг, на севере Калифорнии. Там папа повстречал одну женщину, и они поженились; теперь он хотел дать мне свой номер телефона.

Несколько дней спустя, придя из магазина, я обнаружила, что Джек возвратился. Сидел на кухне и выводил «черточки».

— Тебе — самая большая, — сообщил он.

И вручил мне свернутую трубочкой долларовую купюру. Я наклонилась и ахнула все за один присест. Внезапно все возвратилось на круги своя. Говорят, время лечит любые раны — но наркотики с этим справляются гораздо быстрей. Уйдя из стрип-клуба, я стала все больше и больше вечеров проводить со свернутой купюрой у носа. В результате вся моя с трудом завоеванная независимость оказалась под угрозой. Я все крепче цеплялась за Джека — ведь теперь он был не только моим парнем, но и дилером. Впервые после многомесячного перерыва мы вновь начали заниматься сексом (возможно, Джек тешил таким образом свою мужскую гордость, уязвленную после фильма Рэнди Уэста). А я то и дело вставала с утра пораньше и упархивала в Лос-Анджелес — снова сниматься в таких картинах, в каких Джеку отнюдь не хотелось бы меня видеть.

Что меня особенно бесило в киносъемках, так это то, что продюсеры упорно не хотели помещать меня на обложку кассеты. Дружно говорили, что у меня маловаты груди. Вообще-то, с тех пор как я ушла из дома, размеры моего бюста устраивали всех мужчин, которые на него пялились. Но по порностандартам этого оказалось недостаточно. Как и в «Бешеной лошади», все внимание доставалось девицам с чудовищными залежами силикона, ну а я прекрасно обходилась с тем единственным органом, который у меня был крупней, чем у них, — с мозгом.

Но как-то я повстречала в Лос-Анджелесе продюсера, представившегося как Нэппи Хидон. Он предложил мне сняться в фильме «Бисквитное пирожное» и пообещал, что я окажусь на обложке. Прежде я появлялась лишь на обложке «Начать и кончить», но это было так мимолетно.

Однако мне вновь пришлось сниматься с парнем. (Для снимка на обложку фотографы, супруги Брэд и Синтия Уиллис, напялили на меня поддерживающий лифчик, чтобы груди казались крупнее.)

Фильм снимали в доме, в Студио-Сити. Я там никого не знала, в комнатах, похоже, не прибирались годами, и, по сравнению со съемками у Эндрю Блэйка, эта продукция была, мягко говоря, низкобюджетной.

Сюжет был весьма оргинален: наивная юная девушка со Среднего Запада сбегает из дома, чтобы сделать карьеру в Голливуде, но каким-то образом попадает в порноиндустрию; вернувшись в родные края, она вынуждена скрывать правду от своего парня. Наивную юную девушку играла я, и для меня в этой работе было нечто автобиографическое. Я дожидалась своей первой секс-сцены; рядом сидел мой партнер, джентльмен по имени Арнольд Билтмор, с которым мы не встречались прежде. У него было мягкое, рыхлое тело, пористое, сальное лицо и прическа как в детском садике — волосы, зачесанные на обе стороны, с пробором посередине.

Он сверкнул на меня широкой дерьмоедской улыбкой и осведомился:

— Ну что, готова повеселиться?

Я вымученно улыбнулась в ответ.

— Знаешь, — изрек Арнольд, — а ты милашка. У тебя есть потенциал. Можешь себя поздравить.

Он обвил меня потной рукой. Я до того была помешана на Джеке, что о других парнях и не задумывалась, но от этого хмыря меня бы вывернуло и на полном безрыбье.

— Смотрю я на тебя, — не сдавался Арнольд, — прямо заблудший маленький ягненочек с милым розовым животиком.

Никаких поощрений с моей стороны не последовало.

— Слушай-ка, — сказал Арнольд, — какая-то ты напряженная. Давай я тебе спинку потру.

Он принялся растирать мне плечи. Я оцепенела.

— Я подумываю, — продолжал он, — сделать вокруг члена татуировку — циферблат, как на солнечных часах. И когда у меня встанет, я смогу узнать, который час.

Ничто в Арнольде Билтморе меня не возбуждало. А ведь мне с ним через десять минут сексом заниматься.

Когда пошла наша сцена, Арнольд попробовал меня поцеловать.

Я отвернулась от камеры — никто так и не увидел, до чего меня перекосило. Все женщины — будь то девицы из женских организаций, порнозвезды или сидящие на «ботоксе» пожилые дамы — любят твердые как камень члены, будто норовящие оторваться от тела мужчины, к которому пришпандорены. Но у Арнольда причиндал так толком и не затвердел. Стоять-то он стоял, но был хлипким, как палочка, несколько дней намокавшая в морской воде. Вплоть до этого фильма опыты у меня были удачные. Но, стукаясь лбом об его пузо во время минета, думала я об одном: «И какого черта я здесь делаю? Это отвратительно. Это вообще не я!» Вот она — изнанка бизнеса.

— А теперь медленно подними глаза и переведи взгляд сюда! — вопил режиссер. Он хотел получить один из тех кадров, где, занимаясь минетом, я устремляю мягкий, чувственный взор на камеру — и, соответственно, на сидящего у себя дома зрителя. Я плавно запрокинула голову и подняла глаза. И тут-то я это и увидела. Капля пота на лбу Арнольда переливалась ослепительным блеском. Она набухала, росла, пока не превратилась в пузырь — и медленно оторвалась от его лба. С моего угла зрения казалось, что она стала размером с мяч.

Капля звонко шлепнулась мне на голову — прямиком между глаз. «Все, — подумала я. — Больше не могу».

После этой сцены я не разговаривала ни с кем. Просто ушла в раздевалку, чтобы забрать свои вещи. Там оказалась Кайли Айерленд со своим менеджером; настырный и напористый, он готов был скакать перед Кайли на задних лапках, но зато и денег из нее выкачивал, сколько мог. Мы называем таких типов чемоданными сутенерами. Они клеят порноактрис, становятся их менеджерами, вытягивают все деньги — и зачастую бросают их, разбитых, безработных и изрядно состарившихся. Подобных особей нередко видишь в аэропортах — они тащатся за девушками, увешанные всеми их чемоданами. Порнозвезды неизменно ценят таких парней — ведь кто-то должен защищать их, вести их дела, выполнять всю рутинную работу. Когда девушка покрутится какое-то время в этом бизнесе, парни нужны ей будут лишь для одного — чтобы сваливать на них всю канитель.

Кайли никак не могла справиться с губкой. Если у девушки месячные, компании не по карману придержать съемки до тех пор, пока у нее не прекратится кровотечение. И кого-то осенила гениальная мысль использовать губку вместо тампона. Вся кровь впитывается — и на экране ничего не видно.

Кайли, похоже, никак не удавалось извлечь губку, и ее «чемоданный» сутенер пришел ей на помощь. Он опустился перед ней на колени и запустил туда руку. На его физиономии появилось странное выражение — кажется, происходящее ему нравилось. Наконец он вытащил губку окровавленными пальцами — и, честное слово, ее понюхал. Все, мне надо было оттуда сваливать. И больше я ни в чем подобном сниматься не хотела.

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

После съемок «Бисквитного пирожного» я возвратилась в Лас-Вегас; это был один из самых тяжелых периодов в моей жизни. Я словно налетела на стенку: карьера казалась завершенной. Обычно я бросаю то, что не доставляет больше радости и в чем нет продвижения вперед. И я оставила этот бизнес. С фильмами покончено, а о том, чтобы вернуться в «Бешеную лошадь», и речи быть не могло.

Я не представляла, что делать теперь. Джек и Дженнифер — вот и все, что у меня было. И я болталась в тату-салоне, готовила иглы для Джека и «торчала» с Мэттом. И время от времени, когда возникала потребность в деньжатах, фотографировалась. После выхода «Бисквитного пирожного» Нэппи Хидон, продюсер, позвонил мне и предложил сняться в еще одном фильме. А я как раз была под кайфом и на мели — самое подходящее время, чтобы принимать худшие решения в жизни, — и согласилась. Через две недели пришли билеты в Лос-Анджелес. Я ими так и не воспользовалась и даже не аннулировала их. К тому моменту я уже прочно сидела на метедрине.

Сразу после своего двадцатого дня рождения я решила, что наконец пришла пора осуществить план, вынашивавшийся уже три года. Соревноваться мне уже было не с кем — я больше не занималась стриптизом и не снималась в кино, но теперь я дозрела до увеличения бюста. То, что я проигрывала девицам с ненатуральными, но огромными грудями, породило глубокое чувство неуверенности в себе.

Кроме того, я гордилась умением менять свою внешность. Для обложки «Хастлера» я коротко подстриглась. Для фильма сделала мелирование и наложила на веки густые синие тени. Но за прошлый год я нафотографировалась столько, что больше сниматься было просто негде. Нужно было искать что-то еще, иначе я рисковала потерять свой последний источник доходов. Во всяком случае, так я сама себе говорила. Мысленно возвращаясь в то время, я понимаю, что просто хотела больше внимания от Джека. Решила, что, если стану сексапильнее, он будет больше желать меня. Какая наивность.

Я так отощала и до того плохо себя чувствовала из-за метедрина, что решила немного поправиться, прежде чем сделать имплантаты. Я бросила наркотики на две недели, слегка набрала вес и отправилась вместе с Дженнифер к чародею, снабдившему ее прекрасным бюстом, — к доктору Канаде.

Мне повезло гораздо меньше.

Я-то хотела увеличить грудь всего на один размер, но доктор Канада увлекся. Он зашел за мускулы, слишком развитые от многолетних занятий гимнастикой, балетом и танцами у шеста, и сделал мне колоссальный бюст. С такими огромными имплантатами возникало ощущение, будто на груди у меня впору размещать цирковую арену.

Стоило мне взглянуть в зеркало, как я ударилась в слезы: груди были слишком велики для моей фигуры. Потом Дженнифер купила два пирожка (по одному на каждый имплантат), и мы отпраздновали в местном итальянском ресторанчике день рождения моих титек. Я этого дня не забуду: год за годом с тех пор я отмечаю 28 июня день рождения своего бюста.

Я немного выпила, чтобы заглушить боль, и, будучи под хмельком, поднялась и взяла Дженнифер за руку. Она была неимоверно красива, и ничего мне не хотелось так, как прижаться — разумеется, мягко — грудями доктора Канады к другим — его же — грудям.

Я увела Дженнифер в ванную, и там мы занимались сексом в одной из кабинок, точь-в-точь как в старые времена. Но здесь-то прежней жизни и настал конец.

— Я больше не могу этого делать, — сказала Дженнифер.

— Что? — Этого я никак не ожидала. — Что-нибудь не так?

— Я беременна.

Я изменилась в лице. Лестер, ублюдок!

— И давно?

— Три месяца, — сказала Дженнифер.

— Я так понимаю, ребенка ты решила оставить. — Знаю, это прозвучало эгоистично, но я была слишком потрясена. До чего же это оказалось больно: выходит, она знала, что мы в последний раз занимаемся сексом, и сказала мне об этом только после.

Дженнифер ничего не ответила. Просто смотрела в пол, словно была в чем-то передо мной виновата. И ведь действительно была. Я все еще любила ее. Моя малютка самаждала малютку от кого-то другого. Да еще от кого-то, кто был мне противен — того же поля ягода, что и Джек. Когда я чувствовала, что меня предали, то отсекала этого человека от своей жизни и тем самым спасала себя от дальнейшей боли. Больше мы с Дженнифер не встречались — и так я потеряла еще одного из немногих людей, которые, кажется, по-настоящему любили меня.

Через пару недель я полностью оправилась от операции. Хотя по-прежнему чувствовала себя так, будто обзавелась двумя обширными куполами. Но все равно я хотела ими блеснуть. В баре всегда можно вычислить девушку, только что увеличившую грудь, — она только в глаза людям ею не тычет. Бюст, дарованный от природы, так напоказ не выставляют. А это фальшивка, это не твое — вот и создается иллюзия, будто ничего личного ты не демонстрируешь.

Я надела белый облегающий топик и обкромсала ножницами и декольте, и нижнюю часть так, что оттуда высовывались эти странные новые полушария. А потом отправилась фотографироваться с Джеком и его дружками. Джек не мог ни глаз, ни рук оторвать от моего бюста. Когда я наклонилась и половина бара попробовала заглянуть за мой вырез, мне подумалось: «М-да. А вы, доктор Канада, попали в точку». Внезапно вдруг оказалось, что очень много — это в самый раз.

Мне и в голову тогда не приходило, что не так уж и велики были эти груди — да и не так хороши, если уж на то пошло. Миновали годы, прежде чем я поняла, какого дурака сваляла, обзаведясь ими. Наркотики калечат рассудок, и даже если ты отдыхаешь от них недельку-другую, они все равно остаются в организме. Фальшивые груди просто не имели со мной ничего общего. Надо было всего лишь ценить себя такой, какая я и есть, и полагаться на свой ум и на свое честолюбие — именно это изначально и стало залогом моего успеха и как стриптизерши, и как модели.

Возможно, я всегда буду причислять эту операцию к тем скверным решениям, которые и породили затягивавшую меня воронку неудач. Когда я была моложе, то играла по правилам: ходила в школу, получала хорошие оценки. На выходных баловалась ЛСД, но не усматривала в этом ничего дурного. Мы записывали свои глюки, а потом читали эти бумажки, изобиловавшие откровениями типа «у меня задница, как чемодан в лунном свете». Это было неизбежной частицей взросления и поиска себя. В моем представлении «плохими» наркотиками были метедрин, кокаин, героин. Это не то что ЛСД или грибы — на это зелье подсаживались, а я считала себя достаточно умной и сильной, чтобы не попасться в подобную западню.

Но медленно и верно это случилось. Уйдя из «Бешеной лошади», я не сомневалась, что стану звездой. Но вот мне двадцать — и моя карьера окончена. Дженнифер забеременела и исчезла с моего горизонта; беглая семейка занималась бог знает чем где-то в Северной Калифорнии, а единственным мужчиной в моей жизни был сидящий на метедрине тату-художник, который плевал на меня с высокой башни и изменял мне при первой же возможности.

Единственной областью, где я обходилась без Джека, были фотосъемки. Но во мне крепло ощущение, что Сьюз меня попросту использует. Мои снимки появлялись в каждом секс-объявлении, в каждом мыслимом иностранном журнале с «обнаженкой». А поскольку я подписала отказ от прав, Сьюз загребала все деньги. Я просила у нее негативы для собственной рекламы или модельного альбома, но Сьюз отказывала. Тогда я уговаривала нащелкать для меня отдельную пленку на следующей фотосессии — она говорила, что не может. Сьюз существовала за счет исполненных энтузиазма новеньких девчушек вроде меня; я понимала это и была благодарна ей за то, что она прославила меня на весь мир как девушку с обложки. Плохо другое: Сьюз все время динамила меня, утверждая, что каждый отснятый нами кадр может оказаться на центральном развороте «Пентхауса». Однако там так ничего и не появлялось — а ведь именно это и было моей самой заветной мечтой. И с каждым снимком, опубликованным где-то еще, мои шансы превратиться в звезду «Пентхауса» становились все ничтожнее.

Так я мысленно внесла Сьюз в черный список людей, доверять которым не стоит, и решила больше с ней не работать. Хоть все эти доводы и были вполне логичны сами по себе, подыгрывали они и моей привязанности к наркотикам. Путешествия в Лос-Анджелес означали перелеты на большой высоте и риск попасться в аэропорте. Так я начала позировать только для фотографов Лас-Вегаса.

То и дело звонила Никки — тревожилась, все ли со мной в порядке. Но я упорно не подходила к телефону: услышь Никки, как я нервно мямлю что-то в трубку, она сразу смекнула бы, что я на грани срыва.

Если я только нюхала метедрин, то Джек запутался куда основательней. После смерти Ванессы он долго накачивался зельем, прежде чем решился на разрыв с дядюшкой: разрушать себя было легче, чем смотреть правде в глаза. Вскоре Джек жил в нерассеивающемся облаке метедрина.

Обычно он просто отдирал от сигаретной пачки полоску фольги и вдыхал дым через обрезанную соломинку. Но как-то раз Джек ввалился домой с несколькими своими дружками в четыре часа утра, и сигарет ни у кого из них не оказалось. Тогда кого-то осенила блестящая мысль: отвинтить лампочку на кухне. Они нагревали лампочку до тех пор, пока на ней не расплавился клей, и тогда удалось снять металлическое основание. Вытряхнув из лампочки все содержимое, они проделали сверху дырочку и всыпали туда немного метедрина. Потом нагрели лампочку зажигалкой и втягивали дым через то отверстие, где прежде находился металл. Я просто стояла и наблюдала за всем этим. Джек предложил попробовать и мне — и я решилась. Много ли вреда от одного разочка.

Я слегка затянулась, и дым наполнил мои легкие. Я его почти не ощущала — он был мягче сигаретного дымка или пара. Я выдохнула — и с моих губ слетела струйка дыма фута в три длиной. Все вокруг, казалось, двигались очень медленно, а потом кто-то быстро подался вперед. Сердце колотилось так, будто в моей груди очутился дятел и он готов был вот-вот вырваться наружу.

После этого меня никогда уже не тянуло просто нюхать метедрин. Курить — вот это был класс. Сначала я курила это зелье, лишь если рядом оказывался Джек, — только он знал всю эту технику с фольгой и соломинкой. Но поскольку никаких других высот мне на тот период штурмовать не приходилось, я поставила себе целью овладеть и этой премудростью. А когда я этого добилась, курение метедрина стало моим обычным времяпрепровождением. Одурь была фантастичней и крепче, но и держалась она не так долго. Каждые десять минут мне хотелось еще, и я постоянно выпрашивала у Джека добавку.

Пока я только нюхала метедрин, я чувствовала себя непобедимой. Не было ни боли, ни забот, ни даже мыслей. Но с курением настал раздрай. Я отменяла фотосъемки направо и налево, губя то немногое, что еще оставалось от моей репутации. Последние воспоминания о моей с трудом завоеванной независимости развеивались как дым.

И конечно, чем больше времени проводила я с Джеком, тем меньше ему хотелось, чтобы я путалась под ногами. Ссоры возобновились и стали еще яростней, потому что оба мы были опустошены, подавлены и даже не могли связно мыслить. Тогда я искренне верила, что обижать меня так, как делал это Джек, может только любящий человек. Если бы он меня не любил — просто ничего бы не отвечал или ему вообще было бы на меня плевать, что еще хуже. Проблема в том, что любить Джек не умел: отец его бросил, мать и двоюродная сестра умерли, дядя, вырастивший его, был чудовищем, тетя сбежала, и еще ни к одной девушке он не был привязан так, как ко мне. Несмотря ни на что, даже зная, что Джек мне изменяет, я все равно по-настоящему любила его. Мы слишком многое пережили вместе.

В одно прекрасное утро мне предстояла фотосессия в одной из лучших студий Лас-Вегаса. Я курила метедрин всю ночь напролет и еще с неделю до этого ничего толком не ела. Понятное дело, мы с Джеком опять сцепились. Он, видите ли, не хотел, чтобы я садилась за руль в таком состоянии.

— Ты что несешь, вообще? — орала я на него. — Да ты хуже меня обдолбался, дегенерат хренов!

Но в конце концов милостиво смирилась:

— Ну и черт с тобой, по мне, так пусть лучше в тюрьму ты загремишь, чем я.

При виде меня у всех в студии отъехали челюсти. Фотограф, его ассистент, гримерша, стилист — все спрашивали одно: «С тобой все в порядке?»

А я растекалась в какой-то пространной брехне, суть которой выражалась в двух словах: «Все отлично».

Съемки превращались черт знает во что, и не только потому, что я каждые десять минут бегала в ванную, — у меня вообще ничего не получалось. Гримерша загробила полтора часа, замазывая запавшие щеки, желтизну, набрякшие мешки. Работенка, наверное, была адская: вертелась я беспрестанно. Мне то и дело предлагали что-нибудь съесть, а я отнекивалась: «Да нет, мол, спасибо, я только что завтракала».

Во время всей съемки мне то и дело твердили: «Дженна, расслабься. У тебя лицо слишком напряженное». Из-за метедрина у меня постоянно сводило челюсть. Для пущего конфуза при определенных позах кости у меня выпирали так, что их пришлось искусно драпировать одеждой, чтобы не напугать читателей. Журналов для любителей пропитанных метедрином аноретичек в ту пору не водилось.

Вернувшись домой, я рухнула на кровать. Я знала, что на съемках была как законченная развалина. Впервые на моей памяти мне было стыдно за себя. И я решила, что пора завязывать — не с метедрином, конечно, а с фотосъемками. Не позировать же в таком вздрюченном виде.

Я всегда считала, что наркоманы — это люди, которые подсели настолько, что балдеют и в одиночку. Поэтому и не накачивалась дурью сама по себе. Вместо этого я все время таскалась за Джеком. Проблема заключалась в том, что, достаточно набравшись, он уходил из дома. А я оставалась одна, обзванивала немногочисленных своих приятелей и упрашивала: «Ну, зайди, пожалуйста. Я тут одну штучку из папье-маше делаю. Заходи, поможешь закончить».

Единственной, кто неизменно являлся, была девушка-мексиканка по имени Лупе. Целыми днями просиживали мы вместе и обкуривались до полного отупения. Зато ни один дом, где мне доводилось обитать до или после этого, не мог похвалиться подобной чистотой. Я была совсем как старушка в «Кое-что о Мэри». Ковры я пылесосила буквально до дыр. Дом выглядел идеально и даже чересчур — мне пришлось переставить заново всю мебель, чтобы обстановка казалась более естественной. Я тысячу раз перетряхнула шкафчики в ванной, сортируя все вещи то по размеру, то по предназначению, то по владельцу, то по частоте использования — и это все за один вечер.

Некоторые девушки, наширявшись, по ночам обдирают на себе кожу. Я-то ничего не обдирала. Я была творцом. Сама поражаюсь новаторству и глубине авангардных работ, которые создавались при помощи клея. Мои изделия впору было вывешивать как образцы творческого мышления. Хоть приятели Джека и составили обо мне нелестное мнение как о чудачке, всю ночь напролет мастерящей дракончиков из папье-маше, величайшими моими произведениями были автоколлажи. Я прочесывала «взрослые» журналы и вырезала свои фотографии из объявлений о сексе по телефону на последних страницах. Потом расклеивала их на бумаге и снабжала занятными подписями — фразочками из «Космополитен» типа «Так делать или не делать?», «Какие процедуры вы применяете?», «7 способов заставить его выпрашивать еще». А потом я брала карманную карточную видеоигру и забавлялась ею, едва ли не в кровь сбивая пальцы.

Среди моих излюбленных привычек была и такая: рыться в пожитках Джека. В его книжке с татуировками хранилась целая стопка снимков; просматривая их, я увидела широкую женскую спину, украшенную внушительных размеров картинкой. Татуировка была не настоящая, просто набросок: огромный, свирепый, прекрасный дракон. На дальнем плане в кадр попало окно — по нему я определила, что снимок в тату-салоне делали ночью. Я до смерти хотела выяснить, что это за девка. Я перелистнула страницу и нашла ее снимок анфас. Узнала я ее сразу: Лейси, та самая девчонка, которую я вышвырнула из дома. Этот недоносок оставался с ней на «сверхурочные» в том самом салоне, который фактически я и оплатила.

У меня был пистолет, купленный еще когда я танцевала. Малютка 25-го калибра, с отделанной перламутром рукояткой. Едва Джек переступил вечером порог, одной рукой я направила пистолет ему в голову, а другой швырнула в него книжку.

— Это что за херня? — заорала я. — Ты что, все еще встречаешься с этой сраной сукой?

Я хотела услышать объяснения Джека. А потом пристрелить его. И плевать на последствия. Джек был всей моей жизнью.

Джек вскинул руку и вышиб пистолет у меня из пальцев. Он стукнулся о черно-белую плитку пола. Я наклонилась, чтобы поднять его, и тут Джек двинул мне в подбородок так, что я опрокинулась назад.

Скандал длился несколько часов, что нам обоим было не в новинку. Закончилось все тем, что Джек сгреб меня в охапку и швырнул через всю спальню. Я словно кнут обвилась вокруг нашей кровати с балдахином и ударилась копчиком так, что в глазах потемнело. На следующее утро я дотащилась до пункта первой помощи, и там мне сообщили, что кость треснула.

Вернувшись домой, я ушла в ванную и затворила дверь. Мне надо было с кем-то поговорить. Наконец я решилась — перезвонила Никки. Едва она сняла трубку, как из глаз у меня хлынули слезы.

— Что случилось, сладенькая? — допытывалась она. — Что произошло?

— Моя жизнь, — выдавила я. — Это совсем не то, что я хотела. Это вообще не для меня. Я просто… влипла… У меня… зависимость.

Впервые в жизни я произнесла это вслух. У меня была наркотическая зависимость. Прежде, каждый раз, когда надо было лететь в Лос-Анджелес — для работы или на операцию по увеличению груди, — я могла остановиться. Но теперь все вышло из-под моего контроля. Уже с месяц у меня не было никакой работы. Я посмотрела на свою руку: кончики пальцев почернели — до того часто я подогревала зажигалкой трубочки с метедрином.

Внезапно меня прорвало:

— Джек меня обманывает. Он с дилершей больше времени проводит, чем со мной. И ее он наверняка тоже трахает. Он хочет меня убить! Богом клянусь! Я в больнице сегодня была. Он взял эту шестнадцатилетку, а меня погубил. Да он просто Антихрист!

— Тшш, тшш! — Никки пыталась успокоить меня. — Все в порядке.

— Ничего не в порядке. Я тут одна. У меня не семья, а дерьмо. Друзей у меня нет. Я потеряла Ванессу. А на Дженнифер смотреть больше не могу. Я не знаю, что делать. Единственный человек, с которым я общаюсь, — это обкуренная мексиканская шлюха, которая зовет меня «тца».

— У тебя есть я, — сказала Никки. — Помни, я всегда здесь. Что бы ни стрялось, я о тебе позабочусь.

Но мне не добраться было до Лос-Анджелеса, где она смогла бы обо мне позаботиться. Я же даже не знала, где там можно достать метедрин. Я положила трубку и поплелась к выходу из ванной. Но кое-что зацепило мой взгляд. Напольные весы в углу. Я встала на них. Шкала крутнулась и, поколебавшись, замерла под красной стрелкой. Она показывала тридцать шесть. Я весила тридцать шесть килограммов.

Глава четырнадцатая

И настал день, когда это случилось: Джек бросил меня.

Я выяснила, что он снова изменяет мне. Как я и подозревала, он спал с этой наркоторговкой. Пусть только явится домой из тату-салона — уж я готовила ему хорошую встречу.

Но пистолетом с перламутровой рукоятью я его так и не поприветствовала. Не смогла. Я просто свернулась комком на полу, перед застекленным шкафом, в одних тренировочных штанах и лифчике. Я не ела так давно, что даже не нашла в себе сил, чтобы подняться. Меня просто не держали ноги.

— Погляди на себя. — Это был голос Джека. Перед глазами у меня маячили его ботинки. — Погляди. Ты и на человека-то больше не похожа.

Я пыталась подняться на ноги. Без толку.

— Меня от тебя тошнит, — продолжал Джек. — Я снова хочу жить нормальной жизнью, поняла, шлюха ты шизанутая?

«Шлюха». Это же слово произнес и его дядя, когда меня изнасиловал.

Джек исчез. Пятнадцать минут спустя я вновь услышала его голос:

— Тебе надо что-нибудь поесть.

Джек говорил не с заботой, но с отвращением. Он склонился надо мной с пригоршней куриных палочек и затолкал одну из них мне в рот. Я ее выплюнула. При одной только мысли о еде начинало тошнить. Но чем больше я выплевывала, тем упорней Джек пытался запихнуть еду мне в рот. Вскоре у меня вся физиономия была перемазана жиром и мясными волокнами.

— Сама-то хоть понимаешь, что сдохнешь, если этого не съешь? — взорвался Джек. Наконец он сдался и швырнул куриными палочками в меня.

— Да пошло оно, — процедил он.

Затем он вытащил пачку сигарет, отодрал полоску фольги, вдохнул несколько щепоток метедрина… Потом встал и направился прямиком к шкафу. Джек хорошо знал, что делает. Он снял с верхней полки чемодан и стал забрасывать туда свои вещи.

— Пожалуйста, не бросай меня, — внезапно пролепетала я. Сопли полились из воспаленных ноздрей как вода, во рту при каждом слове набухали липкие пузыри слизи. — Я люблю тебя.

Джек расхаживал по дому, собирая свои вещи, а во мне нарастало отчаяние. Стоило ему пройти мимо, как я цеплялась за его ноги, пытаясь удержать.

Я слышала, как несколько раз открывалась и закрывалась входная дверь. Джек выносил из дома все: мебель, постельное белье, оружие. Он заключил сделку повыгоднее и теперь уходил к своей наркоторговке. Только и оставил, что посуду и кухонные принадлежности — как раз то, от чего мне не было толку.

На этот раз все действительно было кончено. Я долгие часы лежала на полу возле шкафа. Только и слышно было, как сильно, до боли, колотится сердце в груди. Кровь словно превратилась в лаву: жгло повсюду. Вот каково это — разбитое сердце. Мне нужно было сделать что-нибудь, чтобы успокоиться. Я доползла до ванной и подтянулась к раковине. Надо взять дарвосет.

С дверцы аптечки на меня смотрел дьявол. У него были ломкие, свисающие в беспорядке пряди светлых волос разной длины; обведенные черными кругами глаза глубоко запали; скулы заострились так, что об них можно было порезаться; лицо казалось болезненно-синюшным. И дьяволом этим было мое собственное отражение. Я зарабатывала на жизнь своей внешностью, а теперь все это пропало — и прекрасные белокурые волосы, и полное улыбчивое личико, и большие манящие глаза. Все изгибы, за один взгляд на которые мужчины выкладывали тысячи долларов, растаяли, оставив лишь скелет в лохмотьях.

Я открыла аптечку и смахнула с верхней полки пузырек с дарвосетом. Он стукнулся об пол, и я полезла за ним. Отвинтила крышку и проглотила четыре таблетки. Крепковато для девушки, весящей всего тридцать шесть килограммов. Ну и пусть. Я хотела одного — прекратить боль. А если заодно остановится и сердце — ну что ж, так тому и быть. Мне действительно было плевать, проснусь я или нет. Все равно я не представляла себе жизнь без Джека.

Не знаю, долго ли я провалялась так; сознание то меркло, то прояснялось. Это длилось дольше одного дня и меньше четырех. В какой-то момент, очнувшись, я услышала, как надрывается телефон. Включился автоответчик, и послышался мужской голос. Я встрепенулась — а вдруг это Джек. Но это был Мэтт, его партнер по тату-салону. Он твердил снова и снова:

— Дженна! Дженна! Возьми трубку!

Я отключилась снова.

— Дженна! Ответь, Дженна! — Мэтт звонил опять. Ему что, не надоест? Я наконец дотащилась до телефона. Все тело, казалось, разваливается на куски, и на ковре за мной стелются обломки костей и обрывки кожи.

Я сняла трубку, и она выскользнула из моих рук, огрев меня по лбу. Моментально вскочила шишка. Я ничего не чувствовала. Только тыкала туда-сюда трубкой, пока она не очутилась-таки возле уха.

— Дженна! Дженна? Ты в порядке?

— Нет, — выдавила я. — Не в порядке. Приезжай. Пожалуйста.

Через десять минут Мэтт был здесь. Он только взглянул на меня — и от лица у него отхлынула краска.

— Что за черт! — вымолвил он. — Сейчас же звони отцу.

Это было последнее, чего я хотела. Просить отца о помощи означало признать свое поражение. А я до того упряма, что скорей соглашусь на любую мыслимую муку, чем позову того, кто меня бросил. Но больше обратиться было не к кому. Оставалось либо сидеть здесь и отдать концы, либо последовать совету Мэтта. Приходилось выбирать между гордостью и выживанием.

Я смутно припоминала, что несколько месяцев тому назад папа звонил и оставил свой последний номер — слава богу, у меня хватило ума его записать. Мэтт минут пятнадцать обшаривал дом и наконец отыскал спичечный коробок с записанным номером: он оказался пристроен в один из коллажей.

Я только вымолвила «пап» — и он сразу понял, что что-то стряслось. Слишком дрожащим и слабым был мой голос.

— У тебя все хорошо? — спросил он.

— Нет, не хорошо. — Я попробовала объяснить, в чем дело.

— Я выезжаю за тобой, — сказал папа.

— Пап, я не переживу поездку.

Но отец стоял на своем.

— Папа, я умру в дороге. Я даже идти не могу.

Я не драматизировала. Мое сердце могло продержаться от силы дня полтора.

— Как мне до тебя добраться? — спросил папа.

Мэтт подсказал ему забронировать мне билет на первый же авиарейс из Лас-Вегаса. И посоветовал держать наготове инвалидную коляску. До того дела мои были плохи.

После телефонного разговора Мэтт напялил на меня футболку огромного размера, отнес к своей машине и сгрузил на заднее сиденье. По пути в аэропорт он притормозил у аптеки и купил мне протеиновый коктейль. Я попробовала его выпить, но стоило жидкости попасть в горло, как меня вывернуло. Те жалкие ошметки пищи, которые еще оставались в моем желудке, выплеснулись мне на одежду вместе со сгустками крови и еще черт знает чем. Я упорно пыталась допить коктейль, но в желудке ничто не удерживалось.

Мы приехали в аэропорт; Мэтт взял напрокат инвалидную коляску и подвез меня к воротам. Мало что от перелета сохранилось у меня в памяти — помню только, что мне было совсем хреново и соседи не могли скрыть своего отвращения. Они спрашивали, не лечусь ли я от рака.

Наконец самолет приземлился в Ридинге; я оставалась на месте, пока выходили другие пассажиры. Потом стюардесса пересадила меня в инвалидную коляску. Больше всего на свете страшилась я встречи с отцом. Я всегда была хорошей дочерью. Порой упрямой или угрюмой, но это всего лишь проявлялась моя независимость. И вот я, двадцати лет от роду, возвращаюсь в родные пенаты, в инвалидной коляске, воняя собственной блевотиной. Папа не только не видел меня такой прежде — он даже вообразить не мог, что такое вообще возможно.

Когда стюардесса вывезла меня из самолета, я низко опустила голову. Даже взглянуть на отца мне было страшно. Я боялась прочесть в его взгляде разочарование и ужас. Я плакала, да так, что каждый всхлип отдавался болью во всем теле. Вся вынашиваемая годами ненависть к отцу, все негодование за непонимание того, через что я прошла, — все прорвалось в этих слезах. Отец все-таки оказался рядом тогда, когда я нуждалась в нем сильнее всего. Он действительно любил меня.

— Так где ваши родители? — спросила стюардесса через несколько минут. — Я больше не могу здесь с вами оставаться.

Я подняла голову и вытерла глаза. Папа стоял в трех метрах от нас. Он даже не узнал меня.

Книга III

В шесть месяцев.

Глава первая

15 марта, 2003 г.

Дорогая Дженна,

привет, малышка! Как ты? Зима здесь выдалась долгая. Я уже радуюсь тому, что ушел на пенсию. Больше нет ощущения, что нужно еще что-то сделать. У меня есть спортзал, есть мотоцикл — и я счастлив.

В этом месяце я оставлю и Нью-Джерси, и женщину, с которой жил здесь. Ее дары не перевешивают более ее запросов. Я бросаю все, что имею, и уезжаю лишь со сменой одежды, кожаной курткой, которую ты купила на мой сороковой день рождения, и с портретом твоей матери.

Я знаю, как важна для тебя книга, которую ты сейчас пишешь, — вот я и подумал, что пора немного рассказать о твоей матери и о том, как мы с ней встретились. Может, тогда ты лучше сумеешь понять и себя саму.

Мне очень трудно писать это письмо. Сама знаешь — я мало говорил тебе о Джуди. А все потому, что хотел защитить тебя. Боялся, что ты проведешь детство, оплакивая свою потерю. Я старался уберечь тебя от тех страданий, которые перенес сам, пока не увидел, что ты уже достаточно сильна, чтобы справиться с ними. Конечно, я тебя недооценил. Ты всегда была сильной.

Для меня в этом мире нет никого, кроме Джуди. Она была единственной женщиной, которую я любил. За те двенадцать лет, что мы были с нею, я и не взглянул на других. Найти ее — это было подобно волшебной сказке. Читаешь эти истории об идеальной любви, а сам и не подозреваешь, что такое может произойти и с тобой.

Я встретил ее в совершенно безумную пору своей жизни. Я тусовался с Рено и Бобби Джолсонами, Джонни Анестешиа (племянником Алберта Анестешиа из «Мёрдеринкорпорейтед»), и Фрэнком Синатрой-младшим, который наведывался в клуб Харра. Встречался одно время с Барбарой, изображавшей на сцене Мэрилин Монро. Ничего серьезного не было. Без грима и парика она больше смахивала на Сонни Листона.

Мы частенько болтались в «Голден-отель», а твоя мать как раз танцевала там в шоу. Продюсером у них был Барри Эштон, а шоу называлось «Голден герлз» — «Золотые девушки». Для меня специально каждый вечер придерживали местечко у бара, прямо напротив сцены, и никого туда не пускали, пока представление не начиналось и уже ясно было, что я не приду.

В то же мгновение, когда я впервые увидел Джуди, я понял, что это и есть моя единственная, хоть на сцене и было несколько десятков женщин в одинаковых костюмах. Джуди просто сияла среди остальных. Я и по сей день не могу объяснить этого. Конечно, я такого не ждал. Мама всегда уподобляла это удару молнии. Я смотрел на нее, а она — на меня, и у меня вырвалось «О-ах». Вот так. Это было изумительно. В моей жизни еще не происходило ничего подобного. Мы сидели с Бобби Джолсоном, я двинул его в бок и сказал:

— Видишь ту девушку с длинными черными волосами, как у Клеопатры? Я на ней женюсь.

Каждый вечер после представления девушки собирались в баре, смешиваясь с толпой игроков. Выходили все, кроме Джуди. А потом я отвозил всех в дом Билла Харра, поскольку мы с ним дружили. Если он организовывал вечеринку, то устраивал и шоу. Он зазывал к себе знаменитостей — Дэнни Томаса, Микки Руни, — а я привозил девчат. Я нанимал три лимузина, чтобы доставить всю труппу, но Джуди там так и не появлялась. Она просто отсиживалась одна в гримерной, когда все остальные расходились.

В конце концов однажды вечером я подошел к метрдотелю, дал ему пятьдесят долларов — сумма по тем временам изрядная — и сказал:

— Сделай так, чтобы она вышла.

И знаешь, что произошло? Она взбеленилась. Норов у нее был совсем каку тебя.

— Никуда я не выйду, — заявила она метрдотелю. — Видеть не хочу этого типа.

Но метрдотель сказал, что у нее нет выбора. Тогда Джуди вошла в бар, излучая любезность. Она казалась слишком хрупкой и невинной для этого мира. Я обратился к ней:

— Мне очень понравилось, как вы танцуете. Позволите вас угостить?

Джуди заказала колу. Она приняла меня за какую-нибудь важную шишку и потому была сама обходительность. Но в глаза мне не смотрела. Джуди ясно дала мне понять, что находится здесь против своей воли. Мы поболтали с минуту, а потом я сказал:

— Мне было очень приятно с вами познакомиться.

Повернулся и заговорил с идиотом-чревовещателем из шоу. Джуди была ошеломлена. Она-то ожидала, что я прилипну к ней как банный лист и начну превозносить себя до небес, как любой другой придурок в этом заведении.

На следующий вечер после представления я опять подкупил метрдотеля. Джуди вышла и присела возле бара. Я не обращал на нее ни малейшего внимания, знай себе трепался с идиотом-чревовещателем и рыженькой приятельницей по имени Мэри.

Я никогда не ухаживал за Мэри, и тем не менее она подошла к Джуди и сказала:

— Держись подальше от моего парня.

Джуди, наверное, была потрясена.

— Я знаю, он на тебя поглядывает, — продолжала Мэри. — Ну, так учти: он мой.

Я тогда знать не знал, что она выкинула такой номер. Спустя несколько минут я приблизился к Джуди со словами:

— А, Джуди, привет! Как поживаешь?

И опять ушел.

На следующий вечер я опять заплатил метрдотелю. Но на этот раз я привел с собой маму. Когда Джуди вышла, я познакомил их, и мы втроем долго и очень мило беседовали. До чего же мне хотелось назначить Джуди свидание. Я сдерживал себя из всех сил.

От двух других девушек из шоу я узнал, что она встречается с барменом, работавшим на той же улице. У меня была парочка телохранителей — футболистов из Невадского университета, которым я платил за каждый вечер по двадцать долларов плюс три выпивки.

Я нажил в городе нескольких врагов, да и Пучи, телохранитель Фрэнка Синатры-младшего, высказывал в мой адрес какие-то туманные угрозы. Так или иначе, я отправил своих телохранителей перекинуться парой слов с приятелем Джуди. После этого он слинял. Джуди так и не узнала, почему он порвал с ней; единственное объяснение, которое она нашла, — это что они так ни разу и не занимались сексом. Ей было двадцать, и она все еще оставалась девственницей.

Через два дня я наконец решился назначить твоей матери встречу. Я пригласил ее на выступление Фрэнка Синатры-младшего, которое должно было состояться по соседству в «Харраз». Джуди согласилась. Когда мы явились в «Харраз», она возвышалась надо мной на своих каблуках.

Во время представления я улизнул под тем предлогом, что мне нужно в ванную, а сам помчался в соседнее заведение, «Харольдз», где позже тем же вечером выступала Трини Лопес. Я всучил метрдотелю пятидесятидолларовую бумажку, чтобы он все устроил. А потом вернулся в «Харраз» и сообщил Джуди, что сейчас мы отправимся на выступление Трини Лопес.

В «Харольдз» для нас исполнили «Goodfellas». Сотрудники подхватили стол и через весь зал понесли его к сцене. Разогнали всех с дороги, поставили стол перед сценой и усадили нас. Джуди только смотрела на меня во все глаза. Она была впечатлена. И решила, что я — какая-то влиятельная персона.

Знала бы она правду: я каждый божий день вкалывал в бакалейной лавке.

Спустя три недели я смотрел на выступление Джуди в «Голден-отель». Я не мог отвести от нее глаз. За это время мы встречались уже несколько раз. И наконец она решила, что готова заняться со мной сексом. Она пришла к выводу, что это должен быть именно я. Я, конечно, еще не был готов полностью посвятить себя Джуди, но ей об этом не говорил.

Джуди спровадила куда-то свою соседку и пригласила меня к себе. Я пришел, постучал в дверь; мне отворила невысокая женщина с длинными белокурыми волосами, с челкой, без косметики и в джинсах. Я осведомился, дома ли Джуди. А она мне:

— Ларри, я — Джуди.

Я не мог понять, куда подевалась моя черноволосая Клеопатра. Оказалось, каждый вечер на сцене она носит парик. А я и не знал.

Возможно, это уже лишняя информация, но мы вступили в половую связь. Потом лежали рядышком в постели, и я всхлипывал. Я плакал.

Тогда я точно понял, чего хочу. Я сказал ей:

— Мы поженимся.

С того дня мы с твоей матерью были неразлучны. Впервые в жизни я был честен с женщиной. Я выложил ей все о себе: не только про бакалейную лавку, но и про левые заработки, когда я угонял грузовики и сплавлял меха и стереоаппаратуру. Я вел вполне определенный образ жизни, и, если я по-настоящему любил Джуди, она должна была об этом знать.

Когда закончился контракт Джуди с «Голден-отель», она некоторое время разъезжала. Потом выступала в «Фоли Бержер» и «Тропикане» в Лас-Вегасе. Я бросил работу, продал все, что имел, залез в машину и покатил в Вегас. И мы поженились.

Мы были бы женаты и по сей день, останься она в живых. Я никогда не оставил бы ее. Могу сказать тебе, что это были лучшие двенадцать лет моей жизни. Хоть потом и настало тяжелейшее для меня время — я все равно помнил о своем счастье. Кому еще так везло? Кто еще мог потом нянчиться с Тони и с тобой? Дженна, она была удивительной женщиной. Она никогда не скандалила, ни разу не повысила голос, не пила, не принимала наркотики. И никогда ни единого пятнышка не появлялось на ее лице. Она родила тебя в тридцать два года, а через неделю вновь обрела стан танцовщицы. Пресс у нее был твердый как камень.

Ты очень похожа на нее: глаза, нос, телосложение. Руки и ноги у тебя точь-в-точь как у нее. У тебя ее повадки: та же походка, те же повороты, и даже голову ты наклоняешь совсем как она. Вот так же она смотрела телевизор. Я вечно думал, что это она на меня так смотрит, и спрашивал: «Что?» А она бросала на меня озадаченный взгляд и говорила: «Я телевизор смотрю».

Джуди была такой застенчивой, но на сцене могла воспламенить весь мир. Совсем как ты. Возможно, это покажется странным, но и сейчас, когда ты входишь в комнату, я чувствую себя так, как если бы находился рядом с нею.

Не знаю, известно ли тебе, что мы семь лет пытались завести ребенка. Тогда Джуди уже сказала мне, что ей суждено умереть от рака. Я никак не мог с этим смириться. Она, как никто другой, была в прекрасной форме. С ней в жизни не случалось ничего серьезней обычной простуды или зубной боли. Понятия не имею, как она об этом узнала. Просто почувствовала, наверное. И хотела завести детишек, прежде чем умереть. Мы только и говорили что об этом.

Мы перепробовали все, чтобы Джуди забеременела. Понадобилось бы — к цыганке бы отправились или огурцы себе в задницу запихали, — лишь бы помогло. Мы пошли бы на что угодно. Наконец стало ясно, что дело не в физиологии — проблема была психологическая. Джуди сама блокировала свою способность к деторождению. Этого ты тоже раньше не знала, но на какое-то время мы даже стали сторонниками сайентологии. Брат Джуди, Деннис, вечно пребывал в состоянии духовного поиска. Он дал мне работу на телевидении, а затем обратил нас в сайентологию. Деннис был сподвижником Л. Рона Хаббарда.

Деннис и сам находил, что сайентология многовато требует от человека, но она принесла нам много добра и сделала меня более отзывчивым и сострадательным человеком. Мы очистились, делали все, что положено, а Джуди так и не могла забеременеть. Наконец мы решились на усыновление, но за семь дней до начала этой процедуры Джуди вернулась домой от врача и объявила:

— Я жду ребенка.

Ей пришлось нелегко. После первых трех месяцев ей стало до того худо, что все оставшееся до родов время она провела в постели. Мы верили: все, что мы делаем, пока Тони еще в утробе, откладывается у него в подсознании. Поэтому мы никогда не сквернословили, не смотрели по телевизору передач, содержащих насилие, слушали только самую лучшую музыку и без конца ворковали с Тони. Наконец, после очень болезненных родов, Тони появился на свет. Он был очень болезненным младенцем, почти на все у него оказалась аллергия — даже на материнское молоко и практически на все продукты, имеющиеся на рынке. У меня ушло девять дней только на то, чтобы найти смесь, которую он усваивал.

После того как Джуди убедилась в том, что способна иметь детей, все стало намного легче. Ты оказалась сюрпризом. И на свет ты родилась с широкой ухмылкой на мордашке. У Джуди не возникло ни малейших проблем. Она не набрала никакого лишнего веса и оставалась на ногах до того самого дня, когда мы пошли в больницу. Я боялся, что нам предстоят очередные три с лишним года того же кошмара, через который мы прошли с Тони, но ты была идеальным, спокойным младенцем и спала целыми ночами. Радость, а не ребенок.

Ну а потом все пошло под откос. Началось все с того, что Джуди обратилась ко врачу, чтобы удалить родинку. Она сдала анализы в лабораторию, и результаты оказались зловещие. Щупальца болезни проникли в лимфатические узлы, которые распухли настолько, что Джуди уже прощупывала бугорки у себя под мышками. Хотя Джуди и предсказывала это раньше, примириться с подобной мыслью я не мог. Но остановить развитие болезни мы были не в силах.

Побывав во Вьетнаме, я думал, что справлюсь теперь с чем угодно. Но к такому я готов не был. Ничего страшнее мне переживать не приходилось. Живот Джуди раздувался так, как будто она была беременна, и мне приходилось везти ее в больницу и держать, пока ей вводили иглу и откачивали жидкость. А она кричала во всю мощь своих легких. Болеутоляющее ей дать не могли — боялись, что остановится сердце. Дженна, это было ужасно. Странно, что снаружи в колокол не звонили, чтобы заглушить ее крики.

Мы с Тони в 1975 г.

А потом у Джуди началась аллергия на лекарства, останавливающие рвоту. Часами я поддерживал ее, пока ее выворачивало наизнанку. И сам я, и вся комната — все было в рвоте. Ты не знаешь, до чего же это тяжело: видеть, как кто-то, кого ты любишь всей душой, так мучается у тебя на глазах. Я делал все возможное, чтобы спасти Джуди. Я отправился в Мексику и достал там это странное зелье — лаэтриль, лекарство от рака, запрещенное у нас. Мы прибегали к хирургическим операциям столько раз, что в конце концов врачи объявили, что больше уже ничего удалять не могут. Это был настоящий ад. Больничные цены выкачали всю мою страховку. Как президент 13-го канала я зарабатывал 120 000 долларов в год, но счета опустошили мои карманы.

Наконец онколог выписал Джуди морфий и сказал, что остается ей только одно: прийти домой и умереть. Я взял на работе отпуск и спал на стуле возле ее кровати. Каждые четыре часа я вкалывал ей морфий. Иногда я давал ей чуть-чуть прийти в себя после укола, усаживал ее на постели и приводил тебя и Тони. Но Джуди быстро становилось хуже, и она попросила, чтобы вас больше не пускали. Она хотела, чтобы вы запомнили ее полной жизни. Менее чем за год из прекрасной тридцатидвухлетней женщины, которой все обо — рачивались вслед, она превратилась в инвалидку, выглядевшую на все девяносто. Волосы у нее выпали, остались только сморщенная кожа да кости. Это было просто ужасно. Я относил ее в ванную, мыл, вкалывал морфий, а боль все усиливалась. Я тревожился, что ты испугаешься, услышав крики, доносившиеся из ее комнаты, или увидев меня мечущимся по дому.

Каким же я чувствовал себя никчемным: ведь я перепробовал буквально все средства. Когда Джуди засыпала, я уходил в гостиную и смотрел в телевизор, который не был включен. Просто сидел и разрывался между желанием, чтобы она пусть хоть так, но жила, и желанием, чтобы она умерла. А когда ее не стало, я годами корил себя за эти мысли.

Я твердил самому себе: «Я провел девяносто дней в грязной африканской дыре, ожидая казни. Если я выдержал тогда, выдержу и сейчас. Со мной все будет в порядке. И с ней тоже».

Но становилось все хуже. Последние недели две сознание Джуди почти не прояснялось из-за морфия. В ночь, когда она умерла, я сидел в гостиной, глядя на пустой экран телевизора, и вдруг услышал, как она бьется. Я бросился в комнату: тело Джуди сотрясалось в яростных конвульсиях. Я откинул ей голову назад, чтобы обеспечить доступ воздуха, и дал ей лекарство. Прости, Дженна. Я должен на мгновение прервать письмо и взять себя в руки. Я еще никому не рассказывал об этом.

Что ж.

Она стала булькать и задыхаться, а потом затихла. Я знал, что она умерла. Пощупал артерию на шее. Она застыла. Открыл ей правый глаз — он был полностью расширен. Тогда я пошел в гостиную и вызвал «Скорую». Едва заслышав сирену, ты принялась кричать. Тони вышел в холл, я схватил его, отнес обратно в комнату и затворил дверь. Я не хотел, чтобы кто-нибудь из вас увидел ее такой. Мне казалось, что подобное остается в душе человека — неважно, отдает он себе в том отчет или нет.

После этого ты упорно не хотела оставаться одна. И стала бояться темноты. Ты всегда спала в комнате брата, с включенным светом. Тебе не было и двух лет, Дженна, но я думаю, что в глубине сознания ты помнишь, как мать говорила с тобою, уже будучи больной. По-моему, ты в какой-то мере сама ограждаешь себя от этих воспоминаний.

Для меня все полностью переменилось с уходом Джуди. И моя мать, и мать Джуди приехали на следующий день после того, как ее не стало, но мать Джуди почти сразу уехала снова. Так что моя мама со своей подругой остались и убрали все. Я-то и прикоснуться не мог к ее вещам. Спустя два дня я вошел в ее комнату — и можно было подумать, будто Джуди никогда не существовало.

До смерти твоей матери у нас была дружная семья. В День благодарения мы собирались на праздничный обед в доме родителей Джуди, и все было замечательно. Но после ее смерти все бросили нас. Мы не видели больше ни ее семьи, ни моей. Они даже не пришли на похороны: гроб несли мои друзья. Однажды вас, ребятишек, забрали родители Джуди, но через четверть часа привезли обратно. Не выдержали такого напоминания о твоей матери. Им все время хотелось назвать тебя Джуди.

В банке даже не дожидались, когда тело Джуди остынет, — сразу наложили лапу на все. Я задолжал полмиллиона долларов по больничным счетам, и вот к нам заявились на двух грузовиках с прицепом. Забрали две машины, катер, мотоцикл, все мои акции и принадлежащий мне дом на севере Лас-Вегаса. Увезли даже ваши игрушки. А за мной все равно еще оставался долг — 24 000 долларов. Все, что у меня теперь было, — это ты, Тони да 3000 долларов наличными. И все.

Мы перебрались в трейлер. Никогда не думал, что докачусь до такого. Никто к нам носа не казал, даже телефон не зазвонил ни разу. Люди не хотят быть рядом со смертью и горем. Это одна из тех вещей, через которые человек должен пройти сам. Каким же пугающим казалось будущее без нее, Дженна! Целый год я не знал, куда деваться. Даже идти и жевать на ходу резинку казалось непосильной задачей.

Помнишь, как ты ходила со мной на ее могилу? Пару лет я водил туда тебя и Тони каждое воскресенье, но потом решил, что это выкачивает из вас слишком много сил. Да и из меня тоже. Мне поставили диагноз — нервное истощение. На лице начался нервный тик, который не проходил еще несколько лет.

Эта женщина была всей моей жизнью. Никого другого в мире для меня не существовало. Я так никогда и не смог оправиться от этой потери. Никогда. Проводишь в поиске всю оставшуюся жизнь. И наконец доходишь до определенной точки и сдаешься. Я метался шесть лет, пытаясь просто снова стать счастливым и разобраться, как же растить вас с Тони. Но постепенно я научился всему. И самое важное — я полюбил быть отцом.

В общем, с нетерпением жду, когда приеду в июне в Феникс, на вашу с Джеем свадьбу. Рад, что ты выбрала славного парня.

С любовью, папа.

P.S. Ты спрашивала про свой детский дневник — так вот, хочешь верь, хочешь нет, но я его нашел. Привезу его с собой.

Рождество в Панама Сити в 1977 г.

Глава вторая

Число: 20 июня 2003 г.

Время: 1 час дня

Место: Гостиная, дом Тони Массоли, Скотсдейл, Аризона, США

Действующие лица:

Дженна Джеймсон

Тони Массоли, ее брат

Ларри Массоли, ее отец

Селена Массоли, жена Тони

Дженна: Что до меня, то я горжусь тем, что мы со всем справились.

Тони: Кроме шуток.

Дженна: Иногда такое вспоминается, только и думаешь: ничего себе!

Ларри: Это был крах.

Дженна: Полный.

Ларри: Дело в том, что после смерти вашей матери я больше не мог работать не телевидении. Я всегда хотел стать полицейским, но ваша мама была категорически против. Так что я выждал с годик и решил заняться тем, чем всю жизнь и хотелось. И заделался я эдаким горе-крестоносцем. Раз я не смог спасти вашу мать, то вознамерился спасать весь мир. Для вас обоих моя перемена работы стала, наверное, культурным шоком.

Тони: Я тогда был ребенком, и мне казалось, что творится нечто невообразимое. Папа разгонял публичные дома, и бандиты хотели похитить нас с Дженной. Думали, такими методами заставят папу держаться от их бизнеса подальше. Как-то один из бандитов захватил Дженну в желтом школьном автобусе после занятий. Остальных детишек выпустил, а Дженну удерживал в автобусе. Так и проехал с ней бог знает сколько километров. Люди шерифа погнались за ним, перехватили-таки автобус и вызволили Дженну.

Дженна: Я тогда была в подготовительной школе, ничего толком не помню.

Тони: Ох и хреново же было. Однажды эти типы подрулили ко мне на «Кадиллаке» и говорят: «Ларри, папа твой велел, чтобы мы тебя домой отвезли». Я смекнул, что дело нечисто, подхватил сумку с учебниками и припустил бегом через пустыню. Спрятался в отводном канале. Я слышал, как машина отъехала, и все равно отсиживался там еще часа два.

Дженна: Я помню, как ты потом вернулся домой — все отдышаться не мог. Безумное было времечко. Мы ходили под полицейским эскортом. Когда я шла в школу, там обязательно дежурил полицейский.

Ларри: Это было очень страшно. Они меня заказали. Я так боялся за детей. А дело было вот в чем: парень по имени Уолтер Планкинтон открыл заведение под названием «Цыплячье ранчо», а парочка работяг из конкурирующего борделя пришла и эту лавочку спалила. А лейтенант мне и говорит: «Получишь вызов на другую сторону долины. Как только позвонят — делай что велено и ни во что не лезь, что бы ни случилось».

А я сказал: «Только не в мое дежурство». Так я помешал им отомстить. Взяток я не брал, не закрывал глаза на все противозаконное — потому всем и хотелось выжить меня из города. Как будто вернулись времена Старого Запада, и борцов с коррупцией здесь видеть не желали.

Тони: Помнишь, как нам пришлось прятаться у Джонни Уитмора на чердаке?

Дженна: Я об этом забыла.

Тони: Как-то я заснул на диване в столовой. И вдруг услышал, как шуршат камни — снаружи кто-то был. Я выглянул и заметил тень. Тогда я отправился в комнату папы. Он в ту пору был женат на Марджори.

Ларри: Бог ты мой, Марджори. Мне нужен был кто-то, кто присматривал бы за детьми. Это была ошибка.

Тони: Стучу я в дверь, а Марджори орет что-то типа: «Закрой чавку, проваливай спать». Я выглянул в окно и увидел парня в бандане; на руках у него были перчатки, и он держал кирпич. Я так испугался, что даже дышать не мог. Тут кирпич влетел прямехонько в окно. А ты выбежал нагишом, схватил автомат Томпсона и выскочил наружу, стреляя на ходу. От пальбы даже стало светло, и я только и услышал, как автомобильный двигатель ревет: бррраапп-бррраапп.

Ларри: Он удрал, и тогда я надел полицейскую форму и рванул на полной скорости к «Шэмроку», одному из тех борделей, что были замешаны в поджоге «Цыплячьего ранчо». Я въехал на патрульной машине в парадную дверь и разрядил в бар две обоймы из этого самого Томпсона. И сказал: «Я хочу, чтобы вы, недосёрки, раз и навсегда прекратили цепляться к моей семье». После этого у нас проблем не возникало.

Дженна: Я помню, как у нас прослушивали телефон. Я тогда была совсем маленькая и не понимала, что происходит. У меня в комнате было большое окно, и, когда занавески оставались отдернутыми, я сидела в своей крохотной постельке, обхватив колени руками, и смотрела наружу целыми часами, потому что меня мучила бессонница.

Ларри: Это было огромное окно, которое ничто не заслоняло, так что ты могла видеть каждую звездочку.

Дженна: Я и смотрела на звезды. А папа вошел в комнату и скомандовал: «Дженна, спать! И не смей выглядывать из этого окна!» Он был такой строгий. А я никак в толк не могла взять, с чего он вдруг так распсиховался.

Ларри: Я боялся, что они вздумают обстреливать дом. То было очень опасное время. Против меня ополчились и полиция, и мафия. Помощи ждать ни от кого не приходилось, и спрятать вас тоже было негде. Словом, детство вы провели дикое, потому что папочка вечно вляпывался в дерьмо. Няни менялись каждую неделю. Как я ни старался, удержать нанятых людей надолго не удавалось.

Тони: Нам полагалось сидеть дома, но одной из нянюшек приспичило отправиться в магазин. А мы-то какие были? «Хотим ехать только на переднем сиденье». В Вегасе на заднем сиденье быстро становится слишком жарко. Ну, няня и сказала: «Да, конечно». Мы проскочили на зеленый свет, и — бац! — в нас врезались. По-черному. Та, другая тачка ехала на слишком высокой скорости. Наша машина перевернулась и — банг! — только стекла во все стороны полетели. Помнишь, пожарник нас оттуда вытащил прямо перед тем, как машина загорелась?

Дженна: И еще говорили, что, будь мы на заднем сиденье, от нас бы мокрое место осталось.

Ларри: Я нанимал тогда чету гавайцев, чтобы они жили в доме и ухаживали за вами. Я старался не пропадать на работе слишком подолгу после смерти Джуди, но это было трудно. И вот однажды возвращаюсь я домой часов в восемь вечера, гляжу — а Тони какой-то встрепанный. Спрашиваю его, что случилось, а он и отвечает: «Джон и Марша повезли нас в казино, вошли туда и стали играть». «А вы-то, — спрашиваю, — чем все это время занимались?» Дженна: Торчали в машине на парковке часиков эдак восемь. Ларри: Эта парочка все еще околачивалась в доме — ждали, видите ли, когда им заплатят. Я пошел, выволок этого сукина сына на улицу и надрал ему задницу.

Дженна: Да, это было круто.

Ларри: А потом в фирме, где я нанимал няню, мне прислали какую-то больную из психиатрической клиники. А я и понятия об этом не имел. И вот звонит она мне в контору и заявляет: «Если вас все равно дома не бывает, не вижу, почему бы мне не утопить этих сопляков».

Тони: Ага, это та, которая заставляла меня целыми часами расчесывать ей волосы.

Ларри: Домой я несся со скоростью 120 миль в час. Примчался — а Дженна как раз сидит в своей маленькой прогулочной коляске, и эта шизанутая сука стоит позади нее. Я засунул эту тварь в машину и отвез ее в ту самую психушку, откуда она, как выяснилось, и приперлась. Возвращаюсь домой — а там по какой-то непонятной причине повсюду красуются приветственные надписи. Тогда-то я и решил жениться.

Глава третья

С моим отцом в Боулдер Сити, 1982 г

Глава четвертая

Ларри: Я познакомился с Марджори, когда работал на телевидении. Она была публицистом, а за мной бегала, еще когда я был женат. Вот я и решил пару раз пригласить ее на обед. Думал: «Мне до зарезу нужна помощь». И наконец сделал ей предложение.

Дженна: Да, папа никогда не умел готовить. Даже кашу мгновенного приготовления.

Ларри: Я и сейчас не умею — даже воду не вскипячу.

Дженна: Мы с Тони все думали: как бы сказать папе, что мы такого съесть не можем? Он пичкал нас бутербродами с сыром, пока этот сыр из ушей не полез.

Тони: Папа работал всю ночь и весь день, кажется, тоже. А Марджори работала до девяти. Так что еды никогда не оказывалось.

Дженна: Помню, Марджори имела обыкновение покупать себе персональный йогурт.

Ларри: Вот сучье отродье. Я и забыл об этом.

Дженна: А нам никогда его не давала. Мы знали, что, если этот йогурт попробуем, будет худо, и скорей предпочитали остаться голодными. Я готовила пасту в микроволновке. Только она получалась жесткой. И я добавляла сметану и тунца, чтобы было посытнее.

Ларри: До чего же я озверел, когда узнал, что Марджори вас не кормила.

Тони: Все в холодильнике предназначалось ей.

Дженна: А мы ходили до черта голодные. Помню, как я сидела и смотрела на эти йогурты. Это будто выжжено у меня в памяти.

Ларри: Так и взяла бы хоть один.

Дженна: Марджори бы из меня душу выбила, пап. Если она что-нибудь говорила, а я как-то не так реагировала, она перегибалась через стол и тыльной стороной ладони била меня по лицу. Дошло до того, что я и рта раскрыть не смела. Одной из любимых забав у нас было брать баночки с корицей и запихивать туда зубочистки. Тони: Точно, мы их потом продавали.

Дженна: Марджори озверела, когда узнала. Помнишь, она запустила в нас кофейником?

Ларри: Что-что? Вы мне не говорили!

Дженна: Наконец мы оголодали настолько, что позвонили бабушке. «Бабушка, мы голодные. Мы уже месяца два как почти ничего не ели».

Тони: Она была завзятой алкоголичкой. Ела только готовую пищу: пудинг из тапиоки, блюда для микроволновки, попкорн. Она приехала и забрала нас и угостила вишневым пирогом. Потом она отправилась в спальню, сама напялила ночную рубашку и нас в такие же нарядила.

Дженна: Ага, мы были в бабушкиных ночных рубашках. Тони — в атласной. (Смеется.)

Ларри: Мы никак ее с него снять не могли.

С отцом на озере Мид в одиннадцать лет.

Тони: Мне и сейчас такие нравятся (смеется), только с бальными туфельками. В общем, после обеда бабушка налила себе полный стакан бурбона. Выпила и — бум! — отрубилась прямо за столом. Стакан разбился вдребезги, а она и не шелохнулась. Тогда мы позвонили папе и сказали: «Мы остаемся у бабушки». И несколько часов играли у ее неподвижного тела.

Дженна: Мы никак не хотели уезжать из бабушкиного дома.

Тони: Она так ничего и не ела. Только пила.

Ларри: Наконец мне предложили работу в Панама-Сити, во Флориде. Нам надо было убраться из Вегаса. Там становилось слишком опасно. И еще я хотел попасть в Полицейскую академию в Панама-Сити: там и в колледж могли направить, и вообще всякое такое.

Дженна: Тогда ты купил коричневый «Файерберд». Помнишь, где я обычно спала? За сиденьем. Я была такой крошечной, что спала на полу автомобиля, положив голову на возвышение.

Ларри: Да, упаковывалась ты легко. Ехали мы к Панама-Сити и по дороге попали в ураган. Когда добрались до Аризоны, Дженна каждые пятнадцать минут только одно и спрашивала…

Дженна: «Мы еще не приехали?»

Ларри: «Еще нет, солнышко».

Мама, я и Тони.

Глава пятая

Мальчики № 1

Имя: Сэм

Возраст: 5

Место: Панама-Сити, Флорида

Статус: Сосед

Перейденный предел: Нагота

Это была моя идея.

Я хотела узнать, как выглядит пиписька. Я знала, что у папы такая есть, потому что, когда он отходил по маленькой нужде, я сзади видела, как что-то болтается. Так я выяснила, что мальчики отличаются от девочек; мне просто хотелось посмотреть насколько. И я попросила соседского мальчика поиграть в доктора.

Они с сестрой спали на высоких кроватях. Под ними мы и спрятались; снимали по очереди трусики и трогали друг друга. Сэм к тому же оказался маленьким извращенцем. Вечно хотел потереть об меня эту штучку. Ничего злонамеренного или грязного в этом не было. В сущности, это оказалось тепло и приятно. Но долго наши игры не продлились: однажды его родители застукали нас голыми под кроватью и отослали меня домой. Больше они меня не пускали. Не могу сказать, чтобы я их за это винила.

С тех пор я продолжала свои исследования в одиночку. В шесть лет, благодаря соседской джакузи, я узнала, что могу получать оргазм. Я устраивалась напротив водяной струи, пока бедра не начинали сжиматься, а по коже бегали мурашки. Казалось, каждый раз оргазм сотрясал тело минут по пятнадцать. Несколькими годами позже я выяснила, что можно добиться такого же эффекта с помощью насадки для душа. Несколько месяцев бессонных ночей ушло на то, чтобы я научилась обходиться одной рукой. В то время я еще не соотносила свои оргазмы с сексуальностью. Трагедия в том, что, когда-таки соотнесла, оргазмы мои стали гораздо короче.

Тони и я во Флориде.

Глава шестая

Ларри: Вы всегда жили в роскошных домах. У вас всегда были плавательные бассейны. И потрясающие автомобили. И одевались вы всегда в самое лучшее.

Дженна: Мне об этом неизвестно, пап.

Ларри: А по-моему, известно. Во всяком случае, у вас было все, что мог дать полицейский, зарабатывающий 40 000 в год. Хотя во Флориде все-таки было кошмарно.

Дженна: Да уж, та еще была дыра.

Тони: Помню, я там в школу ходил — ну и муть. Двор был обнесен оградой из колючей проволоки. А велосипеды прикреплялись цепью к столбу, чтобы детишки их не уперли. Забирать их приходилось всем одновременно: все велосипеды были связаны друг с другом. Я был в шоке. Так и сел и сказал: «О господи».

Ларри: Марджори служила в полиции диспетчером, а я — офицером. Она оказалась в другом городе. Так что мы оба оттянулись. Дженна: Мы дни и ночи напролет носились по улицам. Это было потрясно.

Ларри: Ты же маленькая была.

Дженна: Мне стукнуло четыре, пап. Эдакая колбаска, которая все время каталась за Тони. Каждый вечер мы пропадали на том огромном заросшем травой участке.

Ларри: Это не тогда у тебя голова застряла…

Дженна: В лестнице? Да-да. Меня оттуда вырубать пришлось. Там снаружи были такие цементные ступеньки, ведущие к комнатам. Угадайте, кто осмелился туда мою голову засунуть?

Тони: Ну да. Можешь не рассказывать. Чего я только ни перепробовал, чтобы тебя оттуда вытащить. Даже голову маслом натер. Ну и перепугались же мы.

Дженна: Так всегда бывает: стоит чему-нибудь застрять, как оно немедленно распухает. Тони тянул, а я орала «нееееет!».

Тони: Тогда я попробовал налить растопленное масло тебе в ухо. Но оно было горячее, и ты завопила еще громче.

Дженна: Тогда пришлось вызывать пожарника, и он прорубил ступеньку. Тони вечно из-за меня что-нибудь такое проделывал. Ларри: Помните, там случилась перестрелка у дома Александра? Тони: Ага.

Ларри: Я получил вызов — это был как раз мой район. У нас прямо на парковке какой-то парень палил из ружья. Мы его там на месте и пристрелили.

Дженна: А помнишь человека, который жил в квартире над нами? Я вечно забегала к нему. Он был уже взрослый и вечно уверял меня, что он — Чарли Дэниелс. И носил ковбойскую шляпу. А я приходила к нему и бренчала на его гитаре. Он делал мне бутерброд, мы вместе слушали радио и балдели.

Ларри: Как получилось, что я об этом не знал?

Дженна: Если бы узнал, у меня были бы проблемы. Но я же была такая голодная. Я его спрашивала: «А можно сандвич с майонезом?» А про себя думала: «Я знакома с Чарли Дэниелсом, и он каждый день готовит мне сандвичи с майонезом».

Ларри: Это мог быть и Джон Уэйн Гейси.

Дженна: Мог. Но он так хорошо ко мне относился. Он дарил мне всякую мелочь вроде статуэток и всякого такого. А я их прятала, потому что Марджори вечно выбрасывала все мои безделушки. Ларри: Единственный, с кем у вас, ребята, в том доме были проблемы, это тот мальчишка, Глен.

Тони: А, тот шестиклассник?

Дженна: Ага, тот урод, который защемил мне голову раздвижной стеклянной дверью.

Ларри: Кажется, это была твоя первая большая драка.

Тони: Этот тип подкарауливал меня каждый день после школы, пинал в живот и колотил, пока у меня кровь из носа не шла.

Ларри: Наконец Тони пришел ко мне и пожаловался. Я открыл входную дверь и сказал: «Ты сейчас спустишься и надраишь ему задницу. А если нет — домой лучше не приходи, потому что тогда я надраю задницу тебе».

Тони: Я все распланировал, как военную кампанию. Слинял из школы и прождал Глена целый день. Он-то подумал, что я дома отсиживаюсь. Вылез он из автобуса и подошел к лестнице. Когда он проходил подо мной, я уронил здоровенный кирпич прямо ему на голову. Чпок! А потом оттащил его в сторону и принялся мутузить. Сбежались взрослые со всего дома, пытались меня остановить, и тут выходит папа в полицейской форме и говорит: «Чтобы никто к моему пацану не прикасался. Этот парень бьет его каждый день, и я хочу, чтобы он сам разобрался с этой проблемой».

Дженна: А после этого мы с ним подружились.

Ларри: Одна из лучших ваших историй — это с тем парнем, который пытался потрогать Дженну, когда вы играли в чехарду.

Тони: А, да — Кен. Он трогал ее пипиську — или пытался потрогать.

Ларри: Тогда ты, не сказав мне ни слова, отправился к нему домой и постучал в дверь. Открыл его отец, и ты спросил: «Кен дома? Он не может выйти?» И как только Кен вышел, ты его измордовал.

Тони: А потом кто-то пытался лапать Дженну в школе. Помнишь, я вломился к нему в класс прямо во время занятий? Я его колотил, и тут налетела учительница и придавила меня к стенке, чуть не придушила. И я ей двинул.

Дженна: Это была миссис Бланд.

Ларри: Ты-то как это запомнила?

Тони: Приперся директор, а меня держал библиотекарь. И мне запретили гулять на школьном дворе.

Дженна: Ты вечно меня защищал.

Тони: И почему нам приходилось столько драться?

Дженна: Но все-таки нам было так хорошо! Как же нам было весело!

Тони: Звучит-то вроде жутковато, а на самом деле все было вовсе не так страшно.

Ларри: Когда рядом была Дженна, это неизменно заканчивалось тем, что нам приходилось кого-нибудь мутузить.

Тони: Да и сейчас приходится.

Глава седьмая

Глава восьмая

Дженна: Марджори была настоящим бедствием. Прямо злая мачеха. На дух нас не переносила — наверное, из-за того, что мы остались из прежней папиной жизни, до нее.

Тони: Когда она злилась, походка у нее становилась тяжелая. И мы всегда ее так боялись. Вечно вопила, орала, дверцами шкафа хлопала.

Дженна: У нас был очень крупный доберман по кличке Минг, а Марджори обвинила меня — это девочку-то! — в том, что я писаю на стены. Я даже в том возрасте соображала, что это никоим образом не было возможно. На ковер — еще туда-сюда, но уж никак не на стенку. Я и сказала Марджори, что этого не делала. А она мне: «Ты врешь, я тебя выпорю! Выбирай: или я тебя в доме выпорю, или снаружи, у всех на глазах!» Я закричала: «Ты меня не тронешь! Нет, нет, нет!» Она схватила меня, сдернула с меня штанишки, вытащила на улицу и там избила щеткой для волос так, что у меня пошла кровь. Я потом сидеть не могла — до того было больно.

Ларри: Ты мне тогда все рассказала. У нас с Марджори после этого был страшный скандал.

Дженна: Как же она после этого на меня озверела. Стоило мне за едой брякнуть какую-нибудь пошлость, как это часто случается с детьми, она перегибалась через стол и била меня по лицу. С детьми так нельзя. Я же была совсем маленькой. Меня наказывали постоянно и за что попало. Но самое страшное то, что я ее все-таки любила, потому что воспринимала как маму. Я все время хотела добиться одобрения Марджори — но так никогда и не получала его.

Ларри: Да она была просто идиоткой.

Тони: Она была просто сукой. Помню, как-то раз по дороге из школы у меня случился приступ астмы, а ингалятора с собой не оказалось.

Дженна: Ты вернулся домой, колотил в дверь и твердил: «Я умираю от астмы». А Марджори заявила: «Об этом надо было думать перед уходом из дома. Приходи через час».

Ларри: И почему меня дома не было?

Дженна: Ты работал по скользящему графику и отсыпался весь день.

Тони: Ты всегда держался с нами как со взрослыми. Говорил рассудительно. Но Марджори из себя выходила, если кто-нибудь обращался с нами хорошо. Сама никогда ничего нам не покупала, но бесилась, если это делал кто-то другой.

Дженна: Помню, я как-то увидела брелок для ключей в виде шитцу, а Марджори не стала мне его покупать. И я его украла. Спрятала его в своей ночной тумбочке, а папа нашел. А ведь он знал, что я хотела этот брелок, потому что я просила мне его купить. Папа был так разочарован во мне. А я все плакала и плакала. Я была так убита из-за того, что расстроила папу, — даже заснула тогда, не выпуская из рук его фотографию. Мне казалось, что я натворила самое худшее, что только было возможно. Папа был полицейским, а я — преступницей. Одной из тех, за кем папа гонялся. И помню, как я проснулась, а папа подхватил меня на руки, прижал к себе, укачивал и повторял: «Все хорошо. Все в порядке».

Ларри: Все и было в порядке. Я даже не особенно тебя бранил. Дженна: Мне всегда казалось, что я должна оберегать тебя от лишней боли — я ведь помнила, как ты мучился, когда умерла мама. И я пыталась быть сильной, а когда случалось что-то плохое — просто держала это при себе.

Глава девятая

Глава десятая

Дженна: Марджори прежде была моделью. Рост метр семьдесят три или около того, темно-пепельные волосы; она напоминала Марлен Дитрих. Портрет Марлен Дитрих даже висел у нее над диваном. Так странно. Сверху Марджори была такая тощая, а я в детстве считала, что у нее красивая грудь. Зато задница у нее была огромная и жирная, а вместо ног — два эдаких древесных ствола. И она вечно расхаживала нагишом.

Тони: Я просто на стенку лез, когда она валялась во дворе с голой задницей. Все мои друзья подглядывали через забор, как она загорает в чем мать родила. А я потом только и слышал в школе: «Ха-ха, так эта голенькая цыпочка — твоя мамочка».

Дженна: Она валялась так со всеми своими подружками, а нам не разрешала гулять во дворе. Перед мальчиком-подростком голышом не расхаживают. И эта ее необъятная, скотская, сальная задница… Ну и гадость.

Ларри: Да уж. Вам, наверное, все время хотелось чем-нибудь прикрыть эту суку.

Тони: А помнишь того типа, который хотел к нам вломиться? Мы с Дженной были дома. Думаю, он знал, что мы оставлены без присмотра. Мы решили, что кто-то забрался к нам на крыльцо. А потом услышали, как дергается дверная ручка.

Дженна: А папа и Марджори нам не поверили. Решили, будто мы сбрендили.

Тони: Мы смекнули, что, если дверь не откроется, этот тип обойдет дом спереди, и нас осенила гениальная мысль: мы рассыпали по дорожке и на крыльце сухой корм для собак, чтобы в случае чего услышать шаги. И помнишь, мы смотрели телевизор в столовой и услышали: хруп-хруп-хруп. Мы как заорем: «Вот черт!» И побежали в папину спальню…

Дженна:… за ружьем.

Тони: Я схватил ружье, и тут послышался шум: в двери ковыряли отверткой. Я приготовился стрелять, как только этот урод покажется на пороге. Но он так и не смог к нам пробраться и ушел. Мы позвонили в полицию, и они прислали папу.

Дженна: Ты примчался на всех парах. И как вошел, сразу закричал: «Вот сукин сын! Вы были правы!»

Ларри: Я осмотрел дверь и понял, что ее пытались взломать. Я научил вас, что надо стрелять, если к нам кто-нибудь влезет — стрелять, пока эта тварь не перестанет двигаться.

Дженна: Тони исполнилось всего шесть лет, когда он начал спать с оружием под подушкой. Это было ненормально. Пуль папа ему не давал, зато снабжал маленькими «дерринджерами» и всем тому подобным.

Тони: Так-то оно так, но каждый раз, когда папе случалось обронить пулю дома, я ее подбирал и припрятывал в коробке. Так что вооружен я был весьма неплохо.

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Дженна: Я прочитала «Куджо», когда была совсем маленькая, и книжка напугала меня до потемнения в глазах. Я не решалась ногу на пол поставить — все казалось, что из-под кровати в меня вцепится какая-нибудь тварь. Так я и сидела у себя в комнате и плакала — даже скорее выла, — пока Тони не пришел и не забрал меня к себе в спальню. С тех пор я так и пробиралась к нему в кровать, пока мне двенадцать не исполнилось.

Тони: Ты все время плакала. А я твердил: «Дженна, не прекратишь реветь — я в гостиную уйду, там тебя слышно не будет».

Дженна: А я причитала: «Не уходи. Я не могу заснуть. Мне страшно». А Тони отвечал: «Встань и прыгай, пока не устанешь». Но я была слишком напугана, чтобы коснуться пола. И заставляла Тони держать меня за руку. Я всего на свете боялась. Теперь вспоминаю и удивляюсь: и как только Марджори не услышала?

Тони: А помнишь, что послужило последней каплей? Мы переехали обратно в Вегас, и ты прыгала на своей кровати с балдахином и сломала ее. Я пришел; ты очень боялась, как бы Марджори тебя не поколотила. Я попытался быстренько все это починить, а сам при этом был в одном нижнем белье. Тут явилась Марджори и завела: «Ты что делаешь в комнате сестры в одном белье? Ты сестру совратить хочешь?» Тут я встал и ей врезал. Она завопила и помчалась к папе.

Тони: Папа пришел и спросил: «Какого черта здесь происходит?» А я ответил: «Я с этой гребаной дыркой жить под одной крышей не буду».

Дженна: Дело в том, что мы с Тони все обсудили и решили: либо сбежим из дому, либо скажем папе, что больше жить с Марджори не можем. И папа ответил: «Хорошо, я с ней разведусь. Скажу ей сегодня же». Вечером мы все собрались за столом. Папа ей все сказал, и тут началось светопреставление. Стоял настоящий вой, Марджори визжала: «Ты не можешь так со мной поступить!» Я заплакала, потому что все это было очень тяжело. Помню, я взглянула на Тони: на лице у него было выражение каменного спокойствия. Никаких эмоций. Он всегда говорил мне, что, подвернись ему возможность, он убил бы Марджори. Я заперлась у себя в комнате и плакала без конца: это был новый катаклизм. Марджори носилась по дому, переворачивала все вверх дном и твердила: «Я все заберу, тебе только и останется, что эти мелкие выродки!» А я все думала: «Уж не я ли все испоганила родному папе?»

Ларри: Видит бог, нет.

Дженна: Это был поворотный момент в моем отношении к тебе, пап: я убедилась, что ты с нами.

Ларри: Ты вроде виделась с Марджори через несколько лет после нашего развода?

Дженна: Помнишь, она как-то заскочила за мной? Так странно было: она все повторяла, что меня любит и что я ее малюточка. Я совсем растерялась. Марджори повезла меня на ланч, а потом взяла с собой по магазинам — правда, так ничего мне и не купила.

Ларри: Это была уловка, чтобы наладить со мной отношения. Тони: Думаю, Марджори поняла, что ты бросил ее из-за того, как она с нами обращалась.

Ларри: Ну, была и другая причина: Марджори мне не нравилась.

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Тони: Каких только злых шуточек с тобой не проделывали. Помнишь, я посадил тебя на велосипед без страховочных колес…

Дженна:… подтолкнули отпустил. Дай велосипед был огромный. Ты был просто чокнутый. Один из худших розыгрышей выбил меня из колеи, наверное, на месяц. Мы стояли перед домом, и ты сказал: «Если дотронешься до клевера, у тебя вырастут крылья». Потом ты ушел и играл себе спокойненько, а я так и просидела несколько часов — все смотрела на этот клевер.

Наконец я собралась с духом и дотронулась до цветка. А потом кинулась к тебе с криком: «Я его потрогала! Я потрогала клевер!» А ты схватился за мои лопатки и ахнул: «Ну вот, видишь? Что же ты теперь делать будешь? Как тебе теперь жить — с крыльями-то?!»

Я проплакала несколько дней, и наконец папа спросил: «Что с тобой стряслось?» Я прохныкала: «Папа, у меня крылья растут!» Ну и влетело же тебе!

Тони: А помнишь, как мы играли в ниндзя? Лазили по стенкам, пробирались в дома и прятались за диванами, пока хозяева смотрели телик.

Дженна: И были в полном облачении ниндзя. Одевались во все черное. Мы столько времени бегали по чужим задворкам, вырядившись как заправские грабители. Что, если бы нас кто-нибудь подстрелил?

Самое худшее случилось однажды на Седьмой и Франклин; я не хотела никуда идти, но и сидеть в комнате в одиночку тоже была неохота. Тони взбрело на ум непременно куда-нибудь податься, ну я и сказала: «Да ну, к черту, пошли». Тони велел мне одеться во все черное и пришпандорил мне на спину этот дурацкий самурайский меч. Пап, этот меч был вдвое больше меня.

Тони: Он за все цеплялся.

Дженна: Мы карабкались по стенкам на задворках, и Тони все время повсюду оказывался быстрее, потому что я была маленькая. Тони перепрыгнул через мусорные баки, и… (Начинает смеяться.)

Тони: Нет, дальше я сам расскажу. Мы слезли со стенки, потому что в том доме на кухне внезапно включили свет. Так мы очутились на задней дорожке и вдруг чувствуем: земля шевелится. Как раз тут луна вышла из-за облаков, стало светло, и мы увидели, что вся дорожка кишит тараканами. Настоящий ковер из тараканов. Тут я и припустил вовсю…

Дженна: Аяему: «Тони!»

Тони: Я рванул, как Джо Ди Маджо, сиганул через мусорные баки в конце тропинки и бросился через дорогу.

Ларри: А ты в курсе, что Джо Ди Маджо был троюродным братом твоего дедушки?

Тони: В курсе. Сбрендить можно. В общем, стряхиваю я с себя тараканов, оборачиваюсь и вижу, как Дженна, едва не почистив весь мусорный бак — бам! — грохается прямо на тротуар, только меч гремит и метательные звезды во все стороны летят.

Дженна: Только и было слышно, что у-у-ух-х! Мне потом пришлось обращаться в пункт первой помощи.

Тони: Метательные звезды у нас в детстве были любимыми игрушками. Сразу видно было, где мы побывали: там повсюду оставались двойные дырочки.

Дженна: Помнишь, как ты гонялся за мной по дому, а я пыталась спрятаться…

Тони:… и укрылась под одеялом. А я взял метательные звездочки, осмотрелся и углядел маленький бугорок.

Ларри: И дома никого не оказалось. Я был на работе.

Тони: Ага, дом был в полном нашем распоряжении. Словом, увидел я маленький бугорок, метнул в него звездочку, а оттуда — вот черт! — вылезла Дженна…

Дженна: Она застряла. Я встала — а она торчала у меня из головы. Тони: Она не очень глубоко воткнулась. Только под кожу.

Дженна: Мне ее пришлось выдергивать. Синяк остался вот такущий. А потом домой вернулся папа и спросил: «Что произошло?» Я соврала. Сказала, что бегала от Тони, хотела залезть под кровать и стукнулась головой. Я тебя прикрыла, и от папы изрядно нагорело мне самой. Я была зла до чертиков, но ты все уладил, накупив мне жвачки.

Ларри: Нескоро я узнал правду.

Тони: Случалось много плохого, о чем я тебе никогда не рассказывал.

Дженна: Помню, как-то однажды на велотреке ты подрался с каким-то мальчишкой. Он захватил тебя за горло, а ты из-за астмы чуть не задохнулся. И ты как раз тогда дал мне подержать нож-бабочку. Я как заору: «Мне его что, зарезать?» Зарезать у меня не хватило духу, так что я просто подбежала, вспрыгнула тому парню на спину и принялась колотить его тупым концом ножа, чтобы он тебя отпустил. Я готова была убить, чтобы спасти своего брата.

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Монтана, 1989 г.

Глава девятнадцатая

Тони: Настоящее веселье началось, когда ты пошла в неполную среднюю школу.

Дженна: Да, только я там считалась чудиком.

Тони: Но у тебя же были хорошие подруги.

Дженна: Это была нелегкая полоса. Все девчонки как раз оформлялись, а я смахивала на маленького мальчика. Носила очки, ходила в старых шмотках, да еще эта смешная стрижка «под пажа», с челкой. В общем, ни рыба ни мясо. Наконец я уговорила папу, чтобы он разрешил мне отпустить волосы.

У меня уже в том юном возрасте было сильное чувство моды, но денег ни на что не хватало. К первому дню занятий в школе в моем гардеробе только и было, что три пары штанишек, две пары носок да стоптанные туфли. Я просто на стенку лезла. Тогда я нахватала бабушкиных шмоток, пыталась перекраивать их, перешивать. Ларри: Что, настолько худо было?

Дженна: У меня не было друзей. Я никого не знала. Не представляла, куда идти. Даже пот прошибал от страха. Все эти ребята выглядели намного старше меня. Но потом я сблизилась с Карен и Бет. Мы были как «Три амиго». И волосы у меня потихоньку отрастали, и я надумала их обесцветить. Но все равно я оставалась отщепенкой — ведь выглядела я совсем как маленький ребенок. И контактные линзы мне папа разрешил только через несколько лет. Но тогда-то я уже втягивалась в компанию.

Тони: Ты и капитаном болельщиков одно время была.

Дженна: Да, мы решили вступить в команду болельщиков. У меня хватало опыта и в танцах, и в гимнастике, поэтому у меня все отлично получалось, а у остальных — нет. Тогда девчонки на меня окрысились и решили больше со мной не водиться. Не разговаривали со мной, делали все наперекор, лишь бы поставить меня в дурацкое положение. Месяца три я была в школе совсем одна. И завтракала в одиночестве. Частенько вообще пропускала завтрак и убегала со школьного двора, чтобы просто почитать книжку. Я тогда изрядно похудела. Вивиан готовила мне завтраки в коричневых бумажных пакетах, а я складывала их в своем шкафчике. Через пару месяцев запах оттуда шел просто тошнотворный. Мне писали записки, чтобы я вычистила шкафчик. Несло из него, как от покойника.

Ларри: Вивиан была одной из моих студенток, когда я преподавал в Полицейской академии в Карсон-Сити.

Дженна: Она появилась после Марджори. Вроде классная и ко мне относилась хорошо, но тогда для меня это уже мало что значило. Вивиан говорила о том, что для меня было важно, и слушать тоже умела. Вообще она была что надо. Помню, папа не разрешал мне брить ноги. Я же итальянка, а значит, довольно волосатая. Я и свистнула отцовскую бритву, а Вивиан призналась, что побрила ноги. Она и спасла меня от папиного гнева. Но полностью я больше ни одной из папиных подруг душу больше не открывала. И как и следовало ожидать, папа Вивиан выставил. Они столько скандалили, что меня это совершенно выбивало из колеи. Да и брат принимал в штыки любую девицу, которую папа приводил домой. Вещами всякими в них швырял.

Тони: Ладно, вернемся к школе.

Дженна: Дошло до того, что я наконец сломалась. Ушла из команды болельщиков, притворилась, будто не так я и хороша, — лишь бы у меня снова завелись друзья. Вроде как сыграла в поддавки.

Помню, я пребывала в каком-то замешательстве: папа и Вивиан разошлись, и некому, оказалось, давать мне женские советы. Особенно стало сложно, когда мне до смерти захотелось обзавестись лифчиком. Грудей у меня не было. Но лифчик я хотела — ведь остальные девчонки его носили! Я извелась: где взять лифчик? Не могла же я его у папы попросить. И я его стащила! Зашла в примерочную, нацепила его и ушла.

Я таскала эту хреновину каждый день. В школе считалось очень крутым, если из-под майки виднелась бретелька лифчика — получалось, что ты выглядишь совсем как взрослая женщина. По крайней мере, я так думала. И всегда следила, чтобы у меня видна была бретелька. Занятным я росла ребенком.

Глава двадцатая

Мальчики № 2

Имя: Сесар

Возраст: 12

Место: Лас-Вегас

Статус: Одноклассник

Перейденный предел: Поцелуй

В ту пору, когда волнующая дрожь от странного, необъяснимого влечения к мальчикам впервые стала охватывать мое тело, я ходила в школу, где большинство учащихся были испанцы. И самым симпатичным, самым крутым с виду был — по крайней мере, на мой задурманенный гормонами взгляд, — некий Сесар. Второгодник, на голову выше меня ростом, он был как раз таким «плохишом», которого мне хотелось заполучить в приятели. Уже тогда у меня был отвратительный вкус на мужчин. Конечно, в том возрасте обзавестись приятелем вовсе не означало, что надо с ним ходить на свидание и вообще как-то прикасаться друг к другу. Просто это было обоюдное решение, которое принимают на переменке.

Мой дом находился на той же улице, что и школа. Когда Сесар наведался ко мне в первый раз, я очень нервничала, все валилось у меня из рук. Парнишка уже месяца четыре считался моим бойфрендом, а я так толком ничего о нем и не знала, и понятия не имела, о чем с ним говорить. Мы вышли на крыльцо и сели на ступеньках. Тут-то Сесар и воспользовался моментом: обнял меня за плечи. А я никак не могла расслабиться: все боялась, что сейчас выйдет папа и мне всыпет. И тут вдруг Сесар схватил меня и влепил смачный мерзкий французский поцелуй.

Мне стало до того противно, хоть отплевывайся. Почувствовать другого человека у себя во рту — это оказалось отвратительно. Я отстранилась и украдкой вытерла рот рукавом. В этот момент я и заметила бабушку, стоящую за дверью. Она промолвила «извините» — и снова скрылась в доме.

Я оставила Сесара на крыльце, бросилась в дом и упросила бабушку ничего не говорить папе. Я хотела быть для него идеальной маленькой дочуркой. А идеальные маленькие дочурки не целуются взасос с малолетними распутниками. Конечно, папа был не особо в курсе того, как мы с братцем носимся по улицам словно пара маньяков. Мы с Сесаром целовались в первый и в последний раз. Через несколько месяцев мы переехали, и больше я его не видела. Таким он для меня и остался: сидит, ссутулившись, на ступеньках, и ждет, когда я выйду снова.

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Я на конкурсе.

Глава двадцать пятая

Дженна: Куда мы переехали, когда папа уволился из полиции? В Пеппертри?

Тони: Нет, в Элко.

Ларри: Мы переехали в Элко, потому что так хотела моя подружка, работавшая у шерифа. Но она оказалась таким дерьмом, что в один прекрасный день подхватил я вас обоих и возвратился обратно в Лас-Вегас. Не любишь моих детишек — катись к чертовой матери.

Дженна: Именно в Элко я начала выступать на конкурсах.

Тони: Папа вечно водил Дженну в танцклассы, на чечетку и всякое такое. И с балетом у нее всегда хорошо получалось. Далеко не все танцовщицы так на пуантах ходят. А ты ходила. Тебе это легко давалось. И когда ты стала выступать на праздниках, я счел это само собой разумеющимся.

Дженна: Я же тогда, в Элко, снова вступила в команду болельщиков, и мне все там отлично удавалось. Я была капитаном. Я объединила всю команду, научила танцам — и обычным, и для приветствий. Организаторы обеспечили нас формой и всем остальным. Так я впервые в жизни добилась известности. А потом начала участвовать в конкурсах, потому что одна из самых популярных девчонок в них участвовала. Я вроде как решила: «Уделаю их всех».

Остальных девчонок поддерживали их матери, а я была одна. У папы и денег не хватало, и вообще он в таких вещах не разбирался, так что я все делала сама. Все готовили выпечку на продажу для организаторов — я состряпала какое-то убогое печеньице. Платье сама купила. Все деньги тратила на костюмы для спортивных танцев.

Ларри: Помню твое первое выступление в Элко.

Тони: У всех остальных девочек были и мамаши, и хореографы, а Дженна просто взяла и отрепетировала свою программу накануне во дворе. И стала абсолютным победителем.

Дженна: Это было «В синем». Я оказалась в ударе. Можно завоевать многие титулы в разных номинациях, но абсолютный победитель — это самое лучшее, потому что здесь ты соревнуешься с девчонками от трех до восемнадцати лет.

Тони: А потом она шла дальше и дальше.

Дженна: Я ни разу не проигрывала на выступлениях. После местного конкурса настал черед конкурса штата, а это уже было настоящее событие: соревновалась, наверное, сотня девочек, а то и две сотни. Победить в соревнованиях штата — это было грандиозно, вот я за это и взялась. Получила призы за лучшее интервью, за фотогеничность, и еще была награждена как модель. Абсолютной победительницей я так и не стала. Там, видите ли, другие девочки были со способностями. Да и потом, певиц всегда ставят выше танцовщиц.

Ларри: Но ты наверняка была единственной, кто всего добился самостоятельно.

Дженна: Поиски денег для национального конкурса были настоящим безумием. Эти конкурсы проводились в Арканзасе. И надо было платить за поездку через всю страну и за гостиницу. Нужно было и платье в определенном стиле, и косметика, и все тому подобное.

На конкурсе штата я подружилась с одной девочкой, Эми. Мы напялили свои короны и ленты и обошли все фирмы Лас-Вегаса в поисках спонсора. Надо же, у самой в голове не укладывается. Заявлялись к торговцам автомобилями и клянчили деньги. Совсем без стыда были. На автомойки ходили. К кому только мы не тыркались! Настоящие попрошайки. Помню, я даже загнала свое старое платье для выступлений.

Ларри: А я помню, как мы с Тони распродавали наше оружие. Тони: Ага, для соревнований штата. Мы собрали две сотни. А хватило этого только на вступительный взнос. Черт знает что.

Дженна: Я совсем чокнулась, собирая деньги на все остальное. Откуда нас только не вытуривали. Эми в такие места второй раз соваться уже не решалась, а я перла снова и снова. Помнишь, я тебя уговаривала свозить меня к Флетчеру Джонсу? Я вваливалась туда каждый день. Там только за голову хватались: «О господи, опять она!» А я знай твердила: «Да, опять. Вы готовы меня спонсировать? До национального конкурса всего пятнадцать дней. Вы мне действительно нужны. Я стану знаменитой!» Меня невозможно было остановить. И я таки заставила этих засранцев выдать мне полторы сотни долларов. Да! Это оказался один из самых крупных взносов.

Тони: А потом, выиграв конкурс, Дженна вернулась и сказала им: «Я победила благодаря вам. Хотите снова быть моими спонсорами?» Дженна: Я такой деловой оказалась. Выигрывала все возможные конкурсы. Тогда я не находила в этом ничего странного. Но для такой тихони, как я, это было безумство. Если я чего-то хотела, то ни перед чем не останавливалась. Я же знала, что у меня талант, просто нужны были деньги. Я шла прямиком к своей цели.

Интервью я щелкала как семечки; уже тогда я умела выжимать из них максимум. Если мне задавали какие-то общие вопросы, каждый из них я обращала себе на пользу. Но я никогда не делала особых ставок на свою красоту, потому что выглядела слишком юной для своего возраста.

Тони: У тебя был колоссальный сценический опыт и изрядная практика и в танцах, и в состязаниях. Потому ты и работала с таким успехом в «Бешеной лошади». У большинства девушек, идущих в стриптизерши, огонек-то есть, а вот танцевать и развлекать они не умеют. И вот туда пришла Дженна и закатила целое хореографическое представление. А помнишь, как я тебя захватил в ту велосипедную поездку, когда тебе было шестнадцать?

Дженна: А, это где был фестиваль мокрых маек? Я совсем помешалась на всяких соревнованиях и, щелкнув пару снимков, отправилась туда. Полностью разделась на сцене — и выиграла.

Тони: Отхватила приз и пять сотен баксов.

Ларри: Никогда не видел дочкиных выступлений, разве что на праздниках. Только однажды увидел тебя в том шоу…

Дженна:… в стрип-клубе, принадлежащем моему дядюшке. Ларри: Я, конечно, вышел. Но я был потрясен тем, как чудесно ты выглядела. Буквально потрясен.

Тони: Я бы и в «Бешеную лошадь» вошел, когда она танцевала… Ларри: Я так гордился. Похабщина, конечно, была, но я все равно только одно и твердил: «Господи, разве она не великолепна? Сногсшибательна!» И вот что я тебе скажу: ты — человек железного склада. Не знаю, как ты это выдерживаешь. Ведь приходится иметь дело с кем попало. Двадцать минут такой жизни — и я бы людям вилкой в глаза начал тыкать.

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Тони: Самое смешное, что, узнай об этих историях кто-нибудь в Вегасе, поднялся бы шум типа: «Это со мной Дженна Джеймсон сделала! Я просто стояла на обочине дороги, а она…»

Дженна: «…окатила меня из огнетушителя». Помнишь? Она вся как в дыму была. Мы еле ноги унесли.

Тони: Началось все с того, что мы, когда были поменьше, швыряли в людей яйцами. А потом решили перейти на следующий уровень.

Дженна: Это была моя затея, с огнетушителями. Я подумала: «Их навалом в каждом многоквартирном доме. Разбей стекло — и бери. Правда, пожарная тревога сработает, но ведь, если быстро удрать, все будет в порядке, правда?» Так у нас собралась целая коллекция этих огнетушителей. И мы принялись «пенить» людей — так мы это называли.

Тони: Я подзывал человека к машине, якобы чтобы спросить дорогу…

Дженна:…а я пшикала на него из окошка. Круто получалось — как атомный гриб. Люди становились белые с ног до головы. Мы заезжали в престижные районы, подлавливали прохожих на углу и «пенили»! Помню, как-то мы подкараулили парня на скейтборде, а нас засек полицейский. Была настоящая погоня на машинах, и мы все-таки удрали.

Тони: А как те ребята подрезали нас на своей тачке?

Дженна: Ты тогда вылез из машины, а у них как раз окно было опущено. Ты сунул туда огнетушитель и — пум! Вся тачка с шестью пацанами была в пене.

Тони: С нами никто тягаться не мог. Мы брали видеокамеру и пенили всех проституток на Флемонт-стрит. Помнишь тех бандюг, которые там резвились с девчонкой? На них-то мы тогда и нацелились.

Они все белые были. А один из них кинулся в свою допотопную «Импалу» и гонялся за нами по всему Вегасу, потрясая пистолетом из окошка. Мы в той передряге весь бензин извели.

Мы проделывали все, что вытворяли Jackass и CKY, только раньше. Может, все через это проходят. Не знаю.

Тони: А помнишь, как мы строили на задворках огромные скульптуры и их поджигали?

Дженна: Дудки, это я поджигала. Вы, парни, ноги делали, а я так там и торчала, все пыталась развести огонь.

Тони: «Дженна, фитиль запаливай!»

Дженна: И наконец — бум! Огонь, все взрывается. Люди в панике выбегают из домов. А через пару дней в новостях: «Набег отморозков на долину Лас-Вегаса». А мы: «Йа-а-а!» Папе-то и невдомек было.

Ларри: Детки, я и понятия не имел, что вы творили.

Тони: Ставили все с ног на уши.

Дженна: У меня до сих пор время от времени руки чешутся кое-кого «вспенить». (Все смеются.)

Селена (жена Тони): Вы это в первый раз слышите?

Ларри: Ну да!

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

Ларри: Кто-нибудь в курсе, что стало с Ролли?

Тони: По идее, он в тюрьме. Ролли был моим лучшим другом. Дженна: Я любила его как никого другого. Но он был не из тех парней, с кем у меня могло что-нибудь сложиться.

Тони: Ты была заводилой, а он — эдаким подпевалой-толстячком.

Ларри: Ролли мне нравился. Я на него никогда не злился. Это вы думали, будто у меня на него зуб.

Дженна: Ну да, потому что он у тебя все время всякое барахло воровал.

Тони: Да мы таскали все, что не было привинчено.

Ларри: Кстати, а кто спер мой автомат?

Тони: Из шкафа в прихожей? Я.

Дженна: А, это, наверное, тот девятимиллиметровый «Стерлинг».

Тони: После того как именно я им воспользовался, нести его обратно уже было нельзя.

Дженна: Мы такие вылазки устраивали. Удивительно, что нас ни разу не поймали.

Ларри: Просто везло.

Дженна: Дурака валяли, поджигали что попало, людей «пенили». Смеялись до потери пульса.

Тони: Приходилось останавливаться и делать передышку.

Ларри: У вас, детишки, всегда было колоссальное чувство юмора. Тони: Наша жизнь, кажется, всегда была сопряжена с насилием.

Дженна: У меня из-за этого бывают вспышки злости. Такое со мной случалось. Я всегда была нелюдимым ребенком.

Ларри: Дженна страдала в основном из-за того, что я ее чересчур оберегал. После того что случилось с Джуди, я бы не пережил, если бы лишился ее. Я потерял и своего отца. Мы играли в «Границе», он отправился в ванную, и там у него случился сердечный приступ; ему было пятьдесят четыре. Я не довез его до больницы. Так я потерял большинство дорогих мне людей и не хотел пережить это вновь. Дженна: У папы была удивительная жизнь. Он отправился на военную службу сразу после школы.

Ларри: Это было в 1957 году. В течение 729 дней 16 часов и 27 минут я был, как бы это сказать, консультантом в седьмой вооруженной дивизии во Вьетнаме. Хотя кто такое считает?

Дженна: Трудно поверить, что ты видел весь этот кошмар и участвовал в нем.

Ларри: Один пример. Я вывел двадцать монахинь и нескольких сирот из деревеньки к юго-западу от На Транга и ждал, когда их заберут вертолеты. Но за нами шли солдаты Северной Вьетнамской армии и вьетконговцы. Я разместился на полпути между вертолетами и полосой деревьев. За спиной автомат Томпсона, в руках винтовка «М14». Как только вьетнамцы появились из-за деревьев, я принялся их отстреливать. На следующий день там обнаружили тела шестидесяти одного убитого мной человека. Это не считая тех северян-вьетнамцев, которых вытащили из-за деревьев.

Дженна: Поубивал всех тех людей и глазом не моргнул, а сам жуков боишься.

Тони: А потом его отправили в Африку, подавлять коммунистическую революцию.

Ларри: Ко мне явились из правительства и сказали, что я могу уйти в отставку, если организую и обучу солдат в Конго, чтобы бороться с коммунистической революцией. Занятно это было: ведь поначалу все пытаешься делать по правилам. Я вырос с Роем Роджерсом и Джином Отри, а они никогда и никому не стреляли в спину. Белые шляпы против черных шляп. Все надо делать по-честному.

Что ж, я усвоил, что, коли хочешь возвратиться домой живым, изволь выслеживать людей и стрелять. Когда я попал в Африку, какие-то представления о гуманности у меня еще оставались. Когда мы захватывали повстанцев в плен, то судили их и выносили приговор: заключить в тюрьму, казнить или отправить обратно по их деревням. Но, проплутав четыре месяца среди этой кровавой резни, мы выбросили черный флаг. Раз бежишь — значит, ты повстанец. Стоишь на месте — вымуштрованный повстанец. И мы отстреливали всех подряд. Я приходил в деревню и, вместо того чтобы прочесывать дом за домом, просто сравнивал все поселение с землей. Я вызывал «Мустанги П51». Мы пускали в ход напалм. Использовали гаубицы. Мы переходили из деревни в деревню, убивая всех без разбору. Нам просто было плевать. Плевать на все.

Дженна: Теперь понятно, почему ты хотел стать офицером полиции.

Ларри: Знаешь, такое никогда не проходит бесследно. Оно всегда со мной, но я заглушал это. Мне понадобилось десять лет на то, чтобы вписаться в окружающее общество: я словно жил в чужом мире. До того как мы встретились с вашей матерью, я связался с несколькими знакомыми из французского Иностранного легиона. Подумывал вступить туда, потому что не мог ужиться в этом мире. Даже обычный разговор не мог поддержать.

Мой отец.

Глава тридцать четвертая

Мальчики № 3

Имя: Виктор

Возраст: 18

Место: Лас-Вегас

Статус: Сосед

Перейденный предел: Оральный секс

Я была готова по-настоящему целоваться с мальчиком не раньше чем переступила порог старшей школы. Но такой я была нескладной девочкой-подростком, что, на какого бы парня я ни западала, он меня либо в упор не видел, либо на смех поднимал; особенно в этом преуспел красавчик-серфингист по имени Бобби Уайсаки. Единственным мальчишкой в школе, который хотел со мной встречаться, был Аарон Пьерро. Какое-то время мы были вместе, но он так упорно старался запустить мне руку либо под рубашку, либо в штаны, что наши свидания выродились в какое-то подобие борцовского поединка. В конце концов Аарон порвал со мной отношения, потому что я не занималась с ним сексом.

Вскоре после этого я со своей подружкой Эми загорала на краю бассейна возле нашего комплекса апартаментов, и тут со мной завел разговор паренек постарше; он только что поселился у нас по соседству. Он спросил, сколько мне лет, и я ответила начистоту: четырнадцать. Паренек был итальянцем, с длинными русыми волосами и мускулистым телом; в руках он держал мотоциклетный шлем. А я была мелковата даже для своих лет, с детской мордашкой, и спереди у меня лишь слегка намечалось то, что лишь профессионал-биолог посчитал бы грудью. Мне даже не верилось, что из нас двоих этот парень выбрал меня, а не Эми, которая была раз в десять погорячее. Ни один мальчик прежде меня так не кадрил. Вспоминая об этом, я то и дело задумываюсь, а не был ли он, часом, извращенцем. С другой стороны, гормоны во мне бушевали, а подцепить восемнадцатилетнего ухажера — для четырнадцатилетней девчонки это круто.

Мы поболтали, и я отправилась домой. Что ни вечер, он бросал камешки мне в окно, чтобы привлечь мое внимание, и оставлял под деревом записки. Он жил с матерью, но та работала по ночам. И однажды вечером я прокралась к нему. Я хотела, чтобы меня целовали, чтобы меня желали, хотела ощутить во рту вкус мужчины. Когда наши языки соприкоснулись, коленки у меня обмякли, а сердце воспарило ввысь. Я была влюблена. Я хотела, чтобы во мне нуждались. И сама нуждалась в том, чтобы быть желанной.

В тот раз меня подловил папа. «Я сейчас пойду и пристукну этого щенка!» — бушевал он. Я ударилась в слезы, обрушила на отца все известные мне проклятия и умчалась к себе в комнату. Казалось, я всю жизнь ждала, когда меня закружит этот вихрь, — и вот родной отец грозится все разрушить. Он ворвался в дом к Виктору, придавил его к стенке и велел держаться от меня подальше. На следующий день Виктор сказал мне, что нам больше не следует видеться друг с другом.

По счастью, испуг Виктора оказался недолговечным. Вскоре он уже вновь бомбардировал камешками мое окно. Так между нами завязался роман. По крайней мере, я так думала. На самом же деле я отправлялась к нему после школы, пока папа спал, а Виктор пичкал меня спиртным и марихуаной и проверял, насколько далеко со мной можно зайти. Его комната была типичной обителью тинейджера. Повсюду расклеены постеры с девочками, потолок затянут флагом Дикси, постель расположена прямо на полу, а окна завешаны фольгой, так что в комнате вечно царит темнота. Никогда прежде ни один мальчик со своим собственным миром не захватывал меня так сильно.

Я в ту пору еще полностью не оформилась и отчаянно стеснялась своих грудей. Они казались такими несуразными, бесформенными, и одна к тому же была больше другой. Хуже всего обстояло дело с сосками: области вокруг них были настолько припухшими, что смахивали на симптом болезни. Даже моим подругам не дозволялось их видеть. Но Виктор все усердствовал и усердствовал, пустил в ход весь арсенал убеждений, присущий особям мужского пола, и наконец-таки меня уломал: я позволила ему засунуть руки под мою рубашку.

— О господи! — воскликнул он. — У тебя самые изумительные груди, какие мне доводилось трогать за всю жизнь! Когда станешь постарше, у тебя титьки будут по-настоящему большие от природы.

— А ты откуда знаешь? — спросила я. На мой взгляд, это все больше напоминало укусы москитов.

— Просто знаю, — изрек Виктор с видом специалиста — впрочем, возможно, он им действительно и являлся.

Следующие десять минут он превозносил мои груди до небес, пока я в конце концов не собралась с духом и не сняла рубашку. Раз считает, что они такие классные, — так и быть, пускай смотрит.

На каждом нашем свидании мы с Виктором целовались до тех пор, пока мне не начинало казаться, будто у меня вот-вот отвалятся губы. Он засыпал меня комплиментами, повторял, до чего я красива, и во мне постепенно вырабатывалась уверенность в себе и в своем теле. Эти разговоры до того возбуждали, что на постели Виктора после меня оставалось влажное пятно — и это через белье и штаны. Каждый раз, когда Виктор прижимался ко мне, он был напряжен настолько, что я опасалась, как бы на моей коже не появились предательские синяки.

Понадобилось несколько вечеров энергичного натиска, чтобы он убедил меня засунуть руку ему в брюки. Я была потрясена тем, что там нащупала. Оно было огромным. «Дерево, — вертелось у меня в голове. — Настоящее дерево». Прошло еще несколько дней, прежде чем я отважилась на это посмотреть.

Затем Виктор уговорил меня лизнуть самый кончик. А там постепенно, шаг за шагом, умолил-уломал минуту потереть, десять секунд полизать. Ну и туго же, должно быть, приходилось бедолаге каждой ночью.

Наконец Виктор уговорил меня тереть и лизать одновременно. И вот однажды стряслось. Он кончил. Я была в панике. Никак не могла разобраться: получается, что мы занимались сексом или как? Виктор не находил себе места.

— Извини, пожалуйста, извини, — причитал он. — Я пытался удержаться. Просто я не смог остановиться.

Но я не усматривала в этом ничего хамского: разве могло меня оскорбить хоть что-нибудь, что делал Виктор.

Однако, как бы меня ни разобрало, сексом я с ним заниматься так и не стала. Очень этого хотела — но не могла. А главная причина заключалась в том, что пенис у Виктора и в самом деле был размером с древесный ствол. Он был огромен даже по сравнению с секс-профессионалами, которые мне встречались в дальнейшем. Я боялась, что Виктор мне что-нибудь повредит. Другая проблема заключалась в том, что у меня еще не было месячных, а я втемяшила себе в голову, что не смогу заниматься сексом, пока не начнутся менструации.

Наконец Виктор поставил вопрос ребром.

— Послушай, — сказал он. — Мне восемнадцать лет, и я должен заниматься сексом. Решай сейчас: если хочешь это делать, тогда мы сможем остаться вместе. Если нет — что ж…

С пунцовым, зареванным лицом я ответила ему, что мне очень жаль… Но я просто не могу.

Я была настолько выбита из колеи, что потом недели две не появлялась в школе. По жестокой иронии судьбы менструации начались у меня через месяц. К тому времени Виктор уже встречался с другой — с девчонкой, которая, по-видимому, ему отдалась. Для меня это был лишь невинный опыт щенячьей влюбленности, хотя сам он, уверена, просто хотел меня трахнуть.

Три года спустя я зашла в бар и на другом конце зала заметила Виктора. Он приехал из армии в отпуск. Стоило ему вымолвить «привет», как потайной ларчик в моем сердце отомкнулся, и давно позабытые чувства к нему вновь нахлынули на меня. Мы опять превратились в детей, пробираясь в комнату за тем, чтобы закончить начатое. Но на этот раз я была готова — точнее, я так думала. Больно все-таки было. Еще несколько дней после этого я не могла нормально ходить.

Тогда я видела Виктора в последний раз.

Глава тридцать пятая

Глава тридцать шестая

Глава тридцать седьмая

Глава тридцать восьмая

Дженна: Хорошая оказалась штука — ЛСД. Я принимала «кислотку» вместе с Тони на выходных: думала, что никогда не подсяду на сильнодействующие наркотики. Ав течение всей недели я была паинькой в школе. И я сама, и все вокруг — все было прекрасно.

Тони: Но башню у нас сносило основательно. Помнишь, как мы отправились в «Тропикану» и набрались ЛСД возле бассейна? Мы стащили шезлонги и пытались бултыхаться на них в фонтанах. Охранники сбежались, и все вооруженные. Как только нас отпустили, мы поперли прямо в отель и гуляли, разглядывали ковры и стенки.

Дженна: А как насчет того случая, когда мы приняли ЛСД и вы меня подожгли? (Все смеются.)

Тони: Селена пальнула из бутылки тебе в затылок. Мы подогревали «кислотку», и тут она…

Дженна: Я споткнулась о камень…

Селена:…набегу. Первое, что я увидела — это Дженна орет, а голова у нее в огне. И она летит по воздуху. Прикиньте — увидеть такое, будучи под дозой… (Все смеются.)

Дженна: А мне каково было — под дурью и в огне? Я даже не сообразила, что надо падать и кататься по земле.

Тони: А помните эту цыпочку — Финтифлюшку?

Дженна: Она так накачалась «кислоткой», что побрела по улицам Вегаса и трогала все гудроновые заплаты на трещинах в асфальте. Одно слово — финтифлюшка.

Тони: Ага, и еще мы отправлялись в Маунт-Чарльстон, принимали ЛСД и бродили по снегу. Все вокруг было похоже на пряничные домики с глазурью.

Дженна: О, это было та-а-а-а-ак…

Тони: Странно.

Дженна:…красиво.

Ларри: Я в первый раз попробовал с вами ЛСД именно в Маунт-Чарльстоне. Мы сидели там, смеялись, и я турнул свою тогдашнюю девчонку. Дженна сказала: «Посмотри вверх». А там — высоченный розовый потолок со звездами и всем таким. Смотрю я вверх, и вдруг весь мир — фьюить! — и нас унесло. Совсем унесло.

Дженна: У папы хватило пороху признать, что это круто.

Тони: Он рос в эпоху крысиных стай, в шестидесятые; тогда в ходу были кокаин и спиртное. Папа и не подозревал, что его аж в другую вселенную забросит. (Смеется.)

Ларри: Знаете, мне запомнился один случай. Мы вместе сидели в квартире и глушили кокаин. Я был рядом с тобой, и вдруг ты смотришь на Тони и говоришь: «Валяй, пап».

Дженна: Папа, не будь букой.

Ларри: Именно так ты и сказала. Никогда этого не забуду. Я окончательно превратился из самоуверенного тупого осла в психа.

Тони: Был однажды случай, я продавал кокаин, а бабушка сперла изрядную порцию.

Ларри: Моя мать сперла кокаин?

Тони: Она рассовала его по карманам пальто и то и дело пряталась, чтобы принять дозу. Помните, она ведь свирепая была, как кобра, и вдруг мы все удивляемся: чего это вдруг бабуля такая добренькая?

Ларри: А знаете что? Я ведь ни одного наркотика не пропустил. Но единственное, что мне понравилось, — это crank. Лучший наркотик на всей планете, но это если курить. Нюхать не стоит.

Дженна: Когда это ты crank курил?

Ларри: Когда заведовал стрип-клубом. Принимал ровно столько, чтобы продержаться весь день.

Дженна: То есть каждые пять минут.

Ларри: Нет, мне хватало часа на два. У одной малютки в клубе были неограниченные запасы. Я брал порцию и потягивал ее целый вечер.

Тони: Если по-настоящему любишь наркотики, курить или нюхать — только добро переводить. Чтобы словить настоящий кайф, надо колоться.

Ларри: Вот к чему меня никогда не тянуло. Мне нравилось, что я могу контролировать количество затяжек, что я все время в форме.

Тони: Это можно и когда колешься.

Ларри: Серьезно?

Тони: Сам кайф — и то можно контролировать. Хочешь, растяни на весь день, хочешь, сразу наберись до усрачки.

Ларри: Интересненько.

Глава тридцать девятая

Мальчики № 4

Имя: Клифф

Возраст: 19

Место: Лас-Вегас

Статус: Соседский богатенький мальчик

Перейденный предел: Введение члена

Первые же месячные повлекли за собой вереницу проблем. Одна из них заключалась в том, что девственная плева все еще была при мне. Тоненькая прослойка плоти, перекрывавшая вход, не позволяла пользоваться тампонами. Я запихивала их, пока не становилось больно — без толку. Я даже позвонила папиной бывшей подружке, Вивиан, но тут и она оказалась в тупике.

Другая проблема состояла в новых гормонах, бередивших кровь и подчинявших себе всю работу мозга. Я бродила, снедаемая одним неотвязным желанием: чтобы меня трахнули.

Я знала в округе нескольких парней постарше; они то и дело закатывали у себя вечеринки, и там-то я и решила попытать удачи, решив обе проблемы с одним мужчиной. Накопила деньжат и купила похабное черное платье в обтяжку, которое дополнила черными же чулками. Потом я обзвонила своих лучших подруг, мы скинулись, взяли напрокат лимузин и покатили загодя отмечать потерю моей девственности.

Памятуя о том, как отрубалась за кофейным столиком моя бабуля, спиртным я особо не увлекалась. Но по такому случаю сделала исключение. Я ахнула за вечер семь рюмок текилы и старалась вести себя, как подобает секс-бомбе, на которую, как мне казалось, я и походила. Мишенью моей похоти стал вожак компании, Клифф — хорошенький богатый мальчик, незадолго до того ухитрившийся буквально обернуть вокруг дерева папочкин «Порше». Мне было всего пятнадцать с половиной, но я наконец-то начинала оформляться и потому чувствовала себя звездой вечеринки.

Клифф охмурял меня весь вечер — поддразнивал, подливал рюмку за рюмкой, нашептывал, до чего я красива, чересчур долго задерживал руку на моей талии. Наконец он увлек меня в ванную. Прижал меня к стенке — и мы отпустили тормоза.

Руки Клиффа были повсюду — тискали мои груди, бедра, задницу. Он ухватил мои чулки и продрал в них огромную дыру. А потом опрокинул меня на толчок, задрал платье и принялся обгладывать.

Затем Клифф встал, расстегнул штаны, и началось целое акробатическое представление. Клифф оперся одной рукой об стенку, другой нацелил пенис на мою ногу и попытался пролавировать сквозь дыру в чулке. Это было слишком лихо. Именно тут до меня дошло: вот оно. Я сейчас навсегда пожертвую свою девственность какому-то поддатому снаряду с прямой наводкой. Следующей мыслью было: «Нет, так дело не пойдет. Не могу».

Я запаниковала. Крик, зародившийся в мозгу, прорвался наружу коротким резким «Стой!».

Ошарашенный Клифф отлетел прочь и наконец осторожно застегнулся. Когда мы вышли из ванной, никого из моих подружек уже не осталось. Они умчали на лимузине и бросили меня, уверенные, что я получаю то, за чем и приехала. Влипла. Я-то рассчитывала заночевать у подружки. Нельзя же теперь было ввалиться к ней и перебудить ее родителей. И позвонить отцу, попросив его забрать меня с вечеринки, полной парней студенческого возраста, я тоже не могла. К тому же я была в полном раздрае.

Раз так, я приняла еще чуть-чуть, обмозговала свое положение и попросила Клиффа отвезти меня домой.

— Конечно, — отозвался он. — Без проблем. Джефф тебя подбросит.

Мы забрались на заднее сиденье машины его приятеля и целовались всю дорогу. Я наслаждалась каждым мгновением: казалось, будто меня приняли и посвятили в крутой мир взрослых. Теперь-то у меня на этот счет другое мнение.

Когда машина остановилась и мы вылезли наружу, оказалось, что это вовсе не мой дом. Мы подъехали прямо к дому Клиффа.

— Можешь переночевать на кровати моего брата, — сказал он. — Его как раз сегодня не будет дома.

К тому моменту две последние рюмки текилы дали знать о себе. Я не могла не то что внятно выразить свои протесты, но и просто ноги переставлять. То и дело я валилась на газон и лепетала какую-то околесицу. Клифф подхватил меня на руки и внес в дом. Я закрыла глаза и разлепила их, лишь услышав какое-то бульканье. Клифф вывалил меня на покрытую черным лаком кровать с водяным матрасом. Я уставилась на простыни: колоссальное смешение красных и синих звезд. Как бы я ни назюзюкалась, хорошо помню, до чего отвратительной показалась мне эта постель. Мне больше ничего не хотелось. Клифф целовал меня. Я материлась. И это последнее, что я запомнила.

Проснулась я совершенно голой. Оглядела себя — и увидела огромную лужу крови.

«Боже ты мой, — пронеслось в голове. — Этот ублюдок меня порезал».

В комнате стояла сверхъестественная тишина, Клифф спал как убитый, и на какой-то миг мне почудилось, будто я умерла. И тут до меня дошло, что случилось.

Я сгребла колючее шерстяное одеяло, валявшееся в ногах кровати, и тихонько встала, стараясь не разбудить Клиффа неосторожным движением. Единственным украшением комнаты оказался постер с изображением женщины в обрезанных рваных джинсах и с неестественно зелеными глазами. Первым моим порывом было не рвануть с воплем из этого дома, а удостовериться в том, что моя цель наконец-то достигнута.

Я прокралась в ванную и села на унитаз. Засохшая кровь покрывала ноги до самых колен. Когда я попробовала писать, то ощутила такое жжение, что все мое тело скрутило, словно обгорелый лист бумаги. Помедлив, я осторожно просунула внутрь палец. Никакого сопротивления. Просунула палец чуть глубже — и нащупала шейку матки. Огорчилась ли я из-за того, что меня трахнули в полной отключке? Черта с два. Я пребывала в экстазе: прощай, моя девственная плева. Какой, однако, подвиг со стороны отважного Клиффа: судя по количеству крови, перегородка была прочная.

Росла я без материнской опеки, и мне даже в голову не приходила мысль о том, что это хрестоматийный пример изнасилования на свидании. Я только знай себе ликовала: началась новая жизнь. И как идиотка влюбилась в того парня, который так позорно меня в эту жизнь и вовлек.

Так между нами завязался роман. Очутившись в спальне Клиффа в следующий раз, я поинтересовалась, что это за сногсшибательная красотка с зелеными линзами изображена на постере. Клифф сказал, что это Трейси Лордз. Я понятия не имела, кто это. Просто знала, что хочу быть такой же ослепительной.

Позанимавшись с Клиффом сексом на трезвую голову, я переродилась. Я полюбила это. Это было все, о чем я теперь могла думать. Я названивала Клиффу каждый вечер, упрашивала его приехать, увлечь меня в кусты за домом и там трахнуть. Не знаю, что творилось с моим телом: это была сплошная гормональная оргия. Семь раз в день — и то было мало. Самым неожиданным оказалось то, что во мне вдруг пробудились материнские чувства: меня переполняло желание завести ребенка. Даже тогда я понимала, что это нормальный инстинкт размножения, — для чего, в конце концов, секс и нужен, — и поборола его так же, как подавляла прочие свои невинные и, казалось бы, неодолимые желания.

Но однажды вечером, когда мы с Клиффом условились о встрече, он не появился. Я позвонила, но никто не снял трубку. Тогда я решила наведаться к нему домой. Позвонила в дверь — мне не открыли. Впрочем, замок не был заперт, и я вошла. Поднялась по лестнице к его спальне, толкнула дверь. Он был там, в постели, с другой девчонкой — моей знакомой.

Я смотрела на них. Они — на меня. Никто не произнес ни слова. Я просто повернулась, захлопнула дверь, вышла из дома и поклялась отомстить. Боли я не чувствовала — ведь вся любовь к Клиффу была всего лишь иллюзией. Я только жалела, что потеряла невинность с этим засранцем и что менструации не начались на месяц раньше — тогда бы все произошло с парнем, который действительно был мне небезразличен.

Едва я переступила порог своего дома, затрезвонил телефон. Клифф униженно выпрашивал прощение, твердил, что его девушка — это я и что он меня любит. Но мне было на него глубоко наплевать.

Спустя три недели я очутилась на вечернике в его доме. Туда набилось сотни две человек, в том числе и лучший друг Клиффа, Оуэн, белокурый гимнаст и серфингист ростом метр девяносто.

У меня на серфингистах был пунктик, но сексом я с ним заниматься не хотела — ходили слухи, что член у него слишком уж большой. И я, привычно подзаправившись текилой, взяла Оуэна за руку и уволокла его в спальню Клиффа. Целуясь, мы катались по водяной кровати.

До Клиффа все, что бы я ни делала, какую бы частичку себя ни отдавала мужчине, все было вызвано чувствами к этому человеку. Но после раны, которую нанес мне этот гаденыш, все пошло иначе. Сексуальность была уже не просто связующим звеном с приглянувшимся мальчиком. Я обнаружила, что она помогает в достижении любых целей. Это было оружие, которым я безжалостно пользовалась. И просто для того, чтобы потрепать нервы Клиффу, я продолжала встречаться с Оуэном.

Через несколько дней Клифф затеял с ним драку, но, поскольку Оуэн был килограммов на двадцать тяжелее и на полголовы выше, Клиффа он изрядно вздул. А вскоре Клифф покатился по наклонной плоскости: сел на иглу и закончил в тюрьме, куда загремел за торговлю наркотиками.

Что до Оуэна, то, хотя мы и встречались, настоящего секса между нами так и не было. Об этом и речи быть не могло: его причиндал приходилось обхватывать двумя руками, а в длину он доставал Оуэну до пупка.

Почему-то я всегда в конце концов натыкалась на парней с большими членами. Радар у меня на них, что ли?

Глава сороковая

Глава сорок первая

Дженна: Я помню, как Тони крепко подсел на наркотики. Наверное, это было самое жуткое из всего, что мне доводилось видеть.

Тони: Я тогда расхаживал с аптечкой.

Дженна: В жизни не видела, чтобы кто-нибудь так надирался. Он таскал в заднем кармане молоток с закругленным бойком и, случалось, пускал его в ход.

Тони: Как меня кто-нибудь доставал, я его этим молотком и прикладывал.

Дженна: Ты совсем зациклился на мотоциклах и пирсинге.

Тони: С «Ангелами ада» тусовался, людей грабил.

Дженна: В «Тако Белл», помнится, окно разнес.

Тони: То была отдельная история. Мы тогда были с Майком. Прикалывались над какими-то парнями, а они нас выследили и принялись швырять камнями в нашу тачку. А у самих — обрезки труб с битами. Тут выходим мы с Майком со своими пушками и объявляем: «Бросайте оружие!» Один бросил свинцовую трубу, а другой развернулся и дал деру. А Майк гнался за ним по улице до «7—11» и палил ему вслед.

Я убрал пушку в кобуру, подхватил трубу и загнал его в «Тако Белл». И — чпок! — приложил ему прямо за ухом. Этот парень отлетел и приземлился прямо на столик, за которым сидела семья с маленькими детишками.

Дженна: Та еще была сцена. Особенно если учесть, что Майк поднял пальбу.

Ларри: А что стало с Майком?

Дженна: Ох, он умер. Ты со своими наркотиками к тому времени стал полным параноиком. Стоило вертолету пролететь, ты сразу вопил: «За нами погоня!»

Тони: Ага, и мы прятались в крытом гараже.

Дженна: Я ему: «Тони, это же смешно». А он в ответ: «Ты тех типов видишь? Это они за нами следят».

Селена: Я там была. Помню.

Дженна: Ты-то как раз была гласом рассудка. Я все твердила: «Селена, надо что-то делать, иначе он так до точки докатится». Селена: Да, от этого дерьма паранойя бывает. Через пару месяцев после свадьбы я сказала: «Или это, или я». И он выбрал меня.

Тони: А помните того парня, который в конце концов себе язык откусил?

Селена: Это не тот, которого ты поколотил за то, что он не мог выговорить «горгулья»? (Все смеются.)

Тони: Сижу я в фургоне, а тут идет мимо этот парень; я и говорю: «Скажи «горгулья». Скажи «горгулья». Просто скажи на хрен «горгулья». Тебе говорят, скажи «горгулья». Так он минут через десять сказал «горгулья» — и все.

Селена: Это было как в мультике.

Дженна: Ох, Тони, да ты совсем чокнутый был.

Тони: Да, диковатые были времена. Мне случалось набраться так, что я даже не узнавал Дженну.

Ларри: Невероятно.

Тони: Теперь-то я спокойный. Татуировки мне нравятся. Стал самым завзятым семьянином в мире. Люблю проводить время со своими, играть с сынишкой. Такие всплески адреналина мне больше ни к чему.

Дженна: Да, многое изменилось.

Ларри: И к лучшему, моя дорогая. Все к лучшему.

Глава сорок вторая

Глава сорок третья

Дженна: Помню, меня прозвали Моцарелла. Волосы у меня были очень длинные, обесцвеченные для всех этих конкурсов, и я завивала их. Вот из-за того, что они смахивали на стружки сыра, ко мне и прилепилась кличка «Моцарелла»; а может, и из-за фамилии — Массоли.

Ларри: Почему ты забросила выступления?

Дженна: Я просто хотела двигаться дальше. Я единственная приходила на конкурсы без клуши-мамаши, и люди вечно шушукались у меня за спиной. Везде одно и то же дерьмо: я добивалась успеха — а меня только ненавидели еще больше. Как же это раздражало. Я просто пришла, увидела, победила, а теперь — наше вам с кисточкой. Я сказала себе: «Отлично, теперь стану завоевывать популярность в школе».

Ларри: И что из этого вышло?

Дженна: Ничего не вышло, пока мне пятнадцать не стукнуло. Понадобилось несколько лет практики. С самого первого дня в старшей школе я все планировала, как бы это провернуть. И провалилась с треском. Я не разговаривала ни с кем. В первый же день сблевала в урну в ванной комнате. В старшей школе это у меня стало обычным делом — так я все время была напугана.

Тони: Это было, когда мы переехали обратно в Лас-Вегас и жили у бабушки, потому что денег не хватало. Мы с тобой ютились в одной комнате, папе досталась спальня, а бабушка спала на диване в столовой.

Дженна: Вряд ли кто-нибудь вспомнит о том, что на первом курсе Я вообще существовала. Я чувствовала себя прозрачной. Наконец я поняла, что подружиться с кем-нибудь скорее удастся на дополнительных занятиях, чем во время уроков. Большинство девчонок в команде болельщиков было теми еще сплетницами, но с капитаншей мы стали настоящими друзьями. Она училась на предпоследнем курсе и как-то в самом конце года зашла ко мне поболтать после занятий. Одноклассники увидели — просто отпали.

А когда лето кончилось, все пошло на лад. Груди у меня стали огромные, как миски. Столько лет я отставала в физическом развитии от остальных — и вдруг всех обставила. «Ха-ха, — думаю. — Пора брать реванш!» Вечно носила без лифчика облегающую майку, потому что хотела ткнуть людям в глаза свой бюст. Но — вот черт! — только я стала обретать популярность, как мы снова переехали.

Ларри: Как раз в ту пору мы перебрались в Монтану. Вы оба совсем стали отбиваться от рук, и я решил забрать вас подальше от Лас-Вегаса. Хотел отвезти куда-нибудь, где Америка была бы настоящей Америкой. Мы с Тони на ранчо были вполне довольны жизнью, но ты это просто ненавидела.

Дженна: Ты набрался этих прописных истин: «Отлично, купим ранчо, станем скот разводить». Пап, а что такое «городская девушка», ты не въезжал?

Глава сорок четвертая

Глава сорок пятая

Дженна: Так папа затащил нас в этот долбаный Фромберг в Монтане, в добром часе езды от Биллингса. Населения там — около 450 человек. Из школы с тысячами учащихся я попала в заведение, где на втором курсе нас было девять. Это был настоящий ад.

Тони: Все девчонки тебя ненавидели. Колотили после школы. Дженна: Набрасывались на меня вчетвером, сбивали с ног и пинали. Даже эти хреновы училки меня на дух не переносили. В ту же минуту, как я впервые переступила порог класса, начались перешептывания. А все потому, что, обзаведясь бюстом, я стала выставлять напоказ каждый кусочек плоти. Носила рубашки и брюки в обтяжку. У меня было великолепное тело — и я хотела, чтобы на него смотрели. Ларри: Ты как-то вдруг расцвела, и все мальчишки с окрестных ферм так и висели на изгороди. Начиная с того парня, Виктора, я насчитал человек сорок, которым мне хотелось перерезать глотку. Дженна: Да, то, как я одевалась, подходило для Лас-Вегаса, но не для Монтаны. Зато я пользовалась успехом у мальчиков и не собиралась отказываться от этого из-за каких-то ревнивых девок в школе. Они совсем с цепи сорвались, когда ухажеры стали бросать их ради меня. По пути в школу мне приходилось огибать один угол — там-то они меня и подкарауливали. Выросли эти девахи на сельской пище — понятно, что они были довольно крепкие. Одна держала меня сзади, а другая била в живот. Серьезного вреда не причинили, но, господи боже мой, я даже дышать не могла. И в волосы они мне вцеплялись. На уроках спину рубашки маркерами изрисовывали, жвачку приклеивали — чего только не вытворяли.

Ларри: А ты там занималась верховой ездой.

Дженна: Да, большую часть времени я проводила в одиночестве. Выходила в бикини и скакала на своей лошади. Как я тогда загорела! У нас был участок 256 акров, и я просто каталась верхом. Куда уж тут изображать из себя примадонну — я и пасла скот, и кастрировала, и прививала — что угодно. Пожалуй, в чем-то это пошло мне на пользу.

Я просто не хотела признаваться отцу, что меня поколачивали каждый день, — это было так стыдно.

Ларри: Я и знать ничего не знал. И вдруг однажды мне звонят и заявляют: «Мы вашу дочь в приют отдадим, если вы не заставите ее ходить в школу».

Дженна: Ох, папа. В Монтане случилось самое худшее. Я никогда об этом не рассказывала — и сейчас просто не могу говорить. До того было хреново. Потому я и перестала ходить в школу. И, как только ты мне такое сказал, я закусила удила. «Ах так, думаю, эти сволочи моей жизни угрожают, а теперь еще и в приют сбагрить решили? Поиграть им со мной захотелось? Отлично! Поиграем!» Больше я не намерена была терпеть. Я ворвалась в школу; девица, которая больше всех наседала на меня, как раз наклонилась к своему шкафчику — книгу доставала или еще что-то. Я на полной скорости подлетела к ней и — бум! — так хрястнула дверцей, что раскроила ей голову. Когда я уходила, она валялась в отключке и все вокруг было в крови. Я ее сделала. Я забрала из шкафчика все свои вещи, потому что возвращаться туда не собиралась. Помню, как выходила из школы и меня переполняло ощущение своей силы. Никто больше не мог заправлять моей жизнью.

Ларри: Потом Дженна вернулась домой и рассказала мне о том, что сделала и через что ей пришлось пройти. Я велел ей собирать вещи: мы уезжали из Монтаны.

Глава сорок шестая

Глава сорок седьмая

Глава сорок восьмая

Тони: Если уж на то пошло, у нас много чего происходило.

Ларри: Хотелось бы знать, что случилось в Монтане.

Дженна: Не думаю, что когда-нибудь смогу говорить об этом. Тони: Пап, мы же переезжали каждый год. Уверенности нам это не прибавляло, но мы научились приспосабливаться и быстро взрослели.

Дженна: Мы редко обзаводились друзьями, так что, как правило, нас было только двое.

Ларри: Я был трудоголиком. Вечно где-то пропадал.

Дженна: Ты так выкладывался на работе, что домой приходил совсем никакой.

Ларри: Я был «отцом на час», но, что бы там ни говорили, количество времени — это еще не качество.

Дженна: У меня нет оснований причитать: «Ах, жизнь была ужасна!»

Тони: Нет, жизнь была грандиозная.

Ларри: Чего-чего, а крови вы не боялись. По сравнению со всем, через что вы прошли, повседневные неурядицы стали казаться пустяками.

Дженна: И ты всегда поддерживал нас.

Ларри: Ваша чаша была полной лишь наполовину. И это сделало нас сильней и дружней обычной семьи. Между нами троими всегда существовала незримая связь: даже очутившись за тысячи миль Друг от друга…

Тони:…мы вечно оказывались вместе против целого мира…

Дженна: Это точно.

Ларри:…и так будет всегда.

Книга IV

Глава первая

Так спустя четыре года после моего первого бегства из дома я вновь очутилась со своей семьей. Отец с бабушкой выхаживали меня не таблетками, травами и куриными бульонами, а маслом. В качестве временного средства они избрали смоченные в масле пшеничные лепешки. Пытаясь вернуть мне нормальный вес, обкладывали мне лицо кусочками жира.

Я платила за это черной неблагодарностью. Сердце мое все еще валялось на полу квартиры, которую мы делили с Джеком и где всего четыре дня тому назад считаных часов не хватило для того, чтобы я окончательно вылетела из игры, именуемой жизнью. Все, что я могла делать, — это блевать и до беспамятства плакать из-за Джека. И нельзя было разобрать, чего мне не хватало больше — метедрина или этого мерзавца. Вся моя взрослая жизнь вплоть до этого момента вращалась вокруг него. Я съехала до тридцати четырех килограммов, и из каждых двух сжеванных кусков пропитанной маслом лепешки один исторгался обратно. Ослабла я настолько, что в ванную меня каждый раз отводила бабушка.

Немного придя в себя, я рассказала папе, что произошло. Все. Когда я смолкла, в глазах его стояли слезы. Будучи в бегах, он имел достаточно времени, чтобы задуматься о собственных ошибках. Размышлял он среди прочего и о том, что был не слишком хорошим отцом. Когда мама умерла, он не представлял, что делать с двумя детьми, оказавшимися вдруг исключительно под его ответственностью, — вот и росли мы, как придорожная трава, покуда папа занимался охраной общественного порядка.

— Я старался как мог, — сказал папа. — Только не слишком-то хорошо у меня получалось.

Теперь, семнадцать лет спустя, я дала ему еще один шанс.

Я провалялась в постели еще пару недель. Постепенно волосы у меня стали уже не такими ломкими, кожа вновь обретала цвет. Наконец я окрепла достаточно, чтобы своим ходом добираться до кухни. Бабушка, уступившая мне свою кровать и перебравшаяся на диван, кормила меня куриными палочками, а папа молча сидел в уголке. Я плакала так, что даже не могла жевать.

Тони и Селена жили здесь же. Когда депрессия стала понемногу отступать, до меня внезапно дошло: Тони вовсе не был больше кошмарным чудовищем. Он был чист как стеклышко. Мой братик вернулся. Отъезд из Лас-Вегаса оказал ему добрую услугу: ведь в Ридинге Тони не знал никого, у кого можно было бы разжиться наркотиками. Тони наведывался в мою комнату, мы резались в карты и посмеивались над тем, как же накостыляла жизнь нам обоим. Казалось, дни, когда мы были так близки, никогда и не прерывались.

Больше всего на свете мне хотелось узнать, что такое стряслось с Тони и с папой — с чего вдруг они бросили дом и припустили по всей стране, как парочка беглых зэков. Но я ни о чем не спрашивала. Мне в ту пору хватало своих проблем — куда там навьючивать на себя еще и чужие. Я знала, что брат с отцом впутались в какую-то дрянь, но вряд ли им было бы приятно это мусолить.

На шестой неделе моего выздоровления зазвонил телефон. Дома никого не было, так что трубку сняла я.

— Привет, Дженна.

Это был Джек.

— Что тебе надо? — спросила я.

— Я снова дома, детка, — объявил он. — И без тебя тут как-то не так. Ты когда возвращаешься?

— Я не вернусь, Джек, — произнесла я. — Просто не могу.

— Ты что несешь? Слушай. Дела идут прекрасно. Я зашибаю уйму денег в салоне, с наркотиками завязываю, и вообще, я тут много о чем подумал. Я бы хотел попытаться снова.

— Послушай, я уже не та, что прежде. Я не могу туда вернуться. Это больше не мое.

Я говорила серьезно. Вернуться к Джеку — это то же самое, что вновь переступить порог «Бешеной лошади». Пути назад не было. С Джеком я утратила контроль, проявила слабость. И снова наступать на те же грабли я не собиралась.

Джек просил, умолял и вопил. Как хорошо было убедиться в том, что ко мне возвращаются не только физические, но и духовные силы: я слишком долго была их лишена.

Папа и бабушка охотно нянчились бы со мной всю жизнь. Они только счастливы были, что могут хоть что-нибудь сделать. Но не вечно же мне было на них паразитировать. Настала пора начинать жизнь заново. И был на свете еще кое-кто, предложивший мне помощь, когда я покатилась вниз. Как же давно я не видела ее. Никки Тайлер.

На следующий день папа отвез меня в аэропорт. Я плакала, впервые увидев его здесь, в воротах, два месяца тому назад, но сейчас из моих глаз бежали совсем другие слезы.

— Дженна, — произнес папа, когда мы обнялись на прощание, — просто держись. Держись.

Сидя у иллюминатора и глядя, как Ридинг, уменьшаясь, превращается в схему перекрещивающихся садов и улиц, я думала: «Я не допущу, чтобы со мной снова случилось такое».

Лос-Анджелес манил к себе.

— Господи, деточка моя! Что случилось?

Это было первое, что вырвалось у Никки. Я хоть и набрала килограммов шесть, но сходства с ходячим трупом еще не утратила. Под глазами набрякли темные мешки, а бедренные кости выпирали из-под тренировочных штанов, как ручки детской коляски.

— Мы тебя вернем в колею, — пообещала Никки, заводя меня в свою квартиру. — Все будет отлично.

Она показала мне мою спальню: ту самую кушетку в гостиной, где мы так оттянулись в первый раз. По-матерински заботливая, Никки помогла мне и восстановить тело, и привести в порядок мысли.

Месяц кутежей — и я вновь была готова работать в журналах. Но даже теперь, проматривая те фотографии, я передергиваюсь: ну и скелетина.

Стоило мне принарядиться для выхода, как Никки поднимала меня на смех. Мой гардероб состоял из топиков, закатанных шортиков, изобилующих «молниями» курток, эластичных брючек и черных платьев из лайкры. Я смахивала на фанатку «тяжелого металла», месяцами кочующую по гастролям в автобусе. Настала пора, заявила Никки, окончательно превратить меня из солдатской девки в настоящую женщину. Она натаскала мне журналов, водила меня по магазинам и запихивала на пробы к рекламе купальников, которые поначалу пройти было очень трудно: слишком уж я отощала.

Но я не хотела, чтобы Никки была для меня просто мамочкой. Я сомневалась, что после Джека вновь смогу довериться мужчине, что еще раз проявлю такую слабость. Да и проработав столько времени в «Бешеной лошади», я считала мужчин пройдохами, лжецами и вообще дерьмом. Обозленная, я как никогда готова была воплотиться в ту самую «разбивательницу сердец», что красовалась у меня на заднице. Прибавьте к этому мои эксперименты с Дженнифер и Никки: понятно, что я сочла себя лесбиянкой.

Единственная помеха затесалась в мои планы: Никки вышла замуж за Бадди. И хотя мы с ней и резвились, как прежде, все мои попытки развести их оказались тщетны. Никки настаивала, что никакая она не «розовая». А я доказывала, что она просто не признается.

Я была в раздрае, и тогда Никки свела меня с менеджером отеля «Ривьера»; тот на недельку заслал меня в Лас-Вегас для участия в шоу «Безумные девчонки». Так я внезапно вновь очутилась в Городе Грехов — преисподней, из которой, мнилось мне, я сбежала. Впрочем, вернулась я туда только физически, но не духовно. Тело мое очистилось, разум прояснился, теперь я обрела независимость. Однажды вечером я уловила в раздевалке запах метедрина — но на этот раз он послужил лишь напоминанием об унынии, царившем в моей жизни всего несколько месяцев тому назад.

На последнем представлении нежданно-негаданно объявился Джек. Вид у него был жуткий: красивые каштановые волосы были сбриты наголо, и отощал он так, что кости едва не продирали плоть.

После представления Джек пригласил меня на ланч, и я согласилась. Я-то знала, что вырвалась от него, как бабочка вырывается из кокона. Чего только не говорил Джек, пытаясь вернуть меня обратно. Но я взглянула ему в глаза — и ничего не ощутила.

В тот день, когда я уходила от него, в моей жизни произошел перелом: неуверенная в себе шестнадцатилетняя глупышка, потерявшая голову от Джека, была мертва. И убил ее он сам. Теперь во мне хватало решимости самой заново отстраивать свою жизнь.

Глава вторая

Я возвратилась в мир Сьюз Рэндалл и фотосессий — и мое отношение к работе стало изменяться. Прежде я и не представляла, ни что на меня напялят, ни с кем придется сотрудничать, ни какие позы меня заставят принимать. Но постепенно я осознала, что эти люди нуждаются во мне ничуть не меньше, чем я в них. Значит, кое-что я могу взять под контроль.

Так я начала подавать голос: «Такая помада к этому костюму не подходит»; «Что значит — без обеда?»; «Вы мою голову осветили сзади так, что я кажусь лысой»; «Больше я такого в рот не возьму». Надо же, меня слушали — и подчинялись, потому что понимали: чем комфортней я буду себя чувствовать, тем лучше получатся снимки.

Я пока не слыла тираном — это еще было впереди, — но уже делала первые пробные шаги на пути к статусу капризной дивы (что отнюдь не всегда является плюсом).

Выходя из кадра, я разом теряла какую бы то ни было твердость. Отъезд из Лас-Вегаса, наверное, был самым крупным из принятых мною решений со времен побега из дома. Внезапно я обрела настоящую независимость. Поселившись у Никки на кушетке, не имея автомобиля, я ощутила, какой огромный мир лежит за пределами Лас-Вегаса. Я очутилась в городе, где никто обо мне не знал и не думал — кроме Никки. Я понимала, что это лишь временное пристанище: настанет день, когда мне придется уйти. И тогдая окажусь по-настоящему одна. Вот в чем проблема трезвого образа жизни: надо как-то мириться с реальностью. Необходимо было заработать настоящие деньги. Сколько можно жить за счет других — отца, Джека, Никки. И уж подавно я не собиралась превращаться в какую-нибудь старую стриптизершу со стоптанными каблуками и вымученной улыбкой.

Спустя несколько недель я повстречала на фотосъемках продюсера, который работал на компанию «Хитуэйв». Он хотел снять меня в фильме «Шелковые чулки», с Тиффани Миллион в главной роли. Прежде я занималась «взрослыми» картинами лишь по случаю, и то главным образом для того, чтобы расквитаться с Джеком. Теперь моя жизнь от выходок Джека уже не зависела, но я не представляла, что делать дальше. «Хитуэйв» слыла в ту пору уважаемой компанией, да и плата — пять тысяч долларов за сцену — в двадцать раз превышала мои заработки при работе моделью. С одной стороны, те капли пота из «Бисквитного пирожного» слишком живо отпечатались в моей памяти. С другой стороны, помнила я и отшлифованные, профессиональные съемки у Эндрю Блэйка. Я колебалась с окончательным решением несколько недель. Никки была категорически против. Сама-то она рассчитывала именно на модельный бизнес; родители оплачивали ее (а стало быть, и мою) ренту и брали на себя все расходы на автомобиль, пока она осваивала профессию гримера.

— Ты совершишь большую ошибку, если вернешься в этот мир, — доказывала Никки. — Журналы — это одно, а фильмы — совсем другое. Ты сама с собой играешь в поддавки. Ты о психологических последствиях подумала — заниматься сексом с незнакомыми людьми? С Рэнди Уэстом тебе просто повезло. А «Бисквитное пирожное» ты забыла? Другие фильмы будут такие же. За что бы ты в дальнейшем ни взялась, они останутся с тобой на всю жизнь. Вот и подумай, как это скажется на твоих дальнейщих отношениях с мужчинами. И — боже упаси! — о том, как ты это собираешься объяснять своим детям.

Никки с ее материнской заботливостью была для меня таким авторитетом, что я обмозговала каждое ее слово. Я лежала на ее кушетке, порой целыми ночами не смыкая глаз, и боролась сама с собой. Нельзя же вечно сидеть у Никки на шее. Надо самой строить свою жизнь. А весь этот секс перед камерой хорошо у меня получался. Мне это нравилось, и потом, если я буду выбирать только высококачественные проекты именитых режиссеров, то наиболее рискованной стороны этого бизнеса удастся избежать.

С кем бы я ни говорила, все дружно советовали не связываться с порнофильмами. Каждый приводил свои доводы. И аргументы каждого казались вполне разумными. Но я никак не могла расстаться с этой идеей. Я только хотела, чтобы кто-нибудь, хоть один-единственный, сказал, что это стоящая мысль, поддержал бы меня — и тогда я смогла бы взяться за дело. Все мои инстинкты отчаянно голосовали «за», но против выступал мозг, настаивавший, что это чистый идиотизм. В конце концов поддержка пришла от моего отца.

Я позвонила ему в своем обычном состоянии — в растрепанных чувствах, едва сдерживая слезы, — и сообщила, что я одна-одинешенька, мне страшно, и я не знаю, стоит ли принимать приглашение на съемки в порнофильме.

— Плюнь на то, кто там что говорит, — посоветовал папа. — Сама-то ты как думаешь?

— Я-то хочу, — вырвалось у меня. — Кажется, это действительно мое.

— Стало быть, решение ты приняла, — откликнулся папа. — Не скажу, чтобы я был в восторге, но я это поддерживаю. Единственное, о чем я тебя прошу: если за это возьмешься, убедись, чтобы все было правильно. Не иди ни у кого на поводу и не позволяй выжимать из себя все соки. Приходя на работу, помни: ты — их козырь, без тебя — никуда.

После разговора с отцом у меня точно гора свалилась с плеч. Папа дал мне совет, и не какой-нибудь, а хороший. Чем больше я склонялась к тому, чтобы сказать «да» «Шелковым чулкам», тем неистовей пыталась Никки меня разубедить.

— Забудь об этом на хрен! — орала она. — Свою жизнь погубишь!

Такой реакции я бы скорей ждала от отца. И, как неизменно случалось, если меня давили авторитетом, я взбунтовалась. Мы с Никки цапались из-за всего подряд, и, когда я сообщила, что позвонила продюсеру и дала согласие, она взорвалась.

— Только попробуй! — вопила она. — Я тебя на порог больше не пущу! Можешь собирать свои долбаные манатки и выметаться!

Никки расстроилась так, что даже не подвезла меня на машине в первый день съемок. Она всегда отличалась прямотой. Это мне в ней больше всего и нравилось. И конечно, она слишком любила меня, чтобы действительно выставить из дома.

Я подъехала к студии на такси. Первым, кого я встретила, был актер по имени Лайл Дэнджер, смуглый, мрачный, хорошо сложенный словенец с горящим взором и однодневной щетиной на подбородке. Как и я, он был новичком в этом бизнесе. Так мы вдвоем и сидели тихонько на съемочной площадке, взвинченные, сконфуженные, и от всех прятали глаза. Лайл с ходу понравился мне. Конечно, в этом бизнесе ему еще предстояло в конце концов превратиться в совсем другого человека.

В тот день черед нашей сцены еще не наступил, но по окончании съемок я попросила, чтобы он подвез меня к дому Никки. Лайл замялся, но я так упрашивала, что в конце концов он капитулировал. Когда я увидела его машину, то поняла, почему Лайл упрямился: это оказался драндулет с плодосъемником сзади и с надписью «Раз-два-дерево» на боку. Повседневной работой Лайла было подстригание деревьев.

Лайл довез меня до дому и согласился заскочить за мной назавтра, по пути на работу. Наконец-то у меня появился еще один друг в этом городе. Никки его, конечно, не одобрила и невзлюбила (до поры до времени).

С каждым днем мне становилось все неуютнее в ее доме. И не только из-за фильма: на кухне у Никки я углядела пистолет для клея. Ночами напролет Никки трудилась над какими-то странными художественными проектами, которые много значили для нее, но не представляли ничего вразумительного в глазах окружающих. Мне это было знакомо. Узнала я и причину. Каждый день, то мягко, то не очень, Бадди вдалбливал Никки, что она разжирела. Он выпихнул ее из дома и послал в спортзал. Никки же вместо этого впала в такую депрессию, что отправилась в «Уинчеллз», накупила там орешков и схрупала их в машине.

Однажды, в самый разгар съемок в «Шелковых чулках», я улучила днем минутку, чтобы вздремнуть, а Никки тем временем в десятый раз переставляла свою обувь; внезапно задрожали все тарелки на кухне, им вторили бутылки в баре. Затем с полок посыпались книги и кассеты, и, наконец, на пол грохнулся телевизор.

Мы выбежали наружу. Очаг землетрясения находился поблизости, в Нортридже. На глазах у нас разлетелись окна в доме Никки, — так мы лишились жилья, — а соседнее здание рухнуло, похоронив находившихся внутри людей. Потрясенные, мы в молчании сидели на обочине дороги. А мне меньше чем через три часа предстояло вновь явиться на работу.

На съемках наконец подошел черед моей сцены. Едва зажужжала камера и вошел Бобби, исполнитель главной мужской роли, я ощутила, как в воздухе сгущается напряжение. Оно было почти осязаемым — я чувствовала это, двигаясь по комнате. Бобби стоял разгоряченный, сексуальный — и в то же время запуганный, нервный.

И тут все напряжение и страх, пережитые мною за день, точно рукой сняло. Мне словно необходимо было доказать Никки, что она не права, что в этом и есть мое призвание. Каждая часть моего тела — руки, рот, ноги — работала в своем собственном, но идеальном ритме. Внезапно я поняла, откуда взялось выражение «секс-машина»: я превратилась в трахающийся механизм. И еще ни разу со времен последней сцены с Рэнди Уэстом я не пребывала настолько в гармонии с жизнью и с самой собой. Я была в ударе. Когда камера остановилась, все зааплодировали.

После съемок я опять попросила Лайла отвезти меня к дому Никки. Бобби увязался за нами и тоже втиснулся в этот нелепый фургончик. Мы ехали — а гормоны после совместной сцены так и не унимались. До дома Никки мы так и не добрались. Вместо этого Лайл высадил нас у мотеля. Из-за Лайла у меня свербило на душе: я же чувствовала, что по-настоящему нравлюсь ему, кроме того, он был новичком в этой индустрии и тянулся к людям. Но мое тело желало Бобби. Едва очутившись в комнате, мы посдирали друг с друга одежду и принялись трахаться как дикари. Но порыв страсти длился каких-нибудь пять минут — и не потому, что кто-то из нас кончил, а по той простой причине, что вместе заниматься сексом в реальной жизни оказалось как-то странно. Творившееся на экране было не влечением, но партнерством, когда возникала связь между двумя актерами, стремившимися создать совершенную сцену. Не знаю, кто первый произнес это вслух, но подумали мы оба одновременно: «Это не дело».

Спустя несколько дней Никки и Бадди переехали в новый дом. Он был больше, чем предыдущий, и мне отвели собственную спальню. Но я даже вещи не распаковала. Я и сама знала: долго так продолжаться не может. Наша дружба превратилась в соперничество: Никки обвинила меня в том, что я соревнуюсь с ней и лгу. Но решительного разговора между нами не получилось: собственное «я» в Никки было подавлено, вытравлено и сменилось паранойей. Стоило мне только рот раскрыть по поводу ее избранника, как Никки обрушивалась на меня с упреками, что я-де пытаюсь поссорить ее с мужем. Может, так оно и было, как только я к ним переехала, но с тех пор я уже уяснила себе, что Никки у Бадди в кулаке. Было интересно понаблюдать за их отношениями теперь, когда сама я оказалась свободна. Я следила, как Бадди насмехается над весом Никки или подбивает ее на «групповуху» — точь-в-точь как Джек поступал со мной.

Финальный скандал разразился, когда я восстала против гулянок Никки, а она в ответ обвинила меня в том, что я шляюсь по городу, а ей только и делаю, что вру. Никки была моей единственной опорой в Лос-Анджелесе — и теперь она орала на меня как ненормальная:

— Я перед тобой все открыла — мой дом, мою жизнь, мою любовь — а ты плевать на меня хотела! — надрывалась она. — Завтра же вон из этого дома! Завтра же!

Она даже голос сорвала от крика.

Только Майкл, брат Никки, разделял мою тревогу, прекрасно понимая, что происходит. С первой же встречи между нами установился контакт — хотя бы потому, что саму Никки я заполучить уже не могла, а Майкл был ее более рослой и дюжей копией мужского пола.

Я понятия не имела, как подыскать жилье в Лос-Анджелесе, и тогда Майкл купил газету и обвел кружочком дюжину объявлений, которыми стоило поинтересоваться. В первый же день охоты за жильем мы наткнулись на салон пирсинга в Студио-Сити. Я попросила Майкла остановиться и зашла туда. Мне взбрела вдруг фантазия увековечить свою вновь обретенную независимость пирсингом на пупке, что и было претворено в жизнь неким хмыренком по имени Флавия с дредлоками до колен. Потом мы покатили смотреть первые апартаменты: маленькую студию на Диккенс и Ван Найз, с газетным киоском через дорогу напротив. Местечко мне понравилось, не говоря уже о том, что не надо было далеко ходить за журналами с моей собственной персоной.

Мы забрали из дома Никки мои пожитки — маленькую сумку со шмотками. И это был один из самых тяжелых шагов, какие мне приходилось совершать: ведь я была обязана Никки слишком многим. С нашей первой встречи она вносила нотку здравомыслия в безумие этого бизнеса. Без нее, быть может, мне не удалось бы подняться на ноги и вернуться в игру после Джека. Кто-нибудь другой мог бы и воспользоваться моим отчаянием, смятением и лишениями, посчитав их за уязвимость. Но когда я покидала ее дом, мы не обменялись ни словом. Даже не попрощались.

Глава третья

Анальный секс. Долбаный анальный секс. Исследующий коричневую дырочку, раздвигающий ржавую жестянку, будоражащий кишку гребаный анальный секс.

Знаю, теперь-то я привлекла ваше внимание, потому что всем поголовно интересно, каково делать это в задницу — кто сам хочет, у кого партнер хочет, а кому-то просто любопытно. По происхождению своему член для задницы никогда не предназначался. Помимо того, что этим путем нельзя производить потомство, там еще и нет натуральной смазки. И все же определенные доставляющие удовольствие центры там существуют, да еще прибавьте сюда же эмоциональный аспект. Анальный секс — это смена власти. И каждый известный мне мужчина обожает господствовать над женщиной, запихивая свой массивный причиндал в ее тугой сфинктер так, чтобы она утратила всяческий контроль.

Чтобы я позволила мужчине заняться со мной анальным сексом, в первую очередь нужно, чтобы я ему доверяла. Потому что быть в этом деле принимающей стороной означает полностью отдаться партнеру. Именно поэтому я никогда не делала этого в фильме, хотя анальный секс является фактически стандартным в каждой амурной сцене нашей индустрии.

Для меня это стало непременным условием. За анальный секс мне предлагали сотни тысяч долларов. Но даже уходя с 300 000 баксов, я уносила бы с собой и чувство, что пожертвовала чем-то по-настоящему важным. Порнозвезде даже как-то неловко признаваться в этом, но я позволяла такое лишь трем мужчинам, каждого из которых любила. Сделать это перед камерой означало бы поступиться самой собой. С другой стороны, секс — это то, что я запросто (хотя и не часто) предоставляю незнакомцу на одну ночь. По сути, перед камерой у меня сменилось всего каких-нибудь полтора десятка партнеров.

Большинство из тех, с кем я общалась в бизнесе, просто не верит, что я достигла таких высот, ни в одной сцене не занимаясь анальным сексом. Но сам факт, что я и без этого добралась до вершины, свидетельствует вот о чем: можно устанавливать свои собственные правила. Соглашаясь на съемки в «Шелковых чулках» и возвращаясь в индустрию, я пообещала себе, что ни анального секса, ни двойной пенетрации не будет. Сама не знаю, что именно подтолкнуло меня к этому, но в принятом решении я не поколебалась ни разу. Женщине в этой индустрии необходимо установить для себя четкий свод правил и ограничений. Только так и удастся сохранить рассудок. И каждый человек, которого я знаю, придерживается своих собственных стандартов.

Итак, для заинтересованных и любопытствующих:

Как сделать карьеру порнодивы

Руководство для любознательного читателя

СОКРАЩЕННАЯ ВЕРСИЯ

1. Приходи вовремя.

2. Не употребляй наркотики.

3. Ни с кем не закручивай роман и не выходи замуж.

ПОДРОБНАЯ ВЕРСИЯ

Начнем с предпосылки, что девушке очень легко попасть в индустрию и очень трудно там удержаться.

Для большинства девушек все начинается с Всемирного модельного агентства в Шерман-Оукс. Это та самая компания, которая дюжинами размещает в газетах объявления типа «Требуются девушки-модели» или «Модели для срочной публикации».

Заправляют Всемирным модельным агентством некто Джим Саут, крупная шишка из Техаса, и его сын. Воспитанный как ревностный католик, Джим перебрался в Лос-Анджелес в конце шестидесятых и работал, подыскивая позирующих одетыми моделей для рекламы магазинов и каталогов, рассылаемых по почте. Но однажды, уже на закате семидесятых, режиссер предложил ему две сотни долларов в день за поиски девушек для порнофильмов.

За несколько месяцев подбор девушек для съемок стал у Джима основной работой.

Каждый день агентство вербует новичков для журналов и фильмов с обнаженкой. Являются десятки девушек, раздеваются, делают «поляроидные» снимки и заполняют анкеты. На бланке есть и вопрос, что бы они хотели делать: девочка-девочка, мальчик-девочка, анальный секс, двойная пенетрация и так далее.

Раз в три месяца происходит основное событие: настает день, когда весь этот табун сгоняют вместе. Приходит большинство режиссеров и продюсеров, они знакомятся с девушками и осматривают их — ну, буквально как скот. Некоторые порнодельцы организуют встречи в офисах, чтобы зацапать лучших из новеньких прежде, чем кто-либо еще успеет положить на них глаз.

Худший сценарий таков: режиссер тащит девушку в гостиничный номер и вместе с дружками снимает дешевую сцену, где ее унижают во все возможные отверстия. Девчонка возвращается домой на подгибающихся ногах, с тремя тысячами долларов и с жутким впечатлением от индустрии. Это станет ее первым и последним фильмом, и она будет сожалеть о содеянном до своего смертного часа.

При других раскладах она проработает пару недель, пока плата не снизится до семисот долларов за сцену, и наконец незадачливая актриса уже никому не будет нужна. Тогда она согласится и на двойную пенетрацию, и на то, чтобы сожрать сперму целой дюжины парней, — лишь бы удержаться на работе. Словом, это будет кромешный ад — если не взяться за дело с толком. Тебя измотают и физически, и душевно.

Для большинства женщин работа порнозвезды отнюдь не призвание и даже не один из возможных путей. Однако, если принимать верные решения и установить правильные границы, то можно отлично устроиться: зашибать большие деньги, выполняя очень мало работы. А перед камерой наберешься опыта больше, чем любая голливудская актриса. Хотя для некоторых женщин даже смотреть порнуху — признак деградации, факты таковы: это одна из немногих профессий, где женщина может достичь определенного уровня, оглядеться по сторонам и ощутить свою власть — не только в смысле работы, но и в смысле сексуальности. Как Глория Стейнем, черт возьми.

Но и ловушек здесь, пожалуй, больше, чем в любой другой специальности. Так что лучше начинать постепенно, чем сразу вваливаться в грязную комнатушку с пятью голыми парнями (женщине следует крайне обдуманно являть миру свои половые признаки). Другое преимущество постепенных начинаний состоит в том, что тебе будут платить больше по мере того, как ты станешь добавлять в свой график новые сексуальные действия. Самый легкий путь — это для начала просто позировать обнаженной.

Нет смысла выскакивать из офисов Всемирного модельного агентства с первым же порнорежиссером, который помашет перед тобой купюрой. Каждая девушка, переступающая порог этого заведения, как бы она ни выглядела и сколько бы ни весила, будет востребована просто, грубо говоря, потому, что она — «свежа-тинка».

Самое сложное — это, прежде чем войти в эту дверь, психологически настроиться так, чтобы тебя не «затрахали» (в переносном смысле). Главное здесь — установить четкие границы и не позволять, чтобы их преступали. Если это допустишь, то сломаешься, не продержавшись долго, а потом будешь грызть себя за совершенную оплошность. Не бойся говорить «нет», если тебя что-то не устраивает. Хорошо бы привести кого-нибудь, парня или девушку, для поддержки.

Необходимо знать, что подразумевается под нормальной сценой, чтобы в гостиничном номере или на площадке продюсер не огорошивал тебя заявлениями типа: «Сейчас двое парней трахнут тебя на этой кровати, а потом перейдем в другую комнату, и там тебя еще один мужик поимеет». Мне приходилось видеть, как они убеждали девушек, что все это составляет одну-единственную сцену, за которую ей и платят. В индустрии прорва таких подонков. Заявляют девушкам, что должны сначала «проверить», как они делают минет. Учти: ты не должна заниматься сексом с кем бы то ни было, чтобы получить работу, которая именно в сексе и заключается.

Надо также решить, будешь ли ты пользоваться презервативом. Хотя каждый актер обязан ежемесячно проходить полное обследование на предмет выявления венерических заболеваний, осторожность еще никому не вредила. Я бы посоветовала отметить в анкете агентства пункт «только с презервативом». Если не занимаешься этим с мужчиной, с которым состоишь в моногамных отношениях, лучше перестраховаться, чем потом каяться. Ты же не знаешь, какой образ жизни ведут эти люди вне съемочной площадки. Так что перед камерой отбирай партнеров так же строго, как и (желательно) в реальной жизни.

Еще надо знать, какова стандартная плата. Недавно мне на глаза попался контракт новой компании. Сцена «девочка с девочкой» — 500 долларов, «мальчик-девочка» — 1000 долларов, и дополнительные 250 долларов за анальный секс. Порнодельцы платят щедро, дарования к этому быстро привыкают и требуют еще больше, и цены все время растут.

Но если ты — девочка «с огоньком», то зарабатывать сможешь намного больше. Каждой компании нужно новое, не примелькавшееся лицо, особенно если девушка настроена решительно и ее действительно интересует профессия, а не то, как бы побыстрее «срубить капусту». Подход к этой индустрии за последние десять лет значительно изменился, и теперь там хоть пруд пруди великолепных красоток. Здесь можно не только заделаться миллионершей и самой организовывать съемки, но и стать лицом фирмы.

Но бывает и другой путь: здесь пойдет на пользу деловой опыт. Впрочем, такая стезя — для выдающихся женщин. Всем нам кое-что перепадает за поиски красоток для фильмов, поэтому мы вечно высматриваем новые таланты. Если глаз у тебя верный, все, что от тебя требуется, — это подойти к порнозвезде, танцующей где-нибудь в клубе, и поговорить с ней. В том случае, если новая находка мне приглянется, я даже могу снять ее в своем фильме. Зачем отдавать ее кому-то другому?

Когда юная, привлекательная, стильная девушка подходит ко мне во время шоу и говорит, что хочет вступить в эту индустрию, я неизменно спрашиваю: «Это серьезно? Ты собираешься заниматься этим основательно? Если ты хочешь поработать всего месяца три, учти, что это повлияет на всю твою дальнейшую жизнь. Можешь потом хоть монахиней стать — к тебе все равно будут относиться как к порноактрисе».

Если я почувствую, что девушка здесь явно надолго, то сделаю с нее «поляроидный» снимок, запишу на нем ее номер телефона и принесу в компанию, с которой работаю. Раз я считаю девушку стоящей, владелец компании, как правило, вступает с ней в контакт и договаривается о встрече. Некоторые организации, вроде «Вивид», сначала проводят фотопробы, другие на следующий же день запихивают девушку в фильм, чтобы выяснить, какая из нее актриса.

В том случае, если компании девушка подходит, я непременно расскажу ей о всевозможных ловушках и научу, как не допустить, чтобы ей сели на шею. Мне в самом деле удалось найти многих: Бриттани Эндрюс, Джину Линн, Девон — не говоря уже о менее известных моделях, которых я привела к работе в журналах.

Весть о появлении на сцене новой горячей «цыпочки» разносится быстро. И вот уже вокруг нее разгорается борьба. И наконец, если при оптимальном раскладе компанию устраивает ее актерская работа, начинается обсуждение условий контракта. Если девушка соглашается на съемки в десяти фильмах за год, обычно ее гонорар составляет от 75 000 до 100 000 долларов. И поскольку в среднем на съемки одной картины требуется два дня, то получается, что вся работа займет дней двадцать. Остальные 345 дней можешь заниматься, чем заблагорассудится. Конечно, побочной работы хватает: от съемок в дополнительных сценах до танцев в стрип-клубах по всей стране.

Удивительное дело: даже при такой символической нагрузке некоторые девушки не являются на съемочную площадку. Лесли и являются, то с опозданием, или приходят поддатые, нечесаные, с неухоженными ногтями. Они полагают, что быть порнозвездой — это просто знай себе трахаться да сидеть на игле. Ничего подобного — это труд. Заводишь часы и идешь на работу.

И прежде чем взяться за это, пойми: заниматься сексом с незнакомыми людьми на глазах у целой толпы совсем непросто. Во время полового акта ты уязвима, как никогда. Женщин, которые смотрятся при этом естественно, можно пересчитать по пальцам, остальные в большей или меньшей степени напряжены. У многих девушек начинаются проблемы с питанием, когда они видят самих себя голышом на экране. Я уж не говорю обо всех простудах, грозящих, пока вы с партнером излучаете друг на друга флюиды на съемочной площадке. Тебя мутит. Сил нету. И какая скука — слишком уж долго тянутся эти часы.

Перед первым же фильмом следует подготовить свое окружение. Не пытайся скрыть это от любимых и родных — только получишь стресс, когда они все-таки об этом прознают. Так что заранее расскажи все сама.

Потом надо выбрать имя. Не используй имя другой звезды, как по той или иной причине поступают многие девушки. Назовись оригинально, но не вычурно. Классическое «Джулия Энн» продвинет тебя дальше, нежели надуманное «Крэйвен Бути». Позаботься о том, чтобы зарегистрировать свой псевдоним в Интернете прежде, чем это сделает кто-нибудь другой.

Будем считать, что с этим всем ты справилась. Установила свои правила и попала в бизнес заслуживающим уважения путем. Но учиться предстоит еще многому; сотни деталей отличают звезду от членососки.

Когда начинаешь работать, то помни: первое впечатление — это все. Так что приходи на съемки вовремя, трезвая, в хорошем настроении и ухоженная, то есть сбрив или удалив воском волосы с ног, с динь-динь, и особенно — с труднодоступных мест, чтобы длинные пряди не торчали из задницы, когда ты нагнешься.

Действие начинается, когда ты ступаешь на площадку, и заканчивается, когда ты с нее уходишь. Будь весела и жизнерадостна. Подружись со съемочной группой, особенно с оператором и осветителем: если ты им не понравишься, они запросто превратят тебя в какую-нибудь Филлис Диллер. То же самое касается гримеров и парикмахеров: сиди смирно и излучай дружелюбие, не то сделают из тебя настоящего Доктора Зло.

С другой стороны, слишком много болтать на площадке не стоит. Лучше зарекомендовать себя тихой паинькой, чем горластой непоседой. Первые несколько фильмов смотри и учись. Девицы, с которыми трудно работать, которые пытаются дирижировать всеми остальными и не ладят с группой, долго, как правило, не задерживаются. Дальше всех идут спокойные, покладистые, сговорчивые и, самое главное, смекалистые. Именно благодаря своему спокойствию и естественности Джилл Келли постоянно получала в «Вивид» главные роли, в обход девушек, заключавших с компанией контракт. По сути, она как раз пример того, что можно достичь вершины и без контракта. Она добилась этого, работая помногу и часто, приходя вовремя и выкладываясь на всю катушку.

Не держись в секс-сцене обособленно. Помогай парню, с которым работаешь. Многие девушки выходят из себя, если у партнера не встает. А парню от этого только становится трудней, и, значит, вы провозитесь на площадке еще дольше. Пойми, чем больше ты отдаешь, чем сильнее заводишь парня, тем больше получаешь в ответ и тем лучше получается сцена.

Главная опасность для начинающих девушек состоит в том, что они относят на свой счет неудачу партнера. Конечно, говорить легко, но когда сцена в разгаре, вы с парнем смотрите друг другу в глаза, ты опускаешься на него, а он вдруг — здравствуйте! — обмякает, то невольно винишь в случившемся себя. Пойми: дело не в тебе, а в царящем вокруг кавардаке с камерами и толпой народа. Даже самые лучшие актеры порой пасуют перед по-настоящему красивыми девушками, потому что мысленно прокручивают эту сцену столько раз, что на деле уже никуда не годятся.

Энтузиазм в секс-сцене необходим, но перебор здесь также плох, как и полная пассивность. Девушка, которая вопит и скачет, то и дело меняя позы, особым спросом пользоваться не будет: звукорежиссер злится, что она слишком шумит, а оператор психует из-за того, что при каждой позиции приходится заново устанавливать камеру. Да и смотрится это неестественно. Так что предоставь руководить сценой оператору. Но и валяться, как морская звезда, выброшенная на берег, — это другая крайность. Лучше начать с небольшого перебора и по просьбе режиссера сбавлять обороты.

Другой аспект: физический контроль. Многие девушки ленятся настолько, что просто вбухивают целую тонну смазки и лежат себе неподвижно, а у парня возникает ощущение, будто он делает хот-дог. К этому нужно подходить с умом. Если сумеешь направлять парня, сцена получится более зрелищной. Даже не обязательно сжимать мускулы влагалища, чтобы этого добиться. Если стоишь «раком», можно низко пригнуть голову и выгнуть поясницу, тогда член будет лучше тереться об образовавшиеся углы. А если лежишь на спине, раскинув ноги, передвинь бедра назад: так вход во влагалище сузится и крепко сожмет член, а если податься бедрами вперед, то это просто углубит проникновение.

Когда начнутся съемки, не веди себя как олень в свете фар. На камеру не смотри, но всегда держи в затылке, где именно она находится. Помни и об осветительных приборах, следи, чтобы лицо и тело не попадали в тень. И не пялься на режиссера, когда он что-нибудь говорит. Если надо что-то с ним обсудить, отвернись от камеры, чтобы рот не попал в кадр, и попроси его повторить.

Быть порноактрисой замечательно в том смысле, что тебе не нужен ни менеджер, ни агент, ни еще кто-нибудь, кто сострижет внушительный процент с заработанных тобой денег. Никогда не позволяй никому другому представлять твои интересы, не переуступай своих прав. Ты и сама можешь быть упрямой, стоять на своем; умей сказать «нет» — и ты сбережешь все нажитое. А если нужен совет — найди преуспевающую порнозвезду, которая приняла бы тебя под свое крылышко. Есть несколько основных моментов, которые следует знать: заключая договор как модель, не отдавай никаких прав в Интернете и не разрешай использовать материал в других изданиях. И никогда не позволяй никакой компании использовать твое имя. Ты — это продукт.

Главные искушения для регулярно снимающихся девушек — это наркотики и отношения с парнями. Любовник способен обернуться кошмаром и для карьеры, и для твоего душевного равновесия. Некоторые девушки приходят в индустрию, повязанные с какими-нибудь подсевшими на иглу подонками; они пойдут и на анальный секс, и на «групповуху» с несколькими мужчинами, и вообще черт знает на что в одном фильме, лишь бы снабдить наркотиками своего дружка. К тому времени, как девушка разует глаза, ей стукнет двадцать шесть, за плечами — девять сотен фильмов, выглядеть она будет, как Маргарет Тэтчер спросонья, — и, спрашивается, ради чего все это? В конце концов и деньги и секс утратят для нее свою значимость. Из центра наслаждения ее киска превратится в кассовый аппарат.

Другие девушки обзаводятся парнями, уже войдя в индустрию. И если поначалу большинство парней думает, что это круто, то в конце концов они возненавидят тебя за то, что ты делаешь. А некоторые вообще решат, что, пока ты трахаешься с другими мужчинами перед камерой, они вполне могут то же самое вытворять в жизни с посторонними девицами. А если ты даже оставишь ради парня индустрию, он всегда сможет использовать твое прошлое против тебя.

И никогда не приводи приятеля на съемки: он будет постоянно действовать на психику и тебе, и всем вокруг. Ты будешь так бояться, как бы он не расстроился, что не сможешь играть. А партнер по сцене или не «заведется» от чувства неловкости, или укатает тебя до полусмерти, просто чтобы позлить твоего ухажера. А совсем никчемные парни порой западают на других актрис. Таким самой судьбой предначертано стать чемоданными сутенерами.

Поскольку люди со стороны редко способны понять и принять такой образ жизни, большинство порноактеров ищет партнеров в самой индустрии. Однако роман с порноактером для многих девушек просто губителен. Едва в игру вступают эмоции и вы по-настоящему влюбляетесь друг в друга, ты уже не хочешь, чтобы он снимался с кем-нибудь еще, а он не желает видеть ни с кем другим тебя. И внезапно оказывается, что на вас больше нет спроса. Вы работаете вместе столько раз, что уже никому неохота на это смотреть.

Конечно, есть выход — свободные отношения, при которых запросто трахаешься с другими людьми. Но это не отношения, а одно название. Никогда не видела, чтобы у подобных парочек выходило что-нибудь путное: как правило, один все-таки влюбляется в другого, но до поры до времени помалкивает, а потом его вдруг прорывает. И тогда начинается такое извержение чувств и эмоций, что второй просто пугается и сбегает. Даже для тех из нас, кто находится по ту сторону камеры, секс — это нечто интимное. И объясняется это именно тем, что так трудно установить с кем-нибудь серьезные отношения вне кадра. Какой мужчина вытерпит, чтобы его жена или любовница перед камерой занималась сексом с другим, особенно если этот другой и выглядит лучше, и член у него больше, и орудует он им ловчее.

Разумеется, работа в индустрии может дать колоссальный опыт. В восемнадцать лет мало кто может похвастаться сложившейся карьерой, приносящей деньги, и полностью управляет своей жизнью. И хотите верьте, хотите нет, но вы можете стать образцом для других женщин. Я получаю больше похвал и выражений признательности от женщин, чем от мужчин. Надо пользоваться возможностью, пока это поле деятельности не стало слишком популярным, а Джулию Робертс не задолбал Эрик Эверхард.

Все, что нужно, — это силы и смекалка, чтобы сколотить собственную команду. Компанию очаровательней моей съемочной группы не найти — от поставщика продуктов до гримера. Мы отгорожены от прочего мира, у нас свои маленькие концепции того, что нужно делать, и потому мы взаимосвязаны и поддерживаем друг друга, как настоящая семья. Я бывала и на голливудском телевидении, и на съемочных площадках, но нигде нет такой любви, товарищества и взаимоуважения, как у нас. В любом производстве встречаются люди, готовые воспользоваться чужой беспомощностью и наивностью — от этого я и предостерегаю. Когда имеешь дело с сексом, душевное здоровье надо беречь вдвойне.

Конечно, все эти правила отнюдь не незыблемы. Самой мне все такие ошибки известны потому, что я таки совершила слишком многие из них.

Глава четвертая

Майкл заботился обо мне так же, как прежде это делала Никки. После того как завершились поиски квартиры, он потащил меня за покупками. Я как последняя дура грохнула пять тысяч из накопленных на фотосъемках шести тысяч долларов на белый диванчик для двоих, достаточно большой, чтобы на нем можно было спать. На настоящую кровать денег после этого уже не хватило, так что я купила матрас. Завершил убранство кофейный столик из магазина «Модернизм артизан» на Вентура.

Я и опомниться не успела, как мы с Майклом повалились на этот самый матрас. Неожиданно у меня завязался роман с Никки-мужчиной. Милый, заботливый, чертовски обаятельный парень, к тому же с потрясающими деловыми способностями — он как раз налаживал производство сумочек (которые я теперь вижу в «Нордстром» и «Ниман-Маркус»). Я вдруг почувствовала, что вполне освоилась в этой лос-анджелесской катавасии. Наконец-то жизнь снова стала казаться легкой.

Единственная проблема заключалась в том, что теперь я жила одна. Майкл только забегал, занимался сексом и несся дальше. Даже на ночь ни разу не остался. А я хотела, чтобы кто-то был со мной: ведь всю свою жизнь я спала под боком то у брата, то у Джека. Так я чувствовала себя в безопасности.

Чтобы хоть как-то восполнить нехватку человеческой компании, я купила маленький телевизор. Каждую ночь я спала на диванчике в крохотной, лишенной окон гостиной, с включенным телевизором. Вскоре он стал моим единственным другом. Майкл приходил все Реже и реже. Как водится, его отталкивала сама моя зависимость от него. Но я усвоила урок, преподанный Джеком: когда на мои жалобы, что Майкл как будто удаляется от меня, не последовало никакой реакции, я вычеркнула его из своей жизни. Теперь моя позиция была такова: либо я в автобусе, либо нет. И сидеть половинкой задницы я больше не собиралась.

Теперь у меня не было никого. Не было ни машины, ни денег, ни навыков для выживания. И день за днем я отбивалась от этой участи руками и ногами. Отец всегда предостерегал меня, что самое опасное место для одинокой женщины — это парковка. А в новом моем жилище располагался отдельный подземный гараж, смахивающий на декорацию к ужастику про маньяков. Маленькая дверка выходила на узкую, скудно освещенную лестницу. Я вечно боялась, что кто-нибудь выпрыгнет на меня оттуда.

В поисках работы я обзвонила нескольких фотографов, и мне сообщили, что придется месяца три подождать: мои снимки и так заполонили журналы. Той небольшой суммы, которую мне все-таки удалось получить, хватило на арендную плату и продукты. Каким бы соблазнительным ни казался легкий заработок, о возвращении в стриптиз я и не помышляла. Да я скорей собак согласилась бы выгуливать.

Каждый вечер я заказывала ужин в маленьком итальянском ресторанчике на углу, а потом, оставив его полусъеденным на полу у кровати, плакала, совсем как в детстве, пока меня не одолевал сон. Однажды я открыла дверь, чтобы впустить разносчика. Это всегда оказывался один и тот же тип: волосатый бугай с огромными лапами и прилизанными черными волосами, неизменно облаченный в застегнутую сверху донизу засаленную белую рубашку. Но в тот день вид у него был какой-то странный. Челюсти сжаты, глаза горят, голос вибрирует. Протягивая продукты трясущимися руками, он не сводил с меня глаз.

Я оставила дверь открытой и вернулась к диванчику за кошельком. Разносчик двинулся следом и закрыл дверь.

— Я тебя видел в журнале, голую, — прохрипел он. — Да, выглядела ты что надо. Мы с тобой сейчас…

Я завопила во всю мочь своих легких. Просто орала и орала без передышки. Я не сомневалась: меня сейчас изнасилуют. Но этот тип развернулся и припустил вон из моей квартиры. Вся дрожа, я рухнула на диванчик. Стало вдруг очень холодно; я свернулась в комок и уставилась в стенку. В таком оцепенении я пролежала, должно быть, несколько часов. До меня медленно доходило, что если и дальше сидеть сложа руки, то одной оборванкой на Голливудском бульваре станет больше. Мне не на кого было опереться: ни на Джека, ни на отца, ни на Никки, ни на Майкла; некому было проталкивать или опекать меня. Надо было самой распоряжаться своей жизнью и предпринять что-нибудь, чтобы выбраться из этой рутины. Тогда я и решила себя продать.

Глава пятая

— Привет, я Дженна Джеймсон. Вы меня, возможно, не знаете, но я снималась в «Шелковых чулках» компании «Хитуэйв». Нельзя ли договориться о встрече со Стивом Оренштайном где-нибудь на следующей неделе?

К моему удивлению, секретарша сказала «да». И даже не поинтересовалась, о чем я собираюсь с ним разговаривать.

— Пятница, в половине четвертого, вас устроит? — спросила она.

— Минуточку. — Я поворошила страницы журнала, чтобы могло показаться, будто я листаю еженедельник. — В этот день все забито, но я могу перенести некоторые встречи. Что ж, тогда увидимся. Спасибо.

Стив Оренштайн основал «Уикэд пикчерз» всего за пару лет до этого, в 1993 году, но уже выпускал больше дюжины фильмов в год. Его мать, бухгалтер по специальности, взялась за бухгалтерскую работу во «взрослых» журналах. Как и положено хорошей матери, она подыскала работу и для своего сына, и тот постепенно достигал все новых высот в производственной иерархии, пока наконец не решил основать собственную компанию — разумеется, взяв бухгалтером свою матушку.

В пятницу я залезла в обувную коробку, где хранились деньги на аренду, и извлекла оттуда тридцать долларов — на такси до Канога-парк и обратно. А потом убрала их назад: если не получу работу, то не расплачусь за жилье. Я позвонила Лайлу Дэнджеру и в последнюю минуту упросила его подбросить меня в Канога-парк.

Всю дорогу я была как на иголках, по телу струились крупные капли пота. В голове проносились подбадривающие слова отца, произнесенные по телефону. Я повторяла про себя снова и снова: я — козырь. Я должна войти в офис Стива с видом человека, только что подмявшего под себя весь мир. Это должно подтверждаться не только моими словами, но и движениями, манерой держаться, звуком голоса.

Я отдавала себе отчет, что мне нужна не просто работа, мне нужен контракт. «Уикэд» — компания небольшая, и до сих пор Стив Оренштайн предоставил контракт лишь Чейзи Лейн, красивой брюнетке-стриптизерше из Флориды.

Единственная проблема заключалась вот в чем: я понятия не имела, что именно должно содержаться в контракте, какую сумму следует запросить или какие условия можно считать приемлемыми. Но у меня возник план: вопрос денег я обсуждать не стану, зато объявлю, что главная моя цель — это слава. Я рассудила, что так скорее получу поддержку, ведь просить деньги — это значит отбирать что-то у них. А отблеск славы перепал бы и на их долю — не говоря уже о финансах. К тому же они поймут, что я буду вкалывать, а не работать вполсилы, лишь бы получить чек. Это как давняя голливудская система, когда актеры и режиссеры заключают отдельные соглашения со студиями, и те своей властью создают им громкие имена. Хотя эта система и кажется эксплуатационной по нынешним голливудским меркам, все же именно благодаря ей вошли в историю кино такие женщины-кумиры, как Бетти Грэбл, Мэрилин Монро, Бетт Дэвис, Мэй Уэст, Грета Гарбо и Джоан Кроуфорд.

Четверть часа я проторчала, обливаясь потом, в приемной, и наконец секретарша велела мне пройти в первую дверь направо. Меня затрясло, едва я переступила порог. Сам по себе офис впечатления не производил: обычная крохотная кабинка с голыми стенами из гофрированной стали. Но еще никогда в жизни мне не доводилось так волноваться, ибо сейчас на кону стояло все. Плана отступления у меня не было.

В комнате стояли только черный полированный стол и кожаная кушетка, и это мгновенно вызвало у меня отвращение. Все это выглядело таким низкопробным, неорганизованным, что в сердце невольно закралось беспокойство: а не слишком ли высокую ставку я сделала на эту лавочку? Но тут я как следует разглядела Стива.

Он сидел за столом, до подбородка заваленный стопками бумаг. Невелик ростом, с рыжими кудрями и радушной улыбкой. А глаза — у него были по-настоящему счастливые глаза. Только веко слегка подергивалось, и мне сразу полегчало: похоже, не одна я здесь нервничаю. И — вот что случается реже всего — за время нашего разговора Стив ни разу не опустил взгляд ниже моего подбородка. Он предоставил мне говорить и слушал, не перебивая. Сам он задал лишь два основных вопроса: «Вы по какому делу?» и «Что вы хотите с этого иметь?».

— Послушайте, — начала я. — Я снялась в миллионах журналов. Без чьей-либо помощи добилась того, что меня фотографируют чаще, чем любую другую девушку в этом бизнесе. В фильмах сцены с моим участием становились кульминационными. Я известна множеству людей. Я знаю себе цену и готова сделать следующий шаг. Главное для меня теперь — это стать самой яркой звездой за всю историю порноиндустрии.

При последних моих словах глаза Стива разгорелись. Либо он действительно поверил мне, либо его рассмешили разглагольствования о величии славы в устах двадцатилетки с детским личиком.

Я возложила надежды на лучшее и продолжала свое:

— Мы с вами хотим одного и того же. Вам принадлежит новая компания в индустрии. Для вас важны качество и совершенство, потому что вы хотите быть лучшими и величайшими. Я хочу того же для себя. И совместными усилиями мы этого добьемся. Так что, или вы подписываете со мной контракт, или я отправляюсь в другую компанию и возвожу ее на самую вершину. Решать вам. С вами или без вас, я стану звездой, так давайте сделаем это вместе.

Никакой подготовки у меня не было. Я просто несла что на ум взбредет. Я покосилась на Стива. Он взирал на меня с благоговением. «Сработало», — пронеслось у меня в голове.

— Хорошо, — произнес Стив. — Будем вместе.

Он проводил меня к своей ассистентке и продиктовал:

— «Я, Дженна Джеймсон, согласна заключить контракт с «Уикэд пикчерз». Я согласна сняться в восьми фильмах производства «Уикэд» за год, с оплатой шесть тысяч долларов за фильм».

Внезапно меня ужалила мысль: а вдруг моя новизна для них поблекнет и они наберут целую компанию девиц?

— Если хотите получить мое согласие, то я у вас должна быть главной, — уперлась я. — Так что если вы надумаете нанять других девушек, то сначала я должна их одобрить.

Ассистентка подняла глаза на Стива, и, к моему изумлению, он согласно кивнул. Ассистентка вытащила из машинки лист бумаги. Мой контракт. И, раз мне так уютно было рядом со Стивом, я тут же его подписала. После этого мы стояли, сияя, как друзья, повстречавшиеся после долгой разлуки. Стив осведомился, не хочу ли я чего-нибудь в качестве дополнительного бонуса, положенного при заключении контракта, и я попросила то, в чем отчаянно нуждалась: холодильник.

Еще ни одна девушка не входила в этот бизнес со словами «Я стану звездой и завоюю мир», да еще в те времена. Но именно это меня и выделяло. Я знала — «Уикэд» поможет мне добиться цели. Впрочем, целиком отдавая себя в их распоряжение, я была весьма наивна. Без адвоката подписать контракт в два предложения — такая оплошность могла стоить карьеры. Но, по счастью, я переступила порог конторы самого порядочного человека в мире «взрослых» фильмов. И хотя больше мы уже не работаем вместе, таковым он остается и по сию пору.

Со Стивом Оренштайном (крайний слева).

Глава шестая

Резюме

Имя: Стив Оренштайн

Возраст: 38

Положение: Владелец «Уикэд пикчерз»

СЕМЕЙНОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ

Мой отец работал автомехаником в Нью-Йорке, покуда артрит не сковал ему руки. Доктора посоветовали ему жить в более сухом климате, и так мы перебрались в Южную Калифорнию.

В поисках работы мама откликнулась на газетное объявление, гласившее, что в «Линдон дистрибьюторз» требуется менеджер/бухгалтер. Мама даже не поинтересовалась, что именно распространяет эта компания, пока не начала там работать; тогда и выяснилось, что речь идет о журналах «для взрослых».

ОПЫТ РАБОТЫ

Летом, после окончания школы, я устроился работать в «Линдон» на склад товаров. Спустя некоторое время племянник владельца, Фред Альфано, нанял меня в свою компанию, распространявшую по «взрослым» книжным магазинам журналы, игрушки и фильмы.

Поступив в колледж, я продолжал работать «набегами», пока, уже будучи на втором курсе, не решил расстаться с учебой окончательно. У Фреда не было свободных вакансий на полную ставку, и он предложил мне поучиться работе у всех сотрудников компании. Он хотел, чтобы я провел с каждым по две недели, так что, если бы кто-нибудь из сотрудников заболел, я подменил бы его.

Однажды, придя на работу, я застал следующую картину: все складские менеджеры, во главе с руководителем, выстроились в конторе Фреда. Он проверял их на детекторе лжи. Фред и мне устроил такую проверку, и я ее, разумеется, выдержал. А вот руководитель провалился. Фред поручил мне две недели болтаться за этим парнем и учиться его ремеслу. А потом его уволил. И так я, в возрасте двадцати лет, оказался руководителем всех его складов.

Одна из компаний, у которых мы закупали изрядное количество продукции, именовалась СПЛК, и за время сотрудничества с ними я подружился с сыном владельца, Стюартом Таппером. Шел 1982 год, распространение порнофильмов на видео еще было редкостью. Стюарт хотел организовать в компании отдел видеопродукции и нанял меня себе в помощники.

Но спустя три недели после того, как я начал там работать, у Стюарта обнаружили болезнь Ходжкина. Стюарт, по сути, был мозгом компании, именно ему предстояло официально унаследовать бизнес, когда его отец отойдет от дел; теперь же его идея о видеоподразделении оказалась заморожена, а сам он два года провел на лечении. В конце концов и Стюарт, и его отец умерли — один через тридцать дней после другого.

Я продолжал трудиться на складе СПЛК, пока мне не позвонил один приятель по бизнесу; он сообщил мне, что есть некий парень по имени Руби, владелец видеодистрибьюторской компании под названием «Х-Сайтмент Видео», и этому Руби нужен управляющий складом. Меня это не заинтересовало, но с Руби я тем не менее встретился. И таким он оказался деловым типом, что я в результате проработал у него с 1984 по 1993 год.

Году в 1990-м он сказал мне:

— Помнишь, когда я тебя нанимал, то говорил: вот будут у тебя собственные деньги — и мы затеем что-нибудь вместе?

Я помнил. Руби обещал многое, и до сих пор все выполнялось.

— Ну так вот, я бы хотел, чтобы ты сам занялся производством — в качестве моего партнера.

Так появилось «Х-Сайтмент продакшнз». Но такое сотрудничество повлияло на наши отношения, и, как происходит с большинством партнеров, мы разругались из-за денег. Мы выпустили двадцать четыре фильма и поделили их между собой; после этого я оставил «Х-Сайтмент».

Впервые со времен окончания школы я не работал ни на кого. И не хотел делать этого снова.

ПРОФИЛЬ КОМПАНИИ

К этому времени у меня был тринадцатилетний опыт работы в порнобизнесе, особенно в сфере распространения, что мне изрядно поднадоело. И я решил основать свою собственную производственную компанию. Цель была проста: возместить заработок, которого я только что лишился.

Сначала штат сотрудников состоял из меня самого, комиссионера, знакомого по «Х-Сайтмент», и моей матери, исполнявшей обязанности секретаря и бухгалтера. Мы решили назвать компанию «Оазис». Звучало солидно, а я собирался снимать фильмы «для парочек», где требовался относительно высокий уровень. Я хотел выпускать небольшое количество картин, каждой из которых можно было бы гордиться. Но кто-то из коллег по бизнесу услышал от меня название «Оазис» и сообщил, что оно уже взято — и зарегистрировано.

Я сдал лишний офис своему другу, независимому комиссионеру. Однажды мы сидели у него и ломали голову над новым названием. Мой друг был первым, кто произнес «дурной» — wicked. Мне это понравилось с ходу; один из фильмов, выпущенных в «Х-Сайтмент», носил как раз такое название. То, что надо: «Уикэд пик-черз» — «Дурные картины».

ТАЛАНТ КОМПАНИИ

ЧЕЙЗИ ЛЕЙН

Вскоре после открытия наш порог переступил Лаки Смит, агент, которого я знавал, еще работая в «Х-Сайтмент». Он хотел, чтобы я заключил контракт с одной из его клиенток. Но я объяснил ему, что ни в каких контрактах с девушками не заинтересован. Мой бизнес — фильмы, а не девочки.

Но после того, как мы сняли первые фильмы, а их так никто и не оторвал с руками, я забеспокоился. Попробуй убеди покупателей, что твоя продукция лучше и выше качеством, чем у конкурентов, если каждая компания утверждает то же самое. Я позвонил Лаки и сказал:

— Я бы хотел посмотреть снимки той девушки, о которой ты говорил.

Если дистрибьюторы не верят, что мы отличаемся от других, может, девушка, выделяющаяся среди остальных, убедит их в этом.

— А я-то думал, тебе это не интересно, — отозвался Лаки.

— Я изменил свое мнение.

Так Лаки вернулся в наш офис и показал мне фотоснимки Чейзи Лейн. Это была красивая брюнетка, никогда раньше не снимавшаяся в фильмах. Я знал, что если мы создадим этой девушке имидж и раскрутим ее, то искать ее люди будут в одном месте: в «Уикэд».

Конечно, у нас еще не хватало опыта, чтобы руководить талантом. Посреди первого же фильма для «Уикэд» Чейзи сделала операцию по увеличению груди, и разница в размерах была заметна в картине. Но сам фильм, «Изначально дурная женщина», имел такой успех, что компания тотчас оказалась на коне.

ДЖЕННА ДЖЕЙМСОН

Когда срок контракта Чейзи истек год спустя, она решила остаться у нас еще на несколько месяцев — пока не определится, что дальше делать в жизни. Тем временем позвонили мои друзья, Брэд и Синтия Уиллис, фотографы, которые отвечали (и отвечают) за обложки наших боксов и разработку бренда; они сказали, что как раз сняли для обложки другой компании красавицу-модель. Звали ее Дженна Джеймсон, и Брэд с Синтией предлагали залучить ее к нам. Я об этой модели никогда не слышал и вовсе не рвался заключать контракт с другой девушкой. Компания преуспевала, и к нам приходили все новые и новые актрисы, хотя ни одна из них не выделялась так, как Чейзи. Следующий контракт мог быть заключен только с подобием Чейзи, а мне этого не хотелось.

Через месяц или чуть позже я навел справки об этой девушке, Дженне, но мне сообщили, что она занята проблемами личного характера и оставила бизнес. Месяцев девять спустя Чейзи объявила нам, что покидает компанию. И тут по совпадению позвонили Синтия и Брэд. Они поведали, что Дженна вернулась и стала еще краше, чем прежде. Так что, когда мы с Дженной уславливались о встрече по телефону, ей и невдомек было, что я уже ждал ее появления.

Однако ни одного из ее фильмов я еще не видел. Более того, не видел даже фотографий. Когда она появилась на пороге, я был ошеломлен. До чего же она казалась милой и невинной (была она такой в действительности или нет — это другое дело). Я поверить не мог, что существо с подобной внешностью захочет полезть в этот бизнес. На миг я грешным делом подумал, что девушка просто ошиблась дверью.

В те времена порнозвезды часто зарабатывали в стрип-клубах. А стриптизерши часто снимались в фильмах, просто танцуя. Поэтому первым делом я спросил Дженну, каковы ее мотивы и не хочет ли она лишь танцевать в эпизодах.

— Нет, я уже натанцевалась, — ответила она. — Это не то, чего я ищу.

— Тогда чего же вы ищете? — спросил я.

И она ответила:

— Я хочу быть ярчайшей порнозвездой всех времен.

— Что ж, это великая цель, — сказал я. Именно такой ответ я и хотел услышать.

В последующие три часая расспрашивал Дженну обо всем, что мне только приходило в голову, — откуда она, насколько в курсе ее семья, чувствует ли она себя комфортно, занимаясь этим, каковы ее планы на будущее и готова ли она к тому, что теперь о ее работе узнают все. Но ярче всего в моей памяти отпечаталось, как я спросил Дженну, насколько свободно она чувствует себя в секс-сценах и нет ли каких-нибудь моментов, о которых мне следует знать заранее.

Дженна взглянула мне прямо в глаза и произнесла:

— О сексе не беспокойтесь. С этим проблем не будет.

У нее на все был правильный ответ. Я объявил, что подпишу с ней контракт прямо здесь и сейчас.

Глава седьмая

Далее приводится типичный контракт для съемок в порнофильме, из которого исключена вся идентифицирующая информация. Здесь он представлен в своем окончательном варианте, после проведения переговоров. Однако, как и большинство контрактов, он значительно склоняется в сторону интересов производящей компании. Если вы возьмете на себя труд вчитаться в этот контракт повнимательней, то найдете там много моментов, на которых женщину-актрису могут поиметь — как в буквальном смысле, так и в переносном. Подписывая бумаги, многие девушки не включают туда собственные требования. Но любой толковый адвокат скажет: контракты не созданы для блага и защиты интересов одной стороны — они для обеих сторон.

ДАННЫЙ ДОКУМЕНТ ЯВЛЯЕТСЯ СОГЛАШЕНИЕМ МЕЖДУ

___________________(производящая компания) в дальнейшем именуемая «Компания», и

___________________(порнозвезда)

в дальнейшем именуемая «Талант»

1. Условие: Этот контракт действителен в течение двенадцати (12) месяцев, начиная с 1 января 2004 г. до полуночи 31 декабря 2004 г. Существуют четыре (4) варианта в течение одного (1) года, которые Компания вправе выбрать с предварительным письменным Уведомлением за шестьдесят (60) дней.

2. Производство: Талант обязуется играть, исполнять роли, представлять, принимать участие в прослушиваниях, постановках и сценах жестко-эротического характера в течение действия контракта, заключенного по взаимному согласию сторон, для развития карьеры Таланта. Сцены могут включать в себя любую из нижеследующих комбинаций (на усмотрение Компании): Девочка/девочка; Девочка/девочка/девочка; Мальчик/девочка и Группа. Участие в сценах, включающих анальный секс и ДП (двойную пенетрацию), оставляется полностью на усмотрение Таланта. Компания снимет Талант как минимум в шести (6) ролях за год и может увеличить это число в соответствии с запросами рынка. Компания будет использовать Талант в других произведениях в течение года и представит Талант как минимум на шести (6) обложках боксов.

3. Исключительность: Работа Таланта в видео- и кинопродукции во время действия соглашения будет осуществляться исключительно для Компании или с письменного разрешения Компании. Компания имеет исключительное право фотографировать или как-либо иначе воспроизводить любые действия, позы, сцены и изображения Таланта и передавать их любым средствам массовой информации. Талант передает Компании, единственно, исключительно и постоянно, какие бы то ни было права на фотографии, изображения и записи и все прочие результаты своей деятельности на службе Компании. Вся побочная продукция, включая (но не ограничиваясь этим) фотосъемки, кино- и видеоработы, танцы (в фильме или как-либо иначе), «холостяцкие вечеринки» и любые другие услуги в сфере развлекательной индустрии, должна осуществляться с письменного разрешения Компании и не может быть отклонена без разумных на то оснований.

4. Реклама и продвижение: Компания обязуется активно продвигать и рекламировать видео- и кинофильмы с участием Таланта, равно как и продукцию любого другого рода, которая будет способствовать распространению известности Таланта среди публики. Талант будет участвовать в таких мероприятиях, как деловые встречи и вечера, что необходимо для собственного карьерного роста и повышения продаж видео-, DVD- и кинопродукции Компании. Талант обязуется сотрудничать с Компанией в соответствии с лицензионными договоренностями («Лицензионное соглашение»), введенными Компанией для лицензирования, производства и распространения новой продукции или любой другой продукции с использованием имени, имиджа или подобия Таланта. Компания будет содействовать продвижению Таланта посредством Интернета, и Талант может иметь собственный веб-сайт, связанный с вебсайтом Компании. Веб-сайт Таланта и весь доход от него являются исключительной собственностью Таланта.

5. Компенсация: Талант будет получать ежемесячную компенсацию в размере 3000 долларов, выплачиваемую первого числа каждого месяца. Если Талант по какой бы то ни было причине не сможет участвовать как минимум в четырех (4) сценах в месяц, компенсация за этот месяц будет сокращена за каждую сцену, в которой Талант не будет принимать участия, на сумму не менее а) 800 долларов; или б) стоимость замены Таланта в этих сценах. Талант будет получать пять (5) процентов дохода от видео- и DVD-продукции, где она фигурирует на обложке бокса, после того как Компания окупит стоимость этой продукции. Под стоимостью подразумеваются все средства, затраченные на выпуск видео- и постпродукции, а также на рекламу, сбыт и прочие расходы, связанные с производством. Несмотря на вышесказанное, сверхприбыль распределяется среди всех талантов Компании, упомянутых на обложке бокса; например, если Талант и вторая актриса Компании фигурируют на обложке бокса продукции, Талант получит 2,5 процента дохода от продукции. Дополнительная компенсация в соответствии с перечнем А прилагается здесь же для отсылок.

6. Внешний вид: Талант подтверждает, что во все время действия Соглашения будет тщательно заботиться о своем здоровье, весе и внешнем виде. Компания может расторгнуть Соглашение в любой момент, если Талант не сможет поддерживать свой внешний вид на уровне, полностью определяемом Компанией.

7. Закон и мораль: Талант обязуется постоянно соблюдать все законы, правила и постановления и будет воздерживаться от злоупотребления наркотиками и алкоголем и от проституции (в том числе и легальной). Талант обязуется действовать в соответствии с полным пониманием того, что успех и высшие интересы Компании в значительной степени зависят от заинтересованности публики и от ее одобрения Таланта как актрисы. Таким образом, Талант обязуется постоянно вести себя в соответствии с социальными установками и общественной моралью и достоинством, насколько это может относиться к актрисе порноиндустрии. Талант не совершит никаких действий и не будет вовлечена ни в какую ситуацию или происшествие, которые могут повредить интересам Компании; или повлечь за собой общественное порицание, презрение, скандал или осмеяние; или шокировать, оскорбить или задеть общественность; или неблагоприятно отразиться на Компании, независимо от того, станет или не станет это достоянием общественности. Талант подтверждает, что Компания может по своему усмотрению прекратить выплату сверхприбыли, если Талант окажется вовлеченной в некие действия или причинит ущерб Компании.

8. Компания имеет право расторгнуть это соглашение в любое время, если какое-либо из условий данного соглашения будет нарушено.

В подтверждение вышесказанного указанные стороны принимают условия данного соглашения:

__________________(Производящая компания)

__________________(Порнозвезда)

ПЕРЕЧЕНЬ А

Дополнительная компенсация

Однополый анальный интеркурс (исключая ДП и «нехватку воздуха»): 125.00$ за сцену.

Анальный интеркурс с противоположным полом (исключая ДП и «нехватку воздуха»): 250.00$ за сцену.

Двойная пенетрация с противоположным полом (исключая «нехватку воздуха»): 400.00$ за сцену.

«Нехватка воздуха» (трое мужчин при одновременной пенетрации): 650.00$ за сцену.

Групповой секс: 250.00$ за каждого партнера свыше трех.

Глава восьмая

Снимаясь в первых картинах для «Уикэд», я изменила своему правилу: не обзаводиться друзьями. Впервые в жизни мной овладевала горечь. Я переживала из-за того, что Никки и Майкл бросили меня; наступило осознание того, что если я хочу чего-то достичь в этом мире, то добиваться этого придется самой. Всем остальным до меня нет дела, у каждого свои проблемы и свои представления о том, чего они хотят.

Я считала, что каждая девушка ко мне ревнует, а каждый парень просто хочет со мной переспать. Одним из самых мерзких был Родни Хопкинс. Член съемочной группы «Уикэд» Род утверждал, что он фотограф и хочет поснимать меня «мальчик с девочкой» для разворота журнала «Oui». Я ответила, что сделаю это только с Лайлом Дэнджером, и мы назначили съемки на полдень четверга.

В то утро я заглянула в свой календарь и обнаружила, что это время, оказывается, уже занято. Я фотографировалась у Сьюз. Тогда я позвонила Роду, наврала, что надо проделать кое-какую работу для «Уикэд», и перенесла встречу на 6 вечера. И пообещала за это явиться уже загримированной (заодно не придется объяснять, почему я уже накрашена для фотосъемок).

Из студии Сьюз я кинулась прямо на встречу с Родом, который организовал очаровательную съемочную площадку в кафе, расставив на стойке вазочки с мороженым. Но это оказались самые отвратительные фотосъемки в моей жизни. Я раскинула ноги — Род сострил, что по всей комнате отдается эхо. Встала «раком» — он прокомментировал, что для моего зада нужен фотообъектив «рыбий глаз». Весь вечер Род нес такое, что при женщинах не говорят вообще и уж тем более — когда хотят, чтобы они выглядели сексуально. Так что я быстренько промотала все позиции, чтобы отделаться от него побыстрее. Опыта у меня к тому времени уже набралось достаточно, чтобы мы управились за два часа, и это произвело на Рода особое впечатление.

После этого Род названивал почти каждый вечер. Я никогда не давала ему номера своего телефона, не иначе он раздобыл его в документах. Никаких авансов я ему тоже не делала, так что один бог ведает, что он там себе возомнил. Впрочем, какая разница: каждый раз, когда Род меня куда-нибудь приглашал, я отговаривалась, что занята.

Я бы сказала Роду, что ничего не выйдет, даже если бы он мне нравился. Еще раз связаться с чьими-нибудь заскоками и ревностью — нет уж, спасибо. Новые отношения я воспринимала как залог нового предательства. И теперь каждый день после работы я отправлялась домой и смотрела телевизор. Я даже не отвечала больше на звонки Лайла. И чем дольше длилось мое одиночество, тем больше я серчала на весь мир. Я пыталась возвести вокруг себя такую оболочку, которая заслонила бы меня от всех и защитила от новой боли.

Однажды вечером зазвонил телефон. Это оказалась жена брата, Селена. Новости у нее были и хорошие, и дурные. Хорошие заключались в том, что она ждала ребенка. Она передала трубку Тони. Мой брат по-прежнему был чист от наркотиков. «Я стал другим человеком», — заявил он. Тони очень серьезно готовился к грядущему отцовству и устроился в Ридинге на строительную работу. Плохая же новость заключалась в том, что у моей бабушки по отцовской линии обнаружили рак груди, и теперь ей предстояла двойная мастэктомия.

Хотя общественная жизнь и материальное положение у меня практически не изменились, моя звезда уже начала свое восхождение в мире порно, и ознаменовалось это разворотом в «Порновидеоновостях» (ПВН) — крупнейшем внутреннем издании в индустрии. Впоследствии ПВН решились впервые выпустить собственную продукцию в сотрудничестве с ВКА, крупнейшим создателем порнофильмов на тот период. На главную роль они пригласили меня, и, совсем как заведено было в старых студиях Голливуда, «Уикэд» ссудила меня им в расчете на ответную любезность.

Съемки длились уже неделю, когда однажды вечером, вернувшись домой после сцены с Кайли Айерленд, Фелисией и Винсом Войером, я почувствовала боль в горле. Я не придала этому значения — в детстве мне часто нездоровилось. Но к концу съемок горло распухло так, что стало трудно глотать, и я даже толком не могла разговаривать. Вернувшись домой, я посмотрела в зеркало и обнаружила, что все горло покрыто огромными белыми буграми. Я не представляла, что со мной творится, и, что еще хуже, до меня вдруг дошло: я же ничего не знаю в Лос-Анджелесе. Где здесь больница, где аптека, где склад скобяных изделий, а где просто дружеское лицо. Никогда еще мне не было так плохо — и бороться с этим пришлось в одиночку.

Я постучалась к соседям, пожилым супругам, с которыми мы прежде даже простым «здрасьте» не обменивались, и спросила, куда можно обратиться за помощью. Было уже 9 вечера, и соседи отослали меня в ближайшую клинику. Два часа я промаялась в затхлой комнатушке, набитой орущими детьми. Наконец меня осмотрел какой-то лопух. Велел мне открыть рот, заглянул туда и изрек:

— Это у вас острый фарингит.

Я объяснила докторишке, что у меня аллергия на большинство антибиотиков, и он порекомендовал новый препарат под названием биаксин. Я получила его по рецепту в ближайшей аптеке, пошла домой, растворила лекарство в воде и с трудом пропихнула в отекшую глотку эту гадость. Минут через десять я почувстовала себя как в дурмане, голова казалась совсем невесомой. Ясно, к гадалке не ходи: этот козел всучил мне как раз то лекарство, на которое у меня аллергия.

Я легла в постель и попробовала заснуть. Мне все еще мнилось, что утром все будет в порядке. Но едва моя голова коснулась подушки, как руки и ноги принялись распухать и покрываться сыпью.

Я кинулась в ванную и уставилась в зеркало. Раздуло меня, как какой-нибудь персонаж в «Shallow НаЬ», только еще и с ветрянкой. Губы стали совершенно бесцветными, точно я кое-как размалевала их дешевой розовой помадой; язык распух так, что, не прикусив его, нельзя было закрыть рот; кожа висела струпьями, как от солнечного ожога. Вокруг носа и рта разрасталась чесоточная сыпь.

Мое тело разваливалось прямо на глазах. Я присела в туалете — жгло так, словно на открытую рану попала соль. Мной овладела паника: а вдруг диагноз неправильный? А если на съемочной площадке я подхватила кое-что похуже фарингита? Когда я вновь отправилась в ванную через полчаса, боль была такая, что я закричала. Пришлось сдерживаться и выпускать все из себя постепенно — до того было худо. Когда я подтерлась, кожа отошла сначала струпьями, а потом и целыми лоскутами. Кровь отхлынула от лица, сердце бешено забилось, тело похолодело как лед. Что за чертовщина со мной творится? Я поднялась с унитаза, выкрикнула что-то неподобающее вроде «Твою мать!» — и отключилась на полуслове, при падении стукнувшись головой о стульчак. Сама не знаю, что именно меня вырубило — удар, потрясение или болезнь.

Когда я очнулась (судя по освещению, времени прошло немного), в голове царил туман. Я даже не осознавала, что я вся в поту, трясусь, а голова разбита в кровь — просто понимала, что мне нужна помощь. Я приползла в гостиную и ухватилась за ящик, одновременно служивший мне столиком. На пол посыпались рецепты, мелочь, визитные карточки. Я в отчаянии рылась среди них, отыскивая имя кого-то, кто оказался бы другом, кто сумел бы помочь. Набрать 911 мне и в голову не пришло.

Наконец я наткнулась на телефонный номер Рода, нацарапанный на оборотной стороне рецепта «фритос». Знак свыше, не иначе. Если он так мечтал меня добиться, то вот его шанс. Я позвонила, и уже через пять минут он был у моей двери.

При виде меня Род чуть не обделался. Бледная, потная, вся в сыпи и в струпьях, я тряслась и едва не давилась собственным языком. Род отвез меня в пункт «Скорой помощи» Медицинского центра Северного Голливуда. Там как только меня увидели, так тотчас взгромоздили на тележку, умчали в палату, засунули под капельницу и вызвали врача.

Врач вошел в палату и вогнал мне в бедро шестидюймовую иглу. Едва кортизон влился в кровь, дрожь унялась, температура спала, вернулись жизненные силы. Я вновь пришла в себя — и это было самое счастливое ощущение в моей жизни.

— Еще пятнадцать минут — и ваши дыхательные пути были бы перекрыты полностью, — проинформировал врач. — Если бы вы не обратились к нам, то задохнулись бы. Едва не пришлось вводить трубку.

Мое состояние объяснялось аллергической реакцией, но такой тяжелой, что я еще шесть недель не могла работать. Я обзвонила других девушек, снимавшихся в фильме, и сообщила, что кто-то на площадке заразил меня фарингитом. И оказалось, что Кайли хорошо известно, кто именно: она сама. Итак, я валялась на кушетке, восстанавливая силы, день за днем смотрела идиотские телепередачи и уплетала пятнадцатицентовую лапшу из пакетиков, поскольку никаких заработков у меня, понятно, в это время не было. (Я ем эту лапшу и по сей день, только иногда добавляю чуток риса; перец тоже хорошо подходит.)

Впоследствии я где-то вычитала, что самоубийство — это своего рода пусковой механизм в поведении человека, наподобие рвоты. Это вызвано ощущением собственной ненужности, когда само твое существование кажется лишним в общественной иерархии. Такое случается в ходе эволюции с некоторыми животными, чтобы их потомки смогли выжить при оскудевших запасах пищи. Умом понимаешь, что это правильно, и все же, оглядываясь назад, я недоумеваю: а на что я, собственно, жаловалась? Я подписала контракт с «Уикэд», сделала первые — и трудные — шаги к своей цели, в кои-то веки смогла что-то осуществить. И все-таки не была счастлива.

А все потому, что на самом деле ничего не изменилось. Я торчала все в той же квартирке с обувной коробкой и без мебели. Я была не просто одинока и несчастна, но и больна и разбита настолько, что не добралась бы ни до пистолета, ни до таблеток. Когда ты молод, это первое, что приходит в голову, потому что кажется самым простым. Порой ночами я думала, что не дотяну до утра. Я засыпала с ощущением того, что мое сердце совсем ослабело и вот-вот остановится. Значит, я таки подвела отца: ведь у меня не хватило пороху, чтобы выстоять в этом мире.

Теперь я понимаю, каково новеньким девочкам в этой индустрии. Здесь тяжело. Ты получаешь деньги, но жертвуешь шансом вести нормальную жизнь. Никто не приходит сюда подготовленным — ни в умственном, ни в эмоциональном, ни в социальном плане — к узнаванию, давлению и к психологическим отзвукам этой работы. У большинства нет твердой опоры. Людям и невдомек, что вся необходимая им сила исходит изнутри. И в результате они связываются либо не с тем человеком, либо не с тем наркотиком.

Мне нужен был кто-то. Преодолеть это в одиночку я не могла. И осознание этого особенно угнетало, поскольку в глубине души я знала, что это не так. Я справлялась одна до сих пор. Мне же это было под силу. Но случались такие моменты — страх, болезнь, готовность к самоубийству, — когда мне надо было знать: есть рядом человеческое понимание и тепло, есть некто, кто в любой момент войдет в мою дверь, как в детстве входил папа, вернувшись с работы, и убедит меня в том, что я действительно кому-то дорога на этом свете. Говорят, зрелость проходит три стадии: зависимость, независимость, взаимозависимость.

Я взглянула на календарь: шел март. Семь месяцев я провела в Лос-Анджелесе, не заводя друзей, не ходя на свидания и вообще почти не выбираясь из дома. Пора кончать с этим затворничеством — иначе я сгнию в своем закутке.

Глава девятая

Первым фильмом, в котором я снялась по контрактуй «Уикэд», была «Бесценная». Картину мы снимали в «Стерлинг Студио», красивом тон-ателье, которым заправлял развязный высокомерный придурок по имени Джей Грдина, не иначе как подрядившийся действовать мне на нервы — возможно, потому, что он как раз крутил роман с моей предшественницей по «Уикэд» Чейзи Лейн.

Раз мне позволили самой выбирать себе партнеров, я решила попробовать Питера Норта. Я хотела показать, на что способна, а Питер славился лучшим причиндалом в нашем бизнесе. Размером с бутылку кока-колы, и кончал он целыми пригоршнями. К тому же Питер считался профессионалом. На площадке он ни с кем и словом не обмолвился: просто пришел, сделал свое дело и удалился. Вплоть до сегодняшнего дня я услышала от него максимум три фразы.

Наша сцена происходила на крыше старомодного автомобиля, и получилась она феноменальной. Когда Питер начал трахать меня, я испытала настоящий шок. Он раскрыл меня так, что ни о чем другом я думать уже не могла. Кончая, он залил и меня, и машину. Сногсшибательный парень.

На следующий день на площадке появился новый исполнитель: Стивен Сент-Круа, из тех мужчин с квадратной челюстью, которые неизменно пользуются успехом и кого по внешности и внутренней напряженности можно сравнить с Рэем Лиоттой. Хотя совместной сцены у нас не было, я ему приглянулась. Спустя несколько недель после того, как я решила вновь выбираться в люди, Стивен позвонил и спросил, не составлю ли я ему компанию на так называемой «Ночи звезд» — ежегодном благотворительном балу, организуемом Коалицией свободы слова. Впервые за несколько месяцев я ответила согласием на приглашение покинуть квартиру.

Я облачилась в темно-синее бархатное платье, и Стивен заскочил за мной на лимузине, который взял напрокат вместе с несколькими своими друзьями. Никогда прежде я не появлялась в свете, но, стоило мне переступить порог конференц-зала, где проходило торжество, все головы тотчас повернулись в мою сторону. Я чувствовала себя как Золушка на балу у принца. Всем хотелось узнать, что это за новая девушка объявилась в городе.

Нет слов, чтобы описать, как это польстило самолюбию Стивена. Весь вечер парень не отходил от меня ни на шаг. Фоторепортеры, осаждавшие звезд, то и дело просили его позировать вместе со мной. Понятное дело, за весь вечер я выдавила из себя не больше двух десятков слов: я же не привыкла вращаться в свете. Больше года мне толком и поговорить было не с кем, к тому же я никого, кроме Стивена, не знала.

Когда мы подъехали к моему дому, я уже была изрядно под хмельком. Стивен довел меня до двери, чмокнул в щечку и укатил. Я очень удивилась, что он не предпринял никаких поползновений, но это оказалось мудрым шагом с его стороны, поскольку в конце концов между нами завязались более близкие отношения.

Следующее, что мне требовалось совершить в жизни, это обзавестись автомобилем. Но, получая шесть тысяч за фильм и снимаясь в восьми лентах за год, копить пришлось бы вечно. Однако Стивен как-то раз допустил оплошность: спросил, что он может для меня сделать, а я попросила фургончик. Тогда Стивен привел меня в автосалон и предложил «Корветт». Я ткнула в красивый черный автомобиль с откидным верхом — и он стал моим. Жизнь понемногу начала проясняться. Теперь, когда я могла сама разъезжать повсюду, больше не нужно было гонять милягу Лайла как мальчика-невольника. К тому же его звезда тем временем тоже начала разгораться.

Когда Бадди увидел, что я раскатываю на новеньком «Корветте», то принялся подталкивать Никки обратно под прицелы камер. Ну а раз Бадди разгорелся энтузиазмом на этот счет, то и Никки разделила его мнение. Впрочем, поправить уже ничего было нельзя, и, хотя порой мы виделись на съемках, но вне площадки не обменялись и словом.

Во время съемок первых фильмов «Уикэд» я знай себе помалкивала и впитывала все происходящее вокруг. Я наблюдала, как обращаются с другими девушками (в основном как с секс-игрушками) и что за люди всем заправляют на съемках (как правило, мужчины-режиссеры). Я была исполнена решимости не просто служить куклой для «траха», но и добиться как можно большей власти вне кадра.

И тут-то и появилась Джой Кинг. Джой попадав индустрию по чистой случайности. В 1984 году с помощью своей соседки по комнате она устроилась в бухгалтерию «Кабальеро». Начала она с фильмов для детей, но через пару лет перешла в подразделение «порно».

Доходы «Кабальеро» как раз пошли на спад, когда Стив основал «Уикэд». Как ему ни хотелось работать с Джой, средств на то, чтобы включить ее в штат, у него не было. Но в ту же неделю, когда Стив нанял меня, он подумал, что Джой тоже могла бы пригодиться. И он заключил сделку: Джой займется делами с компанией «Адам & Ева», отвечающей за почтовые заказы, а также маркетингом и связями с общественностью. И Стиву, и мне было ясно: съемки — лишь часть моей работы. Надо было еще и раскручиваться, завоевывать мир, так, словно все это — одна огромная «Бешеная лошадь». Итак, первоочередная задача Джой была проста: «засветить» мое лицо в средствах массовой информации. Она взялась за эту работу, даже не видя продукта.

Настал день, когда Стив представил нас друг другу в своем офисе. Едва я взглянула на Джой, в голове промелькнула мысль: «Горячая сучка. Как ее угораздило стать публицистом?»

С такой внешностью Джой вполне могла находиться по ту же сторону камеры, что и я. Буфера у нее были огромные, и она не носила лифчик. Сама я в тот день была облачена в джинсы и теннисные туфли. И сразу поняла, что при виде меня Джой испытала разочарование.

— Так это ты? — спросила она. — Какая ты крохотуля.

— Видимость обманчива, — заверила я ее.

Через четверть часа мы стали лучшими подругами. У нас было одинаковое чувство юмора и отношение к жизни: как и я, Джой не воспринимала слова «нет». Общительная, компанейская, дружелюбная девчонка, она в то же время была такой отъявленной матерщинницей, что ни один мужик не рисковал с ней связываться. И она буквально излучала сексуальную энергию: в ту пору я, наверное, была единственной девушкой, с которой она не переспала.

Когда я поведала Джой о том, как преподнесла Стиву свои планы на будущее, она улыбнулась так, что щеки у нее стали такой же величины, как и груди.

— Класс, — сказала она. — Выходит, так: Стив хочет отхватить на рынке долю побольше, а ты хочешь стать ярчайшей звездой всех времен. Это будет улет.

И я подумала:

«Наконец-то у меня есть сообщница».

Глава десятая

— Когда ты проговорила первую фразу на съемках «Бесценной», — сказал Стив Оренштайн, или Мигунчик, как я его теперь называла, — у меня от сердца отлегло. Ты умеешь играть.

Сама-то я так не думала. По правде говоря, я просто произносила текст, стараясь не выглядеть при этом полной дурой. Но я догадываюсь, что такое, по мнению Стива, была хорошая игра. Он хотел за шесть дней отгрохать настоящую крупнобюджетную постановку в 120 000 долларов — свой самый крутой фильм. И он притащил мне безумную байку, написанную милой бабусей, художницей по имени Рэйвен Таучстон. Она была основана на подлинной истории Эда Вуда, рядившегося в женские тряпки режиссера, который стряпал настолько плохие фильмы, что в чем-то они даже были хороши — вроде «Plan 9 from Outer Space».

Сценарий Рэйвен представлял собой «фильм в фильме» о трансвестите-порнорежиссере, снимающем манерную классику. Стивен Сент-Круа играл Эда Вуда. Мигунчик затеял высококонцептуальный фильм в стиле претенциозных лент Джона Уотерса — только «обнаженки» и секса должно быть побольше. Он так серьезно относился к фильму, пережившему несколько рабочих названий до окончательного «Голубого кино», что даже выделил для съемок свой собственный автомобиль.

Тут пришлось очень кстати то, что у нас был роман со Стивеном, чье своеобразное чувство юмора стало передаваться и мне: мы целые дни проводили вместе, заучивая текст и импровизируя. Я зубрила свои реплики целыми часами. В ушах у меня стояли слова Мигунчика о том, что он верит в мои актерские способности, и я знала: надо справиться. Вот он, новый вызов — нечто, чего я не делала прежде. Конечно, в глубине души я понимала: у зрителя одна рука будет на пенисе, а другая — на кнопке ускоренной перемотки, чтобы быстрее промотать «говорильню», но это не имело значения. Я просто хотела доказать себе самой, что могу это сделать.

В первый день съемок я явилась на площадку в пижаме в 6:30 утра. Я так рвалась в бой, что обставила всю съемочную группу. Так я и сидела, поджав ноги, в своей расписанной уточками фланельке, делала записи в ежедневнике — и ждала. Через полчаса вплыл гример, высококультурный гомик с театральными манерами по имени Ли Гарланд, и осведомился, а где моя мама. Когда он услышал, что я исполнительница главной роли, ему оставалось только протереть глаза. Буду я, черт побери, когда-нибудь выглядеть на свой собственный возраст? Впоследствии Ли стал одним из моих ближайших друзей и поверенных в делах — он и по сей день гримирует меня для съемок.

Я в индустрии была человеком относительно новым, а все остальные участники съемок, похоже, знали друг друга по сотням предыдущих постановок. Девочки, у большинства из которых стаж был больше, чем у меня, лезли на стенку от злости: наверное, потому, что главную роль отдали мне, а не кому-нибудь из них. Но это не имело значения, поскольку увидеть я жаждала только одну девушку: Джинну Файн, лучшую подругу Саванны и ее любовницу. Они снимались в самом первом порнофильме, который я увидела в жизни. Обе они были моими кумирами.

Мне накрутили волосы на бигуди для первой сцены — сольной мастурбации в постели. Невозможно представить себе ничего более идиотского, да еще на глазах у целой оравы девиц, которые ничего так не хотят, кроме как выставить тебя в дурацком свете. Ассистент кидал мне из-за камеры большой голубой мяч, который я должна была поймать в кадре. Но я так нервничала, что постоянно его роняла. Через пятнадцать дублей, изрядно измотав группу и порадовав противниц, я, наконец, этот несчастный мяч подхватила.

Не знаю, хорошая ли из меня актриса, но способ я открыла очень простой: отталкиваться от всех плохих событий, происходивших в моей жизни. Мне не требовались слова, чтобы выразить что-либо: достаточно было глаз. Сидя на кровати и играя с мячом, символизировавшим связь между утраченным детством и потерянным возлюбленным, боковым зрением я видела Майкла Зена, нашего режиссера: на его лице было выражение экстаза, смесь оптимизма и чувства облегчения. Только это мне и требовалось для поддержки.

Я никогда еще не работала с таким режиссером, как Майкл Зен. Коренастый, трудолюбивый, мечтатель с тихим голосом, со странной короткой стрижкой и очками, делавшими его похожим на Элтона Джона. Я была уверена, что Майкл «голубой», пока не узнала, что он женат. Главная странность его заключается в том, что он не ставит секс-сцены. Он хлопочет над актерской работой и самим процессом съемок и, если что-то не ладится, лезет на стенку. А перед секс-сценой выходит из комнаты и предоставляет все в распоряжение своего ассистента. Майкл — один из немногих подлинных художников, работающих в мире «порно».

Впервые после работы у Эндрю Блэйка съемочная площадка показалась мне комфортабельной, чистой и профессиональной. Я оглядывалась вокруг и думала: «Вот она, моя ниша. Вот чем я хочу заниматься». После всех драматических событий последних лет я почувствовала: здесь мое место. Именно к этому и вела меня жизнь.

В фильме я играю настырную молодую репортершу из журнала «Sleaze», которая идет на хитрость, чтобы взять интервью у именитого отшельника-режиссера (наряженного как Кармен Миранда). В конце концов режиссер снимает меня в своем фильме класса Б «Легенда золотой устрицы», в роли официантки из бара, балующейся наркотиками.

Моим партнером должен был стать Т. Т. Бой. Я никогда раньше этого актера не встречала, зато была о нем наслышана. Он работал с 1989 года и славился своим суровым обращением с женщинами. Целоваться он ненавидит. Минеты терпеть не может. Зато обожает трахаться. (Впервые вижу мужчину, которому минеты не по вкусу.)

Я впервые увидела Т. Т. Боя, когда он расхаживал по площадке, уплетая тунца из жестянки внушительных размеров. Он подошел к ассистенту режиссера и принялся что-то бубнить; голос у него был слегка гнусавый, и он плотно поджимал губы — вроде того деревенщины из пуэрториканского римейка «Освобождения». Потом взгляд Т. Т. Боя упал на меня, и он отправил вилкой в рот огромную порцию тунца. Вид у него был такой, словно он собирался растерзать меня «на новенького».

Перед съемкой я нашла тихую комнатку и, уединившись там, попыталась психологически подготовиться, твердя себе: «Держись уверенно», «Властвуй», «Будь сверху», «Не пялься, как Бэмби на фары». На площадке мы с Т. Т. забрались в скудно освещенную палатку, означавшую, что дело происходит где-то в африканской саванне. Майкл вышел из комнаты, и, как только ассистент режиссера выкрикнул «Мотор!», Т.Т. Бой сделался первым мужчиной, перехватившим у меня инициативу на экране. Мне никогда еще не приходилось сталкиваться с подобной агрессивностью. Меня перемалывали словно жвачку.

Т. Т. Бой галопом прогнал предварительную игру — чуть-чуть поцелуев, немного орального секса, — а затем началось светопреставление. Он долбил меня так стремительно и жестко, что мне с трудом удавалось сосредоточиться. Поддерживать с Т. Т. зрительный контакт было все равно что читать Достоевского на «русских горках». Я чувствовала, как на моих бедрах проступают синяки. Внезапно все прекратилось. Т. Т. вытащил причиндал и разрядился мне прямо в рот. Я не ожидала, что он дозреет так скоро.

— Это все? — спросила я.

— Нет, — отрезал Т. Т. Он сгреб меня за бедра, приподнял над собой и принялся колошматить мною об свой член. Проблем с сердечной деятельностью у меня не было, но Т. Т. действовал с такой силой и скоростью, что я не могла дышать. Казалось, из меня сейчас выпадут внутренности. Наконец Т. Т. кончил — еще раз.

— Все? — выдохнула я.

— Нет, — буркнул он.

И запихнул все обратно. Не парень, а машина. Никаких тебе передышек. Все время собран. Напряжение не ослабевает ни на миг. Он то и дело менял позы и в каждой кончал. Я была в шоке. Еще никогда в жизни меня так не трахали.

Я не могла дождаться, когда же все это прекратится. У меня уже саднило. Наконец, после четырех залпов, Т. Т. произнес:

— Погоди. Мне перекусить надо.

— Мы закончили? — рискнула я спросить.

— Еще нет, — сказал Т. Т.

Я не была уверена, что осилю дальнейшее, но предпочла промолчать. К тому же было любопытно, что Т. Т. станет делать сейчас. Он удалился, умял три банки тунца и вернулся в полной стоячке, с подрагивающим на ходу атрибутом. Через минуту он долбил меня снова во всех позах, какие я могла себе представить и в каких не могла — тоже; наконец наступило финальное извержение. Затраченное время: 156 минут.

Никто не вымолвил ни слова. Съемочная группа была потрясена не меньше меня. Должно быть, это я так подействовала на Т. Т. Боя, потому что раньше никто не видел, чтобы он — или кто-нибудь другой — вытворял нечто подобное. (Даже сегодня, при всех виаграх, Cialis и левитрах, такая сцена воспринималась бы как чудо.)

Я буквально захромала с площадки, зализывая раны, и таскалась за Т. Т. Боем целый день. Я должна была знать, что творится у него в голове. Все, чего я добилась, — это глубокомысленного изречения:

— Балдежная киска, прямо охренеть.

— Что? — пробормотала я.

— Киска у тебя балдежная, — повторил Т. Т. и удалился.

Это была одна из самых взрывных сцен, в которых мне доводилось сниматься. Впоследствии, впрочем, я ее так и не увидела. Проблем с сексом перед камерой у меня нет, но я не люблю смотреть на это. Становится неудобно. Меня видно слишком много.

Я в своей «команде».

Я охотилась за Т. Т. до окончания съемок, пытаясь найти разгадку его выступления. Единственное, что он сказал, было:

— Вот бы забрать твою киску и держать ее у себя дома.

Из чего я сделала вывод, что Т. Т. Бой тащится от определенного типа кисок. А когда находит подходящую, пытается вытрясти ее наружу.

С тех пор мне постоянно хотелось еще поработать с Т. Т.: с таким адреналином, с такой непрекращающейся чередой сюрпризов в индустрии сталкиваешься редко. Одни актеры были подонистыми типами, которые смотрели на меня так, будто потом хотели жениться, у других возникали проблемы с эрекцией или, еще того хуже, с гигиеной; а еще бывали такие профессионалы, которые по пять минут шлифовали на съемках каждую позу, а потом переделывали все заново. Т. Т. впоследствии стал замечательным другом — настоящий джентльмен, который с радостью вышиб бы дух из любого, кто хоть слово не так скажет мне или обо мне. Хорошо, когда рядом есть такие люди.

В фильме у меня была единственная однополая секс-сцена с Джинной и другой девушкой. Джинна была умна, уверена в себе и откровенна и рассказывала множество историй о Саванне. Она была всем, чем я хотела стать. Но сцена не оправдала моих ожиданий. Джинна как бы просто присутствовала перед камерой, при этом целиком уйдя в себя. Я все время мысленно твердила: «Раз нам это предстоит, надо сделать все правильно». В сцену не было вложено ни страсти, ни единения, ни энергии. Самым оскорбительным было то, что, когда мы закончили, Джинна вскричала, ни к кому конкретно не обращаясь:

— И почему меня поставили с этими малявками? Я же смотрелась как столетняя старуха!

Думаю, она даже не понимала, как больно меня это задело.

После съемок появилась Джой с огромным кексом, на котором было выведено мое имя. У меня совсем из головы вылетело: это же мой двадцать первый день рождения.

Следующие несколько дней пролетели незаметно. Казалось, все шло отлично. Режиссер замечательный, обстановка великолепная, актеры классные — и секс тоже. И хотя у меня не было никаких сцен со Стивеном, я обожала смотреть, как он дурачится. Вел он себя кошмарно. Мог набздеть во время серьезной драматичной сцены или брызнуть спермой в оператора. На площадке царила изумительная дружеская атмосфера. Это в корне изменило мое мнение о порноиндустрии и продемонстрировало, чего можно достичь, когда все составные части механизма действуют должным образом. К тому же Т. Т. дал мне новое представление о том, что такое секс-сцена. Лишь начав работу над этой книгой, я узнала, что перед съемками Майкл Зен обещал Т. Т. по сотне долларов за каждую лишнюю разрядку.

Конечно, идеальных съемок не бывает. Когда в предпоследний день я пришла на работу, все ходили как в воду опущенные. Ни осветительные приборы, ни камеры не включены, никто не загримирован. Актриса бродила по площадке сама не своя. Некоторых из девушек охватывали приступы паники. Я спросила Майкла Зена, что происходит, и он ответил, что женщина в нашей индустрии подхватила ВИЧ-инфекцию. Днем раньше она получила результаты теста — они были позитивные.

Поскольку мы имеем дело с сексом перед камерой, правила требуют ежемесячно проходить тест на раннее выявление ВИЧ-инфекции. И каждый месяц либо я захожу к своему врачу, либо он заглядывает на съемочную площадку, и у меня берут кровь на анализ. Это обычное дело — вроде как чистить зубы или покупать новый кошелек. До этого известия мы не слышали, чтобы кто-нибудь в индустрии оказывался ВИЧ-инфицирован. А презервативы в фильмах тогда использовали редко. В тот день мы отменили съемки: никто не мог работать.

На следующий день Стив сообщил, что результат теста оказался ложным. У нас гора свалилась с плеч, но тем не менее все мы изменились: каждый теперь осознал, что нечто подобное может случиться.

Глава одиннадцатая

Как мужчине СТАТЬ ПОРНОЗВЕЗДОЙ

Справочник для все еще интересующихся читателей

Мало на свете гетеросексуалов-мужчин, которым хоть на краткий миг не захотелось бы стать порнозвездой. Грандиозная фантазия: получать деньги за секс с молодыми, красивыми, большегрудыми женщинами. Если эта фантазия дорога вам и вы хотели бы ее сохранить, дальше не читайте.

Далее следует интервью, взятое мной у одного из ведущих пор — ноактеров. Он согласился говорить откровенно лишь при условии, что интервью будет анонимным.

Как парень попадает в этот бизнес?

Парню туда попасть гораздо труднее, чем девушке. Надо или вкалывать, или как-то крутиться. Может, тебя пропихнет какой-нибудь знакомый — оператор или продюсер, — а бывает, что парня в этот бизнес приводит девушка. На самом деле новый мужчина на площадке никому не нужен, потому что там уже все схвачено.

Выходит, если у парня нет никаких связей, самое лучшее для него — сначала завести себе девушку?

У него должна быть девушка, или уже работающая в этой индустрии, или стремящаяся туда попасть.

А если это не получится?

Тогда отправляешься на смотр скота во Всемирном модельном агентстве. Ставишь приятеля торчком, вас с ним фотографируют «Поляроидом» и вносят в архив.

Но ведь, как правило, только по фотографии не берут. Надо посмотреть, как ты играешь.

Верно. Так что есть еще один способ: снимаешься дома на видео, один или с подружкой. Но если честно, новых парней никто не хочет. Бывает, пробуют кого-нибудь, но это редко. Единственный способ получить работу с помощью видео — это пригласить девчонку, которая действительно умеет раскочегарить. И когда отправишь запись, где вы занимаетесь сексом, надо, чтобы она заявила: «Не хочу работать ни с кем, кроме своего мужчины». Тогда, если захотят нанять ее, волей-неволей возьмут и тебя.

И кому посылать записи?

Производящим компаниям.

В «Уикэд» мы то и дело получали видеозаписи. Смотрели их и со смеху укатывались. Раз в неделю неизменно попадалась запись, где какой-нибудь жиртрест дрочит на кровати. Или печальный маленький хлюпик восседает на огромном дильдо. Так что на самом деле видеопленка — не такой уж легкий путь.

Самый легкий путь — это побродить по клубам Вегаса или Майами, найти восемнадцатилетнюю девчонку «с огоньком», запихнуть ее на съемки, настоять, чтобы работала она только с тобой, и заняться «член-контролем». Если даже в первых нескольких фильмах ты не отличишься как классный актер, девушка пропихнет тебя дальше, выкладываясь и делая то, что от нее ждут. Компаниям наплевать будет, годишься ты на что-нибудь или нет, если они захотят заполучить в свои фильмы твою подругу.

А как же потом работать с другими девушками?

Подожди, пока у тебя не получится на экране как следует с твоей собственной девушкой. Со временем она заведет себе подруг в индустрии. Если девчонка у тебя действительно крутая, она сама скажет приятельницам: «Советую попробовать с моим парнем, у него классно получается».

Посмотрите на Тревиса Найта и Джину Линн. Тревис попал сюда благодаря Джине, а теперь работает с другими, потому что все звезды прослышали о том, как у него замечательно получалось. И сейчас на его счету фильмов больше, чем у Джины. Это хрестоматийный пример.

К тому же в некоторых девушках настолько силен дух соперничества, что они из трусов выскакивают при возможности трахнуть чужого мужчину. Да и если режиссер заметит, что у парня дело спорится, он это учтет. Что до меня, то я работал с новыми девушками высокого разбора только в том случае, если они расставались со своими парнями.

Хуже всего — это когда новичок начинает клеить всех подряд.

Такие обычно надолго не задерживаются. Ни одной девушке не нравится, когда прут напролом. Надо подпустить немного загадочности. Не кадрить их и не лезть целоваться перед съемкой. Девушек только отталкивает, если парень ведет себя так, будто это свидание. Они любят, когда актер держится в сторонке, потом делает что положено и уходит.

Расскажи о среднестатистическом дне.

Приходишь к восьми часам гримироваться, потому что тебя назначили в первую сцену. Потом выясняется, что никакая она не первая — просто там хотели, чтобы ты явился вовремя. Получается, ты идешь вторым, но у парня в первой сцене никак не встает, и на съемки вылетает шесть часов. Семь часов ты сидишь и ждешь, и грим на тебе трескается и крошится, потому что до этого у тебя были съемки в три часа ночи, и от усталости ты прикорнул в комнате отдыха. А за десять минут до начала твоей сцены тебе всучают диалог на восьми страницах, о котором ты знать ничего не знал.

Как можно научиться игре перед камерой?

Вообще это лихо: приходишь на площадку, а там тебя ждет тридцать человек команды, и девушка, полируя ногти, бросает: «Нечего на меня глазеть так, будто я твоя подружка». В такой обстановке встает у парня с трудом. Надо уметь «заводиться», быть спортивным, хорошо играть, как следует контролировать свой член и знать, как поднять его вовремя. Приходится поддерживать его в состоянии эрекции, работать им подолгу, а кончать только по команде.

И в чем же секрет этого мастерства?

Все дело в сосредоточенности. Надо отвлечься от окружающей обстановки. У большинства парней вообще не встает с первого раза. А если и встанет, то они кончают за пару секунд. Это так трудно потому, что люди, приходя на площадку, думают, что и в самом деле будут заниматься сексом. Ничего подобного. Ты играешь перед камерой. Приходится отклоняться назад так, чтобы все тело девушки было видно — а в нормальных условиях ты бы трахался, прижавшись плотнее. И вот ты откидываешься, держась за поручень, а сзади другой мужик дышит тебе в шею — понятно, ты весь издергаешься. А приходится делать вид, будто это лучший миг твоей жизни.

А парни тренируются?

Да, потому что с первого раза ни у кого не получается хорошо. Не знаешь, под каким углом камера, какую позу лучше принять, какие хитрости надо проделывать с членом. Никто, занимаясь сексом, не кажется хорошеньким, особенно парни.

Что девушкам удается хорошо, так это выглядеть красиво во время занятий сексом, а это задача непростая. Парням приходится следить за тем, чтобы инструмент оставался твердым, а не за тем, втянут ли живот и как согнуты руки. Мы-то можем расслабиться и думать: «А вот сейчас я выгну спину» или «Ох, какое у меня выражение лица получается задушевное».

Парень-то почти все время вынужден отворачиваться, потому что его лицо интересует режиссера меньше всего. Вот и отгибаешься назад, опоры никакой нету, и приходится по-матросски держать руку на бедре. Выглядишь как гомик.

Красивым парням легче попасть в фильмы?

Если ты слишком красивый, тебя примут за гея.

А если ты страхолюд, но изумительно орудуешь членом?

Это замечательно. Даже актерские способности не нужны. Твои сексуальные возможности — это девяносто девять процентов всего. Но надо хорошо следить за собой. Нужно быть вымытым, выбритым, идеально чистым, хотя волосатость вполне подойдет. Ногти надо стричь, чтобы не поцарапать девушку, когда пальцы внутри нее. Чисти зубы и используй «АНхябэ», но не превращайся в эгоманьяка. Тщеславие парней не красит.

Существуют ли способы практиковаться?

Вот здесь загвоздка. По-настоящему практиковаться невозможно. И трудно возбудиться, если нет никакой химии или ты в состоянии напряжения. Может, стоит поэкспериментировать с секс-шоу на сцене в клубе. Или попробуй мастурбировать перед папой. «Мам, ты иди, ужин готовь, а я тут порепетирую».

Серьезно.

Лично я сижу дома, отвлекаюсь от всего и пытаюсь добиться «стоячки». Могу заниматься этим же, разговаривая по телефону с газовой компанией.

Еще какие-нибудь советы?

Потянись. Расслабься. Сосредоточься на вещах, которые тебя возбуждают. В конце концов ты усвоишь все хитрости; если вот-вот кончишь, можно задержать это, занявшись для виду чем-нибудь другим. Например, вынуть и дать девушке пососать — так выигрываешь время, чтобы приостановиться. Или вытаскиваешь, бьешь членом по ее киске, еще что-нибудь эдакое проделываешь по-быстрому и трахаешь снова. У каждого свои приемы. Я знаю парней, которые вытаскивают член и хлопают по головке, чтобы уменьшить чувствительность.

Я видела, как парни бьют себя по лицу, по яйцам, щиплют сами себя — вообще проделывают странные вещи. Занимаешься сексом с парнем, а он вдруг начинает вытворять такие штучки; тут невольно спрашиваешь: «Эй, с тобой все в порядке, придурок?»

Самое трудное — найти область, в которой у тебя начинается «стоячка». И надо знать, когда ты можешь кончить, и уметь это регулировать. Надо балансировать на грани. Но после того как столько времени держишь все под контролем, становится по-настоящему трудно испытать оргазм. Настоящий актер в ответ на команду режиссера «А теперь кончай!» делает все в течение тридцати секунд.

И как же ты это делаешь?

Просто концентрируюсь. Сосредотачиваюсь на чувствительности моего члена. Надо знать, как попасть в лад с собственным телом.

А как насчет «спуска»? Есть способы «стрельнуть» подальше?

Здесь фокус в том, чтобы долго к этому подготавливаться. Это как при мастурбации: если дрочишь и заканчиваешь в ту же минуту, много не получится. Но если дрочить полтора часа, не «спуская», а потом разрядиться, можно «дострелить» до противоположной стенки.

Такое действительно случается. Прямиком туда — и достаешь обратно, опять туда — и обратно, туда — и жмешь, жмешь, а потом отпускаешь. Там можно и мышцами поработать, тогда и вовсе фонтан получится.

А «перезагрузка»?

Некоторым парням это удается запросто, Т. Т. Бою, например. С другой стороны, кому-то может не хватить самоконтроля. Однажды в крупной дорогостоящей постановке снимался парень-новичок. Едва режиссер собрался навести на него камеру, он кончил. И больше у него не встало. Вся сцена пошла псу под хвост.

Когда хороший режиссер снимает новичка, он должен сказать: «Если почувствуешь, что вот-вот кончишь, не смущайся. Просто дай мне сигнал, чтобы я успел это заснять. Не стой на месте и не кончай в девушку. Если дозреваешь, мне не важно, что ты только гладишь член, готовя его к сцене: сожми его так крепко, как только сможешь, и скажи мне. Мы все подготовим — можешь кончать». А все остальное режиссер может снять и потом.

Многие парни сильно долбят девушку, чтобы кончить. Большинство актрис, которых я знаю, предпочитают, чтобы парень мастурбировал и кончал на них.

Самое тяжелое испытание для актера — это когда ты делаешь сцену с девушкой и другим парнем, и тот, второй, уже со всем управляется, пока ты только дрочишь. Это ударяет по самолюбию. Вот и торопишь события.

Есть ли еще какие-нибудь ошибки, свойственные начинающим?

Худшее, что может сделать актер, — это трахать девушку с неохотой или пытаться что-нибудь доказать. Многие считают, будто грубый секс — это признак актерского таланта. Но так можно только «достать» девушку. Та пожалуется, и больше с ним никто не захочет работать. Можно быть агрессивным до определенной степени, но избегать излишней страстности, иначе девушка примет такого актера за маньяка. Существует множество психологических игр, которыми парень должен овладеть, если он хочет, чтобы у них с девушкой все сработало. Крайне важно сделать все правильно: ведь если заручишься поддержкой самых шикарных девушек, они постоянно будут к тебе обращаться.

Со мной так и было. Я работала не иначе как с кем-нибудь из определенных трех-четырех парней. А когда другие девушки замечали, что я выбрала именно этих ребят, они тоже решали с ними поработать. Когда же мне хотелось разнообразия и я пробовала новых актеров, каждый раз это оборачивалось кошмаром. Интересно, что, в отличие от девушек, парни никогда не оказываются слишком стары для этого бизнеса.

Они здесь, пока им того хочется. Встречаются сорока-, пятидесяти- и шестидесятилетние мужчины, трахающие восемнадцатилеток.

Однако все они обладают изумительным талантом. Девушке для подготовки к работе достаточно смазки. А парням приходится «заводиться» с самого начала. По-моему, они гораздо интереснее девчонок.

Самое занятное — это наблюдать, как парни работают с женами или подружками. Если девушка просто оказалась в паре с нормальным актером, она справится с любой проблемой, чтобы получилась хорошая сцена. Но если это муж или любовник, то начинается: «Не так глубоко, ты же знаешь, что мне это неприятно», или «Тебе прекрасно известно, что я этого не люблю», или «Нечего так со мной обращаться, я твоя жена, в конце концов». Никогда не слышал, чтобы на площадке препирались актер и актриса, но видел, как могут сцепиться парочки. Проблема в том, что они чересчур болезненно воспринимают поведение друг друга.

Что скажешь о виагре?

Ею пользуются почти все, кроме тех, у кого «стоячка» изначальная. Вообще к виагре прибегает большинство, хотя мало кто в этом признается. Она удерживает член стоячим на долгое время. Но с виагрой стоит попрактиковаться дома, чтобы проверить, как ты на нее реагируешь. Есть профессиональные хитрости, как улучшить эффект. Одна из них такова: не есть. Иногда мне кажется, что секс с виагрой хуже, потому что все получается как-то иначе. Лучше просто расслабиться, и пусть все идет своим ходом. К тому же не так важно, что ты там примешь, главное — быть готовым мысленно.

А как насчет Caverject?

А, это когда парни делают инъекции, после которых член стоит торчком целый день. Чем бы ты ни занимался, у тебя все равно стоит. Представь, каково это — когда приток крови держится столько времени. Вряд ли это полезно для здоровья.

Еще какие-нибудь советы?

Отрабатывать выражение лица во время оргазма.

Многие парни идут в порно, чтобы с кем-нибудь переспать. Что ты об этом думаешь?

Пойти в порно — это смертный приговор. Актер обречен оставаться одиноким всю свою дальнейшую жизнь. Девушка по контракту выполняет восемь-десять сцен в год. А парень — минимум семь-десять сцен за неделю. Ну и какая девушка согласится встречаться с парнем, который за неделю поимел полтора десятка других женщин? Да никакая не согласится. И никакой общественной жизни у этих ребят нет, потому что большую часть времени они торчат на съемках. А если и выбираются куда-нибудь, то их сторонятся, как прокаженных. Девушки к ним и не прикоснутся. Даже девочки из индустрии их избегают, потому что секс с одним-единственным парнем перед камерой плохо скажется на их карьере.

И что, у них крыша съезжает?

В каком-то смысле, да. Каждого парня в индустрии удерживает на плаву некий идол, какая-то своя страсть. Тут надо понять, что в один день эти парни работают с красивой девушкой, а на другой день — с такой, к какой они бы по доброй воле и не притронулись, не говоря уж о том, чтобы ее трахнуть. Разумеется, у них должно быть что-то, что подогревает их возбуждение и интерес.

Каких вершин может достичь порноактер?

Парни обычно много не зарабатывают — ну, может, три или пять сотен за сцену, хотя порой доходит и до восьмисот долларов. Так что вершина — это перейти на режиссуру или обзавестись собственной линией видеопродукции. Еще некоторые парни заключают контракты с компаниями. По-моему, первым был Стивен Сент-Круа, но вообще такое случается не часто. В основном максимум, чего удается достичь, — это сниматься каждый день в сценах с горячими цыпочками, а не мымрами, и играть главные роли. Если девушка выбирает в партнеры тебя, значит, ты своего добился.

Получается, суть такова: хочешь с кем-нибудь переспать — не лезь в порнозвезды.

Именно потому, что не для того все делается.

Тогда почему все только об этом и мечтают?

Работа хорошая, стабильная, деньги платят приличные, и о чем бы мы тут ни толковали, это здорово.

Глава двенадцатая

Добрых полгода Джой бомбардировала «Шоу Говарда Стерна» видеозаписями, фотографиями и письмами. И ни разу там не удосужились ответить. Прорываться в мейнстрим оказалось гораздо труднее, чем мы предполагали. Заполучить статью или снимок в ПВН — это пожалуйста, но привлечь чье-либо внимание в реальном мире было почти невозможно. И проблема не в том, что эти фильмы не смотрели, отнюдь нет: просто никто не хотел в этом признаваться.

Мы с Джой не были ярыми фанатками Говарда Стерна. Джой считала, что он держится как форменный дуболом, а я боялась его до смерти, потому что он разносил людей в пух и прах. Но Мигунчик просто помешался на этой идее. Однажды утром я сидела в офисе Джой, просматривая снимки, сделанные для «Адам & Ева продакшнз»; вдруг Джой извлекла из стопки бесподобную фотографию, на которой я красуюсь топлесс, с дильдо в руках и корчу дурацкую рожицу, скашивая глаза.

— Кадр недели, — изрекла Джой.

Она увеличила снимок до размера двадцать на двадцать пять и отослала Говарду Стерну вместе с обычными печатными материалами. На ответ мы и не рассчитывали. Спустя неделю о снимке заговорили в эфире. Джой позвонила, чтобы оповестить меня.

— Этот тип о тебе говорит, — сообщила она.

— А что именно?

— Ты, мол, выглядишь как фотомодель из «Guess», и у него в голове не укладывается, что ты порнозвезда.

Сразу после окончания передачи Джой позвонили из шоу с вопросом:

— Можете быть у нас на следующей неделе?

— Да мы завтра же будем! — выпалила Джой. Нам так и так предстояло в тот же день лететь на фотосессию в Нью-Джерси.

В самолете я сидела ни жива ни мертва. Мало того что я никогда прежде не бывала в Нью-Йорке, так не успела я еще обвыкнуться в «Уикэд», как мне придется представлять эту компанию в прямом эфире радиопередачи, где конек ведущего — унижение женщин. Я была уверена, что Говард от меня только рожки да ножки оставит. Часами я мысленно проговаривала свой текст. Я не собиралась корежить из себя неизвестно что, как другие участницы передачи. Они прикидывались или алчными сексуальными кошечками, либо бедненькими ранеными пташками. А я хотела, чтобы меня узнали такой, какая я есть, без актерства. Останусь собой — как бы на меня ни давили, как бы мной ни манипулировали.

На следующее утро я встала в три часа, чтобы подготовиться как следует. Только что начали запись для канала «Е!», и я хотела быть на высоте. Облачилась я в белый свитер с полоской посередине и джинсы в обтяжку.

Офисное здание, где размещалась радиостанция, казалось огромным и безлюдным, если не считать охранника за столом. Я двинулась к лифту, а охранник кинулся за мной. Оказывается, сначала надо было расписаться. Я никогда раньше не бывала в таких солидных организациях и не представляла, что положено отмечаться, сообщать, на какой этаж тебе нужно, получать жетон — словом, всю эту дребедень. Я чувствовала себя полной идиоткой.

Пока я дожидалась своей очереди в комнате отдыха наверху, мое напряжение достигло нового уровня. Мне придется быстро соображать, блистать остроумием и разрушать все мыслимые стереотипы. Мало какой девушке удавалось уйти из этой студии, не будучи выставленной форменной проституткой. Здесь не кино, здесь я должна с первой же попытки сделать все правильно, не то меня оговорят на всю страну. Джой вручила мне целый список фильмов и прочей продукции, которую следовало рекламировать, и теперь я комкала его во вспотевшем кулаке.

Я услышала, как Говард говорит обо мне по монитору. Он вспоминал фотографию, виденную накануне.

— Эта девушка могла бы стать фотомоделью, — разглагольствовал он. — Ей нечего делать в порно. Видимо, у нее было чудовищное детство. Наверняка у нее есть для нас потрясающая история.

Когда Говард заявил, что хотел бы присмотреться ко мне «как следует» и поглядеть, что я собой представляю, у меня буквально сдавило горло. Я перепугалась так, что едва могла дышать.

В комнату вошел ассистент и проводил меня дальше по коридору. Увидев перед собой дверь с надписью «Эфир», я сказала себе: «Спокойно, девочка. Соберись». Я ухватилась за дверной косяк и игривой походкой ступила в студию. Вдруг слабость в желудке исчезла, плечи расправились, на лице появилась кокетливая улыбка.

— Ого! Супер! — Это было первое, что вырвалось у Говарда Стерна, когда я вошла. Есть!

И началось. Говард был полон решимости дознаться, что же заставило такую девушку, как я, сделаться порнозвездой. Я сказала ему, что люблю секс. Что мне нравится быть в центре внимания. Говарду этого было мало.

Он упорно твердил, что что-то не сходится. Поинтересовался, не тяжелое ли у меня было детство, и я ответила, что нет. Не строгие ли у меня были родители? Нет. Разговариваем ли мы до сих пор с отцом? Да. Говард спросил, не возражает ли моя мама против того, чем я занимаюсь, и я сказала, что не возражает. Я заранее решила, что не стану обсуждать ее смерть в эфире. Сомневалась, что это окажется мне по силам.

Но тут Говард спросил, не случалось ли такого, чтобы меня обижали или мучили. А вот к такому вопросу я готова не была.

В памяти возник не Проповедник, нет — нечто гораздо худшее. То, что не вспоминалось уже годы. Я-то думала, что сумела вычеркнуть это из своей жизни. Но стоило Говарду задать этот вопрос, как картины из прошлого пронеслись перед мысленным взором, словно фильм в ускоренной перемотке. Красная дверца пикапа. Слепящее солнце. Укусы москитов. Пустыня.

В действительности это произошло не в пустыне. Но почему-то именно пустыня представилась мне, когда случившееся ожило в памяти. Хотя на самом деле это была обочина грязной дороги. Грязной дороги во Фромберге, штат Монтана.

На втором курсе старшей школы папа уволок нас в захудалый городишко Фромберг: ему, понимаете ли, приспичило разводить скот и держать меня подальше от неприятностей. Я чувствовала себя совершенно несчастной: девчонки в школе оказались сущими стервами. Я не хотела, чтобы они взяли надо мной верх, и решила, что, раз так, буду дружить с парнями. И попросила брата отвезти меня на футбольный матч: наши играли с командой другой школы, расположенной в двадцати минутах езды.

Все шло замечательно, я болтала со всеми подряд. Большую часть времени я провела с четырьмя игроками из команды соперников. Это были забавные, добродушные ребята, и я уже думала, что, может быть, и в этом городе мне улыбнется удача. Нашлась компания получше ревнивых сук из школы. Когда ребята предложили подвезти меня домой, я согласилась не раздумывая. В маленьком городке все знали друг друга, а уровень преступности был таким низким, что никто не запирал ни машин, ни домов.

Мы втиснулись в их пикап и покатили к моему дому, весело болтая по дороге. Теперь я даже не могу вспомнить, ни о чем мы говорили, ни как выглядели эти парни. Моя память словно отсекла это. Простые парни из глубинки — но мне и в голову не приходило, на что они окажутся способны.

Я ничего не заподозрила даже тогда, когда мы свернули с шоссе на глинистую дорогу. Только спросила, куда мы едем, и они ответили, что надо быстренько захватить одну вещь в доме их друга. Лишь когда пикап остановился посреди дороги и нигде не было видно ни человека, ни какого-нибудь жилья, во мне зародилась паника.

— Парни, вы что? — вырвалось у меня.

— Просто надо найти кое-что под сиденьем, — ответил один из них. — Выйди-ка на секунду.

— Мне нужно домой, — сказала я, выбравшись из машины.

— Да твой дом в пятнадцати минутах отсюда, — отозвался кто-то. — Все в ажуре.

— Серьезно. Вы должны отвезти меня до…

Словно из ниоткуда: громкий звук удара. Удара кулака, впечатавшегося в мое лицо. Я едва начала было: «Охренел?!» — как рука снова обрушилась на меня. Сгребла прядь волос прямо у корня, и меня стукнули головой о дверцу машины. Раз. Другой. И я отрубилась.

Когда я пришла в себя, один из юнцов был на мне. Я видела нависшее надо мной лицо, пылающее, яростное. Я знала, что он делает. Но не могла пошевелиться. Не помню, то ли меня держали, прижав к земле, то ли я слишком ослабла, чтобы двигаться, то ли впала в оцепенение. Все подробности словно в тумане. Я пробовала думать, будто скачу на лошади. Скачу галопом по папиной ферме, сама по себе, светит солнце, и мои волосы свободно развеваются по ветру. Я твердила себе: «Все хорошо. Все в порядке». И вдруг что-то с громким хрустом впечаталось мне в голову прямо над правым глазом. Это был камень. На долю секунды вспыхнули белые молнии, а потом мир снова провалился в черноту. Ничего не в порядке.

Очнулась я на каменистом поле, на обочине грязной дороги. Лицо согревало солнце, а тело облепила целая туча москитов. Я повернула голову и попала щекой в лужу. Я протянула руку, вытерла лицо. Ныли ребра. Я осмотрела руку: она оказалась запачкана красным. Во Фромберге уже несколько недель не выпадало дождя. Это была лужа моей собственной крови.

Я осмотрела себя. Одежда была разодрана и покрыта крупными красными пятнами. Я не представляла, сколько времени пролежала там. Тело покрывали шрамы, засохшая кровь и следы от укусов москитов. Я сразу поняла, что произошло: они изнасиловали меня всем скопом и бросили, посчитав мертвой. Я пыталась изгнать эту мысль из своего мозга. Мне надо было попасть домой.

Вокруг не было заметно никаких признаков цивилизации. Оставалось идти пешком. Я знала, что футбольный матч проводился к востоку от моего дома. Я посмотрела на солнце, клонившееся к закату. Правый глаз затек так, что я видела только левым. Полчаса я брела, ориентируясь по солнцу, пока не вышла на шоссе. До дома оставалось еще километров пять-шесть. Я старалась держаться метрах в пятидесяти от дороги, чтобы никому не попасться на глаза. Я решила, что, если кто-нибудь подъедет и выяснит, что случилось, меня отправят в приют.

Я тащилась вперед, а в голове крутились две мысли: что, если эти парни вернутся и увидят меня, и что сказать отцу.

— Господи! Золотко, что случилось? — вырвалось у папы, едва я наконец переступила порог.

— С девчонкой из школы подралась, — ответила я.

И, не дожидаясь ответа, направилась прямиком в свою комнату. Посмотрелась в зеркало — и слезы ручьем хлынули из глаз. Я не должна была такое пережить. Это ясно.

Парни, по-видимому, продумали все заранее: за то время, что я была в сознании, они не обменялись ни единым словом. Интересно, со сколькими еще девушками они проделывали такое.

Но я никому ничего не сказала. Папа и по сей день не знает, что произошло. Никто не знает. Следовало хотя бы заявить в полицию. Я хотела, чтобы эти уроды поплатились за то, что сделали, но, узнай о случившемся отец или брат, они бы убили этих мерзавцев. А сами бы попали в тюрьму, и я потеряла бы их навсегда. А семья была мне дороже благополучия.

Надо было навсегда изгнать это из памяти и попробовать жить так, словно все шло нормально. Это просто очередное испытание, с которым надо справиться самой. Я была разъярена. Более того — после всего прочего, что мне довелось пережить в этом городе, я была сломлена.

Несколько дней после этого я не выходила из дома и ни с кем не разговаривала. Постоянно выходила из себя и без всяких причин разносила свою комнату. Папа считал, что все это просто проблемы в школе. И когда позвонил директор и пригрозил отправить меня в приют за прогулы, я сорвалась. Этот городишко хотел разрушить мое тело и душу. Вот тогда я и ворвалась в школу и обрушила всю свою злость и отчаяние на голову девчонки, задиравшей меня особенно рьяно, — рассадила ей черепушку дверцей шкафчика. Это был настоящий катарсис. После этого я ушла из школы и ни разу не оглянулась назад. Ко всем чертям Фромберг.

Мы вернулись в Лас-Вегас, но частичка меня навсегда потерялась в Монтане. С Проповедником я по крайней мере могла бороться. Это ударило по мне иначе, поскольку человек, которого, как мне казалось, я любила, отнесся к случившемуся с полным равнодушием. В конечном счете это пережить мне было легче, потому что в той ситуации я оказалась не столь беспомощна — мало того, я быстро сумела его остановить. Уверена, немногие девушки смогли дать Проповеднику отпор. Но то, что произошло в Монтане, было столь чудовищным и жестоким, а я оказалась совершенно бессильна себя защитить. Если бы можно было стереть одно-единственное воспоминание, то я уничтожила бы именно это.

С тех пор случившееся лишь мельком вспоминалось пару раз, но вопрос Говарда — никогда еще ни о чем меня не спрашивали с такой прямотой — оживил картины прошлого. Я поняла, к чему он клонит. Это приходило в голову и мне самой: почему я в этом бизнесе — потому что я некогда побывала жертвой или же потому, что хотела в чем-то преуспеть? Я обдумывала все и так и эдак и неизменно приходила к одному и тому же выводу: это не имело ровным счетом никакого значения. Все произошло слишком поздно, чтобы повлиять на мое развитие. Случилось бы это или нет — я все равно стала бы порноактрисой. Я навидалась на своем веку достаточно терапевтов, чтобы это усвоить.

Я никогда никому не рассказывала ни о пережитом в Монтане, ни о Проповеднике, потому что не хотела казаться жертвой. Пусть обо мне судят по моей личности, а не по тому, что со мной случалось. В конце концов все плохое лишь прибавило мне уверенности в себе: я ведь сумела это пережить и стала только лучше и сильнее.

Скелет в шкафу есть почти у каждого — у кого свой собственный, у кого фамильный. Бывают люди, которые претерпели в свое время тяжкие невзгоды, а повзрослев, стали юристами или докторами с прочными семьями. Другие были чем-то слегка уязвлены — и превратились в яростных социопатов. Важен не опыт, перенесенный в детстве, а то, был ли ты подготовлен — родителями ли, наследственностью или образованием — к тому, чтобы пережить его и преодолеть.

— Нет, — прозвучал мой ответ на вопрос Говарда. Безбожное вранье. Я не была готова к тому, чтобы об этом рассказывать, и уж тем более к тому, чтобы терпеть его реакцию. Нечего людям думать, будто я попала в этот бизнес, потому что была жертвой. Это был мой собственный выбор, и я им гордилась.

По счастью, Говард быстро перебрался на более легкие темы.

— Как бы мне хотелось тебя куда-нибудь пригласить. — Он так и пожирал меня глазами в течение всей передачи. — Пожалуйста, скажи «да». Я тебе заплачу за свидание.

Я понимала, что многое у Говарда было всего лишь игрой. Так, он изобразил испуг, разглядев татуировку в виде дракона у меня на шее.

— Самая жуткая татуировка, какую я только видел, — сетовал он. — Уродство какое. Ты просто психованная.

Но во время перерыва Говард спросил, нельзя ли ему посмотреть на эту татуировку еще раз.

— Правда круто, — сказал он. Тут я поняла, что мы с Говардом похожи: у обоих есть некий внешний фасад, который мы являем миру. Несколькими годами позже он тоже сделал себе татуировку.

Во время шоу Говард пригласил меня на вечеринку для своих сотрудников в «Скорз». Когда после передачи мы с Джой сидели в комнате отдыха, к нам заглянул Гэри Делл Абэйт, продюсер шоу, чтобы уточнить, идем ли мы. Они арендовали целый стрип-клуб.

В «Скорз» Гэри выдал каждому по две тысячи шуточных денег на поощрение стриптизерш и шампанское. Мы с Джой оказались единственными, кто не работал в шоу — помимо трех десятков стриптизерш. Поскольку клуб был закрытым, казалось, их фортелям не будет пределов.

Через час-другой подошел Фред Норрис, инженер и соавтор программы, и передал, что меня ищет Говард. Я нашла его в окружении девиц. Они буквально висли на нем, но он никого не лапал и не хапал. Только твердил, чтобы они остановились и не заходили слишком далеко. В этот момент я осознала, что Говард — из тех парней, кто не распускается и действительно любит свою жену. И от этого он стал казаться еще привлекательнее.

Я присела рядом с Говардом, и он заявил:

— Я как раз говорил девчонкам, что ты можешь станцевать на коленях лучше, чем они.

Инстинкт Говарда не подвел. Конечно, в «Бешеной лошади» я изрядно поднаторела в этом искусстве. Только уместно ли обрушивать такое на Говарда, если я представляю здесь «Уикэд»? Я поискала глазами Джой. Ее осаждали шесть стриптизерш — понятно, там не до меня. Ну, раз такое дело, закатим Говарду такой танец на коленях, какого он не забудет всю свою жизнь. Бедолага тотчас лишился дара речи. Когда я оседлала его колено, он был просто потрясен. Кстати, вся трепотня о том, что у него якобы член маленький, тоже оказалась частью актерской игры. Я чувствовала через его штаны: штуковина была огромной.

После танца на коленях мы с Джой ушли из клуба. Снаружи ждал лимузин, чтобы доставить нас на фотосессию в Нью-Джерси. О съемках мы думали с ужасом: как-никак девять бокалов шампанского за вечер.

Я сидела в лимузине, вспоминая события минувшего дня, и настроение у меня было отличное. Я не только осилила интервью, но и подружилась с Говардом и всей его командой. Я знала, что теперь попаду в это шоу, когда мне будет угодно. А главное — я представляла, как мной будет гордиться Стив. Мне ведь даже удалось разрекламировать «Голубое кино», чего он и хотел. Наконец я сделала первые шаги по той стезе, о которой Стив мечтал. Говоря ему о своем желании стать суперзвездой, я не была уверена, что действительно смогу этого добиться. Ну и, конечно, дело в Говарде Стерне: любая горячая девушка могла попасть в шоу — и осрамиться. Но я взяла верх, и они меня полюбили.

С Джой Кит (слева) и Сидни Стил.

На красном ковре в Каннах.

Глава тринадцатая

Мне было о чем подумать по пути в Канны. Благодаря сцене с Т.Т. Боем меня номинировали на высшую награду Hot D’Or «Горячее золото» — это было крупнейшее событие в мире порноиндустрии, проводившееся в Европе одновременно с Каннским кинофестивалем; туда съезжались и зарубежные покупатели «взрослых» фильмов. Еще раньше, уже после передачи Говарда Стерна, я осознала, что теперь живу настоящей жизнью. Я уже не просто барахталась в мире порно в поисках денег или только для того, чтобы хоть чем-то заняться. Теперь это стало проявлением моей личности, моей карьерой. Я представляла «Уикэд» и саму себя на крупнейшем кинофестивале мира. И никто не знал толком, что я за птица и откуда взялась. Я могла сойти с самолета и стать кем сама пожелаю. Неприкосновенной богиней или разнузданной тусовочной девчонкой, чопорной недотрогой с темной стороной или живым воплощением фантазий мужчин — и некоторых женщин — западного мира.

Мне был двадцать один год, и наконец-то самостоятельность перестала тяготить меня. Никто не командовал мной: ни Стивен Сент-Круа, ни Стив Оренштайн, ни папа, ни Джой Кинг, ни кто-нибудь еще. Я была сама по себе, и каждый из этих людей в меня верил. Канны стали началом моей новой жизни.

Стив Оренштайн и Джой были со мной. За день до планируемого отлета я посеяла паспорт, и Стив потащил меня за новыми документами. Потом я целых двадцать четыре часа упаковывала десяток чемоданов: Канны — дело серьезное, надо быть готовой ко всему. С нами ехали еще две девушки, Джули Эштон (бывшая преподавательница испанского из старшей школы) и Кайлан Николь (в ту пору — правящая королева анального секса), и обе они были более опытны и популярны, чем я. Может, я и стерва, но мне ничего так не хотелось, как обставить этих цыпочек. Хотя это было трудно, поскольку в то же время я пыталась у них же учиться. Обе они усвоили, что правила, пригодные для всего прочего мира, не подходят им с их красотой, их грудями и статусом. Они были настроены делать решительно все, что им захочется (знала бы я, что это последняя поездка Кайлан в Канны: вскоре после этого она оставила бизнес, отреклась от порно и стала учительницей в воскресной школе; Джули ушла в «Плейбой. Ночные вызовы»).

Во время полета Джули и Кайлан заказывали одну выпивку за другой, шастали по салону, как по своей гостиной, и, к изумлению и восхищению пассажиров мужского пола, откровенно амурничали друг с другом. Хотя мне и самой доводилось состоять в лесбийских отношениях, так далеко я не заходила. Папа-полицейский научил меня следовать правилам, и поведение Джули и Кайлан меня смущало. С одной стороны, становилось не по себе, а с другой, хотелось, чтобы и у меня хватило пороху на нечто подобное. Я как-то заикнулась: «Но ведь нельзя ходить в ванную комнату, когда зажигается надпись «Пристегните ремни», — и Джули с Кайлан посмотрели на меня, как на самое тупое существо на свете.

Мы сошли с самолета — и очутились в ином мире. Вот что я представляла себе, когда мечтала в детстве о всемирной славе фотомодели. Это оказалось даже круче моих фантазий. Повсюду мелькали вспышки фотокамер. Папарацци орали и дрались, чтобы сфотографировать меня, хотя понятия не имели, кто я такая. Ошеломленная, сбитая с толку, я пробивалась через толпу почитателей к ожидающему меня лимузину. Впервые я узнала, каково быть настоящей знаменитостью. Прежде я только играла в нечто подобное, но теперь это было в моей власти.

Когда мы уносились прочь в лимузине, я думала о том, что сделала все правильно: передо мной открывались блестящие возможности. Мое имя могло прогреметь повсюду. Я пришла в бизнес, полагая, что быть звездой — это сниматься в сценах и продавать видеофильмы. Но никогда не думала, что этот безумный кавардак — тоже часть работы.

Отель «Ройял Казино», куда мы прибыли, походил на дворец. Мне еще не доводилось бывать в такой огромной, так роскошно декорированной комнате. Джой каждые десять минут расписала мне на интервью и фотосъемки. А я была в восторге от этой работы. Я бы что угодно сделала, чтобы заслужить всеобщую любовь. Оглядываясь назад, я понимаю, что это всего лишь один тип неуверенности в себе сменился другим: я поступалась собой во имя потребностей и ожиданий публики, как раньше жертвовала собой ради потребностей и ожиданий мужчин. У меня просто развивался новый вид зависимости. Столь же пагубный для душевного равновесия.

Пресс-конференция, посвященная премиям Hot D’Or, выбилась из графика. Вот он, мой первый шанс показать всем, каков мой замах. Хотя, конечно, сама я этого не знала. Зато знала, что следует делать. И пока остальные девушки наряжались для конференции как стриптизерши и проститутки, я облачилась в красивый голубой костюм от Версаче. Пресс-конференция началась в полдень; я тянула со своим появлением до часа дня, чтобы произвести как можно больший переполох. Во мне и по сей день сидит маленькая девочка, которая вечно во всем сомневается, но я всегда заставляю себя идти и делать все — что бы это ни было — больше и лучше других, этой малявке наперекор.

Когда я вошла в комнату, все внезапно смолкли. Не знаю, к добру или к худу, но смотрели на меня так, будто я опоздала к началу занятий в первый же день в новой школе. Внезапно всю мою психологическую подготовку как рукой сняло, меня охватила нервозность: задрожала, руки и шея покрылись «гусиной кожей». Я шла к столу, где в неловком молчании сидели остальные девушки, и повторяла себе: «Спокойно! Все хорошо!» Люди обращались ко мне. Я не могла разобрать ни слова.

Я села, и снова начался шум, все порывались взять у меня интервью. Это была первая пресс-конференция в моей жизни, и я еще как следует не освоилась. Но опыт, полученный на конкурсах, был при мне: я смотрела журналистам прямо в глаза и давала каждому именно тот ответ, какой он и хотел услышать. Потом я не могла вспомнить ни единого слова из всего, что тогда наплела.

Порно в то время гремело в Европе: фотографы и фаны гнались за нашими авто и лимузинами, стоило нам высунуться из отеля. Мы вызывали больший ажиотаж, чем актеры мейнстрима, потому что держались не столь неприступно.

Я неизменно следила за тем, чтобы быть одетой наилучшим образом. Если нас фотографировали, становилась в середке первого ряда. Если поблизости оказывалась телевизионная камера, обязательно завладевала микрофоном. Сама не знаю, что на меня нашло. Я пробивалась вперед буквально повсюду. Я соревновалась с лучшими девушками индустрии и должна была доказать, почему именно я из всех нас достойна стать старлеткой года. Даже когда фотографы вопили «Памела!», я подыгрывала, улыбаясь для снимков, — пусть думают, будто я Памела Андерсон. Мне самой становится стыдно, когда я вспоминаю, как эгоистично, как хищно я себя вела, но знакомство с фатальным веянием нарциссизма неизменно сопутствует успеху.

На второй день мы раздавали автографы на пресс-конференции. Вот это уже был полный отстой. Каннская администрация затолкала всех порнодеятелей в тесный полуподвальный закуток под залами, где демонстрировались фильмы основной программы. На входе я ухватила гид по премьерам; его выпустили специально для фестиваля и раздавали участникам. Я пролистала его и в конце увидела на снимке свое собственное лицо. Весь текст на странице состоял из единственного слова «Дженна!». «Уикэд» раскошелилась на цветную рекламу.

Как оказалось, все представители мейнстрима наперебой расспрашивали, что это за белокурая девушка изображена на программе. И тогда продюсер канала «Е!» решил разыскать меня и раскрыть тайну. Когда в тот вечер я покидала конференцию, оператор «Е!» заметил меня и завопил:

— Дженна!

Я обернулась, и оператор подлетел ко мне.

— Кто вы? — спросил он. — Вы должны нам рассказать!

И тут я совершила один из самых безоглядных шагов в своей жизни: выхватила у оператора микрофон, и мое второе «я», доселе неведомое мне самой, прорвалось наружу:

— Привет, я Дженна Джеймсон, передаю из Канн, Франция, где крупнейшие мировые знаменитости собрались, чтобы целую неделю загорать на солнышке, общаться и смотреть фильмы.

Возможно, где-то в глубине души мне всегда хотелось стать телеведущей. Недавно я смотрела на Синди Кроуфорд, ведущую «Дома стиля» на МТВ, и думала, насколько лучшую работу могла бы выполнять, если бы выглядела столь же великолепно, как она.

— Я нахожусь здесь, потому что работаю на «Уикэд пикчерз», где мы снимаем такие горячие фильмы для взрослых, что вы, пожалуй, взорветесь, если не зажмурите глаза. В этом году я номинирована на высшую награду. И я ее, возможно, получу, но вам придется отправиться со мной вместе и самим на это посмотреть.

С одной стороны, я вся жила настоящим моментом и болтала без умолку, а с другой — очень хорошо отдавала себе отчет в том, что делаю: пытаюсь завлечь канал «Е!» на съемки вручения наград. Когда я умолкла, все были потрясены. И не только из-за того, что я наговорила, но и из-за того, что, как и в случае с Говардом, никто не понимал, каким ветром занесло в порнозвезды столь юное и невинное на вид существо. По счастью, рядом крутилась продюсерша, и, едва я завершила свой нелепый монолог, она подскочила ко мне:

— А не хотели бы вы в течение всего фестиваля быть нашим корреспондентом?

— Без проблем! — лихо откликнулась я.

Как только продюсерша повернулась спиной, на моей физиономии засияла восторженная гримаса, в голове проносилось: «Вот это да!»

При первом моем появлении на канале «Е!» я гуляла по дамбе с рожком мороженого и обсуждала премьеру этого вечера. Позади меня в камеру попала целая толпа людей, гнавшихся за мной в надежде на автограф и убежденных, что я какая-нибудь звезда. Восприятие, поняла я, и есть реальность.

Тем вечером я брала интервью у настоящих звезд, никто из которых и не подозревал, ни кто я такая, ни чем занимаюсь. Все просто считали, что я — очередная смазливая мордашка с канала «Е!». И действительно уважали меня за это. Сердце колотилось так, как будто я вновь набралась метедрина. Мне был двадцать один год, и мои мечты претворялись в реальность. И, что самое странное, мне совсем не было страшно. Я была верхом застенчивости, но почему-то совсем не боялась выступать на «Е!», так, словно готовилась к этому всю свою жизнь. Я заново открывала саму себя. Да, месяцы, когда я сидела на одной лапше, сделали свое дело.

В тот вечер все мы приоделись, и Джой повела нас в клуб, открывавшийся в полночь. Казалось, все, что было в Каннах, набилось сюда и разделось почти догола, поскольку кондиционеров здесь не оказалось. Благодаря каналу «Е!» и алкоголю адреналин у меня в крови разыгрался так, что я вместе с Джули и Кайлан взобралась на стойку бара и разделась до лифчика и трусиков бикини. Потом с полдюжины незнакомых девушек залезло к нам, и мы принялись лапать друг друга. Подобные дела в этом клубе были обычным делом: по всей танцплощадке целовались парочки, а кое-кто и вовсе трахался на лестнице.

Внезапно мой взгляд упал на черноволосого официанта с идеально очерченной челюстью. В моих глазах одно из достоинств Франции заключается в том, что парни здесь горячие, а девушки — нет, стало быть, расклад в мою пользу. Хотя я никогда не относилась к тем девицам, которые подцепляют парней. Ни разу в жизни я сама не совершала первого шага. Я просто ждала, пока парень сам не обратится ко мне, как Виктор или Джек. Но я больше не была Дженной Массоли или даже Дженной Джеймсон. Я была Дженна! с восклицательным знаком. И я спрыгнула со стойки и выбила поднос с напитками у него из рук. Теперь и не вспомню, то ли я была неуклюжей, потому что назюзюкалась, то ли пыталась держаться напористо и сексуально. А может, и то и другое.

Я потерла ногой о бедро официанта и запустила пальцы в его шевелюру. Едва он открыл рот, чтобы что-то сказать, я накрыла его губы своими, и мой язык проник ему прямо в горло. Тут уже было не до разговоров: парнишка сгреб меня в объятия и начал целовать в ответ. Это было самое восхитительное чувство на свете. Вот она я, долбаная порнозвезда, взбудораженная до того, что лижусь с первым встречным официантом.

Парень схватил меня за руку и провел через танцплощадку за дверь, ведущую к ванным комнатам для персонала. На полпути мы остановились, и наши губы снова встретились. Я массировала ему спину и перешла на задницу. Губы парня очутились на моей шее, и он захватил кусок кожи так, что меня пробрала дрожь.

Моя рука потянулась к переду его штанов. Я хотела узнать, каково там. Член выпирал из черных брюк, подрагивая каждый раз, когда я сжимала его через ткань.

— Тебе не надо обратно на работу? — спросила я.

— Нет, — медленно проговорил парень с очаровательным акцентом. — Мне ничего не надо делать.

Он накрыл ладонью перед моих трусиков и предоставил жару растекаться по моему телу так, что я просто исходила влагой. А потом сдвинул трусики и потер внизу средним пальцем так, что он просто проскользнул внутрь. Большим пальцем он обрабатывал мой клитор, пока я не задрожала в оргазме. Я и не ожидала, что кончу так скоро.

— Пойдем куда-нибудь, где поудобней, — шепнула я ему.

Мы слиняли из клуба через черный ход, отправились в мой номер в гостинице и трахались до восхода солнца. Я была наслышана о том, что французы — великие любовники, но этот паренек с его неутомимостью, чувственностью и французскими фразочками, которые он нашептывал мне на ухо, превзошел все мои ожидания. Понятия не имею, что именно он говорил, но это будоражило меня до крайности — пусть бы даже он твердил: «Ах ты, тупая американская сучка».

Когда все кончилось, он прижался ко мне своим нагим телом. Я моментально напряглась. Терпеть не могу обниматься. Когда ты разгоряченная, потная и липкая, самое последнее дело — это прижиматься к чему-то другому, тоже потному и липкому. Я отодвинулась, и парнишка явно был уязвлен.

— Сколько тебе лет? — поинтересовалась я. Я же ничего не знала об этом парне.

Он посмотрел на меня как овечка и отвел глаза.

— Можешь сказать, — заверила я. — Это ведь неважно.

Парнишка пробормотал, сколько, и у меня отвисла челюсть. То, что я сейчас совершила, считалось противозаконным во многих частях света.

На следующий день режиссер вручил мне билет на вечернюю премьеру.

— Хочу посмотреть на реакцию, когда ты прошествуешь по красному ковру, — сказал он.

До начала фильма оставалось несколько часов, и я обежала Канны в поисках подходящего наряда, пока не влюбилась в черное платье от Валентино, высадившее меня на 3800 долларов.

Я переоделась прямо в служебном помещении магазина и, взяв такси, прикатила на премьеру. Все заполонили лимузины, представители прессы толпились у красного ковра, как игроки на петушиных боях. Больше всего на свете я боялась, что меня никто не узнает или что всем будет на меня наплевать. Я уже прошла около четверти пути по ковру, как вдруг кто-то закричал: «Дженна!» — и началось светопреставление. Вот то мгновение, которое должно бы длиться вечность; то же самое я испытывала и когда только-только приехала сюда.

Начался фильм, а я даже не могла сосредоточиться. Голова шла кругом. Через пятнадцать минут я улизнула, а в отеле обнаружила команду «Е!», поджидавшую меня. Они хотели снять меня этим вечером в клубе «для своих».

Всю оставшуюся неделю по утрам я раздавала автографы в подземелье, днем снималась для «Е!», до рассвета гуляла на вечеринках, потом урывала пару часов сна — и все начиналось заново. Не припомню, чтобы хоть когда-нибудь в жизни я так веселилась.

Вручение наград «Горячее золото» стало моим взлетом. Я завоевала звание Лучшей новой американской старлетки и Лучшей американской актрисы. После этого я обвела взглядом зал и сказала себе: «Я это сделала. Я — самая популярная здесь». Пусть это мелко — но именно так я и думала. Жизнь подобна старшей школе, где борьба за популярность идет в пределах классной комнаты, огромной, как целый мир.

Теперь мою кровь бередила мысль о славе мейнстрима — или, по крайней мере, об этой дразнящей возможности. Я уже не могла оставаться прежней. Возвращаясь домой на самолете, я чокалась миниатюрными бутылочками «Джека Дэниелса» с Джули и Кай-лан: теперь я стала одной из них и сама себе была законом. И мне все сошло бы с рук, ибо я — Дженна! с восклицательным знаком. Я полагала, что наконец-то обрела себя, но на деле я превращалась в чудовище.

Лаура Синклер и я с призами «Горячего золота»

Глава четырнадцатая

Я лежала в постели у Стивена дома; этим вечером на канале «Е!» состоялась премьера специальной передачи из Канн. Меня переполняло возбуждение. Впервые в жизния достигла чего-то, не снимая с себя одежды. Без особых усилий, в отличие от большинства людей, виденных мной в Лос-Анджелесе, я попала на национальное телевидение. Больше я не чувствовала себя эдаким грязным секретиком общественности. И если уж совсем начистоту, я просто влюбилась в собственное изображение на экране.

— Ты только погляди, — теребила я Стивена. — Прямо настоящая звезда!

Наконец он повернулся ко мне и насмешливо поинтересовался:

— А чего это ты так упорно называешь себя звездой?

В то же мгновение во мне будто что-то погасло.

— Эгоистичный ублюдок, — пробормотала я.

Встала, оделась, ушла из его квартиры — и больше мы никогда не виделись. Может, я и проявляла мелочное тщеславие, но это был один из тех моментов в моей жизни, которым я гордилась больше всего на свете, а Стивен его изгадил. Я не могла больше находиться среди таких людей. Только я сама вправе себя осаживать. Я сама — и никто другой.

После Каннского кинофестиваля моя карьера неукоснительно пошла вверх. Каждый месяц новый фильм с моим участием становился хитом. И молва обо мне распространялась все шире. Я отхватывала все высшие награды — и «Ночные фильмы», и XRCO FOXE. Казалось, я свечусь на каждой странице ПВН, где мои фильмы номинировались на награды едва ли не по всем категориям, и в том же году меня даже пригласили вести церемонию вручения призов — самую престижную в бизнесе.

Я знала, кого хочу взять с собой: своего отца. Он оставил Ридинг и время от времени позванивал мне поди разбери откуда. Папа редко оставлял мне свой номер или хотя бы сообщал, где находится, а я не лезла с расспросами. Я так и не знала, в какую передрягу он впутался, но на случай, если ко мне нагрянет полиция, предпочитала ничего не знать о папином местонахождении. К тому же отец, кажется, так никогда и не звонил, просто чтобы узнать, как у меня дела. Разговоров было только о нем да о том, как ему нужны деньги на текущие расходы.

И когда отец позвонил из очередного телефона-автомата в неведомом уголке огромной нашей страны, я пригласила его на церемонию вручения наград. Несмотря ни на что, мне хотелось, чтобы отец увидел, как я стану победительницей. Чтобы он не считал меня больше маленькой девочкой, неспособной позаботиться о себе. Пусть увидит, что я добилась успеха, уважения и восхищения. Я хотела, чтобы он мной гордился. Чтобы ему не было все равно. И возможно, еще я хотела, чтобы одобрение отца окончательно расставило все точки над 1 в вопросе, правильно ли я выбрала свой жизненный путь.

За прошедшие годы я разговаривала с Тони каждые несколько месяцев — гораздо чаще, чем с отцом. Ведь в детстве мы с Тони были так близки. Мы болтали днями напролет, устраивали шуточные соревнования, жили в нами же придуманном мире. Но вот моя жизнь оказалась посвящена работе, а Тони стремился стать хорошим мужем и отцом, и это отдалило нас друг от друга. Теперь мы просто обменивались фактами: Гейдж, его сын, начал ходить; Селена только что перенесла гистерэктомию, сам он занимался меновой торговлей, бабушка оправилась после двойной мастэктомии, но теперь у нее обнаружили рак горла, и ей пришлось сделать искусственный пищевод. Общаться с Тони стало как-то неловко. Все, что бы мы ни сказали друг другу, казалось лишенным искренности и подлинных чувств, и говорили мы все реже и реже. И я очень переживала, хотя отчасти в этом была и моя вина: ведь я незаслуженно переносила на брата обиду на отца. В конце концов, именно Тони я обязана лучшими воспоминаниями моего детства.

Я изо всех сил старалась отвлечь себя от мыслей о предстоящих событиях: приезде отца и церемонии. Меня не слишком беспокоило, получу ли я награду, хотя, кто бы спорил, блеснуть перед папой — это было бы замечательно. Просто не хотелось выглядеть в роли ведущей жалко и недостойно. Я испытывала непреодолимую тягу поразить всех. Надо быть занятной, раскованной, обаятельной. Нельзя же посрамить и себя, и «Уикэд». Я и поныне заставляю себя быть именно такой, какой меня хотят и ожидают увидеть.

Я купила мерцающее, открытое посередине платье за пять тысяч долларов — наряд, приличествующий звезде. Еще я наняла визажиста и парикмахера, который шесть часов накручивал и укладывал мои волосы в некое подобие футуристического «конского хвоста». Насколько я помню, я смахивала на нечто среднее между Барбарой Иден и звездой дискотеки.

Как только мы прибыли, нас с папой запихали за кулисы. В самом начале объявили награду за лучшую секс-сцену. Я и опомниться не успела, как мы с поглотителем тунца уже получали приз. Едва я ушла с подмостков, как продюсер вытолкнул меня обратно под лучи прожекторов. Я должна была представить следующих награждающих, которые провозгласили очередную номинацию: Старлетка года. Пока они объявляли награду, я улучила минуту и удрала в ванную. Моей конкуренткой оказалась какая-то актриса из жесткого порно, и никаких шансов на победу мне не светило.

Когда выкрикнули мое имя, я спринтом припустила обратно на сцену. Ошеломленная, я обнимала награждающих немытыми руками. Вспомнилась речь Саванны, принимавшей награду. Никто в индустрии не прочил ей успеха, и она, выйдя на сцену, ограничилась словами: «Идите на хер». На краткий миг захотелось сделать то же самое: слишком много сидело в зале девиц, которые держались со мной как последние суки. Но я предпочла с достоинством получить приз и поблагодарила Стива и Джой.

К концу церемонии публику уже мутило от моих появлений на сцене. «Голубое кино» признали лучшим фильмом и наградили также за монтаж и режиссуру, а мне вручили приз за лучшую сцену «мальчик-девочка» и провозгласили лучшей актрисой, что я сочла самым главным. Старлетка года — это лишь приз за то, что ты новенькая милашка, но звание лучшей актрисы означало, что у меня есть талант — по крайней мере, по сравнению с остальными. Еще никто за всю историю этого шоу не отхватывал столько наград.

Все шутили, что настал Год Дженны. Мое высокопарное обращение к Стиву Оренштайну оборачивалось пророчеством. За кулисами я услышала разговор двух девушек.

— Забавно, да? — говорила одна. — Выбрали ее ведущей, а она все награды загребла.

— Хотелось бы мне знать, скольким парням она ради этого отсосала, — отозвалась другая.

В действительности же я выиграла потому, что заводила публику на всю катушку. Всего за год, начиная с Говарда Стерна и заканчивая каналом «Е!», я проделывала такое, что еще не удавалось никому. И хотя этими девицами двигала обычная зависть, слышать такое было больно, как бывает больно и сейчас, когда люди обливают грязью сделанную мной работу.

Под конец этого вечера я сидела со всеми своими призами на коленях, и голова у меня шла кругом. Я обставила всех. И, точно как на прежних конкурсах, сделала это сама. Папа лишь пришел, чтобы посмотреть на конечный результат.

Но на этот раз я ничего не имела против. И хотя пригласила я сюда отца именно для того, чтобы заслужить его одобрение, теперь было ясно: ни его похвалы, ни его участие мне не нужны. Успех придал мне уверенности; наконец я оказалась на пути к истинной независимости. Это стало поворотным моментом в моих отношениях с отцом, потому что теперь я приняла его таким, каким он был: человеком, который любил меня, но не умел это выразить. Конечно, быть отцом он так и не научился. Но дело не только в этом. В тот миг, когда папа сказал, до чего я, выйдя на сцену, напомнила ему мою мать, мне все стало ясно: он боялся приблизиться ко мне — я слишком напоминала ему о жене, которую он так любил и потерял.

После церемонии у меня уже не осталось сил на празднование. Я вернулась в свою комнату, заперла дверь и расплакалась. «Моя жизнь достигла своей гребаной вершины, — думалось мне. — Отсюда нет другого пути, кроме как вниз».

После всех этих перипетий во мне выработалось странного рода высокомерие. Я возомнила себя умней всех вокруг, что, может, истине и соответствовало, но оправданием для такого поведения не являлось. На площадке я держалась так, будто только одна в сбыте фильмов и разбиралась. Я знала, каким именно видом секса заниматься, с кем работать и в скольких сценах сняться. Если кто-нибудь мне перечил, я вставала на дыбы. Я смекнула: достаточно пригрозить, что не стану сниматься или напущу на режиссера Стива Оренштайна — и все делали то, что мне было угодно. Когда в двадцать один год заполучаешь подобную власть, то распоряжаешься ею с удовольствием — и без разбора.

Но, понаблюдав за мной некоторое время, Стив однажды отвел меня в сторонку.

— Ты должна понять, Дженна, — сказал он, — ты у всех на виду. Твое имя на устах у всей индустрии. Множество людей смотрит на тебя — так следи за тем, что ты говоришь. Я не прошу, чтобы ты стала другим человеком, просто подумай хорошенько, прежде чем что-нибудь сказать.

Наверное, последнее, чего ожидает человек, собираясь в порнозвезды, это что он станет образцом для подражания; однако именно это мне и дал понять Стив Оренштайн. И он был прав. Я поняла: поскольку я и так делаю то, что может выставить женщин в неприглядном свете, особенно важно, чтобы мой уровень поведения был выше, чем у других.

С Аарри Флинтом.

Возможность последовать принятому решению предоставилась через несколько дней. После вручения наград ПВН и появления в мейнстриме всем захотелось взять у меня интервью, в том числе и тем, кто мог бы это сделать и раньше. Одним из этих людей был Эл Голдштейн, издатель журнала «Скрю», который в ту пору писал для «Пентхауса». Джой организовала пирушку после вручения наград, и Голдштейн явил себя пред наши очи. Это был тучный, сальный, неряшливый господинчик, державшийся с нами обеими весьма недвусмысленным образом. Обсуждая интервью, он то и дело подпускал намеки насчет свидания или каких-либо сексуальных услуг с моей стороны в обмен на статью. Прямо он ничего не сказал, но именно такое впечатление у нас с Джой и сложилось. Едва он вышел, мы с ней переглянулись, и у обеих вырвалось:

— Ни за что.

Если какой-нибудь журналист вызывает у меня чувство неловкости или проявляет неуважение, я отменяю интервью. В нашем бизнесе ты сталкиваешься со всеми двойными стандартами, с какими общество относится к женщинам, и с этим необходимо вести непрерывную борьбу. Один из способов: никому не спускать неуважения.

Голдштейн так и не простил нам несостоявшегося интервью. И так я нажила в бизнесе первого врага. Он разразился кляузой на нас с Джой на передовице «Скрю», обвинив нас во всех мыслимых гадостях — и кое-каких немыслимых тоже. Перепало даже моей семье. И здесь настал перелом, поскольку до сих пор я была непогрешима. Я слыла золотой девочкой индустрии. А прочитав эту пачкотню, я была потрясена до глубины души. Хотелось бросить все и оставить бизнес.

Элом Голдштейном дело не ограничилось. Я оказалась в центре внимания всей этой камарильи, и это сказалось на моей жизни гораздо сильнее, чем я себе представляла.

Книга V

Глава первая

Глава вторая

Если бы кто-нибудь в Северном Голливуде отважился летом 1996 года приблизиться к пышногрудой блондинке с детским личиком, то его вполне мог ждать успех. Я чувствовала себя одинокой после разрыва со Стивеном — не потому, что по нему тосковала, а потому, что устала жить сама по себе. По мере того как восходила моя звезда, ютиться в крохотной студии становилось все тяжелее. Я хотела делить с кем-нибудь свой восторг. К тому же существовал еще и вопрос безопасности. Теперь я боялась заказывать еду на дом, а мой панический страх перед гаражами отнюдь не убавился после того, как взломали мой «Корветт» и забрали тысячи долларов, заработанные на фотосъемках и хранившиеся среди шмоток в багажнике.

Тем временем меня упорно осаждал Родни Хопкинс. А раз он спас мне жизнь, вовремя доставив меня в больницу, я чувствовала себя обязанной ему. Мое нежелание с ним встречаться вовсе не было порождено неприязнью: просто Род ничего во мне не вызывал. Но я была одинока и исполнена признательности — и потому сдалась.

Род заехал за мной, и мы отправились в итальянский ресторан на бульваре Вентура (я редко забиралась дальше Голливудского холма). В полумраке, с услужливым персоналом — какой это мог быть романтичный вечер. Но, как я и опасалась, все обернулось тоской зеленой. Я — человек общительный. Мне легко поддерживать разговор, в «Бешеной лошади» я научилась развлекать даже самых тупых. Но, о чем бы я ни спросила Рода, в ответ он выдавливал из себя одно-единственное слово. Я отпускала шутку или дурачилась — а он смотрел на меня отсутствующим взглядом. И неловкие паузы становились все дольше. Я уже не знала, как унести ноги. Когда Род подвез меня к дому, я пулей вылетела из машины и сказала, что дальше можно не провожать.

Любой другой бы скумекал, что продолжения не последует, и отстал бы, но Род оказался то ли забывчивым, то ли задвинутым. Он неустанно названивал снова и снова. И время от времени я, то от скуки, то с голодухи, позволяла ему вытащить меня на ужин.

И постепенно я начала привязываться к Роду. Он тоже осваивался со мной, начал смеяться в ответ на мои шутки, а это всегда прибавляет мужчине очков. Так хорошо было смотреть, как он тащится от всего, что бы я ни сделала или сказала. Безумно талантливый режиссер, Род только начинал снимать картины для «Уикэд», а о бизнесе он знал предостаточно. И я быстро смекнула, что он способен мне помочь. Было ли это легкомысленно? Да. Было ли это нетипично для меня? Увы, нет.

Род был среднего роста, с каштановыми волосами, эспаньолкой и с серьгами в ушах. Большинству людей, включая и меня, он казался угрюмым: никогда не улыбался, мало говорил и не умел проявлять свои чувства. В нем не было заметно ни глубины, ни скрытой чувствительности, ни крупицы авантюризма или порывистости. Возможно, все изъяны проистекали из воспитания. Род был единственным ребенком в семье и так и не сблизился со своими родителями. Бывший танцор из Канады, он слегка потерял форму. Однако танцорское чувство моды осталось при нем. Род носил кожаную куртку с подкладными плечами, которой постеснялся бы и Goodwill.

Первым фильмом, над которым мы работали вместе, был «От корки до корки». Я принимала участие во всем: в написании сценария, подготовительной работе, подборе гардероба, установке декораций. Охваченная детским восторгом от подобного экспериментаторства, я запихнула саму себя в каждую сцену, что было нелепо. В отличие от «Голубого кино», «От корки до корки» обошелся без сюжетных линий, и мы уложились в одну десятую бюджета. Это была вереница сценок, объединенных не слишком оригинальным мотивом: библиотекарша воображает себя героиней книг, которые читает. Как исполнительница роли библиотекарши, я сделала три сцены «мальчик-девочка», три «девочка-девочка» и одну сольную мастурбацию — за два дня съемок.

Для каждой фантазии создавали новую обстановку, и я постоянно меняла парики и костюмы. Главная сложность оказалась не в актерской игре, а в том, чтобы сохранить целыми и невредимыми свои приватные части. Когда дошло до первой сцены «мальчик-девочка», Род, разумеется, навязался мне в партнеры. Первым же рывком он наподдал мне по шейке матки. Я согнулась пополам от боли и минут пятнадцать корчилась, сжавшись, и стонала. Прошло около шести часов, прежде чем я вновь смогла заниматься сексом. До сих пор сама не знаю, почему боль оказалась такой острой — возможно, там все распухло от предшествующих сцен с девочками.

Хотя мы с Родом и занимались любовью перед камерой, в жизни я к этому все еще не была готова. Поворотным моментом оказался фильм «Дурная», который потребовал еще больше актерской игры, чем «Голубое кино». Во время съемок все внимание Рода было сосредоточено на мне. Кажется, ему действительно было не все равно, что происходит со мной перед камерой, и мне это нравилось. Глаз у него был верный. К тому же он понемногу начал расслабляться, раскрываться, и с ним уже стало повеселее.

Это были одни из превосходнейших съемок за всю мою карьеру: я выступала почти в каждой сцене, что случается крайне редко. И я впервые снималась в сцене «втроем», с Питером Нортом и Марком Дэвисом. Оказывается, это трудно — уделять внимание двум парням одновременно.

Еще одно «а’труа» в этом фильме состоялось случайно. В сцене предполагалось участие только Тома Байрона и Шэннон, новенькой девушки-француженки, которая еле-еле изъяснялась по-английски. Я, по идее, должна была руководить Томом: указывать, что делать с Шэннон. Ему это нравилось, и он смотрел на меня как послушный мальчишка. Чем дальше заходило дело, тем больше я заводилась, пока, наконец, не сграбастала ягодицы Шэннон и, широко раздвинув их, не завопила на Тома:

— И это все, что ты получил?

Посреди сцены Шэннон принялась упрашивать меня со своим очаровательным французским акцентом:

— Хочу поесть твою ки-иску.

По идее, у меня в этой сцене секса не было, но Род нас не остановил.

Но самое странное произошло в моей сцене с Тиффани Миллион. Она обгладывала меня, и все шло прекрасно. И вдруг она подняла голову, пристроила правую грудь в нескольких дюймах от моей Динь-динь и принялась сцеживать туда молоко. Я была в ужасе. Я знала, что Тиффани способна выдавить молоко по команде, но мне и в голову не приходило, что она проделает такое со мной. И уж подавно я не была готова к тому, что последовало за этим: Тиффани снова опустила голову и начала слизывать собственное молоко. Я терпела как могла и, наверное, одурачила многих зрителей. Но до сих пор я поминаю ту сцену недобрым словом. Впредь я стала избегать подобных сюрпризов, заранее обговаривая с девушкой, что именно мы с ней хотим делать.

После съемок Род перебрался в огромный пятиэтажный дом в Студио-Сити, который снял за четыре тысячи долларов в месяц вместе со своим режиссером-напарником, Грегом Стилом. Они планировали заработать гораздо больше, сдавая помещение в аренду для съемок. Я все чаще проводила там ночи. Род так долго преследовал меня, так часто грезил обо мне, что, добившись наконец своего, не желал меня отпускать.

Но «От корки до корки» оказалось своего рода знамением: с сексом у Рода не ладилось. Он оказался первым моим мужчиной, с которым я изведала комплекс Мадонны-шлюхи. Где бы мы ни очутились, Род носился со мной как с принцессой. Но в постели секс непременно был грязным; Род вел себя так, словно я гулящая девка, постоянно выкрикивал оскорбления и, трахаясь, норовил засунуть мне в задницу палец, чего я не приемлю. По мере того как крепла связь между нами, ему все трудней становилось трахаться со мной из-за этой двоякости. По-видимому, чтобы получить наслаждение от секса, Роду необходимо было унижать женщину; но он не мог поступать так с женщиной, которую любил. Единственным плюсом наших, едва не дошедших до воздержания, отношений было то, что я так и не завела ребенка, которого все еще отчаянно хотела. С того самого дня, когда я впервые занималась сексом с Клиффом, мои мысли то и дело неизбежно возвращались к материнству. Так и не знаю, было ли это биологическим порывом, свойственным всем женщинам, или же результатом того, что мне самой не посчастливилось расти в полноценной семье. Но как ни жаждало материнства мое тело, я знала, что в действительности к этому еще не готова — ни в психологическом, ни в эмоциональном плане, да и в смысле карьеры тоже.

Несмотря на проблемы, я все равно хотела, чтобы отношения у нас складывались нормально. Это было бы разумно. Благодаря нашим фильмам Род стал первым режиссером, заключившим с «Уикэд» эксклюзивный контракт. Он поднимался в гору в мире «взрослых» фильмов. Да и я, главная актриса «Уикэд» по контракту, продвигалась в том же направлении. И раз уж мы сотрудничали в фильмах, резонно было и в жизни держаться вместе. Так я могла целиком сосредоточиться на своей карьере.

Я упорно выискивала причины любить Рода. Мысленно возвращаясь в то время, я вновь переживаю тот же процесс: тянусь к воспоминаниям о любви, о счастливой поре — и возвращаюсь ни с чем. Все шло прекрасно, пока у меня были свой собственный угол и независимость, но вскоре Роду пришлось съезжать из своего миниоазиса. Засранцы соседи категорически восстали против съемок, и тут Род ничего не мог поделать. Взамен он снял очаровательный домик с бассейном на Топанга и Вентура и предложил мне перебраться к нему. Я и согласилась.

Вечно пытаюсь разобраться, почему я влюбляюсь в людей. Как правило, совершенно не за дело. И хотя я и знала, что нам чего-то недостает, нам обоим нравилось настраиваться на волну друг друга. Поселившись вдвоем, мы заключили соглашение, что будем только работать вместе: Род — мой режиссер, а я — его звезда. Он был невероятно талантлив, и не только в области кинематографа. Я собиралась нанять кого-нибудь, чтобы украсить дом драпировкой, и однажды, вернувшись, обнаружила, что Род сам развесил прекрасные гардины из шелка и бархата и сделал перегородки из желтой китайской материи. За деньги я бы такой красоты не получила. Если мне не подходил какой-нибудь наряд, Род перекраивал и перешивал его для меня.

Наконец у меня появился парень, чье внимание на все сто процентов было сосредоточено на мне. Я была уверена в его любви, более того, он позволил мне всем распоряжаться. Я усвоила необходимую вещь: кто менее зависим, тот и держит поводья.

Кто-то может предположить, что после всего пережитого с Джеком я стала проявлять к партнерам больше сочувствия. Ничего подобного — теперь я была ничуть не лучше мужчин, с которыми встречалась. Я вымещала на Роде весь негатив и действительно его довела — терять-то мне было нечего. К концу первого месяца нашей совместной жизни скандалили мы непрерывно. Я как могла глумилась над его мужскими достоинствами и грозилась уйти — ведь на самом-то деле Род не был мне нужен.

Стоило мне заявить, что я убираюсь, как Род пускал слезу. А раз мужчина плачет — это каюк. При малейших признаках слабости я вытираю об этого человека ноги. Определенно, я пока не была готова к таким отношениям: я все еще переживала неразрешенные конфликты прошлого.

Рода можно было назвать разумным в тратах, но в ту раннюю пору своей зрелости я считала, что он мелочится. Раскатывает в раздолбанном белом фургончике, а купить новую машину отказывается. Я то и дело твердила ему, что однажды, вернувшись домой, он обнаружит свой драндулет полыхающим на подъездной дороге.

Конечно, Род и сам не был невинной овечкой. Он, похоже, точно так же вымещал на мне все свои неурядицы с женщинами. В своих попытках установить контроль надо мной Род придерживался пассивно-агрессивной тактики, играя на моей неуверенности в себе. Мог войти в комнату, когда я, обнаженная, накладывала макияж, и изречь: «Сразу видно, что первым номером тут задница». Или говорил, что больше всего его возбуждают азиатские женщины. А стоило мне заикнуться, что если кто на азиатку не похож, так это я, Род заявлял, что я приворожила его именно своими азиатскими глазами.

Постепенно я превратилась из преуспевающей, уверенной в себе женщины на пике своей карьеры в психичку, спрашивающего у всех и каждого о собственной фигуре и о себе самой. Так Род отомстил, сделав меня зависимой от него в такой же степени, в какой и он зависел от меня.

Во время приступов злости Род обзывал меня шлюхой. И это особенно выводило меня из себя: именно это словцо произнес Проповедник, когда меня изнасиловал. До сих пор, услышав это ругательство, неважно от кого, я вся вскипала. В первый же раз, когда Род брякнул такое, я предупредила его:

— Зови меня как хочешь, но слова «шлюха» я чтобы больше не слышала. Не то горько пожалеешь.

В недобрый час я ему это сказала: теперь Род знал, на какую болевую точку надавить, когда ему вздумается. Конечно, пришлось ему и расхлебывать последствия: я по натуре человек не агрессивный, но тут я швыряла в него книжками и молотила маленькими своими кулачками.

Если бы Род был мне безразличен, я бы пропускала его провокации мимо ушей. Но, несмотря на все это сумасшествие, я в него, похоже, влюбилась. И чем сильней становилось это чувство, тем упорней Род отвергал и отталкивал меня. Вместо того чтобы проводить свободное время со мной, он запирался в своей комнате и днями напролет строчил сценарии.

В конце концов наша сексуальная жизнь свелась к нулю — а я нуждалась в ней и не только как в наслаждении, но и как в подтверждении тех чувств, какие мы, по идее, испытывали друг к другу. И дело не только в унизительных комментариях Рода и в его неврозах на сексуальной почве: просто если ты в бизнесе вместе с любовником, то это, как правило, до последней капли выжимает из обоих энергию и страсть. Говорят порой, что работа — враг любых эротических порывов, что она губит сексуальные желания, превращая их в нечто иное. И это вдвойне справедливо, если твоя работа — секс.

Я пыталась как-то выкарабкаться, спасти нашу связь. Отчасти я хотела этого еще и потому, что с профессиональной точки зрения мы составили хорошую команду. Фильмы, которые мы сделали вместе, стали моими любимыми. И в качестве последней меры к спасению нашего романа мы решили пожениться. Я думала, что мы снова полюбим друг друга, убедила себя, что переоцениваю секс — может, в отношениях он не так уж важен. И я с головой ушла в подготовку к свадьбе века. Даже сама купила обручальное кольцо.

Оглядываясь назад, я понимаю, что совершила ошибку. Но ведь я считала, что ключ к счастью — это семья, то, чего у меня никогда по-настоящему не было. Я всегда романтизировала те годы своей жизни, которых не могла помнить, ту картину блаженства, в котором пребывало семейство Массоли до того, как умерла моя мать и наша жизнь пошла кувырком. Я думала, что сумею восстановить это с Родом. Мне нравилась мысль о замужестве, и еще с детских лет я мечтала стать матерью. В конце концов, мне исполнилось двадцать два: столько же было и маме, когда она вышла за отца.

Свадьбу назначили на 21 декабря 1996 года. Это было прекрасное празднество в театре Уилшир Эбелл, обошедшееся в 45 000 долларов. Прилетел папа; перед церемонией он в первый раз повстречался с Родом. А когда я опустошала третий бокал шампанского, настал миг просветления.

Я выбежала из комнаты и отыскала папу. До начала церемонии оставался еще час.

— Папа, я не могу этого сделать, — сказала я. — Не хочу я выходить замуж за этого парня. Это крупная ошибка. Как мне быть?

Я ждала доброго совета, готовилась последовать любому спасительному плану. То, что я получила вместо этого, стало худшей из премудростей, выслушанных мною за всю жизнь.

— Просто сделай это, — сказал папа. — Тебя же не к кресту приколачивают. Это так, только ноги замочить. Не понравится — уйдешь, вот и все.

Напомню, что я обратилась за советом к человеку, женившемуся пять раз.

И я прошла через это. Свадьба обернулась бы волшебной сказкой, не поджидай меня Род в конце церковного прохода. Стоя у алтаря, я думала только о том, как бы изобразить обморок. Я частенько слышала, что вырубиться возле алтаря — лучший способ закосить от свадьбы.

Верный признак того, что это было не просто «ноги замочить»: я ни разу не заплакала. Обычно я вою в голос, даже когда всего лишь смотрю «Свадебную историю» по телевизору. Вместо этого я просто хотела отсюда убраться. Какой же лицемеркой я себя чувствовала. Если вы посмотрите на наш свадебный портрет, то прочтете все на наших лицах: я выглядела перепуганной насмерть, а Род, казалось, пребывал на вершине счастья.

На следующий день мы вылетали на медовый месяц на Гавайи. А на эту ночь я забронировала номер в отеле «Беверли-Хиллз». Явившись туда, мы пожелали друг другу доброй ночи и улеглись спать. Даже не позанимались сексом. И вот что пугало: мне этого даже не хотелось.

Глава третья

Мы проснулись наутро супружеской парой, но ничего, похоже, не изменилось. Род прошаркал в ванную, а я подумала: «Ноги выше поднимай, недоделок».

Может, если бы он наклонился ко мне, поцеловал меня и произнес: «О боже, ты — моя жена», я чувствовала бы себя совсем иначе. Но Род только промекал своим кротким голоском:

— Из прислуги никого не вызвать?

Врезать бы ему да рявкнуть: «Говори нормально!» Мной овладевала горечь.

В ночь, когда мы прибыли на Гавайи, разразился страшный шторм. Дождь лил весь день. А все, чего хотел Род, было пофотографировать меня и зашибить на этих снимках денежку. Сидеть с ним взаперти в отеле было выше моих сил, и я предложила понырять прямо под дождем. Но вода оказалась такой взбаламученной, что с тем же успехом можно было глазеть в бетономешалку. Потом я испугалась, что на меня нападет акула, а я и не замечу, как она приближается; словом, весь выход не занял и получаса.

— Может, кино посмотрим? — предложила я, когда мы вернулись в номер.

— Не могу, — ответил Род. — Мне правда надо дописать этот сценарий.

Наконец настал день, когда дождь прекратился, и я согласилась на фотосессию. Мы обшарили весь берег и нашли обжитую москитами пещерку. Под конец я была в укусах с ног до головы.

Жалкий это был медовый месяц. Большую часть времени я протрепалась по телефону с Джой. В новогодний вечер мы с Родом приоделись и отправились вниз, чтобы попраздновать вместе с остальными постояльцами отеля. Все они оказались от шестидесяти и старше. Мы ни с кем не могли поболтать, и, видит бог, друг другу нам сказать тоже было нечего. Так что в десять вечера мы убрались обратно наверх и к полуночи уже крепко спали.

К концу поездки я знала: все кончено. Единственное, что я сказала Роду по пути домой, было:

— Отлично. Валяй, кропай очередной долбаный сценарий. Мне плевать. Все равно они у тебя плохие.

Вообще-то, так я себя с ним держала, лишь когда мы оказывались наедине. Но когда это перекинется и на нашу профессиональную жизнь, было только вопросом времени. На площадке мы препирались из-за любого пустяка, и вся группа чувствовала себя не в своей тарелке. Один указывал другому, что делать, а тот становился на дыбы и огрызался. Конечно, подобные проблемы у меня возникали только с Родом, и ни с кем иным.

Мы как могли осложняли друг другу работу. Род знал, как меня достать: ведь для меня самым важным было то, как я выгляжу перед камерой. А я знала, как довести его, потому что для Рода главным было уложиться в сроки, и он втискивал целый крупнобюджетный фильм в каких-нибудь шесть суток. Вскоре между нами разгорелась «Война супругов Роуз».

Род бранил меня перед всей съемочной группой, раздавал комплименты другим девушкам, а меня в упор не видел, заявлял, что у меня не хватает мозгов, даже чтобы выучить пару строк диалога, всячески честил: я, видите ли, хочу, чтобы со мной нянчились как со звездой, а сама играю, как дитя неразумное.

Я, в свою очередь, торчала в гримерном кресле дольше, чем было необходимо. А если Род отваживался засунуть нос в комнату и спросить, долго ли еще, заявляла гримеру, что надо еще подкрасить ресницы, или заставляла парикмахера заново уложить мне волосы.

Съемки превратились в сплошные переживания: мой незадав-шийся роман смотрел на меня с той стороны камеры. А иногда и с этой. Режиссер из Рода получился отменный, а вот его актерские таланты оставляли желать лучшего. А поскольку для хорошей секс-сцены нужны двое, я чувствовала, что он заваливает мою карьеру. Если перед камерой с сексом дело плохо, то и на экране никаким чудом энтузиазм не появится.

Другая проблема заключалась в том, что у Рода плохо вставало. И я шла на то, на что не согласилась бы ни ради кого иного: вытуривала всех с площадки и делала ему минет, пока он не приходил в готовность; порой на это уходило столько времени, что у меня сводило челюсть. Мы называем это «жухалом»: когда сосешь, а у партнера не встает.

В одном фильме мы устроили сцену на троих: Род, Микки Джи и я сама. Но у Рода бы не встало даже под страхом смерти, а у Микки торчал твердый, как скала, и Род из сцены выбыл. Ничего личного в этом не было: обычная работа над фильмом. Но по «эго» Рода удар был нанесен сокрушительный. Я отвела его в сторонку и предложила вырезать сцену.

— А я настаиваю, чтобы ты ее сделала, — ответил Род. — Иначе я рехнусь.

— Да ты по-любому рехнешься, — заверила я.

Сцену я сделала. Впервые со дня нашей свадьбы я была с другим мужчиной. Но Род отомстил.

Глава четвертая

Глава пятая

Это были мои первые пробы для настоящего, законного фильма. Я стояла у офиса вместе с несколькими дюжинами рослых белокурых красоток, которые могли бы зарабатывать гораздо больше денег (и получать больше ролей) в порно. А в офисе обосновался продюсер Айвен Райтман, просматривавший актрис на роль лесбиянки в фильме Говарда Стерна «Части тела».

Пока другие девушки болтали и сплетничали, я сгорбилась в кресле и читала сценарий. Глаза пересохли — так сильно я нервничала. Я прищурилась, вчитываясь в строки, и у меня выпала одна из контактных линз. Под прицелом всех этих голубых очей я пять минут ползала по полу, пытаясь ее найти. Но линзы как не бывало. Я ослепла.

— Дженна Джеймсон! — выкрикнул голос за дверью.

Я вошла в офис с бесполезным теперь сценарием и, читая текст, непрерывно заикалась и обливалась потом. Я не поднимала глаз: боялась увидеть выражение насмешки или жалости на лицах сидевших передо мной экспертов. Все прошло настолько плохо, что, увидев два дня спустя выбранную актрису, я желала лишь одного: чтобы запись проб никому не показывали. Роль ушла к Эмбер Смит.

Я считала, что это был мой единственный шанс попасть в настоящий фильм, но спустя несколько недель мне позвонила ассистентка по кастингу. Она хотела попробовать меня на роль восемнадцатилетней Мэнди, которая была первой девушкой из «обнаженки», появившейся у Говарда Стерна. Съемки уже шли полным ходом, и меня отправили в Нью-Йорк, на встречу с Бетти Томас, режиссером.

На этот раз я заранее выучила текст. Приехав в аэропорт, я посмотрела на присланный мне билет; там значилось: 2А. Я протерла глаза и подошла к сотруднику, отправлявшему рейсы.

— Это первый класс?

— Он самый, солнышко.

Я никогда раньше не летала первым классом, что немедленно и сказалось. Когда стюардесса протянула руку за моим пальто, я уставилась на нее так, будто она хотела его стащить. Я не знала, как выдвигать поднос из подлокотника, и не заказала вина, не сообразив, что оно бесплатное. Одно слово — простушка.

От проб зависело многое. Роль явно прочили мне, и мое дело было ничего не провалить. Шофер доставил меня на съемочную площадку прямо из аэропорта. Я вошла в режиссерский трейлер и обнаружила, что туда набился весь основной состав группы. Мы говорили о том о сем минут десять, и наконец вошел Говард Стерн. Он должен был стать моим партнером по сцене. Я волновалась так, что меня едва не стошнило.

Но я собралась с духом и прочитала весь диалог. По счастью, гармония, установившаяся между Говардом и мной во время радиопередачи, не была просто иллюзией. Прежний настрой сохранился даже в этой напряженной обстановке. После чтения Говард и Айвен посмотрели на меня. Айвен был первым, кто произнес:

— Роль твоя.

Отреагировала я, как маленькая девочка. Завопила и запрыгала на глазах у всех. Я улетела домой, а через неделю меня вызвали обратно — на съемки. Теперь-то я с первым классом освоилась и ничтоже сумняшеся стребовала четыре бокала вина.

Никогда еще я не видела съемочной площадки, подобной той, что была у Говарда. Все оказалось в десять раз красивей, чем в любом из моих «взрослых» фильмов. Меня даже снабдили дублершей, что было уже чересчур — я ведь все всегда делала сама. А вместо того чтобы состряпать целый фильм за сутки, мы весь день снимали одну-единственную сцену. Я не привыкла к такому: две дюжины дублей на одну фразу. Вечно им казалось недостаточно хорошо.

Все сотрудники здесь были куда более чопорными, чем на съемках порно. Когда я расхаживала нагишом (потому что снимали сцену «ню»), ассистенты то и дело норовили задрапировать меня в халат. Неловко им было смотреть, как я подхожу «а натюрель» к столику для сотрудников. Но я была слишком далека от озабоченности или эксгибиционизма, чтобы придавать значение таким пустякам. Когда я вытащила пирсинг из пупка и заменила его леской, чтобы на пленке ничего не было видно, вся съемочная группа просто обалдела. Я проводила в гриме по пять часов в день, пока мою татуировку опрыскивали из пульверизатора; а чтобы оттенок получился ровным, обрабатывать приходилось все тело.

Понятно, Говарду все это нравилось. Съемки длились четыре дня. На третий день один из телохранителей Говарда подошел ко мне и сообщил, что босс ждет меня в своем трейлере. По пути до меня дошло, что ситуация в результате может получиться весьма некрасивая. Яне знала наверняка, чего хочет Говард. Но если ты — женщина-актриса, а мужчина-босс желает видеть тебя наедине в своем трейлере, означает это, как правило, только одно.

Когда я вошла, Говард сидел в одиночестве и смотрел видео. Я присела рядом на кушетку. Напряжение было неловким, но не сексуальным. Казалось, целую вечность мы проторчали на кушетке, пялясь в телевизор. Говард ждал, когда я проявлю инициативу. А я предоставила это ему. Представления не имею, как бы я отреагировала, если бы он это сделал. С одной стороны, он мне нравился и я хотела заняться с ним сексом. С другой стороны, как бы ни отнеслась я к его авансам, быть мне в неминуемом проигрыше. Откажусь — Говард затаит на меня зло. Соглашусь — а ему потом станет неудобно, и все отношения между нами пойдут кувырком.

С каждой минутой вымученного разговора нам все больше становилось не по себе, и в конце концов я промямлила:

— Знаешь, я, пожалуй, пойду к себе — надо текст учить.

Это был решающий момент. Если между нами мог произойти физический контакт, то наш шанс настал — и мы его упустили. Окно затворилось. На следующий день Говард утащил меня в сторонку и сказал:

— Дженна, я вправду верю в тебя.

Я знала, что Говард говорит серьезно — ведь он ничего от меня не хотел.

— Я действительно считаю, что ты славная девушка и хороший человек, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе добиться своего — ты этого заслуживаешь.

Никто еще не говорил мне таких вещей бескорыстно. Мы стали настоящими друзьями за время съемок, и я стала относиться к нему с огромным уважением. Но и по сей день я гадаю, что произошло бы, если бы мы набрались смелости и посрывали друг с друга одежду.

Сразу после съемок Говард ангажировал меня на шоу. Первое, что он произнес, было:

— И почему ты не сделала первый шаг?

— А ты почему не сделал? — парировала я. — Ты мужчина, в конце концов.

Впрочем, значения это уже не имело: люди до сих пор уверены, что мы с Говардом все-таки занимались сексом; возможно, причина в том, что так близко он не сходился ни с одной из девушек, участвовавших в его шоу.

Когда подошло время премьеры, мы с Джой обе были в Нью-Йорке. Я не хотела, чтобы этот вечер омрачали непрерывные скандалы с Родом, и пригласила с собой Джой, а ему наплела, будто мне дали всего один билет.

Я и не предполагала, что «Части тела» окажутся таким масштабным фильмом. Весь каннский опыт показался просто детской забавой. Повсюду расхаживали звезды, папарацци с ходу пронюхали, кто я такая, и представители всех каналов новостей тыкали микрофоны мне в лицо. Это было ошеломляюще, но к ажиотажу такого рода я как раз начала привыкать.

Прошествовав по красному ковру, мы отправились на коктейль перед началом фильма. Мы с Джой никого не знали и стояли как дуры. Я разглядывала целую вереницу знаменитостей и важных шишек и увидела возвышавшегося надо всеми Мэрилина Мэнсона. Вот с кем мне хотелось повстречаться, особенно если учесть, что я занималась стриптизом под его музыку. Не успела эта мысль пронестись в моей голове, как Мэрилин Мэнсон уже стоял передо мной.

— О господи… привет, — пискнула я.

А он просто стоял себе, глядя прямехонько сквозь меня. Это смотрелось довольно странно.

И вдруг он ухватил меня за руку и принялся прохаживаться со мной, продираясь через толпу. Почти все рок-звезды с саундтрека были здесь: Перри Фаррелл, Билли Корган, Фли, Энгус Янг, Стинг, Джон Бон Джови, Эл Эл Кул Джей, Роб Зомби, Джоуи Рэймон — практически все, кого я боготворила. И я, маленькая девочка из порно, прорвалась в суперзвездное рок-царство. Я воспарила до небес.

Первое, что спросил у меня Мэнсон, это как я выщипываю брови. И упорно допытывался обо всяких хитростях макияжа. Потаскав меня с полчаса по залу, он спросил:

— Не хочешь составить мне компанию?

Я согласилась. Мы сели рядом. На несколько рядов впереди сидел Кори Фелдман, и Мэнсон почему-то совсем на нем помешался. Кидал попкорн ему в затылок и цитировал строчки из «Dream a Little Dream».

Потом он углядел Эмбер Смит; обычно великолепная красотка, в этот вечер она смахивала на переодетого гомика, и Мэнсон принялся швырять чем попало в нее. Для него мишенью были все вокруг. Этим он напомнил мне моего братца.

Когда Мэнсону наскучило бомбардировать объедками Шермана Хемсли, он взял мою руку в свою. И на протяжении всего фильма мы так и сидели, держась за руки, как подростки на первом свидании. С тех пор, вспоминая эту долговязую фигуру с длинными свисающими прядями волос, с черной губной помадой, густым слоем макияжа и разноцветными глазами, я думаю о том, какой сюрреалистичной была вся эта сцена.

Во время фильма Мэнсон то и дело отпускал весьма остроумные комментарии. Я и не подозревала в нем такой интеллигентности и глубины мысли. Мое появление на экране Мэнсон приветствовал радостным возгласом. Постепенно освоившись, я положила руку ему на ногу. Ничего сексуального у меня на уме не было, но, стоило мне прикоснуться к нему, как Мэнсон тотчас застеснялся и смешался. Это было очень мило — по крайней мере, для самопровозглашенного Антихриста.

После фильма Мэнсон пригласил меня потусоваться вместе с ним и с его группой. Моя машина оказалась лучше, поскольку я настояла на «Мерседесе», так что Мэнсон, его басист Твигги Рамирес (за весь вечер не проронивший ни слова) и Билли Корган из «Smashing Pumpkins» туда и набились.

— Гляди, — произнес Мэнсон.

Он высыпал на ладонь целую горсть разноцветных таблеток, отправил их в рот и захохотал — отличная, дескать, шутка. Смолоти я столько болеутоляющих пилюль и релаксантов, через полчаса меня бы уже не было на свете.

Когда у всех остальных поехала крыша — у Твигги глаза закатились едва не на затылок, а Билли дремал, свесив голову, — Мэнсон воспользовался моментом, чтобы меня поцеловать. Я, будучи уже под хмельком, сказала себе: «Айда!» И мы с Мэнсоном впились друг другу в губы, а Джой щелкала один кадр за другим. Когда мы наконец прикатили на вечеринку, все посматривали на меня как-то странно. Я-то поначалу решила, что это из-за моей компании, но, проходя мимо зеркала, обнаружила, что у меня вся физиономия перемазана черной помадой. Можно было подумать, что я нажралась грязи.

Весь вечер Мэнсон не отходил от меня ни на шаг. Даже отправляясь в ванную (что случалось довольно часто — из-за кокаина), он просил меня подождать его у двери. Он не желал выпускать меня из виду. Наконец мы отыскали кушетку, Мэнсон набросил свое пальто мне на колени и запустил руки под мое желтое платье от Версаче. Меня интересовало одно: как ему удается сосредоточиться после стольких наркотиков?

Странная из нас получилась парочка: я — как мультипликационное воплощение типичной американки, калифорнийской блондинки, и он — воплощение антиамериканского чудика. Я, по словам Мэнсона, была совершенно не похожа на большинство его знакомых девушек, и он представлял меня всем подряд как свою подружку. И хотя каждый из нас был полной противоположностью другого, оба мы являли собой все, что религиозные фундаменталисты и правые консерваторы жаждали вытравить из американской культуры.

Через четверть часа мы перекочевали на другую тусовку. Когда мы вылезли из машины, повсюду вокруг роились папарацци, ослеплявшие нас фотовспышками. Первым, кого мы увидели, прорвавшись через этот строй, был Принц. Оказывается, Мэнсон был знаком с ним, и он представил нас друг другу. Принц сказал «Привет!» и протянул мне руку. Чтобы у меня в чьем-либо присутствии отнялся язык — такого со мной еще не случалось. Принц был горяч и красив, как девушка. Еще пять шагов — и мы натолкнулись на Ленни Кравитца. Потом встретили Шерил Кроу, и девушек из ТLС, и Квинси Джонса, который сжал мою руку так сильно, что я испугалась, как бы он мне ее не сломал. Все это было уже чересчур.

До этого момента я жила в закрытом мирке секс-индустрии. И уверовала, что я звезда, особенно после Канн. Но, повстречавшись с этими людьми, я поняла, что я — ничто. Просто маленький фетиш — никакая не настоящая знаменитость. Я занималась сексом на экране, мимоходом подбавляя немного актерской игры. А они волновали и вдохновляли своей музыкой миллионы людей. Все, что делала я, — это увеличивала спрос на «клинекс». Я должна была добиться чего-то большего.

Когда мы вернулись в отель, Джой удалилась в наш номер, и так мы с Мэнсоном оказались наедине. Только тут до меня дошло: мы будем заниматься сексом. Что ж, отлично: я была на подъеме, и Мэнсон мне очень нравился.

— Давай примем ванну, — медленно протянул он глубоким, цепенеющим от таблеток голосом, когда мы вошли в его номер. Времени на ответ он мне не дал. Просто открыл краны, сбросил с себя одежду и залез в воду. Было так чудно видеть его обнаженным. Он был высоким, женственным и инфантильным, мощно оснащенным: тело его покрывали шрамы в различных стадиях заживания.

Мне казалось, что секс с Мэнсоном будет безумным, но он действовал с нежностью и любовью. Он вымыл меня с ног до головы, добрых пять минут потрудившись над ступнями. Линии загара как будто оказались для него сюрпризом. Потом он занимался мною около часа. По крайней мере, столько времени понадобилось мне на то, чтобы уподобить его богу Траха, объедающему меня, сверкая белым задом.

Даже не обсохнув, мы перебрались в постель. Мэнсон начал посасывать нежную кожу на внутренней стороне моей руки — такого со мной еще никто не делал прежде. Сначала это возбуждало, но Мэнсон увлекся и уже смахивал на вампира. Из всех его действий только это показалось несколько извращенным.

Мэнсон предложил мне быть сверху, и я опустилась на него. Секс был медленный, заторможенный. Но каждый раз, когда я оказывалась на грани оргазма, он отстранял меня, чтобы не кончить самому.

— Сделай одолжение, — сказала я, — подумай хоть о бейсболе, что ли, дай мне кончить.

Но Мэнсон ненавидел спорт.

Наконец я не выдержала. Когда Мэнсон попытался оттолкнуть меня в десятый раз, я рухнула на него и терлась клитором туда-сюда по его тазобедренным костям, пока мы оба не кончили одновременно. Я повалилась на него и, отдышавшись, слезла с кровати и начала одеваться.

— Ты куда? — спросил Мэнсон.

— В свой номер, — ответила я.

— Можешь остаться и спать со мной, если хочешь.

— Нет, мне правда пора. Завтра столько дел.

— А может, просто полежишь со мной в обнимку?

— Ты, кажется, произнес слово на «о»?

В обнимку не в обнимку, но просто рядом с ним я еще немного полежала, слушая, как он разглагольствует о религии. А потом сбежала. В номере меня все еще дожидался Род.

Потом Мэнсон принялся мне названивать — изо дня в день. А если я не оказывалась на месте, оставлял полушутливые, полу-чокнутые сообщения, что он меня либо подожжет, либо скормит Кори Фелдману.

Поскольку моя супружеская жизнь с Родом была лишена и любви, и секса, мы с Мэнсоном начали встречаться. Но чем больше я его узнавала, тем страннее он становился. То сообщал, что хочет посмотреть, как трахаются девушки с протезами, то изъявлял желание пососать член Твигги, и я никогда не могла понять, в какой степени он шутит, а в какой говорит серьезно. И ему на мой вкус слишком часто хотелось трахнуть меня в задницу. Каждый раз, когда мы оказывались голышом, он устремлялся к моей попе, как крыса к сыру.

Мэнсон нравится мне и сейчас, но воспринимать его как своего парня я не могла. Вопрос любила-разлюбила ли я его, здесь не стоял. Просто я все еще была замужем, и вся эта странноватая интрижка начинала казаться неудачной затеей.

Конечно, я тщательно это скрывала. Но едва сделанные папарацци снимки просочились в прессу, Говард Стерн был тут как тут: позвонил и принялся расспрашивать. Я от всего отпиралась и объясняла, что мы просто друзья. Но на следующий же день Мэнсон выступал в его шоу и все выболтал. Вот уж не думала, что он из таких: поцеловал — протрепался.

Едва я решила, что более безумной жизнь быть уже не может, как позвонила продюсерша канала «Е!». Она предложила мне слетать в Бангкок и Сингапур, чтобы сняться в двух эпизодах «Wild On».

— И еще нам бы хотелось, чтобы вы поработали на открытии «Планеты «Голливуд» в обоих этих городах, — сказала она.

— Что значит — поработать? — справилась я.

— Просто взять интервью у звезд, когда они пройдут по красному ковру, — пояснила продюсерша.

— Без проблем, — привычно соврала я. Проблема-то как раз была: я понятия не имела, как надо брать это самое интервью.

Тем вечером, когда состоялось открытие «Планеты «Голливуд» в Бангкоке, я зачесала волосы так, чтобы походить на репортершу. Большинство людей тогда и не догадывалось, кто я такая, — знай они, что к ним обращается порнозвезда, от половины из них я бы никаких интервью не дождалась. Из знаменитостей первым прибыл Джеки Чан. Увидев крупный белый символ канала «Е!», он подбежал, подхватил меня и чмокнул. Потом одновременно появились Брюс Уиллис, Арнольд Шварценеггер и Сильвестр Сталлоне. Я оказалась в обществе трех ярчайших звезд боевиков, и меня переполняло благоговение. Надо было, чтобы они что-нибудь сказали для «Е!». И вопрос нужен хороший: умный, познавательный, стильный.

— Вы здесь едите? — брякнула я.

И захотела застрелиться.

К моему удивлению, ответили все трое. Я заметила, что из всех репортеров разговаривают они только со мной. Вот он, мой шанс задать вопрос, который сгодится для заголовка. Это будет проверка на мою сметливость.

— Какое у вас любимое блюдо?

Беру интервью у Брюса Уиллиса для канала «Е!» на открытии «Планеты Голливуд»

Теперь мне хотелось зарезаться.

И все-таки они ответили и задержались еще — возможно, именно потому, что я задавала такие легкие вопросы, а не лезла в личную жизнь.

Еще более сильное впечатление, чем крутые парни, произвела Синди Кроуфорд. Дух захватывало, когда она просто шла вверх по ступеням — а как мило она держалась, когда я брала у нее интервью!

Едва погасли вспышки и выключились камеры, начался праздник. Я села рядом со своей новой лучшей подругой Синди Кроуфорд, и мы разговорились. Но я все время улавливала странные флюиды, исходящие от нее. Я хорошо понимала, что это означает — чего-чего, а опыта хватало, — но упорно отмахивалась от этой мысли. Быть такого не может: это же Синди Кроуфорд, в конце концов. Когда я отвернулась, чтобы перекинуться парой слов с членом съемочной группы «Е!», сидевшим слева от меня, Синди протянула руку и сзади потерла мне шею.

— О, — проворковала она, — какая красивая татуировка!

Прикосновение оказалось таким мягким и чувственным. Это что, аванс? Я застыла. Это уже чересчур. Звезда таких масштабов — я не могла даже помыслить о том, чтобы хоть просто коснуться языком ее фирменной родинки. И я, извинившись, сбежала за выпивкой.

Я проходила мимо столика, где в окружении красивых девушек восседал Уэсли Снайпс. Он махнул мне рукой.

— Так ты репортер канала «Е!»? — Он улыбнулся. — Почему бы тебе не присоединиться к нам?

Поколебавшись, я села с ним рядом; остальные девушки за столом метали в меня ненавидящие взгляды. Уэсли Снайпс норовил залезть в штаны к ним, а они — к нему, и я смешалась.

— Ну как? — Уэсли Снайпс наклонился и прошептал мне на ухо: — Любишь делать это в задницу?

Как порнозвезде, мне к таким вопросам было не привыкать. Но Уэсли-то знать не знал, что я порноактриса. Во всяком случае, я оскорбилась. Посмотрела на него ничего не выражающим взглядом, поднялась и ушла. Я видела его в первый и последний раз.

До бара я так и не добралась. Передо мной прошел Брюс Уиллис. Выглядел он прекрасно. У меня в груди все немедленно вспыхнуло и задрожало. Пусть шорты на нем были дурацкие — все равно меня влекло к нему. Брюс не произнес ни слова. Просто прижал меня к стенке и поцеловал. Полминуты страстного сплетения языков — и он ушел, так ничего и не сказав.

Я была ошеломлена. Возникло такое ощущение, словно я попала в мультфильм. Не могло же это быть реальностью. Каждая присутствовавшая здесь знаменитость (кроме Сильвестра Сталлоне, державшегося как истый джентльмен) волочилась за мной. Пропустив еще несколько рюмок, я спросила съемочную группу «Е!», не пора ли нам отчаливать. Не успели мы выйти на свежий воздух, ко мне приблизился телохранитель и сказал:

— Мистер Уиллис ждет вас в своем лимузине.

— Долго ждать придется, — отозвалась я. Грань между уверенностью и высокомерием тонка, и он преступил ее. И я ушла, а голова у меня кружилась. А на канале «Е!» пришли в такой восторг от проделанной мной работы, что пообещали прислать мне контракт на постоянное сотрудничество.

Это был целый месяц фантазий, а фантазия — это чудесно. Именно так я и зарабатываю себе на жизнь. Но настала пора возвращаться к реальности — к Лос-Анджелесу и Роду. Я все еще оставалась замужней женщиной.

С Кидом Роком.

Глава шестая

Все связи, соединявшие меня и Рода — кроме установленных церковью, государством и контрактом с «Уикэд», — обратились в прах. Финальным ударом стало наше решение, что мне надо работать с другими режиссерами и актерами, дабы спасти свою карьеру. И я вознамерилась возвратиться к славным денечкам «Голубого кино», сотрудничая с Майклом Зеном, а Род стал выбирать для секс-сцен азиатских девушек вместо меня.

Увы, съемки легче не стали. Фильм Майкла Зена именовался «Сатир», и получился он таким убогим, что сюжет даже не отложился у меня в голове. Помню только, что я должна была превратиться в единорога, и мне сделали мохнатые ноги и пришпандорили рог, который больше смахивал на прыщ. Партнером моим оказался Род, и вот что интересно: у него не было никаких проблем, чтобы возбудиться накануне в фильме с Азией Каррерой, но на следующий день со мной не затвердевало даже под угрозой смерти.

На третий день к двум часам ночи я выбилась из сил. Я участвовала в каждой сцене, и еще два эпизода оставалось доснять, а это означало как минимум пять часов работы. Майкл ругался с директором картины, Дж. Б. — из-за установки освещения, и я вмешалась, спросив, нельзя ли утрясти все побыстрее — еще немного, и мы устанем так, что играть в полную силу уже не сможем.

По-видимому, прозвучало это куда злее, чем запомнилось мне самой. Во всяком случае, осветитель принял это на свой счет и нажаловался Дж. Б. Когда все наконец было готово для съемок, Дж. Б. сунулся в гримерную и распорядился:

— Тащи свой шлюхин зад на площадку и работай как следует.

Он просто выбрал не то слово. Я кинулась на него, как тасманский дьявол. Группе пришлось нас растаскивать. Время было позднее, да и нервы у меня пошаливали — и все же Дж. Б. зарвался. Потом, я же была права: они действительно впустую теряли время, препираясь из-за освещения. Когда Дж. Б. убрался, я рухнула в гримерное кресло и заплакала.

Ли, мой гример, захлопнул дверь и попытался меня успокоить. И в этот момент ворвался Род.

— Ты, тупая гребаная шлюха! — заорал он. — Ты все съемки завалишь! Люди не для того тут вкалывают, чтобы ты с ними как с собаками обращалась. Кто ты такая вообще?

— Это они здесь вкалывают, самодур ублюдочный? Это я вкалываю. Это я должна торчать перед камерой и выглядеть на все сто в четыре часа утра.

Добрых десять минут мы орали друг на друга так, что Ли почел за благо убраться из комнаты. Кончилось все тем, что я собрала свои вещи и ушла со съемок.

Когда я переступила порог дома, телефон уже надрывался вовсю, и я знала, кто это был.

— Все улажено, — проскулил Род. — Извини нас. Мы уволили Дж. Б.

Я вернулась на съемки; все заискивали передо мной, лизали задницу и вообще всячески ублажали. В чем-то это выбивало из колеи так же, как если бы на меня орали. Но теперь я усвоила, кто всем заправляет и в чьих руках настоящая власть. Уйди со съемок кто-нибудь другой, пусть даже Род, его бы уволили и выкинули из проекта. А я была нужна фильму.

Однако даже в худшие свои минуты я не пользовалась своим служебным положением без причины. Порой мне хочется, чтобы и у нас существовал профсоюз, потому что иногда расписание съемок оказывается бесчеловечным. Даже самое дурацкое независимое кино снимают целых три недели — а мы укладываемся в срок от одного до шести дней.

Многое тогда зависело от того, как я себя поставлю. В первую очередь я не допускала, чтобы на моем пути к славе возникали какие бы то ни было препятствия. И не позволяла никому неуважительно обращаться со мной из-за моей работы. В значительной степени это сказалось и на наших с Родом отношениях.

Моя супружеская жизнь явно не менялась к лучшему. В постели я прикасалась к Роду ногой — он отодвигался. Как отчаянно нуждалась я в том, чтобы он хоть как-то проявил свою любовь, как-то компенсировал постоянное напряжение на съемках, — но нет, Род на целые дни запирался у себя в комнате, ссылаясь на свои сценарии. Уж лучше бы я жила одна: я и не представляла, что одиночество в обществе человека, которого ты, по идее, любишь, куда тяжелее, чем если бы ты была предоставлена сама себе.

Когда завершились съемки «Сатира», мое терпение лопнуло. Сформулировала я это следующим образом: «Не хочешь сам меня трахать — найду кого-нибудь другого».

— Валяй, — сказал Род.

Не было больше между нами ни любви, ни взаимопонимания, ни согласия. И тогда я собрала свои вещи и ушла, не сказав ни слова. И точно знала, что поступаю правильно.

Я запихнула пожитки в машину и укатила прочь. Я не знала, куда направляюсь. Но вдруг поняла, что нахожусь у знакомого порога: «Приют странника».

Все здесь оставалось прежним: огромные пятна на простынях, одержимые светобоязнью тараканы, засранец за конторкой, требующий кредитную карточку. Но я сама изменилась. Не было больше маленькой девочки с испуганно распахнутыми глазами, невинной и боязливой. Теперь я была звездой (допустим), замужней женщиной (по крайней мере, формально), уверенным в себе, взрослым человеком, распоряжающимся своей судьбой (во всяком случае, в глазах окружающих). Но в действительности путь я проделала долгий, а пришла в никуда: я все еще была одна и искала кого-то, кто помог бы мне отыскать свою дорогу в диких дебрях нашего мира. Все, чего я, казалось, добилась, обернулось химерой.

Я забросила сумки в угол и прямо в одежде легла на кровать. Отключив все мысли, я смотрела в потолок, ожидая явления свыше. Но так его и не дождалась.

Глава седьмая

Сколько себя помню, меня преследовал один и тот же кошмар. За мной гонятся по огромному ветхому дому. Кто-то находится прямо у меня за спиной, но я его не вижу. Я прячусь в шкафу. Мне страшно. Сердце тяжело колотится в груди. Я знаю: он здесь, снаружи. Стараюсь задержать дыхание, чтобы он меня не услышал. Но ничего не получается, и я хватаю ртом воздух. Это оглушает. Знаю: если он услышит, то распахнет дверцу и схватит меня. Но я не в силах усмирить свой страх. Он все ближе. Вот он услышал меня. Кончено. Сейчас я умру.

И тут я просыпаюсь. Я до сих пор не знаю, кто же крадется за мной. Знать, что враг близко, а я выдаю себя, — самое худшее ощущение в мире.

Еще мне снится цунами. Я сижу на берегу и вижу, как на меня надвигается волна. Она вздымается к небу на тысячи метров. Спасения нет. Она обрушивается на меня, накрывает с головой. Я чувствую, как вода заливает легкие. Каждый раз я просыпаюсь, задыхаясь. В других кошмарах я с кем-то дерусь, но двигаюсь, будто в воде, и мои удары никак не достигают цели. И во сне из меня неизменно вышибают дух. Еще мне часто снится, что умирает мой папа.

Все эти сны объединяет то, что я в них всегда одна, испуганная и бессильная. Сколько я себя помню, именно этим оборачивались для меня ночные видения. Наяву я принимала многие решения именно для того, чтобы избавиться от кошмаров: не исцелит ли слава мои сны? Не поможет ли в этом замужество? Но ничто не действовало. Каждый, казалось бы, спасительный выбор в конце концов порождал еще худшие страхи. Чем больше неверных шагов я совершала, тем чаще просыпалась в слезах. Ни отец, ни Джек, ни Никки, ни Род не могли меня утешить.

Конечно, успокаивать себя мне приходилось самой. Уход от Рода стал первым шагом, принятым совершенно самостоятельно — без того, чтобы тотчас припустить к папочке. От гребаных лос-анджелесских кровососов меня уже мутило. Единственными людьми, которым я доверяла, были Стив и Джой. А я находилась у них на плохом счету — отменяла назначенные встречи, скандалила с Родом и срывалась на съемках. Бюджет наших фильмов возрос с 20 000 до 200 000 долларов, и, соответственно, увеличилась и нагрузка. Мне нужен был отдых — от Рода, от Лос-Анджелеса, от съемок.

И, проснувшись наутро в «Приюте странника», я решила взять тайм-аут. Я позвонила в агентство, именуемое «Ли нэтуорк», и организовала себе ангажемент на танцевальные выступления во флоридском клубе «Майами Голд». Интересные у меня представления об отдыхе — танцевальное шоу.

На следующий день я прикатила в аэропорт, махнула в Майами и поселилась в отеле «Фонтенбло» в Саут-Бич. Я снова чувствовала себя свободной, будто опять превратилась в прежнюю Дженну. Мысли о Роде ни разу не приходили мне на ум. Весь предыдущий опыт научил меня защищаться, отключая любые эмоции по отношению к человеку, будь то любовь или ненависть.

Целыми днями я нежилась у бассейна в своем С-стринге, загорала и посматривала, как пожилые мужчины, хватая ртом воздух, пялятся на меня из-за плеча своих брюзжащих женушек. Я не знала ни единого человека во всем городе, и это меня нисколько не тяготило. Я заговаривала с кем угодно — и обрывала беседу, когда становилось скучно. Мир был огромен, и мне еще многое предстояло узнать и испытать на себе.

По вечерам я танцевала в «Майами Голд», загребая доллары тысячами. Это была легкая, бездумная работа — знай крути ногами да улыбайся. В перерывах я убивала время, находя компанию подружелюбней и угощая выпивкой всех за столом. Однажды вечером я очутилась за столиком с тремя парнями — Вонки, Хуаном и Джорданом. Хуан и Вонки держались как заправские комедийные актеры и балагурили не переставая, но Джордан не проронил ни слова. Он просто сидел, насупившись и не обращая на меня ни малейшего внимания. Это был колумбиец с угольно-черными глазами, полными чувственными губами и телом футболиста. Я всегда неровно дышала к латиноамериканцам, начиная еще с самого первого кошмарного поцелуя Сесара, и теперь пыталась разговорить Джордана, пока его приятели заказывали очередную выпивку. Джордан не выказывал ни малейшего интереса. Тогда я еще не знала, что его сдержанность вызвана отсутствием опыта, а не энтузиазма.

Однако в неведении своем я решила, что для того, чтобы его соблазнить, надо постараться побольше. Я встала, взяла Джордана за руку и стянула его со стула. Его рука, теплая и сильная, лежала в моей ладони. От одного ощущения этого жара сердце во мне затрепыхалось. Давно меня не влекло к мужчине на таком утробном уровне.

Я увлекла Джордана в свою раздевалку за сценой. В зеркальной комнате стоял лишь один складной стул. Я указала на него, и Джордан, совершенно ошарашенный, покорно сел. А я уселась на пол, раскинув ноги и опираясь на каблуки. Одним пальцем я оттянула в сторону С-стринг. Потом запрокинула голову назад и выгнулась дугой. Сунула в рот средний палец правой руки и вытащила обратно увлажненным. Потом запустила руку между ног, раздвинула губы указательным и безымянным пальцами и терла отверстие средним, пока палец не стал скользким от моей влаги.

Джордан оцепенел на своем стуле. Тело его напряглось так, что, казалось, он сейчас рванет прочь из комнаты — вот только оторвать от меня взгляд не хватало сил. Ничего подобного он явно никогда прежде не видел. И чем больше он паниковал, тем сильней мне хотелось устроить ему представление.

Я поднесла средний палец к клитору и начала водить его по кругу, понемногу ускоряя темп. Каждый раз, испытывая прилив наслаждения, я еще больше выгибала спину, покачивая бедрами вверх-вниз. Я обыгрывала каждое движение, прикрывая глаза, облизывая губы, мягко постанывая. Я хотела завести Джордана так, чтобы он кончил прямо в штаны. Одной рукой я приспустила лифчик, и левая грудь вырвалась на свободу. Я терла сосок, сжимая грудь круговыми движениями, и вскоре он затвердел так, что отчетливо проступили все поры. Я глубоко ввела себе палец, и, когда вынула его, он весь блестел. Я поднесла его ко рту, облизала дочиста кончиком языка, а потом прикоснулась к клитору. На лбу у Джордана проступали капли пота. Теперь обе мои руки двигались в едином ритме; я позабыла о Джордане и думала о собственном наслаждении.

Первое же сокращение заставило мои ноги задрожать. При втором волна эйфории докатилась до живота. От третьего словно целая стая бабочек запорхала в груди. От четвертого меня всю как будто охватило пламя. Я издала стон, от которого, казалось, содрогнулся весь клуб; мое тело замерло — и рухнуло в изнеможении. Мне уже было не до того, чтобы думать о сексапильности. Я больше не могла контролировать собственное тело. Правая рука оставалась на клиторе и терла, и терла, пока я содрогалась в спазмах оргазма, длившегося долго, как в детстве, в соседской ванне-джакузи.

Затем я встала, привела себя в порядок и вывела Джордана из комнаты. Я не произнесла ни слова — а он и вовсе не знал, что тут сказать.

Я вернулась на сцену и танцевала с еще более откровенной сексуальной энергией, чем прежде, а в конце вечера всунула Хуану мой номер телефона и попросила передать его Джордану. В жизни я еще так лихо не брала клиентов в оборот. Но, с другой стороны, я никогда еще и не чувствовала себя настолько раскованной. Ведь у меня так и не было шанса насладиться собственной сексуальностью — пору ее расцвета я провела с Джеком.

На следующий день Хуан и Джордан позвонили. Я пригласила их. Однако Джордан явился один. И правильно сделал.

Мы отдыхали у бассейна, заказав по дайкири. Меня неудержимо влекло к Джордану. Он был так не похож ни на одного из парней, с которым я встречалась прежде. Наверное, потому, что большую часть своей взрослой жизни я провела среди владельцев стрип-клубов, порнорежиссеров и «чемоданных» сутенеров. Джордан не был ни горластым, ни противным, не испытывал потребности хвастать или самоутверждаться; он даже не отдавал себе отчета в собственной красоте. Он ничего из себя не строил. И поэтому мне было с ним удобно, я могла отбросить осторожность и оставаться самой собой, не беспокоясь о каких-нибудь корыстных замыслах с его стороны.

Мы просто болтали часы напролет, и все шло замечательно. Мы явились из разных миров. Джордан понятия не имел, что же представляет моя жизнь. Сам он до сих пор жил с родителями, и существование его было простым, счастливым и лишенным тревог. Мне казалось, что через него я вновь обрету связь с реальным миром. С Родом, куда ни кинь, повсюду была работа. Вся моя жизнь обратилась в порно. Я нуждалась в спасении, в равновесии.

После ужина я пригласила Джордана в свой номер. Ночь была прекрасна. Я распахнула окно; лунная дорожка, словно след от кисти, бежала по волнам океана. Комната была роскошна, просторна, прогрета теплом. Все казалось совершенным. Одна проблема: у Джордана никак не вставало. Он все еще панически робел. Мы лежали вместе нагишом и обсуждали это. Оказалось, за всю жизнь Джордан переспал только с тремя девушками. По-моему, это было прелестно. Теперь-то я понимала, почему он так струхнул, когда я мастурбировала перед ним на полу.

Я попросила Джордана не беспокоиться: лучше и не пытаться его возбудить и не смущать его еще больше. Чтобы как-то это компенсировать, он вылизывал меня часа два. Этот парень и вправду начинал мне нравиться. Потом я повернулась на другой боки заснула.

Проснулась я среди ночи: Джордан возвышался надо мной, широко ухмыляясь. Черные волосы, намокшие от пота, прилипли ко лбу, а твердый член был глубоко во мне. Он меня трахал. Я не могла понять, то ли он несколько часов провел, вгоняя себя в стоячку, то ли проснулся уже на взводе.

Однако в ту же секунду, когда я стала вторить его движениям, он кончил. Бедолаги хватило всего-то на пару минут.

В конце недели, когда мой ангажемент заканчивался, я решила остаться с Джорданом в Майами еще на пару недель. Возвращаться в Лос-Анджелес мне было незачем. Джордан дал мне утешение, в котором я нуждалась: нормальный парень, с которым я чувствовала себя в своей тарелке. Словом, это была полная противоположность той жизни, которая мне опротивела.

Я позвонила Джой и сообщила:

— Возвращаюсь обратно в Лос-Анджелес, пакую вещи и переезжаю во Флориду.

— Рехнулась, — сказала Джой. — Ты что творишь?

— Следую зову сердца и перебираюсь во Флориду.

— А твой контракт? За тобой еще два фильма. Ты что, вот так просто нас бросаешь?

— Нет, я остаюсь с вами, — заверила я ее. — Просто хочу слегка переделать свой график и выкроить время для себя. Буду просто прилетать на съемки.

— Что ж, детка, поступай, как сама считаешь нужным. Отдохни, расслабься. — По голосу Джой я понимала, что она разочарована. Она помогла выстроить мою карьеру, а теперь теряла меня. Даже сознавая, что я принимаю ошибочное решение, Джой не заикнулась об этом ни единым словом: в конце концов, мое душевное здоровье было для нее дороже контракта.

Вдали от Лос-Анджелеса жизнь казалась намного проще. Я поняла, что всю свою сознательную жизнь держала все под контролем: я была властна сделать свое существование проще или сложнее. Только я передавала эту власть другим людям. Забрать ее обратно было так же легко — и так же трудно, — как сделать шаг назад и коренным образом изменить все.

В Лос-Анджелесе я провела всего один день. Пришла домой, со-брала оставшиеся пожитки и переправила их в Майами. В почтовом ящике меня дожидался контракт от «Е!». Но мне так и не довелось его подписать. Канал перекупили, новые владельцы не желали видеть среди сотрудников порноактрису, и контракт аннулировали.

Род, получивший несколько недель на то, чтобы поразмыслить о нашем недолговечном супружестве, вдруг сообразил, что пустил все под откос. Воспринимал меня как нечто само собой разумеющееся — и меня потерял. Он таскался за мной по дому, твердя, как сильно меня любит, и умоляя, чтобы я осталась. Глаза у него были красные, голос дрожал. В кои-то веки показалось, что он способен повести себя как мужчина, хватить кулаком по стенке. Да только было уже поздно.

В мыслях у меня готов был ответ: «Вини только самого себя. Я давала тебе шанс. Я могла проплакать всю ночь, упрашивая, чтобы ты хоть просто обнял меня, а ты огрызался: «Сама себя ублажай». Видишь, чем все кончилось? Я тебя ненавижу на хрен».

Но я не сказала ни слова. Не надавила ни на одну из пусковых кнопок — хоть все они и были выставлены передо мной напоказ. Как и большинство мужчин, Род не понимал, что имел, пока не потерял это. Все его вопли, невнимание, показной трудоголизм — все проистекало просто из его неуверенности в себе. Он чувствовал, что недостоин меня. И вот — словно сбылось его собственное пророчество. Род получил, что заслуживал: я уходила.

У входа в мой дом в Майами, 1997 г.

Глава восьмая

Что меня проняло, так это слова, сказанные Джорданом однажды после ужина:

— Я люблю тебя за то, что ты — это ты. Ты могла бы потерять все — славу, деньги, красоту, — и я все равно любил бы тебя, потому что мне дорог твой внутренний мир.

Такого мне еще не доводилось слышать, к тому же я понимала, что Джордан говорит искренне — пусть даже причиной тому была его неопытность с женщинами. Спустя месяц он явился домой с огромной татуировкой: мое имя тянулось от одной его лопатки до другой. Татуировка покрыла у него полспины. Как ответный знак верности, я вытатуировала вокруг щиколотки слова «Безумная девушка Джордана».

Джордан жил с родителями. Замечательные люди, но дом у них больше напоминал сарай. Было так странно заниматься сексом в соседней с ними комнате. Мать Джордана была усердной домохозяйкой, отец владел бакалейной лавкой на углу. Джордан наплел им, будто я с Гавайев — придерживаться этой байки оказалось несложно, поскольку говорили его родители только по-испански. Но, так как никого больше я во Флориде не знала, мы быстро сблизились. Когда меня ввели в семейный круг, я так и торчала там особняком. Никто, кроме ближайшей родни Джордана, меня не принял.

Мне быстро приелась беготня между «Фонтенбло» и домом родителей Джордана, и я надумала обзавестись собственным жилищем. Я подыскала миленький участок, собрала деньги и принялась за строительство.

Осесть где бы то ни было — такое в мои планы не входило. Я спасалась бегством. Пока строился дом, я организовала трехнедельное танцевальное турне.

Когда я начала сниматься для «Уикэд», в голову Джой сразу взбрела идея отправить меня на танцевальные гастроли. Но дело было даже не в том, что я не хотела возвращаться к стриптизу; я понимала: чем дольше выжду, тем выше будут ставки. К этому времени я стала одной из наиболее востребованных девушек в наших кругах, главным образом потому, что я достигла высших ступеней в порно и никогда не появлялась в клубах. Деньги были те еще. Мне платили три тысячи долларов за выступление, а всего таких выступлений за ночь было четыре. И каждый раз, выходя на сцену, я к каждой тысяче прибавляла сотни по три наличными. Прибавьте к этому тысячи, заработанные на продаже сопутствующих товаров и на «поляроидных» снимках после каждого выступления. Многие стриптизерши уходят в порно исключительно для того, чтобы набить себе цену. К тому же танцевать куда легче, чем сниматься; это отличный способ обзавестись фанами, корреспондентами да и сбежать от домашних проблем.

Каждая девушка в индустрии говорила мне, что на клубы — ну и на парней — уходят все деньги: танцорам надо тщательно обдумывать выступления, работать со свечным воском, лосьоном и еще множеством немыслимых причиндалов. Ну а я решила: проявлю экстравагантность. Я задумала выйти на сцену под музыкальную тему из «Терминатора», в отделанном металлом костюме, с наушниками и массивным бутафорским пистолетом. Потом я обзавелась костюмчиком в стиле «Алисы в Стране чудес» с детской бутылочкой; еще у меня был наряд с перьями, напомнивший времена Вегаса; вот только на сцене в нем не очень-то хорошо работалось: головной убор весил килограммов шесть. Мне стоило больших усилий протиснуться в дверь, не растеряв по дороге перья: можно было подумать, будто кто-то резал цыплят. Назови свой фетиш, а оборудование за мной — целых шесть чемоданов.

Джордан помог мне дотащить багаж до аэропорта, и я отправилась в Колумбус, штат Огайо. По прибытии я обнаружила, что мне достался бикини-бар. Это означало, что догола здесь не разденешься и, соответственно, особо много денег не зашибешь. К тому же шоу плохо разрекламировали. Я чувствовала себя совершенно по-дурацки, выйдя на сцену в своем «феминаторском» облачении. Похоже, я перестаралась: это вам не конкурсы. Здешним парням плевать было на выступление как таковое. Им подавай кожу. А я-то питала иллюзии, будто бы добилась уважения в этом мире.

На второй вечер владелец клуба притащил потанцевать свою подружку. Звали ее Тери Вейгель, и славой своей она в основном была обязана тому, что перебралась во «взрослые» фильмы из «Плейбоя». Все это прекрасно и замечательно, вот только отплясывать здесь она вздумала на моей неделе.

Танцевальными выступлениями Тери Вейгель занималась уже бог весть сколько лет; у нее была многотысячная осветительная аппаратура, собственная система общественного оповещения и целые джунгли гимнастического оборудования для сцены. Должна признать, шоу получилось грандиозное.

Потом, когда я отрабатывала свой бестолковый феминаторский номер, у Тери хватило дерзости позировать для «Поляроидов». Я бессильно смотрела со сцены, как мои клиенты пригоршнями суют ей банкноты. Я же так долго тянула с этим туром именно для того, чтобы заработать побольше наличными.

После выступления я подошла к Тери, и первое, что она сказала, было:

— Ты кто такая, черт побери?

Вот тут произошла некрасивая сцена.

— Я — девушка, которой принадлежит это шоу, — уведомила я ее. — Какого хрена ты здесь делаешь?

— Деньги зарабатываю, — ответила Тери. — Как и ты. Если не можешь соревноваться…

— Соревноваться? — Остатков моего самообладания как не бывало. — Чье имя здесь вывешено? Мое. О чем ты вообще думала, когда такое устроила? Поставь-ка себя на мое место: что бы ты чувствовала, если бы только начинала раскручиваться в танцевальных кругах — и вдруг явилась бы легендарная цыпочка-плясунья и увела твои долбаные деньги?

Тери залепетала нечто похожее на извинения. Я окинула взглядом ее лицо и фигуру: похоже, она переживала трудные времена. Но я за ее ошибки расплачиваться не собиралась.

— Собирай свои гребаные манатки, — велела я ей, — и вытряхивайся из моего клуба.

И Тери со своим незадачливым «чемоданным» сутенером убралась восвояси. Следующим номером я разобралась с владельцем клуба, а там и со своим агентом.

— Еще раз такое повторится, — орала я на него по телефону, — я сама к тебе приду и глотку на хрен перережу.

До сих пор, когда я об этом вспоминаю, руки чешутся порвать их на куски — и ведь я права. Все это — деловой вопрос. А владелец клуба повел дело из рук вон плохо. Я одна на дороге, и нечего там делать всяким помехам. И если уж мне пришлось горбатиться целую ночь на каких-то алкашей, то денег своих я никому не отдам.

Вспомнились те времена, когда я пищала Сью Рэндалл, что не хочу поливать маслом свою динь-динь. Теперь я была другим человеком: бесстрашным, но вселяющим страх. Не уверена, впрочем, что это так уж хорошо.

Еще я усвоила, что надо приглядывать за своими С-стрингами и лифчиками: каждый раз, стоило мне снять какую-нибудь шмотку, она исчезала со сцены. Я все еще гадаю, что парни с ними делают и какими же вонючими и ломкими они становятся, провалявшись столько времени нестиранными в их комнатах.

Еще за ту неделю я усекла, что положить парни хотели на все световые эффекты и феминаторские костюмы. Лучший способ заработать деньги — это не шоу бродвейского размаха; нет, на сцене надо быть соблазнительной и притягательной, такой, чтобы мужчины готовы были взорваться в штанах. И, прибыв на место следующих своих выступлений, в «Эл’з даймонд кабаре», я отбросила все актерские претензии. Я вновь стала стриптизершей.

Я слышала, что клуб Эла довольно высоко котируется. Но, даже несмотря на то что здесь можно было танцевать полностью обнаженной, при виде этого заведения я испытала разочарование. Это была форменная дыра (пусть и подновленная). Более того, клуб и обставлен оказался по-дурацки. Мне предстояло танцевать в какой-то яме, окруженной дорожкой для других танцоров; ограждение тянулось где-то вдалеке. Поскольку парни толпились именно у ограждения, а я находилась в центре, они не могли ни дать, ни даже просто бросить мне деньги. Прощайте, чаевые. К тому же Эл забирал пять долларов с каждого «поляроидного» снимка в обмен за предоставленную камеру и пленку (хотя все это у меня было и свое собственное).

В большинстве других клубов, где я бывала, в разгар ночи работало от тридцати до сотни девушек, но у Эла оказалось всего шесть других танцовщиц. И никаких тебе танцулек на коленях — только сцена. Что еще более странно, все парни болтались по клубу со своей собственной выпивкой. Здесь практиковалось «приходи со своим». Я попала в какую-то глушь. А с глушью у меня плохие ассоциации.

Моя раздевалка оказалась крохотной комнатушкой, сплошь исчерканной надписями от девушек, побывавших здесь прежде. Я добрых полчаса читала про дрязги, тянувшиеся целыми годами. Когда я выбежала на сцену, парни разразились воплями и свистом, как на концерте Молли Хетчет. Впервые я ощутила неистовство публики.

Со сцены я ушла с тремя скомканными долларовыми купюрами, которые швырнули с достаточной силой, чтобы они долетели до внутреннего круга. Утешилась я на «Поляроидах»: две сотни парней выстроились в очередь; снимок стоил двадцатку.

Из-за перегородки у моей раздевалки хорошо было видно сцену. Дожидаясь своего очередного выступления, я окинула взглядом клуб и увидела великолепное создание, исполняющее медленный, сексуальный танец. Когда девушка провела языком по верхней губе — с показной скромностью, но без похотливости, — я поняла, что эта малышка не из заурядных: в ней была искорка. Когда она сошла со сцены, я приблизилась к ней.

— Ты по-настоящему сексуальна, — сказала я.

Едва эти слова сорвались с моего языка, я вспомнила, что уже говорила нечто подобное Дженнифер в «Бешеной лошади». Это вовсе не был мой способ «клеить» — отнюдь. Я просто говорила честно (ну а если комплимент вдобавок «зацеплял» красивую женщину, то так тому и быть).

— Спасибо. — Девушка зарделась. — Я видела, что вы на меня смотрите, вот и постаралась. Меня зовут Мелисса.

После шоу она постучала в дверь моей раздевалки.

— Дженна, — начала она, — а вы не могли бы дать мне кое-какие советы по части косметики?

И нервно засмеялась.

Я посмотрела на нее. Ширококостная девушка, с круглым лицом и челюстью, напомнившей мне почему-то о Техасе. Толстушкой не назовешь, но были в ней некие превосходные округлости. Ноги плотные, мускулистые, с икрами танцовщицы и короткими пальцами с безупречно накрашенными ногтями. Но больше всего притягивал ее рот: прекрасная, полная верхняя губа с впадинкой посередине, задевавшая мелкие зубы, когда она говорила. В ней было что-то неудержимо соблазнительное. Во время разговора она производила впечатление человека, заслуживающего доверия, добросердечного, но в то же время она нервничала, казалась настороженной — будто хотела скрыть собственную уязвимость. Мелисса излучала таинственность, и мне это нравилось. Да, эта девушка пришлась мне по душе. И она предоставляла мне отличную возможность соблазнить ее.

— А почему бы тебе не зайти завтра ко мне в номер? — предложила я. — Я остановилась в «Холидейз инн».

На следующий день перед работой Мелисса постучала в мою дверь. Я просидела с ней несколько часов: посоветовала не пользоваться красной помадой, посветлее подкрашивать глаза, подсказала, какая прическа подойдет ей гораздо больше. Всего три недели назад она родила ребенка и жаловалась, что сама себе кажется жирной, но на ней не было и унции лишней плоти.

Я не сразу взяла Мелиссу в оборот. Это бы только отпугнуло ее. С большинством девушек сначала стоит расположить их к себе, установить дружеские отношения, не предполагающие влечения. И когда Мелисса упомянула, что живет в часе езды от клуба, а я предложила ей после работы заночевать у меня в отеле, она согласилась без всяких колебаний. Она знала, что мне нужно нечто большее, нежели просто лизнуть эти маленькие зубки.

Тем вечером Мелисса сидела у края сцены и изучала каждое сделанное мной движение. Расхаживая по клубу, я ощущала на себе ее взгляд. Как странно: будь то мужчина, он показался бы извращенцем, но с женщиной это необычайно возбуждало. Возможно, дело в том, что преклонение — это акт подчинения, а мужчинам подобает властвовать.

Когда мы вернулись в отель, я смыла косметику и надела очки. Я хотела, чтобы Мелисса чувствовала себя уютно, особенно если учесть, что женщины часто робеют в присутствии хорошеньких девушек. Я хотела, чтобы она видела во мне приятную девчонку, а не просто какую-то стриптизершу, жаждущую секса.

Мы сидели на кровати и болтали несколько часов подряд. Я дала Мелиссе понять, что понимаю ее проблемы, и сама поведала кое-что личное о себе. Я не дурила ее, по крайней мере, умышленно. Просто сама я предпочла бы, чтобы со мной обращались именно так.

Мелисса сидела в ногах кровати, жадно ловя каждое слово. Я отмечала любое ее движение, малейшее изменение интонации. То и дело она хватала меня за руку: то хотела рассмотреть кольцо, то просила заплести ей волосы на французский манер. Я понимала намеки: Мелисса заинтригована и хочет физического контакта. Каждый раз, едва я прикасалась к ней, дыхание ее ускорялось, а с губ слетал тихий стон.

Чем завершится ночь, было очевидно. Я не предпринимала никаких поползновений. Я вообще не из тех, кто делает первый шаг. И наконец я своего добилась: Мелисса подалась вперед на кровати и поцеловала меня. Это движение было такое неуклюжее — и оттого еще более восхитительное. Когда я ответила на поцелуй, тело Мелиссы расслабилось: она словно опасалась, как бы я не отвергла ее.

Целый час мы лежали рядом, целуясь и трогая друг друга. Я двигалась медленно, полностью сосредоточившись на Мелиссе. Она, казалось, была изумлена происходящим. Наконец она призналась: еще никогда прежде ей не доводилось быть с женщиной. Так долго занимавшаяся сексом лишь с мужчинами, она не привыкла к такой любви, когда до экстаза не доводят жестким напором. Более того, Мелиссу совершенно захватила близость с человеком, который не просто понимал ее, но и сам испытывал то же, что и она. То, что чувствует женщина, нельзя сравнить с ощущениями мужчины.

— О господи, — прошептала Мелисса мне на ухо, когда мы лежали в сотворенной лишь для нас двоих вселенной. — Как же много я теряла.

Я исследовала ее тело до рассвета. В Мелиссе было что-то и от Дженнифер, и от Никки: сдержанная женственность первой и душевные качества последней. За ночь мы влюбились друг в друга. И дело не в похоти: первое, и основное, заключается в том, что за эти двадцать четыре часа мы стали подругами — и близкими людьми.

Так было положено начало отношениям, которые длились много лет. Мелисса стала «Фавориткой года» в «Пентхаусе». Определенно, я знаю, кого выбирать.

Глава девятая

«Чемоданными сутенерами» не становятся — ими рождаются.

Я вернулась домой совершенно не к тому Джордану, которого оставила. За три недели моего отсутствия выявилась совсем иная его грань: собственническая, патриархальная, ревнивая. Он настоял на том, что в следующее турне мы поедем вместе: ему якобы надо меня охранять и присматривать, чтобы мне заплатили. На самом-то деле Джордан хотел удостовериться, что я не сплю с другими парнями — собственно, этого я как раз и не делала.

Отчасти подозрительность Джордана имела под собой основу: в конце концов, встретились мы в стрип-клубе, когда я была на грани развода с Родом. Но по мере того как возрастала его привязанность ко мне (а также страх меня потерять), он не желал делить меня ни с одним живым существом.

Парень с самого первого дня знал, что зарабатываю я танцами — потому и могу себе позволить теннисные туфли за двести долларов, в которых он же и щеголяет. А теперь он не мог этого вынести. Во время гастролей, что ни день, возникали новые претензии. Он не желает, чтобы я делала такие зазывные движения на сцене. И разговаривать с другими парнями нельзя. И нечего садиться им на колени для «поляроидных» снимков — можно только обвить их рукой.

То и дело названивала Джой, предлагавшая интервью для «VН1» или «Е!», а я даже не отвечала. Джордан не хотел, чтобы я рассуждала на публике о чем-нибудь сексуальном, — его это смущало.

Конечно, я дралась зубами и ногтями, но он превращал мою жизнь в сущий ад своими постоянными истериками, упреками и пылкими ораториями, и я в конце концов сдавалась. Лучше уж играть в поддавки, чем скандалить. Даже не понимаю, как вышло, что наши отношения приняли подобный оборот. Тогда я сама себе не признавалась в том, что в какой-то степени сама этого и хотела, поскольку Джордан был полной противоположностью Рода: настоящим мужчиной — со всеми сопутствующими недостатками.

На фотосессиях он ошивался рядом и бдил, чтобы я не раздвигала ноги. Другие, объяснил он, не должны видеть того, что внутри: это принадлежит ему. Фактически Джордан настоял на том, чтобы я прекратила сбривать пубические волосы: пусть они отрастут и прикрывают влагалище, когда я голая. Втолковывать ему, что я блондинка и волосы у меня такие тонкие, что ничего толком не прикроют, было бесполезно.

Дошло до того, что Джордан велел мне отказаться от тампонов. Причина? «Не хочу, чтобы в тебе было что-нибудь еще».

Его ревность не ограничивалась сферой моей работы. Сидя за рулем, я не имела права заглядывать в автомобили вокруг — Джордан думал, что я строю глазки водителям. Надо смотреть только вперед — ни дать ни взять лошадь в шорах. Затем Джордан затеял целую партизанскую кампанию, пытаясь сделать из меня страхолюдку. Заявлял, например, что ему нравятся девушки покрупнее и чтобы косметики на них было поменьше. И я, сама того не замечая, начинала набирать вес и проводила у зеркала все меньше времени.

Пожалуй, я все-таки любила Джордана, хотя он и не был достаточно умен для меня. В нем не было ни напористости, ни амбиций. Обеды с семьей, баскетбол с приятелями, слежка за мной — вот и вся его жизнь.

У меня не укладывалось в голове, что этот милый, нормальный, неопытный парнишка, выхваченный из толпы, оказался таким же говнюком, как и все остальные. Я так жаждала любви — и так облажалась.

С этим собственническим контролем надо мной я ничего не могла поделать, зато уж отыгрывалась по остальным статьям. Я стала яростной танцовщицей. Во время каждого выступления наступает момент, когда я раздаю постеры из своих фильмов тем парням, которые горланят громче всех. Но однажды выдался вечер, когда никто не вопил, не проявлял энтузиазма. Тогда я шваркнула постеры на пол и ушла со сцены. Это было прямо-таки в стиле Акселя Роуза.

Я хорошо умела читать по губам — ведь моя бабушка по отцовской линии давно лишилась голоса. И если я ловила какого-нибудь парня на оскорбительном замечании, брошенном своим дружкам, я сбивала с него шляпу или опрокидывала выпивку ему на штаны. Когда во время выступления один урод бросил мне пенни, я лягнула его в горло. Я вечно схлестывалась с местными танцовщицами — однажды даже крепко засветила одной девице по физиономии; что ни вечер, приходилось вышвыривать из клуба парней. Если какой-нибудь засранец осмеливался ко мне прикоснуться — получал затрещину. Я словно с цепи сорвалась. И это внушало почтение.

Странное дело: чем сильней я бесилась, тем больше это нравилось мужчинам. Толпа возбуждалась, если я превращалась в оторву. В «Бешеной лошади» я и не смела вести себя подобным образом — но там меня никто так и не злил. Я вообще не знала, что такое возможно.

В бостонском клубе ко мне приблизился тощий парнишка и сообщил, что он работает администатором на гастролях «Tool». Я отреагировала обычным: «А, ясно». Тогда я понятия не имела, что такое «Tool».

— Солист, Мейнард, ваш большой поклонник.

— А, ясно.

— У него даже ваша фотография на чемодане наклеена.

— А, ясно. Это классно. Мне правда пора.

Это был ужасный вечер. Владелец клуба заявил, что не разрешает мне собирать чаевые — это, видите ли, в контракте не оговорено. Лил дождь. А моя раздевалка располагалась в трейлере позади клуба, и я насквозь промокла. Последней каплей стало то, что кто-то пробрался ко мне и украл костюм за две тысячи долларов, а менеджер и палец о палец не ударил, чтобы с этим разобраться.

И когда менеджер явился ко мне снова — напомнить, что нельзя собирать чаевые, — я взорвалась. Это же мой заработок. Мы спорили минут пять, пока наконец я не сказала:

— Отлично, никаких чаевых. Скоро я буду на сцене.

Я собрала сумки и приготовилась линять из клуба, пока владелец меня не поймал. Парнишка-администратор увидел это; он сказал:

— Смотри сюда.

Он приклеил «дворники» к ветровому стеклу «Мерседеса» хозяина клуба. А потом отпер дверцы машины с обеих сторон.

Я нашла, что шуточка с «дворниками» была отличной, но взлом — это уже чересчур. Тут бы мне и насторожиться. Но парнишка мне понравился: взбодрил меня и сказал, что охотно оставил бы «Tool» и поработал бы со мной — безвозмездно, просто чтобы набраться опыта. Ну, я и наняла его в качестве персонального администратора: пусть занимается клубами, костюмами, деньгами и всеми практическими деталями, от которых только мигрень.

Я знала, что обычно требуют рок-музыканты для своих выступлений, и вместе мы прикинули, что мне понадобится для моих туров. В раздевалке должны быть цветы, диван, скатерти на столе и полностью укомплектованный бар. Ни одна стриптизерша таких запросов не предъявляла. Дело не в том, что я дива, — просто, раз уж я приношу клубу такие деньги, пусть уж мне не приходится маяться с трейлерами снаружи, грязными табуретками, отсутствием вентиляции и желтой водой из крана. Мальчик-администратор даже обзавелся ламинированным жетоном для тура — просто чтобы все выглядело официально.

Я быстро усвоила, что в клубах надо запрещать использование песен из моего списка, когда меня нет на сцене. Это же загробит все мое выступление: я исполняю номер под «Beautiful people» Мэрилина Мэнсона, а оказывается, какая-то девушка прямо передо мной под эту песню уже станцевала. Частенько после того, как я раздевалась под мелодию «Revolting Cocks» в каком-нибудь маленьком клубе, диджей выпрашивал компакт-диск, чтобы после моего отъезда из города под эту музыку могли поработать и другие девушки. Перечень правил разрастался по мере того, как я заражалась навязчивой идеей Джордана, что все вокруг непременно хотят меня трахнуть; мне надо было защищаться. Но в то же время мои выступления улучшались; я выдумывала простые маленькие трюки, чтобы возбуждать мужчин: например, ниточка слюны, тянущаяся от рта до самой динь-динь.

Я знаю, что по уставу на сцене нужно молчать, ведь любое произнесенное слово разрушит фантазию. Все можно выразить мимикой, глазами, но, по мере того как во мне нарастала злость, плевать я хотела на такие тонкости — что хочу, то и делаю.

Каждый вечер я становилась именинницей. Я смекнула: заработаю гораздо больше, если сообщу зрителям, что могла бы сейчас праздновать свой день рождения, но танцевать перед ними для меня гораздо важнее. «С днем рождения меня, любимую, — думала я. — Так-то, раздолбаи. Раскошеливайтесь».

Поначалу я отказывалась от частных выступлений и танцев на коленях. Но потом, если поблизости не околачивался Джордан, я соглашалась охотно, но не меньше чем за пятьсот долларов за песню — и то если была в настроении.

Я то и дело заставляла владельцев клуба менять мне гостиницу, причем сплошь по дурацким причинам: то еду в номер не подают, то подают, но в меню нет бургеров. Близко я с этими людьми не общалась, и их мнение меня не интересовало. А зря: в конце концов за мной закрепилась репутация той еще стервы. Как раз это в мои намерения не входило. Я выпендривалась, потому что явилась из дерьма, отношения с парнем превратились в дерьмо, и вообще вся моя жизнь — это дерьмо, и поэтому мне нужна была отдушина. Вспоминаю людей, которым приходилось иметь со мной дело, и на душе становится мерзко. В два часа ночи я могла позвонить своему агенту с воплем: «Если меня сейчас же не отвезут в отель на лимузине, я сию минуту вылетаю обратно». За работу со мной тому парню явно следовало бы приплачивать.

Между тем родственники по отцу решили, что можно и обратить себе на пользу мою относительную известность. Дядя Джим открыл стрип-клуб в Анахайме, близ Лос-Анджелеса, и предложил выплачивать мне процент от прибыли, если я соглашусь на использование моего имени. Так родились злосчастные «Пройдохи Дженны Джеймсон». Менеджер — мой папа, который опять сорвался с насиженного места и перебрался в Калифорнию, чтобы заправлять клубом вместе с братом.

Главная проблема «Пройдох» заключалась в их местоположении: в Анахайме расположен Диснейленд, и когда я выступала на открытии, снаружи толпились протестующие семьи. Сорвали большой постер с моим изображением, который дядя вывесил снаружи. Помимо этого я запомнила только то, что в плане денег вечер оказался на редкость урожайным: я с трудом унесла все со сцены. Набралось около 2500 долларов.

Но идиллия длилась недолго. Сначала я думала, что фамильный бизнес — это отличная идея: уж кто-кто, а кровные родственники тебя не облапошат. Как бы не так: родичи поимеют тебя скорее, чем кто-либо другой, потому что считают, будто у них есть право старшинства. Мой любимый дядюшка, парень с крутым «Корветом», позволявший нам с братом до утра смотреть телик — как быстро он превратился в очередную пиявку-кровопийцу. Да еще тянул за собой отца. Мой папа, отставной полицейский, в ком чувство справедливости было сильно настолько, что он собственных детей оставлял без присмотра ради борьбы с коррупцией, сам теперь вел грязную жизнь отщепенца — скрывался от какой-то передряги в Вегасе, крутил роман со стриптизершей и (о чем я до поры до времени не знала) курил то самое зелье, которое у него на глазах едва не отправило на тот свет его родную дочь. Я ухитрилась втянуть в грязь всю свою семью.

И когда Стив Оренштайн позвонил и сказал, что у него есть для меня фильм, — а прозвучало это не как предложение, а как мягкий приказ, — я с благодарностью ухватилась за эту возможность. Настала пора отдохнуть и от моего тайм-аута. С моего разрешения Стив нанял по контракту еще одну девушку, свою приятельницу по имени Серенити. Стиву она нравилась за то, что в ней было все, чего недоставало мне. Она была дотошно организованная, ответственная и пунктуальная. Но явилась она в комплекте со своим «чемоданным сутенером»: тот очень сокрушался, что Серенити популярна меньше, чем я, и вечно пилил Стива и Джой за то, что они недостаточно усердно ее раскручивают.

Весть о том, что я снова буду сниматься, отнюдь не обрадовала Джордана. Он превратил мою жизнь в ад. Каждую минуту зудел мне в ухо, что я не уважаю ни его, ни себя; что компания мной просто-напросто пользуется; что я отнимаю у своих будущих детей шанс жить нормальной жизнью. Но выбора у меня не было — контракт есть контракт. Я столько лет снималась в подобных фильмах — от еще одного вреда не будет. Но Джордан выбивал меня из колеи.

Еще никто не критиковал мой образ жизни с тех самых пор, как я оставила дом Никки; оглядываясь назад, я понимаю, что это был позитивный опыт — я стала обдумывать свои решения. И поскольку меня эти решения вполне устраивали — совесть моя была чиста, звезда разгоралась все ярче, жизнь казалась по меньшей мере захватывающей, — теперь я просто разрывалась. Если я буду сниматься, это причинит боль Джордану, а оставить ради него индустрию означало разрушить все, что я так долго создавала.

Как водится, в трудные времена я подумала о Никки. Мы не разговаривали с тех пор, как я съехала из ее дома, но она так и не выходила у меня из головы. Никки стала моим первым другом в индустрии, и между нами установилась такая связь, что никто не мог занять ее место. И однажды вечером я позвонила Никки — не потому, что нуждалась в помощи, но потому, что мне ее не хватало и хотелось услышать ее голос. Я сказала, что люблю ее и глупо становиться врагами после всего, через что мы прошли. Все наши разногласия из-за моего ухода в порно уже не имели значения: теперь Никки и сама подписала контракт с «Вивид» и стала звездой. Понадобились всего лишь минуты, чтобы возродить былую нежность между нами, а говорили мы долгие часы. Никки тоже пришлось туго; она развелась наконец с Бадди и теперь встречалась с Лайлом Дэнджером.

За два дня до моего намеченного отъезда в Лос-Анджелес Джордан перестал со мной разговаривать. Зато в день вылета его прорвало. Он не мог поверить, что я действительно на такое решилась.

Из-за постоянных нотаций Джордана моя уверенность в себе крепко пошатнулась. Он внушил-таки мне, что я просто потаскушка, напрочь лишенная самоуважения. Чувство вины грызло меня так, что я смогла поразмыслить о самом фильме не раньше чем очутилась в самолете. Руководил съемками первый режиссер «Уикэд» по контракту, Брэд Армстронг, урожденный Родни Хопкинс.

Фильм «Опасные приливы» снимали на яхте на Каталина-Айленд, недалеко от берегов Лос-Анджелеса. При виде Рода я не испытала никаких чувств. Он полностью остался в прошлом, теперь я любила Джордана. Род не сказал мне ни слова. Просто сверлил меня взглядом, исполненным горькой бессильной злобы. Мстил он в своей пассивно-агрессивной манере: застолбил себе сцену а’труа с моей хорошей подругой Джилл Келли и, само собой, с Азией Каррерой.

Все на яхте, казалось, были в ударе. Настоящий карнавал на воде. Но я бродила, погруженная в заторможенное отчаяние. Меня то и дело тошнило. Все время вне съемок я проводила в своей раздевалке, с опухшими глазами: проливала слезы над тем, как обидела любимого человека.

После каждого романа я говорила себе: «Я этот урок усвоила». И никогда не совершала одной и той же ошибки дважды. Но каждый очередной роман преподносил новые грабли, на которые не следовало наступать еще раз. Если ошибки и неудачи являются не чем иным, как постигнутой мудростью, то мне светила степень доктора философии в отношениях с мужчинами.

Когда съемки закончились (как памятный штрих, у меня сперли пятитысячное платье от Гуччи), я объявила Стиву, что мне нужен перерыв. Еще раз я такого не выдержу.

На борту самолета, уносящего меня обратно в Майами, я задумалась над словами, мною же самой выбранными в разговоре со Стивом. Я не сказала ему, что ухожу. Я произнесла слово «перерыв». Должно быть, в глубине души я знала, что вернусь.

Глава десятая

Тони: Единственный раз, когда ты сплоховала на сцене, — это когда тот урод бросил в тебя мелочью.

Дженна: Я попала ему каблуком в горло. Я лежала на спине, а этот гад с силой швырнул в меня монеты. Первая реакция была — наподдать ногой, ну, я и наподдала. Я знала, что надо сразу вскочить — ведь лежачий уязвим; я поднялась, а этот мерзавец ломанулся за мной на сцену. Охранник в последнюю минуту вклинился между нами, и слава богу — парень был здоровый.

Тони: А когда ты переворачивалась на верху шеста, но на ногах у тебя оказалось слишком много масла — как ты съехала вниз и приземлилась прямо на голову! Тут началась следующая песня, и ты танцевала как пьяная.

Дженна: Тем вечером я психанула на Джордана и подналегла на выпивку — впервые в жизни. Кажется, за три часа уговорила целую бутылку «Ketel One».

Тони: Это не тот вечер, когда ты встретила Гробовщика и он тебя вспомнил еще по Лас-Вегасу?

Дженна: Да, Гробовщик считался в те времена одним из сильнейших бойцов WWF. Он запихивал людей в гробы и поджигал их прямо на ринге. Что самое жуткое, такой характер не был просто имиджем. Когда я болталась в лавочке Джека и готовила для него иглы, Гробовщик приходил, чтобы сделать татуировки. Я тогда в разговор не вступала, стеснялась. А он был очень деловой. И вот тем вечером мы повстречались на танцах, посидели вместе и по-настоящему подружились. И он рассказал мне, что однажды отвел Джека в сторонку и очень серьезно сказал ему: «Я не хочу, чтобы твоя подружка здесь околачивалась. По-моему, она полицейская».

Тони: Тебе было лет шестнадцать, и весила ты меньше сорока кило.

Дженна: Ага. Я ведь и не знала, что это из-за него Джек запретил мне торчать в салоне. Гробовщик сказал, что я-де просидела там шесть часов и ни разу не шелохнулась и не произнесла ни слова. Меня, наверное, все тогда за чудную принимали. Смешно, что Гробовщик меня боялся. Он, наверное, самый психанутый из всех, кого я встречала в жизни. Один парень при нем спросил меня во время выступления: «Можно я угощу вас выпивкой?» Гробовщик уставился на него с каменной невозмутимостью и произнес: «Да, можешь купить мне стаканчик «Джегера», а себе заткни на хрен пукалку».

Джордан как раз был в клубе, и Гробовщик заявил: «Я твоему парню надеру задницу, а тебя с собой заберу». Я знала, что он не шутит. Я припустила наверх и сказала Джордану, что надо улепетывать: этот тип из него душу вышибет, а меня похитит. Так мы больше с Гробовщиком и не увиделись. Кажется, именно тогда Джордан запретил мне разговаривать с парнями во время тура.

Тони: В этих турах столько шизиков попадалось. Помнишь, сталкерша-лесбиянка приперлась в отель и пыталась выбить дверь твоего номера? Тоже здоровая была баба.

Дженна: Ту девицу я встретила в Колумбусе, в Огайо. Я старалась со всеми быть любезной. И вот следующее выступление у меня в Ридинге, в Пенсильвании; я и говорю: «Хочешь приехать — пожалуйста». Потом в ридингском клубе я получаю от этой девицы целую дюжину роз — волей-неволей опять пришлось с ней поговорить. Я тогда как раз встречалась с Мелиссой, и вот лежим мы с ней в постели в гостиничном номере, и вдруг раздается бум-бум-бум в дверь.

Выглядываю я из окна, а там эта девица беснуется. Она орала: «Убью тебя на хрен! Если я тебя не получу, то никто не получит! Убью эту твою сучку!» Наконец явились копы и засунули ее в тюрьму.

Через несколько месяцев она опять пыталась до меня добраться. Потом я узнала, что она была ассистенткой у одной порнозвезды постарше. Я вся в тебя, папа. Когда случается что-то в этом духе, я сохраняю спокойствие.

Ларри: Точно.

Дженна: Я велела Мелиссе: «Прячься за кровать и набирай 911. Не шуми и гаси свет». Хотя в душе боялась до чертиков — мало ли что влетит в окно. Девица-то с приветом, а с такими лучше не связываться.

Ларри: А тот парень на вручении наград ПВН? Ты сидела и раздавала автографы, вокруг собралась целая толпа. И тут парень с длинными светлыми патлами проходит мимо охранников и что-то говорит тебе.

Дженна: Ага. Он орал: «А что подумает твоя мать? Что ты делаешь со своей матерью?» Я многое могу вынести, но если кто-то заикнется о моей матери — все. А никто из охранников и пальцем не пошевельнул — ну, тогда папа и подошел сам, да как двинет ему в живот. Ларри: Я увидел, какое у тебя сделалось лицо, и бросился между охранниками. Сгреб я этого сукина сына и говорю: «Люблю подраться, ты, выродок». Схватил его за эти гребаные лохмы, и тут все как всполошатся: «Стойте, стойте!» Схватили меня, и я разжал руки. А как только они меня выпустили, я ему в живот и двинул — такое бум! получилось. Он упал, и его уволокли прочь.

Дженна: Похоже, я притягиваю такие происшествия.

Глава одиннадцатая

Прежде чем вернуться в Майами, я наведалась к доктору Гарту. Он был одним из самых популярных людей в Лос-Анджелесе, поскольку оказывал любые услуги женщинам. Не какие-то болеутоляющие таблетки без разбору выписывал, а творил чудеса в области пластической хирургии.

На съемках «Опасных приливов», вдобавок ко всем прочим неприятностям, моя левая грудь начала сжиматься: такое происходит, когда вокруг имплантата образуется и уплотняется рубцовая ткань.

Первое, что сказал доктор Гарт, увидев меня, было:

— Ничего удивительного. Этот имплантат слишком велик для вашей грудной клетки.

Мне назначили прием на следующий день; предстояло устранить рубцовую ткань. Заодно я попросила врача сделать мне имплантаты поменьше: те, что сотворил доктор Канада, выпирали, как цистерны. Джилл Келли отвезла меня в офис, а потом разрешила пожить у нее, пока я не восстановлю силы после операции.

Впервые я увидела Джилл на съемках «От корки до корки», где играли мы обе. Была она сильной, красивой и властной, и я умирала от желания встретиться с нею, но у меня не хватало духу. Наконец судьба свела нас в лас-вегасском стрип-клубе под названием «Боб’з класси леди». Да и то я приняла Джилл за Джанин Линдемалдер. Джилл занималась стриптизом с восемнадцати лет, но однажды повстречала на Консамер Электронике Шоу Тиффани Миллион, и та привела ее в индустрию.

Когда Джилл вошла в «Боб’з» со своей подружкой П. Дж. Спаркс, я воскликнула:

— Привет, Джанин!

Джилл поправила меня, я почувствовала себя идиоткой, и по взаимному согласию между нами воцарилась дружба. Мы с Джилл были единственными девушками, кто серьезно относился и к самой индустрии, и к нашим ролям. Мы то и дело тусовались вместе, и я знала, что Джилл можно доверять: она позаботится обо мне, причем позаботится безвозмездно, пока я буду приводить в порядок свой бюст.

Период после операции я помню смутно — так меня накачали викодином, чтобы заглушить боль. Помню только, как Джилл связалась по переговорному устройству с парнем по имени Джей, эдаким начальственным засранцем, владельцем «Стерлинг Студио», где снималось много фильмов с моим участием. Когда Джилл сказала ему, что я лежу у нее и прихожу в себя, этот Джей сострил:

— А можно я приеду и над ней надругаюсь, пока она в отключке?

Бывают же извращенцы среди парней.

Мои груди заживали быстро. Я посмотрела на них в зеркало, и по лицу моему расплылась улыбка. Они были превосходны. Хотя я все равно жалела, что ими обзавелась. Начать с того, что груди у меня и без того были большими, просто в индустрии от девушек ждут и вовсе несусветных размеров. Проблема в том, что крупные имплантаты — это магнит для извращенцев и помеха во многих делах, связанных с физической активностью. Вот почему вы никогда не увидите пенсионерок-порнозвезд, играющих в гольф.

Парни всегда спрашивают у девушек, настоящие ли у них груди и какой размер лифчика они носят. Но между собой девушки спрашивают совсем другое: «Сколько у тебя СС?» Мои имплантаты были всего 400 CС, но поскольку грудь у меня изначально немаленькая, выглядели они на все 900.

Когда я вернулась домой после операции, Джордан был в бешенстве. Наверное, девушки частенько так экспериментируют: встречаются с парнями, совершенно неподходящими им по характеру, и смотрят, что из этого получится. Властный парень с замашками собственника, желавший сделать из меня босоногую беременную домохозяйку, плохо сочетался с моей болезненной амбициозностью. Только мужчина особого склада будет мириться с тем фактом, что любимая женщина зарабатывает себе на жизнь, занимаясь перед камерой сексом с другими парнями. На ту пору я такого мужчину еще не встретила.

В таком напряжении мы прожили несколько недель, и вот позвонил мой агент и спросил, не соглашусь ли я на несколько танцевальных выступлений в Сан-Франциско вместо с Джилл Келли. Я буквально подпрыгнула от радости при мысли, что уберусь от Джордана. А Джордан, разумеется, не хотел меня отпускать — как это я буду отплясывать на сцене с другой девушкой. Он приревновал и к ней — и это при том, что о своих романах с женщинами я ему никогда не рассказывала.

С Джилл Келли.

В конце концов мы пришли к компромиссу: Джордан отправился со мной в качестве чемоданного спутника. Первое же шоу состоялось в театре О’Фаррелл, и худшего места, чтобы тащить туда Джордана, нельзя было и придумать. В клубе не существовало никаких правил: девушки прямо на сцене запихивали в себя дильдо, а за кулисами укатывали парней до отупения. Публика была накручена так, что нашего выступления толком и не заметили. Для этих зрителей у нас все было слишком мирно и мягко. Но не для Джордана.

Когда я вернулась в раздевалку, он углядел помаду на моем G-стринге. По-видимому, Джилл случайно задела его губой. Но едва Джордан увидел это, лицо его побагровело, жилы на шее вздулись, он взвыл и так саданул кулаком по двери, что щепки полетели во все стороны.

— Шлюха ты гребаная! — взревел он. — Да как ты могла? Собирай вещи, мы отсюда сваливаем. Кончено с твоими танцульками. Слышала? Кончено!

Я посмотрела на Джилл: она стояла со стиснутыми челюстями. Она не произнесла ни слова. Но глаза говорили все: как я допускаю, чтобы парень так со мной обращался?

Но Джордан оказался прав: все было кончено. Кончено с ним. Вновь я позволила парню помыкать мною и в результате совсем перестала быть самой собой. Я представила себе будущее: какой будет жизнь, если я останусь с ним. Я увидела себя в этой маленькой хибаре в Майами, среди кишащей под ногами детворы; толстопузый муж в грязном белье требует больше чесночной добавки в свои «раффлз». И осознала, что теряю карьеру ради парня, который не дал мне взамен ровным счетом ничего — ни в эмоциональном плане, ни в физическом, ни в финансовом.

Когда мы вернулись в Майами, я сообщила Джордану, что мне нужно ехать в Лас-Вегас на коммерческое шоу Video Software Daelers Association — в одиночестве. До мероприятия оставался еще месяц, но мне надо было слинять отсюда. Возвращаться же я не собиралась. В аэропорт я выехала за несколько часов до вылета, чтобы заскочить по дороге в тату-салон. Я хотела закрыть имя Джордана цветами — эдакий надгробный венок, — но слова «безумная девушка» сохранила. Они-то как раз были кстати.

Хотя Джордан и не выносил моего образа жизни, он тем не менее как-то сроднился с ним. Спустя несколько месяцев после нашего разрыва он, по причине мне неизвестной и непонятной, начал работать на Джилл Келли — совершенно непостижимо, особенно если учесть, какая сцена разыгралась у нее на глазах. Сначала она наняла Джордана присматривать за ее домом, а потом назначила своим администратором на гастролях. В конце концов он закрутил роман с одной из девушек, работавших у нее по контракту. Он и сейчас обхаживает девушек из индустрии — и командует ими.

Вновь бесприютная, я вернулась туда, где мне было всего привычней: к Никки на кушетку. Но на сей раз обстоятельства изменились: она нуждалась во мне больше, чем я в ней.

Никки переехала к Лайлу в Ирвайн. Я впервые увидела Лайла с тех пор, как мы оба вступили в индустрию. Я с трудом узнала его. Он носил замызганную белую футболку с растянутым, драным воротом. Джинсы свободно болтались у талии, поддерживаемые веревочным поясом. Вены на шее были постоянно вздуты, а в некогда мягких глазах отражалась злоба на весь мир. Прежде Лайл возил меня повсюду, а теперь я бы не рискнула пустить его за руль. Он превратился в неуравновешенного параноика и подсел на все, от крэка до стероидов.

Пять лет тяжелой жизни уничтожили Лайла, которого я когда-то знала. Порой и я теряла почву под ногами, но никогда эти периоды не длились так долго. Это было похоже на альтернативную реальность: не наберись я горького опыта с Джеком, возможно, и я совершила бы все те же ошибки, которые сделал Лайл. Его уверенность в себе пошатнулась, свои неудачи и неурядицы он вымещал на окружающих. Чтобы существовать в индустрии, надо твердо стоять на ногах, потому что с тебя постоянно спрашивают все — в том числе и ты сам. Попадешься в эту ловушку, возненавидишь себя за то, чем ты стал, — и примешься отыгрываться и на себе, и на всех вокруг. И вскоре Лайл превратился в форменного сукина сына.

День за днем я наблюдала, как этот подонок забирает деньги Никки, обвиняет ее в том, что она его якобы обманывает и без всяких на то причин слетает с катушек. Дошло до того, что Никки пришлось прятать свои украшения, чтобы Лайл не украл их. Я в жизни не видела, чтобы хоть кого-нибудь так изводили.

Однажды вечером я сидела на кушетке и вдруг услышала, как Лайл орет на Никки, а та плачет. Потом раздался звук удара, словно смерзшийся снежок стукнулся о стену дома. Я пошла посмотреть, что там творится, и обнаружила их обоих в ванной. Никки съежилась в углу, а Лайл возвышался над ней; локти его ходили вверх-вниз. В груди что-то сжалось, меня охватила жуткая, бессильная паника — как прежде, с Джеком. Я не допущу, чтобы такое случилось и с девушкой, которую я люблю.

Я бросилась в ванную и налетела на Лайла. Мне было не до рас-суждений. И плевала я, ударит он меня или нет — хотя он не ударил. Я была ему как сестра. Где-то в глубине своей исковерканной души Лайл еще помнил об этом.

На следующее утро он исчез. Прошло шесть дней — он так и не возвращался. Тут-то и позвонили из агентства по аренде автомобилей. По-видимому, Лайл арендовал под именем Никки «Понтиак Гранд Эм» и продал его.

— О господи, — произнесла Никки, вешая трубку. — Что же делать?

— Паковаться сию минуту, — сказала я. — И не говори этому психу, куда отправляешься.

— Я не могу, Дженна! — закричала Никки. — Я не могу просто взять и уйти.

— Я найду тебе квартиру, — пообещала я. — В конце концов, мне и самой надо где-то жить.

И тут на меня снизошло озарение. Я поняла, чего именно хочу.

— Пусть все будет как прежде! — воскликнула я. — Мы начнем все заново — только ты и я. И на этот раз сделаем правильный выбор. Будем вместе. Без парней.

Мы так боялись возвращения Лайла, что упаковались за один день. Застукай он Никки за сборами — убил бы ее, и я не сумела бы его остановить.

По пути в Голливуд я думала о прежнем Лайле. В значительной степени именно его доброта и самоотверженность помогли мне продвинуться вперед. Лайл, которого я знала, не мог бы обращаться с женщиной так, как он проделывал это с Никки. Я поклялась, что больше никогда не буду доверять мужчине. Стоило прислушаться наконец к тому, что упорно внушал мне мир: мужчинам подавай лишь деньги, власть да секс; с ними можно иметь дело, лишь свинцовым щитом оградив свое сердце.

Мы с Никки нашли двухкомнатную квартиру с чердаком, который я тотчас объявила своей территорией. Но я там никогда не спала. Каждую ночь я забиралась в постель к Никки, и мы разговаривали, пока не засыпали друг у друга в объятиях. Мы вновь были лучшими подругами. Хотя сексом мы больше не занимались: наши отношения теперь были превыше этого.

Без Джордана и Лайла жизнь у каждой из нас вступила в новую фазу. В ранней молодости Никки перенесла булимию и теперь принимала прозак, чтобы поддерживать себя в норме. Но этого было недостаточно. И она принялась лечиться водкой — которую даже не разбавляла — и малыми дозами викодина. Мы отыскали доктора, который снабдил нас огромными бутылями с пятью сотнями этих вредных белых пилюлек. Раз это было предписанное лекарство, оно не казалось отравой вроде метедрина или крэка. Да и мне викодин понравился, когда я принимала его после операции на груди, — вот я и стала глотать от случая к случаю по таблетке. А там и водку начала попивать. И нездоровый образ жизни закрутил меня снова.

Я всегда считала, что это мужчины плохо влияют на меня. Но проблема с парнями заключалась в контроле — в чьих он руках и кто как им пользуется. И это не шло ни в какое сравнение с той переделкой, в которую влипли мы с Никки. С ней проблема контроля перешла на иной уровень — мы просто отпустили тормоза. День за днем я все неуклонней превращалась в Дженну лас-вегасских времен. Но теперь я была уверена в себе. Половина мужского населения страны онанировала, грезя обо мне, а я знай себе посмеивалась. Больше никакие фокусы со мной не пройдут — и с Никки тоже. Мы ясно дали всем это понять. И взамен схлопотали вполне заслуженное прозвище: Ад на высоких каблучках.

Книга VI Нежное смыкание моей груди

Глава первая

— Хрю.

Совсем тихо, так, между делом. Даже не особенно громко и не слишком похоже на хрюканье настоящей свиньи. Но когда я проходила по отелю «Рио», этот звук отдался в моем затуманенном викодином сознании, как пуля, ударившая в пустую цистерну. Я уловила его краем уха, проходя мимо этого дальнего родственника свиньи, репортеришки. И я прекрасно поняла, что это значит.

Я так толком и не похудела с тех пор, как оставила Джордана. И я настолько комплексовала из-за своей внешности, что после этой казарменной выходки села на интенсивную диету. Все, что я ела каждый день, — это обычный салат и диетический батончик. До чего же мужчины бывают жестокими.

Я приехала в «Рио» на съезд видеоиндустрии; на следующий день планировалась ежегодная вечеринка «Плейбоя» в аквапарке поблизости. Вместе со мной в фестивале-бикини участвовали Никки и Джилл Келли. Вдали, в мешанине народу, мелькнуло знакомое лицо. Хорошо сложенный парень с мощной челюстью и белокурыми волосами до самой задницы. Тот самый засранец, который заправлял Стерлинг Студио. И выглядел он прекрасно.

Дженна

В первый раз я увидела Джея, когда начала сниматься для «Уикэд» на Стерлинг Студио. Я тотчас подумала: «Это же надо, какой милый парень. Но до чего индюк». Такой начальственный, противный, высокомерный и плевать хотел на всех, кроме собственной персоны. Расхаживал повсюду, будто был здесь хозяином, — ну, собственно, он им и был.

Никаких других впечатлений Джей по себе не оставил. Помню, как он ущипнул меня за задницу и подмигнул, когда мне делали массаж в гримерной. Я сочла эту выходку весьма оскорбительной. Этим наше общение и ограничилось. Выйдя на съемочную площадку, я пыталась руководить всем шоу, и этот тип смотрел на меня с презрением. Думаю, ему были не по вкусу одержимые властью маньячки, но это не имело значения: нам-то вместе не работать.

У него и своих забот хватало: он как раз встречался с Чейзи Лейн, первой девушкой «Уикэд», а она была тем еще подарочком. Однажды я увидела, как она орет на Джея во всю мощь своей глотки в машине возле студии. Джей выскочил, а Чейзи принялась колотиться головой об руль. Ее лицо заливала кровь. А Джей твердил: «Сладенькая, что с тобой такое? Ты должна расслабиться. Я же на работе».

Джей

В первый раз я увидел Дженну, когда она начала сниматься для «Уикэд» на Стерлинг Студио. Я подумал: «Это же надо, какая милая девушка. Но до чего дрянь». Она расхаживала так, как будто она пуп земли, самомнения — хоть отбавляй. Как раз из тех девиц, которых так и хочется поставить на место.

Вообще-то в детстве я подумывал стать священником. Но когда мне было лет тринадцать-четырнадцать, что-то пошло не так.

Я пришел в индустрию в 1982 году как инвестор: мой друг снимал порнофильм. Я хотел изучить производство, вот и начал работать у него с видеотехникой. Вскоре Расс Хэмпшир поручил мне управление студией, которую как раз тогда приобрел. Когда Расс оставил бизнес, студия досталась мне.

Каждый мужчина, увидев Дженну, терял голову. Была в ней такая искорка. Но она жила с режиссером по имени Род. В нашей компании это был парень как парень. Но с ней на площадке он превращался в форменного евнуха. Только и слышно было: «Да, как тебе угодно». Я еще думал — яйцу тебя, что ли, нету… Вот каково было мое первое впечатление от Дженны.

Мы друг другу не понравились.

Дженна

Помню, тогда мне стало его искренне жаль.

Когда я заметила Джея на вечеринке «Плейбоя», впечатление было такое, словно я увидела его впервые. Я спросила Джилл, одинок ли Джей в настоящее время, и она — бесстрашная же девчонка! — взяла на себя труд уведомить его о проявленном мной интересе.

Издалека я увидела, как на лице Джея промелькнуло выражение, похожее на злость. Затем он двинулся прямиком ко мне, сгреб в охапку и потащил к воротам аквапарка. Я думала, он меня похитит.

Я вывернулась и сказала Джею, чтобы он позвонил мне в гостиничный номер, который я делила с Никки. Тем же вечером он позвонил и пригласил меня к себе. Я согласилась, но, повесив трубку, призадумалась. Джей слыл человеком, который очень груб с женщинами в плане секса. И я его продинамила.

Повстречав Джея на следующий день, я приблизилась к нему со словами:

— Извини за вчерашний вечер. Я заснула.

Вранье, конечно, безбожное. Джей разозлился, и тогда я пригласила его в качестве своего партнера на пирушку, затевавшуюся тем вечером. Он меня прокатил.

Джей

Когда я заметил Дженну на вечеринке «Плейбоя», впечатление было такое, будто я увидел ее впервые. Выглядела она изумительно. Мы оба изрядно повзрослели со времени нашей первой встречи; я ушел из бизнеса и перебрался обратно в Аризону, к своей семье.

Я торчал на вечеринке с Т. Т. Боем и еще несколькими друзьями из «Вивид». Джилл Келли я знал с тех пор, как она только появилась в индустрии; и вот подходит она ко мне и говорит:

— Дженна считает, что ты милашка.

И, проходя мимо Дженны в следующий раз, я спросил:

— Ну что, ты готова?

Она тупо уставилась на меня, и тогда я схватил ее и забросил себе на плечо. Просто чтобы попугать ее в шутку. Потом я поставил Дженну на землю и дал ей номер своего телефона.

Она позвонила в половине четвертого утра, когда я лежал в постели. Я пригласил ее, но она так и не явилась. Продинамила.

Повстречав Дженну на следующий день, я сказал:

— Ну, ты зажралась.

Она ответила какой-то колкостью. Я уже готов был повернуться и уйти, но тут она пригласила меня на вечеринку «Уикэд», которую ей предстояло вести. Я заверил ее, что приду, но сам прекрасно знал, что и носа туда не суну.

Дженна

После вечеринки, часа в три утра, он подошел ко мне у стойки бара и сказал, что я получила то, чего заслуживала. Счет сравнялся. Мы позавтракали с утра пораньше вдвоем и пошли в его номер смотреть телевизор.

Я достаточно долго пожила на свете, чтобы понимать: никакого телевизора мы смотреть не будем; я до смерти боялась Джея из-за его репутации. Вся зажатая, сидела я в уголке его кровати, и мы включили «Особей» — забавно, если учесть, что я как раз прошла пробы на «Особей 2».

Тут Джей схватил меня, опрокинул на спину и поцеловал.

Джей знал, как целоваться: секрет в том, чтобы губы оставались мягкими, а нажим осуществлялся за счет мышц возле рта. Это было превосходно. И с этого мига его было не остановить. Джей терзал каждый сантиметр моего тела. Точь-в-точь как и при нашей первой встрече, он держался как властелин. Он кусал меня повсюду, от шеи до внутренней стороны бедер, и велел мне повернуться, чего я обычно не люблю. Однако сработало — поскольку он сделал это ради моего удовольствия, а не своего. Джей раздразнивал меня и отступал, заставляя упрашивать его. Когда наконец мы начали трахаться, он сделал три или четыре толчка и вынул член обратно. Он боролся и дразнил меня часа четыре, пока нас обоих не сморил сон. Что удивительно, он ни разу не кончил. Потрясающий самоконтроль у парня.

На следующий день состоялось мое постыдное возвращение в свой отель в сопровождении Джея. Никто, похоже, не поверил, что мы были на собрании. От нас шли флюиды, как от животных, протрахавшихся всю ночь напролет.

В тот день Джей возвращался обратно в Феникс. Я не хотела, чтобы он уезжал? — реакция для меня довольно нетипичная. Обычно я не дождусь, когда отделаюсь наконец от парня, с которым переспала.

Джей

Я увидел Дженну на другой день в венецианском казино; она старалась выглядеть как ни в чем не бывало. Я сидел с компанией, а мы с Дженной не хотели, чтобы кто-нибудь знал об искре, проскочившей между нами; вот мы и договорились встретиться через пять минут у слотс-автомата и позавтракать вместе. Она вышла первой, а потом и я слинял — якобы за выпивкой.

Наконец мы очутились наедине, но не сделали и десяти шагов, как наткнулись на японского репортера. Он, конечно, поинтересовался, что у нас за дуэт такой, но я наплел ему, будто я режиссер нового фильма Дженны.

Ресторан был пуст, но ради вящей безопасности мы устроились в дальней кабинке. В общении Дженна оказалась совсем не такой, как я ожидал: она была классной девчонкой, умной, рассудительной и веселой.

Внезапно, подняв глаза, я обнаружил, что прямо перед нами расположилась вся съемочная бригада «Уикэд» во главе с Джой Кинг. Мы сникли и решили удрать в мой номер.

Обычно в такой ранний час утра в казино околачиваются лишь самые припозднившиеся посетители. Но все представители порноиндустрии почему-то еще оставались на ногах. До лифта мы добирались зигзагообразными перебежками и то без конца на кого-нибудь натыкались. Дэвид Шлезингер из «Вивид» ханжеским тоном поинтересовался, чем это мы занимаемся. Я заявил, что провожаю Дженну в ее номер.

— Я думал, она остановилась в «Рио», — заметил Дэвид.

— А она… э-э… переехала, — брякнул я.

К тому времени, как мы добрались до моего номера, о нашем романе знала вся индустрия — кроме нас самих.

На следующее утро я запрыгнул в свою машину — надо было ехать на вечеринку по случаю дня рождения.

Помнится, прямо перед отъездом я смотрел на татуровку Дженны — «разбивательница сердец» — и смеялся. А теперь сказал себе:

— А ведь, похоже, так оно и есть.

С Джеем.

Глава вторая

После съезда я остановилась в Вегасе, чтобы потанцевать в «Безумных девчонках». О Джее не было никаких известий с тех пор, как он уехал в Аризону, и это меня очень расстраивало. В то же время исчезла Никки. Отправилась на вечеринку «Уикэд», а домой так и не явилась.

Джей, внезапно свалившиеся на голову проблемы с питанием, исчезновение Никки, викодин — понятно, что я была разбита. Я начинала с половины одной таблетки, но привыкание к болеутоляющему возрастает вместе с потребностью в нем. Я знала девушек, которые глушили едва ли не по сотне таблеток за день. Мы с Никки называли это зелье «магнум 357» — потому что на таблетках был оттиснут номер 357, а ощущения возникали, как от ружейного выстрела в брюхо.

В последний вечер выступлений в «Безумных девчонках» я проглотила две таблетки викодина и переодевалась в сценический костюм. Прямо перед моим выходом на сцену какая-то из девушек обмолвилась, что в зале Томми Ли из «Мотли Крю». Он прилетел из Лос-Анджелеса специально, чтобы увидеть меня.

После шоу я смолотила еще три таблетки. В лифте, по пути на традиционную вечеринку, голова у меня пошла кругом. Я чувствовала себя так, будто стала прозрачной и могла проходить через двери и окна. Краткие промежутки времени начали выпадать из памяти. Мысленно я сделала себе заметку: не жрать больше столько викодина.

Добравшись до номера люкс, я обнаружила, что на кушетке сидит Томми и ухмыляется, как татуированная обезьяна. Я была под таким кайфом, что попросту бухнулась ему на колени. Томми что-то говорил мне, но я ни во что не врубалась. Просто смотрела, как двигаются его губы. Томми был довольно сексуальный — на обезьяний лад, хотя я по-прежнему предпочитала Никки Сиккса.

Неожиданно откуда ни возьмись выскочил фотограф и предложил нас заснять.

— Нет-нет-нет, — запротестовала я.

— Ага-ага-ага, — перевел Томми.

От вспышек у меня помутилось в голове. Я встала, побрела в спальню и там рухнула на кровать.

Через несколько мгновений вошел Томми и закрыл за собой дверь. Через десять минут мы занимались сексом. Я, должно быть, перебрала очень крепко, потому что член у Томми был огромный, а я так ничего и не почувствовала. Будь я в ясном уме, меня бы к потолку пришпилило.

К тому же я как раз обзавелась пирсингом на клиторе и потеряла маленькую голубую заклепку, которая его удерживала; теперь пирсинг все время вываливался. Воспоминания остались туманные и обрывочные, только помню, что мне трудно было держать рот закрытым. И помню, что отрубилась. Когда в голове немного прояснилось, Томми все еще трахал меня. Похоже, он крепко увлекся. Я колебалась на грани сознания, а он все долбил меня и долбил.

Проснувшись окончательно, я, к ужасу своему, обнаружила, что Томми обвил меня руками. Ненавижу обниматься. Я сняла его руку с моего бока и тихонько соскользнула с кровати. Мне надо было сваливать, и последнее, чего я хотела, — это чтобы Томми проснулся и мне бы пришлось с ним любезничать.

Я бросилась в свой номер, распахнула дверь и обнаружила в постели Никки — с Лайлом Дэнджером.

Я не знала, как на это реагировать. Меня переполняли всевозможные гормоны и эмоции. Я только-только приходила в себя от таблеток, понятия не имела, что вытворяла прошлой ночью, это чудовище Лайл дрых нагишом в моей постели, а динь-динь терзала неописуемая боль. Я опустилась перед Никки на колени, зарылась головой в простыню и заплакала.

Никки увела меня в ванную, и там мы исследовали нанесенный ущерб. Моя киска выглядела так, будто по ней сотню раз наподдали кулаком: губы раздулись так, что размером и цветом больше напоминали недозрелую сливу. Презервативом мы пользовались, я это точно помнила — значит, хотя бы предохранились. Но я беспокоилась, не занесла ли какую-нибудь инфекцию. Я не могла припомнить, как выглядел Томми в голом виде, и мне тогда в голову не приходило, что меня просто поимел парень с чудовищным пенисом.

Через пару минут затрезвонил телефон.

— Эй, ты где?

Я узнала по-щенячьи бодрый голос Томми.

— У себя в номере, — уведомила я его.

— Топай обратно, — сказал он. — Я проголодался, братан. Пошли похаваем.

Братан? Похаваем?

— Гм… Я тебе перезвоню, — сказала я и повесила трубку.

Я так и не перезвонила. В тот же день я села на самолет и улетела в Лос-Анджелес. Никки и Лайл сидели рядом со мной. В голове не укладывалось, что они снова вместе, — и это после всех наших стараний от него избавиться. Надо отдать Лайлу должное: он утверждал, что завязал, и выглядел вполне трезвым. Они с Никки даже договорились о встрече с адвокатом.

В Лос-Анджелесе Томми названивал по десять раз в день. Он буквально преследовал меня. Если я говорила ему, что еду в аэропорт, Томми вызывался меня туда подбросить. Объявляла, что собираюсь в клуб, — и он предлагал включить меня в гостевой список. Если я мыла голову — рвался намылить мне волосы. Вымышленные предлоги, чтобы уклониться от встречи, с каждым разом становились все длиннее и запутанней, и наконец я сломалась и согласилась увидеться с ним еще раз. На трезвую голову я сочла Томми на диво крутым и сексуальным: эдакий жизнерадостный маньяк, к тому же пылкий до назойливости. И мы начали встречаться. Фразу «Томми, слезь с меня» я произносила, кажется, раз двадцать за день, даже во сне.

Когда Томми отбыл с «Мотли Крю» на гастроли, я присоединялась к ним на разных остановках. Надо же, какие круги порой описывает жизнь. Всего несколько лет назад я сидела на плечах у брата на концерте в Лас-Вегасе и надеялась — а вдруг меня заметят и пригласят за сцену. Теперь же я практически вписалась в их компанию.

В автобусе я часами просиживала с Томми. Он разглагольствовал о том, что никогда не хотел прикоснуться ни к одной женщине, кроме своей супруги, Донны д’Эррико, а я думала: «Ну и дела. Вот это новость». Я так и не спросила его: «Помнишь меня на фотосессии в «Easy Rider»? Я не хотела вновь предстать в его глазах той наивной малявкой — я давно уже ею не была.

Жизнь с Томми была сплошным приключением, он смотрел на все, как ребенок в зоопарке. Когда во время тура мы сидели у него в гостиничном номере, в окно вдруг залетел пеликан, и Томми принялся его кормить. Бывало, стоит мне отвернуться в кафетерии в аэропорту — Томми тотчас же сцепится с каким-нибудь бизнесменом из-за приправы к салату.

Повидав Томми на гастролях, я улетела в Майами. Следовало уладить там кое-какие незавершенные дела. Во-первых, Джордан. Хотя мы оба понимали, что все кончено, надо было прямо сказать ему об этом. Джордан воспринял это как мужчина и разозлился до крайности. Я просто ушла; я ничего не была ему должна. Это был всего лишь флирт, затянувшийся слишком надолго, и главным образом по моей вине, потому что я ценила страсть превыше чистого секса.

Другая проблема заключалась в моем отце. Я отстранилась от дядюшкиного клуба, и то ли он его продал, то ли его прикрыли городские власти — смотря кому верить; возможно, впрочем, и то и другое. В результате папа остался и без дома, и без работы, и я пустила их с Тони и Селеной в мое жилище в Майами. Все равно сама я там больше жить не собиралась.

Когда я паковала вещи для переезда в Лос-Анджелес, зазвонил телефон.

Я схватила трубку.

— Приветик, — зажурчал томный голос. — Это Майкл Дрейк из журнала «Космополитен», мы просто умираем от желания сделать о вас сногсшибательный материал. Не скажу, на обложку ли это или как, но мы все в та-аком отпаде и хотели бы, чтобы Энни Лейбовиц вас пофотографировала.

— Вы что, серьезно?

— Так вы о ней наслышаны? Супер. Я выделю вам своего лучшего автора. А со снимками я придумал вот что: сделаем такой большой пылающий обруч, и вы будете через него прыгать.

— Идет.

— И мы загримируем вас под пуделя, с поводком и ошейником и с маленьким бантиком в волосах.

— Звучит интригующе, — пробормоталая. — Странновато, но интригующе.

Внезапно голос изменился, став куда более мужественным.

— Ты чего, Дженна? Это я.

— Урод! Убью тебя.

Это Джей — позвонил три недели спустя. Мое сердце возбужденно забилось, лишь слегка грызла досада: почему же он добирался до меня так долго.

С Джеем.

Глава третья

Спустя неделю Джей подхватил меня в Лос-Анджелесе и увез в Феникс, где жил со своим братом. Наш приезд совпал с Днем благодарения, так что первым делом мы отправились на ужин к его родителям. В окружении больших счастливых семейств я всегда испытываю неловкость, а тут набилось человек сорок, которых я совершенно не знала, — братья, сестры, кузены, кузины, племянники, племянницы, тети, дяди, родные и сводные. Полная противоположность моей практически несуществующей семейке. Родители Джея прожили вместе сорок пять лет, и он общался с ними каждый день.

На празднике Джей представил меня своей сестре, или кто она там была, и, покинув меня, отправился болтать с остальной родней. Мало мне было счастья, так тут еще эта сестрица заявила:

— Ты не самая красивая девушка из всех, с кем Джей встречался, но как личность явно занятней остальных.

К тому времени, как мы отправились домой, у меня сложились новые представления о Джее.

Наконец мы пришли в холостяцкое жилище его брата, заперлись в спальне, в убранстве которой преобладала леопардовая расцветка, и включили компакт-диск «Джой». Затем Джей продемонстрировал лучший секс в моей жизни — и вовсе не потому, что был так груб, имел член совершенной формы или знал Тантру. Просто здесь проявились подлинные чувства. Мне действительно нравился этот говнюк с большим счастливым семейством. Он был уверен в себе и властен, но вовсе не так, как это бывает при попытке скрыть какие-то тайные комплексы. Когда он обнял меня, вокруг нас словно образовалась оболочка и весь прочий мир исчез. Мне не хватало этого всю жизнь.

Тот компакт-диск «Джой» мы, наверное, прокрутили раз десять. Передыхали после каждого захода минут по пятнадцать и делали это снова. Я заставляла прежних приятелей ждать по полгода, прежде чем соглашалась на анальный секс. Но когда мы были в ванной, Джей прижал меня к зеркалу и коленями раздвинул мне ноги. Когда я почувствовала, что его причиндал околачивается возле моей задницы, решение было принято мгновенно: да, сдавайся.

На следующий день у меня болело повсюду. Когда мы отправились на озеро кататься на водных лыжах с его братом, я то и дело падала и уже опасалась, что больше никогда не смогу ходить нормально. К концу выходных Джей предложил мне жить с ним вместе. Проблема заключалась в том, что я еще не была готова к другому мужчине. После катастрофического романа с Джорданом в Майами я не хотела, чтобы кто-нибудь еще держал меня в кулаке. Улетая домой из Феникса, я чувствовала, что с трудом отрываюсь от Джея.

На следующей неделе я вновь присоединилась к Томми на гастролях. Группа выступала с дюжиной танцовщиц, одна из которых оказалась дикой красавицей с волосами цвета воронова крыла по имени Джен; у нее как раз был роман с Джоан Бетт. За спиной у Томми я принялась трахать и ее. Я вытворяла что могла, лишь бы снова не привязаться к кому-то.

Сидя в гостиничном номере Джен, я просматривала обычные порносплетни в Интернете и вдруг обнаружила, что Стив Оренш-тайн заключил с тремя новыми девушками контракты для «Уикэд». Я взвилась. Да я же для того и подписывала с «Уикэд» контракт, чтобы не приходилось бороться с толпами девчонок, отнимающих у меня и время, и внимание. Там даже был такой пункт: Стив не должен заключать договоров с другими девушками без моего одобрения. Но мало того — Стив даже не взял на себя труд позвонить и предупредить меня об этом. К тому времени, как я дозвонилась до Джой, у меня уже начиналась истерика.

— Как он мог поступить так со мной? — спросила я. — Как он мог подписать контракты с этими девчонками, даже не посоветовавшись?

Джой молчала. Конечно, ситуация сложилась неловкая. Но я знала, о чем она думает. В своей ярости я даже не учитывала, что Стив подписал эти контракты по очень простой причине: он занимался бизнесом. С тех пор как я присоединилась к «Уикэд», штат компании увеличился вдвое. А то, что за весь прошедший год на меня не приходилось рассчитывать и вообще со мной невозможно было связаться, конечно, не способствовало продвижению дел. Не могли же они сидеть сложа руки и дожидаться моего возвращения. Я-то уверовала, что все это ради меня, что «Уикэд» — это я. Но «Уикэд» — это Стив, и так было всегда.

Лишь много позже я узнала, что голос у Джой был такой дерганый и нервный, потому что она как раз стояла посреди студии, где руководила фотосессией как раз с двумя из этих новеньких девушек.

Когда я вернулась в Лос-Анджелес, Никки в парадной комнате нашего дома разбирала мои вещи со свойственной ей очаровательно-старательной хлопотливостью. Глаза у нее покраснели и опухли от слез. Ясен текст, прежний Лайл вернулся.

Я пребывала в растерянности и отчаянии — как и сама Никки. Наш уговор обойтись без мужчин продержался всего несколько месяцев. Той ночью впервые за много недель мы вновь спали вместе в одной кровати, а наутро поклялись с этим покончить. Мы отправляемся на гастроли, вместе. Я позвонила своему агенту и мальчику-администратору, и за неделю все было готово. Мне было нечего терять — во всяком случае, я так полагала.

Этот тур, как оказалось, стал одной из худших ошибок в моей жизни. Я просто не была готова к новой встрече с широкой публикой.

Глава четвертая

Люди, в общем, существа не слишком оригинальные. Кем бы ты ни была и чем бы ты ни занималась, все незнакомцы неизбежно будут задавать тебе одни и те же вопросы. Как правило, они проявляют при этом определенную тактичность. В конце концов, они не хотят тебя оскорбить. Но если ты принадлежишь к той маленькой частичке рабочей силы, которая зарабатывает себе на жизнь сексом на экране, всю деликатность как ветром сдувает. Раз ты так много показываешь перед камерой, то большинство людей решает, что никакие вопросы — неважно, насколько личные — за рамки уже не выйдут.

Речь идет не только о парнях. Женщины как раз наседают на меня куда более агрессивно, чем мужчины — те-то обычно выдавят несколько слов, таращась на мои груди, а потом отбегают на безопасное расстояние — и глазеют снова…

Итак, представляю перечень ответов на наиболее распространенные вопросы, которые мне задают. Так что, когда увидимся, придется вам выдумать что-нибудь поновее.

Вопрос: А они настоящие?

Ответ (хорошее настроение): Да, по-настоящему дорогие.

Ответ (плохое настроение): Ага, конечно. Пятьдесят кило и двойной размер Д — что может быть естественнее.

Вопрос: Что мне надо сделать, чтобы с вами встречаться?

Ответ (хорошее настроение): Это вопрос уверенности. Неважно, как вы выглядите и сколько у вас денег. Если вы уверены в себе и держитесь так, будто получите меня, стоит вам захотеть — тогда я ваша.

Ответ (плохое настроение): Реинкарнироваться.

Вопрос: Эй, а вы меня помните? Мы встречались (на съезде/в стрип-клубе) десять лет назад. Я (проставьте имя) из (проставьте город).

Ответ (хорошее настроение): Да, конечно. Я встречалась со многими людьми, но ваше лицо мне знакомо.

Ответ (плохое настроение): О боже, (проставьте имя)! Где тебя черти носили? Я все о тебе вспоминала. Как раз собиралась позвонить. Ну и как эта твоя работенка продвигается?

Вопрос: А вы вообще едите?

Ответ (хорошее настроение): У меня не хватает самодисциплины, чтобы морить себя голодом. Это просто хорошая наследственность. Ответ (плохое настроение): Да, я ем гораздо больше, чем вы. Но я к тому же и работаю. Я-то не просиживаю задницу, пялясь на то, как какая-нибудь девушка сжигает калории в стрип-клубе.

Вопрос: Вы кончаете, когда занимаетесь сексом перед камерой?

Ответ (хорошее настроение): В ста случаях из ста.

Ответ (плохое настроение): В ста случаях из ста, когда я говорю «да», это вранье.

Вопрос: А больно бывает?

Ответ (хорошее настроение): Наверное, я занимаюсь сексом меньше, чем вы. Я делаю всего около трех фильмов за год, так что болеть особо не от чего.

Ответ (плохое настроение): Да, вообще я так часто закатываю оргии, что моей вагине каждую неделю требуется хирургическое вмешательство.

Вопрос: Ваша сексуальная жизнь в доме отличается от той, что в кино?

Ответ (хорошее настроение): Дома держишься как-то эгоистичней. Я меньше занимаюсь оральным сексом и ненавижу быть сверху. Я ленивая. Последнее, чего мне хочется дома, — это вести себя как порнозвезда.

Ответ (плохое настроение): Нет. Я всегда говорю моему парню: «Давай повозимся часика три на печке».

Вопрос: Сколько вы зарабатываете за год?

Ответ (хорошее настроение): Миллионы.

Ответ (плохое настроение): Едва концы с концами свожу, чтобы поддерживать дом и растить троих детей. Как насчет того, чтобы дать мне сотню долларов за то, что я тут с вами треплюсь?

Вопрос: Со сколькими людьми вы спали?

Ответ (хорошее настроение): От шестидесяти до восьмидесяти, включая и мужчин, и женщин, и на экране, и вне его.

Ответ (плохое настроение): С большим количеством, чем вы, с меньшим, чем мой телохранитель Клэй.

Вопрос: У вас сейчас есть кто-то существенный?

Ответ (если спрашивает горячая цыпочка): Нет.

Ответ (если спрашивает не горячая цыпочка): Да.

Вопрос: Как я могу попасть в бизнес?

Ответ (хорошее настроение): См. Книгу IV, главу 11.

Ответ (плохое настроение): Вытащите причиндал и заставьте его стоять на глазах у всех этих людей.

Вопрос: Вас когда-нибудь мучили / насиловали / били / обижали?

Ответ (хорошее настроение): Я не люблю об этом говорить. Я не из тех девушек, которые в деталях распинаются на подобные темы у Говарда Стерна. Я не открытая книга, которую запросто может читать весь мир, — нет, мне нужно по меньшей мере 27,95 долларов и твердый переплет.

Ответ (плохое настроение): Нет.

Вопрос: Размер имеет значение?

Ответ (хорошее настроение): О нет. Я люблю все размеры. Все зависит от того, как вы ими пользуетесь.

Ответ (плохое настроение): Конечно. Любая женщина, которая утверждает обратное, лжет. С тем же успехом можно спросить, имеет ли значение размер женской киски. Если она слишком мала или велика, с ней просто нельзя будет работать.

Вопрос: Вы навестите меня в тюрьме?[1]

Ответ (хорошее настроение): Спасибо за письмо. Вот глянцевое фото с автографом, на которое вы можете онанировать.

Ответ (плохое настроение): Спасибо за письмо. Вот глянцевое фото с автографом, на которое вы можете онанировать.

Вопрос: Моя подружка вас обожает. Вы могли бы повозиться вместе, пока я за вами наблюдаю?

Ответ (хорошее настроение): Покажите мне вашу подружку. Ответ (плохое настроение): Покажите мне вашу подружку, и если она мне понравится, сами можете уходить.

Вопрос: Сколько денег должен был бы я заплатить, чтобы заниматься с вами сексом?

Ответ (хорошее настроение): Что ж, муж купил мне дом за 2,5 миллиона долларов. Беретесь переплюнуть?

Ответ (плохое настроение): Если разразится ядерная война, мы с вами останемся последними, кто уцелеет, и выживание человеческой расы будет зависеть от нашего потомства, и вы, приставив мне пистолет к голове, пригрозите, что убьете, если я не займусь с вами сексом, — я все равно сначала захочу дом за 2,5 миллиона долларов.

С Аил Ким.

Глава пятая

Его имя было Стив, но его называли Мистер 187. Прозвище произошло от полицейского кода убийства. Мы с Никки повстречали его на одной из первых же остановок в нашем туре: «Розовый пудель» в Сан-Хосе, Калифорния. Как раз в нем и воплотилось то дурное влияние, которое мы искали.

«Розовый пудель» был диким местечком: стрип-театр с полной «обнаженкой», который вечно оказывался в эпицентре какого-нибудь скандала. Девицы были одними из самых неумелых танцовщиц, каких я только видела на сценах всей страны. Нам с Никки не хотелось во время шоу делать что-либо большее, нежели просто возбуждать друг друга, и наши чаевые страдали соответственно.

Единственным, что скрасило вечер, стало знакомство с Мистером 187 — бывшим моряком, боксером среднего веса, «ангелом ада» с Западного побережья. Мистер 187 был полным отморозком, озлобленным на весь мир, который больше всего на свете любил отрывать руки парням, которые как-то не так на него посмотрели. Понятно, мы захватили его в наш тур.

Мы с Никки по-своему тоже были злы на весь мир, и в обязанности Мистера 187 входило претворять в жизнь эту злобу. Он раздул пламя нашей подогретой викодином и водкой ярости до такой степени, что вскоре и сам не мог нас обуздать. Я била зеркала в раздевалках, Никки душила парней ногами, пока их физиономии не становились багровыми; мы выплескивали выпивку мужчинам в лицо и валились друг на друга прямо посреди сцены.

Мы несли разрушение — и саморазрушение — словно какая-нибудь рок-группа. Обе мы были на вершине своей порнокарьеры, и тур получился одним из самых ударных. Многие парни смотрели любимый порноклип чаще, чем «Звездные войны» или «Zoolander», и, завидев нас в каких-нибудь десяти сантиметрах от себя, просто съезжали с катушек. Сотни глоток скандировали наши имена перед каждым шоу, и люди дрались за места поближе к сцене.

Мы возвели танцы на новый уровень: там, где другие девушки получали 250 долларов за выступление, мы отхватывали 5000 — просто потому, что у нас хватало пороху столько запросить. Прибавьте сюда «Поляроиды», чаевые и продажу сувениров — ангажемент на три ночи приносил нам больше 100 000 долларов. Мы настаивали на пятизвездочных отелях с обслуживанием в номере, на доставке в клуб и обратно на лимузинах и как минимум на двух охранниках, сопровождающих нас повсюду.

Так мы и добрались до Торонто, где для стриптизеров действует закон: не прикасаться. Я допилась до того, что забыла: в Канаде же есть монеты (а не купюры) достоинством в один-два доллара. И если какой-нибудь парень кидал нам такую монету, я швыряла его обратно в него, думая, что это нас хотели оскорбить. Во время второго выступления мы с Никки как раз изображали секс друг с другом у шеста, когда полицейские буквально сдернули нас со сцены и заковали в наручники.

Ради сохранения собственной жизни и спокойствия мы отослали Мистера 187 домой, где он снискал скромную местную славу, до смерти избив патрона «Розового пуделя». Однако дух его сопутствовал нам до конца тура. Если мы не получали за выступление достаточно денег, то посылали парней куда подальше и уходили со сцены. Однажды вечером в клубе «Дежавю» я крутнулась вокруг шеста и заехала Никки каблуком в глаз. Она продолжала танцевать, хотя ее лицо заливала кровь — возможно, просто ничего не почувствовала. Мои платформы обернулись для нее шестью швами. Не представляю, кому приспичило платить деньги за то, чтобы посмотреть на меня: от сокрушительной диеты я отощала так, что кости у меня выпирали отовсюду, откуда только возможно.

В отличие от большинства людей, для нас свободная, дикая, вздрюченная жизнь вовсе не была связана с сексом. Мы просто использовали нашу сексуальность, чтобы получать как можно больше. Наша жизнь превратилась в нескончаемую пирушку холостячек. Я открыла в себе тусовщицу, чего не замечала прежде.

Вообще это был один из лучших периодов в моей жизни: ведь с тех пор, как я ушла от Джека, все мое существование вращалось вокруг работы.

Во время, свободное от танцев, мы отправлялись в город и ставили все с ног на голову в местных стрип-клубах. Изрядно набравшись «Сапфира», я отплясывала на стойке бара, а Никки срывала с меня одежду. Потом я, полуголая, укладывалась на стойке, а Никки хватала свечу и обрызгивала всю меня воском. Мы не упускали случая собрать возле себя целую толпу.

Помню, как-то вечером я озиралась по сторонам, пока горячий воск капал мне на грудь, и думала: «Во что я, на хрен, превратилась?» Я находилась на нижнем витке спирали, но мне это слишком нравилось, чтобы остановиться. Пьяницей я никогда не была, но однажды во время этого тура, уговорив бутылку «Grey Goose», я поняла, почему так случилось: питух из меня тот еще. Алкоголь выгонял на поверхность всю злость, которая была — и всегда будет — во мне. Я с удовольствием злоупотребляла той малой властью, которую дал мне успех, обретенный в «Уикэд».

Однако реальность то и дело вторгалась в это развеселое житье. Уйдя со сцены, я обнаружила в раздевалке огромный букет роз с запиской от Джея. Этот ублюдок не давал забыть о себе.

А потом настал день, когда остатки утреннего сна прогнал телефонный звонок от папы. Едва услышав его голос, я поняла, что ему что-то нужно. В последнее время он только за этим и звонил. С тех пор как я начала зарабатывать, я постоянно заботилась о нем.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал папа.

Я попыталась не обращать внимания на тяжкое похмелье и сосредоточиться на его словах.

— Тут снаружи шесть — нет, семь — охотников за наградой, — продолжал отец. — Нас окружили.

Я бы решила, что он шутит, но ведь папа никогда не шутил прежде. Похмелье мигом как рукой сняло, мозг заработал как по сигналу тревоги — впервые за все эти месяцы. Я не психовала, не переживала, не терялась, даже не проявляла любопытства. Точь-в-точь как и сам папа, когда я позвонила ему, будучи на волоске от смерти после ухода Джека, я моментально собралась с мыслями. Надо было спасать мою семью.

— Ты где? — спросила я.

— В Майами, у тебя дома, — ответил отец.

Я услышала доносящийся издалека голос Тони:

— Пап! — кричал он. — Они в дверь лезут!

Раздался топот ног. Папа бежал по дому. Я не могла поверить, что все это происходит на самом деле.

— Еще один шаг, и я тебе башку твою гребаную разнесу, — хладнокровно произнес папин голос. — Я хорошо вооружен, и ты у меня на прицеле.

— Что за чертовщина у вас творится? — спросила я.

— Дженна, объясню позже. Мне нужен адвокат.

— Может, в полицию позвонить?

Снова отдаленный шум возни. Тони орал что-то про окна.

— Адвоката, — повторил отец.

Я позвонила Джею, и он связал меня со своим знакомым адвокатом. У меня никогда не возникало ни малейшего желания выяснять, в какую такую передрягу вляпались много лет тому назад мои отец и брат в Лас-Вегасе, но вот я внезапно очутилась в самой гуще этой заварушки. Теперь, при помощи адвоката, из кусочков начала складываться целая картина: Тони и папа управляли дядиной конструкторской компанией в Лас-Вегасе и строили многомиллионные дома для богатых и влиятельных клиентов. Однако один из офисных менеджеров смухлевал с фондами, захапав сотни тысяч долларов из средств клиентов, и тратил эти деньги, как свои собственные. В конце концов один из клиентов до этого докопался и выдвинул обвинения против моих отца и брата (я-то знаю, что они ни в чем не виноваты — и денег у них не было, и никаких крупных покупок они не совершали). Клиента ничуть не интересовало, были они непосредственно вовлечены в аферу или нет; компания их — значит, они и в ответе. Папа выплатил клиенту сколько мог, но его деньги быстро иссякли. Он и опомниться не успел, как ему уже пришлось бегать по всей стране, скрываясь от охотников за наградой.

Наконец отца выследили в моем флоридском доме по номеру социальной страховки Тони. По совету адвоката я созвонилась с охотниками за наградой. Они потребовали, чтобы я выплатила 25 000 долларов, которые все еще был должен отец, — иначе они доставят его обратно в Вегас, где ему придется ответить за все. Я кинулась в отделение своего банка, сняла деньги со счета и перевела их телеграфом одному из этих наемников во Флориде. Я бы заплатила и миллион долларов, если бы потребовалось: несмотря ни на что, это был мой отец. Случись с ним что-нибудь, это меня бы убило.

Один из охотников за наградой отправился в банк, чтобы получить деньги; остальные по-прежнему держали дом оцепленным. Наконец посланный вернулся с деньгами, и после этого они ушли.

Не думала, что мне доведется спасать жизнь отцу. После этого отношения между нами стали развиваться в обратном направлении. Папа чаще тянулся ко мне, а я отстранялась. Мне казалось, что он использует меня. Словно звонит только потому, что у меня есть деньги, чтобы его вытащить, и полумиллионный дом во Флориде, куда его можно приткнуть.

Вскоре папа поселился с одной богатой дамой в Нью-Джерси и оказался, по сути, у нее на содержании. Когда он сообщил, что ездит на новеньком «Харлее» и носит золотой «Ролекс», купленные этой дамой, и даже из вежливости не предложил вернуть мне деньги, перечисленные охотникам за наградой, мое разочарование в нем только окрепло. Он будто докатился до низшей точки. И на несколько месяцев я просто перестала с ним разговаривать. По счастью, я была на гастролях — а здесь, чтобы спастись от любых забот, хватало всего лишь бутылки и таблеток.

Глава шестая

Воспоминания об охотниках за наградой начинали казаться далеким сном по мере того, как мы с Никки все больше отпускали тормоза во время тура. Мы стали так близки, что секс уже казался необязательным. Мы получали свое на сцене. Уйди одна из нас из клуба с кем-нибудь еще или притащи кого-то в гостиничный номер, другая бы озверела. Я усвоила это нелегким путем.

В Нью-Йорке Мальчик-администратор сдобрил мою выпивку «экстази»; эксперимент был ужасный. Я не люблю этот наркотики ни за что не приняла бы его намеренно. Когда это зелье сработало, мы сидели в «Чайна-клубе» и нас с Никки клеил Дерек Джетер. Он мне изрядно наскучил, и я разговорилась с Джо Монтаной, который выглядел как столетний дед. Он с трудом двигался после всех колотушек, полученных в его лучшие дни. Когда он положил руку мне на ногу, я постигла две вещи: первая — что никогда больше не покажусь на людях, набравшись «экстази»; вторая — что лучше бы я осталась с Дереком Джетером.

На следующий день таблоиды растрезвонили, что у нас с Джо Монтаной роман. В действительности же я, вернувшись в отель, занималась сексом с женщиной (Пейдж Саммерс, фаворитка «Пентхауса», чье сердце вскоре таинственным образом остановилось посреди ночи после самой простой операции). А Никки в конце концов оттянулась с парнем из «Миннесота твинз». На следующее утро разразилась ссора платонических любовниц, и мы несколько дней не обменивались ни единым словом.

После этого мы заключили соглашение: если приводим кого-нибудь в номер, то исключительно для секса а’труа, что вряд ли реально, поскольку друг с другом мы больше не спали. Всего один раз, еще давно, в Лос-Анджелесе, мы попробовали заниматься сексом втроем, и вышло черт знает что. Весьма продвинутая девица набросилась на нас в баре и принялась разглагольствовать о сексе и о том, как она любит женщин. Она была красива, с черными как смоль волосами и с такими титьками, что хоть орехи ими коли — ну, мы и привели ее домой и взялись за дело. Мы с Никки в постели вели себя друг с другом довольно агрессивно, и наша новенькая подружка внезапно запаниковала, подхватила свои шмотки, и — ни здрасьте, ни до свидания — выскочила за дверь. До сих пор не знаем, как она добралась до дома, ведь до квартиры Никки мы сами же ее и подвезли. Задним числом я сообразила, что промашка была наша — мы поверили ее бахвальству и позабыли главное правило: начинать медленно.

Помнится, после того как было заключено это соглашение, единственным человеком, которого я пыталась затащить домой, стал Дэймон Уэйанс. Мы были на съезде Magic в Лас-Вегасе и, решив опрокинуть литровочку «Grey Goose», отправились в хип-хоп-клуб. Мы оказались там единственными белыми и наклюкались до того, что нам это было по барабану. А поскольку нам самим было на это плевать, то и все окружающие тоже ничего не имели против.

Вскоре я заметила Дэймона Уэйанса, сидевшего на кушетке с забалдевшим видом. Мы приблизились, уселись по обе стороны от него и завели пьяную болтовню обо всяких пустяках. Когда мы начали танцевать перед Дэймоном, ему нетрудно было смекнуть, до какой степени мы съехали с катушек.

— Черт побери, — сказал он мне. — Вот это тело.

— Да у меня задницы толком нет, — запротестовала я.

— Для меня — в самый раз, — заверил он.

В конце концов мы запрыгнули в лимузин Дэймона и отправились в отель «Белладжо» к нему в номер. Никки и я повалились на его постель и принялись целоваться, а сам он преспокойно сидел и наблюдал. Я редко проявляла такой напор, но тогда, смешав алкоголь с таблетками, пребывала в ударе. Я уставилась на Дэймона и потребовала:

— Поцелуй меня.

— Не могу, — отозвался он. — Это просто не мое.

— Тебе же хочется, сам знаешь, — настаивала я.

— Ты даже не представляешь, как многого мне хочется.

— Ну так поцелуй меня.

Я поползла к краю кровати, и на полдороге наши лица сблизились. Все, что мы сделали, — это поцеловались. Тотчас после этого мы с Никки вскочили, вышли из комнаты и вообще убрались из этого отеля. Мы перебрались в маленький мотель «Том О’Шэнтер», еще пятидесятых годов; это была моя идея, потому что именно туда я ходила на вечеринки, будучи подростком. Мы обосновались в номере и заказали пиццу; но к тому времени как явился разносчик, обе мы уже отрубились на испещренном пятнами полу.

Как только мы продолжили запланированный тур, я снова перебрала. Сделала глупость, приняв от какого-то парня бокал шампанского — уж не знаю, что там оказалось подмешано: GHB, рофинол или кетамин. Когда я уходила со сцены, меня стало ломать и скручивать. Добравшись до раздевалки, я посмотрела в зеркало: зрачки увеличились втрое и дергались, как при эпилептическом припадке. Я прилегла под туалетным столиком и вырубилась. Никки растормошила меня к следующему выступлению, но я уже ни на что не годилась.

— Я не выйду, — дрожащим голосом пролепетала я. — Я идти не могу.

— Не волнуйся ни о чем, сладенькая. Просто держись возле меня.

— Не, ты не поняла. Я не могу идти.

— Ну хорошо. — Никки наклонилась ко мне. — Обхвати меня руками за шею.

Она потащила меня за собой; мои ноги бессильно волочились по цементному полу. Мы уже были возле сцены, когда загремела одна из версий «Do Ya Think I’m Sexy» Revolting Cocks; в Никки забурлил адреналин, и она слишком резво припустила по ступенькам. Мои руки разжались, и я загремела вниз. Я шмякнулась на сцену, да так и осталась лежать, распластавшись, словно морская звезда. Музыка замедленно тянулась у меня в голове, огни включались и гасли — впрочем, скорее это включалось и гасло мое сознание. Никки ухватила меня за ногу и таскала за собой до конца песни. Что бы ни произошло, выступления мы не пропускали.

Я все время раздумываю, не Мальчик-администратор ли был в ответе за все мои передозняки на гастролях. Его поведение с каждым днем становилось все более странным. Он прикрывался моим именем, чтобы получить на халяву все, что только можно: вход в клуб, наркотики, татуировки, авиабилеты первого класса. А если имени не хватало, то он добавлял по бартеру — восемь к десяти — мой автограф. Он постоянно таскал при себе ламинированный пропуск, сделанный для тура, вместе с другими такими же пропусками для «Tool» и «Мотли Крю», хотя для входа в клуб они ему вовсе не требовались. Единственное, где эти пропуска Мальчику-администратору помогали, — это у стриптизерш между ног. Он пудрил восемнадцатилетним дурехам мозги, что он-де администратор у «Мотли Крю», и обещал при следующем визите в этот город отвести девушек за кулисы и познакомить с группой; в итоге он трахал этих стриптизерш в ванной комнате клуба и фотографировал происходящее на «Поляроид». У него скопилась уже целая галерея подобных завоеваний.

Если какая-нибудь группа хотела увидеться со мной, не миновать им было Мальчика-администратора. Он никогда не упускал возможности нажиться. Сулил им футболки и сувениры со скидкой, а потом смывался с их деньгами. Он устраивал так, что парни из «Tool» оставляли мне сообщения на телефоне. Поначалу это казалось круто, но вскоре я заподозрила, что авторы сообщений вовсе не те, за кого себя выдают. Вообще сомневаюсь, чтобы Мальчик-администратор хоть когда-нибудь на эту группу работал.

Когда гастролируешь с кем-нибудь вместе, то близко сходишься с этим человеком. Вы становитесь как бы одной семьей. И хотя растущие горы неоплаченных счетов за выпивку и телефонные разговоры из отеля (доходящие до восьми сотен за ночь), а заодно и выходки с «экстази» должны были меня насторожить, прозрела я слишком поздно. Я закрывала глаза на многие пакости этого щенка, потому что работал он почти даром — я только оплачивала его расходы. К тому же не хотелось мириться с мыслью, что меня предал кто-то из близкого окружения.

Последним ударом стало то, что Мальчик-администратор пообещал достать изготовленные по специальному заказу дорожные чемоданы за две тысячи долларов. Мой бухгалтер отправил ему деньги, и взамен мы получили шиш с маслом. Вдобавок мальчишка пообещал бухгалтеру места на концерте «Роллинг стоунз», и бедняга в результате вообще остался без билетов.

И вот однажды перед выступлением Никки и я решили подсчитать, сколько сделаем «поляроидных» снимков — а деньги за них собирал Мальчик-администратор. Под занавес набралось уже полторы сотни снимков по двадцать долларов каждый. Но когда пришло время расплачиваться, вместо трех тысяч долларов гаденыш вручил нам пятнадцать сотен. Неудивительно, что парень не просил жалованья: под столом он загребал куда больше.

Во время недельного перерыва я вызвала Мальчика-администратора и сообщила, что более мы в его услугах не нуждаемся. Он впал в бешенство. Я изложила этому проходимцу все причины, по которым впредь не хочу иметь с ним дело, и на каждый мой довод он нашел отговорку, а кражу денег вообще отрицал напрочь. Увертки не подействовали, и тогда подонок пригрозил, что меня уничтожит.

— Проваливай, недоносок, — прервала я его наконец. — Скажи спасибо, что тебе тут задницу не надрали.

В течение нескольких следующих недель этот гад названивал Никки, Джой Кинг и вообще всем моим знакомым и угрожал чем только возможно. Потом он связался с сайтами, специализирующимися на порносплетнях, и там наплел, какая я сука, наркоманка и вообще сижу на таблетках. И не в том дело, прав был мальчишка или нет — или, в данном случае, прав отчасти, — плохо то, что делал он это назло, просто чтобы нагадить мне. Спустя несколько месяцев со мной связалась некая рок-группа. Мальчик-администратор, якобы для организации встречи со мной, выманил у них деньги.

— Мы кое-что собираемся предпринять по этому поводу, — сказали эти ребята. — И сделаем это своими методами. Вас это заботит?

Я дала им свое благословение.

Глава седьмая

Моя мать родилась 24 апреля. Каждый год в этот день я сижу дома и думаю о ней. Мне всегда казалось странным, что после маминой смерти ее родня стала избегать нас с братом. Они не явились на похороны, не помогли отцу оплатить больничные счета, даже не вызвались приглядывать за нами, пока он на работе. Я могла простить такое, но отец с братом — нет. Может, причина в том, что я была тогда слишком мала и происходящее не задело меня так сильно.

Когда бы я ни спросила о родителях матери, папа и Тони отвечали, что это люди плохие и разговаривать с ними не о чем. В конце концов между нами выросла стена, и со временем я уже относилась к ним как к посторонним.

Но в тот день, когда маме должно было исполниться пятьдесят шесть, мои мысли вновь обратились к родным. Папа звонил всего несколько недель назад. Мы разговаривали впервые с тех пор, как я спасла его от охотников за наградой. Он сообщил, что его мать, моя бабушка, выходившая меня, когда я отходила от метедрина, — умерла. После долгой борьбы с раком болезнь перекинулась на лимфатические узлы и распространилась по организму. Она больше, чем кто-либо другой, заменяла мне мать, пускай даже подворовывала кокаин у Тони. То, что теперь рак унес и ее, стало тяжелым ударом.

Папа все еще строил из себя мальчика-игрушку в Нью-Джерси. Брат находился во Флориде с женой и сыном, Гейджем. У Тони выдалась тяжелая полоса. Он добился немалых успехов, но боли в спине вынудили его бросить работу, и Тони больше не мог поддерживать семью. Тогда он решил заделаться тату-художником, хотя в жизни ничем подобным не занимался.

Теперь, когда брат и отец находились далеко, поглощенные своими проблемами, я вновь подумала о маминой родне, особенно о бабушке, которую, помнится, очень любила в детстве. Я рассказала обо всем Никки.

— Так возьми и позвони своей бабушке, — сказала она.

— Не знаю, смогу ли. Столько времени прошло, и мне как-то не по себе.

— Не дрейфь, — заявила Никки. — Это надо сделать, иначе всю жизнь будешь себя корить.

Бабушка с дедушкой жили все в том же маленьком домике в Лас-Вегасе, телефон у них тоже не изменился. Я набрала номер.

— Алло? — послышался мужской голос на другом конце провода. Это был мой дядя, Деннис.

— Привет, Деннис, это Дженна. Бабушка дома?

В трубке повисло молчание.

— Алло? Деннис?

Я прислушалась — дядя плакал.

— Дженна, — вымолвил он наконец. — Бабушки больше нет. Она умерла две недели назад.

— О нет. Что случилось?

— У нее был рак яичников.

Едва дядя произнес слово «рак», во мне точно что-то разорвалось, я просто завыла. С трудом выдавив «спасибо, пока», я быстро положила трубку. Я больше не могла говорить с дядей. И с тех пор так никогда и не говорила.

Спустя несколько месяцев я попробовала позвонить снова, но телефон оказался отключен. Нового номера не было.

Я мало о чем сожалею в жизни, но корю себя за то, что не была рядом с бабушкой во время ее смертельной болезни — ведь она страдала так же страшно, как и моя мать. И по сей день я казню себя — почему я не позвонила ни разу за все эти годы, не сказала, что люблю и прощаю ее. Может, она умерла, думая, что я отреклась от нее с ненавистью в сердце.

После этого разговора меня охватила паника. Я была уверена, что умру от рака в раннем возрасте, точь-в-точь как моя мама. А это означало, что у меня остались считаные годы, чтобы завести собственную семью. Нельзя же вечно уходить от ответственности и всего, к чему обязывает взрослая жизнь, под тем предлогом, что я, видите ли, гастролирую — не ровен час, кончу так же, как и мой отец. К тому же Никки и я уже потихоньку действовали друг другу на нервы. Я была близка к тому, чтобы сорваться и врезать ей, если она еще раз свалится на меня на сцене. Это меня бесило, да и потом, больно же — она ведь чуть ли не вдвое крупнее меня.

Итак, я смягчилась и стала чаще разговаривать с Джеем. Я избегала его именно потому, что понимала: в него я могу влюбиться. Но если он был нужен, то всегда оказывался рядом, как в тот раз, когда охотники за наградой преследовали моего отца. Между нами все чаще завязывались дружеские разговоры, меня вновь тянуло повидать его. Я хотела веселиться вместе с ним. Хотела удержать его. Хотела дружбы. Секса. Пора прекратить эти прятки и угомониться.

Томми все еще гастролировал с «Мотли Крю»; по совпадению я завершала свой тур в Ванкувере, как раз когда он выступал там. Я пришла на концерт, и Томми устроил меня подальше от чужих глаз, за ударной установкой. Посреди песни «Ноте Sweet Ноте» он обернулся и указал на меня барабанной палочкой. Это не вызвало во мне никаких чувств. Именно тогда я и осознала, что не люблю его.

С Томми я просто отвлеклась забавы ради. Связь с ним мне нравилась, но Томми любил Памелу Андерсон и всегда будет любить ее, сколько бы он ни твердил, как ненавидит ее за то, что она упекла его в тюрьму и пыталась отнять его ненаглядных детишек. (Странное дело: когда год спустя я повстречала Памелу на вручении призов МТБ, она кинулась ко мне, как давняя подруга; когда я сказала, что рада с ней познакомиться, она удивилась: «Как, а разве мы раньше не встречались?»)

Тем же вечером, только позднее, Томми пришел на мое выступление. Во время «Поляроидов» он все время целовался и вис на мне. Я не люблю, когда парни ведут себя так даже вне клуба, а уж во время моей работы и подавно. Я чувствую себя неуютно. К тому же Томми заявил, выступая у Говарда Стерна, что я его новая подружка. Трогательно, конечно: в отличие от других моих знакомых знаменитостей, он не проводил с девушкой тайком одну-единственную ночь, а потом громогласно отрицал это. Но все-таки я разозлилась (как и кое-кто в Фениксе).

Конечно, это было так круто: Томми, липнущий ко мне. В подростковом возрасте я была его ярой фанаткой, но его навязчивость развеяла весь ореол таинственности. Когда на тебя западают твои же кумиры, дальнейшее обожание уже невозможно: теперь вы оказываетесь в одной упряжке.

Меня всегда восхищало, например, то, что Сильвестр Сталлоне не лез ко мне в «Планете «Голливуд» в Бангкоке. Но в следующий раз я повстречала его, когда ужинала с Джой в лос-анджелесском клубе «Барфлай». Сталлоне прислал на наш столик бутылку вина и пригласил нас присоединиться к нему. А когда мы приняли приглашение, повел себя так напористо, что мне стало неловко. Он глаз не мог оторвать от моей груди. На следующий день мы с Джой столкнулись с ним в «Серк дю Солейль», когда он был то ли с женой, то ли с подружкой; взгляд, брошенный Сталлоне в нашу сторону, красноречиво умолял нас пройти мимо так, будто мы незнакомы.

После этого я осознала, что превращаюсь в такого человека, которым бы мне отнюдь не хотелось становиться. Я вела себя совсем как отец, кочевавший после смерти жены от одной партнерши к другой, пытаясь как-то скрасить жизнь и в то же время не обременяя себя никакими излишними эмоциями. Я не желала становиться еще одной девушкой в списке Томми или очередной белокурой вертихвосткой в длинном перечне какой-нибудь другой звезды. Я хотела осуществить то, о чем в действительности всегда мечтала, — завести семью.

С тех самых пор, когда я вела дневник, еще будучи подростком, я хотела стать женой и матерью. Я даже не могла бы объяснить это — просто где-то на животном уровне существовала такая потребность, сродни стремлению забеременеть, когда я потеряла невинность. Возможно, я просто хотела узнать, какова она, та безоглядная любовь; каково заглянуть в глаза своего родного ребенка и сделать его или ее жизнь такой счастливой, какой моя собственная жизнь никогда не была.

Когда наш с Никки тур завершился, мы почти не разговаривали друг с другом. На последнем выступлении наши нервы были уже на пределе от усталости, алкоголя и наркотиков; мы просто сцепились. Никки обвинила меня в том, что я краду у нее деньги, и потребовалось все мое самообладание, чтобы снова не разнести ей физиономию каблуком. И когда мы вернулись домой, я впервые спала на чердаке, а не в ее постели.

Лежа в одиночестве той ночью, я поняла, что превратилась в наркоманку. Порой я принимала столько викодина, что даже не помнила, ни где была накануне, ни как попала домой. Желудок постоянно болел, у меня случались резкие перепады настроения, наркотик больше не приносил эйфории. Я превратилась просто в комок нервов.

Я узнала эту дорожку, ведущую под откос: ведь я уже побывала на ней прежде. Наркотик не стоил тех бед, которые в итоге приносил. Настала пора выкинуть его из своей жизни — как и все эти тусовки, которыми я восполняла нехватку подобных ощущений в ранней юности. И я сказала: «Все, больше никаких». Потом проглотила три таблетки и отправилась на гулянку. На следующий день я опять сказала: «Все, больше никаких», и назавтра, и на другой день тоже. В конце концов я схватила всю огромную бутыль белых таблеток викодина и спустила их в унитаз с той же решимостью, с какой отправляла по тому же адресу всех мужчин в своей жизни, начиная с Джека.

Несколько дней после этого у меня случались судороги, все тело болело. Меня как будто измолотили дубинкой по спине, по коленям, по голове. Хотя отвыкание может длиться месяцами, я справилась за неделю. Распрощалась я и с жесткой диетой. Викодин, по идее, замедляет обмен веществ, но на меня он, похоже, подействовал обратным образом. Я стала такой костлявой, что рядом со мной Кейт Мосс сошла бы за Карни Уилсон до операции. Конец салату и диетическим батончикам.

Когда в голове у меня окончательно прояснилось, я посмотрела на Никки и поняла, что поезд ушел. Ее всю раздуло от пьяных гулянок, и непохоже было, что она скоро выйдет из этого состояния. Главной причиной тому стал ее роман с очередным неудачником. Он вселился в нашу квартиру, а я от этого уже устала. Никки не могла вырваться из этого болота — ну а я не позволю еще раз затянуть туда и меня.

Глава восьмая

Я упаковала вещи, оставила дом Никки и поселилась в Западном Голливуде со своим другом по имени Холт, кинопродюсером, с которым мы познакомились во Флориде. Опять я оказалась без собственного дома. Моя карьера, жизнь, окружение — все словно покрылось плесенью. Пытаясь сбежать от самой себя, я все загубила. Старовата я была для подобной жизни.

Все это в один прекрасный день я выложила по телефону Джею; едва я заикнулась о том, что мне нужно сменить обстановку, он сказал:

— Еду. Я забираю тебя отсюда.

В тот же день Джей запихнул своего пса Цезаря на заднее сиденье «Рейнджровера» и выехал из Феникса. Как же это было романтично: ведь он мчался мне на выручку. Я собрала один маленький чемоданчик «Луи Вуиттон», забросила его в машину Джея — и ни разу не оглянулась назад. Спустя два месяца мы вернулись в Лос-Анджелес и забрали из дома Никки мои оставшиеся пожитки.

Мне всегда говорили, что когда встретишь того, кто тебе предназначен, то сразу почувствуешь это. А Джей изо дня в день доказывал мне, что он и есть Тот Самый. Нас с ним объединяло очень многое, особенно чувство юмора. Со строны Джей казался очень высокомерным типусом, но в душе это был маленький проказник, эдакий своеобразный Багз Банни. Он устраивал всевозможные проделки; мог, например, отвалить нашему другу Дуэйну сотню долларов за то, чтобы он позволил девушке запихнуть ему в задницу Altoid и продержать его там всю ночь (как ни странно, Дуэйну, похоже, понравилось). Джей заставлял меня смеяться и вновь чувствовать себя прежней Дженной Массоли, и понемногу я ослабила свою настороженность и рассказывала ему то, чего еще никому не открывала прежде.

До Джея мне еще не встречались мужчины, с которыми я бы чувствовала себя в безопасности. Во время краткого танцевального тура какой-то мужчина лет за тридцать вздумал бомбардировать меня после каждого выступления письмами с угрозами. Однажды ночью в Сиэтле меня разбудил стук в дверь: этот мерзавец ломился ко мне. Я позвонила Джею и сказала ему, что мне страшно, и я не знаю, как быть. Не прошло и получаса, как он уже был на борту самолета, летящего в Сиэтл.

Я постепенно осваивалась с Джеем; мне нравились разные мелочи, вроде того, как утром он ходит по дому на цыпочках, чтобы не разбудить меня, или, ворча, позволяет проделывать с ним всякие нежности — выщипывать ему брови или накладывать косметические маски.

Вот только с самим этим ощущением покоя освоиться я не могла. Это чувство было неведомо мне в прошлом. После пережитого с Джеком я ни с кем не сходилась достаточно близко, не ослабляла бдительность — это дало бы партнеру преимущество надо мной. И все же и мечты, и надежды мои сводились к тому, чтобы наконец осесть и обзавестись семьей. И то, что все вдруг пошло на лад с Джеком, нарушало распорядок, ставший для меня привычным. Это далось куда тяжелей, чем отвыкание от викодина, — ведь стремление сбежать от себя самой укреплялось во мне годами.

Так начались раздумья и сомнения, способные отравить отношения между людьми. Джей — человек властный. Он не может вести себя иначе. И каждый раз, когда он пытался командовать мной, во мне это вызывало инстинктивное отторжение. Кое в чем наше сходство было на беду: характер у нас обоих оказался взрывной, Джей — агрессивный немец, я — пылкая итальянка, и вот мало-помалу в нашу идиллию начали вкрапляться ссоры. И после каждого скандала я от Джея уходила. Такую тактику я унаследовала от отца: чуть что не так — собирай вещички и сваливай.

Но Джей, в отличие от остальных мужчин, никогда не звонил и не умолял меня вернуться. Он действовал иначе. Если мое отсутствие затягивалось на несколько недель, он подсылал кого-нибудь на мои поиски, и уже этот гонец меня урезонивал. И такие знакомые у Джея находились в каждом штате. Мы любили друг друга, но были напрочь лишены тех навыков в общении, которые разрешили бы наши проблемы.

Наконец вмешался наш друг по имени Гэри. Он затолкал нас обоих в отель по соседству с домом Джея и консультировал три дня без передышки. Чтобы отношения складывались удачно, втолковывал он мне, я не должна больше заставлять каждого встречного парня компенсировать ту любовь, которую отец и Джек мне так и не дали. Надо быть менее требовательной. Я должна признать главенствующую роль Джея в доме — или хотя бы притвориться, что признаю. И, что более важно, мне следует понять: сбегать каждый раз, когда мы сцепимся из-за какого-нибудь пустяка, — не лучший способ привлечь к себе внимание.

В то же время Гэри велел Джею больше прислушиваться ко мне, извиняться, когда он не прав, создавать атмосферу эмоциональной стабильности, искать компромисс, если наши мнения не совпадают — не теряя при этом того, что сам Джей считал своей властью. Думаю, почти все проблемы в отношениях — романтических ли, политических или творческих — сводятся к власти, к вопросу, у кого она есть и кто к ней стремится. После этого разговора я уходила, осознав, что мне нужен некто властолюбивый, но от всего сердца заботящийся о моих интересах. И этим «некто» был Джей. Он обладал всем, что я желала видеть в мужчине, — ну, может, кроме чувствительности.

После этой беседы между нами на краткое время воцарился мир. Мы буквально не выпускали друг друга из рук. Любимым занятием нашим стало дурачиться на публике. Мы занимались сексом средь бела дня в полном людей бассейне в отеле «Делано» в Майами, в раздевалках «Виктория’з Секрет» в Беверли-Хиллз и в дюжине ресторанов — от «Бед» в Майами до нью-йоркского «Балтазара».

По мере того как углублялись наши отношения с Джеем, «Уи-кэд» все больше отодвигалась на дальний план. Если не считать дружбы с Джой, союзничества между компанией и мной больше не ощущалось. Стив, женившийся на сестре Джой, так завозился со своими девушками по контракту, что с трудом находил время отвечать на мои звонки или спрашивать разрешения на все, что он делал, используя мое имя.

Решающий момент настал, когда Стив нанял парня, который занимался бы всеми принадлежащими ему веб-сайтами, включая и мой. И этот парень то и дело названивал, допытываясь о номере моей социальной страховки, о конверсии, об удержании — словом, подавай ему прорву финансовой информации, до которой ему, вообще-то, не должно быть никакого дела. Я постоянно твердила Стиву, что не доверяю этому типу, но он и ухом не вел. Мы подсчитали кое-что вместе с Джеем — цифры никак не сходились. Тут нам стало ясно, что Интернет — это не только реклама, но и существенный источник доходов; как дело доходит до всяких хитростей, порноиндустрия первой подхватывает новейшие технологии. И я предприняла последнюю попытку достучаться до Стива.

— Этот жулик обдирает как липку и тебя, и меня, — сказала я ему. — Я своим горбом помогала возводить эту компанию. Я, пожалуй, стерпела бы, если бы деньги шли тебе — в конце концов, ты в лепешку расшибался, чтобы сделать меня тем, кем я стала. Но я не намерена сидеть сложа руки и смотреть, как на мне наживается этот дешевый недоносок.

Стив не встал на мою сторону. Он просто оставил все как есть. Он вообще ни с кем не вступал в конфронтацию. Эта история с вебсайтами, новые девицы, так и прущие в компанию, — в «Уикэд» становилось неуютно. Теперь там работали по контракту восемь девушек — всего на две меньше, чем в «Вивид».

И, как и в большинстве случаев, я решила уйти при первых же признаках тревоги, не дожидаясь, пока произойдет что-нибудь похуже. С годами я стала замечать, что женщины не слишком-то ценятся в порноиндустрии. Звезды — легкозаменимый товар со сроком годности всего в несколько лет. Если женщины хотят какого-то уважения — особенно в индустрии, базирующейся на их использовании, — они должны являть собой нечто более существенное, нежели просто смазливое личико на обложке. Каждой крупной компанией в этой сфере заправляют мужчины. Я поговорила об этом с Джеем, и мы пришли к выводу, что если я оставляю «Уикэд», то мне нет никакого смысла пахать на кого-нибудь другого. Я могла выбрать путь, по которому еще не шла ни одна женщина, и создать свою собственную преуспевающую компанию. Открыть собственный вебсайт, производить то, что считаю нужным, самой организовывать съемки. Я буду не просто порнозвездой, но порнодельцом.

Однако прежде чем самой браться за организацию собственного бизнеса, что вполне могло обернуться полным кошмаром, я хотела достойно уйти из «Уикэд» — ведь они столько сделали для меня и, до недавнего времени, ни в чем меня не предавали.

И мы встретились со Стивом. Он сидел за своим столом, как и пять лет назад, почти невидимый за беспорядочным нагромождением бумаг. Время будто совсем не коснулось его. Глаза блестели все так же ярко и веки по-прежнему нервно подрагивали.

Я сказала Стиву, что люблю его и благодарю за все, что он для меня сделал. Но настала пора мне покинуть гнездо и попробовать свои собственные силы.

Последнее, что я сказала, было:

— Я хотела бы получить твое благословение.

И Стив ответил:

— Дженна, я хочу, чтобы ты была счастлива. Я никогда не желал, чтобы тебе казалось, будто тебя к чему-то принуждают. Так ступай и делай то, что сама считаешь нужным.

Я обняла его, смахнув при этом половину бумаг со стола, и уже повернулась было, чтобы уходить.

— Но помни, — произнес Стив, прежде чем я дошла до двери, — ты должна мне еще один фильм.

Я не просто покидала компанию — я теряла своих лучших друзей. С Джой мы сумели сохранить близкие отношения, но со Стивом больше не обменялись ни словом. Это разбивает мне сердце — и ему, я знаю, тоже.

Глава девятая

Раз уж это был последний шанс «Уикэд» сделать на мне кассу, мой завершающий фильм они решили превратить в самую крупнобюджетную постановку всех времен. Назывался проект «Поиск мечты» — насыщенная спецэффектами приключенческая сказка в стиле «Хроник Нарнии» (только без библейских аллегорий): о женщине, пускающейся в странствия, чтобы спасти мужскую фантазию. Возглавлять проект, разумеется, выпало моему бывшему супругу, Роду.

Люди всегда интересуются, а не трудно ли мне спать на экране с мужчинами, которых я недолюбливаю в жизни. На самом-то деле гораздо хуже приходится парням, с которыми у меня роман. Я могу рационально подходить к сексу: как-никак это работа, и все личное просто отключается. Но немногие парни сумеют представить — да еще зная, что это видят окружающие, — будто это совсем другой человек, а вовсе не любимая девушка трахается и кричит так, как она кричала бы с ними в спальне. Поэтому сложность в сексе перед камерой для меня заключается в опасениях, как бы это не причинило страдания кому-то, кого я люблю.

Так краткому периода моего домашнего покоя настал конец. Все пошло кувырком. Джей словно с цепи сорвался из-за того, что я могу с кем-то переспать на экране — куда там Джордану. Таким я его еще не видела. Он даже вынул мою фотографию из рамки на своей тумбочке и взамен поставил портрет Чейзи Лейн.

Однажды, когда мы отправились на ужин на его «Рейнджровере», Джей достал меня по-крупному; сгоряча я так наподдала ногой по ветровому стеклу, что оно разлетелось. Лягаться я мастер — однажды из-за того же Джея разнесла каблуком экран телевизора.

Я вечно что-нибудь разбивала. Проблема в том, что, как правило, это были мои же вещи.

После очередного скандала из-за фильма я в ярости ушла из дома, а когда вернулась, то обнаружила, что Джей сменил код на воротах. Я сняла туфли на каблуках, перелезла через ограду и пробежала полмили до двери — но ключ не входил в замок. Джей залил его цементом. Я позвонила ему по сотовому и потребовала, чтобы он меня впустил: заберу свои шмотки и оставлю его к чертовой бабушке.

Джей отказался, да еще пригрозил, что убьет моих собак и сожжет мою одежду. Затем он побросал все мои пожитки в ящики, загубив при этом большую часть платьев, и оставил все на подъездной дорожке. Я забрала вещи и улетела в Лос-Анджелес.

Как же я жалела, что так затянула с последним фильмом — отснять бы его, пока мы еще тусовались с Никки. Но я влипла. За столько лет и после стольких картин все, по идее, должно было стать только легче, а не сложнее. Пока я готовилась к съемкам в гостиничном номере, позвонил Джей.

— Ну, чего тебе еще? — рявкнула я в трубку.

— Послушай, — произнес он. — На этот раз крупного скандала не будет.

— Вот и славно.

— Я просто приеду и до тебя доберусь. И тогда ты за все расплатишься. Больше я ничего подобного не допущу.

— Что на тебя накатило на хрен?

— Все кончено, лапушка ты моя. Лучше, малышка, пускайся наутек.

Мы провисели на телефоне несколько часов. Разговор был такой, что заснула я в слезах. У Джея от боли дрожал голос. И то была боль, от которой не плачут, а звереют. Я сомневалась, что после такого наши отношения можно будет продолжать.

На следующий день Джой была необычайно любезна со мной. Считала, что, если съемки получатся по высшему разряду, я таки останусь в «Уикэд». Джой так и не смирилась с тем, что я ухожу, и впервые за столько лет я ей не доверилась. Она даже не представляла, каково мне сейчас. Род между тем был на взлете как режиссер, зато как человек опустился — дальше некуда. Он уже крутил роман с новейшим приобретением «Уикэд», Стефани Свифт, и единственным моим утешением на площадке было любоваться, как она затыкает Роду пасть — совсем как я в прежние времена.

Для Рода, как и для любого режиссера, существовала одна цель: снять шедевр. А поскольку переживания из-за Джея мешали мне работать, Род из кожи вон лез, чтобы саботировать наши отношения.

— Дай передохнуть, — твердил он. — Ты с этим парнем и полгода не продержишься. А фильм — это навсегда. Так давай сделаем его как можно лучше.

То, что прежде сошло бы за случайность, теперь приобретало на съемочной площадке особое значение — и в лесбийскую сцену Род меня с Азией Каррерой запихнул, и лицо мне по ошибке лаком покрыли вместо грима с блеском… Перед своей единственной сценой «мальчик-девочка» я распсиховалась настолько, что непрерывно блевала в своем трейлере. Я не хотела этого делать. Я перепробовала все мыслимые отговорки, даже предложила дублершу — думаю, вполне бы сошло, если бы кто-нибудь взял труд об этом позаботиться.

Потом каждая клеточка моего тела взывала: «Сматывай!» Я не хотела ехать домой. Я же знала: вернусь в Феникс — окажусь в дерьме. Но я уже провела в бегах весь минувший год. Больше я такого себе не позволю. Не попадусь в эту ловушку «пакуйся-и-даже-не-оглядывайся», уготованную мне, казалось бы, самой судьбой. И, собрав последние остатки своей храбрости, я самолетом отправилась в Феникс. Джей велел мне самой добираться до дома, так что пришлось брать такси.

Когда я отперла входную дверь, он молча сидел на кушетке, точь-в-точь как отец, когда я вернулась после прогулки на яхте с Джеком. Я села на стул в сторонке от него, и мы просто смотрели друг на друга в тишине. Я ощущала, какярость в нем закипает с каждой секундой, совсем как готовая забурлить вода в чайнике.

Час спустя он наконец произнес — тихо, но в голосе его вибрировала накапливавшаяся все это время ярость:

— Как… ты… могла… быть… такой… шлюхой?

Стоит парню произнести это слово, как от здравого смысла у меня не остается и следа. Секунды не прошло, как мы уже орали, посылая друг друга куда то лько можно.

Поскольку перекричать Джея мне не удалось, я впала в бешенство. Я принялась крушить все вокруг. Я лягала, опрокидывала, ломала и швыряла все, до чего удавалось дотянуться без лестницы. Подсознательно я уповала на то, что, выйдя из себя, сумею отвлечь Джея. Поведу себя как буйнопомешанная или сломаю руку об стенку — может, начнет меня успокаивать и утешать, вместо того чтобы пилить за этот несчастный фильм.

Когда Джей вылетел из дома, я схватила телефон и заказала танцевальный тур на три недели. По крайней мере, я попыталась встретиться с ним лицом к лицу и все уладить. Но теперь настало время того самого «пакуй-вещички». Возможно, я оказалась в Лос-Анджелесе еще до того, как Джей возвратился домой.

Во время тура я останавливалась в самых дорогостоящих отелях, в каждом городе арендовала «Феррари» и добавила 40 000 долларов на своих кредитных карточках. Но впервые заработки не радовали меня. Я не знала, что делать. А решение проблемы представлялось столь очевидным, что я предпочитала его не замечать. С тем же успехом можно было искать шляпу, нахлобученную на голову: единственное, что снова сделало бы мою жизнь счастливой и полноценной, — это Джей. Он не выходил у меня из головы. Без него я была печальна и сломлена. По идее, после его незрелой реакции на фильм делать мне с ним было нечего. Но любовь — это не логически принятое решение. Ее не найдешь, за нее не ухватишься, от нее не сбежишь. Она приходит и уходит, повинуясь лишь диким своим прихотям, и мы ничуть над ней не властны. Все, что мы можем сделать, — это узнать ее, ощутив, и наслаждаться ею, пока она длится, будь то один день или целая жизнь. Я же пыталась бороться с любовью, потому что, как и большинство людей, приучила себя бояться ее, ибо она делает меня уязвимой.

Однажды вечером я набралась мужества и, взяв телефонную трубку, набрала его номер.

— Знаешь что, малыш? — начала я. — Мне уже надоела эта беготня. Я хочу вернуться домой.

А он сказал:

— Да уж, пора домой.

Я плюнула на последнее выступление и заказала билет на самолет тем же вечером. Увидев Джея, я кинулась в его объятия, ион крепко обхватил меня. Как же в его руках было спокойно. Злость в нем уступила место смирению, а затем пониманию и, наконец, любви. Как будто все, случившееся с нами шесть недель назад, в действительности произошло совсем с другими людьми.

О чем только мы не говорили, вернувшись домой. За время моего отсутствия Джей тоже осознал, насколько сильно меня любит, а то, как я сама страдала, помогло исцелить его раненую гордость. Мы обсуждали не только фильм, но и все наши игры и побеги и даже грязную посуду — и его длинные волосы, с которыми Джею пришлось расстаться.

Никогда прежде у меня не получалось с приятелем такого дельного, результативного разговора. К концу его мы поняли, какие границы существуют для каждого из нас. Той ночью я ложилась в постель не окрыленная, но смирившаяся с судьбой. Потому что, как бы я ни боролась все минувшие месяцы, разлюбить этого парня я не могла.

Глава десятая

Во всех мифах, от Геркулеса до Будды, награда не дается без борьбы. Нужно прилагать силы, проходить испытания, преодолевать препятствия. Счастливый конец — это итог трагичного начала. Джей выдержал (хоть и не слишком геройски) свою проверку, когда я уехала на съемки «Поиска мечты». Вот и мне не следовало удивляться, когда однажды утром, в разгар новообретенного благоденствия, Джей разрушил мой мир всего тремя словами.

— Мне надо уехать, — сказал он.

— Куда? — спросила я. — И надолго? На день? На месяц?

— Еще не знаю.

— Но ведь все было просто чудесно. Нам так хорошо вместе.

— Дженна, у меня была безумная жизнь, — сказал Джей. — И в этой жизни я совершил кое-какие ошибки и обзавелся врагами. Я полюбил тебя и хочу сохранить это чувство. И единственный способ это сделать — это покончить с призраками из прошлого, потому что иначе они не дадут покоя нам обоим.

— И что это значит?

— Я же сказал, — произнес Джей. — Мне надо уехать, и я не могу сказать куда. Все, что я тебе обещаю, — это что я вернусь.

— Это другая женщина?

— Нет, бизнес.

— Зачем тебе уходить? — спросила я сквозь слезы. — Все же прекрасно.

— Потому что, если я не разберусь с этим сейчас, потом это может обернуться нам во вред. Я никогда не буду счастлив с тобой и никогда не создам семью, если каждый день буду остерегаться, как бы тени из прошлого не настигли меня. Я не хочу больше причинять тебе боль.

— Тогда не уезжай. Плюнь на это.

— Не могу, — сказал Джей. — С этим надо покончить. И все будет хорошо. Это всего лишь колдобина на дороге.

Я была раздавлена. Все это слишком ярко напомнило мне об отце и его секретах, обо всем, что я пережила, когда он был в бегах. Перенести такое еще раз с человеком, которого я любила, после всего, через что мы прошли… Но выхода у меня не оставалось.

Как и на похоронах Ванессы, я не стала плакать. Я хотела быть сильной — ради Джея. И, подавив свои чувства, я отпустила его. Я назначила множество фотосессий — просто чтобы чем-то занять себя и не думать о нем. Но, конечно же, мои мысли устремлялись к нему день за днем. Я жила одна, в нашем заново обставленном доме, в незнакомом городе. Здесь все напоминало о Джее. Когда я засыпала, рядом, непримятая, лежала его подушка. Смотрела телевизор — и вспоминала Джея, натыкаясь на спортивные каналы. Я вынесла это лишь потому, что непоколебимо верила: он любит меня. И я любила его.

Через неделю брат Джея заскочил с письмом для меня. Он передал его без конверта, и я понятия не имела, откуда оно была послано. Той ночью я развернула его и заплакала, прочитав первые же два слова: «Дорогая Дженна».

Джей раскрыл в этом письме всю душу так, как никогда еще не делал прежде. «Я думаю о тебе каждое мгновение, — писал он. — Думаю о том, как ты прекрасна во сне — совсем как маленький ангел. Думаю о светлом персиковом пушке на изгибе твоей спины. Не дождусь, когда же снова буду дома и расцелую все твое личико».

Страница за страницей, исполненные нежности и обожания, пронизанные болью от разлуки. Меня охватила дрожь. Никогда еще я не слышала ничего подобного из уст Джея. Потом я целыми днями не вставала с постели. Я была больна от любви. Вскоре пришло второе письмо, через пару дней — еще одно. Через три недели у меня уже лежало шесть нераспечатанных писем. Я не могла заставить себя прочитать их. Я знала, что мне снова станет худо и я покачусь вниз. Внезапно я постигла разницу между истинным влечением сердца и помешанностью — а это было все, что я на самом деле познала с Джеком. А основное различие заключалось в доверии: ведь Джеку я не доверяла никогда. Но я всегда могла положиться на Джея. Какие бы ни возникали проблемы — он неизменно оказывался рядом. И сам его отъезд призван был упрочить наши отношения, а не подорвать их.

Спустя месяц Джей вернулся так же внезапно, как и уехал. Едва я увидела его, меня буквально затрясло от избытка чувств. И дело не в той прописной истине, что отсутствие укрепляет привязанность, нет: просто я поступила правильно, когда ждала его. Это было совсем на меня не похоже — не допытываться о чувствах и о намерениях кого-то, кто мне близок; и все же, вопреки обыкновению, я просто встала на сторону своего мужчины. Джей и сам изменился за время отъезда. Он оставался все тем же до очаровательного несносным ублюдком, но стал более чутким и уже не так сдержанно выражал свою любовь. Наконец настало время начинать нашу совместную жизнь.

И вот мы с Джеем стали не только любовниками, но и деловыми партнерами. Оставив «Уикэд», я не собиралась продавать себя новому хозяину — я уже обрела достаточную известность, чтобы взяться за осуществление новой мечты и создать собственную компанию. Я знала, что у Джея особое деловое чутье — недаром они с братом ушли на покой, когда обоим было всего за тридцать. Среди их способов разбогатеть побыстрее числился и такой: скупить все телефонные номера, близкие к 1—800—…—… Если кто-нибудь ошибался номером, звонок переадресовывали, а деньги оставляли себе. Компания называлась «Жирные пальчики».

Понадобился год на то, чтобы открыть «Клуб Дженна», арендовать помещение, нанять персонал и отследить всех засранцев, которые использовали мое имя. К моему изумлению, кое-кого из этих засранцев, пользовавшихся одним из самых популярных закрепленных за мной имен, я, оказывается, знала: дядюшка, напакостивший мне при сделке со стрип-клубом в Анахайме.

Я ожидала, что начинать придется едва ли не с нуля: ведь в последнее время я снималась очень мало. Однако я все еще считалась самой востребованной особой. И хотя мы с Джеем мало что смыслили в Интернете, «Клуб Дженна» в первый же месяц оказался весьма доходным предприятием. И бизнес, начинавшийся просто как попытка самоутвердиться, превратился в женскую историю успеха, по мере того как я добавила к «Клубу Дженна» веб-сайты других девушек (двадцать пять, и это еще не предел).

Когда я оглянулась на свою жизнь — на все возрастающую привязанность к Джею, на компанию, организованную вдвоем, — это ошеломило меня. Это казалось настолько чуждым мне — ведь для того, чтобы все задуманное успешно осуществилось, нужны были спокойствие и стабильность. И это пугало меня. Ведь не так давно мы с Никки пропадали в своих странствиях, шарахаясь от любой ответственности. Новые обязанности обрушились на меня совершенно внезапно, и мне требовалась поддержка, чтобы защититься от главного врага — от себя самой. Друзей в Фениксе у меня еще не завелось, и первый, о ком я подумала, был мой отец. Мне хотелось, чтобы и он был причастен к той новой жизни, которую я созидала для себя.

Мы с отцом почти не разговаривали уже месяцев восемь — после той истории с охотниками за наградой; а отлучать его от своей жизни казалось просто несправедливым. В детстве ты считаешь, что твои родители совершенны, в юности выясняешь, что это не так, а повзрослев, принимаешь их наконец такими, какие они есть, — столь же покалеченными жизнью людьми, как и мы сами. И я убрала подальше свою гордость и позвонила папе в его золоченую клетку в Нью-Джерси.

— Зря мы так долго не разговаривали, — сказала я ему.

— Ты мне снилась прошлой ночью, — ответил отец. — А проснувшись, я понял, что ты позвонишь. Я все время вижу тебя во сне.

В голосе его звучала не только любовь, но и легкая тень печали. Как непривычно было слышать такое от него. Но главный сюрприз еще был впереди.

— И я хочу поблагодарить тебя за помощь в Майами, — продолжал папа. — Я ведь, кажется, так толком и не сказал тебе спасибо. А все потому, что мне было так неловко обращаться к тебе за помощью. Мало что так унизительно для отца, как просить деньги у родной дочери.

— Мне тебя не хватает, — произнесла я, когда наконец смогла говорить. — В этом отчасти и моя вина — ты извини, что я тебе не перезванивала.

Во время всего разговора из папиного голоса не исчезали печальные нотки. Он говорил как побежденный. Я думала, причина в том, что он живет за счет нелюбимой, зато состоятельной женщины, но все оказалось гораздо хуже.

— У меня операция наследующей неделе, — сказал папа, когда я стала расспрашивать о его делах.

Он рассказал, что с самого переезда в Нью-Джерси, сколько бы он ни спал и ни пил, его все время донимали жажда и усталость. Вскоре начали неметь руки и ноги. А однажды он проснулся, и все вокруг было точно в тумане. Как ни старался папа сфокусировать зрение, оно так и не прояснилось.

Наконец папа сдался и отправился ко врачу. Тогда и выяснилось, что у него диабет. Папе грозила слепота, и в ближайшие дни необходимо было произвести операцию.

Снедаемый тоской, живущий на содержании, без медицинской страховки, он осознал, как ему нужна была семья. Мы не признаемся себе ни в чем подобном, пока не станет почти совсем поздно, пока все ошибки уже не будут совершены.

Теперь я гораздо чаще звонила отцу, совсем как хлопотливая матушка. Сначала мы разговаривали каждую неделю, а там и каждый день.

И — вот чудно — это совсем не казалось странным или неестественным. Это просто было правильно.

Глава одиннадцатая

После ухода из «Уикэд» я думала, что закончила со «взрослыми» фильмами. В мои планы входило только снимать клипы с танцами и мастурбацией для веб-сайта. Но поскольку успех «Клуба Дженна» рос, а Джей как режиссер ставил все больше порнухи, мы решили основать производящую компанию. А это означало, что пора мне вновь предстать перед камерой.

Я заявила Джею, что буду сниматься только в сценах с девочками, но мы быстро поняли: если хотим, чтобы наши фильмы становились бестселлерами, без сцен «мальчик-девочка» не обойтись. Поскольку о работе с другим мужчиной и речи быть не могло, оставался только один выход: придется Джею самому впрягаться в оглобли. К моему изумлению, оказалось, что он уже давно об этом подумывал — в конце концов, всегда можно скрыть лицо под маской. Я предостерегала Джея, что когда его занятия сексом разойдутся по магазинам в 200 000 копий, это непременно отразится и на его жизни, и на его семье, но он и слышать ни о чем не хотел.

На съемках фильма с исключительно женским составом я повстречала Брайану Бэнкс и тотчас разглядела ее звездный потенциал. По жизни Брайана оказалась дурашливой, горластой оторвой. Но она обладала даром при необходимости превращаться в высокую длинноногую богиню, будь то в кадре или вне его. Мне хотелось взять ее под крылышко, точь-в-точь как Никки взяла под свое покровительство меня после съемок у Сьюз, и я сделала Брайану своей партнершей.

Джей был режиссером фильма, получившего название «Брайана любит Дженну»; нервничал не только он, но и моя напарница тоже. Брайана так боялась работать со мной, что ей буквально делалось плохо. Но стоило нам начать целоваться, она преобразилась из нервной девочки в сексуальную хищницу, напомнив мне о моей собственной первой сцене с Рэнди Уэстом (хотя надеюсь, что я потела не так сильно, как он). Поцелуи ее были такими мягкими и чувственными, и никогда еще мой язык не проникал в более прекрасный ротик — теплый, со смутно знакомым с детства ароматом.

Слева: С Брайаной.

Справа: С моей ассистенткой и подругой Линдой Джонсон.

Когда подошел черед нашей с Джеем секс-сцены, мы вручили камеру Джиму Энрайту, помощнику режиссера, который по совпадению ставил мои первые фильмы в «Уикэд». Время было уже позднее, Джей подзаправился несколькими коктейлями и теперь был слегка навеселе. Я, как и обещала, замалевала Джею лицо черной маской, и мы приготовились к сцене. В жизни не видела, чтобы парень так прихорашивался. Джей оказался еще большей примадонной, чем я, и он очень боялся, что если у него не встанет, то я приму это на свой счет.

Все это было так странно и неудобно, отчасти потому, что Джей по-прежнему руководил съемкой и распоряжался углами камер и освещением вплоть до команды «Мотор!». Невероятное дело для дебютанта: у Джея встало без проблем. Но с сексом не ладилось: ведь мы не привыкли заниматься любовью в такой холодной, стерильной, бесчувственной обстановке. И Джей вел себя агрессивно — в постели это прекрасно, но здесь приходилось сдерживать его, чтобы и у меня оставалась возможность работать.

Потом мы с Джеем примчались к монитору, чтобы просмотреть сцену, и ужаснулись. Мало того что камера в руках у Джима ходила ходуном, так он еще и забыл нажать на кнопку записи в момент семяизвержения у Джея. Все пошло псу под хвост.

Мы дождались, когда у Джея встанет снова, и отсняли еще один дубль оргазма. Впервые мы увидели сцену спустя два месяца при монтаже. Все шло прекрасно, и вдруг, когда Джей готов был кончить, камера внезапно наплыла на мое лицо. Джим снял только крупный план моей щеки и краешек губ, на которые что-то брызгает из невидимого источника. Джей был в бешенстве.

Все, что нам требовалось, — это сцена оргазма, и мы с Джеем решили снять ее дома сами. Я загримировалась без посторонней помощи, а это оказалось нелегко — ведь мой облик должен был совпадать с тем, который создал наш гример Ли. Надо было скрыть и то, как отросли за два месяца мои волосы. Чтобы съемка велась под нужным углом, Джей взобрался на ящик: так его пах находился на одном уровне с моим лицом. И вот он слез с этих подмостков, помчался к камере, включил запись, сиганул обратно к ящику, взобрался на него, принялся дрочить, и в тот миг, когда он уже готов был кончить, штатив рухнул.

Джей с покачивающимся в воздухе шпинделем кинулся к штативу и попытался его поднять. Не получалось. Тогда Джей умчался на кухню, принес изоленту и кое-как примотал эту злополучную бандуру. Потом бросился обратно, между мной и камерой, чтобы скорей очутиться в кадре; шпиндель все еще бушевал. Наконец Джей взгромоздился на ящик, принялся яростно теребить причиндал — и в последний момент свалился со своего пьедестала прямо на меня. Я отпихнула его, и, пока моя рука его поддерживала, мы наконец-то заполучили вожделенные кадры. Заруби мы и эту сцену, думаю, Джей бы сдался.

В результате наши труды оправдались: «Брайана любит Дженну» стал следующим бестселлером всех времен после классического фильма Мэрилин Чемберс «За зеленой дверью» 1972 года.

По иронии судьбы договор о распространении наших фильмов мы заключили с «Вивид», так что, как бы ни злила меня прежде мысль, что можно оказаться лишь одной из многих, я все-таки в эту лавочку попала — только картины у меня были свои собственные.

Съемки нашего следующего фильма, «Я мечтаю о Дженне», прошли гораздо лучше. Наконец мы расслабились достаточно, чтобы наслаждаться сексом точно так же, как в спальне. Джей оказался прирожденным актером. Практиковался, наверное, пока я сплю. Он трахал меня в дюжине всевозможных поз два с половиной часа — и даже без маски. Можно заметить, как содрогается мой живот от оргазмов, полученных, пока он меня гложет. Перед самым оргазмом Джей вытащил член, кончил мне на задницу и слизал все. Потом поднялся, обхватил мое лицо руками, поцеловал — и сплюнул на меня все это. И что на него накатило, не представляю — в постели он ничего подобного не проделывал. По меркам порно это был признак здоровых отношений.

С Джеем и Эммой.

Глава двенадцатая

Я думала, что теперь, когда я защищена и влюблена, мои кошмары отступят, но они продолжались. Они настигали меня, стоило закрыть глаза, и вечно мной овладевал один и тот же страх: остаться в одиночестве. Если сны повторяются, то зачастую это происходит потому, что подсознание пытается что-то внушить тебе. Однажды, проснувшись поутру, я поняла, что это было: я боялась потерять отца. Он все еще болел: теперь возникли проблемы с простатой. Меня охватил страх, что он умрет где-то вдали, а нам так и не удастся возместить все те годы, что мы провели в бегах друг от друга.

Ежедневные разговоры с отцом не могли заполнить ту пустоту, которую я ощущала. Как ни хорошо было слышать папин голос, но это с каждым разом лишь усиливало мою тоску по нему. Брат с семьей перебрался в Нью-Джерси, чтобы быть к отцу поближе, но печаль и напряженность из его голоса так и не исчезли. По ночам я засыпала в слезах — так мне его не хватало. Как будто я вновь превратилась в ту маленькую девочку, которая не засыпала всю ночь, дожидаясь, когда папа вернется домой.

И откуда только взялась эта тоска — ведь папы никогда не оказывалось рядом. Но я все время ощущала пустоту там, где место в сердце занимает семья. С Тони мы тоже стали разговаривать чаще. Теперь я поняла, что сама была виновата в той неловкости, возникшей между нами: ведь я все еще ревновала к Тони из-за его близости с отцом.

Каждый раз, встречаясь с этой до тошноты счастливой семейкой Джея, я думала об отце, находящемся за тысячи километров от меня. Я была в таком раздрае, что мой терапевт объяснил это посттравматическим стрессом. Я истолковала это как запоздалую реакцию на разлуку с отцом. Настала ему пора прекратить беготню и жить соответственно своему возрасту. И, как обычно, я сама сделала первый шаг. Позвонила ему и спросила:

— А что ты скажешь насчет переезда?

— Ты серьезно? — спросил папа.

— Я уже давно об этом подумываю. Так что серьезней некуда. Мы должны снова стать семьей — ты, я и Тони.

— Вот что я тебе скажу. Я не хочу, чтобы ты что-нибудь для меня делала. Но мне надо собрать как можно больше денег, чтобы уехать отсюда и перебраться к тебе.

У Тони уже скопилось достаточно средств, чтобы открыть собственный тату-салон. Поскольку неподалеку, в Темпе, в Аризоне, располагался колледж, он решил, что дело будет прибыльное. Спустя месяц он приехал вместе с Селеной и сынишкой Гейджем. Мы с Тони так отдалились друг от друга, что прошли недели, прежде чем из отношений между нами исчезла натянутость. Как хорошо было сблизиться снова — ведь в действительности я так и не подпускала Тони к себе с тех пор, как он украл у меня метедрин. Опять это пропадала частица меня самой — а я и не замечала этого, пока не обрела ее снова.

По большому счету, я никогда не тревожилась за Тони: ведь куда бы он ни шел, чем бы ни занимался, ему непременно сопутствовал успех. В глубине души я знала, что, пройдя полный круг, мы вновь сделаемся настоящими братом и сестрой. Но с отцом я ни в чем не была уверена. Его жизнь была полна неопределенности. Он не должен больше зависеть от своей великовозрастной сожительницы. Если ему надо, чтобы кто-то его содержал, то уж лучше это буду я. Мне это было по карману — так пускай будет и по сердцу. И так я отправила отцу чек и велела паковаться и убираться оттуда. Я уже достаточно жила без него. Не следовало возвращаться к тому, на чем мы расстались, когда мне было пятнадцать, — ведь ничего и не было. Настало время просто все начать.

Увидев наконец отца, я заметила, как сильно он изменился. Он стал мягче и как будто в кои-то веки повзрослел. Я и сама не понимала этого раньше, но ведь все это время он оставался ребенком, на которого обрушилась двойная ответственность — я и Тони, и он не в силах был с этой ответственностью справиться. Не покидая нас, он в то же время искал спасения, как телом — с головой уйдя в работу, — так и душой. А приехав в Аризону, папа тотчас заметил перемену во мне: его маленькая подсевшая на наркотики дочурка-подросток благополучно выбралась из всех передряг.

Порой я думаю, что это несправедливо: я устраиваю отцу счастливый конец, тогда как сам он не дал мне счастливого начала. Но несмотря ни на что, я не могу не заботиться о нем. Даже если папа вновь причинит мне боль — ради него я пущусь хоть на край света. А все потому, что каким бы папа ни был раздолбаем, другого у меня нет, и мне самой спокойней, когда он рядом. Может, между нами и нет полного согласия. Я простила, но не забыла. Шрам останется навсегда, но, хоть он никогда не затянется полностью, больно уже не будет. Потому что с тех пор, как я оплачиваю папины телефонные счета, я знаю, что на этот раз его номер не изменится.

Глава тринадцатая

Для раскрутки первых фильмов «Клуба Дженна» мы устроили вечеринку в «Консамер Электронике Шоу» в Вегасе. Хотя после пережитого с Джеком я уже не раз бывала в этом городе, мне там все еще становилось не по себе. Но теперь, неожиданно для себя самой, я почувствовала себя совсем другим человеком. Я больше не была ни потерянной стриптизершей-подростком с драчливым приятелем, ни неуверенной в себе девушкой, пробующей себя в качестве порнозвезды, ни разгульной танцовщицей, переживающей второе детство со своей подружкой. Впервые на моей памяти я чувствовала себя уверенно в Лас-Вегасе.

Праздник «Клуба Дженна» обернулся целым столпотворением. Здесь были все, кого я знала в бизнесе. Появилась даже Никки — хотя к тому времени она уже бросила индустрию, жила вместе с мужем и дочерью в городке, где никто не знал о ее прошлом, и осваивала профессию сиделки. Хотя она была для меня всем — любовницей, лучшей подругой, спасителем и антихристом, — мы поговорили не больше пяти минут, но отнюдь не потому, что между нами какие-то недобрые чувства, — просто так было лучше. Стоило нам оказаться вместе — и какая-то злокозненная искорка проскакивала между нами. Нам чудом удалось устроить нормальную жизнь по отдельности, но произойди между нами хоть что-то — танец, викодин, выпивка, слово, — и мы снова сорвемся с цепи. Однако ни одна из нас не хотела катиться вниз — слишком многое теперь стояло на кону.

И все же мне стало спокойней, когда я увидела ее снова. Зато когда я услышала, как другая женщина выкрикивает мое имя, сердце у меня замерло. Я сразу узнала этот голос. Это была Дженнифер — моя Дженнифер. Я обернулась — и увидела все ту же прекрасную девушку, в которую давным-давно влюбилась в «Бешеной лошади».

Хотя рядом стоял Джей, былые чувства нахлынули на меня так, как будто никогда и не исчезали (а может, так оно и было). Я встала и крепко стиснула ее в объятиях. Дженнифер рассказала, что оставила и стриптиз, и модельный бизнес. Она родила сынишку от Лестера, а тот вскоре бросил ее, и теперь она работает официанткой — подает коктейли в казино.

Четверть часа мы с Дженнифер говорили о минувших днях, и я вновь перенеслась на ту тропу, которая многим показалась бы темной, но для меня в конце концов обернулась источником света. Джек, сообщила мне Дженнифер, перебрался в Мексику. Волосы у него стали совсем белыми от наркотиков, а руки тряслись так, что он больше не мог выполнять татуировки. Наверное, локти кусает, что не сумел меня удержать — ведь теперь у него были бы деньги на все наркотики мира.

Мы разговаривали, и по глазам Дженнифер я видела, что она по-прежнему влюблена. Она хотела, чтобы вернулась ее маленькая Дженна. Но маленькой Дженны больше не существовало. И прежде чем мы успели обменяться телефонными номерами, поток людей разъединил нас. С тех пор я не видела ее, хотя порой встречаюсь с Мелиссой из «Эл’з Даймонд Кабаре». Ее звезда вспыхнула в «Плейбое» и «Пентхаусе», и я праздновала вместе с ней ее избрание Фавориткой года. У нее родилось четверо детей, и она постоянно обещает перебраться с ними в Скоттсдейл, чтобы мы были поближе друг к другу. Тогда, обнимая ее в гостиничном номере в Пенсильвании, я и не подозревала, что это выльется не в забаву на одну ночь, а в дружбу на всю жизнь.

После праздника тоска овладела мною настолько сильно, что я вновь отправилась в «Бешеную лошадь». Давно я не переступала порог этого места. Я изменилась, но клуб остался прежним. Эдакий топлесс-гадюшник вне времени. Все та же старая дама, продающая сувениры, и тот же Винни — не изменившийся ничуть, если не считать того, что впервые в жизни он поприветствовал меня с улыбкой.

Опал уже не было, но некоторые из стриптизерш напоминали ее. Опал уехала из города вместе с Проповедником после того, как кое-кто из байкеров подрядился его убить.

Одна из местных девушек рассказала, что бывала у них дома в Мэриленде.

— Он собирает все, что ты делаешь, — сообщила она мне.

— Ты о чем? — вырвалось у меня. Я не верила своим ушам.

— У него вся комната забита твоими снимками, кассетами и вообще всем, что ты делала, — продолжала она. — Он вроде как твой самый крутой фан.

У меня скрутило желудок. Тот, кого я ненавижу больше всего на свете, — мой самый крутой фан? Абсурд. Наверное, никто не считает, что совершаемые им поступки неправильны или злы. Оценки приходят уже после, но я так и не могу понять, что означает эта странная комната трофеев — подсознательное покаяние или же гордость?

Я обдумывала цепочку событий, определивших ход моей жизни.

Не отправься я в тату-салон Джека, не попала бы я оттуда в «Бешеную лошадь», не встретила бы там Дженнифер, она не познакомила бы меня с Джулией Партон — и Дженны Джеймсон никогда бы не существовало. Все неверные шаги в итоге привели меня на правильное место.

Не обладай я, впрочем, крепким стерженьком, судьба, возможно, была бы отнюдь не так добра ко мне. Хотя порой мне кажется, что это лишь сон, привидевшийся, пока я лежала, обессилев, на полу моей старой вегасской квартиры в тот день, когда меня оставил Джек. Я должна была умереть. И почему мне сохранили жизнь, я не знаю.

Глава четырнадцатая

На Рождество, пообедав у брата, снохи и племянника, я подкатила к нашему с Джеем дому в Скоттсдейле, штат Аризона. В тот день скосили траву, и этот запах, как всегда, напомнил мне о метедрине.

Я отперла дверь и обнаружила Джея, стоявшего в гостиной среди сорока огромных свертков с подарками. Я открывала их медленно, с замиранием сердца любуясь каждым: кошелек от «Луи Вуиттон», браслет от «Тиффани», пара туфель «Прада». К тридцать девятому подарку я выбилась из сил. Джей, как водится, перестарался.

Я осторожно развернула обертку и извлекла дешевенькую черную футболку, расписанную краской. Как-то этот подарок не вписывался в вереницу того, что я уже получила. Но, поскольку Джей явно сделал его сам, я сочла, что это очень мило.

— Мне это надеть или как? — спросила я его.

— Дженна, ты посмотри на футболку.

Спереди было выведено: «Рождественское предложение».

— Какая прелесть, — произнесла я.

— Дженна, тебе по слогам прочитать?

Я снова посмотрела на футболку — и вдруг поняла, о каком предложении идет речь.

Когда я подняла взгляд и увидела лицо Джея, такое нервное и напряженное, из глаз у меня хлынули слезы.

— Это означает «да»? — спросил Джей.

Я комкала футболку в руке. Потом вытерла ею нос, уронила ее на пол и с трудом выдавила: «Да».

Джей ничего не отвечал. Он смотрел на футболку так, словно я уронила что-то драгоценное. Я подняла футболку и осмотрела ее снова. Обычно бриллианты я нюхом чую, но тут мои чувства меня каким-то образом подвели — вот же он, шесть каратов, спрятан в кармашек.

В последней коробке была бутылка «Perrier Jouet» с двумя бокалами для шампанского. И тем вечером мы вместе отпраздновали нашу помолвку.

Прошло три с половиной года; я проснулась поутру. Джей обнимал меня. Странно — у меня почему-то не возникло желания его отпихнуть. Никогда раньше я не позволяла мужчинам обниматься.

Джей поднялся, и начался обычный день. Он принес мне кофе, и мы вдвоем засели за компьютер, редактируя сцену для моего следующего фильма, «Белла любит Дженну». Потом я в шлепанцах отправилась в гостиную и включила телевизор. Мы жили как стереотипная супружеская чета. Одна проблема: мы так и не нашли времени пожениться. Мы так зациклились на своей компании, на постоянных полетах в Лос-Анджелес на встречи для всевозможных мейнстримовских фильмов и телевизионных проектов — девять десятых которых так и не реализовались, — что все тянули и тянули с бракосочетанием.

Больше всего на свете я хотела наконец завести ребенка. С каждым месяцем я все чаще и чаще задумывалась об этом. Любая прочитанная мной статья о вливании порно в поток мейнстрима провозглашала, что именно мне предстоит сделать эту индустрию легальной (скорее всего — бесплодные фантазии, учитывая консервативную политическую обстановку), но бизнес меньше всего занимал мои мысли. Единственной моей целью было материнство, которого я так еще и не изведала.

Бывало, что я думала: «Плевать, с тем я парнем или не с тем. Я просто хочу иметь ребенка». Но, к счастью, я поняла, что это эгоистичный подход. Я не хочу, чтобы мои дети становились свидетелями развода или родительских драк. Их жизнь должна быть как можно более благополучной, ведь они еще наглотаются дерьма из-за того, что их мамочка — порнозвезда.

И вот я вошла в кабинет Джея и плюхнулась в кожаное кресло. Он тотчас догадался, что у меня на уме.

— Какого числа? — справился он.

Тогда я призвала свою помощницу Линду, которая к тому же стала моей лучшей подругой, душой и сердцем «Клуба Дженна», и организовала свадьбу за две недели. Я не хотела слишком уж возиться с повторным браком.

Делать что-либо спустя рукава я не люблю, так что на подготовку торжества у нас уходило двадцать четыре часа в сутки. С Родом я все время нервничала, меня то и дело одолевали сомнения. Но на этот раз не было никаких бабочек и никаких тревог.

Мы поженились у нас в саду, в окружении восьми ближайших друзей и родственников. Я обещала себе не плакать во время обмена клятвами. Даже до алтаря дошла с сухими глазами. Но, начав произносить слова обета, я сломалась. Я вытерла глаза и обвела взглядом гостей: папа, брат, Никки, Мелисса, Джой — все они всхлипывали вместе со мной. Потом я взглянула в глаза Джею и увидела в них такую нежность и любовь, что просто поняла: я буду с этим человеком вечно. Я увидела не только мужа, но и будущего отца моих детей. Не думаю, что испытывала нечто подобное — или хотя бы заслуживала такого чувства — за всю свою жизнь. Звучит пошло, но до этого мгновения я так и не знала, что такое любовь.

Мы были слишком заняты делами, чтобы путешествовать, и решили провести свой медовый месяц в отеле «Ритц-Карлтон» в Фениксе, где и забронировали номер до конца недели. Той ночью у нас был фантастический секс — особенно если сравнить с моим первым браком, когда мы вообще не занимались любовью, — и мы заснули друг у друга в объятиях.

Когда мы проснулись в десять утра, я посмотрела на Джея. А он на меня. И мы произнесли одно и то же:

— Пойдем домой.

Эпилог

Благодарности

Примечания

1

Я получаю много писем от заключенных, в половине из которых приложен бланк для посетителей — на случай, если я надумаю заскочить и сказать «привет»

(обратно)

Оглавление

Пролог

Книга I Украшенье мира

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья. Десять заповедей Часть 1

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

Книга II Влага, плененная стенках юкала

  Глава 1

  Глава вторая

  Глава третья. Десять заповедей Часть 2

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

Книга III

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Глава тридцать восьмая

  Глава тридцать девятая

  Глава сороковая

  Глава сорок первая

  Глава сорок вторая

  Глава сорок третья

  Глава сорок четвертая

  Глава сорок пятая

  Глава сорок шестая

  Глава сорок седьмая

  Глава сорок восьмая

Книга IV

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

Книга V

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

Книга VI Нежное смыкание моей груди

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

Эпилог

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg